Одиночество не для них

Глава 4

—А ну, стой! Жасмин замерла у кромки воды.

— Черт побери, даже и не думай! — взревел он.

— О чем? — раздраженно откликнулась она.

— О том, чтобы украсть лодку и сбежать. Ты никогда не доберешься до цивилизации.

— И что? Боишься, что я сгину в лесах и моя смерть будет на твоей совести?

Жасмин уперла забинтованные руки в бока и бросила на обидчика взгляд, полный, как она надеялась, уничтожающего презрения. Но презрительный взгляд не давался ей даже перед камерой: слишком редко она испытывала это чувство в жизни.

— Разумеется, ты сгинешь в лесах, но совесть меня мучать не будет. У меня вообще нет совести.

Вот у него презрительный взгляд получается лучше некуда, хоть сейчас беги за «Оскаром»! Жасмин фыркнула.

— Совесть есть у каждого. У любого нормального, достойного члена общества.

— А почему ты думаешь, что я достойный член общества?

Она удивленно расширила глаза.

Как видно, такая мысль не приходила ей в голову. Лайон заметил, что опухоль — след ядовитого плюща — начала спадать. Левый глаз у нее открывается почти так же широко, как и правый. Заметное улучшение.

Нет уж, спасибо! Не надо ему улучшений в ее внешности. Она и в нынешнем своем виде с ума его сводит. Никогда бы Лайон не подумал, что мужская футболка и джинсы на несколько размеров больше необходимого могут так эротично смотреться на стройном женском теле.

— Помоги мне забинтовать это проклятое колено, идет? — Сначала ему показалось, что она готова сменить гнев на милость. В следующий миг он понял, что рано обрадовался. — Пожалуйста, угрюмо добавил он.

— Ладно, давай сюда свою ногу!

— Леди, если бы я мог встать и подойти, мне не требовалась бы ваша помощь.

Целую минуту Жасмин стояла в раздумье, затем приблизилась осторожно к нему.

— Не собиралась я угонять твою дырявую посудину.

— Знаю.

Ценой невероятных усилий ему удалось выпрямить ногу. Жасмин опустилась на колени и принялась закатывать штанину над распухшим коленом.

Она хмурилась. И как чертовски мило это у нее получалось! Недовольно поджатые губы, морщинка меж бровей… Просто прелесть.

Размотав эластичный черный бинт, она принялась за дело, склонившись над больным коленом так, что ее волосы коснулись его обнаженной ноги. Лайон задержал дыхание.

Он уже мечтал вернуться в больницу. По крайней мере, там он не чувствовал себя калекой. В больнице таких инвалидов полно. А медсестры там не щекочут волосами беспомощных больных.

— Тогда зачем ты это сказал?

— Что?

— Что я хочу украсть лодку.

Лайон не знал, что ответить. Впервые в жизни он забылся и наговорил глупостей, а все потому, что испугался. Не за лодку — за женщину. Испугался, что она поскользнется на берегу и упадет в воду…

Кого ты обманываешь, Лоулисс? Ты испугался, что она покинет тебя.

— Ну… на самом деле мне показалось, что ты готова прыгнуть в воду и отправиться домой вплавь.

— Тогда я бы сначала переоделась. Зачем мне чужая одежда?

— Не могу выразить, какое облегчение… — язвительно начал он, но тут же прикусил язык: Жасмин коснулась особенно болезненного места.

— И потом, я плавать не умею.

— Это хорошо.

О чем он думал, когда попросил женщину с забинтованными руками помочь ему с повязкой? Она еще сто лет провозится! Но что же ему оставалось? Чтобы забинтовать колено самому, нужно либо нагнуться, либо подтянуть ногу к животу. Ни на то, ни на другое он пока не способен.

Стиснув зубы, он уставился на ее освещенную солнцем макушку. Золотисто-розовые лучи, сочась сквозь густую листву, окрасили каштановую гриву Жасмин во все цвета радуги. Лайон наблюдал за игрой цветов, стараясь не замечать теплой влаги ее дыхания на своей обнаженной коже.

— Ничего хорошего, — проворчала она. — Все нормальные люди учатся плавать еще в детстве. Откуда у тебя столько шрамов?

— Со слона упал. А теперь твоя очередь отвечать.

Он разгадал ее тактику. Пустой болтовней она усыпляет его бдительность, а затем внезапно задает вопрос, бьющий прямо в точку. Сознательно ли? Нет, не похоже, думал Лайон…

Поправка: хотел думать. Боялся предположить, что Жасмин замышляет недоброе. Уже вообразил, что может ей доверять… Да, а положение-то серьезнее, чем ему казалось.

— Спрашивай!

— Почему ты в детстве не научилась плавать? Жасмин пожала плечами. Даже этот тривиальный жест вышел у нее удивительно изящным.

— Не знаю. Мама говорила, что мы живем слишком далеко от бассейна, а у нее нет времени возить меня на занятия. А сейчас я подозреваю, что на бассейн не было денег. Мы ведь были небогаты. Так достаточно туго? — Она опустила штанину на забинтованное колено.

— Замечательно. Спасибо.

Лайону пришло в голову, что за последние двадцать четыре часа он произнес больше «спасибо» и «пожалуйста», чем за предыдущие десять лет. Не из-за природной грубости — просто там, где он работает, не принято тратить слова попусту.

Но теперь, похоже, придется вспомнить о хороших манерах.

Благодаря наблюдению, дедукции и нескольким умело заданным вопросам Лайон уже знал о Жасмин практически все.

Она актриса. Возможно, еще и журналистка. Такую опасность Лайон не предусмотрел. Так или иначе, но по натуре его прекрасная дама открыта, импульсивна, великодушна и чересчур доверчива для взрослой женщины. Ей тридцать четыре года. Пора бы уже набраться ума-разума. В наши дни девочки учатся осторожности раньше, чем начинают пользоваться губной помадой.

А Жасмин простодушна, словно новорожденный щенок. И помадой, кстати, не пользуется.

Актриса — и не красит губы? Актриса — и бродит по болотам? Вступает в схватку с ядовитым плющом? Мужественно переносит боль, холод, отсутствие привычного комфорта? Встретив мужчину, даже не пытается его очаровать?

Феномен, да и только!

Но пока им никуда друг от друга не деться. Она нужна ему. Без нее он превратится в легкую мишень для любого охотника на людей. Паранойя? Пусть. Осторожности слишком много не бывает. Когда речь идет о выживании, толика паранойи защищает лучше пуленепробиваемого жилета.

Лайон обязан остаться в живых. Не только ради себя. У него осталось незаконченное дело. Он в долгу перед погибшими товарищами. Первая и главная его задача — как можно скорее обрести прежнюю форму. Пока заживают раны, вновь и вновь прокручивать в уме части головоломки. Недостающий элемент в конце концов встанет на свое место.

Так что прекрасной леди придется провести здесь несколько дней, пока Лайон не окрепнет настолько, чтобы перебраться на новое место. Задержать ее будет несложно. Судя по всему, Лайону попался экземпляр редчайшего, вымирающего вида — женщина с добрым сердцем. Неужели она уйдет, бросив беспомощного инвалида посреди девственной чащи?

Да ни за что на свете!

И потом, она не сможет грести, пока не заживут руки. Конечно, обыскав лагерь, она может найти сотовый телефон, но что с него проку? Высотных зданий в округе нет, если не считать заброшенной пожарной каланчи милях в пяти отсюда. Так что вызвать помощь по телефону не удастся.

— Хочешь, я помогу тебе пройтись?

— Я не калека! — проворчал он.

— Знаю. Но тебе, наверно, хочется размять мышцы, а тротуаров здесь нет. Я могу поддержать тебя под руку, чтобы ты не споткнулся о корень или еще что-нибудь.

— Да. Извини. Помоги мне, пожалуйста, немного прогуляться.

В самом деле, она чертовски мягкосердечна! Должно быть, и в туалет его отведет под ручку, стоит только попросить! Лайон не мог понять: то ли эта женщина — великолепная актриса (и тогда ему не повезло), то ли просто наивна до умопомрачения.

И тогда ему повезло еще меньше.

С ее помощью он прошелся по поляне, разминая те мышцы, которые нуждались в разминке. Поднял одну руку, затем другую, осторожно потянулся. Спина немедленно откликнулась, но прежней кинжальной боли уже не было. Он поправляется.

Ободренный Лайон согнул колено. Нога его почти пришла было в норму, но переутомление, а затем ночь под открытым небом — и все усилия последней недели пропали даром.

А ведь в его положении дорог каждый день. Невысокое зимнее солнце клонилось к западу, чтобы зайти над местностью, обозначенной на карте как «Уголок дикой природы „Матамускит“«. Так далеко на запад Лайон еще не заходил, хоть и собирался. По его сведениям, земли Лоулисеов простирались до Матамускита, а может быть, и дальше. Границы округа разбили старинное владение надвое. По-видимому, часть его попала в заповедник. Судя по тому, что рассказали ему в налоговой инспекции, большая часть земли использовалась под различные нужды штата и федеральных властей и еще кое-что сдавалось в аренду фермерам и лесорубам. Но оставались еще труднодоступные или бесполезные участки они никого не интересовали.

— Больно?

— Не-а. Просто мышцы затекли. Спасибо, Жасмин.

И он благодарно сжал ее руку. Сжал руку? Господи помилуй, когда в последний раз он вообще держал женщину за руку?

Они обошли поляну пять раз. Жасмин опасалась, что Лайон переоценит свои силы и рухнет, а ей вовсе не улыбалось поднимать его на ноги. В прошлый раз она наслушалась такой брани — на всю жизнь хватит.

Хотя одно радовало — ни разу в ее присутствии с уст Лайона не сорвалось непристойного слова. Жасмин оценила такое джентльменство, но полагала, что ее бедные уши обойдутся и без «чертей» и «дьяволов».

— Хочешь, я перед уходом приготовлю что-нибудь поесть? — Жасмин твердо решила сегодня же уйти. Она думать не собиралась о том, чтобы остаться здесь на ночь.

— А ты хочешь есть?

— Всегда хочу. Мама говорила, я быстро расту оттого, что много ем. Поэтому-то я такая долговязая.

— А что еще говорила твоя мама?

Он не улыбался, но Жасмин почувствовала, что он над ней посмеивается. Ну и плевать! Какое ей дело, что о ней думает посторонний человек? Вот если бы Эрик… Но Эрик никогда не стал бы над ней смеяться. Для этого он слишком хорошо воспитан.

А этого мужчину можно назвать как угодно только не «хорошо воспитанным»!

Жасмин помогла ему сесть на пень, а затем, открыв металлический контейнер с едой, извлекла оттуда крекеры, плавленый сыр и теплое пиво. Крекеры имели затхлый привкус, сыр был приготовлен по-мексикански — с приправами, а теплое пиво отличалось отвратительным запахом и таким же вкусом. Однако пить местную воду Жасмин опасалась. И Лайон, как видно, разделял ее опасения.

День выдался прохладный, холоднее вчерашнего. Однако Жасмин сбросила куртку Лайона. Перед уходом, напомнила она себе, надо будет переодеться в свое.

— Тебя в самом деле зовут Лайон?

— Ну да.

Скрестив ноги. Жасмин устроилась на его спальном мешке и начала намазывать сыр на крекеры. Удивительно, думала она, сколько неудобств могут доставить какие-то дурацкие бинты на руках!

— На самом деле зовут меня Дэниел. Лайон это второе, фамильное, имя.

— Дэниел, — задумчиво проговорила Жасмин, как бы пробуя имя на вкус.

Снова начала зудеть щека. Она поморщилась, твердо решив больше не чесаться. И не думать о своих неприятностях, число которых, кажется, час от часу растет.

— Хорошее имя Дэниел. Не припоминаю ни одного негодяя, которого бы звали Дэниелом. Знаешь, только вчера я вспоминала… — Неужели это было только вчера? — Я вспомнила, что Дэниел Бун жил как раз в Северной Каролине. Может быть, тебя назвали в его честь? Или это семейная традиция?

— Нет.

Жасмин подняла глаза и увидела, что он улыбается. В первый раз на ее памяти. Помнится, раз или два на лице его мелькала и тут же пропадала циничная кривая ухмылка, но по-настоящему улыбнулся он впервые. Тепло, искренне. В синих глазах, столь неуместных на суровом, с резкими чертами лице, вспыхнули и заиграли веселые огоньки.

Он ведь некрасив, подумала Жасмин. Не из тех, кто нравится с первого взгляда. Почему же ее так тянет смотреть на него? Просто он… не такой мужчина, которых ей случалось встречать в жизни. Он другой. Хищник на фоне безобидных овечек. Чувствуется в нем что-то темное, опасное… и дьявольски притягательное.

Должно быть, она окончательно рехнулась. С каких это пор опасность стала для нее притягательной?

— Знаешь, мне, пожалуй, пора.

Удивительно, как не хочется уходить! А ведь еще вчера… да что там вчера, только сегодня утром она мечтала о возвращении к цивилизации! Похоже, тревоги последних дней выбили ее из колеи. Может быть, ей и в самом деле необходим отдых на лоне природы.

— Есть причины спешить? Жасмин задумалась.

— Да нет… нет, наверно. На самом деле мне даже стоило бы задержаться еще на несколько дней. Пока не вернутся Син и Эрик.

— Син и Эрик?

И вдруг она поняла, что готова все ему рассказать. Излить душу и выплакаться у него на плече.

Она никому еще не рассказывала ни о своем разбитом сердце, ни о рухнувших надеждах на обретение семьи: невыплаканные горести душили ее и властно требовали откровения.

Кроме того, известно, что незнакомцу можно рассказывать такое, о чем умолчишь даже перед лучшим другом. Все равно что доверить свои чувства бумаге, а потом сжечь облитый слезами листок. Такое часто случается в кино. Солдат в передышке между боями открывает всю подноготную молоденькой медсестре, думая, что никогда больше ее не увидит. Но, разумеется, на этом история не кончается. Много лет спустя он появляется у нее на пороге, весь в шрамах, ослепший на один глаз и так далее, и героиня — медсестра, радистка или кто она там, которая все эти годы оставалась верна его памяти, — встречает израненного героя слезами и распростертыми объятиями. Входная дверь целомудренно закрывается за ними, звучит музыкальная тема, зрители сглатывают слезы. Счастливый конец.

Постельных сцен в старых фильмах не бывает, и, по правде говоря, без них только лучше. Переезд в Лос-Анджелес помог Жасмин усвоить печальную житейскую мудрость: в сексе фантазии всегда ярче и выразительнее реальности.

И вообще, если сердце переполнено любовью, кому он нужен, этот секс?

Жасмин любила старые фильмы. Почему-то ей казалось, что во времена молодости ее родителей жизнь была куда безопаснее. Странное заблуждение, если учесть, что именно в то золотое времечко отец ушел из семьи, бросив мать без гроша, без профессии и с маленьким ребенком на руках.

— Жасмин! Кто такие Син и Эрик? Она вздрогнула. Хороший у него слух — ни единого слова мимо ушей не пропускает. И кстати, очень симпатичные уши. Не большие, не маленькие — в самый раз. Всем хорош, даже уши не подкачали!

— Ну, видишь ли, моя бабушка…

— Это твою бабушку зовут Син и Эрик?

— Да нет, конечно! Син и Эрик — это одна из причин, почему я решила навестить мою бабушку Хетти Кленси. А Синтия Керри — моя лучшая подруга. Если ты смотрел «Уайлд и его дети», то, наверно, ее помнишь. Она играла Ханну. Ну вот, сейчас она в Нью-Мексико, проводит медовый месяц с моим женихом. Хотя на самом деле Эрик мне не жених. Ведь он так и не сделал мне предложения…

Жасмин умолкла и перевела дух. Комментариев не последовало. Она подняла грустные глаза.

— Что-то я разболталась не к месту, верно? Верно, разболталась, но Лайон не спешил это подтверждать. Он вообще не понимал, что ответить на эту сбивчивую исповедь. Если она говорит правду, то одно из двух: эта женщина либо непроходимая дура, либо самое невинное и чистосердечное создание на планете. А Лайону все сильнее казалось, что она говорит правду. Это его чертовски напугало.

А еще больше испугался он, когда понял, что к ней возвращается рассудок.

— Точно, — скорбно вымолвила она. — Не знаю, что на меня нашло. В обычных обстоятельствах я держу себя в руках. Ты, может, не поверишь, но я дипломированный журналист. Я всегда могу объяснить, что, как, где и почему. Только вот в разговоре… ну, иногда случается, что сначала говорю, а потом думаю: что это я такое ляпнула? Писать это одно, а говорить — совсем другое. А вообще в обычной жизни я очень сдержанная. Целеустремленная и организованная. Все время составляю списки, что сказать, что сделать. Правда-правда. Все мои знакомые говорят, что такой организованной женщины никогда не видели.

Вспомнив, откуда она и чем зарабатывает себе на жизнь, Лайон ни секунды в этом не сомневался. Ему тоже часто случалось составлять списки, хотя и несколько иного плана. Списки разыскиваемых. Списки свидетелей. Списки источников. Списки подозреваемых.

— Успокойся, милая. Дай себе передышку. Сейчас ведь не совсем обычные обстоятельства.

К его изумлению, от этих простых слов глаза Жасмин наполнились слезами.

— Никто не говорил со мной так, как ты… уже очень, очень давно.

Господи, этого ему еще не хватало!

— Чаще всего люди говорят то, чего вовсе не думают, просто для того, чтобы полюбоваться на собственную доброту… или еще что-нибудь такое. Например, называют тебя «дорогая», потому что не могут вспомнить имя. Говорят, что ты отлично выглядишь, когда ты сама прекрасно знаешь, что это не так. Или сожалеют о том, что ты не получила роли, хотя только что готовы были глотку тебе перегрызть за эту роль.

Она замолкла и вздохнула прерывистым долгим вздохом. Лайон уже успел заметить, сколько чувства эта женщина вкладывает в обычный вздох.

Он отчаянно старался придумать какую-нибудь успокаивающую реплику и в конце концов выдавил из себя:

— Что делать, Жасмин, такова жизнь.

— Но есть же где-то другая жизнь! Настоящая! Та, о которой пишут в книгах, снимают кино…

— Нет, милая. Жизнь — это не кино. И даже не телесериал. Это…

Она подняла на него огромные, доверчивые, переполненные слезами карие глаза… и Лайон забыл о том, кто он, где он и что должен делать. Чувство долга, рассудок, самоконтроль — все полетело к черту.

Он открыл ей объятия. Чуть не рухнул от кинжальной боли в спине, но все же распахнул руки ей навстречу, словно архангел Гавриил, который встречает потерянные души у жемчужных ворот. И она бросилась ему на грудь.

Это его едва не убило. Однако Жасмин ничего не заметила — слишком была расстроена.

— Не надо, хорошая моя. Все не так уж плохо. Ядовитый плющ — это не смертельно.

— Бабушка не узнала меня! А я писала ей письма, посылала открытки. Ну, может, под старость она стала слаба глазами?

Жасмин откинулась назад, чтобы взглянуть ему в лицо, но освобождаться из объятий не стала. Ей понравилось быть в кольце его сильных рук.

— Да нет, скорее уж у нее болезнь Альцгеймера. Я никогда раньше с ней не встречалась. Так и не знала бы, что у меня жива бабушка, если бы папа не рассказал о ней перед смертью, когда вернулся.

— Ага. Может быть, вернешься немного назад и расскажешь все по порядку? Кто, что, когда и где?

Жасмин глубоко вздохнула и начала свою историю, которую еще никто и никогда ее не просил рассказать. Никто не интересовался ею настолько, чтобы расспрашивать о ее детстве. Даже Эрик, если она начинала делиться с ним своими воспоминаниями, хмурился и переводил разговор на другое.

Лайон, конечно, тоже ею не интересуется, но у него, по крайней мере, есть терпение слушать. А Жасмин очень нужно выговориться. По-настоящему нужно.

— Родилась я в маленьком городке неподалеку от Талсы. Папа объезжал лошадей, но у него не очень-то получалось. По правде сказать, он только числился объездчиком, а большую часть времени пил. Я мало его помню, но мама рассказывала, что нас он никогда не обижал. Он был обыкновенный человек — добрый, слабый и очень несчастный. Мечтал стать звездой родео, а выступал только на деревенских ярмарках. И вот однажды, наверное, ему стало невмоготу. Он встал и ушел. Навсегда.

— А когда же он рассказывал тебе о бабушке?

— Позже. Я его сначала не узнала. Не верила, что это отец, пока он не показал фотографию с мамой и мной маленькой. Я вспомнила эту фотографию, мама ее очень любила. Он был такой исхудавший, желтый, просто страшный, я сразу поняла, что он болен…

Жасмин всхлипнула и замолчала. Ей не хотелось снова ворошить в памяти те ужасные месяцы.

— Вот так. — Она хотела освободиться, но Лайон не отпускал ее, и в кольце его рук Жасмин было так хорошо, что она не стала настаивать.

— Не пойми меня не правильно, нам с мамой было хорошо вдвоем. Поначалу мама много плакала, но потом успокоилась. Ей стало легче — исчез большой ребенок, вокруг которого надо ходить на цыпочках. А я почти не помнила папу и совсем по нему не скучала. А теперь думаю: может быть, в этом дело? Если бы я его любила… если бы больше о нем думала…

Лайон молчал, прижимая ее к себе. Пока он не шевелился, спина не давала о себе знать. Впервые за очень, очень долгое время он обнимал женщину не для того, чтобы уложить в постель, — просто потому, что жалел ее и хотел утешить. Впервые за долгое время. Может быть, за всю жизнь.

— Лайон! — прошептала она. — Прости, я не собиралась на тебя все это вываливать. Короче говоря, папа рассказал о бабушке, и я написала в дом престарелых. От нее ответа не было — ответил кто-то из персонала. Меня известили, что она сама писать уже не может, но очень радуется, когда получает письма и особенно подарки. Так что я продолжала писать. Посылала ей конфеты, крем для рук, пудру и все такое. А однажды купила для нее на распродаже чудесную ночную рубашку. Желтую и с кружевами. Так и не знаю, понравилась ей рубашка или нет. Надеюсь, что понравилась.

Несколько минут никто из них не произносил ни слова. Бледное февральское солнце быстро катилось к горизонту, и в воздухе холодело. Дятел перестал колотить по трухлявому дереву, скрипуче вскрикнул и улетел.

Лайон тихонько погладил ее по спине в районе лопаток. Ниже он не мог дотянуться. Пожалуй, оно и к лучшему. Забота, утешение, готовность выслушать — вот все, чего ждет от него Жасмин. Все, что он может ей предложить.

Беда в том, что он хотел бы предложить гораздо больше.