Однажды в России

Гена подошел к двери своего класса. Она была не заперта. Он коснулся ручки, и дверь отворилась перед ним, приглашая внутрь.

Внутри класса было темно и пусто. Снаружи, за черными окнами, остался целый мир, увенчанный Трубой. А здесь были только Генка и его память. И понимающе притихший класс.

Гена сел за свою парту.

Прозвучал неслышный звонок, и в класс ровным учительским шагом зашла Тишина. Она не стала вызывать его к доске. Не стала рассказывать ничего нового. Она просто уселась за учительский стол и принялась проверять какие-то старые работы. Может быть, диктанты. А может быть, никогда не написанные письма.

Генка встал и подошел к доске. Взял мел и тряпку. Он хотел написать на доске слово "Аня", но доска не была Трубой. Он поглядел на доску и положил мел обратно. Потом вернулся и сел за Анину парту. Он всегда мечтал сделать это, но никогда не решался. А теперь вот сел. Закрыл глаза и стал слушать музыку из зала, на смену которой сама собой пришла старая знакомая мелодия...

Он не знал, сколько минут просидел так, покачиваясь на волне своей памяти.

А когда открыл глаза, увидел рядом Аню.

- Тебя нет, - сказал он. - Ты мне снишься. - Да, - шепнула она. - Я тебе снюсь. - Значит, я могу сделать с тобой это. Ведь ты не настоящая. - Да. Я не настоящая. Сделай со мной это...

Гена подошел к двери, плотно закрыл ее и забаррикадировал стулом. Потом вернулся в сон и неумело расстегнул крючок на анином платье...

...Утро застало их в городском парке. Они сидели, обнявшись, и ни о чем не думали. У обоих были выпускные колокольчики, и они звенели, когда Генка и Анюта целовались.

Весь парк был полон выпускниками. Подгулявшие компании, с гитарами и без, с бутылками и без оных, проходили мимо, подмигивали, приглашали с собой, деликатно отворачивались.

Повсюду стояла атмосфера праздника и чуда. Все спали наяву и не хотели просыпаться... Все были заодно.

Потом мимо прошла Ленка, вся в слезах. Аня вскочила со скамейки и догнала ее. Утешать с высоты собственного счастья было очень приятным занятием.

- Ты чего? - Ничего... - Опять Серый? - Скотина... Ненавижу его... - А что он натворил? - Ничего! Ничего не натворил! - Я понимаю... - Что ты понимаешь, дура? Тебе хорошо... - Где он? - счастливая Анюта пропустила "дуру" мимо ушей. - На Свалке сидит, идиот. Восход встречает. - А ты почему не там? - Я была. Прогнал. Гад. Ненавижу... - Целовались? - Поцелуешься с ним... Сидит, молчит, как пень. - Ну, и ты бы помолчала. - Я пробовала. Все равно прогнал... Зараза... - Пойдем туда все вместе. Генка его друг, все таки. - Думаешь, стоит? - Лена посмотрела с надеждой. - Пошли. Там видно будет...

...Разумеется, внутри кабельной катушки никто уже не помещался. Странно было даже думать о том, что когда-то они сидели там втроем, и еще оставалось место для Будущего. Теперь они уселись сверху. Гена подстелил Ане и Ленке свой пиджак, а сам стоял и переминался с мурашки на мурашку в утреннем холоде.

Серега мрачно курил, не говоря ни слова. Таким они его и застали, когда пришли на Свалку. Троим пришедшим передалось печоринское настроение Серого. В компании воцарилось молчание. Аня молчала мечтательно. Генка - счастливо. Ленка безысходно. А Серега молчал просто так.

- Я еду через неделю, - сказала Анюта. - Экзамены начнутся в июле. - Я - с тобой, - сказал Генка. - Куда будешь поступать? - спросила Лена. - Во ВГИК. - А ты, Ген? - А я в Мед попробую. - Там же конкурс огромный. - Ничего. Пройду. Где наша не пропадала. - Станешь, значит, имперским врачом? - спросил Серега. Он впервые за все время улыбнулся. - Ага. А Анюта - имперской актрисой. А ты-то сам? - Не знаю, - сказал Серега. - Для начала, в армию пойду. А там видно будет. - Имперским офицером, значится? - Рядовым. Пойду в десант. - Кто бы сомневался, - засмеялся Генка. - Там говорят, дедовщина, - сказала Аня. - Ничего. Разберемся, - сказал Серый. - Я тебя буду ждать. - сказала Лена. Кажется, она опять собиралась заплакать. - Зачем? -спросил Серега. - Не надо. - А ты жестокий, Сережа, - сказала Анюта. Это прозвучало, как фраза из фильма. - Может, и так. Какая разница? - пожал плечами Серый.

Все снова замолчали. Магия выпускной ночи выпала вместе с росой. Ко всем пришла усталость. Анюта и Генка вообще валились с ног от всего пережитого за ночь. Хотя сейчас ни один не помнил, что именно случилось в их общем сне.

Первым поднялся Сергей.

- Ладно, - сказал он. - Вы как хотите, а я спать пошел. Завтра тренировка. - А я не хочу спать, - сказала Анюта. И зевнула. - А хотите, я копилку разобью? - спросил Генка. - Прямо сейчас сбегаю за ней и разобью. Там - куча денег. Пойдем - и позавтракаем в ресторане. - Давай, - сказала Лена. - Не надо, - сказала Аня. - Тебе еще в Москве деньги понадобятся. - Раньше надо было, - махнул рукой Серый. - А сейчас спать пора.

Он легко спрыгнул с катушки и, не прощаясь, пошел прочь. Лена встала вслед за ним, но догонять не решилась.

- Я пойду? - спросила она у Гены и Анюты. - Мы тоже идем, - сказала Аня и подала Генке пиджак: - не забудь.

Все трое ушли. Рассветное солнце висело над самой катушкой, и у него был такой вид, будто оно собралось садиться...

* * * ...А из купе его не было видно. Солнце осталось за дверью, плотно закрытой Петей "нна вввсяк случай". С этой стороны поезда были видны только деревья, которые к осенней желтизне добавили тлеющих закатных тонов. Деревья внимательно смотрели на солнце поверх игрушечного поезда и были похожи на зрительный зал, если заглянуть в него из оркестровой ямы.

- Нет, Петр, - басила Михална. - Что-то ты мне не договариваешь. Мужик ты, все ж, видный, хоть и щуплый. По всему видать, что не всю жизнь в поездах катался. - Этто вверно, Ттамарочка... - интимно отозвался Петруша. - Ннне ввсю. Я ведь, ссстрашно ввспомнить... Сидел я, Мммихална. - Да ну! И за что ж ты сидел? - Михална расторопно покосилась на баулы рядом с Петром. - Ннналить ббы ннадо ппрежде. Ппотом рраскажу. - Угощайся, Петя. - Гена выполнил просьбу проводника и приготовился слушать рассказ.

Петр понюхал водку и прислушался к ощущениям. Ощущения, судя по всему, были. И отразились на жеваной холстине Петиной физиономии с айвазовской глубиной.

- Убил я, Тамара, - сказал Петя с надрывом. И махнул рюмку залпом. Чччеловека убил. Дддруга. Мммишку. - Да ты что! - Михална всплеснула руками, едва не пролив свою порцию. Так таки и убил? - Ддда. - Может, все-таки, ранил? - Ннет. Убил. Ввот этими рруками! - Петя выставил на всеобще обозрение две сухие лапки. - Задушил, что ли? - охнула Михална. - Ннет. Я его ттопором. Ппо гголове. Ммишку. - По пьяни, что ли? - Ннет. Ттрезвый ббыл. Ннадел ккостюм ввыходной, гговорю Лларке: в ттюрьму кко ммне нне хходи. Нне ппущу. - А Ларка - это кто. - Жжена ммоя. Ббывшая. - Шекспир. - сказал Гена. - Ннет. Ммишка. - сказал Петрович. И уточнил: - Ддруг. Ббывший. - Ну, теперь уж понятно, что бывший. Друг бывший, жена бывшая. Видать, оба они нашкодили перед тем, как все случилось? - Дда. - Петя ссутулился и как бы даже от Михалны на полсантиметра отодвинулся. - А она ккричит: "Нне ппущу! Ттолько ччерез мой ттруп!" - Кто? Лариса? - Дда ннет. Ммаринка. Ммишкина жжена. - Ах, вот оно что. Мишка то, женат, что ли был? - Нну да. А я ей гговорю: "Уйди, ссука!", Ззарублю, ммол, ппод ггорячую рруку. - и Петя грозно махнул рукой, свободной от стакана. - Ушла? - Кконечно. Испугалась, ппподи. - А ты? - А я к Ммишке пподошел и ппо гголове его ттопором - нннна! - А он? - А ччто он. - Петя сделал паузу. - Упал, и ввсего дделов. Ну, ккровища, кконечно. - Еще? - спросил Гена. - Нналивай. - Ну. А дальше то? - пытала Михална. - А ччто ддальше?.. На Соловецких островах дожди, дожди... - Петрович пропел неожиданно приятным баритоном и совершенно не заикаясь. - Поймали тебя? - А я и нне пппрятался. Сам ппришел в милицию. С ттопором. Они сссначала очень испугались. Ппотом, ккогда ттопор отдал, ччуть мменя нне ппобили. - Чуть? - Нну, ппобили, кконечно. А ппотом, ккогда устали, нначали ббумажки ззаполнять. - Да... Тяжелая у тебя жизнь была, сын полка, - вздохнула Михална. - Все вам, мужикам, неймется. - Этто ввсе из-за бббаб, Ттамарочка. Нно к ввам это, кконечно, нне относится...

Все посмотрели на Петю с уважением. А он допил то, что оставалось в стакане, после чего прокашлялся и неожиданно запел:

- Ой, да не вечер, да не вечер...

Сомлевшая Михална принялась подтягивать, сначала - тихо, потом - в голос:

- Мне малым мало спалось...

* * * ...- Мне малым мало спалось, Да во сне привиделось...

Пели в соседнем купе. Из-за бойких соседей "малым мало" спалось всему вагону, и милиционер приходил уже дважды. В первый раз он протопал мимо грозной походкой, второй крался за добавкой, как мышка.

Ане и Генке не спалось и без песен. Они готовились к чудесам, и то, что, кроме них, никого в купе не оказалось, восприняли как нормальное первое чудо из будущей тысячи.

- Москва! - стучали колеса. - Москва! - хлопали двери. - Столица! - звенели подстаканники.

Они оба ехали туда впервые. Анюта собиралась поступать в театральный и жить у двоюродной тетки. Генка собирался поступать в медицинский и жить у друга, с которым познакомился на соревнованиях при плачевных (для друга) обстоятельствах. После нокаута во втором раунде тот проникся к Генке уважением, граничащим с обожанием, и звал в гости уже второй год. Адрес и схема проезда были единственным капиталом, который бывший Атос вез в Златоглавую.

Москва была третьей даже на их жестком ложе любви. Они вздрагивали на каждой остановке, боясь, что в дверь постучат и какая-нибудь Петровна или Михална с картиной, корзиной и картонкой раздавит их хрупкое счастье. Но никто так и не пришел. Только Москва, незримая, огромная, была с ними в ту ночь.

А еще были ласки. Много неумелых, выматывающих, пьянящих ласк. Редкие провалы в сон и сладкое выныривание на поверхность, где встречали руки и ждали губы, готовые сделать искусственное дыхание без напоминаний.

- Это - самая длинная ночь в моей жизни,- шепнула Аня. - А что, уже ночь? - смеялся Генка. - Мы же только что сели. - Что ты! Уже Москва через пять минут...

И оба приникают к окну, за которым - долгая овация листвы на ветру. И никакой Москвы, только звенящее ожидание ее. И ветер в раскрытое окно, и сверчки, и поцелуи, ласки, ласки...

- Мы, наверное, так и не заснем... - Никогда. Как можно спать в такую ночь?.. - А у тебя глаза закрываются... - Это чтобы лучше тебя видеть, Красная Шапочка. - А я тебя не боюсь, серый Волк. Съешь меня. - И съем... - Да... И вот тут еще откуси немножко... И здесь... И здесь... - Я тебя люблю... - И я... - Нас не разлучит никто... - И никогда... - А есаул догадлив был... (из-за стены) - А если разлучит... - Да если разлучит... - Кто? - Не знаю. Ты первый начал... - Если разлучит... ну, кто-то или что-то... - Да. Если у кого-то или чего-то хватит сил нас разлучить, то он (или оно) получит золотую медаль на чемпионате мира... По разлучению... - Если это произойдет... - Да ладно тебе. Дурачок. Пошутили - и хватит. - Если это произойдет - давай встретимся через много лет... - Через тысячу... Раньше нас никто не разлучит. - Нет. Не через тысячу. Нужно найти круглую дату, чтобы не забыть. - Круглая дата? Ну, например, ноль часов ноль минут нулевого числа нулевого месяца нулевого года... - А что... Это мысль, только давай возьмем другую цифру... Может, девятку?

- То есть? - Ну, например, девятого э-э-э сентября 1999 года. В девять часов... - На девятом этаже... В квартире номер девять... - Нет. Так не бывает, чтобы квартира номер девять была на девятом этаже. Давай просто назначим место... - Ну... Мы же будем тогда с тобой москвичи? - Еще бы! - Тогда давай где-нибудь в Москве. Что ты в ней знаешь? - Кремль... - Ага. Здорово будет в Кремле встречаться. Скажи еще - в мавзолее... - Хорошо. Большой театр... - Ага. И все будут у меня билетики спрашивать, пока ты будешь опаздывать. - Лужники. Ленинские горы... - А что? Там и метро красивое есть, я на открытке видела. - Как называется? - Не знаю. Там одна только станция такая - прямо на мосту. Вся стеклянная, как аквариум. Красивая, наверное, внутри. - Ну, тогда на этой станции... - Хорошо. Девятого сентября 1999 года. - В девять часов вечера... - Хорошо. В девять часов вечера... Ты меня поцелуешь, наконец, или нет? - Уже... - И сюда... - А можно? - А ты попробуй... - А сюда? - А сюда нельзя... Генка, перестань! Перест... пере... ладно... можно, только очень тихонько... - Я снова вижу сон... - Нет... мы никогда не заснем...

Ветер, сверчки, звезды. Пение за стеной. Мы никогда не заснем...

- Ппприехали, гграждане... - раздалось из-за двери вместе с громким стуком, - пппрошу сдавать пппостели...

Анюта подскочила, как ужаленная, натягивая на себя простыню. Генка сонно заворочался. Аня нетерпеливо подергала его за плечо.

- Смотри!

Он открыл глаза и потянулся к ней, как ребенок.

- Да не на меня, дурак! В окно!

Поезд, замедляя ход, приближался к платформе. Одной из многих, заполненных сотнями людей. Над муравьиной суетой, за огромным вокзалом, величаво стояли две высотки. Они, казалось, доставали до неба...

- Москва, - выдохнула Анюта. - А наша Труба повыше них будет, - проворчал Генка, скрывая ликование изо всех сил.

Вскоре поезд остановился. Он был тут же атакован встречающими, в воздухе замелькали сумки и чемоданы. Генке показалось, что все куда-то бегут. Спросонья он не мог понять толком, что происходит, и, только когда его Анюту стала уводить незнакомая старуха, он проснулся окончательно. Ринулся следом и тут же понял, что ничего не может поделать. Это была ее тетка, то есть существо, у которого больше прав на Аню, чем у него. А ему предстояло, вооружившись листочком с адресом, начинать новую жизнь. Но прежде нужно было договориться, как снова встретиться с Анютой. Он побежал по платформе, проклиная себя за беспечность.

Был момент, когда ему показалось, что Аня исчезла в толпе и ему никогда больше не отыскать ее. Потом, поняв, что уже давно опередил Аниных встречающих, он остановился и перевел дух. После чего стал внимательно вглядываться в толпу.

- Ну, - звонко раздалось сзади, - долго я буду тут стоять?

Он облегченно выдохнул и оглянулся. Аня стояла сзади и протягивала ему листок с телефоном. Бабка стояла рядом и разглядывала его со смесью восхищения (как женщина) и недоверия (как анина родственница). Бабка имела очень театральный вид, и даже шляпка у нее была какая-то особенная.

- Прощаемся. - сказала Анюта. - Пока, - сказал он. Шум вокзала мешал ему прошептать это. Поэтому пришлось почти кричать. Потом он одними губами произнес: - Я тебя люблю. - Я тебя люблю, - повторили анины губы. Они были чуть распухшими и обветренными. Генке захотелось снова мучить эти губы, и он отвернулся. А когда справился с собой и повернулся обратно, то увидел, что остался один.

Он постоял еще минуту и двинулся в путь. Ему было мало дела до адреса Вовчика в кармане. Адрес мог и подождать. А пока Генка вышел из здания вокзала на огромную утреннюю площадь и спросил у одинокого милиционера:

- Где тут Кремль? - Там, - махнул рукой тот и улыбнулся. - Гляди, не опоздай. Президиум ЦК уже весь в сборе. - Есть, товарищ старшина! - Генка козырнул к пустой голове и зашагал в указанном направлении.

В Москве стояло раннее утро. Вокзальная суета осталась позади, и весь город был похож на безлюдную декорацию. Тем более поражали размеры домов и ширина улиц. Когда Генка добрел до Садового Кольца, у него захватило дух. Машин было еще немного, но даже среди них порой мелькала диковинная иностранная красавица. А вокруг, как на офицерском смотре, стояли высокомерные дома. С десятками нужных и ненужных украшений, вобрав приметы разных веков, они имели вид грозный и распущенный одновременно. Их разделяла улица, такая широкая, что из любого ее места можно было вырезать две-три небольших Энских площади. Первые автобусы и троллейбусы сонно выползали из переулков. Дальние крыши проявлялись медленно, как на фотографии, сквозь утренний полумрак.

Генка перешел через Садовое кольцо и двинулся к площади Тургенева по Кировской улице. Марши о Москве, сами собой звучавшие в его ушах, неожиданно сменились старой знакомой мелодией, от которой глаза начинали копить влагу, как апрельские сосульки.

Теперь Москва имела вид камерный и очень старинный. На Кировской было еще меньше людей, чем на Садовой. Дворник заговощицки покосился на "студента" из провинции. Гражданин, выгуливающий исполинского дога, посмотрел на него без выражения. Из древнего подъезда выскочила барышня, на ходу подкрашивая губы. Глаза у нее были заспанные и шальные. Она подмигнула Генке, чем окончательно лишила его уверенности в себе.

Город вокруг него был велик, спокоен и грозен. Генке легко поверилось в то, что такой город никогда и ни за что не поверит слезам. Поэтому он прогнал свою давнюю спутницу-мелодию и зашагал дальше легким, спортивным шагом. Дома молча провожали его к Красной площади.

Пройдя мимо метро "Тургеневская" и поклонившись Грибоедову ("Наше - вам, СанСаныч!"), Генка вырулил на Лубянку и онемел от размеров площади. За этой просматривалась еще одна, такая же, и он простоял несколько минут под чугунным взглядом Дзержинского. Потом снова взял себя в руки и отправился дальше. Поблуждав в подземных переходах, вынырнул у Большой Никольской улицы и двинулся по ней к Кремлю, чьи башни уже замаячили впереди.

Когда он оставил позади только что открывшийся ГУМ и ступил на брусчатку Красной площади, Солнце окончательно очухалось от похмельного московского рассвета. Генка увидел на булыжнике свою тень и впервые поверил в то, что все происходящее - не сон. И еще. Он поймал себя на мысли, что уже час или больше того не думает об Анюте.

Он стоял посреди Красной площади, и сквозь эхо прошедших по ней парадов слышал командорскую поступь Судьбы. Путь, проделанный от Свалки - сюда, был ее первым шагом. Он глубоко вдохнул утреннюю свежесть, нащупал в кармане бумажку с адресом и отправился к ближайшему метро - по первому московскому делу...

* * * - Генка! - Вовчик!

Ребята в шутку обменялись ударами. Вовчик имел заспанный вид и был одет в пижаму.

- Рад тебя видеть, старина! Тыщу лет, тыщу зим! Ну, проходи, раздевайся. Чего встал?

Генка оробел от размеров прихожей и ее убранства. Еще подходя к могучему сталинскому дому, где жил его приятель, он начал чувствовать себя дворнягой. Внутри квартиры это ощущение усилилось.

- Да проходи, говорю тебе. Дома нет никого и не будет. Все - на даче. Приезжают раз в неделю со мной поругаться. - Та ты здесь один живешь? - поразился Генка. - Ну... - Вовчик подмигнул, - один - понятие относительное. Заходи и будь как дома. - Слушаюсь, ваше высокородие!

Генка бросил пожитки в угол и разулся. Потом прошел следом за Вочиком в комнату и снова застыл, как вкопанный. Комната была огромна. В ней стояла дорогая мебель, внутри которой мерцал хрусталь. На полках стояла невиданная аппаратура. А на стенах висели настоящие (!) картины. Генка, до этого знакомый только с репродукциями из "Огонька", сразу почувствовал разницу.

- Ну что ты встал опять! Генка! Не узнаю гладиатора! - Вовчик схватил его за руку, - Пошли завтракать, потом осмотришься.

По дороге на кухню Вовчик распахнул давал указания:

- Вот твоя комната. То есть она - моя, но пока что ты здесь поживешь. Вот сортир. Вот ванная. Вот твое полотенце... Так... Тут - родительская спальня, без крайней нужды, - Вовчик подмигнул, - не заходить. Убьют потом. Так. Вот и кухня.

Он открыл холодильник, и Генка в который раз за сегодняшний день поразился. Там было все. При виде незнакомой колбасы у него потекли слюнки. Он даже отвернулся, чтобы не выдать эмоций. Вовчик достал колбасу, сыр и бутылку портвейна.

- Чай, - пояснил он.

Генка удивился, но промолчал. Вовчик порезал еду на тарелки, сноровисто открыл бутылку и разлил вино по стаканам.

- Садись!

Гена сел.

- За тебя! И за приезд.

Не переставая удивляться всему, что видит, Генка взял в руки полный стакан портвейна.

- Нет, Вовчик! - сказал он, - за тебя! За этот гостеприимный дом! - Во дает! Не успел за стол сесть, как уже алаверды хозяину говорит... Будь!

Вовчик осушил свой стакан. Генка последовал его примеру.

Ему показалось, что вино попало сразу в голову, минуя желудок. Бессонная ночь и новые впечатления сделали свое дело. Все виденное в полном беспорядке уселось на карусель, и невидимая рука нажала на большую красную кнопку. Карусель завертелась вместе с ним, Вочиком и дворцом, в который Генку занес Случай.

- Как бокс? - спросил Вовчик. - Еще занимаешься? - В последнее время форму потерял, - сказал Генка. - Набрал пять кило, тоска. - А я еще два года назад бросил. Надоело. Но до сих пор помню, как ты мне на республиканских тогда врезал... - Да уж. Слабоват ты был против него. - Кого? - Моего Черного человека. - А это еще кто? - Потом расскажу... - Надеюсь. Жить нам с тобой еще долго... Что делать собираешься? - Поступать буду. - В институт? - Ага. - Какой? - В Мед. - Ты чего, рехнулся, что ли? Там конкурс двадцать пять человек на место. - Ну и что? - А то, что хрен ты туда поступишь. - Ну, это мы еще посмотрим. Слышь, Вовчик? - А? - У тебя учебники школьные остались? Чтоб не покупать? - Есть, конечно. Только... - Что? - По учебникам в институт не поступишь. Тут специальные пособия нужны, задачники... - Куплю, если надо будет. - Ну-ну... Значит, в медицинский... Все с тобой понятно, доктор! - Все равно поступлю. - Ну-ну... - Поступлю, я тебе говорю! - Генка! - Вовчик! - Гена разозлился. - Все, молчу. Поступишь, поступишь. А пока - давай еще по одному вмажем. - Не могу. Я хочу сразу в институт съездить, насчет экзаменов узнать. - Да ты хоть знаешь, куда ехать? - Примерно. - Ну, чтобы не заблудиться, давай еще по одному. - Давай. И я поеду... Слушай, Вовка! - Чего? - У тебя телефона нет? Мне бы позвонить. - Домой? - Ага. И еще в одно место, тут, в Москве. - Валяй, звони... Телефон - в гостиной, на туалетном столике.

Гена вышел в коридор, а Вовчик остался на кухне. В его лица сползла маска взрослого радушного хояина, он по детски потянулся и зевнул...

* * * Когда Гена вернулся домой, было уже темно. Он едва не заблудился в вечернем Городе, но никак не мог отказаться от соблазна еще полюбоваться Москвой. Путешествие на метро не давало ему такой возможности. Наконец, показался знакомый дом с шахтером и колхозницей над высокой аркой. Гена, еле шагая от усталости, поднялся на третий этаж и позвонил в дверь.

Нет ответа.

Генка поставил на пол сумку с учебниками и позвонил еще раз. Потом еще. Наконец, дверь распахнулась и Генка увидел румяную, запыхавшуюся девчонку. Она ничуть не удивилась при виде его, а втянула за руку в прихожую.

- Ты, наверное, и есть "Лариосик из Житомира"? - спросила она, улыбаясь. - Что-то вроде того, - буркнул оробевший Генка. - Ну, тогда привет. Заходи, мы тебя ждем.

В прихожую влетел Вовчик. Он обнял Генку за плечи и, едва дав разуться, потащил за собой в комнату.

Там сидела большая компания ребят и девчонок. Все были нарядно одеты и немного пьяны. Генка в своей костюме из энского универмага почувствовал себя паршивой овцой. Тем более что все присутствующие разглядывали его в упор, как в зоопарке или цирке.

- Вот он, наш Кассиус Клей из Энска, - провозгласил Вовчик. - Прошу любить и жаловать. - Чур, я первая его буду любить! - крикнула та девчонка, что открывала дверь. - Надька! - прикрикнул Вовчик, - Не порть ребенка!

Все рассмеялись. Кто-то потянулся за бутылкой.

- Штрафную! - сказал Вовчик, передавая Гене полный стакан порвейна. - Ого! - сказал Генка. - Чайная церемония продолжается? - А ты как думал. У нас тут каждый день, с утра до вечера, такая икебана. Вот, Надька не даст соврать.

Надя копошилась у полки с пластинками, и от внезапного воспоминания у Генки перехватило в горле. Он выпил вино и сел с краю стола.

- Что будем слушать? - спросила Надя. - У вас нет "Бони М"? - спросил Гена, надеясь, что в этой волшебной квартире есть все.

После секунды молчания все расхохотались.

- "Бони М"? Нет, дружище... - сказал Вовчик, - Однако, чуваки, оцените, что в энской губернии слушают! Не Зыкину какую-нибудь, а "Бони М"!

Смех плеснул снова. Генка почувствовал оскорбленным не только себя, но и свое воспоминание. Он нахмурился и посмотрел в сторону. Надька, тем временем поставила диск, и в комнате раздалась странная, тяжелая музыка. Ничего подобного Генка еще не слышал.

- Будем тебе хороший вкус прививать, Геночка, - сказала Надька. - Начнем с Кинг Кримсона, а там видно будет.

Все примолкли, делая вид, что тащатся от музыки. Бутылка с портвейном снова пошла по кругу. Надя села прямо напротив Генки и посмотрела ему прямо в глаза. Ему было стыдно признаться себе, что девчонка чудо как хороша. Он уставился в свой стакан, будто надеялся найти там что-то интереснее надиного лица.

Посидел минуту, другую.

Все продолжали слушать музыку и искоса поглядывать на нового гостя. А он сидел дурак-дураком, как и ожидалось от дремучего провинциала. Потом вдруг встал и сказал.

- Вовчик, тебя можно на минутку?

Вовчик вышел с ним в коридор.

- Ничего, если я пойду к себе? То есть, к тебе? - Зачем? - Заниматься. Я сегодня был в институте, переписал программу, вопросы... Накупил учебников. - Вот это прыть, - завистливо вздохнул Вовчик, - мне бы такую. - Времени мало осталось. - Что ж ты, сразу с поезда - за парту, что ли? - Выходит, что так. - Ну и дурак. - Сам дурак. - Поговорили, - рассмеялся Вовчик. - Так можно или нет? - Чего ты спрашиваешь? Иди, конечно. Ты тут у себя дома. Мы не помешаем? - Не помешаете. - Гена не заметил насмешки в голосе Вовчика. - Ну, тогда вперед, Ломоносов! - Вовчик вернулся в гостиную и что-то сказал гостям, после чего раздался новый взрыв хохота.

Генка решил не обращать на все это внимания.

Ему было слишком хорошо. Первый день в Москве никак не хотел заканчиваться. Хотелось спать, голова клонилась от впечатлений и выпитого вина.

Но он зажег в Вовкиной комнате свет и сел за стол перед задачником по химии. Строчки расплывались перед глазами. В ушах стоял шум из-за стены и громкая, удивительная музыка. Генка закрыл уши ладонями - и уставился в книгу.

...С целью получения сульфида аллюминия... смесь 27 г. аллюминия... Said the straight man to the late man... 60 г. серы... Where have you been... получилось... получилось... 75 г. продукта... противоречит ли это... I talk to the wind... противоречит ли... My words are all carried away... закону сохранения массы вещества...

* * * ...- Красиво тут, - сказала Анюта.

Они только что отпустили друг друга после вечности, которую простояли, обнявшись, перед входом в Парк Культуры. Теперь была одна минута перед новыми поцелуями, можно было вдоволь наглядеться друг на друга.

Прошла всего неделя, но оба сильно изменились за это время. Генка высох и почернел. Он уже шестую ночь подряд спал по три-четыре часа. Все остальное время уходило на подготовку к экзаменам. Его глаза лихорадочно блестели, а вокруг них собралась темнота.

Анюта, наоборот, похорошела. Тетка переодела ее с ног до головы, и теперь на Ане все выглядело модное и недешево. От провинциалочки, если не заглядывать в глаза, почти ничего не осталось. А в глазах еще жило энское простодушие, и где-то на дне взгляда лежала тень от Трубы.

- Да, - сказал Генка. - Тут просто здорово.

Они, обнявшись, зашли в огромные ворота парка и, не спеша, побрели по главной аллее. В ее центре работал фонтан, смущая брызгами идеально ровный водяной квадрат.

- Ну, что? Обживаешься? - Аня лукаво посмотрела на Генку. - Еще как. Даже надоедать начинает. - Москва? - Нет. Дом, в котором я живу. - Дом, который построил Джек?.. - Дом, который развалит Вовчик.

Аня засмеялась.

- Чем же он так плох? - Вовчик? - Дом. - Дом хорош. И даже слишком. Я там себе кажусь какой-то дворнягой. - Погоди, будет и у тебя такой же. - У нас. - У нас... - Аня прижалась к Генке. - Только без пьянок, ладно? - А там пьянки? - Каждый день. - Да ты что? - Ага. С утра пораньше. Кроме единственного дня, когда приезжала Вовкина мама. - И гости? - Конечно. Чтоб они провалились. - Здорово. И девчонки, наверное? - Анюта кокетливо покосилась на Генку. - И девчонки, - Генка вздохнул, вспомнив, как Надька сегодня ночью приходила к нему "с разговором". Еле отбился. Не очень то и хотелось отбиваться, честно говоря. - Как бы не украли тебя, красавчик. - У тебя - никогда, - Гена удивился, как легко Анюта говорит о таких серьезных вещах. - Ну, и хорошо, - довольно улыбнулась Аня. - А почему такой черный? - Загораю. При Луне. - Оно и видно. А что, правда, давай съездим на реку, позагораем. - Некогда. Как у тебя-то делишки? - Давай сначала поцелуемся. Я соскучилась. - Давай...

Они дошли до летнего театра и сели на пустую лавку. Потом поцеловались на виду у каменных пионеров.

- У меня все хорошо. Тетка все разузнала и теперь водит меня по разным профессорам. Один голос ставит, другой - мимику. - Чего? - Мимику. Смешной такой мужик, у самого лицо как резиновое. - Ага. А тот, который голос ставит, наверное, заикается и шепелявит. - Ну, нет. Ты бы послушал, как складно говорит! Как диктор программы "Время".

Генка ощутил короткий тычок ревности и попытался сменить тему. Ему было неприятно, что кто-то говорит Ане, как ей нужно произносить разные звуки. Еще и кричит на нее, наверное, если что-то не получается.

- А какие у тебя предметы на экзаменах? - Ерунда. Нужно басню прочитать. - Басню? - Генка не поверил своим ушам. После его бородинских сражений с химией это показалось шуткой. - Ага. Обычную басню. Крылова, например. Но прочитать, конечно, так, чтобы все сразу поняли, что я не хуже Любви Орловой. - Выучила уже? - А как же. Хочешь, прочитаю? - Хочу. Только сначала поцелуй меня. - Еще чего. Сначала ты. - Я первый попросил... - Ну, ладно уж...

От поцелуя Генка разомлел вконец. Он и так еле добрался до Парка Культуры. Дважды проспал свою остановку. А теперь еще и голова оказалась не на месте. Он в тысячный раз ловил себя на мысли, что Аня ему снится, и что с ним, таким обыкновенным парнем, не могло случиться подобное чудо...

- Хватит. - Анюта легко оттолкнула ненасытного Генку. - Слушай!

Она поднялась на пустую сцену летнего театра и остановилась посередине. Генка захлопал в ладоши. Еще одна парочка, сидящая сзади, последовала его примеру.

Аня сердито поглядела на незваных слушателей. Потом подошла к краю, и, вздохнув для храбрости, начала:

- Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела; Оглянуться не успела, Как зима катит в глаза. Помертвело чисто поле; Нет уж дней тех светлых боле, Как под каждым ей листком Был готов и стол и дом...

Не было больше Анюты. На сцене, сутулясь и волоча за собой ненужные крылья, ковыляла сама несчастная стрекоза... Она шла прямо к Генке, и он ощутил порыв обнять, согреть бедное гулящее насекомое.

- Не оставь меня, кум милый! Дай ты мне собраться с силой И до вешних только дней Прокорми и обогрей!..

Генка был готов не только прокормить и обогреть, но и поделиться последней рубашкой с этим жалким существом. Стрекоза смотрела, как умирающая. Ему было жалко стрекозу и очень хотелось позвать обратно Аню. Но та пряталась внутри Стрекозы и нос наружу не казала.

- Ты всё пела? Это дело: Так пойди же, попляши!..

Ах, сволочь Муравей, сонно подумал Генка. Как бы ему работалось, кабы с неба песни не звучали. Небось, спился бы пьяной утренней росой - и дело с концом...

- Ну, как?

Анюта вернулась. Она не ушла со сцены, но прогнала из себя Стрекозу. Генка захлопал в ладоши.

- Здорово, - сказал он. - Правда? - Конечно. Тебя обязательно примут в институт. - А еще я собираюсь прочитать из Чехова. - Изчехов? Это кто такой? - Не балуйся. Я серьезно. Вот, послушай. - Слушаю и повинуюсь. - Монолог Чайки... - Попрыгунья Чайка, летом не скучай-ка... - Молчи, зараза! - Слушаюсь.

Аня снова куда-то исчезла, на сцене оказалась барышня "из бывших". Она оглянулась, удивляясь странности места, в котором оказалась. Поглядела на каменных пионеров и пожала плечами. А потом тихо, как во сне, произнесла.

- Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила?.. Меня надо убить. Я так утомилась... Отдохнуть бы... Отдохнуть...

О, как Генка ее понимал! После шести бессонных ночей его голова сама собой ответила на призыв. Скамейка под ним качнулась, как палуба... Знакомая чайка махнула крылом... И наступила тишина, под сводами которой эхом отдавался Анин голос...

... - Я верую, - сказала Нина Заречная, - и мне не так больно. И когда я думаю о своем призвании, то не боюсь...

Она сделала последнюю, самую долгую, паузу, и украдкой взглянула на Генку. И...

Чеховский монолог так и не был закончен.

Генка спал, откинувшись головой за спинку скамейки, и даже храпел, мерзавец, поводя вверх-вниз костлявым кадыком...

Когда он проснулся, Ани рядом не было. Вечерело. Генка не сразу сообразил, где находится, а потом все вспомнил и застонал в ужасе. Он побежал звонить Анюте, но тетка сказала, что та еще не вернулась. При этом он ясно расслышал на фоне теткиной воркотни возмущенный голос Анюты, которая кричала, что ее нет дома.

Тогда Генка вздохнул и поехал домой. К задаче № 97, совершенно не похожей на басню.

* * * "Добро пожаловать, абитуриент-85"

Как бы не так, подумал Генка.

Его взгляд сам собой натыкался на этот лозунг и потом стекал с него, как растаявший на двери снежок.

Ему не очень повезло с билетом. Но Черный человек был тут как тут и помог вовремя. Когда уже казалось, что все пропало, и задачу в билете не решить ни за что и никогда, он пришел - спокойный и деловитый. И если раньше ему приходилось надевать на свою руку куклу Генкиного тела, то теперь он легко, как саквояж, открыл генкин мозг и показал кивком, где лежит ответ.

Благодарный Генка спокойно рассчитал задачу и трижды перепроверил результат. Все сходилось. Что же до первых двух вопросов, то он мог ответить на них и без посторонней помощи.

Таким образом, ответ на последний, четвертый экзамен, по химии, был готов. Не спеша подходить к экзаменаторам, Гена спокойно откинулся на спинку стула и оглянулся по сторонам.

"Добро пожаловать, абитуриент-85"

Этот кумачовый лозунг висел прямо у него перед глазами. Как бы не так, снова подумал Генка.

На каждого абитуриента из команды "Добро пожаловать!" приходилось полсотни из армии "До свидания!". Но он старался не думать об этом. Предыдущие три экзамена были сданы достойно. Все решалось теперь.

Гена поймал себя на мысли, что осталось меньше пяти минут до решения его судьбы. Если сейчас будет получена четверка или, тем более, тройка, то уже осенью он будет месить сапогами армейскую грязь. Если капризный экзаменатор все-таки поставит "5", то грязь будут месить уже студенческие сапоги, где-нибудь в стерильном подмосковном колхозе. На картошке.

Гена посмотрел на экзаменаторов. Их было двое - мужчина и женщина. Женщина была суетлива и поминутно заглядывала в рот мужчине, будто считала пломбы. Мужчина, напротив, наслаждался своей ролью. От его решения зависело все. Особенно на последнем экзамене. Генкина судьба выглядела неважно. У нее под глазами были мешочки, и Генка, насмотревшийся на гулянки Вовчика и ошибочно полагающий его московской нормой жизни, ничему не удивлялся. А еще у судьбы были плечи, засыпанные перхотью и старческие ручки в глубоких морщинах. Генка с улыбкой подумал, что его Судьба могла бы выглядеть и подостойнее.

Сам он, впрочем, выглядел не лучше. Он уже забыл, когда последний раз высыпался. Весь московский период жизни казался ему одним долгим кошмаром. Анюта, всерьез обидевшаяся на происшествие в Парке Культуры, теперь динамила его почти каждый день. Их редкие встречи заканчивались ссорами. Остальное время Генка учился, изо всех сил пытаясь не обращать внимания на пьянки Вовчика. Чем больше он запоминал, тем большая пропасть отделяла его от полной подготовки по всем предметам. Да и была ли она, эта Полная Подготовка? Генка не знал этого. И загромождал свой мозг новыми и новыми фактами, формулами, цифрами.

Все? Все! Все...

Теперь можно отдыхать. Работа закончена, и один небольшой разговор за столиком экзаменатора решал все. Поэтому Генка попытался расслабиться. Это было непросто, но расслабляться его научили так же хорошо, как и собираться в одну точку.

Поэтому он все-таки расслабился и принялся наблюдать за соседями. Братьями по несчастью. Их было двое. У них было общее и была большая разница.

Общим у них был чистый листок. Но если первый из соседей, холеный парнишка с печоринским взглядом, не обращал на свой пустой лист никакого внимания, то второй, с внешностью Страшилы из мультика про Изумрудный город, просто изнемогал от ужаса и напряжения.

Сначала он грыз ногти. Съев их все и пройдясь по облысевшим пальцам еще пару раз, он поглядел на них с укоризной и начал щелкать суставами. Потом он поглядел вверх, будто надеялся на потолке разглядеть ответ на свой билет. Потом поискал его на полу. Потом он посмотрел на Генку с выражением обрубка на поле боя, который просит его пристрелить, чтобы не мучиться. Потом с тем же выражением на лице посмотрел на "Печорина". Тот пожал плечами: "Извини, мол, брат. Сам ничего не знаю..."

А Генка в ответ на призыв почувствовал неуместное желание поиграть в орлянку с со своей сутулой, посыпанной перхотью, Судьбой. Он прекрасно знал, что за подсказку на экзамене из абитуриентов исключают не только того, кому подсказали, но и того, кто подсказал.

Поэтому миг полной свободы перед последним ответом неожиданно обернулся опасным приключением.

Дождавшись, пока Судьба отвернется, Генка подмигнул Страшиле. Тот сделал страдальческое лицо. Он еще ничего не понимал. Тогда Генка взял свой билет и помахал им в воздухе. Давай, мол, свой. Страшила сделал круглые глаза и щелкнул суставом большого пальца. На его лице отразился настоящий ужас. Вот идиот, подумал Генка. И махнул рукой для верности: давай, мол, свой билет и листок. Страшила побагровел и долго приплясывал сидя, ни на что не решаясь. Тогда Генка сделал то лицо, которое у него бывало в начале второго раунда на ответственных соревнованиях. И билет Страшилы сам собой порхнул на его стол. Очень вовремя, потому что экзаменатор начал разворачивать башню своего взгляда в генкину сторону. Когда башня закончила свое движение, на полигоне все замерло в чинном и благородном покое. Генка спокойно изучал чужой билет. Ему были прекрасно известны ответы на все три вопроса. Он, не спеша, взял чистый листок и, изменив почерк, как только мог, начал писать ответы.

Тем временем очередной страдалец встал из за экзаменационного стола с лицом, не оставляющим сомнений в исходе битвы. Она была проиграна. А вурдалак экзаменатор, оставшись без жертвы, обвел классную комнату нехорошим взглядом. Нужен был доброволец для ответа. В противном случае вызывался следующий по очереди. Им был Страшила.

Генка посмотрел на Печорина. Страшила посмотрел на Печорина. Экзаменатор тоже посмотрел на Печорина и почему-то улыбнулся.

А Печорин подмигнул Генке и Страшиле. От него не укрылись их маневры. Потом он встал и спокойно пошел к столу. С пустым листком. Генка вернулся к чужому билету и начал лихорадочно отвечать на него. Страшила сидел, как памятник самому себе. В его лице не было ни кровинки. Только пальцы находились в движении.

Пока Печорин, светски раскинувшись на стуле, обсуждал с экзаменатором недавнюю чехарду в политических вершинах (в пустой листок ни один, ни другой не заглянули ни разу), Генка закончил ответ на билет Страшилы. Оставалось главное - незаметно передать его. Тут Печорин уже не мог помочь. Полсекунды ушло на обдумывание. Потом Генка встал и сказал, глядя на логарифмическую линейку на подоконнике:

- Можно, я возьму эту линейку?

Он не сомневался, что разрешение будет получено.

- Да, пожалуйста, - ответил экзаменатор с гримасой, которая, казалось, говорила: "Линейка тебя не спасет!"

Генка встал, положив Страшилин ответ на самый край стола. Потом пошел к линейке и, не доходя одного шага, грохнулся на землю прямо в проходе. Упал громко и не больно, как учили. Разумеется, Судьба в лице экзаменатора не могла не отреагировать на такое происшествие. Тот отвлекся, а Генка с пола посмотрел на него виновато.

- Извините... Нервы... - Все понятно. Не ушиблись? - Нет, спасибо. Все нормально...

Когда Генка вернулся к своему столу, листка Страшилы на нем уже не было. Тот внимательно изучал ответ, написанный Генкой, как будто учил его наизусть. А может быть, так оно и было...

Потом Печорин встал. Он попрощался с экзаменатором за руку и со скукой посмотрел на свою "пятерку". Генка пошел следующим. Он хотел дать еще минуту-другую толстяку.

Экзаменатор посмотрел на него взглядом, в котором отразилась и вчерашняя пьянка, и сегодняшнее похмелье от нее, и тягостно-нетерпеливое ожидание следующей. И завистливое презрение к провинциальному гадкому утенку. И еще много чего. Генке не понравилось, как на него смотрит Судьба. Поэтому он улыбнулся легко, как только мог, и начал...

* * * - Аааааааааааааааааааааааааа!!!

Он остановился только на Кропоткинском бульваре, и то только потому, что милиционер шел за ним уже полквартала. Он не мог кричать. Кричать было нельзя. Поэтому он просто бежал. Бежал изо всех сил, чтобы сердечной дробью выкричать, выдохнуть свое счастье. Студент! Медик! Победа!

- Аааааааааааааааааааааааааа!!!

Перейдя на шаг, он стал напевать, сам не понимая, что.

А вокруг хохотала Москва. Отныне и навеки - Его Москва!

Город, который впустил его в свои холодные, скованные асфальтовым льдом, моря. Город, который умеет пройти мимо, не обращая на тебя внимания, но может и подмигнуть шалым девичьим глазом. Город, у которого столько лиц, что он сам себя никогда не узнает в зеркале...

Генка быстрым шагом пролетел по Кропоткинскому бульвару и выскочил на Арбат. Едва на попав под 39-й троллейбус, он сбавил шаг и помчался по узкому тротуару к дому с яркой вывеской "Самоцветы". Там жила Анюта со своей теткой. Куда же, как не в этот дом, было нести на руках свое счастье?!

Генка взлетел на пятый этаж, обогнав медленно ползущий лифт. Он позвонил не два и не три раза. Он просто облокотился пальцем на звонок и стоял так, крича вместе с ним. Пока не открылась дверь. Когда Анина тетка открыла замок и высунула наружу длинный театральный нос, он готов был расцеловать его прямо здесь, не дожидаясь, пока тетка подставит щеку. Впрочем, она ее никогда и не подставляла. Это была строгая, "вся в себе", тетка.

- Здравствуйте. Анюта дома? - Нет ее. - Как "нет"? - Генка не подумал о таком варианте... - А где она? - Не знаю... Да ты проходи, попьешь чаю... - Как - не знаете... - Гена был поражен. В его сегодняшнем ликующем мире вдруг образовалась трещина, из которой повеяло холодом. Потом сам собой нашлось спасительное объяснение. - Она - на экзамене? - Нет, - сказала тетка. И строго, как бы отсекая лишние вопросы, добавила. - Срезалась она вчера. Не прошла по конкурсу. - Как?.. - Генка чуть не сел не пол. Он не мог представить себе, чтобы великая Анюта, его Анюта, срезалась на каком-то там экзамене... Ему вдруг представился Страшила, только он был уже не Страшила, а Анюта. Но так же грыз ногти и смотрел на потолок, надеясь найти там ответ... - Да ты проходи, Гена. У меня как раз чайник закипел.

Генка, как во сне, зашел в прихожую и прошел за теткой на кухню. Там свистел чайник. Тетка начала колдовать над чашками, а Гена тупо наблюдал за ее спокойными движениями.

- А куда она пошла? - Не знаю. Она мне не отчитывается. - И давно? - Со вчерашнего вечера нет... Да ты не волнуйся. Она уже звонила, и утром, и днем. Куда-то уехала с компанией. На дачу, что ли... - То есть как... То есть как "не волнуйся"!? - крикнул Генка.

Все его неистовство, которое уже час искало выхода, сменило окраску и бурей поднялось в душе. С вышки счастья он головой вниз свалился в сухой бассейн ревности и горя.

- Да так, - спокойно отрезала тетка. - Не волнуйся, и все тут. Ничего с ней не случится. - Как вы могли ее отпустить?! На всю ночь, в незнакомом городе! - Этот город сам решает, кого ему забирать... - тихо сказала тетка. Она ставила на стол чашки, сахарницу и печенье. Но Генку эта идиллия разозлила еще больше. - Послушайте, Татьяна Николаевна!.. - начал он, закипая на манер чайника. - Нет, это ты меня послушай, - грозно сказала тетка. - Ты ей не сват и не брат! И не муж, между прочим! Сам должен понимать, что тебе с твоим счастьем ей лучше сейчас на глаза не показываться. Пусть сначала успокоится. Потом и встречайтесь. - Вы... Я... Мы должны ее найти! - Ищи, - горько усмехнулась тетка и подошла к окну. С пятого этажа, сквозь "небоскребы" на Калининском, видно было пол-Москвы. - Ищи! Я свое уже отыскала в этом проклятом Городе...

Она тяжело села на стул и положила себе кусочек сахара. Ее ложка, как маятник, качнулась в чашке. Генка смотрел на тетку и ненавидел ее. И ненавидел Анюту. И поезд, который привез их обоих в Москву. Ему становилось все хуже и хуже...

- Гена! - Что? - Я давно хотела с тобой поговорить... - Ага. Сейчас самое время! - Не груби, пожалуйста. Лучше скажи мне. Ты очень любишь Аню? - Это мое дело. - Допустим. А хорошо ли ты знаешь ее? - Достаточно. Уже одиннадцать лет. - Да, - согласилась тетка, - это - немало. И все таки, как ты ее любишь? - Я... - в растерянности Генка хлебнул чаю, но это не помогло. - Кто вам сказал, что я ее люблю? - А разве об этом нужно говорить? - в глазах у тетки пробежала искра, и Генка понял, что она улыбается. Вдруг за морщинистым теткиным лицом он разглядел маленькую девочку, которая так же, как и он, однажды приехала из Энска в Москву. За своим счастьем. И Генка понял, что эта девочка знает больше, чем он. И об Анюте. И о Москве. И о нем самом. - Пойду я, - хмуро сказал он. - Как знаешь, - сказала тетка, - а за Аню не волнуйся. Ей сейчас плохо, но, если понадобится твоя помощь, она сама к тебе придет. Главное - чтобы ты оказался на месте, когда это случится. - Куда я денусь?.. - горько сказал Генка. Весь этот день, такой счастливый, Главный День, был брошен коту под хвост. - Вот и хорошо, - сказала тетка. - Вы ей не говорите, что я приходил. И что поступил, тоже не говорите. Сам скажу. - Умнеешь на глазах. Хорошо, Геночка. Так и сделаю. Счастливо тебе. - До свидания...

Генка не помнил, как добрался домой.

- Ты чего. Неужели срезался? - в вопросе Вовчика было искренне участие, и Генку это согрело. Сам Вовчик уже неделю как прошел последний экзамен и теперь у ежедневных пьянок появился повод. - Нет. Поступил. - Ну, ты даешь! А чего такой мрачный? - Живот болит... - Ха! Чуваки!!! - заорал Вовчик в комнату, - Генка поступил! Урраааа!

Дружный вопль из гостиной показал, что гости совершенно не огорчены новостью. Напротив. Все уже давно привязались к странному молчаливому парню и даже полюбили его за рахметовский характер. Он был примером, которому лень подражать, но которым можно гордиться перед друзьями.

Все высыпали в прихожую и кинулись к Генке обниматься. Тут же появился дежурный стакан. Генка выпил его залпом и попросил добавки. Потом, из чистого гусарства, выпил из горлышка целую бутылку портвейна. И не пошел, как обычно, за свои учебники, а плюхнулся на диван между каким-то пижоном и его нарядной подружкой.

Потом зазвучала странная музыка, к которой он уже успел привыкнуть и даже полюбил. Потом стены пустились в пляс, и он почти ничего не соображал.

А еще потом с ним рядом оказалась Надька. И больше вокруг не было никого. Наверное, они попали в знаменитую родительскую спальню, куда вход был запрещен. За исключением особых случаев.

Но сегодня был особый случай. И Генка, почти не соображая, что делает, впился в Надькины губы.

- Дурачок... - прошептала она, - Не торопись... У нас вся ночь впереди...

И новоиспеченный студент 2-го Московского Медицинского института имени Н. И. Пирогова перестал торопиться. Впереди была целая жизнь, не то, что ночь... Ночь, впрочем, тоже...

* * * - Ген, вставай!.. - Ой... Светик!..

Генка сквозь сон удивился тому, что Светик пришла к нему сама. Обычно ее приходилось искать по всем больничным постам и палатам. Он потянулся к ней, чтобы обнять.

- Генка, брось! Мизерный на роды зовет... - Какие народы? - Какие, какие! Обычные роды! Вставай и давай будить Самоху и остальных. Вы там все нужны!

Генка вывалился из сладкого сна на пол. Нашарил рукой одежду и принялся кое-как одеваться. Света перебежала к Самохе и схватила за плечо.

- Олежка! Поднимайся! Роды тяжелые, Мизерный зовет... - Страшила! Вставай, хрен моржовый! Роды! - Кока, Женька! Аврал!

Через пять минут, заспанные, в халатах, застегнутых не на ту пуговицу, они мчались вслед за Светкой по ночному больничному коридору. Собственная спальня, где несколько сиротских раскладушек стояли на кафельном полу бывшей душевой, отсюда казалась им раем.

- А где Тимофеич? - на бегу спросил Генка. Тимофеич был акушер и хирург, правая рука главврача со смешной фамилией Мизерный. - В Москве!.. - А остальные? - Петрович свалился с гриппом. Вот тебе и остальные... - Так мы что, сами будем роды принимать? - от ужаса Генка проснулся окончательно. - Нет, конечно. Мизерный там, и я на подхвате...

...Огромная баба с трудом помещалась на узкой родовой кровати. Она не кричала, и это было страшнее всего. Она только глубоко дышала, и все равно серела на глазах, как мартовский сугроб.

Мизерный - громадный мужик с мясницкими руками - орал на нее матом.

- Тужься, сука! Тужься, кому говорю! Разлеглась тут, блядь, отдыхает. Тужься!.. Так, пацаны, по местам. Генка со Страшилой - жмите на пузо, Самохин - ко мне, принимать будем. Костик, следи за давлением... Светка, не путайся под ногами... Да тужься ты, сволочь!.. - Как жать? - спросил Генка. Его голос дрожал. Такой полевой обстановки у них еще не случалось. Практика есть практика. Но одно дело - стоять и смотреть, и совсем другое... - Как жать? Клади ей руку на пузо, локтем сверху. Так. Хватайся с другой стороны за стол. Взялся? - Да. - А теперь повисай всем телом. Понял? - А не раздавлю? - Портвейн раздавишь, когда все кончится. Понял? Дави! Страшила! Ты - то же самое с другой стороны. По местам, сукины дети. Давите так, чтобы вылетело как из пушки.

Генка, несмотря на приказ, не мог себя заставить надавить на бабий живот всем своим весом. Живот был твердый, точно каменный. Страшила тоже замешкался, по привычке глядя на друга.

- Да вы что, суки! - Мизерный побагровел, - в бирюльки со мной играете? Давите изо всех сил, кому говорю. А то потеряем сейчас к ебаной матери обоих... - Она уже полчаса без схваток, - шепнула Света. У нее в глазах полыхало. - Давление падает, - сказал бледный Кока. - Ясный хуй, падает! Цифры говори! Самоха! Стой здесь, принимаем. Вот голова, видишь? Хорошо хоть, головой пошел, сучонок... Так... Так... Ну давай, хороший... Пролезай! Генка, Страшила, давите сильнее. Сейчас уйдет, сука... - 85 на 40... - Дави!

Генка скомандовал "Три, четыре!", и они со Страшилой навалились одновременно.

- Хорошо... Еще... Еще... Так, родимый... Так... - 80 на 40...

Генка увидел, как на пол капает кровь. Как всегда, ему стало плохо. Как всегда, он взял себя в руки усилием воли. Но недосып, дикость обстановки и нелепость того, чем он сейчас занимался, сделали свое дело... Кровь потекла тонкой струей, баба вдруг застонала, и Генкина голова закружилась всерьез. Еще хватило сил в последний раз навалиться на каменный живот, после чего в глазах почернело и тело стало ватным...

Оказалось, он так и не упал. Висел, как обезьяна, на собственной руке. Никто и не заметил его короткого обморока. Когда он очнулся, то на первый взгляд подумал, что все осталось по прежнему. А потом понял, что изменилось. Мизерный перестал материться. Теперь он насвистывал что-то из Высоцкого и давал благодушные указания Самохе. Тот, по локоть в крови, зашивал роженице шейку матки.

- Глубоко берешь, Самохин. И шов частый. Пореже, пореже... Эй, орлы! Долго вы чужую бабу будете тискать? Слезайте с нее.

Генка и Страшила убрали руки. Чего-то не хватает, подумал Генка. И тут же услышал, чего именно.

Из-за его спины, сквозь тихое сюсюканье Светки, раздался щенячий писк. И Генка понял, что все обошлось нормально. Это было видно и по поведению Мизерного - гениального земского врача, на котором держалась вся захолустная больница.

- Гляньте на этого тамбовского волчонка... Гипоксийка, конечно... Куда же без нее. И вод наглотался, мерзавец... Ну, ничего. Жить будет.

Генке намертво впечатался в память этот круговой стоп-кадр. Здоровенный хирург, старательный Самоха у его подножия, аристократичный Кока с тонометром, Света, склонившаяся над ребенком, будто раздувающая костер. Растерянный красный Страшила. И роженица на столе - как материк в океане собственной боли...

- Ну что, орлы? Поздравляю с боевым крещением. А теперь идите, мы со Светкой сами управимся. Олег, ты тоже ступай. Я дошью...

Ребята медленно вышли из родовой, прихватив по дороге Женьку, который пропустил все представление, потому что блевал в соседней ванной. Уходя, каждый по несколько раз оборачивался. Огромная баба, похожая на поверженного скифского идола, лежала, как мертвая. Только слезы на щеках говорили о том, что она еще жива...

...- Пика, - сказал Самоха, он же - "Печорин", который оказался классным парнем и сыном одного из лучших детских хирургов Москвы. - Пас, - отозвался Генка и отхлебнул разведенного спирта. - Я тоже пас, - сказал Страшила. - Бери, - Кока пододвинул прикуп в сторону Олега.

Все делали вид, что ночное происшествие - самое обычное дело. А то, что под столом у всех четверых тряслись колени, сверху заметно не было.

Спать, конечно, расхотелось. Поэтому сели за пулю, чтобы развеяться и накатить спирта, украденного накануне Светкой из личных запасов Мизерного.

- Еще неделя, - сказал Самоха. - Ага. - И - в Москву! Семь треф. - Интересно, как там без нас? - Говорят, происходит какая-то херня. Цены отпустили, что ли... Вист. - Это как? - Это так, что в магазинах теперь все есть, а купить ни хера нельзя. - Почему это?.. Пас. - Дорого. - А раньше что - дешево было? - Раньше, по сравнению с нынешним - вообще даром... Клади карты. Посмотрим, что там у Самохи. - Круто. - Да...

Пауза.

- А водка теперь почем? - Не знаю. - А пиво? - Да откуда мне знать? Чего привязался? - Пивка бы сейчас... - Пей спирт и не выделывайся. - Ну, давайте, что ли... - Погоди... Кажется ты, все-таки, без одной. - Думаешь? - Ага. Третью даму ничем не достаешь. - Да, похоже... Ладно. Генка, сдавай. - When I find myself in time of trouble... - запел Женька. Он уже успокоился и теперь стыдился своей слабости. А пел здорово. В бывшей душевой сразу потеплело от его гитары и голоса. - Хорошо сидим, - сказал Самоха. - Ага, - отозвался Страшила. - Вообще, повезло нам, что встретились. - Да, - сказал Кока. - Мужская дружба - на всю жизнь. - Да ладно тебе, - сказал Самоха. - А что? Не так? - Не знаю. Вот пройдет лет пять-семь, вообще друг друга на улице не узнаем. - Зато память останется, - сказал Генка. - А мне тут здорово с вами, - сказал Страшила. - В школе друзей вообще не было. - Mother Mary comes to me... - Хватит сопли распускать. Давайте выпьем. - А я, наверное, уйду, - вдруг сказал Генка. - Куда? - Не "куда", а "откуда". Из института. - Ты что, с ума сошел? Зачем? - Не знаю... - Генка промолчал. - Не мое это все. - Во дает! А зачем тогда поступал? - Не знаю. Теперь не знаю. - А раньше знал? - Не помню... Ладно, проехали... Пить, так пить. За что? - Давайте за Москву, что ли! - За Светку! - За будущих имперских врачей! - Нет, - сказал Страшила, - давайте за этого... волчонка тамбовского. Пусть у него все будет в порядке. - Нет возражений. - Есть контакт! - От винта! - А колокольчики, бубенчики звенят, - запел Женька, - а мчались наши кони три часа подряд...

Отечная Луна с удивлением посмотрела на ночную больницу, из которой ухнуло молодецкое "Пора!".

* * * - В прошлой жизни, - сказал Странный Парень, - я был камнем. Я лежал на мезозойском берегу, и на меня наступали последние ящеры. Некоторых из них я узнаю здесь, на улицах. Они тоже продолжают жизнь в других телах. - А что случилось с камнем? - Море зализало его насмерть. Как леденец. У него было достаточно времени для этого. - Интересно, - соврал Генка.

На самом деле он извелся за последние полчаса. В арбатском подвале было шумно и накурено. Публика, состоящая из пестро разодетой богемы, угощала друг друга свежими перфомансами и старыми сплетнями. Сырые стены были увешаны картинами, имевшими такой вид, будто их украли из младшей группы детского сада. Форменная мазня.

Генка продолжал держать в руке приглашение, потому что оно придавало хоть какой-то смысл его присутствию здесь. А пришел он ради Анюты, которая сегодня должна была выступать.

В последнее время их отношения стали расползаться по швам. У нее появился свой мир, непохожий на Генкин. Она часто и надолго исчезала из Москвы. То в Питер, то вдруг на Байкал или, того хлеще, на Камчатку. Он не знал и не хотел знать, с кем она туда ездила и зачем. Но, насколько он мог заметить, у него не появилось настоящего соперника, несмотря на вечную собачью свадьбу вокруг Анюты.

Она очень повзрослела и похорошела. Рядом с ней он теперь чувствовал себя ребенком. Хотя и сам, чего греха таить, монахом не был.

Их странные, полулюбовные, полудружеские отношения, которые были бы дикостью в Энске, в Москве выглядели совершенно естественно. Но Генке приходилось расплачиваться за эту "естественность" бессонными ночами и ревностью, намертво засевшей в груди.

Аня любила его. И он любил Аню. Но что-то не клеилось в их романе.

Сегодня он решился на важный разговор. Он пришел сделать Анюте предложение и, если она не согласится, предложить разбежаться в разные стороны. Насовсем. В глубине души, Генка надеялся на первый вариант. Хотя смутно представлял себе семейную жизнь, особенно на фоне безденежья и отсутствия крыши над головой. Общага, в которой он жил, исчезнет, как только он уйдет из института. А это решение было принято. Жить у Аниной тетки тоже не хотелось. Генка надеялся на подработку и собирался заняться новым и непонятным делом, которое носило гордое название "бизнес". Что это такое, пока толком никто не знал...

- План не дает такой чистоты эмоций, как циклодол. Правда? - похоже, Странный Парень в этой жизни был не дурак поэкспериментировать. - Не знаю. - Я тоже не знал, пока не попробовал. Правда, я так перебрал с первой дозой, что чуть не отдал концы. Мы с другом закинули по 12 колес на брата.

- Ого... - Да. И самое ужасное, что после этого нельзя проблеваться. Циклодол блокирует рвотный центр... - Интересно. - Ничего интересного. Сидишь, как дурак, пальцы на руках по два метра длиной, а в рот засовывать бесполезно. Все равно ничего не получится... Но зато потом... - Вы не знаете, когда выступает... Аня? - Анна? Нет. А она будет сегодня? Это здорово. Люблю ее перфомансы. Они лучшее, что есть в этой гнилой тусовке... Так вот. Потом начинаются удивительные превращения. И с миром, и с тобой... Кажется, что ты попал на другую планету. И непонятно, откуда приходит это ощущение. Нет никаких галлюцинаций, по улицам не ползают змеи, а над крышами не кружатся марсиане на тарелочках... Но... Как бы это сформулировать... Что-то происходит с силой тяжести. Кажется, что, если подпрыгнуть, так и повиснешь в воздухе. И дома, избавившись от притяжения, стоят по стойке "вольно", наперекосяк... И еще... Ни с чем не сравнимый телепатический эффект. Начинаешь читать чужие мысли. Это хорошо и страшно. Хотя чаще всего просто противно... - Почему? - В твою голову из чужих умов лезут какие то телки, куски телепередач, мысли о деньгах. Тревоги за детей. Чужая ревность, зависть, злость... Гадко... О!..

Странный Парень посмотрел куда-то за спину Генки и, наконец, заткнулся. И тотчас же Гена услышал сзади Анин голос.

- Рэй! Спасибо за то, что ты позвала меня на свой день рождения...

Гена не спешил оборачиваться. Он стоял и слушал, как родной голос то приближается, то снова делает шаг назад...

- ...Мы долго летели в тишине, и наконец он промолвил: "Я понял совсем немного из того, что ты мне сказал, но меньше всего мне понятно, что ты направляешься на день рождения..."

Аня совсем легко, будто перышком, пощекотала слово "направляешься"... Остальные слова она произносила тихо и спокойно, как во сне. И было в этом спокойствии что-то, от чего весь подвал притих и прислушался...

- ... но когда Филин доставил меня к дому Орла, он промолвил: "Я понял немного из того, что ты сказал, но меньше всего мне понятно, почему ты называешь своего друга маленьким..."

Еще одно легкое нажатие на слово - и все с нетерпением ждут следующего. Генка стоит и смотрит на стену, и чувствует, как его взгляд отскакивает от стены рикошетом и попадает Анюте прямо в глаза. А она продолжает спокойно читать вечную сказку Баха...

- ...Я знал, что Чайка - очень мудрая птица. Пока мы летели, я тщательно обдумывал и подбирал слова, чтобы, услышав их, она поняла, что я уже чему-то научился. "Чайка, сказал я наконец, почему ты несешь меня на своих крыльях к Рэй, если ты воистину знаешь, что я уже с ней?.."

Голос Ани зазвучал прямо за его спиной. Генке показалось, что он ощущает тепло воздуха, из которого были сотканы слова... И он обернулся.

Аня стояла перед ним и смотрела прямо в глаза. Она была совершенной голая и с ног до головы вымазана какой-то сладкой дрянью. В тех местах, где с нее зачерпывали пальцем или слизывали крем, белела кожа. За ней следом тянулись руки тех, кому не досталось угощения или хотелось добавки. А Аня стояла перед Генкой, глядя ему в глаза, и продолжала:

- Чайка несла меня над морем, над холмами, над улицами города, и вскоре бесшумно села на Твою крышу... "Потому, что это важно", громко ответила она, "чтобы ты знал эту истину..."

Аня зачерпнула мизинцем крем с левого соска и протянула его Генке.

Он развернулся и кинулся прочь из подвала. Ему хотелось умереть прямо сейчас, чтобы не мучиться. Но умереть не удалось, хотя сердце честно пыталось остановиться ...

Он хлопнул дверью и выскочил на ночной Арбат. Там было безлюдно. Как в сказке. Даже окна в домах казались пустыми и черными. Только новое чудо ларек-в-котором-все-есть - подмигнуло ему своим единственным горящим глазом...

И тогда Генка закричал. Закричал страшно... Он орал во весь голос, до тех пор, пока...

* * * ...не проснулся. В купе была только Катя. И следы застолья. Ни Пети, ни Михалны, ни ее баулов.

- Я, кажется, заснул? - спросил он. - Да, - сказала Катя. - Но ничего интересного вы не пропустили. - Да. Все интересное случается во сне. - И что же интересного произошло в вашем сне? - В двух словах не расскажешь. - Возьмите столько слов, сколько нужно, и валяйте. - Катя... Вас прямо не узнать... Что с вами сделали, пока я спал? - Мной пренебрегли. - Кто? - Вы. - Да ну? - А разве нет. Вы нагло заснули у меня на глазах, пока Петр и Михална пели песни и обнимались. - Извините. - Никогда. Вы все еще предлагаете мне выпить, или ваш компанейский порыв прошел вместе со сном? - Катя, мне нужно перекурить ваши слова. Можно? - Да. Можете курить здесь. - Сколько вы выпили? - Достаточно. - Достаточно для чего? - Достаточно для того, чтобы вы закурили здесь. - Нет. Я, все-таки, выйду в тамбур. А потом мы продолжим беседу. - Как скажете. - Только не обижайтесь опять, ладно? - Попробую. У вас есть пять минут. Управитесь? - Не знаю... Я - не шахматист, но блиц-турниры играть приходилось...

* * * - Ну? - спросил Страшила. - Хер знает что, - честно сказал Генка.

Страшила стоял перед ним в новых джинсах - "бананах". Несмотря на ширину штанин, под ними все равно угадывались Страшилины ляжки.

- Блядь, - сказал Страшила. Для того, чтобы купить джинсы, он три ночи разгружал вагоны на Товарной. Вместе с Генкой. Но тот, хоть и проработал по две смены против каждой Страшилиной, деньги тратить не спешил. - Да ладно тебе. Может, девчонкам и понравится. - Думаешь? - Страшила повеселел. - Уверен. Этим дурам только покажи тряпку - и они твои...

Страшила был только что после душа. Его румяные щеки горели, как факелы. Мокрые волосы торчали во все стороны. Он был очень некрасивым парнем. Только улыбка спасала, потому что улыбаться Страшила умел по голливудски. Но не всегда знал, когда это пора делать. Поэтому успеха у девочек не имел.

- А ты что, не пойдешь? - спросил Страшила. - Чего я там забыл? - А чего дома сидеть? Там - телки. - Да ты что? Много? - Издеваешься? - Ты первый начал... - Да ладно тебе. Устал я. После этих мешков за девку браться не хочется. - А до мешков хотелось? - А это - мое дело, Страшила. Захочется - возьмусь, и тебя не спрошу. Генка твердо посмотрел на друга. Его успех у девочек вызывал зависть у всех приятелей. А то, что ему до этого успеха не было никакого дела, эту зависть только усиливало. - Ну, как хочешь, - как всегда, Страшила легко пошел на попятную. - А я пошел. Приходи.

Он пригладил мокрые волосы и взялся за туалетную воду. Комната затаила дыхание. Страшила вылил на себя две пригоршни "O'жена" и принюхался.

- Ну? - спросил он. - Атас, - сказал Генка. - Глядишь, тараканы, наконец, передохнут. - Сам ты таракан. - Ага. Первым буду на очереди. Иди уж, Казанова...

Страшила молодецки щелкнул каблуками и подошел к столу.

- Главное! - сказал он. - Будешь? - Давай.

Страшила налил по стакану портвейна и махнул свой, зажмурившись. Пить он умел замечательно. Глядя на него, удержаться было невозможно. Поэтому Генка не замедлил опрокинуть свою стаканяку.

- Все. Девки, держитесь! Я иду!.. - Страшила пошел к выходу. У двери обернулся и, состроив заговорщицкую мину, подмигнул Генке. - Если вернусь не один, ночуй у Коки. - Когда это ты не один возвращался? - Генка был беспощаден. - Сволочь... - От сволочи слышу. Ладно, проваливай... Может, и я подтянусь...

Через пять минут после ухода Страшилы с первого этажа забухала дискотека. Вся общага в своих тараканниках готовилась к ней, как умела.

Генка включил телевизор и снова упал на койку.

- Здравствуйте, товарищи... - Здравствуйте... - В эфире - программа "Время". В сегодняшнем выпуске...

Последняя встреча с Анютой сильно выбила его из колеи. Он замкнулся в себе и яростно таскал мешки на Товарной, чтобы хоть немного выпустить пар. Он не очень понимал, как дальше жить, и только мысль о деньгах, которых у него никогда не водилось и которые, по слухам, способны решить все проблемы, не давала ему покоя. Решение бросить институт никуда не ушло. Чем дальше, тем больше Генка чувствовал себя чужим здесь. И продолжал учиться только ради крыши над головой.

- Сегодня Михаил Сергеевич Горбачев встречался с президентом Соединенных Штатов...

Гена думал о том, во что превратилась бывшая фарцовка, и что теперь получило право называться бизнесом. Никаких иллюзий по этому поводу он не испытывал. Лезть со своим энским рылом в калашный ряд джинсовых прохвостов, собаку съевших еще у "Советского Композитора" с пластинками "Битлов" под мышкой, было бесполезно... Там, как и везде, все решали связи. А их не было. Генка перебирал в уме десятки вариантов, но ни один, кроме разгрузки товарняков, не принес еще ни копейки...

До появления первого шанса оставалось чуть меньше минуты, но Генка еще не знал об этом. Пока матерая дикторша, розовея от непривычной информации, стоила глазки кому-то за кадром, а литр тухлого московского воздуха только заходил в ее легкие, чтобы принести на выдохе следующую новость, Генка высадил еще стакан портвейна. А потом повернулся к экрану, с которого прозвучало:

- Обмен купюр старого образца на новые будет продолжаться еще неделю. В нашем репортаже вы можете увидеть, что сберкассы работают в обычном режиме. В крупных городах обмен происходит организованно, но из областных и районных центров поступает тревожная информация о панике среди населения. Из Крыма, например, сообщают, что возник черный рынок, где охваченные паникой отдыхающие меняют старые купюры на новые с коэффициентом три к двум и даже два к одному... Мы еще раз подчеркиваем, что эта паника не имеет под собой никаких оснований. Все сберкассы работают...

Дикторша была совершенно непохожа на Медузу Горгону. На ее голове не шевелились змеи. Но Генка застыл, как каменный столб. И пока она говорила что-то о вреде паники и о том, как все на самом деле замечательно, Генка на экране видел совсем другое. Чья-то харя, опухшая от крика, проклинала все и вся перед растерянным мальчишкой - корреспондентом. Она (оно) совало ему деньги и кричало, чтобы он подавился этими бумажками. И таких, бьющихся в истерике, идиотов на экране было достаточно, чтобы Генка понял:

Вот оно! Началось!

Рассовав по карманам все деньги, он понесся по лестнице вниз, забыв выключить телевизор.

...А там шел следующий сюжет. На рябом экране, притулившимся между пустых бутылок и полных пепельниц, появилось лицо, которое Генка узнал бы из миллиона.

- Наши корреспонденты передают с Кавказа, что обстановка продолжает оставаться напряженной. Вот что говорит по этому поводу лейтенант ВДВ Сергей Гончар - непосредственный участник событий, недавно представленный к награде за воинскую доблесть...

- Hands up, baby, hands up!.. - Страшила! - О, пришел таки! Молодец!

Страшила был потный и веселый. Обоим приходилось орать, чтобы расслышать друг друга. Толпа вокруг послушно вскидывала руки вверх под "Оттаван".

- Одевайся и пошли! - Куда? - По дороге расскажу. Бери все бабки, какие есть. Займи у кого сможешь. - Ты чего, охуел, что ли? Зачем тебе бабки? - В Крым поеду. - В Крым? Зачем? - Купаться. Да быстрее ты. Шевелись, ебенамать! - Да ты чего, на самом деле! - Страшила даже обиделся, что с ним случалось редко. Но Генка есть Генка, и он пошел к выходу...

- Куда едем? - спросил он в троллейбусе. - В ближайшую сберкассу. - Она же закрыта! Ночь на дворе. - Спасибо, что сказал. Я бы сам не заметил. - Иди ты... Не можешь толком объяснить. - Хорошо. Объясняю толком. Сейчас ты становишься в очередь, и стоишь в ней всю ночь. Утром я привезу тебе столько денег, сколько смогу занять за ночь. Обменяем все на новые купюры. - Ну? - Баранки гну. Завтра утром я еду в Крым. - А я? - А ты сидишь здесь и ждешь мешков со старыми деньгами. Обменяешь на новые по той же схеме. Ясно? - Нет. - Что непонятно? - Все непонятно. Зачем шило на мыло менять? - А затем, что за одно шило два мыла дадут. Теперь понятно? - Не очень. - Ладно. Приехали. Видишь очередь? - В закрытую сберкассу? - Да. Там тебе все объяснят, будет еще время послушать. Стой насмерть, вперед никого не пускай. Я привезу бутылку, погреешься. Пошел!

Страшила десантировался на улицу, а Генка поехал дальше - к метро. У него было еще много дел. Из окна троллейбуса он увидел Страшилу, который подошел к последней в очереди старушке с таким видом, будто хочет пригласить ее на танец, но отчаянно стесняется...

В довершение ко всему заморосил ледяной, несмотря на лето, дождь...

* * * ...У известного всей Ялте кларнетиста дяди Семы существовала традиция, которая была моложе своего хозяина на двадцать лет. То есть сейчас ей было под шестьдесят. Поскольку традиция, все-таки - не дама, мы можем назвать вам ее возраст без риска обидеть кого-бы то ни было.

Заключалась традиция в следующем. Дядя Сема никогда не спешил начать играть на своем инструменте. Где бы ему не приходилось играть, он вел себя так, будто выходит на сцену просто для того, чтобы посмотреть на зал. А кларнет оказался в руках совершенно случайно. Дядя Сема держал паузу так, будто это была жеманная мамзель, которая так и норовит выдернуть свою руку из его сухой лапки. Цепко держал.

А во время паузы он оглядывал зал и все остальное человечество. Как человек пожилой и видавший виды, он редко оставался доволен осмотром. Поглядев на людей, дядя Сема понимал, что без его фокстрота мир может загнуться раньше, чем остынет мангал. Тогда дядя Сема поднимал свой кларнет и озвучивал окрестное безобразие легким, как румянец, фокстротом. Так продолжалось уже много лет.

Заслышав Семин фокстрот из очередного ресторанчика или шашлычной, Ялта благоговейно притихала. Измученные отдыхом курортники смотрели друг на друга и улыбались. Дерущиеся начинали обниматься. А девочки начинали давать просто так, потому что жизнь коротка и может запросто закончиться вместе с волшебной музыкой.

Сегодня, впервые за последние ...надцать лет, дядя Сема простоял в тишине дольше обычного.

Вокруг творилось невообразимое.

Сумасшедшая Ялта была не похожа сама на себя. Вокруг носились люди. Никто не присел за столик, за исключением одного пьяного толстяка с ряхой товароведа, который сказал "Пропади оно все пропадом!" и заказал четыре порции шашлыка и ящик вина. Ни то, ни другое ему почему то не дали. И дядя Сема поглядел вокруг со смутным узнаванием.

Неужели снова деньги, подумал он. И, как всегда, оказался прав.

Ностальгия, которой решительно не было места в этом бардаке, размотала нить воспоминаний. И под аккомпанемент чужой паники дядя Сема вспомнил время оно, когда его фокстрот был еще совсем новым и даже немного скандальным танцем. Тогда тоже меняли деньги. И паники было никак не меньше. Вот только запомнилась не паника, а... как ее...

Людочка?.. Любочка?..

Катаракта воспоминаний погрузила в туман реальность, но дядя Сема успел разглядеть мальчика, который подсел к обиженному толстяку. О чем они говорили, музыкант не слышал, но по внушительным пачкам денег в руках собеседников понял, что происходит. Ничего нового для дяди Семы в этой ситуации не было. А вот мальчишка, похоже, оказался в ней впервые. Он заметно нервничал и все время оглядывался по сторонам.

Это пройдет, подумал дядя Сема. И снова угадал.

За окнами носилась толпа. Выстраивались и таяли непонятные очереди. Люди сбивались в кучки и горячо обсуждали новости. Дядя Сема почувствовал, как много работы будет у мальчика, за которым он наблюдает. Если только ему хватит денег. Потом пауза истекла.

Мальчик встал и ушел, поглядев на толпу снаружи, как на тарелку с едой. Толстяк, повеселев, заказал шашлык и помахал в воздухе тонкой пачкой новых денег.

А дядя Сема поднял кларнет, и вся Ялта услышала первый такт фокстрота. Который уже давно перестал быть скандалом, но еще не разучился обращать в танец бессмысленное шарканье ног и копыт...

* * * - Ну?

Страшила посмотрел на Генку с вызовом. С первого взгляда было понятно, что новый костюм идет ему куда больше злосчастных бананов. В костюме Страшила становился на по летам солиден, его полнота обращалась дородностью.

- Красавец, - улыбнулся Генка. - Все бабы теперь твои. - Ха! Мне теперь все не нужны. Я теперь выбирать буду. - Давай, давай...

Друзья, разбогатевшие за три дня, не спеша шли по торговым рядам Лужников. Новое чудо - частный рынок - прижилось в вечно торгующей Москве моментально. Теперь странным казалось, что вчера на месте орущего торжища простирались пустынные аллеи главного споркомплекса страны. От вчерашнего дня Лужи осталась только музыка, да и та сменила марши на попсу и гремела вразнобой из сотен динамиков.

Генка бродил по рынку с удовольствием. Несмотря на толкотню и хамство, рынок был полон жизнью. То есть тем, чего Генке категорически не хватало дома.

Страшила сиял. Он шел впереди Генки, осторожно помахивая бутылкой дорогого "Туборга". Чтобы не пролить на костюм. Неизвестно где, он успел потратить уже всю свою долю и теперь сердился на Генку, что тот своей угрюмостью мешает ему веселиться дальше.

- Смотри! - Страшила показал на кожаную летную куртку. - Тебе пойдет. Бери! Будешь как Чкалов, только без крыльев... - Да ну ее! - Давай, давай. Вот и штаны крутые, для комплекта. Почем штаны, хозяйка?

Сорокалетняя тетка, поджарая и улыбчивая, отозвалась мгновенно.

- Пятьдесят. - Сколько?! - Тебе за сорок пять отдам. - А за сорок? - А за сорок сам за ними поедешь. - Куда это? - Куда хочешь. В Венгрию, в Югославию... В Турцию... - И поеду! - И езжай. - А с курткой сколько? - С курткой - сто двадцать. - Сто двадцать?! - Ты на материал посмотри. На шов тоже. Это качество, не ширпотреб. - Так уж и не ширпотреб, - улыбнулся Генка. - А ты походи по рынку. Если лучше найдешь - бери там. Только не найдешь. - Значит, в Турцию, говорите... - задумчиво протянул Гена. - Да куда угодно. А тебе то что? Тоже челночить собрался? - Выпить хотите? - спросил Гена.

Страшила с удивлением поглядел на друга. Чтобы разборчивый Генка, который в последнее время вообще не обращал на девчонок внимания, вдруг начал клеить эту старую кошелку... Странно. К тому же, в новом костюме Страшила поднялся сам над собой и теперь иначе, чем на фотомодель, не был согласен.

- А кто ж не хочет, - охотно откликнулась тетка, - у меня и сухой паек есть на закуску. Бутылка ваша. - Ага. Страшила, сбегай за пузырем. Что-то я замерз. - А как я замерзла! - подмигнула тетка, - холодно у вас, в Москве-то. Даром, что лето на дворе.

Страшила пошел за бутылкой, пожав плечами.

- А сами откуда? - С Украины. - Крым? - Карпаты. Львов. - Понятно. И давно челночите? - Уж полгода как. - Удачно? - По разному. На дворец не насобирала. - Что так? - Четверо по лавкам. Насобираешь тут. Опять же - одна мотаюсь. - И что? - А ты потаскай эти сумки с товаром. Мало не покажется. - Куда ездите? - В Югославию. - Выпускают без проблем? - Какие там проблемы... Было бы только приглашение. - От кого? - От югослава. - Зачем? - Для визы. Да ты и впрямь, что ли, челночить собрался? - А живете у того, кто пригласил? - Ага. В его кровати спим... Да ты знаешь, сколько он таких писулек в день заполняет? Попробуй, приедь к нему. Сесть негде будет. - А где живете? - Когда как. В теплую погоду на пляже спала. - Не воруют? - Нет. Тамошние не приучены, а наши пока боятся. - Надолго ли... - Да уж... - Нашел! - Страшила был тут как тут с пузырем водки. - А чего ее искать то? - удивилась тетка, - на каждом углу теперь продают.

- Не водку! Куртку такую же, и штаны. В комплекте - за сто десять отдают. Пойдем, Генка. - Не суетись, Страшила. Открывай, посидим еще с... Как вас? - Ксюша. - С Оксаной. Доставайте сухой паек, Ксюша. Так что вы говорили насчет приглашений?..

...Столетний ворон, помнивший Лужники еще помойкой, наблюдал с верхушки клена за человеческим морем. Он не обратил никакого внимания на беседующую за прилавком троицу. Он был привычно раздражен и покрикивая на молодняк, решал вечный вопрос: что, кроме привычки, держит его в самом вонючем месте этой самой вонючей из столиц. Разве что, купола недалекого Новодевичьего? Хотя с другой стороны, на кой черт старой птице какие-то купола с фальшивой позолотой?

Ворон поймал себя на мысли, что снова думает по человечески. Мало того. По русски. И, пользуясь случаем, грязно ругнулся сквозь клюв.

И посмотрел на небо, которое везде одинаково.

* * * Небо, которое везде одинаково, розовело над Сплитом. Ночь запрокидывалась за море, а Солнце с заспанным видом карабкалось на верхушку горы.

- Красиво, - вздохнула Злата. - О, да, - прошептал Горан. - Кажется, мы просидели здесь всю ночь. - Она оказалась самой короткой. - И мы совсем не спали. - Да... Нам было некогда. - Красиво, - повторила девушка...

Рассвет застал голубков на пляже, который проявлялся из темноты медленно, как фотография в старом растворе. Сначала из мрака сделали шаг вперед мрачные стены Сплитской крепости. Потом на фото появилось крупное зерно пляжной гальки. Наконец, из полумрака, совсем рядом с Гораном и Златой, проявились человеческие фигуры. Они были темны, неподвижны и казались мертвыми.

- Ой, - вздохнула Злата. - Кто это?

Девушка была не одета и почувствовала себя неловко.

- Не бойся. Это русские. - Русские? Что они тут делают? - Спят. - Здесь? Странно! А почему они не снимают комнаты? - Кто их поймет, этих животных. Наверное, экономят. - Говорят, у русских сейчас все плохо? - Не знаю и знать не хочу... - Я полна любви, Горан. Странно. Мне кажется, я люблю даже этих... спящих... - В конце концов, наши отцы вместе воевали... - Ах, все равно. Ты не хочешь искупаться? - Нет. Вода холодная. - А я пойду. А ты меня потом согрей, ладно?.. - Обещаю, - Горан сверкнул своей чудесной улыбкой.

Девушка встала, и, ничуть не стесняясь своей наготы перед тем, кого полагала животными, зашла в море...

Страшила уже давно поглядывал на воркующую хорватскую пару. Ему было тоскливо на душе, а галька за ночь намяла ему бока так, что нечем было дышать. Рядом, по спартански безучастно, спал Генка. А между ними лежало пять огромных сумок, беременных товаром.

Страшила был верен себе и половину денег истратил на местную колоритную одежду. Теперь он был похож на дохлого петуха в своих пестрых, измятых за ночь, тряпках.

Девушка скрылась в утреннем тумане. Страшила вздохнул и перевернулся на другой бок. С этого борта Страшилы открывался мрачный вид на спящих вповалку челноков. Некоторые храпели, а одна баба разговаривала во сне на украинском языке. Страшила ничего не понимал из ее слов. Между людьми лежали сумки, которые были похожи на своих хозяев. Потом из тумана показались три фигуры и направились к ближайшему спящему. Один из пришедших наклонился и грубо толкнул фигуру в плечо. Та, наполовину проснулась, приподнялась на локте и, поглядев на незнакомца, испуганно забормотала что-то. Потом полезла в одну из сумок и, достав что-то маленькое, принялась пересчитывать это.

"Деньги", - понял Страшила. То, что он увидел, ему совершенно не понравилось. Он бесцеремонно ткнул Генку в бок и тот, матюкнувшись сквозь сон, проснулся. Нечистая троица, тем временем, перешла к следующей жертве. Та безропотно потянулась к своей сумке. Генка протер глаза и внимательно посмотрел за происходящим. Потом встал и подошел к морю. Зачерпнул воды и щедро плеснул себе на голову. И только потом направился к утренним шакалам.

Страшила испугался, но он был человеком, а не животным. Поэтому тоже встал и пошел следом за Генкой.

О чем они там говорили, он не слышал. И немного опоздал к началу танцев. Когда он оказался в центре событий, один из противников уже лежал на земле в нокауте, а второй всерьез сцепился с Генкой. Третий тем временем старался зайти Генке за спину. Все происходило быстро и молча. Фигуры на земле не шевелились. Страшила понимал, что ни один из лежащих уже не спит, а только изображает спящего. И Страшиле стало так гадко, что его чуть не вырвало на купленный вчера клоунский прикид.

- Ты, - глупо сказал он третьему. - Стоять! - Это ты мне, клоун? - парень посмотрел на Страшилу и улыбнулся. Все улыбались, глядя на Страшилу. Особенно такие наркоманы, как этот. В Сплите их было столько, что на улицах висело даже предупреждение для туристов не заходить в восточную часть города. - Иди сюда, сука. - Иду, иду... - парень подошел к Страшиле, и у того внезапно взорвалась голова. Так ему показалось.

Все, что умел Страшила, который до этого дрался два раза в жизни - это обрушиться на противника всем своим весом. Тем более, враг попался щуплый.

Но не тут то было. Верткий, как мангуст, гад все время оказывался не там, где его хватал клоун с разбитым носом. Вместо врага Страшила ловил только его кулак или, того хуже, носок старой кроссовки.

Страшила плакал, и слезы мешали ему видеть, что происходит. Краем глаза он заметил, что Генке приходится туго. Его противник тоже был спортсменом и, кроме рук, умел пускать в ход ноги. Причем метил в те места, на которые в боксе наложено табу. По яйцам, проще говоря.

Генка танцевал вокруг, держа дистанцию и выжидая.

Только когда третий подонок пришел в себя, Страшила начал орать.

- Вставайте, суки! - крикнул он. - Чего разлеглись, бараны ебаные!?

Сквозь слезы ему удалось разглядеть, как с гальки поднимается фигура. За ней следом - еще одна. Потом ему в голову попал камень, и он отключился...

Когда он пришел в себя, солнце уже припекало. Генка навис над ним с опрокинутым стаканом. Страшила понял, что вода из этого стакана только что затекла ему за шиворот. У него сильно болела голова и нос. Еще шатался нижний зуб спереди, а губы казались склеенными и толстыми, как у негра.

- Хорош, - улыбнулся Генка. - На себя посмотри, - попробовал сказать Страшила, но у него ничего не вышло. Губы отказывались принимать участие в речи. - Ладно уж. Полежи еще часок, я тут пива принес. До поезда еще есть время.

При мысли о пиве Страшила оживился. Чтобы перестать чувствовать себя клоуном и начать - героем, ему не хватало как раз бутылки-другой. Он приподнялся и сел.. Голова гудела и кружилась.

Кроме Генки и сумок, рядом никого не было. Остальные челноки как будто померещились. А сумок почему-то было не пять, а шесть. Страшила, не решаясь снова заговорить, вопросительно кивнул на чужую сумку.

- Надарили, - поняв вопрос, ответил Генка. - За то, что отвадили этих шакалов... Надолго ли...

Страшила показал Генке большой палец. Ура! Генка повторил его жест. Костяшки пальцев на его правой руке были разбиты.

Он хлебнул пива и посмотрел на море. Оно на Адриатике имело удивительный лазурный цвет. И только на горизонте начинало темнеть, как будто под водой, не опускаясь на глубину, жила сама ночь.

- Никогда я не был на Босфоре, Ты меня не спрашивай о нем. Я в твоих глазах увидел море, Полыхающее голубым огнем. Не ходил в Багдад я с караваном, Не возил я шелк туда и хну...

Генка поглядел на Страшилу без улыбки...

- Наклонись своим красивым станом, На коленях дай мне отдохнуть...

* * * - И хотя я не был на Босфоре Я тебе придумаю о нем. Все равно - глаза твои, как море, Голубым колышутся огнем. - Ну, вот. И до стихов докатились... - А что, Катя. Вы не любите Есенина? - А кто это? - Блеск. Катюша, вы - прелесть. - Спасибо. - Не за что. Так вы меня не боитесь больше? - Почти. - Почти что? - Почти не боюсь. Вы так сладко спали... - Храпел, наверное? - Было дело. Но совсем чуть-чуть. А я пила водку, между прочим. С Петей и Михалной. - Это заметно. - Да ну вас. - Да ну меня. Давайте поговорим о вас, Катюша. - Давайте. - Вы созрели для этого? - Да. - Валяйте, рассказывайте. Что вас занесло в Москву и что унесло оттуда? - Ноги. И желание начать жизнь сначала. - А чем вам не нравилась старая? - А чем она может понравиться? Вы ведь тоже жили в Энске. - Было дело. - Значит, сами все понимаете. - Понимаю. Так почему не зацепились в Москве? - Пробовала. Жила у подруги, искала работу. - И? - И не нашла. То, что я умею, никому не нужно. А то, что нужно, я не умею.

- Или не хотите. - Или не хочу. - Сколько вы прожили в Москве? - Год. - Маловато. - Достаточно, чтобы все понять... - Напрасно вы так. Я как-то разговаривал со старым московским таксистом. Он сказал мне, что уже пятнадцать лет крутит баранку в этом городе. И все еще не знает его. - Я - не таксист. - Все мы едем куда-то. - Без пассажиров. - А прошлое? - У меня его нет. - Врете, Катя. - Однако, Гена. Вы себе много позволяете. - Пока что я не позволил себе ничего. - Вот и не надо. - И не буду. - Хорошо едем. - Катя сморщила нос и посмотрела на Гену со злостью. - Как умеем.

Гена посмотрел за окно. Поезд уже давно въехал в тоннель ночи и остановился. А мимо с грохотом неслись фонари...

* * * - Девушка, вам есть что скрывать! Я знаю! - Чего?..

Молодая бабища остановилась около Страшилы и посмотрела на него испуганно.

Мимо Страшилы вообще трудно было пройти, не оглянувшись.

Разряженный в пух и прах, он торчал в торговом ряду, как шишка на лысине. Он не стоял за прилавком, как соседи, а носился перед ним, хватая за руку каждого встречного и поперечного. После стычки в Сплите Страшилин нос глядел в сторону, и один зуб пришлось удалить. Как ни странно, это придало его физиономии законченный вид балагура и весельчака.

Итак, дородная деваха остановилась перед Страшилой и ждала, что он еще скажет. Они славно смотрелись рядом. А Страшила интимно понизил голос и забормотал скороговоркой:

- Ваша талия... Ну, вы понимаете, я и сам страдалец... В общем, вам нужно носить свободное... Могу предложить пальто, в котором и сам бы ходил, не снимая... будь я женщиной... особенно такой, как вы, мадмуазель... - Чево-чево?..

Из за спины девицы Солнцем взошла ее мамаша. Она недовольно покосилась на Страшилу, но прохвост улыбнулся ей во все зубы, и она не смогла сдержать ответной улыбки.

- Мадам, объясните вашей дочери, что я желаю ей счастья. Я и мое пальто... Взгляните... - в руках у Страшилы по мановению волшебной палочки само собой возникла югославская тряпка. - Посмотрите на эту ткань... Это котенок, а не ткань. Хочется поставить перед ним блюдце молока, правда? Попробуйте. Погладьте его...

Мамаша послушалась и погладила. Страшила, сладко мяукнув, распахнул пальто и взмахнул им, как тореадор.

- Мадам! Вам оно тоже пойдет... Но... Вы понимаете... Ваша дочь не может носить приталенное... Она у вас такая красавица!.. Но приталенное - это не то, что вам нужно... - Ма-ам... А я хотела как раз приталенное... Без пояса... - Оооо! - Страшила, кажется, приготовился падать в обморок. - Ну конечно! О каком поясе может вообще идти речь... Я специально откладываю все пояса, чтобы потом сделать из них веревочную лестницу... Вы знаете... - он снова понизил голос - в прошлой жизни я был графом Монте Кристо... Теперь страдаю от генетических воспоминаний...

Неся эту чушь, он успел облачить несчастную тумбочку в пальто и теперь отпрыгнул назад.

- Боже! Боже мой! Мадам! Я хочу сделать предложение вашей дочери. В этом пальто она неотразима! - А у вас есть с другими пуговицами? - С другими пуговицами? Да у меня их столько, чтобы хватит на пристегивание Америки к Китаю, мадмуазель. Какие хотите? Золотые? Деревянные? Пластмассовые? Есть пуговицы из слоновой кости... Чтобы сделать каждую из них, в Антарктиде забивают одного слона. Делают из бивня пуговицу, а остаток сжигают в печи... - Да ну! - Представьте! У меня целое стадо этих пуговиц! Еще вчера оно носилось по саванне и громко мычало, вдыхая тропические ароматы... - Вот рукав... - Рукав? Кто сказал "рукав"? - Длинноват... - Боже... Вам просто необходимо прятать руку своей дочери. Иначе ее каждый день будут просить. И сердце. Десятки кавалеров. А когда наружу точат только пальчики... - Страшила галантно взял названное в свою лапу, - У вас еще есть шанс дойти до дома без толпы женихов...

Сомлевшая девица таращилась на Страшилу. А он продолжал заливаться соловьем...

- Нет, вы только посмотрите, мадам! Еще вчера ваша девочка ходила в школу, путаясь в косичках... А сегодня... Принцесса... Нет! Королева!.. - Разбойник... Ну что, Маша? Нравится? - Ох, - простонала Маша. Осталось неясным, нравилось ей пальто или продавец, но очевидно было одно: идти дальше ей расхотелось... - Ладно, молодой человек. Берем. - Эх... - Страшила посмотрел на пальто, будто расставался с лучшим другом... - Берите. Оно принесет вам счастье... - А вы бы зашли к нам на чай, - пробасила мамаша, отсчитывая деньги. - Не вопрос, мадам. Ждите в гости. Запишите ваш телефон прямо на этой купюре... Нет... Не на десятке. На полтиннике... Десятка этого не заслужила... - До свидания, молодой человек. Ждем вас.

Мамаша увела за руку остолбеневшее чадо, которому и впрямь шла обновка. А Страшила вальяжно зашел за полог прилавка. Там сидел Генка.

- Ну, как?

Страшила показал большой палец.

- Еще одно. - Хорошо. Сколько осталось? - Этих - два. Бежевых - одно. Черные закончились. - Молодец, граф. - Рад стараться, ваше сиятельство. Что братки? - Приходили, сукины дети. - Много взяли? - Как всегда. - А менты? - По божески. С тех пор, как ты куртку для сержантской дочки подарил, помягчели. - Хорошо... - Нормально... - Ген, - Страшила посерьезнел, - Слышь... - Ну? - А ведь мы теперь при бабках. Давай, что ли, квартиру снимем? - Ага. Скажи еще - купим. - А что. Еще годик - и у каждого по квартире будет. - Этот годик еще прожить надо. Нет, Страшила. Бабки нельзя из оборота вынимать. - Ну... Ты хоть костюм себе купи нормальный. Тебя же стыдно людям показывать. - А я и не показываюсь. Иди, Страшила. Хватить пиздеть почем зря. Время идет. - Иду, иду. Куда я денусь.

Страшила выскочил обратно в просвет торгового ряда, на бегу надевая улыбку. Перед прилавком стояла странная пара. Высокий парень в камуфляже, с морщинами на молодом лице, которые казались шрамами, и девушка "с окраины", простая, как рублевая бумажка. Как новенькая рублевая бумажка.

- Ты тут хозяин? - грубовато спросил парень. - Я. - Почем пальто? - Двести. - Не скинешь? - Как ветерану - сто восемьдесят - серьезно сказал Страшила. - Больше не могу. - Давай. - Не надо, Сережа, - сказала девушка. - Нам не хватит. - Хватит. - А тебе на куртку? - Я сказал - хватит. - Сто семьдесят, - сказал Страшила. - За что брал. - В кого это ты такой добрый? - ощерился парень. - Солдатам скидка. - Гляди-ка, Тася. Ты у нас солдат, оказывается... Ладно... - он полез в карман и достал деньги. - Держи сто восемьдесят, как просил.

Это был тот случай, когда Страшила закрыл фонтан и спокойно оформил покупку. Он старательно завернул пальто и поглядел вслед уходящей паре. Солдат немного хромал при ходьбе.

Страшила тряхнул головой, сбрасывая неловкость, и снова надел улыбку. На сей раз она прицепилась чуть криво. Но с другой стороны шел следующий покупатель, перед которым церемониться не стоило. Представитель недавно придуманной "кавказской национальности", он был одет дорого и броско. Тряпки явно не отсюда. Не с рынка.

- Оооо! - Страшила засеменил навстречу, как приказчик. - Вот дорогие гости... За чем пожаловали?

Со стороны могло показаться, что он знает покупателя сто лет. На самом деле видел его впервые. Тот остановился и прищурился.

- Пальто для вашей девушки, уважаемый... Зачем цветы? Зачем шампанское? Вот он, лучший подарок! - Это для какой такой девушки? - спросил прохожий с сильным акцентом. - Для Лены, Светы, Оли, Тамары... На всех хватит, уважаемый!

Страшила даже говорить стал на восточный манер, прохвост.

- Ну, Светка на такое и не смотреть не будет... - улыбнулся покупатель. - Пусть смотрит на вас. А на пальто зачем отвлекаться?! На пальто вы будете смотреть... А пуговицы как легко расстегиваются... - Страшила будто бы даже покраснел, каналья. - Думаешь? - А то! Девушка! - Страшила схватил за руку проходящую мимо красотку, побудьте фотомоделью, прошу вас. Вы ведь об этом мечтаете, верно? Вот этот человек - с телевидения. Он пришел сюда за костюмами нашей эпохи. Покажите ему, как может выглядеть тургеневская барышня конца двадцатого века... Ну же... Молодцом... Так. Теперь застегнем пуговицы... Смотрите, уважаемый! Это же сказка, а не пальто! - А девушка почем? - Что?!!! - девица покраснела, как рак. Только мысли о телевидении удержали ее руку от пощечины. - А девушка одна. Выставочный экземпляр! - Страшила разрядил ситуацию легко, как грошовую тайваньскую батарейку. - Кстати, милая. Вам очень идет это пальто, вы знаете? Вам просто необходимо купить что ни будь в этом роде. Не обязательно у нас, вы понимаете... Походите, посмотрите... Но этот фасон удивительно подчеркивает вашу талию. Вы знаете об этом? У меня есть пояс... Это сказка, а не пояс... Ваш пояс девственности по сравнению с ним - это просто бельевая веревка... - Сколько стоит? - спросила девушка. - Двести. Для вас - сто девяносто. - Дорого. - Да. Но вы ведь не хотите показаться дешевой штучкой... особенно перед товарищем с телевидения. Правда?

Девушка рассмеялась.

- Сколько их тут у вас еще? - Одно. Последнее. Как любовь в сорок лет. Пока будете искать другой вариант - останетесь у разбитого корыта. - Красноречивый молодой человек... - Ах, если бы молодой... Так берете? Завернуть? А что вы делаете сегодня вечером? Куда вы пойдете в обновке? Я знаю одно местечко! - Хорошо. Напишите ваш телефон и сложите его в карман. Я беру пальто... - Как скажете. Мой телефон очень прост. К нему подойдет старая пифия, спросите у нее "Это рай?". Пока она будет ругаться и кашлять, попросите ангела по имени Страшила. Это я... - Хорошо. Возьмите деньги.

Страшила взял деньги, будто это была шипящая змея. Потом долго смотрел вслед девушке. Когда он обернулся, восточный человек все еще был рядом.

- Ну что, уважаемый, - спросил Страшила. - Увидели, как это будет смотреться на вашей Свете? - Увидел, увидел... - В конце концов, - Страшила заговощицки понизил голос, - для чего мы покупаем эти вещи, как не для того, чтобы потом снимать их... Берете? - Нет. Вот что, дорогой. Я к тебе по делу. Тебя и Гену хочет видеть Гога. - Гога?! - ужаснулся Страшила, - Тот самый? - Тот самый. Так что сворачивай свою лавочку и заходи в офис. Скажи, что от Георгия. - Слушаюсь! - в лакействе Страшилы было что то лихое. Шестеркой он не выглядел никогда. - Гогу будешь слушаться. Приходи...

Восточный человек пошел дальше, и только теперь Страшила заметил, что за ним следом идут два неприметных молодца с рысьими глазами. Он крякнул и рванул на "заднюю сцену".

- Генка, аврал! Все слышал? - Все. - Пойдем? - Пойдем. - Я собираюсь... - Страшила? - в Генкином голосе прозвучало что-то, от чего Страшила замер и поглядел на друга. - Этот солдат. Он высокий? - Да. - Зовут Сергеем? - Вроде бы. - Черный такой? И на левой брови - шрам? - Шрамов там много. Вроде, и на брови есть. А что? - Ничего. Пошли к Гоге...

...Гога был страшный человек. Возьмите кусок темноты и придайте ему форму пятидесятилетнего грузного мужика. Это и будет Гога. Он так долго смотрел на ребят, что Страшила не выдержал и посмотрел на часы. Ему показалось, что время встало. Потом Гога вызвал по селектору какого то Васю. Когда щуплый Вася пришел и замер в ожидании приказа, Гога произнес несколько слов. Казалось, он при этом не раскрывает рта.

- Сгоняй в Измайлово, на старое место. Возьми три порции шашлыка и обратно. - Вина купить? - Нет. Иди.

Вася ушел, а Гога снова замолчал. Молчал и Генка. Страшила начал ерзать на стуле.

- Это ебаное московское лето - донеслось из Гоги. - Это лето? - Холодно, - поддакнул Страшила. Он и впрямь дрожал. - Вчера поехали с телками на озеро.

Страшила завистливо вздохнул.

- Она у меня сосет, а у меня эти... - Что? - Ну... Эти... - Гога щелкнул пальцами. Было видно, что он думает не по русски. - Мурашки?.. - Мурашки. Мурашки по хую бегают. - Да. Очень холодно. - Как так можно? - Да-а... - А что делать... Все в Москве. Куда отсюда деться?.. - Столица... - Столица... - Телки хорошие. - Ооо! - Страшила только вздохнул. Это было искреннее "Ооо!".

Еще минута пролежала в вате молчания. По лицу Страшилы было видно, что он готов обмочиться прямо здесь, в роскошном кабинете.

- Мне сказали, - Гога блеснул глазами - Что вы хорошо работаете.

Еще одна вечность.

- Хочу дать вам магазин. Справитесь? - Конечно! - крикнул Страшила. Он на глазах налился краской. - Какой магазин? Где? На каких условиях? - спокойно спросил Гена. - Обсудим за шашлыком, - сказал Гога.

С этого момента он говорил только с Геной. А Страшилу через некоторое время попросили выйти покурить...

* * * - Ну, - сказала Катя. - Вы опять молчите. - Да. - Вы же хотели поговорить. - Хотел. - А теперь перехотели? - А теперь перехотел. - Оставить вас в покое? - Ну уж нет. Продолжайте рассказывать о себе. - Я уже закончила. - Так коротко? - Да. Я хочу послушать. И не откажусь еще выпить. - О чем же вам рассказать? - Гена потянулся к ее стакану. - О главном. - Это будет старая песня. - Ничего. Спойте. - Нет. Лучше напишу. - На чем? - На окне. Видите, сколько пыли? Можно сказать, что холст загрунтован. - А места не мало? - Нет. Я напишу только одно слово. - Какое? - Короткое. - Надеюсь, не из трех букв? - Нет. - Гена улыбнулся. - Я уже написал оба в другом месте и в другое время. - Одно начиналось на "х"? - Разумеется. - А второе? - А второе на "а". - Это было имя? - Да. - Женское? Ася? Аня? Аля? - Что-то в этом духе... - А сейчас? - А сейчас я пишу слово на букву "п"... - Фу!.. - Да ну вас. Наши мысли - наши враги. - Да. Мы в них грешим. - Я уже столько раз согрешил в мыслях с вами, что реальный поцелуй меня, наверное, разочарует. - Вы опять хамите, - Катя одним глотком выпила свою водку и снова нахмурилась. - Это становится скучно. - Да. Я и сам это чувствую. Ночь, Екатерина Сергеевна. Извините. - Ладно уж. Так что же вы пишете так старательно? - Слово на букву "п". - Паровоз? - Нет. - Прошлое? - Нет. - Петя? - она улыбнулась. - Снова не угадали. - Дайте-ка посмотреть... Отсюда отсвечивает - Катя наклонилась к Гене совсем близко, и запах духов опьянил его больше, чем только что выпитая рюмка.

На оконном стекле было написано...

* * * "Продано!!!"

Страшила поставил три восклицательных знака и отошел полюбоваться своей работой. Он старался писать так, чтобы снаружи все прочлось нормально. Поэтому изнутри буквы пришлось делать зеркальными.

- Кому продано? - спросил Генка. - Нам! - гордо ответил Страшила. Он выглядел дико в своем пижонском костюме среди строительного бардака. - Держи карман, - скептически заметил Гена. Он в неизменном пиджачишке сидел за грязным столом и был похож на прораба на перекуре.

Будущий "торговый зал" пока что больше напоминал свалку. Повсюду громоздился мусор, заляпанная витрина пропускала мало света.

- Звать следующую? - Валяй. Сколько там еще осталось? - Двое. Но могли еще подойти. - Ладно. Зови.

Страшила подошел к двери и выглянул в коридор.

- Заходите.

Оба с интересом взглянули на следующую девушку. Нанимать на работу, да еще в собственный магазин, было для них непривычным занятием. Страшила от самодовольства распух еще больше и был как никогда похож на мыльный пузырь в своем костюме с искрой.

- Здравствуйте...

Божий одуванчик. Губки бантиком, в глазах - вода. Выражение лица, какое теперь часто встречается на улицах - слегка оглушенное рекламой и злое от безденежья.

- Я - по объявлению. - Это понятно, - царски кивнул Страшила. - просто так сюда пока не ходят. - Да... - девушка смутилась. - Заполните анкету, пожалуйста, - Гена пододвинул девушке лист бумаги. - У вас ручка есть? - Пожалуйста, - Страшила с усмешкой протянул ей свой паленый "Паркер". - В объявлении написано, что нужен бухгалтер и продавец, - сказала девушка. - Да. - Я хотела бы устроиться продавцом. - Нам нужна одна девушка на обе должности. На первых порах. Вы знаете бухгалтерию? - Я окончила курсы. - Все мы окончили курсы, - строго сказал Страшила.

Это было правдой. Недавно они с Генкой наклюкались до изумления вместе со стайкой своих однокашниц по курсам бухучета. И оба прекрасно понимали, что полученная корочка не является ничем, кроме пудры для мозгов.

- Вам не приходилось работать с реальной бухгалтерией? Черно-белой и немой. Как старое кино. - Нет... - девушка помрачнела. - Но я могу попробовать. - Здесь не лаборатория, и мы - не кролики. Не нужно ничего пробовать, жестко сказал Гена. Эта девица была уже пятой за сегодня, и предыдущие говорили примерно те же слова. - Значит, я вам не подхожу? - Нет. Извините. Позовите следующую, пожалуйста.

Девица собралась заплакать, но Страшила ловко взял ее под руку и проводил к двери. Он засунул голову в проем но, вместо того, чтобы сказать свое коронное "Заходите!", вдруг начал пятиться обратно.

В пустоте, образовавшейся при отступлении Страшилы, возникло нечто ослепительное. Как будто включили сварочный аппарат и пустили его в ход. Кажется, даже слышно было, как он гудит.

Нечто процокало каблучками прямо к Генкиному столу и совершило мягкую посадку в страшилино кресло. Страшила, обернувшийся столбом, даже не вякнул ничего по этому поводу. Красавица достала длинную белую сигарету и посмотрела на Генку с таким видом, будто он должен не только поднести к ней золотой "Ронсон", но и оставить ей на память как сувенир-безделушку. Генка чиркнул зажигалкой и стал ждать продолжения.

Страшила, тем временем, очнулся и стал ходить за спиной девицы тихо, как камышовый кот. Из за ее спины он делал Гене квадратные глаза "Бери, мол, сразу! Пока дают!". Она, тем временем, молча разглядывала Генку. С ног до головы. Тот поймал себя на мысли, что собирается смутиться, как мальчик. Глаза у красотки были несентиментальные, и та домна, в которой отливали эту сталь, явно работала на экспорт.

Несколько раз она открывала ротик, но из него вылетали не слова, а легкие облака дыма. Немой она, впрочем, явно не была, так как уже не раз и не два продемонстрировала не самый черствый на свете язычок. Наконец, она положила ногу на ногу и сказала:

- Предупреждаю. Я не целуюсь в губы и не разрешаю сзади. - ...

Генка чуть не подавился дымом сигареты. Страшила, который был как раз "сзади", отнес фразу к себе и телепортировался в место напротив девицы. Одной рукой он придерживал челюсть, чтобы не упала на пол.

- А что вы делаете? - поинтересовался Генка, боясь расхохотаться раньше времени. - Миньет. Обычный секс в любых позах. Я, между прочим, спортсменка. Бывшая гимнастка. Так что можете рассчитывать на экзотику. - Ага... - Генка глубоко вздохнул и продолжил, - А как у вас насчет бухгалтерии? - Насчет чего? Это что за прикол? Новая поза? - Что-то вроде. Но удовольствия меньше, чем в классических. - Бросьте, уважаемый. Какое удовольствие на работе... - Так что насчет бухгалтерии? - А это не больно? Немножко садомазо я выдержу, но незадешево, предупреждаю сразу.

Страшила сзади крякнул. Генка понял, что коллега подавился смехом. Он и сам чувствовал себя не лучше.

- Ладно, сделаю я вам эту бухгалтерию. Только по высшим расценкам... Теперь к делу. Вот мои кассеты... Вот товар лицом...

Девица встала и начала непринужденно расстегивать кофту. Страшила сел на пол.

Генка не спешил. Он дал девице раздеться догола, потом полюбовался на ее стати. Товар был первосортный, что и говорить. Она это знала, и ребята это знали. Приступ смеха сменился более первобытными эмоциями, и Генка решил, что пора кончать этот балаган.

- Вы нам не подходите. Одевайтесь. - То есть как не подхожу? Меня на всех студиях знают и с руками рвут. - Здесь не студия. - А что же? - Магазин. - Какой магазин? - Новый. - А где студия? - Не знаю. Вам виднее... - Подождите...

Девица, не потрудившись даже прикрыться, полезла в сумочку и достала оттуда газету. И бросила на стол, не читая.

- Вы что, смеетесь? Вот же объявление. И адрес, и телефон. Все написано... Требуются девушки для эротических съемок... ой... Это я что, не то объявление подчеркнула? - Похоже на то. - сказал Генка. - Жалко, что вы не знаете бухгалтерию, - выдавил Страшила. - Я бы вас взял. - Вот блядь... - девица пожала плечами, - Ладно. Поеду по нормальному адресу.

Пока она одевалась, Генка и Страшила глядели в окно. Смеяться почему-то расхотелось. А девка была и впрямь чудо как хороша. Обоим стало гадко на душе.

- Пока, мальчики. Желаю вам найти эту вашу... бухгалтерию... - Счастливо. - сказал Генка. - Телефончик не оставите? - спросил Страшила. - Нет, - просто ответила девушка и так же просто вышла из комнаты.

Следом за ней вошла дама лет сорока. Она была уродлива и на редкость безвкусно одета.

- Вы - по объявлению? - спросил Гена. - На должность бухгалтера, - уточнил опытный Страшила. - Да. Ты, - она кивнула на Страшилу, - отпусти девочек, которые ждут очереди. - ... - А с тобой, - она посмотрела Генке прямо в душу, - Мы сейчас все обсудим.

- Вы так уверены в себе? - спросил Гена. - Да. Считай, что тебе повезло. И не задавай лишних вопросов. Вопросы буду задавать я.

Страшила уже шел к двери. Он мимоходом покосился на витрину и подумал, что они, похоже, нашли человека, который сможет оформить слово "продано" в бухгалтерской тайнописи...

* * * - Что продано? - спросила Катя. - Все, - просто ответил Гена. - Даже на сегодняшний вечер в кассах куплены билеты. - Сегодняшний спектакль не удался. - В нем мало что происходит. Вот если мы поцелуемся - публика захлопает в ладоши. - Вы так думаете? - Мне так хочется думать. - А что еще вам хочется? - Того же, что и публике, которую мы не видим. Поцеловать вас. У вас чудесные духи. - Дешевые, между прочим. - Ничего. Дорогие духи наводят меня на мысли о дешевых женщинах. - Вот как? - Да.

Катя забилась в свой уголок и посмотрела оттуда глазами, которые Гене показались двумя окнами. В которых тоже мелькал свет.

- Так поцелуйте меня, - шепнула Катя.

В этот момент дверь купе отворилась и ввалился не кто иной, как Петя. Он уже плохо ходил и выглядел не лучше.

- Нничего, ччто я пппобеспокою? - спросил Петя. - Ничего, - улыбнулся Гена. - Ты очень кстати.

Петя упал на Генину лавку и посидел, собираясь с мыслями. Потом тоскливо поглядел на стакан. Дождался, пока Гена нальет, и молча выпил.

- Эх, - сказал он. - А куда Михалну дел? - Сссошла Михална. Ннна ссвоей сстанции... - Жалко. - Ссс... Сссын ввстречал... С жженой. - Грустишь? - Тттоскую. - Ну и сошел бы вместе с Михалной. Начал бы жизнь по новой. - Ннне ммогу. Пппоздно. - Поезд - не жизнь и не игла. С него всегда можно соскочить. - Ппробовал... Нне вышло. - Гляжу я, Петр, что и водка тебе уже не очень помогает? - А кккогда она ппомогала?.. - Это верно.

Петя долго молчал. Потом посмотрел на Катю, Гену и сказал:

- Ттты сслышь, Ггген. Я ведь ввсе ппридумал. - Я понимаю. - Ннне ссидел ййя...

Гена молчал. Катя тоже. Ей было не до пьяных откровений проводника.

- И Мммишку нне уубивал. - Так ты его не придумал? Мишку-то? - Ннет. Ммишку нне ппридумал. Нно тттопором его нне бил. Ттолько ххотел очень. - Что так? Жалко стало? - Нне знаю. Жжжену ввсе рравно нне вернул бы... - Так она и впрямь к Мишке ушла? - Ага. - И как у них потом сложилось? - Ннне зззнаю... Ййя ккак ссел нна ппоезд ппосле этого - ттак и не ссслез дддо ссих ппор. - Понятно. Вот что, Петр. Возьми ка ты остатки нашей бутылки. Они тебе дорогу скрасят. А нам с Катей водка больше не нужна. Правда, Катюша? - Да... Гена.

Петя посмотрел на них собачьими глазами, в которых понимания было больше, чем требовалось.

- Лладно. Ппойду я. Ссскоро Энск. Ннне ззасните тттут. - Не заснем, Петя. Счастливо тебе.

Проводник взял водку и вышел из купе. В дверях обернулся и добавил строго:

- И чччтоб ббелье нне ззабыли сдать...

Гена и Катя снова остались вдвоем. Он молча встал со своего места и пересел на Катину полку.

- Зачем все это? - спросила Катя. - Не знаю... - шепнул Гена.

За окном будто закончились фонари и стало черным-черно...

* * * За окном было черным-черно. Но рабочий день еще не кончился.

Последним посетителем на сегодня был разбитной рекламщик с телевидения, который уже неделю доставал Генку. Это был толстый, под стать Страшиле, хитрющий шакал. Гена понимал, что без рекламы жизни нет, поэтому мирился с его присутствием.

- Вот, - сказал рекламщик. Его звали Игорь. - все ужато в полминуты. Экономим пять тысяч. - Показывай. - Мы убрали лишнее и пришлось на четыре секунды сократить показ вашего логотипа в конце ролика. - Показывай. - И еще убрали кадры с коллекцией спортивных костюмов. Для широкой публики это будет не по карману. - Показывай, говорю!

Игорек взлетел с кресла, в руках у него сама собой появилась кассета. Он нежно вставил ее в магнитофон и нажал на кнопку. 3-2-1... Пошел рекламный ролик магазина. Гена невзлюбил его с самого начала, а после каждой правки ролик становился все хуже и хуже. При мысли о том, сколько денег стоит это удовольствие, Гена помрачнел еще больше. 3-2-1... Еще раз... 3-2-1... Еще.

- А если вставить сюда актера? Какого-нибудь из известных? - Дорого. - Сколько? - Меньше штуки не работают. Разве что из стариков... Так их не помнит уже никто. - А диктора? - Та же песня. - А какую-нибудь стрекозу из шоу-бизнеса? - Да вы что, Геннадий Андреевич! Они больше всех берут! - Ладно, проехали. Что делать будем? - С чем? - С чем? Хороший вопрос. Вот именно, что ни с чем. Ты что мне принес? - Ролик. - Слушай... А может, сюда ворованные кадры подмонтировать? Клаву Шиффер? - Засудят. А вообще - можно. Не проблема. - А голую жопу? - Чью? - Твою. - Мою? - Твою. - Моя смотреться не будет. Есть у меня на примете одна модель... - Нет. Ты меня не понял. Взять твою жопу - и показывать полминуты. На фоне наших тряпок. - Вы серьезно? - Я что, похож на несерьезного человека? - Ну, что вы, Геннадий Андреевич! Нужна моя... задница - берите на здоровье. - А побреешь? - Надо будет - хоть лаком покрою... - Игорек сделал вид, что засмущался. - Ну, так тому и быть. Чтобы следующий ролик был с твоей жопой на весь экран. Полминуты. Бритой и лакированной. - Будет сделано, Геннадий Андреевич. - Интересно, сколько телевизоров об нее перебьют...

Игорек профессионально рассмеялся.

- Ладно, на сегодня все. - Можно идти? - Запросто.

Игорь собрал бумажки и направился к выходу. В дверях обернулся.

- Геннадий Андреевич... - Ну? - Вы серьезно? Насчет... Эээ... - Нет. - Слава Богу... так что делать будем? - Ничего. - То есть? - Ничего. Идите на хуй с вашими ценами и методами работы. Дам объявление в газете. - Как скажете...

Игорек удалился с выражением оскорбленной Орлеанской Девы на том самом месте, которое чуть не украсило собой ролик.

Гена, оставшись один, с силой потер виски и с ненавистью уставился на экран лэптопа. Он до сих пор не мог найти общий язык с компьютером и каждый день страдал от этого. К тому же, зверски хотелось спать. Он не помнил, когда последний раз выспался. Работа затянула, как болото. Не было ни одного свободного часа.

Ко всему прочему, работать мешала тоска. Гена уже давно сослал ее в царство снов, но во времена недосыпа она начинала просачиваться в реальность. Особенно под вечер. Сил прогнать ее уже не хватало.