Охота на Джека-потрошителя

Глава 6 Притон греха

Натаниэль был бледен как смерть, когда я вбежала в душную гостиную дяди.

Темно-зеленые и синие завитки на обоях должны были внушать ощущение покоя, но слабо успокаивали брата. Пот струйками стекал по его лбу, на крахмальном воротничке сорочки появилось мокрое пятно. Волосы его были растрепаны, взгляд выглядел диким; темные круги вокруг глаз портили обычно безупречный цвет лица. Брат всю ночь не спал, по-видимому, но жалкое состояние его волос встревожило меня больше всего.

Я подобрала юбки и бросилась к нему; мы столкнулись с ним на полпути через комнату, но я не обратила внимания на то, что косточки моего корсета больно впились в ребра. Он заключил меня в крепкие до боли объятия и уткнулся подбородком в шею, тяжело дыша.

– С тобой все в порядке, – прошептал он, словно обезумев. – Слава богу, с тобой все в порядке.

Я слегка отстранилась и посмотрела ему в глаза.

– Конечно, в порядке, Натаниэль. Почему ты решил, что это не так?

– Прости меня, сестра. Я только что узнал о втором убийстве и где оно произошло. Я знал, что не ты была жертвой, но не мог заглушить в себе дурное предчувствие, сжимавшее мое сердце, – он с трудом сглотнул. – Представь себе мою тревогу. Ведь здравое суждение никогда не было твоей сильной стороной. Я боялся, что тебя заманили в какое-нибудь кошмарное место. Этот день уже принес несчастье нашей семье. Я невольно опасался самого худшего.

– Почему ты раньше не подумал о том, что найдешь меня здесь? – спросила я, цепляясь за последние остатки терпения. Возмутительно, что приходится каждый раз сталкиваться с такими сомнениями. Если бы я была мужчиной, Натаниэль, несомненно, не обращался бы со мной так, будто я сама не в состоянии позаботиться о себе. – Ты знаешь, что я большую часть времени провожу с дядей. Ты ведь не мог бегать бесцельно по улицам весь день. И что такого ужасного принес этот день нашей семье?

Лицо Натаниэля исказилось от гнева.

– Действительно, почему это я так всполошился? Возможно, потому, что моя сестра не желает оставаться дома, как обычная, порядочная девушка!

От его слов у меня перехватило дыхание. Почему я должна быть либо смирной и порядочной, либо любознательной и скверной? Я порядочная девушка, даже если провожу свободное время, читая книги о научных теориях и вскрывая трупы.

Я выпрямилась и ткнула его пальцем в грудь.

– Почему, скажи мне, бога ради, я должна оставлять записку, которую может найти отец? Ты же знаешь, как он себя поведет, если обнаружит мой обман. Ты совсем обезумел, или это временный приступ помешательства? – я не дала ему ответить. – Слава богу, оно, по-видимому, поражает только сильный пол семейства Уодсвортов. Моя принадлежность к слабому женскому полу пока спасает меня от вашей жестокости. А что это за ерунда насчет сегодняшнего дня? Это как-то связано с отцом?

Боевое настроение покинуло брата так же быстро, как и нахлынуло. Он отступил назад и потер виски, чтобы снять напряжение.

– Не знаю, с чего начать, – внезапно он очень заинтересовался полом и уставился на него, избегая смотреть мне в глаза. – Отец… его не будет дома несколько недель.

– С ним все в порядке? – я прикоснулась к его локтю. – Натаниэль, пожалуйста, посмотри на меня.

– Я… – Натаниэль слегка выпрямился и посмотрел в мои встревоженные глаза. – Сегодня утром к нам заходил суперинтендант. Одри Роуз, то, что я собираюсь тебе рассказать, может сильно тебя встревожить, держи себя в руках.

Я закатила глаза.

– Уверяю тебя, я вполне способна выслушать то, что ты пришел мне сказать, брат. Единственное, что меня может встревожить, – это твои недомолвки, они нагнетают напряжение.

Кто-то у двери фыркнул, и мы с Натаниэлем оба резко повернулись к незваному гостю. Томас. Он прикрыл рот ладонью, но не стал скрывать, что трясется от смеха.

– Прошу вас, продолжайте, – проговорил он между приступами хохота. – Делайте вид, что меня здесь нет, если хотите. Это должно вам помочь.

– Разве обязательно вмешиваться в разговор других людей? – спросила я, и мне самой мой тон показался немного резковатым. – Вам больше нечего делать? Или вы просто тренируете свое умение быть как можно более нахальным и вызывать отвращение?

Улыбка Томаса не угасла, но юмор ушел из его глаз. Мне захотелось заползти в ближайшую могилу и спрятаться.

– Томас, я прошу прощения. Это было…

– Ваш дядя попросил меня посмотреть, что за шум доносится из этой комнаты. Он хотел убедиться, не убиваете ли вы друг друга на его любимом гигантском ковре, – Томас сделал паузу, поправляя манжеты; теперь его голос был холодным и далеким, как арктическая тундра. – Уверяю вас, юная мисс, я бы скорее дал вырвать себе ногти, один за другим, чем остался здесь еще хоть на миг нежеланным гостем.

Он бросил взгляд на Натаниэля.

– Расскажите ей о танцах вашего отца со Скотленд-Ярдом сегодня утром. Даю вам слово, она вполне в состоянии это выдержать.

Не прибавив ни слова, Томас кивнул и вышел из комнаты. Было ясно, что я его обидела, но у меня не было времени размышлять об этом. Я резко повернулась к Натаниэлю.

– Какое это имеет отношение к отцу?

Брат подошел к кушетке и сел.

– Очевидно, после завтрака отец пошел в Уайтчепел. Детективы-инспекторы прочесывали окрестности – из-за убийства и прочего – и обнаружили его в одном… заведении, не подобающем для посещения человеком его титула, – Натаниэль сглотнул. – Ему повезло, что заметивший его человек знал, кто он такой. Суперинтендант проводил отца домой и предложил ему уехать из города на несколько недель. Или по крайней мере до того, как он приведет в порядок свои… дела.

Я закрыла глаза; воображение мое двигалось огромными скачками. В Ист-Энде было всего несколько видов различных «заведений». Пабы, бордели и… опиумные притоны.

Я каким-то образом оказалась сидящей на маленьком диванчике рядом с Натаниэлем. Отец принимал лауданум – настойку опиума – каждый день после смерти мамы. Доктор заверил нас, что она поможет ему от бессонницы и других болезней, но, очевидно, она оказывала противоположное действие.

В моей голове мелькали картины – как он вытирает мокрый лоб, бродит по ночам по коридорам, как нарастает его паранойя. Я поверить не могла, что не связывала смену настроений отца и его поведение с действием его любимого тонизирующего лекарства.

Я принялась снимать ниточки с юбки.

– Как отец себя чувствует?

– Если говорить честно, он был не в состоянии что-либо обсуждать, когда я уходил, – ответил Натаниэль и смущенно заерзал. – Вместо меня отца в загородный дом повезет суперинтендант.

Я кивнула. Наш «загородный дом» представлял собой обширное поместье в Бате, оно называлось Торнбрайер. Оно было красивым и экстравагантным, как большинство собственности, которую унаследовал лорд Уодсворт. Идеальное место, где можно вернуть человеку… рассудок.

– Он проявил большую тактичность и готовность помочь, этот суперинтендант, – прибавил Натаниэль.

Я сжала губы. Вероятно, отец в прошлом платил этому полицейскому за молчание, и причина доброты суперинтенданта – надежда на дальнейшую прибыль.

– Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделала?

Натаниэль покачал головой.

– Суперинтендант Блэкберн, так его зовут, по-моему, собирал вещи отца вместе с новым камердинером и сказал, что мне следует заняться твоими поисками. Они выехали примерно час назад.

Я уставилась на брата. Отец уже уехал. Какой бы трудной он ни делал жизнь в доме, я не могла о нем не тревожиться. У меня вырвался глубокий вздох. Едва ли я могла позволить себе роскошь раздумывать о вещах, мне неподвластных, когда надо раскрывать убийства и исследовать трупы.

– С тобой все будет в порядке, если я уйду ненадолго? – спросила я, поднимаясь и отряхивая корсаж. – Мне действительно необходимо вернуться и помочь дяде, если дома ничего нельзя сделать.

Взгляд Натаниэля переместился на дверь, ведущую в лабораторию. Один бог знает, какие мысли проносились в его голове. По мнению брата, дядя был «в шаге от перехода во тьму», которую так любил изучать.

Вместо того чтобы затеять очередной спор, я сжала его ладони в своих руках и улыбнулась. Он немного смягчился, и я улыбнулась еще шире. Уроки тетушки Амелии о том, как можно убедить противоположный пол, все-таки пригодились. Мне нужно будет попробовать еще лучшую тактику с Томасом, если я надеюсь загладить свою вину за его оскорбленные чувства.

– Я вернусь домой к позднему ужину. Тогда мы сможем обсудить план лечения отца, – я отступила назад и позволила себе чуточку юмора в голосе. – Кроме того, тебе следует заняться своими волосами, брат. Они в полном беспорядке.

Казалось, Натаниэля раздирают противоречивые чувства: ему одновременно хочется рассмеяться, потребовать, чтобы я вернулась домой вместе с ним, и предоставить мне свободу, которой, как он понимал, я так сильно желаю.

В конце концов он опустил плечи.

– Я пришлю за тобой карету ровно в семь часов, никаких возражений. Пока отца не будет, я за все отвечаю – до приезда тетушки Амелии.

Несмотря на все происходящее, эта новость показалась мне довольно приятной.

Я умела справляться с тетушкой Амелией и ее уроками этикета. Ее утро всегда было занято поездками по магазинам, вторая половина дня – чаем и сплетнями, и она очень рано ложилась спать, заявляя о необходимости полноценного отдыха, чтобы сохранить красоту, но я-то знала, что в действительности она наслаждалась несколькими бокалами спиртного перед сном. Она будет уезжать из дома чаще, чем я. Свобода – великолепная вещь.

Несмотря на пагубное пристрастие отца, серийного убийцу, изувеченных женщин и потоки крови, мне удалось слегка улыбнуться.

– Вы рады, что вашего отца не будет дома.

Томас не задавал вопрос, он просто заявил мне о том, что я чувствую, с такой уверенностью, на которую никто не имеет права. Игнорируя его, я просматривала записи, которые дядя набросал рядом с каждой сценой преступления. Что-нибудь должно бросаться в глаза.

Если бы мне удалось обнаружить это до возвращения дяди из Скотленд-Ярда…

– У вас с ним плохие отношения, вероятно, уже несколько лет, – он помолчал, глядя на мои пальцы, которые теребили кольцо моей матери.

Это был бриллиант в форме груши – ее камень по дате рождения – и одна из немногих принадлежавших ей вещей, которые отец разрешил мне оставить у себя. Или, мне следует сказать, одна из немногих ее вещей, с которыми он смог расстаться. Отец отличался сентиментальностью.

Пока я росла, мне всегда хотелось, чтобы мой день рождения тоже был в апреле. Бриллианты служили воплощением того, какой я надеялась стать: красивой, но обладающей несравненной прочностью. В каком-то смысле я больше походила на «бриллиант Херкимера»[2], внешне напоминающий настоящий алмаз, но не совсем такой же.

Губы Томаса тронула грустная улыбка.

– А, понимаю. Вы с ним в плохих отношениях после смерти вашей матери, – его улыбка угасла, голос стал тише. – Скажите мне, вам было… трудно? Он просил вашего дядю вылечить ее с помощью науки?

Я встала так резко, что мой стул упал на пол с грохотом, способным разбудить мертвого, если бы таковой находился в лаборатории.

– Не говорите о том, о чем понятия не имеете!

Я сжала кулаки, чтобы сдержаться и не накинуться на него. Его маска равнодушия сменилась выражением искреннего сожаления. Через несколько секунд я спокойно спросила:

– Откуда вы узнали об этих интимных подробностях моей жизни? Вы расспрашивали дядю, специально, чтобы причинить мне боль?

– Мне кажется… вы должны понимать, как сильно… – Томас покачал головой. – В мои намерения не входило причинять вам боль. Я прошу прощения, мисс Уодсворт. Я подумал, что, возможно, я мог бы… – он пожал плечами и умолк, оставив меня в сомнениях насчет того, что он мог бы сделать, затронув такую ужасную тему.

Я глубоко вздохнула. Любопытство побеждало во мне гнев.

– Ладно. Я вас прощу на этот раз. – я подняла палец в ответ на надежду, отразившуюся на его лице. – Только если вы мне скажете правду, откуда вы это узнали.

– Думаю, с этим я справлюсь. Это было очень легко. – Он протащил стул вокруг стола и поставил его на том расстоянии от меня, которое в благовоспитанном обществе считается пристойным. – Вам просто нужно отточить ваши способности к дедукции, Уодсворт. Смотрите на очевидное и двигайтесь вперед от него. Большинство людей не обращает внимания на то, что находится у них прямо перед глазами. Они думают, что видят все, но часто видят лишь то, что хотят. Именно поэтому вы так долго не замечали пристрастия отца к опиуму.

Он похлопал себя по нагрудным карманам и по карманам штанов и нахмурился, когда его поиски оказались безрезультатными.

– Это сводится к математическим уравнениям и формулам. Если улика – это «у», а вопрос – «в», тогда чему равно «о», ответ на ваш вопрос? Просто смотрите на то, что у вас перед глазами, и сложите все вместе.

Я сдвинула брови.

– Вы говорите, что вычислили все это, просто наблюдая за мной? Простите, если мне в это очень трудно поверить. Нельзя применять математические формулы к людям, Кресуэлл. Не существует уравнения для человеческих эмоций, в них слишком много переменных.

– Это правда. У меня нет формулы, но я умею делать выводы из некоторых… эмоций, которые я чувствую вблизи от вас.

Его лицо снова осветила живая искра. Откинувшись назад, он скрестил руки на груди и ухмыльнулся при виде моего яркого румянца.

– Как бы то ни было, наверху, когда ваш брат сказал, что отца не будет дома, вы улыбнулись, потом сразу же нахмурились; это наводит на мысль, что вы скрываете свой восторг от того, что вас оставили в покое на несколько недель. Вы не хотите выглядеть бесчувственным чудовищем, особенно учитывая то, что ваш бедный отец болен.

– Как вы это увидели? – спросила я и прищурилась. – Вы в тот момент уже вышли из комнаты.

Томас не дал ответа на этот вопрос, но на его лице промелькнула усмешка и исчезла, поэтому я поняла, что он тогда меня услышал. Этот негодяй подслушивал.

– Далее, когда я упомянул о ваших плохих отношениях, – продолжал он, – вы бросили быстрый взгляд на то кольцо, которое рассеянно вертели вокруг пальца. Судя по стилю и размеру, я сделал вывод, что это изначально не ваше кольцо.

Он снова сделал паузу и еще раз проверил свои карманы. Я не имела ни малейшего представления, что он ищет, но его возбуждение росло. Он рывком вынул руки.

– Напрашивается вопрос: чье это было кольцо? Учитывая его несколько старомодный вид, нетрудно догадаться, что оно принадлежало женщине, по возрасту годящейся вам в матери, – произнес он. – Поскольку вы бродите по городу поздно ночью и проводите много времени в лаборатории, несложно прийти к выводу, что ваша мать умерла, а ваш отец не знает о вашем местонахождении.

Томас прикусил губу; казалось, он не знал, что сказать дальше. Теперь я поняла, как работает его мозг. Холодная отстраненность служила ему переключателем, он включал ее, когда обдумывал какую-то проблему. Я приготовилась к чему-то неприятному и махнула ему рукой:

– Продолжайте. Выкладывайте все.

Он пристально посмотрел мне в лицо, стараясь определить степень моей искренности.

– Какой отец не знает, где находится его дочь? Такой, у которого не самые лучшие отношения с вышеупомянутой дочерью, потому что он, вероятно, слишком поглощен своим горем или пагубным пристрастием, и его это не волнует.

Томас подался вперед, в его глазах зажглась заинтересованность, а может быть, даже уважение.

– Как могла такая юная женщина, как вы, увлечься этими мрачными событиями? Только став свидетельницей научного акта отчаяния, имеющего целью спасти жизнь. Где вы могли соприкоснуться с этим, вот что мне интересно?

Он нарочито обвел взглядом комнату, чтобы я лучше его поняла.

– Понимаете? Все ответы, которые я искал, были вполне очевидны. Я не знал до этого момента, что ваш дядя причастен к смерти… – его голос замер, он понял, что приближается к опасной теме. – В любом случае, вы просто должны знать, где искать ответы на ваши вопросы. Простая математическая формула, примененная к хомо сапиенс. И смотрите! Наука снова одерживает верх над природой. Не нужно никаких эмоций.

– Только вы ошибаетесь, – прошептала я, потрясенная уровнем его точности. – Без людей и природы нет науки.

– Я не совсем это имел в виду, Уодсворт. Я говорю о попытке разгадать загадку или раскрыть преступление. В этом эмоции не играют никакой роли. Они слишком беспорядочны и сложны, – он поставил локти на колени и смотрел прямо мне в глаза. – Но они полезны в других ситуациях, я полагаю. Например, я пока не придумал формулу для любви или романтики. Возможно, скоро я ее узнаю.

Я ахнула.

– Вы бы посмели высказывать такие непристойности, если бы здесь был мой дядя?

– А, вот он, – сказал Томас, подбирая с полу журнал и игнорируя мой последний вопрос. Я подняла свой стул и стала снова читать записи дяди.

По крайней мере я сделала вид, будто читаю. Я смотрела на Томаса до тех пор, пока у меня глаза не скосились к переносице, и пыталась найти какую-нибудь подсказку, чтобы узнать что-то о нем или о его семье. Единственный вывод, который я смогла сделать, заключался в том, что он смел и не испытывает никакого смущения, а его замечания граничат с непристойностью.

Не поднимая головы от своего журнала, он сказал:

– Значит, вам не удалось меня разгадать? Не волнуйтесь, у вас получится, когда потренируетесь. И да, – он насмешливо усмехнулся, не отрывая глаз от заметок, – завтра я по-прежнему буду вам нравиться, как бы вам сильно ни хотелось обратного. Я непредсказуем, а вы это обожаете. Точно так же, как я не в состоянии построить в своем могучем уме уравнение, где вы являетесь переменной, но все равно я от этого в восторге.

Все резкие ответы, которые я придумала, вылетели у меня из головы. Словно ощутив перемену настроения в комнате, он поднял взгляд. Если я ожидала, что Томас устыдится своей прямоты, я снова жестоко ошибалась. Он с вызовом смотрел на меня, высоко подняв брови.

Я была не из тех девушек, которые отступают, поэтому смотрела ему прямо в глаза. И сама бросала ему вызов. Для его игры во флирт нужны двое.

– Значит, вы совсем отказались от роли детектива? – в конце концов спросил он, указывая на запись в журнале дяди, сделанную почти за четыре месяца до первого убийства. – Мне кажется, я нашел тут нечто такое, что заслуживает пристального внимания.

От его близости у меня покалывало кожу, но я не отстранилась, а наклонилась и прочла:

«Жертва, Эмма Элизабет Смит, подверглась нападению двух, а возможно, и трех человек, если верить ее показаниям, в ранние утренние часы 3 апреля 1888 года. Она или не видела, или намеренно отказалась опознать преступника (преступников), ответственных за ужасную рану, которую они ей нанесли. Предмет (воткнутый в ее тело) стал причиной ее смерти днем позже, так как он проткнул ее брюшину».

Я быстро проглотила горькую желчь, которая поднялась к моему горлу. Третье апреля было днем рождения моей матери. Как ужасно, что нечто настолько отвратительное могло произойти в такой радостный день.

Брюшина, если память меня не подводит, – это стенка живота. Я понятия не имела, почему Томас решил, что это имеет какое-то отношение к нынешним убийствам, ведь явно то преступление совершил какой-то другой дикарь, бродивший по улицам Лондона. То убийство случилось в апреле, а наш Кожаный фартук начал свои жестокие нападения в августе.

Не успела я дать ему достойную отповедь, как он указал мне на самую чудовищную подробность из всех.

– Да, меня это сильно выбило из колеи в первый раз, Кресуэлл. Нет необходимости опять обсуждать весь этот ужас, если только вы не получаете извращенное удовольствие, глядя, как меня чуть ли не выворачивает, – я не смогла сдержаться и не подпустить яду в свой тон.

– Уберите из уравнения свои эмоции, Уодсворт. Если вас будут отвлекать такие пустяки, это вам не поможет в расследовании, – мягко произнес Томас, потом наклонился через разделяющее нас небольшое расстояние, словно ему хотелось прикоснуться к моим рукам, но тут же опомнился. – Считайте это просто деталью головоломки уникальной – хотя и отвратительной – формы.

Я хотела возразить, что эмоции – вовсе не пустяки, но его отстраненность во время расследования разжигала во мне любопытство. Если его метод работает, то может стать полезным переключателем, дающим возможность включать и выключать в себе эмоции по мере надобности.

Я снова прочла журнал, на этот раз стараясь сосредоточиться на отвратительных подробностях. Возможно, Томас и безумец, но он – гениальный безумец.

На поверхностный взгляд это преступление не походило ни на убийство мисс Николс, ни на убийство мисс Чапмен. Временна́я линия не совпадала. Эта женщина была еще жива, когда ее нашли. Ее органы не вырезали, и она не была брюнеткой.

Тем не менее оно вписывалось в нашу гипотезу о человеке, которого подстегивало желание избавить Ист-Энд от греха. Они была всего лишь жалкой проституткой, разносящей болезни, и не заслуживала права на жизнь.

Если бы я и так уже не превратила себя в неподвижную глыбу льда, уверена, что холод вонзил бы свои когти в мою спину.

Полицейские детективы ошибались. Мисс Николс не была первой жертвой нашего убийцы.

Первой была мисс Эмма Элизабет Смит.