Огонь ради победы

И НА ВОЙНЕ УЧИЛИСЬ НЕПРЕРЫВНО

В первых числах января 1942 года несколько командиров-артиллеристов во главе с генералом И. П. Камерой выехали из Перхушково в 20-ю армию. Прошло уже почти две недели, как ее войска вышли на рубеж восточный берег реки Лама, Волоколамск, Спас-Рюховское. Попытка сразу же, с ходу, прорваться дальше на запад успеха не имела. Противнику удалось закрепиться на Ламе, создав развитую систему опорных пунктов, узлов сопротивления, прикрытых инженерными заграждениями. Гитлеровское командование придавало удержанию этого рубежа очень важное значение. В захваченном нашими разведчиками приказе от 19 декабря 1941 года по 23-й пехотной дивизии ее командир генерал Гольместельберг писал: «Общая обстановка военных действий властно требует остановить быстрое отступление наших частей на р. Лама и занять дивизией с обеих сторон реки упорную оборону. Позиции на р. Лама должны защищаться до последнего человека. Под личную ответственность командиров требую, чтобы этот приказ был выполнен с железной энергией и беспощадной решительностью… Вопрос поставлен о нашей жизни и смерти…»[2].

В дополнение к сведениям из приказа Гольместельберга нам еще было известно, что и 23-я и другие гитлеровские дивизии, действовавшие против нас, получили значительное пополнение и были полны решимости держаться «до последнего человека». Крепкий еще орешек предстояло раскусить 20-й армии.

Ехали мы через Истру, сделали там короткую остановку. Кругом развалины, развалины…

— Вот что натворили гады-фашисты! — с сердцем сказал Иван Павлович Камера.

Истра — небольшой городок, называвшийся когда-то Воскресенском. Издавна славился он тишиной, зеленью, красочной природой окрестностей. Здесь любил бывать Чехов, Левитан писал в этих местах свои прекрасные этюды. Теперь же перед нами — сплошные руины. Город сгорел дотла. Только кое-где из снежных сугробов торчат печные трубы, остатки заборов и ворот. Рассказывают, что когда освободили Истру, то для коменданта во всем городе с трудом нашли единственный сохранившийся домишко.

— Поехали дальше, — тяжело вздохнул генерал Камера.

Штаб 20-й армии располагался в Волоколамске. Заночевали мы в деревне Возмище в небольшой избе. Седобородый хозяин рассказывал про оккупантов:

— Голодные они стали. Чуть пронюхают где про бычка или поросенка, так целым взводом в облаву. Обозлились под конец года, не приведи господь! А что, насовсем выбили их или так, на время? Силенки-то наши как теперь, а?

— Насовсем, дед, будь спокоен! И силенок хватит. Дай только выспаться.

На другой день, поднявшись чуть свет, мы без промедлений начали напряженную работу, на этот раз более сложную, чем та, какую обычно выполняли в армиях оперативные группы, подобные нашей. Внешне-то все было, как прежде, — проверки, разборы, укрепление слабых звеньев, да содержание другое: требовалось помочь начарту 20-й армии полковнику П. С. Семенову создать сильные артиллерийские группы для подготовки, поддержки и сопровождения атаки пехоты и танков массированным огнем до полного прорыва обороны противника. Фактически это был первый опыт организации и проведения артиллерийского наступления.

Что это такое — артнаступление? Как возникла его идея?

На войне мы не только сражались, но и непрерывно учились. Анализировали действия артиллерии как в успешных, так и в неудачных операциях, думали над проблемами более эффективного использования нашего могучего оружия, которое, с какой стороны ни подходи, составляло в то время главную огневую силу в борьбе с танковыми и механизированными войсками противника.

До января 1942 года работа артиллерии в наступательной операции иной раз ограничивалась лишь подготовкой атаки пехоты и танков. Не слишком ли мало для бога войны? Надо ли и дальше как должное воспринимать то обстоятельство, что собственно прорыв обороны противника возлагается на другие рода войск, что бог войны в значительной мере отходит от дела при взламывании обороны на всю ее глубину? Нормально ли, что артподготовка наступления — это нередко так называемое подавление целей, а не надежное их уничтожение, это действия, не связанные с наступлением пехоты органически?

Читателю ясно, что автор поставил чисто риторические вопросы. Ответы предопределены: «Мало, не надо, не нормально!» Но как по-другому действовать богу войны в наступательной операции?

Ответ содержался в директивном письме Ставки Верховного Главнокомандования от 10 января 1942 года об ударных группах и артиллерийском наступлении. До сих пор восхищаюсь этим письмом, вместившим множество идей, обсуждавшихся советским военным руководством в преддверии 1942 года, рожденным творческой и быстрой военной мыслью. Творческий характер заложенной в него мысли постараюсь раскрыть. Что же касается быстроты, то посудите сами: 10 января уже появился документ, выработанный на основе опыта декабрьских боев под Москвой!

Замечу, директивам тех лет не была чужда образная речь, она помогала командирам и политработникам донести суть далеко не простого замысла до каждого солдата. Многим на всю жизнь запомнилось: наступать следует «под гром артиллерийского огня, под звуки артиллерийской музыки». Это означало, что артиллерийский огонь должен вести за собою пехоту в атаку от одного объекта обороны к другому, пока система обороны не будет взломана на всю глубину. Начав работу в момент открытия огня перед атакой пехоты, бог войны закапчивает ее лишь тогда, когда пехота выполнит задачу дня. Вот что такое артиллерийское наступление в самых общих чертах.

Директива особо подчеркивала, что при новой тактике артиллерия «должна действовать не вразброс, а сосредоточенно и она должна быть сосредоточена не в любом месте фронта, а в районе действий ударной группы армии, фронта, и только в этом районе, ибо без этого условия немыслимо артиллерийское наступление». Действия ударных групп и артиллерийское наступление рассматривались директивой в тесном единстве.

Выезжая в 20-ю армию, как я уже сказал, в первых числах января, мы, разумеется, еще не могли прочесть документа, подписанного неделей позже, но его содержание, все его требования знали отлично. Накануне нашего отъезда генерал-майор И. П. Камера вызывался в Ставку, был на инструктаже у начарта Красной Армии и вернулся из Москвы, что называется, переполненный подробностями и тонкостями многообещающего новшества. А интерес к нему у артиллеристов 20-й армии был огромный — только поспевай отвечать на вопросы!

Ну хорошо, мы обеспечиваем пехоте и танкам свою музыку вплоть до выполнения ими задачи дня. Но ведь для этого надо спешить за пехотой и танками, менять огневые позиции. Какой тут принцип перемещения? Как будет с огнем при смене позиций?

И генерал Камера обстоятельно объяснял, что движение материальной части окажется в прямой зависимости от эффективности огня, а сама возможность продвижения — от средств тяги, состояния дорог и закрепления пехотой впереди лежащей местности. Дальнобойность орудия определяет тот предел дальности стрельбы, после которого эффективность огня резко снижается и стрельба превращается в бессмысленный расход снарядов. Следовательно, исходя из дальнобойности орудия и надо производить перемещение боевого порядка вперед. Идеальным можно считать такое перемещение, когда одна треть однотипной артиллерии находится в движении, а две ее трети ведут огонь[3].

По-другому обстоит дело с теми орудиями, которые будут приданы ротам и батальонам пехоты. Предназначенные для ведения огня прямой наводкой, они сочетают огонь и движение, наступая вместе с пехотой небольшими скачками от укрытия к укрытию на дальность прямого выстрела.

А где должны находиться передовые органы разведки и управления батарей и дивизионов? А не подведут ли нас при таких задачах средства тяги? А каково сочетание централизованного и децентрализованного управления артиллерией в артнаступлении?

Вопросы, вопросы…

Передовые органы разведки и управления батарей и дивизионов будут двигаться вместе с передовыми частями пехоты: без этого невозможно обеспечить эффективный и непрерывный, то есть наблюдаемый, прицельный огонь. Давно известно, что и средства тяги (конь, трактор, автомашина) не подведут, если хорошо учесть их реальное состояние и максимально облегчить передвижение улучшением дорог, если избегать пробегов, не вызванных боевой обстановкой.

Управление артиллерией по мере продвижения в глубину обороны постепенно децентрализуется, и все теснее становится непосредственное взаимодействие мелких пехотных и артиллерийских подразделений.

Уже приобщенный ко многим премудростям артиллерии, читатель, конечно, и сам сделал вывод: артнаступление требует коренного улучшения разведки. Надо сказать, начарт 20-й армии занимался ею по-настоящему. Иные начальники, чего греха таить, не очень жалуют младших по званию представителей вышестоящих штабов, ревниво относятся к их вмешательству в «чужие» дела: сами, что ли, не досмотрим? А полковник П. С. Семенов наоборот:

— Очень буду благодарен, если поглубже копнете! Знаете, руки до всего не доходят. Посмотрите, сходятся ли цели, нанесенные на карты и схемы в соединениях, с теми, что имеются в полках и дивизионах. Я как-то поинтересовался — мать честная! Разнобой, небрежность. На некоторых НП журналы наблюдений запущены, а кое-где, подозреваю, их и вовсе нет. Разведчик у нас новый — подполковник Гришкович. Дельный, по-моему, и грамотный. Да ведь недели нет, как вступил в должность.

Хоть и жаловался начарт, что руки-де не доходят, но я не раз видел его с автоматом на груди на самых передовых НП. П. С. Семенов впоследствии был удостоен высокого звания Героя Советского Союза, стал генерал-полковником артиллерии.

Используя заранее подготовленные позиции, гитлеровцы создали на западном берегу Ламы очень прочную оборону с опорными пунктами, подходы к которым были прикрыты минами, проволочными заграждениями и даже горками из утрамбованного, облитого водой снега. Попробуй взберись на такую!

Среди опорных пунктов особое место занимала Лудина Гора с высотой 205,3 — выгодный естественный рубеж, на котором наши разведчики насчитали до 80 пулеметных точек, 12 минометных позиций, 10 противотанковых орудий.

Враг умело приспосабливал к обороне населенные пункты. В подвалах домов устраивались блиндажи с бойницами, убежища от артогня и налетов авиации. Длительным наблюдением было установлено, что в отдельных домах деревень Захарино и Тимонино спрятаны орудия. Амбразуры в стенах после стрельбы закрывались щитами такого же цвета, как сама постройка. Чтобы ночью затруднить нам засечку стреляющих орудий, гитлеровцы иногда устраивали перед своими огневыми позициями пожары, маскировали вспышки пуском осветительных ракет одновременно с выстрелом, дезориентировали наблюдателей ложными вспышками. Нередко артиллерия и минометы стреляли одновременно в надежде, что в общем гуле средствам АИР трудно будет различить силу и тон звука, определить, что и откуда стреляет. Минометный огонь велся из подвалов, иногда 50-миллиметровые минометы ставились на чердаках. Доты располагались обычно в шахматном порядке на расстоянии 50–70 метров друг от друга, между ними были ходы сообщения.

В ночь на 10 января в районе прорыва бушевала метель. Наша авиация из-за сложной метеорологической обстановки не смогла пробомбить опорные пункты противника. Мы нетерпеливо ждали рассвета, Оно было снежным и морозным, памятное утро 10 января. В 8 часов заговорил наш бог войны. Пушкари старательно обрабатывали вражеские позиции в полосе действий наших стрелковых бригад на левом фланге армии. Но не здесь намечалось начать прорыв. Здесь только демонстрировалось начало прорыва, сюда отвлекалось внимание противника. Артподготовка на вспомогательном направлении, как и первый опыт организации и проведения артнаступления в целом, стала возможна благодаря самоотверженному советскому тылу. В труднейших условиях начала 1942 года рабочий класс поставлял фронту все больше и больше вооружения и боеприпасов: берите, воины, громите врага, изгоняйте его с родной земли!

В 9 часов началась уже не ложная, а действительная артподготовка в полосе главного удара, нацеленного острием прежде всего на Тимонино — основной опорный пункт гитлеровцев против нашей 352-й стрелковой дивизии полковника Ю. М. Прокофьева. Эта дивизия прорывала двухкилометровый фронт. Вся же полоса главного удара на участке Захарино, Посадинки была восьмикилометровой ширины. На ней к артиллерийскому наступлению привлекалось 296 орудий и 312 минометов. Итого 76 стволов на километр фронта. Невиданная прежде плотность! Еще и еще низкий поклон труженикам героического тыла!

Только в качестве усиления 20-я армия имела 5 артиллерийских полков и 5 отдельных дивизионов гвардейских минометов — «катюш»[4].

Вторая, действительная артподготовка длилась 1,5 часа. Огневые налеты разной продолжительности чередовались с периодами уничтожения наблюдаемых целей на переднем крае противника. Дважды имитировалось завершение артподготовки, для чего огонь переносился в глубину вражеской обороны. Но через 5 минут он снова обрушивался на передний край.

Выглядело все это так: первый огневой налет — 15 минут, подавление наблюдаемых целей на переднем крае противника — 30, второй огневой налет — 5, ложный перенос огня — 5, третий огневой налет — 5, подавление наблюдаемых целей — 15, четвертый огневой налет — 5, ложный перенос огня — 5 и последний огневой налет — 5 минут.

Два мощных залпа по опорным пунктам дали дивизионы реактивных минометов. А по огневым точкам и блиндажам били 12 орудий, выставленных на прямую наводку.

В 10 часов 30 минут находившиеся в первом эшелоне 352-й дивизии 1160-й и 1158-й стрелковые полки, следуя за танками, пошли в атаку. Артиллерия поддерживала их методом ПСО — последовательного сосредоточения огня. Специально выделенные орудия сопровождали пехотинцев и танкистов, наступая, как принято у нас говорить, огнем и колесами. Кроме того, были заранее подготовлены так называемые заградительные и сосредоточенные огни по важнейшим опорным пунктам в глубине вражеской обороны.

Генерал Камера поручил мне в начале наступления представлять свой штаб в этой дивизии, а также в зависимости от обстановки — в оперативной группе генерал-майора М. Е. Катукова, состоявшей из 1-й гвардейской танковой и 49-й стрелковой бригад. Дивизии ставилась задача уничтожить противника в Тимонино и к исходу дня выйти на рубеж Афанасово, Курьяны. Ее усиливали 537-й пушечный полк РГК и 2-й отдельный дивизион гвардейских минометов. Ее поддерживали 20 тяжелых орудий и дивизион «катюш» из армейской группы артиллерии. А группа генерала Катукова, наступавшая правее, усиливалась 528-м и 517-м артполками РГК, 7-м и 35-м отдельными дивизионами гвардейских минометов.

После ожесточенного часового боя Тимонино было взято. Гитлеровцы потеряли там до батальона пехоты. За день наступающие продвинулись на два с лишним километра. После ночи противник предпринял несколько контратак, но успеха не имел. Дивизия ввела в бой второй эшелон — 1162-й полк, который наносил удар в юго-западном направлении на Бовасово. Действия стрелков поддерживались 1-м и 3-м дивизионами 537-го пушечного полка.

На основном НП этого полка я и провел почти весь первый день операции, начало второго дня. Здесь была отличная связь, сюда постоянно поступали доклады с передовых и дивизионных наблюдательных пунктов. К тому же отсюда я мог буквально за минуту попасть к соседям справа — на командный пункт оперативной группы генерала Катукова. Дело в том, что НП пушечного полка находился на втором этаже, а КП танкистов — в подвале каменного здания, самого большого в селе Ивановском, что километра три северо-западнее Волоколамска.

В этом здании до войны был ветеринарный техникум, оккупанты его разграбили, загадили, разгромили. Да недалеко ушли многие из погромщиков. Рядом на косогоре среди вырубленного парка идеальными рядами на равных интервалах стояли низкие березовые кресты.

— Сто тридцать! — сообщил мне боец из охраны НП и КП, заметив, что кладбище привлекло мое внимание.

— Чего считаете? — Подошел к нам старик из местных жителей. — Они-то закапывали разно. Бывало, и по три в одну могилу попадали.

На КП оперативной группы, куда забегал обменяться с танкистами разведданными, узнать обстановку в их полосе, я видел генерала М. Е. Катукова, чье имя в боях под Москвой уже связывалось с неудержимым натиском советской брони, с отвагой и решительностью наших славных танкистов. Гвардии генерал носил обыкновенную солдатскую шинель, звездочки на его петлицах были нарисованы карандашом.

— Друзьям-артиллеристам всегда рады, — просто и приветливо сказал М. Е. Катуков, когда я представился. — Как там наше усиление себя чувствует? Я имею в виду пятьсот двадцать восьмой пушечный. Не были у них?

Ответил, что буду там через час.

— Значит, к горячему делу поспеете.

528-м пушечным полком командовал хорошо знакомый мне еще по боям у Ярцева майор Л. И. Кожухов. Залюбуешься этим человеком, наблюдая его в горячем деле. Спокойствие, уверенность, молниеносная работа мысли. На волевом лице сдержанная гордость за свое умение, за то, что ты сильнее многоопытного врага. После войны Л. И. Кожухов стал генерал-полковником артиллерии.

В тот день, И января, полк Кожухова дважды участвовал в отражении сильных контратак противника. Утром из района Спас-Помазкино гитлеровцы пытались нанести удар на Захарино, но, оставив на поле боя до 200 трупов, были отброшены назад. Три часа спустя они контратаковали вновь, понесли большие потери, стали отходить на Львово. Наши подразделение захватили высоту 186,5, несколько позднее — Большое Голоперово. А на другой день группа генерала Катукова овладела Афанасовом.

С новостями первостепенного значения мне приходилось мчаться в Волоколамск. Там на самой высокой колокольне города чаще всего находился генерал Камера. Колокольню, с которой далеко в глубину просматривалась немецкая оборона, избрал под свои НП подполковник В. А. Кузнецов, командир 544-го полка орудий БМ — большой мощности. Этот полк входил в армейскую группу артиллерии и вел огонь по опорным пунктам противника, по его резервам. Старый, опытный бээмовец, Василий Алексеевич Кузнецов умел показать высокий класс стрельбы. Надо было видеть, как восхищался генерал Камера, когда полк Кузнецова удачно накрыл одну за другой колонны гитлеровцев, отходившие по большаку на Шаховскую.

— Ну, молодец! — потирал руки начарт фронта. — Вот это работа! Ну, угодил!

Генерал повернулся ко мне:

— А ты чего кислый стоишь, когда такая музыка?

— Хочу командовать полком.

— Опять за свое! — нахмурился генерал, но тут же смягчился: можно ли всерьез сердиться при хорошем настроении. — Ладно, Великолепов, обсудим. Дождись конца операции.

Значит, ждать недолго: операция-то идет к завершению.

13 января утром на правом фланге армии была введена в действие подвижная группа в составе 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, 22-й танковой бригады и лыжных батальонов. Командование группой возлагалось на достойного преемника Л. М. Доватора — генерала И. А. Плиева. Преодолев к вечеру до десяти километров, группа развивала наступление на Высоково, Середу. В тот же день 352-я дивизия овладела районом Болвасова, завершив тем самым прорыв главной полосы вражеской обороны.

14 января войска 20-й армии, успешно продвигаясь на запад, овладели еще несколькими населенными пунктами. Была взята и Лудина Гора — сильнейший опорный пункт на дамском рубеже. Я видел разрушения на Лудиной Горе. Тяжелые снаряды калибром 152 и 203 миллиметра сделали свое дело — разворотили, покорежили до неузнаваемости более двадцати особо укрепленных огневых точек, несколько орудий, минометов. В разрушенных постройках насчитывалось до трехсот убитых оккупантов.

Началось преследование отступающего противника.

Правее 20-й армии успешно продвигались вперед части 1-й ударной армии, левее перешла в наступление 16-я армия генерала Рокоссовского. 17 января советские войска освободили Шаховскую и Рузу.

Операция едва закончилась, как тут же в штабах, словно в учебных классах академии, начались разборы всех ее звеньев, детальные, самокритичные разборы. Положительная в целом оценка действиям войск, артиллерийскому наступлению не заслонила наших недостатков. Бои показали, что еще очень многое надо перестраивать в боевой практике соединений и частей, дабы полностью выполнить директиву Ставки от 10 января. Стало очевидным, в частности, что огневые позиции наступающей артиллерии следует еще смелее приближать к переднему краю. Надо резко поднять организацию взаимодействия всех родов войск. Чтобы избежать ошибок при распределении артиллерии и постановке ей задач, требуется во много крат надежнее, чем до сих пор, вести разведку всей системы обороны противника, дальше проникать в ее глубину.

Итак, прежде всего учеба, разборы боев, а уж после этого почести победителям. А чествовать нам было кого, ведь в боях под Москвой родилась гвардия нашей артиллерии. Первыми гвардейского звания удостоились полки, которыми командовали майоры А. И. Брюханов, И. П. Азаренков, Н. К. Ефременко и капитан Н. С. Алешкин.

В последний день января генерал Камера приказал мне выехать в Москву — в Главное политическое управление Красной Армии, получить там два гвардейских знамени и доставить их в 20-ю армию для вручения полкам И. П. Азаренкова и Н. К. Ефременко.

В ГлавПУРе незнакомый полковой комиссар, кивнув на зачехленные знамена, стоявшие в углу его кабинета, сказал:

— Обязан напомнить, товарищ Великолепов, за них отвечаете головой! Охраны выделить не можем. Вдвоем повезете. Со старшим батальонным комиссаром. — И он представил мне политработника, который до того молча сидел у края стола и оценивающе меня разглядывал.

Знамена в «эмке» не поместились, пришлось привязать их сверху. Уже стемнело, когда мы тронулись в путь. Сначала едва ли не через каждые пятнадцать минут останавливались, проверяли, не ослабла ли веревка, в порядке ли наш драгоценный груз. Понятное дело, нервничали: шутка ли, остановиться и не обнаружить на крыше машины доверенные нам святыни!

Ночь, поземка, мороз. Чтобы согреться и взбодриться, крепенько так сшибаемся плечами: кто кого к дверце притиснет. Старший батальонный силен — ни с места! Греемся, а на душе неспокойно: как там знамена?

На Волоколамском шоссе заново перевязываем чуть ослабевшую веревку. Ближе к фронту достаем, держим наготове пистолеты. Неровен час, нарвешься на вражескую разведку: она, надо сказать, не дремлет, противник даже при отступлении довольно смело забрасывает в нашу прифронтовую полосу хорошо обученные разведгруппы.

В небольшом поселке даем передышку издерганному частыми остановками шоферу. Сами спать не собираемся. У одного в руках — знамена, у другого — изготовленное к стрельбе оружие. Скорый на суждения современный молодой читатель, может быть, и подумает: «Все-таки чудновато вели себя тогда люди!» Да ведь и ныне в Уставе записано: «Боевое Знамя воинской части Вооруженных Сил СССР есть символ воинской чести, доблести и славы». Оно является напоминанием каждому солдату, сержанту, офицеру и генералу об их священном долге преданно служить Советской Родине, защищать ее мужественно и умело, отстаивать от врага каждую пядь родной земли, не щадя своей крови и самой жизни… При утрате Боевого Знамени командир части и военнослужащие, непосредственно виновные в таком позоре, подлежат суду военного трибунала, а воинская часть — расформированию. Но дело не в трибунале — мы просто не могли вести себя иначе.

Втрое больше времени, чем обычно, занял путь от Москвы через Волоколамск, Шаховскую до села Середы, где теперь располагался штаб 20-й армии. Прибыв на место, представились члену Военного совета дивизионному комиссару П. Н. Куликову, и на второй день вместе с ним выехали к Азаренкову.

Словно на огромном белом ковре выстроен на заснеженной лесной полянке 2-й гвардейский артиллерийский полк. Его командир И. П. Азаренков, к нашему приезду уже подполковник, принимает из рук члена Военного совета армии новое Знамя полка — гвардейское Знамя.

Могучее «ура!» сотрясает морозный, полный солнечного света воздух. Это было 2 февраля 1942 года.

Вечером в большой избе за праздничным столом собрались представители подразделений бывшего 471-го пушечного артполка, ставшего 2-м гвардейским. Некоторая скованность, вызванная присутствием члена Военного совета армии, быстро прошла, разговорились артиллеристы, стали вспоминать случай за случаем из боевой жизни.

Я не раз бывал в этом полку, когда он еще в составе армии Рокоссовского сражался за Ярцево. Азаренков, как всегда, нашел там отличное место для своего НП — чердак фабрики-кухни ярцевской мануфактуры. Оттуда как на ладони был виден район железнодорожной станции, занятый оккупантами, далеко просматривалась их оборона. Мне не забыть выражения лица Азаренкова, когда под тяжелыми снарядами рушились стены строений, в которых укрывались гитлеровцы. Радоваться бы, а он морщился, как от боли. Все стало ясно, когда командир второго дивизиона капитан Крупчатников шепнул:

— Он же из Ярцева сам, наш комполка. До войны там на фабрике работал. Семья у него эвакуироваться не успела…

В праздник тяжелое вспоминать не хотелось.

— А помнишь, — обратился я к Азаренкову, — как Крупчатников свадьбу накрыл в Скачково?

— Как не помнить!

Это все там же, на ярцевском участке. Худой, испуганный мальчонка лет четырнадцати появился в расположении полка. Выяснилось, что он пришел из Скачково, занятого гитлеровцами. Какой-то дяденька Федор велел ему пробраться к своим и передать, что сегодня оккупанты будут справлять свадьбу фашистского офицера. Невеста к нему аж из Берлина приехала, тоже офицерша какая-то, в черной военной форме. Очень много фашистов соберется на свадьбу в здании сельсовета…

Скачково, растянувшееся по высокому правому берегу речки Царевич, хорошо просматривалось с НП. Вскоре наблюдатель подтвердил, что в центре села у дома с красной крышей собираются гитлеровцы. Ударить по нему выпало Крупчатникову, чей дивизион всегда отличался очень высокой точностью огня. Когда отгремели выстрелы, мальчонка захлопал в ладоши:

— Вот теперь попадет фашистам!

Им и правда попало как следует. Когда освободили Скачково, то выяснилось: более пятидесяти оккупантов прямехонько на тот свет отправились со свадьбы своего начальника.

— А помнишь, как тот же Крупчатников мотоколонну накрыл?

— А помнишь…

Вот что должен отметить, как весьма примечательное: с такой же охотой, как о боях, говорили гвардейцы артиллеристы о боевой учебе на фронте.

— Есть у меня память дорогая об одном занятии. — Азаренков достает из планшетки любительскую фотокарточку. — Отрабатывали управление огнем артиллерийской группы, командарм Константин Константинович Рокоссовский приехал, член Военного совета Алексей Андреевич Лобачев, начарт Василий Иванович Казаков. Посмотри, все тут есть, на фотокарточке! А проводил занятие полковник Лампель, вот он, второй справа, стоит — начальник штаба артиллерии армии.

— Знаю Павла Германовича Лампеля!

— Ты знаешь, что он артиллерист отменный. Это все знают, — горячится Азаренков. — Он же эту войну с тремя боевыми орденами начал. И в Испании, и на линии Маннергейма боевую практику получил. А я про другое. Как здорово он занятия проводит! Вот перед кем за парту сесть. Профессор! Сам командарм отметил то занятие как образцовое. И охотно сфотографировался с нами.

Разошлись спать далеко за полночь.

Член Военного совета армии дивизионный комиссар П. Н. Куликов еще накануне, когда ехали к Азаренкову, почувствовал себя плохо, однако крепился, чтобы не испортить гвардейцам торжество. А к утру ему стало хуже.

— Извинитесь за меня перед Ефременко, — напутствовал представителя ГлавПУРа и меня дивизионный комиссар. — Объясните, в чем дело. И вручите Знамя. Скажите, по поручению Военного совета армии.

Такой поворот не очень-то обрадовал. С Н. К. Ефременко я знаком не был, характера его не знал, но не сомневался, будет человек крепко огорчен. Он-то надеется получить Знамя из рук высокого начальства, он же наверняка считает свой полк лучшим во всей советской артиллерии. И не без оснований!

1-й гвардейский (ранее 289-й) противотанковый артиллерийский полк, как и полк Азаренкова, под Москвой сражался в составе 16-й армии, а затем был переподчинен 20-й. Его личный состав во главе с отважным Ефременко проявил в боях невиданную стойкость и выучку. Только 25 октября под Волоколамском, у Спас-Рюховского, батареи полка подбили и сожгли больше 50 фашистских танков. В том бою особо отличилась 3-я батарея старшего лейтенанта Д. К. Капацина и 5-я батарея лейтенанта А. И. Беляева, принявшие на себя основной удар врага. Они уничтожили 21 танк. Всего же в боях под Москвой гитлеровцы потеряли от огня доблестных артиллеристов полка майора Ефременко 197 танков и бронемашин. 9 ноября 289-й стал Краснознаменным, а вскоре после того — 1-м гвардейским. Да, это с него начиналась гвардия советской противотанковой артиллерии.

— Оно, конечно, ясно, что не нам с тобою надо бы вручать гвардейское Знамя такому полку, — с досадой сказал старший батальонный комиссар. — Однако поехали!

С каким трудом добирались мы до села, где стоял штаб полка! Автомашина сломалась, оставили ее в какой-то деревне, продолжили путь пешком, попеременно неся Знамя. Хорошо, догнал нас небольшой крестьянский обоз. С великой радостью пристроились на порожние сани. На занесенной снегом лесной дороге одни из саней подорвались на мине. А минутой раньше мы благополучно миновали то роковое место…

Как и предполагали, Ефременко встретил нас не очень-то радушно. Молча кивнул, когда выслушал, и отвернулся к окну. Неловкое молчание нарушил старший батальонный комиссар:

— А чего надулся, командир? Мы тебе самое дорогое для полка доставили, а ты — нос в окошко. Ну-ка, расчехлим Знамя, полюбуемся!

— Та не обижайтесь, — отозвался расстроенный Ефременко. — Какие к вам претензии?

— Тогда давай поздороваемся по-людски, познакомимся как надо.

Отошел немного комполка, пожал нам руки, заулыбался смущенно и добродушно. Спросил:

— Так кто из вас вручать будет?

— Товарищ Великолепов вручит по поручению Военного совета армии, — ответил старший батальонный и, уже обращаясь ко мне, спросил: — Ты с какого года в артиллерии, товарищ Великолепов?

— С двадцать четвертого.

— Слыхал, командир? С двадцать четвертого! Восемнадцать лет артиллерии отдано. Есть моральное право вручить полку Знамя!

— Та все в порядке, — совсем примирительно сказал Ефременко, вызвал дежурного и приказал строить полк.

Я, конечно, понимаю, это просто стечение обстоятельств, чистая случайность, что именно мне выпала честь вручать гвардейское Знамя самому первому гвардейскому полку советской артиллерии. Но пусть поверит читатель, на пути моей долгой службы то была не простая веха! Я всю жизнь оглядываюсь на нее, всю жизнь приказываю себе: «Помни 3 февраля 1942 года! С того дня на тебе особая ответственность за все помыслы твои и поступки! Ответственность перед первыми гвардейцами артиллерии!»

Вернувшись в Перхушково, я под впечатлением встреч с командирами гвардейских артиллерийских полков снова напомнил генералу Камере о своей просьбе и его обещании.

— Вот настырный! — нахмурился начарт. — Думаешь, это сахар — полком командовать? — Помолчал, меряя меня взглядом, словно впервые видел, и заключил: — Ладно, быть по-твоему, получишь полк!

Васильки. Такое поэтическое название носила деревня Уваровского района Московской области. Война стерла деревню с лица земли, и теперь она значилась только на картах. Лишь кое-где торчали из-под снега обгорелые остатки строений. Между ними, извиваясь темной лентой, тянулась дорога. Было 14 февраля 1942 года, когда я впервые проезжал Васильки, направляясь в 32-ю стрелковую дивизию на должность командира 154-го артиллерийского полка.

Всего десять дней назад эта дивизия прорвала на узком фронте позиции гитлеровцев и вышла к реке Воря на рубеж Сергеевская, Некрасово. Однако вторую полосу обороны врага преодолеть ей не удалось. Поскольку соседи отстали, линия фронта дивизии на карте напоминала продольное сечение огромной бутылки, обращенной к востоку своей узкой горловиной. В этом «сосуде» находилось большинство стрелковых частей, наблюдательных и командных пунктов, ряд огневых позиций артиллерии и КП дивизии. Через горловину шириной всего в два-три километра шел единственный путь, связывающий передовые части с другими подразделениями и тылами. По этой дороге, простреливаемой фашистами с севера и юга, в ночное время подвозились боеприпасы, продукты питания, доставлялись газеты, письма. Мне рассказали, что накануне противник пытался перехватить горловину.

13 февраля две роты немецких автоматчиков атаковали находившиеся севернее дороги огневые позиции артиллеристов. Расчетам 5-й батареи пришлось даже врукопашную драться с просочившимися к орудиям гитлеровцами. По остальным соседняя 1-я батарея ударила картечью. Подошедшие на помощь артиллеристам три танка завершили разгром неприятельского отряда.

Командира дивизии полковника В. И. Полосухина я застал на командном пункте. С ним в землянке был и начальник штаба полковник Н. Ф. Бобков и другие командиры. Докладывая о прибытии, читал на их лицах: «Интересно, что ты за человек, каким будешь комполка?»

— Рады вашему приезду, — сказал Полосухин. — Бывший командир артполка Василий Кузьмич Чевгус уже убыл к новому месту службы. Быстрее вступайте в командование. Люди в полку хорошие, и мы уверены, что наши артиллеристы всегда будут славно выполнять свои задачи.

Для первого раза столь же короткий разговор с полковым комиссаром Г. М. Мартыновым — военкомом дивизии, с начальником артиллерии подполковником А. С. Битюцким.

— Ранее полком командовали? — спросил Битюцкий.

— Нет, но всегда мечтал об этом.

— Ко мне по всем вопросам без стеснения!

— И ко мне, — добавил Мартынов.

— А я тоже человек доступный, — улыбнулся комдив. — Да мы еще поговорим, отдохните с дороги!

Отведенная мне землянка напоминала пещеру. В одном углу лежала куча еловых веток, покрытых куском брезента, — это была постель. В другом — дымила печка, сделанная из старого железного бочонка, измятая труба которой уходила в прорытую в стене дыру. У печки горкой лежали нарубленные ветки. Дверью в землянке была плащ-палатка.

Заснуть сразу не смог. Вспомнился отъезд из Перхушково. Жаль было расставаться с боевыми товарищами по штабу артиллерии фронта. И все-таки уезжал из штаба с радостным чувством: осуществлялась моя мечта командовать частью, действующей непосредственно на фронте.

Вспомнилась и дорога до Васильков. Проехав Можайск, наша машина следовала через Кукарино, Горки, Бородино.

В Егорье, куда заехал к начальнику артиллерии 5-й армии полковнику Парамонову, неожиданно встретился с командармом Л. А. Говоровым. Представился, доложил, куда следую. Генерал, задав несколько вопросов, пожелал успеха.

Из Егорья вместе с одним красноармейцем на санках-розвальнях мы добрались до дивизии. Пурга помогла нам незаметно для немцев проскочить опасную дорогу через Васильки…

Первые дни в новой должности я все время проводил на позициях, знакомился с подразделениями, командирами, политработниками. С военкомом полка старшим батальонным комиссаром Андреем Кондратьевичем Чека-новым сошлись быстро. Опытный политработник, награжденный орденом Красного Знамени еще за бои на Хасане, он оказался хорошим, душевным товарищем.

154-й артиллерийский полк состоял из двух дивизионов. В первом на вооружении одной батареи были 76-миллиметровые пушки, а в двух других — 122-миллиметровые гаубицы. Второй дивизион имел 122- и 152-миллиметровые гаубицы. Такое разное вооружение батарей объяснялось тем, что после тяжелых боев на Бородинском поле в октябре сорок первого в 32-й дивизии из ранее имевшихся двух артиллерийских полков был сформирован один.

Я так настойчиво добивался перевода на должность командира полка, что теперь просто не мог трудиться без полной отдачи сил новому делу. Признаться, и нервничал немного, боясь что-либо упустить по неопытности. Намотавшись за день по НП и огневым позициям, потом далеко за полночь, вместо того чтобы выспаться, пока есть возможность, долго сидел над своим блокнотом. Пометки, пометки. Одно-два слова, а за ними — множество впечатлений дня. «Гольфарб. Основательность». «Ерш. Лихость». «Академик!» «Огонь в свою сторону»…

Капитан Б. Э. Гольфарб — командир 1-го дивизиона. Четыре месяца назад, когда 32-я дивизия у Бородина вступила в бой с рвущимися к Москве гитлеровскими мотомеханизированными частями, он командовал батареей. По отзыву подполковника Битюцкого, командовал умело, бесстрашно. Даже короткой беседы было достаточно, чтобы убедиться: очень серьезный человек, знающий, склонный за любое дело браться основательно. Старательно и точно, по высоким нормам штабной культуры ведет необходимую документацию.

«Ерш. Лихость» — пометка о командире 2-го дивизиона капитане II. И. Куропятникове. Красив собою — с тонкими чертами лица, задорным взглядом, — строен. Новенький орден Красного Знамени на груди. Говорят, храбр до безрассудства. И ершист, вспыльчив. Это уже не «говорят» — сам убедился. Видел, как весь закипает внутри капитан при малейшем замечании. Однако эмоции сдерживает и тут же устраняет непорядок. Комиссар полка говорит: «Вот ведь и строптив, и этакая легкость в нем, а любят его артиллеристы и пехотные командиры. Думаю, потому, что в бою он безукоризненный».

«Академик» — это начальник штаба полка майор П. М. Игнатов, окончивший до войны академию имени М. В. Фрунзе, имеющий опыт и командной, и штабной работы. «Лучшего начштаба изобрести невозможно, — считает Чеканов. — Только не задержится он у нас, заберут на повышение. Так что надо нам замену ему готовить. Видимо, Гольфарб первая кандидатура, присмотритесь!»

Очень благодарен комиссару за то, что помогает разобраться в людях, за то, что очень тактично именно на это сориентировал в первую очередь. Я-то сразу материальной частью занялся, общим порядком в полку, думал над особенностями нашего положения, связанными с тем, что воевать-то из «бутыли» приходится. «Тоже первостепенной важности заботы, но главное — люди!» — убежденно говорил Чеканов.

С особенностями нашего положения связана пометка: «Огонь в свою сторону». Артиллеристы привыкли к тому, что противник находится впереди и командир батареи управляет стрельбой орудий, расположенных на позиции где-то сзади. Здесь же в ряде мест между НП и огневой позицией был противник, и командиру приходилось вести огонь по целям в свою сторону. Такая стрельба официальными наставлениями тогда не предусматривалась. Вот и надо было набросать нечто вроде дополнительных пунктов к наставлению. Когда же подумать над всем этим, как не ночью? Днем было не до того, ибо гитлеровцы не оставляли попыток перерезать дорогу, забить «бутыль» «пробкой». Вражеская пехота с танками то с севера атаковала Васильки, то наносила удар с юга на Иваники. Авиация и артиллерия противника почти ежедневно донимала налетами.

Как-то во время заполночного бдения плащ-палатка, прикрывавшая вход в мою «пещеру», откинулась — и на пороге появился комдив.

— Так и знал, что не спите!

Пристроившись на ящике из-под снарядов, согревая ладони кружкой с горячим чаем, который как раз закипел у меня на бочонке-печурке, Виктор Иванович Полосухин стал расспрашивать, где я служил до войны, где моя семья, с какого времени на фронте. Узнав, что воюю с 22 июня, оживился.

— О, стало быть, стреляный воробей! — воскликнул, окая по-сибирски, после чего уже больше сам рассказывал, чем расспрашивал.

Сказал, что сейчас ждет от полка «толковых», как он выразился, заградительных огней на самых ответственных участках обороны дивизии и более четкого взаимодействия со стрелковыми подразделениями.

— А вообще посоветую… Знаю ведь состояние человека, который впервые полк принял. Поспокойнее надо, поменьше гадайте, как вас подчиненные воспринимают, что про вас начальство думает. На войне людям редко даются ошибочные оценки… И еще очень важное! Не делайте все с самого начала. Помните, что-то и до вас добротно сделано: полк-то не беспризорный был. Хорошего под себя переделывать не надо. А где свежему глазу явные недочеты видны, туда всю свою волю! За артразведку особо спрошу, учитывая должность, с которой прибыли!

Так вот очень хорошо поговорили, мне даже передать трудно, как нуждался я в таком разговоре и как был благодарен старшему товарищу. А днем позже камнем на сердце навалилась облетевшая дивизию весть: во время боя у Иваников пулеметная очередь скосила комдива…

Полковника В. И. Полосухина похоронили на центральной площади Можайска, за который с величайшей самоотверженностью сражалась 32-я дивизия под его командованием.

Дивизию принял полковник Степан Трофимович Гладышев. Для него не только командир артполка — все командиры частей были людьми новыми, и я уже не мог рассчитывать на внимание, какое оказывается новичкам, вживался в новую должность по добрым наставлениям Виктора Ивановича.

«За артразведку особо спрошу!» Что ж, вполне резонно, поскольку совсем недавно на мне замыкалась артразведка всего фронта. Тут уж я со знанием дела все поставил. Мы круглосуточно следили за противником, тщательно изучали добытые сведения. Но воспользоваться результатами разведки самим почти не пришлось. Дивизия получила новую задачу. Сдав позиции другим частям, мы походным порядком двинулись на правый фланг 5-й армии. Там, в обычных для обороны боях, — весь март. Первая фронтовая весна доброй памяти о себе не оставила. Снега за зиму выпало много, потеплело быстро, и на дорогах образовались огромные, как озеро, лужи, непролазная грязь. Возникли большие трудности с доставкой войскам боеприпасов и продовольствия.

В первых числах апреля снова передислокация: дивизия из района Рыльково пошла на юг, к Минскому шоссе. Трудным был этот марш. Бойцы тяжело шагали по грязи, приходилось вытаскивать застрявшие в ней орудия, машины, повозки, кухни. На привалах одежда и обувь до конца не просыхали. Начались перебои с питанием. Фуража совсем не было, и коней кормили старой, прогнившей соломой с деревенских крыш.

Наконец к середине апреля наши части заняли оборонительные позиции от станции Батюшково до села Ощепково, седлая важную магистраль Москва — Минск. До нас этот ответственный рубеж, проходивший всего в полутораста километрах к западу от Москвы, держала 82-я мотострелковая дивизия. Приняв от мотострелков оборону, мы сразу же начали ее совершенствовать. Рыли новые окопы и землянки, оборудовали огневые позиции батарей и пулеметные гнезда. На танкоопасных направлениях устанавливали орудия для стрельбы прямой наводкой.

Избранная организация артиллерийского огня предусматривала каждой батарее задачу на поддержку одного из пехотных подразделений, находящихся в первом эшелоне на наиболее трудных направлениях. От батарей требовалось при необходимости немедленно обеспечить НЗО — неподвижный заградительный огонь перед фронтом поддерживаемого подразделения. На некоторые участки НЗО орудия были направлены постоянно. Если же требовалось обеспечить запланированный НЗО или СО — сосредоточенный огонь по другим участкам, это тоже выполнялось очень быстро, так как у орудий стояли большие фанерные щиты, на которых были четко написаны исходные установки для стрельбы. На НП командиров батальонов, рот для обеспечения взаимодействия обязательно находился и командир из поддерживающего артиллерийского подразделения.

Замечу сразу, такая организация огня, конкретизируясь лишь в каких-то деталях, сохранялась у нас долгие месяцы — до перехода в наступление. Сохранялась, ибо выдерживала испытание боями. Она была хороша тем, что многое для возможных вариантов боя было в ней предусмотрено и подготовлено заранее.

В заботах о совершенствовании своего оборонительного рубежа встречали мы Первомай сорок второго года. Будни наши были полны изнурительного труда и опасностей, свойственное обороне однообразие действий тоже не очень-то способствовало бодрости духа. И все-таки наступающий праздник вызывал приятное оживление и подъем в наших рядах. Все чаще и чаще бодрящие, а не мрачные новости стало приносить всезнающее «солдатское радио». В двадцатых числах апреля это удивительное «радио» оповестило подразделения: ожидается прибытие какой-то делегации. А дня через два в штаб дивизии были вызваны командиры и комиссары частей. Нам объявили о предстоящем приезде делегации Тувинской Народной Республики. Артиллерийскому полку выпала честь принимать у себя представителей далекой дружественной страны. Строго предупрежденные об ответственности за полную безопасность гостей, мы стали готовиться к их встрече.

28 апреля делегация во главе с генеральным секретарем Тувинской народно-революционной партии товарищем Тока прибыла в дивизию. В полк она приехала во второй половине дня. Встретив гостей у шоссе, мы провели их на огневую позицию 4-й батареи: вооруженная 152-миллиметровыми гаубицами, эта батарея располагалась дальше других от противника и недалеко от дороги. Стояла ненастная, сырая погода. И хотя для гостей была подготовлена устланная хвойными ветками тропинка, все же под ногами хлюпала вода.

Делегацию сопровождали член Военного совета 5-й армии бригадный комиссар П. Ф. Иванов, командир и военком нашей дивизии. В числе делегатов были: Председатель Совета Министров Тувинской Народной Республики Чымба, военный министр Шома, командир полка Товасамбу, писатель Саганол, ударники скотоводы Нажык, Саньшири, Парма и другие — всего 24 человека. Они с большим вниманием осмотрели позицию батареи. Очень заинтересовали их стоящие в окопах орудия и подготовленные к стрельбе тяжелые снаряды.

Вечерело. Было тихо, мирная беседа солдат с гражданскими людьми в ярко расшитых национальных халатах казалась далекой от войны. Но вот с наблюдательного пункта командир батареи сообщил, что у леса на дороге из Кольтина в Крутицы показалась колонна гитлеровцев. То место являлось одним из ориентиров и было пристреляно. Я доложил о движении противника командиру дивизии и передал на НП разрешение открыть огонь. Не помню, кому в голову пришла мысль сделать надпись на снаряде. Нашелся мел, и на тяжелой гаубичной гранате товарищ Тока вывел слова: «Немецким фашистам от тувинского народа». Орудия зарядили, и батарея произвела огневой налет. С наблюдательного пункта сообщили, что противник удачно накрыт нашим огнем.

Я сел на коня и по лесной дорожке поскакал на командный пункт полка, где должен был встречать делегацию, как начальник почетного караула. Штаб нашего полка располагался в лесу, у Минского шоссе, недалеко от столбика «152 км» — счет шел от Москвы. Среди вековых деревьев на некотором удалении друг от друга стояли шалаши, а рядом — вырытые щели для укрытия людей на случай бомбежки или артобстрела.

Для приема тувинских гостей было специально приготовлено несколько больших шалашей. В них из жердей устроили столы, скамейки, а на землю наложили свежих душистых веток ели. Наладили знаменитые фонари «летучая мышь» и светильники из стреляных гильз, заправленные соляркой. К праздничному ужину пригласили представителей от всех частей дивизии.

Территория командного пункта, украшенная плакатами, обновленная дорожками, посыпанными песком, имела вполне праздничный вид. При подходе главы делегации товарища Тока я, отсалютовав шашкой, рапортовал ему. Вместе с тувинскими друзьями приехали операторы кинохроники. До сих пор досадую, что так и не довелось увидеть вышедший летом сорок второго года киножурнал о пребывании на фронте делегации народной Тувы.

Глава делегации Салчак Тока еще восемнадцатилетним юношей примкнул к первым советским партизанам, появившимся в Туве в 1919 году, и с тех пор навсегда встал в ряды передовых борцов за счастье своего народа. Выслушав наши приветствия, он, хорошо владевший русским языком, сам перевел их своим спутникам и в ответ передал нам поздравление тувинского народа с наступающим Первомаем, пожелания успехов и скорейшего разгрома немецко-фашистских захватчиков.

В очень сердечной обстановке проходил ужин, завязались задушевные беседы. Мы вспоминали боевые эпизоды, гости рассказывали о своем далеком крае. Тана Тува — так любовно называли араты свою землю. Тана означает «голубая». В Туве все голубое — озера, горы, тайга.

Иногда неподалеку рвались снаряды. Гитлеровцы периодически обстреливали перекресток дороги юго-западнее нашего КП. Попадая в стволы огромных сосен, снаряды ломали их, по лесу разносился страшный гул. К счастью, артиллерийский обстрел на этот раз никаких бед не принес.

На другой день недалеко от штаба дивизии состоялось вручение привезенного гостями Красного знамени. Его из рук главы тувинской делегации принял комдив полковник С. Т. Гладышев и вручил мне, поскольку наш артполк считался в дивизии передовым.

С радостным волнением принимал я расшитое шелком знамя. На его багряном полотнище светились золотом слова: «От тувинского народа героической Красной Армии». Ниже их на фоне национального орнамента — герб Тувы со скачущим всадником. С развернутым знаменем прошли мы торжественным маршем перед членами делегации и нашим командованием. Знамя сопровождал почетный караул из лучших бойцов полка. С шашками наголо ассистентами при знаменосце шли самые боевые командиры батарей — Смирнов и Нитченко. В тот же день лучшим воинам соединения тувинские друзья преподнесли подарки.

Лет через пять после войны раскрыл я журнал «Огонек» и увидел на одном из снимков знакомое лицо. Да это же товарищ Тока! Небольшая корреспонденция рассказывала о его литературной деятельности. Вспомнил, что есть у меня несколько любительских фотокарточек, запечатлевших тувинскую делегацию во время ее пребывания у нас в полку. Никто из тувинцев их не видел: карточки проявили после отъезда делегации. Подобрал комплект и послал в Туву. Вскоре пришел ответ.

«Тов. Великолепов, — писал Салчак Тока, — Ваше письмо и фотокарточки так меня обрадовали, что это даже трудно выразить словами… Тогда мы были на передовых позициях Западного фронта как представители дружественной республики. А теперь пишу эти строки из Москвы, куда депутатом тувинского народа прибыл на сессию Верховного Совета СССР…»[5].

Удивительное дело! Полк-то наш был каплей в море людей, ставших во время войны солдатами. Но с годами не затерялась капля в людском океане, не забылась. Что-то дорогое, связанное с нею, нет-нет да напомнят журнал, газета, книга. Недавно беру в руки книжку «Под гвардейским знаменем». Автор — И. Дженалаев. С первых страниц убеждаюсь — это наш Дженалаев. Наводчик орудия 1-й батареи. Из боевого расчета, который официально, по приказу, именовался «снайперским расчетом». Я вручал Ибрагиму Дженалаеву его первую награду — медаль «За отвагу». Он был у нас групкомсоргом взвода, парторгом 1-й батареи, парторгом дивизиона. Книгу «Под гвардейским знаменем» И. К. Дженалаев написал, будучи секретарем Актюбинского обкома КПСС.

Как-то приезжаю в Ленинград. Что там сегодня в «Ленинградской правде»? На видном месте — большой очерк об участнике героического боя на Бородинском поле в октябре 1941 года В. А. Выборнове. Наш Выборнов! Василий Алексеевич. Сначала — комиссар дивизиона, а затем и сменивший А. К. Чеканова комиссар полка.

Выступал по радио или телевидению поэт Сергей Васильев — опять же вспоминал полк:

По-моему, точно уловил поэт и впечатляюще передал, что это такое — стрельба по танкам противника прямой наводкой. Приведенные строки в нашем полку рождались. Сергей Васильев приезжал к нам как раз в то время, о котором сейчас рассказываю, — в апреле сорок второго, в канун праздника…

Первый военный майский праздник памятен прежде всего приказом № 130 Народного комиссара обороны СССР И. В. Сталина.

«Мы ведем войну Отечественную, — гласил приказ, — освободительную, справедливую. У нас нет таких целей, чтобы захватить чужие страны, покорить чужие народы. Наша цель ясна и благородна. Мы хотим освободить нашу советскую землю от немецко-фашистских мерзавцев.

…У Красной Армии есть все необходимое, чтобы осуществить эту возвышенную цель. Не хватает только одного — умения полностью использовать против врага ту первоклассную технику, которую поставляет ей наша Родина».

Да, хоть и учились мы во фронтовых условиях, непрерывно учились, все ж этого было недостаточно. Приказ требовал от нас владеть своим оружием в совершенстве, «стать мастерами своего дела и научиться, таким образом, бить врага наверняка».

Не преувеличу, если скажу, не только сознанием — сердцем каждого фронтовика был принят этот приказ.

Где-то в начале второй половины мая заглянул к нам начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Яков Иванович Ефимов, чтобы в подразделениях побывать, с людьми потолковать. Мы с Чекановым вызвались сопровождать начподива, только он сказал:

— Так ведь при вас о чем ни спроси красноармейца, он сначала на командира и комиссара полка поглядит, чтобы угадать желательный им ответ. Занимайтесь-ка своими делами, мы вот с вашим «комсомольским богом» отправимся.

Полковым «комсомольским богом» был у нас Петр Цуканов, в недалеком прошлом военный фельдшер, лично вынесший с поля боя более ста раненых бойцов. Политработники подметили в нем талант вожака молодежи, и Цуканов возглавил комсомольскую организацию части. Отважный и вездесущий, очень скоро стал он всеобщим любимцем, всюду его знали и ждали.

— Это даже хорошо, что Цуканов пошел, — заметил Чеканов. — Увидит начальство настоящую близость политработника к людям.

Начподив вновь появился на КП полка только к вечеру.

— Общее впечатление хорошее, — были его первые слова. — Люди знают приказ товарища Сталина, понимают, какой важный рубеж им доверен. Но почему у вас столько времени не проводилось полкового комсомольского собрания? Явное упущение, товарищи, непорядок!

Справедливое замечание. Прежде раскиданность подразделений артполка по разным участкам обороны дивизии, да и вся обстановка в той же «бутыли» и на правом фланге нашей армии, не позволяла собрать в одном месте всех комсомольцев полка: по батареям проходили их собрания. Мы к этому привыкли, считали вполне нормальным. Но теперь-то совсем другие возможности. И ведь напоминал нам с комиссаром Цуканов о полковом собрании, так нет, дождались замечания начподива. Признаться, до сих пор подозреваю, что «комсомольский бог» сам же и выхлопотал для нас то замечание. Молодец!

Непорядок надо устранять. Я взялся подготовить доклад о задачах комсомольцев, вытекающих из приказа № 130 Народного комиссара обороны, и дня через два пригласил Чеканова, Цуканова и секретаря партбюро полка политрука С. П. Ходосевича, чтобы познакомить их с наметками доклада. Думал, им понравится, да не тут-то было!

— Не вырисовывается пока доклад, — вздохнул Чеканов. — Это, Николай Николаевич, больше командирский инструктаж, чем доклад. «Необходимо», «требуется», «должны». Все в духе приказа, а приказы, как известно, не обсуждаются. Мы же заинтересованы, чтобы разговорилась молодежь, что-то свое предложила. А для этого надо вопросы перед ней ставить, советоваться с нею. По-настоящему советоваться, а не с высот наших.

Несколько обескураженный, смотрю на Ходосевича, Цуканова и вижу, они сполна разделяют мнение комиссара. Но ведь я уже не раз выступал с докладами такого рода на заседании партбюро, на партийном собрании, и получалось удачно, все собравшиеся тому свидетели…

Словно угадав мои мысли, Ходосевич проговорил:

— Да, доклад для молодежи подготовить труднее, чем для коммунистов. Это уж точно!

— Мы вам, товарищ подполковник, примеры подберем, что до сердца дойдут, — протянул мне по-братски руку помощи «комсомольский бог». — Есть такие примеры!

— Примеры-то есть! — продолжил секретарь партбюро. — Но вот какая штука получается. Когда к самому высокому боевому мастерству и мужеству будете призывать, как тут не вспомнить нашего Федора Чихмана…

Федор Чихман выбыл из полка задолго до моего вступления в должность, но я знал о подвиге этого комсомольца. В разгар боя на Бородинском поле — на том месте, где когда-то стояла историческая батарея Раевского, — наводчик Чихман остался у орудия один. Но бой продолжал, поскольку знал и умел выполнять обязанности любого из номеров расчета. Он поразил еще три танка, когда осколком вражеского снаряда ему оторвало правую руку. Богатырь устоял на ногах, левой рукой дернул боевой шнур затвора, и четвертый фашистский танк замер, задымился в нескольких метрах от неприступного орудия.

— Конечно же скажу о Федоре Чихмане!

— Вы не дослушали. Ясное дело, скажете! Но я про другое. Вот спросит какой-нибудь комсомолец докладчика: «А как надо воевать, чтобы заслужить орден?» Вполне могут спросить. Молодежи свойственно стремление отличиться. Она, можно сказать, требует такой возможности, Вон писарь финчасти забастовал: посылайте на батарею, здесь, мол, у чернильницы даже медали не заработаешь.

— Ответим на такой вопрос. Не сложно.

— То-то и оно, что сложно, товарищ подполковник!

Комсомолец Чихман уехал домой в Благовещенск без награды.

— Как без награды? — удивившись, глянул я на Чеканова.

— Да, тут неладно получилось, — нахмурился комиссар. — Сверху не подсказали, сами не решились. Вроде бы неуместно, отступая, наградные реляции составлять. Я не только Чихмана имею в виду. Многие у нас достойны наград — насмерть стояли! «Правда» про них, как про героев, писала…

Тут же решили, что командиры подразделений, партийное и комсомольское бюро представят нам с комиссаром список, характеристики людей, достойных орденов, медалей, и наградные листы на них будут оформлены немедленно. На комсомольском собрании про каждого скажем, за что представлен к награде. Договорились, что о самых лучших, в совершенстве знающих дело артиллеристах напишем в дивизионную газету «Ворошиловец». Договорились, что будем всячески популяризировать опыт мастеров обучения, воспитания молодых красноармейцев.

Свой доклад я составил заново. Не стану в деталях описывать комсомольского собрания: подзабылись детали, невозможно вспомнить фамилии всех выступивших. Но и теперь, словно в кино, вижу фрагменты того собрания — боевого, задорного. Вот выступает ефрейтор-украинец с лукавинкой в черных очах и примерно так критикует кого-то из своих земляков:

— От, поверьте, куркульский подход у нашего Михайлы к смазке снарядов. Жадно смазку кладет, как мед на булку, когда в гостях сидишь. Одна грязища от такой смазки! Тоненько надо, а перед стрельбой насухо протереть. Не смотри, что гаубичный снаряд здоровенна бандура, с ним, как с малым дитем, надо. Полежит на голой земле — простудится, отсыреет — верный недолет. И на солнце перегреется — тоже плохо. Одним словом, меткий огонь с ухода за снарядом начинается…

Совсем другого типа выступление артиллериста-комсомольца. Он говорит без улыбки, без шуток-прибауток, но и его слушают внимательно, согласно кивают.

— Вон сколько колючей проволоки немец в лесу оставил. Почему бы не пустить ее на дополнительные линии связи? Она прочнее обычного телефонного кабеля.

И лазутчик вражеский если проберется, не станет резать ее, не подумает, что по ней связь идет…

Отличным продолжением собрания был концерт художественной самодеятельности. Настоящий концерт! Лейтенант Балицкий с 4-й батареи спел арию Ленского и повторил выступление после бурных аплодисментов. Но помню уже, кто читал отрывки из поэмы Сергея Васильева «Москва за нами» про наш полк, нашу дивизию, наших героев.

В заключение концерта все собравшиеся спели хором «Идет война народная, священная война!».

Вот не знали мы в тот день, что завтра, 25 мая 1942 года, газеты опубликуют:

«За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразованы:

1) 32-я стрелковая дивизия — в 29-ю Гвардейскую стрелковую дивизию — командир дивизии полковник Гладышев С. Т.».

Итак — гвардейцы. А с них спрос особый…

Противник не раз пытался прощупать крепость нашей обороны. Вечером 27 июня рота гитлеровцев двинулась из Калягина лощиной вдоль ручья в нашу сторону. Обнаружив врага, 2-й дивизион открыл огонь, и противник, неся потери, поспешно отошел назад. Мы усилили наблюдение, на огневых позициях в готовности дежурили орудийные расчеты. Я тоже не уходил с НП на опушке леска близ магистрали Москва — Минск. Примерно в час ночи заговорила немецкая артиллерия. Огонь в основном велся по южной части рощи, что восточнее Крутиц. Эта роща у нас именовалась Центральной. Через час противник силою до батальона из района Крутиц перешел в наступление вдоль шоссе. Но мы были начеку — сосредоточенный огонь батарей обрушился на врага. Светлая ночь позволяла вести в какой-то мере прицельный огонь. Однако до роты фашистских автоматчиков все же ворвалось в южную часть Центральной, там завязался ожесточенный ночной бой.

На рассвете мы увидели дым, полосою распространившийся по фронту метров на семьсот: противник маскировал наступление. Дымовая завеса тянулась от Калягина на север и закрывала ту самую лощину вдоль ручья, где вечером гитлеровцы начинали движение в нашу сторону. 2-й дивизион немедленно сосредоточил огонь на лощине. При поддержке артиллеристов три роты 87-го гвардейского стрелкового полка перешли в контратаку, и к 5 часам утра наш передний край был полностью восстановлен. До двухсот солдат и офицеров потерял тогда убитыми противник. Примерно так же кончались и другие его попытки проверить крепость нашей обороны.

Июль запомнился особого рода демонстрационными действиями в целях дезориентации врага. Это тоже была и боевая работа, и учеба: в широких масштабах учились военной хитрости, умению ввести врага в заблуждение. Приказом по дивизии разъяснялось, что мы должны приучить гитлеровцев к шуму наших моторов, перегруппировкам, внезапным артналетам и т. д. Сначала противник будет всякий раз настораживаться, ожидая наступления. Потом привыкнет, поймет, что это лишь затянувшаяся демонстрация подготовки прорыва его обороны. А дальше — попробуй отличи демонстрацию от действительной угрозы наступления!

По указанию начальника артиллерии дивизии подполковника А. С. Битюцкого мы в полку спланировали работу кочующих орудий, взводов и отдельных батарей, чтобы ввести противника в заблуждение относительно расположения и количества наших артиллерийских средств. Для этого кочующие орудия поочередно, согласно графику, занимали на короткое время специально подготовленные ложные огневые позиции и вели огонь по какой-либо цели, имея для стрельбы заранее подготовленные данные. В графике точно указывалось время, маршрут, орудия, места позиций и номера целей, по которым следует вести огонь. Ложные позиции выбирались, оборудовались, маскировались по тем же требованиям, что и основные. На них рылись площадки для орудий, ровики для расчетов. Только орудия-то были деревянные.

Располагались ложные ОП и НП на таком удалении от действительных, чтобы при ведении по ним огня противник из-за неточности не задел ничего настоящего.

На огонь кочующих орудий немецкие батареи отвечали быстро. Как-то я со своим адъютантом старшим сержантом Павлом Мелузовым поехал верхом по следам кочующей 122-миллиметровой гаубицы. Едва наше орудие отстрелялось и ушло с ложной позиции, как на ней, кроша деревянные макеты орудий, стали рваться тяжелые снаряды. Мы со стороны наблюдали за разрывами и, очень довольные, обсуждали, что же надо еще сделать, чтобы больше вот так впустую расходовал противник свои боеприпасы.

— А чего бы Суворов еще придумал? — деловито размышляет вслух Павел Мелузов. — На ложных НП надо стеклышки повесить на нитках прочных. Пусть себе покачиваются на ветерке да поблескивают, как оптика. Выманить десяток снарядов на стекляшку — по-суворовски будет!

Он у меня «историк» — Павел Кириллович. Нет конца его вопросам о Суворове, Кутузове, Петре Первом.

— В другой раз о полководцах. А сейчас завернем на первую. Пока я буду обходить орудия, ты по землянкам пройди, посмотри, как сохраняется личное оружие, какой там вообще порядок.

Грешен, единственную у нас на конной тяге 1-ю батарею посещаю чаще, чем другие батареи. Я и теперь, как в далекой кавалерийской молодости, люблю лошадей, радуюсь, что батарейцы берегут их по-настоящему. Конюшню в землю опустили, прикрыли толстыми бревнами. Знаю, такая забота от младшего лейтенанта П. Л. Дорошкина идет — командира первого взвода. Он до войны кадровым сверхсрочником служил в артиллерии. Встречи с Дорошкиным всегда радовали. Кстати сказать, это он, младший лейтенант Дорошкин, первым открыл в молодом красноармейце Ибрагиме Дженалаеве талант будущего крупного руководителя. Так и сказал, характеризуя бойцов из пополнения:

— Красноармеец Дженалаев. Сообразительный. При обстрелах не теряется. Наводку орудия осваивает хорошо. До армии был учитель, после войны, коли живым останется, будет большим директором. Организаторский талант у него и слово ясное.

Дорога к первой батарее извивается среди высоких золотистых сосен. Едем шагом, вдыхая полной грудью аромат леса. Мелузов очень красив в седле. Из Башкирии он, а там, кто из сельской местности, все всадники прирожденные.

Старший на огневой позиции, Дорошкин встречает меня так, будто кто-то предупредил его о приезде командира полка. Вид прямо-таки щегольской, насколько это возможно в окопных условиях. Четко докладывает о состоянии батареи: все-де в полном порядке, расчеты сейчас у орудий, тренируемся, поскольку новичков много, выполняем приказ № 130 Народного комиссара обороны.

Я не усмотрел бы непорядка и в том, что батарейцы отдыхают: большую часть минувшей ночи они провели в готовности к немедленному открытию огня. Но все расчеты были у орудий, тренировались.

Обошел пушки, поговорил с бойцами, осмотрел места хранения снарядов. Прошел с Дорошкиным к батарейной кухне — везде был образцовый порядок. Мелузов тоже не сделал замечаний: в землянках чисто, личное оружие содержится хорошо.

— Внешний вид у нас бывает не того, — вздыхая, произносит Мелузов, когда мы уже отъезжаем от 1-й. — Один Дорошкин выглядит как положено. А многие чумазы, ровно машинисты на паровозе. А ведь скоро гвардейские значки вручать будут…

Да, трудновато артиллеристам сохранять свежесть обмундирования. Все время в земле — в окопах, траншеях. С металлом, со смазочными материалами. Зимою вообще на чертей похожи были. Маскхалаты мигом теряли свою складскую белизну. Шинели постепенно пропитывались машинным маслом. А наши многострадальные солдатские валенки? Они мокли, сушились, опять мокли и вновь прожаривались у раскаленных железных печек в землянках. Летом много легче. Но выцвело уже от солнца и стирок обмундирование. Впрочем, и выцветшее, что у бывалых артиллеристов, оно сидит на них отлично, вид вполне гвардейский. А молодые из пополнения, хоть и во всем новом, не очень-то опрятно выглядят. Давно убежден: только вместе со всем другим солдатским опытом приходит и умение ладно носить военную форму. Однако прав Мелузов: коль стали гвардейцами, надо больше внимания уделять и внешнему виду артиллеристов. Сегодня же с Цукановым поговорю…

Мелузов обиженно смолкает, раз я не поддерживаю начатый разговор. А мне хочется вернуться на батарею. Не по себе оттого, что уехал, не проверив готовности к открытию огня. Поскольку расчеты были у орудий, такая проверка не имела смысла. Теперь же Дорошкин, довольный тем, что в хорошем свете предстала батарея перед полковым командиром, наверняка дал людям отдых. Жаль его нарушать, да интересы дела требуют.

Описав по лесу круг, с другой стороны широкой рысью выскакиваю на позицию. Так и есть, в землянках расчеты. Но Дорошкин тут как тут. Командую:

— К бою! СО-сто семь, батареей, один снаряд…

Такая команда требовала изготовиться к сосредоточенному огню по опорному пункту противника у деревни Калягино.

Прошли какие-то секунды, и от орудий донеслось: «Готово!», «Готово!»…

— Стой! Расчеты в укрытия!

Сойдя с коня, велю Дорошкину по очереди вызывать к орудиям командира и наводчика. При них тщательно проверяем все установки и наводку. Ошибок нет!

— Спасибо, товарищ Дорошкин! Сегодня больше к вам возвращаться не буду!

— Приезжайте, товарищ гвардии подполковник, мы всегда рады, — довольно улыбается старший на позиции, счастливый тем, что и коварный экзамен выдержан с честью.

Меткий огонь по врагу, хорошее комсомольское собрание, интенсивный обстрел противником ложных позиций, результаты таких вот, как сегодня, проверок составляют радости жизни командира полка. Но и печалей у нашего брата хватает. Особенно горько, когда гибнут люди, а без этого на войне не бывает. Мы тоже несем потери. Восемь человек должны обслуживать гаубицу, у нас же ни у одной не работают более пятерых. Почти не осталось в полку командиров огневых взводов, которые бы окончили артиллерийские училища. Кто на вышестоящую должность назначен, кто в госпиталь отправлен. Их заменяют сержанты. А ведь именно взвод — самый главный «учебный класс». И диву даешься, как это справляются со своими преподавательскими обязанностями наши выдвиженцы с образованием пять — семь классов. Вопросы, на которые преподаватели в училищах тратили много часов, фронтовой взводный разъясняет за одно короткое занятие. Правда, на пальцах разъясняет, ибо разобрать орудие нельзя, не та обстановка, а учебных плакатов почти нет. За изготовление по-настоящему хорошего наглядного пособия, раскрывающего нутро сложной матчасти, поощряю, как и за сметку в бою. Умение обучать молодых солдат отмечаю наравне с огневым мастерством. И функционирует полковая «академия» — кузница кадров. Из вчерашних школьников в минимальный срок готовим артиллеристов. Незаметно для себя растут, совершенствуются и наши «киты» — командиры подразделений, прошедшие сквозь множество боев.

Вот поступил на вооружение новый для нас осветительный снаряд. Сразу же — показная стрельба. Поручаю ее командиру 2-го дивизиона капитану И. Куропятникову. Гордый, он сделает все, но не упустит возможности отличиться.

В назначенную ночь командиры подразделений собираются на 4-й батарее, которой командует старший лейтенант Д. Смирнов. Командир дивизиона коротко объясняет, что стрельба будет вестись по заранее разведанному дзоту. Над ним и надо сначала подвесить на парашютике звездку из специального состава. Она будет гореть минуту, хорошо освещая круг местности диаметром до километра. За эту минуту…

За эту минуту Смирнов успел выполнить пристрелку и перешел на разрушение. С большим удовольствием наблюдали мы прямое попадание в цель.

Совершенствуя материальную базу нашей «академии», мы даже собственный полигон оборудовали у станции Дровнино. Он был необходим для тренировки молодых артиллеристов в стрельбе прямой наводкой по движущейся цели. В назначенный час расчет с орудием прибывал в указанное ему место, оборудовал позицию, вел наблюдение в «танкоопасном» направлении. И через какое-то время «танк» появлялся, будто настоящий, хоть и был он из фанеры и бревен. Невидимый трос тянулся от мишени на блок и далее в сторону, к трактору, спрятанному за кустами на безопасном расстоянии. Конечно, маневренность мишени была ограничена прямой линией, но все равно тренировка проходила интересно, требовала от орудийного расчета собранности, быстроты действий. При точном выстреле «танк» разлетался в щепы, мишень приходилось восстанавливать. Канители с ней было немало! Но хлопоты себя оправдывали. Расчет, разбивший мишень, обретал веру в свою обученность, происходил некий, очень необходимый психологический сдвиг. Он закреплялся, когда молодой солдат разглядывал фотоснимки укрощенных орудиями нашего полка гитлеровских танков и слушал рассказы тех, кто в октябре сорок первого не дрогнул перед бронированными машинами врага. Так достигалось единство обучения и воспитания.

20 июля дивизия отмечала свое двадцатилетие. Одна из старейших в Красной Армии, она была сформирована в 1922 году из полков, прославившихся в гражданскую войну. Из тех полков, что отбили у Колчака Златоуст, Омск, Новосибирск, а потом, переброшенные с Восточного фронта на Западный, громили интервентов под Радомиром, очищали от них Минск. В 1938 году дивизия была удостоена ордена Красного Знамени за бои с японскими самураями у озера Хасан. За период январского наступления, отбрасывая гитлеровцев от Москвы, она освободила более 200 населенных пунктов, истребила свыше 6000 фашистских оккупантов.

К двадцатилетнему юбилею дивизии было приурочено вручение ей гвардейского Знамени.

Замер по команде строй из представителей всех частей 29-й гвардейской, Краснознаменной. Командир дивизии полковник С. Т. Гладышев принимает из рук командарма генерал-лейтенанта И. И. Федюнинского алое знамя, на котором шелком вышит портрет Ильича.

Полковник Гладышев, став на колено, целует знамя и произносит гвардейскую клятву, мы вслед за ним повторяем ее проникновенные, ко многому обязывающие слова.

Это не забудется. Я до сих пор храню как дорогую реликвию вышедшую в тот день дивизионную многотиражную газету «Ворошиловец», подписанную ответственным редактором А. М. Вахрушевым. Политрук Вахрушев, подозреваю, был неравнодушен к артиллеристам, часто приходил к нам на батареи. Наши заслуженные пушкари широко представлены в юбилейном номере газеты. Всматриваюсь в дорогие для меня лица на фотоснимках. Вот он, лихой и умелый Куропятников, вот застенчивый на собраниях и одержимый в бою командир взвода 1-й батареи лейтенант Полянин. И сегодня волнует опубликованная в «Ворошиловце» его заметка. «Впереди, — писал Н. Полянин, — большой и нелегкий путь, но мы пройдем его с честью. Я клянусь биться с врагом, не щадя своей жизни, биться, как подобает гвардейцу».

«Как подобает гвардейцу»! Три слова стали мерой для определения сути всех наших дел, поступков, порывов души. Отличная мера. Простая и ясная: ведь сразу видно, подобает или не подобает гвардейцу поступать так, как поступил ты. Расхвастался, небрежно отдал честь военнослужащему, у которого нет гвардейского значка, — не подобает! Помог товарищу, подметил слабину, что-то придумал для укрепления обороны — подобает!

Многообразно проявлялась она — гвардейская забота о непрерывном совершенствовании оборонительного рубежа. Не помню уже, кто первый начал устраивать НП в виде колодцев, сложенных из толстых бревен. Хорошо! Такой НП противник мог разрушить только прямым попаданием.

— Хорошо, но низковато, — заметил, ознакомившись с «колодцем», капитан В. Васецкий, командир 5-й батареи. — Все-таки НП высоты требует.

Как-то я отправился к Васецкому, чья батарея действовала на правом фланге дивизии. Там был густой лес. Имея передовой наблюдательный пункт на его опушке, капитан свой основной НП устроил на высокой сосне. В ствол сосны были вбиты колышки, образуя подобие лестницы. Рядом свисал канат.

— На тот случай, — пояснил Васецкий, — когда немец бризантной гранатой стреляет, лес прощупывает. Вот тогда за веревку — и вниз. Секунда — и на земле!

Захотелось понаблюдать за противником с этого «высотного» НП. Взобрался на дерево. Там, ухватившись за ствол и слушая пояснения разведчика о засеченных целях, припал к окулярам стереотрубы — оборона противника просматривалась далеко. Но ветер качал верхушку дерева, и минут через пятнадцать, почувствовав головокружение, я стал спускаться вниз. Это оказалось кстати. Послышались отдаленные выстрелы, и вскоре над лесом начали рваться бризантные гранаты. Множество осколков, разлетаясь с резким свистом, секли зеленую листву деревьев. Я невольно взглянул наверх, где остался разведчик. А он, ухватившись за веревку, мигом очутился на земле. Но тут же спохватился: на сосне осталась стереотруба, которую могут повредить осколки! Разведчик снова взобрался на дерево, снял со штыря прибор и с ним ловко спустился вниз. Гитлеровцы продолжали обстрел, и мы укрылись в вырытой неподалеку землянке.

— А здорово овладели вы подъемом и спуском, прямо как в цирке!

— А как же, — ответил капитан, — сколько раз днем и ночью приходится проделывать это, вот и натренировались.

— Все ж опасный у вас НП.

— Кто теперь думает об опасности! Рассказали бы, как вообще складывается на фронтах обстановка. Небось побольше нашего знаете….

— Нет, товарищ Васецкий, какими-то особыми сведениями не располагаю. Но и без них ясно: обстановка усложняется…

В конце июля гитлеровцы форсировали Дон и развернули наступление на Сталинград. Под угрозою — Кавказ. Преимущество в силах и средствах на стороне врага…

Вот какие тревожные новости поступали к нам с других фронтов. Вот в какой обстановке был доведен до нас приказ № 227 Народного комиссара обороны — документ большой впечатляющей силы. Приказ строжайше требовал: «Ни шагу назад!.. Упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории…»

Все командиры, политработники, все красноармейцы обязывались личной подписью засвидетельствовать, что они знают приказ и будут выполнять его, не щадя жизни. Нет, не было это лишним — личная подпись каждого! Хватит, товарищ, при неудачах осуждать штабы, искать причины отступления в чем угодно, только не в себе самом. Только не в том, что ты лично поторопился сделать шаг назад, когда можно было продержаться еще. Если бы все держались так, как тот же Федор Чихман из Благовещенска, если бы каждый уничтожил хоть одного оккупанта до того, как фашист выстрелил в пятерых, что осталось бы к сегодняшнему дню от гитлеровской армии? Конечно, не все зависит от каждого в отдельности командира, политработника, красноармейца. Но многое. Очень многое! Вот и распишись в том, что понимаешь это.

Приказ № 227 Народного комиссара обороны всколыхнул полк. Возросли стойкость, решимость выстоять перед любым натиском. Не у нас, на Западном фронте, разворачивались в те дни и последующие месяцы сорок второго года главные события войны, однако и мы брали на вооружение упорство сталинградцев и защитников Кавказа. Расскажу лишь один из многих случаев.

Ненастной ночью две группы гитлеровцев общей численностью до 150 человек скрытно подошли к опушке леса, где оборонялась 8-я рота 93-го гвардейского стрелкового полка. Перед броском фашистов в атаку над нашей позицией разорвалось несколько вражеских осветительных снарядов, чтобы атакующие могли сориентироваться. Но снаряды осветили и гитлеровцев. Сержант П. Сорокин открыл по ним огонь из ручного пулемета.

Я уже рассказывал, что на НП командиров батальонов и рот для обеспечения взаимодействия обязательно дежурил и командир из поддерживающего артиллерийского подразделения. В ту ночь рядом с командиром 8-й роты капитаном П. Баженовым находился заместитель командира 5-й батареи старший лейтенант А. Ф. Баранников. Он успел вызвать НЗО, который преградил путь одной группе гитлеровцев. Но в это время другая группа ворвалась в траншею 1-го взвода. Командир роты с дежурным отделением и со всеми, кто оказался под рукой, бросился на помощь 1-му взводу. Завязался жестокий рукопашный бой наших стрелков с гитлеровцами, которых было вчетверо больше. Анатолий Баранников тоже кинулся туда, поскольку связь с батареей прервалась: телефонный кабель был проложен в траншее, и гитлеровцы сразу же вывели его из строя.

— В блиндаж! — крикнул подбегающему Баранникову командир роты. — В мой блиндаж! Оттуда к вам колючка протянута. Огонь по траншее! Их, гадов, здесь больше, чем нас. Вызываем огонь на себя!

Вот и пригодилась «колючая связь», о которой говорили на комсомольском собрании. По этой запасной линии связи и скомандовал Баранников дать огонь по траншее 1-го взвода 8-й роты.

— Сейчас дадим, — ответили ему. — А сами-то вы где?

— Здесь же. И отсюда не уйдем. Огонь!

Фашисты были выбиты из траншеи и стали отходить. В том бою 8-я рота не сделала назад ни шагу!