Огни на курганах

Наступление

Лазутчики донесли Александру, что вся Бактриана горит, что войска, собранные в Бактре и других пограничных городах, разбегаются спасать свои семьи. Один лазутчик, переходивший несколько раз горы под видом бродяги-атравана, клялся, что сам Бесс спешно бежал из Бактры вместе с отборными отрядами и, переправившись через великую реку Окс, приказал сжечь все перевозочные средства – лодки и паромы.

Никто не мог узнать планов базилевса. Казалось, что он решил навсегда остаться в Дрангиане. Он занят был постройкой города Александрии[131] у подножия Паропамиса. Александр получил донесения, что часть македонских офицеров задумала свергнуть – убить его, избрав нового вождя войска. Александр перестал заботиться о городе и целый месяц свирепствовал, казня всех заподозренных в заговоре. Дождями размыло спешно выстроенные жилища.

Начальник конницы Филота, молочный брат, сверстник и друг царя, после жестоких пыток был передан сходу македонских воинов, которые побили его копьями и камнями. К отцу Филоты, Пармениону,[132] базилевс отправил с письмом на быстроходных верблюдах трех преданных ему телохранителей, дав им личный приказ, сказанный на ухо.

Когда Парменион стал читать письмо Александра, гонцы, приблизившись сзади, пронзили старого полководца мечами.

Казнив множество близких ему людей, Александр этим не удовлетворился. Он объявил, что для лучшей связи с родиной им устроена эстафетная почта и все желающие могут послать письма домой. Но когда войско передало письма, все они были задержаны и прочитаны, и воины, выражавшие недовольство, были выделены в особый штрафной отряд, помещенный под наблюдением вне лагеря.

Этому отряду было объявлено, что в ближайших боях ему придется доказать верность, сражаясь в самых опасных местах.

Утолив немного свой гнев казнями и получив из Македонии несколько тысяч молодых солдат, базилевс решил, что недовольство подавлено и что войско снова беспрекословно исполнит его волю. Ранней весной, когда на горах еще лежал глубокий снег, а днем солнце уже разогревало замерзшую землю, однажды, на обычном вечернем пиру с начальниками частей и приближенными, Александр заявил, что на днях он снова двинется в поход.

– Куда? – воскликнули все.

– Отгадайте!

Все стали спорить. Одни высказывались за поход на Индию, другие – в Бактриану. Некоторые даже говорили, что царь достаточно расширил свои границы и двинется обратно через Кавказ к побережью Понта Эвксинского,[133] чтобы, покорив там скифов, вернуться в Македонию новым путем и построить на родине столицу всемирного царства.

– Это я сделаю, когда дойду до конца земли, – сказал торжественно базилевс, – когда я воткну копье на крайнем, восточном берегу омывающего землю моря, из которого ежедневно выезжает колесница блистающего Феба.

Все поняли, что Александр пойдет на восток, но каким путем – через Согдиану и Серику или через Индию, – никто угадать не мог. По рукам передавался большой круговой «кубок Геракла», и все пили за удачный поход.

Несколько дней Александр занимался гаданиями. Его придворный главный жрец давал неясные, неопределенные предсказания. Александр пошел в храм дрангианских жрецов-огнепоклонников. Они нарисовали священными мелками на полу круги, разделили каждый на двенадцать отрезков и крутились, как волчки, пока не падали в судорогах, с пеной на губах.

Они кричали:

– Ты будешь бессмертен! О тебе написано в книгах Авесты! Ты пойдешь по всем землям и даже победишь подземных крылатых драконов, которые пожирают людей.

Из Артаксаны спешно приехал начальник конного отряда седовласый Эригий и привез латы персидского богатыря Сатибарзана. Эригий уверял, что принял поединок с ним, чтобы испытать, кто будет править миром – древняя Персия или молодая Македония. Хотя он годами был в два раза старше персидского богатыря, его рукой будто бы водила летавшая над ним богиня Афина Паллада, и он сам видел, как персидские боги, завертевшись, как клубок змей, покатились по земле, тогда все бактрийские всадники Сатибарзана, испугавшись, обратились в бегство.

Александр, довольный благоприятными предсказаниями, отдал приказ спешно двинуться через долину Панджир к самому восточному из семи горных проходов.[134] В Дрангиане остались только небольшие гарнизоны для поддержания порядка. С Александром двинулось на север около двадцати тысяч пехоты и трех тысяч всадников. Длинный обоз запряженных верблюдами двухколесных повозок и вьючных животных с невыносимым скрипом, ревом и грохотом последовал за войском.

В день выступления солнце сияло на чистом небе. На горной вершине Солянг, близ прохода, в течение многих дней висела серая туча. Проводники говорили, что там в пещере живет колдунья старуха Оджуз. Пока туча дремлет на горе, старуха сердится – там свирепствуют горные метели и снегом завалены все дороги. Когда Оджуз улетит на туче, путники могут отправляться в путь. В день выступления туча поплыла на запад, и снег на вершинах гор ослепительно заблистал.

Александр ехал в широкой восточной одежде, в меховых штанах парачей,[135] войлочных сапогах и черном бобровом плаще. Под ним играл крепкий конь, привыкший к горным тропинкам.

Вскоре дорога стала труднопроходимой: всюду лежал глубокий снег.

Базилевс приказал выгнать вперед рабов, чтобы они протаптывали дорогу. Пленные, захваченные в более теплых местах, оборванные и полуголые, быстро слабели, утопая в снегу. Упавших македонцы отбрасывали в сторону от дороги, и они замерзали. Взамен уставших из тыла высылались новые партии пленных. По пути на труднодоступных склонах гор лепились селения диких жителей. Их хижины были сложены из камней, суживаясь кверху. Посредине купола было отверстие для света и выхода дыма.

Македонцы и особенно греки, не привыкшие к сильным холодам, уже на следующий день стали приходить в отчаяние. Они грабили жителей, снимая с них меховые одежды, резали их баранов и заворачивали ноги в свежесодранные шкуры. Они забирались в хижины, чтобы отогреться, и только копьями можно было поднять их для дальнейшего пути.

Войско шло семнадцать дней, пока не перевалило хребет и не спустилось к бактрийским селениям с северной стороны хребта. За это время были съедены все запасы, выпито все вино и масло и перебита для еды половина вьючных животных.

В бактрийских селениях было найдено продовольствие, много скота и запасы зерна, скрытого в обложенных кирпичами ямах. Приказ Бесса о сжигании всех запасов еще не дошел сюда. Македонская армия, как бескрылая саранча, двигалась, пожирая все запасы по пути, отбирая коней, убивая скот и каждого, кто вступал в спор. Жители убегали, спасаясь от чужестранцев.

У подошвы горы, обильной ручьями, Александр выбрал место, подходящее для постройки города.[136] Он оставил там семь тысяч рабов и тех воинов, которых считал неспособными перенести трудности похода. Все земли бежавших жителей были отданы в их владение. Осиротевшие жены и дети попали в рабство новых поселенцев. Предоставив небольшой отдых войску, Александр двинулся дальше, не встречая никакого сопротивления.

Базилевс в Бактре

Александр приближался к Бактре. Несколько дней перед вступлением в столицу Бактрианы его армия отдыхала и отъедалась в окрестных селениях и по приказанию базилевса чистилась и приводила себя в порядок. Тяжелый переход через горы вывел многих из строя.

На холме перед въездом в городские ворота базилевс сделал остановку, пропуская мимо себя идущие в боевом порядке отряды. Обозы были оставлены в ближайших селениях. Только личный обоз царя и его походной канцелярии должен был проследовать в город в центральную цитадель, где раньше жил сатрап, правитель Бактрийской провинции.

Теплое весеннее утро, еще охваченные ночным морозом сухие дороги, бодрые песни сытых воинов и, наконец, величественный вид древнейшей персидской столицы, лежавшей покорно у ног завоевателя, – все это привело Александра в радостное настроение. Он сидел на своем старом, по-прежнему буйном вороном жеребце Буцефале, служившем исключительно для торжественных выездов. Жеребец, возбужденный множеством окружающих его коней, звонко ржал, бил передней ногой, грыз удила и натягивал широкий красный повод, сдерживаемый мускулистой рукой всадника.

С холма город казался бесконечным: желтые и красные кирпичные[137] домики тянулись во все стороны, окруженные небольшими садами. Среди домов подымались купола и башенки храмов; над ними вились сизые дымки – там горели священные неугасимые огни, зажженные много столетий назад предками бактров.

Базилевсу донесли, что в городе никаких враждебных войск нет, что совет белобородых старейшин решил встретить завоевателя за воротами города, покорно сдавшись на его милость.

– Эвмен! – обратился Александр к начальнику своей походной канцелярии. – Которую по числу столицу я беру?

– Ты взял их столько, что немудрено забыть! – воскликнул находившийся поблизости и не стеснявшийся лести Перитакена.

– Во всяком случае, не последнюю и даже не предпоследнюю, – ответил Эвмен.

– Впереди еще столица согдов – Мараканда и столица скифов – Роксонаки, – добавил Александр.

Въезжая в городские ворота, Александр остановился. Высокий, высохший, как скелет, старик с жесткой седой бородой, длинной, как хвост лошади, выскочил вперед. Он держал в руках старинные пергаментные свитки.

– Остановись, покоритель мира! Ты бессмертен! Выслушай, что говорят древние книги. Они всё знают. Они говорят о тебе! Они предсказали твой въезд в Бактру, хранительницу священного огня.

– Пусть говорит, – сказал базилевс, ожидая хвалебных слов.

– «Настанет день, когда небо померкнет от горя и деревья и травы завянут от смрада гниющих трупов… Придет Афрасиаб, кому бог зла Ариман дал бессмертие, чтобы он истребил все человечество…»

– Он безумный, прогоните его! – закричали кругом.

– А ты тоже бессмертный? – спросил Александр.

Он разгорался гневом. Его вороной жеребец заплясал.

– Я тоже бессмертен, но я знаю, как погубить тебя, чтобы спасти праведный народ Авесты. И когда ты умрешь, черви в три дня съедят твое гнусное тело…

– В каких книгах написано твое предсказание? – яростно прохрипел базилевс.

– Здесь, в священной книге праведного, блистающего мудростью Заратустры! – кричал старик, потрясая свитками.

– Гефестион, я приказываю собрать все эти вредные, бессмысленные книги, о которых говорит этот враг здравого рассудка и чистой философии. Я приказываю сложить все книги в одно место, облить маслом и сжечь вместе с этим безумцем…

Александр хлестнул коня и, опрокинув старика, быстро въехал в ворота. Вопли старика заглушил топот копыт сотен всадников, последовавших вскачь за разъяренным базилевсом.

По обе стороны пути лежали на четвереньках знатные жители города и бесчисленные атраваны, встречавшие по персидскому обычаю своего нового повелителя. Они бросали горсти земли себе на голову и кричали:

– Слава и бессмертие сыну бога, царю царей!

Когда суеверный и подозрительный Александр вечером вошел в узкую длинную залу дворца сатрапа, где был приготовлен ужин, он спросил Гефестиона, сожжены ли священные книги.

– Я послал воинов по всем храмам собрать все рукописи и снести их на главную площадь. Они будут сожжены завтра.

– Нет, сегодня ночью!

– Но ты забыл, что здесь, в Бактре, живет много опытных, ученых лекарей, написавших ценные книги о врачевании людей.

– Хорошо, книги об излечении от болезней можно отобрать и все отослать в Афины, к моему учителю Аристотелю…

Вмешался и философ Каллисфен, постоянный спутник Александра:

– Великий царь, здесь есть не только бессмысленные книги о суевериях и обрядах варваров, не знающих истинных эллинских богов, но имеются также книги и летописи с описанием прошлого народов. Разве не ценны книги по истории?

Льстец Перитакена прервал:

– Ты забыл, Каллисфен, что настоящая история началась только с рождения бессмертного царя царей Александра. Поэтому сдвинем кубки, чтобы и дальше покрывал себя лаврами победы единственный, никем не превзойденный победитель и покоритель всего мира – царь Азии Александр.

Всю эту ночь на площади горели костры. На них было сожжено двенадцать тысяч выделанных воловьих шкур, на которых были написаны древнейшие сочинения бактрийских мудрецов и ученых. С ними сгорел старый безумец Атраван, выкрикивавший заклинания, чтобы погубить «слугу Аримана – злодея Искендера».

Переправа через Окс

Когда разведчики македонской армии пробрались к берегам реки Окc, они увидели на месте переправы только растрепанные шалаши из плетенок и не нашли ни одной лодки. Они вытащили из оврага полуголого старика в синих шароварах. Он кричал и бранился, что бродяги, не уплатившие за переезд, захватили его лодки и угнали их на ту сторону. Мимо разведчиков, недалеко от берега, стремительно пролетела черная лодка, нагруженная людьми и лошадьми. Македонцы кричали, чтобы те пристали к берегу, и пустили в них стрелы, но лодка быстро удалилась, направляясь к другому берегу.

Александр вышел из Бактры со всеми боевыми предосторожностями, высылая по сторонам пути конных и пеших разведчиков. Он опасался засады и внезапного нападения бактрийской конницы, издревле прославленной в персидских войнах бесстрашием и лихими налетами.

Получив известие, что на берегу реки нет признаков неприятеля, Александр быстро прибыл к месту переправы и приказал развести на холме костры, чтобы уставшие, растянувшиеся по песчаной дороге отряды ободрились, видя, что им уже недалеко до лагеря.

Базилевс, поднявшись на холм на вороном коне, блистая начищенными бронзовыми латами, с красным плащом за плечами, долго вырисовывался на потухающем небе, освещенный заревом костров. Он выжидал, пока самые задние части армии не вошли в лагерь, где рабы уже растягивали кожаные палатки. Александр сам объехал место стоянки, выслал кругом сторожевые посты и только поздно ночью вошел в свой пурпурный, шитый золотом шатер, отобранный у царя Дария. Всю ночь он требовал к себе начальников отрядов, совещался с ними, сам допрашивал лазутчиков.

На рассвете конные отряды помчались обратно в Бактру и в ближайшие поселки. К полудню стали прибывать вереницы бактрийских поселян. Они везли на верблюдах и ослах груды шестов, досок и кожаных турсуков, в которых обычно хранилось вино. Бактрийцы, подгоняемые бичами и обещаниями награды, быстро стали связывать небольшие плоты[138] из надутых воздухом турсуков, покрывая их хворостом и циновками.

Эти маленькие плоты соединялись по нескольку вместе. На них расположились стрелки, пращники и щитоносцы. Бактрийские крестьяне должны были грести и управлять плотами.

Завернувшись в алый плащ, Александр сидел около шатра на складном кресле и наблюдал, как плоты отделились от берега и понеслись по реке. На другой стороне реки смутно виднелись небольшие группы быстро передвигавшихся всадников.

Александр вставал, ходил взад и вперед по холму, ожидая первых результатов переправы. Но вскоре раздались крики:

– Плывут обратно!

Плоты спускались сверху, куда их подтянули против течения бечевой. На первом плоту выделялись яркими, нарядными одеждами несколько персов. Перевозчики старательно гребли короткими веслами и пристали около лагеря. Несколько персов, завернув платье выше пояса, выпрыгнули с плотов прямо в воду и поспешно направились к базилевсу. Упав на колени, персы прокричали приветствия и протянули Александру пергаментный свиток. Эвмен, начальник канцелярии, взял свиток и прочел вслух Александру:

– «Мы, Датаферн и Катен, потомственные владельные князья Сугуды, извещаем блистательного царя царей, владыку Персии Александра, что мы можем передать ему из рук в руки живым цареубийцу, злодея, наглого захватчика царской короны Бесса, если только Александр пришлет в город Наутаку[139] кого-либо из своих вождей с некоторым числом войска. Живи и царствуй много лет!»

Александр вскочил, схватил свиток и быстро прошел в свой шатер. Там он, обращаясь к небу, воскликнул:

– О бессмертный Зевс, властитель судьбы людей! Ты действительно следишь за подвигами твоего сына и убираешь камни с пути его славы. Я обещаю принести в жертву сто быков и построить по всей Персии сто храмов, чтобы и днем и ночью славилось твое имя.

Несколько македонских начальников вошли в палатку и выстроились при входе в ряд. Александр оторвался от карты, лежавшей на коленях, и обвел внимательным взглядом своих запыленных, обожженных солнцем помощников.

– Птоломей, сын Лага, – обратился базилевс к коренастому, мускулистому македонцу с суровым, окаменевшим лицом. – Я тебе поручаю дело, которое могу доверить только очень близкому другу. Если ты его выполнишь, то покроешь себя бессмертной славой. Ты отправишься вперед по враждебной стране в город Наутаку. Там ты захватишь цареубийцу Бесса и живым доставишь его ко мне. Я дам в твое распоряжение три гиппархии[140] македонских этэров, всех конных копьеносцев, тысячу щитоносцев и половину стрелков. До Наутаки обычно идут десять дневных переходов, но ты должен сделать путь в четыре дня. Бойся засады и ловушки и не доверяй обещаниям персов! Я буду следовать за тобой со всей остальной армией. Да хранят тебя Геракл и бессмертные боги!

– Но где главные силы Бесса? Где можно ожидать битвы?

Александр указал рукою вдаль:

– Орлы, летающие над горами, да всевидящее око солнца могут сказать это.

Гефестион, побывавший на той стороне с первыми плотами, заметил:

– Главные силы Бесса, наверное, собрались в кулак где-нибудь на главной дороге, в глубине Согдианы. Мы видели на том берегу только группы отдельных всадников. Все они ушли, как только наши стрелки стали их сбивать стрелами. Поднявшись на холмы, они оттуда следили за нами и потом скрылись.

– Они нарочно нас заманивают в глубь Согдианы, – сказал базилевс. – Там имеется страшное ущелье – Железные ворота, где можно скатывать с гор камни и перебить любое войско, которое захочет пройти этой тесниной. Но нам помогает сам Зевс Громовержец. Что же может остановить нас?

Будакен в Наутаке

Будакен, не замечая времени, проводил беспечно день за днем в саду Талиссия, ведя лукавые, осторожные разговоры с согдскими князьями и персидскими сановниками, приходившими выразить свое восхищение его силой и «ста одиннадцатью добродетелями».

Три зимних месяца Будакен провел в Мараканде гостем царя царей. Они часто вместе ездили на охоту в заповедный зверинец, окруженный высокой стеной. Там на свободе жили звери, привезенные со всех концов Персии: желтые косматые львы, пятнистые пантеры и полосатые тигры. Рабы криками и ударами в медные щиты выгоняли зверей на линию охотников, которые между собой соперничали в отваге, ловкости и умении метать копье.

Празднества не прекращались; Бесс с Будакеном ездили в усадьбы князей, где устраивались роскошные пиры и охота с соколами и борзыми.

Однажды к Будакену прибыл вестник от Сатибарзана – сказать, что он уезжает по поручению царя царей. Ему перестали присылать из царской кухни большие блюда с жареной бараниной и курами, начиненными абрикосами.

Приставленный к нему переводчик объяснил, что царь внезапно выехал в Бактру. Будакен подумал, не вернуться ли ему обратно в родные степи, но он все еще надеялся найти способ помочь Сколоту. Его проводник Спитамен исчез, и никто не знал, что с ним. Будакен выжидал. Его воины ничего не делали, валялись на коврах и пели песни.

Не зная, чем заняться, Будакен каждый день стал разъезжать по городу, а под вечер ходил на площадь в центре базара, когда там затихала торговля, темнело и начинались представления. Он втискивался с двумя скифами в густую кричавшую толпу, расталкивал встречных, пробирался в самую середину площади.

Будакена пропускали на почетное место, и он сидел на деревянных нарах под кирпичными сводами среди самых известных купцов. В темноте горели глиняные плошки с маслом и сальные свечи, прилепленные к выступам стен. Грызя фисташки и миндаль, он смотрел, как на подмостках пляшут мальчики, извиваются, как змеи, артисты, вымазанные мукой и сажей, подбрасывают и ловят сразу несколько горящих факелов и глотают и изрыгают горящую паклю.

Через несколько дней приехал гонец от Датаферна, хранителя царской печати. Он передал Будакену приглашение царя прибыть к нему для важных переговоров в Бактру. Будакен, довольный, что он увидит еще одну столицу и будет ему о чем рассказать в степи, немедленно поднял своих скифов и отправился в путь.

Он ехал мимо тщательно возделанных полей, бесконечных садов и виноградников, где ни один клочок земли не оставался необработанным. Привыкший к бесконечным песчаным или каменистым степям, Будакен поражался роскошью зелени встречавшихся долин. Фруктовые сады, осыпанные, как снегом, белыми и розовыми цветами, сменялись нивами, где зеленели первые всходы. Горные обильные ручьи и арыки, орошавшие пашни и сады, приносили жизнь и плодородие бесчисленному населению, которое, как муравьи, трудилось на полях: одни пахали на быках, другие кирками разрыхляли землю. Длинные караваны из сотен вьючных животных тянулись по дороге, направляясь к Наутаке: там, говорили, царь решил сделать свою новую столицу и приказал отовсюду свозить и хлеб, и розовую горную соль, и хлопок, и зынгыр,[141] и кожи, чтобы прокормить и одеть войско, которое готовилось к борьбе с заморскими хищниками.

– Отсюда можно хорошо править Сугудой и не бояться врагов, – сказал Будакен, увидев с перевала город, обнесенный тремя линиями зубчатых стен.

– Конечно, можно бы, – подтвердил провожатый, – но только в том случае, если бы князья меньше ели и перестали без конца обнимать глиняные кувшины со столетним вином.

Посреди города возвышалась угрюмая цитадель с несколькими круглыми башнями. Домики, рассыпанные вокруг цитадели, утопали в садах, цветущих белоснежным урюком и розовым миндалем.

Будакен проехал через речку по деревянному мосту и попал в шумную толпу. Широкое поле, где раньше были виноградники и арбузные бахчи, было истоптано бесчисленными группами крестьян, прибывших со всех концов Бактры и Сугуды. Они сидели и лежали вокруг дымящихся костров, бродили по всем направлениям, несли вязанки хвороста, колючек и репейника или тащили за рога упирающихся козлов и баранов.

По дорогам военные патрули опрашивали шедших: некоторых пропускали, других прогоняли обратно.

– Это славное войско царя. Только оружия пока нет, – объяснял проводник.

«И порядка тоже…» – подумал Будакен.

Близ городских ворот возвышались высокие кладки набитых зерном мешков. Пришедший караван верблюдов разгружал привезенный ячмень, высыпая его из мешков прямо на землю. Около него происходила свалка: несколько воинов колотили плетьми толпу, которая напирала с криками: «Хлеба, хлеба!»

– Но ведь хлеба довольно? – спросил Будакен.

– Каждый день приходит тысяча верблюдов с хлебом, но и людей сколько! Пекари не успевают печь, и голодные люди кормятся только пшеницей, поджаренной на раскаленных камнях.

Они въехали в ворота. Несколько часовых схватили коней под уздцы, расспрашивая, кто едет, давно ли из Мараканды и правда ли, что Двурогий прилетал туда в виде змея с гребнем на спине, кружил над городом и улетел в горы.

Будакен ехал вдоль улицы, казавшейся одной непрерывной мастерской. По обе стороны полуголые кузнецы колотили молотками, выделывая наконечники копий и мечи. Пыхтели кожаные мехи, раздувая горны; яркие искры летели под ударами молотов. Стон, лязг и грохот металла звучал несмолкаемым гулом.

Всадник на высоком тощем жеребце с большим персидским луком на боку приблизился к Будакену. С удивлением Будакен узнал в нем Спитамена. Охотник, глядя в сторону, перегнулся с коня и шепнул по-сакски:

– Если ты хочешь вернуться и увидеть родные степи, не расставайся со мной. – Он оглянулся кругом и добавил: – Может быть, ты увидишь также своего сына.

Будакен, всегда невозмутимый, теперь вспыхнул надеждой. Лицо его исказилось. Он ухватился сильной рукой за плечо Спитамена и, задыхаясь, зашептал:

– Где он? Здесь? В этом городе?

Спитамен указал на оружейников и небрежно ответил:

– Здесь базар. Может быть, ты купишь хороший новый меч? Это все искусные мастера. Смотри, как они ловко закаляют сталь.

Около них кузнец держал большими щипцами раскаленное добела лезвие меча и разом окунул его в глиняную бадью с маслом; оттуда вырвался вихрь пламени и черного дыма. Два раба прикрыли бадью глиняной крышкой и затушили пламя. Кузнец осматривал потемневшее, переливающееся лиловыми пятнами лезвие.

– Мы встретимся на площади перед воротами, ведущими ко дворцу Бесса, сегодня при заходе солнца. – Спитамен тронул коня, и толпа их разделила.

Перед заходом солнца Будакен подъехал к воротам, ведущим ко дворцу.

Старый крестьянин подошел к нему и, сложив руки на груди, поклонился:

– Спитамен ждет тебя. Следуй за мной.

Будакен направил коня за стариком, который лавировал в толпе и кричал встречным:

– Дайте дорогу гостеприимцу[142] царскому!

Толпа расступилась, громко высказываясь о росте, красоте коня и странной для них одежде сакского князя.

Крестьянин пробирался извилистыми узкими улицами, прошел городские ворота и, перескочив канавку, направился через поле, где горели костры призванных на войну. За Будакеном следовали два конных скифа.

Они прибыли к маленькому дому, окруженному садом. Кругом него на приколах стояли навьюченные кони, и вдоль глиняного забора лежали люди. К стене были прислонены копья и топоры.

Крестьянин взял за уздцы коня Будакена и пригласил его сойти. Он впустил Будакена внутрь сада, захлопнув калитку перед носом скифов.

Под старым деревом, обвитым до самой вершины стеблями виноградной лозы, на коврике сидели Спитамен и с ним несколько человек. Будакен узнал сторожа Кукея с пробитым носом, из которого торчал клочок хлопка.

Спитамен вскочил и направился к гостю:

– Садись сюда, дорогой гость, я буду говорить с тобой, как с родным дядей.

По знаку Спитамена все собеседники встали и ушли внутрь дома. Крестьянин принес на глиняном блюде несколько лепешек и гроздей увядшего, провисевшего всю зиму винограда. Спитамен помолчал и скосил глаза.

– Если ты не хочешь сделаться македонским рабом, ты должен уехать из этого города. Бесc потерял разум, коснувшись царской тиары и сев на большого коня, которым не может управлять. Все, что делает Бесc, только помогает Двурогому. Он призвал народ защищать страну, но сам сидит во дворце и пирует с блюдолизами, а воины не получают хлеба и не знают, кто их поведет на бой. Они разбегаются по домам. Бесc обратил наших богатырей, наших львов в стадо баранов. Войско Бесса теперь – это сырое тесто, которое нож Двурогого может резать и кромсать, как он хочет.

Будакен смотрел на Спитамена пристальным, недоверчивым взглядом: «Не изменил ли он? Не лазутчик ли Двурогого? Почему он так его восхваляет?»

– Бесc прибежал сюда обратно из Бактры без надобности, уведя войска и всполошив всех. Он ищет врагов вокруг себя и не знает, что главные его враги – он сам и его князья.

– Что же надо делать? – спросил невозмутимо Будакен.

– Тебе – ехать в свои степи и готовить отряды всадников. Ты увидишь, что ненасытный в крови Двурогий захочет пройти и туда и показать, что нет преграды для его копья.

– Пусть сунется к нам… – проворчал Будакен. – Куруш тоже был у нас и потерял голову. А что же ты будешь делать? Ты упадешь в прах перед Двурогим?

Спитамен почувствовал насмешку в словах Будакена.

– Тот, кто не хочет чужеземного ига, должен взять секиру и сбить врагу рога. У кого в груди бьется свободное сердце, а не звенит потасканная иноземная монета, не допустит, чтобы македонцы и яваны захватывали наши дома, убивали мужчин и обращали в рабство наших жен и детей. Бактрийцы не подняли вовремя меча в ущельях гор – и они уже бегут оттуда от македонских плетей и собираются в горах, чтобы резать македонцев на всех дорогах. Но теперь поздно, когда яваны уже сидят в бактрийских домах.

– Ты думаешь, что он и к нам придет?

– Он придет туда, где мужчины упадут перед ним на брюхо и будут просить пощады. Но есть мужчины с львиным сердцем, которые хотят драться. Смотри, сколько молодцов собралось здесь! Нас уже несколько сот человек, и каждый день приходят новые отчаянные головы.

Будакен молчал. Ему представился его сын в цепях, идущий за македонской повозкой.

– Ты сказал, что я могу увидеть сына?

– Если перед тем, как вернуться в степи, последуешь за мной. Наш отряд уйдет в горы ловить македонцев, когда они начнут наступать сюда… А мы с тобой пойдем навстречу Двурогому.

– Ты обезумел?

– Почему? Ты оденешься бедным пастухом, я – тоже. Мы погоним десятка два баранов прямо в македонский лагерь, и там ты увидишь своего сына. Теперь, в дороге, ему убежать легче. Может быть, мы сумеем освободить его. Я пойду, а ты делай как хочешь.

– Я пойду с тобой.

– Я ожидал, что ты так скажешь. У меня есть одежда крестьянина, большая, как конская попона, и сегодня же мы выйдем по дороге к реке. А своих воинов отправь с конями в Курешату, и пусть там ждут тебя. Ты вернешься горами и там найдешь их.

– Теперь мне будет о чем рассказать в степи, – сказал Будакен, – если только я принесу целой мою голову.

Железные ворота

Два путника брели по горной тропинке. По одежде они казались поселянами: шерстяные армяки, выцветшие желтые повязки и поверх цветных онучей кожаные лапти. Они гнали толстокожего старого осла, навьюченного мешками, и десяток курдючных овец, хватавших на ходу редкие кустики полыни и солодки.

Дорога все поднималась. По склонам гор рассыпались группы мелколистного клена, арчи и фисташек.

На перевале одиноко взгромоздилась пятисотлетняя развесистая арча. Ее корявые ветви с темно-зелеными клочьями хвои искривленно растопырились во все стороны, и ветер играл цветными лоскутками, которые нацепили неведомые прохожие.

От каменистой дороги и голых скал веяло палящим зноем. Один путник, большой и грузный, как медведь, опустился на камни под арчой, другой поднялся на выступ скалы. Солнце уже спускалось к зубчатым, рваным вершинам гор, и снежные полосы по глубоким трещинам казались кровавыми потоками. Даль закутывалась в фиолетовый туман.

– Теперь мы близко. Вот там, где эти черные скалы, находятся Железные ворота.

– О Левша, зачем я послушался тебя! – стонал лежавший. – Три двенадцатилетия протекли с тех пор, как я мог пешком, точно волк, гоняться за козами. Теперь я из одной своей юрты в другую езжу верхом. О Папай, дай мне снова скорей сесть на коня!

– Ойе! – донесся издали крик.

Внизу на склоне горы крестьянин, держа рукоятку омача, шел за маленькой коровенкой и ослом. Крестьянин посматривал в сторону путников и что-то кричал им. Дойдя до конца узкой извилистой запашки, он выдернул омач и, легко прыгая с камня на камень, стал подниматься вверх.

Завернутый в обрывки истлевшей овчины молодой пахарь с добродушной улыбкой подошел к путникам:

– Куда вас ноги несут? Жизнь вам не мила? Теперь все бегут оттуда, от Большой реки.

– Зачем же они бегут?

– Зачем бегут? Конечно, надо сидеть на своей земле и сеять хлеб. – Крестьянин посмотрел на свои узловатые, корявые пальцы. – Я нашел себе место, во какое! Хороший ячмень будет. А по мне, пустяки, что там воюют. Эта война, как буря с градом, пронесется мимо, и опять солнце будет светить нам, пахарям.

– Значит, дело есть, если мы сами лезем в костер.

– А вы останьтесь здесь со мной. Я вам покажу землю, да еще какую жирную – прямо целина, от века никто ее не пахал. А вашего осла мы припряжем к моей скотине, да и вы оба поможете тянуть омач. Вот мы и вспашем новый участок и к осени будем с хлебом.

– А до Железных ворот еще далеко?

– Они начинаются сейчас же за тем перевалом. Там всегда была застава. Если сторожа еще там и вас не пропустят, то можно пройти кругом козьими тропками. Там проберутся и бараны, и ваш осел.

– А ты бы мог нас провести этими тропками?

– Отчего бы нет! Только сейчас не могу: у меня размыло канаву. Надо ее починить: вода идет мимо пашни. Если вы мне поможете поправить канаву, я завтра же вас проведу.

– Ладно, – сказали путники. – Мы тебе поможем сегодня, а ты нам завтра.

Крестьянин поднял прилегших в тени овец, и все осторожно начали спускаться по склону горы.

Они упорно весь вечер работали над канавой, проведенной вдоль ската горы из ручья. Они закладывали края канавы камнями, хворостом и дерном, чтобы ввести воду ручья в нужное им русло. В этой работе они забыли и войну, и страшного Двурогого, занятые одной только мыслью, чтобы вода им покорилась и перестала размывать потоками каменистый скат.

К ночи крестьянин привел обоих путников к своей хижине. Она была очень мала, сложена из камней, с плоской крышей, заваленной хворостом. Внутри почерневшие от копоти стены блестели, как каменный уголь. В трещинах ждали добычи громадные бурые тараканы и бесчисленные тощие клопы.

Оба гостя легли снаружи на войлоке, развесив на шесте мокрую одежду.

Маленькая подвижная жена крестьянина, с длинным носом и любопытными блестящими глазами, принесла горшок с вареной джугарой и вяленые бураки.

Когда совсем стемнело и шакалы запели свои тягучие молитвы, вдали запылали красные огни. Они усиливались, и багровый дым столбом поднимался к небу.

– Это же горит наше селение Чакчак! – закричал крестьянин. – Это солома горит, зерно горит! Шерстью запахло. Это крестьянский скот горит. Горе всем нам!..

– Здесь царство злого Аримана. Куда мы идем? – оглядываясь, громко говорил Будакен.

Красные скалы острыми зубцами поднимались кругом, и среди них резко выделялись снежные белые купола,[143] точно слепленные руками таинственных дивов.

Дорога, шедшая по песчаному дну мелкого ручья, то поднималась к обрывистому карнизу, лепилась по склону горы, то снова опускалась на дно ручья, пока ее не перегородил поперечный скалистый хребет.

– Где же дорога дальше?

– Вот там, где гора треснула. – Крестьянин указал на узкую щель в высокой черной скале, точно кто-то мечом рассек ее на две части.

Путники вошли в мрачный извилистый коридор. Глыбы черного камня нависли над ними, готовые рухнуть и раздавить их. Было темно и сыро.

Щель была шириною около пяти-шести шагов. Она то расширялась, то опять суживалась.

– Постойте, дальше идти не надо, – прогудел Будакен.

«…надо!» – повторило эхо.

Все остановились. Ни одного звука не доносилось из глубины ущелья.

– Разве не весело побывать в аду? – сказал Спитамен. – Не бойся, я же обещал тебя вывести из ада, и даже незакопченным…

– Но отчего такая тишина? – говорил крестьянин, прислушиваясь. – Здесь всегда шум, крики, ревут ослы, проходят караваны… Где же люди? Сейчас будут Железные ворота, идем дальше.

Овцы опять застучали копытцами по камням. Будакен, переваливаясь и сопя, шагал, со страхом глядя на множество маленьких пещер, выбитых в отвесных скалах. «Это жилища злых духов», – думал он.

Впереди проход загородили большие темные ворота, сложенные из массивных бревен, обитых железом. Здесь скалы сходились так тесно, что маленькая кучка воинов смогла бы удержать целое войско. Старые тяжелые ворота, прикрепленные к тяжелой каменной кладке, стояли полураскрытыми. Стоявшие вдоль прохода три домика были безмолвны, двери вырваны; валялись корзины, солома, разбитые черепки. Все говорило о безлюдье и поспешном бегстве.

– В этих домах жили сторожа, они собирали пошлину с проходящих караванов. Но все они испугались и убежали. А чего бояться? Мы, крестьяне, боимся только неурожая. А кто будет сидеть у нас на шее, согдский князь или бактрийский, – не все ли равно?

– Переждем немного, – предложил Будакен.

Он подошел к воротам, тронул одну створку – она издала хриплый стон, и зазвенели подвешенные на проволоке железные колокольчики.

– Тише, едут!

Издалека послышался шум. Он усиливался, наполняя гулом ущелье. Пощелкивали удары копыт о камни, звенело оружие. Все покрыло звонкое ржание коня.

Из-за поворота извилистого ущелья вылетело несколько всадников.

Их бронзовые панцири, длинные копья, красные плащи и конские хвосты на гребнях шлемов – все это было чуждо и не похоже на бактрийских и согдских воинов. Всадники бросились вперед вскачь, влетели в ворота и остановились.

Из глубины ущелья появились новые группы воинов.

Бараны шарахнулись в сторону и с блеянием сбились в одну кучу.

Первые всадники объехали домики и вернулись к воротам.

– Кто ты такой? – спросил Спитамена рыжебородый обветренный всадник, напирая на него большим тощим конем.

Спитамен сложил руки на груди, подражая жестам крестьян, и с видом скромной покорности ответил:

– Ищущий хлеба. Гоним продавать баранов.

– А кто эти люди?

– Крестьяне. Мы идем вместе.

– Где сторожа Железных ворот? Почему никого нет?

– Откуда мы знаем! Мы идем этой дорогой в Чакчак и остановились спросить, кому же надо заплатить за перегон баранов через ворота. Если мы не уплатим царской пошлины, нас накажут.

– Платите мне! Я возьму вместо пошлины половину баранов, а другую половину я тоже возьму.

– Даром я не отдам баранов: я бедный человек, – сказал Спитамен.

– А ты кто? – спросил всадник, хлопнув плетью по плечу Будакена.

– Тоже крестьянин. Половина баранов его, половина моя. Я тоже ищу хлеба.

Всадник отстегнул от пояса кошель и достал серебряную монету.

– Возьмите и никуда не отходите.

Будакен держал на широкой ладони монету и с любопытством ее рассматривал. На ней была изображена голова кудрявого юноши, прикрытая шкурой. На виске завивался бараний рог.

– Это кто же здесь изображен?

– Ты должен отныне знать его. Это царь Азии Александр. Он сын бога, и все должны ему покориться. Эй, Архелай, возьми-ка этих бродяг, свяжи их вместе.

Македонские всадники, как только соскочили с коней, повалились на камни, не снимая лат, замотали поводья на руку и заснули вповалку.

Около ворот, на выступе скалы, застыл в неподвижной позе часовой. Тут же сидели спиной друг к другу оба «бродяги». Их локти были крепко скручены.

– Это ты, злодей, привел меня сюда! – шипел Будакен.

– Не торопись умирать: песня Спитамена еще не допета. А наш крестьянин-то убежал. Лишь только показались всадники, он разом повернулся и так понесся по дороге, что только пятки замелькали.

– Не разговаривайте! – прикрикнул часовой.

Месть царей

Начальник отряда приказал пяти всадникам отправиться дальше на разведку. Сам он сидел на камне и, положив кусок пергамента на колено, писал:

«Птоломей, сын Лага, царю Азии Александру, сыну Филиппа (желает) радоваться. С передовым отрядом в сто всадников мы ворвались в ущелье, называемое Железные ворота. Наша стремительность и величие твоего имени, которое летит впереди твоих войск, обратили в бегство всех бесчисленных защитников непроходимого ущелья. Я захватил в стычке множество пленных. Их показания сообщу со следующим гонцом. После краткого отдыха отправлюсь дальше, по главному пути к Наутаке. Приезжай скорее, по-видимому, путь свободен. Да хранит тебя Зевс Вседержитель!»

Птоломей свернул пергамент, завязал шнурком. Размяв в руке кусок воска, он прилепил его к концам шнурка и придавил перстнем с вырезанным на нем изображением Афины Паллады. Подошел воин с исхудавшим, потемневшим лицом. Птоломей бросил письмо на землю в знак того, что оно должно быть доставлено немедленно. Воин положил свиток в кожаный шлем и, надвинув его на лоб, застегнул ремень под подбородком. Он вскачь пустился по ущелью, и эхо раскатилось сухим грохотом, повторяя удары копыт.

Спитамен был привязан к широкой спине скифского князя, который дремал и покачивался, пока не свалился на бок, потянув за собой и Спитамена.

«Сон утешает в горести и дает силы уставшему», – сказал себе Спитамен, лежа на боку и чувствуя, как немеют руки, как мучительно впились в тело веревки. Голова, наливаясь кровью, свесилась набок. Спитамен заснул. Ему снились облака, обросшие рыжеватой бородой. Эти облака обратились в громадные головы в бронзовых македонских шлемах, у них разевались рты, и туда неслись, выставив вперед копья, скифские всадники…

Шум в ущелье заставил Спитамена очнуться.

На дороге стояло несколько знатных персов. Лучи солнца, упавшие сверху в темное ущелье, ярко осветили края длинной малиновой одежды.

Спитамен узнал приближенных Бесса, неотлучно окружавших его во всех пирах и поездках. Это был старый, толстый Датаферн, с бритыми щеками и выкрашенной хною бородой, и наглый всесильный любимец царя Катен, молодой, непобедимый в пьянстве.

В стороне слуги держали разукрашенных коней. Но куда же девались прежняя заносчивость и высокомерие знатных сановников? Заискивающие и почтительные, стояли они перед начальником македонского отряда, приседали и касались концами пальцев земли.

В стороне от них стоял высокий человек, весь до глаз закутанный в шерстяной пурпурный плащ. Обыкновенный персидский войлочный колпак был надвинут на лоб до разрисованных удлиненных бровей. Черные глаза внимательно и беспокойно следили за говорившими.

Птоломей, вытянувшись по-военному, с непроницаемым холодным лицом, говорил:

– Я уже сказал вам требование царя. Вы должны не забывать своих персидских законов. Если царь что-либо сказал, то потом он своих решений не отменяет. Поэтому поторопитесь исполнить его волю.

– Слушаем, светлейший! Понимаем, величайший! Будет так сделано, о необычайный!

Сановники несколько раз поклонились Птоломею и затем набросились на одиноко стоящего высокого человека. Он сопротивлялся, отталкивал персов ногами и кричал тонким голосом. Тогда персы подозвали на помощь слуг и содрали с высокого человека плащ, длинную одежду и широкие шелковые шаровары.

Это был Бесс.

Он остался голым, в одних расшитых жемчугом красных сандалиях и войлочном колпаке.

– Пусть стоит здесь, – указал Птоломей на широкий камень под черной скалой, – а вы будете стоять рядом.

Из глубины ущелья донеслись трубные звуки. Лежавшие воины вскочили, стали оправлять на себе доспехи и выстроились в ровную линию.

Сперва показались македонские этэры в блестящих медных латах. Они держали копья стоймя и ехали по трое в ряд. За ними тройка белых коней с красными перьями между ушами везла маленькую двухколесную с бронзовыми ободьями раззолоченную колесницу. Колесница подпрыгивала на неровной дороге. Лошадьми правил возница-эфиоп, припав на колени, а около него стоял коренастый воин с красивым выбритым надменным лицом. Над стальным шлемом развевались крылья белой цапли. В руке он держал два коротких копья.

Воин окидывал взглядом скалы, Железные ворота, скользнул по рядам воинов, кричавшим: «Слава Александру богоподобному, базилевсу Азии!»

Наконец прищуренные глаза остановились на большой пухлой фигуре Бесса, выделявшейся на фоне черной скалы. Бесс отвернулся, закрываясь руками. По щекам его текли слезы, и плечи судорожно вздрагивали.

Колесница остановилась; за ней, прогремев, остановились и всадники.

Хриплый, полный ярости голос Александра пронесся по ущелью, отдаваясь в мрачных, нависших скалах:

– Наконец ты предо мной, жалкий беглец, хвастун! Говори, как осмелился ты схватить назначенный мне богами венец царей Персии? Говори, какое собачье бешенство толкнуло тебя заключить в оковы и потом убить добрейшего царя Дария, твоего родственника и благодетеля? Не для того ли ты все это сделал, чтобы присвоить себе украденное звание царя царей? Отвечай! Говори же, проклятый богами!

Бесс, вздрагивая, захлебываясь от слез, говорил:

– Я… объявил себя… царем… только для того… чтобы передать царство тебе… славному Александру! Если бы я этого не сделал… то царским венцом овладел бы другой!..

– И ты осмелился сказать это? Кто дерзнет протянуть руку к царскому венцу? Им может овладеть только сын бога. Где князь Оксиафр?

Из рядов свиты, следовавшей за колесницей, выехал толстый, с обрюзгшим лицом Оксиафр, брат убитого царя Дария. Он тяжело сполз с коня, подхваченный слугами, и неуклюже подошел к Александру, от долгой езды с трудом двигая ногами.

– Оксиафр, вот убийца твоего брата Дария! Я дарю его тебе. Ты отомстишь ему: отрежешь нос и уши, затем распнешь на стене и будешь медленно пронзать копьем.

Оксиафр с важностью подошел к высокому Бессу и, ругаясь, стал хлестать его плетью, со страхом отпрыгивая при каждом движении Бесса.

Александр повернулся к персам, которые привезли Бесса; они держали большое блюдо, покрытое куском парчи. На нем лежала круглая, как тыква, золотая корона персидских царей, украшенная цветными сверкающими камнями.

Александр впился в нее глазами. Он отстегнул свой шлем с белыми крыльями и передал подбежавшему телохранителю-нубийцу. Жадно схватив корону, он поднял ее к небу, затем опустил на свои завитые кудри. Корона была велика и надвинулась на глаза. Александр придерживал ее руками, точно чего-то ожидая. Он обвел глазами угрюмое ущелье, увидел узкую полосу неба среди нависших черных каменных глыб, и тень тревоги пробежала по лицу. Он снял корону и передал ее черному нубийцу:

– Скорее вперед! Мы должны выйти отсюда, из этих мрачных теснин, где нас могут забросать сверху камнями. В Наутаке мы отпразднуем нашу новую победу. Я раздам всем моим воинам земли, пашни, дома и богатства глупых народов, которые не умеют защищаться и созданы быть нашими рабами. Там воины получат отдых. А вы, доставившие мне цареубийцу Бесса, – вы получите особую награду, я вас не забуду! Слушайте, товарищи по походам, – обратился громко базилевс к воинам, – Персия теперь всецело наша и будет наша всегда! Противников больше нет. Слава моему отцу – Зевсу Громовержцу!

– Ты победишь! Ты царь Вселенной! – кричали воины, и эхо повторяло их слова.

Белые кони тронулись, и золотая колесница покатила вперед, покачиваясь на неровной дороге. За ней, сверкая оружием, со звоном и грохотом, рысью тронулись телохранители и свита базилевса.

Будакен налитыми кровью глазами следил, как проезжали всадники. Но кто этот высокий юноша в бронзовых латах? Он необычайно похож на его сына – белокурого, стройного Сколота.

– Сколот! – заревел Будакен. – Сколот!

Но возглас Будакена потонул в шуме конских копыт и в криках воинов.

– Чего разорался, молчи! – крикнул часовой, ударив Будакена по голове.

– Это был Сколот, мой сын Сколот! – бормотал Будакен. – Если я мог ошибиться и принять за него похожего рослого явана, то я никогда не ошибусь в коне! Ведь он ехал на саврасом жеребце, сыне Буревестника!

Все воины вскочили на коней и последовали за базилевсом. Скоро ущелье затихло, и серые тушканчики выскочили из норок, они перебегали, садились на задние лапки и, озираясь, обнюхивали воздух.

Птоломей забыл о двух связанных крестьянах и умчался вместе с отрядом базилевса.

Спитамен упорно старался перетереть о камни веревки и ремни, которыми они были связаны.

Когда лунный свет наполнил ущелье, в глубине показались две тени. Они шли осторожно, замирая при каждом шорохе. Это были молодой крестьянин и его маленькая жена.

Они нашли и развязали лежавших.

– Мы пришли, думая, что вы убиты. Среди проехавших проклятых яванов вас не было. Мы решили похоронить ваши тела, поставить чашу с молоком и лапшой, чтобы ваши души насытились и не мстили нам за то, что вы погибли вместе с вашими баранами около наших пашен. Теперь, хвала Ахурамазде, вы живы и можете прийти к нам. Вода опять прорвала канаву, надо ее получше исправить. Прежде всего нужно, чтобы была вода, а тогда будет и хлеб. Работа не ждет!

Утром два путника горными тропами удалялись от большой дороги, по которой двигалось войско Александра, стремясь к Наутаке, по пути грабя и опустошая все встречные селения.

Спитамен утешал хромавшего Будакена:

– Все наши люди теперь собрались около Мараканды, и мы начнем бороться по-настоящему, без помощи изнеженных князей. Согды не станут терпеть бесчинства греков. Согд любит свою пашню и свое тутовое дерево. Лучше он повесится на нем, чем оставит его. Теперь ты видел Двурогого и можешь рассказать в степи, что этот царь не остановится до тех пор, пока не встретит смелых воинов, которые не повернут перед ним спину, а сами начнут бить его в скулы.

Будакен стонал и скрежетал зубами:

– Мой сын вместе с Двурогим! А если злодей пойдет на сакские земли, неужели Сколот будет драться против нас? О, тогда я встречусь с ним в бою. Посмотрим, подымет ли он руку на отца!..