Одинокие боги Вселенной

Глава 1 ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Итак, был конец весны 1982 года, вернее, уже почти лето. Мишка, вернувшийся из поездки в Тюменскую область, заканчивал свой рассказ, стоя передо мной или даже подпрыгивая на бывшей раненой ноге, но я слушал его вполуха — слишком невероятную новость он привез мне о Галине.

— Постой, — перебил я его, когда он принялся рассказывать о родителях Черкасова. — Еще раз повтори о том, как ты увидел Галку и как твой дед выбежал из дома, чтобы с ней разобраться?

— Ну, я и говорю, мол, Афанасий Степаныч, никакая это не Мария, я ее прекрасно знаю: это девчонка, с которой я учился в техникуме, ее Галка Звягинцева зовут.

— Ее могут как угодно звать, — отвечает, а сам — в дверь и на улицу.

Ну, я сижу в кухне, смотрю, как Галка водителю рукой махнула, он дверь закрыл, автобус тронулся, и тут мой дед показался: бежит как молодой, руками размахивает, кричит что-то Галке, мне ж не слышно что. Та обернулась, на лице какое-то выражение: не то брезгливое, не то испуганное, смотрит на деда. Ему уже шагов десять до нее… И вдруг, смотрю, дед мой прыть потерял, за грудь руками схватился, еще шага два сделал и упал. Я, естественно, тоже выбегаю, и к деду. Над ним человека три прохожих нагнулись. Я их раздвинул, взял деда за запястье — пульса нет. Поднимаю голову, хотел крикнуть, чтоб «Скорую» вызвали, и тут мои глаза с Галкиными встретились. Веришь, сразу и бесповоротно понял, что никакая помощь деду уже не поможет, он мертв, и мертв основательно, и что убила его именно она. Да, как я это понял, не соображу и сам: мгновение я видел ее глаза, и все. Просто преисполнился уверенности…

— Как ты мог в такое поверить?

— Ты меня из госпиталя забирал? Я тебе раны свои показывал?

— Показывал.

— Где они? Где следы хотя бы? Я здоров, абсолютно здоров! Тебе этого мало? И в том, что Галка — это Мария, я тоже уверен. И не выпытывай почему, — ты ее глаз не видел, понял?

Я не понял, но вытягивать из Мишки еще какие-то подробности расхотелось. И триумфально рассказывать ему о том, как я утер нос профессору Никитину, тоже не осталось желания. Вообще ничего больше не хотелось. Какое-то тусклое настроение стало. Я любил Галку. Любил каждой клеточкой своего тела, каждой в отдельности и всеми фибрами вместе взятыми, сколько бы их ни было в моей душе. Я мечтал о ней… Всегда. Но она и раньше-то держала меня на расстоянии, а теперь, и вовсе Мишкин рассказ отодвинул ее от меня на противоположный край галактики, и сейчас чувства вступили в единоборство с рассудком. Они не желали признавать поражение, хотя я и понимал, не мог не согласиться разумом с доводами единственного на всю жизнь друга. Мишка не врет — в этом я не сомневался. Как теперь быть и что теперь делать, я не знал.

Зато мой организм 22-летнего парня, видимо, знал и теперь заявлял почти вслух свои требования: мол, хозяин, хватит терпеть, смотри? сколько вокруг девушек, не пора ли тебе жениться? И я сдался.

Если раньше встречных девушек я окидывал равнодушным взглядом, заранее уверенный в том, что вряд ли они окажутся красивее Галки, то теперь стал смотреть внимательнее, выискивая присущие Галке черты, например, походку или изгиб бедер, стройность талии, прическу… Иная спешащая мимо красавица поражала гармонией с какими-то укоренившимися во мне критериями женской красоты, и я оглядывался, чего раньше со мной никогда не случалось. Вскоре выяснилось, что я вообще, ну, извращенец, что ли: меня привлекали, оказывается, девушки не просто с широкими бедрами, но еще имеющие на них «галифе», что в женской среде считалось как минимум недостатком или даже уродством. Но что со мной делать? Таким уж вырос. Вообще, если честно, я как-то задумался: а какую женщину можно считать идеально сложенной? Мои вкусы явно расходились с мировыми стандартами. Во-первых, как я уже говорил, у женщины должны быть широкие бедра, тонкая талия, высокая, не маленькая грудь и узкие плечи. Причем она не должна выглядеть полной при росте примерно 165 см. К сожалению, в Ставрополе мне встречались девушки либо с полной грудью, либо с широкими бедрами (последнее — гораздо реже), либо не обладающие ни тем, ни другим достоинством.

Я это к чему? А к тому, что в конце мая к нам в отдел приняли на должность инженера-механика в группу нестандартного оборудования девушку, наделенную всеми этими внешними атрибутами красоты, — мой, так сказать, идеал. Оказалось, что я работаю с такими же «извращенцами». Все наши мужчины примерно с неделю выходили из шока самцов-производителей (материальных благ, разумеется). Первыми избавились от наваждения женатые и те, кому далеко за тридцать. Однако реальных соперников у меня было четверо: молодые, не обремененные семьей парни. Но серьезные намерения возникли только у меня, так что я и их за соперников не принимал. А новенькую звали Людмила Петровна Никонова. В общем, набравшись как-то смелости, я подсел к ней, вооружившись рукописью Ивана Ивановича, и попытался с карандашом в руках объяснить, что она самой судьбой послана мне в спутницы жизни и лучшего кандидата в мужья она вряд ли сыщет, а настроен я весьма решительно и бесповоротно. Для примера я просчитал своих соперников, двое из которых относились к стихии дерева, а двое — к стихии воды. Людмила внимательно меня выслушала, потом спросила:

— Юра, вы что, делаете мне предложение?

— Конечно, — ответил я. — Я очень хочу, Люда, чтобы вы стали моей женой. Обещаю, что буду вам примерным, нежным и любящим мужем. Вы согласны?

— Но мне разрешено будет подумать?

— Конечно, Люда. Однако желательно недолго.

— Вы куда-то опаздываете?

— Нет. Это у меня шутка такая.

— Тогда к чему спешка? Или вы уезжаете?

— Куда? — не понял я.

— Ну, вам видней. Просто впечатление такое создается, — хихикнула она.

— Люда, — сказал я, — признаюсь честно, я чуть живой от страха, я боюсь, что вы мне откажете. Где-то я слышал такую фразу: человеку всегда было легче пожелать, чем отказаться. Не скажу, что я умру тут же, но жизнь без вас я просто не могу представить. У меня есть квартира, есть деньги на машину, я хороший, поверьте. Я просто умоляю вас рискнуть и выйти за меня замуж.

— Так вы не шутите? Но ведь вы же меня совсем не знаете!

— Вот это руководство по нумерологии написал мой хороший друг. Я называл его отцом, хотя он был моим техникумовским преподавателем. У меня нет оснований ему не доверять. Даже если бы вы, Люда, не были так красивы, я все равно сделал бы вам предложение. Ваши имя, отчество и фамилия сказали мне гораздо больше того, что вы о себе знаете сами. Ну как?

— Мне еще никто так оригинально не делал предложения. Я отвечу вам завтра, но я хотела бы и сама ознакомиться с рукописью. Надеюсь, до завтра с вами ничего не случится.

— Не должно. А вы не забудьте паспорт, хорошо?

— Зачем?

— После работы поедем в загс подавать заявление.

После работы я застал Мишку у меня дома: он с интересом знакомился с результатами вычислений по дурмашине, которые я проделал в его отсутствие.

— Юрка, — сказал он мне, — а ты уверен, что составил алгоритм без ошибок?

— Уверен, — мрачно ответил я.

— Где же тогда сфера? Почему вместо нее получается жгут?

— Спроси у своей дурмашины, я пока не знаю.

— Ты чего такой злой? Случилось что?

— Случилось.

— Что?

— Завтра я иду в загс подавать заявление.

— Ну а злишься-то на кого?

— На себя, на Галку, на жизнь. Мало ли?..

— Что-то я тебя не пойму… Вроде должен, наоборот, радоваться… А на ком хоть женишься? — Мишка мне явно не верил.

— Она у нас третью неделю работает. Зовут Людой.

— То есть, пока я по Тюменской области скитался, ты… уже? Ну и шустрый ты мужик. За три недели охмурил, значит?

— Да нет. Я только сегодня сделал ей предложение. А раньше и не подходил ни разу.

— Во Казанова! — Мишка захохотал, опрокинувшись на диван и болтая для убедительности ногами. — Ну, Юрка, ты и орел! Я всегда знал, что мужик ты резкий, но чтоб до такой степени… Она хоть красивая?

— Красивая. Завтра сам увидишь. Ты должен подъехать к «Сельхозтехпроекту» к половине пятого, подождать нас и отвезти к загсу.

— Ты что, серьезно, Юрка?

— Мишка, ну какая мне теперь разница? Ты же не шутил, называя Галку ведьмой? Уверяя меня, что она с самим Гомером беседовала, то есть что ей как минимум три тысячи лет. Что не Галка она, а Мария. Шутка это или правда?

— Истинная правда!

— На кой я сдался бессмертной леди? Роду я не дворянского, так, дворняжка обыкновенная, из предков одного деда помню, и то смутно, а уж кто прадед был — совсем не знаю. Мне и жена такая же нужна, а Людмила в общежитии живет.

— И ты вот так, с бухты-барахты? Что же ты еще о ней знаешь?

— Какая мне разница. Мне себя блюсти больше не для кого, а так, согласно Кубовой рукописи, мы с ней одноактивные, одностихийные. Жениться — так по расчету. По нумерологическому.

— Ты и к этому серьезно относишься?

— Вполне. У меня нет оснований не верить Кубу. Ты, кстати, железно вписываешься в его теорию. Сам жениться не хочешь или лавры Штирлица все еще не дают покоя?

— Все еще не дают… Просто начал в целесообразности сомневаться. Не верится мне, что американцы горят желанием поучаствовать в большой драке, слишком они хорошо живут.

— Ну, твое-то дело солдатское: партия велела, а ты — под козырек. Или не навоевался еще?

— Пошел ты…

— Да я-то пойду. Просто интересно знать твои планы. Можно тебя в расчет принимать или опять интернациональные интересы партии и «лично Леонида Ильича» в Афганистан защищать рванешь?

— Пожалуй, в Афгане я уже навоевался.

— Ангола еще есть. Все-таки Африка. Экзотика кругом: слоны там, жирафы, лианы, пальмы…

— Ты чего ко мне привязался?

— А того. Может, все-таки на работу теперь устроишься? Чай, не инвалид.

— Устроюсь. Вот погуляю на твоей свадьбе и устроюсь. Однако умные люди говорят: «Что такое счастье, ты узнаешь, только женившись, но тогда уже будет поздно». Удивляюсь я тебе, Юрка, сколько раз уже было у тебя: сначала сделаешь, а потом за голову хватаешься: мол, что же я натворил-то?

— Ты зато здорово все обдумываешь, небось в Афган по зрелому размышлению попросился?

— По зову души. Не твое дело.

— Ну, и ты не мешай мне, самого сомнения грызут, хотя и не на смерть иду. Я просто верю Кубу, да и жениться пора. Приспичило.

— А быть однолюбом, как я, не желаешь?

— Это как?

— Ну… Разок полюбил, и до свидания.

— Нет, потому что на поиски дам и совращение времени жалко.

— А-а… Ну, тады о-о! Тады, значит, завтра в загс. Но плакать будешь, учти, не в мою жилетку, я умываю руки, я тебя всячески отговаривал.

Утром, собираясь на работу, я на всякий случай оделся по-праздничному, сунул во внутренний карман пиджака паспорт, в другой — пачку денег. Шел, ощущая непонятную дрожь в каждой клеточке тела. Людмила тоже явилась в нарядном платье. Сердце мое екнуло. Минут через десять после начала работы она подошла к моему столу.

— Здравствуйте, Юра. Вот ваша рукопись. Спасибо.

— Паспорт взяли? — почему-то шепотом спросил я.

Она кивнула, и мир сразу же расцвел для меня всеми цветами радуги.

— К концу работы, — поспешил я ее проинформировать, — за нами заедет мой самый лучший друг и отвезет нас. Потом, наверное, в кабак?

Она пожала плечами:

— Как скажете.

— Люда, давайте перейдем на «ты», хорошо?

— Как скажешь.

— Ты делаешь меня счастливым, скорее бы рабочий день кончался!

— Может быть, мы зря торопимся?

— Нет, не зря. Мы оба будем счастливы. — Я произнес это как заклинание.

На следующий день Люда из общежития перешла жить ко мне. Так началась наша семейная жизнь. Сейчас я не могу вспомнить без смеха, как мы, оба новичка, погружались в мир секса. Помню, на вторую ночь, лежа подо мной, она вдруг закатила глаза, застонала и стала мотать головой из стороны в сторону. Я испугался, думая, что с ней произошел припадок, вроде эпилептического. Еще мелькнула мысль, что я действительно зря не познакомился с ней поближе. Не зная, что предпринять, я стал хлестать ее ладонями по щекам, стараясь привести в чувство. Наконец она посмотрела на меня осмысленным взглядом и спросила:

— Ты что?

— У тебя припадок! — сказал я.

— Дурак! — услышал я в ответ. — Мне просто хорошо. А что я делала?

— Ты стала мотать головой, вот так, — сказал я. — А глаза — вот так, и я испугался, что тебе стало плохо.

— У тебя действительно до меня не было женщин? Приближаясь к оргазму, так, наверное, делает каждая.

И я вспомнил, что изредка рассказывал мне Мишка, и, хлопнув себя по лбу, расхохотался!

— Ну и дурак же я! Прости меня, Людмилушка, как говорится, первый блин — комом. Просто я не знал, что тебя это так захватит!

Действительно, откуда мне было знать? Сам я никогда не терял над, собой контроля, и так было всю оставшуюся жизнь. Но, в общем, дело житейское, поправимое, хотя Люда мне напоминала об этом эпизоде еще долго.

Регистрацию мы прошли 28 июня, тогда сыграли и свадьбу, а затем потекли семейные будни, которые мне ужасно нравились. Мишка все допытывался у моей жены, нет ли у нее сестры или подруги с такой же фигурой, он бы, мол, тоже женился. Я предлагал ему устроиться на работу к нам в «Сельхозтехпроект», где незамужних девчат было полным-полно, авось кого-нибудь и подберет. Но он отнекивался, говоря, что пенсию ему будут платить до Нового года и раньше он хомут на себя надевать не собирается, а сейчас у него каникулы, причитающиеся ему за выполнение интернационального долга. И вообще, он собирается поступить в институт, чего и мне желает. Мишка действительно обзавелся кучей литературы для абитуриентов и, видимо, усердно готовился к вступительным экзаменам. Я как-то полистал его пособия и подумал, что сдал бы эти экзамены без всякой подготовки.

Мама, узнав о том, что я собрался жениться, и познакомившись с Людмилой, вздохнула, но выбор мой одобрила, и с моей женой они ладили потом прекрасно. Сама Людмила родом была из станицы Новотроицкой, где жили ее родители и многочисленная родня. Все они приезжали на свадьбу на колхозном автобусе «КАВЗ», гуляли по-деревенски, с ряжеными, потом увезли нас с Людой в Новотроицкую и резвились еще там.

Я был до безумия рад, когда все кончилось и мы остались одни. Через три месяца жена обрадовала меня тем, что вскоре я стану отцом. Мы оба были счастливы, и я считал, что обязан своим счастьем Ивану Ивановичу. Поэтому мы с женой сообща выбирали имя будущему ребенку, решив, что он непременно будет нашей с Людой огненной стихии. Сына решили назвать Алексеем, а дочь — Ириной.

Мишка между тем сдал вступительные экзамены в Ставропольский политехнический институт, пообещав, что через шесть лет он непременно станет обладателем инженерного диплома.

— «Инженер-электронщик» — звучит? — спрашивал он.

— Звучит, — соглашался я. — Теперь главное — выдержать эти шесть лет.

— Ошибаешься, главным для меня было поступить, а теперь… Вот по утрам важно что? Влезть в троллейбус, а там хоть до конечной езжай, так и здесь.

В ноябре мы с Людмилой смотрели по телевизору похороны любимого вождя и генсека Леонида Ильича Брежнева. Я с невольным злорадством наблюдал, как двое дюжих молодцов, не выдержав тяжести, упустили гроб в яму.

— Ну, тебе лично что он плохого сделал? — спрашивала меня жена.

— Мне лично Леонид Ильич не сделал ничего плохого, как в равной степени и хорошего.

— Знаешь, Юра, это плохая примета. У нас вот так же хоронили председателя колхоза и тоже неаккуратно гроб в яму опустили. Пьяные были все. Так потом три председателя один за другим сменились, а последнего мало что с должности сняли, еще и колхоз расформировали и присоединили к соседнему. Как бы с нашим государством того же не стало.

— А к кому нас присоединять будут? — спросил я легкомысленно. — Держава-то огромная. Впрочем, если к Аляске, то я «за». Мы тех фермеров быстренько в колхозы загоним. А то распустились без руководящей и направляющей. Нехорошо… — говорил я, слушая квартет альтистов — больше по телевизору ничего не показывали. — Ладно, женушка, Бог с ними со всеми, лучше займемся телом. Ты Рембрандта читала?

Эта фраза была взята нами на вооружение после того, как Мишка рассказал анекдот. Мол, жена недовольно говорит мужу: «Ты совершенно со мной не разговариваешь. Приходишь с работы и командуешь: в койку, и все». «А о чем с тобой разговаривать?» — удивляется муж. «Ну, хотя бы об искусстве», — отвечает жена. На следующий день муж, придя с работы и поужинав, спрашивает: «Жена, ты Рембрандта читала?» «Нет», — отвечает та растерянно. «Тогда — в койку!» Так что мы с Людмилой стали довольно часто использовать эту кодовую фразу.

Между тем время даже не шло, а летело. За столь захватывающей семейной жизнью я и думать забыл о дурмашине. Приближался март — время родов. Алешка, или Иринка, так пинался изнутри Людиного живота, что мне за нее порой было страшно. И вообще, сколько я ни пытался представить себя в роли отца, у меня это совершенно, не получалось. Я просто ждал, и все. Мишка учился в институте, у него началась совсем другая жизнь, к нам он теперь заглядывал лишь время от времени. Но нас, в частности меня, это даже устраивало: я жил Людмилой. Сейчас я вспоминаю о том периоде жизни со светлой грустью, ибо тогда я был по-настоящему счастлив. Как жаль, что со временем все проходит. А возможно, человеку и не положено быть постоянно счастливым? Может быть, земное существование и придумано для того, чтобы быть отдушиной от бесконечного счастья, начинающегося тогда, когда Бог приютит наконец грешную душу и окружит ее неземным блаженством?

Десятого марта 1983 года Людмила родила мне дочь Ирину. Поначалу я не испытывал никаких отцовских чувств, даже немного ревновал жену к этому появившемуся так внезапно комочку жизни, отбиравшему у меня процентов восемьдесят былого внимания и любви моей Людмилы. Но время шло и все расставляло по своим местам. Желудочек у Иринки не справлялся даже с маминым молоком, девочка плохо спала, а то и во весь голос жаловалась на дискомфорт. Людмила недосыпала, мне было безумно жалко жену, и я старался, как мог, облегчить ей жизнь. Обычно Люда с утра, выпроводив меня на работу, спешила переделать все домашние дела, заключавшиеся в стирке, уборке и готовке пищи, ну и, естественно, в занятиях с Иринкой. К моему приходу она обычно успевала справиться со всем, и тогда я забирал у нее дочку. Моя задача состояла в том, чтобы как можно дольше дать Людмиле отдохнуть, поспать. Я научился перепеленывать девочку не хуже мамы, кормить ее из бутылочки, качать и баюкать, словом, делать все от меня зависящее, чтобы Иринка не нарушала в квартире тишину. Порой даже я выкатывал во двор коляску и гулял с малышкой, пока не надоедало. К одиннадцати вечера Люда успевала выспаться и даже уделить мне оставшийся до полуночи час.

Майскими вечерами, гуляя с Иринкой и не зная, чем при этом занять голову, я снова обратился мыслями к дурмашине. Если мои догадки о локальном замедлении времени были верны, следовало, допустить, что, кроме известных уже четырех взаимодействий веществ во Вселенной: сильного, слабого, электрического и гравитационного, — должно существовать еще как минимум одно, даже пока не знаю, как его назвать. Или два.

В самом деле, если сильное взаимодействие сцепляет нейтроны, протоны и электроны в единый атом, но действует только на расстояниях, сравнимых с размерами самих частиц, почему бы не допустить, что гравитация — не более чем отголоски сильного взаимодействия. И именно поэтому чем больше масса тела, тем она (гравитация) сильнее.

«Оригинально, — подумал я. — Но в таком случае время обязано быть отголоском слабого взаимодействия, способствующего распаду тяжелых элементов и присутствующего при ядерных реакциях с выделением нейтрино». Затем мысли покатились совсем без удержу. «В принципе на уровне микромира уже давно замечено нарушение закона причинности, а некоторые ученые поспешили ввести понятие тахионов — микрочастиц, существующих при скоростях только больше фотонов…» Далее пошли размышления уже настолько сугубо специальные, что приводить их здесь по меньшей мере бессмысленно, тем более что в конечном итоге они частично были, как оказалось, неверными.

Все размышления — не более чем гипотезы, а они, как известно, без практического подтверждения так и остаются гипотезами. Не строить же мне собственный ускоритель элементарных частиц…

Между тем Людмила как-то все же забралась в сервант, где я хранил свои записи и распечатки вычислений компьютера, а заодно и сберкнижки. При всех моих тратах их еще оставалось 39 штук — все в различных городах. Уж даже не знаю, как она сумела дождаться меня с работы, но ждал меня допрос с пристрастием. Узнав, что мы с ней действительно богаты, на следующий день она выложила передо мной список вещей, которые бы ей хотелось иметь. Я едва убедил ее в том, что не следует привлекать к нам внимание ОБХСС, тем не менее она, в свою очередь, настояла, чтобы я с одной из книжек снял 20 тысяч и она раз в жизни подержала бы в руках именно деньги, а не то, что мы называем получкой.

Чего не сделаешь для любимой жены? Пришлось уговаривать Мишку съездить в Нальчик, все равно у него начались каникулы. Впрочем, в Нальчик мы поехали вчетвером: я с Людой и Иринкой, Мишка — за рулем. Видимо, в эту поездку Людмиле и загорелось водить машину. После поездки она все вздыхала, что у нас нет своей машины. Это было что-то новое. Я, например, никогда не чувствовал в себе потребности крутить баранку, предпочитая за рулем видеть Мишку. А шоферил он классно и любил в свободное время поковыряться в машине, чего я старался избегать, хотя поверхностно и знал, как в случае чего определить, куда пропала искра.

Все доводы «против» я выложил Людмиле единым духом, однако огненная стихия уже горела неугасимым огнем. Наконец я сдался. Мое поражение, а скорее свою победу, жена загладила самой безумной сладкой ночью, после которой мне уже самому хотелось иметь машину. Я, правда, выторговал себе право никогда не вмешиваться в ее шоферские проблемы, оставив за ней и ЕО, и ТО-1, и ТО-2, а также прочие проблемы с ремонтом и обслуживанием автомобиля. Людмила тут же записалась на курсы, затем договорилась с тестем, чтобы он встал в колхозе в очередь на автомашину; выхлопотала было место под строительство гаража, но я эти ее поползновения пресек, купив готовый гараж в том же кооперативе, где мы с Мишкой хранили теперь уже бесповоротно Мишкину «шестерку». К концу лета тесть купил на наши деньги «Ниву» и оформил дарственную на Людмилу.

Надо сказать, что машину жена полюбила, наверное, крепче, чем меня, — так она ее холила и лелеяла. Иринка — этот несмышленыш — машину тоже признавала главнее родителей. Она умолкала и спокойно засыпала, только оказавшись на заднем сиденье. С чисто женской любовью к побрякушкам Люда натащила в салон машины всякую всячину, украшая алую «Ниву» как могла.

А теперь, с позволения читающих мою рукопись, я вынужден пропустить несколько лет, точнее, три с половиной года, и продолжить повествование с конца ноября 1987 года, ибо ничто под луной не вечно, все когда-нибудь кончается, да и наверняка вряд ли кому-нибудь интересно обыкновенное, спокойное человеческое счастье. К тому же, как все уже поняли, счастливый человек от добра добра не ищет, он по уши в своем счастье, и ничего ему больше не надо. Вот так и со мной. Я слишком любил свою жену и свою дочь и ничего более на свете не хотел, но ведь говорят. «Пришла беда — отворяй ворота»…

Ноябрь, особенно ставропольский, славен своей переменчивостью: утренний снег к вечеру может смениться дождем или наоборот. Так и было в тот день, 29 ноября 1987 года. Люда сама отвозила, а вечером забирала Иринку из садика. Он располагался в Юго-Западном районе, то есть довольно далеко от дома. К вечеру резко похолодало. Прощаясь на работе с Людмилой, я скорее для профилактики, нежели серьезно, напутствовал ее, чтобы сегодня ехала поосторожней. И мы расстались: она поехала за Иринкой, я пошел домой, чтобы к их приезду разогреть еду.

Через час я начал беспокоиться. Еще через час поднялся к Мишке, поделился с ним беспокойством. Я уже не находил места, а Мишка, сев за телефон (как он догадался?) и позвонив в ГАИ, вдруг подошел ко мне с изменившимся лицом и сказал:

— Они попали в аварию, Юра.

— Живы? — только и удалось мне спросить, потому что внутри у меня как будто что-то оборвалось, ноги ослабли, глаза наполнились слезами, руки дрожали.

— Не знаю, — соврал Мишка. — Их отвезли в реанимацию, в четвертую больницу.

В голове у меня, как испорченная пластинка, крутились слова: «Боже мой! Боже мой! Боже мой!..», и, видимо, я повторял их вслух. Мишка встряхнул меня за плечи:

— Возьми себя в руки, Юрка!

Легко сказать: «Возьми себя в руки», — я уже представлял залитое кровью лицо Людмилы, а еще больнее — Иринки, и руки отказывались мне повиноваться. Болело горло где-то в области гланд, ноги не держали, в кончиках пальцев правой руки покалывало, как будто я их отсидел. Тетя Вера накапала что-то в стакан и предложила мне выпить. Я машинально подчинился. Наконец Мишка побежал в гараж за машиной. Тетя Вера, видя мое состояние, достала какие-то таблетки, дала одну и велела положить под язык. Таблетка была маленький, но с очень резким вкусом. Я глотнул, и тут же заболела голова, словно меня стукнули по башке чем-то тяжелым.

Мы приехали в больницу, и в приемном покое дежурная медсестра, сверившись с записями, коротко сказала:

— В морг идите… Там они.

После этих слов я почувствовал в груди нарастающую боль. Свет вокруг стал меркнуть, ноги подогнулись. Не хватало воздуха.

— Душно у вас, — успел сказать я, и в это время свет померк окончательно.

Очнулся я лежащим на скамье. В груди ощущалась боль, не так чтобы очень уж сильная, но чувствительная Мишка стоял рядом и обмахивал меня газетой; сестры не было.

— Обморок, наверное, — виноватым голосом сказал я Мишке. — Я чуть-чуть полежу еще, а то вот здесь больно, — и, приложив руку к груди, почувствовал, что одежда на мне расстегнута.

— Лежи, лежи, — сказал Мишка. — Сейчас дежурный врач придет.

Вскоре послышались шаги и в помещение вошел парень моих лет в белом халате. Его сопровождала дежурная медсестра, посылавшая нас в морг.

— Что случилось? — спросил врач, беря стул и садясь рядом.

— Обморок, наверное, — ответил я, не отнимая от груди руку.

— Позвольте, — сказал врач, убирая ее. — Я вас послушаю, — и приложил к груди фонендоскоп.

Некоторое время он слушал мое сердце, затем, оторвавшись, негромко распорядился, обращаясь к медсестре:

— Позвоните в реанимационное, пусть пришлют сестру с кардиографом.

Одним словом, кардиограмма показала, что у меня случился инфаркт, причем довольно обширный, и меня, запретив шевелиться, переложили на каталку и отвезли в реанимационное отделение. Три дня я пролежал там, находясь в полузабытьи (мне вводили наркотик), затем перевели в палату, а чтобы я не рвался на похороны, всю одежду увез с собой Мишка. В больнице меня продержали в общей сложности тридцать дней.

Людмилу и Иринку похоронили родители жены в станице Новотроицкой, я ни жену, ни дочку мертвыми не видел, только на фотографиях. Но Мишка, который забирал тела из морга, сказал, что так даже лучше, иначе не миновать мне еще одного инфаркта. За время моего лечения отчаяние переросло в хроническую печаль, осложнившуюся приступами стенокардии. Дома я оказался в канун Нового года и куда бы ни ткнулся — все напоминало мне о жене и дочке. По ночам я плакал в подушку — это приносило некоторое облегчение. Я и в больнице плакал, но присутствие соседей по палате стесняло меня. Мишка притащил елку, однако, подумав, я отказался: елку мы ставили в основном для Иринки. И сейчас в одиночку наряжать ее только для себя показалось мне кощунством. Встречали Новый год у Мишки. Когда уселись за стол, он спросил:

— Ты андроповку будешь пить или горбачевку?

— А что, новая, водка появилась?

— Не то чтобы новая… Сейчас чай называют горбачевкой. Тебе, короче, пить можно?

— Ну, в больнице мне врачи говорили, что лучше 100 граммов, чем сигарета, на что я обычно отвечал, что два килограмма в день я не осилю. Можно.

— Ты ничего не слышал о профессоре Козыреве? — завел разговор Мишка, когда мы проводили старый год.

— Нет, а что? — поинтересовался я.

— По-моему, он единственный человек, который всерьез занимался изучением времени. Ну, это тот астроном, который открыл вулканическую деятельность на Луне еще в пятидесятых годах. Об этом хоть слышал?

— Об этом слышал, ну и что?

— А то. Попался мне в руки журнальчик один, «Уральский следопыт», а там статья «Маятник Вселенной», кажется. Что-то этот профессор изобрел, за что на него апологеты науки ополчились. Статья туманная, сам понимаешь, писал ее не специалист, но я так понял, что что-то там со временем связано. Приборчик он какой-то к телескопу приделывал, потому этот самый вулкан на Луне и обнаружил. Я для интересу сам проверял: набирал в ванну воды, открывал пробку, так если не вмешиваться, воронка образуется с водоворотом против часовой стрелки.

— Ну и что?

— А то. У дурмашины вихрь в какую сторону закручивается?

Я подумал, вспоминая.

— Кажется, против часовой.

— А если переделать, чтобы по часовой? Что будет?

— Надо посчитать на компьютере. И что, этот Козырев, где он сейчас?

— К сожалению, скончался в семидесятых.

— Жаль.

— Слушай, Юрка, ты бы занялся дурмашиной, все меньше о Людмиле думать будешь. Правда, займись, а? Я тебе по мере сил… Скоро вообще диплом получу, младшим научным возьмешь? Чему-то и меня научат, в конце концов.

Глава 2 ЕСЛИ ДОЛГО МУЧИТЬСЯ…

Связано с вращением… Да. С гравитацией проще, нагляднее как-то. Чем больше масса космического тела, тем более искривленным вокруг него является пространство. Есть даже гравитационная постоянная. Весы есть, наконец… А время? За всю историю человечество изобрело лишь часы. Одни часы, будильник вон, и все. Все… Что же такое — время? Эйнштейн и тот на времени зубы сломал, решил в конце концов плюнуть, сказал, что мы существуем в пространстве-времени, и понимай это как хочешь. Ни что такое пространство (а правда, что?), ни что такое время — точного определения не существует. Они есть, и точка.

Я лежал на софе, предаваясь размышлениям и стараясь пресекать мысли о Людмиле или Иринке, лежал с утра. В квартире, кроме тиканья будильника да негромкого шипения воды в сливном бачке, ничто не нарушало тишины. Смеркалось. В доме напротив зажглись окна, а я все лежал, погружая мысли в бесконечность, сняв очки и сомкнув веки. Вдруг я почувствовал, что кто-то сел на софу рядом со мной. Вздрогнул и открыл глаза. Это была Людмила, одетая в то же платье, в котором я видел ее в последний раз. Смотрю на нее и думаю: сон, видимо, мне снится. А она рукой мне волосы со лба убрала и ладонью по щеке нежно так провела. Теплой, мягкой, ласковой своей ладонью. И я обрадовался, только бы, думаю, не брякнуть ей, что она умерла. Взял ее руку, поцеловал, прижал к щеке. Потом сел и обнял ее. Боже мой! Как мне хорошо стало! Я целовал ее лицо, волосы и плакал. И она плакала… Нет, мы не рыдали в полном смысле этого слова, у меня слезы от нежности к ней лились, и у нее, наверное, потому же… Потом она разделась и легла рядом… И как же нам было хорошо!

Утром я проснулся один, искал ее, но Людмила исчезла… Осталось только сомнение: сон ли это был? Потом все-таки решил, что сон, ведь Люда не сказала мне ни слова. Ни словечка… Интересно, почему?

Потом я сходил к Мишке, сказать ему, что возьму машину. Заодно и про ночное посещение рассказал, видимо, пора и мне на могиле побывать.

— Куда же я тебя одного отпущу? — забеспокоился Мишка. — А если, не приведи Господь, тебя опять кондратий хватите? Вместе поедем, — решил он твердо.

— Вместе так имеете. Мне еще проще будет, — согласился я.

Глядя на припорошенные снегом поля, я думал о бренности нашего существования. Определенных планов на дальнейшую жизнь у меня не было, да и откуда им взяться? Буквально вчера все казалось таким незыблемо вечным, и в один миг все рухнуло и кануло в Лету. Но жить надо. Надо просто жить, какой бы страшной ни была тоска. Надо переболеть и жить. «К Богу в гости опозданий не бывает…» — так пел Высоцкий когда-то. Мне ведь еще только двадцать восемь. Или уже? Кончилась молодость…

Вот и Новотроицкая под горой.

— Куда? — спросил Мишка. — На кладбище? Или сразу к теще?

— Давай на кладбище.

Мы подъехали почти вплотную к заснеженному холмику с деревянным крестом.

— Вот здесь они и лежат, обе…

Я вышел из машины. Ветерок гнал поземку, наметая над холмиком сугроб. Снял шапку и долго стоял, надеясь получить подтверждение, что ночью все-таки была она, однако никакие мысли меня не посещали. Была печаль, но светлая. Потом я замерз.

— Поехали домой, — сказал я Мишке, садясь в машину. Он кивнул и завел двигатель.

— Видишь, тесть у тебя молодец. Вопреки всем угрозам крест поставил.

— А что, ему угрожали?

— Да парторг местный. Не угрожал, но настоятельно советовал, почти приказывал.

— Господи, и сюда суются, — сказал я. — Мишка, а может быть, прав был Куб?.. Ну… в отношении того света?

— Вероятнее всего, прав. Мне в госпитале один раненый нечто похожее рассказывал. Да и смысл у жизни тогда, получается, есть. Есть у жизни смысл, Юрка, хоть какой-то…

Дома я вытащил из серванта все свои записи по дурмашине и стал их просматривать, решив освежить в голове старые знания. Отупел я что-то за время семейной жизни, позабыл многое. Ну-ка, для примера возьмем неопределенный интеграл из вот этого выражения. Хм… Взялся. Выходит, я еще ничего, еще помню что-то. Ну-ну, есть еще порох в пороховницах. Тогда проверим вращение… Действительно, против часовой стрелки. Так, а что надо сделать, чтобы было по часовой?..

Я увлекся вычислениями, забыв обо всем. Оказалось, если взять дурмашину сделанной зеркально, вращение жгута не меняется. Потом до меня дошло, что нужно вставить в схему несколько конденсаторов, которые обеспечат отставание фаз на угол 90 градусов, тогда вращение жгута изменится на противоположное. Звать Мишку не имело смысла, поздно уже, впаял в схему конденсаторы сам. Сфера образовалась даже быстрее, чем я предполагал (в смысле — наполнилась дымом), однако гудение дурмашины изменилось. Я быстренько замерил потребляемую мощность. Мощность была в пределах первоначальной Мишкиной задумки. Этот факт следовало хорошенько обмозговать. Я прилег на софу и, к моему удивлению, почти сразу уснул.

Разбудил меня стук. Нет, не в дверь. Как будто что-то тяжелое упало на пол в соседней комнате.

Стряхнув сон, я направился в бывшую спальню. Зажег там свет. Огляделся: вроде бы все на месте и падать было совершенно нечему. Потом взгляд скользнул по полу в центре комнаты. Мать честная! На паркете лежал стальной брусок, отполированный до блеска. Я поднял его. Он был тяжелым, килограммов, наверное, пять.

Я тупо разглядывал этот кусок железа. Кто его сюда кинул? Осмотрел балконную дверь: стекла целы, да я бы и звон услышал. Потолок? Да нет, потолок как потолок. Странно… Осмотрел пол. Вмятина такая, словно этот брусок падал с высоты не меньше метра, причем падал углом. Что за шутки Фантомаса? В недоумении я пробыл почти до утра, заснул, так ничего и не придумав.

Проснулся поздно. Мишка уже ушел в институт, придется потерпеть еще часов до четырех с рассказом о ночном инциденте. А пока все же надо обмозговать то, над чем трудился вчера. Я отнес брусок на кухню и оставил его на столе.

Итак, чтобы не быть голословным и не ломать напрасно голову над неожиданными эффектами, нужен эксперимент. Совать в полусферу часы — это, конечно, неразумно, но часы ведь разные бывают, к примеру песочные. Ну, не до секунды точность, но все равно… Интересно, где сейчас можно достать песочные часы? Сходить на поиски, что ли? Кажется, они должны продаваться в магазине школьных пособий. Схожу.

Мишка застал меня возле дурмашины с секундомером и песочными часами, поинтересовался, не сошел ли я с ума. Я ответил, что наиболее, конечно, точно было бы вложить в сферу что-нибудь радиоактивное с четко определенным периодом полураспада, но, во-первых, где это радиоактивное достанешь, а во-вторых, я облучу не только себя, но и всех соседей. Поэтому сижу вот и мучаю песочные часы и секундомер, но, кстати, результаты уже видны: при вращении жгута по часовой стрелке время в сфере как бы спешит немного, но за пять переворотов песочных часов секундомер показывает разницу секунд двадцать. А вот с вращением жгута против часовой стрелки у меня напряженка: дурмашина одна, всякий раз ее перепаивать хлопотно.

— Помочь чем? — спросил Мишка.

— Не стоит, — сказал я, — У меня бюллетень, мне спешить некуда. Лучше ты мне свою гипотезу выдай насчет ночного происшествия.

— А что стряслось? Опять Людмила приходила?

— Если бы, — ответил я. — Если б Людмила, я сейчас бы сиял как новый гривенник, а то железяки по ночам падают с грохотом.

— Какие железяки?

— В кухне на столе лежит, а в той комнате вмятина на паркете осталась.

Мишка сходил в кухню, вернулся с бруском.

— Полезная вещь, — сказал он задумчиво. — Гвоздь, например, на ней выпрямить гнутый. Ну и что-нибудь еще в этом роде.

— Да… Но что за Фантомас разбушевался? Ни с того ни с сего…

— Эх, Юрка, отсталый ты человек. Ни газет не читаешь, ни радио не слушаешь, совсем одичал. Это называется по-научному, чтоб ты знал, полтергейст.

— Про полтергейст я и сам слышал. Но, насколько мне известно, этот самый полтергейст обходится домашними вещами, скажем, табурет уронит, или там шкаф, или посуду перебьет. Я это пойму. А такой брусок еще поискать в городе надо. Ни туда ни сюда, даже представить трудно, где бы его можно применить. Ну и так далее. А насчет газет — так их сейчас читать тошно, стон один. В телевизор тоже смотреть противно. А на улицу выходить вовсе неохота. Скорее бы все кончилось. Древние китайцы все-таки умные были люди, они еще несколько тысяч лет назад, желая кому-то зла, говорили: «Чтоб ты жил во время перемен!»

— Я смотрю, ты скоро совсем в философа превратишься. Черт его знает, откуда полтергейст взял эту железяку, но без его козней тут не обошлось. Иного объяснения у меня нет, что же касается перемен — ими еще только пахнет, но грядут ли они — неизвестно.

— Грядут. Это еще Куб предсказывал. Нашему народу только дай гласность да лиши при этом водки, чтобы смотреть на все безобразия трезвыми глазами смог; вот тут Горбачев и получит перестройку в чистом виде.

— Думаешь, будет революция?

— Черт его знает, что будет, но, как говорил Швейк: «…что-нибудь да будет, ведь никогда так не бывает, чтобы никак не было».

Мишка вдруг захихикал:

— А знаешь, как в народе трактуют наш символ — серп и молот?

— Как?

— Говорят: хочешь жни, а хочешь куй, все одно — получишь…

Я тоже заржал. Моей зарплаты старшего инженера едва хватало на карманные расходы, особенно теперь, без Людмилы.

— Кстати, о нетрудовых доходах… Надо бы нам с тобой в Краснодар смотаться, у меня денег на один чих осталось.

— Об чем базар? Завтра у меня последний экзамен, а потом — каникулы.

— Ну, так иди готовься. Я тут пока без тебя обойдусь; тем более что картина начала проясняться.

Результаты экспериментов кое-что действительно сделали понятнее. Но как много еще предстоит узнать! Если дурмашина дает локальное замедление, или ускорение времени, интересно, какие при этом процессы происходят в пограничном слое? Сам я уже уверил себя, что переносчиками темпорального взаимодействия должны быть частицы, живущие только при скоростях выше световой. Одним словом, дальше надо было думать и думать.

Я терзал многострадальный компьютер так, что не каждая машина бы вытерпела. Злился, потому что бедному компьютеру явно не хватало его пятидесяти мегабайт памяти, а еще более — на свою тупость. Картины мироздания не успевали сменять друг друга — ничего не получалось. Тогда я попробовал метод «от противного». Что нужно для того, чтобы получился искомый результат, выдаваемый дурмашиной? В конце концов я вымучил уравнение с восемью неизвестными, то есть уравнение, состоящее из одних вопросительных знаков, но это было уже кое-что. Дальше меня прервал Мишка, сказав, что каникулы у него кончаются.

В Краснодаре мы решили, чтобы не мчаться всякий раз за триста километров, обналичить все краснодарские сберкнижки. Деньги едва уместились в моем «дипломате». В результате остались еще три сберкнижки: две в Черкесске и одна в Элисте. За ними, однако, решили съездить в следующий раз. Наличность, особенно в руках, так и толкает на «подвиги», но после непродолжительных дебатов пришлось ограничиться новой резиной на «шестерку», новыми амортизаторами и кое-какими запчастями.

Когда подошел срок закрытия моего больничного листа, я долго колебался, выходить мне на работу или бросить ее. В принципе можно еще было оформить инвалидность, я имел на это право. В конце концов наплевал на все, пришел на работу и написал заявление «по собственному желанию». Тогда же понял, почему государству не нужны богатые граждане. Богатый — синоним независимого, недоступного управлению человека; им нельзя помыкать, его не купишь ни машиной, ни путевкой в санаторий, ни местом в детском саду, ни прочими подобными «благами», которые находятся в руках управленцев. Он сам может все это приобрести.

Прав был Иван Иванович, грядет конец развитого социализма. Уже рухнула Берлинская стена, начались волнения в Грузии и Прибалтике. Но хватит ли совести у коммунистов публично извиниться перед народом за все прегрешения против него? Я, во всяком случае, надеялся на это. А Мишка между тем забил тревогу:

— Слушай, смотри, что в Польше творится!

— А что?

— Инфляция. Деньги мельчают с каждым днем.

— Пусть мельчают.

— Дурак! А если твои обесценятся?

— Как это?

— Молча. Были и нету. За доллар уже 14 «деревянных» дают.

— Ну и что?

— Надо бы твой капитал на твердую валюту сменять.

— А что я с ней буду делать?

— Валюта есть валюта. Она и в Африке валюта.

— Мишка, если охота, займись этим сам, мне некогда.

— Доверяешь?

— Почему бы и нет? Ты же не убежишь в Америку.

— Типун тебе на язык. Так покупать доллары?

— Покупай. Тысяч двадцать «деревянных» оставь только.

Вот и еще одну заботу с плеч сбросил. Любопытно стало жить, как в театре: все смеются, и никто не знает, что дальше. Или вот анекдот Мишка принес: удивляются иностранцы тому, что в СССР все планы выполняются, а в магазинах ничего нет; в магазинах ничего нет, но у всех все есть; у всех все есть, но все недовольны; все недовольны, но все голосуют «за».

Вот и лето наступило, а я все топчусь со своим уравнением, уже надоедать стало. Людмила два раза по ночам приходила, и опять — ни слова. Я уже привык, что по утрам один просыпаюсь. Наверное, с ума потихоньку схожу. Ну и черт с ним! Скорее бы.

Решение уравнения пришло неожиданно. Вот уж поистине, «если долго мучиться, что-нибудь получится»… В полудреме, утром, внезапно, как озарение, да еще какое! Правда, результат получился неожиданный; если принять некоторые мои измышления за аксиому, то возможен пробой, нет, не совсем пробой, скорее, обход пространства и выход в другой его точке, причем мгновенный обход, то есть совершенно без затраты времени. Все-таки, ай да я, ай да сукин сын! Докопался!

Двадцать раз я себя проверил — все изящно, формулы все компактные, комар носа не подточит! Ну, гений, и все!

Глава 3 ОЧЕРЕДНАЯ ДВЕРЬ В НЕВЕДОМОЕ

Мишка наконец защитил инженерный диплом, и мы — это его родители, моя мама с Николаем Алексеевичем, ее мужем, и я — решили отпраздновать это событие в ресторане. Заказали столик в «Ниве». Могли бы, правда, и не заказывать — ресторан был полупуст. Мишка весьма торжественно опустил новенький значок в хрустальный фужер и до краев наполнил тот водкой. Первый тост произнес Константин Иванович, говорил долго и витиевато о том, что гордится сыном, который вопреки всему не только победил свои боевые раны, инвалидность, но и разгрыз камень науки и вышел наконец в люди, и теперь он вполне спокоен за сына, за его дальнейшую судьбу и за судьбу России, коль скоро в ней есть такие люди…

Потом говорил сам Мишка, сменив фужер на рюмку:

— Родные мои! Папа и мама, тетя Валя и дядя Коля, Юра! Я всех Вас очень люблю. Каждый из вас внес свою лепту в мое воспитание и образование. Я, конечно, не всегда был пай-мальчиком, да и сейчас не подарок, но я хочу сказать вам всем, что очень и очень вам благодарен. А особенно — моему единственному и верному другу Юре и еще нашему техникумовскому преподавателю математики Иванову Ивану Ивановичу, царство ему небесное и вечный покой.

— Вот уж, воистину, начал за здравие, а кончил за упокой… — пробурчал Константин Иванович, но все выпили не чокаясь.

— Я рад, Миша, что ты проявил недюжинное упорство, учился только на «отлично» и что ты заслужил красный диплом, — сказал я, вставая. — Мне хочется выпить за то, чтобы ты и дальше проявлял упорство, волю и неуемное стремление к поставленной цели.

Одним словом, хорошо мы тогда отметили, посидели славно, захмелели, потому что еще и с собой взяли, и, довольные друг другом, разъехались по домам на такси. Мама с Николаем Алексеевичем отправились к себе, а Мишкины родители, Мишка и я как обитатели одного дома уехали вместе.

Стоял июль 1989 года, и, по-моему, этим все сказано. Когда мы добрались до дверей моей квартиры, я предложил Мишке зайти ко мне.

— Ну что, анжанер, — спросил я его, — будем дальше делать? Я дурмашину распотрошил вконец, из нее больше ничего не выжать. Предлагаю построить экспериментальную установку. Своими силами. Представляешь, если мы сделаем, мы… Да мы же просто поставим весь мир на голову!

— Юрка, может быть, бросить все к чертовой матери, пока не поздно? Для кого мы стараемся? Ведь это оружие почище нейтронной бомбы получается!

— Ты о чем, Мишка?

— Об установке мгновенного переноса массы. С ее помощью можно подложить бомбу прямо в постель хоть Горбачеву, хоть Бушу, хоть тебе же самому.

— То же самое ты говорил о дурмашине.

— Тогда я дурак был, а теперь умный. Я на войне был, знаю, каким зверем может быть человек. Все это очень заманчиво, конечно, но лучше остановиться вовремя. Сжечь рукопись, как Гоголь, и пепел переворошить, чтобы ни одна собака нос не сунула.

— Тебе все еще лавры Штирлица не дают покоя? Мы для себя сделаем.

Мишка усмехнулся, потом вздохнул.

— Хорошая игрушка, согласен. Но одно дело — придумать цикл Карно, а другое — изобрести и изготовить дизельный двигатель.

— Потому я с тобой как с анжанером и говорю.

— Ой, Юрка, гнилое мы с тобой дело затеваем. Не дай Бог кто-нибудь пронюхает, делов не оберешься потом…

— Кому мы нужны, слушай? — повторил я свой вопрос десятилетней давности.

— Одна надежда, — криво усмехнулся Мишка. — Ну ладно, договорим завтра. Пока.

— До завтра.

Несмотря на Мишкины сомнения, мы все-таки приступили к конструированию. Сразу же решили, что установка будет состоять из двух частей: передающей и принимающей. Я в общих чертах представлял себе работу обеих частей, Мишка — тоже, поэтому разногласий как таковых у нас с ним не было. Но конструирование шло туго. С одним только проектом установки мы провозились почти год, то есть до июня 1990-го. Сюда вошли и наши круглые даты — нам стукнуло по тридцать лет. На наш юбилей мы съездили к Ларисе Григорьевне. Ей было уже шестьдесят, однако выглядела она неплохо, располнела, правда. Мы с Мишкой едва не силой затащили ее в машину и привезли в гости к себе, и, по-моему, Лариса Григорьевна осталась довольна: Мишка, можно сказать, соловьем разливался, делая ей поминутно комплименты и стараясь угодить.

— Ты все еще не женился, Миша? — спросила его Лариса Григорьевна.

— Вы знаете, — отвечал этот нахал, — совершенно не на ком жениться. Вот были бы вы помоложе, Лариса Григорьевна, на вас я женился бы не задумываясь. А на нынешнюю молодежь смотреть противно, не то что жениться.

— Мне кажется, ты просто преувеличиваешь. Есть много порядочных девушек, а ты мужчина видный, интересный…

— Нет, это вам кажется, я заурядный, вот Юрка — этот да, умный, черт, и решительный до невозможности. Но скрытный — я про то, что он женится, узнал буквально за день до его официальной помолвки.

— Я слышала, он внезапно овдовел… А что Звягинцева? Он был в нее так влюблен.

— Не слышно о ней, Лариса Григорьевна, — соврал Мишка. — Как уехала по распределению, так и концы в воду. Наверное, там замуж вышла. Каждому свое, вы же знаете.

Весь этот разговор я слышал, хотя он и не предназначался для моих ушей. Они танцевали, а я, перестав прислушиваться, снова вспомнил о Галке, пережил тот новогодний вечер, вспомнил Куба. От Куба мысли по странной ассоциации вернулись к Мишке и Ларисе Григорьевне. Вспомнилось вдруг, что на ее уроках Мишка, обычно насмешливый, становился серьезным и старательным и, по-моему, был единственным в группе, кто принимал уроки английского всерьез. Мне Мишка пояснял, что ему как будущему бойцу невидимого фронта знание языков жизненно необходимо. Но теперь я смотрел на Мишку другими глазами, которые уже не застилала отчаянная первая любовь к Звягинцевой. Теперь я уверился в том, что Мишка был влюблен в Ларису Григорьевну, однако стыдился своего чувства и тщательно его маскировал. Собственно, потому он и Ивана Ивановича недолюбливал. Догадку эту я оставил при себе, однако, сказавшись чересчур захмелевшим, провожать Ларису Григорьевну Мишку попросил одного. Мишка ночевать в эту ночь домой не пришел, позвонив и сообщив, что совершенно случайно по дороге домой встретил своих бывших сокурсников по институту и что дальше он собирается праздновать с ними.

«Ну, — решил я, — его дело, я не собираюсь быть блюстителем чужой нравственности». Впрочем, возможно, все это не больше чем мои домыслы.

Зато российское радио, похоже, как-то решило за ученых проблему скрытой массы во Вселенной. Я с некоторой долей интереса услышал по радио откровения какого-то экстрасенса (их в последнее время у нас в Союзе развелось как тараканов). Оказывается, нет угомону фанатикам не то от науки, не то от религии. Додумались взвешивать умирающих людей, а разницу в весе (который после смерти всегда оказывался меньше на 2–6 граммов, чем у живого тела) относили на вес души. Если это правда, если и впрямь такие опыты проводились, во что верится с трудом, то получается, что средний вес души равен четырем граммам. Отсюда простые прикидки дают, что при населении земного шара примерно в 5 миллиардов человек суммарный вес душ составит 20000 тонн — и это только у живых людей, А что говорить о душах умерших за последние 40000 лет, начиная от кроманьонцев и по сию пору? Это если верить Библии, а если, скажем, Ивану Ивановичу? Если допустить, что души живут не один раз? Судя по всему, Земля сможет прокормить 10 миллиардов людей — это еще 20000 тонн, итого мировая душа должна иметь массу примерно 50000 тонн. Допуская в галактике (в одной галактике) сто планет с разумными обитателями, имеем 5000000 тонн… Умножаем это на… много, очень много галактик — вот тебе и скрытая масса, которая, как утверждают астрофизики, может состоять из чего угодно… А вообще говоря, мельчают души, да… мельчают. Поди, у Адама душа тянула на килограмм, то-то он и прожил 900 с лишним лет, трудно такой душе с телом расставаться…

Сотни раз мы с Мишкой согласовывали, какие материалы, какие микросхемы закладывать в спецификацию, а вот подошел срок сборки, и куда ни ткнись, нет таких запчастей, хоть плачь! А если есть, то не такие. Мы исколесили весь город в поисках, однако нашли нужные детали едва ли на сорок процентов от необходимого количества. Меня это обескуражило, но Мишка, чаще меня бывавший в городе, казался невозмутимым.

— Тебя как курильщика сейчас должно волновать другое, успокойся.

Действительно, с куревом была напряженка, однако самосад, на худой конец, можно было достать на рынке. Сам Мишка курить бросил после поездки в Тюменскую область, и его табачный вопрос уже не трогал. Я же закоренел безвозвратно и бесповоротно. А еще говорят, что табак не наркотик.

В общем, решили пока собирать из того, что есть.

— Будет день, будет пища, — приговаривал при этом Мишка.

Возможно, что он прав и мое уныние не имеет под собой почвы, нехорошо заранее впадать в отчаяние. Пару микросхем пришлось заменить громоздкими платами, но Бог с ними.

— Мы строили, строили и наконец построили! — Чебурашкиным голосом возвестил Мишка, когда мы закончили. — Теперь тестовые испытания, и, Бог даст, наш трактор заработает.

И действительно, мы с Мишкой к январю 91-го собрали все-таки и передающую, и принимающую части установки, которую даже и не знали, как назвать. Ну, может быть, потом в голову придет какая-нибудь мысль на эту тему, а пока не хочется отвлекаться, тем более что, кажется, на основе этой установки можно будет сделать еще кое-что, что навсегда избавит человечество от проблем… ну, скажем, от голода. Главное, чтобы эта установка заработала так, как надо.

Мы с Мишкой произвели тестовую проверку, показавшую, что установка готова к действию, и тут же, не удержавшись, провели пробный пуск. Транспортировали полуграммовый разновес от набора разновесов к маятниковым весам. Пинцетом я положил его на стартовую плиту, нажал кнопку пуска, и… разновес очутился на приемной плите, прямо в самом ее центре.

— Ах ты, мать честная! — сказал Мишка. — Сработало. А ну, еще разок!

Я перенес разновес обратно, нажал кнопку, и…

— Опять сработало! Юрка! Ты чуешь? Фунциклирует агрегат!

— А что же ему еще делать? Так и должно быть!

— А ну дай, теперь я.

— Да сколько хочешь.

— Что-нибудь потяжелее, ага?

— Вот, двадцатиграммовый разновес. Устроит?

— Годится, — сказал Мишка, кладя разновес на стартовую плиту. — Итак, поехали! — Он нажал кнопку, и гирька тотчас же появилась на приемной плите.

Мы забавлялись, как дети. Это не надоедало. Вскоре в ход пошли всякие мелкие предметы быта: расческа, зеркальце, связка ключей, перочинный ножик… Все это регулярно исчезало со стартовой плиты и так же регулярно объявлялось на приемной.

— Да… — протянул наконец Мишка. — Забавная штука, но для космоса не годится, потому что сперва на Марс, скажем, надо чем-то приемную установку доставить. А если дальше?

— Ну, это уже детали, главное — принцип. Главное — это то, что мы все-таки добились своего. Обмыть установку надо. И, это… назвать ее как-то по-научному, скажем, УПМ-1, то бишь установка переноса массы, вариант первый. Звучит?

— Для первого варианта сойдет. Мысль у меня есть: надо в зоомагазине какую-нибудь живность купить и транспортировать ее. Ты как?

— Я — за.

— Слушай, ведь мы установку рассчитывали на перенос массы 5 килограммов. Надо пятикилограммовый груз добыть. Я завтра с утра этим займусь, ага?

— Займись, разве я против?

— Ну, тогда до завтра.

На другой день к вечеру Мишка притащил в трехлитровой банке аквариумных рыбок и корм для них, ежа в меховой шапке и поспешил приступить к опытам. Выловил из банки одну рыбку, и через мгновение она уже трепыхалась на приемной плите установки. Я, признаться, сам с большим интересом ждал результата: вдруг перенос живого существа невозможен? Но, увидев бьющуюся рыбку, чуть не запрыгал от радости.

— Подожди, — сказал я Мишке, — у меня, кажется, пустая пятилитровка есть, а то мы так всех рыбок перепутаем.

— Согласен, — ответил он, беря первую путешественницу и опуская ее обратно в трехлитровую посудину. — И еще предложение имеется. Давай перенесем приемную часть в другую комнату, для чистоты эксперимента.

— Хорошо, — согласился я.

Мы быстренько перетащили приемную часть установки в соседнюю комнату; теперь обе части были разделены стеной. Пока Мишка возился с подключением, я наполнил пятилитровку водой из-под крана и поставил ее рядом с собой.

— Этим ты явно желаешь показать мне, что я должен сидеть на «старте»?

— Вот именно, — сказал я. — Пользуйся, пока я добрый. Садись на «старт».

— Благодарю за честь, — ответил Мишка. — Спасибо, сэр. Бегу приступать?

— Давай.

Потом я собирал с приемной плиты трепещущих рыбок и одну за другой отправлял их в новое рыбье жилище. Все пять были живы и здоровы.

— Принимай ежа! — крикнул Мишка из соседней комнаты. И следом на приемной плите оказался колючий комок. Я хотел его взять, но еж, фыркнув, ткнул меня иголками в ладонь.

— Тьфу ты, черт! — выругался я, ища глазами какую-нибудь тряпку, чтобы накинуть ее на ежа.

Мишка уже орал:

— А сейчас фокус!

— Подожди ты со своими фокусами! Я тут не знаю, как за ежа взяться! Угораздило тебя такого колючего купить…

— Что случилось? — входя в комнату, спросил Мишка.

— Да вот, взяться за него не могу…

— А-а-а. Дело знакомое. Иди, колючка, ко мне. Иди, дурачок, молока налью. — Он унес ежа в кухню, и было слышно, как он возится, наливая ему молоко в блюдце.

— Юра, я хочу проверить наличие вентильного эффекта. Ты сейчас не вмешивайся, — крикнул Мишка.

Затем я стал наблюдать, как из приемной плиты показался, затем высунулся сантиметров на десять конец проволоки диаметром, наверное, миллиметров шесть. Затем конец подергался вверх-вниз, высунулся снова сантиметров на пятнадцать и… упал. То есть упал набок, в полном смысле этого слова. Я взял его, осмотрел: низ проволоки — торец, соприкасавшийся с приемной плитой, был гладко обрезан.

— Ну как? — услышал я Мишкин вопрос, а следом и он сам зашел, держа в руке кусок проволоки. — Смотри, срез какой ровный. — Он ощупал торец проволоки. — А вентильный эффект отсутствует, что странно. А?

— А срез?

— Это я кнопку отпустил. А теперь хочешь фокус? Смотри на приемную плиту! — И Мишка вновь ушел в спальню.

Я пожал плечами и снова сел у приемной плиты. Неожиданно из нее показался Мишкин палец и погрозил мне. Я вздрогнул и заорал:

— Мишка! Ты что, с ума спятил?

— Не бойся, Юрка! Все нормально. Как ты думаешь, у меня голова меньше пяти килограммов весит?

— Она у тебя пустая, болван! Прекрати немедленно! Все! И уходи от установки! — Я кинулся в другую комнату.

Мишка стоял возле установки и крутил в руке отшлифованный металлический брусок.

— Четыре килограмма девятьсот пятьдесят граммов, — пояснил он, перехватив мой взгляд. — Сам шлифовал. Маленько даже лишку снял. Впрочем, взвешивал в гастрономе на электронных весах. Может, врут?

— А что это у тебя?

— Как что? Пятикилограммовый транспортировочный образец.

— Дай глянуть.

Я взял у Мишки образец, повертел, рассматривая. Что-то он мне смутно напоминал… Что-то подобное я, кажется, уже держал в руках… Надо вспомнить. Э-э-э… Нет, не вспоминается. Впрочем… Нет, черт побери! Да не все ли равное!

— Иди к приемнику, — распорядился я. — А то еще и правда морду для эксперимента сунешь. Теперь моя очередь.

Я положил Мишкино изделие на стартовую плиту:

— Готов?

— Поехали.

Я надавил на кнопку. В передающей части установки среди почти не прикрытых внутренностей сверкнула яркая вспышка, раздался характерный треск, и свет в квартире погас.

— Что случилось? — крикнул Мишка встревоженным голосом.

— Ничего, — ответил я. — Картина Репина «Приплыли». Закоротилось где-то.

— У тебя в доме свечка есть? Или фонарик? — спросил, входя, Мишка.

— Есть где-то. Сейчас поищу…

Свечи в доме имелись, в кухонном шкафу возле газовой печки: последние годы, особенно зимой, часто отключалось электричество. На ощупь я открыл дверцу, сунул руку внутрь и стал шарить. Ага, кажется, она… И в то же время рядом со свечой рука ощутила металлический предмет.

И я все вспомнил! Я вытащил свечу, затем металлический параллелепипед и пошел в спальню к Мишке. Чиркнул спичкой, поджег свечу и… Как я и ожидал, образца на плите не было.

— Что за ерунда? — сказал Мишка. — Где же образец? Там, — он кивнул в сторону приемной части, — там он не появлялся… Испарился, что ли?

— Эх ты! — сказал я. — Полтергейст… Держи. — И сунул ему в руки двухлетней давности «шалость полтергейста» — металлическую болванку, успевшую покрыться рыжими пятнами коррозии. Мишка ошеломленно стал его крутить перед глазами, потом прошептал:

— Не может быть… Юрка, этого не может быть! Но это есть…

— Да, — ответил я. — Мы опять у порога новой двери к самой загадочной из тайн мироздания. Что-то нас ждет за ней, Мишка? Тебе страшно или интересно?

— И то и другое.

Глава 4 СНОВА ГАЛКА

Электричество мы с Мишкой восстановили быстро: заменили перегоревшие пробки — и все; с аварией на установке тоже разобрались споро: при столь интенсивной нагрузке и наличии самодельных плат, да еще размещенных в непосредственной близости друг от друга, одна из плат нагрелась, выгнулась, сблизившись с оголенным проводником на критическое расстояние. Естественно, что при этом проскочила искра от образовавшейся вольтовой дуги, вызвала скачок напряжения там, где он совсем не был нужен. Дроссель, получивший, можно сказать, пинок, издал прощальный всплеск самоиндукции, после чего оплавился, а дальше ток, в потерявшей нужное сопротивление установке, начал ею поглощаться в неимоверном количестве, что и привело к перегоранию плавкого предохранителя квартирной разводки. Остался пустяк: выяснить, какие именно условия привели к провалу образца на два года назад, что, с учетом вселенского круговращения, по теории вероятности имело почти нулевые шансы.

Вот перед какой дверью мы так внезапно очутились. Предстояло подобрать к ней отмычку, потому что ключей у нас не было. Была поврежденная коротким замыканием установка УПМ-1, и все. Ну, еще покрытый пятнами ржавчины, пролежавший в кухонном столе образец. Когда он выпал у меня в спальне, ни я, ни Мишка, естественно, не помнили точно: где-то в первых числах января 1988 года, ночью, около четырех часов (примерно). Но оставался сам факт, а значит, такое возможно в принципе. Я решил поделиться с Мишкой обязанностями, так как в процессе работы над УПМ-1 он уже вполне сносно стал владеть математическим аппаратом и кое-какие знания о физических законах усвоил четко.

— Мишка, — сказал я, — на данном этапе придется нам с тобой разделиться. Я хочу поручить тебе разработку принципа, а потом и само конструирование одного аппарата. Условно я назвал его «дубликатор», потом можешь дать ему другое имя. Понимаешь, какая идея… Вот стартовая плита нашей установки. Она работает как считывающее устройство. То есть я так полагал до того момента, пока ты не сунул туда свой палец. Очевидно, я элементарно заблуждался, ибо ты свой палец получил назад в целости и сохранности, следовательно, объективная реальность гораздо сложнее моей теории, но этим мне придется заняться самому, а тебе я хотел поручить создание дубликатора — то есть приемная плита, как она есть, считывает атомную структуру предмета, воссоздает ее снова, а вторая часть дублирует предмет из виртуальных частиц или из атомов атмосферы — неважно. Ты уловил идею?

— Ты серьезно считаешь, что я с этим смогу справиться?

— Почему нет? Сможешь. Я полагаю, шансы у тебя есть. А я займусь новой загадкой, если не возражаешь. Вполне вероятно, все займет у нас не один год. Деньги, благодаря твоей прозорливости, пока есть. Так что на корочку хлеба нам с тобой хватит, а там, Бог даст, что-нибудь придумаем, голь на выдумки хитра…

Словом, я и Мишка начали свой марафонский забег, пожалуй, по одной из самых сложных трасс. Вскоре выяснилось, что нам одного компьютера на двоих мало. Пришлось раскошелиться еще на один, Мишка тотчас же попытался наложить на него лапу. Компьютер действительно был хорош, и после нескольких дней препирательств я купил еще один, списав и мысленно махнув рукой на старый.

Следом выяснилось, что я совершенно не могу думать в обществе Мишки: он постоянно лез ко мне с вопросами. Я психанул и велел ему перетащить компьютер к себе в квартиру; однако Мишка и тут ухитрился доставать меня вопросами. Я был просто в бешенстве, ультимативно отвел ему время с восемнадцати до девятнадцати часов для консультаций. Мишка, конечно, присмирел, но порой консультации с ним затягивались до полуночи.

Сам я старался в это время воссоздать на компьютере ситуацию короткого замыкания в стартовой части установки, дробя время в режиме короткого замыкания на миллисекунды. Модель короткого замыкания мне мало что дала, тем более я чувствовал, что промашку допустил еще раньше, отсюда и тщетность попыток. Стал пересматривать прошлые расчеты и наткнулся на уравнение, показавшееся мне корявым. Нет, оно прекрасно работало в режиме для УПМ-1, но выглядело несколько громоздким, и я, скорее из эстетического чувства, чем интуиции, попытался придать ему краткий и законченный вид.

Между тем незаметно зима перешла в весну, весна — в лето, а у меня получалось сплошное топтание на месте. Впрочем, перерыв, правда, всего на три дня, внесла в нашу с Мишкой работу сама жизнь.

19 августа мне позвонила мама со странным вопросом: как я к этому отношусь.

— К чему? — спросил я тупо.

— Ты что, телевизор не смотришь? — возмутилась она.

— Нет. А что случилось?

— ГКЧП отстранил Горбачева от власти. Что теперь будет?..

Я пообещал вникнуть в суть и перезвонить. Помню, смотрел скудные сообщения по телевизору со страхом и неизвестно откуда взявшейся ненавистью. Этой компании, называвшей себя ГКЧП, ничего не стоило развязать в СССР гражданскую войну, хотя я был уверен, что народ на такое не пойдет. А там кто его знает… И Ленин, и Сталин в свое время знали, какой страной они правят, и потому систему экономики государства выстраивали таким образом, что при малейшем поползновении на власть «руководящей и направляющей» со стороны любой силы вся система должна распасться, разрушиться до основания, «а потом»… в воцарившемся хаосе можно будет сказать: «А мы предупреждали…» Это — как надпись на надгробии курильщику: «А ведь Минздрав предупреждал…»

До вечера 21 августа мы с Мишкой не могли заставить себя продолжать работу, а когда Ельцин добился у Горбачева разрешения запретить партию коммунистов, оба мы чувствовали себя победителями, хотя нигде и ни в чем не участвовали. Как-то легче на душе стало. Даже распад СССР и превращение его в СНГ, в котором бывшие братские народы стали, как и положено дружным братьям, разбираться между собой, применяя авиацию и установки «Град», нас уже, считай, не затрагивали. И как само собой разумеющееся воспринималось даже то, что те, кто раньше вел нас бодрым шагом к светлому коммунистическому завтра, не менее бодрым шагом теперь вели нас к светлому капиталистическому будущему. Чего только, в конце концов, не бывает? Но, слава Богу, мы стали жить в России. Это уже обнадеживало.

Наконец мне надоело пялиться в ящик, и я вернулся к злополучному уравнению. Вскоре в нем нащупалась брешь, которую я стал потихоньку расколупывать, и через нее вдруг вылез на такие просторы, что у самого дух захватило. Невольно пришла на ум поговорка: «задним умом крепок». Действительно, теперь я отчетливо видел все просчеты, допущенные мною при конструировании УПМ-1. Стало понятно, почему отсутствовал вентильный эффект, а главное, теперь совершенно не нужна была приемная часть установки, я видел решение, делавшее возможным открытие «окна» в любой определенной заранее точке пространства — вот какие перспективы давало усовершенствование «некрасивого» уравнения. Только работай.

Мишка, как оказалось, тоже трудился над этим же уравнением, только посылки его базировались не на категориях «нравится», «не нравится», он видел в нем главный «запрет» к открытию двери, перед которой я его поставил.

— Дать списать? — шутливо предложил я.

— Юрка, — ответил он, — давно хотел тебе сказать: я, конечно, сознаю, что ты талантливей меня, но в последнее время ты просто не устаешь это подчеркивать. Из принципа — сам решу.

— Ну, прости меня, Мишка. Я даже как-то не подумал, что это может тебя обидеть. И к черту твои принципы, мы делаем одно дело, тянем один воз. Прости, и все. Даже не обращай внимания. Ну, такое уж я г…

— Ладно… Тогда показывай.

Я поклацал клавишами на пульте компьютера. Мишка склонился к дисплею. Некоторое время он молча отслеживал решение, потом протянул:

— Не понял…

— Что там?

— Зачем ты интегрировал вот это выражение?

— Ну как же? Тут само собой… Стой-ка… А-а-а, тут же в полярных координатах, а нужно переходить… Точно! Для твоих целей этот интеграл лишний, ты прав, а я соответственно лев. Извини.

— Слушай, досюда и я добрался, — сказал с нотками разочарования в голосе Мишка.

— Неужели сам? — изумился я. — А мне столько умственных вывертов пришлось сделать, чуть не свихнулся…

В это время в дверь позвонили.

— Черт! — выругался я. — Кого это может принести? — И пошел к двери. Открыв ее, я обмер: за порогом стояла Галка Звягинцева.

— Здравствуй, Юра, — сказала она. — Ехала мимо, смотрю, свет горит, дай, думаю, зайду. Можно?

— Галка… — сказал я растерянно. — Здравствуй, Галочка! Сколько лет! Мишка, смотри, кто к нам пожаловал! Заходи, Галя, конечно, заходи. — Я отступил, освобождая проход. — Вот радость-то!

За мной нарисовался Мишка. Лицо его выглядело озабоченным, и внезапное появление Галки его явно не обрадовало, но он постарался изобразить приветливость.

— Точно… Подруга дней наших суровых! Входите, мадам, будьте как дома. Со времени нашей последней встречи ты совсем не изменилась. Как была двадцатилетней девочкой, так и осталась ею.

— Ну что ты, Миша, — скромно ответила Галка. — Ты вроде тоже не очень-то постарел. Один Юра возмужал. Седина вон появилась…

— Это после смерти жены, — словно оправдываясь, ответил я. — Проходи, Галя, сейчас я что-нибудь на стол соображу. Проходи.

— Поскольку я предполагала подобный прием, то у меня с собой кое-что есть. Куда проходить? Сюда?

Галка вошла в комнату, огляделась и поставила у стола два объемных полиэтиленовых пакета. Бросила взгляд на Людин портрет, вставленный за стеклянную дверцу стенки:

— Это твоя жена?

— Была, — кивнул я.

Галка еще раз очень внимательно посмотрела на улыбающуюся Людмилу с Иринкой на коленях, кивнула и сказала:

— Красивая… А это дочка?

— Да.

— В автокатастрофе?

— Да.

— Сочувствую, Юра. — И стала выкладывать на стол продукты: колбасу, сыр, апельсины, «сникерсы» с «марсами». Из второго пакета достала две бутылки французского шампанского и бутылку водки «Абсолют».

— Ну ты, Галя, уж совсем расстаралась. Мы бы с Мишкой ради такого случая и у себя нашли чего-нибудь.

— Да-да, — покивал Мишка. — Чай, лапу не сосем, хотя в принципе не вижу причины, почему бы лапу и не пососать, особенно если есть куда ее перед этим макнуть. Впрочем, северяне всегда любили шиковать. Итак, сегодня пируем?

— Может, хоть пельменей сварить? — спросил я. — Сегодня только купил.

— Кооперативные? — сморщила нос Галка. — Подождите минутку, у меня в машине есть консервы, я сейчас сбегаю за ними. Минутку… — И она, прихватив пустой пакет, направилась к двери.

Едва она вышла, Мишка зашептал мне:

— Юра, ты как хочешь, а я собираюсь ее расколоть.

— Ты о чем, Мишка?

— Пусть сознается, кто она на самом деле и как ее зовут, а также — что ей от нас надо. Я прав?

— Наверное. Но я сейчас как будто в молодости очутился. Она действительно нисколько не изменилась.

— Ты опять раскисаешь? Будь потверже. Она же ведьма, ну?

— Ну, хоть не сразу, Мишка…

В это время Галка хлопнула дверью, возвращаясь.

— Ф-фу-х… Ну и тяжесть…

Я подскочил к ней, перехватывая пакет. Он действительно был тяжел, как только ручки выдерживали. Мы с Галкой принялись его опорожнять. Двухлитровая пластмассовая бутылка пепси-колы, икра красная, икра черная, сок киви, соус «Татарский», пакетик с балыком осетрины, ветчина и… пачка сливочного масла.

— Лукулл обедает у Лукулла! — сказал Мишка, потирая руки. — Давненько я не брал в руки шашек…

Галка проворно накрывала на стол. Через несколько минут комната приобрела праздничный вид. Вскоре и мы разместились за столом. Решили начать с шампанского. Мишка откупорил бутылку, разлил пенящуюся жидкость по высоким фужерам. Затем потребовал слова:

— Предлагаю первый тост за старую дружбу и, естественно, за встречу!

Отпив из фужера пару глотков, он взял в руки бутылку с «Абсолютом», повертел ее перед глазами, откупорил и налил в рюмки себе и мне. Я балдел, глядя на Галку, а Мишка с рюмкой в руке уже провозглашал следующий тост:

— Друзья мои, я, конечно, «гоню лошадей», и вы вправе одернуть меня, но, поймите меня правильно, мы все знаем друг о друге с детства, во всяком случае, мы с Юркой. Некоторые обстоятельства заставляют меня думать, что твое появление, Галочка, не случайно. Поскольку на меня неожиданно напала нетерпячка и мне до отчаянности захотелось расставить все точки над «i», я хотел бы, Галина, услышать от тебя правду, верны ли мои предположения. Услышать прямо сейчас. Компания, как видишь, собралась довольно тесная, так что для начала хотелось бы знать, сударыня, ваше настоящее имя: Анна де Бейль, Шарлотта Баксон, графиня де ля Фер, миледи де Винтер или просто Мария? Извини, но некоторые обстоятельства подталкивают меня к этому вопросу. — И Мишка опрокинул в рот рюмку.

Галка оценивающе оглядела нас с Мишкой, вертя в пальцах фужер.

— Хорошо, — согласилась она. — Вообще-то я думала о таком разговоре и представляла его себе по-другому, но, если все поворачивается так круто, пожалуйста. Мое настоящее имя — Мрай. — Она произнесла это слово очень интересно — звук «р» примерно так, как произносят его французы, а звук «а» — как «я» и «а» одновременно. — Полное имя звучит леди Раут Мрай Кроум, я инопланетянка.

— Во-во, — сказал Мишка. — Именно так вас и называл рыжий чекист, расстрелявший Афанасия Степановича. — Было?

— Было, — согласилась Галка.

— Инопланетянка-а? — протянул я, поперхнувшись шампанским.

— Да, мальчики. Моя родина находится довольно далеко отсюда, почти за сорок парсек, но она уничтожена ядерной войной, и уже давно, почти пятнадцать тысячелетий назад. Да, Юра, я инопланетянка, именно поэтому я не спешила отвечать тебе согласием на брак, я сделала бы тебя несчастным.

— Можно подумать, что сейчас я прямо купаюсь в счастье… — ответил я.

— Это уже зависит не от меня. Ну, Михаил, еще у тебя вопросы есть?

— Есть. Давно ли вы на Земле?

— Давно. Очень давно. Более пятнадцати тысяч лет. Можешь поверить, что это очень большой срок, такой большой, что я бы его никому не пожелала.

— Сколько? — ахнул я.

— Пятнадцать тысяч, Юра.

— Зачем ты убила Афанасия Степановича? — продолжал допрос Мишка.

— А что мне оставалось делать? Этот абориген совсем спился и требовал невозможного. Запас амброзии у меня кончился. Ничто не вечно под Луной, увы.

— Что вам надо от нас?

— О-о! Вы — исключение. Вы изобретете и построите машину времени.

— Откуда вам это известно? Мы еще сами ничего не знаем.

— Мальчики, мне сообщила о вас моя предшественница еще примерно четырнадцать с половиной тысячелетий назад, вы вместе посещали тогда Атлантиду.

— Что-о? — тут уже не выдержал Мишка. — Ту самую?

— Да. Это были незабываемые дни на Земле. Самые, наверное, лучшие годы, какие я только знаю. Потом было гораздо скучней.

— Кто была эта предшественница? — Мишка уже взял себя в руки.

— Это была я, то есть я, но уже прожившая то, что прожила теперь я.

— Ничего не понимаю, — сказал Мишка.

— Мальчики, мы с вами попали во временную петлю. То есть вы пока об этом не подозреваете, но вы уже в петле времени. У меня есть небольшая надежда на то, что вы вдвоем что-нибудь придумаете…

— Так… Это дело будущего. Как вы попали на Землю? Авария звездолета? Вынужденная посадка?

— Нет, что вы… На Олле во время нашего бегства цивилизация достигла примерно современного земного состояния. Может быть, только оружие получше было. Да оно и понятно: Олл лишь последние 70 лет не был охвачен глобальным военным конфликтом, а мелкие — те вообще не прекращались. Мы вынуждены были бежать. В общем, история эта длинная, может быть, не стоит ее сейчас рассказывать?

— Ничего, — сказал Мишка, — мы не спешим. Район у нас тихий, но если ты беспокоишься за машину, у Юрки вон гараж свободный здесь рядом. Давай загоним твою технику в него, а потом и скоротаем время.

— Да, правда, было бы жаль, если бы мою машину угнали…

— Пошли, — вставая, сказал Мишка. — Юра, дай ключи, мы сейчас вернемся.

— Чего же вы меня покидаете? — обиженно спросил я. — Я с вами.

— С нами так с нами. Где ключи?

— На вешалке в прихожей, где же еще? — ответил я, направляясь в коридор.

— Ну, так вперед. — Мишка уже открывал входную дверь.

Мы спустились во двор. Было темно, однако не настолько, чтобы я не разглядел темный силуэт машины.

— Иномарка. Что за модель?

— «Мерседес-600», — ответила Галка.

Мишка присвистнул:

— Да, такую крутую ласточку действительно было бы жалко! Заводи.

Галка открыла машину и села за руль. Мишка взялся за переднюю дверь и сделал мне приглашающий жест:

— Садись, а я сзади.

Заперев в гараже машину, мы вернулись и уселись за стол. Здесь Галка снова удивила нас.

— Хотите фокус? — спросила она. — Только отвернитесь и не подглядывайте. — И, встав с кресла, подошла к портрету Людмилы. Минут через пять она сказала, что готова и мы можем оглянуться.

Я посмотрел, и сердце мое ухнуло куда-то вниз: в Галкином платье перед нами стояла моя жена Людмила.

— Люда… — прошептал я. — Людмилушка!

— Совесть у тебя есть? — спросил Мишка. — Человек, может, эту женщину любил до беспамятства, а ты… Эх ты… Инопланетянка.

— Извини, Юра… — сказала Людмила, медленно меняя черты лица на Галкины. — Я действительно не подумала. Извини. — И села на место, окончательно став привычной Галкой. — Хотелось подтвердить чем-то свои слова.

Я смотрел на Галку круглыми глазами.

— Так это ты приходила ко мне по ночам?

— Когда? — Она явно не поняла моего вопроса.

— К нему иногда покойная жена по ночам является, — продолжил за меня Мишка. — В эти ночи они занимаются любовью, а потом он день дрыхнет как сурок.

— Нет, Юра, ну что ты. Я в Ставрополе третий день. Из Москвы вот на этой тачке прикатила. Специально к вам. С официальным предложением.

— Каким? — Это мы спросили в один голос.

— Я подумала, сейчас в стране инфляция. Твои деньги, Юра, вероятно, уже закончились или обесценились. Я буду вашим спонсором, вернее, заказчиком. Сами понимаете, как долго мы вас ждали. От себя лично и от имени моих соплеменников я буду финансировать вас, обеспечивать всеми необходимыми материалами, а вы будете изобретать. В Москве я предоставлю в ваше распоряжение прекрасно оборудованную лабораторию, жилье и вообще все, что вы захотите. Мы отдадим вам все накопленные за эти тысячелетия ценности. Одним словом, я и мои товарищи превратим вашу жизнь в сказку, только работайте. А когда справитесь, мы посетим Атлантиду и я подарю вам обоим бессмертие. Относительное бессмертие, ибо при желании всегда можно пустить себе в лоб разрывную пулю, или сгореть, как Лола, на костре, или…

— Кто такая Лола?

— Аборигенка. Мы подобрали ее на Атлантиде дикаркой. К сожалению, так получилось, мы не смогли уберечь ее от костра инквизиции.

— И сколько же вас сейчас?

— Всего нас осталось пятеро. Трех девушек во время потопа после гибели Атлантиды утащило и пожрало морское чудовище, огромный спрут, которого местные жители называли Посей-Доном. Это глубоководное животное обычно обитает в недоступных впадинах океана, но катаклизм поднял их на поверхность, и наш корабль они атаковали трижды.

— Тот чекист, что стрелял в Афанасия Степановича, тоже ваш?

— Нет. Но, по всей вероятности, он тоже бессмертен. Он наш враг, хотя не подавал о себе вестей все пятнадцать тысячелетий.

— Погоди, я сейчас вспомню, — наморщил лоб Мишка. — Ага, Арфик Абрагамович.

— Вообще-то из-за него мы и оказались на Земле. Его зовут Арфик Абрагам Кнор, он урфянин.

— Кто?

— Мальчики, давайте я расскажу вам всю историю по порядку, может быть, так будет яснее. — И Галка поведала свою атлантическую эпопею.

— Ну, теперь более или менее понятно, — сказал Мишка, когда Галка закончила рассказ. — Значит, пятнадцать тысячелетий вы жили мечтой о нас…

— Галя, а чем вы, ваши женщины, отличаются от наших?

— В принципе ничем, как и мужчины. Я, к сожалению, оказалась бесплодной, но наши мужчины посеяли на Земле много своих семечек. Все рыжие — это потомки олльцев. Рыжие, конопатые, блондины и шатены — результат смешения рас, а впоследствии — результат смешения между собой, между аборигенами. За пятнадцать тысячелетий многое произошло.

— Давно ты в России?

— Это я могу сказать точно. С начала царствования Екатерины Великой. Я приехала сюда с Вулкансом. Вероятно, вы слыхали о графе де Сен-Жермене? В то время Вулканс носил это имя. Позже под именем графа Калиостро сюда наведывался Аргус. Удостовериться, что со мной все в порядке.

— Насчет Сен-Жермена не в курсе, а граф Калиостро точно умер, об этом есть свидетельства достаточно известных людей.

— Я сама несколько раз так же «умирала»… — ответила Галка.

— А давайте наконец выпьем! — сказал Мишка. — Чегой-то жрать хочется.

Глава 5 РАБОТА ПО НАЙМУ

Итак, наше с Мишкой увлечение оказалось востребованным, и мы, честно говоря, были рады тому, что пригодились не землянам. Мишка прав: нашим современникам отдать то, над чем мы работаем, все равно что на сеновале дать поиграть спичками пятилетнему ребенку.

В ту ночь Галка осталась ночевать у меня, причем вышло это как-то естественно, можно сказать, само собой. Искусство любви она знала в совершенстве. Уж как мы с Людмилой ни изощрялись, но до некоторых вещей вряд ли додумались бы сами. Хотя… Сейчас порнофильмы продают на каждом углу, и, кажется, россияне используют их в качестве учебных пособий. Думаю, что это правильно: в любом автохозяйстве, прежде чем посадить за руль автомобиля какого-нибудь человека, спрашивают у него удостоверение на право вождения автотранспортного средства именно того класса, на который он претендует, а в брак допускаются все, даже те, кто представление о сексе получил на улице от таких же неграмотных дружков-сопляков.

— Где ты научилась такой любви? Ты, наверное, самая лучшая любовница в мире!

— Ах, Юра! Одно время меня звали Клеопатрой. Мужчины соглашались на казнь утром, чтобы только провести со мной ночь. Всякое было. Казанова, помню, локти кусал от желания обладать мною.

После этих слов я примерно с полчаса не чувствовал себя мужчиной, представив, сколько партнеров она сменила за последние пятнадцать тысяч лет.

Сборы заняли у нас с Мишкой немного. Поскольку Галка уверяла, что отныне мы будем жить на полном пансионе, мы просто переписали на дискеты все наши изыскания, захватили с собой самые необходимые вещи и отправились в путь на Галкином «Мерседесе». Через сутки мы подкатили к шикарному особняку, расположенному внутри участка, огороженного высоким забором, выкрашенным в зеленый цвет и окаймленным поверху двумя рядами колючей проволоки. В саму Москву Галка даже и не думала заезжать, сообщив нам, что делать там нечего.

— В этом доме есть все необходимое для вас, включая прислугу. Прислуга в основном состоит из молодых женщин, в обязанности которых входит также и удовлетворение всех ваших желаний и потребностей. Беспрекословное, так что не стесняйтесь, девушки будут очень рады, тем более что им запрещено покидать пределы этой территории.

— Они что, рабыни?

— Нет, но у них зарплата — сто долларов в час.

— Вы так богаты?

— Разумеется. Ваши требования и заказы будут исполняться со всей возможной скоростью. Любые. Так что можете не стесняться.

— Я так понимаю, мы здесь будем на положении узников? — спросил Мишка.

— Вы? Ни в коем случае. Вы можете отправляться в любое время и в любом направлении. Только не забудьте известить при этом начальника охраны. Вас мы не ограничиваем, но нам очень не хотелось бы, чтобы с вами произошли какие-нибудь неприятные случайности.

— Какие именно?

— Всякие. Иной раз кирпич ни с того ни с сего с крыши на голову падает. Это я для примера.

— Ну, а ты будешь меня навещать? — спросил я.

— Буду, конечно, вот моя визитная карточка с телефонами. Как только у тебя возникнет желание увидеть меня, звони.

Я прочитал на карточке: «АОЗТ „СМЕРЧ“. Исполнительный директор Звягинцева Галина Антоновна», и ниже — пять телефонных номеров.

— Не хило… — протянул я, пряча визитку в карман.

— Наконец-то и в вашей стране можно почувствовать себя человеком. Ну что, мальчики, въезжаем?

— Вперед, — согласился Мишка. — Осмотрим в натуре наши пенаты.

Галка подвела машину к кованым воротам и просигналила. Створки ворот немедленно раздвинулись, и мы въехали в новый этап нашей жизни.

В том, что это именно новый этап, у нас с Мишкой не осталось ни малейших сомнений, едва мы освоились с новым местом обитания. Дом на самом деле имел три этажа: два на земле и один подвальный, оборудованный под мастерскую. Подземный этаж, судя по всему, мог безболезненно выдержать прямое попадание фугасной бомбы. При этом он еще был отделен от остального жилья металлическими бронированными дверями, открывавшимися магнитными пластиковыми карточками, которыми нас незамедлительно снабдили. Как оказалось, карточки были индивидуальными.

Верхние два этажа вообще привели нас в священный трепет. Дом, в котором нам предстояло жить, буквально ломился от изобилия комфорта и роскоши. Все полы были укрыты пушистыми мягкими коврами, стены увешаны картинами самых знаменитых художников всех времен и народов (Галка уверяла, что здесь нет ни одной копии), мебель сплошь в стиле XVIII века, особенно в моей спальне. Половину спальни занимала необъятных размеров кровать, можно сказать, не кровать, а сексодром: тут запросто можно было бы поместить человек пятнадцать, и при этом никто друг другу не помешал бы… спать, разумеется. Еще в спальне стоял телевизор с экраном невообразимых размеров, видеомагнитофон и большой набор видеокассет с фильмами, названия которых мне ни о чем не говорили. Одним словом, я чувствовал себя в этой роскоши как беспризорная дворняга, попавшая волей случая в Эрмитаж, хотя там-то я никогда не бывал. Так и хотелось временами сказать: «Да, умели жить буржуи…»

В общем, не стоит тратить время на описание нашего жилища. Такова се ля ви, как сказала Галка. Естественно, несколько дней мы привыкали, потом освоились, и жизнь пошла своим чередом. Мишка — вот запустили козла в капусту! — вовсю пользовался Галкиным благословением и первые полгода еженощно таскал к себе девушек из обслуги, даже похудел. Потом его любовный пыл пошел на убыль, и он стал работать, как и прежде. Я же девушек держал на расстоянии, храня верность Галке. Она приезжала к нам регулярно, по два раза в неделю, и по ночам мой сексодром становился гораздо меньше, чем казалось днем. Наконец, увлекшись работой, я как-то посетовал, что ее столь частые приезды выбивают меня из колеи, мне трудно работать, и Галка сократила свое присутствие до одного раза в неделю. Мой сексаппарат вынужден был смириться; хотя желание обладать ею к концу недели становилось нестерпимым, я все равно радовался, что мне не приходится перестраиваться с работы на Галку, и наоборот.

Мы с Мишкой почти одновременно закончили с теоретическими предпосылками и приступили к конструированию. Я себе представить не мог, до чего приятно работать на новейшей технике! Если бы я не жадничал в свое время, наверное, мог бы и раньше купить что-то подобное, впрочем, откуда я мог знать, что дело приобретет такой оборот и хобби станет едва ли не целью жизни.

Мишка оказался гораздо проворнее, чем я предполагал, он приступил к сборке недели на три раньше меня. Помучавшись сомнениями, я присоединился к нему. Наши заказы и в самом деле выполнялись как по волшебству. В памяти местных компьютеров были заложены каталоги, наверное, всех более или менее значимых фирм мира. Нам стоило только назвать номер по какому-нибудь каталогу, как требуемый заказ поставлялся с задержкой максимум в 5 дней. Так работать было можно.

Конструкцию «Дэкса» (дубликатора экспериментального) Мишка придумал нехитрую, но я-то хорошо представлял, скольких вывихов ума она ему стоила. А внешне аппарат выглядел как гибрид дореволюционного матросского сундучка и современного компьютера.

— Поскольку дубликатор экспериментальный, — говорил Мишка, — я проектировал его на дублирование массы до пяти килограмм — нашей критической, или исторической. Но начать, по-моему, следует с более легких предметов, вот, скажем, с моей расчески. — И он, открыв крышку «сундучка», поделенного внутри на две половины, положил на дно расческу. Затем он крышку закрыл, и тотчас же послышалось гудение дросселей. Наконец на дисплее появилась надпись: «Дублирование закончено». Мы продублировали еще несколько мелких вещей, после чего Мишка сказал: — Ну, теперь надо девчат осчастливить, я сейчас, — и поднялся наверх. Вскоре он вернулся с целой горстью колец, перстеньков и сережек, сунул все в дубликатор и затем опять помчался наверх — уже с двумя горстями. Назад он вернулся с двумя полиэтиленовыми пакетами, полными всякой всячины.

— Хватит развлекаться, — сказал я ему. — Мне требуется твоя помощь.

— Ну, потерпи полчасика, девушки оказались с запросами.

— Хорошо, удовлетворяй их насущные нужды, а я пока сам…

Я не понимал, что со мной, почему вдруг меня так стал раздражать Мишка? Откуда во мне эти командирские нотки? Я включил свой компьютер, делая вид, что работаю, а сам лихорадочно размышлял над причиной своей неприязни к единственному другу, пока не осознал, что ревную. Ревную Мишку к его успехам, досадую на потерю роли ведущего, прекрасно понимая, что теперь Мишка сможет обойтись и без меня. Боюсь этого. Выучил на свою голову. Боже мой! Как жить дальше?..

— Ты чего сегодня такой нервный? — спросил Мишка, когда закончил свои меркантильные опыты.

К этому моменту я уже перекипел, а на душе оставалась одна смутная тоска. Я снял очки, вытер рукавом глаза и сказал:

— Мишка, ты единственный на земле человек, которого я люблю как самого себя. Прости меня, Мишка.

— Ты чего, Юра? Случилось что?

— И да и нет. Просто теперь ты сможешь сделать все сам. Без меня.

— Как это без тебя?

— Так. Ты… Ты созрел, состоялся. Как ученый, как конструктор, ты обогнал меня. Я отхожу на вторую роль.

— Ты спятил, что ли? Юрка, что с тобой? Какая вторая роль? Сачкуешь?

— Ну ладно, — сказал я, осознав, что действительно порю чушь. — Что-то у меня нервы не на месте. Забудем, ага?

— Ну, вот так-то лучше. А то выдумываешь черт-те что. Поехали дальше.

И мы «поехали». Все-таки талант дизайнера у Мишки имелся. Если бы не он, я провозился бы долго. Но, опуская подробности, скажу, что к концу апреля 1994 года мы построили свой «Султан» — название установки придумал Мишка, расшифровав его так: «Стационарная Установка Лимитированного Транспорта Абсолютного Наведения», на мой взгляд, название несколько неудачное, хотя и близкое к сути. Я попытался возразить, однако все мои аргументы разбивались о «красоту» аббревиатуры. В конце концов я согласился с Мишкой: «Султан» так «Султан». Не в названии дело.

Галка тоже согласилась с наименованием и одобрила установку как опытный образец.

— Но вообще-то для моих целей, — сказала она, — лучше всего было бы иметь надежную передвижную установку, в которой бы разместились пять человек и, естественно, водитель. Так что, мальчики, имейте в виду конечный результат, а пока испытывайте свой «Султан», накапливайте опыт.

— Передвижная установка транспортирования… — пробормотал Мишка. — Э-э-э… Придумал! Следующая наша работа называется «Путана»! Ну как?

Мишка сиял как новый гривенник, словно искомая «Путана» была уже совершенно готова к эксплуатации.

Ну, «Путана» — «Путаной», а пока что мы имели опытный «Султан», который требовал наладки, доводки и испытательных тестов. Внешне «Султан», особенно на дисплее, потому что размеры мастерской не позволяли разглядеть его издали, напоминал чем-то буйвола. Возможно, полукруглые транспортные сердечники были похожи на могучие рога, однако оптимальную их форму выдал компьютер. Максимальная масса транспортируемого груза для «Султана» составляла 100 килограммов. Привод имелся от автономного генератора, который, в свою очередь, раскручивался дизельным двигателем мощностью 400 лошадиных сил (производства США), выхлопы от дизеля через глушитель соединялись гибким шлангом с вытяжной вентиляцией, одним словом, шум работающего дизеля не превышал допустимых децибел и в помещении можно было переговариваться, не надрывая голосовые связки.

Сам «Султан» функционировал зрелищно: сначала в развале транспортных сердечников, в самом его центре, появлялось едва видимое темно-вишневое пятно, которое постепенно ширилось, Становилось светлее и ярче, разрасталось, заполняя пространство между обмотками. И багровые блики бежали по стеклам приборов, зловеще подстегивая дрожащие стрелки. Когда пятно полностью занимало развал электромагнитов, становилось ясно, что именно там и будет разворачиваться дальнейшее действо — развал воспринимался теперь как экран. Цвет его становился ярко-красным, и в это время в самом центре экрана вновь начинало набухать темное пятно, вернее, согласно расчетам, абсолютно черное. Пятно это росло, отжимая к краям алое свечение, пока оно не превращалось в узенькую полоску по краям — ярко-оранжевый светящийся обод. Изменение окраски обода происходило неуловимо, незаметно для глаз, но это уже и было «окно».

«Окно», правда, еще закрытое, проницаемое только жестким рентгеновским излучением, именно поэтому в непосредственной близости от «окна» я и предусмотрел счетчик Гейгера. Бог его знает, где может открыться «окно», вдруг в центре какого-нибудь светила или в непосредственной близости от радиоквазара. И вообще, Вселенная на 99,9 % состоит из пустоты — если бы «окно» открывалось мгновенно, произошел бы выброс воздуха из нашей герметичной мастерской и еще 999 самых различных случаев.

О степени раскрытия «окна» можно судить не только по приборам, но и по изменению цвета светящегося обода. Когда он зеленеет, «окно» приобретает прозрачность в оптическом диапазоне, полностью же прозрачным для материальных тел «окно» становится, когда обод приобретает синий, почти фиолетовый цвет. Изменение цвета обода происходит оттого, что граничная поверхность «коридора» является интенсивным источником выделения фотонов, имеющих соответствующую длину волны и энергию на разных стадиях раскрытия «окна».

Почти неделю возились мы с Мишкой, обнаруживая и устраняя различные неполадки, а когда закончили, появилась Галка с отвратительной вестью: Мишке пришла заверенная на почте телеграмма, извещавшая о том, что его отец Константин Иванович скоропостижно скончался от инфаркта. Мишка был сам не свой. Галка совала ему толстую пачку долларов и говорила, что ближайший самолет в Ставрополь будет завтра и билет для Мишки уже куплен, надо только дождаться рейса и через два часа после взлета Мишка уже будет дома. Он как-то отрешенно кивал, соглашаясь, но было видно, что Галку он не слышит. Когда она ушла, Мишка схватил меня за рукав и зашептал умоляюще:

— Юрка, давай я пройду через «окно». Я уже должен быть там, понимаешь? Сколько он для меня сделал, Юрка! Да и для тебя тоже! Давай настроим «окно», я тебя умоляю!

— А ты знаешь координаты Ставрополя?

— Нет, — растерянно ответил Мишка.

— Я тоже, но давай попробуем.

Мы спустились в подвал, я включил «Султан». «Окно», как я, собственно, и ожидал, открылось куда-то в космос. Компьютер вместо координат показывал одному Богу известно что. С полчаса мы провозились над тем, чтобы «окно» показало наш подвал, а когда добились своего, ввели в компьютер это как абсолютное начало координат. И тут Мишка предложил:

— Давай выведем «окно» за пределы атмосферы и оттуда определим местоположение Ставрополя визуально, — и сам сел к компьютеру. «Окно» стремительно рванулось вверх. Я глазом не успел моргнуть, как увидел нашу планету из космоса. Нам повезло еще раз: в предгорьях Кавказа, как говорят летчики, погода была летной: от Каспийского до Черного морей землю не закрывало ни одно облачко. Ночь стояла светлая, лунная, и города выдавали себя уличным освещением. Кое-как мы разобрались, какое светлое пятно принадлежит Ставрополю, затем Мишка бросил «окно» вниз. Вот и наш район Осетинки, а вот и дом. Мишка остановил «окно» на лестничной клетке, прокомментировав:

— Не хватало еще, чтобы маму от моего появления кондратий хватил. Здесь сойду. Ну, пока, Юрка. Я тебе позвоню, когда меня можно будет забрать. До скорого… — И полез в «окно».

Я с тревогой смотрел вслед его ботинкам, а он уже карабкался на руках по полу лестничной клетки перед своей квартирой. Когда он встал перед дверью, готовый надавить кнопку звонка, до меня дошло, что эксперимент удался, и я решил навестить Галину подобным же образом. Где у меня визитная карточка? Галка прямо на ней написала свой московский адрес. Ага, вот она.

Так, теперь возьмем карту города. Где тут улица Вавилова? Напевая себе под нос: «Где эта улица, где этот дом…», я, сверяясь с картой, вывел «окно» к улице Вавилова и стал искать нужный мне дом. Он оказался рядом, тогда я прошелся по подъездам, ища квартиру. Нашел. «Ну, и где же моя голубушка, инопланетянка милая?» — задавал я себе вопрос. Здесь нет, и здесь тоже. Спать, что ли, легла? Я ввел «окно» в спальню.

Господи Боже мой! На широкой кровати, чуть поуже моего сексодрома, здоровый мускулистый атлет с рыжей шевелюрой занимался любовью с моей… С моей Галиной! Я подкрутил настройку так, чтобы были слышны звуки, и услышал ее стоны и всхлипывания, а рыжий верзила работал с невероятной скоростью и мощью — у меня еще мелькнула мысль: я так, видимо, не смогу.

Глава 6 ИВАНОВ ИВАН ИВАНОВИЧ (КУБ)

Мир рухнул в преисподнюю. Я недвижно сидел, сглатывая спазмы, перехватившие мне горло, и ощущая, как заколотилось в груди сердце, стуча быстро, но с какими-то перебоями. «Черт побери! — подумалось еще мне. — И ни одной таблетки с собой». Потом я отвел от «окна» глаза, смутно сознавая, что где-то здесь был приделан к стене ящик с красным крестом. Увидел, на ватных ногах подошел к нему, открыл и стал рыться в содержимом. Как само собой разумеющееся, нашел в аптечке упаковку кордарона, нашел коринфар и тюбик с таблетками нитроглицерина, бросил их в рот и запил водой прямо из-под крана. От нитроглицерина заболела голова, зато отпустили спазмы в горле, потом и сердце заработало спокойнее. Зато рыжий в «окне» вообще удвоил темп. У Галки, кажется, оргазмы следовали один за другим, она уже кричала не переставая.

Я смотрел на эту картину и сознавал свою несостоятельность в сравнении с рыжим атлетом, одновременно ощущая волну гнева и презрения к этой межзвездной шлюхе.

Вспомнились ее слова насчет Казановы и Клеопатры, а у меня за всю жизнь и было-то две женщины — она и Людмила. Может быть, это плохо? Может быть, хотя бы для практики не стоило держать себя с местными девушками так высокомерно-недоступно? Трахать их всех подряд, как Мишка, и посмеиваться? Что делать, что делать? Как быть? Мне еще никто и никогда не изменял, как поступают в этом случае настоящие мужчины? В доме полно оружия, пальнуть этому рыжему в спину? Я представил, как он падает мешком на Галку, и… заплакал. Позвонить ей? Сказать, что она шлюха? Боже мой! Ей пятнадцать тысяч лет! Люди, наверное, мелькают у нее перед глазами. Даже если и предположить, что она занималась любовью раз в столетие, и то… Вероломная обманщица!

Я больше не в силах был наблюдать эти сцены. Я обесточил установку. Обида и серая тоска вновь сжали мне горло. Снова подступили спазмы рыданий. Наконец я понял, что мне невыносимо противно все: этот роскошный дом, Галка и ее рыжие соплеменники. Я не хотел здесь оставаться больше ни секунды. «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок…» — крутилось в мозгу. В Ставрополь, к Мишке! Нет, к нему сейчас нельзя. Значит, домой!

Я снова создал «окно», компьютер послушно вывел его на лестничную клетку моего дома. Я уже дернулся к «окну», но затем решил завести его прямо в квартиру. Завел, осмотрелся — и понял, что это то самое место, где я медленно, но верно сойду с ума от тоски, где в рамке на стене висит портрет Людмилы с Иринкой на руках, где в шифоньере до сих пор ее халат, платья и обувь, а из квартиры все еще не выветрился ее запах. Я не осознавал, что пытаюсь отождествить Галку с Людмилой; сознание срастило их вместе, и измену Галки я автоматически приписывал покойной жене. Я не мог находиться в этой квартире, где на столе все еще продолжал тикать кварцевый будильник, шипел тихонько сливной бачок унитаза и что-то бормотал репродуктор в кухне.

Некуда бежать. Особенно от себя. Совершенно некуда. Но и оставаться здесь я тоже не мог. «Окно», предоставленное самому себе, начало тихо смещаться куда-то к юго-востоку. Вот оно покинуло пустую квартиру, вот заскользило над трехэтажными хрущобами, вышло на какое-то время к центральным улицам, затем под сложным углом начало их пересекать. Я завороженно смотрел в «окно», а оно уже добралось до Форштадта, где задержалось, покружилось и остановилось над невзрачным домиком, словно судно, бросившее якорь. «Какие-то возмущения вакуума», — подумалось мне, и тут я сообразил, что «окно» застряло над домиком, принадлежащим когда-то Кубу. Честное слово, оно само, я даже пальцем не шевельнул!

Все во мне встрепенулось. Я понял, что если я хочу сейчас кого-то видеть, так это старого мудрого родного друга, отца моего — Иванова Ивана Ивановича. Мысли в голове шевелились с трудом, однако я все же сообразил, что сегодня — мой день, сегодня я всемогущ, как сам Иегова, и сегодня же я увижу живого Куба. Сомнений у меня не было: я должен повидаться с ним в тот промежуток апреля 1978 года, когда мы с Мишкой с увлечением занимались дурмашиной, забыв обо всем на свете.

Наверное, были дни солнечной активности, потому что вакуум так и изворачивался вокруг «окна», но я упрямо подкручивал верньеры тонкой доводки, стараясь победить принцип Гейзенберга, который в моей интерпретации звучал примерно так: «В нестабильном вакууме, если жестко закрепиться на определенном месте в пространстве, начинает нестабильно вести себя координата времени, и наоборот». Я искал и искал начало апреля 1978 года и наконец нащупал его.

Самое интересное, что «окно» события 1978 года показывало м-м… как старинные кадры кинохроники, где люди не ходят, а бегают. Словно здесь сейчас время течет медленно, а т а м, у Куба, — быстро. Чтобы удостовериться, я ввел «окно» внутрь дома. Куб лежал в одежде поверх одеяла и быстро шевелился. Я подвел «окно» к будильнику на столе: стрелки его, особенно минутная, не то что двигались, а прямо вращались, как шестеренки в механизме. Я не стал долго мудрить, засек время на своих часах. Действительно, время там не шло, а бежало. Час там равнялся 48 секундам здесь. Это меня устраивало: полчаса автоматика и без моего участия удержит «окно» на месте, а там за эти 30 минут должно пройти 37,5 часа — чуть больше полутора суток. Боже! Спасибо тебе за подарок! Этого времени мне хватит с лихвой. Я настроил «окно» на утро 2 апреля, дождавшись, пока Куб выйдет на крыльцо. «Да, — мелькнула мысль, — а как я оттуда нащупаю „окно“? И потом, это здесь полчаса потерпеть можно, а там живот к спине прилипнет от голода». Я прикрутил прожектор к станине электродвигателя, направив его яркий луч в «окно», а потом, прикинув, как буду забираться в «окно» обратно, придвинул к развалу электромагнитов письменный стол: он был даже сантиметров на пять выше нижнего края «окна»; затем сходил наверх, где в кухне наполнил полиэтиленовый пакет консервированными соками в картонной упаковке, бросил сверху пару банок тушенки и столько же — красной икры. Подумав, добавил банку растворимого кофе и полголовки новозеландского сыра. Все, я и так вешу почти девяносто килограммов, как бы не превысить норму…

Ну, вроде бы предусмотрено все: реле через 30 минут включает прожектор, я просовываю в «окно» руку, нащупываю стол и головой вперед проникаю обратно в свое время. Я огородил работающую установку веревкой, на которую навесил табличку с надписью: «Идут испытания», хотя кроме нас с Мишкой в мастерскую никто не допускался. А, на всякий случай! Прислушался к внутреннему голосу, который зашептал вдруг, чтобы я передоверил включение прожектора более серьезной автоматике. «Да ладно, — подумал я. — Невелика беда, если и застряну в прошлом. Подумаешь, 16–17 лет. Ерунда. Зато обо всем буду знать наперед. Проживу как-нибудь».

Я глянул в «окно»: там как раз двое в белых халатах в сопровождении Ларисы Григорьевны спускали во двор носилки с Кубом. Я непроизвольно скрипнул зубами и снова сел к пульту, стараясь вернуть «окно» к избранной дате. Вскоре мне это удалось, и я выполз на ступеньки веранды. Следом, скрипнув дверью, на веранду вышел Куб в старом ватнике и валенках, а на голове — зимняя шапка с кожаным верхом. Он уже хотел плюхнуться на скамейку, вертя в пальцах сигарету, но заметил меня.

Некоторое время мы смотрели друг на друга, наконец Куб сказал:

— Ну что, Юра, так и будешь на ступеньках столбом стоять?

— Иван Иванович! — сказал я не своим голосом. — Вы меня узнали?

— Повзрослел ты, конечно, — продолжал Куб. — Ну а все остальное вроде на месте. Здравствуй, мальчик. — Он распахнул объятия.

Поставив к стенке пакет, я поспешил обнять Куба. Даже сквозь ватник я почувствовал, насколько Куб исхудал.

— Ну, пойдем в дом, что ли? — предложил Куб.

— Ты ж покурить собрался, отец.

— Верно, но гость такой…

— А я тоже перекурить не против. Американских не желаешь? — спросил я, протягивая ему пачку «Кэмела».

— Слышал о таких, — сказал Куб. — А вот пробовать — не пробовал.

Он осторожно достал из пачки сигарету, понюхал ее, качнул головой и сунул фильтр в губы. Я чиркнул зажигалкой, Куб прикурил, пустил дым и сел на скамью.

— Я посижу, Юра. Слабею я. Прямо чувствую, как силы уходят. Но пока сопротивляюсь. А ты надолго?

— Нет. Максимум на полтора дня. Я, отец, машину времени изобрел. Мне сейчас 34, все сомневался, что ты меня узнаешь.

— Не очень-то тебя время затронуло. Раздобрел, конечно, а в остальном тот же. Ну и гадость, ты меня, конечно, прости, этот американский верблюд, — сказал Куб, швыряя окурок в мусорное ведро. — Я лучше наши, — и достал смятую пачку «Примы». — Привык…

Я снова чиркнул зажигалкой.

— М-да… Ну и как там, в будущем?

— Кому как… Те, кто сейчас у руля стоит, там нас бодрым шагом ведут теперь к капитализму. Коммунизм сломали, Советский Союз развалили. Народ вмиг обнищал, заводы разворовали, денег в государстве нет, осталось Россию дустом посыпать…

— Развалился, говоришь, коммунизм?

— Ну, не совсем, коммунисты сейчас в оппозиции находятся. Примерно треть народа за них. Ильича похоронить не разрешают. У власти — те же коммунисты, только теперь они себя демократами называют. А ворье такое же. Пойдем в дом, отец, я тут гостинцев захватил…

— Пойдем, — согласился Куб, а когда вошли в комнату, продолжил: — Глядя на тебя, Юра, трудно предположить, что народ бедствует. И одет ты вроде во все такое… по виду дорогое, и осанка у тебя появилась. В НИИ работаешь?

— Нет, я на вольных хлебах, на хозяина работаю.

— Вот как? Интересно… И чем занимаешься?

— Изобретаю. Вот машину времени изобрел. Опытный образец сделал — и к тебе в гости сразу же.

— Раньше бы… Лет так, ну, хотя бы на двадцать… А сейчас… — Куб махнул рукой. — На днях помру, наверное? — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Так двадцать лет назад мы ведь еще не были знакомы. И вообще, мне тутошнему на днях только-только восемнадцать исполнится.

Куб затронул тему, казавшуюся мне запретной. Говорить ему или не говорить о дне его смерти?

— Ну а на Марс слетали уже?

Я оторопело глянул на Куба.

— На Марс? Нет. Как вот американцы в 1969-м на Луне побывали, так больше даже и разговоров не слышал о межпланетных экспедициях. Да и о чем разговаривать. Пенсионерам пенсии задерживают. Ты послевоенное время помнишь? Вот в девяносто четвертом году примерно так же. Сейчас кто побойчее, свой карман набить старается. В Чечне войну развязали…

— Где?

— В Чеченской Республике. Новый виток кавказской войны. Министр обороны в 93-м году хвалился, мол, шапками закидаем, в неделю управимся, и вот второй год воюем…

— Ты не шутишь? Ай-яй-яй…

— Да, отец… Так и живем. Как ты предсказывал в своей рукописи…

— В какой?

— Ну, в той, про нумерологию.

— А ты ее опубликовал?

— Нет пока. Вообще, если честно, я рукописью еще всерьез не занимался. Все на потом откладывал. Но женился я по твоим расчетам. Целых четыре года счастлив был, пока жена в автокатастрофу не попала. Чтобы не думать о ней, вот в науку ударился. Ты хоть догадываешься, чем сейчас занимается мой молодой прототип? Мы в это время с Мишкой Агеевым над странным эффектом работаем, из которого вот эта моя машина времени получилась. — Я открыл пакет с соком киви и налил в стаканы. — Пей, поди, не пробовал ни разу?

— Пробовал как-то… Давно. Что я тебе еще оставил, Юра?

— Золотую табакерку с золотыми монетами, крестик такой с драгоценными синими камнями и Золотую Звезду Героя Советского Союза.

— Что? Золото? Где же я его мог взять?

— Судя по всему, у тебя в погребе, в стенной кладке, тайник есть.

— В кладке, говоришь? — Куб задумчиво потер подбородок. — А ну, пошли проверим.

— Да не спеши, отец, время еще есть. Так ты Герой? Что же молчал? Тайком звезду к кладу присовокупил, и все.

— Нет, эту звезду я должен был передать семье капитана Козлова, моего командира, но не получилось, а что?

— Просто мучил меня вопрос, чья звезда. Ведь, судя по чеканке монет, все они дореволюционные, а звезда — это уже современная награда. Выходит, ты ее к золоту и приложил, я так размышляю.

— Наверное, ты прав, но не томи старика, пошли разберемся с кладом.

— Ну, хорошо, пошли.

— Свечу надо взять. То место, про которое я думаю, внизу у пола, под полкой, — суетился Куб. — Я, понимаешь, крысу как-то гонял, так она от меня в нору под фундамент юркнула. А там под норой камень в кладке отошел и навис. Я его пошевелил, он отвалился, а за камнем тем — пустота. Я тогда подумал: вот незаменимое место что-нибудь ценное спрятать. Ну да мне прятать нечего, я дыру и заложил камнями. С улицы их принес. Про крысу еще со злорадством думал, мол, не выберется теперь, стерва…

Куб был возбужден, как пацан, собирающийся обтрясти чей-то сад. Я в кладе не сомневался и был поэтому спокоен. В чуланчике я привычно залез руками в ящик с инструментами, достал молоток и, за неимением у Куба зубила, вооружился цельнометаллической отверткой. Куб в это время поджигал огарок стеариновой свечи.

— Вот здесь, Юра. — Он левой ногой указал предполагаемое местонахождение клада. — Может быть, ты мне поможешь спуститься и я сам?

— Ну что ты, отец, неужели я настолько туп, что в известном месте спрятанное не смогу найти? Пойди приляг, ты уже еле на ногах держишься.

— Отыщешь, всенепременно отыщешь. И правда, пойду прилягу. Ну, с Богом, Юра!

Я заполз в малюсенький погребок и долго устраивался там поудобнее. Внимательно осмотрел кладку и стал выковыривать все подряд казавшиеся мне подозрительными камни. Вскоре наткнулся на тайник. В нем лежала завернутая в полуистлевшую тряпочку деревянная коробка, оказавшаяся неожиданно тяжелой.

— Ну что? — изнывал наверху Куб.

— Есть. Нашел. Сейчас вылезу. — Я буквально по частям выпростался на свободу и протянул Кубу коробочку. Он нагнулся, подхватил ее, едва не выпустил, наконец справился и принялся разглядывать.

Я выполз из погреба, закрыл за собой крышку и протянул руку к коробке:

— Дай я гляну.

Осмотрев ее, решил, что наиболее быстрый способ открыть — это разломать деревянный футляр топором или отверткой, используя ее вместо зубила. Поставил коробку на пол и, примерившись, стукнул. Крышка отпала. Внутри находилась знакомая мне золотая табакерка.

— Пошли, отец. Ты приляжешь, а там и рассмотришь.

Мы направились в комнату. Куб плюхнулся на стул и сказал:

— Дай сюда.

Я опрокинул на столешницу футляр, глухо стукнула табакерка. Поискав глазами, куда бы деть ненужную упаковку, я вышел на веранду и бросил ее в старое ведро с окурками. Заодно решил пощупать «окно» — на месте ли? Со стороны, наверное, было бы интересно наблюдать за мной, как я ищу это нечто, но там, где я «окно» оставил, его не было. Перекурив, я с неприятным чувством вернулся к Кубу. Он сидел, напоминая собой пушкинского Кащея, чахнувшего над золотом, в руках держал недостающую в кладе Золотую Звезду Героя:

— Юра, хочешь, я расскажу тебе, как эта звезда попала ко мне?

— Расскажи, отец. — Я растянулся на скрипучем диванчике с ностальгическими валиками вместо подлокотников.

— Это было весной 44-го года. Мы летали тогда над Польшей, — начал Куб. — В экипаже нашего самолета «ПЕ-2» я был штурманом. С хорошими ребятами я служил, и воевали мы крепко. А звезду эту носил мой командир, гвардии капитан Козлов Иван Поликарпович, ему звание Героя за бои на Курской дуге присвоили. Боевой был летчик, умница и товарищ прекрасный.

В тот день мы с утра уже сделали два боевых вылета и теперь возвращались из третьего, тянули домой с работы пустые, и боезапаса на борту оставалось — на раз чихнуть, все расстреляли при штурмовке. На подлете к линии фронта нас неожиданно атаковали «фокке-вульфы». Ну, с ними, конечно, завязались истребители сопровождения — «Яки» и «Лавочкины». Сплелись в клубок, и постепенно клубком отвалили куда-то в сторону, и тогда к нашим «пешкам» пристроились еще три немецких истребителя.

«ПЕ-2» — сами по себе самолеты не безобидные, но при штурмовке двум нашим машинам сильно досталось, тащились они еле-еле и в воздухе держались с большим трудом, так что мы старались идти рядом, сам понимаешь, так спокойнее. Немцы, конечно, сразу сообразили, что к чему, и в первую очередь постарались добить раненых. Мы, естественно, кинулись на помощь. Строй распался. Вот тут, очевидно, шальной трассой и был убит наш стрелок Володя Ильин. Хвост наш остался без прикрытия, и немцы это тоже быстро учуяли. Сначала загорелся левый мотор, потом правый. Огонь сбить не удалось, командир приказал прыгать, да я и сам видел, что самолет вот-вот рассыплется.

Мы покинули горящую машину за несколько километров до линии фронта, приземлились в какое-то болото неглубокое, однако воды в нем хватало. А когда я нашел командира, оказалось, что он смертельно ранен в грудь и держится из последних сил.

— Ваня, — сказал он мне, — я отлетался. Найдешь моих, сыну звезду отдай. Здесь она, в нагрудном кармане. Скажи, что я… Скажи, что всех их помню и люблю. Ваня, найди их… Звезду сыну…

И все. Умер мой командир. А мы, когда летали за линию фронта, все документы и награды в штаб сдавали. Ну, я у командира нагрудный карман расстегнул — и правда орден был там. Я его к себе переложил, кое-как взвалил себе на плечи тело командира и пошел в сторону фронта. По болоту и одному идти не мед, а тут я быстро из сил выбился, но не мог я его бросить в болоте, не имел такого права, потому что был мне Ваня Козлов роднее брата…

Попался островок на пути, кустарником зарос, да только кустарник-то голый — весна, насквозь островок просматривается; слышу, справа по курсу собаки лают. Не иначе, думаю, нас немцы ищут. Бежать некуда, прятаться — тоже. Достал свой пистолет. Ванин тоже взял и прилег рядом с ним.

И правда… Скоро у края леса показались немцы, три овчарки на поводках, но в болото не полезли. Метров триста до них было, я порой думаю, что вряд ли они даже видели нас. И здесь еще раз спас мне жизнь Ваня Козлов, хоть и не желал я, и не думал, что так получится. В шесть стволов облили немцы наш островок свинцовым дождем; досталось и еще нескольким кочкам в других местах болота, потом все стихло: и автоматные очереди, и гортанный их чужой говор, и лай собак. Болела простреленная выше колена правая нога, недвижно лежал рядом мой боевой друг, принявший в свое тело и мою смерть.

Кое-как ногу я себе перевязал, только нести дальше командира уже не мог, сам с трудом стоял. Я давал себе самые страшные клятвы: вернуться и вызволить потом останки командира, чтобы похоронить их как положено. Жизнь, однако, распорядилась иначе.

Островок я покинул вечером, выбрался на сухую землю в полной темноте и двигался дальше почти на ощупь. Близость фронта не позволяла сбиться с курса, а незадолго до рассвета на меня наткнулись наши разведчики. Но, видимо, сглазил я, не сплюнул, как требовалось, три раза через левое плечо, — обрадовался я тогда сильно, — и очень скоро расплатился за свое везение. Почти сутки мне пришлось коротать под кучей валежника, позарез нужен был разведчикам «язык». Только следующей ночью мы отправились к своим. Но на нейтральной полосе нас засекли, завязалась перестрелка, засветились ракеты… Потом яркая вспышка — и меня как будто бы чем-то ватным, но тяжелым по голове стукнуло. Это рядом разорвалась мина. Вот ее отметины, кстати. Один осколок до сих пор здесь сидит. — И Куб ткнул себя пальцем куда-то в область желудка. — Сидит и доделывает свое черное дело.

— Неужели его не вынули?

— Нет. В то время я и так на ладан дышал, а осколок засел рядом с каким-то важным нервом, у стенки артерии, да и условия полевые… Все в кучу собралось. Болтался по госпиталям до сорок восьмого года, пока не стал мало-мальски чувствовать себя человеком. Потом до пятьдесят первого искал семью капитана Козлова. Нашел…

В сорок третьем их эвакуировали в Каменск-Уральский. Только сынишка его в ноябре сорок пятого утонул: захотел по перволедку прокатиться, да лед не выдержал. Да… А жена в сорок шестом умерла. Говорят, от горя. — Куб вздохнул и закончил: — Так и прижилась у меня эта звездочка, не смог я исполнить последнюю просьбу друга… Мрачная история?

— Не из легких. Впечатляет.

— Эх, Юра, иногда я думаю: скольких я своих боевых друзей-товарищей потерял и как только сам выжил? Почему именно мне в лотерее войны выпало жить, почему погибло столько достойных, заслуживающих этого выигрыша людей? Пришла мне эта мысль еще в госпитале, и старался я жить за себя и за них. Теперь вижу, что не напрасно, гляжу на тебя и вижу. Ведь в твоем изобретении и моя частичка есть?

— Конечно, отец! Если бы не ты… Даже не представляю, как сложилась бы у меня жизнь.

— Я, Юра, пойду прилягу, — сказал Куб. — Чувствую, уже надо.

— Ты есть не хочешь, отец?

— Какой из меня теперь едок.

— Может, пепси-колы выпьешь?

— Не люблю я эти импортные напитки…

— Так его у нас в Москве делают. Это не импорт.

— Ну, тогда плесни в стакан, — сказал Куб, устраиваясь на кровати.

Я налил в фаянсовую кружку и понес старику. Он стряхнул с ног валенки, взял у меня кружку и стал цедить напиток мелкими глотками. Отпив около половины, Куб вернул мне кружку, а сам откинулся на подушку. На лице его отразилось блаженство.

— Сколько тебе сейчас лет? — спросил он, прикрыв глаза.

— Тридцать четыре, а что?

— Ты счастлив?

— Как тебе сказать…

— Кто же была твоя жена?

— Девушка одна. Родом из станицы Новотроицкой.

— Кто она, согласно моей рукописи?

— Активная стихия огня.

— Да… — протянул Куб. — Тогда я верю, что ты действительно был счастлив. Ну, а Звягинцева? Ты же ее в техникуме любил.

— Можешь считать меня психом, отец, но она оказалась инопланетянкой.

— Кем-кем?

— Инопланетянкой. Живет на Земле уже пятнадцать тысяч лет.

— Вот как? И что, она для жизни не нашла страны получше?

— Говорит, что больше четырнадцати тысячелетий ждала, когда мы с Мишкой родимся. Специально поселилась в России еще во времена Екатерины Великой.

— То-то я замечаю, что она немного странноватая. И как это выяснилось?

— Ну, она сама рассказала несколько лет назад. На нее мы с Мишкой и работаем. Условия, конечно, она создала нам шикарные, ничего не скажешь.

— В твоей фразе отчетливо слышится «но»…

— Ты прав, отец. Она мне изменяет. — Обида вновь захлестнула меня, а перед мысленным взором встала показанная «окном» картина.

— Вот как? А ты не пробовал поставить себя на ее место?

— Как это?

— Очень просто. Представь, что ты — это она. Попробуй.

Я попробовал, однако представлялось смутно, честно говоря, вообще не представлялось. Я все равно поступил бы по-другому. Даже если бы она была простым эпизодом в моей бесконечной жизни. Ждать меня пятнадцать тысячелетий и не потерпеть несколько лет — это было выше моего понимания.

— Я силюсь ее понять, но… не понимаю.

— Мне кажется, что аналогичный случай произошел с Шурой Балагановым. Помнишь, когда Остап Бендер подарил ему пятьдесят тысяч, а он с этими деньгами в кармане украл в трамвае сумочку, в которой было один рубль семьдесят пять копеек. Машинально, по привычке…

— Ну и аналогии у тебя…

— Не надо забывать, что в земной жизни женское тело в определенных ситуациях может восприниматься как валюта. Ты сам оценил подобным образом свою работу, включив в стоимость и обладание телом Звягинцевой. Тело можно купить. Да, собственно, и у нас, в Советском Союзе, миллионы женщин живут с нелюбимыми мужьями только из-за того, что они в состоянии более или менее сносно содержать жену и ее детей, — это тоже своего рода проституция. Теперь понимаешь? Не думай только, что я кого-нибудь осуждаю.

Слова Куба вогнали меня в краску, мне стало стыдно. Я действительно не рассматривал себя с этой стороны, однако обида все равно оставалась. Не зная, чем заняться, чтобы наедине с собой разобраться в своих чувствах, я сказал:

— Приготовлю чего-нибудь поесть. Что тебе можно?

— Знаешь, — ответил Куб, — есть прекрасная идея обмыть находку, да и встречу тоже. Пожалуй, стопочку я еще одолею. А с едой… Скоро Лариса придет, она теперь мой бог.

— Отец, ты ее любишь?

— Интересный вопрос, — сказал Куб. — Лариса — очень хороший человек, душевная женщина. Я ее очень люблю, но не в том смысле, который ты в это слово вкладываешь. Болезнь настигла меня неожиданно, и если раньше я считал ее стремление быть рядом покушением на мою свободу, то теперь оказалось, что без ее поддержки, без ее заботы мне было бы совсем плохо, а возможно, что уже и никак не было бы. Судя по твоему появлению, жить мне осталось всего ничего. К концу месяца копыта откину? А?

— Тебе это важно знать?

— Я не боюсь смерти, Юра. Если ты читал мою рукопись, ты понимаешь почему. Но хотелось бы знать, каким временем я еще располагаю.

— Тебе правда не страшно?

— Лучше нету того свету, — улыбнулся Куб.

— А вдруг тот свет не для всех, и, кроме темноты, впереди ничего нет?

— Возможно, ну и что?

— Ну как что? Страшно.

— А жить в изношенном теле, дряхлом и дряблом, лучше? Молод ты еще, сынок. Вон там за сервантом, на полу, коньяк должен быть. Доставай.

— Сейчас. Сначала приготовлю чего-нибудь закусить.

— О-о! У нас сегодня гости! — входя в комнату, сказала Лариса Григорьевна. — Неужели Карпов? Ты ли это, Юра? Или я ошиблась, простите?..

— Не ошиблась, — ответил за меня Куб. — Просто Юра к нам из будущего заглянул, из 94-го года.

— Здравствуйте, Лариса Григорьевна. Это действительно я, вы не ошиблись. Но, видимо, я постарел не очень сильно, раз вы меня с порога признали. Только, пожалуйста, не говорите обо мне нынешнему Карпову. Очень вас об этом прошу.

Глава 7 К БОГУ В ГОСТИ ОПОЗДАНИЙ НЕ БЫВАЕТ

Лариса Григорьевна быстро накрыла на стол — вот что значит женщина в доме. Минут через пятнадцать она позвала нас садиться. Мы в это время курили с Кубом на веранде, продолжая начатый разговор.

— Так сколько же мне все-таки осталось? — интересовался Куб.

— Сколько осталось — все твое, — пробовал отшутиться я.

— Это я и без тебя знаю. Умник. Еще ни один человек не сумел избежать неизбежного, как ни старался. Скажи, Юра.

— Тебе от этого станет легче?

— Да.

— Ну что же… Числа четырнадцатого или пятнадцатого тебя отвезут в госпиталь, шестнадцатого Лариса Григорьевна позвонит мне и скажет, что ты меня ждешь, семнадцатого ты передашь мне клад и свою рукопись, после чего через несколько дней преставишься, но эти несколько дней сольются для тебя в один миг, потому что ты будешь находиться без сознания. Однако я клянусь, что по возвращении проникну в 1958 год и заберу тебя к себе, а там посмотрим, может быть, ты больше не умрешь довольно долго, тысяч пятнадцать лет, во всяком случае, точно жить будешь. Сейчас же ни я, ни кто другой спасти тебя не сможет, ты слишком ослаб и не перенесешь действия панацеи. Прости, отец.

— Все так и будет? — Куб жадно затянулся дымом. — Ну да, ну да, — добавил он, словно соглашаясь. — Значит, как минимум неделю я еще буду в здравом уме и сохраню кое-какую активность… Спасибо, Юра. Пошли. Лариса зовет.

Мы вошли в комнату. Здесь я впервые посмотрел на Ларису Григорьевну как на женщину — она уже не казалась мне непроходимо старой, а сейчас, со спины, вообще была похожа на мою покойную жену, и даже сердце защемило. Я, однако, быстро взял себя в руки.

— Лариса Григорьевна, — спросил я, — вы еще не забыли свою девичью фамилию?

— Я? Почему я должна ее забывать? Воробьева, а зачем тебе?

— Просто… Хотел узнать вашу стихию.

— А-а… Это по Ваниному трактату?

— Да. Вы действительно хорошо с Иваном Ивановичем совмещаетесь…

— Я-то давно это поняла, а он все носом крутил… Ну, ничего, вот поправится, заживем как люди.

— Ну, в таком случае предлагаю выпить за вечную любовь! — сказал я, поднимая рюмку.

— Да-да, — поддержал меня Куб. — Когда мы с тобой познакомились, Лариса?

— В семидесятом, ты что, забыл?

— Боже мой! Почти восемь лет! Пора разводиться. Мне кажется, наш брак затянулся, так всю жизнь с одной женщиной и проживешь… За тебя! — И Куб опрокинул в рот рюмку, зажмурился, схватил кусок хлеба и стал его ожесточенно нюхать. — Что-то плоховато прошла, — пояснил он.

— Ты бы лучше не пил… — сказала Лариса Григорьевна.

— Ничего, Ларочка, сегодня можно. Первая, как сказал Лев Николаевич, идет комом, вторая — соколом, а после третьей — мелкими пташками… Классик! Знал, что проповедовал… Давай, Юра, наливай еще!

— Ты что сегодня такой? — возмутилась Лариса Григорьевна. — Тебе же плохо будет.

— А-а! Праздник сегодня. Сегодня можно все. Выпьем вон, — Куб кивнул в мою сторону, — за торжество науки! Не бери в голову, Лара, нельзя уберечь растраченное!

Лариса Григорьевна строго на меня посмотрела:

— Как тебе не стыдно, Юра! Ты привез ему правду о будущем? Сказал когда? — Я виновато кивнул. — Очень жаль, я думала о тебе лучше!

— Лариса, я сам вытянул из него правду. И потом, я не маленький, я уже видел смерть! Я не боюсь ее! И какая, в конце концов, прелесть: самому присутствовать на собственных поминках. Спасибо, Юра, ты настоящий мужчина. И тебе, Лариса, спасибо за любовь и ласку! А если я кого обижал, я искренне прошу прощения. Все. И не думайте, что мне плохо. Я чувствую себя как обычно. — Куб опрокинул вторую рюмку. — Юра, повесели компанию, расскажи анекдот вашего времени.

— Вы правда, Иван Иванович, несерьезно как-то…

— Все-все-все… Считайте, что я уже пьяный, много ли мне теперь надо? Хотел развлечь компанию… — Куб неуверенно оправдывался. — Наверное, шутник из меня, как из Юрки — балерина. Ну, простите, я вас Богом заклинаю, не серчайте на меня. Ну, все? Лариса, ты останешься?

— У тебя сегодня гость. А у меня стирка, завтра приду. Юра, его кашу я поставила в холодильник в синенькой кастрюльке. Подогреешь и покормишь этого героя, после того как его вырвет. Вроде бы все. Я, в общем, пошла. До свидания, мальчики. Да! Юра, ты надолго?

— Должен до утра, а там — как получится.

— Тогда я с тобой прощаюсь. — Она подошла и чмокнула меня в щеку.

— Я провожу вас, Лариса Григорьевна!

— О-о! Нет, не надо, я сама.

— До калитки хотя бы…

— Ну, до калитки можно.

Я вышел за нею в синюю гладь вечера, хлопая по карманам. Нащупав доллары, успокоился. Выйдя вслед за Ларисой Григорьевной за калитку, я задержал ее за руку и сказал:

— Простите, Лариса Григорьевна, ему действительно мало осталось. Вот, возьмите. — Я стал совать ей доллары. — Это валюта, но других денег у меня нет. Вам скоро пригодятся. В госучреждениях могут носом крутить, а частным образом возьмут везде. На ритуал, сами понимаете. Да берите же! А я еще вернусь, только году в 58-м, где вас тогда искать?

— О-о! В пятьдесят восьмом я как раз вышла замуж. 18-го июня, так что постарайся эту свадьбу расстроить. Я, правда, влюблена была как кошка, но и любовь такой же короткой оказалась. Ну, прощай, Юра. Скоро совсем стемнеет. Когда это случится?

— В конце апреля.

— Сколько ты мне дал?

— Не знаю. Сколько было. Двести-триста, наверное. Дома пересчитаете. Прощайте, Лариса Григорьевна. Вернее, до свидания.

— До свидания, Юра, и всего тебе хорошего. Она ушла, а я, закрыв калитку, вернулся на веранду. Закурив, снова попытался нащупать «окно» — как это плохо, что его не видно снаружи! Куб вышел ко мне.

— Чего в дом не заходишь?

— Так, курю.

Ночь стояла теплая, свет уличного фонаря мертвенно красил беленую стену саманного сарая во дворе, переливался в только что наметившейся молодой листве сиреневого куста. Доносился из темноты ленивый лай собак, и где-то внизу, по склону балки, натруженно завывая, карабкался в неизвестность невидимый грузовик.

— Отец, — вдруг хрипло сказал я. — А может, тебя прямо сейчас забрать? Конечно, в «окно» влезать не очень удобно, сам понимаешь, опытный образец. Но уж как-нибудь, а?

— И что мне там делать? Нет. От судьбы бегать — все равно что против ветра писать — только замараешься. К тому же ты и сам не знаешь, куда подевался твой лаз.

— Кто тебе сказал?

— Да уж вижу. Второй раз выходишь, щупаешь поди, сам можешь не вернуться? А что ты тогда делать будешь?

— Да нет, «окно» где-то здесь. Чуть, может, сместилось, но здесь. Ну а если оно закроется, Мишка меня искать будет. Заглянет и сюда.

— Вы так вместе и идете по жизни?

— Ну, так получается. Галка вот этот клад реализовала, денег у меня чертова уйма оказалась. Я, правда, не шиковал, но Мишку поддерживал, особенно сразу как его демобилизовали раненого.

— Раненого?

— Ага, в афганской войне.

— Мы что, будем воевать с Афганистаном?

— Нет, но Брежнев захочет видеть его социалистическим и введет туда «ограниченный контингент войск» — так они будут говорить по радио и телевидению, и еще много красивых слов, но война есть война. Ты сам воевал и знаешь, что на самом деле это дерьмо и кровь. А Мишка туда добровольцем пошел — выполнять «интернациональный долг». Я вместе с Верой Александровной, его матерью, забирал его из госпиталя с пробитым коленом. По-моему, эта война научила его не высовываться навстречу разным инициативам правительства, которое, сколько ни меняется, а все остается кучкой серых интриганов.

— Ты прав. Когда Никита Сергеевич расстрелял Берию, я впервые вздохнул спокойно, а когда развенчал Сталина, радовался как мальчишка, К сожалению, все реформы на том и закончились, хотя Хрущев свое дело сделал. А потом его вообще занесло, пообещал громогласно: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Я тогда стряхнул это страшное наваждение и стал смотреть на мир не прищуриваясь. Боже мой! Какой коммунизм, если только-только заплата на брюках перестала быть непременным атрибутом советского человека! Демагогия. Сплошная демагогия.

— Кстати, отец, знаешь, что по поводу демагогов говорят? Демагог — это такой человек, который сумеет убедить женщину в постели, что мягкий гораздо лучше твердого. Все эти люди в правительстве…

Куб расхохотался. Докурив и выбросив окурки, мы направились в комнату. Я задержался, убирая со стола. Покончив с этим, зевнул, соображая, что не сплю уже вторые сутки. Зашел к Кубу, пожелал ему спокойной ночи. Потом, не раздеваясь и не готовя себе специально постель, растянулся на диване. Поскрипел им, устраиваясь.

— Спокойной ночи, сынок, — донеслось от Куба.

— Спокойной, отец, — ответил я и прикрыл глаза.

Однако спокойной эта ночь не стала. Внезапно в окно, выходившее во двор, ворвался яркий луч света. «Окно» — сразу сообразил я, и меня буквально сдуло с дивана. Судя по лучу, «окно» сдвинулось вверх, вот почему я не мог его никак нашарить. Мало того, «окно» заметно двигалось вверх, и луч уже был на уровне верхнего обреза домашнего окна.

— Что случилось, Юра? — обеспокоенно спросил Куб.

— Нестабильный вакуум, — ответил я. — «Окно» сдвигается. Кажется, мне пора, отец.

Я бросился к выходу: точно, «окно» прямо на глазах поднималось вверх. Решение созрело мгновенно: надо лезть на крышу и пытаться проникнуть в «окно» оттуда. Как я забрался — не помню. Помню, что, стоя на самом краю и соображая, как бы не промахнуться, я обещал Кубу, что непременно за ним вернусь. Тут «окно» достигло уровня моих колен, я присел и словно нырнул в него, видя один слепящий луч прожектора. Руки сразу нащупали края столешницы, а о брюхе я уже не заботился, плюхнулся со всего маху, еще и подбородок зашиб. Так, головой вперед, я забрался внутрь своего подвала и, подсев к пульту, принялся возвращать «окно» на место, то есть подводить его к Кубу, который все стоял на крыльце, держась за стойку веранды. Вакуум совсем разбушевался. С трудом я все-таки вернул «окно» к Кубу и зафиксировал его.

— Отец! — крикнул я, высунувшись по пояс. — Ну, ты идешь?

— Нет, Юра, — ответил Куб спокойно. — Это не моя дорога. Что я скажу тебе молодому? Я должен остаться.

— Ну, тогда до встречи в 58-м году! Прощай!

— Прощай, Юра!

Мне показалось, что после этих слов «окно» подхватил вихрь, я едва успел зацепиться за край стола, так меня качнуло. Я спиной вполз внутрь надежной тверди, сел прямо на пол и заплакал, благо никто не мог меня видеть…

Я не выходил наверх и не откликался на Галкины звонки. То есть брал трубку, но, услышав ее голос, клал обратно на телефон. Если я сейчас и хотел кого-то видеть, то только Мишку. Путешествие к Кубу порядком спутало мое субъективное времяощущение. Казалось, что прошел целый год, когда наконец позвонил Мишка. На самом деле минуло двое суток. Он звонил мне из Ставрополя, интересовался, что произошло. Догадываясь, что телефон прослушивается Галкой или ее рыжим дружком, я торопливо посоветовал Мишке поменьше трепаться по телефону и ждать меня. Быстренько сотворил «окно» в свою квартиру, выполз из «окна» прямо на софу и отправился к Мишке.

— Слушай, чего ты там натворил? — встретил меня Мишка вопросом.

— Ровным счетом ничего, — ответил я. — Просто создал «окно» в Галкину квартиру, а она там занималась любовью с рыжим соплеменником. Я и обиделся. Потом был у Куба в гостях…

— Где?

— Ну, выбрал тот момент, когда мы с тобой возились с дурмашиной, второе апреля 1978 года, и сползал к Кубу в гости. Заодно помог ему найти клад. Посидели, покалякали. Я пообещал, что непременно заберу его сюда из 58-го года.

— Почему именно из 58-го?

— Так вышло, он сам сказал, что лет бы двадцать назад…

— Понятно, — сказал Мишка. — Больше ни с кем не общался?

— Лариса была. Я пообещал ей расстроить ее неудачный брак, состоявшийся 18 июня 1958 года…

— Значит, до этого дня она замуж еще не выходила?

— Нет, наверное…

— Ну вот, теперь надо форсировать строительство «Путаны», а ты с Галкой надумал ссориться. Гордость твоя посрамлена, что ли? «Путану» придется строить в двух экземплярах: одну им, вторую нам. И без Галки мы ничего не сможем.

Мне нечего было ответить. Резон, звучавший в Мишкиных словах, был неоспорим, хотя как-то Галку наказать следовало бы. Вернее, самолюбие мое требовало крови, несмотря на увещевания уже двух самых близких мне людей. Ну ладно, решил я, ни им, ни нам друг без друга все равно не обойтись, там посмотрим, авось какой случай и представится.

— Ну, а ты как? Похоронил?

— Часа два как с кладбища вернулся. Сейчас гости помянут отца, и я, наверное, свободен.

— Я не помешаю?

— Спрашиваешь… Конечно, нет! Проходи в комнату, садись за стол.

Я вошел. Половина из присутствующих была мне знакома. Мы с Мишкой поместились на краю стола. Мишка сразу помрачнел, слушая поминальные речи. Я тоже постарался придать лицу постное выражение, и, хотя мне искренне было жаль Константина Ивановича, я, побывавший в прошлом, не видел для Мишки особых сожалений: вернемся назад, накормим Константина Ивановича панацеей, и он больше никогда не умрет. Такие у меня были мысли. Скоро все кончилось, и мы с Мишкой простились с Верой Александровной, пообещав, как только закончим начатую работу, вернуться. Мишка сунул матери пачку долларов, и мы пошли к «окну».

— Ну, и где ты его оставил? — спросил Мишка.

— Здесь было… — ответил я, щупая воздух. — Ага, вот оно. Я там к «окну» стол придвинул, так что теперь возвращаться удобнее. Ну, кто — ты или я?

— Давай я, — сказал Мишка.

— Полезай.

Я молча наблюдал, как Мишка исчезает в районе софы. Вот, мелькнув в воздухе, пропали подошвы его кроссовок. Тогда полез я. Сунув в «окно» голову, я увидел, что Мишка, сделав страшное лицо, кричит, чтобы я убирал к чертовой матери свою башку назад. Я удивился, что это с ним, и продолжал протискиваться дальше. За что-то я зацепился, что-то меня не пускало… Тогда Мишка с криком «Идиот несчастный!» схватил меня за одежду и что было силы потянул к себе. Я уже почти пролез, как вдруг шум дизеля прекратился. Чихнув, мотор заглох. И почти одновременно с этим Мишка втянул меня совсем. Я теперь лежал на столе лицом вниз. Потом пришла боль в ногах, чуть повыше колен. Я хотел узнать, почему больно, и попытался перевернуться на спину. В то же время боль полоснула меня особенно остро. И я вылетел из тела…

Глава 8 ДА ПУСТЬ СОПУТСТВУЕТ ТЕБЕ УДАЧА

Я находился под потолком нашего подвала и молча смотрел с высоты своего положения на то, как Мишка выхватывает из кучи проводов два обрезка в красной изоляции, потом перетягивает ими странные обрубки, оставшиеся на моем теле вместо ног, и как утихает поток крови, бьющий пульсирующими фонтанчиками из обрубков. Мне было хорошо. Я впервые чувствовал себя так: свободно и легко. Я кричал Мишке, чтобы он прекратил суетиться, однако Мишка то ли меня не слышал, то ли не обращал на мои крики никакого внимания. Тогда я подлетел прямо к его глазам — он даже не моргнул. Ничего не понимая, я вернулся под потолок и осмотрелся. Я видел весь дом насквозь. Мишка, взяв мое изуродованное тело на руки, отнес его на кушетку, а сам принялся названивать по телефону, вызывая «Скорую помощь». Потом позвонил Галке.

Я все это видел и слышал, думая при этом, к чему такая суета. Зачем оно мне нужно, это изуродованное, безногое тело, в котором я чувствовал себя как в тюрьме. Потом пришла мысль: наверное, я умер и мне теперь следует куда-то податься. Мне стало страшно, и я даже обрадовался, когда вдруг меня затянуло в черную трубу, нет, скорее, тоннель, и понесло куда-то по нему. При этом я двигался словно по спирали, с огромной скоростью. На каждом витке меня встречали какие-то непонятные существа, которые что-то говорили мне и, несмотря на скорость, успевали что-то сделать. Потом впереди показался свет, я понял, что близок к концу своего стремительного полета в тоннеле, и вылетел прямо в этот свет. Свет был яркий и белый, но не ослеплял. Одновременно я почувствовал, что он меня любит; его любовь пронизывала меня всего, я прямо купался в этой неземной безграничной любви. И как же мне было хорошо! И тут я услышал слова, обращенные ко мне. Безголосые, они возникали, казалось, во мне самом. Это свет обращался ко мне с вопросом, готов ли я к смерти, или — все ли я сделал, что мог, в жизни, или — удерживает ли меня что-то на Земле? Точнее передать смысл вопроса я просто не могу. Пока я собирался с мыслями для ответа, мне был задан новый вопрос: что полезного я успел сделать? И тут же: «Посмотрим…»

И передо мной, словно на экране, стали мелькать картинки из моей жизни, вся она, даже те детали, которые я успел прочно забыть, были показаны мне с исключительной точностью. При этом голос без всякой неприязни, скорее, с некоторой долей иронии комментировал даже самые неприглядные случаи, а я ни на секунду не терял ощущения его всеобъемлющей любви. Закончив просмотр, голос сказал, что судьба моя несколько необычна и что он предлагает мне встретиться кое с кем, пока он примет решение. И я вдруг очутился на берегу широкой реки на опушке зеленого-презеленого леса. Возле берега стояла лодка, нет, даже судно, а на берегу — группа людей во главе с Кубом. Странно было видеть его молодым и здоровым. Чуть позади стояла Людмила, держа за руку рослую красивую девушку, в которой я узнал свою дочь Ирину. Чуть дальше находился молодой парень в белой сорочке с закатанными рукавами, и я знал, что это мой родной отец.

— Ну вот, Юра, мы и свиделись, — сказал Куб.

— Мы специально пришли поговорить с тобой, — сказала Людмила.

— Я все-таки надеюсь, что ты меня вспомнишь, — сказал отец.

— А меня ты узнал? — спросила Ирина.

— Родные мои! Неужели вы собрались отплыть без меня? Я не хочу с вами расставаться. Как вы тут?

— Чтобы тебе понятно было, — сказал Куб, — как у Христа за пазухой. Хорошо, но скучновато.

— А ты, Люда?

— Я была с тобой счастлива, Юра. И в прошлой, и в позапрошлой жизни.

— А в прошлой жизни я был твоим отцом, помнишь? — спросил Куб.

И я действительно все помнил.

— Ну а ты, отец? — обратился я к родному отцу.

— А мне всегда не везло с земной жизнью, — ответил он. — В прошлой жизни я был поэтом. В той, что недавно прервалась, видимо, тоже стал бы писать стихи. Начинал уже, но…

— Я тоже прожила несколько жизней, — вставила Ирина. — Одна была долгой-долгой, несколько тысячелетий, а потом меня сожгли на костре как колдунью.

— Вы хотите повторить потерянную жизнь? — спросил я. — Тогда я действительно не буду переправляться с вами на тот берег.

— Кроме меня, — сказал отец. — Мне снова не повезет. Не хочу.

— И мне, — сказала Ирина. — Я стала бояться земной жизни.

— А ты, Люда?

— Я люблю тебя, — ответила она просто.

— Я тоже не прочь продолжить земное существование, — сказал Куб.

— Вот видишь, Юра, — подытожил отец, — мы не можем забрать тебя к себе в лодку, ты должен вернуться.

После этих слов все стали взбираться по трапу на судно.

— Постойте! — кричал я. — Вы так и не ответили на мои вопросы!

Я рванулся к сходням, но их очень резво подняли, я не успел. Я снова очутился в объятиях света, и тот же голос сказал:

— Ты можешь помочь мне на земле, только всегда помни о том, что видел.

— Как же я тебе помогу, Господи? — спросил я.

— Учись любить. Твори добро, борись со злом.

— Но как отличить одно от другого? Война — это горе матери, потерявшей сына, но война — это добро для торговца оружием.

— А совесть у тебя зачем? Зачем я вложил в тебя чистую душу? Почаще обращайся к душе своей и ко мне. Вместе мы отделим плевелы от злаков. Иди, сын мой. Да пусть сопутствует тебе удача.

И я очнулся в своем изуродованном теле — в больничной палате.

Я прошептал лицу в белой марлевой повязке:

— Я вернулся…

Лицо сразу же отодвинулось от меня, и я услышал радостный возглас:

— Ожил! Он ожил! Он что-то прошептал.

Я ощутил, как бьется мое сердце и как чешутся пятки. Хотел ими пошевелить, но не смог — их не было… Или мне казалось?..

Так началась моя больничная эпопея. Приходила, как только стали допускать посетителей, Галка. Плакала и клялась, что такого больше не повторится, просила у меня прощения. Я скромно ей ответил, что не являюсь ее мужем, тем более — суровым и злым, и куда уж мне до ее бессмертных соплеменников, поэтому я, осознав свою малозначительность, зла на нее не держу и даже права такого не имею. После чего она успокоилась.

Приходил Мишка. Он объяснил мне, какая я ворона, — почему я не следил за уровнем топлива в баке? Мишка, как только попал из «окна» в подвал, сразу обратил внимание на тревожный свет красной лампочки, сигнализирующей о том, что дизельный двигатель дорабатывает на последних каплях солярки, пытался меня не пустить, вытолкнуть обратно, но я, как баран, не желал ничего понимать и все лез и лез. Пришлось ему меня втащить внутрь, иначе вообще перерезало бы по пояс. Я много думал об этом и решил: лучше бы он меня не дергал, тогда бы я остался с Кубом и Людмилой. Но… Уж что сделано — то сделано. После всех хлопот, связанных с моей госпитализацией, Мишка еще раз сотворил «окно» в мою квартиру и забрал оставшиеся там обрубки, однако Галка отговорила его от операции приживления моих ног обратно, аргументируя возражения тем, что врачи не гарантируют, что мое сердце выдержит эту процедуру. «Лучше дадим ему окрепнуть, — сказала она. — Возможно, к тому времени вы завершите работу над „Путаной“, тогда смотаемся на Атлантиду, покормим его свежим салатом из амброзии, и отрастут у него новые ноги, как хвост у ящерицы».

Против такого исхода я ничего не имел, однако Мишке сказал, чтобы он приступал к работе, не дожидаясь меня. Дозрел, сам справится.

Приходили познакомиться со мной остальные рыжие боги — пять здоровых, внешне молодых «качков», поправлюсь — атлетов: Озерс, Сетроум, Марс, Аргус и Вулканс, последнего-то я в «окне» и видел. Каждый норовил пожать мне руку. Я же не мог удержаться, чтобы не спросить Озерса, почему тот за пятнадцать тысяч лет сам не додумался до нового варианта установки. Он, виновато потупясь, ответил в том смысле, что о машине времени он и не думал, а без алмазила не представлял себе устройство новой установки, и потом, если бы уровень развития науки и техники всегда соответствовал нынешнему… А то приходилось львиную долю времени отдавать простой борьбе за существование и выживание… Я покивал понимающе.

Общее впечатление от олимпийских богов Атлантиды у меня сложилось хорошее, тем более что нам с Мишкой они оставляли в наследство две авиастроительные компании в США; четыре пароходные — две в США, одну в Австралии и одну в Аргентине; восемь банков по всему миру и еще много всякой всячины, в мелочи я уже не вникал. После того как они покинут Землю, мы с Мишкой станем миллиардерами, правда, смутно представляющими, сколькими именно миллиардами владеем.

Лежал я в подмосковной частной клинике, весьма, видимо, дорогой, в одноместной комфортабельной палате с хитроумными «удобствами», с которыми мог управиться сам, не вызывая обслуживающий медперсонал. И хотя моя палата была суперсовременно оформлена, мне вскоре надоело пялиться в телевизор или крутить на видеомагнитофоне однообразные американские фильмы. Вскоре и читать мне надоело.

— А ты сам книжку напиши, — посоветовал Мишка.

— О чем?

— Да хоть о нас с тобой. Мемуары… А что, правда, попробуй. Компьютер у тебя есть. Лежи и печатай. Смотришь, и зарастет все. А я там с рыжими богами пока доделаю «Путану». Толковый парень этот Озерс, ничего не скажешь. Вулканс и Аргус тоже ничего ребята, дельные. Сетроум, правда, сразу встал в позу вольного наблюдателя, но они его и не трогают, он у них правовед и финансист: только и делает, что названивает по заграницам. Работает не так, как мы с тобой, а строго регламентирование: война войной, а обед чтобы по расписанию. Я сначала злился, но им спешить некуда. К тому же, говорят, производительность выше; может, они и правы. Кстати, «Дэксу» моему они рады до чертиков. Сетроум предложил запатентовать его и специальный завод построить, чтобы «Дэкс» в серию запустить. Это, говорит, позволит накормить все человечество и наши с тобой имена обессмертить…

— А не докопается ли кто-нибудь через «Дэкса» до «Султана»?

— Я тоже этого боюсь. Но Сетроум полагает, что некоторые части «Дэкса» можно залить компаундом. А некоторые — загерметизировать и даже придумать механизм самоуничтожения, в принципе это уже позволяет…

— Народ у нас до того любопытный, что на всякий замок со временем подберет отмычку. Вон американцы не успели изобрести самолет-призрак, который не фиксируется радарами, как его уже с успехом фиксируют ультразвуком или чем-то там другим… Дошлый у нас народ. А впрочем, делай что хочешь, — махнул я рукой. — Просто как бы потом локти кусать не пришлось.

«Мемуарная» Мишкина идея все-таки пустила во мне корни. Долго думал, с чего начать. И как начать. Потом решил: буду писать все по порядку, как было, а там — что получится, то и получится. Однако пришлось вскоре попросить Галку (никак не хочу называть ее Мрай, потому что в нашем языке нет даже таких звуков, таких букв, чтобы точно передавали нюансы произношения ее имени, я не говорю уже об остальных рыжих…), чтобы она хотя бы вкратце описала вынужденное бегство с Олла и жизнь на Атлантиде (все-таки был этот остров!). По-моему, Галка согласилась только для того, чтобы задобрить меня. Ну, и на том спасибо.

В одно из посещений Мишка пришел с круглыми глазами.

— Юрка, ты знаешь, получается, что петли времени через какое-то количество циклов самоликвидируются.

— Как это?

— На, сам посмотри. — И Мишка сунул в мой компьютер дискету. По дисплею поползли строки его вычислений. Картина получалась совсем безрадостная: повторив энное количество циклов, петля схлопывалась, отбрасывая участников на позиции «до того», вернее, не отбрасывала, а уничтожала. По Мишкиным расчетам — а мы могли только догадываться о количестве циклов — выходило, что схлопывание могло произойти в любую секунду, а петля как таковая выглядела не петлей (приклеили фантасты по недомыслию это название), а скорее кольцом. Замкнутым само на себя и подпитываемым реальностью, на которой оно образовалось. По Мишкиным расчетам выходило два варианта схлопывания петли: тихий и взрывной. Тихий — это когда события в петле самопроизвольно затухали, подобно сигналу в колебательном контуре, а взрывной — когда события накачивались в кольце до плотности выше критической, и кольцо от внутреннего Напряжения теряло вдруг связь с нагнетающей реальностью, разрывалось в месте сопряжения с ней и, подобно детской игрушке «покажи язык», вдруг выпрямлялось в продолжение линии реальности. Мишка проделал все вычисления безукоризненно, правда, поставив во главу угла закон причинности.

Я тоже некоторое время находился под гипнозом этого постулата, пока буквально на пальцах не обмыслил ситуацию.

— Мишка, — спросил я его, — ты помнишь случай с пятикилограммовым образцом?

— Ну и что?

— Если бы я вдруг захотел его уничтожить, как только он выпал в спальне, я мог бы это сделать?

— Ну, мог бы…

— А мог бы я, ведь образец уже был в наших руках, отговорить тебя делать еще один? Что было бы?

— Не мог, — твердо сказал Мишка. — Откуда бы он тогда взялся?

— А тебе не все равно откуда? Он ведь был у нас в руках.

— Что-то я тебя не пойму, Юрка…

— А вот здесь как раз причиной явилось бы следствие. Образец уже, был, и от этого факта трудно отказаться.

— Но ведь, если бы я его не сделал… Постой-постой… И что ты предлагаешь?

— Пока ничего. Дай мне время описать это математикой. Скажем, завтра приходи или свяжись со мной по компьютерной связи. Так пойдет?

— Хорошо.

Прошло еще две недели, и меня выписали из клиники. Рыжие боги подарили мне индивидуальное кресло-коляску с электроприводом от аккумулятора, самоходную то есть. И я, естественно, активно включился в работу.

Проект «Путаны» был уже готов примерно наполовину. За основу был принят трехсотсильный грузовик американского производства, однако раму его и вообще все остальные детали предполагалось выполнять у нас в России из титановых сплавов, применяемых в самолетостроении. Двигатель и коробку передач также предполагалось выполнить из титана и его сплавов. Дорогой получался механизм, зато общий вес при этом снижался почти вдвое. Однако последующие дополнения, особенно транспортные электромагниты, половина которых при старте срезалась закрывающимся «окном» и потому «Путана» должна была комплектоваться запасными для обратного старта, сводили почти на нет эти ухищрения с экономией общей массы.

Вместо изящной конструкции, описанной Гербертом Уэллсом, выходил неуклюжий монстр. Утешало только сознание того, что первые самолеты, автомобили и паровозы тоже выглядели неказистыми.

Озерса прямо передергивало от внешнего вида «Путаны», но и от конструкции «Султана» он тоже не был в восторге.

— Поскольку у нас на Земле вы за пятнадцать тысяч лет не смогли обнаружить алмазила, — успокаивал я его, — приходится, естественно, чем-то жертвовать. Главное — не форма, а содержание. К тому же, как я понял, ваша установка могла покорять только пространство, но не время. Думаю, что позже вы усовершенствуете этот аппарат…

— Только это меня и успокаивает, — ответил Озерс.

Наконец строительство было завершено, и наступил этап испытаний. Мы с Мишкой высказывались за то, чтобы сразу податься в Атлантиду, боги так рисковать не желали. Мы, впрочем, не очень-то и прислушивались к рыжим оппонентам. Поддержала нас одна Галка. В путь мы решили отправиться втроем. Меня в кабину погрузили вместе с креслом, для чего потребовалось выкинуть одно из сидений. Пилотировал Мишка. Надо ли говорить, что в компьютер теперь просто вводились координаты нужной точки на земном шаре и «окно» именно в этой точке и открывалось.

В общем, Мишка привел в рабочее состояние бортовую энергостанцию и создал «окно» в заданных координатах. «Окно» показало нам морские волны, вернее, океанские. Теперь наступило время темпорального поиска. Хотя мне все время хотелось вмешаться или подсказать Мишке что-либо, я старался, порой изо всех сил, держать язык за зубами: сегодня его день и портить Мишке настроение я не хотел. Он и сам все прекрасно знал.

— Миша, — нарушила молчание Галка, — на «окно» не повлияет падение астероида?

— Не должно, — кратко ответил Мишка.

— Знаешь, — сказал я, обращаясь к Мишке, — я уже, видимо, дописался, мне все время хочется говорить возвышенными словами. Вот ты, например, сейчас ответил: «Не должно», а я ловлю себя на мысли, что хочу добавить: «…ответил отважный первопроходец».

Все трое мы дружно засмеялись. Наконец «окно» едва не погрузилось в океанские волны: видимо, уровень воды резко повысился.

— Сейчас… — сказала Галка.

Затем за «окном» стало твориться черт-те что: небо потемнело, неизвестно откуда взявшийся пар стал клубами втягиваться в океанские пучины, затем, словно неохотно, из воды полезли странные горообразования, втягивающие в себя потоки лавы. Внезапно небо посветлело, а горы исторгли из себя раскаленный и, судя по всему, очень большой, ярко светящийся кусок породы, унесшийся за пределы видимости «окна» с огромной скоростью.

— Астероид, — прокомментировала вполголоса Галка.

И буквально в следующее мгновение мы увидели в «окне» сушу, покрытую зеленой растительностью.

— Стоп! — скомандовала Галка. — Теперь, Миша, отсчитай от этого мгновения 14 месяцев, и мы прибудем в самый раз.

Мишка колдовал у бортового компьютера. Вскоре он остановил мелькание за «окном», и мы стали нащупывать расположение столицы Атлантиды с храмом богов Олл-Лимпом. Время от времени Галка давала советы Мишке, он подкручивал верньеры точного наведения, пока «окно» вдруг не показало утопающий в зелени, среди которой виднелось множество построек, город на берегу океана. Я был разочарован: городок занимал место, пожалуй, поменьше раза в два, чем курорт Геленджик. Правда, бухта была забита разными суденышками, более похожими на простые лодки, чем на океанские лайнеры. Сам городок прорезали улочки, стекающиеся от бухты к строению, чем-то напоминающему ставропольскую краевую библиотеку — наверное, колоннами.

— Что это за строение? — спросил я.

— Олл-Лимп… — ответила Галка.

В ее глазах стояли слезы. Я заткнулся.

— Именно это и есть легендарная Атлантида? — спросил Мишка. — Я ожидал большего…

— Это самый первый город на вашей планете, выстроенный вашими же земляками, — сказала Галка, — Чего же ты хочешь? Аборигены в то время понятия не имели о градостроительстве, а об архитектуре и подавно. Мы тоже никогда этим не занимались. Тут уж ладно, что получилось…

— А это что за сарай? — спросил Мишка, указывая пальцем на объемное строение, расположенное неподалеку от порта. На площади возле него было людно.

— Это храм Посей-Дона. Островитяне как-никак считали его отцом…

— А-а-а… — сказал я. — А где же дворец Атланта?

— Вон, левее и чуть ниже Олл-Лимпа, — указала Галка.

На дворец строение было не похоже вообще, скорее на лабаз или склад, а мне после Галкиных рассказов об узниках, томящихся в подвалах дворца, он представлялся похожим на мрачный средневековый замок жестокого феодала. Впрочем, дворец стоял обособленно, местные жители, видимо, остерегались селиться вблизи дома царя-самодура. Даже вездесущие собаки старались сделать крюк, пробираясь по городу по своим собачьим делам.

— Город, естественно, по ночам не освещается, — говорила Галка. — Хотелось бы подъехать к Олл-Лимпу ночью, в свете фар. Для большего эффекта.

— Это мы устроим, — ответил Мишка. — Но ты говоришь — «подъехать», значит, десантироваться будем в районе порта?

— Да, наверное, это лучший вариант…

Мишка подкрутил верньер, и «окно» показало непроглядную темень.

— Предупреди своих соплеменников, что сейчас стартуем, — сказал Мишка. — Пусть отойдут, а то ненароком зашибет кого электромагнитом…

Галка высунула голову и что-то прокричала богам. Те, согласно закивав головами, отошли к носу «Путаны».

— Старт, — сказал Мишка, включив фары, тотчас же осветившие мощеную портовую площадь.

Нажав на акселератор, Мишка двинул рычаг включения механизма, вращающего две штанги передвижения стартовых электромагнитов, и электромагниты поплыли вдоль грузовика, остававшегося неподвижным. «Окно» словно натягивалось на «Путану». Наконец мы прошли, ощутив при этом сотрясение грузовика, когда отвалились тяжелые рога первой пары электромагнитов.

— Прибыли, — сказал Мишка, переключая штанги на реверс. Электромагниты поплыли к центру грузовика. — Ты не помнишь, какая из улочек пошире?

— Кажется, ширина одинакова у всех. Поезжай по любой.

— Тогда вперед. — И Мишка, включив дальний свет, отжал рычаг переключения передач. Мы тронулись, и конца этой поездки я ждал с особым чувством.

Глава 9 АРФИК АБРАГАМ КНОР

Арфик Абрагам Кнор решил придерживаться тактики «серого кардинала»: не мозолить без нужды глаза окружающим, быть всегда в тени. После своего избавления от неминуемой, казалось, смерти он наконец осознал, что вместе с беглецами остался на чужой планете. На совершенно чужой планете и в полном одиночестве: ни слуг, ни помощников, ни тем более друзей. Отныне, если он не хочет погибнуть или стать шашлыком, ему надо самому, не надеясь ни на кого, оберегать собственную шкуру. Пистолет, украденный им у этой беспечной девчонки, может оказать услугу лишь 16 раз, потом его придется выбросить, и он старался тратить в день не более одного патрона для того, чтобы, забившись в какую-нибудь расщелину, приготовить себе на костре подстреленную дичь. Голод, как говорится, не тетка, пирожком не угостит, поэтому дичь приходилось есть без соли, изредка запивая ее океанской водой, в которой, как он мудро рассудил, растворены все необходимые организму минеральные соли. Он пил эту воду как дрянное, но нужное лекарство, примерно с пол-литра вдень. Первый месяц Арфик все надеялся, что его мудрый начальник контрразведки, возможно, включит установку и отыщет заблудшего наместника, поэтому он старался держаться вблизи могилы Кроума и, кстати, наблюдал за жизнью беглецов, изучая их распорядок дня. Жили беглецы, по его мнению, безалаберно. Охранную систему сигнализации можно было отключить, стукнув по рубильнику палкой соответствующей длины, что он (не дикарь же!) и сделал в один из дней. Забравшись в склад с оружием, набрал в подол драной уже рубахи сотни три патронов к пистолету, затем, совершенно обнаглев, похитил еще автомат и невскрытый ящик патронов к нему. Вышел за ограду и вновь той же палкой включил рубильник. Примерно через месяц (патронов он теперь не жалел) настала нужда в следующей краже. Дождавшись, пока в городке снова никого не будет, он еще раз похитил ящик патронов. Возвращаясь назад, заметил свежие всходы лечебной амброзии, не удержался и нарвал ее целый пук.

Вечером Арфик решил устроить себе пиршество, подстрелив днем горного козла. То ли салат из амброзии, ставшей на этой планете ядовитой, был виноват, то ли козел имел несъедобное мясо, но Арфик всю ночь промучился жуткими болями в животе и во всем теле. Под утро боли прошли, и он проспал почти весь день. Ближе к вечеру, ощущая легкость во всем теле, он едва не вприпрыжку сбегал к прозрачному ручью за водой. Сделал даже то, что еще вчера посчитал бы мальчишеством: нагнулся к ручью и напился прямо из него. И только примерно на десятом глотке до него дошло, что с лицом что-то не в порядке. Оторвался, подождал, пока вода успокоится, и долго себя рассматривал, сомневаясь, не искажает ли тихий ручей отражение, ибо от такого лица, которое отражалось, Арфик уже лет тридцать как отвык. Стал изучать видимую часть тела: действительно, кожа была молодой и лоснилась, исчез старый шрам от укуса собаки, тяпнувшей его примерно тогда, когда он естественным образом носил такое лицо, которое нынче отразила спокойная гладь ручья.

Тогда Арфик осмелился допустить, что каким-то образом действительно помолодел. На радостях он исполнил танец, которому, несомненно, позавидовали бы местные дикари. Видимо, святой Арфик в компенсацию за потерю родной планеты и все лишения, с этим связанные, решил наградить его молодостью. Ну что же, с паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок, он удовлетворен компенсацией. Однако молодость, да и жизнь могли теперь украсть переселенцы. Остров большой, но потерпят ли его соседство эти неудавшиеся террористы? Можно, конечно, уйти на другой конец острова и поселиться в одной из дикарских деревень. Пока еще дойдут слухи с одного конца на другой… С переселением Арфик решил повременить, ему хотелось сначала овладеть языком аборигенов; правда, он не знал, как это осуществить практически.

Для начала Арфик решил подыскать себе пещеру. Обладание оружием сделало его храбрым. Он, насвистывая песенку, которая почему-то застряла в голове, начал методично обследовать ущелье за ущельем, продвигаясь потихоньку в сторону, противоположную той, от которой ждал для себя неприятностей. На третий день Арфик наткнулся на что-то более или менее подходящее, однако пещера, судя по всему, была уже занята. Слева от нее камни были усеяны бурыми клоками шерсти, у входа предостерегающе белели обглоданные кости различных животных. Арфик привел автомат в боевую готовность и смело подошел к пещере. Никто, однако, не отозвался на боевые кличи наместника, и тогда Арфик отважился войти. В пещере и правда никого не было, но грозный хозяин мог явиться с минуты на минуту. Арфик решил не терять времени, собрал сухие ветки, валявшиеся у самого входа, и развел костер прямо в пещере, справедливо рассудив, что запах дыма, возможно, отобьет у хозяина решимость.

Однако этого не произошло. Примерно через час из леса вышел и уверенно направился к пещере огромный косматый зверь. Арфик, считавшийся неплохим стрелком, тщательно прицелясь, нажал на спуск. Исход встречи не вызывал у Арфика никаких сомнений, поэтому он заранее поставил автомат на одиночные выстрелы. Первая же пуля вошла медведю в левый глаз, заставив косматого хозяина встать на дыбы. Медведь замахал перед собой лапами с огромными когтями, затем опустился на четвереньки и, заревев, попытался идти дальше, но лапы его уже не держали, подогнулись, и медведь нелепо завалился набок, продолжая сучить всеми четырьмя конечностями. Арфик сделал еще один выстрел в голову, добивая. Медведь дернулся и затих. Тогда Арфик принялся его свежевать.

Когда-то на Олле он любил поохотиться, знал толк в зверях и свежевал теперь тушу почти вдвое больше своего роста так же сноровисто, как некогда разделывал убитых им на Олле горных козлов. В принципе этот мохнатый хозяин пещеры был устроен почти так же, но, разрезая великолепную шкуру, Арфик прямо-таки сожалел, что ему не перед кем похвастаться своим трофеем. Медведь, судя по всему, был молодым, только что вошедшим в силу зверем, шкура отделялась легко, но вот ворочать тушу Арфику было почти не под силу. Ко всему он не был уверен, съедобно ли мясо убитого им животного. И еще впереди маячил вопрос, как быть со шкурой. Если ее не выделать — пропадет, а чем выделывать — неизвестно.

Этот обреченный медведь долго преследовал сознание Арфика. Может быть, только последние лет триста как-то отстал, стушевался… То ли жизнь аборигенов стала еще более похожей на жизнь Олла, какой Арфик ее помнил, то ли собственная жизнь так складывалась, что было интересно и скучно одновременно. История Земли не стояла на месте, и все равно Арфика не покидало ощущение того, что все уже было, что виденное вокруг уже однажды им пережито, в том числе и подлое убийство пещерного красавца, тем более что пещера Арфику так и не понадобилась, а значительная часть туши просто пропала, испортилась, как, собственно, и шкура.

Лет сто он скитался по острову, выучив все три языка, бытующие здесь, потом пробрался в гавань, основанную нью-богами, нанялся матросом на какое-то жалкое суденышко, тем не менее лихо бороздившее океанские просторы, и покинул этот негостеприимный, с его точки зрения, остров, держа путь на восток, к новым землям. Некоторые неприятности поначалу приносил цвет его волос, но рыжие боги, словно спеша насладиться отпущенной им как бы в порядке компенсации вечной молодостью, сеяли свои семена в благодатные чрева аборигенок, заветной мечтой которых стало провести ночь с рыжим богом, так что появилось множество огненноволосых землян и на Арфика почти не обращали внимания, чему он был несказанно рад.

Потоп застал Арфика в горах Кавказа. То есть на землях Колхиды, а еще точнее — Кавхиды. Без всяких указаний сверху. Он тогда не знал, куда угодил стремительно промчавшийся по небу огромный болид, след от которого еще полдня оставался виден. Однако уже следующий день показал, как мало значил для Земли ее хозяин, гордо именующий себя человеком. Падение болида вызвало почти повсеместную активность вулканов, и вскоре день нельзя было отличить от ночи. Потом стали таять полярные шапки, а уровень воды в океанах поднялся метров на пятнадцать. Вдобавок ось вращения планеты изменила свой наклон, горы Кавказа покрывались ледниками, то и дело снежные и селевые лавины уничтожали редкие горные селения…

Арфик не любил вспоминать то время: он сам два раза попадал под пяту разгневанной стихии и спасся буквально чудом. Затем, когда природное равновесие все-таки восстановилось, местность трудно было узнать. Городов как таковых на планете еще не было, но сел, поселков и деревень осталось не более чем треть процента от первоначального количества.

Арфик отправился в путешествие. В бесконечные путешествия по разоренной планете, мысленно примеряя катастрофу к Оллу. Думы эти были безрадостными. Арфик не спешил оседать: жизнь фермера, по-здешнему крестьянина, его не привлекала, ремесла пока еще были не в почете, да, собственно, и ремесленник из него… Торговля Арфику претила, как и разбойничий промысел. Так и скитался он из столетия в столетие, выдавая себя за странствующего колдуна. Мало-помалу жизнь становилась все богаче событиями; стали появляться города, особенно по берегам моря, которые аборигены называли Средиземным. На какое-то время Арфик нанимался придворным магом к очередному князьку, однако лет через пять, чтобы не примелькаться, снимался и исчезал, подрядившись в услужение к очередному царю. Жил ни шатко ни валко, как придется…

Несколько раз пытался петлей поставить точку в этой бессмысленной и никому не нужной жизни, но всякий раз его находили, иногда даже на третий день, и из петли вынимали. Никакая веревка не могла прекратить полностью доступ крови к головному мозгу, поэтому он всякий раз оживал, иногда уже среди более «удачливых» аборигенов.

Потом, прослышав о молодом и многообещающем царе Александре, в планы которого входило завоевание всего мира, Арфик, исполнившись любопытства, добился у него аудиенции, на которой убедил амбициозного царя в необходимости тайной полиции, основной задачей которой будет борьба как с внутренней крамолой, так и с внешними проявлениями враждебности. Благополучно добрался с войском Александра до Индии, где тот был отравлен, и Арфику пришлось бежать от преследований его сподвижников.

Лет пятьсот Арфик жил в Индии, в основном среди тибетских монахов. Их нисколько не удивляло то, что он бессмертен. В каком-то смысле буддисты даже оправдывали его бессмертие. Он был им благодарен и старался также постигнуть буддийские истины, удивляясь тому, как аборигенам на все это хватает такой короткой жизни. Арфик в совершенстве изучил все разделы йоги, более того, достигнув совершенства, он пошел дальше: он мог теперь произвольно менять пропорции тела и черты лица. Это умение очень пригодилось Арфику в последующей жизни, когда чудеса постепенно ушли из жизни аборигенов. Потом Арфик вернулся к берегам Средиземного моря. Слушая мифы, которые успели насочинять древние эллины, он не переставал удивляться затейливой фантазии аборигенов, прямо или косвенно повествующих о житии олимпийских богов, сонм которых оказался уже значительно расширенным. Особенно его поразил миф, в котором не было забыто имя Кроума, пожирающего своих детей. Затем в поле его зрения совершенно случайно попала эта взбалмошная девчонка Мрай, которая, по всей видимости, использовала на полную катушку внезапно обретенную вечную молодость и красоту.

Менялись моды, цари, создавались и рушились княжества и государства, неизменными из века в век оставались только неуемная жажда власти, полубезумные мечты о покорении мира и жадность. Именно этими качествами обладали все более или менее видные владыки. Такое однообразие угнетало… Иногда Арфик, вспоминая свою жизнь на Олле, с удивлением думал, что сам он, будучи просто смертным, нисколько не отличался от этих чванливых, похотливых и тщеславных искателей мировой славы. Ему, как и всем горе-властителям, хотелось в отведенный срок заполучить все блага мира, да еще так, чтобы память о нем как можно дольше будоражила умы не только современников, но и будущих поколений.

Почему-то властители-аборигены, да и правители Олла тоже, залог памяти в народе видели не в мирном служении на благо его же процветания, но в жестоких завоевательных походах или геноциде и с какой-то самодовольной гордостью носили прозвища Кровавый, Жестокий, Грозный. Вот и его предыдущий патрон получил титул великого завоевателя — ну и что? Пожил, повоевал, пролил кровушки и сам в конце концов, несмотря на службу контрразведки, был с успехом отравлен завистниками. Память о его военных подвигах какое-то время будет подогревать кровь таких же неуемных властолюбцев, потом померкнет и сотрется… Ну, был когда-то царь Александр Македонский, славный своими походами, ставший величайшим владыкой мира… А как он жил, что делал — забудется. Все преходяще. Брось камень в стоячую воду пруда или текущую — реки, пойдут волны, но очень скоро они затихнут и исчезнут совсем. Все сравняет время, а в жизни как не было смысла, так и не будет, сколько ни ищи, особенно в такой короткой, как у аборигенов.

Никакой из престолов этой «Аборигении» Арфик не считал достойным себя, а служение какому-либо из царей после должности при дворе самого из них значительного — Александра Македонского — виделось ему занятием вообще никчемным. Так что, самоуглубляясь и самобичуясь и не находя для себя оправданий и смысла, все же присматривался к жизни и деятельности своих — он уже сам не знал, как их назвать, — олимпийских богов. Затем Мрай исчезла где-то в глубинах дикой снежной России. Арфик долго ломал голову над тем, что леди Раут там потеряла, расставшись с ослепительной жизнью красавицы южных морей. Наконец любопытство одолело, и он, подумав, что терять ему нечего, решил выяснить, что могла искать в заснеженной глуши юная старица.

Тем более что Арфику снова приснился вещий сон, чего уже несколько тысячелетий с ним не случалось.

А снилось ему, будто идет он полузабытой горной тропинкой на Олле, вспоминая и узнавая местность вокруг себя. Вот и знакомый куст, под которым он некогда увидел кристалл… А вот и сам кристалл. Арфик остановился рядом, наперед зная, что последует дальше, на всякий случай ощупал себя, ища пистолет… Ага, вот и он. Арфик достал его, осмотрел и небрежно бросил в пропасть. Больше оружие ему не понадобится. Замер, любуясь игрой света на многочисленных гранях необработанного кристалла. Арфик ни о чем не думал, он только горько сожалел, что когда-то в порыве слепой ярости нажал на спусковой крючок. Возможно, не убей он того черного похитителя, его жизнь сложилась бы куда интереснее, чем сейчас.

«Так… Ну, вот и похититель…» — подумал Арфик, увидев, что к камню протянулась черная рука, и сказал:

— Лорд Раут, я больше не претендую на кристалл, можете его забирать спокойно.

Черный незнакомец выпрямился, и Арфик с удивлением узнал в нем вовсе не лорда Раута, а… самого себя. «Боже, — подумал он, — этому человеку осталось жизни совсем немного, от силы еще лет пять…» Мысль работала автоматически, ибо Арфик научился определять на глаз здоровье человека. А перед ним стоял тот самый Арфик Абрагам Кнор, каким он был перед своей одиссеей: пожилой, слабый, больной…

— Я не Раут, Арфик Кнор, я — это ты. Да-да. Очень хорошо, что ты выбросил пистолет, иначе ты пристрелил бы самого себя.

— Кто ты? — спросил Арфик.

— Очевидно, ты подразумеваешь, что так не бывает? Смею тебя уверить, ты не прав. Бывает по-всякому, особенно во сне. Что же ты не задаешь следующий вопрос?

— Думаю, — ответил Арфик.

— Вот как? Интересно… И давно это с тобой?

— Давно, — подтвердил Арфик. — С того дня, как я убил беззащитного медведя. Впрочем, об этом тебе вряд ли известно.

— Ну почему же? Я — это ты, не думай обо мне хуже. Ну?..

— Погоди. Скажи, я в самом деле выглядел так?

— Как же ты еще мог выглядеть? Конечно.

— Значит, мне оставалось совсем немного?

— Что-то вроде того.

— А я рассчитывал еще лет на двадцать… Ну ладно. Так что значит вся эта комедия?

— Ты же мечтал быть живым богом, Арфик, а у богов есть один маленький недостаток: они — бессмертны. Ты уже убедился в том, что это именно недостаток? Увы! От этого никуда не денешься. Однако в том, что ты не стал местным богом, никто, кроме тебя самого, не виноват…

— Мне это и не нужно.

— А что так? Масштабы не те?

— Дело не в масштабах… Мне это просто не нужно, я изменился.

— Вот как! Можно подробнее?

— А говорил, что я — это ты… Да, я изменил свое мировоззрение. Я не имею права лишать людей и без того столь короткой жизни. А Бог такое право имеет. Награждать и наказывать. Я могу наказать, но не могу наградить…

— А что такое, по-твоему, награда?

— Награда — это поощрение, это — чудо, это — внезапное исцеление, это еще что-нибудь в этом роде. Вон местный Иисус оживил Лазаря, превратил воду в вино, накормил пятью хлебами несколько тысяч человек…

— Насколько я тебя знаю, ты обладаешь почти всеми этими данными, у тебя просто феноменальные способности к внушению…

— Ну и что?

— Видишь ли… Иисус тоже мог ввести в заблуждение большую массу народа…

— Но я не могу никого оживить!

— А ты пробовал? Ты выбрал для себя слишком удобную позицию невмешательства, решив, что этот мир не твой и тебя не касаются здешние дела. Но ведь ты — прирожденный политик! Тебе не стыдно? Ты хоть знаешь, что в народе тебя прозвали Агасфером?

— Разве это обо мне? Мне казалось, что подобные байки рассказывают только об олимпийцах.

— Ну это я для общей информации. В конце концов, все складывается в общем неплохо. Советую тебе глаз не спускать с леди Раут, то, что она ищет, может сделать тебя диктатором не только Олла, но и всей галактики. Так что пистолетик ты зря выкинул… Тебе еще предстоит сделать пару-другую выстрелов в аборигенов. Думай! Но мне пора…

— Постой! В кого мне придется стрелять?

— Хватит идиотских вопросов, я и так сказал тебе больше чем надо!

С этими словами Арфик-2 исчез.

— Прощай, — вяло пробормотал Арфик-1 и проснулся.

Так он оказался в России. Поначалу страна эта ему сильно не понравилась, но потом, когда он разобрался в русском менталитете, оказавшимся соизмеримым лишь с величиной империи, Россия обрела для Арфика своеобразную прелесть.

Однако найти человека в этих бескрайних просторах, особенно если этот человек не очень хочет, чтобы его нашли, без аппарата сыскной службы — задача просто неразрешимая, и Арфик устроился чиновником в столичный уголовный розыск. Начал с самых низов, с филерской должности, затем постепенно стал расти. Несколько раз он устраивал себе похороны, на которых присутствовал лично в виде безутешного сына покойного. И хотя Арфик не видел смысла в том, чтобы менять что-то в нынешнем мироустройстве, ему волей-неволей однажды пришлось сделать выбор, чью правду отстаивать. Интуитивно он выбрал вождя мирового пролетариата, хотя и не разделял его взглядов, не одобрял его методов, но власть неудержимо оказывалась в новых цепких руках, и Арфику пришлось поработать в ВЧК, куда он явился, прикинувшись студентом. Очень скоро Арфик продвинулся по служебной лестнице и получил-таки сообщение от одного из своих личных агентов, что искомая женщина обнаружена в заштатном провинциальном городке Ставрополе на Кавказе. Собрав своих людей, Арфик, невзирая на военную обстановку, добрался до Ставрополя, где ему указали на небольшой домик в предместье. Ночью он посетил леди Раут.

Разговор сложился вполне в стиле старых добрых времен, как будто минуло не более трех дней с момента, когда он убил лорда Раута. Мягко говоря, Арфика такая злопамятность покоробила, он рассчитывал наиболее доверительный тон беседы. Чтобы без лишних, по его мнению, свидетелей поговорить с девчонкой, Арфику пришлось пустить в ход оружие. Пули в «маузере», — ведь Арфик сам никого уже не собирался убивать, — были заменены на резиновые, способные лишь на некоторое время обездвижить человека, да и то если выстрел производился с расстояния 5–7 метров, плюс мощный импульс внушения сделали свое дело: спутник Мрай свалился на пол в полной уверенности, что убит, однако упрямая девчонка не пожелала откровенничать, и Арфик, поняв, что о нормальных взаимоотношениях не может быть и речи, решил в отместку слегка усложнить жизнь спесивой богини. Он, пользуясь своим положением, арестовал ее, выдав за английскую шпионку, и сдал по этапу местным чекистам, питая в то же время надежду, что Мрай вскоре освободится сама и без особых усилий, что, собственно, и произошло.

Время от времени Арфик получал от своих доверенных агентов известия о том, что леди Раут продолжает «нарезать круги» вблизи Ставрополя, объявляясь то в окрестных городах, то в соседних станицах. Это уже было системой, а не случайностью, и Арфик попросил перевод в ставропольское губчека. Здесь его и застала война.

По понятным причинам служить Арфику ни на одной из сторон не хотелось, поэтому он вновь инсценировал свои похороны, а сам осел под видом дряхлого пенсионера, бывшего казака, на одном из хуторов вблизи города. Исход войны стал ясен Арфику еще в начале сорок второго года, поэтому, благополучно переждав нашествие, он снова всплыл на поверхность в самом конце великой бойни, имея на руках документы восемнадцатилетнего патриота, рвущегося на фронт, и непременно танкистом. Пока Арфик с блеском закончил обучение, кончилась и война, что, собственно, Арфику и было нужно. Тогда в чине лейтенанта с танковыми эмблемами в петлицах он снова устроился в ставшую ему родной контору.

Еще один круг, однако, он очень на это надеялся, последний. И правда, в начале 1957 года у него на столе внезапно зазвонил телефон. Звонок оказался не рядовым: властным, но больно уж знакомым голосом некто потребовал его немедленного прибытия на вверенную ему одному конспиративную квартиру. Придя, Арфик с недоумением встретился с самим собой, молодым и здоровым.

— Ты помнишь сон, в котором тебе предлагалось сделать пару-другую выстрелов в аборигенов? — спросил Арфик-2.

— И тогда у меня появится возможность стать диктатором Вселенной?

— Да.

— Кто же эти аборигены?

Вместо ответа Арфик-2 протянул ему пачку цветных фотографий, на которых были изображены два парня — ничем, в общем, не примечательных.

— Вскоре эти аборигены должны появиться у тебя в городе. Когда именно — не знаю, но появятся они непременно: возможно, уже в этом году, но вероятнее, в следующем — для них это крайне важно. Да… Они, как и ты, бессмертны, так что автомат должен быть заряжен разрывными пулями. И непременно контрольный выстрел в голову. Непременно, иначе все может сорваться.

— И как ты себе это представляешь?

— Никак. Действуй по обстановке, но непременно убедись, что оба они мертвы.

— А ты?

— У меня свои задачи.

Потом Арфик-2 нырнул в стену. У Арфика при виде этой картины знакомо защемило под ложечкой. В то же время им овладело некое чувство досады: зачем он, имея такой аппарат, привлекает еще и его? Однако приподнятость, вызванная посещением, разговором и перспективами, еще долго его не покидала…

Аборигены вскоре действительно появились, об этом известила Арфика одна из горничных единственной в то время гостиницы «Эльбрус». Оба аборигена поселились в двухместном «люксе». Арфик не преминул сходить в разведку, произвести рекогносцировку на месте. Прикинув расположение номера и поняв, что без шума не обойдется, вызвал по телефону группу захвата с машиной, решив расправиться с аборигенами в крайнем случае прямо в подвале КГБ, в одной из специально оборудованных камер.

Так оно и вышло. Сам Арфик до поры не вмешивался в действия группы захвата — люди там опытные, прошедшие войну, справятся сами. Он подъехал к зданию КГБ вслед за арестованными и, пока тех рассовывали по камерам, уладил бумажные дела, связанные с заключением арестованных под стражу. Почему-то его пугало близкое знакомство с заключенными, но поговорить с ними он считал своим долгом: играть втемную не хотелось даже ради себя самого. Реакция заключенных на его появление была неожиданной:

— Арфик! Сука! Вот, значит, почему ты был таким шелковым!

— Откуда вы меня знаете?

— Да уж знаем, иуда! Но и ты знай, что ни черта у тебя не выйдет! Вор! Шкура инопланетная!

Аборигены знали гораздо больше положенного, и Арфик выключил диктофон. Это действительно касалось только его одного. Оставалось одно: выполнить волю Арфика-2.

— Хорошо, — невозмутимо проговорил он и вышел из камеры.

У себя в кабинете он зарядил магазин новенького «АК-47» патронами с разрывными пулями и вновь спустился в подвал. Аборигены сидели рядом, обнявшись, как два голубка. Арфик, просунув ствол автомата в окошечко, тщательно прицелился и выстрелил. Голова одного из аборигенов разлетелась, как арбуз. Второй вскочил, весь испачканный кровью товарища, но Арфик уже нажал на спуск. Картина повторилась. Оба аборигена были мертвы. Арфик зашел в камеру удостовериться. Головы обоих были разнесены в клочья. Тогда он распорядился прибрать в камере и потихоньку захоронить тела.

Леди Раут вскоре объявилась в качестве юной студентки электротехнического техникума. Арфик навострил уши: что дальше? Он тщательно анализировал ее окружение, с изумлением обнаружив там недавно расстрелянных им аборигенов. Затем один из них, незадолго до защиты диплома, обратился в КГБ за помощью, притащив в комитет неуклюжее сооружение, которое он именовал гордо «концентратором гравитации». Арфик, ни секунды не колеблясь, предложил руководству показать прибор специалистам и свои услуги. Правда, как он и ожидал, научная экспертиза отнеслась к новому изобретению весьма скептически. Тогда он усилил наблюдение за леди Раут и ее новыми друзьями.

После окончания обучения, казалось, все замерло: девчонка уехала по распределению на Север, друзей призвали в армию, но Арфик чувствовал, что это затишье перед бурей и время само все расставит по местам. Поэтому он не терял теперь из виду никого из троицы.

Наконец леди Раут зашевелилась: стала обзаводиться собственностью в Москве и Подмосковье. Потом как-то в одночасье наведалась в Ставрополь и привезла обоих друзей на свою подмосковную дачу. Арфик встрепенулся: наступало время активных действий. Некоторое время назад ему удалось внедрить к леди Раут своего агента — девушку в прислугу, и теперь ей приходилось переписывать почти ежедневно на дискеты содержание файлов местных компьютеров. Дискеты переправлялись лично Арфику. Таким образом, он был в курсе творящихся на даче у леди Раут событий. Вскоре он с ужасом понял, что чуть не опоздал. Нагрузка, неожиданно свалившаяся на него, была страшной, однако Арфик упорно постигал смысл ранее незнакомых ему математических формул и физических констант, ругая себя за то, что за пятнадцать тысячелетий не нашел время для занятий математикой. Наконец он получил рабочие чертежи «Султана» — этой гениальной чудо-установки. Он лично собрал ее у себя на даче, и тогда у него отпала необходимость в услугах агентессы, с которой он расплатился по-царски, как и договаривались. Теперь у друзей-изобретателей речь шла о «Путане» и о путешествиях в прошлое. Ай да аборигены! Переплюнули-таки Озерса! Вот такую машину иметь никогда не помешает! И смотри-ка, эта девчонка так уверенно всем распоряжается, словно все это уже было. Интересно… Ну-ну, посмотрим, что случится дальше.

А дальше… Дальше Арфика взяла оторопь: оказывается, в любой момент петля, в которую эти боги успели влипнуть вместе с землянами, могла схлопнуться, а значит, прощай все на свете… Но почему «прощай»? Сам-то Арфик ухитрился не влезть в петлю. Он останется при своих интересах, тем более что «Султан»-то у него есть. В любом случае он остается сторонним наблюдателем, то есть ровным счетом ничего не теряет.

Решению Карпова по выходу из петли Арфик поверил сразу и безоговорочно: действительно, стоит поменять местами причину и следствие, как все становится с головы на ноги, а, главное, сам он вообще и навсегда выпадает из любых петель времени. Гениально!

И тут в голове у него в одно мгновение сложился дьявольский план Арфика-2, да… несомненно, перспективы открывались самые заманчивые. Он тут же настроил «Султан» на начало 1957 года и связался с самим собой…

Вернувшись и используя теперь «Султан», он лично занялся чисткой файлов компьютеров незадачливых аборигенов, доставал все требуемые ими детали и собирал теперь «Путану» — механизм, по его мнению, не слишком нужный ему самому, но необходимый для задуманного им плана. А план был безупречен, с какой стороны его ни рассматривай. Он был многогранен, как кристалл алмазила, подброшенный ему во сне. Он будет и на Атлантиде, войдет в доверие к этим незадачливым богам, то есть произведет раздачу корма и овцам, и волкам, и с этими изобретателями-землянами он тоже подружится: пусть в их памяти он так и будет овечкой, до тех пор пока между ними не останется сорок светолет и пятнадцать тысячелетий, а там, Бог даст, все само утрясется… А на Олле… О-о! Он не допустит на Олле никаких войн! Даже мелкие конфликты им, вечным императором, будут строго пресекаться, а виновные караться по всей строгости его императорского величества закона… А законы он установит… м-м-м… опыта за пятнадцать тысячелетий он набрался достаточно: навидался и тиранов, и сатрапов, и генсеков… Что-нибудь придумает. И у будущей империи фора перед землянами в пятнадцать тысячелетий есть, хватит, чтобы обжить всю галактику… в том числе и Землю.

Сидя в «Путане», Арфик наблюдал в «окно», как оставшиеся боги стартовали к Оллу.

— Скатертью дорога, — рассуждал вслух он. — Дальнейшая ваша жизнь будет не такой уж и продолжительной, овечки…

Затем перенастроил «окно» на картину старта землян в Атлантиду, понаблюдал за финишем, сдвинул «окно» немного вперед, когда солнце окатило Атлантиду ярким светом.

«Пора и мне. Самое время», — подумал он.

Бросил прощальный взгляд на заминированный и подготовленный к уничтожению «Султан», слегка пожалел о нем — хорошая машина — и потянул на себя рычаг старта в «окно».

Жизнь делала крутой вираж, снова вознося его вверх, теперь уже на самую вершину власти, какой еще не было во всей Вселенной.

— Но теперь она будет, — решительно пообещал он самому себе. — И она будет только моей. Вперед!

Глава 10 ДО СВИДАНИЯ, РЫЖИЕ БОГИ!

Я спал, а ноги мои отрастали во сне, как новый хвост у ящерицы. Сначала это были нежные хрящики, которые росли буквально по часам, — хрящики, обтянутые тонкой кожицей, почти не скрывавшей будущие суставы. Помню, что я если и просыпался, то лишь от голода. Ел невероятно много. Кроме того, Галка или Мрай, — я уже начал их путать, потому что они одевались подчеркнуто одинаково, — распорядилась, чтобы горожане доставляли на Олл-Лимп скорлупу от яиц. Эту скорлупу специальная рабыня промывала, сушила и мелко-мелко толкла, а меня при виде толченой скорлупы прямо трясло от желания ее поскорее съесть.

Какое-то время местные олимпийцы потихоньку, каждый в отдельности, задавали мне вопрос, не ошибся ли я, поменяв местами причину и следствие, и, таким образом, не исчезнут ли они с белого света? На что я обычно отвечал, что сам толком не знаю, что нужны эксперименты, ибо теория без практики мертва, а в данной ситуации практически экспериментировать не на чем, мы с Мишкой взяли с собой всего одну пару электромагнитов для возвращения в свое время, на эксперимент же их требуется в два раза больше.

Лишь через месяц мои ноги отросли до нужной величины, еще месяц хрящи твердели, превращаясь в кости. Мишке было легче, он уже ел панацею, хотя и не в том количестве, которое нужно для бессмертия, но порция, которую он употребил раньше, сделала уже как бы предварительную очистку организма и выполнила лечебную программу, так что действия амброзии Мишка на этот раз почти и не заметил. И кто бы мог подумать, что тот сорняк, вырывать который нас, помню, в школе заставляли всем классом, имеет такую силу! Галка сказала, что все необыкновенные свойства, заложенные в амброзии, растение обратило себе на пользу, приобретя сверхъестественную живучесть и неприхотливость. Нет, это удивительное растение. По возвращении обязательно надо будет им заняться. Брошу все к черту и возобновлю изучение химии! И потом — бессмертие для всех, невзирая ни на что. Как прививки от оспы. Всем стопроцентно. Каждый хочет и имеет право. Это болтуны придумали, что наступит застой, бессмертное человечество зарастет мхом и покроется ряской… Мне кажется, все будет наоборот, ценность жизни подскочит до невероятно высокого порога, убийство будет считаться наиболее страшным преступлением, войны исчезнут вовсе. Да и перенаселением теперь это грозить не будет, потому что с нашим изобретением мы всю Вселенную бросим к ногам человека: ищи не заселенную разумными существами планету и колонизируй себе на здоровье, живи там, добывая пропитание, и размножайся… Но все-таки надо серьезно обдумать все последствия нашего изобретения.

Да-да, именно лежа в постели и дожидаясь, пока ноги мои обретут первозданный вид, я и решил поделиться с человечеством нашими изобретениями. Усовершенствуем «Дэкс», придав ему защиту от дураков и чересчур любопытных, и распространим его повсеместно. Кто же откажется от кормильца и поильца? В принципе можно записать, например, разнообразную еду на металлический диск, а «Дэкс» будет работать как магнитофон, воспроизводя записи. Одно только применение «Дэкса» отправит в небытие товарно-денежные отношения, освободит от ежедневного каторжного труда работников сельского хозяйства, да и пищевой промышленности — тоже. Останутся единицы любителей, и все.

А внедрение сети «Султанов» начисто ликвидирует понятие транспорта вообще. Самолеты, поезда, пароходы… Трубопроводы, особенно нефтепроводы… Боже мой! Что же останется? Образование, искусство и… все? Как-то раньше мне такие мысли в голову не приходили. Главное, самим не лезть и другим не позволять забираться в прошлое. Главное — начисто отрезать, оградить прошлое от вмешательства любопытных. Было — и прошло. И все. И назад чтобы — никто. Даже с самыми благими намерениями. Табу!

От таких возбужденных мыслей я даже забыл, что мои ноги еще только-только отросли, и слез с постели… Ноги не держали, я просто упал. Подоспели рабыни, подхватили, возложили обратно, нежно журя меня на атланском языке, который я не понимал. Ощупали ноги, успокоились. Да-а, мне еще предстоит заново учиться ходить, но во второй раз, я думаю, это будет легче.

Вечером за ужином я поделился своими мыслями по поводу внедрения «Дэкса» и «Султана» со всеми. Мои размышления были встречены с восторгом.

— Ну что же, — резюмировал Арфик. — Я на Олле буду первым, на ком мы проверим справедливость ваших гипотез. Если вдруг ваши предположения окажутся неверными, в чем я лично глубоко сомневаюсь, я все равно исчезну со спокойной совестью: на этих условиях, пожалуй, на Олле можно установить вечный мир, и мои спутники справятся тогда без меня. От имени цивилизации планеты Олл, Юрий Антонович, я приношу вам глубочайшую и искреннюю благодарность. И хотя я, как говорится, не могу посоветоваться с общественностью Олла, кроме присутствующих господ, тем не менее…

Слова Арфика были встречены аплодисментами Галки — она единственная переняла обычаи землян во всей полноте. Остальные ограничились одобрительными возгласами.

— Друзья! — сказал Мишка. — Не забывайте, что на Олле вы будете теперь, так сказать, в двух экземплярах. Вам будет веселее вдвоем. Но… Помните, что остальные ваши товарищи старше вас на четырнадцать тысячелетий, я прошу вас считаться с их мнением и избегать трений… Впрочем, не мне, желторотому юнцу, учить вас. Я хотел от имени человечества выразить вам благодарность за то, что ваше присутствие на нашей планете явилось в конечном счете толчком к развитию цивилизации. Спасибо вам, друзья! И давайте дружить планетами! Примерно через пятнадцать тысяч лет мы с Юрой постараемся навестить вас. Как только уладятся наши неотложные проблемы, мы приедем к вам в гости. Или вы к нам. Вообще, хотелось бы, чтобы встречи олльцев с землянами были мирными, я это к тому, что вы получаете фору. Не колонизируйте поэтому все более или менее подходящие для этого планеты в галактике. Оставьте часть и на нашу долю.

Снова послышались одобрительные возгласы олльцев.

— Хорошо сказал, Миша, — одобрила Галка. — Я, в свою очередь, от имени присутствующих олльцев обещаю, что сделаю все возможное, все от меня зависящее, чтобы в будущем между Оллом и Землей не возникло повода к конфликту. Обещаю.

— Мы тоже обещаем! — загалдели боги. — Мы наизнанку вывернемся, но не допустим глобальных конфликтов. Вы можете нам верить…

— Спасибо, друзья мои, — отвечал я. — Вселенная большая, не нам ее делить, на всех места хватит. Спасибо также вам за мои новые ноги, за новое здоровье. Умом мы с вами, конечно, понимаем, что время нам теперь подвластно. И хотя катастрофа приближается, мы все успеем. Но не будем лукавить, нам всем не терпится вернуться домой. Может быть, стоит уже начать готовиться? Или хотя бы назначить дату отъезда? Я не прав?

— Вы правы, Юрий Антонович, — поддержал меня Арфик Абрагам. — Может быть, богам стоит подумать над эвакуацией населения? Я знаю в горах Кавказа одну незаселенную высокогорную долину, там хватит места всему населению острова…

— О чем речь? — спросил, входя, Атлант, царь Атлантиды. — Приветствую вас, высокочтимые боги, и вас, высокородные земляне. — Нас с Мишкой грозный царь явно причислял к богам, правда, другого класса, и ничто не могло поколебать его убеждений.

Атлант поклонился нам и бесцеремонно уселся рядом со мной. Я невольно отодвинулся. Царь внушал мне уважение, ибо рядом с внешне молодой компанией выглядел умудренным древним воином лет сорока, с могучим телосложением. Атланту наскоро разъяснили обстановку. Он гордо повел могучими плечами и сказал:

— Я согласен. Ради моего народа, если речь идет о жизни или смерти моих подданных, я согласен принять участие в вашем колдовстве. Сегодня же издам указ и разошлю по всему острову глашатаев, чтобы население, оставив все пожитки, собралось в столице.

— Полагаю, что без скота вам трудно будет на новом месте, — сказал я.

— Как же мы протащим коров и овец сквозь ваши машины? — поинтересовался Атлант.

Я прикинул: и правда, в «окно», создаваемое «Путаной», мог пробраться только человек, да и то — влезши предварительно на капот грузовика.

— Вы правы, ваше величество, — сказал я, титулуя Атланта по современным мне понятиям. — Но вы сейчас же отдайте приказ, чтобы скот начали грузить на корабли, хотя бы… Галя, есть у них карта?

Галка перевела мой вопрос соплеменникам. Аргус покивал и сказал, что сейчас принесет. Все вместе мы склонились над «аэрофотосъемкой», как я мысленно окрестил то, что принес Аргус. Да-а… Изображения на карте значительно отличались от современных мне очертаний материков и морей, но, что мне понравилось, она была очень подробной.

— Вот здесь, — ткнул пальцем Арфик. — У тебя, Атлант, достаточно воинов, чтобы утвердиться в этой долине. Пусть воины возьмут с собой двойной комплект оружия. Марс, может быть, ты отдашь им из своих арсеналов что-нибудь посовременнее? Горцы — народ горячий, воюют крепко…

— Хорошо, — согласился Марс. — Оружие нам больше вряд ли понадобится. Отдам все. Патронов еще на три дня хорошего боя хватит.

— После падения болида лет триста вряд ли кто будет воевать, — сказал Арфик. — Сколько времени потребуется кораблям, чтобы доплыть вот сюда?

— Если плавание будет удачным, — вскинул голову к потолку Аргус, — примерно недели три.

— Если мне не изменяет память, — сказал Арфик, — последний месяц перед катастрофой погода стояла неплохая. Правда, в то время я был на Аравийском полуострове…

— Атлант, — обратился к царю Марс, — у тебя есть десяток рабов, умеющих рисовать? Засади их за размножение карты.

— Погодите! — воскликнула Галка. — Я нечто такое предвидела! Я захватила с собой ксерокс. — И она вышла из зала.

— Так… — протянул Арфик. — Вопрос с картами мы решили. Тогда, Атлант, дело за толковым капитаном. Нужен хотя бы один, который поведет эскадру…

— Чего поведет? — переспросил Атлант.

— Караван кораблей. Ну… строй кораблей.

— Такой у меня есть на примете, — сказал Вулканс.

— Назначишь его адмиралом, — приказным тоном сказал Арфик Атланту.

— Кем назначу? — снова переспросил Атлант.

— Самым главным капитаном, понял?

— Понял, — буркнул Атлант.

Атлант явно был недоволен тем, что команды ему отдает незнакомый, хотя и рыжий, бог. Тем более что совсем недавно этого бога считали врагом номер один… Но открыто не возражал, просто пытался выказать недовольство.

— Я полагаю, — продолжал Арфик, — если эскадра отплывет недели через две, они запросто могут успеть перегнать скот в долину до катастрофы.

Мне нравилось, как по-деловому, без явных споров, решались здесь глобальные дела. На богов приятно было посмотреть: дружные ребята. И то, что у них полигамия, мне уже вовсе не казалось диким; вероятно, они все-таки правы, хотя мужчины и не придерживаются — да и женщины тоже — кастовой закрытости. Может быть, и нам поступить так же? Я представил мою Людмилу в Мишкиных объятиях и затряс головой: явно я еще не дорос до такого образа жизни, а там… кто его знает. Поживи вдвоем лет пятьсот, может быть, и надоест… Но пока мне казалось, что любви во мне хватит и на двадцать тысяч лет. Возможно, просто казалось? Не знаю.

Атлант еще немного посидел с нами, потом ушел отдавать соответствующие приказания. Ну, кто чему учился… Я сидел за столом и с удовольствием шевелил пальцами ног. Какое это все-таки счастье — иметь полноценное здоровое тело, просыпаться по утрам бодрым и полным сил, тратить их потом в течение дня, не экономя, до полного изнеможения. Нет, это действительно счастье!

За две недели, как раз к эвакуации, я уже окреп настолько, что мог самостоятельно передвигаться по дворцу, правда, держась за стенку. По приказу Атланта в город собрались все жители острова, так что теперь он напоминал почти современную мне станицу во время ярмарки или цыганский табор, если не обращать особого внимания на одежду и наличие почти у каждого мужчины короткого, но очень острого меча или лука.

Мишка два дня ходил за Атлантом с лекциями о вреде рабовладения, умоляя его, ввиду надвигающейся катастрофы, объявить амнистию и дать всем рабам вольную. Атлант хмуро отмалчивался.

Наконец все эвакуационные приготовления были завершены, команды кораблей укомплектованы, скот с фуражом погружен на суда, капитаны проинструктированы, снабжены картами и компасами. Атлант дал сигнал отплывать. На берегу остались внушительный отряд воинов, женщины, старики и дети. Настал наш черед начать переброску людей. Мишка помог мне забраться в кабину, я завел двигатель генератора. Марс, приставив к губам рупор, объяснял, как надо проникать в «окно». Наконец оно создалось впереди «Путаны», и толпа ахнула, хотя все было рассказано и повторено Марсом неоднократно. Я настроился на соответствующее место, дождался полной проницаемости и махнул рукой: можно, мол…

Первым в «окно», как и подобает царю и воину, сделав нам прощальный жест рукой, проник царь Атлант. Я видел, как он, стоя по колено в колышущейся траве, некоторое время осматривался, потом сделал знак рукой, приглашая следующего.

Исход длился до глубокой ночи. Последней нас покинула Лола. Прощаясь, она сказала:

— Боюсь, что я не смогу жить в вашем колдовском мире. И потом, здесь мой сын, и вообще, лучше быть первой среди равных, чем выглядеть среди вас последней дурой. Простите мне те обиды, которые я успела вам причинить, а на вас у меня зла нет. Одна благодарность. Мрай, произнеси еще раз, кого я должна опасаться?

— Инквизиции, — сказала Галка. — И отцов-инквизиторов из ордена иезуитов. Вообще, держись в стороне от священников, они тебе не нужны.

— Хорошо, — сказала Лола. — Я запомнила эти слова и буду помнить всю жизнь. Прощайте, великие боги, и вы, новые боги, земляне. Лола вас никогда не забудет!

Я смотрел на Лолу, находя в ней некоторое сходство с Иринкой — моей покойной дочерью. Но, может быть, мне все это просто казалось?

— Наверное, мы еще увидимся, Лола! — крикнул я ей, высунув из кабины голову. — До свидания!

Лола помахала рукой и скрылась в темноте «окна» — там тоже день кончился.

Наступила наша последняя ночь на Атлантиде. Я заглушил двигатель, и мы вернулись во дворец, чувствуя себя самыми одинокими богами во Вселенной. Нет, не богами — людьми. Человек не бывает богом, он только на краткий миг может ему уподобиться.

Я представил, как там ЕМУ тяжело приходится одному и как там ЕМУ одиноко, несмотря на суету прибывающих и отбывающих душ, и впервые подумал, что ОН или отчаянный индивидуалист, или высокоорганизованная кибернетическая система, в программу которой заложена неистребимая любовь к живым существам. Человек там, на ЕГО месте, уже давно бы сошел с ума, пытаясь направо и налево творить добро, которое очень легко можно спутать со злом…

— Ты что, Юра, спишь? — услышал я голос Галки. — Боги предлагают устроить прощальную оргию. Как ты к этому относишься? Мне кажется, что здоровье тебе уже может позволить небольшой межзвездный грех, а?

— А ты будешь участвовать?

— Конечно. Надо же кем-то заменить Лолу.

— Тогда как все — так и я.

— Я видела, какими глазами ты смотрел на Лолу. Она тебе понравилась?

— Нет, тут другое. Кажется, ее душа потом вселилась в мою дочь…

— Как здорово! Но жаль, что ей снова не повезло. Она замечательная женщина, — проговорила Галка.

— Да, — подтвердил я, а мысли свернули уже на другую тропку. — Моя жизнь теперь начнется снова… Я волен переиграть ее по своему усмотрению. Знаешь, мне почему-то вспоминается сказка Гайдара «Горячий камень». Читала?

— Читала.

— По-моему, Аркадий Петрович там покривил душой: заново прожить свою жизнь мечтает каждый, хотя никому это не позволено, а мне, да и всем здесь присутствующим, такая возможность дана. За что?

— Пора бы тебе перестать ломать голову над вечными вопросами о смысле жизни…

— Как раз на этот вопрос я ответ знал еще пару месяцев назад. С тех пор все для меня изменилось.

— Почему?

— Видимо, потому, что я стал бессмертным. ОН ставит эксперимент, хотя ОН не учел, что я его осложню. Я хочу сделать бессмертными всех. Невзирая на заслуги перед НИМ. И я это сделаю.

— Пути Господни неисповедимы… Возможно, это входит в ЕГО планы.

— Не знаю, но в мои входит точно.

Последняя ночь на Атлантиде была бурной, однако описывать ее в подробностях я не хочу. Скажу только, что я первым сошел с дистанции, вероятно, организм еще был слабее, чем хотелось бы, но я не жалею.

— Ну что, будем прощаться? — спросил Арфик. — Хорошо, конечно, здесь, однако душа рвется домой.

— Да, пожалуй, пора, — согласился Мишка. — Юрка, ты сачок, поэтому за рулем будешь ты.

Пришлось, однако, задержаться: возле «Путан» сидели человек сорок местного населения — воины, женщины с детьми, старики.

— Опоздавшие, — прокомментировала Галка. — Удивительно, без опоздавших у вас, землян, никак не получается…

Дружным коллективом мы поставили на «Путаны» запасные электромагниты, потом нам с Мишкой пришлось перекачать солярку из бака грузовика в бак ходового генератора, оставив в первой емкости солярки чуть-чуть, километров на двадцать хода. Затем приступили к процедуре прощания.

Мы поочередно обнялись с каждым из богов и богинь, а так как Галка оставалась с нами, она тоже прощалась с богами, правда, ненадолго. Затем мы развели «Путаны» так, чтобы отвалившиеся электромагниты никого не задели, еще раз помахали друг другу руками, и… Мишка толкнул меня в бок.

— Ты про пассажиров не забыл? — спросил он, указывая головой на опоздавших.

— Нет, — ответил я. — Галка, тебе придется пойти к ним и разъяснить.

— И так понятно, — отозвалась она и, хлопнув дверцей, вышла из кабины.

Пока она разговаривала с островитянами, я создал «окно» во вчерашнюю долину. Лагерь Атланта придавал местности обжитой вид. Я подвел «окно» к походным вигвамам и привел его в рабочее состояние.

— Давай! — высунувшись из кабины, подавал я Галке знак, заодно краем глаза заметив падающие электромагниты соседней «Путаны». Но подбирать их мне не хотелось — слишком уж тяжелые.

— Действительно, ну их, — согласился Мишка. — Я вот думаю: сотворили мы этот трактор громоздким и неказистым. Надо пересматривать конструкцию.

— Верно, — согласился я. — Создавая это убоище, ты явно дал промашку.

— Про какую Машку вы беседуете? — спросила Галка, влезая в кабину.

— Да вот, не нравится нам этот аппарат, — ответил Мишка. — Миримся с ним, потому что не себе делали. Сама понимаешь, себе мы сделали бы гораздо лучше. Придется, видимо, съездить к вам на Олл, выпросить алмазил. Но, как ты можешь догадаться, сейчас не время. Господи! Никто этой бабульке не догадается помочь! Я сейчас! — И Мишка выскочил из кабины.

Я молча наблюдал, как Мишка чуть не на руках внес в «окно» старушку, затем выбрался назад и снова сел на свое место.

— Ну, вроде все перебрались. Пора трогаться.

Я кивнул и стал перестраивать «окно». Вот и подвал, из которого мы стартовали. Я выбрал ту же секунду, даже электромагниты еще падали, и потянул стартовый рычаг. В подвале мы материализовались как раз в тот момент, когда электромагниты коснулись пола. Рыжие боги подступили к нам с расспросами:

— Что случилось? У вас ничего не вышло?

— Ну почему же, — отвечала им Галка. — Мы уже побывали на Атлантиде, у Юры вон новые ноги. Можете полюбоваться.

— Но ведь не прошло и секунды, как вы исчезли!

— Такова се ля ви, — ответила им Галка, и все успокоенно рассмеялись.

Эта бесконечная череда прощаний с одними и теми же людь… пардон, с одними и теми же олльцами мне уже становилась в тягость. Хорошо хоть, в этот раз обошлось без оргии… Да и что это за оргия при наличии всего одной дамы? Впрочем, эти боги прощались, по-моему, гораздо искреннее, чем атлантидские. Что делать, видимо, наша планета так и не смогла заменить им родину.

Наконец было сказано все, что следует, выпито все, что положено, и рыжие боги стартовали. Мы с Мишкой остались одни…

Пока еще мы не чувствовали себя ни бессмертными, ни богами — должно было пройти время, а сколько — мы не знали. Но в тот момент мы ощущали себя самыми одинокими людьми на свете, несчастными и покинутыми. Не знаю, как Мишка, — я не смотрел на него, — а у меня слезы сами катились по щекам. И хотя впереди нас ждала очередная работа по переустройству мира и собственной судьбы, сейчас в сердце было пусто, как на похоронах.

Глава 11 ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Казалось, после отбытия шумной компании олимпийских богов дом как бы осиротел, но мы с Мишкой, посоветовавшись, решили не расслабляться — слишком многое еще надо было сделать. Правда, я на это обратил внимание. Мишке словно юлу в задницу вставили. Он то и дело суетился без всякой нужды или вздыхал, и весь его вид говорил о том, что он хоть и как-то работает, однако сам находится явно не здесь.

— Что ты маешься? — спросил я его наконец.

— Гамлетовский вопрос мучает… — после недолгого молчания ответил Мишка. — Быть или не быть — вот в чем загвоздка…

— Чему быть, того не миновать, — философски заметил я.

— Слушай, Юрка, неужели у тебя хватит терпения делать все последовательно?

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю, ты, наверное, привык без Людмилы, оставишь ее напоследок… Ну, то есть займешься ею, когда мы уже перевернем мир?

— Наверное, это было бы правильнее всего, но я… Я бы ее хотел прямо сейчас. Только не знаю как… То есть знаю… но… я просто не смогу тогда работать.

— Ну и черт с ним, — сказал Мишка. — У нас впереди вечность, успеем.

— Это и есть твой гамлетовский вопрос?

— А как ты отнесешься к тому, чтобы я женился?

— Ты же однолюб! На ком?

— Хочешь, смейся… На Ларисе Григорьевне.

Разговор происходил за обедом, и от неожиданности я чуть не подавился.

— Она же в матери тебе годится!

— Твоя Галка годилась тебе в прапрапра… и еще черт его знает сколько прапрабабушки, и ты вроде ничего. Даже ревновал.

— Так то Галка…

— Вот и я говорю… Накормлю Ларису травкой — глядишь, к утру молоденькой станет, и все проблемы.

— А потом я Куба травкой накормлю.

— Так он же ее еще знать не будет!

— Но она-то его будет знать!

— Вот и сомнения у меня… Может, Куба лучше не трогать? Оставить его там, где он есть…

— Сволочь ты, Мишка, после этого!

— Нет, ну мы же все равно будем начинать с 58-го года. Станет бессмертным на общих основаниях… Вместе с остальным человечеством.

— Ну вот и возьми Ларису в 58-м году!

— Нет, — сказал решительно Мишка. — Молодые бабы — они глупые, одних амбиций у них безосновательных целый воз. А тут женщина в возрасте, здоровье уже ни к черту, и жизнь переосмыслена, и ценности другие. Отпусти меня в Ставрополь дня на три. Я вернусь с Ларисой. А там — как сложится.

— Хорошо, — сказал я. — Катись, но потом не жалуйся. Или ты ее действительно любишь?

— С самого техникума. Спасибо, Юрка!

— Да ладно, вали. Потом позвонишь, скажешь, куда и когда «окно» вам открыть.

Оставшись один, я задумался над тем, как мне вторично соблазнить жену, которая, естественно, и понятия обо мне не имеет. В голове крутились самые разнообразные планы, один авантюрнее другого, но я чувствовал, что все это нереально. Разве что рассказать ей правду, как было. Было для меня, разумеется, а для нее в любом случае не будет. Да, самое разумное, видимо, ничего от нее не утаивать. Она, в конце концов, женщина умная, должна меня понять. Главное тут, выбрать подходящий для такого разговора момент. О себе, ее современнике, я даже не вспоминал, зная, что просто помешаю ему родиться.

Нет, истину говорят, что дурной пример заразительный. Мишкина идея о женитьбе разожгла пожар и во мне. И я, пользуясь тем, что остался один, пересел из-за компьютера за пульт «Султана», настроил «окно» на Ставрополь на 81-й год, подвел его к «Сельхозтехпроекту» и стал искать мою ненаглядную. С трудом, но нашел. Глядя в «окно», проводил ее до общежития. С каким умилением я смотрел, как она переодевается. И тут план, возможно не совсем удачный, созрел у меня в голове. Я решил написать ей письмо.

Пересел за компьютер и стал набирать текст. Вот тут-то мне и пригодились навыки, полученные от писательской деятельности. Письмо получилось, на мой взгляд, весьма убедительным. Перечитав его и исправив мелкие погрешности, я дал команду вывести текст на принтер, затем занялся поисками конверта. Нашел международный, вложил письмо и уже хотел заклеивать, однако подумал, что без фотографии (разумеется, моей) Людмиле будет трудно что-либо представить и чьей женой ей придется стать. Где-то я видел тут «Полароид»…

Я стал искать фотоаппарат и вдруг замер, пораженный внезапной мыслью: ей же нельзя в будущее! Оно для нее не существует! Будущее слишком многовариантно. Вот если бы… Если бы помешать ей родиться. Я опустился в ближайшее кресло. Мне теперь хорошо было понятно Мишкино решение. Боже мой, какой я простофиля! Ну надо же быть таким идиотом! Придется все делать последовательно, как и задумывалось…

Состояние в тот момент у меня было ужасным, словно меня обокрали. Хотелось рвать и метать. Или что-нибудь разбить. Я с ненавистью смотрел на компьютер, как будто он был виноват в том, что я дурак. Нет, какой-то равнодушной частью сознания я вполне трезво оценивал события, но ярость меня не оставляла. Скорее бы уж Мишка появился, что ли… Мало-помалу я справился со слишком уж острым чувством потери и теперь сел за компьютер, как за испытанное лекарство от стрессов, пытаясь работой заглушить ярость.

Вскоре я действительно втянулся и ярость заметно ослабла, превратившись в хроническую тоску по счастью, по Людмиле. А работа теперь была чисто инженерской. Не помню, кто сказал, что когда принцип работы изобретаемой конструкции становится ясен рядовому конструктору, то из разряда творческой работы превращается в чисто инженерскую. И пусть кто-то продолжает думать, что по-прежнему творит нечто необычное, однако все это уже не более чем игра в «конструктор», такой, знаете, набор деталей для детишек…

Вот и перед нами сейчас стояла задача выполнить общенародный вариант «Султана»: транспортную и приемную кабины наподобие телефонных будок, которые должны быть расставлены по всему миру и иметь между собой связь. Чтобы зайти в транспортную кабину, скажем, в Москве и, связавшись с приемной кабиной, скажем, во Владивостоке, в одно мгновение переместиться из пункта «А» в пункт «Б». Конструкция кабины, вернее, ее габариты тянули за собой конструкцию дубликатора, которым впоследствии придется эти кабины размножать, а конструкция дубликатора, в свою очередь, регламентировала «окно» «Султана» следующего поколения, через которое мог «пролезть» дубликатор с транспортной кабиной… Вот такая взаимосвязь. И море рутинной работы. Просто море.

Я не знал точно, но предполагал, что вдвоем мы сможем на все это затратить не меньше десятка лет. Целого десятка! И то если будем относиться к работе по-прежнему, то есть пахать сутками, как звери. Без выходных и проходных… Но одно дело, когда мы с Мишкой ломились в неведомое, и совсем другое — инженерская деятельность. Свидание с Людмилой отодвигалось на все более поздние сроки.

Наконец позвонил Мишка. Я создал «окно» по его указке, и он появился в сопровождении очаровательной молодой шатенки, в которой я с большим трудом узнал Ларису Григорьевну. Теперь еще больше она напоминала мне Людмилу. Я снова загрустил.

— Что ты, солнышко, не весел, что ты головушку повесил? — спросил меня вдруг Мишка. В голосе его явно сквозили игривые нотки.

— Такое чувство, будто меня обокрали. Людмиле нельзя сюда, в будущее, а сделать все, как решили, — отнимет еще лет десять. Я, конечно, понимаю, что в сравнении с вечностью десять лет — ничто, тем не менее…

— Да, — сказал Мишка. — Мы жили бедно-бедно, потом еще беднее, а потом нас обокрали… Сочувствую. Однако выход, кажется, есть: надо нанять группу инженеров…

— А как же секретность? Война на невидимом фронте? Или все это побоку?

— Мы все равно решили начать с 58-го года. Часть из этих инженеров не родится, а остальные все просто забудут. Но, естественно, подписку о неразглашении мы с них все равно возьмем. Ну как?

— А, давай. Пропадать, так с музыкой. Надо как-то объявление дать.

— Мальчики, — спросила вдруг Лариса. — А почему вы все время твердите о 58-м годе? Это что, какой-то решающий рубеж?

— Пятьдесят восьмой? — наморщил лоб Мишка. — А черт его знает, это вон Юрка все туда рвется. Мне так все равно.

— Я же Кубу обещал…

— Можно подумать, что Куб будет помнить.

— А вон, у нас с тобой и документы соответствующие готовы.

— Откуда они у вас? — спросила Лариса.

— Снабдил один инопланетянин. Он тут все время в КГБ работал. Ксива, говорит, не подкопаешься, все подлинное. А 58-й год — ну, нас с Мишкой родители зачинали не позднее — я посчитал на пальцах — где-то середины августа 59-го года, при условии, что мы не недоноски. 58-й год выбран нами с запасом, чтобы эти зачатия отменить.

— Вы же тогда исчезнете!

— Самим боязно, но теория утверждает, что не исчезнем. Вот если нам не удастся помешать — тогда можем и исчезнуть.

— Почему?

— Боюсь, Лариса, сейчас ты еще не поймешь, пускай тебе Мишка попытается на пальцах объяснить, у него это лучше получится.

— Да, Лариса, это такое дело, — сказал Мишка, — что без бутылки ни за что не разобраться. Знаешь, нам с Юркой сколько выпить пришлось, пока чуть-чуть туман рассеялся…

В общем, вскоре мы с Мишкой организовали нечто вроде КБ, где на нас трудились 18 толковых инженеров и дизайнеров. Весь первый этаж дачи инопланетян был отведен нами для конструкторов, рабочие места которых мы оборудовали хорошими персональными компьютерами, связанными как между собой, так и с Интернетом. Какое-то время я опасался, как бы какой-нибудь поганец не заразил наши компьютеры вирусом, потом вместе с Мишкой мы придумали пароль, который, на наш взгляд, разгадать не смог бы ни один землянин, и тогда я смог наконец спать спокойно.

Рыжие боги оставили нам не только богатства, но и надежного человека, который продолжал снабжать нас необходимыми материалами и комплектующими, так что заказы наши по-прежнему исполнялись в кратчайшие сроки. Уже через год были готовы приемная и транспортная будки. Мы испытывали их прямо здесь же. Испытания напомнили нам с Мишкой, как мы испытывали УПМ-1. Радости, правда, в этот раз такой уже не было. Но этап — есть этап. Этот мы преодолели. Теперь этап с дубликатором транспортных кабин. Инженеры наши уже поднаторели, конструировали и вздыхали: себе бы такой. Мы с Мишкой пообещали, что каждый из них получит дубликатор индивидуального пользования (ДИП-1), то есть размерами поменьше. А Мишка — вот гений! — предложил использовать дубликатор как магнитофон, то есть записывать дублируемую вещь на жесткий диск и затем воспроизводить ее с записи. Этим и занялись и вскоре разработали записывающий блок. Воспроизвели пару кабин с записи, испытали и благословили новый дубликатор в серию. По нашим подсчетам таких дубликаторов требовалось не меньше сотни, и это только для нужд России, а если глобально, то не меньше нескольких тысяч, то есть надо было выбирать: либо строить завод, либо новый дубликатор, еще более громоздкий, чтобы в него вмещался дубликатор транспортных кабин. Скрипнув зубами, мы принялись за новое конструирование. А что делать?

Одним словом, мы затратили на подготовку к экспансии около трех лет. За это время мы изготовили: дубликатор универсальный общего назначения (ДУОН-1), дубликатор транспортных кабин (ДТК-1), дубликатор индивидуального пользования (ДИП-1) и «Султан-2», рассчитанный на перемещение грузов и людей общей массой до двух тонн, причем «Султан-2», судя по его возможностям, значительно превосходил установку Озерса. Наконец-то мы могли вздохнуть свободно. Инженеры в качестве зарплаты получили каждый по ДИП-1, и мы расстались, весьма друг другом довольные.

Трое бессмертных, мы предпочитали общество друг друга и устроили вечер втроем, не то прощальный, не то праздничный. Да и обсудить надо было «тет на тет» будущие свершения.

— А знаешь, Лариса, — вдруг пришло мне в голову, — надо начинать с тебя, отправить тебя в прошлое к моменту зачатия, с тем чтобы ты помешала этому событию. Тогда ты сможешь быть абсолютно свободной.

— От чего свободной?

— От петель времени. Ко всему ты сможешь тогда бывать в будущем.

— Разве это так важно?

— Нет, ну я к примеру… Всякое может случиться…

— Боюсь, что это будет трудновато. Я в семье седьмой ребенок.

— Ну вот, расскажешь отцу, какие трудности их с матерью ожидают впереди… Ты с какого года?

— С тридцать четвертого.

— Во-во, впереди тридцать седьмой год, затем сорок первый…

— Да, отца еще на финской убили, в тридцать девятом… Считай, что детства у меня и не было…

— Может быть, нам вообще подойти глобально, — подал свой голос Мишка. — Начнем экспансию с 13-го года или вообще с тысяча девятисотого. Вы же согласны с тем, что наряду с некоторыми достоинствами коммунизм — это вообще-то зло. Причем зло глобального масштаба. В двадцатом веке людей погибло больше, чем за все десять предыдущих веков вместе взятых. И основная масса в России-матушке полегла. За что? За призрачные идеалы, придуманные амбициозными придурками.

— Ну, предположим, Гитлер родился в Германии, — подал я голос.

— Зато Ленин — в России, — парировал Мишка.

— Тогда, мальчики, экспансию надо совершать в середину прошлого столетия, — сказала Лариса.

— Вот именно этого мы с тобой, Мишка, и боялись, — подхватил я. — В мире достаточно людей, которые захотят что-либо исправить в истории. Давайте остановимся на том, что предотвратим наши появления на свет. Иначе мы доберемся до Адама с Евой. Вся история — это история войн и крови и людского стона. Кто нам дал право лишать человечество ее уроков? Я за собой такого права не чувствую. Может быть, вы чувствуете за собой право переписать ее заново? А? К тому же я сильно рискую на всю жизнь остаться холостяком. Людмила при таких катаклизмах может и не родиться. И вообще, мне кажется, что для таких разговоров мы еще слишком мало выпили.

— Действительно, — поддержал меня Мишка. — У Азимова помнишь «Конец Вечности»? Интересно, как они вне времени закреплялись?

— Фантастика, — сказал я пренебрежительно.

— Но там есть и рациональное зерно: если что не так — потомки исправят. Уловил? Будущее многовариантно. А времени у нас много. Мы можем испытать все ветви реальностей и выбрать из них наиболее подходящую, которую и назовем Историей. Ну а если мы ошиблись — потомки исправят. Как ты, Лариса, относишься к потомкам?

— Нам лучше их не иметь.

— Почему? — удивился Мишка.

— А где гарантия, что через некоторое время он не объявится с просьбой ради Бога не зачинать его?

— М-да… — Мишка удрученно почесал в затылке. — Дела…

— Говорят, что Бог творит все, что захочет, мысленно, — вмешался я. — Вот и вы представьте, что потомок у вас уже есть. Этого достаточно.

— Ты шутишь или серьезно? — спросил Мишка.

— Какие уж тут шутки, — ответил я. — Мы теперь сами боги. Вспомни про образец.

Одним словом, долго мы еще трепались тогда, захмелели все трое, однако слова Ларисы насчет неблагодарного потомка накрепко засели у меня в голове. Я просто не представлял, как буду разговаривать на эту тему с собственной матерью, молодой в то время девчонкой. Мишка, судя по всему, испытывал подобные муки. Но муки муками, а схлопывание петли грозило нам не то что небытием, а как минимум могло отбросить нас с Мишкой на исходную позицию, к началу нашего творчества, попросту говоря, к разбитому корыту, то бишь к дурмашине. Но на этот раз виток будет без инопланетян. Так что мы с Мишкой как ни крутили, а вынуждены были отправиться в 58-й, то есть в лето 59-го года. Я на это путешествие шел как на собственную казнь, как будто в реке, когда идешь против течения. Лариса нас тоже провожала, как в последний путь. Впрочем, непосредственно перед стартом она вдруг предложила нам переписаться на жесткий диск:

— Вы знаете, мальчики, у меня такое предчувствие, что вы не вернетесь. Правда, что-то такое должно произойти с вами нехорошее. Тяжело у меня на сердце как-то. Давайте подстрахуемся, запишитесь на диск.

Посмеиваясь и подшучивая друг над другом, мы с Мишкой по очереди забрались в ящик ДУОНа. Я первым был, виду не показывал, но волновался сильно. Улегся на дно и приготовился к самому худшему. Мишка закрыл крышку, затем в мозгу у меня сверкнула яркая вспышка, а затем я вновь почувствовал собственное тело. Крышка откинулась, и Мишка скомандовал веселым тоном:

— Вылезай, старик, теперь ты бессмертен абсолютно, и от Кащея бессмертного отличаешься только тем, что его смерть была на кончике иглы, а у тебя жизнь вот на этом диске.

— Шутник, да… — проворчал я, выбираясь из ДУОНа.

— Что ты чувствовал? — спросил Мишка.

— Ничего. Была яркая вспышка, и все.

— Значит, ДУОН разложил тебя на кванты безболезненно?

— Выходит, так.

— Ну тогда я полезу. — И Мишка стал устраиваться в ДУОНе.

Я взял чистый диск и вставил его в дисковод.

— Готов? — спросил я.

— Поехали, — ответил он.

Я закрыл крышку и нажал кнопку записи. ДУОН молчал минуты две, наконец на дисплее высветилась надпись: «Запись окончена». Я открыл крышку. ДУОН был пуст.

— А как же… — начал я, но, хлопнув себя по лбу, закрыл крышку и надавил клавишу «Воспроизведение». Минуты, пока ДУОН воссоздавал Мишку, показались мне вечностью. Едва дисплей выдал надпись: «Дублирование закончено», как я откинул крышку и заглянул внутрь. Мишка там как раз вставал.

— Поздравляю, — сказал я. — Теперь и ты словно Кащей. Вылезай, или у тебя чего-то не хватает?

— Да вроде все на месте… — Мишка ощупал свои мужские достоинства. Потом мы отдали Ларисе оба диска, приговаривая при этом, что у Кащея смерть охранялась тройной блокировкой: зайцем, уткой и яйцом, а она, Лариса, одна и потому должна быть теперь быстрой, как утка, юркой, как заяц, и обтекаемой, как яйцо. Хотя, к сожалению, Кащею это не помогло, так что одна у нас надежда — на ее женскую хитрость.

Лариса нам отвечала в этом же стиле. Затем мы настроили «окно» на июнь 59-го года в Ставрополе. Боже, каким непритязательным был город в то время!

— Настраивайтесь на магазин готовой одежды, — посоветовала Лариса. — Вам надо одеться по моде конца пятидесятых.

— Но я не знаю, где тогда были эти магазины, — ответил Мишка, сидевший за управлением.

— Пусти меня за пульт, — сказала Лариса.

Мы с Мишкой переглянулись: не прошло и трех лет, как Лариса научилась от нас чему-то.

— Садись, — с деланным равнодушием отозвался Мишка и уступил ей место.

Лариса быстро подвела «окно» к нынешнему зданию «Детского мира», и мы хором прочитали вывеску: «Универмаг».

— Здесь есть все, — и с этими словами она двинула «окно» чуть вперед по времени, в глубокую ночь. «Окно» было рядом с вешалками, и, подсвечивая фонариком, Лариса быстро отыскала нам нужные размеры. Я по ее указке снимал вешалки с костюмами. Затем мы с Мишкой переоделись.

— М-да… — бормотал Мишка, вертясь перед зеркалом. — Не от Кардена, конечно, но, если там все одеваются так же, тогда… Ну как, Лариса?

— Выглядишь франтом. По тем временам, разумеется.

Я лично ощущал себя одетым в мешок. Штанины, по моему разумению, были неимоверно широки, но… Я смирился.

— Деньжат надо раздобыть, — озабоченно пробормотал Мишка. — Полагаю, в то время доллары в России не были в почете. Или я неправ? Давай, Лариса, к банку.

Я ожидал, очевидно, ориентируясь на американские боевики, что нам придется проникать внутрь огромных бронированных сейфов, но оказалось, что деньги сложены в отдельной, правда, оборудованной стальными дверями комнате.

— Возьмите на первый случай тысячи по три, — посоветовала Лариса. — Потом, если не хватит, вам лучше сдать в комиссионку какие-нибудь безделушки с бриллиантами.

Так мы и поступили. Десантироваться решили на железнодорожном вокзале, выбрав для этого момент с прибытием московского поезда, но в пустынном уголке, чтобы никто не заметил нашего появления. Поиски родителей решили начать с утра, а пока направились к гостинице «Эльбрус», до которой от вокзала было всего две остановки. Я с любопытством смотрел на автобусы, такие доисторические, что их изображение я видел только на картинках очень старых книжек. Вообще, машин на улицах было немного, в основном «Победы» или допотопные «Москвичи», из грузовых — «полуторки» или «ГАЗ-51». Я с любопытством крутил головой, узнавая, или не узнавая, родной мне город. В гостинице нам предложили двухместный «люкс», с окном, выходящим на захламленный двор. «Удобства» так же размещались во дворе. На этаже была только умывальная комната с двумя умывальниками. «Ладно, на безрыбье и сам раком встанешь, — резюмировал Мишка. — Мы тут долго жить не собираемся». Мы решили, что сон — это лучшее средство убить время, и стали укладываться. Из стены показалась голова Ларисы:

— Мальчики, я разбужу вас утром, спокойной ночи.

— И тебе, Лариса, того же.

— Ну я-то спать не буду, — ответила она. — Я сразу на утро перестраиваюсь. Пока.

Через минуту она показалась снова:

— Ребята, забирайтесь назад в «окно». Вас хотят арестовать.

— Кто? — Мы спросили это одновременно.

— Судя по тому, куда вас привезли, это КГБ.

— Сколько у нас в запасе времени? — спросил Мишка.

— Они за вами придут часа в три ночи.

— О-о, целая вечность. Значит, говоришь, нас в КГБ отвезли?

— Да.

— Что они от нас хотели?

— Вас просто убьют.

— А ты не заметила кто? Или это будет торжественно с участием целого взвода?

— Нет. Он просто просунет автомат в тюремное окошечко и разнесет вам головы. Почему вы не идете в «окно»?

— Погоди, Лариса, время еще есть. Наш убийца случайно не рыжий?

— Рыжий.

— Ну и сука этот Арфик! Представляешь, Юрка, как он все рассчитал? Теперь он почти что в недосягаемости! Наметил, сволочь, себе карьеру властелина Вселенной. От остальных богов он тоже избавится, скотина. Нет, ты понял, каким должен быть политик?

— Свалим? — спросил я Мишку.

— Ты же теперь абсолютно бессмертен, чего ты боишься?

— Я не боюсь, просто неприятно все это.

— Лариса говорит, что он с нами всего двумя выстрелами справится. Больно не будет…

Я слушал Мишкины разглагольствования, а в голове словно компьютер включился: мы на развилке реальностей и фактически не существуем, так как недавно нас обоих разложил на кванты ДУОН, мы теперь просто флюктуация. Можно, конечно, позволить себя уничтожить, но нас и так все равно что нет. Тем более что, судя по рассказу Ларисы, нас уже казнили. Это одна из возможных реальностей. Если мы уклонимся от казни — это вторая реальность. Обе реальности имеют равное право на существование. В любой из них Арфик остается Арфиком — грязным подлецом. Оставшись, мы узаконим реальность, выбранную им, тем труднее потом будет вносить в нее изменения. Может, прав Мишка? Чего нам бояться смерти?

Пока я размышлял, Мишка, зевнув, снова забрался под одеяло.

— Ребята, у вас осталась буквально минута, — снова раздался голос Ларисы. — Они уже в гостинице.

— Пущай, — сказал Мишка. — Хочу посмотреть в глаза этому подонку.

Вскоре в дверь постучали, да не как-нибудь, а так, словно пожар случился.

— Кто там? — спросил Мишка.

— Открывайте. Милиция.

— Ну и что? Ордер у вас есть?

— У нас все есть.

Мишка пожал плечами и откинул крючок. Дверь тут же распахнулась. Немедленно в комнате стало тесно. Среди вошедших Арфика не было.

— Одевайтесь, поехали.

— Во-первых, — спокойно ответил Мишка, — покажите ордер, а во-вторых, в чем мы обвиняемся?

— Одевайся, сволочь, там тебе все растолкуют.

— Ну и порядочки… — ворчал Мишка. — Просто тридцать седьмой год…

Один из чекистов без замаха ткнул Мишку кулаком в лицо. Неуловимым движением Мишка, поймав кулак, сломал ему в запястье руку. Чекист взвыл тонким голосом, а Мишка, как-то странно изогнувшись, прыгнул и пересчитал в прыжке пятками подбородки еще троих. Все трое свалились на пол. Первый чекист пытался в это время вытащить пистолет левой рукой из правого кармана.

— Успокойся, паря, — втолковывал ему Мишка. — Я ведь могу и левую сломать.

Но чекист не унимался, почти уже дотянувшись до пистолета. Мишка ткнул его пальцем куда-то в шею, и тот рухнул, держа левую руку в правом кармане. Мишка цыкнул на горничную, смотревшую на этот цирк, обхватив руками голову, и та, закивав, попятилась. По-моему, на цыпочках. Видимо, чекистов здесь избивали нечасто.

— Ну и что? — спросил я Мишку.

— А вот что, — ответил он и принялся обыскивать чекистов, бросая по очереди пистолеты к себе на койку. — Жаль, Арфика с ними не было.

Он нагнулся к чекисту со сломанной рукой и взял его пистолет. В это время из темноты коридора прозвучал выстрел. Пуля прожужжала аккурат над Мишкой. Он, не разгибаясь, сделал ответный выстрел, толкнул меня на койку и одновременно подтолкнул дверь, которая со скрипом закрылась.

— Лариса, — позвал Мишка. — Пора уходить.

— Сюда, мальчики. — Лариса уже придвинула к нам «окно». Мы нырнули в свой мир.

— Ну что, — поинтересовался у нее Мишка. — В прошлый раз так же было?

— Нет, тогда вы спокойно пошли с ними. Без драки.

— Хреново их тренируют, — пренебрежительно сказал Мишка. — А еще чекисты… Как говорил их шеф? У чекиста должны быть чистые мысли и горящие трубы… Сейчас мы довершим операцию…

Он вывел «окно» в гостиничный коридор, и мы увидели спину убегающего мужчины. В правой его руке был зажат пистолет.

— Ага, — сказал Мишка. Подвел «окно» поближе и сильно толкнул его в спину. Бегущий, взмахнув руками и потеряв опору, закувыркался по деревянной лестнице, к которой уже подбегал.

— Черт с ним, — прокомментировал Мишка. — Теперь Арфика отыскать бы.

Он вывел «окно» на улицу и почти сразу наткнулся на серенький «ГАЗ-69», на котором чекисты, видимо, и приехали.

— Что бы с этой каракатицей сотворить? — пробормотал Мишка. — Ага, читал как-то у Чейза… — Он подошел к аптечке на стене и достал бинт. Затем подвел «окно» к крышке бензобака, снял с бинта упаковку, оглянулся, ища что-то вокруг себя, нашел гайку на крупный болт, привязал ее на конец бинта и, скрутив с бензобака крышку, опустил туда гайку. Она упала, увлекая за собой жгут из бинта. Бензобак оказался полным. Мишка чуть потянул жгут назад, чтобы смоченный бензином конец оказался снаружи, и чиркнул зажигалкой.

— Отводи быстрее «окно» в сторону! — рявкнул он мне.

Лариса оказалась проворнее меня. Она ткнула пальцем в клавишу, и «окно» стало поворачиваться.

— Бензин в то время хреновый делали… — Мишка, казалось, заранее сокрушался. — Может и не сработать… Где же Арфик? Этот змей должен быть поблизости… А-а, вот он где! Видишь, за рулем «Победы» сидит? Ну, ребята, сейчас состоится бой быков!

— Мишенька! Не надо! Драться можно с честным человеком, а это…

— Ларчик, кто тебе сказал, что он человек? Он инопланетянин и человеком никогда не был.

В это время окрестности осветились розовым светом, видимо, бензин в машине оказался все же неплохим. Арфик, открыв дверцу, вылез из машины, напряженно смотря в сторону гостиницы. Мишка вышел из «окна» и встал рядом с ним. Мы с Ларисой напряженно наблюдали.

— Ну что, Арфик Абрагамыч, — сказал Мишка. — Сорвались твои планы? Аборигены-то шустрее оказались.

Арфик вздрогнул и пристально посмотрел на Мишку.

— Ну что, начнем? — спросил его Мишка. — Или жим-жим?

Дальнейшие события напомнили мне боевики про Ван Дамма или Чака Норриса, правда, не такие эффектные. Большинство ударов из-за скорости я просто проглядел, мысленно отмечая только те, когда противники кубарем катились по асфальту. На Атлантиде, помню, мне Галка рассказывала о товарищеской встрече, пробе сил, между Марсом, Арфиком и Мишкой. Как они дрались и кто судил — не знаю, но победу тогда присудили Мишке. Он сиял, помню, как новый гривенник. Сейчас же чувствовалось, что поединок так просто не закончится. Я знал Мишку и видел, что он настроен весьма решительно и в этом состоянии мог, пожалуй, разнести по кирпичику всю контору КГБ на Дзержинского, а сейчас он выкладывался полностью и ему сладко не приходилось. Я вспомнил, что на Атлантиде Арфик говорил, что пару столетий провел на Тибете, где осваивал йогу. Видимо, там драться и научился. Силы противников были примерно равными. Однако Мишке неожиданно повезло: Арфик не то споткнулся, не то поскользнулся и на мгновение потерял равновесие, а Мишка со всего размаха въехал ему кулаком в горло. Видимо, Мишка сломал Арфику шейные позвонки, потому что его голова после этого как-то неестественно склонилась и Арфик весь обмяк, опустился на колени, а затем как куль повалился на асфальт. Теперь за пультом «Султана» был я. Лариса же, переживая за Мишку, нервно перебирала пальцами пистолет кагэбэшника, который Мишка сгоряча прихватил с собой. Я подвел «окно» к Мишке и протянул ему руку: давай, мол, входи. Мишка уже сделал один шаг, когда пистолет в руках Ларисы выстрелил. Я вздрогнул от неожиданности и оглянулся: Лариса стреляла в Арфика, который неизвестно как, держа голову странно склоненной, пытался выстрелить Мишке в спину. Должно быть, выстрел Ларисы достиг цели, так как Арфик выронил пистолет и снова обмяк. Мишка строго посмотрел на Ларису:

— Дай пистолет сюда, — и протянул руку.

Лариса молча повиновалась. Мишка небрежно бросил пистолет рядом с Арфиком и присел на стул.

— На Атлантиде скрывал, гад, что умеет, чуть-чуть меня не уложил. Мне просто повезло…

Вся одежда на Мишке была изодрана, а рубаха местами в крови. Лариса уже несла тазик с теплой водой и дрожащими пальцами пыталась расстегнуть на Мишкиной рубахе оставшиеся пуговицы, а он сидел, привалившись к спинке стула, и, расслабившись, отдыхал, принимая как должное ее хлопоты.

— Мишка, — сказал я. — Нам теперь вовсе не обязательно уговаривать наших родителей, чтобы они не спешили производить нас на свет.

— Почему? — спросил он, почти не разжимая зубы.

— Потому, что мы — копии. ДУОН высвободил нас из всех петель времени ныне и присно и во веки веков.

— Давно ты это придумал?

— Когда ты отказался бежать из гостиничного номера, а потом перепрыгнул из одной реальности в другую.

— Выходит, Арфик все равно очутится на Олле вместе с остальными богами?

— Очутится.

— Значит, нам с тобой еще и на Олл путешествие предстоит?

— Видимо, так.

— Надо тебя научить драться. Эта наука еще долго себя не изживет.

— Согласен, — сказал я. — Только у меня злости нет.

— Появится, — сказал Мишка решительно. — У нас впереди много драк.

И я с ним согласился.