Одна отвергнутая ночь

Слова просачиваются сквозь пелену алкоголя, ударяя меня в живот… сильно. «Наслаждайся тишиной». Закрываю глаза.

— Ливи? — Грегори трясет меня несильно, заставляя открыть глаза и взглядом осмотреть клуб. — Оливия?

— Прости, — выдавливаю из себя улыбку, пытаясь сделать вид, что все хорошо, только сердце бьется в грудной клетке, ища способ вырваться наружу. Он здесь. — Мне нужно в туалет.

— Я с тобой, — он начинает уводить меня с танцпола.

— Нет, честно. Закажи выпить, встретимся у бара.

Грегори быстро уступает, позволяя мне пройти к туалетам, а сам направляется заказать еще больше выпивки. Только я не иду к дамской комнате. Оказавшись вне поля зрения Грегори, сворачиваю в другую сторону и иду в центральную часть клуба, быстро преодолеваю ступеньки вниз, к лабиринту коридоров под «Ice». Уильям говорил мне бежать, но сомневаюсь, что он имел в виду бежать к опасности. Я словно одержимая бегу по коридорам, много раз поворачивая не туда, кричу от бессилия, оказавшись перед дверьми кладовой. По-прежнему слышу музыку — слова отвлекают, напоминают, я бегу туда, откуда начала и пробую другой путь. Вид металлической панели перед дверью в кабинет Миллера наполняет меня чувством облегчения и ужаса одновременно, это ведь искала. Понятия не имею, какой здесь код, что там найду или что делать, если вообще что-нибудь найду — найду его.

Мне не нужен код. Дверь приоткрыта, слабый толчок — и она распахивается.

Внутри меня фейерверк.

Он стоит посреди кабинета, в костюме, никаких эмоций, просто смотрит на меня, застывшую на пороге. Мои глаза тут же наполняются слезами, дышу лихорадочно и гляжу, как он смотрит на меня. Ноги подкашиваются. Музыка безжалостно бьет по ушам. Наслаждаюсь им: темный костюм безупречен, волосы, кажется, стали длиннее, мягкие пряди видны за мочками ушей. Слов нет, только напряженный зрительный контакт. Его лицо или тело не дают никаких подсказок, чтобы я могла понять, о чем он думает. Хотя ему и не нужно говорить, о чем он думает. Взгляд все выдает. И я вижу там злость. Миллер просматривал камеры видеонаблюдения. Он видел, как ко мне подкатывало множество парней. Делаю тревожный вдох. Он видел, как я поощряю внимание и отвечаю им.

— Ты позволила хоть одному из них попробовать тебя на вкус? — он делает шаг вперед, а я инстинктивно отступаю назад, насторожившись.

Приятной эта встреча не будет. Он имеет наглость задавать такие вопросы после того, как был в другой стране с другой женщиной. Потрясение от его присутствия быстро перерастает в злость.

— Не твое дело, — он опять ревнует, и от этого внутри меня необъяснимое волнение.

Идеальные скулы напрягаются на его лице.

— Когда ты в моем клубе, это мое дело.

— Это больше никогда не будет тебя касаться.

— Ошибаешься.

Качаю головой и продолжаю отступать, ненавидя свое предательски пошатывающееся тело.

— Я права.

Он недовольным взглядом пробегает вверх-вниз по моей туго обтянутой коротким платьем фигуре.

— Ты пьяна.

Игнорирую его обвинение, вспомнив кое-что.

— А значит, ты не можешь меня трахнуть.

— Замолчи, Оливия!

— Потому что хочешь, чтобы я запомнила каждый поцелуй, каждое прикосновение, каждое…

— Ливи!

— Только вот я не хочу помнить каждое мгновение. Хочу забыть их все.

Вены на его шее выступают, готовые взорваться:

— Не говори того, что на самом деле в виду не имеешь.

— Как раз это я и имею в виду!

— Замолчи! — он рычит, заставляя меня отступить еще на несколько шагов, его ярость поражает меня. Я быстро прихожу в себя, распахнутые глаза, несомненно, передают весь испытываемый мной шок. Шок от того, что я пришла сюда, шок от того, что он здесь, шок от того, что он так чертовски зол. Он не имеет на это права, даже если я сама его провоцирую. Я ведь знала, что делала. И ему тоже об этом известно.

— Ты сказал Тони пропустить меня, если приду, так ведь? — вдруг это становится предельно ясным. Этого он и ждал. — Ты велел Тони следить за мной.

— Для этого у меня в клубе есть две сотни камер.

— Как ты смеешь! — выплевываю, чувствуя, как от злости закипает кровь, обычно она так закипает от желания, когда я оказываюсь на расстоянии прикосновения от Миллера Харта. Я думала, мое присутствие шокирует его, но нет. Он точно этого ждал.

Он снова делает шаг ко мне, но я сохраняю дистанцию. Я уже в коридоре, правда, это его не останавливает. Спустя секунду он уже передо мной, рукой накрывает мой затылок и решительно ведет к своему рабочему столу. Толкает меня в свое кресло, и я вижу себя в его клубе, кадр за кадром — на всех в компании мужчин. Мне стыдно, но одновременно с этим я собой довольна. Все это было ради того, чтобы ранить его единственным знакомым мне способом. И, похоже, я преуспела. Обычно лишенный эмоций, сейчас он в ярости. Хорошо. Просто я не рассчитывала быть рядом, когда он увидит эти записи.

— На этих кадрах пять «мертвецов», — шипит он, наклоняясь ко мне и нажимая кнопку на пульте управления. Картинки меняются, но на всех по-прежнему я… с мужчинами. — На этих — шесть, — он продолжает пролистывать кадры, добавляя парней, которых собирается прикончить. — Довольна?

— Ни один из них никогда не узнает мой вкус, — говорю я тихо.

— Они хотят! И ты ни черта не делаешь, чтобы им отказать! — он кричит на меня так, что я подпрыгиваю в кресле. Чувствую ярость, исходящую от него. Он прав. Его терпение — не то, с чем я хочу играть. — Где твое гребаное самоуважение?

Слова пулей влетают в голову.

— Мое самоуважение? — ору, вскакивая с кресла, сумка падает на пол, страх от его злости испаряется. Прямо сейчас я чувствую себя чертовски беспощадной. — Мое самоуважение? — ладони безжалостно врезаются в его грудную клетку, отчего он вздрагивает. Я сама шокирована такой силой. — Мое гребаное самоуважение!

В его глазах появляется едва заметное удивление, реакция на мое бешеное поведение и дерзкий язык.

— Да ты шутишь! — кричу ему в лицо, сдерживая желание дать ему пощечину. Но я снова ударяю его в грудь. В этот раз он перехватывает мои руки, разворачивает меня и крепко прижимает спиной к себе, удерживая руки. Его губы у моего уха, дыхание жаркое, злость разрывает воздух. Ненавижу желание, прорывающееся сквозь злость. Ненавижу.

— Шутки не для меня, Оливия Тейлор! — губами он прижимается к моей щеке, спускается ниже, так что я отчаянно хнычу. — Шутки — это твое. Это ты, сладкая, затеяла битву, которую выиграть не сможешь.

— Я сильнее, чем ты думаешь, — выдыхаю, и крепко зажмуривая глаза, понимаю, что слова звучат недостаточно убедительно.

— На то и делаю ставку, — зубами он прихватывает мочку моего уха, отчего я выгибаю спину, соприкасаясь с явным свидетельством его возбуждения. Я хнычу. Он рычит. — Мне нужно, чтобы ты была сильной для меня, — он разворачивает меня, подхватывает под ягодицы и одним легким движением приподнимает меня так, что приходится ногами обвить его сильные бедра. Миллер прижимает меня к двери кабинета, одной рукой придерживая за поясницу, второй упираясь в дверь над моей головой. Я даже не сопротивляюсь. Нет сил противостоять желанию, овладевшему каждой клеточкой моего тела.

Синие глаза изучают меня минуту, вглядываясь в каждую черточку лица, а потом он с рыком кидается на мои губы. Я принимаю его неистовый поцелуй. Руками запутываюсь в его волосах, всем телом прижимаюсь к нему, а он прижимает меня к двери со стоном и бессвязными бормотаниями. Этот контакт с одной стороны меня успокаивает, а с другой пугает, оживляя слишком много плохих воспоминаний с момента той нашей встречи в отеле. Я извиваюсь под ним, хватаясь за его пиджак, и он, приняв мои действия за нетерпимость, стаскивает его, не разрывая наших изголодавшихся губ.

— Миллер, — отворачиваю лицо, а он все равно умудряется за долю секунды найти мои мои губы. Все выходит из-под контроля, и внутри зарождается паника. — Миллер!

— Ты так чертовски хороша на вкус.

— Миллер, пожалуйста!

— Блять! — рычит он, найдя в себе силы отпустить меня и позволить соскользнуть вниз по двери, после чего отходит и манжетой рукава вытирает бровь. Он кажется потрясенным. Мы оба запыхались и вспотели.

— Этого не будет, — я бегу, хватаю с пола сумку, а потом спешу к двери, думая, что должна успокоиться, прежде чем найду Грегори.

— Оливия!

Поворачиваюсь к нему и вижу, как он поспешно надевает пиджак.

— Нет! — кричу я. — Все закончилось, Миллер! — он не преклонялся передо мной только что. Если бы я позволила зайти этому дальше, не было бы преклонения, это стало бы обыкновенным трахом. Все это время он боролся со своими инстинктами, и теперь просто измучен, опустошен. Достаю из сумки клиентскую карту клуба «Ice» и бросаю в него, а потом вижу, как он просто позволяет ей упасть на пол к его ногам. — Я говорила, тебе никогда больше не почувствовать мой вкус, и я действительно это имела в виду!

— Я делал это только что и хочу большего. Больше часов. Черт, намного больше.

— Ты разрушаешь мою жизнь!

— Да ты едва существовала раньше, — слова жестокие, но голос ласковый. — Я вернул тебя к жизни, Ливи.

— Да, для других мужчин, — мне не страшно от полного ужаса взгляда на его лице, совсем не страшно. Не будет другого мужчины. Я возвращаюсь к добровольному, полному одиночеству, потому что теперь я чувствую полное разрушение. Пустоту. Безжизненность. Ни один мужчина не в силах этого исправить, даже Миллер.

— Сейчас же забери свои слова обратно, — он предостерегающе показывает на меня пальцем. — Забери!

Я молчу, смотря, как он надо мной нависает.

— Я знаю, что сломлен, Оливия! — его дыхание замедляется, руки опускаются на бедра, и он берет пару секунд, чтобы собраться, осторожно одергивает рубашку, как будто вернет себе самообладание, поправив ее. — Я качусь прямиком в ад.

Нижняя губа начинает дрожать, когда вижу, каким ледяным становится его взгляд, холод распространяется по кабинету, заставляя мое сердце замедлить свой стук.

Он подходит ближе:

— Только один человек может меня вытащить.

Я всхлипываю, он же сейчас не выражает никаких эмоций. Не вижу ничего, кроме бросающего в дрожь взгляда. Мне он не нравится. Миллер просит меня о помощи? Человек с обсессивно-компульсивным расстройством, до ужаса идеальными манерами и озлобленным отношением. Женщины, подделка, мерзкий трах, ремни и правила…

Нет, я не смогу смотреть на все это сквозь пальцы.

— Я не настолько сильная, чтобы тебе помочь, — шепчу я. Слова Уильяма крутятся в голове, путают. Миллер и правда сломлен. — Ты слишком испорчен.

Бегу.

Ноги быстро уносят меня от источника моей боли и мужчины, которому, думаю, нельзя помочь. Никто не сможет. Я хорошо запомнила коридоры, ужас помогает мне найти выход, и вот я выбираюсь из подземных лабиринтов клуба Миллера. Разрываюсь, заметив выход, из стороны в сторону верчу головой, оглядывая непринужденный зал, в котором меня ждет Грегори.

Мне нужно его найти. Пробираюсь сквозь толпу, натыкаясь и врезаясь в отдыхающих, которые матерятся или орут, когда я проливаю их напитки или нечаянно ударяю.

Вижу Грегори.

— Где ты была? — спрашивает он, как только я резко останавливаюсь перед ним, озадаченным взглядом всматривается в мое бледное, вспотевшее лицо. Осторожно протягивает мне бокал, а потом забота в его глазах превращается в злость, напитки забыты, взгляд направлен мне за спину.

— Мне нужно уйти, — бормочу, хватая его за руку. — Прошу, мне нужно уйти.

— Что он здесь делает? — он ставит мой бокал на барную стойку и оттягивает меня, удостоверившись, что сам наткнется на Миллера, когда мы будем проходить, но очень скоро Миллер хватает меня за руку и выдергивает из-за спины Грегори. — Убери от нее свои чертовы лапы! — рычит Грегори, его всего начинает трясти. — Сейчас же!

— Советую тебе того же, — говорит Миллер угрожающим шепотом, подтягивая меня за руку. — Мы не закончили.

— Нет, закончили, — вырываю руку и подталкиваю Грегори вперед, прекрасно понимая, что Миллер не сдастся. Бен подходит с обеспокоенным выражением, но вскоре отступает, увидев следующего за нами Миллера. А потом появляется Тони, останавливая Миллера, и, на свою беду, оказывается оттолкнутым в сторону.

— Миллер, сынок, здесь не время и не место, — шипит Тони, нервно пробегая взглядом по клубу.

— Да пошел ты! — выплевывает Миллер.

Я слышу только крики. Ругань Миллера. Ругань Тони. Ругань Грегори. Злость пропитывает радостную атмосферу клуба вокруг меня, приумножая мое намерение бежать.

Охранник отступает в сторону, позволяя нам выйти из клуба, а потом его глаза распахиваются.

— Не позволяй ей уйти! — Миллер рычит, заставляя охранника действовать. Он ловит меня и закидывает на свое широкое плечо, я слишком шокирована, чтобы выказать свое недовольство, все еще слышу крики мужчин.

Повсюду нецензурные слова, вид происходящего вокруг меня открывается вверх тормашками, так как я вишу в крепкой хватке охранника.

— Дай ее мне! — голос Миллера полон решимости, и на талии я чувствую руки, пытающиеся опустить меня.

— Дейв, поставь ее! — кричит Тони.

— Поставлю, только дайте мне хоть немного чертова пространства! — рычит охранник, отстраняя меня от цепких рук и перемещая на противоположную сторону дороги. Он ставит меня на ноги и бегло осматривает. — Ты в порядке, милая?

Я нерешительно одергиваю свое короткое платье, чувствуя себя измотанной и сбитой с толку.

— Конечно, — бормочу и снова чувствую на талии крепкие мужские руки. Внутри фейерверк, и подняв глаза, вижу Грегори в нескольких метрах от себя. Миллер держит меня, и ужас от его прикосновения превращает меня в истеричную, драчливую дуру. — Отстань же от меня!

— Никогда!

Грегори мгновенно оказывается рядом со мной. Меня тянут в разные стороны, оба мужчины кричат, оба настойчивы. Теперь это становится борьбой двух эго.

— Прекратите оба! — ору, только эффекта никакого, меня продолжают тянуть в разные стороны, пока Миллер не оборачивает руку вокруг моей талии и не прижимает к своей груди. Мое лицо в сантиметре от его лица. Первое, что я замечаю, взглянув на него, это убийственная ярость в глазах, когда он смотрит мне за спину. В них нет и намека на тот блеск, что всегда меня завораживал. Это другой человек. Не тот скрывающийся под маской джентльмена или преклоняющийся передо мной любовник. Кто-то другой.

— Я, блять, убью тебя! — рычит Миллер, получая от Грегори хук справа, только по пути к цели кулак задевает мою щеку. Он отшатывается, и Грегори, не упуская секундной заминки Миллера, использует возможность отобрать меня, вытягивая из его рук. Но его поддержка недостаточно сильна, так что я на обмякших ногах падаю на землю и, приземляясь, ударяюсь головой о бордюр.

— Блин! — боль ослепляет меня на миг, я чувствую головокружение и еще большую дезориентацию. Поднимаю взгляд и вижу, как Миллер сбивает Грегори с ног, они, как животные, катаются по земле, раздается свист кулаков, воздух разрывают ругательства, а потом вмешиваются Тони и Дейв, растаскивая мужчин.

И все это время я жалко валяюсь на земле, кровь стучит в голове, глаза наполняются слезами. Они оба настолько заняты желанием одержать победу, что потеряли из виду то, за что борются. Я поранилась, кровь стекает по лицу, а они, пытаясь вырваться из хваток Тони и Дейва, по-прежнему меня не замечают.

— Держись от нее подальше, — орет Миллеру Грегори, прекратив, наконец, бороться с Тони.

— Только через мой гребаный труп!

— Тогда я убью тебя к чертям! — Грегори высвобождается и бросается к Миллеру, врезаясь в них с охранником. Я вздрагиваю от звука кулаков, ударяющихся о тела, брызгов крови и рвущейся одежды. И хотя Грегори неплохо сложен, Миллер явно сильнее и демонстрирует навыки хорошо натренированного человека.

Я уже видела его в действии, только тогда он бил кожаную грушу с песком, висящую на железной цепи и рассчитанную на такую силу. Только не мой бесценный друг. Ни один из них не замечает меня или того, что я поранилась и в растерянности сижу на асфальте. Их рациональность затмили животный инстинкт и бешеные гормоны.

Ошеломленная, я пытаюсь подняться на ноги в то время, как драка продолжается. Мои шаги тихие и осторожные. Мне нужно это прекратить, только меня вдруг берут за руку и отводят в сторону. Поднимаю взгляд и вижу Тони, сосредоточенно ведущего меня к дороге. Он ловит такси и пытается запихнуть меня внутрь.

— Тони, я должна их остановить.

— Я разберусь. Тебе лучше уехать, — выпаливает он резко, сажая меня в такси.

— Прошу, останови их, — молю, когда он захлопывает дверцу.

Он кивает, кивает утвердительно, наклоняясь к окошку и давая водителю двадцатку.

— Отвези ее в приемное отделение больницы, — а потом он исчезает, делает шаг назад, источая ярость. Когда водитель отъезжает от ужасающей меня сцены, он смотрит на меня в зеркало заднего вида, провоцируя поднять руку и коснуться головы. Вздрагиваю, слезы продолжают катиться, скорее от отчаяния, чем от боли.

— Ты в порядке, милая? — взволнованно спрашивает водитель.

— Я в порядке, честно, — роюсь в сумке в поисках салфетки, но сдаюсь, когда когда водитель протягивает мне одну сквозь маленькое окошко разделительной стеклянной панели. — Спасибо.

— Без проблем. Давай отвезем тебя в больницу.

— Спасибо, — шепчу жалобно, откидываясь на спинку сиденья и вглядываясь в огни ночного Лондона, мелькающие за окном.

Водитель останавливается у отделения приемного покоя и дает мне своей номер телефона, предлагая позвонить ему, как только я освобожусь. Зарегистрировавшись, я сижу в комнате, полной ночных пьяниц, все с повреждениями, кто-то возмущается, кто-то в отключке.

Четыре часа спустя я по-прежнему сижу в комнате ожидания, задница затекла, голова раскалывается. Встаю и иду в туалет, опускаю взгляд и вижу, что мое бледно-синее платье заляпано кровью. Мое отражение в зеркале, едва я захожу в туалет, еще больше повергает в отчаяние. Волосы растрепаны, на правой щеке засохшая кровь. Выгляжу так же жалко, как и чувствую себя. Слишком долго смотрю на себя в зеркало и даже не пытаюсь скрыть свое жалкое состояние, потом возвращаюсь в комнату ожидания, тут же уловив концовку моего произнесенного имени. На другом конце комнаты вижу медсестру, осматривающую помещение.

— Здесь! — кричу поспешно, благодарная за то, что мое время в пропитанном алкоголем пространстве закончено. — Я Оливия Тейлор.

— Давай посмотрим, что с тобой, — она добродушно улыбается и ведет меня в одноместную палату, ловко задергивает шторы и усаживает меня на кушетку. — Что с тобой стряслось? — спрашивает, хмурясь при виде моего испачканного кровью лица.

— Я упала, — тихо бормочу, что не так уж далеко от правды.

— Ладно, милая, — говорит медсестра, доставая из упаковки стерильную салфетку. — Будет жечь, — я делаю глубокий вдох, едва она касается моей головы, и деушка успокаивает меня, как поранившегося ребенка. — Все-все. Выглядит хуже, чем есть на самом деле. Немного пластыря, и все будет в порядке.

Я облегченно выдыхаю:

— Спасибо.

— Наверное, еще понадобится более комфортная обувь, — она улыбается, глядя на мои шпильки, и продолжает обрабатывать мою рану.

Я сижу на краю кушетки и слушаю болтовню медсестры, время от времени соглашаясь и отвечая на ее вопросы. Лицо очищено, а с волосами сделать ничего нельзя, так что я небрежно поднимаю их и перевязываю резинкой, завалявшейся на дне моей сумки. Вид платья говорит о том, что оно готово к мусорному ведру. Я и сама выгляжу так, словно готова к помойке.

После тщательного осмотра и проверки на сотрясение я свободна и собираюсь домой. Только я не звоню тому милому таксисту, потому что другой кэб уже паркуется. Я как раз выхожу через автоматические двери больницы, и меня обдает зябкой утренней прохладой. А еще меня трясет, так что я обнимаю себя руками, пытаясь прогнать дрожь, и спешу к такси. Забираюсь внутрь, но прежде чем успеваю захлопнуть дверцу, чей-то силуэт блокирует ее, мешая моим попыткам.

А потом ладонь опускается на мой затылок, и внутри начинается фейерверк.

— Ты идешь со мной.

Глава 7

Видя отчаяние и его решительный взгляд, я воздерживаюсь от споров. У меня нет сил бороться с Миллером, так что я просто позволяю ему вытащить себя из такси и увести.

— Садись, — приказывает он, когда мы подходим к его небрежно припаркованной машине.

Делаю, как мне сказано, и позволяю ему самому закрыть дверцу. Миллер садится внутрь и повергает меня в шок, принимаясь разглаживать складки на своем костюме.

— Чертов беспорядок, — бормочет, глядя на меня краешком глаза. Он, наверное, всматривается в мой растрепанный вид, дурак. Слабо качнув головой, он заводит машину и выезжает с парковки слишком быстро, но я ничего не говорю. Глупо было бы что-то говорить. У него вид убийцы, абсолютно ненормального. И я этого опасаюсь.

— Ты в порядке? — спрашивает он, резко свернув влево, вливаясь в поток машин.

Я не отвечаю, концентрируясь на дороге. Он знает ответ на свой вопрос.

— Я задал вопрос.

Молчу, впитывая бешеную ярость, источаемую его неопрятным силуэтом.

— Черт побери, Оливия! — он ударяет боковое окно, отчего я испуганно подпрыгиваю на сиденье. — Где твои гребаные манеры?

Рискую взглянуть на него, вижу лоб в испарине и непослушную прядку, спадающую на лоб и вздрагивающую от резких движений головы.

— Нормально, — шепчу я.

Он делает глубокий, успокаивающий вдох и смотрит в зеркало заднего вида.

— Почему твой телефон выключен?

— Разбился.

Он смотрит на меня, потом снова в зеркало и делает еще один резкий рывок влево.

— Как?

— Я бросила его в стену, когда ты мне написал, — не колеблясь, рассказываю ему. — Потому что была на тебя очень зла.

Он поворачивается ко мне и всматривается в мое непроницаемое лицо, кажется, целую вечность. А потом его рука отпускает переключатель скорости и не спеша приближается к моим коленям до тех пор, пока осторожно и нежно не опускается на мою обнаженную кожу. Перевожу взгляд на его руку, вырисовывающую маленькие круги на моей коленке, после чего отодвигаю ногу и снова смотрю на дорогу, его рука падает на кожаное сиденье рядом с моим бедром. Он тихо матерится, и боковым зрением я вижу, что он в который раз смотрит в зеркало заднего вида. Рукой я хватаюсь за дверцу, когда он, продолжая тихо материться, делает еще один резкий рывок и сворачивает в темный переулок, я инстинктивно оборачиваюсь, глядя назад, Он думает, нас кто-то преследует?

Только я собираюсь задать вопрос, как машина с визгом тормозит, Миллер выходит, быстро огибает машину и открывает мне дверцу. Предлагает свою руку:

— Возьми, — командует он, и я нерешительно протягиваю ладонь, чувствуя настойчивость в его голосе. Он сжимает мою руку и вытягивает из машины, после чего его рука перемещается к задней части моей шеи.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, быстро перебирая ногами и стараясь успеть за его решительным шагом. — Миллер?

— Я слишком много выпил, чтобы вести машину, — он игнорирует мой вопрос, просто направляется к метро через всю улицу, взгляд постоянно мечется по сторонам. — Сейчас не время все усложнять, Оливия.

— Почему? — теперь уже и я нервно озираюсь вокруг.

— Доверься мне.

Он дерганый, и меня это пугает:

— Что ты сделал, чтобы я верила?

— Все, — он тут же отвечает, заставляя меня нахмуриться, глядя на него, и при этом продолжая поспевать за его быстрым шагом.

Мы заходим на станцию метро, и он мгновенно меня отпускает, легким движением перепрыгивает входной турникет, не готовый тратить время на билетный автомат. Он оборачивается и хватает меня, переносит за собой, не заботясь об охране или зеваках. Снова берет меня за шею, и мы спускаемся в паутину Лондонского метро, быстро и лихорадочно пробегая по эскалатору.

— Миллер, пожалуйста, — прошу я, ноги меня убивают, в голове гудит.

Он останавливается, оборачивается и берет меня на руки:

— Прости, что заставил тебя идти пешком.

Смотрю на него, его близость и неожиданный искусственный свет позволяют мне разглядеть его лицо. На щеке синяк и губа разбита. И все же он по-прежнему потрясающий. И моя реакция на его красоту и прикосновения все так же очевидна. Я загипнотизирована, сердце неистово бьется, в голове гудит, и это никак не связано с моей раной. Мне не нравится так реагировать на него. Это опасно.

Платформа пуста, и хотя мы больше не двигаемся, он не ставит меня на ноги, предпочитая крепко прижимать к себе.

Свист разрывает тишину, сообщая о прибытии поезда; как только открываются двери, Миллер заносит меня в вагон и спиной прислоняется к вертикальной подушке в самом конце. Наконец, ставит меня на ноги, расставляет свои и притягивает меня к себе так, что наши грудные клетки соприкасаются, отчего внутри взрывается фейерверк. Его дыхание неестественно напряженное, когда он касается моего затылка и притягивает ближе к себе, как будто пытаясь слить нас воедино. Сила его рук останавливает меня от попытки сбежать. Хочу ли я бежать? Чувствую, как меня окутывает знакомая легкость, это отвратительно, учитывая странное поведение Миллера, да и мое подсознание усиленно напоминает мне… обо всем. И в то же время, Миллер изо всех сил старается заставить меня забыть, его тактика — прижаться посильнее и окутать заботой. Боготворить меня.

— Позволь мне еще раз почувствовать твой вкус. Я умоляю, — шепчет он мне в шею, прокладывая к скуле дорожку из поцелуев. Знакомое ощущение неспешных движений его губ заставляет меня закрыть глаза и молить о силе. — Забудь об окружающем мире, останься со мной навсегда.

— Не могу забыть, — шепчу тихо, лицом инстинктивно ласкаюсь о его губы.

— Я могу заставить тебя, — он приближается к моим губам и ласково их касается, утопая во мне глазами. — Ты согласилась никому больше не позволять обладать тобой. — Нет ни тени высокомерия в голосе, он едва заметно отстраняется, позволяя мне разглядеть непослушную прядь волос и другие слишком милые черты.

— Я не знала, кому даю свое согласие.

— Ты дала согласие мужчине, без которого не можешь полноценно жить, — голос тихий и хриплый, взгляд постоянно останавливается на моих губах. Едва ли есть повод отрицать сказанное, когда его слова — это отражение моих собственных, сказанных вслух и лично ему. Наш разрыв этому только доказательство. — Мы созданы друг для друга. Идеально друг другу подходим. Ты должна это чувствовать, Оливия, — он не дает мне времени согласиться, или, может, не согласиться. Наклоняется ко мне медленно, осторожно, не отпуская мой взгляд до тех пор, пока наши губы не соприкасаются, и довольно мурлычет. Поднимаю руки и цепляюсь за него, вжимаюсь в него, безмятежно закрыв глаза. Мы целуемся целую вечность, медленно, нежно, любяще. Чувствую, как разбитые частички нас сходятся и сливаются воедино, ощущение того, что все на своих местах, окружает нас, отвергая всю неправильность наших обреченных отношений. Мне позволено его целовать. Мне разрешено к нему прикасаться.

Поезд замедляется, и мы останавливаемся, двери открываются, но взглянув украдкой, не разрывая наш всепоглощающий поцелуй, я вижу, что никто не выходит, и на платформе никого нет Мне позволено его целовать. Эта мысль и звук закрывающихся дверей вырывают меня из непонятного мира Миллера Харта и толкают обратно в пространство, где все… невозможно. Он был в Мадриде. Был с клиентами, будучи со мной.

Я выскальзываю из его рук и через крошечное пространство между почти закрывшимися дверьми оказываюсь на платформе, прежде чем даже могу осознать свои резкие движения. Обернувшись назад, вижу, как поезд отходит, и Миллер начинает яростно колотить по дверям. У него шок и паника, он кричит, а я стою, не шевелясь, и смотрю, как он исчезает в туннеле метро. Последнее, что я вижу размытым от слез взглядом, это то, как он с животным рыком запрокидывает голову, а потом ударяет кулаком по стеклу.

Время как будто замедлилось. Я застыла и беспомощно перебираю в голове каждую причину того, почему должна оставаться на безопасном от Миллера расстоянии, а кончики пальцев сами тянутся к губам: все еще чувствую на них его вкус. Чувствую его тело, прижимающееся ко мне, и ожоги на коже, оставленные его взглядом. Он пробрался глубоко под кожу, и я боюсь, нет способа его оттуда вытравить.

***

Входная дверь распахивается прежде, чем я могу пройти половину дорожки к дому, Нан в ночной рубашке застыла на пороге и смотрит на меня.

— Оливия! Боже мой! — она сбегает вниз по ступенькам, берет меня под локоть и ведет в дом. — О Боже, что случилось? Господи!

— Все хорошо, — бормочу я, усталость берет верх, так что я просто не в силах выдать что-то внятное. И все же я должна, потому что Нан выглядит по-настоящему напуганной. Обычно прибранные волосы находятся в беспорядке, лицо кажется старее. Ее необходимо успокоить.

— Я приготовлю чай, — она подталкивает меня к кухне, но я застываю на пороге от ощущения того, как волосы на затылке встают дыбом.

— Где он? — спрашиваю, немного сдвигаясь вперед, когда бабушка врезается мне в спину.

Она не отвечает, вместо этого обнимает меня и ведет в кухню.

— Проходи, я приготовлю чай, — повторяет она в попытке избежать ответа на мой вопрос.

— Нан, где? — спрашиваю, останавливая ее от попытки протолкнуть меня вперед.

— Оливия, он сошел с ума, — она обнимает меня крепко, пока я не захожу в кухню, и в поле зрения не появляется он. Миллер сидит за столом, взлохмаченный и по-настоящему взбешенный. И все же его очевидное недовольство и раздражение, прожигающие меня, не останавливают от желания повторить тот наш поцелуй в поезде.

Абсолютно разбитый.

Он медленно поднимается, стреляя в меня предостерегающим взглядом. Это невозможно игнорировать. Он беспринципно использует пожилую женщину, как средство достижения собственной цели. Она, очевидно, в ужасе от того, что наши отношения умерли и, как следствие, умирает и мое сердце. Хочу заорать ему в лицо в отчаянной попытке выказать свою ярость от его бесчестной тактики, но прежде чем я могу собраться с силами, острая боль прокалывает висок, заставляя меня с шипением стиснуть голову и пошатнуться на каблуках.

— Иисусе, Оливия, — меньше чем за секунду он оказывается передо мной, гладит мое лицо, осыпает поцелуями и шепчет какие-то бессвязные слова, в основном тихо матерясь.

Я слишком устала, чтобы отталкивать его, так что я просто жду, пока он не заканчивает меня успокаивать и не отстраняется. Прожигаю его холодным взглядом.

— Ба, проводи, пожалуйста, Миллера до двери.

— Оливия, — упрекает она меня осторожно, — Миллер ужасно беспокоился. Я ведь говорила, тебе нужно купить новый телефон.

— Не надо, потому что я не хочу с ним говорить, — мой голос, определенно, такой же холодный, как и мой взгляд. — Нан, ты забыла, на что были похожи последние несколько недель? — поверить не могу, что меня снова вот так провели. У него нет никаких моральных принципов.

— Конечно, но Миллер все объяснил. Ему очень жаль, он сказал, что произошло недопонимание, — она поспешно достает из шкафчика три кружки и заваривает чай, как будто это меня успокоит. Или как будто хороший английский чай сможет все исправить.

— Недопонимание? — спрашиваю, смотрю на него и вижу его обычный, ничего не выражающий взгляд. Смешно, но после сегодняшней встречи с его взглядом маньяка этот успокаивает. Он мне близок, что, я полагаю, плохо. — Скажи мне. Что из всего я не так поняла?

Миллер делает шаг ко мне, но я тут же отступаю.

— Ливи, — он раздраженно проводит рукой по темным волосам и пытается расправить свой костюм. — Мы можем поговорить? — делает попытку, поигрывая желваками.

— Да ладно тебе, Ливи. Будь благоразумной, — восклицает Нан. — Дай ему шанс объясниться.

Позволяю смешку сорваться с губ, от которого бабушка хмурится, а Миллер сильно стискивает челюсть.

— Никогда, — я разворачиваюсь, оставляя на кухне две отчаявшиеся души. Хотя никто из них не сломан больше меня. Я распадаюсь на мелкие кусочки.

Голова гудит, когда я поднимаюсь по лестнице. Слишком много всего нужно осознать. Никогда не чувствовала себя более запутавшейся и беспомощной, или злой и раздраженной.

— Ливи, — его голос останавливает меня на полпути, и я собираюсь с силами, они нужны мне, чтобы посмотреть в лицо врагу моего сердца. Взгляд стеклянный, плечи заметно ссутулены, только аура самоуверенности до сих пор его окружает. — Ты недооценила мою решимость исправить нас.

— Нас нельзя исправить.

— Ошибаешься.

Хватаюсь за перила для поддержки. Его односложное заключение сочится решимостью и уверенностью.

— Я уже сказала, я не могу тебе помочь. И не могу позволить тебе сломать меня так, чтобы я не смогла пережить это… — голос к концу моего заявления ломается. Злюсь на себя за то, что не могу закончить так же храбро, как начала. Я уже сломлена. Не разбита, сломлена. Разбитое можно склеить. Сломленное нет. Сломлена безнадежно. — Доброй ночи.

— Ты ошибаешься, принимая меня за того, кто так просто сдается.

— Нет, я по ошибке приняла тебя за того, кому могу доверять, — захожу в комнату и раздеваюсь еще до того, как забраться в постель и спрятаться под одеялом. Хоть я и знаю, что веду себя разумно, стремление оставаться сильной уничтожает. Он меня уничтожает.

Сон приходит быстро, по большей части, потому что мозг блокирует тяжелые мысли, закрываясь и давая мне несколько часов покоя, после которых я увижу еще один мрачный день.

Я в тепле — слишком жарко. Никак не могу выбраться из-под одеял. А потом я слышу дыхание, и оно не мое. А еще я замечаю,что что-то твердое прижимается к спине. Но мое обнаженное тело и крепкие мышцы отделяет ткань. По ощущениям дорогая. Ткань костюма. Костюма, сшитого на заказ.

Если бы могла, я бы пошевелилась, но он сжимает меня так, как будто боится, что я сбегу, пока он спит.

— Миллер, — толкаю его локтем, он стонет едва слышно, крепче меня сжимая. — Миллер!

— Мое, — шепчет он сонно, носом утыкаясь мне в шею. — Задержи эту мысль.

Ощущения восхитительные, Миллер рядом со мной, но мой уже проснувшийся мозг быстро сообщает о том, что это нехорошо.

— Миллер, прошу!

Он быстро отпускает меня и отодвигается, давая мне пространство сесть и убрать с лица волосы. Тут же тихо шиплю, резко проведя рукой по ране, боль быстро напоминает о травме.

— Оливия, — он быстро оказывается передо мной, держит мои руки, чтобы я не двигалась, но я от него отмахиваюсь. — Болит? — спрашивает он ласково, давая необходимое мне пространство.

Позволяю взгляду подняться к его лицу, знаю, что это ошибка, но его глаза-магниты слишком сильны. Он все так же красив, несмотря на усталость на лице и беспорядок на голове. Взгляд безжизненный, на костюме складка за складкой, загорелая кожа кажется болезненно-желтой.

— Не так больно, как делаешь ты, — почти плачу я, стараясь сдержать подступившие слезы. — Выметайся!

Он опускает взгляд, и я выбираюсь из постели, сбегая в душ. Не могу на него смотреть. Сломаюсь.

Вода, будто лезвия ножа, течет по раненой голове, пока я справляюсь с шампунем, наношу на кончики немного кондиционера, все это время напоминая себе слова Уильяма. Тяну время, не спеша начиная день, и к тому моменту, как я заканчиваю, ожидаю, что Миллер уже ушел. Но, заходя в спальню в одном полотенце, вижу его, сидящим на краю постели, все так же взъерошенным. В руках кружка чая.

— Бабушка знает, что ты здесь?

— Да.

Ну конечно, думаю я. Кто же еще мог приготовить чай так старомодно?

— Ты не имеешь права посягать на мою постель, — для эффекта хлопаю за собой дверью, не то чтобы это подействовало. Он остается безжизненным, абсолютно невозмутимым.

— Мне нужно было держать тебя в своих руках. Ты ни за что бы не согласилась на это добровольно, так что я взял инициативу на себя, — кажется, он не раскаивается, не спеша отпивая чай, а я просто стою и пялюсь, борясь с внутренним инстинктом тела отреагировать на движение этих губ.

— Ты будешь врываться сюда каждую ночь и нарушать мое уединение?

— Если придется.

Я на опасном пути. Во всевозможных отношениях стала жертвой его решимости. Мне нужно быть сильной. Воспоминания любящего, боготворящего меня Миллера между эмоциональным ступором все больше ускользают от меня.

— Почему ты все еще здесь? — подхожу к стулу и поправляю полотенце так, чтобы можно было надеть нижнее белье и футболку.

— Почему ты стесняешься?

Оборачиваюсь и вижу, как его взгляд путешествует по всей длине моих ног. Вид самодовольный и победоносный, и от этого я чувствую себя… побежденной.

— Я бы хотела, чтобы ты ушел.

— Я бы хотел, чтобы ты дала мне возможность поговорить. Но мы не всегда получаем то, что хотим, верно? — он встает и приближается ко мне.

— Я врежу тебе, если подойдешь еще ближе! — кричу я, паника наступает по мере того, как отступаю я. Блин, он собирается прижать меня к стене, чтобы я попала в его плен. Но к моему полнейшему потрясению он падает передо мной на колени и смотрит, самонадеянность во взгляде исчезла, и теперь в них искреннее сожаление.

— Я на коленях, Оливия, — он неспеша поднимает руки и осторожно пробирается ими под мою футболку, руки двигаются к бедрам, как будто он ждет, что я заставлю его остановиться. Я бы закричала, если бы могла. Глядя на меня синими глазами, он тянется вперед и губами касается моего живота. — Позволь мне исправить то, что сломал.

— Это я, — задыхаюсь. — Ты сломал меня.

— Я могу тебя восстановить, Оливия. И мне нужно, чтобы ты тоже спасла меня.

Губы начинают дрожать от его искренних слов:

— Это полностью твоя ошибка, — всхлипываю, отказываясь чувствовать его непослушные волосы, понимая, что это принесет мне комфорт, который я от него получать не должна.

— Я беру на себя всю ответственность, — он снова целует мой живот, поглаживая бедра. — Мы ломаемся еще больше, если нас нет друг у друга. Позволь мне соединить нас в одно целое. Ты нужна мне, Оливия. Отчаянно. Ты освещаешь мой мир.

Слово, которое хочу сказать, почти срывается с губ, но нужно сказать слишком о многом. Слишком многое, боюсь, никогда не будет правильным. Я опускаюсь на колени и прикасаюсь к его пухлым, мягким губам. Знакомое чувство комфорта пропитывает все мое тело.

— Миллер, — отстраняюсь и беру его за руку. — Думаешь, это так просто?

Глубокая складка пролегает между его потрясающими бровями, пока он изучает мое лицо:

— Слишком тщательно обдумываешь.

Не могу удержаться, закатываю глаза на его жалкое заявление.

— Мы должны поговорить.

— Хорошо, давай поговорим сейчас, — подталкивает он.

Чувствую, как меня опять начинает охватывать негодование:

— Мне нужно подумать.

— Люди слишком много думают, Ливи. Я тебе уже говорил.

Он должен осознавать, что говорит. Умный ведь мужчина.

— И раздувают из мухи слона? — спрашиваю с легким оттенком сарказма в голосе.

— Дерзить необязательно.

Вздыхаю:

— Я уже говорила тебе, Миллер. С тобой обязательно.

— Сколько времени тебе нужно? — у него просто не осталось выхода.

— Да не знаю я. У меня никогда не было отношений, с тобой же я их захотела. А потом я узнаю, что ты зарабатываешь на жизнь, трахая женщин!

— Ливи! — кричит он. — Прошу, не надо быть такой грубой!

— Прости. Я задела твои чувства?

Я ожидала увидеть хмурый взгляд, но получила холодный тон и безжизненное лицо.

— Какого черта случилось с моей сладкой девочкой? — Миллер поднимает брови, отчего волосы у меня на затылке встают дыбом. — Напиваешься, предлагаешь себя другим мужчинам.

— Ты случился! — да, я напилась, но только чтобы заглушить боль, которую причинил мне он.

— Я не хочу, чтобы кто-то еще к тебе прикасался.

— Аналогично! — кричу так, что он подскакивает, а потом рычит. Отсутствие ответной реплики должно меня удивить, но не удивляет. Меня это беспокоит. И что-то приходит на ум. — Я видела газету.

Его враждебность тут же испаряется. Теперь ему, кажется, откровенно неуютно, и он не бросается защищаться, подтверждая мои подозрения. Диана Лоу не самостоятельно изменила заголовок. Миллер велел ей.

Звон кастрюль, доносящийся снизу, отвлекает меня, так что я со стоном раздражения запрокидываю голову.

— Что ты наплел бабушке? — мне нужно это прояснить, потому что, как только Миллер уйдет, она набросится на меня, словно стервятник.

— Что у нас была перепалка, что ты ошибочно приняла женщину, с которой я встретился, больше, чем за делового партнера, коим она является, — хруст раздается в шее, когда я резко поворачиваю к нему голову. Он пожимает плечами и садится на пятки. — Что я еще должен был сказать?

Ответа у меня нет. Я должна быть благодарна за его быструю смекалку, но то, что он посмел врать моей любимой бабушке, останавливает меня от выражения признательности.

— Я тебе позвоню, — выдыхаю я.

— Что значит, ты мне позвонишь? — недовольство налицо. — У тебя даже нет телефона!

— Ты был в другой стране с другой женщиной, — заставляю себя подняться на ноги, хотя чувствую себя более изможденной, чем когда-либо.

— Ливи, я с ней не спал. Я не спал ни с одной из них с момента нашей встречи, клянусь.

Мне должно стать легче, но нет. Я в полном шоке:

— Ни с кем?

— Нет, ни с кем.

— Ни с одной? — он же в эскорте. Я видела его с женщинами. Его не было…

Его глаза улыбаются:

— Не важно, как ты поставишь вопрос, ответ останется тем же. Ни с одной.

— Тогда что ты делал в Мадриде? И с той женщиной в ресторане «Quaglino»?

— Давай присядем, — он поднимается и тянет меня к кровати, но я упрямо отмахиваюсь.

— Нет, — подхожу к двери в спальню и открываю ее. Он не сможет сказать ничего, что могло бы исправить этот беспорядок, и даже если найдет смягчающие слова, он все равно останется эскортом с ужасными манерами. Я должна послушаться Уильяма.

Миллер не делает и попытки уйти из моей спальни, в его потрясающей голове, очевидно, вихрь мыслей.

— Я приглашаю тебя на ужин, и ты не можешь отказаться, потому что невежливо отказывать джентльмену, предлагающему накормить тебя и угостить вином, — Миллер кивает в подтверждение своим словам. — Спроси свою бабушку.

— На следующей неделе, — предлагаю, пытаясь выпроводить его прежде, чем сдамся, и мысленно задаю себе вопрос, смогу ли когда-нибудь устоять перед ним. Не знаю, с чего он взял, что у меня достаточно сил помочь ему.

Его глаза слегка распахиваются, а вот самообладанию можно позавидовать:

— На следующей неделе? Боюсь, не выйдет. Сегодня. Я веду тебя на ужин сегодня.

— Завтра, — выпаливаю, не подумав, поражая саму себя.

— Завтра? — спрашивает он, явно подсчитывая, сколько это часов, а потом тяжело вздыхает. — Обещай, — его губы двигаются неспешно. — Обещай мне.

— Я обещаю, — шепчу, не отводя глаз от его рта и думая, что это может все облегчить.

— Спасибо, — его высокая, немного неопрятная фигура проходит мимо меня и останавливается в дверном проеме. — Могу я тебя поцеловать? — его манеры повергают в шок. В таких ситуациях он обычно о них не заботится.

Качаю головой, понимая, что у меня снесет крышу, и я закончу на постели под ним.

— Как пожелаешь, — он на грани. — Пока я буду уважать твои просьбы, но долго это не продлится, — предупреждает он, задумчиво шагая дорогущими туфлями по полу. — Завтра, — заверяет, спускаясь по лестнице.

Закрываю дверь, чувствуя одновременно облегчение, растерянность и гордость.

Я по-прежнему хочу Миллера Харта.

Глава 8

Из-за отсутствия определенного джентльмена за столом ужин состоит из знакомых мне блюд и проходит за кухонным столом, а не за тем роскошным в столовой. Верхняя пуговица на рубашке Джорджа расстегнута, и никто никого не отчитывает за манеры. Нет ни вина, ни лучших парадных нарядов, и нет ананасового пирога-перевертыша.

Но есть три пары пытливых глаз, которые смотрят на меня пристально, пока я ем через силу. Мое молчание красноречивее всяких слов, да Грегори и так вне себя, он уже получил нагоняй от Нан еще до того, как я успела спуститься к столу. Я слышала резкие перешептывания, шокированный вдох, и еще я слышала, как бабушка рассказывает взбешенному Грегори о недопонимании и деловом партнере, насчет которого я ошибалась. Грегори не купился, так что оставаться за столом как можно дольше и избегать его пытливых вопросов — самое важное. У него синяк под глазом и сбиты костяшки пальцев. Не обратить на это внимание невозможно, и мне интересно, что он сказал бабушке.

Когда Нан принимается убирать со стола, Грегори кивком головы просит меня выйти из кухни. Знаю, что прятать голову в песке дальше нельзя. Благодарю бабушку, с нежностью похлопываю Джорджа по плечу и следую за своим лучшим другом в коридор.

Я взрываюсь первой:

— О чем ты вообще думал? — начинаю шипеть, поглядывая на дверь кухни, а потом подталкивая его к лестнице. — Мне не надо, чтобы ты играл своими мускулами и бодался с ним рогами!

Мы доходим до верхней ступеньки, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть его открытый в шоке рот.

— Я тебя защищал!

— Поначалу да, но очень скоро это превратилось в борьбу двух самых больших эго! Ты первым ударил!

— Он посмел тебя трогать!

Мы оба, смотрим в сторону, когда слышим Нан.

— Что у вас там происходит?

— Ничего! — кричу я, заталкивая Грегори в свою комнату, и хлопаю дверью. — Ты забрал меня у него и оттолкнул на тротуар, прежде чем свалить его с ног! — поворачиваюсь и показываю на свою голову. — Я провела часы в отделении приемного покоя, чтобы меня залатали, пока вы дрались посреди улицы!

— Ты просто испарилась! — орет он, тыча в меня пальцем. — И у тебя нет гребаного телефона! — Грегори раздраженно размахивает руками.

Я замираю на секунду, чтобы задуматься о том, о чем бы никогда больше думать не хотела.

— Это на нас повлияло, — говорю тихо.

Он втягивает голову в плечи:

— Конечно, он повлиял.

— Я не о Миллере.

— О чем тогда? — он закрывает рот, выпучив глаза. — О, нет! Не сваливай все на тот наш пустяк, — он машет рукой в сторону кровати, при этом саркастично смеясь. — В этом дерьме между нами виноват долбанный ублюдок, в которого ты влюбилась!

— Он не ублюдок! — кричу, изо всех сил пытаясь найти в себе силы, чтобы успокоиться.

— Клянусь Богом, Ливи, если ты увидишься с ним еще раз, с нами будет покончено!

— Не говори ерунды! — меня ужасает то, что он так говорит. Я помогла пройти ему через кучу дерьмовых разрывов и никогда таким не угрожала.

— Я и не говорю, — говорит он уже спокойнее. — Так и будет, Оливия. Мы оба прекрасно понимаем, что этот членосос — ходячая проблема. И я знаю, что ты мне чего-то не договариваешь.

— Да! — защищаюсь я поспешно.

— Не смей меня крайним делать!

— Он хотя бы побеспокоился и стал меня искать!

Грегори вздрагивает в отвращении:

— Он ломает тебя, — закусив губу, несколько долгих секунд он пристально смотрит на меня. Мне не нравится этот его взгляд, и я знаю, что мне не понравятся его следующие слова. Он слишком старательно их обдумывает. — Я не могу видеться с тобой, если он есть в твоей жизни.

Я выдыхаю, а он просто разворачивается и уходит, громко хлопая дверью, и оставляет меня застывшей посреди спальни. Слов нет, только боль и злость. Он не ставил условия, когда дело касалось его. Я никогда не ставила.

Тихо матерясь, я забираюсь на постель и прячусь под одеялом. И снова голова благодарна за передышку от болезненных мыслей, очень скоро мне снится тепло, согревающее спину и ласковое мурлыканье мне на ухо. Я только сплю, но рельефные мышцы под костюмом на заказ и знакомое ощущение ласковых рук, поглаживающих голую кожу живота, согревают, даже если они нереальны. Они желанны, в отличие от обычных кошмаров.

Утро понедельника встречаю не с большим энтузиазмом, чем встречала каждое утро с тех пор, как покинула тот отель. К спутанным мыслям о конкретном мужчине теперь добавилось беспокойство о Грегори. Ирония в том, что жизнь, кажется, в полной мере решила отыграться на мне за все предшествующие скучные годы.

Часть меня спрашивает, чего я жду от ужина с Миллером сегодня, если вчера он довел меня до отчаяния, практически заглотив, а другая часть спрашивает, чего я жду от будущего в целом. Он ни с кем не спал? Мне нужно составить список вопросов. Раз уж я достаточно глупа, чтобы с ним встретиться.

Откидываю одеяло и тут же хмурюсь при виде своего полуобнаженного тела. Трусики на мне, но все остальное исчезло. Подняв глаза, вижу всю свою одежду аккуратно сложенной на стуле. Я же не совсем еще свихнулась. Я ведь забралась в постель в одежде сразу после того, как Грегори вылетел отсюда, знаю ведь, что в одежде. Думаю о вероятности того, что Нан раздела меня спящую, но стопка аккуратно свернутой и сложенной одежды говорит о другом.

Продолжая хмуриться, выбираюсь из постели, прохожу по комнате и тихонько приоткрываю дверь, прислушиваясь к Нан. Слышу счастливое пение и клацанье тарелок, но никаких разговоров. Перевожу взгляд обратно к аккуратной стопке одежды и старательно вдумываюсь, пытаясь вспомнить, сделала ли это сама. Ничего не приходит в голову. Может, я хожу во сне, ну или прибираюсь.

Скорый взгляд на часы говорит о том, что у меня уже больше нет времени размышлять на этой загадкой, так что я быстро принимаю душ и одеваюсь на работу, натянув джинсы и белые конверсы, как будто хочу, чтобы обувь отражала мое настроение. Безжизненность… Пустота.

Еще до того, как я успеваю сесть за стол, передо мной уже стоит миска с хлопьями, Нан смотрит на меня со смесью довольства и озабоченности во взгляде. Впервые со вчерашнего утра мы оказались одни, что значит, у нее, наконец-то, появилась возможность выпытать у меня ответы. Быстро размышляя над словами, прежде чем она замучает меня своими, я придумываю… кое-что.

— Как танцы? — спрашиваю я.

— Всех порвали, — отрезает она, хотя я и уверена, что у нее есть много историй о вечере, который она провела как Джинджер Роджерс. — И это было два дня назад.

Я вздрагиваю:

— Прости.

— Неважно, — настаивает она, и я знаю, почему. — Миллер выглядел очень грустным, когда уходил вчера, — она копошится с кухонным полотенцем, следя за моей реакцией. — И мне не нравится, как вы с Грегори ругаетесь.

Вздыхаю, прислоняясь к спинке стула, и наливаю в хлопья немного молока, бабуля же добавляет в мой чай слишком много сахара. — Это сложно, Нан.

— О-о-о, — она опускается на стул рядом со мной, в ее синих глазах слишком много любопытства. — Я могу справиться со сложностями. Фактически, могу поспорить, что у меня найдется ответ.

Искренне улыбаюсь и накрываю своей рукой ее руку:

— Это мне исправлять.

— У меня такое впечатление, что Грегори недолюбливает Миллера, — говорит она настороженно.

— У тебя правильное впечатление, но можем мы закончить этот разговор?

Она слегка надувает свои тонкие губы, недовольная тем, что я не хочу с ней делиться. Я не стану делиться всей мерзостью моих сложностей, так что ей остается только сердиться и принять ложь, которую скормил ей Миллер. Не могу рисковать, еще раз давая ей причину для печали и переживаний.

— Я могла бы помочь, — настаивает она, сжимая мою руку.

— Я уже большая девочка, Нан, — поднимаю брови, заставляя ее хмуриться.

— Полагаю, так и есть, — соглашается она, все же продолжая хмуриться. — Но помни одну вещь, Оливия.

— Какую?

— Жизнь слишком коротка, чтобы попусту ждать ответов, которые можно получить, только подняв свою тощую задницу и отыскав их, — она встает и со злостью опускает морщинистые руки в мыльную воду с посудой, тарелку за тарелкой со звоном ставя в сушилку.

***

День в бистро проходит спокойно, пока в дверях не появляется Миллер. Он сразу же привлекает к себе всеобщее внимание. И засранец понимает это.

— Готова уйти? — спрашивает он вежливо, но у меня такое чувство, что на этот вопрос подразумевается только один правильный ответ, и своим бесстрастным выражением лица он лишь подзадоривает меня нервно среагировать.

— Эм… — слова не формулируются. Дел, осторожно кивнув, протягивает мне сумку и джинсовую куртку, но Миллеру приходится буквально вытолкнуть меня из-за стойки и заставить мои ноги передвигаться. Рукой он нежно накрывает заднюю часть моей шеи и ведет к выходу из бистро, привычным жестом массируя мне шею, не оставляя мне иного варианта, кроме как поспевать за его тяжелыми шагами.

Его черный «мерседес» припаркован на двойной желтой линии⁴, и только когда он открывает дверцу, предлагая мне сесть, я заговариваю:

— Ты что делаешь? — спрашиваю, глядя на него.

Мой вопрос не заставляет его прекратить попытки запихнуть меня в машину.

— Ты обещала мне ужин. Садись в машину.

— Это было до того, как ты меня унизил, — я выворачиваюсь из-под его руки и отступаю. Я определенно заметила подобие злости на свой отказ, но толика эмоций Миллера не единственное, что привлекает мое внимание.

Он наклоняется так, что его глаза оказываются на уровне с моими. Они ласковые и успокаивающие. Они захватывают меня.

— Почему ты продолжаешь меня отвергать?

Отвожу свой взгляд от его глаз, прежде чем успеваю в них потеряться, и ухожу от него шагами быстрыми, но и бесполезными. Я никуда не уйду.

Он позади меня, дорогие туфли ритмично стучат об асфальт.

— Я не люблю повторять,— Миллер ловит меня и разворачивает в своих руках. А потом он приводит меня в порядок, осторожным движением перекидывает мне через плечо волосы, делает шаг назад. — На этот раз я сделаю исключение. Почему ты продолжаешь меня отвергать?

Его наглость как спусковой механизм для моих эмоций. Губы начинают дрожать, в глазах слезы. Злость тоже возрастает, обида раздувается, смятение утраивается.

— Потому что, — на миг закрываю глаза, чувствуя, как силы уходят, несмотря на его высокомерие. — Из-за всего, — я знаю, Уильям прав. Я не должна была попасться в паутину удовольствия Миллера. Может, мне и не нравится вмешательство Уильяма, возможно, у него нет прав настойчиво что-то требовать, но я не могу отрицать того, что он знает, о чем говорит. Все, что мне сейчас известно, утверждал Уильям. Я должна его слушать. Он мудрый и знаком с этим миром.

Миллер поджимает потрясающие губы и опускает глаза, отчего мягкий локон падает на лоб, но я не напоминаю о его же правиле не отводить глаз, когда с кем-то говоришь.

— Ты меня не хочешь? — спрашивает он тихо.

Мое лицо искажает гримаса непонимания. Что за вопрос в такое время?

— Конечно, хочу, — осознаю свою ошибку в секунду, когда он поднимает глаза, и накрывает меня волной его желания. Мое собственное желание отражается в его бездонных синих глазах.

— И я тебя, — шепчет он. — Больше, чем организму нужна вода, а легким — воздух.

Борюсь за глоток воздуха:

— А еще я тебя боюсь, — признаюсь я.

— И я тебя.

— Я тебе не доверяю.

Это заявление заставляет его запнуться на секунду, а потом он бросает в ответ:

— Я доверяю тебе свою жизнь, — он поднимает руку, подушечкой большого пальца проводит вдоль моей брови. Такой контакт толкает меня в мою зону комфорта, внутри все искрится. — Доверяю тебе мне помочь, — пальцем очерчивает мою щеку, скулу, а потом он поглаживает мою нижнюю губу. На слабом выдохе закрываю глаза. — Позволь мне ощутить твой вкус.

Автоматически киваю в знак согласия. Чувствую, как жизнь внутри меня взрывается.

— Спасибо, — шепчет он тихо, дыхание щекочет мне щеку, а потом его губы ласково касаются моих. Он нежно, почти осторожно сплетает наши языки, медленно меня разрушая. — Обними меня.

— Обниму, и я снова твоя, — заставляю себя сделать шаг назад, оставляя его в той же позе искать мой взгляд.

— Я зарезервировал столик, — он выпрямляется. — Окажешь мне честь присоединиться?

В голове беспорядок мыслей, конфликтующий между собой в попытке выяснить, является ли Миллер моей судьбой. Но в мгновение, когда его ладонь осторожно ложится мне на спину, и его прикосновение прожигает кожу сквозь футболку, мне в голову кое-что приходит:

— Где ты был прошлой ночью?

Я не придумываю легкое напряжение в ладони на моей спине и тень вины в этих глазах:

— Поужинай со мной.

Он это сделал. Вломился в мой дом. Это… мерзко! Чувствую себя оскорбленной.

— Ты раздел меня? — поверить не могу, что не проснулась. — Мне не приснилось, так ведь?

— Надеюсь. И когда я тебе не снюсь, надеюсь, ты постоянно обо мне думаешь.

— Думаю. Думаю, что у тебя проблемы!

— Были, — отвечает он быстро, со всей серьезностью. — Мой мир снова накрывала чернота, и единственное, что придает ему свет, продолжает убегать!

Вздрагиваю от искреннего раздражения в его голосе:

— У меня есть вопросы.

Он кивает и делает глубокий вдох, стараясь успокоиться.

— Я готов ответить на все вопросы, которые ты бы хотела задать.

Чувствую колоссальное облегчение, но и страх в таких же масштабах. Не уверена, что хочу услышать его ответы.

— За ужином, — заявляю я. Мы должны находиться на нейтральной территории. Никакой постели поблизости. — Просто ужин, — это меня устроит. Может, я и выложила ранее все свои карты, но их все еще можно переиграть. На самом деле, совершенно невозможно, но Миллеру об этом знать не нужно.

— Просто ужин, — соглашается он, могу поспорить, что неохотно.

— Тебе не разрешается целовать меня или касаться, — не знаю, зачем ляпнула такую глупость, ведь отчаянно нуждаюсь в ощущении комфорта, которое он мне дарит.

Тень недовольства, мелькнувшая на его совершенном лице, делает меня еще более решительной. Он может включить свои самонадеянные чары джентльмена и быстро заполучить меня, поступая со мной, как ласковый и внимательный любовник.

— Теперь ты ведешь себя просто глупо.

Качаю головой:

— Я не пойду, если ты собираешься привлечь меня своим поклонением, — это будет означать конец игры. Я по-прежнему принадлежу ему, несмотря на возрастающую осмотрительность и обретенные знания.

— Прекрасно, как пожелаешь, — бормочет он.

Киваю и заставляю себя спросить:

— Где я должна с тобой встретиться?

— Встретиться со мной? — он хмурит лоб.

— Мы встретимся в ресторане, — поведение Миллера слишком знакомо, а я не могу позволить Нан думать, что все хорошо, когда это не так.

Такое заявление простреливает меня раздражением, но Миллер хладнокровно его сдерживает. Искать покой с Миллером опасно, и не только потому, что он, кажется, не собирается мне его давать. Он опять в моей жизни, и я этого хочу. Мне нужно его тепло, его объятия. Мне все это нужно. Ничто никогда не давало мне чувства такой защищенности и в то же время такой уязвимости. Ничто не заставляло меня чувствовать себя такой сильной, хотя и невероятно слабой. Должна же быть середина.

— Ладно, — выдыхает он со смесью отчаяния и недовольства. — Когда ты стала такой сложной?

— В секунду, когда ты ко мне прикоснулся, — отвечаю тихо, понимая, что постоянно грублю с тех пор, как окунулась в сбивающий с толку мир Миллера Харта. Мне без этого не выжить. Не выжить без него.

Он не спеша поднимает руку и ладонью накрывает мою щеку, ласково ее поглаживая.

— В ту секунду, когда посмотрел на тебя, я увидел свет в привычной для меня темноте, — он подходит ко мне вплотную, его губы становятся ближе, и это все, на чем я могу сфокусироваться. — Увидел яркий, полный надежды свет, отражавшийся в этих удивительных сапфировых глазах, — он меня не целует, но наши губы близко, его дыхание согревает мое лицо, и это тепло проникает в самую суть меня. Закрываю глаза. — Сегодня вечером я буду уважать твои просьбы. Но запомни, ты моя одержимость, Оливия. Ты моя привычка, и я не сдамся без борьбы, — он отпускает меня, а я не могу дышать, голова кружится, чувствую себя брошенной. Открываю глаза и вижу мучительную красоту. — И я не проиграю, не важно, кто бросит мне вызов. Даже, если ты.

— Где я должна с тобой встретиться? — выдыхаю, не удосуживаясь противостоять его самоуверенному заявлению. Я видела его в действии, размахивающим кулаками, а еще я ощущала его в действии… в поклонении мне. Любой, кто бросит ему вызов, обречен. Включая меня.

— Здесь, в семь часов, — он достает из внутреннего кармана ручку и царапает на потертом чеке из бумажника адрес, который, закончив, отдает мне. — Я буду ждать.

Киваю, когда он начинает отступать, расправляя свой костюм, после убирая руки в карманы. Мы не разрываем зрительный контакт. В его глазах я вижу надежду. Уверенность. Страх. И я вижу предостережение. Только вот я не уверена, для него оно или для меня. Возможно, для нас обоих.

Миллер отводит глаза, разворачиваясь, и направляется к своей машине.

Прижимаю ладони к щекам и с силой втираю в них крупицы жизни. Мне жарко, в голове грузное месиво противоречивых мыслей, волнений… страхов. Я боюсь его, но он же и дает мне чувство невероятной безопасности. Я волнуюсь за него, но и за себя тоже. Не могу даже оценить глубину своих мыслей, которые вырвались из отчаянных попыток противостоять ему. Все это не имеет смысла.

Я в своем собственном мире пытаюсь осмыслить слишком многое, когда понимаю, что поглаживаю затылок. Волосы под рукой буйно танцуют, щекочут, от чего кожа покрывается мурашками.

— Именно этого я и боялся, — я медленно и осторожно оборачиваюсь на звук бархатистого голоса, сердце подскакивает к горлу.

Глава 9

Не уверена, облегчение ли я должна чувствовать или беспокойство от того, что вижу. Уильям прислонился к своему Лексусу, скрестив ноги и руки. Он не кажется счастливым. В обычно сияющих серых глазах видно раздражение, а мягкие черты лица омрачены беспокойством.

— Ты следишь за мной? — виновато выдыхаю. Вина — за мою слабость во всем, что касается Миллера, а выдох из-за шока по случаю встречи с Уильямом здесь.

— Я пытался до тебя дозвониться, — он отталкивается от машины и вальяжно шагает ко мне, пока его внушительный силуэт не возвышается надо мной. — Где телефон, который я купил тебе?

— Я им не пользуюсь, — опускаю взгляд, сама не знаю, почему. Он, может, и прав насчет Миллера, но я не такая. Самый скандально известный мужской эскорт Лондона, может, и живет в мрачном месте, но я его освещаю. Он хочет измениться ради меня. Я должна принимать свои собственные решения. Я же сама хозяйка своей судьбы.

— Значит, будешь, — командует он. — Скажи мне, зачем ты была в его клубе?

Поднимаю глаза, в шоке:

— Ты следишь за мной!

— Я уже говорил тебе. Знать, что творится в этом мире — мое дело. Когда я услышал об инциденте в «Ice» при участии Миллера Харта и хорошенькой блондиночки, не так уж много времени нужно было, чтобы понять, кто она, — он накрывает рукой мою щеку и приподнимает лицо за подбородок. — Откажись от этой затеи.

Качаю головой, глаза наполняются слезами:

— Я пыталась, десятки раз пыталась, но не могу.

— Старайся лучше, Оливия. Ты падаешь в его мрак, а когда окажешься там, обратного пути уже не будет. Ты ведь понятия не имеешь, во что на самом деле ввязываешься.

— Я люблю его, — хнычу, впервые признаваясь вслух, что все еще люблю этого сбивающего с толку мужчину, который теперь стал еще большей загадкой, чем был до того, как начал раскрывать свои секреты. Я не могу упасть в его темноту, если освещаю ее. — Люблю до боли.

Он вздрагивает от моего признания, и я понимаю, что ему это чувство знакомо.

— Боль утихнет, Оливия.

— Твоя утихла? — спрашиваю я.

— Я не… — он хмурится и убирает с моего лица руку. Я удивила его своим вопросом.

Не даю ему возможности собраться.

— Эта боль уродует тебя изо дня в день. Ты позволил своей Грейси уйти.

— Я не…

— Нет, — я обрываю его, и он меня за это не осуждает. Устрашающий Уильям Андерсон стискивает покрытую щетиной челюсть, не сказав ни слова. — И не смей говорить, что станет легче.

Он сутулит свои широкие, облаченные в костюм, плечи, и я обхожу его, направляясь к метро; сказанные Уильяму слова только подкрепляют мои намерения быть с Миллером.

Спустя годы после разрыва с Грейси Уильям по-прежнему сгорает в своей боли. Он не забыл ее, и, похоже, никогда не забудет. Если Уильям Андерсон годами чувствует то, что чувствую я прямо сейчас, тогда я лучше умру.

— Садись в машину, — зовет Уильям из автомобиля, как только он замедляется рядом со мной.

— Нет, спасибо.

— Черт тебя подери, Оливия! — кричит он, прерывая мой решительный шаг. — Не заставляй меня принуждать тебя.

Я застываю в тишине от его угрозы, холодность этого многоуважаемого, всегда собранного мужчины превратилась в кипящую лаву.

— Да ты просто достал меня поучать! — выплевываю, не зная, что еще сказать.

Он закатывает глаза, на самом деле, еще больше меня шокируя:

— Я же не твой отец.

— Тогда перестань так себя вести, — бросаю в ответ, это слово только усилило пустоту от нехватки в моей жизни близкого мужчины. Мне он не был нужен двадцать четыре года. Но, опять же, все это время я не встречала Миллера Харта. До настоящего момента.

— Не будешь ли ты так добра сесть в мою машину и позволить мне отвезти тебя домой?

— Ты хочешь меня доконать?

Он сдерживает смех, наклоняясь и открывая дверцу.

— Я в свое время совершал сомнительные поступки, Оливия, но раньше не был уличен в чтении нотаций.

Подозрительно прищуриваю глаза, в то время как он кидает на меня выжидательный взгляд. Даже не сомневаюсь в том, что Уильям меня заставит, так что, во избежание публичных сцен, я осмотрительно залезаю в машину и осторожно закрываю дверцу.

— Благодарю, — говорит он, расслабляясь на своем месте. Водитель трогается, и я кладу сумочку к себе на колени, теребя ремешки, только чтобы не ждать, когда же он заговорит. — Что бы я ни сказал, это не убедит тебя в том, что он плохая идея?

Вздыхаю, раздраженная, и с шумом прислоняюсь к спинке сиденья.

— Ты сказал, что не будешь читать мне нотации.

— Нет, я сказал, что никогда не делал этого прежде. Все когда-то случается впервые.

— Просто прелестно, — бормочу я. — Я ужинаю с ним сегодня вечером.

— Зачем?

— Поговорить.

— О чем?

— Думаю, ты и так знаешь.

— Что случилось в том отеле?

— Ничего, — выдаю, стиснув зубы. Я сбрендила, если думала, что он упустит это из виду. Не скажу ему, даже не смотря на тот факт, что ему, наверное, все слишком хорошо известно. Да и в любом случае, я никогда не смогу произнести эти слова. Думать о них более чем достаточно.

— Ничего, — бормочет он. — Так ты походила на перепуганного котенка потому, что ничего не случилось?

— Да, — выплевываю, презирая тот факт, что он явно что-то подозревает. Я никогда не дам ему подтверждения.

— Ну конечно, — вздыхает он. — Меня пугает, что тебе все мало.

— Мало чего?

— Мало Миллера Харта.

Мне приходится заставлять себя не закричать “Это не было Миллером Хартом!”

— Где вы встречаетесь? — продолжает он, после тщательного изучения меня в течение нескольких секунд.

— Не знаю. Он дал мне адрес ресторана.

— Дай взглянуть.

Теряя остатки терпения, роюсь в сумочке и достаю чек, протягиваю его, даже не глядя на Уильяма.

— Вот.

Чек исчез из моей руки, и я слышу, как Уильям мямлит задумчиво:

— Милое местечко. Я тебя отвезу.

— О нет! — смеюсь я, в неверии переводя на его глаза. — Я сама туда доберусь, — не хочу, чтобы Уильям вмешивался. И так уже замешано достаточно людей, пусть они и не в курсе всего ужаса истории. Их решительные попытки остановить меня от встреч с Миллером так и кричат о том, с каким ужасающим сопротивлением я столкнусь, узнай они всю правду.

— Я просто тебя подброшу.

— Нет необходимости.

— Либо ты принимаешь мое предложение, либо никуда не едешь, — он говорит со всей серьезностью.

— Зачем ты все это делаешь? — спрашиваю, а потом причины становятся слишком очевидными. — Это такая попытка облегчить свою вину?

— Что? — он защищается, разжигая мое любопытство и мое раздражение.

— Грейси. Ты бросил ее, и теперь пытаешься реабилитироваться, помогая мне?

— Чушь! — он смеется, отводя глаза.

Совсем не чушь. Самое правильное ощущение

— Мне не нужна твоя помощь, Уильям. Я не моя мать!

Его красивое лицо медленно поворачивается ко мне. Прежнее веселье исчезло, как будто его никогда и не было. Теперь он выглядит мрачным.

— Тогда зачем ты была в том клубе?

Тут же закрываю рот.

— Я…

Седые брови слегка приподнимаются, от его вопроса и взгляда я отодвигаюсь на сиденье. Открываю рот, чтобы заговорить, но ничего не выходит, Уильям, видя это, двигается ближе:

— Чтобы наказать его, так ведь?

От осознания не могу двигаться, пойманная холодной, жестокой правдой.

— Я не… — не могу закончить.

Уильям медленно отодвигается, опускает глаза к моей руке, на которой я верчу кольцо.

— Ты похожа на свою мать больше, чем можешь себе представить, Оливия, — он осторожно накрывает мою руку, останавливая движения кольца. — Не принимай это ошибочно за плохое. Она была красивой, страстной женщиной с вызывающей зависимость душой.

Ком размером с Лондон встает в горле, и я отворачиваюсь Уильяма к окну так, чтобы он не увидел моих слез. Я не хочу быть похожей на нее. Эгоистичной. Безответственной. Наивной. Не хочу быть такой.

Пока я плачу, Уильям крутит кольцо на моем пальце. Он, как и я, больше ничего не говорит.

***

К моему глубочайшему облегчению Нан нет дома. Она оставила кастрюлю тушеного мяса и записку, в которой дала мне знать, что ушла с Джорджем. Найдя свой новый телефон, отправляю ей сообщение, в котором говорю, что встречаюсь с Сильвией, и оставляю ей свой новый номер. А потом я целый час не спеша собираюсь; большая часть времени уходит скорее на моральную подготовку, нежели на физическую.

В шесть тридцать я прохожу по садовой дорожке к ожидающему меня «лексусу». Водитель открывает дверцу, я молча сажусь и тут же чувствую на себе взгляд его серых глаз.

— Выглядишь очаровательно, — Уильям говорит искренне, я поворачиваюсь и вижу, что он рассматривает мое короткое черное платье, одно из трех вечерних, которые у меня есть.

— Благода… — меня прерывает незнакомый звонок мобильника, но Уильям не достает свой телефон, так что после нескольких секунд я понимаю, что звонок доносится из моей сумки. Я роюсь в ней, хмурясь, достаю свой новый айфон и смотрю на экран. А потом смотрю на Уильяма.

— Всего лишь проверка, — улыбается он, вытаскивает руку и сбрасывает звонок на своем телефоне.

— У тебя нет больше дел, кроме как доставать меня? — спрашиваю, кидая телефон обратно в сумку.

— Есть, и много, одно из самых важных — остановить тебя от падения в его мир.

— Ну ты и лицемер, — обвиняю его, честно или нет, мне уже все равно, — твой мир, его мир. Практически одно и то же дерьмо. Как ты можешь заявлять, что знаешь его так хорошо?

— Наши миры периодически сталкиваются, — отвечает он поспешно и равнодушно.

— Сталкиваются? — спрашиваю, немного озадаченная, а еще осмотрительная с употреблением слова “сталкиваются” в данном контексте. Столкновение подразумевает разрушения. Он не сказал “соприкасаются” или “пересекаются”.

Он наклоняется ко мне и говорит шепотом:

— У меня есть моральные принципы, Оливия. У Миллера Харта нет. В этом и состоит грань между нашими мирами. Я не согласен с тем, как он ведет дела, и не боюсь говорить об этом, несмотря на его кровожадный характер.

Отступаю, не в силах ему возразить. Я видела, как Миллер ведет дела, и видела ту вспышку гнева.

— Он может измениться, — шепчу, понимая, что с треском провалила попытку придать голосу уверенность. Язвительный смешок Уильяма говорит о том, что он тоже сильно в этом сомневается. — Я бы хотела, чтобы ты высадил меня за углом, — уверенно заявляю я, понимая, что Миллер вряд ли оценит, что меня привез другой мужчина, особенно Уильям, и особенно учитывая, что их миры периодически сталкиваются. Не хочу, чтобы сегодня стало этим периодически.

— Конечно.

— Спасибо.

— Скажи мне, — начинает он, — как такая стойкая, милая девушка могла влюбиться в такого, как Миллер Харт?

Такого, как Миллер Харт? Стойкая и милая? Копаюсь в голове в поисках ответа на этот вопрос. Ничего не нахожу, так что повторяю слова бабушки:

— Не мы выбираем, в кого влюбляться.

— Может, ты и права.

— Знаю, что права, — говорю сама себе. Я живое тому доказательство.

— И зная это, ты по-прежнему чувствуешь то же самое?

— Я знаю, что он не был с другой женщиной с тех пор, как встретил меня.

— У него были встречи, Оливия, и прошу, не пытайся убедить меня в обратном. Не забывай: нет ничего, что бы мне было неизвестно.

— Тогда тебе известно, что он не спал ни с одной из них, — говорю я раздраженно, чувствуя, что мое терпение на исходе.

— Хотел бы я знать, как он этого избегал, — пробубнил Уильям. На это я не ответила, молча радуясь, что он не стал опровергать мое заявление. — У меня есть вопрос. Вероятно, самый важный вопрос.

— Что за вопрос?

— Он любит тебя?

Услышав такой вполне резонный вопрос Уильяма, я поникла. Меньше, чем «да», здесь будет недостаточно. Уильяму это известно. Без такого заверения я даже думать не должна о возможности подвергнуть свое разбитое сердце еще большей боли.

— Он ко мне неравнодушен, — отворачиваюсь, глядя в окно, и чувствую себя глупой и незрелой.

— Неравнодушие равняется любви?

— Не знаю, — шепчу едва слышно, но когда он кладет руку на мое колено и ласково его пожимает, я понимаю, что он меня услышал.

— Сначала думай, — произносит он тихо, — и уж потом говори.

Я согласно киваю, чувствуя странное утешение от искреннего прикосновения Уильяма. Я скажу и подумаю, но на самом деле, не думаю, что Миллер сможет сказать что-то, что могло бы уменьшить или унизить мое восхищение самым скандально известным мужским эскортом Лондона. Хочу этого, но я реалистка. Я попалась в его таинственный мрачный мир, и уже не верю, что что-нибудь или кто-нибудь сможет меня освободить, даже Уильям, и не важно, насколько сильно он старается.

***

Водитель не останавливает машину за углом, как договаривались. Он останавливается прямо перед рестораном, и Уильям не обращает внимания на его ошибку. Собираюсь сделать замечание, но вижу Миллера: он ждет на тротуаре, бросает на «лексус» недоверчивый взгляд, и я понимаю, что он в курсе, чья это машина. Но он не знает, что я в ней.

— Прошу, — запаниковав, поворачиваюсь к Уильяму, — скажи водителю остановиться в следующем квартале.

— Нет необходимости, — не обращая внимания на мое беспокойство, он быстро и уверенно выходит из машины с предельным чувством превосходства. Я хочу забраться под сиденье и спрятаться там. Я не смотрю на улицу, чтобы не видеть реакцию Миллера на появление Уильяма. Мне это не нужно. Чувствую, как воздух вокруг стал колючим, а он еще даже не видел меня.

— Харт, — слышу суровый голос Уильяма. А потом дверца с моей стороны открывается, и Уильям смотрит на меня, протягивая руку и ожидая, что я ее приму. Хочу заорать на него за такую подлость. Сейчас он угрожает, а я видела, как Миллер поступает с теми, кто угрожает. Это приводит в ужас.

Закрыв глаза и сделав глубокий, придающий уверенности вдох, я отклоняю предложение Уильяма и выбираюсь из машины, медленно выпрямляюсь до тех пор, пока меня не засасывает ледяной воздух, и он никак не связан с погодными условиями. Потом я поворачиваюсь и вижу его. Синие глаза распахнуты, челюсть напряжена, но он остается спокойным, пока Уильям провожает меня к нему. Миллер, как всегда, неправдоподобно красив в темно-сером костюме-тройке, бледно-голубой рубашке — идеально завязанный галстук — дорогих туфлях. По мере того, как я подхожу, в его глазах, несмотря на шок, появляется блеск, темные волосы взъерошены, осанка прямая. Как только я оказываюсь рядом, он стреляет в Уильяма холодным взглядом, а потом снова смотрит на меня, ладонью накрывает мой затылок, подталкивая вперед. Воздух по-прежнему ледяной, но теперь он смешан с приятным теплом, которое врывается в меня от нашего соприкосновения. Наклонившись так, чтобы его глаза были на одном уровне с моими, он дарит мне кроткую улыбку. Это напоминает мне, что у Миллера самая красивая улыбка и что я уже очень долгое время ее не видела.

Он медленно моргает, еще одна из его милых привычек, и ласково накрывает мои губы своими. Знаю, что Уильям позади меня дернулся, только ничто не остановит меня от впитывания вкуса Миллера. Даже я сама.

— Ты заставляешь идеал прятаться в тени, моя прекрасная девочка, — он оставляет на моих губах еще один быстрый поцелуй, а потом отстраняется, чтобы заглянуть в мои глаза. — Спасибо, что пришла.

Чувствую себя невероятно глупо из-за Уильяма, разыгрывающего из себя моего телохранителя, так что я поворачиваюсь и вижу его, пристально нас разглядывающего.

— Ты уже можешь идти, — чувствую, как рука Миллера обвивает мою талию, и он прижимает меня к своей груди. Он полностью проигнорировал мою просьбу не прикасаться и не целовать, и я ничего не сделала, чтобы его остановить. Он метит свою территорию.

Высокий, статный седовласый мужчина медленно отступает, не отводя глаз от Миллера, пока не оказывается у своей машины.

— Я знаю, что с моральными принципами ты не в ладах, Миллер, но я по-хорошему прошу тебя поступить сейчас правильно, — Уильям, может, и просит по-хорошему, только его голос пропитан угрозой.

— Не взывайте к моим принципам, когда дело касается Оливии Тейлор, мистер Андерсон, — рука Миллера на мне сжимается. — Никогда.

Враждебность между двумя этими сильными мужчинами отравляет. В голове полно вопросов об их общении и сталкивающихся мирах, и все они на первом месте в списке, который я подготовила для Миллера.

— Поступи правильно, — говорит Уильям, а потом обращает ко мне взгляд серых глаз. — Ты мне позвонишь, — непринужденно садится в машину, не дожидаясь моего ответа, и быстро отъезжает, оставляет меня на тротуаре, напряженную и собирающуюся с силами, чтобы выдать Миллеру все свои вопросы.

Спустя несколько долгих секунд он заговаривает, и когда он это делает, реакция оказывается совсем не той, к которой я себя готовила.

— Ну, это было неожиданно, — шепчет он тихо, от чего я хмурюсь. — Как ты дошла до того, что оказалась в компании Уильяма Андерсона?

Я абсолютно сбита с толку:

— Он был сутенером моей матери, — напоминаю ему, утаив подробности, которые сама только что узнала. И я знаю, что Миллер не оценит упоминание о встрече с Уильямом в безрассудное для меня время, так что я упускаю и эту часть. — И раз уж мы об этом заговорили, — взрываюсь, разворачиваясь в его руках, и отступаю на шаг. — Как я докатилась до того, что оказалась в твоей компании?

Он смотрит на меня слегка озадаченно:

— Ты уже нарушила свои правила с прикосновениями и поцелуями, — он наклоняется и нахально целует меня. И, черт меня подери, я не отстраняюсь. — Глупо было бы снова их устанавливать, — его взгляд искрится, на лице невысказанное торжество. Глупо, учитывая, что я провалюсь, или глупо, учитывая, где я окажусь, стоит мне сдаться. Очевидно, в постели Миллера, боготворимая им.

— Совсем даже не глупо, — заявляю со всей наглостью. Хотя преклонение в стиле Миллера — единственный способ убежать от моих проблем, я должна сопротивляться, неважно, насколько сильно хочу, чтобы он доставил мне удовольствие и забрал в свой крышесносный мир наслаждений. — Мы ужинать будем?

— Да, — он указывает на другую сторону дороги и, когда я оборачиваюсь, вижу его машину. — После тебя.

Хмурюсь, и вместо этого направляюсь в сторону ресторана. Уйти удается недалеко.

— Не туда, — просто говорит он и, беря меня за заднюю часть шеи и едва уловимо поглаживая ее, ведет к своей машине.

— Ужин и разговор, — напоминаю ему. — Ты согласился встретиться ради ужина и разговора.

— Да, я согласился встретиться с тобой у ресторана. Ты ни разу не упомянула, что ужин и разговор должны проходить здесь.

Нервно смеюсь, задаваясь вопросом, где же он собирается разговаривать и ужинать.

— Ты не можешь искажать смысл моих слов.

— Я ничего и не искажаю, — он с легкостью переводит меня через дорогу и усаживает в свою машину. — Мы поужинаем у меня дома, — дверца за мной закрывается, срабатывает блокировка.

Теперь я в бешенстве. Быть у Миллера — плохая, плохая идея. Пытаюсь открыть дверцу, хоть и не знаю, зачем. Я ведь слышала звук блокировки. А потом я снова его слышу и дергаю ручку, но ничего не выходит. Он садится рядом со мной.

— Это похищение! — возмущаюсь я. — Я не хочу к тебе домой.

— Почему? — спрашивает он, заводя машину и пристегиваясь.

— Потому что… я… потому что… это будет…

— Естественно для нас заняться любовью? — он медленно переводит на меня взгляд. Серьезный взгляд.

Это были просто слова, а мой пульс уже сошел с ума. Чувствую себя сексуальной, похотливой и беспомощной, а с Миллером Хартом это опасная комбинация.

— Разговор, — слабо шепчу.

Он ерзает на сиденье и упирается локтями в руль. Видит мое похотливое состояние. Я не могу дышать.

— Я ведь не раз обещал, что никогда не заставлю тебя делать что-то против твоего желания. Разве не так?

Киваю.

Он едва заметно улыбается и, протянув руку, поправляет мои непослушные светлые локоны.

— Ты хоть понимаешь, как тяжело мне заставить себя не касаться тебя, особенно зная, что ты этого хочешь?

— Я хочу поговорить, — заявляю, найдя в себе крупицы силы, чтобы высказать свое требование, загнав поглубже свою слабость, которая могла бы позволить ему проигнорировать мою просьбу.

— И я хочу объясниться, но сделать это в спокойной атмосфере своего дома, — он больше ничего не говорит, и, обратив все внимание на дорогу, отъезжает от тротуара. Нет разговоров или взглядов, направленных на меня. Единственное, на чем я могу сосредоточиться, за исключением обрывистых мыслей, это слова песни «Glory box»⁵ в исполнении Portishead, эхом разносящиеся в закрытом пространстве между нами.

Они просачиваются в голову, заставляя мысли кружиться, а потом я слышу два коротких слова Миллера, брошенные самому себе, так тихо, что я едва их расслышала:

— Я обещаю.

Глава 10

Уже жалею о том, что настояла на правиле не прикасаться и не целовать. Поднимаюсь с ним в его пентхаус, и к девятому этажу я готова просто рухнуть на пол, а понимающий взгляд Миллера — явное свидетельство того, что ему известно о моих сожалениях. Но мое пылающее лицо и ноющая боль в ногах напоминают мне еще и о том, какой вопрос я хотела задать первым.

Он открывает свою черную отполированную дверь и отходит в сторону, придерживая ее для меня и открывая вид на внутреннюю обстановку своей роскошной квартиры. Меня одолевает острое желание убежать.

— Мне не разрешается убеждать тебя физически, так что я очень прошу, не убегай от меня.

Я поворачиваюсь к нему и вижу синие глаза, полные мольбы. Сейчас он тот уважительный, любящий мужчина, которого я люблю больше всех его многочисленных индивидуальностей.

— Я не убегу, — обещая, переступаю порог и нерешительно обхожу стол посреди коридора. Входная дверь закрывается у меня за спиной, и дорогие ботинки Миллера постукивают по мраморному полу, когда он подходит ко мне.

— Хочешь вина? — спрашивает он, снимая пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула.

— Воду, пожалуйста, — во рту сухо после марафона по лестницам, и мне нужна ясная голова.

— Как пожелаешь, — говорит он и исчезает в кухне, быстро возвращается с бутылкой родниковой воды и стаканом. Он проходит к шкафчику с напитками, на два пальца наполняет бокал виски, поворачивается ко мне и неспешно подносит бокал к губам; мне приходится отводить взгляд от такого приятного зрелища. Он знает, что делают со мной эти губы, и нагло этим пользуется. — Не надо прятать от меня свое личико, Оливия.

— Не надо прятать от меня свое уважение, — тихо возражаю.

Ему нечего на это ответить, так что вместо ответа он говорит:

— Присаживайся, — подходит ко мне с водой.

— Я думала, мы будем ужинать?

Он замирает на полпути:

— Так и есть.

— В гостиной? — спрашиваю тоном, пропитанным сарказмом. Я знаю Миллера Харта и его одержимый совершенством мир, и нет ни единого чертова шанса, что он станет есть не за столом.

— Нет нужды…

— Нет, есть, — я вздыхаю. — Я настаиваю, мы будем ужинать на кухне. — Забираю предложенную им воду и ухожу, оставляя Миллера следовать за мной на кухню, но с тихим вздохом застываю в дверях.

— Ты не оставила мне шанса нанести последние штрихи, — бормочет он мне в спину. — Свечи, музыка.

Аромат чего-то потрясающе вкусного пропитал комнату, стол накрыт в стиле Миллера — идеально. Я будто по ошибке попала в отель «Ritz».

— Это… идеально, — выдыхаю я.

— Далеко не идеально, — говорит он тихо, проходя мимо меня. Ставит на стол свой бокал, передвигает его, потом зажигает свечи, украшающие центр стола. Он проходит по кухне, кладет на полку свой айфон и включает его несколькими нажатиями кнопок. Я просто смотрю на него, когда из динамиков начинает литься композиция «Explosions»⁶ Элли Голдинг, а потом он поворачивается ко мне. — Все еще не идеально, — говорит он, медленно приближаясь. Неуверенно поднимает руку и смотрит на меня, ожидая разрешения. Я киваю, позволяя ему ласково взять мою руку, и следую за ним. Стул с одной стороны стола отодвинут, Миллер отпускает мою руку, предлагая мне сесть. Следую его просьбе и позволяю ему пододвинуть за мной стул. — Теперь идеально, — шепчет он мне на ухо, мимолетно прикусывает мочку и оставляет меня изнывать от желания. Каждая клеточка моего тела напряжена, и ему это известно. Удостоверившись в том, что я получила несколько невыносимо приятных моментов от его горячего дыхания, он неспеша отодвигает от меня свои рельефные формы.

— Вина? — спрашивает он.

На секунду закрываю глаза, собирая остатки сил.

— Нет, спасибо.

— Трезвая голова не пресытит твоего желания ко мне, Оливия.

Кладет мне на колени салфетку, после чего занимает место по другую сторону стола. Он прав, конечно, но отказ от алкоголя может помочь мне мыслить яснее.

— Расстояние приемлемо? — интересуется он, взмахом руки указывая на пространство между нами.

Нет, не приемлемо, он кажется таким далеким, но глупо было бы ему об этом говорить. Не то что бы мне нужно было что-то говорить. Он все прекрасно понимает. Я киваю и рассматриваю стол перед собой, внутри все клокочет так, как клокочет обычно, когда я за одним столом с Миллером.

— Чем ты будешь меня кормить?

Сдерживая улыбку, он наливает в один из бокалов, в тот, что пошире, красное вино.

— Я ничем не могу тебя накормить, сидя здесь.

Кусаю губу и сдерживаю порыв взять вилку и покрутить ее, понимая, что ни за что не смогу вернуть прибор на правильное место.

— Нравится, когда я тебя кормлю? — спрашивает он, поэтому я отрываю взгляд от идеального стола и смотрю на его идеальное лицо.

— Ты знаешь ответ на этот вопрос, — в голове мелькают картинки клубники и капель темного шоколада.

— Знаю, — соглашается он. — И мне нет нужды говорить тебе, как сильно я люблю тебя кормить.

Я понимающе киваю, вспоминая чувство удовлетворения на его лице.

— И боготворить тебя.

Ерзаю на стуле, пытаясь предотвратить нарастающую между ног пульсацию. Неважно, какую маску он надевает, каждый раз я сдаюсь его власти.

— Предполагалось, что мы поговорим, — замечаю, стремясь избежать мыслей о преклонении, клубники в горячем шоколаде и магнетизме Миллера в целом.

— Мы разговариваем.

— Почему ты так боишься лифтов? — я становлюсь беспощадной, а потом мгновенно приходит чувство вины при виде того, как мрачнеет его лицо, совсем ненадолго. Он очень быстро берет себя в руки.

— У меня фобия закрытых пространств, — глядя на меня, Миллер задумчиво взбалтывает вино в бокале. — Именно поэтому ты никогда не убедишь меня спрятаться в шкафу.

От его признания чувство вины только усиливается, особенно когда я вспоминаю тот случай в моей спальне.

— Я не знала, — шепчу, вспоминая и тот ужас на его лице, когда я отказалась выходить из лифта. Я выяснила это, убегая из отеля, и использовала против него.

— Конечно, не знала. Я тебе не говорил.

— С чем она связана?

Он едва заметно пожимает плечами, глядя в сторону, избегает моего взгляда.

— Не знаю. У многих людей есть разные фобии, и нет объяснений.

— И тем не менее, у тебя оно есть, так ведь? — давлю на него.

Он на меня не смотрит.

— Вежливо смотреть на человека, с которым разговариваешь, и вежливо отвечать, когда кто-то задает тебе вопрос.

Полные раздражения синие глаза находят мои.

— Рассуждаешь сверх меры, Оливия. У меня фобия закрытых пространств, и на этом вопрос закрыт.

— Что насчет твоей безумной чистоплотности?

— Я просто ценю то, что принадлежит мне. Это не делает меня безумным.

— Это гораздо больше, — отвечаю я. — У тебя обсессивно-компульсивное расстройство.

У Миллера на секунду отвисает челюсть:

— Просто потому, что я люблю определенный порядок в вещах, у меня расстройство?

Недоверчиво вздыхаю и как раз вовремя останавливаю себя от того, чтобы поставить локти на его стол. Он не признает свою безумную одержимость, и вполне очевидно, что я ничего не услышу относительно клаустрофобии. Но это пустяки в масштабах происходящего. Есть вещи поважнее.

— Газета. Почему изменился заголовок?

— Я осознаю, как это выглядело. Но это для твоего же блага.

— Каким образом?

Его губы сжимаются в тонкую линию.

— Для твоей защиты. Поверь мне.

— Поверить тебе? — я сдерживаю острое желание рассмеяться ему в лицо. — Я доверилась тебе во всем! Как долго ты носишь статус самого скандально известного в Лондоне мужского эскорта? — слова, как кислота, обжигают язык, когда я их произношу.

— Уверена, что не хочешь вина? — он поднимает со стола бутылку и смотрит на меня с надеждой. Жалкая попытка избежать вопроса.

— Нет, спасибо. Ответа будет достаточно.

— Может, закуски? — он встает и, не дожидаясь моего ответа, подходит к холодильнику. Я не в состоянии есть, когда желудок скрутился в тугой узел, в голове полно вопросов и нет ответов. Сомневаюсь, что аппетит появится, когда я, наконец, добьюсь от этого мужчины ответов.

Он открывает огромную, с зеркальной поверхностью, дверцу холодильника и достает оттуда какое-то блюдо. Потом он закрывает дверцу, но не возвращается к столу, вместо этого возится с чем-то на подносе, разрезая и смешивая. Он пытается выиграть время, а когда настороженно смотрит в зеркало, видит в отражении, что я внимательно за ним наблюдаю. Понимает, что я раскусила его игру.

— Ты сказал, что готов ответить на мои вопросы, — напоминаю ему, решительно удерживая в зеркале его взгляд.

На секунду он опускает взгляд к подносу, а потом медленно разворачивается и, сделав глубокий вдох, возвращается к столу, небрежно откидывая со лба темную прядь. Мне становится почти смешно, когда предельно аккуратно поставленное на стол блюдо оказывается полно устриц.

— Угощайся, — Миллер жестом указывает на серебряные приборы, после чего садится.

Игнорирую его предложение, меня раздражает его изначальный выбор, так что я просто повторяю свой вопрос.

— Как долго?

Подняв свою тарелку, он берет три устрицы и аккуратно выкладывает их.

— Я работаю в эскорте десять лет, — говорит он, решая при этом не смотреть на меня.

Хочу выдохнуть шокировано, но сдерживаюсь, вместо этого беру стакан воды, смачивая вдруг пересохшие губы.

— Почему скандальный?

— Из-за моей безжалостности.

Теперь уже я выдыхаю и ненавижу себя за это. Это не должно быть для меня новостью. Я ведь испытала на себе его безжалостность.

Он замечает мою борьбу, но продолжает.

— Потому что в спальне я жестокий, не любящий, ничего не чувствующий, и меня все это не заботит. Женщины не могут мной насытиться, а мужчины не могут понять, почему.

— Они платят тебе за…

— За то, чтобы быть отраханными по высшему классу, — заканчивает он за меня. — И платят баснословные суммы за неразглашение.

— Я не понимаю, — качаю головой, глазами бегая по всему его идеальному столу. — Ты не позволяешь им целовать тебя или касаться.

— Когда я обнажен, нет. Когда мы наедине, нет. Я идеальный джентльмен на свиданиях, Оливия. Они могут дотронуться до меня сквозь одежду, потешить свое самолюбие и насладиться моим вниманием. На этом их контроль заканчивается. Для них я идеальный микс мужских качеств. Высокомерный… внимательный… талантливый.

Вздрагиваю каждой клеточкой:

— Ты что-то от этого получаешь?

— Да, — признает он. — В спальне у меня полный контроль, и я каждый раз кончаю.

Вздрагиваю от его настолько искренних слов, отвожу глаза, с ощущением тошноты и уязвимости.

— Точно.

— Не прячь от меня свое лицо, — просит он, не раздумывая, и я на автомате поднимаю голову, вижу ласковый взгляд, пришедший на смену холодному, ледяному. — Но ничто даже близко не сравнится с тем наслаждением, что я получаю, преклоняясь перед тобой.

— Теперь я с трудом вижу того мужчину, — говорю, и от моих слов нежность в его глазах превращается в страдание. — Так бы хотела, чтобы ты никогда не делал меня одной из них.

— Не больше, чем я, — шепчет он, прислоняясь к спинке стула. — Скажи, что надежда есть.

Все, что я вижу, — это Миллер в том номере отеля. Мое желание и потребность в нем все еще здесь, но из-за нашего короткого разговора на меня обрушилась жестокая действительность его жизни. У меня нет силы, достаточной, чтобы с этим справиться. Если я снова его впущу, для меня откроется жизнь боли и возможных сожалений. Ничто не заставит меня забыть того безжалостного любовника. Все, что я увижу, когда он мной завладеет, — красная пелена боли. Моя жизнь и без того достаточно сложна. Не могу сделать ее еще сложнее.

— Я задал тебе вопрос, — говорит он тихо. Его тон говорит мне о том, что он впал в то резкое, надменное настроение, возможно, потому, что он увидел мою внезапную подавленность; посмотрев на него, я еще и вижу это высокомерие. Просто так он не сдастся.

— Женщина в Мадриде?

— Я с ней не спал.

— Зачем тогда поехал?

— Прежнее обязательство, — он безучастный и резкий, и все же странно, но я ему верю. Только от этого совладать со всей ситуацией проще не становится.

— Могу я воспользоваться твоей ванной? — спрашиваю, поднимаясь из-за стола, сопровождаемая его пристальным взглядом.

— Сразу после того, как ответишь на мой вопрос. Есть надежда?

— У меня еще нет ответа, — вру, кладя салфетку на свой стул.

— Думаешь, он у тебя появится после того, как посетишь мою ванную?

— Не знаю.

— Не рассуждай сверх меры, Оливия.

— Я бы сказала, это невозможно, после всего, что ты мне поведал, ты не согласен? — я оказалась на распутье, желая послушаться Уильяма, ведь он определенно прав, и, желая послушать свое сердце, потому что возможно, только возможно, я смогу помочь Миллеру. Но «определенно» всегда должно быть сильнее «возможно». Конфликт слишком силен. И это разрывает меня на части.

Миллер смотрит на меня внимательно. Встревоженно.

— Ты уходишь, так ведь?

— Я задала свои вопросы. И никогда не говорила, что останусь после того, как получу ответы. Никогда не говорила, что они мне понравятся, или я приму их. Определенно побеждает. Уильям побеждает. Поспешно покидаю кухню, сбегая от той настойчивости, что он излучает.

— Оливия!

Распахнув входную дверь, выбегаю из квартиры, понимая, что он никогда не отпустит меня без боя. Спутанные мысли дают мне единственное безопасное для меня решение. Бегу прямиком к лифту. Сердце стучит, дыхание срывается и замирает, когда я колочу по кнопке.

— Оливия, не заходи в лифт, прошу! — его быстрые шаги заставляют меня снова и снова колотить по металлической кнопке. Тихо матерясь, жду уже вечность, когда дверцы лифта открываются. — Блять! Оливия!

Забегаю, жму кнопку первого этажа и забиваюсь в дальний угол. Я поступаю жестко, но отчаяние съедает чувство вины за то, что использую эту слабость против него.

Я изначально знала, что он так поступит, и все же подпрыгиваю, когда его рука останавливает закрывающиеся дверцы, вынуждая их открыться. На лбу испарина, распахнутые глаза полны страха. — Выходи! — кричит он, широкие плечи тяжело поднимаются и опускаются.

Качаю головой:

— Нет.

Его челюсть, кажется, вот-вот треснет от силы, с которой он ее сжимает.

— Выметайся из чертова лифта!

Остаюсь тихой, только сильнее вжимаясь в стену. Он невероятно, даже пугающе зол.

— Что мне сделать? — кричит он, заставляя дверцы открыться, когда они делают попытку сомкнуться. — Что?

— Я не могу быть с тобой, Миллер, — мой голос едва слышен за его хаотичным дыханием и моим колотящимся сердцем.

— Ливи, умоляю, не поступай так со мной снова, — его начинает трясти, глаза мечутся между мной и замкнутым пространством лифта.

— Не смогу забыть того мужчину, — я протягиваю руку и снова жму на кнопку.

— Блять! — он отпускает дверцы, и они начинают закрываться. — Я отказываюсь сдаваться, Оливия! — взгляд синих глаз успокаивается, выражение лица становится бесстрастным. — Я не потеряю.

— Ты уже потерял, — бормочу я, когда его лицо исчезает.

Глава 11

Не знаю, как я оказалась здесь. Возможно, чтобы увериться в своем решении. Вид огромной кровати с балдахином,вызывает в голове образ связанной меня. Это укрепляет мою решимость и мой выбор, но и разжигает боль. Я стою посреди номера отеля, смотрю по сторонам, продолжая мучить себя, и вымаливаю силы, чтобы пройти через это. Убежать. Исчезнуть навсегда. Другого выхода я не вижу. Кожу покалывает, мне становится холодно. Глаза наполняются слезами. Планы, которые я столько раз начинала воплощать в жизнь, сейчас должны быть исполнены и завершены. Я должна исчезнуть на какое-то время, разделить нас расстоянием и надеяться, что пословица «с глаз долой, из сердца вон» окажется правдой. Для нас обоих.

— Зачем ты пришла сюда? — вопрос просачивается сквозь стук крови в ушах, возвращая меня в холод комнаты.

— Помочь себе убедиться в том, что поступаю правильно.

— Чувствуется правильным?

— Нет, — признаюсь я. Ничто не кажется правильным. Все так неправильно. Слышу щелчок дверного замка, вырывающего меня из мыслей. Я оборачиваюсь и вижу его в беспорядке, волосы взлохмачены, костюм помялся. Только взгляд синих глаз спокоен.

— Я не проиграю, — говорит он, убирая руки в карманы. — Я не могу потерять тебя, Оливия.

Слезы уже бегут по щекам, я просто стою перед ним, разбитая.

Побежденная.

Он спиной прислоняется к двери, его взгляд мечется по комнате, он всем телом опирается о деревянную поверхность. Вид Миллера Харта, борющегося с собственными слезами, вырывает мое сердце из груди, ноги подкашиваются, и я опускаюсь на пол. Опускаю голову, волосы рассыпаются по плечам. И я плачу. Сломленный мужчина передо мной всегда заставлял мои глаза болеть, только в этот раз это не от его невыносимой красоты. На этот раз причина в его истерзанном состоянии. Отчаянном. Разрушенном.

Спустя долю секунды я уже в его руках, теплые руки крепко меня сжимают, прижимает мою голову к своей груди.

— Не плачь, — шепчет он, устраивая меня у себя на коленях. — Мне нужно, чтобы ты была сильной для меня.

Поднимает меня и несет к кровати:

— Все заканчивается здесь, — говорит он, осторожно укладывая меня и нависая сверху, лицом зарывается в изгиб моей шеи. Я не сопротивляюсь. Позволяю его телу прижаться к моему телу, его силе просочиться в меня, я держусь за него так, будто от этого зависит моя жизнь. Он поступает так же. Мы тесно друг к другу прижимаемся, наши сердца отстукивают сильный, уверенный ритм. Слышу их удары. Мы оба возвращаемся к жизни.

Он не торопясь поднимает голову до тех пор, пока я не вижу синие, полные боли глаза.

— Мне так жаль, — он осушает мои слезы. — Знаю, что тоже убегал, но теперь я это принимаю, — он наклоняется и нежно целует меня, мягкие губы жаждут и отчаянно нуждаются. — Мне нужно, чтобы ты поступила так же, — он садится и с легкостью усаживает меня к себе на руки, обнимает и беспрестанно осыпает мое лицо поцелуями. — То, что между нами, прекрасно, Оливия. Я просто не могу это отпустить, — он берет в руки подол моего платья, но не спешит снимать с меня одежду. — Можно?

Вместо ответа я стягиваю с его плеч пиджак, и Миллер, отпустив подол, помогает мне снять его с себя. Мне необходимо почувствовать его обнаженную кожу.

— Спасибо, — выдыхает он, сняв с меня платье и отбросив его в сторону. Его губы находят мои и начинают осторожную ласку. Его язык, скользнув в мой рот, робок и мягок. В голове пусто, но тело отвечает инстинктивно. Я принимаю его поцелуй, отвечая столь же мягкими, неспешными движениями, впитывая эмоции, переполняющие его. Его теплые руки повсюду, везде прикосновения и ощущения напоминают мне о нехватке теплой кожи под моими ладонями. Я принимаюсь расстегивать его жилетку, потом рубашку, пока руками не заползаю под ткань, касаясь его повсюду, прежде чем в спешке сорвать с него одежду, отказываясь отпускать его губы, даже затем, чтобы коснуться его идеального торса. Как только его руки оказываются свободны, он расстегивает бюстгальтер и медленно снимает его с меня, освобождая мои чувствительные, набухшие соски. Он разрывает наш поцелуй, и я протестующее хнычу, тянусь вниз, расстегивая его брюки.

Эти гипнотизирующие губы приоткрыты, позволяя сорваться шумному выдоху, взгляд мужчины сфокусирован на моей груди. Как только его брюки расстегнуты, я нетерпеливо тяну их вниз, желая поскорее почувствовать его наготу.

Он переводит глаза с груди на мое лицо:

— Поцелуй меня.

Не теряя времени, припадаю к его шее, а не рту, покусываю кожу в районе шеи и делаю глубокий вдох, впитывая его мужской аромат. Прикасаюсь к каждому участку его тела, заставляя стонать и удовлетворенно урчать.

— Губы, — рычит он, и я тут же с удовольствием возвращаюсь к его губам. — Боже, Оливия, — большие ладони накрывают мои щеки и надежно придерживают голову, пока мы целуемся, нежно и неспешно. — Представить не могу ничего, что бы чувствовалось лучше, чем поцелуи с тобой, — шепчет он в мои губы. — Скажи, что ты моя.

Киваю и чувствую ласку его языка, когда он осторожно опускает меня на постель, позволяя мне быстро стянуть брюки с его длинных ног. На секунду он оставляет меня, доставая из ниоткуда презерватив, раскатывая его, шипит и закрывает глаза прежде, чем снова ко мне вернуться. Хнычу, когда он устраивается у меня между ног, чувствую, как внушительных размеров головка упирается в мое лоно.

— Скажи, — прикусывает мою нижнюю губу, отстраняясь. — Не отвергай меня.

— Твоя, — и это уже не вопрос.

Он лбом прижимается к моему и с тщательно контролируемым вдохом входит в меня.

— Спасибо.

— Миллер, — я вдыхаю, переполненная ощущениями того, как кусочки моего разбитого сердца склеиваются воедино. На довольном выдохе закрываю глаза, меня окутывает чувство блаженства, и тогда он начинает плавно двигаться. Руки свободны, и я могу к нему прикасаться, я пользуюсь этим, медленно скользя ладонями повсюду, чувствуя каждую его клеточку. Языки сплетаются в ласковом танце, он двигается осторожно, от него исходит трепет. Это полное искупление, его забота размыла ужасную сцену в этом отеле; такой идеальный момент напоминает мне о ласковом, нежном мужчине, которым он является, когда боготворит меня — мужчину, которым мне нужно, чтобы он был. Мужчину, которым он хочет быть. Для меня.

— Никогда не отпущу твои губы, — заявляет он, наши покрытые испариной тела томно скользят. — Никогда.

Я выворачиваюсь из-под него так, что седлаю его, все еще наполненная до предела, каждое движение погружает его так глубоко.

— О Боже! — руками упираюсь в его пресс и кубики, опустив голову.

— Блять! — ругается Миллер, толкаясь в меня, руками сжимает мои бедра. — Оливия Тейлор, — шепчет он. — Самое ценное, что у меня есть.

— Никогда не отпускай мои губы, — задыхаюсь от желания, вдруг выдыхаю, когда его ладонь быстро накрывает мой затылок, и он тянет меня к своему лицу. Новый толчок. Мой стон.

А потом он сводит меня с ума поцелуем, голодным настолько, что я едва могу вспомнить свое имя.

— Двигайся, — он посасывает мой язык, а потом перемещает меня, подхватив под ягодицы. Чувствую, как он входит в меня уже под другим углом, провоцируя трение, от которого я с криком извиваюсь. Руками путаю свои волосы. — Именно так, Ливи!

Пелена удовольствия, накрывшая его лицо, придает мне храбрости. Я бесконтрольно поднимаюсь и опускаюсь на нем.

— И так? — спрашиваю, не дожидаясь ответа. Ответом служат его зажмуренные глаза, так что я повторяю, с силой сжимая свою светлую копну волос. — Миллер, скажи!

— Да! — глаза открываются, челюсть стиснута. — Ты можешь на хрен вытворять со мной все, что захочешь, Оливия! Я возьму все это.

Я замираю, тяжело дыша, чувствую его пульсацию внутри меня, мои мышцы принимают каждый толчок.

— Я тоже.

Он быстро перемещается, опрокидывая меня на спину, и снова с легкостью меня заполняет. Кончиками пальцев лениво рисует дорожку на моей разгоряченной щеке, прежде чем завладеть моими губами.

— Хочу тебя в своей постели, — шепчет он мне в губы, кружа бедрами, принимаясь за новую мучительную схему уверенных движений и глубоких толчков. — Прошу, скажи, что я могу забрать тебя домой и обнимать всю ночь.

Его просьба служит спусковым крючком для возникновения вопроса, заставляя меня разорвать поцелуй и сказать:

— Как объятия могут быть твоим сокровенным? — не даю ему времени ответить. Я уже жутко соскучилась по его губам, так что, не теряя времени, прижимаюсь к его губам, языком проскальзываю в его рот, пока он не останавливаясь погружается в меня.

— Это мое сокровище только с тобой, — он кусает мою губу и легкими как перышко поцелуями проходится от одного уголка рта к другому. — Просто хочу заобнимать тебя до смерти.

Улыбаюсь ему и почти срываюсь на слезы, когда он в ответ дарит мне одну из своих редких улыбок, а в синих глазах рождается блеск. Он действительно себя реабилитировал, жестокий Миллер давно забыт. Хочу снова почувствовать его губы на своих, но еще я хочу видеть его лицо, когда он улыбается ярче, чем я когда-либо видела.

— Я люблю твою улыбку, — заявляю на выдохе, как раз когда он одаривает меня уверенным толчком, прикасаясь к самому чувствительному месту. — Боже!

— Я улыбаюсь только для тебя, — быстро целует меня в губы и нависает надо мной, опираясь на длинные, сильные руки. — Я люблю твою грудь, — он опускает взгляд и провокационно облизывается.

— Они вовсе не большие, — почти хочу прикрыть руками отсутствие в них пышности, но мои руки живут собственной жизнью, поглаживая его руки.

— Готов поклясться в обратном, — он осторожно выдыхает и закрывает глаза, на губах играет яркая, безошибочная усмешка. Мышцы напрягаются, и я цепляюсь за его крепкие руки.

— О господи, — выдыхаю, чувствуя приближающуюся волну оргазма.

— Ты кончаешь, сладкая девочка?

— Да, — стону, выгибая спину, ногами обхватываю его талию. Жаркая волна давления с дикой силой обрушивается на меня внизу живота.

Опустив голову, он заставляет себя открыть глаза и падает на локти.

— Подари мне свои губы, — с рыком толкается в меня, отступает и снова осторожно собой заполняет. Непосильное наслаждение, которое он мне дает, кружит голову. — Ливи, я прошу всего один раз.

Он опускает ко мне лицо так, что, немножко приподняв голову, я соприкасаюсь с ним языками, начиная осторожное сражение, но когда я начинаю содрогаться в наивысшей точке наслаждения, он сильнее толкается в меня, страстно целуя и испуская громкий стон. Руки сами находят его волосы и зарываются в мокрые пряди, оттягивая их к затылку.

— Я кончаю, — стону. — Миллер. Я кончаю, — начинаю к нему прижиматься в попытке углубить поцелуй, в то время как меня накрывают волны удовольствия, но он мне не позволяет. Он просто отстраняется всего на несколько секунд, прежде чем снова сплести наши губы, молчаливо меня направляя.

Искры удовольствия, кажется, обрушиваются на меня со всех сторон. Не могу дышать сквозь всеобъемлющие ощущения. Кричу. Взрываюсь. Плоть пульсирует, веки становятся тяжелыми, а он продолжает баловать мои губы и неспешно во мне двигаться. Чувствую, как разбитые кусочки меня склеиваются под его обожающей заботой. Мы сможем. Пока мы вместе, будем сражаться с трудностями. Моя решимость никогда не была такой сильной.

— Спасибо, — вздыхаю с улыбкой, позволив рукам упасть за голову.

— Никогда не благодари меня.

Даже в своем экзальтированном состоянии я замечаю, что он во мне все такой же твердый.

— Ты не кончил, — хриплю я.

Он медленно выходит из меня, прокладывает дорожку поцелуев вниз по моему телу, пока не оказывается у меня между ног и сводит меня с ума своими безумными движениями языка на моей подрагивающей плоти, с последующим твердым касанием самого центра. Я извиваюсь под ним, пытаясь унять пульсацию, и он поднимается вверх по мне, снова проскальзывая языком в мой рот.

— Я боготворю тебя, — почти невесомо целует меня в лоб и круговыми движениями поигрывает нашими носами. — Дай мне мое.

— Руки не работают.

— Дай мне мое, Ливи, — глядя на меня, настороженно поднимает брови, заставляя меня улыбнуться. — Сейчас же.

Совсем даже не сложно выполнить его просьбу. Руками обнимаю его за плечи и тяну к себе.

— Хочу быть в твоей постели, — шепчу ему в волосы, желая уже быть там.

— Значит, будешь, — Миллер перекатывается, утягивая меня за собой, а потом поднимает меня так, что я оказываюсь сидящей на его животе. Тихо меня изучает.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю я.

— Думаю, что никогда в своей жизни не был шокирован, — говорит он, тянется и дразнит мои соски, пока они не сжимаются в горошины, набухают и становятся сверхчувствительными. — Но когда ты бросила на стол те деньги в «Langan’s», мне пришлось сдерживаться, чтобы не закашляться вином.

Краснею, пристыженная собственной грубостью, всем сердцем желая, чтобы этого никогда не было.

— Никогда не поступлю так снова.

— Я тоже, — шепчет он, берет меня за руку, поглаживая то место, где ран уже не видно. — Мне так жаль. Меня пожирало отчаяние…

Вырываю руку и затыкаю его, резко на него опустившись и обрушиваясь на его губы.

— Прошу, не чувствуй больше вину.

— Я ценю твое милосердие, но ты ничего не сможешь сделать, чтобы облегчить мои угрызения.

— Я тебя спровоцировала.

— Это не оправдание, — он садится и перемещает нас к краю постели, ставя меня на ноги. — Я сделаю это для тебя, Оливия Тейлор, — он клянется, вставая и ладонями накрывая мои щеки. — Заставлю тебя забыть того мужчину, — его губы касаются моих, подкрепляя слова, и я согласно киваю. — Он не тот, кем я хочу быть для тебя.