Огненная

Пролог

Ларч часто думал, что сумел пережить смерть своей жены Микры только лишь благодаря новорожденному сыну. Отчасти причина была в том, что ребенку нужен был живой, полноценный отец, который бы вставал с постели по утрам и весь день трудился в поте лица, отчасти – в самом малыше. Он был такой милый, такой смирный. Его лепет и агуканье звучали как музыка, а темно-карие глаза были точно как у его покойной матери.

Ларч служил лесником в поместье одного мелкого лорда, который жил на берегу реки в раскинувшемся на юго-востоке королевстве Монси. Возвращаясь домой после дня, проведенного в седле, Ларч почти ревниво забирал сына из рук няньки. Грязный, пропахший потом и лошадьми, он прижимал малыша к груди и, усевшись в старое кресло-качалку жены, закрывал глаза. Иногда он плакал – и слезы чертили светлые дорожки на его запыленном лице, но всегда безмолвно, чтобы не пропустить ни единого звука из тех, что издавал младенец. А тот наблюдал за ним, и его взгляд успокаивал. Нянька же все твердила: мол, как необычно, что у такого малютки уже такой сфокусированный взгляд.

– Не к добру это, – говорила она, – когда у ребенка глаза странные.

Но Ларч не находил в себе сил тревожиться. К тому же нянька и так волновалась за двоих. Каждое утро она осматривала глаза малыша – это было негласным обычаем всех родителей в семи королевствах – и каждое утро вздыхала с облегчением, убедившись, что ничего не изменилось. Ведь если ребенок засыпал с глазами одного цвета, а просыпался с разными, значит он был Одарен. А в Монси, как в большинстве из семи королевств, Одаренные дети сразу же объявлялись собственностью короля. Редко когда семьям удавалось увидеться с ними вновь.

Прошел год со дня рождения сына Ларча, и с его карими глазами ничего не случилось, но нянька все не бросала своего бормотания. Она, мол, слышала, что у некоторых Одаренных цвет глаз меняется позже чем через год, и вообще, с Даром или без него, Иммикер был необычным ребенком. Только год, как появился на свет, и уже мог сказать, как его зовут. К пятнадцати месяцам малыш начал говорить простыми фразами. Где-то между годом и полутора годами потерялась по-детски неуверенная речь. Вначале, еще только нанявшись к Ларчу, нянька надеялась, что ее забота поможет ей заполучить мужа и крепкого, здорового сына. Но теперь ее пугал этот малыш, который сосал ее грудь и при этом разговаривал, словно маленький взрослый, да еще каждый раз, как его нужно было перепеленать, сам связно объявлял об этом. В конце концов она отказалась служить у них.

Ларч был рад, что эта вечно мрачная женщина ушла из их жизни. Он соорудил переноску, чтобы сын висел у него на груди, пока он работает. Отказывался выезжать в лес в холодные, дождливые дни, перестал пускаться в галоп. Он меньше работал и то и дело прерывался, чтобы покормить Иммикера, дать ему поспать, сменить пеленки. Малыш все время что-то щебетал: спрашивал названия растений и зверей, сочинял бессмысленные стишки, к которым Ларч прислушивался изо всех сил, – они всегда так его смешили.

– В небе летать и на дереве жить – нравится птичкам птичками быть, – рассеянно напевал мальчик, постукивая ладошкой по руке отца. Потом, через минуту, позвал: – Отец?

– Что, сынок?

– Тебе нравится делать то, что мне приятно, потому что у тебя в голове – мои слова.

Ларч был совершенно счастлив. Он уже позабыл, почему смерть жены так его опечалила. Теперь ему было ясно, что так даже намного лучше – они с малышом одни в целом свете. Он начал избегать жителей поместья – их скучные разговоры утомляли, к тому же он не понимал, чем они заслужили честь разделять с ним удовольствие от общества его сына.

Однажды утром, когда Иммикеру было три года, Ларч, открыв глаза, обнаружил, что сын лежит рядом и пристально смотрит на него. Правый глаз мальчика стал серым, левый – красным. Охваченный горем и ужасом, Ларч вскочил.

– Они тебя заберут, – сказал он сыну. – Отберут у меня.

Иммикер спокойно опустил и поднял ресницы:

– Не отберут, потому что ты придумаешь, как их остановить.

Скрывать Одаренного означало красть у короны, наказанием были тюрьма и штрафы, которые Ларчу ни за что бы не уплатить, но все же его охватило чувство, что он должен сделать, как велит сын. Придется ехать на восток, в скалистые пограничные горы, где почти никто не живет, и искать пятачок камня или кустарника, способный послужить убежищем. Ведь Ларч – лесничий, а значит, умеет выслеживать дичь, охотиться, разжигать огонь – он сможет спрятать Иммикера так, чтобы его никто не нашел.

Во время побега Иммикер был на удивление спокоен. Он знал, кто такие Одаренные. Ларч подумал, что, наверное, ему рассказала нянька – или, может, он сам объяснил ему, а теперь позабыл об этом. С памятью у Ларча становилось все хуже и хуже. Он буквально чувствовал, как в голове запираются двери, скрывающие темные комнаты, в которые ему больше не было ходу. Ларч решил, что это все возраст – ведь они с женой были уже немолоды, когда у них родился сын.

– Иногда мне кажется, что твой Дар как-то связан с речью, – признался однажды Ларч, когда они скакали по холмам на восток, оставив позади реку и свой прежний дом.

– Не связан, – был ответ.

– Конечно нет, – поддакнул Ларч, не в силах понять, с чего вдруг он вообразил такое. – Ничего, сынок, ты еще мал. Будем наблюдать. Надеюсь, он у тебя полезный.

Иммикер не ответил. Ларч проверил ремни, которые держали малыша в седле перед ним, а потом, склонившись над сыном, поцеловал его в золотистую макушку и пришпорил коня.

Даром в семи королевствах называли умение, далеко превосходящее обычные человеческие возможности. Дар мог оказаться любым. У большинства королей был хотя бы один Одаренный повар либо наделенный сверхъестественным мастерством пекарь или винодел. Особенно везучие получали в свое войско людей, обладающих Даром сражаться на мечах. Одаренные могли иметь невероятно острый слух, бегать со скоростью горного льва, складывать в уме огромные числа или даже чувствовать яд в пище. Дар мог оказаться и бесполезным – например, умение поворачиваться в пояснице вокруг своей оси или есть камни без вреда для здоровья. А еще Дар мог быть жутким. Некоторые из Одаренных видели то, что случится в будущем. Другие могли читать в умах людей то, что им не предназначалось. Поговаривали, что у нандерского короля есть Одаренный, способный по одному взгляду на человека сказать, совершал ли тот в своей жизни преступления.

Одаренные были королевской собственностью, не более. Их считали чем-то ненормальным и всячески избегали и в Монси, и почти во всех остальных королевствах. Никто не жаждал оказаться в обществе Одаренного.

Когда-то Ларч был солидарен с остальными. Теперь он понимал, как это жестоко, несправедливо и невежественно, ведь его сын – обычный маленький мальчик, просто так случилось, что он во многом превосходит сверстников, и не только из-за Дара, каким бы он там ни оказался. Все это и заставило Ларча спрятать сына от людей. Он не пошлет Иммикера к королевскому двору, чтобы его там сторонились, травили и заставляли исполнять любые прихоти короля.

Они еще не так долго пробыли в горах, но Ларчу уже пришлось с горечью признать, что скрываться там невозможно. Проблема была не в холоде, хоть здешняя осень по суровости и могла сравниться с разгаром зимы в тех местах, где они жили раньше, и даже не в местности, хоть кустарник и был густым и жестким и ночью они спали на камнях, а о том, чтобы выращивать где-нибудь овощи или зерно, даже мечтать не приходилось. Все дело было в хищниках. Недели не проходило без того, чтобы им не пришлось защищаться от нападений горных львов, медведей или волков. Кроме того, прилетали огромные хищные птицы с размахом крыльев раза в два больше человеческого роста. Некоторые из зверей особенно свирепели из-за того, что на их территорию вторглись люди, а уже злобными были все до единого, к тому же, когда на Ларча с Иммикером опустилась мрачная зима, звери начали голодать. Однажды пара горных львов лишила их лошади.

По ночам, в грубом убежище, сооруженном из веток и колючих кустов, Ларч заворачивал мальчика в свой теплый плащ и вслушивался в ночь, ожидая воя, стука камней, осыпающихся со склона, и пронзительных рыков, которые означали, что их кто-то почуял. При первом же звуке он закреплял спящего малыша в переноске у себя на груди, зажигал самый большой факел, на какой только хватало топлива, выходил из убежища и выстаивал нападение, отражая его огнем и мечом. Иногда стоять приходилось часами. Ларчу редко когда удавалось поспать.

Да и ел он тоже немного.

– Если будешь столько есть, тебе станет плохо, – как-то сказал ему Иммикер посреди скудного ужина из жилистой волчатины и воды.

Ларч тут же перестал жевать – ведь если он заболеет, ему будет труднее защищать сына – и отдал ему большую часть своей доли.

– Спасибо за заботу, сынок.

Иммикер вгрызся в отцовскую порцию, и некоторое время они ели молча.

– Может, нам подняться выше в горы и перейти на другую сторону? – спросил он наконец.

Ларч поглядел в разноцветные глаза мальчика:

– Ты считаешь, нам стоит это сделать?

Иммикер пожал узенькими плечами:

– Мы переживем переход.

– Думаешь, переживем? – эхом повторил Ларч и тут же удивленно встряхнулся, услышав собственный вопрос. Малышу три года, он ничегошеньки не знает о трудностях перехода через горы. То, что Ларч так часто и отчаянно цепляется за мнение сына, – просто знак того, что он изнурен. – Не переживем, – твердо ответил он. – Еще никто не выдерживал перехода через эти горы на восток – ни здесь, ни в Истилле, ни в Нандере. И я ничего не знаю о землях, лежащих за семью королевствами, если не считать тех сказок, что рассказывают на востоке, – о радужных чудищах и подземных лабиринтах.

– Значит, тебе придется унести меня обратно в холмы, отец, и спрятать там. Ты должен меня защитить.

Разум Ларча, затуманенный, истерзанный голодом и усталостью, осветила молния единственной ясной мысли – он обязан сделать, как сказал Иммикер.

Под падающим снегом Ларч осторожно пробирался вниз по крутому склону. Малыш был привязан у него на груди под плащом. За спиной болтались меч, лук, стрелы, несколько одеял и узел с остатками мяса. Когда над отдаленным хребтом поднялась огромная бурая птица, Ларч устало потянулся за луком, но она приближалась так стремительно, что скоро стрелять было уже поздно. Пытаясь увернуться от чудовища, Ларч споткнулся и упал, почувствовав, как соскальзывает вниз. Он обхватил сына в попытке укрыть от ударов, и крики ребенка в его ушах звучали громче криков гигантской птицы:

– Защити меня, отец! Ты должен меня защитить!

Вдруг склон под спиной Ларча оборвался, и они провалились в темноту. Ущелье, тупо подумалось Ларчу; каждый нерв в его теле по-прежнему был полностью сосредоточен на том, чтобы защитить скрытого под плащом сына. Плечо ударилось обо что-то острое, и Ларч почувствовал, как разрывается плоть, руке стало горячо и мокро. Странно вот так падать, как будто ныряешь. Падение было пьянящим, головокружительным, словно свободный полет, вертикальным – сверху вниз, и за мгновение до того, как соскользнуть в беспамятство, Ларч подумал, не летят ли они через гору на самое дно земли.

Ларч рывком пришел в сознание, охваченный единственной мыслью: Иммикер. Он не чувствовал тепла мальчика, с груди свисали пустые ремни. Постанывая, Ларч принялся шарить руками по земле рядом с собой. Вокруг царила тьма. Он лежал на чем-то твердом и скользком, похожем на гладкую поверхность льда. Потянулся, приподнимаясь, и вдруг бессвязно завопил от ужасной боли, пронзившей плечо и голову. К горлу подступила тошнота. Он справился с ней и снова лег, беспомощно заплакав, снова и снова повторяя сквозь стон имя сына.

– Все хорошо, отец, – раздался совсем близко голос Иммикера. – Перестань плакать и вставай.

Рыдания Ларча обернулись слезами облегчения.

– Поднимайся, отец. Я проверил, здесь есть туннель, нам нужно идти.

– Ты не ранен?

– Я замерз и хочу есть. Вставай.

Ларч попытался поднять голову и вскрикнул, едва не потеряв сознание:

– Не выйдет. Слишком больно.

– Не настолько, чтобы ты не мог справиться с болью, – возразил Иммикер, и Ларч, попробовав снова, обнаружил, что тот прав. Мучения были ужасны, пару раз его даже стошнило, но ему удалось встать на колени и, опираясь на здоровую руку, поползти вслед за сыном.

– Где… – выдохнул он, но не закончил вопроса – слишком много сил на него ушло.

– Мы упали в расщелину, – ответил Иммикер. – Соскользнули. Тут есть ход.

Ларч не понял его слов, к тому же путь отнимал столько сил и внимания, что он решил и не пытаться. Скользкая дорога уходила вниз. Там, куда они направлялись, было немного темнее, чем за спиной, и тоненький силуэт мальчика спешил по склону впереди.

– Там обрыв, – предупредил Иммикер, но понимание пришло с запозданием, так что Ларч все же упал кувырком с невысокого выступа. Падение пришлось на раненое плечо, и он на мгновение потерял сознание, а очнувшись, ощутил дуновение холодного ветра и запах плесени, от которого болью взорвалась голова. Он оказался зажат в узком просвете между каменными стенами. Попытался спросить, не задел ли сына, падая, но из горла вырвался лишь стон.

– Куда идти? – раздался голос Иммикера.

Ларч снова застонал, не в силах понять, что он спрашивает.

В голосе Иммикера звучали усталость и нетерпение:

– Я же сказал, тут ход. Я прошел вдоль по стене в обе стороны. Выбери дорогу, отец. Выведи меня отсюда.

Оба хода были темными, из обоих тянуло затхлостью, но Ларч должен был выбрать, раз мальчик считал, что так надо. Он осторожно приподнялся. Когда ветер обдувал лицо, голова болела не так сильно, как когда он дул в затылок. Это и решило дело. Они пойдут в ту сторону, откуда дует ветер.

И именно поэтому через четыре дня крови, головокружения и страшного голода, через четыре дня увещеваний Иммикера, все повторявшего, что Ларч в состоянии двигаться дальше, они вышли из туннеля не в залитые солнцем предгорья Монси, а в неведомые земли по ту сторону монсийских гор. В восточные земли, о которых они оба не знали ничего, кроме глупых сказок, которые монсийцы рассказывали друг другу за ужином, – сказок о радужных чудищах и подземных лабиринтах.

Иногда Ларч задумывался о том, не повредило ли его мозг то падение в горах. Чем дольше он жил в этой новой стране, тем чаще приходилось бороться с туманом, клубящимся в углах сознания. Люди здесь говорили иначе, и Ларч напрягался, пытаясь понять незнакомые слова, непривычные звуки. Без Иммикера ему было не разобраться. С течением времени он уже многого не мог понять без помощи Иммикера.

Местность в этой стране, называемой Деллы, была гористая, климат – неприветливый и суровый. В Деллах обитали звери, знакомые Ларчу по Монси, – обычные звери, которых Ларч помнил и по виду, и по повадкам. Но, помимо них, в Деллах жили красочные, удивительные существа, которых деллийцы называли чудовищами. Чудовищ опознавали именно по необычному окрасу, потому что по всем остальным параметрам они были похожи на обычных деллийских животных. Это были точные копии деллийских лошадей, черепах, горных львов, птиц, стрекоз, медведей – вот только окрас у них был цвета фуксии, бирюзовый, бронзовый, переливающийся зеленый. Серая в яблоках лошадь в Деллах звалась лошадью. Закатно-оранжевая – чудовищем.

Ларч никак не мог разобраться в этих чудовищах. Чудовища-мыши, мухи, белки, рыбы и воробьи вреда не приносили, но большие – те, что ели людей, – были страшной угрозой, еще опаснее своих собратьев-зверей. Они жаждали человеческого мяса, а по мясу других чудовищ просто сходили с ума. Иммикер, судя по всему, казался им не менее лакомым куском, поэтому, повзрослев настолько, чтобы суметь натянуть тетиву, Иммикер сразу же выучился стрелять из лука. Ларч не знал, кто научил его этому. Кажется, рядом с Иммикером постоянно кто-то был – то взрослые мужчины, то мальчики. Они охраняли его, помогали в его затеях. И каждый раз это были разные люди. Каждый спутник исчезал к тому моменту, как Ларч успевал выучить его имя, и вместо него всегда находился кто-то новый.

Ларч не знал даже, откуда берутся все эти люди. Они с Иммикером жили в маленьком домике, а потом – в доме побольше, на каменистом пустыре на окраине города, и некоторые спутники Иммикера появлялись с той стороны. А вот другие, казалось, выползали на свет из расщелин в горах и из-под земли. Эти странные бледные жители подземелий приносили Ларчу снадобья – они-то и исцелили его плечо.

Он слышал, что в Деллах жили чудовища-люди – один-два, не больше, – люди с яркими цветными волосами, но сам он их никогда не видел. Да это и к лучшему, потому как Ларч все никак не мог запомнить, дружелюбны эти чудовища или нет, а сам он не мог противостоять даже чудовищному жуку. Слишком они были прекрасны. Красота их была настолько поразительна, что, когда Ларч оказывался лицом к лицу с чудовищем, разум его пустел, а тело застывало и защищать его приходилось Иммикеру и его друзьям.

– Так они и охотятся, отец, – снова и снова объяснял ему Иммикер. – Это часть их чудовищной силы. Они ослепляют тебя красотой, овладевают разумом и делают тебя глупцом. Тебе нужно научиться закрывать от них мысли, как научился я.

Ларч не сомневался в том, что Иммикер прав, и все же никак не мог понять.

– Представить страшно, – возмутился он, – что у кого-то может быть власть над чужим разумом.

Иммикер разразился радостным смехом и обнял отца. Ларч по-прежнему не понимал, но проявления любви у Иммикера были столь редки, что отца каждый раз наполняло ощущение бездумного счастья, заглушающее неуютное чувство замешательства.

В редкие моменты ясности рассудка Ларч осознавал, что вместе с тем, как Иммикер растет, сам Ларч стареет и становится все более забывчивым. Иммикер снова и снова рассказывал ему о нестабильной политической ситуации в стране, о разделяющих ее враждующих войсках и о черном рынке, который процветал в связующих страну подземных коридорах. Два деллийских лорда, Мидогг на севере и Гентиан на юге, пытались нанести на карту страны собственные империи и вырвать власть из рук деллийского короля. На крайнем севере находилась еще одна страна, Пиккия, – край озер и горных вершин.

Ларч никак не мог всего этого уяснить. Он знал только, что здесь не было Одаренных. Значит, никто не отберет у него сына, мальчика с глазами разного цвета.

Глаза разного цвета. Иммикер был Одарен. Иногда, когда разум его достаточно прояснялся, Ларч размышлял об этом и гадал, какой же Дар проявится у его сына.

В мгновения самой трезвой мысли, какие случались, только когда Иммикер оставлял его надолго, Ларч спрашивал себя, не проявился ли он уже.

У Иммикера была любимая забава. Ему нравилось играть с маленькими чудовищами. Нравилось связывать их и вырывать когти, пестрые плавники, пучки шерсти или перьев. Однажды, на десятом году жизни Иммикера, Ларч застал его вырезающим полосы на животе кролика с лазурной, как небо, шерстью.

Даже окровавленный и дрожащий, с совершенно диким взглядом, кролик показался Ларчу прекрасным. Забыв, зачем искал сына, он уставился на зверька. Так грустно было смотреть, как такому маленькому, беззащитному, прекрасному созданию делают больно ради забавы. Кролик принялся отчаянно визжать, и Ларч вдруг понял, что сам всхлипывает.

Иммикер бросил на него взгляд:

– Ему не больно, отец.

Ларчу сразу же стало легче, когда он узнал, что чудовище не мучается. Но тут кролик издал очень тихий, какой-то отчаянный писк, и в голове у Ларча все перепуталось. Он посмотрел на сына. Мальчик поднес к глазам дрожащего зверька кинжал, по которому стекала кровь, и улыбнулся отцу.

Где-то в глубине рассудка Ларча кольнуло подозрение. Он вдруг вспомнил, зачем искал Иммикера.

– У меня есть предположение, – медленно начал он, – о природе твоего Дара.

Иммикер спокойно и неторопливо посмотрел отцу в глаза:

– Вот как?

– Ты говорил, что чудовища своей красотой ослепляют разум.

Иммикер опустил нож и склонил голову, глядя на отца. На лице мальчика появилось какое-то необычное выражение. «Недоверие, – подумал Ларч, – а еще какая-то странная, удивленная улыбка. Будто он долго играл в игру и все время выигрывал, а тут вдруг проиграл».

– Иногда мне кажется, что ты и сам ослепляешь мой разум, – продолжал Ларч, – словами.

Иммикер улыбнулся шире, а потом рассмеялся, и этот смех наполнил Ларча таким счастьем, что он тоже начал смеяться. Он так любил своего малыша. Любовь вместе со смехом кипела у него в груди, и когда Иммикер двинулся к нему, Ларч раскрыл ему свои объятия. Иммикер вонзил кинжал отцу в живот, и Ларч камнем рухнул на пол.

Иммикер склонился над отцом.

– Ты был забавен, – произнес он. – Мне будет недоставать твоей преданности. Если бы только всеми было так легко управлять, как тобой. Если бы только все были так же глупы, отец.

Умирать было странно. Холодное головокружительное чувство, словно полет сквозь расщелину монсийских гор. Но Ларч знал, что он не падает, – умирая, он впервые за долгие годы четко осознавал, где он и что происходит. Последней его мыслью было, что это не глупость позволила его сыну с такой легкостью околдовать его своими речами. Не глупость, а любовь. Любовь не давала Ларчу понять суть Иммикерова Дара, потому что еще до рождения его, когда Иммикер был всего лишь обещанием во чреве Микры, Ларч уже был околдован.

Четверть часа спустя тело Ларча вместе с домом было охвачено пламенем, а Иммикер на спине своего пони пробирался через пещеры на север. Дорога была в радость. В последнее время окружение и соседи ему наскучили, и он потерял покой. Настало время двигаться дальше.

Он решил отметить новую эпоху в жизни новым именем взамен старого – дурацкого и витиеватого. Люди в этой стране произносили имя его отца на очень странный манер, и Иммикеру всегда нравилось его звучание.

Он стал называть себя Лек.

Прошел год.