Денис Субботин Огненный дождь
Были годы, и в полях колосилась пшеница, и стада полны были тучного скота.
И в городах строили храмы с золотыми куполами,
Были годы, и поэты слагали оды о любви, а подвигом считалось завоевать сердце
Непокорной красавицы.
И рождалось в такие годы больше мальчиков.
А потом мальчики взрослели. И мечтали о подвигах иных.
И поля вытаптывала героическая пехота, и стены прекрасных храмов охватывал огонь
А поэтам приходилось брать в руки мечи и они погибали.
И подвигом считалось не полюбить – убить.
А с небес начинал идти ОГНЕННЫЙ ДОЖДЬ.
Пролог
Это был Разгром. Именно так, с большой буквы. Сам император Теодор Второй возглавил войско, впервые рядом с боевыми легионами, поредевшими и потерявшими тот знаменитый торингский боевой дух, встали «природные». "Природные" – гвардия императора, составленная из обедневших нобилей, славная своими жесточайшими понятиями чести и долга… Она и сейчас держалась лучше других. «Серебряный» легион, должный вообще-то служить охраной не родившемуся ещё наследнику, зацепился за Груди Вилланки – два больших, пологих склона на вершинах которых какой-то шутник, бог или человек, водрузил два одинаковых, круглых камня. Вот и вышли – Груди… Зацепившись за эти Груди, легион давно уже не достигавший своей обычной численности – шестидесяти одной сотни воинов, сражался уже три полных вигилии. И как сражался! Их совсем мало осталось там – живых и способных держать в руках оружие, в вагенбург к лекарям доставляли огромное количество тяжело раненных… По колено в своей и чужой крови, оскальзываясь на горах трупов, они стояли. Их не сбила бешеная атака трёх базиликанских арифм. Их не выжгла проклятая магия, и решившая, по сути, исход всей битвы… Но Теодор кое-что понимал в военном деле. Понимал и то, что, несмотря на всё мужество и мастерство «Серебряных» и тех немногих отрядов регулярных войск и вилланского ополчения, что ещё сражались, единственное, что он может – воспользоваться этим мужеством, как прикрытием для отступления. Слева, в двух милях отсюда – Сальм, большой и красивый торговый город с высокими и крепкими стенами. Справа – густой и непроходимый лес, разумеется – Тёмный. Через него идёт дорога на Торгард…
Можно запереться в Сальме и надеяться на чудо или попытаться в третий раз за год заключить с базиликанцами перемирие. Всё равно – будет нарушено. Можно попробовать отступить на Торгард, там в пятый раз собрать войско… Вот только костяка для него больше нет. Костяк – гвардия, а также кадровые – «Чёрные» и «Белые» легионы и рыцарские копья полегли в битвах за Фронтир и здесь, под Сальмом. Из всего войска остались у него один гвардейский легион – «Золотой», личная гвардия императора, тысяча гардарских дружинников жены, урождённой княжны рода Медведя. И, как это ни смешно, двенадцать тысяч виллан Данарии и Фронтира, пришедших перед боем, толком не вооружённых и даже не умевших драться тем немногим оружием, что всё же имелось в их распоряжении. Пришлось вновь разбавлять кадровые части, ставить хотя бы на сотни и тысячи проверенных воинов из «чёрных»… Два гвардейских легиона не тронутыми остались и один из них «Серебряных», он разменял на эти вот две вигилии размышления.
И тут оборона рухнула. Последняя «чёрная» корунела, ещё держащая строй, героическая Шестая Ассанская, когда-то оборонившая Торгард от нашествия норлингов, сломала строй и бросилась бежать. Их не в чем было упрекнуть. Под градом огненных стрел они простояли почти час. Но «Серебряные» остались совсем одни и тут же последовала синхронная атака на них с трёх сторон. Там уже истребление началось, бой закончился окончательно…
Теодор нервно обернулся на вагенбург… Сейчас, именно сейчас надо было уходить, но – никак. Его жена, императрица Ольха находившаяся на восьмом месяце беременности, увязалась за ним на битву и вот ведь неудача, вознамерилась рожать. Рождение императорского наследника – процедура полная своих условностей и традиций, происходила вот так – в чистом поле, на грязных шкурах… Кошмар для привыкших к иному вельмож!
– Что там? – впервые за час, наверное, разомкнул император уста.
Новый гонец, шестой за это время, бледный и восторженный, звонко доложил:
– Мальчик, Ваше Императорское Величество! Сын!
– Наследник… – мрачно и гордо улыбнулся император. – Здоров?
– Сразу заорал! – подтвердил гонец. – Сильный и крепкий мальчик!
Император кивнул, потом повернулся к двум коннетаблям, ещё живым, но уже бесполезным – войска для них не оставалось. Те замерли, ожидая его приказа.
– Трубить отход! – мрачно приказал император. – Гонца к «Серебряным», держаться до конца! Отход будет прикрывать…
Он замер, задумавшись, и никто не осмелился ему напомнить, что время вытекает быстрее, чем вода из решета. Решение было страшным и единственно возможным, на самом-то деле. Было два отряда, способных прикрыть отход, сохранивших строй, порядок и командиров: последняя стоящая часть торингской армии, «Золотые» гвардейцы и двенадцати тысячный отряд ополчения. Понятно ведь, кого менее жалко?
– Отход будет прикрывать гвардия! – резко сказал император, повернувшись к бывшему коннетаблю Центральной армии, здесь полегшей, герцогу и родному брату Альфреду Могучему. – Альфред, ты возглавишь их!
Герцог, огромный и спокойный человек, лишь замедленно кивнул, ещё соображая, похоже.
– Береги людей и слишком не задерживайся! – продолжил император. – Мне нужен мой легион! Хотя бы сколько-то его воинов!
– Мы победим и вернёмся к тебе! – спокойно ответил тот, идущий на смерть.
– Мой император! – возмущённо вскричал кто-то из нобилей, осмыслив наконец произошедшее. – Мы так потеряем армию!
– Но не честь! – резко возразил император. – Я не желаю посылать свой народ на убой. А у гвардии… у неё будет шанс!
Красивые слова… обрёкшие на смерть цвет армии и нобилитета.
– Постой, государь Теодор! – внезапно встрял в разговор воевода Лихосвет, командир той самой тысячи гардар. – Есть ещё один шанс. Мои хлопцы могут пошалить!
– Нет! – резко сказал Теодор. – Вы – последняя у меня тяжёлая конница. И вас всего тысяча. Вы не сможете их остановить и умрёте!
– Все когда-нибудь умрём! Боги смотрят на нас из Вирия и видят, кто как кончал свой путь! – пожал плечами Лихосвет. – Мы пойдём, государь! Так лучше будет…
Упрямец, даром что из Медведей, он прямо и открыто смотрел в лицо Теодору. И тот сломался вдруг:
– Хорошо… Вы пойдёте!
Лихосвет больше ничего не говорил. Его серый конь, огромный владенской жеребец лёгкой грунью спустился с холма а через четверть часа земля содрогнулась от удара тысяч копыт. И – богатырский рёв «Слава!», вырвавшийся из тысячи глоток. И – свист сотен стрел, затмивших небо в своём коротком полёте в базиликанский строй… Дружинная конница гардар пошла в последнюю свою атаку…
– Отходим! – сипло приказал Теодор. – Бросайте всё, без чего обойдёмся! Быстрее! Их жертва не должна быть напрасной!..
Это происходило в седьмой день месяца Лугов. А уже через месяц посольство императора было направлено в Холмград, к гардарским князьям. Император Теодор Второй преломил всё же свою гордость и решил просить помощи у гардар…
Глава 1 «Великое Посольство»
1. Князь Лютень. Заимка Бер-лоно. Седьмой день месяца Липеца.
Правнук князя Грома и нынешний правитель огромного и могучего рода Медведя, князь Лютень был молод и хорош собой. Редкая чернавка или боярышня из вящих не заглядывалась на него… Лютень был счастлив в браке и не обращал внимания ни на кого. Хоть и мог он себе позволить меньшицу взять и даже всех трёх положенных, жена у него по сию пору была одна – Любава. Красавица и умница, она соответствовала своему мужу, более чем кто бы то ни было…
Сейчас князь занимался тем, что куда более стойно смерда или даже челядина, холопа. Он рубил дрова. Рубил в охотку, хакая и со всего маха опуская тяжёлый колун-тупицу на огромные берёзовые и осиновые чушки, одним ударом половинил их, потом делил на четверти… Слева заметно уменьшался костёр из не расколотых чушек, которые поспешно подавал Ратша, княжий меченоша. Справа Мирон, княжий стремянный, складывал поленницу. Оба, бедняги, запыхались и проголодались – Коло едва поднялось над горизонтом и теперь медленно преодолевало первую четверть своего дневного пути, так что даже поснидать поутру не удалось…
– Княже! – наконец взмолился Мирон, который хоть и был куда крупнее Ратши и выглядел старше семнадцати вёсен, уставал всегда больше. – Княже, червяка бы заморить!
Князь, насмешливо покосившись на него из-под длинной пряди, упавшей на лицо, ухмыльнулся и жестом велел Ратше подавать следующую чушку. Колун тупо врезался в вязь берёзы… и застрял, впервые за всё утро не сумев пересилить сучок.
– И правда – хватит! – тяжело дыша, сказал князь. – Мирон, иди к Сувору. Пусть велит собирать стол!
Мирон, обрадованный и потому – быстрый необычно, умчался немедля. Ратша немедленно прицепился к князю, чтобы тот дал ему немного поколоть…
Посмеиваясь, тот дал… Личный колун Лютень весил почти полпуда и для мальчишка был неподъёмен. На что уж Ратша старался, а всё равно поднятый над головой отрока колун потянул его назад и мальчишка грохнулся бы, если б не князь. Тот успел и Ратшу подхватить, и колун – у самой земли.
– Прости, княже! – севшим голосом прошептал опозоренный меченоша.
Князь, ласково улыбнувшись, потрепал мальчика по единственному хохолку волос на голове – непривычного для родянина чёрного цвета. Впрочем, номадская кровь матери меченоши вообще оставила много следов – и карим цветом глаз, и более смуглой, нежели у остальных мальчишек кожей… И вот этой кровной привязанностью к князю! Горяч был мальчишка, хрупок для своего возраста… А лучше него меченоши было не сыскать. Лютень и не искал, спокойный за следующие три года. Потом настанет пора опоясывать юнца настоящим, турьей кожи поясом. И жаль бы расставаться, а пора отрочества канет в лету окончательно!
Задумчивый взгляд князя вдруг прояснился, он широко, от всей души улыбнулся и, шагнув вперёд, широко распахнул руки. Обернувшийся Ратша увидел, как у ворот спешивается десяток дружинников а уже во дворе двое челядинов ведут к коновязи огненно-рыжую номадерскую кобылку. Молнию княжны Умилы.
– Умила! – громогласно позвал сестру князь. – Куда ездила спозаранку? Уж не в Холмград?
Дружинники засмеялись – кто в голос, кто тихонько, больше про себя, красавица – нежная и хрупкая внешне Умила порозовела ликом.
– Тебе бы всё шутить, братец! – даже голос её больше походил на звон серебряного колокольчика а когда шла – казалось что летит по воздуху, порхает бабочкой. – До Холмграда почитай сорок вёрст! Это только ты на своём Снеге одолеть сможешь! Да и что я там забыла?
– Ну, тебя по крайней мере там не забывают! – рассмеялся Лютень, никогда не упускавший случая поддеть любимую сестрёнку. – Некоторые…
Упоминание про сотника княжеской тысячи Ярослава, лихого молодца, давно присохшего сердцем к княжне, заставило Умилу покраснеть ещё больше. Хотя казалось – больше некуда.
– Полно тебе, братец! – ласковым голосом, в котором, впрочем, проскользнули булатные нотки, сказала княжна. И так взглянула изумрудными глазами в глаза брату, что тот и впрямь смутился. И чего это он с утра…
Спасительно прозвучал тихий, сипловатый голос Сувора:
– Княже, стол накрыт!
Лютень как всегда стеснённо, стараясь не смотреть на своего дворского, шагнул к терему. Сувор, смущённый смущением господина, тихонько вздохнул. Что ж поделаешь, если он – укор безумной храбрости молодого князя? По его неосторожности сотня Сувора пошла вперёд по неразведанной лощине. Значит, по его вине Сувор, сражавшийся в заслоне, потерял левую руку по локоть и украсил свой резкий профиль уродливым шрамом от норлингского меча…
– Сувор! – уже взбежав на крыльцо, обернулся вдруг князь. – Пойдём, поснидаем вместе. Ты мне нужен!
Пересилил себя, молодец…
Вообще-то приглашение за княжеский стол, испокон веку – награда и поощрение. Но Сувора эта награда не порадовала. Князь давил в себе свою нелюбовь к дворскому – понятно но не слишком приятно…
А стол был накрыт так, как любил поутру Лютень – совсем немного еды, всё больше огурчики да капустка. Ни капли вина или пива – квас да морс. И так – всегда. Князь предпочитал проводить день на свежую голову.
Сувор поначалу замер за левым плечом князя – на своём обычном, когда не было Думы, месте. Лютень резко обернулся и так глянул, что дворского этим взглядом унесло. И принесло на скамью подле князя. И пока Сувор не сел, князь за еду, скромную не по-княжески, не принялся.
– Княже… – начал было Сувор, но теперь Лютень был занят едой, ел с молодым аппетитом, который буквально переполнял его и прерывать его трапезу не стоило. Пришлось ждать, да ещё и самому давиться едой под тяжёлым взглядом князя.
– Вот! – удовлетворённо сказал тот, придирчиво выбрав и аппетитно вгрызшись зубами в крепкий, ядрёный огурчик. Свеженький, малосольный…
– Что, княже? – растерянно спросил Сувор.
– Хоть поел, лешак старый! – ухмыльнулся Лютень. – А то всё в трудах, в работе… Посоветоваться с тобой некогда!
– Посоветоваться… со мной? – растерянно переспросил Сувор. – О чём?
– О Умиле и Ярославе! – удивлённо воззрился на него князь. – Скажи ещё, ты ничего не ведаешь! Ты, Сувор!
– Княже… – растерянно пробормотал Сувор. – Да нет там ничего! Старый Сувор не соврёт, ты ведаешь… Ярослав верен тебе и знает своё место! Что?!
Лютень так кисло смотрел на него, словно вместо огурца съел неспелую сливу.
– Сувор… Да кто тебе сказал, что я – против?! Ярослав отличный сотник, через год-два тысячником станет… если доживёт при его-то безумной храбрости. Тысячник дружинный для младшей княжны – партия достойная. А потом и вовсе воеводой станет! Сувор!
– Княже, так я разве против? – хитро усмехнулся дворский. – Сестра твоя… Она – против! Не ведаю уж, что у неё на сердце, а Ярославу даже взгляд не дарит!
– Вот! – поднял палец князь. – И я о том! Бабья хитрость страшнее военной! И разрушительнее! Если б она Ярославу улыбалась или хотя бы смотрела в его сторону, тогда всё было бы понятно. Но она ж его старается не замечать. На последней охоте приставил охранять, за всю дорогу словом не перемолвилась… Мне донесли! О чём это говорит?
– О чём? – тупо переспросил дворский.
– Постарел ты, Сувор! – с сожалением в голосе вздохнул князь. – Это о том говорит, что она боится! Своей любви! Боится и не хочет! Вот ты, Сувор, и должен узнать её истинные мысли. Ибо девке уже семнадцать вёсен, самое время Ладе[1] в ножки поклониться! Тебе объяснять, что нужно делать?..
Сувор растерянно почесал бритую по воинскому обычаю голову, с которой одиноко и потерянно свисал оседлец…
– Да нет, не надо! – тихо сказал он. – Постараюсь, княже!
Тут как раз очень кстати внутрь влетел дружинник. Весёлый и довольный собой:
– Княже, вестник из Холмграда!..
2.Сотник Ярослав. Холмград. Седьмой день месяца Липеца.
Ярослав был счастливым человеком. По крайней мере, считал себя таким. Его ценил и даже любил князь. К нему по-доброму, без зависти к быстрому и решительному возвышению относились в дружине. Ну, и девки любили. А ещё Род наделил умением сочинять кощуны… Один из них, сопя носом и нахмурив с старании лоб, сотник тщательно выдавливал на бересте сейчас. Слова шли легко и повесть о героическом князе Громе, о том, как он порушил два торингских легиона вместе с их комесом выходила из-под железного стила. Правда, рассказать её князю не получится. Сам Лютень, конечно, почитал великого предка. Но… Имя Грома вот уже шесть десятков лет было под запретом. С тех пор, как он своим честолюбием поставил под угрозу гибели весь род. А для Ярослава это имя всё равно было самым славным. Пусть даже никто так больше не называл мальчишек…
– Ярослав! – десятник Яросвет, друг и побратим сотника, скатился со смотровой башни и преданным взором серых глаз упёрся через плечо приятеля – в бересту.
Выплывая из мира грёз и букв – медленно и неохотно, Ярослав мрачно спросил:
– Ну?
– Караван! Три скалоги[2] торингских! Поприще[3], не больше осталось пройти!
Хлопотная ты, служба в гавани! Нет человеку ни часа покоя!.. Свернув бересту в трубочку и завязав поверх нитью, Ярослав упрятал недописанный кощун за пояс и, подхватив от стены секиру, неспешно поднялся. В тесной каморке старшого дозора сразу стало не повернуться… Велик был Ярослав, велик и могуч!
– Пошли! – со вздохом сказал. – Посмотрим, что надо… Ты за гостинником[4] послал?
– А то! – ухмыльнулся Яросвет, круглым животиком выкатываясь прочь из каморки. – Я князю не нанимался – мыт с иноземцев взимать!
– Надо будет, станешь! – рявкнул шутливо Ярослав.
Спустились по лесенке, переругиваясь, прошли по пристани… Вот он, проход между двумя огромными боевыми башнями. Вот и лодка – небольшая, вёрткая ладья-ушкуй, там – десяток гребцов, заспанный толстяк гостинник и местный кормщик. Ему вести чужие корабли через узкий проход…
– Пошли! – прыгая в ладью так, что вода плеснула через борт, велел Ярослав. – Яросвет, не отставай!
Яросвет, в пику сотнику, сполз в ладью по верёвочной лестнице, смешно оттопырив зад и кряхтя, словно старик. Хотя был на год моложе сотника…
– Яросвет! – сердито окликнул его Ярослав. – Прекрати!
– Я – не ты! – пропыхтел тот, устраиваясь по обычаю у кормила. – Я эту утлую ладью враз на дно отправлю! И дыру, которую пробью, твоим задом не прикрыть будет! Если только Тиллу попросить…
– Помолчи! – зябко передёрнув плечами, одёрнул Ярослав. – У меня по сию пору от её пирога изжога!
– А мне понравился! – для большей убедительности погладив своё брюхо, похвалил Яросвет. – С клюквой и сметаной… Пальчики оближешь!
– Договорились! – немедленно ответил сотник. – Следующий будешь есть целиком.
Так, препираясь и развлекая дружинников, прошли весь путь до галер. Те уже замерли на рейде – огромные, могучие и непобедимые. Борта, впрочем, кое-где подштопаны досками. Видать, недавно в бою были – доски ещё светлые, выделяющиеся на фоне остальных…
– А я думал, торинги весь флот потеряли! – пробормотал Яросвет. – Ну, когда норлингов держали!
– Видишь ведь – не весь! – поморщился Ярослав. – А может, это со Срединного моря. Там ведь портов не осталось…
– Эй, на борту! – рявкнул гостинник Пушта, сложив руки лодочкой и надсаживая голос. – Примите на борт!
– Табань! – махнул рукой Ярослав. – И смотрите, борт не поцарапайте!
Гостинник по обычаю первым вскарабкался на борт передовой галеры и пропал там. Пошёл, видать, к кормщику на разговор. Следом собрался кормщик холмградский. Ему эту галеру вести, так лучше осмотреться допрежь…
– «Святой Крест»! – по слогам прочитал торингское название Яросвет. – Громкое название!
– И корабль немаленький! – поддержал его кто-то из дружинников. Кажется, Ждан.
Ярослав, пока его воины переговаривались вполголоса, устроился у мачты, под фонарём и снова принялся писать полные восторга слова. Про князя Грома, великого и могучего, славного… и проклятого.
– Слышь, сотник! – оторвал его тот же Ждан. – А правда, что Тилла тебя один раз на лопатки уложила?
– Правда! – за приятеля ответил Яросвет. – Я лично видел… Я и сам бы лёг, если б меня такими титьками давили! Чтобы и всё остальное почуять! Почуял, Ярослав?
Ярослав до ответа не снизошёл, сочтя себя выше этого и сделав вид, что задумался над следующей строкой.
– Сотник, так каково? – это уже кто-то другой, не Ждан встрял. – Мягко поди?
– Твёрдо! – нехотя ответил Ярослав. – Она меня так о землю приложила, что мне не до статей её было! В ушах звенело, хребтина болела… Не до того было, говорю ж!
– Га-га-га! – как жеребцы заржали воины. Даже с борта галеры свесились – узнать, что случилось.
– Так ты поддался или нет? – пристал Яросвет. – Нет, мне-то ты говорил, что поддался!
– А ты сам попробуй, узнаешь! – огрызнулся Ярослав. – Отстань!
Как же! От дальнейших шуточек его спас только гостинник, спустившийся с корабля и велевший грести к следующему. Был он сильно удивлён и поведал, что груза почти что и нет. Корабли, обладавшие к мощному вооружению ещё и вместительными трюмами, шли налегке, почти пустые. Странно это…
То же самое оказалось и на других галерах – почти пустые трюмы, уклончивые ответы моряков… Полные боевые экипажи…
– Странно это! – бормотал всю дорогу Пушта, щипая себя за выбритую на торингский манер губу. – Странно… Ну, война у вас там – хорошо. Так ведь оружие нужно! Кони опять же! Люди – наёмники… Почему же ничего на продажу не везут? Кому там сейчас их вина и горшки потребны?! Странно…
Его удивление вызывало ухмылки воинов, но дальше ухмылок дело не шло. Слишком устали, нагреблись досыта и лишь мечтали теперь поскорее добраться до небольшой, но уютной молодечной, где спят сейчас их товарищи…
Уже когда подходили к пристани, Яросвет, по прежнему сидевший на кормиле, заржал в голос:
– Ярослав, любимец ты наш Лады! К тебе!
Ярослав коротко обернулся через плечо, на миг выпав из ритма гребли и тихо, безнадежно выругался. На пристани стояла, издалека видная благодаря своей не мелкой фигуре Тилла, дочь воеводы Тверда. У ног остроглазый Ждан различил лукошко…
– Пирог, поди, принесла! – радостно возвестил Яросвет на всю гавань. – Вот если бы с клюквой!
Ярослав застонал и чуть за борт не бросился:
– Лель[5] это, не Лада творит!
– Пусть Лель! – не стал спорить Яросвет. – Зато какова любовь! Мне бы так!
3.Ярослав и Тилла. Холмградская гавань. Седьмой день месяца Липеца.
Ушкуй ударился бортом о причал и дружинники, уставшие и хотя бы потому шумные, полезли на берег. Каждый считал своим долгом обойтись без лестницы а желательно – и без рук. Двое поплатились за это купанием в не самой чистой воде гавани. Зато весь десяток разом поднял на смех Яросвета и Пушту, поднимавшихся по лестнице, с кряхтением и стонами. Впрочем, про Яросвета было давно известно – притворяется. Как и то, что Пушта по-другому не может. Слаб…
Ярослав не торопился. Устало привалившись к мачте, он закрыл глаза и так сидел до тех пор, пока Яросвет, голос которого был полон неприкрытой издевке, не призвал воинов не мешать сотнику… отдыхать! А потом ладья заметно покачнулась, доска в днище скрипнула…
– Ярослав! – раздался густой и даже красивый, но вызвавший у него немедленное раздражение голос Тиллы. – Ярослав, ты не рад мне?
– Здравствуй, Тилла! – мрачно сказал сотник, раскрывая глаза и недовольно глядя на неё. – Нет, ну что ты! Устал просто!
– Ты и устал? – рассмеялась девушка, высоко задирая курносый нос и показывая два ряда белых крепких зубов. – Не верю! Витязи не устают!
Когда она смеялась, огромная грудь, которую и грудью-то назвать язык не поворачивался, колыхалась в такт дыханию и сотник, хоть и не впервой это видел, зачарованно смотрел на это движение. Словно ждал, что чуга треснет под таким напором и грудь обнажится…
– Ты не любишь меня! – тихо и устало сказала девушка, садясь на скамью подле него и ставя в ногах корзинку со снедью. – Ну прости, я не хрупкая и нежная, я такая какая есть. Трудно у отца-воеводы, при трёх братьях, с младости бредящих подвигами, вырасти тихой и нежной рукодельницей… Как Умила! Да, веретену я предпочитаю сулицу а спицам – меч! Но разве плохо вяжу? Ты ведь сам носишь рубаху, моей рукой вышитую! И того не стесняешься!
– Так добрая рубаха! – пожал плечами смущённый Ярослав. – Отчего ж не носить?
– Вот! – жарко поддержала его Тилла, подсаживаясь ближе. Ярослава даже через кольчугу обжёг жар её крепкого тела.
– Тилла! – трудно сказал он, вставая. – Тилла, я на службе! Ты ж сама – дочь воеводы, понимать должна! На службе я, мне следить за порядком положено!
Тилла, похоже, поняла это по своему… правильно поняла.
– Ты меня брезгуешь! – спокойно сказала девушка, вставая так резко, что ушкуй опасно качнулся. – Что ж…
– Тилла! – Ярослав побоялся вскочить и удерживать её пришлось за подол расписной понёвы. – Тилла, не говори глупости! Я вовсе даже…
Он запнулся, не договорил. Девушка, стоявшая с задранным к звёздному небу лицом, чего-то явно ждавшая, резко рванулась из его рук. Гашник, поддерживавший понёву, треснул, не выдержав напора…
– Докажи! – внезапно потребовала Тилла.
Ну как ещё можно доказать девушке своё хорошее отношение?! Ярослав неловко привлёк её к себе… И час доказывал хорошее отношение. Ему даже понравилось, хотя после, уже откинувшись на днище и тяжело выдыхая раскалённый воздух из лёгких, ощутил себя редкостным скотиной.
– А мне не жалко! – тихо сказала Тилла. – Любый мой… Хоть раз, а моим был!
Ярослав не успел ответить. По брёвнам пристани прогрохотали подбитые железом сапоги и Яросвет тревожно проорал:
– Сотник, ты живой?! – он запнулся, видимо узрев два тела на днище корабля, голос из встревоженного стал ядовитым. – Ага!
– Что ага? – Ярослав резко встал во весь свой немалый рост, прикрыв собой девушку, пока он не слишком торопясь одевалась. – Что – ага, я тебя спрашиваю!
– Да ничего, ничего! – выставив ладони вперёд и часто моргая сказал друг. – Так просто… Смотрю я и нарадоваться на вас не могу! Лель над вами летает, друзья мои!
Ярослав тихонько скрипнул зубами…
Тилла же не спешила не только уходить, но и даже отойти от сотника. Наоборот, тихонько привалилась сзади, устроив свою голову на плече Ярослава, а круглыми, не по девичьи сильными руками обхватив за пояс. Хотела за грудь, но такую бочку не обхватишь меньше чем вдвоём…
– Ну, ладно! – помолчав немного и не дождавшись внятного ответа, сказал Яросвет. – Вы тут воркуйте… голубки! Меня служба ждёт!
– Подожди, Яросвет! – быстро сказал Ярослав. – Я с тобой! Прости, Тилла… служба!
– Я понимаю! – тихо сказала, потупив взор, что с дерзкой Тиллой случалось крайне редко. – Ты только…
– Я тебя люблю! – спокойно сказал сотник. – Иди домой. Мать, поди, заждалась!
– Мать и не узнает! – возвращаясь в обычное своё состояние, усмехнулась Тилла. – Я – воин и умею передвигаться незаметно!
– Ты – баба! – грубовато одёрнул её Ярослав. – И должна думать, прежде чем переть в Гавань через весь город! Или у нас уже ухорезы и шишиги перевелись?!
– И верно, бабой стала! – без особого сожаления в голосе согласилась Тилла. – Надо же, как оно получилось…
Она ушла, а Ярослав ещё долго стоял, прислонившись к мачте и пытаясь разобраться в себе. Разлюбил ли он Умилу? Что заставило его согласиться с предложением Тиллы? Ведь он не любит её!
Он пришёл в молодечную не раньше, чем через полчаса. Достаточно времени прошло, чтобы Яросвет успел всем всё рассказать. Сотника, разумеется, встретили многоголосым восторженным рёвом и одобрительными выкриками.
– Ну, каково было?!
– А правда, что у поляниц там всё другое?!..
– Слава нашему сотнику! Такую кобылу обратал!
Ярослав, стиснув зубы до боли в челюстях, молча прошёл на своё место и вновь принялся за кощуник. Получалось плохо, гораздо хуже чем раньше. Но зато и крики умолкли сами собой. Раз сотник не реагирует, интереса в шутке уже нет…
– Яросвет! – не меньше чем через четверть часа поднял Ярослав голову. – Ты гонца к князю послал?
– А зачем? – искренне изумился тот. – Разве что-то случилось?
– Не нравятся мне эти гости[6]! – честно признался Ярослав. – Что-то очень не так с ними…
– Сейчас пошлю! – немедленно озаботился Яросвет. И быстро вышел…
Ярослав вновь вернулся за написание кощуна. И дело быстро наладилось…
4.Радан, посол Император Теодора. Гостиный Двор Холмграда. Седьмой день Липеца.
Гостиный Двор в Холмграде – наверное, самый большой и богатый в Гардарике. Отгороженный от всего остального города высокой деревянной стеной, он ещё и внутри был разгорожен на три больших подворья и множество маленьких. В самом большом – торингском, сегодня было шумно и многолюдно. Старый посол императорский, верный и преданный, но не слишком умный магистр Николас растерянно наблюдал за суетой. И за тем, как дюжие торинские воины, в которых трудно было бы не признать именно воинов, причём отборных, с натугой сгружали огромные сундуки – круглые и массивные, следом несли сундуки поменьше а под конец самые доверенные и лично золотой мастер, как представился – маленькие шкатулки. Что в такие может поместиться – вопрос. Потом тот золотой мастер, назвавшийся Раданом, довольно бесцеремонно ввалился в покои посла, щипнул за толстый зад коровистую челядницу и прогнал её прочь… Непрерывно болтая всякую чушь – новости из Торгарда, победные реляции партизан Данарии и Фронтира, он довольно долго испытывал терпение Николаса. Потом вдруг резко остановился и развернулся. Тёмно-серые глаза, укрывшиеся глубоко в узких бойницах глазниц, в упор уставились на магистра.
– Позвольте мне представиться, мессир магистр! – негромко сказал Радан.
– Вы уже представились, мессир торговец! – холодно ответил Николас.
Радан дерзко усмехнулся:
– Правильно представиться, мессир! Я – Радан, магистр и граф Стан. А ныне – чрезвычайный и полномочный посол его императорского величества Теодора Второго! Вот Императорская печатка!
Молча взяв в руки небольшой клочок пергамента с оттиском серебряной Звезды Торвальда на чёрном миндалевидном фоне и прочими атрибутами герба империи, несколько мгновений рассматривал его. Потом приложил ничем не примечательное кольцо и оно осталось холодным.
– Правильно! – сказал пристально наблюдавший за ним Радан. – Доверять в таких вещах нельзя никому! Всё чисто?
– Да, это подлинная Печатка! – склонил седую голову Николас. – Я весь ваш, мессир граф!
– О, не стоит так официально! – рассмеялся Радан. – Мы, торинги, в минуту скорби должны держаться рука об руку! Особенно, когда на нас возлагается столь важное и нужное дело как привлечение к войне гардар. На нашей, разумеется, стороне!
– Гардар?.. – протянул растерянный магистр. – Нет, попытаться, конечно, можно. Тем более – князь местный – брат нашей императрицы и любит её не ложно. Но вот остальные… Обида от той войны ещё велика. И я не уверен, что согласятся все! Что, всё так плохо?..
– И даже хуже! – откровенно ответил, помрачнев, «чрезвычайный и полномочный» посол обычному. – Армии нет! Из регулярных войск остался только «Золотой» легион и ещё три удалось составить из ошмётков. Данарию, Фронтир и треть Южной Ассании потеряли полностью. Изения держится засевшим в холмах Изенского Холмогорья ополчением, но и там силы тают слишком быстро. Да и мораль… За неделю до моего выступления, значит – через месяц после битвы при Сальме отряд номадской наёмной конницы прискакал под стены Торгарда. Императора в городе не было, но войск хватало а номадов было то ли двести, то ли четыреста. Немного, короче. В городе заперли ворота и даже отказались пустить внутрь беглецов из окрестных деревень! Пришлось повесить каждого десятого ополченца, чтобы поняли, как надо воевать!
– А что наследник? – озаботился Николас. – До меня дошли слухи, что мальчик родился болезненным!
– Что и странно! – вздохнул Радан. – Мальчик крупный и развитой. Но – тихий. И вздрагивает от любого шороха. Если же грохнешь чем или, упаси Господь, чихнёшь, разражается гроза. Истерика, слёзы по часу… И это, если не родится кто-то ещё, наш будущий император!
– Ну, не всё же так плохо! – попытался возразить посол.
– Не всё! – кивнул гость. – Партизаны сильно треплют врага. Особенно в Данарии – там все мужчины взяли в руки оружие. Во Фронтире, как ни странно, много партизан. Про Изению я говорил…
– Что нужно от меня? – уже деловым тоном спросил магистр. – Я готов!
– Встреча с князем Лютенем! Срочная! – твёрдо ответил Радан. – Лучше бы уже завтра… Ещё – совет мне. Всё же гардар вы знаете лучше меня, мессир! Да, конечно надо бы подумать, кто нам может помочь и чем. Из бояр, воевод… Может быть, младшую сестру задействовать, может быть – брата!
– Радовоя – не стоит! – немедленно возразил посол. – Вот уж кто не простил нам побоища при Златограде, так это он! И прадеда своего боготворит! И вообще, горяч и крут воевода! Если что с Лютенем случится, тут многие взрыдают! А вот Умила… Девка умна. Высокомерна, заносчива, горда. Ждёт прекрасного принца… А ведь у нашего императора тоже есть родня. Может быть, через это?
– Навряд ли! – покачал головой Радан. – Если уж говорить о браке, то с тем родом, что против нас настроен! Лютень же и так за… Вряд ли стоит озлоблять против него остальных!
– Ты прав, ты прав! – закивал головой магистр Николас. – Я не подумал… Тогда – Туры! Буйслав Владенской не слишком добро относится к нам. И не женат, хоть и немолод! В наследниках у него – племянник ходит, Рудослав! Воин он славный, но князь из него… Тьфу! Горяч, необуздан…
– Кто ещё к нам враждебен? – озаботился Радан.
– Многие! Кому в торговле поперёк дороги стали, кого словом недобрым обидели… Всякое бывает. Жди, что самую малую обиду тебе в нос сунут и разжуют до последней стадии, мессир Радан! А вот помощи от Лютеня не жди! Он – осторожен и советники у него добрые. Если встанет сам на твою сторону, слова в поддержку не скажет. Не пожелает испортить дело…
Проговорили долго. Почти до рассвета. По прикидкам вышло, что делится всё поровну: пятеро за, пятеро против. И два рода – Лисы и Лоси колебаться будут. Ну так то прикидки. Как оно там на самом деле повернётся – только время может подсказать…
– А вообще, ты ко времени приехал, мессир посол! – зевая, сказал под конец посол местный. – На десятый день этого месяца у них ярмарка в Торжке назначена ярмарка. Общая, всегардарская. На ней наверное соберутся все князья – договора договаривать, правёж вершить, обижаться, мириться… Так что долго ждать общего съезда тебе не придётся!
Порадовал, значит, напоследок.
5.Лютень и Радан. Княжеское подворье Холмграда. Раннее утро восьмого дня Липеца.
– Давай, рожай скорее! – тёмные номадские глаза Ратши сверкали в рассветном полумраке бесовски, сам юнец, хоть и был хрупок телом, с неожиданной силой толкал Мирона вперёд.
Мирон привычно упирался, бубнил что-то под нос… Кажется объяснял, что девка-чернавка[7], с которой за его спиной сговорился Ратша вовсе ему не нравится, что она – рыжая, а ему нравятся беленькие, что тело слишком дебело, ему нравятся хрупкие… В общем, пытался, как и всегда, придумать новую отговорку. Не забывая про старые, проверенные временем.
В конце концов невеликое терпение княжьего меченоши лопнуло, словно мыльный пузырь, он поднажал и Мирон, громко ахнув, вылетел на освещённую часть двора. Прямо наперерез красивой в общем девке, выбранной для своего друга Ратшой.
– Здрав буди, Мирон! – ласково улыбнулась ему Ива. – Ты что такой растрёпанный? И взмок весь, словно коня по кругу таскал!
– И ты здравствуй, краса! – промямлил Мирон, заливаясь даже не красной, бурой краской от ушей до кончиков пальцев и чувствуя, как сердце бухается в пятки. – Давай, помогу!
Ива несла два тяжёлых ведра, полных помоев для свиней и отказываться не стала. Дошли до свинарника бок о бок. Ива, лёгкой походкой и налегке… Мирон – спотыкаясь и обливая чистые порты вонючей жидкостью с объедками. Но вот и свинарник. Огромных хрюндей здесь не было – почти сплошь поросята или молодые свинки. Как раз столько, сколько нужно чтобы накормить один, не слишком большой стол гостей, собранных у князя…
Дурно пахнущая жидкость наполнила поилку и Ива радостно обернулась.
– Мой витязь! – она явно вознамерилась вознаградить Мирона прямо сейчас и юноша попятился. Нет, не то, чтобы не хотелось…
– Ты куда?! – искренне изумилась девка, когда отрок вдруг сорвался с места и бросился бежать.
На счастье Мирона, ответ его был правдив:
– Князь приехал!..
И впрямь, дружинники у ворот уже раскрывали тяжёлые, обитые освящённым железом створки и Мирону положено было встречать князя у крыльца. Никогда почти его служба не доводилась до конца – держать стремя молодому князю было бы оскорблением, он всегда сам, птицей взлетал в седло, сам спускался на твёрдую землю…
В этот раз Лютень въезжал во двор непривычно медленно. Конь, белый Снег, шёл, степенно переставляя тяжёлые, с пуд каждое копыта. Сам князь выглядел усталым и мрачным – даже обычный румянец со щёк сошёл. Рядом, лишь на полголовы отстав, ехал чужак, одетый как торинг и тоже мрачно молчал.
Так, молча и неспешно они проехали через весь двор остановились у коновязи и князь впервые за долгое время принял помощь Мирона… Зато стремянный хоть раз почувствовал себя действительно нужным!
– Спасибо, Мирон! – тихо сказал князь, даже не улыбнувшись отроку. – Скажи, пусть не рассёдлывают Снега! Он мне сегодня ещё может понадобиться. И ты! И Ратшу найди… ах, он и так здесь!
– Внял, княже! – склонил голову Мирон.
– Радовой где? – спросил князь про брата. – Найдите, пусть в малую брусяницу[8] идёт. Я там ждать его буду… с гостем!
Два или три отрока из тех, что всегда обретались подле коновязи, немедленно бросились искать княжеского брата. Впрочем, почти все в одну сторону: огненно-рыжий Огонёк набольшего воеводы княжества стоял в конюшне, и значит Радовой мог быть только в двух местах: либо на дружинном поле[9] за теремом, либо в девичьей. Скорее первое, но и к девкам Радовой заходил, не забывал.
– Так… – пробормотал Лютень, вновь бросая косой взгляд на чужака. – Боярина Любослава зовите, ведуна Велибога… Ну, и хватит!
Эти двое обретались за стенами, в такое время – скорее всего пробуждаясь в постели. Ещё несколько отроков уже конно вылетели прочь со двора…
Лютень неспешно поднялся на крыльцо, коротким кивком головой велел гостю следовать за собой. И долго в ёл по тёмным переходам, пока не остановился перед низкой дверью.
– Заходи! – бросил через плечо и сам вошёл. Устроился в креслице поудобнее, опёрся щекой на кулак.
Гостю сесть предложено не было, да он и не собирался. В руках – длинный, узкий и похоже тяжёлый свёрток.
– Говори! – после того, как ждать надоело, велел Лютень. – Я слушаю тебя!
– Государь Лютень, я – Радан, граф Стан и посол императора Теодора!
– Вижу, что посол! – хмыкнул Лютень. – Кто ж ещё на трёх боевых галерах, да без груза почти прибудет? Да и посол Николас не стал бы нижестоящему свои собственные покои уступать!.. Так что от меня хочет мой побратим Теодор?
– Он кланяется тебе как другу и брату и просит принять это. В дар!
Как раз в это время дверка вновь приоткрылась и внутрь вошли Радовой и Любослав, из-под подмышки которого выглядывала озорная рожица Ратши.
– Я там велел воев поставить! – прогудел Радовой, почти как две капли похожий на старшего брата, только более крупный и голосом похожий на боевой рог. – Чтоб, значит, не мешали!
– Добре! – кивнул старший брат и князь. – Разговор и впрямь будет серьёзный. Вишь ты, брат наш Теодор, император торингский, посла прислал! С подарком…
– Как там Ольха? – немедленно озаботился младший брат и воевода, расплываясь в улыбке. – А племяш здоров?
– Здоров! – осторожно ответил Радан, вставая на колено и передавая подарок князю. – Боюсь только, что магия базиликанская как-то нехорошо на него подействовала! Ну, наши стараются его излечить!
– Надо будет послать наших ведунов! – прогудел боярин Любослав, по крови – вуй князя и его брата, потому в общении вольный. – И знахарей с травниками… Пусть поглядят, что с глуздырём не так!
– Надо… – разворачивая свёрток, согласился Лютень. И вдруг шумно выдохнул воздух, не сумев сдержать восторг.
Теодор когда-то долго и много разговаривал с молодым князем, знал, чем его уязвить… Роскошный меч, лежащий в аксамитовой обёртке, блистал остро отточенным, доброго булата лезвием, украшен был и скромно, и достаточно, чтобы оставаться оружием, а не украшением.
– С чего это такой дар? – озаботился боярин Любослав, в отличии от молодёжи на меч смотрящий другими глазами. – Вроде бы именины нашего князя прошли уже. Да и дар был… пусть – не такой!
– Мой император Теодор напоминает этим даром о клятве, данной когда-то! Что если одному будет туго, другой придёт на помощь! – быстро ответил Радан.
Улыбка вмиг слетела с лица князя. Его брат, более простой и прямой, набычился и глянул уже не добро, пристально и прицельно. Так смотрят поверх арбалета, выискивая уязвимое место в броне.
– Мой государь, император Теодор говорит моими устами: время настало! – выдохнул Радан. – Ему так туго, что он готов на любые условия, лишь бы гардарские рати пришли к нему на выручку!..
За спиной тихо выругался Любослав…
6.Холмград. Княжеский собор[10]. Девятый день Липеца.
– Гляди, гляди, Буйслав! Туры едут!.. Ишь, бычится!
– А где у него рога, братка? У тура ж рога…
– Тс-с! Ещё услышат…
В Холмград при огромном стечении народа – горожан и смердов, под пение дудок и свирелей съезжались князья с малыми дружинами. Двенадцать князей, двенадцать дружин, двенадцать стягов, развевающихся по ветру над воротами княжеского крома. Огромного, каменного… Даже там сегодня будет тесно – пятнадцать, а то и двадцать сотен уместить сможет не каждый терем. Впрочем, в Холмграде, городе особом, были подворья каждого рода. Часть гостей и там разместится, не рассыплется!
Князь Лютень на своей памяти шестой раз принимал княжий собор, шестой раз возглавлял его, как и положено хозяину. Бывало разное, но обычно соборы проходили тихо, мирно. С тех пор, как князь Гром, в душе которого воистину правил Медведь, стал изгоем, на Родянской земле было тихо и мирно. Случалось, набегали викинги или номады. А так – ничего. Тихо. Хорошо. Пятый год урожаи таковы, что зерном хоть коней корми. Хлеб дёшев, мяса много, деревья рушатся от яблок и слив… Сам Род через Сварога зрит, чтобы на избранной богами земле был мир и порядок! И покой…
– Слишком спокойна стала жизнь! – жаловался великий витязь Буйслав, князь могучих и воинственных Туров, когда спешился и обнялся с Лютенем, занял место подле него на крыльце. – Подумай сам, тут месяц что ли назад вышел в море… Порыбалить решил. Ну, две снэки налетели. Орингов – видимо-невидимо на них! Ну, с сорок точно было…
– Ну, а говоришь – спокойно! – посочувствовал Лютень. – Отмахался?
– Эх, князь! – вздохнул Буйслав. – Я ведь даже порадовался! Весло наперевес схватил, рыбарей своих чем попало вооружил да ладейку на них послал. «Тур!» ору, «Тур!». А там – хёвдинг Бран, что как-то со мной рядился против номадов! Ну, узрел меня, признал… Никогда не думал, что эти снэки там ловко разворачиваться успевают. Уж я и честил его последними словами, и даже мать помянул недобрым словом… Убёг, скотина! Даже слушать не стал! И чего я его так испугал?..
Шутливые жалобы князя развеселили Лютеня сверх меры. С князем-туром он, правда, никогда особо дружен не был. Туры были одними из тех, кто требовал не изгнания – головы Грома, а своего предка Лютень слишком чтил, чтобы забыть эту обиду. Впрочем, воином Буйслав был добрым, воеводой – ещё лучшим. Уважать его Лютеню никто не мешал…
А вслед за Буйславом, всегда первым, во двор въезжали остальные князья. Вот Первосвет, князь рода Соболей, ближайший сосед и друг сердечный. Рядом с ним – тесть и союзник во всех замыслах Рудевой Дебрянский, князь рода Лиса. Дальше, в обычном одиночестве, ни в ком толком не нуждаясь, Волод, князь Волков… Увы, на своего легендарного предка не похож совершенно. Пьяница и трепло, не достойный стола такого славного рода!
Дальше – остальные. Из них разве что Святослав Артанский и Борзомысл Куявский могли на что-то повлиять. Вот и они идут бок о бок – непохожие, но всегда выступающие бок о бок. Борзомысл, вообще недолюбливавший войну. Ему, князю-ведуну куда больше по душе тихие, спокойные вечера за книгой… Да и торговля с Вассилиссумом у соколов шла активно. Жаль её рушить…
Потом прошли в огромный зал – Большую или иначе – Великую Брусяницу. Тут бы место трём таким соборам хватило. Что уж говорить о сотне воинов и бояр, собравшихся и согласно ранжиру рассевшихся. Во главе – Лютень с боярами и воеводами, слева и справа – князья других родов. Рыси там или Ежи – в самом конце, как наименее значимые. Ну, а ближе всех – Волки, Туры, Орлы, Соколы. Как эти скажут, так и остальные порешат…
– Братья князья! – горло у Лютеня перехватило, и он прокашлялся и даже пожалел, что пил перед самым собором обжигающий, со льда, квас. – Братья князья! Мы собрали наш собор, чтобы обсудить дела, накопившиеся за год… Это – важно, не спорю. Но как хозяин собора, я могу и хочу внести ещё один вопрос. Вернее, хочу попросить вас выслушать одного человека. Он прибыл издалека и по очень срочному делу… Мессир Радан, выйди сюда!
Торинг, вышедший на середину брусяницы, под скрестившимися на нём взглядами почувствовал себя довольно неуютно. И ещё отметил для себя, что лишь немногие смотрели дружелюбно. В основном всё-таки если не открытая вражда во взорах была, то уж скрытое недоброжелательство – точно. Не забылись дела семь десятков лет назад свершившиеся по злой воле Августа Безумного! Ведь сколь долго пришлось вымаливать прощение… До конца так и не простили. И теперь за это придётся расплачиваться. Ему, Радану, так и сказано было: любой ценой уговорить. А без гардарской подмоги можно не возвращаться вовсе…
– Славьтесь, вожди гардарские! – громко приветствовал Радан князей. – Я вижу, земля ваша славна истинными рыцарями. И вижу, вы горды этой землёй! От императора Теодора, правителя земель, осенённых славой и благодатью Торвальда Основателя и Конрада Великого – поклон вам всем!
Он и в самом деле поклонился. Низко поклонился, не чинясь и не боясь унизить императора. Ниже пасть всё одно невозможно. А гардары, как и все варвары, до лести падки.
– Что тебе надо, торинг? – с плохо скрываемой ненавистью прогудел огромный седовласый воин в простой, пусть и булатной кольчуге под красным корзном[11]. Князь Буйслав – догадался Радан. Свирепый и ненавидящий торингов вождь Туров. А за его спиной – молодая копия. Племянничек, Рудослав Буй-тур Владенской. Сильнейший, наверное, витязь северной Гардарики. Не женатый…
– Надо мне многого и сразу! – тихо сказал Радан, резко повернувшись к нему и глядя глаза в глаза. – Я знаю тебя, славный князь Буйслав! И твои мысли про меня – знаю и понимаю! Думаешь ты вот что: стоит мол проклятый закатник[12], заявился войско просить. И зачем мол, нам кровь за них лить? За закатников поганых, нашей крови вдоволь попивших! Так?
– Ну, так! – угрюмо ответил князь.
– Думаешь ты, мол презирают торинги нас, варварами прозывают и сам себя подогреваешь. Чтобы ненависть не остыла, чтобы не задуматься… А видел ли ты, как жёстко карает император за убийство гардара? А слышал ли ты, что гардар запрещено судить обычным судом? Что их, как и своих гвардейцев, как высокородных нобилей судит императорский суд? За любое преступление – кражу, убийство, бродяжничество… Это ты презрением и высокомерием торингским считаешь? А впрочем – считай, князь! То – твоё полное и законное право. Мы – в беде и нам сейчас не до твоей ненависти. Мой государь, император Теодор просит вас о помощи. Не бесплатной – серебра и золота у нас пока хватает. Не то, что воинов! Мы проигрываем войну… проигрываем совершенно. И ладно бы война эта была честной. Это можно понять, можно принять. Но при Сальме мы сражались храбро и честно! И победили бы, если б не вражеские маги… Слышали ли вы когда, чтобы маг творил не фейерверк, опасный лишь для неосторожных, но огненную стену, выжигающую боевой строй на десять шагов в стороны и вглубь! Видели ли вы когда драконов?! Огромных, свирепых и неуязвимых?!
– Драконы? Это змеи крылатые, что ли? – пробурчал кто-то из воевод. – Так нету их! Сказки это кощунников!
– Я сам видел! – твёрдо сказал посол. – В том клянусь своей честью и святой крест творю! Пусть никогда не ходить мне по земле, если вру!
– Постой! – прервал его ещё один князь, кажется – Волод Ярославский из рода Волка. – Ты что ж, хочешь чтобы мы теперь свои головы подставляли под этих твоих драконов?! Что мы, безумцы какие?!
– Я понимаю… – трудно сказал Радан. – Мы готовы заплатить за вашу кровь! Хорошо заплатить, честно! Без торговли… сколько запросите! К тому же я слышал, ваши ведуны куда сильнее обычных магов. И они понимают боевую магию!
– Ну, кое-что мы разумеем! – пробурчал рослый и здоровый ведун в зеленовато-коричневом балахоне, стоящий за Буйславом. – Змея, правда, вызвать не сможем…
– Постой, ведун! – махнул на него рукой сам князь и покосился на окаменевшего в своём кресле Лютеня. – Ну, хозяин наш дорогой и без золота вам поможет. Император, как-никак, его сродственник! Что до меня… Да не суй ты в душу монеты! Не в них же дело! Решим помочь, от денег не откажемся, но пойдём по другой причине – для души. Откажем всем собором, уж не обессудь. Хоть сколь угодно предлагай, не пойдёт никто! Потому ответ наш узнаешь после. А пока…
– Да, Радан, ты иди пока! – тихо сказал Лютень, но его услышали. – Нам тут поговорить надо!
7. Холмград. Княжеский собор. Девятый день Липеца.
К Концу второго часа князь Лютень взмок как мышь, Буйслав и его племянник, оба те ещё крикуны охрипли и говорили вполне нормальными голосами, а Волод истощил запас своих немудрёных шуточек и настроил против себя почти всех. Ко всеобщему удивлению, картина была уже почти ясна. За помощь выступили Лютень, Первосвет, Рудевой и, как ни удивительно Буйслав. Против, разумеется, Борзомысл и его верный союзник Святослав. Остальные либо колебались между двумя партиями, либо, как Волод, переложили решение на чужие плечи и откровенно развлекались. Волод, впрочем, был один такой… умный человек. Остальных впрямь заботило будущее…
– Ну хватит уже! – проворчал Рудевой, князь немолодой и любящий покушать. – Можно ещё много дней решать… А чего, собственно, решать-то?! Пусть каждый скажет своё слово, посчитаем… И решим! И всё. Как порешим, так и будет. Решим помогать, все пойдём. И я, и Волод тоже. И Святослав со своими орлятами и Борзомысл с соколятами… А не порешим, так и Лютень помогать не возможет! Запретим!
Лютень молча кивнул. Всё верно, так и положено…
– К тому же – драконы у них там! – невпопад сказал Рудослав. – Может, ещё какие чудища есть!
– Тебе лишь бы чудища! – окрысился на него дядя. – Воев на этом положим…
– Сам ведь жаловался, что скучно жить! – поддел его Лютень. – Вот и повеселишься, князь!
– Я-то повеселюсь… – пробурчал Буйслав, недовольный и польщённый одновременно. – Да вот этот… обормот… тоже! Но я – князь. Плохой или хороший, а князь. И думать должен обо всех! И о смердах, и о дружинниках. Даже об Рудославе, который так рвётся драконам клыки обломать! Так что… не знаю я. Сам бы пошёл. Рудослава послал бы… А вот рать. Да ещё – общую, рубеж оголяя… Не знаю!
– Тогда давайте решать! – вздохнув, решил Лютень. – Отче, пусть Боги скажут свою волю!
Верховный ведун Милобог, длиннобородый, косматый и звероватый старик, неспешно поднялся со скамьи и тихо, но так что все услышали, изрёк:
– Род и Сварог всегда на стороне обижаемых. Торинги сейчас – обижаемые. Значит, надо помочь! К тому же, там и наша кровь есть, родянская! Я сказал…
– Ну, и я за! – твёрдо сказал Лютень. – Как угодно считайте, а только я бы пошёл!
– И я! – поддержал его Первосвет. – Хотя и наших погибнет много… Но – слава! Но – правое дело! Но – боги за нас!
– Я с Лютенем! – поддержал и Рудевой. – Хотя бы потому, что торинги и впрямь ближе нам, чем базиликанцы!
– И я! – помолчав, внезапно сказал Буйслав. – Почему я, уже слышали…
Вот так вот… Не успели начать, а уже пять из священной дюжины[13] за высказались. Всего-то два голоса осталось найти.
– Я – против! – резко вскочив с места и обведя всех тяжёлым и сердитым взглядом взрыкнул Святослав. – Мы, Орлы, из года в год тяжёлый бой ведём с номадами. Они – наши враги! Их надо бить. А оголим рубеж, не сговорятся ли базиликанцы с номадами? Не пойдут ли те набегом? Из большой войны так просто не выйти! Да и вам, северянам, подумать надо. Норлинги близко и роток на вас давно разевают. Вы – в Торгард, они – ваших жён да девок мять. Я – не трус, ведаете все! И войны не боюсь. Но я – против!
– И я! – тихо сказал, вставая и оглаживая бороду, князь Борзомысл. – Хотя вы и считаете меня трусом. Я просто думаю, в отличии от большинства. А думая, вижу большие беды впереди. Особенно если вы все тут решитесь идти! И впрямь, запалят номады да норлинги наши веси, пока защитников дома не будет!
– Скажи прямо: торговли жалко! – фыркнул Волод. – Хотя я тоже – против! Просто потому, что против! Волки боя не боятся, но и лезть в него безоглядно охоты нет!
– И торговли жалко! – устало ответил Борзомысл, хотя его уже никто не слышал.
Один за другим вставали князья, говорили. И выходило, что весь север, за исключением Волода – за, а весь юг – против. Шесть на шесть и решающий голос, как ни странно и смешно, оказался у самого малого княжества, в серёдке расположенного и разве что огромным озером в треть своей земли славного – у рода Ежей.
– Скажи своё слово, князь Горислав! – попросил враз осипшим голосом Лютень. – От тебя зависит…
– А ты не дави! – нервно облизнув губы, сказал князь Волод. – Ишь ты… Подумай, князь Горислав!
– Да что думать! – вздохнул тот уныло. – Война, она штука неприятная. И кровь. И смерть. И дома, пока ты воюешь, нестроения всякие! Может, и не пошёл бы… Да как не пойдёшь, когда торинги на торге моём – треть всех купцов. И товар добрый везут. И оседают многие… Пойду я, коль решим так!
– Решено! – резко встав на ноги и взмахом ладони утишая поднявшийся гомон, сказал Лютень. – Зовите сюда посла!
– Эх, Ёж… – горько вздохнул Волод. – Что ж ты так плохо подумал… Говорил ведь я тебе!
Горислав, и впрямь чувствовавший себя виноватым, только руками развёл. И впрямь, что тут скажешь…
Вошедший граф Радан выглядел уставшим и напряжённым. Понятное дело, день под уклон катится, а слова своего князья ещё не сказали. Нелегко это – ждать столько. Выходя на середину, посол даже пошатнулся, но его быстро подхватили под руки двое гридней.
– Мы решили! – мрачно сказал Лютень, не сводя с графа горящего взгляда чародейских зелёных глаз.
– Я с покорностью выслушаю любое ваше решение! – ответил посол и развёл руками. Мол, как скажете.
– Мы решили прийти к вам на помощь. Оплату, сроки выступление и число воинов обсудим после… Что с тобой, посол?!..
Измождённый ожиданием Радан медленно осел на ковёр.
– Слабаки они! – презрительно прогудел в мёртвой тишине Рудослав и шумно сплюнул. – Тьфу!
1. Князь Лютень. Заимка Бер-лоно. Седьмой день месяца Липеца.
Правнук князя Грома и нынешний правитель огромного и могучего рода Медведя, князь Лютень был молод и хорош собой. Редкая чернавка или боярышня из вящих не заглядывалась на него… Лютень был счастлив в браке и не обращал внимания ни на кого. Хоть и мог он себе позволить меньшицу взять и даже всех трёх положенных, жена у него по сию пору была одна – Любава. Красавица и умница, она соответствовала своему мужу, более чем кто бы то ни было…
Сейчас князь занимался тем, что куда более стойно смерда или даже челядина, холопа. Он рубил дрова. Рубил в охотку, хакая и со всего маха опуская тяжёлый колун-тупицу на огромные берёзовые и осиновые чушки, одним ударом половинил их, потом делил на четверти… Слева заметно уменьшался костёр из не расколотых чушек, которые поспешно подавал Ратша, княжий меченоша. Справа Мирон, княжий стремянный, складывал поленницу. Оба, бедняги, запыхались и проголодались – Коло едва поднялось над горизонтом и теперь медленно преодолевало первую четверть своего дневного пути, так что даже поснидать поутру не удалось…
– Княже! – наконец взмолился Мирон, который хоть и был куда крупнее Ратши и выглядел старше семнадцати вёсен, уставал всегда больше. – Княже, червяка бы заморить!
Князь, насмешливо покосившись на него из-под длинной пряди, упавшей на лицо, ухмыльнулся и жестом велел Ратше подавать следующую чушку. Колун тупо врезался в вязь берёзы… и застрял, впервые за всё утро не сумев пересилить сучок.
– И правда – хватит! – тяжело дыша, сказал князь. – Мирон, иди к Сувору. Пусть велит собирать стол!
Мирон, обрадованный и потому – быстрый необычно, умчался немедля. Ратша немедленно прицепился к князю, чтобы тот дал ему немного поколоть…
Посмеиваясь, тот дал… Личный колун Лютень весил почти полпуда и для мальчишка был неподъёмен. На что уж Ратша старался, а всё равно поднятый над головой отрока колун потянул его назад и мальчишка грохнулся бы, если б не князь. Тот успел и Ратшу подхватить, и колун – у самой земли.
– Прости, княже! – севшим голосом прошептал опозоренный меченоша.
Князь, ласково улыбнувшись, потрепал мальчика по единственному хохолку волос на голове – непривычного для родянина чёрного цвета. Впрочем, номадская кровь матери меченоши вообще оставила много следов – и карим цветом глаз, и более смуглой, нежели у остальных мальчишек кожей… И вот этой кровной привязанностью к князю! Горяч был мальчишка, хрупок для своего возраста… А лучше него меченоши было не сыскать. Лютень и не искал, спокойный за следующие три года. Потом настанет пора опоясывать юнца настоящим, турьей кожи поясом. И жаль бы расставаться, а пора отрочества канет в лету окончательно!
Задумчивый взгляд князя вдруг прояснился, он широко, от всей души улыбнулся и, шагнув вперёд, широко распахнул руки. Обернувшийся Ратша увидел, как у ворот спешивается десяток дружинников а уже во дворе двое челядинов ведут к коновязи огненно-рыжую номадерскую кобылку. Молнию княжны Умилы.
– Умила! – громогласно позвал сестру князь. – Куда ездила спозаранку? Уж не в Холмград?
Дружинники засмеялись – кто в голос, кто тихонько, больше про себя, красавица – нежная и хрупкая внешне Умила порозовела ликом.
– Тебе бы всё шутить, братец! – даже голос её больше походил на звон серебряного колокольчика а когда шла – казалось что летит по воздуху, порхает бабочкой. – До Холмграда почитай сорок вёрст! Это только ты на своём Снеге одолеть сможешь! Да и что я там забыла?
– Ну, тебя по крайней мере там не забывают! – рассмеялся Лютень, никогда не упускавший случая поддеть любимую сестрёнку. – Некоторые…
Упоминание про сотника княжеской тысячи Ярослава, лихого молодца, давно присохшего сердцем к княжне, заставило Умилу покраснеть ещё больше. Хотя казалось – больше некуда.
– Полно тебе, братец! – ласковым голосом, в котором, впрочем, проскользнули булатные нотки, сказала княжна. И так взглянула изумрудными глазами в глаза брату, что тот и впрямь смутился. И чего это он с утра…
Спасительно прозвучал тихий, сипловатый голос Сувора:
– Княже, стол накрыт!
Лютень как всегда стеснённо, стараясь не смотреть на своего дворского, шагнул к терему. Сувор, смущённый смущением господина, тихонько вздохнул. Что ж поделаешь, если он – укор безумной храбрости молодого князя? По его неосторожности сотня Сувора пошла вперёд по неразведанной лощине. Значит, по его вине Сувор, сражавшийся в заслоне, потерял левую руку по локоть и украсил свой резкий профиль уродливым шрамом от норлингского меча…
– Сувор! – уже взбежав на крыльцо, обернулся вдруг князь. – Пойдём, поснидаем вместе. Ты мне нужен!
Пересилил себя, молодец…
Вообще-то приглашение за княжеский стол, испокон веку – награда и поощрение. Но Сувора эта награда не порадовала. Князь давил в себе свою нелюбовь к дворскому – понятно но не слишком приятно…
А стол был накрыт так, как любил поутру Лютень – совсем немного еды, всё больше огурчики да капустка. Ни капли вина или пива – квас да морс. И так – всегда. Князь предпочитал проводить день на свежую голову.
Сувор поначалу замер за левым плечом князя – на своём обычном, когда не было Думы, месте. Лютень резко обернулся и так глянул, что дворского этим взглядом унесло. И принесло на скамью подле князя. И пока Сувор не сел, князь за еду, скромную не по-княжески, не принялся.
– Княже… – начал было Сувор, но теперь Лютень был занят едой, ел с молодым аппетитом, который буквально переполнял его и прерывать его трапезу не стоило. Пришлось ждать, да ещё и самому давиться едой под тяжёлым взглядом князя.
– Вот! – удовлетворённо сказал тот, придирчиво выбрав и аппетитно вгрызшись зубами в крепкий, ядрёный огурчик. Свеженький, малосольный…
– Что, княже? – растерянно спросил Сувор.
– Хоть поел, лешак старый! – ухмыльнулся Лютень. – А то всё в трудах, в работе… Посоветоваться с тобой некогда!
– Посоветоваться… со мной? – растерянно переспросил Сувор. – О чём?
– О Умиле и Ярославе! – удивлённо воззрился на него князь. – Скажи ещё, ты ничего не ведаешь! Ты, Сувор!
– Княже… – растерянно пробормотал Сувор. – Да нет там ничего! Старый Сувор не соврёт, ты ведаешь… Ярослав верен тебе и знает своё место! Что?!
Лютень так кисло смотрел на него, словно вместо огурца съел неспелую сливу.
– Сувор… Да кто тебе сказал, что я – против?! Ярослав отличный сотник, через год-два тысячником станет… если доживёт при его-то безумной храбрости. Тысячник дружинный для младшей княжны – партия достойная. А потом и вовсе воеводой станет! Сувор!
– Княже, так я разве против? – хитро усмехнулся дворский. – Сестра твоя… Она – против! Не ведаю уж, что у неё на сердце, а Ярославу даже взгляд не дарит!
– Вот! – поднял палец князь. – И я о том! Бабья хитрость страшнее военной! И разрушительнее! Если б она Ярославу улыбалась или хотя бы смотрела в его сторону, тогда всё было бы понятно. Но она ж его старается не замечать. На последней охоте приставил охранять, за всю дорогу словом не перемолвилась… Мне донесли! О чём это говорит?
– О чём? – тупо переспросил дворский.
– Постарел ты, Сувор! – с сожалением в голосе вздохнул князь. – Это о том говорит, что она боится! Своей любви! Боится и не хочет! Вот ты, Сувор, и должен узнать её истинные мысли. Ибо девке уже семнадцать вёсен, самое время Ладе[1] в ножки поклониться! Тебе объяснять, что нужно делать?..
Сувор растерянно почесал бритую по воинскому обычаю голову, с которой одиноко и потерянно свисал оседлец…
– Да нет, не надо! – тихо сказал он. – Постараюсь, княже!
Тут как раз очень кстати внутрь влетел дружинник. Весёлый и довольный собой:
– Княже, вестник из Холмграда!..
2.Сотник Ярослав. Холмград. Седьмой день месяца Липеца.
Ярослав был счастливым человеком. По крайней мере, считал себя таким. Его ценил и даже любил князь. К нему по-доброму, без зависти к быстрому и решительному возвышению относились в дружине. Ну, и девки любили. А ещё Род наделил умением сочинять кощуны… Один из них, сопя носом и нахмурив с старании лоб, сотник тщательно выдавливал на бересте сейчас. Слова шли легко и повесть о героическом князе Громе, о том, как он порушил два торингских легиона вместе с их комесом выходила из-под железного стила. Правда, рассказать её князю не получится. Сам Лютень, конечно, почитал великого предка. Но… Имя Грома вот уже шесть десятков лет было под запретом. С тех пор, как он своим честолюбием поставил под угрозу гибели весь род. А для Ярослава это имя всё равно было самым славным. Пусть даже никто так больше не называл мальчишек…
– Ярослав! – десятник Яросвет, друг и побратим сотника, скатился со смотровой башни и преданным взором серых глаз упёрся через плечо приятеля – в бересту.
Выплывая из мира грёз и букв – медленно и неохотно, Ярослав мрачно спросил:
– Ну?
– Караван! Три скалоги[2] торингских! Поприще[3], не больше осталось пройти!
Хлопотная ты, служба в гавани! Нет человеку ни часа покоя!.. Свернув бересту в трубочку и завязав поверх нитью, Ярослав упрятал недописанный кощун за пояс и, подхватив от стены секиру, неспешно поднялся. В тесной каморке старшого дозора сразу стало не повернуться… Велик был Ярослав, велик и могуч!
– Пошли! – со вздохом сказал. – Посмотрим, что надо… Ты за гостинником[4] послал?
– А то! – ухмыльнулся Яросвет, круглым животиком выкатываясь прочь из каморки. – Я князю не нанимался – мыт с иноземцев взимать!
– Надо будет, станешь! – рявкнул шутливо Ярослав.
Спустились по лесенке, переругиваясь, прошли по пристани… Вот он, проход между двумя огромными боевыми башнями. Вот и лодка – небольшая, вёрткая ладья-ушкуй, там – десяток гребцов, заспанный толстяк гостинник и местный кормщик. Ему вести чужие корабли через узкий проход…
– Пошли! – прыгая в ладью так, что вода плеснула через борт, велел Ярослав. – Яросвет, не отставай!
Яросвет, в пику сотнику, сполз в ладью по верёвочной лестнице, смешно оттопырив зад и кряхтя, словно старик. Хотя был на год моложе сотника…
– Яросвет! – сердито окликнул его Ярослав. – Прекрати!
– Я – не ты! – пропыхтел тот, устраиваясь по обычаю у кормила. – Я эту утлую ладью враз на дно отправлю! И дыру, которую пробью, твоим задом не прикрыть будет! Если только Тиллу попросить…
– Помолчи! – зябко передёрнув плечами, одёрнул Ярослав. – У меня по сию пору от её пирога изжога!
– А мне понравился! – для большей убедительности погладив своё брюхо, похвалил Яросвет. – С клюквой и сметаной… Пальчики оближешь!
– Договорились! – немедленно ответил сотник. – Следующий будешь есть целиком.
Так, препираясь и развлекая дружинников, прошли весь путь до галер. Те уже замерли на рейде – огромные, могучие и непобедимые. Борта, впрочем, кое-где подштопаны досками. Видать, недавно в бою были – доски ещё светлые, выделяющиеся на фоне остальных…
– А я думал, торинги весь флот потеряли! – пробормотал Яросвет. – Ну, когда норлингов держали!
– Видишь ведь – не весь! – поморщился Ярослав. – А может, это со Срединного моря. Там ведь портов не осталось…
– Эй, на борту! – рявкнул гостинник Пушта, сложив руки лодочкой и надсаживая голос. – Примите на борт!
– Табань! – махнул рукой Ярослав. – И смотрите, борт не поцарапайте!
Гостинник по обычаю первым вскарабкался на борт передовой галеры и пропал там. Пошёл, видать, к кормщику на разговор. Следом собрался кормщик холмградский. Ему эту галеру вести, так лучше осмотреться допрежь…
– «Святой Крест»! – по слогам прочитал торингское название Яросвет. – Громкое название!
– И корабль немаленький! – поддержал его кто-то из дружинников. Кажется, Ждан.
Ярослав, пока его воины переговаривались вполголоса, устроился у мачты, под фонарём и снова принялся писать полные восторга слова. Про князя Грома, великого и могучего, славного… и проклятого.
– Слышь, сотник! – оторвал его тот же Ждан. – А правда, что Тилла тебя один раз на лопатки уложила?
– Правда! – за приятеля ответил Яросвет. – Я лично видел… Я и сам бы лёг, если б меня такими титьками давили! Чтобы и всё остальное почуять! Почуял, Ярослав?
Ярослав до ответа не снизошёл, сочтя себя выше этого и сделав вид, что задумался над следующей строкой.
– Сотник, так каково? – это уже кто-то другой, не Ждан встрял. – Мягко поди?
– Твёрдо! – нехотя ответил Ярослав. – Она меня так о землю приложила, что мне не до статей её было! В ушах звенело, хребтина болела… Не до того было, говорю ж!
– Га-га-га! – как жеребцы заржали воины. Даже с борта галеры свесились – узнать, что случилось.
– Так ты поддался или нет? – пристал Яросвет. – Нет, мне-то ты говорил, что поддался!
– А ты сам попробуй, узнаешь! – огрызнулся Ярослав. – Отстань!
Как же! От дальнейших шуточек его спас только гостинник, спустившийся с корабля и велевший грести к следующему. Был он сильно удивлён и поведал, что груза почти что и нет. Корабли, обладавшие к мощному вооружению ещё и вместительными трюмами, шли налегке, почти пустые. Странно это…
То же самое оказалось и на других галерах – почти пустые трюмы, уклончивые ответы моряков… Полные боевые экипажи…
– Странно это! – бормотал всю дорогу Пушта, щипая себя за выбритую на торингский манер губу. – Странно… Ну, война у вас там – хорошо. Так ведь оружие нужно! Кони опять же! Люди – наёмники… Почему же ничего на продажу не везут? Кому там сейчас их вина и горшки потребны?! Странно…
Его удивление вызывало ухмылки воинов, но дальше ухмылок дело не шло. Слишком устали, нагреблись досыта и лишь мечтали теперь поскорее добраться до небольшой, но уютной молодечной, где спят сейчас их товарищи…
Уже когда подходили к пристани, Яросвет, по прежнему сидевший на кормиле, заржал в голос:
– Ярослав, любимец ты наш Лады! К тебе!
Ярослав коротко обернулся через плечо, на миг выпав из ритма гребли и тихо, безнадежно выругался. На пристани стояла, издалека видная благодаря своей не мелкой фигуре Тилла, дочь воеводы Тверда. У ног остроглазый Ждан различил лукошко…
– Пирог, поди, принесла! – радостно возвестил Яросвет на всю гавань. – Вот если бы с клюквой!
Ярослав застонал и чуть за борт не бросился:
– Лель[5] это, не Лада творит!
– Пусть Лель! – не стал спорить Яросвет. – Зато какова любовь! Мне бы так!
3.Ярослав и Тилла. Холмградская гавань. Седьмой день месяца Липеца.
Ушкуй ударился бортом о причал и дружинники, уставшие и хотя бы потому шумные, полезли на берег. Каждый считал своим долгом обойтись без лестницы а желательно – и без рук. Двое поплатились за это купанием в не самой чистой воде гавани. Зато весь десяток разом поднял на смех Яросвета и Пушту, поднимавшихся по лестнице, с кряхтением и стонами. Впрочем, про Яросвета было давно известно – притворяется. Как и то, что Пушта по-другому не может. Слаб…
Ярослав не торопился. Устало привалившись к мачте, он закрыл глаза и так сидел до тех пор, пока Яросвет, голос которого был полон неприкрытой издевке, не призвал воинов не мешать сотнику… отдыхать! А потом ладья заметно покачнулась, доска в днище скрипнула…
– Ярослав! – раздался густой и даже красивый, но вызвавший у него немедленное раздражение голос Тиллы. – Ярослав, ты не рад мне?
– Здравствуй, Тилла! – мрачно сказал сотник, раскрывая глаза и недовольно глядя на неё. – Нет, ну что ты! Устал просто!
– Ты и устал? – рассмеялась девушка, высоко задирая курносый нос и показывая два ряда белых крепких зубов. – Не верю! Витязи не устают!
Когда она смеялась, огромная грудь, которую и грудью-то назвать язык не поворачивался, колыхалась в такт дыханию и сотник, хоть и не впервой это видел, зачарованно смотрел на это движение. Словно ждал, что чуга треснет под таким напором и грудь обнажится…
– Ты не любишь меня! – тихо и устало сказала девушка, садясь на скамью подле него и ставя в ногах корзинку со снедью. – Ну прости, я не хрупкая и нежная, я такая какая есть. Трудно у отца-воеводы, при трёх братьях, с младости бредящих подвигами, вырасти тихой и нежной рукодельницей… Как Умила! Да, веретену я предпочитаю сулицу а спицам – меч! Но разве плохо вяжу? Ты ведь сам носишь рубаху, моей рукой вышитую! И того не стесняешься!
– Так добрая рубаха! – пожал плечами смущённый Ярослав. – Отчего ж не носить?
– Вот! – жарко поддержала его Тилла, подсаживаясь ближе. Ярослава даже через кольчугу обжёг жар её крепкого тела.
– Тилла! – трудно сказал он, вставая. – Тилла, я на службе! Ты ж сама – дочь воеводы, понимать должна! На службе я, мне следить за порядком положено!
Тилла, похоже, поняла это по своему… правильно поняла.
– Ты меня брезгуешь! – спокойно сказала девушка, вставая так резко, что ушкуй опасно качнулся. – Что ж…
– Тилла! – Ярослав побоялся вскочить и удерживать её пришлось за подол расписной понёвы. – Тилла, не говори глупости! Я вовсе даже…
Он запнулся, не договорил. Девушка, стоявшая с задранным к звёздному небу лицом, чего-то явно ждавшая, резко рванулась из его рук. Гашник, поддерживавший понёву, треснул, не выдержав напора…
– Докажи! – внезапно потребовала Тилла.
Ну как ещё можно доказать девушке своё хорошее отношение?! Ярослав неловко привлёк её к себе… И час доказывал хорошее отношение. Ему даже понравилось, хотя после, уже откинувшись на днище и тяжело выдыхая раскалённый воздух из лёгких, ощутил себя редкостным скотиной.
– А мне не жалко! – тихо сказала Тилла. – Любый мой… Хоть раз, а моим был!
Ярослав не успел ответить. По брёвнам пристани прогрохотали подбитые железом сапоги и Яросвет тревожно проорал:
– Сотник, ты живой?! – он запнулся, видимо узрев два тела на днище корабля, голос из встревоженного стал ядовитым. – Ага!
– Что ага? – Ярослав резко встал во весь свой немалый рост, прикрыв собой девушку, пока он не слишком торопясь одевалась. – Что – ага, я тебя спрашиваю!
– Да ничего, ничего! – выставив ладони вперёд и часто моргая сказал друг. – Так просто… Смотрю я и нарадоваться на вас не могу! Лель над вами летает, друзья мои!
Ярослав тихонько скрипнул зубами…
Тилла же не спешила не только уходить, но и даже отойти от сотника. Наоборот, тихонько привалилась сзади, устроив свою голову на плече Ярослава, а круглыми, не по девичьи сильными руками обхватив за пояс. Хотела за грудь, но такую бочку не обхватишь меньше чем вдвоём…
– Ну, ладно! – помолчав немного и не дождавшись внятного ответа, сказал Яросвет. – Вы тут воркуйте… голубки! Меня служба ждёт!
– Подожди, Яросвет! – быстро сказал Ярослав. – Я с тобой! Прости, Тилла… служба!
– Я понимаю! – тихо сказала, потупив взор, что с дерзкой Тиллой случалось крайне редко. – Ты только…
– Я тебя люблю! – спокойно сказал сотник. – Иди домой. Мать, поди, заждалась!
– Мать и не узнает! – возвращаясь в обычное своё состояние, усмехнулась Тилла. – Я – воин и умею передвигаться незаметно!
– Ты – баба! – грубовато одёрнул её Ярослав. – И должна думать, прежде чем переть в Гавань через весь город! Или у нас уже ухорезы и шишиги перевелись?!
– И верно, бабой стала! – без особого сожаления в голосе согласилась Тилла. – Надо же, как оно получилось…
Она ушла, а Ярослав ещё долго стоял, прислонившись к мачте и пытаясь разобраться в себе. Разлюбил ли он Умилу? Что заставило его согласиться с предложением Тиллы? Ведь он не любит её!
Он пришёл в молодечную не раньше, чем через полчаса. Достаточно времени прошло, чтобы Яросвет успел всем всё рассказать. Сотника, разумеется, встретили многоголосым восторженным рёвом и одобрительными выкриками.
– Ну, каково было?!
– А правда, что у поляниц там всё другое?!..
– Слава нашему сотнику! Такую кобылу обратал!
Ярослав, стиснув зубы до боли в челюстях, молча прошёл на своё место и вновь принялся за кощуник. Получалось плохо, гораздо хуже чем раньше. Но зато и крики умолкли сами собой. Раз сотник не реагирует, интереса в шутке уже нет…
– Яросвет! – не меньше чем через четверть часа поднял Ярослав голову. – Ты гонца к князю послал?
– А зачем? – искренне изумился тот. – Разве что-то случилось?
– Не нравятся мне эти гости[6]! – честно признался Ярослав. – Что-то очень не так с ними…
– Сейчас пошлю! – немедленно озаботился Яросвет. И быстро вышел…
Ярослав вновь вернулся за написание кощуна. И дело быстро наладилось…
4.Радан, посол Император Теодора. Гостиный Двор Холмграда. Седьмой день Липеца.
Гостиный Двор в Холмграде – наверное, самый большой и богатый в Гардарике. Отгороженный от всего остального города высокой деревянной стеной, он ещё и внутри был разгорожен на три больших подворья и множество маленьких. В самом большом – торингском, сегодня было шумно и многолюдно. Старый посол императорский, верный и преданный, но не слишком умный магистр Николас растерянно наблюдал за суетой. И за тем, как дюжие торинские воины, в которых трудно было бы не признать именно воинов, причём отборных, с натугой сгружали огромные сундуки – круглые и массивные, следом несли сундуки поменьше а под конец самые доверенные и лично золотой мастер, как представился – маленькие шкатулки. Что в такие может поместиться – вопрос. Потом тот золотой мастер, назвавшийся Раданом, довольно бесцеремонно ввалился в покои посла, щипнул за толстый зад коровистую челядницу и прогнал её прочь… Непрерывно болтая всякую чушь – новости из Торгарда, победные реляции партизан Данарии и Фронтира, он довольно долго испытывал терпение Николаса. Потом вдруг резко остановился и развернулся. Тёмно-серые глаза, укрывшиеся глубоко в узких бойницах глазниц, в упор уставились на магистра.
– Позвольте мне представиться, мессир магистр! – негромко сказал Радан.
– Вы уже представились, мессир торговец! – холодно ответил Николас.
Радан дерзко усмехнулся:
– Правильно представиться, мессир! Я – Радан, магистр и граф Стан. А ныне – чрезвычайный и полномочный посол его императорского величества Теодора Второго! Вот Императорская печатка!
Молча взяв в руки небольшой клочок пергамента с оттиском серебряной Звезды Торвальда на чёрном миндалевидном фоне и прочими атрибутами герба империи, несколько мгновений рассматривал его. Потом приложил ничем не примечательное кольцо и оно осталось холодным.
– Правильно! – сказал пристально наблюдавший за ним Радан. – Доверять в таких вещах нельзя никому! Всё чисто?
– Да, это подлинная Печатка! – склонил седую голову Николас. – Я весь ваш, мессир граф!
– О, не стоит так официально! – рассмеялся Радан. – Мы, торинги, в минуту скорби должны держаться рука об руку! Особенно, когда на нас возлагается столь важное и нужное дело как привлечение к войне гардар. На нашей, разумеется, стороне!
– Гардар?.. – протянул растерянный магистр. – Нет, попытаться, конечно, можно. Тем более – князь местный – брат нашей императрицы и любит её не ложно. Но вот остальные… Обида от той войны ещё велика. И я не уверен, что согласятся все! Что, всё так плохо?..
– И даже хуже! – откровенно ответил, помрачнев, «чрезвычайный и полномочный» посол обычному. – Армии нет! Из регулярных войск остался только «Золотой» легион и ещё три удалось составить из ошмётков. Данарию, Фронтир и треть Южной Ассании потеряли полностью. Изения держится засевшим в холмах Изенского Холмогорья ополчением, но и там силы тают слишком быстро. Да и мораль… За неделю до моего выступления, значит – через месяц после битвы при Сальме отряд номадской наёмной конницы прискакал под стены Торгарда. Императора в городе не было, но войск хватало а номадов было то ли двести, то ли четыреста. Немного, короче. В городе заперли ворота и даже отказались пустить внутрь беглецов из окрестных деревень! Пришлось повесить каждого десятого ополченца, чтобы поняли, как надо воевать!
– А что наследник? – озаботился Николас. – До меня дошли слухи, что мальчик родился болезненным!
– Что и странно! – вздохнул Радан. – Мальчик крупный и развитой. Но – тихий. И вздрагивает от любого шороха. Если же грохнешь чем или, упаси Господь, чихнёшь, разражается гроза. Истерика, слёзы по часу… И это, если не родится кто-то ещё, наш будущий император!
– Ну, не всё же так плохо! – попытался возразить посол.
– Не всё! – кивнул гость. – Партизаны сильно треплют врага. Особенно в Данарии – там все мужчины взяли в руки оружие. Во Фронтире, как ни странно, много партизан. Про Изению я говорил…
– Что нужно от меня? – уже деловым тоном спросил магистр. – Я готов!
– Встреча с князем Лютенем! Срочная! – твёрдо ответил Радан. – Лучше бы уже завтра… Ещё – совет мне. Всё же гардар вы знаете лучше меня, мессир! Да, конечно надо бы подумать, кто нам может помочь и чем. Из бояр, воевод… Может быть, младшую сестру задействовать, может быть – брата!
– Радовоя – не стоит! – немедленно возразил посол. – Вот уж кто не простил нам побоища при Златограде, так это он! И прадеда своего боготворит! И вообще, горяч и крут воевода! Если что с Лютенем случится, тут многие взрыдают! А вот Умила… Девка умна. Высокомерна, заносчива, горда. Ждёт прекрасного принца… А ведь у нашего императора тоже есть родня. Может быть, через это?
– Навряд ли! – покачал головой Радан. – Если уж говорить о браке, то с тем родом, что против нас настроен! Лютень же и так за… Вряд ли стоит озлоблять против него остальных!
– Ты прав, ты прав! – закивал головой магистр Николас. – Я не подумал… Тогда – Туры! Буйслав Владенской не слишком добро относится к нам. И не женат, хоть и немолод! В наследниках у него – племянник ходит, Рудослав! Воин он славный, но князь из него… Тьфу! Горяч, необуздан…
– Кто ещё к нам враждебен? – озаботился Радан.
– Многие! Кому в торговле поперёк дороги стали, кого словом недобрым обидели… Всякое бывает. Жди, что самую малую обиду тебе в нос сунут и разжуют до последней стадии, мессир Радан! А вот помощи от Лютеня не жди! Он – осторожен и советники у него добрые. Если встанет сам на твою сторону, слова в поддержку не скажет. Не пожелает испортить дело…
Проговорили долго. Почти до рассвета. По прикидкам вышло, что делится всё поровну: пятеро за, пятеро против. И два рода – Лисы и Лоси колебаться будут. Ну так то прикидки. Как оно там на самом деле повернётся – только время может подсказать…
– А вообще, ты ко времени приехал, мессир посол! – зевая, сказал под конец посол местный. – На десятый день этого месяца у них ярмарка в Торжке назначена ярмарка. Общая, всегардарская. На ней наверное соберутся все князья – договора договаривать, правёж вершить, обижаться, мириться… Так что долго ждать общего съезда тебе не придётся!
Порадовал, значит, напоследок.
5.Лютень и Радан. Княжеское подворье Холмграда. Раннее утро восьмого дня Липеца.
– Давай, рожай скорее! – тёмные номадские глаза Ратши сверкали в рассветном полумраке бесовски, сам юнец, хоть и был хрупок телом, с неожиданной силой толкал Мирона вперёд.
Мирон привычно упирался, бубнил что-то под нос… Кажется объяснял, что девка-чернавка[7], с которой за его спиной сговорился Ратша вовсе ему не нравится, что она – рыжая, а ему нравятся беленькие, что тело слишком дебело, ему нравятся хрупкие… В общем, пытался, как и всегда, придумать новую отговорку. Не забывая про старые, проверенные временем.
В конце концов невеликое терпение княжьего меченоши лопнуло, словно мыльный пузырь, он поднажал и Мирон, громко ахнув, вылетел на освещённую часть двора. Прямо наперерез красивой в общем девке, выбранной для своего друга Ратшой.
– Здрав буди, Мирон! – ласково улыбнулась ему Ива. – Ты что такой растрёпанный? И взмок весь, словно коня по кругу таскал!
– И ты здравствуй, краса! – промямлил Мирон, заливаясь даже не красной, бурой краской от ушей до кончиков пальцев и чувствуя, как сердце бухается в пятки. – Давай, помогу!
Ива несла два тяжёлых ведра, полных помоев для свиней и отказываться не стала. Дошли до свинарника бок о бок. Ива, лёгкой походкой и налегке… Мирон – спотыкаясь и обливая чистые порты вонючей жидкостью с объедками. Но вот и свинарник. Огромных хрюндей здесь не было – почти сплошь поросята или молодые свинки. Как раз столько, сколько нужно чтобы накормить один, не слишком большой стол гостей, собранных у князя…
Дурно пахнущая жидкость наполнила поилку и Ива радостно обернулась.
– Мой витязь! – она явно вознамерилась вознаградить Мирона прямо сейчас и юноша попятился. Нет, не то, чтобы не хотелось…
– Ты куда?! – искренне изумилась девка, когда отрок вдруг сорвался с места и бросился бежать.
На счастье Мирона, ответ его был правдив:
– Князь приехал!..
И впрямь, дружинники у ворот уже раскрывали тяжёлые, обитые освящённым железом створки и Мирону положено было встречать князя у крыльца. Никогда почти его служба не доводилась до конца – держать стремя молодому князю было бы оскорблением, он всегда сам, птицей взлетал в седло, сам спускался на твёрдую землю…
В этот раз Лютень въезжал во двор непривычно медленно. Конь, белый Снег, шёл, степенно переставляя тяжёлые, с пуд каждое копыта. Сам князь выглядел усталым и мрачным – даже обычный румянец со щёк сошёл. Рядом, лишь на полголовы отстав, ехал чужак, одетый как торинг и тоже мрачно молчал.
Так, молча и неспешно они проехали через весь двор остановились у коновязи и князь впервые за долгое время принял помощь Мирона… Зато стремянный хоть раз почувствовал себя действительно нужным!
– Спасибо, Мирон! – тихо сказал князь, даже не улыбнувшись отроку. – Скажи, пусть не рассёдлывают Снега! Он мне сегодня ещё может понадобиться. И ты! И Ратшу найди… ах, он и так здесь!
– Внял, княже! – склонил голову Мирон.
– Радовой где? – спросил князь про брата. – Найдите, пусть в малую брусяницу[8] идёт. Я там ждать его буду… с гостем!
Два или три отрока из тех, что всегда обретались подле коновязи, немедленно бросились искать княжеского брата. Впрочем, почти все в одну сторону: огненно-рыжий Огонёк набольшего воеводы княжества стоял в конюшне, и значит Радовой мог быть только в двух местах: либо на дружинном поле[9] за теремом, либо в девичьей. Скорее первое, но и к девкам Радовой заходил, не забывал.
– Так… – пробормотал Лютень, вновь бросая косой взгляд на чужака. – Боярина Любослава зовите, ведуна Велибога… Ну, и хватит!
Эти двое обретались за стенами, в такое время – скорее всего пробуждаясь в постели. Ещё несколько отроков уже конно вылетели прочь со двора…
Лютень неспешно поднялся на крыльцо, коротким кивком головой велел гостю следовать за собой. И долго в ёл по тёмным переходам, пока не остановился перед низкой дверью.
– Заходи! – бросил через плечо и сам вошёл. Устроился в креслице поудобнее, опёрся щекой на кулак.
Гостю сесть предложено не было, да он и не собирался. В руках – длинный, узкий и похоже тяжёлый свёрток.
– Говори! – после того, как ждать надоело, велел Лютень. – Я слушаю тебя!
– Государь Лютень, я – Радан, граф Стан и посол императора Теодора!
– Вижу, что посол! – хмыкнул Лютень. – Кто ж ещё на трёх боевых галерах, да без груза почти прибудет? Да и посол Николас не стал бы нижестоящему свои собственные покои уступать!.. Так что от меня хочет мой побратим Теодор?
– Он кланяется тебе как другу и брату и просит принять это. В дар!
Как раз в это время дверка вновь приоткрылась и внутрь вошли Радовой и Любослав, из-под подмышки которого выглядывала озорная рожица Ратши.
– Я там велел воев поставить! – прогудел Радовой, почти как две капли похожий на старшего брата, только более крупный и голосом похожий на боевой рог. – Чтоб, значит, не мешали!
– Добре! – кивнул старший брат и князь. – Разговор и впрямь будет серьёзный. Вишь ты, брат наш Теодор, император торингский, посла прислал! С подарком…
– Как там Ольха? – немедленно озаботился младший брат и воевода, расплываясь в улыбке. – А племяш здоров?
– Здоров! – осторожно ответил Радан, вставая на колено и передавая подарок князю. – Боюсь только, что магия базиликанская как-то нехорошо на него подействовала! Ну, наши стараются его излечить!
– Надо будет послать наших ведунов! – прогудел боярин Любослав, по крови – вуй князя и его брата, потому в общении вольный. – И знахарей с травниками… Пусть поглядят, что с глуздырём не так!
– Надо… – разворачивая свёрток, согласился Лютень. И вдруг шумно выдохнул воздух, не сумев сдержать восторг.
Теодор когда-то долго и много разговаривал с молодым князем, знал, чем его уязвить… Роскошный меч, лежащий в аксамитовой обёртке, блистал остро отточенным, доброго булата лезвием, украшен был и скромно, и достаточно, чтобы оставаться оружием, а не украшением.
– С чего это такой дар? – озаботился боярин Любослав, в отличии от молодёжи на меч смотрящий другими глазами. – Вроде бы именины нашего князя прошли уже. Да и дар был… пусть – не такой!
– Мой император Теодор напоминает этим даром о клятве, данной когда-то! Что если одному будет туго, другой придёт на помощь! – быстро ответил Радан.
Улыбка вмиг слетела с лица князя. Его брат, более простой и прямой, набычился и глянул уже не добро, пристально и прицельно. Так смотрят поверх арбалета, выискивая уязвимое место в броне.
– Мой государь, император Теодор говорит моими устами: время настало! – выдохнул Радан. – Ему так туго, что он готов на любые условия, лишь бы гардарские рати пришли к нему на выручку!..
За спиной тихо выругался Любослав…
6.Холмград. Княжеский собор[10]. Девятый день Липеца.
– Гляди, гляди, Буйслав! Туры едут!.. Ишь, бычится!
– А где у него рога, братка? У тура ж рога…
– Тс-с! Ещё услышат…
В Холмград при огромном стечении народа – горожан и смердов, под пение дудок и свирелей съезжались князья с малыми дружинами. Двенадцать князей, двенадцать дружин, двенадцать стягов, развевающихся по ветру над воротами княжеского крома. Огромного, каменного… Даже там сегодня будет тесно – пятнадцать, а то и двадцать сотен уместить сможет не каждый терем. Впрочем, в Холмграде, городе особом, были подворья каждого рода. Часть гостей и там разместится, не рассыплется!
Князь Лютень на своей памяти шестой раз принимал княжий собор, шестой раз возглавлял его, как и положено хозяину. Бывало разное, но обычно соборы проходили тихо, мирно. С тех пор, как князь Гром, в душе которого воистину правил Медведь, стал изгоем, на Родянской земле было тихо и мирно. Случалось, набегали викинги или номады. А так – ничего. Тихо. Хорошо. Пятый год урожаи таковы, что зерном хоть коней корми. Хлеб дёшев, мяса много, деревья рушатся от яблок и слив… Сам Род через Сварога зрит, чтобы на избранной богами земле был мир и порядок! И покой…
– Слишком спокойна стала жизнь! – жаловался великий витязь Буйслав, князь могучих и воинственных Туров, когда спешился и обнялся с Лютенем, занял место подле него на крыльце. – Подумай сам, тут месяц что ли назад вышел в море… Порыбалить решил. Ну, две снэки налетели. Орингов – видимо-невидимо на них! Ну, с сорок точно было…
– Ну, а говоришь – спокойно! – посочувствовал Лютень. – Отмахался?
– Эх, князь! – вздохнул Буйслав. – Я ведь даже порадовался! Весло наперевес схватил, рыбарей своих чем попало вооружил да ладейку на них послал. «Тур!» ору, «Тур!». А там – хёвдинг Бран, что как-то со мной рядился против номадов! Ну, узрел меня, признал… Никогда не думал, что эти снэки там ловко разворачиваться успевают. Уж я и честил его последними словами, и даже мать помянул недобрым словом… Убёг, скотина! Даже слушать не стал! И чего я его так испугал?..
Шутливые жалобы князя развеселили Лютеня сверх меры. С князем-туром он, правда, никогда особо дружен не был. Туры были одними из тех, кто требовал не изгнания – головы Грома, а своего предка Лютень слишком чтил, чтобы забыть эту обиду. Впрочем, воином Буйслав был добрым, воеводой – ещё лучшим. Уважать его Лютеню никто не мешал…
А вслед за Буйславом, всегда первым, во двор въезжали остальные князья. Вот Первосвет, князь рода Соболей, ближайший сосед и друг сердечный. Рядом с ним – тесть и союзник во всех замыслах Рудевой Дебрянский, князь рода Лиса. Дальше, в обычном одиночестве, ни в ком толком не нуждаясь, Волод, князь Волков… Увы, на своего легендарного предка не похож совершенно. Пьяница и трепло, не достойный стола такого славного рода!
Дальше – остальные. Из них разве что Святослав Артанский и Борзомысл Куявский могли на что-то повлиять. Вот и они идут бок о бок – непохожие, но всегда выступающие бок о бок. Борзомысл, вообще недолюбливавший войну. Ему, князю-ведуну куда больше по душе тихие, спокойные вечера за книгой… Да и торговля с Вассилиссумом у соколов шла активно. Жаль её рушить…
Потом прошли в огромный зал – Большую или иначе – Великую Брусяницу. Тут бы место трём таким соборам хватило. Что уж говорить о сотне воинов и бояр, собравшихся и согласно ранжиру рассевшихся. Во главе – Лютень с боярами и воеводами, слева и справа – князья других родов. Рыси там или Ежи – в самом конце, как наименее значимые. Ну, а ближе всех – Волки, Туры, Орлы, Соколы. Как эти скажут, так и остальные порешат…
– Братья князья! – горло у Лютеня перехватило, и он прокашлялся и даже пожалел, что пил перед самым собором обжигающий, со льда, квас. – Братья князья! Мы собрали наш собор, чтобы обсудить дела, накопившиеся за год… Это – важно, не спорю. Но как хозяин собора, я могу и хочу внести ещё один вопрос. Вернее, хочу попросить вас выслушать одного человека. Он прибыл издалека и по очень срочному делу… Мессир Радан, выйди сюда!
Торинг, вышедший на середину брусяницы, под скрестившимися на нём взглядами почувствовал себя довольно неуютно. И ещё отметил для себя, что лишь немногие смотрели дружелюбно. В основном всё-таки если не открытая вражда во взорах была, то уж скрытое недоброжелательство – точно. Не забылись дела семь десятков лет назад свершившиеся по злой воле Августа Безумного! Ведь сколь долго пришлось вымаливать прощение… До конца так и не простили. И теперь за это придётся расплачиваться. Ему, Радану, так и сказано было: любой ценой уговорить. А без гардарской подмоги можно не возвращаться вовсе…
– Славьтесь, вожди гардарские! – громко приветствовал Радан князей. – Я вижу, земля ваша славна истинными рыцарями. И вижу, вы горды этой землёй! От императора Теодора, правителя земель, осенённых славой и благодатью Торвальда Основателя и Конрада Великого – поклон вам всем!
Он и в самом деле поклонился. Низко поклонился, не чинясь и не боясь унизить императора. Ниже пасть всё одно невозможно. А гардары, как и все варвары, до лести падки.
– Что тебе надо, торинг? – с плохо скрываемой ненавистью прогудел огромный седовласый воин в простой, пусть и булатной кольчуге под красным корзном[11]. Князь Буйслав – догадался Радан. Свирепый и ненавидящий торингов вождь Туров. А за его спиной – молодая копия. Племянничек, Рудослав Буй-тур Владенской. Сильнейший, наверное, витязь северной Гардарики. Не женатый…
– Надо мне многого и сразу! – тихо сказал Радан, резко повернувшись к нему и глядя глаза в глаза. – Я знаю тебя, славный князь Буйслав! И твои мысли про меня – знаю и понимаю! Думаешь ты вот что: стоит мол проклятый закатник[12], заявился войско просить. И зачем мол, нам кровь за них лить? За закатников поганых, нашей крови вдоволь попивших! Так?
– Ну, так! – угрюмо ответил князь.
– Думаешь ты, мол презирают торинги нас, варварами прозывают и сам себя подогреваешь. Чтобы ненависть не остыла, чтобы не задуматься… А видел ли ты, как жёстко карает император за убийство гардара? А слышал ли ты, что гардар запрещено судить обычным судом? Что их, как и своих гвардейцев, как высокородных нобилей судит императорский суд? За любое преступление – кражу, убийство, бродяжничество… Это ты презрением и высокомерием торингским считаешь? А впрочем – считай, князь! То – твоё полное и законное право. Мы – в беде и нам сейчас не до твоей ненависти. Мой государь, император Теодор просит вас о помощи. Не бесплатной – серебра и золота у нас пока хватает. Не то, что воинов! Мы проигрываем войну… проигрываем совершенно. И ладно бы война эта была честной. Это можно понять, можно принять. Но при Сальме мы сражались храбро и честно! И победили бы, если б не вражеские маги… Слышали ли вы когда, чтобы маг творил не фейерверк, опасный лишь для неосторожных, но огненную стену, выжигающую боевой строй на десять шагов в стороны и вглубь! Видели ли вы когда драконов?! Огромных, свирепых и неуязвимых?!
– Драконы? Это змеи крылатые, что ли? – пробурчал кто-то из воевод. – Так нету их! Сказки это кощунников!
– Я сам видел! – твёрдо сказал посол. – В том клянусь своей честью и святой крест творю! Пусть никогда не ходить мне по земле, если вру!
– Постой! – прервал его ещё один князь, кажется – Волод Ярославский из рода Волка. – Ты что ж, хочешь чтобы мы теперь свои головы подставляли под этих твоих драконов?! Что мы, безумцы какие?!
– Я понимаю… – трудно сказал Радан. – Мы готовы заплатить за вашу кровь! Хорошо заплатить, честно! Без торговли… сколько запросите! К тому же я слышал, ваши ведуны куда сильнее обычных магов. И они понимают боевую магию!
– Ну, кое-что мы разумеем! – пробурчал рослый и здоровый ведун в зеленовато-коричневом балахоне, стоящий за Буйславом. – Змея, правда, вызвать не сможем…
– Постой, ведун! – махнул на него рукой сам князь и покосился на окаменевшего в своём кресле Лютеня. – Ну, хозяин наш дорогой и без золота вам поможет. Император, как-никак, его сродственник! Что до меня… Да не суй ты в душу монеты! Не в них же дело! Решим помочь, от денег не откажемся, но пойдём по другой причине – для души. Откажем всем собором, уж не обессудь. Хоть сколь угодно предлагай, не пойдёт никто! Потому ответ наш узнаешь после. А пока…
– Да, Радан, ты иди пока! – тихо сказал Лютень, но его услышали. – Нам тут поговорить надо!
7. Холмград. Княжеский собор. Девятый день Липеца.
К Концу второго часа князь Лютень взмок как мышь, Буйслав и его племянник, оба те ещё крикуны охрипли и говорили вполне нормальными голосами, а Волод истощил запас своих немудрёных шуточек и настроил против себя почти всех. Ко всеобщему удивлению, картина была уже почти ясна. За помощь выступили Лютень, Первосвет, Рудевой и, как ни удивительно Буйслав. Против, разумеется, Борзомысл и его верный союзник Святослав. Остальные либо колебались между двумя партиями, либо, как Волод, переложили решение на чужие плечи и откровенно развлекались. Волод, впрочем, был один такой… умный человек. Остальных впрямь заботило будущее…
– Ну хватит уже! – проворчал Рудевой, князь немолодой и любящий покушать. – Можно ещё много дней решать… А чего, собственно, решать-то?! Пусть каждый скажет своё слово, посчитаем… И решим! И всё. Как порешим, так и будет. Решим помогать, все пойдём. И я, и Волод тоже. И Святослав со своими орлятами и Борзомысл с соколятами… А не порешим, так и Лютень помогать не возможет! Запретим!
Лютень молча кивнул. Всё верно, так и положено…
– К тому же – драконы у них там! – невпопад сказал Рудослав. – Может, ещё какие чудища есть!
– Тебе лишь бы чудища! – окрысился на него дядя. – Воев на этом положим…
– Сам ведь жаловался, что скучно жить! – поддел его Лютень. – Вот и повеселишься, князь!
– Я-то повеселюсь… – пробурчал Буйслав, недовольный и польщённый одновременно. – Да вот этот… обормот… тоже! Но я – князь. Плохой или хороший, а князь. И думать должен обо всех! И о смердах, и о дружинниках. Даже об Рудославе, который так рвётся драконам клыки обломать! Так что… не знаю я. Сам бы пошёл. Рудослава послал бы… А вот рать. Да ещё – общую, рубеж оголяя… Не знаю!
– Тогда давайте решать! – вздохнув, решил Лютень. – Отче, пусть Боги скажут свою волю!
Верховный ведун Милобог, длиннобородый, косматый и звероватый старик, неспешно поднялся со скамьи и тихо, но так что все услышали, изрёк:
– Род и Сварог всегда на стороне обижаемых. Торинги сейчас – обижаемые. Значит, надо помочь! К тому же, там и наша кровь есть, родянская! Я сказал…
– Ну, и я за! – твёрдо сказал Лютень. – Как угодно считайте, а только я бы пошёл!
– И я! – поддержал его Первосвет. – Хотя и наших погибнет много… Но – слава! Но – правое дело! Но – боги за нас!
– Я с Лютенем! – поддержал и Рудевой. – Хотя бы потому, что торинги и впрямь ближе нам, чем базиликанцы!
– И я! – помолчав, внезапно сказал Буйслав. – Почему я, уже слышали…
Вот так вот… Не успели начать, а уже пять из священной дюжины[13] за высказались. Всего-то два голоса осталось найти.
– Я – против! – резко вскочив с места и обведя всех тяжёлым и сердитым взглядом взрыкнул Святослав. – Мы, Орлы, из года в год тяжёлый бой ведём с номадами. Они – наши враги! Их надо бить. А оголим рубеж, не сговорятся ли базиликанцы с номадами? Не пойдут ли те набегом? Из большой войны так просто не выйти! Да и вам, северянам, подумать надо. Норлинги близко и роток на вас давно разевают. Вы – в Торгард, они – ваших жён да девок мять. Я – не трус, ведаете все! И войны не боюсь. Но я – против!
– И я! – тихо сказал, вставая и оглаживая бороду, князь Борзомысл. – Хотя вы и считаете меня трусом. Я просто думаю, в отличии от большинства. А думая, вижу большие беды впереди. Особенно если вы все тут решитесь идти! И впрямь, запалят номады да норлинги наши веси, пока защитников дома не будет!
– Скажи прямо: торговли жалко! – фыркнул Волод. – Хотя я тоже – против! Просто потому, что против! Волки боя не боятся, но и лезть в него безоглядно охоты нет!
– И торговли жалко! – устало ответил Борзомысл, хотя его уже никто не слышал.
Один за другим вставали князья, говорили. И выходило, что весь север, за исключением Волода – за, а весь юг – против. Шесть на шесть и решающий голос, как ни странно и смешно, оказался у самого малого княжества, в серёдке расположенного и разве что огромным озером в треть своей земли славного – у рода Ежей.
– Скажи своё слово, князь Горислав! – попросил враз осипшим голосом Лютень. – От тебя зависит…
– А ты не дави! – нервно облизнув губы, сказал князь Волод. – Ишь ты… Подумай, князь Горислав!
– Да что думать! – вздохнул тот уныло. – Война, она штука неприятная. И кровь. И смерть. И дома, пока ты воюешь, нестроения всякие! Может, и не пошёл бы… Да как не пойдёшь, когда торинги на торге моём – треть всех купцов. И товар добрый везут. И оседают многие… Пойду я, коль решим так!
– Решено! – резко встав на ноги и взмахом ладони утишая поднявшийся гомон, сказал Лютень. – Зовите сюда посла!
– Эх, Ёж… – горько вздохнул Волод. – Что ж ты так плохо подумал… Говорил ведь я тебе!
Горислав, и впрямь чувствовавший себя виноватым, только руками развёл. И впрямь, что тут скажешь…
Вошедший граф Радан выглядел уставшим и напряжённым. Понятное дело, день под уклон катится, а слова своего князья ещё не сказали. Нелегко это – ждать столько. Выходя на середину, посол даже пошатнулся, но его быстро подхватили под руки двое гридней.
– Мы решили! – мрачно сказал Лютень, не сводя с графа горящего взгляда чародейских зелёных глаз.
– Я с покорностью выслушаю любое ваше решение! – ответил посол и развёл руками. Мол, как скажете.
– Мы решили прийти к вам на помощь. Оплату, сроки выступление и число воинов обсудим после… Что с тобой, посол?!..
Измождённый ожиданием Радан медленно осел на ковёр.
– Слабаки они! – презрительно прогудел в мёртвой тишине Рудослав и шумно сплюнул. – Тьфу!
Глава 2 «Выступление рати»
1.Ярослав и Умила. Княжеский кром Хомлграда. Двадцать третий день Липеца. Утро.
Сборы войска в поход – дело хлопотное и трепетное. Две седмицы, что затратил на сбор своего войска и подготовку его к походу Лютень купил безумной ценой. Все воеводы и бояре, все сотники и десятники давно уже забыли про нормальный сон, ели урывками и даже нужду справляли почитай что на ходу… Зато весь задний двор крома пропах так гадостно, что по нему пробегали бегом. Даже последние чернавки шли на него только в виде наказания… Зато войско было готово. И сгорело при этом всего два дома и одна корчийница[14]… Войско окончательно было готово к выступлению на двадцатый день месяца Липеца – он выпал на ломотень[15]. Но уже после этого ещё три дня – до четвертока [16] войско было распущено по домам. Почти всё. Кроме воевод и сотников. Эти метались уже совершенно загнанные, последний раз проверяли коши[17], корабли и припас. В том числе и Ярослав, который должен был отходить со своей сотней на огромном струге, под прапором брата князя, набольшего воеводы Радовоя. Так всегда было. Так должно быть и сейчас. Ярослав загнал себя, но сотня – от людей до коней, выглядела действительно лучшей. Такой и была. Не зря князь Лютень как-то обронил в разговоре с братом, что этого сотника надо бы построжить ещё больше. Чтобы не распускался и не загубил свой талант прирождённого воеводы. Суровый Радовой, правда, что-то там возразил, мол про талант ещё рано говорить… Но главное – князь Ярослава ценил. Для воина нет ничего выше такой награды. Для княжеского дружинника, милостью князя живущего, тем более…
– Ярослав! – голос несомненно принадлежал молодому да раннему Ждану, одному из лучших воинов его сотни. – Сотник!..
– Чего тебе? – спросил Ярослав, отрываясь от четвёртого пересчёта запаса стрел, что заняли один из трёх положенных сотне возов. Впрочем, на возах припас довезут только до корабля. И на возы же сложат, когда придут в Торгард…
– Сотник, тебя в терем зовут! – доложил заметно запыхавшийся воин.
– Князь?
– Да нет… – Ждан пожал плечами. – Мне отрок передал, мол, на гульбище [18]надо идти!
– Так – князь! – удивился Ярослав. – Он же там любит бывать!
– Не князь! – упорно замотал головой дружинник. – Чего бы тогда столько тайны?
– Тилла, что ли… – тревожно нахмурив лоб и поспешив в означенное место, пробормотал на ходу Ярослав. – Давно я не видал её!
И впрямь, давно… С того дня, когда на днище ушкуя они подчинились воле Лады или, что вернее – Леля, минуло больше двух седмиц. А вернее – четырнадцать полных дней. И он не горел особым желанием, и сама Тилла, хоть и мелькала пару раз где-то неподалеку, не подходила и не заговаривала. Яросвет, трепло толстопузое, клялся, что она побледнела ликом и вообще опала с лица и фигуры. Но шутил обычно находясь на некотором отдалении. Рука у сотника всегда была тяжела, а вот с чувством юмора… тоже какое-то тяжёлое оно у Ярослава!
– Стой! – преградили сотнику дорогу двое рослых, как на подбор огромных гридней из третьей, кажется, сотни. – Слово скажи!
– Я те дам, слово! – рыкнул Ярослав. – Так дам, даже «мама» сказать не сможешь! Пошёл прочь!
Ярослава знали. И знали, когда с ним можно пойти на принцип, а когда лучше отступить. Сейчас как раз такой случай был – когда требовалось отступить. Гридни и отступили. И Ярослав уже через пять минут вышел на гульбище…
Здесь было пусто. Никого на все десять шагов длинны и три – ширины. Ни единой души.
– Эй! – на всякий случай окликнул сотник. – Есть тут кто?!
Тишина в ответ…
Ярослав нахмурился. Ждан не мог пошутить, воин был может и взбалмошный, но в общем – надёжный и преданный. Тогда – кто?
– Сотник Ярослав! – раздался удивлённый голос за спиной. – Ты что здесь делаешь?
Не голос – голосок, серебристый перелив птички-соловушки. Руки Ярослава, до того упёртые в раздражении в бока, медленно обрушились вниз. Колени задрожали а с лицом происходило что-то, недостойное воина. Кажется, он одновременно пытался улыбнуться и не напугать своим зверским оскалом самую нежную и ласковую девушку на свете…
– Княжна Умила! – робко рокотнул он, сейчас особенно ясно осознавая, насколько его грубый голос не совестим с её – нежным. – Ты здесь?
– Где ж мне ещё быть, как не тереме моего брата? – удивилась та, пристально разглядывая сотника своими огромными зелёными глазами а пальцами незатейливо перебирая длинную, ниже пояса опускавшуюся в покое рыжую косу. – Я пока ещё замуж не пошла, перед Ладой не вставала! Любого за руку не брала!
– Это ты меня звала? – хрипло спросил Ярослав.
– Я? – удивилась поначалу Умила. – С чего бы это?.. Да, я! Вы ведь сегодня уходите?
– Да!
– На войну… Страшная будет война?
– Да! – тихо повторил Ярослав.
– И многие погибнут…
– Род на то нас и создал, княжна! – возразил Ярослав. – Нам надо жить и умирать со славой. А какая слава, если б мы отказали обижаемым в защите? Позор для нас!
– А ты… ты тоже можешь погибнуть? – совсем тихо, потупив свои прекрасные глаза и заалев ликом, спросила Умила.
– Я – воин! – всё ещё не понимая, куда клонит княжна, возразил Ярослав. – Конечно, и я могу!
Наклонись… И закрой глаза! – велела вдруг княжна.
Ярослав, почему-то вспыхнув лицом тоже, послушно закрыл глаза и наклонился. Замер в ожидании невесть чего и кровь взбурлила а в голову лезли мысли совсем не священные… Потому и испытал некоторое разочарование, когда на шею ему лёг твёрдый кожаный ремешок, потом губы обожгло то ли ветерком, то ли лёгким поцелуем её, пахнущих малиной губ… Потом раздался лёгкий цокот каблучков и когда сотник раскрыл глаза, Умилы рядом уже не было. А может, то был сон? Нет, на шее ощущалась новая тяжесть и Ярослав поспешно сунул руку за отворот рубахи – оберег. Священное Коло Сварога – круг с четырьмя изогнутыми лучами, могучий оберег и славный дар любви. Любви?..
Ярослав заполошно огляделся. Нет, никого нет и вряд ли кто сейчас смотрит наверх, чтобы бояться, что всё раскроется. Да и чем накажет князь? Пошлёт в самое пекло? Так он, Ярослав, смерти и впрямь не боится!.. Тут только заметил ещё один свёрток. Тот лежал, скромненько прислонённый к опоре и вроде бы невзначай там оставленный. Вот только содержимое стоило почти столько же, сколько его меч – рубаха из обояри[19], яркого скарлатного[20] цвета. Такая и стрелу в тело не пустит, и рожно копья. И кровь на ней не так видна…
Ярослав вздохнул и на миг прислонился к стене, прикрыв глаза. Губы до сих пор ощущали вкус её губ, перед глазами стояло лицо… А может, ничего всё же не было? Да и что было-то? Ну, подарила воину рубаху да оберег. Все дарят. Только не тайно. Ну, поцеловала… Да полно, был ли поцелуй?
Так ничего для себя и не решив, Ярослав оторвался от стены и медленно, улыбающийся и удовлетворённый спустился во дворе.
– Кажись, девку намял! – поделился один гридень, до сих пор ощущавший дрожь в коленях, с другим.
– Этот мне Ярослав! – как взрослый вздохнул другой, которому едва минуло восемнадцать и который почитал себя настоящим витязем. – Везде поспеет!
2.Холмградская гавань. 23 день Липеца. День.
Прощание с уходящими на войну воинами большинство начало ещё дома и потому в гавани бабы успели разреветься, орали громко и отчаянно. Народу вообще много пришло – и Холмград был городом большим, и из посадов, даже из дальних весей и острогов пришли и приехали родичи. Провожали, как и положено на Родянской земле – с песнями, с подначками остающимся, с обещаниями ждать… Мальчишки, которых разумеется было тьма тем[21], гроздьями висели вдоль крепостных стен, на ветвях деревьев и на башнях. На крышах сидели, как их оттуда не гоняли…
Князь Лютень, молодой и красивый, в дорогой броне но с непокрытой пока головой, прощался с женой на пирсе, в нескольких шагах от сходня на «Лебедь», огромный свой струг, над которым пылал огнём скарлатный стяг с поднявшимся на задние лапы, оскалившим пасть медведем. Княжеский стяг… Лютень торопился, но сейчас было то время, когда торопиться не стоило. Потому он терпеливо выждал, пока слёзы Любавы оросили ему всю грудь, пока боярин Любослав, остающийся престолоблюстителем и опекуном юного Изяслава напутствовал его на дорогу… Потом князь обнял и самого Изяслава. Поднять на руки, подкинуть, как хотелось бы, не посмел. Сыну – двенадцать, он уже отрок, способный на многое и много умеющий. На коне скачет не хуже многих дружинников, меч на поясе настоящий, только самую чуть покороче отцовой скьявоны. И кольчуга. И шлем, на самые брови надвинутый, серебряным княжеским венцом украшенный…
– Держись, сын! – прошептал князь тихо, встав перед ним на колено и глянув глаза в глаза, строго и с надеждой. – На тебя стол свой оставляю и род! Я верю в тебя, сын! Если что, на боярина Любослава всегда положиться можешь. На воеводу Тверда, я его пока в Холмград вызвал, на ведуна нашего, Добросвета! Помни только, войска у тебя немного осталось, потому воевать не стоит даже с норлингами. Но и слабину с ними не давай! Сомнут… На родовичей наших положиться всегда можешь… Держись, сын! О матери заботься!
– Княже! – отрывая его от разговора с сыном, раздался над головой старческий, надтреснутый и недобрый голос ведуна Добросвета. – Княже!
– Слушаю тебя, отче! – обернулся тот с явным неудовольствием. – Что сказать хочешь?
– Ты просил у меня ведунов. Мол, волшба базиликанцев должна отпор получить… Держи! Вот эти шестеро – лучшие, что у меня есть! Ратан, Медведко, Рыс, Роговой, Улеб. Старшим у них пойдёт – Добробог!
Добробог? – удивился Лютень. – Отдаёшь его?!
– Отдаю… – нехотя кивнул ведун, сердито дёрнув себя за длинную, до колен, бороду. – Добробог, пойди сюда!
Огромного роста, могучий и больше всего на своего предка – Великого Медведя похожий муж, скорее – юноша подошёл и встал подле старика. Коротко, блюдя достоинство, склонил голову перед князем. Тут же распрямился и меховая безрукавка, сшитая из шкуры медведя распахнулась на широкой груди, обнажив могучие пластины мышц. Не ведуном бы Добробогу быть – воином!
– Здрав буди, княже! – прорычал ведун. – Клянусь Родом служить тебе верой и правдой!
– Верю! – кивнул Лютень. – Веди своих молодцев на мой струг. Там, вроде, есть ещё место!
– Нам много не надо! – возразил ведун, обернувшись на своих товарищей, таких же могучих и звероподобных.
– Добро, коль так! – кивнул князь. – Иди!
Добробог, коротко поклонившись напослед, махнул рукой и повёл своих ведунов на корабль. Лютень вновь обернулся, ища жену с сыном…
– Скажи слово, княже! – вновь сменил ход его мыслей ведун. – Люди ждут! Твой род ждёт!
Лютень обвёл взором берег. И впрямь, ждут… Даже затихли, плач почти прекратился и воины, всё ещё идущие и садящиеся на ладьи и струги, насады и кочи, шли сейчас почти в полной тишине.
– Други мои и братья по крови! – высоко подняв руку, в которой сам собой оказался меч, громко сказал Лютень. – Мы уходим на бой, и многие из вас не дождутся нас домой. На то война и война… Ждите, и нам будет легче вернуться! Ждите, и мы, зная это, будем сражаться так, чтобы не опозорить предков своих и чтобы потомкам не было стыдно поминать нас! Так, как мы поминаем Грома Холмгардского и его отца, Изяслава! Как поминаем воина Яра Торгардского[22]!
– Мы верим в вас! – немедленно ответил ведун Добросвет. – Слава Светлым Богам!
– Слава Светлым богам! – хором ответили князь и народ.
– Слава Сварогу! – продолжил ведун, возвышая голос.
– Слава Сварогу! – единый стон тысяч голосов.
– Слава Роду! – уже почти кричал Добросвет.
– Слава Роду! – кричали в ответ люди.
В народе началась замятня. Матери, плача и не стыдясь слёз, поднимали детей вверх, показывали героев, уходящих на смерть. Воины расправляли плечи и шли на корабли с песней. Те, кто уже сидел, подхватили песню и вскоре старая боевая мелодия сотнями и тысячами глоток выводилась над мёртвой водой гавани. Её подхватывали всё новые и новые воины и даже женщины и те, кто оставался… Песня звучала гимном Сварогу и – сейчас больше – Перуну. Песня возжигала в жилах кровь и звала на подвиги, на бой и славную смерть. Ибо что может быть лучше и слаще для мужчины, чем смерть в бою, когда удаётся отомстить за погибшего мигом друга. А лучше – заслонить его от смерти. Пусть даже ценой собственной жизни. Ибо смерть – лишь миг высшей славы, а жить в бесчестии придётся долго…
Князь всё же не удержался, обнял ещё раз сына и жену, тряхнул за плечи обиженных и униженных Любослава и Тверда, низко поклонился перед Добросветом… Всё. Больше тянуть нельзя. Лютень бегом, не оглядываясь более, взбежал по сходням на борт «Лебедя» и огромный струг, повинуясь слитному движению дюжин гребцов, плавно и легко на первый взгляд отовалил от причала. Князь больше не оборачивался. Всё что надо было сказать, было уже сказано. О чём ещё можно говорить?! Долгое прощание – лишние слёзы. И князь не оборачивался до тех пор, пока его струг – первым из всего ключа[23], не вышел за пределы гавани…
3.Ярослав и Тилла. Латырского море. Борт струга «Шатун», 23 день Липеца. Вечер.
Ярослав так умотался за время подготовки к походу, что как только его струг с красивым и романтичным именем «Шатун» вышел в открытое море, завалился спать. Грести сейчас не требовалось – дул сиверко и корабли шли под парусами. Все эти сотни и сотни боевых и торговых кораблей, на которых плыли двадцать тысяч воинов. Ну, почти двадцать – княжеская тысяча, городовой полк Холмграда, дружины острожных кметей да ополчение смердов. Почти двадцать тысяч и наберётся. Наверное, со стороны это выглядело величественно и страшно – почти две тысячи кораблей и ладей под белыми парусами, медленно вспарывающих своими острыми носами тёмно-свинцовые воды Латырского моря. Ярослав не стал любоваться. И видеть уже доводилось, пусть и в меньшем числе, и спать слишком хотелось…
Так и проспал до самого вечера. До того мига, когда Коло уже укрылось за виднокраем[24], а Влесово Колесо ещё не осветило море своим мертвенно-бледным светом. И даже звёзды лишь только начали загораться на небе… Тогда его разбудил верный Яросвет:
– Вставай, набольший воевода зовёт!
– Что за… – пробормотал Ярослав, но сам уже вставал. Набольший воевода Радовой, брат князя, слыл среди воинов крутонравым и вряд ли стерпел бы ворчание или неповиновение. А на таком небольшом корабле, как струг, всё видно и слышно…
Пришлось натягивать сапоги, спешно приводить себя в божеский вид и всего через четверть часа сотник уже замер перед Радовоем – вытянувшись в струнку и придав роже соответствующее отсутствующее выражение.
Впрочем, непохоже было, чтобы Радовой собирался его за что-то распекать. И сотня, и сам струг были готовы к походу, снаряд и кони размещены удачно. Не за что было ругать сотника Ярослава!
– Ты мне кажется жаловался, что знахаря у тебя в сотне нет? – вдруг спросил воевода, явно сам смущённый своим вопросом.
– Так, воевода! – ответил Ярослав. – Ждан, конечно, заменяет его… Но он лишь малые раны залепить может. А перелом там или, упаси нас Род, рану в живот, ему залечить не под силу!
– Ну, тогда радуйся! – как-то хитро улыбнулся Радовой. – Нашёл я тебе… ведуна. Травник из лучших! Пожалуй, даже в дружине князя нет такого… м-да!
– Ну да! – вольно, как и можно ветерану в разговоре со своим командиром, возразил Ярослав. – Это кто ж может с Перваком Твердичем сравниться?
– Эй, травник! – как-то странно окликнул воевода…
Ярослав услышал за спиной смешки воинов, резко развернулся… и не сдержал удивлённого возгласа. Тилла, одетая в доспех, с тяжёлым мечом у пояса и сумкой травника через плечо выглядела, может и воинственно… Вот только Ярослав, как и любой муж, предпочитал видеть женщину в понёве и убрусе. Ну, или если девка, а не баба мужатая – с косой. Тилла же, правильно рассудив, что под шлем косу не упрячешь, обрезала волосы по плечи и выглядела сейчас странно. Вроде и не баба, но точно – не мужик.
– Ты что здесь делаешь? – осипшим голосом, в котором любой бы прочуял злость и растерянность, спросил Ярослав. – Что ты, девка, делаешь на боевом корабле?!
– Постой, сотник! – одёрнул его Радовой, уже неприкрыто веселясь. – Ты что ж своего боевого товарища честишь?! Тилла отныне – травница твоей сотни… И не перечь! Сам князь дозволил!
Тилла, покрасневшая до брусничного цвета, внезапно заговорила – жарко и обиженно:
– Кто лучше меня травы ведает? Уж точно не Ждан! Кто Живу умолит не дать воину уйти? Я! И в бою обузой не буду. У тебя в сотне, Ярослав-сотник, мало кто так стреляет из лука, как я! Может, и вовсе никто!
– Я сказал: нет! – резко возразил Ярослав, на миг забывшись.
– А я сказал – да! – вдруг громыхнул за спиной резкий и жёсткий голос Радовоя. – Я лично Тиллу проверил. Девка умна, добрый стрелок и хороший травник… травница. К тому же, кощуны ведает и рассказывает интересно. Она пойдёт с твоей сотней… Но если в первом бою хоть малость подведёт, можешь изгнать её к лешим! Я против не буду!
– То есть она будет под моим началом? – внезапно жестоко улыбнувшись, переспросил Ярослав. – Так, воевода?
– Так! – ещё не понимая, к чему тот клонит, подтвердил Радовой. Зелёные глаза ярко сверкнули в звёздном свете.
– А сейчас?
– Ну, если ты принял её под свою руку… – Радовой, кажется, некоторое время колебался, прежде чем ответить.
– Травник, быстро за борт! – резко приказал Ярослав, стараясь на Тиллу не смотреть. – Ну, что стоишь?!
– Сотник… – начал было Радовой, но замолк, поняв.
Тилла на миг взглянула на Ярослава, не понимая и не веря своим ушам. Её голубые глаза раскрылись широко – шире некуда…
– Приказ сотника – закон для тебя! – резко сказал Ярослава. – Прикажу со стены крепостной прыгнуть, прыгнешь! Прикажу… любой мой приказ должен быть для тебя законом! Нет – не держу тебя!
В следующий момент, закусив губу и быстро развернувшись, она бросилась к борту, увернулась от рук Яросвета и вспрыгнула на фальшборт. Как раз между двух убранных внутрь…
– Стой! – громко сказал Ярослав. – Кончено…
Тилла обернулась и сотник со смущением заметил слёзы в её глазах.
– Кончено, Тилла! – миролюбиво сказал Ярослав. – Я беру тебя… травница!
– Но я ещё не прошла испытание! – возразила девушка. И, сильно оттолкнувшись, прыгнула за борт. Только выступки мелькнули в свете одинокого факела…
За бортом громом раздался плеск, дружинники толпой бросились смотреть и кто-то, кажется Третьяк, ахнул:
– Утопла девка!
– Дура!.. – зло выплюнул слова Ярослав, расстёгивая пояс и первым махнул через борт. Следом за ним в воду прыгнули ещё несколько воинов…
Вообще-то плавать в воде в доспехе – занятие не из простых даже для опытных воинов. Булатная кольчуга легка, но в воде металл сковывает движения, мешает двигаться быстро и утомляет руки сверх всякой меры. Потому в воде и под водой дружинников с детства учат плавать по-особому. Но то – в воде дневной, светом Коло просвеченной, прогретой… В тёмной, ночной воде, наверное, другие боги властвуют. И потом… тут – открытое море!
Даже в воде обливаясь холодным потом, Ярослав набрал побольше воздуха в лёгкие и нырнул. И – не узрел дна. Чёрная ночь вокруг кораблей была черна и на глубине. Здесь даже страшнее было. И темнее. Рядом нырял Ждан, чуть поодаль – Третьяк а дальше, кажется… Нет, не кажется – сам Радовой нырнул! И если Третьяк и Ждан остались поверху искать в надежде, что удержится, Ярослав и сам воевода пошли вниз. Быстро и резко. Девка, как бы сильна не была – а не зря равняла себя с витязями княжьей тысячи, в доспехах должна была пойти на дно как камень. Или – топор без топорища.
Воздух в лёгких начал заканчиваться, но Ярослав, хоть в груди и начало жечь, а мозг запаниковал без свежего поступления воздуха, продолжал кружить на глубине в десять саженей, до рези в глазах всматриваясь в дно… Но всё равно вынужден был всплыть. Он и всплыл, чувствуя, как у самого защипало в глазах. Уже не от солёной морской воды – слёзы скопились…
Свежий, прохладный по ночи воздух ударил в лицо обжигающе. Ярослав резко вздохнул, вдохнул свежую струю и даже услышал скрип ссохшихся, а теперь расправляющихся вновь лёгких. Рядом через полминуты самое большее вынырнул Ждан. Поодаль – Радовой. Последним – Третьяк… Все – мрачные, одинокие, злые…
– Убил девку, растяпа! – рявкнул на сотника Радовой, злой до бешенства, с побелевшими от ярости белками глаз. – Ты ещё ответишь мне за это!
– Ну и отвечу! – впервые огрызнулся Ярослав. – Подумаешь… Тилла умерла, вот что страшно! Как я Мирону в глаза посмотрю?! Да и вообще…
Про чувства Тиллы к сотнику не ведал только слепой и глухой, так что воевода замолк, тяжело отдуваясь.
– Ну что там? – крикнул с ладьи Яросвет. – Нашли?
– Нет ещё! – ответил Ярослав и набрал в лёгкие побольше воздуха. Рядом то же самое делали Ждан и Третьяк. Радовой – воевода опытный и понимавший, что пустая трата сил и времени к добру всё равно не приведёт, мешать им не стал, но и сам не пошёл. Махнул рукой, приказывая спустить со струга верёвку и забрался по ней на борт…
Ярослав и два его дружинника на этот раз плавали до тех пор, пока лёгкие не начали лопаться от напряжения, до звона в ушах и кровавой пелены в глазах. Потом – вынырнули и уже с осознанием, что всё кончено, Ярослав выплюнул вместе с водой первый стон:
– Тилла, Тилла… Эх, дурёха!
– Ты сам виноват! – набросился на него Третьяк, хоть и здоровый вой, но с трепетной и нежной душой. – Эх, сотник! Такую девку сгубил!
– Эй! – раздался за их спинами глуховатый, но живой и полный искреннего сочувствия голос. – Потеряли кого, витязи?
Ярослав чуть под воду не ушёл, а всё тот же Третьяк, человек искренний и простой, взвыл от ужаса и погрёб к медленно проплывавшему неподалеку стругу. Видимо, решил, что говорила с ним берегиня или вовсе морская дева…
– Тилла?! – линем развернувшись в воде, потрясённо воскликнул Ярослав. – Ты что, живая?
– А что, не похожа? – удивилась та, висевшая на спускавшемся с кормы конце[25] как рыба на крючке-самолове. Даже обвязалась, похоже. – Или ты меня за дурёху сопливую принял? Так я топиться не буду!
– Тилла! – счастливо прошептал Ярослав, выплёвывая изо рта воду и гнилую водоросль. – Я сейчас сам тебя утоплю!
Он и впрямь сдержал слово а Тилла то ли не поверила, то ли побоялась отцепиться – так и ушла под воду с распахнутым для крика ртом, разметам не покрытые шлемом или платком волосы как водоросли. Золотые водоросли…
Вынырнула. Выкашляла, выхаркала воду, изумлёнными глазами уставилась на Ярослава:
– Ты меня утопить мог! – в голосе поляницы, кажется, проскользнули обиженные нотки. Даже слеза.
– Следующий раз против воли пойдёшь – точно утоплю! – заверил Ярослав. – Марш на корабль!..
4.Лютень и Добробог. Борт княжеского струга «Лебедь». 23 день Липеца. Ночь.
Замятня на струге брата не могла пройти мимо очей князя Лютеня. И не прошла. Почти час, что «Шатун» стоял на месте и догонял потом ключ, Лютень тревожно, до боли в глазах, всматривался в темноту. Но нет, факела на клотике – на самой верхушке мачты, не было. Значит, Радовой не встревожен. А потом «Шатун» настиг «Лебедя» и пошёл с ним борт о борт. Вёсла, на которых догоняли, воины сотни Ярослава убирали с шуточками и прибауточками. Выходило, ничего страшного на их струге не случилось.
– Что стряслось? – сложив ладони лодочкой, прокричал Лютень, высматривая среди суеты на «Шатуне» младшего брата.
– Ничего особенно! – ответил тот, в отличии от князя, не особо и напрягаясь. – Человек за борт вывалился. Уже поймали и лещей надавали… Чтобы в другой раз неповадно было!
– Ага… – проворчал, нисколько не веря, Лютень. – Перейдёшь поснидать?
– Нет! – возразил брат. – Я со своими!
Вот это было прискорбно. Лютень давно уже понял, что там, где брат – веселье и одновременно порядок. И за столом – тоже. Радовой ни разу не выдерживал тишины и покоя, всё время что-то рассказывал и потому застолье проходило весело. Впрочем, время было уже позднее, даже Влесово Колесо клонилось к третьей четверти. Лютень решил, что тихий ужин – как раз то, что ему нужно. И жестом велел Мирону, в таких делах сноровистому и умелому, сварганить по-быстрому скатерку со снедью. Пошли Ратшу, и меченоша наверняка застрянет у первого же кощунника, либо окажется, что по пути заглянул в княжью оружейню и там зацепился хитрым носом за меч или саблю. Или копьё или щит… Ратша – воин, а не слуга. Мирон, хоть столь же родовит, – слуга а не воин. Ему бы ключником быть… А станет – воином. Воевода Тверд, пусть и остался в Холмграде, оберегать стол и род, самого князя молитвенно просил сделать из младшенького сына воина. Ну, и старшие братья присмотрят. Первак – лучший во всём войске травник, гордость отца, понимающего, что не мечом единым сильно войско. И Яробуй, в свои двадцать три весны – витязь в княжеской полусотне, в бою – первый. И на пиру. И с девками… Ярый, свирепый, похожий больше на медведя, чем на человека. При всём уважении к Перваку – любимец отцов, похожий на него как две капли… Ах, да! Ещё и сестрица увязалась. Тилла чуть ли не на коленях валялась, роняя свои девичьи честь и достоинство, но своего добилась. Он, Лютень, не выдержал укора в глазах жены, согласился, что Тилла может попросить кого-то из сотников, нуждавшихся в травнике, взять её. Таких на удивление мало было в войске. Сам Лютень знал двоих: Ярослава и Короча из городового полка. Скорее – Ярослав. Они с детских лет друзья, вряд ли осмелится отказать…
– Мыслишь, княже? – прервал его думы громыхающий и очень мало похожий на человеческий рык ведуна и огромная фигура его заслонила даже слабый свет Влесова Колеса. – То – дело достойное…
Лютень очнулся и с удивлением обнаружил, что Мирон и впрямь споро собрал то, что вряд ли можно было назвать лёгким ужином. Скорее уж – маленький пир для одного-двух человек. Притом самих отроков не было…
– Я их отослал! – пояснил Добробог, спокойно усаживаясь против него и столь же спокойно беря из глубокой деревянной мисы куриную ногу. – Надо поговорить, княже!
Лютень нахмурился. Ведунов он уважал, но когда они переходили грань между почитанием и властью, ему это не нравилось.
– Прости, княже! – видимо, почуяв что-то, сказал ведун. – Отвык, в лесу-то… Я недавно ведуном стал. До того – четыре года в Ведунской пуще[26]. Знаешь, княже, как-то не до церемоний там. Побродишь бок о бок с берами[27], так вовсе забудешь, с какой стороны ложку брать и куда её совать!
– Вы что, впрямь там с берами живёте? – недоверчиво глянул на него князь.
– Всякое бывает! – спокойно возразил Добробог. – Кто-то ломается, с Предками по уму и силе духа равняется. Выживают немногие. Из десяти двое – это редкость. Один из дюжины, из полутора. Потому так много туда уходит и так мало остаётся, княже!
– Ты – выжил! – тихо сказал Лютень.
– Я – да! – усмехнулся Добробог. – Теперь, прости за похвальбу, сильнее меня нет ведуна. У нас в роду – точно.
– А с базиликанцами справишься? – спросил Лютень то, что давно его мучило. – Ты молод… Может ведь так быть, что не хватит опыта?
Ведун впервые ответил не сразу. Сомнения его, страдания не поддающиеся описанию, видны были невооружённым глазом. Потом ответил:
– Не ведаю, княже! Не знаю, что за чудища нас ждут.
– Драконы! – неуверенно ответил Лютень. – Это что-то вроде тех змеев крылатых, про которых наши кощунники поют. – Огнём дышат, размером с телегу и даже с две! Когти как сабли, зубы как кинжалы…
– Дракон – тоже зверь! – пожал плечами ведун. – Его можно ветром сбить, стрелой или камнем… Тут даже магия не нужна, можно и оружием простым. Но… Я попробую, князь Лютень. И я, и мои ребята. И уж точно, ты не будешь краснеть за нас!
– Верю! – улыбнулся Лютень примиряюще. – Давай есть! Брюхо подводит после такого дня…
Где-то полчаса ели, как и положено голодным мужчинам – сначала сметая всё без разбору, потом неспешно смакуя самое вкусное, потом… потом через силу доедая то, от чего отказаться было нельзя. Ну, и запивая всё это добрым холмградским пивом мастера Ошкуя. Пиво было вкусное, терпкое и ароматное. Под конец даже Влесово Колесо стало светить ярче и добрее…
– А скажи мне, ведун! – вдруг сказал князь. – Ты сам веришь, что наши предки – медведи… тьфу ты, беры! Что и мы когда-то волей Рода зверями были!
– Верю! – тихо ответил ведун. – Я жил с ними, вспомни! Жил и ведал, как живут. Посмотри на меня сейчас! Сильно ли я отличаюсь от бера ликом? Вряд ли… А многие, сам говорил, со зверями жили, в одной берлоге спали! От печёного да жареного отказывались, ибо костёр разводить ленились а потом и боялись! Они – чем отличаются от зверей? А я убил однажды человека, который себя волком вообразил! Нет, не перемётывался, но лишь бегал на четвереньках, шкурой укрывшись, да выл на Влесово Колесо! И потом… Княже, да ты зри на нас! Мы здесь, на Полуночи, как беры зимой в спячку ложимся. Из избы наружу только по большой нужде! Лежим, лапу сосём! А среди медведей есть шатуны… это – что-то вроде ведунов звериных. Они снег видят, страдания переносят… Как люди! И умны, сволочи! Можно десяток обычных медведей завалить – не трудно. Но если шатун…
– Понятно! – улыбнулся Лютень. – Ты хорошо рассказываешь, ведун! Гляжу, и умно…
– Этому нас уже после учат! – улыбнулся Добробог, оскалив крепкие звериные клыки, человеку не присущие. – Как и говорить. И есть по-человечески… Только не у всех уже получается. Вон, Медведко… Он уже и не человек почти. Но – выдержал. Из леса вышел в срок. В бою – зверь зверем! Притом – хитёр как бер, заклинаний всяких ведает много…
– Бр-р! – передёрнул плечами Лютень, вспомнив заросшую волосом рожу Медведко. – Не хочу быть ведуном! Ни за что не хочу! Это если б я ежом родился, в кого бы я превратился?!
Ведун захохотал и голос его, больше похожий на медвежий рык, пророкотал над всей палубой…
5.Ярослав и Тилла. Борт струга «Шатун». Рассвет 24 дня месяца Липеца.
Спать не хотелось – выспался за ночь, да ещё и взбодрился во время ночного. Ярослав удобно устроился у огромной головы ошкуя[28] на носу с небольшим лагуном[29] пива и шматом холодного мяса наложенном заботливым кашеваром на полть[30] хлеба. Кусок был огромен, в рот влезал с трудом и требовал, чтобы его запивали. Приходилось запивать, а поскольку обнача сотник с собой не прихватил, то прикладываться пришлось прямо к кранику, ввинченному заботливой рукой в донышко. Не слишком удобно, но пиво было вкусное. А ради вкусного пива можно на многое пойти…
– Пьянствуешь, сотник? – раздался за спиной знакомый, слегка хрипловатый голос и Ярослав недовольно нахмурился. –Ты пей, пей! Не стесняйся. Я тебе мешать не стану…
– Ты ведь всегда мечтала увидеть восход Коло в море, Тилла! – мягко сказал Ярослав. – Так вот, он уже наступает!
– Гонишь? – голос Тиллы дрогнул, выдавая нешуточную обиду. – Почему?
– Да не гоню! – поморщившись, возразил Ярослав, даже подвинувшись немного, чтобы и травница могла уместить рядом свою обширную задницу. – Говорю, если ты вдруг забыла… Я не обижусь, если уйдёшь!
– Я не уйду! – возразила Тилла. – Подвинься ещё немного.
Она уселась бок о бок, так же как и он свесив ноги в аккуратных, даже изящных выступках за борт, рядом с косматой, изящно вырезанной мастером гривой медведя.
Помолчали.
– А помнишь, вот также сидели лет этак двенадцать назад! – с необыкновенным воодушевлением сказал вдруг Ярослав. – Только не на струге, на городне крома!
– Помню… – тихо ответила Тилла, опустив низко голову. – Одиннадцать лет назад это было. Я всё помню. И клятву, что мы тогда дали – помню!
– Тилла! – рассмеялся Ярослав немного нервным смехом. – Какая клятва?! Мы дети были! Мне – тринадцать, тебе – десять! Та клятва давно быльём поросла! Я забыл те слова!
– Но не я! – возразила Тилла. – Разве не убедился, что я себя для тебя сберегла? Как и поклялась тогда перед Ладой. Ты… Нет, если ты не помнишь, и я тебе напоминать не стану!
– Я обещал тебе хранить верность! – глухо, не глядя на неё, ответил сотник.
– Помнишь всё же! – тепло, судя по голосу, улыбнулась она. – А ведь говоришь… Я тоже – помню. И разве так трудно блюсти себя? Я ведь не говорю про девок норлингских, что ты прошлым годом брал в горде того ярла? Это – другое. Это – в горячке после сражения. Главное, чтобы сердце было свободно. Или занято. Мной…
– Тилла! – трудно сказал Ярослав, и впрямь не зная, как начать.
– Молчи! – её далеко не нежный и хрупкий палец, солёный и с обгрызенным ногтем, прижался к его губам. – Молчи, не говори… Я видела рубаху на тебе. Такую ты не стал бы покупать сам. Слишком ярка. Такую могла подарить лишь женщина. Из знатных. Молодая и глупая… Нет, я ведаю – шёлк спасает в походе и сражении. От насекомых сберегает и от стрел… слегка… И всё равно она – дура! Молодая, может и красивая, но – дура! А вернёмся – глаза ей выцарапаю!
– Чем? – после короткой заминки рассмеялся Ярослав. – Медвежонок, у тебя ж нету когтей! Ты – воин!
Тилла рассмеялась далеко не сразу. И натужно, словно насилуя себя. Подняла руки к глазам…
– И верно – воин! – горько сказала она. – У ТОЙ, поди, тонкие коготки, нежная задница и высокая грудь… У НЕЁ – огромные, как озёра глаза. И нежная кожа лица. И губы. И…
– Замолчи! – почуяв, что дело идёт к истерике, поспешно зажал ей рот Ярослав. – Пожалей хотя бы воинов, что ещё спят! И… мне очень нравятся твои губы, Медвежонок. И задница. И грудь…
Тут глаза Ярослава стали мечтательными, взор устремился куда-то вдаль а рука… рука по бедру всползла наверх. И наткнулась на выпуклый благодаря женской природе булат кольчужных колец. Как и всякий воин, Тилла кольчугу не снимала даже на сон.
– Убери руки! – с показным возмущением, а на деле удовлетворённая, воскликнула травница. – И не называй меня Медвежонком. Я – выросла!
– Да уж, точно… выросла! – нахально оглядев её с ног до головы и особенно задержавшись на роскошных, распиравших кольчугу на всю ширину бёдрах, ухмыльнулся Ярослав. – А когда-то была тростиночка, соплёй можно было перешибить!
– Ах, значит вот так! – задохнулась гневом Тилла. – Может, скажешь ещё – я толстая?!
– Ты? – Ярослав почесал шрам на виске, слегка подпортивший его мужественный профиль. – Да нет, не толстая… То, что надо!
– Ярослав! – голос Тиллы всё больше походил на змеиное шипение. – Я убью тебя, клянусь…
– Тихо, не клянись! – поспешно зажал сотник ей рот, не обращая внимания на яростный укус, от которого враз заболела ладонь. – Потом придётся исполнить…
Тилла яростно сверкнула на него глазами, но и впрямь утихла. Пожалела, что ли…
– Вот! – нахально улыбнувшись, сказал Ярослав. – Видишь, какая ты разумница! Всё сразу понимаешь… А восход ты уже пропустила. Единственная, наверное…
– И уже жалею! – сверкнула глазами девушка. – Там было куда веселее, чем здесь!
– Ну, Тилла! – воровски обернувшись и подсев поближе, жарким шёпотом сказал сотник. – Всё ж в наших руках! И время ещё есть…
– Убери прочь свои грязные руки! – возмущённо прошипела Тилла, пытаясь отсесть от него подальше, насколько это возможно на узком носу струга. – Убери, тебе говорю!
– Вот те на! – удивился и обиделся Ярослав. – Да я…
– Знаю, чего ты! – сердито огрызнулась Тилла. – Рубаху тебе кто подарил?! Ну, признавайся! А пока не признаешься, руки не распускай!
Тут она доотодвигалась. Нос струга, хоть и широк, но не настолько, чтобы двигаться по нему из конца в конец чересчур долго. Два-три шага – всё, что возможно. Ну, и обрушилась, завизжав подобно рассерженной кошке. За бортом громко плеснуло…
На струге визг поднял всех, кто ещё спал и переполошил тех, кто уже не спел – любовался прекрасным рассветом.
– Что там, на носу? – рявкнул Радовой, отрываясь на миг от мытья, которому подвергал себя каждое утро.
– Тилла за борт упала! – равнодушно ответил Ярослав, прикладываясь между словами к бочонку, почти уже опустевшему. В низу живота приятно отяжелело и сотник даже подумал, что пока Тилла ещё не взобралась обратно и не пришла разбираться, надо бы того… отлить…
– Опять?! – рык Радовоя был похож на рёв поднятого зимой из берлоги медведя. – Ярослав, я тебе что говорил?!
– А я тут при чём? – удивился сотник. – Воевода, она сама! Не усидела, свалилась… Посмотрите её там, у кормила!
– Да нет её тут! – возразил кормщик Громобой, огромный и обладавший могучим рыком. Шутили, что его за то кормщиком и ставили, чтобы любой шторм перекричать мог…
– Ну, значит ещё вдоль борта плывёт! – почувствовав холодок первого предчувствия, уверенно сказал Ярослав. – Девка, так разве сумеет быстро!
Несколько дружинников тут же бросились смотреть – нет, никто не проплывал мимо. Да и струг по прежнему шёл, оставляя место, где Тилла упала за борт, позади.
– Кормщик, разворачивай! – заорал вдруг Ярослав, прозревая. – Она и впрямь утопла… Вот дура!
Он возблагодарил богов, что сох без сапог, всё полегче будет под водой плыть. Ну, и нырнул, всю дорогу до воды вспоминая самые интересные слова, которые знал. И тут же, оказавшись в воде и вынырнув, увидел Тиллу. Она и впрямь отстала и теперь отчаянно барахталась в воде в половине перестрела[31] от струга…
Ярослав перевернулся на живот и быстро поплыл, сразу же осознав, что долго Тилла не продержится. Это прошлый раз вынырнула и ещё сумела доплыть до борта – на злости, на обиде. А на этот раз её падение было неожиданным, струг, идущий под парусом, успел далеко уйти вперёд ещё до того, как вынырнула. И вода уже заливалась в рот, в нос, в уши. Может, со страху и своей влаги в море добавила…
Сотник плыл, словно сом – огромный и усатый, мощными гребками расшвыривая воду перед собой, проламывая её. Разогрелся даже. Правда, кольчуга не могла не мешать. И мышцы начали уставать…
Ярослав обернулся. Струг ещё только разворачивался и было от него до Тиллы два перестрела уже. Быстро пройдёт, но девка раньше на дно пойдёт.
– Держись! – выкрикнул он, на миг вздымаясь над водой.
– Буль… Буль… Буль… – сердито ответила Тилла. И скрылась под водой…
Недобрым словом помянув Морского Старика, который не уберёг, не удержал, Ярослав нырнул и почти сразу увидел её. Что значит Коло светит!..
Он почти сразу подхватил её под грудь, потянул наверх. Тилла ещё отбивалась, раз даже засветив в нос… В общем, пока поднимал наверх, успел нахлебаться воды ничуть не меньше, чем она. И устал, из сил выбился сверх меры. Хорошо хоть, вынырнув, увидел над собой нависающий борт струга. И довольные рожи хлопцев. И – это уже хуже – разъярённую – Радовоя-воеводы.
– Поднимайтесь! – громыхнул воевода, выказывая свой бешеный нрав. – Поговорим…
6.Радовой, Ярослав и Тилла. Борт струга «Шатун». Утро 24 дня месяца Липеца.
Ярослав, мрачный и понурый стоял перед воеводой и обтекал. Воды в нём накопилось много, теперь вытекало из-за пазухи, из штанин и ещё бог весть откуда. За спиной слышались смешки: дружинники, пользуясь безнаказанностью, отпускали не отличающиеся, на взгляд сотника, остроумием шуточки по поводу статей Тиллы, обтянутых мокрой одеждой. И по поводу того, откуда взялось столько воды – тоже…
– Итак! – мрачно сказал Радовой, удобно устраиваясь в небольшом походном кресле. – Теперь объясните, что у вас творится! Ты, Ярослав!
– Так и ничего, государь воевода! – осторожно ответил тот. – Девка неопытная, на корабле раньше не ходившая. Не удержалась на носу…
– Тилла! – скривившись, словно от гнилой ягоды и жестом оборвав объяснения сотника, сказал Радовой. – Что ты скажешь?
– Так ведь не доводилось мне ходить на корабле-то! – бросив на Ярослава полный бешенства взгляд, глуховатым голосом ответила девка. – Опыта нет… Не удержалась на носу…
– Понятно! – криво ухмыльнувшись, прервал и её Радовой. – Для полной убедительности осталось только Яросвета спросить… Что думаешь, десятник?
Сопровождаемый весёлым многоголосым ржанием, Яросвет выступил вперёд и развёл руки пошире. На круглом, украшенном густыми рыжими усами лице отразилась напряжённая работа мысли:
– Так ведь… Девка ж дура! Даже когда травница и поляница, в светлице сидеть не привыкшая! Корабль покачивается, нос узкий, сотник рядом горячий. Не удержалась, рухнула. Так и вообще – баба на корабле – к беде!
– Ну, чего я и ожидал! – внезапно ухмыльнулся воевода, сам ещё молодой, всего-то на три весны старше своего сотника. – Как раньше. Каждый друг друга покрывает, виновного ни за что не выдаст… Тогда так: ты, Ярослав, решай окончательно. Решай, нужна она тебе здесь, аль нет. Скажешь – нет, немедля прочь отошлю. Пока наши земли вокруг, не торингские. И повод найду… Скажешь – нужна, головой передо мной ответишь за Тиллу! Чтоб больше никаких в воду падений. Чтобы тихо и мирно всё в сотне было!
– Так воевода! – обиделся Ярослав. – А что, шумно что ли?! Говорю ж, неопытная…
– Ладно, ладно! – поморщился Радовой. – Я понял. Тилла! Коль не можешь у борта находиться, сиди под мачтой! Хотя нет, тебе и там по голове чем-нибудь тяжёлым даст… Лучше, сиди где-нибудь в сторонке. Так, чтобы не у борта, и так, чтобы мачта с парусом не над тобой была.
– Как это? – удивилась девка, обозревая струг – корабль большой, но тесно заставленный грузом. – Так я тогда вовсе н ведаю, где!
– Самое б лучшее, конечно, в трюме, под кормой! – скрывая ухмылку в усах, посоветовал Яросвет. – Там, правда, тесновато… Зато за борт не вывалится и сверху прикрыта будет. Правда, говорят, Громобой сливает не за борт, а прямо под себя… Ну, тут уж как повезёт. Да и выбор невелик!
Тилла яро сверкнула на него глазами. Ей, привыкшей к совершенно другому обращению, обидны были насмешки дружинников. Обидны и часто чрезмерно грубы.
– Ладно тебе, Яросвет! – внезапно вступился за травницу Ждан. – Тилла ж теперь тоже воин. Так?
– Так! – подтвердил десятник, покосившись на воеводу.
– А раз так, пускай гребёт вместе со всеми. В пару ей богатыря назначим. Чтоб приглядывал. Заодно и место найдётся. А то – под мачтой ли, на корме или на носу ли, всё одно под ногами болтаться будет! Мешать… Да и в бою… По правде сказать, я бы девку в дружину ни за какие посулы не пустил. Пусть она трижды лучше меня рану залечит… Девка должна в тереме, в светёлке под крышей сидеть и меня ждать. Рубахи там вышивать, рушники… В крайнем случае, бражку варить или мясо мне печь! Вот…
– Ну, Жлан! – смущённо покосившись на побагровевшую от возмущения Тиллу, попытался приструнить его Ярослав. – Тиллу нам сам воевода приказал взять. Да и потом, она травы правда лучше тебя знает. Пожалуй, даже самую смертную рану залечит!
– Не только! – яростно выкрикнула Тилла, одним прыжком оказавшись против Ждана. – Я его как угодно одолеют! Хоть оружно, хоть без оружия! Как присудите!
На удивление, её решительные слова никого не удивили. Тиллу знали, знали о её любви к оружии, удивительному для слабой женщины умении. Ну, и побаивались тоже. Ударить женщину в полную силу можно в разгар боя или по пьянке, когда Боги отворачиваются от тебя и лишают последнего разума. Тилла же ещё в детстве дралась, как дикая кошка, которой хвост отдавили, да ещё и миску молока из-под носа утащили. Пускала в дело когти, зубы, визжала… Не раз одерживала верх даже над Ярославом, который почитался за заводилу и самого сильного отрока… Тогда. Десять лет назад.
– Тилла, не дури! – придержав её за плечо, попробовал отговорить Ярослав. – Ждан не хотел тебя обидеть. Правда, Ждан?.. Да и сильнее он!
Ждан мрачно посмотрел на него. Похоже, в своём преимуществе вовсе не был убеждён. Тилла же пылала злобой и уже притащила свою кривую номадскую саблю, обнажила её и встала в позицию – отклячив попу и выставив клинок перед собой.
– Дерись! – перехватив грустный взор дружинника, сказал воевода. – Раз девка так рвётся начистить тебе харю… Хотя лично я не понимаю, что нашла в твоих словах!
Ждан с явной неохотой вынул меч и даже шагнул вперёд, волоча его остриём по земле, но между ним и Тиллой встал Яросвет. Лицо десятника было не в пример обычному серьёзно и даже испуганно:
– Ты что?! – воскликнул он, глядя на Ярослава. – Они ж поубивают друг друга! Лишишься сразу обоих травников!
– А ты что предлагаешь? – удивился Ярослав. – Мне тоже жалко, если сотня без знахаря останется. Но – воля воеводы…
– Отчего ж! – удивился Радовой. – Я – не деспот, не тиран! Если мои воины назовут другого поединщика, меня это вполне устроит. Ярослав, может хочешь заменить Тиллу?
Ждан заметно побледнел. Ему не в радость был и поединок с Тиллой, но Ярослав… Это – верная смерть. От его огромной секиры, летавшей в руках, словно пёрышко, пощады не было. И меч жалко…
– Нет… – повёл плечами Ярослав. – Я сегодня купался дважды, устал… Да и Ждана жалко. Он мне – побратим. Лучше я Ждана заменю!
Тилла возмущённо фыркнула.
– Нет! – вздохнул воевода, сожалея, что не увидит такого развлечения. – Это – нечестно. Но ты прав, Тилла сама вызвалась доказать, что достойна зваться воином. Она должна это доказать… Руцкарь!
– Я здесь, воевода! – звонко отозвался отрок-меченоша Радовоя, невысокий, хрупкий и внешне куда больше напоминавший девушку, нежели Тилла.
– Руцкарь, ты давно нудишь мне, что достоин пояс носить!
– Так, воевода! – ответил тот – грудь колесом, глаза горят, редкие усики над губой дыбом встали.
– Вот тебе испытание. Будешь драться с травницей Тиллой. Не на смерть. Победишь – по возвращении домой получишь пояс. Проиграешь, пощады не жди. Ты – мой меченоша, не смеешь меня позорить!
На лице Руцкаря воодушевление и свирепая мужская радость предвкушения боя сменилась обидой и глубочайшим разочарованием.
– С Тиллой?! – переспросил он, словно не веря. – С травницей?! Так она ж – девка! Как я с ней драться буду?!
– Так ты хочешь пояс? – усмехнувшись, пощипал ус Радовой. – Вот он, твой шанс!
– Драться с ним?! – своим красивым густым голосом возмутилась молчавшая досель Тилла. – С этим сопливым недоноском, рождённым от блохастой собаки и сивого мерина? С этим мышонком, который вздрагивает от бурчания собственного желудка?! Нет, я не желаю с ним драться?!
Дружинники хохотали. Радовой чуть не свалился с кресла и удержался за вант в самый последний момент. Лицо Руцкаря напоминало варёную свеклу – такое же бурое. Голубые глаза сверкали искрами молний.
– Я готов с ней драться! – прошипел мальчишка, выхватывая меч из ножен на поясе у Яросвета. Под общий хохот, ставший оглушительным, десятник попытался вернуть оружие. Юнец легко увернулся, а Яросвет запутался в обронённом каким-то идиотом канате и с диким воплем рухнул между скамей.
– Тилла, ты не можешь отказаться! – резко сказал Радовой. – Руцкарь не намного сильнее тебя. Будете драться!
Тилла лишь молча кивнула. Она и не собиралась отказываться.
7.Тилла и Руцкарь. Борт струга «Шатун». 24 день месяца Липеца.
Место для поединка с трудом расчистили у мачты. Три-четыре шага от носа до кормы, вдвое меньше от борта до борта… Немного. Бой не будет слишком длинным. Тилла со своей кривой номадской саблей, лёгкой и удобной, привычной к руке, встала, упершись спиной в мачту, выбрав для себя восходную сторону. И Коло за спиной, пусть и прикрытое поднятым парусом. Руцкарь ещё за время до боя намахался мечом, устал и сейчас пыхтел уныло, стесняясь попросить другое оружие и кажется начиная понимать, что этим – не справится.
– Ну что ж, сходитесь! – велел воевода Радовой, махнув рукой. – Поосторожней только! Чтобы без крови!
– А можно им мечи прутьями заменить! – предложил кто-то из дружинников. – Чтоб, значит, только больно было! Кто первый не выдержит, тот проиграл!..
– Га-га-га! – взорвались хохотом сто глоток. – Прутьями!..
Пока смеялись, доведённый до крайней степени бешенства Руцкарь прыгнул вперёд и его меч, тяжёлый остро оточенный, вырубил щепу на том месте, где только что стояла Тилла.
– Эй! – впервые встревожившись, заорал Громобой, лучший кормщик и добрый мужик. – Вы мне там днище не прорубите! Тебе, Руцкарь, кое-что ненужное оторву. Ну, и тебе девка, достанется от меня…
Тилла, закусив губу, продолжала уклоняться от яростных ударов отрока и тот взмок совсем. Разрубил скамью, чуть не вспорол парус. Бил уже бездумно, широко размахиваясь, забыв про защиту и про то, чему учил его сам воевода Радовой. А девка наоборот, показывала всё, чему её обучали братья. Сейчас она была благодарна им за тот пот, пудами пролитый на дружинном поле, в скачке на бешеном коне, в лазании по деревьям и плавании с грузом… Сабля мелькала перед лицом отрока, угрожала его животу, ногам, рукам…
– Хватит издеваться, Тилла! – крикнул кто-то. – Добивай уже!
– Только чтоб струг цел остался! – рыкнул в ответ Громобой. – И так уже днище искарябали. И скамью сломали… варвары!
Тилла на миг отвлеклась, вздрогнула, оборачиваясь… Руцкарь прыгнул вперёд, уже не оберегая девку, выцеливая ей горло. На счастье, Тилла споткнулась и сверзилась между скамей. Там что-то твёрдое лежало, сапог, что ли… Дыхание сбилось и лежала уже без движения, глядя как Руцкарь заносит меч над головой с явным намерением убить. Мальчишке в четырнадцать лет трудно понять и простить, когда девка издевается над тобой… Потому – пощады от него ждать было совершенно бесполезно.
Меч неумолимо обрушился вниз и Тилла не сумела мужественно встретить смерть – взвизгнула и даже глаза зажмурила. Над самой её головой что-то оглушительно зазвенело, но больно не было… Она открыла глаза уже когда Ярослав над её головой строго выговаривал отроку:
– И не думай, что тебе или ей кто-то позволил бы большее! Ишь, вообразил себе невесть что!
Меч юнца, вернее – меч Яросвета был задержан всего в двух локтях от лица Тиллы. Мечом Ярослава…
– А ты мне – не господин! – дерзко ответил Руцкарь и тут же заорал от боли, хватаясь за стиснутое железными пальцами самого воеводы Радовоя ухо. – Ой, больно!..
– Ты с сотником княжеской дружины разговариваешь! – медленно, приподняв отрока над палубой на пару пядей, сказал воевода. – Забыл?!
– Ой, прости господин! – провыл Руцкарь, вставая на цыпочки чтобы хоть так уменьшить боль в ухе. – Ой, не буду больше!
– Эй, кто там про прутья говорил? – громко спросил Радовой и кто-то услужливый до противного, немедленно принёс пучок зелёных, недавно срезанных веток.
– Вот, добро! – улыбнулся воевода, лёгким хлопком по ладони проверяя их гибкость. – Ну, ложись на скамью-то, молодец! Будем тебя учить вежеству!
Руцкарь тяжко вздохнул, взглянул на воеводу с малой надеждой на помилование. Ну, только не от Радовоя. Княжий брат был суров, но справедлив и меру знал. Пороть, впрочем, взялся сам и вскоре всё море на расстояние нескольких перестрелов вокруг огласилось дикими воплями. Хитроумный отрок надеялся таким образом разжалобить воеводу. Не на того напал… Радовой, морщась от его воплей, всадил в худосочный зад все положенные десять ударов. Потом, впрочем, велел Тилле:
– Полечи его! Ты ж тут травница!..
– Нет!!! – заорал Руцкарь, вскакивая на ноги и одной рукой пытаясь утереть слёзы, а другой – поддёрнуть штаны – Нет!
– Излечила! – ухмыльнулся Яросвет. – Ну, Тилла! Так даже старый ведун Добросвет не сумел бы! Ты – ведунья!
– Да брось ты! – зарделась та, даже рукавом кольчужным прикрывшись. – Это всё воевода Радовой. Я бы сама ни в жисть так не сумела!
Оскорблённый в лучших чувствах, заплаканный Руцкарь счёл за лучшее укрыться от насмешек под кормилом…
– Что обидели тебя? – кормщик Громобой, вернувшись обратно, без особого сочувствия взглянул на него. – И что? Теперь слезами заливаться будешь до смертного мига? Воин!..
В голосе было слишком много презрения, чтобы это можно было стерпеть и Руцкарь уже раскрыл рот, чтобы ответить соответственно, срезать старика парой острых слов. Но в последний миг сдержался, увидев как прислушивается к их разговору сам воевода, усевшийся на одну из ближайших скамей.
– О! – обрадовался кормщик, подождав, но так и не дождавшись ответа. – Вот видишь, кое-чему тебя эта порка всё же научила. Глядишь, человеком станешь! Через пару лет…
– Через пару лет я стану воином и вызову тебя на бой! – огрызнулся всё же отрок. – И вызову тебя на двобой! И одолею!
– Ну, ну! – усмехнулся Громобой. – Так давай прямо сейчас. Чего ж ждать два года?! Ненависть остынет и перестанет быть таковой.
– Нет… – вздохнул Руцкарь. – Я тебя одолею, и тебе будет бесчестно проигрывать отроку. Через два года!
Он откинулся спиной на борт и закрыл глаза. Видать, мечтал, каково это будет через два года – одев турий пояс, отомстить всем за все обиды. И проехаться на злом гнедом жеребце мимо домов тех обидчиков, которых не достать мечом… Эх, сладки они, мечты о мести! Правда, задница, вспоротая в десяти местах, болит нестерпимо. И чешется…
– Эй, отрок! – громыхнул над стругом громовой голос воеводы. – Пива мне!
До дня мести было ещё далеко. Тяжело вздохнув, Руцкарь поднялся с палубы и побежал выполнять требование господина…
Заканчивался первый день пути.
1.Ярослав и Умила. Княжеский кром Хомлграда. Двадцать третий день Липеца. Утро.
Сборы войска в поход – дело хлопотное и трепетное. Две седмицы, что затратил на сбор своего войска и подготовку его к походу Лютень купил безумной ценой. Все воеводы и бояре, все сотники и десятники давно уже забыли про нормальный сон, ели урывками и даже нужду справляли почитай что на ходу… Зато весь задний двор крома пропах так гадостно, что по нему пробегали бегом. Даже последние чернавки шли на него только в виде наказания… Зато войско было готово. И сгорело при этом всего два дома и одна корчийница[14]… Войско окончательно было готово к выступлению на двадцатый день месяца Липеца – он выпал на ломотень[15]. Но уже после этого ещё три дня – до четвертока [16] войско было распущено по домам. Почти всё. Кроме воевод и сотников. Эти метались уже совершенно загнанные, последний раз проверяли коши[17], корабли и припас. В том числе и Ярослав, который должен был отходить со своей сотней на огромном струге, под прапором брата князя, набольшего воеводы Радовоя. Так всегда было. Так должно быть и сейчас. Ярослав загнал себя, но сотня – от людей до коней, выглядела действительно лучшей. Такой и была. Не зря князь Лютень как-то обронил в разговоре с братом, что этого сотника надо бы построжить ещё больше. Чтобы не распускался и не загубил свой талант прирождённого воеводы. Суровый Радовой, правда, что-то там возразил, мол про талант ещё рано говорить… Но главное – князь Ярослава ценил. Для воина нет ничего выше такой награды. Для княжеского дружинника, милостью князя живущего, тем более…
– Ярослав! – голос несомненно принадлежал молодому да раннему Ждану, одному из лучших воинов его сотни. – Сотник!..
– Чего тебе? – спросил Ярослав, отрываясь от четвёртого пересчёта запаса стрел, что заняли один из трёх положенных сотне возов. Впрочем, на возах припас довезут только до корабля. И на возы же сложат, когда придут в Торгард…
– Сотник, тебя в терем зовут! – доложил заметно запыхавшийся воин.
– Князь?
– Да нет… – Ждан пожал плечами. – Мне отрок передал, мол, на гульбище [18]надо идти!
– Так – князь! – удивился Ярослав. – Он же там любит бывать!
– Не князь! – упорно замотал головой дружинник. – Чего бы тогда столько тайны?
– Тилла, что ли… – тревожно нахмурив лоб и поспешив в означенное место, пробормотал на ходу Ярослав. – Давно я не видал её!
И впрямь, давно… С того дня, когда на днище ушкуя они подчинились воле Лады или, что вернее – Леля, минуло больше двух седмиц. А вернее – четырнадцать полных дней. И он не горел особым желанием, и сама Тилла, хоть и мелькала пару раз где-то неподалеку, не подходила и не заговаривала. Яросвет, трепло толстопузое, клялся, что она побледнела ликом и вообще опала с лица и фигуры. Но шутил обычно находясь на некотором отдалении. Рука у сотника всегда была тяжела, а вот с чувством юмора… тоже какое-то тяжёлое оно у Ярослава!
– Стой! – преградили сотнику дорогу двое рослых, как на подбор огромных гридней из третьей, кажется, сотни. – Слово скажи!
– Я те дам, слово! – рыкнул Ярослав. – Так дам, даже «мама» сказать не сможешь! Пошёл прочь!
Ярослава знали. И знали, когда с ним можно пойти на принцип, а когда лучше отступить. Сейчас как раз такой случай был – когда требовалось отступить. Гридни и отступили. И Ярослав уже через пять минут вышел на гульбище…
Здесь было пусто. Никого на все десять шагов длинны и три – ширины. Ни единой души.
– Эй! – на всякий случай окликнул сотник. – Есть тут кто?!
Тишина в ответ…
Ярослав нахмурился. Ждан не мог пошутить, воин был может и взбалмошный, но в общем – надёжный и преданный. Тогда – кто?
– Сотник Ярослав! – раздался удивлённый голос за спиной. – Ты что здесь делаешь?
Не голос – голосок, серебристый перелив птички-соловушки. Руки Ярослава, до того упёртые в раздражении в бока, медленно обрушились вниз. Колени задрожали а с лицом происходило что-то, недостойное воина. Кажется, он одновременно пытался улыбнуться и не напугать своим зверским оскалом самую нежную и ласковую девушку на свете…
– Княжна Умила! – робко рокотнул он, сейчас особенно ясно осознавая, насколько его грубый голос не совестим с её – нежным. – Ты здесь?
– Где ж мне ещё быть, как не тереме моего брата? – удивилась та, пристально разглядывая сотника своими огромными зелёными глазами а пальцами незатейливо перебирая длинную, ниже пояса опускавшуюся в покое рыжую косу. – Я пока ещё замуж не пошла, перед Ладой не вставала! Любого за руку не брала!
– Это ты меня звала? – хрипло спросил Ярослав.
– Я? – удивилась поначалу Умила. – С чего бы это?.. Да, я! Вы ведь сегодня уходите?
– Да!
– На войну… Страшная будет война?
– Да! – тихо повторил Ярослав.
– И многие погибнут…
– Род на то нас и создал, княжна! – возразил Ярослав. – Нам надо жить и умирать со славой. А какая слава, если б мы отказали обижаемым в защите? Позор для нас!
– А ты… ты тоже можешь погибнуть? – совсем тихо, потупив свои прекрасные глаза и заалев ликом, спросила Умила.
– Я – воин! – всё ещё не понимая, куда клонит княжна, возразил Ярослав. – Конечно, и я могу!
Наклонись… И закрой глаза! – велела вдруг княжна.
Ярослав, почему-то вспыхнув лицом тоже, послушно закрыл глаза и наклонился. Замер в ожидании невесть чего и кровь взбурлила а в голову лезли мысли совсем не священные… Потому и испытал некоторое разочарование, когда на шею ему лёг твёрдый кожаный ремешок, потом губы обожгло то ли ветерком, то ли лёгким поцелуем её, пахнущих малиной губ… Потом раздался лёгкий цокот каблучков и когда сотник раскрыл глаза, Умилы рядом уже не было. А может, то был сон? Нет, на шее ощущалась новая тяжесть и Ярослав поспешно сунул руку за отворот рубахи – оберег. Священное Коло Сварога – круг с четырьмя изогнутыми лучами, могучий оберег и славный дар любви. Любви?..
Ярослав заполошно огляделся. Нет, никого нет и вряд ли кто сейчас смотрит наверх, чтобы бояться, что всё раскроется. Да и чем накажет князь? Пошлёт в самое пекло? Так он, Ярослав, смерти и впрямь не боится!.. Тут только заметил ещё один свёрток. Тот лежал, скромненько прислонённый к опоре и вроде бы невзначай там оставленный. Вот только содержимое стоило почти столько же, сколько его меч – рубаха из обояри[19], яркого скарлатного[20] цвета. Такая и стрелу в тело не пустит, и рожно копья. И кровь на ней не так видна…
Ярослав вздохнул и на миг прислонился к стене, прикрыв глаза. Губы до сих пор ощущали вкус её губ, перед глазами стояло лицо… А может, ничего всё же не было? Да и что было-то? Ну, подарила воину рубаху да оберег. Все дарят. Только не тайно. Ну, поцеловала… Да полно, был ли поцелуй?
Так ничего для себя и не решив, Ярослав оторвался от стены и медленно, улыбающийся и удовлетворённый спустился во дворе.
– Кажись, девку намял! – поделился один гридень, до сих пор ощущавший дрожь в коленях, с другим.
– Этот мне Ярослав! – как взрослый вздохнул другой, которому едва минуло восемнадцать и который почитал себя настоящим витязем. – Везде поспеет!
2.Холмградская гавань. 23 день Липеца. День.
Прощание с уходящими на войну воинами большинство начало ещё дома и потому в гавани бабы успели разреветься, орали громко и отчаянно. Народу вообще много пришло – и Холмград был городом большим, и из посадов, даже из дальних весей и острогов пришли и приехали родичи. Провожали, как и положено на Родянской земле – с песнями, с подначками остающимся, с обещаниями ждать… Мальчишки, которых разумеется было тьма тем[21], гроздьями висели вдоль крепостных стен, на ветвях деревьев и на башнях. На крышах сидели, как их оттуда не гоняли…
Князь Лютень, молодой и красивый, в дорогой броне но с непокрытой пока головой, прощался с женой на пирсе, в нескольких шагах от сходня на «Лебедь», огромный свой струг, над которым пылал огнём скарлатный стяг с поднявшимся на задние лапы, оскалившим пасть медведем. Княжеский стяг… Лютень торопился, но сейчас было то время, когда торопиться не стоило. Потому он терпеливо выждал, пока слёзы Любавы оросили ему всю грудь, пока боярин Любослав, остающийся престолоблюстителем и опекуном юного Изяслава напутствовал его на дорогу… Потом князь обнял и самого Изяслава. Поднять на руки, подкинуть, как хотелось бы, не посмел. Сыну – двенадцать, он уже отрок, способный на многое и много умеющий. На коне скачет не хуже многих дружинников, меч на поясе настоящий, только самую чуть покороче отцовой скьявоны. И кольчуга. И шлем, на самые брови надвинутый, серебряным княжеским венцом украшенный…
– Держись, сын! – прошептал князь тихо, встав перед ним на колено и глянув глаза в глаза, строго и с надеждой. – На тебя стол свой оставляю и род! Я верю в тебя, сын! Если что, на боярина Любослава всегда положиться можешь. На воеводу Тверда, я его пока в Холмград вызвал, на ведуна нашего, Добросвета! Помни только, войска у тебя немного осталось, потому воевать не стоит даже с норлингами. Но и слабину с ними не давай! Сомнут… На родовичей наших положиться всегда можешь… Держись, сын! О матери заботься!
– Княже! – отрывая его от разговора с сыном, раздался над головой старческий, надтреснутый и недобрый голос ведуна Добросвета. – Княже!
– Слушаю тебя, отче! – обернулся тот с явным неудовольствием. – Что сказать хочешь?
– Ты просил у меня ведунов. Мол, волшба базиликанцев должна отпор получить… Держи! Вот эти шестеро – лучшие, что у меня есть! Ратан, Медведко, Рыс, Роговой, Улеб. Старшим у них пойдёт – Добробог!
Добробог? – удивился Лютень. – Отдаёшь его?!
– Отдаю… – нехотя кивнул ведун, сердито дёрнув себя за длинную, до колен, бороду. – Добробог, пойди сюда!
Огромного роста, могучий и больше всего на своего предка – Великого Медведя похожий муж, скорее – юноша подошёл и встал подле старика. Коротко, блюдя достоинство, склонил голову перед князем. Тут же распрямился и меховая безрукавка, сшитая из шкуры медведя распахнулась на широкой груди, обнажив могучие пластины мышц. Не ведуном бы Добробогу быть – воином!
– Здрав буди, княже! – прорычал ведун. – Клянусь Родом служить тебе верой и правдой!
– Верю! – кивнул Лютень. – Веди своих молодцев на мой струг. Там, вроде, есть ещё место!
– Нам много не надо! – возразил ведун, обернувшись на своих товарищей, таких же могучих и звероподобных.
– Добро, коль так! – кивнул князь. – Иди!
Добробог, коротко поклонившись напослед, махнул рукой и повёл своих ведунов на корабль. Лютень вновь обернулся, ища жену с сыном…
– Скажи слово, княже! – вновь сменил ход его мыслей ведун. – Люди ждут! Твой род ждёт!
Лютень обвёл взором берег. И впрямь, ждут… Даже затихли, плач почти прекратился и воины, всё ещё идущие и садящиеся на ладьи и струги, насады и кочи, шли сейчас почти в полной тишине.
– Други мои и братья по крови! – высоко подняв руку, в которой сам собой оказался меч, громко сказал Лютень. – Мы уходим на бой, и многие из вас не дождутся нас домой. На то война и война… Ждите, и нам будет легче вернуться! Ждите, и мы, зная это, будем сражаться так, чтобы не опозорить предков своих и чтобы потомкам не было стыдно поминать нас! Так, как мы поминаем Грома Холмгардского и его отца, Изяслава! Как поминаем воина Яра Торгардского[22]!
– Мы верим в вас! – немедленно ответил ведун Добросвет. – Слава Светлым Богам!
– Слава Светлым богам! – хором ответили князь и народ.
– Слава Сварогу! – продолжил ведун, возвышая голос.
– Слава Сварогу! – единый стон тысяч голосов.
– Слава Роду! – уже почти кричал Добросвет.
– Слава Роду! – кричали в ответ люди.
В народе началась замятня. Матери, плача и не стыдясь слёз, поднимали детей вверх, показывали героев, уходящих на смерть. Воины расправляли плечи и шли на корабли с песней. Те, кто уже сидел, подхватили песню и вскоре старая боевая мелодия сотнями и тысячами глоток выводилась над мёртвой водой гавани. Её подхватывали всё новые и новые воины и даже женщины и те, кто оставался… Песня звучала гимном Сварогу и – сейчас больше – Перуну. Песня возжигала в жилах кровь и звала на подвиги, на бой и славную смерть. Ибо что может быть лучше и слаще для мужчины, чем смерть в бою, когда удаётся отомстить за погибшего мигом друга. А лучше – заслонить его от смерти. Пусть даже ценой собственной жизни. Ибо смерть – лишь миг высшей славы, а жить в бесчестии придётся долго…
Князь всё же не удержался, обнял ещё раз сына и жену, тряхнул за плечи обиженных и униженных Любослава и Тверда, низко поклонился перед Добросветом… Всё. Больше тянуть нельзя. Лютень бегом, не оглядываясь более, взбежал по сходням на борт «Лебедя» и огромный струг, повинуясь слитному движению дюжин гребцов, плавно и легко на первый взгляд отовалил от причала. Князь больше не оборачивался. Всё что надо было сказать, было уже сказано. О чём ещё можно говорить?! Долгое прощание – лишние слёзы. И князь не оборачивался до тех пор, пока его струг – первым из всего ключа[23], не вышел за пределы гавани…
3.Ярослав и Тилла. Латырского море. Борт струга «Шатун», 23 день Липеца. Вечер.
Ярослав так умотался за время подготовки к походу, что как только его струг с красивым и романтичным именем «Шатун» вышел в открытое море, завалился спать. Грести сейчас не требовалось – дул сиверко и корабли шли под парусами. Все эти сотни и сотни боевых и торговых кораблей, на которых плыли двадцать тысяч воинов. Ну, почти двадцать – княжеская тысяча, городовой полк Холмграда, дружины острожных кметей да ополчение смердов. Почти двадцать тысяч и наберётся. Наверное, со стороны это выглядело величественно и страшно – почти две тысячи кораблей и ладей под белыми парусами, медленно вспарывающих своими острыми носами тёмно-свинцовые воды Латырского моря. Ярослав не стал любоваться. И видеть уже доводилось, пусть и в меньшем числе, и спать слишком хотелось…
Так и проспал до самого вечера. До того мига, когда Коло уже укрылось за виднокраем[24], а Влесово Колесо ещё не осветило море своим мертвенно-бледным светом. И даже звёзды лишь только начали загораться на небе… Тогда его разбудил верный Яросвет:
– Вставай, набольший воевода зовёт!
– Что за… – пробормотал Ярослав, но сам уже вставал. Набольший воевода Радовой, брат князя, слыл среди воинов крутонравым и вряд ли стерпел бы ворчание или неповиновение. А на таком небольшом корабле, как струг, всё видно и слышно…
Пришлось натягивать сапоги, спешно приводить себя в божеский вид и всего через четверть часа сотник уже замер перед Радовоем – вытянувшись в струнку и придав роже соответствующее отсутствующее выражение.
Впрочем, непохоже было, чтобы Радовой собирался его за что-то распекать. И сотня, и сам струг были готовы к походу, снаряд и кони размещены удачно. Не за что было ругать сотника Ярослава!
– Ты мне кажется жаловался, что знахаря у тебя в сотне нет? – вдруг спросил воевода, явно сам смущённый своим вопросом.
– Так, воевода! – ответил Ярослав. – Ждан, конечно, заменяет его… Но он лишь малые раны залепить может. А перелом там или, упаси нас Род, рану в живот, ему залечить не под силу!
– Ну, тогда радуйся! – как-то хитро улыбнулся Радовой. – Нашёл я тебе… ведуна. Травник из лучших! Пожалуй, даже в дружине князя нет такого… м-да!
– Ну да! – вольно, как и можно ветерану в разговоре со своим командиром, возразил Ярослав. – Это кто ж может с Перваком Твердичем сравниться?
– Эй, травник! – как-то странно окликнул воевода…
Ярослав услышал за спиной смешки воинов, резко развернулся… и не сдержал удивлённого возгласа. Тилла, одетая в доспех, с тяжёлым мечом у пояса и сумкой травника через плечо выглядела, может и воинственно… Вот только Ярослав, как и любой муж, предпочитал видеть женщину в понёве и убрусе. Ну, или если девка, а не баба мужатая – с косой. Тилла же, правильно рассудив, что под шлем косу не упрячешь, обрезала волосы по плечи и выглядела сейчас странно. Вроде и не баба, но точно – не мужик.
– Ты что здесь делаешь? – осипшим голосом, в котором любой бы прочуял злость и растерянность, спросил Ярослав. – Что ты, девка, делаешь на боевом корабле?!
– Постой, сотник! – одёрнул его Радовой, уже неприкрыто веселясь. – Ты что ж своего боевого товарища честишь?! Тилла отныне – травница твоей сотни… И не перечь! Сам князь дозволил!
Тилла, покрасневшая до брусничного цвета, внезапно заговорила – жарко и обиженно:
– Кто лучше меня травы ведает? Уж точно не Ждан! Кто Живу умолит не дать воину уйти? Я! И в бою обузой не буду. У тебя в сотне, Ярослав-сотник, мало кто так стреляет из лука, как я! Может, и вовсе никто!
– Я сказал: нет! – резко возразил Ярослав, на миг забывшись.
– А я сказал – да! – вдруг громыхнул за спиной резкий и жёсткий голос Радовоя. – Я лично Тиллу проверил. Девка умна, добрый стрелок и хороший травник… травница. К тому же, кощуны ведает и рассказывает интересно. Она пойдёт с твоей сотней… Но если в первом бою хоть малость подведёт, можешь изгнать её к лешим! Я против не буду!
– То есть она будет под моим началом? – внезапно жестоко улыбнувшись, переспросил Ярослав. – Так, воевода?
– Так! – ещё не понимая, к чему тот клонит, подтвердил Радовой. Зелёные глаза ярко сверкнули в звёздном свете.
– А сейчас?
– Ну, если ты принял её под свою руку… – Радовой, кажется, некоторое время колебался, прежде чем ответить.
– Травник, быстро за борт! – резко приказал Ярослав, стараясь на Тиллу не смотреть. – Ну, что стоишь?!
– Сотник… – начал было Радовой, но замолк, поняв.
Тилла на миг взглянула на Ярослава, не понимая и не веря своим ушам. Её голубые глаза раскрылись широко – шире некуда…
– Приказ сотника – закон для тебя! – резко сказал Ярослава. – Прикажу со стены крепостной прыгнуть, прыгнешь! Прикажу… любой мой приказ должен быть для тебя законом! Нет – не держу тебя!
В следующий момент, закусив губу и быстро развернувшись, она бросилась к борту, увернулась от рук Яросвета и вспрыгнула на фальшборт. Как раз между двух убранных внутрь…
– Стой! – громко сказал Ярослав. – Кончено…
Тилла обернулась и сотник со смущением заметил слёзы в её глазах.
– Кончено, Тилла! – миролюбиво сказал Ярослав. – Я беру тебя… травница!
– Но я ещё не прошла испытание! – возразила девушка. И, сильно оттолкнувшись, прыгнула за борт. Только выступки мелькнули в свете одинокого факела…
За бортом громом раздался плеск, дружинники толпой бросились смотреть и кто-то, кажется Третьяк, ахнул:
– Утопла девка!
– Дура!.. – зло выплюнул слова Ярослав, расстёгивая пояс и первым махнул через борт. Следом за ним в воду прыгнули ещё несколько воинов…
Вообще-то плавать в воде в доспехе – занятие не из простых даже для опытных воинов. Булатная кольчуга легка, но в воде металл сковывает движения, мешает двигаться быстро и утомляет руки сверх всякой меры. Потому в воде и под водой дружинников с детства учат плавать по-особому. Но то – в воде дневной, светом Коло просвеченной, прогретой… В тёмной, ночной воде, наверное, другие боги властвуют. И потом… тут – открытое море!
Даже в воде обливаясь холодным потом, Ярослав набрал побольше воздуха в лёгкие и нырнул. И – не узрел дна. Чёрная ночь вокруг кораблей была черна и на глубине. Здесь даже страшнее было. И темнее. Рядом нырял Ждан, чуть поодаль – Третьяк а дальше, кажется… Нет, не кажется – сам Радовой нырнул! И если Третьяк и Ждан остались поверху искать в надежде, что удержится, Ярослав и сам воевода пошли вниз. Быстро и резко. Девка, как бы сильна не была – а не зря равняла себя с витязями княжьей тысячи, в доспехах должна была пойти на дно как камень. Или – топор без топорища.
Воздух в лёгких начал заканчиваться, но Ярослав, хоть в груди и начало жечь, а мозг запаниковал без свежего поступления воздуха, продолжал кружить на глубине в десять саженей, до рези в глазах всматриваясь в дно… Но всё равно вынужден был всплыть. Он и всплыл, чувствуя, как у самого защипало в глазах. Уже не от солёной морской воды – слёзы скопились…
Свежий, прохладный по ночи воздух ударил в лицо обжигающе. Ярослав резко вздохнул, вдохнул свежую струю и даже услышал скрип ссохшихся, а теперь расправляющихся вновь лёгких. Рядом через полминуты самое большее вынырнул Ждан. Поодаль – Радовой. Последним – Третьяк… Все – мрачные, одинокие, злые…
– Убил девку, растяпа! – рявкнул на сотника Радовой, злой до бешенства, с побелевшими от ярости белками глаз. – Ты ещё ответишь мне за это!
– Ну и отвечу! – впервые огрызнулся Ярослав. – Подумаешь… Тилла умерла, вот что страшно! Как я Мирону в глаза посмотрю?! Да и вообще…
Про чувства Тиллы к сотнику не ведал только слепой и глухой, так что воевода замолк, тяжело отдуваясь.
– Ну что там? – крикнул с ладьи Яросвет. – Нашли?
– Нет ещё! – ответил Ярослав и набрал в лёгкие побольше воздуха. Рядом то же самое делали Ждан и Третьяк. Радовой – воевода опытный и понимавший, что пустая трата сил и времени к добру всё равно не приведёт, мешать им не стал, но и сам не пошёл. Махнул рукой, приказывая спустить со струга верёвку и забрался по ней на борт…
Ярослав и два его дружинника на этот раз плавали до тех пор, пока лёгкие не начали лопаться от напряжения, до звона в ушах и кровавой пелены в глазах. Потом – вынырнули и уже с осознанием, что всё кончено, Ярослав выплюнул вместе с водой первый стон:
– Тилла, Тилла… Эх, дурёха!
– Ты сам виноват! – набросился на него Третьяк, хоть и здоровый вой, но с трепетной и нежной душой. – Эх, сотник! Такую девку сгубил!
– Эй! – раздался за их спинами глуховатый, но живой и полный искреннего сочувствия голос. – Потеряли кого, витязи?
Ярослав чуть под воду не ушёл, а всё тот же Третьяк, человек искренний и простой, взвыл от ужаса и погрёб к медленно проплывавшему неподалеку стругу. Видимо, решил, что говорила с ним берегиня или вовсе морская дева…
– Тилла?! – линем развернувшись в воде, потрясённо воскликнул Ярослав. – Ты что, живая?
– А что, не похожа? – удивилась та, висевшая на спускавшемся с кормы конце[25] как рыба на крючке-самолове. Даже обвязалась, похоже. – Или ты меня за дурёху сопливую принял? Так я топиться не буду!
– Тилла! – счастливо прошептал Ярослав, выплёвывая изо рта воду и гнилую водоросль. – Я сейчас сам тебя утоплю!
Он и впрямь сдержал слово а Тилла то ли не поверила, то ли побоялась отцепиться – так и ушла под воду с распахнутым для крика ртом, разметам не покрытые шлемом или платком волосы как водоросли. Золотые водоросли…
Вынырнула. Выкашляла, выхаркала воду, изумлёнными глазами уставилась на Ярослава:
– Ты меня утопить мог! – в голосе поляницы, кажется, проскользнули обиженные нотки. Даже слеза.
– Следующий раз против воли пойдёшь – точно утоплю! – заверил Ярослав. – Марш на корабль!..
4.Лютень и Добробог. Борт княжеского струга «Лебедь». 23 день Липеца. Ночь.
Замятня на струге брата не могла пройти мимо очей князя Лютеня. И не прошла. Почти час, что «Шатун» стоял на месте и догонял потом ключ, Лютень тревожно, до боли в глазах, всматривался в темноту. Но нет, факела на клотике – на самой верхушке мачты, не было. Значит, Радовой не встревожен. А потом «Шатун» настиг «Лебедя» и пошёл с ним борт о борт. Вёсла, на которых догоняли, воины сотни Ярослава убирали с шуточками и прибауточками. Выходило, ничего страшного на их струге не случилось.
– Что стряслось? – сложив ладони лодочкой, прокричал Лютень, высматривая среди суеты на «Шатуне» младшего брата.
– Ничего особенно! – ответил тот, в отличии от князя, не особо и напрягаясь. – Человек за борт вывалился. Уже поймали и лещей надавали… Чтобы в другой раз неповадно было!
– Ага… – проворчал, нисколько не веря, Лютень. – Перейдёшь поснидать?
– Нет! – возразил брат. – Я со своими!
Вот это было прискорбно. Лютень давно уже понял, что там, где брат – веселье и одновременно порядок. И за столом – тоже. Радовой ни разу не выдерживал тишины и покоя, всё время что-то рассказывал и потому застолье проходило весело. Впрочем, время было уже позднее, даже Влесово Колесо клонилось к третьей четверти. Лютень решил, что тихий ужин – как раз то, что ему нужно. И жестом велел Мирону, в таких делах сноровистому и умелому, сварганить по-быстрому скатерку со снедью. Пошли Ратшу, и меченоша наверняка застрянет у первого же кощунника, либо окажется, что по пути заглянул в княжью оружейню и там зацепился хитрым носом за меч или саблю. Или копьё или щит… Ратша – воин, а не слуга. Мирон, хоть столь же родовит, – слуга а не воин. Ему бы ключником быть… А станет – воином. Воевода Тверд, пусть и остался в Холмграде, оберегать стол и род, самого князя молитвенно просил сделать из младшенького сына воина. Ну, и старшие братья присмотрят. Первак – лучший во всём войске травник, гордость отца, понимающего, что не мечом единым сильно войско. И Яробуй, в свои двадцать три весны – витязь в княжеской полусотне, в бою – первый. И на пиру. И с девками… Ярый, свирепый, похожий больше на медведя, чем на человека. При всём уважении к Перваку – любимец отцов, похожий на него как две капли… Ах, да! Ещё и сестрица увязалась. Тилла чуть ли не на коленях валялась, роняя свои девичьи честь и достоинство, но своего добилась. Он, Лютень, не выдержал укора в глазах жены, согласился, что Тилла может попросить кого-то из сотников, нуждавшихся в травнике, взять её. Таких на удивление мало было в войске. Сам Лютень знал двоих: Ярослава и Короча из городового полка. Скорее – Ярослав. Они с детских лет друзья, вряд ли осмелится отказать…
– Мыслишь, княже? – прервал его думы громыхающий и очень мало похожий на человеческий рык ведуна и огромная фигура его заслонила даже слабый свет Влесова Колеса. – То – дело достойное…
Лютень очнулся и с удивлением обнаружил, что Мирон и впрямь споро собрал то, что вряд ли можно было назвать лёгким ужином. Скорее уж – маленький пир для одного-двух человек. Притом самих отроков не было…
– Я их отослал! – пояснил Добробог, спокойно усаживаясь против него и столь же спокойно беря из глубокой деревянной мисы куриную ногу. – Надо поговорить, княже!
Лютень нахмурился. Ведунов он уважал, но когда они переходили грань между почитанием и властью, ему это не нравилось.
– Прости, княже! – видимо, почуяв что-то, сказал ведун. – Отвык, в лесу-то… Я недавно ведуном стал. До того – четыре года в Ведунской пуще[26]. Знаешь, княже, как-то не до церемоний там. Побродишь бок о бок с берами[27], так вовсе забудешь, с какой стороны ложку брать и куда её совать!
– Вы что, впрямь там с берами живёте? – недоверчиво глянул на него князь.
– Всякое бывает! – спокойно возразил Добробог. – Кто-то ломается, с Предками по уму и силе духа равняется. Выживают немногие. Из десяти двое – это редкость. Один из дюжины, из полутора. Потому так много туда уходит и так мало остаётся, княже!
– Ты – выжил! – тихо сказал Лютень.
– Я – да! – усмехнулся Добробог. – Теперь, прости за похвальбу, сильнее меня нет ведуна. У нас в роду – точно.
– А с базиликанцами справишься? – спросил Лютень то, что давно его мучило. – Ты молод… Может ведь так быть, что не хватит опыта?
Ведун впервые ответил не сразу. Сомнения его, страдания не поддающиеся описанию, видны были невооружённым глазом. Потом ответил:
– Не ведаю, княже! Не знаю, что за чудища нас ждут.
– Драконы! – неуверенно ответил Лютень. – Это что-то вроде тех змеев крылатых, про которых наши кощунники поют. – Огнём дышат, размером с телегу и даже с две! Когти как сабли, зубы как кинжалы…
– Дракон – тоже зверь! – пожал плечами ведун. – Его можно ветром сбить, стрелой или камнем… Тут даже магия не нужна, можно и оружием простым. Но… Я попробую, князь Лютень. И я, и мои ребята. И уж точно, ты не будешь краснеть за нас!
– Верю! – улыбнулся Лютень примиряюще. – Давай есть! Брюхо подводит после такого дня…
Где-то полчаса ели, как и положено голодным мужчинам – сначала сметая всё без разбору, потом неспешно смакуя самое вкусное, потом… потом через силу доедая то, от чего отказаться было нельзя. Ну, и запивая всё это добрым холмградским пивом мастера Ошкуя. Пиво было вкусное, терпкое и ароматное. Под конец даже Влесово Колесо стало светить ярче и добрее…
– А скажи мне, ведун! – вдруг сказал князь. – Ты сам веришь, что наши предки – медведи… тьфу ты, беры! Что и мы когда-то волей Рода зверями были!
– Верю! – тихо ответил ведун. – Я жил с ними, вспомни! Жил и ведал, как живут. Посмотри на меня сейчас! Сильно ли я отличаюсь от бера ликом? Вряд ли… А многие, сам говорил, со зверями жили, в одной берлоге спали! От печёного да жареного отказывались, ибо костёр разводить ленились а потом и боялись! Они – чем отличаются от зверей? А я убил однажды человека, который себя волком вообразил! Нет, не перемётывался, но лишь бегал на четвереньках, шкурой укрывшись, да выл на Влесово Колесо! И потом… Княже, да ты зри на нас! Мы здесь, на Полуночи, как беры зимой в спячку ложимся. Из избы наружу только по большой нужде! Лежим, лапу сосём! А среди медведей есть шатуны… это – что-то вроде ведунов звериных. Они снег видят, страдания переносят… Как люди! И умны, сволочи! Можно десяток обычных медведей завалить – не трудно. Но если шатун…
– Понятно! – улыбнулся Лютень. – Ты хорошо рассказываешь, ведун! Гляжу, и умно…
– Этому нас уже после учат! – улыбнулся Добробог, оскалив крепкие звериные клыки, человеку не присущие. – Как и говорить. И есть по-человечески… Только не у всех уже получается. Вон, Медведко… Он уже и не человек почти. Но – выдержал. Из леса вышел в срок. В бою – зверь зверем! Притом – хитёр как бер, заклинаний всяких ведает много…
– Бр-р! – передёрнул плечами Лютень, вспомнив заросшую волосом рожу Медведко. – Не хочу быть ведуном! Ни за что не хочу! Это если б я ежом родился, в кого бы я превратился?!
Ведун захохотал и голос его, больше похожий на медвежий рык, пророкотал над всей палубой…
5.Ярослав и Тилла. Борт струга «Шатун». Рассвет 24 дня месяца Липеца.
Спать не хотелось – выспался за ночь, да ещё и взбодрился во время ночного. Ярослав удобно устроился у огромной головы ошкуя[28] на носу с небольшим лагуном[29] пива и шматом холодного мяса наложенном заботливым кашеваром на полть[30] хлеба. Кусок был огромен, в рот влезал с трудом и требовал, чтобы его запивали. Приходилось запивать, а поскольку обнача сотник с собой не прихватил, то прикладываться пришлось прямо к кранику, ввинченному заботливой рукой в донышко. Не слишком удобно, но пиво было вкусное. А ради вкусного пива можно на многое пойти…
– Пьянствуешь, сотник? – раздался за спиной знакомый, слегка хрипловатый голос и Ярослав недовольно нахмурился. –Ты пей, пей! Не стесняйся. Я тебе мешать не стану…
– Ты ведь всегда мечтала увидеть восход Коло в море, Тилла! – мягко сказал Ярослав. – Так вот, он уже наступает!
– Гонишь? – голос Тиллы дрогнул, выдавая нешуточную обиду. – Почему?
– Да не гоню! – поморщившись, возразил Ярослав, даже подвинувшись немного, чтобы и травница могла уместить рядом свою обширную задницу. – Говорю, если ты вдруг забыла… Я не обижусь, если уйдёшь!
– Я не уйду! – возразила Тилла. – Подвинься ещё немного.
Она уселась бок о бок, так же как и он свесив ноги в аккуратных, даже изящных выступках за борт, рядом с косматой, изящно вырезанной мастером гривой медведя.
Помолчали.
– А помнишь, вот также сидели лет этак двенадцать назад! – с необыкновенным воодушевлением сказал вдруг Ярослав. – Только не на струге, на городне крома!
– Помню… – тихо ответила Тилла, опустив низко голову. – Одиннадцать лет назад это было. Я всё помню. И клятву, что мы тогда дали – помню!
– Тилла! – рассмеялся Ярослав немного нервным смехом. – Какая клятва?! Мы дети были! Мне – тринадцать, тебе – десять! Та клятва давно быльём поросла! Я забыл те слова!
– Но не я! – возразила Тилла. – Разве не убедился, что я себя для тебя сберегла? Как и поклялась тогда перед Ладой. Ты… Нет, если ты не помнишь, и я тебе напоминать не стану!
– Я обещал тебе хранить верность! – глухо, не глядя на неё, ответил сотник.
– Помнишь всё же! – тепло, судя по голосу, улыбнулась она. – А ведь говоришь… Я тоже – помню. И разве так трудно блюсти себя? Я ведь не говорю про девок норлингских, что ты прошлым годом брал в горде того ярла? Это – другое. Это – в горячке после сражения. Главное, чтобы сердце было свободно. Или занято. Мной…
– Тилла! – трудно сказал Ярослав, и впрямь не зная, как начать.
– Молчи! – её далеко не нежный и хрупкий палец, солёный и с обгрызенным ногтем, прижался к его губам. – Молчи, не говори… Я видела рубаху на тебе. Такую ты не стал бы покупать сам. Слишком ярка. Такую могла подарить лишь женщина. Из знатных. Молодая и глупая… Нет, я ведаю – шёлк спасает в походе и сражении. От насекомых сберегает и от стрел… слегка… И всё равно она – дура! Молодая, может и красивая, но – дура! А вернёмся – глаза ей выцарапаю!
– Чем? – после короткой заминки рассмеялся Ярослав. – Медвежонок, у тебя ж нету когтей! Ты – воин!
Тилла рассмеялась далеко не сразу. И натужно, словно насилуя себя. Подняла руки к глазам…
– И верно – воин! – горько сказала она. – У ТОЙ, поди, тонкие коготки, нежная задница и высокая грудь… У НЕЁ – огромные, как озёра глаза. И нежная кожа лица. И губы. И…
– Замолчи! – почуяв, что дело идёт к истерике, поспешно зажал ей рот Ярослав. – Пожалей хотя бы воинов, что ещё спят! И… мне очень нравятся твои губы, Медвежонок. И задница. И грудь…
Тут глаза Ярослава стали мечтательными, взор устремился куда-то вдаль а рука… рука по бедру всползла наверх. И наткнулась на выпуклый благодаря женской природе булат кольчужных колец. Как и всякий воин, Тилла кольчугу не снимала даже на сон.
– Убери руки! – с показным возмущением, а на деле удовлетворённая, воскликнула травница. – И не называй меня Медвежонком. Я – выросла!
– Да уж, точно… выросла! – нахально оглядев её с ног до головы и особенно задержавшись на роскошных, распиравших кольчугу на всю ширину бёдрах, ухмыльнулся Ярослав. – А когда-то была тростиночка, соплёй можно было перешибить!
– Ах, значит вот так! – задохнулась гневом Тилла. – Может, скажешь ещё – я толстая?!
– Ты? – Ярослав почесал шрам на виске, слегка подпортивший его мужественный профиль. – Да нет, не толстая… То, что надо!
– Ярослав! – голос Тиллы всё больше походил на змеиное шипение. – Я убью тебя, клянусь…
– Тихо, не клянись! – поспешно зажал сотник ей рот, не обращая внимания на яростный укус, от которого враз заболела ладонь. – Потом придётся исполнить…
Тилла яростно сверкнула на него глазами, но и впрямь утихла. Пожалела, что ли…
– Вот! – нахально улыбнувшись, сказал Ярослав. – Видишь, какая ты разумница! Всё сразу понимаешь… А восход ты уже пропустила. Единственная, наверное…
– И уже жалею! – сверкнула глазами девушка. – Там было куда веселее, чем здесь!
– Ну, Тилла! – воровски обернувшись и подсев поближе, жарким шёпотом сказал сотник. – Всё ж в наших руках! И время ещё есть…
– Убери прочь свои грязные руки! – возмущённо прошипела Тилла, пытаясь отсесть от него подальше, насколько это возможно на узком носу струга. – Убери, тебе говорю!
– Вот те на! – удивился и обиделся Ярослав. – Да я…
– Знаю, чего ты! – сердито огрызнулась Тилла. – Рубаху тебе кто подарил?! Ну, признавайся! А пока не признаешься, руки не распускай!
Тут она доотодвигалась. Нос струга, хоть и широк, но не настолько, чтобы двигаться по нему из конца в конец чересчур долго. Два-три шага – всё, что возможно. Ну, и обрушилась, завизжав подобно рассерженной кошке. За бортом громко плеснуло…
На струге визг поднял всех, кто ещё спал и переполошил тех, кто уже не спел – любовался прекрасным рассветом.
– Что там, на носу? – рявкнул Радовой, отрываясь на миг от мытья, которому подвергал себя каждое утро.
– Тилла за борт упала! – равнодушно ответил Ярослав, прикладываясь между словами к бочонку, почти уже опустевшему. В низу живота приятно отяжелело и сотник даже подумал, что пока Тилла ещё не взобралась обратно и не пришла разбираться, надо бы того… отлить…
– Опять?! – рык Радовоя был похож на рёв поднятого зимой из берлоги медведя. – Ярослав, я тебе что говорил?!
– А я тут при чём? – удивился сотник. – Воевода, она сама! Не усидела, свалилась… Посмотрите её там, у кормила!
– Да нет её тут! – возразил кормщик Громобой, огромный и обладавший могучим рыком. Шутили, что его за то кормщиком и ставили, чтобы любой шторм перекричать мог…
– Ну, значит ещё вдоль борта плывёт! – почувствовав холодок первого предчувствия, уверенно сказал Ярослав. – Девка, так разве сумеет быстро!
Несколько дружинников тут же бросились смотреть – нет, никто не проплывал мимо. Да и струг по прежнему шёл, оставляя место, где Тилла упала за борт, позади.
– Кормщик, разворачивай! – заорал вдруг Ярослав, прозревая. – Она и впрямь утопла… Вот дура!
Он возблагодарил богов, что сох без сапог, всё полегче будет под водой плыть. Ну, и нырнул, всю дорогу до воды вспоминая самые интересные слова, которые знал. И тут же, оказавшись в воде и вынырнув, увидел Тиллу. Она и впрямь отстала и теперь отчаянно барахталась в воде в половине перестрела[31] от струга…
Ярослав перевернулся на живот и быстро поплыл, сразу же осознав, что долго Тилла не продержится. Это прошлый раз вынырнула и ещё сумела доплыть до борта – на злости, на обиде. А на этот раз её падение было неожиданным, струг, идущий под парусом, успел далеко уйти вперёд ещё до того, как вынырнула. И вода уже заливалась в рот, в нос, в уши. Может, со страху и своей влаги в море добавила…
Сотник плыл, словно сом – огромный и усатый, мощными гребками расшвыривая воду перед собой, проламывая её. Разогрелся даже. Правда, кольчуга не могла не мешать. И мышцы начали уставать…
Ярослав обернулся. Струг ещё только разворачивался и было от него до Тиллы два перестрела уже. Быстро пройдёт, но девка раньше на дно пойдёт.
– Держись! – выкрикнул он, на миг вздымаясь над водой.
– Буль… Буль… Буль… – сердито ответила Тилла. И скрылась под водой…
Недобрым словом помянув Морского Старика, который не уберёг, не удержал, Ярослав нырнул и почти сразу увидел её. Что значит Коло светит!..
Он почти сразу подхватил её под грудь, потянул наверх. Тилла ещё отбивалась, раз даже засветив в нос… В общем, пока поднимал наверх, успел нахлебаться воды ничуть не меньше, чем она. И устал, из сил выбился сверх меры. Хорошо хоть, вынырнув, увидел над собой нависающий борт струга. И довольные рожи хлопцев. И – это уже хуже – разъярённую – Радовоя-воеводы.
– Поднимайтесь! – громыхнул воевода, выказывая свой бешеный нрав. – Поговорим…
6.Радовой, Ярослав и Тилла. Борт струга «Шатун». Утро 24 дня месяца Липеца.
Ярослав, мрачный и понурый стоял перед воеводой и обтекал. Воды в нём накопилось много, теперь вытекало из-за пазухи, из штанин и ещё бог весть откуда. За спиной слышались смешки: дружинники, пользуясь безнаказанностью, отпускали не отличающиеся, на взгляд сотника, остроумием шуточки по поводу статей Тиллы, обтянутых мокрой одеждой. И по поводу того, откуда взялось столько воды – тоже…
– Итак! – мрачно сказал Радовой, удобно устраиваясь в небольшом походном кресле. – Теперь объясните, что у вас творится! Ты, Ярослав!
– Так и ничего, государь воевода! – осторожно ответил тот. – Девка неопытная, на корабле раньше не ходившая. Не удержалась на носу…
– Тилла! – скривившись, словно от гнилой ягоды и жестом оборвав объяснения сотника, сказал Радовой. – Что ты скажешь?
– Так ведь не доводилось мне ходить на корабле-то! – бросив на Ярослава полный бешенства взгляд, глуховатым голосом ответила девка. – Опыта нет… Не удержалась на носу…
– Понятно! – криво ухмыльнувшись, прервал и её Радовой. – Для полной убедительности осталось только Яросвета спросить… Что думаешь, десятник?
Сопровождаемый весёлым многоголосым ржанием, Яросвет выступил вперёд и развёл руки пошире. На круглом, украшенном густыми рыжими усами лице отразилась напряжённая работа мысли:
– Так ведь… Девка ж дура! Даже когда травница и поляница, в светлице сидеть не привыкшая! Корабль покачивается, нос узкий, сотник рядом горячий. Не удержалась, рухнула. Так и вообще – баба на корабле – к беде!
– Ну, чего я и ожидал! – внезапно ухмыльнулся воевода, сам ещё молодой, всего-то на три весны старше своего сотника. – Как раньше. Каждый друг друга покрывает, виновного ни за что не выдаст… Тогда так: ты, Ярослав, решай окончательно. Решай, нужна она тебе здесь, аль нет. Скажешь – нет, немедля прочь отошлю. Пока наши земли вокруг, не торингские. И повод найду… Скажешь – нужна, головой передо мной ответишь за Тиллу! Чтоб больше никаких в воду падений. Чтобы тихо и мирно всё в сотне было!
– Так воевода! – обиделся Ярослав. – А что, шумно что ли?! Говорю ж, неопытная…
– Ладно, ладно! – поморщился Радовой. – Я понял. Тилла! Коль не можешь у борта находиться, сиди под мачтой! Хотя нет, тебе и там по голове чем-нибудь тяжёлым даст… Лучше, сиди где-нибудь в сторонке. Так, чтобы не у борта, и так, чтобы мачта с парусом не над тобой была.
– Как это? – удивилась девка, обозревая струг – корабль большой, но тесно заставленный грузом. – Так я тогда вовсе н ведаю, где!
– Самое б лучшее, конечно, в трюме, под кормой! – скрывая ухмылку в усах, посоветовал Яросвет. – Там, правда, тесновато… Зато за борт не вывалится и сверху прикрыта будет. Правда, говорят, Громобой сливает не за борт, а прямо под себя… Ну, тут уж как повезёт. Да и выбор невелик!
Тилла яро сверкнула на него глазами. Ей, привыкшей к совершенно другому обращению, обидны были насмешки дружинников. Обидны и часто чрезмерно грубы.
– Ладно тебе, Яросвет! – внезапно вступился за травницу Ждан. – Тилла ж теперь тоже воин. Так?
– Так! – подтвердил десятник, покосившись на воеводу.
– А раз так, пускай гребёт вместе со всеми. В пару ей богатыря назначим. Чтоб приглядывал. Заодно и место найдётся. А то – под мачтой ли, на корме или на носу ли, всё одно под ногами болтаться будет! Мешать… Да и в бою… По правде сказать, я бы девку в дружину ни за какие посулы не пустил. Пусть она трижды лучше меня рану залечит… Девка должна в тереме, в светёлке под крышей сидеть и меня ждать. Рубахи там вышивать, рушники… В крайнем случае, бражку варить или мясо мне печь! Вот…
– Ну, Жлан! – смущённо покосившись на побагровевшую от возмущения Тиллу, попытался приструнить его Ярослав. – Тиллу нам сам воевода приказал взять. Да и потом, она травы правда лучше тебя знает. Пожалуй, даже самую смертную рану залечит!
– Не только! – яростно выкрикнула Тилла, одним прыжком оказавшись против Ждана. – Я его как угодно одолеют! Хоть оружно, хоть без оружия! Как присудите!
На удивление, её решительные слова никого не удивили. Тиллу знали, знали о её любви к оружии, удивительному для слабой женщины умении. Ну, и побаивались тоже. Ударить женщину в полную силу можно в разгар боя или по пьянке, когда Боги отворачиваются от тебя и лишают последнего разума. Тилла же ещё в детстве дралась, как дикая кошка, которой хвост отдавили, да ещё и миску молока из-под носа утащили. Пускала в дело когти, зубы, визжала… Не раз одерживала верх даже над Ярославом, который почитался за заводилу и самого сильного отрока… Тогда. Десять лет назад.
– Тилла, не дури! – придержав её за плечо, попробовал отговорить Ярослав. – Ждан не хотел тебя обидеть. Правда, Ждан?.. Да и сильнее он!
Ждан мрачно посмотрел на него. Похоже, в своём преимуществе вовсе не был убеждён. Тилла же пылала злобой и уже притащила свою кривую номадскую саблю, обнажила её и встала в позицию – отклячив попу и выставив клинок перед собой.
– Дерись! – перехватив грустный взор дружинника, сказал воевода. – Раз девка так рвётся начистить тебе харю… Хотя лично я не понимаю, что нашла в твоих словах!
Ждан с явной неохотой вынул меч и даже шагнул вперёд, волоча его остриём по земле, но между ним и Тиллой встал Яросвет. Лицо десятника было не в пример обычному серьёзно и даже испуганно:
– Ты что?! – воскликнул он, глядя на Ярослава. – Они ж поубивают друг друга! Лишишься сразу обоих травников!
– А ты что предлагаешь? – удивился Ярослав. – Мне тоже жалко, если сотня без знахаря останется. Но – воля воеводы…
– Отчего ж! – удивился Радовой. – Я – не деспот, не тиран! Если мои воины назовут другого поединщика, меня это вполне устроит. Ярослав, может хочешь заменить Тиллу?
Ждан заметно побледнел. Ему не в радость был и поединок с Тиллой, но Ярослав… Это – верная смерть. От его огромной секиры, летавшей в руках, словно пёрышко, пощады не было. И меч жалко…
– Нет… – повёл плечами Ярослав. – Я сегодня купался дважды, устал… Да и Ждана жалко. Он мне – побратим. Лучше я Ждана заменю!
Тилла возмущённо фыркнула.
– Нет! – вздохнул воевода, сожалея, что не увидит такого развлечения. – Это – нечестно. Но ты прав, Тилла сама вызвалась доказать, что достойна зваться воином. Она должна это доказать… Руцкарь!
– Я здесь, воевода! – звонко отозвался отрок-меченоша Радовоя, невысокий, хрупкий и внешне куда больше напоминавший девушку, нежели Тилла.
– Руцкарь, ты давно нудишь мне, что достоин пояс носить!
– Так, воевода! – ответил тот – грудь колесом, глаза горят, редкие усики над губой дыбом встали.
– Вот тебе испытание. Будешь драться с травницей Тиллой. Не на смерть. Победишь – по возвращении домой получишь пояс. Проиграешь, пощады не жди. Ты – мой меченоша, не смеешь меня позорить!
На лице Руцкаря воодушевление и свирепая мужская радость предвкушения боя сменилась обидой и глубочайшим разочарованием.
– С Тиллой?! – переспросил он, словно не веря. – С травницей?! Так она ж – девка! Как я с ней драться буду?!
– Так ты хочешь пояс? – усмехнувшись, пощипал ус Радовой. – Вот он, твой шанс!
– Драться с ним?! – своим красивым густым голосом возмутилась молчавшая досель Тилла. – С этим сопливым недоноском, рождённым от блохастой собаки и сивого мерина? С этим мышонком, который вздрагивает от бурчания собственного желудка?! Нет, я не желаю с ним драться?!
Дружинники хохотали. Радовой чуть не свалился с кресла и удержался за вант в самый последний момент. Лицо Руцкаря напоминало варёную свеклу – такое же бурое. Голубые глаза сверкали искрами молний.
– Я готов с ней драться! – прошипел мальчишка, выхватывая меч из ножен на поясе у Яросвета. Под общий хохот, ставший оглушительным, десятник попытался вернуть оружие. Юнец легко увернулся, а Яросвет запутался в обронённом каким-то идиотом канате и с диким воплем рухнул между скамей.
– Тилла, ты не можешь отказаться! – резко сказал Радовой. – Руцкарь не намного сильнее тебя. Будете драться!
Тилла лишь молча кивнула. Она и не собиралась отказываться.
7.Тилла и Руцкарь. Борт струга «Шатун». 24 день месяца Липеца.
Место для поединка с трудом расчистили у мачты. Три-четыре шага от носа до кормы, вдвое меньше от борта до борта… Немного. Бой не будет слишком длинным. Тилла со своей кривой номадской саблей, лёгкой и удобной, привычной к руке, встала, упершись спиной в мачту, выбрав для себя восходную сторону. И Коло за спиной, пусть и прикрытое поднятым парусом. Руцкарь ещё за время до боя намахался мечом, устал и сейчас пыхтел уныло, стесняясь попросить другое оружие и кажется начиная понимать, что этим – не справится.
– Ну что ж, сходитесь! – велел воевода Радовой, махнув рукой. – Поосторожней только! Чтобы без крови!
– А можно им мечи прутьями заменить! – предложил кто-то из дружинников. – Чтоб, значит, только больно было! Кто первый не выдержит, тот проиграл!..
– Га-га-га! – взорвались хохотом сто глоток. – Прутьями!..
Пока смеялись, доведённый до крайней степени бешенства Руцкарь прыгнул вперёд и его меч, тяжёлый остро оточенный, вырубил щепу на том месте, где только что стояла Тилла.
– Эй! – впервые встревожившись, заорал Громобой, лучший кормщик и добрый мужик. – Вы мне там днище не прорубите! Тебе, Руцкарь, кое-что ненужное оторву. Ну, и тебе девка, достанется от меня…
Тилла, закусив губу, продолжала уклоняться от яростных ударов отрока и тот взмок совсем. Разрубил скамью, чуть не вспорол парус. Бил уже бездумно, широко размахиваясь, забыв про защиту и про то, чему учил его сам воевода Радовой. А девка наоборот, показывала всё, чему её обучали братья. Сейчас она была благодарна им за тот пот, пудами пролитый на дружинном поле, в скачке на бешеном коне, в лазании по деревьям и плавании с грузом… Сабля мелькала перед лицом отрока, угрожала его животу, ногам, рукам…
– Хватит издеваться, Тилла! – крикнул кто-то. – Добивай уже!
– Только чтоб струг цел остался! – рыкнул в ответ Громобой. – И так уже днище искарябали. И скамью сломали… варвары!
Тилла на миг отвлеклась, вздрогнула, оборачиваясь… Руцкарь прыгнул вперёд, уже не оберегая девку, выцеливая ей горло. На счастье, Тилла споткнулась и сверзилась между скамей. Там что-то твёрдое лежало, сапог, что ли… Дыхание сбилось и лежала уже без движения, глядя как Руцкарь заносит меч над головой с явным намерением убить. Мальчишке в четырнадцать лет трудно понять и простить, когда девка издевается над тобой… Потому – пощады от него ждать было совершенно бесполезно.
Меч неумолимо обрушился вниз и Тилла не сумела мужественно встретить смерть – взвизгнула и даже глаза зажмурила. Над самой её головой что-то оглушительно зазвенело, но больно не было… Она открыла глаза уже когда Ярослав над её головой строго выговаривал отроку:
– И не думай, что тебе или ей кто-то позволил бы большее! Ишь, вообразил себе невесть что!
Меч юнца, вернее – меч Яросвета был задержан всего в двух локтях от лица Тиллы. Мечом Ярослава…
– А ты мне – не господин! – дерзко ответил Руцкарь и тут же заорал от боли, хватаясь за стиснутое железными пальцами самого воеводы Радовоя ухо. – Ой, больно!..
– Ты с сотником княжеской дружины разговариваешь! – медленно, приподняв отрока над палубой на пару пядей, сказал воевода. – Забыл?!
– Ой, прости господин! – провыл Руцкарь, вставая на цыпочки чтобы хоть так уменьшить боль в ухе. – Ой, не буду больше!
– Эй, кто там про прутья говорил? – громко спросил Радовой и кто-то услужливый до противного, немедленно принёс пучок зелёных, недавно срезанных веток.
– Вот, добро! – улыбнулся воевода, лёгким хлопком по ладони проверяя их гибкость. – Ну, ложись на скамью-то, молодец! Будем тебя учить вежеству!
Руцкарь тяжко вздохнул, взглянул на воеводу с малой надеждой на помилование. Ну, только не от Радовоя. Княжий брат был суров, но справедлив и меру знал. Пороть, впрочем, взялся сам и вскоре всё море на расстояние нескольких перестрелов вокруг огласилось дикими воплями. Хитроумный отрок надеялся таким образом разжалобить воеводу. Не на того напал… Радовой, морщась от его воплей, всадил в худосочный зад все положенные десять ударов. Потом, впрочем, велел Тилле:
– Полечи его! Ты ж тут травница!..
– Нет!!! – заорал Руцкарь, вскакивая на ноги и одной рукой пытаясь утереть слёзы, а другой – поддёрнуть штаны – Нет!
– Излечила! – ухмыльнулся Яросвет. – Ну, Тилла! Так даже старый ведун Добросвет не сумел бы! Ты – ведунья!
– Да брось ты! – зарделась та, даже рукавом кольчужным прикрывшись. – Это всё воевода Радовой. Я бы сама ни в жисть так не сумела!
Оскорблённый в лучших чувствах, заплаканный Руцкарь счёл за лучшее укрыться от насмешек под кормилом…
– Что обидели тебя? – кормщик Громобой, вернувшись обратно, без особого сочувствия взглянул на него. – И что? Теперь слезами заливаться будешь до смертного мига? Воин!..
В голосе было слишком много презрения, чтобы это можно было стерпеть и Руцкарь уже раскрыл рот, чтобы ответить соответственно, срезать старика парой острых слов. Но в последний миг сдержался, увидев как прислушивается к их разговору сам воевода, усевшийся на одну из ближайших скамей.
– О! – обрадовался кормщик, подождав, но так и не дождавшись ответа. – Вот видишь, кое-чему тебя эта порка всё же научила. Глядишь, человеком станешь! Через пару лет…
– Через пару лет я стану воином и вызову тебя на бой! – огрызнулся всё же отрок. – И вызову тебя на двобой! И одолею!
– Ну, ну! – усмехнулся Громобой. – Так давай прямо сейчас. Чего ж ждать два года?! Ненависть остынет и перестанет быть таковой.
– Нет… – вздохнул Руцкарь. – Я тебя одолею, и тебе будет бесчестно проигрывать отроку. Через два года!
Он откинулся спиной на борт и закрыл глаза. Видать, мечтал, каково это будет через два года – одев турий пояс, отомстить всем за все обиды. И проехаться на злом гнедом жеребце мимо домов тех обидчиков, которых не достать мечом… Эх, сладки они, мечты о мести! Правда, задница, вспоротая в десяти местах, болит нестерпимо. И чешется…
– Эй, отрок! – громыхнул над стругом громовой голос воеводы. – Пива мне!
До дня мести было ещё далеко. Тяжело вздохнув, Руцкарь поднялся с палубы и побежал выполнять требование господина…
Заканчивался первый день пути.
Глава 3 «Война в начале»
1.Император Теодор. Лагерь имперского войска под замком Грейд. 7 день месяца Серпеня [32](по гардарскому месяце исчислению).
Император Теодор мог быть доволен: его рискованный шаг, когда он пожертвовал боеспособный отряд гардар за двенадцать тысяч ополчения неумех-вилланов, себя оправдал и в присутствии самого император много раз признавался гениальным. Было чем радоваться! Два легиона новобранцев, разбавленных до трети ошмётками кадровых легионов составили три боеспособных легиона. К ним добавлялся гвардейский «Золотой» легион и несколько корунел, уцелевших настолько, что их решили не объединять. И легиона полного не будет, и гордость профессиональных солдат, отступивших лишь по приказу и не заслуживших, чтобы их лишали знамени, не ущемлена. Впрочем, этих двадцати пяти тысяч – если считать с рыцарями и сотней гардар, оставшихся от тысячи, всё равно недоставало для того, чтобы дать решительный бой базиликанцам, уже переступившим границу Ассании и почти сломившим сопротивление в Изенском холмогорье. По слухам выходило так, что передовые отряды базиликанской лёгкой конницы – составленной в основном из номадских наёмников, уже в нескольких миллариях от лагеря обретались. А один, самый смелый, месяц назад напугал три тысячи стражников и солдат – гарнизон Торгарда, который император выделил своей столицы от щедрот. И чтобы торгардцы не вздумали бунтовать против него. Про недовольство его трусостью шпионы доносили всё больше неприятных вестей даже из собственного лагеря. Выходило так, что если не подставить шею под меч базиликанского полководца, голову снесут собственные солдаты, обозлённые неудачами, напуганные и растерявшие боевой дух торингов…
– Во имя Святого Креста и Пречистой Розы, символов Доброты и Благочестия, я, Император Тор Теодор прошу тебя, отче, принять мою исповедь!
Он, лязгнув доспехом, преклонил колено и святой отец, прелат его походной церкви Роберт, поставил ему на обнажённую макушку серебряную чашу, до краёв полную воды. По обычаю и праву исповедника.
– Говори, сын мой! – тихо сказал священник. – Я весь внимание!
– Страшно мне, отче! – истово сотворив Святой Знак, сказал император. – Страшно и не вижу просвета! Я терплю поражение… Моя страна гибнет, а большей частью уже – под пятой врага! Я хочу как лучше, а вместо этого встречаю сопротивление даже у своих. Граф Грейд, в жилах которого четверть моей же крови, мой кузен, отказался снабжать войско провиантом! Фуражом!!! Я не мог позволить, чтобы кони и люди голодали… Пришлось повесить его и его сына. Пришлось штурмом брать замок! Я потерял три десятка своих солдат убитыми!
– И ещё двести погибло, защищая замок! – тихо добавил священник. – Тоже твоих подданных, сын мой… Они ведь только защищали свой запас на зиму. После того, как лагерь разместился на полях, на которых ещё не убрали хлеб, у них не осталось другой надежды прожить зиму. Только – тот запас. И фуражное зерно…
– Я понимаю! – вздохнул Теодор. – Вот и говорю, что грешен! Ведь мне приходится, защищая народ, обирать его страшнее, чем базиликанцы это делают! Я слышал, в Данарии мой отряд был встречен вилланами враждебно. А командира их партизан даже пришлось вздёрнуть на колокольне, он невместно разговаривал с моим сотником! Правда, потом с трудом ноги унесли…
– Сын мой, а может, ты не прав? – осторожно сказал прелат. Руки его подрагивали.
– Не прав?! – возмутился Теодор. – Что из последних сил пытаюсь удержать страну, врученную мне Святым Торвальдом Основателем?! Что кровью моих воинов покупаю каждый час жизни до момента прихода гардар?! Господи, скорее бы они пришли!
– Гардары – не выход! – осторожно возразил священник. – Они только воины, но я не слышал про сильных гардарских магов. А нам, да простит меня Святой Торвальд, нужны маги! В первую очередь – маги!
– Нам уже и воины нужны! – вздохнул император. – Ты, наверное, видишь, отче, что каждое утро новые пустые палатки остаются? Сегодня утром не досчитались ещё тридцати человек! Я уже боюсь выпускать из лагеря отряды, а половину гвардии вынужден отрядить в дозоры! И вешать, вешать беглецов! Пока – каждого десятого. Но скоро и этого будет мало. Придётся – каждого пятого. Или даже каждого третьего!
– Сын мой, а может быть, лучше – проповедь? – сказал отец Роберт, недрогнувшей рукой поправляя чашу. – Может быть, рассказать им, что скоро сюда подойдёт гардарское войско! Напомнить героическое прошлое предков… Можно даже намекнуть, что тех, кто останется, ждёт великое будущее! Пусть не все, но часть усомнившихся возрадуется и будет с большей надеждой смотреть в будущее!
– Вряд ли, отче! – вздохнул Теодор. – Тут не слишком много настоящих воинов. А виллан, он даже с мечом – виллан с грязными руками и без мозгов в голове… Прости, отче!
Последняя фраза относилась к тому, что прелат сам был из виллан. Вырос до двадцати лет вне городских стен. И до сих пор грамота и складный слог не относились к его сильнейшим сторонам.
– Да, вот ещё что!.. – пробормотал вдруг священник, явно не зная, с какой стороны подойти к вопросу. – Тут я слышал, отряд разбойников в Заповеднике завёлся. Вроде бы воины хоть куда. И стрелки добрые. Может быть, объявить им прощение и взять на службу?
– Разбойников?! – искренне возмутился император. – Колодников?!
– Сейчас каждый воин на счету! – напомнил капеллан. – Можно по всей стране объявить, что император простит каждого, кто отслужит в его легионах год. За любое преступление!
Теодор, помрачнев, довольно долго смотрел в одну точку перед собой. Потом властным движением снял с головы чашу. Вода в ней так и не перелилась через край.
– Иди, святой отец, к себе! Я буду думать!.. Иди, иди, не до причастия мне! И позови там Артура!
Артуру, родственнику и до недавних пор – возможному наследнику, едва исполнилось девятнадцать. Тем не менее, он считался и на деле являлся сильнейшим полководцем империи… Что поделать, если остальные – уже в могилах! Девятнадцатилетний верховный коннетабль явился почти сразу. Мрачный, исхудавший ещё больше. Почерневший от слабого осеннего Сола.
– Ну, и каковы наши дела? – встретил его император, недовольно глядя на то, как коннетабль сопливый плюхнулся в одно из трёх стоявших в шатре кресел. Без спросу.
– Плохо! – тихо ответил Артур. – За сегодняшний день твоей волей повесил ещё десять человек. Хуже то, что двое из них – ветераны. А один – вовсе Шестая Изенская корунела! Отборный отряд! Впрочем, выучка растёт, стрелки уже один раз из трёх попадают в мишень… Если так и дальше пойдёт, через пару месяцев сможет выдержать небольшой бой с базиликанцами. Ну, может даже крупный. Конечно, не сражение – там нас просто сметут…
– Скорее бы гардары пришли! – повторил свою мысль император. – Всё надеюсь, что они не станут затягивать слишком долго!
– Могут! – возразил коннетабль. – Хотя бы ради мести…
– Это гардары, не базиликанцы! – сердито оборвал его Теодор. – А ты, мой друг, не забывай иногда думать головой! Если ты будешь разговаривать с их князьями и воеводами так, как с нашими, беды не избежать. Точно тебе говорю!
– Прости, государь! – без капли раскаяния в голосе ответил Артур. – Я понимаю, без них нам – конец. И если норлинги вновь нагрянут – тоже!
– Норлинги не нагрянут! – возразил Теодор с явным напряжением в голосе. – Мы всего два месяца назад им очень хорошо врезали… Правда, и сами потеряли достаточно, чтобы потом проиграть битву при Сальме.
– Да… Прости, государь! – в очередной раз повинился Артур. – Я виноват… Если бы не послал через лес тот отряд конницы, у нас был бы шанс. А так… И три тысячи славных сынов отчизны погибли!
– Хватит, Артур! – резко, без жалости к его страданиям, но лишь из врождённого чувства справедливости оборвал его император. – Я уже говорил тебе: твоей вины в том нет. Отряд этот сделал всё, что мог. И мы здесь потому тут разговариваем, что левое крыло базиликанцев не успело преградить нам дорогу через лес. Занятое резнёй с конницей! Они умерли за нас… равноценный обмен, мне кажется!
Артур уныло кивнул. Среди самых разнообразных его достоинств и недостатков одно из ключевых мест занимало упрямство. Родовое упрямство, присущее торвальдингам. Можно было сколь угодно долго его убеждать, доказывать ему, приводя самые убедительные аргументы. Если он в чём-то убедил себя, то это – навсегда…
– Ладно! – решив сменить тему, сказал вдруг император. – Давай-ка лучше подумаем, кого ещё привлечь в своё войско. Тут, в Ассании, много разбойников развелось… Может быть, предложить им помилование за службу?
– Кандальникам… – брезгливо поморщился Артур. – Можно! Я как-то раз сцепился с ними. Дерутся отчаянно! Вполне возможно, они выступят на нашей стороне…
Развить тему он не успел. Без доклада, воспалённый и грязный, внутрь ворвался человек. Сразу следом за ним, обнажив мечи, ворвались императорские гвардейцы – злые и решительно настроенные.
– Государь! – прохрипел человек так, что Теодор сразу же и решительно отослал гвардию прочь. – Государь, гардары высадились на берегу! Пять дней назад! Я скакал как мог… скакал…
Он не договорил, потеряв сознание. Но Теодору было уже не важно. Подняв сияющие глаза на родственника, он радостно произнёс:
– Мы – спасены!
2.Князья Лютень и Буйслав. Гардарский летучий отряд. Вечер 7 дня месяца Серпеня.
Дорога под копыта коней ложилась ровная, почти без колдобин, даже в такую тяжкую для Империи годину – ухоженная. Правда, поля вокруг, это в разгар-то страды, стояли неубранные, а в деревнях, встречавшихся на пути, мужчин почти не осталось – старики, увечные и безусые юнцы. И женщины. И дети. Глуздырей было много, но даже они, охочие до всего блестящего и красивого, к гардарскому конному войску не выбегали, пытались прятаться… Неприятно потрясённый, князь Буйслав, на пару с князем Лютенем вышедший вперёд войска – с летучим отрядом дружинной конницы, проскрежетал как-то:
– Вот как встречают союзников!..
Впрочем, он ещё в первой деревне выяснил причину. А фохт[33] местный, валяясь в ногах просил прощения и даже пытался устроить пир в честь спасителей. Гардар ждали, на них надеялись… На единственных. Сам фохт, седой, но крепкий старик, гордо сказал сидящим за столом князьям:
– Я ведь в молодости служил у комеса Стефания! Воевал под Златоградом. И потом… тоже. Господь уберёг меня от гибели в лесу, но всё одно никогда не забуду, каковы ваши воины! Лучше нет на всём свете!
Буйслав тогда смолчал, зато племянник его, ярый духом Рудослав Буй-тур так глянул на старика, словно хотел смести с лица земли… Впрочем, то было на третий день пути.
Войско – почти десять тысяч конницы, в том числе три тысячи – отборной княжеской, составлено было из воинов родов Медведя, Тура и Волка. Лучшие силы Севера. Лучшие всадники… За исключением, может быть, Орлов. Но Орлы, а с ними – Соколы, Рыси, Щуки и Бобры должны были атаковать врага снизу. Через Мраморные горы, Глассию и Вассилиссум…
Труднее всего было здесь, в походе, сговориться о старшинстве. По возрасту, так должен был Буйслав командовать. Как самый старый и, значит, самый мудрый. С другой стороны, Медведи и Волки не уступали Турам числом воинов. И выучкой. А князь Лютень, хоть и был молод, славился именно своей разумностью. И осторожностью. И хладнокровием, пусть оно не всегда побеждало азарт. Сейчас его разум взял верх и при поддержке и согласии Медведей, под ворчание Волода, князя-волка, походным князем летучего отряда поставили Буйслава Ярославского. Зато остальное войско – в основном пехоту, возглавил брат Лютеня, Радовой. Там оставалось ещё четыре князя, в том числе и всеми уважаемый Рудевой Дебрянский. Но Лисы выставили только десять тысяч пехоты и княжескую тысячу. А Медведи даже после ухода трёх тысяч конников в летучий отряд имели под прапором семнадцать тысяч. Отборных тысяч, ибо в случае нужды один Холмоград мог выставить два раза по столько… Радовой, набольший воевода рода, смог выбирать воинов чуть ли не по человеку!
А ведь как трудно было уговорить поначалу того же Буйслава на отряд! Упрямый князь-тур при молчаливой поддержке Змей и Лосей противился выступлению до последнего срока. Потом – упёрся в обратную сторону – не желал упускать возможность первым окровавить меч. Уже собранную из Медведей, Волков и Соболей рать пришлось рушить, убирать добрых лучников с севера и вместо них ставить тяжёлую конницу Туров. Хотя как раз тяжёлых всадников и без того хватало… Сейчас-то Буйслав больше не бурчал. Конница за четыре дня размяла кости после долгого морского перехода, воины вошли в поход и уж не так трудно было поднимать их по утрам после тяжёлого перехода минувшего дня… Двигались же быстро и по рассчётам торопящегося Лютеня к вечеру нынешнего дня должны были достичь замка Грейд, под стенами которого император Теодор намеревался раскинуть свой полевой лагерь.
– Стой! – вдруг вскинул ладонь Буйслав и длинная вереница конницы враз остановилась.
– Что случилось, князь? – нервно обернулся на него Лютень. – Мы не прошли ещё и половины дневного перехода!
– Сначала пустим дозоры! – тяжело зыркнув на него из-под седых бровей, прорычал князь-тур. – Хватит уже, прогулялись как по родной земле! Теперь надо осторожно идти… Твой император – растяпа и раззява, лучше будет поостеречься!
– Я согласен! – быстро кивнул Лютень. – Прости, Буйслав. Я сам должен был подумать об этом. Раньше…
– Ты – молод ещё и зелен! – с внезапной симпатией глянув на молодого собрата, рыкнул Буйслав. – Я – старик, мне и думать! Рудослав!!!
Пока племянник скакал из головы, где ехал с передовым отрядом княжеской дружины Туров, Волод осторожно добавил:
– Только не из моих! – он лицемерно вздохнул. – Устали, бедные!
– …Девкам подолы задирать! – за него докончил Лютень. – Буйслав, фохты жалуются! Говорят, ждали защитников, а пришли – насильники! Говорят, девок примучивают. И даже баб у которых мужья в войске Теодора!
– Почему раньше не сказал? – взорвался Буйслав. – Чьи?!
– По разному бывает! – повёл плечом Лютень. – Своих двоих я уже наказал. Твоих четверых ведаю, но не тронул… Волков надо две дюжины наказывать. Если наказывать!
– Ну, со своими я разберусь! – зловеще пообещал Буйслав. – Кто посмел опозорить Великого Тура, недолго будут пачкать нашу землю. Твоих наказал? Твоё право!.. Волод!
– Что тебе, князь? – равнодушно ответил тот.
– Узнаю ещё раз про твоих, скараю за глотки! – громыхнул тот. – Без пощады! Рудослав!!!
Рудослав как раз подъехал и неистовый князь-тур пустил своего коня, огромного вороного Бычка бок о бок с серым зверем племянника, носящим ласковое имя Лютик.
– Ну, доволен? – тускло глянул Волод Малый на Лютеня. – Нажаловался? И что тут такого, побаловаться с девкой? Всё равно, если б не мы, их бы давно всех тут… Притом – гуртом! А мои волчары – с пониманием, особо не мучают…
– Дурак ты, князь-волк! – сам себе удивляясь, прорычал Лютень. И пустил коня вперёд…
Меж тем, впереди случилась замятня, войско встала и видно было, как дружинники лихорадочно рвут из тулов стрелы, часто и быстро бьют по лесу. Оттуда выметнулся и пытался уйти отряд в два десятка всадников… потом их стал десяток. Потом – ни одного…
Разгорячённый короткой стычкой, довольный до румянца на щеках Буйслав подъехал и кивнул совсем уже дружелюбно:
– Не выдержал того зануды? Не понимаю, как Волки его терпят! Ударили в било, собрали вече, да и сбросили к лешему! А буде заупрямился – на копья его! Так нет, слушаются… Ещё и горой за него стоят… дураки!
– Что там? – кивнул Лютень на мечущихся по полю дружинников.
– Там-то? – довольно расхохотался князь-тур. – Угадал я! Не успели даже заслон выставить, как они стрелять начали. Троих свалили, но убитых нет… вроде. Ну, тут мой Рудослав осерчал, велел лес стрелами прочесать. Оказалось – засада там! Правда, малая до смешного. Совсем обнаглели базиликанцы, если на такое войско двумя десятками напали! Они что думают, мы как торинги?!
– Мне показалось, или это – номады? – кивнул на тёмные тела, тут и сям разбросанные по полю, князь Лютень. – И что ждали они не нас!
– Номады, кто ж ещё! – кивнул довольный князь-тур. – Ты разве забыл, что у базиликанцев нет своей конницы? Номады… Ну, и ждали не нас, кто ж спорит! Испугались, что заметили и на прямой удар подойдём! И пусть боятся. В прямом бою мои туры… да и твои медведи… из них крошево сделают. Так что думаю, пора вздевать брони и усиливать те дозоры, что я думал послать. Прогулка закончилась, князь-бер!
– Закончилась! – согласился вовсе не обрадованный этим Лютень…
3. Лагерь Императорской армии около замка Грейд. Вечер 7 дня месяца Серпеня.
Император решил не скрывать столь обнадёживающую новость… И правильно сделал. Гардарскую помощь ждали с надеждой, её грядущее появление вызвало взрыв восторга даже среди невер. По лагерю, шатаясь как пьяные, ходили солдаты. Кто-то кричал здравницу императору, кто-то возносил хвалу Господу и Святому Торвальду Основателю… Кто-то просто плакал. Лагеря как именно воинского лагеря больше не было. Наступил хаос, и к вечеру лишь небольшая часть войска – гвардия императора, оставалась боеспособной. И тут, разумеется, не могла не произойти неприятность. Сверкающий круг Сола ушёл за деревья одновременно с появлением гонца от дозора. Командир дозора докладывал о приближении крупного конного войска. Чуть ли не в десять тысяч всадников…
– О, Господи! – пробормотал император, жестом посылая трубачей трубить сигнал тревоги. – Только не дай погибнуть и этому войску. Больше у меня ничего нет…
По сигналу тревоги большинство этой армии даже не пошевелилось. Часть – опять же гвардия и кадровые солдаты, привычные и правильно обученные, бросились к шатрам – за оружием и доспехом. Но то была лишь треть армии. Их и двинули спешно заслонять с севера лагерь. Пока командиры, от сотников начиная и кончая самим коннетаблем Артуром, носились по лагерю и ударами плетей поднимали то быдло, что составляло сейчас остальные две трети императорского войска… Не успели, конечно. Император Теодор видел, как потемнело поле вдалеке, а потом уже можно было различить огромную массу конницы, медленно и пока – в походных рядах идущую сюда. Впрочем, что-то в ней было знакому. И уж всяко это была не номадская конница. Та не умеет двигаться так организованно…
– Стойте! – срывая голос, заорал император. – Не вздумайте стрелять!!! Это – гардары!
Тысячник Лихосвет, сидевший в седле своего огромного владенского жеребца, вдруг захохотал в голос:
– Узнаю князя Буйслава! Наверняка он не утерпел! Мой император, дозволь мне служить твоим посланником!
– Скачи уже, гардар! – испытывавший сейчас небывалый подъём сил, разрешил Теодор. – Скажи вождям этого отряда: мы ждём их с нетерпением!
А вскоре уже самые слепые увидели три огромных прапора, развивающихся над первыми рядами. И – ровные, по пять в ряд, ряды дружинной конницы гардар, двигающиеся неспешно, с достоинством что ли.
– Пошлите кого-нибудь в лагерь! – негромко бросил император через плечо, глядя на то, как радостно бросил своего коня в галоп Лихосвет. – Пусть там заканчивают… с бардаком! Пусть лучше они там и остаются, где были. Позор-то какой…
Ещё больше позора пало на его светлую голову, когда гардары начали вступать в лагерь. Если гвардия и остальные регулярные части приветствовали их вполне пристойно – слитными воплями и ударами оружия о щиты, то та часть армии, что оставалась в лагере устроила свою встречу – стихийную и ужасающую. Легионеры бросались под копыта коней, целовали землю за всадниками, радостно орали, что спасены… Коннетабль Артур, побледнев от унижения, молча сидел на коне по правую руку от императора и больше всего на свете хотел умереть…
Гардары не все вошли в лагерь. Только небольшой отряд. Основная же масса конницы встала в двух-трёх перестрелах от императорского лагеря и там, на отдалении, стала строить свой лагерь. А к императору поехали только вожди – три князя с малой, в полтораста-двести клинков дружиной. Три гордых стяга – с Медведем, с Туром, с Волком вились над их головами. Серебром сверкали кольчуги. Сзади своих вожаков подпирали отборные воины, каждый из которых стоил того восторженного приёма, который им оказывали…
Император Теодор не стал сразу же обострять отношения и сам, широко распахнув руки и вызвав своим решением недовольство части знати, пошёл вниз с холма.
– Дорогие друзья! – громко закричал. – Вы ли это?!
– Мы! – грубовато ответил за троих седовласый варвар, в котором без труда можно было признать князя-тура Буйслава. – Мы пришли, как и обещали. Вот только такой ласковой встречи не ожидали! Чего это ты против нас армию поднял? А, Император?
– Так кто же знал, что вы так быстро пройдёте! – вяло оправдался Теодор. – Гонец всего три вигилии назад прибыл, и вот уже – вы! Мы думали, базиликанцы нас обошли!
– Не, пока не обошли! – заверил Буйслав. – Только номады. Да и тех – мало! Мы тут пару отрядов причесали… всё равно по пути было!
– И снова я рад вас видеть! – широко улыбнулся Теодор. – Ещё не вступив в состав моей армии, вы уже служите мне!
Он увидел, что гардарские князья переглянулись недовольно, но всё равно посчитал, что поступил правильно. Князей надо сразу поставить на место, объяснить им, кто здесь хозяин. А кто – исполнитель воли, не больше…
– Мы ещё поговорим об этом! – негромко сказал Лютень, обращаясь скорее к князю-туру, чем к нему, Теодору. – Пока главное, что мы сдержали слово!
Буйслав недовольно дёрнул плечом. Третий князь, раз под стягом Волка, значит – Волод, едко хихикнул.
– Добро! – прорычал Буйслав, всё обдумав. – Потом… А пока… Император, наши воины устали с дороги. Наши кони требуют отдыха. Неплохо было бы, если б ты отдал приказ прислать нам фураж и провиант! А остальное завтра!
– У нас готов пиршественный стол! – торжественно возвестил кто-то за спиной императора. – Просим князей и их воевод откушать с императором и выпить за его здоровье!
– Фураж для коней, провиант для воинов! – тяжело сказал Буйслав, глядя на торингов исподлобья. – Остальное – завтра!
Лютень как-то странно смотрел на Теодора, Волод откровенно ухмылялся, показывая частокол крепких зубов настоящего хищника… Трое князей слитно и резко развернулись и неспешно пошли вниз, к коням и ждущей их дружине. Огромные, могучие, крепкие… злые, воинственные… Варвары!
– Варвары! – яростно прошептал кто-то за спиной Теодора и тот, хоть обернулся быстро, не успел увидеть – кто.
– Молчать! – яростным шёпотом сказал он, сжимая кулаки и обводя всех пристальным взглядом. – Молчать! Задницы лизать, жён своих подкладывать! Всё, что угодно, только бы они остались! Нам нужны их воины!.. А пригнуть – пригнём. После!
Вельможи расходились, над холмом стоял несмолкаемый гул голосов – они обсуждали произошедшее. Оставшись один на один с братом, император позволил себе слегка расслабиться и даже рассмеялся – горько и зло:
– Дождались спасителей!..
4. Лагерь гардарского войска. Совет князей. Рассвет 8 дня месяца Серпеня.
Лагерь поставили быстро, тут же выпустили в поле табуны – пастись, сберегать фураж. И – трое князей собрались в шатре Буйслава на малый собор. Буйслав, как радушный хозяин, выставил на стол почти всё, что имел. Но – уже немного осталось. Выступая в поход, больше внимания уделили воинскому запасу, да ещё фуражу. Люди, так мнилось, сами себя прокормят… Оказалось, всё не так просто. Леса опустели, дичь в них если и была, то глубоко в пуще и даже умелые охотники, пробродив в отдалении от войска день, приносили лишь скудную добычу. Куда чаще дикие вепри оказывались домашними свинками, зайцы превращались в кроликов а фазаны – в куриц. Всё это, разумеется, воины реквизировали в ближайшей деревне и торинги провожали их вовсе не так радостно, как встречали. А купить… Так ведь не продавали! Ни за какие деньги нельзя было купить самую простую курицу… Императорские фуражиры вычистили все закрома и в малом количестве оставшейся живности было спасение этих вилланов.
– Ну вот что! – догрызая худую заячью лапку, мрачно сказал Волод. – Вы как хотите, а если я завтра утром не получу фураж для коней, поведу своих на зажитье[34]! И пусть император нам хоть слово против скажет!
– Здесь тебе не вражеская территория! – осадил его Лютень. – Они нас сами призвали! Чтобы помощь получить… И заплатят за это по золотой монете за воина! За месяц войны…
– А на кой мне это золото, если не могу на него ничего купить?! – фыркнул князь-волк. – Мои Волки ропщут, им не по душе такая война! А не мог нас прокормить, так нечего было призывать!
– Тут я с Володом согласен! – мрачно сказал Буйслав. – Дисциплина в войске будет только тогда, когда каждый последний отрок получит сполна причитающийся ему пай еды. И когда кони наши получат треть кипы сена и полмешка зерна на день! Уж прости, без этого мы - не войско! Конница быстро кончается, когда кони страдают от бескормицы!
– Вот я и не понимаю тебя, Буйслав! – мрачно сказал Лютень. – Почему ты не остался в шатре императора? Разве он не предлагал всё уже сегодня обсудить?
– Предлагал! – согласился князь-тур. – Только я ж видел, что ты не готов говорить с ним твёрдо. А надо – твёрдо! Так, чтобы сразу понял, что мы не под него пришли, но – сами воевать. Как он навоевал, все видели! От ста тыщ торингов осталась четверть. И то – не та, что была поначалу… Нет уж, я своих Туров под его дурную руку не поставлю! Не дурак, чай…
– Согласен! – вызвав удивлёние у обоих князей, сказал вдруг Лютень. – Тут император не прав. Он думает, мы подручники его, забывает, что это – не так! Но и ты зря думал, что я тебя подведу. Поверь уж, князь, я своих предавать не приучен!
– Ну… прости коль так! получается, я нас нормального ужина лишил! – усмехнулся Буйслав.
– Отчего же! – с аппетитом обсасывая копчёное рёбрышко поросёнка, возразил Волод. – Я сыт! А у императора завтра наверстаем!..
Наверстать удалось в ту же ночь… Вошёл, коротко поклонившись, сотник Буйслава, доложил, нарочито огрубляя юный голос:
– Обоз прибыл, княже! От закатников, значит! Возов – от лагеря до лагеря! И фураж, и нам, значит, найдётся…
– Добро! – кивнул Буйслав. – Пускай их!..
– Так уже! – удивился сотник. – Волки на воротах стоят, они уже и свою треть отнимают!
– Ну, я им сейчас! – быстро сказал, увидев, как побагровел Буйслав, князь-волк и поспешно вышел, ругаясь.
– Собаки! – ругнулся всё же Буйслав. – Что тебе ещё?
Сотник, который всё ещё переминался у входа, явно не спеша уходить, немедленно доложил:
– Там ещё торинг вящий стоит! Просит принять!
– Торинг, говоришь? – удивился Буйслав. – Лютень, может к тебе кто?
– Может! – повёл тот плечами. – От Ольхи письмецо, аль от самого Теодора! Ну, так и пусть сюда идёт. У меня от брата-князя секретов нет!
Довольный Буйслав ухмыльнулся широко, взмахом ладони отослал сотника за гостем. Вторым жестом – отрокам предназначенным, велел заменить съеденное и выставить на стол что-нибудь свежее. А буде ничего больше нету, стол да уберут вовсе. Мол, и не думали ужинать. Поздно уже…
В общем-то, ничего и впрямь не оказалось. Потому стол убрали, к ногам князей поставили кувшин с вином. Не самым, может, лучшим, но – вином. Мёд решили поберечь. А может – не осталось уже. Три лагуна успели оприходовать, пока обсуждали здесь невесёлое своё положение…
Вошедший был худ, бесспорно – молод, но уже лысоват. На то, что он – торинг, указывали светлые волосы и серые, почти бесцветные глаза. Ну, а на то, что – нобиль, вящий боярин императора или его ближний воевода – дорогой, воронёный по старинной моде доспех и длинный меч-бастард на поясе. Концом своим меч шкрябал по коврам, щедро разбросанным отроками Буйслава по шатру…
– Добрый меч! – немедленно одобрил князь-тур. – Длинноват, правда. Булат – местный?.. Тогда – тяжёл, против номада не годен. Ну, и против нашего тоже – хлам! И доспех слишком тяжёлый. Чего, беден? Кольчугу нашу не купить? Или калантарь? Хошь, подарю? У меня в запасе есть одна… правда, старая, ущербная… Ну, так чего не жаль!
Князь изгалялся, говоря словами, дарованными когда-то Родом и пребывая в уверенности, что чужак этого языка не знает. Потому обалдел и растерялся, когда тот, сверкнув глазами, холодно возразил:
– Работа наша, но булат – златенской! Гардарский! Зато и заплатил за этот меч по весу – золотом! Ну, а доспех – парадный. Император меня отрядил праздничным пиром управлять, переодеться не успел… Хотя кольчуга у меня – не гардарская, но хорошая. Вроде бы кузнец, который её ковал – ученик мастера, учившегося у гардар!
Князья, одновременно и очень похожим жестом потянувшись почесать в затылках, переглянулись…
– Ничего не понял! – хмыкнул Буйслав. – Ты кто, молодец?
– Артур, коннетабль императора Тор и его кузен. Герцог Ассанский, Принц Тор и до недавних пор – наследник престола.
– Язык мой – враг мой! – горько сказал Буйслав. – Ты садись, молодец, поснидай чем Род послал! Ну, и выпей. Вино ваше, с Данарии! Медок зовётся…
– Доброе вино! – одобрил коннетабль, герцог, принц… и всё в одном лице. – Правда, это – не Медок. Но всё равно – хорошее вино. Прошлогоднего урожая, с левого берега реки Домос, с винградника в графстве Ловез. А это – не Данария, а Фронтир! Боюсь, больше такого урожая не будет. Граф Седрик Ловезский встретил врага как и положено торингскому ноблю, сам погиб, но неприятеля задержал! Его земли обращены в пустыню, все виноградники вырублены а сам замок – сожжён…
– Слава героям! – подняв чашу с вином, рыкнул Буйслав.
– Слава! – хором присоединились к нему Лютень и Артур.
Выпили. Закусили чем Род послал. А послал он холодную, синеватую курицу, немного фруктов, тут же и сорванных, да старый, прошлого дня выпечки торингский хлеб. Не самый богатый стол.
Герцог Артур, впрочем, повёл себя, как и полагается воину – курицу рвал зубами безжалостно, о хлеб не побоялся поломать желтоватые свои клыки… И даже гнилое яблоко съел не так, как некие неженки – а вместе с косточками, огрызка не оставив.
– Уж извини, мессир, чем богаты! – с лёгкой ухмылкой развёл руками князь Лютень. – Остальное по дороге съели!
– Я сам – воин! – взявшись за грушу, возразил герцог. – Понимаю… Теперь всё будет по другому! Мы привезли сто возов фуража, да сто – провианта. Правда, у нас самих с ним туго. Урожай соберут, будет полегче. А пока…
– Добро, потерпим! – ухмыльнулся Буйслав. – Что император? Когда думает выступать?
– Он просил меня поговорить с вами до совета! – коротко ответил Артур, вставая и меряя длинными, похожими на жерди ногами шатёр.
Князья переглянулись, а ввалившийся внутрь, весёлый и злой Волод удивлённо воззрился на чужака.
– Зачем? – глядя себе под ноги, тихо спросил Лютень.
– Всё не слишком хорошо, и лучше заранее договориться, выступить единым фронтом! – ответил Артур тихо. – Многие вельможи, из тех что достаточно родовиты и ещё живы, копают под Императора, распускают самые гнусные слухи!
– Это какие, например? – заинтересовался князь Волод.
– Ну… замялся герцог. – Например, что он – предатель. Что он сговорился с базиликанцами и в обмен на Фронтир получит обратно все земли Ассании, Изении и даже Данарии. Все! И вот он хочет, чтобы для начала мы отбили Фронтир! Фронфор – в первую очередь!
– Постой-ка! – тревожно переглянувшись с Лютенем, проворчал князь Буйслав. – Ты мне на карте покажи! Я ваши земли не помню вот так. Мне видеть надо!
Герцог, словно заранее готовился, вытащил из-за голенища высокого сапога толстый свёрток, развернул его прямо на полу, прижав по краям всякой мелочью…
– Вот – мы! Здесь наш лагерь, в сорока милях – Сальм. Там сейчас главная ставка базиликанцев. За ними почти по прямой – Фронтир. Там всё – их. Налево – вы, направо – Данария…
– Так зачем нам, коннице, в горы лезть?! – возмущённо заорал Буйслав. – Нам самое место через этот вот город атаковать! Как его там по-нашему?
– Тангария! – коротко ответил Лютень, торингскому языку обученный. – Да, там мы – рядом с домом. И припас получить сможем, ежели что, и к южному войску Борзомысла рядом будем! Ежели что – помощь быстро подойдёт!
– Ты же слышал! – ухмыльнулся Волод, доселе молча изучавший карту. – Тут – политика! Не до стратегий… А почему не в Данарию пойдём? Там, вроде, и земель вдвое против этого Фронтира, и поле ровное. Самое то для моих волчат. Да и для медвежат, для бычков Буйслава…
– Невозможно! – смущённо развёл руками Артур. – Я и сам понимаю, что стратегически – Тангария куда важнее. Что взяв её, мы выйдем в Базилику и до Великого Города – двести миль по прямой, по хорошим дорогам! И война тогда закончится быстрее… Но вряд ли император Теодор дождётся этого времени! По правде сказать, он после Сальма только потому продержался, что вашу помощь обещал. На прошлом Синклите голоса пополам разделились. Половина – данарцы, фронтирцы – за то кричали, чтобы нового Верховного Коннетабля выбирать… Им до того сам Теодор был! Ну, он меня сумел поставить… А какой из меня коннетабль?! Только что против кузена корунелы не поверну!
– Ему это и надо! – ухмыльнувшись, сказал Волод. – Чтобы в спину не ударили, да чтобы мы пришли! В спину не ударили, теперь и мы – здеся! Почти…
– А когда остальные подойдут? – внезапно озаботился герцог.
– Скоро! – загадочно ухмыльнувшись, ответил за троих опять-таки Волод. – Наши двигаются не так, как вы! Быстрее…
– Тогда, может быть, обсудим план компании? – ожил торинг. – Карта здесь, вы, самые уважаемые князья – тоже… Кто нам ещё нужен?!
Сказано было лестно. Князья смягчились и действительно склонились над картой…
5.Ярослав и Яробуй. Лагерь гардарского войска. 8 день месяца Серпеня.
Князья с раннего утра уехали с дружиной к императору, дежурные сотни заступили на службу… Им хорошо! А что делать праздному сотнику в пустом поле, где ни девок, ни корчмы. А в калите – лишь несколько серебряных монет. А сотня – делом занимается… Правильно, отправиться обозревать окрестности, прихватив с собой пару приятелей и бочонок пива с малой закусью. Бочонок, ворча и через слово поминая недобрым словом тот час, когда так глупо попался, волок на себе Яросвет. Ярослав, закинув на плечо мешок со снедью, шёл первым. Замыкал шествие Ждан, довольный собой и подставляющий веснушчатое лицо под жаркие лучи торингского Коло.
– Эх, хорошо! – процедил он, сплёвывая сквозь зубы. – Как дома! И Коло то же, и лес такой же… и даже дерьмо коровы разбрасывают так же!
Яросвет, первым пришедший в себя и сообразивший, в чём дело, захихикал мелко и нагло. Ухмыльнулся и Ярослав, оглядываясь…
– А я думал, ты расстроишься! – обрадовался Ждан, ничуть не выглядевший расстроенным.
– Чего это я из-за тебя расстраиваться буду? – удивился Ярослав.
– Из-за меня? – Ждан нагло ухмыльнулся. – А я тут причём? Ты ведь вляпался!
Яросвет ржал уже в голос, уронив бочонок и сам рухнув следом за ним. Смех обрезало, словно ножом… Яросвет поднимался уже не улыбаясь, старательно отирая пучками травы ладони.
– Ты прав, Яросвет! – расплылся в улыбке сотник. – Это – смешно!
– Вольно тебе смеяться! – огрызнулся в ответ побратим Ярослава. – Тебе лишь подошвы угваздало… Убил бы того, кто здесь коров выгуливал!!!
Посмеялись – Ярослав с Жданом жизнерадостно, Яросвет – отирая руки и колени, натужно и зло. Впрочем, вскоре он уже ухмылялся по-старому, выглядел довольным и счастливым жизнью…
– Однако! – сказал, проходя мимо развалин замка. – Сурово император со своими закатниками обходится! От замка лишь основание. Ни стен, ни башен…
– Говорят, там никого не погребли! – покачав головой, сообщил новость Ждан. – Говорят, император запретил! Лично!
– Суровый мужик! – ухмыльнулся Ярослав. – Даже чересчур… Воев не хватает, а мужиков – десятками вешает!
За разговорами нашли подходящее место – на бережку рукотворного, не загаженного войском прудика, под раскидистой ветлой. Или ивой. Главное, что несмотря на жаркое Коло, под деревом было уютно и даже прохладно. Свежо от воды…
Устроились поудобнее, накрыли разложенный вместо скатерти плащ Ярослава.
– Только смотрите, не попачкайте! – сурово предупредил сотник. – Руки вырву!
Увы, толком перекусить не удалось. И ведь уже и пиво разлили в заранее припасённые обначи, и мясо нарезали толстыми, в палец толщиной ломтями…
– Эй, Ярослав! – раздался рык шагов этак с десяти. – Слышь ты, мерзавец!
Ярослав, подавившись мясом, медленно обернулся и встал. Рука его нащупала прислонённую к стволу секиру…
– Яробуй! – удивлённо заорал Яросвет, вставая и из-под руки всматриваясь и чая ошибиться. – Ты ли это?
Княжеский витязь, огромный и свирепый, решительно шагнул вперёд и теперь его и Ярослава разделяло всего несколько шагов. Таких коротких, когда в душе бушует ярость…
– Я! – проорал Яробуй, обнажая свой меч. – Брат оскорблённой и униженной сестры! Что ты сделал с Тиллой, подлец?!
– Яробуй, я могу простить тебе одно неосторожное слово… даже два! – с угрозой сказал Ярослав. – Но не требуй, чтобы простил десять!
– Ты?! Меня?! Прощать?! – витязь расхохотался страшно и грохочуще, ненавидяще сверкая голубыми глазами. – Выходи, смерд! Выходи на бой!
– Никто и никогда не называл меня смердом! – почернел лицом Ярослав. – У меня не меньше колен предков-воинов, чем у тебя… холоп!
– А!!! – взвыл Яробуй, разгоревая свой гнев. И бросился вперёд. Впрочем, бросился – слишком громко сказано. Опытный воин, он шёл быстро, но глаз с соперника не спускал. И кстати, гнев его частично был показным, ненастоящим.
Ярослав немедленно шагнул к нему навстречу и секира встретила в зените меч. Клинок взвизгнул, ударившись о окованное медью топорище и, соскабливая верхний её слой, пополз вниз. К левой руке сотника…
– Ярослав! – заорал встревоженный Ждан. – Пальцы, береги пальцы!
– Не учи монаха молиться! – торингской поговоркой ответил Ярослав. Сделал один короткий шаг в сторону, одновременно убирая левую руку и роняя вдоль тела правую. Меч у Яробуя вывернуло из руки и он удержал его в самый последний момент. Отпрыгнул, хищно оскалив зубы, крутанул кистью клинок… И с коротким воплем обрушился на спину, зацепившись пяткой за валежину.
Ярослав и не думал добивать, наоборот – отступил на шаг, по прежнему держа секиру вдоль ноги, прокомментировал с издевкой:
– Выродились витязи у нас! Так легко поймать!.. Тьфу, а не витязь!
Яробуй оказался на ногах раньше, чем Ярослав. Закончил. Озверевший от унижения, яростный, с безжалостным блеском в глазах:
– Продолжим?..
– А то! – ухмыльнулся Ярослав. – Или ты думаешь – притворился слабым, сверзился, и я удовлетворён?
– Ты – подлец! Воспользовался глупостью и наивностью девки! Мало тебе Умилы?!
За спиной сотника издал потрясённый вопль Ждан, громко хмыкнул Яросвет… Яробуй резко замахнулся мечом, вроде как раскрываясь под удар Ярослава…
Стрела, настоящий боевой бронебой звонко ударилась о голомянь меча и упала под ноги поединщикам. И тут же тихий голос сообщил им:
– Лучше и не пытайтесь больше! У меня – срезень[35] на луке! Стрелять буду в задницу тому, кто дёрнется!
– Тилла, не вмешивайся! – рявкнул Ярослав. – Тебя не касается!
– Мне послышалось – касается! Или у Яробуя другая сестра есть? Я же сказала, стойте спокойно! Можете только оружие опустить!
– Тилла, срезень – это больно! – осторожно сказал Яросвет. – А если в задницу – половину стешет!
– Стешет! – холодно подтвердила девка. – Я и второму успею всадить, ты ж знаешь… Так вот! Представьте себе, как будете объяснять князю, почему вас в такое интересное место ранили! И представьте, с какими рожами вернётесь домой, в Холмград… Раненные!
– Тилла, я может и раненный буду, но тебя за косу и носом в этот пруд! – пригрозил Яробуй, осторожно поворачиваясь так, чтобы прикрыть свой поджарый зад. – И батя тебе потом уши надерёт… Брось лук, кому говорю!
– Ты, братец, всегда был меднолобым упрямцем! – фыркнула Тилла. – А то бы знал, что я никогда не отступаю от намеченного… Вы оба мне дороги, я не хочу, чтобы один убил другого, а потом и его князь скарал за убийство. Или вы забыли, что по Правде в походе двобой запрещён?!
– Помалкивай, сестрёнка! Он тебя не достоин! – прорычал Яробуй, впрочем – благоразумно не предпринимая никаких действий.
– Ты сам – помалкивай! – огрызнулась Тилла. – Я выбираю, кого мне любить! И Лель благословил мой выбор.
– Не Лада?
– Пока… – коротко глянув на Ярослава, ответила травница.
– Тилла, я твой старший брат, я требую повиновения!
– Перебьёшься, братик! – огрызнулась Тилла. – Я повинуясь только батюшке… И – Перваку немного.
– Яр, ну хоть ты скажи! – внезапно взорвался Яробуй, обращаясь к сотнику. – Что ж это такое!!!
– Тилла, опусти лук! – осторожно попросил Ярослав, медленно поворачиваясь. – Ну же, травница! Твой сотник тебе приказывает!
– Не опущу! – раскалённо ответила Тилла и стало ясно, что вот так, запросто уговорить её не удастся…
6.Князь Лютень. Лагерь торингского войска. 9 день месяца Серпеня.
Отерев пот со лба, герцог Артур беспомощно обернулся на императора и развёл руки:
– Я отступаю! Не могу больше!
Император, такой же взъерошенный и раздражённый, залпом выпил куверт вина и косо посмотрел на князя Лютеня, невозмутимо сидящего на длинной скамье ошую[36] от князя Буйслава. Одесную[37] сидел довольно ухмыляющийся Волод. Вот уж кто наверное был особенно доволен провалом переговоров… А ведь как всё хорошо начиналось!
В душе императора вспыхнуло раздражение, когда он вспомнил, сколько уступок сделал вчера ещё Артур. И какой довольный вернулся от гардаров… Оказывается, зря радовались! И кувшин вина распили – зря!
– Князь Буйслав! – обратился император напрямую к старейшему вожу гардар. – Допустим, я соглашаюсь на ваши условия: треть всей добычи, полное обеспечение войска, золотой за каждого воина… Допустим! Как скоро и сколько воинов вы сможете выставить? Вернее, когда они смогут начать воевать за мою землю?
Буйслав, почесав бритый затылок, ответил уверенно и твёрдо:
– Да хоть завтра! Десять наших тысяч пойдут, куда скажешь, император! Что до остальных… Там – обоз и пехота. Значит, ещё дня два потребуется чтобы прийти сюда. Там – ещё девяноста тысяч, так что сам понимаешь – долго держать их вместе невозможно. Не прокормишь даже ты! Так что выступим немедленно. И, мы тут подумали, идти можно сразу двумя ратями. Одна, как ты того и хочешь, пойдёт на Фронтир. Другая – на Данарию… Ты как хошь, но только дурак не возьмёт обратно эти земли! Ну, и неплохо было бы пощупать базиликанское подбрюшье под Тангарией.
– Тангарию вам не взять! – рыкнул кто-то из-за плеча Артура.
– Ась? Хто это сказал? – шутовски приставил ладонь к уху князь Волод. – Я одними своими Волками возьму этот городишек. Вряд ли он больше моего Ярослава-града!
– Не меньше! – неприязненно сказал, выступая вперёд, обладатель того самого рыка – на удивление невысокий, зато толстый и взглядом колючий. – Вы, гардары, слишком много мните о себе! Тангарию обороняют не только воины, но и жители. И – маги! Я пытался взять наскоком, ещё в начале войны, при батюшке нашего императора. Потерял легион прежде, чем успел кровавые сопли подтереть!
– А кто говорил – наскоком? – удивился Буйслав. – И вообще, Волод, ты – поведёшь наши рати на Закат! Будешь брать Данарию! Мы с князем Лютенем и князем Первосветом Плескинским двинемся на Фронтир. Ну, а Тангарию пусть торинги берут… Раз уже ведают, чего бояться!
– Вот ещё! – взвился Волод. – В Данарии – самая война была! Своих коней бережёшь?! А мне чем кормить?! Ещё и лучников лучших забираешь!
– У тебя – рода Лося, Соболя, Змея! – возразил Буйслав, недовольный, что пря восстаёт из ничего при посторонних. – Лоси не хуже Лисов стреляют! Ну, или самую чуть хуже…
– Ладно, ладно! – махнув рукой, сдался Волод. – Тебя, тур, всё равно не переупрямишь! Пусть будет так, как ты сказал!
Тут все трое князей, давно уже переговаривавшихся между собой, услышали осторожный кашель. Обернувшись, они увидели, что багровый от возмущения император Теодор явно желает что-то сказать. Он и сказал…
– Вы не забыли, что на моей земле находитесь? – возмущённо воскликнул Теодор, дождавшись, когда всё внимание будет сосредоточенно на нём. – Это – земли Империи Тор и не след чужакам решать что-то помимо воли правителя этих земель! Меня то есть… В конце концов, если я вас нанимаю за такие огромные деньги, я мог бы рассчитывать хоть на толику уважения! И уж точно – на то, что вы будете под моей рукой! Я не потерплю здесь самостоятельных войск! Банд каких-то…
Граф Радан за его спиной в ужасе за голову схватился… Буйслав медленно встал и, заложив пальцы за пояс, негромко поинтересовался:
– Так я прикажу сворачивать лагерь? Тут мы не уступим! Либо сами себе князья, либо – домой! Прав я, князь Лютень?
И князь Лютень, на которого так рассчитывал император Теодор, вместо того, чтобы поддержать своего родственника, коротко кивнул:
– Да, конечно! Либо так, либо никак!
Князья, все трое, разом поднялись со скамьи и направились к выходу. Получалось так, что и впрямь собрались уезжать…
Теодор, бросив отчаянный взгляд по сторонам, до предела выдерживал характер. Но когда князь Волод переступил порог, отчаянно выкрикнул:
– Подождите! – понимая, что рушится весь его авторитет, но не видя иного выхода. – Подождите, мы ж не закончили переговоры?
– Разве? – удивился князь Буйслав. – Да вроде как… закончили уже! Извини, император, мы спешим! Нам ещё войско собирать!
– Но можно ведь договориться! – устало сказал Теодор. – Я готов полторы марки золотом за каждого воина платить! Но – чтоб под моим командованием!
Волод переступил через порог обеими ногами, следом за ним шаг сделал и Лютень…
– Соглашайся, государь! – наклонившись к самому уху, взмолился Радан Станский. – Умоляю, соглашайся! Без них ты всё равно и месяца на троне не усидишь. А если они здесь будут, ты сумеешь поставить так, что они будут подчиняться. Или ты не величайший император после Конрада?!
Смесь грубой лести и угрозы сделала своё дело. Встав с походного трона, Теодор поднял руку и громко, отчётливо и зло произнёс:
– Я, Теодор, император Тор, законный властитель Ассании, Данарии, Изении и Фронтира, правитель Торгарда и потомственный граф Асс согласен на ваши условия! Ваши воины получат золотую марку в месяц а также ежедневное содержание в два фунта зерна, фунт мяса, вино и пиво – треть кувшина на человека… Вы будете независимы от моих полководцев в принятии решений… Чёрт побери, гарадры! Так мы все здесь поляжем! Без координации…
– Кто ж говорил, что не надо договариваться?! – шумно возмутился Буйслав. – Мы – всегда пожалуйста! Только в меру. И твои полководцы славные пусть к моим воеводам близко не подходят! Вдруг заразятся глупостью и скудоумием…
– Ну так прошу вернуться! – радушно предложил Теодор. – Договорим, потом – пир! Долгожданный…
Князья, двое из которых уже покинули шатёр, переглянулись почему-то нерадостно…
– Всё пиры да пиры… – пробормотал Буйслав недовольно. – Воевать надо! А после победы – пировать! Впрочем…
– Мне в лагерь надо! – быстро сказал Лютень. – Негоже войско на целый день без присмотра оставлять!
– Ну, и мне задерживаться не след! – согласился князь-тур. – Голову в походе лучше трезвой держать. Вчера выпили слегка, вот и хватит!
– А я – останусь! – не стесняясь торингов похлопал по животу Волод. – У торингов вино – доброе! И обета трезвости Сварогу я не давал!
– Зря… – недовольно поморщившись, возразил Лютень. – Впрочем, дело твоё! Гляди только, долго не задерживайся! Вечером поговорить надо будет… Помозговать, как дальше воевать!
Два гардарских князя покинули шатёр, третий – самый нежеланный – остался. Теодор, который с трудом сдерживал ярость, но вынужден был вновь скорчить приличествующую торжественному моменту гримасу на лице…
– Ну, где тут стол?! – радостно проорал Волод, потирая огромные, похожие больше на лопаты ладони…
7.Князь Лютень и Ярослав. Близ гардарского лагеря. 9 день месяца Серпеня.
Едва отъехав от шатра императора, золотого и больше похожего размером на большую избу, князья разразились диким хохотом. Лютень – звонко и заливисто, Буйслав – рыкающе, они смеялись долго и с явной симпатией друг к другу.
– А ты – молодец! – одобрил князь-тур своего молодого собрата. – Добро поступаешь… Хоть он тебе – родич!
– По сестре! – отмахнулся Лютень. – Хотя муж не самый дурной… из торингов. И ведь понять его можно. Мы ж и впрямь сейчас завоевателями будем. Ему не подчиняемся, творим что хотим…
– Ты что, против? – изумился Буйслав. – А так твёрдо стоял…
– Я – не против! – повёл плечами князь-бер. – Очень даже не против… Погулять на ИХ землях так, как они на наших. Да ещё не против воли, но с благословения императора! Когда нас встречают, как освободителей…
– Но девок портить всё же запретим! – сурово нахмурив брови, сказал Буйслав. – Если против воли… Ну, а ежели по доброму согласию, так ведь на то – воля Леля.
– Так они все – по доброму согласию! – расхохотался Лютень. – Всё одно наши торингского языка не ведают. А торинги – нашего!
– Значит, никого и не будем наказывать! – ухмыльнулся в седые усы Буйслав. – Раз всё – по доброму согласию… Ладно, ты – в лагерь?
– Нет! – поморщился Лютень. – Раз ты, брат-князь, туда, значит я – погуляю немного. Устал!..
Разъехались, чуть ли не впервые испытывая друг к другу искреннюю симпатию…
– Мудрый мож! – гулко сказал воевода Ивещей, княжеский тысячник. – Хоть и горяч сверх меры. Ну, да ничего, обратаем как-нибудь… Что за… Княже, гляди!
Лютень расслабился. Расслабился, как последний глуздырь. И потому даже рот раскрыл в удивлении, увидев посреди поля стоящих друг против друга родянских воинов. Их было двое, но кто – за версту видно не было. Впрочем, между ними металась золотоволосая баба, дебелая и вроде молодая…
– Начинается! – выругался Ивещей. – Из-за девки дерутся!
– Намётом! – рявкнул Лютень, даже не оборачиваясь. – Кто бы ни был, головы сверну обоим! Чтоб другим неповадно было!..
Снег взял с места намётом, его тяжёлые копыта со всего маху вырвали куски мягкой и жирной земли…
– Стоять! – заорал князь. – Опустите оружие!
И тут чуть из седла не выпал от удивления… Яробуй и Ярослав стояли друг против друга с обнажённым оружием! А металась между ними, конечно, Тилла. Кстати, ещё двое дружинников под деревом стояли. Зная, кто дерётся, нетрудно было назвать остальных – Яросвет и Ждан. Может – Третьяк, но скорее – Ждан…
Один из поединщиков – Ярослав, чуть темнее Яробуя волосом, потому – отличный от соперника, обернулся. Тут же быстро вбросил свою страшную секиру в кольца на поясе… И, кажется, что-то сказал Яробую, который поспешил упрятать меч в ножны…
– Прекратить! – яростно выдохнул, подлетая и резким рывком поводьев останавливая коня, Лютень. – Как посмели?! Прещение моё забыли?!
– Княже, так чего ты так испугался? – широко распахнул глаза Яробуй, как витязь позволивший себе малую вольность. – Ты что думал, у нас – двобой?! С Ярославом?!
– А что ж у вас – дружеская пирушка? – сердито фыркнул Лютень.
– Так… Вообще-то так оно и есть! – широко развёл руками уже Ярослав. – Вон под ветлой и скатерка накрыта!
– Это – ива! – поправил его Ивещей, мрачно ухмыляющийся. – Врёшь, сотник! Чего бы тогда между вас Тилла бегала, как оглашённая?
– Так дура девка! – как брат ответил Яробуй. – Ишь, вообразила невесть чего! Мол, я взревновал, что без освящения Лады знаются!.. С чего бы это? Лель им судья!
Ярослава, похоже, слегка перекосило от этих слов – заметил князь. Но – стерпел, стервец. Только зубами чуть слышно скрипнул…
– Так… – недовольно нахмурил лоб князь. – Гляжу, и впрямь зря на вас подумал… Выпьем други, чтоб ошибки такой больше не было?
– А как же, княже! – обрадовано бухнул простой как ясень Яробуй. – Завсегда рады тебя у нашего стола приветить. Не осерчай уж за скромное угощение!
Ему, наивному, мнилось – всё позади. Через мгновение он уже не думал так… Но было поздно…
– Тороватые хозяева! – с высоты седла обозрев «скатерть», похвалил их Лютень. – Даже посуду попусту не тратите. На пятерых, если и девку за человека считать – три чаши! Бочонок пива в полведра[38] и немного мяса! Вы этим хотели впятером угоститься?
– Прости княже, войско голодает! – честно посмотрев ему в глаза, сказал Яробуй. – Чтобы добыть вот это мясо… старая корова!.. Ярославу пришлось заплатить куда больше, чем платишь ему ты! Если так дальше пойдёт, воины взропщут!
– Негоже молодцам голодать! – улыбнувшись, согласился Лютень. – А ты, Яробуй, вырос! Не такой прямой стал. И даже врать своему князю научился!.. А что до еды… Скоро наедитесь. И напьётесь – крови вражей! Мы выступаем сразу, как только подойдёт всё войско.
– Куда? – подавшись вперёд, жарко спросил витязь.
– На врага! – туманно ответил князь. – Девка, ну-ка сюда!
Тилла подскочила к нему, разрумянившаяся от волнения, настороженно сверкающая глазищами из-под густых бровей:
– Княже?
– Вот что, Тилла! – хмуро глядя ей в глаза, сказал Лютень. – Ты, конечно, молода, но умна – ведаю! Потому поймёшь мои слова правильно… Не зарывайся! Знай своё место, девка! Ещё раз, и отправишься в Холмград! С грамоткой к батюшке… Драть таких надо, глуздырстве ещё!
– Княже! – обиженно вскричала Тилла.
– Всё! – жёстко сказал Лютень, вскинув ладонь в прещающем жесте. – Я всё сказал! А ты – поняла ли?
– Поняла… – опустила голову Тилла.
– Ещё раз, травница! – повторил князь. – Неважно, что это будет: двобой между побратимами ли, просто недовольство от тебя среди воев… Ушлю прочь, несмотря на седины твоего батюшки!
Князь ускакал, молодой и могучий – силой и властью, а Тилла… Что Тилла… Хоть и поляница, хоть и побаиваются её тяжёлой руки вои, а всё одно – девка. Плюхнувшись задом на землю, она громко и взахлёб заревела. Утирая глаза рукавом рубахи, грызя крепкими молодыми зубами кулак другой…
8.Император Теодор и герцог Артур. Императорский шатёр. 9 день месяца Серпеня.
– Веселится? – не оглядываясь, спросил Теодор.
– Веселится! – чуть заметно пошатнувшись на тонких ногах, подтвердил герцог Артур. – Ик…
– Фу, Артур! – заметно поморщился император. – Ты пьян?
– Я сберегал честь твою, государь! – возмутился герцог. – Эта гардарская свинья… ик… сволочь… Он перепил всех! Мы влили в него бочку самого лучшего данарского вина! Добавили туда же лучшее Ассанское пиво. Горькое! Три кувшина! Мы поили его медами из его Гардарики и медками наших мастеров! Уж не знаю, может быть, Эликсир Жизни помог бы. Но на это уже я не согласен. Он гадостен и вкус его – гадок! И с ног сбивает с одного куверта! Ик…
– Так что, вы победили? – чуть заметно улыбнувшись, поинтересовался Теодор, по прежнему не отрываясь от созерцания картины за пологом шатра.
– Увы… ик… Я сдался, государь! – честно признался герцог. – В меня больше не влезет ни единой капли! Разве что перед этим пёрышками прочистить то, что уже выпил!
– Только не в моём шатре! – быстро сказал Теодор. – Тем более, если ты столько выпил… Что там сейчас?
– Учит наших петь боевую песню гардар! – развёл руками, снова пошатнувшись, герцог. – Я не всё понял… слишком пьян… но кажется, она рассказывает о подвигах гардар в войне с нами!
– Очень может быть! – усмехнулся Теодор. – Князь Волод, говорят, самый у них оригинальный… Что-нибудь удалось у него выведать?
– Ни словечка! – развёл руками Артур. – А я так больше не могу… Вчера пил, сегодня пил… Я пьяницей так стану!
– Для империи будет надо – станешь! – строго сказал Теодор, подходя к походному столику номадской работы и добывая оттуда небольшой сосуд с розовой жидкостью. – На, протрезвей!
Содрогнувшись и в мыслях и телом, герцог, тем не менее, не посмел спорить и всю жидкость, до дна, выхлебал. Залпом. Его тут же скрутило а через краткое время он взглянул на кузена уже другими, трезвыми глазами…
– Что это была за гадость? – голос был искажён страданием, но – бодр и трезв.
– Маг один в дар преподнёс. Что странно, маг из Норлингре, но – пытается постичь боевую магию у нас. Зовут Урфус… Говорит, похмелье как рукой снимает. Вместе с хмелем. Я, правда, ещё не использовал!
– Вот спасибо, кузен! – обиделся герцог Артур. – Значит, на мне на первом?!
– Так ведь получилось! – искренне удивился император. – Ты что, обиделся?
– Нет, что ты, государь… – деревянным голосом, отведя глаза в сторону, возразил Артур. – Так зачем я тебе трезвым потребовался? Да ещё так спешно!
– Посмотри туда! – кивнул император за полог. – Веселятся! По всему полю – гардарские отряды скачут, последнюю траву вытаптывают… Как долго мы сможем их снабжать так, как обещали?
– Ну… Твоей волей магазины наши полны! – с тяжёлым вздохом ответил герцог. – Жаль, конечно, что в Данарии и Фронтире не успели зерно вывезти. Особенно – в Фронфоре и Сальме, куда в самом начале войны столько завезли, что на десять лет хватит! Впрочем, скоро может и отобьём! Гардары явно горят охотой поскорее в бой пойти. Вот пусть и идут! Ну, и мы пойдём… На Тангарию, государь?
– Так ведь за нас уже решили! – невесело рассмеялся император. – На Тангарию! Объяви по Ассании мобилизацию! И тот указ, про помилование разбойникам, тоже объяви! В канцелярии лежит… Я уже подписал! Впрочем, это – не слишком много! Тысяча, может две…
– Государь, ты забыл, какие времена наступили! – вздохнул Артур, явно собираясь с духом. – В лесах сейчас – треть мужского населения Ассании прячется! От поборов, от наших вербовщиков… В победоносную армию – пойдут. Гибнуть – не желают! Если хотя бы четверть из них выйдет, мы сможем два-три новых легиона собрать! Тогда и Тангарию возьмём, и с гардарами на равных говорить будем. Я бы ещё и про давешние обиды забыл, с норлингами поговорил, их тоже нанял… Казна, слава Господу, не пуста и лучше на воинов тратить золото, чем на фейерверки в честь рождения твоего сына!
– Артур! – с опасным спокойствием в голосе сказал император. – Ты мало что ещё понимаешь в этой жизни. Неудивительно, тебе всего девятнадцать… Если б я мог, я вообще бы не объявлял торжеств по случаю рождения ЭТОГО ребёнка. Он – не тот, кто сможет править, я уже сейчас это вижу. Слишком тих, слишком напуган Магией базиликанцев под Сальмом. В чёрный день я послушал императрицу и взял её с собой!
– Она – смелая женщина… гардарка! – возразил герцог. – Они, как известно, нередко следуют за любимыми. Так что по крайней мере можешь быть уверен – она тебя любит!
– Да… – кисло улыбнулся император. – Зато ребёнок родился бы здоровым! Лекари говорят, ничего до сих пор не ясно! Здоровяк, крепыш… хотя бы это!
– Так что сказать твоим генералам, государь? – настойчиво повторил Артур. – Когда мы выступаем?
– Сразу за гардарами! – пожав плечами, ответил Теодор. – Но собираться начинай уже сейчас. Мы, увы, не варвары, отягощены большим обозом… Сколько за тобой возов идёт, коннетабль?
– Двадцать! – гордо задрав длинный нос, ответил Артур. – Я – воин, выбросил всё, что требовалось по этикету и положению герцога! Отправил в легионы всех пажей и слуг! При мне – двадцать человек осталось. Только воины, служившие Дому из поколения в поколение! И шатёр – не серебряный, а чёрный[39]! Серебряный в Ассанбург[40] отправил. Чтобы не мешал и глаза не мозолил…
– И девок туда же отправил? – нахмурил брови император. – Давеча проезжал мимо твоего шатра, там голые девки были. Сразу три! Какой пример подаёшь, коннетабль?!
– Ушлю… двоих! – после некоторого колебания заверил герцог.
– Я прослежу! – тяжело заверил Теодор. – А впрочем… вряд ли! Я решил, что ты, мой друг, отправишься вместе с гардарами в Данарию. Там, как только освободим, надо будет жесткой рукой наводить порядок, ставить власть, наказывать изменников… Граф Радан будет всё это делать в Фронтире, Я – здесь и в Изении. Ты – в Данарии! Дам тебе Чёрную корунелу из бывшего Третьего Ассанского. Пока – хватит. Войска у тебя будет довольно – гардары, если что, помогут. С князем Володом, который наверняка ту часть армии возглавит, ты уже… хм… сдружился. Так что тебе вся стать там быть. Если получится, пару легионов построй. Для того тебе тысячу воинов и даю – чтобы костяк был крепким. Всё понял?
– Понял, государь! – чуть заметно побледнев ликом, твёрдо ответил Артур. – Чего ж тут не понять!
– Тогда – иди! – император впервые за всё время улыбнулся. – Я на тебя надеюсь! С Богом…
1.Император Теодор. Лагерь имперского войска под замком Грейд. 7 день месяца Серпеня [32](по гардарскому месяце исчислению).
Император Теодор мог быть доволен: его рискованный шаг, когда он пожертвовал боеспособный отряд гардар за двенадцать тысяч ополчения неумех-вилланов, себя оправдал и в присутствии самого император много раз признавался гениальным. Было чем радоваться! Два легиона новобранцев, разбавленных до трети ошмётками кадровых легионов составили три боеспособных легиона. К ним добавлялся гвардейский «Золотой» легион и несколько корунел, уцелевших настолько, что их решили не объединять. И легиона полного не будет, и гордость профессиональных солдат, отступивших лишь по приказу и не заслуживших, чтобы их лишали знамени, не ущемлена. Впрочем, этих двадцати пяти тысяч – если считать с рыцарями и сотней гардар, оставшихся от тысячи, всё равно недоставало для того, чтобы дать решительный бой базиликанцам, уже переступившим границу Ассании и почти сломившим сопротивление в Изенском холмогорье. По слухам выходило так, что передовые отряды базиликанской лёгкой конницы – составленной в основном из номадских наёмников, уже в нескольких миллариях от лагеря обретались. А один, самый смелый, месяц назад напугал три тысячи стражников и солдат – гарнизон Торгарда, который император выделил своей столицы от щедрот. И чтобы торгардцы не вздумали бунтовать против него. Про недовольство его трусостью шпионы доносили всё больше неприятных вестей даже из собственного лагеря. Выходило так, что если не подставить шею под меч базиликанского полководца, голову снесут собственные солдаты, обозлённые неудачами, напуганные и растерявшие боевой дух торингов…
– Во имя Святого Креста и Пречистой Розы, символов Доброты и Благочестия, я, Император Тор Теодор прошу тебя, отче, принять мою исповедь!
Он, лязгнув доспехом, преклонил колено и святой отец, прелат его походной церкви Роберт, поставил ему на обнажённую макушку серебряную чашу, до краёв полную воды. По обычаю и праву исповедника.
– Говори, сын мой! – тихо сказал священник. – Я весь внимание!
– Страшно мне, отче! – истово сотворив Святой Знак, сказал император. – Страшно и не вижу просвета! Я терплю поражение… Моя страна гибнет, а большей частью уже – под пятой врага! Я хочу как лучше, а вместо этого встречаю сопротивление даже у своих. Граф Грейд, в жилах которого четверть моей же крови, мой кузен, отказался снабжать войско провиантом! Фуражом!!! Я не мог позволить, чтобы кони и люди голодали… Пришлось повесить его и его сына. Пришлось штурмом брать замок! Я потерял три десятка своих солдат убитыми!
– И ещё двести погибло, защищая замок! – тихо добавил священник. – Тоже твоих подданных, сын мой… Они ведь только защищали свой запас на зиму. После того, как лагерь разместился на полях, на которых ещё не убрали хлеб, у них не осталось другой надежды прожить зиму. Только – тот запас. И фуражное зерно…
– Я понимаю! – вздохнул Теодор. – Вот и говорю, что грешен! Ведь мне приходится, защищая народ, обирать его страшнее, чем базиликанцы это делают! Я слышал, в Данарии мой отряд был встречен вилланами враждебно. А командира их партизан даже пришлось вздёрнуть на колокольне, он невместно разговаривал с моим сотником! Правда, потом с трудом ноги унесли…
– Сын мой, а может, ты не прав? – осторожно сказал прелат. Руки его подрагивали.
– Не прав?! – возмутился Теодор. – Что из последних сил пытаюсь удержать страну, врученную мне Святым Торвальдом Основателем?! Что кровью моих воинов покупаю каждый час жизни до момента прихода гардар?! Господи, скорее бы они пришли!
– Гардары – не выход! – осторожно возразил священник. – Они только воины, но я не слышал про сильных гардарских магов. А нам, да простит меня Святой Торвальд, нужны маги! В первую очередь – маги!
– Нам уже и воины нужны! – вздохнул император. – Ты, наверное, видишь, отче, что каждое утро новые пустые палатки остаются? Сегодня утром не досчитались ещё тридцати человек! Я уже боюсь выпускать из лагеря отряды, а половину гвардии вынужден отрядить в дозоры! И вешать, вешать беглецов! Пока – каждого десятого. Но скоро и этого будет мало. Придётся – каждого пятого. Или даже каждого третьего!
– Сын мой, а может быть, лучше – проповедь? – сказал отец Роберт, недрогнувшей рукой поправляя чашу. – Может быть, рассказать им, что скоро сюда подойдёт гардарское войско! Напомнить героическое прошлое предков… Можно даже намекнуть, что тех, кто останется, ждёт великое будущее! Пусть не все, но часть усомнившихся возрадуется и будет с большей надеждой смотреть в будущее!
– Вряд ли, отче! – вздохнул Теодор. – Тут не слишком много настоящих воинов. А виллан, он даже с мечом – виллан с грязными руками и без мозгов в голове… Прости, отче!
Последняя фраза относилась к тому, что прелат сам был из виллан. Вырос до двадцати лет вне городских стен. И до сих пор грамота и складный слог не относились к его сильнейшим сторонам.
– Да, вот ещё что!.. – пробормотал вдруг священник, явно не зная, с какой стороны подойти к вопросу. – Тут я слышал, отряд разбойников в Заповеднике завёлся. Вроде бы воины хоть куда. И стрелки добрые. Может быть, объявить им прощение и взять на службу?
– Разбойников?! – искренне возмутился император. – Колодников?!
– Сейчас каждый воин на счету! – напомнил капеллан. – Можно по всей стране объявить, что император простит каждого, кто отслужит в его легионах год. За любое преступление!
Теодор, помрачнев, довольно долго смотрел в одну точку перед собой. Потом властным движением снял с головы чашу. Вода в ней так и не перелилась через край.
– Иди, святой отец, к себе! Я буду думать!.. Иди, иди, не до причастия мне! И позови там Артура!
Артуру, родственнику и до недавних пор – возможному наследнику, едва исполнилось девятнадцать. Тем не менее, он считался и на деле являлся сильнейшим полководцем империи… Что поделать, если остальные – уже в могилах! Девятнадцатилетний верховный коннетабль явился почти сразу. Мрачный, исхудавший ещё больше. Почерневший от слабого осеннего Сола.
– Ну, и каковы наши дела? – встретил его император, недовольно глядя на то, как коннетабль сопливый плюхнулся в одно из трёх стоявших в шатре кресел. Без спросу.
– Плохо! – тихо ответил Артур. – За сегодняшний день твоей волей повесил ещё десять человек. Хуже то, что двое из них – ветераны. А один – вовсе Шестая Изенская корунела! Отборный отряд! Впрочем, выучка растёт, стрелки уже один раз из трёх попадают в мишень… Если так и дальше пойдёт, через пару месяцев сможет выдержать небольшой бой с базиликанцами. Ну, может даже крупный. Конечно, не сражение – там нас просто сметут…
– Скорее бы гардары пришли! – повторил свою мысль император. – Всё надеюсь, что они не станут затягивать слишком долго!
– Могут! – возразил коннетабль. – Хотя бы ради мести…
– Это гардары, не базиликанцы! – сердито оборвал его Теодор. – А ты, мой друг, не забывай иногда думать головой! Если ты будешь разговаривать с их князьями и воеводами так, как с нашими, беды не избежать. Точно тебе говорю!
– Прости, государь! – без капли раскаяния в голосе ответил Артур. – Я понимаю, без них нам – конец. И если норлинги вновь нагрянут – тоже!
– Норлинги не нагрянут! – возразил Теодор с явным напряжением в голосе. – Мы всего два месяца назад им очень хорошо врезали… Правда, и сами потеряли достаточно, чтобы потом проиграть битву при Сальме.
– Да… Прости, государь! – в очередной раз повинился Артур. – Я виноват… Если бы не послал через лес тот отряд конницы, у нас был бы шанс. А так… И три тысячи славных сынов отчизны погибли!
– Хватит, Артур! – резко, без жалости к его страданиям, но лишь из врождённого чувства справедливости оборвал его император. – Я уже говорил тебе: твоей вины в том нет. Отряд этот сделал всё, что мог. И мы здесь потому тут разговариваем, что левое крыло базиликанцев не успело преградить нам дорогу через лес. Занятое резнёй с конницей! Они умерли за нас… равноценный обмен, мне кажется!
Артур уныло кивнул. Среди самых разнообразных его достоинств и недостатков одно из ключевых мест занимало упрямство. Родовое упрямство, присущее торвальдингам. Можно было сколь угодно долго его убеждать, доказывать ему, приводя самые убедительные аргументы. Если он в чём-то убедил себя, то это – навсегда…
– Ладно! – решив сменить тему, сказал вдруг император. – Давай-ка лучше подумаем, кого ещё привлечь в своё войско. Тут, в Ассании, много разбойников развелось… Может быть, предложить им помилование за службу?
– Кандальникам… – брезгливо поморщился Артур. – Можно! Я как-то раз сцепился с ними. Дерутся отчаянно! Вполне возможно, они выступят на нашей стороне…
Развить тему он не успел. Без доклада, воспалённый и грязный, внутрь ворвался человек. Сразу следом за ним, обнажив мечи, ворвались императорские гвардейцы – злые и решительно настроенные.
– Государь! – прохрипел человек так, что Теодор сразу же и решительно отослал гвардию прочь. – Государь, гардары высадились на берегу! Пять дней назад! Я скакал как мог… скакал…
Он не договорил, потеряв сознание. Но Теодору было уже не важно. Подняв сияющие глаза на родственника, он радостно произнёс:
– Мы – спасены!
2.Князья Лютень и Буйслав. Гардарский летучий отряд. Вечер 7 дня месяца Серпеня.
Дорога под копыта коней ложилась ровная, почти без колдобин, даже в такую тяжкую для Империи годину – ухоженная. Правда, поля вокруг, это в разгар-то страды, стояли неубранные, а в деревнях, встречавшихся на пути, мужчин почти не осталось – старики, увечные и безусые юнцы. И женщины. И дети. Глуздырей было много, но даже они, охочие до всего блестящего и красивого, к гардарскому конному войску не выбегали, пытались прятаться… Неприятно потрясённый, князь Буйслав, на пару с князем Лютенем вышедший вперёд войска – с летучим отрядом дружинной конницы, проскрежетал как-то:
– Вот как встречают союзников!..
Впрочем, он ещё в первой деревне выяснил причину. А фохт[33] местный, валяясь в ногах просил прощения и даже пытался устроить пир в честь спасителей. Гардар ждали, на них надеялись… На единственных. Сам фохт, седой, но крепкий старик, гордо сказал сидящим за столом князьям:
– Я ведь в молодости служил у комеса Стефания! Воевал под Златоградом. И потом… тоже. Господь уберёг меня от гибели в лесу, но всё одно никогда не забуду, каковы ваши воины! Лучше нет на всём свете!
Буйслав тогда смолчал, зато племянник его, ярый духом Рудослав Буй-тур так глянул на старика, словно хотел смести с лица земли… Впрочем, то было на третий день пути.
Войско – почти десять тысяч конницы, в том числе три тысячи – отборной княжеской, составлено было из воинов родов Медведя, Тура и Волка. Лучшие силы Севера. Лучшие всадники… За исключением, может быть, Орлов. Но Орлы, а с ними – Соколы, Рыси, Щуки и Бобры должны были атаковать врага снизу. Через Мраморные горы, Глассию и Вассилиссум…
Труднее всего было здесь, в походе, сговориться о старшинстве. По возрасту, так должен был Буйслав командовать. Как самый старый и, значит, самый мудрый. С другой стороны, Медведи и Волки не уступали Турам числом воинов. И выучкой. А князь Лютень, хоть и был молод, славился именно своей разумностью. И осторожностью. И хладнокровием, пусть оно не всегда побеждало азарт. Сейчас его разум взял верх и при поддержке и согласии Медведей, под ворчание Волода, князя-волка, походным князем летучего отряда поставили Буйслава Ярославского. Зато остальное войско – в основном пехоту, возглавил брат Лютеня, Радовой. Там оставалось ещё четыре князя, в том числе и всеми уважаемый Рудевой Дебрянский. Но Лисы выставили только десять тысяч пехоты и княжескую тысячу. А Медведи даже после ухода трёх тысяч конников в летучий отряд имели под прапором семнадцать тысяч. Отборных тысяч, ибо в случае нужды один Холмоград мог выставить два раза по столько… Радовой, набольший воевода рода, смог выбирать воинов чуть ли не по человеку!
А ведь как трудно было уговорить поначалу того же Буйслава на отряд! Упрямый князь-тур при молчаливой поддержке Змей и Лосей противился выступлению до последнего срока. Потом – упёрся в обратную сторону – не желал упускать возможность первым окровавить меч. Уже собранную из Медведей, Волков и Соболей рать пришлось рушить, убирать добрых лучников с севера и вместо них ставить тяжёлую конницу Туров. Хотя как раз тяжёлых всадников и без того хватало… Сейчас-то Буйслав больше не бурчал. Конница за четыре дня размяла кости после долгого морского перехода, воины вошли в поход и уж не так трудно было поднимать их по утрам после тяжёлого перехода минувшего дня… Двигались же быстро и по рассчётам торопящегося Лютеня к вечеру нынешнего дня должны были достичь замка Грейд, под стенами которого император Теодор намеревался раскинуть свой полевой лагерь.
– Стой! – вдруг вскинул ладонь Буйслав и длинная вереница конницы враз остановилась.
– Что случилось, князь? – нервно обернулся на него Лютень. – Мы не прошли ещё и половины дневного перехода!
– Сначала пустим дозоры! – тяжело зыркнув на него из-под седых бровей, прорычал князь-тур. – Хватит уже, прогулялись как по родной земле! Теперь надо осторожно идти… Твой император – растяпа и раззява, лучше будет поостеречься!
– Я согласен! – быстро кивнул Лютень. – Прости, Буйслав. Я сам должен был подумать об этом. Раньше…
– Ты – молод ещё и зелен! – с внезапной симпатией глянув на молодого собрата, рыкнул Буйслав. – Я – старик, мне и думать! Рудослав!!!
Пока племянник скакал из головы, где ехал с передовым отрядом княжеской дружины Туров, Волод осторожно добавил:
– Только не из моих! – он лицемерно вздохнул. – Устали, бедные!
– …Девкам подолы задирать! – за него докончил Лютень. – Буйслав, фохты жалуются! Говорят, ждали защитников, а пришли – насильники! Говорят, девок примучивают. И даже баб у которых мужья в войске Теодора!
– Почему раньше не сказал? – взорвался Буйслав. – Чьи?!
– По разному бывает! – повёл плечом Лютень. – Своих двоих я уже наказал. Твоих четверых ведаю, но не тронул… Волков надо две дюжины наказывать. Если наказывать!
– Ну, со своими я разберусь! – зловеще пообещал Буйслав. – Кто посмел опозорить Великого Тура, недолго будут пачкать нашу землю. Твоих наказал? Твоё право!.. Волод!
– Что тебе, князь? – равнодушно ответил тот.
– Узнаю ещё раз про твоих, скараю за глотки! – громыхнул тот. – Без пощады! Рудослав!!!
Рудослав как раз подъехал и неистовый князь-тур пустил своего коня, огромного вороного Бычка бок о бок с серым зверем племянника, носящим ласковое имя Лютик.
– Ну, доволен? – тускло глянул Волод Малый на Лютеня. – Нажаловался? И что тут такого, побаловаться с девкой? Всё равно, если б не мы, их бы давно всех тут… Притом – гуртом! А мои волчары – с пониманием, особо не мучают…
– Дурак ты, князь-волк! – сам себе удивляясь, прорычал Лютень. И пустил коня вперёд…
Меж тем, впереди случилась замятня, войско встала и видно было, как дружинники лихорадочно рвут из тулов стрелы, часто и быстро бьют по лесу. Оттуда выметнулся и пытался уйти отряд в два десятка всадников… потом их стал десяток. Потом – ни одного…
Разгорячённый короткой стычкой, довольный до румянца на щеках Буйслав подъехал и кивнул совсем уже дружелюбно:
– Не выдержал того зануды? Не понимаю, как Волки его терпят! Ударили в било, собрали вече, да и сбросили к лешему! А буде заупрямился – на копья его! Так нет, слушаются… Ещё и горой за него стоят… дураки!
– Что там? – кивнул Лютень на мечущихся по полю дружинников.
– Там-то? – довольно расхохотался князь-тур. – Угадал я! Не успели даже заслон выставить, как они стрелять начали. Троих свалили, но убитых нет… вроде. Ну, тут мой Рудослав осерчал, велел лес стрелами прочесать. Оказалось – засада там! Правда, малая до смешного. Совсем обнаглели базиликанцы, если на такое войско двумя десятками напали! Они что думают, мы как торинги?!
– Мне показалось, или это – номады? – кивнул на тёмные тела, тут и сям разбросанные по полю, князь Лютень. – И что ждали они не нас!
– Номады, кто ж ещё! – кивнул довольный князь-тур. – Ты разве забыл, что у базиликанцев нет своей конницы? Номады… Ну, и ждали не нас, кто ж спорит! Испугались, что заметили и на прямой удар подойдём! И пусть боятся. В прямом бою мои туры… да и твои медведи… из них крошево сделают. Так что думаю, пора вздевать брони и усиливать те дозоры, что я думал послать. Прогулка закончилась, князь-бер!
– Закончилась! – согласился вовсе не обрадованный этим Лютень…
3. Лагерь Императорской армии около замка Грейд. Вечер 7 дня месяца Серпеня.
Император решил не скрывать столь обнадёживающую новость… И правильно сделал. Гардарскую помощь ждали с надеждой, её грядущее появление вызвало взрыв восторга даже среди невер. По лагерю, шатаясь как пьяные, ходили солдаты. Кто-то кричал здравницу императору, кто-то возносил хвалу Господу и Святому Торвальду Основателю… Кто-то просто плакал. Лагеря как именно воинского лагеря больше не было. Наступил хаос, и к вечеру лишь небольшая часть войска – гвардия императора, оставалась боеспособной. И тут, разумеется, не могла не произойти неприятность. Сверкающий круг Сола ушёл за деревья одновременно с появлением гонца от дозора. Командир дозора докладывал о приближении крупного конного войска. Чуть ли не в десять тысяч всадников…
– О, Господи! – пробормотал император, жестом посылая трубачей трубить сигнал тревоги. – Только не дай погибнуть и этому войску. Больше у меня ничего нет…
По сигналу тревоги большинство этой армии даже не пошевелилось. Часть – опять же гвардия и кадровые солдаты, привычные и правильно обученные, бросились к шатрам – за оружием и доспехом. Но то была лишь треть армии. Их и двинули спешно заслонять с севера лагерь. Пока командиры, от сотников начиная и кончая самим коннетаблем Артуром, носились по лагерю и ударами плетей поднимали то быдло, что составляло сейчас остальные две трети императорского войска… Не успели, конечно. Император Теодор видел, как потемнело поле вдалеке, а потом уже можно было различить огромную массу конницы, медленно и пока – в походных рядах идущую сюда. Впрочем, что-то в ней было знакому. И уж всяко это была не номадская конница. Та не умеет двигаться так организованно…
– Стойте! – срывая голос, заорал император. – Не вздумайте стрелять!!! Это – гардары!
Тысячник Лихосвет, сидевший в седле своего огромного владенского жеребца, вдруг захохотал в голос:
– Узнаю князя Буйслава! Наверняка он не утерпел! Мой император, дозволь мне служить твоим посланником!
– Скачи уже, гардар! – испытывавший сейчас небывалый подъём сил, разрешил Теодор. – Скажи вождям этого отряда: мы ждём их с нетерпением!
А вскоре уже самые слепые увидели три огромных прапора, развивающихся над первыми рядами. И – ровные, по пять в ряд, ряды дружинной конницы гардар, двигающиеся неспешно, с достоинством что ли.
– Пошлите кого-нибудь в лагерь! – негромко бросил император через плечо, глядя на то, как радостно бросил своего коня в галоп Лихосвет. – Пусть там заканчивают… с бардаком! Пусть лучше они там и остаются, где были. Позор-то какой…
Ещё больше позора пало на его светлую голову, когда гардары начали вступать в лагерь. Если гвардия и остальные регулярные части приветствовали их вполне пристойно – слитными воплями и ударами оружия о щиты, то та часть армии, что оставалась в лагере устроила свою встречу – стихийную и ужасающую. Легионеры бросались под копыта коней, целовали землю за всадниками, радостно орали, что спасены… Коннетабль Артур, побледнев от унижения, молча сидел на коне по правую руку от императора и больше всего на свете хотел умереть…
Гардары не все вошли в лагерь. Только небольшой отряд. Основная же масса конницы встала в двух-трёх перестрелах от императорского лагеря и там, на отдалении, стала строить свой лагерь. А к императору поехали только вожди – три князя с малой, в полтораста-двести клинков дружиной. Три гордых стяга – с Медведем, с Туром, с Волком вились над их головами. Серебром сверкали кольчуги. Сзади своих вожаков подпирали отборные воины, каждый из которых стоил того восторженного приёма, который им оказывали…
Император Теодор не стал сразу же обострять отношения и сам, широко распахнув руки и вызвав своим решением недовольство части знати, пошёл вниз с холма.
– Дорогие друзья! – громко закричал. – Вы ли это?!
– Мы! – грубовато ответил за троих седовласый варвар, в котором без труда можно было признать князя-тура Буйслава. – Мы пришли, как и обещали. Вот только такой ласковой встречи не ожидали! Чего это ты против нас армию поднял? А, Император?
– Так кто же знал, что вы так быстро пройдёте! – вяло оправдался Теодор. – Гонец всего три вигилии назад прибыл, и вот уже – вы! Мы думали, базиликанцы нас обошли!
– Не, пока не обошли! – заверил Буйслав. – Только номады. Да и тех – мало! Мы тут пару отрядов причесали… всё равно по пути было!
– И снова я рад вас видеть! – широко улыбнулся Теодор. – Ещё не вступив в состав моей армии, вы уже служите мне!
Он увидел, что гардарские князья переглянулись недовольно, но всё равно посчитал, что поступил правильно. Князей надо сразу поставить на место, объяснить им, кто здесь хозяин. А кто – исполнитель воли, не больше…
– Мы ещё поговорим об этом! – негромко сказал Лютень, обращаясь скорее к князю-туру, чем к нему, Теодору. – Пока главное, что мы сдержали слово!
Буйслав недовольно дёрнул плечом. Третий князь, раз под стягом Волка, значит – Волод, едко хихикнул.
– Добро! – прорычал Буйслав, всё обдумав. – Потом… А пока… Император, наши воины устали с дороги. Наши кони требуют отдыха. Неплохо было бы, если б ты отдал приказ прислать нам фураж и провиант! А остальное завтра!
– У нас готов пиршественный стол! – торжественно возвестил кто-то за спиной императора. – Просим князей и их воевод откушать с императором и выпить за его здоровье!
– Фураж для коней, провиант для воинов! – тяжело сказал Буйслав, глядя на торингов исподлобья. – Остальное – завтра!
Лютень как-то странно смотрел на Теодора, Волод откровенно ухмылялся, показывая частокол крепких зубов настоящего хищника… Трое князей слитно и резко развернулись и неспешно пошли вниз, к коням и ждущей их дружине. Огромные, могучие, крепкие… злые, воинственные… Варвары!
– Варвары! – яростно прошептал кто-то за спиной Теодора и тот, хоть обернулся быстро, не успел увидеть – кто.
– Молчать! – яростным шёпотом сказал он, сжимая кулаки и обводя всех пристальным взглядом. – Молчать! Задницы лизать, жён своих подкладывать! Всё, что угодно, только бы они остались! Нам нужны их воины!.. А пригнуть – пригнём. После!
Вельможи расходились, над холмом стоял несмолкаемый гул голосов – они обсуждали произошедшее. Оставшись один на один с братом, император позволил себе слегка расслабиться и даже рассмеялся – горько и зло:
– Дождались спасителей!..
4. Лагерь гардарского войска. Совет князей. Рассвет 8 дня месяца Серпеня.
Лагерь поставили быстро, тут же выпустили в поле табуны – пастись, сберегать фураж. И – трое князей собрались в шатре Буйслава на малый собор. Буйслав, как радушный хозяин, выставил на стол почти всё, что имел. Но – уже немного осталось. Выступая в поход, больше внимания уделили воинскому запасу, да ещё фуражу. Люди, так мнилось, сами себя прокормят… Оказалось, всё не так просто. Леса опустели, дичь в них если и была, то глубоко в пуще и даже умелые охотники, пробродив в отдалении от войска день, приносили лишь скудную добычу. Куда чаще дикие вепри оказывались домашними свинками, зайцы превращались в кроликов а фазаны – в куриц. Всё это, разумеется, воины реквизировали в ближайшей деревне и торинги провожали их вовсе не так радостно, как встречали. А купить… Так ведь не продавали! Ни за какие деньги нельзя было купить самую простую курицу… Императорские фуражиры вычистили все закрома и в малом количестве оставшейся живности было спасение этих вилланов.
– Ну вот что! – догрызая худую заячью лапку, мрачно сказал Волод. – Вы как хотите, а если я завтра утром не получу фураж для коней, поведу своих на зажитье[34]! И пусть император нам хоть слово против скажет!
– Здесь тебе не вражеская территория! – осадил его Лютень. – Они нас сами призвали! Чтобы помощь получить… И заплатят за это по золотой монете за воина! За месяц войны…
– А на кой мне это золото, если не могу на него ничего купить?! – фыркнул князь-волк. – Мои Волки ропщут, им не по душе такая война! А не мог нас прокормить, так нечего было призывать!
– Тут я с Володом согласен! – мрачно сказал Буйслав. – Дисциплина в войске будет только тогда, когда каждый последний отрок получит сполна причитающийся ему пай еды. И когда кони наши получат треть кипы сена и полмешка зерна на день! Уж прости, без этого мы - не войско! Конница быстро кончается, когда кони страдают от бескормицы!
– Вот я и не понимаю тебя, Буйслав! – мрачно сказал Лютень. – Почему ты не остался в шатре императора? Разве он не предлагал всё уже сегодня обсудить?
– Предлагал! – согласился князь-тур. – Только я ж видел, что ты не готов говорить с ним твёрдо. А надо – твёрдо! Так, чтобы сразу понял, что мы не под него пришли, но – сами воевать. Как он навоевал, все видели! От ста тыщ торингов осталась четверть. И то – не та, что была поначалу… Нет уж, я своих Туров под его дурную руку не поставлю! Не дурак, чай…
– Согласен! – вызвав удивлёние у обоих князей, сказал вдруг Лютень. – Тут император не прав. Он думает, мы подручники его, забывает, что это – не так! Но и ты зря думал, что я тебя подведу. Поверь уж, князь, я своих предавать не приучен!
– Ну… прости коль так! получается, я нас нормального ужина лишил! – усмехнулся Буйслав.
– Отчего же! – с аппетитом обсасывая копчёное рёбрышко поросёнка, возразил Волод. – Я сыт! А у императора завтра наверстаем!..
Наверстать удалось в ту же ночь… Вошёл, коротко поклонившись, сотник Буйслава, доложил, нарочито огрубляя юный голос:
– Обоз прибыл, княже! От закатников, значит! Возов – от лагеря до лагеря! И фураж, и нам, значит, найдётся…
– Добро! – кивнул Буйслав. – Пускай их!..
– Так уже! – удивился сотник. – Волки на воротах стоят, они уже и свою треть отнимают!
– Ну, я им сейчас! – быстро сказал, увидев, как побагровел Буйслав, князь-волк и поспешно вышел, ругаясь.
– Собаки! – ругнулся всё же Буйслав. – Что тебе ещё?
Сотник, который всё ещё переминался у входа, явно не спеша уходить, немедленно доложил:
– Там ещё торинг вящий стоит! Просит принять!
– Торинг, говоришь? – удивился Буйслав. – Лютень, может к тебе кто?
– Может! – повёл тот плечами. – От Ольхи письмецо, аль от самого Теодора! Ну, так и пусть сюда идёт. У меня от брата-князя секретов нет!
Довольный Буйслав ухмыльнулся широко, взмахом ладони отослал сотника за гостем. Вторым жестом – отрокам предназначенным, велел заменить съеденное и выставить на стол что-нибудь свежее. А буде ничего больше нету, стол да уберут вовсе. Мол, и не думали ужинать. Поздно уже…
В общем-то, ничего и впрямь не оказалось. Потому стол убрали, к ногам князей поставили кувшин с вином. Не самым, может, лучшим, но – вином. Мёд решили поберечь. А может – не осталось уже. Три лагуна успели оприходовать, пока обсуждали здесь невесёлое своё положение…
Вошедший был худ, бесспорно – молод, но уже лысоват. На то, что он – торинг, указывали светлые волосы и серые, почти бесцветные глаза. Ну, а на то, что – нобиль, вящий боярин императора или его ближний воевода – дорогой, воронёный по старинной моде доспех и длинный меч-бастард на поясе. Концом своим меч шкрябал по коврам, щедро разбросанным отроками Буйслава по шатру…
– Добрый меч! – немедленно одобрил князь-тур. – Длинноват, правда. Булат – местный?.. Тогда – тяжёл, против номада не годен. Ну, и против нашего тоже – хлам! И доспех слишком тяжёлый. Чего, беден? Кольчугу нашу не купить? Или калантарь? Хошь, подарю? У меня в запасе есть одна… правда, старая, ущербная… Ну, так чего не жаль!
Князь изгалялся, говоря словами, дарованными когда-то Родом и пребывая в уверенности, что чужак этого языка не знает. Потому обалдел и растерялся, когда тот, сверкнув глазами, холодно возразил:
– Работа наша, но булат – златенской! Гардарский! Зато и заплатил за этот меч по весу – золотом! Ну, а доспех – парадный. Император меня отрядил праздничным пиром управлять, переодеться не успел… Хотя кольчуга у меня – не гардарская, но хорошая. Вроде бы кузнец, который её ковал – ученик мастера, учившегося у гардар!
Князья, одновременно и очень похожим жестом потянувшись почесать в затылках, переглянулись…
– Ничего не понял! – хмыкнул Буйслав. – Ты кто, молодец?
– Артур, коннетабль императора Тор и его кузен. Герцог Ассанский, Принц Тор и до недавних пор – наследник престола.
– Язык мой – враг мой! – горько сказал Буйслав. – Ты садись, молодец, поснидай чем Род послал! Ну, и выпей. Вино ваше, с Данарии! Медок зовётся…
– Доброе вино! – одобрил коннетабль, герцог, принц… и всё в одном лице. – Правда, это – не Медок. Но всё равно – хорошее вино. Прошлогоднего урожая, с левого берега реки Домос, с винградника в графстве Ловез. А это – не Данария, а Фронтир! Боюсь, больше такого урожая не будет. Граф Седрик Ловезский встретил врага как и положено торингскому ноблю, сам погиб, но неприятеля задержал! Его земли обращены в пустыню, все виноградники вырублены а сам замок – сожжён…
– Слава героям! – подняв чашу с вином, рыкнул Буйслав.
– Слава! – хором присоединились к нему Лютень и Артур.
Выпили. Закусили чем Род послал. А послал он холодную, синеватую курицу, немного фруктов, тут же и сорванных, да старый, прошлого дня выпечки торингский хлеб. Не самый богатый стол.
Герцог Артур, впрочем, повёл себя, как и полагается воину – курицу рвал зубами безжалостно, о хлеб не побоялся поломать желтоватые свои клыки… И даже гнилое яблоко съел не так, как некие неженки – а вместе с косточками, огрызка не оставив.
– Уж извини, мессир, чем богаты! – с лёгкой ухмылкой развёл руками князь Лютень. – Остальное по дороге съели!
– Я сам – воин! – взявшись за грушу, возразил герцог. – Понимаю… Теперь всё будет по другому! Мы привезли сто возов фуража, да сто – провианта. Правда, у нас самих с ним туго. Урожай соберут, будет полегче. А пока…
– Добро, потерпим! – ухмыльнулся Буйслав. – Что император? Когда думает выступать?
– Он просил меня поговорить с вами до совета! – коротко ответил Артур, вставая и меряя длинными, похожими на жерди ногами шатёр.
Князья переглянулись, а ввалившийся внутрь, весёлый и злой Волод удивлённо воззрился на чужака.
– Зачем? – глядя себе под ноги, тихо спросил Лютень.
– Всё не слишком хорошо, и лучше заранее договориться, выступить единым фронтом! – ответил Артур тихо. – Многие вельможи, из тех что достаточно родовиты и ещё живы, копают под Императора, распускают самые гнусные слухи!
– Это какие, например? – заинтересовался князь Волод.
– Ну… замялся герцог. – Например, что он – предатель. Что он сговорился с базиликанцами и в обмен на Фронтир получит обратно все земли Ассании, Изении и даже Данарии. Все! И вот он хочет, чтобы для начала мы отбили Фронтир! Фронфор – в первую очередь!
– Постой-ка! – тревожно переглянувшись с Лютенем, проворчал князь Буйслав. – Ты мне на карте покажи! Я ваши земли не помню вот так. Мне видеть надо!
Герцог, словно заранее готовился, вытащил из-за голенища высокого сапога толстый свёрток, развернул его прямо на полу, прижав по краям всякой мелочью…
– Вот – мы! Здесь наш лагерь, в сорока милях – Сальм. Там сейчас главная ставка базиликанцев. За ними почти по прямой – Фронтир. Там всё – их. Налево – вы, направо – Данария…
– Так зачем нам, коннице, в горы лезть?! – возмущённо заорал Буйслав. – Нам самое место через этот вот город атаковать! Как его там по-нашему?
– Тангария! – коротко ответил Лютень, торингскому языку обученный. – Да, там мы – рядом с домом. И припас получить сможем, ежели что, и к южному войску Борзомысла рядом будем! Ежели что – помощь быстро подойдёт!
– Ты же слышал! – ухмыльнулся Волод, доселе молча изучавший карту. – Тут – политика! Не до стратегий… А почему не в Данарию пойдём? Там, вроде, и земель вдвое против этого Фронтира, и поле ровное. Самое то для моих волчат. Да и для медвежат, для бычков Буйслава…
– Невозможно! – смущённо развёл руками Артур. – Я и сам понимаю, что стратегически – Тангария куда важнее. Что взяв её, мы выйдем в Базилику и до Великого Города – двести миль по прямой, по хорошим дорогам! И война тогда закончится быстрее… Но вряд ли император Теодор дождётся этого времени! По правде сказать, он после Сальма только потому продержался, что вашу помощь обещал. На прошлом Синклите голоса пополам разделились. Половина – данарцы, фронтирцы – за то кричали, чтобы нового Верховного Коннетабля выбирать… Им до того сам Теодор был! Ну, он меня сумел поставить… А какой из меня коннетабль?! Только что против кузена корунелы не поверну!
– Ему это и надо! – ухмыльнувшись, сказал Волод. – Чтобы в спину не ударили, да чтобы мы пришли! В спину не ударили, теперь и мы – здеся! Почти…
– А когда остальные подойдут? – внезапно озаботился герцог.
– Скоро! – загадочно ухмыльнувшись, ответил за троих опять-таки Волод. – Наши двигаются не так, как вы! Быстрее…
– Тогда, может быть, обсудим план компании? – ожил торинг. – Карта здесь, вы, самые уважаемые князья – тоже… Кто нам ещё нужен?!
Сказано было лестно. Князья смягчились и действительно склонились над картой…
5.Ярослав и Яробуй. Лагерь гардарского войска. 8 день месяца Серпеня.
Князья с раннего утра уехали с дружиной к императору, дежурные сотни заступили на службу… Им хорошо! А что делать праздному сотнику в пустом поле, где ни девок, ни корчмы. А в калите – лишь несколько серебряных монет. А сотня – делом занимается… Правильно, отправиться обозревать окрестности, прихватив с собой пару приятелей и бочонок пива с малой закусью. Бочонок, ворча и через слово поминая недобрым словом тот час, когда так глупо попался, волок на себе Яросвет. Ярослав, закинув на плечо мешок со снедью, шёл первым. Замыкал шествие Ждан, довольный собой и подставляющий веснушчатое лицо под жаркие лучи торингского Коло.
– Эх, хорошо! – процедил он, сплёвывая сквозь зубы. – Как дома! И Коло то же, и лес такой же… и даже дерьмо коровы разбрасывают так же!
Яросвет, первым пришедший в себя и сообразивший, в чём дело, захихикал мелко и нагло. Ухмыльнулся и Ярослав, оглядываясь…
– А я думал, ты расстроишься! – обрадовался Ждан, ничуть не выглядевший расстроенным.
– Чего это я из-за тебя расстраиваться буду? – удивился Ярослав.
– Из-за меня? – Ждан нагло ухмыльнулся. – А я тут причём? Ты ведь вляпался!
Яросвет ржал уже в голос, уронив бочонок и сам рухнув следом за ним. Смех обрезало, словно ножом… Яросвет поднимался уже не улыбаясь, старательно отирая пучками травы ладони.
– Ты прав, Яросвет! – расплылся в улыбке сотник. – Это – смешно!
– Вольно тебе смеяться! – огрызнулся в ответ побратим Ярослава. – Тебе лишь подошвы угваздало… Убил бы того, кто здесь коров выгуливал!!!
Посмеялись – Ярослав с Жданом жизнерадостно, Яросвет – отирая руки и колени, натужно и зло. Впрочем, вскоре он уже ухмылялся по-старому, выглядел довольным и счастливым жизнью…
– Однако! – сказал, проходя мимо развалин замка. – Сурово император со своими закатниками обходится! От замка лишь основание. Ни стен, ни башен…
– Говорят, там никого не погребли! – покачав головой, сообщил новость Ждан. – Говорят, император запретил! Лично!
– Суровый мужик! – ухмыльнулся Ярослав. – Даже чересчур… Воев не хватает, а мужиков – десятками вешает!
За разговорами нашли подходящее место – на бережку рукотворного, не загаженного войском прудика, под раскидистой ветлой. Или ивой. Главное, что несмотря на жаркое Коло, под деревом было уютно и даже прохладно. Свежо от воды…
Устроились поудобнее, накрыли разложенный вместо скатерти плащ Ярослава.
– Только смотрите, не попачкайте! – сурово предупредил сотник. – Руки вырву!
Увы, толком перекусить не удалось. И ведь уже и пиво разлили в заранее припасённые обначи, и мясо нарезали толстыми, в палец толщиной ломтями…
– Эй, Ярослав! – раздался рык шагов этак с десяти. – Слышь ты, мерзавец!
Ярослав, подавившись мясом, медленно обернулся и встал. Рука его нащупала прислонённую к стволу секиру…
– Яробуй! – удивлённо заорал Яросвет, вставая и из-под руки всматриваясь и чая ошибиться. – Ты ли это?
Княжеский витязь, огромный и свирепый, решительно шагнул вперёд и теперь его и Ярослава разделяло всего несколько шагов. Таких коротких, когда в душе бушует ярость…
– Я! – проорал Яробуй, обнажая свой меч. – Брат оскорблённой и униженной сестры! Что ты сделал с Тиллой, подлец?!
– Яробуй, я могу простить тебе одно неосторожное слово… даже два! – с угрозой сказал Ярослав. – Но не требуй, чтобы простил десять!
– Ты?! Меня?! Прощать?! – витязь расхохотался страшно и грохочуще, ненавидяще сверкая голубыми глазами. – Выходи, смерд! Выходи на бой!
– Никто и никогда не называл меня смердом! – почернел лицом Ярослав. – У меня не меньше колен предков-воинов, чем у тебя… холоп!
– А!!! – взвыл Яробуй, разгоревая свой гнев. И бросился вперёд. Впрочем, бросился – слишком громко сказано. Опытный воин, он шёл быстро, но глаз с соперника не спускал. И кстати, гнев его частично был показным, ненастоящим.
Ярослав немедленно шагнул к нему навстречу и секира встретила в зените меч. Клинок взвизгнул, ударившись о окованное медью топорище и, соскабливая верхний её слой, пополз вниз. К левой руке сотника…
– Ярослав! – заорал встревоженный Ждан. – Пальцы, береги пальцы!
– Не учи монаха молиться! – торингской поговоркой ответил Ярослав. Сделал один короткий шаг в сторону, одновременно убирая левую руку и роняя вдоль тела правую. Меч у Яробуя вывернуло из руки и он удержал его в самый последний момент. Отпрыгнул, хищно оскалив зубы, крутанул кистью клинок… И с коротким воплем обрушился на спину, зацепившись пяткой за валежину.
Ярослав и не думал добивать, наоборот – отступил на шаг, по прежнему держа секиру вдоль ноги, прокомментировал с издевкой:
– Выродились витязи у нас! Так легко поймать!.. Тьфу, а не витязь!
Яробуй оказался на ногах раньше, чем Ярослав. Закончил. Озверевший от унижения, яростный, с безжалостным блеском в глазах:
– Продолжим?..
– А то! – ухмыльнулся Ярослав. – Или ты думаешь – притворился слабым, сверзился, и я удовлетворён?
– Ты – подлец! Воспользовался глупостью и наивностью девки! Мало тебе Умилы?!
За спиной сотника издал потрясённый вопль Ждан, громко хмыкнул Яросвет… Яробуй резко замахнулся мечом, вроде как раскрываясь под удар Ярослава…
Стрела, настоящий боевой бронебой звонко ударилась о голомянь меча и упала под ноги поединщикам. И тут же тихий голос сообщил им:
– Лучше и не пытайтесь больше! У меня – срезень[35] на луке! Стрелять буду в задницу тому, кто дёрнется!
– Тилла, не вмешивайся! – рявкнул Ярослав. – Тебя не касается!
– Мне послышалось – касается! Или у Яробуя другая сестра есть? Я же сказала, стойте спокойно! Можете только оружие опустить!
– Тилла, срезень – это больно! – осторожно сказал Яросвет. – А если в задницу – половину стешет!
– Стешет! – холодно подтвердила девка. – Я и второму успею всадить, ты ж знаешь… Так вот! Представьте себе, как будете объяснять князю, почему вас в такое интересное место ранили! И представьте, с какими рожами вернётесь домой, в Холмград… Раненные!
– Тилла, я может и раненный буду, но тебя за косу и носом в этот пруд! – пригрозил Яробуй, осторожно поворачиваясь так, чтобы прикрыть свой поджарый зад. – И батя тебе потом уши надерёт… Брось лук, кому говорю!
– Ты, братец, всегда был меднолобым упрямцем! – фыркнула Тилла. – А то бы знал, что я никогда не отступаю от намеченного… Вы оба мне дороги, я не хочу, чтобы один убил другого, а потом и его князь скарал за убийство. Или вы забыли, что по Правде в походе двобой запрещён?!
– Помалкивай, сестрёнка! Он тебя не достоин! – прорычал Яробуй, впрочем – благоразумно не предпринимая никаких действий.
– Ты сам – помалкивай! – огрызнулась Тилла. – Я выбираю, кого мне любить! И Лель благословил мой выбор.
– Не Лада?
– Пока… – коротко глянув на Ярослава, ответила травница.
– Тилла, я твой старший брат, я требую повиновения!
– Перебьёшься, братик! – огрызнулась Тилла. – Я повинуясь только батюшке… И – Перваку немного.
– Яр, ну хоть ты скажи! – внезапно взорвался Яробуй, обращаясь к сотнику. – Что ж это такое!!!
– Тилла, опусти лук! – осторожно попросил Ярослав, медленно поворачиваясь. – Ну же, травница! Твой сотник тебе приказывает!
– Не опущу! – раскалённо ответила Тилла и стало ясно, что вот так, запросто уговорить её не удастся…
6.Князь Лютень. Лагерь торингского войска. 9 день месяца Серпеня.
Отерев пот со лба, герцог Артур беспомощно обернулся на императора и развёл руки:
– Я отступаю! Не могу больше!
Император, такой же взъерошенный и раздражённый, залпом выпил куверт вина и косо посмотрел на князя Лютеня, невозмутимо сидящего на длинной скамье ошую[36] от князя Буйслава. Одесную[37] сидел довольно ухмыляющийся Волод. Вот уж кто наверное был особенно доволен провалом переговоров… А ведь как всё хорошо начиналось!
В душе императора вспыхнуло раздражение, когда он вспомнил, сколько уступок сделал вчера ещё Артур. И какой довольный вернулся от гардаров… Оказывается, зря радовались! И кувшин вина распили – зря!
– Князь Буйслав! – обратился император напрямую к старейшему вожу гардар. – Допустим, я соглашаюсь на ваши условия: треть всей добычи, полное обеспечение войска, золотой за каждого воина… Допустим! Как скоро и сколько воинов вы сможете выставить? Вернее, когда они смогут начать воевать за мою землю?
Буйслав, почесав бритый затылок, ответил уверенно и твёрдо:
– Да хоть завтра! Десять наших тысяч пойдут, куда скажешь, император! Что до остальных… Там – обоз и пехота. Значит, ещё дня два потребуется чтобы прийти сюда. Там – ещё девяноста тысяч, так что сам понимаешь – долго держать их вместе невозможно. Не прокормишь даже ты! Так что выступим немедленно. И, мы тут подумали, идти можно сразу двумя ратями. Одна, как ты того и хочешь, пойдёт на Фронтир. Другая – на Данарию… Ты как хошь, но только дурак не возьмёт обратно эти земли! Ну, и неплохо было бы пощупать базиликанское подбрюшье под Тангарией.
– Тангарию вам не взять! – рыкнул кто-то из-за плеча Артура.
– Ась? Хто это сказал? – шутовски приставил ладонь к уху князь Волод. – Я одними своими Волками возьму этот городишек. Вряд ли он больше моего Ярослава-града!
– Не меньше! – неприязненно сказал, выступая вперёд, обладатель того самого рыка – на удивление невысокий, зато толстый и взглядом колючий. – Вы, гардары, слишком много мните о себе! Тангарию обороняют не только воины, но и жители. И – маги! Я пытался взять наскоком, ещё в начале войны, при батюшке нашего императора. Потерял легион прежде, чем успел кровавые сопли подтереть!
– А кто говорил – наскоком? – удивился Буйслав. – И вообще, Волод, ты – поведёшь наши рати на Закат! Будешь брать Данарию! Мы с князем Лютенем и князем Первосветом Плескинским двинемся на Фронтир. Ну, а Тангарию пусть торинги берут… Раз уже ведают, чего бояться!
– Вот ещё! – взвился Волод. – В Данарии – самая война была! Своих коней бережёшь?! А мне чем кормить?! Ещё и лучников лучших забираешь!
– У тебя – рода Лося, Соболя, Змея! – возразил Буйслав, недовольный, что пря восстаёт из ничего при посторонних. – Лоси не хуже Лисов стреляют! Ну, или самую чуть хуже…
– Ладно, ладно! – махнув рукой, сдался Волод. – Тебя, тур, всё равно не переупрямишь! Пусть будет так, как ты сказал!
Тут все трое князей, давно уже переговаривавшихся между собой, услышали осторожный кашель. Обернувшись, они увидели, что багровый от возмущения император Теодор явно желает что-то сказать. Он и сказал…
– Вы не забыли, что на моей земле находитесь? – возмущённо воскликнул Теодор, дождавшись, когда всё внимание будет сосредоточенно на нём. – Это – земли Империи Тор и не след чужакам решать что-то помимо воли правителя этих земель! Меня то есть… В конце концов, если я вас нанимаю за такие огромные деньги, я мог бы рассчитывать хоть на толику уважения! И уж точно – на то, что вы будете под моей рукой! Я не потерплю здесь самостоятельных войск! Банд каких-то…
Граф Радан за его спиной в ужасе за голову схватился… Буйслав медленно встал и, заложив пальцы за пояс, негромко поинтересовался:
– Так я прикажу сворачивать лагерь? Тут мы не уступим! Либо сами себе князья, либо – домой! Прав я, князь Лютень?
И князь Лютень, на которого так рассчитывал император Теодор, вместо того, чтобы поддержать своего родственника, коротко кивнул:
– Да, конечно! Либо так, либо никак!
Князья, все трое, разом поднялись со скамьи и направились к выходу. Получалось так, что и впрямь собрались уезжать…
Теодор, бросив отчаянный взгляд по сторонам, до предела выдерживал характер. Но когда князь Волод переступил порог, отчаянно выкрикнул:
– Подождите! – понимая, что рушится весь его авторитет, но не видя иного выхода. – Подождите, мы ж не закончили переговоры?
– Разве? – удивился князь Буйслав. – Да вроде как… закончили уже! Извини, император, мы спешим! Нам ещё войско собирать!
– Но можно ведь договориться! – устало сказал Теодор. – Я готов полторы марки золотом за каждого воина платить! Но – чтоб под моим командованием!
Волод переступил через порог обеими ногами, следом за ним шаг сделал и Лютень…
– Соглашайся, государь! – наклонившись к самому уху, взмолился Радан Станский. – Умоляю, соглашайся! Без них ты всё равно и месяца на троне не усидишь. А если они здесь будут, ты сумеешь поставить так, что они будут подчиняться. Или ты не величайший император после Конрада?!
Смесь грубой лести и угрозы сделала своё дело. Встав с походного трона, Теодор поднял руку и громко, отчётливо и зло произнёс:
– Я, Теодор, император Тор, законный властитель Ассании, Данарии, Изении и Фронтира, правитель Торгарда и потомственный граф Асс согласен на ваши условия! Ваши воины получат золотую марку в месяц а также ежедневное содержание в два фунта зерна, фунт мяса, вино и пиво – треть кувшина на человека… Вы будете независимы от моих полководцев в принятии решений… Чёрт побери, гарадры! Так мы все здесь поляжем! Без координации…
– Кто ж говорил, что не надо договариваться?! – шумно возмутился Буйслав. – Мы – всегда пожалуйста! Только в меру. И твои полководцы славные пусть к моим воеводам близко не подходят! Вдруг заразятся глупостью и скудоумием…
– Ну так прошу вернуться! – радушно предложил Теодор. – Договорим, потом – пир! Долгожданный…
Князья, двое из которых уже покинули шатёр, переглянулись почему-то нерадостно…
– Всё пиры да пиры… – пробормотал Буйслав недовольно. – Воевать надо! А после победы – пировать! Впрочем…
– Мне в лагерь надо! – быстро сказал Лютень. – Негоже войско на целый день без присмотра оставлять!
– Ну, и мне задерживаться не след! – согласился князь-тур. – Голову в походе лучше трезвой держать. Вчера выпили слегка, вот и хватит!
– А я – останусь! – не стесняясь торингов похлопал по животу Волод. – У торингов вино – доброе! И обета трезвости Сварогу я не давал!
– Зря… – недовольно поморщившись, возразил Лютень. – Впрочем, дело твоё! Гляди только, долго не задерживайся! Вечером поговорить надо будет… Помозговать, как дальше воевать!
Два гардарских князя покинули шатёр, третий – самый нежеланный – остался. Теодор, который с трудом сдерживал ярость, но вынужден был вновь скорчить приличествующую торжественному моменту гримасу на лице…
– Ну, где тут стол?! – радостно проорал Волод, потирая огромные, похожие больше на лопаты ладони…
7.Князь Лютень и Ярослав. Близ гардарского лагеря. 9 день месяца Серпеня.
Едва отъехав от шатра императора, золотого и больше похожего размером на большую избу, князья разразились диким хохотом. Лютень – звонко и заливисто, Буйслав – рыкающе, они смеялись долго и с явной симпатией друг к другу.
– А ты – молодец! – одобрил князь-тур своего молодого собрата. – Добро поступаешь… Хоть он тебе – родич!
– По сестре! – отмахнулся Лютень. – Хотя муж не самый дурной… из торингов. И ведь понять его можно. Мы ж и впрямь сейчас завоевателями будем. Ему не подчиняемся, творим что хотим…
– Ты что, против? – изумился Буйслав. – А так твёрдо стоял…
– Я – не против! – повёл плечами князь-бер. – Очень даже не против… Погулять на ИХ землях так, как они на наших. Да ещё не против воли, но с благословения императора! Когда нас встречают, как освободителей…
– Но девок портить всё же запретим! – сурово нахмурив брови, сказал Буйслав. – Если против воли… Ну, а ежели по доброму согласию, так ведь на то – воля Леля.
– Так они все – по доброму согласию! – расхохотался Лютень. – Всё одно наши торингского языка не ведают. А торинги – нашего!
– Значит, никого и не будем наказывать! – ухмыльнулся в седые усы Буйслав. – Раз всё – по доброму согласию… Ладно, ты – в лагерь?
– Нет! – поморщился Лютень. – Раз ты, брат-князь, туда, значит я – погуляю немного. Устал!..
Разъехались, чуть ли не впервые испытывая друг к другу искреннюю симпатию…
– Мудрый мож! – гулко сказал воевода Ивещей, княжеский тысячник. – Хоть и горяч сверх меры. Ну, да ничего, обратаем как-нибудь… Что за… Княже, гляди!
Лютень расслабился. Расслабился, как последний глуздырь. И потому даже рот раскрыл в удивлении, увидев посреди поля стоящих друг против друга родянских воинов. Их было двое, но кто – за версту видно не было. Впрочем, между ними металась золотоволосая баба, дебелая и вроде молодая…
– Начинается! – выругался Ивещей. – Из-за девки дерутся!
– Намётом! – рявкнул Лютень, даже не оборачиваясь. – Кто бы ни был, головы сверну обоим! Чтоб другим неповадно было!..
Снег взял с места намётом, его тяжёлые копыта со всего маху вырвали куски мягкой и жирной земли…
– Стоять! – заорал князь. – Опустите оружие!
И тут чуть из седла не выпал от удивления… Яробуй и Ярослав стояли друг против друга с обнажённым оружием! А металась между ними, конечно, Тилла. Кстати, ещё двое дружинников под деревом стояли. Зная, кто дерётся, нетрудно было назвать остальных – Яросвет и Ждан. Может – Третьяк, но скорее – Ждан…
Один из поединщиков – Ярослав, чуть темнее Яробуя волосом, потому – отличный от соперника, обернулся. Тут же быстро вбросил свою страшную секиру в кольца на поясе… И, кажется, что-то сказал Яробую, который поспешил упрятать меч в ножны…
– Прекратить! – яростно выдохнул, подлетая и резким рывком поводьев останавливая коня, Лютень. – Как посмели?! Прещение моё забыли?!
– Княже, так чего ты так испугался? – широко распахнул глаза Яробуй, как витязь позволивший себе малую вольность. – Ты что думал, у нас – двобой?! С Ярославом?!
– А что ж у вас – дружеская пирушка? – сердито фыркнул Лютень.
– Так… Вообще-то так оно и есть! – широко развёл руками уже Ярослав. – Вон под ветлой и скатерка накрыта!
– Это – ива! – поправил его Ивещей, мрачно ухмыляющийся. – Врёшь, сотник! Чего бы тогда между вас Тилла бегала, как оглашённая?
– Так дура девка! – как брат ответил Яробуй. – Ишь, вообразила невесть чего! Мол, я взревновал, что без освящения Лады знаются!.. С чего бы это? Лель им судья!
Ярослава, похоже, слегка перекосило от этих слов – заметил князь. Но – стерпел, стервец. Только зубами чуть слышно скрипнул…
– Так… – недовольно нахмурил лоб князь. – Гляжу, и впрямь зря на вас подумал… Выпьем други, чтоб ошибки такой больше не было?
– А как же, княже! – обрадовано бухнул простой как ясень Яробуй. – Завсегда рады тебя у нашего стола приветить. Не осерчай уж за скромное угощение!
Ему, наивному, мнилось – всё позади. Через мгновение он уже не думал так… Но было поздно…
– Тороватые хозяева! – с высоты седла обозрев «скатерть», похвалил их Лютень. – Даже посуду попусту не тратите. На пятерых, если и девку за человека считать – три чаши! Бочонок пива в полведра[38] и немного мяса! Вы этим хотели впятером угоститься?
– Прости княже, войско голодает! – честно посмотрев ему в глаза, сказал Яробуй. – Чтобы добыть вот это мясо… старая корова!.. Ярославу пришлось заплатить куда больше, чем платишь ему ты! Если так дальше пойдёт, воины взропщут!
– Негоже молодцам голодать! – улыбнувшись, согласился Лютень. – А ты, Яробуй, вырос! Не такой прямой стал. И даже врать своему князю научился!.. А что до еды… Скоро наедитесь. И напьётесь – крови вражей! Мы выступаем сразу, как только подойдёт всё войско.
– Куда? – подавшись вперёд, жарко спросил витязь.
– На врага! – туманно ответил князь. – Девка, ну-ка сюда!
Тилла подскочила к нему, разрумянившаяся от волнения, настороженно сверкающая глазищами из-под густых бровей:
– Княже?
– Вот что, Тилла! – хмуро глядя ей в глаза, сказал Лютень. – Ты, конечно, молода, но умна – ведаю! Потому поймёшь мои слова правильно… Не зарывайся! Знай своё место, девка! Ещё раз, и отправишься в Холмград! С грамоткой к батюшке… Драть таких надо, глуздырстве ещё!
– Княже! – обиженно вскричала Тилла.
– Всё! – жёстко сказал Лютень, вскинув ладонь в прещающем жесте. – Я всё сказал! А ты – поняла ли?
– Поняла… – опустила голову Тилла.
– Ещё раз, травница! – повторил князь. – Неважно, что это будет: двобой между побратимами ли, просто недовольство от тебя среди воев… Ушлю прочь, несмотря на седины твоего батюшки!
Князь ускакал, молодой и могучий – силой и властью, а Тилла… Что Тилла… Хоть и поляница, хоть и побаиваются её тяжёлой руки вои, а всё одно – девка. Плюхнувшись задом на землю, она громко и взахлёб заревела. Утирая глаза рукавом рубахи, грызя крепкими молодыми зубами кулак другой…
8.Император Теодор и герцог Артур. Императорский шатёр. 9 день месяца Серпеня.
– Веселится? – не оглядываясь, спросил Теодор.
– Веселится! – чуть заметно пошатнувшись на тонких ногах, подтвердил герцог Артур. – Ик…
– Фу, Артур! – заметно поморщился император. – Ты пьян?
– Я сберегал честь твою, государь! – возмутился герцог. – Эта гардарская свинья… ик… сволочь… Он перепил всех! Мы влили в него бочку самого лучшего данарского вина! Добавили туда же лучшее Ассанское пиво. Горькое! Три кувшина! Мы поили его медами из его Гардарики и медками наших мастеров! Уж не знаю, может быть, Эликсир Жизни помог бы. Но на это уже я не согласен. Он гадостен и вкус его – гадок! И с ног сбивает с одного куверта! Ик…
– Так что, вы победили? – чуть заметно улыбнувшись, поинтересовался Теодор, по прежнему не отрываясь от созерцания картины за пологом шатра.
– Увы… ик… Я сдался, государь! – честно признался герцог. – В меня больше не влезет ни единой капли! Разве что перед этим пёрышками прочистить то, что уже выпил!
– Только не в моём шатре! – быстро сказал Теодор. – Тем более, если ты столько выпил… Что там сейчас?
– Учит наших петь боевую песню гардар! – развёл руками, снова пошатнувшись, герцог. – Я не всё понял… слишком пьян… но кажется, она рассказывает о подвигах гардар в войне с нами!
– Очень может быть! – усмехнулся Теодор. – Князь Волод, говорят, самый у них оригинальный… Что-нибудь удалось у него выведать?
– Ни словечка! – развёл руками Артур. – А я так больше не могу… Вчера пил, сегодня пил… Я пьяницей так стану!
– Для империи будет надо – станешь! – строго сказал Теодор, подходя к походному столику номадской работы и добывая оттуда небольшой сосуд с розовой жидкостью. – На, протрезвей!
Содрогнувшись и в мыслях и телом, герцог, тем не менее, не посмел спорить и всю жидкость, до дна, выхлебал. Залпом. Его тут же скрутило а через краткое время он взглянул на кузена уже другими, трезвыми глазами…
– Что это была за гадость? – голос был искажён страданием, но – бодр и трезв.
– Маг один в дар преподнёс. Что странно, маг из Норлингре, но – пытается постичь боевую магию у нас. Зовут Урфус… Говорит, похмелье как рукой снимает. Вместе с хмелем. Я, правда, ещё не использовал!
– Вот спасибо, кузен! – обиделся герцог Артур. – Значит, на мне на первом?!
– Так ведь получилось! – искренне удивился император. – Ты что, обиделся?
– Нет, что ты, государь… – деревянным голосом, отведя глаза в сторону, возразил Артур. – Так зачем я тебе трезвым потребовался? Да ещё так спешно!
– Посмотри туда! – кивнул император за полог. – Веселятся! По всему полю – гардарские отряды скачут, последнюю траву вытаптывают… Как долго мы сможем их снабжать так, как обещали?
– Ну… Твоей волей магазины наши полны! – с тяжёлым вздохом ответил герцог. – Жаль, конечно, что в Данарии и Фронтире не успели зерно вывезти. Особенно – в Фронфоре и Сальме, куда в самом начале войны столько завезли, что на десять лет хватит! Впрочем, скоро может и отобьём! Гардары явно горят охотой поскорее в бой пойти. Вот пусть и идут! Ну, и мы пойдём… На Тангарию, государь?
– Так ведь за нас уже решили! – невесело рассмеялся император. – На Тангарию! Объяви по Ассании мобилизацию! И тот указ, про помилование разбойникам, тоже объяви! В канцелярии лежит… Я уже подписал! Впрочем, это – не слишком много! Тысяча, может две…
– Государь, ты забыл, какие времена наступили! – вздохнул Артур, явно собираясь с духом. – В лесах сейчас – треть мужского населения Ассании прячется! От поборов, от наших вербовщиков… В победоносную армию – пойдут. Гибнуть – не желают! Если хотя бы четверть из них выйдет, мы сможем два-три новых легиона собрать! Тогда и Тангарию возьмём, и с гардарами на равных говорить будем. Я бы ещё и про давешние обиды забыл, с норлингами поговорил, их тоже нанял… Казна, слава Господу, не пуста и лучше на воинов тратить золото, чем на фейерверки в честь рождения твоего сына!
– Артур! – с опасным спокойствием в голосе сказал император. – Ты мало что ещё понимаешь в этой жизни. Неудивительно, тебе всего девятнадцать… Если б я мог, я вообще бы не объявлял торжеств по случаю рождения ЭТОГО ребёнка. Он – не тот, кто сможет править, я уже сейчас это вижу. Слишком тих, слишком напуган Магией базиликанцев под Сальмом. В чёрный день я послушал императрицу и взял её с собой!
– Она – смелая женщина… гардарка! – возразил герцог. – Они, как известно, нередко следуют за любимыми. Так что по крайней мере можешь быть уверен – она тебя любит!
– Да… – кисло улыбнулся император. – Зато ребёнок родился бы здоровым! Лекари говорят, ничего до сих пор не ясно! Здоровяк, крепыш… хотя бы это!
– Так что сказать твоим генералам, государь? – настойчиво повторил Артур. – Когда мы выступаем?
– Сразу за гардарами! – пожав плечами, ответил Теодор. – Но собираться начинай уже сейчас. Мы, увы, не варвары, отягощены большим обозом… Сколько за тобой возов идёт, коннетабль?
– Двадцать! – гордо задрав длинный нос, ответил Артур. – Я – воин, выбросил всё, что требовалось по этикету и положению герцога! Отправил в легионы всех пажей и слуг! При мне – двадцать человек осталось. Только воины, служившие Дому из поколения в поколение! И шатёр – не серебряный, а чёрный[39]! Серебряный в Ассанбург[40] отправил. Чтобы не мешал и глаза не мозолил…
– И девок туда же отправил? – нахмурил брови император. – Давеча проезжал мимо твоего шатра, там голые девки были. Сразу три! Какой пример подаёшь, коннетабль?!
– Ушлю… двоих! – после некоторого колебания заверил герцог.
– Я прослежу! – тяжело заверил Теодор. – А впрочем… вряд ли! Я решил, что ты, мой друг, отправишься вместе с гардарами в Данарию. Там, как только освободим, надо будет жесткой рукой наводить порядок, ставить власть, наказывать изменников… Граф Радан будет всё это делать в Фронтире, Я – здесь и в Изении. Ты – в Данарии! Дам тебе Чёрную корунелу из бывшего Третьего Ассанского. Пока – хватит. Войска у тебя будет довольно – гардары, если что, помогут. С князем Володом, который наверняка ту часть армии возглавит, ты уже… хм… сдружился. Так что тебе вся стать там быть. Если получится, пару легионов построй. Для того тебе тысячу воинов и даю – чтобы костяк был крепким. Всё понял?
– Понял, государь! – чуть заметно побледнев ликом, твёрдо ответил Артур. – Чего ж тут не понять!
– Тогда – иди! – император впервые за всё время улыбнулся. – Я на тебя надеюсь! С Богом…
Глава 4 «Первая битва»
1.Граница Фронтира и Ассании. Гардарское войско. 22 день месяца Серпеня.
Как бы там ни храбрились гардарские князья, но войску, подоспевшему лишь к четырнадцатому дню Серпеня, пришлось дать три дня отдыха. Коням – особенно, они выдохлись сильно. Потом только семнадцатого числа полки, разделившись так, как о том и договорились, тремя большими ратями по пятьдесят тысяч в каждой, двинулись вперёд. В Данарию – Волки, Лоси, Змеи, Соболи и тысяча торингов во главе с князем Володом и примазавшимся к грядущей славе герцогом Артуром Ассанским. В Фронтир – Туры, Медведи, Лисы – лучшие вои Родянии. И с ними – граф Радан Стан и тысяча торингской пехоты. Вся торингская армия – в том числе и новоприбывшие два легиона с полуночи, направилась к Тангарии…
Теперь, когда первая седмица пути клонилась к концу, можно было твёрдо сказать, что этот рискованный шаг себя оправдал полностью: рать князя Волода, по сообщению, пришедшему с гонцом, успела окровавить свои мечи – без особого напряжения базиликанцы были выбиты из ассанского баронства Хтор, без боя оставили Хторхолд и сейчас лихорадочно отступали к Данарии. Торинги, те завязли в Изенском Холмогорье, где против изенских партизан вели яростные бои три полнокровные базиликанские арифмы. Основная масса войск, впрочем, была у базиликанцев в Фронтире. Здесь, подле золотых и серебряных копий, у шахт железной руды и меди, стояли в полной готовности восемь или десять арифм. Числом они были равны гардарскому войску и даже чуть превосходили его…
Князь Буйслав, с молчаливого согласия Лютеня принявший на себя всю полноту власти, нервничал и ярился. Как бы ни похвалялся он сам, как бы не храбрился, но базиликанские стратиоты[41] – не самые худшие в мире солдаты. Бойцы славные, хорошо обученные… Не чета торингам, у которых половину войска составляли новобранцы.
Впрочем, до боя с базиликанцами ещё надо было зайти. Князь Буйслав, хоть и славился своим бешеным характером и безудержной храбростью, в первую руку был князь. Да и два осторожных князя подле него – Лютень и Рудевой, не давали пойти на безумство. А безумство ныне – соваться в открытый и решительный бой с базиликанской армией. Сразу, до разведки, до того, как из-под задницы местного стратига со смешным именем Анфинос. Поговаривали, что был он стар и трусоват, войска держал только в захваченных или вновь построенных укреплённых фортах и замках. Говорили ещё, что главный принцип свой – решительное сражение проводить только после долгой подготовки и лучше избегать его до конца войны – проповедовал со страстью неимоверной… Всё это, и ещё многое другое рассказал граф Радан, увязавшийся следом и теперь жутко страдавший – переходы гардарской конницы и даже пехоты не отличались лёгкостью даже для собственно гардарских ратников…
Впрочем, в день, когда было принято решение о начале активных действий, граф Радан успел отдохнуть и потому был красноречив, приводил впечатляющие примеры из истории… В общем, даже сверх осторожный князь Рудевой согласился, что не будет ничего страшного – послать конную изгонную рать до Фронфора – то бишь на два-три дня пути вперёд. Число воинов определили в три тысячи, а поскольку во главе поставили осторожного и молодого Лютеня, то и набирать их дозволили ему. Дри тысячи воев рода Медведя, да тысяча дружинников-Туров под рукой племянника князя, воеводы Рудослава Буй-тура, достаточно крепкий отряд. Все конные, в бронях и с луками или самострелами. Все – умелые и опытные воины, почти не оказалось в дружине ни юнцов, ни стариков. На двадцать второй день Серпеня, в ясную погоду и при жарко светившем в небе Коло войско выступало в поход…
– Ты там поосторожнее! – наставлял князя Лютеня Рудевой Дебрянский, старый друг и надёжный союзник. – Базиликанцы – воины крепкие. И – хитрые! По пути – лагеря двух их отрядов, так что без дозоров крепких не ходи… Ивещея чаще слушай! Он у тебя – старый шатун, хитрый и мудрый! Ну, и вообще, сам ведь понимаешь – без тебя нам куда труднее жить станется!
– Да не бойся ты, Рудевой! – засмеялся Лютень, показывая два ряда ровных, крепких зубов. – Посмотри, какая сила за мной! Три тысячи родян, да не сметут с лица земли вражью силу?! Три тысячи дружинников, князь-лис! И воеводы всё опытные. Я ошибусь, мне Рудослав – воин знатный, подскажет. Даже, если не спрошу… Верно, Рудослав?
– Мне князь велел во всём тебя слушаться! – угрюмо рыкнул воевода туров, потрясающе похожий на своего дядю и государя. – Я против его воли не пойду!
– Ты – вож этого войска! – пристально посмотрев на него, подтвердил Буйслав. – Этот вахлак – полностью в твоей воле! Не будет слушаться – скарай его за глотку, а воеводой поставь Крещана! Всё одно – тысяча его и если бы Рудослав не умолил меня чуть ли не на коленях, послал бы с тобой Крещана и был бы спокоен. А так… Рудослав горяч, слушать его не советую. Хотя… Иногда и у него бывает – проскальзывают мудрые мысли!
Лютеню – заметно – было неловко слушать такие слова про будущего соратника. Да и Рудослав, огромный воин, прошедший свою двадцать пятую весну, смелый и открытый, стоял бурый от гнева и обиды. Но – терпел беспрекословно. Видно, и впрямь дядю слушался…
– Что ж… – развёл руками Лютень, уже весь в походе. – Тогда – прощевайте! Коли не отвернётся от нас Перун, вернёмся быстро. А ежели что не так… Встретимся в Вирии!
– Раньше! – ухмыльнулся Буйслав, расправив густые седые усы. – Кто сможет встать против трёх тысяч родян?! Разве только сам Род!
Лютень легко вырвал из ножен меч:
– Слава Роду!
– Слава! – немедленно ответили все, его слышавшие…
Князь Лютень легко, как и всегда – без помощи Мирона, взлетел в седло, весело звякнуло железо, покрывавшее его с ног до головы…
– Дружина, в седло! – рявкнул только дожидавшийся знака от своего князя Ивещей…
Дружина – сейчас единая – три тысячи всадников разом уселись в сёдла. Все – гордецы – старались сделать это, не касаясь повода и стремян. Некоторые повеселили народ…
– Ну что, все в сёдлах? – весело оскалившись, поинтересовался Рудослав, дождавшись, пока веселье утихнет а конница замрёт в ожидании приказа. – Все, князь!
– Вперёд! – скомандовал Лютень и первым пустил коня вперёд. Следом двое гордых доверием, молодых да ранних гридня – один медведь, другой – тур и оба – родяне, высоко подняли стяги на длинных черенах. Скарлатый стяг с поднявшимся на задние лапы, разъярённым медведем а рядом, всего в шаге – синетный[42] стяг – с разогнавшимся в бешеном скоке туром… Нужна была война, чтобы знамёна Медведей и Туров развивались вместе, а никого бы это не удивляло…
2. Граница Фронтира и Ассании. Сотня Ярослава в дозоре. Раннее утро 23 дня Серпеня.
– Сотник, поосторожней бы надо идти! – нервно облизнув губы, сказал проводник-торинг из местных, немолодой и очень осторожный воин. – Базиликанцам многие служат неложно, за веру да за правое дело...
– Это как? – искренне изумился Ярослав. Единственный в сотне, хоть что-то ведавший по-торингски. Остальные – разве что ругаться умели.
– Я понимаю, о чём ты думаешь! – невесело усмехнулся торинг. – Мол, одна страна – один народ… Не один! Ассанцы, когда объединяли по воле Торвальда, так разве спрашивали?! Изенцы… те сразу подчинились. Данарцы лишь недолго сопротивлялись. Там больше в Города Вольные, за Море уходили. Хилый народ… Мы, горцы, сразу разделились. Те, что внизу, вроде моего прадеда, власть приняли и за Конрада Великого сражались! Пока не помер… Ну, а верхние, они до сих пор императоров не признают, да по каждому поводу бунтуют. Без повода, кстати, тоже! Императоры их, разумеется, легионами давят… Да ведь кончатся когда-то легионы!
– Так ты что, за мятежников? – искренне изумился Ярослав. – Может, и за базиликанцев?
– Вот уж нет! – с достоинством возразил старик, останавливаясь и опираясь на длинный, окованный по всей длине медью посох. – Мой прадед выбор сделал, я кто, чтоб его оспаривать?! Честь рода сберегу, императору послужу честно! А базиликанцы… те же гады, только с полудня, а не полуночи! Да и ассанцы, хоть и сволочи зачастую, ведут себя у нас как свиньи, а – свои!
– Понятно… – растерянно почесав затылок, протянул Ярослав и пояснил заинтересованно вслушивающемуся в разговор Яросвету. – Он мне тут цельную историю рассказал! Всей земли этой!
– Вот оно как! – с уважением посмотрев на сотника, восхитился Яросвет. – Значит, ты теперь у нас знаток торингского? Пойду к девкам, тебя с собой позову! Чтоб ты ей разъяснял, что да как!
– Да погодь ты! – досадливо отмахнулся Ярослав. – Слышь, дед! Чего ты там про осторожность трепался?
– Да ничего! – обиженно поджал губы тот. – Просто, хоть и веду вас укромной дорогой, базиликанцам, чай, неизвестной… А всё же меньше мили до деревни осталось!
– Сколько?! – подавился следующим вопросом Ярослав. – Так что ж ты, горный пень… Сотня, вздеть брони! Луки насторожить! Жароок, твоему десятку – вперёд! Перестрел от нас – расстояние! Ежели что, в бой не ввязываться, уходить под прикрытие сотни! Внял?!
Жароок, молодой и горячий десятник, только кивнул и его десяток, третий в походном порядке, на хороших рысях ринулся вперёд, огибая впереди идущих.
– Тут полянка есть, в ста шагах, в лесу! – невозмутимо сказал старик. – Невелика вроде, но чтобы сто воинов разместить – хватит! Там и скроетесь, пока разведчики да доглядчики ваши посмотрят, что в деревне! Не советую без погляда ходить!
– Дед, а ведь ты – не простой дед! – пристально глядя на проводника, сказал Ярослав. – Ой и непростой… Сотник?
– Третья панцирная сотня Второй Фронтирской корунелы егерей! – довольно усмехнулся в бороду старик. – Сотник Ромуальд! Прежним государем императором четырежды отмечался! И нынешним отмечен буду… Если вас, варваров, обратно в целости приведу. Да ещё – с довеском!
– А в довеске что? – заинтересовался Ярослав.
– Воины вражьи! Неужто в такой богатой деревне, да ни одного десятка базиликанцев не будет?! – старик был горд и даже голову задрал так высоко, как только мог.
– Вот оно как… – протянул Ярослав. – Полянка твоя – налево?
– Как угадал? Ах, ты ж тоже сотник… Налево! – кажется, деда такая догадливость слегка разочаровала.
– Яросвет, ведёшь сотню налево! Третьяк, скачи за Жарооком, верни его назад! Вот ведь клятый дед…
Сотня княжеской конной тысячи – сила страшная именно своим единением. У Ярослава – ещё и жесточайшей дисциплиной. Правда, всё равно пришлось почти четверть часа втягиваться через узкую, непосвящённому и незаметную тропку в лес, потом ещё столько же медленно продвигаться по нему, держа по обеим сторонам густой, Настоящий лес. Фронтирский Лес славен в мире. Среди тех, кто никогда не видывал Волчьего Бора или Медвежьих Лесов…
– С чего это мы вдруг развернулись, сотник?! - Жароок, похоже, был обижен и уж точно – растерян. – Я только хлопцев своих к повороту вывел…
– Вот и хорошо, что не вывел! – спокойно сказал Ярослав. – Яросвет, ты – за главного останешься! Я схожу до села… Со мной – Ждан, Третьяк, Буряк, Векша, Злыдень, Порей, Вячко…
– Ярослав! – яростно выкрикнул Жароок, жарко краснея.
– И Жароок! – закончил сотник. – Всё!
– Нет, не всё! – внезапно возмутилась Тилла. – Я пойду!
– Ты – не пойдёшь! – холодно ответил Ярослав. – А буде ещё слово вякнешь, так и обратно, в войско заверну. Помнишь, что князь сказал?!
– Дурак! – тихо, сквозь зубы процедила травница. Но вслух не возражала.
– Дед, пойдём! – взяв старика за плечо, сказал Ярослав. – На коне усидишь… Ах, ты ж панцирник бывший…
– Панцирники, внучок, бывшими не бывают! – язвительно ответил тот. – Только выбывшими… Показывай, на каком звере поеду!
– А вот на этом! – похлопал Ярослав по холке одного из заводных, не самого быстрого, но спокойного и надёжного. – Зверь, а не конь!
– Что ж ты меня обманываешь, одра подсовываешь?! – возмутился старик. – Впрочем, в бой ты меня всё равно не возьмёшь… Поехали на этом!
Сопровождаемые весёлыми выкриками остающихся – обиженных или нет, неизвестно, десять всадников покинули поляну. Той же дорогой – по узкой – для одного всадника узкой – тропинке.
– Не по душе мне это! – проворчала обиженная Тилла, глядя вослед скрывшемуся последним Ярославу. – Почему он меня не взял?!
– Во-первых, там опасно, не для девок! – дружелюбно ответил десятник. – Во-вторых, ты сам с ним уже седмицу не разговариваешь. А потом – на дело просишься! Разве ж так можно?! Вот если б ты была с ним ласкова и мила, если б кашу варила как прежде – с салом и маслом… Тогда – может быть… Хотя я бы тебя не взял, даже если б ты мне каждое утро пятки чесала, а по вечерам – портянки стирала!
– Да я… Да ты… – захлебнулась гневом Тилла. – Да я твои портянки ни за какие сокровища в мире стирать не буду!
Она развернулась и ушла.
– Даже за Ярослава? – тихонько прошептал Яросвет. Впрочем, он и сам тут же ушёл, у него хватало и других проблем, кроме Тиллы. Сотня на нём!
3.Ярослав. Лес близ торингской деревни Торонтон. Утро 23 дня месяца Серпеня.
Коней пришлось бросить очень быстро. Практически сразу – и Ярослав от всей души пожалел, что вообще взял их. Всё равно последнюю треть мили все – и старик в том числе, провели на животах, ползком выбравшись из леса и по густому, но низкому кустарнику подобравшись на расстояние двух-трёх перестрелов к окраине деревне…
Вдавившись пузом в землю, оторвав лишь голову, Ярослав долго обозревал окрест, пока не убедился – если базиликанцы и есть в селе, они ведут себя расхлябанно. Или наоборот – затаились и ждут своего шанса…
– Ну, что скажешь, десятник? – не оборачиваясь на Жароока, спросил Ярослав. – Говори, что думаешь!
– Рискованно с десятком ближе соваться! – проворчал Жароок, старательно щуря левый глаз – по младости подражал воеводе Ивещею. – Тем более – пеше, без щитов и копий… С другой стороны, вряд ли там – хотя бы сотня базиликанцев. Сам видишь, сотник, село небольшое. Ну, двадцать дворов… Двадцать пять! Сколько здесь воинов разместится? Да ещё – неженок базиликанцев?
– Это ты зря, молодь! – осудил его проводник, голос которого, как ни старался, звучал громко. – Базиликанцы – добрые воины. А на дальней стороне, к слову, большой овин есть. Там вполне десятка три разместятся!
– А ты, дед, хорошо эти места знаешь! …И язык наш, оказывается, ведаешь!
– Немного! – невозмутимо признал старик. – В своё время вместе с послом Арданом прожил несколько лет в ваших землях… Попробуй, не выучи, когда девки мимо ходят спелые – просто жуть! Правда, последнее время забывать стал. Старость – не радость… Да и не требовалось! У нас ваши, гардарские купцы редко появляются. Разве что скажешь иногда слово-другое, фохта там обругаешь… Вот и вся радость!
– А что ж ты раньше-то не сказал? – удивился Ярослав. – И сейчас опять на торингском лопочешь!
– Так я ж забыл всё! – удивился дед. – Сколько лет-то прошло. Кое-что вспомнилось, вот и оспорил слова твоего воина. А так… Но в деревне – странно что-то. У нас лучшие шаны[43] во всём Фронтире были! От герцога приезжали – на развод забирать для егерских корунел да герцогской охраны! Не может быть, чтобы все куда-то исчезли!
– Так… в будках сидят! – пробормотал Ярослав, про шанов лишь слышавший.
– Шан?! – потрясённо уставился на него проводник. – Какой же умный человек шана в будку посадит? Если уж повезло его иметь, его в доме держат. Он – не простая собака – член семьи! Да и будки для этого телёнка не сколотишь. Либо мала, либо – второй дом. Ну, и всё равно ведь разнесёт… Пойду-ка, посмотрю!
– Слышь, дед! – осадил его Ярослав. – А если базиликанцы там?
– Ну и что? – старик Ромуальд сильно удивился. – Я в свой дом возвращаюсь. Из лесу. Вон, в мешке за спиной, травы всякие собраны… свежие! На последнем привале собирал специально… Я пойду до околицы, посмотрю. Если базиликанцы есть, обопрусь на посох, постою чуть-чуть. И зайду в самый крайний дом. Вон тот, с медным петухом на крыше. А если их нет, просто махну вам рукой, чтобы выходили… А только ты бы сотню свою подтянул поближе, гардар! Ежели здесь немного базиликанцев, неужто войска ждать будешь?
– Жароок, пошли кого-нито! – сухо приказал Ярослав. – И впрямь, дозоров нет, пусть сотня под рукой будет.
– Буряк! – окликнул десятник одного из своих воинов. – Ты!
– А чё я! – обиделся Буряк. – Как что интересное пропустить, так сразу – Буряк! А как в бой идти, так Злыдень там, Порей или Вячко! Я чем хуже?!
– Бегом! – покраснев под пристальным взором сотника, прошипел Жароок. – Я с тобой потом ещё поговорю!
Всё ещё что-то ворча, Буряк ужом ускользнул обратно в кусты шиповника. Несколько мгновений за спинами залёгших воинов слышался треск и хруст. Потом всё стихло.
– Ну, дед, благослови тебя Род! – негромко сказал Ярослав. – Излишне вперёд не суйся, назад не оглядывайся… Мы, ежели что, и вшестером тебя добро прикроем! Эй, молодь, луки насторожить!
Старик уходил под скрежет сгибаемых луков и тонкое пение натягиваемых секир…
Он ведь не всё сказал варварам. Не совсем всё. Он – бывший фохт этого села, был уверен – там есть базиликанцы. А шанов – уже нет. Потому что – или базиликанцы, или шаны. Чужаков в своём селе эти собачки не потерпели бы и четверти вигилии. А раз шаны оборонялись, значит, поднялись и все мужчины. Ни один торонтонец не останется в стороне, если обижают его маленького, ласкового щенка… каким когда-то был огромный, лохматый, свирепый шан. Значит, бой был свиреп – потому что в селе почти не было простых земледельцев – охотники, следопыты, всё бывшие егеря, осевшие на земле. Каждый знал, с какой стороны за рогатину взяться, почти у каждого в доме был арбалет, обычно – лёгкий в обращении, мощный и скорострельный тур. Нет, не дались бы его односельчане в руки врагу просто так! И предателей здесь не было. Почему же тогда – тихо?! Ведь дома – целы! И даже медный петушок на крыше собственного дома – своими руками и брёвна переложены, и петушок вырезан. Даже петушок по-прежнему бодро крутится под порывами ветра, указывает, куда сейчас сильнее дует. Сейчас – на Полночный Восход[44].
Ромуальд остановился у колодца. Он всегда здесь останавливался, возвращаясь из леса. И всегда навстречу выбегала семья: сначала Клык, огромный серый шан, уже старый, но ещё могучий и как все шаны – свирепый к врагам и преданный семье, его воспитавшей. На нём, уцепившись за длинные грязные космы – младший внук, Нойвилл. Ему всего десять было, а уже можно в егеря отдавать. Следом – внучка, красавица Герта, в свои семнадцать – первая невеста деревни, гордая и своенравная. А уже после выходили сын – Ромуальд Младший с женой и мать семейства, его жена. Ронна… Даже если Ромуальд нанялся куда-то проводником или пошёл на охоту, даже если Герта с Нойвиллом – в соседнем селе Рыжих Камнях… Ронна – всегда дома! И всегда выходила навстречу ему… До сегодняшнего дня!
Подумав немного, старик не стал звать гардар себе на помощь. Сначала – сам посмотрит, что да как. Если и есть базиликанцы в деревне, так и он – не воин. Обычный, по правде сказать – совсем уже старый муж, вернувшийся домой…
Первое, что бросилось в глаза, когда подошёл к ивовому плетню – запущенность двора. Всё вроде бы было на своих местах, а чего-то не хватало… Клыка! Старик шан, заслуженный и всеми местными уважаемый, обычно устраивался в полуденной части двора, под лучами Сола и там грелся целый день, если не было охоты потрясти молодых и дерзких претендентов на титул вожака. Это место за всё лето оставалось единственным, где не скошена была трава. И, кстати, опять же в отличии от всего остального двора, трава там и не выгорала, оставалась зелёной…
И калитка – покосилась. Железная петля – знак богатства рода, ибо железо – дорого, держалось на двух бронзовых гвоздях. Теперь оба далеко вышли из пазов, калитка повисла только на нижней петле… Как будто кто-то входил в раздражении, рванул калитку, а потом – не поправил за собой. Впрочем, Ромуальд Младший – горяч и горазд выказывать характер когда надо и не надо. Но – отходчив, а уж калитку, отцовыми руками сработанную, поправил бы в первую очередь…
Вздохнув, Ромуальд сам поправил – короткими ударами рукояти ножа вбил гвозди. Пусть не так надёжно, как прежде, но повесил. И – вошёл в двор, в который вот уже четверть года не входил. Долгий срок…
– Жена! – громко сказал, медленно шагая к двору. – Я вернулся!
4. Ромуальд и Герта. Деревня Торонтон. 23 день месяца Серпеня.
В родном доме ведома каждая щель, каждый поворот. Прикрыв за собой входную дверь и не затеплив светильника слева от двери, старик тем не менее прекрасно ориентировался и в жилую часть вошёл быстро. И замер у входа, обеими руками вцепившись в посох и моля Господа и Святую Стефанию, чтобы его старые глаза ошибались… В избе почти никого не было. Почти никого… Только на широкой постели – там всегда спали они с Ронной, лежало два обнажённых тела – мужское и женское. Мужское принадлежало чужаку – невысокому, сухощавому и темноволосому… Женское… Вначале старику показалось – то жена его лежит. Такое же пышное тело, золотые длинные волосы, не поседевшие в пять десятков… Но нет. Тело было молодым. Телом девушки… Девушка эта спала на плече у чужака, широко раскинувшись по кровати…
– Герта! – хрипло сказал Ромуальд. – Прикрылась бы хотя б, бесстыдница!
Герта спала крепко, даже не сразу очнулась. Но открыв глаза – увидев перед собой усталого, измазанного деда, вскрикнула в испуге и спешно прикрылась руками. Как же, прикроешь тут весь срам…
– Бесстыдница! – устало повторил старик, усаживаясь на скамью. – Хоть венчалась? Мать с отцом где? Бабка?
– Так ведь… Нету их! – испуганно пролепетала Герта, наконец-то догадавшись укрыться одеялом.
– В Рыжие Камни что ли ушли? – понятливо кивнул Ромуальд. – А Нойвилл где? И Клык? Ты почему до сих пор в постели?!
Тут он увидел наконец, кто лежал и беззастенчиво дрых на его постели. Понял, разумеется, сразу, как увидел… Синеющая даже во тьме наколка базиликанского стратиота на левой ягодице, их знаменитое тавро. И – лорика с перевязью, а на перевязи – короткий базиликанский гладий. Всё – сложено аккуратно на дальнем конце скамьи…
– С врагом?! – взревел старик, замахиваясь посохом. И разбудил, разумеется, стратиота…
Тот сел резко, немедленно, по-солдатски просыпаясь. И – проснувшись, немедленно раззявил свой поганый рот:
– Эй, старик, чего разоряешься? Пшёл в хлев!
Герта его дёргала за плечо, что-то горячо шептала в ухо – он не слышал или не хотел её словам внимать. За что и поплатился… Вся горячая кровь, что бурлила по сю пору в жилах старого егеря, выплеснулась в один – короткий и мощный удар по голове. Рука слегка дрогнула, попал не в висок – в темечко. Впрочем, базиликанцу хватило. Даже не пикнул, валясь на подушки и заливая свежие наволочки – жена вышивала – кровью.
– Жаль, не убил! – сплюнул Ромуальд. – Мозги не вывалились. А впрочем – язык…
Дальше его ждало куда большее разочарование. И потрясение… Герта, обнажённая вскочив с кровати, бросилась на бездыханное тело и дико закричала. Большинство её слов перебивались слезами, но крик стоял такой – на всю улицу поди слышно. Потом слёзы кончились, остался только вой. Зато понятный…
– Фома!.. Фома, любимый! Очнись!
– Стерва, кого славишь?! – взорвался Ромуальд. – Встань перед дедом, когда он с тобой говорит!
Герта встала… Разъярённая, раскрасневшаяся от слёз и крика… Базиликанцы таких мегерами зовут.
– Ну, встала! Встала, что с того!.. Ты – счастлив, дед?! Счастлив теперь?! Фома – мёртв, тебе лучше от этого? Кому-то лучше?! Он хоть добр был ко мне. И к брату!
– Где все остальные? – оглушительной пощёчиной прерывая её крики, спросил Ромуальд.
– Мертвы! – всхлипнула девка с пола. – Базиликанцы два месяца назад пришли, сразу грабить стали. Шанов перебили… Клыка последним взяли!
– Клык, бедный Клык… – горько прошептал старик. – Говори дальше! Ну!!!
– Ну, девок всех ссильничали, баб что покрасивее. Но они ещё добрые были. Куда лучше, чем соседи наши дорогие!
– Какие соседи? – не понял поначалу Ромуальд. – Это Торстона, что ли?
– При чём тут твой собутыльник! – совсем обнаглела Герта. – Рыжекаменские! Они вместе с базиликанцами пришли, вместе грабили… Только базиликанцы лишь мужиков, что за оружие схватился, убили, да собак. Ну, нас насиловали… А эти… Насиловали и убивали. Старух и стариков – сразу. Твоего Торстона кверху ногами подвесили, да так и оставили до вечера. Мамку базиликанцы отбили, а бабку – изнасиловали да убили. Отца – сразу, стрелой… Я их там, за церковью похоронила. Там – всех наших похоронили. Скопом. Сотню могил не выкопали бы всё равно, а ночью лисы повадились, да волки на околице выли…
– Так значит… – глухо сказал Ромуальд. – Хоть Нойвилл – жив?
– Жив! – всхлипнула Герта. – Я его собой выкупила, а Фома меня у своего декана в кости выиграл. С тех пор так и живём…
– И много вас таких… живёт? – скривил губы дед.
– Ну… почитай все бабы, что живы остались! – Герта, похоже, успокоилась, всхлипывать перестала. Только голову базиликанца на коленях держала, словно свой срам пыталась ей прикрыть…
– Сколько это – все? – спросил Ромуальд. – У нас – село большое!
– Полсотни, наверное! – Герта даже задумалась, посчитала в уме. – Некоторых рыжекаменские увели с собой… Мать – тоже. Здесь только те остались, кто базиликанцам приглянулся. Некоторые полуденники и с двумя живут…
– А базиликанцы – в селе? – удивился дед. – Я их не видел!
– Они там, на полуденной половине! – махнула рукой девка. – Их двадцать, да ещё десяток рыжекаменских здесь обретается. Но они чаще на охоте, дичью воинов снабжают. А те все за прудом живут. Там дома им побогаче кажутся!
– Значит, двадцать! – довольно сказал старик. – Ну, это не число… В Рыжих Камнях есть?
– Там – не надо! – возразила девка. – Там и присягу принесли… Ихнему августу, Филиппу…
– Присягу? – зло оскалившись, переспросил Ромуальд. – Ну, господь им судья, что из под сени Святого Креста под шипы Розы ушли… Собирайся!
– Куда?! – подхватилась девка. – Я никуда не пойду! Фома…
Остро заточенное, да ещё и медью обитое навершие посоха с хрустом вошло в глотку базиликанцу. Тот даже не дёрнулся, уже мёртвый, но старик для верности покачал посох в шее, расширяя рану. А потом – ярость затмила глаза, со всего маху обрушил посох на голову единственной внучке. На этот раз не промахнулся – попал в висок…
– Эх, Ронна, Ронна! – прошептал немеющими губами, чуя, как заходится от боли сердце. – Говорил ведь тебе, избалуешь внучку!..
Он плохо помнил, как вышел из дома, как появился на околице и как махал руками, призывая гардар. Лишь услышав перестук копыт, покачнулся. И, к стыду своему, сомлел…
5.Ярослав. Деревня Торонтон. 23 день месяца Серпеня.
– Вперёд! – увидев сигнал старика, поведавший, что всё чисто, приказал Ярослав. – Но – осторожно. Кто знает, что у деда на уме…
Последнее предназначалось уже только десятниками и все они, отобранные лично самим Ярославом, послушно склонили головы. Впрочем, Яросвет и тут не утерпел, брякнул что-то про слишком осторожных, которые… Последние слова заглушил грохот четырёх сотен копыт. Земля ощутимо содрогнулась, хотя кони шли еле-еле. Грунью.
И тут старик рухнул, как подкошенный. На миг своим падением даже притормозив скок. Но расстояние было небольшим, а глаза у большинства – зоркие. Разглядели, что стрелы нет… Но поехали тише – почти шагом. На всякий случай. И большинство – заготовив стрелы. Опять же – на всякий случай…
Доехали быстро – полтора перестрела для владенских коней – не расстояние. Двое дружинников со щитами и Тилла немедленно спрыгнули с коней, травница тут же что-то добыла из сумы, сунула под нос старику… Тот закашлялся, дёрнулся и сел. Глаза ещё бессмысленные, а уже за посох хватается. Девку, впрочем, поблагодарил – ошеломил, по-гардарски сказав «спасибо». И тут же – к сотнику:
– Базиликанцы есть! На том конце села, как и говорил… Их мало, двадцать, к тому же – все по домам разошлись… Сволочи! Да и девятнадцать их осталось…
– Сотник! – подняв с земли тяжёлый посох деда, сказал один из дружинников. – У него посох – в крови!
– Злыдень, в дом! – приказал Ярослав. – Яросвет, Жароок, Травень – ваши десятки со мной! Богдан, Станята – ваши – в обход! Остальные – вокруг села! Смотрите, чтобы ни единой души не выбралось живьём…
– Наших мужиков там нет! – встрял Ромуальд на своём странном гардарском. – Так что любой мужчина – враг!
– Это – хорошо! – проворчал кто-то за спиной Ярослава. – Легче рубить!..
– Ну, тогда –вперёд! – вынимая из-за пояса огромную, на длинной рукояти секиру проревел Ярослав, чуть приподнявшись в стременах. – Слава Роду!
– Слава! – разом откликнулись сто глоток…
Кони, отдохнувшие, да и так – выносливые и крепкие, разом махнули до середины улицы. Пока ни сопротивления, ни даже намёка на него не было… Впрочем, цокот копыт тяжёлой конницы не мог не привлечь к себе внимание… Раскрылось одинокое окно и высунувшегося в него базиликанца пригвоздило к подоконнику сулицей. Завизжала вусмерть перепуганная, или уже успевшая прижиться баба…
– Быстрее! – заорал Ярослав, обрушив вниз руку с секирой – нагнетал кровь для тяжёлого удара.
– Да чего бояться?! – возмутился Жароок, чья быстрая чалая кобыла пластала всего в двух корпусах от сотника. – Мы их одной левой… Как тараканов!
– Вон они, тараканы! – проорал Яросвет, всаживая остроги[45] в бока своему тарпану[46] с нежным прозвищем Жаба. – Проснулись… Попробуй теперь, прихлопни их!
И впрямь, на другом краю деревне, отгороженном от этого широким и длинным прудом и узким деревянным мостом через него, поднялась суета. Из домов, на ходу снаряжаясь – натягивая доспехи и цепляя оружие… Кажется, их было двенадцать. Точнее всё-таки сложно определить.
– Наддай! – крикнул Ярослав, пригибаясь к гриве. – Наддай, пока не поздно!
– Да чего ты боишься, сотник?! – возмутился сквозь зубы Жароок. Но его слова снесло назад и вряд ли Ярослав их услышал.
Отряд всё же наддал и как раз на бешеном галопе проходил начало моста, когда базиликанцы на другом его конце собрались наконец под начало своего декана – рослого и не по-базиликански крепкого воина в доброй, отливающей булатом лорике[47] и при длинном, опять же не базиликанском мече. Увы, рассмотреть цвет его волос невозможно было. Шлем закрывал всю голову наглухо, широкие защитные пластины опускались до подбородка. По знаку своего командира, немногочисленные собравшиеся подле него воины составили нечто вроде стены. Тонкой она получилось – в два ряда. К тому же только у четверых были скутумы – прямоугольные базиликанские щиты, за которыми можно было бы выдержать и атаку конницы. Тем более декан сразу определил самое надёжное место – выезд с моста. Там и выстроил своих, причём не пожалел драгоценного времени и навалил нечто вроде баррикады впереди…
– Слава! – заорал Ярослав, наконец-то вздымая секиру к Коло. – Слава! Убивай!
– Убивай! – рявкнул рядом Яросвет, поднимая вверх свой огромный меч. – Убивай гадов!
Кто-то не только орать успевал, но и стрелять. Тяжёлые боевые стрелы способны были пробить даже скутум… наверное. Уж точно пробивали неудачные базиликанские шлемы. Меткие родянские стрелки били влёт и сначала двое разом, потом – ещё двое базиликанцев рухнули назад, сбивая с ног и задних тоже. А уже через мгновение туда же, разрядив наконец свой гнев бешенными ударами, вломились и всадники…
Весь бой, далее случившийся, был удивительно короток и вряд ли воины Ярослава потратили больше четверти часа, чтобы уложить всех стратиотов на сыру землю. Мёртвыми, разумеется – пленных не брали, как и наказал старый Ромуальд.
– Всё, сотник! – тяжело дыша отёр лезвие меча Жароок, сваливший двоих. – А ты боялся…
Тут его и настигла стрела. Глупо настигла, в правое плечо, со спины…
– Жароок! – заорал его побратим Травень. – Жароок, ты что?!
– Больно однако! – пожаловался Жароок, на миг оторвав лицо от пышной конской гривы. И – скис…
– Откуда стреляли? – Ярослав даже в стременах привстал, осматривая все дома, что были за спиной Жароока. – Не вижу…
Не дожидаясь его приказа, что вообще-то – плохо и позднее наверняка будет наказано жестоко, десяток Жароока бросил своих конёй в намёт к тем домам. В руках у воинов наготове были луки… Пусть только высунется тот подлец!
Подлец не высунулся… сам. Но и безнаказанным не укрылся. На пороге одного из домов на миг выросла женщина, прокричала что-то и тут же её втащили обратно. Впрочем, никто не понял, что она кричала. Догадались скорее – предупреждала…
– Все – назад! – вдруг одёрнул их яростный окрик сотника. – Яросвет, перекрой им задворки! Чтобы не ушли!
Почему-то сразу все решили, что там – не один человек.
– Травень, пошли кого-нито за остальными! – приказал Ярослав. – Пусть только дозоры оставят… крепкие! Внял?
– Внял, сотник! – коротко ответил тот, довольный. – Слышали?! Выполнять!
– Остальным – щиты на руку! Бейте по окнам! По окнам!
Приказ был выполнен немедленно. Тем более – воины остались только из десятка Жароока, все горели жаждой мести, а луки были снаряжены и даже стрелы наложены. Так, на всякий случай…
Окна в доме были затянуты бычьим пузырём. Но уже через несколько минут не осталось ни одного целого – полопались под стрелами…
– Выходите! – по-торингски и громко велел Ярослав. – Выходите, если не хотите, чтобы мы вас факельными стрелами закидали!
– Сотник! – дёрнул его за плечо один из воинов. – Смотри!
Ярослав, взвинченный за время боя, обернулся резко и зло… Сплюнул.
– Пугать-то зачем? – выговорил дружиннику. – Подумаешь, бабы! Правда, много их…
И впрямь, деревенские женщины – те, кому посчастливилось выжить, медленно собирались на площадь со всех сторон. Некоторые – в основном немолодые – выглядели измученными. Страшно выглядели. И все – молчали…
Впрочем, через мгновение дышать стало легче – на площади стали собираться и дружинники. Для начала пришли два десятка Богдана и Станяты. И ещё один – Добрана – подоспел чуть позже. Вот это уже было совсем хорошо. У Добрана были собраны лучшие лучники сотни, которые били векше[48] в глаз, не промахивались.
– Вы видите, теперь нас – больше! – возвысив голос, сказал Ярослав. – Сдавайтесь, тогда будем судить по Правде! Будете сопротивляться, не пощадим никого! Ну?!
– Они не сдадутся! – не поднимая головы, тихо но отчётливо сказала немолодая женщина, стоявшая подле. – Там – рыжекаменцы, соседи наши дорогие. Базиликанцы были сволочи, но эти – сволочи вдвойне! Даже если вы им пообещаете жизнь, мы – убьём! Потому сдаваться не будут!
– Жаль! – вздохнул Ярослав. – Я им жизни и не обещал. Только правый суд. Каждому по заслугам…
– Не будем им правого суда! – тихо, но твёрдо ответила женщина. – И неправого – не будет! Наш суд их ждёт…
К ней подошла ещё одна – такая же измождённая, но – гораздо моложе. В руках – откуда только взялся – факел, на бешенном ветру, внезапно поднявшемся на площаде, яростно мечущийся небольшим отростком рудого пламени. Младшая подала факел старшей… Та сначала медленно, но всё убыстряя шаг пошла на дом. Пламя на факеле рвалось в стороны, но – не гасло…
– Задержать? – одними губами спросил Богдан, сообразительный и скороумный. – Я пошлю пару…
– Стоять! – страшным шёпотом запретил ему сотник. – Божий Суд!.. А впрочем… Стрелами – по окнам! Прикроем её!
Ударили быстро и так плотно, что если кто и пытался выбить женщину, просто не смог подойти к окну. А потом… Потом она подошла – очень близко, шагов на пять к дому. И, широко размахнувшись, бросила факел на крышу…
Огонь не загорелся. Солома, покрывавшая крышу, отсырела и пламя лишь лениво лизало её, иногда опаляя, но не зажигая. И лишаясь последней пищи, медленно затухая…
– Сотня! – скомандовал Ярослав, убедившись, что факел не запалит дом. – Сотня, зажигательными – бей!
Сотни здесь, конечно, не было. Четыре десятка, может – пять. Но все, как и положено – с луками и сулицами. Общий залп был страшен… В небо разом поднялась туча стрел, причём каждая или почти каждая несла за собой дымный след. Факельная…
Когда же в крышу, пусть даже сырую, втыкаются сотни стрел разом или через короткий промежуток, когда некоторая часть из них влетает случайно или по умыслу в дом, втыкается в стены и стропила, пожара не избежать. Обязательно найдётся место или веточка, или пучок соломы достаточно сухой, чтобы вспыхнуть жарко и – подсушить своим огнём соседние… Крыша занялась в течении пяти минут – сначала накрыв площадь густым столбом чёрного дыма, потом выбросив вверх клубы белого… Закончилось всё ярым пламенем, которое выбросилось сначала из-под крыши, потом подхватилось и из окна… Пытавшихся выбраться из пылающего дома выбили стрелами и взяли в мечи воины Яросвета – даже в панике предатели бросились через задворки…
Суровый и страшный, весь в копоти Ярослав медленно снял шлем, против сердца сотворил оберегающий знак.
– Род, твоей волей! – сказал тихо…
6. Ярослав и его сотня. Торонтон. 23 день месяца Серпеня.
Бой закончился настолько быстро, что не успели даже ярость потратить. К радости Ярослава, малы были и потери. Трое раненных, из которых только Жароок серьёзно. Да и то, несмотря на все его вопли, Тилла рану уже залечила и какой-то вонючей, белесой гадостью сверху смазала. Чтобы не гноилась. Яросвет, который всё и всегда видел и знал, над самым ухом раненного приятеля вещал, что это – дерьмо паучиное, его иначе паутиной зовут. Мол, Тилла его прямо из задницы выковыривает… Тилла злилась, в голос огрызалась… Но терпела. Не до того было – только-только дорвавшись до работы, она изо всех сил старалась доказать свою полезность и нужность. То, что двое из троих – кроме Жароока, то есть, сразу сели в седло, в общем-то говорило о том, что ей это удалось… Впрочем, настроение лишь поначалу было радужным. Злыдень, догнавший сотню лишь теперь, после боя, принёс весть о том, что в доме нашёл голых и мёртвых базиликанского солдата и торингскую девку. Оба убиты жестоко. Стариковым посохом, если он хоть что-то в оружии понимает. Ещё – воины доносили, что во многих домах более ни души. Только те женщины, что и через час молча стояли одной мрачной массой подле догорающего дома. А домов – много, почти пять десятков. Это ж если как у них – две-три сотни людей должны быть! И скотина! Вон какие дворы богатые! Пусто в них теперь…
Сам Ромуальд, про которого говорили шёпотом и чаще всего с искорками восторга в голосах, пришёл на площадь ближе к мигу, когда Коло перешло зенит. Мрачный, ещё больше иссохший и поседевший. Если такое возможно с человеком, который уже сед волосом и худ телом и ликом. Он молча, не заговаривая, прошёл мимо воинов, подошёл к бабам и несколько минут просто смотрел на огонь. Потом что-то коротко спросил и ему хором ответили. Слышно, впрочем, не было. И расстояние немалое, и ветер в ту сторону. Да и говорили тихо… Старик довольно долго говорил, что-то доказывал, убеждал кажется… Потом загалдели женщины. Именно загалдели – перебивая друг друга, высокими голосами, иногда кто-то визжал. Послышался плач…
– Чего они там? – помрачнев, спросил Яросвет.
– Не ведаю! – пожал плечами сотник. – Далеко… Да ты не волнуйся! Что бы ни решили, всё нам скажут! Вон, уже идут!
Шли трое: мрачный Ромуальд, следом – те две женщины-поджигательницы, старая и молодая. У обоих – заплаканные, но решительные лица.
– Началось! – предрёк Яросвет. – Ну, сотник, ты как хошь, а я – в кусты! У меня конь с утра не поен!
– Яросвет! – нервно сказал Ярослав. – Стой!
– Конь превыше всего! – уже издалека, заглушаемый громом копыт, донёсся голос побратима…
– Здрав буди, Ромуальд! – мрачно сказал сотник, оставаясь в седле. – Что ты такой грустный? Твоя деревня свободна. И род не прервётся, как я слышал… Внук здоров?
– Здоров… телом! – тихо ответил старик. – Кто ведает, что сталось с его душой?! А впрочем… Я к тебе по делу, сотник Ярослав!
– Догадываюсь! – кивнул тот. – А это – выборные от жителей?
– Да… от жителей! – трудно ответил Ромуальд. – По правде, я убеждал их, что ты не можешь… они не хотят и слушать. Пойми их, они натерпелись такого, что и врагу пожелать не хочется! Даже тем, кто это сотворил!
– Я видел! – кивнул Ярослав. – Ненависть глубоко укоренилась в их душах, благо что и пищи для неё довольно… Они хотят, чтобы мы отомстили за них? Скажи – отомстим. Уже скоро!
– Я – Лаора, жена… вдова Торстона Коротышки. У меня были две дочери, три внука и внучка. Они все – мертвы. Их убили не базиликанцы, те лишь грабили и насиловали, их убили наши соседи из Рыжих Камней. И твоих людей ранили рыжекаменские. Отомсти! Убей их! Убей их всех и сожги деревню!
– Постой, я не могу! – растерянно пробормотал Ярослав, смятый этим натиском в один миг. – Это – торингская деревня, она во власти вашего императора и лишь он может…
– Я – Бирута, вдова Ликина Меткого. – молодой легче далось прозвание вдовой. – Мой муж погиб в начале боя, его подняли на копья. Мой ребёнок никогда уже не родится – я выкинула после того, как меня изнасиловали. Он молит тебя о мщении, гардар! А если тебе мало нашей мольбы, мы заплатим… У нас мало что осталось… Почти ничего. Кроме нас. Мы заплатим собой. Вы ведь воины, вам нужны женщины!
Её глаза наверное когда-то были красивы – огромные, похожие на озёра голубые глаза, укрытые под длинными ресницами. Сейчас в них ярым пламенем полыхало безумие. И оно лишь ярче разгорелось, когда Бирута лихорадочно начала срывать с себя те лохмотья, что были её одеждой. Обнажилось порядком исхудавшее, но когда-то крепкое и сочное тело, грудь же и сейчас была полна и красива. Только в синяках и ссадинах…
Видимо, Ярослав, а может – кто-то из десятников за его спиной слишком откровенно зацепился взглядом за один из этих синяков. Бирута не смутилась, но улыбнулась:
– Я грязная для тебя, воин?.. Я отмоюсь, клянусь! Мы будем чистые, как в первую брачную ночь! Мы все готовы заплатить. За смерть! Сначала – сожгите Рыжие Камни, убейте там всех. Потом – берите нас. И делайте, что хотите! Ну, что же вы, воины?!
Ярослав резко обернулся в седле, цепким взором поймал лица воинов… Нет, он не зря более года – с тех пор, как стал сотником, лично проверял каждого дружинника. Ни один не ухмылялся, а похоть, если и была – загнал куда поглубже. Зато ярости хватало. Кто-то уже требовал идти на эту деревню. Их – сотня, они и впрямь сотрут её с лица земли!
– Прости, краса! – тихо сказал он, заворачивая коня. – Не могу… Мы не можем жечь торингскую деревню, наш князь скарает нас всех за глотки! Прости…
– Хорошо, вам не нужны мы! – отчаянно выкрикнула доселе молчавшая старшая, Лаора. – Но золото, золото вам нужно? Мы отдаём себя вам в рабство! Вы можете нас продать и получить много денег. Мы – здоровые, крепкие, можем иметь здоровых детей… Ну же, соглашайтесь! Мы прямо сейчас подпишем всё, что требуется! Отомстите же за нас!
– Сотня, за мной! – искажённым голосом приказал Ярослав. И, чуть не сшибив конём Ромуальда, стоявшего подле, пустил того в намёт. Прочь из деревни, пока не пересилила ярость, прочь!
Да разве уйдёшь от этого… Расстояние – а сотня разбила лагерь в двух верстах от околицы, между двух холмов, на берегу небольшой, но быстрой реки – не главное. Варили кулеш, отпаивали-откармливали коней… Молча. Самые записные балагуры ходили мрачные, подавленные. А общее мнение высказал обычно осторожный в словах Богдан.
– Надо было согласиться, сотник! – мрачно сказал он, стараясь на Ярослава не смотреть.
– Ты на баб польстился, аль на золото? – яро сверкнул на него глазами тот. Понимая, что обижает смертельно.
Богдан не обиделся, лишь поднял на Ярослава глаза:
– Яр… – он редко так обращался к сотнику, но только иногда, в минуты откровенности. – Яр, мы многое потеряем в этой войне, но Род заповедал нам хранить честь. А сможешь ты теперь смотреть в глаза этим женщинам? Да плевать на золото! И женские ласки на войне успеем получить с война… в тех же Рыжих Камнях. Ну, если кто и получит с какой бабы здесь плату, ты-то что яришься? Тебя за удило никто не тянет! Можешь в сторонке остаться! Но отплатить нечисти – должны! Решайся, сотник…
Ярослав обернулся, чтобы уйти и замер, удивлённый. Оказывается, у костров никто не сидел, все собрались поближе и заворожено слушали. И лица у всех были серьёзные. А Яросвет ещё и поддержал Богдана, предатель:
– Решайся, сотник!
– Кулеш сгорит, вояки! – сплюнув под ноги побратиму, сердито сказал Ярослав. – Снидайте идите! В бой с изголодавшимися не пойду!
– Злее будем! – настойчиво сказал Богдан. – Ты же видишь, все готовы хоть прямо сейчас в сёдла! Решайся, сотник!
– Кони устали… – предпринял последнюю попытку Ярослав. – Да, Чернобог с вами! В седло!
…Сотня оказалась готова к походу за четверть часа – время даже для его дружинников небывалое. Кулеш без жалости вывалили в траву – жирный, с курятиной и салом, густой… Сами обошлись сухарями и малым количеством пресного мёда[49]. Тут же и тронулись вперёд. У деревни их встретил готовый к выступлению Ромуальд, пристроился на полкорпуса позади Ярослава – злого, насупленного, неразговорчивого. Женщины провожали воинов радостными криками, кто-то плакал…
– Только платы нам с вас не надо! Ни золотом, ни бабами! – глухо сказал Ярослав. – Кто заикнётся, того – лично срублю!
– Я понял! – поспешно ответил обрадованный проводник. – Но и ты не мешай, если кто с бабой позабавится… Мужиков всё одно не осталось, а дети – наше будущее!
– Не буду! – после короткой паузы пообещал Ярослав…
7.Ярослав и Ромуальд. Рыжие Камни. Вечер 23 дня месяца Серпеня.
Рыжие Камни не зря были прозваны так. На Полночь от них – почти до самой околицы Торонтона – из земли выглядывают огромные валуны, покрытые рыжим мхом. Неплодородна тут земля, что ни делай. И нет той силы, что могла бы выворотить эти валуны из земли – уж и маги пытались. Деревня большая, богатая – пять десятков дворов, триста человек жителей, из которых мужчин – не меньше ста. Как и Торонтон… когда-то. Только если в Торонтоне живут фрехольдеры[50], то в Рыжих Камнях – вилланы[51]. Разница – велика. В Торонтоне обитали в основном заслуженные ветераны легионов и корунел, свободные от уплаты налогов и, на три поколения, от воинской повинности. Вилланы обязаны были и тем, и другим. Фрехольдеры в тяжёлые годы получали помощь от императора, вилланы голодали и побирались, влезали в кабалу, становились серванами[52]… Потому появление базиликанских вербовщиков, соривших столь необходимым перед голодной зимой золотом, здесь восприняли с радостью, а в центурию записалось три четверти здоровых мужчин. А больных здесь и не бывало от роду… С такой же радостью пошли грабить соседей, с которыми доселе и дружили, и ссорились… жили как соседи. Начав же, уже не могли остановиться, бросились убивать, насиловали жён и дочерей тех, с кем недавно пили… Зато в многих домах появилась богатая утварь, в хлевах блеяло и мычало, мекало и квохтало новое, жирное и плодовитое поголовье, а фохт Вид и старики обсуждали как дело решённое, кому и где в следующем году сеяться на землях торонтонцев. За верную службу проводниками, август Филипп, император базиликанцев, именным указом пожаловал Рыжим Камням земли фрехольдеров. После этого утихли даже голоса тех, кто допрежь был против и не одобрял зверств односельчан в соседней деревне. Казалось, всё уже ясно. Базиликанцы твёрдой ногой стояли по всему Фронтиру, редкие и малочисленные отряды партизан либо вымерзнут к весне, либо будут перебиты силой оружия… Измена императору вряд ли будет наказана. Оружие, доброе торингское оружие и малая толика доспехов, выданные на центурию от щедрот базиликанцев, свалили в сарае у фохта. Пусть валяется, бесполезное, до весны. Тогда – продадут, обменяют на коней и зерно, на овощи… можно и серванов общинных прикупить! Теперь-то, когда разбогатели… Расплата, меж тем, приближалась – в лице сотни всадников в тяжёлых доспехах. А предупредить о ней было некому – полдюжины девок – соплячек, самой старшей из которых вряд ли минуло четырнадцать вёсен, перебили сулицами, пока ещё плескалась ярость в душах. И, вымахав на небольшой, пологий холм, оказались прямо над деревней. По прямой – перестрела два-три, не больше…
– Как? – коротко спросил Яросвет, из-под ладони вглядываясь в не подозревающий пока ни о чём, снующий по улице по своим делам народ.
– Изгоном! – так же коротко ответил Ярослав. И то верно – не звери всё ж… Кому удастся через открытый конец выскочить, пусть радуются жизни. Остальным – смерть!
– Не щадить! – заорал Ярослав, вновь добывая из поясных колец секиру. – Месть!
– Месть! – этим вечером боевой клич сотни сменился…
Ударили лихо, на намёте, широкой лавой пройдя по полям и вычесав оттуда тех, кто под последними, холодеющими лучами заходящего Коло ковырялся на своих полосках земли. К деревне бегущих было уже около тридцати – мужики, подростки, женщины. Их били стрелами в спины, метали сулицы. Били пока всех – ярость была велика, а ожидание, пока колебался сотник, лишь разожгло её огонь в душах. Это потом – когда остынут и месть утолит свою жажду крови, начнут выбирать и беречь женщин, щадить детишек… Пока до этого было далеко. Зато первое сопротивление, пока – редкие стрелы из-за окраинных плетней, уже началось.
– Яросвет! – рявкнул Ярослав, когда стрела просвистела от него совсем близко – в паре локтей. – Ты и Добран – выметите их! Травень, Жаро… Ах да… Два десятка поведёшь налево. Бери жарооковых кметей! Остальные – за мной!
Дальше, впрочем, хоть бой и случился, славы в нём не было. Лишь – горькая месть… Мужчин в селе почему-то оказалось немного, да и те сопротивлялись хоть и яростно – неумело. Часть легла ещё на околице, пешим строем пытаясь преградить дорогу коннице. Других выбили стрелами и сулицами уже вдогон. Третьих… А третьих и не было. Напоследок – в награду – осталось беззащитное село и столь же беззащитные женщины и дети в нём. Многие воины, не видя в этом ничего плохого, воспользовались этой беззащитностью сполна. Наверное, так же кричали женщины в Торонтоне, когда их насиловали, также плакали дети, цепляясь за материнский подол, когда их отрывали, в горячке отшвыривали безжалостно… Многие так и погибли…
Ромуальд седло не покидал, ехал через всё село с каменным лицом и посохом – вновь окровавленным – поперёк холки положенным. Мимо него протащили кричащую, уже в разодранной лопоти женщину – он оставался холоден. Метким броском пришпилили к стене отрока – даже бровью не повёл… Остановился лишь у одного дома – не слишком богатого, но красиво изукрашенного резьбой, с изящным коньком на крыше и свеже построенным овином на задворках. Во дворе и в доме уже хозяйничали воины, один из них тащил за волосы, веселясь и огрызаясь на плоские шутки товарищей, молодую и спелую девку в разодранной рубахе. В прореху маняще вываливались острые девичьи груди…
Увидев Ромуальда, девка взвизгнула и рванулась волос не щадя. Закричала сначала не разборчиво, потом…
– …Ромуальд! Дядя Ромуальд! Спаси! Спаси меня, молю!
Старик сидел весь белый, но ни один мускул на лице не дрогнул. Дружинники, поначалу замявшиеся, давшие девке добежать до проводника, ободрились и уже вдвоём её схватили, потащили куда-то за дом.
– Дядя Ромуальд!!! – уже нечеловеческим голосом закричала девушка. – Ради вашей дружбы с отцом!
– Он не спас моих, Ганна… – глухо возразил старик.
– Он пытался! – рванувшись и вынырнув из рубахи, прокричала Ганна. – Он спас твою внучку! И внука!
– Внучки у меня уже нет… – тихо, так что Ганна вряд ли слышала, ответил Ромуальд. – И друга…
Он так и не сказал ни слова, пока дружинники, на этот раз озверевшие, прямо на его глазах обратали Ганну. И тут же взяли по очереди. Только глаза крепко-крепко сомкнул…
Подъёхавший Добран ужаснулся – лицо старика походило на лицо мертвяка, монстра ходячего. Только из-под век иногда вытекали две одинокие слезы. И катились по бугристым щекам до подбородка, оставляя две блестящие дорожки…
– Мы победили, Ромуальд! – тихо сказал он, не посмев даже коснуться рукой. – Твоя деревня отомщена!
– Зажгите эту! – тихо велел, не попросил старик. – Со всех концов!
– Со всех – Ярослав не даст! – возразил рассудительный десятник. – Он тех, кто успеет уйти, щадить велел! За той околицей наши молодцы не охотятся… Многие и ушли…
– Тогда – хотя б отсюда! – уже не так требовательно сказал Ромуальд. – Вражье гнездо…
– Отсюда – можно! – почесав бритый затылок, пробурчал Добран. – Но я всё же с Ярославом поговорю!
– Говори…
Десятник ускакал, но Ромуальд не стал ждать. Факел, не факел, а светильник в доме его друга, лучшего гончара этой деревни Выкинда, был всегда. А кстати, где сам гончар?!
Наконец-то спешившись, он не спеша прошёл через двор, с усмешкой отметил обрушенный гончарный круг – его дар Выкинду на прошлые именины. Поднялся по ровным, одна к одной ступенькам крыльца. И ручку эту он мастерил – из меди, как только он умел. А петли – Ромуальд Младший. Тоже добрый мастер-медник. А вот – горница, вот – светильник. Добрый светильник, медный… Кто там его мастерил? А кто смастерил все горшки и кувшины в его доме, ныне порушенном? Чего страдать? Вот только светильник – не самое лучшее средство для поджога. А печь – горячая. Значит, и угли не превратились в пепел…
– Угольки, уголёчки! – пробормотал старик, вытаскивая полную лопату и вываливая её на покрытые дешё
вым половиком. Шерсть сразу задымилась.
– Всё, Выкинд! – проскрежетал Ромуальд зубами. – Я отмщён!
– Предатель! – раздался за спиной яростный голос гончара. – Убийца!
В спину Ромуальду вонзилось что-то твёрдое и острое, он захрипел, выворачиваясь и падая на колени. Посох, однако, из рук не выпускал и как развернулся, все оставшиеся силы вложил в один-единственный удар. От этого удара остриё вошло под дых и уже Выкинд заскрипел зубами и рухнул поверх друга, мешая свою кровь с его. Деревенский иерей сказал бы наверное, что так они свершали старинный варварский и жутко языческий ритуал братания… Но и он был к тому времени мёртв.
8. Ярослав и Тилла. Близ Торонтона. Поздний вечер 23 дня месяца Серпеня.
Рыжие Камни, даром что сплошь деревянные, вспыхнули быстро и жарко. Вот тебе и влажная погода… Началось всё, что обидно, с той стороны, что уже прошли. Не исключено, гардары же и подожгли… Уходить пришлось быстро, бросая награбленное, иногда натягивая штаны уже на ходу… Когда собрались за околицей, на безопасном расстоянии от занявшейся одним большим костром деревни, воины на месте были все. Недосчитались, правда, двух щитов, лука и шлема, но растяп Ярослав наказал примерно… А потом развернулись и направились ночевать в Торонтон. Благо, близко…
Ещё по дороге Ярослав сурово предупредил:
– Баб не обижать!.. Они и без вас – обиженные Богами!
– Да что ж мы, не люди? – обиделся за всех Яросвет.
Ярослав тогда хмыкнул с явным сомнением… Угадал. Уже по прибытии многие дружинники выбрали себе подруг и разошлись по домам. В сёдлах остались лишь заранее назначенные вартовыми[53] воины Добрана, да те, кому женщин не досталось…
– Эй, а где старик? – только тут вспомнил Ярослав.
– Нету его! – ответил кто-то из десятников. – Он, кажется, в том доме был, что первым загорелся!
Тут и Добран очнулся, с ругательством по лбу себе врезал:
– Он ведь и уговаривал меня деревню поджечь! Со всех, мол, концов! Чтобы неповадно было…
– Ты не поджёг? – заинтересовался сотник.
– Что я, Родом обиженный? – возмутился Добран. – Я тебя искать поехал! Ты ж такие дела решаешь!
– Молодец! – одобрил Ярослав. – Жаль только, никого подле оставить не додумался…
– Так ты ж понимаешь, всем пограбить надо…
– А что ж мне не сказал?..
– Так… Пока нашёл в вертепе этом, пока добрался – пожар и начался! – виновато развёл руками десятник. – Тут уж не до того было…
– Оправдался! – усмехнулся Ярослав. – Ладно теперь уж… Бди! Добран зычным голосом велел половине своего десятка уходить на полночную окраину, с половиной остался на месте. Сотник, он сам видел, спешился и устало пошагал по улице куда-то в глубь, ведя коня в поводу…
– Чего ж он сам не позабавится? – посочувствовал кто-то из вартовых за спиной.
– С вами – позабавишься! – возмущённо фыркнул Добран. – Всех баб разобрали! Разве что вот…
Он не договорил, и поспешно увёл сотню прочь – чтобы те не видели, как следом за Ярославом пустила своего огромного Серко травница сотни – Тилла. Пусть и впрямь сотник хоть ночку спокойную проведёт…
Сотника в те мгновения терзали совсем другие мысли. Он устал – не от скачки и короткой сечи - от крови. Ему и впрямь хотелось любви. Простой, без затей и клятв, без обещаний любить вечно и без чрезмерных страданий. Ни Умила с её гордыней, ни Тилла с её ревностью такой любви дать не могли. Может, правы были те его вои, что незатейливо брали такую любовь – силой, с боя или вот так, на постое?
– Ярослав! – раздался за спиной привычный уже, глуховатый голос Тиллы. – Ты что такой грустный сегодня?
– Я? – насколько мог – искренне изумился тот. – Я – весёлый и радостный, травница! Мне не с чего грустить, коль уж мы одержали за день две великих победы! Для начала – разгромили малый отряд базиликанских насильников, к тому ещё – предателей наказали. Правда, за это, скорее всего, твой сотник ответит головой… Ну, тут уж как получится!
– Бедный мой… – совсем не как с сотником разговаривая, проворковала Тилла, подходя поближе и грубоватой, в мозолях от меча и повода ладонью проводя по его щеке. – И – колючий. Когда волос обривал последний раз?
– В лагере ещё! – мрачно ответил Ярослав. – Тебе чего?
– Ничего! – удивилась Тилла. – Разве я что говорю? Колючий, так колючий… Иди ко мне, мой сотник!
– Тилла, мы – в походе! – без особой убеждённости возразил Ярослав. – Не время…
– Для всей сотни время, и для тебя – время! – возмущённо сказала Тилла, ковыряясь сбоку с завязками кольчуги. – Помоги уж, что ли!..
Без особой охоты, он всё же помог травнице снять доспех и рубаху. А уж потом кровь сама бросилась в голову, остальное сняли быстро – в том числе и его тяжёлый доспех… У Тиллы даже рубаха порвалась…
Очнулись через час, не раньше. Усталые, но довольные – оба. Глядя на раскинувшееся на стерне белое тело подруги, Ярослав бесплодно пытался разобраться в своих чувствах. Проще было броситься со стены в ров. Или – одному выйти на бой против сотни. Чтобы разобраться, кто больше по сердцу – Умила, красавица и умница, или Тилла… Ну, с достоинствами Тиллы всё давно ясно…
Умила. И рядом – Тилла. Одна – нежная, хрупкая… гордая – да, и это. Другая… нежности и хрупкости нет вовсе. Красота… Да красива, наверное… Зато не колеблется кого выбирать. С давних пор не колеблется, с четырнадцати девчоночьих вёсен…
Ярослав пошевелился, и Тилла, которая вроде и дремала, немедленно очнулась:
– Что случилось?..
– Вставай! – тихо сказал Ярослав. – Устала, поди, на земле… Да и холодно уже! Вересень[54] близится…
– Я не замёрзну, если ты – рядом! – заверила Тилла, усаживаясь и медленно натягивая поверх пышной груди срачницу[55]. – Ведь ты – не уйдёшь?
– Пойдём, поищем хату! – мягко уклонился от вопроса Ярослав. – И впрямь холодает…
Вряд ли его ответ удоволил травницу полностью. Но другого не было. Сейчас…
Оделись быстро. Тилла кольчугу не натягивала, четверть пуда на руке, как пушинку… В соседнем огороде трещали кусты, слышался непрерывный шорох земли и чьё-то сопение. Ещё один дружинник торопился наверстать время, пока Лель не отвернулся…
Только дошли до дома, начали подниматься на крыльцо, рядом с калиткой, разумеется – выбитой и доселе не поправленной, возник всадник. Чужой…
– Сотник Ярослав? – громыхнул во весь родянский голос. – Я тебя по всей деревне ищу! Князь кличет! Срочно!
9.Князь Лютень и Ярослав. Торонтон. Ночь на 24 месяца Серпеня.
Избу для себя князь Лютень выбрал добрую. Будь он торингом, или просто – верь в Крест и Розу, ещё удобнее было бы, ибо небольшая деревенская церквушка опиралась одной стеной как раз на этот дом. Впрочем, здесь жил всего лишь один из местных богачей, на свои деньги церковь отстроивший и этим донельзя гордый… Когда-то. Теперь и он был мёртв, а его немолодая, но ещё красивая жена, раскопав где-то сряду[56], поспешно в неё обрядилась и теперь прислуживала гардарским военоначальникам, подавая им на стол блюдо за блюдом, кувшин за кувшином. На открытой шее – её должен был украшать золотой торквес[57], давешний подарок мужа – алел и наливался кровью свежий засос… Хоть и немолода была, а какой-то гардарский хоробр не удержался, испробовал ещё спелую ягодку…
Каждый раз, натыкаясь взором на этот бурый знак чье-то страсти, князь Лютень и сам бурел ликом, крепко сжимал кулаки. Глядя на него, хмурился и Рудослав Буй-тур Владенский – что позор Медведю, позор и Туру!.. На третий или четвёртый проход Лютень не выдержал, рывком притянул к себе женщину, ткнул в синяк пальцем:
– Силой?!
Хоть в гневе прорычал неразборчиво, женщина поняла, поспешно замотала головой:
– Сама уступила!
– Ладно, коль так… – проворчал Лютень, далеко не успокоенный. В следующий момент, вздохнув тяжело, налил себе новую чарку местного пива, пригубил… Поморщился слегка – пиво, молодое, больше напоминало пока брагу. Горчило, в мозг не било…
– Ну, где там твой хвалёный сотник? – не удержался от вопроса Рудослав. – Ух, будь моя воля…
– Мы – равны как воеводы, я ж говорил тебе! – мрачно ответил Лютень. – Ивещей!!!
Воевода, предпочетший, по дурному настроению князя, обретаться на крыльце, в два шага оказался внутри:
– Звал?
– Где Ярослав? – хмуро спросил князь. – Долго мне ещё ждать его?!
– Идёт уже! – немедленно ответил воевода. – Прикажешь сразу к тебе?
– Сразу! – подумав немного, согласился князь. – А ежели крутить начнёт… Десяток гридней держи тут, рядом. Будет крутить, тут и в поруб посажу! Сволочь…
– Ты, княже, прости! – внезапно решившись на что-то, возразил воевода. – А только я не позволю тебе честного воина сволочить! Допроси сначала, послухов найди. Тогда и карай – твоё право! До сих пор Ярослав – твой верный сотник! Лучший в тысяче, головой отвечаю!
– Ответишь… – скрежетнул зубами Лютень. – Ответишь! Как я теперь Радану в глаза посмотрю?! Защитнички… Деревню сожгли, баб снасильничали… Детей малых, и тех убивали! Как с врагами, право слово!
Тут, наконец, спасительно скрипнула дверь и вошедший внутрь Ярослав, низко поклонившись на карликов рассчитанной притолоке, повторил свой поклон уже для князей. И – ещё раз, наособицу – для хозяйки, зардевшейся ликом от его знака внимания.
Переведя взор с Ярослава на женщину, князь ещё раз обозрел засос у неё на шее, хмуро спросил:
– Твоя работа? – и пальцем ткнул, уточняя.
Ярослав смолчал, возразила сама хозяйка, из-за волнения и малой толики испуга говорившая сбивчиво:
– Не он, не он! Да я ж сказала, по доброй воле всё было! Никто не виноват!
– Чего молчишь! – одним взмахом ладони остановив поток выкриков, спросил Лютень. – Чего не оправдываешься?!
– В чём? – резко спросил Ярослав. – Всё делал твоей волей! Может, слегка только перегнул, когда в драку полез!
– В драку? – вскочив на ноги и побледнев от гнева, заорал князь Лютень. – В драку?! Ты резню устроил! В торингской деревне! Будь это даже в базиликанской, безнаказанно бы не сошло тебе с рук! А ты – в союзной! Детей убивал! Женщин – насиловал!
– Я – не насиловал! – сухо возразил Ярослав. – Воинов – не держал. И не стал бы! То – казнь была. Месть, о которой нас вот они и просили! Она, Лаора, в том числе!
– Ты – Лаора? – резко повернувшись к хозяйке, спросил князь.
– Я! – подтвердила та, уже всерьёз испуганная страстями, разыгравшимися у неё на глазах. – Лаора, вдова Торстона Коротышки!
– Ты просила моих воинов пойти войной на соседнюю деревню?
– На Рыжие Камни? – лицо женщины исказилось гримасой ненависти. – Умоляла! На коленях валялась и награду обещала. Обещанное – исполнила! За то, что сделали, вдвое больше бы заплатила, да они и так отказывались…
– Вот как… Ты просила их убить своих соседей, изнасиловать их жён и дочерей, убить детей? – князь, похоже, был неприятно поражён. – За что такая ненависть?
– За это за всё? – раздёрнув на себе рубаху, медленно ответила Лаора. – За мужа моего, ко мне завсегда доброго, за детей, внуков… За то, что на всё село один мальчишка жив остался! И того – девчонка своим телом выкупила… Первая красавица!
– Ты не поняла, женщина! – раздражённо прервал её воевода Рудослав. – За что – соседей зорить?!
– Так это они ж всё сотворили, нечисть этакая! – удивилась женщина. – Базиликанцы только грабили, да насиловали. А эти – ещё и убивали…
– Понятно… – пробурчал Рудослав. – Княже, сотник неповинен! Вот тебе моё слово против любого иного, сам бы так поступил! Это ж надо, законы Рода преступить, соседей зорить… Подлый люд жил в этих ваших Рыжих Камнях… Да и название – дурное!
– Дурное не дурное, а я рассчитывал в той деревне как раз твою тысячу поставить. На роздых и ночлег. Или ты думаешь, мы здесь сумеем три тысячи разместить? – мрачно возразил Лютень. – Ярослав, ты – иди сюда!
– Я здесь, государь! – холодным тоном, глядя перед собой и явно не желая замечать примирительные нотки в голосе князя, ответил Ярослав.
– Ну, ну… не обижайся! – князь уже извинялся, пока – через силу. – Всякое в голову придёт, когда увидишь пепелище, да поймёшь, кто это сотворил. Да и обидно…
– А объясняться с Раданом всё равно придётся! – заржал вдруг устроившийся у окна Рудослав. – Вон он идёт. Аж пышет гневом!
Князь Лютень потому и славился среди своих братьев-князей, что был быстроумен.
– Ну уж нет! – с достоинством возразил Лютень, вставая. – Ты у нас – младший воевода! Вот ты и объясняйся… Сотник, за мной!
– А как же наши равные права? – заржал ему вслед Рудослав. Невесело…
– А вот это – они и есть! – смех Лютеня был куда веселее…
1.Граница Фронтира и Ассании. Гардарское войско. 22 день месяца Серпеня.
Как бы там ни храбрились гардарские князья, но войску, подоспевшему лишь к четырнадцатому дню Серпеня, пришлось дать три дня отдыха. Коням – особенно, они выдохлись сильно. Потом только семнадцатого числа полки, разделившись так, как о том и договорились, тремя большими ратями по пятьдесят тысяч в каждой, двинулись вперёд. В Данарию – Волки, Лоси, Змеи, Соболи и тысяча торингов во главе с князем Володом и примазавшимся к грядущей славе герцогом Артуром Ассанским. В Фронтир – Туры, Медведи, Лисы – лучшие вои Родянии. И с ними – граф Радан Стан и тысяча торингской пехоты. Вся торингская армия – в том числе и новоприбывшие два легиона с полуночи, направилась к Тангарии…
Теперь, когда первая седмица пути клонилась к концу, можно было твёрдо сказать, что этот рискованный шаг себя оправдал полностью: рать князя Волода, по сообщению, пришедшему с гонцом, успела окровавить свои мечи – без особого напряжения базиликанцы были выбиты из ассанского баронства Хтор, без боя оставили Хторхолд и сейчас лихорадочно отступали к Данарии. Торинги, те завязли в Изенском Холмогорье, где против изенских партизан вели яростные бои три полнокровные базиликанские арифмы. Основная масса войск, впрочем, была у базиликанцев в Фронтире. Здесь, подле золотых и серебряных копий, у шахт железной руды и меди, стояли в полной готовности восемь или десять арифм. Числом они были равны гардарскому войску и даже чуть превосходили его…
Князь Буйслав, с молчаливого согласия Лютеня принявший на себя всю полноту власти, нервничал и ярился. Как бы ни похвалялся он сам, как бы не храбрился, но базиликанские стратиоты[41] – не самые худшие в мире солдаты. Бойцы славные, хорошо обученные… Не чета торингам, у которых половину войска составляли новобранцы.
Впрочем, до боя с базиликанцами ещё надо было зайти. Князь Буйслав, хоть и славился своим бешеным характером и безудержной храбростью, в первую руку был князь. Да и два осторожных князя подле него – Лютень и Рудевой, не давали пойти на безумство. А безумство ныне – соваться в открытый и решительный бой с базиликанской армией. Сразу, до разведки, до того, как из-под задницы местного стратига со смешным именем Анфинос. Поговаривали, что был он стар и трусоват, войска держал только в захваченных или вновь построенных укреплённых фортах и замках. Говорили ещё, что главный принцип свой – решительное сражение проводить только после долгой подготовки и лучше избегать его до конца войны – проповедовал со страстью неимоверной… Всё это, и ещё многое другое рассказал граф Радан, увязавшийся следом и теперь жутко страдавший – переходы гардарской конницы и даже пехоты не отличались лёгкостью даже для собственно гардарских ратников…
Впрочем, в день, когда было принято решение о начале активных действий, граф Радан успел отдохнуть и потому был красноречив, приводил впечатляющие примеры из истории… В общем, даже сверх осторожный князь Рудевой согласился, что не будет ничего страшного – послать конную изгонную рать до Фронфора – то бишь на два-три дня пути вперёд. Число воинов определили в три тысячи, а поскольку во главе поставили осторожного и молодого Лютеня, то и набирать их дозволили ему. Дри тысячи воев рода Медведя, да тысяча дружинников-Туров под рукой племянника князя, воеводы Рудослава Буй-тура, достаточно крепкий отряд. Все конные, в бронях и с луками или самострелами. Все – умелые и опытные воины, почти не оказалось в дружине ни юнцов, ни стариков. На двадцать второй день Серпеня, в ясную погоду и при жарко светившем в небе Коло войско выступало в поход…
– Ты там поосторожнее! – наставлял князя Лютеня Рудевой Дебрянский, старый друг и надёжный союзник. – Базиликанцы – воины крепкие. И – хитрые! По пути – лагеря двух их отрядов, так что без дозоров крепких не ходи… Ивещея чаще слушай! Он у тебя – старый шатун, хитрый и мудрый! Ну, и вообще, сам ведь понимаешь – без тебя нам куда труднее жить станется!
– Да не бойся ты, Рудевой! – засмеялся Лютень, показывая два ряда ровных, крепких зубов. – Посмотри, какая сила за мной! Три тысячи родян, да не сметут с лица земли вражью силу?! Три тысячи дружинников, князь-лис! И воеводы всё опытные. Я ошибусь, мне Рудослав – воин знатный, подскажет. Даже, если не спрошу… Верно, Рудослав?
– Мне князь велел во всём тебя слушаться! – угрюмо рыкнул воевода туров, потрясающе похожий на своего дядю и государя. – Я против его воли не пойду!
– Ты – вож этого войска! – пристально посмотрев на него, подтвердил Буйслав. – Этот вахлак – полностью в твоей воле! Не будет слушаться – скарай его за глотку, а воеводой поставь Крещана! Всё одно – тысяча его и если бы Рудослав не умолил меня чуть ли не на коленях, послал бы с тобой Крещана и был бы спокоен. А так… Рудослав горяч, слушать его не советую. Хотя… Иногда и у него бывает – проскальзывают мудрые мысли!
Лютеню – заметно – было неловко слушать такие слова про будущего соратника. Да и Рудослав, огромный воин, прошедший свою двадцать пятую весну, смелый и открытый, стоял бурый от гнева и обиды. Но – терпел беспрекословно. Видно, и впрямь дядю слушался…
– Что ж… – развёл руками Лютень, уже весь в походе. – Тогда – прощевайте! Коли не отвернётся от нас Перун, вернёмся быстро. А ежели что не так… Встретимся в Вирии!
– Раньше! – ухмыльнулся Буйслав, расправив густые седые усы. – Кто сможет встать против трёх тысяч родян?! Разве только сам Род!
Лютень легко вырвал из ножен меч:
– Слава Роду!
– Слава! – немедленно ответили все, его слышавшие…
Князь Лютень легко, как и всегда – без помощи Мирона, взлетел в седло, весело звякнуло железо, покрывавшее его с ног до головы…
– Дружина, в седло! – рявкнул только дожидавшийся знака от своего князя Ивещей…
Дружина – сейчас единая – три тысячи всадников разом уселись в сёдла. Все – гордецы – старались сделать это, не касаясь повода и стремян. Некоторые повеселили народ…
– Ну что, все в сёдлах? – весело оскалившись, поинтересовался Рудослав, дождавшись, пока веселье утихнет а конница замрёт в ожидании приказа. – Все, князь!
– Вперёд! – скомандовал Лютень и первым пустил коня вперёд. Следом двое гордых доверием, молодых да ранних гридня – один медведь, другой – тур и оба – родяне, высоко подняли стяги на длинных черенах. Скарлатый стяг с поднявшимся на задние лапы, разъярённым медведем а рядом, всего в шаге – синетный[42] стяг – с разогнавшимся в бешеном скоке туром… Нужна была война, чтобы знамёна Медведей и Туров развивались вместе, а никого бы это не удивляло…
2. Граница Фронтира и Ассании. Сотня Ярослава в дозоре. Раннее утро 23 дня Серпеня.
– Сотник, поосторожней бы надо идти! – нервно облизнув губы, сказал проводник-торинг из местных, немолодой и очень осторожный воин. – Базиликанцам многие служат неложно, за веру да за правое дело...
– Это как? – искренне изумился Ярослав. Единственный в сотне, хоть что-то ведавший по-торингски. Остальные – разве что ругаться умели.
– Я понимаю, о чём ты думаешь! – невесело усмехнулся торинг. – Мол, одна страна – один народ… Не один! Ассанцы, когда объединяли по воле Торвальда, так разве спрашивали?! Изенцы… те сразу подчинились. Данарцы лишь недолго сопротивлялись. Там больше в Города Вольные, за Море уходили. Хилый народ… Мы, горцы, сразу разделились. Те, что внизу, вроде моего прадеда, власть приняли и за Конрада Великого сражались! Пока не помер… Ну, а верхние, они до сих пор императоров не признают, да по каждому поводу бунтуют. Без повода, кстати, тоже! Императоры их, разумеется, легионами давят… Да ведь кончатся когда-то легионы!
– Так ты что, за мятежников? – искренне изумился Ярослав. – Может, и за базиликанцев?
– Вот уж нет! – с достоинством возразил старик, останавливаясь и опираясь на длинный, окованный по всей длине медью посох. – Мой прадед выбор сделал, я кто, чтоб его оспаривать?! Честь рода сберегу, императору послужу честно! А базиликанцы… те же гады, только с полудня, а не полуночи! Да и ассанцы, хоть и сволочи зачастую, ведут себя у нас как свиньи, а – свои!
– Понятно… – растерянно почесав затылок, протянул Ярослав и пояснил заинтересованно вслушивающемуся в разговор Яросвету. – Он мне тут цельную историю рассказал! Всей земли этой!
– Вот оно как! – с уважением посмотрев на сотника, восхитился Яросвет. – Значит, ты теперь у нас знаток торингского? Пойду к девкам, тебя с собой позову! Чтоб ты ей разъяснял, что да как!
– Да погодь ты! – досадливо отмахнулся Ярослав. – Слышь, дед! Чего ты там про осторожность трепался?
– Да ничего! – обиженно поджал губы тот. – Просто, хоть и веду вас укромной дорогой, базиликанцам, чай, неизвестной… А всё же меньше мили до деревни осталось!
– Сколько?! – подавился следующим вопросом Ярослав. – Так что ж ты, горный пень… Сотня, вздеть брони! Луки насторожить! Жароок, твоему десятку – вперёд! Перестрел от нас – расстояние! Ежели что, в бой не ввязываться, уходить под прикрытие сотни! Внял?!
Жароок, молодой и горячий десятник, только кивнул и его десяток, третий в походном порядке, на хороших рысях ринулся вперёд, огибая впереди идущих.
– Тут полянка есть, в ста шагах, в лесу! – невозмутимо сказал старик. – Невелика вроде, но чтобы сто воинов разместить – хватит! Там и скроетесь, пока разведчики да доглядчики ваши посмотрят, что в деревне! Не советую без погляда ходить!
– Дед, а ведь ты – не простой дед! – пристально глядя на проводника, сказал Ярослав. – Ой и непростой… Сотник?
– Третья панцирная сотня Второй Фронтирской корунелы егерей! – довольно усмехнулся в бороду старик. – Сотник Ромуальд! Прежним государем императором четырежды отмечался! И нынешним отмечен буду… Если вас, варваров, обратно в целости приведу. Да ещё – с довеском!
– А в довеске что? – заинтересовался Ярослав.
– Воины вражьи! Неужто в такой богатой деревне, да ни одного десятка базиликанцев не будет?! – старик был горд и даже голову задрал так высоко, как только мог.
– Вот оно как… – протянул Ярослав. – Полянка твоя – налево?
– Как угадал? Ах, ты ж тоже сотник… Налево! – кажется, деда такая догадливость слегка разочаровала.
– Яросвет, ведёшь сотню налево! Третьяк, скачи за Жарооком, верни его назад! Вот ведь клятый дед…
Сотня княжеской конной тысячи – сила страшная именно своим единением. У Ярослава – ещё и жесточайшей дисциплиной. Правда, всё равно пришлось почти четверть часа втягиваться через узкую, непосвящённому и незаметную тропку в лес, потом ещё столько же медленно продвигаться по нему, держа по обеим сторонам густой, Настоящий лес. Фронтирский Лес славен в мире. Среди тех, кто никогда не видывал Волчьего Бора или Медвежьих Лесов…
– С чего это мы вдруг развернулись, сотник?! - Жароок, похоже, был обижен и уж точно – растерян. – Я только хлопцев своих к повороту вывел…
– Вот и хорошо, что не вывел! – спокойно сказал Ярослав. – Яросвет, ты – за главного останешься! Я схожу до села… Со мной – Ждан, Третьяк, Буряк, Векша, Злыдень, Порей, Вячко…
– Ярослав! – яростно выкрикнул Жароок, жарко краснея.
– И Жароок! – закончил сотник. – Всё!
– Нет, не всё! – внезапно возмутилась Тилла. – Я пойду!
– Ты – не пойдёшь! – холодно ответил Ярослав. – А буде ещё слово вякнешь, так и обратно, в войско заверну. Помнишь, что князь сказал?!
– Дурак! – тихо, сквозь зубы процедила травница. Но вслух не возражала.
– Дед, пойдём! – взяв старика за плечо, сказал Ярослав. – На коне усидишь… Ах, ты ж панцирник бывший…
– Панцирники, внучок, бывшими не бывают! – язвительно ответил тот. – Только выбывшими… Показывай, на каком звере поеду!
– А вот на этом! – похлопал Ярослав по холке одного из заводных, не самого быстрого, но спокойного и надёжного. – Зверь, а не конь!
– Что ж ты меня обманываешь, одра подсовываешь?! – возмутился старик. – Впрочем, в бой ты меня всё равно не возьмёшь… Поехали на этом!
Сопровождаемые весёлыми выкриками остающихся – обиженных или нет, неизвестно, десять всадников покинули поляну. Той же дорогой – по узкой – для одного всадника узкой – тропинке.
– Не по душе мне это! – проворчала обиженная Тилла, глядя вослед скрывшемуся последним Ярославу. – Почему он меня не взял?!
– Во-первых, там опасно, не для девок! – дружелюбно ответил десятник. – Во-вторых, ты сам с ним уже седмицу не разговариваешь. А потом – на дело просишься! Разве ж так можно?! Вот если б ты была с ним ласкова и мила, если б кашу варила как прежде – с салом и маслом… Тогда – может быть… Хотя я бы тебя не взял, даже если б ты мне каждое утро пятки чесала, а по вечерам – портянки стирала!
– Да я… Да ты… – захлебнулась гневом Тилла. – Да я твои портянки ни за какие сокровища в мире стирать не буду!
Она развернулась и ушла.
– Даже за Ярослава? – тихонько прошептал Яросвет. Впрочем, он и сам тут же ушёл, у него хватало и других проблем, кроме Тиллы. Сотня на нём!
3.Ярослав. Лес близ торингской деревни Торонтон. Утро 23 дня месяца Серпеня.
Коней пришлось бросить очень быстро. Практически сразу – и Ярослав от всей души пожалел, что вообще взял их. Всё равно последнюю треть мили все – и старик в том числе, провели на животах, ползком выбравшись из леса и по густому, но низкому кустарнику подобравшись на расстояние двух-трёх перестрелов к окраине деревне…
Вдавившись пузом в землю, оторвав лишь голову, Ярослав долго обозревал окрест, пока не убедился – если базиликанцы и есть в селе, они ведут себя расхлябанно. Или наоборот – затаились и ждут своего шанса…
– Ну, что скажешь, десятник? – не оборачиваясь на Жароока, спросил Ярослав. – Говори, что думаешь!
– Рискованно с десятком ближе соваться! – проворчал Жароок, старательно щуря левый глаз – по младости подражал воеводе Ивещею. – Тем более – пеше, без щитов и копий… С другой стороны, вряд ли там – хотя бы сотня базиликанцев. Сам видишь, сотник, село небольшое. Ну, двадцать дворов… Двадцать пять! Сколько здесь воинов разместится? Да ещё – неженок базиликанцев?
– Это ты зря, молодь! – осудил его проводник, голос которого, как ни старался, звучал громко. – Базиликанцы – добрые воины. А на дальней стороне, к слову, большой овин есть. Там вполне десятка три разместятся!
– А ты, дед, хорошо эти места знаешь! …И язык наш, оказывается, ведаешь!
– Немного! – невозмутимо признал старик. – В своё время вместе с послом Арданом прожил несколько лет в ваших землях… Попробуй, не выучи, когда девки мимо ходят спелые – просто жуть! Правда, последнее время забывать стал. Старость – не радость… Да и не требовалось! У нас ваши, гардарские купцы редко появляются. Разве что скажешь иногда слово-другое, фохта там обругаешь… Вот и вся радость!
– А что ж ты раньше-то не сказал? – удивился Ярослав. – И сейчас опять на торингском лопочешь!
– Так я ж забыл всё! – удивился дед. – Сколько лет-то прошло. Кое-что вспомнилось, вот и оспорил слова твоего воина. А так… Но в деревне – странно что-то. У нас лучшие шаны[43] во всём Фронтире были! От герцога приезжали – на развод забирать для егерских корунел да герцогской охраны! Не может быть, чтобы все куда-то исчезли!
– Так… в будках сидят! – пробормотал Ярослав, про шанов лишь слышавший.
– Шан?! – потрясённо уставился на него проводник. – Какой же умный человек шана в будку посадит? Если уж повезло его иметь, его в доме держат. Он – не простая собака – член семьи! Да и будки для этого телёнка не сколотишь. Либо мала, либо – второй дом. Ну, и всё равно ведь разнесёт… Пойду-ка, посмотрю!
– Слышь, дед! – осадил его Ярослав. – А если базиликанцы там?
– Ну и что? – старик Ромуальд сильно удивился. – Я в свой дом возвращаюсь. Из лесу. Вон, в мешке за спиной, травы всякие собраны… свежие! На последнем привале собирал специально… Я пойду до околицы, посмотрю. Если базиликанцы есть, обопрусь на посох, постою чуть-чуть. И зайду в самый крайний дом. Вон тот, с медным петухом на крыше. А если их нет, просто махну вам рукой, чтобы выходили… А только ты бы сотню свою подтянул поближе, гардар! Ежели здесь немного базиликанцев, неужто войска ждать будешь?
– Жароок, пошли кого-нито! – сухо приказал Ярослав. – И впрямь, дозоров нет, пусть сотня под рукой будет.
– Буряк! – окликнул десятник одного из своих воинов. – Ты!
– А чё я! – обиделся Буряк. – Как что интересное пропустить, так сразу – Буряк! А как в бой идти, так Злыдень там, Порей или Вячко! Я чем хуже?!
– Бегом! – покраснев под пристальным взором сотника, прошипел Жароок. – Я с тобой потом ещё поговорю!
Всё ещё что-то ворча, Буряк ужом ускользнул обратно в кусты шиповника. Несколько мгновений за спинами залёгших воинов слышался треск и хруст. Потом всё стихло.
– Ну, дед, благослови тебя Род! – негромко сказал Ярослав. – Излишне вперёд не суйся, назад не оглядывайся… Мы, ежели что, и вшестером тебя добро прикроем! Эй, молодь, луки насторожить!
Старик уходил под скрежет сгибаемых луков и тонкое пение натягиваемых секир…
Он ведь не всё сказал варварам. Не совсем всё. Он – бывший фохт этого села, был уверен – там есть базиликанцы. А шанов – уже нет. Потому что – или базиликанцы, или шаны. Чужаков в своём селе эти собачки не потерпели бы и четверти вигилии. А раз шаны оборонялись, значит, поднялись и все мужчины. Ни один торонтонец не останется в стороне, если обижают его маленького, ласкового щенка… каким когда-то был огромный, лохматый, свирепый шан. Значит, бой был свиреп – потому что в селе почти не было простых земледельцев – охотники, следопыты, всё бывшие егеря, осевшие на земле. Каждый знал, с какой стороны за рогатину взяться, почти у каждого в доме был арбалет, обычно – лёгкий в обращении, мощный и скорострельный тур. Нет, не дались бы его односельчане в руки врагу просто так! И предателей здесь не было. Почему же тогда – тихо?! Ведь дома – целы! И даже медный петушок на крыше собственного дома – своими руками и брёвна переложены, и петушок вырезан. Даже петушок по-прежнему бодро крутится под порывами ветра, указывает, куда сейчас сильнее дует. Сейчас – на Полночный Восход[44].
Ромуальд остановился у колодца. Он всегда здесь останавливался, возвращаясь из леса. И всегда навстречу выбегала семья: сначала Клык, огромный серый шан, уже старый, но ещё могучий и как все шаны – свирепый к врагам и преданный семье, его воспитавшей. На нём, уцепившись за длинные грязные космы – младший внук, Нойвилл. Ему всего десять было, а уже можно в егеря отдавать. Следом – внучка, красавица Герта, в свои семнадцать – первая невеста деревни, гордая и своенравная. А уже после выходили сын – Ромуальд Младший с женой и мать семейства, его жена. Ронна… Даже если Ромуальд нанялся куда-то проводником или пошёл на охоту, даже если Герта с Нойвиллом – в соседнем селе Рыжих Камнях… Ронна – всегда дома! И всегда выходила навстречу ему… До сегодняшнего дня!
Подумав немного, старик не стал звать гардар себе на помощь. Сначала – сам посмотрит, что да как. Если и есть базиликанцы в деревне, так и он – не воин. Обычный, по правде сказать – совсем уже старый муж, вернувшийся домой…
Первое, что бросилось в глаза, когда подошёл к ивовому плетню – запущенность двора. Всё вроде бы было на своих местах, а чего-то не хватало… Клыка! Старик шан, заслуженный и всеми местными уважаемый, обычно устраивался в полуденной части двора, под лучами Сола и там грелся целый день, если не было охоты потрясти молодых и дерзких претендентов на титул вожака. Это место за всё лето оставалось единственным, где не скошена была трава. И, кстати, опять же в отличии от всего остального двора, трава там и не выгорала, оставалась зелёной…
И калитка – покосилась. Железная петля – знак богатства рода, ибо железо – дорого, держалось на двух бронзовых гвоздях. Теперь оба далеко вышли из пазов, калитка повисла только на нижней петле… Как будто кто-то входил в раздражении, рванул калитку, а потом – не поправил за собой. Впрочем, Ромуальд Младший – горяч и горазд выказывать характер когда надо и не надо. Но – отходчив, а уж калитку, отцовыми руками сработанную, поправил бы в первую очередь…
Вздохнув, Ромуальд сам поправил – короткими ударами рукояти ножа вбил гвозди. Пусть не так надёжно, как прежде, но повесил. И – вошёл в двор, в который вот уже четверть года не входил. Долгий срок…
– Жена! – громко сказал, медленно шагая к двору. – Я вернулся!
4. Ромуальд и Герта. Деревня Торонтон. 23 день месяца Серпеня.
В родном доме ведома каждая щель, каждый поворот. Прикрыв за собой входную дверь и не затеплив светильника слева от двери, старик тем не менее прекрасно ориентировался и в жилую часть вошёл быстро. И замер у входа, обеими руками вцепившись в посох и моля Господа и Святую Стефанию, чтобы его старые глаза ошибались… В избе почти никого не было. Почти никого… Только на широкой постели – там всегда спали они с Ронной, лежало два обнажённых тела – мужское и женское. Мужское принадлежало чужаку – невысокому, сухощавому и темноволосому… Женское… Вначале старику показалось – то жена его лежит. Такое же пышное тело, золотые длинные волосы, не поседевшие в пять десятков… Но нет. Тело было молодым. Телом девушки… Девушка эта спала на плече у чужака, широко раскинувшись по кровати…
– Герта! – хрипло сказал Ромуальд. – Прикрылась бы хотя б, бесстыдница!
Герта спала крепко, даже не сразу очнулась. Но открыв глаза – увидев перед собой усталого, измазанного деда, вскрикнула в испуге и спешно прикрылась руками. Как же, прикроешь тут весь срам…
– Бесстыдница! – устало повторил старик, усаживаясь на скамью. – Хоть венчалась? Мать с отцом где? Бабка?
– Так ведь… Нету их! – испуганно пролепетала Герта, наконец-то догадавшись укрыться одеялом.
– В Рыжие Камни что ли ушли? – понятливо кивнул Ромуальд. – А Нойвилл где? И Клык? Ты почему до сих пор в постели?!
Тут он увидел наконец, кто лежал и беззастенчиво дрых на его постели. Понял, разумеется, сразу, как увидел… Синеющая даже во тьме наколка базиликанского стратиота на левой ягодице, их знаменитое тавро. И – лорика с перевязью, а на перевязи – короткий базиликанский гладий. Всё – сложено аккуратно на дальнем конце скамьи…
– С врагом?! – взревел старик, замахиваясь посохом. И разбудил, разумеется, стратиота…
Тот сел резко, немедленно, по-солдатски просыпаясь. И – проснувшись, немедленно раззявил свой поганый рот:
– Эй, старик, чего разоряешься? Пшёл в хлев!
Герта его дёргала за плечо, что-то горячо шептала в ухо – он не слышал или не хотел её словам внимать. За что и поплатился… Вся горячая кровь, что бурлила по сю пору в жилах старого егеря, выплеснулась в один – короткий и мощный удар по голове. Рука слегка дрогнула, попал не в висок – в темечко. Впрочем, базиликанцу хватило. Даже не пикнул, валясь на подушки и заливая свежие наволочки – жена вышивала – кровью.
– Жаль, не убил! – сплюнул Ромуальд. – Мозги не вывалились. А впрочем – язык…
Дальше его ждало куда большее разочарование. И потрясение… Герта, обнажённая вскочив с кровати, бросилась на бездыханное тело и дико закричала. Большинство её слов перебивались слезами, но крик стоял такой – на всю улицу поди слышно. Потом слёзы кончились, остался только вой. Зато понятный…
– Фома!.. Фома, любимый! Очнись!
– Стерва, кого славишь?! – взорвался Ромуальд. – Встань перед дедом, когда он с тобой говорит!
Герта встала… Разъярённая, раскрасневшаяся от слёз и крика… Базиликанцы таких мегерами зовут.
– Ну, встала! Встала, что с того!.. Ты – счастлив, дед?! Счастлив теперь?! Фома – мёртв, тебе лучше от этого? Кому-то лучше?! Он хоть добр был ко мне. И к брату!
– Где все остальные? – оглушительной пощёчиной прерывая её крики, спросил Ромуальд.
– Мертвы! – всхлипнула девка с пола. – Базиликанцы два месяца назад пришли, сразу грабить стали. Шанов перебили… Клыка последним взяли!
– Клык, бедный Клык… – горько прошептал старик. – Говори дальше! Ну!!!
– Ну, девок всех ссильничали, баб что покрасивее. Но они ещё добрые были. Куда лучше, чем соседи наши дорогие!
– Какие соседи? – не понял поначалу Ромуальд. – Это Торстона, что ли?
– При чём тут твой собутыльник! – совсем обнаглела Герта. – Рыжекаменские! Они вместе с базиликанцами пришли, вместе грабили… Только базиликанцы лишь мужиков, что за оружие схватился, убили, да собак. Ну, нас насиловали… А эти… Насиловали и убивали. Старух и стариков – сразу. Твоего Торстона кверху ногами подвесили, да так и оставили до вечера. Мамку базиликанцы отбили, а бабку – изнасиловали да убили. Отца – сразу, стрелой… Я их там, за церковью похоронила. Там – всех наших похоронили. Скопом. Сотню могил не выкопали бы всё равно, а ночью лисы повадились, да волки на околице выли…
– Так значит… – глухо сказал Ромуальд. – Хоть Нойвилл – жив?
– Жив! – всхлипнула Герта. – Я его собой выкупила, а Фома меня у своего декана в кости выиграл. С тех пор так и живём…
– И много вас таких… живёт? – скривил губы дед.
– Ну… почитай все бабы, что живы остались! – Герта, похоже, успокоилась, всхлипывать перестала. Только голову базиликанца на коленях держала, словно свой срам пыталась ей прикрыть…
– Сколько это – все? – спросил Ромуальд. – У нас – село большое!
– Полсотни, наверное! – Герта даже задумалась, посчитала в уме. – Некоторых рыжекаменские увели с собой… Мать – тоже. Здесь только те остались, кто базиликанцам приглянулся. Некоторые полуденники и с двумя живут…
– А базиликанцы – в селе? – удивился дед. – Я их не видел!
– Они там, на полуденной половине! – махнула рукой девка. – Их двадцать, да ещё десяток рыжекаменских здесь обретается. Но они чаще на охоте, дичью воинов снабжают. А те все за прудом живут. Там дома им побогаче кажутся!
– Значит, двадцать! – довольно сказал старик. – Ну, это не число… В Рыжих Камнях есть?
– Там – не надо! – возразила девка. – Там и присягу принесли… Ихнему августу, Филиппу…
– Присягу? – зло оскалившись, переспросил Ромуальд. – Ну, господь им судья, что из под сени Святого Креста под шипы Розы ушли… Собирайся!
– Куда?! – подхватилась девка. – Я никуда не пойду! Фома…
Остро заточенное, да ещё и медью обитое навершие посоха с хрустом вошло в глотку базиликанцу. Тот даже не дёрнулся, уже мёртвый, но старик для верности покачал посох в шее, расширяя рану. А потом – ярость затмила глаза, со всего маху обрушил посох на голову единственной внучке. На этот раз не промахнулся – попал в висок…
– Эх, Ронна, Ронна! – прошептал немеющими губами, чуя, как заходится от боли сердце. – Говорил ведь тебе, избалуешь внучку!..
Он плохо помнил, как вышел из дома, как появился на околице и как махал руками, призывая гардар. Лишь услышав перестук копыт, покачнулся. И, к стыду своему, сомлел…
5.Ярослав. Деревня Торонтон. 23 день месяца Серпеня.
– Вперёд! – увидев сигнал старика, поведавший, что всё чисто, приказал Ярослав. – Но – осторожно. Кто знает, что у деда на уме…
Последнее предназначалось уже только десятниками и все они, отобранные лично самим Ярославом, послушно склонили головы. Впрочем, Яросвет и тут не утерпел, брякнул что-то про слишком осторожных, которые… Последние слова заглушил грохот четырёх сотен копыт. Земля ощутимо содрогнулась, хотя кони шли еле-еле. Грунью.
И тут старик рухнул, как подкошенный. На миг своим падением даже притормозив скок. Но расстояние было небольшим, а глаза у большинства – зоркие. Разглядели, что стрелы нет… Но поехали тише – почти шагом. На всякий случай. И большинство – заготовив стрелы. Опять же – на всякий случай…
Доехали быстро – полтора перестрела для владенских коней – не расстояние. Двое дружинников со щитами и Тилла немедленно спрыгнули с коней, травница тут же что-то добыла из сумы, сунула под нос старику… Тот закашлялся, дёрнулся и сел. Глаза ещё бессмысленные, а уже за посох хватается. Девку, впрочем, поблагодарил – ошеломил, по-гардарски сказав «спасибо». И тут же – к сотнику:
– Базиликанцы есть! На том конце села, как и говорил… Их мало, двадцать, к тому же – все по домам разошлись… Сволочи! Да и девятнадцать их осталось…
– Сотник! – подняв с земли тяжёлый посох деда, сказал один из дружинников. – У него посох – в крови!
– Злыдень, в дом! – приказал Ярослав. – Яросвет, Жароок, Травень – ваши десятки со мной! Богдан, Станята – ваши – в обход! Остальные – вокруг села! Смотрите, чтобы ни единой души не выбралось живьём…
– Наших мужиков там нет! – встрял Ромуальд на своём странном гардарском. – Так что любой мужчина – враг!
– Это – хорошо! – проворчал кто-то за спиной Ярослава. – Легче рубить!..
– Ну, тогда –вперёд! – вынимая из-за пояса огромную, на длинной рукояти секиру проревел Ярослав, чуть приподнявшись в стременах. – Слава Роду!
– Слава! – разом откликнулись сто глоток…
Кони, отдохнувшие, да и так – выносливые и крепкие, разом махнули до середины улицы. Пока ни сопротивления, ни даже намёка на него не было… Впрочем, цокот копыт тяжёлой конницы не мог не привлечь к себе внимание… Раскрылось одинокое окно и высунувшегося в него базиликанца пригвоздило к подоконнику сулицей. Завизжала вусмерть перепуганная, или уже успевшая прижиться баба…
– Быстрее! – заорал Ярослав, обрушив вниз руку с секирой – нагнетал кровь для тяжёлого удара.
– Да чего бояться?! – возмутился Жароок, чья быстрая чалая кобыла пластала всего в двух корпусах от сотника. – Мы их одной левой… Как тараканов!
– Вон они, тараканы! – проорал Яросвет, всаживая остроги[45] в бока своему тарпану[46] с нежным прозвищем Жаба. – Проснулись… Попробуй теперь, прихлопни их!
И впрямь, на другом краю деревне, отгороженном от этого широким и длинным прудом и узким деревянным мостом через него, поднялась суета. Из домов, на ходу снаряжаясь – натягивая доспехи и цепляя оружие… Кажется, их было двенадцать. Точнее всё-таки сложно определить.
– Наддай! – крикнул Ярослав, пригибаясь к гриве. – Наддай, пока не поздно!
– Да чего ты боишься, сотник?! – возмутился сквозь зубы Жароок. Но его слова снесло назад и вряд ли Ярослав их услышал.
Отряд всё же наддал и как раз на бешеном галопе проходил начало моста, когда базиликанцы на другом его конце собрались наконец под начало своего декана – рослого и не по-базиликански крепкого воина в доброй, отливающей булатом лорике[47] и при длинном, опять же не базиликанском мече. Увы, рассмотреть цвет его волос невозможно было. Шлем закрывал всю голову наглухо, широкие защитные пластины опускались до подбородка. По знаку своего командира, немногочисленные собравшиеся подле него воины составили нечто вроде стены. Тонкой она получилось – в два ряда. К тому же только у четверых были скутумы – прямоугольные базиликанские щиты, за которыми можно было бы выдержать и атаку конницы. Тем более декан сразу определил самое надёжное место – выезд с моста. Там и выстроил своих, причём не пожалел драгоценного времени и навалил нечто вроде баррикады впереди…
– Слава! – заорал Ярослав, наконец-то вздымая секиру к Коло. – Слава! Убивай!
– Убивай! – рявкнул рядом Яросвет, поднимая вверх свой огромный меч. – Убивай гадов!
Кто-то не только орать успевал, но и стрелять. Тяжёлые боевые стрелы способны были пробить даже скутум… наверное. Уж точно пробивали неудачные базиликанские шлемы. Меткие родянские стрелки били влёт и сначала двое разом, потом – ещё двое базиликанцев рухнули назад, сбивая с ног и задних тоже. А уже через мгновение туда же, разрядив наконец свой гнев бешенными ударами, вломились и всадники…
Весь бой, далее случившийся, был удивительно короток и вряд ли воины Ярослава потратили больше четверти часа, чтобы уложить всех стратиотов на сыру землю. Мёртвыми, разумеется – пленных не брали, как и наказал старый Ромуальд.
– Всё, сотник! – тяжело дыша отёр лезвие меча Жароок, сваливший двоих. – А ты боялся…
Тут его и настигла стрела. Глупо настигла, в правое плечо, со спины…
– Жароок! – заорал его побратим Травень. – Жароок, ты что?!
– Больно однако! – пожаловался Жароок, на миг оторвав лицо от пышной конской гривы. И – скис…
– Откуда стреляли? – Ярослав даже в стременах привстал, осматривая все дома, что были за спиной Жароока. – Не вижу…
Не дожидаясь его приказа, что вообще-то – плохо и позднее наверняка будет наказано жестоко, десяток Жароока бросил своих конёй в намёт к тем домам. В руках у воинов наготове были луки… Пусть только высунется тот подлец!
Подлец не высунулся… сам. Но и безнаказанным не укрылся. На пороге одного из домов на миг выросла женщина, прокричала что-то и тут же её втащили обратно. Впрочем, никто не понял, что она кричала. Догадались скорее – предупреждала…
– Все – назад! – вдруг одёрнул их яростный окрик сотника. – Яросвет, перекрой им задворки! Чтобы не ушли!
Почему-то сразу все решили, что там – не один человек.
– Травень, пошли кого-нито за остальными! – приказал Ярослав. – Пусть только дозоры оставят… крепкие! Внял?
– Внял, сотник! – коротко ответил тот, довольный. – Слышали?! Выполнять!
– Остальным – щиты на руку! Бейте по окнам! По окнам!
Приказ был выполнен немедленно. Тем более – воины остались только из десятка Жароока, все горели жаждой мести, а луки были снаряжены и даже стрелы наложены. Так, на всякий случай…
Окна в доме были затянуты бычьим пузырём. Но уже через несколько минут не осталось ни одного целого – полопались под стрелами…
– Выходите! – по-торингски и громко велел Ярослав. – Выходите, если не хотите, чтобы мы вас факельными стрелами закидали!
– Сотник! – дёрнул его за плечо один из воинов. – Смотри!
Ярослав, взвинченный за время боя, обернулся резко и зло… Сплюнул.
– Пугать-то зачем? – выговорил дружиннику. – Подумаешь, бабы! Правда, много их…
И впрямь, деревенские женщины – те, кому посчастливилось выжить, медленно собирались на площадь со всех сторон. Некоторые – в основном немолодые – выглядели измученными. Страшно выглядели. И все – молчали…
Впрочем, через мгновение дышать стало легче – на площади стали собираться и дружинники. Для начала пришли два десятка Богдана и Станяты. И ещё один – Добрана – подоспел чуть позже. Вот это уже было совсем хорошо. У Добрана были собраны лучшие лучники сотни, которые били векше[48] в глаз, не промахивались.
– Вы видите, теперь нас – больше! – возвысив голос, сказал Ярослав. – Сдавайтесь, тогда будем судить по Правде! Будете сопротивляться, не пощадим никого! Ну?!
– Они не сдадутся! – не поднимая головы, тихо но отчётливо сказала немолодая женщина, стоявшая подле. – Там – рыжекаменцы, соседи наши дорогие. Базиликанцы были сволочи, но эти – сволочи вдвойне! Даже если вы им пообещаете жизнь, мы – убьём! Потому сдаваться не будут!
– Жаль! – вздохнул Ярослав. – Я им жизни и не обещал. Только правый суд. Каждому по заслугам…
– Не будем им правого суда! – тихо, но твёрдо ответила женщина. – И неправого – не будет! Наш суд их ждёт…
К ней подошла ещё одна – такая же измождённая, но – гораздо моложе. В руках – откуда только взялся – факел, на бешенном ветру, внезапно поднявшемся на площаде, яростно мечущийся небольшим отростком рудого пламени. Младшая подала факел старшей… Та сначала медленно, но всё убыстряя шаг пошла на дом. Пламя на факеле рвалось в стороны, но – не гасло…
– Задержать? – одними губами спросил Богдан, сообразительный и скороумный. – Я пошлю пару…
– Стоять! – страшным шёпотом запретил ему сотник. – Божий Суд!.. А впрочем… Стрелами – по окнам! Прикроем её!
Ударили быстро и так плотно, что если кто и пытался выбить женщину, просто не смог подойти к окну. А потом… Потом она подошла – очень близко, шагов на пять к дому. И, широко размахнувшись, бросила факел на крышу…
Огонь не загорелся. Солома, покрывавшая крышу, отсырела и пламя лишь лениво лизало её, иногда опаляя, но не зажигая. И лишаясь последней пищи, медленно затухая…
– Сотня! – скомандовал Ярослав, убедившись, что факел не запалит дом. – Сотня, зажигательными – бей!
Сотни здесь, конечно, не было. Четыре десятка, может – пять. Но все, как и положено – с луками и сулицами. Общий залп был страшен… В небо разом поднялась туча стрел, причём каждая или почти каждая несла за собой дымный след. Факельная…
Когда же в крышу, пусть даже сырую, втыкаются сотни стрел разом или через короткий промежуток, когда некоторая часть из них влетает случайно или по умыслу в дом, втыкается в стены и стропила, пожара не избежать. Обязательно найдётся место или веточка, или пучок соломы достаточно сухой, чтобы вспыхнуть жарко и – подсушить своим огнём соседние… Крыша занялась в течении пяти минут – сначала накрыв площадь густым столбом чёрного дыма, потом выбросив вверх клубы белого… Закончилось всё ярым пламенем, которое выбросилось сначала из-под крыши, потом подхватилось и из окна… Пытавшихся выбраться из пылающего дома выбили стрелами и взяли в мечи воины Яросвета – даже в панике предатели бросились через задворки…
Суровый и страшный, весь в копоти Ярослав медленно снял шлем, против сердца сотворил оберегающий знак.
– Род, твоей волей! – сказал тихо…
6. Ярослав и его сотня. Торонтон. 23 день месяца Серпеня.
Бой закончился настолько быстро, что не успели даже ярость потратить. К радости Ярослава, малы были и потери. Трое раненных, из которых только Жароок серьёзно. Да и то, несмотря на все его вопли, Тилла рану уже залечила и какой-то вонючей, белесой гадостью сверху смазала. Чтобы не гноилась. Яросвет, который всё и всегда видел и знал, над самым ухом раненного приятеля вещал, что это – дерьмо паучиное, его иначе паутиной зовут. Мол, Тилла его прямо из задницы выковыривает… Тилла злилась, в голос огрызалась… Но терпела. Не до того было – только-только дорвавшись до работы, она изо всех сил старалась доказать свою полезность и нужность. То, что двое из троих – кроме Жароока, то есть, сразу сели в седло, в общем-то говорило о том, что ей это удалось… Впрочем, настроение лишь поначалу было радужным. Злыдень, догнавший сотню лишь теперь, после боя, принёс весть о том, что в доме нашёл голых и мёртвых базиликанского солдата и торингскую девку. Оба убиты жестоко. Стариковым посохом, если он хоть что-то в оружии понимает. Ещё – воины доносили, что во многих домах более ни души. Только те женщины, что и через час молча стояли одной мрачной массой подле догорающего дома. А домов – много, почти пять десятков. Это ж если как у них – две-три сотни людей должны быть! И скотина! Вон какие дворы богатые! Пусто в них теперь…
Сам Ромуальд, про которого говорили шёпотом и чаще всего с искорками восторга в голосах, пришёл на площадь ближе к мигу, когда Коло перешло зенит. Мрачный, ещё больше иссохший и поседевший. Если такое возможно с человеком, который уже сед волосом и худ телом и ликом. Он молча, не заговаривая, прошёл мимо воинов, подошёл к бабам и несколько минут просто смотрел на огонь. Потом что-то коротко спросил и ему хором ответили. Слышно, впрочем, не было. И расстояние немалое, и ветер в ту сторону. Да и говорили тихо… Старик довольно долго говорил, что-то доказывал, убеждал кажется… Потом загалдели женщины. Именно загалдели – перебивая друг друга, высокими голосами, иногда кто-то визжал. Послышался плач…
– Чего они там? – помрачнев, спросил Яросвет.
– Не ведаю! – пожал плечами сотник. – Далеко… Да ты не волнуйся! Что бы ни решили, всё нам скажут! Вон, уже идут!
Шли трое: мрачный Ромуальд, следом – те две женщины-поджигательницы, старая и молодая. У обоих – заплаканные, но решительные лица.
– Началось! – предрёк Яросвет. – Ну, сотник, ты как хошь, а я – в кусты! У меня конь с утра не поен!
– Яросвет! – нервно сказал Ярослав. – Стой!
– Конь превыше всего! – уже издалека, заглушаемый громом копыт, донёсся голос побратима…
– Здрав буди, Ромуальд! – мрачно сказал сотник, оставаясь в седле. – Что ты такой грустный? Твоя деревня свободна. И род не прервётся, как я слышал… Внук здоров?
– Здоров… телом! – тихо ответил старик. – Кто ведает, что сталось с его душой?! А впрочем… Я к тебе по делу, сотник Ярослав!
– Догадываюсь! – кивнул тот. – А это – выборные от жителей?
– Да… от жителей! – трудно ответил Ромуальд. – По правде, я убеждал их, что ты не можешь… они не хотят и слушать. Пойми их, они натерпелись такого, что и врагу пожелать не хочется! Даже тем, кто это сотворил!
– Я видел! – кивнул Ярослав. – Ненависть глубоко укоренилась в их душах, благо что и пищи для неё довольно… Они хотят, чтобы мы отомстили за них? Скажи – отомстим. Уже скоро!
– Я – Лаора, жена… вдова Торстона Коротышки. У меня были две дочери, три внука и внучка. Они все – мертвы. Их убили не базиликанцы, те лишь грабили и насиловали, их убили наши соседи из Рыжих Камней. И твоих людей ранили рыжекаменские. Отомсти! Убей их! Убей их всех и сожги деревню!
– Постой, я не могу! – растерянно пробормотал Ярослав, смятый этим натиском в один миг. – Это – торингская деревня, она во власти вашего императора и лишь он может…
– Я – Бирута, вдова Ликина Меткого. – молодой легче далось прозвание вдовой. – Мой муж погиб в начале боя, его подняли на копья. Мой ребёнок никогда уже не родится – я выкинула после того, как меня изнасиловали. Он молит тебя о мщении, гардар! А если тебе мало нашей мольбы, мы заплатим… У нас мало что осталось… Почти ничего. Кроме нас. Мы заплатим собой. Вы ведь воины, вам нужны женщины!
Её глаза наверное когда-то были красивы – огромные, похожие на озёра голубые глаза, укрытые под длинными ресницами. Сейчас в них ярым пламенем полыхало безумие. И оно лишь ярче разгорелось, когда Бирута лихорадочно начала срывать с себя те лохмотья, что были её одеждой. Обнажилось порядком исхудавшее, но когда-то крепкое и сочное тело, грудь же и сейчас была полна и красива. Только в синяках и ссадинах…
Видимо, Ярослав, а может – кто-то из десятников за его спиной слишком откровенно зацепился взглядом за один из этих синяков. Бирута не смутилась, но улыбнулась:
– Я грязная для тебя, воин?.. Я отмоюсь, клянусь! Мы будем чистые, как в первую брачную ночь! Мы все готовы заплатить. За смерть! Сначала – сожгите Рыжие Камни, убейте там всех. Потом – берите нас. И делайте, что хотите! Ну, что же вы, воины?!
Ярослав резко обернулся в седле, цепким взором поймал лица воинов… Нет, он не зря более года – с тех пор, как стал сотником, лично проверял каждого дружинника. Ни один не ухмылялся, а похоть, если и была – загнал куда поглубже. Зато ярости хватало. Кто-то уже требовал идти на эту деревню. Их – сотня, они и впрямь сотрут её с лица земли!
– Прости, краса! – тихо сказал он, заворачивая коня. – Не могу… Мы не можем жечь торингскую деревню, наш князь скарает нас всех за глотки! Прости…
– Хорошо, вам не нужны мы! – отчаянно выкрикнула доселе молчавшая старшая, Лаора. – Но золото, золото вам нужно? Мы отдаём себя вам в рабство! Вы можете нас продать и получить много денег. Мы – здоровые, крепкие, можем иметь здоровых детей… Ну же, соглашайтесь! Мы прямо сейчас подпишем всё, что требуется! Отомстите же за нас!
– Сотня, за мной! – искажённым голосом приказал Ярослав. И, чуть не сшибив конём Ромуальда, стоявшего подле, пустил того в намёт. Прочь из деревни, пока не пересилила ярость, прочь!
Да разве уйдёшь от этого… Расстояние – а сотня разбила лагерь в двух верстах от околицы, между двух холмов, на берегу небольшой, но быстрой реки – не главное. Варили кулеш, отпаивали-откармливали коней… Молча. Самые записные балагуры ходили мрачные, подавленные. А общее мнение высказал обычно осторожный в словах Богдан.
– Надо было согласиться, сотник! – мрачно сказал он, стараясь на Ярослава не смотреть.
– Ты на баб польстился, аль на золото? – яро сверкнул на него глазами тот. Понимая, что обижает смертельно.
Богдан не обиделся, лишь поднял на Ярослава глаза:
– Яр… – он редко так обращался к сотнику, но только иногда, в минуты откровенности. – Яр, мы многое потеряем в этой войне, но Род заповедал нам хранить честь. А сможешь ты теперь смотреть в глаза этим женщинам? Да плевать на золото! И женские ласки на войне успеем получить с война… в тех же Рыжих Камнях. Ну, если кто и получит с какой бабы здесь плату, ты-то что яришься? Тебя за удило никто не тянет! Можешь в сторонке остаться! Но отплатить нечисти – должны! Решайся, сотник…
Ярослав обернулся, чтобы уйти и замер, удивлённый. Оказывается, у костров никто не сидел, все собрались поближе и заворожено слушали. И лица у всех были серьёзные. А Яросвет ещё и поддержал Богдана, предатель:
– Решайся, сотник!
– Кулеш сгорит, вояки! – сплюнув под ноги побратиму, сердито сказал Ярослав. – Снидайте идите! В бой с изголодавшимися не пойду!
– Злее будем! – настойчиво сказал Богдан. – Ты же видишь, все готовы хоть прямо сейчас в сёдла! Решайся, сотник!
– Кони устали… – предпринял последнюю попытку Ярослав. – Да, Чернобог с вами! В седло!
…Сотня оказалась готова к походу за четверть часа – время даже для его дружинников небывалое. Кулеш без жалости вывалили в траву – жирный, с курятиной и салом, густой… Сами обошлись сухарями и малым количеством пресного мёда[49]. Тут же и тронулись вперёд. У деревни их встретил готовый к выступлению Ромуальд, пристроился на полкорпуса позади Ярослава – злого, насупленного, неразговорчивого. Женщины провожали воинов радостными криками, кто-то плакал…
– Только платы нам с вас не надо! Ни золотом, ни бабами! – глухо сказал Ярослав. – Кто заикнётся, того – лично срублю!
– Я понял! – поспешно ответил обрадованный проводник. – Но и ты не мешай, если кто с бабой позабавится… Мужиков всё одно не осталось, а дети – наше будущее!
– Не буду! – после короткой паузы пообещал Ярослав…
7.Ярослав и Ромуальд. Рыжие Камни. Вечер 23 дня месяца Серпеня.
Рыжие Камни не зря были прозваны так. На Полночь от них – почти до самой околицы Торонтона – из земли выглядывают огромные валуны, покрытые рыжим мхом. Неплодородна тут земля, что ни делай. И нет той силы, что могла бы выворотить эти валуны из земли – уж и маги пытались. Деревня большая, богатая – пять десятков дворов, триста человек жителей, из которых мужчин – не меньше ста. Как и Торонтон… когда-то. Только если в Торонтоне живут фрехольдеры[50], то в Рыжих Камнях – вилланы[51]. Разница – велика. В Торонтоне обитали в основном заслуженные ветераны легионов и корунел, свободные от уплаты налогов и, на три поколения, от воинской повинности. Вилланы обязаны были и тем, и другим. Фрехольдеры в тяжёлые годы получали помощь от императора, вилланы голодали и побирались, влезали в кабалу, становились серванами[52]… Потому появление базиликанских вербовщиков, соривших столь необходимым перед голодной зимой золотом, здесь восприняли с радостью, а в центурию записалось три четверти здоровых мужчин. А больных здесь и не бывало от роду… С такой же радостью пошли грабить соседей, с которыми доселе и дружили, и ссорились… жили как соседи. Начав же, уже не могли остановиться, бросились убивать, насиловали жён и дочерей тех, с кем недавно пили… Зато в многих домах появилась богатая утварь, в хлевах блеяло и мычало, мекало и квохтало новое, жирное и плодовитое поголовье, а фохт Вид и старики обсуждали как дело решённое, кому и где в следующем году сеяться на землях торонтонцев. За верную службу проводниками, август Филипп, император базиликанцев, именным указом пожаловал Рыжим Камням земли фрехольдеров. После этого утихли даже голоса тех, кто допрежь был против и не одобрял зверств односельчан в соседней деревне. Казалось, всё уже ясно. Базиликанцы твёрдой ногой стояли по всему Фронтиру, редкие и малочисленные отряды партизан либо вымерзнут к весне, либо будут перебиты силой оружия… Измена императору вряд ли будет наказана. Оружие, доброе торингское оружие и малая толика доспехов, выданные на центурию от щедрот базиликанцев, свалили в сарае у фохта. Пусть валяется, бесполезное, до весны. Тогда – продадут, обменяют на коней и зерно, на овощи… можно и серванов общинных прикупить! Теперь-то, когда разбогатели… Расплата, меж тем, приближалась – в лице сотни всадников в тяжёлых доспехах. А предупредить о ней было некому – полдюжины девок – соплячек, самой старшей из которых вряд ли минуло четырнадцать вёсен, перебили сулицами, пока ещё плескалась ярость в душах. И, вымахав на небольшой, пологий холм, оказались прямо над деревней. По прямой – перестрела два-три, не больше…
– Как? – коротко спросил Яросвет, из-под ладони вглядываясь в не подозревающий пока ни о чём, снующий по улице по своим делам народ.
– Изгоном! – так же коротко ответил Ярослав. И то верно – не звери всё ж… Кому удастся через открытый конец выскочить, пусть радуются жизни. Остальным – смерть!
– Не щадить! – заорал Ярослав, вновь добывая из поясных колец секиру. – Месть!
– Месть! – этим вечером боевой клич сотни сменился…
Ударили лихо, на намёте, широкой лавой пройдя по полям и вычесав оттуда тех, кто под последними, холодеющими лучами заходящего Коло ковырялся на своих полосках земли. К деревне бегущих было уже около тридцати – мужики, подростки, женщины. Их били стрелами в спины, метали сулицы. Били пока всех – ярость была велика, а ожидание, пока колебался сотник, лишь разожгло её огонь в душах. Это потом – когда остынут и месть утолит свою жажду крови, начнут выбирать и беречь женщин, щадить детишек… Пока до этого было далеко. Зато первое сопротивление, пока – редкие стрелы из-за окраинных плетней, уже началось.
– Яросвет! – рявкнул Ярослав, когда стрела просвистела от него совсем близко – в паре локтей. – Ты и Добран – выметите их! Травень, Жаро… Ах да… Два десятка поведёшь налево. Бери жарооковых кметей! Остальные – за мной!
Дальше, впрочем, хоть бой и случился, славы в нём не было. Лишь – горькая месть… Мужчин в селе почему-то оказалось немного, да и те сопротивлялись хоть и яростно – неумело. Часть легла ещё на околице, пешим строем пытаясь преградить дорогу коннице. Других выбили стрелами и сулицами уже вдогон. Третьих… А третьих и не было. Напоследок – в награду – осталось беззащитное село и столь же беззащитные женщины и дети в нём. Многие воины, не видя в этом ничего плохого, воспользовались этой беззащитностью сполна. Наверное, так же кричали женщины в Торонтоне, когда их насиловали, также плакали дети, цепляясь за материнский подол, когда их отрывали, в горячке отшвыривали безжалостно… Многие так и погибли…
Ромуальд седло не покидал, ехал через всё село с каменным лицом и посохом – вновь окровавленным – поперёк холки положенным. Мимо него протащили кричащую, уже в разодранной лопоти женщину – он оставался холоден. Метким броском пришпилили к стене отрока – даже бровью не повёл… Остановился лишь у одного дома – не слишком богатого, но красиво изукрашенного резьбой, с изящным коньком на крыше и свеже построенным овином на задворках. Во дворе и в доме уже хозяйничали воины, один из них тащил за волосы, веселясь и огрызаясь на плоские шутки товарищей, молодую и спелую девку в разодранной рубахе. В прореху маняще вываливались острые девичьи груди…
Увидев Ромуальда, девка взвизгнула и рванулась волос не щадя. Закричала сначала не разборчиво, потом…
– …Ромуальд! Дядя Ромуальд! Спаси! Спаси меня, молю!
Старик сидел весь белый, но ни один мускул на лице не дрогнул. Дружинники, поначалу замявшиеся, давшие девке добежать до проводника, ободрились и уже вдвоём её схватили, потащили куда-то за дом.
– Дядя Ромуальд!!! – уже нечеловеческим голосом закричала девушка. – Ради вашей дружбы с отцом!
– Он не спас моих, Ганна… – глухо возразил старик.
– Он пытался! – рванувшись и вынырнув из рубахи, прокричала Ганна. – Он спас твою внучку! И внука!
– Внучки у меня уже нет… – тихо, так что Ганна вряд ли слышала, ответил Ромуальд. – И друга…
Он так и не сказал ни слова, пока дружинники, на этот раз озверевшие, прямо на его глазах обратали Ганну. И тут же взяли по очереди. Только глаза крепко-крепко сомкнул…
Подъёхавший Добран ужаснулся – лицо старика походило на лицо мертвяка, монстра ходячего. Только из-под век иногда вытекали две одинокие слезы. И катились по бугристым щекам до подбородка, оставляя две блестящие дорожки…
– Мы победили, Ромуальд! – тихо сказал он, не посмев даже коснуться рукой. – Твоя деревня отомщена!
– Зажгите эту! – тихо велел, не попросил старик. – Со всех концов!
– Со всех – Ярослав не даст! – возразил рассудительный десятник. – Он тех, кто успеет уйти, щадить велел! За той околицей наши молодцы не охотятся… Многие и ушли…
– Тогда – хотя б отсюда! – уже не так требовательно сказал Ромуальд. – Вражье гнездо…
– Отсюда – можно! – почесав бритый затылок, пробурчал Добран. – Но я всё же с Ярославом поговорю!
– Говори…
Десятник ускакал, но Ромуальд не стал ждать. Факел, не факел, а светильник в доме его друга, лучшего гончара этой деревни Выкинда, был всегда. А кстати, где сам гончар?!
Наконец-то спешившись, он не спеша прошёл через двор, с усмешкой отметил обрушенный гончарный круг – его дар Выкинду на прошлые именины. Поднялся по ровным, одна к одной ступенькам крыльца. И ручку эту он мастерил – из меди, как только он умел. А петли – Ромуальд Младший. Тоже добрый мастер-медник. А вот – горница, вот – светильник. Добрый светильник, медный… Кто там его мастерил? А кто смастерил все горшки и кувшины в его доме, ныне порушенном? Чего страдать? Вот только светильник – не самое лучшее средство для поджога. А печь – горячая. Значит, и угли не превратились в пепел…
– Угольки, уголёчки! – пробормотал старик, вытаскивая полную лопату и вываливая её на покрытые дешё
вым половиком. Шерсть сразу задымилась.
– Всё, Выкинд! – проскрежетал Ромуальд зубами. – Я отмщён!
– Предатель! – раздался за спиной яростный голос гончара. – Убийца!
В спину Ромуальду вонзилось что-то твёрдое и острое, он захрипел, выворачиваясь и падая на колени. Посох, однако, из рук не выпускал и как развернулся, все оставшиеся силы вложил в один-единственный удар. От этого удара остриё вошло под дых и уже Выкинд заскрипел зубами и рухнул поверх друга, мешая свою кровь с его. Деревенский иерей сказал бы наверное, что так они свершали старинный варварский и жутко языческий ритуал братания… Но и он был к тому времени мёртв.
8. Ярослав и Тилла. Близ Торонтона. Поздний вечер 23 дня месяца Серпеня.
Рыжие Камни, даром что сплошь деревянные, вспыхнули быстро и жарко. Вот тебе и влажная погода… Началось всё, что обидно, с той стороны, что уже прошли. Не исключено, гардары же и подожгли… Уходить пришлось быстро, бросая награбленное, иногда натягивая штаны уже на ходу… Когда собрались за околицей, на безопасном расстоянии от занявшейся одним большим костром деревни, воины на месте были все. Недосчитались, правда, двух щитов, лука и шлема, но растяп Ярослав наказал примерно… А потом развернулись и направились ночевать в Торонтон. Благо, близко…
Ещё по дороге Ярослав сурово предупредил:
– Баб не обижать!.. Они и без вас – обиженные Богами!
– Да что ж мы, не люди? – обиделся за всех Яросвет.
Ярослав тогда хмыкнул с явным сомнением… Угадал. Уже по прибытии многие дружинники выбрали себе подруг и разошлись по домам. В сёдлах остались лишь заранее назначенные вартовыми[53] воины Добрана, да те, кому женщин не досталось…
– Эй, а где старик? – только тут вспомнил Ярослав.
– Нету его! – ответил кто-то из десятников. – Он, кажется, в том доме был, что первым загорелся!
Тут и Добран очнулся, с ругательством по лбу себе врезал:
– Он ведь и уговаривал меня деревню поджечь! Со всех, мол, концов! Чтобы неповадно было…
– Ты не поджёг? – заинтересовался сотник.
– Что я, Родом обиженный? – возмутился Добран. – Я тебя искать поехал! Ты ж такие дела решаешь!
– Молодец! – одобрил Ярослав. – Жаль только, никого подле оставить не додумался…
– Так ты ж понимаешь, всем пограбить надо…
– А что ж мне не сказал?..
– Так… Пока нашёл в вертепе этом, пока добрался – пожар и начался! – виновато развёл руками десятник. – Тут уж не до того было…
– Оправдался! – усмехнулся Ярослав. – Ладно теперь уж… Бди! Добран зычным голосом велел половине своего десятка уходить на полночную окраину, с половиной остался на месте. Сотник, он сам видел, спешился и устало пошагал по улице куда-то в глубь, ведя коня в поводу…
– Чего ж он сам не позабавится? – посочувствовал кто-то из вартовых за спиной.
– С вами – позабавишься! – возмущённо фыркнул Добран. – Всех баб разобрали! Разве что вот…
Он не договорил, и поспешно увёл сотню прочь – чтобы те не видели, как следом за Ярославом пустила своего огромного Серко травница сотни – Тилла. Пусть и впрямь сотник хоть ночку спокойную проведёт…
Сотника в те мгновения терзали совсем другие мысли. Он устал – не от скачки и короткой сечи - от крови. Ему и впрямь хотелось любви. Простой, без затей и клятв, без обещаний любить вечно и без чрезмерных страданий. Ни Умила с её гордыней, ни Тилла с её ревностью такой любви дать не могли. Может, правы были те его вои, что незатейливо брали такую любовь – силой, с боя или вот так, на постое?
– Ярослав! – раздался за спиной привычный уже, глуховатый голос Тиллы. – Ты что такой грустный сегодня?
– Я? – насколько мог – искренне изумился тот. – Я – весёлый и радостный, травница! Мне не с чего грустить, коль уж мы одержали за день две великих победы! Для начала – разгромили малый отряд базиликанских насильников, к тому ещё – предателей наказали. Правда, за это, скорее всего, твой сотник ответит головой… Ну, тут уж как получится!
– Бедный мой… – совсем не как с сотником разговаривая, проворковала Тилла, подходя поближе и грубоватой, в мозолях от меча и повода ладонью проводя по его щеке. – И – колючий. Когда волос обривал последний раз?
– В лагере ещё! – мрачно ответил Ярослав. – Тебе чего?
– Ничего! – удивилась Тилла. – Разве я что говорю? Колючий, так колючий… Иди ко мне, мой сотник!
– Тилла, мы – в походе! – без особой убеждённости возразил Ярослав. – Не время…
– Для всей сотни время, и для тебя – время! – возмущённо сказала Тилла, ковыряясь сбоку с завязками кольчуги. – Помоги уж, что ли!..
Без особой охоты, он всё же помог травнице снять доспех и рубаху. А уж потом кровь сама бросилась в голову, остальное сняли быстро – в том числе и его тяжёлый доспех… У Тиллы даже рубаха порвалась…
Очнулись через час, не раньше. Усталые, но довольные – оба. Глядя на раскинувшееся на стерне белое тело подруги, Ярослав бесплодно пытался разобраться в своих чувствах. Проще было броситься со стены в ров. Или – одному выйти на бой против сотни. Чтобы разобраться, кто больше по сердцу – Умила, красавица и умница, или Тилла… Ну, с достоинствами Тиллы всё давно ясно…
Умила. И рядом – Тилла. Одна – нежная, хрупкая… гордая – да, и это. Другая… нежности и хрупкости нет вовсе. Красота… Да красива, наверное… Зато не колеблется кого выбирать. С давних пор не колеблется, с четырнадцати девчоночьих вёсен…
Ярослав пошевелился, и Тилла, которая вроде и дремала, немедленно очнулась:
– Что случилось?..
– Вставай! – тихо сказал Ярослав. – Устала, поди, на земле… Да и холодно уже! Вересень[54] близится…
– Я не замёрзну, если ты – рядом! – заверила Тилла, усаживаясь и медленно натягивая поверх пышной груди срачницу[55]. – Ведь ты – не уйдёшь?
– Пойдём, поищем хату! – мягко уклонился от вопроса Ярослав. – И впрямь холодает…
Вряд ли его ответ удоволил травницу полностью. Но другого не было. Сейчас…
Оделись быстро. Тилла кольчугу не натягивала, четверть пуда на руке, как пушинку… В соседнем огороде трещали кусты, слышался непрерывный шорох земли и чьё-то сопение. Ещё один дружинник торопился наверстать время, пока Лель не отвернулся…
Только дошли до дома, начали подниматься на крыльцо, рядом с калиткой, разумеется – выбитой и доселе не поправленной, возник всадник. Чужой…
– Сотник Ярослав? – громыхнул во весь родянский голос. – Я тебя по всей деревне ищу! Князь кличет! Срочно!
9.Князь Лютень и Ярослав. Торонтон. Ночь на 24 месяца Серпеня.
Избу для себя князь Лютень выбрал добрую. Будь он торингом, или просто – верь в Крест и Розу, ещё удобнее было бы, ибо небольшая деревенская церквушка опиралась одной стеной как раз на этот дом. Впрочем, здесь жил всего лишь один из местных богачей, на свои деньги церковь отстроивший и этим донельзя гордый… Когда-то. Теперь и он был мёртв, а его немолодая, но ещё красивая жена, раскопав где-то сряду[56], поспешно в неё обрядилась и теперь прислуживала гардарским военоначальникам, подавая им на стол блюдо за блюдом, кувшин за кувшином. На открытой шее – её должен был украшать золотой торквес[57], давешний подарок мужа – алел и наливался кровью свежий засос… Хоть и немолода была, а какой-то гардарский хоробр не удержался, испробовал ещё спелую ягодку…
Каждый раз, натыкаясь взором на этот бурый знак чье-то страсти, князь Лютень и сам бурел ликом, крепко сжимал кулаки. Глядя на него, хмурился и Рудослав Буй-тур Владенский – что позор Медведю, позор и Туру!.. На третий или четвёртый проход Лютень не выдержал, рывком притянул к себе женщину, ткнул в синяк пальцем:
– Силой?!
Хоть в гневе прорычал неразборчиво, женщина поняла, поспешно замотала головой:
– Сама уступила!
– Ладно, коль так… – проворчал Лютень, далеко не успокоенный. В следующий момент, вздохнув тяжело, налил себе новую чарку местного пива, пригубил… Поморщился слегка – пиво, молодое, больше напоминало пока брагу. Горчило, в мозг не било…
– Ну, где там твой хвалёный сотник? – не удержался от вопроса Рудослав. – Ух, будь моя воля…
– Мы – равны как воеводы, я ж говорил тебе! – мрачно ответил Лютень. – Ивещей!!!
Воевода, предпочетший, по дурному настроению князя, обретаться на крыльце, в два шага оказался внутри:
– Звал?
– Где Ярослав? – хмуро спросил князь. – Долго мне ещё ждать его?!
– Идёт уже! – немедленно ответил воевода. – Прикажешь сразу к тебе?
– Сразу! – подумав немного, согласился князь. – А ежели крутить начнёт… Десяток гридней держи тут, рядом. Будет крутить, тут и в поруб посажу! Сволочь…
– Ты, княже, прости! – внезапно решившись на что-то, возразил воевода. – А только я не позволю тебе честного воина сволочить! Допроси сначала, послухов найди. Тогда и карай – твоё право! До сих пор Ярослав – твой верный сотник! Лучший в тысяче, головой отвечаю!
– Ответишь… – скрежетнул зубами Лютень. – Ответишь! Как я теперь Радану в глаза посмотрю?! Защитнички… Деревню сожгли, баб снасильничали… Детей малых, и тех убивали! Как с врагами, право слово!
Тут, наконец, спасительно скрипнула дверь и вошедший внутрь Ярослав, низко поклонившись на карликов рассчитанной притолоке, повторил свой поклон уже для князей. И – ещё раз, наособицу – для хозяйки, зардевшейся ликом от его знака внимания.
Переведя взор с Ярослава на женщину, князь ещё раз обозрел засос у неё на шее, хмуро спросил:
– Твоя работа? – и пальцем ткнул, уточняя.
Ярослав смолчал, возразила сама хозяйка, из-за волнения и малой толики испуга говорившая сбивчиво:
– Не он, не он! Да я ж сказала, по доброй воле всё было! Никто не виноват!
– Чего молчишь! – одним взмахом ладони остановив поток выкриков, спросил Лютень. – Чего не оправдываешься?!
– В чём? – резко спросил Ярослав. – Всё делал твоей волей! Может, слегка только перегнул, когда в драку полез!
– В драку? – вскочив на ноги и побледнев от гнева, заорал князь Лютень. – В драку?! Ты резню устроил! В торингской деревне! Будь это даже в базиликанской, безнаказанно бы не сошло тебе с рук! А ты – в союзной! Детей убивал! Женщин – насиловал!
– Я – не насиловал! – сухо возразил Ярослав. – Воинов – не держал. И не стал бы! То – казнь была. Месть, о которой нас вот они и просили! Она, Лаора, в том числе!
– Ты – Лаора? – резко повернувшись к хозяйке, спросил князь.
– Я! – подтвердила та, уже всерьёз испуганная страстями, разыгравшимися у неё на глазах. – Лаора, вдова Торстона Коротышки!
– Ты просила моих воинов пойти войной на соседнюю деревню?
– На Рыжие Камни? – лицо женщины исказилось гримасой ненависти. – Умоляла! На коленях валялась и награду обещала. Обещанное – исполнила! За то, что сделали, вдвое больше бы заплатила, да они и так отказывались…
– Вот как… Ты просила их убить своих соседей, изнасиловать их жён и дочерей, убить детей? – князь, похоже, был неприятно поражён. – За что такая ненависть?
– За это за всё? – раздёрнув на себе рубаху, медленно ответила Лаора. – За мужа моего, ко мне завсегда доброго, за детей, внуков… За то, что на всё село один мальчишка жив остался! И того – девчонка своим телом выкупила… Первая красавица!
– Ты не поняла, женщина! – раздражённо прервал её воевода Рудослав. – За что – соседей зорить?!
– Так это они ж всё сотворили, нечисть этакая! – удивилась женщина. – Базиликанцы только грабили, да насиловали. А эти – ещё и убивали…
– Понятно… – пробурчал Рудослав. – Княже, сотник неповинен! Вот тебе моё слово против любого иного, сам бы так поступил! Это ж надо, законы Рода преступить, соседей зорить… Подлый люд жил в этих ваших Рыжих Камнях… Да и название – дурное!
– Дурное не дурное, а я рассчитывал в той деревне как раз твою тысячу поставить. На роздых и ночлег. Или ты думаешь, мы здесь сумеем три тысячи разместить? – мрачно возразил Лютень. – Ярослав, ты – иди сюда!
– Я здесь, государь! – холодным тоном, глядя перед собой и явно не желая замечать примирительные нотки в голосе князя, ответил Ярослав.
– Ну, ну… не обижайся! – князь уже извинялся, пока – через силу. – Всякое в голову придёт, когда увидишь пепелище, да поймёшь, кто это сотворил. Да и обидно…
– А объясняться с Раданом всё равно придётся! – заржал вдруг устроившийся у окна Рудослав. – Вон он идёт. Аж пышет гневом!
Князь Лютень потому и славился среди своих братьев-князей, что был быстроумен.
– Ну уж нет! – с достоинством возразил Лютень, вставая. – Ты у нас – младший воевода! Вот ты и объясняйся… Сотник, за мной!
– А как же наши равные права? – заржал ему вслед Рудослав. Невесело…
– А вот это – они и есть! – смех Лютеня был куда веселее…
Глава 5 «Ярославова застава»
1.Князь Лютень. В пяти верстах к полуночи от Сальма. 28 день месяца Серпеня.
Опершись ногой на твёрдое, рукой Мирона поддерживаемое стремя, князь Лютень устало взобрался в седло. Обернулся…
Войско медленно вытягивалось из походного лагеря. От которого, впрочем, остались уже только чёрные круги кострищ, да остовы двух палаток торингов – их не успевали собрать за назначенный князем срок, пришлось бросить… Лютень, всем известно, был суров. И – очень сильно устал…
Второй день, с того часа как они покинули Торонтон, три гардарских тысячи и сотня увязавшихся за ними следом торингских всадников во главе с графом Раданом крутилась вокруг Сальма – мощного, хорошо укреплённого города, некогда оспаривавшего у Фронфора титул столицы, ныне слегка сдавшего. Впрочем, ставку свою император Теодор разместил всё же под Сальмом. Здесь в городе – древний, старинный замок, здесь – три ряда стен… Взяли их, эти три ряда, в два дня. Двумя же базиликанскими арифмами – после боя в каждой из них наверняка не все шестьдесят сотен воинов были… Правда, стоит признать и то, что в городе после боя оставалось дай Бог тысяча боеспособных мужчин, знающих, с какой стороны взяться за оружие. Виной тому – императорский набор, вымевший все здоровые резервы из Фронтира. И весь поголовно полёгший на левом крыле имперского войска, когда на него обрушились жуткие, невиданные по силе боевые заклинания базиликанских магов. И – два невиданных доселе, огнедышащих существа… Знающие люди называли их – Драконы…
Теперь всё было иначе. Теперь в городе на постоянной основе стояли те самые две арифмы. Уже пополнившиеся солдатами, имеющие запас снаряжения и опиравшиеся в грядущей обороне на четыре подготовленные линии: три городских обвода стен – их они могли и не защищать, по правде-то говоря. И – Замок. Огромный, из гигантских, нерушимых глыб составленный Сальмский замок, внутри которого как раз и был размещён магазин Южной армии торингов – запас провианта, воинского снаряда и фуража на три года лихой войны. Никто и никогда не брал Сальмский Замок, построенный ещё во времена завоевания Фронтира Конрадом Великим. Никто не брал… Он – попытается. Он, Лютень, потомок по прямой линии великого и непобедимого Грома! Он, Лютень, за спиной которого – вся мощь рода Медведя, а рядом – верные союзники-родовичи, Туры и Лисы.
– Ивещей! – рявкнул он, поднимаясь в стременах. – Сторожу выставили?
– Воевода Рудослав с полутысячей дружины ушёл час назад! – заверил Ивещей. – А позади – вторую часть своей дружины услал! Своей волей! Я не препятствовал…
– Правильно! – одобрил князь. – Рудослав – горяч, но умён. К тому же, его туры великолепно подходят именно для первого боя…
– Ждёшь? – озаботился Ивещей. – Так может, и я прикажу…
– Идти в бронях! – сурово приказал Лютень. – Заставы во все стороны выставить на три-четыре перестрела! Я не желаю попадать в засаду!
Уже попали… От головы колонны, где, вопреки всем законам, двигался с дружиной сам Лютень – дорога была суха и пыль поднималась высоко, душила – хорошо было видно как из-за ближайшего раменья[58] вымахал отряд конницы. Сотни четыре всадников, даже чуть меньше… Туры передовой сторожи. Вот только…
– Почему так мало? – тревожно спросил князь, привставая в стременах. – Почему так мало, Ивещей?!
Воевода, в отличии от него, размышлять над столь важной проблемой не стал, а просто набрал побольше воздуха в лёгкие и заорал погромче иной трубы:
– Тревога!
Поперхнувшись на первом такте, его приказ повторил серебряным пением турьего рога княжий мож, облечённый таким высоким доверием…
– Ивещей, бери тысячу, выдвигайся вперёд! – придя в себя от изумления, уже командовал князь Лютень. – Поспешай, пока изгон следом не показался!
– Навряд ли! – покачал тот головой. – На изгон у базиликанцев силов не хватит… Конных. Скорее, Рудослав горячий на пехоту нарвавшись, с лёту в атаку пошёл. Его, разумеется, кувырнули, намяли как следует бока… Вот и драпает теперь! А конница… Ну, может, номадская и есть… немного. Так что нам – номады?!
Тем не менее, приказ князя выполнил. В нём смысл был, безразлично – есть погоня или нет. А через четверть часа – даже меньше, к князю подскакал забрызганный грязью, утомлённый бешеной скачкой сотник. Отсалютовал, доложил ревущим голосом:
– Сотник Бугай[59], княже! За раменьем нарвались на засаду – тыщи четыре пехоты, да конницы сабель пятьсот! Не номады – базиликанцы! И два «василика» имеют! Стоят в боевых порядках!
– И воевода Рудослав, конечно, в атаку пошёл… – мрачно сказал Лютень.
– Воевода Рудослав с вящей сотней отход прикрывает! – быстро перебил его Бугай. – Нам на рысях отходить велел, чтоб, значит, предупредить! Ну, мы и отошли… Только по приказу, княже!
Поспешное пояснение сотника вызвано было боязнью, что кто-то усмотрит в этом быстром отходе – испуг, трусость… Как будто у Туров в войске мог задержаться хоть один не только трус – просто осторожный! При таком-то воеводе, каков Рудослав!
Тут и Рудослав с сотней показался. Вернее, сотни уже не было – десятков семь-восемь – уже хорошо. Сразу за родянами, преследуя их по пятам, из-за раменья вымахали базиликанцы и у Лютеня не осталось сомнений – ала тяжёлой конницы. Как раз таки пять сотен всадников…
– Трубач, атаку! – резко приказал он, опуская наличь[60]. – Воеводе Ивещею приказ – атаковать с забега[61]! Слава Роду!
За его спиной тысяча дружинников разом откликнулась на боевой клич, этот клич тысячеголосо подхватило железо, добываемое из ножен… А впереди тысяча Ивещея уже набирала ход. И, услышав сигнал рога – приказ к атаке – разом заворачивали коней дружинники-туры. Чтобы быть первыми подле своего вожа[62]. Чтобы даже не заподозрили в трусости…
Ала базиликанской конницы вряд ли состояла из ветеранов. Сколько-то, наверное, было… они первыми завернули коней, сразу поняв – им здесь не светит. Остальные, в основном – молодые воины, радостно заорали и бросили коней навстречу. Четыре сотни против двадцати пяти…
Столкновение – пока с равным количеством туров – случилось в перестреле от леса. Страшный лязг, взвившийся к Коло рёв сотен глоток, визг коней и звон оружия… А потом Лютень перестал вслушиваться, пригнувшись к холке коня и удерживая копьё у колена – чтобы сразу же вонзить его во врага…
Врубились… Тысяча отборных дружинников-медведей, могучих и яростных, атаковала лавой, потому не смяла, а вобрала в себя вражеский отряд. И – на каждого базиликанского клибанария оказалось по три-четыре гардара. В таких условиях продержаться долго, до подхода подмоги, могли бы только ветераны. Они-то как раз и удрали ещё до боя. Сопливых юниоров[63] резали как скот, почти без потерь… Пока из-за леса, равняя строй под аквиллум[64], не выдвинулись те самые сорок сотен пехоты – вернее, тридцать шесть. Шесть полных когорт из десяти – три пятых арифмы. И – два аспида, как базиликанцы именовали огнемёт на колёсах, жуткую машину, выжигающую всё на своём пути на двадцать-тридцать шагов.
– Атака! – услышал Лютень яростный рык Рудослава, и пять уже неполных сотен воинов-туров разом ринулись вперёд.
– Безмозглый лурень! – выругался князь. – Что там Ивещей?!
Ивещей атаковал тоже… В левое крыло, где стояла, кажется, свеженабранная когорта – вексиллум[65], знак когорты, был обычным, не золочёным и не серебряным. Впрочем, особой паники в рядах базиликанцев князь не заметил. Как и положено по Стратегикону, две передние центурии составили стену из скутумов, ощетинились копьями-гастами. А остальные встретили родянскую конницу шквалом пилумов в упор. Лютень сцепил зубы и закрыл глаза, чтобы не видеть, как посыпались под этими копьями его люди и кони… Впрочем, уши он закрыть не мог.
2.Ярослав. Тысяча Ивещея. Сражение у Сальма. 28 день месяца Серпеня.
Ярославова сотня, как и положено первой среди равных, шла в первых рядах и именно она попала под основной шквал вражеских дротиков. Что обидно, особого вреда от них не было, но попадая в щит, они так оттягивали руки, что воины раскрывались. И уж тут в дело вступали многочисленные велиты[66] базиликанцев… Не прошло и пары мгновений, а за спиной у Ярослава и самого воеводы Ивещея, атаковавшего первым, ряды поредели. Пока – не сильно, но ведь самое главное препятствие – фаланга тяжёлых щитоносцев, гастатов-принципов. Хорошо вооружённые и защищённые от вражеского нападения, они способны были долгое время быть непроходимой преградой для любого войска. А длинные копья, выдвинутые за линию щитов на три-пять локтей… М-да…
– Слава! – заорал Ярослав, вздымая над головой нелюбимую сулицу и почти в упор швыряя её в смазанное розовое пятно – чьё-то лицо. Попал, нет – он не видел – резко разворачивая коня, уходил из-под ответного удара, от острых рожнов копий…
Первая сотня метала сулицы и била из луков вся. И вторая. И третья – тоже… Четвёртую сотню вёл сотник Берсень, немолодой и свирепый воин. Его дружинники, сбив плотный клин, атаковали в лоб… как и было задумано с самого начала – в разреженный предыдущими сотнями центр фаланги, на копья и скутумы ещё живых, но уже усомнившихся…
Следом, подпирая сотню Берсеня, ринулись остальные шесть сотен. Им пришлось атаковать уже по трупам, по выбитым из сёдел, но ещё живым сородичам… Фаланга была взломана в единый час, велитов частью потоптали конями, частью взяли в мечи… Дольше всех держались шесть десятков триариев, вставших вокруг вексиллума и отчаянно оборонявшихся. Этих выбивали стрелами, порядком опустошив тулы… Два десятка ещё оставались живы, когда Ивещей скомандовал отход. Подчинились нехотя… А потом – хвалили предусмотрительного воеводу, который в последний момент вывел конницу из-под огненного дыхания «аспидов» и слитного удара двух отборных – под серебрянными вексиллумами когорт.
– Стрелами! – хрипато орал воевода, находясь уже вне боя, а возле себя жёстким решением придержав две сотни – резерв. – Стрелами их, гадов!
Ну, восемь – не восемь, а шесть сотен лучников в сражавшейся части его тысячи было. Шесть сотен лучников – страшная сила, которой вполне достаточно, чтобы смять любое сопротивление. Ибо это – тридцать шесть сотен стрел одновременно в воздухе. Туча! Дождь, уязвляющий железом!
Трибун[67], ведущий когорты на выручку погибающим соратникам, был либо молод и горяч, либо не ведал, что его ждёт. За что и поплатился – стрелы пошли густо, кощунники бы сказали – заслонили собой Коло. И почти все тучно легли в голову первой когорты, по базиликанскому обычаю идущей мощным, слитным квадратом. С вексиллумом, резервом и трибуном в центре, велитами на флангах и в тылу…
Пока Ивещей вытягивал на себя когорту за когортой, князь Лютень и присоединившиеся к нему Туры Рудослава во главе с самим воеводой, атаковали оставшиеся три когорты. Те пострашнее были – встали одним большим квадратом, на флангах имея «аспиды», близко не подпускали и зайти себе в тыл не давали. И попробуй-ка, возьми две тысячи пехотинцев, когда они встали крепкой ногой и не желают никуда уходить! А терять воинов Лютень не желал, предпочтя свести пока весь бой к перестрелке. Всё одно с родянскими лучниками мало кто может сравниться…
Никто и не пытался равняться. Как и в пешем строю атаковать конницу – безумие, стойное разве что орингов… Они, правда, пару раз пытались. Кровью умылись! Здесь же единственное оружие, которое могло бы остановить родянскую конницу – два полупустых «аспида». Но они, к тому что горючего «Дыхания Дракона» в сосудах осталось на один выстрел, не могли удержать конницу надолго. Ну, сгорит поднятое выстрелом пламя… А дальше – что?
Ивещей и его тысяча, меж тем, порядком потрепали выступившие против них когорты. Первую – и идущую тоже первой – выбили стрелами и дотоптали конями. Вторая неожиданно упёрлась… В ней почти не осталось панцирнников, но велиты, хоть единственным доспехом у них были холщовые рубахи, сражались отчаянно, а потери дружинников росли слишком быстро. Слитный залп сотни пращников, он тоже страшен. Притом убитых было немного, больше – раненных. Знахари-травники сотен прямо под копытами мечущихся коней перевязывали им раны, заговаривали…
– Не пойдёт! – заорал вдруг Ярослав, когда третий подряд накат конницы не принёс результата и тысяча вновь откатилась, теряя людей и коней. – Воевода, надо менять что-то!
– Что?! – взвился в седле Ивещей, советчиков из молоди не любивший – жуть. – Что ты мне посоветуешь?! Тут пехота нужна, чтобы их взять! Неспешно врубиться, удара снизу не боясь! И – припереть их к лесу!
– Так… Мы что, пешими драться не сумеем?! – возмутился слышавший разговор сотник Дуб, прозванный так не за глупость, но за сугубые рост и крепость тела. – Прикажи, воевода! Я – готов!
Ивещей и рад бы приказать, да что-то против души ложилось. С князем посоветоваться?.. А где он, князь? Это перед боем – разумник не по возрасту, осторожный и восхищение вызывающий. Как бой… Ищи князя в самом пекле!
– Вели, воевода! – поддержал Ярослава и Дуба ещё один сотник – Берсень, только вышедший из боя и выведший туда же свои потрёпанные десятки. – Ну же, пока не поздно!
– Вот вы втроём и пойдёте! – озлился Ивещей. – Что я уговариваю дурней?! Всё одно кони устали, тулы опустели… Ярослав, ты – старшой!
– Благодарю, воевода! – скрыв довольную улыбку в поклоне сотник. Велика честь, вести три сотни, когда рядом – куда более опытные!
– Благодарить будешь, коли из боя живой вернёшься! – огрызнулся воевода. – Сам бы повёл, да куда там… И в поединке – обузой буду!
Тут Ивещей, пожалуй, лукавил. То, что стар – верно. Толст сверх меры… кольчугу специально шили. Но булава его, огромная и в чужих руках – неповоротливая, летала пёрышком лебединым. Да и в двобоях на дружинном поле, на булавах и мечах, секирах и сулицах, равных себе если и знал, то – редко. Ярослав один раз – одолел. Мокрый потом был, как мышь. И бока болели, в синяках были…
Пока воевода Ивещей страдал, шестым воеводским чувством ощущая неправоту своего согласия, три дружинных сотни торопливо спешивались. Многие – особенно ветераны, побывавшие не в одном походе и пострашнее нынешнего – открыто жалели, что из щитов – лишь обычные гардарские – на перевёрнутую каплю похожие. На коне, может, и хороши. Но спустившись на твёрдую землицу, лучше иметь в левой руке щит вроде скутума – если в первом ряду, или круглого тарча – если в задних. А этот… Ноги стоящим впереди не прикрывает – они и для стрел с желудями, и для мечей с копьями уязвимы. В задних рядах тащишь его как бревно – бесполезное и тяжёлое. Неудобен… С другой стороны, по руке и коннику, и пешему. Потому родянская конница – универсальна, может и на земле сражаться, что эти щиты есть… Это, конечно, одна из причин, не единственная и не главная.
Ну, как бы там ни было, сбили клин – против фаланги первейший способ пешей атаки. Можно, конечно, стенка на стенку атаковать, но – не выгодно. Надавить с такой силой не получится, а пока базиликанскую фалангу – четыре первых ряда, из самых защищённых воинов составленную не проломишь, до честного боя всё равно не доберёшься. В «свинье» же, как нередко именовали клин, идущие впереди тяжело вооружённые богатыри, лучшие воины – самые смелые и умелые, первыми пробивали вражеский строй. Следом шли те, у кого и доспех похуже – лишь нагрудник булатный, и меч – с булатной оковкой, а то и вовсе без оной… Молодь, одно слово!
Три сотни – не три, но две с половиной точно – ударили разом по врагу. В сто ужасно медленных, на самом деле – широких и яростных шагов дойдя до базиликанского первого ряда, врубились яростно и зло. В первом ряду и впрямь лучшие богатыри – Ярослав со своей страшненькой секирой, Яросвет и Дуб. Берсеню, как ни орал, как ни брызгал слюной, отвели место в середине. Там он и пал – первый из них, получив свинцового «жёлудя» в лоб от руки меткого велита… Погиб ли – никто не думал, на всякий случай оттащили в обоз…
– Слава! – стоял многоголосый рык над полем. – Слава Роду!..
3. Князь Лютень и Ярослав. Поле недалеко от Сальма. 28 день месяца Серпеня.
Князь Лютень, хоть и хаял его Ивещей – по делу, к слову – в самом пекле не был. Бой был тяжёл, воинам не мешал пример лично княжеский… Но в пекло его не пустили бы. Как сейчас, когда сражаться ему пришлось с самого краешку… Рядом, по обычаю Рода защищая господину спину, сражались Ратша с Мироном, вокруг – сплошь княжие можи, вящая часть дружины. И немного их – если с витязями – сотня, а каждый десятерых стоил. Могуч, яр… Молод довольно. Редко когда в можах задерживались после тридцати вёсен. Тридцать – почти старик, а ещё не боярин, не воевода острожный?! Значит, либо трус, либо дурак. А таким и в дружине делать нечего…
Меж тем, бой шёл вовсе не так, как полагал Лютень. Если Ивещей своей хитроумной задумкой – пешим ударом в лоб – сумел сломать ход боя и там уже шло истребление, а спешенные сотни в основе своей вышли из боя и в резерве садились на коней, то эти три когорты упёрлись всерьёз. И – что всё время заставляло князя нервничать – на левом фланге по прежнему держали «аспид». На один залп там всего, десять-двенадцать воинов накроет… Но обидно даже столько терять, коль дело уже почти выиграно. Да и так уже обильно покропили фронтирскую землю родянской кровушкой…
– Слышь, князь! – окликнул его, отирая кровь со лба, отдыхавший неподалеку Рудослав. – Может, повторим маневр твоего воеводы? Я берусь с Турами атаковать пешим!
– Я и сам бы атаковал, если б возможность видел! – поморщился Лютень. – Кони устали и вскоре мы не сможем атаковать… Да этот «аспид» покою не даёт! На один залп там, но если по пехоте, многие сгорят! Не хочу такого!
Сидели рядом, видели – очередная атака захлебнулась так же, как и предыдущие. Хорошо ещё, здесь отборная конница была, вои гордые и к тяжёлым боям привычные. Будь ополчение, уже побежало бы… А что, и родяне, случалось, бегали!
Князь уже раскрыл было рот, готовясь разрешить пешую атаку, а быстрый до дурности Рудослав начал с коня слезать… Помешало пение труб. Только вот… Если пение родянских рогов, пение серебряное и весёлое, взвеселило бы сердца воинов, то это – заунывное и протяжное – вызвало если не уныние, то изумление и смущение. А потом из-за треклятого раменья медленно, на ходу перестраиваясь в боевые порядки, выдвинулись свежие базиликанские когорты. Сначала – четыре, потом ещё два раза по столько. Наконец, в конце – ещё две…
– Всё, конец! – выругался Рудослав, шумно сплёвывая сквозь зубы. – Влипли! Свежая арифма!
– И от старой – остатки! – глухо подтвердил Лютень. – А мы – измотаны боем, сражаться дальше вряд ли сможем…
– Что ж, Перуну в его дружину всегда нужны воины! – как можно бодрее сказал Рудослав, не зря прозванный буй-туром. Его длинный, лучшего златенского булата, меч покинул ножны, в которых покоился самую чуть. – Умрём же, как Род заповедал!
– Погоди! – положив ему на взбугрившиеся от тяжести мышцы ладонь, тихо сказал Лютень. – Не горячись… Мы – не дома, где сражаться должны до последней капли крови. Мы сейчас – наёмники. И воевать должны, как наёмники.
– Это как? – не понял Рудослав, за спиной которого уже выстраивались для атаки его Туры. Для последней, наверное, атаки…
– Это – сейчас отступить! – невозмутимо сказал Лютень. Подразнить их чуток, сотню-другую в заслоне оставив… И заманивать их на всё войско. Там уже – разобраться, как умеем! Ну, и к Буйславу гонца срочно послать! Чтобы знал, где встречать, да как!
Видно было, что слово «отступление» вызвало в горячем воеводе-туре яростное неприятие. Однако Буйславу удалось-таки вколотить в племянника малость мозгов… По мере того, как Лютень договаривал свой план, на хищной роже Рудослава проступала дикая ухмылка…
– А что, план – хорош! – одобрил он. – Дядя с войском, поди, недалёк уже, не сильно много времени ЭТИ поживут. Чур, заманивать я буду!
– Заманивать – мы! – согласился Лютень, словно не заметив этого «я». – А заслон… Ярослава сотника ко мне!
– Этого… поджигателя, что ли? – ухмыльнулся воевода. – Доверяешь ты ему, Лютень!
– Как себе… почти! – с малой оговоркой подтвердил тот. – Умён, хитёр, осторожен… Не испортится, воеводой будет! Для начала, конечно, витязем в дружину к себе возьму…
Ярослав появился почти сразу – весь ещё в сражении, с разбитым носом, новым шрамом под правым глазом…
– Звал, княже? – сухо спросил он, по сю пору обиженный.
– Звал! – так же сухо ответствовал Лютень. – Что сотня?
– А что – сотня? – вопросом на вопрос ответил ей командир. – Убитых, хвала Роду, всего пятеро. Правда, один из них – Травень… Раненных, тех много. Почти два десятка! Многовато для такого боя, княже!
– Многовато! – мрачно согласился Лютень. – В других так же?
– Берсень ранен! – вздохнул Ярослав. – Ему шлем «жёлудем» пробили! Хорошо ещё – лоб не проломили. Но мозги так тряханули, что он сейчас только мать и поминает. Ну, иногда ещё кого из родственников… Почему-то – чужих!
Рудослав, внимательно слушавший разговор, в голос заржал. Лютень лишь сухо улыбнулся…
– Вот что, Ярослав! – сурово сказал он, выждав, когда отсмеётся воевода Туров. – Я понимаю – устал! Ведаю и то, сколь много ты сделал в этом бою… Но – видишь тех воинов?
– Вижу! – Ярослав заметно помрачнел. – Княже, умрём – не посрамим чести Рода!
– Это – знаю! – поморщился Лютень. – Да что я всем объяснять должен?! Уходим, сотник! Бери свою сотню, ещё одну… Вон хоть Берсеня! И – заслоном вставай. В прямой бой не вступай, но и потерять себя не давай. Держись так, чтобы они преследование своё не оставили, но и взять тебя не смогли. Конницы у них мало, раз клыки обломаешь, уже не сунутся. И – смотри! Тяни на Полночь, к Рыжим Камням… До них – вёрст тридцать-сорок… В самый раз! И пехоту, как бы ни упрямилась, измотаешь, и сам коней не загонишь… Что скажешь?
– Княже… – сотник заметно нахмурил брови, чем-то очень недовольный. – Княже… А если они не захотят следом идти? Ну, может у них воевода – трус?
– Не трус, а осторожный! – ухмыльнулся Рудослав, впервые вмешиваясь в разговор. – Ты, сотник, не дурак ведь! Сделай что-нибудь, чтобы он осторожность эту потерял. От ярости, например! Внял?
– Внял! – просветлев ликом, сверкнул ухмылкой Ярослав. – Дозволь сполнять, княже? Времени мало!
– Исполняй! – кивнул Лютень. – Трубач, сигнал отхода!
Сигнал отхода – тягучий и длинный, прорезал воздух и сотни родян, на ходу подхватывая раненных, начали выходить из боя. Базиликанцы их не преследовали – были настолько измотаны боем, что оружие бы удержать. Единственный отряд, ринувшийся вослед – ала второй арифмы, должна была проскакать по мокрой и вязкой земле почти версту. Загонят коней, дурни…
Не загнали. Но когда разогнались, навстречу тучей брызг взвились стрелы. Сначала две сотни, потом – ещё две, потом – ещё и ещё…
4. Ярослав и Берсень. Дружина заслона. 12 вёрст к полуночи [68]от Сальма. Ночь на 29 день месяца Серпеня.
План князя Лютеня удался не до конца. Весь день после сражения отряд Ярослава – полных семнадцать десятков конницы, стараясь сберечь коней и не попасть в тиски железных когорт базиликанской пехоты, отходил на Полночь. Два раза базиликанская ала настигала его, два раза разворачивались, встречали врага редкими к сожалению, но меткими выстрелами лучников… В рукопашных потеряли десяток воинов… Ушли. К темноте стало ясно, что базиликанцы преследовать их в ночи не намерены. Впрочем, кони в сотнях тоже устали достаточно сильно…
– Остановимся на ночёвку! – подумав немного, решил Ярослав, покосившись на Берсеня – сотник, хоть по сю пору не пришёл в себя окончательно, сотню свою не отдал никому и пошёл вместе с Ярославом.
– Место выгодное! – оценил тот после короткого раздумья. – Отсюда и уйти, коль что, сможем... Да и базиликанцы леса не любят! Побоятся ночью сунуться!
– Побоятся… – пробурчал Ярослав, сам так вовсе не думавший. – Одна, думаешь, такая деревня – Рыжие Камни? Найдут проводников из местных, тут и кончится наша дорога…
– Так я заставу из своих на той тропке поставлю? – понятливо кивнул Берсень. Тут же схватился за перевязанную голову, на которую теперь шлем не налезал… Больно!
– Отлежался бы в обозе! – недовольно пробурчал Ярослав. – А если – в бою?
– Яр, не надо! – поморщился Берсень. – Ты – старшой, я и не спорю. Но я больше твоего в дружине! И – старше, значит – умнее! Меня не раз по башке били, живой пока хожу. Да и не будет такого боя, чтобы – опасно! Мы лишь приманка. Нам и не надо в драку лезть…
– Не надо… – сплюнул сердитый Ярослав. – Лезем, однако! Трижды уже сходились! Ты уж прости, Берсень, не серчай… Но только вот – дважды Яросвет тебя выручал. Третьего раза может и не быть. Прошлый раз щит ему порубили… Думай, Берсень! Может, вестником тебя послать, к князю Лютеню? Ну, чтобы не позорно…
– Яр… – побагровел Берсень. – Глуздырь ты сопливый! Да я… Да я тебя – на двубой! На божий суд! К Перуну на правило! Ты меня, воина, позорить?!
Гнев Берсеня был нешуточен, а Ярославе вовсе не горел желанием с ним резаться. Ну, свалил бы, конечно.
– Ну ладно, ладно, сотник! – повисли у Берсеня на плечах Яросвет и Добран. – Уймись! Не хотел тебя Ярослав обидеть!
– Ладно… – стряхнув с плеч их цепкие руки, прорычал Берсень. – Я не в обиде на этого… заботливого! Только вот старшой… подумал бы лучше, как нам базиликанцев расшевелить. Ну, чтобы они завтра поутру от нас не отвязались!
– А что думать? – немедленно ответил Ярослав. – Подумай сам… Ночь, тишина, покой. Варвары, то бишь – мы, где-то далеко. Небось, уже сбежали и не догнать. Дозоры, понятно, двойные! Спит арифмарх, посапывает во сне… И тут – мы! Лавой! По полю! Зажигательными стрелами по лагерю, факелами…
– С ума сошёл?! – возмущённо уставился на него Берсень. От крика у него немедленно заболела голова и он скривился, договаривать не стал.
– Почему ж – с ума сошёл? – обиделся Ярослав. – То – твоя сотня скакать будет! Отвлекать, значит, внимание…
– А твоя? – настороженно переспросил Берсень.
– А моя в это время тихой сапой, через болото, совершенно с другой стороны, пробирается в лагерь. И устраивает…
Он запнулся, подбирая слово, но Берсень уже ржал, вскрикивая в перерывах от боли, со всего маху врезая кулаками по коленям…
– Ой, хитёр! Скажи ещё, ты специально их водил кругами, чтобы они здесь заночевали!
Ярослав как-то слишком долго молчал, потом с ухмылкой взглянул на Берсеня:
– Так ведь… Второй раз тут идём! Места уже ведаем…
– Специально! – ахнул Берсень, заржав ещё громче. – Ну, Ярослав!..
– Постой, сотник! – остановил его восторги Яросвет. – А когда мы это будем… Сейчас, что ли?!
– И верно! – Берсень утих. – Ярослав, вои устали! Они не возмогут прямо сейчас – снова в бой!
– Мы – дети Рода! – тихо сказал Ярослав. – Род ведёт нас по жизни, он нам её даёт, он и отнимает! Надо, браты! Надо!..
Помолчали…
– Ладно, уговорил! – махнул рукой Берсень. – Рискнём… Только может моя сотня с заду пойдёт? Воины поопытнее, не растеряются!
– Мои тоже – не растеряются! – нахмурился Ярослав. – Ты кому не веришь? Яросвету? Добрану? А?
– Я верю всем! – обиделся тот. – Но дело-то какое! Ошибёшься там, в лагере, вот и конец…
– Не ошибусь! – заверил Ярослав. – Ты за своими последи. Одна ала конницы там наскребётся. Пусть уже и потрёпанная! И стрелами погуще! Но – до знака моего! Своих смотри, не побей!
– А как знак подашь? – нахмурился Берсень. – Ночь ведь…
Ярослав веточкой на золе нарисовал нечто вроде карты.
– Смотри, вот он – лагерь! С полночной стороны его, шагах в сорока-пятидесяти от стены – болото начинается. Там я буду, с сотней…
– Часа два ходу! – опытным глазом прикинул Берсень. – Недобро, до рассвета мало времени останется!
– Даже хорошо, на рассвете туман может быть, они вас в десять раз увеличат числом! – возразил Яросвет. – Ты слушай, что он дальше придумал!
– Дальше – просто, – пожал плечами Ярослав. – Кто-то из моих с факелом на дерево поднимется, вот тебе и сигнал! И – попытайся алу на себя всё ж таки выманить. В бой с ней не вступай, конечно…
– Что я, Родом обиженный? – удивился Берсень. – Коням сил как раз по полю поскакать, и лягут! Покормить бы зверей…
– Чем богаты! – со вздохом развёл руками Ярослав. – Но – фураж, у кого остался – вам! Нужнее… И коней поите первыми. Опять же – нужнее…
– И на том спасибо! – вздохнул Берсень. – Эх, по суме бы зерна на морду! А то хлопцы, что голодные, злее в бою будут. Кони – наоборот…
Помолчали…
– Ну, пусть Род будет к тебе добр! – встал Ярослав. – Я пойду… Мне – в обход, так и времени больше потребуется. Как Влесово Колесо на последнюю четверть пойдёт, так ты давай, устраивай там… скоморошество!
– Ну, ну – скоморошество! – показно обиделся Берсень. – Стрелы и «жёлуди» у базиликанцев будут настоящие! И воевать с нами они тоже будут – по-настоящему!
Обнялись, простились на случай чего… И разошлись: Ярослав поднимать свою сотню, Берсень – готовить свою…
5.Сотник Берсень. Базиликанская интеркиза. Ночь на 29 число месяца Серпеня.
– Сотник, ну что?! – изнемогал десятник Лют, могучий и горячий, но слишком прямолинейный. – Когда?!
– Когда надо! – неспешно ответил ему Берсень. Наверное, уже в сотый раз.
– Так вот, Колесо Влесово уже на Закат пошло! Ещё немного – поди, совсем скроется! А там – Коло свой путь начнёт! Светает на Восходе, сотник!
Берсень выждал ещё немного, больше из упрямства, со скрипом зубовным натянул шлем, обернулся на своих:
– Всё поняли?! Повторять не надо?
– Обижаешь! – хором ответили десятники. – Мы чай не дураки, сотник!
– Стрелы метать густо, да не в стены, а в лагерь. Попадём – не попадём, а шороху наведём вдоволь! И ещё: в бой с алой, что против нас выпустят, не ввязываться! Хоть как повернётся – не ввязываться! Тянуть до последнего, подальше её утянуть от лагеря! Подальше!
– Да поняли уже, сотник! – взвыл нетерпеливый Лют. – Веди!
– Слава! – воздев кверху меч, заорал Берсень. – Убивай!
Он тут же бросил клинок в ножны, добыл и натянул лук… Стрелять пока не стрелял. По его приказу вся сотня будет до предела ждать…
За спиной содрогнулась земля. Сотня тяжёлой доспешной конницы – страшная сила и земля плачет, когда эта сила идёт по ней. А когда скачет во весь опор…
Расстояние до передней, с воротами, стены вражеского лагеря приближалось быстро и Берсень уже видел панику на стенах. Загоралось всё больше огней, в отблеске факелов блестели доспехи, оружие…
– Бей! – сорванным голосом приказал сотник. – Бей!!!
Сотня стрел сорвалась в воздух и Берсеню на миг показалось – это не стрелы, а рой огненных пчёл, жужжащих и смертельно кусающих, взвился в воздух. А в следующее мгновение стрелы начали приземляться…
Некоторая часть стрел всё же воткнулась в сырые колья ограды. Малая часть… большинство лучников не зря ели свой хлеб с салом – их стрелы ушли за ограду и приземлились там, внутри…
Ну, а дальше они лишь метались вдоль стен без всякого строя – чтобы создать у базиликанцев впечатление многолюдства – да стреляли без передыху. Судя по тому, как над лагерем занималось зарево, что-то загорелось очень хорошо…
Некоторые хоробры, слишком смелые, чтобы обойтись метанием стрел, подлетали совсем близко, забрасывали через стену факелы, пылающие жарко и способные разжечь пожар пострашнее начавшегося… Конечно, и цену за это платили немалую – каждый четвёртый возвращался раненный. Убитых, хвала Перуну, пока не было. Базиликанцы и без того не славились добрыми стрелками, а уж в ночи, в панике…
Ворота раскрылись на исходе первого получаса. Базиликанская панцирная конница, этим днём уже потрёпанная, но сейчас превосходящая родян числом вдвое, медленно начала выезжать. Видно было – опасались высовываться, строй выдерживали а выехавшие – жались под стенами…
– Бей по воротам! – заорал Берсень. – Бей, хлопцы!!!
И всё равно ведь, зажигательные стрелы заканчивались, а бронебоев и срезней в тулах было если не вдоволь, то – достаточно много. Почему бы не показать базиликанским катафрактам, кто в поле хозяин?
И показали. Первые ряды вражеской конницы были выбиты подчистую, настолько плотным и удачным получился первый залп. А потом Берсень скомандовал отход и сотня галопом ринулась прочь от лагеря. Ала, все те сотни, что успели обрядиться и сесть в сёдла – следом. Базиликанцы, кажется, увлеклись этой атакой сверх меры. По крайней мере их командир пропустил тот момент, когда сотня гардар прекратила именно отступать, разделилась надвое и, взяв в клещи конников противника осыпала их стрелами. Тучи стрел, конечно, не получилось – тулы были почти пусты. Но удар был силён и настрой вражеский сбил. Некоторые – самые трусливые и самые сообразительные – начали заворачивать коней. Остальные ещё готовы были сражаться. Такие пытались атаковать врага, такого близкого и такого недосягаемого…
И всё же – догнали. Та полусотня, что оставалась без Берсеня, не успела увернуться толком, её прижали к корбе[69] и там началась настоящая сеча. Ну, и Берсень, конечно, не мог оставить такое дело без собственного участия…
– Дурень! – кратко оценил он сотника Явора, которого сам поставил во главе второй полусотни. – Надо было рассыпаться… На слом, браты! Слава Роду!
Полусотня рёвом подхлестнула коней и те пошли намётом – по чёрному полю, по мягкой земле, по камням… Врезались громко и яростно, рубили свирепо и безжалостно… Силы, правда, были неравны. Против сотни, да и то – неполной – родянских дружинников встало две с лишним сотни базиликанцев… тоже уже неполные, порядком побитые стрелами, но всё ещё полнолюдные.
– Руби их, браты! – надрывал голос Берсень, сам крестя мечом так, что от него враги отлетали либо покалеченные, либо – чаще – мёртвые. – Руби! Не щади, во славу Перуна!
Он был сейчас сам – как Перун – похожий для базиликанцев на языческого бога войны, вставший в стременах – непобедимый и разящий. Меч, заботливо заточенный перед боем, звенел чистым голосом лучшего булата… Лишь раз не смог сокрушить врага сразу. Но то был вражеский аларх и меч у него вполне соответствовал положению. Тогда в боку Берсеня впервые возникла вспышка острой боли. Больше – не исчезала, только разрасталась. А левая нога вся намокла. И силы… сил почти не осталось…
Но ещё раньше сил не осталось у базиликанцев – на сопротивление. Те, кто ещё был жив, резко развернули коней и пустили их к своему лагерю так быстро, как те могли скакать. Только тогда с трудом удерживавшийся в седле сотник сумел увидеть, как мало осталось в его сотне здоровых воинов. Живых – чуть больше…
– Травника мне! – сиплым голосом велел. – И – продолжать обстрел! Пока не будет сигнала…
Около шести десятков воинов удалось подвигнуть на это. Медленно – кони измотались и их берегли – они ехали в сторону нерушимой стены. За ней уже почти темнело, только факелов на стенах стало больше, да шлемы там мелькали так часто, как бока рыбы в неводе. Такие же серебристые. Со стен, кстати, уже били пращники и арбалетчики. Пока – только слабонервные, ибо даже для тяжёлых арбалетов расстояние было запредельное. К тому же – ночь, вернее – серые сумерки перед рассветом, утренний туман, вздымающийся с земли…
На миг ощущавшего нестерпимый жар Берсеня бросило в холод – он представил, что не увидит сигнала от Ярослава. Туман ведь…
И тут, наконец, взвился в воздух дикий вопль кого-то из воинов:
– Огонь! Огонь на Полуночи!!!
– Отходим! – рявкнул Берсень. – Сотня, все – назад от стен!
Сотня, слишком утомлённая, чтобы рваться в бой, послушалась беспрекословно…
6.Сотник Ярослав. Там же. Ранний рассвет 29 числа месяца Серпеня.
Коней оставили в версте от лагеря, сгуртовав и оставив немногих коневодов. Остальные – около девяти полных десятков – с проклятиями и непрерывным поминанием самых чёрных и злых богов – прошли эту версту пешком, по буеракам, буреломам и болотистой пойме, где вода – затхлая и вонючая заливалась даже за высокие голенища сапог. Да ещё и птицы над головой вились… Не ночь бы, одни только птицы – без треска, без глухого ропота почти сотни голосов – выдали бы сотню с головами базиликанцам. А так – выбравшись наконец к лагерю, никакой тревоги там не увидели… С этой стороны. Здесь было тихо, тускло горели три или четыре факела на расстоянии десятков шагов один от другого, да слышно было, как перекликаются три часовых. Зато на другой стороне…
– Добро сражается Берсень! – восхитился Яросвет, толкая сотника в бок. – Слышь, Яр…
– Добро! – согласился Ярослав. – Только бы выжили… Вартовых видишь?
– Вижу! – кивнул верный побратим, поглаживая загнутый рог лука. – Выбивать будем? Рискованно…
– Рискнём! – отмахнулся Ярослав. – Быстро надо, нахрапом…
– Что ж… – пожал плечами Яросвет. – Дело – твоё! Стрельцы – Добрана?
– Чьи ж ещё… – хмыкнул Ярослав. – Да чтобы били по трое на одного вартового! И целились – получше! Спаси Сварог, хотя бы одного не убьём сразу – умоемся кровью! Своей…
Добран, гордый доверием, лично отбирал тех восьмерых, что будут стрелять. Двоих, удивив почитай всю сотню и обидев своих, взял из других десятков. Встали, уже почти не хоронясь, наложили стрелы – выстрелили…
– Готово! – громким шёпотом возвестил Добран. – Прикажешь атаковать, сотник?
– Тилла, здесь останешься! – таким же шёпотом приказал Ярослав, подкидывая в руке секиру. – Пошли, молодцы! Про повязки не забыли?
– Не забыли! – вразнобой ответили с разных сторон. – Белые на шлемах – наши!
– Тогда… Слава Роду! Зажигай факел!
Сотня россыпью, сломав обычную плотную «стену», ринулась через поле. В тумане, в серых утренних сумерках, многие оступались, падали… Многие, но не все. Первым добежал, как ни странно толстяк Яросвет. Про него давно уже поговаривали, что жирок специально наращивает, чтобы впечатления не производить… Дальше – набежало уже десятка два. И – замерли под частоколом, растерянные. Высота кольев – две сажени… Где таких и набрали столько?!
– Что замерли?! – хлестнул злой голос сотника. – Сейчас колья подтащат… Извиняйте, браты, лестниц не припасли!
– А на кой нам лестницы! – сквозь зубы цыкнул Ждан, добывая невесть откуда аркан. – Да и колья твои, сотник… В задницу их вставлять? Айда на арканах, браты! Кто полегче, понятное дело – первыми…
– Эй! – зашипел на него Яросвет. – Ты что думаешь, быстрее меня заберёшься на стену?!
– Да под тобой, десятник, весь частокол обрушится! Добр зело! – огрызнулся, тоже шёпотом, Ждан. – Да и вож наш, славный сотник Ярослав, могута тот ещё…
Почин его, меж тем, обрёл продолжателей. Много – не много, но полдюжины арканов чуть ли не разом взвились в воздух, пять из них закрепились крепко, шестой – пришлось перебрасывать. По первым пяти уже лезли, и Ждан – первым. Первым и перемахнул частокол. А полезшему по шестому Добрану не повезло. То ли добр был телом, как Яросвет с Ярославом, то ли лентяй-легионер неглубоко вкопал столб… С диким визгом выворачивая из земли грязный комель, кол обрушился прямо на Добрана и звонко впечатался ему в лицо, разбрызгав в клочья и без того курносый нос. К скрючившемуся от боли десятнику тут же метнулась Тилла, захлопотала… А Ярослав, оживший на глазах, своей волей бросил нескольких воев расчищать пролом. Узок… пока. Но если ещё пару кольев выломать – дело будет!
Сам, впрочем, ждать не стал. Сотник по Правде воинской должен быть во главе атакующих воинов. Взлетел на стену одним из последних – уже плохо… Хорошо, впрочем, что брёвна выдержали…
Взобрался на стену, упрел от напряжения и страха – а командовать и некем. Воины, как и было приказано ещё в лесу, без особого шума растеклись по лагерю, резали сонных стратиотов, зажигали палатки и повозки с фуражом… Пока – без шума. Пока…
Да нет, вот уже и взвился под небеса чей-то крик, упреждая остальных, что в лагере – чужие. И тут же зазвенел булат…
– Ну, держись, браты! – сплюнув тягучую слюну, прошептал Ярослав. – Теперь начнётся!.. Яросвет!
– Я здесь, сотник! – как из-под земли вырос тот. В глазах – преданность, за спиной – хлопцы из десятка.
– Со мной пойдёте! Попробуем шугануть их всерьёз! – сухо сказал Ярослав. – Ждан, ты гляди мне!
– А что – я, сотник?! – шумно возмутился тот, на бегу всаживая меч в пытавшегося подняться с земли стратиота. – Валяются тут… недорезанные!
Сотник, хоть и очень хотел, не успел ответить – на них как из-под земли вынырнули – набежали враги. Человек двадцать, растрёпанные, почти все – без доспехов, но меч-гладий – у каждого. Пришлось на час отвлечься от разговора, уделить внимание бою. Благо набежавшие оказались не слишком умелыми, хоть и храбрыми…
Схлестнулись, громко крича. На Ярослава набегал какой-то коротышка – в одних штанах, щуплый, но с яростно перекошенной рожей. В руках – не гладий, а копьё. Базиликанский пилум… Ярослав даже не стал обезоруживать его. Пилум, он хорош в полёте, когда с разгона врубается в щит. В ближнем бою его мягкий наконечник мнётся, гнётся… только что не ломается. Потому он просто сделал шаг в сторону и обушком секиры по затылку дослал беднягу, которого и врагом-то называть грешно, отдыхать под колёса воза. Благо, что стоял тот всего в нескольких шагах. Туда же мог отправиться и второй, но сотник предпочёл бить наверняка и тяжёлое, камни крошащее лезвие секиры переломило и вскинутый навстречу меч, и жалкую защиту головы – лобную пластину шлема… Мозги выплеснулись наружу, но напоследок стратиот успел сделать своё чёрное дело – отвлёк Ярослава. Когда кто-то из дружинников выкрикнул предупреждение о набегавшем сзади враге, было уже поздно. Как ни ловок был сотник, удар по шелому получился крепкий, в голове гулко отдалось эхо его… Он осел, сквозь зубы недобрым словом помянув Чернобога и явственно ощущая, как истаивают силы…
Того наглеца, конечно, срубили. Ещё и потоптали, обозлённые. Перед глазами Ярослава возникло почему-то расплывающееся, но искренне встревоженное лицо Тиллы. Вроде бы знакомый голос спросил:
– Жив?..
– Жив! – ответили непослушные губы. – Что мне будет… Помоги подняться!
– Сиди! – неожиданно властно приказала травница. – Тебе крепко досталось… Да и воинам своим ты сейчас – не нужен! Без тебя ворога добьют!
– Какое – добьют?! – опешил сотник. – Вот-вот с силами соберутся, уходить придётся!
– Кто остался – не соберутся! – улыбнулась Тилла. – Они три когорты на выручку своим послали, там Берсень зверствует на опушке… алу вусмерть растрепал! А наши сразу за когортами ворота прикрыли!
Ярослав только что за голову не схватился…
– Сотне – отходить! – приказал самому показавшимся слабым голосом. – Быстро!
– Какое – отходить?! – искренне изумилась Тилла. – Победа…
– Я сказал – отходить! – рявкнул Ярослав уже в полный голос, даже в голове прояснело. – И помоги мне, наконец, встать!
Тилла, похоже, оробела от неожиданности. И уж всяко не посмела спорить с сотником. Опираясь на её далеко не девичье – хрупкое и нежное плечо, Ярослав поднялся, кто-то из оставшихся подле сотника воев подал ему секиру и сбитый ударом шлем… Или это Тилла сняла, когда голову перевязывала, травы прикладывая?
– Отходим! – повторил Ярослав. – Приготовьтесь отходящих прикрыть!
Проревел сигнал рог сотни – не такой большой и богато украшенный, как у Ивещея, но всё равно громкий. И тут же – что значит порядок в сотне! – со всех концов вражеского лагеря, не забывая по пути напакостить врагу, начали сбегаться воины. Поменьше их было, чем начинало бой… Так ведь без потерь не обретёшь победу!
– Выворачивайте колья! – приказал сотник, подумав для прилику. – Ещё раз через стену перелезть нам никто не даст!
Вывернули… Как не вывернуть, раз сотник приказал?! Три бревна – ширина прохода. Достаточная как раз для того, чтобы один человек, вобрав пузо и выдохнув воздух, быстро там проскользнул. Так и начали уходить. В прикрытии – сам сотник Ярослав и с ним – десяток воев посильнее. И, конечно, десятник Яросвет. Этот побратима у Чернобога в чертогах не оставит, спину прикроет!
Пока, впрочем, прикрывать спину было не от кого. Базиликанцы куда больше были заняты тушением множества мелких – пока и крупных – уже пожаров. Особенно ярко и жарко полыхал – в середине лагеря – огромный шатёр, на палатку не похожий никак.
– Твоя работа, Яросвет? – покосился сотник на побратима.
Тот состроил скромную рожу – получилось плохо – возразил тихонько:
– Что ж я, один у тебя в сотне хоробр, что на меня сразу косишься… моя, чья ж ещё!
– Молодец… Воевод их не перебил?
– Да… вроде как нет! – явственно заколебался Яросвет. – Углядишь разве, воевода перед тобой или простой кметь, когда – темно и все в одних портах!
– Вот по портам бы и смотрел! – уязвил стоявший подле Ждан. – Кто нас теперь преследовать будет?! А сотник наш не может, чтобы его не обихаживали! Если бабы – так две. Если враг, так чтобы топал за нами до конца… Своего, разумеется!
Ответить не успели оба: и Ярослав, и Яросвет. Последний воин выскользнул сквозь пролом, настал их черёд. А потом был бег по тому же полю, только теперь – ясно освещённому яро восходящим Коло. И стрелы в лицо – воины прикрывали их зады, последними срезнями сшибая со стен преследователей. А потом, когда пролезли через болото и добрались до коней, было не до разговоров. Умотались так – на коней бы взобраться…
7. Ярослав и Берсень. Дорога через Фронтирскую Пущу. 29 день месяца Серпеня.
Вроде ведь и устали за ночь – в сёдлах еле держались, и кровью – своей и вражьей – умылись до одурения… А ехали весело. Ждан и ещё несколько запевал завели походные песни, от них перешли к срамным, потом – к протяжным, что за столами поются… Сотники – Ярослав и Берсень, не мешали. Пусть вои отойдут от боя. Хоть и в сёдлах, а всё отдых… какой есть. Дать настоящий отдых не успели, да и побоялись. До утра два десятка на самых свежих конях отряда мельтешили под носом врага, метали редкие уже стрелы, кричали базиликанцам хулу… До часа, когда Коло на миг встало в зените, за частоколом было почти тихо. Лишь поднимались в воздух частые, медленно редеющие струйки дыма. Тушили, наверное, пожары…
В полуденный час – Коло ведь тогда в зените – ворота лагеря распахнулись и – одна за другой – когорты начали выдвигаться наружу. В полном вооружении, в боевой готовности, держа на флангах турмы[70] всадников а в середине – обоз и возы с раненными. Раненных оказалось очень многое, но сам обоз сильно поуменьшился числом. Многие – легко раненые, в первую очередь, брели, цепляясь за повозки… Нехотя, без допрежного визга труб и пения запевал, арифмы выступили следом! И вот уже четыре часа без передыху топали по дороге в трёх перестрелах от дружины Ярослава. Базиликанцы не делали попытки приблизиться, родяне – не пытались оторваться…
– Что думаешь, Берсень? – мрачно спросил Ярослав, оглядываясь через плечо, благо дорога позволяла. – Неужто так тупы, что будут идти до конца?
– Всё может быть! – повёл плечами тот, ехавший в седле без доспеха, толстый от тройного слоя бинтов. – Их ещё много – почти пять тысяч. Чтобы взять их, придётся попотеть…
– Ну… Наш-то князь сможет! – усмехнулся Ярослав. – Я больше за коней боюсь! Пади сейчас хотя б десяток, придётся ведь бой принимать! Не бросать же молодцев…
– И примем! – неожиданно твёрдо сказал Берсень. – Ты позри, какие места удобные! Справа и слева – лес густой, для пехоты непроходимый, откосы… Встанем «стеной» через дорогу, от и пусть лбами бьются! Жаль, стрел да сулиц почти не осталось…
– Да, стрел нету! – вздохнул Ярослав. – Последние – час назад потратили! Когда ту турму отгоняли… Вот ведь тоже – упрямые черти! Как думаешь, ещё будут нападать?
– Сомневаешься? – изумился Берсень. – Вот-вот начнут… Кто там у тебя в заставе идёт?
– Добран да твой, Трегуб! Два десятка – больше не сможем всё равно… Мало нас осталось!
– Тут ведь как сказать, – рассмеялся Берсень. – Могло бы и вовсе не остаться, не встань на нашу сторону сам Перун! Это ж надо – сотней почти три полных смять. Скажи кому – не поверят ведь, лжецом прозовут!
– Ты – отличный воин, Берсень! – улыбнулся Ярослав. – Что рана, не мешает?
Берсень помолчал, потом нехотя признался:
– Ещё час так проедем – свалюсь! Привязаться к седлу, что ли… Так и конь после ночи не отошёл толком. Загоню, бедного… Когда там княже помогу обещал?
– У Рыжих Камней! – быстро ответил Ярослав. – Вёрст десять ещё. Может, чуть больше! Кони – выдержат!
– Кони – да, – не стал спорить Берсень, хоть и сомневался. – Вот люди… Зачем девку с собой взял?! Не мог отослать в обоз? Ух, молодь… Рода на вас нет! Всё Лель головы мутит!
– Берсень, она – лучшая травница из тех, что ведал! – мрачно возразил Ярослав. – Что тебе не так? Я слышал, твой травник к моей советоваться бегал, что на рану положить!
– Дурная рана! – скрипнул зубами Берсень. – Лезвие у гада тонкое было, не резало – кололо. Там теперь – дыра глубокая. Под рёбра ушла, как ничего не пропороло – не понимаю! Но левая рука почти не слушается… Твоя девка, Тилла, говорила – пройдёт за седмицу! Посмотрим…
– Она не моя! – сердито возразил Ярослав. – Только при сотне травница!
– Ну, ну… – косо ухмыльнувшись, сказал Берсень. – Воля твоя… вож!
– Ты не скалься, не скалься! – хмуро посмотрел на него Ярослав. – Ведь не посмотрю, что раненный в бою! Как дам в ухо…
– … Так я с седла – долой! – тяжко вздохнув, докончил Берсень. – Ведаю… Да нет, я ж ничего не говорю. Понимаю – Умила, то да сё…
– Берсень, тебя что, слишком сильно по голове стукнули? – уже всерьёз обозлился Ярослав. – Ведь и вправду синяк к остальным твоим ранам добавлю!
– Да брось… – усмехнулся Берсень. – Я ж шутейно… Чтобы дорогу скрасить! Пару вёрст ещё скостили… Может, прибавим ходу? Куда они теперь от нас денутся?
– Ну и тупой у них вож! – поддакнул, подъезжая, Яросвет. – Уже четыре часа топают за нами. Ну прям, как телки на верёвках! И только пару атак сподобились… С чего бы это?
– Я бы, моя бы воля, так вот и топал бы следом, если б сообразил, что нас за собой тащат! – пробормотал Ярослав. – А вокруг – солдат бы пустил. Сотни три-четыре. Чтобы они дорогу нам загородили. Берсень!
– Чего? – мрачно спросил тот, ещё не отойдя от разговора.
– Сколько, ты баял, базиликанцы могут топать пешком?
– Вёрст по сорок в день! – почесав блестящий затылок, ответил тот. – Это от рассвета до заката, конечно. С привалами и кашей – как водится… Значит, сейчас они вёрст двенадцать могли бы отмахать. Десять – точно!
– И мы столько прошли. – глухо сказал Яросвет. – Так что если…
– А вот и они! – одобрительно крякнул Ярослав. – Густо сыплются!
Стратиоты и вправду – сыпались. По склонам, через густолесье и молодой кустарник, центурии две пехоты – при щитах и копьях – ссыпались на дорогу. Внизу, преграждая дружине путь, стояло пока немного. Дюжина, полторы… Вряд ли даже две.
– Легки на помине! – пробурчал Берсень. – Накаркали, вож?!
– Яр, а на рысях?! – пробормотал Яросвет. – Ну, пилумы… Кто-то, да проскочит!
– В намёт! – привстав в стременах, проревел Ярослав. – Скорее, если хотите жить!
– Слава Роду! – прокричал Яросвет, выхватывая меч из ножен и бросая своего коня вперёд сотникова. – Умрём, да с честью!!!
Обе сотни ринулись вперёд, как будто кони свежи и полны сил, а у самих руки вовсе не из свинца, рукояти мечей и секир держат крепко… Да только не так всё было. С рассвета до полудня – без часа передышки, без еды и питья во рту – скачка. Бесконечная и страшная скачка. И у коней ноги заплетаются, и у людей руки мечей не поднимают…
А ещё вражий строй, что наполнялся силой каждый миг, что вставал на землю твёрже и твёрже – стрелами хорошо. Или хоть сулицами. Те смертники, что дорогу заслонили, уже пилумы метнули. А ответить им – нечем. Жаль…
Ну, доскакали. Не было, правда, того бешеного скока, той богатырской мощи удара, что присуща гардарской славной коннице. Но доскакали. Врубились, кого-то и смяли… Только враг умнее оказался. При свете Коло, видать, умением драться не обделён. И понятно стало – почему так мало их стояло на дороге – не сотня. Не сотня… Зато – триарии. Все, как один. Опытные, умелые… Щиты отбросив, короткими и острыми гладиями вооружённые, они не стали заслонять собой дорогу, а наоборот – вроде как расступились. Нырнули под налетающую конницу, да своими больше похожими на ножи мечами вспороли почти всему первому ряду подпруги. Некоторым коням – вместе с подпругами – животы…
Почти весь первый ряд, а за ним и второй рухнули на землю. Третий – а туда оттеснили сотников, еле успел затормозить, чтобы по своим же не скакать…
– Смотрите, они надвигаются! – крикнул кто-то из задних рядов.
И так было ясно… Арифмы сзади, четыре сотни отборных стратиотов – спереди… Неполные две сотни долго не выдержат. И быть им убитыми. Всем. До последнего.
– Тилла, ко мне! – рявкнул Ярослав, пока Берсень организовывал некое подобие совершенно бесполезной обороны. – Тилла, тебя на…
– Да здесь я уже, не ори! – на удивление спокойно и мирно отозвалась девка. – Чего тебе, сотник?
– Твой Серко восемь вёрст проскачет? Намётом, Тилла, намётом!
– Ну… проскачет! – ответила травница, не понимая. – Только я тебя не оставлю! Помирать, так вместе!
– Дура! – в голос заорал Ярослав. – Я – жить хочу! В восьми верстах – князь Лютень и наша конница! Им, на свежих конях, четверть часа скоку! Столько мы точно протянем… Ну же, скачи прямо сейчас. А, с тобой говорить…
Серый жеребец Тиллы завизжал в голос, когда на его круп обрушилось что-то острое, пронзило и больно укусило. Рванулся так – стоптал двоих базиликанцев, и не заметил. Тилла, его хозяйка, всю дорогу до поворота оглядывалась, да слёзы затмевали взор – не смогла различить фигуры любого, как ни пыталась…
Ярослав на неё и не смотрел. На пару с Берсенем забив обнаглевшего триария, он ярым рыком подгонял воинов, выстраивавших нечто вроде квадрата. Как будто поможет.
– Как думаешь, успеют? – спросил наивный сотник. – Ведь и впрямь – кони свежие!
– Надеешься столько прожить? – скривил губы Ярослав. – Ну, ты тогда – герой… Последний бой наш, Берсень! Прости, коли что не так!
– Последний бой! – взревел Берсень, встречая набегавшего врага резким ударом меча. – Ах ты ж, пакость… Обидно…
8.Князь Лютень и Тилла. Лес возле Рыжих Камней. 29 день месяца Серпеня.
– Княже, кажись – скачет кто! – весело сообщил Ратша, старательно начищая княжий шлем. – Ишь, торопится… к девке, аль от отца её!
– Узнай, чей! – хмуро проследив за скачущим от леса всадником, велел Лютень. – Если наш – накажу… Коня, сволочь, не жалеет!
– Эй, Мирон, чего побледнел? – рассмеялся Ратша. – Князь ведь не тебя наказать грозит…
– Княже, это – Серко! Тиллы конь! Он никого другого на себя не пускает, зверь чистый! Княже, это – Тилла! – в голосе Мирона прорезались отчаянные нотки, он вскочил и без спроса бросился к коновязи.
– Да откуда здесь Тилле быть… – рассмеялся уже и Лютень. – Она ж с Ярославом-сотником, в заставе!
– Княже! – вдруг закричал Ратша. – Ведь и впрямь – Тилла! Гляди, волос золотой!
Остроглазый по младости лет Ратша мог и не такое узреть за четыре перестрела – князь уже ведал. Не впервой. Потому – вскочил, встревоженный не на шутку, как был – в доспехе, но без шлема, с одним мечом у пояса – и на коня.
– Дружину подымай! – рявкнул встревоженному Радовою, спавшему, по обыкновению, невдалеке. – Беда…
– А чё её подымать? – лениво, спросонья не поняв, протянул тот. – Ивещееву тысячу держу наготове. Мало?
– Ивещей, людей в седло! За мной! – Лютеня трясло. – Радовой, всю конницу – следом! Быстрее, сонная тетеря!
Вот так к лучшему воеводе рода Медведя не обращались уже давно. Скорее уж Медведкой кликали – за быстроту, за ярость… Последние остатки сна слетели с Радовоя мигом.
– Через четверть часа – пойдёт! – пообещал, едва сдерживая ярость. – Лютя, может – я?!
Так, по-детски, он брата давно не звал.
– Нет, я – сам! – сухо ответил тот. – Ты – поспешай! У тебя лучше получится…
Смягчил… Ускакал.
Через несколько мгновений весь лагерь родянского войска – огромный и безалаберный, как и все лагеря, вздёрнуло на ноги яростным рыком Радовоя. Аж князь Буйслав в своем шатре ошалело подскочил…
Но князь Лютень этого уже не видел. Он сам, да тысяча – без двух сотен – воинов во главе с воеводой Ивещеем уже меряли копытами поле. И – Тилла навстречу, на шатающемся Серке.
– Что?! – выкрикнул князь, бледный и злой.
– Поспешай князь! – выдохнула девка, бледная и измученная. – Яр… Он… В засаду… Восемь вёрст, сказал!
– Восемь вёрст… – пробурчал Ивещей, воевода жесткосердный. – Так они, наверное, мертвы уже!
– Молчи! – яро взглянул на него Лютень. – Дружина, намётом!
Дружина, уже начавшая останавливаться, немедленно начала разгон. Тилла, хоть её конь уже начал спотыкаться, пристроилась о бок с князем. Рядом – Мирон, встрёпанный, но как всегда надёжно прикрывавший князю левую руку…
– Он будет жив! – под грохот копыт заверил княжий стремянный сестру. – Чтобы Ярослав, да не выжил… Да его в рукопашной не возьмёт даже сам князь!
Тилла яро зыркнула на него, но смолчала. В глазах травницы закипали слёзы…
А скачка по лесной дороге набирала ход. Воевода Ивещей, которому претило положение князя в первых рядах дружины, в дикой узине сумел его обогнать с двумя десятками дружины. Князь ругался, но Ивещей уже не слушал. Не хватало ещё, чтобы князь в первых рядах атаковал. Ещё неизвестно, чем эта скачка, выматывающая коней, закончится для тысячи…
И тут – последний поворот, а сразу за ним – сражение. Сражение, пока ещё продолжающееся, но – затихающее. И всё же, что поразило скакавшего первым воеводу – живых дружинников было ещё много. Не две сотни, конечно, даже не полторы… Но – много. Разорванные вражьим натиском на три неровные группы, они отчаянно отбивались, даже кажется пытались прорваться на соединение. Большинство сражались уже в пешем строю, хотя были и конные…
– Ярослав!!! – радостно завизжала за спиной воеводы девка-травница и сам Ивещей тоже обрадованно пустил сквозь зубы тираду… Сотника и впрямь трудно было не узнать. На коне, с неизменной секирой в руке, он возвышался как башня. Спину держали двое – низенький толстяк, значит – Яросвет, и незнакомый дружинник, очень умело обращавшийся с мечом. Вокруг них сражалось ещё около пяти десятков воинов, в основном пеших.
Ярослав услышал крик, на миг обернулся и тут же вылетел от седла – прозевал меткий удар базиликанца. За спиной воеводы раздался новый крик – теперь уже полный горечи и ужаса, но Ивещею было уже не до него. Возглавляемые воеводой, и всё же прорвавшимся в первые ряды Лютенем, конные дружинные сотни на полном скаку врезались во вражий строй…
Да строя-то собственно и не было. На дороге, растянувшись шагов на сто, шла резня. Беспорядочная резня, в которой участвовали десять-двенадцать сотен родян и в три-четыре раза больше базиликанцев. Основная масса, видимо – резерв, стояла чуть дальше по дороге. Кажется, там уже и кашу варили, не воспринимая ошмётки заставы всерьёз… Ну, и поплатились за это. Мощный удар тяжёлой конницы вымел подчистую базиликанский заградительный отряд – два или три десятка. Слава Перуну, у дружинников не было недостатка стрел и сулиц, так что фокус, прошедший с сотней Ярослава, здесь провалился сразу. Большинство триариев были перебиты раньше, чем успели нырнуть под копыта коней. Ко всему, в первых рядах ударили даже не дружинники княжеской тысячи, а можи – личные телохранители князя, лучшие витязи земли Холмградской. Таких на мякине не проведёшь…
Воины Ярослава – их осталось всё же больше, чем казалось на первый взгляд, немедленно ударили встречь своим. И как до того они, базиликанцы, оказавшись между молотом и наковальней, долго продержаться не смогли. Гремела земля под копытами конницы, звенел булат о булат… Уже очень скоро звенеть стало не обо что. Из двух сотен, заслонивших дорогу, выжило два десятка… Впрочем, до победы было ещё далеко. Базиликанцев было ещё много, а их вож – арифмарх, был умным и довольно осторожным полководцем. Дорогу надвигающейся массе родянской конницы немедленно преградила когорта, выстроенная таким образом, что взять её в лоб стоило бы слишком больших потерь. Увы… План князя Лютеня удался совсем не полностью. Здесь, на узкой лесной дороге, окружённой густолесьем, выстояли две сотни дружинников без стрел и копий. Без тяжёлых пехотных щитов. Здесь несомненно очень дорого продадут свои жизни четыре тысячи базиликанцев, у которых этих стрел, копий, желудей к пращам – в достатке. Которые спешно преграждали обозными возами проход за своими спинами. Которые выстраивались в плотные ряды и, судя по всему, намеревались дорого продать свои жизни… Которые никак не походили на людей, впервые взявших в руки оружие…
9.Ярослав. Лесная дорога близ Рыжих Камней. 29 день месяца Серпеня.
Очнувшись, Ярослав ощутил, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг было почти темно, на лицо капало что-то липкое, густое, солоноватое на вкус… Мысли двигались медленно, словно нехотя, но сообразить, что завален телами, он сумел довольно быстро. Вот только – почему? Он точно помнит – помощь была на подходе, он даже слышал радостный визг Тиллы. Тогда почему он – здесь? Неужто и князь… Дальше думать не хотелось. Да и не успел. Света вдруг стало больше, но тут же, загораживая Коло, над ним нависла чья-то рожа. Рассмотреть почему-то не получалось, выглядела она расплывшейся… Зато голос был знакомым…
– Живой, сотник? – спросил Яросвет.
– И ты, как я погляжу, живой! – как ему показалось – громко ответил Ярослав. – Почему так долго?
– Так бой же был! А потом – искали!
– Искали! – фыркнул Ярослав. – Конь мой – жив?
Подняли, и он повис, опираясь на плечи Яросвета и Добрана, встревоженных и радостных одновременно.
– Живой, Живой твой Лешак! – рассмеялся Яросвет.
– А из наших… много ль осталось?
– Да не сотня уж! – вздохнул Добран. – Мой десяток можешь заново набирать, Яр! Трое в нём, считая и меня!
– У меня – шестеро! – гордо сказал Яросвет. – А вообще – считаем пока… Но – больше чем думалось.
– Берсень жив?
– Ищем… Пока не видели! – вздохнул Добран. – Да ты не думай пока, сотник! Живы остались, вот и ладно! Кто ж его знал, ворога этого!
– Я должен был знать… – вздохнул Ярослав. – Я! Меня князь воеводой поставил, а я его – подвёл… А, вот и Тилла!
– Что – Тилла? – огрызнулась та. – Я, если хочешь знать, Серка почти загнала. Выхожу ли теперь – не ведаю! И привела их – быстро. Пусть и не так, как ты мне пророчил…
– Что там? – кивнул Ярослав в сторону дороги. – Бой?
– Пока нет! – покачал головой Добран. – Князь с тысячей всего прискакал – тебя выручать. А там – четыре! Глупо на рожон-то лезть, разговаривает с ихним воеводой. Предлагает сдаться…
– Уж и сдаться! – ухмыльнулся Ярослав. – Их – вчетверо! Откажутся!
– А что? – обиделся Яросвет. – Ты вон решился против врага сражаться. А нас – всего двести было! Да что я… какие двести?! Меньше нас было! А у князя под рукой – девять сотен отборной конницы! Да он их одним богатырским ударом! И Радовой – на подходе… Ратша мне сказал, князь его сопляком прозвал. Так что вот-вот подоспеть должен! Со всей конницей… Князь ещё гонца к нему послал. Чтобы поспешал!
– Радовой поспешит! – усмехнулся Ярослав. – А уж теперь, когда его так почестили при всех… Он вдвое быстрее поспешит!
– Ну, ладно! – внезапно сделав самую хитрую рожу, сказал Яросвет. – Тилла, ты тут подле сотника побудь, раны ему перевяжи, кровь разгони по жилам… Но не засиживайся! Чтоб, значит, простые воины не страдали! А мы пойдём, князю побеждать поможем! А то прямо обидно: по морде получили, а сдачи ещё не дали!
– Эй, Яросвет! – растерявшись, окликнул его сотник. – Яросвет!!!
Побратим, сволочь порядочная, даже не обернулся. Только шаг убыстрил.
– Ух… – пробормотал Ярослав, оглядываясь…
Случайно или намеренно их посадили в стороне от дороги. Мягкая, пусть и пожухлая слегка трава, низко опускающиеся ветви, раздражающе ласковая Тилла под боком…
– Пойду, посмотрю, что творится! – проскрежетал растерявшийся Ярослав и попытался встать. Тут же и рухнул с не самыми добрыми словами в адрес Богов. Сил, оказывается, почти не осталось…
– Ну куда, куда ты пойдёшь? – как глуздырю сказала ему Тилла. – Посиди, отдохни… Твой бой уже кончился!
– Тилла! – тяжело сказал Ярослав, глядя ей в глаза. – Не знаю, что там задумала ты, не знаю, на что такое намекал Яросвет… Мне сейчас не до чего. Моя сотня – погибла! Берсень мёртв… Травеня подняли на копья на моих глазах!
– На моих – тоже! – тихо сказала Тилла. – Я была там… забыл?
– Забыл! – грубо ответил Ярослав. – Я всё забыл, Тилла, кроме одного – я хочу отомстить. Этому гаду, сумевшему обмануть. И его воинам, убившим моих хлопцев. Можешь помочь – помоги. Не можешь – уйди с дороги!
– Яр, ну не надо! – взмолилась Тилла. – Ну не устоишь ты на ногах… Впрочем, если тебе так хочется…
– Хочется, хочется! – усмехнулся Ярослав. – Что, есть настой?
– Есть… – мрачно ответила травница, копаясь в своей суме. – Вот только я никогда его не применяла. Попробуешь?
– Попробую! – усмехнулся Ярослав. – А ты – не обманешь?
– Пей…
Ярослав уже почти взял сосуд, когда на дороге, а вернее – вокруг неё, что-то изменилось. Очень сильно изменилось… Запели гордо и звонко рога, родянские серебряные рога и на обоих склонах, нависающих над самой дорогой, выросли ряды ратников. Почти у всех – луки наготове, наложенные стрелы…
– Радовой пришёл, Тилла, Радовой!.. Ну, сейчас мы их умоем кровушкой! – Ярослав ожил.
Словно в подтверждение его слов, по дороге от Рыжих Камней выдвинулась длинная колонна дружинной конницы. А во главе, рядом с воеводой Радовоем, ехал сам князь Буйслав…
Базиликанцы не могли не понимать, что их ждёт, коль преимущество перешло к противнику. Да ещё столь резко. Да ещё – когда склоны буквально усыпаны лучниками, атаковать которых – вверх, на стрелы и сомкнутые щиты пешего прикрытия – безумие… Потому когда буцины провыли просьбу о перемирии, никто из вожей, наверное, не удивился. А князь Лютень – Ярославу даже со своего места было видно – одним взмахом ладони остановил готовые сорваться во врага стрелы.
– Почему?! – взревел возмущённый Ярослав. – А как же месть?.. Эх, княже, княже… Тилла, где твой настой? Пойду, с князем поговорю. Меня он обязан выслушать!
– Выслушает, выслушает! – обхватив его за плечи и отчаянно пытаясь удержать, успокаивала Тилла. – Вот только вернётся…
– Куда он?! – схватился за голову Ярослав. – Базиликанцам – верить?!
Но князь Лютень его слов не слышал. Белый жеребец Снег важно выступил за пределы дружинного строя, а седок его был безоружен и спокоен…
10.Князь Лютень. Дорога возле Рыжих Камней. 29 день месяца Серпеня.
Конечно, страшно ехать навстречу неизвестности. Базиликанцы – не торинги, очень часто слова не держатся. Тем более могут его нарушить, если навстречу – вож выезжает. Варвар, которому слово дать – ничего не обещать…
Князь Лютень не боялся ни капли. За спиной, всего в полуперестреле – верный брат, надёжный воевода Радовой и пять тысяч дружинной конницы. На крыльях вражеского отряда нависают лучшие лучники Родянии – родовичи-лисы и если там кто-то хоть почешется не так – они выбьют стрелами сразу половину. Остальных добьёт конница…
Впрочем, бывало и такое, что базиликанцы слово держали. Вот сейчас, именно сейчас его конь пересечёт самим же установленную, для прочих глаз невидимую черту и если к этому моменту от базиликанцев никто не отделится…
Слово повинуясь ходу его мыслей, передний ряд базиликанцев разомкнулся, и навстречу выехал одинокий всадник. Конь его – похоже, глассийской скаковой породы – конечно, был не столь внушителен, как жеребец Лютеня. Но шёл резво, выступал гордо… Всадник был высок, строен, могуч и вовсе не походил на базиликанца. Чёрные глаза дерзко смотрели на Лютеня, а золочёный шлем плотно сидел на голове, оставляя открытыми только сами глаза. Ещё – горбатый, длинный нос и тонкую полоску губ. Молод был… И тоже – безоружен.
– Радуйся, склавин[71]! – мрачно сказал базиликанец, по прежнему пожирая его яростным, полным ненависти взглядом. По-родянски сказал, пусть с акцентом, но – правильно.
– И ты здравствуй, полуденник! – на родном языке противника ответил Лютень. – Зачем ты хотел меня видеть?
– Я хочу сказать, что мы оба попали в тяжёлую ситуацию, – медленно начал вражий вож. – Ты видишь, мои солдаты крепко встали в этом узком месте и даже твоим стрелкам не удастся сильно нам навредить…
– …Я в этом не уверен! – усмехнулся Лютень.
– …Не сможет нам сильно навредить! – упорно повторил базиликанец. – Я – арифмарх Фотий Максимилиан Тавр, говорю тебе об этом уверенно! Я долго воевал – в Номадии и против ваших разбойников. Я знаю, как удерживать позиции в узких местах!
– Да и удерживай себе! – ухмыльнулся князь. – Я, князь Лютень Холмградский, посоветовал бы тебе сдаться! Если, конечно, хочешь ещё пожить!
– Мы будем сражаться, если вы нападёте! – упрямо возразил арифмарх.
– Тогда зачем ты меня звал?
– Я именно это хотел тебе сказать! – арифмарх оглянулся. – Мои воины полны сил и желания, твоя конница, равно как и пехота, устали от долгого перехода. Я вижу – кони в мыле! Да вы даже разогнаться не сможете?
– Кто сказал, что будем? – удивился Лютень. – Я думаю, нет нужды марать о вас мечи. Я думаю, достаточно будет забить вас стрелами! Мои братья согласятся со мной…
– Мы будем сражаться и много ваших воинов падёт! – огрызнулся Фотий.
– Возможно… Но разве не на войну пришли? – улыбнулся князь. – Те, кто погиб сегодня и ещё погибнет, будут пировать за столом у Перуна, в Вирии! И я смерти не боюсь. Нарушишь слово, попробуешь убить, мои братья-князья отомстят за меня!
Очень похоже было, базиликанец горел желанием ответить грубо. Но сдержался – не в той ситуации.
– Что будет со мной и моими людьми, если сдадимся? – после тяжёлого молчания спросил он.
– Мы в вас не властны! – пожал плечами Лютень. – Передадим вас графу Радану. Пусть он решает, казнить вас, или миловать!
– Торинг?
– Торинг…
– Что ж. – видно было, что на что-то базиликанец решился. – Я должен переговорить с трибунами! Без них моё решение всё равно не будет окончательным. Две вигилии дашь?
– Вигилию! – с трудом вспомнив, что так базиликанцы исчисляют два часа, недовольно ответил Лютень. – И если увидим движение солдат, немедленно атакуем! Мне уже трудно удерживать воев. Они желают отомстить!
– Отомстить? – искренне изумился арифмарх. – Не понимаю… война же! Я обманул вашего сотника так же, как он принудил меня идти следом. Без обид, склавин!
– Без обид… – мрачно ответил тот. – Только там мои воины были!
С тем и разъехались: базиликанец – выдерживать тяжёлый разговор с трибунами, Лютень – его ждал ещё более тяжёлый разговор с князем Буйславом. Вон ярится в тридцати шагах за строем. Только что на Радовоя, уже почерневшего от гнева, не бросается…
Так и есть, будет ссора…
– Князь Лютень, иди-ка сюда! – прорычал Буйслав, не озаботившись тем, что рядом – простые ратники.
– Я слушаю тебя, брат-князь! – мягко и добродушно улыбнулся тот. – Что хочешь мне сказать?
– Как ты посмел без моего согласия договариваться с базиликанцем о мире? Или – о сдаче, что одно и то же!
– Посмел? – удивился Лютень, высоко подняв брови. – А кто может мне запретить? Ты, князь-тур? С каких пор?
– С тех пор, как согласился что вож похода – я! – прорычал Буйслав. – Забыл?!
– Отчего ж, не забыл! – пожал плечами Лютень. – Думал – умнее… Тебе горы трупов и кровавая победа нужнее, или вывести из строя пять тысяч базиликанцев? Не самых, к слову, слабых!
– Ты о чём? – подозрительно взглянул князь-тур.
– Они сдадутся, мы потеряем только тех, кто погиб в заставе. Враг – пять тысяч воинов, что пойдут в полон. К нам или торингам… Наверное – к торингам. Это – арифмы, которые могли бы прийти на выручку Сальму. А погибшие здесь родяне – те самые, что могли бы Сальм брать! Что нам выгоднее? Скажи, вож! Я с почтением и готовностью жду твоего слова!
Глубоко укрытый, но всё же видимый упрёк Лютеня задел старого князя – не без этого. Он побагровел, но гнев сдержал. И… вдруг улыбнулся. Широко и совершенно дружески, чуть ли руки не распахнув широко.
– А ведь ты прав, Лютень! А я – старый дурень, и впрямь застил очи кровью врагов, местью… Месть – сладка, но такая победа – важнее. Что значит – молодой ум, хмелем не затменный! Значит, в плен их беря, двух зайчат убиваем. Своих воинов сохраняем, вражьих – под корень изничтожаем. И Сальм голыми руками берём… Молодец, молодец… Думаешь, согласятся сдаться?
– Не согласятся – я первый на приступ пойду! – твёрдо заверил его Лютень. – Поверишь – нет, руки чешутся меч вынуть и за воев отомстить. Берсень, остальные… отличные воины! И ведь как дрались…
– Ну, ну… – недовольно пробормотал Буйслав. – По мне, так и уже бы надо. На приступ-то… А вот, наверное, ещё один сторонник нападения идёт… Сотника Ярославом зовут?
– Ярославом… – мрачно ответил Лютень. – Прости, князь…
Он пустил коня шагом к Ярославу и потому пошатывавшийся, всю дорогу опиравшийся на плечо Тилла сотник оказался перед ним быстро.
– Княже, как же так!..
– Ты ещё, Ярослав… – простонал, скривившись, как от зубной боли, князь. – Разве не понимаешь?
– Понимаю, не понимаю… Берсень мёртв! От моей сотни – ошмётки! От его, кстати, тоже… И они – уйдут безнаказанно?! Вот так вот?!
– Никуда они не уйдут! – твёрдо сказал Лютень. – Сотник, шёл бы ты в обоз! Тилла тебя полечит… Не твоё это дело, уж не обидься.
– Эх, княже! – горько вздохнул Ярослав. – Как же так…
Спор, впрочем, на этом прекратился. И прервали его базиликанские горны, возвестившие, что задолго до конца назначенного князем срока базиликанцы готовы дать ответ…
1.Князь Лютень. В пяти верстах к полуночи от Сальма. 28 день месяца Серпеня.
Опершись ногой на твёрдое, рукой Мирона поддерживаемое стремя, князь Лютень устало взобрался в седло. Обернулся…
Войско медленно вытягивалось из походного лагеря. От которого, впрочем, остались уже только чёрные круги кострищ, да остовы двух палаток торингов – их не успевали собрать за назначенный князем срок, пришлось бросить… Лютень, всем известно, был суров. И – очень сильно устал…
Второй день, с того часа как они покинули Торонтон, три гардарских тысячи и сотня увязавшихся за ними следом торингских всадников во главе с графом Раданом крутилась вокруг Сальма – мощного, хорошо укреплённого города, некогда оспаривавшего у Фронфора титул столицы, ныне слегка сдавшего. Впрочем, ставку свою император Теодор разместил всё же под Сальмом. Здесь в городе – древний, старинный замок, здесь – три ряда стен… Взяли их, эти три ряда, в два дня. Двумя же базиликанскими арифмами – после боя в каждой из них наверняка не все шестьдесят сотен воинов были… Правда, стоит признать и то, что в городе после боя оставалось дай Бог тысяча боеспособных мужчин, знающих, с какой стороны взяться за оружие. Виной тому – императорский набор, вымевший все здоровые резервы из Фронтира. И весь поголовно полёгший на левом крыле имперского войска, когда на него обрушились жуткие, невиданные по силе боевые заклинания базиликанских магов. И – два невиданных доселе, огнедышащих существа… Знающие люди называли их – Драконы…
Теперь всё было иначе. Теперь в городе на постоянной основе стояли те самые две арифмы. Уже пополнившиеся солдатами, имеющие запас снаряжения и опиравшиеся в грядущей обороне на четыре подготовленные линии: три городских обвода стен – их они могли и не защищать, по правде-то говоря. И – Замок. Огромный, из гигантских, нерушимых глыб составленный Сальмский замок, внутри которого как раз и был размещён магазин Южной армии торингов – запас провианта, воинского снаряда и фуража на три года лихой войны. Никто и никогда не брал Сальмский Замок, построенный ещё во времена завоевания Фронтира Конрадом Великим. Никто не брал… Он – попытается. Он, Лютень, потомок по прямой линии великого и непобедимого Грома! Он, Лютень, за спиной которого – вся мощь рода Медведя, а рядом – верные союзники-родовичи, Туры и Лисы.
– Ивещей! – рявкнул он, поднимаясь в стременах. – Сторожу выставили?
– Воевода Рудослав с полутысячей дружины ушёл час назад! – заверил Ивещей. – А позади – вторую часть своей дружины услал! Своей волей! Я не препятствовал…
– Правильно! – одобрил князь. – Рудослав – горяч, но умён. К тому же, его туры великолепно подходят именно для первого боя…
– Ждёшь? – озаботился Ивещей. – Так может, и я прикажу…
– Идти в бронях! – сурово приказал Лютень. – Заставы во все стороны выставить на три-четыре перестрела! Я не желаю попадать в засаду!
Уже попали… От головы колонны, где, вопреки всем законам, двигался с дружиной сам Лютень – дорога была суха и пыль поднималась высоко, душила – хорошо было видно как из-за ближайшего раменья[58] вымахал отряд конницы. Сотни четыре всадников, даже чуть меньше… Туры передовой сторожи. Вот только…
– Почему так мало? – тревожно спросил князь, привставая в стременах. – Почему так мало, Ивещей?!
Воевода, в отличии от него, размышлять над столь важной проблемой не стал, а просто набрал побольше воздуха в лёгкие и заорал погромче иной трубы:
– Тревога!
Поперхнувшись на первом такте, его приказ повторил серебряным пением турьего рога княжий мож, облечённый таким высоким доверием…
– Ивещей, бери тысячу, выдвигайся вперёд! – придя в себя от изумления, уже командовал князь Лютень. – Поспешай, пока изгон следом не показался!
– Навряд ли! – покачал тот головой. – На изгон у базиликанцев силов не хватит… Конных. Скорее, Рудослав горячий на пехоту нарвавшись, с лёту в атаку пошёл. Его, разумеется, кувырнули, намяли как следует бока… Вот и драпает теперь! А конница… Ну, может, номадская и есть… немного. Так что нам – номады?!
Тем не менее, приказ князя выполнил. В нём смысл был, безразлично – есть погоня или нет. А через четверть часа – даже меньше, к князю подскакал забрызганный грязью, утомлённый бешеной скачкой сотник. Отсалютовал, доложил ревущим голосом:
– Сотник Бугай[59], княже! За раменьем нарвались на засаду – тыщи четыре пехоты, да конницы сабель пятьсот! Не номады – базиликанцы! И два «василика» имеют! Стоят в боевых порядках!
– И воевода Рудослав, конечно, в атаку пошёл… – мрачно сказал Лютень.
– Воевода Рудослав с вящей сотней отход прикрывает! – быстро перебил его Бугай. – Нам на рысях отходить велел, чтоб, значит, предупредить! Ну, мы и отошли… Только по приказу, княже!
Поспешное пояснение сотника вызвано было боязнью, что кто-то усмотрит в этом быстром отходе – испуг, трусость… Как будто у Туров в войске мог задержаться хоть один не только трус – просто осторожный! При таком-то воеводе, каков Рудослав!
Тут и Рудослав с сотней показался. Вернее, сотни уже не было – десятков семь-восемь – уже хорошо. Сразу за родянами, преследуя их по пятам, из-за раменья вымахали базиликанцы и у Лютеня не осталось сомнений – ала тяжёлой конницы. Как раз таки пять сотен всадников…
– Трубач, атаку! – резко приказал он, опуская наличь[60]. – Воеводе Ивещею приказ – атаковать с забега[61]! Слава Роду!
За его спиной тысяча дружинников разом откликнулась на боевой клич, этот клич тысячеголосо подхватило железо, добываемое из ножен… А впереди тысяча Ивещея уже набирала ход. И, услышав сигнал рога – приказ к атаке – разом заворачивали коней дружинники-туры. Чтобы быть первыми подле своего вожа[62]. Чтобы даже не заподозрили в трусости…
Ала базиликанской конницы вряд ли состояла из ветеранов. Сколько-то, наверное, было… они первыми завернули коней, сразу поняв – им здесь не светит. Остальные, в основном – молодые воины, радостно заорали и бросили коней навстречу. Четыре сотни против двадцати пяти…
Столкновение – пока с равным количеством туров – случилось в перестреле от леса. Страшный лязг, взвившийся к Коло рёв сотен глоток, визг коней и звон оружия… А потом Лютень перестал вслушиваться, пригнувшись к холке коня и удерживая копьё у колена – чтобы сразу же вонзить его во врага…
Врубились… Тысяча отборных дружинников-медведей, могучих и яростных, атаковала лавой, потому не смяла, а вобрала в себя вражеский отряд. И – на каждого базиликанского клибанария оказалось по три-четыре гардара. В таких условиях продержаться долго, до подхода подмоги, могли бы только ветераны. Они-то как раз и удрали ещё до боя. Сопливых юниоров[63] резали как скот, почти без потерь… Пока из-за леса, равняя строй под аквиллум[64], не выдвинулись те самые сорок сотен пехоты – вернее, тридцать шесть. Шесть полных когорт из десяти – три пятых арифмы. И – два аспида, как базиликанцы именовали огнемёт на колёсах, жуткую машину, выжигающую всё на своём пути на двадцать-тридцать шагов.
– Атака! – услышал Лютень яростный рык Рудослава, и пять уже неполных сотен воинов-туров разом ринулись вперёд.
– Безмозглый лурень! – выругался князь. – Что там Ивещей?!
Ивещей атаковал тоже… В левое крыло, где стояла, кажется, свеженабранная когорта – вексиллум[65], знак когорты, был обычным, не золочёным и не серебряным. Впрочем, особой паники в рядах базиликанцев князь не заметил. Как и положено по Стратегикону, две передние центурии составили стену из скутумов, ощетинились копьями-гастами. А остальные встретили родянскую конницу шквалом пилумов в упор. Лютень сцепил зубы и закрыл глаза, чтобы не видеть, как посыпались под этими копьями его люди и кони… Впрочем, уши он закрыть не мог.
2.Ярослав. Тысяча Ивещея. Сражение у Сальма. 28 день месяца Серпеня.
Ярославова сотня, как и положено первой среди равных, шла в первых рядах и именно она попала под основной шквал вражеских дротиков. Что обидно, особого вреда от них не было, но попадая в щит, они так оттягивали руки, что воины раскрывались. И уж тут в дело вступали многочисленные велиты[66] базиликанцев… Не прошло и пары мгновений, а за спиной у Ярослава и самого воеводы Ивещея, атаковавшего первым, ряды поредели. Пока – не сильно, но ведь самое главное препятствие – фаланга тяжёлых щитоносцев, гастатов-принципов. Хорошо вооружённые и защищённые от вражеского нападения, они способны были долгое время быть непроходимой преградой для любого войска. А длинные копья, выдвинутые за линию щитов на три-пять локтей… М-да…
– Слава! – заорал Ярослав, вздымая над головой нелюбимую сулицу и почти в упор швыряя её в смазанное розовое пятно – чьё-то лицо. Попал, нет – он не видел – резко разворачивая коня, уходил из-под ответного удара, от острых рожнов копий…
Первая сотня метала сулицы и била из луков вся. И вторая. И третья – тоже… Четвёртую сотню вёл сотник Берсень, немолодой и свирепый воин. Его дружинники, сбив плотный клин, атаковали в лоб… как и было задумано с самого начала – в разреженный предыдущими сотнями центр фаланги, на копья и скутумы ещё живых, но уже усомнившихся…
Следом, подпирая сотню Берсеня, ринулись остальные шесть сотен. Им пришлось атаковать уже по трупам, по выбитым из сёдел, но ещё живым сородичам… Фаланга была взломана в единый час, велитов частью потоптали конями, частью взяли в мечи… Дольше всех держались шесть десятков триариев, вставших вокруг вексиллума и отчаянно оборонявшихся. Этих выбивали стрелами, порядком опустошив тулы… Два десятка ещё оставались живы, когда Ивещей скомандовал отход. Подчинились нехотя… А потом – хвалили предусмотрительного воеводу, который в последний момент вывел конницу из-под огненного дыхания «аспидов» и слитного удара двух отборных – под серебрянными вексиллумами когорт.
– Стрелами! – хрипато орал воевода, находясь уже вне боя, а возле себя жёстким решением придержав две сотни – резерв. – Стрелами их, гадов!
Ну, восемь – не восемь, а шесть сотен лучников в сражавшейся части его тысячи было. Шесть сотен лучников – страшная сила, которой вполне достаточно, чтобы смять любое сопротивление. Ибо это – тридцать шесть сотен стрел одновременно в воздухе. Туча! Дождь, уязвляющий железом!
Трибун[67], ведущий когорты на выручку погибающим соратникам, был либо молод и горяч, либо не ведал, что его ждёт. За что и поплатился – стрелы пошли густо, кощунники бы сказали – заслонили собой Коло. И почти все тучно легли в голову первой когорты, по базиликанскому обычаю идущей мощным, слитным квадратом. С вексиллумом, резервом и трибуном в центре, велитами на флангах и в тылу…
Пока Ивещей вытягивал на себя когорту за когортой, князь Лютень и присоединившиеся к нему Туры Рудослава во главе с самим воеводой, атаковали оставшиеся три когорты. Те пострашнее были – встали одним большим квадратом, на флангах имея «аспиды», близко не подпускали и зайти себе в тыл не давали. И попробуй-ка, возьми две тысячи пехотинцев, когда они встали крепкой ногой и не желают никуда уходить! А терять воинов Лютень не желал, предпочтя свести пока весь бой к перестрелке. Всё одно с родянскими лучниками мало кто может сравниться…
Никто и не пытался равняться. Как и в пешем строю атаковать конницу – безумие, стойное разве что орингов… Они, правда, пару раз пытались. Кровью умылись! Здесь же единственное оружие, которое могло бы остановить родянскую конницу – два полупустых «аспида». Но они, к тому что горючего «Дыхания Дракона» в сосудах осталось на один выстрел, не могли удержать конницу надолго. Ну, сгорит поднятое выстрелом пламя… А дальше – что?
Ивещей и его тысяча, меж тем, порядком потрепали выступившие против них когорты. Первую – и идущую тоже первой – выбили стрелами и дотоптали конями. Вторая неожиданно упёрлась… В ней почти не осталось панцирнников, но велиты, хоть единственным доспехом у них были холщовые рубахи, сражались отчаянно, а потери дружинников росли слишком быстро. Слитный залп сотни пращников, он тоже страшен. Притом убитых было немного, больше – раненных. Знахари-травники сотен прямо под копытами мечущихся коней перевязывали им раны, заговаривали…
– Не пойдёт! – заорал вдруг Ярослав, когда третий подряд накат конницы не принёс результата и тысяча вновь откатилась, теряя людей и коней. – Воевода, надо менять что-то!
– Что?! – взвился в седле Ивещей, советчиков из молоди не любивший – жуть. – Что ты мне посоветуешь?! Тут пехота нужна, чтобы их взять! Неспешно врубиться, удара снизу не боясь! И – припереть их к лесу!
– Так… Мы что, пешими драться не сумеем?! – возмутился слышавший разговор сотник Дуб, прозванный так не за глупость, но за сугубые рост и крепость тела. – Прикажи, воевода! Я – готов!
Ивещей и рад бы приказать, да что-то против души ложилось. С князем посоветоваться?.. А где он, князь? Это перед боем – разумник не по возрасту, осторожный и восхищение вызывающий. Как бой… Ищи князя в самом пекле!
– Вели, воевода! – поддержал Ярослава и Дуба ещё один сотник – Берсень, только вышедший из боя и выведший туда же свои потрёпанные десятки. – Ну же, пока не поздно!
– Вот вы втроём и пойдёте! – озлился Ивещей. – Что я уговариваю дурней?! Всё одно кони устали, тулы опустели… Ярослав, ты – старшой!
– Благодарю, воевода! – скрыв довольную улыбку в поклоне сотник. Велика честь, вести три сотни, когда рядом – куда более опытные!
– Благодарить будешь, коли из боя живой вернёшься! – огрызнулся воевода. – Сам бы повёл, да куда там… И в поединке – обузой буду!
Тут Ивещей, пожалуй, лукавил. То, что стар – верно. Толст сверх меры… кольчугу специально шили. Но булава его, огромная и в чужих руках – неповоротливая, летала пёрышком лебединым. Да и в двобоях на дружинном поле, на булавах и мечах, секирах и сулицах, равных себе если и знал, то – редко. Ярослав один раз – одолел. Мокрый потом был, как мышь. И бока болели, в синяках были…
Пока воевода Ивещей страдал, шестым воеводским чувством ощущая неправоту своего согласия, три дружинных сотни торопливо спешивались. Многие – особенно ветераны, побывавшие не в одном походе и пострашнее нынешнего – открыто жалели, что из щитов – лишь обычные гардарские – на перевёрнутую каплю похожие. На коне, может, и хороши. Но спустившись на твёрдую землицу, лучше иметь в левой руке щит вроде скутума – если в первом ряду, или круглого тарча – если в задних. А этот… Ноги стоящим впереди не прикрывает – они и для стрел с желудями, и для мечей с копьями уязвимы. В задних рядах тащишь его как бревно – бесполезное и тяжёлое. Неудобен… С другой стороны, по руке и коннику, и пешему. Потому родянская конница – универсальна, может и на земле сражаться, что эти щиты есть… Это, конечно, одна из причин, не единственная и не главная.
Ну, как бы там ни было, сбили клин – против фаланги первейший способ пешей атаки. Можно, конечно, стенка на стенку атаковать, но – не выгодно. Надавить с такой силой не получится, а пока базиликанскую фалангу – четыре первых ряда, из самых защищённых воинов составленную не проломишь, до честного боя всё равно не доберёшься. В «свинье» же, как нередко именовали клин, идущие впереди тяжело вооружённые богатыри, лучшие воины – самые смелые и умелые, первыми пробивали вражеский строй. Следом шли те, у кого и доспех похуже – лишь нагрудник булатный, и меч – с булатной оковкой, а то и вовсе без оной… Молодь, одно слово!
Три сотни – не три, но две с половиной точно – ударили разом по врагу. В сто ужасно медленных, на самом деле – широких и яростных шагов дойдя до базиликанского первого ряда, врубились яростно и зло. В первом ряду и впрямь лучшие богатыри – Ярослав со своей страшненькой секирой, Яросвет и Дуб. Берсеню, как ни орал, как ни брызгал слюной, отвели место в середине. Там он и пал – первый из них, получив свинцового «жёлудя» в лоб от руки меткого велита… Погиб ли – никто не думал, на всякий случай оттащили в обоз…
– Слава! – стоял многоголосый рык над полем. – Слава Роду!..
3. Князь Лютень и Ярослав. Поле недалеко от Сальма. 28 день месяца Серпеня.
Князь Лютень, хоть и хаял его Ивещей – по делу, к слову – в самом пекле не был. Бой был тяжёл, воинам не мешал пример лично княжеский… Но в пекло его не пустили бы. Как сейчас, когда сражаться ему пришлось с самого краешку… Рядом, по обычаю Рода защищая господину спину, сражались Ратша с Мироном, вокруг – сплошь княжие можи, вящая часть дружины. И немного их – если с витязями – сотня, а каждый десятерых стоил. Могуч, яр… Молод довольно. Редко когда в можах задерживались после тридцати вёсен. Тридцать – почти старик, а ещё не боярин, не воевода острожный?! Значит, либо трус, либо дурак. А таким и в дружине делать нечего…
Меж тем, бой шёл вовсе не так, как полагал Лютень. Если Ивещей своей хитроумной задумкой – пешим ударом в лоб – сумел сломать ход боя и там уже шло истребление, а спешенные сотни в основе своей вышли из боя и в резерве садились на коней, то эти три когорты упёрлись всерьёз. И – что всё время заставляло князя нервничать – на левом фланге по прежнему держали «аспид». На один залп там всего, десять-двенадцать воинов накроет… Но обидно даже столько терять, коль дело уже почти выиграно. Да и так уже обильно покропили фронтирскую землю родянской кровушкой…
– Слышь, князь! – окликнул его, отирая кровь со лба, отдыхавший неподалеку Рудослав. – Может, повторим маневр твоего воеводы? Я берусь с Турами атаковать пешим!
– Я и сам бы атаковал, если б возможность видел! – поморщился Лютень. – Кони устали и вскоре мы не сможем атаковать… Да этот «аспид» покою не даёт! На один залп там, но если по пехоте, многие сгорят! Не хочу такого!
Сидели рядом, видели – очередная атака захлебнулась так же, как и предыдущие. Хорошо ещё, здесь отборная конница была, вои гордые и к тяжёлым боям привычные. Будь ополчение, уже побежало бы… А что, и родяне, случалось, бегали!
Князь уже раскрыл было рот, готовясь разрешить пешую атаку, а быстрый до дурности Рудослав начал с коня слезать… Помешало пение труб. Только вот… Если пение родянских рогов, пение серебряное и весёлое, взвеселило бы сердца воинов, то это – заунывное и протяжное – вызвало если не уныние, то изумление и смущение. А потом из-за треклятого раменья медленно, на ходу перестраиваясь в боевые порядки, выдвинулись свежие базиликанские когорты. Сначала – четыре, потом ещё два раза по столько. Наконец, в конце – ещё две…
– Всё, конец! – выругался Рудослав, шумно сплёвывая сквозь зубы. – Влипли! Свежая арифма!
– И от старой – остатки! – глухо подтвердил Лютень. – А мы – измотаны боем, сражаться дальше вряд ли сможем…
– Что ж, Перуну в его дружину всегда нужны воины! – как можно бодрее сказал Рудослав, не зря прозванный буй-туром. Его длинный, лучшего златенского булата, меч покинул ножны, в которых покоился самую чуть. – Умрём же, как Род заповедал!
– Погоди! – положив ему на взбугрившиеся от тяжести мышцы ладонь, тихо сказал Лютень. – Не горячись… Мы – не дома, где сражаться должны до последней капли крови. Мы сейчас – наёмники. И воевать должны, как наёмники.
– Это как? – не понял Рудослав, за спиной которого уже выстраивались для атаки его Туры. Для последней, наверное, атаки…
– Это – сейчас отступить! – невозмутимо сказал Лютень. Подразнить их чуток, сотню-другую в заслоне оставив… И заманивать их на всё войско. Там уже – разобраться, как умеем! Ну, и к Буйславу гонца срочно послать! Чтобы знал, где встречать, да как!
Видно было, что слово «отступление» вызвало в горячем воеводе-туре яростное неприятие. Однако Буйславу удалось-таки вколотить в племянника малость мозгов… По мере того, как Лютень договаривал свой план, на хищной роже Рудослава проступала дикая ухмылка…
– А что, план – хорош! – одобрил он. – Дядя с войском, поди, недалёк уже, не сильно много времени ЭТИ поживут. Чур, заманивать я буду!
– Заманивать – мы! – согласился Лютень, словно не заметив этого «я». – А заслон… Ярослава сотника ко мне!
– Этого… поджигателя, что ли? – ухмыльнулся воевода. – Доверяешь ты ему, Лютень!
– Как себе… почти! – с малой оговоркой подтвердил тот. – Умён, хитёр, осторожен… Не испортится, воеводой будет! Для начала, конечно, витязем в дружину к себе возьму…
Ярослав появился почти сразу – весь ещё в сражении, с разбитым носом, новым шрамом под правым глазом…
– Звал, княже? – сухо спросил он, по сю пору обиженный.
– Звал! – так же сухо ответствовал Лютень. – Что сотня?
– А что – сотня? – вопросом на вопрос ответил ей командир. – Убитых, хвала Роду, всего пятеро. Правда, один из них – Травень… Раненных, тех много. Почти два десятка! Многовато для такого боя, княже!
– Многовато! – мрачно согласился Лютень. – В других так же?
– Берсень ранен! – вздохнул Ярослав. – Ему шлем «жёлудем» пробили! Хорошо ещё – лоб не проломили. Но мозги так тряханули, что он сейчас только мать и поминает. Ну, иногда ещё кого из родственников… Почему-то – чужих!
Рудослав, внимательно слушавший разговор, в голос заржал. Лютень лишь сухо улыбнулся…
– Вот что, Ярослав! – сурово сказал он, выждав, когда отсмеётся воевода Туров. – Я понимаю – устал! Ведаю и то, сколь много ты сделал в этом бою… Но – видишь тех воинов?
– Вижу! – Ярослав заметно помрачнел. – Княже, умрём – не посрамим чести Рода!
– Это – знаю! – поморщился Лютень. – Да что я всем объяснять должен?! Уходим, сотник! Бери свою сотню, ещё одну… Вон хоть Берсеня! И – заслоном вставай. В прямой бой не вступай, но и потерять себя не давай. Держись так, чтобы они преследование своё не оставили, но и взять тебя не смогли. Конницы у них мало, раз клыки обломаешь, уже не сунутся. И – смотри! Тяни на Полночь, к Рыжим Камням… До них – вёрст тридцать-сорок… В самый раз! И пехоту, как бы ни упрямилась, измотаешь, и сам коней не загонишь… Что скажешь?
– Княже… – сотник заметно нахмурил брови, чем-то очень недовольный. – Княже… А если они не захотят следом идти? Ну, может у них воевода – трус?
– Не трус, а осторожный! – ухмыльнулся Рудослав, впервые вмешиваясь в разговор. – Ты, сотник, не дурак ведь! Сделай что-нибудь, чтобы он осторожность эту потерял. От ярости, например! Внял?
– Внял! – просветлев ликом, сверкнул ухмылкой Ярослав. – Дозволь сполнять, княже? Времени мало!
– Исполняй! – кивнул Лютень. – Трубач, сигнал отхода!
Сигнал отхода – тягучий и длинный, прорезал воздух и сотни родян, на ходу подхватывая раненных, начали выходить из боя. Базиликанцы их не преследовали – были настолько измотаны боем, что оружие бы удержать. Единственный отряд, ринувшийся вослед – ала второй арифмы, должна была проскакать по мокрой и вязкой земле почти версту. Загонят коней, дурни…
Не загнали. Но когда разогнались, навстречу тучей брызг взвились стрелы. Сначала две сотни, потом – ещё две, потом – ещё и ещё…
4. Ярослав и Берсень. Дружина заслона. 12 вёрст к полуночи [68]от Сальма. Ночь на 29 день месяца Серпеня.
План князя Лютеня удался не до конца. Весь день после сражения отряд Ярослава – полных семнадцать десятков конницы, стараясь сберечь коней и не попасть в тиски железных когорт базиликанской пехоты, отходил на Полночь. Два раза базиликанская ала настигала его, два раза разворачивались, встречали врага редкими к сожалению, но меткими выстрелами лучников… В рукопашных потеряли десяток воинов… Ушли. К темноте стало ясно, что базиликанцы преследовать их в ночи не намерены. Впрочем, кони в сотнях тоже устали достаточно сильно…
– Остановимся на ночёвку! – подумав немного, решил Ярослав, покосившись на Берсеня – сотник, хоть по сю пору не пришёл в себя окончательно, сотню свою не отдал никому и пошёл вместе с Ярославом.
– Место выгодное! – оценил тот после короткого раздумья. – Отсюда и уйти, коль что, сможем... Да и базиликанцы леса не любят! Побоятся ночью сунуться!
– Побоятся… – пробурчал Ярослав, сам так вовсе не думавший. – Одна, думаешь, такая деревня – Рыжие Камни? Найдут проводников из местных, тут и кончится наша дорога…
– Так я заставу из своих на той тропке поставлю? – понятливо кивнул Берсень. Тут же схватился за перевязанную голову, на которую теперь шлем не налезал… Больно!
– Отлежался бы в обозе! – недовольно пробурчал Ярослав. – А если – в бою?
– Яр, не надо! – поморщился Берсень. – Ты – старшой, я и не спорю. Но я больше твоего в дружине! И – старше, значит – умнее! Меня не раз по башке били, живой пока хожу. Да и не будет такого боя, чтобы – опасно! Мы лишь приманка. Нам и не надо в драку лезть…
– Не надо… – сплюнул сердитый Ярослав. – Лезем, однако! Трижды уже сходились! Ты уж прости, Берсень, не серчай… Но только вот – дважды Яросвет тебя выручал. Третьего раза может и не быть. Прошлый раз щит ему порубили… Думай, Берсень! Может, вестником тебя послать, к князю Лютеню? Ну, чтобы не позорно…
– Яр… – побагровел Берсень. – Глуздырь ты сопливый! Да я… Да я тебя – на двубой! На божий суд! К Перуну на правило! Ты меня, воина, позорить?!
Гнев Берсеня был нешуточен, а Ярославе вовсе не горел желанием с ним резаться. Ну, свалил бы, конечно.
– Ну ладно, ладно, сотник! – повисли у Берсеня на плечах Яросвет и Добран. – Уймись! Не хотел тебя Ярослав обидеть!
– Ладно… – стряхнув с плеч их цепкие руки, прорычал Берсень. – Я не в обиде на этого… заботливого! Только вот старшой… подумал бы лучше, как нам базиликанцев расшевелить. Ну, чтобы они завтра поутру от нас не отвязались!
– А что думать? – немедленно ответил Ярослав. – Подумай сам… Ночь, тишина, покой. Варвары, то бишь – мы, где-то далеко. Небось, уже сбежали и не догнать. Дозоры, понятно, двойные! Спит арифмарх, посапывает во сне… И тут – мы! Лавой! По полю! Зажигательными стрелами по лагерю, факелами…
– С ума сошёл?! – возмущённо уставился на него Берсень. От крика у него немедленно заболела голова и он скривился, договаривать не стал.
– Почему ж – с ума сошёл? – обиделся Ярослав. – То – твоя сотня скакать будет! Отвлекать, значит, внимание…
– А твоя? – настороженно переспросил Берсень.
– А моя в это время тихой сапой, через болото, совершенно с другой стороны, пробирается в лагерь. И устраивает…
Он запнулся, подбирая слово, но Берсень уже ржал, вскрикивая в перерывах от боли, со всего маху врезая кулаками по коленям…
– Ой, хитёр! Скажи ещё, ты специально их водил кругами, чтобы они здесь заночевали!
Ярослав как-то слишком долго молчал, потом с ухмылкой взглянул на Берсеня:
– Так ведь… Второй раз тут идём! Места уже ведаем…
– Специально! – ахнул Берсень, заржав ещё громче. – Ну, Ярослав!..
– Постой, сотник! – остановил его восторги Яросвет. – А когда мы это будем… Сейчас, что ли?!
– И верно! – Берсень утих. – Ярослав, вои устали! Они не возмогут прямо сейчас – снова в бой!
– Мы – дети Рода! – тихо сказал Ярослав. – Род ведёт нас по жизни, он нам её даёт, он и отнимает! Надо, браты! Надо!..
Помолчали…
– Ладно, уговорил! – махнул рукой Берсень. – Рискнём… Только может моя сотня с заду пойдёт? Воины поопытнее, не растеряются!
– Мои тоже – не растеряются! – нахмурился Ярослав. – Ты кому не веришь? Яросвету? Добрану? А?
– Я верю всем! – обиделся тот. – Но дело-то какое! Ошибёшься там, в лагере, вот и конец…
– Не ошибусь! – заверил Ярослав. – Ты за своими последи. Одна ала конницы там наскребётся. Пусть уже и потрёпанная! И стрелами погуще! Но – до знака моего! Своих смотри, не побей!
– А как знак подашь? – нахмурился Берсень. – Ночь ведь…
Ярослав веточкой на золе нарисовал нечто вроде карты.
– Смотри, вот он – лагерь! С полночной стороны его, шагах в сорока-пятидесяти от стены – болото начинается. Там я буду, с сотней…
– Часа два ходу! – опытным глазом прикинул Берсень. – Недобро, до рассвета мало времени останется!
– Даже хорошо, на рассвете туман может быть, они вас в десять раз увеличат числом! – возразил Яросвет. – Ты слушай, что он дальше придумал!
– Дальше – просто, – пожал плечами Ярослав. – Кто-то из моих с факелом на дерево поднимется, вот тебе и сигнал! И – попытайся алу на себя всё ж таки выманить. В бой с ней не вступай, конечно…
– Что я, Родом обиженный? – удивился Берсень. – Коням сил как раз по полю поскакать, и лягут! Покормить бы зверей…
– Чем богаты! – со вздохом развёл руками Ярослав. – Но – фураж, у кого остался – вам! Нужнее… И коней поите первыми. Опять же – нужнее…
– И на том спасибо! – вздохнул Берсень. – Эх, по суме бы зерна на морду! А то хлопцы, что голодные, злее в бою будут. Кони – наоборот…
Помолчали…
– Ну, пусть Род будет к тебе добр! – встал Ярослав. – Я пойду… Мне – в обход, так и времени больше потребуется. Как Влесово Колесо на последнюю четверть пойдёт, так ты давай, устраивай там… скоморошество!
– Ну, ну – скоморошество! – показно обиделся Берсень. – Стрелы и «жёлуди» у базиликанцев будут настоящие! И воевать с нами они тоже будут – по-настоящему!
Обнялись, простились на случай чего… И разошлись: Ярослав поднимать свою сотню, Берсень – готовить свою…
5.Сотник Берсень. Базиликанская интеркиза. Ночь на 29 число месяца Серпеня.
– Сотник, ну что?! – изнемогал десятник Лют, могучий и горячий, но слишком прямолинейный. – Когда?!
– Когда надо! – неспешно ответил ему Берсень. Наверное, уже в сотый раз.
– Так вот, Колесо Влесово уже на Закат пошло! Ещё немного – поди, совсем скроется! А там – Коло свой путь начнёт! Светает на Восходе, сотник!
Берсень выждал ещё немного, больше из упрямства, со скрипом зубовным натянул шлем, обернулся на своих:
– Всё поняли?! Повторять не надо?
– Обижаешь! – хором ответили десятники. – Мы чай не дураки, сотник!
– Стрелы метать густо, да не в стены, а в лагерь. Попадём – не попадём, а шороху наведём вдоволь! И ещё: в бой с алой, что против нас выпустят, не ввязываться! Хоть как повернётся – не ввязываться! Тянуть до последнего, подальше её утянуть от лагеря! Подальше!
– Да поняли уже, сотник! – взвыл нетерпеливый Лют. – Веди!
– Слава! – воздев кверху меч, заорал Берсень. – Убивай!
Он тут же бросил клинок в ножны, добыл и натянул лук… Стрелять пока не стрелял. По его приказу вся сотня будет до предела ждать…
За спиной содрогнулась земля. Сотня тяжёлой доспешной конницы – страшная сила и земля плачет, когда эта сила идёт по ней. А когда скачет во весь опор…
Расстояние до передней, с воротами, стены вражеского лагеря приближалось быстро и Берсень уже видел панику на стенах. Загоралось всё больше огней, в отблеске факелов блестели доспехи, оружие…
– Бей! – сорванным голосом приказал сотник. – Бей!!!
Сотня стрел сорвалась в воздух и Берсеню на миг показалось – это не стрелы, а рой огненных пчёл, жужжащих и смертельно кусающих, взвился в воздух. А в следующее мгновение стрелы начали приземляться…
Некоторая часть стрел всё же воткнулась в сырые колья ограды. Малая часть… большинство лучников не зря ели свой хлеб с салом – их стрелы ушли за ограду и приземлились там, внутри…
Ну, а дальше они лишь метались вдоль стен без всякого строя – чтобы создать у базиликанцев впечатление многолюдства – да стреляли без передыху. Судя по тому, как над лагерем занималось зарево, что-то загорелось очень хорошо…
Некоторые хоробры, слишком смелые, чтобы обойтись метанием стрел, подлетали совсем близко, забрасывали через стену факелы, пылающие жарко и способные разжечь пожар пострашнее начавшегося… Конечно, и цену за это платили немалую – каждый четвёртый возвращался раненный. Убитых, хвала Перуну, пока не было. Базиликанцы и без того не славились добрыми стрелками, а уж в ночи, в панике…
Ворота раскрылись на исходе первого получаса. Базиликанская панцирная конница, этим днём уже потрёпанная, но сейчас превосходящая родян числом вдвое, медленно начала выезжать. Видно было – опасались высовываться, строй выдерживали а выехавшие – жались под стенами…
– Бей по воротам! – заорал Берсень. – Бей, хлопцы!!!
И всё равно ведь, зажигательные стрелы заканчивались, а бронебоев и срезней в тулах было если не вдоволь, то – достаточно много. Почему бы не показать базиликанским катафрактам, кто в поле хозяин?
И показали. Первые ряды вражеской конницы были выбиты подчистую, настолько плотным и удачным получился первый залп. А потом Берсень скомандовал отход и сотня галопом ринулась прочь от лагеря. Ала, все те сотни, что успели обрядиться и сесть в сёдла – следом. Базиликанцы, кажется, увлеклись этой атакой сверх меры. По крайней мере их командир пропустил тот момент, когда сотня гардар прекратила именно отступать, разделилась надвое и, взяв в клещи конников противника осыпала их стрелами. Тучи стрел, конечно, не получилось – тулы были почти пусты. Но удар был силён и настрой вражеский сбил. Некоторые – самые трусливые и самые сообразительные – начали заворачивать коней. Остальные ещё готовы были сражаться. Такие пытались атаковать врага, такого близкого и такого недосягаемого…
И всё же – догнали. Та полусотня, что оставалась без Берсеня, не успела увернуться толком, её прижали к корбе[69] и там началась настоящая сеча. Ну, и Берсень, конечно, не мог оставить такое дело без собственного участия…
– Дурень! – кратко оценил он сотника Явора, которого сам поставил во главе второй полусотни. – Надо было рассыпаться… На слом, браты! Слава Роду!
Полусотня рёвом подхлестнула коней и те пошли намётом – по чёрному полю, по мягкой земле, по камням… Врезались громко и яростно, рубили свирепо и безжалостно… Силы, правда, были неравны. Против сотни, да и то – неполной – родянских дружинников встало две с лишним сотни базиликанцев… тоже уже неполные, порядком побитые стрелами, но всё ещё полнолюдные.
– Руби их, браты! – надрывал голос Берсень, сам крестя мечом так, что от него враги отлетали либо покалеченные, либо – чаще – мёртвые. – Руби! Не щади, во славу Перуна!
Он был сейчас сам – как Перун – похожий для базиликанцев на языческого бога войны, вставший в стременах – непобедимый и разящий. Меч, заботливо заточенный перед боем, звенел чистым голосом лучшего булата… Лишь раз не смог сокрушить врага сразу. Но то был вражеский аларх и меч у него вполне соответствовал положению. Тогда в боку Берсеня впервые возникла вспышка острой боли. Больше – не исчезала, только разрасталась. А левая нога вся намокла. И силы… сил почти не осталось…
Но ещё раньше сил не осталось у базиликанцев – на сопротивление. Те, кто ещё был жив, резко развернули коней и пустили их к своему лагерю так быстро, как те могли скакать. Только тогда с трудом удерживавшийся в седле сотник сумел увидеть, как мало осталось в его сотне здоровых воинов. Живых – чуть больше…
– Травника мне! – сиплым голосом велел. – И – продолжать обстрел! Пока не будет сигнала…
Около шести десятков воинов удалось подвигнуть на это. Медленно – кони измотались и их берегли – они ехали в сторону нерушимой стены. За ней уже почти темнело, только факелов на стенах стало больше, да шлемы там мелькали так часто, как бока рыбы в неводе. Такие же серебристые. Со стен, кстати, уже били пращники и арбалетчики. Пока – только слабонервные, ибо даже для тяжёлых арбалетов расстояние было запредельное. К тому же – ночь, вернее – серые сумерки перед рассветом, утренний туман, вздымающийся с земли…
На миг ощущавшего нестерпимый жар Берсеня бросило в холод – он представил, что не увидит сигнала от Ярослава. Туман ведь…
И тут, наконец, взвился в воздух дикий вопль кого-то из воинов:
– Огонь! Огонь на Полуночи!!!
– Отходим! – рявкнул Берсень. – Сотня, все – назад от стен!
Сотня, слишком утомлённая, чтобы рваться в бой, послушалась беспрекословно…
6.Сотник Ярослав. Там же. Ранний рассвет 29 числа месяца Серпеня.
Коней оставили в версте от лагеря, сгуртовав и оставив немногих коневодов. Остальные – около девяти полных десятков – с проклятиями и непрерывным поминанием самых чёрных и злых богов – прошли эту версту пешком, по буеракам, буреломам и болотистой пойме, где вода – затхлая и вонючая заливалась даже за высокие голенища сапог. Да ещё и птицы над головой вились… Не ночь бы, одни только птицы – без треска, без глухого ропота почти сотни голосов – выдали бы сотню с головами базиликанцам. А так – выбравшись наконец к лагерю, никакой тревоги там не увидели… С этой стороны. Здесь было тихо, тускло горели три или четыре факела на расстоянии десятков шагов один от другого, да слышно было, как перекликаются три часовых. Зато на другой стороне…
– Добро сражается Берсень! – восхитился Яросвет, толкая сотника в бок. – Слышь, Яр…
– Добро! – согласился Ярослав. – Только бы выжили… Вартовых видишь?
– Вижу! – кивнул верный побратим, поглаживая загнутый рог лука. – Выбивать будем? Рискованно…
– Рискнём! – отмахнулся Ярослав. – Быстро надо, нахрапом…
– Что ж… – пожал плечами Яросвет. – Дело – твоё! Стрельцы – Добрана?
– Чьи ж ещё… – хмыкнул Ярослав. – Да чтобы били по трое на одного вартового! И целились – получше! Спаси Сварог, хотя бы одного не убьём сразу – умоемся кровью! Своей…
Добран, гордый доверием, лично отбирал тех восьмерых, что будут стрелять. Двоих, удивив почитай всю сотню и обидев своих, взял из других десятков. Встали, уже почти не хоронясь, наложили стрелы – выстрелили…
– Готово! – громким шёпотом возвестил Добран. – Прикажешь атаковать, сотник?
– Тилла, здесь останешься! – таким же шёпотом приказал Ярослав, подкидывая в руке секиру. – Пошли, молодцы! Про повязки не забыли?
– Не забыли! – вразнобой ответили с разных сторон. – Белые на шлемах – наши!
– Тогда… Слава Роду! Зажигай факел!
Сотня россыпью, сломав обычную плотную «стену», ринулась через поле. В тумане, в серых утренних сумерках, многие оступались, падали… Многие, но не все. Первым добежал, как ни странно толстяк Яросвет. Про него давно уже поговаривали, что жирок специально наращивает, чтобы впечатления не производить… Дальше – набежало уже десятка два. И – замерли под частоколом, растерянные. Высота кольев – две сажени… Где таких и набрали столько?!
– Что замерли?! – хлестнул злой голос сотника. – Сейчас колья подтащат… Извиняйте, браты, лестниц не припасли!
– А на кой нам лестницы! – сквозь зубы цыкнул Ждан, добывая невесть откуда аркан. – Да и колья твои, сотник… В задницу их вставлять? Айда на арканах, браты! Кто полегче, понятное дело – первыми…
– Эй! – зашипел на него Яросвет. – Ты что думаешь, быстрее меня заберёшься на стену?!
– Да под тобой, десятник, весь частокол обрушится! Добр зело! – огрызнулся, тоже шёпотом, Ждан. – Да и вож наш, славный сотник Ярослав, могута тот ещё…
Почин его, меж тем, обрёл продолжателей. Много – не много, но полдюжины арканов чуть ли не разом взвились в воздух, пять из них закрепились крепко, шестой – пришлось перебрасывать. По первым пяти уже лезли, и Ждан – первым. Первым и перемахнул частокол. А полезшему по шестому Добрану не повезло. То ли добр был телом, как Яросвет с Ярославом, то ли лентяй-легионер неглубоко вкопал столб… С диким визгом выворачивая из земли грязный комель, кол обрушился прямо на Добрана и звонко впечатался ему в лицо, разбрызгав в клочья и без того курносый нос. К скрючившемуся от боли десятнику тут же метнулась Тилла, захлопотала… А Ярослав, оживший на глазах, своей волей бросил нескольких воев расчищать пролом. Узок… пока. Но если ещё пару кольев выломать – дело будет!
Сам, впрочем, ждать не стал. Сотник по Правде воинской должен быть во главе атакующих воинов. Взлетел на стену одним из последних – уже плохо… Хорошо, впрочем, что брёвна выдержали…
Взобрался на стену, упрел от напряжения и страха – а командовать и некем. Воины, как и было приказано ещё в лесу, без особого шума растеклись по лагерю, резали сонных стратиотов, зажигали палатки и повозки с фуражом… Пока – без шума. Пока…
Да нет, вот уже и взвился под небеса чей-то крик, упреждая остальных, что в лагере – чужие. И тут же зазвенел булат…
– Ну, держись, браты! – сплюнув тягучую слюну, прошептал Ярослав. – Теперь начнётся!.. Яросвет!
– Я здесь, сотник! – как из-под земли вырос тот. В глазах – преданность, за спиной – хлопцы из десятка.
– Со мной пойдёте! Попробуем шугануть их всерьёз! – сухо сказал Ярослав. – Ждан, ты гляди мне!
– А что – я, сотник?! – шумно возмутился тот, на бегу всаживая меч в пытавшегося подняться с земли стратиота. – Валяются тут… недорезанные!
Сотник, хоть и очень хотел, не успел ответить – на них как из-под земли вынырнули – набежали враги. Человек двадцать, растрёпанные, почти все – без доспехов, но меч-гладий – у каждого. Пришлось на час отвлечься от разговора, уделить внимание бою. Благо набежавшие оказались не слишком умелыми, хоть и храбрыми…
Схлестнулись, громко крича. На Ярослава набегал какой-то коротышка – в одних штанах, щуплый, но с яростно перекошенной рожей. В руках – не гладий, а копьё. Базиликанский пилум… Ярослав даже не стал обезоруживать его. Пилум, он хорош в полёте, когда с разгона врубается в щит. В ближнем бою его мягкий наконечник мнётся, гнётся… только что не ломается. Потому он просто сделал шаг в сторону и обушком секиры по затылку дослал беднягу, которого и врагом-то называть грешно, отдыхать под колёса воза. Благо, что стоял тот всего в нескольких шагах. Туда же мог отправиться и второй, но сотник предпочёл бить наверняка и тяжёлое, камни крошащее лезвие секиры переломило и вскинутый навстречу меч, и жалкую защиту головы – лобную пластину шлема… Мозги выплеснулись наружу, но напоследок стратиот успел сделать своё чёрное дело – отвлёк Ярослава. Когда кто-то из дружинников выкрикнул предупреждение о набегавшем сзади враге, было уже поздно. Как ни ловок был сотник, удар по шелому получился крепкий, в голове гулко отдалось эхо его… Он осел, сквозь зубы недобрым словом помянув Чернобога и явственно ощущая, как истаивают силы…
Того наглеца, конечно, срубили. Ещё и потоптали, обозлённые. Перед глазами Ярослава возникло почему-то расплывающееся, но искренне встревоженное лицо Тиллы. Вроде бы знакомый голос спросил:
– Жив?..
– Жив! – ответили непослушные губы. – Что мне будет… Помоги подняться!
– Сиди! – неожиданно властно приказала травница. – Тебе крепко досталось… Да и воинам своим ты сейчас – не нужен! Без тебя ворога добьют!
– Какое – добьют?! – опешил сотник. – Вот-вот с силами соберутся, уходить придётся!
– Кто остался – не соберутся! – улыбнулась Тилла. – Они три когорты на выручку своим послали, там Берсень зверствует на опушке… алу вусмерть растрепал! А наши сразу за когортами ворота прикрыли!
Ярослав только что за голову не схватился…
– Сотне – отходить! – приказал самому показавшимся слабым голосом. – Быстро!
– Какое – отходить?! – искренне изумилась Тилла. – Победа…
– Я сказал – отходить! – рявкнул Ярослав уже в полный голос, даже в голове прояснело. – И помоги мне, наконец, встать!
Тилла, похоже, оробела от неожиданности. И уж всяко не посмела спорить с сотником. Опираясь на её далеко не девичье – хрупкое и нежное плечо, Ярослав поднялся, кто-то из оставшихся подле сотника воев подал ему секиру и сбитый ударом шлем… Или это Тилла сняла, когда голову перевязывала, травы прикладывая?
– Отходим! – повторил Ярослав. – Приготовьтесь отходящих прикрыть!
Проревел сигнал рог сотни – не такой большой и богато украшенный, как у Ивещея, но всё равно громкий. И тут же – что значит порядок в сотне! – со всех концов вражеского лагеря, не забывая по пути напакостить врагу, начали сбегаться воины. Поменьше их было, чем начинало бой… Так ведь без потерь не обретёшь победу!
– Выворачивайте колья! – приказал сотник, подумав для прилику. – Ещё раз через стену перелезть нам никто не даст!
Вывернули… Как не вывернуть, раз сотник приказал?! Три бревна – ширина прохода. Достаточная как раз для того, чтобы один человек, вобрав пузо и выдохнув воздух, быстро там проскользнул. Так и начали уходить. В прикрытии – сам сотник Ярослав и с ним – десяток воев посильнее. И, конечно, десятник Яросвет. Этот побратима у Чернобога в чертогах не оставит, спину прикроет!
Пока, впрочем, прикрывать спину было не от кого. Базиликанцы куда больше были заняты тушением множества мелких – пока и крупных – уже пожаров. Особенно ярко и жарко полыхал – в середине лагеря – огромный шатёр, на палатку не похожий никак.
– Твоя работа, Яросвет? – покосился сотник на побратима.
Тот состроил скромную рожу – получилось плохо – возразил тихонько:
– Что ж я, один у тебя в сотне хоробр, что на меня сразу косишься… моя, чья ж ещё!
– Молодец… Воевод их не перебил?
– Да… вроде как нет! – явственно заколебался Яросвет. – Углядишь разве, воевода перед тобой или простой кметь, когда – темно и все в одних портах!
– Вот по портам бы и смотрел! – уязвил стоявший подле Ждан. – Кто нас теперь преследовать будет?! А сотник наш не может, чтобы его не обихаживали! Если бабы – так две. Если враг, так чтобы топал за нами до конца… Своего, разумеется!
Ответить не успели оба: и Ярослав, и Яросвет. Последний воин выскользнул сквозь пролом, настал их черёд. А потом был бег по тому же полю, только теперь – ясно освещённому яро восходящим Коло. И стрелы в лицо – воины прикрывали их зады, последними срезнями сшибая со стен преследователей. А потом, когда пролезли через болото и добрались до коней, было не до разговоров. Умотались так – на коней бы взобраться…
7. Ярослав и Берсень. Дорога через Фронтирскую Пущу. 29 день месяца Серпеня.
Вроде ведь и устали за ночь – в сёдлах еле держались, и кровью – своей и вражьей – умылись до одурения… А ехали весело. Ждан и ещё несколько запевал завели походные песни, от них перешли к срамным, потом – к протяжным, что за столами поются… Сотники – Ярослав и Берсень, не мешали. Пусть вои отойдут от боя. Хоть и в сёдлах, а всё отдых… какой есть. Дать настоящий отдых не успели, да и побоялись. До утра два десятка на самых свежих конях отряда мельтешили под носом врага, метали редкие уже стрелы, кричали базиликанцам хулу… До часа, когда Коло на миг встало в зените, за частоколом было почти тихо. Лишь поднимались в воздух частые, медленно редеющие струйки дыма. Тушили, наверное, пожары…
В полуденный час – Коло ведь тогда в зените – ворота лагеря распахнулись и – одна за другой – когорты начали выдвигаться наружу. В полном вооружении, в боевой готовности, держа на флангах турмы[70] всадников а в середине – обоз и возы с раненными. Раненных оказалось очень многое, но сам обоз сильно поуменьшился числом. Многие – легко раненые, в первую очередь, брели, цепляясь за повозки… Нехотя, без допрежного визга труб и пения запевал, арифмы выступили следом! И вот уже четыре часа без передыху топали по дороге в трёх перестрелах от дружины Ярослава. Базиликанцы не делали попытки приблизиться, родяне – не пытались оторваться…
– Что думаешь, Берсень? – мрачно спросил Ярослав, оглядываясь через плечо, благо дорога позволяла. – Неужто так тупы, что будут идти до конца?
– Всё может быть! – повёл плечами тот, ехавший в седле без доспеха, толстый от тройного слоя бинтов. – Их ещё много – почти пять тысяч. Чтобы взять их, придётся попотеть…
– Ну… Наш-то князь сможет! – усмехнулся Ярослав. – Я больше за коней боюсь! Пади сейчас хотя б десяток, придётся ведь бой принимать! Не бросать же молодцев…
– И примем! – неожиданно твёрдо сказал Берсень. – Ты позри, какие места удобные! Справа и слева – лес густой, для пехоты непроходимый, откосы… Встанем «стеной» через дорогу, от и пусть лбами бьются! Жаль, стрел да сулиц почти не осталось…
– Да, стрел нету! – вздохнул Ярослав. – Последние – час назад потратили! Когда ту турму отгоняли… Вот ведь тоже – упрямые черти! Как думаешь, ещё будут нападать?
– Сомневаешься? – изумился Берсень. – Вот-вот начнут… Кто там у тебя в заставе идёт?
– Добран да твой, Трегуб! Два десятка – больше не сможем всё равно… Мало нас осталось!
– Тут ведь как сказать, – рассмеялся Берсень. – Могло бы и вовсе не остаться, не встань на нашу сторону сам Перун! Это ж надо – сотней почти три полных смять. Скажи кому – не поверят ведь, лжецом прозовут!
– Ты – отличный воин, Берсень! – улыбнулся Ярослав. – Что рана, не мешает?
Берсень помолчал, потом нехотя признался:
– Ещё час так проедем – свалюсь! Привязаться к седлу, что ли… Так и конь после ночи не отошёл толком. Загоню, бедного… Когда там княже помогу обещал?
– У Рыжих Камней! – быстро ответил Ярослав. – Вёрст десять ещё. Может, чуть больше! Кони – выдержат!
– Кони – да, – не стал спорить Берсень, хоть и сомневался. – Вот люди… Зачем девку с собой взял?! Не мог отослать в обоз? Ух, молодь… Рода на вас нет! Всё Лель головы мутит!
– Берсень, она – лучшая травница из тех, что ведал! – мрачно возразил Ярослав. – Что тебе не так? Я слышал, твой травник к моей советоваться бегал, что на рану положить!
– Дурная рана! – скрипнул зубами Берсень. – Лезвие у гада тонкое было, не резало – кололо. Там теперь – дыра глубокая. Под рёбра ушла, как ничего не пропороло – не понимаю! Но левая рука почти не слушается… Твоя девка, Тилла, говорила – пройдёт за седмицу! Посмотрим…
– Она не моя! – сердито возразил Ярослав. – Только при сотне травница!
– Ну, ну… – косо ухмыльнувшись, сказал Берсень. – Воля твоя… вож!
– Ты не скалься, не скалься! – хмуро посмотрел на него Ярослав. – Ведь не посмотрю, что раненный в бою! Как дам в ухо…
– … Так я с седла – долой! – тяжко вздохнув, докончил Берсень. – Ведаю… Да нет, я ж ничего не говорю. Понимаю – Умила, то да сё…
– Берсень, тебя что, слишком сильно по голове стукнули? – уже всерьёз обозлился Ярослав. – Ведь и вправду синяк к остальным твоим ранам добавлю!
– Да брось… – усмехнулся Берсень. – Я ж шутейно… Чтобы дорогу скрасить! Пару вёрст ещё скостили… Может, прибавим ходу? Куда они теперь от нас денутся?
– Ну и тупой у них вож! – поддакнул, подъезжая, Яросвет. – Уже четыре часа топают за нами. Ну прям, как телки на верёвках! И только пару атак сподобились… С чего бы это?
– Я бы, моя бы воля, так вот и топал бы следом, если б сообразил, что нас за собой тащат! – пробормотал Ярослав. – А вокруг – солдат бы пустил. Сотни три-четыре. Чтобы они дорогу нам загородили. Берсень!
– Чего? – мрачно спросил тот, ещё не отойдя от разговора.
– Сколько, ты баял, базиликанцы могут топать пешком?
– Вёрст по сорок в день! – почесав блестящий затылок, ответил тот. – Это от рассвета до заката, конечно. С привалами и кашей – как водится… Значит, сейчас они вёрст двенадцать могли бы отмахать. Десять – точно!
– И мы столько прошли. – глухо сказал Яросвет. – Так что если…
– А вот и они! – одобрительно крякнул Ярослав. – Густо сыплются!
Стратиоты и вправду – сыпались. По склонам, через густолесье и молодой кустарник, центурии две пехоты – при щитах и копьях – ссыпались на дорогу. Внизу, преграждая дружине путь, стояло пока немного. Дюжина, полторы… Вряд ли даже две.
– Легки на помине! – пробурчал Берсень. – Накаркали, вож?!
– Яр, а на рысях?! – пробормотал Яросвет. – Ну, пилумы… Кто-то, да проскочит!
– В намёт! – привстав в стременах, проревел Ярослав. – Скорее, если хотите жить!
– Слава Роду! – прокричал Яросвет, выхватывая меч из ножен и бросая своего коня вперёд сотникова. – Умрём, да с честью!!!
Обе сотни ринулись вперёд, как будто кони свежи и полны сил, а у самих руки вовсе не из свинца, рукояти мечей и секир держат крепко… Да только не так всё было. С рассвета до полудня – без часа передышки, без еды и питья во рту – скачка. Бесконечная и страшная скачка. И у коней ноги заплетаются, и у людей руки мечей не поднимают…
А ещё вражий строй, что наполнялся силой каждый миг, что вставал на землю твёрже и твёрже – стрелами хорошо. Или хоть сулицами. Те смертники, что дорогу заслонили, уже пилумы метнули. А ответить им – нечем. Жаль…
Ну, доскакали. Не было, правда, того бешеного скока, той богатырской мощи удара, что присуща гардарской славной коннице. Но доскакали. Врубились, кого-то и смяли… Только враг умнее оказался. При свете Коло, видать, умением драться не обделён. И понятно стало – почему так мало их стояло на дороге – не сотня. Не сотня… Зато – триарии. Все, как один. Опытные, умелые… Щиты отбросив, короткими и острыми гладиями вооружённые, они не стали заслонять собой дорогу, а наоборот – вроде как расступились. Нырнули под налетающую конницу, да своими больше похожими на ножи мечами вспороли почти всему первому ряду подпруги. Некоторым коням – вместе с подпругами – животы…
Почти весь первый ряд, а за ним и второй рухнули на землю. Третий – а туда оттеснили сотников, еле успел затормозить, чтобы по своим же не скакать…
– Смотрите, они надвигаются! – крикнул кто-то из задних рядов.
И так было ясно… Арифмы сзади, четыре сотни отборных стратиотов – спереди… Неполные две сотни долго не выдержат. И быть им убитыми. Всем. До последнего.
– Тилла, ко мне! – рявкнул Ярослав, пока Берсень организовывал некое подобие совершенно бесполезной обороны. – Тилла, тебя на…
– Да здесь я уже, не ори! – на удивление спокойно и мирно отозвалась девка. – Чего тебе, сотник?
– Твой Серко восемь вёрст проскачет? Намётом, Тилла, намётом!
– Ну… проскачет! – ответила травница, не понимая. – Только я тебя не оставлю! Помирать, так вместе!
– Дура! – в голос заорал Ярослав. – Я – жить хочу! В восьми верстах – князь Лютень и наша конница! Им, на свежих конях, четверть часа скоку! Столько мы точно протянем… Ну же, скачи прямо сейчас. А, с тобой говорить…
Серый жеребец Тиллы завизжал в голос, когда на его круп обрушилось что-то острое, пронзило и больно укусило. Рванулся так – стоптал двоих базиликанцев, и не заметил. Тилла, его хозяйка, всю дорогу до поворота оглядывалась, да слёзы затмевали взор – не смогла различить фигуры любого, как ни пыталась…
Ярослав на неё и не смотрел. На пару с Берсенем забив обнаглевшего триария, он ярым рыком подгонял воинов, выстраивавших нечто вроде квадрата. Как будто поможет.
– Как думаешь, успеют? – спросил наивный сотник. – Ведь и впрямь – кони свежие!
– Надеешься столько прожить? – скривил губы Ярослав. – Ну, ты тогда – герой… Последний бой наш, Берсень! Прости, коли что не так!
– Последний бой! – взревел Берсень, встречая набегавшего врага резким ударом меча. – Ах ты ж, пакость… Обидно…
8.Князь Лютень и Тилла. Лес возле Рыжих Камней. 29 день месяца Серпеня.
– Княже, кажись – скачет кто! – весело сообщил Ратша, старательно начищая княжий шлем. – Ишь, торопится… к девке, аль от отца её!
– Узнай, чей! – хмуро проследив за скачущим от леса всадником, велел Лютень. – Если наш – накажу… Коня, сволочь, не жалеет!
– Эй, Мирон, чего побледнел? – рассмеялся Ратша. – Князь ведь не тебя наказать грозит…
– Княже, это – Серко! Тиллы конь! Он никого другого на себя не пускает, зверь чистый! Княже, это – Тилла! – в голосе Мирона прорезались отчаянные нотки, он вскочил и без спроса бросился к коновязи.
– Да откуда здесь Тилле быть… – рассмеялся уже и Лютень. – Она ж с Ярославом-сотником, в заставе!
– Княже! – вдруг закричал Ратша. – Ведь и впрямь – Тилла! Гляди, волос золотой!
Остроглазый по младости лет Ратша мог и не такое узреть за четыре перестрела – князь уже ведал. Не впервой. Потому – вскочил, встревоженный не на шутку, как был – в доспехе, но без шлема, с одним мечом у пояса – и на коня.
– Дружину подымай! – рявкнул встревоженному Радовою, спавшему, по обыкновению, невдалеке. – Беда…
– А чё её подымать? – лениво, спросонья не поняв, протянул тот. – Ивещееву тысячу держу наготове. Мало?
– Ивещей, людей в седло! За мной! – Лютеня трясло. – Радовой, всю конницу – следом! Быстрее, сонная тетеря!
Вот так к лучшему воеводе рода Медведя не обращались уже давно. Скорее уж Медведкой кликали – за быстроту, за ярость… Последние остатки сна слетели с Радовоя мигом.
– Через четверть часа – пойдёт! – пообещал, едва сдерживая ярость. – Лютя, может – я?!
Так, по-детски, он брата давно не звал.
– Нет, я – сам! – сухо ответил тот. – Ты – поспешай! У тебя лучше получится…
Смягчил… Ускакал.
Через несколько мгновений весь лагерь родянского войска – огромный и безалаберный, как и все лагеря, вздёрнуло на ноги яростным рыком Радовоя. Аж князь Буйслав в своем шатре ошалело подскочил…
Но князь Лютень этого уже не видел. Он сам, да тысяча – без двух сотен – воинов во главе с воеводой Ивещеем уже меряли копытами поле. И – Тилла навстречу, на шатающемся Серке.
– Что?! – выкрикнул князь, бледный и злой.
– Поспешай князь! – выдохнула девка, бледная и измученная. – Яр… Он… В засаду… Восемь вёрст, сказал!
– Восемь вёрст… – пробурчал Ивещей, воевода жесткосердный. – Так они, наверное, мертвы уже!
– Молчи! – яро взглянул на него Лютень. – Дружина, намётом!
Дружина, уже начавшая останавливаться, немедленно начала разгон. Тилла, хоть её конь уже начал спотыкаться, пристроилась о бок с князем. Рядом – Мирон, встрёпанный, но как всегда надёжно прикрывавший князю левую руку…
– Он будет жив! – под грохот копыт заверил княжий стремянный сестру. – Чтобы Ярослав, да не выжил… Да его в рукопашной не возьмёт даже сам князь!
Тилла яро зыркнула на него, но смолчала. В глазах травницы закипали слёзы…
А скачка по лесной дороге набирала ход. Воевода Ивещей, которому претило положение князя в первых рядах дружины, в дикой узине сумел его обогнать с двумя десятками дружины. Князь ругался, но Ивещей уже не слушал. Не хватало ещё, чтобы князь в первых рядах атаковал. Ещё неизвестно, чем эта скачка, выматывающая коней, закончится для тысячи…
И тут – последний поворот, а сразу за ним – сражение. Сражение, пока ещё продолжающееся, но – затихающее. И всё же, что поразило скакавшего первым воеводу – живых дружинников было ещё много. Не две сотни, конечно, даже не полторы… Но – много. Разорванные вражьим натиском на три неровные группы, они отчаянно отбивались, даже кажется пытались прорваться на соединение. Большинство сражались уже в пешем строю, хотя были и конные…
– Ярослав!!! – радостно завизжала за спиной воеводы девка-травница и сам Ивещей тоже обрадованно пустил сквозь зубы тираду… Сотника и впрямь трудно было не узнать. На коне, с неизменной секирой в руке, он возвышался как башня. Спину держали двое – низенький толстяк, значит – Яросвет, и незнакомый дружинник, очень умело обращавшийся с мечом. Вокруг них сражалось ещё около пяти десятков воинов, в основном пеших.
Ярослав услышал крик, на миг обернулся и тут же вылетел от седла – прозевал меткий удар базиликанца. За спиной воеводы раздался новый крик – теперь уже полный горечи и ужаса, но Ивещею было уже не до него. Возглавляемые воеводой, и всё же прорвавшимся в первые ряды Лютенем, конные дружинные сотни на полном скаку врезались во вражий строй…
Да строя-то собственно и не было. На дороге, растянувшись шагов на сто, шла резня. Беспорядочная резня, в которой участвовали десять-двенадцать сотен родян и в три-четыре раза больше базиликанцев. Основная масса, видимо – резерв, стояла чуть дальше по дороге. Кажется, там уже и кашу варили, не воспринимая ошмётки заставы всерьёз… Ну, и поплатились за это. Мощный удар тяжёлой конницы вымел подчистую базиликанский заградительный отряд – два или три десятка. Слава Перуну, у дружинников не было недостатка стрел и сулиц, так что фокус, прошедший с сотней Ярослава, здесь провалился сразу. Большинство триариев были перебиты раньше, чем успели нырнуть под копыта коней. Ко всему, в первых рядах ударили даже не дружинники княжеской тысячи, а можи – личные телохранители князя, лучшие витязи земли Холмградской. Таких на мякине не проведёшь…
Воины Ярослава – их осталось всё же больше, чем казалось на первый взгляд, немедленно ударили встречь своим. И как до того они, базиликанцы, оказавшись между молотом и наковальней, долго продержаться не смогли. Гремела земля под копытами конницы, звенел булат о булат… Уже очень скоро звенеть стало не обо что. Из двух сотен, заслонивших дорогу, выжило два десятка… Впрочем, до победы было ещё далеко. Базиликанцев было ещё много, а их вож – арифмарх, был умным и довольно осторожным полководцем. Дорогу надвигающейся массе родянской конницы немедленно преградила когорта, выстроенная таким образом, что взять её в лоб стоило бы слишком больших потерь. Увы… План князя Лютеня удался совсем не полностью. Здесь, на узкой лесной дороге, окружённой густолесьем, выстояли две сотни дружинников без стрел и копий. Без тяжёлых пехотных щитов. Здесь несомненно очень дорого продадут свои жизни четыре тысячи базиликанцев, у которых этих стрел, копий, желудей к пращам – в достатке. Которые спешно преграждали обозными возами проход за своими спинами. Которые выстраивались в плотные ряды и, судя по всему, намеревались дорого продать свои жизни… Которые никак не походили на людей, впервые взявших в руки оружие…
9.Ярослав. Лесная дорога близ Рыжих Камней. 29 день месяца Серпеня.
Очнувшись, Ярослав ощутил, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг было почти темно, на лицо капало что-то липкое, густое, солоноватое на вкус… Мысли двигались медленно, словно нехотя, но сообразить, что завален телами, он сумел довольно быстро. Вот только – почему? Он точно помнит – помощь была на подходе, он даже слышал радостный визг Тиллы. Тогда почему он – здесь? Неужто и князь… Дальше думать не хотелось. Да и не успел. Света вдруг стало больше, но тут же, загораживая Коло, над ним нависла чья-то рожа. Рассмотреть почему-то не получалось, выглядела она расплывшейся… Зато голос был знакомым…
– Живой, сотник? – спросил Яросвет.
– И ты, как я погляжу, живой! – как ему показалось – громко ответил Ярослав. – Почему так долго?
– Так бой же был! А потом – искали!
– Искали! – фыркнул Ярослав. – Конь мой – жив?
Подняли, и он повис, опираясь на плечи Яросвета и Добрана, встревоженных и радостных одновременно.
– Живой, Живой твой Лешак! – рассмеялся Яросвет.
– А из наших… много ль осталось?
– Да не сотня уж! – вздохнул Добран. – Мой десяток можешь заново набирать, Яр! Трое в нём, считая и меня!
– У меня – шестеро! – гордо сказал Яросвет. – А вообще – считаем пока… Но – больше чем думалось.
– Берсень жив?
– Ищем… Пока не видели! – вздохнул Добран. – Да ты не думай пока, сотник! Живы остались, вот и ладно! Кто ж его знал, ворога этого!
– Я должен был знать… – вздохнул Ярослав. – Я! Меня князь воеводой поставил, а я его – подвёл… А, вот и Тилла!
– Что – Тилла? – огрызнулась та. – Я, если хочешь знать, Серка почти загнала. Выхожу ли теперь – не ведаю! И привела их – быстро. Пусть и не так, как ты мне пророчил…
– Что там? – кивнул Ярослав в сторону дороги. – Бой?
– Пока нет! – покачал головой Добран. – Князь с тысячей всего прискакал – тебя выручать. А там – четыре! Глупо на рожон-то лезть, разговаривает с ихним воеводой. Предлагает сдаться…
– Уж и сдаться! – ухмыльнулся Ярослав. – Их – вчетверо! Откажутся!
– А что? – обиделся Яросвет. – Ты вон решился против врага сражаться. А нас – всего двести было! Да что я… какие двести?! Меньше нас было! А у князя под рукой – девять сотен отборной конницы! Да он их одним богатырским ударом! И Радовой – на подходе… Ратша мне сказал, князь его сопляком прозвал. Так что вот-вот подоспеть должен! Со всей конницей… Князь ещё гонца к нему послал. Чтобы поспешал!
– Радовой поспешит! – усмехнулся Ярослав. – А уж теперь, когда его так почестили при всех… Он вдвое быстрее поспешит!
– Ну, ладно! – внезапно сделав самую хитрую рожу, сказал Яросвет. – Тилла, ты тут подле сотника побудь, раны ему перевяжи, кровь разгони по жилам… Но не засиживайся! Чтоб, значит, простые воины не страдали! А мы пойдём, князю побеждать поможем! А то прямо обидно: по морде получили, а сдачи ещё не дали!
– Эй, Яросвет! – растерявшись, окликнул его сотник. – Яросвет!!!
Побратим, сволочь порядочная, даже не обернулся. Только шаг убыстрил.
– Ух… – пробормотал Ярослав, оглядываясь…
Случайно или намеренно их посадили в стороне от дороги. Мягкая, пусть и пожухлая слегка трава, низко опускающиеся ветви, раздражающе ласковая Тилла под боком…
– Пойду, посмотрю, что творится! – проскрежетал растерявшийся Ярослав и попытался встать. Тут же и рухнул с не самыми добрыми словами в адрес Богов. Сил, оказывается, почти не осталось…
– Ну куда, куда ты пойдёшь? – как глуздырю сказала ему Тилла. – Посиди, отдохни… Твой бой уже кончился!
– Тилла! – тяжело сказал Ярослав, глядя ей в глаза. – Не знаю, что там задумала ты, не знаю, на что такое намекал Яросвет… Мне сейчас не до чего. Моя сотня – погибла! Берсень мёртв… Травеня подняли на копья на моих глазах!
– На моих – тоже! – тихо сказала Тилла. – Я была там… забыл?
– Забыл! – грубо ответил Ярослав. – Я всё забыл, Тилла, кроме одного – я хочу отомстить. Этому гаду, сумевшему обмануть. И его воинам, убившим моих хлопцев. Можешь помочь – помоги. Не можешь – уйди с дороги!
– Яр, ну не надо! – взмолилась Тилла. – Ну не устоишь ты на ногах… Впрочем, если тебе так хочется…
– Хочется, хочется! – усмехнулся Ярослав. – Что, есть настой?
– Есть… – мрачно ответила травница, копаясь в своей суме. – Вот только я никогда его не применяла. Попробуешь?
– Попробую! – усмехнулся Ярослав. – А ты – не обманешь?
– Пей…
Ярослав уже почти взял сосуд, когда на дороге, а вернее – вокруг неё, что-то изменилось. Очень сильно изменилось… Запели гордо и звонко рога, родянские серебряные рога и на обоих склонах, нависающих над самой дорогой, выросли ряды ратников. Почти у всех – луки наготове, наложенные стрелы…
– Радовой пришёл, Тилла, Радовой!.. Ну, сейчас мы их умоем кровушкой! – Ярослав ожил.
Словно в подтверждение его слов, по дороге от Рыжих Камней выдвинулась длинная колонна дружинной конницы. А во главе, рядом с воеводой Радовоем, ехал сам князь Буйслав…
Базиликанцы не могли не понимать, что их ждёт, коль преимущество перешло к противнику. Да ещё столь резко. Да ещё – когда склоны буквально усыпаны лучниками, атаковать которых – вверх, на стрелы и сомкнутые щиты пешего прикрытия – безумие… Потому когда буцины провыли просьбу о перемирии, никто из вожей, наверное, не удивился. А князь Лютень – Ярославу даже со своего места было видно – одним взмахом ладони остановил готовые сорваться во врага стрелы.
– Почему?! – взревел возмущённый Ярослав. – А как же месть?.. Эх, княже, княже… Тилла, где твой настой? Пойду, с князем поговорю. Меня он обязан выслушать!
– Выслушает, выслушает! – обхватив его за плечи и отчаянно пытаясь удержать, успокаивала Тилла. – Вот только вернётся…
– Куда он?! – схватился за голову Ярослав. – Базиликанцам – верить?!
Но князь Лютень его слов не слышал. Белый жеребец Снег важно выступил за пределы дружинного строя, а седок его был безоружен и спокоен…
10.Князь Лютень. Дорога возле Рыжих Камней. 29 день месяца Серпеня.
Конечно, страшно ехать навстречу неизвестности. Базиликанцы – не торинги, очень часто слова не держатся. Тем более могут его нарушить, если навстречу – вож выезжает. Варвар, которому слово дать – ничего не обещать…
Князь Лютень не боялся ни капли. За спиной, всего в полуперестреле – верный брат, надёжный воевода Радовой и пять тысяч дружинной конницы. На крыльях вражеского отряда нависают лучшие лучники Родянии – родовичи-лисы и если там кто-то хоть почешется не так – они выбьют стрелами сразу половину. Остальных добьёт конница…
Впрочем, бывало и такое, что базиликанцы слово держали. Вот сейчас, именно сейчас его конь пересечёт самим же установленную, для прочих глаз невидимую черту и если к этому моменту от базиликанцев никто не отделится…
Слово повинуясь ходу его мыслей, передний ряд базиликанцев разомкнулся, и навстречу выехал одинокий всадник. Конь его – похоже, глассийской скаковой породы – конечно, был не столь внушителен, как жеребец Лютеня. Но шёл резво, выступал гордо… Всадник был высок, строен, могуч и вовсе не походил на базиликанца. Чёрные глаза дерзко смотрели на Лютеня, а золочёный шлем плотно сидел на голове, оставляя открытыми только сами глаза. Ещё – горбатый, длинный нос и тонкую полоску губ. Молод был… И тоже – безоружен.
– Радуйся, склавин[71]! – мрачно сказал базиликанец, по прежнему пожирая его яростным, полным ненависти взглядом. По-родянски сказал, пусть с акцентом, но – правильно.
– И ты здравствуй, полуденник! – на родном языке противника ответил Лютень. – Зачем ты хотел меня видеть?
– Я хочу сказать, что мы оба попали в тяжёлую ситуацию, – медленно начал вражий вож. – Ты видишь, мои солдаты крепко встали в этом узком месте и даже твоим стрелкам не удастся сильно нам навредить…
– …Я в этом не уверен! – усмехнулся Лютень.
– …Не сможет нам сильно навредить! – упорно повторил базиликанец. – Я – арифмарх Фотий Максимилиан Тавр, говорю тебе об этом уверенно! Я долго воевал – в Номадии и против ваших разбойников. Я знаю, как удерживать позиции в узких местах!
– Да и удерживай себе! – ухмыльнулся князь. – Я, князь Лютень Холмградский, посоветовал бы тебе сдаться! Если, конечно, хочешь ещё пожить!
– Мы будем сражаться, если вы нападёте! – упрямо возразил арифмарх.
– Тогда зачем ты меня звал?
– Я именно это хотел тебе сказать! – арифмарх оглянулся. – Мои воины полны сил и желания, твоя конница, равно как и пехота, устали от долгого перехода. Я вижу – кони в мыле! Да вы даже разогнаться не сможете?
– Кто сказал, что будем? – удивился Лютень. – Я думаю, нет нужды марать о вас мечи. Я думаю, достаточно будет забить вас стрелами! Мои братья согласятся со мной…
– Мы будем сражаться и много ваших воинов падёт! – огрызнулся Фотий.
– Возможно… Но разве не на войну пришли? – улыбнулся князь. – Те, кто погиб сегодня и ещё погибнет, будут пировать за столом у Перуна, в Вирии! И я смерти не боюсь. Нарушишь слово, попробуешь убить, мои братья-князья отомстят за меня!
Очень похоже было, базиликанец горел желанием ответить грубо. Но сдержался – не в той ситуации.
– Что будет со мной и моими людьми, если сдадимся? – после тяжёлого молчания спросил он.
– Мы в вас не властны! – пожал плечами Лютень. – Передадим вас графу Радану. Пусть он решает, казнить вас, или миловать!
– Торинг?
– Торинг…
– Что ж. – видно было, что на что-то базиликанец решился. – Я должен переговорить с трибунами! Без них моё решение всё равно не будет окончательным. Две вигилии дашь?
– Вигилию! – с трудом вспомнив, что так базиликанцы исчисляют два часа, недовольно ответил Лютень. – И если увидим движение солдат, немедленно атакуем! Мне уже трудно удерживать воев. Они желают отомстить!
– Отомстить? – искренне изумился арифмарх. – Не понимаю… война же! Я обманул вашего сотника так же, как он принудил меня идти следом. Без обид, склавин!
– Без обид… – мрачно ответил тот. – Только там мои воины были!
С тем и разъехались: базиликанец – выдерживать тяжёлый разговор с трибунами, Лютень – его ждал ещё более тяжёлый разговор с князем Буйславом. Вон ярится в тридцати шагах за строем. Только что на Радовоя, уже почерневшего от гнева, не бросается…
Так и есть, будет ссора…
– Князь Лютень, иди-ка сюда! – прорычал Буйслав, не озаботившись тем, что рядом – простые ратники.
– Я слушаю тебя, брат-князь! – мягко и добродушно улыбнулся тот. – Что хочешь мне сказать?
– Как ты посмел без моего согласия договариваться с базиликанцем о мире? Или – о сдаче, что одно и то же!
– Посмел? – удивился Лютень, высоко подняв брови. – А кто может мне запретить? Ты, князь-тур? С каких пор?
– С тех пор, как согласился что вож похода – я! – прорычал Буйслав. – Забыл?!
– Отчего ж, не забыл! – пожал плечами Лютень. – Думал – умнее… Тебе горы трупов и кровавая победа нужнее, или вывести из строя пять тысяч базиликанцев? Не самых, к слову, слабых!
– Ты о чём? – подозрительно взглянул князь-тур.
– Они сдадутся, мы потеряем только тех, кто погиб в заставе. Враг – пять тысяч воинов, что пойдут в полон. К нам или торингам… Наверное – к торингам. Это – арифмы, которые могли бы прийти на выручку Сальму. А погибшие здесь родяне – те самые, что могли бы Сальм брать! Что нам выгоднее? Скажи, вож! Я с почтением и готовностью жду твоего слова!
Глубоко укрытый, но всё же видимый упрёк Лютеня задел старого князя – не без этого. Он побагровел, но гнев сдержал. И… вдруг улыбнулся. Широко и совершенно дружески, чуть ли руки не распахнув широко.
– А ведь ты прав, Лютень! А я – старый дурень, и впрямь застил очи кровью врагов, местью… Месть – сладка, но такая победа – важнее. Что значит – молодой ум, хмелем не затменный! Значит, в плен их беря, двух зайчат убиваем. Своих воинов сохраняем, вражьих – под корень изничтожаем. И Сальм голыми руками берём… Молодец, молодец… Думаешь, согласятся сдаться?
– Не согласятся – я первый на приступ пойду! – твёрдо заверил его Лютень. – Поверишь – нет, руки чешутся меч вынуть и за воев отомстить. Берсень, остальные… отличные воины! И ведь как дрались…
– Ну, ну… – недовольно пробормотал Буйслав. – По мне, так и уже бы надо. На приступ-то… А вот, наверное, ещё один сторонник нападения идёт… Сотника Ярославом зовут?
– Ярославом… – мрачно ответил Лютень. – Прости, князь…
Он пустил коня шагом к Ярославу и потому пошатывавшийся, всю дорогу опиравшийся на плечо Тилла сотник оказался перед ним быстро.
– Княже, как же так!..
– Ты ещё, Ярослав… – простонал, скривившись, как от зубной боли, князь. – Разве не понимаешь?
– Понимаю, не понимаю… Берсень мёртв! От моей сотни – ошмётки! От его, кстати, тоже… И они – уйдут безнаказанно?! Вот так вот?!
– Никуда они не уйдут! – твёрдо сказал Лютень. – Сотник, шёл бы ты в обоз! Тилла тебя полечит… Не твоё это дело, уж не обидься.
– Эх, княже! – горько вздохнул Ярослав. – Как же так…
Спор, впрочем, на этом прекратился. И прервали его базиликанские горны, возвестившие, что задолго до конца назначенного князем срока базиликанцы готовы дать ответ…
Глава 6 «Сальм»
1.Князь Лютень и сотник Ярослав. Под стенами Сальма. 5 день месяца Вересеня[72].
Граф Радан был счастлив и потрясён, когда ему пред ясные очи явили четыре тысячи базиликанских воинов. Правда, теперь его голова болела – куда их девать. Дел… А уже через седмицу гардарские рати почти в полном составе обложили Сальм. Сначала – окрест него были взяты все сёла и городки, перекрыты конными разъездами все дороги. Потом настал черёд и самого города. К третьему дню месяца Вересеня войска подошли вплотную к стенам и началось то, что называлось у родян – стоянием. Иначе – осадой.
Высокие, могучие стены Сальма были сложены из могучих валунов и когда-то считались неприступными. Когда-то… По слухам, последний раз их подновляли лет за десять до войны, а до нынешнего дня – почти уже двадцать лет прошло. Ещё говорили, в городе почти не осталось населения. Из сорока тысяч, что было до войны и даже до сражения под стенами, осталось то ли десять, то ли пятнадцать – старики, женщины, дети… Те мужчины, что не смогли или не захотели уйти с торингским войском, оставить семьи… А теперь уже было поздно. Исход продолжался почти два месяца, только потом, почуяв неладное, базиликанцы затворили ворота и более горожан за них не выпускали. Оставаться одним в пустом городе им явно не улыбалось… Оставшимся, впрочем, не доверяли и уж как помощников в обороне стен не рассматривали. Не прирежут мужчин с первой стрелой штурма – уже можно в ножки им поклониться…
А ещё, как рассказывали редкие доглядчики, сумевшие в город пробраться, там вот-вот должен был начаться голод. Уже сейчас про рыбу и мясо даже богатые – а таких осталось совсем немного – вспоминали далеко не каждый день. Беда была с солью, до заоблачных высот взлетели цены на сахар и вино. Оставшимися в изобилии пиво и яблоки – урожай удался богатым – всё же народ не накормишь. Человеку надо мясо, желательно – солёное. И молочка не помешает выпить… Труднота с дровами и даже питьевой водой только должна была начаться – как только родяне перекрыли дороги, базиликанцы справедливо перестали выпускать дровяные обозы за стены. Возчики бы не вернулись, а дров и так и так не прибавилось бы… В общем, граф Радан, в чьи обязанности и входило заботиться о верноподданных императора Теодора, злился и время от времени затевал вполне понятную прю с князем-туром Буйславом. Тот, внезапно упрятав куда подальше свой горячий нрав и жажду крови, настаивал именно на стоянии. И попробуй убеди его… Впрочем, вообще ни один из трёх князей – ни Буйслав, ни Лютень, ни Рудевой не собирались рисковать своими воинами. Тем более – те же доглядчики донесли – в городе, при стратиге Романе Гардусе находился отряд базиликанских магов. Магов… Тех самых, возможно, что обеспечили базиликанцам победу при Сальме. Вон огромные братские могилы, ещё травой не заросли!..
Князь Лютень славен был осторожностью. Предпочёл бы осторожничать он и дальше. Подождать, пока в городе кончится продовольствие, пока оголодавшие горожане, видя рядом подмогу, не бросятся убивать базиликанцев прямо на улицах. Так-то оно проще будет… Так нет! Граф Радан, доселе мягкий и добрый, давил непрерывно. Штурм, штурм, штурм! Словно других слов не было. Мол он, как наместник императора на этих землях, не может и не желает допустить гибели хотя бы ещё одной тысячи торингов. А при осаде, когда в дело пойдут пороки[73], эти потери будут. Куда без них… Вот, кстати, и он. Лёгок на помине – в сопровождении двух десятков панцирников едет по лагерю. Сюда…
– Ратша! – рявкнул князь, вовсе не желая встречаться в торингским нобилем и выслушивать его упрёки и занудные рассуждения ещё раз. – Мирон! Меч, коня мне! Кто там дежурит подле шатра – сотню в седло! Поеду, посмотрю стену поближе!
– Рискованно, княже! – осудил Мирон, осторожный до трусости. – Лучников у них, понятно, нет. Но арбалетчики – сильны!
– Ты – можешь не ехать! – великодушно разрешил князь.
В лицо Мирону, и без того покрасневшему под ласковым Коло, словно кипятку плеснули. Побагровел и что-то прошипел задушено.
– Нет, ну если ты хочешь… – протянул князь словно в раздумьи. – Ратша, кто там дежурный сотник?
– Ярослав, княже! – ответил тот, быстроногий.
– Ярослав?.. Добре. – помолчав, сказал князь. – Ярослав!!!
– Я здесь, княже! – явился тот, засовывая за пояс, в специально нашитый карманчик, бронзовое стило. – Звал?
– Звал! – кивнул тот. – Новички притесались? Сотня готова?
– Княже! – честно сказал сотник. – Тех, кто погиб, не заменишь всё одно. Но хлопцы добрые…
– Тогда – сотню в седло. Поедем осматривать вражью крепость! – буднично сказал Лютень. – И побыстрее!
– Сотня в седле! – так же буднично сказал Ярослав, потом глянул за спину князя и усмехнулся. – Да, у торинга кишка тонка под стены сунуться! Ведуна бы, княже… Не нравятся мне эти маги объявленные. Нет, я конечно смерти не боюсь. Но и без головы войско оставить…
Князь Лютень пристально на него посмотрел и опять вынужден был признать – голова у сотника на плечах. И соображение наличествует… Иной бы просто подчинился приказу. А этот не боится посоветовать, да ещё и настаивать на своём. Мол, ты князь, но и я – не грязь.
– Добро. – кивнул Лютень с некоторой задержкой. – Добробог ко мне ведуна приставлял?
– Улеб сегодня, княже! – встрял Ратша, как всегда ведавший всё.
– Зови! Пусть с нами едет!..
Улеб, высокий и могучий ведун, немолодой и неразговорчивый, вышел не спеша. Кажется, даже намеренно не спешил. Коротко склонил покрытую космами волос голову перед Лютенем, взобрался в седло невысокого, тоже мохнатого и очень сильного жеребчика…
– За мной! – весело велел князь, видя, что Радан его заметил и пытается поспешить. Насколько это возможно в воинском лагере…
Застоявшиеся за два дня кони взяли лихим махом, и почти сразу же, совершенно беззастенчиво оттирая его назад, нарушая все законы и обычаи, вперёд выметнулось два десятка дружинников во главе с верным подручником Ярослава – Яросветом. Сам сотник ехал одесную от князя, сохраняя рожу непроницаемой и всем видом показывая, что он здесь не при чём. Притом каждому ведомо – Яросвет без слова Ярослава шага не сделает…
– Сотник, не позорь своего князя! – прошипел Лютень сквозь плотно стиснутые зубы. – Что со мной случится, если до стен – верста почти?!
– Маги и дальше бьют! – оспорил тот. – Мне хлопцы из императорских говорили… А так – на щиты попробуем принять! На обереги…
– Ух! – ругнулся Лютень. – Зол я на тебя, Яр!
Князь очень редко называл так сотника и обычно – в минуты высочайшего расположения. Что ни говори – приятна такая забота…
Ярослав сохранил лицо непроницаемым, а оглянувшийся десятник, видя, что сотника не распекают, расплылся в улыбке и, видимо выполняя всё тот же план, поставил воинов так, что вокруг князя образовалось кольцо из живых тел и булата…
Меж тем, скачка продолжалась, а стена приближалась. Высокая – в тридцать, а местами и пятьдесят локтей высотой, по слухам – толстая, в два валуна или по иному – две маховых сажени. С узкими бойницами зубцов, с блестящими в них шлемами вражеских стратиотов… Сбавили скок до груни.
– Сильна! – выдохнул сквозь зубы Ратша. – Княже, как же её… брать?!
– Возьмём! – тихо, но твёрдо ответил Лютень, оглядываясь. Граф Радан, как он и думал, не рискнул сунуться на стрелы и копья, метался пешим на границе лагеря и поля. Ничего, подождёт…
Со стены что-то прокричали, кажется – метнули копьё. Оно, разумеется, вонзилось в землю, но далеко от сотни – шагах в тридцати.
– Ишь ты, нахалы! – проворчал Ярослав. – Яросвет, ответьте!
– Яр, дай я! – взмолилась ехавшая неподалеку – в безопасной серёдке, Тилла. – Я попаду, клянусь!
Ярослав покосился на князя, тот ехал невозмутимый. Словно не слышал.
– Ну, рискни! – пожал плечами он. – Только гляди мне! Промахнёшься – шкуру спущу! Как сотник, имею право!
– С задницы! – заржал кто-то из дружинников, и тут же заткнулся, наткнувшись на ледяной взор Тиллы. Её поединок с Жданом ещё не истаял из памяти.
Тилла медленно добыла свой лук – тяжёлый богатырский, из которого даже булатный доспех пробить можно – натянула тетиву, для чего ей пришлось слезть с коня и всей своей мощной грудью навалиться на рога. Тетива, натянувшись, тихо загудела. Словно здоровалась с хозяйкой. Потом долго выбирала стрелу – чтобы ровная была, без изъяна и с добрым оперением. И только потом, встав на одно колено, начала выцеливать довольные рожи, в большом количестве высунувшиеся за городню – ржали, сволочи…
Стрела взвизгнула, когда все уже начали терять терпение. И сразу пошла круто вверх – лучница взяла так, чтобы не было позора и идущая всегда по дуге стрела не ткнулась в стену. На стене ржали ещё громче, на неё показывали пальцами… Силы родянских луков здесь не ведали, в слухи не верили… До тех пор, пока стрела не опрокинула одного из них внутрь. Если и не убила – была всё же на излёте – напугала порядком. Теперь уже кричали радостно – на всякий случай уходя за пределы выстрела – дружинники. Кто-то неприличные жесты показывал, Ратша вовсе хотел зад заголить… Постеснялся.
Князь коротко кивнул Тилле:
– Молодец… Ты – настоящая поляница, Тилла! Я не зря брал тебя в поход…
– Благодарствую, княже! – зарделась травница. Засмущалась – чуть не впервые в жизни…
2.
Разведка не растянулась, хотя и простым рейдом под стены её всё же нельзя было назвать. Проехали почти поприще, прежде чем князь Лютень довольно сказал:
– Ну, можно и возвращаться!
Хорошо говорить, думая только о хорошем…
Почти сразу на стенах Сальма вновь взорвались радостью защитники. И почти тут же застонал, схватившись за голову, Улеб.
– Что случилось? – недовольно поморщившись, спросил его князь.
– Маг на стене, княже! – простонал ведун, вцепившись в свои космы волосатыми – в рыжем волосе – руками.
– Так сделай хоть что-то! – рыкнул на него Ярослав. – Сотня, отходим!
И тут маг ударил… Со стены, под свист и улюлюканье, добавляя ещё и собственный вой в эту музыку, сорвался большой огненный шар. С хороший валун размером. Огненный валун…
– Ведун, сделай что-нибудь! – заорал Ярослав, напуганный уже всерьёз. – Улеб!!!
Дружинники Яросвета уже били по шару из луков. Как будто стрелой можно сбить магический огненный ком… Тонкие деревянные древки вспыхивали ещё на подлёте.
– Улеб!!! – не своим голосом заорал Ярослав, видя, что стрелы не спасут. – Защити князя!
По лицу ведуна градом текли капли пота, глаза стали безумными… С пальцев сорвался вдруг тёмный комочек, который быстро, почти незаметно для глаз обратился в сову. Обычную сову, неуклюжую и серую. Только очень большую. Она внешне небыстро, а на самом деле молнией полетела навстречу огненному шару базиликанца… Сшиблись шагах в пятидесяти, сшиблись с грохотом, словно две панцирные сотни грянулись лоб в лоб…
Хоть и далеко было, жаром дохнуло до первых рядов. Кто-то закричал – опалило волосы, у кого-то понёс верный и надёжный, ничего не страшащийся конь… Но никто не погиб и даже раненных не было.
– Уходим, быстро! – сквозь зубы, с трудом удержавшись в седле, прошептал Улеб. – Я переоценил тот шар, слишком много Силы в Птаху вложил. Не могу, обереги жгут!
– Уходим! – приказал Ярослав. – Не до гордыни – намётом!
Но со стены видели, как сотня заворачивала коней. Видели, и отпускать не желали. Со стены сорвался новый шар, на этот раз – зеленовато-синий, светящийся так привлекательно, что трудно было взор отвести.
– Улеб, достанут? – впервые разомкнул уста князь. – Посмотри…
Улеб, по прежнему бледный, но быстро приходящий в себя – шептал что-то под нос и словно бы от этого шёпота наливался силой – быстро оглянулся. И тут же остановил коня, выбросил ладони вперёд. На этот раз с них сорвался челиг, роскошный соколок. Огненный, только. Он резво начал набирать высоту – как настоящий челиг, а потом, с высоты, грянулся о шар. Вспыхнуло ярко, но, вот ведь странность, жара не было. Хоть шар был куда ближе…
– Теперь – уходим! – пробормотал ведун, уже не в силах говорить. – Быстрее же, князь! По тебе бьют, твоих воев не тронут! Уходи!
Лютеню казалось позорным отступать, он упрямо придерживал коня… Но Ярослав со всего маху, уж точно подставляя свою голову под секиру ката, полоснул по снежно-белому крупу жеребца своей плетью. Тот оскорблёно взвизгнул и понёс так, что остановить его даже Лютень не мог. Пока не оказался посреди лагеря. Там уже сразу несколько воинов повисли на поводьях, удержали Снега… Потом уже подскакал Мирон на взмыленном коне, поспешно придержал князю стремя. Тот спешился, как всегда помощь стремянного игнорируя. Почти сразу и сотня подскакала. На взмыленных конях, многие – с перекошенными рожами, откровенно испуганные…
– Ну, маги! – глядя на них, сухо сказал Лютень. – Умелые, не спорю… Так и у нас – ведуны! Один только – славный Улеб – сумел выдержать поединок, особо не напрягаясь! А у нас их – множество! Одолеем!
– Одолеем, княже! – откликнулись ратники вокруг. Свои и чужие. Не слишком охотно и вразнобой…
– То-то… – пока и этим удовлетворённый, пробормотал князь. – Ярослав, едем в наш лагерь!
Куда там… Князь Буйслав, прослышав про бой перед лагерем его рати, примчался сам-третий, на коне без седла, в одних портах – купался в протекающей невдалеке реке.
– С магами сражались?! – весело обвинил он, спрыгивая и обнимая младшего собрата. – И как тебе, Лютень? Порты не испачкал?
– Близок был! – улыбнулся тот. – Страшное дело, эти маги. Вон, сотня Ярослава не из худших! Трусов нет – сам ведаешь, как сражались всего седмицу назад. И то – на рожи посмотри, – перепугались!
– Я не трус, государь князь! – с достоинством сказал Ярослав, обращаясь к Буйславу. – Но и мне страшно стало, когда этот шар узрел. Нет, тут без ведунов честного боя не получится. Мы штурмовать пойдём, а они по этим штурмующим огненными шариками! И каждый – шагов на сорок бьёт!
– На тридцать! – оспорил Улеб. – Жарко на пятьдесят, но поражает только на тридцать.
– А, очнулся! – усмехнулся дружелюбно Лютень. – Жизнь ты мне спас, ведун! За то – спасибо тебе и низкий поклон!
– Мне твоих поклонов не надо, князь! – угрюмо ответил тот. – Я тебе обязан жизнь спасать. Добробог бы с меня шкуру снял… А тебя, сотник, успокою: маги ихние вряд ли больше трёх раз свои огненные шары выпустить смогут. Ну, сильные – пять-шесть…
– … Вот и хватит! – мрачно развеселился Ярослав. – На мою сотню, да ещё и на соседнюю…
Улеб молча уехал – не иначе, Добробогу рассказывать о случившемся. Лагерь же Туров гудел, как разворошенная борть. Сотню Ярослав с молчаливого согласия князя распустил, оставив при себе два десятка – Яросвета и Добрана – ветеранов. В лагере Буйслава всё одно не страшно…
– Так что делать будем? – меж тем выпытывал у Лютеня князь-тур. – Сотник твой прав! Если каждый их магов полдюжины раз такие чудища наколдует, нам всем тут – братская могила и общая крада в магическом огне! Хочешь, князь?
– Не хочу, князь! – в тон ему ответил Лютень. – Куда больше хочу знать: на что намекаешь. Ведь не просто так речь веду!
– Не просто! – согласился Буйслав. – Совсем не просто. Вот я до этого за осаду стоял. Стоял так же твёрдо, как и ты… А сегодня с Раданом поговорил… он, кстати, на тебя сильно обижен… прав он! В Сальме – магазины с фуражом и провинатом лет на пять. Наши кони скоро всё в округе выгребут, одна земля останется. Гонять табуны за десятки вёрст не станешь – далеко и невыгодно. Можно в нужный момент без конницы остаться. К тому же – пять десятков тысяч кормить надо. А базиликанцы из окрестных деревень всё выгребли. Ты ж видел! Торингского обоза нет, когда появится – неизвестно…
– … Значит, штурм? – оскалился Лютень. – На огненные шары базиликанских магов?
– Не штурм – приступ! – поправил его Буйслав. – Не спеша, обстоятельно… Дня два на подготовку хватит? С ведунами опять же поговорить. С твоим Добробогом… Его и мой Славень ценит и уважает. И под их прикрытием – всех их – атаковать. Быстро, решительно, с потерями, уж прости, не считаясь. В город войдём, мы из этих магов рубленную свинину сделаем! Ну же, соглашайся!
– А Рудевой? – вяло заспорил Лютень.
– А что – Рудевой? – удивился князь-тур. – Рудевой – это только десять тысяч! Как мы скажем, так и он согласится. К тому же, он всегда к тебе прислушивался!
– Рудевой нужен! – возразил Ярослав. – У него десять тысяч, но все – лучники и охотники. Лучшие стрелки во всех Родах! Нужно его согласие… Я попытаюсь!
– Мы попытаемся! – положив ему руку на плечо, дружелюбно сказал Буйслав. – Сегодня ввечеру, у меня – пир! Приглашаю…
3.Родянские князья и граф Радан. Шатёр князя Буйслава. Ночь на 6 день месяца Вересеня.
К вечеру, как князь Буйслав и обещал, его шатёр начал наполняться гостями. Впрочем, не столь их было много, чтобы наполнить огромный скарлатный шатёр Буйслава. Князья Лютень и Рудевой со своими набольшими воеводами – Радовоем и Тихославом, да трое старших ведунов – Добробог, Славень, Рысяк. Ну, и граф Радан, конечно…
Собрались вроде рано, но ещё час только ели да пили – походные челядины Буйслава, надрываясь и сбиваясь с ног, таскали на стол блюдо за блюдом. Похоже было, в уже испытавшем первые признаки не голода – нужды лагере, князь-тур решил показать ширину души и размах…
Хуже всех довелось графу Радану. Доселе он никогда не столовался за одним столом с варварами-гардарами, а тут – сразу на пир. До поры, пока подавали птицу да рыбу, он ещё крепился, ел с достоинством, запивал невесть откуда взявшимся базиликанским вином… Потом на тарель, не особо спрашивая, шмякнули кус мяса. Вкуснейшего. По вкусу – обычный говяд, только слаще и жилистее.
– Что это такое, почтенный Буйслав? – с аппетитом дожёвывая кусок, спросил граф. – Вкуснятина, целиком бы съел!
– А это, дорогой граф, медвежатина! – громыхнул сидевший напротив племянник князя-тура, Рудослав Буй-тур. – Вкуснейшее мясо, клянусь оседлецом!
Граф Радан замер с куском медвежатины в зубах, остолбенело уставился на князя-медведя, Лютеня Холмградского. Гардар невозмутимо сидел и вкусно, аж скулы сводило, поедал свой кус. И в ус не дул…
– Да не пугайся ты! – поняв трудноту торинга, рассмеялся уже сам хозяин. – И мы турятину едим. А пояса наши, воинские – из турьей кожи! Священные стада, что в Пущах ведунских укрыты, не трогаем, за каждого убитого на родной земле – пост. А тут… Да разве это – медведи?! А туры здесь – мелкие… Ну прямо, как козы! Измельчали, бедные, вдали от Родины!
– Раньше надо предупреждать! – пробурчал Радан, недовольно кривясь. – Я ж чуть не подавился! Вкусно, однако…
И тут, наконец, пир резко, без всяких переходов, превратился в совет.
– Что делать будем? – громыхнул Буйслав кулаком по столу. – Лютень, скажи своё слово! Ты здесь младший… из князей, понятно!
– Скажу, что ты меня убедил. Я потом с Радовоем говорил, с Ивещеем… Фуража для коней почти не осталось. Траву на две версты окрест – выщипали и даже поля с зерном – прости уж, благородный торинг, уничтожили. Ты уж заплати крестьянам…
– Заплачу!.. – мрачно пообещал Радан. – Я пока только и делаю, что – плачу! И плачу… Денег ушло много, толку пока – чуть. Фронтир не освобождён, Фронфор и Сальм не взяты. Нет, взяли одну деревню, народ побили… Торингскую деревню, мессиры князья! Там только я имел право карать. Ну ладно, я обещал больше не поминать о том – забыли!
– А ты думал, мы вот так сразу бросим своих воинов на стены такой крепости, как Сальм? – длинно и возмущённо вопросил Рудевой Дебрянский. – Очнись от грёз, мы – не самоубийцы и не тупые варвары, какими считаешь нас! Мне, уж прости, каждый воин дорог. И если кто-то интересуется ещё и моим мнением, я – за осаду.
– У тебя, Рудевой, уж прости… конницы мало! – хмуро сказал Буйслав. – Почитай, только дружина да тысяча положенная Родом. Остальные – пешцы. А у нас с Лютенем – треть или четверть от всего войска – конная! Люди ремни затянут да злее станут. Коней, чтобы в бой на них идти, кормить надо! Хорошо кормить, сытно… Где возьмём сено с зерном, если его уже сейчас не хватает?
– В Сальме! – немедленно ответил граф Радан. – Там припасено на пять лет войны запасов. Наконечники для стрел, оружие, зерно, вино, масло, эль… Мясо – вяленое и сушёное, рыба… Да там чего только нет! На пять лет! И всё – ваше! Мой государь, император Теодор своей волей объявил этот магазин – платой за ваше участие в войне. Сверх оговорённой, разумеется. Ну и обозов больше не будет. Если возьмёте…
– Хорошо, пусть так! – упорно стоял на своём Рудевой. – Но мы – не готовы к штурму! Пороки не собраны, примёты не примечены… Как штурмовать будем?!
– Ну, у кого как… – пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь, Буйслав Ярославский. – Мои так собраны, да и гелиполь[74] поставят вот-вот. К утру готовы будем выступить.
– По правде, я тоже отдал такой приказ! – виновато взглянув на Рудевоя, поддакнул Лютень. – К утру, правда, будет готово не всё, но для штурма – достаточно. Можно и Лисам что-то выделить!
– Вряд ли нужно! – бесцеремонно грохнул Буйслав. – Лисов слишком мало, чтобы они атаковали отдельной колонной… Так что, Рудевой, ты согласен?
Князь-лис молчал так долго, что замерли в ожидании ответа все, даже ведуны. Даже граф Радан, из осторожности принявшийся за птицу.
– Я бы ещё с ведунами посоветовался! – мрачно сказал наконец Рудевой. – Не стоит забывать, что город защищают базиликанские маги! И только один такой маг гнал сегодня утром целую сотню дружинной конницы. Вместе с князем и ведуном! Не обиделся, Лютень?..
– Так ведь – правда! – холодно улыбнулся Лютень. – Что скажешь, Добробог?
Самый юный из ведунов, задумчиво почесав затылок, признался нехотя:
– Силён был, спору нет! Я ведь Улеба поставил не зря. Он – третий после меня и Медведко. Но Медведко только в боевом ведовстве силён, я… ну, со мной понятно. А Улеб и лекарь сильный, и боевым чародейством владеет. И ведовство, разумеется, ведает!
– Так что скажешь? – нетерпеливо дёрнув себя за ус, резко спросил Буйслав.
– Скажу, что взять город будет тяжело. Не ждите от нас подмоги – ломать стены или вышибать ворота не сможем. Нам бы магов удержать. И хорошо бы, чтобы они разделились. Но уж тут, как Род положит…
– Ты за штурм, аль нет? Я что-то не понял! – занервничал уже Рудевой. – Говори, ведун!
– Я бы пошёл на приступ, князь! – с достоинством ответил Добробог. – Но я, как видишь, молод и глуп. Стоил ли меня слушать?..
– Что ты скажешь, Славень? – немедленно спросил Буйслав своего ведуна, старого и наверняка очень мудрого.
– Я во всём поддерживаю мудрого Добробога! – спокойно ответил тот. – Он – сильнейший и талантливейший из нас. Талантливее только сам Верховный Ведун! Так что раз Добробог за приступ…
Узкоплечий и хрупкотелый Рысяк, ведун из Лисов, только молча кивнул головой.
– Ну, хорошо! – поморщился явно остающийся в меньшинстве Рудевой. – Значит, приступ. Идём не подготовленные, берём на «Славу!». Нам встречь – град стрел, копий метательных, жёлудей… Камнемёты и стреломёты, кстати, на стенах стоят. Сам видел… Маги, опять же, осадные башни наши своими шарами жгут, лестницы крушат… людей выбивают. Теряем мы треть войска на этом, а потом… А потом воины побегут! Они на честный бой готовы! А сегодня уже треть войска рекёт – не след лезть под огненные шары. Не наше это дело, не воинское…
– Знал я, что ты осторожен, Рудевой! – обидно ухмыльнулся Буйслав. – А ты ещё и трус… Ладно, глазами-то не сверкай, не сверкай! Коль так дело пошло, что ты боишься, мы без сопливых обойдёмся. Лютень, я ворота на себя беру. Ты откуда пойдёшь?
– Ну, раз ты самое сладкое себе взял… – недовольно проворчал Лютень. – Пусть будет северная сторона! Там стена вроде пониже…
– …Зато и лучники погуще! – хохотнул Буйслав. – Перещеголять меня хочешь? По холодку идём?
– Утром! – кивнул князь Медведей. –Чего тянуть-то? Мои хлопцы готовы! Всегда…
Рудевой только горько вздохнул. Спорить, впрочем, было уже бесполезно.
– Пойду, – вставая, сказал он. – Войско надо готовить!..
4. Князь Лютень. Штурм Северной стены Сальма. Раннее утро 6 дня месяца Вересеня.
Мало сказать, что раннее утро Вересеня в Фронтире холодное. Оно ещё и туманное. Впрочем, для выступающих войск не было ничего лучше. В густом и холодном тумане колонны пехоты, двигавшейся на приступ и даже пороки, числом двенадцать, вставшие на самые удобные боевые позиции, оставались незаметными. Труднее было с огромной осадной башней – её высота превышала двадцать пять саженей и видно её было издалека. Её пока придержали в задних рядах. Стена с севера пониже, чем в других местах, может и лестницами обойтись удастся…
Князь Лютень, впрочем, не верил в подобный исход и осадную рать – обычный воев, обслуживавших камнемёты и таран, винеи и плутеи торопил. Ему казалось, всё делается очень медленно… Опять же, не всё от них зависело. Камнемёты медлительны и вряд ли больше одного выстрела сделать успеют. Значит, решающую роль сыграет рать смердов – ей, как и заведено, первой идти на приступ. Взберётся на стены, расчистит дорогу городовым полкам и дружине – честь и слава смердам. Отбросит… Тогда тот резерв, что отдыхал пока за его спиной, может потребоваться уже для того, чтобы выручать сородичей. Впрочем, по настоянию Ивещея, воеводы мудрого и осторожного, две сотни дружинников, десять витязей и троих ведунов князь выставил в первые ряды. Сила огромная, каждый – опытный воин. А ведуны – Добробог определил в первые ряды Улеба, Медведко и Рыса, славились своим умением именно в боевом ведовстве… К тому же в цепях штурмующих – Рудевой расщедрился – шли лучники-лисы. Лучшие лучники всей Родянии. Они, подойдя на выстрел, должны были закидать стрелами бойницы. Маги – сильны. Но, оказывается, могут бить только по тому, что видят. А если не высунуться в бойницу, что они там увидят?! Так что лучникам сегодня – почёт и уважение. И прикрытие – к каждому, не жалея, по щитоносцу приставлено. Чтобы пылинки с них сдували. Потом уже, когда перевалят через стену, из этих щитоносцев первый резерв образуется. Всё по уму, как великие предки завещали. Да и сами, чай, не дуром…
– Пусть ускорят шаг! – не оборачиваясь, велел князь. – Туман не вечен!
– Час ещё продержится, княже! – оспорил его слова Добробог. – Пусть воины идут, не спешат. Силы попусту не тратят!
– Чародейство? – немедленно отменяя свой приказ, спросил с уважением Лютень.
– Ведаю! – возразил Добробог. – Прости, но ведать погоду – самое простое! Первое, чему учат!
И тут – началось. Вовсе не так, как предполагалось. С крика, и последовавшего сразу за ним короткого, яростного боя где-то под стенами. Разумеется, защитники всполошились, вниз посыпались факелы, ударили стрелы…
– Что там?! – только что за голову не схватившись, вскричал князь.
Очень к месту прискакал гонец. Брат родной, Радовой, ведущий рати, прислал успокоить. Правда новости были невесёлые…
– На заставу нарвались, княже! – быстро доложил молодой отрок. – Немного и было-то, десятка два, а шуму… Уже справились, гать через ров мостят!
– Пусть пошевеливаются! – нервно сказал Лютень. – Дело уже началось… Башню вперёд. По стенам – бить!
Почти сразу же раздался звук, словно ревел дикий осёл – это первый камнемёт начал разматывать тяжёлый смолёный канат. А потом, по крутой дуге, огромный камень весом в берковец[75] пошёл в сторону крепости. За ним – ещё девять. Десять камнемётов было у князя Лютеня. Все своё дело сделали. Теперь четверть часа ждать – пока натянут канат, да на чашу положат новый камень...
И тут туман начал рассеиваться. Несильно, но очертания рвущегося к стенам войска стали видны.
– Только ты видишь, княже! – быстро сказал Добробог. – Вот это – уже чары!
– Тогда – спасибо! – усмехнулся Лютень. – А то я уж думал, тебя плохо учили первейшему ведовству. О погоде!
Наверное, Добробог тоже улыбнулся. Неизвестно. Князь неотрывно следил за тем, как три или четыре волны пехоты почти одновременно перевалили через ров, рассыпались на множество фигур, отчаянно лезущих по валу… Потом – был взят и вал, на нём осталось совсем немного неподвижных фигур – убитых и раненных… Кажется, к стене приставили первую лестницу. Кажется, её тут же и сбили. А может, то лишь воображение князя Лютеня и больше ничего.
– Хорошо идут! – пробормотал Ивещей слева. – Молодец, Радовой! Добро воинов поставил…
– Добро… – пробормотал Лютень. – Только б скорее! Бьют их там стрелами, жуть! Не могу, когда от боя – далеко!
– Такова участь князя! – с явным сочувствием пробормотал воевода. – Сидеть и указывать… Княже, камнемёты готовы!
– Я сам напутствую! – быстро сказал князь. И впрямь – пустил коня к стоявшим поодаль камнемётам…
Ивещей, тихонько ругнувшись, остался на месте. Должен хоть кто-то управлять войском, или нет?!
Князь же, подъехав к камнемётчикам, поднял руку в латной рукавице и громко, чтобы слышали и у дальнего порока, сказал:
– Помните только, под стенами – ваши браты! Лучше перебейте через, нежели ударьте в основание! Помните! С вами Род…
Почти тут же камнемёты ударили. Завозились только у последнего, десятого. Зато уж он ударил, так ударил. Если остальные частью попали в стену, частью перелетели через неё, десятый камень попал точно между двух зубцов. Оба и снёс, а вместе с зубцами – можно не сомневаться – и нескольких базиликанцев.
– Добро! – похвалил довольный Лютень. – Молодцам у дальнего – по чарке мёда… после приступа!
– Слава! – в един голос, радостно и довольно рявкнули оттуда. Остальные с ещё большим рвением принялись за работу. Хотя такие выстрелы – огромная редкость. Везение больше, нежели умение…
А под стенами копошился человеческий муравейник. Кажется, около дюжины лестниц успели приставить, а осадная башня прошла две трети пути. Уже точно – по приставленным споро полезли наверх люди. По ним били стрелки, одну лестницу опалили огненной смолой… Магов пока не было. То ли не прочухались по раннему утру, то ли так удачно били лучники…
– Княже! – заорал вдруг глазастый Ратша. – Княже, на стену поднялись! В двух местах!!!
Лютень, на миг отвлёкшийся, немедленно обернулся. И впрямь, в двух местах – и в первую руку у сбитых зубцов, на стену поднялись. Там сейчас резня… Бой.
5.Сотник Ярослав и Яробуй. Северная Стена Сальма. Утро 6 дня месяца Вересеня.
Перевалившись через бойницу – лестница на два локтя не достигала верхнего края, Ярослав не успел вскочить на ноги – уже влип в бой. На него навалились двое базиликанцев и если первого он быстро отправил поминать своих богов, второй оказался довольно крепок. Продержался достаточно долго для того, чтобы к нему подоспела подмога – ещё двое. Это уже было хуже, помог воин, взобравшийся по второй лестнице. Могучий, ярый, с перекошенным гневом ликом, он разметал врагов, протянул сотнику руку.
– Пошевеливайся! – рыкнул голосом Яробуя. – Ну?!
– Ты?! – изумился Ярослав.
– Я! – хмуро ответил витязь. – Не слыхал, разве? Князь десятерых нас в первые ряды направил…
– Добро, коль так… Яросвет! Поспешай! – перевесившись через край, рявкнул Ярослав.
Яросвет и остальные воины сотни были ещё далеко. Не каждый умел в доспехе, с секирой или мечом, да ещё со щитом за спиной лазать быстро.
Огляделись… На стене было пока очень мало родян. Пока – не больше дюжины и число их резко сокращалось. Из простых – трое смердов и один из них, вооружённый лишь щитом и тяжёлым топором, рубился сразу с тремя. Базиликанцы, воины несомненно более умелые, разлетались в разные стороны, словно слепые кутята. Впрочем, на боку ратника тяжелело тёмное влажное пятно. Кровь…
– Поможем? – озаботился Яробуй, привычно крутанув кистью меч.
– А то! – Ярослав, молодечествуя, подкинул в ладони секиру. – Прямо сейчас… Я – впереди!
– Впереди витязя?! – возмущённо взревел оскорблённый в лучших чувствах Яробуй. Уже в спину быстрому Ярославу…
Ярослав его уже не слышал. Походя сбросив со своего пути стратиота – тот рухнул с высоты тридцати саженей на камни внизу – он в два десятка шагов самое большее достиг ратника.
– Ну-ка молодец, подвинься! – радостно сказал.
– Вот ещё! – огрызнулся тот, хотя удары уже потеряли прежнюю силу. – Обойдёшься, молодец!
Ладно, гульбище вдоль городни широкое, встали двое в ряд и Яробуй, добежавший, вновь взвыл – уже в ярости. Перед ним высились две широкие спины, мерно вздымались руки с секирами, слышался звон булата о железо, хруст костей и чмоканье, когда лезвие покидало рану. Правда, иногда звенели и вражеские мечи – когда бились о щиты воинов. Но всё же чувствовалось – там враг долго не продержится…
Яробую стало скучно. Воин из лучших, по слухам – вот-вот должный получить первое воеводство – вроде на Медвежий Острог, он редко оказывался в столь смешном состоянии – в задних рядах. Но ведь тут – ни единого шанса пробиться!..
Шанс представился почти сразу. Ярослав, а вовсе не кметь, отлетел прочь с руганью, но вроде не раненный. Яробуй тут же взревел ошкуем и прыгнул вперёд. Вот ему напарник у плеча нужен не был. А базиликанцы на своих шкурах почуяли, каково это – оказаться на пути вящего воина гардар… И вдруг оказалось – нет вокруг ни единого врага. Усталый кметь, опустивший свой топор, прислонился к зубцу и тихо чему-то улыбался. Ярослав уже орал своим, наконец перевалившим через стену воинам, указывал места. Десяток дружинников во главе с вернувшимся в сотню Жарооком пробежали мимо. Топали и сопели, как стадо туров. И даже громче… Такой же десяток в другую сторону повёл Богдан. Яросвет, Добран, Станята и ещё пятеро десятников – из молодых да ранних, стояли подле Ярослава и ждали новых приказов сотника.
– Что скажешь, Яробуй? – косо глянув на витязя, спросил Ярослав. – Прясло[76] мы взяли. Как князь и приказывал!
– Да… – пробурчал Яробуй. – Слышь, сотник! Может, вниз спустимся? Здесь сейчас тесновато будет для твоих гридней! Давай, решай! Сотня – твоя, я в ней не хозяин…
– А можно и вниз! – неспешно протянул Ярослав.
Тут через стену перевалился, усталый и злой, огромный Медведко. Мрачно обозрев всех, выдохнул, обдав всех мощным запахом лука и мяса:
– Воевода велел взять ближайшую сотни и идти вниз. Во-он к той башне. Оттуда только что маг ударил…
– Вот дела! – присвистнул Ярослав. – Ты нашу, что ли, сотню решил взять?
– Вашу, чью ж ещё! – пробурчал Медведко. Слова, похоже, давались ему тяжелее, чем рык.
– Жароок! – заорал Ярослав. – Возвращайся! Богдан, не спеши…
Оба десятника, посланные запереть входы из башен до подхода более крупных отрядов, поспешно ринулись выполнять приказы. Правда, один выход теперь оголился и через него немедленно хлынули базиликанцы – затыкать прорыв телами… Ну, да на их пути встали уже взобравшиеся наверх кмети. И, похоже, послышался рык Радовоя. А раз сам воевода на стене, её можно считать уже взятой. Почти… Всякое, всё же, бывает.
Десятники у Ярослава были смышлёные – даже новые не слишком отличались от других тугодумием. Привыкнут, будут вообще не хуже погибших. Не хуже Травеня и Косача…
– Берём левую башню! – быстро сказал Ярослав, оглядевшись по сторонам. – Да не толпитесь вы так, мишени для мага!
От него немедленно отшатнулись.
– Почему эту? – не удержался Медведко. – Та – ниже!
– Слышь, ведун! – нахмурился Ярослав. – Я тебя не учу чары творить? Не учу! Вот и ты не учи меня жизни! Без тебя ведаю, что творю! Там – базиликанцев как мух на падали! И сверху сразу подползут. А эта… Ну считай, что понравилась мне больше. Нет у меня времени тебе объяснять. Решил так, и всё! Мне приказано доставить тебя к той башне, вот и доставлю!
Ведун что-то пробурчал себе под нос, но спорить не стал. И впрямь, не его дело.
Быстро – десяток Яросвета, отборные воины сотни, на острие – подошли к обитой бронзой двери в башню. Сверху попытались метать стрелы и лить кипяток защитники, их быстро охолонили стрелами. Даже без убитых обошлось, хотя Яросвет обжёг левую руку и теперь сыпал самыми чёрными словами за спинами товарищей, в мягких объятиях травницы Тиллы. Не столько больно, сколь обидно вот так оказаться вне десятка. Когда ещё доведётся снова соединиться с ним…
– Эй, открывайте! – заорал больше для затравки Ждан. – Открывайте, говорю! Хуже будет! У нас сотник – зверь, а подле него ещё и витязь. Тоже зверь! А ведун… Ух, какой зверюга! Даже имя…
– Именами не сори! – коротко оборвал его Медведко. – Если там маг, для него это – пища. Сотрёт тебя – как и не будет. Не сори… Внял?
Его наука вряд ли пришлась Ждану впрок, а вот настрой сбила лихо. Дружинник уже без особой охотки досказал хулу базиликанцам, а его приятели, соорудив из щитов нечто вроде «черепахи», начали методично крошить дверь. Пока – топорами и булавами. Тарана-то не было…
В башне озаботились. Кто-то хрипло выкрикнул команду на мелодичном базиликанском языке, кто-то попытался высунуться вновь… Зря он это. Ярослав попусту время не терял, десяток Добрана уже стоял наготове и стрельцы утыкали высунувшихся врагов стрелами, как Род ёжика иголками. Но дверь пока не поддавалась. Вернее, бронзу сбили, доски покрошили… Базиликанцы успели заложить дверь изнутри.
– Что тебе! – досадливо прогудел Яробуй, скорее машинально вскидывая щит кверху. В него грохнуло и руку слегка дёрнуло вниз. Какой-то смельчак, заплатив за это жизнью или раной, засадил в щит свинцовый «жёлудь».
– Яробуй! – окликнул витязя, раздосадованного, сотник. – А помнишь, как мы к Водопойной башне лазили?
– Да что ты с… – Яробуй осёкся. – Ты предлагаешь – через бойницы попробовать?!
– Ну, мы с тобой не пролезем… Охотники найдутся?
Охотников, разумеется, нашлось много.
6. Ярослав и Яробуй. Около Северной стены. Утро 6 дня месяца Вересеня. Штурм Сальма.
Это только поначалу казалось – ворвёшься в башню, сразу и возьмёшь её. Поначалу… Как только охотники во главе с Жданом ворвались внутрь башни, там началась резня и ещё четверть часа сотня прождала, пока удалось разблокировать дверь. Ну, а потом резня продолжилась. Только уже в другом масштабе – от сотни застоявшихся дружинников шума-гама куда больше будет… Яробуй, не пожелавший действовать рядом с Ярославом, своей волей взял два десятка и повёл их наверх – чистить башню там. Сотник же, а подле него – могучий Медведко, повели сотню вниз. Тут сопротивление было яростнее, базиликанские препоны возникали чуть ли не каждые несколько шагов. И семеро дружинников отдали жизни, прежде чем показалась дверь, ведущая внутрь крепости.
– Чур, я первый! – радостно заорал Добран и распахнул дверь. И тут же её с диким воплем захлопнул, отскочил… Что-то гулко ударилось в бронзовые тяжёлые пластины, а внутрь пахнуло страшным жаром…
– Что там, Добран? – озаботился Ярослав.
– Шар огненный, сотник! – дрогнувшим голосом ответил тот. – Прямо в рожу…
– Так… – пробормотал Ярослав, растерянно скребя затылок. – Что скажешь, ведун?
– Выходить всё одно надо! – пожал плечами Медведко. – Или ты думаешь, бронза долго выдержит? Ещё один огненный шар, и дверь расплавится вовсе. А там ещё одного заклинания хватит, чтобы вся сотня превратилась в уголья!
– Ой! – сказал кто-то из воинов. Другой попятился и упал…
– Тихо! – бешено сверкнув глазами на него, сказал Ярослав. – Может ты, ведун, и пойдёшь? Против огненных шаров у нас ничего нет. Щиты и кольчуги ведь для них – не защита!
– Нет, конечно! – пожал плечами Медведко. – Но я вас прикрою. Если быстро добежите до башни, с которой маги бьют, можете их чар не бояться. Другое дело, надолго меня не хватит…
– Так… – мрачно процедил сквозь зубы Ярослав. – Добран, твои – первыми выскакивают. Прикроете остальных стрелами. Ставр, ты – тоже! Остальные – замрите пока. Скажу – по очереди выскакиваете и бегом к той башне. Десяткам вместе держаться!
Нестройный хор голосов заверил сотника – всё поняли, исполнят в точности.
– Ну… Тогда с Родом! – заколебавшись на миг, напутствовал их Ярослав. – Медведко, давай там… прикрывай!
– Отстань!.. – грубо посоветовал тот. – Я – уже!
Ну, а дальше дверь распахнули – Яросвет взвыл от ожога. Бронзовые пластины, раскалённые донельзя, достали даже через латную рукавицу. Добран и Ставр – этот из новых – повели свои десятки наружу. Почти сразу застонал, хватаясь за голову, Медведко, выбросил руки к проёму и с них что-то сорвалось. Никто не успел увидеть – что. Зато слышно было, как громко удивился Добран, но тут же – молодец, быстро пришёл в себя – скомандовал воинам. И дальше только характерный звон тетив о перчатки… Ярослав, разумеется, первым вынырнул наружу…
От чёрной и высокой магической башни – граф Радан утверждал, раньше её не было – их отделяло шагов пятьдесят. Недалеко… если не под стрелами. Впрочем, и стрел не было. Зато прямо на глазах сотника с башни сорвался очередной шар, на этот раз не огненный и не зелёный – чёрный. На середине полёта, шагах в двадцати от земли и в тридцати от Ярослава грянулся о воздух и вспыхнул ярко и жарко. И – исчез. За спиной сотника застонал, оседая на землю, Медведко. На одну фразу, впрочем, его хватило.
– Скорее! – прошипел сквозь плотно стиснутые зубы. – Купол долго не удержишь!
– Мы сами о него не грянемся… вот так? – озаботился слегка оробевший Ждан. – Неохота испаряться!
– Не грянетесь! – огрызнулся, расходуя бесценную Силу Медведко. – Я сниму его раньше, как подойдёте! Быстрее, же, лупежники[77]!!!
Этот его ор сказал куда больше иных объяснений и – Ярослав впереди, десятки плотными кучками следом – сотня рванулась вперёд. Рванулась быстро, так что первые двадцать шагов пробежала на одном дыхании, его не сбив и сил-то почти не растратив. Дальше было похуже. Последние шаги делали почти вприступку, а потом и вовсе остановились. Оказалось, каждый считал и насчитали все почти одинаково. И переступать черту, растворяться в прах посредством магии никто не хотел.
Ярослав не успел поступить так, как должен был сотник – повести за собой воинов. Не успел, да и страшно было. Он – воин, не маг. А первой была – Тилла. Рванувшись вперёд с коротким, подсердечным криком, она пересекла воображаемую линию. И осталась жива. Дальше воинам, пристыженным и униженным, уже было не до опасности – рванулись, как на пирушку, лишь бы девку обогнать. И вот оно – подножие Чёрной Башни.
Тогда только, когда они уже почти вплотную встали к стенам, сверху свистнули первые стрелы. Первые, но следом посыпался настоящий град. Метких, тяжёлых, насквозь пробивающих каменной твёрдости щиты из буйволиной кожи…
– Добран!!! – надсаживая голос, заорал Ярослав. – Не спи!
Добран не спал, его лучники били влёт, к ним уже подключились взявшие башню до верха воины Яробуя…
Тут, наконец, дали знать о себе маги. Вернее, маг ударил один, да и ударил вроде не страшно – небольшой голубой шарик медленно выплыл из бойницы, неспешно снизился почти до земли… И только тогда стало страшно – он взорвался голубой волной, прошедшей по брусчатке и сразу шестеро воинов замерли в тех позах, в которых их эта голубая волна застала. Их товарищи не сразу поняли, что случилось, кто-то бросился выручать...
– Не трогайте! – заорал, судя по голосу, не на шутку перепуганный Медведко. – Они – заледенели. Оттают! Только не трогайте, не порушьте!
Тут же маг проявил себя вновь и в камень, на котором стоял Ярослав, с треском и грохотом, как при обычной грозе, врезалась молния. Ярослав успел отпрыгнуть в последний момент, камень остался на месте и потому пострадал – его раскололо на несколько небольших осколков.
– Ну, всё! – в тихом бешенстве прошептал сотник. – Яросвет, Богдан, Жароок – за мной! Остальные – не давайте им высунуться! Сволочи…
Три отборных десятка – почти целые, не использованные, столпились у двери. Но на этот раз таран был – Богдан откуда-то приволок бревно. Комель, правда, разлохмачен, но – всяко лучше булавы. Да и жалко оружие о бронзу тупить да плющить.
Дверь вскрылась быстро – бронза крепка, но тонка и яростному напору дерева в конце концов поддалась. И тут же через трещину брызнули стрелы и кто-то одесную от Ярослава со стоном упал на землю… На стрелы ответили стрелами, Ждан, подскочив, вметнул внутрь горящую сулицу. Стонали и с другой стороны, а стрелы метать перестали!
– Поспешайте! – тревожно оглядевшись, велел Ярослав. – Ну же, давайте!
Дверь, наконец, вынесли. Вместе с петлями и частью косяка – навалились слишком страстно. Тут же ещё двое поплатились за свою смелость, но остальных было уже не остановить. Сыпанув на всякий случай внутрь ещё раз стрелами, дружинники ринулись внутрь. И тут же быстренько выскочили обратно, кто-то и в бега навострился… Изнутри башни, глухо взрыкивая и поводя квадратной башкой, вышел тролль.
7. Тролль.
Что тролль, орал ведун Медведко, поспешая косолапо через площадь. Дружинники поначалу подумали – лешак. Только странный какой-то, без шерсти. Лысый… Побежали, кстати, не со страху… большинство. Просто в тесном помещении длиннорукий урод имел куда больше преимуществ. На свете же Коло, говорят, лешаки и прочие монстры теряют свою волшебную силу…
– Эх-ма! – крякнул Богдан, размахиваясь и метая в чужого монстра сулицу. Его примеру немедленно последовало ещё не меньше дюжины воинов. Кто-то снова схватился за луки… Стрелы и дротики опали, хорошо если царапину оставив на дублёной коже. Только один – тот, который метнул Богдан, попал удачно – под мышку. Там и повис. В этом удача, вреда-то от него, как от комара.
Тролль обиженно взревел, почесался и задумчиво задрал голову к Коло и взревел ещё раз. У многих мураши ледяные побежали от его рёва. Потом тролль вновь опустил лобастую голову, угрюмо оглядел замерших в ожидании его действий родян и пошёл на них, вяло помахивая длинными, до земли почти, коричневыми руками. Он весь был коричневый, вплоть до длинного хохолка волос на затылке. Только глаза – красные, как кровь…
На его медлительность и внешнюю незлобливость и попались. Расступались, чая в спину подло ударить или вовсе на ведуна вывести… А он – ударил. Быстро, словно смазанная жиром молния передвинувшись, ударил ведуна. Медведко, на что уж был силён и телом крепок – отлетел шагов на двадцать и там повалился бездыханен…
– Ну, всё! – прошептал от плеча Ярослава Ждан, обычно – весельчак а ныне угрюмец. – Здесь все и поляжем.
– Молчи, трус! – без жалости хлестнул его Ярослав. – Трус… Браты, помирать ведь со славой надо! Может, хоть раним ворога… Ну-ка, разом!
Ну, рванулись. Лихо, с пониманием и без особой опаски. Чего он там наделает, голыми-то руками?! Лешаков, с которыми равняли, никогда живьём не видали, но слышали – только синяки да шишки от них бывают. Ну, руку или ногу сломают… Тупые как брёвна, из которых их Род тесал! Здесь оказалось не так, а когда поняли – было поздно, два десятка без сознания разбросаны по земле, десяток из новых – весь десяток сотника Некраса – тоже из новых – драпает не чуя под собой ног и сам Некрас – быстрее всех. На ногах – это и понятно, ветераны – остались десятки Яросвета и Жароока с Богданом. Да Добран со Ставром вели свои десятки на выручку, непрерывно хлеща стрелами. Орал что-то невместное со стены Яробуй, кажется, порывался на помощь. Но у него базиликанцы насели, самому бы отбиться…
И тут тролль увидел шесть светящихся голубым неподвижных статуй. Взрыкнул удивлённо, переступил с ноги на ногу… да и пошёл к ним.
– Яр, он их порушит! – взвыл в ужасе Яросвет.
– Не допустим! – глухо ответил Ярослав, вставая с секирой на пути зверюги. – Там – братья наши! Все ко мне…
Встали твёрдо, составив нечто вроде стены, ощетинившись, за неимением тяжёлых рогатин, короткими сулицами… у кого остались. Тролль шёл медленно, смотрел тупо и уныло. Взрёвывал время от времени. Потом – начал движение.
Ярослав его не увидел – только коричневую тень, со страшной скоростью надвигающуюся. Скорее машинально, нежели сознательно, он выставил руку с секирой вперёд, о неё грянулось словно бревно, лезвие тонко запело… Тролль, взревев уже яро и с явными признаками боли, отскочил прочь. На левой грудной пластине, там где у людей до сердца достают, темнела длинная царапина. На ней – несколько капелек тёмной же крови. И – всё…
– Молодец, сотник! – сквозь зубы похвалил Ярослава Ждан. – Первую кровь пустил. Маловато, правда…
– Главное – начать! – мрачно ответил Ярослав. – Бить под колени! По жилам бейте, браты! И – по глазам… Кто дотянется!
– Я попробую! – раздался раздражающе спокойный голос Тиллы. Про неё в горячке боя как-то забыли.
– Ты откуда здесь?! – ощерился на неё Ярослав, но дальше не поспел. Тролль снова пошёл в атаку, а тут уж – только поспевай.
Встретили его щитами, били отчаянно, целя пониже, по ногам… Сталь звенела, словно и впрямь о дерево ударялась, тролль только ревел и махал ногами, всё увеличивая количество беспамятных… Расцепились вновь. Дружинников поуменьшилось на десяток отдыхать отправились Добран, Ставр, устыдившийся и вернувшийся сражаться Некрас. Те, кто лез в первые ряды, то есть… Тролль если и пострадал, то незначительно. Ну, царапин прибавилось на груди и руках, да на левую ногу слегка охромел – чей-то топор отхватил пальцы на стопе. Глаза сверкали кровью по-прежнему неукротимо, сам был вроде и небыстр… Они уже знали цену его быстроте…
– Великий Бер, помоги… – беспомощно прошептал Ярослав. – Нам – конец, коль так!
Оберег на груди, висевший всегда, вдруг начал нагреваться и только тогда до сотника дошло…
– Бер! – сказал громко, поднимая секиру к Коло. – Бер, я твой внук! Помоги, Бер!
Он бросился на тролля так неожиданно, что Ждан только пальцы ободрал о булатные кольца доспеха. С криком, от которого кровь застыла в жилах. Рядом, воззвав к Беру, неизменный Яросвет. Не дурак, понявший раньше других – сотник вовсе не сошёл с ума…
Меч и секира ударили в тролля почти одновременно а тот почему-то был медленен и даже не оборонялся. Тупо стоял, глядел исподлобья… Секира и меч врубились. Врубились! Глубоко, так что хрустнули прочные тролличьи рёбра и кровь обжигающе плеснула в лица. Ключами из ран…
Вот когда услышали настоящий глас тролля! То, как орал до того, лишь песенкой нежной было. Теперь – до самого Коло взвился вой. А огромные руки – быстрые руки, в том убедились, со страшным грохотом сомкнулись там, где только что были два воина. Впрочем, их уже больше стало. Не один Яросвет был сметлив, а уж зуб на тролля – огромный зуб – имелся у всей сотни. Теперь рубили в охотку и куда более удачливо. От зверя летела щепа… или то мясо было? Он кровью истекал, а отлетавшие воины либо вставали обратно, почти не пострадав, либо приходили в себя быстрее тех, что ещё лежали, поверженные раньше. И тут тролль взревел в последний раз, вскинул руки вверх – в горе обращаясь к своим богам… И рухнул, напоследок взяв ещё одну жертву – подмяв под себя двоих воинов. Огромное, сажени полторы в длину, его тело даже не вздрогнуло больше не раза. Умер – и всё. Сразу и до конца.
Ярослав, тяжело дыша, вытер кровь и грязь из-под носа. Шмыгнул, чуя странную тяжесть. Снова отёр кровь, уже сердясь и недоумевая.
– Ты нос себе разбил, сотник! – подсказал кто-то. – Когда отпрыгивал…
– А… – протянул тот. – Ладно молодцы, коль так… В башню пошли! Дело ещё не закончено!
Он явственно слышал, как многие застонали, а самые дерзкие недобрым словом помянули Богов. Лезть сейчас в сечу не хотели самые горячие…
8. Ярослав. Башня магов и окрестности. Близ Северной стены. 6 день месяца Вересеня.
В горячке, ещё не отойдя от схватки с троллем, рванулись в башню. Заслона у дверей не было, ворвались… В тёмном и холодном холле было пустынно, а ведущая наверх лестница гудела, по ней гулял ветер… Откуда он только взялся! На улице – тишь да гладь, ни облачка на небе…
– Ну, браты, обнимемся! – тихо сказал Ярослав своим десятникам. – Идём на магов! Простите, коли что не так!
Он не успел шагнуть первым – вообще сегодня что-то запаздывал. Его место занял Жароок, запрыгал по ступенькам, словно и впрямь – горный козёл…
Ну, уж второго места Ярослав не уступил никому. И уже вскоре осознал, как это тяжело – после двух с лишним часов боя карабкаться по ступенькам наверх. И доспех весил вдвое против обычного пуда, и секира – затупившаяся, кстати, оттягивала руку на манер тролличей…
Но тут, наконец, лестница закончилась, и они оказались на широкой, шагов по десять в каждую сторону сделать можно, площадке. Двое – с Жарооком, потом трое – ещё и Яросвет подоспел. Против них, встав полукругом, – семеро в балахонах. Все – в коричневых балахонах, изукрашенных серебряными и золотыми побрякушками…
– Вам здесь не пройти! – возвестил один из магов, стоявший, как ни странно, крайним слева. – И живыми не уйдёте. Ваших там, внизу, уже убивают!
Яросвет недоверчиво хмыкнул, перевесился бесстрашно через край… Разогнулся с довольной ухмылкой:
– Это как сказать, кто кого бьёт! – весело возразил. – Впрочем… Яр, нам тоже подмоги ждать неоткуда. Там карлы какие-то! Ну, наши их бьют, бьют…
По излишне весёлому тону побратима, Ярослав с холодком на душе осознал – не так всё и славно на лестнице. Резня там, не бой!
– Ну, держитесь! – тихо сказал, и прыгнул вперёд прежде, чем маги напротив начали творить чары…
Тяжёлая секира уже не могла рубить – только ломала. Но лоб стоявшему в центре магу проломила легко, как щепку. Рядом рухнул второй, даже не пытаясь зажать пробитое метательным ножом горло. Нож метнул Жароок, и тут же отлетел в сторону, уходя из под удара огненной стрелы, выброшенной магом. Потом на площадке, широкой и свободной, враз стало тесно. Пятеро магов и трое воинов – каждый сам по себе – сила, сцепились в яростной схватке. И короткой, вряд ли больше четверти часа заняла. Маги, слава Сварогу, убоялись бить огненными шарами, а голубыми, ледяными, почему-то не стались. Ну, а огненные стрелы всё же не так опасны. Главное – увернуться…
Жароок не увернулся. Не везло ему в этом походе, а особливо – правое плечо, уже раз пробитое стрелой. Но то – стрелой простой, обычной. А от огненной, прилетевшей откуда-то из дальнего угла, даже булат кольчужный зашипел, тая. И Жароок, взвыв рухнул под ноги набегающему Яросвету. Десятник свалился поверх него и, не сдержавшись, обматерил приятеля. На ногах какое-то время оставался один Ярослав. И на него прицельно нацелились – пока глазами – четверо ещё стоящих на земле магов…
– Доселе мы с тобой играли, сопляк! – проворчал один из них. – Братья, хватит щадить башню! Бьём всерьёз!
– Род! – рявкнул Ярослав, сам себя испугав рёвом. – Род, помоги хоть ты!
Он прыгнул вперёд, а сразу следом – сумевший подняться на ноги Яросвет. Десятник, впрочем, тут же упал, поскользнувшись на крови. Его меч, в отчаянном броске вытянутый вперёд, достал лишь до ноги мага, стоявшего с края. Её, впрочем, срубил подчистую.
Закричав, маг упал на пол и на его лобастую, уже лысую голову немедленно наступил тяжёлый, подкованный железом сапог Ярослава. Маг – не человек, ему ноги и руки не нужны, чтобы урон нанести…
Магов осталось трое… Нет, вернее – двое. Ещё один упал, плеская кровь щедрыми порциями во все стороны. Спасибо Жарооку, сумевшему левой рукой метнуть последний метательный нож точно в живот. Была бы кольчуга под балахоном, ничего бы из его предприятия не вышло. А так… А так врагов осталось двое и они явно испытывали смятение чувств. Ведь только что, буквально недавно их было семеро против трёх! А теперь, даже если подбитого магической стрелой гардара в расчёт не принимать – только поровну.
– Сдавайтесь! – тяжело дыша, предложил Ярослав. – Свободы не обещаю, а жизнь… И с заткнутыми пастями люди живут!
– Пречистая Роза не позволит нам пасть! – заверил маг. – Мы – верные её адепты, полагаемся во всём на волю Теоса и отдаём себя под защиту Креста и Розы!
Он говорил торжественно и громко, сам собой любуясь. Разве что конец смазал – первым ворвавшийся наверх Ждан не тратил времени попусту, а просто швырнул сулицу, которая и пробила хилую грудь мага насквозь. Сила удара была такова, что мага-оратора отшвырнуло к стене, он так и повис на копье, пришпиленный как бабочка. Оставшийся в одиночестве маг поспешно рухнул на колени, вскинув над головой пустые руки – сдался.
– Вот то-то и оно… – начал было Ярослав покровительственно, но осёкся, увидев расцветающее в затылке мага оперение боевой стрелы. – Кто?!
– Я! – ответил Яробуй, поднимаясь по лестнице наверх. – Ты что, магу поверил?! Нет, их убивать надо!
Спорить с витязем – себе дороже и сотник предпочёл сменить тему.
– Что на стене? – спросил сухо.
– Какой стене? – изумился Яробуй. – Ах, стене… Застоялись вы здесь, браты! Стена уже вся – наша! И – треть города. Князья Лютень и Буйслав стягивают войска к замку! Там сейчас – всем самое место… А вы – молодцы. Такого зверюгу завалили, половину магов… Как, кстати, лешака взяли?
– Сам ты лешак… благородный витязь! – обиделся Яросвет, устраиваясь на ещё тёплом трупе мага, как на скамье. – А это – труль. Нет, сруль…
– Тролль! – сурово поправил его Ярослав. – Так ведун сказал, Медведко… Он – жив?
– И даже замороженные оттаяли! – радостно возвестил голос снизу. – И убитых-то всего восьмеро. Да одному из замороженных пальцы отбило. Сам виноват, не замерзай на дороге!
Ярослав шумно выдохнул воздух. Он-то, помня сколько пошло следом, а сколько осталось лежать, тогда казалось – навсегда, ждал куда худшего. Оказалось, всё не так уж и плохо… Хотя хлопцев, конечно, очень жалко.
Помолчали…
– Что стоите? – внезапно спросил витязь. – Вперёд, на штурм замка!..
– А пошёл бы ты… – тихонько, чтобы уже ринувшийся спускаться Яробуй не услышал, прошептал с пола, из-под склонившейся Тиллы, Жароок. – Раскомандовался тут… Герой!
– Всё! – хмуро сказал Ярослав. – Сотня – на улицу! Пойдём добивать ворога!
Сотня еле тащилась на улицу…
9.Стратиг Роман Гардус. Замок Сальма. 6 день месяца Вересеня.
Роман Гардус, стратиг[78] южной фемы[79] базиликанской оккупационной армии в Фронтире , с детских лет обожал высоту. Когда-то отец драл ему уши за то, что он вигилиями просиживал на крыше. Теперь драть уши было уже некому… отец умер, а больше никому оскорблять себя действием личный друг и возлюбленник августа Филиппа не позволял. Впрочем, сегодня ему очень хотелось спуститься на грешную землю и больше никогда не подниматься эту башню. Увы, на этот раз его привели сюда дела. Дела серьёзные и грустные – базиликанский гарнизон Сальма, вернее – его выжившая до сего часа часть оказались заперты на одном акте пространства. Правда, здесь сидеть они могли очень долго. Именно в Сальмском замке тупой как бревно император-торинг устроил магазин, он же, стратиг Роман, увеличил его запасы ещё на треть. Так что голод и жажда его воинам не грозила… Иное дело – приступ.
С самого начала штурма города, почти все когорты и лучшие трибуны находились на стенах. Восемь тысяч пехоты из двенадцать, что были под рукой у стратига. Из них обратно – мелкими отрядами, поодиночке и – изредка – сохраняя стройные боевые ряды, вышло не больше таксихарии[80]. Выходит, с теми, что оставались внутри, с двумя конными алами, в городе бесполезными, не больше пяти тысяч. Нет, для небольшого замка это – много… Но «любуясь» на многочисленные колонны гардарской пехоты, вливавшиеся через улицы на площадь, перекрывавшей все ходы и выходы, стратиг больше не считал, что этого хватит удержаться хотя бы первый приступ. Ещё и магов осталось лишь двое. Правда – лучших, но лишь двое!
Вот, кстати, один из них поднимается. Сервелием зовут… Талантлив, говорят, сверх всякой меры! Семнадцать лет ему, а как воюет… Сам Август Филипп похвалить изволил. Трижды! Это – Филипп, у которого похвала с уст слетает реже, чем снег на вольные земли Номадии.
Сервелий взлетел на площадку как всегда – прыгая через ступеньку, озорно сверкая тёмными глазами. Кивнул трибуну Ликусу, поприветствовал стратига…
– Где твои маги? – не отвечая на приветствие, резко спросил Роман. – Ну?!
– В башне! – пожал плечами маг. – Где ж ещё им быть? Ты сам велел Северную стену подкрепить!
– Велел! – подтвердил стратиг устало. – Может, взглянешь?
Сервелий кисло посмотрел в бойницу, вздохнул:
– А чего тут смотреть? Не видал я варваров! До сих пор мурашки по коже бегут, когда вспоминаю ту тысячу три месяца назад. Думал, сомнут твои арифмы!
– Я тоже! – поддержал его трибун, доселе молчавший. – Надо ведь, иногда наши мысли совпадают, кир маг!
Сервелий, по непонятной причине трибуна не уважавший, слова его проигнорировал. Молча посчитал что-то за пределами замка, вздохнул.
– Ну, что вздыхаешь, кир Сервелий? – недовольно покосился на него стратиг. – Страшно? Думаешь, не удержимся до подхода помощи?
– Какой помощи? – вздохнул маг. – Ты обманывай кого-нибудь другого, кир стратиг! Я ж знаю, что ты не успел до начала осады послать гонца к Анфиносу! А теперь… Там – торинги, я зрел. Они прекрасно знают здесь все ходы и выходы. И тайные – тоже! Думаю, они знают даже про те, что не успел или не захотел отыскать ты! Так что я на твоём месте озаботился бы этим.
– Ты – не на моём месте! – резко оборвал его Роман. – Но в одном прав: гонца я не послал. Сейчас не послал именно по той причине, что назвал ты. Бесполезно! Мы, конечно, будем держаться столь долго, сколь сможем. Вот только… Сколько это? У нас есть припас, есть провиант и даже коней забивать не придётся. Есть вода – торинги не поскупились и мы можем купаться в ней каждый день, а не только пить. Но что поделать, если у меня – пять тысяч и всего трое магов, а против нас – сорок-пятьдесят тысяч отборной армии? Они взяли город за один приступ, не особо напрягаясь и даже серьёзных потерь не понеся! Что будет, если на этом не остановятся и пойдут на приступ прямо сейчас?
– Мы будем сражаться, кир! – тихо, но твёрдо сказал трибун. – Прикажи, и мы откроем ворота, выйдем наружу и погибнем в честном бою!
– Не будь идиотом! – скривился стратиг. – Умереть успеем. Что будет дальше, если Базилика уже через месяц войны с гардарами потеряла четыре арифмы?
– А – потеряли? – озаботился Сервелий. – Когда это?
Стратиг свирепо взглянул на юного нахала, но спорить с ним не стал. Говорят, из богатого рода. Говорят, даже свирепый Филипп прислушивается… А он уже давно разлучён с августом. Теос знает, кто завладел сейчас правом шептать ему на ухо. И насколько к нему прислушивается капризный владыка всех базиликанцев…
– Ты ведь звал меня! – внезапно вспомнил Сервелий. – Зачем?
– Спросить хочу! – сухо ответил Роман. – Говорят, маги могут связываться друг с другом. На расстоянии.
– Могут! – невольно погладив простое серебряное кольцо, украшавшее тёмный указательный палец левой руки, подтвердил маг. – Но это – не лучший выход. Это отнимет все мои силы, да к тому же – мне будет очень больно… Нет, лучше и не пытаться!
– Ну, нет так нет! – довольно легко согласился стратиг, видать и впрямь не воспринимавший свою собственную идею всерьёз. – Тогда скажи мне, чем можешь помочь! Пока, кроме огненных да ледяных шаров, пользы от вас я не видел! Бездельники…
– Тебе этого мало? – искренне изумился Сервелий. – Мы, бездельники-маги, своими огненными шарами расчистили вам дорогу сквозь ряды войска торингов! Твои арифмы, стратиг, я уберёг от гибели лично! Не погибни тогда архонт гардарских наёмников, они смяли бы твоих стратиотов! А так, всего лишь потрепали… правда – сильно. Что до сего дня, помощи большой не жди. Ты и впрямь прав – нас, магов, лишь трое. И сделать мы можем немногое. Продлим агонию… слегка. Уложим на камни площади сотни две-три гардарских воинов. Потом – погибнем сами. Может – даже раньше…
– Ты прямо восхищаешь меня своей прямотой! – сердито фыркнул стратиг. – Всей помощи от вас, как от старой козы – молока! Впрочем, с неё уже и клок сивой шерсти – хорошо. Так и с вас – хоть пару огненных шаров… А впрочем, штурма сегодня не будет!
– Как?! – потрясённо вскричал трибун Ликус.
– Как это? – искренне изумился Сервелий.
– Ты, Ликус, отправляешься сейчас послом к гардарским варварам. Попытайся убедить их, что я готов сдаться, но что для этого мне нужно время. Хотя бы два дня и эта ночь! Потом – сдамся!
– Я не стану потворствовать предательству! – твёрдо, далеко выпятив челюсть, прорычал Ликус. – Стратиг…
– Заткнись, идиот! – тоскливо вздохнув, оборвал его стратиг. – Делай, как я сказал! Нам сейчас каждая вигилия в руку! Ну же!
Прямодушный, до дури честный трибун послушно выкинул сжатый кулак вверх, потом обрушил его на латы:
– Слушаюсь!..
10. Лютень и Буйслав. Посольство базиликанцев. Сальм. 6 день месяца Вересеня.
Князья не спешили гнать родовые дружины не спешили на штурм. Хотя настрой воинов – штука тонкая, боевой угар когда-то да спадает… Победа – вот она, уже взята на острый гардарский меч. Стоит ли терять добрых воинов на стенах замка, когда гораздо проще выморить базиликанцев осадой? Или – уморить неспешным, но непрерывным приступом. Измотать, истрепать душу. А потом – взять голыми руками… Пока же – и все три князя были здесь согласны – воинов стоило поберечь, дать им роздых. И уже выдвинувшиеся для штурма полки были отозваны под защиту стен окружающих замок домов… Граф Радан, воображавший себе, что уже эту ночь, близкую и неминучую, проведёт в замке Сальма, рвал и метал. Правда, ссориться не решался. Ещё свежо было воспоминание о том, как из него сделали дурачка в шатре князя-тура. В ночь перед штурмом… Впрочем, граф всё же не удержался и к гардарам поехал. Интересно было понять, что же они задумали…
Князья удобно расположились на крыше одного из домов – отсюда даже виден был кусок внутреннего двора замка. Вокруг – столпотворение, суета и хаос… внешне. Будь среди базиликанцев хоть один умный, он бы давно нацелил сюда камнемёт – подумал граф зло. И тут же увидел двух ведунов, замерших по углам плоской крыши. Наверное, они не только простой камень способны отразить, но и заклинание. Есть же у врагов маги…
Меж тем, похоже было, князь Буйслав распекал рослого воеводу Туров. За какую-то провинность. Воевода этот одновременно приходился князю племянником, вроде даже наследовал стол…
– … И этот идиот происходит из славного рода Турова! – гремел князь, рассерженный не на шутку. – Рудослав, тебя что, задницей делали?! Забыл, чему я учил?!
Рудослав, красной до багрянца, угрюмо зыркал по сторонам, кулаки – две пудовые гири – сжаты. На поясе – тяжёлый и страшный меч, своим остриём достающий до крыши. Длинный, и наверное, страшно тяжёлый. По крайней мере граф Радан, человек не трусливый, честно себе признался: он бы так орать на Рудослава не рискнул. Страшновато…
Буйслав, судя по всему не боялся, да и вообще в раж вошёл. Даже осип слегка. Стоявший неподалеку князь-медведь Лютень смотрел куда-то в сторону, словно стараясь отрешиться от ора. И никак не намеревался вмешиваться…
– Слава вам, герои! – как можно более приветливо возгласил граф, подходя совсем уж близко. Его чуть не снесло четырьмя яростными взглядами. Что удивительно, никакой благодарности не испытывал и Рудослав Владенской. Кажется, он намерен был вдоволь и всласть поругаться…
– Чего тебе, торинг? – недружелюбно поинтересовался князь Буйслав. – Дело аль безделица?
– Дело! – буквально лучась в ответ дружелюбием, ответил граф. – Я хотел бы знать, что вы намерены делать дальше!
Заметно было, что вопрос этот не застал гардарских вожей врасплох. Только воевода Радовой, человек простой до жути – или старающийся таким казаться – почесал затылок. За всех ответил князь Буйслав:
– Штурма вот прямо сейчас – не будет! А те идиоты, – косой взгляд на Рудослава. – Что не поймут этого сразу, поплатятся своими головами!
– Подумаешь! – неожиданно уныло огрызнулся Рудослав. – Вот если бы получилось, мы бы уже пировали на трупах врагов!
– Не получилось! – внезапно встрял в разговор князь Рудевой. – Ты две сотни воинов потерял! Вон, полюбуйся на их тела! И ещё пятьсот – ранены!
Вот только теперь до Радана стало доходить. А князь Буйслав, горько вздохнув, рассказал подробно, что произошло.
Оказывается, Рудослав и его конница первыми ворвались на площадь перед замком – в городе ещё шли уличные бои, а ворота были раскрыты – в замок запускали последних защитников внешних стен. Воевода Туров в общем-то прав был, когда бросил конницу в намёт через площадь. Получись у него, как хотелось, ворота не успели бы закрыться, а ворвавшиеся внутрь дружинники как минимум удержали бы их и воротные башни до подхода основных сил. Тем паче в рядах базиликанских воинов царило смятение… Не у всех, впрочем. В упор по коннице хлестнули стрелами, ударили даже камнемётам. Да в спину, спеша укрыться за стенами, ударила пехота. Случилось редкое – пехота конницу не просто опрокинула, но и погнала. Гнала недолго – Рудослав собрал малый отряд и ударил встречь… Отряд, прорывавшийся к замку был уничтожен, но в замятне под стенами стрелы и камни защитников замка убили сто семьдесят воинов, а почти все остальные были хотя бы по разу ранены…
Рудослав выслушал версию своего поражения угрюмо, но не возражал. А чего возражать, если всё до последнего слова – правда? Да, попытался. И да – не получилось…
– Интересно! – внезапно пробормотал Лютень. – Ворота раскрываются!.. И кто-то выезжает…
– Ударим? – оскалившись недобро, озаботился Буйслав. – Да не дёргайся так, шучу я! Шучу…
– Шутки у тебя, брат-князь! – оскалился в ответ Лютень. – А ведь похоже – сдаваться едут! Слышь, Буйслав?!
– Да ну! – не поверил тот. – Не может быть! С чего им сдаваться? Сидят крепко, как боровик в земле. Припасу – куры не клюют. Нет, не станут они сдаваться.
– Сдаваться – не станут! – внезапно возразил Рудевой. – Но время потянут могут. Вдруг главные силы ближе, чем мы думали? Не под Фронфором, а – в одном или двух дневных переходах? Вдруг они всё же сумели вывести наружу гонца?
– Ну, это вряд ли! – почти хором возразили Лютень с Буйславом. Продолжил Лютень.
– Я лично проверял все места, что указывал нам граф Радан! Везде заставы стоят недремлющие! Нет, быть не может, чтобы они прошли!
– Значит, просто тянут время. Надеются, что помощь сама подойдёт! – пожал плечами князь Рудевой. – Всяко надо послушать, что скажет ихний посол! Кто пойдёт?
– Лютень! – немедленно откликнулся Буйслав. – Он из нас всех лучше ведает язык южан.
– Лютень! – кивнул Рудевой. – Слышь, князь! Отправляйся!
Лютень, которому было приятно такое доверие – причём, уже не первый раз – притворно вздохнул. Лицо, впрочем, просветлело, да и видно было – не терпится сорваться с места, да княжеское достоинство не даёт. Сдерживается…
– Ну, так я пошёл! – нетерпеливо прикусив губу, сказал князь-медведь.
– Пусть Род будет с тобой! – кивнул Буйслав. – Смотри, не дай себя обмануть!..
Лютень так обиделся на эту его присказку, что всю дорогу до тех пор, пока не встретился посреди площади с послом базиликанцев – трибуном в дорогой лорике, придумывал достойный ответ. И даже прослушал приветствие, удивлённо и сердито уставился на базиликанца.
– Что ты сказал?
– Я сказал, приветствую тебя, славный воин! Ты стратиг, или может – архонт гардар?
– Я – князь рода Медведя! Меня кличут Лютенем и братья князья уполномочили меня говорить с тобой… Что тебе надо от нас?
– Перемирия! – немедленно ответил трибун. – Я – трибун Ликус, мой господин и вождь – стратиг Роман Гардус моими устами просит перемирия. Два дня, да ещё эта ночь. Не так и много!
– Зачем? – притворно удивился Лютень. – Сдавайтесь сразу, так быстрее и страданий меньше!
– Мой господин и собирается сложить оружие! – вздохнул трибун. – Но он не может один решить судьбу всего гарнизона. А совет ещё надо убедить. Потому – два дня! К вечеру завтрашнего дня мы или сдадимся, или будем сражаться. Соглашайтесь, выгода налицо! Не придётся губить невинные жизни: ни наши, ни ваши! Да и сам замок достанется вам в целости и сохранности!
Тут как раз на площадь, под прикрытием тяжёлой дружинной пехоты выдвинули первые камнемёты. Трибун невольно сглотнул, взглянув на них. Конечно, могучие стены и башни замка выдержат даже более тяжёлые снаряды, какие эти камнемёты не смогут метнуть… Но – ворота рухнут. А потом рухнет и вся оборона. Под гнётом во много крат превосходящих сил гардаров усталые когорты стратига Романа Гардуса не выдержат и двух вигилий. Конечно, прольётся много крови… Но судя по этому яростному и молодому архонту, гардары на эти потери пойти готовы.
– Сутки! – жёстко сказал князь Лютень. – Завтра в это время вы должны будете дать ответ. Иначе – штурм!
Трибун вздохнул и – выхода особого нет – молча склонил голову. Согласен, мол…
11. Стратиг Роман Гардус. Замок Сальма. Поздний вечер 6 дня месяца Вересеня.
Известие, принесённое трибуном Ликусом его командира, стратига Романа вовсе не порадовало. Выходило так, что поутру уже надо бы договариваться о сдаче. Не начнут – гардары заподозрят недоброе, могут начать штурм…
– Что у нас с обороной? – тоскливо спросил он у арифмарха Фома, известного разве что своими богатейшими проастиями[81], а талантом полководца обделённого совершенно.
Арифмарх, единственный из старших офицеров оставшийся в живых – как раз благодаря отсутствию таланта и бесполезности в обороне, только тяжело вздохнул и развёл руками:
– Да вроде всё готово… Камнемётов, правда, много. Я их все на восточную стену поставил. Там – ниже…
За его спиной тихонько выругался кто-то из восьми живых трибунов. Восточная стена и впрямь была ниже остальных. По одной простой причине – там раскинулся широкий пруд, почти озеро в черте города. Он ещё и ров подпитывал… Там только дурак будет атаковать!
– Ликус! – брезгливо сморщившись, велел стратиг. – Немедленно начинайте перетаскивать орудия к воротам! К воротам!!! Клянусь Серебряным Лепестком Розы, если из-за этого идиота замок падёт…
– … Прости, кир Роман! – неожиданно прервал его трибун Румус. – Нельзя нам сейчас камнемёты перетаскивать. Гардар потревожим, так они враз штурм начнут! А мы, кажется, к нему вовсе не готовы.
– Мы вообще ни к чему не готовы! – взвился вдруг оскорблённый до глубины души Фома. – На стенах – полно воинов, никто не соблюдает сменности. Стратиотов кормили горячим перед штурмом, многие пробавляются сырым зерном и молодым вином! Трибуны и центурионы[82] ни за чем не следят, в замке много пьяных! Я сделал замечание катафракту, он послал – меня, арифмарха! Своей волей я арестовал его… Почему ты его выпустил, аларх Деметрий?
Аларх, маленький и круглый – смельчак и лихой воин, мрачно посмотрел на Фому. Кажется, ему очень не хотелось отвечать. Или наоборот – хотелось, и очень сильно, ответить что-нибудь погрубее. Смолчал. За него ответил сам стратиг:
– Нам сейчас каждый воин на счету. Ты, похоже, про это забыл?
– Но он оскорбил меня! – возмутился аларх.
– А ты не оскорбляйся, кир Фома! – хмыкнул за его спиной трибун Ликус.
– Много себе позволяешь… букол! – вызверился на него Фома. Впрочем, я понимаю, твои отношения со стратигом…
– Всё! – громко опустил ладонь на стол Роман, вовсе не желавший, чтобы жёсткий разговор перерос в свару. – Помолчите уже, оба! Фома! Ты возглавишь оборону восточной стены. С двумя алами конницы. Трибун Ликус, тебе – оборона ворот. Две когорты возьмёшь. И постарайся всё же перетащить туда хотя бы несколько катапульт. Север возьмёт на себя трибун Румус. Тебе, бан Румус, тоже дам две… нет, три когорты! Там – площадь и стена невысокая. И башен – только две. Ты, трибун Анфий, встанешь с юга. Две когорты тебе. Две – мне, в резерв. Все согласны?
– Я не согласен! – внезапно сказал вернейший и надёжнейший Ликус. – Нет, кир Роман, ты конечно всё умно задумал. Но… Мы все погибнем. Нет, я не боюсь смерти! Но смерть должна быть осмысленной…
– …Ишь шпарит! – весело одобрил его аларх Деметрий. – Трус…
– Это я – трус?! – оскорбился трибун. – Да я хоть сейчас готов за ворота и в бой! Но – глупо же! Если бы город удержали. Или хотя бы врага положили довольно… А так… Они возьмут замок раньше, чем успеем почесаться да за оружие схватиться! Как город. Раз – и туман на рассвете. Два – и на стенах их воины. Три – и две славные арифмы сметены на улицы, перебиты… И славные маги, коих у нас в Сальме тринадцать было, ничего против них поделать не смогли! И осталось этих магов, торингов гнавших как тараканов, всего трое. Пусть даже один из них – славнейший своим умением Сервелий – этого мало!
– Что ты предлагаешь? – сурово спросил стратиг. Впервые, наверное, нелюбезно глядя на Ликуса.
– Я предлагаю договориться с гардарами! – спокойно ответил трибун. – Мы сдаём им замок – с нетронутыми запасами провианта и фуража, с целыми воротами и башнями… В общем, сдаём. Но мы – уходим. С аквилами и оружием. И припасом на семь дней – чтобы дойти до основной армии. Соглашаются – уходим. Нет… Тогда так и так придётся сражаться. Вот такой мой план!
Вообще-то план был неплох. Совсем неплох. Вывести из-под удара пять тысяч стратиотов, так может и архистратиг Анфинос не слишком прогневается. И сам август Филипп не будет страдать от потери ключевого фронтирского города. А то ведь он – правитель суровый. Того и гляди – головы лишит. Не поглядит на старые заслуги… Да и будет ли кому смотреть, если гардары приступят? Будут потери, будет много крови… Победители далеко не всегда вспоминают о милосердии вовремя. А когда вспоминают, миловать бывает некого. Штурм, дело жаркое. Тут не до добрых побуждений…
Все это сознавали, у трибуна почти сразу появилось несколько сторонников. Пока молчаливых – стратиг не сказал своего слова, а без этого мнение остальных – лишь мнение и не больше. Тем больше ожидали слов кира Романа. И тем неожиданнее был его ответ… Хотя почему неожиданен? Пора уже было привыкнуть, что стратиг – самодур!
– Мы не будем договариваться о сдаче! – тихо, но твёрдо сказал стратиг. – Видимо, Господь не желает больше нашего пребывания на земле. Раз так – примем смерть как и положено настоящим воинам! С честью! Трусам же среди нас – не место! Арифмарх Фома, прими у трибуна Ликуса ворота. Ликус, ты, как воин достойный, будешь охранять помои и нужники! На восточной стене!
Ликус – лицо горит огнём, тёмные глаза превратились в щёлки, ещё несколько мгновений стоял, словно не верил. Не дождавшись продолжения, под непрекращающиеся смешки товарищей, пошатываясь и понурив голову – вышел прочь.
– Так на чём мы остановились?..
Договорить не успели. За дверью послышался грохот чего-то тяжёлого, обрушившегося на мраморные плиты пола, тревожные крики, топот множества ног… Ворвавшийся внутрь стратиот из отборной когорты – как раз Ликус был её командиром – выглядел потерянным и даже пошатывался. Голос был испуганным:
– Кир стратиг, трибун…
– Что - трибун? – неприязненно переспросил стратиг. – В обморок упал, что ли?
Слева, со стороны, где стоял Фома, послышался приглушённый кулаком смешок.
– Нет! – горько возразил воин, протягивая вперёд залитые красной липкой жидкостью руки. – Он дал мне свой меч, велел направить остриё ему в грудь… А потом бросился на него! Я не успел убрать лезвие!
Стратига перекосило:
– Он умер?!
– Сразу! – горько подтвердил воин, молодой и безусый юниор, чуть не плача. – Слова не сказал…
– Не понимаю… – пробормотал стратиг. – Зачем?!
– Ты оскорбил его, кир Роман! – тихо ответил аларх Деметрий за всех остальных, молчавших подавленно. – Он – славный воин… Был. И не трус. Я вот – трусом отказался, поддержать его не решился! А ведь он был прав…
– Я уже решил! – упрямо набычился стратиг. – Идите все, выполняйте приказы! Аларх Деметрий!
– Да, стратиг?..
– Ты – останься! Поговорить надо!
Аларх, независимо пожав плечами, нехотя развернулся. Намеренно чётко, по-гвардейски. Если уж стратиг хочет с ним побеседовать, надо подчеркнуть, что не он на эту беседу нарывался…
– У меня дело к тебе и твоим молодцам! – выждав, пока закроется дверь за последним трибуном, сухо сказал Роман Гардус, отходя к окну. – Дело, какое может выполнить только твоя ала! Возьмёшь ещё вторую… Надо попробовать вырваться из города!
Аларх медленно осел на скамью.
– А Селену с неба тебе достать – не надо? – тихо спросил он. – Или, допустим, снега с вершины самой высокой вершины в Златогорье?
– Нет! – покачал головой стратиг. – Это – заведомо невыполнимо. И то, что я тебе поручаю – тоже. Но здесь есть шанс… Ночью, через знакомые улицы города, когда этого не ожидают, конница сможет прорваться! И – опять же, ночью и через знакомые места – уйти от погони. Гардарам здесь каждая тропка внове, а мы по этим тропкам три месяца ездили! Ну, что скажешь?!
Аларх почесал затылок:
– Что скажу… Скажу, что ты велик, стратиг! Это – шанс и прорываться я буду. Только уж не обессудь, обузу не возьму. Отберу только лучших, у кого ещё не иссяк в душе викус! Прорываться – к Фронтиру?
– К Анфиносу! – немедленно ответил стратиг Роман. – И надо поспешить. Ночь коротка, а поутру они возьмут замок в крепкое кольцо. Если сможешь, порушь катапульты. С ними – нам конец!
– Вот этим и займётся обуза! – ухмыльнулся, разглаживая длинные усы маленький и толстый смельчак. – Ладно, пошёл готовиться к прорыву…
– Да хранит тебя Господь и Пречистая Роза! – истово прошептал стратиг. – Прощай, друг!
Смущённый таким расположением аларх неловко поклонился и вышел. Что-то пробурчав напоследок…
12. Ярослав. Базиликанский прорыв. Замок Сальма. Ночь на 7 месяца Вересеня.
Ночь в горных местностях обрушивается оглушающе – вот только что было светло, и уже – темнота, хоть глаз выколи. Впрочем, вокруг замка было светло, словно днём – дружинники на прилегающих улицах спешно строили засеки, жгли костры… Столовались, кстати говоря – как без этого… Кое-где уже и песни слышались – пока протяжные, мирные, тихие… Ярославу было не до отдыха. Сотня сильно пострадала при штурме, и хотя убитых было на удивление мало, раненных хватало. Даже сам он не обошёлся без царапины, а Жароок и Некрас выбыли насовсем. Жароока пришлось списать в обоз – руку не смог спасти сам ведун Добробог. С Некрасом разговор был особый… Некрас струсил, и это вспомнилось после боя. Трусость его десятка – тут не было несогласных, чёрным пятном легла на всю сотню. Потому весь десяток – под ропот десятников – разогнали по остальным, а на место их набрали новых, из тех десятков. Во главе – тут взвыл Яросвет – сотник поставил Ждана. Ещё и напутствовал его соответствующе… С десятником Некрасом поступили жёстче. Вряд ли заслуживал такой доли, но после боя воины ещё не отошли и приговор был общим а воевода Ивещей своей волей его утвердил – прочь из дружины!
Сейчас сотня Ярослава, а с ней – ещё одна сотня, не из дружины, а из городовой рати, стояла, преграждая дорогу базиликанцам по Гончарной улице. Длинная и узкая, улочка эта вела к западным воротам города. Если выехать за ворота и продолжать ехать по дороге, прямо, можно до самого Фронфора доехать. Так что направление здесь важное. Наиважнейшее. Не зря, ох не зря на него поставили его, Ярослава!
Впрочем, сотник не слишком высоко себя превозносил. Просто – знал, ему и сказано было в открытую… Другое дело, о том же наверняка говорили всем сотникам. И уж они, окрылённые доверием, выкладывались до конца.
– Слышь, брат-сотник! – окликнул Ярослава сотник ополчения, Нелюб Чернец. – Что-то тихо у них там. Слишком тихо!
– Это да, чрезмерно! – пробурчал Ярослав. – Если они сегодня сдаваться поутру будут, то – да. Да и если обороняться будут – тоже. К князю, что ли, послать!
– К князю… – фыркнул Нелюб. – Князь, бедный, измотался за день, как Змей зимой. Пущай хоть маленько вздремнёт!
Тут и началось – Влесово Коло ещё за середину своего пути перевалить не успело. Ворота открылись лихо – мигом, со страшным грохотом створок о воротные башни. И наружу хлынула конница базиликанцев. Много конницы – несколько сотен…
– Тревога… – сорвавшимся голосом прошептал Ярослав. – Нелюб, тревога же!
Но воины у засеки, вроде и снидавшие, немедленно подхватились на ноги, а пока ратники Нелюба сколачивали короткую и тонкую «стену», передовая застава – два десятка засевших в домах лучников ударили стрелами встречь врагу. Вроде и немногих сбили с коней, но всё равно скок задержали и дали товарищам время изготовиться к сражению…
А ведь и угадал князь Лютень, именно по этой улице заставу усилив вдвое! Именно через Гончарную улицу базиликанская конница бросилась на прорыв. Почти вся – за исключением трёх сотен, повернувших против камнемётов и прочих укрытых за спешно поставленной стеной гуляй-поля пороков. Там уже шла сеча, на выручку осадной тысяче спешно выметнулись с улиц заставы… Ярослав и его кмети до дела ещё не дошли.
– Стоять крепко! – слышно заорал сотник Нелюб. – Ярославушка, прощевай пока!
– Живы будем, встретимся! – ответил Ярослав. – Держитесь, сколь сможете! Ну, и я подмогну!
Сотня дружинная садилась на коней – в спешке, ибо сотня ратная, городовая, уже резалась и звон булата о булат слышен был отчётливо.
– Поспешай, браты! – торопили конники друг друга. – Там – бой!
Ну, сели. Сотник Ярослав, оглянувшись, вновь убедился – Перун пока оберегал его дружину. Почти восемь десятков в седле – это много и сила это – огромная. Правда, чтобы против четырёх сотен выйти – маловато…
– Вперёд! – заорал он, вздымая к чёрному ночному небу секиру. – Постоим за Рода!
– Слава! – откликнулась сотня и копыта застоявшихся за день коней звонко ударили в камни мостовой. Лихо взяли, с ходу перейдя на намёт, вымахали за засеку…
Ратная сотня Нелюба своё дело сделала честно. Их, разумеется, смяли. Не могли не смять, когда соотношение: четыре к одному. И многие погибли почти сразу… Но каждый из них кого-нито, а забрал в Вирий. Площадь покрыта была телами людей и коней, а оставшиеся в живых ратники сражались отчаянно. Разорванная на части сотня являла собой сейчас единственную серьёзную преграду на пути базиликанцев. И те, хоть и было их куда больше, ничего с этим препятствием поделать не могли. Да впрочем, на узком пространстве и дружинники Ярослава не шибко больше сделали бы. К тому же – дома вокруг. Засевшие в окраинных домах два дружинных десятка давно уже израсходовали все стрелы, но – десятников Ярослав отбирал с разумением – из окон летел настоящий град снарядов. А что многие из них в воинском деле никогда прежде не применялись, так и не очень-то важно. Зато когда сундучок с драгоценными каменьями – дома были богатые и жили в них люди богатые – рушится тебе на голову, не убережёт даже булатный шлем. Шея не выдержит…
Впрочем, как бы ни сражались ратники Нелюба Чернеца, их стойкости должен был прийти коней. И он пришёл – но как раз в это время на площадь выплеснулась сотня Ярослава. Вернее, те десятки, что остались в ней после выделения двадцати воинов в заставу. Хватило как раз для того, чтобы завязать встречную сшибку и на некоторое время задержать базиликанцев.
Потом, отбиваясь от трёх насевших на него вражеских конников, Ярослав в отчаянии увидел – уходят! Сотня или чуть больше базиликанцев не стала задерживаться и добивать уцелевших противников или ввязываться в жестокий и без определённого исхода бой с воинами Ярослава. Она – уходила! А остающиеся самоотверженно и умело перекрывали дорогу застрявшим дружинникам… Гнилой череп базиликанца хрупнул под секирой – вместе с шлемом, как спелый арбуз. Глухо рыча, Ярослав вспорол живот другому и против него вновь – уже второй раз за бой – остался только один соперник. То есть, уже не соперник – Ждан не думая долго, всадил ему в спину сулицу. Не двобой сейчас, так и не до честных схваток! Можно в спину подло ударить, можно втроём на одного навалиться…
– Ждан, они уходят! – проорал Ярослав, привстав в стременах.
– А мы что можем? – оскалился тот зло. – Завязли, сотник!
– Надо, Ждан! – одним коротким броском отправляя последний метательный нож в распахнутый в ужасе рот катафракта, процедил Ярослав. – Где там Яросвет?!
– Занят! – ответил за десятника кто-то из воинов. – Его там пятеро бьют… у стенки!
Воин тут же и погиб, не уследив за всеми сторонами света, но то, что не указал место, где погибал Яросвет, значения уже не имело. Только вокруг Яросвета могла быть такая замятня. Ярослав пустил коня туда, но оказалось – долго. Тяжёлый владенской жеребец совершенно не приспособлен был к бою на узких улочках. Ну, и довольно быстро Ярослав застрял всерьёз. Вокруг – почти сплошь враги, своих – никого. На него насели со всех сторон и трижды или четырежды лишь кольчуга уберегала от гибели. Один раз и она не удержала – кольца на миг разошлись и туда, обжёгши рёбра холодом булата, вошло остриё копья. Не слишком глубоко, да и кто-то из дружинников всё же пришёл на помощь, обрубил копьё раньше, чем его успели загнать глубоко, под самое сердце.
Ярослав медленно лёг на гриву, было больно и обидно. Непривычно было – допрежь его не ранили ни единого разу. Вот так – серьёзно. Темнело в глазах, пальцы норовили разжаться и выпустить секиру – приходилось прилагать все силы, чтобы этого не случилось. Впрочем, даже если он и не выпустил секиру, поднять её сил уже не осталось. Да и желание сражаться, обычно переполнявшее, куда-то ушло и сотник вяло, без интереса, следил за тем, как на него наезжают сразу двое. Оба злые, с длинными иззубренными мечами в руках. А потом у обоих в глазах – у одного в левом, у другого – в правом расцвели белые цветы. Ах, нет. Это же не цветы, это – оперения стрел! Рядом жарко дохнул чесноком и пивом Добран:
– Живой, сотник? Держись…
Да он и держался. Сколько мог. Но когда уже снимали с коня, железным нерушимым кольцом окружив командира, острая боль пронзила бок. Кажется, он сомлел…
Ярослав уже не видел, как подоспевшие конные сотни под рукой самого Радовоя ударили и смели заслон базиликанцев. Как они ринулись в погоню по узкой, местами перегороженной собственными засеками улице… Ту сотню ушедших базиликанцев настигли лишь за городом, почти ушедшую в лес. Был жаркий, хотя и короткий бой, было озеро крови, в которой плавали трупы… Не ушёл никто. А на рассвете, узрев море трупов, сдался и замок Сальма. Город пал…
1.Князь Лютень и сотник Ярослав. Под стенами Сальма. 5 день месяца Вересеня[72].
Граф Радан был счастлив и потрясён, когда ему пред ясные очи явили четыре тысячи базиликанских воинов. Правда, теперь его голова болела – куда их девать. Дел… А уже через седмицу гардарские рати почти в полном составе обложили Сальм. Сначала – окрест него были взяты все сёла и городки, перекрыты конными разъездами все дороги. Потом настал черёд и самого города. К третьему дню месяца Вересеня войска подошли вплотную к стенам и началось то, что называлось у родян – стоянием. Иначе – осадой.
Высокие, могучие стены Сальма были сложены из могучих валунов и когда-то считались неприступными. Когда-то… По слухам, последний раз их подновляли лет за десять до войны, а до нынешнего дня – почти уже двадцать лет прошло. Ещё говорили, в городе почти не осталось населения. Из сорока тысяч, что было до войны и даже до сражения под стенами, осталось то ли десять, то ли пятнадцать – старики, женщины, дети… Те мужчины, что не смогли или не захотели уйти с торингским войском, оставить семьи… А теперь уже было поздно. Исход продолжался почти два месяца, только потом, почуяв неладное, базиликанцы затворили ворота и более горожан за них не выпускали. Оставаться одним в пустом городе им явно не улыбалось… Оставшимся, впрочем, не доверяли и уж как помощников в обороне стен не рассматривали. Не прирежут мужчин с первой стрелой штурма – уже можно в ножки им поклониться…
А ещё, как рассказывали редкие доглядчики, сумевшие в город пробраться, там вот-вот должен был начаться голод. Уже сейчас про рыбу и мясо даже богатые – а таких осталось совсем немного – вспоминали далеко не каждый день. Беда была с солью, до заоблачных высот взлетели цены на сахар и вино. Оставшимися в изобилии пиво и яблоки – урожай удался богатым – всё же народ не накормишь. Человеку надо мясо, желательно – солёное. И молочка не помешает выпить… Труднота с дровами и даже питьевой водой только должна была начаться – как только родяне перекрыли дороги, базиликанцы справедливо перестали выпускать дровяные обозы за стены. Возчики бы не вернулись, а дров и так и так не прибавилось бы… В общем, граф Радан, в чьи обязанности и входило заботиться о верноподданных императора Теодора, злился и время от времени затевал вполне понятную прю с князем-туром Буйславом. Тот, внезапно упрятав куда подальше свой горячий нрав и жажду крови, настаивал именно на стоянии. И попробуй убеди его… Впрочем, вообще ни один из трёх князей – ни Буйслав, ни Лютень, ни Рудевой не собирались рисковать своими воинами. Тем более – те же доглядчики донесли – в городе, при стратиге Романе Гардусе находился отряд базиликанских магов. Магов… Тех самых, возможно, что обеспечили базиликанцам победу при Сальме. Вон огромные братские могилы, ещё травой не заросли!..
Князь Лютень славен был осторожностью. Предпочёл бы осторожничать он и дальше. Подождать, пока в городе кончится продовольствие, пока оголодавшие горожане, видя рядом подмогу, не бросятся убивать базиликанцев прямо на улицах. Так-то оно проще будет… Так нет! Граф Радан, доселе мягкий и добрый, давил непрерывно. Штурм, штурм, штурм! Словно других слов не было. Мол он, как наместник императора на этих землях, не может и не желает допустить гибели хотя бы ещё одной тысячи торингов. А при осаде, когда в дело пойдут пороки[73], эти потери будут. Куда без них… Вот, кстати, и он. Лёгок на помине – в сопровождении двух десятков панцирников едет по лагерю. Сюда…
– Ратша! – рявкнул князь, вовсе не желая встречаться в торингским нобилем и выслушивать его упрёки и занудные рассуждения ещё раз. – Мирон! Меч, коня мне! Кто там дежурит подле шатра – сотню в седло! Поеду, посмотрю стену поближе!
– Рискованно, княже! – осудил Мирон, осторожный до трусости. – Лучников у них, понятно, нет. Но арбалетчики – сильны!
– Ты – можешь не ехать! – великодушно разрешил князь.
В лицо Мирону, и без того покрасневшему под ласковым Коло, словно кипятку плеснули. Побагровел и что-то прошипел задушено.
– Нет, ну если ты хочешь… – протянул князь словно в раздумьи. – Ратша, кто там дежурный сотник?
– Ярослав, княже! – ответил тот, быстроногий.
– Ярослав?.. Добре. – помолчав, сказал князь. – Ярослав!!!
– Я здесь, княже! – явился тот, засовывая за пояс, в специально нашитый карманчик, бронзовое стило. – Звал?
– Звал! – кивнул тот. – Новички притесались? Сотня готова?
– Княже! – честно сказал сотник. – Тех, кто погиб, не заменишь всё одно. Но хлопцы добрые…
– Тогда – сотню в седло. Поедем осматривать вражью крепость! – буднично сказал Лютень. – И побыстрее!
– Сотня в седле! – так же буднично сказал Ярослав, потом глянул за спину князя и усмехнулся. – Да, у торинга кишка тонка под стены сунуться! Ведуна бы, княже… Не нравятся мне эти маги объявленные. Нет, я конечно смерти не боюсь. Но и без головы войско оставить…
Князь Лютень пристально на него посмотрел и опять вынужден был признать – голова у сотника на плечах. И соображение наличествует… Иной бы просто подчинился приказу. А этот не боится посоветовать, да ещё и настаивать на своём. Мол, ты князь, но и я – не грязь.
– Добро. – кивнул Лютень с некоторой задержкой. – Добробог ко мне ведуна приставлял?
– Улеб сегодня, княже! – встрял Ратша, как всегда ведавший всё.
– Зови! Пусть с нами едет!..
Улеб, высокий и могучий ведун, немолодой и неразговорчивый, вышел не спеша. Кажется, даже намеренно не спешил. Коротко склонил покрытую космами волос голову перед Лютенем, взобрался в седло невысокого, тоже мохнатого и очень сильного жеребчика…
– За мной! – весело велел князь, видя, что Радан его заметил и пытается поспешить. Насколько это возможно в воинском лагере…
Застоявшиеся за два дня кони взяли лихим махом, и почти сразу же, совершенно беззастенчиво оттирая его назад, нарушая все законы и обычаи, вперёд выметнулось два десятка дружинников во главе с верным подручником Ярослава – Яросветом. Сам сотник ехал одесную от князя, сохраняя рожу непроницаемой и всем видом показывая, что он здесь не при чём. Притом каждому ведомо – Яросвет без слова Ярослава шага не сделает…
– Сотник, не позорь своего князя! – прошипел Лютень сквозь плотно стиснутые зубы. – Что со мной случится, если до стен – верста почти?!
– Маги и дальше бьют! – оспорил тот. – Мне хлопцы из императорских говорили… А так – на щиты попробуем принять! На обереги…
– Ух! – ругнулся Лютень. – Зол я на тебя, Яр!
Князь очень редко называл так сотника и обычно – в минуты высочайшего расположения. Что ни говори – приятна такая забота…
Ярослав сохранил лицо непроницаемым, а оглянувшийся десятник, видя, что сотника не распекают, расплылся в улыбке и, видимо выполняя всё тот же план, поставил воинов так, что вокруг князя образовалось кольцо из живых тел и булата…
Меж тем, скачка продолжалась, а стена приближалась. Высокая – в тридцать, а местами и пятьдесят локтей высотой, по слухам – толстая, в два валуна или по иному – две маховых сажени. С узкими бойницами зубцов, с блестящими в них шлемами вражеских стратиотов… Сбавили скок до груни.
– Сильна! – выдохнул сквозь зубы Ратша. – Княже, как же её… брать?!
– Возьмём! – тихо, но твёрдо ответил Лютень, оглядываясь. Граф Радан, как он и думал, не рискнул сунуться на стрелы и копья, метался пешим на границе лагеря и поля. Ничего, подождёт…
Со стены что-то прокричали, кажется – метнули копьё. Оно, разумеется, вонзилось в землю, но далеко от сотни – шагах в тридцати.
– Ишь ты, нахалы! – проворчал Ярослав. – Яросвет, ответьте!
– Яр, дай я! – взмолилась ехавшая неподалеку – в безопасной серёдке, Тилла. – Я попаду, клянусь!
Ярослав покосился на князя, тот ехал невозмутимый. Словно не слышал.
– Ну, рискни! – пожал плечами он. – Только гляди мне! Промахнёшься – шкуру спущу! Как сотник, имею право!
– С задницы! – заржал кто-то из дружинников, и тут же заткнулся, наткнувшись на ледяной взор Тиллы. Её поединок с Жданом ещё не истаял из памяти.
Тилла медленно добыла свой лук – тяжёлый богатырский, из которого даже булатный доспех пробить можно – натянула тетиву, для чего ей пришлось слезть с коня и всей своей мощной грудью навалиться на рога. Тетива, натянувшись, тихо загудела. Словно здоровалась с хозяйкой. Потом долго выбирала стрелу – чтобы ровная была, без изъяна и с добрым оперением. И только потом, встав на одно колено, начала выцеливать довольные рожи, в большом количестве высунувшиеся за городню – ржали, сволочи…
Стрела взвизгнула, когда все уже начали терять терпение. И сразу пошла круто вверх – лучница взяла так, чтобы не было позора и идущая всегда по дуге стрела не ткнулась в стену. На стене ржали ещё громче, на неё показывали пальцами… Силы родянских луков здесь не ведали, в слухи не верили… До тех пор, пока стрела не опрокинула одного из них внутрь. Если и не убила – была всё же на излёте – напугала порядком. Теперь уже кричали радостно – на всякий случай уходя за пределы выстрела – дружинники. Кто-то неприличные жесты показывал, Ратша вовсе хотел зад заголить… Постеснялся.
Князь коротко кивнул Тилле:
– Молодец… Ты – настоящая поляница, Тилла! Я не зря брал тебя в поход…
– Благодарствую, княже! – зарделась травница. Засмущалась – чуть не впервые в жизни…
2.
Разведка не растянулась, хотя и простым рейдом под стены её всё же нельзя было назвать. Проехали почти поприще, прежде чем князь Лютень довольно сказал:
– Ну, можно и возвращаться!
Хорошо говорить, думая только о хорошем…
Почти сразу на стенах Сальма вновь взорвались радостью защитники. И почти тут же застонал, схватившись за голову, Улеб.
– Что случилось? – недовольно поморщившись, спросил его князь.
– Маг на стене, княже! – простонал ведун, вцепившись в свои космы волосатыми – в рыжем волосе – руками.
– Так сделай хоть что-то! – рыкнул на него Ярослав. – Сотня, отходим!
И тут маг ударил… Со стены, под свист и улюлюканье, добавляя ещё и собственный вой в эту музыку, сорвался большой огненный шар. С хороший валун размером. Огненный валун…
– Ведун, сделай что-нибудь! – заорал Ярослав, напуганный уже всерьёз. – Улеб!!!
Дружинники Яросвета уже били по шару из луков. Как будто стрелой можно сбить магический огненный ком… Тонкие деревянные древки вспыхивали ещё на подлёте.
– Улеб!!! – не своим голосом заорал Ярослав, видя, что стрелы не спасут. – Защити князя!
По лицу ведуна градом текли капли пота, глаза стали безумными… С пальцев сорвался вдруг тёмный комочек, который быстро, почти незаметно для глаз обратился в сову. Обычную сову, неуклюжую и серую. Только очень большую. Она внешне небыстро, а на самом деле молнией полетела навстречу огненному шару базиликанца… Сшиблись шагах в пятидесяти, сшиблись с грохотом, словно две панцирные сотни грянулись лоб в лоб…
Хоть и далеко было, жаром дохнуло до первых рядов. Кто-то закричал – опалило волосы, у кого-то понёс верный и надёжный, ничего не страшащийся конь… Но никто не погиб и даже раненных не было.
– Уходим, быстро! – сквозь зубы, с трудом удержавшись в седле, прошептал Улеб. – Я переоценил тот шар, слишком много Силы в Птаху вложил. Не могу, обереги жгут!
– Уходим! – приказал Ярослав. – Не до гордыни – намётом!
Но со стены видели, как сотня заворачивала коней. Видели, и отпускать не желали. Со стены сорвался новый шар, на этот раз – зеленовато-синий, светящийся так привлекательно, что трудно было взор отвести.
– Улеб, достанут? – впервые разомкнул уста князь. – Посмотри…
Улеб, по прежнему бледный, но быстро приходящий в себя – шептал что-то под нос и словно бы от этого шёпота наливался силой – быстро оглянулся. И тут же остановил коня, выбросил ладони вперёд. На этот раз с них сорвался челиг, роскошный соколок. Огненный, только. Он резво начал набирать высоту – как настоящий челиг, а потом, с высоты, грянулся о шар. Вспыхнуло ярко, но, вот ведь странность, жара не было. Хоть шар был куда ближе…
– Теперь – уходим! – пробормотал ведун, уже не в силах говорить. – Быстрее же, князь! По тебе бьют, твоих воев не тронут! Уходи!
Лютеню казалось позорным отступать, он упрямо придерживал коня… Но Ярослав со всего маху, уж точно подставляя свою голову под секиру ката, полоснул по снежно-белому крупу жеребца своей плетью. Тот оскорблёно взвизгнул и понёс так, что остановить его даже Лютень не мог. Пока не оказался посреди лагеря. Там уже сразу несколько воинов повисли на поводьях, удержали Снега… Потом уже подскакал Мирон на взмыленном коне, поспешно придержал князю стремя. Тот спешился, как всегда помощь стремянного игнорируя. Почти сразу и сотня подскакала. На взмыленных конях, многие – с перекошенными рожами, откровенно испуганные…
– Ну, маги! – глядя на них, сухо сказал Лютень. – Умелые, не спорю… Так и у нас – ведуны! Один только – славный Улеб – сумел выдержать поединок, особо не напрягаясь! А у нас их – множество! Одолеем!
– Одолеем, княже! – откликнулись ратники вокруг. Свои и чужие. Не слишком охотно и вразнобой…
– То-то… – пока и этим удовлетворённый, пробормотал князь. – Ярослав, едем в наш лагерь!
Куда там… Князь Буйслав, прослышав про бой перед лагерем его рати, примчался сам-третий, на коне без седла, в одних портах – купался в протекающей невдалеке реке.
– С магами сражались?! – весело обвинил он, спрыгивая и обнимая младшего собрата. – И как тебе, Лютень? Порты не испачкал?
– Близок был! – улыбнулся тот. – Страшное дело, эти маги. Вон, сотня Ярослава не из худших! Трусов нет – сам ведаешь, как сражались всего седмицу назад. И то – на рожи посмотри, – перепугались!
– Я не трус, государь князь! – с достоинством сказал Ярослав, обращаясь к Буйславу. – Но и мне страшно стало, когда этот шар узрел. Нет, тут без ведунов честного боя не получится. Мы штурмовать пойдём, а они по этим штурмующим огненными шариками! И каждый – шагов на сорок бьёт!
– На тридцать! – оспорил Улеб. – Жарко на пятьдесят, но поражает только на тридцать.
– А, очнулся! – усмехнулся дружелюбно Лютень. – Жизнь ты мне спас, ведун! За то – спасибо тебе и низкий поклон!
– Мне твоих поклонов не надо, князь! – угрюмо ответил тот. – Я тебе обязан жизнь спасать. Добробог бы с меня шкуру снял… А тебя, сотник, успокою: маги ихние вряд ли больше трёх раз свои огненные шары выпустить смогут. Ну, сильные – пять-шесть…
– … Вот и хватит! – мрачно развеселился Ярослав. – На мою сотню, да ещё и на соседнюю…
Улеб молча уехал – не иначе, Добробогу рассказывать о случившемся. Лагерь же Туров гудел, как разворошенная борть. Сотню Ярослав с молчаливого согласия князя распустил, оставив при себе два десятка – Яросвета и Добрана – ветеранов. В лагере Буйслава всё одно не страшно…
– Так что делать будем? – меж тем выпытывал у Лютеня князь-тур. – Сотник твой прав! Если каждый их магов полдюжины раз такие чудища наколдует, нам всем тут – братская могила и общая крада в магическом огне! Хочешь, князь?
– Не хочу, князь! – в тон ему ответил Лютень. – Куда больше хочу знать: на что намекаешь. Ведь не просто так речь веду!
– Не просто! – согласился Буйслав. – Совсем не просто. Вот я до этого за осаду стоял. Стоял так же твёрдо, как и ты… А сегодня с Раданом поговорил… он, кстати, на тебя сильно обижен… прав он! В Сальме – магазины с фуражом и провинатом лет на пять. Наши кони скоро всё в округе выгребут, одна земля останется. Гонять табуны за десятки вёрст не станешь – далеко и невыгодно. Можно в нужный момент без конницы остаться. К тому же – пять десятков тысяч кормить надо. А базиликанцы из окрестных деревень всё выгребли. Ты ж видел! Торингского обоза нет, когда появится – неизвестно…
– … Значит, штурм? – оскалился Лютень. – На огненные шары базиликанских магов?
– Не штурм – приступ! – поправил его Буйслав. – Не спеша, обстоятельно… Дня два на подготовку хватит? С ведунами опять же поговорить. С твоим Добробогом… Его и мой Славень ценит и уважает. И под их прикрытием – всех их – атаковать. Быстро, решительно, с потерями, уж прости, не считаясь. В город войдём, мы из этих магов рубленную свинину сделаем! Ну же, соглашайся!
– А Рудевой? – вяло заспорил Лютень.
– А что – Рудевой? – удивился князь-тур. – Рудевой – это только десять тысяч! Как мы скажем, так и он согласится. К тому же, он всегда к тебе прислушивался!
– Рудевой нужен! – возразил Ярослав. – У него десять тысяч, но все – лучники и охотники. Лучшие стрелки во всех Родах! Нужно его согласие… Я попытаюсь!
– Мы попытаемся! – положив ему руку на плечо, дружелюбно сказал Буйслав. – Сегодня ввечеру, у меня – пир! Приглашаю…
3.Родянские князья и граф Радан. Шатёр князя Буйслава. Ночь на 6 день месяца Вересеня.
К вечеру, как князь Буйслав и обещал, его шатёр начал наполняться гостями. Впрочем, не столь их было много, чтобы наполнить огромный скарлатный шатёр Буйслава. Князья Лютень и Рудевой со своими набольшими воеводами – Радовоем и Тихославом, да трое старших ведунов – Добробог, Славень, Рысяк. Ну, и граф Радан, конечно…
Собрались вроде рано, но ещё час только ели да пили – походные челядины Буйслава, надрываясь и сбиваясь с ног, таскали на стол блюдо за блюдом. Похоже было, в уже испытавшем первые признаки не голода – нужды лагере, князь-тур решил показать ширину души и размах…
Хуже всех довелось графу Радану. Доселе он никогда не столовался за одним столом с варварами-гардарами, а тут – сразу на пир. До поры, пока подавали птицу да рыбу, он ещё крепился, ел с достоинством, запивал невесть откуда взявшимся базиликанским вином… Потом на тарель, не особо спрашивая, шмякнули кус мяса. Вкуснейшего. По вкусу – обычный говяд, только слаще и жилистее.
– Что это такое, почтенный Буйслав? – с аппетитом дожёвывая кусок, спросил граф. – Вкуснятина, целиком бы съел!
– А это, дорогой граф, медвежатина! – громыхнул сидевший напротив племянник князя-тура, Рудослав Буй-тур. – Вкуснейшее мясо, клянусь оседлецом!
Граф Радан замер с куском медвежатины в зубах, остолбенело уставился на князя-медведя, Лютеня Холмградского. Гардар невозмутимо сидел и вкусно, аж скулы сводило, поедал свой кус. И в ус не дул…
– Да не пугайся ты! – поняв трудноту торинга, рассмеялся уже сам хозяин. – И мы турятину едим. А пояса наши, воинские – из турьей кожи! Священные стада, что в Пущах ведунских укрыты, не трогаем, за каждого убитого на родной земле – пост. А тут… Да разве это – медведи?! А туры здесь – мелкие… Ну прямо, как козы! Измельчали, бедные, вдали от Родины!
– Раньше надо предупреждать! – пробурчал Радан, недовольно кривясь. – Я ж чуть не подавился! Вкусно, однако…
И тут, наконец, пир резко, без всяких переходов, превратился в совет.
– Что делать будем? – громыхнул Буйслав кулаком по столу. – Лютень, скажи своё слово! Ты здесь младший… из князей, понятно!
– Скажу, что ты меня убедил. Я потом с Радовоем говорил, с Ивещеем… Фуража для коней почти не осталось. Траву на две версты окрест – выщипали и даже поля с зерном – прости уж, благородный торинг, уничтожили. Ты уж заплати крестьянам…
– Заплачу!.. – мрачно пообещал Радан. – Я пока только и делаю, что – плачу! И плачу… Денег ушло много, толку пока – чуть. Фронтир не освобождён, Фронфор и Сальм не взяты. Нет, взяли одну деревню, народ побили… Торингскую деревню, мессиры князья! Там только я имел право карать. Ну ладно, я обещал больше не поминать о том – забыли!
– А ты думал, мы вот так сразу бросим своих воинов на стены такой крепости, как Сальм? – длинно и возмущённо вопросил Рудевой Дебрянский. – Очнись от грёз, мы – не самоубийцы и не тупые варвары, какими считаешь нас! Мне, уж прости, каждый воин дорог. И если кто-то интересуется ещё и моим мнением, я – за осаду.
– У тебя, Рудевой, уж прости… конницы мало! – хмуро сказал Буйслав. – Почитай, только дружина да тысяча положенная Родом. Остальные – пешцы. А у нас с Лютенем – треть или четверть от всего войска – конная! Люди ремни затянут да злее станут. Коней, чтобы в бой на них идти, кормить надо! Хорошо кормить, сытно… Где возьмём сено с зерном, если его уже сейчас не хватает?
– В Сальме! – немедленно ответил граф Радан. – Там припасено на пять лет войны запасов. Наконечники для стрел, оружие, зерно, вино, масло, эль… Мясо – вяленое и сушёное, рыба… Да там чего только нет! На пять лет! И всё – ваше! Мой государь, император Теодор своей волей объявил этот магазин – платой за ваше участие в войне. Сверх оговорённой, разумеется. Ну и обозов больше не будет. Если возьмёте…
– Хорошо, пусть так! – упорно стоял на своём Рудевой. – Но мы – не готовы к штурму! Пороки не собраны, примёты не примечены… Как штурмовать будем?!
– Ну, у кого как… – пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь, Буйслав Ярославский. – Мои так собраны, да и гелиполь[74] поставят вот-вот. К утру готовы будем выступить.
– По правде, я тоже отдал такой приказ! – виновато взглянув на Рудевоя, поддакнул Лютень. – К утру, правда, будет готово не всё, но для штурма – достаточно. Можно и Лисам что-то выделить!
– Вряд ли нужно! – бесцеремонно грохнул Буйслав. – Лисов слишком мало, чтобы они атаковали отдельной колонной… Так что, Рудевой, ты согласен?
Князь-лис молчал так долго, что замерли в ожидании ответа все, даже ведуны. Даже граф Радан, из осторожности принявшийся за птицу.
– Я бы ещё с ведунами посоветовался! – мрачно сказал наконец Рудевой. – Не стоит забывать, что город защищают базиликанские маги! И только один такой маг гнал сегодня утром целую сотню дружинной конницы. Вместе с князем и ведуном! Не обиделся, Лютень?..
– Так ведь – правда! – холодно улыбнулся Лютень. – Что скажешь, Добробог?
Самый юный из ведунов, задумчиво почесав затылок, признался нехотя:
– Силён был, спору нет! Я ведь Улеба поставил не зря. Он – третий после меня и Медведко. Но Медведко только в боевом ведовстве силён, я… ну, со мной понятно. А Улеб и лекарь сильный, и боевым чародейством владеет. И ведовство, разумеется, ведает!
– Так что скажешь? – нетерпеливо дёрнув себя за ус, резко спросил Буйслав.
– Скажу, что взять город будет тяжело. Не ждите от нас подмоги – ломать стены или вышибать ворота не сможем. Нам бы магов удержать. И хорошо бы, чтобы они разделились. Но уж тут, как Род положит…
– Ты за штурм, аль нет? Я что-то не понял! – занервничал уже Рудевой. – Говори, ведун!
– Я бы пошёл на приступ, князь! – с достоинством ответил Добробог. – Но я, как видишь, молод и глуп. Стоил ли меня слушать?..
– Что ты скажешь, Славень? – немедленно спросил Буйслав своего ведуна, старого и наверняка очень мудрого.
– Я во всём поддерживаю мудрого Добробога! – спокойно ответил тот. – Он – сильнейший и талантливейший из нас. Талантливее только сам Верховный Ведун! Так что раз Добробог за приступ…
Узкоплечий и хрупкотелый Рысяк, ведун из Лисов, только молча кивнул головой.
– Ну, хорошо! – поморщился явно остающийся в меньшинстве Рудевой. – Значит, приступ. Идём не подготовленные, берём на «Славу!». Нам встречь – град стрел, копий метательных, жёлудей… Камнемёты и стреломёты, кстати, на стенах стоят. Сам видел… Маги, опять же, осадные башни наши своими шарами жгут, лестницы крушат… людей выбивают. Теряем мы треть войска на этом, а потом… А потом воины побегут! Они на честный бой готовы! А сегодня уже треть войска рекёт – не след лезть под огненные шары. Не наше это дело, не воинское…
– Знал я, что ты осторожен, Рудевой! – обидно ухмыльнулся Буйслав. – А ты ещё и трус… Ладно, глазами-то не сверкай, не сверкай! Коль так дело пошло, что ты боишься, мы без сопливых обойдёмся. Лютень, я ворота на себя беру. Ты откуда пойдёшь?
– Ну, раз ты самое сладкое себе взял… – недовольно проворчал Лютень. – Пусть будет северная сторона! Там стена вроде пониже…
– …Зато и лучники погуще! – хохотнул Буйслав. – Перещеголять меня хочешь? По холодку идём?
– Утром! – кивнул князь Медведей. –Чего тянуть-то? Мои хлопцы готовы! Всегда…
Рудевой только горько вздохнул. Спорить, впрочем, было уже бесполезно.
– Пойду, – вставая, сказал он. – Войско надо готовить!..
4. Князь Лютень. Штурм Северной стены Сальма. Раннее утро 6 дня месяца Вересеня.
Мало сказать, что раннее утро Вересеня в Фронтире холодное. Оно ещё и туманное. Впрочем, для выступающих войск не было ничего лучше. В густом и холодном тумане колонны пехоты, двигавшейся на приступ и даже пороки, числом двенадцать, вставшие на самые удобные боевые позиции, оставались незаметными. Труднее было с огромной осадной башней – её высота превышала двадцать пять саженей и видно её было издалека. Её пока придержали в задних рядах. Стена с севера пониже, чем в других местах, может и лестницами обойтись удастся…
Князь Лютень, впрочем, не верил в подобный исход и осадную рать – обычный воев, обслуживавших камнемёты и таран, винеи и плутеи торопил. Ему казалось, всё делается очень медленно… Опять же, не всё от них зависело. Камнемёты медлительны и вряд ли больше одного выстрела сделать успеют. Значит, решающую роль сыграет рать смердов – ей, как и заведено, первой идти на приступ. Взберётся на стены, расчистит дорогу городовым полкам и дружине – честь и слава смердам. Отбросит… Тогда тот резерв, что отдыхал пока за его спиной, может потребоваться уже для того, чтобы выручать сородичей. Впрочем, по настоянию Ивещея, воеводы мудрого и осторожного, две сотни дружинников, десять витязей и троих ведунов князь выставил в первые ряды. Сила огромная, каждый – опытный воин. А ведуны – Добробог определил в первые ряды Улеба, Медведко и Рыса, славились своим умением именно в боевом ведовстве… К тому же в цепях штурмующих – Рудевой расщедрился – шли лучники-лисы. Лучшие лучники всей Родянии. Они, подойдя на выстрел, должны были закидать стрелами бойницы. Маги – сильны. Но, оказывается, могут бить только по тому, что видят. А если не высунуться в бойницу, что они там увидят?! Так что лучникам сегодня – почёт и уважение. И прикрытие – к каждому, не жалея, по щитоносцу приставлено. Чтобы пылинки с них сдували. Потом уже, когда перевалят через стену, из этих щитоносцев первый резерв образуется. Всё по уму, как великие предки завещали. Да и сами, чай, не дуром…
– Пусть ускорят шаг! – не оборачиваясь, велел князь. – Туман не вечен!
– Час ещё продержится, княже! – оспорил его слова Добробог. – Пусть воины идут, не спешат. Силы попусту не тратят!
– Чародейство? – немедленно отменяя свой приказ, спросил с уважением Лютень.
– Ведаю! – возразил Добробог. – Прости, но ведать погоду – самое простое! Первое, чему учат!
И тут – началось. Вовсе не так, как предполагалось. С крика, и последовавшего сразу за ним короткого, яростного боя где-то под стенами. Разумеется, защитники всполошились, вниз посыпались факелы, ударили стрелы…
– Что там?! – только что за голову не схватившись, вскричал князь.
Очень к месту прискакал гонец. Брат родной, Радовой, ведущий рати, прислал успокоить. Правда новости были невесёлые…
– На заставу нарвались, княже! – быстро доложил молодой отрок. – Немного и было-то, десятка два, а шуму… Уже справились, гать через ров мостят!
– Пусть пошевеливаются! – нервно сказал Лютень. – Дело уже началось… Башню вперёд. По стенам – бить!
Почти сразу же раздался звук, словно ревел дикий осёл – это первый камнемёт начал разматывать тяжёлый смолёный канат. А потом, по крутой дуге, огромный камень весом в берковец[75] пошёл в сторону крепости. За ним – ещё девять. Десять камнемётов было у князя Лютеня. Все своё дело сделали. Теперь четверть часа ждать – пока натянут канат, да на чашу положат новый камень...
И тут туман начал рассеиваться. Несильно, но очертания рвущегося к стенам войска стали видны.
– Только ты видишь, княже! – быстро сказал Добробог. – Вот это – уже чары!
– Тогда – спасибо! – усмехнулся Лютень. – А то я уж думал, тебя плохо учили первейшему ведовству. О погоде!
Наверное, Добробог тоже улыбнулся. Неизвестно. Князь неотрывно следил за тем, как три или четыре волны пехоты почти одновременно перевалили через ров, рассыпались на множество фигур, отчаянно лезущих по валу… Потом – был взят и вал, на нём осталось совсем немного неподвижных фигур – убитых и раненных… Кажется, к стене приставили первую лестницу. Кажется, её тут же и сбили. А может, то лишь воображение князя Лютеня и больше ничего.
– Хорошо идут! – пробормотал Ивещей слева. – Молодец, Радовой! Добро воинов поставил…
– Добро… – пробормотал Лютень. – Только б скорее! Бьют их там стрелами, жуть! Не могу, когда от боя – далеко!
– Такова участь князя! – с явным сочувствием пробормотал воевода. – Сидеть и указывать… Княже, камнемёты готовы!
– Я сам напутствую! – быстро сказал князь. И впрямь – пустил коня к стоявшим поодаль камнемётам…
Ивещей, тихонько ругнувшись, остался на месте. Должен хоть кто-то управлять войском, или нет?!
Князь же, подъехав к камнемётчикам, поднял руку в латной рукавице и громко, чтобы слышали и у дальнего порока, сказал:
– Помните только, под стенами – ваши браты! Лучше перебейте через, нежели ударьте в основание! Помните! С вами Род…
Почти тут же камнемёты ударили. Завозились только у последнего, десятого. Зато уж он ударил, так ударил. Если остальные частью попали в стену, частью перелетели через неё, десятый камень попал точно между двух зубцов. Оба и снёс, а вместе с зубцами – можно не сомневаться – и нескольких базиликанцев.
– Добро! – похвалил довольный Лютень. – Молодцам у дальнего – по чарке мёда… после приступа!
– Слава! – в един голос, радостно и довольно рявкнули оттуда. Остальные с ещё большим рвением принялись за работу. Хотя такие выстрелы – огромная редкость. Везение больше, нежели умение…
А под стенами копошился человеческий муравейник. Кажется, около дюжины лестниц успели приставить, а осадная башня прошла две трети пути. Уже точно – по приставленным споро полезли наверх люди. По ним били стрелки, одну лестницу опалили огненной смолой… Магов пока не было. То ли не прочухались по раннему утру, то ли так удачно били лучники…
– Княже! – заорал вдруг глазастый Ратша. – Княже, на стену поднялись! В двух местах!!!
Лютень, на миг отвлёкшийся, немедленно обернулся. И впрямь, в двух местах – и в первую руку у сбитых зубцов, на стену поднялись. Там сейчас резня… Бой.
5.Сотник Ярослав и Яробуй. Северная Стена Сальма. Утро 6 дня месяца Вересеня.
Перевалившись через бойницу – лестница на два локтя не достигала верхнего края, Ярослав не успел вскочить на ноги – уже влип в бой. На него навалились двое базиликанцев и если первого он быстро отправил поминать своих богов, второй оказался довольно крепок. Продержался достаточно долго для того, чтобы к нему подоспела подмога – ещё двое. Это уже было хуже, помог воин, взобравшийся по второй лестнице. Могучий, ярый, с перекошенным гневом ликом, он разметал врагов, протянул сотнику руку.
– Пошевеливайся! – рыкнул голосом Яробуя. – Ну?!
– Ты?! – изумился Ярослав.
– Я! – хмуро ответил витязь. – Не слыхал, разве? Князь десятерых нас в первые ряды направил…
– Добро, коль так… Яросвет! Поспешай! – перевесившись через край, рявкнул Ярослав.
Яросвет и остальные воины сотни были ещё далеко. Не каждый умел в доспехе, с секирой или мечом, да ещё со щитом за спиной лазать быстро.
Огляделись… На стене было пока очень мало родян. Пока – не больше дюжины и число их резко сокращалось. Из простых – трое смердов и один из них, вооружённый лишь щитом и тяжёлым топором, рубился сразу с тремя. Базиликанцы, воины несомненно более умелые, разлетались в разные стороны, словно слепые кутята. Впрочем, на боку ратника тяжелело тёмное влажное пятно. Кровь…
– Поможем? – озаботился Яробуй, привычно крутанув кистью меч.
– А то! – Ярослав, молодечествуя, подкинул в ладони секиру. – Прямо сейчас… Я – впереди!
– Впереди витязя?! – возмущённо взревел оскорблённый в лучших чувствах Яробуй. Уже в спину быстрому Ярославу…
Ярослав его уже не слышал. Походя сбросив со своего пути стратиота – тот рухнул с высоты тридцати саженей на камни внизу – он в два десятка шагов самое большее достиг ратника.
– Ну-ка молодец, подвинься! – радостно сказал.
– Вот ещё! – огрызнулся тот, хотя удары уже потеряли прежнюю силу. – Обойдёшься, молодец!
Ладно, гульбище вдоль городни широкое, встали двое в ряд и Яробуй, добежавший, вновь взвыл – уже в ярости. Перед ним высились две широкие спины, мерно вздымались руки с секирами, слышался звон булата о железо, хруст костей и чмоканье, когда лезвие покидало рану. Правда, иногда звенели и вражеские мечи – когда бились о щиты воинов. Но всё же чувствовалось – там враг долго не продержится…
Яробую стало скучно. Воин из лучших, по слухам – вот-вот должный получить первое воеводство – вроде на Медвежий Острог, он редко оказывался в столь смешном состоянии – в задних рядах. Но ведь тут – ни единого шанса пробиться!..
Шанс представился почти сразу. Ярослав, а вовсе не кметь, отлетел прочь с руганью, но вроде не раненный. Яробуй тут же взревел ошкуем и прыгнул вперёд. Вот ему напарник у плеча нужен не был. А базиликанцы на своих шкурах почуяли, каково это – оказаться на пути вящего воина гардар… И вдруг оказалось – нет вокруг ни единого врага. Усталый кметь, опустивший свой топор, прислонился к зубцу и тихо чему-то улыбался. Ярослав уже орал своим, наконец перевалившим через стену воинам, указывал места. Десяток дружинников во главе с вернувшимся в сотню Жарооком пробежали мимо. Топали и сопели, как стадо туров. И даже громче… Такой же десяток в другую сторону повёл Богдан. Яросвет, Добран, Станята и ещё пятеро десятников – из молодых да ранних, стояли подле Ярослава и ждали новых приказов сотника.
– Что скажешь, Яробуй? – косо глянув на витязя, спросил Ярослав. – Прясло[76] мы взяли. Как князь и приказывал!
– Да… – пробурчал Яробуй. – Слышь, сотник! Может, вниз спустимся? Здесь сейчас тесновато будет для твоих гридней! Давай, решай! Сотня – твоя, я в ней не хозяин…
– А можно и вниз! – неспешно протянул Ярослав.
Тут через стену перевалился, усталый и злой, огромный Медведко. Мрачно обозрев всех, выдохнул, обдав всех мощным запахом лука и мяса:
– Воевода велел взять ближайшую сотни и идти вниз. Во-он к той башне. Оттуда только что маг ударил…
– Вот дела! – присвистнул Ярослав. – Ты нашу, что ли, сотню решил взять?
– Вашу, чью ж ещё! – пробурчал Медведко. Слова, похоже, давались ему тяжелее, чем рык.
– Жароок! – заорал Ярослав. – Возвращайся! Богдан, не спеши…
Оба десятника, посланные запереть входы из башен до подхода более крупных отрядов, поспешно ринулись выполнять приказы. Правда, один выход теперь оголился и через него немедленно хлынули базиликанцы – затыкать прорыв телами… Ну, да на их пути встали уже взобравшиеся наверх кмети. И, похоже, послышался рык Радовоя. А раз сам воевода на стене, её можно считать уже взятой. Почти… Всякое, всё же, бывает.
Десятники у Ярослава были смышлёные – даже новые не слишком отличались от других тугодумием. Привыкнут, будут вообще не хуже погибших. Не хуже Травеня и Косача…
– Берём левую башню! – быстро сказал Ярослав, оглядевшись по сторонам. – Да не толпитесь вы так, мишени для мага!
От него немедленно отшатнулись.
– Почему эту? – не удержался Медведко. – Та – ниже!
– Слышь, ведун! – нахмурился Ярослав. – Я тебя не учу чары творить? Не учу! Вот и ты не учи меня жизни! Без тебя ведаю, что творю! Там – базиликанцев как мух на падали! И сверху сразу подползут. А эта… Ну считай, что понравилась мне больше. Нет у меня времени тебе объяснять. Решил так, и всё! Мне приказано доставить тебя к той башне, вот и доставлю!
Ведун что-то пробурчал себе под нос, но спорить не стал. И впрямь, не его дело.
Быстро – десяток Яросвета, отборные воины сотни, на острие – подошли к обитой бронзой двери в башню. Сверху попытались метать стрелы и лить кипяток защитники, их быстро охолонили стрелами. Даже без убитых обошлось, хотя Яросвет обжёг левую руку и теперь сыпал самыми чёрными словами за спинами товарищей, в мягких объятиях травницы Тиллы. Не столько больно, сколь обидно вот так оказаться вне десятка. Когда ещё доведётся снова соединиться с ним…
– Эй, открывайте! – заорал больше для затравки Ждан. – Открывайте, говорю! Хуже будет! У нас сотник – зверь, а подле него ещё и витязь. Тоже зверь! А ведун… Ух, какой зверюга! Даже имя…
– Именами не сори! – коротко оборвал его Медведко. – Если там маг, для него это – пища. Сотрёт тебя – как и не будет. Не сори… Внял?
Его наука вряд ли пришлась Ждану впрок, а вот настрой сбила лихо. Дружинник уже без особой охотки досказал хулу базиликанцам, а его приятели, соорудив из щитов нечто вроде «черепахи», начали методично крошить дверь. Пока – топорами и булавами. Тарана-то не было…
В башне озаботились. Кто-то хрипло выкрикнул команду на мелодичном базиликанском языке, кто-то попытался высунуться вновь… Зря он это. Ярослав попусту время не терял, десяток Добрана уже стоял наготове и стрельцы утыкали высунувшихся врагов стрелами, как Род ёжика иголками. Но дверь пока не поддавалась. Вернее, бронзу сбили, доски покрошили… Базиликанцы успели заложить дверь изнутри.
– Что тебе! – досадливо прогудел Яробуй, скорее машинально вскидывая щит кверху. В него грохнуло и руку слегка дёрнуло вниз. Какой-то смельчак, заплатив за это жизнью или раной, засадил в щит свинцовый «жёлудь».
– Яробуй! – окликнул витязя, раздосадованного, сотник. – А помнишь, как мы к Водопойной башне лазили?
– Да что ты с… – Яробуй осёкся. – Ты предлагаешь – через бойницы попробовать?!
– Ну, мы с тобой не пролезем… Охотники найдутся?
Охотников, разумеется, нашлось много.
6. Ярослав и Яробуй. Около Северной стены. Утро 6 дня месяца Вересеня. Штурм Сальма.
Это только поначалу казалось – ворвёшься в башню, сразу и возьмёшь её. Поначалу… Как только охотники во главе с Жданом ворвались внутрь башни, там началась резня и ещё четверть часа сотня прождала, пока удалось разблокировать дверь. Ну, а потом резня продолжилась. Только уже в другом масштабе – от сотни застоявшихся дружинников шума-гама куда больше будет… Яробуй, не пожелавший действовать рядом с Ярославом, своей волей взял два десятка и повёл их наверх – чистить башню там. Сотник же, а подле него – могучий Медведко, повели сотню вниз. Тут сопротивление было яростнее, базиликанские препоны возникали чуть ли не каждые несколько шагов. И семеро дружинников отдали жизни, прежде чем показалась дверь, ведущая внутрь крепости.
– Чур, я первый! – радостно заорал Добран и распахнул дверь. И тут же её с диким воплем захлопнул, отскочил… Что-то гулко ударилось в бронзовые тяжёлые пластины, а внутрь пахнуло страшным жаром…
– Что там, Добран? – озаботился Ярослав.
– Шар огненный, сотник! – дрогнувшим голосом ответил тот. – Прямо в рожу…
– Так… – пробормотал Ярослав, растерянно скребя затылок. – Что скажешь, ведун?
– Выходить всё одно надо! – пожал плечами Медведко. – Или ты думаешь, бронза долго выдержит? Ещё один огненный шар, и дверь расплавится вовсе. А там ещё одного заклинания хватит, чтобы вся сотня превратилась в уголья!
– Ой! – сказал кто-то из воинов. Другой попятился и упал…
– Тихо! – бешено сверкнув глазами на него, сказал Ярослав. – Может ты, ведун, и пойдёшь? Против огненных шаров у нас ничего нет. Щиты и кольчуги ведь для них – не защита!
– Нет, конечно! – пожал плечами Медведко. – Но я вас прикрою. Если быстро добежите до башни, с которой маги бьют, можете их чар не бояться. Другое дело, надолго меня не хватит…
– Так… – мрачно процедил сквозь зубы Ярослав. – Добран, твои – первыми выскакивают. Прикроете остальных стрелами. Ставр, ты – тоже! Остальные – замрите пока. Скажу – по очереди выскакиваете и бегом к той башне. Десяткам вместе держаться!
Нестройный хор голосов заверил сотника – всё поняли, исполнят в точности.
– Ну… Тогда с Родом! – заколебавшись на миг, напутствовал их Ярослав. – Медведко, давай там… прикрывай!
– Отстань!.. – грубо посоветовал тот. – Я – уже!
Ну, а дальше дверь распахнули – Яросвет взвыл от ожога. Бронзовые пластины, раскалённые донельзя, достали даже через латную рукавицу. Добран и Ставр – этот из новых – повели свои десятки наружу. Почти сразу застонал, хватаясь за голову, Медведко, выбросил руки к проёму и с них что-то сорвалось. Никто не успел увидеть – что. Зато слышно было, как громко удивился Добран, но тут же – молодец, быстро пришёл в себя – скомандовал воинам. И дальше только характерный звон тетив о перчатки… Ярослав, разумеется, первым вынырнул наружу…
От чёрной и высокой магической башни – граф Радан утверждал, раньше её не было – их отделяло шагов пятьдесят. Недалеко… если не под стрелами. Впрочем, и стрел не было. Зато прямо на глазах сотника с башни сорвался очередной шар, на этот раз не огненный и не зелёный – чёрный. На середине полёта, шагах в двадцати от земли и в тридцати от Ярослава грянулся о воздух и вспыхнул ярко и жарко. И – исчез. За спиной сотника застонал, оседая на землю, Медведко. На одну фразу, впрочем, его хватило.
– Скорее! – прошипел сквозь плотно стиснутые зубы. – Купол долго не удержишь!
– Мы сами о него не грянемся… вот так? – озаботился слегка оробевший Ждан. – Неохота испаряться!
– Не грянетесь! – огрызнулся, расходуя бесценную Силу Медведко. – Я сниму его раньше, как подойдёте! Быстрее, же, лупежники[77]!!!
Этот его ор сказал куда больше иных объяснений и – Ярослав впереди, десятки плотными кучками следом – сотня рванулась вперёд. Рванулась быстро, так что первые двадцать шагов пробежала на одном дыхании, его не сбив и сил-то почти не растратив. Дальше было похуже. Последние шаги делали почти вприступку, а потом и вовсе остановились. Оказалось, каждый считал и насчитали все почти одинаково. И переступать черту, растворяться в прах посредством магии никто не хотел.
Ярослав не успел поступить так, как должен был сотник – повести за собой воинов. Не успел, да и страшно было. Он – воин, не маг. А первой была – Тилла. Рванувшись вперёд с коротким, подсердечным криком, она пересекла воображаемую линию. И осталась жива. Дальше воинам, пристыженным и униженным, уже было не до опасности – рванулись, как на пирушку, лишь бы девку обогнать. И вот оно – подножие Чёрной Башни.
Тогда только, когда они уже почти вплотную встали к стенам, сверху свистнули первые стрелы. Первые, но следом посыпался настоящий град. Метких, тяжёлых, насквозь пробивающих каменной твёрдости щиты из буйволиной кожи…
– Добран!!! – надсаживая голос, заорал Ярослав. – Не спи!
Добран не спал, его лучники били влёт, к ним уже подключились взявшие башню до верха воины Яробуя…
Тут, наконец, дали знать о себе маги. Вернее, маг ударил один, да и ударил вроде не страшно – небольшой голубой шарик медленно выплыл из бойницы, неспешно снизился почти до земли… И только тогда стало страшно – он взорвался голубой волной, прошедшей по брусчатке и сразу шестеро воинов замерли в тех позах, в которых их эта голубая волна застала. Их товарищи не сразу поняли, что случилось, кто-то бросился выручать...
– Не трогайте! – заорал, судя по голосу, не на шутку перепуганный Медведко. – Они – заледенели. Оттают! Только не трогайте, не порушьте!
Тут же маг проявил себя вновь и в камень, на котором стоял Ярослав, с треском и грохотом, как при обычной грозе, врезалась молния. Ярослав успел отпрыгнуть в последний момент, камень остался на месте и потому пострадал – его раскололо на несколько небольших осколков.
– Ну, всё! – в тихом бешенстве прошептал сотник. – Яросвет, Богдан, Жароок – за мной! Остальные – не давайте им высунуться! Сволочи…
Три отборных десятка – почти целые, не использованные, столпились у двери. Но на этот раз таран был – Богдан откуда-то приволок бревно. Комель, правда, разлохмачен, но – всяко лучше булавы. Да и жалко оружие о бронзу тупить да плющить.
Дверь вскрылась быстро – бронза крепка, но тонка и яростному напору дерева в конце концов поддалась. И тут же через трещину брызнули стрелы и кто-то одесную от Ярослава со стоном упал на землю… На стрелы ответили стрелами, Ждан, подскочив, вметнул внутрь горящую сулицу. Стонали и с другой стороны, а стрелы метать перестали!
– Поспешайте! – тревожно оглядевшись, велел Ярослав. – Ну же, давайте!
Дверь, наконец, вынесли. Вместе с петлями и частью косяка – навалились слишком страстно. Тут же ещё двое поплатились за свою смелость, но остальных было уже не остановить. Сыпанув на всякий случай внутрь ещё раз стрелами, дружинники ринулись внутрь. И тут же быстренько выскочили обратно, кто-то и в бега навострился… Изнутри башни, глухо взрыкивая и поводя квадратной башкой, вышел тролль.
7. Тролль.
Что тролль, орал ведун Медведко, поспешая косолапо через площадь. Дружинники поначалу подумали – лешак. Только странный какой-то, без шерсти. Лысый… Побежали, кстати, не со страху… большинство. Просто в тесном помещении длиннорукий урод имел куда больше преимуществ. На свете же Коло, говорят, лешаки и прочие монстры теряют свою волшебную силу…
– Эх-ма! – крякнул Богдан, размахиваясь и метая в чужого монстра сулицу. Его примеру немедленно последовало ещё не меньше дюжины воинов. Кто-то снова схватился за луки… Стрелы и дротики опали, хорошо если царапину оставив на дублёной коже. Только один – тот, который метнул Богдан, попал удачно – под мышку. Там и повис. В этом удача, вреда-то от него, как от комара.
Тролль обиженно взревел, почесался и задумчиво задрал голову к Коло и взревел ещё раз. У многих мураши ледяные побежали от его рёва. Потом тролль вновь опустил лобастую голову, угрюмо оглядел замерших в ожидании его действий родян и пошёл на них, вяло помахивая длинными, до земли почти, коричневыми руками. Он весь был коричневый, вплоть до длинного хохолка волос на затылке. Только глаза – красные, как кровь…
На его медлительность и внешнюю незлобливость и попались. Расступались, чая в спину подло ударить или вовсе на ведуна вывести… А он – ударил. Быстро, словно смазанная жиром молния передвинувшись, ударил ведуна. Медведко, на что уж был силён и телом крепок – отлетел шагов на двадцать и там повалился бездыханен…
– Ну, всё! – прошептал от плеча Ярослава Ждан, обычно – весельчак а ныне угрюмец. – Здесь все и поляжем.
– Молчи, трус! – без жалости хлестнул его Ярослав. – Трус… Браты, помирать ведь со славой надо! Может, хоть раним ворога… Ну-ка, разом!
Ну, рванулись. Лихо, с пониманием и без особой опаски. Чего он там наделает, голыми-то руками?! Лешаков, с которыми равняли, никогда живьём не видали, но слышали – только синяки да шишки от них бывают. Ну, руку или ногу сломают… Тупые как брёвна, из которых их Род тесал! Здесь оказалось не так, а когда поняли – было поздно, два десятка без сознания разбросаны по земле, десяток из новых – весь десяток сотника Некраса – тоже из новых – драпает не чуя под собой ног и сам Некрас – быстрее всех. На ногах – это и понятно, ветераны – остались десятки Яросвета и Жароока с Богданом. Да Добран со Ставром вели свои десятки на выручку, непрерывно хлеща стрелами. Орал что-то невместное со стены Яробуй, кажется, порывался на помощь. Но у него базиликанцы насели, самому бы отбиться…
И тут тролль увидел шесть светящихся голубым неподвижных статуй. Взрыкнул удивлённо, переступил с ноги на ногу… да и пошёл к ним.
– Яр, он их порушит! – взвыл в ужасе Яросвет.
– Не допустим! – глухо ответил Ярослав, вставая с секирой на пути зверюги. – Там – братья наши! Все ко мне…
Встали твёрдо, составив нечто вроде стены, ощетинившись, за неимением тяжёлых рогатин, короткими сулицами… у кого остались. Тролль шёл медленно, смотрел тупо и уныло. Взрёвывал время от времени. Потом – начал движение.
Ярослав его не увидел – только коричневую тень, со страшной скоростью надвигающуюся. Скорее машинально, нежели сознательно, он выставил руку с секирой вперёд, о неё грянулось словно бревно, лезвие тонко запело… Тролль, взревев уже яро и с явными признаками боли, отскочил прочь. На левой грудной пластине, там где у людей до сердца достают, темнела длинная царапина. На ней – несколько капелек тёмной же крови. И – всё…
– Молодец, сотник! – сквозь зубы похвалил Ярослава Ждан. – Первую кровь пустил. Маловато, правда…
– Главное – начать! – мрачно ответил Ярослав. – Бить под колени! По жилам бейте, браты! И – по глазам… Кто дотянется!
– Я попробую! – раздался раздражающе спокойный голос Тиллы. Про неё в горячке боя как-то забыли.
– Ты откуда здесь?! – ощерился на неё Ярослав, но дальше не поспел. Тролль снова пошёл в атаку, а тут уж – только поспевай.
Встретили его щитами, били отчаянно, целя пониже, по ногам… Сталь звенела, словно и впрямь о дерево ударялась, тролль только ревел и махал ногами, всё увеличивая количество беспамятных… Расцепились вновь. Дружинников поуменьшилось на десяток отдыхать отправились Добран, Ставр, устыдившийся и вернувшийся сражаться Некрас. Те, кто лез в первые ряды, то есть… Тролль если и пострадал, то незначительно. Ну, царапин прибавилось на груди и руках, да на левую ногу слегка охромел – чей-то топор отхватил пальцы на стопе. Глаза сверкали кровью по-прежнему неукротимо, сам был вроде и небыстр… Они уже знали цену его быстроте…
– Великий Бер, помоги… – беспомощно прошептал Ярослав. – Нам – конец, коль так!
Оберег на груди, висевший всегда, вдруг начал нагреваться и только тогда до сотника дошло…
– Бер! – сказал громко, поднимая секиру к Коло. – Бер, я твой внук! Помоги, Бер!
Он бросился на тролля так неожиданно, что Ждан только пальцы ободрал о булатные кольца доспеха. С криком, от которого кровь застыла в жилах. Рядом, воззвав к Беру, неизменный Яросвет. Не дурак, понявший раньше других – сотник вовсе не сошёл с ума…
Меч и секира ударили в тролля почти одновременно а тот почему-то был медленен и даже не оборонялся. Тупо стоял, глядел исподлобья… Секира и меч врубились. Врубились! Глубоко, так что хрустнули прочные тролличьи рёбра и кровь обжигающе плеснула в лица. Ключами из ран…
Вот когда услышали настоящий глас тролля! То, как орал до того, лишь песенкой нежной было. Теперь – до самого Коло взвился вой. А огромные руки – быстрые руки, в том убедились, со страшным грохотом сомкнулись там, где только что были два воина. Впрочем, их уже больше стало. Не один Яросвет был сметлив, а уж зуб на тролля – огромный зуб – имелся у всей сотни. Теперь рубили в охотку и куда более удачливо. От зверя летела щепа… или то мясо было? Он кровью истекал, а отлетавшие воины либо вставали обратно, почти не пострадав, либо приходили в себя быстрее тех, что ещё лежали, поверженные раньше. И тут тролль взревел в последний раз, вскинул руки вверх – в горе обращаясь к своим богам… И рухнул, напоследок взяв ещё одну жертву – подмяв под себя двоих воинов. Огромное, сажени полторы в длину, его тело даже не вздрогнуло больше не раза. Умер – и всё. Сразу и до конца.
Ярослав, тяжело дыша, вытер кровь и грязь из-под носа. Шмыгнул, чуя странную тяжесть. Снова отёр кровь, уже сердясь и недоумевая.
– Ты нос себе разбил, сотник! – подсказал кто-то. – Когда отпрыгивал…
– А… – протянул тот. – Ладно молодцы, коль так… В башню пошли! Дело ещё не закончено!
Он явственно слышал, как многие застонали, а самые дерзкие недобрым словом помянули Богов. Лезть сейчас в сечу не хотели самые горячие…
8. Ярослав. Башня магов и окрестности. Близ Северной стены. 6 день месяца Вересеня.
В горячке, ещё не отойдя от схватки с троллем, рванулись в башню. Заслона у дверей не было, ворвались… В тёмном и холодном холле было пустынно, а ведущая наверх лестница гудела, по ней гулял ветер… Откуда он только взялся! На улице – тишь да гладь, ни облачка на небе…
– Ну, браты, обнимемся! – тихо сказал Ярослав своим десятникам. – Идём на магов! Простите, коли что не так!
Он не успел шагнуть первым – вообще сегодня что-то запаздывал. Его место занял Жароок, запрыгал по ступенькам, словно и впрямь – горный козёл…
Ну, уж второго места Ярослав не уступил никому. И уже вскоре осознал, как это тяжело – после двух с лишним часов боя карабкаться по ступенькам наверх. И доспех весил вдвое против обычного пуда, и секира – затупившаяся, кстати, оттягивала руку на манер тролличей…
Но тут, наконец, лестница закончилась, и они оказались на широкой, шагов по десять в каждую сторону сделать можно, площадке. Двое – с Жарооком, потом трое – ещё и Яросвет подоспел. Против них, встав полукругом, – семеро в балахонах. Все – в коричневых балахонах, изукрашенных серебряными и золотыми побрякушками…
– Вам здесь не пройти! – возвестил один из магов, стоявший, как ни странно, крайним слева. – И живыми не уйдёте. Ваших там, внизу, уже убивают!
Яросвет недоверчиво хмыкнул, перевесился бесстрашно через край… Разогнулся с довольной ухмылкой:
– Это как сказать, кто кого бьёт! – весело возразил. – Впрочем… Яр, нам тоже подмоги ждать неоткуда. Там карлы какие-то! Ну, наши их бьют, бьют…
По излишне весёлому тону побратима, Ярослав с холодком на душе осознал – не так всё и славно на лестнице. Резня там, не бой!
– Ну, держитесь! – тихо сказал, и прыгнул вперёд прежде, чем маги напротив начали творить чары…
Тяжёлая секира уже не могла рубить – только ломала. Но лоб стоявшему в центре магу проломила легко, как щепку. Рядом рухнул второй, даже не пытаясь зажать пробитое метательным ножом горло. Нож метнул Жароок, и тут же отлетел в сторону, уходя из под удара огненной стрелы, выброшенной магом. Потом на площадке, широкой и свободной, враз стало тесно. Пятеро магов и трое воинов – каждый сам по себе – сила, сцепились в яростной схватке. И короткой, вряд ли больше четверти часа заняла. Маги, слава Сварогу, убоялись бить огненными шарами, а голубыми, ледяными, почему-то не стались. Ну, а огненные стрелы всё же не так опасны. Главное – увернуться…
Жароок не увернулся. Не везло ему в этом походе, а особливо – правое плечо, уже раз пробитое стрелой. Но то – стрелой простой, обычной. А от огненной, прилетевшей откуда-то из дальнего угла, даже булат кольчужный зашипел, тая. И Жароок, взвыв рухнул под ноги набегающему Яросвету. Десятник свалился поверх него и, не сдержавшись, обматерил приятеля. На ногах какое-то время оставался один Ярослав. И на него прицельно нацелились – пока глазами – четверо ещё стоящих на земле магов…
– Доселе мы с тобой играли, сопляк! – проворчал один из них. – Братья, хватит щадить башню! Бьём всерьёз!
– Род! – рявкнул Ярослав, сам себя испугав рёвом. – Род, помоги хоть ты!
Он прыгнул вперёд, а сразу следом – сумевший подняться на ноги Яросвет. Десятник, впрочем, тут же упал, поскользнувшись на крови. Его меч, в отчаянном броске вытянутый вперёд, достал лишь до ноги мага, стоявшего с края. Её, впрочем, срубил подчистую.
Закричав, маг упал на пол и на его лобастую, уже лысую голову немедленно наступил тяжёлый, подкованный железом сапог Ярослава. Маг – не человек, ему ноги и руки не нужны, чтобы урон нанести…
Магов осталось трое… Нет, вернее – двое. Ещё один упал, плеская кровь щедрыми порциями во все стороны. Спасибо Жарооку, сумевшему левой рукой метнуть последний метательный нож точно в живот. Была бы кольчуга под балахоном, ничего бы из его предприятия не вышло. А так… А так врагов осталось двое и они явно испытывали смятение чувств. Ведь только что, буквально недавно их было семеро против трёх! А теперь, даже если подбитого магической стрелой гардара в расчёт не принимать – только поровну.
– Сдавайтесь! – тяжело дыша, предложил Ярослав. – Свободы не обещаю, а жизнь… И с заткнутыми пастями люди живут!
– Пречистая Роза не позволит нам пасть! – заверил маг. – Мы – верные её адепты, полагаемся во всём на волю Теоса и отдаём себя под защиту Креста и Розы!
Он говорил торжественно и громко, сам собой любуясь. Разве что конец смазал – первым ворвавшийся наверх Ждан не тратил времени попусту, а просто швырнул сулицу, которая и пробила хилую грудь мага насквозь. Сила удара была такова, что мага-оратора отшвырнуло к стене, он так и повис на копье, пришпиленный как бабочка. Оставшийся в одиночестве маг поспешно рухнул на колени, вскинув над головой пустые руки – сдался.
– Вот то-то и оно… – начал было Ярослав покровительственно, но осёкся, увидев расцветающее в затылке мага оперение боевой стрелы. – Кто?!
– Я! – ответил Яробуй, поднимаясь по лестнице наверх. – Ты что, магу поверил?! Нет, их убивать надо!
Спорить с витязем – себе дороже и сотник предпочёл сменить тему.
– Что на стене? – спросил сухо.
– Какой стене? – изумился Яробуй. – Ах, стене… Застоялись вы здесь, браты! Стена уже вся – наша! И – треть города. Князья Лютень и Буйслав стягивают войска к замку! Там сейчас – всем самое место… А вы – молодцы. Такого зверюгу завалили, половину магов… Как, кстати, лешака взяли?
– Сам ты лешак… благородный витязь! – обиделся Яросвет, устраиваясь на ещё тёплом трупе мага, как на скамье. – А это – труль. Нет, сруль…
– Тролль! – сурово поправил его Ярослав. – Так ведун сказал, Медведко… Он – жив?
– И даже замороженные оттаяли! – радостно возвестил голос снизу. – И убитых-то всего восьмеро. Да одному из замороженных пальцы отбило. Сам виноват, не замерзай на дороге!
Ярослав шумно выдохнул воздух. Он-то, помня сколько пошло следом, а сколько осталось лежать, тогда казалось – навсегда, ждал куда худшего. Оказалось, всё не так уж и плохо… Хотя хлопцев, конечно, очень жалко.
Помолчали…
– Что стоите? – внезапно спросил витязь. – Вперёд, на штурм замка!..
– А пошёл бы ты… – тихонько, чтобы уже ринувшийся спускаться Яробуй не услышал, прошептал с пола, из-под склонившейся Тиллы, Жароок. – Раскомандовался тут… Герой!
– Всё! – хмуро сказал Ярослав. – Сотня – на улицу! Пойдём добивать ворога!
Сотня еле тащилась на улицу…
9.Стратиг Роман Гардус. Замок Сальма. 6 день месяца Вересеня.
Роман Гардус, стратиг[78] южной фемы[79] базиликанской оккупационной армии в Фронтире , с детских лет обожал высоту. Когда-то отец драл ему уши за то, что он вигилиями просиживал на крыше. Теперь драть уши было уже некому… отец умер, а больше никому оскорблять себя действием личный друг и возлюбленник августа Филиппа не позволял. Впрочем, сегодня ему очень хотелось спуститься на грешную землю и больше никогда не подниматься эту башню. Увы, на этот раз его привели сюда дела. Дела серьёзные и грустные – базиликанский гарнизон Сальма, вернее – его выжившая до сего часа часть оказались заперты на одном акте пространства. Правда, здесь сидеть они могли очень долго. Именно в Сальмском замке тупой как бревно император-торинг устроил магазин, он же, стратиг Роман, увеличил его запасы ещё на треть. Так что голод и жажда его воинам не грозила… Иное дело – приступ.
С самого начала штурма города, почти все когорты и лучшие трибуны находились на стенах. Восемь тысяч пехоты из двенадцать, что были под рукой у стратига. Из них обратно – мелкими отрядами, поодиночке и – изредка – сохраняя стройные боевые ряды, вышло не больше таксихарии[80]. Выходит, с теми, что оставались внутри, с двумя конными алами, в городе бесполезными, не больше пяти тысяч. Нет, для небольшого замка это – много… Но «любуясь» на многочисленные колонны гардарской пехоты, вливавшиеся через улицы на площадь, перекрывавшей все ходы и выходы, стратиг больше не считал, что этого хватит удержаться хотя бы первый приступ. Ещё и магов осталось лишь двое. Правда – лучших, но лишь двое!
Вот, кстати, один из них поднимается. Сервелием зовут… Талантлив, говорят, сверх всякой меры! Семнадцать лет ему, а как воюет… Сам Август Филипп похвалить изволил. Трижды! Это – Филипп, у которого похвала с уст слетает реже, чем снег на вольные земли Номадии.
Сервелий взлетел на площадку как всегда – прыгая через ступеньку, озорно сверкая тёмными глазами. Кивнул трибуну Ликусу, поприветствовал стратига…
– Где твои маги? – не отвечая на приветствие, резко спросил Роман. – Ну?!
– В башне! – пожал плечами маг. – Где ж ещё им быть? Ты сам велел Северную стену подкрепить!
– Велел! – подтвердил стратиг устало. – Может, взглянешь?
Сервелий кисло посмотрел в бойницу, вздохнул:
– А чего тут смотреть? Не видал я варваров! До сих пор мурашки по коже бегут, когда вспоминаю ту тысячу три месяца назад. Думал, сомнут твои арифмы!
– Я тоже! – поддержал его трибун, доселе молчавший. – Надо ведь, иногда наши мысли совпадают, кир маг!
Сервелий, по непонятной причине трибуна не уважавший, слова его проигнорировал. Молча посчитал что-то за пределами замка, вздохнул.
– Ну, что вздыхаешь, кир Сервелий? – недовольно покосился на него стратиг. – Страшно? Думаешь, не удержимся до подхода помощи?
– Какой помощи? – вздохнул маг. – Ты обманывай кого-нибудь другого, кир стратиг! Я ж знаю, что ты не успел до начала осады послать гонца к Анфиносу! А теперь… Там – торинги, я зрел. Они прекрасно знают здесь все ходы и выходы. И тайные – тоже! Думаю, они знают даже про те, что не успел или не захотел отыскать ты! Так что я на твоём месте озаботился бы этим.
– Ты – не на моём месте! – резко оборвал его Роман. – Но в одном прав: гонца я не послал. Сейчас не послал именно по той причине, что назвал ты. Бесполезно! Мы, конечно, будем держаться столь долго, сколь сможем. Вот только… Сколько это? У нас есть припас, есть провиант и даже коней забивать не придётся. Есть вода – торинги не поскупились и мы можем купаться в ней каждый день, а не только пить. Но что поделать, если у меня – пять тысяч и всего трое магов, а против нас – сорок-пятьдесят тысяч отборной армии? Они взяли город за один приступ, не особо напрягаясь и даже серьёзных потерь не понеся! Что будет, если на этом не остановятся и пойдут на приступ прямо сейчас?
– Мы будем сражаться, кир! – тихо, но твёрдо сказал трибун. – Прикажи, и мы откроем ворота, выйдем наружу и погибнем в честном бою!
– Не будь идиотом! – скривился стратиг. – Умереть успеем. Что будет дальше, если Базилика уже через месяц войны с гардарами потеряла четыре арифмы?
– А – потеряли? – озаботился Сервелий. – Когда это?
Стратиг свирепо взглянул на юного нахала, но спорить с ним не стал. Говорят, из богатого рода. Говорят, даже свирепый Филипп прислушивается… А он уже давно разлучён с августом. Теос знает, кто завладел сейчас правом шептать ему на ухо. И насколько к нему прислушивается капризный владыка всех базиликанцев…
– Ты ведь звал меня! – внезапно вспомнил Сервелий. – Зачем?
– Спросить хочу! – сухо ответил Роман. – Говорят, маги могут связываться друг с другом. На расстоянии.
– Могут! – невольно погладив простое серебряное кольцо, украшавшее тёмный указательный палец левой руки, подтвердил маг. – Но это – не лучший выход. Это отнимет все мои силы, да к тому же – мне будет очень больно… Нет, лучше и не пытаться!
– Ну, нет так нет! – довольно легко согласился стратиг, видать и впрямь не воспринимавший свою собственную идею всерьёз. – Тогда скажи мне, чем можешь помочь! Пока, кроме огненных да ледяных шаров, пользы от вас я не видел! Бездельники…
– Тебе этого мало? – искренне изумился Сервелий. – Мы, бездельники-маги, своими огненными шарами расчистили вам дорогу сквозь ряды войска торингов! Твои арифмы, стратиг, я уберёг от гибели лично! Не погибни тогда архонт гардарских наёмников, они смяли бы твоих стратиотов! А так, всего лишь потрепали… правда – сильно. Что до сего дня, помощи большой не жди. Ты и впрямь прав – нас, магов, лишь трое. И сделать мы можем немногое. Продлим агонию… слегка. Уложим на камни площади сотни две-три гардарских воинов. Потом – погибнем сами. Может – даже раньше…
– Ты прямо восхищаешь меня своей прямотой! – сердито фыркнул стратиг. – Всей помощи от вас, как от старой козы – молока! Впрочем, с неё уже и клок сивой шерсти – хорошо. Так и с вас – хоть пару огненных шаров… А впрочем, штурма сегодня не будет!
– Как?! – потрясённо вскричал трибун Ликус.
– Как это? – искренне изумился Сервелий.
– Ты, Ликус, отправляешься сейчас послом к гардарским варварам. Попытайся убедить их, что я готов сдаться, но что для этого мне нужно время. Хотя бы два дня и эта ночь! Потом – сдамся!
– Я не стану потворствовать предательству! – твёрдо, далеко выпятив челюсть, прорычал Ликус. – Стратиг…
– Заткнись, идиот! – тоскливо вздохнув, оборвал его стратиг. – Делай, как я сказал! Нам сейчас каждая вигилия в руку! Ну же!
Прямодушный, до дури честный трибун послушно выкинул сжатый кулак вверх, потом обрушил его на латы:
– Слушаюсь!..
10. Лютень и Буйслав. Посольство базиликанцев. Сальм. 6 день месяца Вересеня.
Князья не спешили гнать родовые дружины не спешили на штурм. Хотя настрой воинов – штука тонкая, боевой угар когда-то да спадает… Победа – вот она, уже взята на острый гардарский меч. Стоит ли терять добрых воинов на стенах замка, когда гораздо проще выморить базиликанцев осадой? Или – уморить неспешным, но непрерывным приступом. Измотать, истрепать душу. А потом – взять голыми руками… Пока же – и все три князя были здесь согласны – воинов стоило поберечь, дать им роздых. И уже выдвинувшиеся для штурма полки были отозваны под защиту стен окружающих замок домов… Граф Радан, воображавший себе, что уже эту ночь, близкую и неминучую, проведёт в замке Сальма, рвал и метал. Правда, ссориться не решался. Ещё свежо было воспоминание о том, как из него сделали дурачка в шатре князя-тура. В ночь перед штурмом… Впрочем, граф всё же не удержался и к гардарам поехал. Интересно было понять, что же они задумали…
Князья удобно расположились на крыше одного из домов – отсюда даже виден был кусок внутреннего двора замка. Вокруг – столпотворение, суета и хаос… внешне. Будь среди базиликанцев хоть один умный, он бы давно нацелил сюда камнемёт – подумал граф зло. И тут же увидел двух ведунов, замерших по углам плоской крыши. Наверное, они не только простой камень способны отразить, но и заклинание. Есть же у врагов маги…
Меж тем, похоже было, князь Буйслав распекал рослого воеводу Туров. За какую-то провинность. Воевода этот одновременно приходился князю племянником, вроде даже наследовал стол…
– … И этот идиот происходит из славного рода Турова! – гремел князь, рассерженный не на шутку. – Рудослав, тебя что, задницей делали?! Забыл, чему я учил?!
Рудослав, красной до багрянца, угрюмо зыркал по сторонам, кулаки – две пудовые гири – сжаты. На поясе – тяжёлый и страшный меч, своим остриём достающий до крыши. Длинный, и наверное, страшно тяжёлый. По крайней мере граф Радан, человек не трусливый, честно себе признался: он бы так орать на Рудослава не рискнул. Страшновато…
Буйслав, судя по всему не боялся, да и вообще в раж вошёл. Даже осип слегка. Стоявший неподалеку князь-медведь Лютень смотрел куда-то в сторону, словно стараясь отрешиться от ора. И никак не намеревался вмешиваться…
– Слава вам, герои! – как можно более приветливо возгласил граф, подходя совсем уж близко. Его чуть не снесло четырьмя яростными взглядами. Что удивительно, никакой благодарности не испытывал и Рудослав Владенской. Кажется, он намерен был вдоволь и всласть поругаться…
– Чего тебе, торинг? – недружелюбно поинтересовался князь Буйслав. – Дело аль безделица?
– Дело! – буквально лучась в ответ дружелюбием, ответил граф. – Я хотел бы знать, что вы намерены делать дальше!
Заметно было, что вопрос этот не застал гардарских вожей врасплох. Только воевода Радовой, человек простой до жути – или старающийся таким казаться – почесал затылок. За всех ответил князь Буйслав:
– Штурма вот прямо сейчас – не будет! А те идиоты, – косой взгляд на Рудослава. – Что не поймут этого сразу, поплатятся своими головами!
– Подумаешь! – неожиданно уныло огрызнулся Рудослав. – Вот если бы получилось, мы бы уже пировали на трупах врагов!
– Не получилось! – внезапно встрял в разговор князь Рудевой. – Ты две сотни воинов потерял! Вон, полюбуйся на их тела! И ещё пятьсот – ранены!
Вот только теперь до Радана стало доходить. А князь Буйслав, горько вздохнув, рассказал подробно, что произошло.
Оказывается, Рудослав и его конница первыми ворвались на площадь перед замком – в городе ещё шли уличные бои, а ворота были раскрыты – в замок запускали последних защитников внешних стен. Воевода Туров в общем-то прав был, когда бросил конницу в намёт через площадь. Получись у него, как хотелось, ворота не успели бы закрыться, а ворвавшиеся внутрь дружинники как минимум удержали бы их и воротные башни до подхода основных сил. Тем паче в рядах базиликанских воинов царило смятение… Не у всех, впрочем. В упор по коннице хлестнули стрелами, ударили даже камнемётам. Да в спину, спеша укрыться за стенами, ударила пехота. Случилось редкое – пехота конницу не просто опрокинула, но и погнала. Гнала недолго – Рудослав собрал малый отряд и ударил встречь… Отряд, прорывавшийся к замку был уничтожен, но в замятне под стенами стрелы и камни защитников замка убили сто семьдесят воинов, а почти все остальные были хотя бы по разу ранены…
Рудослав выслушал версию своего поражения угрюмо, но не возражал. А чего возражать, если всё до последнего слова – правда? Да, попытался. И да – не получилось…
– Интересно! – внезапно пробормотал Лютень. – Ворота раскрываются!.. И кто-то выезжает…
– Ударим? – оскалившись недобро, озаботился Буйслав. – Да не дёргайся так, шучу я! Шучу…
– Шутки у тебя, брат-князь! – оскалился в ответ Лютень. – А ведь похоже – сдаваться едут! Слышь, Буйслав?!
– Да ну! – не поверил тот. – Не может быть! С чего им сдаваться? Сидят крепко, как боровик в земле. Припасу – куры не клюют. Нет, не станут они сдаваться.
– Сдаваться – не станут! – внезапно возразил Рудевой. – Но время потянут могут. Вдруг главные силы ближе, чем мы думали? Не под Фронфором, а – в одном или двух дневных переходах? Вдруг они всё же сумели вывести наружу гонца?
– Ну, это вряд ли! – почти хором возразили Лютень с Буйславом. Продолжил Лютень.
– Я лично проверял все места, что указывал нам граф Радан! Везде заставы стоят недремлющие! Нет, быть не может, чтобы они прошли!
– Значит, просто тянут время. Надеются, что помощь сама подойдёт! – пожал плечами князь Рудевой. – Всяко надо послушать, что скажет ихний посол! Кто пойдёт?
– Лютень! – немедленно откликнулся Буйслав. – Он из нас всех лучше ведает язык южан.
– Лютень! – кивнул Рудевой. – Слышь, князь! Отправляйся!
Лютень, которому было приятно такое доверие – причём, уже не первый раз – притворно вздохнул. Лицо, впрочем, просветлело, да и видно было – не терпится сорваться с места, да княжеское достоинство не даёт. Сдерживается…
– Ну, так я пошёл! – нетерпеливо прикусив губу, сказал князь-медведь.
– Пусть Род будет с тобой! – кивнул Буйслав. – Смотри, не дай себя обмануть!..
Лютень так обиделся на эту его присказку, что всю дорогу до тех пор, пока не встретился посреди площади с послом базиликанцев – трибуном в дорогой лорике, придумывал достойный ответ. И даже прослушал приветствие, удивлённо и сердито уставился на базиликанца.
– Что ты сказал?
– Я сказал, приветствую тебя, славный воин! Ты стратиг, или может – архонт гардар?
– Я – князь рода Медведя! Меня кличут Лютенем и братья князья уполномочили меня говорить с тобой… Что тебе надо от нас?
– Перемирия! – немедленно ответил трибун. – Я – трибун Ликус, мой господин и вождь – стратиг Роман Гардус моими устами просит перемирия. Два дня, да ещё эта ночь. Не так и много!
– Зачем? – притворно удивился Лютень. – Сдавайтесь сразу, так быстрее и страданий меньше!
– Мой господин и собирается сложить оружие! – вздохнул трибун. – Но он не может один решить судьбу всего гарнизона. А совет ещё надо убедить. Потому – два дня! К вечеру завтрашнего дня мы или сдадимся, или будем сражаться. Соглашайтесь, выгода налицо! Не придётся губить невинные жизни: ни наши, ни ваши! Да и сам замок достанется вам в целости и сохранности!
Тут как раз на площадь, под прикрытием тяжёлой дружинной пехоты выдвинули первые камнемёты. Трибун невольно сглотнул, взглянув на них. Конечно, могучие стены и башни замка выдержат даже более тяжёлые снаряды, какие эти камнемёты не смогут метнуть… Но – ворота рухнут. А потом рухнет и вся оборона. Под гнётом во много крат превосходящих сил гардаров усталые когорты стратига Романа Гардуса не выдержат и двух вигилий. Конечно, прольётся много крови… Но судя по этому яростному и молодому архонту, гардары на эти потери пойти готовы.
– Сутки! – жёстко сказал князь Лютень. – Завтра в это время вы должны будете дать ответ. Иначе – штурм!
Трибун вздохнул и – выхода особого нет – молча склонил голову. Согласен, мол…
11. Стратиг Роман Гардус. Замок Сальма. Поздний вечер 6 дня месяца Вересеня.
Известие, принесённое трибуном Ликусом его командира, стратига Романа вовсе не порадовало. Выходило так, что поутру уже надо бы договариваться о сдаче. Не начнут – гардары заподозрят недоброе, могут начать штурм…
– Что у нас с обороной? – тоскливо спросил он у арифмарха Фома, известного разве что своими богатейшими проастиями[81], а талантом полководца обделённого совершенно.
Арифмарх, единственный из старших офицеров оставшийся в живых – как раз благодаря отсутствию таланта и бесполезности в обороне, только тяжело вздохнул и развёл руками:
– Да вроде всё готово… Камнемётов, правда, много. Я их все на восточную стену поставил. Там – ниже…
За его спиной тихонько выругался кто-то из восьми живых трибунов. Восточная стена и впрямь была ниже остальных. По одной простой причине – там раскинулся широкий пруд, почти озеро в черте города. Он ещё и ров подпитывал… Там только дурак будет атаковать!
– Ликус! – брезгливо сморщившись, велел стратиг. – Немедленно начинайте перетаскивать орудия к воротам! К воротам!!! Клянусь Серебряным Лепестком Розы, если из-за этого идиота замок падёт…
– … Прости, кир Роман! – неожиданно прервал его трибун Румус. – Нельзя нам сейчас камнемёты перетаскивать. Гардар потревожим, так они враз штурм начнут! А мы, кажется, к нему вовсе не готовы.
– Мы вообще ни к чему не готовы! – взвился вдруг оскорблённый до глубины души Фома. – На стенах – полно воинов, никто не соблюдает сменности. Стратиотов кормили горячим перед штурмом, многие пробавляются сырым зерном и молодым вином! Трибуны и центурионы[82] ни за чем не следят, в замке много пьяных! Я сделал замечание катафракту, он послал – меня, арифмарха! Своей волей я арестовал его… Почему ты его выпустил, аларх Деметрий?
Аларх, маленький и круглый – смельчак и лихой воин, мрачно посмотрел на Фому. Кажется, ему очень не хотелось отвечать. Или наоборот – хотелось, и очень сильно, ответить что-нибудь погрубее. Смолчал. За него ответил сам стратиг:
– Нам сейчас каждый воин на счету. Ты, похоже, про это забыл?
– Но он оскорбил меня! – возмутился аларх.
– А ты не оскорбляйся, кир Фома! – хмыкнул за его спиной трибун Ликус.
– Много себе позволяешь… букол! – вызверился на него Фома. Впрочем, я понимаю, твои отношения со стратигом…
– Всё! – громко опустил ладонь на стол Роман, вовсе не желавший, чтобы жёсткий разговор перерос в свару. – Помолчите уже, оба! Фома! Ты возглавишь оборону восточной стены. С двумя алами конницы. Трибун Ликус, тебе – оборона ворот. Две когорты возьмёшь. И постарайся всё же перетащить туда хотя бы несколько катапульт. Север возьмёт на себя трибун Румус. Тебе, бан Румус, тоже дам две… нет, три когорты! Там – площадь и стена невысокая. И башен – только две. Ты, трибун Анфий, встанешь с юга. Две когорты тебе. Две – мне, в резерв. Все согласны?
– Я не согласен! – внезапно сказал вернейший и надёжнейший Ликус. – Нет, кир Роман, ты конечно всё умно задумал. Но… Мы все погибнем. Нет, я не боюсь смерти! Но смерть должна быть осмысленной…
– …Ишь шпарит! – весело одобрил его аларх Деметрий. – Трус…
– Это я – трус?! – оскорбился трибун. – Да я хоть сейчас готов за ворота и в бой! Но – глупо же! Если бы город удержали. Или хотя бы врага положили довольно… А так… Они возьмут замок раньше, чем успеем почесаться да за оружие схватиться! Как город. Раз – и туман на рассвете. Два – и на стенах их воины. Три – и две славные арифмы сметены на улицы, перебиты… И славные маги, коих у нас в Сальме тринадцать было, ничего против них поделать не смогли! И осталось этих магов, торингов гнавших как тараканов, всего трое. Пусть даже один из них – славнейший своим умением Сервелий – этого мало!
– Что ты предлагаешь? – сурово спросил стратиг. Впервые, наверное, нелюбезно глядя на Ликуса.
– Я предлагаю договориться с гардарами! – спокойно ответил трибун. – Мы сдаём им замок – с нетронутыми запасами провианта и фуража, с целыми воротами и башнями… В общем, сдаём. Но мы – уходим. С аквилами и оружием. И припасом на семь дней – чтобы дойти до основной армии. Соглашаются – уходим. Нет… Тогда так и так придётся сражаться. Вот такой мой план!
Вообще-то план был неплох. Совсем неплох. Вывести из-под удара пять тысяч стратиотов, так может и архистратиг Анфинос не слишком прогневается. И сам август Филипп не будет страдать от потери ключевого фронтирского города. А то ведь он – правитель суровый. Того и гляди – головы лишит. Не поглядит на старые заслуги… Да и будет ли кому смотреть, если гардары приступят? Будут потери, будет много крови… Победители далеко не всегда вспоминают о милосердии вовремя. А когда вспоминают, миловать бывает некого. Штурм, дело жаркое. Тут не до добрых побуждений…
Все это сознавали, у трибуна почти сразу появилось несколько сторонников. Пока молчаливых – стратиг не сказал своего слова, а без этого мнение остальных – лишь мнение и не больше. Тем больше ожидали слов кира Романа. И тем неожиданнее был его ответ… Хотя почему неожиданен? Пора уже было привыкнуть, что стратиг – самодур!
– Мы не будем договариваться о сдаче! – тихо, но твёрдо сказал стратиг. – Видимо, Господь не желает больше нашего пребывания на земле. Раз так – примем смерть как и положено настоящим воинам! С честью! Трусам же среди нас – не место! Арифмарх Фома, прими у трибуна Ликуса ворота. Ликус, ты, как воин достойный, будешь охранять помои и нужники! На восточной стене!
Ликус – лицо горит огнём, тёмные глаза превратились в щёлки, ещё несколько мгновений стоял, словно не верил. Не дождавшись продолжения, под непрекращающиеся смешки товарищей, пошатываясь и понурив голову – вышел прочь.
– Так на чём мы остановились?..
Договорить не успели. За дверью послышался грохот чего-то тяжёлого, обрушившегося на мраморные плиты пола, тревожные крики, топот множества ног… Ворвавшийся внутрь стратиот из отборной когорты – как раз Ликус был её командиром – выглядел потерянным и даже пошатывался. Голос был испуганным:
– Кир стратиг, трибун…
– Что - трибун? – неприязненно переспросил стратиг. – В обморок упал, что ли?
Слева, со стороны, где стоял Фома, послышался приглушённый кулаком смешок.
– Нет! – горько возразил воин, протягивая вперёд залитые красной липкой жидкостью руки. – Он дал мне свой меч, велел направить остриё ему в грудь… А потом бросился на него! Я не успел убрать лезвие!
Стратига перекосило:
– Он умер?!
– Сразу! – горько подтвердил воин, молодой и безусый юниор, чуть не плача. – Слова не сказал…
– Не понимаю… – пробормотал стратиг. – Зачем?!
– Ты оскорбил его, кир Роман! – тихо ответил аларх Деметрий за всех остальных, молчавших подавленно. – Он – славный воин… Был. И не трус. Я вот – трусом отказался, поддержать его не решился! А ведь он был прав…
– Я уже решил! – упрямо набычился стратиг. – Идите все, выполняйте приказы! Аларх Деметрий!
– Да, стратиг?..
– Ты – останься! Поговорить надо!
Аларх, независимо пожав плечами, нехотя развернулся. Намеренно чётко, по-гвардейски. Если уж стратиг хочет с ним побеседовать, надо подчеркнуть, что не он на эту беседу нарывался…
– У меня дело к тебе и твоим молодцам! – выждав, пока закроется дверь за последним трибуном, сухо сказал Роман Гардус, отходя к окну. – Дело, какое может выполнить только твоя ала! Возьмёшь ещё вторую… Надо попробовать вырваться из города!
Аларх медленно осел на скамью.
– А Селену с неба тебе достать – не надо? – тихо спросил он. – Или, допустим, снега с вершины самой высокой вершины в Златогорье?
– Нет! – покачал головой стратиг. – Это – заведомо невыполнимо. И то, что я тебе поручаю – тоже. Но здесь есть шанс… Ночью, через знакомые улицы города, когда этого не ожидают, конница сможет прорваться! И – опять же, ночью и через знакомые места – уйти от погони. Гардарам здесь каждая тропка внове, а мы по этим тропкам три месяца ездили! Ну, что скажешь?!
Аларх почесал затылок:
– Что скажу… Скажу, что ты велик, стратиг! Это – шанс и прорываться я буду. Только уж не обессудь, обузу не возьму. Отберу только лучших, у кого ещё не иссяк в душе викус! Прорываться – к Фронтиру?
– К Анфиносу! – немедленно ответил стратиг Роман. – И надо поспешить. Ночь коротка, а поутру они возьмут замок в крепкое кольцо. Если сможешь, порушь катапульты. С ними – нам конец!
– Вот этим и займётся обуза! – ухмыльнулся, разглаживая длинные усы маленький и толстый смельчак. – Ладно, пошёл готовиться к прорыву…
– Да хранит тебя Господь и Пречистая Роза! – истово прошептал стратиг. – Прощай, друг!
Смущённый таким расположением аларх неловко поклонился и вышел. Что-то пробурчав напоследок…
12. Ярослав. Базиликанский прорыв. Замок Сальма. Ночь на 7 месяца Вересеня.
Ночь в горных местностях обрушивается оглушающе – вот только что было светло, и уже – темнота, хоть глаз выколи. Впрочем, вокруг замка было светло, словно днём – дружинники на прилегающих улицах спешно строили засеки, жгли костры… Столовались, кстати говоря – как без этого… Кое-где уже и песни слышались – пока протяжные, мирные, тихие… Ярославу было не до отдыха. Сотня сильно пострадала при штурме, и хотя убитых было на удивление мало, раненных хватало. Даже сам он не обошёлся без царапины, а Жароок и Некрас выбыли насовсем. Жароока пришлось списать в обоз – руку не смог спасти сам ведун Добробог. С Некрасом разговор был особый… Некрас струсил, и это вспомнилось после боя. Трусость его десятка – тут не было несогласных, чёрным пятном легла на всю сотню. Потому весь десяток – под ропот десятников – разогнали по остальным, а на место их набрали новых, из тех десятков. Во главе – тут взвыл Яросвет – сотник поставил Ждана. Ещё и напутствовал его соответствующе… С десятником Некрасом поступили жёстче. Вряд ли заслуживал такой доли, но после боя воины ещё не отошли и приговор был общим а воевода Ивещей своей волей его утвердил – прочь из дружины!
Сейчас сотня Ярослава, а с ней – ещё одна сотня, не из дружины, а из городовой рати, стояла, преграждая дорогу базиликанцам по Гончарной улице. Длинная и узкая, улочка эта вела к западным воротам города. Если выехать за ворота и продолжать ехать по дороге, прямо, можно до самого Фронфора доехать. Так что направление здесь важное. Наиважнейшее. Не зря, ох не зря на него поставили его, Ярослава!
Впрочем, сотник не слишком высоко себя превозносил. Просто – знал, ему и сказано было в открытую… Другое дело, о том же наверняка говорили всем сотникам. И уж они, окрылённые доверием, выкладывались до конца.
– Слышь, брат-сотник! – окликнул Ярослава сотник ополчения, Нелюб Чернец. – Что-то тихо у них там. Слишком тихо!
– Это да, чрезмерно! – пробурчал Ярослав. – Если они сегодня сдаваться поутру будут, то – да. Да и если обороняться будут – тоже. К князю, что ли, послать!
– К князю… – фыркнул Нелюб. – Князь, бедный, измотался за день, как Змей зимой. Пущай хоть маленько вздремнёт!
Тут и началось – Влесово Коло ещё за середину своего пути перевалить не успело. Ворота открылись лихо – мигом, со страшным грохотом створок о воротные башни. И наружу хлынула конница базиликанцев. Много конницы – несколько сотен…
– Тревога… – сорвавшимся голосом прошептал Ярослав. – Нелюб, тревога же!
Но воины у засеки, вроде и снидавшие, немедленно подхватились на ноги, а пока ратники Нелюба сколачивали короткую и тонкую «стену», передовая застава – два десятка засевших в домах лучников ударили стрелами встречь врагу. Вроде и немногих сбили с коней, но всё равно скок задержали и дали товарищам время изготовиться к сражению…
А ведь и угадал князь Лютень, именно по этой улице заставу усилив вдвое! Именно через Гончарную улицу базиликанская конница бросилась на прорыв. Почти вся – за исключением трёх сотен, повернувших против камнемётов и прочих укрытых за спешно поставленной стеной гуляй-поля пороков. Там уже шла сеча, на выручку осадной тысяче спешно выметнулись с улиц заставы… Ярослав и его кмети до дела ещё не дошли.
– Стоять крепко! – слышно заорал сотник Нелюб. – Ярославушка, прощевай пока!
– Живы будем, встретимся! – ответил Ярослав. – Держитесь, сколь сможете! Ну, и я подмогну!
Сотня дружинная садилась на коней – в спешке, ибо сотня ратная, городовая, уже резалась и звон булата о булат слышен был отчётливо.
– Поспешай, браты! – торопили конники друг друга. – Там – бой!
Ну, сели. Сотник Ярослав, оглянувшись, вновь убедился – Перун пока оберегал его дружину. Почти восемь десятков в седле – это много и сила это – огромная. Правда, чтобы против четырёх сотен выйти – маловато…
– Вперёд! – заорал он, вздымая к чёрному ночному небу секиру. – Постоим за Рода!
– Слава! – откликнулась сотня и копыта застоявшихся за день коней звонко ударили в камни мостовой. Лихо взяли, с ходу перейдя на намёт, вымахали за засеку…
Ратная сотня Нелюба своё дело сделала честно. Их, разумеется, смяли. Не могли не смять, когда соотношение: четыре к одному. И многие погибли почти сразу… Но каждый из них кого-нито, а забрал в Вирий. Площадь покрыта была телами людей и коней, а оставшиеся в живых ратники сражались отчаянно. Разорванная на части сотня являла собой сейчас единственную серьёзную преграду на пути базиликанцев. И те, хоть и было их куда больше, ничего с этим препятствием поделать не могли. Да впрочем, на узком пространстве и дружинники Ярослава не шибко больше сделали бы. К тому же – дома вокруг. Засевшие в окраинных домах два дружинных десятка давно уже израсходовали все стрелы, но – десятников Ярослав отбирал с разумением – из окон летел настоящий град снарядов. А что многие из них в воинском деле никогда прежде не применялись, так и не очень-то важно. Зато когда сундучок с драгоценными каменьями – дома были богатые и жили в них люди богатые – рушится тебе на голову, не убережёт даже булатный шлем. Шея не выдержит…
Впрочем, как бы ни сражались ратники Нелюба Чернеца, их стойкости должен был прийти коней. И он пришёл – но как раз в это время на площадь выплеснулась сотня Ярослава. Вернее, те десятки, что остались в ней после выделения двадцати воинов в заставу. Хватило как раз для того, чтобы завязать встречную сшибку и на некоторое время задержать базиликанцев.
Потом, отбиваясь от трёх насевших на него вражеских конников, Ярослав в отчаянии увидел – уходят! Сотня или чуть больше базиликанцев не стала задерживаться и добивать уцелевших противников или ввязываться в жестокий и без определённого исхода бой с воинами Ярослава. Она – уходила! А остающиеся самоотверженно и умело перекрывали дорогу застрявшим дружинникам… Гнилой череп базиликанца хрупнул под секирой – вместе с шлемом, как спелый арбуз. Глухо рыча, Ярослав вспорол живот другому и против него вновь – уже второй раз за бой – остался только один соперник. То есть, уже не соперник – Ждан не думая долго, всадил ему в спину сулицу. Не двобой сейчас, так и не до честных схваток! Можно в спину подло ударить, можно втроём на одного навалиться…
– Ждан, они уходят! – проорал Ярослав, привстав в стременах.
– А мы что можем? – оскалился тот зло. – Завязли, сотник!
– Надо, Ждан! – одним коротким броском отправляя последний метательный нож в распахнутый в ужасе рот катафракта, процедил Ярослав. – Где там Яросвет?!
– Занят! – ответил за десятника кто-то из воинов. – Его там пятеро бьют… у стенки!
Воин тут же и погиб, не уследив за всеми сторонами света, но то, что не указал место, где погибал Яросвет, значения уже не имело. Только вокруг Яросвета могла быть такая замятня. Ярослав пустил коня туда, но оказалось – долго. Тяжёлый владенской жеребец совершенно не приспособлен был к бою на узких улочках. Ну, и довольно быстро Ярослав застрял всерьёз. Вокруг – почти сплошь враги, своих – никого. На него насели со всех сторон и трижды или четырежды лишь кольчуга уберегала от гибели. Один раз и она не удержала – кольца на миг разошлись и туда, обжёгши рёбра холодом булата, вошло остриё копья. Не слишком глубоко, да и кто-то из дружинников всё же пришёл на помощь, обрубил копьё раньше, чем его успели загнать глубоко, под самое сердце.
Ярослав медленно лёг на гриву, было больно и обидно. Непривычно было – допрежь его не ранили ни единого разу. Вот так – серьёзно. Темнело в глазах, пальцы норовили разжаться и выпустить секиру – приходилось прилагать все силы, чтобы этого не случилось. Впрочем, даже если он и не выпустил секиру, поднять её сил уже не осталось. Да и желание сражаться, обычно переполнявшее, куда-то ушло и сотник вяло, без интереса, следил за тем, как на него наезжают сразу двое. Оба злые, с длинными иззубренными мечами в руках. А потом у обоих в глазах – у одного в левом, у другого – в правом расцвели белые цветы. Ах, нет. Это же не цветы, это – оперения стрел! Рядом жарко дохнул чесноком и пивом Добран:
– Живой, сотник? Держись…
Да он и держался. Сколько мог. Но когда уже снимали с коня, железным нерушимым кольцом окружив командира, острая боль пронзила бок. Кажется, он сомлел…
Ярослав уже не видел, как подоспевшие конные сотни под рукой самого Радовоя ударили и смели заслон базиликанцев. Как они ринулись в погоню по узкой, местами перегороженной собственными засеками улице… Ту сотню ушедших базиликанцев настигли лишь за городом, почти ушедшую в лес. Был жаркий, хотя и короткий бой, было озеро крови, в которой плавали трупы… Не ушёл никто. А на рассвете, узрев море трупов, сдался и замок Сальма. Город пал…
Глава 7 «Перевал Грома»
1.Император Теодор и маги. Лагерь близ Тангарии. 20 день месяца Вересеня (по гардарскому месяцеисчеслению).
К концу пятой недели с момента вступления гардар в войну, обстановка на Терре изменилась совершенно. Весь Фронтир и его ключевые города – Сальм и Фронфор были взяты на меч, а базиликанская армия во Фронтире частью разгромлена, частью спешно отступила через перевал Грома. Данария, где сражались гардары под рукой князя Волода Ярославского очищена была по графство Данос. Там, правда, застряли, выдохшись и не получив пока провианта и воинского запаса. Неплохо всё обстояло и в Южной Базилике, где гардары из южных родов подступили и к Глассии, и к Вассилиссуму. На фоне этих побед, успехи самого владыки Империи Тор были куда скромнее. Тангария была окружена, а местность вокруг неё – разграблена. Но город стоял крепко и пока не видно было, почему падёт. Первый приступ, который состоялся семь дней назад, успеха не принёс. Потеряно было две тысячи воинов, двадцать три осадных орудия… В Тангарии стены вместе с войсками обороняли даже женщины и дети из мирных горожан. И – маги… В городе было много магов, и даже решительный натиск озверевших и воодушевлённых успехами гардар отборных легионов успеха не принёс. Опять – огненные шары в упор, опять – сотни сгоревших и истаявших в магическом огне…
Настроение императора было близко к истерике. Нетрудно представить себе, как может закончиться не только сражение – вся война, если последнее войско, которое он смог собрать под лазоревое полотнище со Звездой Торвальда истает под стенами Тангарии, города далеко не главного. Уже сейчас гардары ведут себя как более сильные. Что ждёт Империю, если поймут, как он слаб? А если он погибнет?.. И ведь в какую мелочь всё упиралось – в магов! Базиликанские маги, хоть не были очень многочисленны, в чарах понимали как в вине. А его, торингские, которых в лагере скопилось вот уже четыре или даже пять сотен, по прежнему вместо огненного дождя устраивали фейерверки, а вместо ледяного шара – создавали букет изумительно красивых, но в бою совершенно бесполезных цветов…
– Ну? – голос императора не сулил собравшимся магам ничего хорошего. – Что скажете сегодня? У кого получился огненный шар? Кто сумел сотворить шар изо льда, кислоты? Кто метал стрелы? Чем похвалитесь… маги?
Один из магов – а их здесь собралось около сотни, лучших и умнейших – выступил вперёд и низко поклонился. Ниже, чем позволяло достоинство мага, но страшненькая картина вздёрнутых на ветвях ближайших деревьев смельчаков лишала остатков мужества. Вон, маг Дрикос, осмелившийся напомнить императору, что он всего лишь иллюзионист. Висит уже третий день, а двое специально приставленных к телу воинов отгоняют ворон и прочую падкую на падаль живность…
– Что ты хочешь сказать, маг Урфус? – сухо и сурово спросил император. – Мне присоветовали тебя, как самого талантливого мага Ассании! Что вышло у тебя?
– Ничего, мой государь! – тихо, но твёрдо ответил Урфус. – Я – верный твой слуга, старался как мог. Увы…
– Стража! – сердито проскрежетал Теодор. – Ко мне!
Четверо рослых гвардейцев – все из нобльских родов, все обозлённые на магов, на их бессилие, немедленно замерли вокруг Урфуса. С обнажёнными мечами, значит – готовые ко всему.
– Попытайся ещё раз! – мягко улыбнувшись, сказал император. – Я прошу!
– Но… мой император… – Урфус начал возражать, да тут же и запнулся растерянно. Воздетый перс Теодора указывал на дерево-виселицу. – Хорошо, я попробую!
Любой, кто зрел, видел – у Урфуса холодный пот покрыл лоб и лицо, взмок зелёный балахон… Непроизвольно шмыгнув носом, маг утёр его пальцем, задумчиво рассмотрел влажную полоску… Да и метнул, зажмурившись и набравшись храбрости, то, что должно было быть огненным шаром. Кольцо на пальце нагрелось ощутимо. А потом, все ёще не решаясь раскрыть глаза, услышал полный ужаса шепоток за спиной. Кто-то принялся его трясти за плечи… Ну, глаза пришлось раскрыть… Урфус на миг лишь раскрыл их, увидел страшнейшую картину своей жизни, да тут же и сомлел. Потому и не слышал, что говорил ему самолично император.
– … Молодец, умница! Жалую тебя бароном! Золота – десять тысяч даю. И старшим над всеми магами ставлю!..
Вот тут Урфус наконец очнулся. Медленно сел, протёр глаза. Императорский шатёр горел так же, как и в первый раз. Только народ от него прекратил разбегаться, да уже начали тушить. Пока – землёй забрасывали, огонь даже не чихал от этой земли.
– Скажите им, пусть кончают тушить… – пролепетал Урфус, сам потрясаясь своей наглости. – Это – магический огонь. Его землёй не возьмёшь. И даже водой!
– Как ты это сделал?! – старый и седой маг-погодник, упав без стыда на колени, схватил за грудки и тряс до тех пор, пока не оттащили. – Как, я спрашиваю? Ты ж самый дурной из всех нас! Вот нос ты вытер, потом читать заклинание начал? Или ещё – соплю на императора стряхнул для дела, аль от безделья?
Не дожидаясь ответа, он вскочил на ноги, развернулся и повторил всё в точности. Соплей, правда, не было. И огненного шара не было. Вместо него над шатром пролился обильный, хотя и короткий дождик. Следом же – град ударил, так что тушители пожара бросились в рассыпную…
– Да этак вы мне всю армию перебьёте! – развеселился император. – Ну-ка, кто ещё пускай попробует!
У третьего, старательного и разумного, пусть и не слишком талантливого мага из Изении ничего не вышло. Обычный фейерверк. Как и вчера. Как и три дня назад. Как и месяц тому… Но император был добр и благостен. И даже не стал казнить за это прегрешение. Мягко улыбнулся, пожурил… Потом, впрочем, посуровел ликом.
– Мне нужна Магия! Завтра поутру – новый штурм. И я хочу, чтобы вы, маги, поддержали наступающие колонны моих легионов своими огненными шарами и ломающими стены заклятьями!
– Завтра… – прошамкал губами старик-погодник. – Да нам хотя бы неделю надо. Чтобы, значит, отточить своё искусство!
– Завтра поутру! – ещё строже, уже почти грозно повторил император. – И не вигилией больше!
Он ушёл. Прямой и быстрый. Грозный…
– Ну, мессиры маги, – проворчал Урфус, назначенный старшим над ними. – И что будем делать?..
2.Князь Лютень и Ярослав. Малый Кирифор. 21 день месяца Вересеня.
– Ну, и что прикажешь с ним делать? – с явственно проскользнувшей в голосе досадой, пробурчал Буйслав, отворачиваясь и направляясь к коню. – Мы потратили четыре седмицы и полторы тысячи войска, чтобы взять два паршивых торингских города. Великое счастье, что базиликанцы – паршивые воины и великие трусы! Ушли почти сразу…
– Базиликанцы вовсе не дурные воины! – возразил Лютень, неотрывно наблюдая из-за скалы за суетой, царящей в Малом Кирифоре. – Вот воеводы у них – дерьмо. Это ж надо суметь: подставиться под Фронфором так, что мы почти и потерь не понесли, вышибая их из города. Даже приступа не потребовалось! А мне наш славный граф того базиликанского стратига нахваливал. Мол, умнейший…
– С другой стороны, войско он всё же увёл! – возразил молчаливый доселе князь Рудевой. – Притом – самой короткой и безопасной дорогой, через Перевал Грома… Кстати, кто-нибудь знает, почему он так называется?
– Не знаю! – развёл руками Лютень. – Спрашивать у графа Радана – бесполезно. Он этих мест почти не знает, из другой части ихней империи. Узнаем, когда город возьмём!
– Если будет, у кого узнавать! – мрачно напророчил Рудевой. – Первый вражий город! Пусть даже невеликий, душу отведут многие. Хорошо, если к утру хотя бы стены останутся!
– Это он верно сказал, Лютень! – озаботился князь Буйслав. – А нам проводники нужны. Через перевал. Даже если там – торная дорога, идти лучше со знающим человеком. Мало ли, что… Озаботиться надо. Рудослав!!!
Племянник князя-тура, с самого Сальма находившийся в опале, встрепенулся и подле дядя оказался в один миг.
– Звал, дядюшка?
– Звал… у, голова садовая! – пробурчал Буйслав. – Приступ будет – надо языка взять. Хотя бы одного. И – головой мне ответишь, если всех перебьют!
– Лучше из торговцев брать! – быстро добавил князь Лютень. – Вот уж кто точно дорогу знает как свои пять пальцев! Должны знать!..
– Значит, берёшь торговца, Рудослав! – холодно глянув на племянника, обронил князь-тур. – О, смотрите!
Его возглас, не сразу понятный, относился к происходящему в Малом Кирифоре. Небольшой городок, скорее даже форт, запиравший путь к перевалу Грома, вмещал в себя всего одну арифму пехоты и солдатские семьи. Тысяч двенадцать, вряд ли больше. Там наверняка сознавали, что выстоять против всего огромного войска гардар не смогут. И потому сейчас ворота ненамного приоткрыли, сквозь образовавшуюся узкую щель по одному выскользнули пять, нет – семь всадников. Четверо, пусть и богато одеты были, являлись обычными стратиотами. Может только – триариями. Один был центурионом, ещё двое являли собой высшую воинскую знать Базилики – носили знаки различия трибунов.
– Послы! – определил князь Рудевой. – Никак так напугались, что сразу сдадутся?!
– Вряд ли! – усомнился князь Буйслав. – Скорее опять будут тянуть время… Проклятые горы! Стой этот городок на равнине, мы могли бы оставить здесь осадную рать, а сами пошли бы дальше! А здесь… Он запирает нам дорогу, мы можем атаковать только в лоб, по узкой, в триста шагов шириной, долине! А нас будут бить в упор, как уток, одуревших от обжорства и ожиревших настолько, что не могут взлететь! А потом, когда мы возьмём город, остатки защитников невозбранно отойдут через задние ворота к перевалу. Хорошо, если не встанут там! Вот где одолеть их будет почти невозможно…
Речь была длинна и полна настоящей горечи. Князь Буйслав повоевал в разных частях света, в молодости вместе с повольниками ходил даже за море, на номадов. Он знал о чём говорил. Вот только в горах и ему воевать не довелось…
– Я как-то читал, что даже по самым неприступным горам можно пройти! – осторожно сказал Рудевой. – Если б мы могли набрать отряд охотников, да послать его в обход… Да, по скалам! А что, есть другой выход? Если ты боишься, князь Буйслав, эту дружину могу повести я.
– Нет! – возмутился Рудослав, с надеждой оглянувшись на дядю. – Я! Я моложе, и как воин – лучше!
– Помолчи! Воин… – презрительно бросил ему Буйслав. – Впрочем, воин ты и впрямь неплохой. Куда лучше, чем полководец!
В лицо Рудослава словно кипятком плеснули. Побагровев, он несколько мгновений яростно пожирал дядю ненавидящим взглядом. Впрочем – справился. Безмолвно глаза опустил…
– А пусть и впрямь Рудослав идёт! – неожиданно поддержал его Лютень. – Воин он и впрямь славный. А дело будет жарким, там нужен острый меч и быстрый ум! Я бы ему своих молодцев доверил…
– Ишь, покрывает дружка! – буркнул, смягчаясь, Буйслав. – Стакнулись, пока вдвоём разгуливали… Добро! Если князь Рудевой не против, дружину поведёт Рудослав. Триста воинов можешь отобрать! Любых! Но – из города никто не должен выйти. Ни один воин. Ни одна женщина. Ни один ребёнок…
– Любых воинов? – ещё раз уточнил Рудослав. – Совсем любых, княже?
– Любых! – заместо Буйслава подтвердил Лютень. – Только витязей одних набирать не советую. Из них одних войска не получится.
– Что я – дурной? – даже обиделся Рудослав. – Я охотников наберу. Лучников – из лисов… сотню дашь, князь Рудевой?
– Дам! – пожал плечами князь-лис. – Даже две – дам! Если хочешь…
– Да нет, благодарю… – поморщился Рудослав. – Сотни будет вполне достаточно… Князь Лютень, того сотника, если пойдёт, дашь?
– Какого сотника? – сделал удивлённое лицо Лютень.
– Того… зверя! Ярославом, кажется, зовут?
– Ах, Ярослава… – протянул Лютень. – Так он ранен был в Сальме ещё! Три седмицы, конечно, минуло. Но пока и боёв не было. Впрочем… Если он сам пожелает, отчего бы нет. Пусть идёт!
– Вот и добре! – обрадовался Рудослав. – Честно скажу, будь он из туров хоть на четверть, давно бы к себе в дружину переманил! По душе он мне, право слово! Смелый воин, а воюет с головой!
– Только вот сотню второй раз поправлять пришлось! – вздохнул Лютень. – Опять на четверть поуменьшилась.
– Сам ведь в самые жаркие места тыкаешь! – уличил его князь Буйслав. – Но воин и впрямь – очень добрый! Хотя я бы ещё подумал, возвышать его, или нет. Горяч сверх меры!
– Так я пошёл! – пока суть да дело, быстро сказал Рудослав. – Ещё войско поднимать!..
– Иди! – кивнул ему дядя. – И помни, с рассветом выступаешь!
Рудослав махнул рукой, мол – понял. Уже издалека...
3.Ярослав и Рудослав. Лагерь родянского войска под стенами Малого Кирифора. Вечер 21 дня месяца Вересеня.
Стило тихо поскрипывало, вдавливаясь в бересту. Ярослав, устроившись так, чтобы отблески костра падали на него как можно более яркие, писал очередной свой кощун. На этот раз – о штурме Сальма. Жаркое было дело, сотню опять пришлось пополнять… На этот раз дали пожиже, полных десяти десятков не было. Восемь – да. Восемь сумели набрать. А десятники… Да почти все старые остались. Только Жароока да Некраса и недосчиталась сотня. Под Фронфором – там бывшая Берсенева сотня накрылась под магическим огнём – Ярославу и его воям повезло. Всё сражение простояли в засадном полку, в деле даже на исходе толком не поучаствовали. Всего и потерь – Травень на полном скаку обрушился с коня. Конь передние ноги да шею переломал, Травень только нос расквасил. Крепкая рожа!..
– Да, крепкий орешек! – протянул с дерева отрок Ратша. – Как бы зубы не обломать. Как думаешь, Яр?
– Кому Яр, а кому – сотник Ярослав! – под сдержанные смешки воинов прорычал Ярослав, отрываясь от грамотки. – Слезь, пока на шею кому не обрушился!
– Яр… – возмущённо вскричал Ратша. – Когда это я с дерева падал?!
Внизу, под деревом, кто-то спал. Вроде крепко, натянув плащ на голову, под неё положив седло. От ора Ратши спящий проснулся и сердитым голосом Добрана прорычал:
– Если рухнешь на меня, не только руки-ноги, но и шею переломишь! С моей помощью… Эй!
Последний вопль относился к поступку Ратши, одобрения не заслуживающему ни в коем случае. Отрок взял, да и метнул во всеми уважаемого десятника дубовый жёлудь. Вроде и мелкий, лёгкий предмет, а попав, заставил вскрикнуть. Попал, кажется, в ничем не защищённую шею.
– Ах ты ж… – пробормотал Добран, ленясь, впрочем, вставать. – Ну… сам напросился!
Ему всё же пришлось встать, а дальше все с ужасом увидели, как в руках Добрана появился лук, он быстро натянул тетиву и выпустил одинокую стрелу. Сверху донёсся сдавленный крик, потом затрещали, ломаясь, ветви… Хрупкое отроческое тело несколько раз по пути успело переломить ветви, потом тяжело, мешком, рухнуло под ноги набежавшим дружинникам. Ратша остался лежать без движения. Право, как мёртвый лежал…
– Ты… – бешено выдохнул Ярослав, с трудом удерживаясь, чтобы не схватить десятника за грудки. – Чем думал?! Подумаешь, обидел его мальчишка… зачем стрелой его бить?!
– Так я – тупицей! – растерянно пробурчал Добран. – Под дых, чтобы кольчуга защитила. Он как-то неудачно падал. Я даже подхватить не сумел!
– Дурак! – тяжело, с растягом, сказал Яросвет, наклоняясь над отроком, по прежнему лежащим без дыхания. – Радуйся, что живой… Князь Лютень его любит, ежели бы что случилось, головы бы не уберёг!
– А он – живой? – тупо спросил Добран.
– Живой, живой… Тилла!.. Сердце пока бьётся. Да где ж эта Тилла?!
– Я здесь, не ори! – распихивая воинов локтями и крутыми плечами, сердито ответила травница. – Что тут у вас? О, боги! Рашта! Что, сверзился наконец, пострел?
– Я его подстрелил! – убито ответил Добран.
Яростно сверкнув на него голубыми, почти бесцветными глазами, Тилла поспешно склонилась на Ратшей. Несколько мгновений прощупывала рёбра, живот… прямо через кольчугу. Потом мёртвым голосом сказала:
– Всё! Плохо дело… Ярослав, добивать придётся. Совсем плох, сами Боги не спасут!
Ярослав на миг опешил, но глаза и всё выражение лица Тиллы никак не соответствовали её словам. Он медленно достал секиру и несколько долгих мгновений молча щупал пальцем лезвие. Потом тяжело вздохнул:
– Ну, надо так надо! Жаль, конечно, отрока такого… Воином мог бы стать! Куда бить-то?!
– Эй, эй! – поспешно вскочил на ноги Ратша. – Не надо! Ваше горе было столь велико, что я ожил!
Под общий хохот – смеялся даже Ярослав – Добран побагровел, потом побледнел… потом схватился за меч:
– Ах ты ж, засранец!
– Ну, дядя Добран, не надо меня так ругать! – поспешно отскочив за спину сотника, возразил Ратша. – Признаю, я был не прав! Но и ты – тоже! Разве можно бить стрелой юного отрока? У меня ещё косточки не окрепли!
Широкая, хитрая рожа Ратши, его широкие плечи, пока ещё не обросшие мясом, говорили о другом. Простой Добран, впрочем, устыдился.
– Ну, ты… ты того, извини! Сам напросился!
– Ладно, я не в обиде! – расхмылился Ратша, видя, что гроза миновала. – Яр, к тебе, кажется!
Ярослав просто не успел рассердиться больше, чем уже был сердит. Пришлось резко оборачиваться, ибо цокот копыт за спиной звучал близко. И впрямь – направлялись к нему. Воевода Туров Рудослав Буй-тур, а с ним – воевода Радовой, воевода Ивещей, около дюжины сотников и малых воевод… И не сосчитать всех!
– Здорово, сотник! – буркнул Радовой, подъезжая и спешиваясь. – Что за шум, а драки нет?
– И ты здравствуй, воевода Радовой! – вежливо ответил Ярослав, остальным только коротко поклонившись.
– Думаешь поди, по делу я к тебе, аль от безделья! Так – по делу. Только не я, воевода Рудослав!
– Да? – скромно переспросил Ярослав.
– Дело и впрямь сурьёзное! – подтвердил воевода Ивещей. – Ты подумай, Ярослав-сотник, прежде чем соглашаться!
– Так… я и подумаю! – медленно ответил Ярослав. – Когда узнаю, что за дело!
– Мне нужен ты! – рыкнул Рудослав. – Сотню воинов отбери. Охотников. Можешь – из других сотен, воевода Ивещей не против. В обход острога пойдём!
Ярослав глянул направо – горы. Высокие и непроходимые – о том по всей дружине ведомо. Ярослав посмотрел налево…
– Так ведь не обойти ж острог этот! – удивился сотник. – Горы кругом!
– Горы! – ухмыльнувшись в густые и длинные усы, подтвердил Рудослав. – Вот по горам и пойдём! Как горные… хм… орлы! Что, струсил?
– Нет, отчего же! – сохраняя достоинство, возразил Ярослав. – Не струсил. Страшновато… чуть! Но – я согласен. С сотней – поговорю… Когда тебе, воевода, та сотня нужна-то?
– Так уже сейчас и нужны! – ухмыльнулся Рудослав. – Не дёргайся, не дёргайся… шучу! День аль два у тебя не найдутся, а вот час – пожалуйста! Через час приведёшь отряд к моему шатру. Стрел брать втрое, щиты, копья – сулицы… Ну, и мечи, само собой разумеется! Но – не нагружайтесь особливо. Горы, они излишний вес только терпят, но не любят. Так что еду и воду можно не брать. Всё одно подкреплять силы часто не придётся. А ежели вдруг кто-то ещё и выжить сумеет, так его уже в лагере накормят.
– А что, дело будет рисковое? – озаботился кто-то из дружинников.
– Да как сказать… – ухмыльнулся Рудослав. – Нас триста пойдёт. Охотников со всего войска. Будем отступающим базиликанцам дорогу преграждать! А так – ничего серьёзного…
Он ускакал, довольный собой, довольный разговором. Вместе с ним – остальные все. И Радовой – тоже. Ивещей – остался. Мрачный, ажно чёрный.
– Что мрачен, воевода? – тихо, на правах воспитанника и друга спросил Ярослав.
– А… что тут веселиться! – недовольно скривился тот. – Атакуем через сутки. В лоб! Представь себе, какой весёлый будет приступ, когда пойдём под стрелы и камни катапульт по полю шириной триста шагов! Кольями утыканному, ловушками усыпанному! Умоемся кровью…
– На то – воля Перуна! – тихо ответил Ярослав. – Мы все – его внуки, когда-нибудь, да умрём!
– Когда-нибудь… Хотелось бы попозднее! – отмахнулся Ивещей. – Яр, может передумаешь? Ты у меня – лучший сотник! Да ещё Берсеня теперь нет, Рольфа Норлинга…
– Рольфа жалко… – вздохнул Ярослав, вспоминая оринга из Вестенфолда, который три последних года служил князю Лютеню. Добро служил, честно погиб от вражьего меча в лихой и немного безумной атаке дружинной конницы на вражий лагерь. Лагерь взяли, но и погибло немало…
– Жалко. – вздохнул Ивещей. – А кого не жалко? Мне всех вас жалко. Вы ж мне как дети! А – гибнете и гибнете. Скорей бы уж закончить войну, домой вернуться. Как я к Ладе Берсеневой приду?!
Ярослав тяжело молчал, думая уже о своём.
– Ладно, ты не трать время на разговоры со стариком! – вздохнул Ивещей ещё раз. – Пойду я… Удачи тебе, сотник Ярослав!
– И тебе – удачи! – тепло ответил Ярослав. – Воевода Ивещей…
4.Ярослав. Горы на восходе от Малого Кирифора. Дружина охотников. Рассвет 22 дня месяца Вересеня.
Маленький камешек – размером с ноготь на большом пальце, вряд ли больше, скатился из-под ноги воина вниз. Тут же не соратника зашипели идущие позади. Уже успели понять, насколько это опасно. А ведь начиналось так легко…
С утра, по первой горной росе, три сотни повольников со всего лагеря выступили в горы. Шли легко, весело, даже перешучивались. Потом весёлый говор смолк, потом стихли даже короткие разговоры. Только шли и сопели. Почти у всех болели головы. Проводник из торингов, эти места знавший плохо, сказал однако, что так всегда чуют себя в горах. С непривычки. Вот он привык, и беды для него нет…
Меж тем, с каждым часом похода, любая гривна[83] веса – а их на дружиннике по минимуму восемьдесят – увеличивалась в весе вдвое, а то и втрое. Тяжело.
Ещё тяжелее было тем, кто по дороге много и жадно пил. Вода эта выходила потом, лицо и тело покрывались соляной коркой. Пить, кстати, хотелось ещё больше…
– Уф! – выдохнул сотник Бугай, отирая пот со лба и в очередной раз прикладываясь к фляге. – Никогда бы не подумал, что так это тяжко – по горам лазать! Воевода, когда там привал?
– Отдохнёшь… в вирии! – тяжело дыша, возразил Ярослав, вставая рядом. – Наш воевода, мне так кажется, решил нас уморить до боя! Четвёртый час топаем!
– Пятый! – возразил молодой ведун Суровец из Туров. – По Колу если – четыре с половиной. А вот и воевода!
Воевода Рудослав Буй-тур, молодой ещё, но уже уважаемый всеми, кроме родного дяди витязь, шагал широко, словно не чуя усталости. За спиной возвышался башней огромный дружинник. Ещё выше Рудослава, ещё шире в плечах… Телохранитель, гридь то бишь.
– Что за остановка? – немедленно напустился Рудослав на своих сотников. – Почему сотни стоят?! Быстро в дорогу!
– Воевода, воины устали! – тяжело, аж брови нахмурив, сказал Ярослав. – Не серчай, но я своих воинов поберегу. Да и куда нам торопиться?
– Ты бывал в горах ночью? – так же хмуро спросил его Рудослав. – И я – нет! И что здесь творится, не ведаю! Лучше будет, если до темноты – а она здесь рано наступает – спустимся вниз. Там, может, и враг. Но зато ясный и понятный. Да и нас там не ждут!
– Хотя бы четверть часа, воевода! – внезапно поддержал товарища Бугай, про которого говаривали, что выше его Рудослав Буй-тур не ставит никого из своих сотников. – Воины с ног валятся. Под уклон пойдём, голов не оберёмся!
– Хорошо! – несколько мгновений меряя его тяжёлым взглядом, сурово согласился Рудослав. – Даю треть часа! Отдыхайте…
Радостный вопль сотен глоток был ему ответом. И почти тут же этот вопль заглушил гром куда более страшный – шумные родяне, с горами не знакомые, своим воплем вызвали обвал. Камнепад.
– Проклятье! – прошептал Рудослав, расширившимися глазами глядя на страшный вал снега и камней, на бешеной скорости мчащийся прямо на его дружину. – Разбегайся, браты! Россыпью, скорее!
Командовать и не пришлось. Лишь самые гордые и глупые дождались приказа. Да сотники. Остальные порскнули в разные стороны. Кто-то чаял найти спасение за деревом – дерево сносило с корнями. Кто-то прятался за камнем, кто-то прыгал в мелкую расщелину…
Лавина прошла, но ещё полчаса дружина добывала саму себя из-под снега и камней. Потеряли в общем немного – семерых. Четверых вообще не нашли, одного придавило валуном, двоих так измолотило камнями, что даже ведун Суровец только руками развёл. Тут сам Сварог был бы бессилен… Ещё дюжина была ранена – в разной степени, но почти никто – тяжело.
– Проклятье! – прошептал Рудослав, с ненавистью глядя на далёкие белые шапки горных вершин. – Проклятые горы!
– Воевода… – тихо кашлянув, намекающе сказал Бугай. – Теперь третью часа не обойдёшься!..
Рудослав так глянул на него, что даже этот сотник, дерзкий и упрямый, подавился следующими своими словами. Впрочем, как оказалось, зря.
– Хорошо, будет вам отдых! Час. Вон до тех камней дойдём, и – привал!
До камней, на которые указал воевода, было не так чтобы и далеко – три перестрела самое большее. Сотни прибавили шаг, насколько это было возможно. Эти двенадцать сотен шагов прошли почитай что мигом!
А место Рудослав указал отличное. Узкая, неглубокая расщелина между круто вздымающимися в небеса скалами, почти без снега, с жухлой горной травой… И родничок, весело и шумно бегущий в глубине, в тени небольшого грота. Воины, доходя, валились на землю со стонами, лишь немногие крепкие доходили до родника, чтобы набрать воды во фляги, да омыть там свои лица и руки. Хорошо ещё – не ноги. Каменная чаша, выдолбленная то ли водой, то ли чьими-то умелыми руками, и так замутилась от грязи…
– Ах, хороша! – истово выдохнул Ярослав, отхлебнув с ладоней долгий глоток. – Слышь, Брех, наполняй скорее! Упаси Род, сейчас родник иссякнет!
– Не иссякнет! – на удивление спокойно возразил Брех. – Я, в отличии от вас, по горам ходил. Эта вода с ледника течёт. С самой вершины горы. Там этого льда – так много, что на сто тысяч воинов хватит! Наверное…
– Болтун ты, не зря Брехом назвали! – взорвался терпеливо ожидавший своей очереди Бугай. – Ну-ка, дай я!
Он истово, как перед идолом бога, склонился перед родником и набрал полный ковш воды. Жадно к нему припал…
Что-то свистнуло, никто толком не понял – что и куда полетело. Потом Бугай выронил ковш, захрипел и схватился за горло. Только тогда Ярослав с ужасом увидел – кадык сотника разбит, а сам он – почти мёртв. Впрочем, очень скоро стало не до того. Свинцовые «жёлуди» пращ засвистели в воздухе так часто, что даже оглядеться толком не удавалось. Кто ещё не разоблачился, того спасали кольчуги, да вздетые щиты. Остальным пришлось хуже. Под стрелами и «жёлудями» разбирать щиты да копья – занятие не из весёлых. Уже два десятка, никак не меньше, повалились не землю. Хорошо если только раненные…
– К оружию! – дико орал Рудослав. – К оружию, браты! Контратаку, скорее!
Контратаку… А куда? Только и видно было, что бьют сверху. Откуда – неведомо. Кто, сколько – неведомо. Какие пути ведут наверх – тоже неведомо! Лучники – отличные лучники-лисы, не могли толком применить своё умение. Враг невидим и неведом!
Тут все увидели огненно-рыжую птицу. Сапсан или челег, маленький и быстрый ястребок, он нёсся от земли, так быстро набирая высоту, что глаз не успевал за ним проследить. А потом – обрушился на карниз над гротом. Там жарко полыхнуло племя, дико закричали люди…
– Скорее! – грянул на всю расщелину высокий голос Суровца. – Они на карнизе! А рядом тропа!
– Гарда, за мной! – заорал Ярослав, выскакивая из-за выступа. В щит тут же грохнулось несколько желудей, но буйволиная кожа выдержала. Сотник, грохоча сапогами и беспощадно попирая траву, пронёсся по расщелине. Следом – десятка три, рискнувшие выскочить под свинцовый ливень. Нет, уже меньше…
Тропа! Тропка! Тропочка… Узкая – меньше шага в ширину, извилистая и крутая. Скользкая… Ярослав, впрочем, ни на миг не остановился, прыжком запрыгнул на несколько шагов вверх и понёсся по ней, впрямь как горный козёл. В двух шагах позади, тяжело дыша и сквозь зубы матерясь, нёсся колобком Яросвет. Его, кажется, уже ранило…
Тропа, стоит ещё раз повторить, была узка. Узка, извилиста и скользка. Двое ушли с неё невозвратно – сорвались вниз, на острые скалы. Восемнадцать добежало до верха…
5.
Карниз над гротом был узок, зато защищён от спереди и частично с боков тяжёлыми каменными валунами. За ними и укрылся враг. Числом пока неизвестный, но несомненно – опытный и умелый. Неумеха-первогодок не сумел бы разместить воинов так, что до них не долетали стрелы, а повредить вообще лишь раз удалось – огненной птицей-челегом, выпущеной чарами ведуна Суровца…
Впрочем, в тот миг, когда дружинники ворвались на карниз, казалось – всё позади. Сейчас они – все как один умелые воины, ещё и обозлённые потерями, возьмут своё…
– Эй, а где ж враг?! – озаботился кто-то из дружинников, опуская щит. За что тут же поплатился – короткое, снабжённое острым наконечником копьё со свистом рассекло воздух, потом звонко прорубило кольцо доспеха. Воин с подсердечным ругательством рухнул под ноги рванувшимся в бой товарищам…
Карниз был узок. Когда навстречу гардарам выскочили базиликанские воины, там сразу же стало тесно. А силы оказались примерно равны – на полторы дюжины дружинников – двадцать акритов[84]. Нет, их сразу стало девятнадцать – одного Ярослав могучим ударом сбросил вниз. Потом – восемнадцать – потрудился Яросвет…
Акриты, как таковые – лёгкая пехота, против полноценных воинов, дружинников или своих триариев устоять в прямом бою неспособная. С другой стороны, здесь нет и никогда не было подневольных. Акриты – элитные воины Южной Империи набирались исключительно из добровольцев. Потому боеспособностью их банды[85] обладали потрясающей. И сейчас, сражаясь против дружинников, не отступил ни один. Все дождались сигнала, который подал в свисток невысокий, весь украшенный шрамами декан, командир значка. Потом, соблюдая порядок – одна квадра прикрывала другую – отступили в скалы. Оттуда вновь засвистели стрелы и дружинникам пришлось укрыться за щитами. По щитам, словно град по крыше, колотили свинцовые «жёлуди» пращников и стрелы лучников. В базиликанской армии именно акриты почитались лучшими лучниками, а их короткие, но мощные номадские луки и впрямь были добрым оружием…
Бог весть чем всё могло закончиться – стрелы у акритов пока что были не на исходе, а сунуться под такой ливень не рискнул бы и Ярослав – с пятидесяти шагов на голом, узком месте, утыкают как Бог ежа. И щит с булатной кольчугой тут – не в помощь… Помог воевода Рудослав. Видно, стыдно стало, что не устоял под стрелами, спрятался под карнизом… Ведя за собой три или четыре десятка дружинников, он выскочил на карниз. А дальше пошло уже совсем другое дело. В шесть десятков, подбадривая себя криками, дружинники добежали до скал. Потеряли восьмерых, но акритов смяли и в большинстве своём – перебили. Живьём вообще только троих взять удалось: двое были слишком сильно ранены, чтобы сопротивляться. Они, впрочем, были бесполезны, и их тут же добили. Третьим – почти целым – в плен попался сам декан акритский. Мрачный, с огромным синяком от ярославова кулака под глазом. Но – целый. По словам Яросвета, меч бросил сам…
Рудослав был в ярости. Повод, кстати, был вполне достойный: из трёхсот человек дружины в бою и ещё до боя пало полтора десятка – слишком много для короткого боя с двумя десятками лёгкой пехоты! Ещё больнее было от того, что одним из павших был любимец – сотник Бугай. И уж совсем выводило из себя сознание того, что беды бы не было, если б ему и только ему, воеводе Рудославу не вздумалось устроить привал в уютном, защищённом от ветров месте – в этой расщелине. На плоской, покрытой снегом и лишь редкими валунами равнине подобраться к ним незаметно не вышло бы… Да и здесь, вышли он для начала разгляду[86], ничего бы не случилось. А так – ввалились всем дуром, не глядя по сторонам…
– Сколько их было?! – больше для прилику, и так всем всё понятно, спросил Рудослав.
– Двадцать! – немедленно ответил Ярослав. – Акриты…
– Акриты! – проревел Рудослав. – Что с того, что акриты?! Этот – их командир?
– Декан Блазиус! – на вполне добром родянском наречье назвался базиликанец, вставая перед воеводой. – Мой значок держал здесь секрет. Я…
– Ты – дерьмо! – коротко и ёмко оборвал его Рудослав. – Сколько ещё секретов в горах? Ну?!
– Я не знаю! – пожал плечами Блазиус. – Я – декан, а не трибун и уж тем более – не арифмарх! Мне такую информацию не рассказывают!
– Вот именно, что – декан! – ухмыльнулся Яросвет, подходя и дружелюбно опуская свою руку базиликанцу на плечо. – К тому же настолько вумный, что даже наш язык выучил… Это ж каким предвидением надо обладать, чтобы заранее знать, что в плен попадёшь! К нам, не торингам! Или ты и торингский язык ведаешь? А, базиликанец?
– Конечно! – быстро ответил тот, заискивающе улыбаясь. – И номадский ещё…
– Ну, ты ж прямо кладезь талантов! – ласково сказал Яросвет, оглянувшись на миг на Ярослава. – Вот наш сотник тебе подтвердит: талантливый человек талантлив во всём! Хошь – спроси его, сколько отрядов и куда ушло из лагеря – ведает! Как и любой нормальный сотник. Так что ты нам лучше не ври!
– Да я что, я – ничего… – промычал Блазиус. – Восемь значков акритских из форта вышло! С тремя мы одну дорогу час делили.
– Значит, ещё шесть десятков где-то бродят! – заметно помрачнев, подвёл итог Рудослав. – Ладно, кончайте с ним!..
– Эй, я ведь сдался уже! – побледнев, заорал Блазиус. – Так нечестно!
Тут принесли и положили на карниз Бугая. На некоторое время стало не до декана, а без подтверждения воли воеводы убивать пленника не решились…
Рудослав медленно встал на колени перед сотником:
– Бугай…
Бугай, как ни странно, был ещё жив. Разбивший кадык жёлудь не сумел добить его, сотник выдержал даже то время, пока травники залечивали раны тех, кого ещё можно было спасти… И сейчас ещё жил, живыми глазами смотрел на своего вожа. В глазах была боль. Много боли, от которой уже никак не избавиться…
– Сделайте же что-нибудь! – яро обернувшись, зарычал Рудослав. – Сотню гривен тому, кто спасёт этого сотника!
– Я и без денег старался! – огрызнулся травник Бугаевой сотни. – Мёртв он, воевода! Невесть на чём и душа держится! Всё добить просит…
– Как – просит? – ужаснулся Рудослав. – У него же горло…
– Глазами! – тихо ответила Тилла, уже почти не сдерживая слёзы. – Всё на нож показывал…
– Ведун! – обернулся Рудослав к Суровцу. – Ты – можешь помочь?
Суровец, тёмный от горя, только головой покачал:
– Нет, воевода! Тут и сам Сварог бы отступился… наверное!
Воевода вновь склонился над раненным:
– Бугай, друже… Ты хочешь… умереть?
Веки на краткий миг опустились на глаза. Потом в упор на Рудослава вновь взглянули полные боли глаза с расширившимися до нечеловеческих размеров зрачками.
– Я сделаю это! – медленно сказал Рудослав. – Бугай… твои дети не будут знать нужды… Я клянусь!
Он на миг наклонился, обнимая старого товарища. Никто и не заметил, как и когда достал нож. Лишь сотник вдруг вздрогнул, дёрнулись руки, словно пытаясь оттолкнуть… Когда Рудослав распрямился, пряча от воинов лицо, Бугай – уже мёртвый – тихо и ровно лежал на камнях. Рана его – новая, рукой друга нанесённая, была укрыта от чужих глаз…
– Почему он ещё жив?! – взревел Рудослав, выплёскивая горечь и обиду на Блазиусе. – Я сказал, сбросить его с обрыва!
Второй раз ослушаться не посмели. Торопясь, чуть ли не отталкивая один другого, воины поспешили выполнять приказ. Выполнили… Крик декана ещё долго стоял в ушах.
– Собирайтесь! – сухо приказал Рудослав. – Нам ещё вниз спускаться, а Коло уже над горизонтом!
6.Рудослав и Ярослав. Ущелье сразу за Малым Кирифором. Ночь и раннее утро 23 дня месяца Вересеня.
Воевода Рудослав зря волновался. Хотя отдыхать всё же пришлось – и отправлять обратно два десятка раненных при десяти здоровых дружинниках сопровождения, до заката они начали спуск с гор. Он ведь только у самой вершины был опасным, крутым и идущим по узкой, извилистой тропке. Постепенно эта тропка расширялась… Сначала по ней смогли пройти двое дружинников в ряд, потом – трое… Под конец, когда две телеги могли разъехаться, не зацепив друг друга, Рудослав остановил заметно поредевшую – лишились шестой часть воинов – дружину.
Сотники – двое начинавших поход, да получивший эту должность всего несколько часов назад Рыкун, немедленно сбежались к из разных концов отряда. Встревоженные, запыхавшиеся – дружина растянулась на две сотни шагов, а с устатку пробежать их в полном вооружении – задача нелёгкая.
– Случилось чего, воевода? – озаботился Брех. – Может, о привале задумался?
– И не думал, а придётся! – нехотя признал правоту сотника-лиса Рудослав. – И воины устали, и идти вот так, посреди проезжей дороги, я бы всё же не рискнул. Где дорога, там и дозоры. Хватит с нас одной засады!
– Хватит! – поддержал его, подходя без спросу Суровец. – Тем более засада близка! Через двести шагов будет поворот, сразу за ним – четыре десятка акритов засело. С обеих сторон дороги по значку. Вроде и не ждут никого, однако костров нет, коней подальше увели… Да и тетивы на луках насторожены!
– А ты откуда ведаешь? – вызверился на него Рудослав, ведунов побаивавшийся, и оттого – не любивший. – Ту засаду ты не увидел!
– Ту засаду, воевода Рудослав, и ты не узрел! – кротко взглянул на него ведун. – И я, смиренный служитель Перуна! Теперь же чарами заговорными посмотрел окрест. Двести шагов до засады! Кого-то, да ждут…
Всё. Рудослав поверил. А поверив, действовал именно так, как от него и ждали…
– Так! – резко сказал, заложив пальцы за пояс и широко расставив ноги. – Отдых придётся отложить. Ярослав! Твоя сотня пойдёт слева, соответственно левую часть засады. Ясно?
– Отчего ж нет, ясно! – пожал тот плечами.
– Справа пойдёт сотник… Брех, ты пойдёшь! То же самое – убивай всех, кто под руку попадёт. Главное, своих не перебей!
– Ты не сумлевайся, воевода! – усмехнулся сотник. – От моих охотников ещё никто не уходил!
– Вот и поглядим, как на этот раз… поохотишься! – дружелюбно улыбнулся Рудослав. – А я, пока суть да дело, здесь останусь. С Рыкуном и его сотней. И с Суровцем – он мне нужнее будет! Через четверть часа после того, как вы уйдёте, и мы тронемся. Не спеша… Как увидите нас на дороге, тут и нападайте. Главное – не тяните. Сорок луков, из нас там решето могут сделать!
– Не сомневайся, воевода! – уже Ярослав ответил. – Не подведём!
– С вами только глаз да глаз имей! – вздохнул Рудослав. – Горячие хлопцы…
– Слышь, Суровец! – окликнул ведуна Брех. – Ты главное смотри, сослепу не бей! Мне усы опалишь, или, упаси Сварог, в ледышку превратишь, так я тебе враз голову оторву. К заднице приставлю!
Вряд ли ведуну понравился такой разговор. Но Брех уже повёл свою сотню. Не догонять же его, чтобы ответить?!
– Ты и правда, ведун! – вступил в разговор Ярослав, пока его десятки уходили под сень густого леса. – Поосторожнее с чарами! Они, конечно, вещь полезная… Но мы и без них как-нибудь обойдёмся. Прощевай пока!
Он ещё взмахнул рукой, то ли прощаясь, то ли забрасывая что-то за спину. И ушёл в темноту. Ведун тихонько прошептал что-то одними губами. Кажется, ругался…
Впрочем, через четверть часа ему стало не до пустой болтовни. Сотня, ведомая Рудославом, прошагала сто восемьдесят шагов вразвалочку, нога за ногу, а последние двадцать до поворота – собранным, чётким и быстрым военным шагом, если и не сомкнув стену щитов вокруг Рудослава и ведуна, то постоянно будучи наготове. Но вот и поворот, уже проходя его, идущий во главе отряда сотник Рыкун коротко взмахнул рукой. Воины немедленно встали плотнее, идущие по бокам внешне незаметно перекинули щиты так, чтобы они защищали с боков всё войско, а не только владельцев. И вот – то место, которое видел Суровец. Ведун немедленно сообщил об этом Рудославу. А поскольку все были настороже, о достижении места узнали тоже все. Шаги укоротились, скорость движения сотни существенно замедлилась, хотя она и не остановилась.
И тут – началось. Наконец – потому что выдерживать такое напряжение под силу разве что Богу… С обеих сторон донесся шум боя – звенела сталь, кричали люди, изредка свистели стрелы… Впрочем, самый умелый лучник вряд ли сумеет выстрелить больше двух раз, если бой – грудь в грудь…
Рудослав не выдержал быстро. Почти и не сдерживал себя. Повинуясь его знаку, сотня разделилась надвое и одну половину – налево – повёл он сам, а вторую – направо – Рыкун.
Вломились в кусты… Сердито выругавшись, Рудослав опустил меч.
– Для нас никого оставить не мог?!
– Не мог, воевода… уж прости! – скупо улыбнувшись, возразил Ярослав. – Времени не хватило!
Он стоял, прислонившись к дереву и неспешно, ровно и холодно, отирал лезвие своей секиры какой-то тряпкой. Вокруг в самых разнообразных позах раскинулись засадники-акриты.
– Один, два три… пятнадцать… Восемнадцать, сотник! – пересчитал Рудослав трупы.
– Не дураки, чай! – обиженно возразил Ярослав. – Считать умеем! Двое – в сторонке. Спину им хоронили!
– Ну… тогда – хорошо! – добро улыбнулся воевода. – Тогда – прекрасно!.. Пожрать у них ничего нет?
– Яросвет! – лишь самую чуть возвысил голос Ярослав. – Обыскали уже, поди?
– Да ничего и нету! – что-то торопливо прожёвывая, возразил десятник. – Самую малость было, так я уже по хлопцам раздал! Чтоб делиться, так шибко обидно! Никому и ничего. А так – по шмату мяса, да по лепёшке…
– Смотри мне! – пригрозил Рудослав, и впрямь не вдохновлённый добычей. – Узнаю, что хоть малую толику укрыл – сильно обижусь!
– Да что ты, воевода! – аж руками всплеснул десятник. – Как мог подумать такое?!
– Смотри мне! – повторил Рудослав. – А пока – отдыхать! Даю час времени… Кто-нибудь, позовите сюда Бреха с его дружиной! Здесь – поляна побольше!
По тоскливому взгляду Яросвета, который тот бросил на дальние кусты, Ярослав окончательно убедился – что-то да утаил его побратим. И как теперь признаваться?!
Яросвет, впрочем, нашёл выход. Молодец, сообразителен! Словно бы по нужде пошёл к кустам, а оттуда разразился радостными воплями и вытащил наружу – с явно не наигранной натугой – большую амфору с какой-то влагой, да два тоже немаленьких, длинных и две плетёные, очень похожие на пестерь[87] корзины. Наверняка до краёв полные снеди.
Воевода Рудослав, тут сомнений не было, прекрасно понимал, что на самом деле вся эта снедь была изначально припрятана. С другой стороны, никаких доказательств коварства десятника-медведя у него не было. Может, и впрямь только что нашёл! Только вот зачем бы базиликанцам что-то упрятывать?
– Сотник Ярослав, выстави-ка дозоры из своих! – помолчав немного, сказал он. – Вот этот десятник кажется мне достаточно смышлёным и ответственным. Пусть он сторожу и возглавит!
Ярослав с трудом сдержал смешок. Хитроумие Яросвета на этот раз оказалось против него самого. Впрочем, не впервой. Доселе Яросвет из неприятностей выбирался без особых проблем. Как-то будет на этот раз?..
– Слушаю, воевода! – на всякий случай спрятав глаза, ответил сотник. – Прикажешь во все стороны десятки выдвинуть?
– Зачем же десятки! – поморщился Рудослав. – Достаточно будет пятёрок… Так уж и быть, второй десяток выделит Рыкун! Сотник Рыкун, ты слышал?!
– Уже выделяю, воевода! – незамедлительно ответил тот…
7.Ярослав. перелесок в версте от Малого Кирифора. Дорога к перевалу. Утро 23 дня месяца Вересеня.
К утру, да ещё после долгого отдыха и обильного ужина, дружина окончательно спустилась с гор. Вернее, находилась в ста шагах от выхода. Здесь дорогу запирала небольшая деревушка, хутор из пяти или шести домов да какого-то там числа хозяйственных построек. Вроде и воинов не было, а Рудослав всё колебался. Сотникам, нетерпеливо переминавшимся за его спиной, пояснил не сразу, выдержав характер:
– Игры закончились! Сейчас, если удастся незамеченными пройти мимо, ударим по отступающим внезапно. Объяснять, как это важно?
Зачем же объяснять… Ни один сотник из тех, что стояли сейчас здесь, не был новичком в воинском деле. Даже Рыкун, сотником ставший всего-то день назад, в дружине пребывал уже шестой год. До десятника дослужился – немало… Он и ответил за всех:
– Незачем нам, воевода, объяснять! Не дураки, понимаем… Если из засады бить, так три сотни смогут и тысячу без труда остановить! А при удаче – опрокинуть.
– Верно! – кивнул довольный Рудослав. – Что скажешь ты, ведун? Чуешь ли врагов?
– Врага в деревне нет! – твёрдо заверил его Суровец. – Если говорить о воинах… Есть, однако, опасность. Маг-погодник здесь живёт. Да и остальные жители не лаптем щи хлебали! Прости, воевода, новости вряд ли тебе понравятся…
Рудослав ещё раз, уже повнимательнее посмотрел на деревню. Нет, не выглядела она опасной. Да и маг-погодник, то бишь предсказатель погоды, способный своими слабыми чарами на неё повлиять, по правде сказать, не внушал особого ужаса. Что до охотников, на которых намекал Суровец… Сколько их может быть в этой деревушке? Десяток? Два? Сомнут, не заметив!
Если по правде, так же думали все сотники. Да и воины, из тех, что слышали разговор, смотрели на Суровеца с насмешкой и презрением. Тоже, осторожник! Трус…
– Ярослав, твоя сотня пойдёт в лоб. Я с Рыкуном отсеку пути к острогу, а Брех – путь к перевалу. Там, уж не обижайся, Брех, мало шансов что кто-то появится… Ну, да хоть малый шанс есть – надо подстраховаться!
– Время теряем, воевода! – буркнул недовольный своей миссией Брех. – Наши, поди, к штурму уже готовятся!
– Всё может быть! – на удивление мирно ответил Рудослав. – Однако мы – рискнём! Эта деревня, если не врал проводник, единственная на нашем пути к Малому Кирифору. Не стоит её оставлять за спиной…
При упоминании проводника, так глупо погибшего в той стычке у родника, Рудослав заметно помрачнел и разговорчивость его покинула. Сотни в атаку он послал одним коротким взмахом…
До поры до времени от взоров селян, дружинников уберегали негустые, но обширные сады и огороды. Потом они кончились – где-то за полсотни шагов до деревни. Ярославова сотня, идущая в лобовую атаку – сейчас не смертоубийственную – перешла на бег. Сам Ярослав – сотник как-никак – бежал впереди, скорее машинально, нежели из опасения, прикрывая левую сторону груди щитом. В щит и грохнуло, когда до каменного, довольного высокого забора, пролегающего вдоль всей деревни, оставалось шагов двадцать. И не требовалось угадывать, откуда прилетело глиняное ядрышко – совсем ещё юный пращник глупо высунулся из-за ограды. За что и поплатился немедля – кто-то из Ярославовых воев метнул сулицу и бездоспешного стрелка насадило на неё, как бабочку. Даже руки похоже раскинул, падая…
– Быстрее! – рявкнул Ярослав, зверея. – Добран – два десятка влево, Богдан – два десятка вправо! Остальные – за мной!
Сотня наддала, хотя и так все бежали. Перемахнули через забор – всего-то в половину человеческого роста. Тут же в упор засвистели стрелы. Охотничьи стрелы, для пробивания булатных кольчуг не предназначенные… Дружинники, особенно те, кому всё же пришлось покропить землю кровушкой, озверели. Лучников – а тех оказалось не больше десятка – брали жёстко и без жалости. Ну, а распалившись, начали резать и тех, кого в иное время пощадили бы. В конце концов, женщина тоже может стать вестником беды. И – ребёнок…
Ярослав, впрочем, в резне не участвовал. Взяв с собой два десятка – Яросвета и Ждана, он поспешил к самому большому и богатому дому, ещё и башенкой увенчанному. Там, если прав был ведун, жил маг-погодник…
Они почти добежали, когда погода начала портиться. Быстро портиться… Задул сильнейший, почти шквальный ветер и только что голубое и безоблачное небо закрыла низко плывущая, чёрная как сама смерть туча. Из неё прямо на головы дружинников, уже поднимавшихся на крыльцо, хлынул сильный дождь. Струи хлестали, как плети, вбивали головы в плечи, а на невеликой, по два десятка шагов в любую сторону, площади стали образовываться огромные лужи грязной воды. Впрочем, дождь был недолог. На смену ему пришёл град, и вот тут дружинники взвыли. Градины, тем более такие огромные, даже через доспех доставали до тела.
– В дом! – заорал вдруг Яросвет. – Это маг балует!
То же самое, наверное, подумали и другие дружинники. Сразу больше десятка рванулось внутрь, часть полезла через окна и дорогое цветное стекло, вставленное в оконные рамы, жалобным звоном признало своё поражение в борьбе за жилище…
Внутри дома взорвалось криками и коротким звоном железа, потом наружу – опять же мокрые, в дымящейся одежде, вывалились Яросвет и ещё шестеро. Десятник просто привалился к крыльцу, словно тошноту побороть желая. Его воины бросили на землю, прямо под ноги Ярославу, что-то гибкое, завёрнутое в грязно-коричневую тряпку. Сотник развернул эту тряпку и сразу понял, почему так страдал Яросвет. То ли в ярости, то ли из опаски, мага дружинники изрубили в мелкое крошево. То, что лежало сейчас перед сотником, было чем угодно, но не человеком. Да там даже костей целых не осталось! Наверное…
– Добро! – поборов тошноту, сказал Ярослав. – Молодцы! Пошли что ли, воеводу искать!
– А чего его искать? – удивился Яросвет. – Вот он, идёт! Живой и здоровый. Чего и вам желаю!
– Ну, всё закончилось? – бодрый Рудослав словно и не бежал только что через сады, чтобы успеть к дороге раньше возможных беглецов. – Молодцы, хвалю! Никто выскочить не успел!
– Поспешать бы надо, воевода! – подумав, сказал Ярослав. – Всяко может быть… Лучше бы мы поближе к стенам оказались!
– А кто тебе сказал, что мы к самым стенам пойдём? – удивлённо воззрился на него Рудослав. – Я ведь видел, там – чистое поле без единого холмика, за которой можно было бы зацепиться!
– А куда ж мы тогда пойдём? – удивлённо уставился на него сотник. – Ведь сам князь Буйслав…
– Князь Буйслав штурмует острог! – холодно оборвал его Рудослав. – И пусть штурмует. Перун обязательно дарует ему удачу! А мы пойдём на полдень. Вон там, в двух верстах, горы сужаются и поднимаются кверху. Там, если я правильно помню, начинается дорога к перевалу Грома! Там – лучшее из всех возможных мест, чтобы задержать врага. Притом – неважно будет, сколь его много. В такой узине десяток устоит против сотни, а сотня – против тысячи. Три же сотни удержатся против целой армии! Что, разве не дело говорю?
– Дело-то дело… – пробурчал Ярослав, уже по-другому глядя на синеющие вдалеке горы. – Нет, всё же рисково! Если хотя бы малый отряд базиликанцев окажется выше, нам несдобровать…
– Сотник, а разве я спрашиваю твоего совета? – небрежно прервал его Рудослав. – Я говорю тебе, что пойдём туда! Ты – выполняешь!
– Выполнить я выполню, не впервой! – медленно ответил Ярослав. – Но и говорить правду не перестану! Хотя бы заступ наверх послать!
– Тьфу на тебя! – сердито сплюнул Рудослав. – Очень нас много?! Хорошо… Будет там заступ стоять! Два десятка! И – всё, не зли меня больше. Дружину – поднимать! Разнежились, понимаешь…
Через четверть часа две с половиной сотни Рудослава быстрым маршем двинулись на полдень. Только когда они ушли, из окраинного дома выбрался хрупкий, черноволосый мальчишка, весь измазанный сажей. С ненавистью взглянув вослед уходящим воинам, он заспешил совершенно в другую сторону. К Малому Кирифору, до которого, если по расстоянию, ему вдвое меньше бежать, чем проклятым гардарам – до гор.
8.Трибун Вениаминус Рудус. Малый Кирифор. Приступ. 23 день месяца Вересеня.
Малый Кирифор был построен всего-то двадцать лет назад. Правда, на месте небольшого пограничного поселения беглецов из Фронтира. Расположенное почти на самой границе, собой закрывавшее проход к самой короткой дороге на Базилику, это поселение было идеальным местом для строительства крепости. Цель у этой крепости, разумеется, была та же самая – защита перевала Грома. В крепости стояла не так давно целая арифма отборной базиликанской пехоты. Почти семь тысяч пехоты и конницы, отборные воины Серой Тангарской… С тех пор минуло всего-то семь дней, а сколько изменилось! Серой Тангарской аримы больше здесь не было. Осталось лишь три когорты во главе с трибуном Вениаминусом, потомком славной фамилии Рудусов, да одна банда акритов, в которой, после того как часть воинов ушла в горы, оставалось четырнадцать десятков бойцов. Даже конницу, для обороны стен, впрочем, бесполезную, стратиг Анфинос забрал с собой. Он вообще был очень откровенен, этот проклятый Клунус[88], всегда враждовавший с Рудусами. И даже не попытался укрыть от трибуна, что шансов уйти отсюда живыми – нет никаких. Притом держаться приказал до конца… Как будто с тремя когортами, пусть и составленными из ветеранов, можно удержаться от… от многотысячного войска гардар!
Трибун, хоть и представлял себе, из скольких тысяч состоит заполонившее всё пространство до горизонта гардарское войско, думать об этом не хотел. Уж больно тоскливо становилось, когда подсчитывалось соотношение… двадцать пять воинов-гардаров к одному его, базиликанскому то бишь! Ну вот, опять посчитал!..
А впрочем, считай там, не считай, а войско гардаров уже не в лагере было, а двигалось под стены. Многочисленные цепи ратников оказались уже в двух сотнях шагов и сейчас трибун без особого напряжения различал гербы варварских родов на щитах, видел, что прямо на ворота двигаются воины с огромным туром на щитах, а справа – воины из рода Медведя. Штурм был уже неизбежен, надежды не было никакой… Слышно было, как рядом поскрёб затылок, тяжело вздохнув, примипил[89] Ливий. Происходящий из простых диактриев[90], он так и не обучился хорошим манерам. Потому в пятьдесят лет – по прежнему примипил, а не трибун… Впрочем, он сам, хоть и природный новелиссим, в тридцать пять – трибун а не арифмарх…
– Что вздыхаешь, примипил? – сухо спросил трибун. – Никак боишься?
– Ты как будто не боишься, трибун! – огрызнулся Ливий. – Это ж не армия – море людское! А знаешь, как говорят наши моряки? Если посреди моря насыпать островок из песка, через час или год от него не останется и следа. Так и здесь. От нас не то что следа, памяти не останется! Посмотри, как идут!..
– Вот дойдут, и кончится наше время! – угрюмо сказал Вениаминус. – Ты выполнил мой приказ?
– Весь припас роздан воинам! – заверил примипил, прицельным взглядом высматривая в первых рядах тех, кого через несколько мгновений будет убивать. Будет, будет! Сколько-то гардар всё же погибнет!
Тяжело вздохнув, трибун глянул вдоль стены… У него было восемнадцать почти полных центурий пехоты. Хорошей пехоты. Но – почти не было стрелков из лука, а пращники – трибун знал по старому опыту пограничных стычек с гардарами, против варварских стрельцов совершенно бесполезны. Ну, или нет. Немного пользы будет. По крайней мере какое-то время варвары не смогут высунуться из-за щитов…
И тут воздух наполнился свистом стрел. Тысячи стрел разом взвились в воздух там, внизу, чтобы через несколько ужасно коротких мгновений обрушиться на стены, отыскивая любую брешь в них и доставая защитников форта… Рядом с трибуном, всего в нескольких шагах, рухнул на землю центурион Валерий – молодой и очень перспективный офицер из знатных. Простая стрела попала в его благородный глаз и центурион, кажется, даже не успел понять, что с ним случилось. Таких как этот центурион – трибун знал да и видел – было сейчас множество. Гардары никогда не пренебрегали прикрытием лучников, вот и сейчас, можно было сказать: Гелиос[91] не видно за тучей стрел. Одна стрела, кстати, скользнула по наплечной пластине лорики трибуна. Кажется, даже прочертила своим булатным остриём царапину на блестящей поверхности доспеха. Ну, тут уж ничего не поделаешь…
– Стоять крепко! – заорал трибун, вовсе не надеясь, что его воины станут выполнять этот приказ. Хотя… Наверное, ни у кого нет и не может быть сомнений, что станется с их жёнами и детьми, когда разъярённые, разогретые пролитой кровью варвары ворвутся внутрь. Так что будут сражаться! Будут! Хотя бы вигилию, пока их семьи будут собираться и покидать форт… Хватит ли им той вигилии? Там ведь – бабы! Лишённые Господом ума существа! Кроме его обожаемой Пронои. Вот она – умница, к тому же и красавица. Потому её конный паланкин, да ещё в сопровождении букеллариев, вышел из форта ещё на рассвете. Сейчас, наверное, уже далеко. Что до остальных – трибун мог признаться в этом только себе самому – до них ему не было совершенно никакого дела. Погибнут – сами виноваты! По правде сказать, трибуна сейчас куда больше волновал другой вопрос: почему гардары, осадным парком обладающие, не пустили в действие свои катапульты и тараны. Почему пока что единственным помощью при штурме у них были лишь только штурмовые лестницы? Лестниц, правда, было много и это означало, что по стенам полезут густо и сомнут быстро. Что ж, в этом он и так не сомневался.
– Приготовиться! – услышал он громкий приказ примипила Ливия. – Смотрите мне, кто хоть на миг раньше ударит, сам голову свинчу, варваров не дожидаясь!
Да, на примипила можно было положиться с куда большей уверенностью, нежели на двух трибунов, оставшихся здесь. Те оба, подавленные с утра, надирались вином на боковых стенах, оставив свои когорты на примипилов. Вряд ли это пройдёт бесследно… С другой стороны, во хмелю куда легче и проще принять смерть. Вот только жаль, ему так поступить гордыня не позволяет! Будь она проклята…
Тут наконец гардарским лучникам ответили базиликанцы. Лучников у них было немного, всё больше пращники да те стратиоты, что рисковали на таком расстоянии расходовать бесценные пилумы. Впрочем, это всё равно была ответная волна из свинца и стали. И трибун, не удержавшийся от очевидного безумия, с радостью увидел первых варваров, запятнавших своей кровью базиликанскую землю. Многие упали, вымело почти весь первый ряд… Варваров это не остановило, а добежавшие – в основном в первых рядах были простые ратники – начали забрасывать ров плетёными корзинами с землёй и камнями. Задние ряды непрестанно прикрывали их стрелами. Похоже, со стрелами проблем у них не было вовсе…
– Трибун! – запыхавшийся стратиот совершенно точно был не из его когорты. – Трибун, беда!
– Какая ещё беда?! – бешено воззрился на него трибун. – Тебе этого мало?!
– Беда, трибун! – упрямо повторил стратиот. – Мальчишка прибежал из Форланы! Говорит, с гор варвары спустились! Всех убили и к перевалу пошли!
– К перевалу… – машинально повторил Вениаминус. – Господи! Там же Проноя!
В этот момент гардары завалили наконец ров и пошли на приступ. Трибуну моментально стало не до жены. Ещё через четверть часа Вениаминус Рудус, самые перспективный трибун Серой Тангарской Арифмы, был убит в бою с ворвавшимся на стену варварским дружинником. Одним из первых в длинном списке обороняющих Малый Кирифор базиликанцев…
9.Ярослав. перевал Грома. 23 день месяца Вересеня.
– А вот интересно, - поддёргивая штаны, сказал Яросвет. – Начали наши приступ, аль ещё нет!
– Начали! – равнодушно ответил Ярослав, стараясь не смотреть на белеющее в нескольких шагах женское тело, над которым пыхтел кто-то из дружинников-туров. Двадцатый или тридцатый по счёту – тут нетрудно и сбиться.
– Ах да, они ж ещё с утра должны были! – кивнул, вспомнив, Яросвет. – Ты так и не попробуешь? Сладка базиликаночка попалась! Груди да зад, правда, маловаты… Я пышных люблю. Как Тилла вот!
– Нет! – нехотя ответил Ярослав, с трудом подавив вздох. – Свеженькую, ещё туда-сюда… А сейчас – какое удовольствие?!
– Ишь, разборчивый стал! – ухмыльнулся Ждан, кстати, тоже не прикоснувшийся к пленнице. – Так и скажи, что Тилла не дозволяет!
Тилла, которая ушла подальше и не могла слышать ехидного разговора дружинников, заодно и ответ пропустила.
– А что мне Тилла? – сердито спросил Ярослав. – Не мать, не сестра, не жена…
– Ну, ну… – пробормотал Яросвет, как-то странно глядя на него. – Смотри, тебе виднее!
– И вообще, двигаться пора! – сердито сказал Ярослав. – Уже полчаса здесь стоим… Чего ждёт Рудослав?!
– Ничего я не жду! – сухо ответил воевода из-за спины и Ярослав метнул яростный взгляд в сторону Ждана. – Ничего не жду и выступаем мы немедленно. Побаловались и хватит. Или кто мертвечиной интересуется?!
Ждан, поймавший взгляд сотника, лишь руками виновато развёл, Ярослав сплюнул… Тут наконец поднялся с колен дружинник-тур и стало видно, что когда-то, несмотря на нелестную оценку Яросвета, базиликанка была хороша. Может, не красавица, но – хрупка и воздушна, нежна ликом и кожей… была. Сейчас, после тридцати распалённых коротким боем мужиков, от неё мало что осталось и Ярослав против воли почувствовал, как к глотке подкатывает тошнота. Повинуясь безотчётному порыву, он молча шагнул вперёд, игнорируя шутки-прибаутки воинов, наклонился и быстро ударил ножом. Тело кажется вздрогнуло… или ему этого только показалось. Распрямлялся уже в полной тишине. Даже Яросвет глядел с осуждением…
– Ну, чего стоите?! – первым не выдержал Рудослав. – Пошли уже!
За собой они оставили испоганенные десятком трупов поляну. Где-то в кустах ворочалась избежавшая Ярославова милосердия служанка. Ей тоже пришлось туго, но – в отличии от хозяйки баба крепкая, она по-прежнему боролась за жизнь. Ноги подламывались, было очень больно, звери-варвары там всё разворотили… Она упорно, до крови закусив губу, пыталась встать, уже и сама не в состоянии объяснить – зачем.
Меж тем, дружина шла быстро, с шутками и даже песнями, шла нахально – посреди дороги. До гор добрались быстро, вошли в ущелье без опаски – высланная вперёд застава прошла на версту в глубь и врага не узрела.
– Ярослав, возьмёшь на себя левое крыло! Брех, заберись на скалы справа! Рыкун, твоим – набольшая честь – возьмём на себя чело! – немедленно начал командовать Рудослав. – Ну, сотники! Времени попусту больше не теряем! Враг на подходе! Не могли там удержаться слишком долго!
Вера в это была сильна среди всех воинов, потому работали споро и умело. Дорогу, а она здесь была узка и извилиста, да ещё и зажата между скалами, завалили камнями. Коннице и раньше было бы сложно здесь атаковать, а уж потом – и вовсе невозможно. Даже пехоте было бы тяжело перебраться через дорогу, что и признал сам воевода Рудослав, попытавшийся перебраться через завал. Нет, перебраться-то он перебрался, но каблук на сапоге сломал и долго самыми чёрными словами поминал того сапожника, что продал ему эти сапоги. Воины тихонько посмеивались, но в общем сочувствовали. Хорошие были у воеводы Рудослава сапоги…
Пока воевода ругался, пока воины веселились и доделывали завал, прошёл час или даже два. На дороге появились и первые беглецы. Воинов среди них видно не было – возы, гружёные немудрёным скарбом, да ослов, навьюченных так, что страшно, сопровождали в основном женщины, да дети. Стариков, и тех было совсем мало…
Впрочем, нет. Воины всё же были. Изредка в толпе, среди женских платков и детских шапок мелькали отливающие медью шлемы базиликанских стратиотов. Изредка, ибо пока это были те трусы, которых недосчитались защитники Малого Кирифора.
– Что делать будем, воевода? – озаботился Брех. – Воинов тут нет! Конечно, если прикажешь, мы и по ним будем бить стрелами… Но как-то неловко. Женщины всё же, дети!
Рудослав так посмотрел на него, что сотнику-лису стало не по себе. Взгляд голубых глаз воеводы способен был пронзить, словно добрая стрела с булатным наконечником. Пока он молчал, но Бреху, если по правде сказать, жуть было интересно, что скажет. Рудослав – яр и горяч. Может ведь и впрямь приказать, чтобы выбили даже детей. Тем паче, если приказ – не пущать вообще никого! Князь Рудослав, на время похода – набольший над остальными, не уточнял – что делать с женщинами. И детьми…
– Княже! – кашлянув, сказал вдруг Суровец. – Я что думаю… Может, пугануть их просто?
– Как это – пугануть? – удивился Рудослав.
– Там же – бабы! – презрительно фыркнув, пояснил ведун. – Много им надо, чтобы напугаться?! Тем паче, у страха – глаза велики! Увидят нас, подумают – втрое больше. Бегом обратно побегут! Ну, а уж кто не побежит… Тем Род судья!
Рудослав, кажется, поначалу хотел отказаться от столь странного способа обороны. Но – задумался. Он вообще чаще думать стал, меньше полагаться на удачу… После того случая на площади Сальма. Научился! Поздновато…
– Да будет так! – его решение немного удивило сотников. – Всем слушать меня! Как только подойдут на двести шагов, вставать во весь рост и орать погромче. Шуганём, так шуганём, а нет – и не надо. Встретим, как положено!
– Может, хоть сотню оставим про запас? – озаботился осторожный Рыкун. – Для этих и двух сотен хватит. А выказывать всю свою численность…
– Да кого там бояться? – возмутился Брех. – Зато уж пуганём, так пуганём!
Рудослав промолчал, таким образом давая понять, что решения своего не изменил. Встанут все три сотни…
Ну и встали. Через полчаса, когда передовые беглецы оказались на расстоянии, указанном воеводой Рудославом. То есть – почти в упор…
Их появление – ни малейшего сомнения – вызвало общую панику среди беглецов. Варварские воины, преградившие в силе тяжкой дорогу, ужасали и будили в воображении самые страшные фантазии. Особенно у женщин… Они их подтвердили, грохнув вдруг в щиты оружием и так страшно заорав – наверное, боевой клич – что некоторые обратились в бегство немедленно. Бросая с таким трудом вывезенный из города скарб, бросая даже детей… На дороге началась замятня. Плакали дети, кричали женщины, дико ревели брошенные ослы… Их всех, впрочем, достаточно уверенно перекричал некий базиликанский воин со знаками различия центуриона. Надсаживая глотку, он скомандовал стратиотам построение. Те, к удивлению гардар, приказ выполнили безропотно. Рудослав и сотники пришли в себя только тогда, когда из-за ровной стены щитов выскочили велиты и в воздухе засвистели свинцовые «жёлуди», выпущенные пращниками. Выпущенные с убойного расстояния, в упор…
10.
– Вот тебе и беглецы, вот тебе и трусы! – бешено выругался Яросвет, усаживаясь подле Ярослава и ножом выковыривая из вмятины в щите расплюшенную свинцовую плюху. Получилось, но щит выглядел далеко не так красиво, как до того.
– Да, мы ошиблись! – согласился Ярослав сквозь зубы. – Лучники, бей!
Его сотня находилась на скалах – в подобном бою несомненное преимущество. В то время, как базиликанские снаряды если и долетали доверху, то уже на излёте, гардарские стрелы шли густо и точно. Первый ряд ещё спасался, укрывшись за скутумами. Остальным – и в первую очередь как раз велитам и прочей лёгкой пехоте, пришлось туго. Их телами очень быстро была устлана вся долина перед завалом. Двадцать или тридцать трупов… А боя того прошло ль четверть часа?!
– Ну, так даже скучно… – пробормотал Ярослав, опуская лук с наложенной стрелой. – Зачем?!
Последнее восклицание его относилось к внезапно прозвучавшему пению серебряного рога воеводы Рудослава. Почти одновременно сотня Рыкуна выплеснулась из-за завала, точно также в нём застряв… Поверх голов атакующих дружинников, огненной птицей послал своё заклинание ведун Суровец. Магический взрыв полыхнул точно поверх первого ряда, в центре фаланги, разметав её надвое.
– Бей! – рявкнул Ярослав и его команду в сорока шагах справа повторил Брех. – Бей, пока не поздно! В пробой бейте!
Две сотни лучников – ну, почти две, ибо луки были всё же не у всех – ударили разом в образовавшийся разрыв первого ряда. Стрелы шли густо, попадать в цель размеров в добрую сажень ещё не разучились. Правда, через несколько мгновений бить стало тяжеловато – сотня Рыкуна, которую вёл самолично воевода Рудослав, врубилась во вражеские ряды и в шумы боя добавился ещё и звон металла о металл.
– Ох, как же это зря! – процедил сквозь зубы Ярослав, выпуская очередную стрелу. – Горяч воевода, чрезмерно горяч!
– Да ты что?! – возмущённо воззрился на него Добран. – Мы ж их сейчас до самого до Малого Кирифора…
– Да при чём тут это?! – взъярился Ярослав. – Ты посмотри, там уже десяток наших полегло! А могли бы – стрелами, из-за укрытия! Без чести? Зато – хлопцы живы! Нам ещё держаться здесь и держаться…
Впрочем, прав был воевода Рудослав, или нет, но центурию он с места сбил и гнал ещё две сотни шагов. Потом вновь пропел рог и сотня Рыкуна медленно, с достоинством, подбирая по пути оружие и припас – стрелы тоже – начала возвращаться. Шли довольные, орали оставшимся на скалах, что давно известно, что только Туры смелы, а остальные – трусы и слабаки! Ну, не обидно же?! Зато и сами героические туры только смеялись, когда им все закричали, мол – бегите. Чего бежать, коль враг повержен. Смеялись недолго – прошли шагов десять. Потом земля за спиной дрогнула, кто-то обернулся первым… Дальше бежали так, что земля дымилась под ногами. Поверх голов опять – чем-то очень могучим – шарахнул ведун. Прямо в поспешающую с трёх сторон пехоту базиликанцев. Не слишком многочисленную, но уж выдвинувшуюся вперёд сотню превосходящую числом значительно. Сотни три, три с половиной…
– Я ж говорил… – процедил, кусая губу с досады сотник. – Как там со стрелами?
– Не густо! – со вздохом отозвался Добран, чей десяток издавна считался лучшим в стрельбе. – Мы ж без обоза, два тула на брата и всё! А в туле – много ли?!
– Две дюжины! – сплюнув, ответил Ярослав. – Только не говори, что уже по тулу истратили!
– А ты у себя посчитай! – огрызнулся Добран. – Вон, три стрелы торчат!
Скрежетнув зубами, Ярослав умолк. И правда, неча пенять на другого, когда у самого нелады!
Меж тем, хоробры-туры опять потеряли время, перебираясь через собственными руками смастерённый завал и базиликанцы, разогнавшиеся до почти бега, были в пятидесяти шагах, когда из гордыни уходивший последним воевода Рудослав перешагнул завал и встал за стеной из дружинников. Стратиотов, наступавших стремительно и умело, встретили стрелами в упор. И вся их стремительность куда-то испарилась. Зато видны стали многочисленные белые повязки, разность одежд и нестройность рядов, стойная заново составленных отрядов. Так, скорее всего и было. Перед родянами во всей своей красе предстали остатки базиликанского гарнизона в Малом Кирифоре. Или, по крайней мере, какая-то часть этих остатков…
– Приготовились! – оглушительно громко приказал Рудослав снизу. – Лучники, уймитесь пока!
Сразу – как обрезало. Тем паче и без приказа многие стрельцы начали беречь стрелы. Бой намечался жаркий, а стрел в тулах – кот наплакал…
Ярослав, тот времени попусту не терял – всю площадку обшарил взглядом не по раз. И каждый раз натыкался на несколько огромных валунов, так удобно расположившихся шагах в двадцати от края…
– Яросвет… – негромко сказал он.
Яросвету довольно было одного взгляда, чтобы понять замысел сотника. Коротко кивнув Травеню, он снял с позиций и других своих воинов и повёл их на работу пусть безопасную, зато и менее почётную… Волохать камни – занятие для настоящих воинов позорное и пренеприятнейшее.
Меж тем, базиликанцы слегка перестроили ряды и атаковали вновь. Без разговоров, без длительной прелюдии и даже без прикрытия пращников. Пращников, похоже, вообще не было – как и юниоров, оставленных умирать в прикрытии. Только опытные, тяжело вооружённые триарии и принципы. А они могли только атаковать и сражаться в бою грудь в грудь. Ничему другому просто не обучены…
– Бей! – заорал внизу Рудослав и лучники вновь начали плести в воздухе кружева из стрел. Умело плести – после каждого залпа позади медленно бредущего по дороге квадрата пехоты оставалось по десятку неподвижных тел. Да сколько-то раненных находили в себе силы продолжить движение. Впрочем, и десять тел – довольно, когда из трёх стрел лишь одна – бронебой, как раз для поражения панцирников предназначенный. С отчаяния лучники уже срезнями стали бить, даже тупицами… А какая польза от тупицы, стрелы напрочь лишённой наконечника, когда на мишени – пуда полтора брони? Да и срезень, он в первую очередь жилы коням резать предназначен, или там – ванты кораблям. Никак не пробивать лорику!
– Нет, не нравится мне это, сотник! – сердито процедил Добран, метко всаживая стрелу в одному ему ведомую щель. Идущий третьим слева воин рухнул без крика и в образовавшийся проём немедленно всадил стрелы весь Добранов десяток. Удачно всадил – упали ещё четверо… Впрочем, такие залпы становились всё реже. Базиликанцы шли, умело закрывшись со всех сторон и даже сверху щитами, кажется, даже сцепили их спереди – для прочности. «Черепаху» их знаменитую так просто не возьмёшь!
– Ну-ка, посторонись! – заорал за спинами Яросвет. – Дорогу героическим защитникам перевала!
Ну, посторонились. Весь десяток надрывался, толкая вперёд огромный валун. Последний шаг, когда его переваливали через край, получился вовсе самым тяжёлым. Зато потом – свалив его вниз, прямиком на головы базиликанской пехоты, орали и прыгали, словно лягушки. Довольные, понятное дело…
Валун был огромен, да и весил поди берковца четыре. На дороге внизу натворил немало… Он, правда, упал не совсем так, как хотелось бы, пробоину в строе не проделал. Помешал другой валун, зацепившись об который, камень подпрыгнул и обрушился на середину. Правда, десяток или даже больше базиликанцев, попавших под него, больше никогда не встанут. Но остальные пока ещё не остановили своего продвижения вперёд. Первый ряд, слегка поломавший свою ровную линию, уже карабкался по камням завала и до столкновения с воинами Рыкуна ему оставалось меньше десяти шагов. Почти что ничего. Дружинники-туры пока что не высовывались, предпочитали выбивать врага стрелами – у кого остались, да метали сулицы. Первый ряд от этой стрельбы пострадал сильно, но его уже подпирали остальные ряды. Стратиоты пёрли зло, яростно, прекрасно сознавая, что единственный их шанс уцелеть – это прорваться и уйти через перевал. Причём – быстро, ибо гардарские полки в Малом Кирифоре, опустевшем и никогда не славящимся богатством, долго не задержатся. А тогда им всем тут конец!
Последние шаги до столкновения базиликанцы проделали уже без строя – сказалась тяжёлая работа, камни рассекали любую фалангу на несколько мелких кусков и пройти по ним не было никакой возможности. Громким криком взбадривая себя и пытаясь хотя бы немного пугнуть соперника, прикрываемые последними пилумами идущих следом рядов, передовые стратиоты сцепились с дружинниками. Слышен был громкий рык Рудослава, призывавшего держаться крепко…
11.
Высоко подняв руки над головой, Ярослав с силой метнул небольшой, с голову телёнка размером булыжник вниз. Попал не слишком удачно – не в голову, в плечо, но базиликанца перекосило и сражавшемуся с ним дружиннику-туру оставалось только сунуть меч под ребро стратиоту. Тот медленно осел, но дружиннику полегчало ненадолго – сразу трое насело и тут уж пришлось крутиться, словно белке в колесе. Всё равно не выкрутился и рухнул, насаженный сразу на два меча…
Ярослав горько выругался – воин, ему незнакомый, дрался хорошо…
– Может, помочь? – озаботился Богдан, похоже, уже не в состоянии сдерживать зуд в кулаках. – Гибнут ведь хлопцы!
– Приказа не было! – скрипнув зубами, огрызнулся Ярослав, помогая свалить вниз ещё один валун. – Да и потом, мы ведь не ведаем, сколько их выжило. Может, это – только передовой отряд, прокладывающий дорогу для остальных! К тому же, сотня Рыкуна обязана удержаться против них! Здесь – сам Род велел!
Богдан, судя по его кислой физиономии, вовсе не так уверен был в способности Туров удержаться. Или просто очень хотел подраться! Тоже возможно… А храбрые дружинники-туры не слишком торопились его разубедить. Им удалось удержать завал – правда. Но строй был разорван яростной атакой и десятки отбивались разрозненно и без особого успеха. Скорее всего, всё закончилось бы ещё хуже, но две сотни, нависающие над головами базиликанцев, делали своё дело. Жаль, стрел не осталось. Только факельные, да и тех – по три штуки на тул. Ну, да факельные стрелы в бою – вещь пустая. Ими только коней пугатью.
И всё же Богдан взял верх. Ворвавшийся наверх, запыхавшийся и явно только-только выбравшийся из бой воин с трудом смог выдавить из себя несколько слов, но из этих слов следовало, что воевода Рудослав требует хотя бы по два десятка воинов спустить вниз. Ярослав лишь миг колебался, и два лучших его десятка – Яросвета и Богдана, ринулись по тропке вниз. Лихо рванулись, явно застоявшись без дела. Видно было, как такое же число воинов отправил вниз Брех. Рудослав был последователен…
– Слышь, сотник! – окликнул внимательно следящего за ними Ярослава Добран. – Давай, я факельными стрелами их прикрою! Пользы, конечно, никакой… Так хоть не стоять без дела! Камней почти не осталось!
Да уж, они постарались… На скалистом плато и так-то не слишком много было заслуживавших внимания валунов. Теперь их не осталось вовсе. Вычистили всё, в отчаянии швыряя в стратиотов заведомо не способные причинить серьёзный вред камни. Хотя, конечно, иногда случалось чудо и такой камешек, удачно попав под ногу, тоже мог бед натворить.
– Ладно! – подумав для прилику, согласился Ярослав. – Давай! Все слушать! Стрелы отдать Добрану! И факельные – тоже!
Отдавали без особой охоты – каждый воин стрелы себе мастерил сам, по своей руке, для своего лука… Впрочем, спорить с сотником не было ни желания – опасно, ни времени – поджимало. Лихие десятки Медведей и Лисов атаковали вниз по склону, с ходу перемахнув через преграду в виде завала и ударив резко и сильно. В спину – это усиливало удар во много крат. А поверх их голов, расчищая дорогу, полетели, оставляя за собой жирные дымные хвосты, факельные стрелы. Почти тут же – тоже чай не дурные – оставшиеся стрелы пустили в ход лучники-лисы. Там тоже бил лишь отборный десяток, которым командовал сам сотник Брех. Ну, всем известно, что он – добрый лучник…
А факельные стрелы оказались даже очень ничего! Конечно, из них нечего было и думать пробить доспех. Мягкий железный наконечник не способен был на это. Но даже просто попав в спину, она крепко цеплялась к пластинам доспеха, а густо обмазанная смолой тряпка запала пылала густо и жарко. По крайней мере нервируя стратиота. При удаче же – попадая в узкую прорезь между шлемом и воротом лорики – можно было даже серьёзно ранить или убить врага…
Ярослав замер у самого края, бесцельно сжимая в руке черен секиры и остро сожалея, что не имеет права бить из лука. Стрелком он был посредственным, куда больше полагаясь как раз на молодецкий удар секирой… Внизу пока всё было слишком неясно, чтобы радоваться или наоборот – впадать в уныние… Хотя появление четырёх новых десятков добавило шансов на поражение базиликанцев. В конце концов, если дело совсем туго будет, можно и без приказа рискнуть, атаковать оставшимися пока без дела воинами…
Сражение в лощине заняло всё внимание Ярослава и его воинов, себе за спины не смотрели уже очень давно. А зря, как оказалось. Когда захрипел, пытаясь выцарапать пробившую насквозь горло стрелу стоявший поодаль дружинник, было уже поздно что-то всерьёз менять… Ярослав резко, вскидывая щит, развернулся. И похолодел, покрылся холодным потом. Десяток его воинов, если не больше, лежали на камнях убитые или раненные. Среди них – хвала Сварогу, только раненная – Тилла. Впрочем, сейчас было не совсем до Тиллы. По склону, каждый миг рискуя свернуть шеи, скатывались вниз не меньше полусотни воинов в базиликанских доспехах. Сверху, прикрывая их меткими стрелами, били не меньше двадцати лучников. Лучники… Значит – акриты. Вот он поди – козырь прорвающихся внизу пехотинцев!
Щит Ярослава трижды гулким звоном отозвался на удары стрел, одна засела так глубоко, что сумела проткнуть воловью шкуру насквозь и даже оцарапала остриём наручь на левой руке сотника. На других дружинников обрушился такой же плотный шквал стрел и похоже было – жалеть стрелы акритам никто не приказывал. И то верно – зачем?!
С другой стороны дороги что-то отчаянно кричал Брех, но помощи от него ждать не приходилось. Сотне лучников-лисов для этого пришлось бы спускаться…
– Вперёд! – закричал Ярослав, грозно вздымая секиру к небесам. – Покажем ворогу, каковы сыны Рода!
Сотня – что значит застоялась – ударила дружно и лихо, ажно приятно было посмотреть. Быстро, потеряв лишь пятерых, пробежали дружинники разделявшие их и врагов расстояние, ударили тоже хорошо, разом опрокинув… Счастье великое, против них не было тяжёлой пехоты – только велиты и акриты, относящиеся к лёгкой пехоте, из броней на себе имевшие только кожаные лорики, да щиты – маленькие и круглые, так называемые «кулачные». Ну, и мечи, разумеется, короткие и из плохого железа… А откуда хорошее в Базилике, извека полагавшейся на прочность строя, а не стали? Так что всё было бы совсем хорошо… если бы не лучники наверху. Как и тогда, у родника, акритские стрелки выбрали наилучшую позицию для обстрела, потому и потери от их стрел были велики. Воины тщились хотя бы под щитами укрыться от их стрел, вздымали их над головами… и открывались для ударов снизу. Повторялась та же картина, что и полчаса назад – с базиликанцами. Только не похоже было, что стрелы наверху кончатся так же быстро, как и камни здесь – когда нужно было рушить их на головы базиликанцев…
– Яросвет! – привычно заорал Ярослав, прежде чем вспомнил – верный побратим сейчас режется внизу. И вряд ли покажется. Пришлось звать Ждана…
Молодой – не по возрасту, по положению десятник оказался рядом почти сразу. Глаза горели ожиданием… Он командовал третьим десятком, так что именно на него должен был опереться сотник, раз рядом нету Яросвета и Богдана.
– Ждан… – начал было Ярослав, и замялся. – Ждан…
– Да готов я, сотник, давно готов! – нетерпеливо оборвал его Ждан. – Говори, что надо!
– Надо сбить лучников со скалы! Нет… лучше я сам твой десяток поведу. Собирай хлопцев!
– Чего их собирать-то! – поскучнел лицом Ждан. – Все со мной… Семеро осталось! Злыденя ещё в горах обвалом завалило. Порей погиб недавно…
– Семеро, так семеро! – согласился Ярослав. – Пошли что ли, браты! Добран – за меня останешься!..
Добран что-то буркнул, слишком занятый поединком с базиликанцем, уже трижды раненным но упорным до омерзения. Впрочем, четвёртая рана – в живот, так что кишки наружу – стало для него последним и Добран позволил себе обернуться.
– Чего?..
Ярослав был уже далеко и приказ сотника передавал Добрану кто-то из дружинников. Уж как передал, так передал…
– Пошевеливайтесь, волчья сыть! – заорал десятник, ещё яростнее размахивая мечом. – Сотник приказал заканчивать, да на помощь ему поспешать! Эх, разомнём косточки!..
12.Князь Лютень. Дорога на перевал Грома. 23 день месяца Вересеня.
Лютень Холмградский совершил настоящий подвиг. Как ещё можно назвать то, что спустя всего час после захвата города, две тысячи дружинной конницы выметнулись из Южных ворот и лихо, одним махом преодолели расстояние в четыре версты. То самое, что отделяло базиликанский форт Малый Кирифор от гор…
Воины ворчали, недовольные. По их мнению, тревога князя за ушедшую наперехват беглецам дружину была напрасна. Триста воинов, отборных хоробров, способны были противостоять втрое большему количеству врагов. Из города же, если верить пленникам, ушло куда меньше. Значит, и тревожиться не за что! А князь Лютень своей пустой тревогой лишает их, кровью и потом заслуживших награду, малой её толики. В городе оказалось совсем немного добра и почти не оказалось достойных внимания баб… Пока они доскачут до гор, пока обратно вернутся… Что там останется?!
Слегка повысил общий настрой хитроумный, потому и успешный воевода Ивещей. Приподнявшись в стременах, он громко сказал:
– А мы всех баб под себя подгребём, браты! Ведь они все ушли в горы. Воевода Рудослав их для нас задержит… Но надо поспешить! Там тоже орлы! Нам может и не достаться…
Эти ли слова сказались, либо дружинникам стало совестно, но кони пошли веселее, а горы приблизились настолько, что их вершины из синих и далёких превратились в снежно-белые и очень близкие. Одна гора, так вовсе нависала над дорогой…
Первым бредущих обратно к городу женщин заметили, разумеется, в передовом дозоре. Долго не колебались, пустили коней намётом и приглянувшуюся им бабу загнали в кусту, где и прихватили. Хотели было спешиться, но появившийся витязь князя, свирепый Яробуй, бабу забрал себе, перекинув через седло. Один дозорный попытался что-то возразить… очнулся четверть часа спустя, с гудящей головой, огромным синяком в пол-лица и жутковатым воспоминанием от того, как огромный кулак витязя летит в него, а увернуться уже нету времени.
– Ну и дурак же ты! – буркнул ему приятель, помогая уместиться в седле. – Яробуй велел передать, что баб на всех хватит! Их тут тыщи! А эту он везёт князю. На допрос! Потом, если очень восхотелось, можешь получить…
– Нет уж, с меня хватит! – пощупав гудящую скулу, возразил дружинник, пристраиваясь в хвост длинной колонны. – И впрямь, наваждение было какое-то. И ведь ничего особенного, кожа да кости!
Его товарищ промолчал, а где-то впереди пропел серебряный рог рода Медведя… Князь Лютень собирал под свой скарлатный стяг вящих мужей…
Созвал. Довольный, прямо-таки сияющий. Сообщил громко, чтобы и воины слышали:
– До Ворот Грома, как они зовут начала подъёма – меньше полверсты! Эта вот… красотка… говорит – наши их завернули и сотню прикрытия побили. Вроде… Больше ничего не знает, а я настаивать пока не стал. Нет времени… Поспешать надо! На всякий случай, если там ещё бой – атакуем сразу. Ивещей, твоей тысяче изгоном развернуться. Я со своими пойду в лоб!
Дружина взяла в намёт и довольно быстро полверсты, обещанные базиликанкой закончились. В бой влезать не потребовалось. Боя уже не было. Были трупы – много трупов, в самых причудливых позах раскинувшихся по полю. Чего не было, так это вышедших навстречу дружинников Рудослава. Вообще живых не было…
– Стоять! – оборвал скок Ивещей, на миг забыв, кто сейчас – набольший. Дружина, впрочем, привычно послушалась, а князь Лютень пропустил своевольный приказ мимо ушей. Не до того было. Страшно… Ни одного встречающего!..
– Неужели – погибли? – недоверчиво пробормотал Лютень. – Все? Нет, быть того не может! Там же Рудослав! А он – один из лучших воевод всей Родянии!
– И Ярослав-сотник там же! – мрачно сказал Ивещей. – Княже, а ежели там – засада? Наших побили, сами в ущелье укрылись… Побить нас, понятно, не побьют. Но кровушку обильно пустить им по силам!
– А может, к ним помога подошла! – предположил кто-то из сотников мрачным, полным трагизма голосом. – Тогда и нам может всерьёз достаться!
– Боишься! – уколол его кто-то из побратимов-сотников.
– Боюсь! – немедленно ответил тот. – С нами князь! Его головой в пустячном походе рисковать права не имеем!
– Помолчи… осторожный! – поморщившись, оборвал его Лютень. – Подумай лучше, каково тем, кто, может, жив ещё! Вон, кстати, кто-то знак подаёт со скалы. Кто зоркий, позрите, наш или чужак!
– Наш! – радостно возвестил мгновением позже сотник Любомудр. – Это ж Яросвет! Из сотни Ярослава воин! Такого второго толстяка во всей тысяче не сыщешь! А то и в войске… Если уж он машет, значит, и впрямь можно приближаться!
– Точно! – подхватил кто-то ещё. – Враль Яросвет тот ещё, но предателем никогда не был. И не заделается!
– Вперёд! – подумав немного, приказал Лютень. – Но разгляду вперёд всё же пустим… Любомудр, ты поведёшь!
Завистливый ропот был ему ответом. Князь Лютень в последнее время высоко ставил Любомудра-сотника. Поговаривали – даже выше сотника Ярослава. Вот этот приказ – новое этого возвышения подтверждение…
Любомудр, гордый и счастливый, увёл свою сотню вперёд. Остальная дружина, впрочем, ненамного отстала от разгляды. Шагов на двести. Как раз хватило передовой сотне, чтобы втянуться в ущелье…
Сотника Любомудра, уже спешившегося, увидели сразу. Не увидишь его, когда стоит на коленях над чьим-то телом и что-то во весь голос кричит. Таких тел – в большинстве своём неподвижных – в ущелье было много. Куда больше сотни или даже двух… Многие, но не все – в базиликанских доспехах. Стратиоты, значит. Остатки гарнизона Малого Кирифора…
– А! – услышал Лютень чей-то оглушительный рык. – Медведи пожаловали! Здорово, здорово, браты!
– И ты здравствуй, Рудослав! – тихо сказал потрясённый князь. Было от чего потрястись… Рудослав выглядел пьяным и таким растрёпанным, словно только что из пекла выбрался. Здесь и было пекло. Рудослав выбрался из него в изодранных доспехах, с иззубренным, несмотря на булатное лезвие, мечом. С абсолютно безумным взглядом тёмно-серых глаз…
– Боги, что здесь случилось? – вопросил изумлённый Ивещей. – Сколько их было?
– Много! – голос у Рудослава был необычный, ломкий и резкий. – Достаточно для того, чтобы от сотни Рыкуна ничего не осталось… Хотя нет, вот она – сотня! Семеро, кажется? Остальные легли, удерживая ворога! И Он не прошёл! Все здесь остались, сволочи…
Рудослав всхлипнул, не стыдясь слёз. Лучшая его сотня, собственными руками выпестованная и взлелеянная чуть ли не с отрочества. Вся… вся до последнего воина полегла здесь…
Лютень медленно спешился, обнял воеводу за плечи. Мягко, но решительно встряхнул, сурово добавив:
– Держись! Держись, воевода! Да, жалко воинов… Как ты-то выжил?
– Сотник лисов помог! Атаковал по склону, сотня была почти свежая… Да ещё два десятка твой сотник послал… У него, кстати, тоже бой был. Базиликанцы через горы нас обошли, прямо на него обрушились. Не знаю, чем закончилось… ещё не был там… но раз с той стороны стрелы не летят, значит – одолели наши!
– Рашта, Мирон – со мной! – рявкнул, немедленно преисполняясь тревогой, Лютень. – Ивещей, ты тут пока…
– Не тревожься, княже! – успокаивающе пророкотал воевода. – Справлюсь!
– Я и не тревожусь! – тихо ответил Лютень, карабкаясь по крутой тропинке наверх. Сзади всё же пристроился десяток дружинников – лишнее, и его личный травник Первак – это, пожалуй, кстати.
Дружинники действительно оказались не нужны. Наверху хозяйничали воины из сотни Любомудра. И те немногие выжившие из сотни Ярослава – в основном ветераны – кто мог держаться на ногах. Поначалу Лютеню показалось, что их так мало – хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать. Но нет – просто многие лежали вповалку, раненные настолько тяжело, что не могли встать. Травник им наверняка не лишним окажется. Тем более такой опытный и умелый, каким был Первак…
– Первак! – заорал князь, оборачиваясь.
– Он уже приступил, княже! – ответил ему молодой десятник, улыбаясь слегка снисходительно. – Разве не видишь?
Стеснённо кивнув, чувствуя полнейшую свою бесполезность, Лютень медленно пошёл по небольшому каменному плато. Идти было тяжело, всё плато было завалено трупами его воинов и базиликанцев, трупов было очень много и если ногу не удавалось поставить на твёрдое, приходилось оскальзываться на мягких ещё телах мертвецов… Князь медленно поднялся на площадку, где двенадцать неживых родянских тел соседствовали с полутора дюжинами базиликанских трупов. Небольшим кружком, вокруг одного из тел понуро стояли дружинники. Лютень узнал троих десятников из сотни Ярослава, да травницу Тиллу, белеющую перевязанным плечом, да нескольких воинов из старых. В центре их тихого кружка лежал одинокий воин. Вроде бы мёртвый.
– Ярослав! – потрясённо пробормотал Лютень. – Первак, где ты там?!
– Я тебе нужен, княже? – Первак, даром что травник, голосом отличался могучим. – Подожди чуток…
– Пусть кто другой займётся! – Лютень почти орал. – Иди сюда! Бегом!!!
Первак, хоть и слыл среди дружины старинным другом князя – ещё по отроческим временам – приказ его выполнил быстро и без дальнейших споров. А когда, сильно запыхавшись, вскарабкался наверх, не стал долго расспрашивать и склонился над телом сотника.
– Оставь его! – угрюмо сказал десятник Яросвет, угрожающе уронив ладонь на рукоять меча. – Он – умирает! Пращник, гадина, в висок камнем попал!..
Первак на его угрожающий тон не отреагировал никак. Молча повертел голову сотника, что разглядывая, зачем-то приподнял веки… Вот только тогда заговорил.
– Умирает?! – тон его был не менее угрожающ. – Да вы тут человека чуть не сгубили. Тилла, сестрёнка! Я был о тебе лучшего мнения!
– Он что, выживет? – голос травницы был слаб и неверен.
– Если я не опоздал! – Первак еле слышно выругался. – Дело, конечно, не слишком добро. Но… Ладно, хватит болтать! Тилла, у тебя правая рука цела – будешь мне помогать! Придётся прямо здесь резать!
– Что – резать? – охнул кто-то. – Его ж только в голову ранило!
– Вот голову и резать! – огрызнулся Первак. – И не мешайте мне! Не хватало ещё, чтобы я попусту потерял время!
Больше ему и впрямь никто не мешал…
Внизу грустно перекликались воины. Собирали павших…
1.Император Теодор и маги. Лагерь близ Тангарии. 20 день месяца Вересеня (по гардарскому месяцеисчеслению).
К концу пятой недели с момента вступления гардар в войну, обстановка на Терре изменилась совершенно. Весь Фронтир и его ключевые города – Сальм и Фронфор были взяты на меч, а базиликанская армия во Фронтире частью разгромлена, частью спешно отступила через перевал Грома. Данария, где сражались гардары под рукой князя Волода Ярославского очищена была по графство Данос. Там, правда, застряли, выдохшись и не получив пока провианта и воинского запаса. Неплохо всё обстояло и в Южной Базилике, где гардары из южных родов подступили и к Глассии, и к Вассилиссуму. На фоне этих побед, успехи самого владыки Империи Тор были куда скромнее. Тангария была окружена, а местность вокруг неё – разграблена. Но город стоял крепко и пока не видно было, почему падёт. Первый приступ, который состоялся семь дней назад, успеха не принёс. Потеряно было две тысячи воинов, двадцать три осадных орудия… В Тангарии стены вместе с войсками обороняли даже женщины и дети из мирных горожан. И – маги… В городе было много магов, и даже решительный натиск озверевших и воодушевлённых успехами гардар отборных легионов успеха не принёс. Опять – огненные шары в упор, опять – сотни сгоревших и истаявших в магическом огне…
Настроение императора было близко к истерике. Нетрудно представить себе, как может закончиться не только сражение – вся война, если последнее войско, которое он смог собрать под лазоревое полотнище со Звездой Торвальда истает под стенами Тангарии, города далеко не главного. Уже сейчас гардары ведут себя как более сильные. Что ждёт Империю, если поймут, как он слаб? А если он погибнет?.. И ведь в какую мелочь всё упиралось – в магов! Базиликанские маги, хоть не были очень многочисленны, в чарах понимали как в вине. А его, торингские, которых в лагере скопилось вот уже четыре или даже пять сотен, по прежнему вместо огненного дождя устраивали фейерверки, а вместо ледяного шара – создавали букет изумительно красивых, но в бою совершенно бесполезных цветов…
– Ну? – голос императора не сулил собравшимся магам ничего хорошего. – Что скажете сегодня? У кого получился огненный шар? Кто сумел сотворить шар изо льда, кислоты? Кто метал стрелы? Чем похвалитесь… маги?
Один из магов – а их здесь собралось около сотни, лучших и умнейших – выступил вперёд и низко поклонился. Ниже, чем позволяло достоинство мага, но страшненькая картина вздёрнутых на ветвях ближайших деревьев смельчаков лишала остатков мужества. Вон, маг Дрикос, осмелившийся напомнить императору, что он всего лишь иллюзионист. Висит уже третий день, а двое специально приставленных к телу воинов отгоняют ворон и прочую падкую на падаль живность…
– Что ты хочешь сказать, маг Урфус? – сухо и сурово спросил император. – Мне присоветовали тебя, как самого талантливого мага Ассании! Что вышло у тебя?
– Ничего, мой государь! – тихо, но твёрдо ответил Урфус. – Я – верный твой слуга, старался как мог. Увы…
– Стража! – сердито проскрежетал Теодор. – Ко мне!
Четверо рослых гвардейцев – все из нобльских родов, все обозлённые на магов, на их бессилие, немедленно замерли вокруг Урфуса. С обнажёнными мечами, значит – готовые ко всему.
– Попытайся ещё раз! – мягко улыбнувшись, сказал император. – Я прошу!
– Но… мой император… – Урфус начал возражать, да тут же и запнулся растерянно. Воздетый перс Теодора указывал на дерево-виселицу. – Хорошо, я попробую!
Любой, кто зрел, видел – у Урфуса холодный пот покрыл лоб и лицо, взмок зелёный балахон… Непроизвольно шмыгнув носом, маг утёр его пальцем, задумчиво рассмотрел влажную полоску… Да и метнул, зажмурившись и набравшись храбрости, то, что должно было быть огненным шаром. Кольцо на пальце нагрелось ощутимо. А потом, все ёще не решаясь раскрыть глаза, услышал полный ужаса шепоток за спиной. Кто-то принялся его трясти за плечи… Ну, глаза пришлось раскрыть… Урфус на миг лишь раскрыл их, увидел страшнейшую картину своей жизни, да тут же и сомлел. Потому и не слышал, что говорил ему самолично император.
– … Молодец, умница! Жалую тебя бароном! Золота – десять тысяч даю. И старшим над всеми магами ставлю!..
Вот тут Урфус наконец очнулся. Медленно сел, протёр глаза. Императорский шатёр горел так же, как и в первый раз. Только народ от него прекратил разбегаться, да уже начали тушить. Пока – землёй забрасывали, огонь даже не чихал от этой земли.
– Скажите им, пусть кончают тушить… – пролепетал Урфус, сам потрясаясь своей наглости. – Это – магический огонь. Его землёй не возьмёшь. И даже водой!
– Как ты это сделал?! – старый и седой маг-погодник, упав без стыда на колени, схватил за грудки и тряс до тех пор, пока не оттащили. – Как, я спрашиваю? Ты ж самый дурной из всех нас! Вот нос ты вытер, потом читать заклинание начал? Или ещё – соплю на императора стряхнул для дела, аль от безделья?
Не дожидаясь ответа, он вскочил на ноги, развернулся и повторил всё в точности. Соплей, правда, не было. И огненного шара не было. Вместо него над шатром пролился обильный, хотя и короткий дождик. Следом же – град ударил, так что тушители пожара бросились в рассыпную…
– Да этак вы мне всю армию перебьёте! – развеселился император. – Ну-ка, кто ещё пускай попробует!
У третьего, старательного и разумного, пусть и не слишком талантливого мага из Изении ничего не вышло. Обычный фейерверк. Как и вчера. Как и три дня назад. Как и месяц тому… Но император был добр и благостен. И даже не стал казнить за это прегрешение. Мягко улыбнулся, пожурил… Потом, впрочем, посуровел ликом.
– Мне нужна Магия! Завтра поутру – новый штурм. И я хочу, чтобы вы, маги, поддержали наступающие колонны моих легионов своими огненными шарами и ломающими стены заклятьями!
– Завтра… – прошамкал губами старик-погодник. – Да нам хотя бы неделю надо. Чтобы, значит, отточить своё искусство!
– Завтра поутру! – ещё строже, уже почти грозно повторил император. – И не вигилией больше!
Он ушёл. Прямой и быстрый. Грозный…
– Ну, мессиры маги, – проворчал Урфус, назначенный старшим над ними. – И что будем делать?..
2.Князь Лютень и Ярослав. Малый Кирифор. 21 день месяца Вересеня.
– Ну, и что прикажешь с ним делать? – с явственно проскользнувшей в голосе досадой, пробурчал Буйслав, отворачиваясь и направляясь к коню. – Мы потратили четыре седмицы и полторы тысячи войска, чтобы взять два паршивых торингских города. Великое счастье, что базиликанцы – паршивые воины и великие трусы! Ушли почти сразу…
– Базиликанцы вовсе не дурные воины! – возразил Лютень, неотрывно наблюдая из-за скалы за суетой, царящей в Малом Кирифоре. – Вот воеводы у них – дерьмо. Это ж надо суметь: подставиться под Фронфором так, что мы почти и потерь не понесли, вышибая их из города. Даже приступа не потребовалось! А мне наш славный граф того базиликанского стратига нахваливал. Мол, умнейший…
– С другой стороны, войско он всё же увёл! – возразил молчаливый доселе князь Рудевой. – Притом – самой короткой и безопасной дорогой, через Перевал Грома… Кстати, кто-нибудь знает, почему он так называется?
– Не знаю! – развёл руками Лютень. – Спрашивать у графа Радана – бесполезно. Он этих мест почти не знает, из другой части ихней империи. Узнаем, когда город возьмём!
– Если будет, у кого узнавать! – мрачно напророчил Рудевой. – Первый вражий город! Пусть даже невеликий, душу отведут многие. Хорошо, если к утру хотя бы стены останутся!
– Это он верно сказал, Лютень! – озаботился князь Буйслав. – А нам проводники нужны. Через перевал. Даже если там – торная дорога, идти лучше со знающим человеком. Мало ли, что… Озаботиться надо. Рудослав!!!
Племянник князя-тура, с самого Сальма находившийся в опале, встрепенулся и подле дядя оказался в один миг.
– Звал, дядюшка?
– Звал… у, голова садовая! – пробурчал Буйслав. – Приступ будет – надо языка взять. Хотя бы одного. И – головой мне ответишь, если всех перебьют!
– Лучше из торговцев брать! – быстро добавил князь Лютень. – Вот уж кто точно дорогу знает как свои пять пальцев! Должны знать!..
– Значит, берёшь торговца, Рудослав! – холодно глянув на племянника, обронил князь-тур. – О, смотрите!
Его возглас, не сразу понятный, относился к происходящему в Малом Кирифоре. Небольшой городок, скорее даже форт, запиравший путь к перевалу Грома, вмещал в себя всего одну арифму пехоты и солдатские семьи. Тысяч двенадцать, вряд ли больше. Там наверняка сознавали, что выстоять против всего огромного войска гардар не смогут. И потому сейчас ворота ненамного приоткрыли, сквозь образовавшуюся узкую щель по одному выскользнули пять, нет – семь всадников. Четверо, пусть и богато одеты были, являлись обычными стратиотами. Может только – триариями. Один был центурионом, ещё двое являли собой высшую воинскую знать Базилики – носили знаки различия трибунов.
– Послы! – определил князь Рудевой. – Никак так напугались, что сразу сдадутся?!
– Вряд ли! – усомнился князь Буйслав. – Скорее опять будут тянуть время… Проклятые горы! Стой этот городок на равнине, мы могли бы оставить здесь осадную рать, а сами пошли бы дальше! А здесь… Он запирает нам дорогу, мы можем атаковать только в лоб, по узкой, в триста шагов шириной, долине! А нас будут бить в упор, как уток, одуревших от обжорства и ожиревших настолько, что не могут взлететь! А потом, когда мы возьмём город, остатки защитников невозбранно отойдут через задние ворота к перевалу. Хорошо, если не встанут там! Вот где одолеть их будет почти невозможно…
Речь была длинна и полна настоящей горечи. Князь Буйслав повоевал в разных частях света, в молодости вместе с повольниками ходил даже за море, на номадов. Он знал о чём говорил. Вот только в горах и ему воевать не довелось…
– Я как-то читал, что даже по самым неприступным горам можно пройти! – осторожно сказал Рудевой. – Если б мы могли набрать отряд охотников, да послать его в обход… Да, по скалам! А что, есть другой выход? Если ты боишься, князь Буйслав, эту дружину могу повести я.
– Нет! – возмутился Рудослав, с надеждой оглянувшись на дядю. – Я! Я моложе, и как воин – лучше!
– Помолчи! Воин… – презрительно бросил ему Буйслав. – Впрочем, воин ты и впрямь неплохой. Куда лучше, чем полководец!
В лицо Рудослава словно кипятком плеснули. Побагровев, он несколько мгновений яростно пожирал дядю ненавидящим взглядом. Впрочем – справился. Безмолвно глаза опустил…
– А пусть и впрямь Рудослав идёт! – неожиданно поддержал его Лютень. – Воин он и впрямь славный. А дело будет жарким, там нужен острый меч и быстрый ум! Я бы ему своих молодцев доверил…
– Ишь, покрывает дружка! – буркнул, смягчаясь, Буйслав. – Стакнулись, пока вдвоём разгуливали… Добро! Если князь Рудевой не против, дружину поведёт Рудослав. Триста воинов можешь отобрать! Любых! Но – из города никто не должен выйти. Ни один воин. Ни одна женщина. Ни один ребёнок…
– Любых воинов? – ещё раз уточнил Рудослав. – Совсем любых, княже?
– Любых! – заместо Буйслава подтвердил Лютень. – Только витязей одних набирать не советую. Из них одних войска не получится.
– Что я – дурной? – даже обиделся Рудослав. – Я охотников наберу. Лучников – из лисов… сотню дашь, князь Рудевой?
– Дам! – пожал плечами князь-лис. – Даже две – дам! Если хочешь…
– Да нет, благодарю… – поморщился Рудослав. – Сотни будет вполне достаточно… Князь Лютень, того сотника, если пойдёт, дашь?
– Какого сотника? – сделал удивлённое лицо Лютень.
– Того… зверя! Ярославом, кажется, зовут?
– Ах, Ярослава… – протянул Лютень. – Так он ранен был в Сальме ещё! Три седмицы, конечно, минуло. Но пока и боёв не было. Впрочем… Если он сам пожелает, отчего бы нет. Пусть идёт!
– Вот и добре! – обрадовался Рудослав. – Честно скажу, будь он из туров хоть на четверть, давно бы к себе в дружину переманил! По душе он мне, право слово! Смелый воин, а воюет с головой!
– Только вот сотню второй раз поправлять пришлось! – вздохнул Лютень. – Опять на четверть поуменьшилась.
– Сам ведь в самые жаркие места тыкаешь! – уличил его князь Буйслав. – Но воин и впрямь – очень добрый! Хотя я бы ещё подумал, возвышать его, или нет. Горяч сверх меры!
– Так я пошёл! – пока суть да дело, быстро сказал Рудослав. – Ещё войско поднимать!..
– Иди! – кивнул ему дядя. – И помни, с рассветом выступаешь!
Рудослав махнул рукой, мол – понял. Уже издалека...
3.Ярослав и Рудослав. Лагерь родянского войска под стенами Малого Кирифора. Вечер 21 дня месяца Вересеня.
Стило тихо поскрипывало, вдавливаясь в бересту. Ярослав, устроившись так, чтобы отблески костра падали на него как можно более яркие, писал очередной свой кощун. На этот раз – о штурме Сальма. Жаркое было дело, сотню опять пришлось пополнять… На этот раз дали пожиже, полных десяти десятков не было. Восемь – да. Восемь сумели набрать. А десятники… Да почти все старые остались. Только Жароока да Некраса и недосчиталась сотня. Под Фронфором – там бывшая Берсенева сотня накрылась под магическим огнём – Ярославу и его воям повезло. Всё сражение простояли в засадном полку, в деле даже на исходе толком не поучаствовали. Всего и потерь – Травень на полном скаку обрушился с коня. Конь передние ноги да шею переломал, Травень только нос расквасил. Крепкая рожа!..
– Да, крепкий орешек! – протянул с дерева отрок Ратша. – Как бы зубы не обломать. Как думаешь, Яр?
– Кому Яр, а кому – сотник Ярослав! – под сдержанные смешки воинов прорычал Ярослав, отрываясь от грамотки. – Слезь, пока на шею кому не обрушился!
– Яр… – возмущённо вскричал Ратша. – Когда это я с дерева падал?!
Внизу, под деревом, кто-то спал. Вроде крепко, натянув плащ на голову, под неё положив седло. От ора Ратши спящий проснулся и сердитым голосом Добрана прорычал:
– Если рухнешь на меня, не только руки-ноги, но и шею переломишь! С моей помощью… Эй!
Последний вопль относился к поступку Ратши, одобрения не заслуживающему ни в коем случае. Отрок взял, да и метнул во всеми уважаемого десятника дубовый жёлудь. Вроде и мелкий, лёгкий предмет, а попав, заставил вскрикнуть. Попал, кажется, в ничем не защищённую шею.
– Ах ты ж… – пробормотал Добран, ленясь, впрочем, вставать. – Ну… сам напросился!
Ему всё же пришлось встать, а дальше все с ужасом увидели, как в руках Добрана появился лук, он быстро натянул тетиву и выпустил одинокую стрелу. Сверху донёсся сдавленный крик, потом затрещали, ломаясь, ветви… Хрупкое отроческое тело несколько раз по пути успело переломить ветви, потом тяжело, мешком, рухнуло под ноги набежавшим дружинникам. Ратша остался лежать без движения. Право, как мёртвый лежал…
– Ты… – бешено выдохнул Ярослав, с трудом удерживаясь, чтобы не схватить десятника за грудки. – Чем думал?! Подумаешь, обидел его мальчишка… зачем стрелой его бить?!
– Так я – тупицей! – растерянно пробурчал Добран. – Под дых, чтобы кольчуга защитила. Он как-то неудачно падал. Я даже подхватить не сумел!
– Дурак! – тяжело, с растягом, сказал Яросвет, наклоняясь над отроком, по прежнему лежащим без дыхания. – Радуйся, что живой… Князь Лютень его любит, ежели бы что случилось, головы бы не уберёг!
– А он – живой? – тупо спросил Добран.
– Живой, живой… Тилла!.. Сердце пока бьётся. Да где ж эта Тилла?!
– Я здесь, не ори! – распихивая воинов локтями и крутыми плечами, сердито ответила травница. – Что тут у вас? О, боги! Рашта! Что, сверзился наконец, пострел?
– Я его подстрелил! – убито ответил Добран.
Яростно сверкнув на него голубыми, почти бесцветными глазами, Тилла поспешно склонилась на Ратшей. Несколько мгновений прощупывала рёбра, живот… прямо через кольчугу. Потом мёртвым голосом сказала:
– Всё! Плохо дело… Ярослав, добивать придётся. Совсем плох, сами Боги не спасут!
Ярослав на миг опешил, но глаза и всё выражение лица Тиллы никак не соответствовали её словам. Он медленно достал секиру и несколько долгих мгновений молча щупал пальцем лезвие. Потом тяжело вздохнул:
– Ну, надо так надо! Жаль, конечно, отрока такого… Воином мог бы стать! Куда бить-то?!
– Эй, эй! – поспешно вскочил на ноги Ратша. – Не надо! Ваше горе было столь велико, что я ожил!
Под общий хохот – смеялся даже Ярослав – Добран побагровел, потом побледнел… потом схватился за меч:
– Ах ты ж, засранец!
– Ну, дядя Добран, не надо меня так ругать! – поспешно отскочив за спину сотника, возразил Ратша. – Признаю, я был не прав! Но и ты – тоже! Разве можно бить стрелой юного отрока? У меня ещё косточки не окрепли!
Широкая, хитрая рожа Ратши, его широкие плечи, пока ещё не обросшие мясом, говорили о другом. Простой Добран, впрочем, устыдился.
– Ну, ты… ты того, извини! Сам напросился!
– Ладно, я не в обиде! – расхмылился Ратша, видя, что гроза миновала. – Яр, к тебе, кажется!
Ярослав просто не успел рассердиться больше, чем уже был сердит. Пришлось резко оборачиваться, ибо цокот копыт за спиной звучал близко. И впрямь – направлялись к нему. Воевода Туров Рудослав Буй-тур, а с ним – воевода Радовой, воевода Ивещей, около дюжины сотников и малых воевод… И не сосчитать всех!
– Здорово, сотник! – буркнул Радовой, подъезжая и спешиваясь. – Что за шум, а драки нет?
– И ты здравствуй, воевода Радовой! – вежливо ответил Ярослав, остальным только коротко поклонившись.
– Думаешь поди, по делу я к тебе, аль от безделья! Так – по делу. Только не я, воевода Рудослав!
– Да? – скромно переспросил Ярослав.
– Дело и впрямь сурьёзное! – подтвердил воевода Ивещей. – Ты подумай, Ярослав-сотник, прежде чем соглашаться!
– Так… я и подумаю! – медленно ответил Ярослав. – Когда узнаю, что за дело!
– Мне нужен ты! – рыкнул Рудослав. – Сотню воинов отбери. Охотников. Можешь – из других сотен, воевода Ивещей не против. В обход острога пойдём!
Ярослав глянул направо – горы. Высокие и непроходимые – о том по всей дружине ведомо. Ярослав посмотрел налево…
– Так ведь не обойти ж острог этот! – удивился сотник. – Горы кругом!
– Горы! – ухмыльнувшись в густые и длинные усы, подтвердил Рудослав. – Вот по горам и пойдём! Как горные… хм… орлы! Что, струсил?
– Нет, отчего же! – сохраняя достоинство, возразил Ярослав. – Не струсил. Страшновато… чуть! Но – я согласен. С сотней – поговорю… Когда тебе, воевода, та сотня нужна-то?
– Так уже сейчас и нужны! – ухмыльнулся Рудослав. – Не дёргайся, не дёргайся… шучу! День аль два у тебя не найдутся, а вот час – пожалуйста! Через час приведёшь отряд к моему шатру. Стрел брать втрое, щиты, копья – сулицы… Ну, и мечи, само собой разумеется! Но – не нагружайтесь особливо. Горы, они излишний вес только терпят, но не любят. Так что еду и воду можно не брать. Всё одно подкреплять силы часто не придётся. А ежели вдруг кто-то ещё и выжить сумеет, так его уже в лагере накормят.
– А что, дело будет рисковое? – озаботился кто-то из дружинников.
– Да как сказать… – ухмыльнулся Рудослав. – Нас триста пойдёт. Охотников со всего войска. Будем отступающим базиликанцам дорогу преграждать! А так – ничего серьёзного…
Он ускакал, довольный собой, довольный разговором. Вместе с ним – остальные все. И Радовой – тоже. Ивещей – остался. Мрачный, ажно чёрный.
– Что мрачен, воевода? – тихо, на правах воспитанника и друга спросил Ярослав.
– А… что тут веселиться! – недовольно скривился тот. – Атакуем через сутки. В лоб! Представь себе, какой весёлый будет приступ, когда пойдём под стрелы и камни катапульт по полю шириной триста шагов! Кольями утыканному, ловушками усыпанному! Умоемся кровью…
– На то – воля Перуна! – тихо ответил Ярослав. – Мы все – его внуки, когда-нибудь, да умрём!
– Когда-нибудь… Хотелось бы попозднее! – отмахнулся Ивещей. – Яр, может передумаешь? Ты у меня – лучший сотник! Да ещё Берсеня теперь нет, Рольфа Норлинга…
– Рольфа жалко… – вздохнул Ярослав, вспоминая оринга из Вестенфолда, который три последних года служил князю Лютеню. Добро служил, честно погиб от вражьего меча в лихой и немного безумной атаке дружинной конницы на вражий лагерь. Лагерь взяли, но и погибло немало…
– Жалко. – вздохнул Ивещей. – А кого не жалко? Мне всех вас жалко. Вы ж мне как дети! А – гибнете и гибнете. Скорей бы уж закончить войну, домой вернуться. Как я к Ладе Берсеневой приду?!
Ярослав тяжело молчал, думая уже о своём.
– Ладно, ты не трать время на разговоры со стариком! – вздохнул Ивещей ещё раз. – Пойду я… Удачи тебе, сотник Ярослав!
– И тебе – удачи! – тепло ответил Ярослав. – Воевода Ивещей…
4.Ярослав. Горы на восходе от Малого Кирифора. Дружина охотников. Рассвет 22 дня месяца Вересеня.
Маленький камешек – размером с ноготь на большом пальце, вряд ли больше, скатился из-под ноги воина вниз. Тут же не соратника зашипели идущие позади. Уже успели понять, насколько это опасно. А ведь начиналось так легко…
С утра, по первой горной росе, три сотни повольников со всего лагеря выступили в горы. Шли легко, весело, даже перешучивались. Потом весёлый говор смолк, потом стихли даже короткие разговоры. Только шли и сопели. Почти у всех болели головы. Проводник из торингов, эти места знавший плохо, сказал однако, что так всегда чуют себя в горах. С непривычки. Вот он привык, и беды для него нет…
Меж тем, с каждым часом похода, любая гривна[83] веса – а их на дружиннике по минимуму восемьдесят – увеличивалась в весе вдвое, а то и втрое. Тяжело.
Ещё тяжелее было тем, кто по дороге много и жадно пил. Вода эта выходила потом, лицо и тело покрывались соляной коркой. Пить, кстати, хотелось ещё больше…
– Уф! – выдохнул сотник Бугай, отирая пот со лба и в очередной раз прикладываясь к фляге. – Никогда бы не подумал, что так это тяжко – по горам лазать! Воевода, когда там привал?
– Отдохнёшь… в вирии! – тяжело дыша, возразил Ярослав, вставая рядом. – Наш воевода, мне так кажется, решил нас уморить до боя! Четвёртый час топаем!
– Пятый! – возразил молодой ведун Суровец из Туров. – По Колу если – четыре с половиной. А вот и воевода!
Воевода Рудослав Буй-тур, молодой ещё, но уже уважаемый всеми, кроме родного дяди витязь, шагал широко, словно не чуя усталости. За спиной возвышался башней огромный дружинник. Ещё выше Рудослава, ещё шире в плечах… Телохранитель, гридь то бишь.
– Что за остановка? – немедленно напустился Рудослав на своих сотников. – Почему сотни стоят?! Быстро в дорогу!
– Воевода, воины устали! – тяжело, аж брови нахмурив, сказал Ярослав. – Не серчай, но я своих воинов поберегу. Да и куда нам торопиться?
– Ты бывал в горах ночью? – так же хмуро спросил его Рудослав. – И я – нет! И что здесь творится, не ведаю! Лучше будет, если до темноты – а она здесь рано наступает – спустимся вниз. Там, может, и враг. Но зато ясный и понятный. Да и нас там не ждут!
– Хотя бы четверть часа, воевода! – внезапно поддержал товарища Бугай, про которого говаривали, что выше его Рудослав Буй-тур не ставит никого из своих сотников. – Воины с ног валятся. Под уклон пойдём, голов не оберёмся!
– Хорошо! – несколько мгновений меряя его тяжёлым взглядом, сурово согласился Рудослав. – Даю треть часа! Отдыхайте…
Радостный вопль сотен глоток был ему ответом. И почти тут же этот вопль заглушил гром куда более страшный – шумные родяне, с горами не знакомые, своим воплем вызвали обвал. Камнепад.
– Проклятье! – прошептал Рудослав, расширившимися глазами глядя на страшный вал снега и камней, на бешеной скорости мчащийся прямо на его дружину. – Разбегайся, браты! Россыпью, скорее!
Командовать и не пришлось. Лишь самые гордые и глупые дождались приказа. Да сотники. Остальные порскнули в разные стороны. Кто-то чаял найти спасение за деревом – дерево сносило с корнями. Кто-то прятался за камнем, кто-то прыгал в мелкую расщелину…
Лавина прошла, но ещё полчаса дружина добывала саму себя из-под снега и камней. Потеряли в общем немного – семерых. Четверых вообще не нашли, одного придавило валуном, двоих так измолотило камнями, что даже ведун Суровец только руками развёл. Тут сам Сварог был бы бессилен… Ещё дюжина была ранена – в разной степени, но почти никто – тяжело.
– Проклятье! – прошептал Рудослав, с ненавистью глядя на далёкие белые шапки горных вершин. – Проклятые горы!
– Воевода… – тихо кашлянув, намекающе сказал Бугай. – Теперь третью часа не обойдёшься!..
Рудослав так глянул на него, что даже этот сотник, дерзкий и упрямый, подавился следующими своими словами. Впрочем, как оказалось, зря.
– Хорошо, будет вам отдых! Час. Вон до тех камней дойдём, и – привал!
До камней, на которые указал воевода, было не так чтобы и далеко – три перестрела самое большее. Сотни прибавили шаг, насколько это было возможно. Эти двенадцать сотен шагов прошли почитай что мигом!
А место Рудослав указал отличное. Узкая, неглубокая расщелина между круто вздымающимися в небеса скалами, почти без снега, с жухлой горной травой… И родничок, весело и шумно бегущий в глубине, в тени небольшого грота. Воины, доходя, валились на землю со стонами, лишь немногие крепкие доходили до родника, чтобы набрать воды во фляги, да омыть там свои лица и руки. Хорошо ещё – не ноги. Каменная чаша, выдолбленная то ли водой, то ли чьими-то умелыми руками, и так замутилась от грязи…
– Ах, хороша! – истово выдохнул Ярослав, отхлебнув с ладоней долгий глоток. – Слышь, Брех, наполняй скорее! Упаси Род, сейчас родник иссякнет!
– Не иссякнет! – на удивление спокойно возразил Брех. – Я, в отличии от вас, по горам ходил. Эта вода с ледника течёт. С самой вершины горы. Там этого льда – так много, что на сто тысяч воинов хватит! Наверное…
– Болтун ты, не зря Брехом назвали! – взорвался терпеливо ожидавший своей очереди Бугай. – Ну-ка, дай я!
Он истово, как перед идолом бога, склонился перед родником и набрал полный ковш воды. Жадно к нему припал…
Что-то свистнуло, никто толком не понял – что и куда полетело. Потом Бугай выронил ковш, захрипел и схватился за горло. Только тогда Ярослав с ужасом увидел – кадык сотника разбит, а сам он – почти мёртв. Впрочем, очень скоро стало не до того. Свинцовые «жёлуди» пращ засвистели в воздухе так часто, что даже оглядеться толком не удавалось. Кто ещё не разоблачился, того спасали кольчуги, да вздетые щиты. Остальным пришлось хуже. Под стрелами и «жёлудями» разбирать щиты да копья – занятие не из весёлых. Уже два десятка, никак не меньше, повалились не землю. Хорошо если только раненные…
– К оружию! – дико орал Рудослав. – К оружию, браты! Контратаку, скорее!
Контратаку… А куда? Только и видно было, что бьют сверху. Откуда – неведомо. Кто, сколько – неведомо. Какие пути ведут наверх – тоже неведомо! Лучники – отличные лучники-лисы, не могли толком применить своё умение. Враг невидим и неведом!
Тут все увидели огненно-рыжую птицу. Сапсан или челег, маленький и быстрый ястребок, он нёсся от земли, так быстро набирая высоту, что глаз не успевал за ним проследить. А потом – обрушился на карниз над гротом. Там жарко полыхнуло племя, дико закричали люди…
– Скорее! – грянул на всю расщелину высокий голос Суровца. – Они на карнизе! А рядом тропа!
– Гарда, за мной! – заорал Ярослав, выскакивая из-за выступа. В щит тут же грохнулось несколько желудей, но буйволиная кожа выдержала. Сотник, грохоча сапогами и беспощадно попирая траву, пронёсся по расщелине. Следом – десятка три, рискнувшие выскочить под свинцовый ливень. Нет, уже меньше…
Тропа! Тропка! Тропочка… Узкая – меньше шага в ширину, извилистая и крутая. Скользкая… Ярослав, впрочем, ни на миг не остановился, прыжком запрыгнул на несколько шагов вверх и понёсся по ней, впрямь как горный козёл. В двух шагах позади, тяжело дыша и сквозь зубы матерясь, нёсся колобком Яросвет. Его, кажется, уже ранило…
Тропа, стоит ещё раз повторить, была узка. Узка, извилиста и скользка. Двое ушли с неё невозвратно – сорвались вниз, на острые скалы. Восемнадцать добежало до верха…
5.
Карниз над гротом был узок, зато защищён от спереди и частично с боков тяжёлыми каменными валунами. За ними и укрылся враг. Числом пока неизвестный, но несомненно – опытный и умелый. Неумеха-первогодок не сумел бы разместить воинов так, что до них не долетали стрелы, а повредить вообще лишь раз удалось – огненной птицей-челегом, выпущеной чарами ведуна Суровца…
Впрочем, в тот миг, когда дружинники ворвались на карниз, казалось – всё позади. Сейчас они – все как один умелые воины, ещё и обозлённые потерями, возьмут своё…
– Эй, а где ж враг?! – озаботился кто-то из дружинников, опуская щит. За что тут же поплатился – короткое, снабжённое острым наконечником копьё со свистом рассекло воздух, потом звонко прорубило кольцо доспеха. Воин с подсердечным ругательством рухнул под ноги рванувшимся в бой товарищам…
Карниз был узок. Когда навстречу гардарам выскочили базиликанские воины, там сразу же стало тесно. А силы оказались примерно равны – на полторы дюжины дружинников – двадцать акритов[84]. Нет, их сразу стало девятнадцать – одного Ярослав могучим ударом сбросил вниз. Потом – восемнадцать – потрудился Яросвет…
Акриты, как таковые – лёгкая пехота, против полноценных воинов, дружинников или своих триариев устоять в прямом бою неспособная. С другой стороны, здесь нет и никогда не было подневольных. Акриты – элитные воины Южной Империи набирались исключительно из добровольцев. Потому боеспособностью их банды[85] обладали потрясающей. И сейчас, сражаясь против дружинников, не отступил ни один. Все дождались сигнала, который подал в свисток невысокий, весь украшенный шрамами декан, командир значка. Потом, соблюдая порядок – одна квадра прикрывала другую – отступили в скалы. Оттуда вновь засвистели стрелы и дружинникам пришлось укрыться за щитами. По щитам, словно град по крыше, колотили свинцовые «жёлуди» пращников и стрелы лучников. В базиликанской армии именно акриты почитались лучшими лучниками, а их короткие, но мощные номадские луки и впрямь были добрым оружием…
Бог весть чем всё могло закончиться – стрелы у акритов пока что были не на исходе, а сунуться под такой ливень не рискнул бы и Ярослав – с пятидесяти шагов на голом, узком месте, утыкают как Бог ежа. И щит с булатной кольчугой тут – не в помощь… Помог воевода Рудослав. Видно, стыдно стало, что не устоял под стрелами, спрятался под карнизом… Ведя за собой три или четыре десятка дружинников, он выскочил на карниз. А дальше пошло уже совсем другое дело. В шесть десятков, подбадривая себя криками, дружинники добежали до скал. Потеряли восьмерых, но акритов смяли и в большинстве своём – перебили. Живьём вообще только троих взять удалось: двое были слишком сильно ранены, чтобы сопротивляться. Они, впрочем, были бесполезны, и их тут же добили. Третьим – почти целым – в плен попался сам декан акритский. Мрачный, с огромным синяком от ярославова кулака под глазом. Но – целый. По словам Яросвета, меч бросил сам…
Рудослав был в ярости. Повод, кстати, был вполне достойный: из трёхсот человек дружины в бою и ещё до боя пало полтора десятка – слишком много для короткого боя с двумя десятками лёгкой пехоты! Ещё больнее было от того, что одним из павших был любимец – сотник Бугай. И уж совсем выводило из себя сознание того, что беды бы не было, если б ему и только ему, воеводе Рудославу не вздумалось устроить привал в уютном, защищённом от ветров месте – в этой расщелине. На плоской, покрытой снегом и лишь редкими валунами равнине подобраться к ним незаметно не вышло бы… Да и здесь, вышли он для начала разгляду[86], ничего бы не случилось. А так – ввалились всем дуром, не глядя по сторонам…
– Сколько их было?! – больше для прилику, и так всем всё понятно, спросил Рудослав.
– Двадцать! – немедленно ответил Ярослав. – Акриты…
– Акриты! – проревел Рудослав. – Что с того, что акриты?! Этот – их командир?
– Декан Блазиус! – на вполне добром родянском наречье назвался базиликанец, вставая перед воеводой. – Мой значок держал здесь секрет. Я…
– Ты – дерьмо! – коротко и ёмко оборвал его Рудослав. – Сколько ещё секретов в горах? Ну?!
– Я не знаю! – пожал плечами Блазиус. – Я – декан, а не трибун и уж тем более – не арифмарх! Мне такую информацию не рассказывают!
– Вот именно, что – декан! – ухмыльнулся Яросвет, подходя и дружелюбно опуская свою руку базиликанцу на плечо. – К тому же настолько вумный, что даже наш язык выучил… Это ж каким предвидением надо обладать, чтобы заранее знать, что в плен попадёшь! К нам, не торингам! Или ты и торингский язык ведаешь? А, базиликанец?
– Конечно! – быстро ответил тот, заискивающе улыбаясь. – И номадский ещё…
– Ну, ты ж прямо кладезь талантов! – ласково сказал Яросвет, оглянувшись на миг на Ярослава. – Вот наш сотник тебе подтвердит: талантливый человек талантлив во всём! Хошь – спроси его, сколько отрядов и куда ушло из лагеря – ведает! Как и любой нормальный сотник. Так что ты нам лучше не ври!
– Да я что, я – ничего… – промычал Блазиус. – Восемь значков акритских из форта вышло! С тремя мы одну дорогу час делили.
– Значит, ещё шесть десятков где-то бродят! – заметно помрачнев, подвёл итог Рудослав. – Ладно, кончайте с ним!..
– Эй, я ведь сдался уже! – побледнев, заорал Блазиус. – Так нечестно!
Тут принесли и положили на карниз Бугая. На некоторое время стало не до декана, а без подтверждения воли воеводы убивать пленника не решились…
Рудослав медленно встал на колени перед сотником:
– Бугай…
Бугай, как ни странно, был ещё жив. Разбивший кадык жёлудь не сумел добить его, сотник выдержал даже то время, пока травники залечивали раны тех, кого ещё можно было спасти… И сейчас ещё жил, живыми глазами смотрел на своего вожа. В глазах была боль. Много боли, от которой уже никак не избавиться…
– Сделайте же что-нибудь! – яро обернувшись, зарычал Рудослав. – Сотню гривен тому, кто спасёт этого сотника!
– Я и без денег старался! – огрызнулся травник Бугаевой сотни. – Мёртв он, воевода! Невесть на чём и душа держится! Всё добить просит…
– Как – просит? – ужаснулся Рудослав. – У него же горло…
– Глазами! – тихо ответила Тилла, уже почти не сдерживая слёзы. – Всё на нож показывал…
– Ведун! – обернулся Рудослав к Суровцу. – Ты – можешь помочь?
Суровец, тёмный от горя, только головой покачал:
– Нет, воевода! Тут и сам Сварог бы отступился… наверное!
Воевода вновь склонился над раненным:
– Бугай, друже… Ты хочешь… умереть?
Веки на краткий миг опустились на глаза. Потом в упор на Рудослава вновь взглянули полные боли глаза с расширившимися до нечеловеческих размеров зрачками.
– Я сделаю это! – медленно сказал Рудослав. – Бугай… твои дети не будут знать нужды… Я клянусь!
Он на миг наклонился, обнимая старого товарища. Никто и не заметил, как и когда достал нож. Лишь сотник вдруг вздрогнул, дёрнулись руки, словно пытаясь оттолкнуть… Когда Рудослав распрямился, пряча от воинов лицо, Бугай – уже мёртвый – тихо и ровно лежал на камнях. Рана его – новая, рукой друга нанесённая, была укрыта от чужих глаз…
– Почему он ещё жив?! – взревел Рудослав, выплёскивая горечь и обиду на Блазиусе. – Я сказал, сбросить его с обрыва!
Второй раз ослушаться не посмели. Торопясь, чуть ли не отталкивая один другого, воины поспешили выполнять приказ. Выполнили… Крик декана ещё долго стоял в ушах.
– Собирайтесь! – сухо приказал Рудослав. – Нам ещё вниз спускаться, а Коло уже над горизонтом!
6.Рудослав и Ярослав. Ущелье сразу за Малым Кирифором. Ночь и раннее утро 23 дня месяца Вересеня.
Воевода Рудослав зря волновался. Хотя отдыхать всё же пришлось – и отправлять обратно два десятка раненных при десяти здоровых дружинниках сопровождения, до заката они начали спуск с гор. Он ведь только у самой вершины был опасным, крутым и идущим по узкой, извилистой тропке. Постепенно эта тропка расширялась… Сначала по ней смогли пройти двое дружинников в ряд, потом – трое… Под конец, когда две телеги могли разъехаться, не зацепив друг друга, Рудослав остановил заметно поредевшую – лишились шестой часть воинов – дружину.
Сотники – двое начинавших поход, да получивший эту должность всего несколько часов назад Рыкун, немедленно сбежались к из разных концов отряда. Встревоженные, запыхавшиеся – дружина растянулась на две сотни шагов, а с устатку пробежать их в полном вооружении – задача нелёгкая.
– Случилось чего, воевода? – озаботился Брех. – Может, о привале задумался?
– И не думал, а придётся! – нехотя признал правоту сотника-лиса Рудослав. – И воины устали, и идти вот так, посреди проезжей дороги, я бы всё же не рискнул. Где дорога, там и дозоры. Хватит с нас одной засады!
– Хватит! – поддержал его, подходя без спросу Суровец. – Тем более засада близка! Через двести шагов будет поворот, сразу за ним – четыре десятка акритов засело. С обеих сторон дороги по значку. Вроде и не ждут никого, однако костров нет, коней подальше увели… Да и тетивы на луках насторожены!
– А ты откуда ведаешь? – вызверился на него Рудослав, ведунов побаивавшийся, и оттого – не любивший. – Ту засаду ты не увидел!
– Ту засаду, воевода Рудослав, и ты не узрел! – кротко взглянул на него ведун. – И я, смиренный служитель Перуна! Теперь же чарами заговорными посмотрел окрест. Двести шагов до засады! Кого-то, да ждут…
Всё. Рудослав поверил. А поверив, действовал именно так, как от него и ждали…
– Так! – резко сказал, заложив пальцы за пояс и широко расставив ноги. – Отдых придётся отложить. Ярослав! Твоя сотня пойдёт слева, соответственно левую часть засады. Ясно?
– Отчего ж нет, ясно! – пожал тот плечами.
– Справа пойдёт сотник… Брех, ты пойдёшь! То же самое – убивай всех, кто под руку попадёт. Главное, своих не перебей!
– Ты не сумлевайся, воевода! – усмехнулся сотник. – От моих охотников ещё никто не уходил!
– Вот и поглядим, как на этот раз… поохотишься! – дружелюбно улыбнулся Рудослав. – А я, пока суть да дело, здесь останусь. С Рыкуном и его сотней. И с Суровцем – он мне нужнее будет! Через четверть часа после того, как вы уйдёте, и мы тронемся. Не спеша… Как увидите нас на дороге, тут и нападайте. Главное – не тяните. Сорок луков, из нас там решето могут сделать!
– Не сомневайся, воевода! – уже Ярослав ответил. – Не подведём!
– С вами только глаз да глаз имей! – вздохнул Рудослав. – Горячие хлопцы…
– Слышь, Суровец! – окликнул ведуна Брех. – Ты главное смотри, сослепу не бей! Мне усы опалишь, или, упаси Сварог, в ледышку превратишь, так я тебе враз голову оторву. К заднице приставлю!
Вряд ли ведуну понравился такой разговор. Но Брех уже повёл свою сотню. Не догонять же его, чтобы ответить?!
– Ты и правда, ведун! – вступил в разговор Ярослав, пока его десятки уходили под сень густого леса. – Поосторожнее с чарами! Они, конечно, вещь полезная… Но мы и без них как-нибудь обойдёмся. Прощевай пока!
Он ещё взмахнул рукой, то ли прощаясь, то ли забрасывая что-то за спину. И ушёл в темноту. Ведун тихонько прошептал что-то одними губами. Кажется, ругался…
Впрочем, через четверть часа ему стало не до пустой болтовни. Сотня, ведомая Рудославом, прошагала сто восемьдесят шагов вразвалочку, нога за ногу, а последние двадцать до поворота – собранным, чётким и быстрым военным шагом, если и не сомкнув стену щитов вокруг Рудослава и ведуна, то постоянно будучи наготове. Но вот и поворот, уже проходя его, идущий во главе отряда сотник Рыкун коротко взмахнул рукой. Воины немедленно встали плотнее, идущие по бокам внешне незаметно перекинули щиты так, чтобы они защищали с боков всё войско, а не только владельцев. И вот – то место, которое видел Суровец. Ведун немедленно сообщил об этом Рудославу. А поскольку все были настороже, о достижении места узнали тоже все. Шаги укоротились, скорость движения сотни существенно замедлилась, хотя она и не остановилась.
И тут – началось. Наконец – потому что выдерживать такое напряжение под силу разве что Богу… С обеих сторон донесся шум боя – звенела сталь, кричали люди, изредка свистели стрелы… Впрочем, самый умелый лучник вряд ли сумеет выстрелить больше двух раз, если бой – грудь в грудь…
Рудослав не выдержал быстро. Почти и не сдерживал себя. Повинуясь его знаку, сотня разделилась надвое и одну половину – налево – повёл он сам, а вторую – направо – Рыкун.
Вломились в кусты… Сердито выругавшись, Рудослав опустил меч.
– Для нас никого оставить не мог?!
– Не мог, воевода… уж прости! – скупо улыбнувшись, возразил Ярослав. – Времени не хватило!
Он стоял, прислонившись к дереву и неспешно, ровно и холодно, отирал лезвие своей секиры какой-то тряпкой. Вокруг в самых разнообразных позах раскинулись засадники-акриты.
– Один, два три… пятнадцать… Восемнадцать, сотник! – пересчитал Рудослав трупы.
– Не дураки, чай! – обиженно возразил Ярослав. – Считать умеем! Двое – в сторонке. Спину им хоронили!
– Ну… тогда – хорошо! – добро улыбнулся воевода. – Тогда – прекрасно!.. Пожрать у них ничего нет?
– Яросвет! – лишь самую чуть возвысил голос Ярослав. – Обыскали уже, поди?
– Да ничего и нету! – что-то торопливо прожёвывая, возразил десятник. – Самую малость было, так я уже по хлопцам раздал! Чтоб делиться, так шибко обидно! Никому и ничего. А так – по шмату мяса, да по лепёшке…
– Смотри мне! – пригрозил Рудослав, и впрямь не вдохновлённый добычей. – Узнаю, что хоть малую толику укрыл – сильно обижусь!
– Да что ты, воевода! – аж руками всплеснул десятник. – Как мог подумать такое?!
– Смотри мне! – повторил Рудослав. – А пока – отдыхать! Даю час времени… Кто-нибудь, позовите сюда Бреха с его дружиной! Здесь – поляна побольше!
По тоскливому взгляду Яросвета, который тот бросил на дальние кусты, Ярослав окончательно убедился – что-то да утаил его побратим. И как теперь признаваться?!
Яросвет, впрочем, нашёл выход. Молодец, сообразителен! Словно бы по нужде пошёл к кустам, а оттуда разразился радостными воплями и вытащил наружу – с явно не наигранной натугой – большую амфору с какой-то влагой, да два тоже немаленьких, длинных и две плетёные, очень похожие на пестерь[87] корзины. Наверняка до краёв полные снеди.
Воевода Рудослав, тут сомнений не было, прекрасно понимал, что на самом деле вся эта снедь была изначально припрятана. С другой стороны, никаких доказательств коварства десятника-медведя у него не было. Может, и впрямь только что нашёл! Только вот зачем бы базиликанцам что-то упрятывать?
– Сотник Ярослав, выстави-ка дозоры из своих! – помолчав немного, сказал он. – Вот этот десятник кажется мне достаточно смышлёным и ответственным. Пусть он сторожу и возглавит!
Ярослав с трудом сдержал смешок. Хитроумие Яросвета на этот раз оказалось против него самого. Впрочем, не впервой. Доселе Яросвет из неприятностей выбирался без особых проблем. Как-то будет на этот раз?..
– Слушаю, воевода! – на всякий случай спрятав глаза, ответил сотник. – Прикажешь во все стороны десятки выдвинуть?
– Зачем же десятки! – поморщился Рудослав. – Достаточно будет пятёрок… Так уж и быть, второй десяток выделит Рыкун! Сотник Рыкун, ты слышал?!
– Уже выделяю, воевода! – незамедлительно ответил тот…
7.Ярослав. перелесок в версте от Малого Кирифора. Дорога к перевалу. Утро 23 дня месяца Вересеня.
К утру, да ещё после долгого отдыха и обильного ужина, дружина окончательно спустилась с гор. Вернее, находилась в ста шагах от выхода. Здесь дорогу запирала небольшая деревушка, хутор из пяти или шести домов да какого-то там числа хозяйственных построек. Вроде и воинов не было, а Рудослав всё колебался. Сотникам, нетерпеливо переминавшимся за его спиной, пояснил не сразу, выдержав характер:
– Игры закончились! Сейчас, если удастся незамеченными пройти мимо, ударим по отступающим внезапно. Объяснять, как это важно?
Зачем же объяснять… Ни один сотник из тех, что стояли сейчас здесь, не был новичком в воинском деле. Даже Рыкун, сотником ставший всего-то день назад, в дружине пребывал уже шестой год. До десятника дослужился – немало… Он и ответил за всех:
– Незачем нам, воевода, объяснять! Не дураки, понимаем… Если из засады бить, так три сотни смогут и тысячу без труда остановить! А при удаче – опрокинуть.
– Верно! – кивнул довольный Рудослав. – Что скажешь ты, ведун? Чуешь ли врагов?
– Врага в деревне нет! – твёрдо заверил его Суровец. – Если говорить о воинах… Есть, однако, опасность. Маг-погодник здесь живёт. Да и остальные жители не лаптем щи хлебали! Прости, воевода, новости вряд ли тебе понравятся…
Рудослав ещё раз, уже повнимательнее посмотрел на деревню. Нет, не выглядела она опасной. Да и маг-погодник, то бишь предсказатель погоды, способный своими слабыми чарами на неё повлиять, по правде сказать, не внушал особого ужаса. Что до охотников, на которых намекал Суровец… Сколько их может быть в этой деревушке? Десяток? Два? Сомнут, не заметив!
Если по правде, так же думали все сотники. Да и воины, из тех, что слышали разговор, смотрели на Суровеца с насмешкой и презрением. Тоже, осторожник! Трус…
– Ярослав, твоя сотня пойдёт в лоб. Я с Рыкуном отсеку пути к острогу, а Брех – путь к перевалу. Там, уж не обижайся, Брех, мало шансов что кто-то появится… Ну, да хоть малый шанс есть – надо подстраховаться!
– Время теряем, воевода! – буркнул недовольный своей миссией Брех. – Наши, поди, к штурму уже готовятся!
– Всё может быть! – на удивление мирно ответил Рудослав. – Однако мы – рискнём! Эта деревня, если не врал проводник, единственная на нашем пути к Малому Кирифору. Не стоит её оставлять за спиной…
При упоминании проводника, так глупо погибшего в той стычке у родника, Рудослав заметно помрачнел и разговорчивость его покинула. Сотни в атаку он послал одним коротким взмахом…
До поры до времени от взоров селян, дружинников уберегали негустые, но обширные сады и огороды. Потом они кончились – где-то за полсотни шагов до деревни. Ярославова сотня, идущая в лобовую атаку – сейчас не смертоубийственную – перешла на бег. Сам Ярослав – сотник как-никак – бежал впереди, скорее машинально, нежели из опасения, прикрывая левую сторону груди щитом. В щит и грохнуло, когда до каменного, довольного высокого забора, пролегающего вдоль всей деревни, оставалось шагов двадцать. И не требовалось угадывать, откуда прилетело глиняное ядрышко – совсем ещё юный пращник глупо высунулся из-за ограды. За что и поплатился немедля – кто-то из Ярославовых воев метнул сулицу и бездоспешного стрелка насадило на неё, как бабочку. Даже руки похоже раскинул, падая…
– Быстрее! – рявкнул Ярослав, зверея. – Добран – два десятка влево, Богдан – два десятка вправо! Остальные – за мной!
Сотня наддала, хотя и так все бежали. Перемахнули через забор – всего-то в половину человеческого роста. Тут же в упор засвистели стрелы. Охотничьи стрелы, для пробивания булатных кольчуг не предназначенные… Дружинники, особенно те, кому всё же пришлось покропить землю кровушкой, озверели. Лучников – а тех оказалось не больше десятка – брали жёстко и без жалости. Ну, а распалившись, начали резать и тех, кого в иное время пощадили бы. В конце концов, женщина тоже может стать вестником беды. И – ребёнок…
Ярослав, впрочем, в резне не участвовал. Взяв с собой два десятка – Яросвета и Ждана, он поспешил к самому большому и богатому дому, ещё и башенкой увенчанному. Там, если прав был ведун, жил маг-погодник…
Они почти добежали, когда погода начала портиться. Быстро портиться… Задул сильнейший, почти шквальный ветер и только что голубое и безоблачное небо закрыла низко плывущая, чёрная как сама смерть туча. Из неё прямо на головы дружинников, уже поднимавшихся на крыльцо, хлынул сильный дождь. Струи хлестали, как плети, вбивали головы в плечи, а на невеликой, по два десятка шагов в любую сторону, площади стали образовываться огромные лужи грязной воды. Впрочем, дождь был недолог. На смену ему пришёл град, и вот тут дружинники взвыли. Градины, тем более такие огромные, даже через доспех доставали до тела.
– В дом! – заорал вдруг Яросвет. – Это маг балует!
То же самое, наверное, подумали и другие дружинники. Сразу больше десятка рванулось внутрь, часть полезла через окна и дорогое цветное стекло, вставленное в оконные рамы, жалобным звоном признало своё поражение в борьбе за жилище…
Внутри дома взорвалось криками и коротким звоном железа, потом наружу – опять же мокрые, в дымящейся одежде, вывалились Яросвет и ещё шестеро. Десятник просто привалился к крыльцу, словно тошноту побороть желая. Его воины бросили на землю, прямо под ноги Ярославу, что-то гибкое, завёрнутое в грязно-коричневую тряпку. Сотник развернул эту тряпку и сразу понял, почему так страдал Яросвет. То ли в ярости, то ли из опаски, мага дружинники изрубили в мелкое крошево. То, что лежало сейчас перед сотником, было чем угодно, но не человеком. Да там даже костей целых не осталось! Наверное…
– Добро! – поборов тошноту, сказал Ярослав. – Молодцы! Пошли что ли, воеводу искать!
– А чего его искать? – удивился Яросвет. – Вот он, идёт! Живой и здоровый. Чего и вам желаю!
– Ну, всё закончилось? – бодрый Рудослав словно и не бежал только что через сады, чтобы успеть к дороге раньше возможных беглецов. – Молодцы, хвалю! Никто выскочить не успел!
– Поспешать бы надо, воевода! – подумав, сказал Ярослав. – Всяко может быть… Лучше бы мы поближе к стенам оказались!
– А кто тебе сказал, что мы к самым стенам пойдём? – удивлённо воззрился на него Рудослав. – Я ведь видел, там – чистое поле без единого холмика, за которой можно было бы зацепиться!
– А куда ж мы тогда пойдём? – удивлённо уставился на него сотник. – Ведь сам князь Буйслав…
– Князь Буйслав штурмует острог! – холодно оборвал его Рудослав. – И пусть штурмует. Перун обязательно дарует ему удачу! А мы пойдём на полдень. Вон там, в двух верстах, горы сужаются и поднимаются кверху. Там, если я правильно помню, начинается дорога к перевалу Грома! Там – лучшее из всех возможных мест, чтобы задержать врага. Притом – неважно будет, сколь его много. В такой узине десяток устоит против сотни, а сотня – против тысячи. Три же сотни удержатся против целой армии! Что, разве не дело говорю?
– Дело-то дело… – пробурчал Ярослав, уже по-другому глядя на синеющие вдалеке горы. – Нет, всё же рисково! Если хотя бы малый отряд базиликанцев окажется выше, нам несдобровать…
– Сотник, а разве я спрашиваю твоего совета? – небрежно прервал его Рудослав. – Я говорю тебе, что пойдём туда! Ты – выполняешь!
– Выполнить я выполню, не впервой! – медленно ответил Ярослав. – Но и говорить правду не перестану! Хотя бы заступ наверх послать!
– Тьфу на тебя! – сердито сплюнул Рудослав. – Очень нас много?! Хорошо… Будет там заступ стоять! Два десятка! И – всё, не зли меня больше. Дружину – поднимать! Разнежились, понимаешь…
Через четверть часа две с половиной сотни Рудослава быстрым маршем двинулись на полдень. Только когда они ушли, из окраинного дома выбрался хрупкий, черноволосый мальчишка, весь измазанный сажей. С ненавистью взглянув вослед уходящим воинам, он заспешил совершенно в другую сторону. К Малому Кирифору, до которого, если по расстоянию, ему вдвое меньше бежать, чем проклятым гардарам – до гор.
8.Трибун Вениаминус Рудус. Малый Кирифор. Приступ. 23 день месяца Вересеня.
Малый Кирифор был построен всего-то двадцать лет назад. Правда, на месте небольшого пограничного поселения беглецов из Фронтира. Расположенное почти на самой границе, собой закрывавшее проход к самой короткой дороге на Базилику, это поселение было идеальным местом для строительства крепости. Цель у этой крепости, разумеется, была та же самая – защита перевала Грома. В крепости стояла не так давно целая арифма отборной базиликанской пехоты. Почти семь тысяч пехоты и конницы, отборные воины Серой Тангарской… С тех пор минуло всего-то семь дней, а сколько изменилось! Серой Тангарской аримы больше здесь не было. Осталось лишь три когорты во главе с трибуном Вениаминусом, потомком славной фамилии Рудусов, да одна банда акритов, в которой, после того как часть воинов ушла в горы, оставалось четырнадцать десятков бойцов. Даже конницу, для обороны стен, впрочем, бесполезную, стратиг Анфинос забрал с собой. Он вообще был очень откровенен, этот проклятый Клунус[88], всегда враждовавший с Рудусами. И даже не попытался укрыть от трибуна, что шансов уйти отсюда живыми – нет никаких. Притом держаться приказал до конца… Как будто с тремя когортами, пусть и составленными из ветеранов, можно удержаться от… от многотысячного войска гардар!
Трибун, хоть и представлял себе, из скольких тысяч состоит заполонившее всё пространство до горизонта гардарское войско, думать об этом не хотел. Уж больно тоскливо становилось, когда подсчитывалось соотношение… двадцать пять воинов-гардаров к одному его, базиликанскому то бишь! Ну вот, опять посчитал!..
А впрочем, считай там, не считай, а войско гардаров уже не в лагере было, а двигалось под стены. Многочисленные цепи ратников оказались уже в двух сотнях шагов и сейчас трибун без особого напряжения различал гербы варварских родов на щитах, видел, что прямо на ворота двигаются воины с огромным туром на щитах, а справа – воины из рода Медведя. Штурм был уже неизбежен, надежды не было никакой… Слышно было, как рядом поскрёб затылок, тяжело вздохнув, примипил[89] Ливий. Происходящий из простых диактриев[90], он так и не обучился хорошим манерам. Потому в пятьдесят лет – по прежнему примипил, а не трибун… Впрочем, он сам, хоть и природный новелиссим, в тридцать пять – трибун а не арифмарх…
– Что вздыхаешь, примипил? – сухо спросил трибун. – Никак боишься?
– Ты как будто не боишься, трибун! – огрызнулся Ливий. – Это ж не армия – море людское! А знаешь, как говорят наши моряки? Если посреди моря насыпать островок из песка, через час или год от него не останется и следа. Так и здесь. От нас не то что следа, памяти не останется! Посмотри, как идут!..
– Вот дойдут, и кончится наше время! – угрюмо сказал Вениаминус. – Ты выполнил мой приказ?
– Весь припас роздан воинам! – заверил примипил, прицельным взглядом высматривая в первых рядах тех, кого через несколько мгновений будет убивать. Будет, будет! Сколько-то гардар всё же погибнет!
Тяжело вздохнув, трибун глянул вдоль стены… У него было восемнадцать почти полных центурий пехоты. Хорошей пехоты. Но – почти не было стрелков из лука, а пращники – трибун знал по старому опыту пограничных стычек с гардарами, против варварских стрельцов совершенно бесполезны. Ну, или нет. Немного пользы будет. По крайней мере какое-то время варвары не смогут высунуться из-за щитов…
И тут воздух наполнился свистом стрел. Тысячи стрел разом взвились в воздух там, внизу, чтобы через несколько ужасно коротких мгновений обрушиться на стены, отыскивая любую брешь в них и доставая защитников форта… Рядом с трибуном, всего в нескольких шагах, рухнул на землю центурион Валерий – молодой и очень перспективный офицер из знатных. Простая стрела попала в его благородный глаз и центурион, кажется, даже не успел понять, что с ним случилось. Таких как этот центурион – трибун знал да и видел – было сейчас множество. Гардары никогда не пренебрегали прикрытием лучников, вот и сейчас, можно было сказать: Гелиос[91] не видно за тучей стрел. Одна стрела, кстати, скользнула по наплечной пластине лорики трибуна. Кажется, даже прочертила своим булатным остриём царапину на блестящей поверхности доспеха. Ну, тут уж ничего не поделаешь…
– Стоять крепко! – заорал трибун, вовсе не надеясь, что его воины станут выполнять этот приказ. Хотя… Наверное, ни у кого нет и не может быть сомнений, что станется с их жёнами и детьми, когда разъярённые, разогретые пролитой кровью варвары ворвутся внутрь. Так что будут сражаться! Будут! Хотя бы вигилию, пока их семьи будут собираться и покидать форт… Хватит ли им той вигилии? Там ведь – бабы! Лишённые Господом ума существа! Кроме его обожаемой Пронои. Вот она – умница, к тому же и красавица. Потому её конный паланкин, да ещё в сопровождении букеллариев, вышел из форта ещё на рассвете. Сейчас, наверное, уже далеко. Что до остальных – трибун мог признаться в этом только себе самому – до них ему не было совершенно никакого дела. Погибнут – сами виноваты! По правде сказать, трибуна сейчас куда больше волновал другой вопрос: почему гардары, осадным парком обладающие, не пустили в действие свои катапульты и тараны. Почему пока что единственным помощью при штурме у них были лишь только штурмовые лестницы? Лестниц, правда, было много и это означало, что по стенам полезут густо и сомнут быстро. Что ж, в этом он и так не сомневался.
– Приготовиться! – услышал он громкий приказ примипила Ливия. – Смотрите мне, кто хоть на миг раньше ударит, сам голову свинчу, варваров не дожидаясь!
Да, на примипила можно было положиться с куда большей уверенностью, нежели на двух трибунов, оставшихся здесь. Те оба, подавленные с утра, надирались вином на боковых стенах, оставив свои когорты на примипилов. Вряд ли это пройдёт бесследно… С другой стороны, во хмелю куда легче и проще принять смерть. Вот только жаль, ему так поступить гордыня не позволяет! Будь она проклята…
Тут наконец гардарским лучникам ответили базиликанцы. Лучников у них было немного, всё больше пращники да те стратиоты, что рисковали на таком расстоянии расходовать бесценные пилумы. Впрочем, это всё равно была ответная волна из свинца и стали. И трибун, не удержавшийся от очевидного безумия, с радостью увидел первых варваров, запятнавших своей кровью базиликанскую землю. Многие упали, вымело почти весь первый ряд… Варваров это не остановило, а добежавшие – в основном в первых рядах были простые ратники – начали забрасывать ров плетёными корзинами с землёй и камнями. Задние ряды непрестанно прикрывали их стрелами. Похоже, со стрелами проблем у них не было вовсе…
– Трибун! – запыхавшийся стратиот совершенно точно был не из его когорты. – Трибун, беда!
– Какая ещё беда?! – бешено воззрился на него трибун. – Тебе этого мало?!
– Беда, трибун! – упрямо повторил стратиот. – Мальчишка прибежал из Форланы! Говорит, с гор варвары спустились! Всех убили и к перевалу пошли!
– К перевалу… – машинально повторил Вениаминус. – Господи! Там же Проноя!
В этот момент гардары завалили наконец ров и пошли на приступ. Трибуну моментально стало не до жены. Ещё через четверть часа Вениаминус Рудус, самые перспективный трибун Серой Тангарской Арифмы, был убит в бою с ворвавшимся на стену варварским дружинником. Одним из первых в длинном списке обороняющих Малый Кирифор базиликанцев…
9.Ярослав. перевал Грома. 23 день месяца Вересеня.
– А вот интересно, - поддёргивая штаны, сказал Яросвет. – Начали наши приступ, аль ещё нет!
– Начали! – равнодушно ответил Ярослав, стараясь не смотреть на белеющее в нескольких шагах женское тело, над которым пыхтел кто-то из дружинников-туров. Двадцатый или тридцатый по счёту – тут нетрудно и сбиться.
– Ах да, они ж ещё с утра должны были! – кивнул, вспомнив, Яросвет. – Ты так и не попробуешь? Сладка базиликаночка попалась! Груди да зад, правда, маловаты… Я пышных люблю. Как Тилла вот!
– Нет! – нехотя ответил Ярослав, с трудом подавив вздох. – Свеженькую, ещё туда-сюда… А сейчас – какое удовольствие?!
– Ишь, разборчивый стал! – ухмыльнулся Ждан, кстати, тоже не прикоснувшийся к пленнице. – Так и скажи, что Тилла не дозволяет!
Тилла, которая ушла подальше и не могла слышать ехидного разговора дружинников, заодно и ответ пропустила.
– А что мне Тилла? – сердито спросил Ярослав. – Не мать, не сестра, не жена…
– Ну, ну… – пробормотал Яросвет, как-то странно глядя на него. – Смотри, тебе виднее!
– И вообще, двигаться пора! – сердито сказал Ярослав. – Уже полчаса здесь стоим… Чего ждёт Рудослав?!
– Ничего я не жду! – сухо ответил воевода из-за спины и Ярослав метнул яростный взгляд в сторону Ждана. – Ничего не жду и выступаем мы немедленно. Побаловались и хватит. Или кто мертвечиной интересуется?!
Ждан, поймавший взгляд сотника, лишь руками виновато развёл, Ярослав сплюнул… Тут наконец поднялся с колен дружинник-тур и стало видно, что когда-то, несмотря на нелестную оценку Яросвета, базиликанка была хороша. Может, не красавица, но – хрупка и воздушна, нежна ликом и кожей… была. Сейчас, после тридцати распалённых коротким боем мужиков, от неё мало что осталось и Ярослав против воли почувствовал, как к глотке подкатывает тошнота. Повинуясь безотчётному порыву, он молча шагнул вперёд, игнорируя шутки-прибаутки воинов, наклонился и быстро ударил ножом. Тело кажется вздрогнуло… или ему этого только показалось. Распрямлялся уже в полной тишине. Даже Яросвет глядел с осуждением…
– Ну, чего стоите?! – первым не выдержал Рудослав. – Пошли уже!
За собой они оставили испоганенные десятком трупов поляну. Где-то в кустах ворочалась избежавшая Ярославова милосердия служанка. Ей тоже пришлось туго, но – в отличии от хозяйки баба крепкая, она по-прежнему боролась за жизнь. Ноги подламывались, было очень больно, звери-варвары там всё разворотили… Она упорно, до крови закусив губу, пыталась встать, уже и сама не в состоянии объяснить – зачем.
Меж тем, дружина шла быстро, с шутками и даже песнями, шла нахально – посреди дороги. До гор добрались быстро, вошли в ущелье без опаски – высланная вперёд застава прошла на версту в глубь и врага не узрела.
– Ярослав, возьмёшь на себя левое крыло! Брех, заберись на скалы справа! Рыкун, твоим – набольшая честь – возьмём на себя чело! – немедленно начал командовать Рудослав. – Ну, сотники! Времени попусту больше не теряем! Враг на подходе! Не могли там удержаться слишком долго!
Вера в это была сильна среди всех воинов, потому работали споро и умело. Дорогу, а она здесь была узка и извилиста, да ещё и зажата между скалами, завалили камнями. Коннице и раньше было бы сложно здесь атаковать, а уж потом – и вовсе невозможно. Даже пехоте было бы тяжело перебраться через дорогу, что и признал сам воевода Рудослав, попытавшийся перебраться через завал. Нет, перебраться-то он перебрался, но каблук на сапоге сломал и долго самыми чёрными словами поминал того сапожника, что продал ему эти сапоги. Воины тихонько посмеивались, но в общем сочувствовали. Хорошие были у воеводы Рудослава сапоги…
Пока воевода ругался, пока воины веселились и доделывали завал, прошёл час или даже два. На дороге появились и первые беглецы. Воинов среди них видно не было – возы, гружёные немудрёным скарбом, да ослов, навьюченных так, что страшно, сопровождали в основном женщины, да дети. Стариков, и тех было совсем мало…
Впрочем, нет. Воины всё же были. Изредка в толпе, среди женских платков и детских шапок мелькали отливающие медью шлемы базиликанских стратиотов. Изредка, ибо пока это были те трусы, которых недосчитались защитники Малого Кирифора.
– Что делать будем, воевода? – озаботился Брех. – Воинов тут нет! Конечно, если прикажешь, мы и по ним будем бить стрелами… Но как-то неловко. Женщины всё же, дети!
Рудослав так посмотрел на него, что сотнику-лису стало не по себе. Взгляд голубых глаз воеводы способен был пронзить, словно добрая стрела с булатным наконечником. Пока он молчал, но Бреху, если по правде сказать, жуть было интересно, что скажет. Рудослав – яр и горяч. Может ведь и впрямь приказать, чтобы выбили даже детей. Тем паче, если приказ – не пущать вообще никого! Князь Рудослав, на время похода – набольший над остальными, не уточнял – что делать с женщинами. И детьми…
– Княже! – кашлянув, сказал вдруг Суровец. – Я что думаю… Может, пугануть их просто?
– Как это – пугануть? – удивился Рудослав.
– Там же – бабы! – презрительно фыркнув, пояснил ведун. – Много им надо, чтобы напугаться?! Тем паче, у страха – глаза велики! Увидят нас, подумают – втрое больше. Бегом обратно побегут! Ну, а уж кто не побежит… Тем Род судья!
Рудослав, кажется, поначалу хотел отказаться от столь странного способа обороны. Но – задумался. Он вообще чаще думать стал, меньше полагаться на удачу… После того случая на площади Сальма. Научился! Поздновато…
– Да будет так! – его решение немного удивило сотников. – Всем слушать меня! Как только подойдут на двести шагов, вставать во весь рост и орать погромче. Шуганём, так шуганём, а нет – и не надо. Встретим, как положено!
– Может, хоть сотню оставим про запас? – озаботился осторожный Рыкун. – Для этих и двух сотен хватит. А выказывать всю свою численность…
– Да кого там бояться? – возмутился Брех. – Зато уж пуганём, так пуганём!
Рудослав промолчал, таким образом давая понять, что решения своего не изменил. Встанут все три сотни…
Ну и встали. Через полчаса, когда передовые беглецы оказались на расстоянии, указанном воеводой Рудославом. То есть – почти в упор…
Их появление – ни малейшего сомнения – вызвало общую панику среди беглецов. Варварские воины, преградившие в силе тяжкой дорогу, ужасали и будили в воображении самые страшные фантазии. Особенно у женщин… Они их подтвердили, грохнув вдруг в щиты оружием и так страшно заорав – наверное, боевой клич – что некоторые обратились в бегство немедленно. Бросая с таким трудом вывезенный из города скарб, бросая даже детей… На дороге началась замятня. Плакали дети, кричали женщины, дико ревели брошенные ослы… Их всех, впрочем, достаточно уверенно перекричал некий базиликанский воин со знаками различия центуриона. Надсаживая глотку, он скомандовал стратиотам построение. Те, к удивлению гардар, приказ выполнили безропотно. Рудослав и сотники пришли в себя только тогда, когда из-за ровной стены щитов выскочили велиты и в воздухе засвистели свинцовые «жёлуди», выпущенные пращниками. Выпущенные с убойного расстояния, в упор…
10.
– Вот тебе и беглецы, вот тебе и трусы! – бешено выругался Яросвет, усаживаясь подле Ярослава и ножом выковыривая из вмятины в щите расплюшенную свинцовую плюху. Получилось, но щит выглядел далеко не так красиво, как до того.
– Да, мы ошиблись! – согласился Ярослав сквозь зубы. – Лучники, бей!
Его сотня находилась на скалах – в подобном бою несомненное преимущество. В то время, как базиликанские снаряды если и долетали доверху, то уже на излёте, гардарские стрелы шли густо и точно. Первый ряд ещё спасался, укрывшись за скутумами. Остальным – и в первую очередь как раз велитам и прочей лёгкой пехоте, пришлось туго. Их телами очень быстро была устлана вся долина перед завалом. Двадцать или тридцать трупов… А боя того прошло ль четверть часа?!
– Ну, так даже скучно… – пробормотал Ярослав, опуская лук с наложенной стрелой. – Зачем?!
Последнее восклицание его относилось к внезапно прозвучавшему пению серебряного рога воеводы Рудослава. Почти одновременно сотня Рыкуна выплеснулась из-за завала, точно также в нём застряв… Поверх голов атакующих дружинников, огненной птицей послал своё заклинание ведун Суровец. Магический взрыв полыхнул точно поверх первого ряда, в центре фаланги, разметав её надвое.
– Бей! – рявкнул Ярослав и его команду в сорока шагах справа повторил Брех. – Бей, пока не поздно! В пробой бейте!
Две сотни лучников – ну, почти две, ибо луки были всё же не у всех – ударили разом в образовавшийся разрыв первого ряда. Стрелы шли густо, попадать в цель размеров в добрую сажень ещё не разучились. Правда, через несколько мгновений бить стало тяжеловато – сотня Рыкуна, которую вёл самолично воевода Рудослав, врубилась во вражеские ряды и в шумы боя добавился ещё и звон металла о металл.
– Ох, как же это зря! – процедил сквозь зубы Ярослав, выпуская очередную стрелу. – Горяч воевода, чрезмерно горяч!
– Да ты что?! – возмущённо воззрился на него Добран. – Мы ж их сейчас до самого до Малого Кирифора…
– Да при чём тут это?! – взъярился Ярослав. – Ты посмотри, там уже десяток наших полегло! А могли бы – стрелами, из-за укрытия! Без чести? Зато – хлопцы живы! Нам ещё держаться здесь и держаться…
Впрочем, прав был воевода Рудослав, или нет, но центурию он с места сбил и гнал ещё две сотни шагов. Потом вновь пропел рог и сотня Рыкуна медленно, с достоинством, подбирая по пути оружие и припас – стрелы тоже – начала возвращаться. Шли довольные, орали оставшимся на скалах, что давно известно, что только Туры смелы, а остальные – трусы и слабаки! Ну, не обидно же?! Зато и сами героические туры только смеялись, когда им все закричали, мол – бегите. Чего бежать, коль враг повержен. Смеялись недолго – прошли шагов десять. Потом земля за спиной дрогнула, кто-то обернулся первым… Дальше бежали так, что земля дымилась под ногами. Поверх голов опять – чем-то очень могучим – шарахнул ведун. Прямо в поспешающую с трёх сторон пехоту базиликанцев. Не слишком многочисленную, но уж выдвинувшуюся вперёд сотню превосходящую числом значительно. Сотни три, три с половиной…
– Я ж говорил… – процедил, кусая губу с досады сотник. – Как там со стрелами?
– Не густо! – со вздохом отозвался Добран, чей десяток издавна считался лучшим в стрельбе. – Мы ж без обоза, два тула на брата и всё! А в туле – много ли?!
– Две дюжины! – сплюнув, ответил Ярослав. – Только не говори, что уже по тулу истратили!
– А ты у себя посчитай! – огрызнулся Добран. – Вон, три стрелы торчат!
Скрежетнув зубами, Ярослав умолк. И правда, неча пенять на другого, когда у самого нелады!
Меж тем, хоробры-туры опять потеряли время, перебираясь через собственными руками смастерённый завал и базиликанцы, разогнавшиеся до почти бега, были в пятидесяти шагах, когда из гордыни уходивший последним воевода Рудослав перешагнул завал и встал за стеной из дружинников. Стратиотов, наступавших стремительно и умело, встретили стрелами в упор. И вся их стремительность куда-то испарилась. Зато видны стали многочисленные белые повязки, разность одежд и нестройность рядов, стойная заново составленных отрядов. Так, скорее всего и было. Перед родянами во всей своей красе предстали остатки базиликанского гарнизона в Малом Кирифоре. Или, по крайней мере, какая-то часть этих остатков…
– Приготовились! – оглушительно громко приказал Рудослав снизу. – Лучники, уймитесь пока!
Сразу – как обрезало. Тем паче и без приказа многие стрельцы начали беречь стрелы. Бой намечался жаркий, а стрел в тулах – кот наплакал…
Ярослав, тот времени попусту не терял – всю площадку обшарил взглядом не по раз. И каждый раз натыкался на несколько огромных валунов, так удобно расположившихся шагах в двадцати от края…
– Яросвет… – негромко сказал он.
Яросвету довольно было одного взгляда, чтобы понять замысел сотника. Коротко кивнув Травеню, он снял с позиций и других своих воинов и повёл их на работу пусть безопасную, зато и менее почётную… Волохать камни – занятие для настоящих воинов позорное и пренеприятнейшее.
Меж тем, базиликанцы слегка перестроили ряды и атаковали вновь. Без разговоров, без длительной прелюдии и даже без прикрытия пращников. Пращников, похоже, вообще не было – как и юниоров, оставленных умирать в прикрытии. Только опытные, тяжело вооружённые триарии и принципы. А они могли только атаковать и сражаться в бою грудь в грудь. Ничему другому просто не обучены…
– Бей! – заорал внизу Рудослав и лучники вновь начали плести в воздухе кружева из стрел. Умело плести – после каждого залпа позади медленно бредущего по дороге квадрата пехоты оставалось по десятку неподвижных тел. Да сколько-то раненных находили в себе силы продолжить движение. Впрочем, и десять тел – довольно, когда из трёх стрел лишь одна – бронебой, как раз для поражения панцирников предназначенный. С отчаяния лучники уже срезнями стали бить, даже тупицами… А какая польза от тупицы, стрелы напрочь лишённой наконечника, когда на мишени – пуда полтора брони? Да и срезень, он в первую очередь жилы коням резать предназначен, или там – ванты кораблям. Никак не пробивать лорику!
– Нет, не нравится мне это, сотник! – сердито процедил Добран, метко всаживая стрелу в одному ему ведомую щель. Идущий третьим слева воин рухнул без крика и в образовавшийся проём немедленно всадил стрелы весь Добранов десяток. Удачно всадил – упали ещё четверо… Впрочем, такие залпы становились всё реже. Базиликанцы шли, умело закрывшись со всех сторон и даже сверху щитами, кажется, даже сцепили их спереди – для прочности. «Черепаху» их знаменитую так просто не возьмёшь!
– Ну-ка, посторонись! – заорал за спинами Яросвет. – Дорогу героическим защитникам перевала!
Ну, посторонились. Весь десяток надрывался, толкая вперёд огромный валун. Последний шаг, когда его переваливали через край, получился вовсе самым тяжёлым. Зато потом – свалив его вниз, прямиком на головы базиликанской пехоты, орали и прыгали, словно лягушки. Довольные, понятное дело…
Валун был огромен, да и весил поди берковца четыре. На дороге внизу натворил немало… Он, правда, упал не совсем так, как хотелось бы, пробоину в строе не проделал. Помешал другой валун, зацепившись об который, камень подпрыгнул и обрушился на середину. Правда, десяток или даже больше базиликанцев, попавших под него, больше никогда не встанут. Но остальные пока ещё не остановили своего продвижения вперёд. Первый ряд, слегка поломавший свою ровную линию, уже карабкался по камням завала и до столкновения с воинами Рыкуна ему оставалось меньше десяти шагов. Почти что ничего. Дружинники-туры пока что не высовывались, предпочитали выбивать врага стрелами – у кого остались, да метали сулицы. Первый ряд от этой стрельбы пострадал сильно, но его уже подпирали остальные ряды. Стратиоты пёрли зло, яростно, прекрасно сознавая, что единственный их шанс уцелеть – это прорваться и уйти через перевал. Причём – быстро, ибо гардарские полки в Малом Кирифоре, опустевшем и никогда не славящимся богатством, долго не задержатся. А тогда им всем тут конец!
Последние шаги до столкновения базиликанцы проделали уже без строя – сказалась тяжёлая работа, камни рассекали любую фалангу на несколько мелких кусков и пройти по ним не было никакой возможности. Громким криком взбадривая себя и пытаясь хотя бы немного пугнуть соперника, прикрываемые последними пилумами идущих следом рядов, передовые стратиоты сцепились с дружинниками. Слышен был громкий рык Рудослава, призывавшего держаться крепко…
11.
Высоко подняв руки над головой, Ярослав с силой метнул небольшой, с голову телёнка размером булыжник вниз. Попал не слишком удачно – не в голову, в плечо, но базиликанца перекосило и сражавшемуся с ним дружиннику-туру оставалось только сунуть меч под ребро стратиоту. Тот медленно осел, но дружиннику полегчало ненадолго – сразу трое насело и тут уж пришлось крутиться, словно белке в колесе. Всё равно не выкрутился и рухнул, насаженный сразу на два меча…
Ярослав горько выругался – воин, ему незнакомый, дрался хорошо…
– Может, помочь? – озаботился Богдан, похоже, уже не в состоянии сдерживать зуд в кулаках. – Гибнут ведь хлопцы!
– Приказа не было! – скрипнув зубами, огрызнулся Ярослав, помогая свалить вниз ещё один валун. – Да и потом, мы ведь не ведаем, сколько их выжило. Может, это – только передовой отряд, прокладывающий дорогу для остальных! К тому же, сотня Рыкуна обязана удержаться против них! Здесь – сам Род велел!
Богдан, судя по его кислой физиономии, вовсе не так уверен был в способности Туров удержаться. Или просто очень хотел подраться! Тоже возможно… А храбрые дружинники-туры не слишком торопились его разубедить. Им удалось удержать завал – правда. Но строй был разорван яростной атакой и десятки отбивались разрозненно и без особого успеха. Скорее всего, всё закончилось бы ещё хуже, но две сотни, нависающие над головами базиликанцев, делали своё дело. Жаль, стрел не осталось. Только факельные, да и тех – по три штуки на тул. Ну, да факельные стрелы в бою – вещь пустая. Ими только коней пугатью.
И всё же Богдан взял верх. Ворвавшийся наверх, запыхавшийся и явно только-только выбравшийся из бой воин с трудом смог выдавить из себя несколько слов, но из этих слов следовало, что воевода Рудослав требует хотя бы по два десятка воинов спустить вниз. Ярослав лишь миг колебался, и два лучших его десятка – Яросвета и Богдана, ринулись по тропке вниз. Лихо рванулись, явно застоявшись без дела. Видно было, как такое же число воинов отправил вниз Брех. Рудослав был последователен…
– Слышь, сотник! – окликнул внимательно следящего за ними Ярослава Добран. – Давай, я факельными стрелами их прикрою! Пользы, конечно, никакой… Так хоть не стоять без дела! Камней почти не осталось!
Да уж, они постарались… На скалистом плато и так-то не слишком много было заслуживавших внимания валунов. Теперь их не осталось вовсе. Вычистили всё, в отчаянии швыряя в стратиотов заведомо не способные причинить серьёзный вред камни. Хотя, конечно, иногда случалось чудо и такой камешек, удачно попав под ногу, тоже мог бед натворить.
– Ладно! – подумав для прилику, согласился Ярослав. – Давай! Все слушать! Стрелы отдать Добрану! И факельные – тоже!
Отдавали без особой охоты – каждый воин стрелы себе мастерил сам, по своей руке, для своего лука… Впрочем, спорить с сотником не было ни желания – опасно, ни времени – поджимало. Лихие десятки Медведей и Лисов атаковали вниз по склону, с ходу перемахнув через преграду в виде завала и ударив резко и сильно. В спину – это усиливало удар во много крат. А поверх их голов, расчищая дорогу, полетели, оставляя за собой жирные дымные хвосты, факельные стрелы. Почти тут же – тоже чай не дурные – оставшиеся стрелы пустили в ход лучники-лисы. Там тоже бил лишь отборный десяток, которым командовал сам сотник Брех. Ну, всем известно, что он – добрый лучник…
А факельные стрелы оказались даже очень ничего! Конечно, из них нечего было и думать пробить доспех. Мягкий железный наконечник не способен был на это. Но даже просто попав в спину, она крепко цеплялась к пластинам доспеха, а густо обмазанная смолой тряпка запала пылала густо и жарко. По крайней мере нервируя стратиота. При удаче же – попадая в узкую прорезь между шлемом и воротом лорики – можно было даже серьёзно ранить или убить врага…
Ярослав замер у самого края, бесцельно сжимая в руке черен секиры и остро сожалея, что не имеет права бить из лука. Стрелком он был посредственным, куда больше полагаясь как раз на молодецкий удар секирой… Внизу пока всё было слишком неясно, чтобы радоваться или наоборот – впадать в уныние… Хотя появление четырёх новых десятков добавило шансов на поражение базиликанцев. В конце концов, если дело совсем туго будет, можно и без приказа рискнуть, атаковать оставшимися пока без дела воинами…
Сражение в лощине заняло всё внимание Ярослава и его воинов, себе за спины не смотрели уже очень давно. А зря, как оказалось. Когда захрипел, пытаясь выцарапать пробившую насквозь горло стрелу стоявший поодаль дружинник, было уже поздно что-то всерьёз менять… Ярослав резко, вскидывая щит, развернулся. И похолодел, покрылся холодным потом. Десяток его воинов, если не больше, лежали на камнях убитые или раненные. Среди них – хвала Сварогу, только раненная – Тилла. Впрочем, сейчас было не совсем до Тиллы. По склону, каждый миг рискуя свернуть шеи, скатывались вниз не меньше полусотни воинов в базиликанских доспехах. Сверху, прикрывая их меткими стрелами, били не меньше двадцати лучников. Лучники… Значит – акриты. Вот он поди – козырь прорвающихся внизу пехотинцев!
Щит Ярослава трижды гулким звоном отозвался на удары стрел, одна засела так глубоко, что сумела проткнуть воловью шкуру насквозь и даже оцарапала остриём наручь на левой руке сотника. На других дружинников обрушился такой же плотный шквал стрел и похоже было – жалеть стрелы акритам никто не приказывал. И то верно – зачем?!
С другой стороны дороги что-то отчаянно кричал Брех, но помощи от него ждать не приходилось. Сотне лучников-лисов для этого пришлось бы спускаться…
– Вперёд! – закричал Ярослав, грозно вздымая секиру к небесам. – Покажем ворогу, каковы сыны Рода!
Сотня – что значит застоялась – ударила дружно и лихо, ажно приятно было посмотреть. Быстро, потеряв лишь пятерых, пробежали дружинники разделявшие их и врагов расстояние, ударили тоже хорошо, разом опрокинув… Счастье великое, против них не было тяжёлой пехоты – только велиты и акриты, относящиеся к лёгкой пехоте, из броней на себе имевшие только кожаные лорики, да щиты – маленькие и круглые, так называемые «кулачные». Ну, и мечи, разумеется, короткие и из плохого железа… А откуда хорошее в Базилике, извека полагавшейся на прочность строя, а не стали? Так что всё было бы совсем хорошо… если бы не лучники наверху. Как и тогда, у родника, акритские стрелки выбрали наилучшую позицию для обстрела, потому и потери от их стрел были велики. Воины тщились хотя бы под щитами укрыться от их стрел, вздымали их над головами… и открывались для ударов снизу. Повторялась та же картина, что и полчаса назад – с базиликанцами. Только не похоже было, что стрелы наверху кончатся так же быстро, как и камни здесь – когда нужно было рушить их на головы базиликанцев…
– Яросвет! – привычно заорал Ярослав, прежде чем вспомнил – верный побратим сейчас режется внизу. И вряд ли покажется. Пришлось звать Ждана…
Молодой – не по возрасту, по положению десятник оказался рядом почти сразу. Глаза горели ожиданием… Он командовал третьим десятком, так что именно на него должен был опереться сотник, раз рядом нету Яросвета и Богдана.
– Ждан… – начал было Ярослав, и замялся. – Ждан…
– Да готов я, сотник, давно готов! – нетерпеливо оборвал его Ждан. – Говори, что надо!
– Надо сбить лучников со скалы! Нет… лучше я сам твой десяток поведу. Собирай хлопцев!
– Чего их собирать-то! – поскучнел лицом Ждан. – Все со мной… Семеро осталось! Злыденя ещё в горах обвалом завалило. Порей погиб недавно…
– Семеро, так семеро! – согласился Ярослав. – Пошли что ли, браты! Добран – за меня останешься!..
Добран что-то буркнул, слишком занятый поединком с базиликанцем, уже трижды раненным но упорным до омерзения. Впрочем, четвёртая рана – в живот, так что кишки наружу – стало для него последним и Добран позволил себе обернуться.
– Чего?..
Ярослав был уже далеко и приказ сотника передавал Добрану кто-то из дружинников. Уж как передал, так передал…
– Пошевеливайтесь, волчья сыть! – заорал десятник, ещё яростнее размахивая мечом. – Сотник приказал заканчивать, да на помощь ему поспешать! Эх, разомнём косточки!..
12.Князь Лютень. Дорога на перевал Грома. 23 день месяца Вересеня.
Лютень Холмградский совершил настоящий подвиг. Как ещё можно назвать то, что спустя всего час после захвата города, две тысячи дружинной конницы выметнулись из Южных ворот и лихо, одним махом преодолели расстояние в четыре версты. То самое, что отделяло базиликанский форт Малый Кирифор от гор…
Воины ворчали, недовольные. По их мнению, тревога князя за ушедшую наперехват беглецам дружину была напрасна. Триста воинов, отборных хоробров, способны были противостоять втрое большему количеству врагов. Из города же, если верить пленникам, ушло куда меньше. Значит, и тревожиться не за что! А князь Лютень своей пустой тревогой лишает их, кровью и потом заслуживших награду, малой её толики. В городе оказалось совсем немного добра и почти не оказалось достойных внимания баб… Пока они доскачут до гор, пока обратно вернутся… Что там останется?!
Слегка повысил общий настрой хитроумный, потому и успешный воевода Ивещей. Приподнявшись в стременах, он громко сказал:
– А мы всех баб под себя подгребём, браты! Ведь они все ушли в горы. Воевода Рудослав их для нас задержит… Но надо поспешить! Там тоже орлы! Нам может и не достаться…
Эти ли слова сказались, либо дружинникам стало совестно, но кони пошли веселее, а горы приблизились настолько, что их вершины из синих и далёких превратились в снежно-белые и очень близкие. Одна гора, так вовсе нависала над дорогой…
Первым бредущих обратно к городу женщин заметили, разумеется, в передовом дозоре. Долго не колебались, пустили коней намётом и приглянувшуюся им бабу загнали в кусту, где и прихватили. Хотели было спешиться, но появившийся витязь князя, свирепый Яробуй, бабу забрал себе, перекинув через седло. Один дозорный попытался что-то возразить… очнулся четверть часа спустя, с гудящей головой, огромным синяком в пол-лица и жутковатым воспоминанием от того, как огромный кулак витязя летит в него, а увернуться уже нету времени.
– Ну и дурак же ты! – буркнул ему приятель, помогая уместиться в седле. – Яробуй велел передать, что баб на всех хватит! Их тут тыщи! А эту он везёт князю. На допрос! Потом, если очень восхотелось, можешь получить…
– Нет уж, с меня хватит! – пощупав гудящую скулу, возразил дружинник, пристраиваясь в хвост длинной колонны. – И впрямь, наваждение было какое-то. И ведь ничего особенного, кожа да кости!
Его товарищ промолчал, а где-то впереди пропел серебряный рог рода Медведя… Князь Лютень собирал под свой скарлатный стяг вящих мужей…
Созвал. Довольный, прямо-таки сияющий. Сообщил громко, чтобы и воины слышали:
– До Ворот Грома, как они зовут начала подъёма – меньше полверсты! Эта вот… красотка… говорит – наши их завернули и сотню прикрытия побили. Вроде… Больше ничего не знает, а я настаивать пока не стал. Нет времени… Поспешать надо! На всякий случай, если там ещё бой – атакуем сразу. Ивещей, твоей тысяче изгоном развернуться. Я со своими пойду в лоб!
Дружина взяла в намёт и довольно быстро полверсты, обещанные базиликанкой закончились. В бой влезать не потребовалось. Боя уже не было. Были трупы – много трупов, в самых причудливых позах раскинувшихся по полю. Чего не было, так это вышедших навстречу дружинников Рудослава. Вообще живых не было…
– Стоять! – оборвал скок Ивещей, на миг забыв, кто сейчас – набольший. Дружина, впрочем, привычно послушалась, а князь Лютень пропустил своевольный приказ мимо ушей. Не до того было. Страшно… Ни одного встречающего!..
– Неужели – погибли? – недоверчиво пробормотал Лютень. – Все? Нет, быть того не может! Там же Рудослав! А он – один из лучших воевод всей Родянии!
– И Ярослав-сотник там же! – мрачно сказал Ивещей. – Княже, а ежели там – засада? Наших побили, сами в ущелье укрылись… Побить нас, понятно, не побьют. Но кровушку обильно пустить им по силам!
– А может, к ним помога подошла! – предположил кто-то из сотников мрачным, полным трагизма голосом. – Тогда и нам может всерьёз достаться!
– Боишься! – уколол его кто-то из побратимов-сотников.
– Боюсь! – немедленно ответил тот. – С нами князь! Его головой в пустячном походе рисковать права не имеем!
– Помолчи… осторожный! – поморщившись, оборвал его Лютень. – Подумай лучше, каково тем, кто, может, жив ещё! Вон, кстати, кто-то знак подаёт со скалы. Кто зоркий, позрите, наш или чужак!
– Наш! – радостно возвестил мгновением позже сотник Любомудр. – Это ж Яросвет! Из сотни Ярослава воин! Такого второго толстяка во всей тысяче не сыщешь! А то и в войске… Если уж он машет, значит, и впрямь можно приближаться!
– Точно! – подхватил кто-то ещё. – Враль Яросвет тот ещё, но предателем никогда не был. И не заделается!
– Вперёд! – подумав немного, приказал Лютень. – Но разгляду вперёд всё же пустим… Любомудр, ты поведёшь!
Завистливый ропот был ему ответом. Князь Лютень в последнее время высоко ставил Любомудра-сотника. Поговаривали – даже выше сотника Ярослава. Вот этот приказ – новое этого возвышения подтверждение…
Любомудр, гордый и счастливый, увёл свою сотню вперёд. Остальная дружина, впрочем, ненамного отстала от разгляды. Шагов на двести. Как раз хватило передовой сотне, чтобы втянуться в ущелье…
Сотника Любомудра, уже спешившегося, увидели сразу. Не увидишь его, когда стоит на коленях над чьим-то телом и что-то во весь голос кричит. Таких тел – в большинстве своём неподвижных – в ущелье было много. Куда больше сотни или даже двух… Многие, но не все – в базиликанских доспехах. Стратиоты, значит. Остатки гарнизона Малого Кирифора…
– А! – услышал Лютень чей-то оглушительный рык. – Медведи пожаловали! Здорово, здорово, браты!
– И ты здравствуй, Рудослав! – тихо сказал потрясённый князь. Было от чего потрястись… Рудослав выглядел пьяным и таким растрёпанным, словно только что из пекла выбрался. Здесь и было пекло. Рудослав выбрался из него в изодранных доспехах, с иззубренным, несмотря на булатное лезвие, мечом. С абсолютно безумным взглядом тёмно-серых глаз…
– Боги, что здесь случилось? – вопросил изумлённый Ивещей. – Сколько их было?
– Много! – голос у Рудослава был необычный, ломкий и резкий. – Достаточно для того, чтобы от сотни Рыкуна ничего не осталось… Хотя нет, вот она – сотня! Семеро, кажется? Остальные легли, удерживая ворога! И Он не прошёл! Все здесь остались, сволочи…
Рудослав всхлипнул, не стыдясь слёз. Лучшая его сотня, собственными руками выпестованная и взлелеянная чуть ли не с отрочества. Вся… вся до последнего воина полегла здесь…
Лютень медленно спешился, обнял воеводу за плечи. Мягко, но решительно встряхнул, сурово добавив:
– Держись! Держись, воевода! Да, жалко воинов… Как ты-то выжил?
– Сотник лисов помог! Атаковал по склону, сотня была почти свежая… Да ещё два десятка твой сотник послал… У него, кстати, тоже бой был. Базиликанцы через горы нас обошли, прямо на него обрушились. Не знаю, чем закончилось… ещё не был там… но раз с той стороны стрелы не летят, значит – одолели наши!
– Рашта, Мирон – со мной! – рявкнул, немедленно преисполняясь тревогой, Лютень. – Ивещей, ты тут пока…
– Не тревожься, княже! – успокаивающе пророкотал воевода. – Справлюсь!
– Я и не тревожусь! – тихо ответил Лютень, карабкаясь по крутой тропинке наверх. Сзади всё же пристроился десяток дружинников – лишнее, и его личный травник Первак – это, пожалуй, кстати.
Дружинники действительно оказались не нужны. Наверху хозяйничали воины из сотни Любомудра. И те немногие выжившие из сотни Ярослава – в основном ветераны – кто мог держаться на ногах. Поначалу Лютеню показалось, что их так мало – хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать. Но нет – просто многие лежали вповалку, раненные настолько тяжело, что не могли встать. Травник им наверняка не лишним окажется. Тем более такой опытный и умелый, каким был Первак…
– Первак! – заорал князь, оборачиваясь.
– Он уже приступил, княже! – ответил ему молодой десятник, улыбаясь слегка снисходительно. – Разве не видишь?
Стеснённо кивнув, чувствуя полнейшую свою бесполезность, Лютень медленно пошёл по небольшому каменному плато. Идти было тяжело, всё плато было завалено трупами его воинов и базиликанцев, трупов было очень много и если ногу не удавалось поставить на твёрдое, приходилось оскальзываться на мягких ещё телах мертвецов… Князь медленно поднялся на площадку, где двенадцать неживых родянских тел соседствовали с полутора дюжинами базиликанских трупов. Небольшим кружком, вокруг одного из тел понуро стояли дружинники. Лютень узнал троих десятников из сотни Ярослава, да травницу Тиллу, белеющую перевязанным плечом, да нескольких воинов из старых. В центре их тихого кружка лежал одинокий воин. Вроде бы мёртвый.
– Ярослав! – потрясённо пробормотал Лютень. – Первак, где ты там?!
– Я тебе нужен, княже? – Первак, даром что травник, голосом отличался могучим. – Подожди чуток…
– Пусть кто другой займётся! – Лютень почти орал. – Иди сюда! Бегом!!!
Первак, хоть и слыл среди дружины старинным другом князя – ещё по отроческим временам – приказ его выполнил быстро и без дальнейших споров. А когда, сильно запыхавшись, вскарабкался наверх, не стал долго расспрашивать и склонился над телом сотника.
– Оставь его! – угрюмо сказал десятник Яросвет, угрожающе уронив ладонь на рукоять меча. – Он – умирает! Пращник, гадина, в висок камнем попал!..
Первак на его угрожающий тон не отреагировал никак. Молча повертел голову сотника, что разглядывая, зачем-то приподнял веки… Вот только тогда заговорил.
– Умирает?! – тон его был не менее угрожающ. – Да вы тут человека чуть не сгубили. Тилла, сестрёнка! Я был о тебе лучшего мнения!
– Он что, выживет? – голос травницы был слаб и неверен.
– Если я не опоздал! – Первак еле слышно выругался. – Дело, конечно, не слишком добро. Но… Ладно, хватит болтать! Тилла, у тебя правая рука цела – будешь мне помогать! Придётся прямо здесь резать!
– Что – резать? – охнул кто-то. – Его ж только в голову ранило!
– Вот голову и резать! – огрызнулся Первак. – И не мешайте мне! Не хватало ещё, чтобы я попусту потерял время!
Больше ему и впрямь никто не мешал…
Внизу грустно перекликались воины. Собирали павших…
Глава 8 «Столкновение»
1.Сотник Ярослав. Муниципий[92] Медиалина близ Дарии. 12 день месяца Бокогрея[93].
Тяжело вздохнув, Ярослав поднялся на ноги, убрал прочь стило и закаменевшую на морозце бересту. Береста, кстати, кончалась. Надо бы зайти к ведунам, спросить… у них всегда есть, и почти никогда не жалеют, дают.
– Яр! – рявкнул кто-то знакомым голосом над самым ухом. Весело. Хрустнул снег и сотника облапили с такой силой, что только кости захрустели.
– Яробуй! – с трудом сдержав раздражение и досаду, прорычал Ярослав. – Пусти, ведмедь!
Объятия вдруг разомкнулись и Яробуй – припорошенный снежной пылью, смущённый и растерянный, остро пахнущий конским потом, возник перед ним.
– Ты что? – пролепетал витязь, явно сознающий свою вину. – Никак, рана ещё болит?
– Я ж в голову был ранен! – как всегда скривившись при воспоминании о дурацкой контузии, протянул Ярослав. – Как ты мог мне сейчас повредить?.. Откуда, такой весёлый?
– Из разгляды! – отмахнулся, кисло сморщившись, Яробуй. – С сотнями Доброслава и Ропака ходил… Тоска!
– Тоска! – вздохнул Ярослав в ответ. – Уж третий месяц пошёл…
Да, третий месяц… Перевалив после взятия Малого Кирифора через горы, родянские полки неспешно обложили Кирифор. Приступ ничего не дал – только тысячу воинов потеряли. С тех пор, оставив вокруг Кирифора обложную рать, от города отступили. Основной массой – тридцатью тысячами отборного войска – встали у муниципия Мидиалины лагерем. Бедный городок, и без того пострадавший от войны – через него уже успела пройти разгляда – окончательно замер, пустыми бойницами выбитых окон глядя на новых хозяев города… Впрочем, в городе кроме князей и дружины почти никто не встал. Зима в Базилике была мягка, большая часть воинов предпочла провести её в поле.
Яробуй внезапно рассмеялся, на удивлённый взгляд только пальцем указал, что его так развеселило. Ярослав быстро обернулся, ожидая увидеть что угодно. И тоже не выдержал – расхохотался в голос…
Настоящий снег, достойный внимания, выпал лишь седмицу назад. Всю неделю главной забавой воинов были снежки. Вчера какой-то умник соорудил настоящую снежную крепость, а сегодня начался её штурм. Два отряда воев и отроков – человек по тридцать-сорок в каждом, яростно сражались за обладание данным укреплённым пунктом. Единственным, кстати, на весь огромный лагерь. Снежки тучами вздымались в небо, многие воины куда больше походили на снеговиков, нежели на человеков. Притом, очень похоже было, народ начал расходиться всерьёз. Кто-то уже волок небольшое бревнышко, явно намереваясь с его помощью проломить брешь в снежной стене. На совесть построенной крепости грозила незавидная участь…
Кстати, этот снежный бой навёл Ярослава на некую мысль. Видя, что Яробуй увлечённо следит за «сражением», он медленно, стараясь не скрипнуть, наклонился за снегом и забрал его целую ладонь, осторожно сминая из нежных снежинок, влажных и холодных, снежок… Резко разогнулся, замахиваясь. В лицо звонко впечатался снежок…
Яростно отплевавшись, Ярослав свирепо воззрился на приятеля. Тот дохохотался уже до слёз, медленно оседал на снег, держась за облитый кольчугой живот… Смех его на миг оборвался, когда сотник не рассуждая особо всадил ему в ноздри и рот свой снежок. Мощно, со всей свирепой дури…
Отплёвываясь и откехиваясь, Яробуй сел на снег, выковырял снег и ледышки из глаз. С хитрой ухмылкой глянул на сотника:
– А ты застоялся… Надо бы намекнуть князю, что тебе тоже не помешает в разгляду! Там – девки, да и вообще весело. Иногда столкнёшься с номадами там или алой базиликанской. Если их меньше, бьёшь, если больше – драпаешь… Хорошо ещё, базиликанцы как конники – полное дерьмо! Чего ты так смотришь?..
– Да нет, ничего… – скромно ответил Ярослав… Договорить не удалось.
– Ярослав, выручай!!! – заорал один из защитников крепости голосом Ждана. – Убивают!
Как раз в это время пошедшие на приступ воины сумели выбить несколько сросшихся за ночь снежных глыб и в пролом хлынули столь яростно, словно это Кирифор был перед ними. Или более близкий город Дария. В упор по ним ударили снежками, но кажется, уже и рукопашная началась. Как всегда – яростная и непримиримая. Когда дело доходило до кулачного боя «стенка на стенку», про дружбу вообще часто забывали…
Ярослав пришёл на выручку очень вовремя – крепость, которую как раз его дружинники обороняли, во главе с Жданом и Добраном, готова была уже пасть под натиском туров. Шла настоящая драка, сопели зло остервеневшие мужики… про невинную игру в снежки, про снежную крепость уже все забыли. И когда первый из воинов-туров, сдавленным криком огласивший окрест, сверзился вниз, под ноги сотнику, легче не стало. Ярослава, начинавшего вполне тихо и мирно, вынесли от стены враз… Встал, сплёвывая на уже покрасневший снег первую кровь, уже совсем другой Ярослав…
– Значит, так! – просипел он, чувствуя, как пульсируют разбитые в блин губы. – Ну, держитесь!
Весь свой гнев, всю свою обиду он выместил на набежавшем ратнике. Огромный и лохматый, и впрямь на быка смахивавший мужик улетел обратно, попутно вмяв в снег ещё двоих.
– Яр!!! – заорали вдруг со снежной стены. – Яр, скорее сюда! Да быстрее же!
Ярослав по голосу узнал – Добран, который шутить не станет, и решил не спорить, рванулся в пролом, попутно выломав плечами пару ненадёжно пристроенных снежных кирпичей. Кажется, успел вовремя. Сверху мужики уже не снежки – глыбы из аккуратно выложенных зубцов метали вниз. Всё это ещё больше стало походить на реальный бой. Только пока без настоящего оружия… До поры, так чувствовалось. До поры…
– Что ты орал? – окрысился на Добрана Ярослав. – Обычное ведь дело! Подумаешь, разгорячились мужики. Сейчас дурное настроение выпустят, да и оклемаются!
– Оклемаются! – выругался Добран. – Посмотри, к ним подмога поспешает!
Ярослав рывком взобрался на стену – благо, эта стена вряд ли могла соперничать высотой со стеной Сальма. И громко, так что все услышали, выругался. Не меньше полусотни туров поспешало на помощь своим собратьям. От части лагеря Медведей подмоги пока не подходило. Но если так и дальше пойдёт, драка будет грандиозная. Войско на войско…
– Ждан – с десятком к пролому! – рявкнул Ярослав. – Поспеши! За пролом ответишь… не головой, так другим местом!
– А чё – я! – обиделся Ждан, но, отобрав десяток воинов, погнал их к пролому.
– Добран, ты у нас лучший стрелок… Снежками бить уже поздно. Обрушивай и дальше зубцы. Это у тебя неплохо получается! – с кривой усмешкой сказал Ярослав. – Оружия не обнажать!
Последний приказ пришёлся кстати. Драка в проломе всё больше напоминала настоящий бой, хлопцам Ждана приходилось тяжело, а ножи висели на поясе у каждого… Уж больно велико было искушение воспользоваться!
Сам Ярослав в бой пока не лез. Пару глыб вниз, правда, свернул. Кому-то, может, рёбра ими переломал – не смотрел и не видел. Куда больше его сейчас волновал лагерь Туров. Там пока было тихо, мирно, подоспевшие дружинники-туры лишь частью вступили в сражение на стороне своих сородичей, а остальные заняли удобную для обозрения позицию на небольшой высотке. Советами помогали, шутили… Отдыхали, в общем… На то, что их товарищи бьются мордами о стену, многие уже и кровь пролили, внимания не обращали.
Тут и случилось самое неподходящее событие – от лагеря Медведей наконец-то подоспела помощь. Конная. Почти сотня воинов. Вёл их витязь Яробуй и судя по его дикому рыку, настрой был самый решительный. Увидев такое дело, расположившиеся на холме воины-туры поспешили им навстречу. Но обстоятельства уже складывались против них. С подходом целой сотни, да ещё конной, уже медведи имели преимущество в числе. Да и свежих бойцов у них было куда больше. Когда Яробуева чадь врезалась в ряды соперника, туры дрогнули и побежали. Их догоняли, в дело пока шли только плети, но умелой рукой и плетью можно зубы вынести, глаз выстебнуть или хорошую рану нанести. В ответ туры схватились за дреколье, нескольких всадников вынесли из сёдел. Кажется, кое-где и сталь засверкала…
2.Князь Лютень. Медиалина и окрестности. 12 день месяца Бокогрея.
Впервые за много дней Лютень позволил себе отдохнуть и не встал с ложа, хотя за окном было далеко не семь пополуночи – время обычного его пробуждения. Устал, после вчерашнего, чуть не закончившегося дракой спора с Буйславом Владенским. Князь-тур, ничуть не укрощённый возрастом, был первым и в бою, и в хмельном угаре пира… и на ложе, как поговаривали. Когда же хоть чего-то из этих трёх составляющих своего успеха недоставало, Буйслав зверел и бросался на друзей. Сейчас, когда с последнего серьёзного боя миновало больше трёх седмиц, почти целый месяц, Буйслав похож был на быка в период весеннего гона. Свирепый, с налитыми кровью глазами, он ходил по лагерю, злобно зыркая по сторонам. Встречал каждую разгляду, каких много было послано во все стороны. На вчерашнем совете, грохоча кулаком по столу, требовал немедленного штурма. Не Кирифора, так Дарии. Там, по слухам, которые ему сорока на хвосте принесла, и войска-то нет никакого. Две арифмы пехоты… Рази ж это – войско?!
То, что Дария обладала мощнейшими стенами, что осадить её целиком не представлялось возможным в свете того, что город этот был морским портом, князя не смущало ни капли. Вишь ты, он и не думал облагать её всерьёз, кажется решительно настроенный на немедленный приступ. Сколько при этом погибнет простых воев, ратаев и ремесленников, для него – не важно?!
Лютень сердито сел на шкурах, невольно потревожив второго обитателя ложа – совсем ещё юную, толком не оформившуюся базиликанскую девушку, которую ему вчера подарили витязи дружины. Была она совершенно не в его вкусе – худа и черна, только глаза выделялись огромными своими размерами, что почти уродовало её и без того не слишком красивое лицо, да чёрные волосы, ниспадавшие до пят, вызывали какие-то эмоции. Впрочем, отказаться он не мог – обидел бы дружину, потому согласился. В общем не пожалел – более трёх месяцев без женщины, это тяжело. Тем более для молодого, полного сил мужа…
– Спи! – коротко бросил князь по-базиликански. – Это мне вставать надо! Отдохни…
Девушка, чьего имени он так и не спросил, робко и застенчиво улыбнулась ему. Уже хорошо – не так давно смотрела с явным ужасом, а вечером, изголодавшись по женщине, он был грубоват… Теперь и сам понимал, тогда – не мог сдержаться.
– У тебя хоть кто-то остался из родных? – спросил Лютень больше для того, чтобы хоть о чём-то говорить.
– Нет… – всхлипнула девушка. – Твои стратиоты, благородный архонт, вырезали весь наш викус. Наши мужчины слишком яростно обороняли нас…
– Война – штука жестокая. – неловко сказал князь, чтобы хоть что-то сказать. – Мне жаль…
– Меня всё равно должны были скоро продать замуж! – философски и довольно спокойно, успокоившись удивительно быстро, сказала базиликанка. – Я уже вошла в возраст невесты… Кто только меня теперь возьмёт, такую… порченую!
– Брюхо девке не укор! – грубовато пошутил Лютень. – Значит, может понести! А ежели от витязя понесла, так и вовсе хорошо! Сын героя – в дом, дому – прибыток и почёт!
– У нас – нет! – возразила девушка. – Мне теперь разве что в обитель Святой Розы. Благо, она совсем тут рядом…
– Ну, в обитель, так в обитель! – Лютеню надоело трепаться о пустяках, да и настроение, пусть и испортилось слегка, не располагало к грустным разговорам. – Ратша!!!
Вместо меченоши вошёл Мирон. Что-то дожёвывал, мерзавец, за обоими щеками, как у хомяка – сплошные запасы!
– Звал, княже? – промычал стремянный, старательно проталкивая еду через глотку.
– Ты разве Ратша? – вопросом на вопрос ответил князь.
– Он отлучился! – Мирон вдруг улыбнулся. – Любовь у нашего Ратши завелась! Из местных… Девка, говорят, вдвое его шире и на голову выше!
– Ничо! – не смог удержаться от улыбки и Лютень . – Сила мужская – не в росте! Главное, чтобы ему по душе была!
– Так говорю же, каждый божий день туда несётся! – удивился Мирон. – Правду сказать, я этого совсем не понимаю. Ну, так то я…
Про Мирона и впрямь хорошо было известно – девок сторонился, старался без большой нужды с ними даже не разговаривать. Если же такое всё же случалось, мычал, словно телок, до всего приходилось доводить его, как на верёвке. Мог нагрубить, даже надерзить… Когда разговор между отроками заходил про девок-чернавок, задирал нос и без устали твердил, что ему никто не нравится. Притом про его давнюю любовь к одной из боярских дочек ведал последний холоп княжеского крома. Но – все молчали. И сама возлюбленная – тоже…
Мирон был завидным женихом – сын боярина, одного из лучших воевод княжества, обласканный князем и наверняка, если всё пойдёт гладко, станет боярином сам. Пока среди его добродетелей разве что острого ума да храбрости сугубой не присутствовало. А так – красив, статен, мягок и к людям добр. Всегда ровен, спокоен, приветлив… Его даже звери любили!
– Поесть принеси! – грубо приказал князь, и улыбка немедленно сошла с лица стремянного. – Ей – тоже. Квасу, если у тебя найдётся… нет, лучше варёнухи! Погорячее.
– Это – есть! – заверил Мирон. – Ратша, перед тем как уйти, заварил покрепче. Котелок над огнём стоит, бурлит… Могу ещё мясо подать. Поросёнка на вертеле зажарили, от него ещё полть осталась. Холодная. Овощей немного, яблок… Прости княже, сегодня немного чего есть! Обоз ещё не пришёл…
– Заморишь своего князя голодом! – проворчал с наигранным неудовольствием Лютень. – Ладно, неси! И девке – вина. Базиликанцы ж без него есть не могут…
Мирон коротко поклонился и вышел. Князь, натягивая поверх исподнего белья походные, уже порядком заношенные порты и рубаху, буркнул что-то в одежду.
– Что? – не поняла девушка. – Ты что-то сказал, господин?
– Я спросил, как тебя зовут! – сердито повторил Лютень. – Так как, всё-таки?
– Анфиса! – медленно ответила она. – Отец назвал меня так потому, что появилась на свет в априлусе, вместе с первыми цветками! Правда, потом говорил, что завяла ещё в детстве…
– Твой отец был неправ! – улыбнулся князь насколько мог чистосердечно. – Каждый цветок – красив по своему.
Тут дверь грохнула, распахиваясь и Лютень, потирая руки, обернулся. Мирон. Но – без подноса с едой. Зато – с перекошенным лицом, огромными, во всю рожу глазами. На лбу наливался бурым огромный синяк.
– Что такое, Мирон? – недовольно спросил князь. – Только не говори, что обрушил поднос. Ты сам сказал, что еда – последняя. Я, конечно, не придирчив в еде, но ты ж никогда сапоги от конского навозу не отдираешь!
– Уронил! – невпопад ответил Мирон. – Ну и хрен… Княже, там наши с турами заратились!
– Как заратились? – не понял князь. – На кулачках? Так и пускай бы!
– До железа дело дошло! – голос стремянного дрогнул. – Вроде уже и кровь есть…
– Коня! – бледнея громыхнул Лютень. – Сотню вартовую в седло! Быстро!!!
Сам накинул лишь багряный плащ – выбежал из дома бегом. Живот на это отреагировал оглушительным бурчанием. Мол, это ты можешь голодать, а мне это противопоказано. Лютень на его протесты внимания не обратил…
– За мной! – приказал, вскарабкавшись в седло Снега. Сотня без долгих разговоров взяла намётом, вздымая снежные тучи, пронеслась по узким улочкам городка…
3. Лютень и Буйслав. Поле возле снежной крепости. 12 день месяца Бокогрея.
Когда дружинная сотня выметнулась на широкое поле – по такому только и атаковать конным строем – драка между Медведями и Турами была в полном разгаре. С обеих сторон в ней участвовало приблизительно равное количество воинов – человек по двести-триста. Слава Роду, оружия почти не было заметно. Хотя кое-где в ход пошло дреколье. А добрый кол, да ещё если с обожжённым концом – это то же копьё. Потому появление дружинников-медведей родовичи-туры встретили именно так, как и должны были опытные воины. Под чьим-то умелым руководством немедленно собрался отряд в несколько десятков воинов, первый ряд – почти весь с дрекольем, у кого-то уже и щиты объявились…
– Мечи наголо! – оглушительно скомандовал сотник со звучным именем Дуб – Князя беречь!
За спиной Лютеня, не посчитавшего нужным отменить этот приказ, холодно зазвенела сталь, покидавшая ножны.
– Княже, смотри! – возмущённо вскричал вдруг Мирон. – Туры тоже конницу двинули!
– Скачи за подмогой! – Лютень по правде сказать, испугался сильно. – Пусть поднимают войско… Кажется, Буйслав совсем обезумел! Как можно – со своими резаться?!
Из части лагеря, принадлежавшей турам, выметнулся немалый отряд конницы. Куда больше сотни, что следовала за Лютенем. Впереди, белея припорошенной снежной пылью, да и вообще седой головой, нёсся в одном бугае князь Буйслав. Уже издали – ещё и слышно почти не было – что-то орал. В руке, низко опущенной, дабы нагнать дурную кровь для удара, огромная булава. Вороной Бычок, буйславов конь, нёсся подобно стреле. Чуял, мерзавец, настрой седока…
К центру первым поспел Лютень – ему меньше оставалось скакать. Его дружинники получили вполне ясный приказ, нехотя вложили оружие в ножны… и пошли крестить плетьми, намеренно не выбирая, по кому бьют – по своему, или по чужому. Плети были кожаные, витые, многие, видя в них дополнительное оружие, вшивали по всей длине тяжёлые свинцовые «жёлуди»… Такой плетью бить, как кистенём. Врежешь, мало не покажешься. По зубам – зубов не будет. По макушке – голову проломишь… Многим воинам, попавшим под яростный натиск дружины медведей, было уже не до прошлых споров между собой – нередко оба спорщика-поединщика бросались в одну сторону. Самые активные и злые, тоже кстати на пару, пытались сопротивляться. Таких били уже и обухами топоров, древками копий, даже мечами. В ножнах, разумеется.
Снег, и до того бывший тёмным от грязи и крови, покраснел окончательно. От крови, которая теперь лилась куда гуще…
– Лютень! – громыхнул, подскакав наконец, князь Буйслав. – Лютень, ты совсем с ума сошёл?!
Лютень, лично в избиении драчунов участия не принимавший, только яростно оскалился. Смолчал.
– Лютень, прекрати! – Буйславово лицо немедленно налилось дурной, тёмной кровью. – Кому говори, прекрати! Забыл, кто старшой в походе?!
– Ты хочешь, чтобы они тут друг друга перебили? – взорвался князь-медведь. – А я хочу, чтобы их ярость выплёскивалась на врагов! На базиликанцев, раз уж с ними воюем! Узнаю, кто зачинщик, скараю, кто бы ни был!
Буйслав хотел было возразить, что если будет его дружинник, тур, он самосуда не позволит. Но благоразумие, столь редко посещавшее его голову, внезапно одержало верх и князь-тур едва ли не впервые молча кивнул. И впрямь, страшное дело сотворилось. Братья по крови сцепились между собой…
Драка продолжалась ещё четверть часа и закончилась поражением драчунов. По-иному и быть не могло, раз против не вооружённых, даже доспехов в большинстве своём лишённых ратников выступили единым фронтом дружинники обоих князей. Более-менее разобравшись, кто где был, их разделили по двум группам – медведи налево, туры направо. Оба отряда, полные раненных и окровавленных людей оцепили железными кольцами конницы, внутрь же даже травников не пускали. Смертельно раненных там нет, тяжёлых тоже… Ссадины же и царапины в расчёт принимать – дома сидеть. Потому большинство воинов, ещё не отошедших от драки, стояли, отирая кровь, сочившуюся из ран, сшмыгивая её, родимую, из разбитых носов…
– Вояки… – тяжело и громко обронил Буйслав, выезжая на пригорок и косо глядя на развалины снежной крепости. – Ишь, разошлись. Кто начал?!
Молчание. Тишина – почти гробовая. Остервенелое дыхание – единственный звук.
– Так, понятно… – ухмыльнулся Буйслав, подмигнув князю Лютеню. – Все, значит! Или никого? Сотник Трегуб, ты что скажешь?
Немолодой, неимоверно широкий и невысокий воин нехотя выступил вперёд, виновато развёл плечами:
– Так нет зачинщиков, княже! Само всё получилось. Медведи, правда, ледяными глыбами стали метаться. Кому-то и голову раскроили. Может, с того началось?
– Слышишь, князь Лютень? – торжествующе вопросил Буйслав. – Я ведь говорил тебе, кто виновен!
– Погоди, я ещё своих не допросил! – невозмутимо возразил Лютень, на самом деле вовсе не чуявший спокойствия. – Яробуй, Ярослав, не прячьтесь! Всё одно вас вижу!
– Мне спрятаться сложно! – буркнул Ярослав, опуская голову понуро, вылезая в передние ряды. – Я и не пытался… Лжёт тот сотник! Они первыми за бревно взялись, стену ломать как тараном! И бить наших всерьёз, тоже первыми начали…
– Я – лгу?! – взвился Трегуб, получивший своё прозвище за довольно специфическую форму рта. – Ах ты ж… ты…
Он задыхался, явно не в состоянии найти слово, должное в полной мере выразить его презрение и ярость.
– Понятно! – быстро, явно обрадовавшись, сказал проклятый сотник-медведь. – Ты никак на двобой чаешь меня вызвать?
– Отчего бы и нет! – с достоинством ответил Трегуб, на деле ощутивший, как меж лопаток морозные мураши пробежали. – Давай, сразимся!
– Так я… – начал было Ярослав, явно горя желанием тут же и сбегать за секирой.
– Молчать!!! – почти в один голос заорали Лютень и Буйслав.
Все сразу замолчали, столь грозен был этот сдвоенный рык.
– Ты! – уставив палец куда-то в грудь Ярославу, прорычал князь-тур. – Слишком давно, похоже, из лагеря не вылезал?! Жалели… Ранен был, сотня заново, с бору по сосенке, собрана! Всё! Полно! Князь Лютень, что скажешь?
– Пора, пора ему размяться! – сухо, неприятным голосом сказал князь-медведь. – Да и твоему горячему хлопцу…
– Вот пусть на пару и отправляются! Старшим над ними…
– Да брось, зачем им старшой! – возразил Лютень. – На жребии себе изберут, и вся недолга!
– Завтра поутру – выступаете! – подвёл итог князь Буйслав. – И глядите мне!
Ярослав и Трегуб – оба с кислыми рожами – отыскали лица друг друга. Видимо, оба собирались пообещать сопернику полную весёлого время провождения дорогу…
4. Сотники Ярослав и Трегуб. Дорога на Дарию. Утро 13 дня месяца Бокогрея.
Бокогрей-месяц тем в первую руку и славен, что погода в нём меняется молниеносно. Вот только что были ясные дни, ласково светило Коло, подтапливая снег… Подтопило. Тут же ударили морозы. Для Базилики – могучие. Подтаявший снег – попросту говоря – вода, немедленно обратился в лёд, люди оскальзывались, падали и даже кони с трудом держались на ногах. Травники и коновалы сбились с ног, но выбитых рук, ног, переломанных костей и вышибленных зубов становилось всё больше. Особенно же обидно – пришлось прирезать нескольких великолепных жеребцов у туров. Там каждый жеребец был великолепен, но эти… эти стоили дорогого. От каждого шла своя линия и сам князь Буйслав, разбуди его посреди ночи, мог с закрытыми глазами перечислить десять колен предков и уже восемь – потомков своего Бычка. Бычка, впрочем, берегли и в первую руку перековали так, как положено – о четырёх могучих шипах каждая подкова. Уже за ним стали перековывать всё остальное войско. В первую очередь – те сотни, что уходили в разгляды и зажитьё[94]. Так что Ярославова сотня двигалась спокойно, кони не оскальзывались.
– Ишь ты, как поспешает! – ухмыльнулся десятник Яросвет, указывая на столб снежной пыли, вздымающийся над полем. Сотня Трегуба задержалась к оговорённому времени почти на час. Много, если припомнить, что вчера вечером оба сотника особо не удерживались и даже наговорили лишнего. А потом довольно грубо условились встретиться через два часа после восхода Коло. В зимнее время – в восемь часов пополуночи. Вообще-то, было ещё темно… Но дорога на двадцать вёрст вокруг проверена, везде в наспех сооружённых, а то и крепких, от базиликанцев доставшихся острогах стоят гарнизоны. Как раз к рассвету, раз кони свежие и люди выспавшиеся, они эти двадцать вёрст пройдут одним махом и даже не слишком поспешая. Ну, а потом пойдёт дорога опасная… Для того они и идут, чтобы эту дорогу для войска разведать!
Трегуб – сам злой и на злом как лешак, сером жеребце подлетел где-то через четверть часа. Махнул через поля, а оказалось – зря. Снега за ночь навалило жеребцам по… в общем, не проехать. Пришлось двигаться в объезд, на это тоже ушло время. Трегуб был оскорблён и унижен, даже зипун, как и у всех накинутый поверх кольчуги, распахнул несмотря на мороз.
– Разжарела барышня!.. – пробурчал недовольно Ярослав, которому вчера в шатре выпал счастливый жребий быть старшим в походе. – Не хватало ещё, чтобы в важный момент чихнул! Или кашлянул…
– …Или задом кашлянул! – поддакнул Ждан под общий гогот.
Побагровев, Трегуб выразительно положил ладонь на рукоять меча.
– Ну, ну… Ждан, охолонь! – Ярослав был настроен миролюбиво. – Слышь, брат-сотник, поспешать надо! На полтора часа задержались, а время не ждёт! Делов много, а князья ждут…
– Подумаешь! – скорее с обиды, чем действительно от бездумия, возразил Трегуб. – Проскачем до Дарии мигом!
– Ну, ну… – неприятно прищурившись, сказал Ярослав. – Герой… Витязь!
– А чё! – возразил десятник Хрущ из сотни Трегуба – Мы все герои… где-то глубоко внутри!
Рассмеялись все, друг на друга смотрели уже куда как дружелюбнее…
– Дружина! – привстав в стременах, сказал Ярослав. – Вперёд! Первыми наши, следом – твои, Трегуб!
– Это почему?! – возмутился тот.
– Как хошь! – быстро согласился Ярослав. – Тогда впереди – воины Трегуба!
Сотник, возразивший только из чувства глубокого противоречия, да из личной неприязни, мгновенно сообразил, в чём дело. Да было поздно… Хитрый Ярослав пустил вперёд его воинов, чтобы поберечь своих! Кони быстрее выматываются, идя по снежной целине, а на базиликанских дорогах – слой свежего снега. Его воины копытами своих коней снег утопчут, а потом уже, по твёрдой колее, следом пойдут воины-медведи. Обидно, когда вот так, по глупости!
Впрочем, делать было нечего. Мрачный, до черноты изменившийся цветом лица, Трегуб пристроился чуть позади Ярослава. Сотник-медведь, надо отдать ему должное, двигался впереди…
Где-то час – за это время прошли десять вёрст, ехали молча. Каждый думал о своём. Молчали и воины первых рядов. Постепенно, однако, воины в задних рядах разговорились, поднялся смех. Туры и Медведи не смешали ряды, но отряд был невелик, от начала его до конца можно было докрикнуть, не слишком повышая голос… Пошли воспоминания о минувшем бое, воины с гоготком вспоминали, как бежали от дружинной конницы. Нашлись и приятные воспоминания… для одной из сторон.
– С чего мы вчера разошлись? – задумчиво протянул Трегуб. – Вроде и не было повода!
– Раз начали, значит – был! – сурово возразил Ярослав. – Впрочем, Медведь и Тур никогда не были особливо дружны…
– Да, мы – соперники! – согласился Трегуб. – Но ведь – дома! Здесь, на чужой земле, мы должны бы быть едины!
– Вчера мы хорошо объединились! – хмыкнул Ярослав. – Ажно зубы наружу! У тебя, кстати, все на месте остались?
– А то! – расхмылился Трегуб. – А вот у того витязя, что на меня налетел, кажется – нет!
– Так вот кто Яробуя из седла вышиб… – с мечтательной задумчивостью протянул Ярослав. – Мне такое лишь раз удалось! На конном двобое. Он вишь ты, покрасоваться новым жеребцом решил перед девками. Мой Лешак его беленького и сшиб. Наука – нельзя на неуке на турнир лезть!
– Это верно, твой-то, хоть и гнедой, чистый зверь! – владенец завистливо хмыкнул. – Откуда взял? Тысячный, поди! Не верю, что честно!
Ярослав, явно польщённый, скромно потупил глаза:
– Да как сказать… Особо гордиться не приходиться. Пять лет моему Лешаку, а взял, когда он стригунком ещё был. С тех пор и носит… Как взял, уж прости, не скажу! Сие великая тайна есть!
– Слышал я, – задумчиво протянул Трегуб. – Лет пять назад некие разбойники табуны, что подле Западного Клыка выпас имеют, пограбили! Ты случаем не разбойник?
Ярослав рассмеялся – с некоторым, как было замечено, напряжением.
– Нет, не разбойник! Всего лишь их вожака на меч взял. И полно об этом, Трегуб! Коня я честно взял!
– Так я разве хоть слово против говорю? – удивился Трегуб. – Честно! Конечно, честно… Только при князе Буйславе историю эту не рассказывай. Я-то смолчу, мне что… На всех княжеских жеребчиков из маанегов тавро с рождения ставят! Голова тура. На левой половине крупа, возле самого хвоста. Посмотрим, есть ли оно там?
– Отчего бы нет! – хмуро сказал Ярослав, останавливая коня и спешиваясь. – Давай, смотри!
Трегуб недоверчиво посмотрел на сотника, но тот спокойно стоял, прижав коню голову к груди. Тогда только он сам спешился и подошёл к крупу… Тавра не было. На левой половине крупа вообще ничего не было. Только маленький, с пядь длиной шрам у самого корня пышного тёмного хвоста. Странный шрам – не от меча, не от стрелы…
– Ранен был, бедняга! – сочувствующе пробормотал Трегуб, косо глянув на Ярослава. – Вылечили?
– Вылечили! – пожал плечами Ярослав. – Стрела-срезень по касательной прошла! У нас тоже хорошие коновалы!
– И умельцы, ведающие, как тавро сводить! – тихонько прошептал Трегуб.
Ярослав его слышать. Спорить, однако, не стал. Всё равно Трегуба не переубедить… Как и все туры, он полагает – только их кони добры. Остальные – лишь крестьянские лошадки, роли богатырских коней не достойные.
Сели. Пустили коней грунью вперёд. Сотни, тоже остановившиеся, пока вожи выясняли отношения, дали коням разойтись. Дорогу приморозило, копыта с шипами звонко ломали лёд… Легко и просто было идти вот так, не озаботившись охраной, не думая о будущем… Во-первых, думать и озабочиваться придётся через десять вёрст. Во-вторых, всё равно это головная боль для сотников. Им, простым воям, что ни прикажут – всё хорошо!
Так и шли, пока на горизонте не возник невысокий, даже приземистый деревянный острог с одинокой тонкой башенкой воротами. Мрачный для базиликанцев знак того, что их земля – под властью варваров с севера…
5. Ярослав и Брех. Острог на север от Дарии. 13 день месяца Бокогрея.
Гарнизон острога составляла сотня дружинников-лисов во главе со старым Ярославовым знакомым – сотником Брехом. Выжил, собака, в той дикой резне. Выжил, несмотря на то, что легче было умереть, нежели остаться живым. Теперь – возвысился. Если можно назвать возвышением, когда тебе дают в руки четыре деревянных стены, одинокую хлипкую башенку и четырнадцать сотен обормотов, думавших только о бабах и выпивке. Притом мечтающих о том, чтобы и того, и другого было побольше. И желательно – даром.
– …Вот так и живём! – вздыхая, вещал Брех, показывая заезжим сотникам своё хозяйство. – Днём, что видим – на пару поприщ вокруг, то – наша земля. Ночью – на расстояние видимости контролируем. Я попервости высылал ночные секреты. Два потеряв, утишился! Днём у меня по два копья отправляю! Чтобы все в бронях и при двойном запасе стрел… Так – ещё контролируем. Хотя… Мои охотники каждый день в лес ходят. Так вот, они говорят уже в том лесу видимо-невидимо следов от сапогов, весь снег утоптан. И каждый подкован гвоздями в форме трилистника[95]! Надо объяснять, что это значит?!
– Благодарствуем! – с достоинством возразил сотник Трегуб. – Сами, чай, не дурные! Думаешь, акриты что-то затевают? И что, трилистник так хорошо не снегу виден?
– Снег – мокрый, потому только и виден! А что до замыслов акритов – их не ведаю! – вздохнул Брех, останавливаясь у самой башенки и небрежно опираясь о стену. – Знаю только, что если базиликанское войско покажется здесь, упредить наших я не успею. Акриты, раз уж они роями вокруг меня, все дороги давно уже под контролем держат! И наших, что по ним ездят!
– Вона как! – пробормотал Ярослав. – Слышь, Трегуб? А мы, дурные, без разгляды ехали! Ещё и плотным строем…
– Чего ж они нас стрелами не того? Не перебили? Можно было порядком ряды проредить. Мы – конница, в лес всё одно не сунулись бы!
– А на кой им это? – вздохнул Ярослав. – Клянусь белым пером Рода, у них ещё и приказ есть: крупные отряды не трогать! Только одиночек. Чтобы, значит, ответных мер не вызвать. Представь, если на нас нападение будет. Да ещё – с потерями большими! Да наши государи всё войско на ноги поставят, лишь бы отомстить!
– Это верно… – вздохнул Трегуб. – А нам, если живы останемся, ещё и сами добавят!
– Не знаю, как наши, а князь Волод пока на это глаза прикрыл! – вздохнул вдруг Брех. – У него уже две разгляды пропали. Большие, вот как ваша! Вовсе без следа пропали! И – ничего. Пока что облаву не устраивает.
– А с другой стороны, могут и не осерчать! – почесав бритый затылок, вздохнул Ярослав. – Это ж надо в лес соваться. Неизвестный, чужой… Я бы не полез! Лучше две сотни потерять, чем половину войска!.. Эй, Брех! А от кого такие вести?
– А вы что, н ведаете? – озаботился сотник. – Три дня тому, как вестник проскакал! Сам-третий! Ещё грамоту вёз, князю Буйславу Владенскому! Хорошо шли подлецы! Родовичи-волки, кони у всех – чистые звери!
– Не дошли твои волки! – хмуро сказал вдруг Трегуб. – Я третьего дня вартовым старшим был. Не было никого у князя Буйслава! И на следующий день не было… Да и не стали бы они задерживаться где бы то ни было, раз всего двадцать вёрст до лагеря осталось! Даже шагом – три часа самое большее!
Помолчали угрюмо, жалея неизвестных соплеменников, павших наверняка глупо. Любая смерть глупа, а столь близко от завершения миссии – тем паче…
– Что мы всё о грустном, да о грустном! – внезапно встрепенулся, тщась вернуть прежнее незаботное настроение, воскликнул вдруг Брех. – В малой брусянице стол накрыли! Для нас, сотнков, да для избранных. Для остальных, раз уж так много – в большой накрывают. Ну, там ещё не скоро. А мы пока поговорим, сколь будет времени…
– Немного! – сурово напомнил Трегуб. – Нам ещё дальше ехать!
…Через два часа о том разговоре воспоминаний уже не осталось. Обнявшиеся Ярослав и Трегуб объяснялись друг другу в самых лучших чувствах, Брех одиного, а оттого ещё громче орал боевую песню дружинников любого рода. Что-то очень воинственное и в меру похабное. Про горящие вражьи веси, летящих от горизонта огнедышащих змеев и верность раз данной присяге… Что ж здесь похабного? Ну… припев. Припев обычно изменялся по мере того, как мозги заменялись выпитым и под конец, бывало не раз, дружинники шли в бой, вооружённые самым немыслимым оружием. Хватало, чтобы в песне врага разогнать одним могучим ударом… Жаль, такое только в песнях возможно!
– Эй! – внезапно оборвал песнопение Брех. – Братья-сотники, вам куда-то спешить надо!
– Куда? – тупо взглянул на него Трегуб. – Ты что, нас гонишь, хозяин?
– Вот ещё! – даже обиделся Брех. – Оставайтесь хоть навсегда! Веселее будет… ик! У меня ещё медовуха оставалась. Вроде… Борис!
Огромный, медвежьеподобный и рыжий воин-десятник, вставший из-за стола, поражал своей мрачной и грубой красотой. Настоящий мужчина и воин, достойный восхищения. Только очень пьяный, оттого свою красоту возгрёй под носом сильно попортивший. Ну, девок здесь нет. Даже баб. Прельщать некого и незачем. Возгря оставалась висеть, Борис лишь шмыгал носом, гоняя её, родимую, туда-сюда.
– Сколько у нас медовухи? – грозно спросил сотник.
– Нет! – оглушительно икнув, сказал Борис.
– Как – нет?! – возмутился Брех. – Вчера только было… Сколько ж её было-то?!
– Нет! – повторил Борис. – Что осталось, то на Авсень[96] беречь надо! Иначе – какой же Авсень, без выпивки! Там всего двадцать бочек осталось. А что такое двадцать бочек – тьфу!
– Вспомнил!!! – внезапно заорал Трегуб. – Вспомнил, зачем мы здесь! Нам же ворога, что по лесу шляется, разбить надо! Ярослав, собирайся! Счас и поедем!
– Не! – качнул головой Ярослав, задумчиво изучая обломки чарки в руке. – Сейчас мы не поедем. Потому как на коней не влезем. Завтра! С утра. По холодку…
– Так – зима! – возмутился Трегуб. – Какая разница?!
– Вот я и говорю: по холодку! – упрямо сказал Ярослав, устраиваясь на блюде соснуть. – И отстань…
Он засопел носом – ровно и сладко, очень соблазнительно. У Трегуба моментально начали слипаться глаза. Он отчаянно сопротивлялся противному любому мужчине чувству, но веки опускались, словно из свинца сварганенные. В конце концов, и его сморило…
– Борис! – уныло протянул Брех. – Не надо новых бочек. Что за слабаки… А впрочем, принеси одну. Проснутся – пить захотят как пить дать!
Борис, косо на него взглянув, спорить не стал. Вышел, чуть не снеся плечом косяк. Стена ещё долго содрогалась. То ли от ужаса, то ли от восторга…
6.Ярослав и Трегуб. Подле острога Бреха. Утро 14 дня месяца Бокогрея.
Пробуждение было горьким. Оно вообще всегда такое, когда просыпаешься с дурной головой, с похмелья… Ух, так и хочется кого-нить убить! Правда, рядом с Ярославом, грея его и успокаивая, сонно посапывала носом Тилла. Судя по огромному багровому синяку засоса на её шее, только согреванием ложа дело не ограничилось. Он, впрочем, ничего не помнил…
– Боги! – прошептал сотник в тоске, когда оказалось, что ни в кувшине, ни в ковше ни капли влаги нет. – Убил бы за глоток рассола! Можно даже капустного…
– Помучайся, помучайся! – язвительным голосом ответила ему из-за спины Тилла. И громко охнула, неловко повернувшись.
– Что, тоже болит? – участливо поинтересовался Ярослав. В участии немалая толика яду добавилась…
– Болит! – сердито подтвердила Тилла. – Да не то, что у тебя! Зверь, всю порвал вчера…
– Я и не помню! – виновато ответил Ярослав. – Что я ещё натворил?
Тилла, как была – обнажённая, неспешно прошлась по комнате, собирая свои вещи. Улыбнулась ему неожиданно светло, но на бёдрах, смущая сотника – два могучих оттиска от его ладоней. Пожалуй, и впрямь он пересталася…
– Ничего, что мне не понравилось бы, будь ты чуть поласковее! – сказала травница. И вдруг тихонько взойкнула.
– А я гадаю, куда Тилла подевалась! – беззастенчиво изучая её развитую фигуру, сообщил Яросвет, торча башкой в оконном проёме и запуская внутрь морозный утренний воздух. – Яр, ну ты и зверюга!
– Отвернись! – задохнувшись от такой наглости, потребовала Тилла. – Яр, скажи ему хоть ты! И пусть окно закроет, холодно же!
Ярослав, у которого как раз начался новый приступ боли, только махнул рукой, жестом приказывая десятнику повиноваться. Он не видел, выполнил ли Яросвет его приказ – сидел с закрытыми глазами, молча страдая от боли… Впрочем, холодный воздух от окна накатывался по-прежнему. Яросвет если только отвернулся…
– Так когда выступаем? – продолжил терзать его своими вопросами Яросвет.
– Ку-да? – по слогам, так менее больно, спросил Ярослав.
– В лес, за акритами! – с деланным, насколько сотник знал Яросвета, удивлением, ответил тот. – Ты ж вчера грозился чуть ли не на аркане их всех привести. Я вот только не понял: ты один их всех на свой аркан нацепишь, аль со мной поделишься славой!
– По-де-люсь! – всё так же медленно и раздельно ответил сотник. – Ежели ты мне ещё и рассольчику предложишь, так и вовсе – всех отдам!
– Не, мне всех не надо! – отмахнулся Яросвет. – Да и рассолу всё одно нетути! Если что и было, этот жмот – Брех – всё одно не даст. Как базиликанец прижимист, право слово!
– Могу дать тебе отвар из родога… родост… родостагма! – с трудом выговорила мало знакомое слово Тилла.
– Чего?! – взвился было Ярослав, чтобы немедленно рухнуть обратно на ложе, схватившись за голову. – О, Род… Да давай хоть конячье дерьмо! Лишь бы голова прошла!
– Пить надо меньше! – сердито ответила Тилла. – Тогда и жить будет легче. Впрочем…
– …Впрочем, это – моё дело! – сердито огрызнулся Ярослав, принимая из её рук маленькую глиняную баклажку. – Сколько пить-то?
– Глоток! – подумав, неуверенно ответила Тилла. – Если не поможет, ещё один…
– Ты что, ни разу не применяла его? – недоверчиво посмотрев на неё, спросил Ярослав. – Может, это яд!
– Или слабительное! – заржал Яросвет от окна. – Пей, Ярослав!..
Ярослав ещё раз косо посмотрел на Тиллу. Травница что-то старательно выискивала на противоположной стене и никоим образом не желала встречаться взглядом с ним. Сплюнув, сотник мощным глотком выдул половину. Тилла только вспикнула, поспешно вырвав у него баклажку.
– А ничего! – одобрил Ярослав, прислушавшись к ощущениям. – Сладкое… Как мёд!
– Мёд туда входит! – подтвердила Тилла. – Тоже…
– А что ещё? – настойчиво спросил Яросвет. – Тилла, не тяни Яра за… хм… за хвост, что ли?
– Яр, у меня ведь и впрямь есть слабительное! – вкрадчивым голосом сказала травница. – Давай, вольём в Яросвета! Я его тоже ни разу не пробовала!
– Пробовала, не пробовала… оденься лучше! – проворчал Ярослав. – Ишь, задницей сверкает! Это зелье, по крайней мере, помогает! Голова уже почти не болит!
Тилла, оскорблённая до глубины души, поспешно одевалась и как раз ныряла в рубаху, выставив напоказ пышные растопыренные ягодицы. Так что только сердито пробурчала что-то, обойдясь этим.
– Ну, ладно! – поднявшись с постели, сказал наконец Ярослав. – Повеселились, да и полно… Яросвет, где Трегуб?
– Головой мается, где ж ещё! – ухмыльнулся Яросвет. – У него травник, как на беду, мужик. Пока до каморки сотника доберётся, если на ногах стоять может… Раньше чем к полудню выступить не думай даже!
– К полудню? – едко улыбнувшись, переспросил Ярослав. – А что ж я так рано вставал? Нет уж, выступаем через час! Иди, поднимай сотню!
– Ждан! – не отходя от окна, рявкнул Яросвет. – Подымай хлопцев! Сотник изволили очнуться!
– Это хорошо! – зычно ответил Ждан. – А ты что же?
– А я – на скоморохов пошёл смотреть! Таких, что нечасто увидишь!
Что-то загрохотало, раздался возмущённый вопль Ждана… В общем, похоже было на то, что десятник начал исполнять приказ. Если сильно расшибся, значит и разозлился. Значит, сотня скоро будет на ногах, а через час и коней оседлают, и перекусят – пусть даже на ходу.
– Яросвет, захвати ведро с водой! – коротко велел сотник. – Пойдём, пообщаемся с Трегубом…
Яросвет на миг отстал, но на удивление быстро нагнал – с полным, до краёв, ведром. Если Ярослав в нём не ошибался, воду либо самую грязную отыскал, либо самую холодную, со льдом. Чтобы и то, и другое – времени маловато было…
– Вот! – выдохнул верный побратим, довольно пыхтя и намеренно надувая толстое пузо. – Как ты велел!
– Я не приказывал тебе набирать воду в поилке для свиней! – возразил Ярослав. – А впрочем… Оставь как есть. Глядишь, и не потребуется!
Потребовалось. Сотник Трегуб спал сном праведника в яслях. Кто не знает, там коней кормят. Удобно устроился, собака, хотя какой-то шутник подвесил собственные сотника портянки ему под нос. Аромат стоял неслабый, сотник тревожно ворочался и всё пытался спуститься пониже или наоборот – забраться наверх. На беду, ясли были слишком коротки, и ногами, и головой Трегуб упирался в борта и выбраться из вонючего капкана не мог.
– Поставь сюда! – указав пальцем место для ведра, велел Ярослав.
Яросвет, который полагал необходимым повеселиться, облив Трегуба помоями, недовольно сморщился. Впрочем, приказ выполнил, изредка недоумённо оборачиваясь на Ярослава. Мол, зачем тащить тогда?!
– Подьём, Трегуб! – тихо, даже нежно сказал Ярослав.
Трегуб даже не шелохнулся.
Ярослав недоумённо хмыкнул, раздул грудь пошире.
– Подьём!!! – даже кони в ближайших яслях забеспокоились. Привычные к ору гардарские кони. Трегуб только на другой бок повернулся, что никак не входило в планы Ярослава. Впрочем, вскоре сам Трегуб всё исправил, недовольно хмыкнув и повернувшись на другой бок.
– Пожар!!! – заорал вдруг ему в ухо Яросвет. – Акриты нападают!
Трегуб резко сел, виском врезаясь в лицо Яросвета, тот отлетел прочь и уже не видел, как сотник-тур, соскочив на пол, оказался одной ногой в помоях, взвыв, обрушился на пол, чуть ли не в навоз… В общем, проснулся сразу и совсем.
– С добрым утром, Трегуб! – вежливо сказал ему, пылавшему яростью, Ярослав. – Хорошо ли спал?
– Что? – сиплым голосом переспросил его ещё не вполне пришедший в себя Трегуб.
– Тилла! – так же тихо и спокойно сказал Ярослав. – Кажется, есть работа для тебя!..
7.Ярослав и Трегуб. Дорога на Дарию. 14 день месяца Бокогрея.
Через час – не через час, но сотни собрались и выступили удивительно быстро. Сказалось, наверное, то, что крепко напилась только верхушка. Большинство воинов чином ниже десятника опрокинули внутрь лишь по ковшу иедовухи. Да разве ж с этого захмелеешь?!
Кони, проделавшие накануне всего по два десятка вёрст – почитай что ничего – шли бодро, благо и снежный наст был твёрд… Впрочем, одна задержка всё же случилась – заехали в близлежащий, почти пустой викус. Без проводника дальше лучше было и не соваться! Один крестьянин, бедный и оборванный мужик – худой и мосластый, посмотрел-посмотрел на то, как дружинники задирают подолы беззащитным базиликанским девками и жёнкам, да и согласился стать их проводником. К тому, что викус свой от их нашествия ослобонит, ещё и деньгу заработает немалую. Ярослав, не скупясь, положил проводнику двадцать золотых. Немало, тем более – в разграбленной гардарами Алтике.
Сейчас проводник на невысоком, но удивительно выносливом ослике ехал по ему одному видимой среди снега дороге чуть впереди, сопровождаемый десятком передового дозора. И присмотр будет за ним, и засаду, коли будет, десять отборных лесовиков-туров не пропустят. Не должны… Впрочем, у Трегуба на душе скреблись кошки – стоило раз глянуть на него, чтобы перестать в этом сомневаться. Мрачное, почти чёрное лицо, плотно сжатые губы…
– Ты что, обиделся, Трегуб? – озаботился Ярослав после пяти вёрст пути, когда вокруг пошёл густой, почти чёрный и голый без листвы лес, дорога сузилась до предела – двум всадникам с трудом протиснуться – а молчание из неприятного, стало тягостным. – Там мы ж пошутили!
– Шутки твои! – огрызнулся Трегуб. – Но меня не это тревожит… Скажи, неужто нет другой дороги к Дарии? По открытому месту тянущейся? Не нравится мне, когда проводник называет лучшей дорогу, по которой лет двадцать воз не ездил! Да и узка она для торной-то… Почему мы здесь поехали?
Ярослав задумчиво почесал затылок:
– Ты прав, одначе… Проводник, правда, обещал, что мы к вечеру из леса выберемся. Стемнеет ещё нескоро… Ну, да ладно! Ещё час едем, не приезжаем никуда – останавливаемся и разгляду – вперёд!.. Ух, Трегуб! Ты и на меня страху нагнал!
Трегуб, похоже, этим был очень доволен…
Проехали ещё четверть часа. Дорога в окончательный бурелом упёрлась, разгляда вынуждена была остановиться…
– Эй, впереди! – зычно рявкнул Ярослав. – Этого… на голову больного – сюда!
Проводника, с которым раньше обращались нежно – чуть ли не сдували пылинки, приволокли к сотнику без особых церемоний. Он, кажется всё поняв, даже не пытался сопротивляться. Только чёрные глаза вспыхивали иногда мрачным торжеством, что ещё больше убедило Ярослава в правоте слов Трегуба. Вот если б базиликанец недоумевал, сопротивлялся… А впрочем, вряд ли даже клятва на крови убедила бы гардар, что он не лжёт. Воины были разъярены и только ждали приказа сотника, дабы расправиться с проводником.
Ярослав несколько показавшимся всем ужасно долгими мгновений ломался взглядами с базиликанцем. Тот оказался упрям, глаза не опускал и Ярославу, хоть и очень не хотелось, пришлось первому отвести взгляд.
– Где мы? – глухим от ярости голосом, спросил он.
– В лесу! На дороге… – ответил базиликанец. В голосе, когда отвечал, так и плескалось ничем не прикрытое торжество победителя. – Дорога эта ведёт в Дарию… Когда-то вела! Правда, по ней лет десять никто не ездил. Так ведь не всегда получается ездить через Чернолесье! И разбойники здесь прежде хозяйничали… Не то, что теперь!
– А теперь что? – резко спросил Трегуб. – Ты понимаешь, что – мертвец, если не выведешь нас отсюда?
– Я уже многие месяцы – мертвец! – просто ответил проводник. – С тех пор, как вы взяли Малый Кирифор. Моя жена и моя дочка, они там у брата гостили… Теперь вы заплатите мне за это…
– Как? – усмехнулся Яросвет. – Нас – куда больше, да и дорога назад, пусть плохая – есть! Развернёмся, да поедем обратно…
– Уже не поедете! – голос базиликанца возвысился до небес. – Я, Макарий Гонта, умру, но умрёте и вы! Славные акриты окружили вас, а про заслон можете позабыть. Там наверняка все мертвы… Убейте их, братья! Во имя Пречистой Розы – убейте!
Почти одновременно родяне услышали страшный скрип десятков натягиваемых тетив, а из-за густой и приятно зелёной на фоне снега лиственницы на дорогу выступил молодой воин в дорогой лорике сквамале – такая стоила на вес золота, соответственно, и носили её только очень хорошие или очень богатые воины. Чаще, правда, второе… Поверх лорики, нараспах, была накинута гардарская лёгкая шубейка. Тоже признак достатка – мех в Базилике дорог.
– Я – трибун Цестий! – звонким голосом представился базиликанец. – Под моей рукой – двенадцатая банда акритарии. Она здесь вся и вам не выбраться ни за что. Сдавайтесь, или умрите! По мне, так всё равно…
– Тогда, ты уж прости, трибун, мы предпочтём умереть! – вежливо сказал Ярослав, обменявшись быстрым взглядом с Трегубом. – Вперёд!!!
Дикий рык варвара застал акритов врасплох лишь на краткий первый миг. Краткий, но за это время почти вся сотня медведей и половина туров – самые сообразительные из тех, кто не имел раньше дела с Ярославом – оказались вне седел и атаковали прямо сквозь бурелом и снежные сугробы. Остальным, правда, пришлось туго – акриты мгновенно наполнили воздух стрелами и пращными ядрами. Столь густо наполнили, что укрыться от этого дождя не было никакой возможности… С криками вылетели из седел раненные, беззвучно повалились убитые… Заржали раненные кони – таких оказалось ужасно много и Ярослав, уходя от неловкого по малости места удара акрита, подумал что с разглядой, похоже, покончено. Безлошадные, они далеко не уйдут…
Эти мысли он благополучно отложил до конца боя. Тем более он вдруг завязался яростный и упорный – дружинников было куда больше и они были лучше защищены, но акритам в лесной тесноте и не требовалось носить на себе много брони, а на длину булатного меча к ним ещё надо было подойти – умелые воины, в большинстве своём происходившие из этих мест, они так маскировались, что иногда воины обнаруживали их лишь тогда, когда короткий базиликанский гладий вонзался, проламывая кольца брони, в спину или в бок. Впрочем, если всё же доходило до рукопашной, тут уже каждый дружинник стоил троих – резал акритов без жалости и сожаления. Вот только добираться приходилось сквозь буреломы, к тому же ещё и усиленные. Не разбежишься, не попрыгаешь, как по камням в горах… А пока перелезаешь через обрушенное дерево, пока выскребаешься из его оказавшейся гнилой сердцевины, самый поганый базиликанский стрелок сумеет воткнуть в тебя две-три стрелы. Умелый – всю полдюжину, что ему, как умелому, положено держать в воздухе одновременно…
– Слава! – заорал Ярослав, с ужасом увидев, что его железные дружинники – дрогнули. – Слава Роду!
– Слава! – ответили ему нестройные голоса. Слишком мало, оставалось только надеяться – остальные не услышали. Или не смогли ответить, занятые боем.
Зато на выкрик Ярослава среагировали базиликанцы. Три стрелы – две выше, одна левее, прошли от его головы в опасном расстоянии. Самая дальняя звонко воткнулась в заиндевевшую ветвь всего в полупяди. Срезала её, кстати, подчистую. Ярослав ответил броском сулицы – единственной, у него бывшей. Кажется, попал, ибо густые ветви шиповника в двадцати шагах, куда вошла сулица, зашуршали. А может, ему так только показалось…
Всё же он пошёл туда. Быстрым, скользящим шагом – правда, скользящий шаг получался не всегда, иногда тяжёлый дружинник проваливался в сугроб. Настороженный и к обнажённой секире, в лесу не слишком пригодной, добавивший длинный, в локоть длиной клинок засапожного ножа…
Он всё же попал. Очень удачно, насквозь, пропоров базиликанскую спину. Акрит, поражённый сотником, уже умер, но перед смертью успел подмять под себя дружинника. Невысокий, толстый… Ярослав облился холодным потом и поспешно откатил труп с тела друга. Ну да, точно – Яросвет. Бледный, но живой и даже вполне осмысленно глядевший на Ярослава.
– Живой? – выдохнул сотник, наклоняясь. – Уф… Ты что, не мог его прибить?!
– Не мог! – медленно ответил Яросвет, рывком дёргая Ярослава на себя и откидывая в сугроб. Страшно взвизгнула сталь, над самой головой застонал человек… Ярослав быстро перекатился, выставляя перед собой нож и секиру. Уже незачем. Акрит, попытавшийся ударить его в спину, валился набок с распоротым животом. Яросвет, даже когда не в себе, промахиваться разучился ещё в детстве…
– Пошли, что ли! – выдохнул Яросвет, поднимаясь и отряхивая снег с задницы. – Кто ещё акритам задницы надерёт, ежели не мы!..
8.
Сражение, а вернее – столкновение, не могло продолжаться слишком долго. Силы обеих сторон были примерно равны и довольно невелики. По две сотни воинов – это не войска. К тому же ни акриты, ни дружинники от боя не уклонились и под сенью голых ветвей завязалась ожесточённая резня.
Дружинники, лучше вооружённые и, что уж скрывать, лучше обученные, имели бы преимущество где-то в другом месте. В чистом поле, при штурме или обороне крепости. В лесу, где снег – рыхл и провалиться в него по самую развилку – дело одного мгновения, более слабо вооружённые, но и более лёгкие акриты имели несомненное преимущество. В дружинников со всех сторон – из-за сугробов, из-за кустов и деревьев летели стрелы и свинцовые «жёлуди». Из них же хорошо, если четверть прихватила с собой сулицы. Добыть из тулов луки и стрелы, натянуть тетивы не догадался почти никто. Да и времени не было, всё слишком быстро произошло. За то теперь и расплачивались… Впрочем, не всегда. Получив в упор первый залп и потеряв зараз почти два десятка, родяне озверели и расстояние до стрелков – по глубокому, на локоть покрывавшему землю снегу промчались раньше, чем акриты успели их выбить. Дальше туго пришлось уже легкодоспешным базиликанцам, их просто вырезали. В другом месте – там Трегуб собрал вокруг себя несколько десятков туров, дружинники сумели выбить акритов за сооружённую ими баррикаду и уже сами порядком проредили их ряды. Пока стрелы не кончились… Тогда акриты пошли в атаку и Трегубу пришлось орать в голос, наводя порядок в расстроившихся рядах своих воинов. Правда, когда атаку акритов – самую яростную за весь бой – удалось отбить, оказалось что она дорого им обошлась. На снегу и на поваленных в беспорядке деревьях осталось чернеть около тридцати тел. Гардары Трегуба потеряли двенадцать убитыми, но многие – увы – были ранены.
– Сидеть и не высовываться! – проревел Трегуб, чуя, что голос его долго не протянет и истает как этот снег весной, только раньше. – Пусть попробуют ещё раз сунуться… Мы их снова умоем кровушкой!
– Да, но на чём поедем победителями? – грустно спросил один из воинов, чей конь бился на снегу, пронзённый сразу несколькими стрелами. – Кони – не мы. Кольчугами не прикрыты…
– Атаковать надо, сотник! – поддержали его сразу в несколько голосов. – Коней спасать…
– Погибнем! – вяло возразил Трегуб.
– Пусть! – жарко воскликнул всё тот же воин. – Зато выжившим коней хватит!
Кто-то весело заржал. Шутник был этот Ольша, ох и шутник!
Тут наконец-то появился сотник-медведь, этот скудоумный и излишне прямой даже для сотника Ярослав. Позади него, как за щитом укрываясь за широкими плечами, обретались трое десятников. Этих всяк знал по именам: Яросвет, Ждан, Добран. Трое наиболее приближённых к сотнику Ярославу воинов доказывали это и сейчас. Яросвет невесть откуда добыл щит, Ждан и Добран были снаряжены луками. Правда, стрел в тулах оставалось немного.
– …Так я и говорю, надо попытаться, Яр! – в чём-то горячо убеждая сотника, Добран нервно грыз оперение стрелы-срезня, которую держал зажатой в кулаке. – Это – шанс!
– Ничего не выйдет! – довольно вяло огрызнулся Ярослав, коротко кивая Трегубу и так же неспешно и нагло продолжая шествовать по дороге. – Эти мерзавцы долго готовились, наверняка и это учли.
– Какое – долго?! – встрял разговор Яросвет. – Готов спорить на половину своего оседлеца, что они всё задумали вчера вечером, когда мы здесь заявились. Что акриты ошивались вокруг острога – всем ведомо. Что вчера нас видели, приехавших с помпой – тоже ясно. Вчера всё и задумали. Ну позрите сами, половина деревьев – срублены самое большее несколько часов назад! Ночью их рубили, крайний срок – утром! Потому и мужики в деревне измученные, и бабы… Даже дети! Дозоров ночью Брех не выпускает, даже носа за частокол не высовывает…Вот и распоясались.
– И ты думаешь, они так торопились, что… – уже с сомнением в голосе сказал сотник.
– Что болото прикрыть у них времени быть не должно! – торжествующе закончил за него Яросвет. – А если и прикрыли, то самую чуть!
– Нужны охотники! – мрачно сказал Ярослав, уже соглашаясь. – Десятка три… если наскребём!
– Я точно пойду! – рявкнул Трегуб у него из-за спины и Ярослав подпрыгнул от неожиданности. – И мои хлопцы…
– Добро! – Ярослав скрипнул зубами, понимая, что ему в этом отряде уже не бывать. – Я тут пока пошумлю, чтобы они подольше вас не замечали…
– Пошуми, пошуми… – рассеянно ответил Трегуб, тоскливо глядя на дорогу. Кони разбрелись, кто куда, не привязанные, не стреноженные. Некоторые рисковые гардары бросались к своим коням, надеясь раздобыть там луки… Это по коням акриты не стреляли, в жажде большого золота оберегая бесценных владенских жеребцов. По людям они били. И довольно метко. Полдюжины дружинников заплатили за это жизнями. Другое дело, кому везло – чей конь заходил за ветви деревьев, снаряжался уже всерьёз. А гардар без лука и гардар с луком – две большие разницы. Второй – он куда опаснее… Постепенно под рукой Ярослава собралось две дюжины стрелков, да ещё у нескольких десятков оказалось хотя бы по одной сулице. Все – и туры, и медведи замерли в ожидании, с явной надеждой взирая на него. После ухода Трегуба, он – единственный сотник и непреложный властитель их тел. Души они оставят для себя…
– Значит так, молодцы! – медленно сказал Ярослав, присаживаясь на бревно и дожидаясь, пока вокруг наступит полная тишина. – Сейчас Трегуб с остальными пойдёт через болото, мы ему поможем. Пошумим, стрелы попускаем. Хорошо, если у кого факельные есть. Зажигайте обязательно! Лес сырой, всё одно не займётся, но акритам – головная боль. Да и мало ли, чем навредим им… Срезни беречь! Сулицы не пущать… пока. Потребуются, когда пойдём вперёд. И – приготовьтесь к атаке. Если Трегуб – не улитка, он будет на месте менее чем через час!
– Он быстр, как смазанная жиром молния! – оскорбился за сотника кто-то из его дружинников. – Особливо за столом и на ложе!
– А ты откель знаешь? – немедленно встрял Ждан. – Пробовал? И потом, для мужа быстрота на ложе – не достоинство!
– Зато за столом, самое то! – вздохнул Яросвет, гулко ударив кулаком по обтянутому кольчугой животу. – Кушать хочется… Ни у кого пожрать не найдётся?
– У меня яблоко! – ответил добрый Ждан. – Хочешь?
Он и впрямь добыл из-за пазухи яблоко. Большое… было. Теперь осталось меньше половины. И укус был какой-то… огромный.
– Ты что, с конём поделился? – озаботился Яросвет, славившийся своей брезгливостью.
– А что, конь – не живое существо? – обиделся Ждан, сочно хрустя яблоком. – Он тоже вкусного хочет! Ну, поделился. Так ты будешь?
Яросвет, сильно позеленевший, ответить не успел. Ярослав звонко хлопнул по коленям ладонями, встал…
– Пошли, что ли! – сказал негромко.
Воины, негромко переговариваясь, начали подниматься из-за завала…
9. Сотник Трегуб. Дорога на Дарию. 14 день месяца Бокогрея.
– Какой идиот сказал, что зимой болота замерзают?! – вытаскивая ногу из снежной каши, ледяной и вонючей, злобно вопросил Трегуб.
– Так то – дома у нас, в Родянии! – ответил Яросвет, которого Ярослав с явной неохотой, но всё же отпустил в охотники. Вместе со всем десятков. – У нас – замерзает! Ажно до самого дна!
– Ну, вы, медведи, на зиму и сами в берлогу залегаете! – угрюмо сказал Трегуб, спотыкаясь о укрытую под снегом корягу и шумно обрушиваясь во весь свой рост. Встал чёрный от ярости и грязи, сверкая глазами, как Перун молниями. Вытерся, стараясь в меру своих сил сохранять достоинство...
– Какой… – начал было, но задохнулся гневом.
– Какой идиот здесь коряги раскидал?! – возмущённо докончил за него Яросвет. Среди измождённых воинов послышались смешки. Впрочем, своей цели Яросвет не достиг. Смеялись скупо и недолго – берегли силы. Устали…
Позади был час перехода и полторы пройденные версты из двух, в которые на глазок оценили предстоящий крюк там, на дороге. На весь переход, опять же на глазок прикинув, положили полчаса. Воины, настоящие богатыри… Что им лес, что им болото?! Забыли, что в лесу любое расстояние надо натрое умножать. А если ещё и болото поперёк дороги – хорошо, если впятеро…
– Всё! – мрачно сказал вдруг Трегуб, останавливаясь подле небольшого, даже чахлого деревца и отирая пот и грязь с усов. – Отдых…
– Какой отдых?! – взвился Яросвет, возмущённый до глубины души. – Там наши гибнут!
– О них и думаю! – сурово обрезал сотник. – Какая от нас помощь, если ноги еле переставляем?! Нет, отдыхаем… Да не кипятись ты, и четверти часа не пройдёт, как вперёд двинемся!
– Да ты посмотри: совсем немного осталось пройти! – не унимался Яросвет, тыкая пальцем куда-то в густолесье впереди, где-то в полутора перестрелах от островка, где отдыхали воины. – Там и отдохнём! В бою!
Кто-то из дружинников-туров проворчал пару нелицеприятных слов про излишне кровожадных медведей, за десятника, которому они посвящались, немедленно вознамерились вступиться свои…
– Сидеть! – цыкнул Яросвет на своего воина, излишне горячившегося. Потом усмехнулся. – Зришь, сотник? Силов ещё столько, что в драку меж собой лезут! Нет, ты как хошь, а я своих поднимаю. От греха подальше… Чтобы, значит, с врагами дрались, а не с братьями единокровными!
Его воины поднимались охотно – хотя бы ради того, чтобы десятника поддержав, турам носы утереть. Туры – ворчали, обижаясь. Но тоже начали поднматься, ещё не дождавшись приказа Трегуба. Видя такое безобразие, Трегуб, однако, уже ничего не смог ему противопоставить. Только сплюнул громко и зло:
– Выступаем! Раз вам так не терпится умыться кровушкой…
Впрочем, дальнейшая дорога была полегче – видимо, настоящее болото закончилось и под ногами остался только мох, покрытый заледеневшей коркой снега, звонко хрустевшей под сапогами дружинников. Трегуб мог только надеяться, что этот хруст не достигнет ушей базиликанских воинов…
Достиг. Не сразу, правда, а когда до сплошной стены голых по зимней поре деревьев оставалось шагов пятьдесят, самое большее – семьдесят. Тут из-за ветвей, настолько густых, что даже непроницаемых для взора, выглянул одинокий базиликанец. Скорее всего – юниор или вовсе мальчишка, ибо для акрита он был слишком молод и повёл себя неверно – громко заорал, привлекая к себе внимание и метнул пилум в дружинников. Шедшему одесную от Яросвета воину не повезло – длинной лезвие базиликанского дротика воткнулось в левое плечо. Воина отшвырнуло назад силой удара и он шумно впечатался всем телом в снег и грязь. Почти тут же – прошли считанные мгновения, в течении которых воины приходили в себя – на берегу показались новые базиликанцы. Слава Перуну, пока их было немного – не больше десятка.
– Вперёд! – заорал Трегуб, отбрасывая прочь шест, с которым шёл через болото последнюю четверть пути и вытягивая из ножен меч. – Вперёд, если хотите жить!
Его приказа, впрочем, дождались немногие. Дружинники сплошь были опытные, ветераны многих походов и войн. Трегуб как раз и побежал одним из последних, зря перед собой обтянутые кольчугами – булатными и попроще, железными – спины своих воинов. Двое или трое быстроногих уже и на берег, наклонный и скользкий, карабкались… Их почти сразу же сбили обратно. Двоих – пилумами, брошенными в упор, третий, раненный, съехал сам, отчаянно крича:
– Лёд! Лёд!!!
Сначала никто не понял… пока не добежал весь отряд. Воины, заслонившись щитами – у кого были – столпились растерянно внизу, довольно быстро оставив попытки взобраться. Попробуй, вскарабкайся по склону, сплошь покрытому ледяной коркой! То ли боги посмеялись над ними, то ли базиликанцы оказались предусмотрительны до противного…
– Чего замерли?! – взорвался Трегуб, кулаком отбивая прочь пилум, летевший в лицо. – Льда не видели?! Наверх, быстро! За деревья цепляйтесь, за кусты!
– Где ты здесь кусты видишь? – огрызнулся Яросвет, лихорадочно опустошая тул – стрелы были у него, да ещё у четырех дружинников и сейчас они впятером держали базиликанцев в страхе. Стрелы расходовали экономно, метко. Трое акритов уже скатились вниз, сбитые меткими выстрелами. Сколько-то ещё осталось лежать наверху.
– Ну-ка, подсадите меня, браты! – сказал вдруг молодой дружинник-тур. – Попробую…
Двое сразу сообразили – быстрее других подставили сцепленные «замком» руки. Запрыгнувший на них вой полетел вверх, пущенный словно из хорошей катапульты. Доверху немного не долетел – один из бросавших крякнул, собой недовольный – скатился обратно по ледяной горке, пробитый к тому же сразу несколькими пилумами. Но по проторённой им дорожке вверх запустили уже троих. Двое – один воин-тур и один дружинник-медведь до гребня долетели и тут же, встав спина к спине, отразили первый натиск врагов. Наконец-то бой пошёл так, как полагали в самом начале. Наконец-то в музыку его вплели свои голоса мечи.
Метатели «пристрелялись» и следующий «залп» получился самым удачным – доверху долетели все трое, а пятеро дружинников в бою – это уже сила. Тем паче на них пока особенно сильно не давили, большинство акритов, по всему выходило, были очень сильно заняты…
Пока одних дружинников доставляли наверх по воздуху, другие времени попусту тоже не теряли. Секирами и даже мечами несколько самых упорных вырубали ступеньки в склоне. Получалось не очень, но это занятие хотя бы отвлекало их от неприятных мыслей о том, что сражавшимся наверху товарищам они помочь не в состоянии. Пока.
Наконец, наверху оказалось десять воинов и один из них – Трегуб, которого швыряли втроём и чуть не воткнули головой в склон. Десять воинов, это уже войско, десять воинов многое могут натворить. Но первым делом они закрепили на дереве и сбросили вниз аркан. Донизу его прочный конец не доставал самую малость, вполне возможно было дотянуться, встав на плечи товарищу. Жаль только, не сразу додумались до такого простого способа. Лазить по верёвке в полном вооружении дружинников учат ещё в детские годы! Количество воинов начало расти куда быстрее, а спустя всего четверть часа – миг по меркам боя – наверху были уже все выжившие после перехода воины. Двадцать шесть мечей – число не великое и не малое. В самый раз для отряда, имевшего вот такую задачу…
– Пошли! – велел Трегуб, прихватив с земли круглый базиликанский щит-бармию и прикрываясь им. – Пора уже поучаствовать в бою!
Как будто до того они только развлекались…
Двинулись. Акритов пока встречалось немного, в основном – раненные или молодые воины, которые не в состоянии были оказать серьёзного сопротивления. Впрочем – стрел на них потратили довольно для того, чтобы к серьёзному бою подойти с пустыми тулами. Ну, почти пустыми… Тороватый Яросвет каким-то чудом придержал три стрелы. Они и послужили сигналом для начала самой решительной атаки, когда на развернувшихся встретить новую угрозу акритов двинулись уже двадцать два воина. Лихо двинулись, словно и впрямь не устали. А может – просто дорвались до настоящего дела…
Трегуб, решив таким образом дать о себе Ярославу, поднёс к губам серебряный турий рог и звонкая трель далеко разнеслась в морозном воздухе…
10. Ярослав и Трегуб. Поляна возле лесной дороги. Вечер 14 дня месяца Бокогрея.
– Ярослав, они прошли! – радостно заорал Добран, могучим ударом раскроив голову подставившемуся акриту. – Яр, надо нажать!
– Куда уж больше жать-то? – огрызнулся Ярослав, коротким ударом встречая своего соперника и отправляя его на долгое время в сон. Может, и вечный – Ярослава павший уже не интересовал. Других неприятностей хватало…
Атаковали они, как и было договорено с Трегубом, через полчаса. Атаковали яростно, в лоб пойдя на стрелы и засеки из огромных деревьев. И не свернули, когда эти самые стрелы ударили в упор так густо, что зараз выбили не меньше десятка. Число же раненных не поддавалось исчислению. Тяжёлых, правда, не было – почти. Бой был яростным и те, кто уже не мог держать в руках оружие, погибли быстро. Куда больше было тех, кому стрела лишь оцарапала лицо или руку, кому – пробила кольца доспеха или прошла сквозь щит, уязвив руку. Такие – сражались в меру сил. Погибали, впрочем, первыми…
А начиналось всё со штурма засеки. Базиликанцы, которым вообще-то свойственно трусливо прятаться от прямого боя, на этот раз пытались укрыться за завалом из нескольких десятков стволов деревьев. У них это в общем-то получалось – тем паче у дружинников почти не было их обычного весомого аргумента – луков со стрелами. Те два десятка, что рискуя жизнями, успели забрать оружие из тороков, стрелы свои расстреляли удивительно быстро. Дело своё, впрочем, сделали. Именно под их прикрытием два десятка охотников во главе с Богданом ворвались на завал. От этих двадцати хоробров лишь половина осталась на ногах, сам Богдан лишился передних зубов и сильно рассадился, обрушившись со скользких брёвен вниз… Могло быть и хуже. Ярослав видел, с какой силой было брошено копьё акрита, что просвистело над самой головой рухнувшего десятника мгновением спустя. Выбитыми зубами Богдан бы не отделался… Впрочем, озверевшему Богдану это вряд ли послужило утешением.
– Семеро! – выдохнул десятник, могучим ударом располовинив юркого и умелого акрита, с которым провозился ужасно долго. – Осталось – двое!
– А потом – что? – удивился Ждан, лихо отмахиваясь сразу от троих акритов и за всё время этого спора на мечах отделавшийся всего двумя царапинами, да порушенным наплечником. – Бросишь меч?
– Потом – я отплачу им за зубы! – ответил Богдан. – Три зуба, гады, вышибли мне!
– Ты ж сам сверзился! – возмутился Ждан, отправляя к праотцам одного из своих противников. – За что на врагов осерчал?
– Так проще… убивать! – в промежутке между словами сплюнув на снег кровавую слюну, ответил воин. – Не мешай!
Тут-то и пропел рог Трегуба, Добран известил о том Ярослава, а через некоторое время из лесной чащи ударили в спину акритам охотники. Их стало заметно меньше – наверное, на треть уменьшили число. Но и оставшихся двадцати хватило, чтобы смять растерявшихся базиликанцев. Тем более что воины Трегуба старались вовсю показать, что их – куда больше на самом деле. А у страха, тем более когда устал и мозги еле шевелятся, готовые взбунтоваться против безумного напряжения, глаза – велики, как известно. Вот и трибун Цестий – его светлая голова часто мелькала среди шлемов акритов, сражался он достойно – не выдержал. Может, как раз мозги и отказали, напряжения не выдержал…
– Мы разгромлены! – прорезался вдруг у него голос, оказавшийся тонким и высоким. – Бегите!!!
Тут же его и скрутили – Боги не прощают слабости души никогда, а вокруг уже и впрямь оставались одни варвары. Оставшимся же в живых акритам, хоть они и считались элитными воинами Империи Базилиска, уже не слишком много надо было, чтобы удариться в панику. По существу, сопротивление уже сходило на нет, лишь самые упорные и свирепые, охочие до боя воины сопротивлялись. Были и первые беглецы… как раз те самые воины, на которых наткнулся отряд Трегуба. Их судьба ясна, и это – судьба любого труса и подлеца, бросившего товарищей в бою.
Однако на этот раз, похоже, такая же судьба ждала и остальных воинов, сражавшихся смело и честно. Атака дружинников со стороны болота, внезапная и яростная, была настолько неожиданной, что почти сразу же ряды акритов, и без того нестройные, смешались окончательно. Усомнившиеся бросились бежать, остальные – ещё готовые драться – постарались собраться вместе и остаток боя воины Ярослава и Трегуба потратили на противодействие акритам в их тщетных попытках объединиться… А потом Ярослав вдруг понял, что противников больше нет и опустил секиру.
– Эй, что – всё?! – заорал, разгорячённый и даже оскорблённый.
– А тебе – мало? – устало привалившись к стволу сосны, спросил его Трегуб. Руки его дрожали и он всё никак не мог отчистить лезвие меча от налипших на него ошмётков мозгов, комком смёрзшейся на ветру крови, волос, налипших на кровь и мозги… Это только в красивых песенках, да романах безумных, никогда боя не видевших авторов в Базилике и Закатной империи мечи в бою сверкают и звенят. На самом деле они слишком быстро покрываются липкой влагой – кровью и мозгами убитых. А звон металла – он присутствует на самом деле. Вот только вряд ли хоть один воин восхищается им. Намахаешься четвертьпудовым – если булатный и полупудовым – если из простого железа, мечом, мало не покажешься!
– Что руки дрожат? – хмуро спросил в ответ Ярослав. – Никак кур воровал?
– Медвежат! – грубовато ответил сотник. – На мамашу наткнулся… Яр, мы влипли!
– Да? – удивился Ярослав, неумелую шутку пропустив мимо ушей. – Мне казалось, мы – победили!
– Эй, живые! – хрипло выкрикнул Трегуб, наконец отчистив лезвие. – Отзовитесь, кто есть! Десятники, рассчитаться по десяткам! Туры, сколько вас там!
– Яросвет, займись нашими! – вяло махнул рукой Ярослав и вновь повернулся к Трегубу. – Хочешь сказать, нас мало осталось?
Трегуб молчал почти четверть часа, Ярослав его не тревожил. Потом пошли доклады…
Погибших – тут Трегуб был посрамлён – оказалось совсем не так много. Три десятка и ещё четыре. Вот раненных, тех хватало. Каждый третий был ранен хотя бы легко, многие из них – серьёзно. Дружинников почти некому было собирать, травник Трегуба погиб и Тилла в одиночестве металась между лежащими прямо на снегу, чая оказать помощь всем сразу. И всё же четверо из тридцати четырёх приняли смерть от её кинжала. Она была лишь травницей, не ведуньей…
– Тридцать четыре убитых, полсотни раненных… – пробормотал Ярослав. – Ты прав, мы – проиграли. Тут не до Дарии, хотя бы до острога Брехова добраться!
– Раненных дотащить… – тяжело вздохнув, согласился с ним Трегуб. – Коней, наверное, много постреляли…
Ярослав очень выразительно посмотрел на него. Мол, а ты как думаешь?
– Сотник! – подошедший Добран уже перестал сплёвывать кровь, но вид у него был пострашнее, чем у лешего – без передних зубов любой будет выглядеть жутковато. – Что с пленными-то делать?
– А много их? – озаботился Трегуб.
– Да что-то с семь десятков! – пожал плечами Добран. – Тридцать раненных, остальные – здоровёхоньки, сволочи! И трибун их, и центурион – тот ранен!
– Семьдесят человек?! – не поверил Трегуб. – Так они сейчас в себя придут, нас…
– Не придут! – зловеще ощерился Добран. – Я там своей волей два десятка на конях поставил. Да вон, сами посмотрите!
Наверное, Добран и впрямь переборщил, своей волей загнав в сёдла двадцать измотанных воинов. Но сидевшие на снегу акриты – все семьдесят человек, целые и раненные, даже не пытались сопротивляться. Против пехоты ещё можно было попытаться, даже без оружия. С конниками, половина из которых держали наготове луки, а у остальных ещё имелись сулицы, такая шутка была самоубийственна. Измученные люди – не соперники свежим жеребцам.
– Добро! – тяжело сказал Ярослав и Трегуб немедленно умолк, помня, кто на время похода – вож. – Добро… Раненных добьём, нам и своих хватит. Что до остальных… Отбери десяток. Трибуна, центуриона, тех кто познатнее и постарше. Остальных – убить!
– Сотник! – голос Добрана осел. – Сотник, они сдались нам!
– Да? – голос Ярослава не дрогнул, когда он посмотрел прямо в глаза своему десятнику. – Ну и что? Мы не сможем дойти до острога быстро, довезти наших раненных, если потратим время на них! И мы не справимся со здоровыми там, на лесной дороге! Наконец, здесь могут быть другие отряды врагов.
– Ты приказываешь это сделать мне? – Добран тоже был упрям и не отвёл взгляда, несмотря на весь ужас, который осознавал.
– Тебе, кому ж ещё! – Ярослав всё ещё сдерживался и плечами пожал с самым независимым видом. – Яросвет ранен… Но если ты хочешь отказаться…
– Нет! – резко сказал Добран. – Я может и трус, но не подлец! Если ты приказываешь, я твой приказ выполню!
Он не дал Ярославу ответить, а тот не горел таким желанием. Пошатываясь, Добран направился к пленникам, по пути криком подымая воинов. За ним шли – неохотно, с проклятьями, но шли. Мрачный Ярослав неотрывно следил за всем этим – рука на лезвии секиры.
– Почему ты не пошёл сам? – сурово спросил его Трегуб.
– Я трус! – просто ответил Ярослав. – Я не смогу…
Добран – смог. Сначала дружинники по его приказу выдрали из общей массы трибуна, что-то кричавшего, ещё нескольких воинов. Потом – воины услышали что-то, что им не понравилось. Некоторые даже заспорили с Добраном но тот резко махнул рукой в сторону Ярослава и споры закончились. А потом… Потом началась бойня. Стрелы и копья разили без промаха, ни у кого рука не дрогнула. Ярослав, окаменев ликом, смотрел на избиение. И отвёл глаза лишь тогда, когда последний акрит – он даже сумел сбросить с седла дружинника и сам попытался взгромоздиться на коня – рухнул, пронзённый сразу тремя сулицами.
Добран вернулся, бледный и прямой.
– Приказ выполнен, сотник! – сказал глухо.
11. Ярослав и Брех. Острог Бреха. Вечер 14 дня месяца Бокогрея.
Время показало, насколько, при всей ужасности приказа, Ярослав был прав. Его воины, воины остатков двух дружинных сотен были измотаны боем и из леса – всего шесть верст – выбирались более трёх часов. Почитай до полной темноты. Усталые люди вынуждены были ещё два часа до выступления нарубать ветви, по колено в снегу тащить их к дороге… Раненным, особенно – тяжёлым, верхом не проехать, им волокуши нужны. Лучше ещё – возы, но где ж их возьмёшь посреди леса.
Выбрались из чащи окончательно, когда Влесово Коло поднялось в небе – огромное, мертвенно-бледное и нависло над землёй, словно бы предрекая беды. Даже старых воинов, и тех потрясла эта картина. В дружине тихо, за глаза, обвиняли во всём Ярослава. Хоть и прав он был, а так жестоко с пленными раньше не поступали…
Ярослав ехал во главе строя, держа подле себя два избранных десятка. На всякий случай, который того и гляди наступит. На дружину, порядком поредевшую, не оглядывался, спину держал прямой, глядел только перед собой… Что у него творилось на душе, можно было только предполагать. А голос сотника воины услышали лишь раз за всё время – на выезде из леса.
– Приглядывать надо! – сухо обронил вдруг Ярослав. – Не нравится мне это сельцо!
Деревушка, которую Ярослав обозвал сельцом, была невелика и вряд ли насчитывала три десятка дворов. Но лежала она как раз перед ними, объехать её по глубокой снежной целине не представлялось возможным… А на чьей стороне местные, стало ясно уже давно.
– А жаль, что Брех не высылает дозоры! – сквозь зубы процедил посуровевший Добран и начал натягивать обратно снятую было тетиву. – Сейчас нам совсем не помешала бы самая малая помощь! К тому же – темно, и места незнакомые!
– Ты что, боишься заблудиться? – заржал Яросвет, легче других относившийся к случившемуся и доброго расположения духа не потерявший. – Так вот он, на холме! Отсюда виден! И дорога мимо пролегает, не промахнёшься!
– Я не про дорогу… хотя и про неё тоже! – тихо ответил Добран. – Я про места вокруг. Ты ведаешь, где здесь овраг, где – лощинка для засады удобная? Местные ведают. И наши из острога – тоже. А так мы с тобой едем и не знаем, где нас беда поджидает. Как в лесу, где та сволочь, проводник, нас под стрелы базиликанские подвёл! Будь там наш, ничего бы не было! Он бы объяснил нам, какая дорога куда ведёт…
– Стоять! – вдруг громко и резко приказал Ярослав. Всадники немедленно осадили коней – без повода сотник вряд ли стал бы так орать.
Повод был… Ещё какой. Поперёк дороги и вдоль неё замерли местные крестьяне. Мужчины, женщины, дети… даже старики. Их было много, куда больше, чем могло уместиться в тридцати дворах и тут уж одно из двух: либо из других деревень подошли, либо… либо часть мужиков – переодетые акриты.
– Оружие к бою! – губы у Ярослава враз пересохли и он с трудом выговорил приказ. – Трегуб – на тебе раненные! Добран, Ждан…
– Погоди, сотник! – прервал его Яросвет. – Ты у нас весь прямой, как стрела… понимаю! Но зачем рисковать молодцами лишний раз? У нас – заложники, оставленные в живых твоей милостивой волей! Вели…
– Ждан, трибуна сюда! – рявкнул Ярослав, не дослушав. Подумал, и уже в спину пустившему коня намётом Ждана добавил – Всех тащи!
Ждан справился быстро, а пока справлялся, дружина из походного строя спешно переходила к боевому. Впереди – наконечник, лучшие воины на свежих конях, по бокам, обороняя волокуши с раненными – остальные. В конце – живой щит. Ещё два десятка лучших, во главе с Трегубом. Тут уж не до выбора было: медведь или тур. Брали тех, кто и впрямь подходил под это определение. Тем паче лучшие десятки на то и лучшие были, что в бою их не щадили, бросали в самое пекло… Поредели их ряды, только звались десятками!
Медленно, кони шли почти шагом, дружина приблизилась к деревне. Люди стояли теми же плотными рядами и теперь было заметно – мужчин, в основном молодых, и впрямь слишком много. А за спинами первых трёх рядов, небрежно замаскированные, стоят поперёк дороги возы. Так просто, с наскоку, эту баррикаду не преодолеешь. Да и неизвестно, какие ещё сюрпризы заготовили базиликанцы.
Ярослав остановил своего Лешака лишь в десяти шагах от первого ряда. Прямой, напряжённый, злой, он выглядел наверное устрашающе… Крестьяне не испугались. Теперь, с десяти шагов, сотник без особой ошибки мог различить, кто здесь и впрямь на земле работает, а кто более привычен к мечу да пилуму. Кто носит пилос, а кто – шлем с бронзовым оголовьем… Соотношение было примерно равное, впереди стояли как раз таки настоящие крестьяне. Деревенщина, мясо для гардарских мечей… А потом в дело вступят акриты и сомнут смешавшую ряды конницу!
– Дорогу! – тяжело сказал Ярослав, нагоняя злость перед боем. Устал, так просто не вспыхнешь яростью.
Молчание в ответ. Тяжелое сопение, кто-то почесался, за плетнём, не удержался – рыгнул засадник…
– Дорогу, иначе проложим силой! – Ярослав медленно и красиво, намеренно красиво поднял вверх руку с тяжёлой, огромной и страшной секирой. Лезвие до конца не отчистилось, на острие и обушке вдосталь было тёмных кровавых комков, были и мозги, волосы… Как чувствовал ведь, когда поленился очищать! Позади, слышно было, звонко покинули ножны мечи дружинников.
И опять – в ответ ни звука. Где-то заплакал малый ребёнок – холодно, замёрз, на его мать тут же тихо цыкнули и видно было, как тёмная тень метнулась к дому.
– Хорошо же! – Ярославу нелегко давались базиликанские слова, но угрозу в голосе переводить и не надо было. – Раз вы так… Акрита ко мне!
Пленников уже подтащили поближе, чуть ли не за первые ряды, и как было договорено заранее, вперёд вытащили на аркане одного из тех, что попроще. Его узнали – видно не раз бывал в деревне, в задних рядах послышался женский крик, затем – рыдание. Крестьяне заволновались!
– Вы знаете его! – громко сказал сотник. – Гляжу, раз бабы рыдают – неплохо знаете! Может, уже и детвора голопузая от его семени по улицам бегает! Попрощайтесь… Не освободите дорогу, принесу его в жертву нашим богам! Перуну!
– А если и потом не освободим? – спросил молодой крестьянин, а скорее – акрит, стоявший на возу.
– Тогда – вспорем глотку следующему. Потом – ещё одному. Последним умрёт трибун!
– Трибун Цестий жив? – молодец явно был из вожаков, а скорее – военоначальников, ибо разговаривал самолично, а местный староста ему не противился.
– Жив… пока что! – резко ответил Ярослав. – Явить лик, чтобы поверил?
Нет, не требовалось… Поверил. Но может быть ещё упирался бы, кабы не очнулись наконец молодцы Бреха. Но – голосисто зазвучало било на вышке, потом распахнулись ворота и полусотня Бреха – все сплошь на конях – выметнулась наружу. Оказавшиеся меж двух огней акриты – воины опытные – предпочли не связываться. Слышно было, как тот самый молодой «геомор» отдал приказ и возы начали растаскивать. С ворчанием, руганью даже, но – растаскивать! Ярослав пустил своего коня вперёд, не дожидаясь завершения работ.
Геоморы и акриты расступались нехотя. Яростные, полные ненависти взгляды хлестали, словно стрелы. В спину ехавшим последними готовы были сорваться стрелы… Выручил Брех. Его лучники не стали заезжать в село, а полукругом охватили его западную окраину. Слышен был звонкий голос сотника, что приказывал наложить факельные стрелы… почему-то на базиликанском языке. Была зима – это правда. Соломенные крыши отсырели и вряд ли занялись бы… быстро. При определённой доле везения, при терпении и когда зажигательных стрел – вдоволь, можно и сырое дерево зажечь. И сырую солому тоже. Похоже было, геоморы перепугались. А акриты, выживающие только и исключительно благодаря поддержке местного населения, решили не рисковать их расположением. Ни одна стрела, ни один «жёлудь» не ударил в спину пока целую версту весь отряд медленно – волокуши с раненным галопом не повезёшь – продвигался до острога. Бреху Ярослав сказал лишь одну фразу – мрачным, полным унижения и ярости голосом:
– Не спрашивай ни о чём!
12.
Ярослав всё же разговорился. Часом спустя, когда сотни зашли под защиту стен Брехова острога, когда раненные были перевязаны и укрыты от холода, когда коней напоили, а людей – накормили горячим…Тогда только он уронил голову на перекрещенные руки и в отчаянии прошептал:
– Всё пропало!
– Что пропало? – не понял Брех, налив ему вторую чарку горячего взвара. – Что вообще случилось? Откуда раненные? И – пленные? Вы в засаду попали никак?
– В засаду! – скривился Ярослав, как от кислой сливы. – Проводник завёл, чтоб ему… Никогда себе не прощу, что его послушал!
– Ну, потери могли быть и больше! – попытался утешить его сотник. – Сколько у вас убитых? Три десятка? А вы скольких завалили?
– Две сотни… почти! – нехотя ответил за Ярослава Трегуб. И жадно, одним огромным глотком высосал всё содержимое чарки. – Ух, крепка у тебя медовуха!
– Да, ничего. – рассеянно сказал Брех, потрясённый. – Две сотни?!
– Расслабился ты что-то, брат-сотник! – сурово сказал Ярослав. – Понимаю, что тяжело. И страшно высовываться… Но у тебя по лесам банды шляются! Гонцов опять же режут, как курей… Распустились!
Ярослав добавил под конец несколько далеко не ласковых слов брех, приняв их на свой счёт, сначала вспыхнул, потом – смертельно побледнел и медленно, словно давая себе самому ещё шанс, повёл рукой к прислонённому о столешницу мечу…
– Оставь, Брех! – вяло и равнодушно остановил его Ярослав. Этого, впрочем, хватило. Что-то такое было в голосе сотника, что отважный Брех не шелохнул рукой более ни на пядь.
– Это он не к тебе! – за Ярослава докончил Трегуб. – Это он – всем! Сдвинулся слегка, после боя! Там такая резня была, скажу тебе брат! Как и выбрались, непонятно!
– Выбрались же! – возразил сотник-лис.
– Чудом! Перуновой волей! – зло возразил Ярослав. – Никогда б не подумал, что окажусь в такой замятне… Нас смяли в первые же мгновения, Брех! Потом, правда, мы отплатили сполна… И три десятка, согласен, не самый страшный исход… Но – пятьдесят раненных! Но коней побитых – поболее двух дюжин! Даже если б хотели, в ближайшие несколько дней мы – не ходоки а калеки!
Трегуб коротко и зло рассмеялся:
– Как представлю себе лицо князя Буйслава! Когда он узнает, как мы с тобой сдружились…
– Да уж, побратались! – кисло ухмыльнулся Ярослав. – По колено в крови…
– Ну, крови там было поменее! – возразил вошедший Яросвет. – Дозволь, хозяин, горячего испить! Замёрз… Наш сотник славный вишь ты, на меня свалил сотню! Сам-то греться пошёл…
Брех сочувствующе поцокал языком, наливая Яросвету полную чарку. Яросвет залпом выхлебал, но – даже поставить на стол не успел за добавкой, вынужден был обернуться к окликнувшему его Ярославу.
– А иди-ка ты, брат Яросвет, приведи нам пленника! Того, трибуна…
– … Цестия! – услужливо подсказал ему Трегуб, недобро расхмылившись. – Веди, Яросвет, и вправду! Послушаем, что скажет!
– Может, пару молодцев умелых позвать? – спросил Брех, чтобы хоть что-то сказать. – Есть у меня парочка… мёртвым языки развяжут!
– А зови! – приподняв брови, ответил Ярослав. – Не помешают уж точно…
Молодцы пришли с запозданием. Цестий – молодой и не выглядевший очень сильным воин сидел уже за столом и с аппетитом умолачивал горячую гречневую кашу с маслом и бесценным в иных местах сахаром из тростника. Было дело, прихватили обозец… Ему дали доесть. Не торопили, взвар подливали без сожалений. И лишь когда трибун жадно допил последние капли, Брех, на правах хозяина, поднялся из-за стола:
– Ну, пойдём, что ли!
– Куда? – тупо спросил Цестий, в глазах которого немедленно погас масляный блеск насытившегося человека.
– Пытать тебя будем, молодец! – равнодушно объяснил Брех. – Выпытывать, где крепости ваши лесные, да сколько где стоит… Сигналы какие на сбор, на выступление… В общем, всё!
– Я вам всё равно ничего не скажу! – нервно, забегав глазами, возразил трибун. – Я – воин и давал присягу августу…
– Да хоть десять присяг! – после сытного обеда Трегуб был настроен дружелюбно и миролюбиво. – Хоть сто… У этих, я догадываюсь, мёртвый заговорит. Один – номад… кажется. Второй – оринг?
– Наполовину! – за Бреха ответил огромный воин, по обычаю своего племени сохранивший причёску на голове. – На «крылья орла» меня, пожалуй, не хватит. А вот что-нибудь попроще – пожалуйста! Костерок за домом я уже развёл…
– Груб ты, Якун! – укорил товарища невысокий, темноволосый воин. – Зачем сразу огонь… Есть вода. Есть дерево, благородное железо и менее благородные медь и бронза… Я берусь развязать ему язык, даже если у тебя ничего не получится!..
– Хитёр ты, Чемша! – осердился Якун. – Хочешь дождаться, пока я его примучу!
Рекша расхохотался, а трибун Цестий, не понявший ни единого слова, побледнел от ужаса. По всему выходило, воины собирались повеселиться вдоволь. Поиздеваться над его, Цестия, телом…
Его взяли под руки – ноги уже не шли – поволокли уже без всякой жалости. Голова трибуна моталась из стороны в сторону, словно уже труп волокли…
– Ну что, посидим ещё чуток? – предложил Брех. – Думаю, через четверть часа всё завершится. Ну, а уж больше получаса точно не протянет! Я своих ребят знаю!
– Что это ты, воин, таких… у себя держишь? – брезгливо сморщившись, спросил Ярослав. Хмельной взвар замутил мозги и развязал язык…
– А кто тебе сказал, что я и дома – воин? – удивился Брех. Неприятно прищурив глаза.
– Так… ты ж сотник!
– Сотник! – подтвердил Брех. – Волей князя Рудевоя! А дома – разбойником был. Потом – князю служил, воров и разбойников вылавливал. Эти – решили послужить, чтобы на плаху не попасть! Не боись, служат честно!
– Вижу! – вздохнул Ярослав. – Я-то удивлялся, откуда что берётся… А впрочем, дрались и впрямь хорошо. Вот только… Трегуб, ты бы усидел за стенами, видя ворога кругом?
– Вот ещё! – фыркнул сотник-тур. – Да ни за какие коврижки! Другое дело, чем это могло закончиться… Вот что значит – знание! Ты, Брех, свой опыт вора поставил на службу, потому здесь и усидел!
Брех, бледный, покрывшийся красными пятнами, сидел как на гвоздях, явно не зная, что ответить – отбрехаться, или наоборот – согласиться. Выручил его один из катов – Якун. Громкий, злой, он ввалился в брусяницу и грязно выругался:
– Сволочь, всё выблевал! Прямо на сапоги, которые я только что почистил!
– Но – готов говорить? – оставшись равнодушным к его беде, поинтересовался Брех.
– А то! Из него так и прёт! Того и гляди – запоёт!
– Пошли, что ли? – встал Брех. – Послушаем!..
Послушали… Особого восторга не испытали. Вообще всегда унижает, когда ты, воин, зришь падение другого воина, которого уже и уважать начал. Почти…
Трибун Цестий рассказал всё. И этот этого «всего» оседлец Бреха встал дымом. Было чему ужаснуться! Вокруг его острога, оказывается, обреталось три полных банды акритов – шесть сотен человек, державших под контролем имперскую дорогу на Дарию и способных в случае нужды быстро собраться в одном месте. Взять для них острог было делом минутным. Не было приказа! Теперь, когда он, трибун Цестий, здесь оказался – в плену, акриты не преминут атаковать. Так он думает…
– Понял? – ухмыльнувшись недобро, спросил Ярослав Бреха. – А ты говоришь… Гонца надо! И лучше бы, чтобы кто-то из твоих пошёл. Хотя бы места знает.
– Пойду собирать! – кивнул Брех…
13. Ярослав и Ждан. Дорога на Медиалину. Рассвет 15 дня месяца Бокогрея.
– Ждан, сотник кличет! – воин, выкрикнув, тут же и испарился, не дав возможности порасспросить поподробнее. Ждан тихонько чертыхнулся, но поднялся быстро. Ярослав, тем более когда не в настроении, пощады не знал и стружку с умельцев снимал толсто и без обезболивания. Даже за простое опоздание.
– Интересно, чего ему понадобилось посреди ночи! – пробурчал десятник, вылезая наружу и бегом – подмораживало, а он как назло не накинул бугай, враз промёрз в железе доспехов. Впрочем, острог был не слишком велик и весь внутренний двор Ждан одолел за два десятка шагов. Вернее – козлиных прыжков, чтобы не помёрзнуть…
– Уф! – выдохнул он, вваливаясь внутрь. – Холодно! Звал меня, сотник?
– Примораживает! – согласился Ярослав. – Звал! Дело есть…
– Понятно, что не безделица! – Ждан весело улыбнулся, показывая, что шутит. – Если б на пир или по девкам, ты б меня не позвал, понятно!
– И как ты только догадался! – усмехнулся Ярослав. – Но больше – некого… Яросвет ранен, пусть не тяжело, но для этого дела не пригоден. Добрана я сегодня уже обидел приказом… Богдан остаётся, но он слишком прямо идёт к цели. И – ты. Вот ты, мне кажется, подходишь. Пойдёшь вот с ним. Это – десятник Добруша, один из лучших разглядчиков-лисов.
– Куда? – тупо спросил Ждан.
– В Медиалину! – Ярослав даже рассердился. – Куда ж ещё!
– Фу ты! – облегчённо вздохнул Ждан. – А напугал-то! Я думал, не иначе, в Дарию направляешь. Ну, тут мы быстро! До утра обернёмся! Слышь, Добруша, у тебя конь – добрый ли? Мой двадцать вёрст за два часа сделает! Не особо напрягаясь!
Добруша, огромный, неимоверно широкий воин, был ещё и молчалив сверх всякой меры. Во всяком случае, на вопрос Ждана он даже не отреагировал. За него, крякнув недовольно, ответил Ярослав:
– Не думаю, что на этот раз главное – скорость! Будь так, я бы отправился туда сам, либо отправил вестника о двуконь! Но вокруг – акриты. Много. Четыре сотни, если не соврал проклятый базиликанский воевода! Я не сомневаюсь, что они все уже здесь, только и ждут, чтобы мы высунулись наружу. На ровном месте, на глубоком снегу, они из нас решето сделают раньше, чем мы увидим, откуда летят стрелы!
– Согласен! – кивнул молчавший до того сотник Брех. – Вокруг нас – открытое место, а лес – близко. И сил, чтобы его вырубить, как хошь, у меня – не было!
– Не было, не было! – с лёгким недовольством подтвердил Ярослав. – Совсем не было! Только ты не думал, что оставляя укрывище в двухстах шагах от ворот, запираешь себя вот так, намертво!
– Они мне только одни ворота заперли! – резко возразил Брех. – Вторые, в поле ведущие, от леса почти тысяча шагов отделяет! Вот только там – целина и довольно глубокий снег. Нет, кони пройдут, конечно…
– Не коней бы, сани б им! – вздохнул вдруг Трегуб. Да чтобы розвальни! В сани запряжённые, и кони не так устают! И от погони бы ушли. По дороги, без неё – неважно…
– Есть сани! – внезапно встрепенулся Брех. – Розвальни! Самодельные, но – крепкие. Специально смастерили тут, чтобы за дровами да едой ездись. Лёгкие, как…
Он запнулся от избытка чувств и Трегуб тут же, одними губами, досказал за него. Получилось не очень прилично, но вполне смешно.
Брех, насмешки не чуя, легко вскочил на ноги и выглянул в сени:
– Розвальни запрягайте! Добруша, иди, выбирай коней!
– Добро, сотник! – впервые явил народу свой голос, густой и сильный, Добруша. – Прикажешь немедленно?
– Да, да! – быстро ответил Брех.
Будущий спутник Бреха ушёл…
– Что передать князю, Яр? – спросил Ждан, только за Добрушей закрылась дверь.
– Что мы – в осаде! – подумав, ответил тот. – Или будем в ней к моменту, когда войско явится под стены. Что вокруг – море разливанное акритов и я не удивлюсь, если окажется, что базиликанцы затевают что-то посерьёзнее простой драчки. Да и не станут шесть сотен акритов мёрзнуть по лесам просто так! Ну, и скажи ещё, что мы ждём подмоги.
– Понял, сотник! – заверил Ждан, видя Ярославову трудноту. – Всё передам, как положено!
…Сейчас, часом спустя, он вовсе не был так уверен в успехе. Одинокий, пусть и могучий жеребец, запряжённый в розвальни, казался слишком хилым и неспособным протащить сани через глубокий снег. Добруша, сидевший с огромным, почти в его рост луком на задке и лениво перебирающий стрелы – мало похожим на доброго стрелка. О том же говорила и его огромная секира… Добрушу, похоже, мало интересовали подобные мысли спутника. Не произнеся со времён разговора с Брехом ни единого слова, он кажется находил развлечение именно в перебирании стрел. Их он взял три полных тула и уже расположил их так, чтобы в бою – а тот будет обязательно – хватать не глядя и не путая. Бронебой, так бронебой; срезень, так срезень…
– Ну, храни вас Сварог! – тихо сказал Ярослав, обняв воинов по очереди. – Ждан, скажи ещё князю, до его подхода мы за ворота носа не высунем. Значит – будем живы. Приступ выдержим, тут можно не сомневаться!
– Скажу, сотник! – заверил Ждан, поглубже нахлобучивая шлем на голову. Поверх кольчуги у него был накинут тулуп, коня накрыли кожаной попоной… Стрелы – страшное оружие! Против них любая защита хороша и мала. И кольчуга не выдержит, если стрела – особенно бронебой – летит в упор. И посконная рубаха сбережёт, когда стрела на излёте или попадает по касательной…
– Открывай! – рявкнул Брех, стоявший наверху и дружинники разом налегли на створки, чтобы те распахнулись быстро и без скрипа. Что-то всё-таки заскрипело, но сани, ведомые вороным, горячим и очень выносливым конём, уже вынеслись за ворота. Дальше – на волю Сварога. Будет благосклонен – сани проскочат по утренней сумеркице без сопротивления, пройдут самое опасное и узкое место. А дальше – накатанная колея дороги. Сани, ведомые отстоявшимся жеребцом промчат двадцать вёрст часа за три. Да ещё столько же можно без сомнения положить на сборы дружины. К середине дня, крайний срок – к вечеру, можно уверенно ожидать подмогу. Вряд ли базиликанцы осмелятся напасть теперь… А и жалко! Брех совсем неплохо подготовил острог, руки чесались проверить – насколько!
Хруст приминаемого свежайшего – только ночью выпал – снега, был слышен ещё некоторое, не слишком длительное время. После этого наступила почти полная тишина и не о чём так сильно не молили сейчас все до единого воины, как о том, чтобы эта тишина длилась подольше. Ибо до тех пор, пока тихо, те двое в санях – живы. Как взорвётся тишина звуками боя – останется только молиться и гадать. Наружу на рассвете высунется только идиот. А ждать да гадать – самое трудное и подлое занятие…
Потом впереди закричали люди…
14. Ждан и Добруша.
Вороной жеребец взял лихо, даже чересчур лихо. Пару раз розвальни мотануло так, что даже молчун Добруша помянул нечистика. Потом Ждан справился с вожжами, понял коня и… и сани понесло на полной скорости. Вороной был и впрямь хорош – мчался, прижав уши к голове, задрав хвост и глубоко вспарывая снежный наст могучим торсом. Сани сзади он, похоже, и не замечал.
– Тихо? – спросил Ждан, когда поле было пройдено и впереди тёмной стеной вырос лес.
– Вперёд смотри! – грубо огрызнулся Добруша. – Сзади – только наши, враг – впереди!
– Я и смотрю! – не преминул ответить Ждан. – Ты не проспи!
Они могли бы ещё долго так препираться – по крайней мере, ещё и развлечение – но тут жеребец махом перепрыгнул одному ему видную яму и сани, которые летать не умеют, тряхнуло настолько сильно, что оба разом прикусили языки. А мигом позже впереди выросли из-под снега сразу около десятка тёмных фигур. Трое или четверо ринулись наперерез бешено мчащимся саням…
– Добруша! – Ждан скорее взвизгнул, нежели крикнул, но воину-лису и этот крик был не нужен. С поразительной для таких размеров быстротой он развернулся в розвальнях и стрелы засвистели прямо около уха Ждана. Опасно близко. Споткнулся один акрит, потом – ещё один. Потом стрелы свистнули в ответ и одна или две больно ткнулись в тело Ждана, пробив и тулуп, и кольчугу. Силу убойную, впрочем, потеряли и только оцарапали кожу, даже не ранив. Досадливо смахнув их левой рукой, Ждан дико засвистел и ласково прошёлся плёточкой по шкуре коня. Тот наддал, походя смахнув грудью ещё одного базиликанца, и почти протащил сани к дороге.
Сразу двое с двух сторон набежали на сани – чётко рассчитали, успев именно к розвальням. Один слева, другой справа они прыгнули и на лежак попали точно. Ждан, вынужден был бросить вожжи и положиться на разум жеребца. Тот пока не подводил, умница…
А базиликанец оказался силён. Ждана, по натуре брезгливого, чуть не вывернуло от застарелого запаха пота и давленых вшей, пахнувшим прямо в лицо, но – сдержался. Не время. Зато уж в зубы акриту дал от всей души, вышибив сознание одним ударом. Впрочем, пришлось ещё некоторое время повозиться, сбрасывая мёртвой хваткой вцепившегося в него акрита. Бесценные мгновения! Поднявшись на ноги, дрожащие как после доброй попойки, Ждан с ужасом увидел в полуста шагах от себя – сплошную стену леса. Он лихорадочно отыскал поводья и принялся их натягивать, осаживая набравшего полный скок жеребца.
– Не смей! – заорал вдруг Добруша, вставая на розвальнях в полный рост и на миг поворачивая к Ждану своё залитое кровью лицо. Его соперника уже не было на санях, а сам воин быстро и наверняка метко бил стрелами куда-то в темноту.
– Там – лес! Побьёмся! – прокричал в ответ Ждан, хотя их разделяло всего два шага.
– Гони… твою мать! – добавив под конец ещё несколько слов покрепче, для лучшего понимания, велел Добруша. – Гони, кому говорю!
– А, чтоб тебя… – в бессильной ярости выругался Ждан, но послушался. Кнут засвистел, уже не оглаживая, а вспарывая кожу на крупе и холёный жеребец, послушно начавший осаживать, взвизгнул по-настоящему и понёс. По правде говоря, с этого момента Ждан им не управлял, держась за поводья больше для собственного успокоения.
– Ложись! – вдруг заорал Добруша и Ждан почему-то вновь его послушал. Сам Добруша уже лежал, держась крепко за бортики и громко отдавал дальнейшие распоряжения. – Сразу как вломимся в чащобу, разворачивай коня налево. Дальше – погоняй. И лучше – не оглядывайся, если душа слаба. Вперёд, впрочем, тоже можешь не смотреть. И не слушай, что вокруг творится.
– Да пошёл ты! – вяло ответил Ждан, и в следующее мгновение душа ушла в пятки а сани взмыли в воздух вместе с жеребцом. Чтобы через миг оглушительно громко, разрушительно сильно приземлиться на что-то твёрдое. Вокруг и впереди были деревья, жеребец нёс как безумный, Ждан со всей силы тянул левый повод, жеребец не поддавался и нёс прямо на огромный тис…
– Мама! – внезапно заорал Ждан. – Мамочка!!!
Уж мать, хвала богам, здравствующая, ему помогла, или сами боги смилостивились, но жеребец развернулся. В пяти шагах от дерева жеребец развернул сани. Те, правда, со всего маху грохнулись задком о корни, но – крепко сделали, на совесть – удар выдержали и не рассыпались. Только тут до Ждана дошло, что под ними – не снег вовсе. Слишком твёрдо и звонко стучат копыта, чтобы по снегу. Под ними – лёд! И впереди – лёд.
– Лёд, лёд! – подтвердил его самые худшие опасения Добруша. – Болото тут замёрзшее. Я на прошлой седмице провалился!
– А кой тогда?! – вздыбился Ждан. – Думаешь, сани тебя легче?! С тобой же?!
– Ну… морозы были! – неуверенно ответил Добруша. – Должно было подморозить покрепче! Ты погоняй, погоняй! Или думаешь, у этого болота дно есть?
Тут лёд не выдержал. Прямо под задними копытами вороного появилась трещина и конь ухнулся по самые по… в общем, наполовину под воду ушёл. Завизжал дико – сначала от страха, потом от боли, когда Ждан прошёлся плёткой по крупу – и прянул вперёд. Протащил, собака, сани по открывшейся воде, но – и вытащил. И понёсся дальше, даже не отряхнувшись. Впрочем – конь ведь, не собака…
Лёд хрустел всё сильнее, Ждану очень хотелось оглянуться, но он так и не сделал этого. Все те длинные-предлинные мгновения, которые конь нёсся по замёрзшему болоту. Потом впереди показался крутой, покрытый снегом подъём и, взлетая на него, жеребец слегка взмок и довольно сильно сбавил ход.
Выехали на дорогу. Позади, в версте или чуть больше, укрылся за деревьями острог Бреха.
– Погодь-ка! – внезапно сказал Добруша и наложил на тетиву стрелу.
– Стрел много?! – возмутился Ждан, да поздно. Стрела уже ушла в небо, оставляя дымный стрел. В тёмном небе она хорошо была видна – огненная полоса прочертила небосвод, на миг заслонив звёзды, потом – исчезла.
– Ну, теперь погоняй! – устраиваясь поудобнее на щедро брошенных на дно розвальней шкурах, сказал Добруша. – Теперь они снова знают, где мы!
– Так зачем ты выстрелил?! – возмутился Ждан.
– А чтобы наши знали: мы живы! – Добруша на него посмотрел с явным удивлением. – Бой же был. А я перед выездом с Брехом сговорился: коль что не так пойдёт, я когда на горку в версте заберусь, стрелу огненную пущу. По ночи она хорошо видна! Старая… охотничья хитрость!
Оговорку про охотничью хитрость, заминку перед ней Ждан заметил. Но не понял, да и внимания не обратил. Подумаешь, человек заикаться начал. После такой езды и вовсе с ума сойти можно. И уж точно – новые портки одеть.
– И впрямь, поехали! – сказал Ждан, лёгким встряхиванием поводьев добавляя скорости коню. – Нам спешить надо!
Розвальни легко катились по спрессованному снегу, конь волок их без особого напряжения и дорога – двадцать вёрст тракта – предполагалась спокойной и лёгкой. Меч и лук Ждан, на всякий случай, отложил недалеко. Всё же всякое бывает!
15. Ярослав. Острог Бреха. 15 день месяца Бокогрея.
Коло медленно прошло первую половину небосвода, перевалил через середину и пошло под уклон, а подмоги всё не было. Не показывались, впрочем, и акриты. С раннего утра, как первые неяркие зимние лучи осветили поле, вокруг острога было тихо и ничто не говорило о жесточайшем, пусть и не завершившемся большой кровью противостоянии. Кровь, впрочем, всё же пролилась и укрыть от взоров кровавые пятна на снегу. Как раз там, где пролег след прорывавшихся саней.
– Они живы! – как заклинание, как молитву, повторил Брех. – Стрела ведь была!
– Я не видел! – тяжело вздохнув, возразил Ярослав. – Никто не видел, кроме тебя… Может, помстилось? Подмоги-то нет!
– Рано ещё! – нервно возразил Брех. – Вот если к ночи не появятся…
Ярослав только руками всплеснул. Впрочем, не спорил.
Тревожиться, по правде говоря, было не о чем. Брех, даром что разбойничал сам, оказался запасливым и заботливым командиром – в его скромном, совершенно обычном остроге были отрыты глубокие погреба, аж даже ледники и в них хранился немалый запас провианта, в то время как ключ, бивший как раз в вершине холма и почитавшийся базиликанцами как святой, вдоволь давал свежайшей и вкуснейшей воды. Стена – частокол в два ряда, опоясывавший вершину холма, по убеждению Бреха способны были выдержать прямое попадание снаряда в берковец весом. Так что единственная опасность исходила от безалаберности и самоуверенности. Потому один из трёх сотников постоянно обходил стену, проверяя, бдят ли выставленные на ней караульные. Их, кстати, из того же опаса меняли вдвое чаще, чем полагалось. Однако, подмораживало… Снега была куда меньше, чем в это же время дома, но стены и крыши покрылись тонким слоем ледка, а по двору нельзя было пройти, чтобы не рухнуть. И это тоже было хорошо. Льдом ведь не только стены и крыши покрылись – но и склоны холма. Попробуй, атакуй по такому! А если даже и поднимутся базиликанские воины к вершине, там их ждёт столь же скользкий лёд и облитые водой – то бишь теперь уже покрытые льдом стены острога. Такие огнём не запалишь, на такие не вскарабкаешься…
– Нет, не пойдут они на приступ! – внезапно сказал Трегуб, так что все удивлённо на него обернулись. Сотник не поленился, пояснил. – Там тоже вожи – не дураки! Как они Бреха обложили… Одно удовольствие смотреть. Коли сам вне капкана! Шелохнуться неможно. Ведь и место правильное выбрано для острога, и построен с умом… А за ворота – ни ногой! А гонцов послать – как на смерть! Нет браты, не сунутся они на верную смерть под стрелами. К тому же ты ведь, Брех, утверждаешь, что наши – спаслись. Тем более нет смысла! Они на штурм пойдут, а наши им в спину ударят, вовремя подоспев… Ведь может быть такое?! Раз так, они сидеть будут. Сидеть и ждать. Может, у них приказа как не было, так и нет! Может, там – трусы обретаются!
– Вот это – вряд ли! – вздохнул Ярослав. – Какие там трусы, я уже видел. Всем бы такими трусами быть! Да и ты, Трегуб, имел удовольствие… Кажется!
Трегуб заметно помрачнел, коснувшись пальцем свежего шрама на щеке. Для него вдвойне оскорбительно, что шрам этот – от сучка. Оцарапался как щенок, когда стрелам кланялся, с седла рыбкой в кусты ныряя.
– Ну, мы им сполна отплатили! – угрюмо возразил он. И как назло – через двор побежал кто-то из дружинников-туров, белея свежайшей повязкой на голове. Таких вот – раненных, но вынужденно оставшихся в строю, насчитывалось до трети сотни Трегуба, да четверть – у Ярослава. Навоюешь с ними!
– Отплатили… – Ярослав невесело усмехнулся. – Я бы лично дорого отдал, чтобы той дорогой вовсе не ездить! Уж больно дорого платить пришлось!
Трегуб счёл за лучшее промолчать. Вообще-то, он с самого начала был против той дороги, даже ссору затеял. Ярослав его перемог – всё же набольший, вож… Теперь терзается! Послушался бы его, не пришлось бы страдать ныне!
– А кажется, ты не угадал, брат Трегуб! – внезапно сказал Брех. – Гляди-ка, появились!
На дальней от острога опушке леса – вне досягаемости самых дальнобойных гардарских луков, что делало честь предусмотрительности командиров, начали появляться нестройные ряды акритов. Их было немного, около полусотни, но и это было уже кое-что.
– На сто бы шагов ближе! – пробормотал Брех в задумчивости. – И я бы попробовал!
– Что – попробовал? – саркастически переспросил Ярослав. – Берём меньше на сто… Всё равно – шестьсот шагов! Или у тебя не луки – стреломёты объявились?
– У меня три конных десятка в полной готовности! – напомнил Брех. – И молодцы мои стрелять на скаку не разучились. Лично проверяю! Вот и махнуть бы сейчас на галопе! Раз – и там. Два – и залп. Три – и обратно скачем!
– …Четыре, и от тех стрел твои три десятка выбивают стрелами! – с насмешкой добавил Трегуб. – Там как раз три сотни шагов – на выстрел стрелы из базиликанского лука!
Помрачневший Брех прикинул на глаз расстояние, заметно помрачнел.
– Да… Так что же, сидеть здесь?
– А мне интересно, за всеми ли воротами они следят! – внезапно сказал Ярослав. – Если б знать точно, что – только за главными…
– То – что? – быстро спросил Брех.
– То – можно было бы выйти отрядом в поле, а атаковать – не дальний отряд, а тех, кого Трегуб заметил. Засаду. До них, к слову, куда ближе будет! Доскачем в миг!
Несколько мгновений сотники молчали. Потом Трегуб потрясённо пробормотал:
– Шанс! Нет, конечно они нас тоже потреплют!
– Не потреплют! – возразил вдруг Брех. – Если мы Ярослава прикроем!
– Почему это Ярослава?! – возмутился Трегуб, да тут же сам себе и ответил. – Хотя, раз он придумал…
– Думаю, тех самых трёх десятков должно хватить! – подумав, сказал Ярослав. – Если, конечно, прикроете. Одного не понимаю… Зачем мы это делаем-то?! Сидим здесь тихо, никому до нас не добраться… С чего дурью-то маяться?!
Трегуб с Брехом, переглянувшись, заржали как два негулянных жеребца по весне.
– Такие вот мы непоседы! – гоготнул Брех. – Так что, поднимать сотню?
– Поднимаю! – решился Ярослав и отнял от заборола прислонённую к нему секиру. – Посмотрим, что там получится…
Он быстро набрал отряд охотников – набирал из всех сотен, а у того же Бреха воины засиделись и в бой рвались, как на пирушку или к бабе в постель. Три десятка, оседлав коней, замерли у задних ворот – тех самых, через которые рванулись ночью гонцы. Кони нервничали, чувствуя беспокойство седоков, дружинники в сёдлах получали последние наставления и проверяли оружие и доспехи. От того, насколько надёжно насажены клинки на рукояти, без изъянов ли древки копий зависели их жизни, потому не ленились. Но вот завязаны последние завязки на кольчугах, а заборола опущены на лица.
– Пошли! – мрачно сказал Ярослав, чувствуя жуткую неправоту этой вылазки. – Да будет с нами сам Перун!
Ворота второй раз за двенадцать часов распахнулись, и малый отряд конницы вымахнул за ворота, с места беря махом. Сейчас главное – скорость…
Почти одновременно с противоположной стороны поля взвились в небо две огненные стрелы. Базиликанцы всё же следили и за этими воротами…
16.
И всё-таки их ждали – это стало ясно хотя бы потому, что стрелы встречь полетели раньше, чем гардарская конница, огибавшая холм с острогом на макушке по широкой дуге, вывернула на самую дорогу. Значит – ждали. Ждали и готовились. Хотя на прицеливание времени всё же не хватило – гадали, с какой стороны вывернет, да и не угадали.
Стрелы прошли частью над головами, частью мимо, но троих, а то и четверых рядом с Ярославом моментально вымело из сёдел. Сколько было раненных, сотник не знал, да и не хотел знать. После второго залпа, более точного, он уже боялся оглянуться назад. Страшно узнать, что ты уже один скачешь…
Со второго залпа акриты стали бить метче – и в щите Ярослава расцвели гусиными опереньями две стрелы. Повезло – на три пальца выше, и попали бы в забороло, наглухо закрывавшее лицо. От стрелы, впрочем, оно не спасало бы…
– Вперёд! – заорал Ярослав и метнул сулицу куда-то в кусты. Там, кажется, был враг…
Попал, как ни странно. Попал метко – акрит с сулицей в горле вывалился под копыта прянувшему в сторону коню и вряд ли смог бы продолжить бой. А домчавшиеся до леса дружинники бросили коней через густую стену кустарника. Опустились кони уже среди врагов…
Засада, слава богам, оказалась невелика – около сорока акритов-лучников. Впрочем, вполне могло быть и так, что большего количества поставить сюда командир акритов и не мог. Поставил четыре десятка, дал им вдосталь стрел… А думать о том, что случится с ними, когда гардары дорвутся до засады, предпочёл отрешённо. Потому что ничего хорошего с засадой быть не могло. Потому что первым же ударом дружинники Ярослава на треть сократили число противников, а остальных, воинов, спору нет, неплохих, обратили в бегство. Их даже рубить в спины не стали – тем более преследование по зимнему лесу было чревато разгромом уже для конницы. Ударили разок стрелами и сулицами, да и завернули коней. Поспешали под защиту могучих стен острога. И вот тут Перун, весь бой, не иначе как сражавшийся в рядах охотников, покинул их. И ведь и кони шли бодро, и люди не зевали… Нахлынувшая сразу с трёх сторон орда акритов была для них неожиданностью. По чистому ведь полю шли, вокруг – ни кусточка! Правда, чёртовы базиликанцы везде нарыли глубоких канав, в которые должна была стекать вода по весне и осени. Вот там и укрылись враги. Герои. Целую ночь пролежать, ещё полдня, а потом – ринуться в бой как ни в чём ни бывало! Это надо суметь…
Акриты сумели. Пожалуй, это лежание только добавило им злости и в первые мгновения неровная линия дружинников была смята. Ярослав, с ним – ещё трое-четверо дружинников ещё как-то держались, остальные, отмахиваясь каждый от трёх-четырёх врагов, спешно отступали к воротам, пока что закрытым. Ещё неизвестно, рискнёт ли Брех открыть их, перед лицом неминучей угрозы гибели всего острога…
А Ярослав – попался. Его окружили сразу шестеро, и как сотник ни вертелся ужом, кольчуга и щит звенели от ударов. На щеке сочилась кровь, левый наплечник был промят, хоть и выдержал. Тяжёлая секира, обычно – последний довод в поединке, оттягивала руку с каждым мигом всё сильнее, а напрасных надежд Ярослав не питал. Даже если его хлопцы, воины бесстрашные и рисковые, высунутся наружу, им не добраться до него. Да и продержаться долго он просто не сможет. Акриты, видимо зная цену серебряной гривне, обвивавшей шею сотника, наседали на него яростно. Но – старались взять живьём, явно держа в голове возможность обмена на трибуна. Такого позора Ярослав допустить не мог, крушил секирой во всей стороны. Страх пленения удесятерял ему силы и трое врагов рухнули под копыта разошедшемуся Лешаку, прежде чем кольцо на спине зазвенело, проламываясь, и остриё гасты – тяжёлого пехотного копья – вошло в спину на пару пальцев. Яростно вскрикнув, Ярослав развернулся в седле и, превозмогая боль, обрушил секиру на древко. Обломил, но правая рука начала стремительно терять силу. И тут ворота наконец раскрылись…
Можно было ни на один миг не сомневаться, что воины-медведи не оставят сотника в беде. Вся сотня, небось и раненные тоже, без подготовки рванулись в дело. Пешие, ибо кони были не осёдланы, а тратить время на такую ерунду не счёл нужным даже осторожный Богдан. Они быстро, а главное легко смяли заслон – благо со стен шквалом стрел их прикрывали почти две сотни лучников. Но – слишком поздно. Акриты яростно и довольно умело напирали, в десяти шагах от Ярослава обрушился с коня последний дружинник из задержавшихся подле него. Кажется, из туров. После этого Ярослав оказался один против десятков, ближайшие дружинники отстояли от него на полсотни шагов… Не то расстояние, которое можно одним махом пробежать.
– Сдавайся, гардар! – рявкнул бородатый акрит, прыгая на него, словно жаба, от земли.
– Пошёл ты! – вспоров ему глотку одним коротким ударом, возразил Ярослав. Но это был уже частный успех. Правая рука, в которую отдавалась боль в раненной спине, отказывалась слушаться, пришлось отбросить щит и взять секиру левой рукой. Мало того, что левая рука всё же не столь сильна была, так ещё и обороняться без щита – дело дохлое. Почти сразу же он получил ещё одну рану – и опять-таки в правую руку. Потом – завизжал, получив клинком по крупу, Лешак.
– Перун, что ж ты так… – отчаянно прошептал Ярослав. – Впрочем, я готов!
Да как сказать… Перун, как и другие Светлые Боги гардар, далеко не одобрительно смотрели на безропотную сдачу воинов в бою. Лучшим способом попасть в дружину Златобородому Богу, был, конечно, погибнуть в жестоком и неравном бою. Вот как Ярослав…
Сотник вдруг почувствовал, как силы наполняют мышцы. Секира взлетела легко, как в начале боя, а вражеский череп под ней разлетелся на мелкие осколки. Потом – пал ещё один базиликанец и Ярослав вдруг увидел за собой проход. До своих – три десятка шагов и разъярённый Лешак бьёт копытами, внося свою лепту в длинный счёт потерь, которые успели понести акриты… Шанс!
– Выноси, родимый! – прошептал Ярослав отчаянно. И так врезал острогами по бокам жеребцу, что тот прыгнул даже не грудью – боком, снеся сразу троих. Ему в спину, кажется, полетели стрелы и копья – миновали, акриты слишком спешили. А потом, когда до своих оставалось уже меньше двадцати шагов, земля ощутимо и знакомо содрогнулась, а из-за поворота выметнулась лава дружинной конницы. Кони не то чтобы измотаны, но явно шли на галопе большую часть дороги.
Ударили дружинники сильно, а Брех с Трегубом, не видя больше повода отсиживаться за стенами, вывели свои сотни в подмогу воинам Ярослава. Акриты, доселе более многочисленные и вообще господствовавшие на поле и вокруг него, теперь сами попали в капкан. Из них разве что те, кто был в лесу имели бы шанс уйти, но тут вмешался гений князя Лютеня – две тысячи, поставленные им на лыжи по первому снегу, лихо и быстро прошли замёрзшими болотами, ударили в спину засаде… Боя не было, была бойня. Легкодоспешные, почти безоружные против конницы акриты к тому же умудрились истратить почти все стрелы и теперь даже их отчаянная храбрость спасти их не могла. Тем более нечего было мечтать о победе. Какая победа, когда, казалось, всё гардарское войско сошлось здесь! И всё оно полно яростного желания убивать… Враг был разгромлен наголову – не прошло и часа. Радостного Ярослава обнимали, поздравляли с победой, он улыбался в ответ… Пока рядом с ним не нависла тень одинокого всадника. Князь Лютень явился посмотреть на своего любимца.
– Княже… – начал было Ярослав, но осёкся под грозным взглядом князя.
– Так… – сказал Лютень. – Я доверил тебе сотню, надеясь, что ты человек осторожный и умный. Ты, вроде бы, мне это доказывал. Раньше! Было дело, я даже думал, что тебе пора и побольше воинов под руку давать. Давал! По две-три сотни ты водил. Думал я, как смогу, в дружину тебя взять! Витязем… Теперь – не жди этого вскорости! Сотню почти всю положил?
– Княже! – обиженно ответил Ярослав. – Нет!
– Ну-ну… – буркнул Лютень, узрев неплотные ряды рекомой сотни за спиной. – Ладно, поглядим…
Он развернул коня, направляя его к острогу, за ним потянулись дружинники… Вокруг Ярослава повисла мёртвая тишина. Сам сотник ощутил первые признаки близких, неотвратимо близких неприятностей…
1.Сотник Ярослав. Муниципий[92] Медиалина близ Дарии. 12 день месяца Бокогрея[93].
Тяжело вздохнув, Ярослав поднялся на ноги, убрал прочь стило и закаменевшую на морозце бересту. Береста, кстати, кончалась. Надо бы зайти к ведунам, спросить… у них всегда есть, и почти никогда не жалеют, дают.
– Яр! – рявкнул кто-то знакомым голосом над самым ухом. Весело. Хрустнул снег и сотника облапили с такой силой, что только кости захрустели.
– Яробуй! – с трудом сдержав раздражение и досаду, прорычал Ярослав. – Пусти, ведмедь!
Объятия вдруг разомкнулись и Яробуй – припорошенный снежной пылью, смущённый и растерянный, остро пахнущий конским потом, возник перед ним.
– Ты что? – пролепетал витязь, явно сознающий свою вину. – Никак, рана ещё болит?
– Я ж в голову был ранен! – как всегда скривившись при воспоминании о дурацкой контузии, протянул Ярослав. – Как ты мог мне сейчас повредить?.. Откуда, такой весёлый?
– Из разгляды! – отмахнулся, кисло сморщившись, Яробуй. – С сотнями Доброслава и Ропака ходил… Тоска!
– Тоска! – вздохнул Ярослав в ответ. – Уж третий месяц пошёл…
Да, третий месяц… Перевалив после взятия Малого Кирифора через горы, родянские полки неспешно обложили Кирифор. Приступ ничего не дал – только тысячу воинов потеряли. С тех пор, оставив вокруг Кирифора обложную рать, от города отступили. Основной массой – тридцатью тысячами отборного войска – встали у муниципия Мидиалины лагерем. Бедный городок, и без того пострадавший от войны – через него уже успела пройти разгляда – окончательно замер, пустыми бойницами выбитых окон глядя на новых хозяев города… Впрочем, в городе кроме князей и дружины почти никто не встал. Зима в Базилике была мягка, большая часть воинов предпочла провести её в поле.
Яробуй внезапно рассмеялся, на удивлённый взгляд только пальцем указал, что его так развеселило. Ярослав быстро обернулся, ожидая увидеть что угодно. И тоже не выдержал – расхохотался в голос…
Настоящий снег, достойный внимания, выпал лишь седмицу назад. Всю неделю главной забавой воинов были снежки. Вчера какой-то умник соорудил настоящую снежную крепость, а сегодня начался её штурм. Два отряда воев и отроков – человек по тридцать-сорок в каждом, яростно сражались за обладание данным укреплённым пунктом. Единственным, кстати, на весь огромный лагерь. Снежки тучами вздымались в небо, многие воины куда больше походили на снеговиков, нежели на человеков. Притом, очень похоже было, народ начал расходиться всерьёз. Кто-то уже волок небольшое бревнышко, явно намереваясь с его помощью проломить брешь в снежной стене. На совесть построенной крепости грозила незавидная участь…
Кстати, этот снежный бой навёл Ярослава на некую мысль. Видя, что Яробуй увлечённо следит за «сражением», он медленно, стараясь не скрипнуть, наклонился за снегом и забрал его целую ладонь, осторожно сминая из нежных снежинок, влажных и холодных, снежок… Резко разогнулся, замахиваясь. В лицо звонко впечатался снежок…
Яростно отплевавшись, Ярослав свирепо воззрился на приятеля. Тот дохохотался уже до слёз, медленно оседал на снег, держась за облитый кольчугой живот… Смех его на миг оборвался, когда сотник не рассуждая особо всадил ему в ноздри и рот свой снежок. Мощно, со всей свирепой дури…
Отплёвываясь и откехиваясь, Яробуй сел на снег, выковырял снег и ледышки из глаз. С хитрой ухмылкой глянул на сотника:
– А ты застоялся… Надо бы намекнуть князю, что тебе тоже не помешает в разгляду! Там – девки, да и вообще весело. Иногда столкнёшься с номадами там или алой базиликанской. Если их меньше, бьёшь, если больше – драпаешь… Хорошо ещё, базиликанцы как конники – полное дерьмо! Чего ты так смотришь?..
– Да нет, ничего… – скромно ответил Ярослав… Договорить не удалось.
– Ярослав, выручай!!! – заорал один из защитников крепости голосом Ждана. – Убивают!
Как раз в это время пошедшие на приступ воины сумели выбить несколько сросшихся за ночь снежных глыб и в пролом хлынули столь яростно, словно это Кирифор был перед ними. Или более близкий город Дария. В упор по ним ударили снежками, но кажется, уже и рукопашная началась. Как всегда – яростная и непримиримая. Когда дело доходило до кулачного боя «стенка на стенку», про дружбу вообще часто забывали…
Ярослав пришёл на выручку очень вовремя – крепость, которую как раз его дружинники обороняли, во главе с Жданом и Добраном, готова была уже пасть под натиском туров. Шла настоящая драка, сопели зло остервеневшие мужики… про невинную игру в снежки, про снежную крепость уже все забыли. И когда первый из воинов-туров, сдавленным криком огласивший окрест, сверзился вниз, под ноги сотнику, легче не стало. Ярослава, начинавшего вполне тихо и мирно, вынесли от стены враз… Встал, сплёвывая на уже покрасневший снег первую кровь, уже совсем другой Ярослав…
– Значит, так! – просипел он, чувствуя, как пульсируют разбитые в блин губы. – Ну, держитесь!
Весь свой гнев, всю свою обиду он выместил на набежавшем ратнике. Огромный и лохматый, и впрямь на быка смахивавший мужик улетел обратно, попутно вмяв в снег ещё двоих.
– Яр!!! – заорали вдруг со снежной стены. – Яр, скорее сюда! Да быстрее же!
Ярослав по голосу узнал – Добран, который шутить не станет, и решил не спорить, рванулся в пролом, попутно выломав плечами пару ненадёжно пристроенных снежных кирпичей. Кажется, успел вовремя. Сверху мужики уже не снежки – глыбы из аккуратно выложенных зубцов метали вниз. Всё это ещё больше стало походить на реальный бой. Только пока без настоящего оружия… До поры, так чувствовалось. До поры…
– Что ты орал? – окрысился на Добрана Ярослав. – Обычное ведь дело! Подумаешь, разгорячились мужики. Сейчас дурное настроение выпустят, да и оклемаются!
– Оклемаются! – выругался Добран. – Посмотри, к ним подмога поспешает!
Ярослав рывком взобрался на стену – благо, эта стена вряд ли могла соперничать высотой со стеной Сальма. И громко, так что все услышали, выругался. Не меньше полусотни туров поспешало на помощь своим собратьям. От части лагеря Медведей подмоги пока не подходило. Но если так и дальше пойдёт, драка будет грандиозная. Войско на войско…
– Ждан – с десятком к пролому! – рявкнул Ярослав. – Поспеши! За пролом ответишь… не головой, так другим местом!
– А чё – я! – обиделся Ждан, но, отобрав десяток воинов, погнал их к пролому.
– Добран, ты у нас лучший стрелок… Снежками бить уже поздно. Обрушивай и дальше зубцы. Это у тебя неплохо получается! – с кривой усмешкой сказал Ярослав. – Оружия не обнажать!
Последний приказ пришёлся кстати. Драка в проломе всё больше напоминала настоящий бой, хлопцам Ждана приходилось тяжело, а ножи висели на поясе у каждого… Уж больно велико было искушение воспользоваться!
Сам Ярослав в бой пока не лез. Пару глыб вниз, правда, свернул. Кому-то, может, рёбра ими переломал – не смотрел и не видел. Куда больше его сейчас волновал лагерь Туров. Там пока было тихо, мирно, подоспевшие дружинники-туры лишь частью вступили в сражение на стороне своих сородичей, а остальные заняли удобную для обозрения позицию на небольшой высотке. Советами помогали, шутили… Отдыхали, в общем… На то, что их товарищи бьются мордами о стену, многие уже и кровь пролили, внимания не обращали.
Тут и случилось самое неподходящее событие – от лагеря Медведей наконец-то подоспела помощь. Конная. Почти сотня воинов. Вёл их витязь Яробуй и судя по его дикому рыку, настрой был самый решительный. Увидев такое дело, расположившиеся на холме воины-туры поспешили им навстречу. Но обстоятельства уже складывались против них. С подходом целой сотни, да ещё конной, уже медведи имели преимущество в числе. Да и свежих бойцов у них было куда больше. Когда Яробуева чадь врезалась в ряды соперника, туры дрогнули и побежали. Их догоняли, в дело пока шли только плети, но умелой рукой и плетью можно зубы вынести, глаз выстебнуть или хорошую рану нанести. В ответ туры схватились за дреколье, нескольких всадников вынесли из сёдел. Кажется, кое-где и сталь засверкала…
2.Князь Лютень. Медиалина и окрестности. 12 день месяца Бокогрея.
Впервые за много дней Лютень позволил себе отдохнуть и не встал с ложа, хотя за окном было далеко не семь пополуночи – время обычного его пробуждения. Устал, после вчерашнего, чуть не закончившегося дракой спора с Буйславом Владенским. Князь-тур, ничуть не укрощённый возрастом, был первым и в бою, и в хмельном угаре пира… и на ложе, как поговаривали. Когда же хоть чего-то из этих трёх составляющих своего успеха недоставало, Буйслав зверел и бросался на друзей. Сейчас, когда с последнего серьёзного боя миновало больше трёх седмиц, почти целый месяц, Буйслав похож был на быка в период весеннего гона. Свирепый, с налитыми кровью глазами, он ходил по лагерю, злобно зыркая по сторонам. Встречал каждую разгляду, каких много было послано во все стороны. На вчерашнем совете, грохоча кулаком по столу, требовал немедленного штурма. Не Кирифора, так Дарии. Там, по слухам, которые ему сорока на хвосте принесла, и войска-то нет никакого. Две арифмы пехоты… Рази ж это – войско?!
То, что Дария обладала мощнейшими стенами, что осадить её целиком не представлялось возможным в свете того, что город этот был морским портом, князя не смущало ни капли. Вишь ты, он и не думал облагать её всерьёз, кажется решительно настроенный на немедленный приступ. Сколько при этом погибнет простых воев, ратаев и ремесленников, для него – не важно?!
Лютень сердито сел на шкурах, невольно потревожив второго обитателя ложа – совсем ещё юную, толком не оформившуюся базиликанскую девушку, которую ему вчера подарили витязи дружины. Была она совершенно не в его вкусе – худа и черна, только глаза выделялись огромными своими размерами, что почти уродовало её и без того не слишком красивое лицо, да чёрные волосы, ниспадавшие до пят, вызывали какие-то эмоции. Впрочем, отказаться он не мог – обидел бы дружину, потому согласился. В общем не пожалел – более трёх месяцев без женщины, это тяжело. Тем более для молодого, полного сил мужа…
– Спи! – коротко бросил князь по-базиликански. – Это мне вставать надо! Отдохни…
Девушка, чьего имени он так и не спросил, робко и застенчиво улыбнулась ему. Уже хорошо – не так давно смотрела с явным ужасом, а вечером, изголодавшись по женщине, он был грубоват… Теперь и сам понимал, тогда – не мог сдержаться.
– У тебя хоть кто-то остался из родных? – спросил Лютень больше для того, чтобы хоть о чём-то говорить.
– Нет… – всхлипнула девушка. – Твои стратиоты, благородный архонт, вырезали весь наш викус. Наши мужчины слишком яростно обороняли нас…
– Война – штука жестокая. – неловко сказал князь, чтобы хоть что-то сказать. – Мне жаль…
– Меня всё равно должны были скоро продать замуж! – философски и довольно спокойно, успокоившись удивительно быстро, сказала базиликанка. – Я уже вошла в возраст невесты… Кто только меня теперь возьмёт, такую… порченую!
– Брюхо девке не укор! – грубовато пошутил Лютень. – Значит, может понести! А ежели от витязя понесла, так и вовсе хорошо! Сын героя – в дом, дому – прибыток и почёт!
– У нас – нет! – возразила девушка. – Мне теперь разве что в обитель Святой Розы. Благо, она совсем тут рядом…
– Ну, в обитель, так в обитель! – Лютеню надоело трепаться о пустяках, да и настроение, пусть и испортилось слегка, не располагало к грустным разговорам. – Ратша!!!
Вместо меченоши вошёл Мирон. Что-то дожёвывал, мерзавец, за обоими щеками, как у хомяка – сплошные запасы!
– Звал, княже? – промычал стремянный, старательно проталкивая еду через глотку.
– Ты разве Ратша? – вопросом на вопрос ответил князь.
– Он отлучился! – Мирон вдруг улыбнулся. – Любовь у нашего Ратши завелась! Из местных… Девка, говорят, вдвое его шире и на голову выше!
– Ничо! – не смог удержаться от улыбки и Лютень . – Сила мужская – не в росте! Главное, чтобы ему по душе была!
– Так говорю же, каждый божий день туда несётся! – удивился Мирон. – Правду сказать, я этого совсем не понимаю. Ну, так то я…
Про Мирона и впрямь хорошо было известно – девок сторонился, старался без большой нужды с ними даже не разговаривать. Если же такое всё же случалось, мычал, словно телок, до всего приходилось доводить его, как на верёвке. Мог нагрубить, даже надерзить… Когда разговор между отроками заходил про девок-чернавок, задирал нос и без устали твердил, что ему никто не нравится. Притом про его давнюю любовь к одной из боярских дочек ведал последний холоп княжеского крома. Но – все молчали. И сама возлюбленная – тоже…
Мирон был завидным женихом – сын боярина, одного из лучших воевод княжества, обласканный князем и наверняка, если всё пойдёт гладко, станет боярином сам. Пока среди его добродетелей разве что острого ума да храбрости сугубой не присутствовало. А так – красив, статен, мягок и к людям добр. Всегда ровен, спокоен, приветлив… Его даже звери любили!
– Поесть принеси! – грубо приказал князь, и улыбка немедленно сошла с лица стремянного. – Ей – тоже. Квасу, если у тебя найдётся… нет, лучше варёнухи! Погорячее.
– Это – есть! – заверил Мирон. – Ратша, перед тем как уйти, заварил покрепче. Котелок над огнём стоит, бурлит… Могу ещё мясо подать. Поросёнка на вертеле зажарили, от него ещё полть осталась. Холодная. Овощей немного, яблок… Прости княже, сегодня немного чего есть! Обоз ещё не пришёл…
– Заморишь своего князя голодом! – проворчал с наигранным неудовольствием Лютень. – Ладно, неси! И девке – вина. Базиликанцы ж без него есть не могут…
Мирон коротко поклонился и вышел. Князь, натягивая поверх исподнего белья походные, уже порядком заношенные порты и рубаху, буркнул что-то в одежду.
– Что? – не поняла девушка. – Ты что-то сказал, господин?
– Я спросил, как тебя зовут! – сердито повторил Лютень. – Так как, всё-таки?
– Анфиса! – медленно ответила она. – Отец назвал меня так потому, что появилась на свет в априлусе, вместе с первыми цветками! Правда, потом говорил, что завяла ещё в детстве…
– Твой отец был неправ! – улыбнулся князь насколько мог чистосердечно. – Каждый цветок – красив по своему.
Тут дверь грохнула, распахиваясь и Лютень, потирая руки, обернулся. Мирон. Но – без подноса с едой. Зато – с перекошенным лицом, огромными, во всю рожу глазами. На лбу наливался бурым огромный синяк.
– Что такое, Мирон? – недовольно спросил князь. – Только не говори, что обрушил поднос. Ты сам сказал, что еда – последняя. Я, конечно, не придирчив в еде, но ты ж никогда сапоги от конского навозу не отдираешь!
– Уронил! – невпопад ответил Мирон. – Ну и хрен… Княже, там наши с турами заратились!
– Как заратились? – не понял князь. – На кулачках? Так и пускай бы!
– До железа дело дошло! – голос стремянного дрогнул. – Вроде уже и кровь есть…
– Коня! – бледнея громыхнул Лютень. – Сотню вартовую в седло! Быстро!!!
Сам накинул лишь багряный плащ – выбежал из дома бегом. Живот на это отреагировал оглушительным бурчанием. Мол, это ты можешь голодать, а мне это противопоказано. Лютень на его протесты внимания не обратил…
– За мной! – приказал, вскарабкавшись в седло Снега. Сотня без долгих разговоров взяла намётом, вздымая снежные тучи, пронеслась по узким улочкам городка…
3. Лютень и Буйслав. Поле возле снежной крепости. 12 день месяца Бокогрея.
Когда дружинная сотня выметнулась на широкое поле – по такому только и атаковать конным строем – драка между Медведями и Турами была в полном разгаре. С обеих сторон в ней участвовало приблизительно равное количество воинов – человек по двести-триста. Слава Роду, оружия почти не было заметно. Хотя кое-где в ход пошло дреколье. А добрый кол, да ещё если с обожжённым концом – это то же копьё. Потому появление дружинников-медведей родовичи-туры встретили именно так, как и должны были опытные воины. Под чьим-то умелым руководством немедленно собрался отряд в несколько десятков воинов, первый ряд – почти весь с дрекольем, у кого-то уже и щиты объявились…
– Мечи наголо! – оглушительно скомандовал сотник со звучным именем Дуб – Князя беречь!
За спиной Лютеня, не посчитавшего нужным отменить этот приказ, холодно зазвенела сталь, покидавшая ножны.
– Княже, смотри! – возмущённо вскричал вдруг Мирон. – Туры тоже конницу двинули!
– Скачи за подмогой! – Лютень по правде сказать, испугался сильно. – Пусть поднимают войско… Кажется, Буйслав совсем обезумел! Как можно – со своими резаться?!
Из части лагеря, принадлежавшей турам, выметнулся немалый отряд конницы. Куда больше сотни, что следовала за Лютенем. Впереди, белея припорошенной снежной пылью, да и вообще седой головой, нёсся в одном бугае князь Буйслав. Уже издали – ещё и слышно почти не было – что-то орал. В руке, низко опущенной, дабы нагнать дурную кровь для удара, огромная булава. Вороной Бычок, буйславов конь, нёсся подобно стреле. Чуял, мерзавец, настрой седока…
К центру первым поспел Лютень – ему меньше оставалось скакать. Его дружинники получили вполне ясный приказ, нехотя вложили оружие в ножны… и пошли крестить плетьми, намеренно не выбирая, по кому бьют – по своему, или по чужому. Плети были кожаные, витые, многие, видя в них дополнительное оружие, вшивали по всей длине тяжёлые свинцовые «жёлуди»… Такой плетью бить, как кистенём. Врежешь, мало не покажешься. По зубам – зубов не будет. По макушке – голову проломишь… Многим воинам, попавшим под яростный натиск дружины медведей, было уже не до прошлых споров между собой – нередко оба спорщика-поединщика бросались в одну сторону. Самые активные и злые, тоже кстати на пару, пытались сопротивляться. Таких били уже и обухами топоров, древками копий, даже мечами. В ножнах, разумеется.
Снег, и до того бывший тёмным от грязи и крови, покраснел окончательно. От крови, которая теперь лилась куда гуще…
– Лютень! – громыхнул, подскакав наконец, князь Буйслав. – Лютень, ты совсем с ума сошёл?!
Лютень, лично в избиении драчунов участия не принимавший, только яростно оскалился. Смолчал.
– Лютень, прекрати! – Буйславово лицо немедленно налилось дурной, тёмной кровью. – Кому говори, прекрати! Забыл, кто старшой в походе?!
– Ты хочешь, чтобы они тут друг друга перебили? – взорвался князь-медведь. – А я хочу, чтобы их ярость выплёскивалась на врагов! На базиликанцев, раз уж с ними воюем! Узнаю, кто зачинщик, скараю, кто бы ни был!
Буйслав хотел было возразить, что если будет его дружинник, тур, он самосуда не позволит. Но благоразумие, столь редко посещавшее его голову, внезапно одержало верх и князь-тур едва ли не впервые молча кивнул. И впрямь, страшное дело сотворилось. Братья по крови сцепились между собой…
Драка продолжалась ещё четверть часа и закончилась поражением драчунов. По-иному и быть не могло, раз против не вооружённых, даже доспехов в большинстве своём лишённых ратников выступили единым фронтом дружинники обоих князей. Более-менее разобравшись, кто где был, их разделили по двум группам – медведи налево, туры направо. Оба отряда, полные раненных и окровавленных людей оцепили железными кольцами конницы, внутрь же даже травников не пускали. Смертельно раненных там нет, тяжёлых тоже… Ссадины же и царапины в расчёт принимать – дома сидеть. Потому большинство воинов, ещё не отошедших от драки, стояли, отирая кровь, сочившуюся из ран, сшмыгивая её, родимую, из разбитых носов…
– Вояки… – тяжело и громко обронил Буйслав, выезжая на пригорок и косо глядя на развалины снежной крепости. – Ишь, разошлись. Кто начал?!
Молчание. Тишина – почти гробовая. Остервенелое дыхание – единственный звук.
– Так, понятно… – ухмыльнулся Буйслав, подмигнув князю Лютеню. – Все, значит! Или никого? Сотник Трегуб, ты что скажешь?
Немолодой, неимоверно широкий и невысокий воин нехотя выступил вперёд, виновато развёл плечами:
– Так нет зачинщиков, княже! Само всё получилось. Медведи, правда, ледяными глыбами стали метаться. Кому-то и голову раскроили. Может, с того началось?
– Слышишь, князь Лютень? – торжествующе вопросил Буйслав. – Я ведь говорил тебе, кто виновен!
– Погоди, я ещё своих не допросил! – невозмутимо возразил Лютень, на самом деле вовсе не чуявший спокойствия. – Яробуй, Ярослав, не прячьтесь! Всё одно вас вижу!
– Мне спрятаться сложно! – буркнул Ярослав, опуская голову понуро, вылезая в передние ряды. – Я и не пытался… Лжёт тот сотник! Они первыми за бревно взялись, стену ломать как тараном! И бить наших всерьёз, тоже первыми начали…
– Я – лгу?! – взвился Трегуб, получивший своё прозвище за довольно специфическую форму рта. – Ах ты ж… ты…
Он задыхался, явно не в состоянии найти слово, должное в полной мере выразить его презрение и ярость.
– Понятно! – быстро, явно обрадовавшись, сказал проклятый сотник-медведь. – Ты никак на двобой чаешь меня вызвать?
– Отчего бы и нет! – с достоинством ответил Трегуб, на деле ощутивший, как меж лопаток морозные мураши пробежали. – Давай, сразимся!
– Так я… – начал было Ярослав, явно горя желанием тут же и сбегать за секирой.
– Молчать!!! – почти в один голос заорали Лютень и Буйслав.
Все сразу замолчали, столь грозен был этот сдвоенный рык.
– Ты! – уставив палец куда-то в грудь Ярославу, прорычал князь-тур. – Слишком давно, похоже, из лагеря не вылезал?! Жалели… Ранен был, сотня заново, с бору по сосенке, собрана! Всё! Полно! Князь Лютень, что скажешь?
– Пора, пора ему размяться! – сухо, неприятным голосом сказал князь-медведь. – Да и твоему горячему хлопцу…
– Вот пусть на пару и отправляются! Старшим над ними…
– Да брось, зачем им старшой! – возразил Лютень. – На жребии себе изберут, и вся недолга!
– Завтра поутру – выступаете! – подвёл итог князь Буйслав. – И глядите мне!
Ярослав и Трегуб – оба с кислыми рожами – отыскали лица друг друга. Видимо, оба собирались пообещать сопернику полную весёлого время провождения дорогу…
4. Сотники Ярослав и Трегуб. Дорога на Дарию. Утро 13 дня месяца Бокогрея.
Бокогрей-месяц тем в первую руку и славен, что погода в нём меняется молниеносно. Вот только что были ясные дни, ласково светило Коло, подтапливая снег… Подтопило. Тут же ударили морозы. Для Базилики – могучие. Подтаявший снег – попросту говоря – вода, немедленно обратился в лёд, люди оскальзывались, падали и даже кони с трудом держались на ногах. Травники и коновалы сбились с ног, но выбитых рук, ног, переломанных костей и вышибленных зубов становилось всё больше. Особенно же обидно – пришлось прирезать нескольких великолепных жеребцов у туров. Там каждый жеребец был великолепен, но эти… эти стоили дорогого. От каждого шла своя линия и сам князь Буйслав, разбуди его посреди ночи, мог с закрытыми глазами перечислить десять колен предков и уже восемь – потомков своего Бычка. Бычка, впрочем, берегли и в первую руку перековали так, как положено – о четырёх могучих шипах каждая подкова. Уже за ним стали перековывать всё остальное войско. В первую очередь – те сотни, что уходили в разгляды и зажитьё[94]. Так что Ярославова сотня двигалась спокойно, кони не оскальзывались.
– Ишь ты, как поспешает! – ухмыльнулся десятник Яросвет, указывая на столб снежной пыли, вздымающийся над полем. Сотня Трегуба задержалась к оговорённому времени почти на час. Много, если припомнить, что вчера вечером оба сотника особо не удерживались и даже наговорили лишнего. А потом довольно грубо условились встретиться через два часа после восхода Коло. В зимнее время – в восемь часов пополуночи. Вообще-то, было ещё темно… Но дорога на двадцать вёрст вокруг проверена, везде в наспех сооружённых, а то и крепких, от базиликанцев доставшихся острогах стоят гарнизоны. Как раз к рассвету, раз кони свежие и люди выспавшиеся, они эти двадцать вёрст пройдут одним махом и даже не слишком поспешая. Ну, а потом пойдёт дорога опасная… Для того они и идут, чтобы эту дорогу для войска разведать!
Трегуб – сам злой и на злом как лешак, сером жеребце подлетел где-то через четверть часа. Махнул через поля, а оказалось – зря. Снега за ночь навалило жеребцам по… в общем, не проехать. Пришлось двигаться в объезд, на это тоже ушло время. Трегуб был оскорблён и унижен, даже зипун, как и у всех накинутый поверх кольчуги, распахнул несмотря на мороз.
– Разжарела барышня!.. – пробурчал недовольно Ярослав, которому вчера в шатре выпал счастливый жребий быть старшим в походе. – Не хватало ещё, чтобы в важный момент чихнул! Или кашлянул…
– …Или задом кашлянул! – поддакнул Ждан под общий гогот.
Побагровев, Трегуб выразительно положил ладонь на рукоять меча.
– Ну, ну… Ждан, охолонь! – Ярослав был настроен миролюбиво. – Слышь, брат-сотник, поспешать надо! На полтора часа задержались, а время не ждёт! Делов много, а князья ждут…
– Подумаешь! – скорее с обиды, чем действительно от бездумия, возразил Трегуб. – Проскачем до Дарии мигом!
– Ну, ну… – неприятно прищурившись, сказал Ярослав. – Герой… Витязь!
– А чё! – возразил десятник Хрущ из сотни Трегуба – Мы все герои… где-то глубоко внутри!
Рассмеялись все, друг на друга смотрели уже куда как дружелюбнее…
– Дружина! – привстав в стременах, сказал Ярослав. – Вперёд! Первыми наши, следом – твои, Трегуб!
– Это почему?! – возмутился тот.
– Как хошь! – быстро согласился Ярослав. – Тогда впереди – воины Трегуба!
Сотник, возразивший только из чувства глубокого противоречия, да из личной неприязни, мгновенно сообразил, в чём дело. Да было поздно… Хитрый Ярослав пустил вперёд его воинов, чтобы поберечь своих! Кони быстрее выматываются, идя по снежной целине, а на базиликанских дорогах – слой свежего снега. Его воины копытами своих коней снег утопчут, а потом уже, по твёрдой колее, следом пойдут воины-медведи. Обидно, когда вот так, по глупости!
Впрочем, делать было нечего. Мрачный, до черноты изменившийся цветом лица, Трегуб пристроился чуть позади Ярослава. Сотник-медведь, надо отдать ему должное, двигался впереди…
Где-то час – за это время прошли десять вёрст, ехали молча. Каждый думал о своём. Молчали и воины первых рядов. Постепенно, однако, воины в задних рядах разговорились, поднялся смех. Туры и Медведи не смешали ряды, но отряд был невелик, от начала его до конца можно было докрикнуть, не слишком повышая голос… Пошли воспоминания о минувшем бое, воины с гоготком вспоминали, как бежали от дружинной конницы. Нашлись и приятные воспоминания… для одной из сторон.
– С чего мы вчера разошлись? – задумчиво протянул Трегуб. – Вроде и не было повода!
– Раз начали, значит – был! – сурово возразил Ярослав. – Впрочем, Медведь и Тур никогда не были особливо дружны…
– Да, мы – соперники! – согласился Трегуб. – Но ведь – дома! Здесь, на чужой земле, мы должны бы быть едины!
– Вчера мы хорошо объединились! – хмыкнул Ярослав. – Ажно зубы наружу! У тебя, кстати, все на месте остались?
– А то! – расхмылился Трегуб. – А вот у того витязя, что на меня налетел, кажется – нет!
– Так вот кто Яробуя из седла вышиб… – с мечтательной задумчивостью протянул Ярослав. – Мне такое лишь раз удалось! На конном двобое. Он вишь ты, покрасоваться новым жеребцом решил перед девками. Мой Лешак его беленького и сшиб. Наука – нельзя на неуке на турнир лезть!
– Это верно, твой-то, хоть и гнедой, чистый зверь! – владенец завистливо хмыкнул. – Откуда взял? Тысячный, поди! Не верю, что честно!
Ярослав, явно польщённый, скромно потупил глаза:
– Да как сказать… Особо гордиться не приходиться. Пять лет моему Лешаку, а взял, когда он стригунком ещё был. С тех пор и носит… Как взял, уж прости, не скажу! Сие великая тайна есть!
– Слышал я, – задумчиво протянул Трегуб. – Лет пять назад некие разбойники табуны, что подле Западного Клыка выпас имеют, пограбили! Ты случаем не разбойник?
Ярослав рассмеялся – с некоторым, как было замечено, напряжением.
– Нет, не разбойник! Всего лишь их вожака на меч взял. И полно об этом, Трегуб! Коня я честно взял!
– Так я разве хоть слово против говорю? – удивился Трегуб. – Честно! Конечно, честно… Только при князе Буйславе историю эту не рассказывай. Я-то смолчу, мне что… На всех княжеских жеребчиков из маанегов тавро с рождения ставят! Голова тура. На левой половине крупа, возле самого хвоста. Посмотрим, есть ли оно там?
– Отчего бы нет! – хмуро сказал Ярослав, останавливая коня и спешиваясь. – Давай, смотри!
Трегуб недоверчиво посмотрел на сотника, но тот спокойно стоял, прижав коню голову к груди. Тогда только он сам спешился и подошёл к крупу… Тавра не было. На левой половине крупа вообще ничего не было. Только маленький, с пядь длиной шрам у самого корня пышного тёмного хвоста. Странный шрам – не от меча, не от стрелы…
– Ранен был, бедняга! – сочувствующе пробормотал Трегуб, косо глянув на Ярослава. – Вылечили?
– Вылечили! – пожал плечами Ярослав. – Стрела-срезень по касательной прошла! У нас тоже хорошие коновалы!
– И умельцы, ведающие, как тавро сводить! – тихонько прошептал Трегуб.
Ярослав его слышать. Спорить, однако, не стал. Всё равно Трегуба не переубедить… Как и все туры, он полагает – только их кони добры. Остальные – лишь крестьянские лошадки, роли богатырских коней не достойные.
Сели. Пустили коней грунью вперёд. Сотни, тоже остановившиеся, пока вожи выясняли отношения, дали коням разойтись. Дорогу приморозило, копыта с шипами звонко ломали лёд… Легко и просто было идти вот так, не озаботившись охраной, не думая о будущем… Во-первых, думать и озабочиваться придётся через десять вёрст. Во-вторых, всё равно это головная боль для сотников. Им, простым воям, что ни прикажут – всё хорошо!
Так и шли, пока на горизонте не возник невысокий, даже приземистый деревянный острог с одинокой тонкой башенкой воротами. Мрачный для базиликанцев знак того, что их земля – под властью варваров с севера…
5. Ярослав и Брех. Острог на север от Дарии. 13 день месяца Бокогрея.
Гарнизон острога составляла сотня дружинников-лисов во главе со старым Ярославовым знакомым – сотником Брехом. Выжил, собака, в той дикой резне. Выжил, несмотря на то, что легче было умереть, нежели остаться живым. Теперь – возвысился. Если можно назвать возвышением, когда тебе дают в руки четыре деревянных стены, одинокую хлипкую башенку и четырнадцать сотен обормотов, думавших только о бабах и выпивке. Притом мечтающих о том, чтобы и того, и другого было побольше. И желательно – даром.
– …Вот так и живём! – вздыхая, вещал Брех, показывая заезжим сотникам своё хозяйство. – Днём, что видим – на пару поприщ вокруг, то – наша земля. Ночью – на расстояние видимости контролируем. Я попервости высылал ночные секреты. Два потеряв, утишился! Днём у меня по два копья отправляю! Чтобы все в бронях и при двойном запасе стрел… Так – ещё контролируем. Хотя… Мои охотники каждый день в лес ходят. Так вот, они говорят уже в том лесу видимо-невидимо следов от сапогов, весь снег утоптан. И каждый подкован гвоздями в форме трилистника[95]! Надо объяснять, что это значит?!
– Благодарствуем! – с достоинством возразил сотник Трегуб. – Сами, чай, не дурные! Думаешь, акриты что-то затевают? И что, трилистник так хорошо не снегу виден?
– Снег – мокрый, потому только и виден! А что до замыслов акритов – их не ведаю! – вздохнул Брех, останавливаясь у самой башенки и небрежно опираясь о стену. – Знаю только, что если базиликанское войско покажется здесь, упредить наших я не успею. Акриты, раз уж они роями вокруг меня, все дороги давно уже под контролем держат! И наших, что по ним ездят!
– Вона как! – пробормотал Ярослав. – Слышь, Трегуб? А мы, дурные, без разгляды ехали! Ещё и плотным строем…
– Чего ж они нас стрелами не того? Не перебили? Можно было порядком ряды проредить. Мы – конница, в лес всё одно не сунулись бы!
– А на кой им это? – вздохнул Ярослав. – Клянусь белым пером Рода, у них ещё и приказ есть: крупные отряды не трогать! Только одиночек. Чтобы, значит, ответных мер не вызвать. Представь, если на нас нападение будет. Да ещё – с потерями большими! Да наши государи всё войско на ноги поставят, лишь бы отомстить!
– Это верно… – вздохнул Трегуб. – А нам, если живы останемся, ещё и сами добавят!
– Не знаю, как наши, а князь Волод пока на это глаза прикрыл! – вздохнул вдруг Брех. – У него уже две разгляды пропали. Большие, вот как ваша! Вовсе без следа пропали! И – ничего. Пока что облаву не устраивает.
– А с другой стороны, могут и не осерчать! – почесав бритый затылок, вздохнул Ярослав. – Это ж надо в лес соваться. Неизвестный, чужой… Я бы не полез! Лучше две сотни потерять, чем половину войска!.. Эй, Брех! А от кого такие вести?
– А вы что, н ведаете? – озаботился сотник. – Три дня тому, как вестник проскакал! Сам-третий! Ещё грамоту вёз, князю Буйславу Владенскому! Хорошо шли подлецы! Родовичи-волки, кони у всех – чистые звери!
– Не дошли твои волки! – хмуро сказал вдруг Трегуб. – Я третьего дня вартовым старшим был. Не было никого у князя Буйслава! И на следующий день не было… Да и не стали бы они задерживаться где бы то ни было, раз всего двадцать вёрст до лагеря осталось! Даже шагом – три часа самое большее!
Помолчали угрюмо, жалея неизвестных соплеменников, павших наверняка глупо. Любая смерть глупа, а столь близко от завершения миссии – тем паче…
– Что мы всё о грустном, да о грустном! – внезапно встрепенулся, тщась вернуть прежнее незаботное настроение, воскликнул вдруг Брех. – В малой брусянице стол накрыли! Для нас, сотнков, да для избранных. Для остальных, раз уж так много – в большой накрывают. Ну, там ещё не скоро. А мы пока поговорим, сколь будет времени…
– Немного! – сурово напомнил Трегуб. – Нам ещё дальше ехать!
…Через два часа о том разговоре воспоминаний уже не осталось. Обнявшиеся Ярослав и Трегуб объяснялись друг другу в самых лучших чувствах, Брех одиного, а оттого ещё громче орал боевую песню дружинников любого рода. Что-то очень воинственное и в меру похабное. Про горящие вражьи веси, летящих от горизонта огнедышащих змеев и верность раз данной присяге… Что ж здесь похабного? Ну… припев. Припев обычно изменялся по мере того, как мозги заменялись выпитым и под конец, бывало не раз, дружинники шли в бой, вооружённые самым немыслимым оружием. Хватало, чтобы в песне врага разогнать одним могучим ударом… Жаль, такое только в песнях возможно!
– Эй! – внезапно оборвал песнопение Брех. – Братья-сотники, вам куда-то спешить надо!
– Куда? – тупо взглянул на него Трегуб. – Ты что, нас гонишь, хозяин?
– Вот ещё! – даже обиделся Брех. – Оставайтесь хоть навсегда! Веселее будет… ик! У меня ещё медовуха оставалась. Вроде… Борис!
Огромный, медвежьеподобный и рыжий воин-десятник, вставший из-за стола, поражал своей мрачной и грубой красотой. Настоящий мужчина и воин, достойный восхищения. Только очень пьяный, оттого свою красоту возгрёй под носом сильно попортивший. Ну, девок здесь нет. Даже баб. Прельщать некого и незачем. Возгря оставалась висеть, Борис лишь шмыгал носом, гоняя её, родимую, туда-сюда.
– Сколько у нас медовухи? – грозно спросил сотник.
– Нет! – оглушительно икнув, сказал Борис.
– Как – нет?! – возмутился Брех. – Вчера только было… Сколько ж её было-то?!
– Нет! – повторил Борис. – Что осталось, то на Авсень[96] беречь надо! Иначе – какой же Авсень, без выпивки! Там всего двадцать бочек осталось. А что такое двадцать бочек – тьфу!
– Вспомнил!!! – внезапно заорал Трегуб. – Вспомнил, зачем мы здесь! Нам же ворога, что по лесу шляется, разбить надо! Ярослав, собирайся! Счас и поедем!
– Не! – качнул головой Ярослав, задумчиво изучая обломки чарки в руке. – Сейчас мы не поедем. Потому как на коней не влезем. Завтра! С утра. По холодку…
– Так – зима! – возмутился Трегуб. – Какая разница?!
– Вот я и говорю: по холодку! – упрямо сказал Ярослав, устраиваясь на блюде соснуть. – И отстань…
Он засопел носом – ровно и сладко, очень соблазнительно. У Трегуба моментально начали слипаться глаза. Он отчаянно сопротивлялся противному любому мужчине чувству, но веки опускались, словно из свинца сварганенные. В конце концов, и его сморило…
– Борис! – уныло протянул Брех. – Не надо новых бочек. Что за слабаки… А впрочем, принеси одну. Проснутся – пить захотят как пить дать!
Борис, косо на него взглянув, спорить не стал. Вышел, чуть не снеся плечом косяк. Стена ещё долго содрогалась. То ли от ужаса, то ли от восторга…
6.Ярослав и Трегуб. Подле острога Бреха. Утро 14 дня месяца Бокогрея.
Пробуждение было горьким. Оно вообще всегда такое, когда просыпаешься с дурной головой, с похмелья… Ух, так и хочется кого-нить убить! Правда, рядом с Ярославом, грея его и успокаивая, сонно посапывала носом Тилла. Судя по огромному багровому синяку засоса на её шее, только согреванием ложа дело не ограничилось. Он, впрочем, ничего не помнил…
– Боги! – прошептал сотник в тоске, когда оказалось, что ни в кувшине, ни в ковше ни капли влаги нет. – Убил бы за глоток рассола! Можно даже капустного…
– Помучайся, помучайся! – язвительным голосом ответила ему из-за спины Тилла. И громко охнула, неловко повернувшись.
– Что, тоже болит? – участливо поинтересовался Ярослав. В участии немалая толика яду добавилась…
– Болит! – сердито подтвердила Тилла. – Да не то, что у тебя! Зверь, всю порвал вчера…
– Я и не помню! – виновато ответил Ярослав. – Что я ещё натворил?
Тилла, как была – обнажённая, неспешно прошлась по комнате, собирая свои вещи. Улыбнулась ему неожиданно светло, но на бёдрах, смущая сотника – два могучих оттиска от его ладоней. Пожалуй, и впрямь он пересталася…
– Ничего, что мне не понравилось бы, будь ты чуть поласковее! – сказала травница. И вдруг тихонько взойкнула.
– А я гадаю, куда Тилла подевалась! – беззастенчиво изучая её развитую фигуру, сообщил Яросвет, торча башкой в оконном проёме и запуская внутрь морозный утренний воздух. – Яр, ну ты и зверюга!
– Отвернись! – задохнувшись от такой наглости, потребовала Тилла. – Яр, скажи ему хоть ты! И пусть окно закроет, холодно же!
Ярослав, у которого как раз начался новый приступ боли, только махнул рукой, жестом приказывая десятнику повиноваться. Он не видел, выполнил ли Яросвет его приказ – сидел с закрытыми глазами, молча страдая от боли… Впрочем, холодный воздух от окна накатывался по-прежнему. Яросвет если только отвернулся…
– Так когда выступаем? – продолжил терзать его своими вопросами Яросвет.
– Ку-да? – по слогам, так менее больно, спросил Ярослав.
– В лес, за акритами! – с деланным, насколько сотник знал Яросвета, удивлением, ответил тот. – Ты ж вчера грозился чуть ли не на аркане их всех привести. Я вот только не понял: ты один их всех на свой аркан нацепишь, аль со мной поделишься славой!
– По-де-люсь! – всё так же медленно и раздельно ответил сотник. – Ежели ты мне ещё и рассольчику предложишь, так и вовсе – всех отдам!
– Не, мне всех не надо! – отмахнулся Яросвет. – Да и рассолу всё одно нетути! Если что и было, этот жмот – Брех – всё одно не даст. Как базиликанец прижимист, право слово!
– Могу дать тебе отвар из родога… родост… родостагма! – с трудом выговорила мало знакомое слово Тилла.
– Чего?! – взвился было Ярослав, чтобы немедленно рухнуть обратно на ложе, схватившись за голову. – О, Род… Да давай хоть конячье дерьмо! Лишь бы голова прошла!
– Пить надо меньше! – сердито ответила Тилла. – Тогда и жить будет легче. Впрочем…
– …Впрочем, это – моё дело! – сердито огрызнулся Ярослав, принимая из её рук маленькую глиняную баклажку. – Сколько пить-то?
– Глоток! – подумав, неуверенно ответила Тилла. – Если не поможет, ещё один…
– Ты что, ни разу не применяла его? – недоверчиво посмотрев на неё, спросил Ярослав. – Может, это яд!
– Или слабительное! – заржал Яросвет от окна. – Пей, Ярослав!..
Ярослав ещё раз косо посмотрел на Тиллу. Травница что-то старательно выискивала на противоположной стене и никоим образом не желала встречаться взглядом с ним. Сплюнув, сотник мощным глотком выдул половину. Тилла только вспикнула, поспешно вырвав у него баклажку.
– А ничего! – одобрил Ярослав, прислушавшись к ощущениям. – Сладкое… Как мёд!
– Мёд туда входит! – подтвердила Тилла. – Тоже…
– А что ещё? – настойчиво спросил Яросвет. – Тилла, не тяни Яра за… хм… за хвост, что ли?
– Яр, у меня ведь и впрямь есть слабительное! – вкрадчивым голосом сказала травница. – Давай, вольём в Яросвета! Я его тоже ни разу не пробовала!
– Пробовала, не пробовала… оденься лучше! – проворчал Ярослав. – Ишь, задницей сверкает! Это зелье, по крайней мере, помогает! Голова уже почти не болит!
Тилла, оскорблённая до глубины души, поспешно одевалась и как раз ныряла в рубаху, выставив напоказ пышные растопыренные ягодицы. Так что только сердито пробурчала что-то, обойдясь этим.
– Ну, ладно! – поднявшись с постели, сказал наконец Ярослав. – Повеселились, да и полно… Яросвет, где Трегуб?
– Головой мается, где ж ещё! – ухмыльнулся Яросвет. – У него травник, как на беду, мужик. Пока до каморки сотника доберётся, если на ногах стоять может… Раньше чем к полудню выступить не думай даже!
– К полудню? – едко улыбнувшись, переспросил Ярослав. – А что ж я так рано вставал? Нет уж, выступаем через час! Иди, поднимай сотню!
– Ждан! – не отходя от окна, рявкнул Яросвет. – Подымай хлопцев! Сотник изволили очнуться!
– Это хорошо! – зычно ответил Ждан. – А ты что же?
– А я – на скоморохов пошёл смотреть! Таких, что нечасто увидишь!
Что-то загрохотало, раздался возмущённый вопль Ждана… В общем, похоже было на то, что десятник начал исполнять приказ. Если сильно расшибся, значит и разозлился. Значит, сотня скоро будет на ногах, а через час и коней оседлают, и перекусят – пусть даже на ходу.
– Яросвет, захвати ведро с водой! – коротко велел сотник. – Пойдём, пообщаемся с Трегубом…
Яросвет на миг отстал, но на удивление быстро нагнал – с полным, до краёв, ведром. Если Ярослав в нём не ошибался, воду либо самую грязную отыскал, либо самую холодную, со льдом. Чтобы и то, и другое – времени маловато было…
– Вот! – выдохнул верный побратим, довольно пыхтя и намеренно надувая толстое пузо. – Как ты велел!
– Я не приказывал тебе набирать воду в поилке для свиней! – возразил Ярослав. – А впрочем… Оставь как есть. Глядишь, и не потребуется!
Потребовалось. Сотник Трегуб спал сном праведника в яслях. Кто не знает, там коней кормят. Удобно устроился, собака, хотя какой-то шутник подвесил собственные сотника портянки ему под нос. Аромат стоял неслабый, сотник тревожно ворочался и всё пытался спуститься пониже или наоборот – забраться наверх. На беду, ясли были слишком коротки, и ногами, и головой Трегуб упирался в борта и выбраться из вонючего капкана не мог.
– Поставь сюда! – указав пальцем место для ведра, велел Ярослав.
Яросвет, который полагал необходимым повеселиться, облив Трегуба помоями, недовольно сморщился. Впрочем, приказ выполнил, изредка недоумённо оборачиваясь на Ярослава. Мол, зачем тащить тогда?!
– Подьём, Трегуб! – тихо, даже нежно сказал Ярослав.
Трегуб даже не шелохнулся.
Ярослав недоумённо хмыкнул, раздул грудь пошире.
– Подьём!!! – даже кони в ближайших яслях забеспокоились. Привычные к ору гардарские кони. Трегуб только на другой бок повернулся, что никак не входило в планы Ярослава. Впрочем, вскоре сам Трегуб всё исправил, недовольно хмыкнув и повернувшись на другой бок.
– Пожар!!! – заорал вдруг ему в ухо Яросвет. – Акриты нападают!
Трегуб резко сел, виском врезаясь в лицо Яросвета, тот отлетел прочь и уже не видел, как сотник-тур, соскочив на пол, оказался одной ногой в помоях, взвыв, обрушился на пол, чуть ли не в навоз… В общем, проснулся сразу и совсем.
– С добрым утром, Трегуб! – вежливо сказал ему, пылавшему яростью, Ярослав. – Хорошо ли спал?
– Что? – сиплым голосом переспросил его ещё не вполне пришедший в себя Трегуб.
– Тилла! – так же тихо и спокойно сказал Ярослав. – Кажется, есть работа для тебя!..
7.Ярослав и Трегуб. Дорога на Дарию. 14 день месяца Бокогрея.
Через час – не через час, но сотни собрались и выступили удивительно быстро. Сказалось, наверное, то, что крепко напилась только верхушка. Большинство воинов чином ниже десятника опрокинули внутрь лишь по ковшу иедовухи. Да разве ж с этого захмелеешь?!
Кони, проделавшие накануне всего по два десятка вёрст – почитай что ничего – шли бодро, благо и снежный наст был твёрд… Впрочем, одна задержка всё же случилась – заехали в близлежащий, почти пустой викус. Без проводника дальше лучше было и не соваться! Один крестьянин, бедный и оборванный мужик – худой и мосластый, посмотрел-посмотрел на то, как дружинники задирают подолы беззащитным базиликанским девками и жёнкам, да и согласился стать их проводником. К тому, что викус свой от их нашествия ослобонит, ещё и деньгу заработает немалую. Ярослав, не скупясь, положил проводнику двадцать золотых. Немало, тем более – в разграбленной гардарами Алтике.
Сейчас проводник на невысоком, но удивительно выносливом ослике ехал по ему одному видимой среди снега дороге чуть впереди, сопровождаемый десятком передового дозора. И присмотр будет за ним, и засаду, коли будет, десять отборных лесовиков-туров не пропустят. Не должны… Впрочем, у Трегуба на душе скреблись кошки – стоило раз глянуть на него, чтобы перестать в этом сомневаться. Мрачное, почти чёрное лицо, плотно сжатые губы…
– Ты что, обиделся, Трегуб? – озаботился Ярослав после пяти вёрст пути, когда вокруг пошёл густой, почти чёрный и голый без листвы лес, дорога сузилась до предела – двум всадникам с трудом протиснуться – а молчание из неприятного, стало тягостным. – Там мы ж пошутили!
– Шутки твои! – огрызнулся Трегуб. – Но меня не это тревожит… Скажи, неужто нет другой дороги к Дарии? По открытому месту тянущейся? Не нравится мне, когда проводник называет лучшей дорогу, по которой лет двадцать воз не ездил! Да и узка она для торной-то… Почему мы здесь поехали?
Ярослав задумчиво почесал затылок:
– Ты прав, одначе… Проводник, правда, обещал, что мы к вечеру из леса выберемся. Стемнеет ещё нескоро… Ну, да ладно! Ещё час едем, не приезжаем никуда – останавливаемся и разгляду – вперёд!.. Ух, Трегуб! Ты и на меня страху нагнал!
Трегуб, похоже, этим был очень доволен…
Проехали ещё четверть часа. Дорога в окончательный бурелом упёрлась, разгляда вынуждена была остановиться…
– Эй, впереди! – зычно рявкнул Ярослав. – Этого… на голову больного – сюда!
Проводника, с которым раньше обращались нежно – чуть ли не сдували пылинки, приволокли к сотнику без особых церемоний. Он, кажется всё поняв, даже не пытался сопротивляться. Только чёрные глаза вспыхивали иногда мрачным торжеством, что ещё больше убедило Ярослава в правоте слов Трегуба. Вот если б базиликанец недоумевал, сопротивлялся… А впрочем, вряд ли даже клятва на крови убедила бы гардар, что он не лжёт. Воины были разъярены и только ждали приказа сотника, дабы расправиться с проводником.
Ярослав несколько показавшимся всем ужасно долгими мгновений ломался взглядами с базиликанцем. Тот оказался упрям, глаза не опускал и Ярославу, хоть и очень не хотелось, пришлось первому отвести взгляд.
– Где мы? – глухим от ярости голосом, спросил он.
– В лесу! На дороге… – ответил базиликанец. В голосе, когда отвечал, так и плескалось ничем не прикрытое торжество победителя. – Дорога эта ведёт в Дарию… Когда-то вела! Правда, по ней лет десять никто не ездил. Так ведь не всегда получается ездить через Чернолесье! И разбойники здесь прежде хозяйничали… Не то, что теперь!
– А теперь что? – резко спросил Трегуб. – Ты понимаешь, что – мертвец, если не выведешь нас отсюда?
– Я уже многие месяцы – мертвец! – просто ответил проводник. – С тех пор, как вы взяли Малый Кирифор. Моя жена и моя дочка, они там у брата гостили… Теперь вы заплатите мне за это…
– Как? – усмехнулся Яросвет. – Нас – куда больше, да и дорога назад, пусть плохая – есть! Развернёмся, да поедем обратно…
– Уже не поедете! – голос базиликанца возвысился до небес. – Я, Макарий Гонта, умру, но умрёте и вы! Славные акриты окружили вас, а про заслон можете позабыть. Там наверняка все мертвы… Убейте их, братья! Во имя Пречистой Розы – убейте!
Почти одновременно родяне услышали страшный скрип десятков натягиваемых тетив, а из-за густой и приятно зелёной на фоне снега лиственницы на дорогу выступил молодой воин в дорогой лорике сквамале – такая стоила на вес золота, соответственно, и носили её только очень хорошие или очень богатые воины. Чаще, правда, второе… Поверх лорики, нараспах, была накинута гардарская лёгкая шубейка. Тоже признак достатка – мех в Базилике дорог.
– Я – трибун Цестий! – звонким голосом представился базиликанец. – Под моей рукой – двенадцатая банда акритарии. Она здесь вся и вам не выбраться ни за что. Сдавайтесь, или умрите! По мне, так всё равно…
– Тогда, ты уж прости, трибун, мы предпочтём умереть! – вежливо сказал Ярослав, обменявшись быстрым взглядом с Трегубом. – Вперёд!!!
Дикий рык варвара застал акритов врасплох лишь на краткий первый миг. Краткий, но за это время почти вся сотня медведей и половина туров – самые сообразительные из тех, кто не имел раньше дела с Ярославом – оказались вне седел и атаковали прямо сквозь бурелом и снежные сугробы. Остальным, правда, пришлось туго – акриты мгновенно наполнили воздух стрелами и пращными ядрами. Столь густо наполнили, что укрыться от этого дождя не было никакой возможности… С криками вылетели из седел раненные, беззвучно повалились убитые… Заржали раненные кони – таких оказалось ужасно много и Ярослав, уходя от неловкого по малости места удара акрита, подумал что с разглядой, похоже, покончено. Безлошадные, они далеко не уйдут…
Эти мысли он благополучно отложил до конца боя. Тем более он вдруг завязался яростный и упорный – дружинников было куда больше и они были лучше защищены, но акритам в лесной тесноте и не требовалось носить на себе много брони, а на длину булатного меча к ним ещё надо было подойти – умелые воины, в большинстве своём происходившие из этих мест, они так маскировались, что иногда воины обнаруживали их лишь тогда, когда короткий базиликанский гладий вонзался, проламывая кольца брони, в спину или в бок. Впрочем, если всё же доходило до рукопашной, тут уже каждый дружинник стоил троих – резал акритов без жалости и сожаления. Вот только добираться приходилось сквозь буреломы, к тому же ещё и усиленные. Не разбежишься, не попрыгаешь, как по камням в горах… А пока перелезаешь через обрушенное дерево, пока выскребаешься из его оказавшейся гнилой сердцевины, самый поганый базиликанский стрелок сумеет воткнуть в тебя две-три стрелы. Умелый – всю полдюжину, что ему, как умелому, положено держать в воздухе одновременно…
– Слава! – заорал Ярослав, с ужасом увидев, что его железные дружинники – дрогнули. – Слава Роду!
– Слава! – ответили ему нестройные голоса. Слишком мало, оставалось только надеяться – остальные не услышали. Или не смогли ответить, занятые боем.
Зато на выкрик Ярослава среагировали базиликанцы. Три стрелы – две выше, одна левее, прошли от его головы в опасном расстоянии. Самая дальняя звонко воткнулась в заиндевевшую ветвь всего в полупяди. Срезала её, кстати, подчистую. Ярослав ответил броском сулицы – единственной, у него бывшей. Кажется, попал, ибо густые ветви шиповника в двадцати шагах, куда вошла сулица, зашуршали. А может, ему так только показалось…
Всё же он пошёл туда. Быстрым, скользящим шагом – правда, скользящий шаг получался не всегда, иногда тяжёлый дружинник проваливался в сугроб. Настороженный и к обнажённой секире, в лесу не слишком пригодной, добавивший длинный, в локоть длиной клинок засапожного ножа…
Он всё же попал. Очень удачно, насквозь, пропоров базиликанскую спину. Акрит, поражённый сотником, уже умер, но перед смертью успел подмять под себя дружинника. Невысокий, толстый… Ярослав облился холодным потом и поспешно откатил труп с тела друга. Ну да, точно – Яросвет. Бледный, но живой и даже вполне осмысленно глядевший на Ярослава.
– Живой? – выдохнул сотник, наклоняясь. – Уф… Ты что, не мог его прибить?!
– Не мог! – медленно ответил Яросвет, рывком дёргая Ярослава на себя и откидывая в сугроб. Страшно взвизгнула сталь, над самой головой застонал человек… Ярослав быстро перекатился, выставляя перед собой нож и секиру. Уже незачем. Акрит, попытавшийся ударить его в спину, валился набок с распоротым животом. Яросвет, даже когда не в себе, промахиваться разучился ещё в детстве…
– Пошли, что ли! – выдохнул Яросвет, поднимаясь и отряхивая снег с задницы. – Кто ещё акритам задницы надерёт, ежели не мы!..
8.
Сражение, а вернее – столкновение, не могло продолжаться слишком долго. Силы обеих сторон были примерно равны и довольно невелики. По две сотни воинов – это не войска. К тому же ни акриты, ни дружинники от боя не уклонились и под сенью голых ветвей завязалась ожесточённая резня.
Дружинники, лучше вооружённые и, что уж скрывать, лучше обученные, имели бы преимущество где-то в другом месте. В чистом поле, при штурме или обороне крепости. В лесу, где снег – рыхл и провалиться в него по самую развилку – дело одного мгновения, более слабо вооружённые, но и более лёгкие акриты имели несомненное преимущество. В дружинников со всех сторон – из-за сугробов, из-за кустов и деревьев летели стрелы и свинцовые «жёлуди». Из них же хорошо, если четверть прихватила с собой сулицы. Добыть из тулов луки и стрелы, натянуть тетивы не догадался почти никто. Да и времени не было, всё слишком быстро произошло. За то теперь и расплачивались… Впрочем, не всегда. Получив в упор первый залп и потеряв зараз почти два десятка, родяне озверели и расстояние до стрелков – по глубокому, на локоть покрывавшему землю снегу промчались раньше, чем акриты успели их выбить. Дальше туго пришлось уже легкодоспешным базиликанцам, их просто вырезали. В другом месте – там Трегуб собрал вокруг себя несколько десятков туров, дружинники сумели выбить акритов за сооружённую ими баррикаду и уже сами порядком проредили их ряды. Пока стрелы не кончились… Тогда акриты пошли в атаку и Трегубу пришлось орать в голос, наводя порядок в расстроившихся рядах своих воинов. Правда, когда атаку акритов – самую яростную за весь бой – удалось отбить, оказалось что она дорого им обошлась. На снегу и на поваленных в беспорядке деревьях осталось чернеть около тридцати тел. Гардары Трегуба потеряли двенадцать убитыми, но многие – увы – были ранены.
– Сидеть и не высовываться! – проревел Трегуб, чуя, что голос его долго не протянет и истает как этот снег весной, только раньше. – Пусть попробуют ещё раз сунуться… Мы их снова умоем кровушкой!
– Да, но на чём поедем победителями? – грустно спросил один из воинов, чей конь бился на снегу, пронзённый сразу несколькими стрелами. – Кони – не мы. Кольчугами не прикрыты…
– Атаковать надо, сотник! – поддержали его сразу в несколько голосов. – Коней спасать…
– Погибнем! – вяло возразил Трегуб.
– Пусть! – жарко воскликнул всё тот же воин. – Зато выжившим коней хватит!
Кто-то весело заржал. Шутник был этот Ольша, ох и шутник!
Тут наконец-то появился сотник-медведь, этот скудоумный и излишне прямой даже для сотника Ярослав. Позади него, как за щитом укрываясь за широкими плечами, обретались трое десятников. Этих всяк знал по именам: Яросвет, Ждан, Добран. Трое наиболее приближённых к сотнику Ярославу воинов доказывали это и сейчас. Яросвет невесть откуда добыл щит, Ждан и Добран были снаряжены луками. Правда, стрел в тулах оставалось немного.
– …Так я и говорю, надо попытаться, Яр! – в чём-то горячо убеждая сотника, Добран нервно грыз оперение стрелы-срезня, которую держал зажатой в кулаке. – Это – шанс!
– Ничего не выйдет! – довольно вяло огрызнулся Ярослав, коротко кивая Трегубу и так же неспешно и нагло продолжая шествовать по дороге. – Эти мерзавцы долго готовились, наверняка и это учли.
– Какое – долго?! – встрял разговор Яросвет. – Готов спорить на половину своего оседлеца, что они всё задумали вчера вечером, когда мы здесь заявились. Что акриты ошивались вокруг острога – всем ведомо. Что вчера нас видели, приехавших с помпой – тоже ясно. Вчера всё и задумали. Ну позрите сами, половина деревьев – срублены самое большее несколько часов назад! Ночью их рубили, крайний срок – утром! Потому и мужики в деревне измученные, и бабы… Даже дети! Дозоров ночью Брех не выпускает, даже носа за частокол не высовывает…Вот и распоясались.
– И ты думаешь, они так торопились, что… – уже с сомнением в голосе сказал сотник.
– Что болото прикрыть у них времени быть не должно! – торжествующе закончил за него Яросвет. – А если и прикрыли, то самую чуть!
– Нужны охотники! – мрачно сказал Ярослав, уже соглашаясь. – Десятка три… если наскребём!
– Я точно пойду! – рявкнул Трегуб у него из-за спины и Ярослав подпрыгнул от неожиданности. – И мои хлопцы…
– Добро! – Ярослав скрипнул зубами, понимая, что ему в этом отряде уже не бывать. – Я тут пока пошумлю, чтобы они подольше вас не замечали…
– Пошуми, пошуми… – рассеянно ответил Трегуб, тоскливо глядя на дорогу. Кони разбрелись, кто куда, не привязанные, не стреноженные. Некоторые рисковые гардары бросались к своим коням, надеясь раздобыть там луки… Это по коням акриты не стреляли, в жажде большого золота оберегая бесценных владенских жеребцов. По людям они били. И довольно метко. Полдюжины дружинников заплатили за это жизнями. Другое дело, кому везло – чей конь заходил за ветви деревьев, снаряжался уже всерьёз. А гардар без лука и гардар с луком – две большие разницы. Второй – он куда опаснее… Постепенно под рукой Ярослава собралось две дюжины стрелков, да ещё у нескольких десятков оказалось хотя бы по одной сулице. Все – и туры, и медведи замерли в ожидании, с явной надеждой взирая на него. После ухода Трегуба, он – единственный сотник и непреложный властитель их тел. Души они оставят для себя…
– Значит так, молодцы! – медленно сказал Ярослав, присаживаясь на бревно и дожидаясь, пока вокруг наступит полная тишина. – Сейчас Трегуб с остальными пойдёт через болото, мы ему поможем. Пошумим, стрелы попускаем. Хорошо, если у кого факельные есть. Зажигайте обязательно! Лес сырой, всё одно не займётся, но акритам – головная боль. Да и мало ли, чем навредим им… Срезни беречь! Сулицы не пущать… пока. Потребуются, когда пойдём вперёд. И – приготовьтесь к атаке. Если Трегуб – не улитка, он будет на месте менее чем через час!
– Он быстр, как смазанная жиром молния! – оскорбился за сотника кто-то из его дружинников. – Особливо за столом и на ложе!
– А ты откель знаешь? – немедленно встрял Ждан. – Пробовал? И потом, для мужа быстрота на ложе – не достоинство!
– Зато за столом, самое то! – вздохнул Яросвет, гулко ударив кулаком по обтянутому кольчугой животу. – Кушать хочется… Ни у кого пожрать не найдётся?
– У меня яблоко! – ответил добрый Ждан. – Хочешь?
Он и впрямь добыл из-за пазухи яблоко. Большое… было. Теперь осталось меньше половины. И укус был какой-то… огромный.
– Ты что, с конём поделился? – озаботился Яросвет, славившийся своей брезгливостью.
– А что, конь – не живое существо? – обиделся Ждан, сочно хрустя яблоком. – Он тоже вкусного хочет! Ну, поделился. Так ты будешь?
Яросвет, сильно позеленевший, ответить не успел. Ярослав звонко хлопнул по коленям ладонями, встал…
– Пошли, что ли! – сказал негромко.
Воины, негромко переговариваясь, начали подниматься из-за завала…
9. Сотник Трегуб. Дорога на Дарию. 14 день месяца Бокогрея.
– Какой идиот сказал, что зимой болота замерзают?! – вытаскивая ногу из снежной каши, ледяной и вонючей, злобно вопросил Трегуб.
– Так то – дома у нас, в Родянии! – ответил Яросвет, которого Ярослав с явной неохотой, но всё же отпустил в охотники. Вместе со всем десятков. – У нас – замерзает! Ажно до самого дна!
– Ну, вы, медведи, на зиму и сами в берлогу залегаете! – угрюмо сказал Трегуб, спотыкаясь о укрытую под снегом корягу и шумно обрушиваясь во весь свой рост. Встал чёрный от ярости и грязи, сверкая глазами, как Перун молниями. Вытерся, стараясь в меру своих сил сохранять достоинство...
– Какой… – начал было, но задохнулся гневом.
– Какой идиот здесь коряги раскидал?! – возмущённо докончил за него Яросвет. Среди измождённых воинов послышались смешки. Впрочем, своей цели Яросвет не достиг. Смеялись скупо и недолго – берегли силы. Устали…
Позади был час перехода и полторы пройденные версты из двух, в которые на глазок оценили предстоящий крюк там, на дороге. На весь переход, опять же на глазок прикинув, положили полчаса. Воины, настоящие богатыри… Что им лес, что им болото?! Забыли, что в лесу любое расстояние надо натрое умножать. А если ещё и болото поперёк дороги – хорошо, если впятеро…
– Всё! – мрачно сказал вдруг Трегуб, останавливаясь подле небольшого, даже чахлого деревца и отирая пот и грязь с усов. – Отдых…
– Какой отдых?! – взвился Яросвет, возмущённый до глубины души. – Там наши гибнут!
– О них и думаю! – сурово обрезал сотник. – Какая от нас помощь, если ноги еле переставляем?! Нет, отдыхаем… Да не кипятись ты, и четверти часа не пройдёт, как вперёд двинемся!
– Да ты посмотри: совсем немного осталось пройти! – не унимался Яросвет, тыкая пальцем куда-то в густолесье впереди, где-то в полутора перестрелах от островка, где отдыхали воины. – Там и отдохнём! В бою!
Кто-то из дружинников-туров проворчал пару нелицеприятных слов про излишне кровожадных медведей, за десятника, которому они посвящались, немедленно вознамерились вступиться свои…
– Сидеть! – цыкнул Яросвет на своего воина, излишне горячившегося. Потом усмехнулся. – Зришь, сотник? Силов ещё столько, что в драку меж собой лезут! Нет, ты как хошь, а я своих поднимаю. От греха подальше… Чтобы, значит, с врагами дрались, а не с братьями единокровными!
Его воины поднимались охотно – хотя бы ради того, чтобы десятника поддержав, турам носы утереть. Туры – ворчали, обижаясь. Но тоже начали поднматься, ещё не дождавшись приказа Трегуба. Видя такое безобразие, Трегуб, однако, уже ничего не смог ему противопоставить. Только сплюнул громко и зло:
– Выступаем! Раз вам так не терпится умыться кровушкой…
Впрочем, дальнейшая дорога была полегче – видимо, настоящее болото закончилось и под ногами остался только мох, покрытый заледеневшей коркой снега, звонко хрустевшей под сапогами дружинников. Трегуб мог только надеяться, что этот хруст не достигнет ушей базиликанских воинов…
Достиг. Не сразу, правда, а когда до сплошной стены голых по зимней поре деревьев оставалось шагов пятьдесят, самое большее – семьдесят. Тут из-за ветвей, настолько густых, что даже непроницаемых для взора, выглянул одинокий базиликанец. Скорее всего – юниор или вовсе мальчишка, ибо для акрита он был слишком молод и повёл себя неверно – громко заорал, привлекая к себе внимание и метнул пилум в дружинников. Шедшему одесную от Яросвета воину не повезло – длинной лезвие базиликанского дротика воткнулось в левое плечо. Воина отшвырнуло назад силой удара и он шумно впечатался всем телом в снег и грязь. Почти тут же – прошли считанные мгновения, в течении которых воины приходили в себя – на берегу показались новые базиликанцы. Слава Перуну, пока их было немного – не больше десятка.
– Вперёд! – заорал Трегуб, отбрасывая прочь шест, с которым шёл через болото последнюю четверть пути и вытягивая из ножен меч. – Вперёд, если хотите жить!
Его приказа, впрочем, дождались немногие. Дружинники сплошь были опытные, ветераны многих походов и войн. Трегуб как раз и побежал одним из последних, зря перед собой обтянутые кольчугами – булатными и попроще, железными – спины своих воинов. Двое или трое быстроногих уже и на берег, наклонный и скользкий, карабкались… Их почти сразу же сбили обратно. Двоих – пилумами, брошенными в упор, третий, раненный, съехал сам, отчаянно крича:
– Лёд! Лёд!!!
Сначала никто не понял… пока не добежал весь отряд. Воины, заслонившись щитами – у кого были – столпились растерянно внизу, довольно быстро оставив попытки взобраться. Попробуй, вскарабкайся по склону, сплошь покрытому ледяной коркой! То ли боги посмеялись над ними, то ли базиликанцы оказались предусмотрительны до противного…
– Чего замерли?! – взорвался Трегуб, кулаком отбивая прочь пилум, летевший в лицо. – Льда не видели?! Наверх, быстро! За деревья цепляйтесь, за кусты!
– Где ты здесь кусты видишь? – огрызнулся Яросвет, лихорадочно опустошая тул – стрелы были у него, да ещё у четырех дружинников и сейчас они впятером держали базиликанцев в страхе. Стрелы расходовали экономно, метко. Трое акритов уже скатились вниз, сбитые меткими выстрелами. Сколько-то ещё осталось лежать наверху.
– Ну-ка, подсадите меня, браты! – сказал вдруг молодой дружинник-тур. – Попробую…
Двое сразу сообразили – быстрее других подставили сцепленные «замком» руки. Запрыгнувший на них вой полетел вверх, пущенный словно из хорошей катапульты. Доверху немного не долетел – один из бросавших крякнул, собой недовольный – скатился обратно по ледяной горке, пробитый к тому же сразу несколькими пилумами. Но по проторённой им дорожке вверх запустили уже троих. Двое – один воин-тур и один дружинник-медведь до гребня долетели и тут же, встав спина к спине, отразили первый натиск врагов. Наконец-то бой пошёл так, как полагали в самом начале. Наконец-то в музыку его вплели свои голоса мечи.
Метатели «пристрелялись» и следующий «залп» получился самым удачным – доверху долетели все трое, а пятеро дружинников в бою – это уже сила. Тем паче на них пока особенно сильно не давили, большинство акритов, по всему выходило, были очень сильно заняты…
Пока одних дружинников доставляли наверх по воздуху, другие времени попусту тоже не теряли. Секирами и даже мечами несколько самых упорных вырубали ступеньки в склоне. Получалось не очень, но это занятие хотя бы отвлекало их от неприятных мыслей о том, что сражавшимся наверху товарищам они помочь не в состоянии. Пока.
Наконец, наверху оказалось десять воинов и один из них – Трегуб, которого швыряли втроём и чуть не воткнули головой в склон. Десять воинов, это уже войско, десять воинов многое могут натворить. Но первым делом они закрепили на дереве и сбросили вниз аркан. Донизу его прочный конец не доставал самую малость, вполне возможно было дотянуться, встав на плечи товарищу. Жаль только, не сразу додумались до такого простого способа. Лазить по верёвке в полном вооружении дружинников учат ещё в детские годы! Количество воинов начало расти куда быстрее, а спустя всего четверть часа – миг по меркам боя – наверху были уже все выжившие после перехода воины. Двадцать шесть мечей – число не великое и не малое. В самый раз для отряда, имевшего вот такую задачу…
– Пошли! – велел Трегуб, прихватив с земли круглый базиликанский щит-бармию и прикрываясь им. – Пора уже поучаствовать в бою!
Как будто до того они только развлекались…
Двинулись. Акритов пока встречалось немного, в основном – раненные или молодые воины, которые не в состоянии были оказать серьёзного сопротивления. Впрочем – стрел на них потратили довольно для того, чтобы к серьёзному бою подойти с пустыми тулами. Ну, почти пустыми… Тороватый Яросвет каким-то чудом придержал три стрелы. Они и послужили сигналом для начала самой решительной атаки, когда на развернувшихся встретить новую угрозу акритов двинулись уже двадцать два воина. Лихо двинулись, словно и впрямь не устали. А может – просто дорвались до настоящего дела…
Трегуб, решив таким образом дать о себе Ярославу, поднёс к губам серебряный турий рог и звонкая трель далеко разнеслась в морозном воздухе…
10. Ярослав и Трегуб. Поляна возле лесной дороги. Вечер 14 дня месяца Бокогрея.
– Ярослав, они прошли! – радостно заорал Добран, могучим ударом раскроив голову подставившемуся акриту. – Яр, надо нажать!
– Куда уж больше жать-то? – огрызнулся Ярослав, коротким ударом встречая своего соперника и отправляя его на долгое время в сон. Может, и вечный – Ярослава павший уже не интересовал. Других неприятностей хватало…
Атаковали они, как и было договорено с Трегубом, через полчаса. Атаковали яростно, в лоб пойдя на стрелы и засеки из огромных деревьев. И не свернули, когда эти самые стрелы ударили в упор так густо, что зараз выбили не меньше десятка. Число же раненных не поддавалось исчислению. Тяжёлых, правда, не было – почти. Бой был яростным и те, кто уже не мог держать в руках оружие, погибли быстро. Куда больше было тех, кому стрела лишь оцарапала лицо или руку, кому – пробила кольца доспеха или прошла сквозь щит, уязвив руку. Такие – сражались в меру сил. Погибали, впрочем, первыми…
А начиналось всё со штурма засеки. Базиликанцы, которым вообще-то свойственно трусливо прятаться от прямого боя, на этот раз пытались укрыться за завалом из нескольких десятков стволов деревьев. У них это в общем-то получалось – тем паче у дружинников почти не было их обычного весомого аргумента – луков со стрелами. Те два десятка, что рискуя жизнями, успели забрать оружие из тороков, стрелы свои расстреляли удивительно быстро. Дело своё, впрочем, сделали. Именно под их прикрытием два десятка охотников во главе с Богданом ворвались на завал. От этих двадцати хоробров лишь половина осталась на ногах, сам Богдан лишился передних зубов и сильно рассадился, обрушившись со скользких брёвен вниз… Могло быть и хуже. Ярослав видел, с какой силой было брошено копьё акрита, что просвистело над самой головой рухнувшего десятника мгновением спустя. Выбитыми зубами Богдан бы не отделался… Впрочем, озверевшему Богдану это вряд ли послужило утешением.
– Семеро! – выдохнул десятник, могучим ударом располовинив юркого и умелого акрита, с которым провозился ужасно долго. – Осталось – двое!
– А потом – что? – удивился Ждан, лихо отмахиваясь сразу от троих акритов и за всё время этого спора на мечах отделавшийся всего двумя царапинами, да порушенным наплечником. – Бросишь меч?
– Потом – я отплачу им за зубы! – ответил Богдан. – Три зуба, гады, вышибли мне!
– Ты ж сам сверзился! – возмутился Ждан, отправляя к праотцам одного из своих противников. – За что на врагов осерчал?
– Так проще… убивать! – в промежутке между словами сплюнув на снег кровавую слюну, ответил воин. – Не мешай!
Тут-то и пропел рог Трегуба, Добран известил о том Ярослава, а через некоторое время из лесной чащи ударили в спину акритам охотники. Их стало заметно меньше – наверное, на треть уменьшили число. Но и оставшихся двадцати хватило, чтобы смять растерявшихся базиликанцев. Тем более что воины Трегуба старались вовсю показать, что их – куда больше на самом деле. А у страха, тем более когда устал и мозги еле шевелятся, готовые взбунтоваться против безумного напряжения, глаза – велики, как известно. Вот и трибун Цестий – его светлая голова часто мелькала среди шлемов акритов, сражался он достойно – не выдержал. Может, как раз мозги и отказали, напряжения не выдержал…
– Мы разгромлены! – прорезался вдруг у него голос, оказавшийся тонким и высоким. – Бегите!!!
Тут же его и скрутили – Боги не прощают слабости души никогда, а вокруг уже и впрямь оставались одни варвары. Оставшимся же в живых акритам, хоть они и считались элитными воинами Империи Базилиска, уже не слишком много надо было, чтобы удариться в панику. По существу, сопротивление уже сходило на нет, лишь самые упорные и свирепые, охочие до боя воины сопротивлялись. Были и первые беглецы… как раз те самые воины, на которых наткнулся отряд Трегуба. Их судьба ясна, и это – судьба любого труса и подлеца, бросившего товарищей в бою.
Однако на этот раз, похоже, такая же судьба ждала и остальных воинов, сражавшихся смело и честно. Атака дружинников со стороны болота, внезапная и яростная, была настолько неожиданной, что почти сразу же ряды акритов, и без того нестройные, смешались окончательно. Усомнившиеся бросились бежать, остальные – ещё готовые драться – постарались собраться вместе и остаток боя воины Ярослава и Трегуба потратили на противодействие акритам в их тщетных попытках объединиться… А потом Ярослав вдруг понял, что противников больше нет и опустил секиру.
– Эй, что – всё?! – заорал, разгорячённый и даже оскорблённый.
– А тебе – мало? – устало привалившись к стволу сосны, спросил его Трегуб. Руки его дрожали и он всё никак не мог отчистить лезвие меча от налипших на него ошмётков мозгов, комком смёрзшейся на ветру крови, волос, налипших на кровь и мозги… Это только в красивых песенках, да романах безумных, никогда боя не видевших авторов в Базилике и Закатной империи мечи в бою сверкают и звенят. На самом деле они слишком быстро покрываются липкой влагой – кровью и мозгами убитых. А звон металла – он присутствует на самом деле. Вот только вряд ли хоть один воин восхищается им. Намахаешься четвертьпудовым – если булатный и полупудовым – если из простого железа, мечом, мало не покажешься!
– Что руки дрожат? – хмуро спросил в ответ Ярослав. – Никак кур воровал?
– Медвежат! – грубовато ответил сотник. – На мамашу наткнулся… Яр, мы влипли!
– Да? – удивился Ярослав, неумелую шутку пропустив мимо ушей. – Мне казалось, мы – победили!
– Эй, живые! – хрипло выкрикнул Трегуб, наконец отчистив лезвие. – Отзовитесь, кто есть! Десятники, рассчитаться по десяткам! Туры, сколько вас там!
– Яросвет, займись нашими! – вяло махнул рукой Ярослав и вновь повернулся к Трегубу. – Хочешь сказать, нас мало осталось?
Трегуб молчал почти четверть часа, Ярослав его не тревожил. Потом пошли доклады…
Погибших – тут Трегуб был посрамлён – оказалось совсем не так много. Три десятка и ещё четыре. Вот раненных, тех хватало. Каждый третий был ранен хотя бы легко, многие из них – серьёзно. Дружинников почти некому было собирать, травник Трегуба погиб и Тилла в одиночестве металась между лежащими прямо на снегу, чая оказать помощь всем сразу. И всё же четверо из тридцати четырёх приняли смерть от её кинжала. Она была лишь травницей, не ведуньей…
– Тридцать четыре убитых, полсотни раненных… – пробормотал Ярослав. – Ты прав, мы – проиграли. Тут не до Дарии, хотя бы до острога Брехова добраться!
– Раненных дотащить… – тяжело вздохнув, согласился с ним Трегуб. – Коней, наверное, много постреляли…
Ярослав очень выразительно посмотрел на него. Мол, а ты как думаешь?
– Сотник! – подошедший Добран уже перестал сплёвывать кровь, но вид у него был пострашнее, чем у лешего – без передних зубов любой будет выглядеть жутковато. – Что с пленными-то делать?
– А много их? – озаботился Трегуб.
– Да что-то с семь десятков! – пожал плечами Добран. – Тридцать раненных, остальные – здоровёхоньки, сволочи! И трибун их, и центурион – тот ранен!
– Семьдесят человек?! – не поверил Трегуб. – Так они сейчас в себя придут, нас…
– Не придут! – зловеще ощерился Добран. – Я там своей волей два десятка на конях поставил. Да вон, сами посмотрите!
Наверное, Добран и впрямь переборщил, своей волей загнав в сёдла двадцать измотанных воинов. Но сидевшие на снегу акриты – все семьдесят человек, целые и раненные, даже не пытались сопротивляться. Против пехоты ещё можно было попытаться, даже без оружия. С конниками, половина из которых держали наготове луки, а у остальных ещё имелись сулицы, такая шутка была самоубийственна. Измученные люди – не соперники свежим жеребцам.
– Добро! – тяжело сказал Ярослав и Трегуб немедленно умолк, помня, кто на время похода – вож. – Добро… Раненных добьём, нам и своих хватит. Что до остальных… Отбери десяток. Трибуна, центуриона, тех кто познатнее и постарше. Остальных – убить!
– Сотник! – голос Добрана осел. – Сотник, они сдались нам!
– Да? – голос Ярослава не дрогнул, когда он посмотрел прямо в глаза своему десятнику. – Ну и что? Мы не сможем дойти до острога быстро, довезти наших раненных, если потратим время на них! И мы не справимся со здоровыми там, на лесной дороге! Наконец, здесь могут быть другие отряды врагов.
– Ты приказываешь это сделать мне? – Добран тоже был упрям и не отвёл взгляда, несмотря на весь ужас, который осознавал.
– Тебе, кому ж ещё! – Ярослав всё ещё сдерживался и плечами пожал с самым независимым видом. – Яросвет ранен… Но если ты хочешь отказаться…
– Нет! – резко сказал Добран. – Я может и трус, но не подлец! Если ты приказываешь, я твой приказ выполню!
Он не дал Ярославу ответить, а тот не горел таким желанием. Пошатываясь, Добран направился к пленникам, по пути криком подымая воинов. За ним шли – неохотно, с проклятьями, но шли. Мрачный Ярослав неотрывно следил за всем этим – рука на лезвии секиры.
– Почему ты не пошёл сам? – сурово спросил его Трегуб.
– Я трус! – просто ответил Ярослав. – Я не смогу…
Добран – смог. Сначала дружинники по его приказу выдрали из общей массы трибуна, что-то кричавшего, ещё нескольких воинов. Потом – воины услышали что-то, что им не понравилось. Некоторые даже заспорили с Добраном но тот резко махнул рукой в сторону Ярослава и споры закончились. А потом… Потом началась бойня. Стрелы и копья разили без промаха, ни у кого рука не дрогнула. Ярослав, окаменев ликом, смотрел на избиение. И отвёл глаза лишь тогда, когда последний акрит – он даже сумел сбросить с седла дружинника и сам попытался взгромоздиться на коня – рухнул, пронзённый сразу тремя сулицами.
Добран вернулся, бледный и прямой.
– Приказ выполнен, сотник! – сказал глухо.
11. Ярослав и Брех. Острог Бреха. Вечер 14 дня месяца Бокогрея.
Время показало, насколько, при всей ужасности приказа, Ярослав был прав. Его воины, воины остатков двух дружинных сотен были измотаны боем и из леса – всего шесть верст – выбирались более трёх часов. Почитай до полной темноты. Усталые люди вынуждены были ещё два часа до выступления нарубать ветви, по колено в снегу тащить их к дороге… Раненным, особенно – тяжёлым, верхом не проехать, им волокуши нужны. Лучше ещё – возы, но где ж их возьмёшь посреди леса.
Выбрались из чащи окончательно, когда Влесово Коло поднялось в небе – огромное, мертвенно-бледное и нависло над землёй, словно бы предрекая беды. Даже старых воинов, и тех потрясла эта картина. В дружине тихо, за глаза, обвиняли во всём Ярослава. Хоть и прав он был, а так жестоко с пленными раньше не поступали…
Ярослав ехал во главе строя, держа подле себя два избранных десятка. На всякий случай, который того и гляди наступит. На дружину, порядком поредевшую, не оглядывался, спину держал прямой, глядел только перед собой… Что у него творилось на душе, можно было только предполагать. А голос сотника воины услышали лишь раз за всё время – на выезде из леса.
– Приглядывать надо! – сухо обронил вдруг Ярослав. – Не нравится мне это сельцо!
Деревушка, которую Ярослав обозвал сельцом, была невелика и вряд ли насчитывала три десятка дворов. Но лежала она как раз перед ними, объехать её по глубокой снежной целине не представлялось возможным… А на чьей стороне местные, стало ясно уже давно.
– А жаль, что Брех не высылает дозоры! – сквозь зубы процедил посуровевший Добран и начал натягивать обратно снятую было тетиву. – Сейчас нам совсем не помешала бы самая малая помощь! К тому же – темно, и места незнакомые!
– Ты что, боишься заблудиться? – заржал Яросвет, легче других относившийся к случившемуся и доброго расположения духа не потерявший. – Так вот он, на холме! Отсюда виден! И дорога мимо пролегает, не промахнёшься!
– Я не про дорогу… хотя и про неё тоже! – тихо ответил Добран. – Я про места вокруг. Ты ведаешь, где здесь овраг, где – лощинка для засады удобная? Местные ведают. И наши из острога – тоже. А так мы с тобой едем и не знаем, где нас беда поджидает. Как в лесу, где та сволочь, проводник, нас под стрелы базиликанские подвёл! Будь там наш, ничего бы не было! Он бы объяснил нам, какая дорога куда ведёт…
– Стоять! – вдруг громко и резко приказал Ярослав. Всадники немедленно осадили коней – без повода сотник вряд ли стал бы так орать.
Повод был… Ещё какой. Поперёк дороги и вдоль неё замерли местные крестьяне. Мужчины, женщины, дети… даже старики. Их было много, куда больше, чем могло уместиться в тридцати дворах и тут уж одно из двух: либо из других деревень подошли, либо… либо часть мужиков – переодетые акриты.
– Оружие к бою! – губы у Ярослава враз пересохли и он с трудом выговорил приказ. – Трегуб – на тебе раненные! Добран, Ждан…
– Погоди, сотник! – прервал его Яросвет. – Ты у нас весь прямой, как стрела… понимаю! Но зачем рисковать молодцами лишний раз? У нас – заложники, оставленные в живых твоей милостивой волей! Вели…
– Ждан, трибуна сюда! – рявкнул Ярослав, не дослушав. Подумал, и уже в спину пустившему коня намётом Ждана добавил – Всех тащи!
Ждан справился быстро, а пока справлялся, дружина из походного строя спешно переходила к боевому. Впереди – наконечник, лучшие воины на свежих конях, по бокам, обороняя волокуши с раненными – остальные. В конце – живой щит. Ещё два десятка лучших, во главе с Трегубом. Тут уж не до выбора было: медведь или тур. Брали тех, кто и впрямь подходил под это определение. Тем паче лучшие десятки на то и лучшие были, что в бою их не щадили, бросали в самое пекло… Поредели их ряды, только звались десятками!
Медленно, кони шли почти шагом, дружина приблизилась к деревне. Люди стояли теми же плотными рядами и теперь было заметно – мужчин, в основном молодых, и впрямь слишком много. А за спинами первых трёх рядов, небрежно замаскированные, стоят поперёк дороги возы. Так просто, с наскоку, эту баррикаду не преодолеешь. Да и неизвестно, какие ещё сюрпризы заготовили базиликанцы.
Ярослав остановил своего Лешака лишь в десяти шагах от первого ряда. Прямой, напряжённый, злой, он выглядел наверное устрашающе… Крестьяне не испугались. Теперь, с десяти шагов, сотник без особой ошибки мог различить, кто здесь и впрямь на земле работает, а кто более привычен к мечу да пилуму. Кто носит пилос, а кто – шлем с бронзовым оголовьем… Соотношение было примерно равное, впереди стояли как раз таки настоящие крестьяне. Деревенщина, мясо для гардарских мечей… А потом в дело вступят акриты и сомнут смешавшую ряды конницу!
– Дорогу! – тяжело сказал Ярослав, нагоняя злость перед боем. Устал, так просто не вспыхнешь яростью.
Молчание в ответ. Тяжелое сопение, кто-то почесался, за плетнём, не удержался – рыгнул засадник…
– Дорогу, иначе проложим силой! – Ярослав медленно и красиво, намеренно красиво поднял вверх руку с тяжёлой, огромной и страшной секирой. Лезвие до конца не отчистилось, на острие и обушке вдосталь было тёмных кровавых комков, были и мозги, волосы… Как чувствовал ведь, когда поленился очищать! Позади, слышно было, звонко покинули ножны мечи дружинников.
И опять – в ответ ни звука. Где-то заплакал малый ребёнок – холодно, замёрз, на его мать тут же тихо цыкнули и видно было, как тёмная тень метнулась к дому.
– Хорошо же! – Ярославу нелегко давались базиликанские слова, но угрозу в голосе переводить и не надо было. – Раз вы так… Акрита ко мне!
Пленников уже подтащили поближе, чуть ли не за первые ряды, и как было договорено заранее, вперёд вытащили на аркане одного из тех, что попроще. Его узнали – видно не раз бывал в деревне, в задних рядах послышался женский крик, затем – рыдание. Крестьяне заволновались!
– Вы знаете его! – громко сказал сотник. – Гляжу, раз бабы рыдают – неплохо знаете! Может, уже и детвора голопузая от его семени по улицам бегает! Попрощайтесь… Не освободите дорогу, принесу его в жертву нашим богам! Перуну!
– А если и потом не освободим? – спросил молодой крестьянин, а скорее – акрит, стоявший на возу.
– Тогда – вспорем глотку следующему. Потом – ещё одному. Последним умрёт трибун!
– Трибун Цестий жив? – молодец явно был из вожаков, а скорее – военоначальников, ибо разговаривал самолично, а местный староста ему не противился.
– Жив… пока что! – резко ответил Ярослав. – Явить лик, чтобы поверил?
Нет, не требовалось… Поверил. Но может быть ещё упирался бы, кабы не очнулись наконец молодцы Бреха. Но – голосисто зазвучало било на вышке, потом распахнулись ворота и полусотня Бреха – все сплошь на конях – выметнулась наружу. Оказавшиеся меж двух огней акриты – воины опытные – предпочли не связываться. Слышно было, как тот самый молодой «геомор» отдал приказ и возы начали растаскивать. С ворчанием, руганью даже, но – растаскивать! Ярослав пустил своего коня вперёд, не дожидаясь завершения работ.
Геоморы и акриты расступались нехотя. Яростные, полные ненависти взгляды хлестали, словно стрелы. В спину ехавшим последними готовы были сорваться стрелы… Выручил Брех. Его лучники не стали заезжать в село, а полукругом охватили его западную окраину. Слышен был звонкий голос сотника, что приказывал наложить факельные стрелы… почему-то на базиликанском языке. Была зима – это правда. Соломенные крыши отсырели и вряд ли занялись бы… быстро. При определённой доле везения, при терпении и когда зажигательных стрел – вдоволь, можно и сырое дерево зажечь. И сырую солому тоже. Похоже было, геоморы перепугались. А акриты, выживающие только и исключительно благодаря поддержке местного населения, решили не рисковать их расположением. Ни одна стрела, ни один «жёлудь» не ударил в спину пока целую версту весь отряд медленно – волокуши с раненным галопом не повезёшь – продвигался до острога. Бреху Ярослав сказал лишь одну фразу – мрачным, полным унижения и ярости голосом:
– Не спрашивай ни о чём!
12.
Ярослав всё же разговорился. Часом спустя, когда сотни зашли под защиту стен Брехова острога, когда раненные были перевязаны и укрыты от холода, когда коней напоили, а людей – накормили горячим…Тогда только он уронил голову на перекрещенные руки и в отчаянии прошептал:
– Всё пропало!
– Что пропало? – не понял Брех, налив ему вторую чарку горячего взвара. – Что вообще случилось? Откуда раненные? И – пленные? Вы в засаду попали никак?
– В засаду! – скривился Ярослав, как от кислой сливы. – Проводник завёл, чтоб ему… Никогда себе не прощу, что его послушал!
– Ну, потери могли быть и больше! – попытался утешить его сотник. – Сколько у вас убитых? Три десятка? А вы скольких завалили?
– Две сотни… почти! – нехотя ответил за Ярослава Трегуб. И жадно, одним огромным глотком высосал всё содержимое чарки. – Ух, крепка у тебя медовуха!
– Да, ничего. – рассеянно сказал Брех, потрясённый. – Две сотни?!
– Расслабился ты что-то, брат-сотник! – сурово сказал Ярослав. – Понимаю, что тяжело. И страшно высовываться… Но у тебя по лесам банды шляются! Гонцов опять же режут, как курей… Распустились!
Ярослав добавил под конец несколько далеко не ласковых слов брех, приняв их на свой счёт, сначала вспыхнул, потом – смертельно побледнел и медленно, словно давая себе самому ещё шанс, повёл рукой к прислонённому о столешницу мечу…
– Оставь, Брех! – вяло и равнодушно остановил его Ярослав. Этого, впрочем, хватило. Что-то такое было в голосе сотника, что отважный Брех не шелохнул рукой более ни на пядь.
– Это он не к тебе! – за Ярослава докончил Трегуб. – Это он – всем! Сдвинулся слегка, после боя! Там такая резня была, скажу тебе брат! Как и выбрались, непонятно!
– Выбрались же! – возразил сотник-лис.
– Чудом! Перуновой волей! – зло возразил Ярослав. – Никогда б не подумал, что окажусь в такой замятне… Нас смяли в первые же мгновения, Брех! Потом, правда, мы отплатили сполна… И три десятка, согласен, не самый страшный исход… Но – пятьдесят раненных! Но коней побитых – поболее двух дюжин! Даже если б хотели, в ближайшие несколько дней мы – не ходоки а калеки!
Трегуб коротко и зло рассмеялся:
– Как представлю себе лицо князя Буйслава! Когда он узнает, как мы с тобой сдружились…
– Да уж, побратались! – кисло ухмыльнулся Ярослав. – По колено в крови…
– Ну, крови там было поменее! – возразил вошедший Яросвет. – Дозволь, хозяин, горячего испить! Замёрз… Наш сотник славный вишь ты, на меня свалил сотню! Сам-то греться пошёл…
Брех сочувствующе поцокал языком, наливая Яросвету полную чарку. Яросвет залпом выхлебал, но – даже поставить на стол не успел за добавкой, вынужден был обернуться к окликнувшему его Ярославу.
– А иди-ка ты, брат Яросвет, приведи нам пленника! Того, трибуна…
– … Цестия! – услужливо подсказал ему Трегуб, недобро расхмылившись. – Веди, Яросвет, и вправду! Послушаем, что скажет!
– Может, пару молодцев умелых позвать? – спросил Брех, чтобы хоть что-то сказать. – Есть у меня парочка… мёртвым языки развяжут!
– А зови! – приподняв брови, ответил Ярослав. – Не помешают уж точно…
Молодцы пришли с запозданием. Цестий – молодой и не выглядевший очень сильным воин сидел уже за столом и с аппетитом умолачивал горячую гречневую кашу с маслом и бесценным в иных местах сахаром из тростника. Было дело, прихватили обозец… Ему дали доесть. Не торопили, взвар подливали без сожалений. И лишь когда трибун жадно допил последние капли, Брех, на правах хозяина, поднялся из-за стола:
– Ну, пойдём, что ли!
– Куда? – тупо спросил Цестий, в глазах которого немедленно погас масляный блеск насытившегося человека.
– Пытать тебя будем, молодец! – равнодушно объяснил Брех. – Выпытывать, где крепости ваши лесные, да сколько где стоит… Сигналы какие на сбор, на выступление… В общем, всё!
– Я вам всё равно ничего не скажу! – нервно, забегав глазами, возразил трибун. – Я – воин и давал присягу августу…
– Да хоть десять присяг! – после сытного обеда Трегуб был настроен дружелюбно и миролюбиво. – Хоть сто… У этих, я догадываюсь, мёртвый заговорит. Один – номад… кажется. Второй – оринг?
– Наполовину! – за Бреха ответил огромный воин, по обычаю своего племени сохранивший причёску на голове. – На «крылья орла» меня, пожалуй, не хватит. А вот что-нибудь попроще – пожалуйста! Костерок за домом я уже развёл…
– Груб ты, Якун! – укорил товарища невысокий, темноволосый воин. – Зачем сразу огонь… Есть вода. Есть дерево, благородное железо и менее благородные медь и бронза… Я берусь развязать ему язык, даже если у тебя ничего не получится!..
– Хитёр ты, Чемша! – осердился Якун. – Хочешь дождаться, пока я его примучу!
Рекша расхохотался, а трибун Цестий, не понявший ни единого слова, побледнел от ужаса. По всему выходило, воины собирались повеселиться вдоволь. Поиздеваться над его, Цестия, телом…
Его взяли под руки – ноги уже не шли – поволокли уже без всякой жалости. Голова трибуна моталась из стороны в сторону, словно уже труп волокли…
– Ну что, посидим ещё чуток? – предложил Брех. – Думаю, через четверть часа всё завершится. Ну, а уж больше получаса точно не протянет! Я своих ребят знаю!
– Что это ты, воин, таких… у себя держишь? – брезгливо сморщившись, спросил Ярослав. Хмельной взвар замутил мозги и развязал язык…
– А кто тебе сказал, что я и дома – воин? – удивился Брех. Неприятно прищурив глаза.
– Так… ты ж сотник!
– Сотник! – подтвердил Брех. – Волей князя Рудевоя! А дома – разбойником был. Потом – князю служил, воров и разбойников вылавливал. Эти – решили послужить, чтобы на плаху не попасть! Не боись, служат честно!
– Вижу! – вздохнул Ярослав. – Я-то удивлялся, откуда что берётся… А впрочем, дрались и впрямь хорошо. Вот только… Трегуб, ты бы усидел за стенами, видя ворога кругом?
– Вот ещё! – фыркнул сотник-тур. – Да ни за какие коврижки! Другое дело, чем это могло закончиться… Вот что значит – знание! Ты, Брех, свой опыт вора поставил на службу, потому здесь и усидел!
Брех, бледный, покрывшийся красными пятнами, сидел как на гвоздях, явно не зная, что ответить – отбрехаться, или наоборот – согласиться. Выручил его один из катов – Якун. Громкий, злой, он ввалился в брусяницу и грязно выругался:
– Сволочь, всё выблевал! Прямо на сапоги, которые я только что почистил!
– Но – готов говорить? – оставшись равнодушным к его беде, поинтересовался Брех.
– А то! Из него так и прёт! Того и гляди – запоёт!
– Пошли, что ли? – встал Брех. – Послушаем!..
Послушали… Особого восторга не испытали. Вообще всегда унижает, когда ты, воин, зришь падение другого воина, которого уже и уважать начал. Почти…
Трибун Цестий рассказал всё. И этот этого «всего» оседлец Бреха встал дымом. Было чему ужаснуться! Вокруг его острога, оказывается, обреталось три полных банды акритов – шесть сотен человек, державших под контролем имперскую дорогу на Дарию и способных в случае нужды быстро собраться в одном месте. Взять для них острог было делом минутным. Не было приказа! Теперь, когда он, трибун Цестий, здесь оказался – в плену, акриты не преминут атаковать. Так он думает…
– Понял? – ухмыльнувшись недобро, спросил Ярослав Бреха. – А ты говоришь… Гонца надо! И лучше бы, чтобы кто-то из твоих пошёл. Хотя бы места знает.
– Пойду собирать! – кивнул Брех…
13. Ярослав и Ждан. Дорога на Медиалину. Рассвет 15 дня месяца Бокогрея.
– Ждан, сотник кличет! – воин, выкрикнув, тут же и испарился, не дав возможности порасспросить поподробнее. Ждан тихонько чертыхнулся, но поднялся быстро. Ярослав, тем более когда не в настроении, пощады не знал и стружку с умельцев снимал толсто и без обезболивания. Даже за простое опоздание.
– Интересно, чего ему понадобилось посреди ночи! – пробурчал десятник, вылезая наружу и бегом – подмораживало, а он как назло не накинул бугай, враз промёрз в железе доспехов. Впрочем, острог был не слишком велик и весь внутренний двор Ждан одолел за два десятка шагов. Вернее – козлиных прыжков, чтобы не помёрзнуть…
– Уф! – выдохнул он, вваливаясь внутрь. – Холодно! Звал меня, сотник?
– Примораживает! – согласился Ярослав. – Звал! Дело есть…
– Понятно, что не безделица! – Ждан весело улыбнулся, показывая, что шутит. – Если б на пир или по девкам, ты б меня не позвал, понятно!
– И как ты только догадался! – усмехнулся Ярослав. – Но больше – некого… Яросвет ранен, пусть не тяжело, но для этого дела не пригоден. Добрана я сегодня уже обидел приказом… Богдан остаётся, но он слишком прямо идёт к цели. И – ты. Вот ты, мне кажется, подходишь. Пойдёшь вот с ним. Это – десятник Добруша, один из лучших разглядчиков-лисов.
– Куда? – тупо спросил Ждан.
– В Медиалину! – Ярослав даже рассердился. – Куда ж ещё!
– Фу ты! – облегчённо вздохнул Ждан. – А напугал-то! Я думал, не иначе, в Дарию направляешь. Ну, тут мы быстро! До утра обернёмся! Слышь, Добруша, у тебя конь – добрый ли? Мой двадцать вёрст за два часа сделает! Не особо напрягаясь!
Добруша, огромный, неимоверно широкий воин, был ещё и молчалив сверх всякой меры. Во всяком случае, на вопрос Ждана он даже не отреагировал. За него, крякнув недовольно, ответил Ярослав:
– Не думаю, что на этот раз главное – скорость! Будь так, я бы отправился туда сам, либо отправил вестника о двуконь! Но вокруг – акриты. Много. Четыре сотни, если не соврал проклятый базиликанский воевода! Я не сомневаюсь, что они все уже здесь, только и ждут, чтобы мы высунулись наружу. На ровном месте, на глубоком снегу, они из нас решето сделают раньше, чем мы увидим, откуда летят стрелы!
– Согласен! – кивнул молчавший до того сотник Брех. – Вокруг нас – открытое место, а лес – близко. И сил, чтобы его вырубить, как хошь, у меня – не было!
– Не было, не было! – с лёгким недовольством подтвердил Ярослав. – Совсем не было! Только ты не думал, что оставляя укрывище в двухстах шагах от ворот, запираешь себя вот так, намертво!
– Они мне только одни ворота заперли! – резко возразил Брех. – Вторые, в поле ведущие, от леса почти тысяча шагов отделяет! Вот только там – целина и довольно глубокий снег. Нет, кони пройдут, конечно…
– Не коней бы, сани б им! – вздохнул вдруг Трегуб. Да чтобы розвальни! В сани запряжённые, и кони не так устают! И от погони бы ушли. По дороги, без неё – неважно…
– Есть сани! – внезапно встрепенулся Брех. – Розвальни! Самодельные, но – крепкие. Специально смастерили тут, чтобы за дровами да едой ездись. Лёгкие, как…
Он запнулся от избытка чувств и Трегуб тут же, одними губами, досказал за него. Получилось не очень прилично, но вполне смешно.
Брех, насмешки не чуя, легко вскочил на ноги и выглянул в сени:
– Розвальни запрягайте! Добруша, иди, выбирай коней!
– Добро, сотник! – впервые явил народу свой голос, густой и сильный, Добруша. – Прикажешь немедленно?
– Да, да! – быстро ответил Брех.
Будущий спутник Бреха ушёл…
– Что передать князю, Яр? – спросил Ждан, только за Добрушей закрылась дверь.
– Что мы – в осаде! – подумав, ответил тот. – Или будем в ней к моменту, когда войско явится под стены. Что вокруг – море разливанное акритов и я не удивлюсь, если окажется, что базиликанцы затевают что-то посерьёзнее простой драчки. Да и не станут шесть сотен акритов мёрзнуть по лесам просто так! Ну, и скажи ещё, что мы ждём подмоги.
– Понял, сотник! – заверил Ждан, видя Ярославову трудноту. – Всё передам, как положено!
…Сейчас, часом спустя, он вовсе не был так уверен в успехе. Одинокий, пусть и могучий жеребец, запряжённый в розвальни, казался слишком хилым и неспособным протащить сани через глубокий снег. Добруша, сидевший с огромным, почти в его рост луком на задке и лениво перебирающий стрелы – мало похожим на доброго стрелка. О том же говорила и его огромная секира… Добрушу, похоже, мало интересовали подобные мысли спутника. Не произнеся со времён разговора с Брехом ни единого слова, он кажется находил развлечение именно в перебирании стрел. Их он взял три полных тула и уже расположил их так, чтобы в бою – а тот будет обязательно – хватать не глядя и не путая. Бронебой, так бронебой; срезень, так срезень…
– Ну, храни вас Сварог! – тихо сказал Ярослав, обняв воинов по очереди. – Ждан, скажи ещё князю, до его подхода мы за ворота носа не высунем. Значит – будем живы. Приступ выдержим, тут можно не сомневаться!
– Скажу, сотник! – заверил Ждан, поглубже нахлобучивая шлем на голову. Поверх кольчуги у него был накинут тулуп, коня накрыли кожаной попоной… Стрелы – страшное оружие! Против них любая защита хороша и мала. И кольчуга не выдержит, если стрела – особенно бронебой – летит в упор. И посконная рубаха сбережёт, когда стрела на излёте или попадает по касательной…
– Открывай! – рявкнул Брех, стоявший наверху и дружинники разом налегли на створки, чтобы те распахнулись быстро и без скрипа. Что-то всё-таки заскрипело, но сани, ведомые вороным, горячим и очень выносливым конём, уже вынеслись за ворота. Дальше – на волю Сварога. Будет благосклонен – сани проскочат по утренней сумеркице без сопротивления, пройдут самое опасное и узкое место. А дальше – накатанная колея дороги. Сани, ведомые отстоявшимся жеребцом промчат двадцать вёрст часа за три. Да ещё столько же можно без сомнения положить на сборы дружины. К середине дня, крайний срок – к вечеру, можно уверенно ожидать подмогу. Вряд ли базиликанцы осмелятся напасть теперь… А и жалко! Брех совсем неплохо подготовил острог, руки чесались проверить – насколько!
Хруст приминаемого свежайшего – только ночью выпал – снега, был слышен ещё некоторое, не слишком длительное время. После этого наступила почти полная тишина и не о чём так сильно не молили сейчас все до единого воины, как о том, чтобы эта тишина длилась подольше. Ибо до тех пор, пока тихо, те двое в санях – живы. Как взорвётся тишина звуками боя – останется только молиться и гадать. Наружу на рассвете высунется только идиот. А ждать да гадать – самое трудное и подлое занятие…
Потом впереди закричали люди…
14. Ждан и Добруша.
Вороной жеребец взял лихо, даже чересчур лихо. Пару раз розвальни мотануло так, что даже молчун Добруша помянул нечистика. Потом Ждан справился с вожжами, понял коня и… и сани понесло на полной скорости. Вороной был и впрямь хорош – мчался, прижав уши к голове, задрав хвост и глубоко вспарывая снежный наст могучим торсом. Сани сзади он, похоже, и не замечал.
– Тихо? – спросил Ждан, когда поле было пройдено и впереди тёмной стеной вырос лес.
– Вперёд смотри! – грубо огрызнулся Добруша. – Сзади – только наши, враг – впереди!
– Я и смотрю! – не преминул ответить Ждан. – Ты не проспи!
Они могли бы ещё долго так препираться – по крайней мере, ещё и развлечение – но тут жеребец махом перепрыгнул одному ему видную яму и сани, которые летать не умеют, тряхнуло настолько сильно, что оба разом прикусили языки. А мигом позже впереди выросли из-под снега сразу около десятка тёмных фигур. Трое или четверо ринулись наперерез бешено мчащимся саням…
– Добруша! – Ждан скорее взвизгнул, нежели крикнул, но воину-лису и этот крик был не нужен. С поразительной для таких размеров быстротой он развернулся в розвальнях и стрелы засвистели прямо около уха Ждана. Опасно близко. Споткнулся один акрит, потом – ещё один. Потом стрелы свистнули в ответ и одна или две больно ткнулись в тело Ждана, пробив и тулуп, и кольчугу. Силу убойную, впрочем, потеряли и только оцарапали кожу, даже не ранив. Досадливо смахнув их левой рукой, Ждан дико засвистел и ласково прошёлся плёточкой по шкуре коня. Тот наддал, походя смахнув грудью ещё одного базиликанца, и почти протащил сани к дороге.
Сразу двое с двух сторон набежали на сани – чётко рассчитали, успев именно к розвальням. Один слева, другой справа они прыгнули и на лежак попали точно. Ждан, вынужден был бросить вожжи и положиться на разум жеребца. Тот пока не подводил, умница…
А базиликанец оказался силён. Ждана, по натуре брезгливого, чуть не вывернуло от застарелого запаха пота и давленых вшей, пахнувшим прямо в лицо, но – сдержался. Не время. Зато уж в зубы акриту дал от всей души, вышибив сознание одним ударом. Впрочем, пришлось ещё некоторое время повозиться, сбрасывая мёртвой хваткой вцепившегося в него акрита. Бесценные мгновения! Поднявшись на ноги, дрожащие как после доброй попойки, Ждан с ужасом увидел в полуста шагах от себя – сплошную стену леса. Он лихорадочно отыскал поводья и принялся их натягивать, осаживая набравшего полный скок жеребца.
– Не смей! – заорал вдруг Добруша, вставая на розвальнях в полный рост и на миг поворачивая к Ждану своё залитое кровью лицо. Его соперника уже не было на санях, а сам воин быстро и наверняка метко бил стрелами куда-то в темноту.
– Там – лес! Побьёмся! – прокричал в ответ Ждан, хотя их разделяло всего два шага.
– Гони… твою мать! – добавив под конец ещё несколько слов покрепче, для лучшего понимания, велел Добруша. – Гони, кому говорю!
– А, чтоб тебя… – в бессильной ярости выругался Ждан, но послушался. Кнут засвистел, уже не оглаживая, а вспарывая кожу на крупе и холёный жеребец, послушно начавший осаживать, взвизгнул по-настоящему и понёс. По правде говоря, с этого момента Ждан им не управлял, держась за поводья больше для собственного успокоения.
– Ложись! – вдруг заорал Добруша и Ждан почему-то вновь его послушал. Сам Добруша уже лежал, держась крепко за бортики и громко отдавал дальнейшие распоряжения. – Сразу как вломимся в чащобу, разворачивай коня налево. Дальше – погоняй. И лучше – не оглядывайся, если душа слаба. Вперёд, впрочем, тоже можешь не смотреть. И не слушай, что вокруг творится.
– Да пошёл ты! – вяло ответил Ждан, и в следующее мгновение душа ушла в пятки а сани взмыли в воздух вместе с жеребцом. Чтобы через миг оглушительно громко, разрушительно сильно приземлиться на что-то твёрдое. Вокруг и впереди были деревья, жеребец нёс как безумный, Ждан со всей силы тянул левый повод, жеребец не поддавался и нёс прямо на огромный тис…
– Мама! – внезапно заорал Ждан. – Мамочка!!!
Уж мать, хвала богам, здравствующая, ему помогла, или сами боги смилостивились, но жеребец развернулся. В пяти шагах от дерева жеребец развернул сани. Те, правда, со всего маху грохнулись задком о корни, но – крепко сделали, на совесть – удар выдержали и не рассыпались. Только тут до Ждана дошло, что под ними – не снег вовсе. Слишком твёрдо и звонко стучат копыта, чтобы по снегу. Под ними – лёд! И впереди – лёд.
– Лёд, лёд! – подтвердил его самые худшие опасения Добруша. – Болото тут замёрзшее. Я на прошлой седмице провалился!
– А кой тогда?! – вздыбился Ждан. – Думаешь, сани тебя легче?! С тобой же?!
– Ну… морозы были! – неуверенно ответил Добруша. – Должно было подморозить покрепче! Ты погоняй, погоняй! Или думаешь, у этого болота дно есть?
Тут лёд не выдержал. Прямо под задними копытами вороного появилась трещина и конь ухнулся по самые по… в общем, наполовину под воду ушёл. Завизжал дико – сначала от страха, потом от боли, когда Ждан прошёлся плёткой по крупу – и прянул вперёд. Протащил, собака, сани по открывшейся воде, но – и вытащил. И понёсся дальше, даже не отряхнувшись. Впрочем – конь ведь, не собака…
Лёд хрустел всё сильнее, Ждану очень хотелось оглянуться, но он так и не сделал этого. Все те длинные-предлинные мгновения, которые конь нёсся по замёрзшему болоту. Потом впереди показался крутой, покрытый снегом подъём и, взлетая на него, жеребец слегка взмок и довольно сильно сбавил ход.
Выехали на дорогу. Позади, в версте или чуть больше, укрылся за деревьями острог Бреха.
– Погодь-ка! – внезапно сказал Добруша и наложил на тетиву стрелу.
– Стрел много?! – возмутился Ждан, да поздно. Стрела уже ушла в небо, оставляя дымный стрел. В тёмном небе она хорошо была видна – огненная полоса прочертила небосвод, на миг заслонив звёзды, потом – исчезла.
– Ну, теперь погоняй! – устраиваясь поудобнее на щедро брошенных на дно розвальней шкурах, сказал Добруша. – Теперь они снова знают, где мы!
– Так зачем ты выстрелил?! – возмутился Ждан.
– А чтобы наши знали: мы живы! – Добруша на него посмотрел с явным удивлением. – Бой же был. А я перед выездом с Брехом сговорился: коль что не так пойдёт, я когда на горку в версте заберусь, стрелу огненную пущу. По ночи она хорошо видна! Старая… охотничья хитрость!
Оговорку про охотничью хитрость, заминку перед ней Ждан заметил. Но не понял, да и внимания не обратил. Подумаешь, человек заикаться начал. После такой езды и вовсе с ума сойти можно. И уж точно – новые портки одеть.
– И впрямь, поехали! – сказал Ждан, лёгким встряхиванием поводьев добавляя скорости коню. – Нам спешить надо!
Розвальни легко катились по спрессованному снегу, конь волок их без особого напряжения и дорога – двадцать вёрст тракта – предполагалась спокойной и лёгкой. Меч и лук Ждан, на всякий случай, отложил недалеко. Всё же всякое бывает!
15. Ярослав. Острог Бреха. 15 день месяца Бокогрея.
Коло медленно прошло первую половину небосвода, перевалил через середину и пошло под уклон, а подмоги всё не было. Не показывались, впрочем, и акриты. С раннего утра, как первые неяркие зимние лучи осветили поле, вокруг острога было тихо и ничто не говорило о жесточайшем, пусть и не завершившемся большой кровью противостоянии. Кровь, впрочем, всё же пролилась и укрыть от взоров кровавые пятна на снегу. Как раз там, где пролег след прорывавшихся саней.
– Они живы! – как заклинание, как молитву, повторил Брех. – Стрела ведь была!
– Я не видел! – тяжело вздохнув, возразил Ярослав. – Никто не видел, кроме тебя… Может, помстилось? Подмоги-то нет!
– Рано ещё! – нервно возразил Брех. – Вот если к ночи не появятся…
Ярослав только руками всплеснул. Впрочем, не спорил.
Тревожиться, по правде говоря, было не о чем. Брех, даром что разбойничал сам, оказался запасливым и заботливым командиром – в его скромном, совершенно обычном остроге были отрыты глубокие погреба, аж даже ледники и в них хранился немалый запас провианта, в то время как ключ, бивший как раз в вершине холма и почитавшийся базиликанцами как святой, вдоволь давал свежайшей и вкуснейшей воды. Стена – частокол в два ряда, опоясывавший вершину холма, по убеждению Бреха способны были выдержать прямое попадание снаряда в берковец весом. Так что единственная опасность исходила от безалаберности и самоуверенности. Потому один из трёх сотников постоянно обходил стену, проверяя, бдят ли выставленные на ней караульные. Их, кстати, из того же опаса меняли вдвое чаще, чем полагалось. Однако, подмораживало… Снега была куда меньше, чем в это же время дома, но стены и крыши покрылись тонким слоем ледка, а по двору нельзя было пройти, чтобы не рухнуть. И это тоже было хорошо. Льдом ведь не только стены и крыши покрылись – но и склоны холма. Попробуй, атакуй по такому! А если даже и поднимутся базиликанские воины к вершине, там их ждёт столь же скользкий лёд и облитые водой – то бишь теперь уже покрытые льдом стены острога. Такие огнём не запалишь, на такие не вскарабкаешься…
– Нет, не пойдут они на приступ! – внезапно сказал Трегуб, так что все удивлённо на него обернулись. Сотник не поленился, пояснил. – Там тоже вожи – не дураки! Как они Бреха обложили… Одно удовольствие смотреть. Коли сам вне капкана! Шелохнуться неможно. Ведь и место правильное выбрано для острога, и построен с умом… А за ворота – ни ногой! А гонцов послать – как на смерть! Нет браты, не сунутся они на верную смерть под стрелами. К тому же ты ведь, Брех, утверждаешь, что наши – спаслись. Тем более нет смысла! Они на штурм пойдут, а наши им в спину ударят, вовремя подоспев… Ведь может быть такое?! Раз так, они сидеть будут. Сидеть и ждать. Может, у них приказа как не было, так и нет! Может, там – трусы обретаются!
– Вот это – вряд ли! – вздохнул Ярослав. – Какие там трусы, я уже видел. Всем бы такими трусами быть! Да и ты, Трегуб, имел удовольствие… Кажется!
Трегуб заметно помрачнел, коснувшись пальцем свежего шрама на щеке. Для него вдвойне оскорбительно, что шрам этот – от сучка. Оцарапался как щенок, когда стрелам кланялся, с седла рыбкой в кусты ныряя.
– Ну, мы им сполна отплатили! – угрюмо возразил он. И как назло – через двор побежал кто-то из дружинников-туров, белея свежайшей повязкой на голове. Таких вот – раненных, но вынужденно оставшихся в строю, насчитывалось до трети сотни Трегуба, да четверть – у Ярослава. Навоюешь с ними!
– Отплатили… – Ярослав невесело усмехнулся. – Я бы лично дорого отдал, чтобы той дорогой вовсе не ездить! Уж больно дорого платить пришлось!
Трегуб счёл за лучшее промолчать. Вообще-то, он с самого начала был против той дороги, даже ссору затеял. Ярослав его перемог – всё же набольший, вож… Теперь терзается! Послушался бы его, не пришлось бы страдать ныне!
– А кажется, ты не угадал, брат Трегуб! – внезапно сказал Брех. – Гляди-ка, появились!
На дальней от острога опушке леса – вне досягаемости самых дальнобойных гардарских луков, что делало честь предусмотрительности командиров, начали появляться нестройные ряды акритов. Их было немного, около полусотни, но и это было уже кое-что.
– На сто бы шагов ближе! – пробормотал Брех в задумчивости. – И я бы попробовал!
– Что – попробовал? – саркастически переспросил Ярослав. – Берём меньше на сто… Всё равно – шестьсот шагов! Или у тебя не луки – стреломёты объявились?
– У меня три конных десятка в полной готовности! – напомнил Брех. – И молодцы мои стрелять на скаку не разучились. Лично проверяю! Вот и махнуть бы сейчас на галопе! Раз – и там. Два – и залп. Три – и обратно скачем!
– …Четыре, и от тех стрел твои три десятка выбивают стрелами! – с насмешкой добавил Трегуб. – Там как раз три сотни шагов – на выстрел стрелы из базиликанского лука!
Помрачневший Брех прикинул на глаз расстояние, заметно помрачнел.
– Да… Так что же, сидеть здесь?
– А мне интересно, за всеми ли воротами они следят! – внезапно сказал Ярослав. – Если б знать точно, что – только за главными…
– То – что? – быстро спросил Брех.
– То – можно было бы выйти отрядом в поле, а атаковать – не дальний отряд, а тех, кого Трегуб заметил. Засаду. До них, к слову, куда ближе будет! Доскачем в миг!
Несколько мгновений сотники молчали. Потом Трегуб потрясённо пробормотал:
– Шанс! Нет, конечно они нас тоже потреплют!
– Не потреплют! – возразил вдруг Брех. – Если мы Ярослава прикроем!
– Почему это Ярослава?! – возмутился Трегуб, да тут же сам себе и ответил. – Хотя, раз он придумал…
– Думаю, тех самых трёх десятков должно хватить! – подумав, сказал Ярослав. – Если, конечно, прикроете. Одного не понимаю… Зачем мы это делаем-то?! Сидим здесь тихо, никому до нас не добраться… С чего дурью-то маяться?!
Трегуб с Брехом, переглянувшись, заржали как два негулянных жеребца по весне.
– Такие вот мы непоседы! – гоготнул Брех. – Так что, поднимать сотню?
– Поднимаю! – решился Ярослав и отнял от заборола прислонённую к нему секиру. – Посмотрим, что там получится…
Он быстро набрал отряд охотников – набирал из всех сотен, а у того же Бреха воины засиделись и в бой рвались, как на пирушку или к бабе в постель. Три десятка, оседлав коней, замерли у задних ворот – тех самых, через которые рванулись ночью гонцы. Кони нервничали, чувствуя беспокойство седоков, дружинники в сёдлах получали последние наставления и проверяли оружие и доспехи. От того, насколько надёжно насажены клинки на рукояти, без изъянов ли древки копий зависели их жизни, потому не ленились. Но вот завязаны последние завязки на кольчугах, а заборола опущены на лица.
– Пошли! – мрачно сказал Ярослав, чувствуя жуткую неправоту этой вылазки. – Да будет с нами сам Перун!
Ворота второй раз за двенадцать часов распахнулись, и малый отряд конницы вымахнул за ворота, с места беря махом. Сейчас главное – скорость…
Почти одновременно с противоположной стороны поля взвились в небо две огненные стрелы. Базиликанцы всё же следили и за этими воротами…
16.
И всё-таки их ждали – это стало ясно хотя бы потому, что стрелы встречь полетели раньше, чем гардарская конница, огибавшая холм с острогом на макушке по широкой дуге, вывернула на самую дорогу. Значит – ждали. Ждали и готовились. Хотя на прицеливание времени всё же не хватило – гадали, с какой стороны вывернет, да и не угадали.
Стрелы прошли частью над головами, частью мимо, но троих, а то и четверых рядом с Ярославом моментально вымело из сёдел. Сколько было раненных, сотник не знал, да и не хотел знать. После второго залпа, более точного, он уже боялся оглянуться назад. Страшно узнать, что ты уже один скачешь…
Со второго залпа акриты стали бить метче – и в щите Ярослава расцвели гусиными опереньями две стрелы. Повезло – на три пальца выше, и попали бы в забороло, наглухо закрывавшее лицо. От стрелы, впрочем, оно не спасало бы…
– Вперёд! – заорал Ярослав и метнул сулицу куда-то в кусты. Там, кажется, был враг…
Попал, как ни странно. Попал метко – акрит с сулицей в горле вывалился под копыта прянувшему в сторону коню и вряд ли смог бы продолжить бой. А домчавшиеся до леса дружинники бросили коней через густую стену кустарника. Опустились кони уже среди врагов…
Засада, слава богам, оказалась невелика – около сорока акритов-лучников. Впрочем, вполне могло быть и так, что большего количества поставить сюда командир акритов и не мог. Поставил четыре десятка, дал им вдосталь стрел… А думать о том, что случится с ними, когда гардары дорвутся до засады, предпочёл отрешённо. Потому что ничего хорошего с засадой быть не могло. Потому что первым же ударом дружинники Ярослава на треть сократили число противников, а остальных, воинов, спору нет, неплохих, обратили в бегство. Их даже рубить в спины не стали – тем более преследование по зимнему лесу было чревато разгромом уже для конницы. Ударили разок стрелами и сулицами, да и завернули коней. Поспешали под защиту могучих стен острога. И вот тут Перун, весь бой, не иначе как сражавшийся в рядах охотников, покинул их. И ведь и кони шли бодро, и люди не зевали… Нахлынувшая сразу с трёх сторон орда акритов была для них неожиданностью. По чистому ведь полю шли, вокруг – ни кусточка! Правда, чёртовы базиликанцы везде нарыли глубоких канав, в которые должна была стекать вода по весне и осени. Вот там и укрылись враги. Герои. Целую ночь пролежать, ещё полдня, а потом – ринуться в бой как ни в чём ни бывало! Это надо суметь…
Акриты сумели. Пожалуй, это лежание только добавило им злости и в первые мгновения неровная линия дружинников была смята. Ярослав, с ним – ещё трое-четверо дружинников ещё как-то держались, остальные, отмахиваясь каждый от трёх-четырёх врагов, спешно отступали к воротам, пока что закрытым. Ещё неизвестно, рискнёт ли Брех открыть их, перед лицом неминучей угрозы гибели всего острога…
А Ярослав – попался. Его окружили сразу шестеро, и как сотник ни вертелся ужом, кольчуга и щит звенели от ударов. На щеке сочилась кровь, левый наплечник был промят, хоть и выдержал. Тяжёлая секира, обычно – последний довод в поединке, оттягивала руку с каждым мигом всё сильнее, а напрасных надежд Ярослав не питал. Даже если его хлопцы, воины бесстрашные и рисковые, высунутся наружу, им не добраться до него. Да и продержаться долго он просто не сможет. Акриты, видимо зная цену серебряной гривне, обвивавшей шею сотника, наседали на него яростно. Но – старались взять живьём, явно держа в голове возможность обмена на трибуна. Такого позора Ярослав допустить не мог, крушил секирой во всей стороны. Страх пленения удесятерял ему силы и трое врагов рухнули под копыта разошедшемуся Лешаку, прежде чем кольцо на спине зазвенело, проламываясь, и остриё гасты – тяжёлого пехотного копья – вошло в спину на пару пальцев. Яростно вскрикнув, Ярослав развернулся в седле и, превозмогая боль, обрушил секиру на древко. Обломил, но правая рука начала стремительно терять силу. И тут ворота наконец раскрылись…
Можно было ни на один миг не сомневаться, что воины-медведи не оставят сотника в беде. Вся сотня, небось и раненные тоже, без подготовки рванулись в дело. Пешие, ибо кони были не осёдланы, а тратить время на такую ерунду не счёл нужным даже осторожный Богдан. Они быстро, а главное легко смяли заслон – благо со стен шквалом стрел их прикрывали почти две сотни лучников. Но – слишком поздно. Акриты яростно и довольно умело напирали, в десяти шагах от Ярослава обрушился с коня последний дружинник из задержавшихся подле него. Кажется, из туров. После этого Ярослав оказался один против десятков, ближайшие дружинники отстояли от него на полсотни шагов… Не то расстояние, которое можно одним махом пробежать.
– Сдавайся, гардар! – рявкнул бородатый акрит, прыгая на него, словно жаба, от земли.
– Пошёл ты! – вспоров ему глотку одним коротким ударом, возразил Ярослав. Но это был уже частный успех. Правая рука, в которую отдавалась боль в раненной спине, отказывалась слушаться, пришлось отбросить щит и взять секиру левой рукой. Мало того, что левая рука всё же не столь сильна была, так ещё и обороняться без щита – дело дохлое. Почти сразу же он получил ещё одну рану – и опять-таки в правую руку. Потом – завизжал, получив клинком по крупу, Лешак.
– Перун, что ж ты так… – отчаянно прошептал Ярослав. – Впрочем, я готов!
Да как сказать… Перун, как и другие Светлые Боги гардар, далеко не одобрительно смотрели на безропотную сдачу воинов в бою. Лучшим способом попасть в дружину Златобородому Богу, был, конечно, погибнуть в жестоком и неравном бою. Вот как Ярослав…
Сотник вдруг почувствовал, как силы наполняют мышцы. Секира взлетела легко, как в начале боя, а вражеский череп под ней разлетелся на мелкие осколки. Потом – пал ещё один базиликанец и Ярослав вдруг увидел за собой проход. До своих – три десятка шагов и разъярённый Лешак бьёт копытами, внося свою лепту в длинный счёт потерь, которые успели понести акриты… Шанс!
– Выноси, родимый! – прошептал Ярослав отчаянно. И так врезал острогами по бокам жеребцу, что тот прыгнул даже не грудью – боком, снеся сразу троих. Ему в спину, кажется, полетели стрелы и копья – миновали, акриты слишком спешили. А потом, когда до своих оставалось уже меньше двадцати шагов, земля ощутимо и знакомо содрогнулась, а из-за поворота выметнулась лава дружинной конницы. Кони не то чтобы измотаны, но явно шли на галопе большую часть дороги.
Ударили дружинники сильно, а Брех с Трегубом, не видя больше повода отсиживаться за стенами, вывели свои сотни в подмогу воинам Ярослава. Акриты, доселе более многочисленные и вообще господствовавшие на поле и вокруг него, теперь сами попали в капкан. Из них разве что те, кто был в лесу имели бы шанс уйти, но тут вмешался гений князя Лютеня – две тысячи, поставленные им на лыжи по первому снегу, лихо и быстро прошли замёрзшими болотами, ударили в спину засаде… Боя не было, была бойня. Легкодоспешные, почти безоружные против конницы акриты к тому же умудрились истратить почти все стрелы и теперь даже их отчаянная храбрость спасти их не могла. Тем более нечего было мечтать о победе. Какая победа, когда, казалось, всё гардарское войско сошлось здесь! И всё оно полно яростного желания убивать… Враг был разгромлен наголову – не прошло и часа. Радостного Ярослава обнимали, поздравляли с победой, он улыбался в ответ… Пока рядом с ним не нависла тень одинокого всадника. Князь Лютень явился посмотреть на своего любимца.
– Княже… – начал было Ярослав, но осёкся под грозным взглядом князя.
– Так… – сказал Лютень. – Я доверил тебе сотню, надеясь, что ты человек осторожный и умный. Ты, вроде бы, мне это доказывал. Раньше! Было дело, я даже думал, что тебе пора и побольше воинов под руку давать. Давал! По две-три сотни ты водил. Думал я, как смогу, в дружину тебя взять! Витязем… Теперь – не жди этого вскорости! Сотню почти всю положил?
– Княже! – обиженно ответил Ярослав. – Нет!
– Ну-ну… – буркнул Лютень, узрев неплотные ряды рекомой сотни за спиной. – Ладно, поглядим…
Он развернул коня, направляя его к острогу, за ним потянулись дружинники… Вокруг Ярослава повисла мёртвая тишина. Сам сотник ощутил первые признаки близких, неотвратимо близких неприятностей…
Глава 9 «Битва при Дарии»
1.Стратиг Фобос. Города Дария. 22 день месяца Бокогрея.
Город Дария – когда-то неудачливый соперник Великого Города и Вассилиссума, а ныне – захолустная столица диоцеза с одноименным названием, всё же сохранил остатки былого величия. Стен вокруг него было настроено аж четыре, и хотя только внешняя поддерживалась в относительном порядке, неприятностей для штурмующих на узких и кривых улицах города было заготовлено предостаточно. Великолепен был и порт, огромный эмпорий на двести судов, через который с Дарией были связаны все города Базилики и мира. Вход в эмпорий, кроме могучего друнга галеасов, охраняли четыре поставленные попарно на противоположных берегах башни. Между ними по дну моря была протянута тугая бронзовая цепь, в случае беды одна поднималась почти до поверхности и ни одно, самое мелко сидящее судно не в состоянии было пройти в гавань или её покинуть. Поговаривали, последний раз её укрепили железными шипами, чтобы легче было вспороть днище. Другие говорили, что шипами, пусть даже самыми длинными и прочными, днище не взломаешь, но только зацепишь. Впрочем, достаточно было послушать про численность гарнизона любой из башен, чтобы понять – они справятся и без шипов. Тем более в Дарии – единственной на всю Базилику – лучники могли по умению равняться с гардарами и номадами. Номадов, кстати, среди них хватало с избытком…
Когда началась война, славный город содержал в своих стенах двадцатитысячный гарнизон, из которого почти четырнадцать тысяч составляли солдаты двух отборных Дарийских арифм. Теперь на их место заступили новонабранные юниоры, количеством шесть тысяч, а гарнизон до самого подхода под стены варварских стен составлял всего десять тысяч, из которых ветеранов было только две тысячи. Потом слегка полегчало – друнг, уходивший в Тивранские ворота и за море, в Вольные Города, привёз с четыре тысячи заморских солдат-ветеранов, тысячу номадских всадников и – что самое главное – двенадцать магов. Вкупе с теми, что уже были в городе, магов стало уже тридцать шесть и городская Була а главное – стратиг Фобий Луциан искренне полагали, что этого – хватит. К тому же в городе было припасено вдоволь провианта, хватало воинского запаса и не ожидалось, в отличии от той же Тулсы, уже павшей под натиском северян, проблем с пресной водой – город питался из артезианских скважин, пробитых в Цитадели и вряд ли самый злонамеренный враг сумел бы до них добраться – охрана была неподкупна, поскольку ей и без того очень хорошо платили. Ещё одним поводом для взрыва патриотизма, стали вести о том, что сотворили варвары в Тулсе и погода на море. Слухи о том, что в Тулсе были изнасилованы все женщины, а большинство мужчин – просто перебито, находили всё новые подтверждения, оказались даже свидетели бесчинств гардар, а взбунтовавшееся раньше всякого срока Срединное море лишило многочисленные корабли, стоящие в эмпории, возможности покинуть его и вывезти на себе всех, кто желал это сделать. Зато на стены пришло почти двадцать тысяч мужчин – все те, кому согласно «Кодекс Ретрус», изданным ещё прежним августом, вменялось в руки взять оружие сразу, как только в том будет необходимость. Воины из них, правду сказать, были никакие, но и это лучше, чем не иметь в обороне никого. Тем более варварские орды за городом, обложившие Дарию, пока что не впечатляли. Разведчики, всё же иногда высовывавшие носы за внешнюю стену, докладывали – варваров тысяч тридцать, а торингов нет вообще. Это удивляло – слишком мало. По той же причине это настораживало, и потому стратиг Фобий старательно крепил оборону, стиснув зубы и скрепя сердце отказался от малейших вылазок. Его войско насчитывало чуть больше гардарского – тридцать пять тысяч, и лишь пятнадцать из них чего-то стоили. Впрочем, номады – лёгкие конники, стены никогда не обороняли, в осаждённом городе были бесполезны, только задирали горожан и Фобий грешным делом подумывал уложить их в какой-нибудь бесполезной сшибке. В конце концов, правда, от этого отказался. На время.
Он вообще всегда и всё обдумывал не по разу – характер такой. Хотя тот же характер бывал виной тому, что он вдруг, отринув страх лез в самые безумные авантюры… А так он тих был и скромен. Прямо аки агнец!
Правда, не всегда. Когда булларии попытались прибрать под свои руки запас зерна, в город вышли когорты заморской пехоты, попытки возражать были подавлены. Даже крови немного пролилось… Именно немного. Горожане Фобия любили и разве что некоторая часть плебса попыталась ерепениться. Этих подняли на копья, после чего в городе восстановился порядок, а Була была волей Фобия распущена. И уже десять дней спустя, когда море вздыбилось штормом, горожане восславили мудрость и предусмотрительность стратига. Оказывается, возможно и такое, что уже после Сезона Штормов, что бушует в Срединном море каждый раз от середины осени до середины зимы, до месяца януариуса, море закрыто для плавания. И обычный караван с зерном из Малассы не придёт. Ещё и потому не придёт, что Малассу – небольшой городок, никак не ровню Дарии, за сутки взяли на щит гардары. Там – вот уж странность – никого не убивали, почти не насиловали и вообще ходили слухи – малассцы сами сдали город, сговорившись с торингами. Гардары же, получив магазины для своей армии, этим удовлетворились. Всю ярость они выместили на Тулсе, взяв её штурмом двумя неделями спустя.
Опершись на забороло, стратиг пристально смотрел вперёд. Темнело, и широкое, привольное поле, раскинувшееся перед городом, скрывалось в сумраке вместе с огромным лагерем, раскинувшимся на нём. Гардары пока не обкладывали город плотно и сегодня поутру около пятисот беженцев – в основном старики, женщины и дети на семидесяти возах въехали в Чёрные ворота. Фобия их чудесное спасение не радовало ещё пятьсот едоков для его зерна, им и вода пресная нужна, и фрукты… В общем, лучше бы мирных жителей и впрямь подальше куда отправить. Жаль, нельзя кораблями за море… Дария – крепкий город, в нём вполне возможно удерживаться долго. Если б не мирные горожане… Их – почти сорок тысяч!
Было и ещё одно, о чём Фобий старался не думать, про что известно было лишь троим и что являлось самой главной головной болью для стратига и его советником: ключ питьевой воды, один из трёх, питавших цистерны с питьевой водой, внезапно стал давать меньше воды. Сначала это не заметили, потом – встревожились и послали за магами, благо что ключи были пробиты именно магией. Маги долго что-то там колдовали, потом сообщили, что ничего поделать не смогут. Что тут нужны волшебники посильнее их и поумнее. Потоньше – так сказал тот огромный и более всего на медведя или варвара похожий маг. Чтобы его дьявол побрал! И вот – уже три дня – резервуары заполняются втрое медленнее. Пока это незаметно, но если что-то случится хотя бы с одним источником, недостаток воды будет заметен. Значит, будет паника. Значит… Может быть, уже сейчас ограничить воду?!
Тяжела жизнь стратига. Ещё тяжелее эта жизнь, если город окружён. И уж стократ тяжелее – если ты не понят своими подчинёнными. Как не понят стратиг Фобий Луциан.
2. Лютень и Буйслав. Лес подле Дарии. 22 день месяца Бокогрея.
– Ну, что скажешь? – мрачно спросил князь-тур Буйслав, закончив осмотр город и искренне полагая, что его закончил Лютень.
– Подожди… – обронил тот мрачно. – Тебе не кажется, брат-князь, что на севере стена пониже, да и сложена пожиже?
– Ну… Может на пару пядей и пониже! – неуверенно протянул Буйслав. – Предлагаешь начать приступ там?
– Пока не могу сказать… – пробормотал Лютень. – Но там и впрямь легче было бы сделать пролом. Если вообще его делать!
– То есть как?! – потрясённо уставился на него Рудослав, как всегда возвышавшийся за правым плечом дяди. – Как же без штурма?!
– Можно ведь договориться! – напомнил, прихмурив брови, Лютень. – Как договорился Волод с жителями Малассы. Я уверен, в городе уже ведают правду про гибель Тулсы и спасение Малассы. И сделали соответствующие выводы. Надо посылать послов! И предлагать им сдачу.
– … Твои люди вчера пропустили в город тысячу человек! – сердито сказал, резко сменив тему, Буйслав. – Тысячу! Из них – мне доложили – двести были мужчинами! И ты почему-то не подумал их задержать. Двести человек, каждый из которых возьмёт в руки оружие и будет сражаться с нашими воинами!
– Двести воинов, да ещё восемь сотен бесполезных едоков! – ехидно улыбнувшись, поправил его Лютень. – Ты – как хочешь, а мои воины получили приказ запускать внутрь любых бедняков, туда рвущихся. Вот богатых – тех будут брать. Нам не помешает обзавестись малой толикой заложников. Так, на всякий случай. Мало ли что…
Буйслав несколько мгновений с изумлением смотрел на него, потом оглушительно громко заржал:
– Ну, ты хитёр! Значит, едоков им добавляешь! Ну, хитрован же ты, князь Лютень!
– Хитрован! – криво улыбнулся тот в ответ. – Не знаю, не знаю… Что-то в последнее время мои хитрости не получаются! А впрочем, поглядим. Недолго ждать осталось!
– Вот как? – удивился Буйслав. – А что случится?
– Не знаю! – со вздохом признался Лютень. – Ярослава-сотника послал в разгляду. А с ним последнее время вечно что-то случается!
– Ну, и хорошо! – спокойно сказал Буйслав. – Последний раз, когда он влип в неприятности, мы наконец-то выбили акритов из Северной Алтики. Очистили леса, покорили непокорных… Неплохо для начала!
– Неплохо… – кисло согласился Лютень. – Сотня третий раз обновляется! Из тех, кто поход начинал, меньше трети осталось! Остальных каждый раз из рати добавляем. Это – раз. Тех базиликанцев – пленных – перебил без жалости – два! За каким-то лешим тридцатью всадниками пытался всех акритов в бегство обратить – три! Были у меня на него виды, хотел в старшую дружину, к можам переводить. Теперь вижу – торопился. Ещё одно такое безумие, он у меня и сотни лишится!
– Эк ты его! – крякнул Буйслав удивлённо. – Суров ты, братец! Суров, а и глуп! Ты ж сам его в любое пекло суёшь. И ведь – справляется. И тогда, когда всё войско за нос водил, и тогда, когда при племяше моём, под Малым Кирифором в заслоне стоял. Не прав ты, Лютень. Конечно, для дружины он не дозрел, но как сотник – великолепен. У меня таким Бугай был… пока не погиб. Рыкун, что его сменил волей Рудослава, и умён и всем хорош – а не Бугай. Так на него полагаться я уже не смогу… А твой – надёжен, в меру умен – повторюсь – да ещё и везуч. Другой бы трижды погибнуть успел, а этот – здравствует! Даже раны заживают на нём, как на собаке – за седмицу лишь шрам! Вишь ты, в разгляду уже послан… Нет, Лютень, парень – хорош! Был бы туром, я б его уже и на тысячу поставил! Ну, а раз он твой – тебе и пользоваться везением!
– Это точно! – подтвердил Рудослав. – Не скажу, что уж прямо сейчас дал бы ему тысячу, но подле себя всегда держал. Так и ты, князь Лютень, сам же продолжаешь ему доверять! В разгляду ведь не просто так именно его пустил! Не витязя из дружины, не воеводу, коих и у тебя, и у меня навалом! Опять – Ярослава-сотника! Чьих воинов опять пришлось пополнять… Не ждёшь, что опять придётся?
– Жду! – мрачно ответил Лютень. – Говорю ж, с ним последнее время всё что-то случается! Впрочем… Разве для этого мы пришли сюда? Чтобы обсуждать Ярослава?
– Ты прав. – внезапно согласился Буйслав. – Предлагаю проехаться до моря. Тем паче – не так уж и далеко до него! Свежим воздухом подышим, на стены подле моря посмотрим… Рудослав, повтори, что ты мне утром говорил!
– Я говорил тебе, стрый, что укрепления у моря пусть и крепкие, но – не неприступные. Башен там наставлено много, а толку от них – мало. Я даже на лодье малой в море вышел, прогулялся до гавани. Крепко защищена, не спорю. Четыре башни стоят, между собой галереями соединённые. Цепь в натяг поперёк входа в неё. Камнемёты на башнях… Крепко защитились! А только взять – можно. Надо только людей подобрать, на риск готовых пойти, да воеводу над ними дельного поставить. Глядишь, и возьмём город! Может даже без серьёзных потерь. Войско и так потеряло слишком много, пока мы брали Сальм, Фронфор и Кирифор… Ещё одного кровопускания можем и не выдержать.
Проехали… Длинная полоса леса тянулась до самого берегу, резко обрываясь крутым склоном, где в тридцати шагах внизу бушевало тёмно-свинцовое море. Свежий, морозный воздух бил похлеще плети, а снег под ногами хрустел звонко и даже весело.
– Ох, хорошо! – восхитился Буйслав, полной грудью вдыхая воздух. – Прямо как будто дома!
– Не! – оспорил Рудослав. – У нас воздух слаще, и земля – слаще! И вода – слаще! А тут – тьфу… Впрочем, всё лучше чем в лагере. Там – вонища!
– Ну, так ведь бань здесь нет! – с притворным вздохом сказал Буйслав. – Море, конечно, рядом… Так ведь – зима! Холодно. Вон, даже льдина по морю плывёт. Правда – единственная!
– Какие льдины?! – возмутился Лютень. – Я купался сегодня. Вода – теплущая, как парное молоко. Да и не похоже ЭТО на льдину. Скорее – лодка под парусом. Точно – лодка! И идёт вон к тому мысу!
– Ты стал слепнуть, Рудослав! – рыкнул дядя-князь, вскакивая на коня, с которого только что сошёл. – Скорее! Если это шпион, он будет наш!
Князей, разумеется, сопровождала малая дружина – две сотни всадников, во главе с вящими витязями. Потому пришлось сделать крюк и вернуться к лесу – скакать по берегу было бы быстрее, но тогда на лодке непременно бы заметили отряд. А так…
– Два десятка – за мной! – хрипло приказал Рудослав, спешиваясь. Двадцать воинов – по десятку туров и медведей, немедленно спешились и, пригибаясь и всячески стараясь оставаться вне поля зрения берега, последовали за воеводой. Остальные – частью спешившись, частью оставшись в сёдлах, принялись ждать. Благо, ждать пришлось не слишком долго.
Рудослав появился наверху – грязный, злой, мокрый. Оказывается – споткнулся об корень, спешно спускаясь по склону вниз, обрушился и катился до самого моря, чудом отделавшись помятым ребром. Меж тем, ребро пострадало можно сказать зря. Никто из базиликанцев – а их было шестеро – двое вящих и четверо рабов – не пытался оказывать сопротивления, даже не пытался бежать, хотя лодка была легка и спустить её на воду представлялось делом быстрым и не сложным. Похоже, это были не шпионы. Похоже, это были послы…
3.Лютень, Буйслав и декурион[97] Витий. 22 день месяца Бокогрея.
Никогда прежде к Антонию, простому рыбаку, поставившему свою хижину на берегу Срединного моря, за городской стеной, не набивалось столько народа. Хижина была невелика – десять шагов от одной стены до другой, восемь – от двери до очага. В неё же зашло не меньше двух десятков вооружённых людей. Сплошь – рослые, широкие в плечах… Бычий пузырь, которым было затянуто единственное, невеликое для сохранения тепла окошко быстро запотел… Антоний, вместе с женой и сыном забившийся поначалу в самый дальний угол, боялся вздохнуть. Разговоры же, которые велись среди вошедших в хижину, вгоняли его в холодный пот. Гардары-варвары и каким-то чудом оказавшиеся среди них базиликанцы сговаривались о сдаче города… Вернее – начали.
– … С чего мы должны вам верить? – грубо спросил Рудослав, поглаживая левый бок и болезненно морщась. – Может это – ловушка, в которую попадут наши дружины сразу за городскими воротами! А может, ты – сумасшедший, реальной власти не имеющий!
– Я и не говорю, что мне подчиняется что-то серьёзное! Просто я знаю ваш язык, больше года прожил в городе Арте. – пожал плечами горожанин, назвавшийся декурионом Витием. – Люди, которые меня послали, входят в Булу! Это и Префект Претория, и Префект Стен. И Префект Эмпория! Есть и другие, кто не доволен решением стратига Фобия Луциана сражаться. Мы – те, кто отвечает за город и горожан – знаем правду о гибели Тулсы, знаем и о том, что Малассу не тронули. К тому же мы видим отношение к мирным жителям – вы их не трогаете, впуская в город! Так что если дадите слово…
– Слово? – вскинул бровь Буйслав, одобрительно посмотрев на Лютеня. Тот непроизвольно угадал правильное поведение с горожанами и это, кажется, приносит им успех.
– Слово, что в городе никто не будет обижен! – поспешно пояснил Витий. – Гарнизон в основном из местных состоит, они не станут сражаться против своих, да и не желают рисковать семьями. Номадам тоже нечего делать… Сражаться будут только заморские наёмники – они преданы лично Фобию, а тот тратит на них большую часть казны! Но их – только четыре тысячи. Город возьмёте целым, а они наверняка укроются в цитадели…
– Ну, ну… – пробурчал Буйслав. – Что скажешь, брат Лютень?
– Скажу, что это – шанс! – сухо ответил тот, находясь мыслями где-то далеко. – Дария – город крепкий, зубы не обломаем, но сточить можем! Хотя… Вот что я скажу: мы можем пообещать не трогать город, но – лишь за выкуп. И – нам нужны заложники! Кто-нибудь из вельмож, а также родичи остальных. Чтобы и впрямь мысли не было у горожан нас встретить стрелами! Тогда – да. Тогда я согласен, что это – лучший наш шанс. Что до иного расклада, я вовсе не уверен, что верить этому базиликанцу – правильно. И потом… Впрочем, я думаю, лучше было бы обсудить это позже. Когда почтенный Витий принесёт нам согласие города на наши условия. А мы обдумаем предложение до конца. Как думаешь, князь Буйслав?
– Думаю, ты прав! – кивнул тот. – Слышь, Витий! Сто тысяч золотом, дюжина родовитых заложников, полнейшая безопасность наших воинов – наши условия! Ответ ждём завтра, на этом же месте. Пока – не держим!
– Как?! – опешил декурион, явно не рассчитывавший на такое быстрое завершение. – Но мы же ещё ничего не обсудили!
– А что тут обсуждать? – в свою очередь сильно изумился Буйслав. – Ты – сам сказал – человек маленький, ничего решать не можешь. Вот когда люди, которые действительно что-то решают, сами появятся здесь – с золотом и заложниками – тогда и будем о деле рассуждать. Может быть… И пусть поторопятся! Мои молодцы горячи и долго ждать не могут. Вот, хотя бы, князь Лютень Холмградский! Поверь мне, Витий, он по сравнению со мной, стариком– просто зверюга! Вас, базиликанцев, ненавидит лютой ненавистью. С чего бы только!?
– Видимо, почтенный архонт судит о нас по неким не слишком достойным представителям! – немеющими губами возразил Витий. – Боюсь, такое не раз и не два случается. Достаточно вспомнить, с чего началась эта война, чтобы понять, сколь велико место случая в истории. И – место случайного человека, увы…
– А с чего началась война? – внезапно любопытно спросил Рудослав. – Я слышал, было какое-то дело на границе…
– Дело… – горько всхлипнул декурион. – Две сотни – по одной с каждой стороны – заспорили из-за водопоя! Слово за слово, потом в ход пошли мечи… кто-то выстрелил из лука, пролилась кровь… Не нашлось умного человека, чтобы уступить! Не нашлось умного человека, чтобы закрыть глаза на кровь! И в результате – многие тысячи убитых, искалеченных, пропавших в плену! У нас, из славной лучниками Дарии забрали двадцать тысяч мужчин. По слухам, они были среди тех, кто пытался загородить вашим воинам дорогу на Тулсу… Стоит ли напоминать – там не осталось живых! Торинги тоже потеряли слишком многих и по сути своей положили на эту войну всю мужскую половину страны. Говорят, в их легионах отныне – даже юнцы, не достигшие зрелости! Впрочем, они оказались хитрее. Сумели вас поднять, хотя с вами у нас никогда никаких ссор не было. Мы к вам с легионами не входили и страну вашу не захватывали! И буде вы пожелали бы взять себе земли торингов, не стали бы возмущаться…
– Теодор нашёл правильные слова! – спокойно возразил Лютень, известный своей приверженностью этому союзу. – Что ж поделать, коль так получилось…
– Я просто напоминаю, что началось всё – с десяти убитых! Простых воинов, вряд ли достойных такого сожаления! – вздохнул декурион. – И ещё… Никто у нас в городе не хочет крови – в этом могу заверить. Если вы сможете в это поверить, легче будет договариваться! Мы не предатели, не трусы. Мы просто не желаем гибнуть в войне, смысла которой не понимаем! И всё…
Он встал и вышел, с великим трудом протиснувшись среди дружинников – те даже если бы хотели, расступиться бы не смогли. Скрипнула, закрываясь, дверь… В хижине повисла мёртвая тишина. Дружинники попроще – в основном десятники – не желали нарушать думы князей. Витязей и даже Рудослава пока что ни о чём никто не спрашивал.
– Что скажешь? – тяжело спросил Буйслав. – Теперь, без него!
– Да как сказать… – пожал плечами Лютень. – Страшновато, если честно. Не верю базиликанцам, хоть ты что хочешь со мной делай! Ни на куну не верю! Раз так, вроде как должен быть против… Но ведь хочется, чтобы это было правдой! Тогда город – второй по силе в западной Базилике возьмём без потерь и без боя, дружину для решающего сражения сохраним… Оно не за горами! Разглядчики говорят – август Филипп новое войско собрал, вокруг Миллениума его расположив. Вроде, сто тысяч в нём! Даже нам придётся сильно постараться, чтобы его сокрушить. Да тут ещё и маги…
Кто-то из дружинников сзади не выдержал – кашлянул и шумно почесался. На него тут же цыкнули. Перед очами обычных воинов происходило священное действо княжеского совета. Решалась судьба всего войска. Интересно – аж жуть!
Разговор продолжался ещё два часа. Потом гардары как-то сразу засобирались и ушли. Следом за ними, поцеловав напоследок жену и мальчишку, ушёл Антоний. Ему не впервой выходить в бурлящее зимнее море…
4.Стратиг Фобий Луциан. Дария. 23 день месяца Бокогрея (по гардарскому месяцеисчислению).
Ранним утром Фобия вышвырнул из постели оглушительный грохот кулаков в дверь. Так к нему не стучали давно, и жена – молодая и знатная севаста Анна, тоже проснулась, села на ложе, прикрывая высокую грудь меховым гардарским покрывалом – за него пришлось отдать месячную ругу стратига, но жалеть не приходилось. Анна – черноволосая, не по базиликански пышнотелая, была столь соблазнительна, что Фобий на миг замер в чём был, любуясь и ощущая, как пробуждается окончательно. Стук в дверь – ещё более настойчивый – повторился ещё раз, Фобий открыл наконец и внутрь, отдуваясь и не слишком чётко соблюдая церемониал появления младшего военоначальника перед старшим, ввалился трибун Либерик. Заметно было, ему пришлось побегать а свежая царапина на лице говорила о том, что эта беготня проходила не по открытой и ровной местности.
– Что случилось? – недовольно спросил стратиг, имевший на это утро совершенно иные планы. – Я велел поднимать меня только в одном случае: если гардары пойдут на штурм! Или что – пошли? Так я не слышу шума сражения!
– Будешь так спать, так и не услышишь, кир Фобий! – дерзко, на правах приближённого воина ответил Либерик. – Заговор! Уф… Пришлось же мне побегать!
– Заговор? – вскинул бровь Фобий. – И кто же – заговорщик?
– Члены Булы Тарвий и Сцилий, Префект Претора Пурвий, Префект Эмпория Зиний, Префект Стен Альвий, декурионы Юлий, Гай, Стиций, Витий! Это те, в ком я уверен абсолютно. Наверняка есть и другие!
– Ты когда последний раз пил? – холодно спросил Фобий. – Только что ты перечислил всю знать Дарии! Хочешь сказать, они – изменники?
– Я давно уже подозревал их. Ещё с того выступления плебса против тебя, стратиг! – решительно, не убоявшись сурового тона стратига, возразил Либерик. – Что-то там было не так, и я понял – что, когда тебе пришлось бросить против них заморских солдат! Наши – были слишком ненадёжны и их пришлось оставить в схолиях… Они просто прощупывали настроения местных солдат! Я стал искать – кто. Искал долго… Они хорошо укрылись! А вчера из порта – я там поставил диангелов – вышла лодка. Одна единственная и на ней – Витий! Ну, такой маленький, черноволосый толстяк, ближайший человек Префекта Претора Пурвия!
– Да, кажется припоминаю! – небрежно кивнул Фобий. – Но это пока – не причина для столь серьёзных обвинений! Подумаешь, вышел в море… Префект Претора имеет своих людей за стенами, кому, как не ему этим заниматься…
– Да, я тоже так подумал! – подтвердил Либерик. – Но я уже говорил, что имел свои мысли на этот счёт. Ну, зашёл к Зинию и сказал, что видел выходящую в море лодку. Напомнил про твой приказ – в море – никому! Зиний сделал большие глаза и сказал, что это – рыбаки! Витий – рыбак?! Я сделал вид, что поверил ему, но сомнений больше не оставалось. Ну, да это всё пустяки! Главное – впереди. Уж если после этого не поверишь, я склонен буду думать, что август всё же ошибся, ставя сюда тебя!
– Ты говори, говори! – недобро прищурив глаза, велел стратиг. – Потом будешь оскорблениями сыпать!
– Так вот, я – человек как известно предусмотрительный – поставил в порту пару человек. Надёжных, а главное – мозговитых. Это было вчера. Уже вечером. Один из них прибежал ко мне вчера же вечером – сообщил, что Витий вернулся обратно, усталый, но – это мой человек подчеркнул – чем-то очень довольный. Поскольку я поставил ещё нескольких человек у дома благородного Пурвия, я уже к полуночи знал заговорщиков. Я их тебе перечислил раньше. Но и это не всё! Ты встал вот только сейчас, меня подняли на час раньше! Уже трирема – настоящая боевая трирема – вышла в море! На ней – Пурвий с сыном Антоником, Витий, Тарвий и Сцилий, ещё около десятка человек из знати! Ну не на рыбалку ж в самом деле они отправились!
– Нет, не на рыбалку! – медленно сказал Фобий, медленно и затравленно озираясь. – Армик! Доспехи мне! Меч! Коня готовить! Либерик – я не уверен, что август был прав, назначая меня. Возможно, ты лучше бы здесь смотрелся! Поднимай… Нет, наших не надо. Им больше веры нет. Поднимай людей кира Серветия. Они – чужаки, им вряд ли доверили…
– На мою когорту можно положиться! – обиженно, а потому – сухо сказал Либерик.
– Даже твою лучше не надо! – подумав, решительно возразил Фобий. – Никому сейчас не верю! Никому!
Либерик, приложив к груди кулак в салюте, быстрым шагом вышел, а ворвавшиеся слуги спешно принялись обряжать стратига. Крутой нрав его и склонность всё делать быстро известны были далеко за пределами Дарии. А уж собственные слуги были научены горчайшим опытом и старались без крайней на то нужды хозяина не дразнить. И вообще обретаться подле его горячей руки как можно меньшее количество времени. Уже через четверть часа Фобий был снаряжён, опоясан мечом и, позвякивая пластинами золочёной лорики, склонился над женой.
– Что же будет, Фобий? – жалобно спросила та, приоткрыв пухлые губы, сладко и соблазнительно разметавшись по перине.
– Ничего страшного! – с той твёрдостью и уверенностью, какой на самом деле не ощущал, заверил жену стратиг. – И не через такое проходили – выдюжили. И сейчас – справимся!
Он быстро вышел, не слыша сладкого лепета жены – красивой, нежной, но как и все женщины – глупой. Кровь закипала в жилах, когда представлял, что сделают с ней – такой соблазнительной и белокожей – грубые варвары. Её и именно её он будет оборонять до последней капли крови! Всё было бы иначе, если б можно было из города уплыть…
С бесплодных по причине могучего шторма мечтаний о бегстве, мысли Фобия перепрыгнули на более реальное – на измену. Вернее, ещё час назад он считал это невозможным. Теперь же он не знал, что и сказать. Получалось так, что вместо пятнадцати тысяч пусть не отборного, но регулярного войска он мог положиться лишь на четыре заморские тысячи, да тысячу бесполезных и ещё прошлым утром почитаемых бесполезными номадов. Пять тысяч. Всё! Остальные – пусть часть из них наверняка останется верна Базилике – под подозрением, значит и в серьёзное дело он их не поведёт. Тем более нет веры горожанам. Они и так-то не слишком охотно обустраивали город для обороны. Теперь же хоть охрану к ним приставляй. Или – всё не так уж и плохо? Или заговор – лишь мечты верхушки, да воспалившееся воображение Либерика, возмечтавшего о возвышении?! И такое возможно!
В мрачном настроении и растрёпанных чувствах усевшись в седло, Фобий коротким взмахом послал отряд буллариев – двадцать личных телохранителей – следом за собой. За спиной оглушительно рявкнул трибун Серветий, направляя следом одну из заморских когорт. Чужаки, к которым ещё утром Фобий относился с явным недоверием…
Фобию было горько. С трудом сдерживая раздражение, он ехал по улице города, враждебно и угрюмо глядя на двигавшихся по улицам горожан. Вчера ещё – его людей, его сограждан. Ныне – врагов или тех, кому он уже не доверится…
– Ну, погодите! – прошептал он, с трудом сдерживая ярость. – Сочтёмся! Попомните…
5.
Ожидание было долгим, но Фобий не скучал. Он удобно устроился в тёплом – зимой это немаловажно – доме Претора Эмпория и бедняга Зиний, побелевший и весь опавший на лицо, не знал как перед ним расстелиться, дабы не обозлить. Он бы наверное и жену – такую же молодую и красивую как Анна, её подругу, под Фобия подложил. Но всем было известно, что молодой стратиг жене верен, её любит… Потому за столом, спешно накрытым и уставленным пока ещё в достатке имеющимися яствами, прислуживали два старших сына Зиния – крепкие, плечистые, мрачные. У обоих на поясах висели фальчионы, но оружие сейчас носили почти все мужчины в Базилике, да и при Фобии находилось два десятка избранных – букелларии, центурионы, два трибуна – Либерик и Серветий. Не страшно…
Остальным воинам повезло меньше. К середине дня погода на побережье испортилась, в эмпории, открытом всем ветрам, свистел южный, впрочем, довольно холодный и стратиоты заметно озябли. Большинство из них были из Маграбы и Аурики, городов, хоть и отстоящих от Дарии на жалкие сто – сто пятьдесят миллариев, снега почти не знавших. Им было куда тяжелее и уже слышно было ворчание… Даже горячее вино, в которое напуганный Зиний щедро сыпанул специями, вряд ли могло заменить им четыре стены и крышу, пространство между которыми согрето огнём очага.
И всё же хуже всех было Зинию. Испуганный, он ко всему прочему страдал от неведения. Появление стратига, да ещё с вооружённым отрядом чужаков способно было напугать кого угодно, ещё больше пугало то, что Фобий совершенно явно находился не в духе. Злые и встрёпанные его воины – та часть, которую удалось запихнуть в здание префектуры, задирали чиновников, столь же напуганных, как и сам префект, приставали к служанкам, которых сластолюбец Зиний подбирал на свой вкус.
– Кир Фобий! – как равный равному, именуя Фобия самым коротким титулом обратился к стратигу Зиний на исходе вигилии. – Могу ли я задать тебе вопрос?
– Задавай, бан Зиний! – подчёркнуто обращаясь к префекту, как к лицу подчинённому, ответил тот вполне спокойным тоном.
Зиний ободрился.
– Я бы хотел знать, что привело сюда тебя и твоих воинов. В бронях, вооружённых… Прямо не представляю, что и подумать!
– Правда? – Фобий спокойно взглянул ему прямо в глаза.
– Да, конечно! – ответ получился неуверенным, но даже такой он с трудом протиснулся сквозь плохо поддающиеся губы. – В Эмпории всё спокойно, охрана – надёжна и вряд ли требует усиления. Цепи подняты, корабли стоят наготове… Господи, скорее бы шторм закончился!
Последние слова были сказаны от всей души, Зиний даже сложил руки молитвенно, словно эт было главным его желанием в жизни.
Фобий смотрел на него странно. Словно каждое слово префекта эмпория, человека, не так давно считавшего возможным называть себя его другом, отдавались в нём уколами боли. Может быть, так и было – сказать трудно. Зиний не понял этого, не угадал, от чего так кривились тонкие губы стратига…
– Видишь ли, друг мой! – внезапно улыбнулся Фобий. – У меня появились некие сведения. Будто в эмпории – заговор, будто ты в нём участвуешь. Более того – возглавляешь! Что скажешь, Зиний?
– Скажу правду! – тихо, потупив глаза, возразил Зиний, в то время как его сыновья, молодые да глупые, языка жестов не понимающие, замерли с руками на гардах мечей. – Ложь! Я – вернейший слуга божественного августа Филиппа и буде в эмпории была бы измена – первым бы начал вытравливать её. Огнём и мечом! Без жалости и сожаления! Нет в эмпории измены и, скорее всего, изменник тот, кто эту весть тебе подал! Наверняка с соответствующими комментариями! Он надеется посеять между нами рознь, вызвать кровопролитие! Нет, я – не изменник! И готов повторить это в глаза тому мерзавцу…
– Что скажешь, Либерик? – одним взмахом ладони прервав возмущённые излияния претора, обратился стратиг к верному трибуну. – Может, прав он, а не ты?
– Так могло бы быть! – подтвердил Либерик, вставая и подходя к окну. – Но думаю, тебе стоит дождаться прибытия галеры, что входит в порт! Ответ – на её борту!
Заметно стало, как изменился в лице Зиний. Его сынки, оба разом, отпрыгнули назад… Дураки, не успевшие даже выдернуть мечи. Два крепких удара нанесли им, метко угодив в стриженные затылки, и два глухих удара о пол возвестили поражение молодости перед опытом. Серветий был немолод, но всегда знал, где ему нужно находиться и очень умело обращался с дубинкой.
– Какие будут приказания? – спросил он, прямо глядя в глаза стратигу.
– Ждать! – сурово ответил тот. – Раз они заходят в порт, наши люди в башнях не оплошали и сигнал им никто не подал! Теперь цепь поднята, в эмпорий не войти. Пусть подойдут к берегу, пусть спустятся на пристань. Тогда и возьмём. Команду – тоже в тюрьму! И – этих! Либерик, проследи, чтобы об их аресте ничего не было известно. Даже семьям! Оставим пока всё как есть… Что ты, Зиний?
– Ты всё знал? – бледный как полотно, претор эмпория выглядел лишь жалким себя подобием. Кажется, он даже встать с кресла не мог, подойти к сыновьям, распластанным на полу.
– Знал, знал! – подтвердил Фобий, подходя к окну и убеждаясь, что галера подходит к пристани и лихо разворачивается носом, табаня всеми вёслами и вздымая в тёмное вечернее небо столбы тяжёлых брызг. – Я вообще всё знаю, запомни на всю оставшуюся тебе жизнь! И никогда… Впрочем, никогда – то самое слово, которое лучше всего применимо к тебе. У тебя никогда не было шансов на успех. Ты – идиот, а идиот, строящий заговор, опасен только для себя. Прощай!
– Фобий, ведь мы же друзья! – взвыл Зиний. – Ты был у меня дома!!!
– Заткните ему рот – услышат! – брезгливо поморщился Фобий. – И уведите.
– А пускай слышат! – радостно сказал Либерик от окна. – Взяли их, уже взяли! Они даже не сопротивлялись…
– Пусть бы попробовали! – рыкнул Серветий. – У моих у половины – номадские луки! От них и щиты не защищают!
Вскоре, совсем вскоре послышался грохот подкованных железом солдатских сапог, дверь в комнату с грохотом распахнулась и вошедший декан, отсалютовав, громогласно доложил:
– Изменщики прибыли, стратиг!
Фобий облегчённо вздохнул, а через несколько мгновений, пересчитав входящих, нахмурился. Получалось, из пятнадцати человек, уплывших из города, вернулось только трое – Витий, Пурвий и Тарвий. Куда делись остальные, в том числе и сын Пурвия, оставалось только гадать…
– Ну, и куда вы дели остальных? – от порога приветствовал их Фобий.
6. Ярослав. Дорога в двенадцати верстах от Дарии. 23 день месяца Бокогрея.
Впервые за седмицу Ярослав был спокоен душой и доволен. Его поход – почётная ссылка, в которую, подальше от светлых очей князя Лютеня, его отправил Радовой – прошёл мирно и спокойно. Всего дважды за всё время вдалеке виднелись небольшие разъезды базиликанской конницы, но оба раза, пользуясь своим знанием местности, уходили от погони. Ярослав и не настаивал. Сотня за эту короткую, года ещё не продлившуюся войну потеряла две трети своего прошлого состава, ни одного десятка не осталось, составленного целиком в Холмграде. Может, и впрямь – он плохой сотник? Тогда почему его подбадривают, почему Радовой, пусть и отводя взор, говорит ему много добрых слов?
– А и впрямь – добрая дорога! – медленно сказал ехавший рядом Яросвет. – Получается так, что базиликанцы все уже за стенами, мы тут полные хозяева. Ты что?!
– За стенами, говоришь?! – весело спросил Ярослав, привстав в стременах и добывая свою могучую секиру. – А там – кто?!
Яросвет быстро взглянул в том направлении, куда указывал сотник и громко, с оттенком радости, выругался… У дальнего холма, укрывшись от посторонних глаз под заснеженными ветвями, расположились несколько конных паланкинов. Горели костры, стояли кони… Суетились люди, наверняка уже заметившие появление неприятеля.
– Яр, это – шанс! – радостно сообщил Яросвет мысль, только что пришедшую в голову Ярославу. – И ребят повеселим, после долгой дороги, и языка возьмём! Может, даже добыча будет богатой. Клянусь золотой секирой Перуна, это – кто-нибудь из знатных! Не успел раньше до Дарии доехать, бежит… Яр, там – бабы!
– Бабы… – задумчиво протянул Ярослав, которому за время похода так ни разу и не довелось попользоваться благосклонностью Тиллы. Не было времени, да и воинам могло не понравиться… Воинов своих, пусть старых среди них оставалось совсем мало, Ярослав любил неложно.
– Атакуем! – подумав ещё немного, велел Ярослав. – Добран, возьми ещё десяток… Да хоть бы и Ставра! Обойди на всякий случай с другой стороны холма. Не верю я в засаду, да не хочется рисковать…
Добран, который по сю пору разговаривал с Ярославом сквозь крепко стиснутые зубы, коротко кивнул и развернул коня. Ярослав проводил его мрачным взглядом. Не к добру в сотне такой разлад, ох и не к добру! А что поделать?! Может, он и был не прав тогда, на лесной дороге. Так ведь давно всё было!
Добранов отряд в два десятка на рысях ушёл по дороге в сторону Дарии, остальные восемь десятков – почти все уже неполные – не спеша развернулись в боевой порядок. В этих приготовлениях был упрятан глубокий смысл – редкий воин, завидя приготовления к бою тяжёлой панцирной конницы будет зреть эти приготовления без трепета душевного. Тем более, когда против столь мощного отряда – дай Бог двадцать бойцов, включая сюда и слуг.
– Вперёд! – команда сотника, и кони брошены вперёд. И звон стали, извлекаемой из ножен, оглашает окрест. А навстречу – гордые до безумия – восемь букеллариев. Разгоняют коней для последнего в своей жизни боя.
Схлестнулись… Вернее, гардары, успевшие по заледеневшей корке снега разогнать коней до широкого галопа, так быстро смяли их, что вряд ли успели обменяться с противником даже ударами. Один из тех немногих ударов нанёс Ярослав – булларий был вынесен из седла и больше не поднимался. Может, поднялся бы, да по тому месту, куда упал, тут же пронеслись три ряда коней с седоками. Втоптали упавших в снег, размяли до каши, перемешав с хрустким снегом… А дальше – бой закончился. Не было больше ни одного мужчины среди базиликанцев, способного взять в руки оружие. Рабы бросились врассыпную, и как ни честил их седовласый, благообразный старик с коротким гладием в руке, никто не вернулся. При базиликанце осталось лишь трое – двое с мечами, один с дубинкой. Не соперники. На них и не обращали внимания, дружно, в сотню глоток взвыв при виде шести женщин: двух не слишком молодых, трёх молодых и красивых и одной девочки лет пятнадцати.
– Яр! – заорал радостно Богдан, метким ударом разбивая зубы одному из последних защитников и вздёргивая одну из молодок в седло. – Смотри, какая красота!
Могучим рывком он раздёрнул сразу и тёплый плащ, и хитон с пеплосом, обнажив для всеобщего обозрения белую молодую грудь, высокую и довольно пышную. Впрочем, белой ей оставаться недолго. Вот уже и первые багровые пятна на груди появились – от пальцев грубого воина…
– Сотник, хочешь? – радостный Богдан подогнал коня и перекинул окаменевшую от ужаса девку через луку седла ярославова коня. – Смотри какая задница!
Резким рывком он задрал обрывки хитона, демонстрируя Ярославу и всем, кто мог достичь взглядом, белоснежные, нежные и пышные ягодицы. Нежная девка, сладкая. Ярослав почувствовал, что сдерживаться трудно, а смысла в этом не видел… Рядом уже растягивали на земле женщин, поодаль повязали того благообразного старика.
– Ярослав! – притворно ласковый голос Тиллы был для него как снег за шиворот. Даже дальше говорить не потребовалось.
Вздохнув тяжело, Ярослав легко поднял почти невесомое – всего три пуда веса – тело девушки и вернул его ухмыляющемуся Богдану:
– Благодарю, дружище! У меня – другие дела! Эй, кто там! Старика ко мне!
Благо, что костёр горел мощно и его не затушили скачущие кони и сражающиеся люди. Подле него и расположились. Старик сыпал проклятьями, несмотря на тугие путы порывался вскочить и броситься на насильников и убийц, подле него сидевших. Пришлось охолонить его самую малость – древком по рёбрам.
– Поговорим? – выждав, пока старик успокоился, предложил Ярослав. – Ты кто, старик?
Старик плевался, брызгал слюной во все стороны и вообще почему-то не был расположен к мирному разговору. Неподалеку как зарезанная орала одна из женщин, ехавших с ним – не хотела уступать настойчивому Дружиле.
– Дружила, охолонь слегка! – недовольно поморщившись, рявкнул Ярослав. – Разговору мешаешь… Дед, ты лучше говорить начинай. Твоим же хуже будет!
Старик ответил – опять резко, опять неприятно…
– Ну… – вздохнул Ярослав, разобрав его слова с некоторым трудом. – Ты сам напросился, отец! Дружила, тащи свою милку сюда! Добран… Нет, лучше ты, Богдан! Накали нож!
Добран похоже понял, почему Ярослав изменил своё решение, но вряд ли был благодарен. На его бедную голову немедленно обрушился град насмешек, а Богдан глянул волком. Не слишком приятное дело поручил сотник – угрожать оружием женщину. Теперь, когда уже отошёл, когда кровь разогнал известным способом, вовсе уже не хочется быть жестоким. Увы – сотник велел…
Дружило притащил упирающуюся женщину, резким рывком за волосы вздыбил её на колени. Взвизгнув, она замерла в такой позе, боясь пошевельнуться.
– Твои приказания, сотник? – угрюмо спросил Богдан.
– Погоди слегка! – поморщился Ярослав, недовольно на него глядя и вновь повернулся к старику. – Что скажешь? Твоей женщине может быть очень плохо, если не поторопишься говорить! Ко всему, я ведь от тебя ничего особенного не требую! Кто таков, откуда, куда! Ну, можешь ещё рассказать – зачем!
– А не ясно – от вас бежали! – окрысился старик. – Я – патриций Цирцей, это – моя дочь Ливия. Те – мои невестки а вон так женщина – жена… Сволочи!
– Ну, ну… – недовольно нахмурился Ярослав. – Это мне уже не нравится! Что за привычки – оскорблять беспрерывно! Видишь, как всё просто, Цирцей! Всего-то надо было назваться, да объяснить, что да куда. А мы уже подумали, что вы – шпионы!
– Да какие они шпионы! – обиделся за старика Яросвет. – Дед же сказал тебе – беженцы! От нас, значит, бегут!
– Дурни! – презрительно обронил Ярослав. – Мы с бабами да стариками не воюем!
Невдалеке ворочалась на снегу немолодая уже женщина, зажимая промежность…
Ярослав перехватил выразительный взгляд Тиллы, поморщился.
– Помоги им, что ли! – велел неохотно. – Хотя… Да ладно, помоги!
Тилла сорвалась с места, как стрела, из лука выпущенная.
– Закончит – выступаем! – подумав, сказал Ярослав. – Пора уже, да и подарочек у нас есть для князя Лютеня.
7. Князь Лютень и Ярослав. 23 день месяца Бокогрея.
Князь Лютень Холмградский лёг спать чуть ли не с первыми лучами рассветного Коло, так что заботливые сверх всякой меры Ратша и Мирон немедленно устроили вокруг его шатра тишину. Конечно, совершенной тишины в воинском лагере не было и быть не могло, но Лютень так устал, что не проснулся бы даже если б над его ухом рвались магические огненные шары. Понятное дело, переговоры с послами Дарии, проклятыми базиликанскими занудами, дались неимоверным трудом, потом и кровью. Зато теперь уже можно было быть уверенным – Дария сдастся. Двенадцать знатных базиликанцев – сплошь представители лучших родов Дарии – обретались под надёжной охраной в шатре, вернувшиеся в город обладали достаточным весом для того, чтобы заговор был успешен, а участь Тулсы должна была стать для них ужасающим примером. Как участь Малассы – благим. Ибо Маласса, в которую воины Волода и Первоцвета вошли без боя, стояла нетронутая и горожане её пользовались немалыми свободами. Поговаривали, там даже преторы по-прежнему базиликанцы, и правёж они правят по своим законам, а дружинники-гардары в него не вмешиваются! Может, это уже лжа была… Но в Дарии кто-нибудь да поверит. А каждый, усомнившийся в необходимости сопротивления – уже союзник. А каждый, повернувший оружие против своих – союзник надёжный. Хотя какой из предателя надёжный союзник!?..
Ратша и Мирон устроились у входа, разложили тавлеи и принялись играть, как играли на каждом привале… Это в седле Ратша мог дать Мирону фору, да ещё и немалую. Это на мечах он рубился лучше, а стрелял как истинный номад. Когда дело касалось неспешной, полной сомнений и раздумий игры, вперёд выходил талант Мирона. Он и князя обыгрывал, и воевод Радовоя и Ивещея! Играли азартно, с криками и сжатыми кулаками. И как раз к тому моменту, как Коло поднялось до зенита, а кашевары в лагере начали созывать воинов к столам, Ратша впервые был близок к победе. Мирон, умница Мирон, лишь пыхтел да сопел, да холодный пот со лба отирал. У него уже отмёрзла задница, занемела спина, но отрок даже не подумал оторвать взор от доски, старательно высматривая, какой бы фигурой сходить так, чтобы Ратше наконец-то пришлось несладко. Из серьёзных фигур у Мирона остался только один дружинник[98], да оба воеводы[99]. Волхва[100] он потерял ещё в начале игры, как оказалось, необоснованно разменяв, а теперь уже поздно было что-то делать. Четыре оставшихся у него пешца застряли наглухо, заблокированные чужими пешцами, и чтобы открыть дорогу хотя бы одному из них, требовалось отдать фигуру. Жалко… Да и нужны будут ещё – чтобы защитить князя[101].
– Ну, чего мучаешься? – радостно спросил Ратша, ёрзая на кошме так, словно уже не только задницу отсидел и теперь разминает.
– Не торопи! – нервно огрызнулся Мирон, за спиной которого столпилось немало зевак. Каждый, кто хоть самую малость играл в тавлеи, горел желанием узреть первое поражение лучшего игрока, непобедимейшего Мирона.
– Чего это не торопи?! – возмутился Ратша, играя на публику, и одновременно – мешая Мирону сосредоточиться и обдумать позицию. Пару ходов назад он совершил нелепейшую ошибку, обычную, впрочем, для себя. Теперь требовалось скрыть её как можно дольше…
Внезапно Мирон радостно заорал, чуть ли не начал прыгать, его рука рванулась вперёд и князь, фигура не только слабая, но и неустойчивая, треснувшись аккуратным серебряным венцом, обрушился набок.
Моментально тишина – и без того непрочная – была взорвана. Половина воинов во главе с Мироном закричали, что произошедшее – случайность и ничего не изменилось. Ратша, вскочивший на ноги, способен был перекричать их всех один, но на его сторону встали ещё и остальные дружинники. Хор почти сотни глоток, обладатели которых гвалтели наперебой, способен был мёртвого поднять из могилы, а живого в неё отправить. Князь Лютень просто проснулся и, позёвывая и глядя на нагло ухмыляющееся ему из зенита Коло, вышел из шатра. Моментально восстановленная тишина была ему вместо приветствия…
– Что здесь происходит? – спросил Лютень, обводя всех взглядом. – Мирон, Ратша, нишкните! Что за привычка! Как я отлучаться, так вы – в драку! Ну-ка, на мировую!
– Да он!.. А он!.. – в един голос закричали отроки.
Князь нахмурился. Просто нахмурился, и этого хватило, чтобы оба заткнулись и угрюмо уставились друг на друга. Непохоже было, чтобы кто-то желал первым протянуть руку…
– Так… – медленно сказал князь, нахмурившись уже всерьёз. – Значит, вот так?! Ивещей!
– Здесь я, княже! – суровым взглядом вколачивая спорщиков по уши в снег, воевода вышел откуда-то из-за шатра и встал шагах в пяти от Лютеня. – Чего изволишь?
Прежде чем Лютень успел ответить, Ратша и Мирон быстро, не поднимая глаз, пожали друг другу руки. Вроде как помирились.
– То-то же… – улыбнувшись, наставительным тоном сказал князь. – Что ж, добро… Ивещей, я хотел сказать… А что же я хотел сказать?
– Ты, княже, наверное хотел указать мне, что вернулся Ярослав-сотник! – улыбнувшись в ответ, ответил тысяцкий воевода. – И что неможно ему задерживаться слишком долго с докладом!
– А он – боится! – звонко сообщил окружающим юный наглец Ратша. – Князь на него осерчал шибко, а когда на него серчают, Ярослав теряется! Он только в бою у нас смелый! Наверное, когда моложе был… Ой! Ой, не надо, Яр!
– Откуда знаешь, что это – я? – с ухом Ратши, зажатым в булатных пальцах, Ярослав умудрился ещё и поклоны князю и воеводе отвесить. Каждому – наособицу.
– А кто ещё княжеского меченошу за ухо драть будет? – возмущённо, с трудом сдерживая невольно подступившие стрелы, пропыхтел Ратша. – Отпусти!
– И верно, отпусти, Ярослав! – довольно миролюбиво сказал князь. – Что дорога?
– Дорога – свободна, княже! Мы проехали почти сто вёрст за эти дни – чисто! Ни одного акрита паршивого, ни одного стратиота! Пару раз, уже на подходе, видели отряды базиликанской конницы, но их столь мало было, что это – не сила. Ошмётки какого-нибудь гарнизона пробираются домой…
Лютень довольно кивнул.
– Я с подарочком, княже! – осторожно и издалека начал Ярослав. – Вот, языка к тебе привёз! Он у нас из патрициев, бояр местных значит. У него даже родичи в городе есть! Из вящих!
Старика вытолкнули пред ясные очи князя и тот отметил для себя измождённый вид и явно подорванный дух базиликанца. А ведь наверное эти чёрные очи когда-то сверкали дерзостью и гордыней. А плечи – и по сей день широкие – были налиты силой…
– Кто ты? – спросил князь, знаком велев Ратше и Мирону подать два креслица – для себя и высокородного пленника.
– Я – патриций Цирцей из фамилии Сицилов! – второй раз за день назвался старик. – Мой род восходит корнями к архонтам Дарии и…
– Опусти свои корни! – едко посоветовал ему князь. – Дело говори!
– Я и говорю дело! – обиделся тот, когда понял не слишком правильно произнесённую фразу князя. – Я хотел сказать, что имею определённый вес в Дарии и если мы договоримся, готов помочь! Только условие: мои родственники должны уехать! Немедленно! Без препятствий! А этот сотник – должен быть покаран, как последний мерзавец и подлец! Мои девочки…
Старик всхлипнул, а почти сотня пар глаз обратился к невозмутимому – уже привык, что все несчастья валятся на крепкую шею градом – Ярославу.
– Ну, пошалили хлопцы! – спокойно ответил тот. – А чо… Война, так!
– Никто тебя ни в чём не обвиняет! – сказал Лютень. – Старика отведите к заложникам. Поглядим, что они скажут…
Те же дружинники, что привели его сюда, теперь потащили – кажется, очень удивлённого таким оборотом – к шатру, где сидели пленники.
– А ты, Ярослав, задержись! – сказал вдруг князь. – Разговор есть!
Ярослав вошёл в шатёр на подгибающихся ногах. Перетрусил…
Оказывается, не зря. Сумрачный и явно недовольный, Лютень протянул ему небольшой берестяной свиток.
– Догадываешься, от кого? –только и спросил.
– Догадываюсь! – тихо ответил Ярослав, медленно краснея.
– Ты гляди! – князь был суров. – Такое – заслужить надо!
Коротко поклонившись, Ярослав вышел…
8. Ярослав и Медведко. Перед воротами Дарии. Вечер 23 дня месяца Бокогрея.
– А крепки стены! – сказал за спиной Ярослава чей-то густой, могучий голос и сотник резко развернулся, одним могучим рывком выдираясь – с кровью и болью – из дум. А был он далеко – в Холмграде, в княжеском кроме на третьем поверхе. Там – светёлка Умилы… А письмо от неё – тёплое, как летняя водица, и нежное, как прикосновение, оно согрело зимний вечер. Ярославу было для чего жить – его ждали, его любили и в его возвращение верили. Единственное облачко, омрачавшее собой светлое небо над его головой носило имя Тилла. Если Умиле он люб, то как быть с Тиллой?
– А, это ты, ведун! – коротко кивнув, приветствовал Ярослав Медведко. С тех самых пор, как брали Сальм, сотник и ведун если не сдружились, то по крайней мере испытывали один к другому искреннюю симпатию. Кровь, пролитая в бою, она лучше всего связывает. Впрочем, именно сейчас Ярослав вовсе не хотел с кем-то разговаривать, он мечтал и появление Медведко было ему против души.
– Я! – Медведко не страдал разговорчивостью, скорее даже наоборот – ему не помешало бы немного разговориться. – Прохлаждаешься?
– Воздухом свежим дышу! – отшутился Ярослав. – После чистого поля, в лагере… м-м-м… попахивает!
– Родяне! – с непонятной яростью скрежетнул зубами Медведко. – Зачем идти по нужному делу далеко, когда можно отлить прямо с порога палатки? Правда, гадить ходят к соседям…
Ярослав криво усмехнулся.
– А ты?
– Я – нет! – жёстко сказал Медведко. – Гордость не позволяет… Или от топтыгина и впрямь слишком много набрался! Как-никак, полную зиму в одной берлоге с ним провёл!
Сотник только головой покачал, в молчаливом восхищении. Безумец! Четыре месяца провести в берлоге рискнёт далеко не каждый. Да и голодно, поди, было… И разные дела надо где-то делать было…
Медведко, видимо, угадал мысли, что роем вились, сшибаясь, в голове Ярослава, усмехнулся и пояснил:
– Я там только ночевал! Не зверь ведь, человек! Дел неотложных – уйма, да и весной – выходить из леса. Так что день светлый я в лесу проводил…
– А… – равнодушно протянул Ярослав. – Я-то думал…
– Ты лучше скажи, что думаешь о городе! – внезапно оборвал его ведун. – У князя нашего план какой-то хитрый, это понятно. Князь Буйслав спит и видит, как его Туры первыми в город ворвутся – тоже понятно. Остаётся понять, что нужно нам, простым воинам!
– Штурма не будет! – внезапно сказал Ярослав.
– Чего?! – уставился на него Медведко. – Как – не будет?!
– А так – не будет! – Ярослав не удержался – ухмыльнулся нахально. – Я тут переговорил с хлопцами, что в лагере оставались – с Яробуем, с Перваком, с Любомудром… Они чуть ли не в един голос говорят – князь переговорил с кем-то из города. Да и тот шатёр, что пуще десницы охраняют ребята Доброслава – тоже ведь не пустой стоит! Люди там, и нашего пленника туда повели!
– Тоже мне, тайна! – фыркнул Медведко. – Туда Улеб ходил, магию базиликанскую давить на корню… Дюжина там базиликанцев! Девки есть, парни молодые… Четверо – в годах, один – так и вовсе стариком выглядит! К нему все вежливо обращаются… Короче – вож али войт! И у базиликанцев его ценят!
Ярослав только усмехнулся, да головой покрутил. Можно было спорить на что угодно – хоть на собственную голову – что князь Ярослав никак не предполагал такого расклада. Впрочем, вряд ли кому из гардар пришло бы в голову сбежать в город с этой новостью, за которой вырастал в полный рост шанс войти через ворота и – что ещё более важно – без боя. Вот только вряд ли кто из воинов побежит. И вовсе не по беспримерной своей преданности Делу и Роду. Изменники встречаются среди любого народа и их число в общем одинаково. Но только совершенно безмозглый, даже безумный человек побежит в окружённые войском город, из которого даже по морю не выбраться. Иначе он – самоубийца. А это мало почётное прозвище.
– Так и что, коли так? – спросил он после некоторого молчания. – Хоть две дюжины! Хоть сотня! Если эта сотня поможет мне сберечь мою, так я их всех по очереди на горбу своём таскать буду! И так слишком много потеряли хороших хлопцев…
– Да, много… – кивнул Медведко. – Я помню, у тебя молодец там пострадал. Добробог ещё пытался вылечить его.
– Жароок! – вздохнул Ярослав, мрачнея. – Рука у него иссохла после Сальма. Жалко воя, а – в обоз пришлось списать. Видел недавно – пол-Жароока осталось! Почернел как базиликанец, да ещё и исхудал!
– Добробог снова за его руку взялся! Вроде пальцы шевелиться стали… Да ты не вздрагивай, не вздрагивай! На эту волну он всяко потерян! – Медведко улыбнулся дружелюбно. – А дальше – поглядим. Если он таков, как ты его видишь, так может и с одной рукой человеком станет. Ведуном… Ты, кстати, сам не думал?
– Ведуном стать?! – весело, чтобы не слишком сильно обидеть Медведко, ужаснулся Ярослав. – Нет уж, спаси меня Род! У меня и любая есть, которая меня ждёт. И князь вроде доверяет опять… Жизнь прекрасна, ведун! А от прекрасной жизни уходят только безумцы!
– Жаль… – кажется, искренне огорчился Медведко. – И Добробог тоже считает, что у тебя – талант, сотник! Не воинский, хоть и тот присутствует – ведунский! Из тебя мог бы получиться добрый ведун… Постой! А как это девка может тебя ждать где-то далеко, когда она – в лагере травницей? Я про Тиллу говорю!
– А я – нет! – стараясь не глядеть в сторону ведуна, возразил Ярослав. – Есть только одна на свете, кого я люблю не ложно. И это – не Тилла!
Сзади оглушительно хрустнула ветка. Оба – и сотник, и ведун разом обернулись. Ярослав ещё и за меч схватился. Так, на всякий случай… Лучше б уж не хватался! В десяти шагах самое большее, белея лицом, стояла Тилла. Кажется, ей как раз хватило присущего ей крепкого характера, чтобы устоять на ногах при последних словах Ярослава. Впрочем, крепкий характер при ней и остался. Ни слезинки, ни крика. Только яростный, неотрывный взгляд в упор, в глаза Ярославу. Первым взгляд отвёл сотник. Он не видел – только слышал – снова хрустнули ветки, потом удаляющиеся шаги.
– Она ушла! – в голосе Медведко, больше похожем на рык, не слышно было сочувствия.
– Пойду за ней, скажу…
– Не ходи! – прервал его ведун. – Ничего хорошего из этого не получится, только всё окончательно испортишь!
– Я всё же пойду! – мрачно сказал Ярослав. – Хуже или лучше, а – решать что-то надо. Поглядим…
Он ушёл, а ведун ещё долго смотрел ему вослед, да качал головой. Зря он так, ох и зря же! Молодежь…
Самому ведуну как раз минула тридцатая весна.
9.Ярослав и Тилла. Лес под стенами Дарии. Вечер 23 дня месяца Бокогрея.
Тилла бежала по лесу, даже не видя, куда направляется. Слёзы застилали глаза, ярость бушевала в груди и единственное, что приходило на ум – утопиться в ближайшем озере, благо вокруг Дарии их было почти столько же, сколько и на границе земель Медведей и норлингов. Впрочем, был ещё вариант – пойти и убить Ярослава. Мерзавца, которому она отдала всё, и который в ответ не дал самого малого. К тому же, как оказалось, он ещё и не любил её!..
Рыдая, по колено и выше проваливаясь в рыхлый, влажный снег, она забралась глубоко в лес. Здесь снега было ещё больше, несколько раз она проваливалась всерьёз. Но – выбиралась, благо злости было вдосталь, а силой Род не обделил. Но вокруг был чужой лес, даже деревья – не такие, как дома. В конце концов злость стала отступать, ей на смену пришла обида. Тилла растерялась и очень некстати провалилась ещё раз. Только на этот раз под ногами вместо твёрдого наста – земли – оказалась ледяная жижа. Под ногами было болото и Тилла, испугавшись рванулась. Забыла, что именно так поступать нельзя! Где-то вокруг ног жадно чавкнуло и травницу начало засасывать уже всерьёз.
– Ну и пусть! – внезапно осерчав, решительно пробормотала Тилла. – Зачем мне жить?!
Она и впрямь прекратила вырываться, тем более что уже дорыпалась до того, что подбородок лежал на снегу и медленно опускался ниже. Тилла закрыла глаза, глубоко вздохнула и приготовилась умирать…
Её косу неожиданно защемило и Тилла даже вскрикнула. В рот немедленно хлынула вода, но наверх тащило куда быстрее, чем вода заливалась внутрь и Тилла вылетела из майны, как домовой из горячей печи – стрелой.
– Дура! – хлестнул её злой, полный ярости голос Ярослава. – Помирать собралась?! Дура!
Откашлявшись и выплюнув воду, Тилла подняла на него глаза, и сотник, у которого было что ещё сказать, немедленно заткнулся – такое было у неё лицо.
– Дура! – просто сказала Тилла, первой опустив глаза. – Безмозглая, самонадеянная дура! Не смогла понять, что для тебя всё это – игра! Не надо искать девку, она под боком! Дура…
– Тилла, ну…
– Не надо! – Тилла тихо вздохнула. – Я и впрямь дура. Как будто не видела, как ты тоскуешь по дому. Куда больше остальных! И рубаху, что носишь не снимая, сам ты себе не купил бы. Её вообще мало кто мог бы купить. Только очень знатная!
Ярослав молчал.
– Хотела б я знать, кто это! – зловеще закончила травница. – Глаза бы выцарапала бесстыднице!
– Что же она такого бесстыдного сделала? – удивился Ярослав. – Вроде бы ты на меня своих прав не заявляла!
Тилла рванулась. Ярослав её поймал и, прежде чем вырвалась, притянул к себе, подгрёб обеими руками. Попробуй вырвись у этого медведя! Тилла и не пыталась. Хотя внутри у неё всё клокотало от возмущения и обиды, в объятиях Ярослава было тепло и привычно. Выбираться из них не хотелось никак…
– Назови мне её имя! – тихо попросила она, когда прошло некоторое время. – Я обещаю, что не стану вредить…
– Нет! – Ярослав покачал головой, выпуская её из своих объятий. – Не стану. Хотя ты и не смогла бы ей повредить!
– Я – дочь воеводы! – сверкнула Тилла глазами.
– Она – тоже не холопка! – возразил Ярослав. – Далеко не холопка!
Тилла – вот ведь характер – закусила губу, несомненно перебирая в уме всех возможных соперниц. Отбросила голопузых зассых, отбросила тех, кого сочла слишком старыми, отбросила чужих невест… Заметно потемнела ликом.
– Пойдём в лагерь, Тилла! – устало попросил Ярослав, не замечая налившихся красным щёк. – Темнеет уже, а до него – две версты!
– Я так далеко ушла? – ужаснулась Тилла, на время забывая про обиду. – Да когда успела?!
– Вот уж не знаю! – пожал плечами Ярослав. – Ушла, однако! Я за тобой шёл, так всё удивлялся. Через такой лес проломилась – жуть просто! Дважды волчьи капканы обходила, ещё один раз прямо по бурелому прошла – я так провалился, по твоим следам идучи! А тебе – ничего.
– Я замёрзла! – внезапно призналась Тилла. – Не дойду, наверное…
Ярослав хотел посмеяться, но взглянул на необычайно серьёзное лицо Тиллы и тяжело вздохнул. Ничего она, конечно, не замёрзла. Просто захотелось, чтобы он на руках её протащил. Что ж, он может…
Тилла тихо охнула, когда Ярослав легко поднял её на руки и пошёл по болоту. Снег – рыхлый и непрочный, проваливался под ногами и от сотника быстро повалил пар. Хоть и шёл он по её следам, но и вес удвоился. Там где Тилла и даже он сам проходили быстро и проваливаясь только по развилку, теперь получалось погружаться по грудь. Хорошо ещё, сюда он шёл быстро, распарывал снежную целину, будто ладья воду. Хорошо, что снег – не вода, за тобой не сомкнётся. Какая никакая, а тропа. И снег в ней промят посильнее, притоптан ажно двумя ходоками…
– Прекрати! – где-то на четырёхсотом шаге прошептала Тилла. – Прекрати, всё одно не донесёшь!
Ярослав только хмыкнул, сосредоточенно сопящий, да продолжил свою путь.
– Прекрати! – ещё раз повторила Тилла, уже без прежней уверенности, вопреки своим же словам обвивая шею Ярослава руками и удобно устраивая голову на его груди.
Ярослав снова хмыкнул, на этот раз веселее. Даже сопеть на пару мгновений перестал, хотя – заметно было даже Тилле – устал порядком. Шёл ровно, с шага не сбивался… А грудь – ходуном. И дыхание, пусть ровное – тяжёлое.
– Всё равно две версты ты меня не пронесёшь! – сказала Тилла, упрямая нисколько не меньше Ярослава. – Я – тяжёлая!
Ярослав берёг дыхание, так что смолчал опять. Но – первый раз за всё время – споткнулся и чуть не упал. Устоял с великим трудом, балансируя прямо вместе с Тиллой…
– Я устала на тебе висеть! – капризным голосом сказала Тилла. – Отпусти меня, олух!
– Бабы! – сквозь крепко стиснутые зубы не процедил даже – промычал Ярослав. – Не могут шагу без разговора прожить… Помолчи уже!
Когда он бывал так суров, спорить уже не приходилось. С детских лет так повелось, с детских лет Тилла – осторожная, когда это бывало необходимо – твёрдо для себя это усвоила и никогда с ним не спорила. Или почти никогда. Не стала спорить и сейчас – молча уткнулась лицом в броню и молчала, пока он не осел медленно на снег. Совсем недалеко - шагах в трёхстах – ровно, как море, шумел воинский лагерь гардарского войска…
10.Князья Лютень и Буйслав. Княжеский шатёр. Ночь на 24 день месяца Бокогрея.
Вот и решилось – посланный из города человек – рослый солдат, почти ничего не добавив от себя, назвал день и час, когда ворота будут открыты, а гарнизон не станет сопротивляться – завтрашнее утро. По словам солдата – а он знал только то, что ему сказали вельможи – завтра будет такая возможность, потом – может и не быть.
Его отпустили, предварительно дав денег и, по словам вартовых, тот быстро испарился в темноте. Умело растворился в ней, что показывало немалый опыт…
– Не верю я ему! – пробурчал Рудослав, уставившись на некий план города, составленный со слов заложников и лишь частично дававший представление, куда требовалось идти сотням и тысячам. Вот так зайдёшь в город, а там – маги! И – лучники на стенах, этот городишка, кажется, как раз лучниками и славится… Может, не стоит?
– Стоит, стоит! – усмехнулся Буйслав. – И не думаю, что кто-то из трусливых базиликанских свиней осмелится нам противостоять. Здесь – их дети и союзники и если только одна стрела… Да я их собственными руками рвать буду!
– Но ты не волнуйся, Рудослав! – улыбнулся князь Лютень, настроенный дружелюбно и вообще весёлый. – Мы сейчас что-нибудь придумаем! Думаю, Буйслав прав – базиликанцы не настолько свирепые воины, чтобы рискнуть. Тем более, чтобы нанести нам серьёзный урон, они должны рискнуть и запустить нас в город. А это для нас – главное! Пусть только пустят… Но воевод надо, конечно, предупредить. Всякое может быть, и даже если вящие настроены сдать нам город всерьёз, среди простолюдинов и войска могут быть несогласные. Потому – внимательность! И – осторожность… Хотя и мне многое кажется слишком подозрительным, чтобы быть правдой!
– Например, что нам предложили в город по утру заходить! – буркнул Буйслав. – И то, что человек – новый, нам не знакомый! И… Мне ведь тоже ничего не нравится, Рудослав! Касайся дело штурма чего-нибудь похлипче, я бы и думать о переговорах не стал! Только – приступ! Но – тут можем и зубы обломать, если будем на стены лезть. Не хочется рисковать, если по чести сказать… А вот через открытые ворота в город точно ворвёмся. Только поменяем кое-что в плане!
Задумались, изредка прерывая эти раздумья короткими репликами…
– Ворота под свою руку брать надо! – это Лютень – Не меньше тысячи ставить! Иначе может такое быть, что нас в этом городе, как в мышеловке запрут!
– Я бы ещё и с другой стороны в город зашёл! – подумав, сказал Рудослав. – С моря! Но…
– А почему – но? – удивился Буйслав. – Ах да, кораблей нет…
Так и все остальные варианты – в том число и самые невероятные – перебрали. Выходило так, что кроме самих ворот, других шансов попасть в город без большой крови не видно было. Дария – могучая крепость на берегу моря, оказалась самым крепким орешком за последнее время. Даже воевода Рудослав, смелый до глупости воин, вынужден был это признать. С досадой – аж кулак о стол разбил. И тут же, дуя на разбитую кисть, потребовал:
– Но замок беру я!
– Вот ещё! – немедленно вздыбился Лютень. – Я Радовою обещал! И потом – не можешь ты один во все дыры влезать!
– Но… – от возмущения, Рудослав аж подавился. – Да я уже две седмицы не дрался!!!
– Вот и потерпишь ещё пару часов! – неожиданно резко подвёл итог Буйслав, как старший, имевший такое право. – Тебе – гавань брать! Корабли! А ты, князь Лютень, уж не осерчай, бери на себя ворота. Знаю, что любой воевода справится… но – страшно, аж жуть. И впрямь, захлопни они ворота, и мы – в мышеловке, вскрыть которую – кровью по уши залиться. Так уж лучше того поставлю, кому верю. Тебя!
– Ивещей и впрямь лучше б справился! – вздохнул Лютень. – Но ты прав. Место больно важное. А когда там – князь, и воины будут лучше сражаться. Как за стяг!
Буйслав хмыкнул – кажется, немного смущённо. Неудобно как-то получилось, в самом-то деле. Выходит, он Лютеня кем-то вроде заложника выставил…
– А ты где будешь, стрый? – внезапно спросил Рудослав, хитро подмигнув Лютеню. – Ты ж у нас – набольший! Тебя беречь надо!
– Я? Хм… – князь очевидно смутился. – Я как раз фигура не ключевая. Я поведу воинов к центральной площади!
– Постой-ка, Буйслав! – встрепенулся князь Лютень. – Там ведь – крепость! Кром городский! Его Радовой будет брать!
– Ну… Всем хватит! – попытался отговориться Буйслав. – А что, разве не так?!
– Нет, не так! – сурово сказал Лютень, а Рудослав, проклятый предатель, тихонько заржал. – Ты, Буйслав Владенской – вож всего войска! Тебе не по чину на приступ ходить! Вот вставай здесь, в лагере, с резервом, да и жди нас! Заодно будешь полками управлять… как самый мудрый и опытный!
– Ты хотел сказать – старый?! – взревел Буйслав, найдя обиду там, где её в помине не было… наверное. – Да я вам всем фору дать могу, а всё одно одолею! Да я… да вы… да мы…
– Дядя! – с явным укором в издевательски тихом голосе сказал Рудослав – мерзавец и плут, не достойный того, чтобы ему сотней командовать. – Дядя, ты – слишком драгоценен для войска! Без твоего мудрого управления нам Дарию никоим образом не взять! Ты, и только ты знаешь, когда ввести в дело резервы, когда бросить в бой сотню, а когда и тысяча потребна! Так что, дядюшка, я полностью согласен с князем Лютенем. Тебе в дело соваться нет никакой нужды! Так что…
– Так что я – пойду! – взревел Буйслав в полный голос. – Не тебе, щенку сопливому, меня жизни учить! Я – воин, а потом уже князь рода! И я, как воин, пойду в дело, даже если ты меня повяжешь по рукам и ногам! Даже если ты, сучий потрох, всю дружину поставишь меня в лагере удерживать!
Рудослав тихонько прыснул. Кажется, его эта перспектива развлекала всерьёз. Он вообще легче смотрел на такие вещи. Дело привычки…
– Ну вот, Буйслав! – «искренне» обиделся Лютень. – Я-то от всей души предлагал, но если ты так упёрся… Придётся тогда Рудослава оставлять! Или Радовоя. Чтобы они лагерь обороняли!
– От кого обороняли? – удивился Буйслав. – Заговариваешься!
– Вовсе нет! – возразил Лютень. – Но если там – засада, разумнее всего будет вывести часть войска за стены, ударить по лагерю, пока он пуст. Из города они нас почти наверняка вышибут, либо сами уйдём, улицы кровушкой обильно покропив. Если и лагерь будет захвачен, там нам и конец наступит! Зажмут между городом и частоколом, с двух сторон ударят… Так кого ты посоветуешь поставить за старшего? Рудослава? Радовоя? Может, Ивещея?
Рудослав возмущённо уставился на него, предателя. Буйслав побурел ликом, но сдержался, не ответил. Молчание протянулось не меньше чем на четверть часа. Все трое успели по чарке горячего вина выпить, даже закусить.
– Ладно! – махнув рукой – мол, берите тёпленького – сказал Буйслав. – Согласный я! Останусь… Не хватало ещё исход дела на кого-то из них возложить! И впрямь тогда конец нам!
На том и порешили, хотя свет в шатре не затухал до самого рассвета…
11.Стратиг Фобий Луциан. Замок Дарии. Ночь на 24 месяца Бокогрея (по гардарскому месяцеисчислению).
Свет в эту ночь не затухал не только в шатрах воевод и князей гардарских. Точно также – ярко освещёнными – выглядели окна в доме стратига Фобия. В илиаке[102], негромко переговариваясь и греясь у дико выглядевших на мраморных плитах костров, собралось не меньше двух центурий пехоты, на крышах дворца и прилегающих домов расположились лучники. Нет, после совершенного разгрома верхушки заговорщиков Фобий не боялся внезапного нападения. Но и рисковать не собирался. Дария – последний оставшийся под властью августа город на западе империи Базилиска. Вряд ли стоило рисковать им, форпостом, от которого пойдёт контрнаступление!
Куда больше его, исконного новелиссима, раздражало то, что пришлось положиться на наёмников. Своим, дарийским арифмам он больше по вполне понятным причинам не доверял, потому охрану его дворца несли заморские стратиоты… А их он почитал за быдло, и хотя с трибуном Серветием он всегда был ровен, недоверие оставалось и к ним тоже. Вот только хотя бы кому-то доверять приходилось… Он выбрал заморцев, искренне полагая, что они договориться не смогут…
– Господин мой! – прошелестел нежный и ласковый голос из-за плеча и мягкие, никогда не знавшие труда ладони легли ему на плечи. – Муж мой, ты изведёшь себя! Ужин успел остыть, а ты к нему и не прикоснулся… Сегодня – щупальца осьминогов, ты ведь их так любишь!
– В маринаде? – с трудом раздвинул заледеневшие губы стратиг.
– В маринаде, с тмином и номадскими специями! – улыбнулась Анна, кутаясь в гардарскую кортель[103]. – И под молодое маграбское вино! М-м-м… пальчики оближешь!
Сомневающимся взором глянув на свои короткие, покрытые чёрной шерстью пальцы, стратиг возразил:
– Разве что твои! А впрочем, поесть и впрямь не помешает. Иди, вели подавать! Я – следом!
Судя по лицу Анны, перспектива дождаться мужа вызывала у неё всё большие сомнения. Но – подчинилась. Уже от порога обернулась, яркая, разрумянивашаяся на холоде ночи:
– Так мы ждём тебя, муж мой! – сказала, намекая на подругу, которую пригласила к столу.
– Да, да! – поморщился в темноте Фобий. – Я уже иду!
Он даже сделал движение, словно поворачивался к двери и успокоенная жена ушла. Но поужинать в ту ночь стратигу было не суждено. Он ещё поворачиваясь, увидел поспешавшего через двор трибуна Либерика. Идти внутрь уже не было смысла, он зябко поёжился – ночью морозило как на севере, и вернулся на своё старое место.
Либерик, хоть и немолод уже был, взлетел по длинной и крутой лестнице, словно птица. Довольный, раскрасневшийся до бурого цвета, тяжело дышащий но сияющий.
– Ну? – коротко спросил стратиг.
– Сделано! – так же коротко ответил Либерик. – Посланник вернулся, гардары извещены. Завтра утром – с первыми лучами Гелиоса, как договорено, они войдут через Золотые ворота.
– Того героя – наградили? – спросил как бы между делом стратиг.
– А то! – расхмылился Либерик. – За такую награду я б и сам рискнул! Так только… кто ж мне даст?!
– Ты мне живым нужен! – сурово, но с улыбкой, всю эту суровость до шутки низводящей, сказал Фобий. – Пойдём, Анна стол уже давно держит!
Трибун оробел – никогда раньше суровый и надменный стратиг Фобий Луциан не снисходил до трапезы с подчинённым. Правда, очень возможно – это последний ужин их при жизни. А будут ли кормить на том свете, священники о том не болтали.
– Пойдём, пойдём! – улыбнувшись, повторил своё приглашение Фобий. – Заслужил… Выпадет нам завтра счастливая кость, послезавтра станешь арифмархом! Хватит, отходил своё в трибунах…
Либерик, прекрасно понимавший, что в их ситуации далеко загадывать – глупо, да и грешно, только с шумом втянул воздух. Если стратиг не погибнет, если исполнит данное обещание… Во всей базиликанской армии он, пожалуй, первым станет, кто арифмарха получит, не являясь новелиссимом! Другое дело, для этого ещё дожить бы надо до победы. Уж больно рискованное дело затеял стратиг Фобий! От успеха до провала – лишь один шаг, короткий и быстрый.
– У нас – осьминоги маринованные на ужин! – добавил стратиг страданий душе Либерика. – И молодое маграбское вино!
– Сдаюсь! – с натужным смехом вскинул руки кверху трибун. – Если раньше ещё хотел отказаться…
– И – там Лария! – прибавил масла в огонь стратиг. – Она, как ты понимаешь, свободна теперь…
– Её муж пока что жив! – возразил трибун. Даже более резко, чем стоило, Фобий нахмурился обиженно.
– Это – временное явление! Ты сам прекрасно понимаешь! Теперь, когда мы из них всё выбили, они нам не нужны! Через вигилию самое большее их трупы сбросят в море! Впрочем, можешь и на этом сыграть, если хочешь. Я просто думаю, арифмарху с твоим происхождением потребуется знатная жена. А ей, если хочет уберечь сына, не время разбираться слишком пристально! Наоборот, стоит поспешить…
Либерик склонил голову – показывая что понимает, без особой благодарности. Стратиг, впрочем, ничего и не ждал, по своему разумению устраивая личную жизнь верного ему человека.
– Пошли! – повторил он. – Осьминоги вкусны, когда только-только с огня! А этих уже третий раз подогревают… Зато – Лария там!
Он хоть и переборщил с опекой, в принципе угадал. Испуганная внезапным исчезновением мужа, префекта Эмпория Зиния, молодая женщина была тиха и мила. А обычно – язык имела острый и резала им без сожаления… Что-то в ней изменилось за этот короткий зимний день. Настолько сильно изменилось, что – такая надменная и недоступная простым смертным – она чуть ли сама не задирала подол перед Либериком. Смеялась его плоским армейским шуткам. Подвинулась поближе, чтобы он ощутил её запах… Крепок оказался Либерик. Крепче, чем полагал стратиг, и тем окончательно утвердил его в мнении, что чин трибуна перерос. Впрочем, Либерик и собирался воздерживаться бесконечно – где-то около полуночи он встал и отпустив очередную шутку по поводу своего состояния, удалился из залы. Следом, заметно побледнев лицом, ушла Лария.
– Ты с ней о чём-то разговаривала? – сердито спросил стратиг жену.
Анна сделала ему большие глаза, элегантно разделала кусок десерта, положенного ей на тарелке и там за время ужина благополучно остывшего:
– Ты разве против? Твой трибун развлечётся, но он Ларию любит и ничем не попрекнёт. А ей нужна защита. И человек, который жизни не пожалеет, чтобы её защитить. И сыну её отца заменит! Которого ты, презрев дружбу, на плаху отправил!
– Фу, Анна! – поморщившись, проворчал стратиг. – Не стоит при мне такие слова говорить! Не люблю… Никого я не стал бы отправлять, если бы никто не затеял самой подлой измены! А так… Ну что тебе сказать, люди сами избирают свою судьбу!
– Люди жить хотят! – на прекрасных чёрных глазах жены навернулись слёзы. – Только ты в своих мечтах высоких витая, этого не видишь! А люди – страдают! Ты их всех на смерть отправляешь!
– Замолчи! – чуть ли не впервые за всё время повысил на неё голос Фобий. – Замолчи женщина, если ничего не понимаешь! Я – обороняю свой город от варваров, которые ничего от него не оставят! И от твоей чести – тоже! Или, может, именно этого ты и желаешь?
В гневе он слов не выбирал, язвил от всей души и Анна заплакала так, как умеют плакать только женщины – горько, безутешно, так что сразу руки опускаются и самый жестокосердный мужчина бросается их утешать и готов землю без рычага с места сдвинуть, лишь бы вновь всё стало тихо и благостно. Вот только – вряд ли. Теперь уже не получится…
Поняв, что сейчас наговорит такого, за что будет казнить себя всю оставшуюся жизнь, Фобий резко повернулся – аж каблуки взвизгнули и быстро вышел. Сзади, кажется, всхлипнули в голос, но он не остановился. Пока шёл по галерее, успел удостовериться, что Либерик в своей крестьянской простоте времени зря не терял – тут же получал плату. Или как он это обставил?
12. Ярослав. Дария. Рассвет 25 дня месяца Бокогрея.
– Не нравится мне всё это! – пробурчал Яросвет, ёжась в морозном воздухе раннего, ещё дорассветного утра и поближе подтягивая рукоять меча. – Вон, и Радовою-воеводе тоже не нравится! Ишь, как Огонёк под ним ходит!
Огонёк, рыжий жеребец воеводы Радовоя, славился своим дурным характером, но сейчас, кажется, ещё и дурное настроение своего седока перенял – шёл боком, играл и – даже отсюда видно – яростно пытался перегрызть удила. Впрочем, беспокойство воеводы, передавшееся коню, было вполне понятно воинам. Чуть ли не впервые за долгое время им предстояло брать город, не обнажая мечей. По крайней мере до тех пор не обнажая, пока этого не сделают базиликанцы. Среди дружинников в шутку желали, чтобы они сделали это побыстрее. На самом деле – как и любые иные конники, бой в городе в дружине не любили, к нему толком не готовились и обычно именно на уличных боях теряли больше всего бойцов. И не надо далеко идти за примерами – Сальм! Там, в Сальме, наибольшие потери понесла дружина, в то время как земское ополчение, защищённое сплошь только лёгкими доспехами, потеряло совсем немного. Да и на узких улочках пехоте куда легче развернуться, сменить направление атаки и встать в оборону, чем коннице. Которая лишь у дураков – быстрая и непобедимая. А на самом деле каждый знает – человек выносливее лошади и воевать может непрерывно. В то время как безмозглое животное требует отдыха, его желательно поить и кормить, рассёдлывать…
В Дарию входила конница. Конечно, не одна конница – пехоты было больше. Но первой в город входила именно конница. Дружина, разделённая на три почти равных отряда, подкреплённая пешцами и ведунами. С Радовоем, например, против внутренней цитадели, выступило полторы тысячи дружинников – из них пятьсот из княжеской тысячи и что-то около восьми тысяч ратников – в основном Медведей, хотя были и Лисы. Огромная сила… которая быстро превратится в ничто, если неправильно или неосторожно ей воспользоваться. Если же умело, то и сотня, что медленно катила свои ряды к воротам за спиной Ярослава – огромная сила, способная при благоволении Богов обратить в бегство целую армию. Бывали в прежние времени и такие случаи…
– Смотри! – выдохнул откуда-то из-за спины Ждан. – Смотри, Яр! Ворота раскрываются!
– И на стене – никого! – пробурчал Добран. – Не нравится мне всё это…
– Тебе хоть что-то понравится?! – возмутился Ждан. – Они нас впускают! А по мне, так дайте нам палец засунуть, тут же будем внутри по локоть! Ну, а если по локоть влезем, так и целиком там окажемся!
– Ты сначала хотя бы палец засунь! – возразил Добран, вынимая лук из тула и натягивая тетиву. – И воевода ещё во главе едет. Со всей своей петушиной свитой…
– Сотня, луки готовь! – негромко, но так, чтобы слышали кому надо, велел Ярослав.
– Не велено! – жарким шёпотом возмутился у уха Ждан.
Его, разумеется, никто не слушал и вскоре только сам Ждан остался без готового к бою лука. Только тогда Ярослав соизволил объясниться:
– Лучше быть трусом, но с готовым бить луком, чем храбрецом, который не может ответить выстрелом на выстрел!
Возразить тут Ждану было нечего и он только губу прикусил, глядя, как передовые две сотни и сам Радовой заезжают внутрь. А потом пришёл и их черёд – над головами медленно проплыл чёрный свод воротной арки, а потом наступили сумерки – они въехали в город, куда ещё не добралось слабое утреннее Коло. Улицы – как им и положено в такой ранний час – были пустынны, да и на стенах – что как раз противопоказано при осаде, особого многолюдия не наблюдалось. Базиликанцев вообще не было видно, но воеводу Радовоя, похоже, это не насторожило и он взмахом руки послал колонну за собой – в узкий проём главной улицы города. Увы, даже главные улицы здесь и везде таковы, что на них двум возам не разминуться. Для атаки конницы нет ничего хуже… Ничего, не впервой!
Налево – там находилась гавань, считавшаяся базиликанцами неприступной, повернули туры во главе с воеводой Рудославом. Крупный отряд оставался здесь, около ворот и во главе него встал сам князь Лютень… Где князь туров, Буйслав, простые воины не ведали, но можно было догадаться, что раз этот огромный и ярый витязь не в первых рядах входящего в город войска, значит нашёл себе что-то ещё более опасное и достойное. После боя станет известно – что!
А пока отряды разделились. Вообще нет ничего хуже подобного разделения, и тем не менее в каждом крупном городе это происходит раз за разом. Иначе – не справиться. Иначе – слишком велик шанс потерять всё…
Меж тем, голова колонны, где бездумно ехал и воевода Радовой, минула один из форумов, как базиликанцы именовали свои площади. Неширокий и длинный, он скорее напоминал улицу, если бы не небольшой храм, выходивший фасадом на него, да ещё ряды – сейчас пустые – местного торга. А так… Улицы бы такими широким делали!
Отряд не могли не заметить. Трудно не заметить, когда почти десять тысяч войска движется через город быстрым маршем. Земля дрожит, стёкла – где есть – звенят. Несколько нищих порскнули прямо из-под копыт, наверняка проклиная своё вполне понятное желание занять места получше…
– Скорее бы уж! – медленно прошептал Ярослав, вздрагивая при виде очередного нищего. – Ишь, развели!..
Кажется, того же мнения был и воевода. Его громкий рык был слышен шагов на триста в любую сторону:
– Гоните вы их! Надоели… И луки – наизготовку!
То, что сотня Ярослава сделала куда раньше, основная часть войска начала делать только на ещё одном – третьем по счёту форуме, носящем имя Грация Великолепного. И почти тут же оказалось – уже опоздали. Слитный скрип многих сотен одновременно натягиваемых луков прозвучал приговором, а итог подвёл неведомый базиликанец, сверху, с крыш окружавших форум домов возвестивший:
– Вы окружены! Сдавайтесь, варвары! И не стоит пытаться сопротивляться! Нам вовсе не хочется мучиться потом несколько дней, убирая форум от ваших трупов!
– Братья! – яростно прокричал, вставая в стременах, Радовой. И захлебнулся своим криком, словив меткую стрелу. Куда она попала, большинство воинов не видели, но упал воевода нехорошо. Так мёртвые падают, или очень тяжело, смертельно раненные. Крик его, впрочем, не пропал всуе. А базиликанцы лишились преимущества первого залпа – его, пусть рассеянный и неприцельный – дали гардары. И почти тут же – куда раньше магов – вступили в дело ведуны. Их четверо было при Радовое: Медведко, Ратан, Рыс, Улеб, и все четверо разом ударили – тоже на все четыре стороны света, больше пугая, чем поражая всерьёз. Больше принуждая лучников базиликанцев, уже открывших стрельбу, прижаться рожами к крышам…
Лучше других, что вряд ли могло удивить, ударил Медведко. Боевое ведовство было его коньком и огненный сокол-сапсан, сорвавшийся с рук, в конце своего полёта снёс свинцовые крыши с двух домов. Если и были там стрелки – стрелы-то летели не из пустого места – полегли все. Впрочем, тот булатный дождь, что начался в ответ на выстрелы дружинников, и не думал редеть. Видимо план вождей родян был разгадан и именно сюда, на этот треклятый форум, были стянуты почти все силы базиликанских стрелков. Так густо, как над ним, базиликанские стрелы не летели никогда. И под этим дождём, при попадании вызывавшем кровавый пот, гардары ринулись на штурм…
14.Князь Лютень. Золотые ворота Дарии. 25 день месяца Бокогрея.
О том, что отряды Радовоя и Рудослава попали в засаду, известно стало быстро. И уйти далеко не успели, и гонцы, продравшись сквозь замятню задних рядов, прибыли к воротам быстро… От Радовоя прислан был Руцкарь – мальчишка был дважды ранен, где-то обжёгся; его трясло и взгляд блуждал, как у безумного…
Повинуясь взгляду Лютеня, Мирон и Ратша влили в приятеля чарку мёда, слегка взбодрили…
– Что там? – мрачно, предчувствуя худшее, спросил князь.
– Засада! – отстучав зубами по краю чашки чечётку, Руцкарь самую малость пришёл в себя. – На третьей площади отсюда взяли нас со всех сторон и стрелами как рябчиков! Убитых, раненных – не сосчитать! И воеводу Радовоя тоже…
– Что – тоже?! – вскричал Лютень, хватая его за грудки и яростно встряхивая. – Что?!
– Ранили его! – сквозь градом хлынувшие слёзы ответил Руцкарь. – Тяжело… Ведуны его держат, а так – погиб бы давно! Ну, да всё одно – погибать! Там – очень всё плохо! Погибаем, княже!
За спиной – Лютень слышал – заколебались ряды воинов. Они здесь стояли без дела, ворота можно и меньшим числом удержать при нужде, а там, совсем близко, оказывается гибли братья! Да разве ж можно это терпеть?!
– Ивещей! – громко подозвал Лютень тысяцкого.
– Звал? – тот подоспел быстро, в дорогом торингском панцире поверх кольчуги, с луком в руке и полным стрел тулом за спиной.
– Звал! – Лютень заколебался. Золотые ворота держали, распределившись по всей городне, от башни до башни, почти десять тысяч. Достанет, даже если вполовину уменьшить. Так может послать на выручку брату отряд?
– Так что ты хотел мне сказать, княже? – Ивещей тоже нервничал, за спиной роптали воины…
Лютень думал. Колебался. И не видел выхода. Рискованно это было – оголять ворота. И слова Руцкаря пока что ничем не подкреплялись. Отряд Радовоя дрался – слышны были звуки боя и никто не бежал… Рано! А возможно, наоборот уже – поздно…
– Нет, ничего! – медленно сказал Лютень, не глядя на Ивещея и чая никогда не узнать, велико ли было разочарование тысяцкого по поводу его решения. – Хотя… Кликни из витязей кого-нито!
Ивещей уходил так быстро, как только возможно. Не иначе – торопился прислать витязя…
– Звал, княже? – Страшила был одним из самых старых витязей, ему уже минуло сорок вёсен, и будь он хоть самую малость родовитее, был бы и воеводой городовым. Службой своей заслужил, доказать вящим – не сумел.
– Звал! – хмуро отозвался Лютень. – Бери любые пять сотен… Нет, даже десять бери! Любых! И – к Радовою! Пробивайтесь, дорогу к отходу расчищайте! Вот, Руцкарь вас поведёт! Отошёл, Руцкарь?
– Княже! – вспыхнул юнец ликом. – Княже, да я завсегда готов!
– Вот и добро! – спокойно сказал тот. – Тогда – отправляйтесь немедленно! Страшила…
– Да, княже! – ответил тот, обернув к Лютеню своё некрасивое, пусть и мужественное лицо.
– Доказывай! – коротко сказал князь. – Это – твой шанс! Получится, будешь воеводой!
И Страшила стал доказывать…
Тысяча, полученная им под руку, составлена была из охочих людей, знающих на что идут, потому шла быстро и на павших не оглядываясь. Первые дома – крайние к предвратной площади, встретили их плотным залпом и Лютень убедился в собственной предусмотрительности – враг вот он уже был, здесь и рядом и в количестве неисчислимом. И неизвестно, какие у него были планы… А тысяча… Тысяча прошла. Потеряв немалое число воинов, буквально устлав трупами вход в узкую улицу. И страшила, придержав её ход, в последнем приветствии поднял секиру в руке. И растворился в последних, уже истаивающих сумерках. Ещё какое-то время слышен был слитный шаг тысячи пар ног, потом они стихли и только иногда доносились яростные всплески криков, когда отряду приходилось преодолевать сопротивление. А в промежутках – гнетущая тишина.
– Люди ропщут, княже! – тихо сказал, подходя к Лютеню, верный витязь Яробуй. – Говорят, ты Страшилу с тысячей на верную смерть послал! Говорят, надо всем скопом ударить! Пока нас тут не прижали! У ворот…
Лютень свирепо взглянул на Яробуя, помолчал, давая тому время осознать и исправиться… Яробуй смотрел преданно и чисто, лик имел самый простецкий и вообще старался показать, что он – только посланник, не более. А сам он – так и вовсе как князь прикажет. Скажет – со стены кинуться, так и кинется!
На счастье Лютеня, базиликанцы начали атаку – тремя потоками хлынули из улиц на площадь. Яробуя – даром что ли витязь – как ветром сдуло, а со стен ударили встреч наступающему врагу густые потоки стрел. Тут уж было не до прорыва…
– Стоять крепко! – заорал Лютень, отступая под арку, за спины выдвинутых чуть вперёд пешцев заслона. – Стоять крепко, во имя белокрылого Рода!
– Не отдадим ворота! – подхватил Ивещей, по своему обыкновению вставший в третий ряд. – Там – наши братья сражаются! Стоять! Стоять крепко!
А отступать пока что никто и не собирался. Ну, атаковали их три-четыре тысячи вражеских воинов. Так пока они топали через площадь, под стрелами лучников, метко бьющих со стен, некоторые особо наглые ратники успели сбегать, покропить стену вчерашним пивом. Ну, а уж совсем нахальные шутники выбегали перед строем, спускали штаны и били струями во врага. Конечно, не добивали достаточно много, но уж веселья было – куда там возле костра вечером! Гораздо веселее!
Впрочем, любому веселью рано или поздно приходит конец. Базиликанцы под шумок подошли поближе, из-за щитов выскочили велиты и уже гардары смыкались над павшими. Сами, впрочем, не забывая ударить стрелами… А потом базиликанцы, устлавшие телами всю площадь, дошли-таки. И яростно, выплёскивая накопившиеся за время осады ужас и раздражение, атаковали. В лоб, решив обойтись безо всяких маневров и уловок…
– Бей! – выдохнул Ивещей и его ратники в упор, с двадцати шагов, ударили стрелами и сулицами. Последний залп. Решающий. Сделав его, воины убрали луки и взялись за мечи. Первые ряды ощетинились рогатинами и сомкнули щиты, оставив лишь узкие щели между ними.
Первый натиск базиликанцев был ужасающ. Здесь мало было настоящих солдат, сплошь ополченцы, но они, вряд ли ведавшие про планы Булы сдать город, обороняли его с неистовством и яростью обречённых. И потери их сейчас, похоже, интересовали меньше всего. Они уже потеряли почти треть своих, но натиск не ослабевал, а по очищенным от передовых отрядов гардар улицам подходили всё новые и новые подкрепления. Они в свою очередь, потеряв немало людей ещё до боя, пополняли ряды атакующих и вскоре против трёхтысячного отряда воеводы Ивещея сражалось почти вдвое большее количество базиликанцев. И непохоже было, чтобы их прибывающим отрядам когда-либо наступил конец…
15.Ярослав. Дария. Форум Ястреба. 25 день месяца Бокогрея.
Стрела вылетела из тёмного дверного проёма внезапно, но Ярослав успел уклониться и остро отточенный наконечник лишь оцарапал ему ухо. Тут же внутрь ударили сулицами, потом, прикрываясь щитами, ворвались яростно и быстро… Короткий миг звенел булат, кричали люди. Потом всё стихло. Вышел возглавивший отряд Ждан, слегка дрожащими руками отёр лезвие меча.
– Не тяни! – первым не выдержал тягучего молчания Ярослав. – Бой ещё не закончен!
– Но проход – свободен! – смурно улыбнувшись, возразил Ждан. – Велишь входить внутрь?
Ярослав заколебался на миг, но тут же сверху прилетел гостинец – роскошная каменная ваза. Хорошо ещё, без содержимого…
– Все – внутрь! – немедленно решил Ярослав, косо глянув на острые осколки, во множестве усыпавшие камни перед дверью. – Будем сшибать лучников с крыш!
…Увы, всё сейчас решали сотники. С ранением Радовоя – всё же не смертью, слава Роду, растерявшиеся на краткий миг воеводы упустили вожжи и войско – сплошь ветераны, за плечами которых были десятки походов, победы и поражения, начало действовать само. Лучники, а их было в рати Радовоя около трети, усыпали окрестные крыши градом стрел, конники спешились и а пешцы ринулись на приступ домов. Тут-то и оказалось, что дома здесь превращены в крепости, внутри каждого – крепкий гарнизон из стратиотов и ополченцев. И стрел с дротиками и «желудями» для пращ у них куры не клевали. А ещё – наличествует несомненное и неприкрытое желание повоевать. Воинов Ротана выбили из захваченной было ими церкви, опрокинули и погнали по площади. Правда, на помощь им подоспела невеликий отряд, собранный кем-то из сотников ополчения, но сделав своё дело, отряд этот истаял. И так – по всей площади. Резня, в которой за павшего базиликанца приходилось платить безумную цену – по двое, по трое гардар…
Ярославова сотня тоже несла потери, но не такие большие – им везло. До поры до времени взявший бразды правления в свои руки воевода Неслаб – молодой, но опытный и умелый военоначальник – удерживал часть войска подле себя. Но ринувшиеся вперёд отряды были отбиты, либо завязли и только тогда в бой пошли дружинники – в том числе и воины Ярослава…
– Ярослав, там – завал! – доложил меж тем, отерев меж делом влагу со лба и брезгливо сплюнув под ноги сотнику, Добран.
– Жарко? – сочувственно спросил Ярослав.
– Какое там! – возразил Добран, почему-то меняясь цветом лица. – Какой-то гад на меня ночные прелести вылил! Тьфу, мерзость!
Ярослав уже поднял руку, чтобы сочувственно похлопать приятеля по плечу, но тут до него дошло и руку сотник убрал. Быстрее чем надо. Добран побагровел…
– Вперёд! – быстро, не дав ему ничего сказать, приказал Ярослав. И лично повёл внутрь дома остававшиеся на улице десятки.
Внутри дома царил хаос – это было ожидаемо. Что потрясло – огромное количество трупов, и гардарских, и базиликанских. Здесь прошли три десятка – Добрана, Ждана и Нелюба, они постарались на славу, хотя и сами потеряли немало. Ярослав насчитал семь неподвижных тел, а ещё трое кое-как перевязывали друг друга. Сидевший в середине дружинник, раненный в голову, кривился и сквозь плотно стиснутые зубы негромко ругался – ему перевязывали рану и было больно.
– Тилла! – резко окликнул Ярослав. – Тилла, твою… Ты куда запропастилась?!
– Я здесь! – так же резко ответила травница. – Подождут… Тут похуже дела! Ярослав…
Голос Тиллы был слишком странен и Ярослав обернулся. И яростно закусил губу, чтобы не выругаться. Станята… Ещё один из старых!
– Что с ним, будет жить? – подходя и быстрым взглядом оглядывая неподвижное тело, лежащее перед ним, спросил сотник.
– На всё воля Рода и Живы! – с тяжёлым вздохом ответила Тилла. – Всё, что могла, я сделала! У него хребтина перебита… С таким не живут!
Тут веки Станяты затрепетали и воин открыл глаза. Улыбнулся посиневшими губами, явно преодолевая боль. Прошептал:
– Яросвет…
– Брат, говори! – Яросвет, уже проведавший и не скрывавший слёз, склонился над ним. – Говори!
– Исполнишь ли?.. – прошелестел вопрос.
– Клянусь Родом! – мрачно пообещал Яросвет, уже зная, что придётся исполнить.
– Не дай мне вот так… умереть! – попросил Станята. Моя секира… Пусть она будет у меня в руке! И – я хочу умереть с оружием в руке! Исполни, как обещал когда-то!
– Исполню! – пообещал Яросвет. И потянул меч из ножен.
Ярослав не стал смотреть, как станет Яросвет исполнять старую клятву. Взял его десяток, перехватил поудобнее секиру и пошёл наверх. Благо, доносящиеся оттуда звуки яростно сражения говорили о том, что там каждый свежий воин будет очень кстати.
Поднялись быстро – дорогу расчистили впереди идущие, сопротивления не было и воины за спиной Ярослава даже расслабиться себе позволили…
– Маг!!! – дикий вопль огласил поверх, а в следующее мгновение обезумевший дружинник вывалился из узкого и до поры тёмного коридора. Объятый зелёным свечением, отчаянно сбивающий его голыми руками и лишь ещё больше разносивший… Зелёный Огонь жёг его – в этом не было никаких сомнений. Он рухнул, ещё не достигнув лестницы…
– Вперёд! – рявкнул Ярослав, перешагивая через труб базиликанца, лежавшего поперёк пути. – Ну, что встали, трусы?!
– Мы не трусы! – возразил кто-то из воинов. – Но с магами драться бесполезно. Ты же видишь!
Вижу! – возразил Ярослав, повернулся лицом в коридор… и обомлел. Прямо на него, неотвратимо быстро – уже поздно отскакивать, не успеть – летел огненный шар. Не слишком большой, с кулак размером, но Ярослав сразу и очень ясно осознал: ему этого хватил сполна. Вот сейчас этот шар врежется в него, застрявшего здесь подобно статуе и – всё.
– Род! – отчаянно прошептал он, судорожно стискивая рукоять секиры. – Род…
Что ещё говорить, о чём просить Вышнего Бога, он не знал, да и не умел. Привык всё всегда сам, на Богов не полагаясь…
Всё это длилось считанные мгновения. Ярослав всё же прыгнул вперёд, распластавшись по самому полу. Шар, обдав нестерпимым жаром, просвистел над головой. Ярославу показалось – кожа коркой покрылась враз. Он резко вздёрнулся с пола, преодолел мгновенный приступ острой боли, огляделся, пытаясь приноровиться к скудному освещению… Маг, не скрывавшийся и не пытавшийся скрыться, стоял посреди коридора – тёмный силуэт на фоне тусклого освещения из окна. Над левой ладонью – откинутой чуть в сторону, и потому – видной ясно – разгорался новый огненный шар, чуть побольше предыдущего. Самую капельку побольше, но Ярослав ясно понял – от этого не увернёшься.
Маг, однако, не стал торопиться. Над ладонью его, повёрнутой к потолку, висел огненный шар, неровным оранжевым цветом освещая лицо, спокойное, немного усталое лицо человека без возраста. Ярослав переступил с ноги на ногу. На лице мага промелькнуло раздражение, рука чуть заметно вздрогнула… Он всё же удержал шар «на привязи», но на лбу, высоком и совершенно лишённом растительности, проступили крупные капельки пота.
– Ты лучше не двигайся, варвар! – внезапно проскрежетал совершенно неподходящий к его внешности голос. Я совершенно измотан этой войной… нервы такие, что спаси вас всех Святой Батт!
– Ты неплохо говоришь по-нашему! – удивился Ярослав.
– Безмозглый идиот я – маг! – кажется, не на шутку рассердился базиликанец. – Мы знаем все языки этого мира!
– Ну знаете, и ладно! – осторожно, не спеша раньше времени оказаться в Вирии, ответил Ярослав. К тому же ему показалось, что за окном что-то промелькнуло. Маг, занятый наблюдением за ним а к окну стоящий спиной, заметить не мог. Ему же окно было видно великолепно. Могло, конечно, показаться… Но десятники уже наверняка знают, что он попался к магу в лапы. Должны бы броситься выручать!
-Слушай! – медленно, чтобы не дай Бог не насторожить, начал Ярослав. – Ты ж понимаешь, что тебе отсюда уже не уйти. Мы, хвала Богам, одолеваем и вряд ли ВЫ сумеете выбраться!
– Ну, вам тоже досталось! – едко возразил маг. – Я сам видел, как ваш… э-э-э… архонт упал с коня! Так что ты петушка молодого из себя не строй, варвар! Пёрышки-то – общипа…
Договорить он не успел, Ярославу даже обидно стало. Внезапно лицо мага, доселе грозное, дрогнуло. По левой половине прошла судорога, остекленевшие глаза уставились куда-то вдаль и выше головы сотника. Потом он медленно обрушился назад…
– Ну, чего ты? – весело спросил Яросвет, сбрасывая тяжёлое тело с рук и выпрямляясь во весь свой невеликий рост. – О, пёрышко Рода!
Его восклицание было вызвано огненным шаром. Тем самым, сотворённым, но так и не применённым магом. Шар не истаял по гибели создателя, а продолжал висеть в воздухе, потрескивая и медленно крутясь посолонь.
– Яр, он – растёт? – громким шёпотом спросил Яросвет, медленно делая шаг назад и упираясь спиной в стену.
– Ну… Нам – кажется! – не слишком уверенно возразил тот. – Хотя может быть, и растёт.
Тут затрещало сильнее, шарик запылал яркими красками и оба воина разом рухнули на пол. И была вспышка ярчайшего света, аж глаза застило. После – тишина.
– Мы – живы? – первым голову поднял Яросвет. Убедился, что ничего им не угрожает и уселся уже спокойно и удобно.
– Живы, кажется! – Ярослав краем глаза успел зацепить вспышку и теперь никак не мог проморгаться. В глазах роились мириады звёзд, голова раскалывалась…
– Вот кому скажи, что угрохали мага вдвоём, да ещё и живы остались – ведь не поверят! – ухмыльнулся Яросвет. – Да… Сотник, дом мы взяли! На крышу пробиваемся!
– Так чего стоишь?! – взвился Ярослав. – Пошли!
Яросвет только головой покачал, сочувствующе бормоча под нос:
– Угораздило ж меня попасть под начало кровожадного зверя…
16. Трибун Либерик и севаста Лария. Центральная часть Дарии. Середина 25 дня месяца Бокогрея.
Сражение для когорты Либерика пока протекало совсем неплохо. – Заперев плотной стеной из скутумов узкую улочку, его солдаты стойко отбивали все атаки варваров и пока не видно было, за счёт чего те могут их отсюда отодвинуть. Пять атак, которые они предприняли, обошлись им почти в сотню убитых, раненных было ещё больше. Когорта, в которой до боя было шесть полных сотен, к этому часу – а Гелиос едва-едва пересёк середину неба – потеряла четверть состава убитыми и почти каждый был хотя бы раз ранен. Всё бы ничего, но гардарские лучники сеяли смерть слишком быстро и так метко, что это понижало и без того невысокий боевой дух стратиотов. Что до самого Либерика, он уже всё для себя определил: план не удался, гардары сумели закрепиться в городе и теперь, как бы там ни задумывалось стратигом Фобием по вечерней прохладе, идёт обычный уличный бой. Разве только горожане получили поначалу небольшое преимущество. За счёт своего не слишком честного приёма.
Теперь, когда началу сражения минуло три вигилии[104], это преимущество медленно, но неотвратимо сходило «на нет». Всё чаще отряды базиликанских солдат вынуждены были под давлением отходить со своих позиций, нередко – обращались в бегство. Слишком мало было здесь ветеранов – триариев и принципов, слишком много – вчерашних юниоров, а то и ополченцев, впервые взявших в руки настоящее, боевое оружие за несколько дней до боя и только успевших, что научиться, с какой стороны за него браться. Такие – так уж всегда бывает – гибли первыми и гибли в количестве неисчислимом. Гардары же, поначалу смутившиеся и даже местами отступившие к стенам, взбодрились и наседали всё яростнее. Небось вообще горели желанием закончить штурм до темноты.
Самое обидное, так это то, что он, верный слуга стратига, оказался со своей когортой на самом отшибе – на ничем не примечательной улочке, ведущей от форума Морского Быка к форуму Сирен. Два ничем не примечательных форума, низенькие, в два-три этажа, дома… И здесь – он, Либерик! Которому стратигом была обещана после победы арифма! Ни на что не влияющий, даже состояния дел нынешнего не ведающий. Обидно!
Дело своё Либерик делал честно, но по прошествии шести часов в душу начало закрадываться обычное для мало знающего воина сомнение. Прекрасно зная эти места, Либерик помнил и про две параллельные этой улицы. Все три смыкались на форуме Сирен, и если хотя бы по одной из них гардары пройдут до конца, значит скоро надо ждать удара в спину. А у него способных на ногах стоять бойцов как раз чтобы составить четыре полных ряда щитоносцев, уложить им на плечи гасты, да небольшие гарнизоны разместить в домах – чтобы всё не закончилось градом острых стрел в упор, с расстояния в дюжину шагов. Гардары это умеют!
Он, наверное, и впрямь был неплохим трибуном и солдаты были ему преданы, верили и даже сейчас, когда всё медленно становилось ясно, никто не бросил своего места, не побежал. Угрюмо замыкали собой прорехи в строю, оттаскивали назад раненных и погибших – чтобы не мешались…
Коротким, полным невыразимой усталости жестом, трибун подозвал к себе молодого примипила Росия. Тот немедленно подбежал, сияющий, глядящий на трибуна влюблёнными глазами. Либерик невольно ощутил, как сердце пронзил острый укол ревнивого негодования. Как всё же несправедлив белый свет! Вот перед ним мальчик, двадцать два года всего-то. И уже – примипил. Командует манипулой, двумя полными сотнями воинов, а потом – обязательно станет арифмархом. И не придётся служить для этого двадцать пять непорочных лет в первой линии, каждодневно рискуя потерять голову, экономя каждый нуммий, перебиваясь с хлеба с сыром на воду с оливковым маслом. Отказывая себе в самых обычных для здорового мужчины утехах… Может, потому он так яростно брал вчера Ларию, что стосковался по женскому телу – доступному и мягкому, свежему и ароматному?! Может быть… А может, понимал – в последний раз. Слишком рискован был план стратига, чтобы удаться. Слишком много зависело от воинов. А они как раз, хоть и не в чем было упрекнуть каждого и всех вместе, устоять против гардар не смогли. Теперь уж точно ясно…
– Так ты что-то хотел сказать мне, трибун? – нетерпеливо спросил Росий и по его тону, по обиженно надувшимся юношески пухлым губам трибун понял, что спрашивает он не в первый раз. Как бы не в десятый!
– Да… – рассеянно сказал трибун. – Возьми значок декана Блазия, поднимись до форума Сирен! Если дорога свободна, сам оставайся, а двоих пошли назад. Двоих, запомни!
– А если там враг? – не дал договорить, перебил Росий.
– Если там враг – возвращайся! – даже удивился его тупости Либерик. – Тебе с двадцаткой всё равно не пробиться будет. Только зазря погибнете! И поспеши. Если там ещё свободно, будем отходить к цитадели. Здесь нам больше нечего искать!
Росий, польщённый столь важной миссией, возложенной на его крепкие плечи, умчался чуть ли не вприпрыжку, уже через четверть часа увёл за собой отряд. И – исчез. Прошёл час. Прошла вигилия. Когорта, потеряв ещё тридцать человек убитыми, отбила очередную атаку. Последнюю – кончились стрелы, «жёлуди» и пилумы, а напротив, сразу за фонтаном с фигурой морского быка, украшавшим центр форума, скапливались новые сотни гардар. Наверняка не желающих упускать своего.
– Где же этот засранец?! – почти простонал Либерик, прекрасно сознавая, что временя отступать безвозвратно упущено, что теперь уже уходить придётся с висящим на плечах неприятелем.
– Уходить надо, трибун! – высказал общее мнение центурион Анфинос.
– Надо… – пробурчал Либерик. – А если там – гардары?! Вон, Росия до сих пор нет!
– А нам уже – всё равно! – ощерился Анфинос редкими зубами. – К эмпорию надо прорываться! Да побыстрее! Пока ещё можно найти целый корабль…
В его словах – словах старого ветерана, побывавшего и за морем, и в Мраморных горах, была страшная логика. Бой проигран, пора забыть про присягу и спасать свои шкуры. Небось, только мы одни и остались, верные тебе, трибун!
– Хорошо! – сквозь зубы сказал Либерик. – Отходим! Анфинос, твоя центурия – замыкающая!
Тут не было мести, лишь осознание того, что отлично обученные воины Анфиноса – их оставалось почти столько же, сколько в манипуле ушедшего на разведку Росия – скорее удержат натиск. Ими готовились пожертвовать, чтобы выжила остальная когорта…
Анфинос не спорил и не выражал сомнения. Приказ есть приказ и он, в коротком салюте приветствовав трибуна, пошёл выстраивать своих стратиотов. Через четверть часа когорта быстрым шагом начала отходить. И тут же следом за ними ринулись гардары…
И всё же когорта ушла. Истратив на отход центурию заслона, потеряв из четырёх сотен почти половину – ушла. Гардары отстали, и к форуму Сирен когорта вышла, закинув щиты за спины – походным шагом… Риск, но сейчас воины всё равно не смогли бы отбиться от крепкого отряда, буде он окажется на пути. Сейчас всё решала скорость, а как раз она и терялась, если идти с оглядкой.
– А вот и разведка! – всхлипнул вдруг кто-то из стратиотов за спиной трибуна. Либерик резко обернулся, ожёг слабодушного яростным взглядом… Он скрыл это, но на самом деле он был рад. Мальчик оказался не трусом, он сражался до конца – этот изнеженный, глуповатый и совсем не пригодный к профессии воина Росий. И его значок сражался. Их всех утыкали стрелами у Фонтана Сирен, положили всех чуть ли не рядком. И ушли дальше по своим делам – проклятые гардары! Либерику даже показалось, что кто-то из разведчиков шевелится, но, уже когда он делал шаг в сторону фонтана, посмотреть, мозг обожгло страшной догадкой. Форум Сирен! Именно у форума Сирен, всего-то двухстах шагах от него, находился дом префекта Зиния. Там сейчас – Лария! И если гардары этого отряда пошли туда… Да даже если не пошли. Эти не пошли, найдутся другие.
– Анфинос! – резко окликнул он старого приятеля.
– Да, трибун! – коротко ответил тот, слишком усталый и опустошённый яростным боем.
– Анфинос, веди когорту к эмпорию, занимайте корабль и готовьтесь к выходу!
– Трибун! – удивился тот. – А ты?!
– А я… Я по делам пройдусь! – после некоторого колебания ответил Либерик. Мне в другую сторону нужно. Срочно!
– Но… Варвары уже взяли город! – опешил тот. – Трибун, как же…
– Веди когорту! – резко сказал Либерик. – Нет времени препираться; ни у меня, ни у тебя! Веди! Если уж так заботишься о своём трибуне, подожди меня до конца пятой вигилии[105]. Потом – уходи в любом случае!
Анфинос несколько долгих мгновений смотрел на трибуна, словно ждал и надеялся, что тот образумится. Потом снова резко отсалютовал, нарочито грубым голосом скомандовал:
– Когорта, марш!
Стратиоты с ходу взяли быстрым шагом, но многие из них прятали глаза от трибуна, полагая его патриотом, решившим умереть в родном городе. Некоторые на ходу салютовали трибуну. Другие уходили молча, не глядя и даже отворачиваясь…
17.
Когорта ушла быстро. Раз – и только гулкий топот множества ног удаляется на полдень. На один короткий миг Либерик хотел броситься следом. Потом успокоился. Вынул меч из ножен – добрый, длинный гардарский клинок, не чета обычному гладию. Так оно спокойнее. Чудилось трибуну, что не будет больше времени вытаскивать его. Придётся резаться, а не сражаться…
Он легко прошёл те двести шагов, что насчитал до дома Ларии. Вблизи гардар видно не было, а что там вдалеке мелькало, его не волновало. Главное, что не впереди, да числом немного. Скорее даже не гардары, они ещё сражаются. Скорее, это свои, местные мародёры бесчинствуют. Рисковые, однако. Вот кого бы в когорты, да в первые ряды! За свою шкуры, небось, сражались бы совсем даже неплохо! Всяко лучше пузанов-лавочников да членов различных корпораций[106]…
Тут он вспомнил, что и сам теперь дезертир, разозлился на себя и пошёл быстрее, чтобы дурные мысли не засоряли голову.
Но вот и дом Ларии – богатый, в три этажа, с застеклёнными окнами и настоящей бронзой, закрывающей собой дубовые доски двери. Сейчас, правда, двери не было, и зияющий на её месте пролом выглядел пугающе и бесстыдно. Рядом с дверью, аккуратно привязанные за завитушку каменного узора, стояли и мирно хрупали зерном в сумах три ослика. Чтоб, значит, не на своём горбу добычу переть! Запасливые грабители пошли. И – местные. Гардары, они бы на конях приехали. Или – на телегах. А тут – ослики…
Осторожно проверив мечом за в темноте коридора на предмет засады или совсем простой ловушки, трибун вошёл внутрь. Поначалу показалось – тихо и безлюдно. Потом… Потом он услышал сверху дикий женский крик и грубый мужской рык, его перекрывший. Кажется, кого-то уговаривали быть посговорчивее. И – новый женский крик, уже скорее визг. Потеряв на миг голову, трибун через две ступеньки ринулся наверх…
Он не успел. Покрытый чёрным курчавым волосом мужской зад медленно двигался, вздымался и опускался, мародёр довольно сопёл в такт движениям. Лорика из медных колец, прислонённый к столу, на котором распяли женщину, короткий гладий и несомненно местное произношение не оставляли ни малейших сомнений по части его происхождения. Местный. Из ополченцев. Набрали всякой дряни…
Потом уже, через пару мгновений, одним коротким всплеском Либерик узнал женщину. Лария. Это её длинные, стройные ноги сейчас бесстыдно раздёрнуты в стороны, раскрывая чужаку сокровенное. Это её нежные, мягкие груди, что вчера она подставляла под его поцелуи, мнёт и тискает сейчас чужак! В голове у трибуна помутилось, он шагнул вперёд…
Трудно сказать, что за шестое чувство подсказало ему наклониться. Над самой головой, даже задев рукоятью по шлему, просвистел кухонный нож. Звонко выбил стекло и исчез на улице. Насильник дёрнулся, попытался быстро развернуться… Трибуну, как бы того ни хотелось, было не до него. Куда больше его волновал тот, второй… метатель хренов. Он развернулся, наугад выбрасывая меч вперёд и вниз. Рискованный приём, но тот, кто не сумел совладать с ножом, вряд ли хороший боец.
Был короткий скрежет, словно гвоздём по стеклу. Полуобернувшийся Либерик с удовольствием удостоверился, что вспорол второму противнику живот. Теперь можно позаботиться и о насильнике!
Он не оставил этому – не человеку, гаду в людском обличии – ни единого шанса. И не дал равного боя. Хотя равного боя всё равно не получилось бы. Короткий удар длинного гардарского клинка не был милосерден. Мародёр завыл, пытаясь подобрать уду, обрубленную под самый корень, но Либерик ещё не закончил. Несколькими короткими, но сильными и точными ударами он лишил соперника ещё нескольких важных для человека конечностей и органов, после чего успокоился. То, волочащее себя по полу, оставляющее на полу кровавые полосы, его не интересовало.
Лария медленно села. Она всё пыталась, судорожно и без особого результата, свести вместе концы разодранного в клочья пеплоса. Сразу и на груди, и на животе, отчего её попытки не венчались успехом. Потом… Потом она негромко, как-то странно рассмеялась и попытки свои прекратила. Либерик ужаснулся – так неестественен был её вид. Блестящие глаза – но ведь не плакала. Яркие, как от жара, щёки. Тонкая струйка кровавой слюны, стекавшая из разбитых губ на подбородок – она не пыталась её подобрать, стояла прямая и даже сейчас – красивая и чистая.
– Лария… Ты не страдай. – неловко попытался Либерик её утешить. – Всё пройдёт. А я тебя и такую люблю!
Лария снова мазнула по нему взглядом, отвернулась и рассмеялась. Обезумела – с ужасом понял Либерик, так и не добившись от неё вразумительного ответа.
– Лария, пойдём! – терпеливо, как маленькой, сказал он, пытаясь взять за руку. – Пойдём, времени мало! Скоро сюда варвары придут, хуже будет!
– Не-ет! – тонким голосом возразила та, выдирая у него руку и отбегая в противоположный конец комнаты. – Нет, ты меня обманываешь! Не хочу с тобой идти, ты – плохой! Не пойду!
– Лария, милая! – простонал Либерик, чуя, как пол уходит из-под ног. – Лария, пойдём скорее!
Он слышал, как за разбитым окном раздались громкие голоса чужаков. Они уже были на этой улице, скоро должны были – обязаны были! – зайти в этом дом. Но ещё можно было уйти, и ещё четверть вигилии корабль будет ждать его в эмпории. Когорта должна была прорваться туда, не могла не прорваться. Но Лария…
Он так и не понял, как получилось, что Лария, попавшая-таки в его объятия, начала вырываться, как он прижал её в углу, как меч развернулся лезвием в её сторону. Только когда она легко вскрикнула, да хрустнули под сталью рёбра, Либерик протрезвел. Но было поздно. Лария – с остекленевшим взглядом, но с успокоившимся лицом оседала на пол, а под левой грудью на обрывках пеплоса расплывалось свежее бурое пятно.
– Лария! – неверяще прошептал трибун. – Лария!!!
Она не могла ему ответить, оттуда не отвечают. Он несколько мгновений ещё стоял над ней, потом медленно осел на пол, взял ещё не остывшую руку в свою и заговорил, медленно и уже никуда не спеша рассказывая историю своей к ней любви. Долгую историю, куда более долгую, чем у него было времени. Он не ушёл от неё даже когда в дом ворвались варвары. Их милосердный меч и прервал его страдания. ТАМ, как известно, всем найдётся место.
18.Стратиг Фобий и его жена. Дария. 25 день месяца Бокогрея.
Фобий уже успел пожалеть, что поддался первой слабости и на время штурма разместился не в городской цитадели, а в прибрежном доме, принадлежащем роду Анны. Море штормило немилосердно, волны вдоль берега ходили, больше похожие на горы и свинцовое, низкое и сплошь закрытое тучами небо не сулило ничего хорошего. Значит, и лёгкую галеру, вытянутую от греха подальше на берег, спустить пока не получится. Раз не получится, все преимущества этого дома сходили на нет и превращались в недостатки. Цитадель, хоть из неё и не выбраться к воде, обладала куда как крепкими стенами, запасами продовольствия и могла продержаться даже год – при удаче, конечно. Здесь же и стены пониже, и ворота пожиже. И, при всём желании, трудно объяснить стратиотам из-за моря, что они тут защищают…
А новости, доходившие и до простых воинов, звучали всё хуже и хуже. Поначалу ещё ладно, варваров, как и предполагалось, запустили в город и начали избивать. Почти взяли ворота, почти уничтожили отряд, прорвавшийся к эмпорию, окружили другой – на форуме Морского Быка. И тут – как обрезало добрые вести. От ворот защитников, в основном ополченцев отбросили. Ошмётки варваров сумели захватить какие-то дома в эмпории и теперь яростно оборонялись, наверняка рассчитывая отсидеться за стенами до подхода основных своих сил. Но хуже всего получилось у форума Морского Быка. Там поначалу даже удалось свалить кого-то из архонтов. Варвары понесли безумные потери, гонцы докладывали о сплошном ковре из их тел, мёртвых и ещё живых, устлавших весь форум. Даже если представить, что там всё чуть хуже, чем говорится, потери – ужасающие. И вдруг – такое. И вдруг известие, что варвары, сметя по пути заслоны на прилегающих улицах, дошли до форума Сирен, взяли Префектуру Преторий, вроде бы даже дошли до стен цитадели… Если всё так, город можно считать павшим. Цитадель – центр города, была сейчас слишком слабо защищена, чтобы долго выдерживать натиск варваров, основные же силы, брошенные к воротам и в засады на форумах, сейчас были разбиты, либо спешно отступали. И он не сомневался – собрать их на ещё один бой не удастся. Значит – всё. Значит, единственная сейчас часть в городе, способная сражаться – четыре тысячи заморских легионеров, которых он пока держал при себе…
Морозило. Внизу, под прикрытием галереи, солдаты беззаботно шутили, смеялись и что-то там мастерили, готовясь к обороне. Здесь, в отличии от арифм дарийских, не было новичков, либо взявших в руки оружие подневольно. Только ветераны, те, кто уже дослужился до принципа, а то и триария, кто гордился собой и не приучен был отступать. Именно эти солдаты два года назад, прибыв на выручку окружённой номадами Аурии прямо с кораблей атаковали конницу. И – победили, хотя до того дня пехота конницу одолевала крайне редко, случаи можно было по пальцам одной руки сосчитать, и ни разу в тех случаях не находилось места пехоте базиликанской. Сейчас, кстати, подле них расположились те самые десять номадских сотен, которым Фобий так и не нашёл применения в городе. Номады, великолепные лучники, чьё искусство ни у кого не вызывало сомнения, должны были прикрыть пехоту стрелами. Может, хоть так польза будет!
Стратиг неспешно спустился по ступенькам вниз, свернул за угол дома… Здесь был сад. Был, есть и, наверное, останется даже тогда, когда его кости истлеют без следа. Мать Анны, благородная севаста Феодора, слыла заядлым садоводом, некоторых даже коробила такая любовь к копанию земли – вовсе не благородному занятию, по мнению абсолютного большинства. Ну, она была другого мнения и за сорок лет своей жизни успела создать потрясающий сад. Сейчас здесь паслись номадские кони. Обгрызали голые ветви…
Фобий медленным шагом – спешить пока было некуда – прошёл через аллею, потом свернул налево. Здесь стояла беседка, вот уже два года служившая им с Анной чем-то вроде укрывища. Когда хотелось остаться наедине, либо вовсе в одиночестве – одному из них – они приходили сюда. Наверняка и сегодня жена – здесь.
Он не ошибся. Анна сидела на покрытой меховой накидкой скамье и тихо, чтобы никто не дай бог не услышал, плакала. Тихо и безнадежно. В отчаянном желании удержаться кусала губы и снова плакала. Может быть, уже и от боли…
– Анна! – тяжело сказал он, но жена не услышала. Он повысил голос. – Анна!
Жена вскинула свои прекрасные чёрные глаза, полные слёз, вскочила…
– Фобий… Как ты здесь оказался?!
– Тебя искали! – повёл стратиг плечами, словно смутившись того, что оказался здесь не ко времени. – Я зря пришёл?
– Нет, что ты! – она, похоже, сама не знала – рада или нет. – Я просто хотела одна побыть.
– Так мне уйти? – на всякий случай уточнил Фобий.
– Нет, нет! – Анна порывисто, как когда-то во времена начала их любви вскочила и обвила его шею тонкими и длинными руками. – Мне страшно, не уходи…
– Чего ты можешь бояться, когда я рядом? – нарочито бодро спросил стратиг.
– Смерти… – она призналась не сразу, потупив глаза и краснея. – Я знаю, ты не отдашь им меня живой! И я готова, но – боюсь! Мне страшно, муж мой и господин! Просто страшно.
– Анна, ты никогда ничего не боялась! – искренне удивился «муж и господин». – Ты самая отчаянная женщина в Дарии! За то и брал в жёны…
– Я за себя и не боюсь! – ответила та после короткого, тяжёлого и непонятного молчания. – Я жду ребёнка, Фобий!
Господь Всемогущий, Пречистая Роза и Святой Крест! Все святые Базилики, это случилось! Они столько ждали этого мига, так о нём молили, шли на всё… Случилось! После двух лет бесплодных попыток! После унижения, когда на тебя глядят с издевкой – случилось! Сейчас. Она сказала об этом сейчас. Когда в городе – варварские сотни, когда до гибели – шаг а до плена и того меньше. Только сейчас, когда на море шторм и спасения нет!
– Почему ты не сказала раньше? – безрадостно, пытаясь взглядом просверлить в снеге лунку, спросил стратиг после некоторой паузы.
Анна тихо заплакала. Она вообще легко открывала дорогу слезам, а сегодня из неё лилось посильнее чем во время дождя. Уже сквозь слёзы ответила, не скрывая обиды:
– Я сама узнала вчера вечером! Когда – поругались! Когда мне было говорить?!
– Так может… ошибка? – с нескрываемой надеждой спросил Фобий.
Анна рыдала уже в голос.
– Нет! Я не ошиблась! У нас будет ребёнок! Будет! Даже если ты не хочешь!
Фобий вновь, как вчера вечером, почувствовал непреодолимое желание вскочить и уйти, убежать прочь. Но на этот раз остался и только сильно, так что она вскрикнула, прижал к себе Анну. Держал так достаточно долго, чтобы она немного утихла. И только потом заговорил, медленно и тихо, чтобы она прислушивалась, прислушиваясь – успокаивалась а успокаивалась, начинала вникать:
– Ты знаешь, я люблю тебя! И я был бы рад этому ребёнку, появись он в любой другой день. Появись он даже вчера! Сегодня… Анна, мы – проиграли битву, мы уже мертвецы. Гардары – серьёзные противники, но ко всему прочему, они ещё и звери. Как думаешь, что станется с тобой, если попадёшь им в руки живой?
– Лучше не надо! – зябко передёрнув плечами, попросила она. – Мне и так очень страшно, Фобий!
– Мне тоже. – мрачно признался стратиг. – Но ещё страшнее от того, что мне не удастся вас спасти. Скорее всего… Мне придётся убить тебя, чтобы не дать им в руки! Не бойся, не сейчас. Ещё есть шанс! Погода может измениться! Команда только ждёт команды, чтобы вывести галеру в море! У гардаров нет флота, нам не составит труда уйти от них! В Вольные города или Великий Город!
– Ты – веришь в это? – прямо спросила его Анна.
– Верю конечно! – уверенно сказал ей Фобий. На самом деле, конечно, он был уверен совершенно в обратном…
19. Сотник Ярослав. Дария. Вечер 25 дня месяца Бокогрея.
К вечеру погода испортилась окончательно. Само небо словно оплакивало город, над которым столь долго светили яркие лучи Гелиоса. Вот только слёзы, устремляясь к земле, замерзали и падали на землю, на крыши и улицы города уже пушистым снегом. Если б только снегом! Под снегом – редчайший случай на юге Базилики – образовался тонкий, но от того не менее скользкий слой льда и воины, атакующие и обороняющиеся, гибли теперь и по этой причине. Ещё одной. Как будто мало прежних! А ведь всё шло так хорошо…
Уже к середине дня окраины и даже часть Старого Города, где находились кварталы богатых вельмож и сама Цитадель были в руках войска, уже вошли в город резервные тысячи с князем Буйславом во главе… И всё таки город держался. Дарийские ополченцы сражались отчаянно, отступали только при самом тяжком положении, а чаще – сражались даже тогда. Неопытные, неумелые воины, они брали своё яростью и жаждой крови. К тому же, дома и стены им помогали. Немалое число дружинников и ратников погибло не от честного «белого» оружия, даже не от стрелы или метко брошенного «жёлудя», но от вазы, либо какой-то другой домашней утвари, обрушенной из окна на голову. Поначалу довольно милостиво настроенные по отношению к женщинам и детям, уже к полудню гардары стали в них стрелять, выкашивая – бездоспешных – безжалостно. Сопротивление от этого только возрастало и ещё час назад готовые праздновать победу, к трём часам пополудни воеводы заговорили о том, что пора заканчивать. Мол, ещё немного, и воины побегут. Буйслав упёрся. Он вообще был упрям, но двое имели на него какое-то влияние: племянник Рудослав и – Лютень, князь Холмградский. Лютень проиграл свою партию, а Рудослав… Рудослав был ранен и метался сейчас на ложе, отчаянно сражаясь с близко подошедшей Смертью. Пока он одерживал верх, силы воевода был немеряной… но что будет дальше, ведал, пожалуй, только Род, когда-то написавший Книгу Судеб и вписавший в неё каждого из детей своих…
Князь Буйслав и повёл себя буйно. Он орал, топал ногами, чуть ли с кулаками на воевод не бросался, и дело своё сделал. Разьярённые воеводы согласились, что до вечера дружины могут и потерпеть. До вечера… Ещё шесть часов боя!
Простые воины о победе Буйслава не знали, занятые тем самым сражением, на продолжении которого настаивал князь. Резались, погибали, спасали раненных побратимов и снова – резались в тесных, тёмных даже в дневное время улочках Дарии. Разъярённые, они уже давно не брали пленных, да и их никто не щадил…
Ярослав и его сотня не вылезали из боя. Опять – большие потери, погибли Станята и Дружила. Лишился глаза Ставр – правда, остался в строю и сражался не хуже других… Таких было много. По правде, ранен был почти каждый дружинник и даже Ярослав, уж казалось бы – отличный воин, дважды обламывал древки стрел, оставляя остальное на потом. Лишь раз – где-то после полудня – их сотню вывели на время на форум Морского Быка – место, находящееся уже в глубоком тылу штурмующих войск, дали час передыха. Впрочем, уже тогда Богдан, известный своей способностью ославить любое доброе начинание, предупреждал обрадованных воинов, чтоб не расслаблялись.
– Это как раз и плохо, что нас вытащили сюда! – бурчал он, кося тёмным глазом на близкого воеводу Неслаба. – Вот если б нас посадили гарнизоном какой дом оборонять, тогда да. Тогда, скорее всего, до конца боя! А так… Кто хочет поспорить со мной, что не позднее чем через час нас засунут в такое дерьмо…
Он не договорил, махнул рукой, но своего добился. Воины посуровели, шутку прекратились, а когда откуда-то от ворот привезли полный воз стрел и свежих копий, они окончательно осознали, что он – прав. Оказалось – ещё как прав. Оказалось, воевода Нелюб, по своему разумению или по совету князя Лютеня, собирал отряд отборной дружины для прорыва. В городе оставалось всего два места, где враг не был побеждён и даже удерживал оборону: цитадель, осаду которой вёл сам князь Буйслав с турами и находившийся на отшибе дом. По правде, он точно так же напоминал крепость, имел вокруг себя высокую ограду, ворота, окованные железом и крепкий гарнизон, который хорошо ожёг стрелами ратников, к нему ринувшихся. Но то был отряд, вовсе не горевший желанием лезть на рожон. Теперь воевода Неслаб решил ошибку чужого тысячника исправить…
Пять сотен дружины – часть уже спешенная, часть по-прежнему конная, почти три тысячи пехоты сумел собрать Неслаб за тот час, что отдыхала сотня Ярослава. Конечно, почти наверняка он начал собирать воинов раньше. Но всё равно, много времени у него не было. А отряд получился крепким. Достаточным для того, чтобы Ярослав начал ещё больше уважать Неслаба.
– Вот что я вам скажу! – сказал воевода, собрав сотников вокруг себя. – Дело нам предстоит простое, ажно жутко становится от этой простоты! Приступ. Как будто кому-то впервой! С другой стороны, приступ в городе, он особенный. На улицах, да даже и на площади там не развернёшься, я глядел. Лучники опять же лютуют, бьют чуть ли не наверняка. Там вся ширина площади – двести шагов! На прямой выстрел доброго лука!
– Да откуда у базиликанцев – добрые луки? – презрительно фыркнул кто-то из сотников, Ярославу незнакомый. – Не слыхал…
– Ты не слыхал, это ещё ничего не значит! – обронил витязь Яробуй, с сотней дружинной конницы и ещё четырьмя витязями прибывший в распоряжение Неслаба. Пять витязей стоили пяти сотен – отборные воины, всю жизнь посвятившие войне, лучшие воины княжества… Но Неслаб, судя по тому, как глянул на Яробуя, вовсе не так обрадован был, и куда с большим удовольствием получил бы под свою руку ещё тысячу обычного ратного ополчения. Или сотню лучников-лисов, каковые близко имеются, но непонятно за какой надобностью продолжают охранять соседний форум, носящий красивое название Форум Титанов. И ведь не стронешь их с места, не имея соизволения князя Буйслава! А князя, наконец-то дорвавшегося до войны, ещё найти требовалось…
– Так я и говорю, ты не знаешь, не значит, что так оно и есть! – невозмутимо продолжил Яробуй. – Вон, Ярослав стоит, его спроси, какие у базиликанцев луки! Яр, что скажешь?
– Что скажу… Скажу, что неплохие у них луки. – пробурчал Ярослав. – Особливо у акритов. Там у половины номадские луки, а они – почти нашим не уступают! Ну, я имею в виду простые наши луки… Что до остальных… Да какая нам разница, какие у них луки?! На двухстах шагах я из обычной деревяшки берусь пробить твой доспех! Если ещё и стрела добрая будет, с хорошим наконечником, то – насквозь!
Сотник помрачнел. Либо гнал от себя правду, либо не хотел задумываться, истину знаю. Скорее, второе. Дураком не выглядел, да и добрый торингский доспех был кое-где покрыт царапинами, какие только в бою добыть можно. Если не куплен таким, говорит в пользу сотника. Что за спинами родовичей не прятался, храбр и честен перед воинами и Перуном.
– Вот так-то! – хмуро улыбнулся довольный таким поворотом Неслаб. – Языки из вящих говорят, там – сам стратиг укрылся. Так что и охрана у него будет соответственная! Боюсь, стрелков там может быть столько, что обычным приступом тот дом не взять. Что скажете, сотники?
Молчание. Здесь не было мудрых воевод, одним взглядом на театр сражения охватывавшим всё его, от края до края, и принять единственно верное решение. Здесь были сотники. Волки войны, про которых и говорят «из шелома вспоенные, с копья вскормленные». Их дело – выполнять приказы, не особливо задумываясь. Вот разве что дружинные сотники, да ещё витязи…
– Посмотреть надо! – осторожно ответил кто-то.
Посмотрели. Было на что смотреть… Обычный дом, по утверждению воеводы Неслаба, оказался и впрямь – крепостью. Сам по себе высокий, сложенный из огромных камней, защищённый протянувшейся вдоль всей стены галереей, с которой так удобно бить стрелкам, он к тому же был окружён с трёх сторон высокой, в полтора-два человеческих роста стеной, по верху которой шла городня. Ворота, разумеется, были закрыты. И, если только не обманывал цвет, снаружи обиты бронзой. А над воротами, да и по всей стене – часто торчали медные шлемы базиликанцев. Попробуй, сунься!
И тем не менее, воевода Неслаб план разработал. И атаковать приказал, как только последняя сотня дошла. Сразу. Без передыха и раздумья.
20.
Отряд гардаров, выдвинувшийся через площадь, не показался базиликанцам опасный. Нет, конечно в его рядах насчитывалось почти пять сотен пехоты, виднелись лестницы и на первый взгляд наличествовал настрой атаковать. По крайней мере на приступ они двинулись решительно и даже первый залп номадов, обильно проредив их ряды, не умерил пыла. И второй. И третий…
Номады били, уже не целясь даже. Плотность стрел в воздухе была такова, что промахнуться не грозило. Да и расстояние для настоящего стрелка – плёвое. И стрелы, пролетая полтораста шагов, бьют всё ещё мощно, кольчугу или щит пробивая легко.
Гардары пока только несли потери. До стены им оставалось ещё достаточно много пройти, к тому же то, что они достигнут её, ещё ничего не решит. Лучники могут продолжать стрельбу и после того, как расстояние с ними сократится до минимума. И отступать уже поздно – позади открытое место, площадь. Пересечь её ещё раз, под убийственными выстрелами защитников дома, значило потерять ещё полсотни воинов. А может, и того больше. Гардары – что значит выучка! – дошли до стен и даже прислонили к ним лестницы. Но никто из них не успел залезть. Паника ударила внезапно – так часто бывает в самых наилучших армиях, так случилось и с ними. Вдруг кто-то закричал, что их предали, его крик был подхвачен и ратники обратились в бегство. Беспорядочной толпой, россыпью, погибая под стрелами и копьями базиликанцев… За первые минуты бегства гардары положили на площади не меньше трёх дюжин воинов. Среди них, конечно, были и раненные…
Шанс был слишком заманчив, чтобы им не воспользоваться – шанс погубить сразу четыре сотни врагов. Базиликанцы раскрыли ворота, и отряд номадской конницы, все, кто успел сменить городню на стремя, выметнулся наружу. Следом, стараясь соблюсти строй, держа равнение и не слишком спеша, вышли две манипулы пехоты. Две «черепахи», защищённые от нападения со всех сторон. Они не спешили. Номады справятся и без них, пехоту выдвинули на всякий случай, если потребуется прикрыть отход конницы.
И она потребовалась. Как раз для этого потребовалась.
Внезапно – а такое в бою случается всегда внезапно, из двух вливающихся в форум улиц выплеснулась конница гардар. Её было не слишком много, но это была тяжёлая конница, накоротке смертоносная для любых врагов. Тем паче для номадов, которые даже не успели схватиться за луки, убранные в сагайдаки и заменённые саблями. А тут ещё и беглецы вдруг бежать прекратили, развернулись и, хотя строя составить не успели, приняли номадов в копья…
Полегло их много. И дружинники своих слегка потоптали, не в состоянии уже свернуть на дистанции прямого копейного удара. Но номады под их натиском брызнули в разные стороны, словно лёд под прессом кованного сапога. И эти брызги, огрызаясь короткими залпами стрел, рванулись на прорыв в разные стороны…
А был это тот самый план Неслаба – выманить базиликанцев на бегущую пехоту, опрокинуть встречным ударом, а потом… А потом ворваться внутрь, на плечах отступающих, сметённых вражеских солдат!
Всё предусмотрел Неслаб – и то, что обязательно будут преследовать отступающий отряд, и то, что преследователей должно быть много, а значит в воротах обязательно образуется пробка. Всё ли? Не предусмотрел, не понял, что выпущенные номады могут решить прорываться и обратно не повернут. Не угадал, что защитники выдвинут вперёд заступ в четыре сотни воинов. Попробуй теперь, сунься! Две плотной стеной вставшие манипулы сумеют продержаться ровно столько, сколько нужно, чтобы за воротами образовался крепкий заслон. Да и не атаковали они, не поймать их на противоходе!
Бой на площади меж тем продолжался. Остервенелая резня, а не бой! Часть номадов не смогла прорваться, теперь яростно сражалась за свои жизни и здесь, на этой площади, чуть ли не впервые у номадов это получалось достаточно хорошо. Раньше-то как бывало. Раньше в чистом поле схлестнёшься, как туго – бежать, стрелами порыв гардарский осаживая. Здесь бежать было некуда. Потому – дрались остервенело. Оказывается, номады умели держать удар.
Но долго так продолжаться не могло. Ну, четверть часа, ну полчаса – это уже герои держались. Потом обычная для кочевников философия сработала вновь. Номады развернули коней и бросили их к воротам. А там – две манипулы пехоты, почти что сомкнувшейся в единую фалангу, ощетинившийся тяжёлыми копьями-гастами…
План Неслаба сработал, пусть не так и не там, где задумывал сам воевода. И врага смяла не родянская конница, а номады, и смяли не до конца – только одна манипула потеряла строй и стала уязвимой. Впрочем, дружинникам этого хватило. Им сейчас казалось главным – завершить бой. А для этого, надо победить здесь и сейчас.
Дружинники сумели воспользоваться лёгким смятением стратиотов. Сначала десяток, потом полсотни их сумели вклиниться во вражий строй и впереди – воины рода Медведя. Впрочем, их и просто было больше всего…
Ярославу не получилось оказаться на острие удара. Может и хорошо. Сотне Дуба – вражий строй ломали они – досталось очень сильно. По правде сказать, там немного чего от сотни осталось, но поменять её идущая второй сотня Любослава не могла – не было возможности. И всё же даже уставшие и на усталых конях, воины Дуба своё дело знали и сумели оттеснить заслон настолько, чтобы к воротам могли прорваться идущие следом. Сейчас ведь не требовалось одолеть этот самый заслон. Сейчас довольно было не позволить закрыть ворота. А они уже начали закрываться – защитники дома видимо решили пожертвовать четырьмя сотнями, дабы спасти многие другие, ещё находившиеся внутри. Не успели!
Передовые конники сотни Любослава ворвались внутрь, когда между створками оставалось дай Бог сажень. Их почти тут же и выбили – в том числе и самого Любослава, разумеется, ведущего сотню за собой. Но выбивая, потеряли те самые бесценные мгновения, которых так не хватало потом. Ворвавшиеся во двор следом дружинники снова задержали закрытие ворот. А потом к ним прибавились новые, потом набежала пехота и полезла и через стены… Дальше пошёл обычный приступ. Обычный, за исключением того, что за спиной штурмующих оставался крепкий отряд базиликанцев и он – сражался. И всё же сопротивление стратиотов длилось далеко не вечно. Немолодой примипил, командир манипулы, остановил бессмысленное уже пролитие крови, с досадой швырнув клинок на камни. Его воины, пусть и не сразу, примеру и последовавшему за ним приказу подчинились. Здесь почти не было местным, а наёмники из Вольных городов не видели никаких причин погибать за чужие интересы. Если б ещё понимать, за что война, тогда другое дело… Обычное оправдание трусов и предателей. «Война непонятна» и можно бросать оружие, даже если этот твой поступок открывает дорогу врагу. «Война неправедна», и под это списываются любые подлости, в которых, кстати, праведности ни на куну. А кто и где видел справедливую и праведную войну?!
А город пал. Ещё два дня в разных его края сражались отряды обречённых, но – Дария пала именно в тот день, когда был взят дом стратига Фобия. Именно с этого дня под рукой августа Филиппа осталась только три эпархии Алтики, одна – Тангарики и сам Золотой диоцез, в центре которого располагался Великий Город, иначе – Миллениум. Впрочем, со взятием Дарии должны были пройти считанные дни до того момента, когда первые сотни гардарского войска пересекут границу.
1.Стратиг Фобос. Города Дария. 22 день месяца Бокогрея.
Город Дария – когда-то неудачливый соперник Великого Города и Вассилиссума, а ныне – захолустная столица диоцеза с одноименным названием, всё же сохранил остатки былого величия. Стен вокруг него было настроено аж четыре, и хотя только внешняя поддерживалась в относительном порядке, неприятностей для штурмующих на узких и кривых улицах города было заготовлено предостаточно. Великолепен был и порт, огромный эмпорий на двести судов, через который с Дарией были связаны все города Базилики и мира. Вход в эмпорий, кроме могучего друнга галеасов, охраняли четыре поставленные попарно на противоположных берегах башни. Между ними по дну моря была протянута тугая бронзовая цепь, в случае беды одна поднималась почти до поверхности и ни одно, самое мелко сидящее судно не в состоянии было пройти в гавань или её покинуть. Поговаривали, последний раз её укрепили железными шипами, чтобы легче было вспороть днище. Другие говорили, что шипами, пусть даже самыми длинными и прочными, днище не взломаешь, но только зацепишь. Впрочем, достаточно было послушать про численность гарнизона любой из башен, чтобы понять – они справятся и без шипов. Тем более в Дарии – единственной на всю Базилику – лучники могли по умению равняться с гардарами и номадами. Номадов, кстати, среди них хватало с избытком…
Когда началась война, славный город содержал в своих стенах двадцатитысячный гарнизон, из которого почти четырнадцать тысяч составляли солдаты двух отборных Дарийских арифм. Теперь на их место заступили новонабранные юниоры, количеством шесть тысяч, а гарнизон до самого подхода под стены варварских стен составлял всего десять тысяч, из которых ветеранов было только две тысячи. Потом слегка полегчало – друнг, уходивший в Тивранские ворота и за море, в Вольные Города, привёз с четыре тысячи заморских солдат-ветеранов, тысячу номадских всадников и – что самое главное – двенадцать магов. Вкупе с теми, что уже были в городе, магов стало уже тридцать шесть и городская Була а главное – стратиг Фобий Луциан искренне полагали, что этого – хватит. К тому же в городе было припасено вдоволь провианта, хватало воинского запаса и не ожидалось, в отличии от той же Тулсы, уже павшей под натиском северян, проблем с пресной водой – город питался из артезианских скважин, пробитых в Цитадели и вряд ли самый злонамеренный враг сумел бы до них добраться – охрана была неподкупна, поскольку ей и без того очень хорошо платили. Ещё одним поводом для взрыва патриотизма, стали вести о том, что сотворили варвары в Тулсе и погода на море. Слухи о том, что в Тулсе были изнасилованы все женщины, а большинство мужчин – просто перебито, находили всё новые подтверждения, оказались даже свидетели бесчинств гардар, а взбунтовавшееся раньше всякого срока Срединное море лишило многочисленные корабли, стоящие в эмпории, возможности покинуть его и вывезти на себе всех, кто желал это сделать. Зато на стены пришло почти двадцать тысяч мужчин – все те, кому согласно «Кодекс Ретрус», изданным ещё прежним августом, вменялось в руки взять оружие сразу, как только в том будет необходимость. Воины из них, правду сказать, были никакие, но и это лучше, чем не иметь в обороне никого. Тем более варварские орды за городом, обложившие Дарию, пока что не впечатляли. Разведчики, всё же иногда высовывавшие носы за внешнюю стену, докладывали – варваров тысяч тридцать, а торингов нет вообще. Это удивляло – слишком мало. По той же причине это настораживало, и потому стратиг Фобий старательно крепил оборону, стиснув зубы и скрепя сердце отказался от малейших вылазок. Его войско насчитывало чуть больше гардарского – тридцать пять тысяч, и лишь пятнадцать из них чего-то стоили. Впрочем, номады – лёгкие конники, стены никогда не обороняли, в осаждённом городе были бесполезны, только задирали горожан и Фобий грешным делом подумывал уложить их в какой-нибудь бесполезной сшибке. В конце концов, правда, от этого отказался. На время.
Он вообще всегда и всё обдумывал не по разу – характер такой. Хотя тот же характер бывал виной тому, что он вдруг, отринув страх лез в самые безумные авантюры… А так он тих был и скромен. Прямо аки агнец!
Правда, не всегда. Когда булларии попытались прибрать под свои руки запас зерна, в город вышли когорты заморской пехоты, попытки возражать были подавлены. Даже крови немного пролилось… Именно немного. Горожане Фобия любили и разве что некоторая часть плебса попыталась ерепениться. Этих подняли на копья, после чего в городе восстановился порядок, а Була была волей Фобия распущена. И уже десять дней спустя, когда море вздыбилось штормом, горожане восславили мудрость и предусмотрительность стратига. Оказывается, возможно и такое, что уже после Сезона Штормов, что бушует в Срединном море каждый раз от середины осени до середины зимы, до месяца януариуса, море закрыто для плавания. И обычный караван с зерном из Малассы не придёт. Ещё и потому не придёт, что Малассу – небольшой городок, никак не ровню Дарии, за сутки взяли на щит гардары. Там – вот уж странность – никого не убивали, почти не насиловали и вообще ходили слухи – малассцы сами сдали город, сговорившись с торингами. Гардары же, получив магазины для своей армии, этим удовлетворились. Всю ярость они выместили на Тулсе, взяв её штурмом двумя неделями спустя.
Опершись на забороло, стратиг пристально смотрел вперёд. Темнело, и широкое, привольное поле, раскинувшееся перед городом, скрывалось в сумраке вместе с огромным лагерем, раскинувшимся на нём. Гардары пока не обкладывали город плотно и сегодня поутру около пятисот беженцев – в основном старики, женщины и дети на семидесяти возах въехали в Чёрные ворота. Фобия их чудесное спасение не радовало ещё пятьсот едоков для его зерна, им и вода пресная нужна, и фрукты… В общем, лучше бы мирных жителей и впрямь подальше куда отправить. Жаль, нельзя кораблями за море… Дария – крепкий город, в нём вполне возможно удерживаться долго. Если б не мирные горожане… Их – почти сорок тысяч!
Было и ещё одно, о чём Фобий старался не думать, про что известно было лишь троим и что являлось самой главной головной болью для стратига и его советником: ключ питьевой воды, один из трёх, питавших цистерны с питьевой водой, внезапно стал давать меньше воды. Сначала это не заметили, потом – встревожились и послали за магами, благо что ключи были пробиты именно магией. Маги долго что-то там колдовали, потом сообщили, что ничего поделать не смогут. Что тут нужны волшебники посильнее их и поумнее. Потоньше – так сказал тот огромный и более всего на медведя или варвара похожий маг. Чтобы его дьявол побрал! И вот – уже три дня – резервуары заполняются втрое медленнее. Пока это незаметно, но если что-то случится хотя бы с одним источником, недостаток воды будет заметен. Значит, будет паника. Значит… Может быть, уже сейчас ограничить воду?!
Тяжела жизнь стратига. Ещё тяжелее эта жизнь, если город окружён. И уж стократ тяжелее – если ты не понят своими подчинёнными. Как не понят стратиг Фобий Луциан.
2. Лютень и Буйслав. Лес подле Дарии. 22 день месяца Бокогрея.
– Ну, что скажешь? – мрачно спросил князь-тур Буйслав, закончив осмотр город и искренне полагая, что его закончил Лютень.
– Подожди… – обронил тот мрачно. – Тебе не кажется, брат-князь, что на севере стена пониже, да и сложена пожиже?
– Ну… Может на пару пядей и пониже! – неуверенно протянул Буйслав. – Предлагаешь начать приступ там?
– Пока не могу сказать… – пробормотал Лютень. – Но там и впрямь легче было бы сделать пролом. Если вообще его делать!
– То есть как?! – потрясённо уставился на него Рудослав, как всегда возвышавшийся за правым плечом дяди. – Как же без штурма?!
– Можно ведь договориться! – напомнил, прихмурив брови, Лютень. – Как договорился Волод с жителями Малассы. Я уверен, в городе уже ведают правду про гибель Тулсы и спасение Малассы. И сделали соответствующие выводы. Надо посылать послов! И предлагать им сдачу.
– … Твои люди вчера пропустили в город тысячу человек! – сердито сказал, резко сменив тему, Буйслав. – Тысячу! Из них – мне доложили – двести были мужчинами! И ты почему-то не подумал их задержать. Двести человек, каждый из которых возьмёт в руки оружие и будет сражаться с нашими воинами!
– Двести воинов, да ещё восемь сотен бесполезных едоков! – ехидно улыбнувшись, поправил его Лютень. – Ты – как хочешь, а мои воины получили приказ запускать внутрь любых бедняков, туда рвущихся. Вот богатых – тех будут брать. Нам не помешает обзавестись малой толикой заложников. Так, на всякий случай. Мало ли что…
Буйслав несколько мгновений с изумлением смотрел на него, потом оглушительно громко заржал:
– Ну, ты хитёр! Значит, едоков им добавляешь! Ну, хитрован же ты, князь Лютень!
– Хитрован! – криво улыбнулся тот в ответ. – Не знаю, не знаю… Что-то в последнее время мои хитрости не получаются! А впрочем, поглядим. Недолго ждать осталось!
– Вот как? – удивился Буйслав. – А что случится?
– Не знаю! – со вздохом признался Лютень. – Ярослава-сотника послал в разгляду. А с ним последнее время вечно что-то случается!
– Ну, и хорошо! – спокойно сказал Буйслав. – Последний раз, когда он влип в неприятности, мы наконец-то выбили акритов из Северной Алтики. Очистили леса, покорили непокорных… Неплохо для начала!
– Неплохо… – кисло согласился Лютень. – Сотня третий раз обновляется! Из тех, кто поход начинал, меньше трети осталось! Остальных каждый раз из рати добавляем. Это – раз. Тех базиликанцев – пленных – перебил без жалости – два! За каким-то лешим тридцатью всадниками пытался всех акритов в бегство обратить – три! Были у меня на него виды, хотел в старшую дружину, к можам переводить. Теперь вижу – торопился. Ещё одно такое безумие, он у меня и сотни лишится!
– Эк ты его! – крякнул Буйслав удивлённо. – Суров ты, братец! Суров, а и глуп! Ты ж сам его в любое пекло суёшь. И ведь – справляется. И тогда, когда всё войско за нос водил, и тогда, когда при племяше моём, под Малым Кирифором в заслоне стоял. Не прав ты, Лютень. Конечно, для дружины он не дозрел, но как сотник – великолепен. У меня таким Бугай был… пока не погиб. Рыкун, что его сменил волей Рудослава, и умён и всем хорош – а не Бугай. Так на него полагаться я уже не смогу… А твой – надёжен, в меру умен – повторюсь – да ещё и везуч. Другой бы трижды погибнуть успел, а этот – здравствует! Даже раны заживают на нём, как на собаке – за седмицу лишь шрам! Вишь ты, в разгляду уже послан… Нет, Лютень, парень – хорош! Был бы туром, я б его уже и на тысячу поставил! Ну, а раз он твой – тебе и пользоваться везением!
– Это точно! – подтвердил Рудослав. – Не скажу, что уж прямо сейчас дал бы ему тысячу, но подле себя всегда держал. Так и ты, князь Лютень, сам же продолжаешь ему доверять! В разгляду ведь не просто так именно его пустил! Не витязя из дружины, не воеводу, коих и у тебя, и у меня навалом! Опять – Ярослава-сотника! Чьих воинов опять пришлось пополнять… Не ждёшь, что опять придётся?
– Жду! – мрачно ответил Лютень. – Говорю ж, с ним последнее время всё что-то случается! Впрочем… Разве для этого мы пришли сюда? Чтобы обсуждать Ярослава?
– Ты прав. – внезапно согласился Буйслав. – Предлагаю проехаться до моря. Тем паче – не так уж и далеко до него! Свежим воздухом подышим, на стены подле моря посмотрим… Рудослав, повтори, что ты мне утром говорил!
– Я говорил тебе, стрый, что укрепления у моря пусть и крепкие, но – не неприступные. Башен там наставлено много, а толку от них – мало. Я даже на лодье малой в море вышел, прогулялся до гавани. Крепко защищена, не спорю. Четыре башни стоят, между собой галереями соединённые. Цепь в натяг поперёк входа в неё. Камнемёты на башнях… Крепко защитились! А только взять – можно. Надо только людей подобрать, на риск готовых пойти, да воеводу над ними дельного поставить. Глядишь, и возьмём город! Может даже без серьёзных потерь. Войско и так потеряло слишком много, пока мы брали Сальм, Фронфор и Кирифор… Ещё одного кровопускания можем и не выдержать.
Проехали… Длинная полоса леса тянулась до самого берегу, резко обрываясь крутым склоном, где в тридцати шагах внизу бушевало тёмно-свинцовое море. Свежий, морозный воздух бил похлеще плети, а снег под ногами хрустел звонко и даже весело.
– Ох, хорошо! – восхитился Буйслав, полной грудью вдыхая воздух. – Прямо как будто дома!
– Не! – оспорил Рудослав. – У нас воздух слаще, и земля – слаще! И вода – слаще! А тут – тьфу… Впрочем, всё лучше чем в лагере. Там – вонища!
– Ну, так ведь бань здесь нет! – с притворным вздохом сказал Буйслав. – Море, конечно, рядом… Так ведь – зима! Холодно. Вон, даже льдина по морю плывёт. Правда – единственная!
– Какие льдины?! – возмутился Лютень. – Я купался сегодня. Вода – теплущая, как парное молоко. Да и не похоже ЭТО на льдину. Скорее – лодка под парусом. Точно – лодка! И идёт вон к тому мысу!
– Ты стал слепнуть, Рудослав! – рыкнул дядя-князь, вскакивая на коня, с которого только что сошёл. – Скорее! Если это шпион, он будет наш!
Князей, разумеется, сопровождала малая дружина – две сотни всадников, во главе с вящими витязями. Потому пришлось сделать крюк и вернуться к лесу – скакать по берегу было бы быстрее, но тогда на лодке непременно бы заметили отряд. А так…
– Два десятка – за мной! – хрипло приказал Рудослав, спешиваясь. Двадцать воинов – по десятку туров и медведей, немедленно спешились и, пригибаясь и всячески стараясь оставаться вне поля зрения берега, последовали за воеводой. Остальные – частью спешившись, частью оставшись в сёдлах, принялись ждать. Благо, ждать пришлось не слишком долго.
Рудослав появился наверху – грязный, злой, мокрый. Оказывается – споткнулся об корень, спешно спускаясь по склону вниз, обрушился и катился до самого моря, чудом отделавшись помятым ребром. Меж тем, ребро пострадало можно сказать зря. Никто из базиликанцев – а их было шестеро – двое вящих и четверо рабов – не пытался оказывать сопротивления, даже не пытался бежать, хотя лодка была легка и спустить её на воду представлялось делом быстрым и не сложным. Похоже, это были не шпионы. Похоже, это были послы…
3.Лютень, Буйслав и декурион[97] Витий. 22 день месяца Бокогрея.
Никогда прежде к Антонию, простому рыбаку, поставившему свою хижину на берегу Срединного моря, за городской стеной, не набивалось столько народа. Хижина была невелика – десять шагов от одной стены до другой, восемь – от двери до очага. В неё же зашло не меньше двух десятков вооружённых людей. Сплошь – рослые, широкие в плечах… Бычий пузырь, которым было затянуто единственное, невеликое для сохранения тепла окошко быстро запотел… Антоний, вместе с женой и сыном забившийся поначалу в самый дальний угол, боялся вздохнуть. Разговоры же, которые велись среди вошедших в хижину, вгоняли его в холодный пот. Гардары-варвары и каким-то чудом оказавшиеся среди них базиликанцы сговаривались о сдаче города… Вернее – начали.
– … С чего мы должны вам верить? – грубо спросил Рудослав, поглаживая левый бок и болезненно морщась. – Может это – ловушка, в которую попадут наши дружины сразу за городскими воротами! А может, ты – сумасшедший, реальной власти не имеющий!
– Я и не говорю, что мне подчиняется что-то серьёзное! Просто я знаю ваш язык, больше года прожил в городе Арте. – пожал плечами горожанин, назвавшийся декурионом Витием. – Люди, которые меня послали, входят в Булу! Это и Префект Претория, и Префект Стен. И Префект Эмпория! Есть и другие, кто не доволен решением стратига Фобия Луциана сражаться. Мы – те, кто отвечает за город и горожан – знаем правду о гибели Тулсы, знаем и о том, что Малассу не тронули. К тому же мы видим отношение к мирным жителям – вы их не трогаете, впуская в город! Так что если дадите слово…
– Слово? – вскинул бровь Буйслав, одобрительно посмотрев на Лютеня. Тот непроизвольно угадал правильное поведение с горожанами и это, кажется, приносит им успех.
– Слово, что в городе никто не будет обижен! – поспешно пояснил Витий. – Гарнизон в основном из местных состоит, они не станут сражаться против своих, да и не желают рисковать семьями. Номадам тоже нечего делать… Сражаться будут только заморские наёмники – они преданы лично Фобию, а тот тратит на них большую часть казны! Но их – только четыре тысячи. Город возьмёте целым, а они наверняка укроются в цитадели…
– Ну, ну… – пробурчал Буйслав. – Что скажешь, брат Лютень?
– Скажу, что это – шанс! – сухо ответил тот, находясь мыслями где-то далеко. – Дария – город крепкий, зубы не обломаем, но сточить можем! Хотя… Вот что я скажу: мы можем пообещать не трогать город, но – лишь за выкуп. И – нам нужны заложники! Кто-нибудь из вельмож, а также родичи остальных. Чтобы и впрямь мысли не было у горожан нас встретить стрелами! Тогда – да. Тогда я согласен, что это – лучший наш шанс. Что до иного расклада, я вовсе не уверен, что верить этому базиликанцу – правильно. И потом… Впрочем, я думаю, лучше было бы обсудить это позже. Когда почтенный Витий принесёт нам согласие города на наши условия. А мы обдумаем предложение до конца. Как думаешь, князь Буйслав?
– Думаю, ты прав! – кивнул тот. – Слышь, Витий! Сто тысяч золотом, дюжина родовитых заложников, полнейшая безопасность наших воинов – наши условия! Ответ ждём завтра, на этом же месте. Пока – не держим!
– Как?! – опешил декурион, явно не рассчитывавший на такое быстрое завершение. – Но мы же ещё ничего не обсудили!
– А что тут обсуждать? – в свою очередь сильно изумился Буйслав. – Ты – сам сказал – человек маленький, ничего решать не можешь. Вот когда люди, которые действительно что-то решают, сами появятся здесь – с золотом и заложниками – тогда и будем о деле рассуждать. Может быть… И пусть поторопятся! Мои молодцы горячи и долго ждать не могут. Вот, хотя бы, князь Лютень Холмградский! Поверь мне, Витий, он по сравнению со мной, стариком– просто зверюга! Вас, базиликанцев, ненавидит лютой ненавистью. С чего бы только!?
– Видимо, почтенный архонт судит о нас по неким не слишком достойным представителям! – немеющими губами возразил Витий. – Боюсь, такое не раз и не два случается. Достаточно вспомнить, с чего началась эта война, чтобы понять, сколь велико место случая в истории. И – место случайного человека, увы…
– А с чего началась война? – внезапно любопытно спросил Рудослав. – Я слышал, было какое-то дело на границе…
– Дело… – горько всхлипнул декурион. – Две сотни – по одной с каждой стороны – заспорили из-за водопоя! Слово за слово, потом в ход пошли мечи… кто-то выстрелил из лука, пролилась кровь… Не нашлось умного человека, чтобы уступить! Не нашлось умного человека, чтобы закрыть глаза на кровь! И в результате – многие тысячи убитых, искалеченных, пропавших в плену! У нас, из славной лучниками Дарии забрали двадцать тысяч мужчин. По слухам, они были среди тех, кто пытался загородить вашим воинам дорогу на Тулсу… Стоит ли напоминать – там не осталось живых! Торинги тоже потеряли слишком многих и по сути своей положили на эту войну всю мужскую половину страны. Говорят, в их легионах отныне – даже юнцы, не достигшие зрелости! Впрочем, они оказались хитрее. Сумели вас поднять, хотя с вами у нас никогда никаких ссор не было. Мы к вам с легионами не входили и страну вашу не захватывали! И буде вы пожелали бы взять себе земли торингов, не стали бы возмущаться…
– Теодор нашёл правильные слова! – спокойно возразил Лютень, известный своей приверженностью этому союзу. – Что ж поделать, коль так получилось…
– Я просто напоминаю, что началось всё – с десяти убитых! Простых воинов, вряд ли достойных такого сожаления! – вздохнул декурион. – И ещё… Никто у нас в городе не хочет крови – в этом могу заверить. Если вы сможете в это поверить, легче будет договариваться! Мы не предатели, не трусы. Мы просто не желаем гибнуть в войне, смысла которой не понимаем! И всё…
Он встал и вышел, с великим трудом протиснувшись среди дружинников – те даже если бы хотели, расступиться бы не смогли. Скрипнула, закрываясь, дверь… В хижине повисла мёртвая тишина. Дружинники попроще – в основном десятники – не желали нарушать думы князей. Витязей и даже Рудослава пока что ни о чём никто не спрашивал.
– Что скажешь? – тяжело спросил Буйслав. – Теперь, без него!
– Да как сказать… – пожал плечами Лютень. – Страшновато, если честно. Не верю базиликанцам, хоть ты что хочешь со мной делай! Ни на куну не верю! Раз так, вроде как должен быть против… Но ведь хочется, чтобы это было правдой! Тогда город – второй по силе в западной Базилике возьмём без потерь и без боя, дружину для решающего сражения сохраним… Оно не за горами! Разглядчики говорят – август Филипп новое войско собрал, вокруг Миллениума его расположив. Вроде, сто тысяч в нём! Даже нам придётся сильно постараться, чтобы его сокрушить. Да тут ещё и маги…
Кто-то из дружинников сзади не выдержал – кашлянул и шумно почесался. На него тут же цыкнули. Перед очами обычных воинов происходило священное действо княжеского совета. Решалась судьба всего войска. Интересно – аж жуть!
Разговор продолжался ещё два часа. Потом гардары как-то сразу засобирались и ушли. Следом за ними, поцеловав напоследок жену и мальчишку, ушёл Антоний. Ему не впервой выходить в бурлящее зимнее море…
4.Стратиг Фобий Луциан. Дария. 23 день месяца Бокогрея (по гардарскому месяцеисчислению).
Ранним утром Фобия вышвырнул из постели оглушительный грохот кулаков в дверь. Так к нему не стучали давно, и жена – молодая и знатная севаста Анна, тоже проснулась, села на ложе, прикрывая высокую грудь меховым гардарским покрывалом – за него пришлось отдать месячную ругу стратига, но жалеть не приходилось. Анна – черноволосая, не по базиликански пышнотелая, была столь соблазнительна, что Фобий на миг замер в чём был, любуясь и ощущая, как пробуждается окончательно. Стук в дверь – ещё более настойчивый – повторился ещё раз, Фобий открыл наконец и внутрь, отдуваясь и не слишком чётко соблюдая церемониал появления младшего военоначальника перед старшим, ввалился трибун Либерик. Заметно было, ему пришлось побегать а свежая царапина на лице говорила о том, что эта беготня проходила не по открытой и ровной местности.
– Что случилось? – недовольно спросил стратиг, имевший на это утро совершенно иные планы. – Я велел поднимать меня только в одном случае: если гардары пойдут на штурм! Или что – пошли? Так я не слышу шума сражения!
– Будешь так спать, так и не услышишь, кир Фобий! – дерзко, на правах приближённого воина ответил Либерик. – Заговор! Уф… Пришлось же мне побегать!
– Заговор? – вскинул бровь Фобий. – И кто же – заговорщик?
– Члены Булы Тарвий и Сцилий, Префект Претора Пурвий, Префект Эмпория Зиний, Префект Стен Альвий, декурионы Юлий, Гай, Стиций, Витий! Это те, в ком я уверен абсолютно. Наверняка есть и другие!
– Ты когда последний раз пил? – холодно спросил Фобий. – Только что ты перечислил всю знать Дарии! Хочешь сказать, они – изменники?
– Я давно уже подозревал их. Ещё с того выступления плебса против тебя, стратиг! – решительно, не убоявшись сурового тона стратига, возразил Либерик. – Что-то там было не так, и я понял – что, когда тебе пришлось бросить против них заморских солдат! Наши – были слишком ненадёжны и их пришлось оставить в схолиях… Они просто прощупывали настроения местных солдат! Я стал искать – кто. Искал долго… Они хорошо укрылись! А вчера из порта – я там поставил диангелов – вышла лодка. Одна единственная и на ней – Витий! Ну, такой маленький, черноволосый толстяк, ближайший человек Префекта Претора Пурвия!
– Да, кажется припоминаю! – небрежно кивнул Фобий. – Но это пока – не причина для столь серьёзных обвинений! Подумаешь, вышел в море… Префект Претора имеет своих людей за стенами, кому, как не ему этим заниматься…
– Да, я тоже так подумал! – подтвердил Либерик. – Но я уже говорил, что имел свои мысли на этот счёт. Ну, зашёл к Зинию и сказал, что видел выходящую в море лодку. Напомнил про твой приказ – в море – никому! Зиний сделал большие глаза и сказал, что это – рыбаки! Витий – рыбак?! Я сделал вид, что поверил ему, но сомнений больше не оставалось. Ну, да это всё пустяки! Главное – впереди. Уж если после этого не поверишь, я склонен буду думать, что август всё же ошибся, ставя сюда тебя!
– Ты говори, говори! – недобро прищурив глаза, велел стратиг. – Потом будешь оскорблениями сыпать!
– Так вот, я – человек как известно предусмотрительный – поставил в порту пару человек. Надёжных, а главное – мозговитых. Это было вчера. Уже вечером. Один из них прибежал ко мне вчера же вечером – сообщил, что Витий вернулся обратно, усталый, но – это мой человек подчеркнул – чем-то очень довольный. Поскольку я поставил ещё нескольких человек у дома благородного Пурвия, я уже к полуночи знал заговорщиков. Я их тебе перечислил раньше. Но и это не всё! Ты встал вот только сейчас, меня подняли на час раньше! Уже трирема – настоящая боевая трирема – вышла в море! На ней – Пурвий с сыном Антоником, Витий, Тарвий и Сцилий, ещё около десятка человек из знати! Ну не на рыбалку ж в самом деле они отправились!
– Нет, не на рыбалку! – медленно сказал Фобий, медленно и затравленно озираясь. – Армик! Доспехи мне! Меч! Коня готовить! Либерик – я не уверен, что август был прав, назначая меня. Возможно, ты лучше бы здесь смотрелся! Поднимай… Нет, наших не надо. Им больше веры нет. Поднимай людей кира Серветия. Они – чужаки, им вряд ли доверили…
– На мою когорту можно положиться! – обиженно, а потому – сухо сказал Либерик.
– Даже твою лучше не надо! – подумав, решительно возразил Фобий. – Никому сейчас не верю! Никому!
Либерик, приложив к груди кулак в салюте, быстрым шагом вышел, а ворвавшиеся слуги спешно принялись обряжать стратига. Крутой нрав его и склонность всё делать быстро известны были далеко за пределами Дарии. А уж собственные слуги были научены горчайшим опытом и старались без крайней на то нужды хозяина не дразнить. И вообще обретаться подле его горячей руки как можно меньшее количество времени. Уже через четверть часа Фобий был снаряжён, опоясан мечом и, позвякивая пластинами золочёной лорики, склонился над женой.
– Что же будет, Фобий? – жалобно спросила та, приоткрыв пухлые губы, сладко и соблазнительно разметавшись по перине.
– Ничего страшного! – с той твёрдостью и уверенностью, какой на самом деле не ощущал, заверил жену стратиг. – И не через такое проходили – выдюжили. И сейчас – справимся!
Он быстро вышел, не слыша сладкого лепета жены – красивой, нежной, но как и все женщины – глупой. Кровь закипала в жилах, когда представлял, что сделают с ней – такой соблазнительной и белокожей – грубые варвары. Её и именно её он будет оборонять до последней капли крови! Всё было бы иначе, если б можно было из города уплыть…
С бесплодных по причине могучего шторма мечтаний о бегстве, мысли Фобия перепрыгнули на более реальное – на измену. Вернее, ещё час назад он считал это невозможным. Теперь же он не знал, что и сказать. Получалось так, что вместо пятнадцати тысяч пусть не отборного, но регулярного войска он мог положиться лишь на четыре заморские тысячи, да тысячу бесполезных и ещё прошлым утром почитаемых бесполезными номадов. Пять тысяч. Всё! Остальные – пусть часть из них наверняка останется верна Базилике – под подозрением, значит и в серьёзное дело он их не поведёт. Тем более нет веры горожанам. Они и так-то не слишком охотно обустраивали город для обороны. Теперь же хоть охрану к ним приставляй. Или – всё не так уж и плохо? Или заговор – лишь мечты верхушки, да воспалившееся воображение Либерика, возмечтавшего о возвышении?! И такое возможно!
В мрачном настроении и растрёпанных чувствах усевшись в седло, Фобий коротким взмахом послал отряд буллариев – двадцать личных телохранителей – следом за собой. За спиной оглушительно рявкнул трибун Серветий, направляя следом одну из заморских когорт. Чужаки, к которым ещё утром Фобий относился с явным недоверием…
Фобию было горько. С трудом сдерживая раздражение, он ехал по улице города, враждебно и угрюмо глядя на двигавшихся по улицам горожан. Вчера ещё – его людей, его сограждан. Ныне – врагов или тех, кому он уже не доверится…
– Ну, погодите! – прошептал он, с трудом сдерживая ярость. – Сочтёмся! Попомните…
5.
Ожидание было долгим, но Фобий не скучал. Он удобно устроился в тёплом – зимой это немаловажно – доме Претора Эмпория и бедняга Зиний, побелевший и весь опавший на лицо, не знал как перед ним расстелиться, дабы не обозлить. Он бы наверное и жену – такую же молодую и красивую как Анна, её подругу, под Фобия подложил. Но всем было известно, что молодой стратиг жене верен, её любит… Потому за столом, спешно накрытым и уставленным пока ещё в достатке имеющимися яствами, прислуживали два старших сына Зиния – крепкие, плечистые, мрачные. У обоих на поясах висели фальчионы, но оружие сейчас носили почти все мужчины в Базилике, да и при Фобии находилось два десятка избранных – букелларии, центурионы, два трибуна – Либерик и Серветий. Не страшно…
Остальным воинам повезло меньше. К середине дня погода на побережье испортилась, в эмпории, открытом всем ветрам, свистел южный, впрочем, довольно холодный и стратиоты заметно озябли. Большинство из них были из Маграбы и Аурики, городов, хоть и отстоящих от Дарии на жалкие сто – сто пятьдесят миллариев, снега почти не знавших. Им было куда тяжелее и уже слышно было ворчание… Даже горячее вино, в которое напуганный Зиний щедро сыпанул специями, вряд ли могло заменить им четыре стены и крышу, пространство между которыми согрето огнём очага.
И всё же хуже всех было Зинию. Испуганный, он ко всему прочему страдал от неведения. Появление стратига, да ещё с вооружённым отрядом чужаков способно было напугать кого угодно, ещё больше пугало то, что Фобий совершенно явно находился не в духе. Злые и встрёпанные его воины – та часть, которую удалось запихнуть в здание префектуры, задирали чиновников, столь же напуганных, как и сам префект, приставали к служанкам, которых сластолюбец Зиний подбирал на свой вкус.
– Кир Фобий! – как равный равному, именуя Фобия самым коротким титулом обратился к стратигу Зиний на исходе вигилии. – Могу ли я задать тебе вопрос?
– Задавай, бан Зиний! – подчёркнуто обращаясь к префекту, как к лицу подчинённому, ответил тот вполне спокойным тоном.
Зиний ободрился.
– Я бы хотел знать, что привело сюда тебя и твоих воинов. В бронях, вооружённых… Прямо не представляю, что и подумать!
– Правда? – Фобий спокойно взглянул ему прямо в глаза.
– Да, конечно! – ответ получился неуверенным, но даже такой он с трудом протиснулся сквозь плохо поддающиеся губы. – В Эмпории всё спокойно, охрана – надёжна и вряд ли требует усиления. Цепи подняты, корабли стоят наготове… Господи, скорее бы шторм закончился!
Последние слова были сказаны от всей души, Зиний даже сложил руки молитвенно, словно эт было главным его желанием в жизни.
Фобий смотрел на него странно. Словно каждое слово префекта эмпория, человека, не так давно считавшего возможным называть себя его другом, отдавались в нём уколами боли. Может быть, так и было – сказать трудно. Зиний не понял этого, не угадал, от чего так кривились тонкие губы стратига…
– Видишь ли, друг мой! – внезапно улыбнулся Фобий. – У меня появились некие сведения. Будто в эмпории – заговор, будто ты в нём участвуешь. Более того – возглавляешь! Что скажешь, Зиний?
– Скажу правду! – тихо, потупив глаза, возразил Зиний, в то время как его сыновья, молодые да глупые, языка жестов не понимающие, замерли с руками на гардах мечей. – Ложь! Я – вернейший слуга божественного августа Филиппа и буде в эмпории была бы измена – первым бы начал вытравливать её. Огнём и мечом! Без жалости и сожаления! Нет в эмпории измены и, скорее всего, изменник тот, кто эту весть тебе подал! Наверняка с соответствующими комментариями! Он надеется посеять между нами рознь, вызвать кровопролитие! Нет, я – не изменник! И готов повторить это в глаза тому мерзавцу…
– Что скажешь, Либерик? – одним взмахом ладони прервав возмущённые излияния претора, обратился стратиг к верному трибуну. – Может, прав он, а не ты?
– Так могло бы быть! – подтвердил Либерик, вставая и подходя к окну. – Но думаю, тебе стоит дождаться прибытия галеры, что входит в порт! Ответ – на её борту!
Заметно стало, как изменился в лице Зиний. Его сынки, оба разом, отпрыгнули назад… Дураки, не успевшие даже выдернуть мечи. Два крепких удара нанесли им, метко угодив в стриженные затылки, и два глухих удара о пол возвестили поражение молодости перед опытом. Серветий был немолод, но всегда знал, где ему нужно находиться и очень умело обращался с дубинкой.
– Какие будут приказания? – спросил он, прямо глядя в глаза стратигу.
– Ждать! – сурово ответил тот. – Раз они заходят в порт, наши люди в башнях не оплошали и сигнал им никто не подал! Теперь цепь поднята, в эмпорий не войти. Пусть подойдут к берегу, пусть спустятся на пристань. Тогда и возьмём. Команду – тоже в тюрьму! И – этих! Либерик, проследи, чтобы об их аресте ничего не было известно. Даже семьям! Оставим пока всё как есть… Что ты, Зиний?
– Ты всё знал? – бледный как полотно, претор эмпория выглядел лишь жалким себя подобием. Кажется, он даже встать с кресла не мог, подойти к сыновьям, распластанным на полу.
– Знал, знал! – подтвердил Фобий, подходя к окну и убеждаясь, что галера подходит к пристани и лихо разворачивается носом, табаня всеми вёслами и вздымая в тёмное вечернее небо столбы тяжёлых брызг. – Я вообще всё знаю, запомни на всю оставшуюся тебе жизнь! И никогда… Впрочем, никогда – то самое слово, которое лучше всего применимо к тебе. У тебя никогда не было шансов на успех. Ты – идиот, а идиот, строящий заговор, опасен только для себя. Прощай!
– Фобий, ведь мы же друзья! – взвыл Зиний. – Ты был у меня дома!!!
– Заткните ему рот – услышат! – брезгливо поморщился Фобий. – И уведите.
– А пускай слышат! – радостно сказал Либерик от окна. – Взяли их, уже взяли! Они даже не сопротивлялись…
– Пусть бы попробовали! – рыкнул Серветий. – У моих у половины – номадские луки! От них и щиты не защищают!
Вскоре, совсем вскоре послышался грохот подкованных железом солдатских сапог, дверь в комнату с грохотом распахнулась и вошедший декан, отсалютовав, громогласно доложил:
– Изменщики прибыли, стратиг!
Фобий облегчённо вздохнул, а через несколько мгновений, пересчитав входящих, нахмурился. Получалось, из пятнадцати человек, уплывших из города, вернулось только трое – Витий, Пурвий и Тарвий. Куда делись остальные, в том числе и сын Пурвия, оставалось только гадать…
– Ну, и куда вы дели остальных? – от порога приветствовал их Фобий.
6. Ярослав. Дорога в двенадцати верстах от Дарии. 23 день месяца Бокогрея.
Впервые за седмицу Ярослав был спокоен душой и доволен. Его поход – почётная ссылка, в которую, подальше от светлых очей князя Лютеня, его отправил Радовой – прошёл мирно и спокойно. Всего дважды за всё время вдалеке виднелись небольшие разъезды базиликанской конницы, но оба раза, пользуясь своим знанием местности, уходили от погони. Ярослав и не настаивал. Сотня за эту короткую, года ещё не продлившуюся войну потеряла две трети своего прошлого состава, ни одного десятка не осталось, составленного целиком в Холмграде. Может, и впрямь – он плохой сотник? Тогда почему его подбадривают, почему Радовой, пусть и отводя взор, говорит ему много добрых слов?
– А и впрямь – добрая дорога! – медленно сказал ехавший рядом Яросвет. – Получается так, что базиликанцы все уже за стенами, мы тут полные хозяева. Ты что?!
– За стенами, говоришь?! – весело спросил Ярослав, привстав в стременах и добывая свою могучую секиру. – А там – кто?!
Яросвет быстро взглянул в том направлении, куда указывал сотник и громко, с оттенком радости, выругался… У дальнего холма, укрывшись от посторонних глаз под заснеженными ветвями, расположились несколько конных паланкинов. Горели костры, стояли кони… Суетились люди, наверняка уже заметившие появление неприятеля.
– Яр, это – шанс! – радостно сообщил Яросвет мысль, только что пришедшую в голову Ярославу. – И ребят повеселим, после долгой дороги, и языка возьмём! Может, даже добыча будет богатой. Клянусь золотой секирой Перуна, это – кто-нибудь из знатных! Не успел раньше до Дарии доехать, бежит… Яр, там – бабы!
– Бабы… – задумчиво протянул Ярослав, которому за время похода так ни разу и не довелось попользоваться благосклонностью Тиллы. Не было времени, да и воинам могло не понравиться… Воинов своих, пусть старых среди них оставалось совсем мало, Ярослав любил неложно.
– Атакуем! – подумав ещё немного, велел Ярослав. – Добран, возьми ещё десяток… Да хоть бы и Ставра! Обойди на всякий случай с другой стороны холма. Не верю я в засаду, да не хочется рисковать…
Добран, который по сю пору разговаривал с Ярославом сквозь крепко стиснутые зубы, коротко кивнул и развернул коня. Ярослав проводил его мрачным взглядом. Не к добру в сотне такой разлад, ох и не к добру! А что поделать?! Может, он и был не прав тогда, на лесной дороге. Так ведь давно всё было!
Добранов отряд в два десятка на рысях ушёл по дороге в сторону Дарии, остальные восемь десятков – почти все уже неполные – не спеша развернулись в боевой порядок. В этих приготовлениях был упрятан глубокий смысл – редкий воин, завидя приготовления к бою тяжёлой панцирной конницы будет зреть эти приготовления без трепета душевного. Тем более, когда против столь мощного отряда – дай Бог двадцать бойцов, включая сюда и слуг.
– Вперёд! – команда сотника, и кони брошены вперёд. И звон стали, извлекаемой из ножен, оглашает окрест. А навстречу – гордые до безумия – восемь букеллариев. Разгоняют коней для последнего в своей жизни боя.
Схлестнулись… Вернее, гардары, успевшие по заледеневшей корке снега разогнать коней до широкого галопа, так быстро смяли их, что вряд ли успели обменяться с противником даже ударами. Один из тех немногих ударов нанёс Ярослав – булларий был вынесен из седла и больше не поднимался. Может, поднялся бы, да по тому месту, куда упал, тут же пронеслись три ряда коней с седоками. Втоптали упавших в снег, размяли до каши, перемешав с хрустким снегом… А дальше – бой закончился. Не было больше ни одного мужчины среди базиликанцев, способного взять в руки оружие. Рабы бросились врассыпную, и как ни честил их седовласый, благообразный старик с коротким гладием в руке, никто не вернулся. При базиликанце осталось лишь трое – двое с мечами, один с дубинкой. Не соперники. На них и не обращали внимания, дружно, в сотню глоток взвыв при виде шести женщин: двух не слишком молодых, трёх молодых и красивых и одной девочки лет пятнадцати.
– Яр! – заорал радостно Богдан, метким ударом разбивая зубы одному из последних защитников и вздёргивая одну из молодок в седло. – Смотри, какая красота!
Могучим рывком он раздёрнул сразу и тёплый плащ, и хитон с пеплосом, обнажив для всеобщего обозрения белую молодую грудь, высокую и довольно пышную. Впрочем, белой ей оставаться недолго. Вот уже и первые багровые пятна на груди появились – от пальцев грубого воина…
– Сотник, хочешь? – радостный Богдан подогнал коня и перекинул окаменевшую от ужаса девку через луку седла ярославова коня. – Смотри какая задница!
Резким рывком он задрал обрывки хитона, демонстрируя Ярославу и всем, кто мог достичь взглядом, белоснежные, нежные и пышные ягодицы. Нежная девка, сладкая. Ярослав почувствовал, что сдерживаться трудно, а смысла в этом не видел… Рядом уже растягивали на земле женщин, поодаль повязали того благообразного старика.
– Ярослав! – притворно ласковый голос Тиллы был для него как снег за шиворот. Даже дальше говорить не потребовалось.
Вздохнув тяжело, Ярослав легко поднял почти невесомое – всего три пуда веса – тело девушки и вернул его ухмыляющемуся Богдану:
– Благодарю, дружище! У меня – другие дела! Эй, кто там! Старика ко мне!
Благо, что костёр горел мощно и его не затушили скачущие кони и сражающиеся люди. Подле него и расположились. Старик сыпал проклятьями, несмотря на тугие путы порывался вскочить и броситься на насильников и убийц, подле него сидевших. Пришлось охолонить его самую малость – древком по рёбрам.
– Поговорим? – выждав, пока старик успокоился, предложил Ярослав. – Ты кто, старик?
Старик плевался, брызгал слюной во все стороны и вообще почему-то не был расположен к мирному разговору. Неподалеку как зарезанная орала одна из женщин, ехавших с ним – не хотела уступать настойчивому Дружиле.
– Дружила, охолонь слегка! – недовольно поморщившись, рявкнул Ярослав. – Разговору мешаешь… Дед, ты лучше говорить начинай. Твоим же хуже будет!
Старик ответил – опять резко, опять неприятно…
– Ну… – вздохнул Ярослав, разобрав его слова с некоторым трудом. – Ты сам напросился, отец! Дружила, тащи свою милку сюда! Добран… Нет, лучше ты, Богдан! Накали нож!
Добран похоже понял, почему Ярослав изменил своё решение, но вряд ли был благодарен. На его бедную голову немедленно обрушился град насмешек, а Богдан глянул волком. Не слишком приятное дело поручил сотник – угрожать оружием женщину. Теперь, когда уже отошёл, когда кровь разогнал известным способом, вовсе уже не хочется быть жестоким. Увы – сотник велел…
Дружило притащил упирающуюся женщину, резким рывком за волосы вздыбил её на колени. Взвизгнув, она замерла в такой позе, боясь пошевельнуться.
– Твои приказания, сотник? – угрюмо спросил Богдан.
– Погоди слегка! – поморщился Ярослав, недовольно на него глядя и вновь повернулся к старику. – Что скажешь? Твоей женщине может быть очень плохо, если не поторопишься говорить! Ко всему, я ведь от тебя ничего особенного не требую! Кто таков, откуда, куда! Ну, можешь ещё рассказать – зачем!
– А не ясно – от вас бежали! – окрысился старик. – Я – патриций Цирцей, это – моя дочь Ливия. Те – мои невестки а вон так женщина – жена… Сволочи!
– Ну, ну… – недовольно нахмурился Ярослав. – Это мне уже не нравится! Что за привычки – оскорблять беспрерывно! Видишь, как всё просто, Цирцей! Всего-то надо было назваться, да объяснить, что да куда. А мы уже подумали, что вы – шпионы!
– Да какие они шпионы! – обиделся за старика Яросвет. – Дед же сказал тебе – беженцы! От нас, значит, бегут!
– Дурни! – презрительно обронил Ярослав. – Мы с бабами да стариками не воюем!
Невдалеке ворочалась на снегу немолодая уже женщина, зажимая промежность…
Ярослав перехватил выразительный взгляд Тиллы, поморщился.
– Помоги им, что ли! – велел неохотно. – Хотя… Да ладно, помоги!
Тилла сорвалась с места, как стрела, из лука выпущенная.
– Закончит – выступаем! – подумав, сказал Ярослав. – Пора уже, да и подарочек у нас есть для князя Лютеня.
7. Князь Лютень и Ярослав. 23 день месяца Бокогрея.
Князь Лютень Холмградский лёг спать чуть ли не с первыми лучами рассветного Коло, так что заботливые сверх всякой меры Ратша и Мирон немедленно устроили вокруг его шатра тишину. Конечно, совершенной тишины в воинском лагере не было и быть не могло, но Лютень так устал, что не проснулся бы даже если б над его ухом рвались магические огненные шары. Понятное дело, переговоры с послами Дарии, проклятыми базиликанскими занудами, дались неимоверным трудом, потом и кровью. Зато теперь уже можно было быть уверенным – Дария сдастся. Двенадцать знатных базиликанцев – сплошь представители лучших родов Дарии – обретались под надёжной охраной в шатре, вернувшиеся в город обладали достаточным весом для того, чтобы заговор был успешен, а участь Тулсы должна была стать для них ужасающим примером. Как участь Малассы – благим. Ибо Маласса, в которую воины Волода и Первоцвета вошли без боя, стояла нетронутая и горожане её пользовались немалыми свободами. Поговаривали, там даже преторы по-прежнему базиликанцы, и правёж они правят по своим законам, а дружинники-гардары в него не вмешиваются! Может, это уже лжа была… Но в Дарии кто-нибудь да поверит. А каждый, усомнившийся в необходимости сопротивления – уже союзник. А каждый, повернувший оружие против своих – союзник надёжный. Хотя какой из предателя надёжный союзник!?..
Ратша и Мирон устроились у входа, разложили тавлеи и принялись играть, как играли на каждом привале… Это в седле Ратша мог дать Мирону фору, да ещё и немалую. Это на мечах он рубился лучше, а стрелял как истинный номад. Когда дело касалось неспешной, полной сомнений и раздумий игры, вперёд выходил талант Мирона. Он и князя обыгрывал, и воевод Радовоя и Ивещея! Играли азартно, с криками и сжатыми кулаками. И как раз к тому моменту, как Коло поднялось до зенита, а кашевары в лагере начали созывать воинов к столам, Ратша впервые был близок к победе. Мирон, умница Мирон, лишь пыхтел да сопел, да холодный пот со лба отирал. У него уже отмёрзла задница, занемела спина, но отрок даже не подумал оторвать взор от доски, старательно высматривая, какой бы фигурой сходить так, чтобы Ратше наконец-то пришлось несладко. Из серьёзных фигур у Мирона остался только один дружинник[98], да оба воеводы[99]. Волхва[100] он потерял ещё в начале игры, как оказалось, необоснованно разменяв, а теперь уже поздно было что-то делать. Четыре оставшихся у него пешца застряли наглухо, заблокированные чужими пешцами, и чтобы открыть дорогу хотя бы одному из них, требовалось отдать фигуру. Жалко… Да и нужны будут ещё – чтобы защитить князя[101].
– Ну, чего мучаешься? – радостно спросил Ратша, ёрзая на кошме так, словно уже не только задницу отсидел и теперь разминает.
– Не торопи! – нервно огрызнулся Мирон, за спиной которого столпилось немало зевак. Каждый, кто хоть самую малость играл в тавлеи, горел желанием узреть первое поражение лучшего игрока, непобедимейшего Мирона.
– Чего это не торопи?! – возмутился Ратша, играя на публику, и одновременно – мешая Мирону сосредоточиться и обдумать позицию. Пару ходов назад он совершил нелепейшую ошибку, обычную, впрочем, для себя. Теперь требовалось скрыть её как можно дольше…
Внезапно Мирон радостно заорал, чуть ли не начал прыгать, его рука рванулась вперёд и князь, фигура не только слабая, но и неустойчивая, треснувшись аккуратным серебряным венцом, обрушился набок.
Моментально тишина – и без того непрочная – была взорвана. Половина воинов во главе с Мироном закричали, что произошедшее – случайность и ничего не изменилось. Ратша, вскочивший на ноги, способен был перекричать их всех один, но на его сторону встали ещё и остальные дружинники. Хор почти сотни глоток, обладатели которых гвалтели наперебой, способен был мёртвого поднять из могилы, а живого в неё отправить. Князь Лютень просто проснулся и, позёвывая и глядя на нагло ухмыляющееся ему из зенита Коло, вышел из шатра. Моментально восстановленная тишина была ему вместо приветствия…
– Что здесь происходит? – спросил Лютень, обводя всех взглядом. – Мирон, Ратша, нишкните! Что за привычка! Как я отлучаться, так вы – в драку! Ну-ка, на мировую!
– Да он!.. А он!.. – в един голос закричали отроки.
Князь нахмурился. Просто нахмурился, и этого хватило, чтобы оба заткнулись и угрюмо уставились друг на друга. Непохоже было, чтобы кто-то желал первым протянуть руку…
– Так… – медленно сказал князь, нахмурившись уже всерьёз. – Значит, вот так?! Ивещей!
– Здесь я, княже! – суровым взглядом вколачивая спорщиков по уши в снег, воевода вышел откуда-то из-за шатра и встал шагах в пяти от Лютеня. – Чего изволишь?
Прежде чем Лютень успел ответить, Ратша и Мирон быстро, не поднимая глаз, пожали друг другу руки. Вроде как помирились.
– То-то же… – улыбнувшись, наставительным тоном сказал князь. – Что ж, добро… Ивещей, я хотел сказать… А что же я хотел сказать?
– Ты, княже, наверное хотел указать мне, что вернулся Ярослав-сотник! – улыбнувшись в ответ, ответил тысяцкий воевода. – И что неможно ему задерживаться слишком долго с докладом!
– А он – боится! – звонко сообщил окружающим юный наглец Ратша. – Князь на него осерчал шибко, а когда на него серчают, Ярослав теряется! Он только в бою у нас смелый! Наверное, когда моложе был… Ой! Ой, не надо, Яр!
– Откуда знаешь, что это – я? – с ухом Ратши, зажатым в булатных пальцах, Ярослав умудрился ещё и поклоны князю и воеводе отвесить. Каждому – наособицу.
– А кто ещё княжеского меченошу за ухо драть будет? – возмущённо, с трудом сдерживая невольно подступившие стрелы, пропыхтел Ратша. – Отпусти!
– И верно, отпусти, Ярослав! – довольно миролюбиво сказал князь. – Что дорога?
– Дорога – свободна, княже! Мы проехали почти сто вёрст за эти дни – чисто! Ни одного акрита паршивого, ни одного стратиота! Пару раз, уже на подходе, видели отряды базиликанской конницы, но их столь мало было, что это – не сила. Ошмётки какого-нибудь гарнизона пробираются домой…
Лютень довольно кивнул.
– Я с подарочком, княже! – осторожно и издалека начал Ярослав. – Вот, языка к тебе привёз! Он у нас из патрициев, бояр местных значит. У него даже родичи в городе есть! Из вящих!
Старика вытолкнули пред ясные очи князя и тот отметил для себя измождённый вид и явно подорванный дух базиликанца. А ведь наверное эти чёрные очи когда-то сверкали дерзостью и гордыней. А плечи – и по сей день широкие – были налиты силой…
– Кто ты? – спросил князь, знаком велев Ратше и Мирону подать два креслица – для себя и высокородного пленника.
– Я – патриций Цирцей из фамилии Сицилов! – второй раз за день назвался старик. – Мой род восходит корнями к архонтам Дарии и…
– Опусти свои корни! – едко посоветовал ему князь. – Дело говори!
– Я и говорю дело! – обиделся тот, когда понял не слишком правильно произнесённую фразу князя. – Я хотел сказать, что имею определённый вес в Дарии и если мы договоримся, готов помочь! Только условие: мои родственники должны уехать! Немедленно! Без препятствий! А этот сотник – должен быть покаран, как последний мерзавец и подлец! Мои девочки…
Старик всхлипнул, а почти сотня пар глаз обратился к невозмутимому – уже привык, что все несчастья валятся на крепкую шею градом – Ярославу.
– Ну, пошалили хлопцы! – спокойно ответил тот. – А чо… Война, так!
– Никто тебя ни в чём не обвиняет! – сказал Лютень. – Старика отведите к заложникам. Поглядим, что они скажут…
Те же дружинники, что привели его сюда, теперь потащили – кажется, очень удивлённого таким оборотом – к шатру, где сидели пленники.
– А ты, Ярослав, задержись! – сказал вдруг князь. – Разговор есть!
Ярослав вошёл в шатёр на подгибающихся ногах. Перетрусил…
Оказывается, не зря. Сумрачный и явно недовольный, Лютень протянул ему небольшой берестяной свиток.
– Догадываешься, от кого? –только и спросил.
– Догадываюсь! – тихо ответил Ярослав, медленно краснея.
– Ты гляди! – князь был суров. – Такое – заслужить надо!
Коротко поклонившись, Ярослав вышел…
8. Ярослав и Медведко. Перед воротами Дарии. Вечер 23 дня месяца Бокогрея.
– А крепки стены! – сказал за спиной Ярослава чей-то густой, могучий голос и сотник резко развернулся, одним могучим рывком выдираясь – с кровью и болью – из дум. А был он далеко – в Холмграде, в княжеском кроме на третьем поверхе. Там – светёлка Умилы… А письмо от неё – тёплое, как летняя водица, и нежное, как прикосновение, оно согрело зимний вечер. Ярославу было для чего жить – его ждали, его любили и в его возвращение верили. Единственное облачко, омрачавшее собой светлое небо над его головой носило имя Тилла. Если Умиле он люб, то как быть с Тиллой?
– А, это ты, ведун! – коротко кивнув, приветствовал Ярослав Медведко. С тех самых пор, как брали Сальм, сотник и ведун если не сдружились, то по крайней мере испытывали один к другому искреннюю симпатию. Кровь, пролитая в бою, она лучше всего связывает. Впрочем, именно сейчас Ярослав вовсе не хотел с кем-то разговаривать, он мечтал и появление Медведко было ему против души.
– Я! – Медведко не страдал разговорчивостью, скорее даже наоборот – ему не помешало бы немного разговориться. – Прохлаждаешься?
– Воздухом свежим дышу! – отшутился Ярослав. – После чистого поля, в лагере… м-м-м… попахивает!
– Родяне! – с непонятной яростью скрежетнул зубами Медведко. – Зачем идти по нужному делу далеко, когда можно отлить прямо с порога палатки? Правда, гадить ходят к соседям…
Ярослав криво усмехнулся.
– А ты?
– Я – нет! – жёстко сказал Медведко. – Гордость не позволяет… Или от топтыгина и впрямь слишком много набрался! Как-никак, полную зиму в одной берлоге с ним провёл!
Сотник только головой покачал, в молчаливом восхищении. Безумец! Четыре месяца провести в берлоге рискнёт далеко не каждый. Да и голодно, поди, было… И разные дела надо где-то делать было…
Медведко, видимо, угадал мысли, что роем вились, сшибаясь, в голове Ярослава, усмехнулся и пояснил:
– Я там только ночевал! Не зверь ведь, человек! Дел неотложных – уйма, да и весной – выходить из леса. Так что день светлый я в лесу проводил…
– А… – равнодушно протянул Ярослав. – Я-то думал…
– Ты лучше скажи, что думаешь о городе! – внезапно оборвал его ведун. – У князя нашего план какой-то хитрый, это понятно. Князь Буйслав спит и видит, как его Туры первыми в город ворвутся – тоже понятно. Остаётся понять, что нужно нам, простым воинам!
– Штурма не будет! – внезапно сказал Ярослав.
– Чего?! – уставился на него Медведко. – Как – не будет?!
– А так – не будет! – Ярослав не удержался – ухмыльнулся нахально. – Я тут переговорил с хлопцами, что в лагере оставались – с Яробуем, с Перваком, с Любомудром… Они чуть ли не в един голос говорят – князь переговорил с кем-то из города. Да и тот шатёр, что пуще десницы охраняют ребята Доброслава – тоже ведь не пустой стоит! Люди там, и нашего пленника туда повели!
– Тоже мне, тайна! – фыркнул Медведко. – Туда Улеб ходил, магию базиликанскую давить на корню… Дюжина там базиликанцев! Девки есть, парни молодые… Четверо – в годах, один – так и вовсе стариком выглядит! К нему все вежливо обращаются… Короче – вож али войт! И у базиликанцев его ценят!
Ярослав только усмехнулся, да головой покрутил. Можно было спорить на что угодно – хоть на собственную голову – что князь Ярослав никак не предполагал такого расклада. Впрочем, вряд ли кому из гардар пришло бы в голову сбежать в город с этой новостью, за которой вырастал в полный рост шанс войти через ворота и – что ещё более важно – без боя. Вот только вряд ли кто из воинов побежит. И вовсе не по беспримерной своей преданности Делу и Роду. Изменники встречаются среди любого народа и их число в общем одинаково. Но только совершенно безмозглый, даже безумный человек побежит в окружённые войском город, из которого даже по морю не выбраться. Иначе он – самоубийца. А это мало почётное прозвище.
– Так и что, коли так? – спросил он после некоторого молчания. – Хоть две дюжины! Хоть сотня! Если эта сотня поможет мне сберечь мою, так я их всех по очереди на горбу своём таскать буду! И так слишком много потеряли хороших хлопцев…
– Да, много… – кивнул Медведко. – Я помню, у тебя молодец там пострадал. Добробог ещё пытался вылечить его.
– Жароок! – вздохнул Ярослав, мрачнея. – Рука у него иссохла после Сальма. Жалко воя, а – в обоз пришлось списать. Видел недавно – пол-Жароока осталось! Почернел как базиликанец, да ещё и исхудал!
– Добробог снова за его руку взялся! Вроде пальцы шевелиться стали… Да ты не вздрагивай, не вздрагивай! На эту волну он всяко потерян! – Медведко улыбнулся дружелюбно. – А дальше – поглядим. Если он таков, как ты его видишь, так может и с одной рукой человеком станет. Ведуном… Ты, кстати, сам не думал?
– Ведуном стать?! – весело, чтобы не слишком сильно обидеть Медведко, ужаснулся Ярослав. – Нет уж, спаси меня Род! У меня и любая есть, которая меня ждёт. И князь вроде доверяет опять… Жизнь прекрасна, ведун! А от прекрасной жизни уходят только безумцы!
– Жаль… – кажется, искренне огорчился Медведко. – И Добробог тоже считает, что у тебя – талант, сотник! Не воинский, хоть и тот присутствует – ведунский! Из тебя мог бы получиться добрый ведун… Постой! А как это девка может тебя ждать где-то далеко, когда она – в лагере травницей? Я про Тиллу говорю!
– А я – нет! – стараясь не глядеть в сторону ведуна, возразил Ярослав. – Есть только одна на свете, кого я люблю не ложно. И это – не Тилла!
Сзади оглушительно хрустнула ветка. Оба – и сотник, и ведун разом обернулись. Ярослав ещё и за меч схватился. Так, на всякий случай… Лучше б уж не хватался! В десяти шагах самое большее, белея лицом, стояла Тилла. Кажется, ей как раз хватило присущего ей крепкого характера, чтобы устоять на ногах при последних словах Ярослава. Впрочем, крепкий характер при ней и остался. Ни слезинки, ни крика. Только яростный, неотрывный взгляд в упор, в глаза Ярославу. Первым взгляд отвёл сотник. Он не видел – только слышал – снова хрустнули ветки, потом удаляющиеся шаги.
– Она ушла! – в голосе Медведко, больше похожем на рык, не слышно было сочувствия.
– Пойду за ней, скажу…
– Не ходи! – прервал его ведун. – Ничего хорошего из этого не получится, только всё окончательно испортишь!
– Я всё же пойду! – мрачно сказал Ярослав. – Хуже или лучше, а – решать что-то надо. Поглядим…
Он ушёл, а ведун ещё долго смотрел ему вослед, да качал головой. Зря он так, ох и зря же! Молодежь…
Самому ведуну как раз минула тридцатая весна.
9.Ярослав и Тилла. Лес под стенами Дарии. Вечер 23 дня месяца Бокогрея.
Тилла бежала по лесу, даже не видя, куда направляется. Слёзы застилали глаза, ярость бушевала в груди и единственное, что приходило на ум – утопиться в ближайшем озере, благо вокруг Дарии их было почти столько же, сколько и на границе земель Медведей и норлингов. Впрочем, был ещё вариант – пойти и убить Ярослава. Мерзавца, которому она отдала всё, и который в ответ не дал самого малого. К тому же, как оказалось, он ещё и не любил её!..
Рыдая, по колено и выше проваливаясь в рыхлый, влажный снег, она забралась глубоко в лес. Здесь снега было ещё больше, несколько раз она проваливалась всерьёз. Но – выбиралась, благо злости было вдосталь, а силой Род не обделил. Но вокруг был чужой лес, даже деревья – не такие, как дома. В конце концов злость стала отступать, ей на смену пришла обида. Тилла растерялась и очень некстати провалилась ещё раз. Только на этот раз под ногами вместо твёрдого наста – земли – оказалась ледяная жижа. Под ногами было болото и Тилла, испугавшись рванулась. Забыла, что именно так поступать нельзя! Где-то вокруг ног жадно чавкнуло и травницу начало засасывать уже всерьёз.
– Ну и пусть! – внезапно осерчав, решительно пробормотала Тилла. – Зачем мне жить?!
Она и впрямь прекратила вырываться, тем более что уже дорыпалась до того, что подбородок лежал на снегу и медленно опускался ниже. Тилла закрыла глаза, глубоко вздохнула и приготовилась умирать…
Её косу неожиданно защемило и Тилла даже вскрикнула. В рот немедленно хлынула вода, но наверх тащило куда быстрее, чем вода заливалась внутрь и Тилла вылетела из майны, как домовой из горячей печи – стрелой.
– Дура! – хлестнул её злой, полный ярости голос Ярослава. – Помирать собралась?! Дура!
Откашлявшись и выплюнув воду, Тилла подняла на него глаза, и сотник, у которого было что ещё сказать, немедленно заткнулся – такое было у неё лицо.
– Дура! – просто сказала Тилла, первой опустив глаза. – Безмозглая, самонадеянная дура! Не смогла понять, что для тебя всё это – игра! Не надо искать девку, она под боком! Дура…
– Тилла, ну…
– Не надо! – Тилла тихо вздохнула. – Я и впрямь дура. Как будто не видела, как ты тоскуешь по дому. Куда больше остальных! И рубаху, что носишь не снимая, сам ты себе не купил бы. Её вообще мало кто мог бы купить. Только очень знатная!
Ярослав молчал.
– Хотела б я знать, кто это! – зловеще закончила травница. – Глаза бы выцарапала бесстыднице!
– Что же она такого бесстыдного сделала? – удивился Ярослав. – Вроде бы ты на меня своих прав не заявляла!
Тилла рванулась. Ярослав её поймал и, прежде чем вырвалась, притянул к себе, подгрёб обеими руками. Попробуй вырвись у этого медведя! Тилла и не пыталась. Хотя внутри у неё всё клокотало от возмущения и обиды, в объятиях Ярослава было тепло и привычно. Выбираться из них не хотелось никак…
– Назови мне её имя! – тихо попросила она, когда прошло некоторое время. – Я обещаю, что не стану вредить…
– Нет! – Ярослав покачал головой, выпуская её из своих объятий. – Не стану. Хотя ты и не смогла бы ей повредить!
– Я – дочь воеводы! – сверкнула Тилла глазами.
– Она – тоже не холопка! – возразил Ярослав. – Далеко не холопка!
Тилла – вот ведь характер – закусила губу, несомненно перебирая в уме всех возможных соперниц. Отбросила голопузых зассых, отбросила тех, кого сочла слишком старыми, отбросила чужих невест… Заметно потемнела ликом.
– Пойдём в лагерь, Тилла! – устало попросил Ярослав, не замечая налившихся красным щёк. – Темнеет уже, а до него – две версты!
– Я так далеко ушла? – ужаснулась Тилла, на время забывая про обиду. – Да когда успела?!
– Вот уж не знаю! – пожал плечами Ярослав. – Ушла, однако! Я за тобой шёл, так всё удивлялся. Через такой лес проломилась – жуть просто! Дважды волчьи капканы обходила, ещё один раз прямо по бурелому прошла – я так провалился, по твоим следам идучи! А тебе – ничего.
– Я замёрзла! – внезапно призналась Тилла. – Не дойду, наверное…
Ярослав хотел посмеяться, но взглянул на необычайно серьёзное лицо Тиллы и тяжело вздохнул. Ничего она, конечно, не замёрзла. Просто захотелось, чтобы он на руках её протащил. Что ж, он может…
Тилла тихо охнула, когда Ярослав легко поднял её на руки и пошёл по болоту. Снег – рыхлый и непрочный, проваливался под ногами и от сотника быстро повалил пар. Хоть и шёл он по её следам, но и вес удвоился. Там где Тилла и даже он сам проходили быстро и проваливаясь только по развилку, теперь получалось погружаться по грудь. Хорошо ещё, сюда он шёл быстро, распарывал снежную целину, будто ладья воду. Хорошо, что снег – не вода, за тобой не сомкнётся. Какая никакая, а тропа. И снег в ней промят посильнее, притоптан ажно двумя ходоками…
– Прекрати! – где-то на четырёхсотом шаге прошептала Тилла. – Прекрати, всё одно не донесёшь!
Ярослав только хмыкнул, сосредоточенно сопящий, да продолжил свою путь.
– Прекрати! – ещё раз повторила Тилла, уже без прежней уверенности, вопреки своим же словам обвивая шею Ярослава руками и удобно устраивая голову на его груди.
Ярослав снова хмыкнул, на этот раз веселее. Даже сопеть на пару мгновений перестал, хотя – заметно было даже Тилле – устал порядком. Шёл ровно, с шага не сбивался… А грудь – ходуном. И дыхание, пусть ровное – тяжёлое.
– Всё равно две версты ты меня не пронесёшь! – сказала Тилла, упрямая нисколько не меньше Ярослава. – Я – тяжёлая!
Ярослав берёг дыхание, так что смолчал опять. Но – первый раз за всё время – споткнулся и чуть не упал. Устоял с великим трудом, балансируя прямо вместе с Тиллой…
– Я устала на тебе висеть! – капризным голосом сказала Тилла. – Отпусти меня, олух!
– Бабы! – сквозь крепко стиснутые зубы не процедил даже – промычал Ярослав. – Не могут шагу без разговора прожить… Помолчи уже!
Когда он бывал так суров, спорить уже не приходилось. С детских лет так повелось, с детских лет Тилла – осторожная, когда это бывало необходимо – твёрдо для себя это усвоила и никогда с ним не спорила. Или почти никогда. Не стала спорить и сейчас – молча уткнулась лицом в броню и молчала, пока он не осел медленно на снег. Совсем недалеко - шагах в трёхстах – ровно, как море, шумел воинский лагерь гардарского войска…
10.Князья Лютень и Буйслав. Княжеский шатёр. Ночь на 24 день месяца Бокогрея.
Вот и решилось – посланный из города человек – рослый солдат, почти ничего не добавив от себя, назвал день и час, когда ворота будут открыты, а гарнизон не станет сопротивляться – завтрашнее утро. По словам солдата – а он знал только то, что ему сказали вельможи – завтра будет такая возможность, потом – может и не быть.
Его отпустили, предварительно дав денег и, по словам вартовых, тот быстро испарился в темноте. Умело растворился в ней, что показывало немалый опыт…
– Не верю я ему! – пробурчал Рудослав, уставившись на некий план города, составленный со слов заложников и лишь частично дававший представление, куда требовалось идти сотням и тысячам. Вот так зайдёшь в город, а там – маги! И – лучники на стенах, этот городишка, кажется, как раз лучниками и славится… Может, не стоит?
– Стоит, стоит! – усмехнулся Буйслав. – И не думаю, что кто-то из трусливых базиликанских свиней осмелится нам противостоять. Здесь – их дети и союзники и если только одна стрела… Да я их собственными руками рвать буду!
– Но ты не волнуйся, Рудослав! – улыбнулся князь Лютень, настроенный дружелюбно и вообще весёлый. – Мы сейчас что-нибудь придумаем! Думаю, Буйслав прав – базиликанцы не настолько свирепые воины, чтобы рискнуть. Тем более, чтобы нанести нам серьёзный урон, они должны рискнуть и запустить нас в город. А это для нас – главное! Пусть только пустят… Но воевод надо, конечно, предупредить. Всякое может быть, и даже если вящие настроены сдать нам город всерьёз, среди простолюдинов и войска могут быть несогласные. Потому – внимательность! И – осторожность… Хотя и мне многое кажется слишком подозрительным, чтобы быть правдой!
– Например, что нам предложили в город по утру заходить! – буркнул Буйслав. – И то, что человек – новый, нам не знакомый! И… Мне ведь тоже ничего не нравится, Рудослав! Касайся дело штурма чего-нибудь похлипче, я бы и думать о переговорах не стал! Только – приступ! Но – тут можем и зубы обломать, если будем на стены лезть. Не хочется рисковать, если по чести сказать… А вот через открытые ворота в город точно ворвёмся. Только поменяем кое-что в плане!
Задумались, изредка прерывая эти раздумья короткими репликами…
– Ворота под свою руку брать надо! – это Лютень – Не меньше тысячи ставить! Иначе может такое быть, что нас в этом городе, как в мышеловке запрут!
– Я бы ещё и с другой стороны в город зашёл! – подумав, сказал Рудослав. – С моря! Но…
– А почему – но? – удивился Буйслав. – Ах да, кораблей нет…
Так и все остальные варианты – в том число и самые невероятные – перебрали. Выходило так, что кроме самих ворот, других шансов попасть в город без большой крови не видно было. Дария – могучая крепость на берегу моря, оказалась самым крепким орешком за последнее время. Даже воевода Рудослав, смелый до глупости воин, вынужден был это признать. С досадой – аж кулак о стол разбил. И тут же, дуя на разбитую кисть, потребовал:
– Но замок беру я!
– Вот ещё! – немедленно вздыбился Лютень. – Я Радовою обещал! И потом – не можешь ты один во все дыры влезать!
– Но… – от возмущения, Рудослав аж подавился. – Да я уже две седмицы не дрался!!!
– Вот и потерпишь ещё пару часов! – неожиданно резко подвёл итог Буйслав, как старший, имевший такое право. – Тебе – гавань брать! Корабли! А ты, князь Лютень, уж не осерчай, бери на себя ворота. Знаю, что любой воевода справится… но – страшно, аж жуть. И впрямь, захлопни они ворота, и мы – в мышеловке, вскрыть которую – кровью по уши залиться. Так уж лучше того поставлю, кому верю. Тебя!
– Ивещей и впрямь лучше б справился! – вздохнул Лютень. – Но ты прав. Место больно важное. А когда там – князь, и воины будут лучше сражаться. Как за стяг!
Буйслав хмыкнул – кажется, немного смущённо. Неудобно как-то получилось, в самом-то деле. Выходит, он Лютеня кем-то вроде заложника выставил…
– А ты где будешь, стрый? – внезапно спросил Рудослав, хитро подмигнув Лютеню. – Ты ж у нас – набольший! Тебя беречь надо!
– Я? Хм… – князь очевидно смутился. – Я как раз фигура не ключевая. Я поведу воинов к центральной площади!
– Постой-ка, Буйслав! – встрепенулся князь Лютень. – Там ведь – крепость! Кром городский! Его Радовой будет брать!
– Ну… Всем хватит! – попытался отговориться Буйслав. – А что, разве не так?!
– Нет, не так! – сурово сказал Лютень, а Рудослав, проклятый предатель, тихонько заржал. – Ты, Буйслав Владенской – вож всего войска! Тебе не по чину на приступ ходить! Вот вставай здесь, в лагере, с резервом, да и жди нас! Заодно будешь полками управлять… как самый мудрый и опытный!
– Ты хотел сказать – старый?! – взревел Буйслав, найдя обиду там, где её в помине не было… наверное. – Да я вам всем фору дать могу, а всё одно одолею! Да я… да вы… да мы…
– Дядя! – с явным укором в издевательски тихом голосе сказал Рудослав – мерзавец и плут, не достойный того, чтобы ему сотней командовать. – Дядя, ты – слишком драгоценен для войска! Без твоего мудрого управления нам Дарию никоим образом не взять! Ты, и только ты знаешь, когда ввести в дело резервы, когда бросить в бой сотню, а когда и тысяча потребна! Так что, дядюшка, я полностью согласен с князем Лютенем. Тебе в дело соваться нет никакой нужды! Так что…
– Так что я – пойду! – взревел Буйслав в полный голос. – Не тебе, щенку сопливому, меня жизни учить! Я – воин, а потом уже князь рода! И я, как воин, пойду в дело, даже если ты меня повяжешь по рукам и ногам! Даже если ты, сучий потрох, всю дружину поставишь меня в лагере удерживать!
Рудослав тихонько прыснул. Кажется, его эта перспектива развлекала всерьёз. Он вообще легче смотрел на такие вещи. Дело привычки…
– Ну вот, Буйслав! – «искренне» обиделся Лютень. – Я-то от всей души предлагал, но если ты так упёрся… Придётся тогда Рудослава оставлять! Или Радовоя. Чтобы они лагерь обороняли!
– От кого обороняли? – удивился Буйслав. – Заговариваешься!
– Вовсе нет! – возразил Лютень. – Но если там – засада, разумнее всего будет вывести часть войска за стены, ударить по лагерю, пока он пуст. Из города они нас почти наверняка вышибут, либо сами уйдём, улицы кровушкой обильно покропив. Если и лагерь будет захвачен, там нам и конец наступит! Зажмут между городом и частоколом, с двух сторон ударят… Так кого ты посоветуешь поставить за старшего? Рудослава? Радовоя? Может, Ивещея?
Рудослав возмущённо уставился на него, предателя. Буйслав побурел ликом, но сдержался, не ответил. Молчание протянулось не меньше чем на четверть часа. Все трое успели по чарке горячего вина выпить, даже закусить.
– Ладно! – махнув рукой – мол, берите тёпленького – сказал Буйслав. – Согласный я! Останусь… Не хватало ещё исход дела на кого-то из них возложить! И впрямь тогда конец нам!
На том и порешили, хотя свет в шатре не затухал до самого рассвета…
11.Стратиг Фобий Луциан. Замок Дарии. Ночь на 24 месяца Бокогрея (по гардарскому месяцеисчислению).
Свет в эту ночь не затухал не только в шатрах воевод и князей гардарских. Точно также – ярко освещёнными – выглядели окна в доме стратига Фобия. В илиаке[102], негромко переговариваясь и греясь у дико выглядевших на мраморных плитах костров, собралось не меньше двух центурий пехоты, на крышах дворца и прилегающих домов расположились лучники. Нет, после совершенного разгрома верхушки заговорщиков Фобий не боялся внезапного нападения. Но и рисковать не собирался. Дария – последний оставшийся под властью августа город на западе империи Базилиска. Вряд ли стоило рисковать им, форпостом, от которого пойдёт контрнаступление!
Куда больше его, исконного новелиссима, раздражало то, что пришлось положиться на наёмников. Своим, дарийским арифмам он больше по вполне понятным причинам не доверял, потому охрану его дворца несли заморские стратиоты… А их он почитал за быдло, и хотя с трибуном Серветием он всегда был ровен, недоверие оставалось и к ним тоже. Вот только хотя бы кому-то доверять приходилось… Он выбрал заморцев, искренне полагая, что они договориться не смогут…
– Господин мой! – прошелестел нежный и ласковый голос из-за плеча и мягкие, никогда не знавшие труда ладони легли ему на плечи. – Муж мой, ты изведёшь себя! Ужин успел остыть, а ты к нему и не прикоснулся… Сегодня – щупальца осьминогов, ты ведь их так любишь!
– В маринаде? – с трудом раздвинул заледеневшие губы стратиг.
– В маринаде, с тмином и номадскими специями! – улыбнулась Анна, кутаясь в гардарскую кортель[103]. – И под молодое маграбское вино! М-м-м… пальчики оближешь!
Сомневающимся взором глянув на свои короткие, покрытые чёрной шерстью пальцы, стратиг возразил:
– Разве что твои! А впрочем, поесть и впрямь не помешает. Иди, вели подавать! Я – следом!
Судя по лицу Анны, перспектива дождаться мужа вызывала у неё всё большие сомнения. Но – подчинилась. Уже от порога обернулась, яркая, разрумянивашаяся на холоде ночи:
– Так мы ждём тебя, муж мой! – сказала, намекая на подругу, которую пригласила к столу.
– Да, да! – поморщился в темноте Фобий. – Я уже иду!
Он даже сделал движение, словно поворачивался к двери и успокоенная жена ушла. Но поужинать в ту ночь стратигу было не суждено. Он ещё поворачиваясь, увидел поспешавшего через двор трибуна Либерика. Идти внутрь уже не было смысла, он зябко поёжился – ночью морозило как на севере, и вернулся на своё старое место.
Либерик, хоть и немолод уже был, взлетел по длинной и крутой лестнице, словно птица. Довольный, раскрасневшийся до бурого цвета, тяжело дышащий но сияющий.
– Ну? – коротко спросил стратиг.
– Сделано! – так же коротко ответил Либерик. – Посланник вернулся, гардары извещены. Завтра утром – с первыми лучами Гелиоса, как договорено, они войдут через Золотые ворота.
– Того героя – наградили? – спросил как бы между делом стратиг.
– А то! – расхмылился Либерик. – За такую награду я б и сам рискнул! Так только… кто ж мне даст?!
– Ты мне живым нужен! – сурово, но с улыбкой, всю эту суровость до шутки низводящей, сказал Фобий. – Пойдём, Анна стол уже давно держит!
Трибун оробел – никогда раньше суровый и надменный стратиг Фобий Луциан не снисходил до трапезы с подчинённым. Правда, очень возможно – это последний ужин их при жизни. А будут ли кормить на том свете, священники о том не болтали.
– Пойдём, пойдём! – улыбнувшись, повторил своё приглашение Фобий. – Заслужил… Выпадет нам завтра счастливая кость, послезавтра станешь арифмархом! Хватит, отходил своё в трибунах…
Либерик, прекрасно понимавший, что в их ситуации далеко загадывать – глупо, да и грешно, только с шумом втянул воздух. Если стратиг не погибнет, если исполнит данное обещание… Во всей базиликанской армии он, пожалуй, первым станет, кто арифмарха получит, не являясь новелиссимом! Другое дело, для этого ещё дожить бы надо до победы. Уж больно рискованное дело затеял стратиг Фобий! От успеха до провала – лишь один шаг, короткий и быстрый.
– У нас – осьминоги маринованные на ужин! – добавил стратиг страданий душе Либерика. – И молодое маграбское вино!
– Сдаюсь! – с натужным смехом вскинул руки кверху трибун. – Если раньше ещё хотел отказаться…
– И – там Лария! – прибавил масла в огонь стратиг. – Она, как ты понимаешь, свободна теперь…
– Её муж пока что жив! – возразил трибун. Даже более резко, чем стоило, Фобий нахмурился обиженно.
– Это – временное явление! Ты сам прекрасно понимаешь! Теперь, когда мы из них всё выбили, они нам не нужны! Через вигилию самое большее их трупы сбросят в море! Впрочем, можешь и на этом сыграть, если хочешь. Я просто думаю, арифмарху с твоим происхождением потребуется знатная жена. А ей, если хочет уберечь сына, не время разбираться слишком пристально! Наоборот, стоит поспешить…
Либерик склонил голову – показывая что понимает, без особой благодарности. Стратиг, впрочем, ничего и не ждал, по своему разумению устраивая личную жизнь верного ему человека.
– Пошли! – повторил он. – Осьминоги вкусны, когда только-только с огня! А этих уже третий раз подогревают… Зато – Лария там!
Он хоть и переборщил с опекой, в принципе угадал. Испуганная внезапным исчезновением мужа, префекта Эмпория Зиния, молодая женщина была тиха и мила. А обычно – язык имела острый и резала им без сожаления… Что-то в ней изменилось за этот короткий зимний день. Настолько сильно изменилось, что – такая надменная и недоступная простым смертным – она чуть ли сама не задирала подол перед Либериком. Смеялась его плоским армейским шуткам. Подвинулась поближе, чтобы он ощутил её запах… Крепок оказался Либерик. Крепче, чем полагал стратиг, и тем окончательно утвердил его в мнении, что чин трибуна перерос. Впрочем, Либерик и собирался воздерживаться бесконечно – где-то около полуночи он встал и отпустив очередную шутку по поводу своего состояния, удалился из залы. Следом, заметно побледнев лицом, ушла Лария.
– Ты с ней о чём-то разговаривала? – сердито спросил стратиг жену.
Анна сделала ему большие глаза, элегантно разделала кусок десерта, положенного ей на тарелке и там за время ужина благополучно остывшего:
– Ты разве против? Твой трибун развлечётся, но он Ларию любит и ничем не попрекнёт. А ей нужна защита. И человек, который жизни не пожалеет, чтобы её защитить. И сыну её отца заменит! Которого ты, презрев дружбу, на плаху отправил!
– Фу, Анна! – поморщившись, проворчал стратиг. – Не стоит при мне такие слова говорить! Не люблю… Никого я не стал бы отправлять, если бы никто не затеял самой подлой измены! А так… Ну что тебе сказать, люди сами избирают свою судьбу!
– Люди жить хотят! – на прекрасных чёрных глазах жены навернулись слёзы. – Только ты в своих мечтах высоких витая, этого не видишь! А люди – страдают! Ты их всех на смерть отправляешь!
– Замолчи! – чуть ли не впервые за всё время повысил на неё голос Фобий. – Замолчи женщина, если ничего не понимаешь! Я – обороняю свой город от варваров, которые ничего от него не оставят! И от твоей чести – тоже! Или, может, именно этого ты и желаешь?
В гневе он слов не выбирал, язвил от всей души и Анна заплакала так, как умеют плакать только женщины – горько, безутешно, так что сразу руки опускаются и самый жестокосердный мужчина бросается их утешать и готов землю без рычага с места сдвинуть, лишь бы вновь всё стало тихо и благостно. Вот только – вряд ли. Теперь уже не получится…
Поняв, что сейчас наговорит такого, за что будет казнить себя всю оставшуюся жизнь, Фобий резко повернулся – аж каблуки взвизгнули и быстро вышел. Сзади, кажется, всхлипнули в голос, но он не остановился. Пока шёл по галерее, успел удостовериться, что Либерик в своей крестьянской простоте времени зря не терял – тут же получал плату. Или как он это обставил?
12. Ярослав. Дария. Рассвет 25 дня месяца Бокогрея.
– Не нравится мне всё это! – пробурчал Яросвет, ёжась в морозном воздухе раннего, ещё дорассветного утра и поближе подтягивая рукоять меча. – Вон, и Радовою-воеводе тоже не нравится! Ишь, как Огонёк под ним ходит!
Огонёк, рыжий жеребец воеводы Радовоя, славился своим дурным характером, но сейчас, кажется, ещё и дурное настроение своего седока перенял – шёл боком, играл и – даже отсюда видно – яростно пытался перегрызть удила. Впрочем, беспокойство воеводы, передавшееся коню, было вполне понятно воинам. Чуть ли не впервые за долгое время им предстояло брать город, не обнажая мечей. По крайней мере до тех пор не обнажая, пока этого не сделают базиликанцы. Среди дружинников в шутку желали, чтобы они сделали это побыстрее. На самом деле – как и любые иные конники, бой в городе в дружине не любили, к нему толком не готовились и обычно именно на уличных боях теряли больше всего бойцов. И не надо далеко идти за примерами – Сальм! Там, в Сальме, наибольшие потери понесла дружина, в то время как земское ополчение, защищённое сплошь только лёгкими доспехами, потеряло совсем немного. Да и на узких улочках пехоте куда легче развернуться, сменить направление атаки и встать в оборону, чем коннице. Которая лишь у дураков – быстрая и непобедимая. А на самом деле каждый знает – человек выносливее лошади и воевать может непрерывно. В то время как безмозглое животное требует отдыха, его желательно поить и кормить, рассёдлывать…
В Дарию входила конница. Конечно, не одна конница – пехоты было больше. Но первой в город входила именно конница. Дружина, разделённая на три почти равных отряда, подкреплённая пешцами и ведунами. С Радовоем, например, против внутренней цитадели, выступило полторы тысячи дружинников – из них пятьсот из княжеской тысячи и что-то около восьми тысяч ратников – в основном Медведей, хотя были и Лисы. Огромная сила… которая быстро превратится в ничто, если неправильно или неосторожно ей воспользоваться. Если же умело, то и сотня, что медленно катила свои ряды к воротам за спиной Ярослава – огромная сила, способная при благоволении Богов обратить в бегство целую армию. Бывали в прежние времени и такие случаи…
– Смотри! – выдохнул откуда-то из-за спины Ждан. – Смотри, Яр! Ворота раскрываются!
– И на стене – никого! – пробурчал Добран. – Не нравится мне всё это…
– Тебе хоть что-то понравится?! – возмутился Ждан. – Они нас впускают! А по мне, так дайте нам палец засунуть, тут же будем внутри по локоть! Ну, а если по локоть влезем, так и целиком там окажемся!
– Ты сначала хотя бы палец засунь! – возразил Добран, вынимая лук из тула и натягивая тетиву. – И воевода ещё во главе едет. Со всей своей петушиной свитой…
– Сотня, луки готовь! – негромко, но так, чтобы слышали кому надо, велел Ярослав.
– Не велено! – жарким шёпотом возмутился у уха Ждан.
Его, разумеется, никто не слушал и вскоре только сам Ждан остался без готового к бою лука. Только тогда Ярослав соизволил объясниться:
– Лучше быть трусом, но с готовым бить луком, чем храбрецом, который не может ответить выстрелом на выстрел!
Возразить тут Ждану было нечего и он только губу прикусил, глядя, как передовые две сотни и сам Радовой заезжают внутрь. А потом пришёл и их черёд – над головами медленно проплыл чёрный свод воротной арки, а потом наступили сумерки – они въехали в город, куда ещё не добралось слабое утреннее Коло. Улицы – как им и положено в такой ранний час – были пустынны, да и на стенах – что как раз противопоказано при осаде, особого многолюдия не наблюдалось. Базиликанцев вообще не было видно, но воеводу Радовоя, похоже, это не насторожило и он взмахом руки послал колонну за собой – в узкий проём главной улицы города. Увы, даже главные улицы здесь и везде таковы, что на них двум возам не разминуться. Для атаки конницы нет ничего хуже… Ничего, не впервой!
Налево – там находилась гавань, считавшаяся базиликанцами неприступной, повернули туры во главе с воеводой Рудославом. Крупный отряд оставался здесь, около ворот и во главе него встал сам князь Лютень… Где князь туров, Буйслав, простые воины не ведали, но можно было догадаться, что раз этот огромный и ярый витязь не в первых рядах входящего в город войска, значит нашёл себе что-то ещё более опасное и достойное. После боя станет известно – что!
А пока отряды разделились. Вообще нет ничего хуже подобного разделения, и тем не менее в каждом крупном городе это происходит раз за разом. Иначе – не справиться. Иначе – слишком велик шанс потерять всё…
Меж тем, голова колонны, где бездумно ехал и воевода Радовой, минула один из форумов, как базиликанцы именовали свои площади. Неширокий и длинный, он скорее напоминал улицу, если бы не небольшой храм, выходивший фасадом на него, да ещё ряды – сейчас пустые – местного торга. А так… Улицы бы такими широким делали!
Отряд не могли не заметить. Трудно не заметить, когда почти десять тысяч войска движется через город быстрым маршем. Земля дрожит, стёкла – где есть – звенят. Несколько нищих порскнули прямо из-под копыт, наверняка проклиная своё вполне понятное желание занять места получше…
– Скорее бы уж! – медленно прошептал Ярослав, вздрагивая при виде очередного нищего. – Ишь, развели!..
Кажется, того же мнения был и воевода. Его громкий рык был слышен шагов на триста в любую сторону:
– Гоните вы их! Надоели… И луки – наизготовку!
То, что сотня Ярослава сделала куда раньше, основная часть войска начала делать только на ещё одном – третьем по счёту форуме, носящем имя Грация Великолепного. И почти тут же оказалось – уже опоздали. Слитный скрип многих сотен одновременно натягиваемых луков прозвучал приговором, а итог подвёл неведомый базиликанец, сверху, с крыш окружавших форум домов возвестивший:
– Вы окружены! Сдавайтесь, варвары! И не стоит пытаться сопротивляться! Нам вовсе не хочется мучиться потом несколько дней, убирая форум от ваших трупов!
– Братья! – яростно прокричал, вставая в стременах, Радовой. И захлебнулся своим криком, словив меткую стрелу. Куда она попала, большинство воинов не видели, но упал воевода нехорошо. Так мёртвые падают, или очень тяжело, смертельно раненные. Крик его, впрочем, не пропал всуе. А базиликанцы лишились преимущества первого залпа – его, пусть рассеянный и неприцельный – дали гардары. И почти тут же – куда раньше магов – вступили в дело ведуны. Их четверо было при Радовое: Медведко, Ратан, Рыс, Улеб, и все четверо разом ударили – тоже на все четыре стороны света, больше пугая, чем поражая всерьёз. Больше принуждая лучников базиликанцев, уже открывших стрельбу, прижаться рожами к крышам…
Лучше других, что вряд ли могло удивить, ударил Медведко. Боевое ведовство было его коньком и огненный сокол-сапсан, сорвавшийся с рук, в конце своего полёта снёс свинцовые крыши с двух домов. Если и были там стрелки – стрелы-то летели не из пустого места – полегли все. Впрочем, тот булатный дождь, что начался в ответ на выстрелы дружинников, и не думал редеть. Видимо план вождей родян был разгадан и именно сюда, на этот треклятый форум, были стянуты почти все силы базиликанских стрелков. Так густо, как над ним, базиликанские стрелы не летели никогда. И под этим дождём, при попадании вызывавшем кровавый пот, гардары ринулись на штурм…
14.Князь Лютень. Золотые ворота Дарии. 25 день месяца Бокогрея.
О том, что отряды Радовоя и Рудослава попали в засаду, известно стало быстро. И уйти далеко не успели, и гонцы, продравшись сквозь замятню задних рядов, прибыли к воротам быстро… От Радовоя прислан был Руцкарь – мальчишка был дважды ранен, где-то обжёгся; его трясло и взгляд блуждал, как у безумного…
Повинуясь взгляду Лютеня, Мирон и Ратша влили в приятеля чарку мёда, слегка взбодрили…
– Что там? – мрачно, предчувствуя худшее, спросил князь.
– Засада! – отстучав зубами по краю чашки чечётку, Руцкарь самую малость пришёл в себя. – На третьей площади отсюда взяли нас со всех сторон и стрелами как рябчиков! Убитых, раненных – не сосчитать! И воеводу Радовоя тоже…
– Что – тоже?! – вскричал Лютень, хватая его за грудки и яростно встряхивая. – Что?!
– Ранили его! – сквозь градом хлынувшие слёзы ответил Руцкарь. – Тяжело… Ведуны его держат, а так – погиб бы давно! Ну, да всё одно – погибать! Там – очень всё плохо! Погибаем, княже!
За спиной – Лютень слышал – заколебались ряды воинов. Они здесь стояли без дела, ворота можно и меньшим числом удержать при нужде, а там, совсем близко, оказывается гибли братья! Да разве ж можно это терпеть?!
– Ивещей! – громко подозвал Лютень тысяцкого.
– Звал? – тот подоспел быстро, в дорогом торингском панцире поверх кольчуги, с луком в руке и полным стрел тулом за спиной.
– Звал! – Лютень заколебался. Золотые ворота держали, распределившись по всей городне, от башни до башни, почти десять тысяч. Достанет, даже если вполовину уменьшить. Так может послать на выручку брату отряд?
– Так что ты хотел мне сказать, княже? – Ивещей тоже нервничал, за спиной роптали воины…
Лютень думал. Колебался. И не видел выхода. Рискованно это было – оголять ворота. И слова Руцкаря пока что ничем не подкреплялись. Отряд Радовоя дрался – слышны были звуки боя и никто не бежал… Рано! А возможно, наоборот уже – поздно…
– Нет, ничего! – медленно сказал Лютень, не глядя на Ивещея и чая никогда не узнать, велико ли было разочарование тысяцкого по поводу его решения. – Хотя… Кликни из витязей кого-нито!
Ивещей уходил так быстро, как только возможно. Не иначе – торопился прислать витязя…
– Звал, княже? – Страшила был одним из самых старых витязей, ему уже минуло сорок вёсен, и будь он хоть самую малость родовитее, был бы и воеводой городовым. Службой своей заслужил, доказать вящим – не сумел.
– Звал! – хмуро отозвался Лютень. – Бери любые пять сотен… Нет, даже десять бери! Любых! И – к Радовою! Пробивайтесь, дорогу к отходу расчищайте! Вот, Руцкарь вас поведёт! Отошёл, Руцкарь?
– Княже! – вспыхнул юнец ликом. – Княже, да я завсегда готов!
– Вот и добро! – спокойно сказал тот. – Тогда – отправляйтесь немедленно! Страшила…
– Да, княже! – ответил тот, обернув к Лютеню своё некрасивое, пусть и мужественное лицо.
– Доказывай! – коротко сказал князь. – Это – твой шанс! Получится, будешь воеводой!
И Страшила стал доказывать…
Тысяча, полученная им под руку, составлена была из охочих людей, знающих на что идут, потому шла быстро и на павших не оглядываясь. Первые дома – крайние к предвратной площади, встретили их плотным залпом и Лютень убедился в собственной предусмотрительности – враг вот он уже был, здесь и рядом и в количестве неисчислимом. И неизвестно, какие у него были планы… А тысяча… Тысяча прошла. Потеряв немалое число воинов, буквально устлав трупами вход в узкую улицу. И страшила, придержав её ход, в последнем приветствии поднял секиру в руке. И растворился в последних, уже истаивающих сумерках. Ещё какое-то время слышен был слитный шаг тысячи пар ног, потом они стихли и только иногда доносились яростные всплески криков, когда отряду приходилось преодолевать сопротивление. А в промежутках – гнетущая тишина.
– Люди ропщут, княже! – тихо сказал, подходя к Лютеню, верный витязь Яробуй. – Говорят, ты Страшилу с тысячей на верную смерть послал! Говорят, надо всем скопом ударить! Пока нас тут не прижали! У ворот…
Лютень свирепо взглянул на Яробуя, помолчал, давая тому время осознать и исправиться… Яробуй смотрел преданно и чисто, лик имел самый простецкий и вообще старался показать, что он – только посланник, не более. А сам он – так и вовсе как князь прикажет. Скажет – со стены кинуться, так и кинется!
На счастье Лютеня, базиликанцы начали атаку – тремя потоками хлынули из улиц на площадь. Яробуя – даром что ли витязь – как ветром сдуло, а со стен ударили встреч наступающему врагу густые потоки стрел. Тут уж было не до прорыва…
– Стоять крепко! – заорал Лютень, отступая под арку, за спины выдвинутых чуть вперёд пешцев заслона. – Стоять крепко, во имя белокрылого Рода!
– Не отдадим ворота! – подхватил Ивещей, по своему обыкновению вставший в третий ряд. – Там – наши братья сражаются! Стоять! Стоять крепко!
А отступать пока что никто и не собирался. Ну, атаковали их три-четыре тысячи вражеских воинов. Так пока они топали через площадь, под стрелами лучников, метко бьющих со стен, некоторые особо наглые ратники успели сбегать, покропить стену вчерашним пивом. Ну, а уж совсем нахальные шутники выбегали перед строем, спускали штаны и били струями во врага. Конечно, не добивали достаточно много, но уж веселья было – куда там возле костра вечером! Гораздо веселее!
Впрочем, любому веселью рано или поздно приходит конец. Базиликанцы под шумок подошли поближе, из-за щитов выскочили велиты и уже гардары смыкались над павшими. Сами, впрочем, не забывая ударить стрелами… А потом базиликанцы, устлавшие телами всю площадь, дошли-таки. И яростно, выплёскивая накопившиеся за время осады ужас и раздражение, атаковали. В лоб, решив обойтись безо всяких маневров и уловок…
– Бей! – выдохнул Ивещей и его ратники в упор, с двадцати шагов, ударили стрелами и сулицами. Последний залп. Решающий. Сделав его, воины убрали луки и взялись за мечи. Первые ряды ощетинились рогатинами и сомкнули щиты, оставив лишь узкие щели между ними.
Первый натиск базиликанцев был ужасающ. Здесь мало было настоящих солдат, сплошь ополченцы, но они, вряд ли ведавшие про планы Булы сдать город, обороняли его с неистовством и яростью обречённых. И потери их сейчас, похоже, интересовали меньше всего. Они уже потеряли почти треть своих, но натиск не ослабевал, а по очищенным от передовых отрядов гардар улицам подходили всё новые и новые подкрепления. Они в свою очередь, потеряв немало людей ещё до боя, пополняли ряды атакующих и вскоре против трёхтысячного отряда воеводы Ивещея сражалось почти вдвое большее количество базиликанцев. И непохоже было, чтобы их прибывающим отрядам когда-либо наступил конец…
15.Ярослав. Дария. Форум Ястреба. 25 день месяца Бокогрея.
Стрела вылетела из тёмного дверного проёма внезапно, но Ярослав успел уклониться и остро отточенный наконечник лишь оцарапал ему ухо. Тут же внутрь ударили сулицами, потом, прикрываясь щитами, ворвались яростно и быстро… Короткий миг звенел булат, кричали люди. Потом всё стихло. Вышел возглавивший отряд Ждан, слегка дрожащими руками отёр лезвие меча.
– Не тяни! – первым не выдержал тягучего молчания Ярослав. – Бой ещё не закончен!
– Но проход – свободен! – смурно улыбнувшись, возразил Ждан. – Велишь входить внутрь?
Ярослав заколебался на миг, но тут же сверху прилетел гостинец – роскошная каменная ваза. Хорошо ещё, без содержимого…
– Все – внутрь! – немедленно решил Ярослав, косо глянув на острые осколки, во множестве усыпавшие камни перед дверью. – Будем сшибать лучников с крыш!
…Увы, всё сейчас решали сотники. С ранением Радовоя – всё же не смертью, слава Роду, растерявшиеся на краткий миг воеводы упустили вожжи и войско – сплошь ветераны, за плечами которых были десятки походов, победы и поражения, начало действовать само. Лучники, а их было в рати Радовоя около трети, усыпали окрестные крыши градом стрел, конники спешились и а пешцы ринулись на приступ домов. Тут-то и оказалось, что дома здесь превращены в крепости, внутри каждого – крепкий гарнизон из стратиотов и ополченцев. И стрел с дротиками и «желудями» для пращ у них куры не клевали. А ещё – наличествует несомненное и неприкрытое желание повоевать. Воинов Ротана выбили из захваченной было ими церкви, опрокинули и погнали по площади. Правда, на помощь им подоспела невеликий отряд, собранный кем-то из сотников ополчения, но сделав своё дело, отряд этот истаял. И так – по всей площади. Резня, в которой за павшего базиликанца приходилось платить безумную цену – по двое, по трое гардар…
Ярославова сотня тоже несла потери, но не такие большие – им везло. До поры до времени взявший бразды правления в свои руки воевода Неслаб – молодой, но опытный и умелый военоначальник – удерживал часть войска подле себя. Но ринувшиеся вперёд отряды были отбиты, либо завязли и только тогда в бой пошли дружинники – в том числе и воины Ярослава…
– Ярослав, там – завал! – доложил меж тем, отерев меж делом влагу со лба и брезгливо сплюнув под ноги сотнику, Добран.
– Жарко? – сочувственно спросил Ярослав.
– Какое там! – возразил Добран, почему-то меняясь цветом лица. – Какой-то гад на меня ночные прелести вылил! Тьфу, мерзость!
Ярослав уже поднял руку, чтобы сочувственно похлопать приятеля по плечу, но тут до него дошло и руку сотник убрал. Быстрее чем надо. Добран побагровел…
– Вперёд! – быстро, не дав ему ничего сказать, приказал Ярослав. И лично повёл внутрь дома остававшиеся на улице десятки.
Внутри дома царил хаос – это было ожидаемо. Что потрясло – огромное количество трупов, и гардарских, и базиликанских. Здесь прошли три десятка – Добрана, Ждана и Нелюба, они постарались на славу, хотя и сами потеряли немало. Ярослав насчитал семь неподвижных тел, а ещё трое кое-как перевязывали друг друга. Сидевший в середине дружинник, раненный в голову, кривился и сквозь плотно стиснутые зубы негромко ругался – ему перевязывали рану и было больно.
– Тилла! – резко окликнул Ярослав. – Тилла, твою… Ты куда запропастилась?!
– Я здесь! – так же резко ответила травница. – Подождут… Тут похуже дела! Ярослав…
Голос Тиллы был слишком странен и Ярослав обернулся. И яростно закусил губу, чтобы не выругаться. Станята… Ещё один из старых!
– Что с ним, будет жить? – подходя и быстрым взглядом оглядывая неподвижное тело, лежащее перед ним, спросил сотник.
– На всё воля Рода и Живы! – с тяжёлым вздохом ответила Тилла. – Всё, что могла, я сделала! У него хребтина перебита… С таким не живут!
Тут веки Станяты затрепетали и воин открыл глаза. Улыбнулся посиневшими губами, явно преодолевая боль. Прошептал:
– Яросвет…
– Брат, говори! – Яросвет, уже проведавший и не скрывавший слёз, склонился над ним. – Говори!
– Исполнишь ли?.. – прошелестел вопрос.
– Клянусь Родом! – мрачно пообещал Яросвет, уже зная, что придётся исполнить.
– Не дай мне вот так… умереть! – попросил Станята. Моя секира… Пусть она будет у меня в руке! И – я хочу умереть с оружием в руке! Исполни, как обещал когда-то!
– Исполню! – пообещал Яросвет. И потянул меч из ножен.
Ярослав не стал смотреть, как станет Яросвет исполнять старую клятву. Взял его десяток, перехватил поудобнее секиру и пошёл наверх. Благо, доносящиеся оттуда звуки яростно сражения говорили о том, что там каждый свежий воин будет очень кстати.
Поднялись быстро – дорогу расчистили впереди идущие, сопротивления не было и воины за спиной Ярослава даже расслабиться себе позволили…
– Маг!!! – дикий вопль огласил поверх, а в следующее мгновение обезумевший дружинник вывалился из узкого и до поры тёмного коридора. Объятый зелёным свечением, отчаянно сбивающий его голыми руками и лишь ещё больше разносивший… Зелёный Огонь жёг его – в этом не было никаких сомнений. Он рухнул, ещё не достигнув лестницы…
– Вперёд! – рявкнул Ярослав, перешагивая через труб базиликанца, лежавшего поперёк пути. – Ну, что встали, трусы?!
– Мы не трусы! – возразил кто-то из воинов. – Но с магами драться бесполезно. Ты же видишь!
Вижу! – возразил Ярослав, повернулся лицом в коридор… и обомлел. Прямо на него, неотвратимо быстро – уже поздно отскакивать, не успеть – летел огненный шар. Не слишком большой, с кулак размером, но Ярослав сразу и очень ясно осознал: ему этого хватил сполна. Вот сейчас этот шар врежется в него, застрявшего здесь подобно статуе и – всё.
– Род! – отчаянно прошептал он, судорожно стискивая рукоять секиры. – Род…
Что ещё говорить, о чём просить Вышнего Бога, он не знал, да и не умел. Привык всё всегда сам, на Богов не полагаясь…
Всё это длилось считанные мгновения. Ярослав всё же прыгнул вперёд, распластавшись по самому полу. Шар, обдав нестерпимым жаром, просвистел над головой. Ярославу показалось – кожа коркой покрылась враз. Он резко вздёрнулся с пола, преодолел мгновенный приступ острой боли, огляделся, пытаясь приноровиться к скудному освещению… Маг, не скрывавшийся и не пытавшийся скрыться, стоял посреди коридора – тёмный силуэт на фоне тусклого освещения из окна. Над левой ладонью – откинутой чуть в сторону, и потому – видной ясно – разгорался новый огненный шар, чуть побольше предыдущего. Самую капельку побольше, но Ярослав ясно понял – от этого не увернёшься.
Маг, однако, не стал торопиться. Над ладонью его, повёрнутой к потолку, висел огненный шар, неровным оранжевым цветом освещая лицо, спокойное, немного усталое лицо человека без возраста. Ярослав переступил с ноги на ногу. На лице мага промелькнуло раздражение, рука чуть заметно вздрогнула… Он всё же удержал шар «на привязи», но на лбу, высоком и совершенно лишённом растительности, проступили крупные капельки пота.
– Ты лучше не двигайся, варвар! – внезапно проскрежетал совершенно неподходящий к его внешности голос. Я совершенно измотан этой войной… нервы такие, что спаси вас всех Святой Батт!
– Ты неплохо говоришь по-нашему! – удивился Ярослав.
– Безмозглый идиот я – маг! – кажется, не на шутку рассердился базиликанец. – Мы знаем все языки этого мира!
– Ну знаете, и ладно! – осторожно, не спеша раньше времени оказаться в Вирии, ответил Ярослав. К тому же ему показалось, что за окном что-то промелькнуло. Маг, занятый наблюдением за ним а к окну стоящий спиной, заметить не мог. Ему же окно было видно великолепно. Могло, конечно, показаться… Но десятники уже наверняка знают, что он попался к магу в лапы. Должны бы броситься выручать!
-Слушай! – медленно, чтобы не дай Бог не насторожить, начал Ярослав. – Ты ж понимаешь, что тебе отсюда уже не уйти. Мы, хвала Богам, одолеваем и вряд ли ВЫ сумеете выбраться!
– Ну, вам тоже досталось! – едко возразил маг. – Я сам видел, как ваш… э-э-э… архонт упал с коня! Так что ты петушка молодого из себя не строй, варвар! Пёрышки-то – общипа…
Договорить он не успел, Ярославу даже обидно стало. Внезапно лицо мага, доселе грозное, дрогнуло. По левой половине прошла судорога, остекленевшие глаза уставились куда-то вдаль и выше головы сотника. Потом он медленно обрушился назад…
– Ну, чего ты? – весело спросил Яросвет, сбрасывая тяжёлое тело с рук и выпрямляясь во весь свой невеликий рост. – О, пёрышко Рода!
Его восклицание было вызвано огненным шаром. Тем самым, сотворённым, но так и не применённым магом. Шар не истаял по гибели создателя, а продолжал висеть в воздухе, потрескивая и медленно крутясь посолонь.
– Яр, он – растёт? – громким шёпотом спросил Яросвет, медленно делая шаг назад и упираясь спиной в стену.
– Ну… Нам – кажется! – не слишком уверенно возразил тот. – Хотя может быть, и растёт.
Тут затрещало сильнее, шарик запылал яркими красками и оба воина разом рухнули на пол. И была вспышка ярчайшего света, аж глаза застило. После – тишина.
– Мы – живы? – первым голову поднял Яросвет. Убедился, что ничего им не угрожает и уселся уже спокойно и удобно.
– Живы, кажется! – Ярослав краем глаза успел зацепить вспышку и теперь никак не мог проморгаться. В глазах роились мириады звёзд, голова раскалывалась…
– Вот кому скажи, что угрохали мага вдвоём, да ещё и живы остались – ведь не поверят! – ухмыльнулся Яросвет. – Да… Сотник, дом мы взяли! На крышу пробиваемся!
– Так чего стоишь?! – взвился Ярослав. – Пошли!
Яросвет только головой покачал, сочувствующе бормоча под нос:
– Угораздило ж меня попасть под начало кровожадного зверя…
16. Трибун Либерик и севаста Лария. Центральная часть Дарии. Середина 25 дня месяца Бокогрея.
Сражение для когорты Либерика пока протекало совсем неплохо. – Заперев плотной стеной из скутумов узкую улочку, его солдаты стойко отбивали все атаки варваров и пока не видно было, за счёт чего те могут их отсюда отодвинуть. Пять атак, которые они предприняли, обошлись им почти в сотню убитых, раненных было ещё больше. Когорта, в которой до боя было шесть полных сотен, к этому часу – а Гелиос едва-едва пересёк середину неба – потеряла четверть состава убитыми и почти каждый был хотя бы раз ранен. Всё бы ничего, но гардарские лучники сеяли смерть слишком быстро и так метко, что это понижало и без того невысокий боевой дух стратиотов. Что до самого Либерика, он уже всё для себя определил: план не удался, гардары сумели закрепиться в городе и теперь, как бы там ни задумывалось стратигом Фобием по вечерней прохладе, идёт обычный уличный бой. Разве только горожане получили поначалу небольшое преимущество. За счёт своего не слишком честного приёма.
Теперь, когда началу сражения минуло три вигилии[104], это преимущество медленно, но неотвратимо сходило «на нет». Всё чаще отряды базиликанских солдат вынуждены были под давлением отходить со своих позиций, нередко – обращались в бегство. Слишком мало было здесь ветеранов – триариев и принципов, слишком много – вчерашних юниоров, а то и ополченцев, впервые взявших в руки настоящее, боевое оружие за несколько дней до боя и только успевших, что научиться, с какой стороны за него браться. Такие – так уж всегда бывает – гибли первыми и гибли в количестве неисчислимом. Гардары же, поначалу смутившиеся и даже местами отступившие к стенам, взбодрились и наседали всё яростнее. Небось вообще горели желанием закончить штурм до темноты.
Самое обидное, так это то, что он, верный слуга стратига, оказался со своей когортой на самом отшибе – на ничем не примечательной улочке, ведущей от форума Морского Быка к форуму Сирен. Два ничем не примечательных форума, низенькие, в два-три этажа, дома… И здесь – он, Либерик! Которому стратигом была обещана после победы арифма! Ни на что не влияющий, даже состояния дел нынешнего не ведающий. Обидно!
Дело своё Либерик делал честно, но по прошествии шести часов в душу начало закрадываться обычное для мало знающего воина сомнение. Прекрасно зная эти места, Либерик помнил и про две параллельные этой улицы. Все три смыкались на форуме Сирен, и если хотя бы по одной из них гардары пройдут до конца, значит скоро надо ждать удара в спину. А у него способных на ногах стоять бойцов как раз чтобы составить четыре полных ряда щитоносцев, уложить им на плечи гасты, да небольшие гарнизоны разместить в домах – чтобы всё не закончилось градом острых стрел в упор, с расстояния в дюжину шагов. Гардары это умеют!
Он, наверное, и впрямь был неплохим трибуном и солдаты были ему преданы, верили и даже сейчас, когда всё медленно становилось ясно, никто не бросил своего места, не побежал. Угрюмо замыкали собой прорехи в строю, оттаскивали назад раненных и погибших – чтобы не мешались…
Коротким, полным невыразимой усталости жестом, трибун подозвал к себе молодого примипила Росия. Тот немедленно подбежал, сияющий, глядящий на трибуна влюблёнными глазами. Либерик невольно ощутил, как сердце пронзил острый укол ревнивого негодования. Как всё же несправедлив белый свет! Вот перед ним мальчик, двадцать два года всего-то. И уже – примипил. Командует манипулой, двумя полными сотнями воинов, а потом – обязательно станет арифмархом. И не придётся служить для этого двадцать пять непорочных лет в первой линии, каждодневно рискуя потерять голову, экономя каждый нуммий, перебиваясь с хлеба с сыром на воду с оливковым маслом. Отказывая себе в самых обычных для здорового мужчины утехах… Может, потому он так яростно брал вчера Ларию, что стосковался по женскому телу – доступному и мягкому, свежему и ароматному?! Может быть… А может, понимал – в последний раз. Слишком рискован был план стратига, чтобы удаться. Слишком много зависело от воинов. А они как раз, хоть и не в чем было упрекнуть каждого и всех вместе, устоять против гардар не смогли. Теперь уж точно ясно…
– Так ты что-то хотел сказать мне, трибун? – нетерпеливо спросил Росий и по его тону, по обиженно надувшимся юношески пухлым губам трибун понял, что спрашивает он не в первый раз. Как бы не в десятый!
– Да… – рассеянно сказал трибун. – Возьми значок декана Блазия, поднимись до форума Сирен! Если дорога свободна, сам оставайся, а двоих пошли назад. Двоих, запомни!
– А если там враг? – не дал договорить, перебил Росий.
– Если там враг – возвращайся! – даже удивился его тупости Либерик. – Тебе с двадцаткой всё равно не пробиться будет. Только зазря погибнете! И поспеши. Если там ещё свободно, будем отходить к цитадели. Здесь нам больше нечего искать!
Росий, польщённый столь важной миссией, возложенной на его крепкие плечи, умчался чуть ли не вприпрыжку, уже через четверть часа увёл за собой отряд. И – исчез. Прошёл час. Прошла вигилия. Когорта, потеряв ещё тридцать человек убитыми, отбила очередную атаку. Последнюю – кончились стрелы, «жёлуди» и пилумы, а напротив, сразу за фонтаном с фигурой морского быка, украшавшим центр форума, скапливались новые сотни гардар. Наверняка не желающих упускать своего.
– Где же этот засранец?! – почти простонал Либерик, прекрасно сознавая, что временя отступать безвозвратно упущено, что теперь уже уходить придётся с висящим на плечах неприятелем.
– Уходить надо, трибун! – высказал общее мнение центурион Анфинос.
– Надо… – пробурчал Либерик. – А если там – гардары?! Вон, Росия до сих пор нет!
– А нам уже – всё равно! – ощерился Анфинос редкими зубами. – К эмпорию надо прорываться! Да побыстрее! Пока ещё можно найти целый корабль…
В его словах – словах старого ветерана, побывавшего и за морем, и в Мраморных горах, была страшная логика. Бой проигран, пора забыть про присягу и спасать свои шкуры. Небось, только мы одни и остались, верные тебе, трибун!
– Хорошо! – сквозь зубы сказал Либерик. – Отходим! Анфинос, твоя центурия – замыкающая!
Тут не было мести, лишь осознание того, что отлично обученные воины Анфиноса – их оставалось почти столько же, сколько в манипуле ушедшего на разведку Росия – скорее удержат натиск. Ими готовились пожертвовать, чтобы выжила остальная когорта…
Анфинос не спорил и не выражал сомнения. Приказ есть приказ и он, в коротком салюте приветствовав трибуна, пошёл выстраивать своих стратиотов. Через четверть часа когорта быстрым шагом начала отходить. И тут же следом за ними ринулись гардары…
И всё же когорта ушла. Истратив на отход центурию заслона, потеряв из четырёх сотен почти половину – ушла. Гардары отстали, и к форуму Сирен когорта вышла, закинув щиты за спины – походным шагом… Риск, но сейчас воины всё равно не смогли бы отбиться от крепкого отряда, буде он окажется на пути. Сейчас всё решала скорость, а как раз она и терялась, если идти с оглядкой.
– А вот и разведка! – всхлипнул вдруг кто-то из стратиотов за спиной трибуна. Либерик резко обернулся, ожёг слабодушного яростным взглядом… Он скрыл это, но на самом деле он был рад. Мальчик оказался не трусом, он сражался до конца – этот изнеженный, глуповатый и совсем не пригодный к профессии воина Росий. И его значок сражался. Их всех утыкали стрелами у Фонтана Сирен, положили всех чуть ли не рядком. И ушли дальше по своим делам – проклятые гардары! Либерику даже показалось, что кто-то из разведчиков шевелится, но, уже когда он делал шаг в сторону фонтана, посмотреть, мозг обожгло страшной догадкой. Форум Сирен! Именно у форума Сирен, всего-то двухстах шагах от него, находился дом префекта Зиния. Там сейчас – Лария! И если гардары этого отряда пошли туда… Да даже если не пошли. Эти не пошли, найдутся другие.
– Анфинос! – резко окликнул он старого приятеля.
– Да, трибун! – коротко ответил тот, слишком усталый и опустошённый яростным боем.
– Анфинос, веди когорту к эмпорию, занимайте корабль и готовьтесь к выходу!
– Трибун! – удивился тот. – А ты?!
– А я… Я по делам пройдусь! – после некоторого колебания ответил Либерик. Мне в другую сторону нужно. Срочно!
– Но… Варвары уже взяли город! – опешил тот. – Трибун, как же…
– Веди когорту! – резко сказал Либерик. – Нет времени препираться; ни у меня, ни у тебя! Веди! Если уж так заботишься о своём трибуне, подожди меня до конца пятой вигилии[105]. Потом – уходи в любом случае!
Анфинос несколько долгих мгновений смотрел на трибуна, словно ждал и надеялся, что тот образумится. Потом снова резко отсалютовал, нарочито грубым голосом скомандовал:
– Когорта, марш!
Стратиоты с ходу взяли быстрым шагом, но многие из них прятали глаза от трибуна, полагая его патриотом, решившим умереть в родном городе. Некоторые на ходу салютовали трибуну. Другие уходили молча, не глядя и даже отворачиваясь…
17.
Когорта ушла быстро. Раз – и только гулкий топот множества ног удаляется на полдень. На один короткий миг Либерик хотел броситься следом. Потом успокоился. Вынул меч из ножен – добрый, длинный гардарский клинок, не чета обычному гладию. Так оно спокойнее. Чудилось трибуну, что не будет больше времени вытаскивать его. Придётся резаться, а не сражаться…
Он легко прошёл те двести шагов, что насчитал до дома Ларии. Вблизи гардар видно не было, а что там вдалеке мелькало, его не волновало. Главное, что не впереди, да числом немного. Скорее даже не гардары, они ещё сражаются. Скорее, это свои, местные мародёры бесчинствуют. Рисковые, однако. Вот кого бы в когорты, да в первые ряды! За свою шкуры, небось, сражались бы совсем даже неплохо! Всяко лучше пузанов-лавочников да членов различных корпораций[106]…
Тут он вспомнил, что и сам теперь дезертир, разозлился на себя и пошёл быстрее, чтобы дурные мысли не засоряли голову.
Но вот и дом Ларии – богатый, в три этажа, с застеклёнными окнами и настоящей бронзой, закрывающей собой дубовые доски двери. Сейчас, правда, двери не было, и зияющий на её месте пролом выглядел пугающе и бесстыдно. Рядом с дверью, аккуратно привязанные за завитушку каменного узора, стояли и мирно хрупали зерном в сумах три ослика. Чтоб, значит, не на своём горбу добычу переть! Запасливые грабители пошли. И – местные. Гардары, они бы на конях приехали. Или – на телегах. А тут – ослики…
Осторожно проверив мечом за в темноте коридора на предмет засады или совсем простой ловушки, трибун вошёл внутрь. Поначалу показалось – тихо и безлюдно. Потом… Потом он услышал сверху дикий женский крик и грубый мужской рык, его перекрывший. Кажется, кого-то уговаривали быть посговорчивее. И – новый женский крик, уже скорее визг. Потеряв на миг голову, трибун через две ступеньки ринулся наверх…
Он не успел. Покрытый чёрным курчавым волосом мужской зад медленно двигался, вздымался и опускался, мародёр довольно сопёл в такт движениям. Лорика из медных колец, прислонённый к столу, на котором распяли женщину, короткий гладий и несомненно местное произношение не оставляли ни малейших сомнений по части его происхождения. Местный. Из ополченцев. Набрали всякой дряни…
Потом уже, через пару мгновений, одним коротким всплеском Либерик узнал женщину. Лария. Это её длинные, стройные ноги сейчас бесстыдно раздёрнуты в стороны, раскрывая чужаку сокровенное. Это её нежные, мягкие груди, что вчера она подставляла под его поцелуи, мнёт и тискает сейчас чужак! В голове у трибуна помутилось, он шагнул вперёд…
Трудно сказать, что за шестое чувство подсказало ему наклониться. Над самой головой, даже задев рукоятью по шлему, просвистел кухонный нож. Звонко выбил стекло и исчез на улице. Насильник дёрнулся, попытался быстро развернуться… Трибуну, как бы того ни хотелось, было не до него. Куда больше его волновал тот, второй… метатель хренов. Он развернулся, наугад выбрасывая меч вперёд и вниз. Рискованный приём, но тот, кто не сумел совладать с ножом, вряд ли хороший боец.
Был короткий скрежет, словно гвоздём по стеклу. Полуобернувшийся Либерик с удовольствием удостоверился, что вспорол второму противнику живот. Теперь можно позаботиться и о насильнике!
Он не оставил этому – не человеку, гаду в людском обличии – ни единого шанса. И не дал равного боя. Хотя равного боя всё равно не получилось бы. Короткий удар длинного гардарского клинка не был милосерден. Мародёр завыл, пытаясь подобрать уду, обрубленную под самый корень, но Либерик ещё не закончил. Несколькими короткими, но сильными и точными ударами он лишил соперника ещё нескольких важных для человека конечностей и органов, после чего успокоился. То, волочащее себя по полу, оставляющее на полу кровавые полосы, его не интересовало.
Лария медленно села. Она всё пыталась, судорожно и без особого результата, свести вместе концы разодранного в клочья пеплоса. Сразу и на груди, и на животе, отчего её попытки не венчались успехом. Потом… Потом она негромко, как-то странно рассмеялась и попытки свои прекратила. Либерик ужаснулся – так неестественен был её вид. Блестящие глаза – но ведь не плакала. Яркие, как от жара, щёки. Тонкая струйка кровавой слюны, стекавшая из разбитых губ на подбородок – она не пыталась её подобрать, стояла прямая и даже сейчас – красивая и чистая.
– Лария… Ты не страдай. – неловко попытался Либерик её утешить. – Всё пройдёт. А я тебя и такую люблю!
Лария снова мазнула по нему взглядом, отвернулась и рассмеялась. Обезумела – с ужасом понял Либерик, так и не добившись от неё вразумительного ответа.
– Лария, пойдём! – терпеливо, как маленькой, сказал он, пытаясь взять за руку. – Пойдём, времени мало! Скоро сюда варвары придут, хуже будет!
– Не-ет! – тонким голосом возразила та, выдирая у него руку и отбегая в противоположный конец комнаты. – Нет, ты меня обманываешь! Не хочу с тобой идти, ты – плохой! Не пойду!
– Лария, милая! – простонал Либерик, чуя, как пол уходит из-под ног. – Лария, пойдём скорее!
Он слышал, как за разбитым окном раздались громкие голоса чужаков. Они уже были на этой улице, скоро должны были – обязаны были! – зайти в этом дом. Но ещё можно было уйти, и ещё четверть вигилии корабль будет ждать его в эмпории. Когорта должна была прорваться туда, не могла не прорваться. Но Лария…
Он так и не понял, как получилось, что Лария, попавшая-таки в его объятия, начала вырываться, как он прижал её в углу, как меч развернулся лезвием в её сторону. Только когда она легко вскрикнула, да хрустнули под сталью рёбра, Либерик протрезвел. Но было поздно. Лария – с остекленевшим взглядом, но с успокоившимся лицом оседала на пол, а под левой грудью на обрывках пеплоса расплывалось свежее бурое пятно.
– Лария! – неверяще прошептал трибун. – Лария!!!
Она не могла ему ответить, оттуда не отвечают. Он несколько мгновений ещё стоял над ней, потом медленно осел на пол, взял ещё не остывшую руку в свою и заговорил, медленно и уже никуда не спеша рассказывая историю своей к ней любви. Долгую историю, куда более долгую, чем у него было времени. Он не ушёл от неё даже когда в дом ворвались варвары. Их милосердный меч и прервал его страдания. ТАМ, как известно, всем найдётся место.
18.Стратиг Фобий и его жена. Дария. 25 день месяца Бокогрея.
Фобий уже успел пожалеть, что поддался первой слабости и на время штурма разместился не в городской цитадели, а в прибрежном доме, принадлежащем роду Анны. Море штормило немилосердно, волны вдоль берега ходили, больше похожие на горы и свинцовое, низкое и сплошь закрытое тучами небо не сулило ничего хорошего. Значит, и лёгкую галеру, вытянутую от греха подальше на берег, спустить пока не получится. Раз не получится, все преимущества этого дома сходили на нет и превращались в недостатки. Цитадель, хоть из неё и не выбраться к воде, обладала куда как крепкими стенами, запасами продовольствия и могла продержаться даже год – при удаче, конечно. Здесь же и стены пониже, и ворота пожиже. И, при всём желании, трудно объяснить стратиотам из-за моря, что они тут защищают…
А новости, доходившие и до простых воинов, звучали всё хуже и хуже. Поначалу ещё ладно, варваров, как и предполагалось, запустили в город и начали избивать. Почти взяли ворота, почти уничтожили отряд, прорвавшийся к эмпорию, окружили другой – на форуме Морского Быка. И тут – как обрезало добрые вести. От ворот защитников, в основном ополченцев отбросили. Ошмётки варваров сумели захватить какие-то дома в эмпории и теперь яростно оборонялись, наверняка рассчитывая отсидеться за стенами до подхода основных своих сил. Но хуже всего получилось у форума Морского Быка. Там поначалу даже удалось свалить кого-то из архонтов. Варвары понесли безумные потери, гонцы докладывали о сплошном ковре из их тел, мёртвых и ещё живых, устлавших весь форум. Даже если представить, что там всё чуть хуже, чем говорится, потери – ужасающие. И вдруг – такое. И вдруг известие, что варвары, сметя по пути заслоны на прилегающих улицах, дошли до форума Сирен, взяли Префектуру Преторий, вроде бы даже дошли до стен цитадели… Если всё так, город можно считать павшим. Цитадель – центр города, была сейчас слишком слабо защищена, чтобы долго выдерживать натиск варваров, основные же силы, брошенные к воротам и в засады на форумах, сейчас были разбиты, либо спешно отступали. И он не сомневался – собрать их на ещё один бой не удастся. Значит – всё. Значит, единственная сейчас часть в городе, способная сражаться – четыре тысячи заморских легионеров, которых он пока держал при себе…
Морозило. Внизу, под прикрытием галереи, солдаты беззаботно шутили, смеялись и что-то там мастерили, готовясь к обороне. Здесь, в отличии от арифм дарийских, не было новичков, либо взявших в руки оружие подневольно. Только ветераны, те, кто уже дослужился до принципа, а то и триария, кто гордился собой и не приучен был отступать. Именно эти солдаты два года назад, прибыв на выручку окружённой номадами Аурии прямо с кораблей атаковали конницу. И – победили, хотя до того дня пехота конницу одолевала крайне редко, случаи можно было по пальцам одной руки сосчитать, и ни разу в тех случаях не находилось места пехоте базиликанской. Сейчас, кстати, подле них расположились те самые десять номадских сотен, которым Фобий так и не нашёл применения в городе. Номады, великолепные лучники, чьё искусство ни у кого не вызывало сомнения, должны были прикрыть пехоту стрелами. Может, хоть так польза будет!
Стратиг неспешно спустился по ступенькам вниз, свернул за угол дома… Здесь был сад. Был, есть и, наверное, останется даже тогда, когда его кости истлеют без следа. Мать Анны, благородная севаста Феодора, слыла заядлым садоводом, некоторых даже коробила такая любовь к копанию земли – вовсе не благородному занятию, по мнению абсолютного большинства. Ну, она была другого мнения и за сорок лет своей жизни успела создать потрясающий сад. Сейчас здесь паслись номадские кони. Обгрызали голые ветви…
Фобий медленным шагом – спешить пока было некуда – прошёл через аллею, потом свернул налево. Здесь стояла беседка, вот уже два года служившая им с Анной чем-то вроде укрывища. Когда хотелось остаться наедине, либо вовсе в одиночестве – одному из них – они приходили сюда. Наверняка и сегодня жена – здесь.
Он не ошибся. Анна сидела на покрытой меховой накидкой скамье и тихо, чтобы никто не дай бог не услышал, плакала. Тихо и безнадежно. В отчаянном желании удержаться кусала губы и снова плакала. Может быть, уже и от боли…
– Анна! – тяжело сказал он, но жена не услышала. Он повысил голос. – Анна!
Жена вскинула свои прекрасные чёрные глаза, полные слёз, вскочила…
– Фобий… Как ты здесь оказался?!
– Тебя искали! – повёл стратиг плечами, словно смутившись того, что оказался здесь не ко времени. – Я зря пришёл?
– Нет, что ты! – она, похоже, сама не знала – рада или нет. – Я просто хотела одна побыть.
– Так мне уйти? – на всякий случай уточнил Фобий.
– Нет, нет! – Анна порывисто, как когда-то во времена начала их любви вскочила и обвила его шею тонкими и длинными руками. – Мне страшно, не уходи…
– Чего ты можешь бояться, когда я рядом? – нарочито бодро спросил стратиг.
– Смерти… – она призналась не сразу, потупив глаза и краснея. – Я знаю, ты не отдашь им меня живой! И я готова, но – боюсь! Мне страшно, муж мой и господин! Просто страшно.
– Анна, ты никогда ничего не боялась! – искренне удивился «муж и господин». – Ты самая отчаянная женщина в Дарии! За то и брал в жёны…
– Я за себя и не боюсь! – ответила та после короткого, тяжёлого и непонятного молчания. – Я жду ребёнка, Фобий!
Господь Всемогущий, Пречистая Роза и Святой Крест! Все святые Базилики, это случилось! Они столько ждали этого мига, так о нём молили, шли на всё… Случилось! После двух лет бесплодных попыток! После унижения, когда на тебя глядят с издевкой – случилось! Сейчас. Она сказала об этом сейчас. Когда в городе – варварские сотни, когда до гибели – шаг а до плена и того меньше. Только сейчас, когда на море шторм и спасения нет!
– Почему ты не сказала раньше? – безрадостно, пытаясь взглядом просверлить в снеге лунку, спросил стратиг после некоторой паузы.
Анна тихо заплакала. Она вообще легко открывала дорогу слезам, а сегодня из неё лилось посильнее чем во время дождя. Уже сквозь слёзы ответила, не скрывая обиды:
– Я сама узнала вчера вечером! Когда – поругались! Когда мне было говорить?!
– Так может… ошибка? – с нескрываемой надеждой спросил Фобий.
Анна рыдала уже в голос.
– Нет! Я не ошиблась! У нас будет ребёнок! Будет! Даже если ты не хочешь!
Фобий вновь, как вчера вечером, почувствовал непреодолимое желание вскочить и уйти, убежать прочь. Но на этот раз остался и только сильно, так что она вскрикнула, прижал к себе Анну. Держал так достаточно долго, чтобы она немного утихла. И только потом заговорил, медленно и тихо, чтобы она прислушивалась, прислушиваясь – успокаивалась а успокаивалась, начинала вникать:
– Ты знаешь, я люблю тебя! И я был бы рад этому ребёнку, появись он в любой другой день. Появись он даже вчера! Сегодня… Анна, мы – проиграли битву, мы уже мертвецы. Гардары – серьёзные противники, но ко всему прочему, они ещё и звери. Как думаешь, что станется с тобой, если попадёшь им в руки живой?
– Лучше не надо! – зябко передёрнув плечами, попросила она. – Мне и так очень страшно, Фобий!
– Мне тоже. – мрачно признался стратиг. – Но ещё страшнее от того, что мне не удастся вас спасти. Скорее всего… Мне придётся убить тебя, чтобы не дать им в руки! Не бойся, не сейчас. Ещё есть шанс! Погода может измениться! Команда только ждёт команды, чтобы вывести галеру в море! У гардаров нет флота, нам не составит труда уйти от них! В Вольные города или Великий Город!
– Ты – веришь в это? – прямо спросила его Анна.
– Верю конечно! – уверенно сказал ей Фобий. На самом деле, конечно, он был уверен совершенно в обратном…
19. Сотник Ярослав. Дария. Вечер 25 дня месяца Бокогрея.
К вечеру погода испортилась окончательно. Само небо словно оплакивало город, над которым столь долго светили яркие лучи Гелиоса. Вот только слёзы, устремляясь к земле, замерзали и падали на землю, на крыши и улицы города уже пушистым снегом. Если б только снегом! Под снегом – редчайший случай на юге Базилики – образовался тонкий, но от того не менее скользкий слой льда и воины, атакующие и обороняющиеся, гибли теперь и по этой причине. Ещё одной. Как будто мало прежних! А ведь всё шло так хорошо…
Уже к середине дня окраины и даже часть Старого Города, где находились кварталы богатых вельмож и сама Цитадель были в руках войска, уже вошли в город резервные тысячи с князем Буйславом во главе… И всё таки город держался. Дарийские ополченцы сражались отчаянно, отступали только при самом тяжком положении, а чаще – сражались даже тогда. Неопытные, неумелые воины, они брали своё яростью и жаждой крови. К тому же, дома и стены им помогали. Немалое число дружинников и ратников погибло не от честного «белого» оружия, даже не от стрелы или метко брошенного «жёлудя», но от вазы, либо какой-то другой домашней утвари, обрушенной из окна на голову. Поначалу довольно милостиво настроенные по отношению к женщинам и детям, уже к полудню гардары стали в них стрелять, выкашивая – бездоспешных – безжалостно. Сопротивление от этого только возрастало и ещё час назад готовые праздновать победу, к трём часам пополудни воеводы заговорили о том, что пора заканчивать. Мол, ещё немного, и воины побегут. Буйслав упёрся. Он вообще был упрям, но двое имели на него какое-то влияние: племянник Рудослав и – Лютень, князь Холмградский. Лютень проиграл свою партию, а Рудослав… Рудослав был ранен и метался сейчас на ложе, отчаянно сражаясь с близко подошедшей Смертью. Пока он одерживал верх, силы воевода был немеряной… но что будет дальше, ведал, пожалуй, только Род, когда-то написавший Книгу Судеб и вписавший в неё каждого из детей своих…
Князь Буйслав и повёл себя буйно. Он орал, топал ногами, чуть ли с кулаками на воевод не бросался, и дело своё сделал. Разьярённые воеводы согласились, что до вечера дружины могут и потерпеть. До вечера… Ещё шесть часов боя!
Простые воины о победе Буйслава не знали, занятые тем самым сражением, на продолжении которого настаивал князь. Резались, погибали, спасали раненных побратимов и снова – резались в тесных, тёмных даже в дневное время улочках Дарии. Разъярённые, они уже давно не брали пленных, да и их никто не щадил…
Ярослав и его сотня не вылезали из боя. Опять – большие потери, погибли Станята и Дружила. Лишился глаза Ставр – правда, остался в строю и сражался не хуже других… Таких было много. По правде, ранен был почти каждый дружинник и даже Ярослав, уж казалось бы – отличный воин, дважды обламывал древки стрел, оставляя остальное на потом. Лишь раз – где-то после полудня – их сотню вывели на время на форум Морского Быка – место, находящееся уже в глубоком тылу штурмующих войск, дали час передыха. Впрочем, уже тогда Богдан, известный своей способностью ославить любое доброе начинание, предупреждал обрадованных воинов, чтоб не расслаблялись.
– Это как раз и плохо, что нас вытащили сюда! – бурчал он, кося тёмным глазом на близкого воеводу Неслаба. – Вот если б нас посадили гарнизоном какой дом оборонять, тогда да. Тогда, скорее всего, до конца боя! А так… Кто хочет поспорить со мной, что не позднее чем через час нас засунут в такое дерьмо…
Он не договорил, махнул рукой, но своего добился. Воины посуровели, шутку прекратились, а когда откуда-то от ворот привезли полный воз стрел и свежих копий, они окончательно осознали, что он – прав. Оказалось – ещё как прав. Оказалось, воевода Нелюб, по своему разумению или по совету князя Лютеня, собирал отряд отборной дружины для прорыва. В городе оставалось всего два места, где враг не был побеждён и даже удерживал оборону: цитадель, осаду которой вёл сам князь Буйслав с турами и находившийся на отшибе дом. По правде, он точно так же напоминал крепость, имел вокруг себя высокую ограду, ворота, окованные железом и крепкий гарнизон, который хорошо ожёг стрелами ратников, к нему ринувшихся. Но то был отряд, вовсе не горевший желанием лезть на рожон. Теперь воевода Неслаб решил ошибку чужого тысячника исправить…
Пять сотен дружины – часть уже спешенная, часть по-прежнему конная, почти три тысячи пехоты сумел собрать Неслаб за тот час, что отдыхала сотня Ярослава. Конечно, почти наверняка он начал собирать воинов раньше. Но всё равно, много времени у него не было. А отряд получился крепким. Достаточным для того, чтобы Ярослав начал ещё больше уважать Неслаба.
– Вот что я вам скажу! – сказал воевода, собрав сотников вокруг себя. – Дело нам предстоит простое, ажно жутко становится от этой простоты! Приступ. Как будто кому-то впервой! С другой стороны, приступ в городе, он особенный. На улицах, да даже и на площади там не развернёшься, я глядел. Лучники опять же лютуют, бьют чуть ли не наверняка. Там вся ширина площади – двести шагов! На прямой выстрел доброго лука!
– Да откуда у базиликанцев – добрые луки? – презрительно фыркнул кто-то из сотников, Ярославу незнакомый. – Не слыхал…
– Ты не слыхал, это ещё ничего не значит! – обронил витязь Яробуй, с сотней дружинной конницы и ещё четырьмя витязями прибывший в распоряжение Неслаба. Пять витязей стоили пяти сотен – отборные воины, всю жизнь посвятившие войне, лучшие воины княжества… Но Неслаб, судя по тому, как глянул на Яробуя, вовсе не так обрадован был, и куда с большим удовольствием получил бы под свою руку ещё тысячу обычного ратного ополчения. Или сотню лучников-лисов, каковые близко имеются, но непонятно за какой надобностью продолжают охранять соседний форум, носящий красивое название Форум Титанов. И ведь не стронешь их с места, не имея соизволения князя Буйслава! А князя, наконец-то дорвавшегося до войны, ещё найти требовалось…
– Так я и говорю, ты не знаешь, не значит, что так оно и есть! – невозмутимо продолжил Яробуй. – Вон, Ярослав стоит, его спроси, какие у базиликанцев луки! Яр, что скажешь?
– Что скажу… Скажу, что неплохие у них луки. – пробурчал Ярослав. – Особливо у акритов. Там у половины номадские луки, а они – почти нашим не уступают! Ну, я имею в виду простые наши луки… Что до остальных… Да какая нам разница, какие у них луки?! На двухстах шагах я из обычной деревяшки берусь пробить твой доспех! Если ещё и стрела добрая будет, с хорошим наконечником, то – насквозь!
Сотник помрачнел. Либо гнал от себя правду, либо не хотел задумываться, истину знаю. Скорее, второе. Дураком не выглядел, да и добрый торингский доспех был кое-где покрыт царапинами, какие только в бою добыть можно. Если не куплен таким, говорит в пользу сотника. Что за спинами родовичей не прятался, храбр и честен перед воинами и Перуном.
– Вот так-то! – хмуро улыбнулся довольный таким поворотом Неслаб. – Языки из вящих говорят, там – сам стратиг укрылся. Так что и охрана у него будет соответственная! Боюсь, стрелков там может быть столько, что обычным приступом тот дом не взять. Что скажете, сотники?
Молчание. Здесь не было мудрых воевод, одним взглядом на театр сражения охватывавшим всё его, от края до края, и принять единственно верное решение. Здесь были сотники. Волки войны, про которых и говорят «из шелома вспоенные, с копья вскормленные». Их дело – выполнять приказы, не особливо задумываясь. Вот разве что дружинные сотники, да ещё витязи…
– Посмотреть надо! – осторожно ответил кто-то.
Посмотрели. Было на что смотреть… Обычный дом, по утверждению воеводы Неслаба, оказался и впрямь – крепостью. Сам по себе высокий, сложенный из огромных камней, защищённый протянувшейся вдоль всей стены галереей, с которой так удобно бить стрелкам, он к тому же был окружён с трёх сторон высокой, в полтора-два человеческих роста стеной, по верху которой шла городня. Ворота, разумеется, были закрыты. И, если только не обманывал цвет, снаружи обиты бронзой. А над воротами, да и по всей стене – часто торчали медные шлемы базиликанцев. Попробуй, сунься!
И тем не менее, воевода Неслаб план разработал. И атаковать приказал, как только последняя сотня дошла. Сразу. Без передыха и раздумья.
20.
Отряд гардаров, выдвинувшийся через площадь, не показался базиликанцам опасный. Нет, конечно в его рядах насчитывалось почти пять сотен пехоты, виднелись лестницы и на первый взгляд наличествовал настрой атаковать. По крайней мере на приступ они двинулись решительно и даже первый залп номадов, обильно проредив их ряды, не умерил пыла. И второй. И третий…
Номады били, уже не целясь даже. Плотность стрел в воздухе была такова, что промахнуться не грозило. Да и расстояние для настоящего стрелка – плёвое. И стрелы, пролетая полтораста шагов, бьют всё ещё мощно, кольчугу или щит пробивая легко.
Гардары пока только несли потери. До стены им оставалось ещё достаточно много пройти, к тому же то, что они достигнут её, ещё ничего не решит. Лучники могут продолжать стрельбу и после того, как расстояние с ними сократится до минимума. И отступать уже поздно – позади открытое место, площадь. Пересечь её ещё раз, под убийственными выстрелами защитников дома, значило потерять ещё полсотни воинов. А может, и того больше. Гардары – что значит выучка! – дошли до стен и даже прислонили к ним лестницы. Но никто из них не успел залезть. Паника ударила внезапно – так часто бывает в самых наилучших армиях, так случилось и с ними. Вдруг кто-то закричал, что их предали, его крик был подхвачен и ратники обратились в бегство. Беспорядочной толпой, россыпью, погибая под стрелами и копьями базиликанцев… За первые минуты бегства гардары положили на площади не меньше трёх дюжин воинов. Среди них, конечно, были и раненные…
Шанс был слишком заманчив, чтобы им не воспользоваться – шанс погубить сразу четыре сотни врагов. Базиликанцы раскрыли ворота, и отряд номадской конницы, все, кто успел сменить городню на стремя, выметнулся наружу. Следом, стараясь соблюсти строй, держа равнение и не слишком спеша, вышли две манипулы пехоты. Две «черепахи», защищённые от нападения со всех сторон. Они не спешили. Номады справятся и без них, пехоту выдвинули на всякий случай, если потребуется прикрыть отход конницы.
И она потребовалась. Как раз для этого потребовалась.
Внезапно – а такое в бою случается всегда внезапно, из двух вливающихся в форум улиц выплеснулась конница гардар. Её было не слишком много, но это была тяжёлая конница, накоротке смертоносная для любых врагов. Тем паче для номадов, которые даже не успели схватиться за луки, убранные в сагайдаки и заменённые саблями. А тут ещё и беглецы вдруг бежать прекратили, развернулись и, хотя строя составить не успели, приняли номадов в копья…
Полегло их много. И дружинники своих слегка потоптали, не в состоянии уже свернуть на дистанции прямого копейного удара. Но номады под их натиском брызнули в разные стороны, словно лёд под прессом кованного сапога. И эти брызги, огрызаясь короткими залпами стрел, рванулись на прорыв в разные стороны…
А был это тот самый план Неслаба – выманить базиликанцев на бегущую пехоту, опрокинуть встречным ударом, а потом… А потом ворваться внутрь, на плечах отступающих, сметённых вражеских солдат!
Всё предусмотрел Неслаб – и то, что обязательно будут преследовать отступающий отряд, и то, что преследователей должно быть много, а значит в воротах обязательно образуется пробка. Всё ли? Не предусмотрел, не понял, что выпущенные номады могут решить прорываться и обратно не повернут. Не угадал, что защитники выдвинут вперёд заступ в четыре сотни воинов. Попробуй теперь, сунься! Две плотной стеной вставшие манипулы сумеют продержаться ровно столько, сколько нужно, чтобы за воротами образовался крепкий заслон. Да и не атаковали они, не поймать их на противоходе!
Бой на площади меж тем продолжался. Остервенелая резня, а не бой! Часть номадов не смогла прорваться, теперь яростно сражалась за свои жизни и здесь, на этой площади, чуть ли не впервые у номадов это получалось достаточно хорошо. Раньше-то как бывало. Раньше в чистом поле схлестнёшься, как туго – бежать, стрелами порыв гардарский осаживая. Здесь бежать было некуда. Потому – дрались остервенело. Оказывается, номады умели держать удар.
Но долго так продолжаться не могло. Ну, четверть часа, ну полчаса – это уже герои держались. Потом обычная для кочевников философия сработала вновь. Номады развернули коней и бросили их к воротам. А там – две манипулы пехоты, почти что сомкнувшейся в единую фалангу, ощетинившийся тяжёлыми копьями-гастами…
План Неслаба сработал, пусть не так и не там, где задумывал сам воевода. И врага смяла не родянская конница, а номады, и смяли не до конца – только одна манипула потеряла строй и стала уязвимой. Впрочем, дружинникам этого хватило. Им сейчас казалось главным – завершить бой. А для этого, надо победить здесь и сейчас.
Дружинники сумели воспользоваться лёгким смятением стратиотов. Сначала десяток, потом полсотни их сумели вклиниться во вражий строй и впереди – воины рода Медведя. Впрочем, их и просто было больше всего…
Ярославу не получилось оказаться на острие удара. Может и хорошо. Сотне Дуба – вражий строй ломали они – досталось очень сильно. По правде сказать, там немного чего от сотни осталось, но поменять её идущая второй сотня Любослава не могла – не было возможности. И всё же даже уставшие и на усталых конях, воины Дуба своё дело знали и сумели оттеснить заслон настолько, чтобы к воротам могли прорваться идущие следом. Сейчас ведь не требовалось одолеть этот самый заслон. Сейчас довольно было не позволить закрыть ворота. А они уже начали закрываться – защитники дома видимо решили пожертвовать четырьмя сотнями, дабы спасти многие другие, ещё находившиеся внутри. Не успели!
Передовые конники сотни Любослава ворвались внутрь, когда между створками оставалось дай Бог сажень. Их почти тут же и выбили – в том числе и самого Любослава, разумеется, ведущего сотню за собой. Но выбивая, потеряли те самые бесценные мгновения, которых так не хватало потом. Ворвавшиеся во двор следом дружинники снова задержали закрытие ворот. А потом к ним прибавились новые, потом набежала пехота и полезла и через стены… Дальше пошёл обычный приступ. Обычный, за исключением того, что за спиной штурмующих оставался крепкий отряд базиликанцев и он – сражался. И всё же сопротивление стратиотов длилось далеко не вечно. Немолодой примипил, командир манипулы, остановил бессмысленное уже пролитие крови, с досадой швырнув клинок на камни. Его воины, пусть и не сразу, примеру и последовавшему за ним приказу подчинились. Здесь почти не было местным, а наёмники из Вольных городов не видели никаких причин погибать за чужие интересы. Если б ещё понимать, за что война, тогда другое дело… Обычное оправдание трусов и предателей. «Война непонятна» и можно бросать оружие, даже если этот твой поступок открывает дорогу врагу. «Война неправедна», и под это списываются любые подлости, в которых, кстати, праведности ни на куну. А кто и где видел справедливую и праведную войну?!
А город пал. Ещё два дня в разных его края сражались отряды обречённых, но – Дария пала именно в тот день, когда был взят дом стратига Фобия. Именно с этого дня под рукой августа Филиппа осталась только три эпархии Алтики, одна – Тангарики и сам Золотой диоцез, в центре которого располагался Великий Город, иначе – Миллениум. Впрочем, со взятием Дарии должны были пройти считанные дни до того момента, когда первые сотни гардарского войска пересекут границу.
Глава 10 «Обоз»
1. Князь Лютень и воевода Радовой. Граница Золотого Диоцеза. Лагерь гардарского войска. 12 день месяца Березозола.
Сразу за месяцем Бокогреем – вьюжистым и холодным не по-базиликански, следует месяц Березозол. В это время в поход выходят только безумцы, а те, кто уже в походе, стараются занять места повыше и пережидать обычный в это время паводок на холмах. На этот раз, впрочем, война закончилась не до конца. Даже по слякоти, покрывшей большую часть Базилики и прилегающих к ней земель, отряды разведчиков и обозы с продовольствием продолжали двигаться. Войско не может быть слепым, не может быть и голодным. Разведчики и обозники натыкались друга на друга, вспыхивали короткие и ожесточённые бои. В зависимости от того, кого было больше – охраны или нападавших, либо пропадал отряд разведчиков, либо войско – базиликанское или гардарское оставалось голодным. Впрочем, Дария, а до неё – Маласса и Тулса дали достаточное количество провианта, чтобы гардарское войско, наконец-то собравшееся в единый кулак под Дарией, не испытывало недостатка в еде и фураже. Но обоз от торингов князья требовали с удивительным постоянством, считая это оговорённой в роте частью платы. Торинги, взявшие Тангарию, но так и не сумевшие подкрепить тот первый успех взятием Кирифора, чувствовалось – на последнем издыхании от ярости. Но – терпели достаточно долго… На седьмой день месяца березозола в лагерь гардар должен был прийти очередной обоз – с зерном, вином, вяленым мясом. Не пришёл. Не пришёл и на восьмой день, и на девятый. Князь Буйслав был взбешён. Князь Лютень не считал нужным его успокаивать, ибо и сам готов был идти и отбивать положенное. Как раз в это время, ранним утром, к нему заявился брат – воевода Радовой. Пропадавший где-то целый день с тысячей всадников…
Обнялись, расцеловались, как и положено. Лютень кликнул слуг и те быстро сварганили стол. Не слишком богатый, но и не бедный – в самый раз для того положения, в котором находился лагерь.
Однако, Радовой ел довольно нехотя, плохо ел. По крайней мере – для молодого воеводы, полный день проведшего в седле и за это время наверняка маковой росинки во рту не державшего.
– Радовой! – сказал князь, со всё нарастающим изумлением глядя на то, как брат нехотя ковыряет ножом и новомодной вилкой кусок молочного поросёнка с кашей, хреном и специями, которого положили ему на блюдо. – Радовой, я тебя двадцать семь лет знаю!
– Ну. – сказал тот, глядя хитрым глазом из-под оседлеца, упавшего на лицо. – Пусть так, что с того?!
– Ты никогда не ел плохо! – Лютень нервно отодвинул кубок, который только что осушил в раздражении. – Никогда! Даже когда болел… Когда болел, так вовсе жрал, как свин!
– Ну, спасибо, братец! – усмехнулся Радовой и своей усмешкой вызвал ещё большее раздражение.
– Да что – спасибо?! – взорвался внезапно Лютень. – Тоже мне, хитрец нашёлся! Отвечай, пока не осерчал всерьёз, что творится?!
– Да ничего, ничего! – улыбнулся Радовой, продолжая ковырять нежнейшее мясо молочного поросёнка. – Просто сыт я. Что тут такого?
– Так… – Лютень от такого объяснения стал ещё мрачнее. – Ну-ка, давай начистоту, брат! Ежели вы кого пограбили, так ведь и тебе достанется, и воинам, что твой приказ выполнили! Лучше сам сознавайся, пока не поздно!
– Да не грабили мы никого! – Радовой тоже начал раздражаться, досадливо поморщился и нож взял в руку, как давеча – меч.
– Точно – не грабили? – усомнился Лютень, зная, что своими сомнениями оскорбляет брата.
– Точно, точно! – отмахнулся тот. – И без того было, где раздобыть! Ты ещё не ведаешь… Обоз мы привели! Всё, как полагается. Возы с зерном, с мясом, с фуражом… Ну, и четыре воза вина! Причём – хорошего. Не того пойла, что торинги нам прошлый раз подбросили за доброе старое!
– И где ж ты всё это раздобыл? – ядовито поинтересовался Лютень, в глубине души уже чувствуя, что случилось что-то недоброе. Что-то не то случилось.
– А, торинги ж всего в тридцати верстах лагерь держат! Ну, те! Они ещё из-под Кирифора вместе с Лисами пришли!
– А Кирифор так и не взяли! – буркнул, возвращаясь в своё нормальное состояние, Лютень. – Вояки… Так ты сам их навестил? Что сказали? Объяснили, почему обоз на два дня задержался?
– Да как сказать, – подумав, неуверенно сказал Радовой. Кажется, он ожидал несколько иной реакции.
– Так и скажи, что ты вечно… – буркнул рассерженный не на шутку Лютень. – Ну!
– Да они ничего не говорили! – промямлил несчастный Радовой. – Мы у них обоз умыкнули. Стражу подпоили и повязали. Никого не обидели, клянусь!
Лютень медленно встал – во гневе страшный, явно недовольный.
– Так! – голос его был под стать виду. – Ну, брат, отличился! Так нам что, торингов в гости ждать? Всем войском?
– Да не станут они с нами ссориться из-за обоза! Подумаешь… К тому же они нам должны его1 не забыл?
– Радовой, Радовой! – покачал головой, удивляясь его тупости, князь. – Ладно, поздно что-то менять… Ратша, мигом к Буйславу! Получится если, и князя Волода отыщи! Мирон, ты наших созывай. Скажи, дело срочное. Ну-ка, исчезли!
Отроки и впрямь исчезли, как сквозь землю провалились, а не чувствовавший и тени смущения Радовой подумал, что его старший брат и государь, дай ему волю, из любого настоящего воина сделает. Как сейчас – из Мирона. А каков был увалень!
– Через полчаса все будут здесь! – тяжело, не глядя на брата, сказал Лютень. – Ты сам им всё расскажешь. Подробнее чем мне, Радовой! Всё: как ты дошёл до такой гениальной мысли, кто помогал, как исполнили. Всё, Радовой! А сейчас – испарись с глаз моих. Ждать совета будешь за пологом! Мне надо подумать…
Радовой был оскорблён в лучших чувствах. Он рвал себе… старался для брата. И что в награду?! Не дожидаясь, пока неотрывно следивший за ним князь повторит приказ, Радовой сам развернулся и быстрым шагом вышел. Только полог широко распахнулся, запуская внутрь струю холодного воздуха.
Лютень тяжело вздохнул и покачал головой. Ещё его отец, умирая, завещал ему заботиться о младшем брате, слишком молодом и слишком горячем. На самом деле брат был младше его всего на шесть лет. Не мальчик уже! Байстрюков трое, не то четверо по Крому бегают. Девок перепортил – жуть… А ума не прибавилось. Воевода хороший, спору нет; но – только тогда, когда враг на расстоянии полёта стрелы. В лучшем случае – на расстоянии полёта снаряда камнемёта. Дальше думать надо уже за него. Иначе наломает дров, вот как сегодня!
Вздохнув ещё раз, Лютень заложил руки за спину и медленно начал мерять шагами шатёр. Надо было подумать. Хорошо подумать. Как бы то ни было, братская кровь – священна, а князь Буйслав – суров и по-прежнему – набольший князь…
2. Князь Лютень и князь Буйслав. Княжеский совет в шатре Лютеня. Вечер 12 дня месяца Березозола.
– Так! – устало опустив тяжёлые кулаки на стол, протяжно сказал князь Буйслав. Великий князь Буйслав – все помнили, что на время похода он – старейший и его слово главное во всём.
Стоящий перед ним – перед всем советом князей Радовой кажется вознамерился сказать что-то острое. Заткнулся, как только увидел братний взгляд. Одно дело огрызаться на чужого князя, другое – на своего брата. Тот вон как покраснел – стыдится видно!
– Крови не было? – спросил сидевший подле Лютеня князь Первосвет Плескинский.
– Не было! – уже начав сердиться, повторил Лютень. – Мы даже мечи не обнажали. Подпоили, повязали… Они и не сопротивлялись. Разве что сотник чего-то орал там. Да разве ж кто слушал, что именно!
Посмеялись… Слегка. Радовой уже видел – совсем бесследно эта шутка ему не пройдёт. Хотя…
– Я ж как лучше хотел! – грохнув себя тяжёлым кулаком в грудь, заорал он в полный голос. – Я думал, так для всех хорошо будет! Тем паче – вои голодают…
– Ну, до голода ещё далеко! – ухмыльнулся князь Волод, с большим аппетитом поедая свиную ляжку. – Если это – голод, так я всю жизнь голодать согласен!
Волод, он и на серьёзном совете – Волод. Тупой, как дуб, такой же непробиваемый и непристойный. Ну вот кто заставляет его так жрать?! Не есть – жрать, громко, до омерзения чавкая и измазывая лицо и руки в жире и подливе?!
– Волод, хватит! – сурово сказал Буйслав, не глядя на своего Ярославского соратника. – Хватит уже… Дело – плохо! Если мы вдруг поссорились с торингами, ничто не помешает нм подставить нас под удар базиликанцев, а то и вовсе сговориться с ними и ударить нам в спину!
– Да ты с ума сошёл! – вскочил на ноги Лютень. – Торинги без нас враз полягут! Они только нашей помощью и держатся! Вон, Тангарию взяли – за большой подвиг выдают! А там в городе – я точно знаю – десяти тысяч настоящего войска не было, сплошь ополчение! Так что не надо, Буйслав, перегибать палку…
– Так я ж и не говорю, что мы поссорились! – искренне удивился Буйслав. – Я лишь предполагаю! Что ты так разнервничался, Лютень? И потом… Ты не прав, уж не обижайся, пожалуйста! Это осенью, даже в начале зимы торинги были слабы и служили лишь проводниками для нашего войска. А ты слышал, что сейчас под Девятиглавым драконом Теодора Второго – семьдесят тысяч мечей? Двадцать тысяч из них – вполне пригодные для боя ветераны! Остальные, правда – молодняк да старики, но сражаться и они умеют. И – совсем неплохо сражаться, клянусь золотой секирой Перуна! Ну, так и скажи мне, что делать, если этот обоз шёл, например, самому императору Теодору? Может, сразу повеситься?
– Конницу лёгкую – на двадцать вёрст вперёд, в лагере – войска по тревоге поднять, лагерь оный рвом окопать. Всем разъяснить, что торингам теперь верить нельзя. Ну, и для полного удовлетворения – обвинить их в ссоре! Для воинов – лишь бы повод подраться был, а нам проще жить!
Пока князь Рудевой, а это был он, изрекал свои мысли вслух, остальные потрясённо молчали. Рудевой! Тихий, на войну только за ради зятя пошедший, он сейчас оказался самым спокойным. А раз спокойным, значит – и мысли у него разумные оказались. Остальные-то больше на Радовоя злились, который их в такие неприятности затащил, а он… Он думал. И, похоже, гнев и испуг в свой мозг не запускал.
Слова Рудевоя сделали своё дело. Ожидал он, или не ожидал, они встряхнули князей и направили их мысли в правильную сторону. Правда, никто из них не воспринял всерьёз сам план Дебрянского князя.
– Ну, Рудевой! – гулко рассмеялся сам князь Буйслав. – Ты через край хватанул! Торинги, хотя бы и осерчали на нас, таких трусливых мер не заслуживают! Я ж всё это так, для смеху предположил. А ты – испужался!
Его поддержали остальные. Не смеялся только тот, кто больше других всегда отстаивал идею союза с императором Теодором, кому все эти слова – как нож по сердцу. Князь Лютень, пока остальные братья-князья смеялись и подшучивали над обиженным Рудевоем, хмурился и думал. А потом удивил всех, тихо обронив:
– Но ведь конницу и впрямь можно отправить!
Вот тут уже смеяться перестали. Рудевой… Ну, что Рудевой? Он – один из малых князей, к их советам прислушивались редко, их мнение значило мало и их судьба до конца – следовать за большими князьями. Здесь, на этом совете в шатре Лютеня таких было трое. Князь-тур Буйслав, князь-волк Волод и сам хозяин, князь-медведь Лютень. Остальные – Горислав, Первосвет, Рудевой и прочие – лишь должны были принять их решение.
– Думаешь? – это князь Волод вдруг заговорил человеческим языком, взглянул остро и совершенно трезво.
– Думаю, – коротко ответил Лютень.
– Ну, раз так думает Лютень, - протянул Буйслав, на краткий, почти невидимый миг встретившись взглядом с Володом. – Добро! Конные дозоры. И – ров. Он хотя бы воинов займёт на время!
– Застоялись! – хохотнул Волод. – И воеводы тоже!
Этой фразой князь-волк незатейливо повернул разговор в старое русло – к Радовою. Позабытый воевода встрепенулся тоскливо, прекрасно понимая – сейчас начнётся.
– Да, о Радовое! – тяжёлым, ничего хорошего не сулящим голосом сказал Буйслав. – Ну, Лютень, что здесь скажешь?
– А что сказать, виноват! – пожал тот плечами. – От остального – увольте. Он – мой брат, не мне его и судить!
– Добро, – кивнул Буйслав. – Волод?
– Он, конечно, дел натворил! – промычал князь-волк, стараясь не глядеть на Буйслава. – Зато и веселее стало! С базиликанцами или с торингами – какая разница, с кем драться! Тоска ж в лагере! Сидят почти семь десятков тысяч мужиков, здоровых до вони, пьют каждый день положенную кружку пива, мясо там с хлебушком кушают. И – всё! И – на боковую! А так войско встряхнётся. И те из нас, кто уже седым мхом покрылся – тоже! По правде, так мне совершенно всё равно, что станется с Радовоем. Воевода он неплохой, болел за правое дело… Не стоит его сильно наказывать!
Потом высказывались остальные, и Радовой воскрес – никто не высказался против него слишком остро. Ну, пожурили конечно. Помянули недобрым словом пустую голову. Не страшно. И вообще – похоже и впрямь все были очень обрадованы. Может, и прав был проклятый Волод? Хоть какое-то развлечение? Пока вокруг – тишина!
И тут, когда все уже всё для себя решили, раздался холодный голос Волода. Опять же – трезвого и совсем не похожего на себя, родимого:
– А обоз придётся вернуть! Прямо сейчас!
3.Лютень, Радовой и граф Стан. Лагерь гардарского войска. Вечер 12 дня месяца Бокогрея.
Кони, словно чувствуя настроение седоков, шли медленно, с бережением. Дружинники – и гридни Лютеня, и молодцы Радовоя отстали шагов на тридцать. Чтоб, значит, если братья начнут ругаться, не оказаться свидетелями этой сцены. Угадали! Самое время было разбегаться в разные стороны…
Впрочем, поначалу ехали почти в полной тишине. Радовой и рад был помолчать, угадывая впереди серьёзные неприятности, Лютень… Лютень просто молчал. Думал, кажется. Его настроение ещё до разговора пошло вниз. Теперь уже не было и речи о том, чтобы увести разговор в сторону. Уж кто-кто, а Радовой совсем неплохо знал своего венценосного братца! Всего-то шесть лет разницы, но – отец умер рано – отца вместо. Вот и воспитывает по сию пору…
– Вот что я скажу тебе, брат! – наконец проронил Лютень, по-прежнему глядя строго перед собой. – Я не желаю больше слушать твои глупости и не хочу глядеть, как ты их будешь потом расхлёбывать ценой жизней моих воинов.
– Наших воинов, брат! – дерзко перебил его Радовой. Ещё один способ, знакомый с детских лет – чем быстрее Лютень выплеснет гнев, тем меньше достанется тому, на кого он его обрушит.
Вот тут Лютень и взорвался – Радовою этот фокус удавался каждый раз, получилось и на этот раз. Князь орал, как когда-то в детстве, когда глуздырь-Радко утащил у него какой-то особо любимый нож. Он не слишком выбирал слова и Радовою оставалось только радоваться, что дружинники оказались предусмотрительны. Впрочем, их отлучка была кратковременна. Уже через четверть часа, даже чуть раньше, Лютень выдохся. Угрюмо посмотрел на брата, с виду раскаявшегося, внутри наверняка веселившегося и жёстко, так что даже внутреннюю ухмылку должно было согнать враз, сказал:
– Дурень безмозглый! Сегодня же обоз должен быть возвращён! Сегодня, а не через седмицу! То, что успели сожрать и выпить – возместишь лично ты!
Дурное настроение Лютеня всё же выплеснулось, но не так, как полагал Радовой. Князь просто хлестнул коня и Снег, резвый жеребец, способный без устали месить снег тяжёлыми копытами, наддал. Следом, как привязанные, метнулись гридни.
Радовой выждал немного, самую чуть, потом сплюнул сухой, мелкий снег с обветренных губ, потом легонько повёл пальцами. Рядом тут же возник его гридень, молодой, но сметливый и надёжный.
– Звал, батюшка?
– Звал, – «батюшке» только-только минуло двадцать восемь, но что поделать – воевода должен быть солидным. – Найди мне витязя Яробуя. И – кого-нибудь из сотников, попроще. Тут дело-то простое… О, гори Перунова борода!!!
Гридень вздрогнул от такой чёрной ругани, оглянулся… Торингский вельможа, граф Стан, с невеликой своей свитой неотвратимо приближался. Лицо его, обветренное и лишившееся того внешне незаметного, но всё же присутствовавшего лоска истинного нобиля меча, выражало всю богатую гамму чувств, которую он испытывал при взгляде на гардарского воеводу.
– Мессир Радан! – не давая ему собраться с мыслями, взревел вдруг Радовой. – Друг ситный, ты ли?! Как давно я тебя не видел подле себя… Что случилось?! Что-то плохое у торингов? Надеюсь, они не потерпели нового поражения? Ведь армия, которую собрал твой император – последняя! Помнишь, ты мне рассказывал, как её собирали?
Графа передёрнуло, он – опытный придворный и неплохой дипломат – не смог скрыть ужаса. Было от чего! Армию – последнюю армию Империи Тор – собирали специальные гвардейские отряды. До зубов вооружённые, свирепые и безжалостные, они оцепляли деревни и целые города, врывались внутрь и хватали всех, кто подходил для строя. Стариков – крепких, способных стоять на ногах, мальцов – даже если ещё не брились и девок не мяли. Брали всех от пятнадцати до шестидесяти вёсен! Вой стоял по всей Закатной империи… Зато к весне собралась семидесятитысячная армия, пусть неумелая, но способная подкрепить претензии императора на равные отношения с гардарами…
– Да, армия последняя! – скрежетнув зубами, медленно произнёс Радан. – Скажу больше, пока она немногого стоит! И всё же, думаю, император рискнёт ей, чтобы воздать должное наглецам, покусившимся на его добро! Хотел бы я знать, вы хоть наказали тех наглецов?
– Каких? – сделал большие глаза Радовой.
– Тех, что захватили императорский обоз! Там десять возов – личные, императорские!
– С вином, что ли? – зевнув, лениво поинтересовался Радовой. – Так они пока целые. Пока… Да и будут целы, не бледней, граф! Ошибка вышла, понимаешь ли. Мы-то думали, обоз наш! Ну, который твой император нам задолжал! Когда узнали, что – императорский, мы так расстроились! Ажно плакать хотелось. Ну, плакать мы не станем, но обоз – вёрнём. Прямо сейчас. Яробуй!
Витязь, уже отысканный и возникший пред ясны очи воеводы Радовоя, так же спокойно отозвался:
– Я здесь, воевода!
– Сотня твоя готова?
– Обижаешь! – усмехнулся Яробуй. – Сотня Дуба, воевода! И со мной дюжина вызвалась. Из старшой дружины. Дозволь проветриться!
– Добро! – подумав, разрешил Радовой. – И впрямь, скоро при такой жизни в пней превратятся. Замшелых!
– Ну уж, воевода! – ухмыльнулся Яробуй. – Ты ж знаешь, мы по первому знаку готовы. Хоть к бабам, хоть на пир!
– Вот и идите… по моему знаку! – улыбнулся в ответ Радовой. – Куда, говоришь, вы завсегда готовы?
– Да куда угодно! – заносчиво ответил Яробуй. – Так я пойду, воевода! Сотню собирать!
– Иди, иди! – тепло улыбнулся воевода. Яробуя он любил, ценил и по мере своих воеводских возможностей выдвигал. Впрочем, куда уж выше витязя – только в воеводы! Погибнет кто-нибудь из нынешних, первый претендент на место – Яробуй! Если, конечно, сам доживёт. Лютень – не Волод и не Рудевой. У него витязи в тылу не засиживаются. По такому доверию и расплата – Страшила уже вторую седмицу от ран избавиться не может, в Дарии полученных. А казалось бы – герой! А на героях, опять же по приметам, раны заживают не в пример быстрее…
Яробуй ускакал, следом за ним – ещё несколько воинов из вящих можей, а Радовой опять остался с глазу на глаз с торингом. Вот чего ему хотелось меньше всего! Радану Станскому, судя по кислому выражению лица, тоже.
– Так раз этот обоз – ваш, где же наш? – милостиво улыбаясь, спросил Радовой.
– Будет! – тускло ответил Радан. – Император приносит свои искренние извинения, допустившие оплошность наказаны, такое больше не повторится. Но следующий раз, когда будешь захватывать наше, Радовой, подумай десять раз! Я не знаю, каких усилий стоило для императора спустить вам эту выходку с рук! Другим бы не сошло…
Радовой с великим трудом сдержал идущее из самых глубин раздражение. И это – лучший дипломат Закатной империи?! Понятно, почему они проигрывали войну…
– Я передам это князю Лютеню! – тяжело сказал он.
4. Яробуй. Обоз. дорога на Кирифор. Утро 13 дня месяца Березозола.
Яробуй давно уже полюбил вот такие, неспешные и долгие конные переходы, когда спешить вроде как и некуда. По правде сказать, ему такие походы поднимали настроение куда больше, чем самые кровавые и яростные схватки. Сейчас – тоже. Когда конь идёт весело, звонко выбивая копытами свою походную песню, тогда и сердце седока поёт в такт цокоту копыт. К тому же далеко не всякому доверят такую миссию – не то, чтобы опасную, скорее сложную. Ди-пло-ма-ти-чес-ку-ю. Если не иметь хорошо подвешенного языка, если при первом оскорблении хвататься за меч, тогда лучше было и не отправляться. Вон, Страшилу чай не отправили!
– Яробуй! – вольно окликнул кто-то витязя. – Яробуй, чтоб тебе!
Яробуй нехотя обернулся, острым взглядом, не скрывая недовольства, смерил Буйноса – ещё одного витязя. Рослый, могучий, как и все родяне-медведи, Буйнос к тому же отличался дурным языком и повышенной наглостью. По правде сказать, он даже не спрашивал дозовления. Просто когда нынешним утром, пять часов назад, обоз начал выдвигаться из лагеря, Яробуй обнаружил его распоряжавшимся среди возов. Нет, все приказы были отданы по делу, но Яробуй не сдержался. Вышел неприятный разговор, оба даже за мечи хватались…
И вот теперь – снова – Буйнос здесь.
– Чего тебе? – не особо приветливо поинтересовался Яробуй, глядя перед собой и отчаянным усилием воли пытаясь разжать булатной крепости кулак, в который сжались его пальцы.
– Поговорить! – тоном оскорблённой невинности ответил Буйнос, будто бы невзначай обрушив ладонь на черен огромной, в половину его роста секиры. Пожалуй, только секира Ярослава могла сравниться с этой размерами, но Буйнос ещё и мечом владел и с добрым полутораручным клинком не расставался никогда.
– Говорили уже! – всё так же немилостиво ответил Яробуй. – Хватит, пожалуй!
– Да ты что, взбеленился?! – возмутился Буйнос. – Или, упаси Сварог, обиделся? Так ты прости, друг! Ты ж меня знаешь, я – человек простой!
– Простой он! – неприятно сощурив глаза, передразнил его Яробуй. – Это ты – простой?!
– Да, я! – ответил Буйнос, и в его голосе впервые прорезались злые нотки. – Мы, витязи, все – простые. Иначе давно бы воеводами были!
-Изыди, Буйнос! – вяло, уже без той злобы, отмахнулся Яробуй. – Не хочу я с тобой, лагодником, говорить!
– Сам ты… это слово! – обиженно сказал Буйнос. – Ну что, опять подраться хочешь?
Они уже давно препирались, почти стоя на месте, мимо проезжали базиликанские, невысокие и мелкие и торингские – тяжёлые и огромные возы, ехала охрана…
– Не ко времени, брат-витязь! – пересилив себя, с улыбкой возразил Яробуй. – Вот вернёмся обратно, в лагерь, тогда и дозволим нашим мечам побеседовать! А пока – езжай-ка вперёд. Возьми десяток или лучше два, и езжай вперёд! Боюсь, скоро могут начаться неприятности!
Буйнос скривился, словно откусил от дикого яблока, но спорить не стал. Приказ ему отдавал походный вож, вбитая чуть ли не с детских лет привычка подчиняться сыграла свою роль…
Яробуй выждал, пока серый жеребец унёс Буйноса подальше, потом только коротким взмахом ладони – подражание Лютеню и Радовою – подозвал к себе сотника Брязгу – немолодого, осторожного и опытного командира; дождался, пока его каурая кобылка затрусит рядом, приотставая на голову, только тогда заговорил:
– Ты мне что-то хотел сказать, Брязга?
– Э? – удивился сотник, задумчиво почёсывая затылок. – Нет, брат-витязь, нет. Тебе показалось!
– Да7 – Яробую неприятно было даже говорить об этом, Брязга был чуть ли не вдвое его старше, но говорить было необходимо. – Я думал, есть… Тогда скажу я! Вздеть брони, щиты – на руки! Дозор вперёд я уже послал, ты – отправь по десятку в оба крыла, десяток заслона возглавь сам. Я тут и без тебя разберусь…
– Понял, витязь! – наклонил голову Брязга. – Прикажешь исполнять немедленно?
– А что, тебе что-то мешает? – удивился Яробуй. – Конечно, немедленно! Если через четверть часа твои воины всё ещё будут здесь все, завтра ответишь перед воеводой Радовоем. Знаешь, чем это чревато?
– А то! – горько усмехнулся Брязга, уже отъезжая. – Кто ж не знает. Суров наш молодой воевода, ох и суров же!
– Но – справедлив! – усмехнулся Яробуй, вспоминая, как исхлестал его, словесно конечно, воевода после снежного городка. – Та к ты почему ещё здесь?!
Брязга выразительно взглянул на него, но всё же предпочёл не связываться, развернул коня и направил его во главу колонны. Неспешно, словно дразня витязя…
– Ух мне эти вояки! – скрежетнул зубами Яробуй, но громче окликать Брязгу не стал. Сотник в общем был прав. Куда торопиться, когда вокруг – подвластная земля и про вражьи отряды в тылу не слыхали с самой Дарии. Вернее, со времён разведки Ярослава. Тогда гардары длинным бреднем – от Тулсы до Кирифора – прошлись по лесам и весям, выдрали из укрывищ несколько тысяч акритов и стратиотов, просто мужиков, взявшихся за оружие… Больше подобное не повторялось. Яробуй был уверен, что и не повторится.
А обоз двигался вперёд – тридцать шесть возов с зерном и мясом, десять – с вином и пивом – особый груз, направлявшийся прямиком к императору Теодору. Вот как раз одна из них – высокая, тяжёлая телега, полная небольших, вряд ли на три чарки есть чего разлить, глиняных кувшинов. Базиликанцы называют их амфорами. Ехавший на облучке немолодой возничий не сдержался, подмигнул витязю:
– Хочется попробовать, государь Яробуй?
– Ты откуда меня знаешь? – удивился витязь. – Я вот тебя ни разу не видел!
– Так то я – простой воин! – ухмыльнулся нисколько не обиженный старик. – А ты – славный витязь Яробуй. Про твои подвиги скоро песни слагать начнут! Про острый ум, про могучую руку…
– Ну, уж и песни! – пробормотал смущённый и польщённый Яробуй.
– Так ты хочешь выпить, аль нет? – нетерпеливо спросил возничий.
– Так ведь – императора вино-то! – терпеливо объяснил Яробуй, начиная ощущать что что-то очень не в порядке. – Мы его тронем, а потом…
– Так ведь… Тебе разве не докладывали? – изумился возничий. – Разбилось несколько кувшинов!
– Разбилось? – немеющими губами повторил Яробуй. – Сколько?!
– Дюжина, аль чуть поболе! – подумав, сообщил старик. – Да ты не волнуйся, витязь! Мы остатки тут же и оприходовали. Сам-то не желаешь?
Вместо ответа Яробуй вдруг выдал длинную и полную чёрной ругани тирады. Только возничий зря думал, что она обращена к нему. Нет. Из-за дальнего леса выезжала, перегораживая поле, конная рать. Даже самый неопытный воин признал бы в выехавших – номадов…
5.Тархан Илепша и Яробуй. Дорога на Кирифор. Утро 13 дня месяца Березозола.
Тархан Илепша, ведущий свой род от вождей могучих и свирепых Горных Волков был в превосходном настроении, и это никого особо не удивляло. Везение всегда сопутствовало Илепше, повезло и на этот раз – его оджак – тысяча великолепных воинов – выскочил точнёхонько на длинную вереницу торингских возов. Обоз. И охраны – сотни полторы!
– Ай, везуч ты, тархан! – оскалив зубы, скривил смуглое лицо в подобострастной улыбке сотник Абаджи. – Какая добыча в руки идёт! Клянусь крылатым Симелом и огненнобородым Айтаром, этой добычей ты накормишь своих волков!
– Мои волки лучше сражаются, когда голодные, – оскалился в ответ Илепша. – Впрочем… Волки, добыча – перед вами! Вперёд!
…Номады не знали и знать не желали тактики боя. Атака бесстройной лавой, отступление, если первый натиск не дал, вот и все премудрости боя. Так и на этот раз – завыли волками, саблями над головами свист подняли, пустили коней намётом. Благо и дистанция невелика, кони не успеют измотать себя скачкой по слякоти – смеси растаявшего снега и размокшей земли. Интересно – мелькнула мысль у мчавшегося впереди Илепши, – что думает сейчас тархан гардаров!
А Яробуя мысли оставили ещё в первый миг, когда лава номадской лёгкой конницы выметнулась из-за укрытия и на хорошей скорости, завывая и издавая массу других долженствующих запугать звуков, атаковала обоз. впереди, шагах в ста от передовых номадских воинов, на галопе уходили под прикрытие возов всадники левого дозорного десятка. Кажется, успевали…
– Вперёд! – заорал Яробуй, как только первое удивление прошло, а он обрёл голос и способность мыслить. – Вперёд, к холму! Да скорее же вы, косолапые!
– Тяжелы возы-то! – возразил всё тот же старик-возничий. – Коней загоним!
– Леший с ними, с конями! – рыкнул Яробуй, привстав в стременах и лихорадочно выискивая Брязгу. – Надо в круг! Тогда, может, и отобьёмся!
Возничий косо на него глянул, явно не веря. Да Яробуй и сам не верил в свои слова. Пусть даже они доскачут до плоского, похожего на перевёрнутое корыто холма. И даже смогут составить наверху круг из возов – нечто вроде походной крепости. Но сотней с небольшим не отбиться против десятикратно превосходящего врага! Ни в коем случае!
Тем не менее, возничие выжали из одров, что служили им лошадьми всё, на что те были способны. Возы громыхали на колдобинах, два даже перевернулись – их бросили без сожаления. Не до того было. Выжить бы!
Сам Яробуй отступал в последних рядах, собрав вокруг себя отряд в три-четыре десятка воинов и витязей. Конечно, этого не могло бы хватить даже для того, чтобы на некоторое время остановить врага. Но задержать на несколько мгновений – вполне. Сдаваться без боя и сдавать обоз Яробуй не собирался.
А тархан Илепша не собирался отступать. Его воины, хоть и горели желанием, не задержались возле двух возов и должны были настигнуть обоз, уходивший быстрее, чем можно было ожидать, у подножия холма. Илепше доводилось и раньше воевать с гардарами, он неплохо знал их повадки и ни капли не сомневался – обозники попытаются занять оборону на вершине холма и отсидеться за телегами. Получится – выковырять их оттуда будет очень тяжело. Но не должно бы. Нукеры Илепши – отборная сотня во главе с тем самым сотником Абаджи уже почти настигла врага…
И тут заслон гардар, на взгляд Илепши – капля в море – сорок человек против десяти сотен, развернули коней. И – Илепша сначала не понял, отчего – многие десятки нукеров оказались на земле. Лишь немногие – живые. Большинство, даже если сверзились с коней ещё живыми, продлили своё существование всего на несколько ударов сердца – пока их товарищи не вбили их в грязь копытами своих коней. И – тут же вторая волна номадов была выбита из седел – гардары пустили в ход сулицы и с такого расстояния не промахнулся почти никто. Илепша своими глазами видел, как вывалилось из седла безвольное тело сотника Абаджи. И много других славных нукеров полегло там…
Пока растерявшиеся номады усилиями сотников и десятников восстанавливали строй, пока сам Илепша орал в полный голос, указывая поспешающим следом нукерам, что им надо атаковать в обход, гардары с издевательской неспешностью отступили наверх. Не все – больше половины возов они всё же решили бросить и теперь весь пологий склон больше напоминал усеянное огромными камнями поле. Ржали брошенные кони, торчали в разные стороны похожие издалека на копья оглобли… Атаковать в конном строю здесь было бы полнейшим безумием. Только ноги коням переломать!
– А, проклятья Симела на ваши дурные головы! – взревел, не стараясь сдержать гнев, сам тархан. – Неужели так трудно одолеть всего-то одну сотню?!
– Так господин, мы ещё даже не начали! – прохрипел один из его сотников, горяча молодого и крепкого номадера. – Прикажи атаковать, пока они ещё не укрепились!
Неожиданно, Илепша успокоился и, крепко удивив своих воинов, холодно и рассудительно возразил:
– Обождём! Сначала пусть Бурнаш со своими лучниками зайдёт с другой стороны!
– Бурнаш-оламан[107], он конечно силён! – подтвердил всё тот же сотник. – Но – не воин. Пастух! Пастух не сможет взобраться на такую круть!
И ведь угадал, мерзавец! С бессильной яростью отметив это для себя, Илепша через четверть часа ожидания выслушал именно такой доклад Бурнаша-сотника. Его воины не смогли подняться наверх – ни конные, ни пешие. Конным там вообще дороги не было, а когда сотня спешилась и начала подъём, где-то в середине пути их встретили гардарские стрелы, а из-за покрывавших крутой склон камней поднялись ратники.
– Мои воины не умеют сражаться в пешем строю, – виновато развёл руками Бурнаш. – Они побежали раньше, чем я успел послать к тебе, сеиб, за помощью!
Все ждали взрыва, гневных отповедей, жестокого наказания… Илепша-тархан остался на удивление тих и миролюбив. Только вздохнул тяжело, да прищурил взгляд своих жгучих чёрных глаз на вершину холма. За те четверть часа, что номады бесцельно обретались у подножия холма, на его вершине лихорадочно сооружалась крепость. Теперь брать гардар было бы гораздо тяжелее, и Илепша в глубине души успел пожалеть, что не бросил своих молодцев в лихую атаку сходу. Да, были бы большие потери. Но холм бы они взяли! И – добычу. И пленных – возможно. Пленные были особенно нужны; в плену у гарадаров и торингов обреталось уже немалое количество номадских нукеров и Илепша всей душой мечтал высвободить их из плена. Не от сочувствия, а от великой идеи, засевшей в голове как-то ночью, сразу после известия о том, что в Дарии попали в плен около трёх сотен номадов. С таким количеством воинов, преданных лично ему, можно подумать и о Великой Номадии!
Впрочем, для того, чтобы взять в плен, надо одолеть. Илепша-тархан прикинул, сколько его воинов падёт при атаке и впервые за всё время усомнился в собственном решении. Может быть, и не будет особой выгоды в приобретении тех трёх сотен? Увы, отступать было уже некуда. Номады ждали только его команды и смотрели преданными псами – ждуще и обожающе. Он, тархан Илепша, никогда прежде не терпел поражений, в него верили и за ним шли. Пошли и в Базилику, землю проклятых сартов[108]! Теперь был шанс сторицей отплатить им за преданность, а он – колебался.
За спиной раздался негромкий пока ропот – кто-то был слишком недоволен ожиданием. Вздохнув негромко, тархан извлёк из ножен саблю-шамшир и резким взмахом направил её конец в сторону вершины холма:
– Вперёд!
– Хур-ра! – откликнулись хором сотни глоток, и триста воинов передового отряда, горя желанием отомстить за убитых бросили своих коней вперёд. Мохнатые низкорослые азили быстро набирали ход и не любили останавливаться. Их всадники, сами покрытые шкурами – только чужими – разом вскинули вверх луки и прозрачное, светлое небо наполнилось тучей стрел. Номадские луки били ненамного слабее и почти так же далеко, как и гардарские. Даже за укрытием, которое, кстати, гардары не успели достроить, от всех стрел не укрыться…
– Вот и всё! – сквозь зубы процедил тархан Илепша. – Вот и конец им!
Время показало, что он ошибся…
6.
Первая атака не задалась, номады, не добравшись даже до середины склона, развернули коней и по своим же трупам и раненным ринулись обратно. Им ещё повезло, что дружиники Яробуя берегли стрелы. Иначе погибших было бы куда больше. Впрочем, их уход не вызвал особенной радости. Здесь, на холме, немало было опытных воинов, но даже и те, кому этот поход выдался первым, не верили в окончательную победу. Потому никто даже не крикнул вослед. Молчание же редко бывает победным.
– Они вернутся! – пробурчал сотник Брязга, с интересом разглядывая застрявшую в щите номадскую стрелу. – Мы им слишком крепко дали сдачи!
– Вернутся! – согласился Яробуй. – Но не сразу. Их воеводе ещё время потребуется, чтобы вернуться! А мы его тоже попусту терять не будем. Ну, кто хочет быть гонцов к князю Лютеню?
Охотников нашлось много – дело предстояло страшное, а среди дружинников всегда считалось унизительным уступить побратиму хотя бы пядь. Особенно – когда дело касалось храбрости.
– Ты! – указал Яробуй после короткого размышления. Высокий, крепко сложенный воин с гривной десятника на шее должно быть не верил в такую возможность, потому что вспыхнул ликом и несколько мгновений приходил в себя. Яробуй даже пожалел о своём выборе, не перерешать было не в его привычках и витязь, легонько вздохнув, кивнул.
– Будь осторожен, Вилько! – сопроводив наставление добрых хлопком по спине, сказал Брязга. – Не подведи сотню!
– Не сомневайся, сотник! – заверил его Вилько. – Прорвусь!
– Можешь взять ещё двоих! – подумав, разрешил Яробуй. – И – прорвитесь обязательно. Не столь погибнуть боюсь, сколько хочется номадов прищучить!
– Не бойся, витязь! – усмехнулся, разглаживая длинные вислые усы Вилько. – Прорвёмся!
Они ушли собираться, а Яробуй, набросав на колене пару строк на последнем оказавшемся у него свитке бересты запечатал письмо собственным кольцом воина и уселся на облучок телеги – ждать. А заодно – смотреть, что делают номады.
Номады витязя удивили. Они ничего не делали, хотя воевода их, в чьих способностях Яробуй посмел усомниться, оказался неплох – беглецы были вновь собраны в сотни, несколько человек прямо на глазах у гардар срубили в капусту. Похоже, вожак и впрямь всерьёз взялся наводить порядок…
– Ну, скоро ударят! – пробормотал Яробуй, ни к кому не обращаясь.
– Думаешь? – раздался за спиной полный сомнений голос Брязги. – Навряд! Посмотри, они только начинают строиться! Помню, ходил я против номадов. Годов так пять назад!
– Так я тоже ходил! – даже обиделся Яробуй. – Что ты мне рассказываешь?!
– Извини, я тебя не помню! – пожал плечами Брязга, вряд ли раскаиваясь всерьёз. Скорее уж, ему очень хотелось подчеркнуть, что он – опытный воин.
– Ладно! – поморщился Яробуй, догадавшись о том же. – Говори, зачем пришёл! Времени мало…
– Так вот, я и говорю, что номады никогда не спешат. Стратегия у них такая – тянуть до последнего, а потом – атаковать. По самому неожиданному месту – болоту, лесу, через реку переправиться без брода. Я так думаю, эти – ничем не хуже! Тоже будут… обманывать! И что ты думаешь делать? Думаю, я то имею право зать!
– Всё может быть! – равнодушно пожал плечами Яробуй. – А план мой… Держаться будем, Брязга! И не потому, что я горю желанием попасть в небесную дружину Перуна. И не потому, что огромный дурак с мечом, но без мозгов. Просто отступать в лес – поздно. Их настолько больше, что мы просто не сможем доскакать – перебьют одними стрелами! Будем сидеть здесь и отстреливаться!
– Стрел мало! – угрюмо обронил сотник, как равный усаживаясь рядом с витязем на облучок. – Вишь ты, погорячились ребята! По пол-тула расстрелять успели, пока остановились! Никто ведь не ведал, что так получится, вот тебе мою сотню и дали. А у меня молодых – больше половины…
– Да ладно, не оправдывайся! – поморщился Яробуй. – Всё правильно твои хлопцы делали. Разве что положили слишком мало, а что по пол-тула расстреляли… Тысяча нас атаковала, Брязга! Полная номадская тысяча! И они стрел ничуть не меньше израсходовали.
Брязга помолчал, бесцельно ковыряя носком заношенного сапога влажное месиво под ногами. На носке медленно нарастал липкий ком…
– Ты веришь, что мы – выживем? – наконец спросил сотник.
– Верю ли? – задумчиво протянул Яробуй. – Не верю! Но – надеюсь. Разницу чуешь?
– Чую, – угрюмо ответил сотник. – Только от твоей разницы жить меньше не хочется!
– Так и мне – не хочется! – вздохнул Яробуй. – Что с того? Это уже – воля богов… Ах ты ж, чтобы тебя!
Выругавшись, Яробуй резко подхватился с телеги, схватил лежащий рядом лук и, натягивая уже тетиву, заорал в голос:
– К оружию! Враг – близко! – потом перевёл дух и уже обращаясь к Брязге язвительно обронил. – А ты говорил, долго ждать! Вот они уже, атакуют!
А номады – почти вся тысяча неровными рядами мчались по склону наверх. Сверкали над головами сабли, свистели в воздухе первые стрелы… Страшный боевой клич, исторгаемый сотнями глоток, оглушал. А главное – даже самых опытных воинов смущало многочислие номадов. Тысяча не тысяча, а сотен пять-шесть в атаку пошли. Это значит – по пять врагов на одного обозника. Многовато даже для витязей, смерти подобно – для простых дружинников…
– Буйнос, держи левое крыло! – рявкнул Яробуй, между делом бросая на лук очередную стрелу и моментально спуская тетиву. – Брязга – тебе правое! Я попробую удержать чело…
Стреляли, метали сулицы почти все обозники. Кто и того не мог или не умел, бросали встречь врагу камни и кувшины. На двадцать шагов вниз весь склон заблестел от масла и вина, щедро разлившегося из разбитых кувшинов. Сейчас не до жалости было…
– Факельные – готовь! – вдруг заорал Буйнос. – Быстрее, косолапые! Быстрее! Бейте по той телеге!
Яробуй сначала удивился – поджечь телегу – дело непростое, но через мгновение сообразил и тут же повторил команду Буйноса, но уже для всей сотни, и указав в качестве целей все остальные возы. Основу их груза как раз масло с вином составляли, так что у замысла Буйноса был смысл. Когда самые меткие стрелы разбили глиняные бока и запалили масло, когда три воза на пути номадской конницы занялись чадно и жарко, тогда Яробуй в этом окончательно убедился.
– Бей! – закричал он радостно, метким выстрелом вышибив из седла богато одетого номадского воина. – Бей, чтоб боялись!
И его воины били. Номады гроздьями падали с сёдел, их кони бесились при виде огня и не хотели идти дальше.
– Мы ломим! – радостно выкрикнул кто-то из дружинников…
Вот тут и закричали сзади оставленные на крайний случай два десятка возничих. И обернувшийся Яробуй увидел, как через длинный хребет холма на них бегут несколько десятков номадов.
Было поздно что-то менять – конная атака была в самом разгаре, и против ударившего в спину отряда встали всего двадцать обозников – ущербных телом, старых или наоборот, слишком молодых воев, вооружённых секирами да короткими копьями. Впрочем, они тоже умели сражаться, пусть и не так хорошо, против не слишком умелых на земле номадов вполне могли выстоять. Жаль только, не нашлось среди них опытного сотника или хотя бы десятника, никто не велел сотворить хоть подобие «стены». Полсотни номадов против двадцати – арифметика простая. Потеряв полтора десятка убитыми и какое-то количество раненными, остальные прорвались. Конечно, они были смертниками. Против сотни настоящих дружинников и десятка из дружины старшей, из числа витязей, нужно вдвое большее число, чтобы одолеть их. Но никто и не собирался одолевать. Достаточно того, что Яробуй вынужден был всё же развернуть им навстречу три десятка своих. Эти уже составили «стену», командовавший ими десятник из княжеской дружины со смешным прозванием Бражник скомандовал им залп и номадов посекло стрелами раньше, чем они успели добежать до гардарского боевого строя. И вот она – победа! Если бы… Этих трёх десятков наверняка и не хватило, чтобы удержать номадскую конницу на расстоянии.
Осыпав дружинников стрелами с расстояния двадцати шагов, когда промахнуться труднее, чем попасть, номады бесстрашно бросили коней вперёд. Оглушительный вой, которым они подстёгивали себя, способен был смутить и более смелых. А потом номады бросили своих коней на телеги…
Из десятка первого ряда сумели перескочить только четверо, да и тех сразу взяли в мечи, подняли на копья. Второй ряд почти целиком выбили стрелами и сулицами. И почти сразу с разных концов линии закричали, требуя новых тулов со стрелами. Расстреляли в горячке всё, даже тупицы. Отроки сбились с ног, но всем сразу не поднесёшь, и следующую волну, атаковавшую по трупам – человеческим и звериным – встретили куда более редким залпом. Уже не меньше полудюжины номадов сумели пустить коней поверх возов и теперь отчаянно рубились с дружинниками. Гибли сами, но уносили с собой жизни защитников и – что куда страшнее – отвлекали воинов на себя. Помогали соратникам добраться невредимыми до возов, до баррикады. Долго держаться всё одно бы не получилось, но Яробуй всё же кричал, честил последними словами, подбадривал своих как мог. Увы, мог он немного, его поди и не слышала половина воинов. А потом совсем рядом с ним перемахнул через воз серый номадер и его всадник, высокий и крепкий не по-номадски, что-то дико выкрикнул и обрушил свою саблю на голову витязя. Яробуй вскинул навстречу меч, но не успел – устал, руки не слушались. Вдруг стало очень больно, красная и липкая влага обожгла лоб и глаза. Яробуй беззвучно рухнул лицом в грязь. Ему повезло. Он не видел, как номады добивали его сотню…
А дольше всех сражался Буйнос. Сам похожий на номада – чёрный от грязи, дико что-то кричащий, он крутился на месте, лихо отбивая мечом все атаки номадов. Вокруг уже горы трупов были – номадских, родянских, а он всё ещё сражался и номады мало-помалу начали его бояться, пятились. Подъехавший тархан заскрежетал зубами, накричал на сотников, позволивших себе транжирить людей и велел расстрелять проклятого северянина из луков.
Буйнос видел – всё, конец, но всегда славящийся гордыней, не запятнал своей чести и на этот раз. Он громко, даже чрезмерно громко рассмеялся, первые три стрелы смахнул прочь мечом, от четвертой так же легко уклонился. Попасть в него смогли только выстрелив целым десятком сразу.
– Вот сволочи! – громко сказал Буйнос, покосившись на пронзившие левое плечо три стрелы. Подумал, для порядка добавил несколько самых грязных номадских ругательств, которые слыхал когда-то в походах в Дикое поле, а потом бросился вперёд. Погибать, стоя на месте, он вовсе не собирался.
Номады шарахнулись от бешеного гардара в разные стороны, но трое не ушли – Буйнос был быстрее и срубил их, нимало устыдившись того, что бил в спину. И только потом упал – его тоже ударили в спину. И долго ещё уже бездыханное тело месили саблями и секирами, пока от Буйноса не осталось лишь слабое напоминание о сильном когда-то воине…
7.Воевода Тихослав. Дарийская дорога, несколько вёрст от лагеря гардарского войска. 13 день месяца Березозола.
Воеводе Тихославу исполнилось сорок три года, но он и сейчас предпочитал сидению на печи седло и дорогу. Правда, в последнее время такая дорога стала его выматывать и князь Рудевой потихоньку и издалека стал заводить разговоры о том, чтобы Тихославу уходить на покой. Не совсем на покой, конечно, но – городовым воеводой. Всё же быть тысяцким всего княжества – дело не из простых. Перед походом, подобным этому, ему довелось четыре дня и три ночи провести, не слезая с коня. Даже прострел заработал, потом ещё три дня на люди не показывался – без движения на ложе лежал, слуг да жён по дому гонял. Ничего, обошлось… Пришлось только для князя историю придумать, будто с коня обрушился, да плечо выбил. Князь Рудевой – владыка мудрый и хитроумный, смеялся долго и громко, а вот поверил ли – вряд ли. В поход, впрочем, взял. Уже хорошо… Мог бы и оставить! Сопляк Всевой, которому даже тридцати лет нету, уже что-то из себя строит, он уже давно на пятки наступает! Но – не выйдет. Он, Тихослав, ещё крепко сидит в седле и своего не упустит! Хочется надеяться…
Сегодня Тихослав славы не ждал. И почестей тоже. Две тысячи дружинной конницы рода Лиса медленно – а спешить некуда – двигались по отличной базиликанской дороге на полдень. Всё же хорошо, что здесь Базилика с её роскошными, камнем вымощенными дорогами! Дома, на землях вокруг славного города Дебрянска – в лесах и болотах непроходимых – они бы ни за что не сделали за день двенадцать полных вёрст. Не спеша. По сторонам поглядывая. Надо было б, прошли бы и двадцать пять, и тридцать. И кони ведь не устали! Раз не требовалось выдирать копыта из грязи, каждый раз отрывая вместе с подковой по пуду вязкого месива, раз не скользили копыта, не разъезжались ноги… Даже сейчас, когда вокруг были враги и никто не спрашивал за провинности, викусы, построенные вдоль дороги, продолжали выполнять главную свою обязанность – поддерживали дороги в прекрасном состоянии. И князья даже издали особый указ, в котором под страхом смерти запретили обижать как бы то ни было жителей этих деревень. Война не война, а дороги и для их конницы нужны не меньше!
Сам Тихослав, будь он на месте князя Рудевоя, поступил бы также. И вчера поутру, когда его тысячи проезжали мимо одной такой деревеньки, безжалостно покарал дружинника, посмевшего всего лишь сорвать с дерева какой-то местный плот. Неважно, что таких плодов на том дереве было больше, чем грязи на земле. Неважно, что сами базиликанцы не требовали наказания, а воин выплюнул надкушенный плод через мгновения после того, как надкусил его. Десять палок – и через следующую деревню дружина прошла, даже не порушив рядов. Молодцы! Поняли… Другое дело – приняли ли!
– Воевода! – окликнули Тихослава сзади, и он, поморщившись, обернулся. Два всадника – один свой, сотник Лобан, другой… Другой чужак. Тоже свой, из родян, но – чужак. Забрызганный грязью и чем-то ещё, вроде и кровью. Злой, усталый…
– Слава тебе, воевода! – устало, но чётко произнёс воин и Тихослав наконец смог разглядеть, что перед ним – десятник рода Медведя. Кажется, он даже видел его раньше. Только никак не мог вспомнить – где.
– И тебе поздорову, – нехотя ответил Тихослав. – Откуда путь держишь?
– Тут рядом, – быстро ответил десятник. – Я – Вилько, десятник дружины князя Лютеня! Беры мы! Воевода, поспешать надо! Обоз, что мы торингам возвращали, в засаду попал. Номады там, тысяча! Загнали нас на холм, и если ты не поспешишь – весь род сгинет без следа!
– Так что ж ты огород-то городил?! – возмутился Тихослав. – Раз поспешать надо… Дружина – за мной! А ты – вперёд! Дорогу будешь показывать, что да как рассказывать!
Кони – не утомлённые, а потому резвые, лихо взяли махом и земля содрогнулась, когда две тысячи дружинной конницы ринулись по дороге в полную силу. Земля содрогнулась, а местные геоморы бросились врассыпную. Кто их знает, этих варваров, чего вдруг сорвались с места!..
Скакать пришлось недолго – воины-лисы и сами уже приблизились к месту засады на расстояние четырёх перестрелов. Десятник Вилько вдруг выругался – громко и яростно и уже все увидели впереди, на длинном, перевёрнутую ладью напоминавшем холме – то, что недавно было обозом.
– Стоять! – рявкнул Тихослав, когда в обход его рванулись дружинники. – Стоять! Лобан – разгляду! И где Осколд с Басаргой?!
Оба тысячника двигались чуть поодаль, стараясь не беспокоить воеводу ни словом, ни делом. Тут же подъехали.
Осколд, невысокий и лысоватый толстяк озабоченно спросил, словно продолжая прерванный разговор:
– Боишься засады?
– Место больно подходящее для этого! – просто ответил Тихослав. – Басарга, возьми свою тысячу и обойди холм с той стороны.
– Так это – два перестрела по грязи чапать! – возмутился Басарга, являвший собой полную противоположность Осколду – высокий, с роскошным оседлецом на обритой и не покрытой шлемом голове.
– Ничо, разомнёшь кости! – хмыкнул Тихослав. – Осколд, твои со мной остаются, так ты будь готов. Как скомандую – атакуй! Внял ли?
– Внял, воевода! – холодно ответил тот. Прикажешь лучников изготовить?
– Давай!
Басарга, а с ним – отборные легкоконные воины-лисы, дружины острогов Коростень и Туман-острог, что на восточной границе рода, лихо ринулись вперёд. Правда, земля не содрогнулась, копыта не звенели, врубаясь в грязь. Да и не кричал никто грозно, оружием попусту не бряцал. Здесь в атаку шли лучники, конные лучники, почти не уступавшие навыком номадам. Если б враг и атаковал их сейчас, сумели бы развернуться и уйти под прикрытие более тяжело вооружённых собратьев – дружинников Дебрянской конной тысячи. Но номадов уже и след простыл. Догорали несколько возов – значит, не так давно ещё полыхало и сражение. И тела. Тела воинов ещё не остыли. Тела полутора сотен гардарских воинов, освобождённых руками номадских воров от оружия и доспехов, обнажённых… Бессильных отомстить врагам…
– Так. – тихо сказал Тихослав, глядя как взвывший от сердечной боли Вилько рухнул на колени перед одним из дружинников, поднял его голову и что-то говорил, говорил как живому. – Гонца к князю Буйславу – срочно! С охраной, случаю соответствующей. Полсотни дать! Пусть передаст всё как было, да ещё добавит – мы следом идём! Карать будем!
– Воевода! – Вилько на миг оторвался от погибшего, поднял на Тихослава залитое слезами, грязное лицо. – Воевода, они весь обоз взяли! Не могли они с ним далеко уйти! Никак не могли!
– Вот и хорошо! – тихо сказал воевода, и лишь самые ближние его почуяли ярую радость Тихослава. – Значит, догоним! Дружина, в седло!
А и спешивались немногие. Большинство так и оставалось на конях, горя нетерпением, предвкушением грядущей погони. Оставив у погибших два десятка дружинников – чтоб оборонили от зверей четвероногих, две дружинные тысячи бросились в погоню за зверьми двуногими. В этот момент их ничто не остановило бы…
8.Тархан Илепша. Дарийская дорога. 13 день месяца Березозола.
Оджак понёс серьёзные потери – из десяти сотен погибло почти полтораста человек, и многие были ранены хотя бы по разу. Самое же обидное – Илепша даже не выдержал, сорвался и наорал на сотников – почти не было пленных воинов. Взяли около десятка – всех раненных и из них лишь четверо или пятеро может быть доживут до следующего рассвета. Так посчитать, получается – за одного пленного, включая и умирающих, пришлось заплатить по полтора десятка номадов. Многовато… Правда – обоз.
Обоз, добыча, взятая с меча, оказался богатым. Вино и пиво – ерунда, номады любому напитку предпочитали кумыс – молоко дикой кобылицы. Ещё лучше – кара-кумыс, от которого у любого сарта наружу выворачивало желудок, а глаза лезли на лоб, явно намереваясь перескочить на затылок… Кумыс – хорошо, вино – плохо. Амфоры с бесценным базиликанским, захваченным в Малассе и Дарии, бочонки торингского пива – всё это было вылито на землю. Место вина на возах заняли раненных. Зато – зерно! Зато – мясо, отличная солонина! И – масло… Это была добыча, благодаря которой он, тархан Илепша мог больше не зависеть от подачек базиликанцев и не обращать внимания на их косые взгляды и разговор сквозь крепко стиснутые зубы. Чему и был очень рад. И всё же где-то в глубине души сидел и медленно точил упрямый червячок сомнения. Что-то было очень не так, вот только никак не угадать – что именно.
– Мохнатые лапы Симела! – пробормотал он, нервно заёрзав в седле и даже обернулся. – Что ж это такое?! Прибавить ходу!
Окрик тархана был тем неожиданнее, что всем показалось – уже оторвались и воины непроизвольно стали придерживать коней. И вдруг – снова прибавить. А идут они – по лесной дороге, грязной и узкой; а вокруг – сплошные стены деревьев. И страшно кричат чужие, неведомые звери. И воины невольно покрепче сжимают рукояти сабель… А места здесь – хорошие. Богатая земля, не чета пустынному плато высоко в горах, где обычно обретается род Горных Волков. Потому и людей здесь куда больше, чем номадов в самом крупном роду. Потому и кладут номадские нукеры свои лихие головы за чужое счастье. Но всё это изменится, когда он, тархан Илепша станет ильханом, а то и каганом – тут уж как получится. Если объединить воинов всех родов, войско будет могуче настолько, что не устоит никто: ни свирепые гардары, ни гордые базиликанцы. Никто на всей Терре, благословенной под десницей Айтара!
Илепша так бы и пребывал в мечтаниях, сладостных и бесплодных, но в спокойные, обыденные звуки движения войска ворвался дробный перестук копыт и червячок внутри радостно завопил. Вот оно, столь долго ожидаемое!
Илепша скривился, как от зубной боли и резко обернулся. Бурнаш-оломан, тот самый сотник, которому так и не удалось взять холм с тыла. Оставленный в тылу медленно продвигавшегося вперёд, отягощённого обозом оджака, Бурнаш сейчас возвращался один – несомненно встревоженный и явно, неприкрыто напуганный.
– Что такое, Бурнаш? – резко спросил тархан, как только между ним и сотником осталось совсем немного шагов. – Почему ты здесь? И где сотня?
– О, великий! – наверное, не будь Бурнаш в седле, он рухнул бы на колени. Сотник несомненно трусил и потому начал мешать в речи славословия и откровенную чепуху.
– Короче! – резко приказал Илепша, недовольно нахмурившись. – Короче, сотник! Ты не овцой!
– Великий, враг настигает! Не меньше восьми сотен конницы!
– Гардары? Торинги? – Илепша закусил губу, задумался.
– Гардары, великий! – быстро ответил Бурнаш. – Нукеры!
Как будто не понятно, что – нукеры. Кто ещё у гардар на конях ездит?! Когда-то, уже очень давно, молодой Илепша провёл в Гардарике несколько лет. Лучшие годы его жизни! По правде сказать, к гардарам он до сих пор относился трепетно и с любовью… Ну да и Симел с ними! Сегодня они умрут.
– Бурнаш – возвращайся к своей сотне! – жёстко, не спуская взгляда чёрных глаз с побледневшего лица сотника, велел тархан. – Остальные – готовьтесь встретить врага стрелами! Во имя Симела, потрудитесь! Если хотите выжить – потрудитесь!
Он не знал, но мог догадаться: о том же сейчас кричал своим воинам, разгонявшим коней для последнего броска, воевода гардаров. Вот только – смертная ошибка тархана – он поверил в восемь сотен дружинников, бросив против них равное количество номадов. Надежда была на то, что при равном количестве, при слякоти на дорогах и непролазных болотинах на местах полей, исход решат более свежие кони. А тут преимущество было у номадов…
Громким криком подхлестнув и уставших коней и самих себя, номады могучим морским прибоем выплеснулись с узины лесной дороги на поле. Тут же, ещё не целясь даже, выпустили рой стрел. Почти ни одна не долетела, но главное было не в попаданиях. Главное было показать гардарам свои намерения.
В ответ – ударили стрелами гардарами. Тоже впустую, тоже по тем же причинам – пугнуть номадов. И тоже безрезультатно. Далеко ещё было между двумя отрядами. Почти два перестрела. Но – на радость охотникам до рубки – расстояние сокращалось. И вскоре Коло затмилось новой тучей стрел. С обеих сторон опустели десятки сёдел.
– Бей их! – закричал тархан, привстав в стременах. И вдруг – страшный миг – узрел, как за передовым отрядом выезжают на поле всё новые и новые сотни. Много сотен. Куда больше, чем мог бы выставить он. И не было времени уклониться от боя, и до столкновения меньше ста шагов. И воины, ослепшие от боевой ярости, рвутся вперёд, с каждым мгновением сокращая то время, которое всё ещё есть до столкновения.
– Назад! – он всё же закричал, и кто-то из тех, кто был ближе, сумел услышать даже сквозь грохот сердца. Получилось только хуже: часть конницы начала останавливаться, другая продолжала мчаться вперёд; ряды, и без того нестройные, смешались окончательно. В них-то и врезались гардарские сотни. Звон клинков, яростные вопли людей и визг разъярённых коней оглушили тархана, но сам он не настолько обезумел, чтобы лезть в пекло.
– Назад! – повторил он свой приказ, и для этого ему пришлось напрячь свои голосовые связки до предела. Вот только всё равно большая часть воинов его не услышала. Сразу отступили только три сотни. Остальные продолжали сражаться, и Илепша ничего не мог для них сделать: свежие гардарские сотни, разделившиеся на два примерно равных отряда, уже нависали с крыльев и если ещё немного промедлить, тогда и вовсе не останется шансов на спасение. Они, впрочем, и без того были даже не малы – ничтожны.
– Уходим! – проревел Илепша, безжалостно истязая горло. Воины повиновались, но – видно было – без особой охоты. Их не преследовали: чадь воеводы Тихослава добивала попавшую в окружение часть вражеского войска.
– Будьте вы прокляты! – прошептал Илепша, пуская коня намётом и мигом оказываясь во главе отступающего чамбула. – Будьте вы прокляты!
По покрытым грязью и потом щекам тархана текли, с трудом прокладывая себе дорогу, горькие слёзы потерпевшего поражение…
9.Тихослав и Рудослав. Дарийская дорога. 13 день месяца Березозола.
Тихослав устал. Не в его возрасте это – скакать по двадцать вёрст за несколько коротких часов, махать мечом, как молодой дурак, да ещё и подставляться под молодецкие вражеские удары. Но – скакал, рубился и даже угораздился получить по шлему так, что до сих пор, хоть и миновало почти четверть часа, в голове отдавался звон булатного шлема, а глаза никак не могли сфокусироваться на одной конкретной точке. Впрочем, Тихослав из всех сил старался этого не показать, и ни тысячники, ни тем более сотники ничего не заметили. Ну, получил воевода по шелому, ошеломился. С кем не бывает! Вот тысячнику Басарге, ему не так повезло. Или – как посмотреть, жив ведь остался. А то, что уха лишился, да шрам на щеке заработал, так и леший с ним, с шрамом! Девкам такие мужики больше нравятся. А Басарга, славным ещё и своим остроумием, так и вовсе отбоя не знал. С ухом ли, без уха, с шрамом ли, без шрама… Какой-нибудь не слишком умелый кощуник мог бы наверное сказ про него сложить. И вплести в канву нечто красивое, вроде «… и вражий воин, сучий потрох, прочертил через его красивое и мужественное лицо кровавую полосу…». Ну, или как-то по-другому. Это уж только от таланта зависит.
– Басарга, ты как? – поморщившись от боли в затылке, спросил Тихослав. – Выдержишь.
– На себя посмотри, вояка! – огрызнулся Басарга, не оборачиваясь и не отрывая пристального взора от сражения, которое близилось к завершению. – Живой я! И в бой готов. Хлопцы устали… Положим их, воевода, если сунемся в лес!
– Номады леса не любят! – возразил Тихослав, в глубине души согласный со своим тысячником.
– Дурак ты, воевода! – громыхнул за спиной молодой и злой голос. – Дурак, причём совершенный!
Рука Тихослава сама собой опустилась на рукоять убранного в ножны меча, он резко развернулся. В голове взорвался огненный шар и на несколько мгновений воевода потерял способность различать что-то чётче силуэта. Зато велико было его удивление, когда раскрыв глаза снова, он увидел перед собой воеводу рода Тура, Рудослава Буй-тура. Племянника князя-тура Буйслава, наследника престола и прочее и прочее.
– Вот, ехал тут! – весело сообщил Рудослав, хотя веселиться было совершенно нечему. Гляжу, тут у вас и впрямь – пир горой! Кровавый… Что за блюда подают?
– Похлёбка из воинов! – ответил за воеводу Басарга. – Мечами да копьями замешана, шеломами вода ношена, стрелами котёл греют!
– Да ты – кощуник, тысячник! – восхитился Рудослав. – Тогда я – кстати! Со мной – три сотни свежих воинов. Ты уж не обижайся, Тихослав, не чета твоим! Княжья тысяча!
– Да я и не обижаюсь! – едко ответил Тихослав. – Раз такое дело, куда уж нам, сирым да убогим, обижаться! Иди, веди своих воинов… вперёд моих! Да, и что ты там говорил, что я дурак?
– Дурак и есть! – добродушно улыбнулся Рудослав, наблюдая за тем, как его дружинники выстраиваются в клин. – Номады леса не любят. Но воевать в нём умеют великолепно! Или ты не слышал, как Соколы в прошлом году на засаду нарвались? В лесу, к слову сказать!
– Слышал! – мрачно ответил Тихослав. – Ты чего тянешь-то? Атакую, пока не очухались!
Судя по проблеску молний в глазах, Рудослав осерчал всерьёз. Но – сказалось воспитание дядюшки – сдержался. Разве что жеребец его, серый Лютик познал всю глубину гнева своего седока. Но он никому не расскажет…
Меж тем туры, воины и впрямь – как на подбор, времени попусту не теряли. Пока воеводы пререкались и обменивались колкими репликами, три дружинные сотни, свежие, на свежих конях и с полными стрел тулами выстроились, во главе взвился синетный стяг с бешеным туром. Потом пропел сереброголосый рожок, и конница пошла в атаку. Лихую, бешеную, безумную… Великолепную! Тихослав по крайней мере залюбовался.
– Хорошо идут! – крякнул Басарга, даже забыв на время про боль. – Лихо! Туры…
Шли воины-туры и впрямь лихо. Грязь бурунами вздымалось из-под копыт, задним воинам доставалось куда сильнее чем передним, но никто не отстал, дружина шла единым бронированным кулаком и в нужный момент, выдержав нестройный залп по себе, ответила стрелами. Скорее всего, немногие из них попали в цель – лес даже ранней весной, когда ветви голы а снег сошёл, укрывал очень неплохо. Впрочем, сейчас главное было – заставить укрыться номадов. За ветвями, за деревьями. Где угодно. А потом дружина доскакала, взвился к Коло и угас первый, самый яростный крик и пошла сеча.
– Пошли! – скомандовал Тихослав. – Поможем турам…
Его сотни – порядком уставшие, а потому потерявшие этот самый порядок, потерявшие тот боевой настрой, вряд ли могли бы довершить начатое дело. Нет, конечно большой кровью, героическим порывом, рожами на рожны… Но Тихослав мечтал обойтись без излишней крови. По крайней мере, без излишней крови Лисов. Что до Туров… Так их воевода сам в бой рвался. Он, Тихослав, ему только слегка помог решение принять!
Сам Тихослав – к слову – в бой не пошёл. Голова раскалывалась, да и невместно воеводе, словно молодому петуху поступать. А он и впрямь скорее уж старый кочет. Кости болят, простой удар по шлему на полчаса из строя вывел… Ну да и ладно. Там и впрямь не так уж сложно одолеть. Что?!
Сначала воевода Лисов просто не понял, что случилось: в рядах атакующих случилась замятня, вроде даже коней стали заворачивать. Потом – развернувшиеся Туры встретились с пытавшимися удержать коней Лисами и два потока тяжёлой дружинной конницы с грохотом и криками. Их было меньше – почти в четыре раза меньше, но их свежие кони смяли коней Лисов и уже полторы тысячи отборной конницы обратились в бегство. Срывали глотки сотники, метался вдоль строя Осколд, пытаясь удержать своих воинов от позора бегства… Ему это удалось, но с большим трудом и только благодаря тому, что номады так и не рискнули выйти из-под прикрытия леса, в котором, по убеждению Тихослава, сражаться не любили. Побоялись, видно, что в ровном поле их просто затопчут.
… Тихослав ещё бесновался, кричал на бледного от унижения Осколда, на не к месту встрявшего в разговор Басаргу, а его уже ждало новое потрясение. Небольшой отряд – два десятка туров, двигался гораздо медленнее и тише своих товарищей. Обнажённые и поникшие головы, полная тишина. И – пустое седло огромного серого жеребца, двигавшегося – словно понимал, стервец – медленно и с печальным достоинством.
– Что?! – страшным, свистящим шёпотом спросил Тихослав. – Ну, говорите!
– Воевода Рудослав… – сотник-тур всхлипнул, не в силах сдержать горя. – Воевода Рудослав оставил нас! Ушёл в дружину к Перуну…
– Как? Когда?! – Тихослав был поражён, а по спине немедленно потёк ледяной пот. Князь Буйслав Владенской безумно любил своего племянника, что не раз давало повод для самых грязных сплетен. Что-то да будет теперь…
А номады так и не напали. Потом уже, час спустя, когда войско успокоилось и кони отдохнули, разгляда, выдвинувшаяся вперёд прознала – номады ушли. Бросили обоз, добили раненных и пленных и ушли. Куда? Лес – велик и дорог через него – множество. Даже для конницы.
10. Лютень и Буйслав. Лагерь гардарского войска. Ближе к вечеру 13 дня месяца Березозола.
– Что всё же случилось? – раздражённо повторил вопрос Лютень, придерживая коня.
– Князь Буйслав настоятельно просил прибыть поскорее! – оглянувшись на краткий миг, сказал молодой дружинник, заметно напуганный.
– Да что за спешка? – Лютень недовольно поморщился. – Всё одно через пару часов встретимся.
– Не ведаю, княже! – виновато пожал плечами воин.
Ну, проехали через лагерь – шатёр Буйслава находился на противоположном его конце. По мере продвижения вперёд, Лютень отмечал всё более возрастающую активность. Если в частях лагеря, где стояли медведи и даже волки, всё было как обычно, тихо и мирно, то среди туров царило нездоровое оживление. Метались из конца в конец гонцы, воины седлали коней а пешцев кормили кашей и раздавали им по чарке медовухи на брата.
– Что-то не так! – пробормотал Лютень, оглядываясь назад, на охрану. – Что-то очень не так!
Хвала Богам, ждать оставалось недолго. Вот он – шатёр князя Буйслава. Судя по раскатам грома, доносящимся из-за полога, князь Буйслав был очень сильно не в себе. Очень сильно. Неимоверно зол.
Бросив повод Ратше и в очередной раз обойдясь без помощи Мирона, Лютень спешился и быстрым шагом прошёл мимо собравшихся у шатра воевод-туров. Мрачные рожи, у некоторых – даже слёзы. И гробовая тишина. Лишь Славень, старшой ведунской ватаги Туров коротко приветствовал князя. Но голос его был скорее замогильным и Лютень, испугавшись уже всерьёз, в шатёр Буйслава почти вбежал. И замер, изумлённый.
Князь Буйслав стоял посреди шатра, держа в опущенной руке свою секиру и пристально, очень недобро смотрел на вошедшего. Тёмно-серые глаза его были мутны и не выражали никаких чувств. Как и лицо князя, бледное, как у мертвеца.
– Чего ты пришёл? – резко и грубо спросил Буйслав. – Чего забыл?!
– Ты сам меня звал, – удивлённо ответил Лютень. – Вестоношу посылал!
– Да? – в глубине Буйславовых глаз промелькнул разум и тут же угас. – Звал, не звал… Убирайся прочь, косолапый! Я не хочу тебя видеть. Никого видеть не хочу! Все убирайтесь!
Лютень внезапно успокоился. Медленным, нарочито медленным шагом он прошёл к топчану, заменявшему Буйславу ложе и уселся. Прихлебнул из чарки, поморщился – Буйславу всегда нравились кислые заморские вина, в то время как Лютень предпочитал пресный мёд и квас.
– Не нравится, не пей, – огрызнулся угадавший его мысли Буйслав. – И вообще, пошёл вон!
Лютень усмехнулся. Чувствовалось, что истерика, безумие покидают князя-тура, он опустошён, но спокоен.
– Что случилось-то?
– Рудослав…
– … Рудослав?! – рассмеялся Лютень облегчённо. – Что он ещё натворил, что теперь тебе придётся расхлёбывать, брат-князь?
– Да уж, натворил, – вздохнул Буйслав, опускаясь рядом с ним. – Умер он. Погиб. Гонец только что прискакал: Лисы воеводы Тихослава сцепились с номадами, мой обормот каким-то образом там оказался, влез в драку. Ну, и нарвался на стрелу!
– Рудослав?! – вновь повторил Лютень. Он уже не смеялся, пытаясь осознать новость. Рудослава – мерзавца, негодяя; лихого воеводы и отличного соратника – больше не было в живых. Перун забрал его к себе так рано…
– Мне жаль, брат-князь, – тихо сказал Лютень. – Правда, жаль! Рудослав стал мне почти другом, мне будет его не хватать…
– А мне-то как будет! – горько усмехнулся Буйслав. – Мой… наследник! Продолжатель моего рода – на краде! И как бы я ни был могущественен, скольких бы воинов не вёл за собой, ничего мне не изменить. Не отбить его, моего мальчика, у Перуна!
– Твоего мальчика? – удивлённо переспросил Лютень, уловив какой-то второй смысл в этой фразе.
– Он мой сын, – просто ответил Буйслав.
Удивлён ли был Лютень? Да, но не сильно. Рудослав настолько сильно походил на своего дядю… гм… отца, что такие разговоры бытовали. На уровне заочных шуток, но бытовали. Князя Буйслава уважали и побаивались, Рудослава просто любили – потому такие шутки находили продолжение крайне редко, а до ушей Буйслава если и доходили, то ещё реже. По крайней мере до сего дня Лютень лишь дважды слышал подобные измышления, как ему казалось – подлые и лишённые почвы, и ни разу при этом не присутствовал Буйслав.
– Но как же так? – спросил Лютень, с удивлением отмечая, что мельтешит, смущается и вообще выбит из седла таким неожиданным оборотом. – Ведь он – сын твоего младшего брата! Ты что же, с женой брата…
– Ты молод ещё, – сухо прервал его Буйслав. – Молод, чтобы осуждать или просто судить. Поживи с моё, поймёшь, что на свете есть только одна женщина, которую любишь, которую желаешь. И неважно, если она обещана другому, если уже заручилась с ним и лельник на руку надела! Не твой – его! Но я смирился бы, если бы ОНА любила моего брата. Вышеслав покрасивее меня был. И – острее на язык, я не спорю… Но Неждана любила меня, а к нему идти не желала. У нас была всего одна ночь! Ночь перед свадьбой… Мы любили друг друга, потом она поклялась Ладе и Сварогу. Потом – забеременела. Потом мой брат погиб в сражении с орингами и я, мерзавец, втайне был счастлив. Но Боги, они всегда зрят за нами, и Лада отняла у меня любую. Она умерла родами… Но я никогда не ненавидел за это Рудослава! Моего сына! Я любил его, как уже никого и никогда не полюблю. Да и поздно. Я – старик, этот поход – последний поход в моей жизни. Я ведь как хотел: после победы отдать власть Рудославу. С боярами сговорился, вече начал потихоньку настраивать… Теперь мой род закончен. Я уже не успею родить нового сына, да и не хочу. Поздно, всё поздно…
Повисла тяжёлая, звенящая как тетива от напряжения тишина.
– Ты мне первому это рассказываешь? – тихо спросил Лютень.
– Да… – мрачно ответил Буйслав, глядя в пол. – Знаешь, здесь нечем хвалиться. Всё же она была невестой брата!
– А Рудослав, он что-нибудь подозревал?
– Не думаю, – покачал головой князь-тур и седой оседлец, непослушно качнулся против движения. – Я воспитывал его сыном Вышеслава, изо всех сил старался, чтобы он гордился отцом.
– А мне кажется – знал! – медленно сказал Лютень. – Он очень любил тебя…
– …Не надо! – Буйслав вскочил, и в глазах его сверкнуло было безумие. Впрочем, тут же и пропало, старый князь устало опустился на скамью и несколько долгих мгновений неподвижным взглядом пробивал дыру в полу.
– Ладно, я не буду. – подумав, тихо сказал Лютень. – Что ты думаешь делать дальше?
Кожа громко заскрипела, когда Буйслав сжал огромные кулаки. Князь-тур ответил быстро, без раздумий:
– Что делать? Мстить! Ох, как же там всё будет гореть, когда я доберусь до этих проклятых номадов! Я не оставлю камня на камне от города или села, где они попытаются укрыться. Я сожгу дотла лес, если они укроются в его чаще! Мне не станет преградой даже море… Я не успокоюсь, пока не покончу с ними! Клянусь Перуном!
В подтверждение своих слов Буйслав выхватил из простых ножен нож и резким движением вспорол левую ладонь. Густая, тёмно-рубиновая кровь потекла по ней, покропила дорогой Дарийский ковёр… Рядом почти сразу потекла вторая струйка. Буйслав удивлённо вскинул взгляд.
– Я тоже клянусь! – тихо, и оттого торжественно сказал Лютень сжимая кулак, из которого обильно лилась его кровь. – Рудослав не успел мне стать другом, но он мог бы им стать… Я хотел этого! Номады заплатят мне за это!
Несколько мгновений они молчали, потом встали – разом, оба – старик и молодой.
– Пойду поднимать войска! – первым нарушил молчание Лютень.
– А мои уже готовы! – возразил Буйслав. – Я выступаю немедленно, а ты – догоняй!
На том и порешили…
Только Лютень покинул шатёр – грохоча сапогами и ещё от полога звонко велев подвести коня, как силы оставили Буйслав. Медленно опустившись на колени, он не стал сдерживать слёз, упрятав лицо в ладони и не слишком озаботившись тем, что его лицо теперь будет покрыто кровью.
– Ах, Рудослав, Рудослав, – прошептал князь, не сдерживая рыданий. – Сыночек…
11. Тархан Илепша, трибун Аникий Гай Терез . Форт «Шип Розы», берег Срединного моря. Раннее утро 15 дня месяца Березозола (по гардарскому месяцеисчислению).
Гардары и торинги взяли под себя почти всю Алтику. Почти. Но – не всю. Был на побережью Срединного моря одинокий форт, носящий громкое название «Шип Розы». Серые низкие стены вздымались словно из самих скал, на которых он стоял, гарнизон – три когорты стратиотов да банда акритов, был благоразумен и без нужды не высовывался за ворота, к которым вела единственная дорога. По нужде, кстати, тоже за ворота выходить не требовалось. Одинокий форт, вдали от селений, вдали от дорог. Базиликанцы вряд ли собирались всерьёз его оборонять, гардары либо забыли про его существование, либо предпочли не обращать на его существование внимания и сохранить таким образом бойцов для дел более славных. Так и жили – вокруг война, а главное событие за стенами «Шипа Розы» – жена трибуна Аникия, стратига форта, родила три дня назад мальчика. Назвали Филиппом Аникусом, карапуз славный и с таким голосом, словно с младенчества решил трибуном заделаться! Отец, которому до рождения первенца успело минуть сорок зим, седой, но крепкий муж немалого ума, все эти три дня ходил пьяный от счастья и протрезвел лишь тогда, когда минувшей ночью в ворота его форта постучал камчой смуглый до черноты, да ещё и черноволосый всадник. Номад, несомненно. За спиной у него нестройной колонной до самого подножья холма растянулась лента лёгкой конницы.
Трибуна, разумеется, ради такого дела выдернули из тёплой эдикулы[109], наконец-то получившей обитателя. Там кир Аникий постигал новую для себя науку – укладывал наследника спать. Пока получалось не слишком хорошо, но трибун – всем известно – славился своим упрямством. Никого не удивит, если через месяц малыш Филипп будет признавать только отца! Правда сиську ему всё равно мать будет давать. Героическая женщина! Сама решила выкормить!
Злой и враз промёрзший, Аникий поначалу был чересчур резок и даже наорал на часового, на самом деле ни в чём не повинного. Тот попытался оправдаться, получил добавку и заткнулся, обиженный. Потом чуть не досталось номаду, но он оказался ничем не хуже трибуна и не меньше четверти часа над дорогой и стеной крепчала миг от мига чернейшая и непристойнейшая пря. Потом трибун и всадник, назвавшийся тарханом Илепшей выдохлись и разговор пошёл вполне нормальный. На нормальных тонах. Впрочем, вполне возможно, тому причиной – севшие голоса. Результатом того разговора были раскрытые ворота. И – влившиеся в гарнизон форта четыре сотни номадов. Усталых, на усталых конях…
Теперь, по зрелому размышлению, на рассвете, трибун уже не так уверен был в своей правоте. Да, форт получил под свою руку четыреста отличных воинов, всадников и разведчиков и теперь можно было думать о более активных действиях. С другой стороны, они уже привыкли жить в покое, почитая своей службой оборону «Шипа Розы». Теперь же волей-неволей приходилось задумываться о войне. Почему – неволей? А что прикажете делать, когда внизу, у подножья, разбили свой лагерь никак не меньше пяти сотен северных варваров? Вон – жгут костры, песни свои поют так, что до воротной башни долетают. Проклятые! И будь прокляты номады! Теперь уже можно честно признаться: тишина закончилась. Гардары вряд ли просто так ставили свой лагерь здесь. Они уже не уйдут.
Аникий уже собрался позвать трибуна Серхия, своего верного помощника во всех свершениях, а заодно – свояка, но тут услышал за спиной надтреснутый голос, принадлежащий тому самому номаду – тархану Илепше или как его там.
– Любуешься?
– Любуюсь! – коротко ответил Аникий, всем своим видом показывая, что хотел бы этим ответом и ограничиться. Не тут-то было!
– Да, и мне тоже нравится такая картина! – номад облокотился на забороло и несколько мгновений молча смотрел вниз. – Беззаботный лагерь, в котором раза в три меньше воинов, чем у тебя, сарт! И они даже не ограждены частоколом! Прикажи атаковать, и мы сотрём их в порошок!
– Как ты не любишь варваров! – пробормотал трибун, делая вид, что задумался.
– Да, не люблю! – резко сказал Илепша. – Не варваров – гардар! Ненавижу. Мой брат погиб в бою с ними. И брат моей жены, и мой дед… Будь моя воля, я развернул бы всю конницу кланов на Восход и стёр бы их с лица земли!
– А приходится тратить их в боях на чужой земле! – усмехнулся против воли втянутый в разговор Аникий. – Что ж, можешь считать, что я тебя понимаю! Но своих стратиотов в бой не пошлю, извини. Тебе они чужие, а мне – как дети! Каждого из полутора тысяч знаю, каждого как сына люблю. Разве можно сынов на смерть бросать?! Да и откуда ты ведаешь, что внизу – втрое меньше воинов, чем у нас?
– Внизу четыре дюжины и ещё два костра! – надменно пояснил Илепша. – У каждого костра – по десять воинов, сколько будет?
– Ну, номад, ты даёшь! – искренне изумился трибун. – Ты ж сам должен быть хитрецом!
В лицо Илепши словно кипятком плеснуло. Он побурел, даже в утренних сумерках видно – смутился. Видно, в горячке не подумал, а теперь уже поздно было признаваться.
– Да, ты прав! – нехотя согласился он. – Это может быть засада. А может и не быть! Это – не те, что за мной гнались, вот тех было куда больше. И они будут искать, там у них кто-то погиб из нойонов!
– В недобрый час я открыл ворота для твоих воинов, тархан! – вздохнул Аникий. – Сколько, говоришь, их было?
– Полторы дюжины сотен! – подумав, неуверенно ответил Илепша. – Не больше двух дюжин, клянусь!
Почесав затылок – пальцы шкрябнули по медному ожерелку шлема, трибун вздохнул ещё тяжелее. Около двух тысяч гардар! Конечно, его форт им взять не под силу – тут нужно раз в десять больше войска. Но спокойной жизни конец, это верно как то, что он – трибун Аникий. И тем более, если номады там кого у них убили! Трибуну правда не доводилось раньше иметь дело с гардарами, но того, что он о них слышал, хватило, чтобы он окончательно уверился в своих опасениях.
– Слушай, номад! – обрывая какое-то длинное разглагольствование тархана по поводу проклятых гардар, сказал вдруг трибун. – А может, мне выдать тебя головой варварам? Тебя, а заодно – всю твою шайку!
Потом, несколькими мгновениями спустя пришёл страх. А поначалу трибун – опытный воин! – даже не понял, откуда взялась сабля у его горла. Лишь скосил глаза к носу, пытаясь разглядеть, что же такое перед ним.
– М-м-м… Это сейфа[110] такая? – озадаченно спросил он, когда молчание стало тяготить обоих сверх меры.
В тёмных до черноты глазах номада сверкнули искорки смеха, а остриё сабли отодвинулось от горла базиликанца на целую пядь.
– Нет! – сипло сказал Илепша. – Это – талвар[111]!
– Талвар? – ахнул Аникий, окончательно приходя в себя. – Никогда вблизи не видел! Можно?
Номад на миг заколебался, но на лице трибуна, похоже, отразилась настоящая жажда знаний и Илепша нехотя протянул базиликанцу свою саблю. Клинок сине сверкнул в первых лучах восходящего Гелиоса…
12.Ярослав, Тилла, Первак. Лагерь под стенами форта «Шип Розы». Утро 15 дня месяца Березозола.
– Так вот оно и было! – тяжело вздохнув, Первак поднял глаза, и Ярослав увидел, что княжий травник плачет. Первак и не стыдился этих слёз. Не перед кем было. Тилла, сестричка, и сама рыдала взахлёб, у большинства собравшихся у костра воинов рожи были порядком перекошены, многие прятали глаза. Яробуя любили, и притом – не ложно. Добрый малый, славный своими подвигами витязя, всегда открытый и прямой до противного… Теперь всё позади. Яробуй и его сотня сейчас сгорают в жарком огне крады, а они, его ближайшие друзья и родичи, далеко и не могут даже проститься.
– Яробуй, Яробуй! – протянул Ярослав, ни на кого не глядя. – Как же так…
– Да вот так, – повёл плечами Первак и тяжело взглянул на всхлипнувшую Тиллу.
– Ну, что смотришь?! – вскинулась та, не иначе почуяв этот взгляд. – Брат мой умер, по брату плачу!
– У меня – тоже, – напомнил Первак. – И у Мирона! А отец – сына потерял… Не у тебя одной горе! Но Яробуй не заслужил, чтобы его путь в вирий отягощали твои слёзы!
– Ничего, – тихо, но твёрдо сказал Ярослав. – Мы смажем ему дорогу кровью врагов! Чтобы легче идти было!
– Да, враги… – косо глянув на кажущийся неприступным форт базиликанцев, буркнул Первак. – Не знаю, как и брать его будем! Ну и стены!
– Да уж, ты возьмёшь! – фыркнул Яросвет. – Воин…
Яросвет с давних пор позволял себе подобные шуточки, до поры до времени они сходили ему с рук, но сегодня Первак был не в том настроении. Меч у него был – хороший, пусть и легковатый прямой меч. И он немедленно покинул ножны, звонко преодолев расстояние до горла десятника. Как бы ни был быстр Яросвет, он не успел ни отпрянуть, ни выхватить свой меч и отбить им удар. И побледнел сильно.
Тяжело вздохнув, Первак возвратил меч обратно в ножны:
– Щенок! – буркнул недовольно.
– И верно, Яросвет! – поморщился Ярослав. – Ты что? Забыл, кем был Первак…
– Я не нуждаюсь в твоей защите, сотник! – холодно оборвал его Первак. Встал и неспешно, вразвалочку пошёл от костра прочь.
– Вот так, – ухмыльнулся Яросвет. – Вишь ты, в твоей защите он не нуждается! Воин!
– Помолчи, – устало оборвал его Ярослав. – И чего воеводы тянут?!
– Да, и правда – чего? – пробурчал Яросвет, усаживаясь обратно и аккуратно укутываясь в тёплый плащ. – Помёрзнем тут, у костров греясь! Аль с голода подохнем!
Словно бы его ворчание было услышано воеводами, откуда-то из-за перелеска раздалось протяжное пение серебряного рога. И почти тут же многочисленные конные отряды, укрывшиеся до поры от взоров защитников в оврагах и лесу, выступили на поляну. Ожидавшие их в лагере пять сотен дружиников-медведей, приманка для базиликанцев, встретили их радостными криками. Впрочем, шум довольно быстро утих – кто-то первым заметил, как ворота форта открылись и известил о том товарищей… Послы. Несомненно, послы!
– Сотня, в седло! – рявкнул Ярослав на всякий случай. – Яросвет, Ждан, Богдан – на левое крыло!
Дружинники с охотой взобрались на коней – устали уже просиживать без дела час за часом. Правда, вряд ли сейчас их ждал бой…
– Как думаешь, сдаваться идут? – озаботился сидевший рядом с Ярославом Добран и сам же себе ответил. – Ой, не похоже!
– Вот именно – не похоже! – ухмыльнулся Ярослав, нервно дёргая себя за ухо. – Если бы шли драться, вышли бы всем войском. Шли бы сдаваться – шли бы опять же все. А тут отряд небольшой, всего то десять человек, и без знамени. Но – люди не из худших, по доспехам видно. Значит – послы. А раз послы, нам тут ещё как минимум два часа мёрзнуть, пока обо всём переговорят!
Время показало, что Ярослав ошибся и на очень много.
Послы – судя по знакам различия – два центуриона и восемь солдат рангом пониже, от стратиота до декана, приблизились к лагерю на сто шагов и там встали. У самого подножья горы. Из родянского войска тоже выделился отряд – небольшой отряд в полтора десятка всадников. Впереди – одинокий богатырь, седой и страшный в затопившем его горе: князь Буйслав.
– Ой, что-то будет! – вдруг пискнула Тилла, сама не поняла – почему.
– Тихо ты… баба! – цыкнул на неё Ярослав. – Накаркаешь!
Буйслав и выступивший ему навстречу центурион встретились в полусотне шагов от Ярослава, потому он всё очень хорошо видел. Всё. И как поначалу разговор не предвещал ничего страшного, как центурион кивал на слова Буйслава, а князь-тур пару раз согласился с какими-то словами базиликанца. И как потом голоса взвились до небес, и базиликанец что-то резко сказал, а князь Буйслав вдруг выхватил булаву и со всего маху обрушил её на голову посла. Тот – даром что воин не из последних – успел даже выхватить меч, начал его вскидывать, да не успел. Тяжёлая булава Буйслава размозжила ему лицо, глубоко вонзилась под шлем. Ярославу даже показалось, что брызги долетели до него. А в следующее мгновение в воздухе свистнуло несколько стрел и князь-тур начал медленно оседать в седле, выронив на снег булаву и ухватившись левой рукой за пробитое плечо. Из кустов выбежало несколько лучников, которые пока не стреляли, но готовы были стрелами прикрыть отход оставшихся в живых послов. А князь Буйслав рухнул с коня и распластался, вроде бы живой.
– За мной! – рявкнул Ярослав, добывая в руку секиру. – За мной, быстро!
Видимо, то же самое крикнули и остальные сотники, потому что земля содрогнулась и не меньше двух тысяч конников, не считая пеших воинов без строя и плана ринулись вперёд. Против них – меньше двух десятков пеших базиликанцев. Тут же бросившихся бежать…
Не убежали. Их настигли, полные праведного гнева, и стоптали, даже не поганя оружие. И мало кому было дело, что первым начал как раз Буйслав, убив неприкосновенно посла. Он был в своём праве, мстя за убитого племянника и наследника. А вот то, что послы базиликанцы обзавелись прикрытием, а это прикрытие, ныне поголовно истреблённое вместе с остатками посольства, ранило или даже убило князя… Смерть! Месть!
Наверное, они бы дошли и до ворот. Вряд ли, даже завалив всё вокруг трупами, ворвались бы внутрь форта, но приступ бы случился. Если бы не внезапный глас горна. Приказ, переданный через него был непреклонен: назад. И самые разгорячённые, а к ним можно отнести Туров, повернули коней. Возвращались, правда, не так быстро и с видимой невооружённым глазом неохотой. И коней горячили – вроде, мы готовы и обратно, был бы приказ!
Князь Лютень, как раз получивший радостную весть, что Буйслав Владенской жив и даже не сильно ранен, лишь только повредил ногу при падении, при виде столь явной демонстрации недовольства лишь закусил губу. Он сейчас, до выздоровления Буйслава был за старшего и в его власти было подвигнуть войско на любое дело. Даже невыполнимое. Например, бросить дружины на штурм…
– Всем в мой шатёр! – мрачно сказал князь воеводам. – Будем думу думать!
13.Княжеская дума. Шатёр Лютеня. Лагерь под стенами форта «Шип Розы». Утро 15 дня месяца Березозола.
Князь Буйслав тихо постанывал и ругался в дальнем углу – ему ещё не вынули стрелу, у которой оказался зазубренный наконечник и он страдал не ложно. Князь Лютень мерными шагами мерил шатёр из края в край и изредка бросал короткие взоры на третьего князя – Первосвета, князя-соболя. Тот задумчиво теребил короткую, окладистую бородку. Мыслил…
Подкованные железом каблуки сапог Лютеня взвизгнули, он резко развернулся:
– Ну, так что надумали?
– Штурм! – немедленно рявкнул из угла Буйслав. – Штурм, притом – немедленный! У нас впятеро больше войска, чего бояться?!
– Крови! – возразил Первосвет, впервые оторвав взор от жутко интересного узора на Дарийском ковре. – Большой крови наших воинов… Ты сам – воевода, князь Буйслав. Неужели не видишь, этот форт – неприступен!
– Вернее сказать, немалой крови стоить будет! – буркнул воевода Ивещей, с тяжёлым вздохом потирая поясницу, как всегда – стенающую после долгой скачки. – Это если в лоб. Через ворота. Там ещё и задняя стена есть, на море выходящая.
– Над отвесной скалой стоящую! – буркнул воевода Крещан, немедленно поддержавший своего князя. – Тут, хошь не хошь, прямой приступ возможен. И только он. Кровь, она, конечно будет. Но мы, Туры, готовы идти первыми. Раз уж вы так испугались!
Лютень резко остановился, вновь развернулся на каблуках и в упор посмотрел на Крещана. Тот не смутился, встретил его гневный взор спокойно, даже с усмешкой.
– Ты думаешь, что говоришь?! – тяжело, недружелюбно спросил Лютень. – Ты обвиняешь нас в трусости?
– Война – всегда кровь, княже, – холодно возразил Крещан. – Чего ты испугался? Да, многие воины погибнут сегодня до заката. Но они каждый день гибнут, и числом куда большим. В конце концов, если волишь, можно послать вперёд охотников. Опять же, многие мои молодцы сразу же вызовутся! Княжича Рудослава любили! И отомстить за него считает делом чести всё войско!
– Рудослава вряд ли порадует там, в вирии, если мы здесь все поляжем! – буркнул Лютень. – Ну, да ладно. Месть, она месть и есть. Тут я ничего возразить не могу… Вы, Туры, в своём праве. Но давайте хотя бы Неслаба дождёмся! Может, он что новое узнает…
– Ты в это веришь? – фыркнул из угла Буйслав, перевязанный и враз преисполнившийся сил и желания мстить. – Впрочем, я не возражаю. Подождём!
Лютень облегчённо вздохнул. Была у него, теплилась где-то в глубине души надежда, что ожидание остудит пыл, даст возможность удержать Туров от лишней крови.
Увы, Лютеню не повезло. Не минуло и четверти часа, проведённого почти в полном молчании, и за пологом оглушительной дробью простучали копыта тяжёлого жеребца. Его гнали, как на пожар, и Лютень поморщился. Жалко было коня, и потом – так умел гонять как раз Неслаб, ныне до выздоровления заменявший самого Радовоя.
…Неслаб ввалился внутрь, всех оглушительно громко поприветствовал и, дождавшись разрешения, плюхнулся на стоящую вдоль стены скамью. Доска протяжно скрипнула под его весом, но выдержала.
– Ну? – не выдержал Буйслав из своего угла, когда Неслаб ещё и пить собрался.
– Пусто… – тяжело выдохнув воздух, ответил тот и приложился надолго к ковшу с варенухой. – Уф, замёрз… Так вот, о скалах. Там, конечно, можно забраться. Но для этого потребуется не меньше половины дня, уйма верёвок и люди, которые умеют карабкаться по скалам. И ещё – там невозможно забраться в доспехе. Руки быстро устанут и человек сорвётся вниз. А падать – далеко будет! И скалы внизу... Мы еле подошли на двадцать шагов, а ближе – о скалы разбились бы.
– Так… – проворчал Первосвет, который, по правде, рассчитывал на этот вариант. – А хороших новостей нет?
– Отчего же, – спокойно, словно не услышав разочарования в его голосе, возразил Неслаб. – Там стены вовсе нет. Так, небольшое ограждение, скорее для того, чтобы люди случайно не сорвались. И лезть, если не задумываться, всего-то триста локтей[112]. И лодки я нашёл…
– Но ты же сам говоришь – забраться невозможно! – вскипел Буйслав из полумрака.
– Я этого не говорил, – возразил воевода дерзко. – Я сказал, что это почти невозможно. И ещё сказал, что по воде к скале не подойти – в шторм это совершенно невозможно, а сейчас на море – шторм!
– Ну так?! – взревел Буйслав, с руганью вставая на ноги и выходя на середину шатра.
– Но там ещё какая-то тропка есть, – ответил Неслаб. – Узкая, одному в доспехах не пройти прямо, кривая и крутая – но есть! Не ведаю уж, зачем и кому она потребовалась… В общем, я готов с сотней повольников по ней пройти!
Князья переглянулись… Буйслав явно готов был согласиться немедленно, как Первосвет – отказаться. Оставался Лютень, который явно колебался…
– Ты лучше сотню целиком бери, – подумав, сказал князь-медведь. – Ярослава или Дуба – они друг друга стоят! Ну, а там – кто откажется, тот откажется!
– Как скажешь, княже, – коротко склонил голову Неслаб. – Прикажешь готовиться?
Лютень ещё раз глянул на Буйслава, удостоверился, что Первосвет молчит…
– Да, иди! – суховато, но только от великого волнения, сказал он. – Смотри там!
– Через час отряд будет готов! – твёрдо заверил его Неслаб. И вышел, запустив внутрь немалую волну ледяного воздуха. Вот ведь весна!
– А приступ всё одно – нужен! – тяжело сказал Буйслав, выждав, пока все утихнут. – И притом – немедленный! Хотя бы для того, чтобы базиликанцы поменьше назад оглядывались!
– Так я и не спорю! – пожал плечами Лютень. – Но приступ – осторожный.
– И ведунам пора дать шанс! – вставил слово Первосвет. – Стены, я знаю, они ломать не могут… Но – ворота?!
Все три старших ведунских ватаг: Добробог, Славень и Волуй переглянулись. Добробог со Славенем молча кивнули мохнатыми головами, Волуй перевёл их слова:
– А что ж, и взломаем! Если враз ударим, так может и с частью стены вынесем… Поглядим!
– Ну, тогда всё проще! – усмехнулся, разглаживая аккуратно завитый кончик оседлеца, Буйслав. – Лютень, твои когда будут готовы?
– Через час, не раньше! – хмуро ответил тот. – Но нам некуда торопиться!
– Да, это верно, – подумав, согласился Буйслав. – Первосвет, твои останутся в резерве. Ну, а первыми пойдут Туры. Крещан, ты слышал?
– Слышал, княже, – спокойно ответил Крещан. – Дозволишь ли самому возглавить атаку?
Буйслав пристально взглянул на своего воеводу, но тот выдержал взгляд и лишь коротко пояснил:
– Он мне сына вместо был!
– Добро! – тихо сказал Буйслав, подошёл и неловко, одной рукой обнял Крещана. – Иди!Перун будет с тобой!
14. Штурм.
Час на войне – это крайне мало. Не успеваешь оглянуться, а войска уже построены и впереди – безумие полнейшее – конница. Но только так можно было быстро преодолеть расстояние до стен, с которых готовились, наверняка видя приготовления гардаров, бить стрелами базиликанские стрелки. Каковы они, неплохо теперь знает Буйслав Владенской, который сегодня не сможет пойти в бой и собственным примером подвигнуть воинов на подвиг… И не надо! Не требуется. Идущие впереди Туры не нуждались в примере. Более всего им хотелось отомстить за погибшего воеводу. А в таких случаях о себе не слишком думаешь.
– Скорее бы! – процедил воевода Крещан, чей серый жеребец стоял в первых рядах конного строя. – Что там ведуны тянут!
Ведуны – все восемнадцать – ушли вперёд куда раньше дружины. От прикрытия отказались, объяснив это тем, что десяток или сотня от двух тысяч не укроют, а когда они ударят, у базиликанцев другие проблемы объявятся. Пока, впрочем, ворота, отсюда видные очень хорошо, отливающие бронзой и кажущиеся неприступными, оставались по-прежнему целыми.
– А вот интересно, чем их можно вышибить, если не магией! – пробормотал сотник Рыкун, занявший своё законное место подле Крещана. – Таран по такой крутизне не особливо и затащишь на самый верх! Да ещё если под стрелами…
Крещан, покосившись на молодого, да раннего, коротко хмыкнул. Непонятно, то ли одобряя, то ли осуждая его разговорчивость. И тут кто-то громко выкрикнул:
– Смотрите!
Выкрик раздался прямо за спиной воеводы и Рыкун, молнией развернувшись в седле, шёпотом обронил несколько слов по поводу умника, осмелившегося нарушить дисциплину. Крещан уже неплохо понял нового сотника и был уверен: Рыкун припомнит этот случай и после боя. Горяч был сотник и не всегда справедлив…
А между тем, хоть воин и зря повысил голос, но не просто так. Ведуны наконец-то начали действовать! Они вышли на дорогу шагах в двухстах от стены и встали тремя кругами, в каждом по шесть человек.
– Что они, хоровод водить решили? – сплюнув между ушей своего коня, сердито поинтересовался Крещан.
Ведуны не торопились. Их не испугали стрелы, по какой-то причине и в самом деле не долетавшие до них. Пожалуй, их даже ворота раскрывшиеся не испугали бы! Мгновение позже стало ясно, почему – когда из трёх этих колец ярко вспыхнув выгнулась дугой весёлка[113] и другим концом упёрлась как раз в ворота. Земля содрогнулась…
– Что стоите? – заорал Крещан, привстав в стременах. – Вперёд, во имя Рода!
– Род! – в сотни глоток заорала дружина, подбадривая себя привычным боевым кличем. – Род!!!
Передовой отряд – пять сотен дружинной конницы во главе с самим Крещаном – пустил коней вперёд, резко набирая ход. Следом – остальные, всего три тысячи конницы и пехоты.
Меж тем, ведуны, сделав своё дело – хотя не видно было, каков результат их волшбы, ворота были закрыты от взоров туманом или облаком пыли. Почти одновременно, может быть – центральная чуть раньше, ватаги начали отступать вдоль дороги. Пару раз, если Крещану не изменило ослабевшее за последние годы зрение, ведуны били чарами в самую гущу тумана. Там вспыхивало пламя, тут же угасало… А потом дружинники домчали до того места, где сейчас находились ведуны и старшой Медведей, сам более всего похожий на этого зверя, истинного Владыку Леса, махнув рукой вдоль дороги проорал воеводе:
– Быстрее! Мы сделали всё, что могли! – он что-то ещё крикнул, но было поздно. Конь Крещана пролетел мимо, подобно стреле и воевода уже не мог ничего услышать…
– Вперёд, дети Тура! – взревел Крещан и даже копыта коней застучали о камни дороги быстрее и звонче.
А потом туман или что там это было рассеялся и взорам дружинников – тем, кто смотрел вперёд – открылись ворота. Вернее, то, что осталось от них, от двух нависавших по бокам воротных башен, от укреплений над и за ними и от части стены слева. Месиво из камней, дерева, бронзы и того, что не так давно было человеческими телами. Под камнями немногое сохранилось и за спиной воеводы кто-то зло выругался. Недобрая это смерть. Без славы и без шансов попасть в Вирий…
– Вперёд! – проорал Крещан, мечом указывая, как будто кто-то сомневался, где перед. – За мной, сынки!
Завал посреди дороги не сильно помешал. Большая часть камней оплавилась, лежала невысоким, пологим валом и перескочить через этот вал на конях можно было, и даже не особо напрягаясь. Многие и перескочили. В том числе – Крещан, чей серый конь не зря считался одним из быстрейших в княжеской тысяче. Может быть, десяток или чуть больше коней были быстрее, но и его Серко умел мчать так, что ветром сносило на круп. Вместе с седлом.
На этот раз особого разгона не требовалось, и Серко вовсе не устал к тому моменту, когда влетел во двор. И вдруг заржал отчаянно, пытаясь устоять на разъезжающихся ногах, не удержался и заскользил, заваливаясь на бок, вперёд. Крещан – даром что старик – успел спрыгнуть и сам не устоял, поскользнулся и крепко приложился головой и всем телом о лёд, по какой-то причине покрывавший большую часть внутреннего двора. Оглушённый, он просто не успел подняться на ноги, а потом на него сверху обрушилось что-то тяжёлое и он окунулся в блаженную темноту. И не видел уже, как две сотни, первыми влетевшие во двор, сотворили из человеческих и конских тел завал на льду, как воспользовавшиеся этим базиликанцы и номады хлёстко ударили с трёх сторон стрелами и «желудями» пращей, а от огромного серокаменного здания поспешили добивать ещё живых три сотни стратиотов.
Добивать, правда, было особо некого. Двести воинов частью переломали себе шеи ещё в завале, частью попали под стрелы и не успели даже понять, что с ними случилось. Триста шедших следом застряли у входа и теперь топтались на месте – без руководства, не готовые идти на верную смерть, но и не способные бросить гибнущих товарищей. Их попытка отвлечь на себя часть врагов увенчалась успехом, но лишь наполовину. Базиликанцы ударили стрелами и по ним, но ответные залпы дружинников были куда как менее опасны. Всё же они били с открытого места, а по ним – из-за укрытия, через узкие и глубокие бойницы, в которых вообще не видно – есть человек или нет. Так не могло продолжаться долго, но Туры были упрямы, а в завале, скорее всего погибший, лежал их воевода – не уходили, даже теряя по десятку погибшими на каждый вражий залп, почти треть часа. Завалили трупами ещё и подходы к воротам… Потом кончилось и их мужество. Медленно – хотя бы так поддерживая свою честь, подбирая убитых и раненных, дружинники откатились назад. Угрюмые, многие не только в крови, но и в слезах. Горько оно, такое поражение, которого не заслуживали. А мимо, уже не так весело шли пехотные сотни. Тоже умирать там, на стенах. Теперь уже можно было забыть про лёгкий штурм. Взять с лёту не удалось, значит быть великой крови… Может быть, хоть сотня Неслаба дело изменит. Давно уже ушли, должны бы уже вернуться! Где-то они сейчас? И что тянет Неслаб?!
15. Неслаб и Ярослав. 15 день месяца Березозола.
Неслаб не был трусом – иначе никогда бы, ходя по Радовоем, не стал бы воеводой. Тем более – воеводой, которого ценили и уважали все, от князя Лютеня до последнего отрока в последней сотне общеродовой рати. Вот и сейчас… Ведь дело, почти невыполнимое – если по правде – князь Лютень поручил именно ему! Даже если усомнился, что исполнит, вслух не сказал и вообще… Такое дело не каждому доверят! И он, кстати, тоже не каждых выбрал себе в дружину – сотню Ярослава, первую в княжеской кованной рати. Во всём первую. Ярослав, тот, видно было – не обрадовался, понял, что честь велика, а вот шансов – немного. И девку-травницу, в сотне обретающуюся, без сомнений и сожалений оставил, взял у Любослава травника. Так оно надёжнее будет. Да и не смогла бы девка, как бы крепка ни была, взобраться на такую-то круть! Он сам, хоть и не слаб телом, хоть и снял доспех, оставив из брони только рубаху, обильно пропитанную потом, не раз обрывался и повисал на двух пальцах. Срывались Ярослав, Добран, Богдан и ещё трое, торивших дорогу для сотни. А кто-то внизу и сорвался – он слышал задавленный в последний момент крик и потом – глухой, чавкающий удар о скалы внизу. Проклятые скалы! Проклятая гора! И будь прокляты те первые тридцать локтей, которые они проходили почти час! Скользкие, покрытые не льдом, но плёнкой, на которой разъезжались босые ноги, по которой скользили, срываясь с выступов, слабеющие пальцы… Но ведь почти взобрались! Из трёхсот насчитанных им локтей двести прошли!
Тут Неслаб сорвался. Слава Роду, не совсем, опять уцепился кончиками пальцев за узкий – меч не положить – уступ, отчаянно подтянулся… Рядом глухо выругался кто-то из десятников, видевший и не способный помочь… Но Неслаб и сам справился. Втянул непослушное, вдвое потяжелевшее тело на уступ, зацепился онемевшими пальцами ног и начал наматывать верёвку. Это он мог взобраться, и то – чуть не сорвался. Идущие следом не такие витязи. Им без верёвки не взобраться…
– Воевода, хлопцы устали! – не отрывая напряжённого, покрытого солёной пеленой пота лица от скалы просипел Ярослав. – Отдохнуть бы…
– И ты туда же! – Неслаб так осерчал, что чуть не сорвался и вынужден был несколько мгновений молча цепляться за воздух. Воздух оказался достаточно прочен и он удержался, хотя, возможно, порты уже не помешало бы поменять а внизу идущие могли ощутить на себе меру воеводского испуга.
– Как раз я – ещё могу лезть! – огрызнулся Ярослав, в доказательство уходя ещё на несколько локтей вверх. – Просто место удобное. Карниз, за него и зацепиться можно… Дальше – голая стена! А мы – те, кто ещё может лезть, поднялись бы выше, верёвки бы провязали!
Заколебавшись на миг, Неслаб глянул вниз. Как и прежние три раза, к горлу тут же подкатился комок, его затошнило а руки резко ослабели и потребовалось неимоверное усилие, чтобы не рухнуть вниз, сшибая ползущих наверх, словно муравьи, дружинников.
Сотня далеко растянулась. Правда, все уже были на стене, двигаясь по семи спущенным отсюда верёвкам, но самые медленные ещё находились в досягаемости волн а самые быстрые подпирали первый ряд. Один из них резким рывком, чуть не оборвав тетивой натянувшуюся верёвку, подтянулся на карниз, тяжело дыша плюхнулся, свесив ноги и с явным любопытством глядя вниз. Потом спросил с явственно прозвучавшим в голосе сочувствием:
– Сменить, воевода?
Только тогда Неслаб узнал десятника Яросвета. Чумазый, мокрый и потный – садило как от мокрого пса, Яросвет мало походил на себя. Он, кажется, даже похудел.
Гордость воеводы взыграла враз – не могла не взыграть. Резко встав и чуть не обрушившись вниз, Неслаб молча уцепился за выступающий камень и рывком подтянулся. И на этот раз сорвался всерьёз – камень остался зажат в щепоти, а он полетел вниз, сцепив зубы, чтобы не заорать и этим пустым криком не выдать воинов. Он летел и в мозгу вихрем пролетели картины того, как он врежется спиной в острые пики рифов внизу. Неслаб всегда отличался богатым воображением…
Воеводу резко тряхнуло, он повис и поначалу даже не поверил, что не падает, не открыл глаза.
– Твою мать, воевода… – донёсся до него искажённый страданием голос Яросвета. – Помоги же мне, не удержу! Отожрался…
Неслаб поспешно раскрыл глаза и увидел всего в полутора, может в двух локтях от своего лица перекошенную диким усилием рожу десятника. Яросвет, толстяк каких мало, каким-то чудом сумел распластаться по узкому карнизу – не иначе, и впрямь похудел – выкинул руку вниз и уцепился в кисть воеводы. Кисть уже ныла, то ли вывихнутая при рывке, то ли просто крепко стиснутая.
– Отпусти! – нашёл в себе силы приказать Неслаб. – Отпусти, оба сверзимся!
– Вот те хрен! – огрызнулся Яросвет. – Давай, цепляйся ещё за что-нибудь!
Воевода попробовал зацепиться ногой за узкую трещину, но промахнулся и чуть не стянул вниз Яросвета. Но выхода всё равно не было – эта трещина была единственной и если не на неё, больше ногу поставить было не на что…
Вначале воеводе показалось, он что-то упустил – под ступнёй вдруг словно из воздуха образовался выступ, достаточно прочный и широкий, чтобы с него можно было толкнуться и залезть обратно. Но нет. Уже забравшись, он сумел заставить себя глянуть вниз и увидел, как двое дружинников с трудом карабкаются наверх. Это они помогли, подставили свои плечи. Спасибо им. И Яросвету, что уже полез наверх – первый, давая воеводе время перевести дух и не желая слушать его излияния и благодарность…
Очень хотелось сплюнуть загустевшую, кажется, даже с кровью слюну, но влаги на стене и без неё хватало, так что Неслаб с великим трудом сглотнул её, загустевшую и полез дальше…
А потом стена кончилась. Как-то сразу. Укрываясь за низким ограждением, и впрямь больше обороняющим людей от случайного падения, гардары скопили три десятка, а дальше надо было атаковать. Нет, базиликанцы не могли бы их заметить – они слишком заняты были обороной передней стены и того, что осталось от ворот – выглянувший Ярослав уселся обратно с круглыми глазами и горячим шёпотом поведал про подвиг ведунов, снёсших половину стены, тут всё дело было в том, что больше трёх десятков разместиться вдоль ограждения не могли ни в коем случае и нужно было просто освободить место для следующей части дружины. Вот и освободили. Повинуясь приказу Неслаба, Ярослав повёл два десятка к большому, на целых три поверха дому посреди двора а сам Неслаб, дождавшись пополнения – три десятка на стену. Остальные должны были устроить небольшой, но шумный тарарам здесь, в тылу…
Ярослав давно так не бегал. С другой стороны, давно уже он не чувствовал себя так неуютно – без кольчуги, так словно голый. Наверное, такие же чувства испытывали остальные воины его отряда, потому что бежали быстро, лишних звуков не издавали и только зло и тяжело сопели. Лишь раз кто-то споткнулся и, зазвенев мечом, растянулся посреди двора. Мало того, что мог привлечь к себе внимание защитников форта, так ещё и заработал леща от кого-то из товарищей. Но не время было устраивать разбирательства, молча вскочил и побежал догонять убежавших вперёд товарищей.
Вот и дверь – невысокая, вряд ли больше пяти локтей в высоту – удобно оборонять – окованная бронзой. Приоткрытая. Словно бы зазывала – заходи мол.
– Западня? – пробормотал Ярослав, осторожно толкая дверь концом секиры. Дверь скрипнула, но раскрылась чуть-чуть. Похоже, слуги давно не смазывали здесь петли.
– Я первым пойду! – легко сказал Яросвет и шагнул вперёд, прежде чем его удержали. Впрочем, наверное так и надо. Яросвет был невысок ему не пришлось наклоняться и он вошёл в дверь так, как вошёл бы Ярослав в ворота. И – ничего. Изнутри донёсся весёлый голос:
– Заходите! Здесь пусто…
– Тихо ты! – прошипел, входя внутрь, Ярослав. – Разорался…
– Так нет же рядом никого! – виновато развёл руками приятель.
– Ладно… Иди осмотри верхние поверхи! – хмуро велел Ярослав. – Ждан, твои – со мной!
– На кухню? – обрадовано потёр руки трепач. – Поснидаем…
– Лично ты – в нужник! – взревел рассерженный Ярослав. – Вычищать…
Ну, доорался. Ещё сам ведь указывал Яросвету! А теперь откуда-то выскочил совсем юный базиликанец в дешёвом доспехе, изумлённо уставился на чумазых, мокрых и грязных чужаков, потом дико заорал. Быстро заткнулся, получив клинком по глотке, но дело своё чёрное сделал – весть подал и тут же из всех щелей как рыжие усачи-тараканы полезли стратиоты. Много. Злых. Тут уж стало не до страданий… Тут бы выжить да не дать вышибить себя наружу.
16.
– На первом поверхе чисто! – Ждан дышал тяжело, сплёвывал кровавую слюну из разбитого рта, но уже и улыбнуться пытался. Весело.
– Добро! – кивнул Ярослав, закончив вытирать лезвие секиры и пристально осматривая его на предмет щербин. Серьёзного урона секира не понесла – златенской булат редко нёс ущёрб от железа, но в одном месте появилась царапинка. Сотник нахмурился… После боя надо будет зачистить, чтобы и следа позорного не было!
– Яросвет как, закончил? – прервал молчание Ждан.
– Последних добивает, – за сотника ответил Добран. – Они там, наверху, где-то заперлись и Яросвет своим лбом дверь вышибает. Слышите?
Сверху и впрямь доносились глухие, мерные удары, которые длились уже больше получаса. Дверь видать крепка! Или лоб Яросвета не такой медный, как полагалось…
– Сотник, к нам гости! – сообщил воин от окна и поспешно заложил камень в пращу, отобранную у базиликанца. Всё равно труп, ему не нужно!
– Ты погодь бить! – нервно окликнул его Ярослав, заметив, как ко всем окнам, по пути подхватывая базиликанские щиты и шлемы, поспешили его воины. – Может, наши!
Впрочем, достаточно было одного взгляда, чтобы понять – нет, чужаки. Вернее, хозяева. Базиликанцы. Около четырёх десятков их, иначе – два значка – быстрым шагом, сохраняя строй, двигались к дому. Впереди, похожий на цаплю, вышагивал высокий и длинноногий, очень худой базиликанец со знаком декана на груди. Он и получил первым, почти в упор, когда из всех окон по его отряду ударили стрелы, «жёлуди» и копья. Очень смешно было наблюдать, как длинноногих согнулся пополам, получив под дых сразу несколько снарядов и рухнул под ноги своим солдатам. Надо отдать базиликанцам должное – они не растерялись, не побежали, а под командой второго декана составили нечто вроде строя и бросились вперёд. На их счастье стрел и прочих снарядов у дружинников было немного, их берегли и до момента, когда стратиоты начали лезть в окна, последовал только один залп – и тот жидкий и не слишком точный. А потом в ход опять пошли мечи и секиры. А ещё – зазвенели выбитые стёкла. Базиликанцы в трёх местах ворвались внутрь…
Громко и грязно выругавшись, Ярослав принял первого своего противника на секиру и тот, кажется, даже не успел понять, что случилось – умер слишком быстро. Правда, это понято – без головы особо не навоюешь. Следующий уже успел заслониться небольшим «кулачным» щитом и потом лишился только ноги – Ярослав был зол и щадить нужды не видел. Рядом, часто сплёвывая кровь и крошево разбитых зубов, дрался Ждан – вертелся вьюном, бил во все стороны, отчаянно и быстро. Кажется, его опять ранили, но опять – легко. Ждан, показывая, что ему такие раны – как комариные укусы, весело выругался и коротким ударом отправил на тот свет ещё одного стратиота. Удачно, спору нет, но в момент удара он раскрылся и в не защищённую доспехом поясницу хрустко вонзился базиликанский клинок. Десятник отчаянно выругался, но на этот раз устоять на ногах не сумел и рухнул на пол.
– Ждан! – заорал Ярослав, прыгая вперёд. Его секира прочертила полный круг вокруг тела Ждана и трое базиликанцев отскочили, получив раны, а один уже никогда не встанет – секира глубоко пропорола ему брюхо.
И всё же неизвестно, чем бы закончился этот бой, если бы сверху не сыпанули воины Яросвета. Их осталось только семеро – в том числе и сам Яросвет – но их удар оказался внезапен и базиликанцы были отброшены к окнам. Их было ещё достаточно много – всяко больше, чем дружинников, но это их преимущество быстро таяло. Ну нет у этих южан обычая переть грудью на копья: без оглядки, без сомнения! Потому, вооружённые и закованные в доспехи, они уступали шаг за шагам дружинникам, у которых из брони – лишь тонкая льняная ткань рубах!
Никто поначалу не понял, что случилось – в горячке боя не до размышлений. Но когда из груди оборонявшего окно стратиота вылезает окровавленное рожно копья, значит, кто-то ударил ему в спину. А потом в окна хлынули гардарские ратники и Ярослав впервые получил возможность опустить враз удвоившую свой вес секиру. Руки и ноги дрожали, глаза заливал липкий пот а сердце норовило вырваться из груди и начать свою собственную жизнь. В глазах почему-то двоилось и Ярослав не сразу различил, кто стоит перед ним. Даже секиру поднял угрожающе…
– …Да ты что?! – донёсся наконец до него испуганный голос сотника Любослава. – Совсем обезумел! Вот и выручай таких…
– Любослав… – Ярослав кажется даже всхлипнул. – Любослав, брат! Ты что здесь делаешь?!
Да вот… – пробурчал Любослав, по правде не зная, что говорить дальше. – Шёл тут мимо, гляжу – ты дерёшься. Ну, я и решил, что моя помощь тебе не помешает!
– Взяли?
– Взяли! Князь Лютень лично в приступе участвовал! Так разве отвернёшь, когда впереди сам князь рвётся на стены! Взяли! И даже погибло не шибко много. Сотен пять убитых, ну, раненных поболе будет. Но ведь взяли проклятый острог! И их стратига живым, и ещё почти тысячу. Буйслав там бушует, всех на краду отправить хочет.
-Он – вправе! – буркнул Ярослав, глядя на то, как хлопцы Любослава собирают погибших воинов из его сотни. Погибших и немногих раненных…
– Да, вправе, – чувствовалось, что Любославу взгрустнулось. – Наш князь против! Вишь ты, говорит о милосердии!
– Милосердны мы были бы, если бы они сразу сдались! – возразил Ярослав. – Теперь-то о чём говорить?!
– Ну… Принести в жертву тысячу, это – бойня!
Вполне возможно, так думали многие…
Вполне возможно. Но Буйслав сумел настоять на своём – гнев его был велик, а Лютень слишком устал и не желал ничего иного, кроме мести. Дружинники же, даже те кто был против, были людьми подневольными и не могли не исполнить приказ. Исполнили… Камни двора в последний раз в своей истории покрылись кровью. Бойня. Тысячу воинов, своим мужеством достойных лучшей участи забили, как скотт и их ещё тёплые, но уже мёртвые тела, бьющиеся на камнях потрясли Ярослава, как никогда и ничто до того. Он даже пошатнулся, а потом невольно взглянул на князя Лютеня, каменным изваянием возвышавшегося из седла своего Снега в десяти шагах самое большее. Князь, оказывается, тоже взглянул на него. Взглянул, и поймав встречный взгляд горько усмехнулся. Потом заговорил, и голос его, хоть и тихий, слышала вся дружина:
– Тяжко тебе, сотник?
– Тошно, княже! – без особого стеснения признался Ярослав. – Ты знаешь, я живот за тебя положу. Но – в бою. А вот так… Тошно!
– Терпи. И вы все – терпите! Как я терплю. Это – право Буйслава Владенского!
А Буйслав торжествовал. Он умастил дорожку Рудославу, лёгким сделал путь до Вирия. И там Перун уж точно возьмёт в дружину лучшего витязя рода Тура. Его сына…
1. Князь Лютень и воевода Радовой. Граница Золотого Диоцеза. Лагерь гардарского войска. 12 день месяца Березозола.
Сразу за месяцем Бокогреем – вьюжистым и холодным не по-базиликански, следует месяц Березозол. В это время в поход выходят только безумцы, а те, кто уже в походе, стараются занять места повыше и пережидать обычный в это время паводок на холмах. На этот раз, впрочем, война закончилась не до конца. Даже по слякоти, покрывшей большую часть Базилики и прилегающих к ней земель, отряды разведчиков и обозы с продовольствием продолжали двигаться. Войско не может быть слепым, не может быть и голодным. Разведчики и обозники натыкались друга на друга, вспыхивали короткие и ожесточённые бои. В зависимости от того, кого было больше – охраны или нападавших, либо пропадал отряд разведчиков, либо войско – базиликанское или гардарское оставалось голодным. Впрочем, Дария, а до неё – Маласса и Тулса дали достаточное количество провианта, чтобы гардарское войско, наконец-то собравшееся в единый кулак под Дарией, не испытывало недостатка в еде и фураже. Но обоз от торингов князья требовали с удивительным постоянством, считая это оговорённой в роте частью платы. Торинги, взявшие Тангарию, но так и не сумевшие подкрепить тот первый успех взятием Кирифора, чувствовалось – на последнем издыхании от ярости. Но – терпели достаточно долго… На седьмой день месяца березозола в лагерь гардар должен был прийти очередной обоз – с зерном, вином, вяленым мясом. Не пришёл. Не пришёл и на восьмой день, и на девятый. Князь Буйслав был взбешён. Князь Лютень не считал нужным его успокаивать, ибо и сам готов был идти и отбивать положенное. Как раз в это время, ранним утром, к нему заявился брат – воевода Радовой. Пропадавший где-то целый день с тысячей всадников…
Обнялись, расцеловались, как и положено. Лютень кликнул слуг и те быстро сварганили стол. Не слишком богатый, но и не бедный – в самый раз для того положения, в котором находился лагерь.
Однако, Радовой ел довольно нехотя, плохо ел. По крайней мере – для молодого воеводы, полный день проведшего в седле и за это время наверняка маковой росинки во рту не державшего.
– Радовой! – сказал князь, со всё нарастающим изумлением глядя на то, как брат нехотя ковыряет ножом и новомодной вилкой кусок молочного поросёнка с кашей, хреном и специями, которого положили ему на блюдо. – Радовой, я тебя двадцать семь лет знаю!
– Ну. – сказал тот, глядя хитрым глазом из-под оседлеца, упавшего на лицо. – Пусть так, что с того?!
– Ты никогда не ел плохо! – Лютень нервно отодвинул кубок, который только что осушил в раздражении. – Никогда! Даже когда болел… Когда болел, так вовсе жрал, как свин!
– Ну, спасибо, братец! – усмехнулся Радовой и своей усмешкой вызвал ещё большее раздражение.
– Да что – спасибо?! – взорвался внезапно Лютень. – Тоже мне, хитрец нашёлся! Отвечай, пока не осерчал всерьёз, что творится?!
– Да ничего, ничего! – улыбнулся Радовой, продолжая ковырять нежнейшее мясо молочного поросёнка. – Просто сыт я. Что тут такого?
– Так… – Лютень от такого объяснения стал ещё мрачнее. – Ну-ка, давай начистоту, брат! Ежели вы кого пограбили, так ведь и тебе достанется, и воинам, что твой приказ выполнили! Лучше сам сознавайся, пока не поздно!
– Да не грабили мы никого! – Радовой тоже начал раздражаться, досадливо поморщился и нож взял в руку, как давеча – меч.
– Точно – не грабили? – усомнился Лютень, зная, что своими сомнениями оскорбляет брата.
– Точно, точно! – отмахнулся тот. – И без того было, где раздобыть! Ты ещё не ведаешь… Обоз мы привели! Всё, как полагается. Возы с зерном, с мясом, с фуражом… Ну, и четыре воза вина! Причём – хорошего. Не того пойла, что торинги нам прошлый раз подбросили за доброе старое!
– И где ж ты всё это раздобыл? – ядовито поинтересовался Лютень, в глубине души уже чувствуя, что случилось что-то недоброе. Что-то не то случилось.
– А, торинги ж всего в тридцати верстах лагерь держат! Ну, те! Они ещё из-под Кирифора вместе с Лисами пришли!
– А Кирифор так и не взяли! – буркнул, возвращаясь в своё нормальное состояние, Лютень. – Вояки… Так ты сам их навестил? Что сказали? Объяснили, почему обоз на два дня задержался?
– Да как сказать, – подумав, неуверенно сказал Радовой. Кажется, он ожидал несколько иной реакции.
– Так и скажи, что ты вечно… – буркнул рассерженный не на шутку Лютень. – Ну!
– Да они ничего не говорили! – промямлил несчастный Радовой. – Мы у них обоз умыкнули. Стражу подпоили и повязали. Никого не обидели, клянусь!
Лютень медленно встал – во гневе страшный, явно недовольный.
– Так! – голос его был под стать виду. – Ну, брат, отличился! Так нам что, торингов в гости ждать? Всем войском?
– Да не станут они с нами ссориться из-за обоза! Подумаешь… К тому же они нам должны его1 не забыл?
– Радовой, Радовой! – покачал головой, удивляясь его тупости, князь. – Ладно, поздно что-то менять… Ратша, мигом к Буйславу! Получится если, и князя Волода отыщи! Мирон, ты наших созывай. Скажи, дело срочное. Ну-ка, исчезли!
Отроки и впрямь исчезли, как сквозь землю провалились, а не чувствовавший и тени смущения Радовой подумал, что его старший брат и государь, дай ему волю, из любого настоящего воина сделает. Как сейчас – из Мирона. А каков был увалень!
– Через полчаса все будут здесь! – тяжело, не глядя на брата, сказал Лютень. – Ты сам им всё расскажешь. Подробнее чем мне, Радовой! Всё: как ты дошёл до такой гениальной мысли, кто помогал, как исполнили. Всё, Радовой! А сейчас – испарись с глаз моих. Ждать совета будешь за пологом! Мне надо подумать…
Радовой был оскорблён в лучших чувствах. Он рвал себе… старался для брата. И что в награду?! Не дожидаясь, пока неотрывно следивший за ним князь повторит приказ, Радовой сам развернулся и быстрым шагом вышел. Только полог широко распахнулся, запуская внутрь струю холодного воздуха.
Лютень тяжело вздохнул и покачал головой. Ещё его отец, умирая, завещал ему заботиться о младшем брате, слишком молодом и слишком горячем. На самом деле брат был младше его всего на шесть лет. Не мальчик уже! Байстрюков трое, не то четверо по Крому бегают. Девок перепортил – жуть… А ума не прибавилось. Воевода хороший, спору нет; но – только тогда, когда враг на расстоянии полёта стрелы. В лучшем случае – на расстоянии полёта снаряда камнемёта. Дальше думать надо уже за него. Иначе наломает дров, вот как сегодня!
Вздохнув ещё раз, Лютень заложил руки за спину и медленно начал мерять шагами шатёр. Надо было подумать. Хорошо подумать. Как бы то ни было, братская кровь – священна, а князь Буйслав – суров и по-прежнему – набольший князь…
2. Князь Лютень и князь Буйслав. Княжеский совет в шатре Лютеня. Вечер 12 дня месяца Березозола.
– Так! – устало опустив тяжёлые кулаки на стол, протяжно сказал князь Буйслав. Великий князь Буйслав – все помнили, что на время похода он – старейший и его слово главное во всём.
Стоящий перед ним – перед всем советом князей Радовой кажется вознамерился сказать что-то острое. Заткнулся, как только увидел братний взгляд. Одно дело огрызаться на чужого князя, другое – на своего брата. Тот вон как покраснел – стыдится видно!
– Крови не было? – спросил сидевший подле Лютеня князь Первосвет Плескинский.
– Не было! – уже начав сердиться, повторил Лютень. – Мы даже мечи не обнажали. Подпоили, повязали… Они и не сопротивлялись. Разве что сотник чего-то орал там. Да разве ж кто слушал, что именно!
Посмеялись… Слегка. Радовой уже видел – совсем бесследно эта шутка ему не пройдёт. Хотя…
– Я ж как лучше хотел! – грохнув себя тяжёлым кулаком в грудь, заорал он в полный голос. – Я думал, так для всех хорошо будет! Тем паче – вои голодают…
– Ну, до голода ещё далеко! – ухмыльнулся князь Волод, с большим аппетитом поедая свиную ляжку. – Если это – голод, так я всю жизнь голодать согласен!
Волод, он и на серьёзном совете – Волод. Тупой, как дуб, такой же непробиваемый и непристойный. Ну вот кто заставляет его так жрать?! Не есть – жрать, громко, до омерзения чавкая и измазывая лицо и руки в жире и подливе?!
– Волод, хватит! – сурово сказал Буйслав, не глядя на своего Ярославского соратника. – Хватит уже… Дело – плохо! Если мы вдруг поссорились с торингами, ничто не помешает нм подставить нас под удар базиликанцев, а то и вовсе сговориться с ними и ударить нам в спину!
– Да ты с ума сошёл! – вскочил на ноги Лютень. – Торинги без нас враз полягут! Они только нашей помощью и держатся! Вон, Тангарию взяли – за большой подвиг выдают! А там в городе – я точно знаю – десяти тысяч настоящего войска не было, сплошь ополчение! Так что не надо, Буйслав, перегибать палку…
– Так я ж и не говорю, что мы поссорились! – искренне удивился Буйслав. – Я лишь предполагаю! Что ты так разнервничался, Лютень? И потом… Ты не прав, уж не обижайся, пожалуйста! Это осенью, даже в начале зимы торинги были слабы и служили лишь проводниками для нашего войска. А ты слышал, что сейчас под Девятиглавым драконом Теодора Второго – семьдесят тысяч мечей? Двадцать тысяч из них – вполне пригодные для боя ветераны! Остальные, правда – молодняк да старики, но сражаться и они умеют. И – совсем неплохо сражаться, клянусь золотой секирой Перуна! Ну, так и скажи мне, что делать, если этот обоз шёл, например, самому императору Теодору? Может, сразу повеситься?
– Конницу лёгкую – на двадцать вёрст вперёд, в лагере – войска по тревоге поднять, лагерь оный рвом окопать. Всем разъяснить, что торингам теперь верить нельзя. Ну, и для полного удовлетворения – обвинить их в ссоре! Для воинов – лишь бы повод подраться был, а нам проще жить!
Пока князь Рудевой, а это был он, изрекал свои мысли вслух, остальные потрясённо молчали. Рудевой! Тихий, на войну только за ради зятя пошедший, он сейчас оказался самым спокойным. А раз спокойным, значит – и мысли у него разумные оказались. Остальные-то больше на Радовоя злились, который их в такие неприятности затащил, а он… Он думал. И, похоже, гнев и испуг в свой мозг не запускал.
Слова Рудевоя сделали своё дело. Ожидал он, или не ожидал, они встряхнули князей и направили их мысли в правильную сторону. Правда, никто из них не воспринял всерьёз сам план Дебрянского князя.
– Ну, Рудевой! – гулко рассмеялся сам князь Буйслав. – Ты через край хватанул! Торинги, хотя бы и осерчали на нас, таких трусливых мер не заслуживают! Я ж всё это так, для смеху предположил. А ты – испужался!
Его поддержали остальные. Не смеялся только тот, кто больше других всегда отстаивал идею союза с императором Теодором, кому все эти слова – как нож по сердцу. Князь Лютень, пока остальные братья-князья смеялись и подшучивали над обиженным Рудевоем, хмурился и думал. А потом удивил всех, тихо обронив:
– Но ведь конницу и впрямь можно отправить!
Вот тут уже смеяться перестали. Рудевой… Ну, что Рудевой? Он – один из малых князей, к их советам прислушивались редко, их мнение значило мало и их судьба до конца – следовать за большими князьями. Здесь, на этом совете в шатре Лютеня таких было трое. Князь-тур Буйслав, князь-волк Волод и сам хозяин, князь-медведь Лютень. Остальные – Горислав, Первосвет, Рудевой и прочие – лишь должны были принять их решение.
– Думаешь? – это князь Волод вдруг заговорил человеческим языком, взглянул остро и совершенно трезво.
– Думаю, – коротко ответил Лютень.
– Ну, раз так думает Лютень, - протянул Буйслав, на краткий, почти невидимый миг встретившись взглядом с Володом. – Добро! Конные дозоры. И – ров. Он хотя бы воинов займёт на время!
– Застоялись! – хохотнул Волод. – И воеводы тоже!
Этой фразой князь-волк незатейливо повернул разговор в старое русло – к Радовою. Позабытый воевода встрепенулся тоскливо, прекрасно понимая – сейчас начнётся.
– Да, о Радовое! – тяжёлым, ничего хорошего не сулящим голосом сказал Буйслав. – Ну, Лютень, что здесь скажешь?
– А что сказать, виноват! – пожал тот плечами. – От остального – увольте. Он – мой брат, не мне его и судить!
– Добро, – кивнул Буйслав. – Волод?
– Он, конечно, дел натворил! – промычал князь-волк, стараясь не глядеть на Буйслава. – Зато и веселее стало! С базиликанцами или с торингами – какая разница, с кем драться! Тоска ж в лагере! Сидят почти семь десятков тысяч мужиков, здоровых до вони, пьют каждый день положенную кружку пива, мясо там с хлебушком кушают. И – всё! И – на боковую! А так войско встряхнётся. И те из нас, кто уже седым мхом покрылся – тоже! По правде, так мне совершенно всё равно, что станется с Радовоем. Воевода он неплохой, болел за правое дело… Не стоит его сильно наказывать!
Потом высказывались остальные, и Радовой воскрес – никто не высказался против него слишком остро. Ну, пожурили конечно. Помянули недобрым словом пустую голову. Не страшно. И вообще – похоже и впрямь все были очень обрадованы. Может, и прав был проклятый Волод? Хоть какое-то развлечение? Пока вокруг – тишина!
И тут, когда все уже всё для себя решили, раздался холодный голос Волода. Опять же – трезвого и совсем не похожего на себя, родимого:
– А обоз придётся вернуть! Прямо сейчас!
3.Лютень, Радовой и граф Стан. Лагерь гардарского войска. Вечер 12 дня месяца Бокогрея.
Кони, словно чувствуя настроение седоков, шли медленно, с бережением. Дружинники – и гридни Лютеня, и молодцы Радовоя отстали шагов на тридцать. Чтоб, значит, если братья начнут ругаться, не оказаться свидетелями этой сцены. Угадали! Самое время было разбегаться в разные стороны…
Впрочем, поначалу ехали почти в полной тишине. Радовой и рад был помолчать, угадывая впереди серьёзные неприятности, Лютень… Лютень просто молчал. Думал, кажется. Его настроение ещё до разговора пошло вниз. Теперь уже не было и речи о том, чтобы увести разговор в сторону. Уж кто-кто, а Радовой совсем неплохо знал своего венценосного братца! Всего-то шесть лет разницы, но – отец умер рано – отца вместо. Вот и воспитывает по сию пору…
– Вот что я скажу тебе, брат! – наконец проронил Лютень, по-прежнему глядя строго перед собой. – Я не желаю больше слушать твои глупости и не хочу глядеть, как ты их будешь потом расхлёбывать ценой жизней моих воинов.
– Наших воинов, брат! – дерзко перебил его Радовой. Ещё один способ, знакомый с детских лет – чем быстрее Лютень выплеснет гнев, тем меньше достанется тому, на кого он его обрушит.
Вот тут Лютень и взорвался – Радовою этот фокус удавался каждый раз, получилось и на этот раз. Князь орал, как когда-то в детстве, когда глуздырь-Радко утащил у него какой-то особо любимый нож. Он не слишком выбирал слова и Радовою оставалось только радоваться, что дружинники оказались предусмотрительны. Впрочем, их отлучка была кратковременна. Уже через четверть часа, даже чуть раньше, Лютень выдохся. Угрюмо посмотрел на брата, с виду раскаявшегося, внутри наверняка веселившегося и жёстко, так что даже внутреннюю ухмылку должно было согнать враз, сказал:
– Дурень безмозглый! Сегодня же обоз должен быть возвращён! Сегодня, а не через седмицу! То, что успели сожрать и выпить – возместишь лично ты!
Дурное настроение Лютеня всё же выплеснулось, но не так, как полагал Радовой. Князь просто хлестнул коня и Снег, резвый жеребец, способный без устали месить снег тяжёлыми копытами, наддал. Следом, как привязанные, метнулись гридни.
Радовой выждал немного, самую чуть, потом сплюнул сухой, мелкий снег с обветренных губ, потом легонько повёл пальцами. Рядом тут же возник его гридень, молодой, но сметливый и надёжный.
– Звал, батюшка?
– Звал, – «батюшке» только-только минуло двадцать восемь, но что поделать – воевода должен быть солидным. – Найди мне витязя Яробуя. И – кого-нибудь из сотников, попроще. Тут дело-то простое… О, гори Перунова борода!!!
Гридень вздрогнул от такой чёрной ругани, оглянулся… Торингский вельможа, граф Стан, с невеликой своей свитой неотвратимо приближался. Лицо его, обветренное и лишившееся того внешне незаметного, но всё же присутствовавшего лоска истинного нобиля меча, выражало всю богатую гамму чувств, которую он испытывал при взгляде на гардарского воеводу.
– Мессир Радан! – не давая ему собраться с мыслями, взревел вдруг Радовой. – Друг ситный, ты ли?! Как давно я тебя не видел подле себя… Что случилось?! Что-то плохое у торингов? Надеюсь, они не потерпели нового поражения? Ведь армия, которую собрал твой император – последняя! Помнишь, ты мне рассказывал, как её собирали?
Графа передёрнуло, он – опытный придворный и неплохой дипломат – не смог скрыть ужаса. Было от чего! Армию – последнюю армию Империи Тор – собирали специальные гвардейские отряды. До зубов вооружённые, свирепые и безжалостные, они оцепляли деревни и целые города, врывались внутрь и хватали всех, кто подходил для строя. Стариков – крепких, способных стоять на ногах, мальцов – даже если ещё не брились и девок не мяли. Брали всех от пятнадцати до шестидесяти вёсен! Вой стоял по всей Закатной империи… Зато к весне собралась семидесятитысячная армия, пусть неумелая, но способная подкрепить претензии императора на равные отношения с гардарами…
– Да, армия последняя! – скрежетнув зубами, медленно произнёс Радан. – Скажу больше, пока она немногого стоит! И всё же, думаю, император рискнёт ей, чтобы воздать должное наглецам, покусившимся на его добро! Хотел бы я знать, вы хоть наказали тех наглецов?
– Каких? – сделал большие глаза Радовой.
– Тех, что захватили императорский обоз! Там десять возов – личные, императорские!
– С вином, что ли? – зевнув, лениво поинтересовался Радовой. – Так они пока целые. Пока… Да и будут целы, не бледней, граф! Ошибка вышла, понимаешь ли. Мы-то думали, обоз наш! Ну, который твой император нам задолжал! Когда узнали, что – императорский, мы так расстроились! Ажно плакать хотелось. Ну, плакать мы не станем, но обоз – вёрнём. Прямо сейчас. Яробуй!
Витязь, уже отысканный и возникший пред ясны очи воеводы Радовоя, так же спокойно отозвался:
– Я здесь, воевода!
– Сотня твоя готова?
– Обижаешь! – усмехнулся Яробуй. – Сотня Дуба, воевода! И со мной дюжина вызвалась. Из старшой дружины. Дозволь проветриться!
– Добро! – подумав, разрешил Радовой. – И впрямь, скоро при такой жизни в пней превратятся. Замшелых!
– Ну уж, воевода! – ухмыльнулся Яробуй. – Ты ж знаешь, мы по первому знаку готовы. Хоть к бабам, хоть на пир!
– Вот и идите… по моему знаку! – улыбнулся в ответ Радовой. – Куда, говоришь, вы завсегда готовы?
– Да куда угодно! – заносчиво ответил Яробуй. – Так я пойду, воевода! Сотню собирать!
– Иди, иди! – тепло улыбнулся воевода. Яробуя он любил, ценил и по мере своих воеводских возможностей выдвигал. Впрочем, куда уж выше витязя – только в воеводы! Погибнет кто-нибудь из нынешних, первый претендент на место – Яробуй! Если, конечно, сам доживёт. Лютень – не Волод и не Рудевой. У него витязи в тылу не засиживаются. По такому доверию и расплата – Страшила уже вторую седмицу от ран избавиться не может, в Дарии полученных. А казалось бы – герой! А на героях, опять же по приметам, раны заживают не в пример быстрее…
Яробуй ускакал, следом за ним – ещё несколько воинов из вящих можей, а Радовой опять остался с глазу на глаз с торингом. Вот чего ему хотелось меньше всего! Радану Станскому, судя по кислому выражению лица, тоже.
– Так раз этот обоз – ваш, где же наш? – милостиво улыбаясь, спросил Радовой.
– Будет! – тускло ответил Радан. – Император приносит свои искренние извинения, допустившие оплошность наказаны, такое больше не повторится. Но следующий раз, когда будешь захватывать наше, Радовой, подумай десять раз! Я не знаю, каких усилий стоило для императора спустить вам эту выходку с рук! Другим бы не сошло…
Радовой с великим трудом сдержал идущее из самых глубин раздражение. И это – лучший дипломат Закатной империи?! Понятно, почему они проигрывали войну…
– Я передам это князю Лютеню! – тяжело сказал он.
4. Яробуй. Обоз. дорога на Кирифор. Утро 13 дня месяца Березозола.
Яробуй давно уже полюбил вот такие, неспешные и долгие конные переходы, когда спешить вроде как и некуда. По правде сказать, ему такие походы поднимали настроение куда больше, чем самые кровавые и яростные схватки. Сейчас – тоже. Когда конь идёт весело, звонко выбивая копытами свою походную песню, тогда и сердце седока поёт в такт цокоту копыт. К тому же далеко не всякому доверят такую миссию – не то, чтобы опасную, скорее сложную. Ди-пло-ма-ти-чес-ку-ю. Если не иметь хорошо подвешенного языка, если при первом оскорблении хвататься за меч, тогда лучше было и не отправляться. Вон, Страшилу чай не отправили!
– Яробуй! – вольно окликнул кто-то витязя. – Яробуй, чтоб тебе!
Яробуй нехотя обернулся, острым взглядом, не скрывая недовольства, смерил Буйноса – ещё одного витязя. Рослый, могучий, как и все родяне-медведи, Буйнос к тому же отличался дурным языком и повышенной наглостью. По правде сказать, он даже не спрашивал дозовления. Просто когда нынешним утром, пять часов назад, обоз начал выдвигаться из лагеря, Яробуй обнаружил его распоряжавшимся среди возов. Нет, все приказы были отданы по делу, но Яробуй не сдержался. Вышел неприятный разговор, оба даже за мечи хватались…
И вот теперь – снова – Буйнос здесь.
– Чего тебе? – не особо приветливо поинтересовался Яробуй, глядя перед собой и отчаянным усилием воли пытаясь разжать булатной крепости кулак, в который сжались его пальцы.
– Поговорить! – тоном оскорблённой невинности ответил Буйнос, будто бы невзначай обрушив ладонь на черен огромной, в половину его роста секиры. Пожалуй, только секира Ярослава могла сравниться с этой размерами, но Буйнос ещё и мечом владел и с добрым полутораручным клинком не расставался никогда.
– Говорили уже! – всё так же немилостиво ответил Яробуй. – Хватит, пожалуй!
– Да ты что, взбеленился?! – возмутился Буйнос. – Или, упаси Сварог, обиделся? Так ты прости, друг! Ты ж меня знаешь, я – человек простой!
– Простой он! – неприятно сощурив глаза, передразнил его Яробуй. – Это ты – простой?!
– Да, я! – ответил Буйнос, и в его голосе впервые прорезались злые нотки. – Мы, витязи, все – простые. Иначе давно бы воеводами были!
-Изыди, Буйнос! – вяло, уже без той злобы, отмахнулся Яробуй. – Не хочу я с тобой, лагодником, говорить!
– Сам ты… это слово! – обиженно сказал Буйнос. – Ну что, опять подраться хочешь?
Они уже давно препирались, почти стоя на месте, мимо проезжали базиликанские, невысокие и мелкие и торингские – тяжёлые и огромные возы, ехала охрана…
– Не ко времени, брат-витязь! – пересилив себя, с улыбкой возразил Яробуй. – Вот вернёмся обратно, в лагерь, тогда и дозволим нашим мечам побеседовать! А пока – езжай-ка вперёд. Возьми десяток или лучше два, и езжай вперёд! Боюсь, скоро могут начаться неприятности!
Буйнос скривился, словно откусил от дикого яблока, но спорить не стал. Приказ ему отдавал походный вож, вбитая чуть ли не с детских лет привычка подчиняться сыграла свою роль…
Яробуй выждал, пока серый жеребец унёс Буйноса подальше, потом только коротким взмахом ладони – подражание Лютеню и Радовою – подозвал к себе сотника Брязгу – немолодого, осторожного и опытного командира; дождался, пока его каурая кобылка затрусит рядом, приотставая на голову, только тогда заговорил:
– Ты мне что-то хотел сказать, Брязга?
– Э? – удивился сотник, задумчиво почёсывая затылок. – Нет, брат-витязь, нет. Тебе показалось!
– Да7 – Яробую неприятно было даже говорить об этом, Брязга был чуть ли не вдвое его старше, но говорить было необходимо. – Я думал, есть… Тогда скажу я! Вздеть брони, щиты – на руки! Дозор вперёд я уже послал, ты – отправь по десятку в оба крыла, десяток заслона возглавь сам. Я тут и без тебя разберусь…
– Понял, витязь! – наклонил голову Брязга. – Прикажешь исполнять немедленно?
– А что, тебе что-то мешает? – удивился Яробуй. – Конечно, немедленно! Если через четверть часа твои воины всё ещё будут здесь все, завтра ответишь перед воеводой Радовоем. Знаешь, чем это чревато?
– А то! – горько усмехнулся Брязга, уже отъезжая. – Кто ж не знает. Суров наш молодой воевода, ох и суров же!
– Но – справедлив! – усмехнулся Яробуй, вспоминая, как исхлестал его, словесно конечно, воевода после снежного городка. – Та к ты почему ещё здесь?!
Брязга выразительно взглянул на него, но всё же предпочёл не связываться, развернул коня и направил его во главу колонны. Неспешно, словно дразня витязя…
– Ух мне эти вояки! – скрежетнул зубами Яробуй, но громче окликать Брязгу не стал. Сотник в общем был прав. Куда торопиться, когда вокруг – подвластная земля и про вражьи отряды в тылу не слыхали с самой Дарии. Вернее, со времён разведки Ярослава. Тогда гардары длинным бреднем – от Тулсы до Кирифора – прошлись по лесам и весям, выдрали из укрывищ несколько тысяч акритов и стратиотов, просто мужиков, взявшихся за оружие… Больше подобное не повторялось. Яробуй был уверен, что и не повторится.
А обоз двигался вперёд – тридцать шесть возов с зерном и мясом, десять – с вином и пивом – особый груз, направлявшийся прямиком к императору Теодору. Вот как раз одна из них – высокая, тяжёлая телега, полная небольших, вряд ли на три чарки есть чего разлить, глиняных кувшинов. Базиликанцы называют их амфорами. Ехавший на облучке немолодой возничий не сдержался, подмигнул витязю:
– Хочется попробовать, государь Яробуй?
– Ты откуда меня знаешь? – удивился витязь. – Я вот тебя ни разу не видел!
– Так то я – простой воин! – ухмыльнулся нисколько не обиженный старик. – А ты – славный витязь Яробуй. Про твои подвиги скоро песни слагать начнут! Про острый ум, про могучую руку…
– Ну, уж и песни! – пробормотал смущённый и польщённый Яробуй.
– Так ты хочешь выпить, аль нет? – нетерпеливо спросил возничий.
– Так ведь – императора вино-то! – терпеливо объяснил Яробуй, начиная ощущать что что-то очень не в порядке. – Мы его тронем, а потом…
– Так ведь… Тебе разве не докладывали? – изумился возничий. – Разбилось несколько кувшинов!
– Разбилось? – немеющими губами повторил Яробуй. – Сколько?!
– Дюжина, аль чуть поболе! – подумав, сообщил старик. – Да ты не волнуйся, витязь! Мы остатки тут же и оприходовали. Сам-то не желаешь?
Вместо ответа Яробуй вдруг выдал длинную и полную чёрной ругани тирады. Только возничий зря думал, что она обращена к нему. Нет. Из-за дальнего леса выезжала, перегораживая поле, конная рать. Даже самый неопытный воин признал бы в выехавших – номадов…
5.Тархан Илепша и Яробуй. Дорога на Кирифор. Утро 13 дня месяца Березозола.
Тархан Илепша, ведущий свой род от вождей могучих и свирепых Горных Волков был в превосходном настроении, и это никого особо не удивляло. Везение всегда сопутствовало Илепше, повезло и на этот раз – его оджак – тысяча великолепных воинов – выскочил точнёхонько на длинную вереницу торингских возов. Обоз. И охраны – сотни полторы!
– Ай, везуч ты, тархан! – оскалив зубы, скривил смуглое лицо в подобострастной улыбке сотник Абаджи. – Какая добыча в руки идёт! Клянусь крылатым Симелом и огненнобородым Айтаром, этой добычей ты накормишь своих волков!
– Мои волки лучше сражаются, когда голодные, – оскалился в ответ Илепша. – Впрочем… Волки, добыча – перед вами! Вперёд!
…Номады не знали и знать не желали тактики боя. Атака бесстройной лавой, отступление, если первый натиск не дал, вот и все премудрости боя. Так и на этот раз – завыли волками, саблями над головами свист подняли, пустили коней намётом. Благо и дистанция невелика, кони не успеют измотать себя скачкой по слякоти – смеси растаявшего снега и размокшей земли. Интересно – мелькнула мысль у мчавшегося впереди Илепши, – что думает сейчас тархан гардаров!
А Яробуя мысли оставили ещё в первый миг, когда лава номадской лёгкой конницы выметнулась из-за укрытия и на хорошей скорости, завывая и издавая массу других долженствующих запугать звуков, атаковала обоз. впереди, шагах в ста от передовых номадских воинов, на галопе уходили под прикрытие возов всадники левого дозорного десятка. Кажется, успевали…
– Вперёд! – заорал Яробуй, как только первое удивление прошло, а он обрёл голос и способность мыслить. – Вперёд, к холму! Да скорее же вы, косолапые!
– Тяжелы возы-то! – возразил всё тот же старик-возничий. – Коней загоним!
– Леший с ними, с конями! – рыкнул Яробуй, привстав в стременах и лихорадочно выискивая Брязгу. – Надо в круг! Тогда, может, и отобьёмся!
Возничий косо на него глянул, явно не веря. Да Яробуй и сам не верил в свои слова. Пусть даже они доскачут до плоского, похожего на перевёрнутое корыто холма. И даже смогут составить наверху круг из возов – нечто вроде походной крепости. Но сотней с небольшим не отбиться против десятикратно превосходящего врага! Ни в коем случае!
Тем не менее, возничие выжали из одров, что служили им лошадьми всё, на что те были способны. Возы громыхали на колдобинах, два даже перевернулись – их бросили без сожаления. Не до того было. Выжить бы!
Сам Яробуй отступал в последних рядах, собрав вокруг себя отряд в три-четыре десятка воинов и витязей. Конечно, этого не могло бы хватить даже для того, чтобы на некоторое время остановить врага. Но задержать на несколько мгновений – вполне. Сдаваться без боя и сдавать обоз Яробуй не собирался.
А тархан Илепша не собирался отступать. Его воины, хоть и горели желанием, не задержались возле двух возов и должны были настигнуть обоз, уходивший быстрее, чем можно было ожидать, у подножия холма. Илепше доводилось и раньше воевать с гардарами, он неплохо знал их повадки и ни капли не сомневался – обозники попытаются занять оборону на вершине холма и отсидеться за телегами. Получится – выковырять их оттуда будет очень тяжело. Но не должно бы. Нукеры Илепши – отборная сотня во главе с тем самым сотником Абаджи уже почти настигла врага…
И тут заслон гардар, на взгляд Илепши – капля в море – сорок человек против десяти сотен, развернули коней. И – Илепша сначала не понял, отчего – многие десятки нукеров оказались на земле. Лишь немногие – живые. Большинство, даже если сверзились с коней ещё живыми, продлили своё существование всего на несколько ударов сердца – пока их товарищи не вбили их в грязь копытами своих коней. И – тут же вторая волна номадов была выбита из седел – гардары пустили в ход сулицы и с такого расстояния не промахнулся почти никто. Илепша своими глазами видел, как вывалилось из седла безвольное тело сотника Абаджи. И много других славных нукеров полегло там…
Пока растерявшиеся номады усилиями сотников и десятников восстанавливали строй, пока сам Илепша орал в полный голос, указывая поспешающим следом нукерам, что им надо атаковать в обход, гардары с издевательской неспешностью отступили наверх. Не все – больше половины возов они всё же решили бросить и теперь весь пологий склон больше напоминал усеянное огромными камнями поле. Ржали брошенные кони, торчали в разные стороны похожие издалека на копья оглобли… Атаковать в конном строю здесь было бы полнейшим безумием. Только ноги коням переломать!
– А, проклятья Симела на ваши дурные головы! – взревел, не стараясь сдержать гнев, сам тархан. – Неужели так трудно одолеть всего-то одну сотню?!
– Так господин, мы ещё даже не начали! – прохрипел один из его сотников, горяча молодого и крепкого номадера. – Прикажи атаковать, пока они ещё не укрепились!
Неожиданно, Илепша успокоился и, крепко удивив своих воинов, холодно и рассудительно возразил:
– Обождём! Сначала пусть Бурнаш со своими лучниками зайдёт с другой стороны!
– Бурнаш-оламан[107], он конечно силён! – подтвердил всё тот же сотник. – Но – не воин. Пастух! Пастух не сможет взобраться на такую круть!
И ведь угадал, мерзавец! С бессильной яростью отметив это для себя, Илепша через четверть часа ожидания выслушал именно такой доклад Бурнаша-сотника. Его воины не смогли подняться наверх – ни конные, ни пешие. Конным там вообще дороги не было, а когда сотня спешилась и начала подъём, где-то в середине пути их встретили гардарские стрелы, а из-за покрывавших крутой склон камней поднялись ратники.
– Мои воины не умеют сражаться в пешем строю, – виновато развёл руками Бурнаш. – Они побежали раньше, чем я успел послать к тебе, сеиб, за помощью!
Все ждали взрыва, гневных отповедей, жестокого наказания… Илепша-тархан остался на удивление тих и миролюбив. Только вздохнул тяжело, да прищурил взгляд своих жгучих чёрных глаз на вершину холма. За те четверть часа, что номады бесцельно обретались у подножия холма, на его вершине лихорадочно сооружалась крепость. Теперь брать гардар было бы гораздо тяжелее, и Илепша в глубине души успел пожалеть, что не бросил своих молодцев в лихую атаку сходу. Да, были бы большие потери. Но холм бы они взяли! И – добычу. И пленных – возможно. Пленные были особенно нужны; в плену у гарадаров и торингов обреталось уже немалое количество номадских нукеров и Илепша всей душой мечтал высвободить их из плена. Не от сочувствия, а от великой идеи, засевшей в голове как-то ночью, сразу после известия о том, что в Дарии попали в плен около трёх сотен номадов. С таким количеством воинов, преданных лично ему, можно подумать и о Великой Номадии!
Впрочем, для того, чтобы взять в плен, надо одолеть. Илепша-тархан прикинул, сколько его воинов падёт при атаке и впервые за всё время усомнился в собственном решении. Может быть, и не будет особой выгоды в приобретении тех трёх сотен? Увы, отступать было уже некуда. Номады ждали только его команды и смотрели преданными псами – ждуще и обожающе. Он, тархан Илепша, никогда прежде не терпел поражений, в него верили и за ним шли. Пошли и в Базилику, землю проклятых сартов[108]! Теперь был шанс сторицей отплатить им за преданность, а он – колебался.
За спиной раздался негромкий пока ропот – кто-то был слишком недоволен ожиданием. Вздохнув негромко, тархан извлёк из ножен саблю-шамшир и резким взмахом направил её конец в сторону вершины холма:
– Вперёд!
– Хур-ра! – откликнулись хором сотни глоток, и триста воинов передового отряда, горя желанием отомстить за убитых бросили своих коней вперёд. Мохнатые низкорослые азили быстро набирали ход и не любили останавливаться. Их всадники, сами покрытые шкурами – только чужими – разом вскинули вверх луки и прозрачное, светлое небо наполнилось тучей стрел. Номадские луки били ненамного слабее и почти так же далеко, как и гардарские. Даже за укрытием, которое, кстати, гардары не успели достроить, от всех стрел не укрыться…
– Вот и всё! – сквозь зубы процедил тархан Илепша. – Вот и конец им!
Время показало, что он ошибся…
6.
Первая атака не задалась, номады, не добравшись даже до середины склона, развернули коней и по своим же трупам и раненным ринулись обратно. Им ещё повезло, что дружиники Яробуя берегли стрелы. Иначе погибших было бы куда больше. Впрочем, их уход не вызвал особенной радости. Здесь, на холме, немало было опытных воинов, но даже и те, кому этот поход выдался первым, не верили в окончательную победу. Потому никто даже не крикнул вослед. Молчание же редко бывает победным.
– Они вернутся! – пробурчал сотник Брязга, с интересом разглядывая застрявшую в щите номадскую стрелу. – Мы им слишком крепко дали сдачи!
– Вернутся! – согласился Яробуй. – Но не сразу. Их воеводе ещё время потребуется, чтобы вернуться! А мы его тоже попусту терять не будем. Ну, кто хочет быть гонцов к князю Лютеню?
Охотников нашлось много – дело предстояло страшное, а среди дружинников всегда считалось унизительным уступить побратиму хотя бы пядь. Особенно – когда дело касалось храбрости.
– Ты! – указал Яробуй после короткого размышления. Высокий, крепко сложенный воин с гривной десятника на шее должно быть не верил в такую возможность, потому что вспыхнул ликом и несколько мгновений приходил в себя. Яробуй даже пожалел о своём выборе, не перерешать было не в его привычках и витязь, легонько вздохнув, кивнул.
– Будь осторожен, Вилько! – сопроводив наставление добрых хлопком по спине, сказал Брязга. – Не подведи сотню!
– Не сомневайся, сотник! – заверил его Вилько. – Прорвусь!
– Можешь взять ещё двоих! – подумав, разрешил Яробуй. – И – прорвитесь обязательно. Не столь погибнуть боюсь, сколько хочется номадов прищучить!
– Не бойся, витязь! – усмехнулся, разглаживая длинные вислые усы Вилько. – Прорвёмся!
Они ушли собираться, а Яробуй, набросав на колене пару строк на последнем оказавшемся у него свитке бересты запечатал письмо собственным кольцом воина и уселся на облучок телеги – ждать. А заодно – смотреть, что делают номады.
Номады витязя удивили. Они ничего не делали, хотя воевода их, в чьих способностях Яробуй посмел усомниться, оказался неплох – беглецы были вновь собраны в сотни, несколько человек прямо на глазах у гардар срубили в капусту. Похоже, вожак и впрямь всерьёз взялся наводить порядок…
– Ну, скоро ударят! – пробормотал Яробуй, ни к кому не обращаясь.
– Думаешь? – раздался за спиной полный сомнений голос Брязги. – Навряд! Посмотри, они только начинают строиться! Помню, ходил я против номадов. Годов так пять назад!
– Так я тоже ходил! – даже обиделся Яробуй. – Что ты мне рассказываешь?!
– Извини, я тебя не помню! – пожал плечами Брязга, вряд ли раскаиваясь всерьёз. Скорее уж, ему очень хотелось подчеркнуть, что он – опытный воин.
– Ладно! – поморщился Яробуй, догадавшись о том же. – Говори, зачем пришёл! Времени мало…
– Так вот, я и говорю, что номады никогда не спешат. Стратегия у них такая – тянуть до последнего, а потом – атаковать. По самому неожиданному месту – болоту, лесу, через реку переправиться без брода. Я так думаю, эти – ничем не хуже! Тоже будут… обманывать! И что ты думаешь делать? Думаю, я то имею право зать!
– Всё может быть! – равнодушно пожал плечами Яробуй. – А план мой… Держаться будем, Брязга! И не потому, что я горю желанием попасть в небесную дружину Перуна. И не потому, что огромный дурак с мечом, но без мозгов. Просто отступать в лес – поздно. Их настолько больше, что мы просто не сможем доскакать – перебьют одними стрелами! Будем сидеть здесь и отстреливаться!
– Стрел мало! – угрюмо обронил сотник, как равный усаживаясь рядом с витязем на облучок. – Вишь ты, погорячились ребята! По пол-тула расстрелять успели, пока остановились! Никто ведь не ведал, что так получится, вот тебе мою сотню и дали. А у меня молодых – больше половины…
– Да ладно, не оправдывайся! – поморщился Яробуй. – Всё правильно твои хлопцы делали. Разве что положили слишком мало, а что по пол-тула расстреляли… Тысяча нас атаковала, Брязга! Полная номадская тысяча! И они стрел ничуть не меньше израсходовали.
Брязга помолчал, бесцельно ковыряя носком заношенного сапога влажное месиво под ногами. На носке медленно нарастал липкий ком…
– Ты веришь, что мы – выживем? – наконец спросил сотник.
– Верю ли? – задумчиво протянул Яробуй. – Не верю! Но – надеюсь. Разницу чуешь?
– Чую, – угрюмо ответил сотник. – Только от твоей разницы жить меньше не хочется!
– Так и мне – не хочется! – вздохнул Яробуй. – Что с того? Это уже – воля богов… Ах ты ж, чтобы тебя!
Выругавшись, Яробуй резко подхватился с телеги, схватил лежащий рядом лук и, натягивая уже тетиву, заорал в голос:
– К оружию! Враг – близко! – потом перевёл дух и уже обращаясь к Брязге язвительно обронил. – А ты говорил, долго ждать! Вот они уже, атакуют!
А номады – почти вся тысяча неровными рядами мчались по склону наверх. Сверкали над головами сабли, свистели в воздухе первые стрелы… Страшный боевой клич, исторгаемый сотнями глоток, оглушал. А главное – даже самых опытных воинов смущало многочислие номадов. Тысяча не тысяча, а сотен пять-шесть в атаку пошли. Это значит – по пять врагов на одного обозника. Многовато даже для витязей, смерти подобно – для простых дружинников…
– Буйнос, держи левое крыло! – рявкнул Яробуй, между делом бросая на лук очередную стрелу и моментально спуская тетиву. – Брязга – тебе правое! Я попробую удержать чело…
Стреляли, метали сулицы почти все обозники. Кто и того не мог или не умел, бросали встречь врагу камни и кувшины. На двадцать шагов вниз весь склон заблестел от масла и вина, щедро разлившегося из разбитых кувшинов. Сейчас не до жалости было…
– Факельные – готовь! – вдруг заорал Буйнос. – Быстрее, косолапые! Быстрее! Бейте по той телеге!
Яробуй сначала удивился – поджечь телегу – дело непростое, но через мгновение сообразил и тут же повторил команду Буйноса, но уже для всей сотни, и указав в качестве целей все остальные возы. Основу их груза как раз масло с вином составляли, так что у замысла Буйноса был смысл. Когда самые меткие стрелы разбили глиняные бока и запалили масло, когда три воза на пути номадской конницы занялись чадно и жарко, тогда Яробуй в этом окончательно убедился.
– Бей! – закричал он радостно, метким выстрелом вышибив из седла богато одетого номадского воина. – Бей, чтоб боялись!
И его воины били. Номады гроздьями падали с сёдел, их кони бесились при виде огня и не хотели идти дальше.
– Мы ломим! – радостно выкрикнул кто-то из дружинников…
Вот тут и закричали сзади оставленные на крайний случай два десятка возничих. И обернувшийся Яробуй увидел, как через длинный хребет холма на них бегут несколько десятков номадов.
Было поздно что-то менять – конная атака была в самом разгаре, и против ударившего в спину отряда встали всего двадцать обозников – ущербных телом, старых или наоборот, слишком молодых воев, вооружённых секирами да короткими копьями. Впрочем, они тоже умели сражаться, пусть и не так хорошо, против не слишком умелых на земле номадов вполне могли выстоять. Жаль только, не нашлось среди них опытного сотника или хотя бы десятника, никто не велел сотворить хоть подобие «стены». Полсотни номадов против двадцати – арифметика простая. Потеряв полтора десятка убитыми и какое-то количество раненными, остальные прорвались. Конечно, они были смертниками. Против сотни настоящих дружинников и десятка из дружины старшей, из числа витязей, нужно вдвое большее число, чтобы одолеть их. Но никто и не собирался одолевать. Достаточно того, что Яробуй вынужден был всё же развернуть им навстречу три десятка своих. Эти уже составили «стену», командовавший ими десятник из княжеской дружины со смешным прозванием Бражник скомандовал им залп и номадов посекло стрелами раньше, чем они успели добежать до гардарского боевого строя. И вот она – победа! Если бы… Этих трёх десятков наверняка и не хватило, чтобы удержать номадскую конницу на расстоянии.
Осыпав дружинников стрелами с расстояния двадцати шагов, когда промахнуться труднее, чем попасть, номады бесстрашно бросили коней вперёд. Оглушительный вой, которым они подстёгивали себя, способен был смутить и более смелых. А потом номады бросили своих коней на телеги…
Из десятка первого ряда сумели перескочить только четверо, да и тех сразу взяли в мечи, подняли на копья. Второй ряд почти целиком выбили стрелами и сулицами. И почти сразу с разных концов линии закричали, требуя новых тулов со стрелами. Расстреляли в горячке всё, даже тупицы. Отроки сбились с ног, но всем сразу не поднесёшь, и следующую волну, атаковавшую по трупам – человеческим и звериным – встретили куда более редким залпом. Уже не меньше полудюжины номадов сумели пустить коней поверх возов и теперь отчаянно рубились с дружинниками. Гибли сами, но уносили с собой жизни защитников и – что куда страшнее – отвлекали воинов на себя. Помогали соратникам добраться невредимыми до возов, до баррикады. Долго держаться всё одно бы не получилось, но Яробуй всё же кричал, честил последними словами, подбадривал своих как мог. Увы, мог он немного, его поди и не слышала половина воинов. А потом совсем рядом с ним перемахнул через воз серый номадер и его всадник, высокий и крепкий не по-номадски, что-то дико выкрикнул и обрушил свою саблю на голову витязя. Яробуй вскинул навстречу меч, но не успел – устал, руки не слушались. Вдруг стало очень больно, красная и липкая влага обожгла лоб и глаза. Яробуй беззвучно рухнул лицом в грязь. Ему повезло. Он не видел, как номады добивали его сотню…
А дольше всех сражался Буйнос. Сам похожий на номада – чёрный от грязи, дико что-то кричащий, он крутился на месте, лихо отбивая мечом все атаки номадов. Вокруг уже горы трупов были – номадских, родянских, а он всё ещё сражался и номады мало-помалу начали его бояться, пятились. Подъехавший тархан заскрежетал зубами, накричал на сотников, позволивших себе транжирить людей и велел расстрелять проклятого северянина из луков.
Буйнос видел – всё, конец, но всегда славящийся гордыней, не запятнал своей чести и на этот раз. Он громко, даже чрезмерно громко рассмеялся, первые три стрелы смахнул прочь мечом, от четвертой так же легко уклонился. Попасть в него смогли только выстрелив целым десятком сразу.
– Вот сволочи! – громко сказал Буйнос, покосившись на пронзившие левое плечо три стрелы. Подумал, для порядка добавил несколько самых грязных номадских ругательств, которые слыхал когда-то в походах в Дикое поле, а потом бросился вперёд. Погибать, стоя на месте, он вовсе не собирался.
Номады шарахнулись от бешеного гардара в разные стороны, но трое не ушли – Буйнос был быстрее и срубил их, нимало устыдившись того, что бил в спину. И только потом упал – его тоже ударили в спину. И долго ещё уже бездыханное тело месили саблями и секирами, пока от Буйноса не осталось лишь слабое напоминание о сильном когда-то воине…
7.Воевода Тихослав. Дарийская дорога, несколько вёрст от лагеря гардарского войска. 13 день месяца Березозола.
Воеводе Тихославу исполнилось сорок три года, но он и сейчас предпочитал сидению на печи седло и дорогу. Правда, в последнее время такая дорога стала его выматывать и князь Рудевой потихоньку и издалека стал заводить разговоры о том, чтобы Тихославу уходить на покой. Не совсем на покой, конечно, но – городовым воеводой. Всё же быть тысяцким всего княжества – дело не из простых. Перед походом, подобным этому, ему довелось четыре дня и три ночи провести, не слезая с коня. Даже прострел заработал, потом ещё три дня на люди не показывался – без движения на ложе лежал, слуг да жён по дому гонял. Ничего, обошлось… Пришлось только для князя историю придумать, будто с коня обрушился, да плечо выбил. Князь Рудевой – владыка мудрый и хитроумный, смеялся долго и громко, а вот поверил ли – вряд ли. В поход, впрочем, взял. Уже хорошо… Мог бы и оставить! Сопляк Всевой, которому даже тридцати лет нету, уже что-то из себя строит, он уже давно на пятки наступает! Но – не выйдет. Он, Тихослав, ещё крепко сидит в седле и своего не упустит! Хочется надеяться…
Сегодня Тихослав славы не ждал. И почестей тоже. Две тысячи дружинной конницы рода Лиса медленно – а спешить некуда – двигались по отличной базиликанской дороге на полдень. Всё же хорошо, что здесь Базилика с её роскошными, камнем вымощенными дорогами! Дома, на землях вокруг славного города Дебрянска – в лесах и болотах непроходимых – они бы ни за что не сделали за день двенадцать полных вёрст. Не спеша. По сторонам поглядывая. Надо было б, прошли бы и двадцать пять, и тридцать. И кони ведь не устали! Раз не требовалось выдирать копыта из грязи, каждый раз отрывая вместе с подковой по пуду вязкого месива, раз не скользили копыта, не разъезжались ноги… Даже сейчас, когда вокруг были враги и никто не спрашивал за провинности, викусы, построенные вдоль дороги, продолжали выполнять главную свою обязанность – поддерживали дороги в прекрасном состоянии. И князья даже издали особый указ, в котором под страхом смерти запретили обижать как бы то ни было жителей этих деревень. Война не война, а дороги и для их конницы нужны не меньше!
Сам Тихослав, будь он на месте князя Рудевоя, поступил бы также. И вчера поутру, когда его тысячи проезжали мимо одной такой деревеньки, безжалостно покарал дружинника, посмевшего всего лишь сорвать с дерева какой-то местный плот. Неважно, что таких плодов на том дереве было больше, чем грязи на земле. Неважно, что сами базиликанцы не требовали наказания, а воин выплюнул надкушенный плод через мгновения после того, как надкусил его. Десять палок – и через следующую деревню дружина прошла, даже не порушив рядов. Молодцы! Поняли… Другое дело – приняли ли!
– Воевода! – окликнули Тихослава сзади, и он, поморщившись, обернулся. Два всадника – один свой, сотник Лобан, другой… Другой чужак. Тоже свой, из родян, но – чужак. Забрызганный грязью и чем-то ещё, вроде и кровью. Злой, усталый…
– Слава тебе, воевода! – устало, но чётко произнёс воин и Тихослав наконец смог разглядеть, что перед ним – десятник рода Медведя. Кажется, он даже видел его раньше. Только никак не мог вспомнить – где.
– И тебе поздорову, – нехотя ответил Тихослав. – Откуда путь держишь?
– Тут рядом, – быстро ответил десятник. – Я – Вилько, десятник дружины князя Лютеня! Беры мы! Воевода, поспешать надо! Обоз, что мы торингам возвращали, в засаду попал. Номады там, тысяча! Загнали нас на холм, и если ты не поспешишь – весь род сгинет без следа!
– Так что ж ты огород-то городил?! – возмутился Тихослав. – Раз поспешать надо… Дружина – за мной! А ты – вперёд! Дорогу будешь показывать, что да как рассказывать!
Кони – не утомлённые, а потому резвые, лихо взяли махом и земля содрогнулась, когда две тысячи дружинной конницы ринулись по дороге в полную силу. Земля содрогнулась, а местные геоморы бросились врассыпную. Кто их знает, этих варваров, чего вдруг сорвались с места!..
Скакать пришлось недолго – воины-лисы и сами уже приблизились к месту засады на расстояние четырёх перестрелов. Десятник Вилько вдруг выругался – громко и яростно и уже все увидели впереди, на длинном, перевёрнутую ладью напоминавшем холме – то, что недавно было обозом.
– Стоять! – рявкнул Тихослав, когда в обход его рванулись дружинники. – Стоять! Лобан – разгляду! И где Осколд с Басаргой?!
Оба тысячника двигались чуть поодаль, стараясь не беспокоить воеводу ни словом, ни делом. Тут же подъехали.
Осколд, невысокий и лысоватый толстяк озабоченно спросил, словно продолжая прерванный разговор:
– Боишься засады?
– Место больно подходящее для этого! – просто ответил Тихослав. – Басарга, возьми свою тысячу и обойди холм с той стороны.
– Так это – два перестрела по грязи чапать! – возмутился Басарга, являвший собой полную противоположность Осколду – высокий, с роскошным оседлецом на обритой и не покрытой шлемом голове.
– Ничо, разомнёшь кости! – хмыкнул Тихослав. – Осколд, твои со мной остаются, так ты будь готов. Как скомандую – атакуй! Внял ли?
– Внял, воевода! – холодно ответил тот. Прикажешь лучников изготовить?
– Давай!
Басарга, а с ним – отборные легкоконные воины-лисы, дружины острогов Коростень и Туман-острог, что на восточной границе рода, лихо ринулись вперёд. Правда, земля не содрогнулась, копыта не звенели, врубаясь в грязь. Да и не кричал никто грозно, оружием попусту не бряцал. Здесь в атаку шли лучники, конные лучники, почти не уступавшие навыком номадам. Если б враг и атаковал их сейчас, сумели бы развернуться и уйти под прикрытие более тяжело вооружённых собратьев – дружинников Дебрянской конной тысячи. Но номадов уже и след простыл. Догорали несколько возов – значит, не так давно ещё полыхало и сражение. И тела. Тела воинов ещё не остыли. Тела полутора сотен гардарских воинов, освобождённых руками номадских воров от оружия и доспехов, обнажённых… Бессильных отомстить врагам…
– Так. – тихо сказал Тихослав, глядя как взвывший от сердечной боли Вилько рухнул на колени перед одним из дружинников, поднял его голову и что-то говорил, говорил как живому. – Гонца к князю Буйславу – срочно! С охраной, случаю соответствующей. Полсотни дать! Пусть передаст всё как было, да ещё добавит – мы следом идём! Карать будем!
– Воевода! – Вилько на миг оторвался от погибшего, поднял на Тихослава залитое слезами, грязное лицо. – Воевода, они весь обоз взяли! Не могли они с ним далеко уйти! Никак не могли!
– Вот и хорошо! – тихо сказал воевода, и лишь самые ближние его почуяли ярую радость Тихослава. – Значит, догоним! Дружина, в седло!
А и спешивались немногие. Большинство так и оставалось на конях, горя нетерпением, предвкушением грядущей погони. Оставив у погибших два десятка дружинников – чтоб оборонили от зверей четвероногих, две дружинные тысячи бросились в погоню за зверьми двуногими. В этот момент их ничто не остановило бы…
8.Тархан Илепша. Дарийская дорога. 13 день месяца Березозола.
Оджак понёс серьёзные потери – из десяти сотен погибло почти полтораста человек, и многие были ранены хотя бы по разу. Самое же обидное – Илепша даже не выдержал, сорвался и наорал на сотников – почти не было пленных воинов. Взяли около десятка – всех раненных и из них лишь четверо или пятеро может быть доживут до следующего рассвета. Так посчитать, получается – за одного пленного, включая и умирающих, пришлось заплатить по полтора десятка номадов. Многовато… Правда – обоз.
Обоз, добыча, взятая с меча, оказался богатым. Вино и пиво – ерунда, номады любому напитку предпочитали кумыс – молоко дикой кобылицы. Ещё лучше – кара-кумыс, от которого у любого сарта наружу выворачивало желудок, а глаза лезли на лоб, явно намереваясь перескочить на затылок… Кумыс – хорошо, вино – плохо. Амфоры с бесценным базиликанским, захваченным в Малассе и Дарии, бочонки торингского пива – всё это было вылито на землю. Место вина на возах заняли раненных. Зато – зерно! Зато – мясо, отличная солонина! И – масло… Это была добыча, благодаря которой он, тархан Илепша мог больше не зависеть от подачек базиликанцев и не обращать внимания на их косые взгляды и разговор сквозь крепко стиснутые зубы. Чему и был очень рад. И всё же где-то в глубине души сидел и медленно точил упрямый червячок сомнения. Что-то было очень не так, вот только никак не угадать – что именно.
– Мохнатые лапы Симела! – пробормотал он, нервно заёрзав в седле и даже обернулся. – Что ж это такое?! Прибавить ходу!
Окрик тархана был тем неожиданнее, что всем показалось – уже оторвались и воины непроизвольно стали придерживать коней. И вдруг – снова прибавить. А идут они – по лесной дороге, грязной и узкой; а вокруг – сплошные стены деревьев. И страшно кричат чужие, неведомые звери. И воины невольно покрепче сжимают рукояти сабель… А места здесь – хорошие. Богатая земля, не чета пустынному плато высоко в горах, где обычно обретается род Горных Волков. Потому и людей здесь куда больше, чем номадов в самом крупном роду. Потому и кладут номадские нукеры свои лихие головы за чужое счастье. Но всё это изменится, когда он, тархан Илепша станет ильханом, а то и каганом – тут уж как получится. Если объединить воинов всех родов, войско будет могуче настолько, что не устоит никто: ни свирепые гардары, ни гордые базиликанцы. Никто на всей Терре, благословенной под десницей Айтара!
Илепша так бы и пребывал в мечтаниях, сладостных и бесплодных, но в спокойные, обыденные звуки движения войска ворвался дробный перестук копыт и червячок внутри радостно завопил. Вот оно, столь долго ожидаемое!
Илепша скривился, как от зубной боли и резко обернулся. Бурнаш-оломан, тот самый сотник, которому так и не удалось взять холм с тыла. Оставленный в тылу медленно продвигавшегося вперёд, отягощённого обозом оджака, Бурнаш сейчас возвращался один – несомненно встревоженный и явно, неприкрыто напуганный.
– Что такое, Бурнаш? – резко спросил тархан, как только между ним и сотником осталось совсем немного шагов. – Почему ты здесь? И где сотня?
– О, великий! – наверное, не будь Бурнаш в седле, он рухнул бы на колени. Сотник несомненно трусил и потому начал мешать в речи славословия и откровенную чепуху.
– Короче! – резко приказал Илепша, недовольно нахмурившись. – Короче, сотник! Ты не овцой!
– Великий, враг настигает! Не меньше восьми сотен конницы!
– Гардары? Торинги? – Илепша закусил губу, задумался.
– Гардары, великий! – быстро ответил Бурнаш. – Нукеры!
Как будто не понятно, что – нукеры. Кто ещё у гардар на конях ездит?! Когда-то, уже очень давно, молодой Илепша провёл в Гардарике несколько лет. Лучшие годы его жизни! По правде сказать, к гардарам он до сих пор относился трепетно и с любовью… Ну да и Симел с ними! Сегодня они умрут.
– Бурнаш – возвращайся к своей сотне! – жёстко, не спуская взгляда чёрных глаз с побледневшего лица сотника, велел тархан. – Остальные – готовьтесь встретить врага стрелами! Во имя Симела, потрудитесь! Если хотите выжить – потрудитесь!
Он не знал, но мог догадаться: о том же сейчас кричал своим воинам, разгонявшим коней для последнего броска, воевода гардаров. Вот только – смертная ошибка тархана – он поверил в восемь сотен дружинников, бросив против них равное количество номадов. Надежда была на то, что при равном количестве, при слякоти на дорогах и непролазных болотинах на местах полей, исход решат более свежие кони. А тут преимущество было у номадов…
Громким криком подхлестнув и уставших коней и самих себя, номады могучим морским прибоем выплеснулись с узины лесной дороги на поле. Тут же, ещё не целясь даже, выпустили рой стрел. Почти ни одна не долетела, но главное было не в попаданиях. Главное было показать гардарам свои намерения.
В ответ – ударили стрелами гардарами. Тоже впустую, тоже по тем же причинам – пугнуть номадов. И тоже безрезультатно. Далеко ещё было между двумя отрядами. Почти два перестрела. Но – на радость охотникам до рубки – расстояние сокращалось. И вскоре Коло затмилось новой тучей стрел. С обеих сторон опустели десятки сёдел.
– Бей их! – закричал тархан, привстав в стременах. И вдруг – страшный миг – узрел, как за передовым отрядом выезжают на поле всё новые и новые сотни. Много сотен. Куда больше, чем мог бы выставить он. И не было времени уклониться от боя, и до столкновения меньше ста шагов. И воины, ослепшие от боевой ярости, рвутся вперёд, с каждым мгновением сокращая то время, которое всё ещё есть до столкновения.
– Назад! – он всё же закричал, и кто-то из тех, кто был ближе, сумел услышать даже сквозь грохот сердца. Получилось только хуже: часть конницы начала останавливаться, другая продолжала мчаться вперёд; ряды, и без того нестройные, смешались окончательно. В них-то и врезались гардарские сотни. Звон клинков, яростные вопли людей и визг разъярённых коней оглушили тархана, но сам он не настолько обезумел, чтобы лезть в пекло.
– Назад! – повторил он свой приказ, и для этого ему пришлось напрячь свои голосовые связки до предела. Вот только всё равно большая часть воинов его не услышала. Сразу отступили только три сотни. Остальные продолжали сражаться, и Илепша ничего не мог для них сделать: свежие гардарские сотни, разделившиеся на два примерно равных отряда, уже нависали с крыльев и если ещё немного промедлить, тогда и вовсе не останется шансов на спасение. Они, впрочем, и без того были даже не малы – ничтожны.
– Уходим! – проревел Илепша, безжалостно истязая горло. Воины повиновались, но – видно было – без особой охоты. Их не преследовали: чадь воеводы Тихослава добивала попавшую в окружение часть вражеского войска.
– Будьте вы прокляты! – прошептал Илепша, пуская коня намётом и мигом оказываясь во главе отступающего чамбула. – Будьте вы прокляты!
По покрытым грязью и потом щекам тархана текли, с трудом прокладывая себе дорогу, горькие слёзы потерпевшего поражение…
9.Тихослав и Рудослав. Дарийская дорога. 13 день месяца Березозола.
Тихослав устал. Не в его возрасте это – скакать по двадцать вёрст за несколько коротких часов, махать мечом, как молодой дурак, да ещё и подставляться под молодецкие вражеские удары. Но – скакал, рубился и даже угораздился получить по шлему так, что до сих пор, хоть и миновало почти четверть часа, в голове отдавался звон булатного шлема, а глаза никак не могли сфокусироваться на одной конкретной точке. Впрочем, Тихослав из всех сил старался этого не показать, и ни тысячники, ни тем более сотники ничего не заметили. Ну, получил воевода по шелому, ошеломился. С кем не бывает! Вот тысячнику Басарге, ему не так повезло. Или – как посмотреть, жив ведь остался. А то, что уха лишился, да шрам на щеке заработал, так и леший с ним, с шрамом! Девкам такие мужики больше нравятся. А Басарга, славным ещё и своим остроумием, так и вовсе отбоя не знал. С ухом ли, без уха, с шрамом ли, без шрама… Какой-нибудь не слишком умелый кощуник мог бы наверное сказ про него сложить. И вплести в канву нечто красивое, вроде «… и вражий воин, сучий потрох, прочертил через его красивое и мужественное лицо кровавую полосу…». Ну, или как-то по-другому. Это уж только от таланта зависит.
– Басарга, ты как? – поморщившись от боли в затылке, спросил Тихослав. – Выдержишь.
– На себя посмотри, вояка! – огрызнулся Басарга, не оборачиваясь и не отрывая пристального взора от сражения, которое близилось к завершению. – Живой я! И в бой готов. Хлопцы устали… Положим их, воевода, если сунемся в лес!
– Номады леса не любят! – возразил Тихослав, в глубине души согласный со своим тысячником.
– Дурак ты, воевода! – громыхнул за спиной молодой и злой голос. – Дурак, причём совершенный!
Рука Тихослава сама собой опустилась на рукоять убранного в ножны меча, он резко развернулся. В голове взорвался огненный шар и на несколько мгновений воевода потерял способность различать что-то чётче силуэта. Зато велико было его удивление, когда раскрыв глаза снова, он увидел перед собой воеводу рода Тура, Рудослава Буй-тура. Племянника князя-тура Буйслава, наследника престола и прочее и прочее.
– Вот, ехал тут! – весело сообщил Рудослав, хотя веселиться было совершенно нечему. Гляжу, тут у вас и впрямь – пир горой! Кровавый… Что за блюда подают?
– Похлёбка из воинов! – ответил за воеводу Басарга. – Мечами да копьями замешана, шеломами вода ношена, стрелами котёл греют!
– Да ты – кощуник, тысячник! – восхитился Рудослав. – Тогда я – кстати! Со мной – три сотни свежих воинов. Ты уж не обижайся, Тихослав, не чета твоим! Княжья тысяча!
– Да я и не обижаюсь! – едко ответил Тихослав. – Раз такое дело, куда уж нам, сирым да убогим, обижаться! Иди, веди своих воинов… вперёд моих! Да, и что ты там говорил, что я дурак?
– Дурак и есть! – добродушно улыбнулся Рудослав, наблюдая за тем, как его дружинники выстраиваются в клин. – Номады леса не любят. Но воевать в нём умеют великолепно! Или ты не слышал, как Соколы в прошлом году на засаду нарвались? В лесу, к слову сказать!
– Слышал! – мрачно ответил Тихослав. – Ты чего тянешь-то? Атакую, пока не очухались!
Судя по проблеску молний в глазах, Рудослав осерчал всерьёз. Но – сказалось воспитание дядюшки – сдержался. Разве что жеребец его, серый Лютик познал всю глубину гнева своего седока. Но он никому не расскажет…
Меж тем туры, воины и впрямь – как на подбор, времени попусту не теряли. Пока воеводы пререкались и обменивались колкими репликами, три дружинные сотни, свежие, на свежих конях и с полными стрел тулами выстроились, во главе взвился синетный стяг с бешеным туром. Потом пропел сереброголосый рожок, и конница пошла в атаку. Лихую, бешеную, безумную… Великолепную! Тихослав по крайней мере залюбовался.
– Хорошо идут! – крякнул Басарга, даже забыв на время про боль. – Лихо! Туры…
Шли воины-туры и впрямь лихо. Грязь бурунами вздымалось из-под копыт, задним воинам доставалось куда сильнее чем передним, но никто не отстал, дружина шла единым бронированным кулаком и в нужный момент, выдержав нестройный залп по себе, ответила стрелами. Скорее всего, немногие из них попали в цель – лес даже ранней весной, когда ветви голы а снег сошёл, укрывал очень неплохо. Впрочем, сейчас главное было – заставить укрыться номадов. За ветвями, за деревьями. Где угодно. А потом дружина доскакала, взвился к Коло и угас первый, самый яростный крик и пошла сеча.
– Пошли! – скомандовал Тихослав. – Поможем турам…
Его сотни – порядком уставшие, а потому потерявшие этот самый порядок, потерявшие тот боевой настрой, вряд ли могли бы довершить начатое дело. Нет, конечно большой кровью, героическим порывом, рожами на рожны… Но Тихослав мечтал обойтись без излишней крови. По крайней мере, без излишней крови Лисов. Что до Туров… Так их воевода сам в бой рвался. Он, Тихослав, ему только слегка помог решение принять!
Сам Тихослав – к слову – в бой не пошёл. Голова раскалывалась, да и невместно воеводе, словно молодому петуху поступать. А он и впрямь скорее уж старый кочет. Кости болят, простой удар по шлему на полчаса из строя вывел… Ну да и ладно. Там и впрямь не так уж сложно одолеть. Что?!
Сначала воевода Лисов просто не понял, что случилось: в рядах атакующих случилась замятня, вроде даже коней стали заворачивать. Потом – развернувшиеся Туры встретились с пытавшимися удержать коней Лисами и два потока тяжёлой дружинной конницы с грохотом и криками. Их было меньше – почти в четыре раза меньше, но их свежие кони смяли коней Лисов и уже полторы тысячи отборной конницы обратились в бегство. Срывали глотки сотники, метался вдоль строя Осколд, пытаясь удержать своих воинов от позора бегства… Ему это удалось, но с большим трудом и только благодаря тому, что номады так и не рискнули выйти из-под прикрытия леса, в котором, по убеждению Тихослава, сражаться не любили. Побоялись, видно, что в ровном поле их просто затопчут.
… Тихослав ещё бесновался, кричал на бледного от унижения Осколда, на не к месту встрявшего в разговор Басаргу, а его уже ждало новое потрясение. Небольшой отряд – два десятка туров, двигался гораздо медленнее и тише своих товарищей. Обнажённые и поникшие головы, полная тишина. И – пустое седло огромного серого жеребца, двигавшегося – словно понимал, стервец – медленно и с печальным достоинством.
– Что?! – страшным, свистящим шёпотом спросил Тихослав. – Ну, говорите!
– Воевода Рудослав… – сотник-тур всхлипнул, не в силах сдержать горя. – Воевода Рудослав оставил нас! Ушёл в дружину к Перуну…
– Как? Когда?! – Тихослав был поражён, а по спине немедленно потёк ледяной пот. Князь Буйслав Владенской безумно любил своего племянника, что не раз давало повод для самых грязных сплетен. Что-то да будет теперь…
А номады так и не напали. Потом уже, час спустя, когда войско успокоилось и кони отдохнули, разгляда, выдвинувшаяся вперёд прознала – номады ушли. Бросили обоз, добили раненных и пленных и ушли. Куда? Лес – велик и дорог через него – множество. Даже для конницы.
10. Лютень и Буйслав. Лагерь гардарского войска. Ближе к вечеру 13 дня месяца Березозола.
– Что всё же случилось? – раздражённо повторил вопрос Лютень, придерживая коня.
– Князь Буйслав настоятельно просил прибыть поскорее! – оглянувшись на краткий миг, сказал молодой дружинник, заметно напуганный.
– Да что за спешка? – Лютень недовольно поморщился. – Всё одно через пару часов встретимся.
– Не ведаю, княже! – виновато пожал плечами воин.
Ну, проехали через лагерь – шатёр Буйслава находился на противоположном его конце. По мере продвижения вперёд, Лютень отмечал всё более возрастающую активность. Если в частях лагеря, где стояли медведи и даже волки, всё было как обычно, тихо и мирно, то среди туров царило нездоровое оживление. Метались из конца в конец гонцы, воины седлали коней а пешцев кормили кашей и раздавали им по чарке медовухи на брата.
– Что-то не так! – пробормотал Лютень, оглядываясь назад, на охрану. – Что-то очень не так!
Хвала Богам, ждать оставалось недолго. Вот он – шатёр князя Буйслава. Судя по раскатам грома, доносящимся из-за полога, князь Буйслав был очень сильно не в себе. Очень сильно. Неимоверно зол.
Бросив повод Ратше и в очередной раз обойдясь без помощи Мирона, Лютень спешился и быстрым шагом прошёл мимо собравшихся у шатра воевод-туров. Мрачные рожи, у некоторых – даже слёзы. И гробовая тишина. Лишь Славень, старшой ведунской ватаги Туров коротко приветствовал князя. Но голос его был скорее замогильным и Лютень, испугавшись уже всерьёз, в шатёр Буйслава почти вбежал. И замер, изумлённый.
Князь Буйслав стоял посреди шатра, держа в опущенной руке свою секиру и пристально, очень недобро смотрел на вошедшего. Тёмно-серые глаза его были мутны и не выражали никаких чувств. Как и лицо князя, бледное, как у мертвеца.
– Чего ты пришёл? – резко и грубо спросил Буйслав. – Чего забыл?!
– Ты сам меня звал, – удивлённо ответил Лютень. – Вестоношу посылал!
– Да? – в глубине Буйславовых глаз промелькнул разум и тут же угас. – Звал, не звал… Убирайся прочь, косолапый! Я не хочу тебя видеть. Никого видеть не хочу! Все убирайтесь!
Лютень внезапно успокоился. Медленным, нарочито медленным шагом он прошёл к топчану, заменявшему Буйславу ложе и уселся. Прихлебнул из чарки, поморщился – Буйславу всегда нравились кислые заморские вина, в то время как Лютень предпочитал пресный мёд и квас.
– Не нравится, не пей, – огрызнулся угадавший его мысли Буйслав. – И вообще, пошёл вон!
Лютень усмехнулся. Чувствовалось, что истерика, безумие покидают князя-тура, он опустошён, но спокоен.
– Что случилось-то?
– Рудослав…
– … Рудослав?! – рассмеялся Лютень облегчённо. – Что он ещё натворил, что теперь тебе придётся расхлёбывать, брат-князь?
– Да уж, натворил, – вздохнул Буйслав, опускаясь рядом с ним. – Умер он. Погиб. Гонец только что прискакал: Лисы воеводы Тихослава сцепились с номадами, мой обормот каким-то образом там оказался, влез в драку. Ну, и нарвался на стрелу!
– Рудослав?! – вновь повторил Лютень. Он уже не смеялся, пытаясь осознать новость. Рудослава – мерзавца, негодяя; лихого воеводы и отличного соратника – больше не было в живых. Перун забрал его к себе так рано…
– Мне жаль, брат-князь, – тихо сказал Лютень. – Правда, жаль! Рудослав стал мне почти другом, мне будет его не хватать…
– А мне-то как будет! – горько усмехнулся Буйслав. – Мой… наследник! Продолжатель моего рода – на краде! И как бы я ни был могущественен, скольких бы воинов не вёл за собой, ничего мне не изменить. Не отбить его, моего мальчика, у Перуна!
– Твоего мальчика? – удивлённо переспросил Лютень, уловив какой-то второй смысл в этой фразе.
– Он мой сын, – просто ответил Буйслав.
Удивлён ли был Лютень? Да, но не сильно. Рудослав настолько сильно походил на своего дядю… гм… отца, что такие разговоры бытовали. На уровне заочных шуток, но бытовали. Князя Буйслава уважали и побаивались, Рудослава просто любили – потому такие шутки находили продолжение крайне редко, а до ушей Буйслава если и доходили, то ещё реже. По крайней мере до сего дня Лютень лишь дважды слышал подобные измышления, как ему казалось – подлые и лишённые почвы, и ни разу при этом не присутствовал Буйслав.
– Но как же так? – спросил Лютень, с удивлением отмечая, что мельтешит, смущается и вообще выбит из седла таким неожиданным оборотом. – Ведь он – сын твоего младшего брата! Ты что же, с женой брата…
– Ты молод ещё, – сухо прервал его Буйслав. – Молод, чтобы осуждать или просто судить. Поживи с моё, поймёшь, что на свете есть только одна женщина, которую любишь, которую желаешь. И неважно, если она обещана другому, если уже заручилась с ним и лельник на руку надела! Не твой – его! Но я смирился бы, если бы ОНА любила моего брата. Вышеслав покрасивее меня был. И – острее на язык, я не спорю… Но Неждана любила меня, а к нему идти не желала. У нас была всего одна ночь! Ночь перед свадьбой… Мы любили друг друга, потом она поклялась Ладе и Сварогу. Потом – забеременела. Потом мой брат погиб в сражении с орингами и я, мерзавец, втайне был счастлив. Но Боги, они всегда зрят за нами, и Лада отняла у меня любую. Она умерла родами… Но я никогда не ненавидел за это Рудослава! Моего сына! Я любил его, как уже никого и никогда не полюблю. Да и поздно. Я – старик, этот поход – последний поход в моей жизни. Я ведь как хотел: после победы отдать власть Рудославу. С боярами сговорился, вече начал потихоньку настраивать… Теперь мой род закончен. Я уже не успею родить нового сына, да и не хочу. Поздно, всё поздно…
Повисла тяжёлая, звенящая как тетива от напряжения тишина.
– Ты мне первому это рассказываешь? – тихо спросил Лютень.
– Да… – мрачно ответил Буйслав, глядя в пол. – Знаешь, здесь нечем хвалиться. Всё же она была невестой брата!
– А Рудослав, он что-нибудь подозревал?
– Не думаю, – покачал головой князь-тур и седой оседлец, непослушно качнулся против движения. – Я воспитывал его сыном Вышеслава, изо всех сил старался, чтобы он гордился отцом.
– А мне кажется – знал! – медленно сказал Лютень. – Он очень любил тебя…
– …Не надо! – Буйслав вскочил, и в глазах его сверкнуло было безумие. Впрочем, тут же и пропало, старый князь устало опустился на скамью и несколько долгих мгновений неподвижным взглядом пробивал дыру в полу.
– Ладно, я не буду. – подумав, тихо сказал Лютень. – Что ты думаешь делать дальше?
Кожа громко заскрипела, когда Буйслав сжал огромные кулаки. Князь-тур ответил быстро, без раздумий:
– Что делать? Мстить! Ох, как же там всё будет гореть, когда я доберусь до этих проклятых номадов! Я не оставлю камня на камне от города или села, где они попытаются укрыться. Я сожгу дотла лес, если они укроются в его чаще! Мне не станет преградой даже море… Я не успокоюсь, пока не покончу с ними! Клянусь Перуном!
В подтверждение своих слов Буйслав выхватил из простых ножен нож и резким движением вспорол левую ладонь. Густая, тёмно-рубиновая кровь потекла по ней, покропила дорогой Дарийский ковёр… Рядом почти сразу потекла вторая струйка. Буйслав удивлённо вскинул взгляд.
– Я тоже клянусь! – тихо, и оттого торжественно сказал Лютень сжимая кулак, из которого обильно лилась его кровь. – Рудослав не успел мне стать другом, но он мог бы им стать… Я хотел этого! Номады заплатят мне за это!
Несколько мгновений они молчали, потом встали – разом, оба – старик и молодой.
– Пойду поднимать войска! – первым нарушил молчание Лютень.
– А мои уже готовы! – возразил Буйслав. – Я выступаю немедленно, а ты – догоняй!
На том и порешили…
Только Лютень покинул шатёр – грохоча сапогами и ещё от полога звонко велев подвести коня, как силы оставили Буйслав. Медленно опустившись на колени, он не стал сдерживать слёз, упрятав лицо в ладони и не слишком озаботившись тем, что его лицо теперь будет покрыто кровью.
– Ах, Рудослав, Рудослав, – прошептал князь, не сдерживая рыданий. – Сыночек…
11. Тархан Илепша, трибун Аникий Гай Терез . Форт «Шип Розы», берег Срединного моря. Раннее утро 15 дня месяца Березозола (по гардарскому месяцеисчислению).
Гардары и торинги взяли под себя почти всю Алтику. Почти. Но – не всю. Был на побережью Срединного моря одинокий форт, носящий громкое название «Шип Розы». Серые низкие стены вздымались словно из самих скал, на которых он стоял, гарнизон – три когорты стратиотов да банда акритов, был благоразумен и без нужды не высовывался за ворота, к которым вела единственная дорога. По нужде, кстати, тоже за ворота выходить не требовалось. Одинокий форт, вдали от селений, вдали от дорог. Базиликанцы вряд ли собирались всерьёз его оборонять, гардары либо забыли про его существование, либо предпочли не обращать на его существование внимания и сохранить таким образом бойцов для дел более славных. Так и жили – вокруг война, а главное событие за стенами «Шипа Розы» – жена трибуна Аникия, стратига форта, родила три дня назад мальчика. Назвали Филиппом Аникусом, карапуз славный и с таким голосом, словно с младенчества решил трибуном заделаться! Отец, которому до рождения первенца успело минуть сорок зим, седой, но крепкий муж немалого ума, все эти три дня ходил пьяный от счастья и протрезвел лишь тогда, когда минувшей ночью в ворота его форта постучал камчой смуглый до черноты, да ещё и черноволосый всадник. Номад, несомненно. За спиной у него нестройной колонной до самого подножья холма растянулась лента лёгкой конницы.
Трибуна, разумеется, ради такого дела выдернули из тёплой эдикулы[109], наконец-то получившей обитателя. Там кир Аникий постигал новую для себя науку – укладывал наследника спать. Пока получалось не слишком хорошо, но трибун – всем известно – славился своим упрямством. Никого не удивит, если через месяц малыш Филипп будет признавать только отца! Правда сиську ему всё равно мать будет давать. Героическая женщина! Сама решила выкормить!
Злой и враз промёрзший, Аникий поначалу был чересчур резок и даже наорал на часового, на самом деле ни в чём не повинного. Тот попытался оправдаться, получил добавку и заткнулся, обиженный. Потом чуть не досталось номаду, но он оказался ничем не хуже трибуна и не меньше четверти часа над дорогой и стеной крепчала миг от мига чернейшая и непристойнейшая пря. Потом трибун и всадник, назвавшийся тарханом Илепшей выдохлись и разговор пошёл вполне нормальный. На нормальных тонах. Впрочем, вполне возможно, тому причиной – севшие голоса. Результатом того разговора были раскрытые ворота. И – влившиеся в гарнизон форта четыре сотни номадов. Усталых, на усталых конях…
Теперь, по зрелому размышлению, на рассвете, трибун уже не так уверен был в своей правоте. Да, форт получил под свою руку четыреста отличных воинов, всадников и разведчиков и теперь можно было думать о более активных действиях. С другой стороны, они уже привыкли жить в покое, почитая своей службой оборону «Шипа Розы». Теперь же волей-неволей приходилось задумываться о войне. Почему – неволей? А что прикажете делать, когда внизу, у подножья, разбили свой лагерь никак не меньше пяти сотен северных варваров? Вон – жгут костры, песни свои поют так, что до воротной башни долетают. Проклятые! И будь прокляты номады! Теперь уже можно честно признаться: тишина закончилась. Гардары вряд ли просто так ставили свой лагерь здесь. Они уже не уйдут.
Аникий уже собрался позвать трибуна Серхия, своего верного помощника во всех свершениях, а заодно – свояка, но тут услышал за спиной надтреснутый голос, принадлежащий тому самому номаду – тархану Илепше или как его там.
– Любуешься?
– Любуюсь! – коротко ответил Аникий, всем своим видом показывая, что хотел бы этим ответом и ограничиться. Не тут-то было!
– Да, и мне тоже нравится такая картина! – номад облокотился на забороло и несколько мгновений молча смотрел вниз. – Беззаботный лагерь, в котором раза в три меньше воинов, чем у тебя, сарт! И они даже не ограждены частоколом! Прикажи атаковать, и мы сотрём их в порошок!
– Как ты не любишь варваров! – пробормотал трибун, делая вид, что задумался.
– Да, не люблю! – резко сказал Илепша. – Не варваров – гардар! Ненавижу. Мой брат погиб в бою с ними. И брат моей жены, и мой дед… Будь моя воля, я развернул бы всю конницу кланов на Восход и стёр бы их с лица земли!
– А приходится тратить их в боях на чужой земле! – усмехнулся против воли втянутый в разговор Аникий. – Что ж, можешь считать, что я тебя понимаю! Но своих стратиотов в бой не пошлю, извини. Тебе они чужие, а мне – как дети! Каждого из полутора тысяч знаю, каждого как сына люблю. Разве можно сынов на смерть бросать?! Да и откуда ты ведаешь, что внизу – втрое меньше воинов, чем у нас?
– Внизу четыре дюжины и ещё два костра! – надменно пояснил Илепша. – У каждого костра – по десять воинов, сколько будет?
– Ну, номад, ты даёшь! – искренне изумился трибун. – Ты ж сам должен быть хитрецом!
В лицо Илепши словно кипятком плеснуло. Он побурел, даже в утренних сумерках видно – смутился. Видно, в горячке не подумал, а теперь уже поздно было признаваться.
– Да, ты прав! – нехотя согласился он. – Это может быть засада. А может и не быть! Это – не те, что за мной гнались, вот тех было куда больше. И они будут искать, там у них кто-то погиб из нойонов!
– В недобрый час я открыл ворота для твоих воинов, тархан! – вздохнул Аникий. – Сколько, говоришь, их было?
– Полторы дюжины сотен! – подумав, неуверенно ответил Илепша. – Не больше двух дюжин, клянусь!
Почесав затылок – пальцы шкрябнули по медному ожерелку шлема, трибун вздохнул ещё тяжелее. Около двух тысяч гардар! Конечно, его форт им взять не под силу – тут нужно раз в десять больше войска. Но спокойной жизни конец, это верно как то, что он – трибун Аникий. И тем более, если номады там кого у них убили! Трибуну правда не доводилось раньше иметь дело с гардарами, но того, что он о них слышал, хватило, чтобы он окончательно уверился в своих опасениях.
– Слушай, номад! – обрывая какое-то длинное разглагольствование тархана по поводу проклятых гардар, сказал вдруг трибун. – А может, мне выдать тебя головой варварам? Тебя, а заодно – всю твою шайку!
Потом, несколькими мгновениями спустя пришёл страх. А поначалу трибун – опытный воин! – даже не понял, откуда взялась сабля у его горла. Лишь скосил глаза к носу, пытаясь разглядеть, что же такое перед ним.
– М-м-м… Это сейфа[110] такая? – озадаченно спросил он, когда молчание стало тяготить обоих сверх меры.
В тёмных до черноты глазах номада сверкнули искорки смеха, а остриё сабли отодвинулось от горла базиликанца на целую пядь.
– Нет! – сипло сказал Илепша. – Это – талвар[111]!
– Талвар? – ахнул Аникий, окончательно приходя в себя. – Никогда вблизи не видел! Можно?
Номад на миг заколебался, но на лице трибуна, похоже, отразилась настоящая жажда знаний и Илепша нехотя протянул базиликанцу свою саблю. Клинок сине сверкнул в первых лучах восходящего Гелиоса…
12.Ярослав, Тилла, Первак. Лагерь под стенами форта «Шип Розы». Утро 15 дня месяца Березозола.
– Так вот оно и было! – тяжело вздохнув, Первак поднял глаза, и Ярослав увидел, что княжий травник плачет. Первак и не стыдился этих слёз. Не перед кем было. Тилла, сестричка, и сама рыдала взахлёб, у большинства собравшихся у костра воинов рожи были порядком перекошены, многие прятали глаза. Яробуя любили, и притом – не ложно. Добрый малый, славный своими подвигами витязя, всегда открытый и прямой до противного… Теперь всё позади. Яробуй и его сотня сейчас сгорают в жарком огне крады, а они, его ближайшие друзья и родичи, далеко и не могут даже проститься.
– Яробуй, Яробуй! – протянул Ярослав, ни на кого не глядя. – Как же так…
– Да вот так, – повёл плечами Первак и тяжело взглянул на всхлипнувшую Тиллу.
– Ну, что смотришь?! – вскинулась та, не иначе почуяв этот взгляд. – Брат мой умер, по брату плачу!
– У меня – тоже, – напомнил Первак. – И у Мирона! А отец – сына потерял… Не у тебя одной горе! Но Яробуй не заслужил, чтобы его путь в вирий отягощали твои слёзы!
– Ничего, – тихо, но твёрдо сказал Ярослав. – Мы смажем ему дорогу кровью врагов! Чтобы легче идти было!
– Да, враги… – косо глянув на кажущийся неприступным форт базиликанцев, буркнул Первак. – Не знаю, как и брать его будем! Ну и стены!
– Да уж, ты возьмёшь! – фыркнул Яросвет. – Воин…
Яросвет с давних пор позволял себе подобные шуточки, до поры до времени они сходили ему с рук, но сегодня Первак был не в том настроении. Меч у него был – хороший, пусть и легковатый прямой меч. И он немедленно покинул ножны, звонко преодолев расстояние до горла десятника. Как бы ни был быстр Яросвет, он не успел ни отпрянуть, ни выхватить свой меч и отбить им удар. И побледнел сильно.
Тяжело вздохнув, Первак возвратил меч обратно в ножны:
– Щенок! – буркнул недовольно.
– И верно, Яросвет! – поморщился Ярослав. – Ты что? Забыл, кем был Первак…
– Я не нуждаюсь в твоей защите, сотник! – холодно оборвал его Первак. Встал и неспешно, вразвалочку пошёл от костра прочь.
– Вот так, – ухмыльнулся Яросвет. – Вишь ты, в твоей защите он не нуждается! Воин!
– Помолчи, – устало оборвал его Ярослав. – И чего воеводы тянут?!
– Да, и правда – чего? – пробурчал Яросвет, усаживаясь обратно и аккуратно укутываясь в тёплый плащ. – Помёрзнем тут, у костров греясь! Аль с голода подохнем!
Словно бы его ворчание было услышано воеводами, откуда-то из-за перелеска раздалось протяжное пение серебряного рога. И почти тут же многочисленные конные отряды, укрывшиеся до поры от взоров защитников в оврагах и лесу, выступили на поляну. Ожидавшие их в лагере пять сотен дружиников-медведей, приманка для базиликанцев, встретили их радостными криками. Впрочем, шум довольно быстро утих – кто-то первым заметил, как ворота форта открылись и известил о том товарищей… Послы. Несомненно, послы!
– Сотня, в седло! – рявкнул Ярослав на всякий случай. – Яросвет, Ждан, Богдан – на левое крыло!
Дружинники с охотой взобрались на коней – устали уже просиживать без дела час за часом. Правда, вряд ли сейчас их ждал бой…
– Как думаешь, сдаваться идут? – озаботился сидевший рядом с Ярославом Добран и сам же себе ответил. – Ой, не похоже!
– Вот именно – не похоже! – ухмыльнулся Ярослав, нервно дёргая себя за ухо. – Если бы шли драться, вышли бы всем войском. Шли бы сдаваться – шли бы опять же все. А тут отряд небольшой, всего то десять человек, и без знамени. Но – люди не из худших, по доспехам видно. Значит – послы. А раз послы, нам тут ещё как минимум два часа мёрзнуть, пока обо всём переговорят!
Время показало, что Ярослав ошибся и на очень много.
Послы – судя по знакам различия – два центуриона и восемь солдат рангом пониже, от стратиота до декана, приблизились к лагерю на сто шагов и там встали. У самого подножья горы. Из родянского войска тоже выделился отряд – небольшой отряд в полтора десятка всадников. Впереди – одинокий богатырь, седой и страшный в затопившем его горе: князь Буйслав.
– Ой, что-то будет! – вдруг пискнула Тилла, сама не поняла – почему.
– Тихо ты… баба! – цыкнул на неё Ярослав. – Накаркаешь!
Буйслав и выступивший ему навстречу центурион встретились в полусотне шагов от Ярослава, потому он всё очень хорошо видел. Всё. И как поначалу разговор не предвещал ничего страшного, как центурион кивал на слова Буйслава, а князь-тур пару раз согласился с какими-то словами базиликанца. И как потом голоса взвились до небес, и базиликанец что-то резко сказал, а князь Буйслав вдруг выхватил булаву и со всего маху обрушил её на голову посла. Тот – даром что воин не из последних – успел даже выхватить меч, начал его вскидывать, да не успел. Тяжёлая булава Буйслава размозжила ему лицо, глубоко вонзилась под шлем. Ярославу даже показалось, что брызги долетели до него. А в следующее мгновение в воздухе свистнуло несколько стрел и князь-тур начал медленно оседать в седле, выронив на снег булаву и ухватившись левой рукой за пробитое плечо. Из кустов выбежало несколько лучников, которые пока не стреляли, но готовы были стрелами прикрыть отход оставшихся в живых послов. А князь Буйслав рухнул с коня и распластался, вроде бы живой.
– За мной! – рявкнул Ярослав, добывая в руку секиру. – За мной, быстро!
Видимо, то же самое крикнули и остальные сотники, потому что земля содрогнулась и не меньше двух тысяч конников, не считая пеших воинов без строя и плана ринулись вперёд. Против них – меньше двух десятков пеших базиликанцев. Тут же бросившихся бежать…
Не убежали. Их настигли, полные праведного гнева, и стоптали, даже не поганя оружие. И мало кому было дело, что первым начал как раз Буйслав, убив неприкосновенно посла. Он был в своём праве, мстя за убитого племянника и наследника. А вот то, что послы базиликанцы обзавелись прикрытием, а это прикрытие, ныне поголовно истреблённое вместе с остатками посольства, ранило или даже убило князя… Смерть! Месть!
Наверное, они бы дошли и до ворот. Вряд ли, даже завалив всё вокруг трупами, ворвались бы внутрь форта, но приступ бы случился. Если бы не внезапный глас горна. Приказ, переданный через него был непреклонен: назад. И самые разгорячённые, а к ним можно отнести Туров, повернули коней. Возвращались, правда, не так быстро и с видимой невооружённым глазом неохотой. И коней горячили – вроде, мы готовы и обратно, был бы приказ!
Князь Лютень, как раз получивший радостную весть, что Буйслав Владенской жив и даже не сильно ранен, лишь только повредил ногу при падении, при виде столь явной демонстрации недовольства лишь закусил губу. Он сейчас, до выздоровления Буйслава был за старшего и в его власти было подвигнуть войско на любое дело. Даже невыполнимое. Например, бросить дружины на штурм…
– Всем в мой шатёр! – мрачно сказал князь воеводам. – Будем думу думать!
13.Княжеская дума. Шатёр Лютеня. Лагерь под стенами форта «Шип Розы». Утро 15 дня месяца Березозола.
Князь Буйслав тихо постанывал и ругался в дальнем углу – ему ещё не вынули стрелу, у которой оказался зазубренный наконечник и он страдал не ложно. Князь Лютень мерными шагами мерил шатёр из края в край и изредка бросал короткие взоры на третьего князя – Первосвета, князя-соболя. Тот задумчиво теребил короткую, окладистую бородку. Мыслил…
Подкованные железом каблуки сапог Лютеня взвизгнули, он резко развернулся:
– Ну, так что надумали?
– Штурм! – немедленно рявкнул из угла Буйслав. – Штурм, притом – немедленный! У нас впятеро больше войска, чего бояться?!
– Крови! – возразил Первосвет, впервые оторвав взор от жутко интересного узора на Дарийском ковре. – Большой крови наших воинов… Ты сам – воевода, князь Буйслав. Неужели не видишь, этот форт – неприступен!
– Вернее сказать, немалой крови стоить будет! – буркнул воевода Ивещей, с тяжёлым вздохом потирая поясницу, как всегда – стенающую после долгой скачки. – Это если в лоб. Через ворота. Там ещё и задняя стена есть, на море выходящая.
– Над отвесной скалой стоящую! – буркнул воевода Крещан, немедленно поддержавший своего князя. – Тут, хошь не хошь, прямой приступ возможен. И только он. Кровь, она, конечно будет. Но мы, Туры, готовы идти первыми. Раз уж вы так испугались!
Лютень резко остановился, вновь развернулся на каблуках и в упор посмотрел на Крещана. Тот не смутился, встретил его гневный взор спокойно, даже с усмешкой.
– Ты думаешь, что говоришь?! – тяжело, недружелюбно спросил Лютень. – Ты обвиняешь нас в трусости?
– Война – всегда кровь, княже, – холодно возразил Крещан. – Чего ты испугался? Да, многие воины погибнут сегодня до заката. Но они каждый день гибнут, и числом куда большим. В конце концов, если волишь, можно послать вперёд охотников. Опять же, многие мои молодцы сразу же вызовутся! Княжича Рудослава любили! И отомстить за него считает делом чести всё войско!
– Рудослава вряд ли порадует там, в вирии, если мы здесь все поляжем! – буркнул Лютень. – Ну, да ладно. Месть, она месть и есть. Тут я ничего возразить не могу… Вы, Туры, в своём праве. Но давайте хотя бы Неслаба дождёмся! Может, он что новое узнает…
– Ты в это веришь? – фыркнул из угла Буйслав, перевязанный и враз преисполнившийся сил и желания мстить. – Впрочем, я не возражаю. Подождём!
Лютень облегчённо вздохнул. Была у него, теплилась где-то в глубине души надежда, что ожидание остудит пыл, даст возможность удержать Туров от лишней крови.
Увы, Лютеню не повезло. Не минуло и четверти часа, проведённого почти в полном молчании, и за пологом оглушительной дробью простучали копыта тяжёлого жеребца. Его гнали, как на пожар, и Лютень поморщился. Жалко было коня, и потом – так умел гонять как раз Неслаб, ныне до выздоровления заменявший самого Радовоя.
…Неслаб ввалился внутрь, всех оглушительно громко поприветствовал и, дождавшись разрешения, плюхнулся на стоящую вдоль стены скамью. Доска протяжно скрипнула под его весом, но выдержала.
– Ну? – не выдержал Буйслав из своего угла, когда Неслаб ещё и пить собрался.
– Пусто… – тяжело выдохнув воздух, ответил тот и приложился надолго к ковшу с варенухой. – Уф, замёрз… Так вот, о скалах. Там, конечно, можно забраться. Но для этого потребуется не меньше половины дня, уйма верёвок и люди, которые умеют карабкаться по скалам. И ещё – там невозможно забраться в доспехе. Руки быстро устанут и человек сорвётся вниз. А падать – далеко будет! И скалы внизу... Мы еле подошли на двадцать шагов, а ближе – о скалы разбились бы.
– Так… – проворчал Первосвет, который, по правде, рассчитывал на этот вариант. – А хороших новостей нет?
– Отчего же, – спокойно, словно не услышав разочарования в его голосе, возразил Неслаб. – Там стены вовсе нет. Так, небольшое ограждение, скорее для того, чтобы люди случайно не сорвались. И лезть, если не задумываться, всего-то триста локтей[112]. И лодки я нашёл…
– Но ты же сам говоришь – забраться невозможно! – вскипел Буйслав из полумрака.
– Я этого не говорил, – возразил воевода дерзко. – Я сказал, что это почти невозможно. И ещё сказал, что по воде к скале не подойти – в шторм это совершенно невозможно, а сейчас на море – шторм!
– Ну так?! – взревел Буйслав, с руганью вставая на ноги и выходя на середину шатра.
– Но там ещё какая-то тропка есть, – ответил Неслаб. – Узкая, одному в доспехах не пройти прямо, кривая и крутая – но есть! Не ведаю уж, зачем и кому она потребовалась… В общем, я готов с сотней повольников по ней пройти!
Князья переглянулись… Буйслав явно готов был согласиться немедленно, как Первосвет – отказаться. Оставался Лютень, который явно колебался…
– Ты лучше сотню целиком бери, – подумав, сказал князь-медведь. – Ярослава или Дуба – они друг друга стоят! Ну, а там – кто откажется, тот откажется!
– Как скажешь, княже, – коротко склонил голову Неслаб. – Прикажешь готовиться?
Лютень ещё раз глянул на Буйслава, удостоверился, что Первосвет молчит…
– Да, иди! – суховато, но только от великого волнения, сказал он. – Смотри там!
– Через час отряд будет готов! – твёрдо заверил его Неслаб. И вышел, запустив внутрь немалую волну ледяного воздуха. Вот ведь весна!
– А приступ всё одно – нужен! – тяжело сказал Буйслав, выждав, пока все утихнут. – И притом – немедленный! Хотя бы для того, чтобы базиликанцы поменьше назад оглядывались!
– Так я и не спорю! – пожал плечами Лютень. – Но приступ – осторожный.
– И ведунам пора дать шанс! – вставил слово Первосвет. – Стены, я знаю, они ломать не могут… Но – ворота?!
Все три старших ведунских ватаг: Добробог, Славень и Волуй переглянулись. Добробог со Славенем молча кивнули мохнатыми головами, Волуй перевёл их слова:
– А что ж, и взломаем! Если враз ударим, так может и с частью стены вынесем… Поглядим!
– Ну, тогда всё проще! – усмехнулся, разглаживая аккуратно завитый кончик оседлеца, Буйслав. – Лютень, твои когда будут готовы?
– Через час, не раньше! – хмуро ответил тот. – Но нам некуда торопиться!
– Да, это верно, – подумав, согласился Буйслав. – Первосвет, твои останутся в резерве. Ну, а первыми пойдут Туры. Крещан, ты слышал?
– Слышал, княже, – спокойно ответил Крещан. – Дозволишь ли самому возглавить атаку?
Буйслав пристально взглянул на своего воеводу, но тот выдержал взгляд и лишь коротко пояснил:
– Он мне сына вместо был!
– Добро! – тихо сказал Буйслав, подошёл и неловко, одной рукой обнял Крещана. – Иди!Перун будет с тобой!
14. Штурм.
Час на войне – это крайне мало. Не успеваешь оглянуться, а войска уже построены и впереди – безумие полнейшее – конница. Но только так можно было быстро преодолеть расстояние до стен, с которых готовились, наверняка видя приготовления гардаров, бить стрелами базиликанские стрелки. Каковы они, неплохо теперь знает Буйслав Владенской, который сегодня не сможет пойти в бой и собственным примером подвигнуть воинов на подвиг… И не надо! Не требуется. Идущие впереди Туры не нуждались в примере. Более всего им хотелось отомстить за погибшего воеводу. А в таких случаях о себе не слишком думаешь.
– Скорее бы! – процедил воевода Крещан, чей серый жеребец стоял в первых рядах конного строя. – Что там ведуны тянут!
Ведуны – все восемнадцать – ушли вперёд куда раньше дружины. От прикрытия отказались, объяснив это тем, что десяток или сотня от двух тысяч не укроют, а когда они ударят, у базиликанцев другие проблемы объявятся. Пока, впрочем, ворота, отсюда видные очень хорошо, отливающие бронзой и кажущиеся неприступными, оставались по-прежнему целыми.
– А вот интересно, чем их можно вышибить, если не магией! – пробормотал сотник Рыкун, занявший своё законное место подле Крещана. – Таран по такой крутизне не особливо и затащишь на самый верх! Да ещё если под стрелами…
Крещан, покосившись на молодого, да раннего, коротко хмыкнул. Непонятно, то ли одобряя, то ли осуждая его разговорчивость. И тут кто-то громко выкрикнул:
– Смотрите!
Выкрик раздался прямо за спиной воеводы и Рыкун, молнией развернувшись в седле, шёпотом обронил несколько слов по поводу умника, осмелившегося нарушить дисциплину. Крещан уже неплохо понял нового сотника и был уверен: Рыкун припомнит этот случай и после боя. Горяч был сотник и не всегда справедлив…
А между тем, хоть воин и зря повысил голос, но не просто так. Ведуны наконец-то начали действовать! Они вышли на дорогу шагах в двухстах от стены и встали тремя кругами, в каждом по шесть человек.
– Что они, хоровод водить решили? – сплюнув между ушей своего коня, сердито поинтересовался Крещан.
Ведуны не торопились. Их не испугали стрелы, по какой-то причине и в самом деле не долетавшие до них. Пожалуй, их даже ворота раскрывшиеся не испугали бы! Мгновение позже стало ясно, почему – когда из трёх этих колец ярко вспыхнув выгнулась дугой весёлка[113] и другим концом упёрлась как раз в ворота. Земля содрогнулась…
– Что стоите? – заорал Крещан, привстав в стременах. – Вперёд, во имя Рода!
– Род! – в сотни глоток заорала дружина, подбадривая себя привычным боевым кличем. – Род!!!
Передовой отряд – пять сотен дружинной конницы во главе с самим Крещаном – пустил коней вперёд, резко набирая ход. Следом – остальные, всего три тысячи конницы и пехоты.
Меж тем, ведуны, сделав своё дело – хотя не видно было, каков результат их волшбы, ворота были закрыты от взоров туманом или облаком пыли. Почти одновременно, может быть – центральная чуть раньше, ватаги начали отступать вдоль дороги. Пару раз, если Крещану не изменило ослабевшее за последние годы зрение, ведуны били чарами в самую гущу тумана. Там вспыхивало пламя, тут же угасало… А потом дружинники домчали до того места, где сейчас находились ведуны и старшой Медведей, сам более всего похожий на этого зверя, истинного Владыку Леса, махнув рукой вдоль дороги проорал воеводе:
– Быстрее! Мы сделали всё, что могли! – он что-то ещё крикнул, но было поздно. Конь Крещана пролетел мимо, подобно стреле и воевода уже не мог ничего услышать…
– Вперёд, дети Тура! – взревел Крещан и даже копыта коней застучали о камни дороги быстрее и звонче.
А потом туман или что там это было рассеялся и взорам дружинников – тем, кто смотрел вперёд – открылись ворота. Вернее, то, что осталось от них, от двух нависавших по бокам воротных башен, от укреплений над и за ними и от части стены слева. Месиво из камней, дерева, бронзы и того, что не так давно было человеческими телами. Под камнями немногое сохранилось и за спиной воеводы кто-то зло выругался. Недобрая это смерть. Без славы и без шансов попасть в Вирий…
– Вперёд! – проорал Крещан, мечом указывая, как будто кто-то сомневался, где перед. – За мной, сынки!
Завал посреди дороги не сильно помешал. Большая часть камней оплавилась, лежала невысоким, пологим валом и перескочить через этот вал на конях можно было, и даже не особо напрягаясь. Многие и перескочили. В том числе – Крещан, чей серый конь не зря считался одним из быстрейших в княжеской тысяче. Может быть, десяток или чуть больше коней были быстрее, но и его Серко умел мчать так, что ветром сносило на круп. Вместе с седлом.
На этот раз особого разгона не требовалось, и Серко вовсе не устал к тому моменту, когда влетел во двор. И вдруг заржал отчаянно, пытаясь устоять на разъезжающихся ногах, не удержался и заскользил, заваливаясь на бок, вперёд. Крещан – даром что старик – успел спрыгнуть и сам не устоял, поскользнулся и крепко приложился головой и всем телом о лёд, по какой-то причине покрывавший большую часть внутреннего двора. Оглушённый, он просто не успел подняться на ноги, а потом на него сверху обрушилось что-то тяжёлое и он окунулся в блаженную темноту. И не видел уже, как две сотни, первыми влетевшие во двор, сотворили из человеческих и конских тел завал на льду, как воспользовавшиеся этим базиликанцы и номады хлёстко ударили с трёх сторон стрелами и «желудями» пращей, а от огромного серокаменного здания поспешили добивать ещё живых три сотни стратиотов.
Добивать, правда, было особо некого. Двести воинов частью переломали себе шеи ещё в завале, частью попали под стрелы и не успели даже понять, что с ними случилось. Триста шедших следом застряли у входа и теперь топтались на месте – без руководства, не готовые идти на верную смерть, но и не способные бросить гибнущих товарищей. Их попытка отвлечь на себя часть врагов увенчалась успехом, но лишь наполовину. Базиликанцы ударили стрелами и по ним, но ответные залпы дружинников были куда как менее опасны. Всё же они били с открытого места, а по ним – из-за укрытия, через узкие и глубокие бойницы, в которых вообще не видно – есть человек или нет. Так не могло продолжаться долго, но Туры были упрямы, а в завале, скорее всего погибший, лежал их воевода – не уходили, даже теряя по десятку погибшими на каждый вражий залп, почти треть часа. Завалили трупами ещё и подходы к воротам… Потом кончилось и их мужество. Медленно – хотя бы так поддерживая свою честь, подбирая убитых и раненных, дружинники откатились назад. Угрюмые, многие не только в крови, но и в слезах. Горько оно, такое поражение, которого не заслуживали. А мимо, уже не так весело шли пехотные сотни. Тоже умирать там, на стенах. Теперь уже можно было забыть про лёгкий штурм. Взять с лёту не удалось, значит быть великой крови… Может быть, хоть сотня Неслаба дело изменит. Давно уже ушли, должны бы уже вернуться! Где-то они сейчас? И что тянет Неслаб?!
15. Неслаб и Ярослав. 15 день месяца Березозола.
Неслаб не был трусом – иначе никогда бы, ходя по Радовоем, не стал бы воеводой. Тем более – воеводой, которого ценили и уважали все, от князя Лютеня до последнего отрока в последней сотне общеродовой рати. Вот и сейчас… Ведь дело, почти невыполнимое – если по правде – князь Лютень поручил именно ему! Даже если усомнился, что исполнит, вслух не сказал и вообще… Такое дело не каждому доверят! И он, кстати, тоже не каждых выбрал себе в дружину – сотню Ярослава, первую в княжеской кованной рати. Во всём первую. Ярослав, тот, видно было – не обрадовался, понял, что честь велика, а вот шансов – немного. И девку-травницу, в сотне обретающуюся, без сомнений и сожалений оставил, взял у Любослава травника. Так оно надёжнее будет. Да и не смогла бы девка, как бы крепка ни была, взобраться на такую-то круть! Он сам, хоть и не слаб телом, хоть и снял доспех, оставив из брони только рубаху, обильно пропитанную потом, не раз обрывался и повисал на двух пальцах. Срывались Ярослав, Добран, Богдан и ещё трое, торивших дорогу для сотни. А кто-то внизу и сорвался – он слышал задавленный в последний момент крик и потом – глухой, чавкающий удар о скалы внизу. Проклятые скалы! Проклятая гора! И будь прокляты те первые тридцать локтей, которые они проходили почти час! Скользкие, покрытые не льдом, но плёнкой, на которой разъезжались босые ноги, по которой скользили, срываясь с выступов, слабеющие пальцы… Но ведь почти взобрались! Из трёхсот насчитанных им локтей двести прошли!
Тут Неслаб сорвался. Слава Роду, не совсем, опять уцепился кончиками пальцев за узкий – меч не положить – уступ, отчаянно подтянулся… Рядом глухо выругался кто-то из десятников, видевший и не способный помочь… Но Неслаб и сам справился. Втянул непослушное, вдвое потяжелевшее тело на уступ, зацепился онемевшими пальцами ног и начал наматывать верёвку. Это он мог взобраться, и то – чуть не сорвался. Идущие следом не такие витязи. Им без верёвки не взобраться…
– Воевода, хлопцы устали! – не отрывая напряжённого, покрытого солёной пеленой пота лица от скалы просипел Ярослав. – Отдохнуть бы…
– И ты туда же! – Неслаб так осерчал, что чуть не сорвался и вынужден был несколько мгновений молча цепляться за воздух. Воздух оказался достаточно прочен и он удержался, хотя, возможно, порты уже не помешало бы поменять а внизу идущие могли ощутить на себе меру воеводского испуга.
– Как раз я – ещё могу лезть! – огрызнулся Ярослав, в доказательство уходя ещё на несколько локтей вверх. – Просто место удобное. Карниз, за него и зацепиться можно… Дальше – голая стена! А мы – те, кто ещё может лезть, поднялись бы выше, верёвки бы провязали!
Заколебавшись на миг, Неслаб глянул вниз. Как и прежние три раза, к горлу тут же подкатился комок, его затошнило а руки резко ослабели и потребовалось неимоверное усилие, чтобы не рухнуть вниз, сшибая ползущих наверх, словно муравьи, дружинников.
Сотня далеко растянулась. Правда, все уже были на стене, двигаясь по семи спущенным отсюда верёвкам, но самые медленные ещё находились в досягаемости волн а самые быстрые подпирали первый ряд. Один из них резким рывком, чуть не оборвав тетивой натянувшуюся верёвку, подтянулся на карниз, тяжело дыша плюхнулся, свесив ноги и с явным любопытством глядя вниз. Потом спросил с явственно прозвучавшим в голосе сочувствием:
– Сменить, воевода?
Только тогда Неслаб узнал десятника Яросвета. Чумазый, мокрый и потный – садило как от мокрого пса, Яросвет мало походил на себя. Он, кажется, даже похудел.
Гордость воеводы взыграла враз – не могла не взыграть. Резко встав и чуть не обрушившись вниз, Неслаб молча уцепился за выступающий камень и рывком подтянулся. И на этот раз сорвался всерьёз – камень остался зажат в щепоти, а он полетел вниз, сцепив зубы, чтобы не заорать и этим пустым криком не выдать воинов. Он летел и в мозгу вихрем пролетели картины того, как он врежется спиной в острые пики рифов внизу. Неслаб всегда отличался богатым воображением…
Воеводу резко тряхнуло, он повис и поначалу даже не поверил, что не падает, не открыл глаза.
– Твою мать, воевода… – донёсся до него искажённый страданием голос Яросвета. – Помоги же мне, не удержу! Отожрался…
Неслаб поспешно раскрыл глаза и увидел всего в полутора, может в двух локтях от своего лица перекошенную диким усилием рожу десятника. Яросвет, толстяк каких мало, каким-то чудом сумел распластаться по узкому карнизу – не иначе, и впрямь похудел – выкинул руку вниз и уцепился в кисть воеводы. Кисть уже ныла, то ли вывихнутая при рывке, то ли просто крепко стиснутая.
– Отпусти! – нашёл в себе силы приказать Неслаб. – Отпусти, оба сверзимся!
– Вот те хрен! – огрызнулся Яросвет. – Давай, цепляйся ещё за что-нибудь!
Воевода попробовал зацепиться ногой за узкую трещину, но промахнулся и чуть не стянул вниз Яросвета. Но выхода всё равно не было – эта трещина была единственной и если не на неё, больше ногу поставить было не на что…
Вначале воеводе показалось, он что-то упустил – под ступнёй вдруг словно из воздуха образовался выступ, достаточно прочный и широкий, чтобы с него можно было толкнуться и залезть обратно. Но нет. Уже забравшись, он сумел заставить себя глянуть вниз и увидел, как двое дружинников с трудом карабкаются наверх. Это они помогли, подставили свои плечи. Спасибо им. И Яросвету, что уже полез наверх – первый, давая воеводе время перевести дух и не желая слушать его излияния и благодарность…
Очень хотелось сплюнуть загустевшую, кажется, даже с кровью слюну, но влаги на стене и без неё хватало, так что Неслаб с великим трудом сглотнул её, загустевшую и полез дальше…
А потом стена кончилась. Как-то сразу. Укрываясь за низким ограждением, и впрямь больше обороняющим людей от случайного падения, гардары скопили три десятка, а дальше надо было атаковать. Нет, базиликанцы не могли бы их заметить – они слишком заняты были обороной передней стены и того, что осталось от ворот – выглянувший Ярослав уселся обратно с круглыми глазами и горячим шёпотом поведал про подвиг ведунов, снёсших половину стены, тут всё дело было в том, что больше трёх десятков разместиться вдоль ограждения не могли ни в коем случае и нужно было просто освободить место для следующей части дружины. Вот и освободили. Повинуясь приказу Неслаба, Ярослав повёл два десятка к большому, на целых три поверха дому посреди двора а сам Неслаб, дождавшись пополнения – три десятка на стену. Остальные должны были устроить небольшой, но шумный тарарам здесь, в тылу…
Ярослав давно так не бегал. С другой стороны, давно уже он не чувствовал себя так неуютно – без кольчуги, так словно голый. Наверное, такие же чувства испытывали остальные воины его отряда, потому что бежали быстро, лишних звуков не издавали и только зло и тяжело сопели. Лишь раз кто-то споткнулся и, зазвенев мечом, растянулся посреди двора. Мало того, что мог привлечь к себе внимание защитников форта, так ещё и заработал леща от кого-то из товарищей. Но не время было устраивать разбирательства, молча вскочил и побежал догонять убежавших вперёд товарищей.
Вот и дверь – невысокая, вряд ли больше пяти локтей в высоту – удобно оборонять – окованная бронзой. Приоткрытая. Словно бы зазывала – заходи мол.
– Западня? – пробормотал Ярослав, осторожно толкая дверь концом секиры. Дверь скрипнула, но раскрылась чуть-чуть. Похоже, слуги давно не смазывали здесь петли.
– Я первым пойду! – легко сказал Яросвет и шагнул вперёд, прежде чем его удержали. Впрочем, наверное так и надо. Яросвет был невысок ему не пришлось наклоняться и он вошёл в дверь так, как вошёл бы Ярослав в ворота. И – ничего. Изнутри донёсся весёлый голос:
– Заходите! Здесь пусто…
– Тихо ты! – прошипел, входя внутрь, Ярослав. – Разорался…
– Так нет же рядом никого! – виновато развёл руками приятель.
– Ладно… Иди осмотри верхние поверхи! – хмуро велел Ярослав. – Ждан, твои – со мной!
– На кухню? – обрадовано потёр руки трепач. – Поснидаем…
– Лично ты – в нужник! – взревел рассерженный Ярослав. – Вычищать…
Ну, доорался. Ещё сам ведь указывал Яросвету! А теперь откуда-то выскочил совсем юный базиликанец в дешёвом доспехе, изумлённо уставился на чумазых, мокрых и грязных чужаков, потом дико заорал. Быстро заткнулся, получив клинком по глотке, но дело своё чёрное сделал – весть подал и тут же из всех щелей как рыжие усачи-тараканы полезли стратиоты. Много. Злых. Тут уж стало не до страданий… Тут бы выжить да не дать вышибить себя наружу.
16.
– На первом поверхе чисто! – Ждан дышал тяжело, сплёвывал кровавую слюну из разбитого рта, но уже и улыбнуться пытался. Весело.
– Добро! – кивнул Ярослав, закончив вытирать лезвие секиры и пристально осматривая его на предмет щербин. Серьёзного урона секира не понесла – златенской булат редко нёс ущёрб от железа, но в одном месте появилась царапинка. Сотник нахмурился… После боя надо будет зачистить, чтобы и следа позорного не было!
– Яросвет как, закончил? – прервал молчание Ждан.
– Последних добивает, – за сотника ответил Добран. – Они там, наверху, где-то заперлись и Яросвет своим лбом дверь вышибает. Слышите?
Сверху и впрямь доносились глухие, мерные удары, которые длились уже больше получаса. Дверь видать крепка! Или лоб Яросвета не такой медный, как полагалось…
– Сотник, к нам гости! – сообщил воин от окна и поспешно заложил камень в пращу, отобранную у базиликанца. Всё равно труп, ему не нужно!
– Ты погодь бить! – нервно окликнул его Ярослав, заметив, как ко всем окнам, по пути подхватывая базиликанские щиты и шлемы, поспешили его воины. – Может, наши!
Впрочем, достаточно было одного взгляда, чтобы понять – нет, чужаки. Вернее, хозяева. Базиликанцы. Около четырёх десятков их, иначе – два значка – быстрым шагом, сохраняя строй, двигались к дому. Впереди, похожий на цаплю, вышагивал высокий и длинноногий, очень худой базиликанец со знаком декана на груди. Он и получил первым, почти в упор, когда из всех окон по его отряду ударили стрелы, «жёлуди» и копья. Очень смешно было наблюдать, как длинноногих согнулся пополам, получив под дых сразу несколько снарядов и рухнул под ноги своим солдатам. Надо отдать базиликанцам должное – они не растерялись, не побежали, а под командой второго декана составили нечто вроде строя и бросились вперёд. На их счастье стрел и прочих снарядов у дружинников было немного, их берегли и до момента, когда стратиоты начали лезть в окна, последовал только один залп – и тот жидкий и не слишком точный. А потом в ход опять пошли мечи и секиры. А ещё – зазвенели выбитые стёкла. Базиликанцы в трёх местах ворвались внутрь…
Громко и грязно выругавшись, Ярослав принял первого своего противника на секиру и тот, кажется, даже не успел понять, что случилось – умер слишком быстро. Правда, это понято – без головы особо не навоюешь. Следующий уже успел заслониться небольшим «кулачным» щитом и потом лишился только ноги – Ярослав был зол и щадить нужды не видел. Рядом, часто сплёвывая кровь и крошево разбитых зубов, дрался Ждан – вертелся вьюном, бил во все стороны, отчаянно и быстро. Кажется, его опять ранили, но опять – легко. Ждан, показывая, что ему такие раны – как комариные укусы, весело выругался и коротким ударом отправил на тот свет ещё одного стратиота. Удачно, спору нет, но в момент удара он раскрылся и в не защищённую доспехом поясницу хрустко вонзился базиликанский клинок. Десятник отчаянно выругался, но на этот раз устоять на ногах не сумел и рухнул на пол.
– Ждан! – заорал Ярослав, прыгая вперёд. Его секира прочертила полный круг вокруг тела Ждана и трое базиликанцев отскочили, получив раны, а один уже никогда не встанет – секира глубоко пропорола ему брюхо.
И всё же неизвестно, чем бы закончился этот бой, если бы сверху не сыпанули воины Яросвета. Их осталось только семеро – в том числе и сам Яросвет – но их удар оказался внезапен и базиликанцы были отброшены к окнам. Их было ещё достаточно много – всяко больше, чем дружинников, но это их преимущество быстро таяло. Ну нет у этих южан обычая переть грудью на копья: без оглядки, без сомнения! Потому, вооружённые и закованные в доспехи, они уступали шаг за шагам дружинникам, у которых из брони – лишь тонкая льняная ткань рубах!
Никто поначалу не понял, что случилось – в горячке боя не до размышлений. Но когда из груди оборонявшего окно стратиота вылезает окровавленное рожно копья, значит, кто-то ударил ему в спину. А потом в окна хлынули гардарские ратники и Ярослав впервые получил возможность опустить враз удвоившую свой вес секиру. Руки и ноги дрожали, глаза заливал липкий пот а сердце норовило вырваться из груди и начать свою собственную жизнь. В глазах почему-то двоилось и Ярослав не сразу различил, кто стоит перед ним. Даже секиру поднял угрожающе…
– …Да ты что?! – донёсся наконец до него испуганный голос сотника Любослава. – Совсем обезумел! Вот и выручай таких…
– Любослав… – Ярослав кажется даже всхлипнул. – Любослав, брат! Ты что здесь делаешь?!
Да вот… – пробурчал Любослав, по правде не зная, что говорить дальше. – Шёл тут мимо, гляжу – ты дерёшься. Ну, я и решил, что моя помощь тебе не помешает!
– Взяли?
– Взяли! Князь Лютень лично в приступе участвовал! Так разве отвернёшь, когда впереди сам князь рвётся на стены! Взяли! И даже погибло не шибко много. Сотен пять убитых, ну, раненных поболе будет. Но ведь взяли проклятый острог! И их стратига живым, и ещё почти тысячу. Буйслав там бушует, всех на краду отправить хочет.
-Он – вправе! – буркнул Ярослав, глядя на то, как хлопцы Любослава собирают погибших воинов из его сотни. Погибших и немногих раненных…
– Да, вправе, – чувствовалось, что Любославу взгрустнулось. – Наш князь против! Вишь ты, говорит о милосердии!
– Милосердны мы были бы, если бы они сразу сдались! – возразил Ярослав. – Теперь-то о чём говорить?!
– Ну… Принести в жертву тысячу, это – бойня!
Вполне возможно, так думали многие…
Вполне возможно. Но Буйслав сумел настоять на своём – гнев его был велик, а Лютень слишком устал и не желал ничего иного, кроме мести. Дружинники же, даже те кто был против, были людьми подневольными и не могли не исполнить приказ. Исполнили… Камни двора в последний раз в своей истории покрылись кровью. Бойня. Тысячу воинов, своим мужеством достойных лучшей участи забили, как скотт и их ещё тёплые, но уже мёртвые тела, бьющиеся на камнях потрясли Ярослава, как никогда и ничто до того. Он даже пошатнулся, а потом невольно взглянул на князя Лютеня, каменным изваянием возвышавшегося из седла своего Снега в десяти шагах самое большее. Князь, оказывается, тоже взглянул на него. Взглянул, и поймав встречный взгляд горько усмехнулся. Потом заговорил, и голос его, хоть и тихий, слышала вся дружина:
– Тяжко тебе, сотник?
– Тошно, княже! – без особого стеснения признался Ярослав. – Ты знаешь, я живот за тебя положу. Но – в бою. А вот так… Тошно!
– Терпи. И вы все – терпите! Как я терплю. Это – право Буйслава Владенского!
А Буйслав торжествовал. Он умастил дорожку Рудославу, лёгким сделал путь до Вирия. И там Перун уж точно возьмёт в дружину лучшего витязя рода Тура. Его сына…
Глава 11 «Правда Теодора»
1.Император Теодор. Замок подеста Тангарии. Раннее утро 3 дня месяца Цветеня (по гардарскому месяцеисчислению).
Месяц Цветения, который гардары именуют попросту Цветенем, а базиликанцы странно – априлусом вступал в свои права яростно и непобедимо. Лишь в лесах – где-нибудь в тёмной глубине, ещё оставался снег, вокруг же городов было слякотно, пахло весенним влажным грунтом. Дороги – отличные базиликанские дороги, мощёные плитами, без рытвин и колдобин – оказались залиты талым снегом, попросту – водой. На время война затихла сама собой и многие были тому рады. Люди – будь они трижды воины, рождённые для убийства, в какой-то момент устают от крови. Весна наступила очень кстати – войска устали и требовали отдыха. И император Теодор, могущественнейший правитель Империи Тор, в руках которого ныне оказалась и судьба Империи Базилиска дал такую возможность. А заодно – дал шанс кузену Артуру поправить дела в региментах, которые порядком поистрепались за время зимней кампании и до того – штурма Тангарии. Сейчас под Золотым Драконом - императорским стягом о двенадцать концов, могло в лучшем случае собраться семьдесят тысяч солдат: шестьдесят тысяч пехоты, восемь тысяч лёгкой конницы и около двух тысяч – тяжёлой, рыцарской. Тоже немалая сила, но каждый раз, отдавая приказ отряду идти в бой, Теодор вынужден был помнить – последняя. Последняя армия, за которой – младенцы и дряхлые старики, женщины и преступники, которым уже нет прощения. Только они…
Император стоял на башне Тангарии и перед взором его открывалась картина разрушений, охвативших этот прекрасный город. Ему доводилось бывать здесь раньше – когда он ещё был кронпринцем и отец посылал его сюда, договариваться с базиликанцами о пошлинах. Тогда этот город потряс его своей красотой и рациональностью. Теперь… Теперь это было в прошлом. Город крепко держался тогда, зимой. Его обороняли и воины, и маги и даже мирные горожане. Даже женщины и дети! Только при первом, во многом случайном и уж точно неудачном штурме было потеряно двадцать сотен воинов и двадцать три осадных порока! Нужно ли говорить, что войско озверело. Да ещё впервые были пущены в дело разбойничьи корунелы [114]– восемнадцать тысяч пехоты, привыкшей в первую очередь грабить, подкреплённых магами – в первых рядах плечом к плечу с Гармом Одноглазым и Торфином Северянином, знаменитейшими разбойниками Ассании шли новоиспечённые магистры магии Урфус и Равен. Огненные шары и потоки Лавы, добытой словно из недр земли сделали своё дело! Базиликанцы, которых в городе было то ли пятнадцать, то ли двадцать тысяч натиска не выдержали и отступили от ворот. А когда разбойники, головорезы и отребье ворвались в город, остановить их было уже невозможно. И удержать… А он, император, и не пытался. Крик и стон кровавый повисли в тот страшный день над Тангарией! И ещё шесть дней бесчинствовала армия в городе, но плакать и молить о пощаде было уже некому. Граф Гарм Одноглазый и коронель[115] Торфин Северянин теперь в свите. Магистр Урфус заправляет магами и получается это у него – лучше некуда. Почти сотня уже магов в армии торингов! Магистр Равен умер при штурме. Новое было дело – боевая магия, никто не знал, что можно перенапрячься до смерти…
– Слава тебе, Защитник Розы, Осенённый светом Креста! – раздался за спиной негромкий голос, и живое напоминание о позоре тех дней, комендант Тангарийского гарнизона коронель Торфин бесшумным шагом возник пред ясны очи государя.
– Здравствуй, мессир Торфин! – кивнул ему Теодор. – Я ведь уже говорил тебе, когда мы наедине, обращайся ко мне по простому. Да и в кругу друзей и соратников… хм… Ну, и как дела?
– Он вернулся, государь! – ответил Торфин, прекрасно понимая, к чему относился вопрос. – С гостями. Когда прикажешь привести их к тебе?
– Сегодня, наверное! – задумавшись на миг, решил император. – Вечером, когда Огненное Око зайдёт! Я предупрежу магистра Ромуальда, чтобы гвардейцы пропустили вас! Но передай им, что рядом со мной будут маги! Если что…
– Они вряд ли захотят так рисковать! – быстро возразил Торфин, не иначе, уже получивший мзду от врагов. – Ведь всем известно, что ты готов говорить о мире, государь. А если что с тобой случится, к власти – пусть и регентом – придёт герцог Артур. Он – сторонник войны до победного конца. Базиликанцам сейчас не до покушений!
Император криво усмехнулся. Артур, мальчишка, волей случая ставший верховных коннетаблем и – до совершеннолетия сына – наследником престола, был горяч. Он и впрямь ратовал за то, чтобы армия не отстаивалась в Тангарии, ограничиваясь короткими вылазками, а шла на Миллениум, на соединение с гардарами. Если оба войска объединятся – а гардары всего в двадцати верстах от Тивраны встали – столица августа Филиппа не продержится и месяца. И тогда… А вот что тогда, Теодор не знал и предугадывать боялся и не хотел. Иначе выходило, что следующим шагом после победы над базиликанцами станет война с гардарами. Её просто не избежать, когда появится такое количество свободной земли! А тогда… тогда огромное гардарское войско, подкреплённое южными дружинами, в порошок сотрёт бывших союзников. Будет ли тогда на Терре государство, осенённое светом Святого Креста, благословленное чистым сиянием Пречистой Розы?! Страшно подумать.
Базиликанцы, как бы там ни было, всё же свои, единоверцы, хоть и погрязшие в невежестве и ереси. Проповедники, посланные архиепископом Ассанским уже начали свою работу. Вряд ли в ближайшее время у них выйдет что-то стоящее, но времени вдоволь. Можно и рискнуть.
Пока император размышлял, Торфин продолжал стоять подле него, не мешая и не напоминая о себе даже вздохом. Это тоже стало привычкой: вот так стоять каждый день и мыслить. Верный коронель оказался наиболее подходящим наперсником для дел тайных, знал многие уловки, неизвестные вельможам и пару раз, в миг особой слабости, Теодор подумывал о том, что пора ставить бывшего разбойника Северянина во главе самой страшной и тайной структуры империи – Тайной стражи. Правда, даже самые преданные нобили возмутятся… Да и пёс с ними, как говорит всё тот же Торфин! В конце концов, нобили никогда не были слишком сильны в Империи Тор – так заповедал ещё великий предок Торвальд Основатель[116], его путём шёл Конрад Великий[117]. Ни один не имеет постоянной дружины, чтобы в ней было больше двадцати воинов. Ни один, будь трижды талантливым, не может быть уверен, что и сын его останется графом. Так заповедали предки, и не ему, Теодору, нарушать обычаи!
– Мой государь, – всё же дал о себе знать Торфин.
– Да. – коротко и сухо, давая ему понять, что недоволен, что его оторвали от важных государственных дум, отозвался император.
– Мой государь, я хотел спросить… – Торфин замялся, не зная как сказать. Это тоже была их игра – коронель начинал разговор, потом делал паузу а император, словно заранее знал, продолжал тему, говоря о том, что было нужно ему более всего. В данном случае речь шла о том, как Теодор желал провести время до полудня. Обычно, когда позволяли дела, в это время он выезжал в город – выезжал в народ, как с кривой усмешкой называл это сам Торфин. Иногда заезжали в невысокий, всего о два поверха домик на окраине – там проклятый разбойник держал небольшой гарем и юные базиликанские девушки, впрочем как и зрелые матроны – как пожелает повелитель половины мира – ублажали его императорское тело. Война… Теодор не слишком смущался того, что не мог удержаться, скорее даже наоборот – бравировал этим. Впрочем, ездил туда всё равно тайно и в сопровождении одного только Торфина. Его головорезов он в расчёт не брал, а разбойнику – верил. Слишком многим обязан. Да и некому ему выдавать!
– Нет, Торфин! – покачал император головой. – Не сегодня… Хотя – жаль! Та, новенькая, сласть как хороша! Пробовал?!
– Спаси меня Пречистая Роза! – сотворил Торфин Символ Веры. – Я ещё не обезумел и на чужое не зарюсь! Мне и других хватает…
– Слышал о твоих развлечениях, коронель! – медленно, сощурившись зло и недобро, протянул император. – Смотри, не хвати через край!.. Хочешь, назначу тебя главой Тайной Стражи?
На такие вопросы не принято говорить «нет». Торфин – вот ведь хитрец! – сумел выйти и из такого положения. Он молча склонился в низком поклоне, не ответив ни «да», ни «нет».
2.Василик Герий Мар Сильвий [118]. Замок Тангарии. Вечер 3 дня месяца Цветеня (по гардарскому месяце исчислению).
Василик Герий Мар Сильвий был уважаем и любим – многими, но не всеми. В его жилах текла кровь архонтов Миллениума, ещё тех, прежних и сам август Филипп Красивый приходился ему… четвероюродным, кажется, братом. Это на самом деле лишь мешало Герию. Август Филипп был донельзя щепетилен и в то время как на чужаков награды, почётные должности и руги сыпались, как из рога изобилия, сам Герий Мар Сильвий, потомок знатнейшего рода, прозябал василиком. Случалось, конечно, исполнять такое, от чего дух захватывало, случалось вообще всякое… Но сам Герий не был удовлетворён. Он, разумеется только в мыслях, считал наиболее подходящим для себя постом проэдра[119]. Как минимум, да и то в том случае, если кости выпадут пустышками – логофета дрома[120]. Август Филипп, кстати, не раз при всех подчёркивал высокие качества своего дальнего родственника… Дальше похвалы дело пока не шло. А жаль, уж он бы постарался, он бы не допустил тех ошибок, что как из того же рога изобилия сыпались из нынешнего проэдра, худородного и тугодумного анфипата Василия. Поговаривали, он до сих пор удержался у власти лишь ценой высочайшего напряжения своих собственных проастий[121]. Возможно. Земель и рабов-колонов у анфипата было вдоволь, он вполне мог покрыть все недоимки из собственного фоллиса! А он василик и архонтид – беден как церковная мышь. И ругу август, бросивший все силы на создание новой армии, выплачивал год назад.
– Кир Василик! – раздался за спиной шипящий голос ипата Архипуса. – Кир Герий, как думаешь, что дальше?
Герий, тяжело вздохнув, обернулся и смерил молодого вельможу – ипату не минуло ещё и двадцати пяти лет – пристальным взглядом. Архипус, как ему нашептали ещё до отъезда, считался человеком проэдра, причём из близких. Теперь василик догадывался о причинах столь быстрого возвышения, такого высокого звания которое ему, сорокалетнему дипломату и не снилось! Лицо молодого ипата – мужчины в расцвете лет! – выглядело слишком женственным, от ипата за стадий несло благовониями и притираниями, все лишние волосы на лице были тщательно выщипаны а тонкие брови подведены чернью.
– Ты что-то хотел мне сказать? – холодно спросил василик, с нескрываемым интересом наблюдая за тем, как под его взглядом ипат розовеет, потом краснеет, потом – багровеет. Уже хорошо. Стесняться не перестал. Если память не подвела – а она подводила Герия очень редко – малыш Архипус совсем недавно появился при дворе. Видно, ещё не успел растерять по пути наверх остатки совести…
– Да, кир Герий! – коротко сказал Архипус. – У меня есть вопросы. Не думай, я знаю, зачем мы здесь. Мне только интересно, какая роль в этом отводится мне! Чтобы я, упаси Пречистая Роза, ничего не напортачил!
– Уверяю тебя, кир Архипус! – невольно улыбнулся такой тревоге василик. – Ты ничего не напортишь. Ты человек умный, должен понять и не обидеться… Ты здесь для виду! Василика, как и августа, играет свита, и ты – часть моей. Блестящий молодой офицер, в двадцать пять – уже ипат и награждён пожизненной ругой! Сам понимаешь, таких немного и про них знают. Раз ты со мной, торинги поймут это так, что мы придаём этим переговорам очень большое значение. А так… Молчи побольше, напусти на себя серьёзный вид, даже скучающий. Мол, тебе всё не впервой и ничего не потрясает. Что?
Вопрос был адресован третьему члену их посольства – невысокому, лысоватому и оттого носящему парик, толстому как бочонок нотарию[122] Логофета Дрома Тулию. В своих шесть полных десятков и ещё три года он совершил потрясающую карьеру, добравшись до звания кандидата[123] и отныне мог смотреть на остальных сверху вниз, надменно и с немалой толикой презрения… А если серьёзно, Тулию нередко не хватало характера и здорового цинизма. Поговаривали, пару раз талантливый дипломат имел все шансы взлететь куда выше. Он оставался там же, где и прежде, влачил почти нищенское существование и – Герий знал не понаслышке – нередко перебивался с хлеба на воду. Впрочем, никто ни разу не слышал, чтобы Тулий жаловался.
Вот и сейчас – запах несвежего мяса и лука с вином был силён и молодой а потому жестокий ипат поспешно сделал два шага назад, сморщился. Василик Герий, тот выдержал атаку запахом с каменным лицом, лишь спросил, когда молчание затянулось:
– Что-то случилось?
Тулий впервые оторвал взор от пола и на василика в упор взглянули чёрные, полные насмешки и живого человеческого ума глаза. Не заметно, чтобы Тулий стыдился себя или был оскорблён. Привык, наверное.
– Случилось? – переспросил нотарий далеко не сразу. – Нет, великий, отчего же! Я бы даже сказал, не с чего! Нас хорошо охраняют и неплохо кормят. Но и взаперти не держат – я выходил в город.
– Надеюсь, переодевшись? – ипат Архипус тщился доказать свою необходимость. – Если варвары узнают про нас…
-Узнают? – нотарий не смотрел на юношу, по-прежнему в упор глядя на василика. – В базиликанском городе? Где все ходят, одетые точно также? Вот ещё! Нет, меня никто не заподозрил.
– Ну, и как город? – тяжело спросил Герий.
– Плохо! – усмешка не ушла из глаз, лишь упряталась в самую глубину, лишь голос стал глуше и серьёзнее. – Очень плохо… Торинги, правда, уже не зверствуют, но и не сдерживают себя. При мне воины взяли с лотка «лепестки» и не заплатили! Их центурион видел это и не воспрепятствовал грабежу! И потом – город сильно разрушен, многие погибли ещё зимой – от мороза да от голода… Не знаю, как выжили те, кому суждено было выжить! Я тут говорил с одной горожанкой… м-да… Бедная женщина! Что ей довелось пережить, так лучше бы она умерла – милосерднее было бы. Она говорит, сейчас в городе совсем немного жителей осталось, и в основном – женщины и дети. Стариков перебили сразу, кто чудом выжил при штурме – умерли зимой. И малыши – все. Голодно было и очень холодно. Те, кто остался и сохранил красоту – обслуживает торингов. Кто и этого не может, порты им стирает или за конями прибирает. За лепёшку и кусок сыра в день…
Василик бросил короткий взгляд на Архипуса и усмехнулся. Лицо ипата пылало священным и праведным гневом, рука неистово сжимала рукоять короткого – только для этикету одетого! – золочёного меча. Ещё один признак того, что Архипус – из бедняков. Ни один настоящий новелиссим, будь хоть богатейшим человеком на свете, никогда не прицепит к поясу безвкусицу. А про ЭТО по-иному и не скажешь – безвкусица!
– Что, прямо сейчас мстить бросишься? – насмешливо спросил он, глядя в упор в тёмные, помутневшие от гнева глаза юнца. Для него юнца, хотя двадцать пять – возраст немалый…
– Я бы их… их… всех их! – не слишком связно, но вполне понятно выразился ипат. – На палю их, на палю!
– Ну, не будь таким грубым! – поморщился василик. – Это – война и мы то же самое творили в Сальме и Фронфоре, Данабурге…
– …Плевать! – грубо и решительно прервал его Архипус. – Не желаю слушать! Я – солдат, я тоже был в Данабурге. Но я никого не насиловал и не убивал. Только в бою! И не говори мне, что это не запрещено! Честь, она у нас одна, и пятнать её даже малостью всё одно – подло!
Герий уже по-другому поглядел на Архипуса. Молодец, даром что… м-да… в общем, совсем не так плох оказался! И точно – не безнадёжен!
Тут входная дверь, плотно прикрытая, бесшумно раскрылась и внутрь вошёл невысокий, крепко сбитый офицер-торинг. Довольно разбойничьего, надо признать, вида. Коротко кивнув на приветствие базиликанцев, он несколько мгновений молча изучал их, потом что-то для себя определил и обратился напрямую к Герию:
– Ты, что ли, василик? Император велел передать, что – пора! Он ждёт вас!
– Мы готовы! – просто ответил на это василик.
3.Император и василик. Замок Тангарии. Вечер 3 дня месяца Цветеня.
Доспехи охраны за дверью издали слитный, звонкий лязг и Император вынырнул из потока мыслей. Давно он так не задумывался, аж стыдно! Стыдно потому, что мысли уносили куда-то не туда, что вместо того, чтобы заботиться о процветании империи, о победе в войне, он вспоминал жену, красивую, пусть и холодноватую гардарку. И вчерашнюю базиликанку – не такую красивую, но страстную. Благодаря первой, он всё ещё император; благодаря второй, он всё ещё мужчина. И вообще, базиликанцы, они – ничего. Вполне приличные люди. Когда не против тебя стоят…
Сегодня не было обычных для императорского двора церемоний, и кравчий Томас не возгласит явление пред ясны очи Императора Тор, Защитника Розы и Оберегателя Креста, Наместника Господа на земле и прочая и прочая и прочая… Сегодня мессира Томаса заменяет мессир Торфин Северянин. Да, мессир… Стоило курносой и далеко не нобльской роже Торфина просунуться в дверь, Император подобрался окончательно и даже сумел натянуть на лицо лёгкую и ничего не значащую улыбку. Науку лицемерия он проходил ещё при жизни слабоумного батюшки, успел познать её сполна!
Дверца – невысокая, но великолепно украшенная золотым и серебряным узором, вновь раскрылась. И вновь бесшумно. Императору на краткий миг открылись обтянутые гардарским булатом спины гвардейцев из отборного легиона «Золотых Драконов», но лишь на миг. В следующее мгновение весь дверной проём заполонил собой огромный базиликанец с хитрой рожей прожжённого мерзавца и негодяя, следом за ним вошли ещё двое: один – молодой и приятный собой, по виду – вельможа, другой – неопрятно, хоть и богато одетый, с огромным носом цвета варёной свёклы и, наоборот, маленькими и тёмными глазками, упрятанными глубоко под бровными дугами. Император даже залюбовался им, настолько этот базиликанец подходил под его настроение. Впрочем, настроение настроением, а мириться надо. Слишком много крови пролито, чтобы говорить о чье-то безусловной победе. Если кто и одолеет, так это гардары. Они уже здесь, они сильны как никогда, война объединила даже таких антиподов, как князь Лютень Холмградский и князь Буйслав Владенской. И их, в отличии от торингов и базиликанцев, почти столько же. Ходят слухи и о подкреплении, что быстрым маршем двигается через всю Империю Тор… Возможно. Хотя и непонятно – зачем. В смысле – зачем по суше топать, когда под боком – водная дорога. Вассилиссум пал, пробка выбита из кувшина и ничто не держит эскадры гардарских крутобоких корабликов – ладей и стругов – в Понте.
Рослый базиликанец, назвавшийся василиком Герием Сильвием из рода Маров, что-то уже говорил, но император слушал вполуха. Соблюдая на лице прежнее внимательное и приветливое выражение лица кивал в положенных местах, выслушивал пока без возражений… Чу! Пришла пора сосредоточиться! Славословия и угрозы закончились. Василик, отерев трудовой пот со лба, перешёл к предложениям. И сразу же пошёл в открытую, что немало удивило Теодора…
– …Благословенный Император ведает и без нас – варвары не так просты, как кажутся! Думаю, Благословенный Император догадывается, почему они так быстро согласились прийти ему на помощь!
– Даже не догадываюсь! – усмехнулся Теодор. – Ну-ка, просвети меня, почтенный Герий! И давай без церемоний. Вот если бы я встречал тебя как положено, при свите и во дворце, мой кравчий вытянул бы из тебя весь мой титул. А он, если слышал, занимает собой ровно половину пергаментного листа и ещё не один глаштай не смог выговорить его за раз, не переводя духа… Но – к делу. Ты предлагаешь мне перемирие?
– Мир, великий! – поколебавшись, прежде чем ответить, возразил Герий. – Мир! На самых лучших условиях, какие только можно себе представить!
– То есть я получу Тангарию, Кирифор и все земли за Златогорьем, Тулсу с Малассой; а мои союзники – Мраморные горы и Вассилиссум?
Василик подавился собственной улыбкой но – выучка великолепная – сумел сохранить её на лице. На насколько мгновений в комнате повисло мёртвое молчание, потом Теодор, с наслаждением наблюдавший смятение в рядах посольства, позволил себе маленькую улыбку. Это – его месть за унижения начала войны, унижение Сальма и Фронфора!
Узрев, что император пошутил, позволил себе засмеяться и Гермий.
– О, великий император шутит! – он никак не мог успокоиться, хлопал себя по толстым коленям и одновременно утирал скупые мужские слёзы.
– А кто тебе сказал, что я – шучу? – холодно спросил Теодор, стирая с лица вежливую улыбку и добавляя в голос металла. – Или вы там, в Миллениуме, решили что дикие северяне согласятся на мелкий откуп? Так не будет этого! Мы слишком много потеряли в этой войне, чтобы мириться за бесценок!
– Отчего же за бесценок! – вскинулся доселе молчавший нотарий. – Вашими воинами, великий государь, взята добыча в шести полисах Империи Базилиска!
– Это – законная добыча моих воинов! – холодно возразил Теодор. – Притом большая часть её – в руках гардаров. Не думаю, что они согласятся отдать её обратно и считать частью выкупа за мир!
– Великий Государь, никто об этом и не говорит! – василик даже за голову схватился. – Империя Базилиска и лично её повелитель, великий и могучий, божественный август Филипп прекрасно понимает свою вину в зачинании этой войны. Скажу более, повелением августа аларх, начавший ту проклятую прю из-за водопоя разжалован до турмарха! Это – первое. Затем. Мы готовы обсудить судьбу той части земель Базилики, что находится за Златыми Горами и более того – признаём право Империи Тор… требовать их возврата под её крыло. Будем откровенны: многие из них куда ближе к вам, чем к нам и живут на них – торинги! Со своей стороны август Филипп просит об одном: исключить из переговоров статью вознаграждения варваров-наёмников. Мы не оспариваем вашего права награждать их, но не нашей землёй. Это – первейшее условие. Если оно неприемлемо…
Теодор резко откинулся в кресле, не скрывая раздражения и даже злобы. Верный пёс Торфин почувствовал его гнев и немедленно взъярился:
– Ты!!! – его дикий варварский рёв заставил нервного нотария подпрыгнуть на скамье. – Ты! Как ты посмел перечить великому императору?!
– Моими устами тоже говорит император… август! – резко возразил василик, не глянув на него. – Я говорю то, что мне велели! И сейчас повторяю: мы не готовы обсуждать потерю городов, тем более передачу их и земель вокруг них в руки варваров, именуемых гардарами! Мы вообще не намерены обсуждать мир с ними!
Теодор несколько мгновений помолчал, потом резко встал и прошёлся по комнате, знаком велев остальным сидеть. Круг, второй… На третьем развороте император остановился, что-то окончательно решил и подошёл к василику. Впился в него сверху вниз острым как клинок взглядом…
– Так значит, вы предлагаете мне предать моих союзников?
– Да! – коротко ответил василик.
– Так значит, предать союзников! – холодно, но на удивление спокойно повторил император. – Предать князя Лютиня, предать мою жену, предать сына и наследника – он ведь тоже на половину гардар! Предать всех тех воинов, что пришли ко мне на помощь, забыв обиды; и тех, кто уже погиб, защищаю чужую землю!
– Ну… можно и так сказать. – пожал плечами василик. – Или иначе: ты освобождаешь их от службы. И потом, я не предлагаю тебе предавать, государь! Достаточно просто не помогать. Прекратить поставку обозов, отозвать те части, что пока ещё находятся при гардарах. Дальше мы сами разберёмся!
Теодор криво усмехнулся:
– Вот как!.. Сначала – с ними, потом – с нами?!
– Ну уж нет! – решительно сказал василик. – Довольно! Навоевались… Август Филипп всей душой желает перемирия и даже мира. Он готов выплатить контрибуцию и уступить часть наших земель. Но – тебе, благородный император! Варвары не получат ни пяди земли, ни медного нуммия! Это – непреложное условие…
– Ты ставишь мне условия? – искренне удивился император. – Мне кажется, не время и не место!
– Да, великий! – по лицу Герия промелькнула тень, но он сдержался и даже позволил себе улыбнуться. – Я понимаю, что ты – человек чести, потому решил, что тебе будет интересно узнать цену твоего согласия. Позволь, я покажу тебе список городов и земель, которые мы готовы уступить Империи Тор!..
Вот сейчас бы императору забушевать, закричать, затопать ногами на послов. Выгнать их, даже казнить… Торфин этого и ждал – напрягся, руку на меч положил.
– Показывай! – милостиво кивнул император…
4.Император Теодор. Окраина Тангарии. Ночь 3 дня месяца Цветеня.
Переговоры завершились лишь поздно вечером, а сразу после того, как послы ушли, император изволил пожелать отправиться в… В общем, в тот самый дом, на окраине Тангарии. Вообще-то в темноте лучше было не ездить, даже по городу, где воинов-торингов было вдвое, втрое больше, чем мирных горожан и возможных вражеских убийц. Но – воля императора! Ругаясь, воины из корунелы Торфина Северянина садились на коней и уже через час кавалькада из сорока всадников выехала за пределы замка…
Дорога была знакома давно, дорога не раз езженная и – насколько знали телохранители – безопасная. Император в последнее время повадился ездить в тот дом на окраине, так что уже знали, где лучше ехать вплотную к государю, а где – можно растянуться и даже не оглядываться по сторонам. Кто-то из весельчаков даже песню затянул, благо, что император не мешал и даже поощрял. Поговаривали, правда, что это он так пытался расположить к себе простых воинов, не гвардию… Ну да и пусть! Располагало уже то, что Теодор доверял им, простым воинам, а в большинстве своём – даже бывшим разбойникам. Вот ведь – говаривали среди воинов Торфина – два легиона гвардейских в городе стоят, а ездим с государем – мы! И готовы были эти бывшие головорезы за императора жизнь отдать. Интересно, осталась бы их готовность, если бы они знали правду? Император стыдился своего увлечения полонянками и никоим образом не готов был выказывать свои пристрастия перед гвардейцами. Что же до бывших разбойников, ныне – воинов его армии… Война впереди длинная. Если кто-то осмелится язык распустить, так вражеская стрела его враз укоротит!
Вот так и ехали – под не слишком пристойные песни охраны, окружившей императора со всех сторон, скрывая его лицо под тканью, за их спинами. Ехать было далеко, город Тангария велик и красив… был. Размер-то его и ныне оставался велик, никуда он не делся. От красоты немногое осталось. Храмы и дворцы, форумы с обязательными для каждого базиликанского полиса статуями основателей, всё это было разграблено, а многое – и разрушено. Тангарцы оказались отчаянными людьми, во многих домах и особенно крепко стенных храмах были импровизированные крепости и вышибать двери пришлось даже магией. Потому по пути попадались обгоревшие руины, зияющие ныне пустыми бойницами окон. Иногда в глаза бросались и признаки жизни в них – быстрый всплеск огня в глубине дома, неясная в свете Мёртвого Ока тень, мелькнувшая на фоне того же огня. Тогда воины хватались за оружие, но тут же оказывалось, что это либо кошка, либо одичавшая собака… А то и женщина либо ребёнок. Таких тоже хватало в разорённой Тангарии.
– Не нравится мне это! – Торфин всю дорогу чувствовал себя не в своей тарелке, ныл и уже удостоился двух выговоров императора. Но продолжал в том же духе и это по правде сказать грозило ему невесёлыми последствиями. Другое дело, что ещё с разбойничьих времён он привык доверять предчувствиям, а на этот раз оно было очень сильно.
– Хватит, мессир Торфин! – ледяным голосом оборвал его император. – Я понял вас, поймите и вы меня: я не поеду обратно!
– Как скажете, государь! – медленно ответил Торфин, решив сделать паузу.
– И не думай повторять всё ещё раз! – сурово сказал Теодор. – Повешу на первом же дереве!
– Здесь нет деревьев! – вздохнул Торфин. – Которые остались после штурма, вырубили зимой, на дрова!
– Я найду, на чём тебя повесить, коронель Торфин! – усмехнулся император.
Вот уж в чём Торфин ни сколько не сомневался. И мог бы подчиниться… Страх был сильнее. Страх сжимал желудок и сердце в кулак, страх заставлял вновь и вновь обшаривать взором дорогу впереди…
– Торфин! – внезапно нарушил молчание император. – Где сейчас твой друг, этот наглец и грубиян?
– Государь говорит о Гарме Одноглазом? – осторожно осведомился Торфин.
– Да, я говорю о нём. О графе Ловезском! Где он?
– Мой император, но ведь твоей волей он послан на помощь гардарам! – удивлённо воскликнул Торфин.
– Ах да… Я и забыл! – равнодушно ответил император и больше к этой теме не возвращался.
А вокруг потянулись места куда более обжитые – так называемый Горный регион[124], где жили в основном люди среднего достатка – торговцы и ремесленники. Здесь и сопротивление было помягче, и грабили не так активно. В результате дома стояли почти целые – двери уже навесили, окна хотя бы досками, но закрыли, к тому же здесь было людно и даже встречались перебитые в других местах собаки. Правда, мало их было и выглядели они чересчур исхудавшими для домашних зверей и чересчур забитыми для сторожевых, но тут уж война виновата. И голодная для большинства горожан зима. Впрочем, досталось этой зимой всем: и зверям, и людям. Теодор не сомневался в этом, но зимой, когда к нему приходила – и не раз – делегация старейшин города и молила о помощи, он каждый раз отсылал их прочь. Вежливо, но твёрдо отказывал, объясняя это так: нечего было оборонять город! Вот сдали бы…
Но город никто не сдал, его взяли с боя и тангарцы не могли рассчитывать на его милость. Или – уже могли? Если он решился на мир с базиликанцами, уничтожать мирных подданных августа Филиппа самое малое – глупо!
– Торфин! – окликнул император коронеля, ехавшего самую чуть позади. – Вот скажи мне, Торфин…
Торфин замер в ожидании продолжения, даже дыхнуть побоялся, но Теодор не торопился. Думал. Глаза его, устремлённые в одну точку, вряд ли что-то видели сейчас, выручал конь, не раз уже ходивший этой дорогой. Наконец, не меньше чем через четверть часа, уже у самых ворот, император остановил коня. Замерла вся кавалькада, ожидая распоряжений. Воины не забывали осматривать ближайшие крыши и окна. Император велик и могуч, по его воле двигаются на врага десятки тысяч воинов и никто во всей Империи Тор, также именуемой Закатной не может сказать ему слова против. Но достаточно одной стрелы с тяжёлым бронебойным наконечником, чтобы от всего этого могущества осталась одна лишь телесная оболочка. А она, как известно, подвержена тлену и лишена какого бы то ни было разума.
– Так вот Торфин, что я хотел спросить! – задумчиво протянул император, блуждая взглядом где-то у основания воротной арки. – Что ты думаешь насчёт мира с августом? Ты? Не как коронель, мой офицер и нобиль меча[125], а как простой разбойник Торфин Северянин! Ты лучше меня ведаешь, про что говорят воины!
– Так что сказать, мой государь! – протянул тот, пытаясь в этой паузе определиться, какой ответ будет более угоден императору; не угадал, пришлось идти ва-банк. – Я так думаю, воины от войны устали. Прости уж, мой государь!
– Да нет… – пожал плечами император. – Я не гневаюсь, наоборот – доволен, что ты правду сказал! Значит, если я заключу с базиликанцами мир, даже поверх голов союзников, народ меня поддержит?
– Мой император, армия тебя поддержит в любом случае! – осторожно возразил Торфин. – А за быдло я сказать не могу. Всегда найдутся недовольные!
Коротко кивнув, Теодор вновь пустил коня вперёд. На этот раз совсем коротким шагом – они уже приехали, оставалось только въехать в ворота!
5.Граф Гарм Ловезский, берег Тивраны. 4 день месяца Цветеня.
Базиликанский разъезд попался гезитам случайно, но уж раз попался – его не упустили. Превосходство в силах была почти двадцатикратным, к тому же трём турмам[126] лёгкой базиликанской конницы приходилось вырываться из тисков полутора тысяч тяжёлой конницы – почти тысячи торингов и пятисот гардарских дружинников-волков. Ничто не могло их спасти – разве что немедленная помощь равного или большего количества базиликанских войск, а это – невозможно. Базиликанцы и не пытались спастись, хотя, странное дело, сражались умело и яростно. Странное дело, потому что по сию пору новоиспечённый граф не видел сильных конников под Золотым Орлом Августа. Случалось всякое, но турмарх, командовавший этим маленьким отрядом, разъездом, оказался настолько удачлив и умён, что продержался почти три четвери часа. Его конники сумели даже выдержать стычку – правда, короткую – с гезитами графа и уже этим могли гордиться. Впрочем, сейчас их ничто не могло уберечь от разгрома: гезиты наконец-то сумели охватить отряд базиликанцев широкой дугой и гнали их прямо под удар разворачивающегося конного клина гардар. Зрелище, надо сказать, кроме того, что красивое, было ещё и поучительное. Гарм Ловезский не так давно был простым разбойников, а до того, правда недавно одним из конных латников герцога Данарского, в конных атаках толк знал, но лишь снизу. Теперь ему впервые довелось увидеть, как надо атаковать воеводе. Урок был поучителен… только короток. Не слишком много времени потребовалось, чтобы разметать в прах сотню, неполную и легко вооружённую. И четверти часа не минуло, а уже добили последних сопротивляющихся, повязали немногих сдавшихся, перевязали своих раненных… Разгорячённый боем, сам даже не раненный а потому, пожалуй, слегка расстроенный воевода-гардар со странным для торинга именем Вылузга, подъехал к графу Ловезскому и добродушно обрушил кулак ему на плечо:
– А твои молодцы неплохо дрались! Лучше чем в прошлый раз, сударь Гарм!
– А то! – ни капли не обиделся на такое панибратство Гарм, сам в недавнем прошлом простой вояка. – Но без твоих потери были бы больше. И вообще, разъезд ты заметил!
– Ой, не прибедняйся! – Вылузга внезапно посерьёзнел. – Без твоих молодцев мы бы их не загнали. Поле широкое, кони у них – быстрые. Ушли бы! Но с твоей тысячью нам удалось их окружить и истребить… Трети добычи тебе хватит? Всё же главное дело мы сделали сами!
Гарм нагло ухмыльнулся, играя плетью. Гардар несомненно шутил. Пятьдесят на пятьдесят будет делёж! И тот серый легконогий номадер, которого он приметил, достанется ему и только ему.
Они посмеиваясь тянули паузу – игра двух военоначальников, которым скучно просто так ждать момента, когда войско снова способно будет двинуться в путь, а потом стало поздно. К Гарму, покрытый грязью, усталый и неразговорчивый, подскакал одинокий всадник. Нет, не одинокий – ещё двое придержали коней у подножия холма. Тоже грязные и усталые – дороги даже в Базилике по весне далеки от совершенства, а эти молодцы наверняка поспешали, срезали по целине…
Граф Гарм медленно, этак величаво взял из протянутой руки небольшой, весь покрытый печатями свиток, долго и довольно неумело, смазав этим всё впечатление, ломал. Потом вчитался и Вылузга немедленно понял – грамотой не силён. Ну, да главное хоть как читает. И мрачнее с каждой прочитанной строкой…
– Что там? – нетерпеливо спросил Вылузга.
– Да сам понять не могу! – пожал плечами растерянный и расстроенный граф. – С чего-то вдруг в Тангарию возвращаться требуют. В бои с базиликанцами не вступать, даже избегать их всячески.
– Ну и ну! – удивился воевода. – Это ж получается, у меня теперь только пять сотен останется?! Вот и прогулялись до моря! А как хотели, помнишь?!
– Чего ж тут не помнить? – мрачно пожал плечами Гарм. – Вчера только думали на эту… как её там… Пампайю пойти!
– Там что, так и пишут – сразу? – озаботился Вылузга.
– Так и пишут! – подтвердил граф. – Немедленно по получении собрать всю тысячу и двигаться к Тангарии. Нарушение приказа караться будет жесточайше. Дальше ты уже слышал!
Вылузга только сплюнул в грязь, метко угодив в след от копыта.
– Ладно, надо так надо! – подвёл он итог разговору. – Собирайся, не то государя своего прогневишь!
– Да, пора… – вздохнул Гарм. – Мне, даже если прямо сейчас отправлюсь, полный день до Тангарии добираться! Дороги у базиликанцев, конечно, хорошие, но вокруг них – море грязи!
Вылузга фыркнул.
– Ты только не думай, что я отдам тебе свою часть добычи! – внезапно встрепенулся граф Ловезский. – Так что пошевеливайся тоже. Пока я не уехал. И вон того жеребца я себе хочу!
Вылузга вздохнул – тяжело и протяжно. Жеребец, номадер-маанег[127], и у него самого вызывал самые лучшие чувства. Стоил он дорого, выглядел бодро и иметь его под седлом для любого воеводы было престижно и здорово. Увы, придётся уступить…
– А, бери! – махнул гардар рукой. – Уступаю!
Гарм даже не поблагодарил. Коротко кивнул, низя взгляд и развернул коня прочь. Уже от подошвы холма раздался его оглушительный рык:
– Венцлав, собирай людей!
Венцлав конечно торопился и оказался совсем неплох, собрал воинов всего за полчаса, оторвав их от грабежа и наполнения собственных кошелей. Но он опоздал. К тому моменту, как он, довольный собой, подъехал к военоначальникам, он весёлого оживления, последовавшего за победой, не осталось и следа. Мрачный воевода гардаров лишь косо глянул на Венцлава и больше никак не отреагировал на его появление. Со смурным лицом выслушал доклад и граф Гарм, до недавнего времени – приятель и вожак Венцлава по разбойничьей шайке. Шайка, кстати, была немала размеров и держала в страхе весь север Данарии. И юг Ассании, кстати, тоже. До самой до войны и все первые годы. За голову Гарма, в ту пору тридцатилетнего молодца, ещё старший брат нынешнего августа, Брут Славный давал три тысячи золотом. Филипп Красивые, не мудрствуя лукаво, увеличил эту сумму в три раза. И тем не менее Гарм до прошлого года орудовал в Данарии, как раз в окрестностях графства Ловез и ушёл оттуда лишь по призыву императора. Награда была хороша! Графство и приближённость к венценосной особе государя! Другое дело, его вдруг отослали прочь, они больше двадцати дней проболтались в походе, вдалеке от центра жизни. И вдруг – возвращение! Так почему же нерадостен граф?!
– Да ладно, езжай! – махнул рукой Вылузга. – Выкрутимся как-нибудь! Не впервой…
Гарм смолчал, только криво, как от неспелой сливы перекосил рожу. Вылузга уже для своих сотников, съехавшихся на его зов, сообщил новость. Видимо только что доставленную, раз ещё никто не знал:
– Базиликанцы на нас идут! Тысячи две пехоты! Эти, которых мы тут порезали, видать их заступом были! А мы и не знали… Так что вот так!
– Уйти не успеем? – косо глянув на него, спросил Венцлав у графа.
– Успеем! – мрачно ответил тот. – Но не уйдём!
– Почему?!
Граф Гарм пристально посмотрел на помощника. Взгляд его был тяжёл и одновременно добродушен:
– Ты сам не догадываешься?
– Да нет, отчего же! – отвёл взор догадливый Венцлав. – Тебе стыдно бросать своих в беде!
– Верно! – усмехнулся Гарм. – Мы остаёмся. И будь что будет! Не накажут же нас за это!
6.Император Теодор и граф Гарм. Вечер 5 дня месяца Цветеня.
А и зря ж он так думал! Приняв решение, император Теодор уже не раздумывал, идя по пути измены. Именно измены – он и сам понимал, что оставляя перед началом весенней, решающей компании гардаров один на один с базиликанцами, бросает союзников на волю Господа. Поредевшие, лишённые снабжения и находящиеся в тысячах вёрст от Родины полки и дружины гардар ни в коем случае не теряли своей силы. Но они уже не могли бы рассчитывать на победу. По крайней мере, при столкновении с главной армией августа Филиппа. По слухам, август, под рукой которого оказался всего один город – пусть и такой могучий, как Великий Город с его эргастериями и огромной массой населения – сумел поставить под аквилы арифм почти сто тысяч. Конечно, немногие из них чего-то стоили, но стоило вспомнить про базиликанских магов, отчего-то вдруг пропавших, исчезнувших из сражений, как на душе сразу становилось тревожно. Тут ещё Гарм отличился… Получив приказ возвращаться – этот приказ был послан всем командирам торингских полков и все его исполнили – он не подчинился и более того, вступил в бой с отрядом базиликанской пехоты. Было сражение, базиликанцы были наголову разбиты; в тот же день – а вернее поздней ночью – победоносный регимент графа Гарма Ловезского – восемьсот довольных собой панцирников, бывших разбойников и прочего отребья, на хороших рысях прибыли в Тангарию. И привели с собой полторы сотни пленных базиликанцев – солдат и командиров. Их появление на улицах базиликанского города вызвало уныние в душах горожан и ярость императора. Впрочем, выплеснуть её Теодор пока не имел возможности: нахальный граф сутки отдыхал, император его не беспокоил. Правда, вот именно в этот час, час захода Огненного Ока, граф Ловезский, бывший разбойник а ныне, после победы и вообще удачного рейда по вражеским рубежам – один из ближайших вельмож императора, должен был наконец заявиться пред ясные очи своего государя. Император, стоявший у окна, даже слышал как внизу оглушительными отзвуками грома разносится голос Гарма. Графа здесь любили, про его низкое происхождение и довоенные «подвиги» успели позабыть даже нобили меча, самые заносчивые и надменные. Кажется, среди гвардии даже начали ходить слухи, что именно Гарм – умелый командир, храбрый и отважный, может занять пост генерала гвардии, который был свободен с времён сражения при Сальме и гибели там «Серебряных». Вместе с ними погиб и генерал Амальрик, храбрый до безумия, но слишком наивный для войны. А вот Гарм – так считали гвардейцы – в самый раз. Прямой, но познавший войну изнутри, он мог бы стать неплохим генералом. По крайней мере на военное время. Жаль, этим чаяниям гвардии не суждено сбыться…
Гарм вошёл без доклада, весёлый, довольный собой. Успевший отчистить одежду и самого себя от грязи и пота дороги. Покрытое лёгким весенним загаром лицо его вмиг стало серьёзным, как только он увидел императора; граф преклонил колени.
– Слава тебе, мой император! – его голос тоже выражал довольство жизнью и император с великим трудом сдержался, чтобы не высказать Гарму всё, что думал по этому поводу. Похоже, это дошло до графа, потому что победная улыбка его, обнажившая нездоровые, но ещё крепкие зубы увяла и Гарм уже не так уверенно встал с колен.
– Здравствуй, граф Ловез! – холодно приветствовал его император. – Я смотрю, ты по-прежнему всем доволен? Даже счастлив!
– Мой император! – осторожно возразил Гарм. – Всем быть довольным нельзя! Но если ты хочешь знать, да – я доволен! Мы одержали блестящую победу, потеряв всего сотню людей! Базиликанцы же наголову разбиты и теперь недосчитаются двух тысяч солдат! Не самых плохих – нам пришлось изрядно попотеть, пока мы не взломали их оборону! У Вылузги два сотника полегли там…
– Вылузга, это – варварский воевода? – вскинул бровь император. – Я гляжу, ты с ним сдружился!
– За двадцать-то дней! – смущённо пробормотал Гарм, уже чувствуя: что-то не так. – Из одного котелка ели, одним плащом укрывались!
– Да, верно! – миролюбиво и даже дружелюбно кивнул император. – Раз так, можно императорский приказ в расчёт не принимать. Раз так, можно вопреки ему атаковать базиликанцев, втоптать их в грязь и поставить все планы своего государя под угрозу!
– Планы? – растерянно спросил граф. – Какие планы?
– Вот именно: какие? – император Теодор позволил себе один глубокий и долгий вздох, потом так же медленно выпустил воздух из лёгких. – Ты, граф Гарм, бывший разбойник Гарм Одноглазый, хорошо начал, да плохо заканчиваешь!
– Заканчиваю, мой государь? – обманчиво спокойно спросил граф и рука его медленно опустилась на рукоять меча, который никто не подумал отнять. Тоже, гвардейцы… телохранители! Когда надо, врага от друга не отличат!
Теодор, впрочем, тоже был воином, пусть даже в последний раз обнажал меч в бою лет двадцать назад – ещё кронпринцем, обороняя от назойливого внимания орингов северное побережье Империи. После этого – только указывал другим, где им умирать. Сейчас же предоставлялся шанс и император почти с радостью потянул длинный, с воронёным лезвием и тёмной деревянной рукояткой меч из простых кожаных ножен. Когда-то он был разочарован, узнав, что это – меч императора. Простой, ничем не украшенный… Теперь-то он знал, что это – клинок Торвальда Основателя. Клинок, который ни разу не подводил его обладателей. Его чёрный булат ни разу не выщербился за два столетия!
– Государь! – опешил Гарм. – Ты что?!
– Давно не сражался! – медленно растянул губы в улыбке Теодор. – Сразимся?
Гарм замялся – он не считал себя великим бойцом, да и сражаться с императором… Но и не откажешься!
– Государь, я всегда к вашим услугам! – как можно галантнее пробормотал Гарм и осторожно вытянул меч из ножен…
Не так давно он и представить себе не мог, что всё будет вот так – он будет входить в свиту императора, получит графский титул, император будет гневаться на него… Но значит – и миловать, ценить! Скажи он кому несколько лет назад, что сам Теодор, император Тор, вызовет его на поединок на мечах, что гвардейцы и прочая нобльская знать будут стоять вокруг, оживлённо обсуждая поединок, никто б ему не поверил. Теперь – возможно не только это. Он немолод, не слишком красив – одноглаз, в конце-то концов. Но он – граф Ловезский и уже три собрата-графа заводили с ним разговор о том, что Ловезу нужна хозяйка… Женихов маловато, достойных – ещё меньше и на безжениховье он, одноглазый бывший разбойник, старый и сквернозубый – тоже достойный жених. Если, конечно, что-то не случится сегодня. Предчувствие редко его обманывало, а сегодня оно заставляло сердце лупиться о рёбра а руки, крепко сжимающие меч, дрожать.
Ну и ладно. Будь что будет… Гарм внезапно успокоился. И уже спокойно поднял меч в салюте, приветствуя соперника. Приветствуя императора.
А сам поединок оказался короток. Как Гарм и предполагал, он не смог долго продержаться против императора. Теодор сражался немного занудно, но в общем был неудержим и несколько раз удерживал меч, когда уже ничто, казалось, не могло его удержать от смертельного удара. Гарм, однако, не пострадал и даже более того, сам отвечал резкими выпадами на атаки императора. Потом он увлёкся, меч замелькал быстрее и Теодор даже вынужден был перейти к обороне. Ненадолго. И лишь для того, чтобы заставить графа раскрыться. Потом последовал короткий, неотразимый удар, зазвенел булат и меч Гарма просвистел в воздухе, потом прозвенел по плитам и затих где-то в углу клинок императора тут же уткнулся закруглённым концом в ямку между ключицами. Кожа натянулась, словно пытаясь уклониться от меча.
– Предатель! – тяжело сказал император, глядя прямо в глаза Гарму. – Ты нарушил моё слово. Ты заплатишь за это! Возьмите его!
Появившиеся невесть откуда гвардейцы, подобрав меч графа Ловезского встали по бокам его и, подхватив вежливо но твёрдо под локти, повели прочь. Гарм, потрясённый таким оборотом, недоумевающий, даже не пытался сопротивляться. Он ещё не знал, что короткая и славная история графа Гарма Ловезского подошла к концу.
7.Лютень и Волод. Лагерь гардарского войска на берегу Тивраны. 6 день месяца Цветеня.
– Княже, дозволь? – сотник Любослав, сегодня – командир вартовой сотни подле княжеского шатра, осторожно ступил за полог, огляделся. Шатер князя был почти пуст, самого государя видно не было и сотник на миг даже встревожился. Только на миг – Лютень внезапно появился пред ясны очи своего сотника – взъерошенный, не выспавшийся, злой. Мутными глазами глянув на Любослава, он пробурчал что-то довольно неприветливо но и неразборчиво.
Пока князь отпивался, между огромным глотками ледяного морса продолжая нечленораздельно бормотать, Любослав поприветствовал его как положено и решительно шагнул вперёд:
– Княже, там князь-волк, Волод прибыл!
– Чего ему надо? – Лютень с трудом преодолел очередной приступ головной боли и устало уселся против сотника.
– Не ведаю! – виновато развёл руками Любослав…
– Ну, хватит! – громыхнуло от двери и Волод Ярославский, третий Волод в роду Волода Великого, Волода Победителя Торингов вошёл в шатёр.
– Что тебе надо? – несколько переиначив, повторил свой вопрос Лютень.
– Здравствуй, князь Лютень! – криво ухмыльнувшись, приветствовал его Волод. – Так-то ты встречаешь своих союзников и друзей?!
– Мы – не друзья! – диким бером[128] уставившись на Волода, возразил Лютень. Любослав, оказавшийся в самом центре незримого сражения, постарался побыстрее смыться.
– Не друзья?! – искренне изумился Волод. – Мы даже родственники! Троюродные, кажется, братья! Князь Гром Изгнанник женился на сестре Волода Победителя! Забыл?!
– Нет, не забыл! – холодно ответил Лютень, как всегда, когда разговор заходил про великого воина Грома, почуявший неприятную щему где-то под сердцем. Обидно было вспоминать про величайшего из вождей рода Медведя, который так высоко взлетел лишь для того, чтобы пасть на самое дно пропасти. Победитель торингов, побратим князя Волода, после победы он вознёсся очень высоко. А хотел – ещё выше. Проклятая в коленах родовичей-медведей война с Соболями, приход общеродового войска под стены Холмграда… И – отречение Грома, которое он произнёс на вечевой площади, в присутствии собрания почти ста тысяч воинов и вящих мужей княжества. Люди – даже воины – рыдали, не стесняясь слёз, но князь был неумолим, его сын Всеволод Медведко принял из рук отца державу, а Гром ушёл в изгнание. За ним готовы были пойти многие – жена, младший сын, многие воины и простые родовичи… Всеволод мог остаться чуть ли не один! Гром не взял с собой никого и потом никто не ведал, куда он ушёл.
– Ты о чём думаешь? – озаботился Волод, вдруг увидев, что его никто не слушает. – По жене соскучился? По сыну…
– Как будто ты не… – начал было Лютень и тут же осёкся. Волод разумеется был женат – в сорок два года князю никто не позволит оставаться холостым. Измира, красавица из боярского рода его княжества пошла за него уже шесть лет тому назад. До сих пор их брак не увенчался главным, ради чего творился пред очами Богов – детьми. Даже девочек не было, что уж говорить про наследника…
– У меня нет сына, – спокойно сказал Волод, не глядя, впрочем, на Лютеня, – Ты ведь знаешь!
– Прости меня… – промычал Лютень, не зная, что ещё сказать.
Волод медленно пригладил вечно вздыбленный русый оседлец, тяжело подошёл к кувшину с морсом и плеснул себе в кружку. Долго, словно выпивал море, пил этот морс. Кружка с глухим стуком была опущена на стол, князь-волк так же спокойно отошёл обратно. Сел против Лютеня.
– Я ведь не для ради душевного разговора пришёл, князь Лютень! – тихо сказал он, мертвенная бледность медленно уходила с его лица, заменяясь если не здоровым, то всё же довольно крепким румянцем.
– Тогда для чего? – Лютеню всё ещё было неловко, поэтому он разговаривал с Володом резче, чем должен был бы.
– Ты слышал новость? – князю-волку похоже этот тон как с гуся вода. – Торинги отозвали все отряды и всех магов к Тангарии-граду!
– Всех? – не поверил Лютень. – Откуда такая уверенность?
Волод криво ухмыльнулся. Репутация… Даже если он, Волод Ярославский, чаще прозываемый Волод Малый, говорит умные вещи, ему никто не верит. Всё же чаще он говорит то, что иные считают чушью. Что ж, пусть считают и дальше…
– Знаю, раз говорю! Гонцы ко мне прискакали! От Вылузги, от Брана, от Алексы с Лапой… Ты же знаешь, у меня почти вся конница в разгоне!
– Да верно… – пришедшая с Володом конница, почти не истрёпанная в серьёзных сражениях, целая и не обезножевшая после ночных бросков на десятки вёрст по снегу и льду, действительно была вся брошена в дело. Пока туры, медведи и лисы отдыхали, окрест лагеря бродили небольшие, не больше тысячи воинов в каждом, отряды волков, соболей и рысей. Усиленные – так было договорено с императором Теодором – конницей торингской. Получалось у таких смешанных полков очень даже неплохо, несколько базиликанских отрядов были взяты на меч, погибло и четыре базиликанских мага, что особенно ценно. И вдруг – такой поворот…
– С чего бы это? – задумчиво пробормотал Лютень. – Без предупреждения, вот так разом!
– Это ещё не все новости, – пробурчал Волод, упорно глядя меж своих коленей, – у меня приятель остался в свите Теодора, так вот он мне грамотку сегодня поутру прислал. Интересную грамотку! Чтобы доставить её, его гезит трёх коней загнал, шкурой своей рисковал – прямо под носом у базиликанского дозора прошёл! Двое его товарищей вовсе не доскакали…
– Ну, не тяни! – резко сказал Лютень, напряжённо глядя на него. – Что он пишет?!
– А пишет он, что Теодор нас предал и продал, курва! – зло выплюнул слова Волод, вскидывая ясный взор своих серо-бесцветных глаз на князя-медведя. – Что в славном граде Тангарии ныне гостит посольство Филиппа и разговор идёт о мире! Что, вроде бы, мир будет заключён за нашими спинами, а нам не достанется ничего вообще!..
– Постой, Волод! – прервал его Лютень, вскочив на ноги и от волнения начав заикаться. – А почему ты мне одному это говоришь?! Почему не на совете? Почему не Буйславу – он ведь старший над нами?!
– Почему? – искренне изумился Волод. – Это ты меня спрашиваешь? Потому, что скажи я это Буйславу, и завтра же мы пойдём штурмовать Тангарию! Скажи я это на совете, и я вообще не знаю, что случится. А ты – зять императора, тебя он уважает, побаивается слегка и даже, кажется, любит. Вот потому – тебе одному говорю! К тому же, ты уж извини, раз мы влезли в эту войну, надо её заканчивать. Так или иначе – заканчивать. Мир с базиликанцами – не самый худший исход. Если в этом мире есть место для нас. Лично мне ничего не надо. Мы, Волки, далеко от базиликанской границы и на землю не претендуем – не Соколы[129]! Вот золото или там что ещё – это пожалуйста. И законную ругу воинам за службу! Ну, так тут уж дело чести Теодора. Порушит – ему больше никто не поверит… Ты что, Лютень?!
Лютень, обхватив голову руками, медленно раскачивался из стороны в сторону и негромко, чуть слышно бормотал: «не верю!».
– Ну не молчи! – нервно закусив тонкую губу, попросил его Волод. – Лютень!
– Не верю! – полными ярости глазами взглянув на него, проскрежетал Лютень. – Твой знакомец – лжёт! Он сам, наверное, подкуплен базиликанцами и пытается посеять прю между нами!
– Вот потому я и пошёл к тебе! – пробормотал Волод, кажется, уже жалея, что вообще явился. – Ты лучше говори, что дальше делать будем!
– Ждать! – холодно, но твёрдо, оправившись от потрясения, сказал Лютень. – Ждать, князь Волод! И следить за торингами. Кто из них врёт, в общем-то не важно. Среди них – нестроения! А значит, может быть всякое!
– Вот! – радостно возвестил Волод. – Этого я от тебя и ждал! Вот! Потому и не к Буйславу пошёл, а к тебе! Вот! А теперь – давай выпьем! Отметим, стало быть, наш с тобой разговор!
– Всё бы тебе выпить! – буркнул смущённый Лютень. – Мирон!!!
Мирон, неловкий только в бою, немедленно притащил кувшин с хмельной влагой, какую-то небогатую закуску. Налили. Выпили по чарке кисловатого молодого вина из Данарии.
– А ведь ты непрост, Волод! – проворчал Лютень, искоса следя за его реакцией. – Признайся, непрост!
– Ну, – ухмыльнулся явно польщённый Волод, – скажешь тоже!
Они налили по второй…
8.Август Филипп Красивый. Миллениум.
Август Филипп взошёл на престол Империи Базилиска в славное время. Война с Империей Тор пусть вяло, но клонилась к концу, Данария и Фронтир были взяты почти целиком и отдельные отряды базиликанского войска уже вступили на земли Ассании и Изении. Дальше, как мыслил это сам Филипп, должно было произойти генеральное сражение… И оно – произошло. Разбитые войска торингов отступили в Ассанию, Филипп, успокоенный, вернулся в Миллениум, который уже начали именовать Великим Городом и стал ожидать вестей о капитуляции императора Теодора. Он был благоразумен, довольно добр сердцем и не собирался требовать невозможного. Конечно, золотые, медные и железные рудники в Золотых горах должны были перейти под его руку. Конечно, в Срединном море больше не должно было быть и намёка на торингский военный флот, а право на торговые перевозки перейдёт торговому флоту Базилики. Все укрепления на границе с Базиликой должны быть срыты, армия Империи Тор – сокращена в числе… Филипп до начала осени ждал вестей от императора Теодора. Не дождался. Наоборот, пришли вести от архистратига Анфиноса, командующего армией в оккупированном Фронтире. Мол, торинги резко активизировались, к ним на помощь подошли варвары из Гардарики и теперь уже базиликанцам необходимо обороняться. Поначалу август не воспринял эти сообщения всерьёз, лишь начал переброску трёх арифм из восточных фем на запад. И тут гардары ударили через Мраморные горы и Понтийские Ворота[130]. Это был шок. Сильно опустевшие фемы Восточная и Номадская не могли долго сдерживать натиск варваров и к зиме Глассия была взята, а Вассилиссум осаждён и находился на грани падения. И – страшный разгром в Данарии и Фронтире. Пали Сальм – там погиб весь гарнизон, попал в плен стратиг Роман, без боя был сдан Фронфор. Лишь в Данабурге гарнизонная арифма сражалась яростно и долго, но это было вызвано скорее нежеланием гардар класть воинов в штурме. Они дождались, пока за стенами вспыхнет восстание и ворвались в город почти без сопротивления. А потом настал черёд земель базиликанских…
Август Филипп мог не признаваться себе, мог даже обманывать себя, но где-то в глубине души он осознал своё поражение ещё тогда, когда под натиском гардар пали все города Западной Фемы, когда под его рукой остались только осаждённый Кирифор, далёкая и не способная помочь Номадская фема. И сам Миллениум, ныне переполненный войсками. Через Тивранские ворота – единственный морской порт, оставшийся в руках базиликанцев – потоком шли подкрепления – добровольцы из Заморских городов, вспомнившие, где их истинная родина, наёмники из Норлингре и Номадии. Филипп не поскупился, дочиста опустошил эрарий и задержал к выплате руги большинства новелиссимов и даже полководцев, но даже пираты Медитерраники, оставив бесполезные ныне корабли, пришли под стены столицы в количестве почти пятнадцати тысяч. Безумным усилием Восточная Империя, иначе Империя Базилиска поставила под императорского Золотого Орла полтораста тысяч воинов. Пятую часть из них составляли ветераны, ещё примерно две трети – лёгкая пехота. И – главная ударная сила, уже два месяца как выведенная из сражений – десять дюжин базиликанских магов, от лучших магистров до учеников. И – тайное оружие – почти заключённый (наконец!) договор с императором Теодором. Гардары, уже перешедшие через Тиврану и неспешно двигающиеся к Великому Городу, останутся один на один с базиликанцами. Их ждёт несколько сюрпризов. И – разгром, тут август был в себе уверен…
Ещё бы не быть уверенным – он сам выбрал место для главного сражения, ещё зимой выбрал и с тех пор только тем и занимался, что заманивал варваров на это поле. Пришлось пожертвовать частью конницы, несколькими ценными отрядами, чтобы гардары поверили и пришли. Лишь бы ничего не сорвалось! Лишь бы они дошли досюда! До этих полей под самыми стенами Миллениума, до двух линий холмов, между которыми не сможет развернуться в полную силу гардарская страшная конница, до камышовых зарослей на берегу Тивраны, до изрезанного оврагами восточного края поля… Здесь, на этой четверти сальта, разыграется сражение, должное решить исход всей войны. Если гардары придут. Если воины – в большинстве своём не видевшие смерти вблизи – выдержат первый, самый страшный натиск варваров. Если император Теодор, с которым почти договорено, не переменит своего решения и не приведёт на помощь свои легионы. Тогда варвары не смогут устоять и будут разбиты. Тогда Дария и Тулса, Маласса и Кирифор вновь станут свободны, а он, император Филипп, сможет разговаривать с торингом на равных. И тот поймёт свою ошибку. Если!
Слишком много если. И одно но. Страшное но – гардары ещё ни разу в этой войне не терпели поражения. Страшно и смешно, но их появление резко переломило ход войны. Оказалось, что не только в просвещённых городах Базилики и Империи Тор могут появиться на свет великие стратеги вроде того же Анфиноса, ныне, правда, опального. Кто до войны слышал про некого архонта Буйслава или ещё одного архонта с не менее странным и трудно произносимым именем Лютень? Разве только в Логосе Дрома был один-два василика. Из тех, что бывали с посольствами в землях варваров! Теперь эти имена знал каждый центурион. Как и историю о том, как архонт Буйслав принёс в жертву своим демонам, именуемым богами, тысячу с лишним базиликанских пленных. Устроил краду своему племяннику и наследнику, убитому в бою с номадской конницей. Эту историю, если честно, специально приукрасили жутчайшими подробностями – по личному повелению августа. Слишком много до того ходило слухов о лёгкой участи сдавшейся Малассы и жестокой – сражавшихся Тулсы и Дарии. Правда, тот форт, гарнизон которого был принесён в жертву как раз сражался, да ещё и дал убежище остаткам номадского отряда… Про это умолчали. Рассказали, как принесли в жертву пленных, напугали колеблющихся – и довольно. Пусть теперь те, кто уже подумал бросить меч, подумает – стоит ли! А заодно – укрепится духом, крепче удержит щит и копьё. Пусть знает, что иного пути, как сражаться, у него нет! А его боевой дух укрепят маги. Для того и встала армия лагерем под стенами Миллениума, чтобы с этих стен ударили в нужный час те самые десять дюжин магов! Говорите, маги появились у торингов, есть у гардар? Посмотрим, что они сделают, когда на них обрушатся полчища демонов, невесть откуда добываемых магами августа Филиппа!
Филипп, август Базилики, сын Юлиана Архонтия был умён. Филипп, август Базилики, надеялся править ещё долго и счастливо. А краеугольным камнем его удачливого правления будет эта победа в войне. В год от Явления Торвальда двести девятый. В год от начала его правления шестой. И не последний – Филипп свято верил в это.
1.Император Теодор. Замок подеста Тангарии. Раннее утро 3 дня месяца Цветеня (по гардарскому месяцеисчислению).
Месяц Цветения, который гардары именуют попросту Цветенем, а базиликанцы странно – априлусом вступал в свои права яростно и непобедимо. Лишь в лесах – где-нибудь в тёмной глубине, ещё оставался снег, вокруг же городов было слякотно, пахло весенним влажным грунтом. Дороги – отличные базиликанские дороги, мощёные плитами, без рытвин и колдобин – оказались залиты талым снегом, попросту – водой. На время война затихла сама собой и многие были тому рады. Люди – будь они трижды воины, рождённые для убийства, в какой-то момент устают от крови. Весна наступила очень кстати – войска устали и требовали отдыха. И император Теодор, могущественнейший правитель Империи Тор, в руках которого ныне оказалась и судьба Империи Базилиска дал такую возможность. А заодно – дал шанс кузену Артуру поправить дела в региментах, которые порядком поистрепались за время зимней кампании и до того – штурма Тангарии. Сейчас под Золотым Драконом - императорским стягом о двенадцать концов, могло в лучшем случае собраться семьдесят тысяч солдат: шестьдесят тысяч пехоты, восемь тысяч лёгкой конницы и около двух тысяч – тяжёлой, рыцарской. Тоже немалая сила, но каждый раз, отдавая приказ отряду идти в бой, Теодор вынужден был помнить – последняя. Последняя армия, за которой – младенцы и дряхлые старики, женщины и преступники, которым уже нет прощения. Только они…
Император стоял на башне Тангарии и перед взором его открывалась картина разрушений, охвативших этот прекрасный город. Ему доводилось бывать здесь раньше – когда он ещё был кронпринцем и отец посылал его сюда, договариваться с базиликанцами о пошлинах. Тогда этот город потряс его своей красотой и рациональностью. Теперь… Теперь это было в прошлом. Город крепко держался тогда, зимой. Его обороняли и воины, и маги и даже мирные горожане. Даже женщины и дети! Только при первом, во многом случайном и уж точно неудачном штурме было потеряно двадцать сотен воинов и двадцать три осадных порока! Нужно ли говорить, что войско озверело. Да ещё впервые были пущены в дело разбойничьи корунелы [114]– восемнадцать тысяч пехоты, привыкшей в первую очередь грабить, подкреплённых магами – в первых рядах плечом к плечу с Гармом Одноглазым и Торфином Северянином, знаменитейшими разбойниками Ассании шли новоиспечённые магистры магии Урфус и Равен. Огненные шары и потоки Лавы, добытой словно из недр земли сделали своё дело! Базиликанцы, которых в городе было то ли пятнадцать, то ли двадцать тысяч натиска не выдержали и отступили от ворот. А когда разбойники, головорезы и отребье ворвались в город, остановить их было уже невозможно. И удержать… А он, император, и не пытался. Крик и стон кровавый повисли в тот страшный день над Тангарией! И ещё шесть дней бесчинствовала армия в городе, но плакать и молить о пощаде было уже некому. Граф Гарм Одноглазый и коронель[115] Торфин Северянин теперь в свите. Магистр Урфус заправляет магами и получается это у него – лучше некуда. Почти сотня уже магов в армии торингов! Магистр Равен умер при штурме. Новое было дело – боевая магия, никто не знал, что можно перенапрячься до смерти…
– Слава тебе, Защитник Розы, Осенённый светом Креста! – раздался за спиной негромкий голос, и живое напоминание о позоре тех дней, комендант Тангарийского гарнизона коронель Торфин бесшумным шагом возник пред ясны очи государя.
– Здравствуй, мессир Торфин! – кивнул ему Теодор. – Я ведь уже говорил тебе, когда мы наедине, обращайся ко мне по простому. Да и в кругу друзей и соратников… хм… Ну, и как дела?
– Он вернулся, государь! – ответил Торфин, прекрасно понимая, к чему относился вопрос. – С гостями. Когда прикажешь привести их к тебе?
– Сегодня, наверное! – задумавшись на миг, решил император. – Вечером, когда Огненное Око зайдёт! Я предупрежу магистра Ромуальда, чтобы гвардейцы пропустили вас! Но передай им, что рядом со мной будут маги! Если что…
– Они вряд ли захотят так рисковать! – быстро возразил Торфин, не иначе, уже получивший мзду от врагов. – Ведь всем известно, что ты готов говорить о мире, государь. А если что с тобой случится, к власти – пусть и регентом – придёт герцог Артур. Он – сторонник войны до победного конца. Базиликанцам сейчас не до покушений!
Император криво усмехнулся. Артур, мальчишка, волей случая ставший верховных коннетаблем и – до совершеннолетия сына – наследником престола, был горяч. Он и впрямь ратовал за то, чтобы армия не отстаивалась в Тангарии, ограничиваясь короткими вылазками, а шла на Миллениум, на соединение с гардарами. Если оба войска объединятся – а гардары всего в двадцати верстах от Тивраны встали – столица августа Филиппа не продержится и месяца. И тогда… А вот что тогда, Теодор не знал и предугадывать боялся и не хотел. Иначе выходило, что следующим шагом после победы над базиликанцами станет война с гардарами. Её просто не избежать, когда появится такое количество свободной земли! А тогда… тогда огромное гардарское войско, подкреплённое южными дружинами, в порошок сотрёт бывших союзников. Будет ли тогда на Терре государство, осенённое светом Святого Креста, благословленное чистым сиянием Пречистой Розы?! Страшно подумать.
Базиликанцы, как бы там ни было, всё же свои, единоверцы, хоть и погрязшие в невежестве и ереси. Проповедники, посланные архиепископом Ассанским уже начали свою работу. Вряд ли в ближайшее время у них выйдет что-то стоящее, но времени вдоволь. Можно и рискнуть.
Пока император размышлял, Торфин продолжал стоять подле него, не мешая и не напоминая о себе даже вздохом. Это тоже стало привычкой: вот так стоять каждый день и мыслить. Верный коронель оказался наиболее подходящим наперсником для дел тайных, знал многие уловки, неизвестные вельможам и пару раз, в миг особой слабости, Теодор подумывал о том, что пора ставить бывшего разбойника Северянина во главе самой страшной и тайной структуры империи – Тайной стражи. Правда, даже самые преданные нобили возмутятся… Да и пёс с ними, как говорит всё тот же Торфин! В конце концов, нобили никогда не были слишком сильны в Империи Тор – так заповедал ещё великий предок Торвальд Основатель[116], его путём шёл Конрад Великий[117]. Ни один не имеет постоянной дружины, чтобы в ней было больше двадцати воинов. Ни один, будь трижды талантливым, не может быть уверен, что и сын его останется графом. Так заповедали предки, и не ему, Теодору, нарушать обычаи!
– Мой государь, – всё же дал о себе знать Торфин.
– Да. – коротко и сухо, давая ему понять, что недоволен, что его оторвали от важных государственных дум, отозвался император.
– Мой государь, я хотел спросить… – Торфин замялся, не зная как сказать. Это тоже была их игра – коронель начинал разговор, потом делал паузу а император, словно заранее знал, продолжал тему, говоря о том, что было нужно ему более всего. В данном случае речь шла о том, как Теодор желал провести время до полудня. Обычно, когда позволяли дела, в это время он выезжал в город – выезжал в народ, как с кривой усмешкой называл это сам Торфин. Иногда заезжали в невысокий, всего о два поверха домик на окраине – там проклятый разбойник держал небольшой гарем и юные базиликанские девушки, впрочем как и зрелые матроны – как пожелает повелитель половины мира – ублажали его императорское тело. Война… Теодор не слишком смущался того, что не мог удержаться, скорее даже наоборот – бравировал этим. Впрочем, ездил туда всё равно тайно и в сопровождении одного только Торфина. Его головорезов он в расчёт не брал, а разбойнику – верил. Слишком многим обязан. Да и некому ему выдавать!
– Нет, Торфин! – покачал император головой. – Не сегодня… Хотя – жаль! Та, новенькая, сласть как хороша! Пробовал?!
– Спаси меня Пречистая Роза! – сотворил Торфин Символ Веры. – Я ещё не обезумел и на чужое не зарюсь! Мне и других хватает…
– Слышал о твоих развлечениях, коронель! – медленно, сощурившись зло и недобро, протянул император. – Смотри, не хвати через край!.. Хочешь, назначу тебя главой Тайной Стражи?
На такие вопросы не принято говорить «нет». Торфин – вот ведь хитрец! – сумел выйти и из такого положения. Он молча склонился в низком поклоне, не ответив ни «да», ни «нет».
2.Василик Герий Мар Сильвий [118]. Замок Тангарии. Вечер 3 дня месяца Цветеня (по гардарскому месяце исчислению).
Василик Герий Мар Сильвий был уважаем и любим – многими, но не всеми. В его жилах текла кровь архонтов Миллениума, ещё тех, прежних и сам август Филипп Красивый приходился ему… четвероюродным, кажется, братом. Это на самом деле лишь мешало Герию. Август Филипп был донельзя щепетилен и в то время как на чужаков награды, почётные должности и руги сыпались, как из рога изобилия, сам Герий Мар Сильвий, потомок знатнейшего рода, прозябал василиком. Случалось, конечно, исполнять такое, от чего дух захватывало, случалось вообще всякое… Но сам Герий не был удовлетворён. Он, разумеется только в мыслях, считал наиболее подходящим для себя постом проэдра[119]. Как минимум, да и то в том случае, если кости выпадут пустышками – логофета дрома[120]. Август Филипп, кстати, не раз при всех подчёркивал высокие качества своего дальнего родственника… Дальше похвалы дело пока не шло. А жаль, уж он бы постарался, он бы не допустил тех ошибок, что как из того же рога изобилия сыпались из нынешнего проэдра, худородного и тугодумного анфипата Василия. Поговаривали, он до сих пор удержался у власти лишь ценой высочайшего напряжения своих собственных проастий[121]. Возможно. Земель и рабов-колонов у анфипата было вдоволь, он вполне мог покрыть все недоимки из собственного фоллиса! А он василик и архонтид – беден как церковная мышь. И ругу август, бросивший все силы на создание новой армии, выплачивал год назад.
– Кир Василик! – раздался за спиной шипящий голос ипата Архипуса. – Кир Герий, как думаешь, что дальше?
Герий, тяжело вздохнув, обернулся и смерил молодого вельможу – ипату не минуло ещё и двадцати пяти лет – пристальным взглядом. Архипус, как ему нашептали ещё до отъезда, считался человеком проэдра, причём из близких. Теперь василик догадывался о причинах столь быстрого возвышения, такого высокого звания которое ему, сорокалетнему дипломату и не снилось! Лицо молодого ипата – мужчины в расцвете лет! – выглядело слишком женственным, от ипата за стадий несло благовониями и притираниями, все лишние волосы на лице были тщательно выщипаны а тонкие брови подведены чернью.
– Ты что-то хотел мне сказать? – холодно спросил василик, с нескрываемым интересом наблюдая за тем, как под его взглядом ипат розовеет, потом краснеет, потом – багровеет. Уже хорошо. Стесняться не перестал. Если память не подвела – а она подводила Герия очень редко – малыш Архипус совсем недавно появился при дворе. Видно, ещё не успел растерять по пути наверх остатки совести…
– Да, кир Герий! – коротко сказал Архипус. – У меня есть вопросы. Не думай, я знаю, зачем мы здесь. Мне только интересно, какая роль в этом отводится мне! Чтобы я, упаси Пречистая Роза, ничего не напортачил!
– Уверяю тебя, кир Архипус! – невольно улыбнулся такой тревоге василик. – Ты ничего не напортишь. Ты человек умный, должен понять и не обидеться… Ты здесь для виду! Василика, как и августа, играет свита, и ты – часть моей. Блестящий молодой офицер, в двадцать пять – уже ипат и награждён пожизненной ругой! Сам понимаешь, таких немного и про них знают. Раз ты со мной, торинги поймут это так, что мы придаём этим переговорам очень большое значение. А так… Молчи побольше, напусти на себя серьёзный вид, даже скучающий. Мол, тебе всё не впервой и ничего не потрясает. Что?
Вопрос был адресован третьему члену их посольства – невысокому, лысоватому и оттого носящему парик, толстому как бочонок нотарию[122] Логофета Дрома Тулию. В своих шесть полных десятков и ещё три года он совершил потрясающую карьеру, добравшись до звания кандидата[123] и отныне мог смотреть на остальных сверху вниз, надменно и с немалой толикой презрения… А если серьёзно, Тулию нередко не хватало характера и здорового цинизма. Поговаривали, пару раз талантливый дипломат имел все шансы взлететь куда выше. Он оставался там же, где и прежде, влачил почти нищенское существование и – Герий знал не понаслышке – нередко перебивался с хлеба на воду. Впрочем, никто ни разу не слышал, чтобы Тулий жаловался.
Вот и сейчас – запах несвежего мяса и лука с вином был силён и молодой а потому жестокий ипат поспешно сделал два шага назад, сморщился. Василик Герий, тот выдержал атаку запахом с каменным лицом, лишь спросил, когда молчание затянулось:
– Что-то случилось?
Тулий впервые оторвал взор от пола и на василика в упор взглянули чёрные, полные насмешки и живого человеческого ума глаза. Не заметно, чтобы Тулий стыдился себя или был оскорблён. Привык, наверное.
– Случилось? – переспросил нотарий далеко не сразу. – Нет, великий, отчего же! Я бы даже сказал, не с чего! Нас хорошо охраняют и неплохо кормят. Но и взаперти не держат – я выходил в город.
– Надеюсь, переодевшись? – ипат Архипус тщился доказать свою необходимость. – Если варвары узнают про нас…
-Узнают? – нотарий не смотрел на юношу, по-прежнему в упор глядя на василика. – В базиликанском городе? Где все ходят, одетые точно также? Вот ещё! Нет, меня никто не заподозрил.
– Ну, и как город? – тяжело спросил Герий.
– Плохо! – усмешка не ушла из глаз, лишь упряталась в самую глубину, лишь голос стал глуше и серьёзнее. – Очень плохо… Торинги, правда, уже не зверствуют, но и не сдерживают себя. При мне воины взяли с лотка «лепестки» и не заплатили! Их центурион видел это и не воспрепятствовал грабежу! И потом – город сильно разрушен, многие погибли ещё зимой – от мороза да от голода… Не знаю, как выжили те, кому суждено было выжить! Я тут говорил с одной горожанкой… м-да… Бедная женщина! Что ей довелось пережить, так лучше бы она умерла – милосерднее было бы. Она говорит, сейчас в городе совсем немного жителей осталось, и в основном – женщины и дети. Стариков перебили сразу, кто чудом выжил при штурме – умерли зимой. И малыши – все. Голодно было и очень холодно. Те, кто остался и сохранил красоту – обслуживает торингов. Кто и этого не может, порты им стирает или за конями прибирает. За лепёшку и кусок сыра в день…
Василик бросил короткий взгляд на Архипуса и усмехнулся. Лицо ипата пылало священным и праведным гневом, рука неистово сжимала рукоять короткого – только для этикету одетого! – золочёного меча. Ещё один признак того, что Архипус – из бедняков. Ни один настоящий новелиссим, будь хоть богатейшим человеком на свете, никогда не прицепит к поясу безвкусицу. А про ЭТО по-иному и не скажешь – безвкусица!
– Что, прямо сейчас мстить бросишься? – насмешливо спросил он, глядя в упор в тёмные, помутневшие от гнева глаза юнца. Для него юнца, хотя двадцать пять – возраст немалый…
– Я бы их… их… всех их! – не слишком связно, но вполне понятно выразился ипат. – На палю их, на палю!
– Ну, не будь таким грубым! – поморщился василик. – Это – война и мы то же самое творили в Сальме и Фронфоре, Данабурге…
– …Плевать! – грубо и решительно прервал его Архипус. – Не желаю слушать! Я – солдат, я тоже был в Данабурге. Но я никого не насиловал и не убивал. Только в бою! И не говори мне, что это не запрещено! Честь, она у нас одна, и пятнать её даже малостью всё одно – подло!
Герий уже по-другому поглядел на Архипуса. Молодец, даром что… м-да… в общем, совсем не так плох оказался! И точно – не безнадёжен!
Тут входная дверь, плотно прикрытая, бесшумно раскрылась и внутрь вошёл невысокий, крепко сбитый офицер-торинг. Довольно разбойничьего, надо признать, вида. Коротко кивнув на приветствие базиликанцев, он несколько мгновений молча изучал их, потом что-то для себя определил и обратился напрямую к Герию:
– Ты, что ли, василик? Император велел передать, что – пора! Он ждёт вас!
– Мы готовы! – просто ответил на это василик.
3.Император и василик. Замок Тангарии. Вечер 3 дня месяца Цветеня.
Доспехи охраны за дверью издали слитный, звонкий лязг и Император вынырнул из потока мыслей. Давно он так не задумывался, аж стыдно! Стыдно потому, что мысли уносили куда-то не туда, что вместо того, чтобы заботиться о процветании империи, о победе в войне, он вспоминал жену, красивую, пусть и холодноватую гардарку. И вчерашнюю базиликанку – не такую красивую, но страстную. Благодаря первой, он всё ещё император; благодаря второй, он всё ещё мужчина. И вообще, базиликанцы, они – ничего. Вполне приличные люди. Когда не против тебя стоят…
Сегодня не было обычных для императорского двора церемоний, и кравчий Томас не возгласит явление пред ясны очи Императора Тор, Защитника Розы и Оберегателя Креста, Наместника Господа на земле и прочая и прочая и прочая… Сегодня мессира Томаса заменяет мессир Торфин Северянин. Да, мессир… Стоило курносой и далеко не нобльской роже Торфина просунуться в дверь, Император подобрался окончательно и даже сумел натянуть на лицо лёгкую и ничего не значащую улыбку. Науку лицемерия он проходил ещё при жизни слабоумного батюшки, успел познать её сполна!
Дверца – невысокая, но великолепно украшенная золотым и серебряным узором, вновь раскрылась. И вновь бесшумно. Императору на краткий миг открылись обтянутые гардарским булатом спины гвардейцев из отборного легиона «Золотых Драконов», но лишь на миг. В следующее мгновение весь дверной проём заполонил собой огромный базиликанец с хитрой рожей прожжённого мерзавца и негодяя, следом за ним вошли ещё двое: один – молодой и приятный собой, по виду – вельможа, другой – неопрятно, хоть и богато одетый, с огромным носом цвета варёной свёклы и, наоборот, маленькими и тёмными глазками, упрятанными глубоко под бровными дугами. Император даже залюбовался им, настолько этот базиликанец подходил под его настроение. Впрочем, настроение настроением, а мириться надо. Слишком много крови пролито, чтобы говорить о чье-то безусловной победе. Если кто и одолеет, так это гардары. Они уже здесь, они сильны как никогда, война объединила даже таких антиподов, как князь Лютень Холмградский и князь Буйслав Владенской. И их, в отличии от торингов и базиликанцев, почти столько же. Ходят слухи и о подкреплении, что быстрым маршем двигается через всю Империю Тор… Возможно. Хотя и непонятно – зачем. В смысле – зачем по суше топать, когда под боком – водная дорога. Вассилиссум пал, пробка выбита из кувшина и ничто не держит эскадры гардарских крутобоких корабликов – ладей и стругов – в Понте.
Рослый базиликанец, назвавшийся василиком Герием Сильвием из рода Маров, что-то уже говорил, но император слушал вполуха. Соблюдая на лице прежнее внимательное и приветливое выражение лица кивал в положенных местах, выслушивал пока без возражений… Чу! Пришла пора сосредоточиться! Славословия и угрозы закончились. Василик, отерев трудовой пот со лба, перешёл к предложениям. И сразу же пошёл в открытую, что немало удивило Теодора…
– …Благословенный Император ведает и без нас – варвары не так просты, как кажутся! Думаю, Благословенный Император догадывается, почему они так быстро согласились прийти ему на помощь!
– Даже не догадываюсь! – усмехнулся Теодор. – Ну-ка, просвети меня, почтенный Герий! И давай без церемоний. Вот если бы я встречал тебя как положено, при свите и во дворце, мой кравчий вытянул бы из тебя весь мой титул. А он, если слышал, занимает собой ровно половину пергаментного листа и ещё не один глаштай не смог выговорить его за раз, не переводя духа… Но – к делу. Ты предлагаешь мне перемирие?
– Мир, великий! – поколебавшись, прежде чем ответить, возразил Герий. – Мир! На самых лучших условиях, какие только можно себе представить!
– То есть я получу Тангарию, Кирифор и все земли за Златогорьем, Тулсу с Малассой; а мои союзники – Мраморные горы и Вассилиссум?
Василик подавился собственной улыбкой но – выучка великолепная – сумел сохранить её на лице. На насколько мгновений в комнате повисло мёртвое молчание, потом Теодор, с наслаждением наблюдавший смятение в рядах посольства, позволил себе маленькую улыбку. Это – его месть за унижения начала войны, унижение Сальма и Фронфора!
Узрев, что император пошутил, позволил себе засмеяться и Гермий.
– О, великий император шутит! – он никак не мог успокоиться, хлопал себя по толстым коленям и одновременно утирал скупые мужские слёзы.
– А кто тебе сказал, что я – шучу? – холодно спросил Теодор, стирая с лица вежливую улыбку и добавляя в голос металла. – Или вы там, в Миллениуме, решили что дикие северяне согласятся на мелкий откуп? Так не будет этого! Мы слишком много потеряли в этой войне, чтобы мириться за бесценок!
– Отчего же за бесценок! – вскинулся доселе молчавший нотарий. – Вашими воинами, великий государь, взята добыча в шести полисах Империи Базилиска!
– Это – законная добыча моих воинов! – холодно возразил Теодор. – Притом большая часть её – в руках гардаров. Не думаю, что они согласятся отдать её обратно и считать частью выкупа за мир!
– Великий Государь, никто об этом и не говорит! – василик даже за голову схватился. – Империя Базилиска и лично её повелитель, великий и могучий, божественный август Филипп прекрасно понимает свою вину в зачинании этой войны. Скажу более, повелением августа аларх, начавший ту проклятую прю из-за водопоя разжалован до турмарха! Это – первое. Затем. Мы готовы обсудить судьбу той части земель Базилики, что находится за Златыми Горами и более того – признаём право Империи Тор… требовать их возврата под её крыло. Будем откровенны: многие из них куда ближе к вам, чем к нам и живут на них – торинги! Со своей стороны август Филипп просит об одном: исключить из переговоров статью вознаграждения варваров-наёмников. Мы не оспариваем вашего права награждать их, но не нашей землёй. Это – первейшее условие. Если оно неприемлемо…
Теодор резко откинулся в кресле, не скрывая раздражения и даже злобы. Верный пёс Торфин почувствовал его гнев и немедленно взъярился:
– Ты!!! – его дикий варварский рёв заставил нервного нотария подпрыгнуть на скамье. – Ты! Как ты посмел перечить великому императору?!
– Моими устами тоже говорит император… август! – резко возразил василик, не глянув на него. – Я говорю то, что мне велели! И сейчас повторяю: мы не готовы обсуждать потерю городов, тем более передачу их и земель вокруг них в руки варваров, именуемых гардарами! Мы вообще не намерены обсуждать мир с ними!
Теодор несколько мгновений помолчал, потом резко встал и прошёлся по комнате, знаком велев остальным сидеть. Круг, второй… На третьем развороте император остановился, что-то окончательно решил и подошёл к василику. Впился в него сверху вниз острым как клинок взглядом…
– Так значит, вы предлагаете мне предать моих союзников?
– Да! – коротко ответил василик.
– Так значит, предать союзников! – холодно, но на удивление спокойно повторил император. – Предать князя Лютиня, предать мою жену, предать сына и наследника – он ведь тоже на половину гардар! Предать всех тех воинов, что пришли ко мне на помощь, забыв обиды; и тех, кто уже погиб, защищаю чужую землю!
– Ну… можно и так сказать. – пожал плечами василик. – Или иначе: ты освобождаешь их от службы. И потом, я не предлагаю тебе предавать, государь! Достаточно просто не помогать. Прекратить поставку обозов, отозвать те части, что пока ещё находятся при гардарах. Дальше мы сами разберёмся!
Теодор криво усмехнулся:
– Вот как!.. Сначала – с ними, потом – с нами?!
– Ну уж нет! – решительно сказал василик. – Довольно! Навоевались… Август Филипп всей душой желает перемирия и даже мира. Он готов выплатить контрибуцию и уступить часть наших земель. Но – тебе, благородный император! Варвары не получат ни пяди земли, ни медного нуммия! Это – непреложное условие…
– Ты ставишь мне условия? – искренне удивился император. – Мне кажется, не время и не место!
– Да, великий! – по лицу Герия промелькнула тень, но он сдержался и даже позволил себе улыбнуться. – Я понимаю, что ты – человек чести, потому решил, что тебе будет интересно узнать цену твоего согласия. Позволь, я покажу тебе список городов и земель, которые мы готовы уступить Империи Тор!..
Вот сейчас бы императору забушевать, закричать, затопать ногами на послов. Выгнать их, даже казнить… Торфин этого и ждал – напрягся, руку на меч положил.
– Показывай! – милостиво кивнул император…
4.Император Теодор. Окраина Тангарии. Ночь 3 дня месяца Цветеня.
Переговоры завершились лишь поздно вечером, а сразу после того, как послы ушли, император изволил пожелать отправиться в… В общем, в тот самый дом, на окраине Тангарии. Вообще-то в темноте лучше было не ездить, даже по городу, где воинов-торингов было вдвое, втрое больше, чем мирных горожан и возможных вражеских убийц. Но – воля императора! Ругаясь, воины из корунелы Торфина Северянина садились на коней и уже через час кавалькада из сорока всадников выехала за пределы замка…
Дорога была знакома давно, дорога не раз езженная и – насколько знали телохранители – безопасная. Император в последнее время повадился ездить в тот дом на окраине, так что уже знали, где лучше ехать вплотную к государю, а где – можно растянуться и даже не оглядываться по сторонам. Кто-то из весельчаков даже песню затянул, благо, что император не мешал и даже поощрял. Поговаривали, правда, что это он так пытался расположить к себе простых воинов, не гвардию… Ну да и пусть! Располагало уже то, что Теодор доверял им, простым воинам, а в большинстве своём – даже бывшим разбойникам. Вот ведь – говаривали среди воинов Торфина – два легиона гвардейских в городе стоят, а ездим с государем – мы! И готовы были эти бывшие головорезы за императора жизнь отдать. Интересно, осталась бы их готовность, если бы они знали правду? Император стыдился своего увлечения полонянками и никоим образом не готов был выказывать свои пристрастия перед гвардейцами. Что же до бывших разбойников, ныне – воинов его армии… Война впереди длинная. Если кто-то осмелится язык распустить, так вражеская стрела его враз укоротит!
Вот так и ехали – под не слишком пристойные песни охраны, окружившей императора со всех сторон, скрывая его лицо под тканью, за их спинами. Ехать было далеко, город Тангария велик и красив… был. Размер-то его и ныне оставался велик, никуда он не делся. От красоты немногое осталось. Храмы и дворцы, форумы с обязательными для каждого базиликанского полиса статуями основателей, всё это было разграблено, а многое – и разрушено. Тангарцы оказались отчаянными людьми, во многих домах и особенно крепко стенных храмах были импровизированные крепости и вышибать двери пришлось даже магией. Потому по пути попадались обгоревшие руины, зияющие ныне пустыми бойницами окон. Иногда в глаза бросались и признаки жизни в них – быстрый всплеск огня в глубине дома, неясная в свете Мёртвого Ока тень, мелькнувшая на фоне того же огня. Тогда воины хватались за оружие, но тут же оказывалось, что это либо кошка, либо одичавшая собака… А то и женщина либо ребёнок. Таких тоже хватало в разорённой Тангарии.
– Не нравится мне это! – Торфин всю дорогу чувствовал себя не в своей тарелке, ныл и уже удостоился двух выговоров императора. Но продолжал в том же духе и это по правде сказать грозило ему невесёлыми последствиями. Другое дело, что ещё с разбойничьих времён он привык доверять предчувствиям, а на этот раз оно было очень сильно.
– Хватит, мессир Торфин! – ледяным голосом оборвал его император. – Я понял вас, поймите и вы меня: я не поеду обратно!
– Как скажете, государь! – медленно ответил Торфин, решив сделать паузу.
– И не думай повторять всё ещё раз! – сурово сказал Теодор. – Повешу на первом же дереве!
– Здесь нет деревьев! – вздохнул Торфин. – Которые остались после штурма, вырубили зимой, на дрова!
– Я найду, на чём тебя повесить, коронель Торфин! – усмехнулся император.
Вот уж в чём Торфин ни сколько не сомневался. И мог бы подчиниться… Страх был сильнее. Страх сжимал желудок и сердце в кулак, страх заставлял вновь и вновь обшаривать взором дорогу впереди…
– Торфин! – внезапно нарушил молчание император. – Где сейчас твой друг, этот наглец и грубиян?
– Государь говорит о Гарме Одноглазом? – осторожно осведомился Торфин.
– Да, я говорю о нём. О графе Ловезском! Где он?
– Мой император, но ведь твоей волей он послан на помощь гардарам! – удивлённо воскликнул Торфин.
– Ах да… Я и забыл! – равнодушно ответил император и больше к этой теме не возвращался.
А вокруг потянулись места куда более обжитые – так называемый Горный регион[124], где жили в основном люди среднего достатка – торговцы и ремесленники. Здесь и сопротивление было помягче, и грабили не так активно. В результате дома стояли почти целые – двери уже навесили, окна хотя бы досками, но закрыли, к тому же здесь было людно и даже встречались перебитые в других местах собаки. Правда, мало их было и выглядели они чересчур исхудавшими для домашних зверей и чересчур забитыми для сторожевых, но тут уж война виновата. И голодная для большинства горожан зима. Впрочем, досталось этой зимой всем: и зверям, и людям. Теодор не сомневался в этом, но зимой, когда к нему приходила – и не раз – делегация старейшин города и молила о помощи, он каждый раз отсылал их прочь. Вежливо, но твёрдо отказывал, объясняя это так: нечего было оборонять город! Вот сдали бы…
Но город никто не сдал, его взяли с боя и тангарцы не могли рассчитывать на его милость. Или – уже могли? Если он решился на мир с базиликанцами, уничтожать мирных подданных августа Филиппа самое малое – глупо!
– Торфин! – окликнул император коронеля, ехавшего самую чуть позади. – Вот скажи мне, Торфин…
Торфин замер в ожидании продолжения, даже дыхнуть побоялся, но Теодор не торопился. Думал. Глаза его, устремлённые в одну точку, вряд ли что-то видели сейчас, выручал конь, не раз уже ходивший этой дорогой. Наконец, не меньше чем через четверть часа, уже у самых ворот, император остановил коня. Замерла вся кавалькада, ожидая распоряжений. Воины не забывали осматривать ближайшие крыши и окна. Император велик и могуч, по его воле двигаются на врага десятки тысяч воинов и никто во всей Империи Тор, также именуемой Закатной не может сказать ему слова против. Но достаточно одной стрелы с тяжёлым бронебойным наконечником, чтобы от всего этого могущества осталась одна лишь телесная оболочка. А она, как известно, подвержена тлену и лишена какого бы то ни было разума.
– Так вот Торфин, что я хотел спросить! – задумчиво протянул император, блуждая взглядом где-то у основания воротной арки. – Что ты думаешь насчёт мира с августом? Ты? Не как коронель, мой офицер и нобиль меча[125], а как простой разбойник Торфин Северянин! Ты лучше меня ведаешь, про что говорят воины!
– Так что сказать, мой государь! – протянул тот, пытаясь в этой паузе определиться, какой ответ будет более угоден императору; не угадал, пришлось идти ва-банк. – Я так думаю, воины от войны устали. Прости уж, мой государь!
– Да нет… – пожал плечами император. – Я не гневаюсь, наоборот – доволен, что ты правду сказал! Значит, если я заключу с базиликанцами мир, даже поверх голов союзников, народ меня поддержит?
– Мой император, армия тебя поддержит в любом случае! – осторожно возразил Торфин. – А за быдло я сказать не могу. Всегда найдутся недовольные!
Коротко кивнув, Теодор вновь пустил коня вперёд. На этот раз совсем коротким шагом – они уже приехали, оставалось только въехать в ворота!
5.Граф Гарм Ловезский, берег Тивраны. 4 день месяца Цветеня.
Базиликанский разъезд попался гезитам случайно, но уж раз попался – его не упустили. Превосходство в силах была почти двадцатикратным, к тому же трём турмам[126] лёгкой базиликанской конницы приходилось вырываться из тисков полутора тысяч тяжёлой конницы – почти тысячи торингов и пятисот гардарских дружинников-волков. Ничто не могло их спасти – разве что немедленная помощь равного или большего количества базиликанских войск, а это – невозможно. Базиликанцы и не пытались спастись, хотя, странное дело, сражались умело и яростно. Странное дело, потому что по сию пору новоиспечённый граф не видел сильных конников под Золотым Орлом Августа. Случалось всякое, но турмарх, командовавший этим маленьким отрядом, разъездом, оказался настолько удачлив и умён, что продержался почти три четвери часа. Его конники сумели даже выдержать стычку – правда, короткую – с гезитами графа и уже этим могли гордиться. Впрочем, сейчас их ничто не могло уберечь от разгрома: гезиты наконец-то сумели охватить отряд базиликанцев широкой дугой и гнали их прямо под удар разворачивающегося конного клина гардар. Зрелище, надо сказать, кроме того, что красивое, было ещё и поучительное. Гарм Ловезский не так давно был простым разбойников, а до того, правда недавно одним из конных латников герцога Данарского, в конных атаках толк знал, но лишь снизу. Теперь ему впервые довелось увидеть, как надо атаковать воеводе. Урок был поучителен… только короток. Не слишком много времени потребовалось, чтобы разметать в прах сотню, неполную и легко вооружённую. И четверти часа не минуло, а уже добили последних сопротивляющихся, повязали немногих сдавшихся, перевязали своих раненных… Разгорячённый боем, сам даже не раненный а потому, пожалуй, слегка расстроенный воевода-гардар со странным для торинга именем Вылузга, подъехал к графу Ловезскому и добродушно обрушил кулак ему на плечо:
– А твои молодцы неплохо дрались! Лучше чем в прошлый раз, сударь Гарм!
– А то! – ни капли не обиделся на такое панибратство Гарм, сам в недавнем прошлом простой вояка. – Но без твоих потери были бы больше. И вообще, разъезд ты заметил!
– Ой, не прибедняйся! – Вылузга внезапно посерьёзнел. – Без твоих молодцев мы бы их не загнали. Поле широкое, кони у них – быстрые. Ушли бы! Но с твоей тысячью нам удалось их окружить и истребить… Трети добычи тебе хватит? Всё же главное дело мы сделали сами!
Гарм нагло ухмыльнулся, играя плетью. Гардар несомненно шутил. Пятьдесят на пятьдесят будет делёж! И тот серый легконогий номадер, которого он приметил, достанется ему и только ему.
Они посмеиваясь тянули паузу – игра двух военоначальников, которым скучно просто так ждать момента, когда войско снова способно будет двинуться в путь, а потом стало поздно. К Гарму, покрытый грязью, усталый и неразговорчивый, подскакал одинокий всадник. Нет, не одинокий – ещё двое придержали коней у подножия холма. Тоже грязные и усталые – дороги даже в Базилике по весне далеки от совершенства, а эти молодцы наверняка поспешали, срезали по целине…
Граф Гарм медленно, этак величаво взял из протянутой руки небольшой, весь покрытый печатями свиток, долго и довольно неумело, смазав этим всё впечатление, ломал. Потом вчитался и Вылузга немедленно понял – грамотой не силён. Ну, да главное хоть как читает. И мрачнее с каждой прочитанной строкой…
– Что там? – нетерпеливо спросил Вылузга.
– Да сам понять не могу! – пожал плечами растерянный и расстроенный граф. – С чего-то вдруг в Тангарию возвращаться требуют. В бои с базиликанцами не вступать, даже избегать их всячески.
– Ну и ну! – удивился воевода. – Это ж получается, у меня теперь только пять сотен останется?! Вот и прогулялись до моря! А как хотели, помнишь?!
– Чего ж тут не помнить? – мрачно пожал плечами Гарм. – Вчера только думали на эту… как её там… Пампайю пойти!
– Там что, так и пишут – сразу? – озаботился Вылузга.
– Так и пишут! – подтвердил граф. – Немедленно по получении собрать всю тысячу и двигаться к Тангарии. Нарушение приказа караться будет жесточайше. Дальше ты уже слышал!
Вылузга только сплюнул в грязь, метко угодив в след от копыта.
– Ладно, надо так надо! – подвёл он итог разговору. – Собирайся, не то государя своего прогневишь!
– Да, пора… – вздохнул Гарм. – Мне, даже если прямо сейчас отправлюсь, полный день до Тангарии добираться! Дороги у базиликанцев, конечно, хорошие, но вокруг них – море грязи!
Вылузга фыркнул.
– Ты только не думай, что я отдам тебе свою часть добычи! – внезапно встрепенулся граф Ловезский. – Так что пошевеливайся тоже. Пока я не уехал. И вон того жеребца я себе хочу!
Вылузга вздохнул – тяжело и протяжно. Жеребец, номадер-маанег[127], и у него самого вызывал самые лучшие чувства. Стоил он дорого, выглядел бодро и иметь его под седлом для любого воеводы было престижно и здорово. Увы, придётся уступить…
– А, бери! – махнул гардар рукой. – Уступаю!
Гарм даже не поблагодарил. Коротко кивнул, низя взгляд и развернул коня прочь. Уже от подошвы холма раздался его оглушительный рык:
– Венцлав, собирай людей!
Венцлав конечно торопился и оказался совсем неплох, собрал воинов всего за полчаса, оторвав их от грабежа и наполнения собственных кошелей. Но он опоздал. К тому моменту, как он, довольный собой, подъехал к военоначальникам, он весёлого оживления, последовавшего за победой, не осталось и следа. Мрачный воевода гардаров лишь косо глянул на Венцлава и больше никак не отреагировал на его появление. Со смурным лицом выслушал доклад и граф Гарм, до недавнего времени – приятель и вожак Венцлава по разбойничьей шайке. Шайка, кстати, была немала размеров и держала в страхе весь север Данарии. И юг Ассании, кстати, тоже. До самой до войны и все первые годы. За голову Гарма, в ту пору тридцатилетнего молодца, ещё старший брат нынешнего августа, Брут Славный давал три тысячи золотом. Филипп Красивые, не мудрствуя лукаво, увеличил эту сумму в три раза. И тем не менее Гарм до прошлого года орудовал в Данарии, как раз в окрестностях графства Ловез и ушёл оттуда лишь по призыву императора. Награда была хороша! Графство и приближённость к венценосной особе государя! Другое дело, его вдруг отослали прочь, они больше двадцати дней проболтались в походе, вдалеке от центра жизни. И вдруг – возвращение! Так почему же нерадостен граф?!
– Да ладно, езжай! – махнул рукой Вылузга. – Выкрутимся как-нибудь! Не впервой…
Гарм смолчал, только криво, как от неспелой сливы перекосил рожу. Вылузга уже для своих сотников, съехавшихся на его зов, сообщил новость. Видимо только что доставленную, раз ещё никто не знал:
– Базиликанцы на нас идут! Тысячи две пехоты! Эти, которых мы тут порезали, видать их заступом были! А мы и не знали… Так что вот так!
– Уйти не успеем? – косо глянув на него, спросил Венцлав у графа.
– Успеем! – мрачно ответил тот. – Но не уйдём!
– Почему?!
Граф Гарм пристально посмотрел на помощника. Взгляд его был тяжёл и одновременно добродушен:
– Ты сам не догадываешься?
– Да нет, отчего же! – отвёл взор догадливый Венцлав. – Тебе стыдно бросать своих в беде!
– Верно! – усмехнулся Гарм. – Мы остаёмся. И будь что будет! Не накажут же нас за это!
6.Император Теодор и граф Гарм. Вечер 5 дня месяца Цветеня.
А и зря ж он так думал! Приняв решение, император Теодор уже не раздумывал, идя по пути измены. Именно измены – он и сам понимал, что оставляя перед началом весенней, решающей компании гардаров один на один с базиликанцами, бросает союзников на волю Господа. Поредевшие, лишённые снабжения и находящиеся в тысячах вёрст от Родины полки и дружины гардар ни в коем случае не теряли своей силы. Но они уже не могли бы рассчитывать на победу. По крайней мере, при столкновении с главной армией августа Филиппа. По слухам, август, под рукой которого оказался всего один город – пусть и такой могучий, как Великий Город с его эргастериями и огромной массой населения – сумел поставить под аквилы арифм почти сто тысяч. Конечно, немногие из них чего-то стоили, но стоило вспомнить про базиликанских магов, отчего-то вдруг пропавших, исчезнувших из сражений, как на душе сразу становилось тревожно. Тут ещё Гарм отличился… Получив приказ возвращаться – этот приказ был послан всем командирам торингских полков и все его исполнили – он не подчинился и более того, вступил в бой с отрядом базиликанской пехоты. Было сражение, базиликанцы были наголову разбиты; в тот же день – а вернее поздней ночью – победоносный регимент графа Гарма Ловезского – восемьсот довольных собой панцирников, бывших разбойников и прочего отребья, на хороших рысях прибыли в Тангарию. И привели с собой полторы сотни пленных базиликанцев – солдат и командиров. Их появление на улицах базиликанского города вызвало уныние в душах горожан и ярость императора. Впрочем, выплеснуть её Теодор пока не имел возможности: нахальный граф сутки отдыхал, император его не беспокоил. Правда, вот именно в этот час, час захода Огненного Ока, граф Ловезский, бывший разбойник а ныне, после победы и вообще удачного рейда по вражеским рубежам – один из ближайших вельмож императора, должен был наконец заявиться пред ясные очи своего государя. Император, стоявший у окна, даже слышал как внизу оглушительными отзвуками грома разносится голос Гарма. Графа здесь любили, про его низкое происхождение и довоенные «подвиги» успели позабыть даже нобили меча, самые заносчивые и надменные. Кажется, среди гвардии даже начали ходить слухи, что именно Гарм – умелый командир, храбрый и отважный, может занять пост генерала гвардии, который был свободен с времён сражения при Сальме и гибели там «Серебряных». Вместе с ними погиб и генерал Амальрик, храбрый до безумия, но слишком наивный для войны. А вот Гарм – так считали гвардейцы – в самый раз. Прямой, но познавший войну изнутри, он мог бы стать неплохим генералом. По крайней мере на военное время. Жаль, этим чаяниям гвардии не суждено сбыться…
Гарм вошёл без доклада, весёлый, довольный собой. Успевший отчистить одежду и самого себя от грязи и пота дороги. Покрытое лёгким весенним загаром лицо его вмиг стало серьёзным, как только он увидел императора; граф преклонил колени.
– Слава тебе, мой император! – его голос тоже выражал довольство жизнью и император с великим трудом сдержался, чтобы не высказать Гарму всё, что думал по этому поводу. Похоже, это дошло до графа, потому что победная улыбка его, обнажившая нездоровые, но ещё крепкие зубы увяла и Гарм уже не так уверенно встал с колен.
– Здравствуй, граф Ловез! – холодно приветствовал его император. – Я смотрю, ты по-прежнему всем доволен? Даже счастлив!
– Мой император! – осторожно возразил Гарм. – Всем быть довольным нельзя! Но если ты хочешь знать, да – я доволен! Мы одержали блестящую победу, потеряв всего сотню людей! Базиликанцы же наголову разбиты и теперь недосчитаются двух тысяч солдат! Не самых плохих – нам пришлось изрядно попотеть, пока мы не взломали их оборону! У Вылузги два сотника полегли там…
– Вылузга, это – варварский воевода? – вскинул бровь император. – Я гляжу, ты с ним сдружился!
– За двадцать-то дней! – смущённо пробормотал Гарм, уже чувствуя: что-то не так. – Из одного котелка ели, одним плащом укрывались!
– Да, верно! – миролюбиво и даже дружелюбно кивнул император. – Раз так, можно императорский приказ в расчёт не принимать. Раз так, можно вопреки ему атаковать базиликанцев, втоптать их в грязь и поставить все планы своего государя под угрозу!
– Планы? – растерянно спросил граф. – Какие планы?
– Вот именно: какие? – император Теодор позволил себе один глубокий и долгий вздох, потом так же медленно выпустил воздух из лёгких. – Ты, граф Гарм, бывший разбойник Гарм Одноглазый, хорошо начал, да плохо заканчиваешь!
– Заканчиваю, мой государь? – обманчиво спокойно спросил граф и рука его медленно опустилась на рукоять меча, который никто не подумал отнять. Тоже, гвардейцы… телохранители! Когда надо, врага от друга не отличат!
Теодор, впрочем, тоже был воином, пусть даже в последний раз обнажал меч в бою лет двадцать назад – ещё кронпринцем, обороняя от назойливого внимания орингов северное побережье Империи. После этого – только указывал другим, где им умирать. Сейчас же предоставлялся шанс и император почти с радостью потянул длинный, с воронёным лезвием и тёмной деревянной рукояткой меч из простых кожаных ножен. Когда-то он был разочарован, узнав, что это – меч императора. Простой, ничем не украшенный… Теперь-то он знал, что это – клинок Торвальда Основателя. Клинок, который ни разу не подводил его обладателей. Его чёрный булат ни разу не выщербился за два столетия!
– Государь! – опешил Гарм. – Ты что?!
– Давно не сражался! – медленно растянул губы в улыбке Теодор. – Сразимся?
Гарм замялся – он не считал себя великим бойцом, да и сражаться с императором… Но и не откажешься!
– Государь, я всегда к вашим услугам! – как можно галантнее пробормотал Гарм и осторожно вытянул меч из ножен…
Не так давно он и представить себе не мог, что всё будет вот так – он будет входить в свиту императора, получит графский титул, император будет гневаться на него… Но значит – и миловать, ценить! Скажи он кому несколько лет назад, что сам Теодор, император Тор, вызовет его на поединок на мечах, что гвардейцы и прочая нобльская знать будут стоять вокруг, оживлённо обсуждая поединок, никто б ему не поверил. Теперь – возможно не только это. Он немолод, не слишком красив – одноглаз, в конце-то концов. Но он – граф Ловезский и уже три собрата-графа заводили с ним разговор о том, что Ловезу нужна хозяйка… Женихов маловато, достойных – ещё меньше и на безжениховье он, одноглазый бывший разбойник, старый и сквернозубый – тоже достойный жених. Если, конечно, что-то не случится сегодня. Предчувствие редко его обманывало, а сегодня оно заставляло сердце лупиться о рёбра а руки, крепко сжимающие меч, дрожать.
Ну и ладно. Будь что будет… Гарм внезапно успокоился. И уже спокойно поднял меч в салюте, приветствуя соперника. Приветствуя императора.
А сам поединок оказался короток. Как Гарм и предполагал, он не смог долго продержаться против императора. Теодор сражался немного занудно, но в общем был неудержим и несколько раз удерживал меч, когда уже ничто, казалось, не могло его удержать от смертельного удара. Гарм, однако, не пострадал и даже более того, сам отвечал резкими выпадами на атаки императора. Потом он увлёкся, меч замелькал быстрее и Теодор даже вынужден был перейти к обороне. Ненадолго. И лишь для того, чтобы заставить графа раскрыться. Потом последовал короткий, неотразимый удар, зазвенел булат и меч Гарма просвистел в воздухе, потом прозвенел по плитам и затих где-то в углу клинок императора тут же уткнулся закруглённым концом в ямку между ключицами. Кожа натянулась, словно пытаясь уклониться от меча.
– Предатель! – тяжело сказал император, глядя прямо в глаза Гарму. – Ты нарушил моё слово. Ты заплатишь за это! Возьмите его!
Появившиеся невесть откуда гвардейцы, подобрав меч графа Ловезского встали по бокам его и, подхватив вежливо но твёрдо под локти, повели прочь. Гарм, потрясённый таким оборотом, недоумевающий, даже не пытался сопротивляться. Он ещё не знал, что короткая и славная история графа Гарма Ловезского подошла к концу.
7.Лютень и Волод. Лагерь гардарского войска на берегу Тивраны. 6 день месяца Цветеня.
– Княже, дозволь? – сотник Любослав, сегодня – командир вартовой сотни подле княжеского шатра, осторожно ступил за полог, огляделся. Шатер князя был почти пуст, самого государя видно не было и сотник на миг даже встревожился. Только на миг – Лютень внезапно появился пред ясны очи своего сотника – взъерошенный, не выспавшийся, злой. Мутными глазами глянув на Любослава, он пробурчал что-то довольно неприветливо но и неразборчиво.
Пока князь отпивался, между огромным глотками ледяного морса продолжая нечленораздельно бормотать, Любослав поприветствовал его как положено и решительно шагнул вперёд:
– Княже, там князь-волк, Волод прибыл!
– Чего ему надо? – Лютень с трудом преодолел очередной приступ головной боли и устало уселся против сотника.
– Не ведаю! – виновато развёл руками Любослав…
– Ну, хватит! – громыхнуло от двери и Волод Ярославский, третий Волод в роду Волода Великого, Волода Победителя Торингов вошёл в шатёр.
– Что тебе надо? – несколько переиначив, повторил свой вопрос Лютень.
– Здравствуй, князь Лютень! – криво ухмыльнувшись, приветствовал его Волод. – Так-то ты встречаешь своих союзников и друзей?!
– Мы – не друзья! – диким бером[128] уставившись на Волода, возразил Лютень. Любослав, оказавшийся в самом центре незримого сражения, постарался побыстрее смыться.
– Не друзья?! – искренне изумился Волод. – Мы даже родственники! Троюродные, кажется, братья! Князь Гром Изгнанник женился на сестре Волода Победителя! Забыл?!
– Нет, не забыл! – холодно ответил Лютень, как всегда, когда разговор заходил про великого воина Грома, почуявший неприятную щему где-то под сердцем. Обидно было вспоминать про величайшего из вождей рода Медведя, который так высоко взлетел лишь для того, чтобы пасть на самое дно пропасти. Победитель торингов, побратим князя Волода, после победы он вознёсся очень высоко. А хотел – ещё выше. Проклятая в коленах родовичей-медведей война с Соболями, приход общеродового войска под стены Холмграда… И – отречение Грома, которое он произнёс на вечевой площади, в присутствии собрания почти ста тысяч воинов и вящих мужей княжества. Люди – даже воины – рыдали, не стесняясь слёз, но князь был неумолим, его сын Всеволод Медведко принял из рук отца державу, а Гром ушёл в изгнание. За ним готовы были пойти многие – жена, младший сын, многие воины и простые родовичи… Всеволод мог остаться чуть ли не один! Гром не взял с собой никого и потом никто не ведал, куда он ушёл.
– Ты о чём думаешь? – озаботился Волод, вдруг увидев, что его никто не слушает. – По жене соскучился? По сыну…
– Как будто ты не… – начал было Лютень и тут же осёкся. Волод разумеется был женат – в сорок два года князю никто не позволит оставаться холостым. Измира, красавица из боярского рода его княжества пошла за него уже шесть лет тому назад. До сих пор их брак не увенчался главным, ради чего творился пред очами Богов – детьми. Даже девочек не было, что уж говорить про наследника…
– У меня нет сына, – спокойно сказал Волод, не глядя, впрочем, на Лютеня, – Ты ведь знаешь!
– Прости меня… – промычал Лютень, не зная, что ещё сказать.
Волод медленно пригладил вечно вздыбленный русый оседлец, тяжело подошёл к кувшину с морсом и плеснул себе в кружку. Долго, словно выпивал море, пил этот морс. Кружка с глухим стуком была опущена на стол, князь-волк так же спокойно отошёл обратно. Сел против Лютеня.
– Я ведь не для ради душевного разговора пришёл, князь Лютень! – тихо сказал он, мертвенная бледность медленно уходила с его лица, заменяясь если не здоровым, то всё же довольно крепким румянцем.
– Тогда для чего? – Лютеню всё ещё было неловко, поэтому он разговаривал с Володом резче, чем должен был бы.
– Ты слышал новость? – князю-волку похоже этот тон как с гуся вода. – Торинги отозвали все отряды и всех магов к Тангарии-граду!
– Всех? – не поверил Лютень. – Откуда такая уверенность?
Волод криво ухмыльнулся. Репутация… Даже если он, Волод Ярославский, чаще прозываемый Волод Малый, говорит умные вещи, ему никто не верит. Всё же чаще он говорит то, что иные считают чушью. Что ж, пусть считают и дальше…
– Знаю, раз говорю! Гонцы ко мне прискакали! От Вылузги, от Брана, от Алексы с Лапой… Ты же знаешь, у меня почти вся конница в разгоне!
– Да верно… – пришедшая с Володом конница, почти не истрёпанная в серьёзных сражениях, целая и не обезножевшая после ночных бросков на десятки вёрст по снегу и льду, действительно была вся брошена в дело. Пока туры, медведи и лисы отдыхали, окрест лагеря бродили небольшие, не больше тысячи воинов в каждом, отряды волков, соболей и рысей. Усиленные – так было договорено с императором Теодором – конницей торингской. Получалось у таких смешанных полков очень даже неплохо, несколько базиликанских отрядов были взяты на меч, погибло и четыре базиликанских мага, что особенно ценно. И вдруг – такой поворот…
– С чего бы это? – задумчиво пробормотал Лютень. – Без предупреждения, вот так разом!
– Это ещё не все новости, – пробурчал Волод, упорно глядя меж своих коленей, – у меня приятель остался в свите Теодора, так вот он мне грамотку сегодня поутру прислал. Интересную грамотку! Чтобы доставить её, его гезит трёх коней загнал, шкурой своей рисковал – прямо под носом у базиликанского дозора прошёл! Двое его товарищей вовсе не доскакали…
– Ну, не тяни! – резко сказал Лютень, напряжённо глядя на него. – Что он пишет?!
– А пишет он, что Теодор нас предал и продал, курва! – зло выплюнул слова Волод, вскидывая ясный взор своих серо-бесцветных глаз на князя-медведя. – Что в славном граде Тангарии ныне гостит посольство Филиппа и разговор идёт о мире! Что, вроде бы, мир будет заключён за нашими спинами, а нам не достанется ничего вообще!..
– Постой, Волод! – прервал его Лютень, вскочив на ноги и от волнения начав заикаться. – А почему ты мне одному это говоришь?! Почему не на совете? Почему не Буйславу – он ведь старший над нами?!
– Почему? – искренне изумился Волод. – Это ты меня спрашиваешь? Потому, что скажи я это Буйславу, и завтра же мы пойдём штурмовать Тангарию! Скажи я это на совете, и я вообще не знаю, что случится. А ты – зять императора, тебя он уважает, побаивается слегка и даже, кажется, любит. Вот потому – тебе одному говорю! К тому же, ты уж извини, раз мы влезли в эту войну, надо её заканчивать. Так или иначе – заканчивать. Мир с базиликанцами – не самый худший исход. Если в этом мире есть место для нас. Лично мне ничего не надо. Мы, Волки, далеко от базиликанской границы и на землю не претендуем – не Соколы[129]! Вот золото или там что ещё – это пожалуйста. И законную ругу воинам за службу! Ну, так тут уж дело чести Теодора. Порушит – ему больше никто не поверит… Ты что, Лютень?!
Лютень, обхватив голову руками, медленно раскачивался из стороны в сторону и негромко, чуть слышно бормотал: «не верю!».
– Ну не молчи! – нервно закусив тонкую губу, попросил его Волод. – Лютень!
– Не верю! – полными ярости глазами взглянув на него, проскрежетал Лютень. – Твой знакомец – лжёт! Он сам, наверное, подкуплен базиликанцами и пытается посеять прю между нами!
– Вот потому я и пошёл к тебе! – пробормотал Волод, кажется, уже жалея, что вообще явился. – Ты лучше говори, что дальше делать будем!
– Ждать! – холодно, но твёрдо, оправившись от потрясения, сказал Лютень. – Ждать, князь Волод! И следить за торингами. Кто из них врёт, в общем-то не важно. Среди них – нестроения! А значит, может быть всякое!
– Вот! – радостно возвестил Волод. – Этого я от тебя и ждал! Вот! Потому и не к Буйславу пошёл, а к тебе! Вот! А теперь – давай выпьем! Отметим, стало быть, наш с тобой разговор!
– Всё бы тебе выпить! – буркнул смущённый Лютень. – Мирон!!!
Мирон, неловкий только в бою, немедленно притащил кувшин с хмельной влагой, какую-то небогатую закуску. Налили. Выпили по чарке кисловатого молодого вина из Данарии.
– А ведь ты непрост, Волод! – проворчал Лютень, искоса следя за его реакцией. – Признайся, непрост!
– Ну, – ухмыльнулся явно польщённый Волод, – скажешь тоже!
Они налили по второй…
8.Август Филипп Красивый. Миллениум.
Август Филипп взошёл на престол Империи Базилиска в славное время. Война с Империей Тор пусть вяло, но клонилась к концу, Данария и Фронтир были взяты почти целиком и отдельные отряды базиликанского войска уже вступили на земли Ассании и Изении. Дальше, как мыслил это сам Филипп, должно было произойти генеральное сражение… И оно – произошло. Разбитые войска торингов отступили в Ассанию, Филипп, успокоенный, вернулся в Миллениум, который уже начали именовать Великим Городом и стал ожидать вестей о капитуляции императора Теодора. Он был благоразумен, довольно добр сердцем и не собирался требовать невозможного. Конечно, золотые, медные и железные рудники в Золотых горах должны были перейти под его руку. Конечно, в Срединном море больше не должно было быть и намёка на торингский военный флот, а право на торговые перевозки перейдёт торговому флоту Базилики. Все укрепления на границе с Базиликой должны быть срыты, армия Империи Тор – сокращена в числе… Филипп до начала осени ждал вестей от императора Теодора. Не дождался. Наоборот, пришли вести от архистратига Анфиноса, командующего армией в оккупированном Фронтире. Мол, торинги резко активизировались, к ним на помощь подошли варвары из Гардарики и теперь уже базиликанцам необходимо обороняться. Поначалу август не воспринял эти сообщения всерьёз, лишь начал переброску трёх арифм из восточных фем на запад. И тут гардары ударили через Мраморные горы и Понтийские Ворота[130]. Это был шок. Сильно опустевшие фемы Восточная и Номадская не могли долго сдерживать натиск варваров и к зиме Глассия была взята, а Вассилиссум осаждён и находился на грани падения. И – страшный разгром в Данарии и Фронтире. Пали Сальм – там погиб весь гарнизон, попал в плен стратиг Роман, без боя был сдан Фронфор. Лишь в Данабурге гарнизонная арифма сражалась яростно и долго, но это было вызвано скорее нежеланием гардар класть воинов в штурме. Они дождались, пока за стенами вспыхнет восстание и ворвались в город почти без сопротивления. А потом настал черёд земель базиликанских…
Август Филипп мог не признаваться себе, мог даже обманывать себя, но где-то в глубине души он осознал своё поражение ещё тогда, когда под натиском гардар пали все города Западной Фемы, когда под его рукой остались только осаждённый Кирифор, далёкая и не способная помочь Номадская фема. И сам Миллениум, ныне переполненный войсками. Через Тивранские ворота – единственный морской порт, оставшийся в руках базиликанцев – потоком шли подкрепления – добровольцы из Заморских городов, вспомнившие, где их истинная родина, наёмники из Норлингре и Номадии. Филипп не поскупился, дочиста опустошил эрарий и задержал к выплате руги большинства новелиссимов и даже полководцев, но даже пираты Медитерраники, оставив бесполезные ныне корабли, пришли под стены столицы в количестве почти пятнадцати тысяч. Безумным усилием Восточная Империя, иначе Империя Базилиска поставила под императорского Золотого Орла полтораста тысяч воинов. Пятую часть из них составляли ветераны, ещё примерно две трети – лёгкая пехота. И – главная ударная сила, уже два месяца как выведенная из сражений – десять дюжин базиликанских магов, от лучших магистров до учеников. И – тайное оружие – почти заключённый (наконец!) договор с императором Теодором. Гардары, уже перешедшие через Тиврану и неспешно двигающиеся к Великому Городу, останутся один на один с базиликанцами. Их ждёт несколько сюрпризов. И – разгром, тут август был в себе уверен…
Ещё бы не быть уверенным – он сам выбрал место для главного сражения, ещё зимой выбрал и с тех пор только тем и занимался, что заманивал варваров на это поле. Пришлось пожертвовать частью конницы, несколькими ценными отрядами, чтобы гардары поверили и пришли. Лишь бы ничего не сорвалось! Лишь бы они дошли досюда! До этих полей под самыми стенами Миллениума, до двух линий холмов, между которыми не сможет развернуться в полную силу гардарская страшная конница, до камышовых зарослей на берегу Тивраны, до изрезанного оврагами восточного края поля… Здесь, на этой четверти сальта, разыграется сражение, должное решить исход всей войны. Если гардары придут. Если воины – в большинстве своём не видевшие смерти вблизи – выдержат первый, самый страшный натиск варваров. Если император Теодор, с которым почти договорено, не переменит своего решения и не приведёт на помощь свои легионы. Тогда варвары не смогут устоять и будут разбиты. Тогда Дария и Тулса, Маласса и Кирифор вновь станут свободны, а он, император Филипп, сможет разговаривать с торингом на равных. И тот поймёт свою ошибку. Если!
Слишком много если. И одно но. Страшное но – гардары ещё ни разу в этой войне не терпели поражения. Страшно и смешно, но их появление резко переломило ход войны. Оказалось, что не только в просвещённых городах Базилики и Империи Тор могут появиться на свет великие стратеги вроде того же Анфиноса, ныне, правда, опального. Кто до войны слышал про некого архонта Буйслава или ещё одного архонта с не менее странным и трудно произносимым именем Лютень? Разве только в Логосе Дрома был один-два василика. Из тех, что бывали с посольствами в землях варваров! Теперь эти имена знал каждый центурион. Как и историю о том, как архонт Буйслав принёс в жертву своим демонам, именуемым богами, тысячу с лишним базиликанских пленных. Устроил краду своему племяннику и наследнику, убитому в бою с номадской конницей. Эту историю, если честно, специально приукрасили жутчайшими подробностями – по личному повелению августа. Слишком много до того ходило слухов о лёгкой участи сдавшейся Малассы и жестокой – сражавшихся Тулсы и Дарии. Правда, тот форт, гарнизон которого был принесён в жертву как раз сражался, да ещё и дал убежище остаткам номадского отряда… Про это умолчали. Рассказали, как принесли в жертву пленных, напугали колеблющихся – и довольно. Пусть теперь те, кто уже подумал бросить меч, подумает – стоит ли! А заодно – укрепится духом, крепче удержит щит и копьё. Пусть знает, что иного пути, как сражаться, у него нет! А его боевой дух укрепят маги. Для того и встала армия лагерем под стенами Миллениума, чтобы с этих стен ударили в нужный час те самые десять дюжин магов! Говорите, маги появились у торингов, есть у гардар? Посмотрим, что они сделают, когда на них обрушатся полчища демонов, невесть откуда добываемых магами августа Филиппа!
Филипп, август Базилики, сын Юлиана Архонтия был умён. Филипп, август Базилики, надеялся править ещё долго и счастливо. А краеугольным камнем его удачливого правления будет эта победа в войне. В год от Явления Торвальда двести девятый. В год от начала его правления шестой. И не последний – Филипп свято верил в это.
Глава 12 «Огненный дождь»
1.Прелюдия.
Весь месяц цветень войска продолжали движение, очень редко вступая в авангардные бои. Базиликанцы под стенами Миллениума укреплялись – хотя куда уж больше, гардары предпочитали дождаться обозов с припасом и подкрепления. С Родины к ним пришло десять тысяч, которые не слишком сильно, но всё же подкрепили полки. И ещё – Лютень упрямо не желал верить в предательство торингов. Легионы ушли к Тангарии? Теодор собирает силы, чтобы двинуть их все разом. На штурм Кирифора, чиреем сидевшего в тылу союзников. Молчание на все запросы? Бездорожье, гонцы не проезжают. Или – акриты опять обнаглели. На самом деле, он, наверное, давно уже сам себе не верил. Но упорно стоял на своём. Впрочем, генеральное сражение уже ничто не могло отменить и даже оттянуть. Месяц Червень наступал, дороги подсохли и по ним подошли застрявшие в распутице обозы с провиантом и воинским припасом. Князь Буйслав, которого никто не отрешал от его положения набольшего князя и воеводы общего войска, настойчиво вёл дело к сражению а август Филипп, который несомненно до поры уклонялся от этого сражения, как раз к первой седмице Червеня уклоняться перестал. Среди гардар ходили самые фантастические слухи – о чудовищах, которых намерен бросить в дело вражий государь, о стотысячном войске, вставшем живой стеной вокруг последнего города. Многие боялись. И – безропотно шли вперёд, в неизвестность. Война осточертела. Но чтобы её закончить, надо было сокрушить врага, взять его стольный град. Князь Буйслав мог не бояться – растерявшие за зиму ярость, воины набрались её вновь и в последнее сражение рвались с силой, превосходившей силу желания Буйслава. Что и доказали в авангардных боях. Август Филипп лишился в них нескольких сотен конников, номадского оджака – тысячного отряда, сунувшегося в рейд по тылам и двух магов. Но это уже не могло изменить общего хода войны и на десятый день месяца червеня, а по базиликанскому счёту – на третий день ид, передовые полки базиликанцев и гардар сошлись на том самом поле, которое готовил для сражения август Филипп. И это было НАЧАЛО.
2.Ярослав. Поле битвы. 10 день месяца Червеня.
Сотня Ярослава – как и вся дружинная конница – обреталась в резерве, вдали от ДЕЛА. Пока в таком же состоянии находилась большая часть гардарского войска, а сражались, довольно вяло, несколько тысяч лёгких всадников восточных родов и лучники. Заступ, иначе – передовой, авангардный полк, прикрывший по обыкновению Чело[131]. Впрочем, против них пока тоже было выдвинуто не слишком много войск – номадская конница сотня за сотней накатывала на нерушимый до поры строй заступа и тут же откатывалась обратно. Пока что заслонившиеся вольными сотнями конников-лосей, тысячи заступа особых потерь не несли. Чего не скажешь о самих Лосях. Говорят, их князь, Яровит Изборинский, был даже ранен… Всё может быть. Жаль, если так. Начало боя!
Ещё говорили, что князь Буйслав долго колебался, не зная, как расставить войска и только потом решил укрепить именно Чело. Здесь встали Туры и Медведи, левое крыло – полк левой руки отдали князю Володу с его волками и князю Гориславу с Ежами. Полк правой руки опирался на реку, оттуда меньше всего ждали беды, потому там встали Лисы, Соболи, Змеи… мало конницы, всё больше пехота, да и та – лёгкая. Там же, слева, была россыпь курганов – не меньше дюжины их глубоким фронтом преграждали дорогу врагу и в их тесноте как раз лёгкой пехоте самое место. Встали… Жаль, ничего этого не видел Ярослав. Здесь, в тылу, было скучно и душно – несколько тысяч укрытой за строем пеших щитоносцев конницы вмиг изгнали свежий воздух прочь и дышать приходилось смесью вони человеческой и звериной. А впереди задыхались в тесноте огромной, на тысячу с лишним шагов растянувшейся «стены» простые пешцы. Пока им не было ДЕЛА, но – назревало. Долго Лоси продержаться не сумеют, даже притом, что – горды выше меры и князь их – горд. Сомнут!
– Ярослав, – громким шёпотом окликнул сотника Дуб, чья сотня стояла рядом, – как думаешь, что там?
– Если б я знал! – вздохнул сотник, приподнимаясь в стременах. Его богатырский рост конечно давал некоторые преимущества, но – лишь небольшие. Впереди был бой, так это и так было ясно. Впереди резались конные рати – пока невелики, пока сплошь лёгкая конница – тоже этого и ожидал, потому и узрел в клубах пыли, поднятых до самых небес.
– Может, съездим, поглядим? – предложил Яросвет, возникая как всегда – справа и чуть позади сотника.
– С ума сошёл! – ахнул Дуб, который, несмотря на прозвище, был совсем не так глуп. – А если в атаку бросят?
– Это ты с ума сошёл! – дерзко ответил Яросвет. – Какая атака?! Бой ещё только начинается и даже пехота в дело не вступила! До дружинной конницы если и дойдёт, то не сегодня! По правде, я бы давно уже тысячи спешил и разрешил подпруги расслабить. Мы загубим конницу…
– Замолчи! – резко оборвал его Ярослав, и десятник обиженно поджал губы. – Но, Дуб, он в чём-то прав. Я о том, что атаки вскоре ждать не придётся. Поехали, поглядим как оно вблизи?
Дуб явно заколебался, но тут его взгляд пал на проклятого Яросвета и в глазах сверкнуло торжество:
– А он останется беречь твою сотню!
– Конечно! – немедленно согласился Ярослав.
Яросвет взревел оскорблено, но было уже поздно. Два сотника – оба рослые, широкие, пришпорили коней и помчались вперёд. Помчались, правда, громко сказано – впереди была такая же теснота, там стояли Туры и трудно было продвинуться даже на десять шагов. Что уж говорить о десяти перестрелах, которые разделяли запасный полк и последний ряд «стены». И тем не менее они проехали. Ярослав заорал «гонцы к князю» и Туры расступились. Кто-то, правда, узнал Ярослава и заорал негодующе, протестуя против обмана… пусть его бесится. Они уже проехали и вот он – последний, двенадцатый ряд «стены», где стоят сплошь плохо снаряжённые ратники, вооружённые разве только плотницкими топорами, а из доспеха имеющих разве рубаху, грязную и прохудившуюся. Впрочем, их задача не бой… пока. Их задача своими телами подпереть щитоносцев. Потом уже, если другого выхода не будет, бросят в пекло и их. В крайнем случае. Если другого выхода не будет. Или – если потребуется разменять вражеский отряд своим без жалости к потерям.
– Ярослав?! Дуб?! – рык доносился откуда-то сзади и сотники разом развернулись, выглядывая говорившего на своём уровне. Искали конного, а надо было – ниже. Ведун Ратан стоял в нескольких шагах от них и с нескрываемым удивлением рассматривал. Понятно, не ожидал их здесь увидеть.
– Да вот… – промямлил Дуб. – Решили поглядеть, как здесь всё обстоит!
– Хорошо обстоит, хорошо! – прорычал Ратан раздражённо. – Езжайте отсюда, да побыстрее! Сейчас – начнётся!
То же самое, как если б он подразнил медведя мёдом! Или – малиной, свежей и ароматной…
– Вот уж никуда мы пока не пойдём! – буркнул Ярослав, поспешно отводя взор. – Там душно и воняет хуже чем в заднице у Змея! А здесь – ветерок в лицо, Коло опять же светит куда нежнее…
– Ну и стойте, – проворчал Ратан раздражённо. – Хрен с вами!
Оказалось, они и впрямь вовремя приехали. Отсюда, из-за спин пешцев было куда лучше видно, как развивалась самая массовая на этот час атака лёгкой базиликанской конницы. Никак не меньше десяти тысяч – номады и прочие легкоконные отряды – огромной нестройной ордой неслись на одинокий заступ. Короткий строй легко вооружённых лучников, невеликие отряды по краям, одинокая фигура всадника в центре полка – князь Яровит – против.
– А я бы вернулся! – пробормотал внезапно Дуб. – Яр, что-то мне подсказывает, что нас вполне могут двинуть! Ну не оставят же целый полк на съедение этой нечисти!
– Твоё «что-то» ошибается! – ухмыльнулся Ярослав. – Ни Туры, ни мы, Медведи, в дело не вступим! Хотя конная атака – будет. Слева. Волки ударят! Разве не чуешь?!
Дуб только головой покачал, но на месте остался. Ярослав – это признавали все – ошибался крайне редко. А когда ошибался, оказывался прав в чём-то другом, более глубоком.
Впереди вскипела схватка. Не сражение, не бой – именно горячая и краткосрочная схватка. Лёгкая конница, которой там было большинство, по другому и не умеет. Туча стрел перед собой, лихой, на грани беспорядочного аллюра наскок, один-два удара саблей – и назад. Правда тут другое дело. Номады, который против заступа оказалось большинство, попытались заключить полк в кольцо и забить его стрелами. Потому туда и поставили лучников. Тяжёлые гардарские луки – не каждый натянет такой – на расстоянии полуперестрела прошивали насквозь кольчугу. Даже булатную. Здесь же большинство составляли почти лишённые доспехов номадские нукеры. Им каждая стрела – смертельна.
А дальше – Ярослав опять угадал – пропели серебряные рога и с левого крыла выметнулся двухтысячный отряд дружинной конницы.
– Волки, Яр, волки! – выдохнул в восторге Дуб. – Ах, как скачут, лешие! А ты – опять угадал!
Ярослав промолчал. Для него – трудно сказать почему – в таком угадывании не было ничего странного.
Вот дальше всё было гораздо хуже… Нет, не на бранном поле – там всё как раз повернулось в правильную сторону – тяжёлая конница, поддержанная лучниками Яровита, ударившими в спину, опрокинула номадов и гнала почти версту. Но за спинами сотников вдруг громыхнул полный яда и ярости голос воеводы Ивещея и им стало не до того.
– Ах, значит, сотники соскучились! Значит, им не до настоящего дела – любуются на кровопролитие. А ну-ка марш отсюда! К сотням, молодежь, к сотням! Ещё раз здесь увижу кого-нито, уши пообрываю. И не только уши!
Ивещею никогда не приходилось повторять. Уже первых его слов было достаточно, чтобы сотники развернули коней и поспешили прочь. Им было стыдно. Очень стыдно. И весело одновременно…
4.Князь Лютень. Тот же день.
За весь длинный и полный событий день по большому счёту немногое случилось. После того, как номады, атаковавшие заступ были опрокинуты, сражение, естественно, продолжалось – вяло. Самой острой схваткой была стычка где-то на берегу Тивраны, где два небольших, по сотне всадников отряда истребили друг друга в короткой, но яростной схватке. К наступлению темноты сражение уже прекратилось, а когда сумерки окончательно завладели полями под Великим Городом, в строю остались только лёгкие стрельцы. Их десятки частым бреднем перегородили поле. Вряд ли базиликанцы сунутся по темноте вперёд, но всякое бывает. Бережёного, как известно, Боги берегут.
«Стена», простоявшая целый день, была распущена и воины в большинстве своём остались тут же, на полях, вынудив кашеваров тащить еду к ним. Их можно было понять – даже просто простоять день на ногах нелегко. Когда же стоишь в броне, держа на одной руке щит, в другой – копьё или секиру… Это вам не на пиру! Не то что к вечеру – спустя час отваливаются руки, ломит плечи и спину. «Стена» – шестнадцать тысяч пешцев – отстояла нерушимо десять часов. И снова будет стоять – завтра. А как и где – решать князьям. Они и решают – аж стены шатра Буйславова колыхаются от ора…
Собрались ещё час назад, поснидали слегка, не перегружаясь. Не пили – только вода и молодой, не забродивший квас. Головы надо держать свежими. Посидели, тупо глядя друг на друга – отходили от горячего денёчка.
– Ну что, говори ты, князь Яровит! – предложил тогда Буйслав и тот встал. Тяжело встал – Яровит был немолод и день, полный для его полка событий, нелегко ему дался. Да и ранен был, пусть и легко, покропил землю кровушкой…
– Ну, что… – пробурчал Яровит, разглаживая огромные вислые усы, – Выстояли мы первый день, это вы и без меня знаете. Потери? Велики. Три сотни убитыми потеряли, ещё вдвое – раненными.
Буйслав крякнул досадливо. Тысяча выбыла из строя в первый день – многовато.
– Вои как, – спросил Лютень, – Готовы сражаться?
– Вои-то готовы… – пробурчал Яровит, но договорить не успел. Его решительно перебил Буйслав.
– Вои-то наши готовы! – он суровым взглядом обвёл собравшихся князей и ещё больше нахмурился, увидев откровенную ухмылку на роже Волода Ярославского. – Готовы ли мы к длинному сражению?! Есть ли необходимость разменивать наших хлопцев на всякую базиликанскую шваль, которой Филипп набрал вдоволь? И, главное, не стыдно ль нам, браты, стоять в обороне?
– Если мы одолеем, мне лично стыдно не будет! – немедленно возразил Рудевой Дебрянский, славный своей осторожностью, нередко переходящей в трусость.
– И мне! – поддержал тестя Первосвет Плескинский. – Вернуть домой живых воев – важнее!
– Так живых и вернём! – внезапно поддержал Буйслава Лютень. – Зрите, что случилось, когда мы выбрали оборону! Базиликанцы тоже не стронулись с места, ни одна арифма не пошевелилась! В дело пошли номады и наёмники из-за моря! Яровит, не считал, сколько их там полегло?
– Никак не меньше, чем наших! – с угрюмой гордостью отозвался князь-лось.
– Но и не намного больше! – горько возразил Рудевой.
– Вот то-то и оно! – яростно грохнул кулаком по столу Лютень. – Мы разменяли их один на один, когда такая цена – чрезмерна!
– И что ты предлагаешь? – пожалуй впервые князь Рудевой смотрел на своего молодого приятеля с явно проступавшей во взгляде враждой.
– Двинуть «стену» вперёд! – вновь заговорил Буйслав. – Поставить её там, где стоял заступ, прижать базиликанцев к стенам. Пусть или атакуют всерьёз, или стоят под нашими стрелами!
– Эй, эй! – встрепенулся Яровит. – Ты что ж это предлагаешь?! Если так поставить стену, мой заступ мордами упрётся во вражеские щиты!
– А заступа – не будет! – ухмыльнулся довольный собой Буйслав. – Цепью застрельщиков обойдёмся. Каково?
Князь Волод – единственный, выпивший хмельного мёда, немедленно заорал здравницу Буйславу. Большинство князей не торопилось так быстро поддерживать идею Буйслава. Пусть даже вместе с ним за неё ратовал осторожный разумник Лютень. Слишком рискован был план. Хотя… почему рискован?
– Я согласен! – первым сказал Яровит. – Только в заступ мои не пойдут! Это ж верная смерть!
– Да не нужен нам заступ, не нужен! – сердито фыркнул Буйслав. – Что ты, Рудевой?
– Я – против! – сухо сказал Дебряский князь. – Нет, я конечно понимаю, всем хочется домой… Мне тоже хочется! Живым! Вперёд, говорите? К стенам прижать, говорите? Мы тоже станем к ним ближе! К камнемётам, на них стоящим! К магам!
– Да с чего ты взял, что маги – там?! – осерчал Буйслав. – Пока что хвалёные базиликанские маги…
– Хвалёные?! – Рудевой взвился на ноги, правда, тут же сел обратно. – Хвалёные… Ну-ка, спроси у Лютеня – какие они хвалёные! Под Сальмом – забыл?!
– Но сейчас-то они носа не кажут! – рявкнул Буйслав, ища поддержки у помрачневшего Лютеня.
– Не кажут! – подтвердил Рудевой, недобро оскалившись. – То-то и оно – не кажут! Ждут чего-то. Или ты, князь Буйслав, впрямь поверил, что они испугались одного твоего грозного вида, начищенного до блеска панциря, да в штаны напустили? Так это – вряд ли! Они не трусы.
– Я и не говорю, что они трусы. Я говорю, их нет здесь, иначе давно бы показались! – огрызнулся Буйслав. – Но с чего ты взял, что они не сунутся в атаку?
– А пусть суются! – пожал плечами Рудевой. – Ну-ка, скажи мне, что станется с любым полком, который сунется на нас как сегодня! Что сталось с номадами? Они даже заступ одолеть не сумели, хоть их было втрое больше! Вы говорите, у нас тысяча выбыла… Триста убитых – много! Но если мы пойдём на приступ, под удар вражьих магов, погибнет не триста – три тысячи! И нам всё равно придётся возвращаться на старые позиции. Ты же не собираешься бросать нас на стены, имея за спиной всё базиликанское войско? Да и штурмовых лестниц у нас нет… Я уж не говорю о пороках!
– Первосвет, что ты скажешь? – князь Буйслав не стал отвечать на речь Рудевоя. Бесполезно, после такого красноречия если кто усомнился, его уже не переубедить.
Первосвет довольно долго молчал, искусал все губы и так и не оторвал взор от пола. Его с трудом удалось расслышать, когда Первосвет тихим-тихим голосом сказал:
– Я за штурм! Прости, Рудевой!
Вот чего Рудевой не ожидал, так подобной измены. Пожалуй, если б его взгляд способен был прожигать дыры в булате, на роскошном чернёном доспехе князя плескинского образовалось бы две огромные дыры. Но сделанного не воротишь.
После этого не спорили и оставшиеся два князя. Приступ был назначен на полдень.
– Глядишь, и торинги какую-никакую помощь подошлют! – подвёл итог Буйслав.
Лютень и Волод обменялись при этих словах взглядом. Не жди помощи, князь Буйслав. Не жди…
5.Ярослав и Яросвет. Ночь на 11 день месяца Червеня.
– Соскучился по делу? Так иди! – сказал князь Лютень, и Ярослав, уже сам не рад, отобрал из сотни своих ухорезов один десяток. Яросвет, Треух, Болт, Утеш, Хрущ, Дран, Гюрята, Лапа, Ссмерд, Останя. Конечно, будь его воля, он взял бы ещё и Ждана, Добрана, Богдана… Но не оголять же сотню! А дело, на которое послал его князь Лютень, выглядело серьёзным – надо было через всё поле проползти до вражьего стана и поглядеть, что там да как. Притом никто не сомневался – базиликанцы обязательно выпустят вперёд дозоры. Так поступили и гардары, а главное – так требует почитаемый базиликанцами «Стратегикон». Конечно, дозоры тоже числом невелики. Но если такой невеликий дозор шумнёт, помощь подоспеет незамедлительно. Попробуй, уйди, когда за тобой конница номадская увяжется! И думать нечего!
Ярослав первым скользнул в темноту, но его быстро обогнали. Справедливо – Болт и Утеш, хоть и молоды были, следопытами были не чета ему, куда как лучшими. Что и доказали, растворившись в темноте так, что даже Ярослав, про них ведавший, угадать, где находятся, не мог. Впрочем, среди базиликанцев вполне могли оказаться глазастые, которым и тьма не тьма.
А дорога была недалека. Десять почти бесшумно двигавшихся теней проскользнули за линию своих дозоров, прошли мимо заваленного телами холма, на котором весь день простояли дружинники-лоси, потом остановились и быстро переговорили. Вернувшийся Болт почти беззвучно поведал, что настроение лично у него боевое, базиликанцев покуда не видать, разве только их лагерь. Костры там жгут погуще чем у нас, а Утеш клянётся, будто почуял запах гуляша с мясом. Насчёт гуляша – все сразу повеселели. Их сорвали как раз перед тем, как вскипела их каша, густо сдобренная мясом, в животах оглушительно бурчало…
– Нет! – твёрдо сказал Ярослав. – Даже и не думайте! Вернёмся, тогда и подкрепимся!
– А мы языка приведём! – немедленно возразил Яросвет, понукаемый бормотанием хлопцев за спиной. – Вящего! Сотника там, аль вовсе тысячника!
– Сотника, тысячника… – пробурчал Ярослав, смягчаясь. – Поглядим! Пока надо дозоры ихние пройти. И – тихо!
Тихо… Тихо не получилось! Вернее, Болт и Утеш вовремя обнаружили вражеские секреты, все вполне нормально пролезли между ними – благо, расстояние было почти два десятка шагов – широко и в темноте совсем не видно. Но потом всё тот же Болт вернулся с вестью о том, что впереди кто-то есть. Не дозор – дозор не шумит – что-то менее опасное. Тогда казалось так. Бесшумными ящерицами четверо дружинников скользнули вперёд, на подмогу Утешу, а ещё пятеро остались их ждать. И прикрывать, если потребуется.
Впереди поначалу было тихо. Потом оглушительно треснула ветка, потом – тишина взорвалась женским визгом и в сумраке, в который вблизи лагеря превратилась кромешная тьма замелькали человеческие тени.
– Что там у вас? – почти нормальным голосом спросил Ярослав, благо скрываться после такого шума смысла не было.
– Баба, – досадливо поморщился Болт, накладывая стрелу на тетиву и стреляя куда-то в сторону лагеря; крякнул, пояснил нехотя, – Там вояка этот девку обихаживал. Нашёл где… Ну, мы вояку по башке, девке под сердце ножик сунули. И ведь попали, да сиська у неё толстая оказалась, заорать успела, прежде чем помереть!
– Чтоб вам! – бессильно выругался Ярослав. – Уходим, быстро! Может ещё не будет погони!
Как же! Весь базиликанский лагерь был немедленно поднят на ноги – видимо, там подумали, что дело идёт к ночной атаке, в дело вступили маги и в небе загорелись маленькие Коло. Яркие, разноцветные, неподвижно висевшие над головами разведчиков и не собиравшиеся снижаться.
Ярослав выругался уже совсем по чёрному, кто-то из его воинов даже метнул стрелу в шар, как будто надеялся расправиться с магией честным оружием. Конечно, ничего не получилось. Может, даже до шара не долетела его стрела.
– Стрелы попусту не тратить, – рыкнул на него Ярослав. – Нам они ещё потребуются!
И он, конечно, угадал – быстро потребовались. Слева, от реки, выметнулся номадский конный дозор и земля несильно, но содрогнулась под не кованными копытами их азилей. Они, правда, не пустили в дело свои луки – везение хлопцев Ярослава, которым при любом другом раскладе не жить. А так… Номады подлетели на полсотни шагов и тут же получили залп срезнями в упор. Никто, впрочем, не остался любоваться на завал, который вышел среди конного дозора степняков. Уже совершенно не скрываясь, бегом, дружинники бросились к своему лагерю. За их спинами заметно подрагивала земля – преследователи умножились в числе.
– Не добежим! – выдохнул Яросвет, когда до венчающего собой середину поля прыща холма оставалось ещё двести шагов. – Пешими – не добежим!
– Ну, конными мы бы сюда не добрались! – саркастически хмыкнул Ярослав. – Конного даже во тьме за версту видать!
– Тогда, может… – пробормотал Яросвет, вставая. – Может, не будем так быстро убегать? Тут для засады – самое место!
Ярослав брезгливо поморщился – вокруг во множестве лежали мертвяки, и хотя сотник совершенно не верил в оживающих мертвяков, укрываться среди них было совсем не так приятно. Не все погибли лёгкой смертью, а месяц-червень был жарок и за день внутренности начали попахивать.
– Зато дальше – на конях поедем! – утешил себя Ярослав, устраиваясь за пронзённым сразу тремя сулицами базиликанским лёгким конником.
Ну, тут он не ошибся. Отряд базиликанской – именно базиликанской лёгкой конницы, проявившийся в темноте, насчитывал около двух десятков всадников и шёл плотным кулаком, готовый огрызнуться в любую сторону потоком стрел и дротиков. Видно, они окончательно потеряли след и на холме остановились, высматривая беглецов. Задача не самая сложная. Особенно если учесть, что бегущие к лагерю гардары должны, просто обязаны быть великолепно различимы на фоне этого самого озарённого сотнями костров лагеря.
Возглавлявший отряд всадник, молодой и полный ярости, что-то резко бросил, но Ярославу было не до того, чтобы разбирать его слова. Кровь шумела в ушах, сердце готово было вырваться из груди, а секира уже пошла вверх, загнутым назад остриём вспарывая кожаную куртку оказавшегося перед ним всадника. Тот глухо вскрикнул, турмарх[132] обернулся, но уже не мог что-то изменить. Гардары один за другим выскакивали из своих укрывищ, как из-под земли, поражали растерянных врагов и захватывали их коней. Не всем повезло и Хрущ остался лежать на холме – подбирать его было некогда, а что погиб – точно. Тот самый турмарх мощным ударом снёс Хрущу половину головы вместе с шлемом, после такого не выживают. Турмарх, впрочем, сполна заплатил за свою победу. Ярослав не успел до него добраться, первым налетел Яросвет. Маленький, толстый, но злой и умелый, но не стал долго играть – времени не было – а немедленно обрушил на базиликанца град ударов. Турмарх оборонялся, сколько мог, но сначала пропустил один удар и вынужден был выпустить из ослабевшей левой руки щит, потом Яросвет ошеломил его по голове. Третий удар, пробивший защиту, стал смертельным.
– Уходим! – повысив голос, приказал Ярослав разошедшимся воинам. – Уходим, пока не поздно! К лагерю!
Опрокинутые базиликанцы, потеряв три четверти отряда и взяв с гардар за победу цену двух жизней, не пытались их больше преследовать. К тому же князь Лютень озаботился прикрытием в двух перестрелах от лагеря разведчики оказались под прикрытием двух конных сотен возглавлял их лично воевода Радовой и уже по этому было понятно, как высоко ставил Лютень необходимость успешного возвращения разведки. Ну что ж, она и вернулась. Почти целая. И точно – успешная.
6.Князь Лютень. 11 день месяца Червеня.
Доставленный сотником Ярославом язык был не слишком сведущ, но и это лучше, чем ничего. По крайней мере узнали, что среди базиликанцев также недовольны минувшим днём, что ходят разговоры о грядущей атаке вместе с рассветными лучами Коло. Что маги живы и здоровы – огненные хорсы[133], подвешенные ими над полем, послужили прекрасным этому доказательством. С другой стороны, никто из князей не настаивал, а князь Буйслав не горел желанием что-либо менять. Единственной уступкой сторонника осторожного ведения сражения было то, что отборные тысячи тяжёлой конницы оставлены и городовые пешцы из Холмграда и Владеня были оставлены до поры в тылу. Это довольно ощутимо ослабило те полки, которые должны были наступать – в первую очередь чело – но в случае неудачи было чем прикрыть отступающих.
…Хотя сам князь Буйслав в поражение не верил, а в атаку собрался идти в первых рядах. Ему не противоречили – бесполезно.
И вот Коло поднялось над полем, начало свой неспешный ход к зениту. Выстроившиеся ещё с утренних сумерек полки боевого порядка – на этот раз без заступа впереди – медленно двинулись вперёд. Медленно и осторожно – базиликанцы были в пределах видимости и значит, способны были столь же быстро ударить встреч. Нарушить строй в такой ситуации значило поставить себя на грань гибели. Или даже погибнуть наверняка.
Базиликанцев атака гардар не испугала и не удивила. Наверное, после ночной замятни они ничего другого и не ожидали… Возможно, это и так. Но главное – базиликанцы не стали держаться стен, как на это и рассчитывал князь Буйслав. Не все, но многие их отряды – никак не меньше шести арифм, полнокровных и способных немало крови попортить, выдвинулись вперёд. И номады – промежутки между чёрными и серыми квадратами пехоты были заполнены беснующимся морем лёгкой конницы.
– Набрали! –проворчал воевода Радовой, грызя губу. – Сброд всякий: номады, разбойники…
– Дерутся хорошо! – возразил ему воевода Ивещей. – Вчера Лосям тяжко пришлось, пока не разошлись! Спаси Род – триста убитых в авангардном бою! Ни в какие ворота не лезет!
– Князь Яровит сам напросился! – буркнул Радовой. – Впрочем, выбора у нас всё равно не было. Рудевой с его Лисами на правом крыле, у реки встал, а больше ни у кого такого количества лучников нет!
– Да! – кивнул Ивещей, пристально во что-то вглядываясь. – А вот и началось!
И правда – началось. Номады – их было около десяти тысяч, взвыли многоголосо и бросили своих маленьких, но очень быстрых коней вперёд. Земля, разумеется, содрогнулась под тяжестью конницы. А родянская пехота вынуждена была остановиться. До них было уже больше перестрела расстояния, но Ивещей, а вместе с ним и остальные воеводы легко могли угадать: сейчас первый ряд ратников, лучше всего вооружённый, встал на колени, полностью укрывшись за щитами. Следующий уложил рогатины на плечи переднего, потом – ещё один… Из двенадцати рядов четыре наклонят копья вперёд и через этот частокол с остро заточенными, у многих – булатными наконечниками не сможет прорваться никто. А между тем через спины первых рядов, не слишком прицельно но густо и часто начнут стрелять лучники… Уже начали. И хоть били поверх голов, да в щели между щитов, враз опустело несколько сотен сёдел а в передних рядах атакующей конницы начался завал. Счастье номадов, что они всегда атакуют лавой, россыпью и между всадниками – порядочные просветы. А ещё – их порыва хватило как раз для того, чтобы домчаться до первого ряда ратников и насадить конские торсы на булатные рожна. Наверное, не обошлось без потерь и в «стене». Не могло не обойтись – номады тоже добрые лучники и им тоже невелика щель нужна, чтобы попасть в цель. Но «стена» выстояла, на взгляд издалека несокрушимая. Правда дальше пройти уже не удалось и бой, возможно решающий, разыграется там же, где и вчера. Заколдованные эти холмы, что ли?!
Примерно то же, что с «Челом», происходило слева и справа. Тяжёлым боям было ещё не время, но ожесточённые перестрелки лучников уже имели место, а у князя Волода «стена» и «черепаха» базиликанского строя сомкнулись. Там начался настоящий бой…
– Поеду, посмотрю что мои мальцы делают! – немедленно озаботился Ивещей. – Нет, оно конечно… Но так лучше будет!
Его сбивчивое объяснение вызвало у братьев – князя и воеводы – разве что ухмылки. Ивещей издавна наставлял их, что настоящему воеводе вовсе не обязательно лезть в самое пекло, чтобы выиграть сражение, теперь появлялся шанс отыграться.
– Что ты, Ивещей! – возмущённым голосом воскликнул Радовой. – Разве можно так рисковать? И потом… что ты увидишь в самой гуще сражения? Ты и росту невысокого, из-за спин даже с коня немного заметишь. А тут, с холма, перед тобой весь вид открывается! Сразу понятно, кому подмога нужна, кому – по шее за нерадивость…
Ивещей угрюмо взглянул на него, ещё угрюмее – на Лютеня, тоскливо – на поле и разгорающееся жарче костра сражение. В свои пять десятков он многое повидал, а с этими двумя мерзавцами знаком с их рождения. Не нянчил их, конечно – для этого молод был, но мечом по щиту лупил, приветствуя рождение наследников… Теперь получалось, они ему платят за все мучения сторицей. Но – придётся смириться. Иного выхода всё равно нет. Выросли его птенчики! Оперились. чтоб их…
Невесёлые мысли Ивещея были прерваны радостным выкриком княжьего отрока Ратши.
– Смотрите, бегут! – оглушительно громко и очень звонко заорал меченоша.
И правда – левое крыло вражье – вставшие против Волков князя Волода арифмы, опрокинутые могучим и яростным ударом, обратились в бегство раньше, чем бой принял серьёзный оборот. Волод пока сумел даже придержать в резерве свою отборную конницу. И не торопился преследовать – бегущие арифмы подпирались нерушимым строем свежих тысяч, в оврагах ещё ночью посланная разведка «волчат» обнаружила некоторое количество конницы и Волод решил не рисковать. Впрочем, «стена» всё же сдвинулась с места вперёд, поджимая вражий строй к стенам. Так было договорено – при первой возможности отжимать базиликанцев назад. И ещё – от обоза поспешили несколько возов. Значит, несмотря на то, что бой был короток, он вытянул из ратников почти весь запас стрел и сулиц. Значит, ожесточение его было выше, чем казалось.
Лютень до этого момента сидел спокойно, глядел почти равнодушно. Бой шёл так, как они предполагали, базиликанцы сражались храбро, умело но немного хаотично и потому гардарские тысячи пока брали верх. Но вот когда арифмы, начав умело и решительно, по всему фронту начали отступать, что-то в глубине шевельнулось, сказало – неверно. Будь воля его, войско бы тут и остановилось. Но князь Буйслав – его свита и он сам обретались в сотне шагов левее – ревел как тур, слал воинов в атаку и вряд ли готов был сейчас выслушать хладнокровное мнение князя-медведя.
Меж тем, Коло добралось наконец в своём пути до зенита, значит сражение продлилось уже больше трёх часов. Три часа сечи! Боги… Род всемогущий! Сколько же жизней прервалось за это короткое в другой ситуации время?!
7.Ярослав. то же время.
Ох и тоскливо же стоять в резерве, когда твои товарищи – сражаются! На левом крыле, где дрались Волки, дружинная конница уже вступила в сражение. Два раза! Правда, времени эти два боя заняли немного, но по крайней мере кости размяли! Воинам-турам и медведям пока что приходилось обходиться без этого. «Чело», в котором пехота была из их княжеств, медленно, но верно продвигалось вперёд и помощи от конницы там пока не требовалось. Номады опрокинуты и рассеяны, пехота базиликанцев сражается отчаянно, но это отчаяние – обречённых на смерть. Если в дело не вступят базиликанские маги… А они пока не вступали, держась в тени, вдалеке от сражения. Как будто подвешенные ночью огни были единственным их вкладом в сражение. Затосковали не только дружинники, затосковали ведуны, чьи ватаги были выдвинуты чуть вперёд, но находились всё же далеко за первой линией сражения. Их, способных быстро переменить течение сражения в свою пользу, придерживали в резерве. Тоскливо это, быть в резерве!
Медленно, с явно проскальзывавшей в каждом движении ленцой, Ярослав обернулся через плечо. За его спиной, не скрываясь, несколько дружинников спешились, составили круг и играли в кости. Слышались приглушённые восклицания, звонко ударялись о щит кубики. Ставки были невелики – играли траты времени для, но не для выигрыша как такового. И, конечно, не обошлось без Ждана. Перед ним возвышалась невеликая, но большая, чем у других горка меди и серебра и судя по весёлым возгласам, очередной кон Ждан выигрывал опять.
– Ждан, – недовольно пробурчал Ярослав, – заканчивай! Ты у этих орлов последние деньги отыграешь!
– Ничто, в городе нового добра нагребут! – отмахнулся Ждан. – А я у них опять выиграю! А ты никак хочешь их заменить, сотник? Так давай! У тебя небось и больше найдётся!
Ярослав хмуро ухмыльнулся, несколько мгновений размышлял, потом кивнул:
– Добро, сыграем! Один кон! Ставим всё моё золото против всего твоего. Согласен?
Ждан, которому в кости чаще всего везло неимоверно, довольно ухмыльнулся в ответ и с лёгким поклоном протянул кости и стаканчик сотнику. Начинай мол, вежество знаем и старшим первый бросок уступаем!
– Бросай ты! – отмахнулся Ярослав. – Я – потом!
Ждан независимо повёл плечами и, небрежно тряхнув стаканчик с костями, выбросил его содержимое на щит. Звякнуло, кто-то ахнул, другой – заржал весело.
– Ну, Ждан! – поразился Яросвет. – Ишь ты, везунчик! Пять и шесть!
Ярослав пожал плечами, протянул руку за стаканчиком. Ждан протянул его с насмешливой ухмылкой, несомненно уверенный, что бросить лучше – невозможно. Он ошибся… Кости все два раза ударились о стенки стаканчика, потом сотник небрежно перевернул его над щитом и два кубика с глухим стуком ударились о щит, несколько раз подпрыгнули в воздухе и успокоились окончательно. Взорвалась воплями вся сотня – и те кто видел своими глазами две выпавшие шестёрки, и те, кому только рассказали. Кому рассказать – не поверят! Ждан, везунчик Ждан, не по раз обчищавший калиты у всей сотни, проиграл! Ярославу, который кости в руки брал от силы несколько раз в жизни, предпочитая в минуты досуга мараться разведённой сажей – чернилами для своего бронзового стила. Ну, браты, мир перевернулся! Не иначе, сам Род крылом махнул, кости сотника правильной стороной поворачивая – две шестёрки!
– Вот так! – холодно сказал Ярослав и спустил под нос Ждана калиту – чтобы тот положил туда свой выигрыш. – И более до конца сражения дурью не заниматься! Ждан, в седло!
Ждан, угрюмо на него глянув, ссыпал в чужую калиту чужие же отныне деньги, вздохнул тяжело и поплёлся к своему десятку. Там, похоже, его ждал весёлый приём…
– Вот так! – пробурчал Ярослав, огненным оком покосившись на смирно сидящего рядом Яросвета. – Так, или никак иначе!
– Ну и зря! Что бы случилось, если б молодцы немного от сидения отвлеклись? Тем более в бой нам и сегодня – не грозит! – пробурчал Яросвет недовольно, набычившись как истинный Тур. – Впрочем, воля твоя, сотник…
Сражение и впрямь разворачивалось так, что коннице ещё долго сидеть в резерве, укрывшись меж холмов. Тяжёлая пехота ратной «стены» продолжала давить, базиликанцы отступали и до стен Великого Города рати оставалось меньше трёх перестрелов. Там, под стенами, правда, стояли лагерем базиликанские полки, но покуда они ничего особенного не показывали и выглядело всё так, словно все свои лучшие тысячи их август Филипп потерял в Данарии и Фронтире, разменял на оборону городов; те же, что остались, против «варваров» удержаться не могли. Вряд ли это было так, но – казалось. Тем неожиданнее было, когда Ярослав недовольно пробурчал:
– Не нравится мен всё это!
Яросвет удивлённо, даже потрясённо на него поглядел, но вопросы предпочёл не задавать. Приучен был: если сотник пожелает продолжить, заговорит сам. А нет, так нет. Значит, не хочет!
– Ты посмотри, они так отступают, как будто это сражение ничего не решает! Как будто за их спинами земли много. И городов! А это войско – не последнее войско южан! Не могут они так сражаться! – медленно, словно перемежая каждое слово раздумьем, заговорил Ярослав. – Заманивают они нас! Под стены заманивают!
– Ну да! – ухмыльнулся Яросвет. – И ты единственный, кто это видит. Так?
– Нет, не так! – вздохнул Ярослав. – Я уверен – все видят! Тут ведь как, у нас выхода иного нет! За спинами базиликанцев – город с его складами, они могут хоть сколь угодно долго вот так стоять. Их время не поджимает!
– А нас – поджимает! – фыркнул Яросвет.
– А нас – поджимает. – спокойно сказал Ярослав. – У нас обязательно закончится запас стрел и сулиц. У нас людей в конце концов меньше! И – торинги всё не подходят…
– Вот именно – торинги! – воскликнул Яросвет. – Представь, что они подойдут. Или – Орлы с Соколами! Тут и конец южанам! Так что зря ты так грустен. Одолеем мы их. И скоро уже!
«Стена» головного полка встретилась с очередными арифмами и остановилась. На этот раз базиликанцы двинулись вперёд в силе тяжкой, даже столь длинный строй, как строй «Чела» был охвачен их отрядами с флангов и вынужден был перейти к обороне. Похоже, впервые сопротивление выросло до предела и, возможно, «стене» придётся даже отступить. Навряд ли далеко, но это – уже настоящий бой.
– Смотри-ка! – ахнул вдруг Яросвет. – Подмогу погнали!
Две тысячи пешцев-туров неспешно, чтобы не сбить дыхание раньше времени, начали выдвигаться из-за холмов. Шли ровно, на ходу сколачивая боевой порядок, впереди – воевода Крещан. Лично, стало быть, решил возглавить контратаку!
«Стена» меж тем, и впрямь отшатнувшись, порядок боевой сумела выровнять и остановилась шагах в двухстах впереди того же срединного холма. От базиликанских стен выдвигались очередные тысячи. И…
– Что это?! – выкрикнул кто-то из-за спины Ярослава. Тонким голосом, срывающимся от изумления и страха.
Быстро увеличивающиеся в размере чёрные точки летели с полудня, снижаясь и несомненно направляясь к полю битвы…
8.Сотник Брех. Берег Тивраны – правое крыло гардарского войска. Чуть раньше.
Пока большая часть полка правой руки сражалась, дружина князя Рудевоя продолжала стоять в резерве – как и все дружины князей, оберегаемых для последнего натиска, до победы. Было скучно, воины роптали, рядом медленно несла свои воды Тиврана – широкая и полноводная по весне, да и в любое другое время года. Впереди, довольно глухо по правде говоря, шумело сражение. Воины-лисы и сражавшиеся с ними плечом к плечу Соболи и Змеи теснили малочисленные арифмы и даже выдвинулись вперёд дальше, нежели Чело. Это было не совсем хорошо, даже Брех это понимал, а уж князь Рудевой, командовавший полком, тем более. От холма, на котором находился князь, полетели гонцы: одёрнуть князя Первосвета, разошедшегося сверх меры. А Брех, угадавший, что им ещё долго не вступить в бой, неспешно пошёл к реке. Не то, чтобы там его ждало какое-то важное дело. Мочевой пузырь отяжелел, а в кустарнике вся дружина, не сговариваясь, устроила нечто вроде нужника.
Войско стояло здесь третий день – и две ночи – весь берег был в «капканах» и Брех ни на миг не ослаблял внимания, не отрывал взор от земли. Потому поначалу он не понял, отчего кричат за его спиной. Но поднял глаза, тут же вступил в дерьмо и выругался самым чёрным образом. Вовсе не потому, что в ноздри ударила дикая вонь, а сапог придётся отскребать. Тиврана, доселе пустынная, наполнена была лодками и низкими, длинными чернобокими кораблями. Корабли эти, в свою очередь, переполнены были народом и первые стрелы, пока ещё бессильно падавшие в воду шагах в сорока от сотника, были выпущены стрелками, наполнявшими палубы.
– К оружию! – заорал Брех, хотя это и не требовалось. – К оружию!
Он резко развернулся и побежал назад, уже не глядя под ноги и часто оскальзываясь, но князь Рудевой всё увидел и без него. Дружинные сотни спешно разворачивались навстречу новому врагу, полторы тысячи стрельцов бегом меняли место и растягивались вдоль берега в цепь. Получил обратно под руку свою сотню и сам Брех. Князь Рудевой, бледный от напряжения, взмахом руки указал ему место. Не узнав поначалу. Потом в глазах мелькнуло-таки узнавание, князь даже улыбнулся сотнику и обронил единственную фразу:
– Надо продержаться, Брех! Хотя бы час! На помогут…
Вот в это Брех не верил. Сам в прошлом разбойник, он был уверен что этот десант не случаен, а задуман заранее. Если так, сейчас по всему фронту прижмут гардарские полки и послать подмогу просто те не смогут. Значит, драться придётся в одиночку. Задача нелёгкая – кораблей было много и десант насчитывал никак не меньше десяти тысяч человек, но выполнимая. Надо только не дать высадиться на берег слишком большому количеству воинов. Иначе – сомнут. Здесь, на берегу, конная дружина Рудевоя развернуться не сможет и во всю силу не повоюет. А пехоты немного, да и лёгкая она. Лучники.
Тиврана широка, но для быстроходных речных лодий базиликанцев преодолеть её от края до края – дело нескольких мгновений. Потом передовые корабли с хрустом врезались камыши и в них укрылись от взоров противника. Воины замерли, насторожив луки, готовые встретить врага градом стрел. Покой. Лишь камыши шевелялся, выдавая приближение врага.
– Факельными – бей! – внезапно раздался крик слева. Кажется, это воевода Всевой отличился.
Брех повторил приказ уже для своей сотни и тут же огненные молнии во множестве прочертили небосвод, чтобы через несколько коротких мгновений уткнуться пылающими наконечниками в сырой тростник. Впрочем, кое-где занялись небольшие костры. Всевой не угадал. Сырой тростник в начале весны запалить не удалось.
Тут ожидание наконец было закончено. Из самых кущ с отчаянными воплями, подбадривая себя и пытаясь запугать врагов, выскочили моряки и бросились в атаку. До них сразу оказалось рукой подать и первый же залп был – в упор, а потом уже никто не бил слитно с остальными, лучники били в лёт, стараясь опустошить тулы ещё до того, как враг достигнет их и придётся браться за мечи.
Многие – успели. И с чистой совестью отложили луки, приняв врага в мечи. Их было меньше, но они готовы были умереть. Готовы ли базиликанцы?..
Оказалось – готовы. Стратиоты понесли огромные потери, никак не меньше тысячи их пали раньше, чем успели осознать, что с ними случилось и многие были ранены. Но остальные чёрной волной Тивраны затопили берег и в миг достигли первого ряда родянского заслона. Зазвенел булат… Вдоль берега, заранее обречённая, начала разворачиваться атака дружинной конницы и лично князь Рудевой – невысокий всадник на быстром рыжем жеребце – возглавил атаку. Дружина Лисов невелика – пять сотен всадников. Недостаточно для того, чтобы не только опрокинуть, но даже остановить врага! И – Брех угадал – по всему фронту усилился натиск. Начавший движение к берегу полк Туров остановился, а потом и вовсе развернулся на Чело. Вот он, момент истины, наступил наконец! Ждали его? Получите!
Впрочем, долго размышлять Бреху не дали. На его сотню надвигался отряд не меньше чем в два раза превосходивший его числом. Ко всему, ещё и в доспехи закованный. Впереди вражеского строя выступили около десятка воинов, разнообразно вооружённых и несомненно представлявших собой цвет отряда. Зачинщики. Вот только Брех не родился воином, да и стал им больше по необходимости, в большинстве исконных воинских ритуалов видя оскорбление здравому смыслу.
– Ну-ка, подбейте мне их! – сурово приказал сотник, прищурясь. – Не люблю нахалов!
Лучники правильно поняли командира и последние стрелы были потрачены, чтобы семь из десяти зачинщиков не дошли до строя. Остальные ускорили шаг, потом перешли на бег но добежали уже раненными и их быстро повалили. Вот дальше было сложнее. Базиликанцы, правда, даже не пытались сохранить строй, когда им пришлось ускорить шаг. Они толпой надвинулись, с расстояния в тридцать шагов метнули дротики и, вновь оглушительно заорав, бросились в атаку.
– Стоять крепко! – заорал Брех, выцеливая для себя соперника и страшась обернуться. Вражеский залп – единственный но очень плотный – должен был порядком проредить ряды его сотни. Оглянуться, значило в этом убедиться. Нет, лучше не знать.
Брех принял первый удар на голомень, заставил вражеский клинок, короткий и широкий, соскользнуть к крестовине и резким разворотом обезоружил соперника. В следующее мгновение его меч должен был перерезать глотку базиликанцу, но не вышло – сразу трое вражеских солдат бросились на выручку товарищу и даже Брех не сумел отбиться от четверых. Пришлось отступать, отчаянно отбиваясь, крутиться волчком, чтобы уйти от вражеских клинков… Счастье ещё, что базиликанские клинки, прозываемые, кажется, гладии, были на локоть короче гардарских. Благодаря длинному своему мечу Брех и отбился. А дальше – помогли уже свои. Базиликанцы же увлеклись и подставили под гардарские мечи бока и спины. Ну, и полегли все четверо.
Так – с переменным успехом и большими потерями – бой длился не меньше полчаса. Может и меньше, но для Бреха прошло именно столько времени. Сотня таяла на глазах, таял весь заслон а атака конницы захлебнулась в тростниках, дружинники вынуждены были остановиться и гибли, похожие на захваченные внезапным штормом корабли. Остановившийся всадник лишён всех своих преимуществ и взять его проще простого. Любого. Пусть даже он – князь…
Князь Рудевой сражался честно и умело, но всего его умения не хватило предугадать, что кто-то ударит его в спину. Некому было прикрыть князя – ближняя дружина полегла первой – и копьё, удачно и умело всаженное под лопатку обрушило князя под ноги набегающих базиликанцев. Мигом позже рухнуло на землю зелёное знамя с оскалившимся лисом.
Бреху не суждено было увидеть поражения. К тому времени он уже был трижды или четырежды ранен, рядом с ним осталось всего шестеро дружинников из его сотни и несколько приблудных, они встали в круг и кое-как отбивались от базиликанцев. Те, впрочем, не очень-то и наседали. Маленький отряд в десяток воинов не мог изменить хода битвы, они сейчас рвались дальше – в тыл правому крылу гардар, сражавшемуся против наседающих врагов. И лишь один отряд на время задержался – сотня против десяти. Был короткий последний бой, звон металла и отчаянные крики. Базиликанцы потеряли больше дюжины своих, но даже такой размен их устроил. Брех и его молодцы сполна искупили старые грехи. Кровь, она всё смывает.
А август Филипп мог гордиться собой. Его задумка – первая из многих – удалась на славу. Десант сделал своё дело и теперь дело нескольких часов – полный разгром правого фланга варваров. А там, зажатый с двух сторон, рухнет и центр. Вот разве что правое крыло варваров, защищённое лесом и оврагами… Ну, и до него доберутся! Тем более, пришла пора очередного сюрприза
9.Лютень. «Чело». То же время.
Только что всё было хорошо, базиликанские арифмы – одна за другой – перемалывались «стеной» до состояния полной потери способности сражаться… И вдруг – разгром. Пал правый фланг, примчавшийся на взмыленном коне гонец принёс весть о гибели Рудевоя, ранении Первосвета. Князь-змей Звенислав принял на себя командование, но он мало что мог сделать. Остатки полка правой руки закрепились в холмах и яростно оборонялись, но сдержать натиск втрое превосходящих сил врага не могли. Их просто заперли в тех же холмах, бросив свежие тысячи мимо, во фланг завязшему в лобовом сражении головному полку гардар. Можно было бы бросить в лоб наступающим арифмам дружины, даже опрокинуть их…
– Не сметь! – рявкнул Буйслав, оказавшийся вдруг рядом. – Не сметь даже думать! Без дружины нам конец. А так ещё есть шанс!
Вот тут-то в небе и появились чёрные, быстро приближающиеся точки. Ратша, остроглазый Ратша, насчитал двенадцать. И ведуны за спиной зашебуршались чего-то.
– Что это, Добробог? – резко спросил Лютень.
Огромный ведун, почесав рыжеватую бородку, тяжело вздохнул и ответил. Не сразу, словно размышлял.
– Драконы, княже! Змеи, значит, крылатые! Огнём дышат, да клыки, да броня твёрже булата!
– Их уязвить-то можно? – скептически усмехнувшись, спросил Лютень.
– Можно, а то, – пожал плечами Добробог, – ты погодь маленько. Попробуем!
Он ушёл, неспешно и блюдя собственное достоинство. Почти тут же двенадцать ведунов – Туры и Медведи – составили огромный круг и запели. Странное это было пение. Не похоже было ни на кощуны, ни на басни гусляров. Поначалу громкое и быстрое, оно постепенно снизило темп, потом и громкость. Потом опять взвилось к самым небесам… А потом, порядком напугав коней, в небо взвились три чёрных существа, легендарные, живьём прежде никогда не видимые птицы-ногуи[134]. Они медленно развернулись над головами опешивших дружинников, а потом полетели навстречу драконам.
– Боги! – немеющими губами прошептал Лютень. – Боги, что творится в мире!
Драконы и ногуи встретились над злосчастным холмом, над головами воинов и воздух мгновенно наполнился свирепыми воплями, которые ни в коем случае не отнесёшь к человеческим. От этих криков леденела кровь…
Но ведуны не остановились на этом. Могучие или нет, свирепые или нет, а ногуи были в меньшинстве и один из них был ранен в первый же миг боя. Они вообще оказались меньше драконов – хотя и увёртливее. И огнём, которым огромные крылатые монстры базиликанцев плевались как пращник желудями, не били. Но большинство огненных шаров драконов пролетали мимо цели и взрывались подле или внутри «стены». Случалось, падали на головы базиликанских же воинов. В обоих полках – и гардарском, и базиликанском следы сражения в небесах вызвали откровенную растерянность, даже панику. Когда же прямо не левый край «стены» рухнул убитый дракон, уже в смерти, в агонии разметав бешено бьющимся хвостом целый отряд гардар, ратники начали отступать. Хвала Перуну, ещё не бегом, не в беспорядке! Впрочем, базиликанцы не преследовали их, сами сочтя за лучшее отойти шагов на пятьдесят назад. Само собой получилось, что враги прекратили сражение в центре, в то время как на крыльях сражение полыхало с прежней силой. А над центром поля, над холмом, который с лёгким сердцем можно назвать Проклятым, продолжали сражение жуткие крылатые бестии…
Именно в этот момент, когда сражение временно прекратилось, был шанс вообще его прекратить. Небольшой шанс, но – был. Надо было отвести войско за холмы, прикрыться сильным заслоном конницы… Князь Буйслав вместо этого послал приказ Володу, князю-волку усилить натиск. И одновременно – велел ведунам «сотворить что-нибудь ещё».
Ведуны и сотворили. В чистом, по-весеннему голубом небе громыхнул гром, сверкнула невесть откуда взявшаяся молния. И трескуче врезалась в спину дракону, разорвав его на мелкие части. Немедленно последовал ответ базиликанских магов, и ногуев осталось двое. Правда, чем больше следил Лютень за тем, как они сражались, тем больше восхищения вызывали эти крылатые звери с головой орла и телом большой кошки. Небольшие, чуть ли не вдвое уступавшие размером самому маленькому дракону, они за счёт своей юркости уходили от огненных шаров, во множестве прорезавших оранжевыми и красными полосами небо, сами же обрушивались столь яростно и хищно, что у драконов, покрытых бронёй, зато и куда как медлительных, шансов не было. Земля под местом схватки обильно покропилась чёрной драконьей кровью, даже дымилась…
– Лютень! – совершенно внезапно громыхнул за спиной грозный голос Буйслава. – Лютень, пора, пожалуй, в атаку!
Лютень так совсем не думал. Ему казалось, как раз сейчас надо бы отстояться, укрепить оборону и крушить врага именно своей несокрушимостью. Буйслав думал иначе, и именно его слово было определяющим. Дружина начала выдвигаться вперёд…
Но прежде сказали своё слово базиликанские маги. Они, выпустив в небеса драконов, надолго ушли в тень и неясно было – когда выйдут. И вот они проявились. С неба на центр гардарского войска, на многострадальное «Чело» обрушился огненный ливень, моментально выкосивший сотни ратников. Он тут же и закончился, но от славного крепким строем и отчаянной храбростью полка не осталось и следа. Ратники, стоявшие здесь, на многое были способны и многое повидали. Но – из мира людей. Они не убоялись даже драконов, чая убить их, били стрелами и ждали, когда появится возможность вспороть бронированное брюхо чудища мечом. Но от огненного дождя не убережёшься за щитом, летящий в тебя раскалённый шар не отшвырнёшь ударом меча, не поразишь стрелой или копьём. Это – магия, ведовство! Неуязвимое для человеческой руки, зато – смертоносное. Паника беззвучно и бесшумно подступила к Большому полку…
10.Князь Лютень и Ярослав. Конная рать. Ближе к вечеру.
– Братья! – князь Лютень, горяча коня, вздыбил его и несколько мгновений боролся со Снегом, удерживая его на задних ногах. Потом позволил коню опуститься на все четыре, похлопал одобрительно по холке и вгляделся…
Дружина, выдержанная до этого часа, насчитывала больше десяти тысяч всадников – сплошь дружинная конница. Десять тысяч туров и медведей, собранных в единый кулак и способных переломить ход любого сражения. Может и прав князь Буйслав, бросив в бой последний свой аргумент? Потом, вдохновлённые успехом дела – если этот успех будет – придут в себя и ратники-пешцы! А тогда скажется то, на что и рассчитывали до сражения. И враг ещё может быть сокрушён!
Братья! – повторил Лютень уже твёрже. – Настал наш час! Князь Буйслав посылает нас в бой, а я поведу вас. Враг – перед вами! Враг силён и страшен, а в небе над ним – чудища неведомые, огнём плюющиеся! Но надо пройти. Надо сокрушить врага, и больше, кроме вас, некому! Так не убоимся же! Вперёд!
Кто-то взревел грозным голосом, его боевой клич разноголосо подхватили и князь Лютень, не оглядываясь, развернул коня к атаке. Рядом с ним, как положено на голову коня позади – воевода Радовой. Брат и надёжный соратник.
Базиликанцы конницу заметили. Заторопились, выстраивая пешую стену против дружинников. Заметили и свои – поспешно расступились, давая возможность атаковать без помех. И тут уж только на коня положиться, на то, что кочка под копытом не промнётся, что потолок мышиной норки выдержит вес и не проломится. На то, что стрелы да пращные «жёлуди», навстречу тучами поднявшиеся, тебя не достанут… Жаль, но уткнуться мордой в пахучую конскую гриву – нельзя. Видеть надо, что перед тобой творится. Выцеливать копьём вражескую рожу, чтобы всадить с хрустом, с брызгами багряными во все стороны. А потому разогнись, распрями спину да ори погромче, свой страх прочь отгоняя, врагу – нагоняя. Кое-кто в скачке воет как волк, рычит медведем или мычит диким туром. Кто-то – свистит или улюлюкает. Тут много вариантов, и все – разные. Каждый идёт в бой по-своему. И умирает тоже – по-своему. Базиликанец, спиной обломавший Ярославу копьё, предпочёл умереть на бегу, повернувшись к врагу спиной и потеряв по пути оружие. А вот Яросвету пришлось уворачиваться от пилумов сразу двоих. Кажется, мягкое и длинное остриё одного дротика всё же поцарапало ему кольца доспеха, но вспороть не смогло. Не для того делалось.
– Руби их, браты! – заорал Ярослав, отбрасывая прочь бесполезную теперь деревяшку древка. – Круши, гардары!
Его сотне не довелось сражаться в первых рядам – там лютовала ближняя дружина, можи князя Лютеня. Хватало и здесь боя, на левом крыле атакующей конной лавы. За глаза хватало. Полыхнуло что-то справа, беззвучно поначалу, потом – под крики и стоны воинов. Взвились кверху яростные крики спереди. Звон булата, глухой треск железных клинков, стоны умирающих и даже их заглушающие яростные вопли тех, кто был ещё жив. А потом – одинокий отрок, каким-то чудом прорвавшийся сквозь самую сечу. Прорвавшийся, чтобы сообщить всего одну весть:
– Воевода Радовой убит! Князь Лютень велит отступать!
Ярослав с трудом удержался в седле от удивления, но спорить не стал. Не с кем. Отрок, он лишь уста княжьи, ему по уставу с сотником спорить не положено.
– Отходим! – привстав в стременах, проорал Ярослав. И горько добавил – Твою мать…
Отступление получилось не только горьким, но и быстрым. Легко это – отступать. Куда легче, чем атаковать. Сзади тебя подгоняют стрелами да копьями такие же вояки, только – вражеские. Спереди, только за много сотен шагов, тебя ждёт долгожданное спасение. Может даже ужин и ночлег. Если повезёт и враг не нагонит… Только стыдно. И когда ратники, простые ополченцы заступили дорогу преследователям, в очередной раз заслонив собой дружинников, Ярославу снова стало стыдно. Не по душе ему было отступать вот так. И он даже обрадовался, когда неяркое Коло вдруг словно погасло, сверху пахнуло гадостно и поперёк дороги, глубоко увязнув в мягкой земле, уселся огромный зелёный змей. Крылатый, разумеется. А ещё – защищённый тяжёлой бронёй, вооружённый длинными клыками и могучими когтями. Одно слово – чудище!
Конь Ярослава, гнедой Лешак, отличавшийся среди коней редкостным бесстрашием, дико захрипел и попятился, чудом не осев на круп. Часть всадников не смогла, или не захотела справиться с конями, такие обнаружили себя за многие десятки, а то и за сотни шагов в стороне. Рядом с Ярославом, железной рукой удержавшим гнедого жеребца в двадцати шагах от дракона, осталось всего тридцать человек. Правда, эти три десятка стоили иных сотен – ветераны!
– Добран! – рявкнул Ярослав, ни на миг не усомнившись, что этот десятник не побежал, – Лучниками – по глазам! Бей!
– Сам знаю! – огрызнулся обиженный Добран. – Бей, дружина!
Его десяток остался целиком. Все семеро дружинников, что в нём остались к тому времени. Они и прикрыли стрелами воев Яросвета и Ждана, пока те спешивались. Впрочем, это недолго было. Дракон, когда стрелы застучали по его костяным векам, взрыкнул и зашевелился активно. Ещё хорошо, что на земле он был не так поворотлив, что земля эта по весне раскисла и под страшным весом дракона просела. Что, наконец, дракон этот был тварью крылатой и на земле сражаться не привык. Трудно предположить, что было бы, окажись он более пригоден для боя на земле. Но – дракон только ворочал небольшими для такой головы красноватыми глазами, следя за спешившимися и теперь осторожно приближавшимися людьми. Кажется, он пока не слишком соображал, что происходит. Ну, и ладно!
Стрелы лучников Добрана били точно, но особого вреда – по крайней мере на первый взгляд – не приносили. Скорее уж их попадания раздражали тихого пока зверя. Или он – не зверь?
Но вот между ним и дружинниками осталось не больше десяти шагов и все воины невольно остановились. Невольно – потому что следовало поспешать, базиликанцы за их спинами несомненно настигали и с каждым мигом всё меньше шансов оставалось спастись. Но и лезть на зубья и клыки дракона никто не рисковал. Тем более дракон как раз потянулся, дыбом поставив костяной, а то и броневой гребень на спине. Каждый зубчик этого гребешка длиной превосходил самый длинный меч гардаров. Жуть!
– Сотник, а может – обойдём? – робко спросил Ждан, ранее в трусости не замеченный.
Ярослав цыкнул на Тиллу, которая слишком воинственно лезла в первые ряды, грозно глянул на Ждана и потом, видимо решив вдохновлять собственным примером, тяжело побежал на дракона. Щит по уставу – закрывает левую половину туловища, секира отнесёна вниз и вбок, наизготовку к удару. Следом зачавкали в земле тяжёлые сапоги остальных дружинников. Можно было не сомневаться – бегут все, даже Тилла. Ещё раньше остались только гордые, теперь же эта гордость ни в коем случае не позволит даже одному отступить…
Тут стрела, выпущенная меткой рукой, наконец-то уязвила дракона всерьёз. Вот только уязвимое место у него оказалось вовсе не глазом. Под подбородком – если это огромное, покрытое чешуёй бревно можно было назвать подбородком. Пожалуй, тот нарост, в который попала стрела-бронебой, можно было бы назвать кадыком. Если б быть уверенным, что у драконов бывают кадыки. Да и неважно это, право слово. Потому что дракон взревел так, как не ревело ни одно ведомое людям существо, как не ревел даже медведь, если его посреди зимы вытащить на свет Божий из берлоги. Сзади испуганно вскрикнула, наверняка напустив в порты, Тилла. Ярослав и сам не был до конца уверен, что порты у него остались сухими, но хода не замедлил, а последние три шага и вовсе пролетел одним махом, в прыжке.
Булатное лезвие секиры глухо пропело песню смерти, врубаясь в нос дракона. И отлетело назад, оставив над левой ноздрёй лишь слабую отметину. Кажется, болезненную, ибо дракон взревел ещё громче, уже просто оглушительно взревел. А в следующее мгновение Ярослав уже подставлял щит под молниеносный удар его лапы. И не скажешь ведь, что может так быстро двигаться! На земле, естественно…
Щит загудел, а вместе с ним загудела и рука. Онемела до плеча и пальцы только потому удержали щит, что были просунуты в ремни. Впрочем, закрыться щитом ещё раз Ярослав не мог бы. И вообще мало что мог, даже упав на одно колено и не ответив ударом на удар, как привык. Тут бы и конец ему пришёл, Ярослав довольно равнодушно и уж точно – тупо следил за тем, как дракон медленно разворачивается и разевает зловонную, полную янтарного цвета зубов. Таким зубкам, поди, даже кольчуга нипочём. Пополам перекусит, тварь такая, вот и вся недолга!
Не перекусила. Побратимы не выдали. Заслонили собой, набросились на тварь яростно и свирепо. А Добрановы молодцы, подойдя почти в упор, засыпали морду бесполезными стрелами. Не дали возможности раззявить пасть снова.
Постепенно Ярослав пришёл в себя и даже встал. Правда, опираясь на секиру. Из его «сотни» к тому времени осталось две трети. Остальные, заслонив собой сотника, сами не убереглись и полегли в сражении с драконом. Впрочем, со всех сторон к дракону спешили те, кто коней не смог или не пожелал удерживать. «Беглецы». Стыдно стало, а кто и впрямь только управился с норовистым конём – Бог весть! Возвращались. И самые умелые ещё издали били стрелами, рискуя попасть в своих, но всё ж – рискуя. И дракон, которого взяли в десятки клинков, рычал уже не грозно, а жалобно. И хвостом, надрубленным в двух местах и избитым, уже не бить пытался - прятал его под живот. И морду пытался отворачивать – усеянную воткнувшимися стрелами, как спина ежа иголками. А потом закричал снова – уже жалобно – приподнялся на всех четырёх лапах, и тут же рухнул обратно, кого-то подмяв под себя.
Его ещё долго месили бы, если бы не Яросвет. Выбравшийся чуть ли не из-под пуза, он несколько долгих мгновений стоял и любовался на избиение трупа, попутно отряхиваясь и оттираясь от крови. Потом с явно наигранным изумлением спросил:
– А чего вы? Он же мёртв!
Они остановились не сразу. Совсем не сразу. Но приказу Ярослава, сообразившего быстрее и быстрее допустившего слова Яросвета в разгорячённый бойней мозг, подчинились немедленно – как ждали.
– Отступать! – приказал сотник…
11. Лютень и Буйслав.
Грустная это была картина – отступающее конное войско. В коннице и так не слишком много порядка и драться долго и упорно она может только в кощунах. А так – в лучшем случае четверть часа боя, по сути короткая сшибка, и самые яростные бойцы так же лихо бросаются отступать, как раньше – вперёд. Вот и сейчас: краса и гордость родов Тура и Медведя, дружинная конница поспешно отступала, преследуемая по пятам врагом, а прикрывать её, своими голопузыми телами прикрывать оставались ратники-земцы, которых в обычной жизни презирал последний отрок дружинный. Ко всему, среди пешцев тоже разрасталась паника, из задних рядов потянулись к спасительным холмам самые дерзкие и лишь малая часть войска готова была драться по-прежнему, яростно и стойко вынося один только вид базиликанских чудищ. Все, даже дружинники готовы были до последней капли крови сражаться с людьми. Это не страшно, привычно. Вид же крылатых и разноцветных монстров, пышущих огнём, способен был заморозить кровь в жилах самых смелых и умелых. Да и потом, такого успеха, какого добился заваливший на левом крыле дракона отряд конников, больше никому не выпадало. Остальным за каждую каплю нечеловеческой крови приходилось платить страшную цену. Своей – в десять, в двадцать раз большим количеством. Да ещё этот огненный дождь с неба, выкашивающий полные сотни, бьющий внезапно и совсем не там, где ожидался…
Ведуны – к ним претензий нет – делали всё, что могли. А могли они немного. Мало их было, пусть и умелых. И на каждого Огнекрылого сокола[135] или Жабу[136] приходилось по десять Огненных шаров или Стрел Жизни, эту самую жизнь уничтожающих очень умело и быстро. И булат, самый лучший, златенской, не был для этого магического оружия помехой, при попадании магического огня тая, словно лёд под жаркими лучами Коло. Но самым страшным врагом воев были всё же драконы. Добив чудищ гардарских, восемь из них по-прежнему реяли в лучах Коло, время от времени пикируя из недосягаемой выси и осыпая ещё способных сражаться воинов огненными шарами. Стрелы и сулицы, которые с отчаяния метали в них многие воины, не приносили им, казалось, никакого вреда. А когда один из восьми, самый большой и свирепый, напоролся в полёте на Огнекрылого сокола, то пылающие его останки обрушились на одну из наиболее крепко стоящих сотен, погребя под собой несколько десятков воинов и – самое главное – двух ведунов. Оба погибли. А ведь в Большом полку было всего-то двенадцать ведунов!
Князь Буйслав наблюдал за картиной сражения с явным раздражением, медленно переходящим в безысходное отчаяние. Выходило так, что верная победа его героического войска перетекала в оглушительное поражение, из которого ещё надо суметь выбраться живым. Базиликанцы по всему фронту теснили рати, на правом крыле был окончательно сокрушён Одесный[137] полк. Стяг со Змеем пал на его глазах…
Буйслав нахмурился. Не только было жалко погибших хлопцев – соболей, лисов и змеев, но и появилось опасение, что теперь уж базиликанцы не преминут обойти Чело справа и ударить в незащищённый, оголённый фланг. Получится мясорубка и в ней поляжет всё остальное войско… Правда, был и повод для мелкой радости – на левом крыле великолепно проявил себя князь Волод. Вот уж от кого нельзя было ожидать такого умения! А ведь встав стеной между холмами и оврагами, Ошуйный полк не подпустил к себе врага. Конница Волков и лесные стрелки-ежи прекрасно поладили и из-за спин отличных стрелков, белке в глаз попадающих, не раз и не два выметался железный вихрь, выметая всё поле на два-три перестрела перед «стеной». Волод даже сумел сохранить резерв, которым – ещё одна незнакомая его черта – готов был поделиться с Большим полком. Буйслав же, удивляясь сам себе, от помоги отказался и более того, велел Володу придержать её. Уже в этот час, когда ничего не было до конца ясно и в любой момент сражение вновь могло переломиться в пользу Родов, он начал думать об отступлении. Тогда и потребуется свежая конница, способная продержаться час или два. Пока основная масса войска, бросая обозы и оружие, не отступит к облюбованному Буйславом лесу. Вот там уж драконы клятые развернуться не смогут! Крылья себе обломают! И не только крылья, если есть среди них различие на мужиков и баб…
– Княже! – дрогнувшим голосом зашептал вдруг на ухо ему воевода Крещан. – Княже, князь Лютень!
Лютень, уже спешенный, быстро поднимался по холму наверх, совершенно игнорируя полные сочувствия взгляды свиты Буйслава. Уже известно было, что именно медведи понесли наибольшие потери, что в бешенной атаке полегла треть дружины и погиб сам воевода Радовой, брат и ближайший друг князя. Сейчас только, хотя минуло полчаса с момента, когда конница завернула назад, подле холма стали собираться дружинники. Ошмётки той великолепной десятитысячной орды, что выметнулась вперёд меньше часа назад. Ах, Перун Златобородый, почто ты так строг к своим внукам?!
Молчал Громовник, словно и не слышал. Зато не молчал Лютень, встав перед Буйславом.
– Мы проигрываем! – тихо, мёртвым голосом сказал он, не глядя по сторонам и даже на Буйслава не глядя. Казалось, он намеревался прожечь взглядом дыру в земле, чтобы отправить туда всё базиликанское войско.
– Ну, до этого ещё далеко! – как можно бодрее начал Буйслав. И заткнулся, наконец-то увидев, каковы они, сводящие с ума женщин зелёные глаза Лютеня. Полны отчаяния.
– Ты знаешь, я не трус! Но я говорю: мы проиграли! – тихо повторил Лютень. – Надо уводить войско, если не хочешь, чтобы от него вообще ничего не осталось. А чтобы ты был уверен, что я не трус, берусь возглавить заслон лично.
Буйслав молчал. Признавая в самой глубине, в дальнем и тёмном уголке правоту Лютеня, соглашаться прилюдно он не желал. Иначе пришлось бы признать, что главный виновник – он сам, сломавший железный и нерушимый строй гардарской обороны. Не хотелось признаваться. А потом не стало времени. Со всех сторон на холм взбегали взмыленные, забрызганные своей и чужой кровью сотники и тысячники, докладывали сколько с ними пришло… Доклады сыпались совершенно разные, но редко – добрые. Три десятка… Четыре… Шесть – в одной из дружинных сотен Туров… Во многих «сотнях» оказались приблуды.
Буйслав и слегка оживший Лютень тут же начали сколачивать из этих ободранных сотен новые, полнокровные. И тут Лютень увидел Ярослава. Мрачный сотник стоял и ждал своего часа на некотором отдалении. Весь доспех его был забрызган какой-то странной жидкостью. Липкой – несомненно, но не кровью – не красная была жидкость.
– Яр, подойди! – коротко велел Лютень.
Ярослав подошёл. Молча отсалютовал князю, доложился. В общем, в его сотне дела обстояли не так и плохо – почти шестьдесят воинов сохранилось в целости. Повезло, что дракон был один и то ли усталый, то ли на голову больной – огнём стрелять не начал.
– Так ты что, дракона уложил? – резко обернулся на него князь Буйслав. – Как?
– Да вот… – пожал плечами сотник, – как-то сподобились. У него под подбородком брони нет! Ну, мы туда в основном целились. А свалил его Яросвет, десятник мой. Чуть меч не сломал о кости, но свалил!
– А добрые у тебя дружинники, князь Лютень! – крякнул Буйслав. – С такими, и не одолеть?! Мы ещё покажем им!
Так или не так он думал на самом деле, знал только он сам. Ну, может воевода Крещан – старый товарищ с юнакских времён. Но и вдохновить его слова никого не вдохновили. Мрачные, понурые рожи. Упрямые, злые и полные гордыни взгляды. Сдаваться никто не собирался – точно.
И тут базиликанцы подошли наконец на расстояние полёта стрелы к «стене» и сражение вспыхнуло с новой силой. И «стена» немедленно начала отступать. Медленно, огрызаясь короткими контратаками, но отступать к холмам.
– Что ж, браты! – громыхнул вдруг Буйслав. - Поздно уже бежать! Будем крепить оборону. Лютень! Бери левый холм. Я со своими телятами возьму правый. В середине кого похлипче поставим. Может, базиликанцы туда сунутся! И вот ещё что, браты. Приказываю: кто побежит, сами и рубите, врага не дожидаясь и эту почётную обязанность на него не перекладывая! Так воям и передайте – я велел! Хоть дракон перед тобой, хоть кто – стой до конца смертного! Таков мой вам приказ! Пошли!
Сотники – те, кто сумел выжить в огненном аду, не спеша, но и не задерживаясь излишне подле свитских, начали расходиться. Те, кто уходили последними, слышали, как князь Буйслав выговаривал ведуну старшему, огромному и лохматому.
– А тебя, Славень, я лично срублю! Ежели позволишь хоть одному чудищу ближе чем на перестрел подлететь. И не говори мне, что не можешь! Они могут, вот и ты – смоги! Кровью изойди, а смоги! Мои вои должны только с людьми сражаться! Чародеи – твои соперники…
Славень ему дерзко ответил на это, но что именно, никто уже не слышал. «Стена» отступила почти до самого холма и оглушительный рёв сражения захлестнул наконец и ставку Буйслава.
12. Ярослав.
Ну, пополнили сотню. Даже перехлестнули за десять десятков. Спасибо великое! Раньше Ярослав чётко знал, чего от кого ждать и мог не задумываясь послать десяток Яросвета в самую лихую сечу, десяток Добрана соревноваться в скорострельности с номадами, десяток Ждана – перепивать вражье или своё войско… Сейчас пришлось порядком разбавить их новичками и Ярослав вовсе не был уверен, когда посылал, допустим, Ждана и Богдана за рогатками в обоз. Однако, вернулись. И даже принесли всё, что просил – немного, но редкий ряд остро заточенных кольев тоже неплохая защита. И конница, и даже пехота вынуждены ломать свой строй, чтобы преодолеть это препятствие. А защитники его, пока суть да дело, бьют соперника хотя бы из-за такой неверной стены.
– Проклятье на наши головы! – проворчал внезапно сотник, подошедший к Ярославу дабы познакомиться. Сотник был новый, из молодых да ранних и горячих, но даже в его устах произнесённое просто так проклятье звучало странно.
– Что ты, Рудак? – озаботился Ярослав с немалой долей насмешки. – Не кляни других!
– Я и себя тоже! – угрюмо ответил Рудак. – Побежали мы, Ярослав-сотник, как последние трусы побежали, ворон больших испугавшись! Так что – вороны! Мы-то воины, нам грешно так бояться!
– Ты за всех-то не говори! – рыкнул Добран, чьи молодцы отличились как раз в стычке с драконом. – Не знаю как у вас, а мы своё дело честно сделали!
– Да… – в голосе Рудака проскользнуло искреннее восхищение. – Такого зверюгу завалили… Как?!
– Скажи своим, пусть бьют в глотку. Там такая выступающая часть есть, вроде кадыка. Туда бить надо. Ну, и пузо у него броню потоньше имеет, пробить можно! – откровенно поделился Ярослав. – В воздухе их бить надо, в воздухе! В пузо…
Драконы, впрочем, были уже далеко не самой главной опасностью. Видимо, эти чародейские существа тоже теряли силу, потому что шесть – уже только шесть оставшихся целыми и невредимыми драконов кружили высоко в небе где-то над городом. Пока незаметно было, чтобы они начали приближаться вновь. Зато полки врага на земле, приближавшиеся неспешно, но уверенно, были многочисленны.
– Откуда что берётся! – пробормотал Ярослав. – Мы ж их столько уже перемололи – самих жуть берёт!
И это правда тоже. Всё поле – от края до края, от лагеря до лагеря, было завалено телами убитых. Раненных не было – тех, кто не успел уйти, кого не унесли друзья, уже давно добили и разграбили. Только убитые. Тысячи, а может и десятки тысяч тел, лежащих вповалку, вперемешку. Вот кому мало дела было до того, кто рядом – гардар или базиликанец! Да хоть номад… Кончилась их война. А у сотников Ярослава и Рудяка она продолжалась. Их, похоже, совсем не зря поставили именно здесь, на первый взгляд в совершенно неопасном месте. Немалый отряд базиликанцев направлял сейчас сюда свои стопы.
– Что, смотрите? – воевода Ивещей возник за их спинами как всегда неожиданно, словно и не закованный в булат воин, а призрак его, тень бесплотная подошла. – Смотрите, смотрите! Это – по ваши души. А вам – стоять, как бы страшно и тяжко ни было. Помощи не ждите – её нет и не будет. Во фланг «стене» врага допускать тоже нельзя. Значит, стоять будете насмерть. Впрочем… Впрочем, вас тут не зря поставили. Ярослав, ты будешь за старшого, но могу сказать, что Рудяк – добрый сотник… Держитесь, хлопцы!
– Продержимся! – пожал плечами Ярослав. – Поклясться тебе, государь воевода, не могу. Но мои никто отсюда не уйдут. Живыми. И мёртвыми – тоже!
– Мои – тоже! – бросив на Ярослава совсем не дружелюбный взгляд, возразил Рудяк.
– Твои сейчас – тоже мои! – спокойно возразил Ярослав. – Драться будем вместе…
Воевода Ивещей заметно нервничал – даже лицо пошло красными пятнами, а шрам под губой как раз таки побелел. Кажется, ему не слишком понравились препирательства, возникшие между сотниками. Но делать нечего – войск и настоящих, стоящих сотников осталось немного. К тому же Ивещей почему-то верил словам Ярослава. Хоть сегодня бежала вся дружина, бежал и этот гордец, но воевода был уверен – второй раз и впрямь никто здесь не отступит. И потому, кстати, что Ярослав не даст. То, что он может быть жёстким и жестоким, Ивещей знал. Сотник ему сам доказал. Тем случаем с пленными, и ещё много раз…
– Что ещё могу для тебя сделать… – пробормотал Ивещей, почему-то смущённый. – Тилла – далеко?
Ярослав нахмурился.
– Нет, тут, рядом. Раненных перевязывает! – нехотя ответил он.
– Вот… Может, мне забрать её? – Ивещею было почти откровенно стыдно, но здесь через полчаса самое большее будет жарко, очень жарко. А Тверд – его старый друг и боевой товарищ. Пили вместе. На сёстрах женаты… Тиллу он на руках когда-то нянчил!
Ярослав кажется понял его мысли. А может и сам о том думал – Тилла ему не чужая была, даже стала вытеснять из мыслей его Умилу. А здесь скоро и впрямь будет жарко. Очень жарко. Смертельно – для многих. Пусть хоть Она выживет. Но и решать будет сама.
– Тилла! – рявкнул Ярослав куда громче и злее, чем надо. – Тилла, тудыть…
– Я здесь, не ори! – огрызнулась травница, выходя из-за конских крупов. – Что?
– Вот, воевода Ивещей нехватку травников обнаружил. Иди, помоги ему! – Ярослав на Тиллу не смотрел, потому только по опасливому покашливанию Рудяка понял, что что-то не так. Поспешно обернулся, начав заносить руку – защищаться, не бить. Тилла плакала… Опустив руки, понурив голову роняла слёзы на свежую весеннюю зелень.
– Гонишь? – спросила глухим от обиды голосом.
– Ты вправе остаться! – теперь Ярослав старался не смотреть уже на воеводу. – Государю Ивещею нужны травники… Мне тоже нужны. Но если хочешь… Здесь скоро очень жарко будет!
– А где – безопасно? – голос Тиллы зазвенел от обиды. – Где? Драконы, они «Стены» не боятся! Ты уверен, сотник Ярослав, что они сверху на обоз с раненными не обрушатся? Это люди раненных щадят. А нелюди? Чудища костяные?!
И это тоже была правда. Криво усмехнувшись, Ярослав выразительно посмотрел на Ивещея. Тот только вздохнул. Тилла явно не собиралась никуда уходить, притом – отличалась поистине бараньим характером – упершись, уже не отступала и не уступала. Значит, и сейчас останется здесь. Ну, и хорошо. Может быть, она права… А травница Тилла хорошая. Без неё было бы гораздо хуже.
Ивещей, смущённый и недовольный, ушёл. Сотни принялись обустраиваться, готовиться к бою, который вполне мог стать последним для них.
Враг, направляемый рукой умелого военоначальника, был близок.
13.Август Филипп. В то же время.
Вокруг суетились свитские, срывали голоса стратиги и гонцы. Вокруг царил обычный хаос, какой имеет право на существование только и исключительно во время сражения. Сражение было в разгаре – чего ж ещё ждать… Сражение было в разгаре, а он, август, единодержавный правитель могучей империи, не знал, чего ждать дальше! Арифмы уходили в сражение одна за другой, уже в резерве одна только фема[138] осталась, а окончательного перелома не выходило. Да, разгромили правый гардарский фланг, взяли в плен одного варварского архонта и несколько сотен простых стратиотов – в основном раненных. Да, сильно потрепали центр, где сражались, по слухам, самые страшные стратиги варваров – Буйслав и Лютень. Но левое крыло стояло нерушимо, отбрасывая короткими и жестокими атаками базиликанские отряды и пока не было ни единого шанса их одолеть. Как не было шанса окончательно разгромить гардар в центре. Там у них оказались чародеи-колдуны и сам могучий маг Лувий только руками разводил – сильны оказались! Впрочем, до поры до времени Филипп придерживал своих магов, вполне удовлетворённый тем, что сумели сотворить явленные ими на свет Божий драконы. Собственно говоря, с их появлением, да с десантом Тивранских пиратов и наступил перелом в сражении. Филиппу хотелось верить, что – окончательный.
– Великий! – фамильярно, как только одному ему разрешалось, обратился к августу архистратиг Анфинос. – Прикажи, пора пустить вперёд «Серых»!
Серые арифмы, числом шесть, входили в состав той самой фемы, ещё не сражавшейся сегодня. Отборные воины, почти сплошь – ветераны, они должны были своей сорокатысячной массой опрокинуть измученных варваров, разгромить их окончательно. Принести победу и вместе с ней – власть над Базиликой ему, Филиппу. Если повезёт. Если он сохранит эти шесть арифм пехоты, да три тысячи тяжёлой конницы в порядке до конца.
– Рано ещё! – тихо, но твёрдо произнёс август, даже не оглянувшись на Анфиноса и в который раз подумав, что ошибся, взяв проигравшего войну архистратига обратно. Увы, до сего дня, до его появления на поле сражения, проигрывали все. А Роман Гардус, единственный, кому доверялось всегда и всё, вовсе попал в плен и переговоры о его освобождении велись долго и безуспешно. Равноценных младшему стратигу фронтирской оккупационной армии фигуры в плену не находилось, пленных варваров до сего дня вообще не слишком много было. Деньги же гардары не брали, вполне справедливо отвечая, что они и так всё получат. Когда возьмут всю Базилику. Счастье великое, что император Закатной империи Теодор оказался жаден и глуп! Что не удержался от возможности взять всё сам, упустив верный шанс получить половину. Ну, теперь и целого не возьмёт! Гардары же, хотя сражались страстно, мужественно и вызвали искреннее уважение к себе, долго продержаться просто не смогут. Против магии никто не сможет!
– Какое ж рано?! – Анфинос всё же рискнул оспорить слова августа, хотя это и означало неминуемую опалу. Хорошо, если после сражения.
Филипп недовольно на него покосился, по опыту зная, что его взгляд вызовет оторопь… А вот и не вызвал!
– Темнеет же! – упрямо нахмурив седые брови, потешно выглядевшие на фоне чёрных, лишь слегка побитых проседью волос, архистратиг и не думал отступать. – Если мы так и не сломим варваров до ночи, в темноте они уйдут и мы не победим! Мы понесли слишком большие потери, многие арифмы перестали существовать, а конницы у нас просто нет! И не уверен, что маги сумеют сотворить новых драконов, чтобы они накрыли варваров на марше! Видишь ли, мой повелитель, маги измучены, а некоторые – мертвы. Один из драконов уже набросился на своих – он вышел из повиновения! Магам же и пришлось его забить… Я, честно говоря, даже не хочу помощи от магических существ! Куда спокойнее будет сойтись щит против меча, стрела против копья. Грудь в грудь мы тоже можем их одолеть! Дозволь, великий!
Нахмурившись, Филипп несколько мгновений молча смотрел на сражение. Очередные арифмы, брошенные против центра, выдохлись и медленно откатывались. Позади них, вдоль всего базиликанского строя, остались многие сотни базиликанских тел. Мёртвых тел – сегодня раненных было как никогда мало.
– Великий! – в третий раз нарушив все представления о чести, напомнил о себе Анфинос.
– Что?.. – словно бы от сна очнулся август. – Ах, это ты, стратиг… Разрешаю!
Обрадованный Анофинос соколом взмыл в седло и вскоре спереди раздался лающий его голос. Земля дрогнула и тридцать шесть тысяч стратиотов отборных арифм сдвинулись места, чтобы пройти одиннадцать сотен шагов до боя.
На некоторое время – прошло не меньше четверти вигилии – август отвлёкся. В государстве – пусть даже это всего лишь малая толика того, что было прежде, хватает проблем и без войны. А когда он вновь обратился взором на поле сражения, битва уже вспыхнула с новой силой.
Эти арифмы и впрямь дорогого стоили… Не только потому, что на них потрачено было во много раз больше золота, чем на все остальные. Далеко не каждый солдат, будь он хоть трижды триарий, сумеет презреть смерть и вот так, медленно, не ломая строя, прорваться сквозь тучу варварских стрел и дротиков. Эти – сумели. Устлали телами всю свою дорогу, но – сумели. Резня пошла грудь в грудь, а тут сказывалось огромное преимущество базиликанцев в числе. И стена, продержавшись ещё полчаса – тоже немалый срок – начала пятиться.
Каждый новый шаг вперёд, каждая пядь земли и каждый холмик, даже самый маленький, обходился арифмам очень дорого, но Филипп и солдаты чуть ли не впервые в этой войне были согласны между собой – любая цена не слишком велика, когда дело идёт к концу войны! К тому же – ещё один умный шаг – Филипп не пожалел усилий и собрал в этих арифмах, кроме защищавших родной дом милленцев, ещё и жителей Тулсы и Дарии. И тангарцев, хотя их немого осталось. Этим вовсе нечего было защищать, потому дрались они ещё более остервенело. Не обороняли – мстили. Может, потому отступали бесстрашные, не знавшие до сего дня поражений варвары? И наоборот – может потому так вдохновенно сражались воины, что не обороняли, но – мстили? Август Филипп, государь и император страны, именуемой Империей Базилиска не знал. Зато точно был уверен, что сегодня его воины сражаются, как варвары. И – вот как раз пришло доказательство – отчаянным ударом во фланг вражескому большому полку, сами подставившись под удар и пролезая по трупам, базиликанцы смогли смять «стену». Смять окончательно и – впервые за день – обратить в бегство несокрушимую гардарскую пехоту. Победа!
14.Ярослав. Вечер. Серебряный холм (близ ставки князя Лютеня).
Стрела прилетела неожиданно, меченоша не успел вскинуть щит и воевода Ивещей, вздыбивший коня поперёк пути отступающей «стены» безвольно, мешком обрушился на землю. Поздно было бросаться спасать его, поздно было рвать свой чуб – этим сейчас занимался меченоша воеводы. И слёзы сейчас ни к чему. Страдать – не время!
Ярослав сердито смахнул набежавшую слезу, отвернувшись, протёр глаза. Впрочем, стыдиться ему было нечего – воеводу Ивещея среди воинов-медведей любили, уважали и у многих сейчас замутило взгляд невольной, недостойной мужчины слезой. Но – лучшая память павшему – месть и ждать её оставалось недолго. Основная масса базиликанцев, конечно же, увлечённо преследовала бегущих пешцев, но и для двух сотен Ярослава работа ожидалась немалая и кровавая – отделившись от остального войска, отряд базиликанцев, никак не меньше чем три сотни воинов, коварно замыслил взойти на холм по расщелине. Ну что ж, пусть попытаются!
– В седло! – звонким от ярости голосом скомандовал Ярослав. – Покажем им…
Голос всё же сорвался, что не достойно настоящего сотника. Но яростный рык Ярослава подхватил Рудяк.
– Месть!
– Месть! – взревели дружинники, бросая коней в скок. Почти не уставших коней…
Они вылетели из расщелины внезапно, а спешившая в ту же расщелину базиликанская пехота, разумеется, разрушила строй и неспособна была встретить конницу так, как положено – плотной стеной щитоносцев, из-за спин которых полетели бы в лицо стрелы, «жёлуди» и дротики. Притом, что щитоносцев, снаряжённых огромными скутумами, что стрелков во вражеском отряде хватало. И побежали они далеко не сразу. А стрелки даже залп осмелились дать, выметя из сёдел немало добрых хлопцев! Конечно, от них немного от самих осталось, стоптали их враз. Но дрались базиликанцы остервенело, что-то кричали, умирая. Яростно, значит не просили пощады…
И всё же – побежали. Не сразу, но побежали и рубить стало легче – в спину бить хоть и подло, но удобнее…
Погоня только начиналась и даже не вошла в раж. Потому и отзывающий их сигнал рога услышали все. И остановились, недоумевая… Удивлён был и Ярослав. Он даже обернулся, теряя время – в сомнении. Нет, всё было именно так – конница, подобно его дружине выметнувшаяся навстречу наступающему врагу, спешно оттягивалась к холму. Боги! На вершине его шла сеча! Базиликанцы невесть как сумели туда прорваться!
– Назад! – заорал Ярослав, враз охрипнув. – Скорее!
Никогда наверное его вои не улепётывали от врага с такой скоростью… чтобы немедленно оказаться в гуще новой сечи…
Оказывается – прорвались! Отвлекли ударом в лоб, положив несколько сот своих воинов, а в это время с правого, ныне незащищённого ничем крыла ударили акриты. Много их оказалось, никак не меньше тысячи и хотя дружина княжеская была почти вся здесь, при Лютене, удар был слишком силён. Потому и отозвали конницу. Ну, а когда она подоспела, худо стало уже акритам. Многие полегли там, не сумев устоять, многих взяли в плен. Жаль только, порадоваться не удалось. Базиликанцы немедленно возобновили приступ, теперь ещё осторожнее. Измотанные, на усталых конях, дружинники уже не могли повторить свой маневр. И не осталось воевод, чтобы развернуть пешцев, смятённых и усталых. И не упрекнёшь их – целый день боя кого угодно измотает!
Впрочем, многие ещё сражались. Уже бесстройно, каждый сам за себя… И это была агония.
– А что, – пробурчал Рудяк, отирая кровь с разбитых губ, – может, ещё и отобъёмся!
Нет, не отбились…
Минуло два часа, и от приподнятого настроения не осталось и следа. От дружины Ярослава – тоже. Давно уже замолк – на веки вечные – ворчун Рудяк. Раненый тяжело, свалился по ноги наступающим базиликанцам Ждан и его не успели вытащить… Под рукой Ярослава хорошо если семь десятков осталось. Израненных, лишённых стрел и сулиц, с порубленными щитами и в посечённых доспехах… Тяжко! Самое же тяжкое было в том, что многие догадывались – победе уже не бывать, да и отступить не успеют. Был, конечно, шанс – оторваться в темноте. Был… И сплыл. Наверняка уж базиликанцы, сообразившие ударить во фланг, перекрыли и дорогу для отхода…
Именно в этот час Ярослав снова увидел князя Лютеня. Усталый, сам трижды раненный, он пришёл требовать стрелы. И лицом к лицу столкнулся с Лютенем.
– А, ты, сотник… – тихо сказал тот, кажется, затратив немалое усилие, чтобы узнать.
– Да, княже, я! – коротко ответил Ярослав.
– Что пришёл?
– Стрелы нужны. Побольше. И сулиц хоть полсотни!
– А нет! – в глаза Лютеня сверкнула ярость, но тут же погасла. – Целый день сражаемся, потратили! И у князя Буйслава нет… Верно, князь?
Буйслав, оказывается, тоже был здесь – вот почему вновь стало так многолюдно. Мрачный седовласый гигант, он был достаточно заметен, и то, что Ярослав не разглядел его сразу, было вызвано только усталостью.
– Верно! – глухим от усталости голосом ответил князь-тур. – Но продержаться всё равно надо, сотник! До темноты! Потом отойдём к дальнему лесу, а Волки нас прикроют. Князь Волод в курсе… Надо продержаться!
Волки… Волки, сумевшие удержаться на прежних рубежах, так и не отступившие, были последней надежной войска, о них постоянно говорили и в глаза и за глаза ругали воевод, не призывавших Волода Ярославского на помощь. Теперь становилось понятно – почему. Значит, волки будут прикрывать… Что ж…
– Трудно продержаться-то, без стрел! – угрюмо сказал Ярослав. – У меня всего семь десятков осталось. Даже меньше. И раненных среди них – через одного!
– Ты, я гляжу, тоже! – кивнул Лютень на белеющую под шлемом повязку. – Тилла как, справляется?
– Справляется! – вздохнул Ярослав. – Страшно ей, конечно! Баба!.. Но – держится хорошо.
Родовая кровь и впрямь не давала Тилле впасть в истерику или, того хуже, струсить. Хотя за этот день ей довелось увидеть слишком много такого, что девке её возраста видеть не положено. И даже добить троих своих хлопцев, которых невозможно было спасти. Трудно сказать, может чарами Добробога удалось бы спасти Ревеня, которому вспороло живот и выворотило наружу всё его содержимое… Может быть. Но никакой, самый искусный травник не смог бы сделать для него больше Тиллы. И умер он легко, даже не почуяв укола.
– Справляется! – мрачно повторил Ярослав.
– А стрел – нет! – тяжело повторил Лютень. – И не ищи! Обоз пустой – все возы опорожнили! Придётся обойтись мечами да секирами!
– Надо, так надо! – вздохнул Ярослав и, медленно развернувшись, тяжело пошёл вниз. Про себя ругаясь… Лучше бы остался на месте, хоть отдохнул бы. Скоро атака, а у него ноги не держат, секира из рук валится… Впервые позавидовал Яросвету, у которого меч! Секира меча в вдвое тяжелее…
15. Князь Лютень.
Приходил сотник Ярослав, просил стрелы… А где их взять, стрелы-то?! Понятно, без лучников удержать оборону не получится. Но стрелы кончились. Совсем кончились! Придётся на зубах держать холмы, на ярости… Хотя бы и было понятно, что ярости уже тоже не хватает. Устали воины – кто жив остался. И сражение они, гардары, проиграли. Теперь бы унести ноги…
А базиликанцы снова наступают. До того они вообще без перерыва давили, продыху не было, а тут дали полчаса роздыху, после чего снова – всё поле в квадратах их проклятой пехоты. Откуда что берётся! Ведь столько били… видать, не всех добили…
Внизу, готовя своих воинов к последнему для многих бою закричали сотники и тысячники, рядом тяжело вздохнул Буйслав. Пробормотал едва слышно:
– Вот и всё!
– Так думаешь? – остро глянул на него Лютень.
– Думаю! – вздохнул князь-тур. – Видишь же, даже этот твой любимчик, Ярослав, не удержался – пришёл!
– За стрелами! – сердито возразил Лютень, не отрывая взора от медленно надвигающихся арифм.
– За уверенностью набольших! – усмехнулся Буйслав. – Не думаю, что он её получил. И вряд ли получит снова. Боюсь, твоим надеждам не суждено сбыться. Базиликанцы решили не откладывать на завтра то, что могут сделать сегодня. Они добьют нас! И не постоят за ценой!
Он мучительно скривился, словно вдруг заболели все зубы, потом тяжко вздохнул. И тихо, так что теперь уже только Лютень мог слышать, спросил:
– В чём же мы ошиблись? А, Лютень?
Лютень пожал плечами:
– Не ведаю. Вроде и впрямь всё верно делали. И дрались честно, хорошо… Не терзайся, князь Буйслав! Нет в том поражении твоей вины!
– Мы, князья, всегда в ответе! – вздохнул Буйслав. – Всегда, Лютень! Если ты не понимаешь этого, жаль. Поздно уже учиться, медвежонок, поздно! Вот они идут, твои учителя! Спрашивать будут, как выучил урок…
-Мы их ещё сами поучим! – сердито огрызнулся Лютень. Впрочем… Впрочем уверенности в его голосе было явно меньше, чем злости. Слишком много было врагов. Слишком мало осталось дружинников…
А враг оказался умнее, чем думали. Пока били базиликанские тысячи, пока перемалывали их в узких ущельях городских улиц, среди лесов и на полях, ни умных полководцев, ни храбрых солдат среди них не различали. И вдруг – обнаружились. И те, и другие. В достатке. Да ещё прославленных гардарских воевод перебили, а остальных обороняться вслепую заставили, махать кулаками во все стороны. Яростью глаза застлали! Протрезвели воеводы, да поздно. И немного их осталось… Ивещей погиб, и Крещан – ранен тяжко. А Радовой, братик родный, стрелу словил. Тоже мёртв. И многие воины попроще его – мертвы. Войско уже погибло, и многим, очень многим бабам придётся оплакать своих мужиков, когда войско вернётся домой. Если вернётся…
Чтобы вернуться, надо хотя бы продержаться до темноты. Потом – уйти от погони. И – на Тангарию, где нетронутые стоят полки изменника Теодора. Предательство его уже несомненно, но хотя бы прикрыть разгромленных союзников он может?! Неужто не понимает, чем грозит его империи победа южан?!
Меж тем, до темноты было ещё далеко. Часа два – а это огромный срок, когда дело касается сражения. Базиликанские полководцы, те самые, чьё существование гардары обнаружили только нынче, явно не собирались давать сопернику шанс. В ранних сумерках южного вечера ряды наступающей базиликанской пехоты казались нерушимыми, а гардары, у кого остались ещё стрелы, сберегали их для залпа в упор.
– Эх, – простонал Буйслав, – сейчас бы конницу на них, конницу!!!
Лютень смолчал.
Конница… Конница была потеряна ещё рано утром, до полудня а после оного сражались лишь ошмётки той могучей конной орды, которую привели сюда Роды. Можно было, конечно, рискнуть Волками и швырнуть в пекло ещё и их тысячи. Зачем? Сражение этим не выиграешь, тем более отсюда некому поддержать эту атаку. Главное – продержаться. Просто продержаться!..
Базиликанцам осталось несколько десятков шагов, когда их первые ряды щитоносцев расступились, на миг сбавив ход, и вперёд выскочили юниоры-велиты, бесстрашно метнув в упор десятки пилумов, запустивших в полёт свинцовые «жёлуди». В ответ – ни стрелы. И глухой рёв глоток сотен воинов, хоть таким образом подбадривающих себя перед решающей стычкой. А потом – треск щитов, когда воины с двух сторон столкнулись в очередной раз. За день, наверное что и в десятый…
– Боги! – отчаянно прошептал Лютень. – Полжизни бы отдал за то, чтобы сейчас на этом поле хотя бы ещё десять тысяч оказалось! Лучше, конечно, конницы…
– Ты помечтай о том, чтобы темнота побыстрее наступила! – вздохнул князь Буйслав. – Ладно… Ты как знаешь, а я – вперёд. Помогу хлопцам… Чего здесь стоять, если всё равно ничем, кроме своей булавы помочь не могу?!
Он ушёл и весь час, что Лютень пытался как-то организовать сопротивление Туров и Медведей, а также прибившихся к Большому полку остатков правого крыла от князя-тура не было ни слуха, ни духа. Иногда Лютеню казалось, что из сражения доносится могучий рык князя, но скорее всего ему это казалось, не больше.
А потом Буйслав вернулся в ставку. Четверо можей – старших дружинников в помятых доспехах несли его на перекрещенных копьях и рука князя Буйслава, бессильно свесившаяся из-под корзна, была белой-белой. Словно ни кровинушки в ней не осталось.
– Буйслав, – Лютень даже не понял, как оказался рядом; рявкнул яростно, – Да опустите ж его!
Тут же набежали травники, даже ведуны подоспели… Князь-тур коротким взмахом отослал их прочь.
– Лютень…
– Я здесь, брат-князь! – немедленно ответил тот.
– Лютень, не получилось у нас! – чуть слышно прошептал Буйслав. – Ты выведи, кто остался! Слышишь? Выведи!
– Выведу! – поклялся Лютень. Встал, хмурый и злой. – Эй, кто там! Князя Буйслава – в тыл! Увозите немедленно! А мы ещё повоюем…
Сражение у подножия холма, куда вынуждены были отступить последние дружинники, кипело не переставая и не было ему конца и края…
16.Ярослав.
Ну, вот и настал он – последний бой Ярослава и его сотни. Сомнений в том не было ни у кого, некоторые, слабые духом, даже слезу пустили. Впрочем, оружие от того слабже держать не стали и базиликанцам пришлось сильно попотеть, чтобы оттеснить немногие десятки, закрывшие своими телами проход в ущелье между двумя холмами. Потом наступило временное затишье – где-то в сорока-пятидесяти шагах впереди перекликались стратиоты, кто-то надрывно кричал, видимо тяжко раненный. Ярослав тоже устроил перекличку:
– Яросвет, живой?
– Здесь я! – отозвался десятник. – Со мной пятеро…
– Добран?
– Я тоже здесь! Со мной трое.
Ждан!.. Богдан!.. Из сотни Рудяка кто?
Набралось тридцать восемь воев – в основном раненных. Из них только восемь оказались из сотни Рудяка. Правда, это вовсе не говорило о том, что все остальные погибли. Бои позади были жестокие, несколько раз сотня стояла на грани разгрома, кто-то мог просто потеряться в суматохе. Что ж, может быть, они сумеют выжить. Ярослав в спасение не верил, и о пощаде не просил.
Жаль только, мало было целых щитов – всего семь штук насчитали, да и то закрыли глаза на то, что у одного был разрублен наполы умбон, а другой лишится пятой части после удачного удара гардарского воина. Потом этот щит тот воин взял себе… Закрывал он только грудь до живота. Или живот до груди – если переворачивать круглый щит скверной стороной кверху. Но иного выхода всё равно не было и щит этот отобрал себе Яросвет. Встал в первый ряд, ворча и ругаясь по чёрному.
– Ну, вот… – тихо сказал Ярослав, ни к кому конкретно не обращаясь, – не думал я, что придётся принять последний свой бой на чужбине! Эх, браты…
– Не жалей, сотник! – тут же ответил ему Богдан, который, к великому сожалению своему и соратников не мог подняться и встать в строй – лишённый ноги. – Не жалей! Мы им тоже здорово показали! Будет о чём рассказать, когда попадём в Вирий! Уж Перун нами не побрезгует!
– Да… Ну, простите коль что не так, други! – коротко сказал Ярослав и поднял чужой, а потому не привычный щит, закрываясь.
Но им дали ещё почти полчаса времени перевести дух – базиликанцы тоже не хотели проливать лишнюю кровь, уже одолев и выпустили вперёд посла.
Невысокий, но сильный, весь словно из одного комка мышц сбитый, базиликанский посланник преодолел половину пути и остановился, не доходя до первого ряда гардар шагов тридцать. И почти тут же в полумраке позднего вечера раздался его громкий – за это наверное и послали, – чёткий голос… на хорошем языке Рода.
– Эй, варвары! Вы меня слышите, я не сомневаюсь…
– Ну, даже если так?! – раздражённо поинтересовался Ярослав.
– Мой командир, благородный трибун Вимул Лорий Кор, – имя далось послу с некоторым трудом, – предлагает вам сдаться! Прямо сейчас. Жизни вам сохраним – обещаем!
Ярослав несколько мгновений молчал – за спиной послышался ропот недовольных его молчанием воинов, – а потом решительно и тоже громко, чётко произнёс длинную фразу из всех известных ему ругательств на базиликанском. Было их немного и он наверняка кое-где напутал, но общий смысл несомненно был правильным. Оскорблённые стратиоты взревели возмущённо и бросились вперёд. Перемирие, не продлившись и получаса, закончилось.
– Вот и хорошо! – пробормотал Ярослав, ловя вражеский пилум на щит и ловким выпадом вспарывая брюхо набежавшего стратиота вместе с лорикой и выпущенными наружу кишками. – Терпеть не могу ждать!
А базиликанцы в первый приступ умылись кровью… Видимо, они решили, что возьмут этот небольшой отряд, один из многих на поле битвы, голыми руками. И поняли, что ошиблись лишь тогда, когда щитоносцы первого ряда ударили быстро и неотразимо. А потом кто-то из стратиотов узрел гривны, по обычаю свисавшие поверх доспехов, выкрикнул: «этерия!» и попятились даже самые храбрые. Гардарских дружинников за сегодняшний день успели оценить высоко и старались в рукопашной с ними не сходиться. Здесь же – чуть ли не впервые – дружинники сражались в пешем строю и их попросту не признали. Пока не стало слишком поздно. И здесь, в узком месте, неважно было, что базиликанцев втрое, если не вчетверо больше, что многие дружинники ранены, а стратиоты – сплошь свежие, только из резерва. Куда важнее было, что тут как раз Ярославу и его воинам попались не ветераны из сломавших сопротивление «стены» арифм, а наспех набранные в окрестных викусах новобранцы из числа тех, кого в другой ситуации даже в «юниоры» бы не взяли. Будь их в десять раз больше… Впрочем, что тут гадать. Их было – по меркам их умения – немного. И гардары немедленно доказали, что даже тридцать усталых воинов могут многое, если против них – неумехи. Весь бой занял не больше четверти часа, заполненного глухим скрежетом железа о железо, отчаянными криками бойцов и стонами умирающих. И опять же – раненных почти не было. В тесноте ближнего боя раненого воина затаптывали быстрее, чем ему успевали оказать помощь. Нередко – свои же и затаптывали.
Но вот стратиоты, сражавшиеся довольно храбро и даже в меру сил умело, не выдержали и откатились назад, оставив под ногами ринувшихся вслед гардаров больше тридцати мёртвых тел. Ещё несколько солдат погибло во время отхода, под мечами и секирами бросившихся следом гардар; но тех интересовали не столько спины бегущих стратиотов, сколько брошенные по причине этого самого бегства щиты и сулицы, здесь именуемые пила. И того и другого набросали порядочно, так что теперь Ярослав мог позволить себе и два ряда из четырёх наличных поставить со щитами. А следующих «гостей» встретят дюжиной и ещё двумя пилами. Оно, конечно – пользованные пилы в силу мягкости своего наконечника, особого вреда принести не могли. Ну, да хоть пугнуть…
– Худо дело! – доложился Яросвет, отдышавшись и сунув в руки задумавшемуся сотнику почти целый скутум. – На шесть хлопцев нас меньше стало! Да восемь – раненные. Этак мы и в три ряда не встанем! А ещё один приступ, что ж, в один ряд вставать прикажешь?!
– Ты не бойся, – «успокоил» его подошедший Ждан, – следующей атаки мы просто не переживём!
– Настоящий друг! – восхитился Яросвет, неприятно оскалившись. – С такой верой в победу нам даже мечи не нужны! Враг сам подохнет… заразившись от тоски нашей!
Ждан почему-то смолчал. Впрочем, время показало, что он оказался прав. Немного времени прошло, прежде чем новый отряд стратиотов – на этот раз настоящих, а не сброда – возник на краю лощины. И тут же сверху, сразу с двух сторон, ударили лучники и пращники. Привычно вскидывая тяжёлый скутум под удар, Ярослав уже понимал – теперь недолго. Раз лучники вражеские сумели забраться на вершины холмов, значит, гардар там уже нет. Или их дела очень плохи. Значит, тридцать воинов внизу долго продержаться не смогут. Он был настолько уверен в этом, что сражался уже чисто механически, хотя его врагам от этого легче не было и тяжёлая секира взяла жизни ещё шестерых, прежде чем из тяжёлого, но организованного боя всё перетекло в разряд беспорядочной сечи все против всех. Ярослав и здесь продержался дольше других – успел увидеть, как рухнул пронзённый несколькими мечами непревзойдённый лучник Добран, как орал что-то яростное, отмахиваясь от четверых Ждан… А Яросвет всё это время и так был рядом. Спину прикрывал. Трижды раненный, нашедший опору себе в спине Ярослава, он тяжело отмахивался мечом и всё чаще Ярослав слышал его короткие стоны, когда вражеский клинок вновь пробивал безупречную прежде защиту. И вот – конец. Негромко выругавшись, Яросвет сполз по спине и рухнул на землю. И не было времени даже оглянуться, посмотреть, что с ним. На Ярослава сразу навалились, он сражался сколько мог, обороняя тело друга. Долго так продолжаться не могло. Что-то тяжёлое прилетело в затылок, в глазах враз потемнело и Ярослав безвольно обрушился на землю. Земля приняла неласково, выбив дыхание… А дальше он ничего не помнил…
17. Ярослав.
… – Яр! Ярослав, очнись!.. Да открой ты глаза! – полный тревоги голос гулким эхом отдавался в голове. Словно там больше ничего не было. Ярослав нехотя разомкнул веки и попытался разглядеть человека, склонившегося над ним. Получилось это далеко не сразу, но потом расплывающееся лицо обрело чёткие очертания. Мальчишеское лицо – лицо отрока Руцкаря, горделивого мальчишки, удостоенного чести носить меч воеводы Радовоя…
– Руцкарь… – улыбнулся ему сотник, – значит, ты тоже умер?
– Почему – умер? – удивился отрок. – Я живой!
Тут как раз словно ватой забитые до того уши Ярослава прочистились и он расслышал глухой гул человеческих голосов вокруг. Сил хватило только на то, чтобы сесть и оглядеться… Лучше бы он сразу умер!
На сотни шагов вокруг простилалось широкое и ровное поле. Наверное, в другое время здесь сеяли зерно, получали неплохой урожай… Нескоро что-то вырастет на нём вновь. Сотни, тысячи пленных гардаров, посаженных на него, покрывали поле плотнее иных ковров. Многие стонали, просили воды, кто-то плакал; большинство молчало – угрюмо и зло. Сражение было жестоко, у базиликанцев тоже было много погибших и пленные не ждали для себя ничего хорошего. Это – не говоря о том, что поражение надломило многих, потрясло. Ждали победы – лёгкой, к какой привыкли за этот год войны. Дождались – сокрушительного поражения, от которого теперь враз не оправишься!
– Мы – в плену? – на всякий случай уточнил Ярослав.
– Да, сотник, в плену! – уныло кивнул отрок… Замолчал угрюмо, сам потрясённый своими словами.
Четверть часа спустя базиликанцы, плотными цепями окружившие пленных, засуетились и начали действовать. Конные отряды разрезали общую массу гардарских пленников на полторы-две дюжины более мелких частей, к каждой приставили отряд и куда-то погнали. Тех, кто мог передвигаться. Раненных велено было оставлять. Если оставлять не хотели,
– Делят нас! – Ярослав сумел, опираясь на крепкое плечо Руцкаря, подняться. Вот только был не уверен, что сможет ещё и идти. – Чтобы мы, значит, не пытались сопротивляться!
Он, конечно угадал – во многом из-за того, что и сам бы поступил так. Разделённые на десять-двенадцать сотен в отряде, гардары уже не представляли собой той силы, как раньше. Двадцать тысяч пленных – даже израненных, надломленных и безоружных – запросто смогут побить небольшое войско. Или потрепать его так, что мало не покажется. Теперь же каждый отряд, вынужденный идти чуть ли не маршевым шагом, погоняли конные клибанарии, при одном взгляде на суровые рожи и длинные копья которых совершенно не хотелось сопротивляться… Впрочем, о сопротивлении сейчас думали только самые непокорные, и на тысячу, в которую попал Ярослав, таких оказалось не слишком много. В том числе и потому, что считая плен позором, гардары не ждали от врага ничего плохого. Большинство пленных базиликанцев совсем неплохо жили в плену… до недавнего времени. Не было у воинов причин ждать к себе худшего отношения! Не было!
Их загнали в какой-то огороженный частоколом загон, заперли снаружи ворота и выставили на стены стрелков. И опять же – великолепный шанс для побега использовать не было охоты даже у Ярослава. Вымотанный до предела, не способный даже устоять на ногах, сотник рухнул лицом в грязь и так лежал не меньше получаса, пока не набрался сил настолько, что смог подойти к бочке и выпить немного отдающей затхлью воды. Впрочем, даже она была сейчас подобна нектару. А ещё сотник вспомнил, что давненько не ел…
Он уже шёл – вернее, плёлся обратно, когда со стороны раздался негромкий, надтреснутый голос:
– Ярослав!
Голос был знакомый. До боли знакомый. Но чей – Ярослав понял лишь тогда, когда подошёл. Неслаб, молодой воевода, высоко взлетевший в последние часы битвы, когда не было уже ни Радовоя, ни Ивещея. Когда погиб Крещан и Туры лишились князя Буйслава…
Воевода Неслаб был, разумеется ранен – и не раз, иначе не сдался бы в плен живым. И его – молодого, полного сил и здоровья – вымотал этот бег в составе пленной тысячи. Он даже не встал попить, хотя наверняка хотел – и губы уже потрескались от жажды.
– Воевода?! – удивлённо спросил Ярослав. – Ты здесь?
И без того, от природы красное лицо Неслаба сделалось вообще багровым. Стыдно было признаваться в собственной слабости.
– Здесь… – хмуро ответил он, отводя глаза, – меня выбили из седла и оглушили! А ты как здесь?
– Так же! – просто ответил сотник. Помолчал, потом трудно спросил про князя.
– Князь… – Неслаб тяжело вздохнул и Ярослав понял всё без ответа. – Не знаю я, где Лютень! Я раньше свалился, чем витязи вокруг него полегли. Впрочем, спастись он не мог – не надейся. Там совсем немного воинов оставалось тогда – не больше десятка. А мои, кого я собрать под стяг успел, прорваться со мной не смогли. Без меня – не ведаю. Боги, они для того и живут в Вирии, чтобы свершать чудеса здесь, на земле. Может, они и прорвались… Но ты – не надейся!
– Не буду! – пообещал Ярослав. – Не буду… Воевода, а остальные – что? Мне ж из лощины ничего не видно было! И гонцов вы не присылали…
Неслаб помолчал, видимо понимая, что его слова жадно и нетерпеливо ловит не только Ярослав, но и многие дружинники вокруг. Потом тихо, осторожно ответил:
– Туры и Медведи почти не спаслись. Соболи, Лисы, Змеи погибли, пожалуй, все. Вот Волки и Ежи, те ушли. Как взяли наш холм, так Волод и скомандовал отступление. Ночь у них была, кони свежие, да мы до рассвета ещё дрались… Может, и спасутся!
По голосу воеводы было видно, что сам - не верит. Но тут же в несколько голосов подтвердили – уйдут, непременно! А потом к ним на подмогу южане подойдут – Орлы да Соколы, да прочие Рода, что у Проливов базиликанцев били. И придут на выручку своим. Ну, а они здесь помогут…
Впрочем, до того надо было дожить. И сил хоть самую малость подкопить. Вот хотя бы той бурдой, что сейчас начинают разливать у ворот…
18. Август Филипп Красивый. Миллениум. 12 день месяца Червеня (по гардарскому месяцеисчислению).
В Миллениуме бушевал праздник. Любой воин – самый задрипанный обозник – немедленно оказывался в окружении десятков, сотен людей, каждый из которых желал хотя бы вскользь прикоснуться к герою-защитнику. Некоторых пытались качать… Кое где дело дошло уже и до драк – герои отбивались и никак не желали получать причитающиеся им почести. Таких слегка вразумляли. Дружески, по-отечески. Тумаками по шее. Герои, не герои, а вольные жители Миллениума – выше их будут!
…Здесь, в огромном Золотом Дворце августов, было тихо и прохладно. Все окна – от огромных, выходящих в сад, до маленьких стрельчатых бойниц под самой крышей, были наглухо закрыты, чтобы отгородить обитателей дворца от шума. Август гневался…
Август гневается! О, от одной этой фразы замирали сотни сердец, многих новелиссимов даже казнить не надо было – достаточно было просто нахмурить брови. Так было всегда. Сегодня, впрочем, все понимали – им, простым чиновникам, бояться нечего. Провинился перед августом лишь один человек – прощённый и облечённый всей полнотой военной власти архистратиг Анфинос. Он, только он виноват в том, что немалая часть варварского войска, разгромленного под гениальным управлением великого Филиппа, сумела уйти! Преследование… Преследование идёт. Молодой стратиг конницы Антоний Главк Младший возглавил ошмётки конницы и посаженных на коней акритов. Преследует… Пока вестей нет…
Что до августа, он закрылся тройным кольцом этерии и за этим непроницаемым щитом молча бесновался в Оролгусе[139]. Огромный зал, наполненный самыми различными приборами для измерения времени – от огромной, в четверть зала клепсидры[140], до новомодных магических часов, напоминавших обычные песочные, подходил для его страданий наилучшим образом. Сейчас, например, Филипп забавлялся тем, что пытался сбить механизм водяных часов, подставляя пальцы под струйки, текущие в них. Пока что работа клепсидры замедлилась ненамного, но то ли ещё будет дальше. Времени впереди много…
Тут август ошибся. Его ожидание подходило к концу. Вошедший адмиссионалий[141] громким и чётким голосом возвестил прибытие архистратига Анфиноса и стратига Антония. И если появление первого не вызвало у августа особой реакции – старик и оставался в Миллениуме, наводил порядок среди растрёпанных войск Империи, то Антоний… Он же должен был быть далеко! Преследовать бегущих варваров!!!
Стратиги, в отличии от бедняги-чиновника ввалились в Оролгус без церемоний, оглушительно топоча тяжёлыми боевыми сапогами. Старик Анфинос, тот ещё более-менее прилично выглядел, а вот Антоний, тот сразу видно – только что из боя. Дорогая лорика из булатных пластин – вся во вмятинах, на левом бедре вовсе распоротая. На лице, благородно курносом и веснушчатом – свежая царапина, алеющая от виска до подбородка. Значит, не уберегла даже заушина шлема, опускавшаяся там же.
– Почему ты здесь? – холодным, тяжёлым голосом сказал август, обращаясь напрямую к Антонию и совершенно игнорируя архистратига. – Почему не преследуешь врага?
– Они отбились, величайший! – склонился в низком поклоне несомненно ощущавший свою вину стратиг. – Прости, я так спешил, что слегка увлёкся. Передовая тысяча попала в засаду, которую эти мерзавцы устроили против нас, там большие потери… Но мы всё равно не остановились, пока была хоть малая надежда догнать их! Прости, величайший…
– Нужно мне твоё «прости»! – взорвался Филипп. – Варвары – ушли! Притом ушло их достаточно много, чтобы, объединившись с закатниками, порядком потрепать наши нервы! Все мои замысли пропали из-за вашей нерадивости! Анфинос, тебе даю последний шанс – к закату ты должен направить войско в погоню. Всё войско!
Довольно долго Анфинос молчал, собирался с духом, только сильнее доводя государя своим молчанием. Потом, тяжко вздохнув, всё же решился и возразил:
– Увы, это невозможно, величайший… Наша армия выдержала тяжелейшее сражение, какое только могло быть! Победа над гардарами далась нам безумной ценой – убито и ранено почти пятьдесят тысяч! Самое страшное, мне пришлось на многие арифмы ставить новых командиров! И к тому же – у нас почти двадцать тысяч гардарских пленных. Уже есть проблемы. В двух лагерях варвары пытались поднять восстания! Подавили. Но большой кровью… Армия не сможет сейчас преследовать!
Нелегко далось ему это признание. Аж взмок весь, бедняга!
– Так… – страшным был взгляд Филиппа, просто жутким! Одним своим словом он поверг в состояние полного ступора бесстрашного архистратига. – Что ты скажешь, стратиг Антоний7
Наверное, сейчас мог наступить звёздный час Антония. Согласись он с августом, пообещай немедленно бросить армию в погоню, и стал бы архистратигом. Потом можно было бы снова развести руками – не догнал мол. Но на беду свою, командующий конницей был честен. Он так замотал головой, что будь она чуть послабже прикручена, отвалилась бы.
– Нет, величайший! Это невозможно…
Филипп – и это качество его было несомненно, в нужный момент умел отступать и уступать. Скрипнув зубами, уступил и нынче.
– Хорошо, оставим их жить. Пусть себе! – холодно сказал он, не глядя на стратигов. – Торинги, думаю, тоже не соперники нам более. Остались – варвары в Вассилиссуме. Что там они? Так и сидят в городе?
– Грабят! – тяжело вздохнул стратиг Анфинос, многие проастии[142] которого оказались ныне под пятой иноземных захватчиков – именно там, под Вассилиссумом.
– Это хорошо… – медленно произнёс август. – Грабят, это – хорошо! Охлос не станет на их сторону… А мы пока разберёмся с пленными. Сколько их, говоришь?
– Двадцать тысяч… почти! – немедленно ответил Анфинос, к которому был обращён вопрос. – Много раненных, но тысяч семь-восемь вполне здоровы. Можно хоть сейчас направлять их на корабли, заменять гребцов!
-Я слышал, варвары не слишком хороши в роли рабов! – неуверенно возразил Антоний. – Мой старший брат – навклир, он говорит, среди варваров нередки мятежи. Даже корабли бывает пропадают!
Он окончательно смешался под пристальным взором августа. Сейчас он мало походил на храброго и умелого полководца, чья конница во многом определила исход сражения, не одолев, так измотав дружину врага. Страшные бронированные конники варварских архонтов, которых все базиликанцы особенно опасались до сражения, так и не исполнили своего предназначения.
– Ты прав! – неожиданно сказал Филипп, мягко улыбнувшись стратигу. – Ты прав, и мы не станем отдавать их на корабли. И продавать на рынках не станем. Пожалуй, это было бы слишком рискованно. Однако, неверным поступком было бы и оставить их просто так. Есть торинги, есть варвары в Мраморных горах и Вассилиссуме – они могут прийти сюда и тогда эти двадцать тысяч пленных окажутся тем засадным полком, который переломит ход битвы!
– Так что же с ними сделать? – искренне изумился архистратиг, мудрейший и осторожнейший Анфинос. – Прости, величайший, я тебя не понимаю! Не казнить же такое количество? И потом, они пленные! Это будет бойня!
Филипп, который как раз такой приказ и намеревался отдать, немедленно перестроился, правильно уловив в голосе архистратига те нотки, что заставляли маневрировать и увиливать от прямого ответа. Он сокрушённо покачал головой, вздохнул:
– Хорошо же ты думаешь о своём государе! Нет, конечно, не убивать! Только ослепить. Оставить по одному зрячему на десяток, остальных – лишить зрения! Тогда – они не враги. Тогда – можно не опасаться их подлого удара в спины! Что молчишь, не согласен?
– Э… – пробормотал смущённый Анфинос, – не знаю даже… Ты – мой господин, я выполню любой твой приказ… Но они – воины! Честно ли это: калечить таких же воинов, как мы?
– Если я сказал – честно! – твёрдо ответил август. – Но ты, я вижу, колеблешься? Ты не готов7
Анфинос прикрыл глаза, чувствуя, как кружится голова, лишившаяся всех мыслей, звенящая, как колокол; раскалывающаяся от боли. Скажи он сейчас, что готов выполнить приказ, что немедленно начнёт его исполнять, и – все его ошибки останутся в прошлом. Или нет? Или его колебания станут достаточным основанием для подозрительного и жесткого августа, благодаря которым карьера архистратига закончится?
– Я… – медленно, холодеющими губами промямлил Анфинос, – я не могу. Они – воины, ни в чём не виноваты! Не по-божески так!
– Вот как! – протянул август. – «Верный» мой слуга! Значит, выполнишь мой приказ? Любой? Заметно!
– Государь! – промямлил Анфинос. – Я не палач, я – воин!
– А ты что скажешь? – «забыв» про Анфиноса, обернулся август к бледному, похоже, готовому рухнуть без чувств стратигу Антонию.
– Я… – прошептал тот сорванным голосом. – Я – верный твой слуга! Приказывай!
Взгляд августа Филиппа смягчился. Есть ещё верные люди в его государстве!
19.Ярослав и Руцкарь. Вечер 12 дня Червеня.
К вечеру народ слегка поуспокоился, что совсем не входило в планы Ярослава. Получалось так, что большинство ратников решили – будь что будет, а они подождут, пока их освободят извне. Лишь два десятка – пусть раненных, но готовых рискнуть, в основном из дружинников – удалось сговорить действовать. Впрочем, Ярослав не сомневался, что как только они начнут, к ним обязательно присоединятся остальные. Не станут же смотреть, как гибнут их братья!
Начать решили ночью. «По холодку», как с усмешкой буркнул немолодой сотник из рода Змея – один из немногих, выживший в полку правой руки. Конечно, с наступлением сумерек внимание стражников на стенах возрастёт, да их и просто станет больше. Но не переть же с голыми руками на копья и стрелы! Ночью хотя бы шанс будет!
Вот уже и вечер. Коло пока ещё светит ярко, но скоро должно скатиться за виднокрай. Тогда и начнут. Четыре группы по пять человек по возможности незаметно рассредоточились около разных стен, причём Ярослав не мудрствуя лукаво взял на себя ворота. С ним – Руцкарь и ещё трое дружинников, двое из которых – Медведи. Хватит! Правда, у ворот – два десятка охраны, но разве сможет выдержать простой стражник натиска княжеского дружинника?!
– Эх! – скривил губы Ярослав. – Мне бы мою секиру! Ну, хотя бы простой меч!
– А мне бы и ножа хватило! – кровожадно вздохнул кто-то из дружинников-медведей. – Ещё как хватило бы!
Они разместились у самых ворот, негромко переговариваясь и с трудом сдерживаясь, чтобы не начать прямо сейчас. Темнело довольно быстро. Только что Коло озаряло светом весь лагерь, а вот уже они – в тени. Освещена только дальняя часть лагеря, ну да с ней – Бог с ней пока.
– Может, начнём, сотник? – горячим дыханием обдав ухо Ярослава, спросил дружинник-тур из его группы.
Ярослав и сам подумал, что – пора, но тут вмешалась Судьба. Заскрипели наспех навешенные ворота и внутрь, старательно равняя ряды начали заходить тяжело вооружённые воины. Ряд за рядом, десяток за десятком. Только у ворот их встало не меньше полусотни – ощетинившихся частоколом из копий, заслонившихся высокими щитами. Перегородили дорогу так, что даже и думать о сопротивлении было глупо и грешно. Тут же и на стенах возникли многочисленные воины – лучники и пращники, все с оружием наготове, все – злые, напряжённые. Словно только сигнала ждущие.
– Что это они? – удивился Руцкарь. – Никак ихний князь к нам заявился?
И впрямь – в ворота въехал богато одетый молодой человек на дорогом коне. Поскольку никто из гардаров августа Филиппа в лицо не видал, многие решили, что перед ними – именно он. Гул недоумённых голосов, взвившийся во дворе при появлении воинов утих, а многие даже вставать стали – кто мог встать. Однако всадник поспешил опровергнуть эту их идею.
– Я – стратиг Антоний! – сурово сказал он по-базиликански. Поняли немногие, остальные разобрали только, что имя названо другое. Послышались разочарованные выкрики, кто-то сел, иной вслух и громко высказал всё, что думает о всяких там южанах, не дающих даже спать, н то что поесть или там облегчиться нормально. Последнее быстро становилось проблемой – во внутреннем дворе уже тяжело было дышать из-за испарений, вдоль стен, а то и посредине двора громоздились кучи, натекли немалые лужи… Вон, сам стратиг уже сморщился, сполна вкусив прелести и ароматов двора. А что поделать, когда хочется?!
Из-за коня стратига появился ещё один базиликанец – в этом заметна была примесь гардарской крови. И на языке Рода он говорил вполне внятно…
– Мой господин и повелитель, великий август и правитель Империи Базилиска Филипп Победоносный добр и справедлив. Вы, вторгшиеся на его землю, бесчестно мучавшие его народ, не страшитесь смерти! Август Филипп Справедливый прощает вам ваши прегрешения… А сейчас вас разделят на центурии и по одной станут выводить за ворота. Не сопротивляйтесь и подчиняйтесь приказам стражников. Это – в ваших интересах! Любое сопротивление будет караться смертью… Начинайте, трибун!
Трибун, немолодой и уже седой ромей заметно сморщился от этого приказа, но подчинился ему. Его воины начали дробить общую массу на части и при их появлении даже отчаюга Ярослав не рискнул начать действовать. Готовый к неожиданностям враг опасен вдвойне, к тому же его люди без оружия и доспехов, а базиликанцы – полностью снаряжены для боя. Сейчас, именно сейчас, он не видел ни единого шанса…
Ярослав и его пятёрка попали в одну сотню, но из бойцов, достойных внимания, там почти никого не оказалось. Вообще базиликанцы, видимо опасаясь возможных мятежей за воротами, довольно равномерно разбавили здоровых ратников раненными, справедливо полагая, что родянин своего товарища не бросит, а отягощённый им, раненным, далеко не уйдёт. Если вообще рискнёт сопротивляться…
Так и оказалось. Гнали их опять же быстро, почти бегом, не давая не то что перевести дух и собраться с мыслями – даже оглядеться. Гнали долго и к концу пути даже Ярослав, кроме раны на голове особо не пострадавший, чувствовал себя совершенно обессиленным. Пришлось коротко покачать головой, запрещая тому дружиннику-туру, что мечтал о ноже, даже думать о начале мятежа. Не сейчас. Может, когда им дадут передышку…
Их остановили в двух-трёх вёрстах от лагеря – здесь заметно больше было воинов, горели костры, стоял крепкий запах крови – словно на бойне.
– Эй, сотник, – тревожно прошептал кто-то из дружинников из-за плеча, – нас не на бойню ли привели?
– Не должны! Слово ведь дали! – усомнился Ярослав, на всякий случай подбираясь. Сдаваться без боя он не собирался. Даже сейчас, когда сил сопротивляться почти не осталось, а многие раненные дружинники находились ближе к смерти, нежели к жизни и прикончить их было милостью.
И опять им не дали перевести дух, а Ярославу – собраться с мыслями. Конники стратига имевшие на гардар особенный зуб – их немного осталось после сражения при Миллениуме, безжалостно расшвыривая ослабевших пленников, врезались в толпу и начали делить её на десятки. Малейшее сопротивление давилось безжалостно и, кажется, даже с удовольствием. Опять же – ни в одном из десятков не собраны были только здоровые пленники. Даже здесь им не давали шанса.
Всё тот же толмач – или другой, но очень похожий на первого – возник перед гардарами и, ехидно улыбаясь, сообщил им:
– Милостью августа нашего, императора Филиппа вам сохранена жизнь! Однако август Филипп не может оставить безнаказанными ваши поползновения против его власти! Вы будете наказаны! В милости своей, август Филипп лишает вас всего лишь зрения, и то на каждый десяток останется один зрячий. Поводырь, который отведёт вас домой! Эй, люди!..
Тут уж даже самые ослабевшие начали сопротивляться – слепоты мало кто не страшится, а уж тем более – того мучительного процесса, каким изымается зрение у человека. В нескольких местах зазвенел металл – кто-то сумел выхватить у врага и подороже продавал свою жизнь… Ярослав не успел. На плече у него повис раненный дружинник, и пока он освобождался от ноши, сразу четверо стратиотов повисли на нём, заламывая руки, перехватывая глотку заранее заготовленной петлёй… Самый могучий воин, когда против него всё, даже воля Богов, не сможет выстоять долго. Ярослав сумел сбросить с себя двоих, но тугая кожаная петля перекрыла ход воздуху, в глазах потемнело и сотник рухнул без сознания, уже не чувствуя, как стратиоты вымещают на нём свою ненависть. Только рёбра похрустывали…
Он пробыл в беспамятстве недолго – с четверть часа, но этого времени хватило базиликанцам, чтобы прогнать через четырёх палачей половину этой сотни. Теперь уже можно было уверенно сказать – не первой. И пятна крови, местами сплошь покрывавшие собой траву, и уверенность, привычность в действиях солдат и палачей… Они, похоже, успели опьянеть от страданий остальных…
Ярослава – он ещё не мог идти, в голове гудело а ноги слушались плохо, волоком подтащили к жутковатого вида конструкции, возле которой стоял совершенно обычный, средних лет муж, скромно одетый и скромно выглядевший. Разве что в глазах, глубоко посаженных глазах палача иногда проскальзывало что-то вроде сочувствия. Иногда.
– Не бойся! – сказал он на ломанном гардарском. – Я не сделаю тебе больно… очень. Ты ведь воин – вытерпишь!
Ярослав, почуяв, как силы начинают возвращаться, рванулся вновь, уже не обращая внимания на боль в вывернувшихся суставах, на то, как мало воздуха в лёгких. На него навалились всерьёз, распяли на лежаке и старательно примотали члены и голову.
– Ты лучше не дёргайся, варвар! – по-прежнему дружелюбно посоветовал палач. – Больнее будет!
Ярослав, однако, сопротивлялся до конца. А закричал только тогда, когда жар раскалённого прута обжёг ему ресницы. Потом наступило спасительное небытие…
1.Прелюдия.
Весь месяц цветень войска продолжали движение, очень редко вступая в авангардные бои. Базиликанцы под стенами Миллениума укреплялись – хотя куда уж больше, гардары предпочитали дождаться обозов с припасом и подкрепления. С Родины к ним пришло десять тысяч, которые не слишком сильно, но всё же подкрепили полки. И ещё – Лютень упрямо не желал верить в предательство торингов. Легионы ушли к Тангарии? Теодор собирает силы, чтобы двинуть их все разом. На штурм Кирифора, чиреем сидевшего в тылу союзников. Молчание на все запросы? Бездорожье, гонцы не проезжают. Или – акриты опять обнаглели. На самом деле, он, наверное, давно уже сам себе не верил. Но упорно стоял на своём. Впрочем, генеральное сражение уже ничто не могло отменить и даже оттянуть. Месяц Червень наступал, дороги подсохли и по ним подошли застрявшие в распутице обозы с провиантом и воинским припасом. Князь Буйслав, которого никто не отрешал от его положения набольшего князя и воеводы общего войска, настойчиво вёл дело к сражению а август Филипп, который несомненно до поры уклонялся от этого сражения, как раз к первой седмице Червеня уклоняться перестал. Среди гардар ходили самые фантастические слухи – о чудовищах, которых намерен бросить в дело вражий государь, о стотысячном войске, вставшем живой стеной вокруг последнего города. Многие боялись. И – безропотно шли вперёд, в неизвестность. Война осточертела. Но чтобы её закончить, надо было сокрушить врага, взять его стольный град. Князь Буйслав мог не бояться – растерявшие за зиму ярость, воины набрались её вновь и в последнее сражение рвались с силой, превосходившей силу желания Буйслава. Что и доказали в авангардных боях. Август Филипп лишился в них нескольких сотен конников, номадского оджака – тысячного отряда, сунувшегося в рейд по тылам и двух магов. Но это уже не могло изменить общего хода войны и на десятый день месяца червеня, а по базиликанскому счёту – на третий день ид, передовые полки базиликанцев и гардар сошлись на том самом поле, которое готовил для сражения август Филипп. И это было НАЧАЛО.
2.Ярослав. Поле битвы. 10 день месяца Червеня.
Сотня Ярослава – как и вся дружинная конница – обреталась в резерве, вдали от ДЕЛА. Пока в таком же состоянии находилась большая часть гардарского войска, а сражались, довольно вяло, несколько тысяч лёгких всадников восточных родов и лучники. Заступ, иначе – передовой, авангардный полк, прикрывший по обыкновению Чело[131]. Впрочем, против них пока тоже было выдвинуто не слишком много войск – номадская конница сотня за сотней накатывала на нерушимый до поры строй заступа и тут же откатывалась обратно. Пока что заслонившиеся вольными сотнями конников-лосей, тысячи заступа особых потерь не несли. Чего не скажешь о самих Лосях. Говорят, их князь, Яровит Изборинский, был даже ранен… Всё может быть. Жаль, если так. Начало боя!
Ещё говорили, что князь Буйслав долго колебался, не зная, как расставить войска и только потом решил укрепить именно Чело. Здесь встали Туры и Медведи, левое крыло – полк левой руки отдали князю Володу с его волками и князю Гориславу с Ежами. Полк правой руки опирался на реку, оттуда меньше всего ждали беды, потому там встали Лисы, Соболи, Змеи… мало конницы, всё больше пехота, да и та – лёгкая. Там же, слева, была россыпь курганов – не меньше дюжины их глубоким фронтом преграждали дорогу врагу и в их тесноте как раз лёгкой пехоте самое место. Встали… Жаль, ничего этого не видел Ярослав. Здесь, в тылу, было скучно и душно – несколько тысяч укрытой за строем пеших щитоносцев конницы вмиг изгнали свежий воздух прочь и дышать приходилось смесью вони человеческой и звериной. А впереди задыхались в тесноте огромной, на тысячу с лишним шагов растянувшейся «стены» простые пешцы. Пока им не было ДЕЛА, но – назревало. Долго Лоси продержаться не сумеют, даже притом, что – горды выше меры и князь их – горд. Сомнут!
– Ярослав, – громким шёпотом окликнул сотника Дуб, чья сотня стояла рядом, – как думаешь, что там?
– Если б я знал! – вздохнул сотник, приподнимаясь в стременах. Его богатырский рост конечно давал некоторые преимущества, но – лишь небольшие. Впереди был бой, так это и так было ясно. Впереди резались конные рати – пока невелики, пока сплошь лёгкая конница – тоже этого и ожидал, потому и узрел в клубах пыли, поднятых до самых небес.
– Может, съездим, поглядим? – предложил Яросвет, возникая как всегда – справа и чуть позади сотника.
– С ума сошёл! – ахнул Дуб, который, несмотря на прозвище, был совсем не так глуп. – А если в атаку бросят?
– Это ты с ума сошёл! – дерзко ответил Яросвет. – Какая атака?! Бой ещё только начинается и даже пехота в дело не вступила! До дружинной конницы если и дойдёт, то не сегодня! По правде, я бы давно уже тысячи спешил и разрешил подпруги расслабить. Мы загубим конницу…
– Замолчи! – резко оборвал его Ярослав, и десятник обиженно поджал губы. – Но, Дуб, он в чём-то прав. Я о том, что атаки вскоре ждать не придётся. Поехали, поглядим как оно вблизи?
Дуб явно заколебался, но тут его взгляд пал на проклятого Яросвета и в глазах сверкнуло торжество:
– А он останется беречь твою сотню!
– Конечно! – немедленно согласился Ярослав.
Яросвет взревел оскорблено, но было уже поздно. Два сотника – оба рослые, широкие, пришпорили коней и помчались вперёд. Помчались, правда, громко сказано – впереди была такая же теснота, там стояли Туры и трудно было продвинуться даже на десять шагов. Что уж говорить о десяти перестрелах, которые разделяли запасный полк и последний ряд «стены». И тем не менее они проехали. Ярослав заорал «гонцы к князю» и Туры расступились. Кто-то, правда, узнал Ярослава и заорал негодующе, протестуя против обмана… пусть его бесится. Они уже проехали и вот он – последний, двенадцатый ряд «стены», где стоят сплошь плохо снаряжённые ратники, вооружённые разве только плотницкими топорами, а из доспеха имеющих разве рубаху, грязную и прохудившуюся. Впрочем, их задача не бой… пока. Их задача своими телами подпереть щитоносцев. Потом уже, если другого выхода не будет, бросят в пекло и их. В крайнем случае. Если другого выхода не будет. Или – если потребуется разменять вражеский отряд своим без жалости к потерям.
– Ярослав?! Дуб?! – рык доносился откуда-то сзади и сотники разом развернулись, выглядывая говорившего на своём уровне. Искали конного, а надо было – ниже. Ведун Ратан стоял в нескольких шагах от них и с нескрываемым удивлением рассматривал. Понятно, не ожидал их здесь увидеть.
– Да вот… – промямлил Дуб. – Решили поглядеть, как здесь всё обстоит!
– Хорошо обстоит, хорошо! – прорычал Ратан раздражённо. – Езжайте отсюда, да побыстрее! Сейчас – начнётся!
То же самое, как если б он подразнил медведя мёдом! Или – малиной, свежей и ароматной…
– Вот уж никуда мы пока не пойдём! – буркнул Ярослав, поспешно отводя взор. – Там душно и воняет хуже чем в заднице у Змея! А здесь – ветерок в лицо, Коло опять же светит куда нежнее…
– Ну и стойте, – проворчал Ратан раздражённо. – Хрен с вами!
Оказалось, они и впрямь вовремя приехали. Отсюда, из-за спин пешцев было куда лучше видно, как развивалась самая массовая на этот час атака лёгкой базиликанской конницы. Никак не меньше десяти тысяч – номады и прочие легкоконные отряды – огромной нестройной ордой неслись на одинокий заступ. Короткий строй легко вооружённых лучников, невеликие отряды по краям, одинокая фигура всадника в центре полка – князь Яровит – против.
– А я бы вернулся! – пробормотал внезапно Дуб. – Яр, что-то мне подсказывает, что нас вполне могут двинуть! Ну не оставят же целый полк на съедение этой нечисти!
– Твоё «что-то» ошибается! – ухмыльнулся Ярослав. – Ни Туры, ни мы, Медведи, в дело не вступим! Хотя конная атака – будет. Слева. Волки ударят! Разве не чуешь?!
Дуб только головой покачал, но на месте остался. Ярослав – это признавали все – ошибался крайне редко. А когда ошибался, оказывался прав в чём-то другом, более глубоком.
Впереди вскипела схватка. Не сражение, не бой – именно горячая и краткосрочная схватка. Лёгкая конница, которой там было большинство, по другому и не умеет. Туча стрел перед собой, лихой, на грани беспорядочного аллюра наскок, один-два удара саблей – и назад. Правда тут другое дело. Номады, который против заступа оказалось большинство, попытались заключить полк в кольцо и забить его стрелами. Потому туда и поставили лучников. Тяжёлые гардарские луки – не каждый натянет такой – на расстоянии полуперестрела прошивали насквозь кольчугу. Даже булатную. Здесь же большинство составляли почти лишённые доспехов номадские нукеры. Им каждая стрела – смертельна.
А дальше – Ярослав опять угадал – пропели серебряные рога и с левого крыла выметнулся двухтысячный отряд дружинной конницы.
– Волки, Яр, волки! – выдохнул в восторге Дуб. – Ах, как скачут, лешие! А ты – опять угадал!
Ярослав промолчал. Для него – трудно сказать почему – в таком угадывании не было ничего странного.
Вот дальше всё было гораздо хуже… Нет, не на бранном поле – там всё как раз повернулось в правильную сторону – тяжёлая конница, поддержанная лучниками Яровита, ударившими в спину, опрокинула номадов и гнала почти версту. Но за спинами сотников вдруг громыхнул полный яда и ярости голос воеводы Ивещея и им стало не до того.
– Ах, значит, сотники соскучились! Значит, им не до настоящего дела – любуются на кровопролитие. А ну-ка марш отсюда! К сотням, молодежь, к сотням! Ещё раз здесь увижу кого-нито, уши пообрываю. И не только уши!
Ивещею никогда не приходилось повторять. Уже первых его слов было достаточно, чтобы сотники развернули коней и поспешили прочь. Им было стыдно. Очень стыдно. И весело одновременно…
4.Князь Лютень. Тот же день.
За весь длинный и полный событий день по большому счёту немногое случилось. После того, как номады, атаковавшие заступ были опрокинуты, сражение, естественно, продолжалось – вяло. Самой острой схваткой была стычка где-то на берегу Тивраны, где два небольших, по сотне всадников отряда истребили друг друга в короткой, но яростной схватке. К наступлению темноты сражение уже прекратилось, а когда сумерки окончательно завладели полями под Великим Городом, в строю остались только лёгкие стрельцы. Их десятки частым бреднем перегородили поле. Вряд ли базиликанцы сунутся по темноте вперёд, но всякое бывает. Бережёного, как известно, Боги берегут.
«Стена», простоявшая целый день, была распущена и воины в большинстве своём остались тут же, на полях, вынудив кашеваров тащить еду к ним. Их можно было понять – даже просто простоять день на ногах нелегко. Когда же стоишь в броне, держа на одной руке щит, в другой – копьё или секиру… Это вам не на пиру! Не то что к вечеру – спустя час отваливаются руки, ломит плечи и спину. «Стена» – шестнадцать тысяч пешцев – отстояла нерушимо десять часов. И снова будет стоять – завтра. А как и где – решать князьям. Они и решают – аж стены шатра Буйславова колыхаются от ора…
Собрались ещё час назад, поснидали слегка, не перегружаясь. Не пили – только вода и молодой, не забродивший квас. Головы надо держать свежими. Посидели, тупо глядя друг на друга – отходили от горячего денёчка.
– Ну что, говори ты, князь Яровит! – предложил тогда Буйслав и тот встал. Тяжело встал – Яровит был немолод и день, полный для его полка событий, нелегко ему дался. Да и ранен был, пусть и легко, покропил землю кровушкой…
– Ну, что… – пробурчал Яровит, разглаживая огромные вислые усы, – Выстояли мы первый день, это вы и без меня знаете. Потери? Велики. Три сотни убитыми потеряли, ещё вдвое – раненными.
Буйслав крякнул досадливо. Тысяча выбыла из строя в первый день – многовато.
– Вои как, – спросил Лютень, – Готовы сражаться?
– Вои-то готовы… – пробурчал Яровит, но договорить не успел. Его решительно перебил Буйслав.
– Вои-то наши готовы! – он суровым взглядом обвёл собравшихся князей и ещё больше нахмурился, увидев откровенную ухмылку на роже Волода Ярославского. – Готовы ли мы к длинному сражению?! Есть ли необходимость разменивать наших хлопцев на всякую базиликанскую шваль, которой Филипп набрал вдоволь? И, главное, не стыдно ль нам, браты, стоять в обороне?
– Если мы одолеем, мне лично стыдно не будет! – немедленно возразил Рудевой Дебрянский, славный своей осторожностью, нередко переходящей в трусость.
– И мне! – поддержал тестя Первосвет Плескинский. – Вернуть домой живых воев – важнее!
– Так живых и вернём! – внезапно поддержал Буйслава Лютень. – Зрите, что случилось, когда мы выбрали оборону! Базиликанцы тоже не стронулись с места, ни одна арифма не пошевелилась! В дело пошли номады и наёмники из-за моря! Яровит, не считал, сколько их там полегло?
– Никак не меньше, чем наших! – с угрюмой гордостью отозвался князь-лось.
– Но и не намного больше! – горько возразил Рудевой.
– Вот то-то и оно! – яростно грохнул кулаком по столу Лютень. – Мы разменяли их один на один, когда такая цена – чрезмерна!
– И что ты предлагаешь? – пожалуй впервые князь Рудевой смотрел на своего молодого приятеля с явно проступавшей во взгляде враждой.
– Двинуть «стену» вперёд! – вновь заговорил Буйслав. – Поставить её там, где стоял заступ, прижать базиликанцев к стенам. Пусть или атакуют всерьёз, или стоят под нашими стрелами!
– Эй, эй! – встрепенулся Яровит. – Ты что ж это предлагаешь?! Если так поставить стену, мой заступ мордами упрётся во вражеские щиты!
– А заступа – не будет! – ухмыльнулся довольный собой Буйслав. – Цепью застрельщиков обойдёмся. Каково?
Князь Волод – единственный, выпивший хмельного мёда, немедленно заорал здравницу Буйславу. Большинство князей не торопилось так быстро поддерживать идею Буйслава. Пусть даже вместе с ним за неё ратовал осторожный разумник Лютень. Слишком рискован был план. Хотя… почему рискован?
– Я согласен! – первым сказал Яровит. – Только в заступ мои не пойдут! Это ж верная смерть!
– Да не нужен нам заступ, не нужен! – сердито фыркнул Буйслав. – Что ты, Рудевой?
– Я – против! – сухо сказал Дебряский князь. – Нет, я конечно понимаю, всем хочется домой… Мне тоже хочется! Живым! Вперёд, говорите? К стенам прижать, говорите? Мы тоже станем к ним ближе! К камнемётам, на них стоящим! К магам!
– Да с чего ты взял, что маги – там?! – осерчал Буйслав. – Пока что хвалёные базиликанские маги…
– Хвалёные?! – Рудевой взвился на ноги, правда, тут же сел обратно. – Хвалёные… Ну-ка, спроси у Лютеня – какие они хвалёные! Под Сальмом – забыл?!
– Но сейчас-то они носа не кажут! – рявкнул Буйслав, ища поддержки у помрачневшего Лютеня.
– Не кажут! – подтвердил Рудевой, недобро оскалившись. – То-то и оно – не кажут! Ждут чего-то. Или ты, князь Буйслав, впрямь поверил, что они испугались одного твоего грозного вида, начищенного до блеска панциря, да в штаны напустили? Так это – вряд ли! Они не трусы.
– Я и не говорю, что они трусы. Я говорю, их нет здесь, иначе давно бы показались! – огрызнулся Буйслав. – Но с чего ты взял, что они не сунутся в атаку?
– А пусть суются! – пожал плечами Рудевой. – Ну-ка, скажи мне, что станется с любым полком, который сунется на нас как сегодня! Что сталось с номадами? Они даже заступ одолеть не сумели, хоть их было втрое больше! Вы говорите, у нас тысяча выбыла… Триста убитых – много! Но если мы пойдём на приступ, под удар вражьих магов, погибнет не триста – три тысячи! И нам всё равно придётся возвращаться на старые позиции. Ты же не собираешься бросать нас на стены, имея за спиной всё базиликанское войско? Да и штурмовых лестниц у нас нет… Я уж не говорю о пороках!
– Первосвет, что ты скажешь? – князь Буйслав не стал отвечать на речь Рудевоя. Бесполезно, после такого красноречия если кто усомнился, его уже не переубедить.
Первосвет довольно долго молчал, искусал все губы и так и не оторвал взор от пола. Его с трудом удалось расслышать, когда Первосвет тихим-тихим голосом сказал:
– Я за штурм! Прости, Рудевой!
Вот чего Рудевой не ожидал, так подобной измены. Пожалуй, если б его взгляд способен был прожигать дыры в булате, на роскошном чернёном доспехе князя плескинского образовалось бы две огромные дыры. Но сделанного не воротишь.
После этого не спорили и оставшиеся два князя. Приступ был назначен на полдень.
– Глядишь, и торинги какую-никакую помощь подошлют! – подвёл итог Буйслав.
Лютень и Волод обменялись при этих словах взглядом. Не жди помощи, князь Буйслав. Не жди…
5.Ярослав и Яросвет. Ночь на 11 день месяца Червеня.
– Соскучился по делу? Так иди! – сказал князь Лютень, и Ярослав, уже сам не рад, отобрал из сотни своих ухорезов один десяток. Яросвет, Треух, Болт, Утеш, Хрущ, Дран, Гюрята, Лапа, Ссмерд, Останя. Конечно, будь его воля, он взял бы ещё и Ждана, Добрана, Богдана… Но не оголять же сотню! А дело, на которое послал его князь Лютень, выглядело серьёзным – надо было через всё поле проползти до вражьего стана и поглядеть, что там да как. Притом никто не сомневался – базиликанцы обязательно выпустят вперёд дозоры. Так поступили и гардары, а главное – так требует почитаемый базиликанцами «Стратегикон». Конечно, дозоры тоже числом невелики. Но если такой невеликий дозор шумнёт, помощь подоспеет незамедлительно. Попробуй, уйди, когда за тобой конница номадская увяжется! И думать нечего!
Ярослав первым скользнул в темноту, но его быстро обогнали. Справедливо – Болт и Утеш, хоть и молоды были, следопытами были не чета ему, куда как лучшими. Что и доказали, растворившись в темноте так, что даже Ярослав, про них ведавший, угадать, где находятся, не мог. Впрочем, среди базиликанцев вполне могли оказаться глазастые, которым и тьма не тьма.
А дорога была недалека. Десять почти бесшумно двигавшихся теней проскользнули за линию своих дозоров, прошли мимо заваленного телами холма, на котором весь день простояли дружинники-лоси, потом остановились и быстро переговорили. Вернувшийся Болт почти беззвучно поведал, что настроение лично у него боевое, базиликанцев покуда не видать, разве только их лагерь. Костры там жгут погуще чем у нас, а Утеш клянётся, будто почуял запах гуляша с мясом. Насчёт гуляша – все сразу повеселели. Их сорвали как раз перед тем, как вскипела их каша, густо сдобренная мясом, в животах оглушительно бурчало…
– Нет! – твёрдо сказал Ярослав. – Даже и не думайте! Вернёмся, тогда и подкрепимся!
– А мы языка приведём! – немедленно возразил Яросвет, понукаемый бормотанием хлопцев за спиной. – Вящего! Сотника там, аль вовсе тысячника!
– Сотника, тысячника… – пробурчал Ярослав, смягчаясь. – Поглядим! Пока надо дозоры ихние пройти. И – тихо!
Тихо… Тихо не получилось! Вернее, Болт и Утеш вовремя обнаружили вражеские секреты, все вполне нормально пролезли между ними – благо, расстояние было почти два десятка шагов – широко и в темноте совсем не видно. Но потом всё тот же Болт вернулся с вестью о том, что впереди кто-то есть. Не дозор – дозор не шумит – что-то менее опасное. Тогда казалось так. Бесшумными ящерицами четверо дружинников скользнули вперёд, на подмогу Утешу, а ещё пятеро остались их ждать. И прикрывать, если потребуется.
Впереди поначалу было тихо. Потом оглушительно треснула ветка, потом – тишина взорвалась женским визгом и в сумраке, в который вблизи лагеря превратилась кромешная тьма замелькали человеческие тени.
– Что там у вас? – почти нормальным голосом спросил Ярослав, благо скрываться после такого шума смысла не было.
– Баба, – досадливо поморщился Болт, накладывая стрелу на тетиву и стреляя куда-то в сторону лагеря; крякнул, пояснил нехотя, – Там вояка этот девку обихаживал. Нашёл где… Ну, мы вояку по башке, девке под сердце ножик сунули. И ведь попали, да сиська у неё толстая оказалась, заорать успела, прежде чем помереть!
– Чтоб вам! – бессильно выругался Ярослав. – Уходим, быстро! Может ещё не будет погони!
Как же! Весь базиликанский лагерь был немедленно поднят на ноги – видимо, там подумали, что дело идёт к ночной атаке, в дело вступили маги и в небе загорелись маленькие Коло. Яркие, разноцветные, неподвижно висевшие над головами разведчиков и не собиравшиеся снижаться.
Ярослав выругался уже совсем по чёрному, кто-то из его воинов даже метнул стрелу в шар, как будто надеялся расправиться с магией честным оружием. Конечно, ничего не получилось. Может, даже до шара не долетела его стрела.
– Стрелы попусту не тратить, – рыкнул на него Ярослав. – Нам они ещё потребуются!
И он, конечно, угадал – быстро потребовались. Слева, от реки, выметнулся номадский конный дозор и земля несильно, но содрогнулась под не кованными копытами их азилей. Они, правда, не пустили в дело свои луки – везение хлопцев Ярослава, которым при любом другом раскладе не жить. А так… Номады подлетели на полсотни шагов и тут же получили залп срезнями в упор. Никто, впрочем, не остался любоваться на завал, который вышел среди конного дозора степняков. Уже совершенно не скрываясь, бегом, дружинники бросились к своему лагерю. За их спинами заметно подрагивала земля – преследователи умножились в числе.
– Не добежим! – выдохнул Яросвет, когда до венчающего собой середину поля прыща холма оставалось ещё двести шагов. – Пешими – не добежим!
– Ну, конными мы бы сюда не добрались! – саркастически хмыкнул Ярослав. – Конного даже во тьме за версту видать!
– Тогда, может… – пробормотал Яросвет, вставая. – Может, не будем так быстро убегать? Тут для засады – самое место!
Ярослав брезгливо поморщился – вокруг во множестве лежали мертвяки, и хотя сотник совершенно не верил в оживающих мертвяков, укрываться среди них было совсем не так приятно. Не все погибли лёгкой смертью, а месяц-червень был жарок и за день внутренности начали попахивать.
– Зато дальше – на конях поедем! – утешил себя Ярослав, устраиваясь за пронзённым сразу тремя сулицами базиликанским лёгким конником.
Ну, тут он не ошибся. Отряд базиликанской – именно базиликанской лёгкой конницы, проявившийся в темноте, насчитывал около двух десятков всадников и шёл плотным кулаком, готовый огрызнуться в любую сторону потоком стрел и дротиков. Видно, они окончательно потеряли след и на холме остановились, высматривая беглецов. Задача не самая сложная. Особенно если учесть, что бегущие к лагерю гардары должны, просто обязаны быть великолепно различимы на фоне этого самого озарённого сотнями костров лагеря.
Возглавлявший отряд всадник, молодой и полный ярости, что-то резко бросил, но Ярославу было не до того, чтобы разбирать его слова. Кровь шумела в ушах, сердце готово было вырваться из груди, а секира уже пошла вверх, загнутым назад остриём вспарывая кожаную куртку оказавшегося перед ним всадника. Тот глухо вскрикнул, турмарх[132] обернулся, но уже не мог что-то изменить. Гардары один за другим выскакивали из своих укрывищ, как из-под земли, поражали растерянных врагов и захватывали их коней. Не всем повезло и Хрущ остался лежать на холме – подбирать его было некогда, а что погиб – точно. Тот самый турмарх мощным ударом снёс Хрущу половину головы вместе с шлемом, после такого не выживают. Турмарх, впрочем, сполна заплатил за свою победу. Ярослав не успел до него добраться, первым налетел Яросвет. Маленький, толстый, но злой и умелый, но не стал долго играть – времени не было – а немедленно обрушил на базиликанца град ударов. Турмарх оборонялся, сколько мог, но сначала пропустил один удар и вынужден был выпустить из ослабевшей левой руки щит, потом Яросвет ошеломил его по голове. Третий удар, пробивший защиту, стал смертельным.
– Уходим! – повысив голос, приказал Ярослав разошедшимся воинам. – Уходим, пока не поздно! К лагерю!
Опрокинутые базиликанцы, потеряв три четверти отряда и взяв с гардар за победу цену двух жизней, не пытались их больше преследовать. К тому же князь Лютень озаботился прикрытием в двух перестрелах от лагеря разведчики оказались под прикрытием двух конных сотен возглавлял их лично воевода Радовой и уже по этому было понятно, как высоко ставил Лютень необходимость успешного возвращения разведки. Ну что ж, она и вернулась. Почти целая. И точно – успешная.
6.Князь Лютень. 11 день месяца Червеня.
Доставленный сотником Ярославом язык был не слишком сведущ, но и это лучше, чем ничего. По крайней мере узнали, что среди базиликанцев также недовольны минувшим днём, что ходят разговоры о грядущей атаке вместе с рассветными лучами Коло. Что маги живы и здоровы – огненные хорсы[133], подвешенные ими над полем, послужили прекрасным этому доказательством. С другой стороны, никто из князей не настаивал, а князь Буйслав не горел желанием что-либо менять. Единственной уступкой сторонника осторожного ведения сражения было то, что отборные тысячи тяжёлой конницы оставлены и городовые пешцы из Холмграда и Владеня были оставлены до поры в тылу. Это довольно ощутимо ослабило те полки, которые должны были наступать – в первую очередь чело – но в случае неудачи было чем прикрыть отступающих.
…Хотя сам князь Буйслав в поражение не верил, а в атаку собрался идти в первых рядах. Ему не противоречили – бесполезно.
И вот Коло поднялось над полем, начало свой неспешный ход к зениту. Выстроившиеся ещё с утренних сумерек полки боевого порядка – на этот раз без заступа впереди – медленно двинулись вперёд. Медленно и осторожно – базиликанцы были в пределах видимости и значит, способны были столь же быстро ударить встреч. Нарушить строй в такой ситуации значило поставить себя на грань гибели. Или даже погибнуть наверняка.
Базиликанцев атака гардар не испугала и не удивила. Наверное, после ночной замятни они ничего другого и не ожидали… Возможно, это и так. Но главное – базиликанцы не стали держаться стен, как на это и рассчитывал князь Буйслав. Не все, но многие их отряды – никак не меньше шести арифм, полнокровных и способных немало крови попортить, выдвинулись вперёд. И номады – промежутки между чёрными и серыми квадратами пехоты были заполнены беснующимся морем лёгкой конницы.
– Набрали! –проворчал воевода Радовой, грызя губу. – Сброд всякий: номады, разбойники…
– Дерутся хорошо! – возразил ему воевода Ивещей. – Вчера Лосям тяжко пришлось, пока не разошлись! Спаси Род – триста убитых в авангардном бою! Ни в какие ворота не лезет!
– Князь Яровит сам напросился! – буркнул Радовой. – Впрочем, выбора у нас всё равно не было. Рудевой с его Лисами на правом крыле, у реки встал, а больше ни у кого такого количества лучников нет!
– Да! – кивнул Ивещей, пристально во что-то вглядываясь. – А вот и началось!
И правда – началось. Номады – их было около десяти тысяч, взвыли многоголосо и бросили своих маленьких, но очень быстрых коней вперёд. Земля, разумеется, содрогнулась под тяжестью конницы. А родянская пехота вынуждена была остановиться. До них было уже больше перестрела расстояния, но Ивещей, а вместе с ним и остальные воеводы легко могли угадать: сейчас первый ряд ратников, лучше всего вооружённый, встал на колени, полностью укрывшись за щитами. Следующий уложил рогатины на плечи переднего, потом – ещё один… Из двенадцати рядов четыре наклонят копья вперёд и через этот частокол с остро заточенными, у многих – булатными наконечниками не сможет прорваться никто. А между тем через спины первых рядов, не слишком прицельно но густо и часто начнут стрелять лучники… Уже начали. И хоть били поверх голов, да в щели между щитов, враз опустело несколько сотен сёдел а в передних рядах атакующей конницы начался завал. Счастье номадов, что они всегда атакуют лавой, россыпью и между всадниками – порядочные просветы. А ещё – их порыва хватило как раз для того, чтобы домчаться до первого ряда ратников и насадить конские торсы на булатные рожна. Наверное, не обошлось без потерь и в «стене». Не могло не обойтись – номады тоже добрые лучники и им тоже невелика щель нужна, чтобы попасть в цель. Но «стена» выстояла, на взгляд издалека несокрушимая. Правда дальше пройти уже не удалось и бой, возможно решающий, разыграется там же, где и вчера. Заколдованные эти холмы, что ли?!
Примерно то же, что с «Челом», происходило слева и справа. Тяжёлым боям было ещё не время, но ожесточённые перестрелки лучников уже имели место, а у князя Волода «стена» и «черепаха» базиликанского строя сомкнулись. Там начался настоящий бой…
– Поеду, посмотрю что мои мальцы делают! – немедленно озаботился Ивещей. – Нет, оно конечно… Но так лучше будет!
Его сбивчивое объяснение вызвало у братьев – князя и воеводы – разве что ухмылки. Ивещей издавна наставлял их, что настоящему воеводе вовсе не обязательно лезть в самое пекло, чтобы выиграть сражение, теперь появлялся шанс отыграться.
– Что ты, Ивещей! – возмущённым голосом воскликнул Радовой. – Разве можно так рисковать? И потом… что ты увидишь в самой гуще сражения? Ты и росту невысокого, из-за спин даже с коня немного заметишь. А тут, с холма, перед тобой весь вид открывается! Сразу понятно, кому подмога нужна, кому – по шее за нерадивость…
Ивещей угрюмо взглянул на него, ещё угрюмее – на Лютеня, тоскливо – на поле и разгорающееся жарче костра сражение. В свои пять десятков он многое повидал, а с этими двумя мерзавцами знаком с их рождения. Не нянчил их, конечно – для этого молод был, но мечом по щиту лупил, приветствуя рождение наследников… Теперь получалось, они ему платят за все мучения сторицей. Но – придётся смириться. Иного выхода всё равно нет. Выросли его птенчики! Оперились. чтоб их…
Невесёлые мысли Ивещея были прерваны радостным выкриком княжьего отрока Ратши.
– Смотрите, бегут! – оглушительно громко и очень звонко заорал меченоша.
И правда – левое крыло вражье – вставшие против Волков князя Волода арифмы, опрокинутые могучим и яростным ударом, обратились в бегство раньше, чем бой принял серьёзный оборот. Волод пока сумел даже придержать в резерве свою отборную конницу. И не торопился преследовать – бегущие арифмы подпирались нерушимым строем свежих тысяч, в оврагах ещё ночью посланная разведка «волчат» обнаружила некоторое количество конницы и Волод решил не рисковать. Впрочем, «стена» всё же сдвинулась с места вперёд, поджимая вражий строй к стенам. Так было договорено – при первой возможности отжимать базиликанцев назад. И ещё – от обоза поспешили несколько возов. Значит, несмотря на то, что бой был короток, он вытянул из ратников почти весь запас стрел и сулиц. Значит, ожесточение его было выше, чем казалось.
Лютень до этого момента сидел спокойно, глядел почти равнодушно. Бой шёл так, как они предполагали, базиликанцы сражались храбро, умело но немного хаотично и потому гардарские тысячи пока брали верх. Но вот когда арифмы, начав умело и решительно, по всему фронту начали отступать, что-то в глубине шевельнулось, сказало – неверно. Будь воля его, войско бы тут и остановилось. Но князь Буйслав – его свита и он сам обретались в сотне шагов левее – ревел как тур, слал воинов в атаку и вряд ли готов был сейчас выслушать хладнокровное мнение князя-медведя.
Меж тем, Коло добралось наконец в своём пути до зенита, значит сражение продлилось уже больше трёх часов. Три часа сечи! Боги… Род всемогущий! Сколько же жизней прервалось за это короткое в другой ситуации время?!
7.Ярослав. то же время.
Ох и тоскливо же стоять в резерве, когда твои товарищи – сражаются! На левом крыле, где дрались Волки, дружинная конница уже вступила в сражение. Два раза! Правда, времени эти два боя заняли немного, но по крайней мере кости размяли! Воинам-турам и медведям пока что приходилось обходиться без этого. «Чело», в котором пехота была из их княжеств, медленно, но верно продвигалось вперёд и помощи от конницы там пока не требовалось. Номады опрокинуты и рассеяны, пехота базиликанцев сражается отчаянно, но это отчаяние – обречённых на смерть. Если в дело не вступят базиликанские маги… А они пока не вступали, держась в тени, вдалеке от сражения. Как будто подвешенные ночью огни были единственным их вкладом в сражение. Затосковали не только дружинники, затосковали ведуны, чьи ватаги были выдвинуты чуть вперёд, но находились всё же далеко за первой линией сражения. Их, способных быстро переменить течение сражения в свою пользу, придерживали в резерве. Тоскливо это, быть в резерве!
Медленно, с явно проскальзывавшей в каждом движении ленцой, Ярослав обернулся через плечо. За его спиной, не скрываясь, несколько дружинников спешились, составили круг и играли в кости. Слышались приглушённые восклицания, звонко ударялись о щит кубики. Ставки были невелики – играли траты времени для, но не для выигрыша как такового. И, конечно, не обошлось без Ждана. Перед ним возвышалась невеликая, но большая, чем у других горка меди и серебра и судя по весёлым возгласам, очередной кон Ждан выигрывал опять.
– Ждан, – недовольно пробурчал Ярослав, – заканчивай! Ты у этих орлов последние деньги отыграешь!
– Ничто, в городе нового добра нагребут! – отмахнулся Ждан. – А я у них опять выиграю! А ты никак хочешь их заменить, сотник? Так давай! У тебя небось и больше найдётся!
Ярослав хмуро ухмыльнулся, несколько мгновений размышлял, потом кивнул:
– Добро, сыграем! Один кон! Ставим всё моё золото против всего твоего. Согласен?
Ждан, которому в кости чаще всего везло неимоверно, довольно ухмыльнулся в ответ и с лёгким поклоном протянул кости и стаканчик сотнику. Начинай мол, вежество знаем и старшим первый бросок уступаем!
– Бросай ты! – отмахнулся Ярослав. – Я – потом!
Ждан независимо повёл плечами и, небрежно тряхнув стаканчик с костями, выбросил его содержимое на щит. Звякнуло, кто-то ахнул, другой – заржал весело.
– Ну, Ждан! – поразился Яросвет. – Ишь ты, везунчик! Пять и шесть!
Ярослав пожал плечами, протянул руку за стаканчиком. Ждан протянул его с насмешливой ухмылкой, несомненно уверенный, что бросить лучше – невозможно. Он ошибся… Кости все два раза ударились о стенки стаканчика, потом сотник небрежно перевернул его над щитом и два кубика с глухим стуком ударились о щит, несколько раз подпрыгнули в воздухе и успокоились окончательно. Взорвалась воплями вся сотня – и те кто видел своими глазами две выпавшие шестёрки, и те, кому только рассказали. Кому рассказать – не поверят! Ждан, везунчик Ждан, не по раз обчищавший калиты у всей сотни, проиграл! Ярославу, который кости в руки брал от силы несколько раз в жизни, предпочитая в минуты досуга мараться разведённой сажей – чернилами для своего бронзового стила. Ну, браты, мир перевернулся! Не иначе, сам Род крылом махнул, кости сотника правильной стороной поворачивая – две шестёрки!
– Вот так! – холодно сказал Ярослав и спустил под нос Ждана калиту – чтобы тот положил туда свой выигрыш. – И более до конца сражения дурью не заниматься! Ждан, в седло!
Ждан, угрюмо на него глянув, ссыпал в чужую калиту чужие же отныне деньги, вздохнул тяжело и поплёлся к своему десятку. Там, похоже, его ждал весёлый приём…
– Вот так! – пробурчал Ярослав, огненным оком покосившись на смирно сидящего рядом Яросвета. – Так, или никак иначе!
– Ну и зря! Что бы случилось, если б молодцы немного от сидения отвлеклись? Тем более в бой нам и сегодня – не грозит! – пробурчал Яросвет недовольно, набычившись как истинный Тур. – Впрочем, воля твоя, сотник…
Сражение и впрямь разворачивалось так, что коннице ещё долго сидеть в резерве, укрывшись меж холмов. Тяжёлая пехота ратной «стены» продолжала давить, базиликанцы отступали и до стен Великого Города рати оставалось меньше трёх перестрелов. Там, под стенами, правда, стояли лагерем базиликанские полки, но покуда они ничего особенного не показывали и выглядело всё так, словно все свои лучшие тысячи их август Филипп потерял в Данарии и Фронтире, разменял на оборону городов; те же, что остались, против «варваров» удержаться не могли. Вряд ли это было так, но – казалось. Тем неожиданнее было, когда Ярослав недовольно пробурчал:
– Не нравится мен всё это!
Яросвет удивлённо, даже потрясённо на него поглядел, но вопросы предпочёл не задавать. Приучен был: если сотник пожелает продолжить, заговорит сам. А нет, так нет. Значит, не хочет!
– Ты посмотри, они так отступают, как будто это сражение ничего не решает! Как будто за их спинами земли много. И городов! А это войско – не последнее войско южан! Не могут они так сражаться! – медленно, словно перемежая каждое слово раздумьем, заговорил Ярослав. – Заманивают они нас! Под стены заманивают!
– Ну да! – ухмыльнулся Яросвет. – И ты единственный, кто это видит. Так?
– Нет, не так! – вздохнул Ярослав. – Я уверен – все видят! Тут ведь как, у нас выхода иного нет! За спинами базиликанцев – город с его складами, они могут хоть сколь угодно долго вот так стоять. Их время не поджимает!
– А нас – поджимает! – фыркнул Яросвет.
– А нас – поджимает. – спокойно сказал Ярослав. – У нас обязательно закончится запас стрел и сулиц. У нас людей в конце концов меньше! И – торинги всё не подходят…
– Вот именно – торинги! – воскликнул Яросвет. – Представь, что они подойдут. Или – Орлы с Соколами! Тут и конец южанам! Так что зря ты так грустен. Одолеем мы их. И скоро уже!
«Стена» головного полка встретилась с очередными арифмами и остановилась. На этот раз базиликанцы двинулись вперёд в силе тяжкой, даже столь длинный строй, как строй «Чела» был охвачен их отрядами с флангов и вынужден был перейти к обороне. Похоже, впервые сопротивление выросло до предела и, возможно, «стене» придётся даже отступить. Навряд ли далеко, но это – уже настоящий бой.
– Смотри-ка! – ахнул вдруг Яросвет. – Подмогу погнали!
Две тысячи пешцев-туров неспешно, чтобы не сбить дыхание раньше времени, начали выдвигаться из-за холмов. Шли ровно, на ходу сколачивая боевой порядок, впереди – воевода Крещан. Лично, стало быть, решил возглавить контратаку!
«Стена» меж тем, и впрямь отшатнувшись, порядок боевой сумела выровнять и остановилась шагах в двухстах впереди того же срединного холма. От базиликанских стен выдвигались очередные тысячи. И…
– Что это?! – выкрикнул кто-то из-за спины Ярослава. Тонким голосом, срывающимся от изумления и страха.
Быстро увеличивающиеся в размере чёрные точки летели с полудня, снижаясь и несомненно направляясь к полю битвы…
8.Сотник Брех. Берег Тивраны – правое крыло гардарского войска. Чуть раньше.
Пока большая часть полка правой руки сражалась, дружина князя Рудевоя продолжала стоять в резерве – как и все дружины князей, оберегаемых для последнего натиска, до победы. Было скучно, воины роптали, рядом медленно несла свои воды Тиврана – широкая и полноводная по весне, да и в любое другое время года. Впереди, довольно глухо по правде говоря, шумело сражение. Воины-лисы и сражавшиеся с ними плечом к плечу Соболи и Змеи теснили малочисленные арифмы и даже выдвинулись вперёд дальше, нежели Чело. Это было не совсем хорошо, даже Брех это понимал, а уж князь Рудевой, командовавший полком, тем более. От холма, на котором находился князь, полетели гонцы: одёрнуть князя Первосвета, разошедшегося сверх меры. А Брех, угадавший, что им ещё долго не вступить в бой, неспешно пошёл к реке. Не то, чтобы там его ждало какое-то важное дело. Мочевой пузырь отяжелел, а в кустарнике вся дружина, не сговариваясь, устроила нечто вроде нужника.
Войско стояло здесь третий день – и две ночи – весь берег был в «капканах» и Брех ни на миг не ослаблял внимания, не отрывал взор от земли. Потому поначалу он не понял, отчего кричат за его спиной. Но поднял глаза, тут же вступил в дерьмо и выругался самым чёрным образом. Вовсе не потому, что в ноздри ударила дикая вонь, а сапог придётся отскребать. Тиврана, доселе пустынная, наполнена была лодками и низкими, длинными чернобокими кораблями. Корабли эти, в свою очередь, переполнены были народом и первые стрелы, пока ещё бессильно падавшие в воду шагах в сорока от сотника, были выпущены стрелками, наполнявшими палубы.
– К оружию! – заорал Брех, хотя это и не требовалось. – К оружию!
Он резко развернулся и побежал назад, уже не глядя под ноги и часто оскальзываясь, но князь Рудевой всё увидел и без него. Дружинные сотни спешно разворачивались навстречу новому врагу, полторы тысячи стрельцов бегом меняли место и растягивались вдоль берега в цепь. Получил обратно под руку свою сотню и сам Брех. Князь Рудевой, бледный от напряжения, взмахом руки указал ему место. Не узнав поначалу. Потом в глазах мелькнуло-таки узнавание, князь даже улыбнулся сотнику и обронил единственную фразу:
– Надо продержаться, Брех! Хотя бы час! На помогут…
Вот в это Брех не верил. Сам в прошлом разбойник, он был уверен что этот десант не случаен, а задуман заранее. Если так, сейчас по всему фронту прижмут гардарские полки и послать подмогу просто те не смогут. Значит, драться придётся в одиночку. Задача нелёгкая – кораблей было много и десант насчитывал никак не меньше десяти тысяч человек, но выполнимая. Надо только не дать высадиться на берег слишком большому количеству воинов. Иначе – сомнут. Здесь, на берегу, конная дружина Рудевоя развернуться не сможет и во всю силу не повоюет. А пехоты немного, да и лёгкая она. Лучники.
Тиврана широка, но для быстроходных речных лодий базиликанцев преодолеть её от края до края – дело нескольких мгновений. Потом передовые корабли с хрустом врезались камыши и в них укрылись от взоров противника. Воины замерли, насторожив луки, готовые встретить врага градом стрел. Покой. Лишь камыши шевелялся, выдавая приближение врага.
– Факельными – бей! – внезапно раздался крик слева. Кажется, это воевода Всевой отличился.
Брех повторил приказ уже для своей сотни и тут же огненные молнии во множестве прочертили небосвод, чтобы через несколько коротких мгновений уткнуться пылающими наконечниками в сырой тростник. Впрочем, кое-где занялись небольшие костры. Всевой не угадал. Сырой тростник в начале весны запалить не удалось.
Тут ожидание наконец было закончено. Из самых кущ с отчаянными воплями, подбадривая себя и пытаясь запугать врагов, выскочили моряки и бросились в атаку. До них сразу оказалось рукой подать и первый же залп был – в упор, а потом уже никто не бил слитно с остальными, лучники били в лёт, стараясь опустошить тулы ещё до того, как враг достигнет их и придётся браться за мечи.
Многие – успели. И с чистой совестью отложили луки, приняв врага в мечи. Их было меньше, но они готовы были умереть. Готовы ли базиликанцы?..
Оказалось – готовы. Стратиоты понесли огромные потери, никак не меньше тысячи их пали раньше, чем успели осознать, что с ними случилось и многие были ранены. Но остальные чёрной волной Тивраны затопили берег и в миг достигли первого ряда родянского заслона. Зазвенел булат… Вдоль берега, заранее обречённая, начала разворачиваться атака дружинной конницы и лично князь Рудевой – невысокий всадник на быстром рыжем жеребце – возглавил атаку. Дружина Лисов невелика – пять сотен всадников. Недостаточно для того, чтобы не только опрокинуть, но даже остановить врага! И – Брех угадал – по всему фронту усилился натиск. Начавший движение к берегу полк Туров остановился, а потом и вовсе развернулся на Чело. Вот он, момент истины, наступил наконец! Ждали его? Получите!
Впрочем, долго размышлять Бреху не дали. На его сотню надвигался отряд не меньше чем в два раза превосходивший его числом. Ко всему, ещё и в доспехи закованный. Впереди вражеского строя выступили около десятка воинов, разнообразно вооружённых и несомненно представлявших собой цвет отряда. Зачинщики. Вот только Брех не родился воином, да и стал им больше по необходимости, в большинстве исконных воинских ритуалов видя оскорбление здравому смыслу.
– Ну-ка, подбейте мне их! – сурово приказал сотник, прищурясь. – Не люблю нахалов!
Лучники правильно поняли командира и последние стрелы были потрачены, чтобы семь из десяти зачинщиков не дошли до строя. Остальные ускорили шаг, потом перешли на бег но добежали уже раненными и их быстро повалили. Вот дальше было сложнее. Базиликанцы, правда, даже не пытались сохранить строй, когда им пришлось ускорить шаг. Они толпой надвинулись, с расстояния в тридцать шагов метнули дротики и, вновь оглушительно заорав, бросились в атаку.
– Стоять крепко! – заорал Брех, выцеливая для себя соперника и страшась обернуться. Вражеский залп – единственный но очень плотный – должен был порядком проредить ряды его сотни. Оглянуться, значило в этом убедиться. Нет, лучше не знать.
Брех принял первый удар на голомень, заставил вражеский клинок, короткий и широкий, соскользнуть к крестовине и резким разворотом обезоружил соперника. В следующее мгновение его меч должен был перерезать глотку базиликанцу, но не вышло – сразу трое вражеских солдат бросились на выручку товарищу и даже Брех не сумел отбиться от четверых. Пришлось отступать, отчаянно отбиваясь, крутиться волчком, чтобы уйти от вражеских клинков… Счастье ещё, что базиликанские клинки, прозываемые, кажется, гладии, были на локоть короче гардарских. Благодаря длинному своему мечу Брех и отбился. А дальше – помогли уже свои. Базиликанцы же увлеклись и подставили под гардарские мечи бока и спины. Ну, и полегли все четверо.
Так – с переменным успехом и большими потерями – бой длился не меньше полчаса. Может и меньше, но для Бреха прошло именно столько времени. Сотня таяла на глазах, таял весь заслон а атака конницы захлебнулась в тростниках, дружинники вынуждены были остановиться и гибли, похожие на захваченные внезапным штормом корабли. Остановившийся всадник лишён всех своих преимуществ и взять его проще простого. Любого. Пусть даже он – князь…
Князь Рудевой сражался честно и умело, но всего его умения не хватило предугадать, что кто-то ударит его в спину. Некому было прикрыть князя – ближняя дружина полегла первой – и копьё, удачно и умело всаженное под лопатку обрушило князя под ноги набегающих базиликанцев. Мигом позже рухнуло на землю зелёное знамя с оскалившимся лисом.
Бреху не суждено было увидеть поражения. К тому времени он уже был трижды или четырежды ранен, рядом с ним осталось всего шестеро дружинников из его сотни и несколько приблудных, они встали в круг и кое-как отбивались от базиликанцев. Те, впрочем, не очень-то и наседали. Маленький отряд в десяток воинов не мог изменить хода битвы, они сейчас рвались дальше – в тыл правому крылу гардар, сражавшемуся против наседающих врагов. И лишь один отряд на время задержался – сотня против десяти. Был короткий последний бой, звон металла и отчаянные крики. Базиликанцы потеряли больше дюжины своих, но даже такой размен их устроил. Брех и его молодцы сполна искупили старые грехи. Кровь, она всё смывает.
А август Филипп мог гордиться собой. Его задумка – первая из многих – удалась на славу. Десант сделал своё дело и теперь дело нескольких часов – полный разгром правого фланга варваров. А там, зажатый с двух сторон, рухнет и центр. Вот разве что правое крыло варваров, защищённое лесом и оврагами… Ну, и до него доберутся! Тем более, пришла пора очередного сюрприза
9.Лютень. «Чело». То же время.
Только что всё было хорошо, базиликанские арифмы – одна за другой – перемалывались «стеной» до состояния полной потери способности сражаться… И вдруг – разгром. Пал правый фланг, примчавшийся на взмыленном коне гонец принёс весть о гибели Рудевоя, ранении Первосвета. Князь-змей Звенислав принял на себя командование, но он мало что мог сделать. Остатки полка правой руки закрепились в холмах и яростно оборонялись, но сдержать натиск втрое превосходящих сил врага не могли. Их просто заперли в тех же холмах, бросив свежие тысячи мимо, во фланг завязшему в лобовом сражении головному полку гардар. Можно было бы бросить в лоб наступающим арифмам дружины, даже опрокинуть их…
– Не сметь! – рявкнул Буйслав, оказавшийся вдруг рядом. – Не сметь даже думать! Без дружины нам конец. А так ещё есть шанс!
Вот тут-то в небе и появились чёрные, быстро приближающиеся точки. Ратша, остроглазый Ратша, насчитал двенадцать. И ведуны за спиной зашебуршались чего-то.
– Что это, Добробог? – резко спросил Лютень.
Огромный ведун, почесав рыжеватую бородку, тяжело вздохнул и ответил. Не сразу, словно размышлял.
– Драконы, княже! Змеи, значит, крылатые! Огнём дышат, да клыки, да броня твёрже булата!
– Их уязвить-то можно? – скептически усмехнувшись, спросил Лютень.
– Можно, а то, – пожал плечами Добробог, – ты погодь маленько. Попробуем!
Он ушёл, неспешно и блюдя собственное достоинство. Почти тут же двенадцать ведунов – Туры и Медведи – составили огромный круг и запели. Странное это было пение. Не похоже было ни на кощуны, ни на басни гусляров. Поначалу громкое и быстрое, оно постепенно снизило темп, потом и громкость. Потом опять взвилось к самым небесам… А потом, порядком напугав коней, в небо взвились три чёрных существа, легендарные, живьём прежде никогда не видимые птицы-ногуи[134]. Они медленно развернулись над головами опешивших дружинников, а потом полетели навстречу драконам.
– Боги! – немеющими губами прошептал Лютень. – Боги, что творится в мире!
Драконы и ногуи встретились над злосчастным холмом, над головами воинов и воздух мгновенно наполнился свирепыми воплями, которые ни в коем случае не отнесёшь к человеческим. От этих криков леденела кровь…
Но ведуны не остановились на этом. Могучие или нет, свирепые или нет, а ногуи были в меньшинстве и один из них был ранен в первый же миг боя. Они вообще оказались меньше драконов – хотя и увёртливее. И огнём, которым огромные крылатые монстры базиликанцев плевались как пращник желудями, не били. Но большинство огненных шаров драконов пролетали мимо цели и взрывались подле или внутри «стены». Случалось, падали на головы базиликанских же воинов. В обоих полках – и гардарском, и базиликанском следы сражения в небесах вызвали откровенную растерянность, даже панику. Когда же прямо не левый край «стены» рухнул убитый дракон, уже в смерти, в агонии разметав бешено бьющимся хвостом целый отряд гардар, ратники начали отступать. Хвала Перуну, ещё не бегом, не в беспорядке! Впрочем, базиликанцы не преследовали их, сами сочтя за лучшее отойти шагов на пятьдесят назад. Само собой получилось, что враги прекратили сражение в центре, в то время как на крыльях сражение полыхало с прежней силой. А над центром поля, над холмом, который с лёгким сердцем можно назвать Проклятым, продолжали сражение жуткие крылатые бестии…
Именно в этот момент, когда сражение временно прекратилось, был шанс вообще его прекратить. Небольшой шанс, но – был. Надо было отвести войско за холмы, прикрыться сильным заслоном конницы… Князь Буйслав вместо этого послал приказ Володу, князю-волку усилить натиск. И одновременно – велел ведунам «сотворить что-нибудь ещё».
Ведуны и сотворили. В чистом, по-весеннему голубом небе громыхнул гром, сверкнула невесть откуда взявшаяся молния. И трескуче врезалась в спину дракону, разорвав его на мелкие части. Немедленно последовал ответ базиликанских магов, и ногуев осталось двое. Правда, чем больше следил Лютень за тем, как они сражались, тем больше восхищения вызывали эти крылатые звери с головой орла и телом большой кошки. Небольшие, чуть ли не вдвое уступавшие размером самому маленькому дракону, они за счёт своей юркости уходили от огненных шаров, во множестве прорезавших оранжевыми и красными полосами небо, сами же обрушивались столь яростно и хищно, что у драконов, покрытых бронёй, зато и куда как медлительных, шансов не было. Земля под местом схватки обильно покропилась чёрной драконьей кровью, даже дымилась…
– Лютень! – совершенно внезапно громыхнул за спиной грозный голос Буйслава. – Лютень, пора, пожалуй, в атаку!
Лютень так совсем не думал. Ему казалось, как раз сейчас надо бы отстояться, укрепить оборону и крушить врага именно своей несокрушимостью. Буйслав думал иначе, и именно его слово было определяющим. Дружина начала выдвигаться вперёд…
Но прежде сказали своё слово базиликанские маги. Они, выпустив в небеса драконов, надолго ушли в тень и неясно было – когда выйдут. И вот они проявились. С неба на центр гардарского войска, на многострадальное «Чело» обрушился огненный ливень, моментально выкосивший сотни ратников. Он тут же и закончился, но от славного крепким строем и отчаянной храбростью полка не осталось и следа. Ратники, стоявшие здесь, на многое были способны и многое повидали. Но – из мира людей. Они не убоялись даже драконов, чая убить их, били стрелами и ждали, когда появится возможность вспороть бронированное брюхо чудища мечом. Но от огненного дождя не убережёшься за щитом, летящий в тебя раскалённый шар не отшвырнёшь ударом меча, не поразишь стрелой или копьём. Это – магия, ведовство! Неуязвимое для человеческой руки, зато – смертоносное. Паника беззвучно и бесшумно подступила к Большому полку…
10.Князь Лютень и Ярослав. Конная рать. Ближе к вечеру.
– Братья! – князь Лютень, горяча коня, вздыбил его и несколько мгновений боролся со Снегом, удерживая его на задних ногах. Потом позволил коню опуститься на все четыре, похлопал одобрительно по холке и вгляделся…
Дружина, выдержанная до этого часа, насчитывала больше десяти тысяч всадников – сплошь дружинная конница. Десять тысяч туров и медведей, собранных в единый кулак и способных переломить ход любого сражения. Может и прав князь Буйслав, бросив в бой последний свой аргумент? Потом, вдохновлённые успехом дела – если этот успех будет – придут в себя и ратники-пешцы! А тогда скажется то, на что и рассчитывали до сражения. И враг ещё может быть сокрушён!
Братья! – повторил Лютень уже твёрже. – Настал наш час! Князь Буйслав посылает нас в бой, а я поведу вас. Враг – перед вами! Враг силён и страшен, а в небе над ним – чудища неведомые, огнём плюющиеся! Но надо пройти. Надо сокрушить врага, и больше, кроме вас, некому! Так не убоимся же! Вперёд!
Кто-то взревел грозным голосом, его боевой клич разноголосо подхватили и князь Лютень, не оглядываясь, развернул коня к атаке. Рядом с ним, как положено на голову коня позади – воевода Радовой. Брат и надёжный соратник.
Базиликанцы конницу заметили. Заторопились, выстраивая пешую стену против дружинников. Заметили и свои – поспешно расступились, давая возможность атаковать без помех. И тут уж только на коня положиться, на то, что кочка под копытом не промнётся, что потолок мышиной норки выдержит вес и не проломится. На то, что стрелы да пращные «жёлуди», навстречу тучами поднявшиеся, тебя не достанут… Жаль, но уткнуться мордой в пахучую конскую гриву – нельзя. Видеть надо, что перед тобой творится. Выцеливать копьём вражескую рожу, чтобы всадить с хрустом, с брызгами багряными во все стороны. А потому разогнись, распрями спину да ори погромче, свой страх прочь отгоняя, врагу – нагоняя. Кое-кто в скачке воет как волк, рычит медведем или мычит диким туром. Кто-то – свистит или улюлюкает. Тут много вариантов, и все – разные. Каждый идёт в бой по-своему. И умирает тоже – по-своему. Базиликанец, спиной обломавший Ярославу копьё, предпочёл умереть на бегу, повернувшись к врагу спиной и потеряв по пути оружие. А вот Яросвету пришлось уворачиваться от пилумов сразу двоих. Кажется, мягкое и длинное остриё одного дротика всё же поцарапало ему кольца доспеха, но вспороть не смогло. Не для того делалось.
– Руби их, браты! – заорал Ярослав, отбрасывая прочь бесполезную теперь деревяшку древка. – Круши, гардары!
Его сотне не довелось сражаться в первых рядам – там лютовала ближняя дружина, можи князя Лютеня. Хватало и здесь боя, на левом крыле атакующей конной лавы. За глаза хватало. Полыхнуло что-то справа, беззвучно поначалу, потом – под крики и стоны воинов. Взвились кверху яростные крики спереди. Звон булата, глухой треск железных клинков, стоны умирающих и даже их заглушающие яростные вопли тех, кто был ещё жив. А потом – одинокий отрок, каким-то чудом прорвавшийся сквозь самую сечу. Прорвавшийся, чтобы сообщить всего одну весть:
– Воевода Радовой убит! Князь Лютень велит отступать!
Ярослав с трудом удержался в седле от удивления, но спорить не стал. Не с кем. Отрок, он лишь уста княжьи, ему по уставу с сотником спорить не положено.
– Отходим! – привстав в стременах, проорал Ярослав. И горько добавил – Твою мать…
Отступление получилось не только горьким, но и быстрым. Легко это – отступать. Куда легче, чем атаковать. Сзади тебя подгоняют стрелами да копьями такие же вояки, только – вражеские. Спереди, только за много сотен шагов, тебя ждёт долгожданное спасение. Может даже ужин и ночлег. Если повезёт и враг не нагонит… Только стыдно. И когда ратники, простые ополченцы заступили дорогу преследователям, в очередной раз заслонив собой дружинников, Ярославу снова стало стыдно. Не по душе ему было отступать вот так. И он даже обрадовался, когда неяркое Коло вдруг словно погасло, сверху пахнуло гадостно и поперёк дороги, глубоко увязнув в мягкой земле, уселся огромный зелёный змей. Крылатый, разумеется. А ещё – защищённый тяжёлой бронёй, вооружённый длинными клыками и могучими когтями. Одно слово – чудище!
Конь Ярослава, гнедой Лешак, отличавшийся среди коней редкостным бесстрашием, дико захрипел и попятился, чудом не осев на круп. Часть всадников не смогла, или не захотела справиться с конями, такие обнаружили себя за многие десятки, а то и за сотни шагов в стороне. Рядом с Ярославом, железной рукой удержавшим гнедого жеребца в двадцати шагах от дракона, осталось всего тридцать человек. Правда, эти три десятка стоили иных сотен – ветераны!
– Добран! – рявкнул Ярослав, ни на миг не усомнившись, что этот десятник не побежал, – Лучниками – по глазам! Бей!
– Сам знаю! – огрызнулся обиженный Добран. – Бей, дружина!
Его десяток остался целиком. Все семеро дружинников, что в нём остались к тому времени. Они и прикрыли стрелами воев Яросвета и Ждана, пока те спешивались. Впрочем, это недолго было. Дракон, когда стрелы застучали по его костяным векам, взрыкнул и зашевелился активно. Ещё хорошо, что на земле он был не так поворотлив, что земля эта по весне раскисла и под страшным весом дракона просела. Что, наконец, дракон этот был тварью крылатой и на земле сражаться не привык. Трудно предположить, что было бы, окажись он более пригоден для боя на земле. Но – дракон только ворочал небольшими для такой головы красноватыми глазами, следя за спешившимися и теперь осторожно приближавшимися людьми. Кажется, он пока не слишком соображал, что происходит. Ну, и ладно!
Стрелы лучников Добрана били точно, но особого вреда – по крайней мере на первый взгляд – не приносили. Скорее уж их попадания раздражали тихого пока зверя. Или он – не зверь?
Но вот между ним и дружинниками осталось не больше десяти шагов и все воины невольно остановились. Невольно – потому что следовало поспешать, базиликанцы за их спинами несомненно настигали и с каждым мигом всё меньше шансов оставалось спастись. Но и лезть на зубья и клыки дракона никто не рисковал. Тем более дракон как раз потянулся, дыбом поставив костяной, а то и броневой гребень на спине. Каждый зубчик этого гребешка длиной превосходил самый длинный меч гардаров. Жуть!
– Сотник, а может – обойдём? – робко спросил Ждан, ранее в трусости не замеченный.
Ярослав цыкнул на Тиллу, которая слишком воинственно лезла в первые ряды, грозно глянул на Ждана и потом, видимо решив вдохновлять собственным примером, тяжело побежал на дракона. Щит по уставу – закрывает левую половину туловища, секира отнесёна вниз и вбок, наизготовку к удару. Следом зачавкали в земле тяжёлые сапоги остальных дружинников. Можно было не сомневаться – бегут все, даже Тилла. Ещё раньше остались только гордые, теперь же эта гордость ни в коем случае не позволит даже одному отступить…
Тут стрела, выпущенная меткой рукой, наконец-то уязвила дракона всерьёз. Вот только уязвимое место у него оказалось вовсе не глазом. Под подбородком – если это огромное, покрытое чешуёй бревно можно было назвать подбородком. Пожалуй, тот нарост, в который попала стрела-бронебой, можно было бы назвать кадыком. Если б быть уверенным, что у драконов бывают кадыки. Да и неважно это, право слово. Потому что дракон взревел так, как не ревело ни одно ведомое людям существо, как не ревел даже медведь, если его посреди зимы вытащить на свет Божий из берлоги. Сзади испуганно вскрикнула, наверняка напустив в порты, Тилла. Ярослав и сам не был до конца уверен, что порты у него остались сухими, но хода не замедлил, а последние три шага и вовсе пролетел одним махом, в прыжке.
Булатное лезвие секиры глухо пропело песню смерти, врубаясь в нос дракона. И отлетело назад, оставив над левой ноздрёй лишь слабую отметину. Кажется, болезненную, ибо дракон взревел ещё громче, уже просто оглушительно взревел. А в следующее мгновение Ярослав уже подставлял щит под молниеносный удар его лапы. И не скажешь ведь, что может так быстро двигаться! На земле, естественно…
Щит загудел, а вместе с ним загудела и рука. Онемела до плеча и пальцы только потому удержали щит, что были просунуты в ремни. Впрочем, закрыться щитом ещё раз Ярослав не мог бы. И вообще мало что мог, даже упав на одно колено и не ответив ударом на удар, как привык. Тут бы и конец ему пришёл, Ярослав довольно равнодушно и уж точно – тупо следил за тем, как дракон медленно разворачивается и разевает зловонную, полную янтарного цвета зубов. Таким зубкам, поди, даже кольчуга нипочём. Пополам перекусит, тварь такая, вот и вся недолга!
Не перекусила. Побратимы не выдали. Заслонили собой, набросились на тварь яростно и свирепо. А Добрановы молодцы, подойдя почти в упор, засыпали морду бесполезными стрелами. Не дали возможности раззявить пасть снова.
Постепенно Ярослав пришёл в себя и даже встал. Правда, опираясь на секиру. Из его «сотни» к тому времени осталось две трети. Остальные, заслонив собой сотника, сами не убереглись и полегли в сражении с драконом. Впрочем, со всех сторон к дракону спешили те, кто коней не смог или не пожелал удерживать. «Беглецы». Стыдно стало, а кто и впрямь только управился с норовистым конём – Бог весть! Возвращались. И самые умелые ещё издали били стрелами, рискуя попасть в своих, но всё ж – рискуя. И дракон, которого взяли в десятки клинков, рычал уже не грозно, а жалобно. И хвостом, надрубленным в двух местах и избитым, уже не бить пытался - прятал его под живот. И морду пытался отворачивать – усеянную воткнувшимися стрелами, как спина ежа иголками. А потом закричал снова – уже жалобно – приподнялся на всех четырёх лапах, и тут же рухнул обратно, кого-то подмяв под себя.
Его ещё долго месили бы, если бы не Яросвет. Выбравшийся чуть ли не из-под пуза, он несколько долгих мгновений стоял и любовался на избиение трупа, попутно отряхиваясь и оттираясь от крови. Потом с явно наигранным изумлением спросил:
– А чего вы? Он же мёртв!
Они остановились не сразу. Совсем не сразу. Но приказу Ярослава, сообразившего быстрее и быстрее допустившего слова Яросвета в разгорячённый бойней мозг, подчинились немедленно – как ждали.
– Отступать! – приказал сотник…
11. Лютень и Буйслав.
Грустная это была картина – отступающее конное войско. В коннице и так не слишком много порядка и драться долго и упорно она может только в кощунах. А так – в лучшем случае четверть часа боя, по сути короткая сшибка, и самые яростные бойцы так же лихо бросаются отступать, как раньше – вперёд. Вот и сейчас: краса и гордость родов Тура и Медведя, дружинная конница поспешно отступала, преследуемая по пятам врагом, а прикрывать её, своими голопузыми телами прикрывать оставались ратники-земцы, которых в обычной жизни презирал последний отрок дружинный. Ко всему, среди пешцев тоже разрасталась паника, из задних рядов потянулись к спасительным холмам самые дерзкие и лишь малая часть войска готова была драться по-прежнему, яростно и стойко вынося один только вид базиликанских чудищ. Все, даже дружинники готовы были до последней капли крови сражаться с людьми. Это не страшно, привычно. Вид же крылатых и разноцветных монстров, пышущих огнём, способен был заморозить кровь в жилах самых смелых и умелых. Да и потом, такого успеха, какого добился заваливший на левом крыле дракона отряд конников, больше никому не выпадало. Остальным за каждую каплю нечеловеческой крови приходилось платить страшную цену. Своей – в десять, в двадцать раз большим количеством. Да ещё этот огненный дождь с неба, выкашивающий полные сотни, бьющий внезапно и совсем не там, где ожидался…
Ведуны – к ним претензий нет – делали всё, что могли. А могли они немного. Мало их было, пусть и умелых. И на каждого Огнекрылого сокола[135] или Жабу[136] приходилось по десять Огненных шаров или Стрел Жизни, эту самую жизнь уничтожающих очень умело и быстро. И булат, самый лучший, златенской, не был для этого магического оружия помехой, при попадании магического огня тая, словно лёд под жаркими лучами Коло. Но самым страшным врагом воев были всё же драконы. Добив чудищ гардарских, восемь из них по-прежнему реяли в лучах Коло, время от времени пикируя из недосягаемой выси и осыпая ещё способных сражаться воинов огненными шарами. Стрелы и сулицы, которые с отчаяния метали в них многие воины, не приносили им, казалось, никакого вреда. А когда один из восьми, самый большой и свирепый, напоролся в полёте на Огнекрылого сокола, то пылающие его останки обрушились на одну из наиболее крепко стоящих сотен, погребя под собой несколько десятков воинов и – самое главное – двух ведунов. Оба погибли. А ведь в Большом полку было всего-то двенадцать ведунов!
Князь Буйслав наблюдал за картиной сражения с явным раздражением, медленно переходящим в безысходное отчаяние. Выходило так, что верная победа его героического войска перетекала в оглушительное поражение, из которого ещё надо суметь выбраться живым. Базиликанцы по всему фронту теснили рати, на правом крыле был окончательно сокрушён Одесный[137] полк. Стяг со Змеем пал на его глазах…
Буйслав нахмурился. Не только было жалко погибших хлопцев – соболей, лисов и змеев, но и появилось опасение, что теперь уж базиликанцы не преминут обойти Чело справа и ударить в незащищённый, оголённый фланг. Получится мясорубка и в ней поляжет всё остальное войско… Правда, был и повод для мелкой радости – на левом крыле великолепно проявил себя князь Волод. Вот уж от кого нельзя было ожидать такого умения! А ведь встав стеной между холмами и оврагами, Ошуйный полк не подпустил к себе врага. Конница Волков и лесные стрелки-ежи прекрасно поладили и из-за спин отличных стрелков, белке в глаз попадающих, не раз и не два выметался железный вихрь, выметая всё поле на два-три перестрела перед «стеной». Волод даже сумел сохранить резерв, которым – ещё одна незнакомая его черта – готов был поделиться с Большим полком. Буйслав же, удивляясь сам себе, от помоги отказался и более того, велел Володу придержать её. Уже в этот час, когда ничего не было до конца ясно и в любой момент сражение вновь могло переломиться в пользу Родов, он начал думать об отступлении. Тогда и потребуется свежая конница, способная продержаться час или два. Пока основная масса войска, бросая обозы и оружие, не отступит к облюбованному Буйславом лесу. Вот там уж драконы клятые развернуться не смогут! Крылья себе обломают! И не только крылья, если есть среди них различие на мужиков и баб…
– Княже! – дрогнувшим голосом зашептал вдруг на ухо ему воевода Крещан. – Княже, князь Лютень!
Лютень, уже спешенный, быстро поднимался по холму наверх, совершенно игнорируя полные сочувствия взгляды свиты Буйслава. Уже известно было, что именно медведи понесли наибольшие потери, что в бешенной атаке полегла треть дружины и погиб сам воевода Радовой, брат и ближайший друг князя. Сейчас только, хотя минуло полчаса с момента, когда конница завернула назад, подле холма стали собираться дружинники. Ошмётки той великолепной десятитысячной орды, что выметнулась вперёд меньше часа назад. Ах, Перун Златобородый, почто ты так строг к своим внукам?!
Молчал Громовник, словно и не слышал. Зато не молчал Лютень, встав перед Буйславом.
– Мы проигрываем! – тихо, мёртвым голосом сказал он, не глядя по сторонам и даже на Буйслава не глядя. Казалось, он намеревался прожечь взглядом дыру в земле, чтобы отправить туда всё базиликанское войско.
– Ну, до этого ещё далеко! – как можно бодрее начал Буйслав. И заткнулся, наконец-то увидев, каковы они, сводящие с ума женщин зелёные глаза Лютеня. Полны отчаяния.
– Ты знаешь, я не трус! Но я говорю: мы проиграли! – тихо повторил Лютень. – Надо уводить войско, если не хочешь, чтобы от него вообще ничего не осталось. А чтобы ты был уверен, что я не трус, берусь возглавить заслон лично.
Буйслав молчал. Признавая в самой глубине, в дальнем и тёмном уголке правоту Лютеня, соглашаться прилюдно он не желал. Иначе пришлось бы признать, что главный виновник – он сам, сломавший железный и нерушимый строй гардарской обороны. Не хотелось признаваться. А потом не стало времени. Со всех сторон на холм взбегали взмыленные, забрызганные своей и чужой кровью сотники и тысячники, докладывали сколько с ними пришло… Доклады сыпались совершенно разные, но редко – добрые. Три десятка… Четыре… Шесть – в одной из дружинных сотен Туров… Во многих «сотнях» оказались приблуды.
Буйслав и слегка оживший Лютень тут же начали сколачивать из этих ободранных сотен новые, полнокровные. И тут Лютень увидел Ярослава. Мрачный сотник стоял и ждал своего часа на некотором отдалении. Весь доспех его был забрызган какой-то странной жидкостью. Липкой – несомненно, но не кровью – не красная была жидкость.
– Яр, подойди! – коротко велел Лютень.
Ярослав подошёл. Молча отсалютовал князю, доложился. В общем, в его сотне дела обстояли не так и плохо – почти шестьдесят воинов сохранилось в целости. Повезло, что дракон был один и то ли усталый, то ли на голову больной – огнём стрелять не начал.
– Так ты что, дракона уложил? – резко обернулся на него князь Буйслав. – Как?
– Да вот… – пожал плечами сотник, – как-то сподобились. У него под подбородком брони нет! Ну, мы туда в основном целились. А свалил его Яросвет, десятник мой. Чуть меч не сломал о кости, но свалил!
– А добрые у тебя дружинники, князь Лютень! – крякнул Буйслав. – С такими, и не одолеть?! Мы ещё покажем им!
Так или не так он думал на самом деле, знал только он сам. Ну, может воевода Крещан – старый товарищ с юнакских времён. Но и вдохновить его слова никого не вдохновили. Мрачные, понурые рожи. Упрямые, злые и полные гордыни взгляды. Сдаваться никто не собирался – точно.
И тут базиликанцы подошли наконец на расстояние полёта стрелы к «стене» и сражение вспыхнуло с новой силой. И «стена» немедленно начала отступать. Медленно, огрызаясь короткими контратаками, но отступать к холмам.
– Что ж, браты! – громыхнул вдруг Буйслав. - Поздно уже бежать! Будем крепить оборону. Лютень! Бери левый холм. Я со своими телятами возьму правый. В середине кого похлипче поставим. Может, базиликанцы туда сунутся! И вот ещё что, браты. Приказываю: кто побежит, сами и рубите, врага не дожидаясь и эту почётную обязанность на него не перекладывая! Так воям и передайте – я велел! Хоть дракон перед тобой, хоть кто – стой до конца смертного! Таков мой вам приказ! Пошли!
Сотники – те, кто сумел выжить в огненном аду, не спеша, но и не задерживаясь излишне подле свитских, начали расходиться. Те, кто уходили последними, слышали, как князь Буйслав выговаривал ведуну старшему, огромному и лохматому.
– А тебя, Славень, я лично срублю! Ежели позволишь хоть одному чудищу ближе чем на перестрел подлететь. И не говори мне, что не можешь! Они могут, вот и ты – смоги! Кровью изойди, а смоги! Мои вои должны только с людьми сражаться! Чародеи – твои соперники…
Славень ему дерзко ответил на это, но что именно, никто уже не слышал. «Стена» отступила почти до самого холма и оглушительный рёв сражения захлестнул наконец и ставку Буйслава.
12. Ярослав.
Ну, пополнили сотню. Даже перехлестнули за десять десятков. Спасибо великое! Раньше Ярослав чётко знал, чего от кого ждать и мог не задумываясь послать десяток Яросвета в самую лихую сечу, десяток Добрана соревноваться в скорострельности с номадами, десяток Ждана – перепивать вражье или своё войско… Сейчас пришлось порядком разбавить их новичками и Ярослав вовсе не был уверен, когда посылал, допустим, Ждана и Богдана за рогатками в обоз. Однако, вернулись. И даже принесли всё, что просил – немного, но редкий ряд остро заточенных кольев тоже неплохая защита. И конница, и даже пехота вынуждены ломать свой строй, чтобы преодолеть это препятствие. А защитники его, пока суть да дело, бьют соперника хотя бы из-за такой неверной стены.
– Проклятье на наши головы! – проворчал внезапно сотник, подошедший к Ярославу дабы познакомиться. Сотник был новый, из молодых да ранних и горячих, но даже в его устах произнесённое просто так проклятье звучало странно.
– Что ты, Рудак? – озаботился Ярослав с немалой долей насмешки. – Не кляни других!
– Я и себя тоже! – угрюмо ответил Рудак. – Побежали мы, Ярослав-сотник, как последние трусы побежали, ворон больших испугавшись! Так что – вороны! Мы-то воины, нам грешно так бояться!
– Ты за всех-то не говори! – рыкнул Добран, чьи молодцы отличились как раз в стычке с драконом. – Не знаю как у вас, а мы своё дело честно сделали!
– Да… – в голосе Рудака проскользнуло искреннее восхищение. – Такого зверюгу завалили… Как?!
– Скажи своим, пусть бьют в глотку. Там такая выступающая часть есть, вроде кадыка. Туда бить надо. Ну, и пузо у него броню потоньше имеет, пробить можно! – откровенно поделился Ярослав. – В воздухе их бить надо, в воздухе! В пузо…
Драконы, впрочем, были уже далеко не самой главной опасностью. Видимо, эти чародейские существа тоже теряли силу, потому что шесть – уже только шесть оставшихся целыми и невредимыми драконов кружили высоко в небе где-то над городом. Пока незаметно было, чтобы они начали приближаться вновь. Зато полки врага на земле, приближавшиеся неспешно, но уверенно, были многочисленны.
– Откуда что берётся! – пробормотал Ярослав. – Мы ж их столько уже перемололи – самих жуть берёт!
И это правда тоже. Всё поле – от края до края, от лагеря до лагеря, было завалено телами убитых. Раненных не было – тех, кто не успел уйти, кого не унесли друзья, уже давно добили и разграбили. Только убитые. Тысячи, а может и десятки тысяч тел, лежащих вповалку, вперемешку. Вот кому мало дела было до того, кто рядом – гардар или базиликанец! Да хоть номад… Кончилась их война. А у сотников Ярослава и Рудяка она продолжалась. Их, похоже, совсем не зря поставили именно здесь, на первый взгляд в совершенно неопасном месте. Немалый отряд базиликанцев направлял сейчас сюда свои стопы.
– Что, смотрите? – воевода Ивещей возник за их спинами как всегда неожиданно, словно и не закованный в булат воин, а призрак его, тень бесплотная подошла. – Смотрите, смотрите! Это – по ваши души. А вам – стоять, как бы страшно и тяжко ни было. Помощи не ждите – её нет и не будет. Во фланг «стене» врага допускать тоже нельзя. Значит, стоять будете насмерть. Впрочем… Впрочем, вас тут не зря поставили. Ярослав, ты будешь за старшого, но могу сказать, что Рудяк – добрый сотник… Держитесь, хлопцы!
– Продержимся! – пожал плечами Ярослав. – Поклясться тебе, государь воевода, не могу. Но мои никто отсюда не уйдут. Живыми. И мёртвыми – тоже!
– Мои – тоже! – бросив на Ярослава совсем не дружелюбный взгляд, возразил Рудяк.
– Твои сейчас – тоже мои! – спокойно возразил Ярослав. – Драться будем вместе…
Воевода Ивещей заметно нервничал – даже лицо пошло красными пятнами, а шрам под губой как раз таки побелел. Кажется, ему не слишком понравились препирательства, возникшие между сотниками. Но делать нечего – войск и настоящих, стоящих сотников осталось немного. К тому же Ивещей почему-то верил словам Ярослава. Хоть сегодня бежала вся дружина, бежал и этот гордец, но воевода был уверен – второй раз и впрямь никто здесь не отступит. И потому, кстати, что Ярослав не даст. То, что он может быть жёстким и жестоким, Ивещей знал. Сотник ему сам доказал. Тем случаем с пленными, и ещё много раз…
– Что ещё могу для тебя сделать… – пробормотал Ивещей, почему-то смущённый. – Тилла – далеко?
Ярослав нахмурился.
– Нет, тут, рядом. Раненных перевязывает! – нехотя ответил он.
– Вот… Может, мне забрать её? – Ивещею было почти откровенно стыдно, но здесь через полчаса самое большее будет жарко, очень жарко. А Тверд – его старый друг и боевой товарищ. Пили вместе. На сёстрах женаты… Тиллу он на руках когда-то нянчил!
Ярослав кажется понял его мысли. А может и сам о том думал – Тилла ему не чужая была, даже стала вытеснять из мыслей его Умилу. А здесь скоро и впрямь будет жарко. Очень жарко. Смертельно – для многих. Пусть хоть Она выживет. Но и решать будет сама.
– Тилла! – рявкнул Ярослав куда громче и злее, чем надо. – Тилла, тудыть…
– Я здесь, не ори! – огрызнулась травница, выходя из-за конских крупов. – Что?
– Вот, воевода Ивещей нехватку травников обнаружил. Иди, помоги ему! – Ярослав на Тиллу не смотрел, потому только по опасливому покашливанию Рудяка понял, что что-то не так. Поспешно обернулся, начав заносить руку – защищаться, не бить. Тилла плакала… Опустив руки, понурив голову роняла слёзы на свежую весеннюю зелень.
– Гонишь? – спросила глухим от обиды голосом.
– Ты вправе остаться! – теперь Ярослав старался не смотреть уже на воеводу. – Государю Ивещею нужны травники… Мне тоже нужны. Но если хочешь… Здесь скоро очень жарко будет!
– А где – безопасно? – голос Тиллы зазвенел от обиды. – Где? Драконы, они «Стены» не боятся! Ты уверен, сотник Ярослав, что они сверху на обоз с раненными не обрушатся? Это люди раненных щадят. А нелюди? Чудища костяные?!
И это тоже была правда. Криво усмехнувшись, Ярослав выразительно посмотрел на Ивещея. Тот только вздохнул. Тилла явно не собиралась никуда уходить, притом – отличалась поистине бараньим характером – упершись, уже не отступала и не уступала. Значит, и сейчас останется здесь. Ну, и хорошо. Может быть, она права… А травница Тилла хорошая. Без неё было бы гораздо хуже.
Ивещей, смущённый и недовольный, ушёл. Сотни принялись обустраиваться, готовиться к бою, который вполне мог стать последним для них.
Враг, направляемый рукой умелого военоначальника, был близок.
13.Август Филипп. В то же время.
Вокруг суетились свитские, срывали голоса стратиги и гонцы. Вокруг царил обычный хаос, какой имеет право на существование только и исключительно во время сражения. Сражение было в разгаре – чего ж ещё ждать… Сражение было в разгаре, а он, август, единодержавный правитель могучей империи, не знал, чего ждать дальше! Арифмы уходили в сражение одна за другой, уже в резерве одна только фема[138] осталась, а окончательного перелома не выходило. Да, разгромили правый гардарский фланг, взяли в плен одного варварского архонта и несколько сотен простых стратиотов – в основном раненных. Да, сильно потрепали центр, где сражались, по слухам, самые страшные стратиги варваров – Буйслав и Лютень. Но левое крыло стояло нерушимо, отбрасывая короткими и жестокими атаками базиликанские отряды и пока не было ни единого шанса их одолеть. Как не было шанса окончательно разгромить гардар в центре. Там у них оказались чародеи-колдуны и сам могучий маг Лувий только руками разводил – сильны оказались! Впрочем, до поры до времени Филипп придерживал своих магов, вполне удовлетворённый тем, что сумели сотворить явленные ими на свет Божий драконы. Собственно говоря, с их появлением, да с десантом Тивранских пиратов и наступил перелом в сражении. Филиппу хотелось верить, что – окончательный.
– Великий! – фамильярно, как только одному ему разрешалось, обратился к августу архистратиг Анфинос. – Прикажи, пора пустить вперёд «Серых»!
Серые арифмы, числом шесть, входили в состав той самой фемы, ещё не сражавшейся сегодня. Отборные воины, почти сплошь – ветераны, они должны были своей сорокатысячной массой опрокинуть измученных варваров, разгромить их окончательно. Принести победу и вместе с ней – власть над Базиликой ему, Филиппу. Если повезёт. Если он сохранит эти шесть арифм пехоты, да три тысячи тяжёлой конницы в порядке до конца.
– Рано ещё! – тихо, но твёрдо произнёс август, даже не оглянувшись на Анфиноса и в который раз подумав, что ошибся, взяв проигравшего войну архистратига обратно. Увы, до сего дня, до его появления на поле сражения, проигрывали все. А Роман Гардус, единственный, кому доверялось всегда и всё, вовсе попал в плен и переговоры о его освобождении велись долго и безуспешно. Равноценных младшему стратигу фронтирской оккупационной армии фигуры в плену не находилось, пленных варваров до сего дня вообще не слишком много было. Деньги же гардары не брали, вполне справедливо отвечая, что они и так всё получат. Когда возьмут всю Базилику. Счастье великое, что император Закатной империи Теодор оказался жаден и глуп! Что не удержался от возможности взять всё сам, упустив верный шанс получить половину. Ну, теперь и целого не возьмёт! Гардары же, хотя сражались страстно, мужественно и вызвали искреннее уважение к себе, долго продержаться просто не смогут. Против магии никто не сможет!
– Какое ж рано?! – Анфинос всё же рискнул оспорить слова августа, хотя это и означало неминуемую опалу. Хорошо, если после сражения.
Филипп недовольно на него покосился, по опыту зная, что его взгляд вызовет оторопь… А вот и не вызвал!
– Темнеет же! – упрямо нахмурив седые брови, потешно выглядевшие на фоне чёрных, лишь слегка побитых проседью волос, архистратиг и не думал отступать. – Если мы так и не сломим варваров до ночи, в темноте они уйдут и мы не победим! Мы понесли слишком большие потери, многие арифмы перестали существовать, а конницы у нас просто нет! И не уверен, что маги сумеют сотворить новых драконов, чтобы они накрыли варваров на марше! Видишь ли, мой повелитель, маги измучены, а некоторые – мертвы. Один из драконов уже набросился на своих – он вышел из повиновения! Магам же и пришлось его забить… Я, честно говоря, даже не хочу помощи от магических существ! Куда спокойнее будет сойтись щит против меча, стрела против копья. Грудь в грудь мы тоже можем их одолеть! Дозволь, великий!
Нахмурившись, Филипп несколько мгновений молча смотрел на сражение. Очередные арифмы, брошенные против центра, выдохлись и медленно откатывались. Позади них, вдоль всего базиликанского строя, остались многие сотни базиликанских тел. Мёртвых тел – сегодня раненных было как никогда мало.
– Великий! – в третий раз нарушив все представления о чести, напомнил о себе Анфинос.
– Что?.. – словно бы от сна очнулся август. – Ах, это ты, стратиг… Разрешаю!
Обрадованный Анофинос соколом взмыл в седло и вскоре спереди раздался лающий его голос. Земля дрогнула и тридцать шесть тысяч стратиотов отборных арифм сдвинулись места, чтобы пройти одиннадцать сотен шагов до боя.
На некоторое время – прошло не меньше четверти вигилии – август отвлёкся. В государстве – пусть даже это всего лишь малая толика того, что было прежде, хватает проблем и без войны. А когда он вновь обратился взором на поле сражения, битва уже вспыхнула с новой силой.
Эти арифмы и впрямь дорогого стоили… Не только потому, что на них потрачено было во много раз больше золота, чем на все остальные. Далеко не каждый солдат, будь он хоть трижды триарий, сумеет презреть смерть и вот так, медленно, не ломая строя, прорваться сквозь тучу варварских стрел и дротиков. Эти – сумели. Устлали телами всю свою дорогу, но – сумели. Резня пошла грудь в грудь, а тут сказывалось огромное преимущество базиликанцев в числе. И стена, продержавшись ещё полчаса – тоже немалый срок – начала пятиться.
Каждый новый шаг вперёд, каждая пядь земли и каждый холмик, даже самый маленький, обходился арифмам очень дорого, но Филипп и солдаты чуть ли не впервые в этой войне были согласны между собой – любая цена не слишком велика, когда дело идёт к концу войны! К тому же – ещё один умный шаг – Филипп не пожалел усилий и собрал в этих арифмах, кроме защищавших родной дом милленцев, ещё и жителей Тулсы и Дарии. И тангарцев, хотя их немого осталось. Этим вовсе нечего было защищать, потому дрались они ещё более остервенело. Не обороняли – мстили. Может, потому отступали бесстрашные, не знавшие до сего дня поражений варвары? И наоборот – может потому так вдохновенно сражались воины, что не обороняли, но – мстили? Август Филипп, государь и император страны, именуемой Империей Базилиска не знал. Зато точно был уверен, что сегодня его воины сражаются, как варвары. И – вот как раз пришло доказательство – отчаянным ударом во фланг вражескому большому полку, сами подставившись под удар и пролезая по трупам, базиликанцы смогли смять «стену». Смять окончательно и – впервые за день – обратить в бегство несокрушимую гардарскую пехоту. Победа!
14.Ярослав. Вечер. Серебряный холм (близ ставки князя Лютеня).
Стрела прилетела неожиданно, меченоша не успел вскинуть щит и воевода Ивещей, вздыбивший коня поперёк пути отступающей «стены» безвольно, мешком обрушился на землю. Поздно было бросаться спасать его, поздно было рвать свой чуб – этим сейчас занимался меченоша воеводы. И слёзы сейчас ни к чему. Страдать – не время!
Ярослав сердито смахнул набежавшую слезу, отвернувшись, протёр глаза. Впрочем, стыдиться ему было нечего – воеводу Ивещея среди воинов-медведей любили, уважали и у многих сейчас замутило взгляд невольной, недостойной мужчины слезой. Но – лучшая память павшему – месть и ждать её оставалось недолго. Основная масса базиликанцев, конечно же, увлечённо преследовала бегущих пешцев, но и для двух сотен Ярослава работа ожидалась немалая и кровавая – отделившись от остального войска, отряд базиликанцев, никак не меньше чем три сотни воинов, коварно замыслил взойти на холм по расщелине. Ну что ж, пусть попытаются!
– В седло! – звонким от ярости голосом скомандовал Ярослав. – Покажем им…
Голос всё же сорвался, что не достойно настоящего сотника. Но яростный рык Ярослава подхватил Рудяк.
– Месть!
– Месть! – взревели дружинники, бросая коней в скок. Почти не уставших коней…
Они вылетели из расщелины внезапно, а спешившая в ту же расщелину базиликанская пехота, разумеется, разрушила строй и неспособна была встретить конницу так, как положено – плотной стеной щитоносцев, из-за спин которых полетели бы в лицо стрелы, «жёлуди» и дротики. Притом, что щитоносцев, снаряжённых огромными скутумами, что стрелков во вражеском отряде хватало. И побежали они далеко не сразу. А стрелки даже залп осмелились дать, выметя из сёдел немало добрых хлопцев! Конечно, от них немного от самих осталось, стоптали их враз. Но дрались базиликанцы остервенело, что-то кричали, умирая. Яростно, значит не просили пощады…
И всё же – побежали. Не сразу, но побежали и рубить стало легче – в спину бить хоть и подло, но удобнее…
Погоня только начиналась и даже не вошла в раж. Потому и отзывающий их сигнал рога услышали все. И остановились, недоумевая… Удивлён был и Ярослав. Он даже обернулся, теряя время – в сомнении. Нет, всё было именно так – конница, подобно его дружине выметнувшаяся навстречу наступающему врагу, спешно оттягивалась к холму. Боги! На вершине его шла сеча! Базиликанцы невесть как сумели туда прорваться!
– Назад! – заорал Ярослав, враз охрипнув. – Скорее!
Никогда наверное его вои не улепётывали от врага с такой скоростью… чтобы немедленно оказаться в гуще новой сечи…
Оказывается – прорвались! Отвлекли ударом в лоб, положив несколько сот своих воинов, а в это время с правого, ныне незащищённого ничем крыла ударили акриты. Много их оказалось, никак не меньше тысячи и хотя дружина княжеская была почти вся здесь, при Лютене, удар был слишком силён. Потому и отозвали конницу. Ну, а когда она подоспела, худо стало уже акритам. Многие полегли там, не сумев устоять, многих взяли в плен. Жаль только, порадоваться не удалось. Базиликанцы немедленно возобновили приступ, теперь ещё осторожнее. Измотанные, на усталых конях, дружинники уже не могли повторить свой маневр. И не осталось воевод, чтобы развернуть пешцев, смятённых и усталых. И не упрекнёшь их – целый день боя кого угодно измотает!
Впрочем, многие ещё сражались. Уже бесстройно, каждый сам за себя… И это была агония.
– А что, – пробурчал Рудяк, отирая кровь с разбитых губ, – может, ещё и отобъёмся!
Нет, не отбились…
Минуло два часа, и от приподнятого настроения не осталось и следа. От дружины Ярослава – тоже. Давно уже замолк – на веки вечные – ворчун Рудяк. Раненый тяжело, свалился по ноги наступающим базиликанцам Ждан и его не успели вытащить… Под рукой Ярослава хорошо если семь десятков осталось. Израненных, лишённых стрел и сулиц, с порубленными щитами и в посечённых доспехах… Тяжко! Самое же тяжкое было в том, что многие догадывались – победе уже не бывать, да и отступить не успеют. Был, конечно, шанс – оторваться в темноте. Был… И сплыл. Наверняка уж базиликанцы, сообразившие ударить во фланг, перекрыли и дорогу для отхода…
Именно в этот час Ярослав снова увидел князя Лютеня. Усталый, сам трижды раненный, он пришёл требовать стрелы. И лицом к лицу столкнулся с Лютенем.
– А, ты, сотник… – тихо сказал тот, кажется, затратив немалое усилие, чтобы узнать.
– Да, княже, я! – коротко ответил Ярослав.
– Что пришёл?
– Стрелы нужны. Побольше. И сулиц хоть полсотни!
– А нет! – в глаза Лютеня сверкнула ярость, но тут же погасла. – Целый день сражаемся, потратили! И у князя Буйслава нет… Верно, князь?
Буйслав, оказывается, тоже был здесь – вот почему вновь стало так многолюдно. Мрачный седовласый гигант, он был достаточно заметен, и то, что Ярослав не разглядел его сразу, было вызвано только усталостью.
– Верно! – глухим от усталости голосом ответил князь-тур. – Но продержаться всё равно надо, сотник! До темноты! Потом отойдём к дальнему лесу, а Волки нас прикроют. Князь Волод в курсе… Надо продержаться!
Волки… Волки, сумевшие удержаться на прежних рубежах, так и не отступившие, были последней надежной войска, о них постоянно говорили и в глаза и за глаза ругали воевод, не призывавших Волода Ярославского на помощь. Теперь становилось понятно – почему. Значит, волки будут прикрывать… Что ж…
– Трудно продержаться-то, без стрел! – угрюмо сказал Ярослав. – У меня всего семь десятков осталось. Даже меньше. И раненных среди них – через одного!
– Ты, я гляжу, тоже! – кивнул Лютень на белеющую под шлемом повязку. – Тилла как, справляется?
– Справляется! – вздохнул Ярослав. – Страшно ей, конечно! Баба!.. Но – держится хорошо.
Родовая кровь и впрямь не давала Тилле впасть в истерику или, того хуже, струсить. Хотя за этот день ей довелось увидеть слишком много такого, что девке её возраста видеть не положено. И даже добить троих своих хлопцев, которых невозможно было спасти. Трудно сказать, может чарами Добробога удалось бы спасти Ревеня, которому вспороло живот и выворотило наружу всё его содержимое… Может быть. Но никакой, самый искусный травник не смог бы сделать для него больше Тиллы. И умер он легко, даже не почуяв укола.
– Справляется! – мрачно повторил Ярослав.
– А стрел – нет! – тяжело повторил Лютень. – И не ищи! Обоз пустой – все возы опорожнили! Придётся обойтись мечами да секирами!
– Надо, так надо! – вздохнул Ярослав и, медленно развернувшись, тяжело пошёл вниз. Про себя ругаясь… Лучше бы остался на месте, хоть отдохнул бы. Скоро атака, а у него ноги не держат, секира из рук валится… Впервые позавидовал Яросвету, у которого меч! Секира меча в вдвое тяжелее…
15. Князь Лютень.
Приходил сотник Ярослав, просил стрелы… А где их взять, стрелы-то?! Понятно, без лучников удержать оборону не получится. Но стрелы кончились. Совсем кончились! Придётся на зубах держать холмы, на ярости… Хотя бы и было понятно, что ярости уже тоже не хватает. Устали воины – кто жив остался. И сражение они, гардары, проиграли. Теперь бы унести ноги…
А базиликанцы снова наступают. До того они вообще без перерыва давили, продыху не было, а тут дали полчаса роздыху, после чего снова – всё поле в квадратах их проклятой пехоты. Откуда что берётся! Ведь столько били… видать, не всех добили…
Внизу, готовя своих воинов к последнему для многих бою закричали сотники и тысячники, рядом тяжело вздохнул Буйслав. Пробормотал едва слышно:
– Вот и всё!
– Так думаешь? – остро глянул на него Лютень.
– Думаю! – вздохнул князь-тур. – Видишь же, даже этот твой любимчик, Ярослав, не удержался – пришёл!
– За стрелами! – сердито возразил Лютень, не отрывая взора от медленно надвигающихся арифм.
– За уверенностью набольших! – усмехнулся Буйслав. – Не думаю, что он её получил. И вряд ли получит снова. Боюсь, твоим надеждам не суждено сбыться. Базиликанцы решили не откладывать на завтра то, что могут сделать сегодня. Они добьют нас! И не постоят за ценой!
Он мучительно скривился, словно вдруг заболели все зубы, потом тяжко вздохнул. И тихо, так что теперь уже только Лютень мог слышать, спросил:
– В чём же мы ошиблись? А, Лютень?
Лютень пожал плечами:
– Не ведаю. Вроде и впрямь всё верно делали. И дрались честно, хорошо… Не терзайся, князь Буйслав! Нет в том поражении твоей вины!
– Мы, князья, всегда в ответе! – вздохнул Буйслав. – Всегда, Лютень! Если ты не понимаешь этого, жаль. Поздно уже учиться, медвежонок, поздно! Вот они идут, твои учителя! Спрашивать будут, как выучил урок…
-Мы их ещё сами поучим! – сердито огрызнулся Лютень. Впрочем… Впрочем уверенности в его голосе было явно меньше, чем злости. Слишком много было врагов. Слишком мало осталось дружинников…
А враг оказался умнее, чем думали. Пока били базиликанские тысячи, пока перемалывали их в узких ущельях городских улиц, среди лесов и на полях, ни умных полководцев, ни храбрых солдат среди них не различали. И вдруг – обнаружились. И те, и другие. В достатке. Да ещё прославленных гардарских воевод перебили, а остальных обороняться вслепую заставили, махать кулаками во все стороны. Яростью глаза застлали! Протрезвели воеводы, да поздно. И немного их осталось… Ивещей погиб, и Крещан – ранен тяжко. А Радовой, братик родный, стрелу словил. Тоже мёртв. И многие воины попроще его – мертвы. Войско уже погибло, и многим, очень многим бабам придётся оплакать своих мужиков, когда войско вернётся домой. Если вернётся…
Чтобы вернуться, надо хотя бы продержаться до темноты. Потом – уйти от погони. И – на Тангарию, где нетронутые стоят полки изменника Теодора. Предательство его уже несомненно, но хотя бы прикрыть разгромленных союзников он может?! Неужто не понимает, чем грозит его империи победа южан?!
Меж тем, до темноты было ещё далеко. Часа два – а это огромный срок, когда дело касается сражения. Базиликанские полководцы, те самые, чьё существование гардары обнаружили только нынче, явно не собирались давать сопернику шанс. В ранних сумерках южного вечера ряды наступающей базиликанской пехоты казались нерушимыми, а гардары, у кого остались ещё стрелы, сберегали их для залпа в упор.
– Эх, – простонал Буйслав, – сейчас бы конницу на них, конницу!!!
Лютень смолчал.
Конница… Конница была потеряна ещё рано утром, до полудня а после оного сражались лишь ошмётки той могучей конной орды, которую привели сюда Роды. Можно было, конечно, рискнуть Волками и швырнуть в пекло ещё и их тысячи. Зачем? Сражение этим не выиграешь, тем более отсюда некому поддержать эту атаку. Главное – продержаться. Просто продержаться!..
Базиликанцам осталось несколько десятков шагов, когда их первые ряды щитоносцев расступились, на миг сбавив ход, и вперёд выскочили юниоры-велиты, бесстрашно метнув в упор десятки пилумов, запустивших в полёт свинцовые «жёлуди». В ответ – ни стрелы. И глухой рёв глоток сотен воинов, хоть таким образом подбадривающих себя перед решающей стычкой. А потом – треск щитов, когда воины с двух сторон столкнулись в очередной раз. За день, наверное что и в десятый…
– Боги! – отчаянно прошептал Лютень. – Полжизни бы отдал за то, чтобы сейчас на этом поле хотя бы ещё десять тысяч оказалось! Лучше, конечно, конницы…
– Ты помечтай о том, чтобы темнота побыстрее наступила! – вздохнул князь Буйслав. – Ладно… Ты как знаешь, а я – вперёд. Помогу хлопцам… Чего здесь стоять, если всё равно ничем, кроме своей булавы помочь не могу?!
Он ушёл и весь час, что Лютень пытался как-то организовать сопротивление Туров и Медведей, а также прибившихся к Большому полку остатков правого крыла от князя-тура не было ни слуха, ни духа. Иногда Лютеню казалось, что из сражения доносится могучий рык князя, но скорее всего ему это казалось, не больше.
А потом Буйслав вернулся в ставку. Четверо можей – старших дружинников в помятых доспехах несли его на перекрещенных копьях и рука князя Буйслава, бессильно свесившаяся из-под корзна, была белой-белой. Словно ни кровинушки в ней не осталось.
– Буйслав, – Лютень даже не понял, как оказался рядом; рявкнул яростно, – Да опустите ж его!
Тут же набежали травники, даже ведуны подоспели… Князь-тур коротким взмахом отослал их прочь.
– Лютень…
– Я здесь, брат-князь! – немедленно ответил тот.
– Лютень, не получилось у нас! – чуть слышно прошептал Буйслав. – Ты выведи, кто остался! Слышишь? Выведи!
– Выведу! – поклялся Лютень. Встал, хмурый и злой. – Эй, кто там! Князя Буйслава – в тыл! Увозите немедленно! А мы ещё повоюем…
Сражение у подножия холма, куда вынуждены были отступить последние дружинники, кипело не переставая и не было ему конца и края…
16.Ярослав.
Ну, вот и настал он – последний бой Ярослава и его сотни. Сомнений в том не было ни у кого, некоторые, слабые духом, даже слезу пустили. Впрочем, оружие от того слабже держать не стали и базиликанцам пришлось сильно попотеть, чтобы оттеснить немногие десятки, закрывшие своими телами проход в ущелье между двумя холмами. Потом наступило временное затишье – где-то в сорока-пятидесяти шагах впереди перекликались стратиоты, кто-то надрывно кричал, видимо тяжко раненный. Ярослав тоже устроил перекличку:
– Яросвет, живой?
– Здесь я! – отозвался десятник. – Со мной пятеро…
– Добран?
– Я тоже здесь! Со мной трое.
Ждан!.. Богдан!.. Из сотни Рудяка кто?
Набралось тридцать восемь воев – в основном раненных. Из них только восемь оказались из сотни Рудяка. Правда, это вовсе не говорило о том, что все остальные погибли. Бои позади были жестокие, несколько раз сотня стояла на грани разгрома, кто-то мог просто потеряться в суматохе. Что ж, может быть, они сумеют выжить. Ярослав в спасение не верил, и о пощаде не просил.
Жаль только, мало было целых щитов – всего семь штук насчитали, да и то закрыли глаза на то, что у одного был разрублен наполы умбон, а другой лишится пятой части после удачного удара гардарского воина. Потом этот щит тот воин взял себе… Закрывал он только грудь до живота. Или живот до груди – если переворачивать круглый щит скверной стороной кверху. Но иного выхода всё равно не было и щит этот отобрал себе Яросвет. Встал в первый ряд, ворча и ругаясь по чёрному.
– Ну, вот… – тихо сказал Ярослав, ни к кому конкретно не обращаясь, – не думал я, что придётся принять последний свой бой на чужбине! Эх, браты…
– Не жалей, сотник! – тут же ответил ему Богдан, который, к великому сожалению своему и соратников не мог подняться и встать в строй – лишённый ноги. – Не жалей! Мы им тоже здорово показали! Будет о чём рассказать, когда попадём в Вирий! Уж Перун нами не побрезгует!
– Да… Ну, простите коль что не так, други! – коротко сказал Ярослав и поднял чужой, а потому не привычный щит, закрываясь.
Но им дали ещё почти полчаса времени перевести дух – базиликанцы тоже не хотели проливать лишнюю кровь, уже одолев и выпустили вперёд посла.
Невысокий, но сильный, весь словно из одного комка мышц сбитый, базиликанский посланник преодолел половину пути и остановился, не доходя до первого ряда гардар шагов тридцать. И почти тут же в полумраке позднего вечера раздался его громкий – за это наверное и послали, – чёткий голос… на хорошем языке Рода.
– Эй, варвары! Вы меня слышите, я не сомневаюсь…
– Ну, даже если так?! – раздражённо поинтересовался Ярослав.
– Мой командир, благородный трибун Вимул Лорий Кор, – имя далось послу с некоторым трудом, – предлагает вам сдаться! Прямо сейчас. Жизни вам сохраним – обещаем!
Ярослав несколько мгновений молчал – за спиной послышался ропот недовольных его молчанием воинов, – а потом решительно и тоже громко, чётко произнёс длинную фразу из всех известных ему ругательств на базиликанском. Было их немного и он наверняка кое-где напутал, но общий смысл несомненно был правильным. Оскорблённые стратиоты взревели возмущённо и бросились вперёд. Перемирие, не продлившись и получаса, закончилось.
– Вот и хорошо! – пробормотал Ярослав, ловя вражеский пилум на щит и ловким выпадом вспарывая брюхо набежавшего стратиота вместе с лорикой и выпущенными наружу кишками. – Терпеть не могу ждать!
А базиликанцы в первый приступ умылись кровью… Видимо, они решили, что возьмут этот небольшой отряд, один из многих на поле битвы, голыми руками. И поняли, что ошиблись лишь тогда, когда щитоносцы первого ряда ударили быстро и неотразимо. А потом кто-то из стратиотов узрел гривны, по обычаю свисавшие поверх доспехов, выкрикнул: «этерия!» и попятились даже самые храбрые. Гардарских дружинников за сегодняшний день успели оценить высоко и старались в рукопашной с ними не сходиться. Здесь же – чуть ли не впервые – дружинники сражались в пешем строю и их попросту не признали. Пока не стало слишком поздно. И здесь, в узком месте, неважно было, что базиликанцев втрое, если не вчетверо больше, что многие дружинники ранены, а стратиоты – сплошь свежие, только из резерва. Куда важнее было, что тут как раз Ярославу и его воинам попались не ветераны из сломавших сопротивление «стены» арифм, а наспех набранные в окрестных викусах новобранцы из числа тех, кого в другой ситуации даже в «юниоры» бы не взяли. Будь их в десять раз больше… Впрочем, что тут гадать. Их было – по меркам их умения – немного. И гардары немедленно доказали, что даже тридцать усталых воинов могут многое, если против них – неумехи. Весь бой занял не больше четверти часа, заполненного глухим скрежетом железа о железо, отчаянными криками бойцов и стонами умирающих. И опять же – раненных почти не было. В тесноте ближнего боя раненого воина затаптывали быстрее, чем ему успевали оказать помощь. Нередко – свои же и затаптывали.
Но вот стратиоты, сражавшиеся довольно храбро и даже в меру сил умело, не выдержали и откатились назад, оставив под ногами ринувшихся вслед гардаров больше тридцати мёртвых тел. Ещё несколько солдат погибло во время отхода, под мечами и секирами бросившихся следом гардар; но тех интересовали не столько спины бегущих стратиотов, сколько брошенные по причине этого самого бегства щиты и сулицы, здесь именуемые пила. И того и другого набросали порядочно, так что теперь Ярослав мог позволить себе и два ряда из четырёх наличных поставить со щитами. А следующих «гостей» встретят дюжиной и ещё двумя пилами. Оно, конечно – пользованные пилы в силу мягкости своего наконечника, особого вреда принести не могли. Ну, да хоть пугнуть…
– Худо дело! – доложился Яросвет, отдышавшись и сунув в руки задумавшемуся сотнику почти целый скутум. – На шесть хлопцев нас меньше стало! Да восемь – раненные. Этак мы и в три ряда не встанем! А ещё один приступ, что ж, в один ряд вставать прикажешь?!
– Ты не бойся, – «успокоил» его подошедший Ждан, – следующей атаки мы просто не переживём!
– Настоящий друг! – восхитился Яросвет, неприятно оскалившись. – С такой верой в победу нам даже мечи не нужны! Враг сам подохнет… заразившись от тоски нашей!
Ждан почему-то смолчал. Впрочем, время показало, что он оказался прав. Немного времени прошло, прежде чем новый отряд стратиотов – на этот раз настоящих, а не сброда – возник на краю лощины. И тут же сверху, сразу с двух сторон, ударили лучники и пращники. Привычно вскидывая тяжёлый скутум под удар, Ярослав уже понимал – теперь недолго. Раз лучники вражеские сумели забраться на вершины холмов, значит, гардар там уже нет. Или их дела очень плохи. Значит, тридцать воинов внизу долго продержаться не смогут. Он был настолько уверен в этом, что сражался уже чисто механически, хотя его врагам от этого легче не было и тяжёлая секира взяла жизни ещё шестерых, прежде чем из тяжёлого, но организованного боя всё перетекло в разряд беспорядочной сечи все против всех. Ярослав и здесь продержался дольше других – успел увидеть, как рухнул пронзённый несколькими мечами непревзойдённый лучник Добран, как орал что-то яростное, отмахиваясь от четверых Ждан… А Яросвет всё это время и так был рядом. Спину прикрывал. Трижды раненный, нашедший опору себе в спине Ярослава, он тяжело отмахивался мечом и всё чаще Ярослав слышал его короткие стоны, когда вражеский клинок вновь пробивал безупречную прежде защиту. И вот – конец. Негромко выругавшись, Яросвет сполз по спине и рухнул на землю. И не было времени даже оглянуться, посмотреть, что с ним. На Ярослава сразу навалились, он сражался сколько мог, обороняя тело друга. Долго так продолжаться не могло. Что-то тяжёлое прилетело в затылок, в глазах враз потемнело и Ярослав безвольно обрушился на землю. Земля приняла неласково, выбив дыхание… А дальше он ничего не помнил…
17. Ярослав.
… – Яр! Ярослав, очнись!.. Да открой ты глаза! – полный тревоги голос гулким эхом отдавался в голове. Словно там больше ничего не было. Ярослав нехотя разомкнул веки и попытался разглядеть человека, склонившегося над ним. Получилось это далеко не сразу, но потом расплывающееся лицо обрело чёткие очертания. Мальчишеское лицо – лицо отрока Руцкаря, горделивого мальчишки, удостоенного чести носить меч воеводы Радовоя…
– Руцкарь… – улыбнулся ему сотник, – значит, ты тоже умер?
– Почему – умер? – удивился отрок. – Я живой!
Тут как раз словно ватой забитые до того уши Ярослава прочистились и он расслышал глухой гул человеческих голосов вокруг. Сил хватило только на то, чтобы сесть и оглядеться… Лучше бы он сразу умер!
На сотни шагов вокруг простилалось широкое и ровное поле. Наверное, в другое время здесь сеяли зерно, получали неплохой урожай… Нескоро что-то вырастет на нём вновь. Сотни, тысячи пленных гардаров, посаженных на него, покрывали поле плотнее иных ковров. Многие стонали, просили воды, кто-то плакал; большинство молчало – угрюмо и зло. Сражение было жестоко, у базиликанцев тоже было много погибших и пленные не ждали для себя ничего хорошего. Это – не говоря о том, что поражение надломило многих, потрясло. Ждали победы – лёгкой, к какой привыкли за этот год войны. Дождались – сокрушительного поражения, от которого теперь враз не оправишься!
– Мы – в плену? – на всякий случай уточнил Ярослав.
– Да, сотник, в плену! – уныло кивнул отрок… Замолчал угрюмо, сам потрясённый своими словами.
Четверть часа спустя базиликанцы, плотными цепями окружившие пленных, засуетились и начали действовать. Конные отряды разрезали общую массу гардарских пленников на полторы-две дюжины более мелких частей, к каждой приставили отряд и куда-то погнали. Тех, кто мог передвигаться. Раненных велено было оставлять. Если оставлять не хотели,
– Делят нас! – Ярослав сумел, опираясь на крепкое плечо Руцкаря, подняться. Вот только был не уверен, что сможет ещё и идти. – Чтобы мы, значит, не пытались сопротивляться!
Он, конечно угадал – во многом из-за того, что и сам бы поступил так. Разделённые на десять-двенадцать сотен в отряде, гардары уже не представляли собой той силы, как раньше. Двадцать тысяч пленных – даже израненных, надломленных и безоружных – запросто смогут побить небольшое войско. Или потрепать его так, что мало не покажется. Теперь же каждый отряд, вынужденный идти чуть ли не маршевым шагом, погоняли конные клибанарии, при одном взгляде на суровые рожи и длинные копья которых совершенно не хотелось сопротивляться… Впрочем, о сопротивлении сейчас думали только самые непокорные, и на тысячу, в которую попал Ярослав, таких оказалось не слишком много. В том числе и потому, что считая плен позором, гардары не ждали от врага ничего плохого. Большинство пленных базиликанцев совсем неплохо жили в плену… до недавнего времени. Не было у воинов причин ждать к себе худшего отношения! Не было!
Их загнали в какой-то огороженный частоколом загон, заперли снаружи ворота и выставили на стены стрелков. И опять же – великолепный шанс для побега использовать не было охоты даже у Ярослава. Вымотанный до предела, не способный даже устоять на ногах, сотник рухнул лицом в грязь и так лежал не меньше получаса, пока не набрался сил настолько, что смог подойти к бочке и выпить немного отдающей затхлью воды. Впрочем, даже она была сейчас подобна нектару. А ещё сотник вспомнил, что давненько не ел…
Он уже шёл – вернее, плёлся обратно, когда со стороны раздался негромкий, надтреснутый голос:
– Ярослав!
Голос был знакомый. До боли знакомый. Но чей – Ярослав понял лишь тогда, когда подошёл. Неслаб, молодой воевода, высоко взлетевший в последние часы битвы, когда не было уже ни Радовоя, ни Ивещея. Когда погиб Крещан и Туры лишились князя Буйслава…
Воевода Неслаб был, разумеется ранен – и не раз, иначе не сдался бы в плен живым. И его – молодого, полного сил и здоровья – вымотал этот бег в составе пленной тысячи. Он даже не встал попить, хотя наверняка хотел – и губы уже потрескались от жажды.
– Воевода?! – удивлённо спросил Ярослав. – Ты здесь?
И без того, от природы красное лицо Неслаба сделалось вообще багровым. Стыдно было признаваться в собственной слабости.
– Здесь… – хмуро ответил он, отводя глаза, – меня выбили из седла и оглушили! А ты как здесь?
– Так же! – просто ответил сотник. Помолчал, потом трудно спросил про князя.
– Князь… – Неслаб тяжело вздохнул и Ярослав понял всё без ответа. – Не знаю я, где Лютень! Я раньше свалился, чем витязи вокруг него полегли. Впрочем, спастись он не мог – не надейся. Там совсем немного воинов оставалось тогда – не больше десятка. А мои, кого я собрать под стяг успел, прорваться со мной не смогли. Без меня – не ведаю. Боги, они для того и живут в Вирии, чтобы свершать чудеса здесь, на земле. Может, они и прорвались… Но ты – не надейся!
– Не буду! – пообещал Ярослав. – Не буду… Воевода, а остальные – что? Мне ж из лощины ничего не видно было! И гонцов вы не присылали…
Неслаб помолчал, видимо понимая, что его слова жадно и нетерпеливо ловит не только Ярослав, но и многие дружинники вокруг. Потом тихо, осторожно ответил:
– Туры и Медведи почти не спаслись. Соболи, Лисы, Змеи погибли, пожалуй, все. Вот Волки и Ежи, те ушли. Как взяли наш холм, так Волод и скомандовал отступление. Ночь у них была, кони свежие, да мы до рассвета ещё дрались… Может, и спасутся!
По голосу воеводы было видно, что сам - не верит. Но тут же в несколько голосов подтвердили – уйдут, непременно! А потом к ним на подмогу южане подойдут – Орлы да Соколы, да прочие Рода, что у Проливов базиликанцев били. И придут на выручку своим. Ну, а они здесь помогут…
Впрочем, до того надо было дожить. И сил хоть самую малость подкопить. Вот хотя бы той бурдой, что сейчас начинают разливать у ворот…
18. Август Филипп Красивый. Миллениум. 12 день месяца Червеня (по гардарскому месяцеисчислению).
В Миллениуме бушевал праздник. Любой воин – самый задрипанный обозник – немедленно оказывался в окружении десятков, сотен людей, каждый из которых желал хотя бы вскользь прикоснуться к герою-защитнику. Некоторых пытались качать… Кое где дело дошло уже и до драк – герои отбивались и никак не желали получать причитающиеся им почести. Таких слегка вразумляли. Дружески, по-отечески. Тумаками по шее. Герои, не герои, а вольные жители Миллениума – выше их будут!
…Здесь, в огромном Золотом Дворце августов, было тихо и прохладно. Все окна – от огромных, выходящих в сад, до маленьких стрельчатых бойниц под самой крышей, были наглухо закрыты, чтобы отгородить обитателей дворца от шума. Август гневался…
Август гневается! О, от одной этой фразы замирали сотни сердец, многих новелиссимов даже казнить не надо было – достаточно было просто нахмурить брови. Так было всегда. Сегодня, впрочем, все понимали – им, простым чиновникам, бояться нечего. Провинился перед августом лишь один человек – прощённый и облечённый всей полнотой военной власти архистратиг Анфинос. Он, только он виноват в том, что немалая часть варварского войска, разгромленного под гениальным управлением великого Филиппа, сумела уйти! Преследование… Преследование идёт. Молодой стратиг конницы Антоний Главк Младший возглавил ошмётки конницы и посаженных на коней акритов. Преследует… Пока вестей нет…
Что до августа, он закрылся тройным кольцом этерии и за этим непроницаемым щитом молча бесновался в Оролгусе[139]. Огромный зал, наполненный самыми различными приборами для измерения времени – от огромной, в четверть зала клепсидры[140], до новомодных магических часов, напоминавших обычные песочные, подходил для его страданий наилучшим образом. Сейчас, например, Филипп забавлялся тем, что пытался сбить механизм водяных часов, подставляя пальцы под струйки, текущие в них. Пока что работа клепсидры замедлилась ненамного, но то ли ещё будет дальше. Времени впереди много…
Тут август ошибся. Его ожидание подходило к концу. Вошедший адмиссионалий[141] громким и чётким голосом возвестил прибытие архистратига Анфиноса и стратига Антония. И если появление первого не вызвало у августа особой реакции – старик и оставался в Миллениуме, наводил порядок среди растрёпанных войск Империи, то Антоний… Он же должен был быть далеко! Преследовать бегущих варваров!!!
Стратиги, в отличии от бедняги-чиновника ввалились в Оролгус без церемоний, оглушительно топоча тяжёлыми боевыми сапогами. Старик Анфинос, тот ещё более-менее прилично выглядел, а вот Антоний, тот сразу видно – только что из боя. Дорогая лорика из булатных пластин – вся во вмятинах, на левом бедре вовсе распоротая. На лице, благородно курносом и веснушчатом – свежая царапина, алеющая от виска до подбородка. Значит, не уберегла даже заушина шлема, опускавшаяся там же.
– Почему ты здесь? – холодным, тяжёлым голосом сказал август, обращаясь напрямую к Антонию и совершенно игнорируя архистратига. – Почему не преследуешь врага?
– Они отбились, величайший! – склонился в низком поклоне несомненно ощущавший свою вину стратиг. – Прости, я так спешил, что слегка увлёкся. Передовая тысяча попала в засаду, которую эти мерзавцы устроили против нас, там большие потери… Но мы всё равно не остановились, пока была хоть малая надежда догнать их! Прости, величайший…
– Нужно мне твоё «прости»! – взорвался Филипп. – Варвары – ушли! Притом ушло их достаточно много, чтобы, объединившись с закатниками, порядком потрепать наши нервы! Все мои замысли пропали из-за вашей нерадивости! Анфинос, тебе даю последний шанс – к закату ты должен направить войско в погоню. Всё войско!
Довольно долго Анфинос молчал, собирался с духом, только сильнее доводя государя своим молчанием. Потом, тяжко вздохнув, всё же решился и возразил:
– Увы, это невозможно, величайший… Наша армия выдержала тяжелейшее сражение, какое только могло быть! Победа над гардарами далась нам безумной ценой – убито и ранено почти пятьдесят тысяч! Самое страшное, мне пришлось на многие арифмы ставить новых командиров! И к тому же – у нас почти двадцать тысяч гардарских пленных. Уже есть проблемы. В двух лагерях варвары пытались поднять восстания! Подавили. Но большой кровью… Армия не сможет сейчас преследовать!
Нелегко далось ему это признание. Аж взмок весь, бедняга!
– Так… – страшным был взгляд Филиппа, просто жутким! Одним своим словом он поверг в состояние полного ступора бесстрашного архистратига. – Что ты скажешь, стратиг Антоний7
Наверное, сейчас мог наступить звёздный час Антония. Согласись он с августом, пообещай немедленно бросить армию в погоню, и стал бы архистратигом. Потом можно было бы снова развести руками – не догнал мол. Но на беду свою, командующий конницей был честен. Он так замотал головой, что будь она чуть послабже прикручена, отвалилась бы.
– Нет, величайший! Это невозможно…
Филипп – и это качество его было несомненно, в нужный момент умел отступать и уступать. Скрипнув зубами, уступил и нынче.
– Хорошо, оставим их жить. Пусть себе! – холодно сказал он, не глядя на стратигов. – Торинги, думаю, тоже не соперники нам более. Остались – варвары в Вассилиссуме. Что там они? Так и сидят в городе?
– Грабят! – тяжело вздохнул стратиг Анфинос, многие проастии[142] которого оказались ныне под пятой иноземных захватчиков – именно там, под Вассилиссумом.
– Это хорошо… – медленно произнёс август. – Грабят, это – хорошо! Охлос не станет на их сторону… А мы пока разберёмся с пленными. Сколько их, говоришь?
– Двадцать тысяч… почти! – немедленно ответил Анфинос, к которому был обращён вопрос. – Много раненных, но тысяч семь-восемь вполне здоровы. Можно хоть сейчас направлять их на корабли, заменять гребцов!
-Я слышал, варвары не слишком хороши в роли рабов! – неуверенно возразил Антоний. – Мой старший брат – навклир, он говорит, среди варваров нередки мятежи. Даже корабли бывает пропадают!
Он окончательно смешался под пристальным взором августа. Сейчас он мало походил на храброго и умелого полководца, чья конница во многом определила исход сражения, не одолев, так измотав дружину врага. Страшные бронированные конники варварских архонтов, которых все базиликанцы особенно опасались до сражения, так и не исполнили своего предназначения.
– Ты прав! – неожиданно сказал Филипп, мягко улыбнувшись стратигу. – Ты прав, и мы не станем отдавать их на корабли. И продавать на рынках не станем. Пожалуй, это было бы слишком рискованно. Однако, неверным поступком было бы и оставить их просто так. Есть торинги, есть варвары в Мраморных горах и Вассилиссуме – они могут прийти сюда и тогда эти двадцать тысяч пленных окажутся тем засадным полком, который переломит ход битвы!
– Так что же с ними сделать? – искренне изумился архистратиг, мудрейший и осторожнейший Анфинос. – Прости, величайший, я тебя не понимаю! Не казнить же такое количество? И потом, они пленные! Это будет бойня!
Филипп, который как раз такой приказ и намеревался отдать, немедленно перестроился, правильно уловив в голосе архистратига те нотки, что заставляли маневрировать и увиливать от прямого ответа. Он сокрушённо покачал головой, вздохнул:
– Хорошо же ты думаешь о своём государе! Нет, конечно, не убивать! Только ослепить. Оставить по одному зрячему на десяток, остальных – лишить зрения! Тогда – они не враги. Тогда – можно не опасаться их подлого удара в спины! Что молчишь, не согласен?
– Э… – пробормотал смущённый Анфинос, – не знаю даже… Ты – мой господин, я выполню любой твой приказ… Но они – воины! Честно ли это: калечить таких же воинов, как мы?
– Если я сказал – честно! – твёрдо ответил август. – Но ты, я вижу, колеблешься? Ты не готов7
Анфинос прикрыл глаза, чувствуя, как кружится голова, лишившаяся всех мыслей, звенящая, как колокол; раскалывающаяся от боли. Скажи он сейчас, что готов выполнить приказ, что немедленно начнёт его исполнять, и – все его ошибки останутся в прошлом. Или нет? Или его колебания станут достаточным основанием для подозрительного и жесткого августа, благодаря которым карьера архистратига закончится?
– Я… – медленно, холодеющими губами промямлил Анфинос, – я не могу. Они – воины, ни в чём не виноваты! Не по-божески так!
– Вот как! – протянул август. – «Верный» мой слуга! Значит, выполнишь мой приказ? Любой? Заметно!
– Государь! – промямлил Анфинос. – Я не палач, я – воин!
– А ты что скажешь? – «забыв» про Анфиноса, обернулся август к бледному, похоже, готовому рухнуть без чувств стратигу Антонию.
– Я… – прошептал тот сорванным голосом. – Я – верный твой слуга! Приказывай!
Взгляд августа Филиппа смягчился. Есть ещё верные люди в его государстве!
19.Ярослав и Руцкарь. Вечер 12 дня Червеня.
К вечеру народ слегка поуспокоился, что совсем не входило в планы Ярослава. Получалось так, что большинство ратников решили – будь что будет, а они подождут, пока их освободят извне. Лишь два десятка – пусть раненных, но готовых рискнуть, в основном из дружинников – удалось сговорить действовать. Впрочем, Ярослав не сомневался, что как только они начнут, к ним обязательно присоединятся остальные. Не станут же смотреть, как гибнут их братья!
Начать решили ночью. «По холодку», как с усмешкой буркнул немолодой сотник из рода Змея – один из немногих, выживший в полку правой руки. Конечно, с наступлением сумерек внимание стражников на стенах возрастёт, да их и просто станет больше. Но не переть же с голыми руками на копья и стрелы! Ночью хотя бы шанс будет!
Вот уже и вечер. Коло пока ещё светит ярко, но скоро должно скатиться за виднокрай. Тогда и начнут. Четыре группы по пять человек по возможности незаметно рассредоточились около разных стен, причём Ярослав не мудрствуя лукаво взял на себя ворота. С ним – Руцкарь и ещё трое дружинников, двое из которых – Медведи. Хватит! Правда, у ворот – два десятка охраны, но разве сможет выдержать простой стражник натиска княжеского дружинника?!
– Эх! – скривил губы Ярослав. – Мне бы мою секиру! Ну, хотя бы простой меч!
– А мне бы и ножа хватило! – кровожадно вздохнул кто-то из дружинников-медведей. – Ещё как хватило бы!
Они разместились у самых ворот, негромко переговариваясь и с трудом сдерживаясь, чтобы не начать прямо сейчас. Темнело довольно быстро. Только что Коло озаряло светом весь лагерь, а вот уже они – в тени. Освещена только дальняя часть лагеря, ну да с ней – Бог с ней пока.
– Может, начнём, сотник? – горячим дыханием обдав ухо Ярослава, спросил дружинник-тур из его группы.
Ярослав и сам подумал, что – пора, но тут вмешалась Судьба. Заскрипели наспех навешенные ворота и внутрь, старательно равняя ряды начали заходить тяжело вооружённые воины. Ряд за рядом, десяток за десятком. Только у ворот их встало не меньше полусотни – ощетинившихся частоколом из копий, заслонившихся высокими щитами. Перегородили дорогу так, что даже и думать о сопротивлении было глупо и грешно. Тут же и на стенах возникли многочисленные воины – лучники и пращники, все с оружием наготове, все – злые, напряжённые. Словно только сигнала ждущие.
– Что это они? – удивился Руцкарь. – Никак ихний князь к нам заявился?
И впрямь – в ворота въехал богато одетый молодой человек на дорогом коне. Поскольку никто из гардаров августа Филиппа в лицо не видал, многие решили, что перед ними – именно он. Гул недоумённых голосов, взвившийся во дворе при появлении воинов утих, а многие даже вставать стали – кто мог встать. Однако всадник поспешил опровергнуть эту их идею.
– Я – стратиг Антоний! – сурово сказал он по-базиликански. Поняли немногие, остальные разобрали только, что имя названо другое. Послышались разочарованные выкрики, кто-то сел, иной вслух и громко высказал всё, что думает о всяких там южанах, не дающих даже спать, н то что поесть или там облегчиться нормально. Последнее быстро становилось проблемой – во внутреннем дворе уже тяжело было дышать из-за испарений, вдоль стен, а то и посредине двора громоздились кучи, натекли немалые лужи… Вон, сам стратиг уже сморщился, сполна вкусив прелести и ароматов двора. А что поделать, когда хочется?!
Из-за коня стратига появился ещё один базиликанец – в этом заметна была примесь гардарской крови. И на языке Рода он говорил вполне внятно…
– Мой господин и повелитель, великий август и правитель Империи Базилиска Филипп Победоносный добр и справедлив. Вы, вторгшиеся на его землю, бесчестно мучавшие его народ, не страшитесь смерти! Август Филипп Справедливый прощает вам ваши прегрешения… А сейчас вас разделят на центурии и по одной станут выводить за ворота. Не сопротивляйтесь и подчиняйтесь приказам стражников. Это – в ваших интересах! Любое сопротивление будет караться смертью… Начинайте, трибун!
Трибун, немолодой и уже седой ромей заметно сморщился от этого приказа, но подчинился ему. Его воины начали дробить общую массу на части и при их появлении даже отчаюга Ярослав не рискнул начать действовать. Готовый к неожиданностям враг опасен вдвойне, к тому же его люди без оружия и доспехов, а базиликанцы – полностью снаряжены для боя. Сейчас, именно сейчас, он не видел ни единого шанса…
Ярослав и его пятёрка попали в одну сотню, но из бойцов, достойных внимания, там почти никого не оказалось. Вообще базиликанцы, видимо опасаясь возможных мятежей за воротами, довольно равномерно разбавили здоровых ратников раненными, справедливо полагая, что родянин своего товарища не бросит, а отягощённый им, раненным, далеко не уйдёт. Если вообще рискнёт сопротивляться…
Так и оказалось. Гнали их опять же быстро, почти бегом, не давая не то что перевести дух и собраться с мыслями – даже оглядеться. Гнали долго и к концу пути даже Ярослав, кроме раны на голове особо не пострадавший, чувствовал себя совершенно обессиленным. Пришлось коротко покачать головой, запрещая тому дружиннику-туру, что мечтал о ноже, даже думать о начале мятежа. Не сейчас. Может, когда им дадут передышку…
Их остановили в двух-трёх вёрстах от лагеря – здесь заметно больше было воинов, горели костры, стоял крепкий запах крови – словно на бойне.
– Эй, сотник, – тревожно прошептал кто-то из дружинников из-за плеча, – нас не на бойню ли привели?
– Не должны! Слово ведь дали! – усомнился Ярослав, на всякий случай подбираясь. Сдаваться без боя он не собирался. Даже сейчас, когда сил сопротивляться почти не осталось, а многие раненные дружинники находились ближе к смерти, нежели к жизни и прикончить их было милостью.
И опять им не дали перевести дух, а Ярославу – собраться с мыслями. Конники стратига имевшие на гардар особенный зуб – их немного осталось после сражения при Миллениуме, безжалостно расшвыривая ослабевших пленников, врезались в толпу и начали делить её на десятки. Малейшее сопротивление давилось безжалостно и, кажется, даже с удовольствием. Опять же – ни в одном из десятков не собраны были только здоровые пленники. Даже здесь им не давали шанса.
Всё тот же толмач – или другой, но очень похожий на первого – возник перед гардарами и, ехидно улыбаясь, сообщил им:
– Милостью августа нашего, императора Филиппа вам сохранена жизнь! Однако август Филипп не может оставить безнаказанными ваши поползновения против его власти! Вы будете наказаны! В милости своей, август Филипп лишает вас всего лишь зрения, и то на каждый десяток останется один зрячий. Поводырь, который отведёт вас домой! Эй, люди!..
Тут уж даже самые ослабевшие начали сопротивляться – слепоты мало кто не страшится, а уж тем более – того мучительного процесса, каким изымается зрение у человека. В нескольких местах зазвенел металл – кто-то сумел выхватить у врага и подороже продавал свою жизнь… Ярослав не успел. На плече у него повис раненный дружинник, и пока он освобождался от ноши, сразу четверо стратиотов повисли на нём, заламывая руки, перехватывая глотку заранее заготовленной петлёй… Самый могучий воин, когда против него всё, даже воля Богов, не сможет выстоять долго. Ярослав сумел сбросить с себя двоих, но тугая кожаная петля перекрыла ход воздуху, в глазах потемнело и сотник рухнул без сознания, уже не чувствуя, как стратиоты вымещают на нём свою ненависть. Только рёбра похрустывали…
Он пробыл в беспамятстве недолго – с четверть часа, но этого времени хватило базиликанцам, чтобы прогнать через четырёх палачей половину этой сотни. Теперь уже можно было уверенно сказать – не первой. И пятна крови, местами сплошь покрывавшие собой траву, и уверенность, привычность в действиях солдат и палачей… Они, похоже, успели опьянеть от страданий остальных…
Ярослава – он ещё не мог идти, в голове гудело а ноги слушались плохо, волоком подтащили к жутковатого вида конструкции, возле которой стоял совершенно обычный, средних лет муж, скромно одетый и скромно выглядевший. Разве что в глазах, глубоко посаженных глазах палача иногда проскальзывало что-то вроде сочувствия. Иногда.
– Не бойся! – сказал он на ломанном гардарском. – Я не сделаю тебе больно… очень. Ты ведь воин – вытерпишь!
Ярослав, почуяв, как силы начинают возвращаться, рванулся вновь, уже не обращая внимания на боль в вывернувшихся суставах, на то, как мало воздуха в лёгких. На него навалились всерьёз, распяли на лежаке и старательно примотали члены и голову.
– Ты лучше не дёргайся, варвар! – по-прежнему дружелюбно посоветовал палач. – Больнее будет!
Ярослав, однако, сопротивлялся до конца. А закричал только тогда, когда жар раскалённого прута обжёг ему ресницы. Потом наступило спасительное небытие…
Заключение
Две седмицы – до конца месяца Червеня, продолжались казни на полях под Миллениумом. Воины, воплощавшие в жизнь приказ августа, опьянели от страданий гардарских пленников, но даже среди них вздымался ропот против такого жестокосердия Филиппа. К тому же князья Волод и Горислав, собравшие вокруг себя разгромленное войско, оказавшееся на удивление большим – сорок с лишним тысяч – потребовали действий от торингов и император Теодор счёл, что пришло его время. Торингские корунелы двинулись вперёд, легко сшибая по дороге небольшие заслонные отряды базиликанцев, а воды Срединного моря вспенили своими острыми таранами корабли гардарского флота – князья родов Орла и Сокола наконец-то сдвинулись с места. Встревоженный август Филипп, в очередной раз выслушав твердивших своё – что армия не выдержит нового сражения – стратигов и вынужден был посылать послов к гардарам и к Теодору. И тем и другим от твердил, что не хочет войны, что готов мириться. Теодору, к тому же, послал секретное послание, в котором пообещал отдать почти все базиликанские земли за Золотыми горами. А это – серебряные и железные рудники, копи драгоценных каменьев, золотые размывы и многое-многое другое. И Теодор снова остановил свои полки. Князь Волод рвал и метал, но в одиночку, с измученной армией не сунулся. Был зело осторожен. Войска простояли друг против друга почти два месяца, но к концу лета мир был заключён. И хотя гардары его не признали, они находились здесь как наёмники и вынуждены были подчиниться воле Теодора. Напоследок, впрочем, они прокляли Филиппа и весь его род, закрыв свои границы для базиликанцев до тех пор, пока семя филиппово будет на престоле Базилики. Филипп предпочёл пропустить эти проклятья мимо ушей. Его армия с каждым днём наливалась силой, возвращались в строй раненные, а в тылу у торингов начали действовать отряды возмущённых грабежами крестьян, остатки разгромленных прошлой зимой акритских банд и армейских когорт. Обозы и целые караваны гибли один за другим и, по подсчётам Филиппа, вскоре должно было начаться настоящее бегство врага из его страны…
Он угадал! К осени ушли гардары, а первый выпавший снег покрыл собой следы отступивших полков торингов. Годом спустя мирный договор был подписан в присутствии обоих дворов, на границе, под развалинами Малого Кирифора. Единственного базиликанского города за Златогорьем, оставшимся под властью Филиппа. Война, которой суждено прозвание Великой завершилась там же, где и началась. Вряд ли кто мог быть доволен её итогом.
Эпилог
Минуло два года после Войны и мир Терры успокоился. Оплакали павших, отогрели замёрзшие на войне сердца живых… Вновь началась обычная жизнь. Мирная жизнь.
Вернувшиеся в Холмград воины занялись тем, чем занимались раньше, до Войны – ратаи – к плугам, охотники – в леса, ремесленный люд – в мастерские. Только вот дружину совсем юному владетелю рода Медведя Изяславу пришлось набирать заново. Из дружины хорошо если каждый десятый вернулся. Половина – израненная. Из отроков вообще двое вернулись.
Впрочем – всё ещё возвращались. По сию пору из базиликанского плена возвращались слепые калеки. Их привечали – героев. Князь специально для них построил огромный дом… в дальнем конце Гончарной улицы. Там и жили те, кому некуда было идти. Случались и такие – два года, да год войны – срок огромный. Не каждый дождётся. И тем более не каждый примет и приветит слепого прихлебалу, когда вокруг – тяжкие времена, чуть ли не голод.
Два года прошло…
Очередного слепого воина, идущего, впрочем, пусть медленно, но ровно и – прямой походкой уверенного в себе человека, пропустили через Золотые ворота под самое закрытие. Уже стемнело, да ещё и дождь моросил целый день – ни зги не видно. Был Серпень, обычно ласковый и нежный, но по небу, заслоняя медленно бредущее к зениту Влесово колесо, неслись во весь опор чёрные тарпаны-тучи. Похоже, сам Перун прогневался на кого-то. И дождь не разряжал тучи, они только ещё больше чернели… Быть грозе!
– Поспешай, отче! – напутствовал седого старца с грязными и наверное вшивыми космами до пояса добросердечный стражник. – Идти-то есть куда? А то в Гончарный иди. Там всех привечают!
Странник коротко кивнул и быстро, уверенно пошагал вглубь города. Непохоже, чтобы путь его лежал на Гончарную улицу.
– Ишь ты, и повязка ему не помеха! – пробормотал добросердечный стражник.
Второй только вздохнул. Его брат – старший брат, княжеский дружинник Ждан – навсегда остался на полях под Миллениумом. Он, правда, всё равно надеялся, а жену брата и братучадо, родившееся уже после его ухода, взял на себя, меньшими. Так завещал Род…
– Ждут поди! – продолжил тему один стражник.
– Ждут ли? – вздохнул второй…
Странник был уверен – ждут. И знал, куда идти – сотни, тысячи раз хаживал этим путём, к Крому княжескому.
Прохожих было мало – час поздний, князь юный, дружина неопытная… душегубы расплодились в Холмграде! Лишь однажды Ярослав пересёк дорогу отряду дружинников, куда-то поспешавших. Впрочем, эти охраняли не покой уличный, но своего господина. Или госпожу – на слух не определить, только и ясно, что возок едет.
Молодой, наверняка дюжий и несомненно дерзкий сотник резко и угрожающе просвистел плетью над самой макушкой странника:
– Прочь с дороги! Смерд…
Ретивец, выслуживался… За что и поплатился. Слепец внезапно шагнул на звуки, в его сторону, выбрасывая как копьё своё тяжёлый посох. Сотник, получив концом дубины под душу, захрипел и тяжело рухнул с коня в грязь. Не спасла даже кольчуга… Впрочем, в себя пришёл быстро.
– Ах ты ж… – грязно выругался сотник, подхватываясь с земли. Глухо зазвенела сталь, обнажился длинный и остро заточенный клинок… Вокруг, заставляя бешено бурлить кровь, хохотали дружинники.
– Стой! – остановил его, готового убить, молодой и звонкой голос. Женский голос, от которого слепец вздрогнул, как от укола.
– Княжна, он… –
– Не смей и пальцем тронуть его! – сурово обронила княжна Умила, выходя под морось из крытого возка. – Это – один из тех славных воинов моего несчастного брата!
Она подошла совсем близко, заставив затрепетать ноздри странника.
– Не гневись на него, хоробр! – тихо сказала Умила.
– Я не гневаюсь на людей, которые служат Коло, живущему на земле! – так же тихо ответил слепец. – Я никогда не обижался на твоих людей, княжна Умила!
– Ты знаешь меня? – искренне изумилась Умила. – Прости, я не могу вспомнить тебя! Ты из дружины?
Странник промолчал.
– На вот, возьми! – княжна, не скупясь протянула ему калиту с крутыми боками. Рука так и осталась висеть в воздухе.
Повисла напряжённая тишина.
– Госпожа! – кашлянул молодой сотник. – Поспешать надо, князь ждёт! Ты ведь знаешь, он не любит, когда ты ездишь по ночи… Да и Перун сегодня гневен, быть грозе!
Умила вздохнула, но – грозы она всегда боялась – подчинилась. Кошель, впрочем, протянула бедняге-сотнику, жестом решительно приказав, чтобы с кошелём не возвращался. И ушла обратно в возок, не заметив, как отчаянно потянулся за ней слепец.
Через несколько мгновений отряд тронулся с места, по краешку улицы объезжая две замершие одна против другой фигуры.
– Слышь, отче! – окликнул сотник слепцы. –Ты не серчай. Всякое бывает. Я ж не обижаюсь, что ты меня щенком при моей сотне ославил! Возьми кошель, прошу!
– Отче… – горько усмехнулся бродяга. – Тебе сколько лет-то, сынок? А кошель… Баш на баш. Передай это княгине. С моим благословением на вечные времена.
То, что он протянул, было оберегом. Потемневшим от времени и влаги – пота и крови. Сварогово коло. Сотник не таясь скривился, но оберег взял. Не посмел не взять… Сам же вложил в ладонь калеки калиту с серебром, лихо взлетел в седло коня… Да и помчался догонять своих.
Тучи наконец прорвало. Хлынул настоящий ливень, загромыхало оглушительно и в свете молний слепец мог бы узреть как сотни догнал возок и, склонившись в седле, протянул оберег внутрь. Возок остановился почти сразу, а возницу, как и всю сотню сбросило на землю от страшного крика княжны. Умила выскочила наружу, шатаясь и шагая словно сама вдруг ослепла. Через мгновение, повинуясь её приказу, воины убрали обнажённые было мечи, а ещё через миг бросили коней назад намётом.
– Искать! – гнал их крик-стон Умилы. – Искать!!!! Приведите сюда! Силой, лаской… Искать! Привести!
Княжна опустилась прямо в грязь – ноги не держали, а поймать не успели. Поднимать её пришлось силком. Умила что-то бессвязно бормотала и только юная чернавка разобрала, что это было имя. Мужское имя. То самое, что госпожа до сих пор поминала только в ночных кошмарах. Подружки как-то раз проговорились, что то – имя молодого и лихого сотника, сгинувшего на чужбине.
Гроза ярилась по-весеннему, молнии прорезали чёрное небо одна за одной. Воины намокли, но – искали отчаянно, заразившись страстью Умилы. Не нашли. Слепец, который никак не мог идти быстрее, чем скакали их кони, словно сквозь землю провалился.
Княжну пришлось силой поднимать из грязи, усаживать в возок и уже не жалея колёс гнать в Кром.
Всю дорогу Умила рыдала, повторяя лишь одно слово.
– Ярослав!..
16 декабря 2000 г. – 27 марта 2001 г. Санкт-Петербург
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги