Одолень-трава, отведи беду

Самая долгая ночь

Как серьёзно он ошибся, Ильяс понял, когда уже было поздно. Большая часть пути позади. Княжий гонец рассказывал, что добирался до этих клятых Ручейков засветло, вот и Ильяс отправился. Как он не учёл, что гонец ехал летом! А это значит, что до темноты у него было часа на три больше. Сообразил это Ильяс, когда за спиной осталась большая часть пути и сумерки на мягких лапах уже подкрадывались к дороге. Поверни он назад – всё равно до темноты не успел бы выехать к людям. Решил не отступать.

Его подгонял, делал нетерпеливым горящий внутри тёмный огонь – жажда мести. Его братья в холодной земле, а этот… пёс! всё ещё топчет землю.Что грозят ему не только холод и темнота сказали огоньки глаз и тёмные тени, замелькавшие в кустах у дороги. Как ни погонял Ильяс своего коня, оторваться от волков не удавалось. Они напали, когда дорога внезапно сделала поворот. Вцепились в бока и шею Серого. Ильяс вылетел из седла, больно ударившись о стылую землю. Отбиться удалось. И раны были несерьёзными – рука и бок. Кровь, пропитавшая одежду, быстро схватилась ледяной коркой, запечатав раны. Холод и подступающая слабость – вот самые страшные враги, по капле высасывающие жизнь. И ещё безнадёжность.

Ильясу казалось, что он уже никогда не выйдет к людям. Кругом только темнота и снег. И холод. Только утоптанная дрога намекала – люди есть! Надо только идти по проложенному другими пути, и она выведет к теплу и жизни.И он шёл, спотыкаясь и падая, то проваливаясь, то выплывая из накатывавшей волнами слабости. Сознание мутилось и Ильясу казалось, что рядом скользят убитые братья. Они приближались, когда он падал, укоряюще качали головами, если Ильясу хотелось остаться в ставшем вдруг тёплым и мягким снегу.

– Не бойтесь, братья, я не оставлю вас неотомщёнными, – бормотал он и снова шёл в темноту.

Когда вдали замерцал огонёк, Ильяс вначале не поверил. Думал, глаза обманывают его, показывая то, что он так жаждал увидеть. Свет в окне одинокого дома.

Чтобы подняться на крыльцо, Ильяс отдал последние силы, и он не столько постучал, сколько привалился к двери.Успел услышать шаги и голос:

– Кого это носит в такое время?

Всё! Он вышел к людям, к теплу. Можно расслабиться. И уплыл в темноту.

Первым почуял гостя Приблуда. Ночь обещала быть морозной, и Пётр пожалел пса, пустил в дом. Тот спокойно дремал на половичке в углу, изредка смешно дёргая лапами во сне. Но вдруг встрепенулся и приподнял голову к чему-то прислушиваясь. Потом нехотя встал и подошёл к дверям, ведущим в сени. Оглянулся на хозяина, потом тревожно гавкнул.

Пётр, проверявший охотничьи снасти, встал и подошёл к собаке. Приблуда был опытным сторожем и просто так голос не подавал. Сейчас же он снова гавкнул, словно торопя хозяина. Пётр накинул полушубок, вышел в сени и только успел подойти к двери, как в неё что-то тяжело стукнуло.

Отодвигая щеколду, Пётр ворчливо произнёс:

– Кого это носит в такое время? – распахнул дверь и прямо на него рухнул человек.

С улицы повеяло стужей, и Пётр поторопился втянуть заледеневшее тело в дом. Сапоги незнакомца, цепляясь за порог, прогремели и втянулись в сени. Пётр осторожно опустил тело на пол и торопливо закрыл дверь.

Зажёг свет, чтобы лучше рассмотреть случайного гостя прежде чем тащить его в дом. Неяркий свет магического шара выхватил из темноты окровавленную и местами разодранную одежду.

– Похоже, с волками встретился. Повезло, отбился.

Не грудь, ни живот, ни голова судя по всему не пострадали. Смуглое, а сейчас серое лицо молодого мужчины показалось Петру смутно знакомым. Такие же лица были у напавших тогда на князя. Пётр покачал головой и усмехнулся:

– Любят боги пошутить. Похоже, ты по мою душу шёл.Небось, добить хотел.

А теперь сам лежит беспомощный в сенях бывшего телохранителя.

– Тебя ведь мне и убивать не надо. Просто оставить здесь, в сенях, к утру и сам помрёшь.

Говоря так, Пётр затаскивал незнакомца из сеней в теплоту дома. Тащил он его подмышки, без излишней нежности, и тот иногда стонал, не открывая глаз.

– Ничего, не барышня, чтоб тебя на руках носить. Да я после ваших клинков и не всякую барышню теперь унесу. Возись теперь с тобой всю ночь.

Что-что, а первую помощь оказывать Пётр умел. Не раз приходилось заботиться о товарищах. Этим и занялся.

Ильяс то промерзал до костей, и его сотрясала дрожь, то плавился от жара. Волны боли накатывали и отступали. Из огненного жара проступало вдруг лицо ненавистного слава, обтиравшего лицо прохладной влажной тряпкой.

– Пей! – говорил он и к пересохшим губам подносил ложку, вливая горьковатые капли влаги.

Вначале Ильяс не мог понять – видится ли он ему, как убитые братья, или боги так зло подшутили, выведя его к цели в таком беспомощном виде. Но руки проклятого слава были слишком реальны. Они приносили облегчение. Братья же лишь смотрели на него из темноты и таяли, когда он тянул к ним руки. Так что в минуту просветления Ильяс понял: он дошёл до убийцы братьев, вот только убить его сейчас не в силах.

– Я убью тебя, – прохрипел он в ненавистное лицо.

– Обязательно. Попытаешься, – усмехнулся тот. – Если выживешь. А для этого – пей!

Хотелось плюнуть ему в лицо. Но сил не было. А силы нужны, чтобы убить его… потом. И Ильяс пил горьковатый прохладный отвар. И снова проваливался в темноту, задыхаясь жаром.

В этот раз из глубин беспамятства его вёл женский голос. Он что-то то ли пел, то ли шептал про бел-горюч камень, про девицу-огневицу и ещё что-то на славском языке, что Ильяс понимал плохо.

– Ты всё сделал правильно, Пётр. Спас его. Если б не ты, то парень не дожил бы до рассвета.

– Да уж, эта ночь была долгой, – ответил женщине знакомый голос. – Но что-то он мне не нравится, госпожа Вета. Раны у него не такие тяжёлые, и шёл он с ними не так долго, чтобы чувствовать себя настолько плохо. Пока вы были с ним, я прошёл по его следам, нашёл место, где пала лошадь. Видно, что он там дрался с волками, но ни тел, ни следов нет. Только скелет от коня остался. Я вот думаю – а волки ли это были?

– Может и не волки. Сам ведь знаешь – впереди самая долгая ночь в году, когда могущество Тьмы сильно, как никогда. Её создания рыщут в эти ночи, ищут ей новых слуг. Если в сердце человека поселилась тьма, то они чуют это. Тянутся к таким, метят их.

– Думаешь, он…

– Посмотрим. Эту ночь я проведу с вами. Присмотрим за мальчиком.

Ильяс вначале даже не понял, что певучий грудной голос назвал мальчиком его. Он раскрыл глаза и с трудом повернул голову. На него внимательно смотрела светловолосая сероглазая женщина средних лет. Она напомнила ему мать, хоть та и была смуглой, темноволосой, с продолговатыми, а не круглыми, как у этой, глазами. Но смотрела на Ильяса также, словно говоря: «Куда ты опять вляпался, мой мальчик?»

– Очнулся? Это хорошо. Сейчас ты опять выпьешь отвара, а потом я пойду сварю тебе куриный бульон, чтобы мог подкрепить силы.

Ильяс послушно выпил до дна показавшийся особенно противным настой. Женщина легко поднялась и вышла из небольшой горенки, где на лавке лежал больной.

Скоро со стороны кухни раздалось уютное постукивание посуды. Ильяс заметил, что Пётр тоже прислушивается.

– Отвык я уже от такой толпы в доме, – покачал головой хозяин.

– Почему ты не убил меня? – с трудом проталкивая слова сквозь пересохшие губы, спросил Ильяс.

– А должен был?

– Ты что, не догадался, кто я?

– Догадался. И что? Должен был бросить тебя замерзать на пороге? Ладно, лежи. Пойду госпоже Вете помогу.

И Пётр вышел. Ильяс сам не заметил, как вновь заснул. Проснулся от аппетитного запаха, что щекотал нос. Рядом сидела женщина и держала в руках большую кружку, от которой одуряюще пахло куриным бульоном. Она приподняла его голову и придерживала за плечи, пока он медленно отхлёбывал бульон.

Накормив, женщина встала и собралась уходить.

– Подожди! О чём ты говорила с этим? Что может со мной случиться?

Она замерла на пороге и, помедлив, ответила:

– Пётр думает, что тебя покусало создание Тьмы. Сегодня самая длинная ночь, когда она сильна, как никогда. Если ты не избавишься от чёрных мыслей, то утро встретишь уже не человеком.

– Он просто придумал это, чтобы я отказался от мести! Он боится!

– Если бы боялся, то не спас бы тебя ночью. Не привёл бы меня днём. Не волнуйся, я залечу твои раны, а остальное зависит от тебя.

В горницу заглядывали сумерки, постепенно густевшие чернильной синевой. Вот вошёл Пётр и поставил на окно зажжённую лампу.

– Вета придёт позже, – сказал он и замолчал, удобно устраиваясь в углу на стуле.

– Я всё равно убью тебя! Ты убил моих братьев.

– А они убили моих друзей. И князя. И меня почти убили.

– Ты ненавидишь их?

– Уже нет. Они выполняли приказ, делали своё дело. И я его делал, как умел. Что же теперь ненавидеть? Они мертвы.

– Но я жив!

– Жив. И пока не сделал мне ничего плохого. В той схватке мы были на разных сторонах. Оба выжили и потеряли своих. Я больше не на службе. Оттого, что убью тебя, моим побратимам легче не станет. Не вижу смысла брать грех на душу.

– Зачем же тебе ножи?

– Эти? Серебряные? Чтобы спасти тебя, если к рассвету ты перестанешь быть человеком.

– Не пугай мальчика! – улыбнулась госпожа Вета, входя в горницу и садясь на сундук. – Мы поможем ему пережить эту ночь и не забыть, кто он.

– Как? – Ильяс облизнул пересохшие губы.

– Просто. Будем разговаривать. Ты расскажешь мне про свою мать, братьев, Пётр про своих побратимов, я про свою дочь. Знаешь, какая она у меня чудесная девушка? Так и дотянем до рассвета. Как видишь – ничего сложного.

В комнату важной походкой вошла кошка и запрыгнула на кровать к Ильясу. Устроилась в ногах и запела, замурлыкала свою вечную песню: – Мур-р-р, всё будет хорошо!