Огненная пора

Глава 4

Все планеты из космоса красивы, но если на планете человек может дышать, это придает ей какое-то щемящее очарование. Пока флагман выходил на постоянную орбиту, Дежерин затуманившимися от слез глазами наблюдал за Иштар.

Ее голубой шар источал сияние: он перевивался белыми жгутами облаков и темными тенями континентов. Непохожесть на Землю придавала ей то очарование, которым обладает в глазах мужчин иностранка. У неё не было полярных шапок и облаков было меньше, зато больше было океанской поверхности. Коричневые полоски почвы не покрывала зелень, но они отливали всеми оттенками коричневого и охряного. Не висела рядом с ней огромная выщербленная луна, зато виднелись неподалеку два спутника поменьше. Он прищурился на одну из лун, и та вспыхнула, как искра от костра на фоне черного звездного неба.

И переливался свет. Большая часть его исходила от Бел — собственного солнца Иштар, чуть менее яркого, чем земное Солнце, но такого же желто-белого. Но так близко был Ану, что ходили в облаках розовые и кровавые блики, а моря отливали пурпуром.

Оба солнца были сейчас видны на защитном экране. Они казались примерно одного размера — оптический обман, связанный с расстоянием. Вокруг Бел сияла корона. У Ану не было четко выраженного диска. В середине его бурлили огромные, цвета раскаленного кирпича, пятна; они утончались и стирались к краям, переходя в языки пламенного тумана, которые напомнили Дежерину щупальца спрута.

Он перевел взгляд. Словно подыскивая Иштар компанию, он попытался отыскать и её планеты-сестры, и ему показалось, что две из них он обнаружил; Ага, вот эта яркая звезда цвета рубина — это, наверное, и есть Эа, в шесть тысяч раз дальше, чем Бел. Она не напоминала о смертности, как Ану — карлику Эа предстояла невероятно долгая, хотя и очень спокойная жизнь.

И все же Дежерина поразило возникшее у него чувство обреченности. Блеск Иштар содержал в себе ужас неизбежной агонии. Юрий подумал об Элеаноре: как она была честна и как несчастна, когда сказала ему после двух лет, что больше не может продолжать попытки и хочет развестись. Я тоже пытался, повторил он ей снова. Я в самом деле пытался.

Он встряхнулся. Командиру флотилии такие мысли не положены. Раздался голос из динамика:

— Вышли на орбиту, сэр. Все системы работают нормально.

— Вас понял, — автоматически ответил он. — Свободные от вахты могут отдыхать.

— Прикажете связаться с планетой, сэр? — спросил радист.

— Пока не надо. В этом полушарии ночь. — в смысле настоящего солнца, конечно. Они привыкли к суткам длительностью восемнадцать с половиной часов и сейчас спят независимо от того, где стоит Ану. Невежливо было бы будить их руководителей. Подождем этак, — Дежерин прикинул вращение Иштар по земным часам, — До семи ноль-ноль. И сами пока отдохнем. Если до того будут сообщения, переключите на мою каюту. Если нет — вызывайте Примаверу в ноль семь.

— Слушаюсь, сэр. Другие приказания будут?

— Да нет, буду отдыхать. И вам советую, Хайнрих. У нас впереди много работы.

— Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.

Говоривший с сильным акцентом голос умолк. Дежерин требовал, чтобы команда говорила по-английски — на единственном распространенном на планете языке. (Была, конечно, и речь туземцев. Дон Конуэй использовал много слов, которые, как он объяснил, не принадлежали человеку.) Капитан, однако, подозревал, что в его отсутствие звучит и испанская, и китайская, и много ещё какая речь.

Для него самого не существовало языковой проблемы. Он был с детства обучен говорить бегло на нескольких языках, а его жена была из Соединенных Штатов.

Он снова стряхнул возвращающиеся воспоминания. Ее он любил когда-то, но после трех лет уже смешно было бы горевать. Было много других женщин, ещё с отроческих лет. Интересно, будут ли они на Иштар.

Он снова стал смотреть на планету. Крейсер, двигаясь по орбите, оказался над цивилизованными районами. На противоположной стороне был один континент и бесчисленные острова, где жили немногочисленные иштарийцы, о которых земляне на сегодня знали мало. Тайн в этом мире было больше, чем можно было рассчитывать разгадать, несмотря на помощь туземцев.

Странно смотрелся свет Ану на местности, которая должна была бы быть покрыта ночной тьмой. Тусклое сияние окутывало континенты, о которых ему довелось прочесть. Конуэй пытался ему объяснить, что значат их имена.

Хаэлен, размером с Австралию, закрывал Южный полюс, протягивая полуостров, как руку, наружу за Полярный круг. Дальше — сеть архипелагов, видимая отсюда только как изменения узора облаков и течений, вела на север к Бероннену, очертаниями напоминавшему Индию, — сухой земле, протянувшейся от южного тропика до экватора. А дальше шли острова, некоторые из них вулканические — уж не отсветы ли извержений видны отсюда? — пока взгляд не упирался в Валеннен к северу от экватора. Как Сибирь, поставленная вертикально, он тянулся почти до Северного полюса. Кривизна планеты укрывала от Дежерина три четверти континента — неизведанная территория, родиной жизни на которой была не Иштар.

Он поискал взглядом свои корабли, прибывшие на стационарную орбиту раньше, но не увидел ни одного. Это и не было удивительно: они распределились по орбите для безопасности и для обеспечения релейной связи. Он, как молитву, помнил наизусть их список: его флагман «Сьерра-Невада», рейнджер «Моше Перетц» — первый корабль, которым ему пришлось командовать, матка разведчиков «Изабелла», несущая десять шершней в своем чреве, ремонтник «Имхотеп», в чью задачу входили обслуживание и помощь. Да, далекий путь он прошел, далекий, образно говоря, в двух смыслах. То, что его послали сюда, далеко от театра военных действий, на самом деле было честью, знаком доверия.

Теперь, когда он был свободен от служебных обязанностей, мостик казался клеткой. Он поднялся и вышел, надеясь на то количество домашнего уюта, которое могла предоставить ему его каюта. На пустой палубе стук каблуков казался особенно громким. Он приказал все время перехода поддерживать гравитацию на 1,18 g. И он, и его люди должны были к прибытию на Иштар подготовиться к её увеличенному, по сравнению с земным, тяготению. И лишние четырнадцать килограммов висели сейчас свинцом на икрах и плечах.

Ладно, немножко поспать — и все в порядке.

Но, сменив синий с высоким воротом китель и белые брюки на пижаму, он почувствовал, что его не тянет лечь на свое монашеское ложе. Он позволил себе рюмочку коньяку и закурил сигарету. Несколько минут он рассматривал личные вещи.

Фотография отца… Почему не матери? Они разошлись, когда ему, их единственному ребенку, было шесть лет, и она его воспитала. Он очень старался быть к ней внимательным, насколько это позволяла все более и более ответственная служба в Органах охраны мира. Их жизнь была интересна — жизнь в разных столицах Европы, каникулы на других материках и на Луне, вечера, где именитые гости обсуждали новости, что завтра будут в газетных шапках… Но как-то, может быть, потому, что они редко друг друга видели, или потому, что он всегда был весел и приветлив, а его амбиции не заходили дальше возможностей просто наслаждаться жизнью, Пьер Дежерин стал близок своему сыну так, как это никогда не удавалось Марине Борисовой… Однако, конечно, это от неё он получил то, что позволило ему пройти Академию Навигации, хотя воспламенила его к этой мысли отцова наследственность…

Прихлебывая коньяк и затягиваясь сигарой, капитан стал листать, взятую с полки книгу. Ее содержание вызвало у него улыбку. Если уж ему приходится быть важным и серьезным, как положено командиру, стоит извлечь из этой необходимости какую-то пользу и прочесть все, что ему следует прочесть об Иштар. Польза от этого будет — хотя бы в том, что скучное чтение поможет побороть бессонницу.

Риторика. Дежерин хотел чего-то более приземленного. Он пролистал книгу до той главы, которая, как в ней говорилось, была посвящена сухой фактографии.

Дежерин уронил книгу на ногу. Он проснулся, но только для того, чтобы перелечь в койку.