Одно жаркое индийское лето

Города и городишки, или неделя в Мединипуре

Их сотни и тысячи, разбросанных по всей Индии, и десятки — по Западной Бенгалии, каждый в своем роде и все же со множеством общих черт. От деревень, в которых жителей подчас больше, чем в иных городах, их отличает преобладание каменных домов над глинобитными, от крупных городов — прежде всего значительно меньшее количество транспорта на улицах и более спокойная общая атмосфера.

Я столько их посетил за эти годы, что, пожалуй, уже и не сосчитать. Большие окружные города: Бурдван с новым университетом; Муршидабад с пышным дворцом когда-то живших здесь навабов и широко развитой шелкопрядильной промышленностью; старый центр вишнуизма Надиу, родину средневекового религиозного предводителя и святого Чайтаньи; Кришнанагар, Банкуру, где делают прославленные глиняные банкурские лошадки; предгималайский Силигури, соединенный узкоколейкой со знаменитым дачным местечком Дарджилингом; бедный Болпур, блеск и известность которому придает лишь близость тагоровского университетского городка Шантиникетана; некогда принадлежавший Франции Чандорнагор и соседний с ним Шри-Рампур, где была напечатана первая бенгальская книга; Кальяни с новой высшей школой земледелия и пивоваренным заводом, который построили чехи. И тем не менее охотнее всего я вновь и вновь возвращался в Мединипур, главный город второго по величине западнобенгальского дистрикта, хотя в сравнении с перечисленными соперниками он ничем особенным не выделяется. Но так уж бывает — какой-то город просто прирастет к вашему сердцу, и вы чувствуете себя в нем как дома. Точно такое ощущение я испытывал в Мединипуре, очевидно, потому, что тут мне не нужно было скитаться по отелям или различным инспекторским домикам, которые заменяют отели всюду, где их нет, я просто поселялся здесь у своего многолетнего бенгальского «названого» младшего брата.

В Миднапур Колледже, мединипурском лицее, он преподает уже почти пятнадцать лет, в городе и окрестностях немало его учеников. Только приехав сюда, вы сможете оценить, как много это значит. Перед вами раскрываются любые двери, упрощается знакомство с людьми, которых вы хотите узнать, появляется возможность пользоваться разными служебными транспортными средствами и другими выгодами, что позволяет вам чувствовать себя здесь не чужим.

Однако начало недельного пребывания в Мединипуре на сей раз как-то не слишком удалось. «Брат» Анимеш уверял, что повезет меня к себе — это примерно в ста пятидесяти километрах к западу от Калькутты в сторону границ Ориссы — на служебном джипе. Мы должны были выехать в пятницу, когда, по его словам, кто-нибудь из мединипурского ирригационного или другого областного управления, побывав в Калькутте, к вечеру непременно будет возвращаться домой в пустой машине.

Но у нас ничего не получилось. Как раз за день до этой пятницы меня лишил джипа тогдашний премьер-министр Республики Индии Морарджи Десаи. Дело в том, что он изъявил желание посетить Западную Бенгалию и программа визита включала ночевку в Дигхе, прекрасном приморском дачном поселке, расположенном в Мединипурском крае, и потому в рамках организации приема и охраны важного гостя все местные служебные машины были конфискованы полицией. Оставались, таким образом, лишь две возможности — отправиться поездом через Кхарагпур, где нужно делать пересадку (весь путь, если не учитывать опозданий, продолжается часов пять), или прямым автобусом Калькутта — Мединипур. За последние годы Индия создала густую сеть междугородных автобусных трасс. Когда выяснилось, что в автобусе можно заранее заказать место, я принял эту альтернативу как более удобную и быструю.

Наше такси вместе с моим двадцатикилограммовым чемоданом подъехало к автобусному вокзалу на Эспланаде заблаговременно, что, как оказалось, было просто необходимо. Автовокзал в Калькутте не похож на европейские. Это просто большое пространство с несколькими чуть приподнятыми над землей посадочными площадками, между которыми еще проходят трамвайные рельсы. Никакого расписания, никакого справочного бюро, никаких перронов, номеров или обозначений маршрутов — абсолютно ничего. И в этой неразберихе к любому освободившемуся местечку подъезжают автобусы — на первый взгляд ветераны бесчисленных дорожных передряг, обшарпанные и явно непригодные для употребления, — а поскольку они возвращаются с маршрута, то выбрасывают такие толпы приехавших, что вы только диву даетесь, как все эти люди там умещались. Приходится вглядываться в таблички над ветровым стеклом, где большей частью по-бенгальски написано название конечной станции, нередко совершенно неразличимое под слоем пыли и грязи.

После довольно длительного ожидания наконец появился и наш автобус. Он приехал прямо из гаража, и потому в нем сидело лишь несколько служащих, которые тут же вышли, и мы могли занять забронированные места. Но что делать с большим чемоданом? Багажника не было, пришлось сунуть чемодан под сиденье (будь мой чемодан на два-три сантиметра выше, он бы уже туда не влез) и не обращать внимания на то, что пассажир, сидящий сзади, в течение нескольких часов не сможет вытянуть ноги. Во-первых, как выяснилось, это был еще один мединипурский ученик Анимеша — в автобусе их оказалось несколько человек, — а во-вторых, в Индии это никому не доставляет неудобства. Пассажир обычно разувается или сбрасывает сандалии, надетые на босу ногу, и усаживается на своем месте со скрещенными ногами или упершись коленями в подбородок — как ему удобней. За рулем сидел старый седобородый сикх в тюрбане. При виде такого шофера сердце каждого путника возрадуется, ибо сикхи, особенно старые, известны как лучшие шоферы, они могут проехать миллион километров без аварии даже в невообразимом хаосе калькуттского транспорта.

Ожидать отправки в автобусе — дело не из приятных. Было четыре часа дня, термометр показывал 41 °C в тени, и раскаленная жесть дышала жаром, как доменная печь. Но тут в автобус втиснулся продавец пластмассовых вееров, и за несколько пайс мы смогли вооружиться этим все еще наиболее действенным орудием борьбы с духотой, которое зависит лишь от силы ваших запястий и не боится причуд электричества.

Наконец шофер-сикх нажал на допотопный клаксон — и наш автобус стал лавировать среди людских толп и сутолоки машин. Первые метры пути подтвердили мои опасения — автобус давно уже утратил последние остатки рессор и на каждой выбоине бренчал, как средневековый рыцарь доспехами. Но все же ехал.

Прежде чем мы выбрались из калькуттского центра, именно во второй половине дня переживающего часы пик, переехали по гигантскому стальному мосту им. Тагора через реку Хугли, пропетляли по узким улочкам Хауры, где как раз проходила ежегодная ярмарка, и оказались на свободном шоссе, прошел почти час из запланированных четырех с половиной, отделявших нас от цели путешествия. Однако мы успели. Перед нами открылась дорога, гордо названная моим спутником «National Highway № 6» («Государственная автострада № 6»). Покрытие ее было вполне сносным, но ширина явно не соответствовала моим представлениям о настоящей автостраде. Только когда мы повстречали несколько других автобусов и грузовиков, я догадался, почему эту дорогу называют автострадой; мы могли разминуться, не убавляя скорости, хоть и впритык, тогда как на обычной дороге, не заслужившей названия «автострада», одной из машин не остается ничего иного, как съехать с проезжей части на пыльную обочину, чтобы пропустить другую.

Я с облегчением вздохнул: худшее позади. Однако я поторопился. Несколькими минутами позже мы уже стояли в безнадежной очереди перед железнодорожным шлагбаумом. Веер, надобность в котором отпала благодаря притоку свежего, хотя и слишком горячего воздуха из окна, снова пригодился. И пользоваться им пришлось довольно долго — около получаса. Ведь железнодорожные шлагбаумы, притом что их и обслуживают вручную, подчиняются лишь сигналам, поступающим задолго до появления поезда. Шоферы развлекаются, нажимая на клаксоны, знают — это не поможет, но что делать, когда ожидание длится бесконечно? Под окно автобуса приковыляло несколько убогих нищих, очевидно просиживавших здесь с утра до ночи в ожидании такого удобного момента. Но вот наконец показался и протащился мимо длинный товарный состав, и мы смогли двинуться дальше.

Старик сикх за рулем не посрамил славу шоферов в тюрбанах. Он мчался по довольно свободному шоссе (еще одно преимущество автострад — по ним не имеют нрава передвигаться повозки, запряженные буйволами), местами доводя скорость до восьмидесяти километров в час. Иностранцам это делать не рекомендуется: в совершенно неожиданных местах вдруг на гладкой поверхности обнаруживается глубокая трещина или выбоина. Но наш водитель на этой трассе явно чувствовал себя как дома и мог себе позволить соревнование с ветром.

По расписанию за всю дорогу полагалась всего одна остановка, а дорожные правила требуют, чтобы в проходах никто не стоял, но что значит серая теория предписаний перед зеленеющим древом индийской жизни? Мы останавливались в каждой второй деревне, у дверей автобуса стояли люди — и ни то, ни другое ни у кого не вызывало возражений. Впрочем, автобус каждый раз делал остановку лишь на секунды, чтобы кто-то вскочил на его подножку, — и уже снова дребезжал по шоссе.

Запланированная пятнадцатиминутная остановка была на середине пути, на оживленном базаре, над которым сияли электрические и керосиновые лампы. Было уже около семи часов вечера, а в Индии переход от дневного света к полной тьме не длится и получаса, наступает по сравнению с нашими краями очень рано, еще около шести часов. Мы тоже вышли из автобуса, чтобы размять одеревеневшие ноги и утолить жажду. Я молниеносно осушил бутылку неприятно теплой кампа-колы и выпил освежающий сок двух кокосовых орехов, и у меня осталось время, чтобы теперь, когда темнота хоть немного умерила жару, как следует осмотреть людный базар, кишевший продавцами и покупателями. Но тут снова раздался жалобный призыв нашего клаксона, мы сели на свои места и пустились в путь, одолевая последний этап маршрута.

В Мединипур мы приехали примерно с получасовым опозданием в глубокой тьме. Я имею в виду не только темноту естественную, но и городскую. Незадолго до нашего приезда, когда мы уже приближались к освещенному городу, вдруг все огни на горизонте погасли — выключили электричество. Мы пробирались от остановки автобуса к дому Анимеша на велорикше в кромешной тьме, и я до сих пор никак не могу понять, как рикша — разумеется, без фонаря — благополучно доставил нас на место. Но он сумел это сделать великолепно.

На другой день столбик термометра показывал уже 47 °C, а в последующие дни — еще на один-два градуса выше. В Мединипуре жарче, чем в Калькутте, где жару как-то немного снижает влажность воздуха, даже летом подчас достигающая более девяноста процентов, — но это лето было воистину рекордным. В газетах начали появляться сообщения о первых жертвах необычайной жары: их число до температурного спада достигло трехсот тридцати. Только ночью становилось немного прохладней.

Из окна моей спальни на втором этаже город ближе к полудню казался словно вымершим. Всякая жизнь прекращалась, магазины закрывались, лишь изредка показывалась какая-нибудь фигура с огромным черным зонтом над головой. Не оставалось ничего иного, как приспособиться к этому укладу жизни. Мы поднимались в пору наибольшей «прохлады», около пяти утра и еще раньше, а примерно с десяти до пяти не высовывали носа из комнат. Порой, когда прерывалась подача электричества, приходилось обходиться ручными веерами, но, как правило, это продолжалось не более получаса, и до следующего выключения тока мы всегда успевали достаточно охладить помещение вентиляторами.

К тому же мы сидели без воды. Не потому, что в Мединипуре ее не хватало, просто хозяин дома, живший над нами, решил, что должен выселить моего друга, поскольку захотел повысить плату за пользование квартирой на втором этаже, а закон по охране квартиросъемщиков не позволял ему это сделать, раз договор был заключен давно. В свою очередь, Анимеш переезжать в другое место не желал. Даже в провинциальном городе не просто найти хорошую квартиру, причем она явно обошлась бы ему намного дороже. Вот почему хозяин, не долго думая, перекрыл воду. Не помогли ни ходатайства, ни знакомства в местных учреждениях, ни их вмешательство — Анимешу пришлось подать на хозяина судебный иск. Да только колеса справедливости вертятся довольно медленно, и все время моего пребывания в Мединипуре водопровод бездействовал. Лишь недели через две после моего отъезда обе стороны предстали перед судом и примирились, договорившись, что мой приятель в течение двух лет переселится в другое место, — после этого из кранов снова потекла вода.

А до тех пор каждое утро водоносы доставляли нам поду из пожарного крана на улице и наполняли все имеющиеся в квартире сосуды, а из водопровода в соседнем доме приносили еще и воду для питья. Вместо душа пришлось, как это здесь принято, обливаться из кувшина, причем по возможности экономя воду. Однако без трех омовений в день такую жару не вынести.

Немного помогло «открытие». Оказывается, всего в каких-нибудь пяти минутах от города протекала удивительно чистая глубокая река Касай. Несколько раз мы отправлялись туда под вечер или утром за освежающей купелью. Обычно мы оказывались у реки (она чуть шире Влтавы в Праге) одни. Лишь изредка появлялись тут несколько мальчишек, а когда однажды мы пришли туда утром, недалеко от нас возле берега купались девушки и женщины, чья почти черная кожа выдавала их принадлежность к какому-нибудь местному племени. Никто из городских жителей купаться не приезжал. Более того, когда я во время бесчисленных разговоров со старыми и новыми друзьями из Мединипура несколько раз упоминал, что часто скрашиваю таким приятным образом пребывание в их жарком городе, в ответ всякий раз следовала удивлявшая меня реакция:

— Купание? В реке? Да ведь тут нет никакой реки!

— Касаи? Да ведь летом она пересыхает!

— Река наверняка грязная, правда?

Одинаково реагировали и молодые студенты, и люди солидного возраста, и старожилы, и те, кто провел здесь всего несколько лет в ожидании служебной вакансии в родной Калькутте. Это резко противоречило общепринятому представлению, что индуисты купаются не реже одного раза в день и, очевидно, относятся к числу самых чистоплотных людей на свете.

Однако между омовением, которое предписывает религиозная традиция, и спортивным плаванием, гигиеническим душем или купанием ради освежения — большая разница. Если через город не протекает Ганг или другая священная река, утреннее омовение верующих почти всегда происходит в каком-нибудь прудике возле дома — человек постоит какое-то мгновение по колено в воде, молитвенно сложив руки, а затем, не снимая одежды, погрузится в воду. Сейчас в городах это делает все меньшее и меньшее число людей. Зато утром каждый горожанин, прежде чем отправиться на работу, освежится, щедро обольется несколькими кувшинами воды — в ванной или в огороженном дворике за домом. Разумеется, мылом он при этом не пользуется.

Мне вспоминается один разговор с дамой лет сорока. Она закончила высшее учебное заведение и отнюдь не была ограниченной провинциалкой, не имеющей представления о том, как живут люди в остальном мире.

Госпожа: — Мне давно хотелось кого-нибудь спросить, только некого было (перед говорящим по-бенгальски иностранцем исчезает стеснение, мешающее индийцу, когда ему приходится говорить по-английски). Скажите, сколько раз в день вы купаетесь?

Автор: — В зависимости от погоды — сейчас, в такую жару, готов купаться пять раз в день.

Госпожа: — Нет, я имею в виду не здесь, в Индии, а дома, в Европе. Как часто совершаете омовение вы, европейцы?

Автор: — По-разному, это зависит от времени года, потребности, температуры воздуха и личных склонностей. Но не ежедневно, как вы.

Госпожа: — А это правда, что вы каждый раз намыливаете тело мылом?

После того как я ответил утвердительно, она недоверчиво улыбнулась. Дело в том, что индиец этого никак понять не может. Ведь пользоваться мылом дорого, к тому же в этом нет необходимости, и, по мнению некоторых из них, мылиться даже неприятно. Пыль легко смывается водой без мыла, а в волосы перед каждым омовением все равно втирается немалая доза растительного масла. К чему же тогда мыло? При омовении в местах паломничества пользование мылом вообще запрещено.

Спортивное плавание существует лишь в больших городах, причем умеют плавать — даже среди молодежи — очень немногие. Омовение — это нечто предписываемое индуизмом.

Чем глубже проникаешь в повседневную и праздничную жизнь индийцев, особенно в провинции, тем больше убеждаешься, что индуизм — это не только храмы, брахманы и священные коровы, касты и вера в перевоплощение душ. Даже долгих лет изучения и долгих месяцев непосредственных наблюдений недостаточно, чтобы познать все его аспекты и частности. На каждом шагу сталкиваешься с чем-нибудь, чего до сих пор не встречал ни в практике, ни в литературе.

На нашем излюбленном месте, где мы обычно купались в Касайе, еще совсем недавно, до того как неподалеку выстроили мост, был перевоз. Напротив небольшого песчаного пляжа и сейчас стоит какая-то часовенка с пестро раскрашенной статуей. Даже Анимеш, прекрасный знаток индийской иконографии, не был абсолютно уверен, кого изображает эта статуя — то ли богиню Дургу, то ли какое-то другое божество, которое должно «охранять» тех, кто вверил себя неустойчивой ладье перевозчика. В сезон дождей, когда река широко разливается, особенно стоило поклониться милостивой богине, для того чтобы живым и невредимым переправиться на другой берег. Под деревом у пыльного проселка, ведущего в сторону от шоссе, вы увидите конусообразный камень. Это символ Манасы, дочери бога Шивы, божественной покровительницы змей. А их в этом жарком крае всегда было великое множество, причем ядовитые подчинялись Манасе, по милости которой деревенский фельдшер дханвантари умеет лечить и от укуса кобры. Но для того чтобы надежнее снискать ее благосклонность, следует делать ей жертвоприношения, которые местные жители каждое утро возлагают перед ее символом.

Молодая женщина, которая собирает на дороге коровий навоз, чтобы потом облепить им какую-нибудь стену, высушить на солнце и продать как самое дешевое топливо, — вдова. В середине лба, там, где начинается пробор, у нее нет красной отметинки замужних женщин. Одежда на ней белая, без цветной оторочки, а на руках она не носит даже простых стеклянных браслетов. Все эти внешние признаки вдовства предписала ей индуистская традиция.

Один из водоносов, ежедневно снабжавших нас водой, однажды утром не явился. Нет, он не болен — но сегодня вторник, по его личному гороскопу — «опасный день», и, кроме того, утром, едва выйдя из дверей, он встретил беременную женщину, а это, как известно каждому ребенку, дурное предзнаменование. Так что на всякий случай…

Преподаватель калькуттского университета, любивший похвастать тем, что читал лекции о бенгальском фольклоре во всех пяти частях света, был вынужден весьма долго ждать, когда получит звание профессора. Однажды я увидел у него на запястье шнурок от амулета. Ученый — не правоверный индуист, но раз не помогло даже ходатайство и поддержка одного из министров, вдруг поможет амулет?

Таких примеров мы могли бы привести множество и все равно не исчерпали бы перечня того, что относится к индуизму. Ведь существуют еще локальные варианты и традиции, областные особенности, родовые обычаи — и все их можно объединить в понятие «индуизм». Это не более и не менее как образ жизни и мышления.

С индуистскими верованиями связаны и достопримечательности Бишнупура, куда я совершил свою первую прогулку из Мединипура сразу же после того, как полиция спустя два дня вернула конфискованные автомобили и мы смогли одолжить у областного управления мелиорации и водного хозяйства обещанный нам джип. Впрочем, это не была частная поездка, с нами выехал служащий управления, который вблизи цели нашего путешествия должен был проконтролировать источник подземных вод — узнать, как продвигаются работы по обводнению земельных участков.

Бишнупур — центр терракотовых храмов — расположен примерно в восьмидесяти километрах от Мединипура. Мы выехали утром, в половине шестого. Хотели отправиться еще на час раньше, но в Индии назначенное время никогда не соблюдается с буквальной точностью, и опоздание всего на час можно рассматривать как относительный успех. Перед домом нас уже ждал джип, а в нем сидел молодой инженер.

Мы отправились на север. Разумеется, на сей раз мы ехали отнюдь не по «государственной автостраде», а по обыкновенному шоссе, однако с довольно приличным асфальтовым покрытием. Несмотря на множество выбоин и ухабов и столь же часто попадавшихся на пути буйволовых упряжек, дорога позволяла нам ехать с большой скоростью.

Как гость, я занял привилегированное место возле шофера — Анимешу с инженером пришлось расположиться сзади, на боковых сиденьях. Воздух поутру был еще приятно свеж и прохладен (около 30°), и джип бодро одолевал километр за километром. Деревня, разумеется, давно уже была на ногах, но людей возле сельских строений я заметил не много. Более людно оказалось в маленьких городках, расположенных вдоль дороги; прямо у проезжей ее части стояли деревянные киоски, там продавали дешевые конфеты и индийские сигареты биди, готовили чай и бетель. Возле водопроводных колонок умывались люди. Женщины с кувшинами на головах направлялись к колодцам, чтобы перекинуться словцом с соседками, пока подойдет их очередь, а затем несли домой дневной запас воды для питья и приготовления пищи. Поминутно мы проезжали типично индийские прудики и лужи — то прямо у дороги, то немного поодаль. Мальчишки и старики пытались ловить в них рыбешку, чтобы как-то разнообразить обед, а мужчины и женщины совершали предписываемое омовение, т. е. бродили по колено в грязной воде.

На дороге поражало количество указателей с надписями: Бишнупур 60, 50, 40 километров и т. д. Да, километров — Индия уже десятилетие назад отказалась от британских миль, так же как и от галлонов и фунтов, и перешла на международную систему мер и весов. Анимеш каждую минуту обращал мое внимание на различные новинки последних лет: строящуюся кооперативную птицеферму, столбы новой линии электропередачи, а чаще всего — на поля, то маленькие, то побольше, на которых и теперь, во время сухого лета, зеленели всходы нового урожая. Инженер объяснял, куда и откуда ведут обводнительные каналы, чтобы поля давали два урожая риса в год вместо обычного до сих пор одного, а мой названый брат, преисполненный гордости за свою страну, предрекал, что когда-нибудь Индия будет снабжать продуктами и опустошенную промышленностью Европу.

Часа через полтора показался Бишнупур, на первый взгляд обыкновенный городишко, такой же, как и все остальные. Но в нем есть нечто, чем может похвастать далеко не всякий провинциальный городок, — благоустроенный центр со старыми зданиями, Vishnupur College of Music, Высшая музыкальная школа, прославившаяся на всю Бенгалию, вполне современный гест-хаус, нечто вроде отеля для посетителей со всей Индии и иностранцев. И прежде всего — знаменитые терракотовые храмы.

В Бишнупуре и ближайших окрестностях их около тридцати, однако они не выделяются ни древностью, ни формами, ни занимаемой площадью. Одни укрыты между домишками, и вы обратите на них внимание, только когда подойдете к ним вплотную. Другие стоят на свободном пространстве — почерневшие и местами пострадавшие от времени, с типичными закругленными крышами и каменными портиками вокруг всей постройка. Нужно подойти совсем близко, чтобы заметить главную их достопримечательность — наружные терракотовые украшения.

У большей части этих храмов стены — иногда три, иногда только две — сверху донизу покрыты своего рола облицовочными плитками величиной с кирпич. Это рельефы из обожженной глины, каждый из которых представляет собой самостоятельное миниатюрное художественное произведение с самой различной тематикой. Тут вы можете, например, восхищаться стеной, украшенной сценами из древнеиндийского эпоса «Махабхарата» и «Рамаяна». Но чаще всего отдельные «картинки» друг с другом не связаны. На них дефилируют различные индуистские боги и богини, а также музыканты и танцовщицы, раджи со своей свитой, различные животные, в особенности слоны, и простые люди во время работы или солдаты (даже английские) во время походов и сражений.

Одни рельефы до неузнаваемости разрушены временем или вандалами, другие сохранились в первозданном виде. Вам больно от немого упрека, с которым смотрят на вас зияющие просветы там, где когда-то, видимо, была особенно красивая «картинка»; очевидно, вы могли бы найти ее в каком-нибудь музее или частной коллекции в Европе или Америке. Ведь такую плитку не так уж трудно выколупнуть и за большие деньги продать туристу, который легко спрячет ее от таможенного досмотра в чемодан. К счастью, теперь возле большинства храмов стоит охрана, значит, можно надеяться, что эти неповторимые украшения увидит еще и следующее поколение.

Издали храмы производят довольно монотонное впечатление, но при ближайшем рассмотрении вы заметите, что в каждом есть нечто особенное и своеобразное. Кроме терракотовых украшений — разумеется, они не на всех храмах — бросается в глаза сосредоточение столь большого количества храмов на одном месте. Например, чуть поодаль от города на пространстве, меньшем, чем пражская Карлова площадь, возвышаются семь храмов, называемых экаратна, что означает «одна драгоценность», причем словом «ратна» («драгоценность») обозначается одно святилище с отдельной крышей; таким образом, постройки в архитектурном отношении представляют некое целое, объединенное под общим куполом. Все они вишнуистские и по назначению тоже никогда не могли резко отличаться друг от друга.

Зачем же столько храмов на таком малом пространстве? Очевидно, они никогда не предназначались непосредственно для богослужения, а были памятниками религиозного рвения состоятельных жителей Индии, которые повелели построить их двести-триста лет назад и украсить в меру своей набожности и богатства. Ибо Бишнупур был в ту пору богатым центром торговли. Когда-то между маленькими храмами протекала река, ставшая теперь высохшим руслом, и отдельные святилища стоят на небольших возвышениях, довольно точно соответствующих максимальной высоте прежних затоплений в сезон дождей. Как свидетельствует само название города (Бишну — бенгальский вариант имени одного из самых могучих и почитаемых индуистских божеств — Вишну, а пур — «город»), когда-то это был религиозный центр вишнуизма, который как раз с XVI столетия получил в западнобенгальских землях небывалый размах.

Самыми богатыми терракотовыми украшениями может похвастать храм Панчаратна («Пять драгоценностей»), который, как говорит само его название, имеет пять внутренних святилищ и соответственно пять округлых крыш. Это храм Шьяма Раи, или Темного Господина, как именуют воплощение бога Вишну в образе пастуха Кришны. В богатом терракотовом украшении храма мотивы прекрасной легенды о Кришне занимают ведущее место: Кришна — мальчик, дразнящий свою кормилицу или, точнее, воспитательницу; юноша, играющий на знаменитой флейте, с помощью которой он умеет свести с ума любую женщину; пастух среди коров и во время веселых игр с пастушками в бриндабанской роще; отважный герой, танцующий на раздутом капюшоне покоренной им гигантской кобры Калихо; волшебный Силач, поднявший к небу гору Гобардхан и державший ее как зонт, чтобы защитить от ливня девушек и их стада; и прежде всего — возлюбленный прекрасной Радхи, чье сердце он долго завоевывал и наконец завоевал, несмотря на то что она была замужем за другим. Для посвященного и для верующих индуистов эти «картинки» не нуждаются ни в каких надписях, примерно так же как иллюстрации к сказке о пряничном домике или о Красной шапочке для наших малышей.

Жаркое солнце, палившее все сильнее, невзирая на зонты, которыми мы пытались от него защититься, не позволило нам слишком долго блуждать по раскаленным пустырям среди храмов, а десятилитровая канистра питьевой воды, предусмотрительно захваченная нами из Мединипура, вскоре совсем опустела, хотя вода за время пути стала неприятно теплой. Даже самые прекрасные памятники теряют прелесть, когда вас обжигает солнце. И потому, прежде чем пуститься в путь, который еще далеко не был окончен, нам пришлось повернуться к храмам спиной и хотя бы на минутку воспользоваться тенью и прохладительными напитками в лавочке на рыночной площади.

Примерно полчаса мы ехали назад по тому же шоссе, но потом свернули на пыльную проселочную дорогу — местами она походила на пересохшее русло реки, — надо было проверить, как работают землекопы на строительстве новой оросительной системы. Еще не было одиннадцати часов утра, а рабочие уже отдыхали в тени деревьев. Затем мы проехали в расположенную неподалеку деревню Панчмуру. Джип остановился на узенькой улочке между глиняными домиками — чтобы мы смогли туда проникнуть, местным мальчишкам пришлось оттащить мешавшую проезду повозку — перед знаменитой мастерской, где делают банкурских лошадок, фигурки из глины, первоначально предназначавшиеся для жертвоприношений. Их и сейчас можно увидеть кое-где в деревнях стоящими под баньяном — священным деревом. Однако в основном теперь они попадают в калькуттские магазины сувениров, а оттуда распространяются по всему свету как типичные образцы бенгальского народного искусства. Да и местные гончары делают сейчас не только лошадок различных размеров, но и другие фигурки, занятные угловатые пепельницы с рельефными стенками, похожими на уменьшенные плитки терракотовых храмов, и выполненными уже не с таким вкусом настенные украшения.

Мы направились прямо к Ганапати Кумбхакару, председателю местного гончарного кооператива и члену семьи знаменитейших банкурских гончаров. Он с гордостью показал нам фотографии и диплом на стене лавки. Его отец — Рашбихари Кумбхакар — в 1969 году получил от президента Индийской республики почетный диплом, нечто вроде титула заслуженного деятеля искусств в области народных художественных ремесел, каким пока в Западной Бенгалии могут похвастать лишь два человека. После Рашбихари Кумбхакара мастерской руководит его сын Ганапати, учитель местной начальной школы. Он не жаловался на недостаток работы, спрос на их изделия все растет, и здешний кооператив вместе с несколькими другими, находящимися в соседних деревнях, едва успевает этот спрос удовлетворить.

Члены кооператива делают также различные сосуды, украшенные, как и фигурки, характерной черной или цвета охры глазурью, однако размеры тесных мастерских вовсе не соответствуют их известности и значению.

Когда мы уезжали из Панчмуры, близился полдень; но на этот раз нам не оставалось ничего иного, как сделать исключение из правила не выходить днем из дому. Впрочем, во время быстрой езды в открытом джипе жара не кажется такой невыносимой, как при ходьбе, хотя вас и хлещет раскаленный поток воздуха. Мы вновь выехали на главное шоссе и во втором часу дня вернулись в Мединипур.

В следующие дни по утрам мы совершали короткие поездки. Сначала мы предполагали также посетить Дигху, приморский курорт на побережье Бенгальского залива, где за последние годы выросло несколько новых отелей, поскольку курорт этот медленно, но верно превращается в главное место отдыха жителей Калькутты. Там есть прекрасный пляж с живой изгородью из совершенно уникальных хвойных деревьев. Пока из Калькутты добираться сюда приходится довольно долго, но, когда достроят мост, поездка автобусом-экспрессом наверняка уже не будет отнимать, как сейчас, четыре часа, а после того как введут и обещанное воздушное сообщение, Дигха станет привлекать массу посетителей. Впервые я посетил Дигху еще в ту пору, когда там был всего один-единственный ресторан, где вкусно готовят рыбу, и несколько сдаваемых внаем домишек. В то время побережье принадлежало рыбакам, там находится один из старейших в этих местах рыболовецких кооперативов, и мне захотелось узнать, какие же в нем произошли перемены. Но мысль о том, что добираться туда нужно не менее четырех часов по все усиливающейся жаре да еще четыре часа уйдет на обратную дорогу, в конце концов заставила меня отказаться от задуманного.

Несравнимо ближе было до Кхарагпура, по количеству жителей превосходящего областной центр Мединипур; с холмов, где некогда стояли мединипурские глинобитные городские стены, силуэт Кхарагпура хорошо просматривается. В нем не только больше жителей — около семидесяти тысяч, — но и облик у него более городской. Во-первых, связано это с тем, что здесь находится важный железнодорожный узел с огромным вокзалом и ремонтными мастерскими, а также несколько небольших фабрик, а во-вторых, в Кхарагпуре расположен технологический институт, один из пяти, которые были основаны после получения Индией независимости. У этого технологического института — его открывал еще сам Дж. Неру — есть существенная особенность: если остальные четыре построены и работают под руководством иностранных экспертов из СССР, США, Великобритании и ФРГ, то кхарагпурский носит чисто индийский характер. Судя по результатам, институт преуспевает. А город он украсил не только просторными зданиями, где помещаются отдельные факультеты, но и очень красивыми жилыми домами и виллами для сотрудников. По размеру и внешнему виду виллы можно судить, живет ли в ней кто-нибудь из представителей средних научных кадров или из верхушки руководства. Так что иерархия здесь соблюдается во всем.

В Кхарагпуре есть на что посмотреть. Одна из достопримечательностей — бывший британский концлагерь для политических заключенных Хиджили; после исторической голодовки протеста в 1931 году и последовавшей за ней резни Рабиндранат Тагор написал известное стихотворение «Вопрос», в котором отвергал гандистские ненасильственные методы борьбы перед лицом террора и винтовок. Сейчас в Хиджили находятся мастерские технологического института, и о прошлом напоминает лишь памятная доска перед зданием.

Иной характер имеет совсем недавняя достопримечательность. Один из весьма способных кхарагпурских архитекторов на каком-то подворье размером с футбольное поле осуществил интересный эксперимент — построил семейные домики. Каждый из них обойдется хозяину не дороже восьми тысяч рупий. Эти домики каменные, привлекательные на вид, с двумя небольшими комнатами, кухонькой и непременной ванной, и результаты пока соответствуют запланированным показателям. Лишь бы такое строительство не остановилось на стадии чистого эксперимента. Для индийской деревни это было бы идеальным решением на будущее.

Вас поразит винный магазин с богатым ассортиментом, где продаются пиво и спиртные напитки, какие можно увидеть лишь в большом городе. Индийские «технари» явно не абсолютные трезвенники. Впрочем, в этом вас убедит и посещение квартиры любого местного инженера, где вам вместо непременного чая предложат рюмку чего-нибудь покрепче.

Кхарагпурские улицы — за исключением старого города — тоже широки и просторны, окаймлены аллеями и своей зеленью немного напоминают Нью-Дели. По этому признаку вы с первого взгляда отличите новую, плановую застройку от современной части старого города. И хотя в таком городе нет восточной «экзотики», зато в жаркое лето он особенно приятен глазу и дарит прохладу.

Деревушка Маланча — почти предместье Кхарагпура. Среди глинобитных домиков, пальм и бананов там прячется прекрасный, хорошо сохранившийся шиваистский храм богини Кали. Он украшен такими же терракотовыми плитками, как его вишнуистские «братья» в Бишнупуре, и, хотя относится он к XVII веку, до сих пор ни один из кирпичей с рельефом не вывалился. Ими украшен лишь фасад, но исполнение их просто филигранно. Храм бдительно стережет местный брахман, который тут же прибежал, едва мы успели выйти из джипа и пройти через узкую калитку в заборе. С Анимешем, не принадлежащим к касте брахманов, он говорил с величайшим почтением: ведь именно Анимеш несколько лет назад «открыл» это маленькое сокровище бенгальской храмовой архитектуры и обратил внимание калькуттского Археологического департамента на необходимость проведения некоторых охранных работ. Дело в том, что этому храму в отличие от других подобных памятников угрожают не туристы или слишком ретивые любители искусства, а нечто совсем иное. На довольно высокой осьмиверхой крыше постоянно вырастают побеги кустов и деревьев, грозящие разрушить кладку. Когда мы были там, какой-то «вредитель» уже снова достигал почти полуметровой высоты.

На каждую из таких поездок, которые мы совершали по утрам, обычно уходило часа четыре, а затем следовал вынужденный послеобеденный отдых. Но и во время отдыха мы не скучали. Ежедневно к нам приходили различные гости, чтобы побеседовать и выпить с нами чашечку чая. К вечеру мы сами отправлялись навестить кого-нибудь. Едва хватило недели, чтобы посетить всех, кто нас приглашал, особенно после моей непременной лекции в местном клубе и вечера, открывавшего двухдневный «фестиваль» чехословацких фильмов, которому я тоже должен был предпослать вступительное слово. В Мединипуре весьма деятельное отделение киноклуба, которое один-два раза в месяц демонстрирует своим членам (их здесь около трехсот) фильмы, взятые напрокат в Калькутте, в различных консульствах. Демонстрация одного-единственного чешского фильма на этот раз продолжалась часа четыре. Дело в том, что через полчаса отключилось электричество, еще через полчаса — снова, и так с почти регулярными интервалами продолжалось до конца сеанса. Но зрители на это реагировали спокойно. Каждый раз, когда отключалось электричество, они выходили во двор клуба, а поскольку уже наступил вечер, сидеть и беседовать при лунном свете было даже приятно.

К таким «происшествиям» во время киносеансов здесь уже привыкли. Исключение составляют лишь вечера фильмов из ФРГ — представители консульства привозят пленку на машине вместе с киноаппаратурой и показывают картину на свежем воздухе, не завися от капризов местной электростанции; однако, как считают члены клуба, качество фильмов не стоит таких забот и затрат.

С тем, что электричество часто отключается, приходится считаться и принимая гостей. Так, однажды на ужин нас пригласил к себе симпатичный Двираджмохан Дас, инженер местного ирригационного управления, и сразу же, как только мы вошли в дом, предложил расположиться на веранде, объяснив, что «свет все равно скоро погаснет». И он погас, а хозяйке дома пришлось готовить ужин при свете керосиновой лампы. Когда электричество наконец зажглось, она заторопила нас к столу, «пока оно снова не погасло». Кофе после ужина мы и правда пили уже в полной темноте на веранде.

Были у нас и другие развлечения. Жена Анимеша Снигдха — прекрасная исполнительница классического индийского танца бхарат-натьям. После рождения двух детей сама она танцует, к сожалению, очень редко, но учит этому искусству новое поколение. Однажды, когда мы сидели у нее в гостях, пришли девочки лет десяти, в другой раз — пятнадцатилетние девушки, и довольно просторная столовая каждый раз превращалась в танцевальный зал. Я наглядно увидел, как в Индии девушки становятся танцовщицами, хотя обучение сводилось к бесконечному и терпеливому повторению вариаций шагов и мудр, особых движений рук, заключающих древнюю символику.

Дом замирал лишь на какой-то час после обеда — все отдыхали. Не только ради младшего четырехлетнего члена семьи Пупу, но и ради взрослых. Они редко ложатся спать раньше одиннадцати, а поднимаются здесь, как я уже говорил, ни свет ни заря. Кроме того, окна по ночам обычно остаются открытыми, а прямо под ними расположен Сипахи Чок Базар, местный рынок, откуда порой и глубокой ночью доносятся различные звуки, мешающие спать: музыка из транзисторов или какая-нибудь перебранка. Вот почему так необходим был послеобеденный сон.

Дочь Анимеша мы звали Муму (ей было лет пятнадцать), а младшего сына — Пупу, но это не были их настоящие имена. Каждый индийский ребенок имеет помимо своего «официального» или так называемого «хорошего» имени еще и дак-нам — в буквальном переводе — «имя, которым зовут». Это имя, обычно нисколько не похожее на официальное, — плод фантазии родителей, и старшие родственники или друзья семьи зовут им маленького человечка еще долго после того, как он вырастает из пеленок. Здесь сказывается и любовное отношение старшего поколения к детям, которое на наш вкус порой кажется чуть приторным, но это — неотъемлемая часть индийской семейной жизни. Семейные связи в Индии и поныне значительно крепче, чем у европейцев, и зиждутся на иной экономической и социальной основе. Ведь нередко старший брат бывает вынужден долгие годы содержать младших братьев и сестер и их семьи, пока они сами не встанут на ноги, и воспринимает это как вполне естественную обязанность.

Когда-то (еще не так давно) индуисты жили большими семьями; десятки, а то и сотни родственников обитали в одном большом доме или конгломерате деревенских домишек — такие случаи не были исключением. Современный жизненный уклад уже разбил подобные большие семьи и разъединил их членов. Но окончательно прочные родственные узы не разорвал.