Ожидание футбола

ИГРА И СЛОВО

Прислушайтесь: любой футбольный спор испещрен названиями газет, журналов, фамилиями обозревателей, цитатами, пересказом прочитанного. Это в былые годы сходились поблуждать впотьмах смятенные, переполненные необъяснимыми впечатлениями влюбленные души, а в наше время сталкиваются эрудиты, книгочии, архивариусы. Нынче пресса дает спорящим толчки и поводы, и она же их разводит и мирит. Не раз и не два приходилось мне слышать заявления такого рода: «На стадион не хожу, играют неважно, а читать – читаю, пишут о футболе занятно». И впрямь, если посещаемость стадионов стала вызывать беспокойство, го тиражи спортивной периодики и книг, посвященных футболу, скачут вверх, а ненасытный рынок их растворяет без следа.

Каковы же взаимоотношения игры и слова?

Печатное футбольное слово рождено футболом и ему обязано своим существованием. Но слово, мало-мальски набрав сил и влияния, принялось сопровождать, объяснять и комментировать игру, создавать ей популярность, делать ей рекламу (не торопитесь с восклицанием «Так уж и нужна футболу реклама!», еще как нужна!), и футболисты не успели и глазом моргнуть, как оказались «под венцом» с прессой. Да еще под таким неусыпным надзором, что ни один матч не остается без напечатанного донесения. Разные авторы в зависимости от своих склонностей и вкусов привносили в описание футбола кто романтические, кто сентиментальные нотки, кто научность, кто философичность.

Слово регулировало интерес к футболу, к командам, игрокам, тренерам, создавало репутации, прославляло одних, одергивало и ставило на место других.

Слово, с самого начала подрядившись стоять на страже высших, незыблемых интересов игры, на страже ее привлекательности и морали, подчас ведет себя последовательнее и строже, чем сами люди футбола, которые, вечно будучи заняты поисками победного шанса, норовят то и дело чем-нибудь поступиться, пренебречь и прошмыгнуть перед объективом, заслонившись ладонью, наивно надеясь остаться незамеченными и ненаказанными. Наивность тут в том, что любая каверза, пусть и ловко, втайне совершенная, засоряет фарватер футбола, ложится на дно, что и создает угрозу игре в конце концов остаться на мели.

Слово вошло в обиход футбольной жизни. На каждом шагу слышишь от тренеров, футболистов, судей (все они – дотошные читатели, а их руководители читают по выбору, особенно не вникая, им не до тонкостей, они желают править с высот «общих позиций») выражения, эпитеты, точки зрения, почерпнутые из прессы и ставшие уже их собственностью. Большей частью это заимствование идет на пользу миру футбола, способствует просвещению и смягчению нравов. Был случай, когда именитый бывший игрок, пристрастившись к писанию в газетах, довольно широко, кусками переписывал из моих старых статей. Сначала меня это злило, и я набирался духу выложить «соавтору», что раскусил его проделки. Но потом подумал, что иные из соображений, повторенные, глядишь, дойдут до цели, и решил не вмешиваться. В конце концов не ради «Я сказал это первый!» мы работаем.

По слову еще и выверяют впечатления. В юности наутро после интересного матча я обегал все газетные стенды, чтобы узнать, кто что написал. Многие и по сей день поступают так же, хотя и слушали телекомментатора. При таком чтении возникают и недоуменные вопросы, и блаженное удовольствие от совпадения взглядов, составляются мнения о журналистах, одни объявляются толковыми, объективными, наблюдательными, другие несправедливыми, пристрастными, примитивными. Теперь-то я знаю, что суд этот скорый и неправый, поскольку, как проверено, в ворота единственной безраздельно любимой команды все пенальти назначаются без достаточных оснований, а форварды ее никогда не забегают в положение «вне игры». За годы работы в футбольной журналистике я получал письма с обвинением в пристрастии ко всем без исключения ведущим командам («не пора ли напомнить, что у вас московекая прописка, а то и выселить можно») и давно уяснил, что всех ублажить невозможно. Напротив, нашему брату полагается остерегаться угодить всем, это равносильно тому, что он скользит по верхам.

Если кто-то напористо талдычит, что все отношения футбола и журналистики исчерпываются схемой матч – донесение, то это от ревнивого желания выпятить футбол, к которому журналистика будто бы примазывается. Это, с позволения сказать, воззрение мне доводилось слышать от недалеких, дремучих представителей футбольного клана, тех, кто и о своей родной игре судит убого: «Не мог уж врезать так, чтоб с копыт долой», «Два верных одиннадцатиметровых, гад, не назначил».

Однажды наш уважаемый тренер Виктор Александрович Маслов раскипятился: «Что за несуразица такая: почему повсюду я читаю перечисление – «специалисты», «журналисты» и так далее. «Специалисты» – это, надо полагать, мы, тренеры. Так я должен заявить, что знаю больше чем достаточно тренеров, ровным счетом ничего не смыслящих в футболе. А среди журналистов встречал таких знатоков, что иначе как специалистами их и не назовешь. По-моему, тут какая-то путаница, не так надо делить…» Разговор происходил в редакции, в присутствии нескольких молодых корреспондентов, и Маслов, так сказать, из педагогических соображений ворчливо закончил: «Вы особенно-то не улыбайтесь, журналистов, которые «не в курсе», я тоже повидал немало…»

Комплиментом тут и не пахнет. Маслов подметил то, что не могло не произойти: ориентируясь на напор любопытства публики к футболу и сами испытывая это любопытство, представители прессы обязаны были отбросить выспренний, чувствительный и приблизительно верный стиль повествования и заменить его стилем точным, доскональным и доказательным. «Все объяснимо, все логично, ничто не должно быть утаено» – под таким девизом сегодня пишут о футболе во всем мире.

Ложи прессы находятся среди скамей для зрителей. На всех крупнейших стадионах мира эта ложа расположена в лучшем месте, самом удобном, напротив центральной линии поля. Это не потому, что от журналистов откупаются, не желая с ними связываться. В интересах самих стадионов гарантировать описание футбола в црессе хорошей видимостью и удобным углом зрения. Итак, журналисты среди зрителей. Но со своими нагрудными знаками и удостоверениями они беспрепятственно проникают в святая святых, куда заказан вход посторонним, в раздевалки и залы, они берут у тренеров интервью, они беседуют с игроками, называя многих из них по именам, на «ты». Выходит, что, посиживая среди зрителей, они все-таки ближе к участникам представления?

Чьи же, в самом деле, интересы представляют и защищают журналисты: зрителей и читателей, либо футболистов и тренеров?

Проще всего отмахнуться от этого вопроса, объяснив его несуществующим, надуманным, и затем недрогнувшим голосом сделать звонкое заявление, что пресса «обязана соблюдать интересы и тех и других в равной мере». Между тем не так все это просто.

Вообразите себе репортера, которому тренер сразу после матча, с глазу на глаз, с доверительной интонацией дает следующие разъяснения:

«Почему плохо играл стоппер? Дома у него неблагополучно, жена с тещей затерзали… Центр нападения? Согласен, мазал безобразно… С ним бывает: чувствительный, как барышня. Если его кто в газетах чуть покритикует, считай, что на месяц вывели из строя… Правый хавбек на судью кинулся и желтую карточку схлопотал? Горяч сверх меры. Но справедлив, я вам доложу, каждой жилкой неправду чует. Не знаем мы ведь с вами, а не исключено, что перед этим и судья ему тихонько что-нибудь обидное сказанул… Вполне допускаю, что не утерпел парень, не снес… И ведь не признается, промолчит, не унизится до жалобы. Левый крайний еле ползал? На уколе играл, геройская личность. Травму не залечил, но и ребята за него горой, и сам у меня три дня на пятках сидел, уговаривал. Как можно было не поставить?! Вообще слабо играли? Так ведь две недели дома не были, самолеты опостылели, ну и перегорели, не роботы же…»

Что писать репортеру после того, как перед ним открыли все эти тайны? Проявить сочувствие к «перегоревшим, затерзанным, болезненно реагирующим на критику» и сварганить эдакую обтекаемую, ни уму ни сердцу штуковину? Или помнить о пятидесяти тысячах людей, пришедших на стадион в надежде на увлекательную игру, но увидевших халтуру… Помнить и о том, что на следующий матч могут прийти уже не пятьдесят, а тридцать тысяч болельщиков, а ни тренер, ни игроки убытки на себя не примут?..

А ведь нашего с вами воображаемого репортера подстерегает не только скорбный рассказ хитрющего тренера. На него иной раз могут попытаться оказать влияние, а то и давление лица, служебно связанные с проигравшей командой, так называемые отцы-благодетели, которые всегда не прочь избежать острых углов в отзыве о проигранном матче. «Нечего сеять панику, сами в своем кругу разберемся. Вот разве что судью раздраконить со всей прямотой…»

Не скажу, что намеренно и обдуманно, но как-то уж так вышло, что взял я себе за правило ни перед матчем, ни после него ни с кем не встречаться, никого не расспрашивать, не слушать, что говорят в ложе прессы, самому видеть всю картину матча, быть с нею наедине и выводы делать из этой картины, и ни из чего другого. Выбор такой тактики обосновать я скорее всего не сумею, видимо, дала себя знать защитная реакция, потому что журналисту, пишущему отчет, легче легкого растеряться под напором разноголосицы, которую вздымает любое мало-мальски заметное происшествие на поле. А уж когда отчет ушел «в набор», вот тогда и можно отвести душу с собеседниками…

С годами я научился различать журналистов по одному, кажущемуся мне решительным признаку: что ему дороже – интересы футбола, как игры мирового значения, либо интересы какой-либо команды местного значения. Мне доводилось встречать людей широко и свободно мыслящих в небольших городах и, наоборот, на уездную туповатую ограниченность натыкаешься то и дело в компании представителей футбольных центров.

Что говорить, без симпатий в футболе не обойтись. Но вот команда, которая двум журналистам одинаково мила, проигрывает.

Первый расстроен. Но он сумел обнаружить достоинства противника, разглядел слабые места у своей команды и так прямо и пишет. И глядишь, его огорчение сведено на нет профессиональным удовлетворением от того, что удалось верно понять и оценить матч, найти точные выражения, не прибегая к лживому камуфляжу.

Второй мало того, что расстроен, он еще и уязвлен, в его душе горят все «если бы», которые не сбылись. Противнику он не в состоянии простить неправедные толчки и подножки, а то, что «наши» не блистали корректностью, успел забыть. Он со злостью вспоминает, как судья не дал явный штрафной, а если бы дал, то еще неизвестно, чем бы все кончилось… И все это, если и не выливается напрямик в его отчете, то в подтексте, в выборе слов дает знать, хочет он того или нет.

Второй словно бы преданно служит своей команде, а толку от его службы и для команды, и для футбольного просвещения ни на грош, он сеет сумятицу и раздор в умах и игроков и болельщиков. А первый, хоть, может быть, и наслушался упреков с пылу с жару («выясним раз и навсегда, наш ты или не наш?»), однако, как станет ясно позднее, именно он-то как раз и помог команде и тренеру, подметив хрупкие, бьющиеся звенья.

Какие бы прочные связи ни имел журналист в мире футбола, как бы широко он ни был осведомлен о всех «смягчающих обстоятельствах», как бы ни водил дружбу с игроками и тренерами, в момент выбора авторской позиции он обязан думать о защите интересов игры, и больше ни о чем. Благополучие и здоровье футбола – это битком набитый стадион. Не отмечено случаев, когда бы публика отворачивалась от превосходно играющей команды, и точно так же не бывает, чтобы на свою, кровную, но слабенькую и неуклюжую команду стекались несметные толпы. Эта простая арифметическая закономерность нам, журналистам, что-то вроде путеводной звезды.

Так что журналист стоит на страже интересов зрителей. Он из их числа, он их доверенное лицо, они поручили ему постоять за них. Им ведь более всего необходим футбол прекрасный и честный. Это не означает, что все игроки, тренеры и судьи тем самым как бы по долгу службы становятся для журналиста мишенью. Некоторые – да, и непременно. Правильно поставленная в газете футбольная рубрика обязана защищать футбол от всего, что клонит его на сторону, искажает, уродует его лицо.

Сейчас более или менее просто сделать обзор футбольной прозы, хоть она и безбрежна, просто обнаружить и назвать жанры, просто обозначить ее направления: информацию, критику, лирику, полемику, сатиру, анкеты, портреты…

А началась эта наша проза в 1898 году вот с такой заметки в «Петербургском листке»: «Вчера состоялся матч в модную ныне игру футбол. Игра продолжалась около 11/2 часа, включая перерыв для отдыха 1/4 часа. Игра велась с редким оживлением. В первом отделении победа оказалась за кружком футболистов, они выиграли две партии, а кружок любителей спорта – одну. Во втором отделении кружок спорта поправил свои обстоятельства, у него оказалось в выигрыше три партии и одна в проигрыше. В итоге у кружка спорта в выигрыше четыре партии, а у кружка футболистов – три. Матч, очевидно, закончился победой первых».

Ишь как небрежно, свысока: «очевидно»!

Ничто не делается само собой, и футбольную прозу создавали люди. Я хотел бы представить нескольких журналистов старшего поколения, которые благотворно повлияли (иные и продолжают влиять) на содержание, стиль и тон футбольных страниц, кому современный болельщик обязан тем, что ныне к его услугам систематизированное, регулярное, разнообразное, обширное и, смею надеяться, стоящее чтение. Хотя, понимаю, и спорное…

…С каким-то неотложным делом я заскочил в кабинет главного редактора «Советского спорта», которым был тогда Владимир Андреевич Новоскольцев. У него сидел незнакомый мне посетитель, и я ждал паузы в их беседе, чтобы вклиниться со своим вопросом «по номеру», что у газетчиков считается паролем. Посетитель был человек старый, осанистый, широкой кости, сидел твердо и грузно, говорил веско и немногословно. Новоскольцев выказывал к собеседнику явное и какое-то радостное, прямо-таки мальчишеское уважение.

– Быть может, вы для нас что-либо напишете, сейчас каждый день матчи…

– Благодарю. Однако увольте… Я, признаться, отстал, а у вас в редакции выросли новые силы… – И тут прозвучала моя фамилия.

Новоскольцев вскочил, подгребающим взмахом руки заставил меня подойти ближе:

– Прошу знакомиться…

И я слышу низкий бас: «Ромм» – и жму крупную ладонь.

«Михаил Ромм! Вот это да!» – таков был мой внутренний возглас. Я и удивлен, потому что не предполагал, что придется когда-нибудь с ним свидеться, и мне чрезвычайно лестно, что этот человек назвал мою фамилию, и я, так же как и Новоскольцев, чувствую себя в его присутствии зачарованным юнцом.

«Михаил Ромм» – так были подписаны материалы в довоенном «Красном спорте» – мое основное юношеское футбольное чтение. Сейчас, много лет спустя, могу сказать, что мне повезло: этот человек так писал о футболе, что его отчеты становились захватывающим продолжением событий на поле. То, что Михаил Ромм в обоих таинственных и прекрасных мирах, футбольном и журналистском, один из главных, – я нисколько не сомневался. Эта подпись гарантировала увлекательное чтение, оставлявшее после себя очередные томительные вопросы, футбол вырастал в глазах после каждой встречи с этим автором.

Проходят годы, и страшновато возвращаться к тому, что радовало либо печалило нас в юности. С опасением открывал я недавно подшивки «Красного спорта». И вздохнул с облегчением: все подписанное «Михаил Ромм» не только не взывало о снисхождении, но и во многих отношениях может считаться примером для нынешних репортеров. С удовольствием приведу образчик работы Ромма.

«Еще пятнадцать минут, и «Спартак» уходит с поля победителем матча и чемпионом осеннего первенства страны».

Этой фразой заканчивался отчет, опубликованный 1 ноября 1936 года.

Теперь несколько отрывков из него.

«Спартак» атакует правым краем, где энергичный Щибров прорывается мимо явно слабого Шлычкова. Тем же краем атакует ЦДКА, где Исаев и Петров легко проходят мимо беспомощного Петра Старостина, отличающегося лишь беспрерывной грубостью и разнузданными жестами. Эти прорывы краев не дают результата вследствие неточной и непродуманной игры средних троек обеих команд, проявляющих много энергии и мало тактического умения. Ведущей фигурой игры снова, как и в матче «Спартака» с киевским «Динамо», становится Андрей Старостин. Он лидирует свою команду, он бросает в атаку форвардов длинными, довольно точными пасами, он вовремя приходит на помощь защите. Его воля к победе постепенно передается команде».

«Неисчерпываемая энергия Степанова не в состоянии компенсировать отсутствие у форвардов «Спартака» комбинаций и тактической мысли».

«Неприятным диссонансом прозвучали в конце хавтайма три явные попытки Александра Старостина грубым и опасным способом вывести из строя Щавелева. Прискорбный паралич судейского свистка (судил знаменитый ленинградец Усов. – Л. Ф.) дает ему возможность не толькр оставаться на поле, но и не получить замечания. Кому-кому, а уж Александру Старостину, на примере которого советская молодежь училась классной и корректной игре, этот стиль не к лицу».

«Мы затрудняемся дать точную картину второго хавтайма. В перерыве зрители, оставшиеся за забором (матч проходил на стадионе ЦДКА в Сокольниках), произвели генеральную атаку стадиона. Тысячи людей лавиной хлынули на поле и окружили его тесной стеной. Эта стена вырастала у самых линий, окружала ворота, срезала углы поля, превращая четырехугольник в овал. Судье приходилось оттеснять толпу, прежде чем игрок мог вбрасывать мяч из-за линии, при корнере в толпе прокладывался коридор для разбега, и игрок бил по мячу, почти не видя поля. Такова обстановка, которую «организаторы» ЦДКА считают, очевидно, наиболее подходящей для решающей встречи сезона».

«Только форварды ЦДКА доводят атаки до конца, и из двух вратарей работает один Акимов, снова берущий несколько трудных мячей».

«На 25-й минуте Кочетов, прекрасно поймав трудный мяч, медлит и дает возможность Степанову выбить мяч у себя из рук и ввести в пустые ворота».

«За минуту до конца хавтайма Кочетов неточно отбивает сильный удар Щиброва и упускает его в ворота».

«Бьет Андрей Старостин. Мяч с огромной силой идет в ворота. Кочетов ловит, но мяч вырывается из рук, и Глазков забивает».

Каково?! Не сомневаюсь, что по поводу такого отчета сегодня обязательно было бы сказано: «Неприлично так писать о команде, завоевавшей звание чемпиона. Если верить автору, то чего же тогда весь наш футбол стоит?! Зачем ему доверили этот отчет, ясно, что он люто ненавидит «Спартак». Явные тенденциозность и злопыхательство!»

Я совершенно уверен в правильности отчета, Ромм писал, не ориентируясь ни на этикет, ни на ритуальные обычаи, ни на знакомство с героями отчета (дипломатичность развилась позже), он просто взвешивал достоинства увиденного им в тот день футбола. И ничего больше! Но как же это много для журналиста!

В 1965 году издательство «Жезушы» в Алма-Ате выпустило книгу Ромма. Называется она «Я болею за «Спартак». Хотя автор это свое обложечное заявление прямо не подтверждает в тексте, но многие эпизоды, строки и эпитеты позволяют почувствовать, что дело обстоит именно так. А теперь оценим по достоинству прямо-таки аскетическую объективность Ромма, которому ни симпатии, ни торжественные обстоятельства решающего матча не помешали поведать миру о неважной игре только что народившегося чемпиона, отметить, что в забитых им голах повинен вратарь противника, указать на грубость уважаемого мастера, с которым, как ясно из книги, Ромм водил дружбу. Не уверен, что все, сиживающие ныне в ложе прессы, сумели бы так проявить себя в аналогичных обстоятельствах… А в этом-то и вся суть нашего репортажа. Журналист наедине с футболом, с его правилами. Все остальное для него не существует: клубы и города, цвет маек и любимые игроки, друзья и соседи по скамье, влиятельные лица, связанные с той или другой командой, и пари, заключенное накануне и досадно проигранное.

Я многократно убеждался, что покровительство, оказываемое какой-либо команде, какому-либо игроку, выручая сегодня, маскируя на время слабости и прегрешения, потом неотвратимо оборачивается бедой, скандалом, крупным поражением которое, быть может, и выглядит неожиданным для тех, кто простодушно верил покровителям, на самом же деле как раз и предопределено обстоятельствами, о которых некогда умолчали.

Могу предположить, что резкая грубоватая прямота Ромма сыграла свою роль во вскоре последовавшем почти полном обновлении «Спартака», что позволило этой команде в 1938 году стать уже не средненьким, с натяжкой чемпионом, а чемпионом в лучшем смысле этого слова. Обманное же славословие могло только задержать эту перемену.

Перечитывая книгу Ромма, я думал еще и вот о чем. Как было бы славно какому-либо издательству затеять выпуск «Футбольной библиотеки», куда бы вошли отборные книги наших и зарубежных авторов. И чтобы этой «библиотекой» управляла взыскательная редколлегия, и чтобы книги выходили в серийном оформлении, имели порядковую нумерацию. Так и вижу в этой «библиотеке» книгу Ромма, книги Андрея и Николая Старостиных, Мержанова, Есенина, Фесуненко, В. Иванова, Яшина…

Хоть и познакомились мы с Роммом, но встрече с хорошим разговором не суждено было состояться. Он жил в Казахстане, куда его занесли сложные жизненные перепутья. Как-то раз он позвонил мне, сообщил, что намерен приехать в Москву, мы условились, что он привезет для «Футбола» страницы своих воспоминаний, я его ждал, но прозвучал еще один телефонный звонок с сообщением о его кончине.

Ромм был из тех поистине драгоценных для футбола людей, которые смотрят на игру без служебных шор, широко и свободно и потому видят много. Будучи тем, кого принято величать футбольным специалистом (бек сборной дореволюционной России, СКС, «Коломяги», ЗКС, тренер сборной Москвы в двадцатых годах, автор многих теоретических пособий, в том числе и первого курса лекций для советских тренеров), он еще и плавал на знаменитом ледоколе «Малыгин», зимовал в Арктике, штурмовал вместе с Абалаковым пик Коммунизма, и обо всем этом передавал в газеты, писал книги. Интересовало его многое и разное, что и позволяло ему видеть и сугубо техническую сторону футбола, и не менее отчетливо романтичность игры, ее щемящую власть над душами, и, наконец, ее предназначение, как частицы культурной, общественной жизни.

Добрейшим до кротости человеком был Александр Яковлевич Виттенберг, подписывавшийся – «А. Вит». Но он становился упрям, криклив и несгибаем, когда настаивал на добром отношении к людям футбола. Вит (все в редакции звали его по псевдониму) вдоволь наслушался упреков в мягкотелости, бесхребетности, потакании. Он стоически выносил наскоки, грустно молчал, словно жалея упрекающего за его малую осведомленность, за душевную глухоту.

Вит никогда не был ни грозой, ни оракулом, хотя на футбольном поприще как раз раздолье для самозваных апломбов. Он исследовал и пропагандировал игру. Первым, как бы предвосхищая будущее советских команд, Вит взялся знакомить нас с международными делами, написав книги «На футбольных полях мира», «Золотой кубок футбола», «Футбол за рубежом». Будучи человеком общительным, к которому тянулись, зная его отзывчивость и доброту, Вит имел уйму знакомых среди игроков и тренеров, что помогало ему влезать в мельчайшие детали футбольного занятия.

Он был как бы вне борьбы, готов был разделить и огорчение с побежденными, и счастье с победителями. Тянуло же его более всего к дотошному разбору решительно всех обстоятельств матча, в том числе и скрытых, невидимых. Мне и в голову не приходило спросить его, есть ли у него «симпатия». И только когда Вита уже не стало, мне рассказали, что однажды в большой компании он признался в любви к «Спартаку». Мне кажется, что он делал свое признание со смущенным выражением лица. Я звал его «Брэмом», он принял шутку и, даря мне одну из своих книг, подписал: «Ваш Брэм». Он писал, радуясь каждой новой черточке футбола, им обнаруженной, его суждения не оглоушивали, не изумляли, не обижали, а заставляли читателя мысленно возвращаться к виденным событиям и заново, под иным углом их пересматривать. Я верю, что подобное влияние журналиста на предмет, о котором он пишет, наиболее действенно: в этом случае он имеет право чувствовать себя соучастником, как бы подбрасывающим дровишки в огонь игры.

Не дело журналиста швырять ультиматумы, что только так, а не иначе, команда обязана играть и тренироваться, только эти игроки достойны быть в составе и только так надо ею управлять. Он должен уметь так тактично и твердо задать свои вопросы, выдвинуть такую версию, так сгруппировать факты, такие задевающие за живое найти слова, чтобы те, о ком речь, либо встряхнулись, либо устыдились, либо усомнились: «А может быть, и в самом деле…»

Журналист чаще всего остается в стороне, высказанная им дельная мысль тут же переходит в общее пользование, а то и находит нового владельца, который дает ей ход. У многих из нас есть свои удачи: один выдумал приз, другой структуру турнира, третий подсказал перестановку игроков в составе, после чего команда восстала из мертвых, четвертый выбросил термин, без которого сейчас как без рук. Но большей частью знает об этом один первооткрыватель, даже друзья, свидетели открытия, забывают. И беды в этом нет, никто из моих коллег, насколько мне известно, не претендовал, чтобы турнир или приз назвали его именем. Только и зафиксировано, что Кубок европейских чемпионов придумал французский журналист Габриэль Ано.

Обычно бывает так. В статье журналиста промелькнет мысль, что, кроме высшей лиги и необъятного «второго эшелона», хорошо бы иметь промежуточную лигу, где бы были собраны равные, сильные команды. За эту мысль зацепится и поддержит известный тренер в одном из интервью. На его предложение обращено внимание, и вот уже затеян обмен мнениями. А там в докладе кого-то из руководителей прозвучит «подработанное» предложение об учреждении новой лиги и будет предложено именовать ее первой. (Никогда не понимал, почему у нас футбольные лиги именуются, как сорта вермишели: высшая, первая, вторая, вместо того чтобы просто и понятно по порядку: первая, вторая, третья… Когда-то так и было у нас, но, видимо, всем хочется выглядеть в футболе получше, чем на самом деле.) И вот живет и благоденствует интересный, полнокровный турнир первой лиги. Ни одна душа не ведает, кто его на самом деле придумал…

Я не могу представить, чтобы Вит написал отчет как тот, роммовский. Для него это было бы «чересчур». Но Вита читали внимательнейшим образом, он был человеком с фонариком и несколько десятилетий не за страх, а за совесть строка за строкой, терпеливо искал, показывал, объяснял.

Константин Сергеевич Есенин – высший у нас авторитет по части футбольной «цифири», как он сам величает свое увлечение, заведующий всеми «гроссбухами» (тоже его выражение). Когда-то и мне он казался «цифирным» человеком. Верно это лишь отчасти, точнее говоря, собирание цифр не главная его заслуга перед нашим футболом. Это стало ясно, когда подросло племя молодых статистиков (в частности, прессцентр при московском стадионе «Динамо»). Они, взяв за основу подсчеты Есенина и старых любителей цифр А. Переля и В. Фролова, навели, кажется, полный блеск в футбольной истории, о чем свидетельствуют толстые сборники, посвященные московскому «Динамо», – эти кладези сведений, где есть все, что имеет хоть какое-нибудь отношение к бело-голубому. Эти сборники, признаться, даже удивляют своей полнотой, ничего подобного раньше у нас не выпускалось. Но сборники доказали свое право на жизнь, их раскупили вмиг. Да и вообще нельзя не приветствовать проявление клубной инициативы, отнюдь не бьющей у нас ключом. Подумать только, советские футбольные клубы, пользующиеся мировой известностью, не имеют собственных значков, хотя свои значки завели уже и рестораны, и кинотеатры, и все, кому не лень…

Так вот, несмотря на то, что народились десятки молодых статистиков с усовершенствованными «гроссбухами» и порой ставят они под сомнение старую «цифирь» и, бывает, не без оснований, Есенин остается тем не менее самым известным, почитаемым и читаемым футбольным историографом. «Цифирь» свою он не просто расставляет столбиками и подсчитывает, как скупой рыцарь. Он весело колдует с ней, извлекая невиданные пассажи. Эти его находки добавляют футболу какие-то лишние искорки, удивляют, потешают, а иногда и велят задуматься. Есенин вечно обуреваем замыслами и фантазиями. То ему необходимо выяснить, сколько голов забивали форварды в том или ином возрасте, то его заинтересует, достаточно ли быть лидером в восемнадцатом туре, чтобы наверняка стать чемпионом, то составляет список тренеров команд призеров и финалистов кубка, начиная с 1936 года, что оказалось непростым делом по прошествии более тридцати лет, то ищет закономерности в вечных неизбывных драмах – вылетах неудачников из высшей лиги, то замышляет для «Клуба Федотова» подсчитать все голы, забитые в розыгрыше Кубка СССР, и лелеет эту мечту много лет, но натыкается на отсутствие сведений о довоенных матчах. Это сейчас раздолье любителям статистики, к их услугам – пропасть сведений, а было время, когда и фамилии игроков, забивших голы, не помещали в газетах. Мне рассказывали, что один редактор их вычеркивал, считая, что таким образом он воспитывает коллективизм.

Телефонный звонок, то ли в редакции, то ли дома, и раскатистый торжествующий голос Есенина: «Вы представить не можете, что я обнаружил?! Это же целая поэма, я сейчас вам расскажу, и вы онемеете от восторга, ей-богу! Даете место?.. Строк триста, а?.. Без обмана – пальчики оближете!» Бывали случаи, когда я отклонял какие-то его выдумки, но большей частью сразу же «давал место». Судя по письмам читателей, есенинские материалы – в разряде желанных. Его трудами была «расставлена мебель» в футбольном доме, и пусть другие «натирают полы», но ориентироваться в этом доме «по Есенину» любознательный болельщик уже мог.

Крупный инженер-строитель, еще и несущий ответственность за фамилию своего отца, великого поэта, участвующий в различных делах, связанных с его памятью, еще и человек жизнелюбивый, никакой не пресловутый архивный червь, Есенин живет в бодром темпе наших дней. И два часа ежедневно с отроческого возраста он отдает своим футбольным занятиям. Иначе нельзя, если чуть запустить, рухнет вся система. Иначе нельзя и потому, что это его неизменная, на всю жизнь влюбленность.

Илья Бару. Еще одно сердце, обрученное с футболом. Пишет он, слушая голос сердца и голос совести. Илья Витальевич необычайно чувствителен к несправедливостям, к нарушениям норм товарищества, в игре он выше всего ставит честность, его занимают не тактические варианты, не турнирная таблица, а люди. У него немало друзей в футбольном мире, они выбраны им с разборчивостью, лишь те, кто отвечает его представлению о стоящем приличном человеке. И уж если он берется писать о ком-нибудь (далеко не каждая «звезда» может стать его героем), то пишет увлеченно, не скупясь на высокие слова и превосходные степени. Мастера футбола в глазах Бару – люди, много пережившие и вынесшие, люди нелегкой судьбы. Все, что выходит из-под его пера, человечно, иногда чуть преувеличенно, иногда чуть сентиментально, но обязательно человечно. Футболу, не вылезающему из схваток, необходимо, чтобы на него хоть иногда смотрели добрыми, сочувственными глазами, оттого и заметна и привлекательна многолетняя работа беллетриста Бару.

К слову говоря, Бару в качестве спецкора «Красного Флота» в 1945 году присутствовал при подписании капитуляции и Германии и Японии. И он из тех, чей круг интересов не замкнут футболом. И не мудрено, что он умеет взглянуть на футбол широко и смело, без узкоспециальных репортерских очков.

Всех этих журналистов я рискую назвать футбольными просветителями: осведомленность, которая отличает болельщика наших дней, в определенной мере их заслуга.

…Иногда мне думалось, что Мартын Иванович Мержанов был привязан к футбольной теме потому, что она постоянно имеет дело с двумя противоборствующими сторонами, и пишущий обязан отдавать свой голос одной из них и уметь отстоять свой выбор. Это было ему с руки. Он всегда был за кого-то и против кого-то. Если же обе команды, по его мнению, играли скверно, Мержанов пренебрежительно махал рукой в сторону поля, демонстративно отворачивался и начинал доказывать соседям, что от тренеров этих команд ничего другого и ждать было нельзя, что оба они трусоваты и игрокам своим командуют «все назад!». Так что и в этом случае он отыскивал себе противника. Это в нем сидело, такой он был человек.

Его побаивались. Тренеры, которых он уличал в невежестве, футболисты – пьяницы и грубияны, сшельмовавшие судьи, схалтурившие журналисты. Он никогда, ни за что не прощал таких людей и помнил об их прегрешениях всю жизнь.

Бывал Мержанов крут и с теми, кого ценил и любил. Был он мастер взвинтить разговор до высоких нот, и казалось, – ну все, отныне прежние добрые отношения невозможны. Но он умел вовремя отпустить перетянутую струну, обернуться шутником, обаятельным рассказчиком. Поразительно, сколько он в футболе находил поводов для крупных разговоров, пререканий, высмеиваний, разоблачений. И хоть был он безжалостен, ворчлив, выкладывал без церемоний в глаза все, что думал, не заботясь, каково будет собеседнику, к нему тянулись, вокруг него всегда были люди, чувствовавшие, что как бы ни сгущал Мержанов краски, как бы ни перегибал палку, а сердце его принадлежит футболу и ему он желает добра.

У него постоянно водились любимчики – команды, игроки, журналисты. То «Торпедо», то тбилисское «Динамо», то «Арарат»… То Валерий Воронин, то Михаил Месхи, то Слава Метревели, то Виктор Понедельник, то Эдуард Маркаров… Фотографии своих избранников он прикалывал возле своего стола и всем, кто приходил в редакцию, показывал: «Видите? Вот так, как он, полагается играть!.. А не так, как те, за кого вы болеете…»

Каждого из молодых сотрудников редакции он норовил провести по изобретенной им «полосе препятствий». Сначала поручал написать что-либо о юношеском футболе, о дублерах, потом о второй лиге, и, наконец, как милость, как знак доверия – отчет о матче команд высшей лиги. Но, само собой, не лидеров, это еще предстояло заслужить, а коротенький отчет об игре аутсайдеров. До сих пор в редакции вспоминают, как однажды, при распределении работы, когда была названа одна кандидатура, Мержанов задумался и спросил: «А не жидковато ли для такого матча?» Сейчас это видный обозреватель, но до сих пор, когда речь заходит о задании для него, обязательно кто-то спрашивает: «Не жидковато ли?» Мы смеемся, но понимаем, что это мудрый анекдот.

Мержанов воплощал в себе непримиримую, фанфарную воинственность футбола. Как во время матча вся вселенная поделена для нас на красное и голубое, так и Мержанов в работе прокладывал непроходимые рвы между тем, что ему было дорого и симпатично, во что он свято верил, и между тем, что он считал ошибочным и вредным, что отметал с порога. Усевшись в ложе прессы, он прежде всего пересчитывал, сколько в командах игроков защитного образа действий и сколько атакующего, и еще до начала выносил приговор: «Ясно, испугались! Вот серость, вот убожество!.. А эти молодцы, не залезли в окопы…», и болел он за тех, кто, если руководствоваться его арифметическими подсчетами, делал ставку на наступление. Если же побеждала «трусливая» команда, Мержанов не сдавался: «Вот так и гибнет футбол!» И тут же в сердцах бросал тем журналистам, которые неосторожно при нем хвалили матч: «А вас, будь на то моя власть, я бы и близко не подпускал к футболу. И пропуска бы отобрал...»

Крайняя точка зрения заражена опасностью ошибки. После чемпионата мира 1958 года Мержанов стал ярым пропагандистом системы 4—2—4 и много сделал с помощью своего детища, еженедельника «Футбол», чтобы растолковать эту систему и внедрить как наиболее современную. Это было необходимо, ибо тренерам свойственно желание повременить с нововведениями, из-за которых можно недосчитаться очков, а то и потерять место. Но когда народились следующие тактические варианты 4—3—3 и 4—4—2, они по той причине, что число форвардов уменьшилось, показались Мержанову ущербными, «трусливыми», и он пытался с ними бороться. Конечно, успеха не имел. Но это его донкихотство не могло не вызвать уважения.

Он был безраздельно, безоговорочно предан футболу атакующему и потому был сторонником бразильцев, был предан футболу, взращенному на виртуозной изящной технике, и потому дважды был сторонником бразильцев, был предан футболу, радующему глаз, восхищающему, умиляющему, и поэтому трижды был сторонником бразильцев. Английский футбол он считал антиподом бразильского и недолюбливал его, называл прямолинейным, простоватым и ни на какие «мостики» не соглашался. Одно можно сказать: для того чтобы занимать непоколебимые позиции и последовательно и непримиримо их отстаивать на протяжении многих лет, надо быть и знатоком дела, ибо иначе не хватит аргументов, и цельной личностью. И знатоком и личностью Мержанов был.

Мартын Иванович видел во мне единомышленника в футбольных вопросах и заявил об этом публично в своем очерке «Как создавался «Футбол». Я обязан досказать, что наше с ним нормальное общение состояло из споров. Мы вели их часами и сидя друг против друга в редакции и по телефону (домашние, видя меня второй час с трубкой, иронически усмехались: «Известное дело, с Мартыном Ивановичем о футболе, это никогда не кончится...»). Мне были милы эти споры, порой кончавшиеся размолвками, даже разрывами дипломатических отношений, но вспыхивавшие сразу же, едва отношения восстанавливались. Такой товарищ, такой соратник дороже десятка безропотно соглашающихся. Единомышленником же Мержанов, надеюсь, считал меня за равную верность игре, за равное стремление лучше понять ее и быть ей полезным.

В журналистике не слишком ценится субординация, все мы перед газетным листом рядовые, лист этот складывается из нашего общего труда. Мержанов, будучи человеком заслуженным, занимавшим разные видные должности, военкором «Правды», прошедшим войну и написавшим о ней несколько интересных книг, награжденным орденами и почетными званиями, да еще самоуверенным и самолюбивым, оставался примерным газетным солдатом. Мы с ним в 1972 году были в Мюнхене на Олимпийских играх, и меня вдруг схватил радикулит. Мартыну Ивановичу было за семьдесят, но он без колебаний или вздоха принял на себя добрую половину моих обязанностей, ездил на поездах и автобусах в разные города, писал по ночам и беспрекословно выполнял все, что требовалось «Советскому спорту». Перед диктовкой в Москву считал своим долгом прочитать мне свои корреспонденции, полагая, что я, как работник редакции, несу ответственность за него, пенсионера-туриста.

…Всю жизнь я завидовал репортерам. Эти люди неведомо где пропадают, а потом вдруг объявляются и расстилают перед разинувшими рот слушателями скатерть-самобранку из необычайных сообщений и новостей. Среди них бывают даже такие ухари, которые ведут поиски за здорово живешь, ради собственного удовольствия, им лишь бы «обскакать» друзей в редакции, а корпеть, выкладывая свои сокровища на бумагу, не так уж и обязательно. Я предпринимал попытки вылезать на репортерскую охотничью тропу, но ничего не умел «подстрелить». А однажды я окончательно уразумел, что это ремесло выше моего понимания. Матч начался, и тут я вижу, что знаменитый спортивный репортер «Вечерки» Герман Колодный поднимается с места и уходит. Мелькнуло: «Не заболел ли?» С удовлетворением увидел в перерыве, что он вернулся на свое место. Весь перерыв он пробыл в ложе прессы, разговаривал, улыбался, а как только вышли команды, снова исчез. Встретив его после матча, я спросил, что означает его хождение в обратном порядке.

«Так ведь футбол же вы все смотрите, а я иду под трибуны, может, что-нибудь подвернется, кого-нибудь встречу… Не знаю…»

И он виновато улыбнулся, понимая, что в моих глазах, должно быть, выглядит чудаком.

Из всех пишущих о футболе наиболее осведомленный человек Юрий Ильич Ваньят. Не помню случая, чтобы мне удалось удивить его хоть крупинкой факта. Когда же мы с ним оказывались рядом, в тесной, бесплацкартной динамовской ложе, Ваньят за час игры нашептывал новостей на небольшую книгу. Он знает, кто на ком женился и кто развелся, как отозвался о таком-то матче или о таком-то человеке тот или иной тренер, кого и за что «прорабатывали», какой игрок в какую команду мечтает перейти, какая реакция в том или ином «доме» была на статью и кому грозят неприятности, как объяснил судья свою ошибку и что ему ответил начальник пострадавшей команды, какие перемещения ожидаются в той редакции, где ты работаешь, о чем шла речь на закрытом собрании команды («будь уверен, агентура работает!»), что посулили форварду, который забьет гол, и какое указание было дано вчера накануне матча одним «нам с тобой известным человеком». И хоть я знаю, что Юрий Ильич много лет состоит в нашем футбольном «трибунале» – в спортивно-технической комиссии, где разбираются все деликатные коллизии и казусы, состоит в президиуме Федерации спортивной прессы и что он член многих комиссий, комитетов, жюри, как постоянных, так и временных, и вообще имеет слабость «представительствовать», все равно его осведомленность меня изумляет. Не было, по-моему, ни одной ваньятовской заметки, большой или крохотной, в которой не затаился бы, так сказать монопольно, прелюбопытнейший факт. Это секрет и гордость его «фирмы». Хорошо помню, как, будучи болельщиком, я искал заметки, подписанные «Юр. Ваньят», уверенный, что обнаружу то, чего нет у других журналистов. Это ощущение я испытываю и сейчас, когда, как редактор еженедельника «Футбол – Хоккей», казалось бы, должен был знать достаточно.

Мне хотелось обратить внимание читателей на сильные и разные стороны дарования этих журналистов старшего поколения, которые очертили, смело взяв большой радиус, круг обязанностей футбольной прозы и создали образцы добротной работы. Какие бы достижения ни ждали журналистов нашего цеха в будущем, началось с этих людей.

Однажды у Робера Верня, корреспондента французской спортивной газеты «Экип» (кстати, в своей редакции он «ответственный» за советский футбол), я спросил: «А почему у вас не выступают со статьями тренеры и игроки?» Он пожал плечами: «С какой стати? У них одна профессия, у нас другая, хватит того, что мы берем интервью». Вернь четко изложил один из основополагающих принципов западной печати: писать – дело журналистов. Он заманчив, этот принцип, для профессионалов газетного дела так работать проще.

В советской печати принято привлекать к сотрудничеству людей, непосредственно работающих в том разделе, проблемы которого требуют широкого обсуждения. Для нас это привычно, мы охотно помогаем пером тем, кто имеет что сказать. Если представить, например, еженедельник «Футбол – Хоккей» без статей Б. Аркадьева, В. Дубинина, Ан. Старостина, В. Маслова, С. Сальникова, Н. Морозова, то возникнет ощущение неполноты, потери. Эти люди, всю жизнь игравшие и тренировавшие, размышляющие о своей любимой игре денно и нощно, имеют и свой угол зрения, и свои выводы, и, наконец, свои словесные выражения, идущие, что называется, изнутри. И это, как мне кажется, придает изданию достоинство достоверности. Я уже не говорю о том, что читателю (сам им был много лет) необычайно интересно знать, что об этом думают «они там сами».

Не могу умолчать, что выныривают из мира футбола и паразитирующие личности. И глядишь, какой-нибудь «заслуженный», к которому обращается сотрудник редакции с предложением написать статью, бодро соглашается и тут же выдвигает свой план: «Ты сам мастак, знаешь, что надо написать. Сгоняем пока в шахматишки… Между прочим, в каком номере ждать? А гонорар у вас платят 27-го? Видишь, не забыл. Но что-то давненько меня не привлекали, обходите… Мишка, смотрю, печатается. И Егор. А меня забыли…» От таких «авторов» приходится избавляться.

Большинство же относятся к сотрудничеству в печати с полной серьезностью. Михаилу Иосифовичу Якушину, к слову говоря, на своем веку немало цапавшемуся с журналистами, когда у него возникали перерывы в тренерской карьере, мы предоставляли возможность попробовать силы в журналистике. Казалось бы, этот почтенный человек, знающий футбол вдоль и поперек, скорее чем кто-нибудь другой имел право рассчитывать, что в редакции просто запишут его рассказ. Нет, Якушин брался за дело основательно. Сидя на трибуне, он наговаривал свои впечатления в диктофон, дома слушал себя, потом писал и к условленному часу являлся со статьей, и не уходил, пока ее не поправят «литературно», не перепечатают на машинке, пока не отправит в набор редактор.

Первым из знаменитых, с кем я встретился в редакции «Советского спорта», был Петр Ефимович Исаков. Он писал проницательнейшие отчеты о матчах, каждая его оценка была отрезана после семи примерок. Я не застал его на поле, но могу представить, как играл этот мастер, прозванный «профессором», основываясь на его отношении к работе в печати. Он служил футболу преданно и честно, стараясь не нанести ему вреда ни единым неосторожным или торопливым росчерком пера, не говоря уж о кривде или напраслине.

Журнал «Юность» попросил меня организовать напутствие маститого мастера юным любителям футбола. Выбор кандидатуры оставили на мое усмотрение. Я предложил это дело Петру Ефимовичу, зная, что и выполнит он его лучшим образом, да к тому же помня, что он хворает и находится в стесненных обстоятельствах. Исаков подумал (он никогда не выпаливал ответ мгновенно) и сказал: «Н-да, приятно… Хорошо, что в таком журнале пойдет… Но я не гожусь… Кто меня, старика, знает? Ребятне, чтобы ее задеть за живое, имя важно. Тут Игорь Нетто нужен. Нет, нет, не уговаривайте, затеяли доброе дело, так выполняйте, как лучше для футбола…»

Как-то раз я спросил знаменитого тренера Бориса Андреевича Аркадьева, имея в виду его незаурядный интерес к живописи и поэзии, каким образом он очутился в спорте. Ответ его был таков: «Я из того поколения, для которого в названии «физическая культура» слово «культура» стояло на первом месте». Виктор Иванович Дубинин и Андрей Петрович Старостин, интеллигенты, красивые, могучей стати люди, всю жизнь отдавшие футболу, – из того же поколения.

Дубинин пишет свои пространные обзорные статьи бисерным твердым почерком, и они таинственно появляются в редакции ранним утром того дня, о котором мы условились с автором, у вахтера, сидящего у входа. Ни опозданий, ни переносов срока, пунктуальнейшая работа. И всегда-то его статьи умны, основательны, логичны. Я со спокойной душой благословлял в печать его строгие претензии, сарказмы, нотации, критические обобщения, будучи уверен, что критикуемые не посмеют явиться с опровержением или неудовольствием. И не являлись. Ни разу. Это и подтверждало высокий деловой авторитет автора.

Старостин – натура артистическая. Его «быть или не быть» как журналиста на моей памяти всегда состояло в том, что он, раздосадованный и оскорбленный непрезентабельностью увиденного футбола, рвался найти резкие, изобличающие, насмешливые слова, и тут же, словно его на бегу окликнули, останавливался и вспоминал, что и он сам из этого дивного футбольного мира, и всем ему обязан, и любит его нежно, и неужто неказисто играют наши, быть того не может, отличные мелькают матчи и игроки есть одно заглядение… Кто знает, быть может, его раздвоенность и есть самая верная позиция?!

…Давно, в 1949 году, случилось это. Игрался матч «Динамо» – «Спартак», и стадион был полон. Динамовцы сильны, это их сезон. Вратарь «Спартака», бесстрашный, клокочущий азартом, себя не щадящий Алексей Леонтьев, все время в полете, без передышки.

Вот он кидается в свалку снова, и… замирают вокруг него футболисты, замирают трибуны. Несчастье, тяжелое увечье, перелом грудного позвонка. Больше вратаря Леонтьева не видели. Прошло время, и в «Советском спорте» под заметкой появилась подпись: «А. Леонтьев, мастер спорта».

Непросто было человеку, когда ему за тридцать и когда позади целая футбольная жизнь с тремя кубковыми финалами, с шампанским, выпитым из только что взятой с боя хрустальной чаши, с морскими шквалами оваций, со славословием поклонников и с нескончаемыми днями в больнице, лежа на вытяжке, с ранней сединой в колючем «полубоксе», модной спортивной прическе тех лет, оказаться начинающим репортером. Слушать снисходительные замечания бывалых сослуживцев, которые моложе его, терпеть их лютое марание в листочках, над которыми сидел ночь, и догонять, догонять, штудировать толковые словари, с карандашом в руке изучать, чуть ли не по слогам, чужие удачные работы. Все это прошел, выстрадал Алексей Иванович Леонтьев. И выписался, стал журналистом, сумел вытащить на газетные страницы то, чем сам жил в футболе, – детали, тонкости игры, ее мужественную прямоту.

У Сергея Сальникова свой затейливый, дриблинговый слог, вкус к розыскам редких словечек и безошибочное видение игры, которую он по прошествии многих лет не то чтобы видит, а и продолжает ощущать ногами, телом, дыханием, биением сердца. И как сам на поле был он изящен и ловок, так и в писании Сальников отдает предпочтение футбольной красоте, стройности, гармонии, за это и стоит, за это и ратует. Знаю, упрекают его за эстетство, за то, что «слишком много хочет». Но такие упреки автору делают честь.

Эти люди, пришедшие с футбольных полей, обогатили нашу прозу, придав ей то, что им доподлинно ведомо: свежий луговой запах пружинистого травяного газона, звонкую легкость пушечного удара, тяжесть плеч докучного преследователя, тренерскую крутую волю, невидимые миру удары и остановки на тренировках, словечки из боевого жаргона, всевозможные тайные ухищрения, мгновенно мелькнувшие красоты, чьето необычное поведение – словом, все то, что может скользнуть мимо внимания зрителя и что благодаря этим авторам он, зритель, начинает видеть и улавливать, отчего удовольствие его множится.

Побывал я на четырех чемпионатах мира, и одним из всегдашних моих изумлений было несметное число журналистов, пишущих о футболе. В Мюнхен их съехалось тысяча шестьсот. В наше время, когда решительно всё пересчитывают, это четырехзначное число поразить воображение бывалого читателя не может. И все же, когда представляешь, что эти люди за какой-нибудь час после окончания важного матча заполняют своими отчетами примерно восемьсот газетных полос формата наших «Известий», то это, что ни говорите, внушительно. Замечу, что в число тысячи шестисот не входят журналисты радио, телевидения и кино, им и счет ведут в другой графе, и селят в других гостиницах. Да и не все приезжают на чемпионаты, дома, наверное, остается не меньше…

Чемпионат мира – торжественное и редкое явление. А футбольная жизнь безостановочна и круглогодична. Одних чисто футбольных изданий не перечесть: толстые ежегодники, ежемесячные красочные журналы, многостраничные еженедельники, календари-справочники. Все спортивные издания мира считают раздел футбола определяющим их лицо и успех. Нелегко сосчитать, сколько матчей организованного футбола проводится ежедневно, и ведь все они оставляют о себе какой-то печатный след, а события в главной лиге рецензируются подробнейшим образом. Ну и, наконец, любому, не спортивному изданию, если оно заботится о тематической разносторонности и о близости к читателю, футбола не миновать.

Много, страсть как много, пишется о футболе во всем мире, на разных языках. Удовлетворяется острое любопытство: кто играл, с кем, где, когда, какой счет, кто забил, какие составы, что переменилось в таблице. Задаются все те же, что и сто лет назад, неотгаданные загадки: «Как они могли проиграть, они же сильнее, знаменитее, у них же были все шансы на приз?» Комментатор все равно не удовлетворит страждущих, даже если с помощью электронной машины докажет обоснованность этого поражения, он потрафит только тем, кто угадал исход матча, они-то будут согласно кивать вслед его доводам. Рекламируются, превозносятся и сам футбол, и команды, и игроки. «На полтора часа мы с вами перенеслись в мир чудес, где все правда и все сказка». «Эти не на шутку задетые парни в огненно-красных рубашках вздули бешеное пламя атаки!» или «Эти уязвленные парни в голубом обрушили грозную волну, и она захлестнула ворота противника!», «Стоило только королю финтов прикоснуться к мячу, и из ста тысяч глоток вырвался вопль восторга». Пускаются, когда по глупости, а когда и с дальним прицелом, сплетни: «Вчера, накануне матча, «звезду» видели в частном бассейне купавшимся вместе с танцовщицами варьете» или «Форвард команды X перед матчем с командой Y сообщил конфиденциально, что вскоре переходит в команду Y». Даются объявления, что чай такого-то сорта пьют все форварды команды чемпионов мира, а такой-то бритвой бреются все защитники этой же команды.

Чего только не встретишь на газетных полосах под футбольной рубрикой! Да и как иначе, если за машинки садятся и бьют по послушным клавишам тысяча шестьсот человек враз?! Каждому свое. Есть мастера писать о футболе до футбола и о футболе без футбола. И лихо это делают, загоняя и давя в мясорубку обрывки разговоров, строчки из других газет, сводку погоды, реплику таксиста или портье (наиболее ходовые у репортеров оракулы), воспоминания о чем-либо хоть чуточку похожем на предстоящее событие о том, как играли на этом же стадионе какие-то команды двадцать восемь лет назад, заявление доктора «все здоровы» и тренера – «будем бороться, настроение у ребят боевое». Как-то раз, во время мексиканского чемпионата я был подряжен передать примерно такую же невесомую корреспонденцию накануне важного матча, но меня не вызвала телефонистка, что-то она перепутала. Обычно для нас это катастрофа, авария, а тут я вдруг испытал облегчение и тайную радость. И ни капельки мне не было жаль ни труда? ни напрасного ожидания. Тогда я особенно ясно понял, что для меня писать о футболе – значит писать о футболе, а не до футбола и не без футбола. И опять повторю: каждому свое. Наверное, тем и замечательна футбольная тема, что она включает в себя любые жанры и позволяет журналистам любого рода оружия найти себе применение. Она безбрежна, терпима и покладиста, как и сам футбол. И видимо, в конечном счете ее предназначение состоит в том, чтобы, постоянно объясняя, постоянно озадачивать, рождать новые споры…

В этом море слов легко встретить невежество, безграмотность, глупость, наивность, и хоть о них и спотыкаешься, читая, но знаешь, что все это скорее тешит читателя, чем злит. Он ведь, уткнувшись в футбольную рубрику, заранее настроился на развлекательный лад.

В Мехико я стал свидетелем разговора, который вел старший тренер нашей сборной с двумя местными репортерами. Они заявились с единственной целью: узнать, что едят советские футболисты. Даже деликатный и словоохотливый Качалин был обескуражен.

– А что едят мексиканские футболисты? – ответил он вопросом на вопрос.

– Пожалуйста, – не уловив иронии, деловито ответил один из них. – Сегодня на обед греческий суп и мясо по-томпильски.

– А у нас сегодня щи, – озорно выговорил Качалин, понимая, что его ответ похлестче, чем греческий суп.

– Как вы сказали? – вздрогнул репортер, и его «паркер» беспомощно заметался над блокнотом.

Мне стало неловко, эти люди представляли мою профессию, и я спросил, зачем им это нужно.

– Читателю интересно все.

Эту фразу я не раз слышал и от других иностранных репортеров, она не то чье-то повеление, не то универсальная отмычка. Расчет правильный: читатель, завороженный футбольным действом, проглотит заодно греческий суп, и щи, и вообще любые слухи и сплетни.

Но в этом калейдоскопе не все стеклышки безобидны. Футбольная журналистика способна творить и зло. С тайным умыслом или в чувственной горячке – это безразлично, оправданий тут нет, зло есть зло.

Простая вещь: вроде бы для краткости, для удобства вместо «сборная команда Италии» пишут «Италия». И вдруг с первой полосы газеты, с того места, где сенсации дня, в тебя стреляет в упор набранный плакатным шрифтом аншлаг: «Италия и Польша накануне войны». Легко вообразить подростка, который готов понять это буквально. И уже не удивляешься, встречая на стадионах людские ватаги, ведущие себя настолько агрессивно, словно и впрямь объявлена война.

Финальный матч X чемпионата мира в Мюнхене. Накануне, с ночи, на улицах стоял разбойничий галдеж, ревели дудки. Это не то репетировали, не то возбуждали и подбадривали себя молодые болельщики – и немцы и голландцы. Все утро по главным улицам слонялись юнцы, от которых в страхе отшатывались прохожие. Какое-то исступление, какой-то неестественный надрыв угадывались в их разухабистой походке, в том, как они кутали плечи в национальные флаги, кгк дико, бессмысленно дули в однотонно ревущие трубы. Они хотели казаться молодцами, которым море по колено и сам черт не страшен.

Эти толпы юнцов привлекают внимание не одной только полиции. В Англии, где футбольные беспорядки особенно часты, ими заинтересовались психиатры и социологи. Среди других версий была названа и неудовлетворенность молодежи жизнью, духовная пустота, что и заставляет ее как бы примазываться к героям футбольных сражений, как бы присваивать себе их силу, удачливость и победы. Оттого-то с таким остервенением отзываются эти болельщики на разочаровывающие поражения своих идолов, затевают драки, бьют витрины, переворачивают автомобили. Неистовое боление за футбол для них такое же самоутверждение, как и кричащая неряшливость, и разухабистые манеры: что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание, лишь бы проявить себя.

Все «болеют» за ту или другую команду. Футбол одаривает людей не только сопереживанием, но и иллюзией соучастия. Равнодушному на стадионе скучно. Все это так. Но нельзя не задуматься, до чего же может дойти экстаз, наблюдая, как ужесточаются, накаляются до белого каления страсти, искусственно раздуваемые и пришпориваемые.

Сегодня шведский мировой чемпионат 1958 года вспоминается мне как картинка волшебного фонаря, как нечто идиллическое, патриархальное. Игра кипела на поле, этим все и исчерпывалось. В 1966 году в Англии явственно обозначилось противостояние двух континентов – Европы и Южной Америки. Четыре года спустя в Мексике кого ни спроси: «Кому симпатизируете?» – следовал немедленный автоматический ответ – либо: «Конечно, Европе», либо: «Ясное дело, Америке». Сумасбродом выглядел английский обозреватель Эрик Бетти, который любовался командой Перу и только о ней и разговаривал. В этой «борьбе миров» различалось не одно только перекрестие футбольных вкусов, полемичность была чересчур задиристой, иногда и откровенно дурного пошиба. Невозможно установить, кто выдумал и прорыл эту границу, но западная печать приняла ее как реальный факт, как нечто непреложное, да еще и удобное. Хотя хорошо известно, что нет более непримиримых соперников в футболе, чем бразильцы, уругвайцы и аргентинцы, да и стилевые различия в их игре весьма значительны, тем не менее кому-то было угодно свести их в мнимую коалицию. Точно так же обстоит дело и с европейскими командами.

Футбольному мячу чрезвычайно просто обернуться мячом раздора, вокруг которого идут не только нескончаемые, пусть и горячие, но добрые споры, а и вскипают белые завитки холодной тупой злобы. Поражение любимой команды слепит глаза, немедленно объявляется розыск виновных, смещают тренеров, валят на судей, кивают на журналистов, одним словом, делается все, что в силах людей, бессильных честно, по-спортивному обеспечить хорошую игру и победу.

Большим разочарованием для меня стал матч Голландия – Бразилия на X чемпионате мира. Решалось, какой из команд продолжать борьбу за Кубок мира, а какой уйти на четыре года в тень. Было ясно, что голландская команда, возникшая на основе суперклуба «Аякс», превосходит легендарных бразильцев, потерявших свою игру, медлительных, разучившихся забивать голы. Не могли этого не чувствовать и бразильские мастера. До какого-то момента они пытались тягаться с голландцами на равных, но силы иссякли. И тут вдруг бразильцы, пользующиеся репутацией «кудесников мяча», единственной в своем роде репутацией в футболе, принялись беспардонно, бесцеремонно драться. Судья изгнал с поля одного защитника Перейру, а мог бы применить высшую меру еще к двумтрем игрокам. Что же это было? Всякому понятно, что ужас как обидно сдавать чемпионские полномочия, что может прорваться досада, могут расшалиться нервы. Однако бразильцы грубили не сгоряча, не оттого, что их обгоняют и переигрывают. Они словно бы мстили своим противникам, поняв, что ход матча необратим, срывали на них злость, наносили в открытую удары руками, напоминающие приемы каратэ. Тут выплеснулись не издержки спортивного азарта, тут сводились счеты за иные потери, скорее всего за щедро обещанное до игры и уплывшее из рук…

На этом чемпионате наряду с безупречным, мужественным футболом мы стали свидетелями нелепых жалких сцен, которые просятся, чтобы их назвали «танцами с носилками». Игрок лежал пластом, и не было надежды, что он встанет, но едва прибегали санитары с носилками, как он мелодраматическим жестом их отталкивал и поднимался. Игра в симуляцию – опасная игра, она провокационна по сути своей, несколько таких сцен, разыгранных перед «родной» публикой, – глядишь, та уже созрела для расправы над приезжей командой. Лишь однажды на чемпионате судья смекнул, что следует показать желтую карточку симулянту, без нужды разлегшемуся на травке на глазах у всего человечества.

Чемпионаты мира – события из ряда вон выходящие. Десятый по счету, как и предшествующие, был красив, представителен, содержателен настолько, что даже скептиков вынудил воскликнуть: «Футбол-то благоденствует!» Но тревогу за будущее игры не отводят даже эти чемпионаты. Наоборот, они снова и снова дают понять, что разного рода влияния футболу суждено еще выносить и терпеть. И пора уже задуматься, к чему это в конце концов может привести.

Все мчат за победой, и сегодняшней и той, что должна явиться через год, через четыре года… В этой нескончаемой безоглядной гонке обязан сохранить присутствие духа и ясную голову прежде всего журналист. Кто-то тут же воскликнет: «Много ли он способен сделать!»

Думаю, что много. Слово предостерегает, настраивает, разоблачает, высмеивает, смягчает души. Слово борется.

В конечном итоге все дело в том, чтобы слово это выводили на бумаге и выстукивали на машинке руки человека, который честен перед великой игрой, придуманной и существующей не на горе, а на радость людям.

Наша советская ложа прессы обязана в защите футбола быть в первом ряду.