Огонь, кровь и пепел (отрывки)

11

Хельга стояла на уступе, с которого срывался маленький водопад, и смотрела на долину, где расположилась Темная Дружина. Эту долинку, окруженную со всех сторон невысокими скалами, Хельга нашла совершенно случайно несколько веков назад. Сначала она сама жила в ней, когда не гостила у одного из Наместников или еще где-нибудь, а потом расположила здесь свою дружину…

Рассвело совсем недавно, но дружинники все еще спали. Хельга, видя это безобразие, выругалась про себя и пообещала всем устроить «веселую жизнь» с каждодневными тренировками с полной выкладкой.

— Командир, что ты им скажешь? — спросил Аянэ, сидевший на камне за спиной Хельги.

— Не знаю, Ая, не знаю… — девушка оглянулась на кречета и грустно усмехнулась. — Я вообще не знаю, что делать. Как вернуть Эократэс [имя меча, «Клинок-Драконьего-Мастера], без которого мне очень трудно будет… И что делать с Ийти… Что бы я не говорила, я не хочу его убивать. Он все же был моим лучшим учеником. Никогда больше у меня не будет такого ученика. Никогда…

— Ты думаешь об Ийти, но совсем не помнишь о Веллене, — Аянэ переступил лапами и когти скрежетнули о камень. — Он как-никак твой родственник.

— Веллен мне брат по Рождению. Я не думаю о таких родственниках. Иногда их становится слишком много… — Хельга взмахнула рукой и перед ней раскрылся портал. — Эти мерзавцы спят, совершенно не чуя Магии, — девушка зло усмехнулась. — Да я бы за это время протащила сюда целую армию и перерезала бы всех!

Она нырнула в портал, и Аянэ сорвался следом за ней. И только он исчез в черном провале телепорта, как тот схлопнулся с едва слышным звуком.

Второй портал раскрылся около зимовья, в котором Хельга прожила первый год своего самостоятельного существования. Дом нисколько не изменился за это время все те же толстые бревна, с проклепанными мхом щелями, резной конек крыши, мощные ставни на случай пурги, наличники с затейливой резьбой. Кто-то в незапамятные времена на славу постарался, украшая зимовье. Видно много времени ему пришлось здесь провести.

Возле дома стояли Корунд и Хэйял. Оба зверя были грустны как никогда и даже не переругивались. Хельга сразу обратила на это внимание, едва только вышла из портала.

— Ну и что на сей раз случилось? — спросила она, подходя к отвернувшемуся коню.

— Ничего хорошего, — ответил волк, плюхаясь на пожухлую осеннюю траву. Пока тебя не было, Черные, которые велленовские, приезжали, и во главе отряда Роэль шел.

— Роэль? — изумилась Хельга. — Роэль Дан?

— Он самый, — Корунд покосился на девушку лиловым глазом. — Мы едва смыться успели… Только… Ощущение такое, что неживой он был. Глаза пустые и голос, как у трупа из холодильника…

— А ты слышал голос трупа со льда? — Хельга усмехнулась.

— Конечно, когда ты некромантией решила побаловаться, — Корунд помотал головой. — Мерзкое было зрелище.

— Угу, — согласилась с ним Хельга и села на ступеньки высокого, чтоб не замело снегом, крыльца.

Однажды, довольно давно, когда она была молодой и глупой и еще жила на Оси Миров, ей пришлось «разговорить труп». Некромантия не запрещалась Комиссией по Слежению за Чистотой Магии, но все же не приветствовалась. Хельга не вполне понимала, почему, пока не попробовала сама. С тех пор она не только не занималась некромантией, но и всех знакомых отговаривала. Из них послушался только Эрк, а вот Токилс продолжал некромантию практиковать, причем довольно успешно, поплатившись за это умение очень многим.

Как-то раз случилось так, что один из наемников Хельги погиб при невыясненных обстоятельствах. Это могло бы быть и случайностью, но некоторые факты указывали на убийство. Хельга дорожила этим наемником, потому как он был одним из лучших ее воинов, а к тому же еще и весьма симпатичным.

Погиб наемник, утонув в озере, что было не слишком далеко от Замка Хельги. Кроме того пробы на яды показали наличие в организме почти смертельной дозы алкоголя. Для непьющего человека это было как минимум странно. Хельга справедливо погрешила на своих родственников по Памяти и решила спросить у самого наемника. Для этого ей пришлось вспомнить такой раздел Магии как некромантия. Теорию она знала прекрасно и в теории же представляла себе последствия занятий этим делом. Как правило, некроманты лишались права забывать жизнь человека, которого они вернули из Тьмы ради нескольких вопросов. Некроманты никогда не забывали жизни и смерти этого человека. Причем им приходилось умирать вместе с ним еще раз, а иногда это возвращалось во снах и вырваться из этого кошмара было нельзя.

Для Хельги, чье Право Памяти позволяло ей вспомнить и пережить смерть любого из ее людей, это показалось чепухой, потому-то она и решила попробовать вырвать наемника из Тьмы, чтобы узнать, кто его убил.

Проведя все положенные ритуалы, воскурив тяжелые, дурманящие мозг благовония, прочитав заклинания, Хельга возложила руки на лоб мертвого и потянулась к нему через магический эфир.

Сначала все было хорошо. Тьма спокойно приняла Княжну и пропустила к наемнику, который уже готовился к новому воплощению. Словами Хельга не могла бы описать тот многомерный метамир, в который она попала, но тогда все это воспринималось очень даже просто.

Задав все положенные вопросы, Хельга попрощалась с наемником, пообещав, если будет возможность, найти его, и уже собралась возвращаться. Именно тогда Тьма остановила ее и бросила в лицо всю память этого человека. Все мысли, переживания, чувства, мучения… Все, от рождения до самой смерти включительно. Хельга не помнила, как вернулась в свое тело и не помнила, сколько прошло с того момента времени, прежде чем она пришла в себя. Зато два ее помощника помнили очень хорошо. До сих пор.

Больше она с некромантией экспериментировать не стала. Однако Токилс и, судя по всему Сэлл, прекрасно этим занимались. Правда Мрачный Управитель уже понял, что ему придется платить за подобные эксперименты, а вот Сэлл — пока еще нет.

Токилс, как и любой Не-человек, никогда не спал, умея лишь время от времени имитировать некое подобие забытья. Спать он не умел и потому все видения, которые ему отдал мертвый, возвращались в период бодрствования. Хельга видела, что происходило с Токилсом в такие моменты и зрелище, надо сказать, к приятным не относилось.

— Жаль Роэля, — Корунд наклонился и подозрительно обнюхал траву. — Не, больно жухлая… Командир, я есть хочу!

Хельга махнула рукой, как бы отгоняя муху, и перед конем появилось расписное корыто, полное восхитительного овса.

— Это еще что за посуда? — подозрительно поинтересовался конь.

— Прости, заклинания перепутала. И вообще, тебе же не посуду есть! — Хельга встала, отряхнула брюки и осмотрелась. — Интересно, а кто еще из наших на сторону Веллена перетянут?

— Я только Роэля видел, — Хэйял повеселел и вприпрыжку носился вокруг флегматичного Корунда, распевая наспех сочиненную песенку:

— Отвратительные стихи, — прокомментировала Хельга.

— Не мешай! — огрызнулся волк, продолжая горлопанить, за что чуть не получил копытом в нос. — Да, ты всегда норовишь меня маленького и бедного обидеть! немедленно завопил Хэйял. — Вредный, толстый коняга!

— А ну — цыц! — рявкнула на зверей Хельга, видя, что в перебранку собирается вступить Аянэ. — Сюда едет кто-то!

Звери притихли и оглянулись на лес, откуда слышался едва различимый стук копыт. Одного коня. Хэйял недоуменно чесал лапой ухо, не понимая, как это он не услышал приближения всадника. Корунд нюхал бархатными ноздрями воздух и нетерпеливо постукивал копытом по земле. Аянэ вообще взлетел и примостился на ветке громадной сосны, совершенно слившись с нею. Хельга, положив ладонь на рукоять катаны, заткнутой за пояс, ждала, вглядываясь в лес. Она явно собиралась нарываться на драку.

Всадник приближался под молчание зверей и Хельги. Даже лес притих, не зная, свидетелем чего он окажется в самом скором времени.

— Командир, пора возвращаться, — сказала Тана, выезжая из-за деревьев. Давно пора.

— А ты чего это тут делаешь? — подозрительно сощурившись, спросила Хельга, убирая ладонь с рукояти катаны. — Вы ж все еще час назад дрыхли как ежики зимой! Там вас можно было брать тепленькими.

— Не совсем, — Тана улыбнулась. — Караульные засекли твой портал, а я учуяла Право — первое среди равных…

— Что ж, ты, наверное, права, — Хельга стащила с крыльца седло, узорный чепрак и сбрую Корунда и стала неспешно его оседлывать. — Только кто ж мне поверит-то?..

— Ты думаешь, что я одна умею чуять Право Памяти? Кажется, ты всех нас этому учила, — Тана спешилась и потянулась.

— Право Памяти можно подделать, — сообщил Хэйял, развалившийся на траве кверху лапами. — Мы же вон как облажались с Правом Рождения… И это самый простой способ!

— Да? — Тана посмотрела на Хельгу, ожидая ответа.

— Именно, — согласилась командир Темной Дружины. — Это самый простой способ. Есть гораздо более сложные, но надежные. Вы бы с роду не отличили мое Право от поддельного.

— Да? — показала Тана широту своего словарного запаса.

— Именно, — не отстала от нее Хельга.

— Командир, жрать хочется, — сообщил плаксивым голосом Корунд. — Ты меня кормить обязана…

— Тана, в лагере осталось, чем покормить этих захребетников?..

— Рон, будь добр, отойди от света! — прорычала Хельга, тщетно пытаясь хоть что-то разобрать на пергаменте, исписанном бисерным почерком Токилса. Единственный источник света — откинутый полог входа в командирский шатер — Рон закрыл своими мощными плечами. Однако едва Хельга на него рыкнула, он отступил в сторону, и стало немного светлее.

— Что пишут? — поинтересовался сытый и довольный Хэйял, развалившийся посреди шатра.

— Ничего хорошего, — огрызнулась Хельга, потерла рукой щеку и перечитала письмо Первого Наместника еще раз. — Веллен вернулся в Ллэаль, а Сэлл опять пропал… Научился прятаться как крыса!

— Это точно, — поддакнул волк, перекатываясь с живота на спину. — Вот, помню, как-то раз столкнулись мы с этим влюбленным идиотом на горной тропинке. Я на него рыкнул, — а он исчез! Нет, представляешь, командир, только что тут стоял — и тут же исчез!

— Прекрасно представляю, — Хельга подняла голову и посмотрела на Рона. — Что случилось?

— Ты уже знаешь, — десятник коротко поклонился. — В горах опять велленовских Черных видели. Не к добру это.

— Ясный пень! — непонятно, что имея этим в виду, высказалась Хельга. — Добро — это когда ты спокойно сидишь в своем шатре, никому не мешаешь, никого не трогаешь, и тебя, соответственно, тоже… Вот это — добро. Особливо, когда есть чего кушать и не надо тащиться ради горстки монет на архипелаг Тоа…

Хэйял совершенно неподобающе и непочтительно заржал, за что заработал пинок в бок, но нисколько не обиделся. Наоборот развеселился еще больше.

— Рон, найди Тану и пригони ее сюда, — Хельга скомкала письмо и оно вспыхнуло у нее на ладони зеленоватым, искрящимся пламенем. — Кто у нас остался за старшего? Кроме меня, разумеется?

— Актар Тайкор, — Рон пожал плечами. — Он сейчас самый старший офицер.

— Вот-вот и его тоже ко мне направь. А еще Диэннэ, того новенького, которого Тана притащила лет семь назад.

Рон поклонился и вышел. Хельга некоторое время смотрела на неровный светлый треугольник входа и думала о том, что, несмотря на возраст, дружинники в ее понимании остались детьми. Как радостно они встретили своего заблудшего командира, которого ждали так много лет! Ничему не научил их горький опыт ошибок и боли. Ничему. Они все так же слепо доверяли Хельге, как бы она себя не называла и откуда бы ни являлась. Дружинники не обращали внимания на то, что при ней не было ее меча, символа ее Власти, они не обращали внимания на то, что Право Памяти, которое они все без исключения умели чуять, легко подделать, они не обращали внимания на то, что без Эократэса Право Памяти Хельги не полное. Память о чужих смертях не соединилась с Памятью о своих. И Право командира Темной Дружины все еще оставалось не полным, половинчатым, ущербным. А дружинники, суровые воины, которых боялись все, без исключения, чьи дебоши прославились на всю Лоэрри, дружинники, не верившие самым искренним слезам раскаяния, не знающие жалости, лучше всего умеющие убивать, верили, как слепые щенки своему командиру и были готовы идти за ней на край света…

И Хельге это было приятно. Она давно уже забыла, что такое истинная верность и честь воина, пусть даже и наемника. Она слишком давно забыла об этом и теперь вспоминала…

— Звала, командир? — хором вопросили трое, ввалившихся в шатер воинов.

— Звала, — Хельга улыбнулась и встала. — Располагайтесь, ежели найдете на чем. Разговор предстоит долгий.

Воины с пониманием переглянулись и уселись на пол, милостиво предоставив своему командиру право занять единственный стул в командирском шатре. Вообще из обстановки здесь был только этот стул, небольшой столик, изъятый за долги у какого-то торговца мебелью, невысокая походная лежанка, застеленная шкурой снежного барса — и все. Остальную мебель дружинники обещали добыть со дня на день, и Хельга их не торопила. Ей вполне хватало того, что сейчас находилось в ее шатре. Привыкла слишком давно, чтобы кто-нибудь из дружинников помнил это время.

Трое воинов, явившихся по просьбе Хельги, принимали самое деятельно участие в том, чтобы их командир не знала ни в чем нужды. Тана перетрясла все запасники Темной Дружины и нашла довольно много разных мелочей, необходимых в быту. Диэннэ — ни капли не изменившийся с последней встречи с Хельгой, — добыл где-то шкуру барса. Актар Тайкор где-то достал всю мебель.

Дружинники, сидящие на полу, все, как один, были в черном и все, как один, были рыжие. Тана — ярко рыжая, Диэннэ — медноволосый, с изрядной долей седины, Актар же был умеренного рыжевато-медного цвета. Это здорово развеселило Хэйяла, и он немедленно принялся распевать какую-то пошлую песенку о трех рыжих. Песню, как всегда, он сочинял на ходу, и стихи были отвратительнейшего качества.

Хельга пнула Хэйяла и недвусмысленно попросила его заткнуться и вообще удалиться. Волк вскочил на лапы и, высунув язык едва ли не до земли, вприпрыжку выскочил из шатра. При этом он усиленно стрелял зелеными глазами в сторону Таны. Воительница даже мило покраснела из-за этого.

— Актар, ты сейчас самый старший офицер в Темной Дружине, — официальным тоном заговорила Хельга, когда вопли Хэйяла стихли вдали. — Остальные так и не поднялись выше сотника. Ты сейчас единственный пятисотенник. Что случилось с остальными офицерами?

— Много чего, — помрачнел Актар. На его суровом, словно вырубленном из цельного куска гранита, красноватом от загара лице проступили морщины, в углах рта залегли складки усталости. Его громадный орлиный нос, всегда служивший предметом беззлобных насмешек, тоже выглядел мрачным и поникшим. Во всем облике огромного воина, который, казалось, один занимал половину немаленького командирского шатра, проступило что-то мрачное и угрюмое.

— Началось все лет сорок назад, когда еще никто не подозревал о том, что в наших горах такая нежить завелась… — Он вскинул на Хельгу свои карие глаза и она впервые, очень четко разглядела сиреневый ободок по краю зрачков этих бездонных омутов…

— /Стой мерзавец! — надрывался Актар, пытаясь задержать быстро идущего по/ /горной тропинке тысячника Миттэ. — Стой! Тебя же под трибунал за дезертирство/ /отдадут!/

/Тысячник не реагировал. Он вообще последние дни вел себя странно. Словно/ /что-то надломилось в старом вояке. Глаза его стали пустыми, а голос тихим и/ /невыразительным. Только иногда испуганно брызгал из его глаз дикий ужас, но/ /тут же все пропадало./

/Миттэ почти ничего не ел. Перестал заниматься воинами из своей тысячи. Он/ /все время проводил в скалах. Однажды Актар пошел за ним следом и видел, что/ /тысячник всякий раз, как удаляется на достаточное расстояние от лагеря,/ /начинает меняться. Он словно несколько уменьшался в росте, горбился, руки/ /бессильно свисали ниже колен, походка становилась неестественно тяжелой и/ /неуклюжей. Словно не воин уходил в горы, а обезьяноподобное существо. Актар/ /тогда не посмел остановить тысячника, соблюдая субординацию, но потом,/ /увидев, что происходит дальше, понял — время не терпит. Воина надо спасать./ /Только как — он и понятия не имел./

/Уйдя довольно далеко в скалы, Миттэ останавливался, извлекал из ножен меч/ /и медленно, словно под водой начинал им размахивать. Первое время Актар не/ /улавливал никакой системы в этом неуклюжем размахивании, а потом понял/ /Миттэ просто объяснял кому-то невидимому, как надо выполнять те или иные/ /приемы./

/Актар понял, что тысячник попал под чью-то чужую, недобрую волю и теперь/ /выполняет ее повеления./

/Пятисотенник вернулся в лагерь и не стал никому ничего рассказывать,/ /справедливо полагая, что Миттэ может быть не один такой. Актар начал/ /присматриваться к своим боевым товарищам, вылавливать странности в их/ /поведении, вызнавать кто, как и почему надолго исчезает из лагеря, почему/ /всегда громко говоривший вдруг начинает говорить тихо и невыразительно. Актар/ /первый, кто заметил симптомы страшной болезни, поразившей дружинников. Он был/ /первый, а Тана второй. Она сама подошла к Актару и спросила, что он думает о/ /странностях в поведении Миттэ./

/За несколько дней Актар и Тана вычислили еще троих зараженных чужой/ /волей. Только их, как тогда казалось пятисотеннику и рядовой, еще можно было/ /спасти./

/А потом, неожиданно для всех ушел Миттэ. Он ушел рано утром, убив двух/ /часовых. Сделал он это с легкостью, которая и не снилась Актару. Да и шутка/ /ли — тысячник Темного Воинства! Прежде чем человек до такого звания/ /дослужиться с него несколько воплощений пот в тридцать и три ручья на/ /тренировках литься будет!/

/Актар узнал о том, что Миттэ исчез, от Таны. Она как раз должна была/ /заступить в караул и нашла только мертвых часовых. Чья это была работа, — она/ /догадалась с первого взгляда. На всю Темную Дружину только два человека могли/ /сражаться да-дао. И одним из них был Миттэ, а второй как раз валялся мертвым./

/Тана не стала поднимать тревогу и остальным караульным приказала сделать/ /то же самое. Спорить с «бешенной Таной» не стал никто. Хоть она и была/ /рядовой, но все равно, влияние на командиров имела огромное и мало было тех,/ /кто рискнул бы с ней связываться./

/Актар, едва услышал новость об уходе Миттэ, схватил мечи, обулся и как/ /был в одной рубахе и брюках, так и выскочил в морозную синь предутренних/ /сумерек./

/Тысячника Актар нагнал на той самой тропке, по которой он всегда уходил в/ /горы. Миттэ шел, сгорбившись, держа в удлиненных руках свой любимый да-дао, и/ /в этот момент пятисотенник пожалел, что взял мечи, а не нагинату./

/Актар звал Миттэ, просил вернуться, приказывал, пугал, но все было/ /тщетно. Тысячник даже не обернулся на прекрасно знакомый голос своего/ /непосредственного подчиненного. Он так и ушел ни разу не обернувшись, а Актар/ /так и не смог его догнать./

/Трое ушли под утро, как и Миттэ. И точно так же они перебили часовых,/ /пытавшихся их остановить. Тана уже начала впадать в панику, видя такое/ /ужасающее дезертирство. В самые свои худшие времена Темная Дружина не знала/ /такого. Теперь это становилось нормой. Ненормальной нормой. Актар был в/ /ужасе./

/Люди не знали, что происходит, и стали бояться друг друга. Они стали/ /бояться заступать в караул./

/Они не хотели сражаться со своими./

/Но на время все успокоилось. Больше случаев дезертирства не было. Старшие/ /офицеры как могли успокоили младших, а те — рядовых. На время все вернулось/ /на круги своя. Про Миттэ и тех троих, ушедших следом за ним, долго ничего не/ /было слышно./

/А лет через восемь начали гибнуть старшие офицеры. Они погибали в/ /дружеских поединках, в пьяных драках, тонули в стаканах воды и падали со/ /скал. Происходило что-то странное, но слишком редко, чтобы кто-то мог увязать/ /все в единую систему./

/Актар и Тана смогли и поняли, что кто-то старательно уничтожает офицеров/ /Темной Дружины. А потом дело дошло и до солдат./

/Шесть лет назад погиб предпоследний пятисотенник. Актар был последним./ /Тысячники закончились еще лет десять назад, а сотники дезертировали пачками./ /И все они уходили, сгорбившись и неся в невероятно удлинившихся руках свое/ /любимое оружие./

/И все они обнаруживались в отрядах Ийти, а теперь Веллена./

— Мало нас осталось, слишком мало, — проговорил Актар и опустил взгляд. Хельга помотала головой, отгоняя морок, и вздохнула.

— Будем плясать от того, что есть, — она криво улыбнулась. — Значит так, ты, Актар, назначаешься в мое отсутствие командиром. В заместители возьмешь Тану. Вестовым — Диэннэ. Ему полезно побегать… — Хельга помолчала. — Все, что узнаешь докладывать мне лично, не полагаясь ни на кого. Что у нас еще произошло за последнее время?

— Мы нашли деревню там, на западе, — Актар махнул рукой в сторону заката. Люди там все в Веллена и Ийти веруют. Так и говорят: «Нет бога кроме Ийти и Веллен пророк его! Хали-гали!». Психи ненормальные.

— Кстати, меня всегда интересовало, — а бывают нормальные психи? — с усмешкой поинтересовалась Хельга у воинов.

— Бывают, — зло буркнула Тана. — Мы, к примеру.

— Ага, ну спасибо, — Хельга вскинула руку, призывая к молчанию. — Об идиомах поспорим в другой раз, а сейчас о главном. Надо будет пощупать эту деревеньку, выяснить есть ли еще такие и, если случай клинический, применить радикальные средства.

— Там детей много. И женщин, — Актар поднял глаза на Хельгу, но та отвела взгляд.

— Для тебя это еще что-то значит? Не рано ли ты получил офицерское звание? холодно проговорила она.

— Прости, командир, — Актар встал. — Вели разжаловать…

— Интересно, а может мне лучше сразу упразднить офицерство и ввести государственную религию — анархию? Не городи чепухи и лучше расскажи мне подробнее о той деревне…

Деревня внешне ничем не отличалась от сотен таких же горских деревень. Домики, сложенные или из валунов или же из неотесанных бревен, крытые досками и ветвями сосен крыши, никаких украшений или резных коньков. Все просто и убого. Невольно Хельга вспомнила архипелаг Тоа, с его простой и серой архитектурой. Но любая деревня Тоа выглядела шедевром зодчества по сравнению с этим поселением, затянутом серым утренним туманом.

Деревня спала.

Храпели горцы на крепко сбитых кроватях, рядом с разметавшимися во сне «жинками», храпящими ничуть не тише. Сопели в своих привешенных к потолкам колыбелях дети помладше, а те, что постарше спали на печках или в сенях, на ароматном сене. Спали в своих конурах злобные брехливые горские псы. Спали куры на насестах. Спали коровы в хлевах.

Деревня спала.

Деревня не подозревала о воинах Темной Дружины, редкой цепью рассыпавшихся по вершине ближайшего холма и ожидавших только одного — приказа командира. А Хельга не спешила его отдавать. Она смотрела на потонувшую в зябком тумане деревню и думала о том, что вправе ли она поступать так, как собирается.

«Врага — можешь пожалеть. А тех, кто верит в него — убей». Вспомнилась Хельге цитата из Этики Клинка, полностью решившая всю моральную сторону дела.

Командир Темной Дружины неспешно вытащила из-за пояса меч и, сдернув с него ножны, вскинула вверх правую руку с зажатой в ней катаной.

— Вперед! — крикнула она, отбрасывая ножны в сторону. Словно знала, что они ей уже больше никогда не понадобятся.

Воины откликнулись нестройным ревом, и лавина скатилась вниз по холму. Хотя… Хельга поморщилась. Слишком мало осталось воинов в Темной Дружине. Слишком мало и не лавина это была, а всего лишь… Всего…

Всего лишь атака на спящую деревню.

Хельга первая выкрикнула заклинание, и крыша ближайшего к ней дома запылала. Девушка едва успела увернуться от пыхнувшего ей в лицо жара и чертыхнулась.

Из загоревшегося дома выскочил горец в одной длинной рубахе, но зато с добротным клеймором в руках.

— Ррраз! — Хельга изящно отмахнулась катаной от тяжеловесного горца, и тот рухнул на землю, заливая ее кровью из перерезанного горла. Хельга не имела привычки убивать больше чем с одного удара.

Из дома раздался вой женщины и плач ребенка. Хельга даже не оглянулась. Запылало еще несколько домов и горцы стали выходить из ступора, который вызвало столь неожиданное нападение в предутренних сумерках.

Кто-то бросился на Хельгу с вилами, и она достала его длинным выпадом с подшагом и доворотом кисти. Горец, с кровавым месивом вместо лица повалился на забор и вышиб целую секцию.

Гори огнем! Пляшите, огненные демоны! Плачьте женщины и дети! Кидайтесь в безнадежные атаки горцы! Все равно всем гореть! Всем умирать сегодня!

Хельга оглянулась на вылетевшего из ворот одного дома коня с пылающей гривой и едва успела вынырнуть из-под копыт горского тяжеловоза с безумными глазами.

— За Веллена и Ийти! — взревел горец и бросился на Хельгу с тяжелым моргенштерном.

Он не успел даже добежать. Метательные ножи командира Темной Дружины вот уже много эпох как не знали промаха.

Гори огнем!

Хельга шла по улице, дорезая недобитых горцев и их собак.

Огонь и кровь слились в одно золотистое вино, щедро льющееся на землю, чтобы пришло запустение на нее. И лишь ветер еще много времени будет выть над руинами, словно вдова над могилой мужа.

Но кровь прорастет травой, скроет лес черные струпья пожарища, зацветет багульник над не погребенными телами. И вновь все вернется на круги своя, и новая деревня вырастет на пепелище. На земле, что этим утром огнем да кровью умылась. На земле, что огнем да кровью очистилась.

Гори огнем…

/…Деревня догорала. Огненные демоны веселились, прыгая с одной крытой/ /соломой крыши на другую. Вспыхивали резные наличники и покрытые затейливой/ /резьбой ставни, взлетали снопом искр проваливающиеся стрехи./

/Деревня догорала./

/Да и деревней это поселение можно было назвать с натяжкой — двадцать/ /дворов, прилепившихся к склону горы. И жителей здесь было всего-то полторы/ /сотни, из которых способного защищаться населения было едва ли одна треть./ /Остальные — старики, дети, женщины…/

/Но нападавших это не остановило. Они свалились на деревню перед рассветом/ /и прошлись по ней стальным вихрем, выжигая все на своем пути, заливая кровью/ /сельчан кормившую их много лет землю./

/Не жалели никого — ни парализованных стариков, ни беременных женщин, ни/ /младенцев. Никого./

/Только детей в возрасте от пяти до пятнадцати лет согнали в один амбар и/ /закрыли на засов. Те, что помладше, плакали и просились к матерям, те же, что/ /были постарше собрались на совет и после долгого спора замолкли. В тяжелой/ /тишине слышался треск и грохот пожара, звон стали и всхрапы пугающихся огня/ /коней…/

Хельга усмехнулась так некстати возникшему воспоминанию.

Это прошлое.

Потому гори, деревня, догорай! Ведь огонь — очищает.

/Кровь прольется в огонь и станет пеплом. Огонь, кровь и пепел./

Почуявшие кровь псы заходились истошным лаем. Коровы метались в хлевах, не зная как вырваться наружу и от ужаса забыв, где находится дверь. Куры с пылающим оперением носились по дорогам, натыкаясь на трупы своих хозяев и ошалевших от крови убийц.

Безумная резня продолжалась до рассвета.

— Командир! — подскочил к Хельге Актар с совершенно шалыми глазами. — Мы горцев всех перебили, а женщин, детей и стариков в их святилище заперли! Оно далеко стоит, не загорится!

— Я же сказала — убить всех! — Хельга резко обернулась к Актару и тот отшатнулся. Никогда раньше он не видел у своего командира столько ненависти и злобы в глазах. Нечеловеческой ненависти и злобы.

— Но… — пятисотенник тяжело сглотнул. — Мы же думали, что ты говоришь о мужчинах…

Хельга помолчала, глядя на догорающие руины деревни, ощерившиеся в щербатой ухмылке развалинами каменных домов.

— Уходите. Все. Ждите меня в лагере, — тяжело роняя слова, проговорила Хельга. — Здесь /никто/ не должен остаться. Ты слышал, Актар Тайкор. Ты старший и вся ответственность будет на тебе. Через полчаса никого из дружинников не должно быть в деревне.

Актар кивнул, поклонился и ушел. Хельга опустила взгляд на свою катану и невесело усмехнулась. Клинок был чист. Чистые удары, настолько чистые, что кровь не успевала замарать сталь.

Деревня догорала.

Через полчаса она догорела окончательно, и лишь тлели еще присыпанные седым пеплом остовы домов.

Дружинники ушли. Все. Никто не остался. Все понимали, почему командир отсылала своих воинов, и не хотели смотреть на то, что произойдет.

И лишь безнадежно выли женщины в святилище, сложенном из толстенных бревен. Хельга неспешно дошла до святилища и остановилась подле него. Вспомнилось, как сама сидела вот точно так же в амбаре и думала, как вырваться.

/Эти/ умрут.

— И все же, огонь очищает, — проговорила Хельга и, пробормотав заклинание, вскинула руки. Святилище запылало все сразу, словно полил его кто заботливый маслом.

Закричали женщины, завизжали дети, заголосили старики…

— Огонь очищает! — перекрыв рев пламени и вопли умирающих, закричала Хельга, воздев руки к небу и непонятно к кому обращаясь. — Огонь — очищает! Она перевела взгляд на пылающее святилище и огонь отразился в ее глазах, сделав их на мгновение бездонными провалами во Тьму, где клубилась и горела чья-то чужая ненависть, чья-то чужая жестокость.

— Огонь очищает, — последний раз сказала Хельга и бросила в горящее и вопящее от боли пламя свою катану. — И не коснется моя рука иного меча, пока не верну себе Эократэс. Кровью Тьмы клянусь, что так будет. Огнем, кровью и пеплом…

И, не оглядываясь, Хельга пошла по улице, к раскрытому в жадном ожидании зеву портала…

12

Холодный ветер с гор принес весть о скором похолодании. Да и пора бы ему было наступить. Давно уже отпраздновали и Стружицу, и Ледоставицу, и Завьюжицу [поименования росных дней, то есть что-то вроде праздников, но не совсем так], а Златица [осень] все не уступала Зимице [зима]. Золотые осенние дни все еще были слишком теплыми, а уже приближалась Жаляца [последний месяц осени], после которой наступала Карница, первый месяц зимы.

В горах стояла не по сезону теплая погода. Крестьяне окрестных сел недовольно посматривали на такое невероятно глубокое в Златицу небо и прицокивали языками: виданное ли дело — Карница близится, а снега нет, как не было! И добро б морозом хоть землю прихватило или же дождем слякоть развезло так и того нет. Нехорошо это было, неправильно. Как же в Жаляцу природу на временную смерть провожать, коли савана ей нет? Не к добру это, братья, не к добру. А тут еще недавно, слыхано ль, деревню мирную сожгли. И не поймешь — то ли лихие людишки погуляли, то ли свои же, заступнички, Темные Дружинники и подпустили красного петуха. Может и с пьяных глаз, а может и за провинность какую. Только кто ж знает? Никто живым не ушел, а мертвяка разговорить — тьфу ты, мерзость какая! — некромантов-добровольцев нет.

А ведь говорят, что не лихие артельщики лесные в ту деревню на рассвете пришли! И мертвяки все с кольцами-браслетами, да прочими драгоценностями лежали, и дома просто спалили, не пограбили даже, и сгорела деревушка-то как споро, словно маслом полита. Нет, братья, не разбойнички там гуляли. Волшбой пепелище-то пахнет, Волшбой, истину говорят!

Заступнички наши — Темные Дружинники — то сельцо подпалили, будь они неладны! Точно, они. Некому больше. Да и следы, — вы видели, братья? — следы в никуда уходят. Шел, шел человек, а потом следы и пропали. Верно говорят те, что на пепелище были — Темные, заступнички наши, там погуляли огнем и мечом, причастили землицу-матушку кровушкой… Кто ж еще через порталы все время ходит, ноженьки натрудить боится? Уж не Отцы-Наместники там были, а кто другой. Да и какие Темные нам заступнички? Гуляют, спьяну людей калечат, да убивают, села палят, в общем, жизни не дают… Только…

Только об этом, братья, — тсс! — молчок! Не стоит об этом лишний раз говорить. Ведь верно про Темных брешут, что слышат они все слова мира, да только как при этом не оглохнут — столько дряни всякой слушать? Только сельцо то зря заступнички наши, кровопивцы, пожгли…

Так шептались крестьяне, мололи языками, а снега все не было. Жаляца была все ближе, а положенный саван Землице-Матушке так и не был выдан Отцом-Небом. Не к добру это было, истинно говорили.

— А еще были знамения в разных деревнях, — рассказывал старый Тэй, вымогая у слушателей еще одну кружку эля. — Много чего было.

— Ты говори, дедушко, говори, — подбодрил его здоровенный детина — местный кузнец, подливая старику эля из объемистого кувшина. — Мы ближе всех к Темным-то живем, нам и страшнее всего. Вдругоряд мож нам под утро красного петушка пустят, да порежут всех.

— Да-а-а… — протянул Тэй, отхлебывая священный напиток. — Хороша в энтом годе была Бражница [летний месяц], и эль вышел отменный… — он помолчал, отирая пену с губ тыльной стороной ладони и попутно вспоминая, что он слышал в других деревнях о знамениях. — Было на Выженках явление людям. Далеко отсюда Выженки, но зато видение истинным было. Старому Кулю явилась дева красоты неописуемой. Назвалась странно как-то, не по-нашенски. Ежи или Ёжи, что ли… Явилась, значить, и грить выженковскому Кулю: мол, все беды ваши от Темной Дружины, мол, савана Матушке Земле не будеть, покуда по ней дружинники-то ходють. Так и сказала, что савана не будеть. Мол, Батюшка Небо смотреть не можеть, как Темные нечестивыми сапожищами грудь его жинки попирають. Так и молвила — нечестивыми сапожищами! Во как оно было. А Куль, как пересказал сельчанам свое видение, так и помер с глупой харей, да со словами, что, мол, за такую красотищщу и жизню положить можно… — Тэй отхлебнул эля и задумчиво уставился в потолок. Запас баек и видений подходил к концу, а врать ему ох, как не хотелось. Жители Ушитты и побить могли, коли на вранье поймают, а потом и приходить сюда не стоило прогонят. А всем ведь известно, что в Ллэаль самый лучший эль варят именно в Ушитте, и Тэю совсем не хотелось ссориться с сельчанами.

— Ты сам-то на пепелище, что от Крены осталось, был? — спросил тонкий, стройный сын старосты. Отличался он от коренных ушиттцев слишком смуглой кожей, золотистым цветом миндалевидных глаз, хрупким телосложением… Только никто уже давно на это не обращал внимания — привыкли, и Тэй в том числе.

Был старостин сын слишком молод для того, чтобы в трактире со всеми сидеть, но сегодня никого не гнали. Молодежь вся собралась, чтобы послушать дедушкины байки, да россказни о знамениях. Боялись люди. Ох, как боялись люди, что жили ближе всех к лагерю Темной Дружины. Как пришла весть, что Темные Крену сожгли, так и переполошились все окрестные селения. Грехи свои припоминать стали, да провинности. И все равно выходило так, что каждый виноват был. Потому и боялись люди.

— Был, — Тэй усмехнулся в седые, топорщившиеся щеткой усы. — Ты эля мне еще подлей.

Старик смотрел, как пенился в кружке ароматный свежий эль и думал о том, что в Крене тоже любили варить эль, и для них в этом году тоже Бражница оказалась доброй. Только бесполезной.

— А как сожгли Крену, так и побывал я там. Через несколько дней. Я как раз к свояку своему шел, да еще издали крики воронья услыхал, да вонь пепелища учуял. Ох, и мерзостно пахло… — Тэй вздохнул. — Да и свояк мой редкий мерзавец был. Правда, эль варил знатный.

— Это Свир-самоцвет? — спросил сидевший с краю стола трактирщик. — Верно, у него эль знатный был. Жаль его.

— А чего его жалеть? Злой человек был, никчемный. Одно слово — горец. Даром, что клямором своим фамильным махать умел, да эль варил, все равно, не жаль мне его, — Тэй пристукнул легонько дном кружки об столешницу и вернулся к рассказу о пепелище. — Ну дык вот, прихожу я к Крене, а там… Не воздух — смрад один! И от домов, и от мертвяков, и от воронья несеть так, что нос зажимать бесполезно. Но, дедушко Тэй умный, он всегда с собой скляночку с пахучей дрянью носить. Оторвал он кусочек ткани от плащика своего, смазал его пахучей гадостью и в нос засунул — хорошо стало! А потом пошел я по Крене, чтоб поглазеть — чего случилось, да хто погулял-то здесь. Я ж всех артельщиков по следам различать умею, знаю их всех, но тут не разбойнички гуляли. Нет, не они… Верно людишки по вескам шепчутся, разбойники там даже после пожара не появлялись. Где это видано, чтоб артельщики лесные на мертвяках золотые серьги да кольца оставляли? Вот и я про то же…

Хорошо погулял огонь по Крене, хорошо сталь повеселилась. Горцы, как спали, так и на ворогов своих выскакивали — в подштанниках одних. Кто с вилами, кто с мечами, кто с кольями, токо бесполезно все. С одного удара всех убивали. Мало кто второй удар заслужил. Ох, и попила Землица кровушки в то утро. Напилась на элэ [временной отрезок в десять тысяч лет, эпоха] вперед, говорю вам! Черная там земля. От крови и воронья.

Никого в Крене не пожалели. Ни старичков беспомощных, ни детушек малых, ни женщин слабых. Всех, всех, нечестивцы, поубивали. Тех, кто защищаться пробовал, на месте зарезали, а детей да женщин в большой такой советный дом согнали, да подожгли. Верно вам говорю, так все и было. Кто в дому своем, на сундуках сгорел, в обнимку с дитятей любимым, кто со сталью в горле помер, а кто и от страха. Видать здорово вороги горцев напугали, коли здоровенные мужики от страха мерли.

И коровки многие сгорели в хлевах своих, и собак поубивали, и кур в курятниках пожгли. Никого в Крене не осталось. Ох и жестокие вороги горцам попались…

— Дедушко, а почему ты говоришь, что Черные там были? Может другой кто? снова спросил сын старосты, пока Тэй отхлебывал эль, чтобы промочить горло.

— Да говорю ж тебе, глупый, что Волшбой там пахло! — Тэй раздраженно помотал головой. — Да и кто ж еще так рубить людей умеет? Они, говорю тебе, они! Тем более что Найгу из Луукки тоже видение было!..

— Ты про знамения говори, старец, а не про видения, — одернул Тэя кузнец. Ты про знамения сказывай. Видений и я тебе придумать могу — вилами не разгребешь!

— Ну, знамения, так знамения, — проворчал старик. — Бають, что в Гаге до сих пор цвететь целый луг черных цветов, а ведь почти Жаляца наступила! В Пэльте трех мертвых кречетов нашли. Все белые! А где еще белых кречетов встретишь, кроме как в Темной Дружине, у командирши их, злыденьке неживой!..

— А на мой взгляд, очень симпатичная и приятная особа, — вдруг подал голос один из приезжих, который сейчас ужинал за тем же большим столом, где собралась вся сельская молодежь. — Видел я ее в этом году на ярмарке в Илше. Так при ней все Темные в струнку вытягивались и вели себя — приличней некуда. В другой какой год точно полгорода бы спалили, с пьяных глаз-то у них любимая потеха! А при командирше своей — тише воды, ниже травы сидели. Спасибо, пожалуйста, извините… Вежливые стали! Где ж такое видано? Да и платили честно, а не как обычно…

— Городской, — констатировал Тэй. — Вы там далеко от нас, вам и не страшно. Конечно, при бабе своей командирской Темные — ни гугу! Так она же, небось, и приказала Крену сжечь!

— Ну с чего вы взяли, что именно они эту веску сожгли? — городской вскинул одну бровь и усмехнулся. Нехорошо так усмехнулся. Сельчане немедленно нахмурились и поспешили отодвинуться от странного приезжего, который супротив всех говорил и не боялся. Может Маг какой? Чего с ним лишний раз связываться? Приезжий действительно походил на Мага — высокий, хорошо сложенный мужчина лет сорока с небольшим. Пронзительные серые глаза смотрели внимательно и чуть печально, правильные черты мужественного лица гостя вызывали бы симпатию, если бы не презрительная улыбка на тонких губах, да столь нелюбимый в сплошь курносой Ушитте прямой нос с горбинкой. Длинные светлые шелковистые волосы приезжего придерживались надо лбом замшевым, давно потемневшем от пота ремешком с едва приметным, но очень искусным узором. Да и узкие, сухие ладони его с длинными и прямыми пальцами намекали на принадлежность мужчины к сословию Магов. Ведь только у них в любых ситуациях и условиях ладони оставались такими красивыми.

Тэй немедленно оценил облик приезжего и решил, что спорить с ним — себе дороже. Явно же видно, что из богатеньких. Вон, дублет-то, из какой ткани хорошей сшит — загляденье, да и рубаха не из дерюги, а из выбеленного льна, с вышивкой, за которую немалые деньги плачены мастерицам…

Тэй точно знал, что не будет на глазах у всей Ушитты спорить с приезжим, но вот артельщикам знакомым про него непременно шепнет, — глядишь, пощупают на дороге чужака, а потом старичку монетку кинут. У этого-то их точно немало было!

— А кто ж еще мог Крену сжечь? — поинтересовался сын старосты, а Тэй покачал головой — молод еще, в такие разговоры лезть, ан не утерпел!

— Да кто угодно! — приезжий засмеялся. Вот смеялся он хорошо — открыто, искренне, но не вязалось это с его предыдущей ухмылкой, словно у одного человека лиц много. — Мало, что ли мечемашцев по дорогам Империй бродит? А тут пограничные горы — сюда весь сброд бежит, да по лесам прячется!

— Не стали бы они золото на мертвяках оставлять, — насупился сын старосты. Чего б им не поживиться? А Крену явно за провинность жгли!

— Ох, умен ты не по годам, я гляжу, — приезжий покачал головой, наливая себе эль. — Может, это велленовские Черные погуляли, а не Темные дружинники?

— А сударь Веллен деревни не жгеть по утрам, — Тэй понял, что ему не отвертеться от спора и поэтому решил встрять в разговор. — Он за провинность смертью не караеть.

— Ага, он жизнь такую тебе устроит, что смерть — избавлением покажется, приезжий нахмурился, словно вспомнив что-то. — Разве жизнь, когда тебе душу вынут, переворошат всю и обратно положат? Нет, ребята, я бы смерть предпочел.

— А хоть и так, — старик многозначительно подвинул свою кружку к кувшину эля и кузнец немедленно ее наполнил. — Токо сударь Веллен дитятков не убиваеть. Он знаеть, что сие грех есть великий.

— Крену в росный день сожгли? — спросил приезжий.

— Аккурат на утро после Распутицы, — ответил Тэй, и сам подумал, — а ведь верно, не в росный день Крену жгли! Уважают, стал-быть, Батюшку Небо? Али совпадение просто?

— Тогда не грех. Раз не в росный день — значит не грех. Наместники так сказали, — приезжий скрыл усмешку за кружкой.

— Неправда твоя, гостюшка, — Тэй скривился, отчего стал напоминать морщинистый древесный гриб-лутин. — Не говорили такого Наместники. Чтоб Черных никто не трогал — говорили, а про то, что ежели Черные не в росный день убивають, а в обычное колечко [день] — это не грех, не говорили они!

— А ты откуда знаешь? — приезжий вскинул на старика свои пронзительные серые глаза.

— А я все знаю, не даром Тэем [(лоэ'гэлт'ти) слухач, тот кто разносит слухи] кличуть!

— Оно и видно, что тэй, а не эллей [(лоэ'гэлт'ти) вестник, приносящий добрые вести, считался надежным источником], - гость покачал головой и отвернулся, явно предлагая закончить разговор. Старик тоже вернулся к своей кружке и слушателям.

— Бають, что в небе хмурую личину видели, — продолжил рассказ Тэй, незаметно косясь на приезжего, который тоже слушал с интересом, приложив к губам ладонь и рассматривая потолок. — Личина золотая была, как у илшинского князя на шеломе. Токо совсем хмурая была та личина в небе. И смотрела она аккурат на восток, где Темные живуть…

— Ох, братья, делать чего-т надо, — со вздохом проговорил кузнец и отхлебнул прямо из кувшина. — Нельзя ж все время в страхе жить!

— Нельзя! — нестройным гулом ответили ушиттцы.

— Надо показать Темным, кто хозяин в горах Ллэаль [горная цепь на границе двух Империй]! — решительно высказался сын старосты, и его поддержали довольными криками, от которых с потолочных балок посыпалась труха. — Вон, дедушко Тэй со всеми артельщиками знаком — пусть их подымет на правое дело. Сами ведь в страхе, что не меньше нашего живут. А там уж и мы пособим, чем могем! Ведь не тока Темные клинки в руках держать умеют! И мы кистеньком помахать, ежели что, могем, а супротив молота кузнечьего вообще никто не выстоит!

— Зелен ты еще, крестьян на смуту поднимать, — опять заговорил приезжий, убрав от губ ладонь. — Ведь против воли Наместников людей подбиваешь идти. А коли прознает кто, что ты подбил на неправое дело сельчан? Четвертуют ведь!

— А мирные вески жечь — правое дело? А Илшу по два раза за солнечное кольцо жечь — доброе? — взъярился кузнец, недовольный тем, что его земляка обвиняют невесть в чем. — Наместники сами приструнить Темных бояться, так мы это сделаем! А что, не сдюжим разве?

— Сдюжим! — отозвался ему дружный рев и Тэй понял, что придется ему идти разговоры разговаривать с артельщиками лихими… Придется, а не хотелось — уж очень хороший эль в этом году варили в Ушитте…

— Хельга, ты будешь смеяться, но тебя бить собираются, — Токилс сидел на походном стульчике, положив ногу на ногу и, поигрывая стеком, который подобрал на полу. Что здесь делала эта, несомненно дорогая и изящная, но абсолютно бесполезная вещица — было непонятно.

Шатер Хельги все так же был убран довольно скромно и, как подозревал Первый Наместник, именно по желанию самой девушки, а не из-за невозможности добыть мебель. Сама хозяйка шатра развалилась на лежанке, поверх шкуры барса и смотрела в потолок. Ее уже пятый день мучил сплин, и она не знала чем заняться и куда себя деть.

— Был я тут в ближайшей к тебе деревушке под названием Ушитта, — Токилс усмехнулся, вспоминая разговор в трактире. — Люди бояться тебя и войска твоего стали. Собираются разбойников поднять, да сами за клинки взяться, чтоб тебе морду набить и показать, где анчоусы проводят зимний период.

— Ну-ну, — тоскливо отозвалась Хельга. — Пусть приходят. Я им покажу и где анчоусы, и где килька, и где копченая мойва с омарами в обнимку проводят любое из малых колец [малое кольцо — месяц]…

— Слушай, там говорили, что ежели Наместники не в силах тебя приструнить, то самое время сделать это простым людям, — Токилс засмеялся. — А еще сказали, что страшно стало жить рядом с лагерем Темной Дружины.

— Ага, раньше так сами поближе к нам жались. Заступнички, родимые! Защитите! А теперь, значит, морды бить собираются, — Хельга протяжно вздохнула. — Свинтусы неблагодарные, консервированные в собственном соку.

— Ну да, именно. Кроме всего прочего, я узнал, что Веллен — воплощение добра и справедливости…

— А Веллен — просто сволочь. Научился простым приемам гипноза и пользуется. Ийти-то ничему, кроме мечемашества и не научился у меня… Ну их всех, прямиком в баню…

— В баню, так в баню, — Токилс зевнул и потянулся. — Кстати, эль действительно в этом году варят изумительнейший!

— И эль тоже — в баню.

— А что, эль после баньки — милое дело…

— Ты вообще, зачем явился, Наместник? — Хельга приподнялась на локте и печально посмотрела на Токилса. — Не про предстоящее же мордобитие рассказывать?

— Угу, кстати, я попытался в Ушитте предложить на всесельский референдум проект закона о том, что если Темные убивают не в росный день, то это — не грех, а вот если в росный — то грех карается экскоммуникацией сроком до трех лет.

— Чем?! — глаза Хельги полезли на лоб и из них начисто пропала поволока сплина.

— А… Я и забыл, что тут отключать не от чего, — погрустнел Токилс, но глаза его продолжали смеяться.

— Сволочь ты, — беззлобно ругнулась девушка и улеглась обратно. — Говори, зачем пришел?

— Поговорить насчет Веллена и твоего пребывания в Ксотисе… — Первый Наместник посерьезнел. — Ты знаешь причину, почему Эрк решил отдать свою ответственность за Мир?

— Единственное, что я слышала — это то, что он устал, — Хельга зло выругалась. — Хотя я предполагаю, что у него просто крыша на почве отцовства поехала…

— Мои слова! — восхитился Токилс.

— Значит и ты со мной согласен. Ладно, дело не в этом. Дело в том, что… она помолчала, нервно теребя край шкуры барса. — Дело в том, что я знаю, чем все закончится. Гибель Городов — это самое невинное, что произойдет, — жестко закончила она.

— А что еще произойдет?

— Много чего. Многие уйдут навсегда, мне придется начинать все с начала и… И это тоже еще не все, — Хельгу передернуло. — Я не смогу больше поддерживать баланс Сил. Никогда. Теперь все будет зависеть только от Людей и Времени. Я не знаю, сколько этот Мир еще протянет… А потом… Потом я тоже уйду навсегда.

— Как скоро это произойдет? — Токилс отвел взгляд от Хельги.

— Через пару вечностей, — она усмехнулась. — А ты как думал?

— Не знаю… — Первый Наместник помолчал, рассматривая заваленный пергаментами стол. — Что там насчет Веллена и Ийти? — решил он сменить тему.

— Не знаю пока. Никак не найду их логово, — Хельга тоже, казалось, с облегчением заговорила о своих нынешних врагах. — Ты не в курсе, почему Ийти самоустранился от дел?

— Как и Эрк, он сослался на усталость, и все передал Веллену. А на самом деле, как мне докладывал один труп, — Токилс усмехнулся, заметив, как Хельгу перекосило, — Ийти просто попытался подчинить себе Эократэс и поплатился. Он не может сражаться твоим черным мечом, и не может взять в руки другой. Эократэс подчинил его себе. Теперь Ийти сражается только шестом. Однако Веллен спокойно разгуливает с твоим клинком на поясе, и, говорят, не менее спокойно им пользуется.

— Да, чувствуется, что родственник он мне, — Хельга одобрительно хмыкнула. Только кто же Эократэс на поясе носит? Его на спине надо носить! Балда! А Ийти все так же идет по моим стопам. Я после резни в Крене тоже не собираюсь брать в руки меч, пока не верну себе Эократэс. Я теперь тоже только шестом могу размахивать.

— Да, кстати, что ты собираешься делать с Ушиттой? Неужели и эту деревеньку всю вырежешь?..

Черные свалились на Ушитту перед рассветом. Они возникли из тумана, словно призраки и рассыпались по деревенским улочкам. Действовали они тихо, быстро и слаженно. Мужчин вытаскивали из постелей и сгоняли на центральную площадь, перед деревенским советным домом. Тех, кто пытался сопротивляться, оглушали и тащили волоком. Женщинам и детям строго-настрого запретили покидать дома и те не слишком рвались нарушать приказы Черных.

Старосту Ушитты разбудил неясный шум во дворе. Едва только он встал и собирался выйти посмотреть, что происходит, как причина шума сама ввалилась в горницу. Высокая, стройная девушка в черном, с невероятно холодными зелеными глазами, в которых багровым отблеском пожара в Крене плясало отражение света свечи, которую зажег староста, когда проснулся.

— Сударыня? — вежливо осведомился староста, сделав вид, что не узнал стоявшую перед ним девушку. На самом же деле он подсчитывал, сколько у него шансов на то, чтобы выжить. И как он не прикидывал, выходило немного.

— Ты, старый хрыч, здесь староста? — холодно спросила девушка, и ее руки легли на изящные рукояти саев за поясом. Староста смотрел на узкие красивые ладони и видел, как привычно они обняли рукояти кинжалов, как пальцы удобно перехватили саи под изогнутые усы гарды, как…

— Я староста, — с достоинством ответил он. — Вьюн-земляк, староста Ушитты. А вы кто такая?

— Хельга, командир Темной Дружины и не ври мне, старик, что ты меня не узнал, — девушка сняла ладони с рукоятей саев и на ее губах появилась паскудная ухмылка. Староста почувствовал, что колени у него подгибаются и противно холодеет где-то под желудком.

— Чем обязаны? — Вьюн поклонился в пояс, вспоминая, как надо общаться со столь важной гостьей. Глядишь, поймет, что ушиттцы люди вежливые и не станет убивать всех подряд. Или хотя бы детей да женщин пожалеет.

— Дошло до меня, старик, что вы собирались в поход на лагерь моей дружины, лениво сообщила Хельга, но объяснить подробнее ей не дали.

— За Крену! — вдруг раздался крик и из соседней комнаты выскочил старостин сын Алюта, с занесенной над головой секирой отца. Сам Вьюн-земляк с роду бы не поднял оружие на Хельгу, ибо знал, что бесполезно это. Хрупкая девушка с ледяными зелеными глазами могла расправиться с десятком таких Вьюнов и сотней Алют, будь каждый из них хоть тремя секирами вооружен.

И верно. Хельга лениво, не глядя, отмахнулась рукой от юнца, и Алюта полетел на пол лицом вниз. Однако секиру он из рук не выпустил. Не сразу, но все же он смог подняться. Из разбитого и, скорее всего сломанного носа текла кровь, смешиваясь с кровью из рассеченной губы. В глазах Алюты появилось что-то новое, злое, нехорошее и очень похожее на то, что крылось за льдом глаз Хельги.

— Мальчик, положи топорик, — медовым голосом пропела Хельга. — Порезаться можешь.

Алюта не ответил. Он сделал шаг к девушке и снова поднял секиру. Ударить он не успел. Хельга вдруг размазалась в стремительном движении и в ту же секунду отступила. С секирой в руках. Алюта, набычившись, стоял на том же месте и не сразу понял, что произошло. Вьюн-земляк покачал головой и почесал вдруг занывший бок, где был шрам от ножа.

— Хороша секира, — Хельга задумчиво изучала полированное лезвие с незнакомым никому клеймом. — И клеймо доброе. — Она провела пальцем по гравировке. — Откуда у тебя это оружие, Вьюн? — неожиданно мягко спросила Хельга.

— Давно это было, — замялся староста, — молод я тогда был, с артельщиками, лихими ребятами по дорогам бродил… Раз и попался нам путник с секирой этой. Пока отбирали ее, он половину наших положил. Ножом. У меня до сих пор шрам остался, потому как я единственный выжил.

— Кстати, весьма удивительно, что выжил, — кивнула Хельга. — А путника того когда-то Роэль Дан звали. Сотник это мой был. Только я не знала, где же он секиру свою посеял. А она вот где… Клеймо-то у нее самого Солнечного Деда. Так что доброе это оружие. Неслед его просто так поднимать.

— Я не просто так, — совершенно обиделся Алюта, сжимая кулаки.

— Держи, — Хельга аккуратно отдала секиру сыну Вьюна, погладив еще раз напоследок клеймо Солнечного Деда — колесо о шести спицах, покрытое замысловатым узором. Алюта принял оружие и посмотрел в глаза Хельги.

— А кто такой Солнечный Дед? — спросил он и в глазах его медленно начал стаивать тот злой лед, который был там всего минуту назад.

— Оружейник один. Лучший на Лоэрри, — коротко пояснила Хельга и повернулась к старосте. — Ну вот что, Вьюн-земляк, там всех мужиков ваших мои ребята согнали к советному дому, — при этих словах у старосты все похолодело внутри, потому как помнил, чем это закончилось в Крене. — Пойдем, Вьюн, я в твоем присутствии скажу сельчанам пару слов, а потом мирно разойдемся. Вы не сглупите — будет стоять Ушитта еще не одну сотню лет.

— Хорошо, — староста отвернулся, чтобы надеть штаны, потому как неприлично было появляться в одной рубахе перед всем селением. И неважно, что почти все мужчины сейчас мерзли на площади именно в таком виде.

— Алюта ведь значит «вьюнок»? — вдруг спросила Хельга.

— Да, — коротко ответствовал староста, степенно натягивая штаны.

— А где его мать? — новый вопрос заставил старого Вьюна-земляка потупиться, а Алюту снова набычиться и крепче сжать в руках секиру.

— Умерла она, двадцать с хвостиком солнечных колец [солнечное кольцо = год] уж минуло, как скончалась, — староста подпоясался пестрым кушаком, означавшим его власть. — В проруби утонула. Или сама утопилась.

— Даже так? — Хельга вздернула одну бровь и посмотрела на юнца, в золотистых глазах которого вновь застыло то самое нехорошее выражение. — Южанка была? Из кочевников? Какое племя?

— Лаггты, — староста оглянулся на сына. — Поди, умойся.

— Отец… — Алюта хотел что-то сказать, но вместо этого стремительно отвернулся и выскочил в сени.

— Не скроешь такое-то… И глаза золотые, и кожа смуглая… — Хельга усмехнулась. — Значит, остались еще лаггты на Лоэрри. И то хорошо.

— То есть? — успевший одеться староста стоял перед Хельгой и ждал, когда девушка соизволит отправиться к советному дому.

— Всех лаггтов двадцать с лишним лет назад воины Веллена уничтожили. В год Симурга.

— Как раз в тот год моя жена утопилась, — тихо проговорил староста. — Как раз в год Симурга, в Мятицу, только-только после родов встала… И как узнала только?

— А они такие, эти кочевники, — Хельга зло хмыкнула. — Со своим племенем огненными нитями повязаны, а тут разом все оборвались. Вот и не выдержала, видать…

— Так, значит, и господин Веллен не брезгует таким… ну… как в Крене?

— Да. Хватит болтать. Идем.

Хельга отвернулась и вышла из горницы. Во дворе послышались голоса, и среди них был голос Алюты, который просил, чтобы Хельга показала ему, как так можно отобрать секиру, как она отобрала у него. Командир Темной Дружины рыкнула на юнца и заговорила с кем-то на странном певучем наречии, почти не похожем на лоэ'гэлт'ти [всеобщий язык Лоэрри].

Вьюн-земляк вышел на крыльцо своего дома и огляделся. Во дворе было немало Черных, и все они держались на удивление прилично. Не слышалось обычного ржания, разудалых и донельзя пошлых песен, звяканья клинков, сталкивающихся в дружеском поединке… Правду говорили, что Черные остепенились, как командирша их вернулась.

Подле Хельги крутились трое дружинников — двое мужчин и одна женщина. Все трое были рыжими. Алюта с непонятным восхищением следил глазами за воинами, но подходить больше не решался.

Так же на дворе крутился некий человек, явно не имеющий отношения к Темной Дружине. Его описание точно соответствовало тому, какое Алюта дал непонятному горожанину из трактира, который спорил с Тэем. Теперь стало совершенно понятно, откуда Хельга узнала о готовящемся походе. Старосте стало грустно. У Темных был свидетель и вряд ли удастся свалить все на слухи. Хотя, судя по всему, никого убивать пока не собирались.

Хельга посмотрела на восток, где уже наплывал рассвет. Небо, стаивающим воском, сгоняло с себя черноту, становясь синим, голубым, алым. Новый день вполне мог стать последним. Если сельчане сглупят.

«А как тут не сглупить? — со страхом думал староста Ушитты. — Как не сглупить, коли не знаем, где эта самая глупость лежит? Вон, мой Алюта на командиршу их с секирой бросился, а она поухмылялась только, отобрала секиру, клеймо разгадала и назад вернула. И людей, вроде бы, жечь-убивать не собираются. Тогда чего ж им надо-то?»

Хельга махнула рукой старосте и пошла по дороге к советному дому. Вьюну ничего не оставалось делать, как последовать за ней. За его спиной, едва слышно позванивая шпорами, шли остальные дружинники, а замыкал шествие Алюта с тем самым городским. Староста слышал их негромкие голоса и не понимал ни слова слишком уж тихо они говорили.

На площади перед советным домом оказалось собрано почти все мужское население Ушитты — от седых старцев до едва вошедших в период зрелости юнцов. Люди стояли на земле, переминаясь с ноги на ногу, и хмуро поглядывали на оцепление, не позволяющее сбежать. Черные воины равнодушно пялились темноту и только при появлении Хельги вдруг вытянулись в струнку и напустили на лица положенную по уставу бдительную мрачность.

— Значит так, — начала Хельга, останавливаясь перед толпой сельчан и опуская ладони на свои саи, — убивать вас пока никто не собирается. Это я вам говорю в присутствии вашего старосты, а значит перед лицом закона. Отсюда следует, что судьбы Крены можете не опасаться. Провинности ваши не столь огромны. Жечь вас не будем.

Деды ваши, когда пришли в Ллэаль, на запретные земли, что мне обоими Наместниками пожалованы, и думать не думали о том, чтобы напасть на лагерь моего войска. Какой нападать! Они лишний раз не подходили, чтоб не обеспокоить Темную Дружину. Так у нас в Договоре записано было. Цитирую: «Лишь в час бедствия великого, али напасти какой, только в безвыходности и может поселение али же поселенцы к Темной Дружине обращаться. В остальное время не приходить в Долину, не беспокоить воинов…» Копия сего документа должна храниться в Ушитте.

Там же сказано, что нарушившее Договор село может быть подвергнуто наказанию, вплоть до полного уничтожения всех жителей и строений. Наказывать должно в любой день, кроме росного. Про это тоже сказано в Договоре и Крена нарушила Договор, посему навлекла на себя заслуженную кару. За последние триста лет это второе село, подвергнутое уничтожению.

Ушитта тоже нарушила договор и провинность ее немногим легче Крены. Однако пока я не буду отдавать приказ об уничтожении вашей вески. Считайте это подарком судьбы или моего небывало хорошего настроения. Только впредь знайте, следующей провинности — не прощу. Гореть тогда Ушитте похлеще Крены. Все ясно?

— Ясно, — за всех ответил Вьюн-земляк. — Только чем же Крена-то провинилась. Скажи нам, чтоб мы ошибки чужой не повторили…

— Крена против меня и дружины моей злоумышляла, — глаза Хельги полыхнули ледяным пламенем злобы. — Вот и поплатились за то, что уничтожить меня хотели. А это и есть нарушение Договора. Не советую на меня или воинов моих клинок поднимать. Чревато.

— Это уж точно… — задумчиво пробормотал староста, потирая шрам от ножа на боку. — Прощеньица просим, сударыня. Договор соблюдать будем. Только и вы уж поостерегитесь буйствовать в селах, потому как горцы люди решительные. Зачем нам ссориться лишний раз? И вы нас пожжете, и других против себя настроите…

— Буйствовать? При мне-то живой? — Хельга захохотала и, развернувшись на каблуках, направилась к околице. Воины потянулись за ней.

— Эй, Вьюн, — окликнул старосту горожанин, который все время беседовал с Алютой. — Поговорить бы надо…

— Ну пошли, — староста кивнул на плетень, возле которого никого не было и первым к нему отошел. — Чего там у тебя, сударь?

— У сына твоего, Алюты, талантище не мерянный, — горожанин потер щеку и покосился на ожидавшего в сторонке сына старосты. — Маг он наследственный. Мать его у кочевников шаманкой была. Я ее даже помню. Красивая такая, стройная… Но речь не о том. Алюта сгореть может из-за Силы Магической в нем заключенной. Слишком много ему таланта досталось. Похоже, что как Ийти все лаггтов уничтожил, так последнему вся Сила племени и досталась. Учить его надо.

— А ты сам-то кто будешь? — с подозрением спросил староста.

— Маг я, из Атмеса. Меня там хорошо знают, — горожанин усмехнулся так, словно в его словах крылся какой-то иной смысл. — Не веришь? — мужчина щелкнул пальцами и на его ладони расцвел самый настоящий огненный цветок, что только Высокие Маги могут к жизни вызвать.

— Отчего ж не верить? Верю, — Вьюн-земляк вздохнул. — Только один у меня Алюта…

— Будет еще у тебя сын, — ободрил старосту Маг. — Будет и не один… Чем хочешь поклясться могу…

— Зачем? — устало спросил Вьюн и, махнув рукой, подошел к сыну. Благословляю тебя, мой мальчик…

Староста обнял Алюту, погладил черные волосы и уже через секунду брел по улице, устало сгорбившись и постарев на несколько десятков лет. Алюта оглянулся на спокойного горожанина, который стоял, прислонившись к плетню, и смотрел на восток.

— Алюта значит «вьюнок», — тихо проговорил горожанин. — Это имя тебе дала мать?

— Да, — так же тихо ответил сын старосты.

— Умная была женщина, шаманка из ведовского клана Семицветья. Жаль ее, горожанин перевел взгляд своих немного печальных пронзительных серых глаз на Алюту. — Ты — майв [(лоэ'гэлт'ти) последний в роду, клане, племени etc.], мальчик. Знаешь, что это значит?

— Нет, — помотал головой Алюта.

— Майв — это проклятие или дар. Каждый смотрит на это по-своему. И не мне судить, что это для тебя. Кстати, тебе надо будет выбрать Имя…

— Вот и пусть будет Майв, — едва слышно проговорил Алюта, и в его золотых глазах вспыхнули багровые отблески то ли прошлых, то ли грядущих пожаров. А с неба, из невесть откуда взявшейся тучи, посыпались на землю первые хлопья снега. Да и пора бы — Жаляца скоро, Землю провожать на временную смерть пора, а савана ей все не было. Теперь есть, расщедрился Отец-Небо…