Он стоял на носу корабля – гигант в черных доспехах, разрубленных на груди чьим-то страшным ударом.
– Оха, – сказал он, не поворачиваясь. Он всегда знал, что она рядом. И что в этом удивительного? Она тоже всегда знала, что он рядом.
– Огненная река... Я еще не благодарила тебя за...
– Не благодари. Скорее это я должен сказать тебе спасибо за то, что помогла мне дойти до края Моста. Осталось совсем немного.
– Совсем-совсем?
– Какая ты маленькая, – сказал он, глядя на нее с высоты своего исполинского роста. – Да. Совсем немного.
– Как они?
– Хорошо. Там очень хорошо, даже Тиермес мечтает увидеть. И все же здесь прекраснее...
– Ты стал философом.
– Оказалось, что я был философом. И знаешь, кто меня в этом убедил?
– Кто?
– Да-Гуа, Ши-Гуа и Ма-Гуа. Они были на Мосту.
– Вот где пропадают трое монахов?
– Они не пропадают, они странствуют. Совсем как ты. А это другое дело. Ну, иди, девочка, император ждет. А я еще немного постою тут, посмотрю на реку.
Она крепко прижалась к нему, не умея выразить, как она любит его, как она ему рада. Потом пошла в свою каюту.
Каэ шла и оборачивалась, чтобы еще раз увидеть черный полупрозрачный силуэт прекрасного исполина.
Сангасои, работавшие на палубе, спокойно восприняли тот факт, что Каэ разговаривала сама с собой, а после долго смотрела на какое-то одинокое облачко, флегматично плывущее над рекой. Они уже привыкли к этой ее странности.
Фенешанги грустно посмотрели на нее, потом на ее собеседника, одиноко стоявшего на носу корабля.
– Он тоже немного полубог, – заметил Римуски.
– Он совсем полубог, – сказал Мешеде.
– А по-моему, он ближе к богам, – не согласился Фэгэраш.
– Еще больше, – молвил Тотоя.
Четверо фенешангов подошли к призрачному исполину и встали с ним плечом к плечу. Золотое солнце плакало в чистом небе, и слезы его огненными лучами стекали на землю, благословляя ее со всей силой любви и нежности. Оно обнимало теплыми руками и близкий теперь Вард, и далекую Иману, и весь крохотный шарик планеты Арнемвенд, так нуждающейся в Любви и Истине.