Огнепад

ПОЛКОВНИК

Повстанцы уже заходили с востока, когда сработала тревога. К тому времени, как полковник включился в игру – обработал данные, нашел наблюдательный пункт, вытащил из кровати ближайшего сетевого специалиста и посадил ее у пульта, – они окружили закрытую территорию. Джунгли скрывают их от глаз исходников, но заимствованные глаза полковника все прекрасно видят в инфракрасном свете. На расстоянии в полмира он отслеживает каждый размытый тепловой след, отфильтрованный сквозь скудный полог.

Хоть один плюс от уничтожения эквадорской природы: трудно перепутать партизана с ягуаром.

– Я насчитала тринадцать, – говорит лейтенант, группируя на дисплее пятна искусственного цвета.

Путаница резервуаров и башен в середине росчисти. Массивный кабель, утыканный парными подъемными площадками, слегка провисая, уходит в небо из насосной станции. В восьми километрах к югу и в двадцати вверх, на конце фала переваливается аэростат, похожий на огромного раздутого клеща, блюющего сульфатами в атмосферу.

Разумеется, территория имеет ограждение – старомодный забор из рабицы с глазурью колючей проволоки: не столько преграда, сколько ностальгическое напоминание о временах попроще. Между забором и лесом кольцо выжженной земли в десять метров шириной, от ограждения до фабрики – еще восемьдесят. Защитные системы охраняют периметр.

– У нас есть доступ к местной системе безопасности?

Он уже пытался, и безуспешно, пока ждал лейтенанта, но в конце концов она – специалист.

Женщина качает головой:

– Там все на автономке. Никакого волокна, телефонов, сетей. Оттуда даже сигнал не идет, пока территорию не атакуют. Получить доступ к коду можно только в реале. Взлом практически невозможен.

Значит, придется смотреть с геостата…

– Можете показать мне саму зону? Только наземные измерения.

– Запросто. Это как план посмотреть, – на экране лейтенанта тут же расцвела масштабированная схема, учитывающая реально поступающие данные. Прозрачно-лимонные доли, похожие на куски пирога, расходились от разных точек по краю территории, сходясь в общей горячей зоне, дотягивавшейся до ограждения и распространявшейся далее. Все оружие смотрело наружу. Стоило добраться до центра зоны – и ты «в шоколаде».

Тепловые следы вошли на росчисть; лейтенант ограничила палитру естественными цветами.

Полковник хмыкнул.

Повстанцы не выходят на открытое пространство, не ползут и не бегут. Они… снуют (за неимением лучшего слова). Пресмыкаются, аритмично корчатся. Походят на крабов, пораженных нейрологической болезнью, перевернутых на спину и пытающихся встать на ноги. Каждый толкает перед собой скатку.

– Это что за хрень? – бормочет лейтенант.

Повстанцы с ног до головы обмазаны какой-то коричневатой пастой. Идолы из грязи в длинных шортах. Две пары соединились, напоминая борющихся ленивцев или близнецов, слившихся спиной к брюху. Они дергаются, подкатываясь к подножию ограждения.

Оборонительные системы не стреляют.

Не скатки: грубо сплетенные маты, судя по виду, из натуральных волокон. Повстанцы разворачивают их у забора и перекидывают через колючую проволоку, чтобы спокойно перелезть на другую сторону.

Лейтенант смотрит на полковника:

– Они уже соединились?

– Не может быть. Включилась бы тревога.

– А почему она до сих пор не работает? Они же здесь, – она хмурится. – Может, они отрубили систему безопасности?

Повстанцы уже внутри периметра.

– Вашу полностью защищенную от взлома систему? – Полковник качает головой. – Нет, если они вытащат пушки, то сразу… Вот же черт!

– Что?

Изоляционная грязь, с умом использованная для изменения термального профиля. Никакой техники, сплавов и синтетики, способных выдать атакующих. Переплетенные тела да акробатические позы: как все эти формы выглядят на уровне земли? Что видят камеры, смотрящие на…

– Дикая природа. Они имитируют живую природу.

«Ягуары и партизаны, вашу мать…»

– Что?

– Это наследственная лазейка, разве вы…

Хотя, разумеется, нет. Она слишком молода и не помнит гордые традиции былого Эквадора по защите своей чудесной мегафауны. Лейтенант еще не родилась, когда стадо пекари и группу «зеленых» расстрелял ретивый дот, запрограммированный охранять местную взлетную полосу. Не знала про предохранители, которые с тех пор по закону обязаны были ставить в каждую боевую автосистему в стране. Впрочем, сейчас о них все забыли, так как фауны не осталось.

Вот вам и система безопасности! Повстанцы достаточно умны и не раскроются, пока не минуют огневой предел.

– Сколько до прибытия дронов?

Лейтенант ныряет в собственную голову, проверяет данные:

– Семнадцать минут.

– Придется предположить, что атакующие завершат свою миссию до того.

– Да, сэр, но… какую миссию? Что они собираются делать, ногтями краску процарапать?

Он не знает. Источник тоже. Даже сами повстанцы, скорее всего, не знают и не узнают, пока не сольются в сеть. Можно было прямо сейчас схватить одного, считать воксели с разума и ни черта не получить.

Это самое пугающее в роевом разуме: его планы всегда слишком большие, в одну часть не входят.

Полковник качает головой:

– Значит, к орудиям у нас доступа нет. Как насчет обычных систем?

– Без проблем. Станциям необходимо связываться друг с другом, чтобы уравновешивать скорость инжекции.

Повстанцы уже на полпути к скрубберам. Поразительно, как быстро они двигаются из-за своих уродливых конвульсий.

– Обеспечьте доступ.

По схеме справа налево проносится звездная волна: переключатели, вентили и мириады интерфейсов, вышедших в сеть. Полковник указывает на горсть искр в юго-западном квадранте:

– Мы можем спустить эти резервуары?

– С трудом, – она хмурится. – Полный сброс приведет к катастрофе. Система пойдет на такое, только если понадобится предотвратить что-нибудь еще хуже.

– Например?

– Взрыв, полагаю.

– Устанавливайте.

Она шепчет сладкие банальности далеким стражникам, но выглядит несчастной:

– Сэр, а с технической точки зрения… в смысле использование отравляющего газа…

– Сульфатный прекурсор. Геоинженерные запасы. Это не военное оружие.

Технически.

– Да, сэр, – она по-прежнему несчастна.

– Контрмеры следует привести в действие до того, как они соединятся, лейтенант. Если есть лазейка – любая, – рой ее увидит. А если эта чертова штука проснется, возможности обхитрить ее не существует.

– Да, сэр. Готово.

– Быстро вы справились.

– Вы сказали, что так нужно, сэр, – она протягивает палец к появившейся алой иконке, пульсирующей на картине. – Мне…

– Пока не надо.

Полковник смотрит с опосредованной орбиты и пытается понять общую картину. Что, черт возьми, они делают? Что может сделать роевой разум тростниковыми матами и парой килограммов…

Секунду… Он наугад выбирает атакующего и увеличивает изображение. Теперь видно, что грязь, покрывающая тело, отливает чуть ли не золотом. Не совсем минеральный материал, что-то…

Полковник лезет в архив, ищет в перечне микробов любую военную синтетику, которая может есть гетероциклики. Таких десятки.

– Их цель – кабель.

Лейтенант смотрит прямо на него:

– Сэр?

– Грязь – не только камуфляж, а еще и груз. Это…

– Биопаста, – лейтенант присвистывает и с новой решимостью обращает внимание на экран.

Полковник пытается думать. Они не просто хотят отрезать аэростат: для такого не нужен рой, и даже заходить за периметр не требуется. Что бы там ни было, это микрохирургия. Нечто, требующее глубоких локальных вычислений, – может, дело в микроклимате или в чем-то, на что может повлиять ветер или влажность, еще с десяток хаотических переменных. Если они не пытаются обрезать кабель, скорее всего, хотят им маневрировать: биокоррозийная дыра диаметром в X миллиметров здесь, растягивающаяся заплатка восковых мономеров там – и наверху, в стратосфере, аэростат сдвинется на точное число метров по какому-то четко выверенному направлению…

С какой целью? Поиграть с ремонтными дронами? Заблокировать вид с орбиты, в самый критический момент загнать в тень террористический акт? Может, им не нужен кабель, и они…

– Сэр?

Первые повстанцы уже добрались до безопасной территории.

– Сэр, если нам нужно их подогреть до слияния…

– Не сейчас, лейтенант.

Он – слепец в ярко освещенной комнате! Макака-резус, играющая в шахматы с гроссмейстером. Понятия не имеет о стратегии оппонента, даже о правилах игры. Знает только, что обречен на поражение.

Последние повстанцы, дергаясь, вылезают из зоны поражения. Палец лейтенанта замер над иконкой, будто над укусом комара, еле сдерживаясь, чтобы не чесать.

Слияние.

Это мгновение дальнего фокуса, взгляд в тысячу душ. Все можно увидеть в их глазах, если знать, что искать, а также если ты достаточно близок и быстр. Но полковник далеко, и проворности ему не хватает. У него есть только вид сверху, с телескопа, висящего за тридцать шесть тысяч километров от места событий, рикошетом переданный через атмосферу и развернувшийся на этом столе. Но полковник видит, что будет: слияние взаимопересекающихся частей, мгновенное изменение языка тела, моментальный эволюционный скачок от конвульсирующего четвероногого до разумного супероружия.

Из многих – целое.

– Запускайте!

Оно знает. Разумеется, оно знает! Трудно представить, что этот огромный образовавшийся разум не заметил – в самый миг своего пробуждения – какую-то важную улику и не сделал вывод, не раскрыл ловушку Защитные системы завыли, взбудораженные неожиданным сиянием миллиона мыслей; мультиразумные сети, может, и невидимы для человеческого глаза, но в радиочастотах они больше походят на ослепляющие яркие гобелены. Рой находился в безопасности вне зоны поражения и об этом уже не беспокоился. Теперь его внимание привлекла волна сероводорода, клубами вырывающаяся из резервуаров южного склада: безмолвная, невидимая и смертоносная для любой отдельной души. Ни один исходник не заподозрил бы ничего дурного до тех пор, пока слабый запах протухших яиц не сказал бы ему, что все кончено.

Но тут души были не одиноки. Одиннадцать тел поворачиваются одновременно и бегут обратно к ограждению, каждое – по уникальной траектории, с легкой броуновской случайностью, чтобы сбросить любые отслеживающие алгоритмы. Два оставшихся занимают позиции в безопасной зоне и вытаскивают пистолеты из-за пояса.

Полковник хмурится: «Почему сенсоры их не уловили?»

– А эти пушки… Судя по виду, они сделаны из кости, – говорит лейтенант.

Узлы открывают огонь.

Это действительно кость или нечто подобное: металл и пластик сенсоры уловили бы сразу – повстанцы до забора не успели бы добраться. Пули, скорее всего, керамические, но никакому остеоснаряду через трубы не пробиться…

Только рою нужно не это. Они стреляют по любой старой поверхности, панели, по всему металлическому, чтобы…

«Выбить искру. Потому что сероводород не только ядовитый… Ты идиот! Он еще и воспламеняющийся».

– Твою мать, – шепчет лейтенант, когда вся зона взрывается.

Это мера на контрмеры, придуманная на ходу Жертва ферзя: некоторые тела обречены, но, вероятно, огонь сожжет достаточно газа и даст шанс остальным, всосет и поглотит распространяющийся яд, чтобы одиннадцать добрались до безопасной территории, пока два пылают живыми факелами.

На несколько секунд полковнику кажется, что у них все получится. Для отчаянного плана этот вполне хорош – ни один исходник не придумал бы такое за долю секунды и, тем более, не смог бы привести замысел в действие. Но слабая надежда чуть лучше никакой, и даже полубоги не могут изменить законы физики. Жертвенные узлы горят, чернеют и валятся мертвыми листьями. Еще трое успевают преодолеть лишь полпути до забора, когда их нагоняет газ, достаточно густой, чтобы не сжечь, но убить. Остальные умирают в грязи, дергаясь в конвульсиях, и на маслянистой плоти играют отблески пожара, как пятна свечных фитильков. Тела трясутся от пуль, оборонные системы отыгрываются на целях теперь, когда те, наконец, ликвидированы.

Ядовитый ковер незримо удаляется в джунгли, желая прикончить любую худосочную жизнь, которая сумела уцелеть.

Лейтенант сглатывает, бледнеет от тошноты и неожиданных воспоминаний о таком древнем понятии, как военное преступление.

– Мы уверены, что это не против… – Она замолкает, не желая ставить под сомнение приказы старшего по званию. Но юридические тонкости ее не убеждают, а угрозу, воплощенную в поверженном враге, лейтенант оценить не способна.

Однако та реальна, невероятно реальна! Эти штуки чертовски опасны. Если бы не случайные разведданные – непредсказуемые, словно квантовые вибрации, и фактически неповторимые, – рой бы достиг своей цели, не встретив никакого сопротивления. О нем бы даже не узнали. А может, он достиг цели, и все случившееся – часть плана? Вдруг эту наводку дали специально, чтобы полковник станцевал по команде? Может, это все-таки было поражение, и он никогда об этом не узнает?

Вот она, главная загвоздка с роями – они всегда на десять шагов впереди. Тот факт, что на некоторых территориях эта мерзость по-прежнему легальна, пугает полковника больше, чем он может сказать.

– Почему мы это делаем, сэр?

Он сердито смотрит на нее:

– Что делаем? Говорите по существу. Боремся за выживание индивидов?

Лейтенант качает головой:

– Почему мы… постоянно сражаемся? Между собой? В смысле, разве инопланетяне не должны были заставить нас забыть о мелких разногласиях? Объединить человечество против общей угрозы?

В командном составе таких, как она, полно.

– Они нам не угрожали, лейтенант. Лишь сделали фотографию.

По крайней мере так предполагается. Шестьдесят четыре тысячи объектов неизвестного происхождения одновременно зажглись, создав точную сверкающую сетку, окутавшую весь земной шар. И прокричали что-то в космос на половине электромагнитного спектра, пока атмосфера не сожгла их дотла.

– Но они все еще там. То, что их послало. Прошло тринадцать лет, и…

«Четырнадцать. – Полковник чувствует, как напряглись мускулы в уголках рта. – Но кто теперь считает».

– «Тезея» мы потеряли.

– У нас нет доказательств, что «Тезей» погиб, – он резко оборвал ее.

– Да, сэр.

– Никто не говорил, что это будет легкая прогулка.

– Да, сэр. – Она вновь возвращается к экрану, но полковник, кажется, замечает что-то в выражении ее лица, прежде чем женщина отворачивается. Он задумывается, не узнала ли она его.

Вряд ли. Это было давным-давно. И он всегда держался за сценой.

– Ну… – Полковник направляется к двери. – С таким же успехом рой мог туда и клоунов послать.

– Сэр?

Он останавливается, но не поворачивается.

– Мне хотелось бы спросить – конечно, если таким вопросом я не нарушаю субординацию, сэр. В общем, мне кажется, вам было интересно, что станет делать рой, когда запустится. Но вы сами сказали, что мы не можем с ним справиться.

– Я жду вопроса, лейтенант.

– Почему мы ждали? Мы же могли отравить всех до того, как они соединились. И если это было настолько опасно, то… не слишком удачная стратегия, сэр.

– Рои опасны, лейтенант. Никогда в этом не сомневайтесь, даже на секунду. И все-таки…

Он перебирает варианты, но останавливается на чем-то, похожем на правду.

– Если, кроме убийства, вариантов нет, я предпочитаю взять на себя ответственность за гибель одного разума, а не тринадцати.

Некоторые угрозы маячат под самым носом. А некоторые – не столь… очевидны.

Взять, скажем, женщину на трансляции. Крохотная, от силы 160 сантиметров роста. Ничто в Лианне Латтеродт не говорит о чем-либо, кроме заразительного энтузиазма по отношению к Стране чудес. Нет и следа организации, которая оплачивает ее расходы и отправила в эту поездку доброй воли – разбрасывать радуги и обещать всем Утопию.

Ни намека на силы, притаившиеся в орегонской пустыне, которые дергают ее за ниточки, словно марионетку.

– Мы взобрались на этот холм, – говорит она внимательному ведущему «Диалога». – С каждым шагом вверх видели все дальше и потому продолжали идти. Теперь мы на вершине. Наука на вершине уже несколько веков.

Совершенно непримечательное происхождение: родилась в Гане, выросла на архипелаге Великобритании, первая в группе по теории систем и теистической вирологии.

– Мы смотрим на равнину и видим, как то, другое племя танцует в облаках, еще выше, чем мы. Может, это мираж или фокус? Или кто-то взобрался на гору побольше? Мы не видим ее, так как даль застилают облака.

Практически чиста перед законом. Лишь обвинение в хранении частной базы данных в тринадцать лет и препятствие работе домашних датчиков надзора – в двенадцать. Обыкновенные штрафы и предупреждения, которые всегда набирает молодежь, прежде чем усвоить правила тюрьмы.

– Поэтому мы решаем выяснить, что к чему, но каждый шаг ведет нас вниз. Неважно, в каком направлении, просто не можем сойти с нашей горы, не потеряв точку обзора. И мы тут же забираемся обратно, оказавшись в ловушке местного максимума.

Наконец она умудрилась выскочить из сети на законных основаниях, вписавшись в орден Двухпалатников, у которого есть специальные льготы, благодаря тому, что он непонятен, даже когда за ним действительно следят.

– Что, если там, в долине, есть гора повыше? Единственный способ добраться до нее – стиснуть зубы, спуститься к подножию, а затем тащиться вдоль русла реки и снова начать подъем. Только тогда понимаешь: «Да эта гора гораздо больше холмика, на котором мы сидели раньше, и с ее вершины видно гораздо лучше».

Двухпалатники получили свое название от какого-то технологического прототипа, изобретения, в ходе которого полушария их головного мозга полностью перепаяли. Впрочем, сейчас это название уже не имеет отношения к реальности, так как не совсем ясно, остались ли у монахов полушария в принципе.

– Но до новой горы не добраться, если не оставить позади все инструменты, которые изначально принесли успех. Вам придется сделать первый шаг вниз.

– И как, вы купились на это? – Лейтенант (уже другая – у полковника по новой в каждом порту) отрывает взгляд от экрана. На ее лице – скептическая гримаса. – Наука, основанная на вере?

– Это не наука, – говорит полковник. – Они не притворяются, что это она.

– Так еще хуже. Глоссолалией мозговой чип не собрать.

– С патентами трудно спорить.

Патенты его беспокоят. Двухпалатники вроде не имеют никаких военных амбиций и планов по завоеванию планеты – кажется, внешний мир их вообще не интересует. Пока они с радостью притаились в монастырях, разбросанных по пустыням, размышляя о реальности, лежащей по ту сторону этой.

Но есть и другие способы поставить мир на колени. Сейчас все такое… хрупкое. Из-за одного сдвига парадигмы падают целые общества, а Двухпалатникам принадлежит половина патентного офиса. Если бы они захотели, заставили бы мировую экономику сожрать себя за ночь. Причем полностью в рамках закона.

Латтеродт – не часть роя, насколько можно судить. Она – лишь служит ему фасадом: дружелюбная и харизматичная, прекрасное официальное лицо для ордена, чтобы смягчить впечатление и успокоить страхи. Следующие две недели она разъезжает по миру: вполне нормальный самостоятельный человек с доступом к самым потаенным секретам Двухпалатников. Прекрасно освоившийся в мире, где мысль не может остановиться на границе черепа и даже не знает, когда покинула одну голову и вошла в другую.

– Хотите ее арестовать? – спрашивает лейтенант, пока Латтеродт разоружает мир улыбкой и пригоршней метафор.

Полковник должен признать, что искушение сильно: отрезать ее от стада и скрыть допрос под грифом глобальной безопасности. Кто знает, какими озарениями Латтеродт поделится при должном стимуле.

Однако он качает головой:

– Я с ней встречусь.

– Неужели? – Похоже, новая лейтенант не подписывалась на беседы с противником, стоя на коленях.

– У нее сейчас поездка доброй воли, и нужно дать ей шанс поделиться своими убеждениями.

Конечно, никакого благородства в этом нет. Но не стоит нападать на противника, пока не знаешь, какой силой он может ответить.

Глобальное исследование и оценка угрозы, идущей от роевых разумов, – не единственное задание полковника, а лишь самое последнее. Еще с десяток прохлаждаются на заднем плане, изредка требуя изучения или дополнения. Набеги реалистов на архипелаг Великобритании. Сепаратистский съезд баптистов, строящий вооруженный гиланд[240] в северных морях. Периодические военные трибуналы над какой-нибудь древней пехотой из плоти и крови, чьи киберимплантаты нарушают правила применения силы. Полузабытые, эти дела образуют очередь и ведутся на автопилоте. Когда его внимание понадобится, оповестят.

И все же про одну свечу полковник никогда не забывает, хотя она не горит уже десяток лет – запрограммирована подать сигнал в случае изменения статуса. Однако он все равно проверяет ее каждый день. И теперь, вернувшись на пару суток в огромную пустую квартиру, которую не продал даже после того, как жена ушла на Небеса, проверяет снова.

Все по-прежнему без изменений.

Полковник отключает имплантаты в голове и с удовольствием прячется в тишине, которая воцаряется, как только оверлеи и отчеты перестают бормотать в височной доле. Он с опозданием замечает настоящий звук – тихое постукивание коготков по кафелю позади него.

Поворачивается и успевает заметить пушистую черно-белую мордочку, прежде чем та исчезает за углом.

Полковник выдвигается на кухню.

Зефир с благосклонностью относится к тому, что квартира его кормит, но не слишком это любит. Правда, других вариантов у него нет – хозяина слишком часто не бывает дома. Поначалу кот наотрез отказался есть с механической руки. Он чуть не обезумел, когда какой-то любитель межвидовых связей решил, что будет познавательно, трансцендентно или просто мило разделить сознание с крохотной душой, у которой синапсов в десять раз меньше, чем у человека. Полковник пытается представить, на что могло походить такое насильственное слияние: падение в водоворот непонятных мыслей и ощущений, ослепляющих подобно яркому солнцу, и выброс в ошарашивающую кровоточащую тьму, когда боту-нарциссу стало скучно, и он прервал связь.

Зефир прятался в шкафу неделями, после того как полковник привез его домой; шипел, плевался при виде разъемов, оптоволокна и автоуборщика, тихо выполнявшего свои обязанности. Через два года крохотный мозг пересчитал статистику затрат/выгод и оценил преимущества раздатчика корма на кухне. Но даже сейчас кот больше походил на призрака, заметить его можно было лишь краем глаза. На открытое пространство Зефир выходил сильно проголодавшись или когда полковник неподвижно сидел на одном месте. Физического контакта животное по-прежнему избегало. Полковник потакает ему и притворяется, что не замечает порванную обивку на подлокотнике кушетки в гостиной. Не осмеливается вынуть разъем из уродливого шрама на голове Зефира: неизвестно, какие посттравматические кошмары пробудит поездка к ветеринару.

Полковник наполняет миску кота и отходит на положенные два метра (это прогресс – шесть месяцев назад не мог подойти и на три). Зефир вползает на кухню, дергает носом и осматривает углы.

Полковник надеется, что идиот, от скуки устроивший пытку коту, решит перейти на более экзотических животных. Например, займется цефалоподами. (Ситуация по всем параметрам становится далеко не самой приятной, когда дело касается межмозгового интерфейса с гигантским осьминогом.)

Человеческие рои, по крайней мере, могут сослаться на взаимное согласие. Их члены сами выбирают насилие, которое навлекают на себя, появление добровольного монстра из озера уничтоженных личностей. Если бы этим все и заканчивалось, а вред ограничивался лишь тем, что рой делал с разумом своих частей…

Свеча сына дремлет в закутке сети, как индикатор в чистилище. Зефир с каждым вторым укусом оглядывается по сторонам, все еще опасаясь Второго пришествия.

Полковнику знакомо это чувство.

Они встречаются на террасе в стороне от Риверсайда, в одном из классических бистро, где все – от приготовления еды до обслуживания за столиком – совершают люди из плоти и крови, и в результате все – от приготовления еды до обслуживания за столиком – далеко не лучшего качества. Но посетители все равно готовы платить за персональный подход.

– Вы не одобряете… – говорит доктор Латтеродт, сразу переходя к делу.

– И немало вещей, – признает полковник. – Вам следует быть более конкретной.

– Нас. То, что мы делаем, – она смотрит на меню (буквально – то напечатано на примитивной бумаге). – Не одобряете рои в целом, я так думаю.

– Есть причина, по которой они находятся вне закона. Большинство, по крайней мере.

– Есть. Люди боятся, что то, чего они не понимают, начнет контролировать их жизни. Неважно, насколько рациональным или полезным может быть любой закон и политика. Когда для понимания их механики требуется десять мозгов, одиночные этого пугаются. – Марионетка пожимает плечами. – Но дело в том, что Двухпалатники не сочиняют законы и не проводят политику – они лишь смотрят на природу, а руки держат при себе. Может, именно поэтому они не противозаконны.

– А, может, это уловка. Если бы мясные интерфейсы получили известность, могу поспорить, что мы определили бы термин «технология» более точно.

– Закон об интерфейсах приняли добрых десять лет назад, а власти до сих пор не выработали однозначного определения. И разве смогли бы? Мозги перепаивают себя с каждой новой мыслью. Как запретить кортикальную коррекцию законодательно, не запретив саму жизнь?

– Это не мое дело.

– И все-таки вы не одобряете.

– Я видел слишком много урона. Вы делаете невинное лицо, говорите и говорите о трансцендентных озарениях группового разума. Обо всех предвидениях, которые можно получить, присоединившись к великому целому. Но никто не говорит о том…

«Чем другие платят за ваше просвещение».

…что происходит с человеком после.

– Взгляд на небеса, – бормочет Латтеродт, – превращающий жизнь в ад.

Полковник моргает:

– Именно.

Как себя чувствуют люди, у которых забрали зрение богов, чье жалкое, убогое существование преследуют смазанные и неразличимые воспоминания о возвышенном? Неудивительно, что люди подсаживаются, и что некоторых приходится насильно вырывать из разъемов, не слушая их криков.

Покончить с жизнью, тлеющей в тени такого пламени… Боже, это почти акт милосердия.

– …это распространенное недоразумение, – говорит Латтеродт. – Рой – не пазл из тысячи крохотных личностей, а единое целое. Джим Мур не превращается в Супермена: когда рой активен, его не существует. Если только не понизить время задержки.

– Так даже хуже.

Она с легким нетерпением качает головой:

– Если бы все было настолько плохо, вы уже знали бы об этом. Вы сами – роевой разум и всегда им были.

– Если таков ваш взгляд на субординацию…

– Каждый человек – это рой.

Он фыркает.

Она не унимается:

– У вас два мозговых полушария, правильно? Каждое способно обеспечивать работу отдельной личности, и даже нескольких. Если одно из полушарий отключить, например, с помощью анестезии или достаточной транскраниальной стимуляции, со вторым ничего не случится, оно будет работать по-прежнему. И знаете, что? Оно будет не таким, как вы. Возможно, у него появятся другие политические предпочтения, пол и, черт возьми, даже чувство юмора. Все это – пока не проснется другое полушарие, мозг не сольется воедино и снова не станет вами. Так скажите мне, полковник, страдают ли прямо сейчас ваши полушария? Живет ли там в эту самую минуту уйма личностей? Во рту кляпы, руки-ноги связаны и все думают: «О, великий Ганеша, я в ловушке! Если бы рой выпустил меня погулять!»

«Я не знаю, – понимает он. – Откуда мне знать?»

– Разумеется, нет, – Латтеродт отвечает сама себе. – Они просто таймшерят. И все совершенно прозрачно.

– А психоз после слияния – городская легенда, которую распространяют конспирологи.

Она вздыхает:

– Нет, психоз реален. И это трагедия, которая испортила тысячи жизней. Все так, но он – целиком и полностью результат дефектной технологии интерфейса. И у наших парней его не бывает.

– Не каждому так сильно повезло, – говорит полковник.

Подходит человек с косметическими хлорофиллами в глазах и приносит заказы. Латтеродт улыбается ему, начинает копаться в салате из клонированного краба. Полковник перебирает кусочки авокадо, хотя почти не помнит, как их заказывал:

– Вы когда-нибудь посещали Разум Мокши?

– Только в вирте.

– Вы же знаете, что своему опыту в вирте нельзя верить.

– Верить нельзя ничему, что вы испытываете даже за этим столом. Разве вы видите огромное слепое пятно прямо перед глазами?

– Я сейчас говорю не о природе, а о том, что действует с определенной целью.

– Хорошо, – она жует и говорит с набитым ртом. – Какая цель у Мокши?

– Никто не знает. Восемь миллионов человеческих разумов, связанных воедино, которые… просто лежат. Конечно, вы видели трансляции из Бангалора и Хайдарабада, все эти прекрасные условия, чистота с умными постелями, которые тренируют тела и закаляют мышцы. А вы видели узлы, которые живут у черта на рогах, где-нибудь в пятистах километрах от ближайшего населенного пункта, на конце убитого проселка? Людей, у которых нет ничего, кроме койки, хибары и роутера у деревенского колодца?

Она не отвечает. Он принимает молчание за «нет».

– А вам надо бы нанести туда визит. У некоторых есть люди, которые за ними следят, у некоторых – нет и этого. Я видел детей, покрытых вонючими язвами и лежащих в собственном дерьме; людей, у которых выпала половина зубов, так как они подключены к рою. Им все равно! Они не могут иначе, так как их больше нет, а рою глубоко плевать на те части, из которых он построен, так же как нам…

Человеческие факелы, пылающие в эквадорском дождевом лесу…

– …наплевать на клетки собственной печени.

Латтеродт изучает свой бокал:

– Они сами к этому стремятся, полковник. К свободе от сансары. Я не стану говорить, что сделала бы такой выбор сама. – Она опять смотрит на полковника, прямо в глаза и не отводит взгляд. – Но вас беспокоит не это.

– С чего вы взяли?

– Неважно, насколько вы не одобряете их образ жизни, но восемь миллионов душ, лежащих в счастливой кататонии, не представляют военной угрозы.

– Вы в этом уверены? Можете себе представить, какого рода планы зреют в разумном существе с массой в восемь миллионов человеческих мозгов?

– Покорение мира, – невозмутимо кивает Латтеродт. – Ведь в дхармических верованиях только об этом и написано.

Он не смеется:

– Люди придерживаются веры и соблюдают учение. Рой – это нечто совсем другое.

– И если они – угроза, – тихо произносит она, – что такое мы?

Она имеет в виду своих хозяев. И ответ есть: «Вы ужасны».

– Разум Мокши не настолько радикален, если посмотреть в корень проблемы, – продолжает Латтеродт. – Он построен из вполне обычных мозгов. Мои парни играют с самой кортикальной архитектурой. У нас сплетение разумов и квантовое биорадио, созданное на принципах, которые вам не встретятся еще лет двадцать. Вы даже не сможете определить это как технологию. Мы поэтому сейчас беседуем? Потому что если вас беспокоит кучка соединенных в сеть исходников, то Двухпалатники – уже настоящая угроза?

– А это так? – наконец спрашивает он.

Она фыркает в свой черед:

– Послушайте, мозг можно оптимизировать для жизни или здесь, или там. Но не одновременно. Двухпалатники думают в планковских масштабах. Все это квантовое безумие для них познаваемо на уровне интуиции, как траектории в бейсболе для вас. Но знаете, что?

Все это он уже слышал:

– С бейсболом у них плоховато.

– Да, плоховато. Но они справляются: могут и задницу себе подтереть, и поесть. Но, если выпустить их в большой город… скажем мягко, им станет некомфортно.

Полковник не покупается на такой старый довод.

– Думаете, зачем им нужны люди вроде меня? Думаете, они уходят в пустыню, чтобы построить там суперзлодейское логово? – Латтеродт закатывает глаза. – Они никому не угрожают, поверьте мне. Они с трудом улицу могут перейти.

– Об их физической мощи я беспокоюсь в последнюю очередь. Нечто настолько продвинутое может растоптать нас и даже не заметить.

– Полковник, я с ними живу, и меня до сих пор не растоптали.

– Мы оба прекрасно знаем, насколько дестабилизирующее влияние окажет решение Двухпалатников выкинуть на рынок хотя бы малую часть…

– Но они не принимают такое решение, так? И зачем им это делать? Вы думаете, их реально заботит какой-то процент прибыли в вашей фэнтезийной экономике? – Латтеродт качает головой. – Вы должны благодарить того Бога, в которого верите, что они держат патенты при себе. Любой другой на их месте разворошил бы муравейник просто ради хорошей бухгалтерской отчетности.

«Значит, мы для тебя – муравьи».

– Хотите вы это признавать или нет, но миру лучше с ними, чем без них. Они держатся особняком, никого не беспокоят, а когда выходят поиграть, вы, троглодиты, сразу нагреваете на этом руки. Вооруженные силы уже лет десять пользуются лицензией на нашу шифровальную технику.

– В последнее время нет, – с той поры, как кто-то из командования распсиховался по поводу лазеек в системе. Хотя, возможно, полковник сам приложил руку к этому решению.

– Ну вы – сами себе враги. Буквально пару месяцев назад Коахиллья вывел симметрический вариант Рамануджана, за который вы, парни, просто убили бы. На наши алгоритмы теперь никто не сможет наложить руку. – Она поправляется: – Никто из исходников, конечно.

– Зря стараетесь, доктор Латтеродт.

Она поднимает брови, на вид – сама невинность.

Полковник наклоняется над столом:

– Может, вы действительно чувствуете себя в безопасности, когда спите со своими гигантами. Они еще не ворочались и не раздавили вас во сне; полагаю, вы думаете, это дает вам гарантию того, что ничего подобного не случится в будущем. Я никогда не буду настолько безрассуден…

«Опять».

Даже спустя столько времени оговорка выдает его с головой.

– Они вам не враги, полковник.

Он переводит дыхание и удивляется своей собранности.

– Это меня и пугает. Когда имеешь дело с врагом, по крайней мере, питаешь надежду на то, что понимаешь, чего он хочет. А эта штука… – Полковник качает головой. – Вы сами признали: ее амбиции не влезают в человеческий череп.

– Сейчас она хочет вам помочь.

– Ну конечно!

Латтеродт отрывает свой ноготь и передает его по столу. Он смотрит на него, но не трогает.

– Это кристалл, – через какое-то время говорит Лианна.

– Я знаю, что это. Не могли мне просто все саккадировать?

– А вы приняли бы? Позволили бы марионетке Двухпалатников сбросить данные прямо в вашу голову?

Он признает ее правоту легкой гримасой.

– Что это?

– Передача. Мы расшифровали ее пару недель назад.

– Передача?

– Из Оорта. Насколько мы можем судить.

«Она врет. Должна врать».

Полковник качает головой:

– Мы бы уже…

Каждый день последние десять лет он проверял индикаторы, выжимал микроволны, искал слово, шепот, вздох; не сводил глаз с неба. Даже теперь, когда все подсчитали потери и переключились на задачи поинтереснее.

«У нас нет доказательств того, что „Тезей“ погиб…»

– Мы сканировали пространство с самого запуска. Если бы там был хоть какой-то сигнал, мы уже знали бы.

Латтеродт пожимает плечами:

– Они в состоянии делать то, чего вы не можете. Разве не из-за этого вы плохо спите по ночам?

– У них даже нет такой техники. Откуда взялась телеметрия?

Она еле заметно улыбается.

Его осеняет:

– Вы… вы знали…

Латтеродт протягивает руку и подталкивает оторванный ноготь на пару сантиметров ближе к полковнику:

– Возьмите.

– Вы знали, что я с вами свяжусь, и рассчитывали на это.

– Посмотрите, что там есть.

– Вы знали о моем сыне, – он чувствует, как воздух с шипением вырывается сквозь неожиданно сжатые зубы. – Уроды! Значит, теперь вы решили использовать против меня моего собственного сына?

– Я обещаю, информация стоит…

Он встает:

– Если ваши хозяева думают, что могут держать его в заложниках…

– Зало… – Латтеродт моргает. – Разумеется, нет. Я уже сказала, они хотят вам помочь.

– Рой хочет помочь? Рой, сука, который с самого начала…

– Джим, они отдают информацию вам.

Он не видит в ее лице ничего, кроме честной просьбы.

– Возьмите. Откроете где угодно и когда захотите. Можете прогнать через любые фильтры, детекторы и системы безопасности, которые сочтете нужными.

Полковник смотрит на ноготь, будто тот неожиданно отрастил зубы:

– Значит, вы отдаете это мне. Без всяких условий?

– С одним.

– Разумеется, – он с презрением качает головой. – И что же…

– Это для вас, Джим, а не для ваших хозяев. Не для штаба миссии.

– Вы знаете, что я не могу дать такое обещание.

– Тогда не принимайте предложение. Думаю, не нужно говорить, что произойдет, если это выйдет наружу. Вы с нами хотя бы разговариваете – другие не будут столь благоразумны. И, несмотря на ваши страхи, мы не можем поразить врагов молнией с небес. Расскажете об этом – и боты вместе с солдатскими ботинками заявятся в каждый монастырь Западного полушария.

– А почему вы мне доверяете? Откуда знаете, что я не начну операцию из-за нашего разговора?

Латтеродт перечисляет причины:

– Потому что вы – не такой человек. А может, я лгу Вы не станете рисковать жизнями и средствами. Вдруг мы все-таки можем разить молниями? И если, – она стучит по фальшивому ногтю настоящим, – вот это с «Тезея», неужели вы не воспользуетесь таким шансом?

– Если? Вы что, сами не знаете?

– Это вы не знаете, – говорит Латтеродт.

А соблазн неумолимо тянет его душу, и он едва замечает, что она не ответила на вопрос.

Устройство лежит между ними: нечто, свернувшееся кольцом.

– Почему? – наконец спрашивает полковник.

– Иногда они на что-то натыкаются, – объясняет Латтеродт. – Сопутствующие результаты, если так можно сказать, в ходе других исследований. Вещи, которые не столь важны для Двухпалатников, а для других могут быть значимыми.

– Зачем им это вообще нужно?

– Нужно, Джим. Вам кажется, что они вне нас, и что мы не можем понять их мотивы. Для вас это фактически догмат. Но перед вами лежит мотив, а вы его даже не видите.

– Какой мотив? – Он не видит ничего, кроме капканов со всех сторон.

– Так вы узнаете, что они не боги, и у них есть сострадание.

Его, конечно, нет. Это манипуляция, простая и чистая. Глина под руками гончара, ток к центрам тоски в сердце мозга. Нити, которые торчат до самой стратосферы и которые, похоже, не разорвать.

Когти Зефира тихо постукивают в соседней комнате, когда полковник открывает кристалл. Там папки внутри папок: файлы с помехами, преобразования Фурье, интерпретации отношений сигнала к помехе, низведенные до наименьших квадратов и гибких кривых. Все открывается сразу и без возни: никаких замков, паролей, рубинового лазера по сетчатке. (Он бы не удивился такому повороту. Почему бы этим гигантам не спуститься со своих планковских высот и не выкрасть узор его сетчатки из какого-нибудь файла с квантовой шифровкой?) Может, ничего такого не нужно. Или все уже есть в невидимом предохранителе – невероятном алгоритме, читающем разум, который мгновенно сканирует его сознание, готовясь стереть все начисто, если полковник не оправдает доверие роя.

А может, они понимают его лучше, чем он сам?

Полковник узнает слабое эхо микроволнового фона, оттиснутое на данных, как смазанный отпечаток пальца из древних времен. В остатках видит что-то вроде кода приемоответчика. Анализ, по большей части, придется принять на веру: если что-то и было послано с «Тезея», оно то ли прошло через суровые погодные условия, то ли передатчик корабля сильно поврежден. Осталось лишь нечто, похожее на остатки оплетки, где смысл заключается не только в сигналах, но и во взаимодействии частот. Информационная голограмма.

Наконец он извлекает единственную ниточку из гобелена: скудный поток линейного текста. Судя по метатегам, его воссоздали из акустического сигнала – скорее всего, голосового канала, настолько слабого, что реконструкция не отфильтрована от помех, а, судя по всему, выстроена из них. Получился простой и неприукрашенный текст, в основном гипотетический.

«Представь себе, что ты – Сири Китон», – говорит он.

У полковника подгибаются ноги.

Раньше он приходил на Небеса раз в неделю, потом – раз в месяц. Со дня последнего посещения миновал почти год.

Просто в этом уже не было смысла…

Небеса – не рой, по крайней мере такой, какой бы попадал под его юрисдикцию. Мозги на Небесах соединены в сеть, но она подсознательна: излишки интернейронов одалживали для вычислений на текущие нужды, пока души парили в сновидческих мирах их собственного воображения. Идеальная бизнес-модель! Отдайте нам мозги, на них будет функционировать наша техника, а мы развлечем ваши бодрствующие останки.

Технически Хелен Китон – по-прежнему его жена. При восхождении супруга расторжение брака – дело формальное, но пара форм не изменит реальность; у полковника так и не дошли руки до бумажек. Поначалу она не отвечает и держит его в лимбе, заканчивая виртуальные увеселения, посреди которых полковник ее застал. Может, просто заставляет его ждать. После целого года он думает, что ему не стоит жаловаться.

Наконец облако радуг с зазубренными краями спускается в его присутствие. Разбитые осколки витражного стекла кружатся и танцуют, словно косяк рыб: какой-то стадный алгоритм, притягивающий ближайшие элементы друг к другу и творящий арабески из хаоса. Полковник до сих пор не знает, намеренная это вычурность или готовый аватар.

Он всегда казался ему чрезмерным.

Голос из струящегося стекла:

– Джим…

Звучит отдаленно и отрешенно. Столь же разрозненно, как и ее новый вид. Четырнадцать лет в мире, где законы физики коренятся во снах и исполнении желаний: ему повезло, что она вообще может разговаривать.

– Я подумал, тебе стоит знать. Был сигнал.

– Сигнал…

– С «Тезея». Возможно.

Стая замедляется, будто воздух превратился в скудную струйку, и сжимается, как на стоп-кадре. Полковник отсчитывает семь секунд, во время которых нет никакого движения.

Хелен сливается воедино – абстракция свертывается в человечность: десять тысяч фрагментов цепляются друг за друга в трехмерной головоломке, чей яркий изначальный блеск иссякает до приглушенных оттенков плоти и крови. Полковник представляет, как призрак одевается в костюм для официального приема.

– С… Сири? – Теперь у нее есть лицо. Частицы его нижней половины встают на место как раз вовремя, чтобы произнести имя. – Он…

– Я не знаю. Сигнал… очень слабый. Искаженный.

– Ему сейчас было бы сорок два года, – произносит она, помолчав.

– Ему и есть сорок два, – говорит полковник, не уступая и микрона.

– Ты послал его туда!

Справедливо. Ведь он не сказал «нет», не возразил и даже добавил свой голос к общему хору, когда стало очевидно, куда дует ветер. И какой вес имели бы его протесты? Все остальные уже были на борту; объединенная сетью толпа, настолько опережающая ментальность троглодитов, что все офицеры и эксперты могли с тем же успехом быть парламентом мышей.

– Мы их всех отправили, Хелен. Потому что они были самыми квалифицированными.

– Ты забыл, почему он стал таким квалифицированным?

Он очень хотел забыть.

– Ты послал его в космос на поиски призраков, – говорит она. – Это в лучшем случае. В худшем – скормил монстрам.

«А ты, – не ответил он, – оставила его ради этого места еще до того, как монстры появились».

– Ты послал его против чего-то, что в принципе никому не по силам.

«Я не буду влезать в этот спор».

– Мы не знали, насколько оно большое. Мы ничего не знали и должны были выяснить.

– Ты проделал блестящую работу. – Хелен уже полностью воплотилась; еле сдерживаемое раздражение воскресло, будто и не пропадало.

– Хелен, мы были под наблюдением. Вся наша проклятая планета. – Она же помнит! Не настолько погрузилась в свой вымышленный мир, чтобы забыть о случившемся в реальности. – Мы должны были просто забыть об этом? Думаешь, кто-то другой стал бы скучать по своему ребенку меньше, даже если бы Сири не был лучшим кандидатом для этой работы? Это больше его. Это больше нас всех.

– О, тебе не надо говорить мне об этом. Полковник Мур так любил этот убогий мир, что заклал ради него единорожденного сына.

Его плечи поднимаются и опускаются.

– Если все удастся…

– Если…

Он прерывает ее:

– Сири, вероятно, жив, Хелен! Ты не можешь хоть на миг забыть о своей ненависти и почувствовать надежду?

Она парит перед ним как ангел-мститель, но рука с мечом замирает. Она прекрасна – еще больше, чем во плоти, – хотя полковник хорошо представляет, как выглядит ее физическое тело сейчас, после долгих лет маринования в катакомбах. Он пытается выжать из этого знания крохотное мстительное удовлетворение, но у него не получается.

– Спасибо, что сказал, – наконец произносит Хелен.

– Ничего определенного…

– Но шанс есть. Да, конечно. – Она наклоняется вперед. – Ты ожидаешь… в общем, когда ты поймешь, что именно там говорится? В сигнале.

– Я не знаю. Рассматриваю варианты. Скажу тебе, как только что-нибудь узнаю.

– Спасибо, – ангел рассыпается, но вдруг вновь сгущается от неожиданной мысли: – Разумеется, ты мне не позволишь поделиться этой информацией, да?

– Хелен, ты знаешь…

– Ты уже заблокировал мой домен. Стена появится, как только я попытаюсь рассказать кому-то, что, вероятно, мой сын жив. Так?

Он вздыхает:

– Это не моя инициатива.

– Это вторжение – вот что! Притеснение.

– А тебе было бы лучше, если бы я просто ничего не сказал?

Как только Хелен обрывает связь, Небеса рассыпаются и вокруг появляются голые стены квартиры, он понимает, что это очередная фигура привычного танца. Шаги не меняются: он выстраивает баррикады, она в ярости бьется о них, и энергия идет к стандартному пустому равновесию. В принципе, даже неважно, на месте ограничения по безопасности или нет. Кому она скажет, в конце-то концов?

На Небесах все ее друзья воображаемые.

– Это Джим Мур.

Полковник стоит на краю пустыни. Рядом на холостом ходу работает «ниссан», как верный пес.

– В ближайшем будущем я буду недоступен. И не могу сообщить вам, куда направляюсь.

Последние двадцать четыре часа он был фактически голым: ни спецобуви, ни оружия, ни армейских жетонов. Ни наблюдения: окно в ноосферу, хранителя секретов, станцию, усилитель и координатора событий – всю смарт-технологию он оставил позади. Даже отключил кортикальные имплантаты, выбросил зрение вместе со снаряжением. Осталась только голосовая почта, отправленная с отсрочкой. Когда сообщение дойдет до адресата, полковник будет вне досягаемости.

– Я надеюсь представить полный отчет после возвращения. Но точно не знаю, когда вернусь.

Он стоит, взвешивает цену и оценивает риски. Угрозы великих богов и опасность божественного равнодушия. Угрозу от пришельцев из другого мира и из этого. Безумное тщеславие при мысли, что какой-то жалкий троглодит, едва слезший с дерева, может использовать одних против других.

Цену собственного сына…

– Я полагаю, что мой послужной список дает мне некоторую свободу. Прошу вас на время моего отсутствия воздержаться от выяснения моего местонахождения.

Он, конечно, не верит, что его послушают. «Ниссан» украден, логи подправлены, следы самоволки стерты. Машина полковника курсирует по Олимпийскому полуострову под подпиской о невыезде, оставляя след из хлебных крошек – на случай если поблизости окажется отслеживающий алгоритм.

– Я полностью осознаю… нарушение безопасности, которое представляет мое отсутствие. Вы знаете, что я никогда бы так не поступил, если бы не считал это крайне важным.

«Может, вы действительно чувствуете себя в безопасности, когда спите со своими гигантами. Они еще не ворочались и не раздавили вас во сне. Полагаю, вы думаете, это дает гарантию того, что в будущем ничего подобного не случится. Я никогда не буду настолько безрассудным.

Снова».

Не нужен рой, чтобы понять, с какой простой и незатейливой легкостью им манипулировали. Стратегия троглодитов: найди ахиллесову пяту, смастери лазейку, вставь до упора. Сфабрикуй надежду из помех. А потом сожаление и слабая надежда на искупление довершат остальное.

От этого легко отмахнуться, хотя бы ни миг: сама мысль о том, что одинокий старый исходник может что-то значить для коллектива с богоподобным интеллектом, – невероятное, умопомрачительное самомнение. Мысль о том, что невзрачного троглодита могут заметить, уже не говоря о том, чтобы им манипулировать.

При всех страхах и недоверии он должен признать: сейчас сострадание – самое простое объяснение.

Он отправляет сообщение, и передатчик выскальзывает из пальцев. Прощальное слово уходит за тысячи километров, когда ботинок топчет крохотное устройство в пыли; командование узнает обо всем в свой черед. Полковник оставляет позади все, кроме одежды, двух капсул с противоядиями широкого спектра и достаточным количеством еды для похода к монастырю в одну сторону Если мыслительные процессы Двухпалатников коренятся в религиозной философии, он надеется, что эта вера проповедует милосердие к заблудшим душам и прощение нарушителям границ.

Никаких гарантий, конечно. Есть столько способов прочесть данные, которые ему даровал рой. Возможно, он – лишь пешка в большой игре или голодное насекомое, которому однажды попалась крошка с небес, и теперь оно возомнило себя на короткой ноге с Господом. Во всех сценариях и противоречащих друг другу гипотезах несомненно одно – что это единственное озарение после многих лет. Теперь полковник жаждет большего настолько, что рискует всем. Сын пропал, но его нашли.

Сири возвращается домой.

– Отправляйся домой, – говорит полковник «ниссану», а сам уходит в пустыню.