Оглашенные

По задумке Сергея, полковник, став председателем «Русского Союза», должен был, подобно монарху, воспарить над всеми нашими внутрифракционными разнобойчиками и всех нас помирить. Киевское руководство ничего не имело против. Спустя две недели, в необычайно знойный день полковник стал председателем «Русского Союза».

– Будем работать, – сказал он, отирая пот со лба. – У меня все просто, по-военному, без плетеных словес. Дисциплина превыше всего. Одно общее дело делаем… Журнал? Пусть будет журнал! Митинг? Митинг. Какая-нибудь акция, внедряем. Церковное мероприятие – вперед!.. Главное, не ссориться, – Нефедов сделал широкий жест рукой, словно очерчивая магический круг в воздухе. – Одно дело делаем, – повторил он.

И дело, вроде как, началось, да только шло оно совсем недолго. И было не столь уж и общим. Люди отца Леонида отнеслись к Нефедову холодно. Они заподозрили в нем человека мирского, почти неверующего и вдобавок разделяющего левые идеи, сочувственно относящегося к большевистским вождям. (Полковник имел неосторожность в присутствии людей отца Леонида высказать свои симпатии по поводу Сталина). Люди отца Леонида почти прекратили появляться в штабе (разве что за новыми номерами журнала заходили).

Само же «дело», призванное по замыслу Нефедова «объединить всех», заключалось в бестолковой суете по поводу поиска нового офиса партии. Увы. Побегали, пошумели, поделали деловой вид, и уже через месяц опять распались на клубы по интересам.

Кто-то занялся детальным изучением русской и церковной истории эпохи смут и расколов для нового номера «Новороссийского Вестника». Кто-то вдруг с партийного строительства переключился на строительство яхт. Кто-то встал на защиту отца Леонида, на которого восстал «яко рыкающий лев» князь Церкви в лице архиерея. А в штабе партии, тем временем, стали появляться странные люди, похожие на суетливых завхозов.

Первым появился пожилой, седовласый и представительный человек, чем-то смахивающий на важного грифа. Появился он как раз в то время, когда мы носились с поиском офиса. Представился старым приятелем полковника и директором какого-то там предприятия (название предприятия и род его деятельности сразу же вылетели из головы).

Предложил помещение под офис – целое здание! Аккуратное с виду, небольшое, двухэтажное, в центре города (пять минут ходьбы от Библиотеки!) – сказка. Однако изнутри все выглядело совсем не сказочно. В здании был отключен свет, телефон и водопровод. За неуплату. Причем сумма долга была астрономической. Требовалось этот огромный долг погасить и спокойно себе вселяться.

Полковник и человек, похожий на грифа, уже почти что ударили по рукам. Полковник даже обежал вокруг здания, присматривая место, куда можно будет воткнуть флаг партии. Но сумма долга оказалась для партии неподъемной. Киевское руководство на сей счет сообщило, что дешевле приобрести однокомнатную квартиру под офис, чем такой долг оплатить. Идея с переездом была благополучно похоронена. Седовласый и представительный директор «не пойми какого предприятия» временно пропал.

Прошел месяц. За окном был самый конец августа, измотавшая всех жара, наконец-то, спала. Стояли теплые и солнечные безветренные дни, «бархатный сезон». У редколлегии журнала пробуждались новые творческие силы. В штабе партии царило оживление, мирное и тихое, как погода за окном. Однако творческое оживление захватило, как выяснилось, не только нас.

В один из дней конца августа в офисе партии внезапно появился наш старый седовласый знакомый, похожий на грифа. И появился не один, а с еще несколькими представительными (и не очень) дядечками. Дядечки представились соратниками полковника по «Общевойсковому Союзу», компартии, соцпартии, аграрной партии и вообще по борьбе за права трудящихся.

И потекли рекой предложения и проекты, от закупки учебников для русских школ до закупки и продажи зерна. А потом потекли партийные денежки, в карман к Нефедову и далее в неизвестном направлении.

Все это изрядно нервировало Михаила, нервировал постоянный шум в офисе, нервировала пустая трата денег (а Михаил, как выяснилось, считать их умел). Михаил нервничал все больше и больше, обзывал пришлых соратников полковника завхозами и все чаще и чаще ругался с Сергеем. Мол, глупой была твоя затея с полковником. Вместо партийного единства получили каких-то сумасшедших завхозов, проходимцев, имеющих к русской идее такое же отношение, как мы к освободительному движению в Анголе.

Сергей нервничал, кричал, пил кофе, принимал успокоительные таблетки и доказывал Михаилу одну простую истину – он беспринципный эгоист, гнилой интеллигент, «пиарщик», ничем, кроме своего журнала, не интересующийся. А они, то есть, завхозы, они и есть народ, который надо правильно организовать и направить. А для этого надо уметь их выслушать, дать им реализоваться, а потом грамотно подключить их к русскому делу.

Пока они спорили, завхозы договорились до идеи продажи БТРов.

– Дело известное, – утвердительно сказал один из них, представившийся в день нашего знакомства «аграрием».

Аграрий стал рассказывать, как он продал несколько БТРов в Чечню, в первую чеченскую компанию. И как с ним на связь чуть ли не Бараев выходил… Лица наши вытягивались все больше и больше. Наконец Михаил не выдержал:

– Что Вы несете?! – прокричал он тонким срывающимся голосом, – какие БТРы, какая Чечня, какой Бараев! Да, Вы вообще, русский человек?!

– Да я… это ж… это ж было тогда, в 90-е… это, другая ситуация, – аграрий взмахнул своими коротенькими ручками на упитанном коротком теле, густо покраснел. Понял, видимо, что палку перегнул. А Михаил уже ринулся в атаку. В правой руке он держал свернутый в трубочку третий номер «Новороссийского Вестника». Размахивал им как мечом.

– Вы продавали БТРы, из которых потом стреляли в наших русских солдат. Совсем еще, кстати, мальчишек. И лилась русская кровь. И русские слезы, да, у этих солдат были еще матери, которые не дождались своих сыновей. Ибо их сыновей расстреляли с того самого БТРа проданного Вами боевикам… И вообще, – Михаил перевел дух и закончил свою гневную тираду, – я больше не желаю участвовать во все этой клоунаде!

Михаил демонстративно покинул офис партии. Повисла неловкая растерянная тишина. Побледневший полковник мучительно всплеснул руками, словно спикер Верховной Рады пред отставкой, и скороговоркой проговорил:

– Не надо, не надо ссориться. Не надо. Одно же дело делаем, в самом деле. Одно. – Полковник сморщился как от зубной боли и обратился к аграрию, – Петр Петрович, но это ты совсем перегнул палку, совсем.

Но, похоже, палка уже не перегнулась, она переломилась. Партийный механизм полностью сошел с колес и помчался под откос. Михаил, временно, перенес верстку журнала в Библиотеку. Так в Библиотеке узнали все: и про нашествие на партию завхозов и про БТРы. Возмущение у людей отца Леонида было не меньшее, чем в те времена, когда епископ не благословил противостоять визиту римского папы.

«Вместо русского дела служение мамоне. Сплошное предпринимательство. Где гарантия, что эти люди всю русскую идею за тридцать сребреников не продадут?.. Они же духовно нездоровые личности. У них же замашки мелких коммунистических парторгов…»

Люди отца Леонида слали гневные депеши в Киев, звонили, ездили, просили переизбрать полковника. Ради сохранения «Русского Союза» в нашем городе. Подобрали и кандидатуру, что, по мысли людей отца Леонида, должна была прийти на смену полковнику. Это был человек, стоящий у самого основания Библиотеки, как бы негласная правая рука отца Леонида в миссионерском центре, хозяйственная часть этого центра. Вел он себя пока очень неприметно, однако и на «серого кардинала» явно не тянул.

Звали кандидата в председатели «Русского Союза» Владислав, или, если с уважением, Владислав Иванович. Внешность Владислав Иванович имел самую заурядную: худощав, жилист, лет около сорока. Лицо маленькое, красное, глаза карие, немного бегающие.

Владислав пришел в Церковь после длительного пребывания у баптистов. Это наложило определенный отпечаток на личность. Владислав Иванович был непробиваемо рассудочен и рационален. И очень любил Священное Писание, часто цитировал его (прямо как баптистский пастор).

Владислав Иванович любил порядок и точное следование «инструкциям свыше». Все церковные предписания и правила он, по возможности, старался выполнять со всей тщательностью и скрупулезностью. А еще он любил (и это для нас была самая удивительная любовь) часами изучать нудную, банальную бюрократическую документацию. Он читал протокол какого-нибудь заседания с упоением, как поэму, как увлекательный роман.

Однако и полковник был не лыком шит, дружил с документацией не меньше, чем Владислав Иванович. Но здесь сказывались больше не любовь к документу, а банальная военная дисциплина, сила привычки. Начальство сказало: такой-то и такой-то отчет прислать, разбейся в лепешку, но вышли. И полковник все делал вовремя и в срок.

Раз в месяц он ездил в Киев и был там пред киевским начальством сама любезность и галантность:

– … Так точно, Александр Васильевич. Сделаем, Александр Васильевич. Согласен, надо именно в этом плане усилить работу… Уже делаем, Александр Васильевич…

При этом полковник умел весьма цветасто обставить положение дел в нашей многострадальной организации. Мог без всякого вранья и подтасовки фактов дать именно такую картинку, какую хочет видеть начальство.

Киевское руководство едва ли не влюбилось в Нефедова. И менять его на какого-то там невзрачного Владислава Ивановича совсем не собиралось. Но в партии был разброд и шатание, и волей-неволей пришлось на конец октября назначить большое собрание.

И собрание состоялось. Кого на нем только не было; помимо представителей «Русского Союза», пригласили еще «пушкинистов», вместе с незабвенной «большевичкой» Лерой Матвеевной, были и представители «Общевойскового Союза» (полковник обеспечил себе поддержку), а среди них – наш старый знакомый Санчо Панса.

Уже перед самым началом собрания появились люди отца Леонида. Олег, что когда-то боролся с самим магом Казиновским, гордо нес невиданный доселе в нашей партии огромный стяг. Знамя приковало внимание присутствующих чуть ли не мгновенно – белое вверху, желтое, огненно-солнечное посредине и черное снизу. Непривычно расположенные яркие цвета флага – то есть ими, этими своими цветами как бы само полотнище заявляло: я флаг монархический и черносотенный, а знамя красное и на дух не выношу…

Партайгеноссе, сидящий рядом со мной, подтвердил, что флаг, который внесли люди отца Леонида, есть официальный и монархический. Более того, таким именно флагом пользовался и «Союз Русского Народа». Тот самый, который враги России окрестят «Черной Сотней».

По залу прокатилась волна возмущенных возгласов: «Что это за флаг?! Что это такое?! Зачем нам монархическая пропаганда? Мы не монархисты, разве за это наши отцы кровь проливали. Кому эта монархическая пропаганда нужна?!» Возмущалась добрая половина собравшихся. Среди них я заметил и представительного дядечку, похожего на грифа. Ну а громче всех визжала, конечно же, Лера Матвеевна.

– Начинается, – шепнул мне на ухо Максим.

Люди отца Леонида в долгу не остались. Олег громким и официальным тоном потребовал немедленно убрать портрет Ленина, который, оказывается, висел себе тихонечко в самой задней части небольшой сцены Дома Ветеранов, где и происходило собрание.

– Убрать могильщика России, – поддержал Олега Андрей и яростно блеснул своими грустными семитскими глазами.

– Сам ты могильщик, – пророкотал ему в ответ бас Санчо Панса.

Вперед выдвинулся какой-то маленький лысый человек. Смешно подпрыгнув и всплеснув руками, он прокричал:

– Ленин – спаситель России! Он спас Россию от либерального Февраля. Понятно?! Могильщик России – Ваш царь! Понятно?!

– Что?! – В один голос вскричали люди отца Леонида и стали стеной надвигаться на маленького лысого человечка.

Неизвестно, чем бы все кончилось (может быть и нормальной «депутатской» потасовкой), но тут появилось киевское начальство вместе с полковником. Полковник попросил тишины. Попросил раз, попросил два. И лишь на третий раз, когда он уже очень громко попросил тишины, разбушевавшееся собрание кое-как угомонилось. Тут же выступил Соловьев, сказал, что никак не может взять в толк, почему мы в русскоговорящем городе не можем помириться и организовать, наконец, нормальное движение. «Почему?!» Вопрос повис в воздухе.

Собрание шло до позднего вечера. Оно было сумбурным и практически не отложилось в памяти, собственно, все свелось к многочасовому голосованию и постоянным взаимным упрекам и претензиям.

Еще перед собранием со мною и Партайгеноссе беседовал наш интеллектуал Сергей. Убедительно просил поддержать полковника. И убедил. Действительно, Владислав Иванович лошадка темная – сухой и жесткий ортодокс, бюрократ. Как он будет председательствовать? Страшно и представить. А полковник все же наш, известный человек. Его характер и привычки изучены.

– Завхозов приструним, – пообещал нам Сергей. Мол, на сей счет есть уже договоренность с полковником.

Подобную беседу Сергей провел и с Михаилом. Разве что еще пообещал помочь с версткой журнала (как раз верстался первый цветной номер). И вроде бы как Михаил нехотя согласился с аргументами Сергея. Но далее произошло следующее: началось голосование, голосовали за полковника и за Владислава Ивановича. И полковнику не хватило всего одного голоса. И голосом этим стал, по иронии судьбы, не кто иной как Михаил. Он сперва воздержался, потом голосовал за кандидата от Библиотеки, потом опять воздержался. И вот тут-то руководство и показало нам, что такое «управляемая демократия». Голосовали еще и еще, до одури. Однако результат оставался прежним.

Наконец кто-то не выдержал и покинул зал. У полковника оказалось на два голоса больше. Тут же Соловьев с радостью всем сообщил, что волеизъявлением «большинства» председателем остается Нефедов.

Люди отца Леонида уходили в гробовом «протестном» молчании. Выносили монархический флаг. И как только флаг вынесли с наших «большевиков» как заклятие сняли. Толпа кинулась поздравлять полковника с победой. Однако по растерянному лицу полковника было видно, что победа эта весьма и весьма спорная.

– Вот и вся политика, – сказал мне Партайгеноссе, – покричали, пошумели и еще больше возненавидели друг друга. Нет в нашем городе организованного русского движения. – Партайгеноссе вздохнул, – идем, что ли, на улицу.

Вышли на улицу. Люди отца Леонида исчезли бесследно. Исчез и Михаил. На душе мучительная неудовлетворенность собранием и вообще всем происходящим, опустошенность на душе. Русский Мир разделился не только вовне, он еще разделился и внутри меня. Двоятся мысли, двоятся чувства. Одним симпатизируешь идеологически, к другим сугубо человеческая симпатия.

Несмотря ни на что, остается теплое чувство к полковнику, полковника жалко. Но еще более обидно за монархическую идею, больно было слушать обвинения в адрес Царя-Страстотерпца, как бы он ни правил, но взгляд его глаз я не забуду никогда.

Во время дурацкого многочасового голосования часто ловил себя на мысли, что монархисты отца Леонида абсолютно чужды киевскому руководству. Руководство не просто симпатизирует полковнику. Нет. Оно, руководство, симпатизирует вообще «левому лагерю» – даже не так – левому мироощущению. Тут ничего не поделаешь, эти люди сформировались как личности в СССР. И остаются такими, даже если яростно критикуют коммунистов. Это на всю жизнь, тут ничего не изменишь. И, похоже, здесь тупик любому нашему политическому движению.

Библиотеки больше нет!

Звенящая в ушах тишина, которую испытал потрясенный необычным исходом дела с Антиминсом отец Леонид, была весьма обманчивой. Впрочем, батюшка и не строил никаких особых иллюзий на этот счет. Он просто верил: так чудесно история с «крошками на Антиминсе» разрешилась по молитвам его духовного отца, и знал: владыка на этом не остановится.

И все же, что заставило епископа быстро расписаться на Антиминсе и уехать?

Через несколько дней отец Леонид узнал одну интересную подробность этой странной истории. Узнал он это от своего благочинного, который также был на собрании, но не произнес в присутствии отца Леонида ни слова (благочинный тайно сочувствовал опальному батюшке).

Случилось же следующее: когда батюшки, что были на «Синедрионе», толпой высыпали в епархиальный двор (а произошло это сразу после отъезда отца Леонида на приход), им на встречу попался отец Петр, молодой и немного испуганный человек, земляк епископа. Увидев необычайное скопление духовных лиц отец Петр вытаращил глаза:

– Шо таке? Шо трапылось? На шо вы тут все собралысь? А?! Святы отцы!

Отец Олег, большой любитель пошутить, многозначительно возвел очи в белесое небо:

– О, брат, тебе не понять, – сказал он загадочным голосом. – Слишком, слишком высокие церковные сферы здесь задействованы.

Отец Петр открыл было рот, желая уточнить, о каких именно сферах идет речь. Но, испугавшись своего же вопроса, промолчал. Потоптался еще минут пять возле батюшек, жадно вслушиваясь. Однако ничего интересного не услышал. Духовные лица жаловались на жару, говорить же о загадочных церковных сферах явно не собирались.

Отец Петр вздохнул и направился на прием к владыке. Где и доложил о «высоких церковных сферах». Епископ воспринял шутку всерьез. Кто его знает, этого отца Леонида. И если он архиерею, члену Священного Синода жаловаться пытался, мало ли что еще удумает…

Тут, возможно, и вспомнился неподписанный Антиминс. Владыка все как-то не торопился ставить свою подпись, словно она, эта подпись, неким магическим образом переведет опального батюшку в разряд «своих». А тут вот вспомнилось. И епископ, скорее всего, решил не рисковать – опального батюшку пока не трогать, а вот подпись поставить, мало ли что.

Отца Леонида оставили в покое, а вот в Библиотеке спустя некоторое время произошел один неприятный инцидент. В один из тихих теплых деньков конца августа, как раз когда «завхозы» наводнили наш многострадальный штаб, в Библиотеке появился редкий в последнее время гость – Витамин.

И все б ничего, да только был Витамин изрядно пьяный. И необычайно болтливый. Поначалу он попытался завести неоконченный еще с прошлого года спор с Андреем по поводу арийской символики православных куполов. Увы, Андрей только холодно блеснул своими грустными семитскими глазами и посоветовал Витамину никогда больше не появляться в Библиотеке в таком виде.

– Ах, так! – взвился Витамин, – какие мы здесь святоши, блин. Дак я, блин, больше и не приду сюда никогда. Хотите знать, почему? – Ответом Витамину было ледяное молчание. Витамин пьяно качнулся, и неопределенно махнув рукой, надрывно прокричал:

– Потому что Библиотеки вашей больше нет, нет больше Библиотеки! Вот так, святоши…

Витамин разразился злой и сумбурной речью, не лишенной впрочем, и правдивых нот. Действительно, как миссионерский центр, детище отца Леонида почти престало существовать. А это собственно и есть то, что народ Библиотекой назвал.

Ушли в прошлое семинары и богословские чаепития, стало почему-то не до миссионерства. Постепенно, незаметно вся энергия Библиотеки перетекла в разговоры о «таком-сяком епархиальном начальстве», «папистских и иезуитских методах управления епархией», или, об «униатском духе среди любимчиков епископа». Сам отец Леонид, как мог, пресекал подобные темы, но они отчего-то возникали с еще большей силой. А уж после «Синедриона» только об этом и говорили. А тут еще и политическая струя добавилась. А с ней пришла подозрительность – «уж не засланный ли ты казачок из епархии, как так не был, не был тут, взял, да появился…» Здесь Витамин попал в точку. А вот дальше его идеологически понесло:

– … Все ваше противостояние с епископом, все это из разряда перманентных революций. Вся ваша общественная и политическая активность – гордыня. Ах, мы не такие как все. Избранные. Одним словом сплошной жидовский дух. И вообще, есть большое подозрение, что большинство из присутствующих здесь, мягко говоря, маланцы.

На этой ядовитой ноте Витамин гордо покинул Библиотеку.

***

Через три с небольшим месяца Библиотеки не стало. Отец Леонид лишился прихода, вышел за штат и перешел в другую епархию. В ту самую, где монархические и патриотические идеи приветствовались. И где сам владыка особо почитал Святых Царственных Страстотерпцев убиенных безбожной большевистской властью.

Само же снятие отца Леонида произошло довольно буднично. Была у него на приходе одна недовольная певчая. В свое время она пыталась навязать в старосты прихода своего мужа. «Он со стройматериалами поможет, он капитальный ремонт сделает, у него вообще руки золотые».

Да вот беда, «золотые руки» в церковь почти не ходили и в Бога почти не верили. И отец Леонид от «золотых рук» отказался. А певчая затаила в своем сердце обиду на батюшку.

По мнению людей отца Леонида, именно через эту женщину и действовали епархиальные власти. Ибо, ни с того ни с сего, певчая вдруг стала распространять на приходе слухи, мол, батюшку через месяц другой снимут. И поставят другого, посговорчивее… И батюшку действительно через месяц сняли.

О дне своего снятия отец Леонид узнал недели за две. От своего благочинного. Снятие свое он принял как неизбежное, как Волю Божью. А вот две недели дали ему пространство для «последнего маневра». Отец Леонид поехал в соседнюю епархию, (ту самую, где монархические идеи приветствовались), и окончательно договорился с тамошним архиереем о своем переходе к нему.

Сам день снятия прошел довольно спокойно. Пока шла полуторачасовая опись имущества люди отца Леонида читали Иисусову Молитву. Все разом, едиными устами. Как когда-то возле театра, в котором шли сеансы мага Казиновского.

Ну а на следующий день пришлось слегка блокировать приемную епископа, и это, пожалуй, единственный небольшой инцидент. А возник он лишь потому, что владыка никак не хотел отпускать отца Леонида за штат. Хотя перед тем, как снять его с прихода, прилюдно обещал это сделать. Блокировка приемной епископа была последним штрихом в антиепархиальном противостоянии. Сразу после этого отец Леонид спокойно отбыл в соседнюю епархию. Библиотека закрылась.

По прошествии еще нескольких месяцев тихо закрылся журнал Михаила. Его попросту перестали финансировать. Соловьев сказал Михаилу прямо – ему заумь и геополитика не нужны. Ему нужна прямая линия партии, ему нужна борьба. Например, разбил палатку возле лужи и митингуешь, митингуешь, пока власти эту самую лужу не уберут. Вот что нужно.

«Новороссийский Вестник» скончался совсем уже буднично и незаметно. И вместе с ним умерли наши надежды на прорыв информационной блокады, на создание Русского Мира.

Часть третья:

Суд

Оглашенные

Стою в притворе церкви. Почему-то никак не могу войти внутрь. Почему-то именно в притворе чувствую себя безопасно, хорошо – на душе мир.

Притвор церкви вроде бы самый обычный, средних, скажем, размеров (примерно как у нас в кафедральном соборе). Но внутри каким-то непонятным, чудесным образом пространство церковного притвора расширяется. Как будто те же стены, только протяни руку, но почему-то умещается за этими стенами слишком много людей. Очень много – около сотни, может, и больше. И никакой толчеи!

Возле меня людская круговерть незнакомых лиц. Люди входят и выходят. Из притвора в храм, или, наоборот, на улицу. Если открывается дверь с улицы, в спину дышит ледяной сквозняк. А если в храм – в лицо пышет райская просто теплота. Так хорошо там, внутри храма. И так красиво поют Литургию. А я все никак не могу войти. Все переминаюсь с ноги на ногу. Вот, наконец, собрался, решился! Делаю шаг, а из Храма навстречу несутся именно ко мне обращенные (что удивительно!), нежные, но настойчивые, наполненные необоримой силой слова:

– Оглашенные изыдите, елицы оглашенные изыдите, оглашенные изыдите…

И меня вместе с этими словами выносит вон из храма, как ветром, как чудовищным сквозняком. Обнаруживаю себя за церковной оградой. На душе смутное беспокойство, переходящее в тревогу и страх. Страх нарастает. Со страхом приходит холод; только тут понимаю, как вокруг меня неуютно и уныло.

Церкви уже не видно. Церковь скрылась где-то наверху, за холодной и сырой пеленой тумана, словно закуталась в облако. Вокруг меня печальный фантасмагорический пейзаж – пологий склон холма, на нем я стою, склон порос редким уродливым кустарником. Где-то на вершине осталась церковь. Под ногами узкая и скользкая от грязи дорожка, она уводит в туманную бездну, гигантскую яму или котлован. Из котлована смутно проглядывают перекошенные одноэтажные домики. Какие-то бараки, сарайчики. И больше ничего нет, кроме холма и котлована с перекошенными домиками – все остальное скрыто туманом.

Беспокойство на душе нарастает, и, наверное, от этого мне мучительно хочется курить. Вот только нет сигарет. А дорога, как нарочно, приводит меня на дно ямы, к перекошенному, как и все вокруг, магазинчику, выкрашенному в мутный зеленовато-лиловатый цвет.

Внутри магазинчика оказывается еще и «кафешка», самый натуральный «гадюшник». У меня на душе, помимо возросшего до высшего градуса беспокойства, еще и смутное неприятное интуитивное чувство: «где-то я нечто подобное уже видел», или «нечто похожее со мной уже было». Быстро покупаю сигареты. Обвожу беглым взглядом помещение кафе. Никого нет, кроме женщины за маленьким столиком в самом углу, слева от входной двери.

Женщина сидит совершенно одна. Перед ней миниатюрная бутылочка с каким-то легко-алкогольным напитком. Дама кидает в мою сторону вызывающий, манящий, обволакивающий взгляд. Моя душа бьется в этом взгляде как в липкой паутине – выхода нет. Я невидимо прикован к даме за столиком: делаю шаг, другой... Дама снимает свои очки с затемненными стеклами, а за ними ничего нет, пустые глазницы, как у черепа. Пухлые липкие руки тянутся ко мне, и от рук веет холодом.

– Ты наш, наш, наш, – не то шепчет, не то шипит она. А сама быстро увеличивается в размерах и объемах, медленно расползается необъятной похотливой массой, заливает собой весь угол «кафешки».

Теперь «дама» похожа на жуткую уродливую куклу, раздувшуюся до размеров дирижабля. Кукла продолжает тянуть ко мне свои руки. В ужасе я пытаюсь бежать. Но воздух будто загустел, и теперь не столько бежишь сквозь него, сколько мучительно продираешься. Медленно, невыносимо медленно рву на себя дверь магазинчика. И так же медленно тянутся ко мне раздутые чудовищные руки, и в спину несется зловещей змеиный свист:

– Ты наш, наш…

Только на улице постепенно прихожу в себя. Никто меня больше не преследует. Ужас сменяется постылым отвращением, отвращением и к себе, и ко всему этому котловану, в который сдуру полез.

Курить, видите ли, захотелось…

Отовсюду, из каждого дома и закоулка отвратительно разит тухлой стоячей водой, болотом. Распечатав пачку, закуриваю – может, табачным дымом собью ненавистный запах? Сигарета поначалу действует успокаивающе, но вскоре я замечаю, что табачный дым только усугубляет зловоние. Раздраженно выкидываю сигарету и тут же закуриваю новую – та же картина. Закуриваю еще одну – то же самое.

Терпение мое лопается, и я выкидываю всю пачку. Тут же обнаруживаю себя перед притвором храма. Нет больше тошнотворного запаха вокруг, нет липкого беспокойства, нет жуткой раздувающейся дамы и разрывающего на части ужаса. Ничего нет, будто мне это только снилось. На душе снова мир и покой.

На этот раз двери в храм нараспашку. Необычайно красивый и очень плавный, величественный напев струится из церкви. Заполняет мир.

– Херувимская – догадываюсь я.

И решаюсь еще раз войти в храм. На глазах слезы, чувствую себя блудным сыном возвращающимся к Отцу, Домой. Делаю шаг, другой… и просыпаюсь.

Дмитрий из кооператива «Полет»

– Дима, так ты все-таки за помаранчевых, или за Януковича?

– Петр Николаевич, ну шо Вы пытаете. Сами ж знаете. За Януковича!

– Хорошо-хорошо, – примирительно говорит голос Петра Николаевича, – это я так. Щас же только об этом и говорят все. Вся страна с ума сошла. Семьи распадаются, родные люди ссорятся. Вон, недавно по телевизору слышал, семья одна распалась; муж был за Януковича, жена за Ющенко. Так они спорили, спорили, а потом на развод подали...

Голос Петра Николаевича на минуту прекратился. Потом зазвучал вновь:

– Да, а страна-то как разделилась: весь Центр и Запад оранжевый, а Восток и Юг бело-голубой. А? Как по заказу… Правда, у меня сосед за Ющенко голосовал. Но все равно, такие здесь в меньшинстве… Кстати, ты ж, Дима, кажись, с Винницкой области. А? А сам за Януковича и Россию?

– Я людина православная, – с достоинством отвечает голос Дмитрия. – И в церкву хожу Русскую Православную, а ни какую там иншую. Як же я буду за Ющенко, коли у него на лбу намалевано: масон, униат, слуга антихристов.

– О, ну ты загнул, – раздается голос Петра Николаевича. – Впрочем, вот для тебя как раз новость. Вчера была такая кинокомедия в Раде! Ха-ха! Ющенко пытался присягу президентскую принести. Так…

– Як це?! Коли ж вин президентом успел стать?!

– Дима, ты слушай и не перебивай. И не нервничай, я же сказал: кинокомедия. Так вот, а суть в том, что он клялся там своей ручкой, которая никогда не крадет на какой-то очень там древней Библии. И все б ничего, но только вот клялся-то он левой ручкой. А положено-то правой. Проницательные журналисты сразу заметили. Короче, позор, скандал.

– Господи помилуй! Да шо Вы говорите. Левой рукой! Шо це робиться. Правильно мне в Почаеве одна прозорливая казала: скоро в Киеве слуга антихристов сядет.

– Ну уж загнул… слуга антихристов, – в голосе Петра Николаевича появились насмешливые нотки. – Слишком много этому рябому чести. Обычный он бухгалтер, Дима. Женили его на американке и сказали: вперед. Разрушай державу. Делай все в интересах Соединенных Штатов Америки.

– Так, а в Америце-то кто? – горячо заговорил Дмитрий. – Вони, масоны…

– Ладно-ладно, – зачастил голос начальника, прерывая начинающуюся дискуссию. – Лучше скажи, как там на объекте? В норме?.. Что?! Опять двери у крайнего гаража сняли?!. Я понимаю, нет света, территория большая… Как там твой напарник?... Отдыхает?.. Освоился?..

А я уже и не отдыхаю, я вполуха слушаю разговор начальника со своим напарником и размышляю над только что приснившимся мне сном. Верней, не столько размышляю, сколько бесконечно жалею, что вот даже во сне не успел войти в Храм Божий. Еще я думаю – стоит ли выходить, показываться на глаза начальнику кооператива?.. Пожалуй, что не стоит. Чем меньше начальству на глаза показываешься, тем лучше…

В кооператив с ностальгическим именем «Полет» я угодил почти сразу по окончанию второго тура выборов. Прямо из штаба Януковича, где работал простым агитатором. В нашем областном штабе решили, что выборы выиграны и что партия теперь в услугах агитаторов не нуждается (хотя как раз все только начиналось).

Тогда-то один из моих соратников по агитационной работе и предложил работу охранником в кооперативе. Помню, очень удивился – на дворе двадцать первый век, а еще, оказывается, кооперативы есть!

Кооператив «Полет» – это длинная, в километр, цепочка частных гаражей. Цепочка тянется по границе степи, как раз между гарнизоном и дачным поселком. Половина гаражей принадлежит офицерам морской авиации. Другая половина – дачникам. За гаражами, в степи – военный гарнизон. За гарнизоном – военный аэродром. В хорошую погоду видны мутновато-серебристые силуэты самолетов на степном горизонте.

Со слов начальника кооператива выходит, что самолеты не летают уже несколько лет, если не больше. Верней, летают только «кукурузники», поля опыляют, но это же не военная авиация. Правда, обещают, что в скором времени полеты будут, после выборов ожидаются высокие гости из НАТО.

Хозяйство кооператива в ужасном состоянии. Гаражи стоят без ограждения. В гаражах нет света, нет воды. Автолюбители в спешном порядке покидают кооператив. Местные бичи разбирают покинутые гаражи почти до основания. И ничего нельзя поделать. Почти каждую ночь совершается воровство.

Охрана давно опустила руки: в сторожке тоже нет света, нет телефонной связи (мобильный телефон есть только у старшего охранника, начальника кооператива и у одного из охранников), а в гаражах с наступлением ночи хоть глаз выколи. Единственный источник света – керосиновая лампа (подарок начальника охране), и та не горит. Нет керосина. В сторожке грязно, сыро и темно, как в какой-то первобытной пещере. Почти не верится, что за пределами кооператива – XXI век. Компьютеры, Интернет, мобильная связь…

– … Ну, ладно-ладно. Дежурьте тут у меня, – донесся до меня голос начальника кооператива. – Посматривайте там за крайним гаражом. Я ушел. Все.

И начальник ушел.

Скрипнула входная дверь сторожки. Человек в поношенном сером плаще медленно выступил из первобытного мрака. Вот он поставил в угол огромную суковатую палку, подошел к печке-буржуйке, снял с нее тихо кипящий закопченный чайник. Чайник, буржуйка (и вообще вся обстановка вокруг), вызывает ассоциации с Гражданской войной, разрухой, большевиками и Лениным в Смольном.

Гулко стуча по подгнившему дощатому полу самыми натуральными кирзовыми сапожищами, человек в поношенном плаще подходит с дымящимся чайником к столу и льет кипяток в треснутую чашку. В чашке уже лежит пакетик с каким-то травяным чаем. Помешивая ложечкой сахар, человек в кирзовых сапогах садится на соседний со мной топчан. Заметив, что я не сплю, он воздевает лицо к закопченному потолку и восклицает с мукой в голосе:

– Шо це робиться. Левой рукой на Библии. Шо це робиться!.. И это кандидат в президенты?!. Во це мы дожили. Последние времена!

– Да, – почти машинально соглашаюсь я, – как говорится, оглашенные изыдите, оглашенные изыдите.

– Шо? Шо ты казав?

– А, да это я так. Приснилась.

– А, – облегченно вздыхает Дмитрий, – мне, тож, бачишь, вчера вранци приснилось, якись такой бис в левое ухо шепчет: наше время, наше время. Чуешь, выходит сон в руку. Скоро вони, масоны, своего слугу в Киеве посадят. И все. Последние времена…

Апельсиновый поп

А времена и впрямь, если не последние, то очень-очень нездоровые, очень мутные времена. Страна напоминает гигантскую харизматическую секту со штаб-квартирой на Майдане. Примеров тихого умопомешательства немало. Например, позавчера, в день, когда стало окончательно ясно, что оранжевые одерживают победу, что состоится новое переголосование (итоги второго тура признаны недействительными, чего оранжевые и добивались), в офис партии «Русь Единая» ворвался Валера-Юрист и предложил всем немедленно вооружаться автоматами и выдвигаться в Киев на Майдан.

Юрист был абсолютно трезв. По его непривычно-злому и одновременно серьезному виду было ясно, что он не шутит. И это вдвойне удивительно, ибо Валера славится своим непробиваемым пацифизмом.

В самой же партии «Русь Единая», ныне состоящей из бывших чад отца Леонида во главе с крестившимся год назад интеллектуалом Сергеем (на бумаге партией руководит Владислав Иванович, реально – Сергей) и бывших «витренковцев», ставших православными, к идее вооружаться автоматами и выдвигаться на Майдан отнеслись с юмором. Все же люди с традиционно-религиозным складом мышления меньше поддаются сектантской истерии. Валере посоветовали поменьше смотреть майданутое телебаченье. А интеллектуал Сергей, хмуро созерцая мерцающий монитор компьютера, толкнул целую речь:

– Скорее всего победит Ющенко, США просто продавят эту кандидатуру… Да, кстати, он уже и победил. Незаконное назначение третьего тура голосования и есть победа оранжевых. Но смотреть на это надо спокойно, без эмоций. А для нас это в некотором смысле даже и хорошо.

Сергей сделал паузу и, не отрываясь от монитора, продолжил:

– Во-первых, с приходом бандеровской власти обозначится, кто есть кто. Можно будет создать настоящую оппозицию. Во-вторых, закончится бесцельное и предательское метание «и нашим, и вашим». И России и Евросоюзу. В-третьих, именно Кучма сдал Украину с потрохами США. Но в этом его деянии определенно есть и Перст Божий. Да, нам придется несладко при режиме Ющенко. Но зато произойдет долгожданное разделение на овец и козлищ. Маскироваться нашим врагам станет просто незачем больше. Они начнут в открытую ненавидеть Россию и прославлять своего Бандеру... И свершится Суд Божий.

Юрист с удивлением и некоторым уважением посмотрел на Сергея. Такого неожиданного логического хода он не ожидал. Идея выдвигаться с автоматами в Киев была сразу отложена.

– Интересные рассуждения, – медленно и как бы про себя проговорил Юрист. – Это надо как следует обдумать.

Приехав домой, Валера-Юрист все же не удержался, включил телевизор. По новому новостному («пятому») каналу показывали хронику только что окончившегося Майдана (правда, палатки с самыми продвинутыми революционерами еще стояли). На экране мелькали толпы замерзших взбудораженных людей – барабанщики, лупящие по нелепым ржавым бочкам, революционная «бабка Параска» с горящими глазами, лихо пританцовывающий сектантский проповедник из Африки Сандэй.

А в центре революции, в самом сердце Майдана, на сцене страшное «диоксиновое» лицо с погасшими глазами, застывшая маска смерти, а рядом женщина с косой. Все это на плотном фоне оранжевых знамен, языческих подков, лозунгов, обещаний.

Все так тупо, так примитивно, так на уровне желудка, – с неприязнью подумал Валера.

Хочешь жить как в Европе? Голосуй за Ющенко! Его чистые ручки никогда не крали… Долой бандитскую власть! Долой! Долой! Долой!.. Еще Интернационала не хватает… Почему нужно голосовать за Ющенко? – Вспомнилась Юристу агитка одной оранжевой газеты, – потому что он любит пчелок, а пчелки – это дети Божьи… А ведь действительно, – продолжил размышлять Валера – как все напоминает чудовищный отупляющий гипноз, массовую манипуляцию сознанием….

Размышления прервал звонок в дверь. На пороге стоял отец Иван, тот самый, которого Михаил в шутку называл «безумным черногорским попом». Глаза отца Ивана лихорадочно блестели, (ничего страшного, сейчас, как минимум, у половины страны лихорадочно блестят глаза). Отец Иван был не один. Тот, второй, так умело встал в тень за отцом Иваном, что Юрист и не сразу сообразил, что батюшка пожаловал с гостем.

– Валерчик, – эмоционально выдохнул отец Иван – прости, что без звонка. Вот, все никак не могу обзавестись мобильным телефоном. Но, уверяю, ты не пожалеешь. Я тут тебе оч-ч-чень интересного человека привел. Знакомься.

Отец Иван сделал шаг в сторону, и тут только Валера увидел гостя. В тусклом свете подъездной лампочки ему даже на миг померещилось, что нечто темное выпрыгнуло из-за спины отца Ивана.

– Представляю тебе, брат, моего нового друга, тоже священника Украинской Церкви Московского Патриархата, отца Георгия, – торжественно произнес отец Иван.

Тут только незнакомец полностью выступил из тени. Да, он действительно выглядел как батюшка. Пожалуй, даже слишком как батюшка. Во всем его облике сквозило что-то гламурное, киношное (это свое ощущение Юрист впоследствии вспоминал часто). Отец Георгий был высок, строен, худощав. У него была аккуратная правильная бородка, не слишком короткая, но и не слишком длинная. Немного мутноватые глаза, а так все замечательно, ничего лишнего, все продумано и подогнано. Длинные волосы, длинный тонкий нос, немного вывернутые губы и длинный до пят плащ без единой складки, аккуратный «дипломат» в руках.

Отец Иван и отец Георгий прошли на кухню. Из аккуратного дипломата была извлечена изящная бутылка «Кагора» (тоже длинная). Они сели. Отец Георгий посмотрел внимательно на Юриста и изрек:

– У Вас беспокойный вид. Круги под глазами. Вы плохо спали эту ночь, видимо, у Вас из-за нездоровых эмоциональных переживаний сильно ломило поясницу.

У Валеры Юриста едва не «отпала челюсть». Действительно все было так, как сказал отец Георгий: он плохо спал, у него ломило поясницу и были сильные эмоциональные переживания. Такие, что он готов был поставить крест на всей своей юридической карьере, где-то достать оружие и выдвигаться на Майдан.

Валера-Юрист хотел поподробнее расспросить отца Георгия о своей пояснице, мол, как он догадался, духовное ли видение или хорошее знание медицины? Но гость словно забыл о хозяине квартиры. Он спокойно повернулся к отцу Ивану, откупоривающему вино, и продолжил прерванный перед квартирой Юриста разговор:

– Я проверил по своим каналам информацию, все верно. Ваш епископ владеет несколькими бензоколонками. Негласно, конечно, не напрямую.

– Ну, ведь это пока только слухи, правда, слухи упорные, – неуверенно сказал отец Иван и с глухим чмокающим звуком выдернул пробку из горлышка бутылки.

– Где слухи, там и факты, – торжественно произнес отец Георгий прокурорским тоном и вдруг весело хлопнул в ладоши: – Наливай.

Валере Юристу отчего-то вспомнились «Семнадцать мгновений весны». Правда, шпионские страсти как-то не вязались с духовными лицами. Наверное, это церковный заговор против церковных властей, погрязших в формализме и обрядоверии», – подумал Юрист и проникся уважением к батюшкам, а особенно к «прозорливому» отцу Георгию. Валера по-прежнему оставался далеким от Церкви человеком, хотя и считал себя православным. Он больше любил эзотерику. А какой эзотерик не мечтает реформировать Церковь, убрать этих епископов с их пышными византийскими одеждами и «непонятным церковно-славянским».

К тому же Валера был наслышан и о нашем епископе. А говорили разное, в том числе и о бензоколонках. Правда, слухи больше распространялись людьми очень околоцерковными, и распространялись с тем прицелом, дабы на вопрос, а чего ты в Церковь не ходишь, гордо ответить: я не хожу в церковь, потому что там бардак, там епископ торгует бензином. Потому у меня Бог внутри…

Тут батюшки вспомнили о хозяине квартиры.

– Валера, друг, где тут у тебя стаканчики или рюмочки, а? – спросил отец Иван.

Юрист выставил невысокие, но пузатые фужеры. Отец Иван наполнил фужеры «Кагором».

– Ну, за хозяина квартиры, и как говорится: прощай, разум, – сказал отец Георгий.

Отец Иван затрясся от хохота, а серьезный, как и подобает эзотерику, Валера веско заметил:

– Батюшка, кажется, тост у Вас буддийский?

Отец Георгий поставил опустевший фужер на стол и так же веско ответил:

– Для постижения Божественных вещей разум не требуется. Во многом знание многая печаль есть… Ну, наливай по следующей!..

Алкоголик, – мелькнуло в голове у Юриста. Он слегка тряхнул головой, отгоняя бесовское наваждение.

Сам ты алкаш! – мысленно воскликнул Валера, крайне не любивший осуждать своих ближних. А уж духовных лиц и подавно, в особенности, если последние обладали «духовными дарами». Но вслух все же Юрист не удержался и робко заметил:

– Батюшка, так еще первую недопили. А Вы по второй?

– А-а, – махнул рукой отец Георгий, – между первой и второй перерывчик небольшой.

Наполнили фужеры:

– Ну, за успешное выполнение нашей миссии, – торжественно произнес отец Георгий. – С Богом и… как говорится, – отец Георгий запнулся.

– Прощай, разум, – закончил за него отец Иван и снова прыснул со смеха.

И Валера-Юрист действительно едва не попрощался с разумом, когда от отца Ивана услышал о сути «миссии» отца Георгия. Удостоверив «прозорливого» батюшку, что Юрист свой человек и ему можно полностью доверять, отец Иван рассказал следующее:

Отец Георгий представляет новую церковную группу, полностью поддержавшую оранжевых (в этом месте бедный Юрист икнул). Члены этой церковной группы, в том числе и отец Георгий, входят в секретариат самого украинского митрополита Владимира. И хотя сам митрополит поддержал Януковича, тем не менее, среди ближайшего его окружения немало «оранжевых». Более того, они заручились поддержкой оранжевых лидеров (которые, конечно же, победят). И как они (оранжевые лидеры) очистят страну от коррумпированных чиновников, так и группа в которую входит отец Георгий, должна очистить церковь от коррумпированных епископов.

Все. Просто и ясно. Да здравствует православная революция! А к нам отец Георгий прибыл, дабы собрать компромат на нашего владыку.

У бедного Валеры Юриста все смешалось в голове. Комната поплыла перед глазами. Еще несколько минут назад он был готов чуть ли не ноги целовать «прозорливому» отцу Георгию, в ученики к нему проситься, а теперь его охватил острый приступ гнева. На мгновение возникло желание вцепиться в этого оранжевого, апельсинового попа, схватить его за шиворот и выкинуть из квартиры.

Но гнев быстро ушел, он сменился плаксивым отчаяньем.

Они победили! – кричал нервный, дрожащий голос в его голове, – все напрасно! Даже в церкви, на святом алтаре – они, апельсиновые попы оранжевой революции! Господи, какое падение Церкви! Везде политика, везде!!!

Да, бедный Валера чувствовал себя обманутым. Если бы отец Георгий ограничился только темой снятия епископа, Юрист бы его поддержал «руками и ногами». Но, политические взгляды! И что делать, если духовное лицо (даже «прозорливый»!) враг тебе по политическим воззрениям?

Внезапно Юриста «озарила» мысль: а что если его сейчас просто проверяют высшие силы на предмет мирских привязанностей. Ведь не факт, что он в последнее время слишком сильно зациклился на политических событиях. Стал слишком страстным и нетерпимым. В самом деле, что выше – духовность или мирская политика? Оранжевые, голубые; какая, собственно, разница.

Валера посмотрел на отца Георгия «новыми глазами» и тут же отметил, что батюшка хоть и оранжевый но все-таки «прозорлив», убедителен, мысли излагает красиво и четко. Так почему бы хотя бы частично не принять его точку зрения?

И чего это я так разволновался, – подумал Валера. – Автоматы, Майдан… Нет, политика весьма недуховная вещь. И телевизор поменьше смотреть надо…

Отец Георгий внимательно окинул Юриста взглядом и, видимо, почувствовав его внутреннюю борьбу, его состояние, учительским тоном произнес:

– А что тут такого? Чего Вы так переживаете? Валерий! Меньше слушайте коррумпированную пропаганду. Вам внушили, что Ющенко ставленник Америки, враг России и Православия. Неужели Вы купились на государственную пропаганду. А? Вам ли не знать, какое зло несет коррумпированная государственная машина в лице Кучмы и Януковича? И вы ей верите?

– Но ведь Ющенко против русского языка, против России, – вяло возразил Юрист с трудом подбирая слова. – Да по нему видно же все, это… Все жесты у него какие-то не наши, американские, и весь говор его какой-то бандеровский.

Отец Георгий хлопнул еще кагорчика и с умильной улыбкой произнес, похлопав Валеру по плечу:

– Милый мой человек. Ну кто тебе всю эту чушь внушил?! Государственное телебаченье и собственные ложные представления. А? Как там в буддизме? Наши мысли – иллюзия, равно как и вызываемые ими чувства и ощущения. Да… А я, грешный поп, сам лично с Ющенко общался и могу тебя заверить, что более русского, более православного человека не встречал. Поверь мне, мой друг.

Не верю!

Прошло несколько дней. Апельсиновый батюшка спокойно себе проживал на квартире отца Ивана. Прямо как у себя дома.

Приезжаю по настоятельной просьбе отца Ивана («познакомлю с интереснейшим человеком!»), звоню в дверь квартиры. Дверь мне открывает высокий худощавый человек – длинные слипшиеся волосы сосульками висят вдоль опухшего похмельного лица, выпяченные мокрые губы, заплывшие глазки, небольшая аккуратная бородка.

Отец Георгий – догадался я.

Подозрительно посмотрев на апельсинового батюшку (отец Георгий чем-то неуловимо напоминал знаменитого лже-миссию Виссариона), я осторожно спросил:

– Простите, а отец Иван где?

– Входите, – прохрипел отец Георгий. Я вошел, разулся и по привычке пошел на кухню, к обычному месту наших посиделок. Отец Георгий тем временем прочистил горло и попытался придать голосу бодрость:

– Вы, Вадим?

– Да.

– Простите, я спал. Батюшка скоро будет, в магазин пошел. Я сейчас.

Отец Георгий скрылся в ванной. Через пару минут вышел умытый, приглаженный, однако зачесанные назад волосы еще более обнажили похмельную маску на лице. Войдя на кухню, он красивым, но нелепым в нынешней ситуации жестом выбросил вперед руки, как бы желая обнять весь мир, и с деланно бодрым видом воскликнул:

– Вадим, почему Вы до сих пор не священник? Я вижу все задатки священства в Вас! Знаете, мне даже трудно поверить, что Вы не духовное лицо. Такое ощущение, что говорю с духовным лицом. – И далее, не дав мне раскрыть рта, – будем знакомы. Я отец Георгий, прибыл к вам из Киева, думаю, отец Иван Вам обо мне рассказывал?

– Рассказывал, – холодно буркнул я. И больше не проронил ни слова. Мне как рот связало. Неприятное до тошноты чувство сковало душу, почти интуитивное, или инстинктивное. Я одно время искал людей «Розы Мира» и довольно-таки походил по разным сектам и организациям. Ну, и выработалось как бы чутье на псевдорелигиозный авантюризм, на нездоровый сектантский дух (даже не знаю, как сказать).

Здесь не то, чтобы какие-то особые дарования, просто так получилось. К тому же, отец Георгий, или кто бы он там ни был, знакомясь со мной, применил типичный сектантский психологический прием, который в общем обрамлении звучит примерно так: «Брат, почему ты еще не святой! Брат, я вижу в тебе недюжинные духовные задатки. Какое счастье, что мы встретились! Будем знакомы! Поговорим как духовные люди… и т.д. и т.п.»

Да и к тому же я был наслышан и о «миссии» отца Георгия в нашем городе. В миссию эту я верил с трудом. В лучшем случае, заговор горстки оранжевых киевских священников, а, скорее всего, просто очередная апельсиновая афера отдельно взятого батюшки.

Между тем, отец Георгий видя, что его слова не принесли желаемого результата, как-то весь «сдулся», осунулся. Упав на табурет напротив, он принялся нервно листать «иеговисткий» журнал «Сторожевая башня», (у отца Ивана была целая стопка сектантских журналов, прихожане приносили) бросая, впрочем, косые взгляды на меня.

Текли томительные минуты ожидания. Наконец-то пришел отец Иван, с двумя бутылками «Портвейна». Зрелище было довольно необычное, батюшка сам за вином никогда не ходил, да и не был он особым любителем вина.

– Ну, как, познакомились? – бросил отец Иван с порога.

– А как же, – откликнулся просиявший отец Георгий, – у тебя замечательный друг! Я просто удивлен, почему он еще не священник. Кстати, могу посодействовать.

– Не судьба, – растерянно буркнул я.

Отец Георгий выпил пару фужеров портвейна и заметно взбодрился, подтянулся, вырос, приобрел солидность. С лица исчезла похмельная маска, оно стало благообразным, возвышенным. Картину портили лишь выпяченные мокрые губы и заплывшие карие глаза, подернутые легкой мутью. А так весьма такой батюшка, даже, «батюшка в квадрате»!

Отец Георгий с самым, что ни на есть, деловым видом стал рассказывать отцу Ивану, что, мол, перед самым приходом Вадима, когда ты отлучился в магазин, звонили ему соратники из самого Киева. Мол, окончательно утверждена кандидатура, что заменит нашего архиерея, ну а ему, отцу Ивану, теплое местечко обеспечено и т.д. и т.п.

Это была такая неприкрытая лапша, что я с трудом понимал, как подобному можно вообще верить. Однако по реакции отца Ивана, (он слушал рассеяно листая газету) я понял: оранжевый батюшка ему уже изрядно поднадоел.

Насытившись портвейном отец Георгий отлучился в туалет. Я тут же кинулся к отцу Ивану с расспросами:

– Где матушка?

– В отъезде у сестры.

– Он, что, так и живет у тебя?

– Так и живет.

– Слушай, по-моему, он не совсем батюшка… Я не в смысле его оранжевых идей, а вообще…

– Да, у меня тоже стало возникать такое подозрение. Да и не только у меня, еще у нескольких людей. … Кстати, вчера вечером, когда он в дым пьяный был, я у него, прости Господи, паспорт вытащил и все данные списал. Надо будет проверить, что он за батюшка и откуда взялся.

– Конечно, надо проверить, обязательно проверь… Но, слушай, все же, как ты купился?

Тут отец Иван мучительно прижал руки к груди и выдохнул:

– Брат, даже не знаю, просто так хочется перемен! Так устал в этой бесперспективной дыре сидеть! А тут апельсиновая революция и этот… Ну я грешным делом и подумал… Купился, как мальчишка!

Разговор наш продолжился по пути на остановку. Отец Иван решил меня проводить. Осоловевший отец Георгий не возражал. Вышли на воздух, и батюшка мне поведал, как произошло его знакомство с Жориком (так он теперь называет отца Георгия).

– В тот день супруга уезжала к сестре. Приехал муж сестры, за ней. Ну и, как водится, посидели за столом. Слегка выпили. Все разговоры, само собой, о политике, «Ющенко – Янукович, Янукович – Ющенко». Потом я пошел их всех на вокзал провожать. Проводил, ну и решил зайти, вина выпить какого-нибудь. Обычно я только пиве пью, а тут так получилось, вино пили, не захотел мешать. Вот. А зашел в ту самую кафэшку, где тебя разули.

– Символично.

– Истинно так. Слушай дальше. Взял вино, смотрю, батюшка сидит, вылитый батюшка. И тоже вино пьет. И на меня так: зырк. То есть, тоже определил, что я поп. Я и глазом моргнуть не успел, как он за моим столиком оказался. Познакомились, и тут он мне все как вывалит. Мол, я из секретариата митрополита, по особому поручению от новых сил в Церкви. Как известно оранжевые побеждают, сейчас будут огромные перемены и в стране и в Церкви. Так что, надо смириться и ловить момент… Интересный оборот – смириться и ловить момент. Он сам остался им чрезвычайно доволен, даже, как мне показалось, подмигнул мне. Ну и дальше его уже понесло нешуточно. Мол, наверху давно не довольны нашим владыкой, давно хотят менять. И вот такая возможность наступила. Уже даже кандидатуру подобрали (назвал имя, которое мне ничего не сказало). И дальше говорит, уже чуть ли не шепотом, что, мол, он хоть и маленькая сошка, но прибыл к нам с особой миссией: компромат на вашего архиерея собрать. Ну, чтобы было за что снимать. Что-то еще он говорил, все про свои связи распространялся, какие-то имена называл. У меня уже голова от него стала кружиться. А он как почувствовал, что у меня голова кружится, разум я теряю, говорит: отец, Воля Божья в том, что я тебя встретил. Мол, наши в долгу перед тобой не останутся, будет у тебя классный приход, только скажи, где тут пожить пару деньков можно.

– Ну, я душа добрая, особенно когда подопью, говорю, да в чем проблема, живи у меня. Ну, тут он совсем обрадовался, взял мне и себе еще вина, и пока мы его цедили, все мне про свое стояние на Майдане рассказывал. Какие там люди, какие там надежды, какие перемены сейчас предстоят… В общем, брат, убедил, или лучше сказать, заразил он меня. Когда из кафэшки с ним вышли, во мне такие чувства бурлили… как тебе сказать… и страшновато с одной стороны. Была даже такая безумная мысль, что, мол, Георгий – тайный человек нашего архиерея, своего рода провокатор, посланный проверить, ведешься ты, или нет, на идею снятия епископа. Кто его знает, ведь я-то по большому счету ничего о нем не знаю. Ну, тогда все, кирдык! Ну а с другой стороны, брат, я как помолодел лет на пятнадцать. Снова вихрь, снова циклон, снова можно начать с нуля. Как когда-то я начинал. Наконец, что-то должно произойти. Уже много лет в жизни без перемен, и тут раз, и все с ног на голову. Брат, непередаваемое ощущение!.. Взяли мы Кагор и как в полусне поехали в гости к Юристу. Дальнейшее ты знаешь.

– В общем, батюшка, ты меня прости, – сказал я, – но проснулся в тебе, кажется, недобитый рокер.

– Да! Ты тысяча раз прав, да!.. Как же я сам не догадался. Я грешил на эти фильмы, что матушка понаприносила. Всех этих церковных радикалов. Супер-монархистов, супер-борцов за чистоту веры, супер-прозорливых старцев. Короче, сплошной супер.

– И ведь в каждом фильме – архиереи такие-сякие, мафиози, экуменисты, модернисты; анафема, анафема всем! Тоже своего рода рок-н-ролл. Только церковный. Как там, у Летова: я всегда буду против! Ха-ха!..

***

Прошло еще несколько дней. Я снова посетил отца Ивана и застал у него очень интересную сцену. Впрочем, сначала я услышал смутно знакомый мне голос, когда входил в коридор:

– Батюшка, я Вам не верю, не верю. Понимаете?! Я Вам не верю, – голос звучал с таким эмоциональным надрывом, что казалось еще чуть-чуть и обладатель голоса расплачется. – Я Вам не верю, не верю, я вообще подозреваю, сильно подозреваю, что Вы не священник!..

Войдя на кухню, я увидел всю картину. Голос принадлежал очень маленькому (еще меньше секретаря епархии) человеку, который обращался к отцу Георгию, демонстративно повернувшись к нему спиной. Звали маленького человека Степаном. Он был старым знакомым отца Ивана, мастером на все руки.

Видимо, и сейчас зашел к батюшке что-нибудь починить, да нарвался на проповедь отца Георгия. Однако это надо уметь так вывести Степана из равновесия, чтобы он демонстративно сел спиной к собеседнику (еще и духовному лицу) и говорил срывающимся голосом.

Степан по природе добрейший, спокойнейший человек. Впрочем, несложно догадаться, что вывело его из равновесия – Степан последовательный сторонник единства Церкви, разговоры на тему особой, своей какой-то миссии УПЦ он на дух не выносит, а уж оранжевые проповеди – это для него адская мука.

Но меня больше поразил не Степан, а отец Георгий. Он был на удивление трезв и пребывал как бы в легком безумии (я даже про «белую горячку» подумал). Иначе как еще объяснить, что, сидя в двух метрах от Степана, он с самым серьезным видом обращался к его спине, обращался с такими жестами и мимикой, словно со спины на него в упор смотрело лицо Степана:

– Вы не верите не мне. Вы не верите в перемены! – патетично восклицал апельсиновый поп. – Не верите в демократическую революцию. Не верите в то, что теперь можете сказать этой власти – нет! Не понимаете, что теперь от Вас, от Вас лично зависят перемены в стране.

– Эх, – покачал укоризненно головой отец Георгий, – все считаете себя маленьким винтиком в огромном механизме государства. – Он остановился, пожевал выпяченными мясистыми губами, промочил горло «минералкой» и с мукой в голосе воскликнул:

– Но, почему, почему Вы не верите новым демократическим лидерам?!

– Болтовня, демагогия, – ответил, не меняя позы, Степан. И добавил: – не желаю Вас слушать, Вы, в лучшем случае – религиозный авантюрист. Ряженый.

А апельсиновый батюшка вошел в форменный раж, в экстаз! Он словно бы совсем не замечал обвинений в свой адрес (или делал вид, что не замечает). Округлив мутные глаза, брызгая слюной и размахивая в такт рукой, он стал рассказывать Степану, как стоял на Майдане, какие прекрасные, замечательные люди там были, как они верят в Бога и в новую Украину, а Степан?.. Ему искренне жаль Степана...

Степан слушал все это, слушал, наконец, молча встал, взял благословление у отца Ивана и покинул нас. В коридоре, когда провожали Степана, отец Иван мне шепнул, что отца Георгия видели на Центральном Рынке. Он ходил при полном облачении и с кадилом, освящая все подряд, сбивал с торгашей деньги.

Еще у Юриста какие-то неприятности на фирме (подробно он не хочет говорить), но начались они сразу после того, как отец Георгий за кругленькую сумму ему квартиру освятил. Еще и поясницу больную с помощью нетрадиционной медицины ему полечил.

И последнее, точно удалось установить, что в секретариате митрополита наш отец Георгий ни в коей мере не числится.

Итак, чары развеиваются.

Язык Мордора

Прошло еще несколько дней. Я как раз сдавал смену, в кооперативе Полет. Тут меня озадачил мой напарник, брат Дмитрий, тот самый, что Ющенко предтечей антихриста считает:

– Слухай, вранци мне ваш Георгий приснился. Я перед этим дюже хорошо помолився. И снився вин мне… який такий тип с длинными волосьями, с дипломатиком и губатый такий, як Бен Ладен. Вылупився на меня своими зенками, як волк загнанный. Ну я, бачь, во сни его перекрестив так дюже хорошо. Он, бидный, як подскочит, и утек в поле… Так шо, – довольно подытожил Дмитрий, – сбежал ваш поп…

Удивил меня не сам сон: Дмитрию регулярно что-то снилось «вранци», то ангелы, то бесы, то прозорливые старцы, то просто какая-нибудь сюрреалистическая чушь, удивило меня правильное описание внешности апельсинового батюшки. Выпяченные губы «як у Бен Ладена» (очень точное сравнение, как же оно раньше мне в голову не пришло), дипломатик, длинные волосы.

Насколько я помню, внешность Георгия я Диме не описывал.

А вдруг он действительно утек?!

После работы мчусь к отцу Ивану. Отец Иван в состоянии отрешенной ностальгической задумчивости (если не сказать – депрессии!). Никогда еще его таким не видел.

Неужели Георгий сбежал, как Дмитрию приснилось? Но отчего тогда батюшка в таком неважном настроении. Интересно, что у него тут с отцом Георгием произошло?

– Сбежал Жорик, как ты, наверное, уже догадался – донесся до меня сонный неживой голос отца Ивана. – Ладно, не будем грустить, – добавил он делано бодрым тоном и чему-то там усмехнулся. – Уныние – тяжкое греховное состояние, как известно. А тебе спасибо, что зашел. А то я тут…

Недоговорив, батюшка полез в холодильник, достал бутылку вина:

– От Жорика, на память. Выпьем за его здоровье, точнее, чтоб земля у него под ногами не разверзлась.

– Так что случилось! Ты вроде как и не рад, что он тебя покинул.

– Рад, рад, очень рад, – сказал отец Иван и засмеялся нервным смехом. – Только вот он не один сбежал, а с нашими семейными деньгами… Даже не знаю, что я теперь супруге своей скажу.

– Да, этого следовало ожидать. И что же теперь?

– Да ничего, – пожал плечами отец Иван и криво усмехнулся. – Но ты не переживай, тут есть тема интересней. Как раз для тебя. Меня она очень, очень озадачила. Пожалуй, даже больше чем воровство. Спрашивается, кого я приютил… Кстати, ты помнишь Николая?

– Николая? Какого Николая?

– Какого-какого. Ну, у тебя память…

– Постой, того самого.

– Да, того самого. Николая Счастливого. И вот здесь, брат, самое интересное!..

… Николай, Николай Счастливый! Как же можно тебя забыть?! Бессменный, многолетний лидер одной местной секты. Да, именно с тебя началось мое богоискательство. И было это в начале 90-х. Я и Иван (тогда еще не священник) пришли к тебе в поиске «людей Розы Мира». И секта тогда твоя называлась – «Евангельская Церковь Розы Мира». Однако вели вы себя как обычные протестанты-харизматы («Роза Мира» почти и не вспоминалась).

И ты, Николай (еще не Счастливый), разговаривал на «языках иных», и «языки» эти звучали дико, гортанно… в общем, бесовски. И эту бесовщину ты с тупым маниакальным упорством практикуешь до сих пор! Да, а потом была «Роза Марии» (это вы подражали «Богородичному Центру»). Но меня с Иваном в ваших рядах уже не было. Я ушел в настоящий «Богородичный Центр», а Иван стал священником. И долго о тебе, Николай, мы ничего не слышали, пока, год назад, не встретили тебя на одном из городских рынков.

Ты уже был Счастливым, и была на тебе хорошая дорогая одежда, и имел ты ухоженную окладистую бороду. А сектанты твои додумались называть себя старообрядцами, а тебя величать «тайным старообрядческим епископом»! Нелепейшая нелепость, возможная только в наш пост-модерновый век! При этом ни ты, ни твои сектанты не знают ни одной православной молитвы!..

Ты долго рассказывал нам о почитании Царя-Мученика Николая Второго и о своей любви к России. Однако все это испарилось с началом апельсиновой революции. Теперь ты называл Ющенко «жертвенным Авелем», Тимошенко, Господи помилуй, «воплощением Богородицы», а Россию, само собой, «империей зла». Да, ты поработал на оранжевых хорошо, в расчете на их милости, которые, конечно же, не получил и не получишь. Оранжевые аферисты легко забывают свои долги…

Аферисты?!..

Внезапно я догадался, какая может быть связь между, казалось бы, несоединимым: «отцом» Жориком и Николаем Счастливым.

Одно их всех объединяет, одно – оранжевая афера!

– Так, значит, Николай Счастливый, – вслух проговорил я. – Они встречались?

– Угадал, встречались, – отец Иван опять криво усмехнулся, – встреча была весьма любопытная… Пожалуй, стоит тебе о ней рассказать. Опишешь там где-нибудь ее… В своих мемуарах.

– Рассказывай, – выдохнул я.

Отец Иван задумчиво почесал бороду:

– Хорошо, слушай. Как-то я Жорику поведал, как к священству пришел. Было это еще в самом начале нашего с ним знакомства. Ну, и про Николая речь зашла; как мы с тобой когда-то ходили к нему в секту. Сам понимаешь, пропустить эту тему невозможно. Оттуда все началось. Ну, я рассказал, значит, и сдуру добавил, что, мол, секта до сих пор жива. А Николай ходит с огромной бородищей и себя называет Счастливым. А ошивается он частенько на «Колосе». Там его сектанты точки держат. И все, что наторгуют, ему отдают дочиста. Сам понимаешь, коммуна у них. К тому же, братья не курят, не пьют, по Интернет-клубам не шляются. Зачем им деньги? А если кому-то там штаны надо новые, он идет на поклон к Счастливому и тот смотрит, стоит ли брату на штаны деньги выделять, или не стоит. То есть, все деньги у Николая и деньги, скажу тебе, немалые. А Жорик, а Жорик как про деньги услышал, сразу оживился, глазки заблестели, забегали. Познакомь, говорит, меня с этим своим Счастливым. Чувствую я сердцем, что человек этот может оказаться полезным для нашего дела. Вот чувствую, хоть убей!..

– Одним словом, достал он меня. Пришлось идти на «Колос», искать этого Счастливого, договариваться о встрече. Счастливый, на мое удивление, на контакт пошел охотно. Более того, как выяснилось, он до сих пор не оставляет надежд втянуть меня в свою секту! Или, хотя бы в свою сферу влияния. Боже мой, братишка, сколько лет прошло, представляешь. А он все бредит! В общем, согласился нас принять, прямо в своей старообрядческой коммуне. Обозначили день. Выдвинулись. Втроем, я еще Юриста прихватил, как по наитию. Находится эта коммуна, конечно, далековато. Октябрьский район, частный сектор. Там они купили пару небольших домиков, кусок земли и устроили свою коммуну.

– Ну, мы добрались, позвонили, нас, конечно же, ждали. Забегали женщины в белых платочках (неофициальные жены Счастливого), наконец, вышел он сам. Ну, вначале все шло хорошо: обмен ничего не значащими любезностями, рукопожатия. И тут вдруг Жорик наш с самым серьезным видом заявляет, что он, мол, из секретариата киевского митрополита, а также от новых властей и киевского СБУ. Мол, местными сотрудниками СБУ проведена проверка религиозной деятельности «старообрядческой коммуны» и выявлен ряд серьезных нарушений подпадающих под статьи уголовного кодекса. Но более всего возмущает, что Вы (это он Счастливому) занимаете место лидера коммуны совершенно незаконно. На вашем месте должен быть другой человек, тот, которого Вы самым мошенническим образом разорили, разрушили его семью, сломали ему всю жизнь и пустили по миру. Друг мой, что тут со Счастливым произошло! В единый миг Счастливый стал самым несчастным существом во Вселенной. Он побледнел, потом весь покрылся какими-то лиловыми пятнами, как лишаями, потом шарахнулся от Жорика, как черт от ладана (надо сказать «отец» Жора выглядел в тот день необычайно представительно), потом как заорет на своем бесовском языке…

Отец Иван осекся, придвинул к себе чашку с вином и уставился на меня невидящими глазами.

– Изобразить? – тихо спросил он.

– Изобрази, – попросил я.

– Хорошо, – ответил батюшка и, набрав полные легкие воздуха, выдал примерно следующее:

– Ахаля-маля, гхыр-мыкхыр-быкр, дуггушр-лугкхр, ахаля-ахаля-гарбах-махр, лузгр-маля...

– Да, – сказал я после затянувшейся паузы, – ну и язык, ледяные мурашки по спине пошли. Знаешь, мне вспомнилась фраза из «Властелина Колец», что-то вроде: «язык Мордора не должен звучать в этом святом месте»… Я думаю, и этому языку не стоит звучать здесь, под иконами.

– И он не зазвучит, – сказал отец Иван, прокашлявшись. – Я это сделал только для того, чтобы ты прочувствовал всю остроту момента. Но главное не это, главное в том, что Жора ответил Счастливому на таком же языке! Запиши это в своих мемуарах: он ответил ему на языке Мордора! Что тут началось! Счастливый обратно Жорику на бесовском. Тот ему в ответ той же монетой. Орут на всю улицу. Мы уже с бедным Юристом ретировались к соседнему дому, мол, мы в этой бесовщине ни при чем. Минут десять этот собачий перелай продолжался. И вдруг резко стих. Мы с Юристом смотрим, а Жорик уже один посреди улицы стоит, вместе со своим дипломатом. Счастливого не видно нигде. Будто испарился Счастливый! Представь, совершенно пустынная улица и на ней мокрый от усердия Жорик, с дипломатиком в руке. И больше не души. Как будто все вокруг умерло… Вот в этот момент, друг мой, мне стало страшно и я понял: все, Жорика пора выселять, иначе, не дай Бог, сам одержимым стану. В общем, перепугались все. Юрист заявил даже, что теперь ему по-настоящему ясно, что такое демоническая сила и что с завтрашнего дня он из Церкви ни ногой. Еще литературу церковную у меня попросил.

– А Жорик подошел к нам и как ни в чем не бывало говорит нам с улыбочкой, что крепкий орешек наш Счастливый, растратил он все духовные силы на него и потому не мешало бы выпить… Да, в тот вечер мы все напились (а больше всех Юрист). И я опять Жорика домой приволок. Лишь на следующее утро сказал ему: хватит. Мол, я все понимаю, но совесть же надо иметь. Просился на пару дней, а живешь уже несколько недель. А у меня со дня на день жена должна приехать. Так что, брат, вот тебе Бог, вот тебе порог. Бедный Жорик, его всего перекосило. Видимо, крепко сжился он с мыслью, что будет жить у меня столько, сколько пожелает. Бедняга вскочил, забегал по кухне, потом встал напротив меня и произнес высокопарную речугу гордеца, мол, ты, отец Иван, так ничего и не понял. Если б ты знал, кто у тебя живет, и какие перспективы тебя ожидают в будущем, ты бы сам просил меня остаться. Да я, да я…

– Я думал, он опять про свое стояние на Майдане начнет рассказывать. Но он хватил дальше, он принялся вещать о своей духовной битве с лже-миссией Виссарионом. Мол, такой он весь из себя супер-духовный, что только ему и доверили эту миссию. А сам выглядит безумно: мокрые выпяченные губы, изо рта слюна летит, глаза вылезли из орбит, бегают, того и гляди, пена пойдет. Я смотрю на него, и мне опять страшно. Слушай, – говорю ему, – ты же больной человек, тебе же лечиться надо от одержимости, тебе на отчитку надо ехать. Жорик как услышал об отчитке, совсем с катушек съехал, как завизжит бабьим голосом: все великие духовные люди были больными, все казались бесноватыми и что?! Что это меняет?! Потом отступил от меня на шаг и опять на своем бесовском, несколько быстрых слов, как заклинание какое-то, сказал, как проклясть меня хотел. Тут у меня терпение совсем лопнуло, говорю ему, чтоб убирался немедленно. Иначе поступлю очень не по-христиански. Выкину за шкирку… Он сел и как бы в себя, что ли, пришел. И вид сразу такой жалкий загнанный стал у него. Ну и говорит, мол, уйдет, только можно бутылочку вина, а то ему совсем плохо. И он сразу уйдет. Мне его опять стало жаль, и вот тут я допустил, брат, большую ошибку. Вместо того, чтоб настоятельно выгнать его я ему велел сидеть ждать меня на кухне, а сам за вином побежал. Ну, а когда вернулся, Жорика и след простыл. Исчез вместе с деньгами.

Отец Иван снова стал грустным.

– Сбежал, – тихо повторил он и вздохнул. – А как все хорошо начиналось. Апельсиновая революция, перемены в жизни. Сейчас такое закрутим. Закрутили.

Перекрестись!

Сегодня Дмитрий принес на смену памятку: «как правильно совершать Крестное Знамение». На помятом сером листке с не очень четкой типографской печатью изображены два человека: один в правой стороне листа, другой – в левой. У каждого из них на плечах сидит по маленькому черному бесу.

Двумя картинками ниже оба человека совершают Крестное Знамение. Как гласит текст листовки, тот, что с правой стороны, совершает его правильно, а тот, что с левой – нет.

Человек в правой стороне листка крестится широко и размашисто. Один бес у него слетает с правого плеча, другой с левого. Человек в левой стороне листка крестился небрежно, скомкано, как католик. В итоге, к концу крестного знамения у него на плечах оказывалось вместо двух бесов, аж целых четыре. (Бесы очень довольны, они танцуют прямо на плечах и высовывают свои поганые красные языки).

Вверху листа крупными буквами заглавие: «Как надо правильно осенять себя Крестным Знамением». Внизу листа мелким шрифтом подробная «инструкция»: как правильно складывать пальцы, как правильно их подносить ко лбу, как не спеша, степенно осенять себя Крестом, без нервных судорог и фарисейской показухи… Ну, и с верой, конечно же.

Текст листовки плывет в быстро сгущающихся зимних сумерках. Возвращаю листок своему напарнику Дмитрию. Сам думаю совсем про другое:

Оранжевые победили. Что теперь будет? Как проявится их политический курс, ясно, что он антироссийский, но в какой мере? И какой теперь будет сама Украина?.. Одним словом, здравствуй Новый Год!

Еще я думаю о Дмитрии. После случая со сновидением «вранци» и бегством «апельсинового попа» образ Дмитрия у меня несколько изменился. Раньше я считал, что Дмитрий, по богословской необразованности своей, выдает обычные сны за пророческие видения. Теперь вижу, что недооценил Дмитрия.

Теперь меня мучает другой вопрос – в прелести ли бесовской мой напарник, или действительно прозорлив. Или все гораздо сложнее?.. Впрочем, почему бы Дмитрию не быть в бесовской прелести. И почему я всегда все усложняю?! Вот «розо-мировская» привычка!

Если дерево познается по плодам; то какие плоды у Дмитрия – гордыня, учительство, религиозная нетерпимость, кликушество. Разве те же бесы (что перемещаются в воздушном пространстве почти мгновенно), не могли ему сообщить в сновидческих образах о бегстве Жорика. Сон приснился рано утром, Жорик также сбежал ранним утром… Все сходится. И все же, сдается мне, все гораздо сложнее. Мой напарник загадочный тип…

Но сегодня Дмитрий превзошел сам себя! Оставив мне памятку о Крестном Знамении и попросив размножить и раздать «усем нашим», он сообщил, что эту ночь стоять со мной не будет. Ему надо молиться (вместе с каким-то батюшкой), дабы Господь помиловал Украину, отвел оранжевую чуму. Убил дыханием Уст Своих слугу антихриста, который почти уже влез в президентское кресло. Осталась инаугурация.

Поздно вечером пришлось одному обходить гаражи. Нет, в одиночку шляться по ним небезопасно: того и гляди кирпич на голову кинут. Я вернулся в кромешный мрак сторожки. Подложил уголь в ленинскую печь-буржуйку, сел на топчан.

Один, один в гнетущей сырой тьме!

На душе сделалось так тоскливо, такое ощущение тотальной покинутости поднялось со дна души. Вот, позавчера был у Партайгеноссе, – вспомнил я. – Смотрели какой-то порнофильм. Как ни накручивал себя, а чувство после просмотра омерзительное. Теперь внутри меня совсем ничего нет. Даже блудные помыслы погасли. Теперь по-настоящему клякло!..

– Господи, помоги! – вдруг мысленно прокричал я, как бы глухим голосом, словно с самого дна души. – Господи, помоги! Распадаюсь на куски! При этом, знаю, что Ты есть и что Ты любишь меня. Но почему нет Твоего прямого участия в моей несчастной жизни?! Вон, как пишут в духовных книгах: помолился – и чудо. Чудеса здесь, чудеса там. Везде явные знаки Божественного присутствия…А у меня ничего, пусто!

Я готов был расплакаться, как ребенок. Но тут вспомнил: лучшее мое лекарство от уныния – это самый обычный сон. И я лег спать. И снились мне нелепые, как моя тоска, короткие сновидения. Какие-то незапоминающиеся обрывки. Только под утро приснился очень яркий сон. Приснился отец Иван, он пришел прямо ко мне на работу, только работа моя была в другом, незнакомом мне месте – я охранял какое-то здание с большими полупустыми комнатами. Мы долго о чем-то говорили, прогуливались пустынными комнатами.

Вдруг отец Иван исчез, но я во сне знал точно, что он где-то спрятался. И тут комнаты наводнились незнакомыми мне людьми полубандитского вида. Я долго куда-то бежал (не помню, гнался ли кто за мной). Бежал, пока не оказался на широком и плоском, как блин, поле. Рядом со мной снова был отец Иван.

Смутно помню, как он мне эмоционально говорил – я тебя предупреждал, это плохие люди, они торгуют наркотиками, они могут посадить… Мы шли по полю, пока не уперлись в автобусную остановку. Остановка выглядела нелепо среди голой и серой степи.

На остановке был только один человек – высокий рослый священник с русой окладистой бородой и немного надменным, как мне показалось, лицом. Отец Иван вдруг заговорил о фарисействе в Церкви, о том, что нет старцев, нет опытных духовников. Что большинство из так называемых «духовных» носят лишь лицемерные маски на лице, подобно протестантским пасторам. И всюду интриги, фальшь, погоня за материальным благополучием, карьеризм, жестокосердие…

Пока отец Иван все это говорил, он стремительно, прямо на моих глазах, уменьшался в размерах. И совсем исчез. А я оказался в автобусе, сбоку от меня сидел тот самый рослый батюшка, с окладистой русой бородой.

– А ну перекрестись! – грозно сказал он мне.

Я встал и перекрестился, точно так, как написано в памятке, так, как там крестится человек, нарисованный справа. Автобус сразу тронулся. Потом полетел. Под нами на бешеной скорости неслись поля, леса, реки, речушки, города, поселки. Земля под нами имела выпуклую, подчеркнуто шарообразную форму, мы как будто бы летели над гигантским глобусом. Наконец закругленный дугообразный «космический» горизонт окрасился ослепительно белым цветом. А еще через минуту ослепительное белое безмолвие залило все вокруг. И тогда в автобусе кто-то сказал – летим на Северный Полюс.

После этих слов я проснулся. Проснулся с какой-то непонятной, но явно ощутимой решимостью внутри. Во мне как будто пробудилась спавшая всю мою жизнь Воля. И я принял два решения: начинать писать книгу (какую, я еще не знал) и больше не сдавать смену за напарника.

Мой отказ сдавать смену за него Дмитрий воспринял внешне спокойно, только побледнел. Потом окинул меня отрешенным взглядом. И вышел во двор, тихо пробормотав – ничего не разумеет людина… який же вин православный, як и все вони, с печатями змия…

Дмитрий не показывался в сторожке аж до самого утра! Утром он явился холоднее Антарктиды и мрачнее самой мрачной тучи. Даже молча находиться возле него было сущим мучением. Тягостная, душная, вязкая, как резина, атмосфера давила на душу.

В какой-то момент я пожалел о своем решении больше не сдавать смены за напарника. А вдруг для него действительно это очень важно. Может, он особые какие-нибудь молитвы творит, может, они там действительно молитвенно с оранжевыми сражаются… Нет, бред, прелесть, – мысленно возразил я себе. – В конце концов, должна же быть справедливость, он такой же охранник, как и я… Ну и что, что особые молитвы, духовная брань. Сказано в Вечной Книге: не человек для субботы, а суббота для человека…

Дмитрий не разговаривал со мной несколько смен подряд. Я и предположить не мог, что это его гробовое молчание (он отказывался даже отвечать на банальные вопросы, касающиеся работы), станет для меня такой мукой.

Много раз я ловил себя на мысли, что своим пыточным, стопорным молчанием, молчанием, выматывающим за смену душу, он словно бы подталкивал меня к тому, чтобы я бухнулся ему в ножки, забрал свои слова обратно и снова, как в старые времена, стал сдавать его смены. Чтобы он спокойненько в свою «церкву» ходил. И я решил также молчать, даже еще круче молчать. Игнорировать его напрочь, как муравья, нет, как микроба!

И вот уже «слуга антихристов» сел окончательно в Киеве, а мы все молчали. Наконец, спустя неделю после инаугурации Ющенко, Дмитрий исчез. Не вышел на смену. Я был убежден, он, как и обещал, отправился странствовать в Россию.

Каково же было мое удивление, когда через еще одну неделю встретил Дмитрия в кафедральном соборе. Он стоял в правом притворе, прямой, как свеча. Увидев меня, Дмитрий отвернулся. Потом перекрестился красивым плавным движением, точно так, как изображено на той самой памятке: «Как правильно совершать Крестное Знамение.»

«Апельсиновый поп и церковные проблемы»

– Книгу сделать можно, – снисходительно говорит Михаил. – В России, сам понимаешь, гораздо больше воможностей с издательской деятельностью…

Это я понимаю. Ты мне в прошлый приезд все это подробно объяснял. И признаюсь, даже рад, что именно в России больше возможностей с издательской деятельностью. Для таких, как я. Пишущих по-русски.

Итак, Россия, – размышляю я, – отчего б не дерзнуть. Кстати, оно даже и приятно будет, напечататься в России. На своей исторической Родине...

И я дерзнул. Стукнул (мысленно) кулаком по столу и заявил:

– Могу написать про апельсинового попа. Ну, я тебе рассказывал.

– Можно, – согласился Михаил. – Только вот тему эту хорошо бы расширить… Вот если б, если б ты на примере этого ряженого и в свете последних событий аккуратно так показал наши церковные проблемы… О! Это было бы интересно. И главное, востребовано.

– Ну… можно, – неуверенно мычу я, – попробовать…

Какие у нас церковные проблемы?

Ну, например, наш архиерей. Однако Михаил говорит, что он теперь к нашему владыке совершенно спокойно относиться. А почему? Да потому, что почти два года, как Михаил живет и работает в России. В одном из крупных церковных издательств. В отделе сбыта продукции. Потому и поездил он довольно уже с книжками по епархиям и России и Белоруссии. И на личном опыте убедился, что большинство архиереев такого же плана, как наш. Исключения довольно редки.

Хорошо, тогда может быть, проблема в таких непокорных, радикальных батюшках, как отец Леонид?..

– Слушай, а что ты об отце Леониде думаешь? – Спрашиваю я Михаила. – Как-то печально у него противостояние с епископом закончилось.

– Отец Леонид, к сожалению, просчитался. – Серьёзно говорит Михаил. – Архиерей, что ему покровительствовал, оказался вовсе не таким уж непотопляемым. На его кафедру поставили вроде бы русофила, но, при этом такого либерала в смысле обновленчества и еще кое-чего, о чем я и говорить не стану… Ну, отец Леонид, понятно дело, этого снести не мог. Да и новый владыка не скрывал своих антипатий к нему, равно как и ко всем монархистам. Отец Леонид не стал дожидаться, сам подал прошение за штат и вернуться в родной город. Теперь он со своими преданными людьми служит прямо у себя на квартире. Надо сказать, настроения среди его людей довольно упаднические – ИНН, конец света, мол, обложили нас со всех сторон: там антихристианский Запад, здесь оранжевая Украина, на Востоке путинская Россия, а в Церкви – митрополиты вероотступники-экуменисты… Одним словом, сплошная апостасия, – закончил Михаил и двинулся на кухню заваривать чай.

– Как ты думаешь, от чего такие апокалипсические настроения? – кричу я ему вслед.

– Не знаю, – несется с кухни голос Михаила. – Как говаривал Гэндальф: вопросы, вопросы требуют ответов.

Михаил появляется с заварным чайником в руке:

– Вообще-то, тут очень интересный момент, – продолжает он. – Я как раз в поезде на эту тему думал… вот, казалось бы, отец Леонид был прав в своем противостоянии епископу. А проиграл.

– А если взять историю нашей церкви, а? Сколько там похожих и гораздо более ярких моментов… Старообрядцы были по-своему правы? Очень правы! Дело же не в перстосложении было… Двуперстие – это так, знамя, зримое воплощение жизненной позиции. Они противились тому, что через церковные новшества в жизнь входил дух, который был очень соблазнителен. Вот представь себе, приходит завтра новый предстоятель церкви и говорит примерно так: вот что, с завтрашнего дня крестимся так, как весь цивилизованный мир – ладонью, а не щепотью. Календарь тоже свой устаревший отбрасываем. Кто не согласен – анафема! А кто станет болтать против правительства – про масонов да про Новый Мировой Порядок – в дурдома да лагеря!

Михаил взволнованно махнул рукой, резко осекся и вдруг спросил меня:

– Тебе такое понравится? Представь себя на их месте.

Не дождавшись моего ответа, Михаил продолжил:

– А посмотри на восемнадцатый век! Это же тихий ужас! Русские крестьяне из грамотных работяг превращены в быдло. Дворяне из служилого сословия, заработавшего себе право на свои льготы кровью своих предков и своей собственной, превратились в паразитов, угнетавших рабов-крепостных. А синодальная церковь помалкивала. «Владычки» пописывали дрянные стишки на латыни, норовя попасть в «свет», а приходские батюшки были таким же быдлом, как и работяги. Как на все это должны были смотреть староверы?! Как?!. Будь я на их месте, я бы тоже презирал никониан.

– Раз все так уж плохо, то почему ты сейчас не перейдёшь в старообрядчество? Разве тебя жена не просит об этом?

Жена Михаила была духовным чадом одного из старообрядческих архиереев.

– Нет, я не стал бы делать этого, а она, она умная, не просит..

Отхлебнули чаю, Михаил промолвил:

– Староверы попали в старую ловушку под названием «фарисейство». В современном русском языке понятием «фарисейство» ошибочно определяют то, что должно называться лицемерием. Лицемер делает одно, а думает – другое. Фарисеи – исторические иудейские фарисеи – такими не были. Не были они лицемерами. Они действительно неукоснительно исполняли свой закон. И гордились этим. Ты никогда не ловил себя на том, что, глядя на «мирских» людей, в душе благодаришь Бога за то, что ты не такой, как они, ты православный. Православный, а не какой-то там еретик, или материалист! Не как они, «мирские», Бога не знающие! Понимаешь, в чем ловушка?! Нет, я вроде бы не превозношусь, не говорю про себя, что я – лучше, благодаря себе самому, но, все-таки, не забываю о том, что я не такой. Не забываю, понимаешь?! И вот эта самая память о том, что Господь сподобил меня быть лучше другого – в духовном плане – вот это и есть фарисейство. А дальше – больше. Дальше, по мере отдаления от дыхания Духа Святого нарастает скорлупа, а вскоре уже кроме скорлупы ничего и не остается. Человек уже перестает понимать: в чем смысл христианства? Человек начинает думать, что смысл христианского подвига – сохранить в неприкосновенности тот уклад, который – волшебным образом – гарантирует спасение. Впрочем, как можно винить в чем-то людей былых столетий, когда простая и ясная формула, выражающая суть христианского подвига, сформулированная преподобным Серафимом, вошла в сознание церковное только лишь в ХХ веке. Кровь новомучеников ХХ века и стала фундаментом возрождения Русской Церкви. Лекарством от превращения Церкви в музейный экспонат.

– А как насчет наших современных борцов с кодами. Можно их считать фарисеями? – спросил я.

– Нет, я не считаю борцов с кодами фарисеями. То есть, всех, без исключения. Но я знаю, что закрытые сообщества могут взращивать в людях именно такие психологические качества, которые позволяют лукавому улавливать душу человека в ловушку фарисейства.

– А насчет отца Леонида. Вот ты говоришь, что он немного замкнулся со своими людьми. И как на твой взгляд, есть там фарисейство?

Молчание. Видно, как осторожно подбирает слова Михаил.

– Я отца Леонида не считаю фарисеем. Я его даже не считаю младостарцем, хотя, раньше считал. Сейчас, когда я пожил околоцерковной жизнью столько лет и насмотрелся на настоящих младостарцев, я уже совсем иначе стал относится к отцу Леониду.

– Да, он – резок, – продолжил Михаил. – Но он никогда не умаляет свободы воли человека. Он никогда не скажет: делай то-то и то-то. Я сказал!.. Но он скажет так – если хочешь избавиться от этой страсти, то руби корень А корень заключается в том-то и том-то. Хочешь подрубить корень – делай так-то и так-то… Он ведет себя как хирург, а не как колдун…

Михаил уже возлежит на своем диванчике с чашкой чая в руке. В этот момент он больше всего напоминает дореволюционного русского купца, что провернул удачную сделку и теперь, вот, не прочь и пофилософствовать, поблагодушествовать за чашечкой чая:

– Ты знаешь, честно сказать я не знаю ответа на вопрос почему с отцом Леонидом так получилось. А заниматься софистикой не хочу. Может быть, придет время и мы все узнаем; может, оно не придет. Может, не полезно нам этого знать. Или, вдруг, тебе что либо откроется в процессе творчества… Не знаю.

– Да, – говорю я, – все несколько сложнее. Даже не знаю о чем писать… Кстати, вот еще один яркий исторический пример! Я их называю «катакомбники», ну, скажем, радикальное крыло ИПЦ. Те, кто категорически не признал декларацию митрополита Сергия. Те, кто до сих пор в глубочайшей оппозиции по отношению к Московскому Патриархату. Но что в итоге? Критикуя нашу Церковь, даже ненавидя Ее, «катакомбники» незаметно выродились почти в секту. В душное диссидентское подполье, подвал. Вместо спасения души – борьба с Московским Патриархатом. Вон, того же Береславского и всю будущую верхушку Богородичного Центра они рукоположили! То есть, для рукоположения достаточно было того, что эти люди так же ненавидели Московский Патриархат.

– «Катакомбники», – задумчиво произносит Михаил. – Темный лес. И вообще вся эта церковная история прошлого века: сплошной бурелом. Тут еще разбираться и разбираться. Кто там прав, кто виноват. Надо ли было идти на унизительное сотрудничество с Советской властью, или стоять в оппозиции до конца, Бог весть. Не советую тебе трогать эту тему. Ты лучше вот, что… Ты возьми какой-нибудь простенький сюжет, ну, того же своего апельсинового попа, и на его примере аккуратненько так проведи параллели с нашими церковными проблемами. Только не переборщи и фантастики не надо.

– Послушай, – говорю я Михаилу, – все это я знаю. Не переживай. Во-первых, я еще ничего не написал, во-вторых, если и напишу, буду очень осторожен, так как по природе осторожный человек. Мне сейчас даже думать страшно на тему церковных проблем. И в-третьих, я еще возможно и не на борту церковного корабля. Ведь я очень плохой христианин.

– Можно сказать, я хороший, – ответил Михаил зевая, и вытягиваясь в полный рост на диване (аудиенция окончена, у Михаила послеобеденный сон).

– Спасибо за чай, – сказал я вставая. – Да, последний вопрос: ты-то сам, надолго в родные пенаты?

– Надолго, – ответил Михаил. – На целых полтора жарких южных месяца. Надеюсь, обстоятельства дадут мне вволю покупаться, позагорать, поесть фрукты.

Это хорошо, – думаю я. – Тогда я успею хоть что-то сделать, в плане книги.

Возвращаюсь домой в приподнятом настроении. Воображаю себя на собственной пресс-конференции, этаким скромным гордецом – ну, что Вы, Бог дал, Бог взял. Оно все чужое, весь мой скромный талант и… т.д. и т.п... Ну а общая тема конференции примерно такая: какие у нас церковные проблемы?

Дома заварил кофе, и самым умным видом сел писать. Просидев час в тупом ступоре, понял, что не могу написать и строчки. Просто не знаю с чего начать и как, начав, продолжить! Заварил кофе еще и еще час просидел в тупом ступоре. Позже заварил крепчайший чай, тот же результат: никакой ясности в голове, зато в животе тягучая муть. Подумалось даже о легких наркотиках, марихуане.

Сейчас бы «дать пятку» и точно б озарение творческое посетило...

Увы, я уже много лет не курю траву. Да и кощунственно как-то начинать книгу о церковных проблемах с «косяка».

Так я и просидел до глубокого вечера. Безрезультатно. На белом и чистом листке бумаги осталась только заглавная надпись, «Апельсиновый поп и церковные проблемы». Надпись повторялась раз десять. А в компьютере остался совершенно пустой файл с точно таким же заглавием. И все.

В камере

Мысли мои яркие и цветные. Кажется, что процесс мышления идет теперь многопланово и мощно. Память зачем-то воскресила забытую картину тринадцатилетней давности: прокуренное помещение таможни речного порта, на загаженном столе водка, консервы, какие-то фантики. В помещении пьяный украинский таможенник и два обкуренных грузинских предпринимателя. Они привезли в наш порт свои мандарины и по неясным мне причинам никак не могут их растаможить. Один из грузин, склонив ко мне свое чернявое носатое лицо, описывает достоинства марихуаны в сравнении с водкой:

– Слушай, дарагой, пакурыш папыроску, пакурыш, и так думаишь, так думаишь…

…Оно мне надо. Я уже не тот, давно не тот….

Ругаю себя последними словами, но продолжаю упорно раскуривать потухшую папиросу. На ветру это сделать никак не удается, приходится лезть в камыши. Наконец, дело сделано. Глубоко затянувшись, вылезаю и оглядываюсь по сторонам.

Все хорошо, только в отдалении спускаются к лиману и идут в нашу сторону какие-то парни в спортивных костюмах. От них исходит смутное ощущение тревоги. Ничего, – успокаиваю я себя, – они еще далеко. Да и не похожи на нашу доблестную милицию. Наверное, спортсмены?.. Ну и что с того, что спортсмены! Здесь каждый второй курит…

Вспомнилось, как накурился в первый раз. Было это те же тринадцать лет назад. Помню, я поначалу сильно испугался. Мне стало казаться, будто нижняя часть тела «едет» в одну сторону, а верхняя в другую. И что-то сильно толкает меня в живот, а душу выбрасывает куда-то через затылок. При этом в мозгах полный хаос: бессвязный мысленный потоп, полная бессмыслица ярких образов. Отчаянно колотится сердце, обволакиваемое липким страхом – еще немного, еще чуть-чуть, и материализуются мысли и унесут прочь из бренного тела, в самую, что ни на есть, дурную бесконечность; еще немного…

Однако первый ужас быстро прошел, сменился приятной и неповторимой «травяной эйфорией». Как-то в обкуренном виде решил «изобразить» в тетради движение неподвижного Бога. Долго рисовал спирали, потом круги, наконец, получилось что-то вроде солнышка с лучиками. Солнышко с лучиками понравилось мне больше всего…

Однако, отчего мне так тревожно? Все же хорошо, и «солнышко с лучиками» закатывается по другую сторону лимана, а прямо над головой кричат чайки. И…

– Что у Вас в руке, покажите…

Так меня и арестовали, прямо с дымящейся папиросой. Тут же проверили карманы и обнаружили небольшой бумажный сверток с двумя, а может тремя жалкими головками конопли. Роковой «подарок» моего напарника по смене по кличке «Войско Польское».

Войско Польское, настоящее его имя Володя, пришел работать вместо пропавшего Дмитрия. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. О генетической ненависти поляков к русским я подумаю позже. А пока в полой (за мгновение лишившейся ярких и цветных мыслей), в пластмассовой и словно чужой голове роем летучих мышей носятся смутные вопросы:

Что происходит, что за абсурд?! Кто бы мог подумать, что эти парни в спортивных костюмах – сотрудники уголовного розыска?! Как им удалось так быстро нас настичь? Хорошо, я обкурен, но тогда куда смотрел Партайгеноссе, он же не курит! Господи, как тупо попался, куда теперь?.. На мгновение мне представилось, как я улетаю с места пленения, ухватившись за связку шаров, накачанных гелием. Увы. Мысленный наркотический мираж развеялся за долю секунды.

***

Небольшой прямоугольный склеп, буквально три на пять метров, но с поразительно высоким сводчатым потолком. Это придает пространству особое, замкнутое, давящее на психику ощущение. В недосягаемой высоте мутное зарешеченное окошко. Шершавые колючие стены, холодный цементный пол и убогие скамейки с острыми и редкими деревянными ребрами. Скамейки вмонтированы прямо в стену.

Камера забита людьми. Арестованные сидят на скамейках или лежат прямо на полу, постелив свои же собственные куртки, еще какое-то тряпье. Несчастные мученики, успокаивая свои расшатавшиеся нервы, почти непрерывно курят. Густой табачный смог (нигде и никогда больше такого не видел) зловещими змеиными клубами стелется по камере…

– Здороваться надо, – говорит мне здоровенный небритый детина, занимающий своим массивным телом, наверное, с полскамейки. Впрочем, детина выглядит вполне добродушно и совсем не по уголовному.

Я скомкано поздоровался, угрозы не было, и все равно я чувствовал себя неуютно. По телесериалам и НТВ-шным передачам про «ментов» и уголовников я помнил: обычно после этого вопроса начинают бить.

Детина окинул меня с ног до головы.

– Понятно, 309-я, часть первая, – сказал он совсем подобревшим голосом. – Ладно, траву у тебя не спрашиваю, ясно, мусора отобрали, ну а курить-то хоть есть?

Курить у меня, слава Богу, было. Отобрали все, на чем бы я с горя мог удавиться. А сигареты вот оставили. Кое-как приткнувшись на краю скамейки, разглядываю своих сокамерников. Да, большинство тут таких, как я. Статья 309, часть первая. Употребление и транспортировка наркотических веществ. Есть и уголовный элемент. Но их немного, и они держатся особняком.

И все-таки некий внутренний инстинкт самосохранения срабатывает. Никогда еще не чувствовал себя столь «аскетично», никогда еще не был столь молчалив. «На вопросы отвечать, но самому ничего лишнего не говорить, вести себя крайне сдержано. И слушать, что говорят другие».

Кое-что я услышал. Оказывается, новые областные власти, выслуживаясь перед революционным оранжевым правительством в Киеве, решили этак одним махом, по-революционному, покончить с употреблением легких наркотиков на Юге и Востоке Украины. Вероятно, по их соображениям, прекратив употреблять марихуану, Юг и Восток станет меньше поддерживать Януковича.

Операция была проведена с надлежащим рвением. Доказательством тому большая часть моих сокамерников, идущих по той же статье, что и я. Под раздачу попали даже «металлисты» (торговцы черным и цветным металлом). Эти-то уж совсем непонятно за что! Часть металлистов голосовала за оранжевых в детской надежде, что с приходом «майданутых» Европа распахнет нам навстречу свои двери. И мы эти двери завалим цветным ломом….

Сырая и зловонная ночь затопила камеру. Разместившись, кто на ребристых скамейках кто прямо на полу, мои сокамерники постепенно заснули. Скорчившись на скамейке в самом углу, я тоже попытался уснуть. Но сон не шел. В голове продолжали копошиться тревожные мысли:

Ясно одно, с мирской точки зрения более глупого попадания в руки блюстителей закона, пожалуй, трудно придумать. Ну а с точки зрения того, Иного мира? Конечно же, даже в руки не стоило брать эту гадость! Спасибо Войску Польскому! Впрочем, его обвинять не стоит. Да, ненавидит Россию и русских, и в то же время охотно общается со мной…

Нет, мое попадание сюда – это гнев Божий на меня. И как бы человек «Розы Мира» внутри меня не сопротивлялся этому определению, крича, что Бог есть только Любовь, однако Бог ведь кого любит, того и бьет. А я, да, слишком далеко отошел в последнее время от христианской жизни. Совсем остыл, потерял стимул. Стал возвращаться на прежнее, как пес на блевотину. Раньше хоть что-то было; крестные ходы, политические баталии, журнал. А сейчас, как оранжевые к власти пришли, все окончательно встало. На всем Юго-востоке Украины полная пост-оранжевая апатия. Люди говорят:

– Все скоты, негодяи и воры. Ни за кого голосовать не будем. Ни за ко-го!!!

Ладно, даже оранжевые здесь ни при чем! У меня есть книга, которую, с Божией помощью, когда-нибудь напишу. И есть моя нынешняя ситуация, конкретный «звонок» с Неба, иначе как еще объяснить тот, показавшимся мне странным, звонок Галины, жены отца Ивана. Она позвонила, буквально захлебывалась от восторга: дошла, наконец, достучалась, докричалась до архимандрита Иллариона! И он обещал помолиться за отца Ивана…

Бедный, бедный отец Иван. Вот кому действительно плохо!

Отец Иван почти явственно представился мне на черном ночном фоне. Среди спертой камерной вони. Таким, каким я видел его позавчера. Опухшим после очередного запоя. Мутным, совсем мутным – постоянно просит пиво и рассказывает, как у него все болит.

Действительно, начинаю верить в то, что перед своим исчезновением Жорик что-то с ним сотворил, ну, как проклял, что ли. Не знаю. Не знаю, но раньше таких вещей с отцом Иваном не случалось. То недельные запои, то недельные «сухие» посты. Уничтожает себя!

А матушка, между тем, мне рассказала совсем интересную вещь, мол, она после разговора с Илларионом зашла помолиться в монастырский храм и там увидела человека один в один (больше чем две капли воды) похожего на меня. Она уже хотела подойти, почти подошла, да вовремя вспомнила, что я сейчас должен быть в ста двадцати километрах от этого места:

Что это?! Мистика? Знак? Или просто пригрезилось. Понимай как хочешь. Только уже через час после разговора с супругой отца Ивана, я был задержан блюстителями закона…Так глупо попасться! Видимо, архимандрит хорошо помолился…

Вдруг, повинуясь необоримому внутреннему чувству, я и сам молитвенно воззвал к архимандриту Иллариону. Попросил его молитв за себя. Потом стал молиться Богоматери. С каждым разом мысленные слова молитвы становились все отчетливее и теплей. Наконец, я задремал.

Не помню, что мне снилось, может, что-то большое и значительное, может, ничего не значащие обрывки, но проснулся я с ровным спокойным и мирным чувством внутри: все будет хорошо! Ничего не бойся. Скоро придут и заберут тебя отсюда.

Так и произошло. Ближе к полудню меня забрал из камеры мой участковый (впервые в жизни увидел своего участкового). Участковый отвел меня к следователю с чудной фамилией Мимикирпичев. Следователь с самой доброжелательной улыбкой мне сообщил, что мой несчастный пакетик потянул на хороший «корабль», и посему он поделать ничего не может, дело попадает под статью.

Но статья совершенно плевая, детская, смешная статья. Максимум что по ней грозит, это год условно. Так что беспокоиться совершенно не о чем, напишите расписочку о своем невыезде и идите себе спокойно, занимайтесь своими делами, ожидайте повестки в суд.

Суд

Совсем не так я себе все представлял. Думал, как по телевизору показывают, как положено – просторное помещение, адвокат, прокурор, обвинитель, свидетели и т.д. А здесь обычная комната, рабочий кабинет. Посреди кабинета стою я. Спиной к входной двери. Лицом к прокурору.

Прокурор восседает за массивным «министерским» столом, и внешность у него странная, если не сказать, страшная. Какой-то полунегр, полуараб: не пойми кто – черный и волосатый. Очень похож на притаившегося в засаде гигантского паука. Сбоку от «паука» молоденькая девушка, совсем девчушка, ну, лет двадцать, не более. Но я знаю точно: эта «малиновая девочка» ни много ни мало – государственный обвинитель…

Простите, а где мой адвокат?! Где адвокат?! Я требую адвоката!..

Чувствую себя оруэлловским персонажем. Нелепой, «картонной» жертвой. Правда, тут же всплывает в памяти то, что свое согласие на суд без адвоката дал я сам. Сам! Под гипнозом речей Мимикирпичева, мол, зачем здесь адвокат, лишние хлопоты, дело-то плевое, пустяшное.

Нет, адвокат все-таки не помешал бы.

Вспоминаю, что перед судилищем собирался выразить свое полное несогласие с тем, что мне следователь «нарисовал» в деле: как можно судить человека за две несчастные головки конопли?! Я даже их не покупал! Просто, шел да нашел, сорвал ради ботанического интереса.

Увы, несогласие так и не выразил. Позорно со всем согласился, промолчал. «Паук» и «малиновая девочка» бегло ознакомились с моим делом (процедура заняла от силы десять минут), и тут же приступили к вынесению приговора. Приговор выносит «малиновая» девочка:

– Предлагаю назначить ему наказание в виде трех лет лишения свободы в колонии общего режима, – заявляет это милое создание.

Пол уходит у меня из-под ног.

– За что?! За две несчастные головки конопли! – кричу я в сторону «паука». Тот брезгливо, словно отгоняя назойливую муху, машет рукой:

– Увести.

Врываются два горилообразных блюстителя закона, заламывают мне руки. Чувствую, как на запястьях защелкивается леденящая сталь наручников. Согнув в три погибели, блюстители тащат меня к дверям. В ужасе упираюсь ногами в пол. Я понимаю, что как только окажусь по ту сторону дверей, для меня начнется совершенно новая бесправная жизнь, жизнь, наполненная страданиями. И конец, конец всему: работе, друзьям, ненаписанной книге! О, нет. Я не выдержу. Я покончу с собой. Я брошусь в лестничный пролет, прямо в здании суда!

– За что! – продолжаю орать я. А в ответ мне несется кокетливый смешок девочки-обвинителя. Краем глаза я замечаю, что она успела уже достать из сумочки косметику, красит губы. В этот момент мои мучители, наверное, чтобы я не орал, с силой втыкают меня головой в стену. И я просыпаюсь с замершим на устах криком – За что!

…Кажется, начинаю понимать богословие Святых Отцов. Ну, ту ее часть, что я считал «негативом», наследием Ветхого Завета. Учение о тварном ничтожестве человека, о несовместимости его падшей природы с Природой Творца. То есть, если человек сам по себе, без Бога, он никто, прах, пыль, нуль на палочке. Именно этот-то момент мне всегда давался с некоторым трудом. Даже тогда, когда я искренне считал себя церковным, православным, учение о несовместимости двух природ все равно вызывало глухое внутреннее отторжение (а как же моя интеллигентская душа, мое божественное достоинство, человек облагороженного образа и т.д.).

Вот тебе и человек облагороженного образа – дошел до наркотиков, а теперь вот от страха суда человеческого – и до кошмарных снов. А о Божьем Суде по-прежнему не радею, не боюсь Суда Божьего, не думаю о нем…

Сегодня был в храме. Странно, только сегодня заметил, как помолодела наша церковь. А вот «церковных бабулек» стало заметно меньше. Какое чинное, спокойное, не от мира сего служение у нас в церкви. Странно, как я раньше этого не понимал! Вот зачем нужны все эти пышные одеяния священнослужителей, этот мягко стелющийся благовонный кадильный аромат, иконы и вся эта литургическая спокойная степенность и торжественность? Чтобы дать почувствовать неотмирность происходящего! Чтобы человек, зайдя в Храм с серой, беспредметной, обыденной улицы, попадал как бы в Иное измерение, в преддверие Царства Небесного!..

Одна у меня Надежда на Господа и Пресвятую Богородицу, на молитвы своего Ангела-Хранителя, святых Царственных Мучеников… Господи, не попусти мне быть раздавленным катком тюрьмы!!!

Опять снился нездоровый сон. Он был как бы продолжением предыдущего сна о судилище. Я, как и обещал, бросаюсь в лестничный пролет. Лечу. Только не вниз, а куда-то вверх и немного вбок. И опять ужас перемежается с наслаждением. В небе ущербная луна, ее я вижу отчетливо. Радостное ощущение освобождения от суда земного мешается в душе с каким-то нездоровым болезненным наслаждением от самой смерти, распада, самоуничтожения. Хочется исчезнуть, раствориться в лунном свете. Кануть в небытие. И опять нечто необъятное, неопределенное начинает засасывать меня. Однако теперь сладострастный момент резко отступает на задний план. Остается всепоглощающий ледяной ужас. Я задыхаюсь. Кромешный мрак обволакивает меня. Сдавливает, душит все сильнее и сильнее…

Проснулся в холодном поту. Едва не задохнулся под собственным одеялом!

Пора к Валере-Юристу. На консультацию. Надо убедиться, что Мимикирпичев не водит меня за нос. И максимум, что мне грозит, это год условно. А потом отбросить все свои дурацкие страхи.

Попасть домой к Юристу оказалось весьма непросто. Валера теперь сам по себе, у него уединенная жизнь «мистика-эзотерика». Старые знакомые ему теперь не милы. Мол, «фонят» они все; одни религиозным фанатизмом, другие винным перегаром.

Старые знакомые напоминают о старой жизни, от которой Юрист, как может, отрекается. Не от того ли, что так быстро угас его «религиозный запал»? Исчез апельсиновый поп, и страх перед демоническими силами тут же прошел. Обещал отцу Ивану, что из храма теперь ни ногой, а в итоге хватило только на посещение пары воскресных литургий.

Церковную литературу он действительно приобрел, начал с упоением читать, но споткнулся на брошюре о будущих вечных муках и Страшном Суде. Валера, как и подобает «человеку Розы Мира», наотрез отказывается принимать идею вечных мук. Собственно, и я ее не приемлю (в том виде, как она, эта идея, подается в разных сомнительных и порой откровенно человеконенавистнических брошюрках). Но я все же давно успокоился на сей счет, я знаю, что, с одной стороны, загробные понятия не постижимы для нас, живущих по эту сторону, а с другой – и у Святых Отцов на эту тему есть разные мнения.

Лично я перестал «болеть» этой темой после того, как прочитал у великого Отца Церкви Исаака Сирина о том, что вечные муки прекратятся рано или поздно. Ибо Милосердие Божие превыше всего, и даже дьявол когда-нибудь прекратит быть дьяволом. А если бы это было не так, если бы Бог судил по закону, как и хотят того наши «законники», то от нас давно бы и следа на этой Земле не осталось. Мы бы давно и навечно поджаривались в огне геенском (как того и хотят «законники», только они желают видеть в огне геенском не себя, а своих врагов). Но для Юриста идея вечных мук стала просто непреодолимым препятствием на пути к Церкви (будто он ничего не слышал об этом раньше).