Охота на газетную утку

* * *

Ровно в восемь тридцать в квартире Николая Васильевича Трубина заработал домофон.

— Николай Васильевич, машина подана! — раздался голос шофера Жени.

Трубин был уже одет. Он вышел на лестничную площадку. Возле лифта стояла незнакомая девушка — невысокая, симпатичная, с немного раскосыми глазами.

«Небось от Валеры уходит, — подумал Трубин с легкой завистью, — шалун Валерик, за сорок, а каждый день новые девушки. И не проводит ведь».

Легким кивком обозначив свою симпатию, вошел следом за красоткой в лифт. Она замялась, нажимая на кнопку, и лифт пошел не вниз, а вверх.

— Э, девушка, вы куда? — удивился Трубин. — Вы что-то не то нажали!

— Да что вы? — С милой улыбкой девица обернулась к нему и вдруг, с резким шипением выдохнув воздух, мгновенным неуследимым движением накинула на шею Николая Васильевича тонкий шелковый шнурок.

«Что за безобразие!» — хотел возмущенно крикнуть Трубин, но не смог, потому что в его гортани что-то противно хрустнуло, и невыносимая боль хлынула в горло, как расплавленный металл. Николай Васильевич пошатнулся, замахал руками. Глаза его вылезли из орбит, в лифте стало сразу удивительно темно, и все вокруг сделалось дымно-багровым. Потом в голове у него взорвался слепящий шар, и все кончилось.

Николай Васильевич Трубин сполз по стене и затих на полу лифта с широко открытыми выпученными глазами, в которых застыло выражение удивления и обиды.

Симпатичная девушка аккуратно сняла с шеи Трубина шнурок, убрала в карман своей куртки и вышла из лифта, который как раз остановился на четырнадцатом этаже.

Открыв дверь, она вышла с лестничной площадки на широкий балкон, пригнулась, чтобы ее не было видно снизу, и перебралась на соседний балкон. Через минуту девушка уже спускалась на лифте в соседнем подъезде, еще через минуту она вышла из подъезда, не привлекая к себе внимания, и быстрым деловым шагом направилась к остановке троллейбуса.

Шофер Женя подождал еще несколько минут — мало ли что может задержать босса — и наконец снова подошел к домофону.

Довольно долго ему никто не отвечал, потом из динамика послышался заспанный и недовольный голос Риммы Григорьевны, супруги Трубина, которая почти никогда не вставала раньше двенадцати.

— Как — где Николай Васильевич? — удивленно переспросила она. — Тебе лучше знать.

Разве он еще не ушел?

Пару раз окликнув мужа и даже сделав несколько шагов по бескрайней квартире, Римма Григорьевна вернулась к домофону и с еще большим недовольством повторила Жене, что дома босса нет.

Шофер забеспокоился, потому что по совместительству на него возлагалась и охрана Трубина. Открыв своим ключом дверь подъезда, он вошел внутрь и вызвал лифт, чтобы подняться на шестой этаж. Но когда лифт спустился и двери его открылись, ситуация прояснилась во всей своей отвратительной достоверности.

Женя не справился с задачей охраны шефа. Шеф с широко открытыми выпученными глазами сидел на полу лифта, и он был несомненно и стопроцентно мертв.

* * *

На экране телевизора девочки в разноцветных платьях кружились под музыку, держа в руках огромные искусственные цветы.

Я сидела на диване, закутавшись в плед, и тупо пялилась в экран. Было совершенно нечего делать, то есть я не представляла себе, что могу сделать в данной ситуации. Все, что могло случиться, уже случилось, и от меня больше ничего не зависит.

Вот именно, в этой истории от меня никогда ничего не зависело. Все, что произошло со мной за последнее время, случилось как бы помимо меня, без моего на то желания.

Мной манипулировали, мной управляли, причем так искусно, что я ничего не замечала.

Сама того не желая, я делала то, что от меня требовалось, и думала, что инициатива исходит от меня самой.

И все же, был ли момент в этой истории, когда я могла остановить ход событий или хотя бы направить их в другую сторону? Был ли момент, когда от моих поступков что-то зависело?

Я — человек глубоко реалистичный. Научную фантастику с детства терпеть не могу.

Все эти разговоры о том, что вот как было бы здорово и что вообще было бы, если бы можно было вернуться на две недели назад и в понедельник утром встать не с левой ноги, а с правой, по моему мнению, не стоят и выеденного яйца. Но я хочу понять, отчего я позволила собой управлять, кто я — безмозглая идиотка или просто жертва случайного стечения обстоятельств?

Итак, когда же все началось? Тогда ли, когда я вытащила письмо из нашего почтового ящика? Оно было адресовано мамуле, и обратным адресом был указан Зауральск. В Зауральске у нас с мамулей родственников нет, общих знакомых тоже, поэтому я бросила письмо в прихожей на столик с телефоном и больше про него не вспоминала. Что, если бы я тогда разорвала то письмо, не читая, и клочки пустила по ветру? Ничего бы не изменилось, потому что в наше время, когда почтовое ведомство работает из рук вон плохо, никто не станет доверять важную информацию простому письму.

Стало быть, началось все гораздо позже, когда вечером у нас в квартире раздался длинный междугородный звонок. Краем уха я разобрала мамулин голос, радостно кого-то приветствующий, и, поскольку не последовало ее окрика: «Александра, это тебя!», я спокойно продолжала заниматься своим делом.

Чтобы не возвращаться потом к второстепенным вопросам, сразу же скажу, что по профессии я журналист. По профессии, но не по призванию, считает моя мать, и я склонна с ней в этом согласиться. Так или иначе, чем-то нужно зарабатывать на жизнь, потому что живем мы с мамулей вдвоем, содержать нас некому: у мамули нет мужа уже, а у меня — еще. Но, как не устает она повторять, если я и дальше буду продолжать в том же духе, то вряд ли он (муж) у меня когда-нибудь вообще. будет.

Так что в тот вечер, когда звонили из Зауральска, я сидела в своей комнате за компьютером и писала статью, уж не помню на какую тему. Статью нужно было сдать к завтрашнему утру, поэтому я углубилась в работу с головой. Поэтому, как выяснилось гораздо позднее, я просто не расслышала мамулиного вопроса, не буду ли я против, если у нас в квартире поживет некоторое время ее старинный приятель из Зауральска? В гостинице для него слишком дорого, а у нас все-таки три комнаты, и живем в них только мы вдвоем, так что приятель никого не стеснит.

Когда я работаю, то разговариваю с мамулей, пользуясь методом Винни Пуха, то есть через равные промежутки времени вставляю в ее монолог попеременно две фразы: «Да-да, конечно» и «Нет-нет, ни в коем случае». Очевидно, подошла очередь «Да-да, конечно», потому что мамуля, услышав положительный ответ, тотчас же оставила меня в покое.

Скажу сразу, я пыталась пользоваться таким же методом не только тогда, когда работаю, потому что мамуля у меня, конечно, женщина неплохая, любит меня, но еще не потеряла надежду перевоспитать свою единственную дочь. Просто удивительно, как моя мать — женщина, обладающая завидной толикой здравого смысла, независимостью и упорством, а также всегда умевшая трезво оценивать свои и чужие силы, — может питать такие беспочвенные надежды. Скорее всего, ей просто стыдно признать свое поражение.

Предмет спора у нас в конечном итоге всегда один: это я, моя внешность, характер и образ жизни. Дело в том, что мы с мамулей не блещем красотой. Не подумайте, конечно, что на лице у меня или у мамули какое-нибудь жуткое родимое пятно, или нос загибается крючком, как у Бабы-Яги. От такого безобразия Бог миловал. И глаза у нас самого обычного размера, и нос не длиннее нормы, и рот не как у лягушки… Но в целом нельзя не признать, что внешность у нас с мамулей самая ординарная и невыразительная, ни один взгляд не остановится ни на лице, ни на фигуре. По рассказам мамули, она поняла это очень рано, чуть ли не в шестом классе школы. Она не стала расстраиваться и плакать по ночам в подушку, как сделали бы все остальные девчонки в ее возрасте. Нет, мамуля поразмыслила в одиночестве и сделала ставку на стиль.

«Я — женщина, которая сделала себя сама!» — любит повторять мамуля, она до сих пор следует принятому в шестом классе решению и очень гордится собой.

Действительно, одевается и причесывается она всегда с большим вкусом, хотя на взгляд некоторых — слишком экстравагантно. В этом отношении я — полная ей противоположность, совершенно не слежу за своим гардеробом и частенько даже забываю сделать макияж перед выходом на работу. Для мамули такое просто немыслимо, она даже мусор вынести на лестницу и то ненакрашенной не выйдет.

Надо сказать, что усилия мамули не пропали даром — не в отношении меня, а в отношении ее самой. Сейчас она работает на Ленфильме — преподает там на коммерческих курсах, учит глупеньких дочерей обеспеченных родителей, как одеваться, накладывать макияж и правильно выходить из иномарки, будучи одетой в мини-юбку.

Я же считаю, что уж если природа не посчитала нужным одарить человека красотой, то никакой экстравагантностью этого не заменишь. Мамуля возражает, что такая позиция выработалась у меня от лени, что мужчины не так падки на красоту, как заявляют об этом, и что если бы я приложила хоть немного сил.., в общем, это неинтересно.

Кажется, я отвлеклась от темы. Кстати, это один из моих недостатков — я жутко рассеянна, вечно все забываю и опаздываю на любую встречу. Кроме того, не могу сосредоточиться на главном, отвлекаюсь по пустякам, как и сейчас.

Так вот, я думаю, что случилось бы, если тогда на вопрос мамули, не против ли я, чтобы у нас пожил некоторое время ее приятель из Зауральска, я ответила бы: «Нет-нет, ни в коем случае». Думаю, что ничего бы не изменилось.

Мамуля бы стала убеждать меня, трясти за плечо, отвлекла наконец от компьютера, и результатом всего этого стала бы ненаписанная статья. А Петр Ильич все равно бы поселился у нас, мамуля бы меня уговорила.

После того звонка я снова все забыла и очень удивилась, когда как-то утром обнаружила мамулю на кухне. Она ставила тесто.

Как я говорила, мы очень похожи лицом, а также есть у нас некоторые общие внутренние качества. Например, лень. Я ленива, и не боюсь в этом признаться — такая уж уродилась. Но мамуля тоже ленива, так сказать, в быту, только она утверждает, что ей, как сугубо творческой натуре, невмоготу заниматься обыденными вещами — так она называет домашнее хозяйство. Подозреваю, что именно поэтому они в свое время расстались с моим отцом. Но это было очень давно, и мамуля не любит об этом вспоминать.

Так или иначе мамуля может загореться и испечь какой-нибудь немыслимый торт, сшить за один вечер весьма экстравагантную юбку или связать шарф дивного сочетания цветов, но изо дня в день готовить, мыть, убирать и стирать она не в состоянии. Я, как уже говорилось, могу себя заставить убирать только за собой, на обиход второго человека моей силы воли не хватит.

Мамуля быстро нашла выход, и в нашей квартире два раза в неделю стала появляться Анна Леопольдовна — весьма бодрая старуха, расторопная и деловая. Мамуля откопала ее в дебрях Ленфильма — старуха всю жизнь снималась в массовках. Так как в последнее время жизнь на Ленфильме не очень-то кипит, массовочных заработков явно не хватало, и старуха согласилась пойти в домработницы.

Нынче утром мамуля обреталась на кухне, на ней был кокетливый передничек в розовую клеточку, и руки по локоть в муке. , — Что случилось? — Я сонно вытаращилась на родительницу. — С чего это пироги?

— Как это — с чего? Сегодня приезжает Петр Ильич, надо же накормить человека с дороги как следует!

Увидев по моему лицу, что я понятия не имею ни о каком Петре Ильиче, мамуля не рассердилась, а принялась терпеливо объяснять, что сегодня во второй половине дня прилетает из Зауральска ее старинный приятель, они когда-то давно вместе учились в институте, близко дружили…

— Бывший поклонник? — на всякий случай осведомилась я.

— Ах, да что теперь об этом вспоминать! — отмахнулась мамуля. — Это было лет сто назад!

— Скажи Леопольдовне, чтобы ничего у меня на столе не трогала! — крикнула я перед тем, как закрыться в ванной.

— Александра! — Мамуля не дала двери захлопнуться. — Я очень тебя прошу, выгляди сегодня прилично! Человек первый раз тебя увидит, что он подумает?

— Господи, да я-то ему зачем! — отмахнулась я. — Он же к тебе приезжает…

— Он приезжает по делам, — строго напомнила мамуля, — а твой внешний вид — это форменное неуважение к гостю!

— Мам, ну что же делать, если я некрасивая уродилась, — заныла я, — мам, я на работу опоздаю…

— На свою работу ты можешь хоть вообще не ходить! — закричала мамуля. — Лучше бы занялась собственной внешностью, тогда, глядишь, и работу бы нашла приличную!

На такой выпад я не посчитала нужным ответить, вырвала ручку двери у мамули из рук и закрылась в ванной на задвижку.

Стоя под душем, я подумала, что насчет работы мамуля, безусловно, права. Ей есть на что сетовать, потому что она-то как раз приложила в свое время все силы, чтобы устроить меня на приличную работу.

После окончания мной факультета журналистики, мамуля решила, что лучше всего будет устроить меня на телевидение. Там, дескать, все на виду и больше шансов, что меня заметят и продвинут. Она нажала на все пружины, вспомнила все связи, телефон чуть не расплавился от бесконечных разговоров. И однажды мамуля торжественно сообщила мне, что есть шанс получить работу на телеканале.

Меня приглашают на собеседование. Все, что могла, она для своей дочери сделала, и теперь результат зависит только от меня самой.

Еще мамуля протащила меня по магазинам и заставила купить брусничного цвета строгий костюм и очки в темной оправе — для солидности.

Утром в назначенный день, обрядив меня во все это, мамуля вытолкала меня из дому, пожелав, как водится, ни пуха ни пера. Не знаю, как бы обернулось дело, возможно, я и сумела бы произвести впечатление на будущего работодателя, но…

Человек я довольно здоровый, редко болею, но природа наградила меня жуткой аллергией на желтые цветы. То есть совершенно обыкновенное явление — аллергия на пыльцу желтых цветов, она описана в любом медицинском справочнике. Как только в радиусе десяти метров от меня появляется желтый цветок — одуванчик, первоцвет, желтая ромашка или огромный цветок тыквы, — я начинаю жутко чихать, нос закладывает намертво и из глаз текут реки слез. Спокойно существовать могу только осенью и зимой, разумеется, если не ходить в ботанический сад.

В тот раз было начало апреля, на улицах еще лежал снег, но у редактора в кабинете стоял огромный букет желтых нарциссов.

Я смогла ответить только на два его вопроса, а дальше расчихалась и сквозь слезы успела разглядеть только выражение брезгливого удивления на его лице.

Мамуля рвала и метала. Она никак не могла примириться со своим поражением.

Вообще я заметила, что сенная лихорадка ввиду своего проявления не считается у обычных людей за болезнь. Ну подумаешь, почихала немножко. Еще никто не умирал от чиха, говорят мне. Так-то оно так, но попробуйте вести переговоры о работе, когда в носу свербит и тушь предательски растекается от слез.

Надеяться, что работодатель сам страдает чем-то подобным и проникнется ко мне сочувствием, — значит, ждать от судьбы слишком многого. Если даже собственная мать заявила мне тогда в пылу ссоры, что я все сделала нарочно, то что уж говорить о посторонних…

Таким образом, с телевидением было покончено, и мамуля устроила меня в газету «Невский вестник». Меня взяли в отдел культуры, но назначили испытательный срок. Сначала все шло хорошо, я довольно быстро освоилась в газете, но когда испытательный срок подходил к концу, в нашем городе проездом оказался известный дирижер. То есть когда-то он жил в нашем городе, но после того, как получил всемирную известность, судьба забросила его не то в Париж, не то в Мадрид — словом, застать его в Питере считалось величайшей удачей, а взять интервью — недосягаемой мечтой каждого журналиста, работающего у нас в отделе культуры.

Он согласился выкроить несколько минут в своем расписании, и, можете себе представить, послали меня! Кто-то был в отпуске, кто-то — в командировке в Сочи, там проходил кинофестиваль, словом, все приличные люди куда-то испарились, и судьба дала мне шанс приобщиться к искусству в лице великого дирижера.

Надо сказать, она же, сволочь — судьба, я имею в виду, — этот шанс тотчас же и отняла.

В этот раз дело происходило в конце мая, когда в нашем городе буйно цветут желтая акация, барбарис и чубушник лемуана (это такой отвратительный кустик, усеянный достаточно крупными желтыми цветками).

Мы с дирижером условились встретиться в холле гостиницы, а перед гостиницей был скверик, где присутствовали все вышеупомянутые кусты.

В холл я вошла, заливаясь соплями и закрывая лицо платком, так что портье даже забеспокоился, не плохо ли мне. От чиха я ничего не могла произнести, и дирижер, который вышел в холл, не опоздав ни на минуту, очень встревожился, одолжил мне свой носовой платок, но потом поглядел на часы, извинился и сказал, что время мое вышло, а он сейчас должен спешить в аэропорт. Самолет, сами понимаете, ждать не будет.

Фотограф Витька Колобков успел только сделать несколько снимков, но без интервью они были не нужны. Витька жутко на меня разозлился и настучал начальнику отдела.

Как уж он там живописал мое поведение, не знаю, но из отдела культуры меня выперли с треском.

На память о несостоявшемся интервью у меня остался только носовой платок великого человека.

Вы, может быть, хотите спросить, отчего я не пользуюсь различными препаратами, которые так широко рекламируются? Человек глотает таблетку и тут же нюхает букетик цветов или прижимает к груди любимого котика.

Я вас умоляю, моя аллергия плевать хотела на все супрастины и кларитины! Чихать я все равно буду, только в сон клонит, и голова тяжелая, как чугунный шар, ни строчки не напишешь…

У мамули на все свое мнение, она утверждает, что у меня это нервное. Действительно, мне достаточно увидеть по телевизору букет чайных роз, как становится трудно дышать, а если хотите испортить мне настроение, пришлите по почте открытку с желтыми хризантемами.

Все эти безрадостные мысли текли в моей голове, пока теплые струи омывали тело.

— Александра! — Мамуля стучалась в дверь. — Вот теперь ты действительно опоздаешь!

На кухне был налит для меня кофе и лежал один сухой тост — мамуля знает, что ничего, кроме этого, я утром проглотить не могу. Она редко варит для меня кофе, так что я сразу же заподозрила, что ей от меня что-то нужно.

— Сашура! — просительно сказала мамуля. — Я сегодня никак не могу вернуться раньше семи, так что будь добра, посиди дома…

— Это еще зачем? — уставилась я на нее, но, заметив, как потемнели от гнева мамулины глаза, вспомнила:

— Ах да, твой Петр Ильич… А он к музыке никакого отношения не имеет?

— Оставь, пожалуйста, свои насмешки! — вспыхнула мамуля. — Неужели трудно сделать для матери такую простую вещь?

— Ну хорошо, хорошо, я отпрошусь пораньше, — согласилась я, — поработаю дома…

* * *

Редакция нашей газеты «Невский вестник» находится в самом центре города в потрясающем старом доме, принадлежавшем до революции известному книгоиздателю Марксу, однофамильцу бородатого философа. Этот дом отличается замечательно запутанной планировкой, свежий человек, войдя в него, ни за что не найдет нужную комнату, а после часа бесплодных блужданий, не сможет без посторонней помощи даже выбраться наружу.

Бесконечные лестницы и лесенки соединяют этажи и коридоры марксовского дома самым причудливым образом. На пятый этаж можно попасть только с третьего, а на шестой — только со второго.

Коридор четвертого этажа славится тем, что из его окон можно увидеть знаменитый двор с водосточными трубами в форме драконов и крылатых рыб, а на шестом этаже, говорят, есть комната, в которую попасть вообще невозможно, хотя оттуда временами доносятся стук пишущей машинки и нецензурные выкрики.

Отдел, в котором я работаю, в газете называют «лягушатником». Для этого есть две причины. Первая, более очевидная и не такая обидная, заключается в том, что наш отдел размещается в бывшей ванной комнате, о чем напоминают сохранившиеся кое-где на стенах остатки кафельной плитки и тематическая роспись на потолке: изображенное с большим вкусом болото, поросшее осокой и камышами, по которому важно вышагивает красивая длинноногая цапля, выискивая спрятавшихся там и тут очаровательных ярко-зеленых лягушек.

Вторая причина, о которой мы предпочитаем не вспоминать, — та, что наш отдел — самый незначительный, неперспективный, непрестижный в газете, короче, болото.

К нам ссылают работников, не вписавшихся в основные отделы.

Вообще по внешнему виду сотрудника газеты сразу можно узнать, в каком отделе он работает: в отделе новостей — модные, хорошо одетые парни с легкой щетиной на щеках, с горящими взглядами и такими быстрыми движениями, что здороваться с ними нужно, как стрелять по самолету, — с упреждением.

В спортивном отделе — коротко стриженные бывшие спортсмены, толстеющие от прерванных тренировок, в мешковатой и вечно измятой одежде, с легким запахом спиртного и отчетливо выраженными криминальными знакомствами.

В нашем отделе работают профессиональные неудачники. Во главе дела стоит Анфиса Сорокопуд, худая и злая, как плюющаяся кобра.

«Нашей Анфисочке поправиться бы, — сказал как-то на пьянке Мишка Котенкин, — фамилия-то располагает.., да только стервы толстыми не бывают…»

Впрочем, Анфисой мы называем ее довольно редко, между собой и за глаза зовем не иначе как «наша Гюрза».

Тот же Мишка Котенкин в приступе .творческого вдохновения раскопал в Интернете замечательную фотографию гюрзы, поедаюшей бедную беззащитную лягушку, и поместил ее на своем компьютере в качестве «обоев», так что теперь каждый день, включая и выключая машину, он смотрит в ясные глаза любимой начальницы.

Наша Гюрза отвечает Мишке полной взаимностью. Подозреваю, что ее злобность и истерический характер вызваны в значительной степени тем, что Гюрза считает себя незаслуженно обойденной: руководить отделом неудачников, «болотом» — для ее самолюбия ужасный удар.

Сам Мишка Котенкин, на которого я уже несколько раз ссылалась, — это, можно сказать, луч света в нашем болоте. Остроумный веселый мужик лет тридцати пяти, он умеет ладить с людьми, знает, где и что происходит, дружит с половиной города… Он был бы очень хорошим журналистом, если бы не один большой недостаток: Мишка совершенно не умеет писать. Иногда он по полдня сидит над какой-нибудь дурацкой фразой, и все равно у него выходит скучно, блекло и суконно.

«Гастроли знаменитого английского коллектива прошли с большим успехом», — пишет он о приехавшей в Питер легендарной группе.

— Мишка! — кричит на него большой поклонник музыкантов Кап Капыч. — Ты что, про нижнетагильскую самодеятельность пишешь? Мишка, я на концерте этих «Кридонс» был… Там одни немолодые мужики собрались — целый зал! И еще их любовницы — ну эти-то как раз помоложе. А музыканты-то и сами уже не мальчики… Но как начали они играть! Мишка, ведь это юность наша вернулась! Ведь мы же мальчишками и думать не могли, что когда-то их живьем услышим — при Советской-то власти! Там мужик один в зале плакал, да и я сам чуть слезу не пустил!

А ты — «гастроли.., с большим успехом…» — тьфу!

Мишка краснеет, но ничего поделать не может: литературных способностей Бог не дал. Поэтому он вечно шатается по редакции, слушает разговоры и умоляет:

— Как, как ты сейчас сказал? Ну-ка повтори, я спишу фразочку…

Упомянутого мною Кап Капыча вообще-то зовут Петя Капитонов, но поскольку он ведет в нашей газете воскресные разделы для женщин, рубрику «Хозяйке на заметку», страничку для девочек «Подружка», колонку «Советы доктора Капитоновой» (как похудеть за два месяца на двадцать килограммов, не отказывая себе в любимых заварных пирожных), злые редакционные языки прозвали его Капитолиной Капитоновной, а потом — Кап Капычем. Кличка прилепилась намертво.

Кап Капыч — спокойный добродушный дядька с большим пузом, могучими плечами бывшего борца и окладистой бородой. Для работы в основных, престижных отделах редакции у него недостает темперамента, а в своих дамских рубриках Петя чувствует себя как рыба в воде. Со временем он научился неплохо готовить, часто приносит на работу печенье собственной выпечки, а в ящике стола прячет спицы и клубок шерсти.

Не так давно главный редактор газеты, которого мы видим реже, чем радугу зимой, решил печатать на последней полосе материалы на темы секса и эротики, и эта тематика обрушилась на бедного Кап Капыча, как снег на бедуина. Теперь, кроме привычных советов по похудению и ведению домашнего хозяйства, бедный Петя отвечает на страницах нашей газеты какой-нибудь Марии Петровне Кукушкиной, озабоченной тем, что ее муж на сорок пятом году совместной жизни исполняет супружеские обязанности без прежнего вдохновения. "Мне очень понятны ваши проблемы, дорогая Мария Петровна, — пишет Петя от лица доктора Капитоновой, — два года назад мой муж тоже начал охладевать к исполнению своего супружеского долга, но я не пустила это дело на самотек, а приобрела несколько комплектов очень сексуального французского нижнего белья и записалась на курсы эротического танца при районном Дворце творчества юных. С тех пор моего Антона Антоновича как подменили, и он исполняет супружеские обязанности не реже трех раз в день…

Со своими рубриками Кап Капыч справляется успешно, но от него требуют еще и эротических рассказов. Это для него оказалось непосильной задачей, и эротическую прозу взвалили на мои хрупкие плечи. Вообще, так сложилось, что мною в отделе затыкают все дыры — и в переносном смысле, и в буквальном. Когда в газете неожиданно снимают какой-нибудь материал, и на страницах возникает белое пятно, Главный звонит Гюрзе, а Гюрза подзывает меня и шипит сквозь зубы:

— У тебя все равно нет никакой работы.

Ну-ка, набросай по-быстрому двадцать строк по проблемам детской наркомании! Чтобы через сорок минут материал был готов!

И я послушно сажусь за компьютер и выдавливаю из себя двадцать строк, как Антон Павлович Чехов выдавливал из себя раба.

Сегодня в нашем лягушатнике все было как обычно, только что-то не видно Мишки Котенкина. Перекинувшись парой слов с Кап Капычем — он напомнил, что за мной эротический рассказ к пятнице, я раздумывала, как бы половчее поговорить с Гюрзой, когда она сама позвала из кабинета:

— Петухова, зайди ко мне!

Петухова — это я.

Гюрза сидела за столом. Перед ней я с удивлением обнаружила мою статью про центры досуга для пожилых людей. Гюрза безжалостно черкала по ней красным карандашом.

— Не умеешь построить фразу, — шипела она, — чему вас только в университетах учат?

Я мгновенно разозлилась. Именно над этой статьей я работала долго и написала ее хорошо. Тему предложила мне соседка-пенсионерка. Она как раз посещала этот самый центр досуга и рассказала подробно, чем там занимаются старушки. Относительно построения фразы у меня тоже было все в порядке.

С этим соглашался не только Мишка Котенкин, но и остальные сотрудники.

Я заглянула Гюрзе через плечо. Она правила текст, и я вовсе не уверена, что он от этого стал лучше. Но попробуй поспорить с начальством, все на тебя попадет! К тому же нужно было уйти пораньше… И я смолчала.

Гюрза, которая ожидала возражений, слегка удивилась и подняла на меня глаза. Я стояла, вытянув руки по швам и вылупившись на нее, как новобранец.

— Что ты молчишь?

— Если хотите, я переделаю или новую напишу! — гаркнула я.

— Ну ладно, — смягчилась Гюрза, — не нужно переделывать, вот тут исправить, и все…

Я чуть не ляпнула: «Рада стараться!», но вовремя прикусила язык — это был бы уже явный перебор.

— И вот еще что, — продолжала наша пресмыкающаяся, — Котенкин заболел, так что с тебя видеообзор, музыкальные новинки и книжный рынок.

— Вот мило! — фыркнула я. — Да времени-то всего ничего осталось!

— Ничего, не рассыплешься, — в своей обычной манере заметила Гюрза.

— Тогда буду дома работать! — потребовала я. — Чтобы не отвлекали.

Гюрза издала звук — нечто среднее между фырканьем и кашлем, я посчитала это за согласие и поскорее удалилась из кабинета.

* * *

В квартире было тихо и относительно чисто после визита Анны Леопольдовны. Пахло мамулиными пирогами. Вспомнив наставления мамули, я постояла несколько минут перед зеркалом — причесалась и слегка подвела глаза. Обычно дома я хожу в спортивных брюках и старом свитере, но в этот раз мамуля очень просила выглядеть прилично. Однако выбирать как-то было не из чего. Я уже говорила, что не очень-то обращаю внимания на свою внешность и не стремлюсь пополнять гардероб. Это у мамули шкаф буквально набит тряпками. Я же в основном предпочитаю носить брюки. Вот недавно в «Бенеттоне» была осенняя скидка, и мне досталось двое джинсов по цене одних. Цвета тоже подходящие — ярко-розовый и ярко-зеленый.

В этот раз я остановилась на зеленых джинсах, а к ним — дивного оттенка рыжий свитер, связанный Петей Капитоновым мне в подарок. Кап Капыч обожает на меня вязать.

Он говорит, что я худенькая, поэтому получается очень быстро — два раза спицами махнул, и рукав уже готов…

Нарядившись к приходу дорогого гостя, я включила компьютер и опомнилась только тогда, когда услышала звонок в дверь.

Дверь я открыла сразу. Сколько раз дорогая мамуля повторяла мне: «Прежде, чем открыть дверь, подумай, ждешь ли ты кого-нибудь, спроси, кто там, посмотри в глазок».

Своими бесконечными повторениями она добилась только того, что я совершенно отключилась от напоминаний и теперь открываю дверь, не спрашивая.

Но в этот раз советы мамули пригодились, дверь же я открыла, потому что ждала ее гостя. На пороге стоял симпатичный немолодой дядечка с добрыми голубыми глазками и редеющими седыми волосами.

— Здравствуйте, Шурочка! Вы всегда открываете дверь кому угодно?

— Здравствуйте. Только я Сашенька, — ответила я, улыбнувшись, как могла приветливее, — а вы, наверное, Петр Ильич?

— Совершенно верно, — он покосился на солидный кожаный чемодан. — Лялечка, должно быть, говорила обо мне. Вы позволите войти?

— Да, конечно, — спохватилась я, — мама говорила… Поэтому я так и открыла без расспросов.

Я помогла ему внести чемодан, хотя он и сопротивлялся, повторяя, что еще не так стар, чтобы позволить женщинам таскать свои чемоданы. На его невысказанный вопрос — точнее, на быстрый вопросительный взгляд — я сказала, что мама придет часа через полтора, и проводила в приготовленную для него комнату. Самой мне нужно было продолжать работу: из-за болезни Мишки Котенкина Анфиса поручила сделать за него обзор новинок видеорынка. Я села за компьютер и углубилась в рецензию на фильм ужасов, посвященный захвату нашей родной планеты кровожадными маринованными огурцами с Юпитера.

Разделавшись с этими космическими захватчиками (хотя, конечно, разделалась с ними не я, а очередной голубоглазый бойскаут, превративший кровожадных пришельцев в овощное рагу), я спохватилась, что не исполняю роль гостеприимной хозяйки. Но в это время в дверях квартиры заскрежетали ключи, и на пороге появилась моя дорогая мамуля.

— Лялечка! — воскликнул наш седовласый гость.

— Петруша! — радостно ответила мамуля.

Мне трудно было поверить, что кто-то назвал мою мамулю, эту стопроцентную леди, это воплощение стиля и тона, Лялечкой, но еще труднее — что это сошло ему с рук, однако все было именно так.

Мамуля немедленно устроила мне сдержанную и очень стильную выволочку за то, что не занимаюсь гостем, не кормлю его, не развлекаю разговорами и вообще веду себя, как невоспитанный ребенок. Но тут уж мы с Петром Ильичом выступили единым фронтом, доказывая ей, что человеку с дороги надо дать пять минут (или там полтора часа, но кто считает), чтобы очухаться, переодеться и прийти в себя, ж говоря уже о том, что хотя мне и разрешили сегодня вернуться пораньше, это не значит, что можно не выполнять свою работу.

При слове «работа» Петр Ильич несколько оживился и сделал было попытку расспросить насчет моей трудовой деятельности, но мне удалось ловко уйти от ответа. Терпеть не могу, когда люди расспрашивают меня о работе!

Некоторые несведущие личности считают, что жизнь журналиста — это один сплошной праздник, посещение выставок, презентаций, всевозможных тусовок. Другие люди при слове «журналист» вспоминают несколько известных имен — в основном, тех, кого часто видят по телевизору. Есть действительно серьезные журналисты, которые много и хорошо пишут, но их немного, потому что либо ты пишешь, либо болтаешься по тусовкам.

Мне нечем хвастаться — работаю много, но рутинно, поэтому не люблю распространяться об этом.

Мамуля заварила свой любимый чай с бергамотом и благоухала на всю кухню смесью «Графа Грея» с «Шанелью номер пять». Пока она ставила на стол огромный и румяный пирог с капустой, я в своей обычной манере доедала последний маринованный огурчик, случайно затерявшийся в банке, — все равно на всех его не хватит, а что я достаю огурцы из банки рукой, так они такие скользкие!

Петр Ильич тем временем сидел в углу, с умилением наблюдая за мамулиным хозяйственным рвением, и одновременно продолжал допытываться, чем же я, собственно, зарабатываю на хлеб и огурцы. Я сдалась и вкратце рассказала о трудных буднях среднестатистического репортера, недооцененного начальством и окружающими, Петр Ильич сочувственно покивал, но затем, к моему удивлению, не ограничился ни к чему не обязывающим сочувствием, а выдал сногсшибательную сентенцию, поражающую своей свежестью, как ментоловая жевательная резинка:

— Каждый человек — кузнец своего счастья! — И продолжал в той же ментоловой манере:

— Не надо ждать милостей от природы. Взять их у нее — наша задача.

Я подумала, что с этим оракулом мы будем иметь массу неприятностей — в смысле того, что он окажется страшным занудой и будет поучать меня, пока не надоест до чертиков, но мамуля в это время поставила на стол чашки, сахарницу, печенье с тмином и свой любимый серебряный чайный набор.

Я так поразилась, что забыла даже о мудрых высказываниях Петра Ильича.

.

Дело в том, что этому серебряному набору, в который входит три пары щипчиков, назначение которых я всегда путаю, и три вилочки, с которыми дело обстоит примерно так же, почти двести лет. И мамуля сервирует им чай крайне редко, для самых дорогих и почетных гостей.

Я внимательно посмотрела сначала на набор, потом на Петра Ильича, потом на мамулю. Она была сама любезность и приветливость. Но я-то хорошо изучила свою мать и могу определить, когда она просто любезна, а когда по-настоящему радуется гостю. Так вот, сегодня она действительно была рада. Она глядела на этого бодрячка Илью Петровича — то есть, тьфу! — Петра Ильича совершенно телячьими глазами, с ее лица не сходила улыбка умиления. Кем он ей был? Говорит, что учились в институте, а такое впечатление, что сроднились, сидя в яслях на одном горшке… И потом, он кажется гораздо старше… хотя мамуля-то умеет маскировать свой возраст, как никто! Больше сорока пяти ей не дашь, а на самом деле моей мамочке.., если родила она меня в двадцать восемь, а мне сейчас двадцать пять.., то мамуле.., ужас какой, если она узнает, что я разболтала ее возраст, она просто сживет меня со свету!

Надо отдать должное мамуле и ее гостю: после совместного чаепития они удалились в мамулину комнату и предались там воспоминаниям юности, а меня оставили в покое.

Я быстренько выудила из Интернета все, что касалось музыкальных новинок, и накатала рецензию на новый детективный роман Мымриной «Затерянный в супермаркете». На сегодня работу можно было считать законченной, но отчего-то я не испытывала никакого морального удовлетворения.

Я выключила верхний свет и легла на диван. Было скучно, не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. В такие минуты я сама себе противна. Некрасивая, заурядная личность, к тому же абсолютно бесталанная. Гожусь только на то, чтобы давать краткий обзор новинок видеорынка. Ничего не читаю, кроме дурацких детективов, и те приходится просматривать наспех, а иногда просто заглядывать в конец, иначе никакого времени не напасешься. Мне двадцать пять лет, но на примете нет ни одного приличного мужика, с которым хотелось бы не то чтобы жить вместе, но хотя бы встречаться чаще, чем раз в две недели. По поводу замужества даже мамуля никогда не заводит никаких разговоров, она понимает, что для этого ее дочь вряд ли когда-нибудь созреет.

Провалявшись в полутьме минут сорок, я решила, что хватит заниматься самобичеванием, и вскочила с дивана. Вдохнула свежий вечерний воздух из открытого окна и подумала, что если бы все на самом деле обстояло так плохо, как я сейчас представила, то выход у меня был бы только один — немедленно выброситься из этого самого окна на улицу, а учитывая, что мы живем на втором этаже, вряд ли удалось бы достичь желаемого эффекта.

На самом деле со мной все не так уж плохо. Насчет красоты, как утверждает мамуля, — все относительно. То есть, если уж меня совсем припечет, можно отдаться в мамулины опытные руки и она сумеет сотворить из своей непутевой дочки что-то приятное для глаз.

Дальше, я вовсе не одинока, меня любят в редакции, и еще есть куча приятелей. Насчет мужчин: только не подумайте, что я старая дева! Все в этом смысле нормально, все произошло в свое время, просто я считаю, что любовь в жизни — не главное. И пишу я не так плохо, просто Гюрза придирается — такая уж стерва уродилась. И если сейчас встряхнуться и сделать несколько звонков, то можно закатиться с компанией в ночной клуб или в ресторан.

Успокоившись, я послушала еще немного, как на улице заливается сигнализация в машине соседа, закрыла окно и легла спать.

* * *

Вернувшись на следующий день с работы, я обнаружила в доме кучу гостей. Очень мило: мамуля даже не удосужилась предупредить.

Мамуля сбилась с ног и летала как заведенная из кухни в комнату. Увидев меня, она прощебетала что-то и упорхнула, а в коридор выплыла Ираида.

— Сашок, привет! — Она подставила щеку для поцелуя.

Я ткнулась носом в тугую щеку, в который раз поразившись ее упругости. Ираида — старинная мамулина приятельница, сколько себя помню, вечно она толчется у нас в доме.

Сама по себе Ираида ровным счетом ничего из себя не представляет — работает где-то изредка непонятно кем, но есть у нее постоянное хобби: Ираида коллекционирует мужей.

Сейчас она на перепутье после четвертого, но, зная Ираиду, все уверены, что скоро быть ей замужем за пятым. Внешность у нее яркая и довольно-таки вульгарная, она любит носить блестящие платья, какое-нибудь монисто на шее и огромные серьги в ушах, которые покачиваются и звенят при ходьбе, как китайские колокольчики. Все четыре предыдущих Ираидиных мужа были абсолютно разными: фломастером восклицательным знаком. Это были ценные указания от мамули: переодеться, причесаться, подкраситься, соорудить на лице приветливую улыбку и немедленно выйти к гостям. М-н-да, пожалуй, сегодня не спасут никакие джинсы, хоть серо-буро-малиновые. Мамуля заботливо выложила для меня длинную черную юбку, ею же когда-то и купленную, и темно-сиреневый джемперочек. Ну что ж, не будем спорить с мамулей, тем более что мне абсолютно все равно, что надеть. Откровенно говоря, раньше я всегда считала, что сиреневый цвет хорош только в одном случае — на благоухающих весной кустах сирени, но в нынешний сезон все с ума посходили от сиреневого. Сиреневые костюмы, сумочки, сиреневые куртки с сиреневым же мехом и даже сиреневые легковые автомобили! Что ж, не будем отставать от моды.

Я принарядилась, зачесала волосы и, внимательно оглядев свитерочек, подобрала ему в тон губную помаду — валялась какая-то в ящике с незапамятных времен. Поглядевшись напоследок в зеркало, я сама поразилась полученному эффекту. Яркие губы очень оживляли лицо, и глаза приобрели этакий таинственный блеск… Пожалуй, мамуля не так уж не права, что придает такое значение косметике и одежде.

Застолье было шумное и веселое: моя мать умеет принять гостей. Я скромно сидела в уголке, потому что мамулины знакомые не вызывают у меня интереса — другое поколение, сами понимаете. Я вообще не люблю застолий, потому что не ем мяса. Не подумайте, что выпендриваюсь или комплексую по Фрейду — мол, в детстве в деревне зарезали любимую курочку или поросеночка. Я вообще в деревне была два раза в жизни, и никаких курочек там и в помине не было. Просто в моем раннем детстве родители с удивлением обнаружили, что у меня стойкое отвращение к мясу. Тошнит меня от всего мясного похлеще, чем беременных!

Проблемы начались в детском саду: там никто не хотел со мной возиться и пытались заставить есть насильно. Родители таскали меня по врачам, пока один старенький профессор не сказал им в приватной беседе, чтобы оставили ребенка в покое. Ну не принимает организм мяса, так еще неизвестно, может, это мы все ненормальные, а не девочка!

До сих пор не могу представить, как можно есть эти ужасные жилистые куски чего-то красно-коричневого…

Вот такая я уродилась. Одна аллергия, одна фобия, а в остальном, прекрасная маркиза, как поется в старой песенке, все хорошо, все хорошо!

Так что я смирно сидела, отгородившись графином с клюквенным морсом, навалив полную тарелку помидорного салата и стараясь не глядеть в тарелки остальных гостей, которые жадно поедали шашлыки, лично приготовленные Петром Ильичем.

Вообще гвоздем вечера, несомненно, был Петр Ильич, то есть мамуля позвала гостей, чтобы продемонстрировать всем именно его.

Что уж такого замечательного она в нем отыскала, понять не могу, но даже голос ее, когда она обращалась к своему Петеньке, звучал по-иному: в нем появлялись интимно-воркующие нотки. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, но, в конце концов, какое мне до этого дело! Мамуля хоть и любит повоспитывать, никогда не диктует, с кем мне проводить время, так могу ли я выражать свое недовольство?

И я решила молчать и наблюдать, все равно больше нечего было делать. И, к своему крайнему удивлению, я отметила, что не только мамуля проявляет повышенный интерес к нашему гостю из далекого Зауральска. Ираида явно положила на него глаз. Она бросала на него томные взгляды, смеялась грудным смехом и, даю голову на отсечение, наверняка жалась бы под столом к нему мощным бедром, если бы мамуля предоставила ей такую возможность, то есть если бы они с Петром Ильичем сидели рядом. Но мамуля была начеку и отсадила Ираиду подальше.

Вечер подошел наконец к завершению, я долго подвигала себя на мытье посуды и наконец решилась. На кухне уже хозяйничал Петр Ильич все в том же клетчатом мамулином передничке. Я пригляделась к нему внимательнее: на вид не такой уж он и пожилой. Из расстегнутого ворота рубашки виднелась крепкая загорелая шея, весь он был подвижный и подтянутый, одним словом, вполне может произвести впечатление на женщину старше пятидесяти… Это я про мамулю, но вы меня не выдавайте…

Мы мирно сосуществовали на кухне, когда появилась утомленная мамуля. Я ее понимала: самым трудным делом оказалось вытолкать из дому Ираиду. Но мамуля преуспела и теперь присела на табурет перевести дух.

Мы с Петром Ильичем как раз закончили и подсели к ней, чтобы спокойно выпить чайку.

— Вот гляжу я на вас, Сашенька, — вкрадчиво начал он, прихлебывая чай, — и удивляюсь. Такая привлекательная молодая женщина, умница, и так, простите, нерасчетливо расходуете свои способности!

— Во-первых, — начала я, поставив чашку и сообразив, что разговора не избежать, — с чего вы взяли, что у меня способности? С чего вы вообще взяли, что я умница? Мы с вами почти не разговаривали…

— Александра! — начала было мамуля, но Петр Ильич остановил ее легким движением руки.

— Уж простите, если кажусь вам слишком назойливым, но наше старинное знакомство с Лялечкой, — тут он повернул голову и ласково поглядел на мамулю, отчего та заулыбалась, как будто услышала, что массажистка Лина Пантелеймоновна согласна принять ее в любое время без записи, — наше давнее и близкое знакомство позволяет мне.., помочь вам советом…

Я смолчала, потому что в голове вертелась только совершенно хамские варианты ответов типа: «Не учите меня жить, лучше помогите материально». Мамуля мне такого в жизни не простит!

Петр Ильич принял мое молчание за согласие на продолжение нравоучений и проговорил, отечески коснувшись моей руки:

— Насчет ваших способностей я убедился, прочитав кое-какие ваши публикации. Лялечка любезно мне их предоставила.

Я в полном удивлении перевела взгляд на мамулю. Она хранит газеты с моими статьями? Вот уж ни за что бы не подумала!

Мамуля опустила глаза и слегка зарделась.

— Что касается вашего остроумия и привлекательности, эти качества бросились мне в глаза при первой нашей встрече, — гнул свое Петр Ильич.

Польстил, ох польстил мне дамский угодник! Однако нужно было заканчивать бесполезный разговор и идти спать.

— Зауральск — это где? — нарочно грубо спросила я, чтобы Петр Ильич понял, что ничего ему тут не светит.

Думает, приехал из какой-то Тьму-таракани, охмурил старую знакомую и ее дуреху-дочку, так сразу его и прописали в большом городе. Как говорится, хоть и северная, а все-таки столица…

Мамуля прерывисто вздохнула и пошла красными пятнами, Петр Ильич же, нимало не смутившись, добродушно рассмеялся.

— Зауральск — это за Уралом, — ответил он в моем стиле.

Теперь уже мне стало неудобно: с чего это я так набросилась на человека? Ну захотелось старичку поболтать, могла бы и потерпеть, тем более что мамуля к нему явно неравнодушна.

— Что вы хотите мне посоветовать? — устало спросила я. — Засесть дома на год и написать роман века? Я не смогу, да и желания нету. Просто стараюсь хорошо делать свою работу, а темы подбирать не всегда удается самой, вот и пишу, о чем попало.

— Девочка моя! — вскричал Петр Ильич. — Так в этом-то все и дело! Вы только послушайте меня, послушайте и не перебивайте!

Он отвернулся на секунду, и я увидела, как мамуля под столом показала мне кулак.

— Я вас слушаю, — обратилась я к нашему гостю как можно любезнее.

— Каким образом в вашей среде добиваются известности? — Петр Ильич встал и заходил по кухне. — Например, какой-то журналист пишет цикл статей на злобу дня. Статьи должны быть хлесткими, своевременными, интересными. Так?

— Допустим, — осторожно согласилась я, не совсем понимая, к чему он клонит.

— Вы бы могли написать такие статьи, в вас есть задор и чувство стиля!

— Но кто мне отдаст злободневную тему, — уныло забормотала я, — где можно найти что-то эдакое, когда все приличное разбирают на корню? Ждать, что нападешь на сенсацию, и именно мне дадут ее осветить.., наивно.

— Вот! — чуть не закричал Петр Ильич. — Вот, мы подошли к самому главному. Дорогая моя, вы не должны ждать, пока на вашу голову свалится сенсация! Сенсацию нужно сделать, ее нужно выдумать.

Я подняла глаза и постаралась выразить своим взглядом все, что думаю о престарелых маразматиках, приехавших из провинции в большой город. Небось метро ни разу в жизни не видел, вот крыша и поехала!

— Не считайте меня выжившим из ума стариком, — отреагировал на мой взгляд Петр Ильич, — разве в вашей профессии такое не практикуется? Иной раз журналисты раздуют из мухи слона так, что любо-дорого поглядеть! Даже непосвященному все понятно!

— Александра, — поддержала его мамуля, — иногда, знаешь, полезно послушать человека, у которого совершенно иная точка зрения…

— Вы предлагаете мне обманывать читателей? — слабо отбивалась я.

— Ну-ну, не делайте вид, что ваши собратья по перу всегда безупречно честны… — рассмеялся Петр Ильич. — К тому же я вовсе не призываю вас искажать информацию. Поскольку информация будет выдуманная, то от того, извратите вы ее или нет, вреда никому не будет.

— Вреда, может, и не будет, — упрямилась я, — но никакой пользы я тоже не вижу.

— Глупая, ты заработаешь себе имя! — закричала мамуля, потеряв терпение.

— Да с чего ты взяла, что в газете станут печатать мои опусы? — закричала я в ответ. — Они просто отправят ненужные статьи в корзину, — А вы попробуйте, — лукаво предложил старый искуситель. — Вдруг, совершенно случайно, вам повезет! Может же так случиться, что ваш материал кому-то покажется подходящим?

Я вспомнила, сколько раз мной затыкали дыры в номере, и нехотя согласилась.

— Ну и как вы конкретно это себе представляете? — Я уже утратила агрессивность и знала в душе, что соглашусь на авантюру. — Каким образом я должна создать сенсацию и провести журналистское расследование незнамо чего? Откуда я должна выкопать материал?

— Милая, так вот это-то как раз проще простого! — воскликнул Петр Ильич. — В любой газете вы найдете кучу материала. Главное — это его правильно подать… Да вот хоть здесь, — он схватил валявшуюся на холодильнике газету, — вот, криминальные новости… так-так, в парадной дома номер такой-то был убит заместитель главного директора охранного предприятия «Барс» Леонид Таран.

— Где? — Я взяла газету из его рук. — «Жертве нанесли удар тяжелым предметом по голове, а потом выстрелили в голову из пистолета мелкого калибра». Ну и что? Ясно, что заказное убийство, и милиция тут будет работать вовсю, а если что-то прояснится, то писать об этом будет тот репортер, который дал заметку в газету, у него небось все схвачено.

Петр Ильич склонился и прочитал у меня через плечо:

— "Взрыв машины на улице Гданьской.

Вчера утром у дома номер пять по улице Гданьской взорвалась машина директора фирмы «Валенсия» Георгия Деланидзе. В машине находился автомеханик, Иван Самойлов, которому Деланидзе дал ключи от машины для проведения ремонта. Совершенно ясно, что целью взрыва было убийство владельца автомашины, а механик погиб случайно…"

— Ну, из этого тоже ничего не выжмешь, — убежденно произнесла я. — Этот самый Георгий Деланидзе на уши поставит свою охрану. И никаких журналистов, да и милицию, пожалуй, и близко не подпустит! Раз жив остался, со своими проблемами разберется сам. А то, если на милицию понадеяться, как бы снова не взорвали…

— Логично рассуждаете, — улыбнулся Петр Ильич, — стало быть, я не ошибся, голова у вас варит неплохо…

— Тут еще двоих чудаков угрохали из автомата Калашникова, — продолжала я, просматривая газету, — один — представитель бандитской группировки, а второй, судя по всему, случайно под пули подвернулся.

— Да, — согласился Петр Ильич, — тут тоже не развернешься. Из убийства обыкновенного бандита сенсации не сделаешь. Вот разве что это… «В ночь со вторника на среду в доме номер восемь по Калужскому переулку было ограблено агентство недвижимости „Домовенок“. Злоумышленники взломали дверь и украли из офиса всю оргтехнику…»

— Ну и что? — сказала я. — В милиции даже дело заводить не станут, то есть дело заведут, но искать не будут. Сами, скажут, виноваты: нужно было дверь израильскую бронированную поставить, тогда шпана и не полезла бы.

— Ну-ну, — усмехнулся Петр Ильич, — допустим, все так и есть. Действительно, кроме шпаны некому влезть за такой мелочью: факс, компьютер… Но что вам мешает осветить дело совершенно по-иному? Агентство недвижимости, кража компьютера — похищенные файлы.., а что в них? Махинации с квартирами.., аренда… КУГИ <КУГИ — Комитет по управлению городским имуществом.> …

Я взглянула на него очень внимательно.

— Откуда вы знаете, что украли факс и компьютер?

— Да Боже мой! — рассмеялся Петр Ильич. — Написано же: украли оргтехнику! Какая оргтехника может находиться в фирме? Ксерокс, факс, компьютер…

— Или два компьютера, — подала голос мамуля из угла, она вообще сидела подозрительно тихо.

— Махинации с квартирами… — пробормотала я.

— Не удивляйтесь, — улыбнулся Петр Ильич, — я читаю газеты, там все время пишут о махинациях с недвижимостью, это злободневная тема.

— Пожалуй, — согласилась я, — но где у меня доказательства? Накатать такие обвинения на ни в чем не повинную фирму! Мало того, что обокрали, так еще и в газете поклеп возвели!

— А пусть они докажут, что в их файлах ничего криминального не было! — запальчиво воскликнула мамуля. — Компьютер-то украли!

— Браво, Лялечка, да здравствуют решительные женщины! — воскликнул Петр Ильич и церемонно поцеловал мамуле руку.

Стало ясно, что мне не отвертеться. Эти двое как с цепи сорвались, они заставят меня написать эту чертову статью.

— Вы подумайте, Сашенька, — вдохновенно продолжал Петр Ильич, — это даже прекрасно, что маленькая незаметная фирмочка. Никто всерьез ей не интересуется, у вас не будет никаких проблем. Ну.., как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское!

— Под лежачий камень, — подхватила мамуля, — вода не течет…

— Мы не можем ждать милости от природы… — Теперь они грянули хором.

— После того, что мы с ней сделали, — буркнула я и отвернулась.

Сама не понимаю, почему я не послала тогда старого искусителя подальше. Наверное, он все-таки обладал какими-то гипнотическими способностями. Правда, тут и мамуля приложила свою безупречно наманикюренную руку.

— Слушай, Александра, что говорит тебе умный и опытный человек! Я понимаю, что слова родной матери для тебя ровным счетом ничего не значат, но ты видишь, что Петр Ильич того же мнения…

Я, честно говоря, ничего такого не видела и считала, что мамуля до сих пор мало интересовалась содержанием моих статей, больше внимания уделяя борьбе за мой внешний вид.

Мамуля меня очень удивила, когда я узнала, что она, оказывается, чуть ли не вырезки собирает в папочку. И, чтобы эта неожиданно спевшаяся сладкая парочка оставила меня в покое, я села за компьютер, дала волю своему творческому воображению и в два счета наточила малюсенький материал.

"Мало кто обратил внимание на незначительное, казалось бы, происшествие, имевшее место в ночь со вторника на среду неподалеку от Смольного, на тихом и малолюдном Калужском переулке. Неизвестные злоумышленники взломали металлическую дверь в помещении агентства недвижимости «Домовенок» и похитили оргтехнику. Казалось бы, совершенно заурядное событие, не о чем говорить. Такие мелкие кражи со взломом едва ли не ежедневно происходят в нашем городе и давно уже ни кого не удивляют. Воруют куда масштабнее, воруют вагонами и целыми составами, а тут, подумаешь, оргтехника! Однако давайте задумаемся, что же в действительности стоит за этим скупым сообщением.

Злоумышленники похитили оргтехнику. Какую именно? С большим трудом нам удалось выяснить, что украдены факс, ксерокс и компьютер. Понятно, казалось бы, взяли то, что подороже. Но компьютер — это не просто оргтехника, компьютер — это информация. Вспомним, офис какой именно фирмы подвергся ночному нападению. «Домовенок» — агентство недвижимости, а недвижимость — это, дорогое читатели, деньги, и большие деньги.

Вспомним также, что ночной инцидент произошел в непосредственной близости к Смольному, где, помимо прочего, размещается небезызвестный КУГИ — Комитет по управлению городским имуществом.

Из хорошо информированного источника, естественно, пожелавшего остаться неизвестным, мы получили сведения о том, что «Домовенок» не случайно был расположен так близко к КУГИ. Наш источник утверждает, что именно через эту маленькую и малоизвестную фирму проворачивались большие дела. Именно эта фирма, в частности, занималась оформлением аренды и продажи коммерческой недвижимости, то есть торговых и производственных площадей, по явно заниженным ценам. В чей карман, дорогие читатели, попадала разница? Куда уплывали наши с вами недополученные миллионы? На этот вопрос теперь трудно ответить, потому что компьютер, в котором хранился ответ на все эти вопросы, украден. Что назьюается — концы в воду…

Но, боюсь, на этом история «Домовенка» не закончится. Все мы помним громкое заказное убийство одного из руководителей КУГИ. Не ждет ли нас череда столь же громких убийств? Не происходит ли в городе «черный передел» сфер влияния в торговле городской недвижимостью? Во всяком случае, наш источник, пожелавший остаться неизвестным, предсказывает именно такое развитие событий".

Я поставила точку и подписала материал:

«Александра Петухова».

— Не годится, — раздался голос у меня за спиной.

Я невольно вздрогнула и оглянулась.

Оказывается, этот старый инквизитор Петр Ильич стоял позади меня и читал статью через мое плечо. Терпеть не могу, когда мне заглядывают через плечо — в книгу, газету или в компьютер. Я уже хотела было взорваться и нахамить, но перехватила мамулин строгий взгляд и сдержалась, только спросила совершенно ангельским голосом:

— Что не годится — статья?

— Нет, статья как раз вполне приличная, то, что надо — в меру пугаюшая, в меру интригующая. Я в вас не ошибся, Сашенька, писать вы умеете.

Отчего-то мне стало приятно. Все-таки каждый человек падок на лесть!

— Главное, — продолжал Петр Ильич, — намек на загадочный источник информации.

А вот подпись — никуда не годится.

— Это уж к мамуле вопрос, — обиделась я, — какую от родителей фамилию унаследовала, той и подписываюсь. И не нахожу в ней, между прочим, ничего постыдного.

— Ничего постыдного в этой фамилии, конечно, нет, фамилия совершенно нормальная, но у такой статьи, да и у любого материала на криминальную тему автор должен быть мужчина.

— Что еще за дискриминация! — снова возмутилась я, на этот раз всерьез.

— Никакая не дискриминация, а элементарное чувство стиля. Тема жесткая, кровавая, милое женское имя под статьей создает некий стилистический диссонанс.

— Петр Ильич совершенно прав! — немедленно включилась в дискуссию мамуля. — Именно стилистический диссонанс!

В том, что касается стиля, с мамулей лучше не спорить. Хотя я и понимала, что стиль здесь ни при чем, а налицо элементарный мужской шовинизм, но спорить с этими двумя — себе дороже. На глазах теряя остатки самоуважения, я смирилась и спросила:

— Ну и как же мне подписаться — Александр Петухов?

— Александр — это очень хорошо: минимальное отступление от истины и вполне мужественно. А вот Петухов.., как-то это несолидно! Может быть, лучше Кочетов? Хотя есть такой писатель… Или Кречетов? Вот, пожалуй, отличный псевдоним — Александр Кречетов!

Я хотела было поймать его: «Ага! Все-таки вам наша фамилия не нравится!» — но потом подумала о мамуле и решила промолчать. Кречетов — так Кречетов. Все равно Гюрза в жизни такой материал не возьмет.

Наконец эти двое людоедов отпустили меня спать. Я заснула со спокойной совестью — покажу завтра статью Гюрзе, выслушаю от нее обычный нагоняй и забуду об агентстве «Домовенок» навсегда.

Мишка Котенкин вышел на работу, но выглядел бледно. Рассказывал всем, что отравился несвежими креветками на презентации по случаю открытия нового сетевого журнала, но Кап Капыч шепнул мне, что Мишка просто перепил там и вчера отлеживался дома, мучаясь похмельем.

Я собралась с духом, открыла дверь в кабинет Гюрзы, положила статью ей на стол и пошла на выход, ожидая предательского выстрела в спину.

Но Гюрза на мою статью даже не взглянула.

Она была в обычной истерической запарке, прошипела что-то невразумительное и схватила телефонную трубку — звонил Главный. С ним она разговаривала совсем другим голосом. Надо будет как-нибудь поговорить со специалистом по змеям, наверняка у ядовитых змей в период спаривания тоже появляется совершенно другое шипение, нежное и воркующее.

Переговорив с этим небожителем, Анфиса переключила голос на свою обычную тональность и подозвала меня:

— Петухова! Что ты там принесла?

— Статью о намечающемся переделе в сфере…

— Я тебя русским языком спрашиваю, — прервала она, не дослушав, — сколько строк ты принесла?

— Тридцать! — отчеканила я, как дисциплинированный солдат на плацу.

— Давай! В газете окно как раз на тридцать строк: была статья на правах рекламы о корме для попугаев, а рекламодатель не оплатил. , Вот так у нас всегда. Если статья из нашего отдела попадает в номер, так это только потому, что кто-то вовремя не заплатил за рекламу.

Но на этом, естественно, неприятности не кончились. — Когда газета уже ушла в печать, Гюрза наконец соизволила прочесть статью в гранках и прямо позеленела:

— Петухова! Тебе что, надоело у нас работать?

— Да как вам сказать… — протянула я уклончиво.

— Ты не стесняйся, если надоело, ты так и скажи, мы тебя удерживать не будем. Ты скажи мне, Петухова, откуда у тебя такая информация? Это же полный бред! Ты же меня подставила перед руководством! Хоть бы дала прочесть свою писанину, прежде чем отдавать в печать!

Ну вот это уже действительно полный бред.

Мало того, что моя статья лежала у Гюрзы на столе, так ведь она сама ее и отдала в печать!

Да иначе у нас и не бывает, любые материалы в печать идут только через нее! Но она — начальник, а значит, спорить с ней нельзя. По уставу не положено. Поэтому я стою и молчу.

К счастью, снова позвонил Главный, и Гюрза упорхнула в высшие сферы на летучку. Метла у нее для таких целей всегда в коридоре стоит, припаркована.

* * *

Карина была очень скрытной девушкой.

Когда в разговорах с подругами заходила речь об источниках ее благосостояния, об источниках тех денег, которыми Карина оплачивала свою квартиру и ее обстановку, роскошные тряпки из дорогих бутиков и посещение престижных клубов, элегантный маленький «рено» и поездки на Канары или Мальдивы, Карина загадочно улыбалась и давала понять, что это ее тайна, ее маленький девичий секрет.

Слегка раскосые глаза Карины, ее экзотическая восточная красота наводили любопытных подруг на мысли о башкирской нефти или якутских алмазах, но дальше туманных предположений дело не шло.

С другой стороны, судя по загадочности, которой Карина окутывала свою жизнь, по осторожности ее немногочисленных романов, по тому, как она строго избегала наркотиков, тяжелых безобразных попоек и публичных скандалов, подруги предполагали, что деньги у Карины не от родителей, а от «папика» — немолодого богатого содержателя, которого Карина тщательно скрывает и который требует от нее соблюдения определенных правил поведения.

Действительно, те девушки, которые существовали на родительские деньги — например, Катя Нурепова, дочь бензинового магната, или «мукомольная принцесса» Рената Агапова, — отказывались от кокаина только ради «звездной пыли», трезвыми бывали не чаще раза в год, любовников меняли чуть ли не ежедневно, а в громкие скандалы попадали и того чаще: родители все простят и вытащат из любой лужи.

На их фоне Карина выглядела тихоней и скромницей. На версию «папика» работало и то, что очень часто в клубе или в бутике, на престижной тусовке или крутой вечеринке в сумочке у Карины звонил мобильник, она слушала несколько секунд и тут же срывалась с озабоченным видом, отвечая на вопросы любопытных подруг только загадочным взглядом своих раскосых восточных глаз.

«Труба зовет! — ехидно переглядывались подружки, как только Карина исчезала из поля зрения. — „Папик“ стосковался и бьет копытом!»

А Карина, прослушав сообщение, ехала всего лишь в круглосуточный универсам на проспекте Просвещения.

На мобильный ей звонил не загадочный богатый покровитель, а скромная старушка, которая за небольшую добавку к пенсии выполняла роль диспетчера. Ей звонили по домашнему телефону и сообщали, что поезд из Минска задерживается на двадцать, тридцать или сорок минут. Старушка должна была немедленно перезвонить по мобильному телефону и повторить ту же самую фразу. Услышав это сообщение, Карина приезжала в универсам через час двадцать минут, или через полтора часа, или через час и сорок минут соответственно.

В назначенное время она должна была взять на полке в универсаме крайнюю справа коробку кукурузных хлопьев. Дома, открыв эту коробку, она находила внутри дискету, содержавшую очередной заказ.

Раз в три месяца дискета содержала вместо заказа новый порядок связи: менялся универсам, менялся тип коробки, служившей контейнером для передачи сообщений. Неизменным оставалось одно: надежность и анонимность связи.

Карина ни разу не видела заказчика. Дискету, содержавшую информацию о заказе и порядке расчетов, она уничтожала, предварительно запомнив все необходимое.

Вот и сейчас, сорвавшись из-за столика по звонку мобильного телефона, Карина доехала до проспекта Просвещения, в точно назначенное время вошла в универсам, взяла с полки коробку хлопьев, прихватила для себя йогурт и поехала домой.

Дома она вынула из коробки дискету, вставила в дисковод.

На экране монитора появилось невзрачное женское лицо, адрес и имя: Алевтина Ивановна Фадеева.

* * *

Алевтина Ивановна Фадеева работала в отделе нежилого фонда. Этот отдел занимается учетом помещений, непригодных для жилья: допустим, слишком темных или лишенных бытовых удобств, необходимых каждому современному человеку. В некоторых случаях недостатки, присущие этому самому нежилому фонду, превращаются в огромные преимущества. Помещение, непригодное для жилья, тем самым становится «коммерческой недвижимостью», то есть в нем можно открыть магазин, или кафе, или маленький, но очень рентабельный цех по производству высокосортного индийского чая из дешевого грузинского сырья и ярких упаковок, напечатанных в соседней типографии.

Короче, нежилой фонд может приносить большие прибыли.

Поэтому множество людей постоянно пытается перевести то или иное помещение из жилого фонда в нежилой, то есть признать его не пригодным для жизни.

Вот тут-то на сцене появлялась Алевтина Ивановна. Она осматривала помещение, и с ее органами чувств происходили какие-то чудеса. Особенно подводили ее глаза: им определенно не хватало света, и помещение признавали слишком темным для проживания; также глаза Алевтины Ивановны в упор не замечали санузел и прочие удобства, оборудованные владельцем. Кроме того, Алевтина Ивановна ужасно мерзла — и помещение оформляли как неотапливаемое.

Конечно, все эти чудеса приходилось оплачивать, и оплачивать довольно щедро, иначе в помещении становилось светло, как в операционной, и тепло, как в машинном отделении «Титаника».

Само собой разумеется, Алевтина Ивановна делилась полученной контрибуцией с вышестоящими товарищами, и те в свою очередь закрывали глаза на ее временную слепоту. Помещение благополучно признавали непригодным для жизни, открывали в нем ночной клуб или обувной магазин, и все расходились, довольные друг другом.

Алевтина Ивановна очень дорожила своей работой. Чтобы не сглазить и не привлечь к себе ненужного внимания, она говорила всем окружающим, какая у нее тяжелая и нервная работа и как плохо она оплачивается — действительно, официальная зарплата ее составляла всего две тысячи рублей. А неофициальная, значительно более впечатляющая, понемножку накапливалась в уютном тайничке, который предусмотрительная Алевтина Ивановна оборудовала у себя в подоконнике. Это подоконник был съемный и пустотелый.

Периодически, когда наступал знаменательный момент пополнения сокровищницы, Алевтина Ивановна задергивала плотные занавески, отвинчивала два потайных винта и снимала подоконник с его законного места.

Перевернув пустотелую доску, скромная сотрудница отдела нежилого фонда вытряхивала на ковер груду зеленых бумажек, пересчитывала их и прикидывала, сколько на эти деньги можно купить квартир, машин или норковых шуб, сколько месяцев или даже лет можно прожить на Канарах…

Ее согревало само наличие денег, их количество, возможность подержать их в руках, пересчитать, представить себе все открывающиеся возможности…

Алевтина Ивановна своих денег не тратила. Она боялась. Ей казалось, что стоит ей купить хоть что-то, превышающее ее официальные возможности, хоть что-то, выходящее за рамки скудного двухтысячного бюджета, как ее тут же схватят за руку, посадят в черную машину, привезут в какое-то ужасное место и потребуют ответа; откуда эти деньги?

Или еще хуже — ее скромной персоной заинтересуются бандиты и придут к ней, вооруженные паяльниками и утюгами…

Такие страшные истории Алевтина Ивановна слышала от знакомых не раз и ужасно боялась, что это может коснуться ее непосредственно.

Правда, о ее неофициальных доходах все равно знало слишком много людей: во-первых, те, кто платил ей деньги за временную слепо-глухонемоту, во-вторых, то начальство, с которым она обязана была делиться… Но об этом Алевтина Ивановна предпочитала не думать.

Жила она одна. Замужем когда-то побывала, и этот период жизни оставил у нее такие неприятные воспоминания, что повторять неудачный опыт она не захотела. Да, собственно, и желающих больше не нашлось. Детей Бог ей не дал, и она рассматривала это как большую удачу. В самом деле, какие уж тут дети при зарплате в две тысячи и при нежно лелеемом тайничке в подоконнике!

Короче, Алевтина Ивановна Фадеева работала в отделе нежилого фонда и очень дорожила своей работой.

Придя с работы домой, она в прихожей сняла осенние сапоги, с грустью подумав, что они требуют ремонта, а лучше бы купить новые, но где уж тут при зарплате в две тысячи!

Потом она включила чайник и поставила разогреваться вчера отваренные макароны.

И тут в квартире погас свет. Такое иногда случалось в их доме, когда в сильные холода .многие жильцы одновременно включали электрические обогреватели, но сейчас было совсем не холодно.

Алевтина Ивановна очень расстроилась: без электричества не только телевизор не посмотришь, но даже и поесть не удастся, поскольку в ее доме и плита, и даже чайник были электрическими.

С трудом пробравшись по темной квартире в прихожую, она открыла входную дверь, чтобы позвонить в квартиру соседей и узнать, отключился ли свет у них или авария ограничена ее квартирой, и нужно просто поменять пробки.

На лестничной площадке царила кромешная тьма. Прикрыв входную дверь, но не запирая ее — иначе пришлось бы в темноте на ощупь вставлять ключи, — Алевтина Ивановна дошла до соседской двери, нашарила кнопку звонка и надавила на нее. Звонка она не услышала. Тут же до нее дошло, что если отключили электричество, то звонок тоже не работает. Можно было, конечно, постучать в дверь, но это было неудобно, да, собственно, и не нужно, она уже получила ответ на вопрос, который хотела задать соседям: у них света тоже не было.

В это мгновение ей почудилось в темноте за спиной какое-то движение.

Алевтина Ивановна оглянулась и испуганным дрожащим голосом спросила:

— Кто здесь?

Ответа не последовало, и она, всерьез перепугавшись, сочла за лучшее вернуться в собственную квартиру. Скорее всего, свет выключен во всем доме, и десятки людей сейчас звонят в аварийную службу.

Алевтина Ивановна, стараясь не натыкаться в темноте на мебель, пробралась на кухню, с трудом нашла в ящике кухонного стола толстую хозяйственную свечу и продолжала рыться в ящике, где у нее должен был храниться коробок спичек. При этом Алевтина Ивановна мысленно пожалела, что у них в доме электрические плиты, а не газовые: был бы у нее газ, и без ужина не осталась бы, и спички лежали бы на видном месте.

В это мгновение ей снова почудилось в темноте за спиной какое-то движение. Женщина судорожно напряглась, волосы у нее на голове зашевелились от страха.

Неужели, пока она выходила на лестницу, к ней в квартиру успел забраться злоумышленник, и теперь осуществятся наяву все те ужасы, которые она так часто представляла себе, пряча в заветный тайник очередную пачку зеленых бумажек?

Наконец под руку ей попал спичечный коробок. Алевтина Ивановна схватила его, обернулась и чиркнула спичкой, чтобы хоть на мгновение осветить страшную темноту, в которой мог притаиться неизвестный, невидимый враг.

Яркое пламя вспыхнуло на мгновение, но женщина ничего не успела разглядеть, как огонек погас. Причем он погас не сам собой.

Его кто-то задул.

— Кто.., кто здесь? — проговорила Алевтина Ивановна заплетающимся от страха языком.

Ей ответило только молчание, но она больше не сомневалась в том, что на кухне кроме нее еще кто-то есть.

Трясущимися руками она снова попробовала зажечь спичку, но не удержала коробок, уронила его на пол.

Нагнуться, чтобы поднять его с пола, она не могла себя заставить. Женщина, мелко дрожа от страха, отступила к стене, пытаясь вжаться в нее, слиться со стеной, исчезнуть, раствориться во мраке…

И тут ее схватили маленькие сильные руки, и к лицу прижалась тряпка, пропитанная чем-то пахучим, душным, странно знакомым…

Алевтина Ивановна попыталась сопротивляться, но, дернувшись два-три раза, потеряла сознание и затихла.

* * *

Карина подхватила безвольно обвисшее тело женщины, включила закрепленный на головном обруче фонарик и потащила Алевтину Ивановну в ванную комнату. Здесь она раздела ее, перевалила через край ванны и уложила так, чтобы создать впечатление, что женщина задремала и захлебнулась. Затем она открыла кран и занялась окружающей обстановкой.

Разложила одежду в естественном беспорядке, поставила на видном месте открытую бутылочку с пеной для ванны. Ванна тем временем наполнилась водой. Карина нагнулась над бесчувственным телом и опустила голову Алевтины Ивановны в воду. По телу пробежала предсмертная судорога. Карина выждала для верности еще несколько минут, убедилась, что женщина не подает больше признаков жизни, и вышла из ванной.

Заказ был выполнен, причем выполнен в полном соответствии с требованиями заказчика: убийству была придана видимость естественной смерти. Алевтина Ивановна была еще жива, когда Карина топила ее в ванне, поэтому при вскрытии в ее легких будет обнаружена вода, и ни у кого не возникнет сомнений в том, что одинокая женщина задремала и захлебнулась. Такое происходит на удивление часто.

Ключи от квартиры были в дверях. Карина заперла двери снаружи и спрятала связку ключей в карман, чтобы выбросить их в безопасном месте. Здесь, конечно, было слабое звено в ее инсценировке. Лучше было бы, если бы ключи остались на месте, но изготовить копии она не успела, заказчик поставил слишком жесткие сроки. Приходилось надеяться на то, что никто не будет слишком серьезно разбираться в несчастном случае с одинокой женщиной, а также на то, что, в крайнем случае, в сумочке Алевтины Ивановны найдется запасной комплект.

На лестнице было темно, и Карина спокойно спустилась и вышла из подъезда, никого не встретив.

Через полчаса после ее ухода ванна, в которой лежала мертвая Алевтина Ивановна, переполнилась, и вода полилась на пол.

* * *

Можете себе представить мое удивление, когда на следующее утро меня разбудил разносящийся по квартире аромат кофе. Встав с дивана я, едва продрав глаза, притащилась на кухню и увидела лежавшие горкой на тарелке мои любимые пончики с вареньем, которые продаются только в «Севере» на Невском.

— Мам, неужели ты с утра пораньше смоталась в «Север»? — не веря своим глазам, спросила я.

— Ну, во-первых, сейчас уже далеко не утро, — ответила мамуля, — двенадцатый час…

Ты хоть помнишь, когда вчера вернулась?

Ну да, я вернулась вчера очень и очень поздно, потому что неожиданно случилась вечеринка у одного кинокритика. Мы познакомились с ним лет пять назад, когда ехали вместе в одном купе из Москвы, и с тех пор он изредка приглашает меня в гости. Вчера захотелось встряхнуться, тем более что Мишка Котенкин очень просил познакомить его с кинокритиком.

Зачем это ему нужно, я не поняла. Критик вообще-то довольно заурядный самодовольный тип. Но время мы провели неплохо, и Мишка завез меня в такси домой часа в два ночи.

— Мам, но сегодня же суббота, мне в редакцию не надо идти, — отмахнулась я. — А если ты сердишься, то зачем тогда пончики?

— Это Петр Ильич нас балует, — улыбнулась мамуля.

— Хм, а сам-то он где?

— Ушел по делам. И, Александра, все-таки ты достаточно грубо с ним разговариваешь…

Голос у мамули был непривычно неуверенный, так что я решила оставить ее замечание без ответа.

— Вот, смотри, — мамуля протянула мне газету, — твою статью напечатали.

— Не статью, а заметку, — машинально поправила я.

Действительно, напечатали. Слово в слово, никаких изменений. В газете статья выглядела совершенно не так, как на экране компьютера.

Слова приобрели солидность и весомость, несведущий человек, прочитав статью, не усомнился бы в ее достоверности.

Вчера Гюрза после совещания у Главного в отдел не вернулась, так что нагоняй я не получила. Что ж, напечатали так напечатали, на мой взгляд, это мало что меняет. А от Гюрзы как-нибудь отмахаюсь, не в первый раз.

Раздался звонок в дверь, и мамуля пошла открывать. Услышав из прихожей голос Ираиды, я доела пончик и положила себе на тарелку еще два: Ираида и сама поесть не дура, мигом подметет все! На такие мелкие неприятности, как прибавление нескольких килограммов, Ираида никогда не обращала внимания.

Однако сегодня Ираида была явно не в своей тарелке: ненакрашенная, непричесанная и не голодная, во всяком случае, на пончики она взглянула без всякого вожделения.

— Сашка, дай закурить! — обратилась она ко мне, забыв поздороваться. — У тебя есть, я знаю.

— Мамуля не одобряет, — протянула я.

— А мамуля мне коньячку нальет, хорошо? — обратилась Ираида к вошедшей мамуле.

— Это в двенадцать часов дня? — удивились мы с мамулей хором. — Ираида, алкоголиком станешь…

— Не успею, — отмахнулась Ираида, — девочки, мне плохо…

Тут мы всполошились по-настоящему: сколько знаю Ираиду, она всегда всем довольна и весела.

— Ты не заболела? — опасливо спросила мамуля, наливая Ираиде коньяк.

Ираида хлопнула рюмку, закусила пончиком, после чего порозовела, закурила сигарету из моей пачки и только тогда соизволила объясниться:

— Черт знает что! Соседка у меня померла. Утонула в собственной ванне.

— Да ну? — ахнули мы с мамулей. — Что, с сердцем плохо стало?

— Сердце у нее здоровое было, врач сказал, просто заснула в ванной и захлебнулась.

— Ничего себе! — вздохнула мамуля. — Вот как бывает, принимаешь себе ванну, задремлешь, а потом найдут чужие люди в голом виде…

Мамулю всегда в первую очередь будет волновать только то, как она выглядит, даже после смерти.

— Сплю я ночью, — начала рассказывать Ираида, загасив сигарету и немедленно прикурив другую, — слышу, будто капает что-то.

Прихожу в ванную — батюшки! Весь потолок мокрый, и вода льется. А на часах — полвторого ночи. Я — наверх, стучу, звоню — никто не открывает. Нету, думаю, Алевтины Ивановны, уехала куда-то, а кран забыла закрутить.

И еще ругаю ее по-всякому, потому что ремонт только что сделала, и вы знаете, сколько денег отдала!

Голос у Ираиды дрогнул, она налила себе еще коньяка и выпила залпом, как воду.

— На шум соседи выбежали, кто-то вспомнил, что видели, как Алевтина вечером домой шла. Да она вообще никуда не уезжала, всегда с работы — домой, утром — снова на работу…

— А где работала? — машинально поинтересовалась я.

— В нежилом фонде вроде бы… — неуверенно вспомнила Ираида.

— Да что ты? — заинтересовалась я. — И бабки хорошие получала?

— Ну не знаю, — задумалась Ираида, — вечно в одном и том же пальто ходила… Ой, да что об этом теперь говорить!

— А как ее нашли-то? — напомнила мамуля.

— Вот тут самый кошмар начинается! — оживилась Ираида. — Значит, вызвали мы аварийку, приехали они, а краны в подвале заело, не могут они воду закрыть. От меня уже на нижних жильцов протекло, вызвали участкового — времени восьмой час утра — и решились дверь взломать. Потому что сначала-то Алевтину все ругали, а после как-то нехорошо стало на душе: женщина она не слишком-то молодая, как бы чего не вышло. Решили жильцы, в случае чего, на новые замки скинуться.

Пришел слесарь, зашли мы в квартиру — Господи помилуй! Воды по колено, а она сама в ванне мертвая лежит… — Ираида снова потянулась было к коньяку, но под укоризненным взглядом мамули отставила бутылку подальше и закурила следующую сигарету.

— Меня, конечно, в ванную не пустили, да и, откровенно говоря, некогда было: воду с пола собирала. Вожусь с тряпкой, а сама реву, как дура, думаю, человек умер, а мне денег на ремонт жалко! Сволочи мы все, вот что!

— Не обобщай, — буркнула я, — что ты так расстраиваешься? Ну несчастный случай, бывает же…

— Все от одиночества, — всхлипнула Ираида, — жила одна, некому было разбудить…

Как видно, вспомнив про одинокую соседку, Ираида вспомнила, что в данный момент она тоже одинока, и нужно с этим срочно покончить. Она приосанилась, обвела взглядом кухню и спросила совершенно иным голосом:

— А что это вы сегодня одни? Где же наш гость, а, Елена?

Мамуле явно не понравился игривый Ираидин тон, а еще ей не понравилось местоимение «наш». Гость был только ее, и Ираиде тут ничего не обломится, говорил ее взгляд.

Я сочла за лучшее ретироваться в свою комнату. Пусть выясняют отношения на свободе, а меня ждет все тот же эротический рассказ, который нужно было сдать Кап Капычу еще вчера. Я не успела вовремя и в качестве компенсации обещала еще к воскресенью статью «Женщина и цветы».

Рассказ все не шел, как я ни старалась.

И я подумала, что, возможно, Петр Ильич прав, когда упрекает меня в бездействии, возможно, так и нужно — стремиться наверх, .чтобы заработать известность, тогда никто не заставит меня писать дурацкие эротические рассказы, в которых, если посмотреть, ничего эротического и в помине нет. Так, сладкая водичка для дам в возрасте за… дцать. Сюжет всегда один: двое познакомились и полюбили друг друга. Он должен быть обязательно богатым и красивым, а она — тоже красивая, но богатство необязательно.

Неужели всю жизнь мне придется заниматься этой ерундой?

Чтобы не раскисать, я решила перекинуться на статью, а то время идет, а дело стоит.

Ираида убралась восвояси, и мамуля тоже засобиралась уходить на свой Ленфильм. Леопольдовна по выходным не приходит, так что мамуля немного повозилась в квартире, подметая и распихивая вещи. Я была благодарна, что она не дергает меня по пустякам, и уселась писать:

"Всем своим знакомым женщинам я задаю один простой вопрос: какие цветы вы предпочитаете — гвоздики или розы? И получаю обычно такой же простой ответ: или — или. Или гвоздики, или розы, реже — ни то, ни другое. Женщина, которая любит одновременно гвоздики и розы, не существует в природе.

Женщина, которая любит гвоздики, признается в этом с охотой, она гордится этой любовью. Такая женщина манерна, искусственна, капризна, очаровательна, она мучает своих поклонников бесконечными претензиями, которые нужно воспринимать как должное. Аромату любого цветка такая женщина предпочитает аромат французских духов и различает по запаху десятки сортов французского парфюма…"

Я писала и косилась на мамулю: конечно, именно она вдохновила меня на этот глубокомысленный пассаж. Изысканная и утонченная леди, воплощение стиля, она наполняла любое помещение легким ароматом французских духов и действительно предпочитала гвоздики любым другим цветам, прекрасно в них разбиралась, выбирая какие-то особенные, «усатые», и утверждала, что некоторые гвоздики замечательно пахнут, во что я совершенно не верю.

Усмехнувшись, я закончила пассаж о гвоздиках:

«Женщины естественные, милые, женственные не любят гвоздики или совершенно равнодушны к ним».

Будем надеяться, что мамуля эту статью не прочитает.

Надо было продолжать. Я вспомнила мамулину темпераментную подругу Ираиду и застучала по клавишам компьютера:

«Женщины, обожающие темно-красные розы на длинном стебле, живут сильными страстями, эмоциями, глубокими переживаниями. Именно такая женщина способна бросить в огонь пачку денег и спокойно смотреть, как они горят. Так что мужчинам, ценящим спокойную жизнь и собственную независимость, следует хорошо подумать, прежде чем связать свою судьбу с женщиной, у изголовья которой стоит букет роз…»

Я представила себе, как Ираида бросает в огонь толстую пачку денег, подумала, что это явный перебор, но тем не менее очень развеселилась, и продолжила:

«Впрочем, розы, как и женщины, бывают разные. Одна маленькая девочка, рассматривая на выставке натюрморт Ренуара, остроумно заметила, что у этого художника розы такие же, как женщины, — пухлые, рыжие и нахальные. Надо отметить, что женщины, признающиеся в любви к розам, делятся в свою очередь на две категории: те, кто их действительно обожает, и те, кто считает, что любовь к розам придает им респектабельности…»

* * *

Выйдя утром к завтраку, я лишилась дара речи.

Мамуля, всегда придававшая несоразмерно большое значение внешнему декоруму, на этот раз превзошла саму себя. Стол был накрыт новой скатертью в красно-белую клетку, кроме того, перед каждым прибором походной палаткой красовалась отдельная крахмальная салфетка. Чашки из нашего лучшего парадного сервиза тускло отсвечивали темно-синими кобальтовыми цветами, посреди стола в плетеной корзиночке дымились горячие круассаны, и, конечно, не обошлось без знаменитого серебряного чайного набора.

— Ну, мамуля, ты даешь! — Я наконец выразила свое восхищение в доступной мне вульгарной форме и уселась за стол.

Мамуля не обратила внимания на мои слова. Ее глаза блестели, она подливала Петру Ильичу кофе и в полном восторге слушала какие-то его глубокомысленные рассуждения.

Не в силах спокойно смотреть на эту идиллию, я прибавила громкость радиоприемника и прислушалась к тому, что вещала женщина с занудным и нравоучительным голосом школьного завуча с тридцатилетним стажем:

"В заключение краткого обзора сегодняшних событий я хочу обратиться к вам, дорогие женщины, с призывом: будьте осторожны! Нас окружает в быту столько опасностей!

Опасностью может грозить электроприбор и газовая плита, люстра и холодильник… Вчера сотрудница одной из библиотек Евгения Петровна Птицына, вымыв голову, захотела просушить волосы электрическим феном. Все мы проходили в школе такое понятие, как заземление, все должны помнить, как опасно пользоваться электроприборами во влажном помещении. Тем не менее Евгения Петровна включила фен, находясь в ванной комнате, да еще и прикасаясь к корпусу стиральной машины. Результат плачевный: хотя «скорая помощь» приехала довольно быстро, спасти пострадавшую врачи уже не успели.

Сколько раз уже говорилось об опасности курения в постели! Тем не менее до сих пор находятся легкомысленные люди, которые не обращают внимания на эти предупреждения.

Так, вчера сотрудница одной из коммерческих фирм Ангелина Перепелкина прилегла после ужина отдохнуть с детективным романом Анны Мымриной и с сигаретой. Видимо, детектив оказался не слишком увлекательным, и Перепелкина задремала. К счастью, соседка Ангелины почувствовала запах гари и успела затушить тлеющий плед. Ангелина Перепелкина госпитализирована с диагнозом «отравление угарным газом», но, к счастью, жизнь ее вне опасности.

Помните, дорогие слушатели, что для смертельного отравления дымом достаточно, чтобы сгорело десять квадратных сантиметров одеяла!

Ангелине Перепелкиной спасла жизнь соседка. Тем же, кто живет в одиночестве, нужно быть особенно осторожными!

Вчера вечером одинокая женщина Алевтина Ивановна Фадеева, сотрудница КУТИ, решила принять ванну. Казалось бы, что тут опасного? Однако купание закончилось трагически. Алевтина Ивановна задремала в ванне и захлебнулась…"

— Ничего себе! — воскликнула я. — Ведь это про ту женщину говорят, Ираидину соседку! Вот это оперативность!

— Что такое? О чем ты? — удивленно спросила мамуля.

Мои престарелые голубки, естественно, не слушали радио, занятые исключительно друг другом. Я вкратце пересказала им содержание передачи, в частности, то, что касалось Алевтины Ивановны.

— Ну вот! — торжествующе заявил Петр Ильич.

— Что — «ну вот»?

Я совершенно не поняла причин его радости. Женщина утонула, а он глядит именинником.

— Вода, в которой утонула Фадеева, льется на твою мельницу! — сказал он красиво, но непонятно.

Я даже не пыталась это осмыслить и просто ждала, когда старый демагог расшифрует свою тонкую мысль.

— Нужно писать следующую статью, — продолжил он командирским голосом. — Ты в первой статье намекала на какие-то известные тебе махинации с коммерческой недвижимостью?

— Какое там намекала! Я чуть ли не прямо об этом заявляла, — напомнила я, — по вашей, кстати, указке. На месте директора этого самого «Домовенка», я бы подстерегла меня в темном переулке и набила морду! Устроила человеку неприятности ни за что ни про что!

— Пока у него никаких неприятностей не будет, — хладнокровно заметила мамуля.

— Что значит «пока»? — с подозрением спросила я.

— То и значит: пока ты не напишешь следующую статью, — невозмутимо ответствовала мамуля, а ее приятель-провокатор кивал из-за ее плеча.

— Ну, знаете! Мне и за ту-то статью от Гюрзы нагоняй был! Как бы вообще с работы не вылететь!

Но кипятилась я больше для вида, потому что и сама понимала, что одна статья никак не может прибавить мне популярности.

— Ладно, раз уж вы так просите… — Я поднялась из-за стола.

— Что значит мы «просим»? — возмутилась мамуля, но Петр Ильич дернул ее за руку и показал глазами, чтоб она оставила меня в покое.

Все их перемигивания я видела в зеркале, которое висит у нас в прихожей, в нем как раз отражается часть кухни. Мне как-то не очень понравилось, что они переглядываются за моей спиной, но в голове уже созрел план очередной статьи, и я устремилась к компьютеру.

* * *

"В прошлой статье я проинформировал вас об ограблении агентства недвижимости «Домовенок» и предсказал, что за этим незначительным с виду событием последуют другие преступления, так или иначе связанные с переделом рынка коммерческой недвижимости. Конечно, мне хотелось бы, чтобы этот прогноз не подтвердился, потому что меня, как, думаю, и всех вас, дорогие читатели, искренне огорчает, когда наш город называют криминальной столицей России.

Но пока события развиваются именно по моему сценарию, точнее, по тому сценарию, который кажется мне наиболее вероятным.

Снова произошло событие, на первый взгляд совершенно незначительное и не имеющее отношения к теме моей предыдущей статьи.

В сводке несчастных случаев по городу промелькнуло сообщение о том, что некая Алевтина Ивановна Фадеева, одинокая женщина, проживавшая в отдельной квартире на улице Стахановцев, задремала в ванне, захлебнулась и умерла.

Слов нет, засыпать в ванне — это опасно, особенно для одиноких людей, но так же, как и в случае с ограблением «Домовенка», у этого события есть второе дно, и если внимательно разобраться в деталях дела, можно обнаружить много неожиданного.

Как нам удалось установить, Алевтина.

Ивановна Фадеева, так неожиданно и трагично ушедшая из жизни, была сотрудником КУГИ, причем работала в отделе нежилого фонда, то есть коммерческой недвижимости, той самой коммерческой недвижимости, о которой мы говорили в предыдущей статье, и на рынке которой ожидается серьезный передел сфер влияния.

Случайность, скажете вы? Не много ли случайностей в этом деле? Недавно совершенно случайно из агентства недвижимости был похищен компьютер, содержавший серьезную информацию, связанную с торговлей коммерческой недвижимостью, и буквально через несколько дней тоже совершенно случайно тонет в собственной ванне сотрудница соответствующего отдела КУГИ. Какие удобные случайности!

Не логичнее ли предположить одно из двух: либо покойная Алевтина Ивановна была связана с агентством «Домовенок», и ее устранили конкуренты, стремящиеся расчистить поле деятельности, либо в компьютере «Домовенка» обнаружились сведения о том, что Фадеева обманывала собственное начальство, прокручивала не санкционированные с ним сделки, и ее устранили за такую самодеятельность.

Так или иначе, обе эти версии кажутся мне более вероятными, чем банальный несчастный случай, на котором настаивает милиция, чтобы не брать на себя очередного «глухаря» — безнадежное нераскрываемое дело.

Так или иначе, боюсь, что мне придется еще не раз выступить на страницах нашей газеты со статьями на эту тему, потому что «дело „Домовенка“» не закончено, у него будет продолжение, и, боюсь, продолжение это еще ярче покажет криминальную подоплеку происходящего на рынке нежилой недвижимости.

Первый труп уже появился в этом деле, первый — но, боюсь, не последний".

Я поставила последнюю точку и подписалась, как и в прошлый раз: Александр Кречетов.

* * *

Утром в понедельник я вошла в кабинет Гюрзы и с невинным видом положила статью перед ней на стол. Она в это время разговаривала сразу по двум телефонам, точнее, трубку одного телефона прижимала левым плечом и выслушивала чей-то взволнованный монолог, до того громкий, что даже мне были слышны темпераментные нечленораздельные возгласы, а по другому телефону она безуспешно пыталась куда-то дозвониться.

Тот, кто вопил в ее левое ухо, был так возбужден, что не нуждался в собеседнике, и Гюрза только время от времени повторяла «Ага», чтобы у него не сложилось впечатление, что он говорит в пустоту. В действительности Анфиса его не слушала и сразу впилась глазами в мою статью.

Пробежав взглядом по строчкам, она позеленела и подняла на меня глаза, которые абсолютно точно доказывали справедливость присвоенного ей прозвища.

Издав негромкое угрожающее шипение, Гюрза положила правую телефонную трубку, на левом аппарате выключила звук, чтобы ее разговорчивый собеседник не услышал грядущую бурю, и со вкусом заорала:

— По тебе биржа труда плачет! Если тебе работа не нужна — так и скажи! Ты уже протолкнула одну статью обманом! Что же, думаешь, такое еще раз повторится? Завтра же безработной будешь! Откуда ты только выкапываешь весь этот бред?

— У меня есть источник информации, — вставила я дежурную фразу, пока начальница набирала в грудь воздуха для следующей реплики.

— Чушь собачья, а не информация! — взвизгнула Анфиса и, за неимением других аргументов, схватила мою статью и изорвала ее на мелкие клочки.

Я пожала плечами: естественно, статья была у меня в компьютере, и еще раз распечатать ее не составит труда. Другое дело, что в номер Гюрза ее теперь точно не пропустит, так что, похоже, мои труды пропали зря.

— Мне еще нагорит за тебя! — снова завелась Анфиса. — Главному твоя ахинея пока на глаза не попалась, а попадется — мало не покажется!

Я хотела ей сказать, что если уж Главный мою статью не читал — так о чем вообще речь и зачем так разоряться, но вовремя сдержалась и прикусила язык, а то Гюрзу, наверное, от такой наглости хватил бы инфаркт. Но она и без того продолжала бесноваться:

— Что ты вообще лезешь не в свое дело?

Тебе разрешают писать обзоры книжных и музыкальных новинок — вот и занимайся этим! Серьезная журналистика — это не для тебя! Откуда ты вообще раскопала всю свою чепуху?

— У меня есть источник информации, — тупо повторила я, как испорченная граммофонная пластинка.

В конце концов, если Анфиса повторяется — почему мне нельзя?

Некоторое время мы смотрели друг на друга с плохо скрытой ненавистью, наконец Гюрза вспомнила про орущий телефон, прижала его левым плечом к уху, включила звук и произнесла очередное «Ага», указав мне рукой на дверь кабинета и одарив напоследок настолько выразительным взглядом, что я, закрыв за собой дверь, проверила, не прожег ли этот взгляд дырку на любимом оранжевом свитере.

В результате этой аудиенции я вернулась на прежние позиции: что бы там ни говорил многомудрый Петр Ильич, в большую журналистику мне не пробиться, меня туда просто не допустят, несмотря на все его хитрые домашние заготовки.

— Сашенция! — подскочил Мишка Котенкин. — Может, объяснишь, что с тобой в последнее время происходит?

— Ты еще будешь лезть, — прошипела я не хуже Гюрзы, но тут же устыдилась: Мишка всегда ко мне хорошо относился, незачем срывать на нем злость.

— Сашенька, детка, покушай тортика, — вступил Кап Капыч, — я вот тут в выходной испек. Сладкое снимает стресс.

Он так трогательно суетился вокруг, что мне стало стыдно, тем более, когда я вспомнила, что эротический рассказ так и не написала.

— Извини, Петя, — вздохнула я, — ну сил нет больше писать эту дрянь! Вот статью хоть из себя вымучила.

— Все ясно! — громко сформулировал Мишка. — У нее мания величия, и от этого — творческий кризис!

— Тише ты, — шикнула я, — не хватало еще, чтобы Гюрза в кабинете услыхала! И так разорялась там и с работы грозилась уволить!

— Таким, как наша Гюрза… — вздохнув, начал Петя.

— Нужно морду бить! — подхватила я. — Арбузами!

— Как-как ты сказала? — оживился Мишка. — Морду арбузами бить? Емко! — Он достал блокнот. — Сейчас спишу фразочку.

— Мишка, остановись! — заржали мы с Кап Капычем. — Это Зощенко сказал, так что убери блокнот, плагиатор несчастный!

Мишка разочарованно вздохнул, потом нашел в компьютере вторую статью и углубился в чтение.

— Интересно… — задумчиво молвил он и откусил половину от моего куска торта. — Слушай, а откуда ты все это узнала?

— От верблюда, — ласково ответила я.

Мягкий тон компенсировал грубость. Мишка не обиделся, но отстал.

Кап Капыч удовлетворился «Женщиной и цветами» и тоже отошел от моего стола. Я доела торт и задумалась. Злость на Гюрзу не то чтобы прошла, но несколько притупилась.

Теперь это была уже не минутная вспышка, а устойчивая застарелая ненависть. Я осознала, что если еще раз получу от нее выволочку в такой хамской форме, могу не выдержать и вцепиться мерзкой бабе в волосы. Или выцарапать глаза. И ведь, стерва, прекрасно может держать себя в руках, ишь как с Главным ворковала! А подчиненных по столу размазать считает своим первейшим долгом…

Если моя авантюра закончится ничем, а, судя по всему, так и будет, я подам заявление об уходе. Видеть рожу Гюрзы я больше не в состоянии. Подамся в какую-нибудь желтую газетенку, писать могу о чем угодно — настропалилась тут, пока мною дыры затыкали.

Но напоследок выскажу этой стерве все, что я о ней думаю, вот будет потеха! А пока поразмыслим немножко над моим проектом, вернее, над нашим совместным проектом с Петром Ильичем.

Получается, что мы с ним вместе все это задумали, то есть они с мамулей просто вынудили меня написать статьи. Да, но писала-то их я сама! И подпись моя.., то есть псевдоним мой. Нужно все-таки попробовать как-нибудь протолкнуть статью в печать, хотя бы в обход Гюрзы, как говорится: семь бед — один ответ Но на случай, если действительно заставят держать ответ, нужно хоть как-то подстраховаться. Нужно, чтобы никто не посмел уличить меня во лжи.

Итак, что говорилось во второй статье?

Несчастная Ираидина соседка действительно работала в нежилом фонде и утонула в ванне, а уж сама, или кто-то помог, — пускай милиция разбирается. Тут пока ко мне претензий быть не может.

А вот с «Домовенком»… Украли у них оргтехнику, так, может, не компьютер? Допустим, сперли только факс, тогда я со своими домыслами буду иметь бледный вид…

Я оглянулась по сторонам. Дверь в кабинет Гюрзы была плотно закрыта, Кап Капыч ушел мыть чашки после чаепития. Мишка тоже куда-то испарился, и я решила, воспользовавшись их отсутствием, провести маленький следственный эксперимент.

По телефонной справочной службе узнала номер агентства недвижимости —"Домовенок", набрала их телефон и, дождавшись, когда мне ответил приятный девичий голос — явно секретарша, — прокашлялась и как можно более грубым и решительным тоном обратилась к девушке:

— «Домовенок»? Семнадцатое отделение милиции. Когда приедете свою машинку забирать?

— Какую машинку? — растерянно переспросила секретарша.

— Как какую? — Я добавила в голос хамства и нетерпения. — У вас оргтехнику украли?

— У нас, — подтвердила девица, чуть не плача, — Ну так нашли вашу оргтехнику, у скупщика. Пишущая машинка «Ремингтон», выпуска одна тысяча девятьсот двадцать второго года…

— Это не наша, — жалобно ответила девица, — у нас украли факс фирмы «Панасоник», ксерокс «Кэнон» и два компьютера…

— Точно? — с недоверием в голосе осведомилась я.

— Точно, точно! — Девица, по-моему, была уже на грани истерики.

— Чей же тогда «Ремингтон»? — вопросила я голосом сурового следователя.

Мне хотелось добавить: «Будем признаваться или будем запираться?», но я решила, что это будет перебор, и оставила бедную девушку в покое, повесив трубку.

Результат моего следственного эксперимента впечатлял. Петр Ильич в точности угадал все, что украли из несчастного «Домовенка». То ли он ясновидящий, то ли в нем пропадает частный детектив уровня Шерлока Холмса. В любом случае в следующий раз нужно внимательно прислушиваться к его рассуждениям: старичок не так прост, как кажется.

Но прислушиваться к его суждениям мне как-то не хотелось — этот самый Петр Ильич мне не очень нравился. Очень уж быстро он обаял мамулю. Интересно, что у них было раньше, как она выразилась, сто лет назад?

А может, я просто ревную? Только так можно объяснить их переглядывания у меня за спиной — мол, не будем препираться с капризным ребенком… Они не принимают меня всерьез, поняла я. Мамуля-то давно уверилась, что ничего путного из меня не выйдет. Я не желаю следовать ее советам, а она считает, что я делаю это из чистого упрямства. В глубине души мамуля знает, что ничего у меня не получится, и Петр Ильич помогает мне из чистого альтруизма, чтобы доставить ей удовольствие. Ладно, это мы еще посмотрим…

Как бы исхитриться и все-таки пропихнуть статью в номер? Я включила принтер и вывела файл на печать. Всего-то один листочек текста.

Гюрза сидела в кабинете и изредка посылала сотрудникам оттуда убийственные взгляды.

Ведь это извращение — находить удовольствие в ненависти других. Одно из двух: либо она знает, как мы ее ненавидим, и получает от этого физическое наслаждение, либо считает подчиненных козявками и не замечает в упор.

И еще неизвестно, что хуже!

Я поняла, что совершенно не боюсь Гюрзу.

На столе у Кал Капыча лежала моя распечатанная статья «Женщина и цветы». Осторожно оглянувшись на дверь кабинета, я подложила листочек со статьей о смерти Алевтины Ивановны Фадеевой под «Цветы» и закрепила скрепкой. Петя отдаст дамскую дребедень на проверку Гюрзе. Пускай же моя статья будет у нее под рукой. Капля, как говорится, камень точит…

Кап Капыч собрался на кошачью выставку, чтобы отразить потом сие великое событие на своей дамской страничке. Для этой цели он выпросил даже фотографа — Витьку Колобкова. Витька приперся к нам в отдел страшно недовольный — еще бы, его, великого фотографа, заставляют снимать какое-то семейство кошачьих!

— Уж снизойди до нас, грешных, — посмеивался Кап Капыч, — не все же в высших сферах витать. Очень ты гордый стал, Витенька!

— Не в том дело, — признался Витька, — у меня на кошачью шерсть аллергия, расчихаюсь потом…

— Так тебе и надо! — обрадовалась я, вспомнив, как из-за Витькиной жалобы меня выперли из отдела культуры. — Прочихаешься — меня вспомни.

Они все ушли. Гюрза тоже собралась обедать, а пока она бегала «на дорожку» в сортир, пришла девчушка и забрала все материалы в завтрашний номер, которые лежали у Гюрзы на столе, в том числе и «Женщину и цветы», которая никак завтра в номер пойти не могла.

А ладно, сами там разберутся, что к чему.

Гюрза позвонила кому-то по телефону и умчалась обедать. Я даже не повернула голову на звук хлопнувшей двери.

* * *

Антонов поправил перед зеркалом редеющие волосы и шагнул к дверям. Лика прижалась к нему напоследок телом, и он почувствовал ее всю сквозь собственную одежду и ее легкий домашний халатик, под которым ничего не было. Его снова бросило в жар. Хоть опять возвращайся в спальню. Лика ощутила его порыв и лукаво улыбнулась:

— Может быть, еще побудешь?

— Нет, мышонок! — Он поцеловал ее, обнял на прощание и отстранился. — Начальство ждет.

— Ты же сам большой начальник!

— На всякого большого начальника есть еще больший. "

Антонов вышел из Ликиной квартиры легкий и звенящий, как струна. Эта девчонка вернула ему молодость, радость жизни. Она влила в его жилы небывалую энергию. Антонов встречался с ней третий месяц, и ему казалось, что он помолодел за эти месяцы на десять лет. Он понимал, конечно, что Лике нужны только его деньги и возможности, но это ничего не меняло. Ему тоже нужно было только ее тело, горячее и жадное тело двадцатилетней женщины, одновременно юной и опытной. Он считал такой обмен честным.

Выйдя из подъезда, Антонов воровато огляделся.

Машина с шофером ждала его за углом.

Конечно, это глупо: шофер надежен и неболтлив, но береженого, как говорится, Бог бережет…

И тут через дорогу к нему метнулась женская фигура.

О Господи! Только этого не хватало! С горящими глазами, в сбитой на сторону итальянской шляпке, в расстегнутом норковом полушубке, раздувая ноздри, как скаковой конь на финише, к нему неслась законная супруга Зинаида.

— Козел! — вопила она издали. — Вот оно твое совещание в Смольном! Вот куда ты таскаешься, старый кобель!

Зинаида тянула к нему свои полные руки с наманикюренными коготками, Антонов прикрывался от обезумевшей фурии тысячедолларовым кожаным портфелем, думая, как он появится у мэра с расцарапанным лицом.

Зинаида вопила на всю улицу:

— Ты погляди на себя в зеркало, козлище!

Тебе уже без малого шестьдесят, кто на тебя посмотрит, кроме шлюхи, на которой пробы негде ставить! Ты, кобель старый, ты бы хоть о здоровье своем подумал! Да ты за последние месяцы, как к этой шалаве таскаешься, прямо почернел весь, мешки под глазами, морда вся обвисла, как у шарпея! Ты же не сегодня-завтра сдохнешь прямо на этой сучке! Вот ведь позору-то будет! У, козлище!

Выкрикивая все это, Зинаида прыгала вокруг мужа, как собака вокруг медведя, пытаясь оттолкнуть портфель и вцепиться в глаза благоверному.

— Зина, Зина! — пытался увещевать Антонов разбушевавшуюся жену. — Зиночка, нельзя же так! Люди же вокруг, стыдно! Еще сфотографирует сволочь какая-нибудь, потом не отмоешься!

— Стыдно? — с новой силой завопила Зинаида. — Теперь тебе стыдно? Надо было о стыде думать, когда к этой шлюхе таскался!

Я до нее доберусь, выцарапаю глазки поганые! Людей ему стыдно! Где тут люди-то, пустая улица!

— Зина, Зина, постыдись, вон девушка смотрит!

В самом деле по улице к ним приближалась невысокая грациозная девушка с по-восточному немного раскосыми глазами. Красивая девушка в длинном оливковом плаще с букетом хризантем в руках. Девушка несла букет обеими руками, подняв его перед собой как щит, прикрывая белыми крупными цветками нижнюю половину лица. Антонов скосил на нее глаза — ему было неловко перед красивой незнакомой девушкой за свою взбесившуюся жену и вообще за нелепость и неприличность этой ситуации: немолодой, представительный, хорошо одетый человек отбивается портфелем от бешеных наскоков пятидесятилетней фурии… На секунду он встретился с незнакомкой глазами, и ее взгляд удивил Ивана Андреевича.

В этом взгляде не было ни ожидаемой насмешки, ни презрительного удивления, ни даже легкого сочувствия.

Во взгляде Девушки светился только холодный профессиональный расчет, как будто она перемножала в уме два десятизначных числа.

В душе Антонова шевельнулось неясное подозрение, предчувствие беды. Но истеричный визг жены отвлек его от странной незнакомки.

— У, кобель старый! Скотина! Только и знает за каждой юбкой волочиться! — вопила Зинаида, безуспешно пытаясь дотянуться до лица мужа.

Антонов, отмахиваясь от жены портфелем, как от назойливой мухи, скосил глаза на подозрительную девицу.., и похолодел.

Сквозь букет хризантем, сквозь белые махровые головки цветов на него уставился ствол пистолета с глушителем, а чуть выше на него смотрели холодные и безжалостные глаза убийцы.

Душная слабость мгновенно охватила Антонова, он забыл про жалкие истеричные наскоки жены, безвольно опустил руки с портфелем, и Зинаида, торжествуя, вцепилась в его лицо…

В ту же секунду раздался негромкий хлопок, и на лбу Антонова черным цветком раскрылось аккуратное маленькое отверстие. Глаза его остекленели, жизнь ушла из них, как вода уходит в песок.

Иван Андреевич повалился на руки жены как скошенный сноп.

— Ты чего — сдурел, что ли? — взвизгнула Зинаида, еще не осознав, что произошло.

В следующую секунду она почувствовала неживую тяжесть мужа, и до нее уже почти дошел смысл происходящего, но раздался второй хлопок, и пуля вошла ей в затылок, навеки разрешив все проблемы богатой, стареющей и ревнивой женщины.

Антоновы упали на тротуар, так нежно обнявшись, как они не обнимались, должно быть, уже лет двадцать, если не больше.

Девушка с букетом быстро огляделась по сторонам. Улица была пустынна. Бодро цокая каблучками, она добежала до ближайшей сквозной подворотни, нырнула в нее и дворами вышла на соседнюю улицу.

Водитель Антонова ждал шефа, поглядывая на часы. Им пора уже было ехать в мэрию, но Иван Андреевич все не появлялся.

Прекрасно зная, куда в это время ездит его шеф, шофер покачал головой и завистливо ухмыльнулся: видно, старому греховоднику никак не выбраться из теплой постельки.

Но когда за углом раздался истошный женский визг, водитель выскочил из машины и бросился на крик, вытаскивая на ходу пистоле г.

То, что он увидел — два трупа и начинающую скапливаться вокруг них толпу, — вызвало у него острое предчувствие того, что ему скоро придется искать новое место работы.

* * *

А на следующий день все мои представления о жизни перевернулись.

Едва я вошла в отдел, Гюрза выскочила мне навстречу с совершенно не своим выражением лица. Просто не Гюрза, а Анфиса Николаевна. И говорит совершенно несвойственным голосом:

— Петухова, очень хорошо, что вы пришли. Вас срочно хочет видеть Виталий Андреевич.

У меня челюсть совершенно отвисла. Во-первых, Гюрза впервые за все время нашего знакомства обратилась ко мне на «вы». Во-вторых, я в принципе знала, что Главного зовут Виталий Андреевич, но это было знание чисто теоретическое, а тут вдруг — «срочно хочет видеть»! Причем, если судить по Анфисиной физиономии, он не собирается немедленно сожрать меня без выходного пособия, а как бы даже наоборот.

В общем, я очень растерялась и с отвисшей челюстью отправилась к Главному.

Главный сидит на четвертом этаже, том самом, с которого видны трубы с драконами.

Только я вошла к нему в приемную и настроилась на длительное ожидание, как его секретарша, то ли «мисс Вселенная», то ли топ-модель высшего разряда, подпрыгнула, схватила микрофон и прокричала в него:

— Виталий Андреевич, Петухова здесь!

Можно подумать, что она меня когда-нибудь раньше видела. То ли ей выдали мою фотографию для опознания, то ли срочно фоторобот составили со слов знакомых и сослуживцев… Короче, не успела она эту радостную новость Главному сообщить, как распахнулась дверь и он сам появился на пороге!

Появился главный редактор Виталий Андреевич Сокольский собственной персоной, да еще и с лучезарной улыбкой на лице! Вышел мне навстречу из своего кабинета, как будто я уголовный авторитет или, в крайнем случае, начальник налоговой инспекции, и радостно приветствует:

— Здравствуйте, Александра Юрьевна!

Давно хотел с вами поближе познакомиться!

Дашенька, кофейку нам принеси, пожалуйста! — Это уже не мне, это топ-модели.

Я в полной растерянности вошла в его кабинет, села в кресло немыслимого удобства и жду, когда же разъяснятся все эти чудеса. Топ-модель внесла кофе, вышла, и я чувствую, что пауза затянулась. Поднимаю глаза на Главного — а он тоже на меня смотрит и чего-то ждет. Наконец, как более опытный, прервал молчание и говорит:

— Как же вам удалось его так долго скрывать?

— Кого? — невежливо спросила я охрипшим от удивления голосом.

— Как — кого? Ваш источник!

— Ах, источник… — Я потупилась и думала, как бы продержаться на уклончивых ответах и многозначительных междометиях.

— Впрочем, конечно, это ваше право! — Главный замахал руками, как небольшая ветряная мельница. — Я совершенно не настаиваю! Вполне понятно его желание остаться неизвестным! Ведь события так серьезны, тучи, можно сказать, сгущаются! Но как, однако, точно вы предсказали в своей статье развитие событий!

Он вытащил откуда-то листок, в котором я с изумлением узнала свою статью о смерти Фадеевой, и помахал передо мной.

Надо сказать, я проявила в этот момент совершенно несвойственные мне качества характера: не задала дурацкий вопрос — а что случилось-то? — тем самым показав, что ни черта не понимаю и не стою всех этих папуасских танцев с кофе и выбеганиями навстречу. Я сжала саму себя в кулак и сделала умный вид. В то же время быстренько и незаметно огляделась: вдруг да мелькнет какая-нибудь подсказка. И подсказка мелькнула: у Главного на столе лежали распечатки свежих криминальных новостей из Интернета. Поверх них валялся русско-французский разговорник, поэтому мне удалось прочитать только кусок заголовка, но заголовок был очень крупный. То, что я сумела прочесть, выглядело так: «Криминальная сто… Заказное уби… Кто стоит за…».

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что там дальше. Явно произошло громкое заказное убийство. Только я-то тут при чем, вот что интересно!

Главный еще какое-то время выжидал, может быть, надеялся, что я наконец не выдержу его взгляда, расколюсь и сообщу ему имя своего источника информации, но чего-чего, а этого можно было не опасаться. Наконец, вполне оценив мою выдержку, он сказал, указывая на распечатку:

— Вот, прочтите.

— «Сегодня утром произошло убийство заместителя начальника КУГИ Антонова Ивана Андреевича. Антонов вместе с женой был застрелен неизвестным в упор из пистолета марки ТТ у дома своей любовницы по адресу: Заячий переулок, дом восемь», — прочитала я вслух и подняла глаза на Главного, стараясь, чтобы он не увидел в них самой настоящей паники.

— Александра Юрьевна, я даю вам карт-бланш. Эта статья, — он помахал статьей про несчастный случай в ванне, — пойдет в сегодняшний номер. Убийство Антонова — громкое дело. Ясно, что все ваши выкладки справедливы. Милиция пока не подпустит к делу Антонова журналистов, так что попытайтесь кое-что выяснить через своего источника. Занимайтесь только этим делом, борьбой за рынок коммерческой недвижимости. Анфиса Николаевна получила от меня указание оказывать вам всяческую поддержку, любые ваши материалы на эту тему сразу же пойдут на первую полосу. Ну и, конечно, вопрос с вашими гонорарами мы решим сегодня же!

Все это было очень приятно, особенно то, что Гюрза получила приказ оказывать мне поддержку. Представляю, как ее перекосило!

Но оказанное руководством доверие надо оправдывать, а как его оправдаешь, если я всю эту историю высосала из пальца? Где мне взять источник информации, которым я так необдуманно хвасталась в своих статьях?

Провожаемая традиционным напутствием Главного: «Идите и работайте!», я покинула «святая святых» и в глубокой задумчивости направилась в родной отдел.

В дверях меня встретил стонущий Кап Капыч и потащил к своему столу с горестными причитаниями:

— Сашенька, детка, выручай, на тебя вся надежда! Гюрза не отстает, требует этот проклятый эротический рассказ, а у меня Мура в командировке и нет совершенно никакого вдохновения!

Мура — это давняя и трепетная любовь нашего Кап Капыча, железная леди, директор по маркетингу на Металлическом заводе. Армейская походка, стальное рукопожатие, металл в голосе. Подозреваю, что в этом дуэте Мура играет мужскую роль. Живут душа в душу. Почему они до сих пор не поженились, остается для всего отдела тайной, но кто-то говорил, что у Муры вроде бы в Конотопе есть муж, который ни в какую не дает ей развод.

Только было я собралась в мягкой и интеллигентной форме отвергнуть наглые Петины домогательства, как из своего кабинетика выскочила Гюрза и злобно на него зашипела:

— Капитонов! Оставь в покое Александру Юрьевну! Ей не до тебя, у нее серьезная срочная работа!

Мужики уставились на нее с таким изумлением, как будто наша Анфиса неожиданно исполнила посреди отдела стриптиз. А когда она вернулась в свой гадюшник, точнее, гюрзятник, все воззрились на меня.

— Александра Юрьевна?! — в изумлении повторил Кап Капыч. — Это что же такое творится в датском королевстве?

— Сама не знаю, — ответила я почти правду, — подозреваю только, что меня хотят силой вытолкнуть на передовую, под пули.

Мишка Котенкин, не найдя слов от изумления, присвистнул и жестом коварного соблазнителя показал мне на банку растворимого кофе. Конечно, меня только что угощали роскошным напитком в кабинете Главного, а у Мишки всегда такая бурда, которую можно назвать кофе только с сильного перепоя, но зато Мишка — старый приятель и душевный человек, с ним и третьесортное пойло доставит удовольствие, к тому же срочно требовалось собрать в кучку расползающиеся мысли. г Я подсела к его столу, насыпала в чашку с отбитой ручкой полную ложку кофе и тяжело вздохнула.

— Ну, в чем дело, рассказывай! — Мишка налил мне кипяток и приготовился слушать.

— Да и рассказывать-то нечего, — пожаловалась я почти шепотом, чтобы никто больше не услышал, — выдумала историю на свою голову, а события прямо по моему сценарию легли. Антонова-то грохнули — вот теперь от меня ждут новых сенсаций.

— Ну и что? — Мишка был жизнерадостен, как всегда. — Переквалифицируйся в управдомы. То есть в частные детективы. Поговори с директором этого, как там он называется… «Домового»…

— «Домовенка», — машинально поправила я.

— Тем более. — Мишка достал из ящика стола пакет печенья.

Это было что-то новое: обычно у Мишки ничего нет, кроме кофе, а еду он клянчит у окружающих.

— Для частного детектива мне не достает пудовых кулаков, — жалобно проговорила я, — и железных челюстей. Вот из Муры, наверное, вышел бы настоящий Майк Хаммер, — при этих словах я невольно взглянула на Кап Капыча, мучившегося над своей мягкой порнографией, он перехватил мой взгляд и умоляюще простонал:

— Сашуля, как ты там пишешь — «мои соски призывно затвердели» или «зазывно отвердели»?

— Надрывно офигели, — машинально ответила я и снова повернулась к Мишке.

— Кулаки — это необязательно, — возразил тот вполголоса, — извилины гораздо важнее. Бери за образец не Майка Хаммера, а Эркюля Пуаро с его серыми клеточками. «Домовенок», говоришь? Сейчас я тебе по базе данных найду их телефон.

— Телефон я и так знаю. Лучше уж погляди, как зовут их директора. Попробую с ним поговорить.

Мишка застучал пальцами по клавиатуре и через минуту сообщил:

— Записывай. Ахтырский Борис Борисович.

Я набрала номер «Домовенка» и, услышав знакомую слезливую девицу, попросила максимально вежливо и доброжелательно, чтобы ни в коем случае не вызвать в ее памяти воспоминания о хамском звонке из отделения милиции:

— Будьте добры, соедините меня с Борисом Борисовичем!

Я готова была услышать «Борис Борисович в Москве.., или в Токио.., или на Луне…», да и вообще директора фирм очень часто бывают подставными фигурами, но девушка вполне нормальным голосом ответила:

— Одну минуточку, — и соединила меня со своим шефом.

— Ахтырский слушает, — раздался в трубке хрипловатый голос, в котором звучало умеренное хамство, выдаваемое современными мелкими бизнесменами за деловой и энергичный стиль.

— Здравствуйте, Борис Борисович, — начала я, — меня зовут Александра. Я корреспондент газеты «Невский вестник», пишу под псевдонимом Александр Кречетов.

— А-а, — прервал меня Ахтырский зло и раздраженно, — так вот кому я обязан своими неприятностями!

— Почему? В чем дело? Какими неприятностями? — весьма холодно спросила я.

— Какими неприятностями? — Голос Ахтырского зазвенел, как воздух перед грозой. — Да мне после вашей дурацкой статейки вообще житья не стало! Мало того, что мой офис обворовали, так теперь меня еще и преступником считают! С вашей легкой руки, дорогая девушка! Ко мне уже наведывались орлы из отдела экономических преступлений, и из налоговой полиции, и даже из ФСБ какой-то козел заходил! Им только намекни, они и рады на человека все повесить! Украденную у меня технику никто и не думает искать, один только раз был идиотский звонок из милиции, предлагали опознать вместо компьютера допотопную пишущую машинку — и это все, на что их хватило, а вот после вашей клеветнической заметки мне просто проходу не дают!

— Борис Борисович, — попыталась я его остановить, — нельзя ли потише? И вообще, я вам советую: сбавьте-ка обороты…

В ответ Борис Борисович издал такой звериный рык, как будто он не Борис Борисович, а вовсе даже Лев Львович.

— Мне кажется, — не дала я ему дорычать, — что у нас с вами не телефонный разговор. Давайте встретимся в спокойной обстановке. Думаю, нам есть, что рассказать друг другу. Ведь вы же сами говорите, что у вас неприятности.., так как бы эти неприятности не увеличились в размерах…

— Не о чем нам разговаривать! — произнес Ахтырский знакомую мне с детства фразу, но потом резко выдохнул и, судя по всему, одумался:

— Ладно, встретимся. Надеюсь, вы объясните мне, какого черта возвели на меня всю эту напраслину. И дадите в своей газете опровержение!

«Да и вы, может быть, кое-что мне объясните», — подумала я, но вслух сказала совсем другое:

— Когда и где мы сможем встретиться?

— Приезжайте ко мне в офис. Адрес, надеюсь, знаете?

— Извините, — я решила держаться твердо и ни на какие его предложения не соглашаться, считая, что это придаст моему блефу большую достоверность, — у меня есть основания думать, что прослушивается не только ваш телефон. В офисе у вас тоже стоят «жучки».

Директор «Домовенка» несколько секунд ошарашенно молчал.

— Кажется, вы действительно знаете о моей фирме то, чего я сам не знаю, — выдавил он наконец. — Хорошо, называйте тогда время и место.

— Знаете кафе «Марко Поло» напротив метро «Чернышевская»? Это недалеко от вашего офиса. Давайте встретимся там через час.

Это вас устраивает?

— Устраивает, — недовольно буркнул Борис Борисович, — а как я вас узнаю?

Я в двух словах описала свою непритязательную внешность: розовые джинсы, длинный белый свитер с высоким воротом, сама худая и волосы растрепаны. Он в ответ сказал, что будет в бежевом плаще и в очках с тонкой золотистой оправой.

* * *

Я выбрала это кафе по двум соображениям: во-первых, там довольно людно, а на людях Ахтырский постесняется скандалить, будет держаться в рамках приличия, а во-вторых, мне это кафе просто нравится, там замечательно варят кофе и подают вкусные фруктовые пирожные — ежевичные, черничные и разные Другие.

Пока ехала в метро, я немножко раскинула мозгами. Сначала возникла мысль, как меня угораздило так попасть? То есть я, конечно, сама хотела сделать сенсацию, но чтобы все так легло одно к одному… И, судя по тому, как зол на меня Борис Борисович, рыльце-то у него в пушку. Впрочем, совокупность визитов экономической милиции и налоговой полиции кого угодно, даже самого честного человека, способна довести до белого каления.

Ахтырского еще не было, и я заняла очередь к стойке, просматривая вывешенное на стене меню. Кроме обычных сортов кофе — эспрессо, капуччино, двойной капуччино, — мне предлагали кофе по-парижски, по-венски, по-ирландски — с ликером «Бейлис», кофе по-сицилийски с ромом и корицей, кофе с коньяком и какой-то совсем удивительный кофе с поэтичным названием «Вересковый мед».

Большинство столиков было занято шумными компаниями молодежи или влюбленными парочками. Рядом со мной стояла, так же, как я, разглядывая меню, симпатичная девица примерно моего роста, должно быть, откуда-то из Средней Азии — с чуть раскосыми глазами и смуглым лицом.

Наконец в дверях кафе появился Ахтырский, во всяком случае, человек, подходящий под описание. Он, не раздумывая, подошел ко мне и недовольным голосом поздоровался.

— Какой вы предпочитаете кофе? — спросила я невинным тоном.

— Все равно, — буркнул он, — пусть будет эспрессо.

Я заказала ему эспрессо, себе — двойной капуччино, и мы пошли в глубину кафе.

Ахтырский, лавируя между столиками, задел плечом раскосую девицу, извинился. Она улыбнулась:

— Ничего страшного, — и ушла из кафе, так ничего и не заказав.

Мы сели за угловой столик, где было немного потише, и нам не мешали посторонние. Ахтырский положил на стол небольшую кожаную папку, пригубил кофе и посмотрел на меня с явной неприязнью:

— Ну что ж, я жду ваших объяснений.

Чего ради вы распространили клевету о моей фирме?

— Ну так уж сразу и клевету! — Я тоже постаралась держаться уверенно и агрессивно. — Уже то, что вы согласились со мной встретиться, говорит о том, что рыльце у вас в пуху! И почему, интересно, у вас в офисе поставили «жучков»?

— Да об этих «жучках» я знаю только с. ваших слов! — Ахтырский побагровел и, расстегивая свою папку, неприязненно бросил мне:

— А встретиться с вами я согласился только для того, чтобы посмотреть в ваши глаза и спросить, есть ли у вас совесть! И для того, чтобы потребовать объяснений! И еще для того, чтобы показать вам эти бумаги, достоверно доказывающие, что мое агентство совершенно непричастно…

Внезапно он схватился рукой за воротник рубашки, словно ему не хватает воздуха, широко открыл рот, как выброшенная на берег рыба, откинулся на спинку стула и дернулся всем телом, как будто через него пропустили электрический ток.

Я вскочила, в ужасе глядя на Ахтырского.

Лицо его еще больше побледнело, глаза остекленели и уставились в потолок, как будто он увидел там что-то важное. Какая-то девица истошно завизжала. На крик подбежала официантка, пощупала пульс Ахтырского, тоже побледнела и убежала в служебное помещение.

Тут же появился хозяин, уверенный в себе, вальяжный темноволосый мужчина с набриолиненными волосами, одним взглядом оценил обстановку и вынул мобильный телефон, чтобы вызвать «скорую» и милицию.

Я чувствовала себя ужасно и действовала, как во сне. Одна мысль стучала у меня в голове, как негритянский барабан: "Он мертв!

Он мертв! Он мертв!"

И еще одна: «Неужели я его убила? Неужели его смерть на моей совести?»

Из папки вывалились какие-то листки и веером рассыпались по полу.

Хозяин, переговорив по телефону, величественно удалился. Официантка с красными пятнами на щеках убежала за стойку, где подруга уже капала ей валерьянку в коньячный бокал.

На меня никто не смотрел, движимая подсознательным импульсом, я вскочила из-за столика и выскользнула из кафе, не дожидаясь появления милиции.

В поезде метро меня начала бить такая крупная дрожь, что немолодая дама приличного вида уступила мне место, поглядев сочувственно. Я плюхнулась, даже не поблагодарив. Глядя перед собой невидящими глазами, я пыталась осознать, что же случилось.

Только что прямо на моих глазах умер человек, и не просто случайный прохожий на улице — нет, с этим человеком мы были если не знакомы, то связаны взаимными интересами.

Очевидно, сердце не выдержало после всех неприятностей, что я ему устроила.

Я застонала чуть не в голос. Как же могло так случиться, что я, сама того не желая, отправила человека на смерть?

Мне вспомнилось начало этой истории.

Случайная, наугад взятая заметка из газеты…

Маленькая, никому не известная фирмочка…

И название такое уютное, как домашняя лапша… Я ведь была уверена, что от статьи никому не будет плохо… Как это говорил Петр Ильич? «Если информация выдуманная, значит, нет никакого ее искажения». Действительно, ну что такого могли предъявить Ахтырскому милиция и налоговая, если у него все было в порядке? Нельзя же предъявлять претензии к фирме из-за какой-то паршивой заметки в газете! Со временем от Ахтырского все бы отстали. Даже меня он не смог бы привлечь за клевету — ведь в первой статье не говорится ничего определенного, одни намеки…

Но вот как все обернулось: у человека не выдержало сердце. И кроме того, что теперь я буду мучиться совестью до могилы, мне еще могут предъявить вполне конкретное обвинение.., как это формулируется: «действия, повлекшие за собой смерть потерпевшего». Конечно, тут руку приложила не я одна; нервы мотали ему после статьи и милиция, и налоговая полиция… Но они-то уж как-нибудь отмажутся. А я буду крайней.

В таких растрепанных чувствах я вернулась домой, потому что в редакции появляться не было сил. Не успела я бросить куртку на стул в прихожей, как раздался звонок в дверь.

— Кого еще нелегкая принесла? — не стесняясь, громко заворчала я, открывая.

— Что-то ты, Сашок, сегодня неласково встречаешь! — На пороге стояла Ираида.

— Ой, извини! — спохватилась я.

Ираида вошла и бросила быстрый взгляд на вешалку.

— Нету их, — расстроила я ее, — сегодня культурная программа. Сначала по городу гуляют, потом в «Луне» обедают, потом в театр идут…

— Вот как, — проговорила Ираида с совершенно непередаваемой интонацией.

— Ты только не уходи, — обратилась я к ней просительным тоном, — посидим, поедим чего-нибудь, покурим, поболтаем..'.

Я и вправду была ей рада: оставаться одной в пустой квартире с ужасными мыслями — перспектива не из приятных.

— Что-то у меня тонус понизился, — пожаловалась Ираида, усаживаясь на кухне с сигаретой, — выбила меня история с соседкой из колеи, ночами спать не могу, все кажется, что наверху кто-то ходит.

— Мистика! — усмехнулась я.

— Точно, — согласилась Ираида, — и ведь знаю, что никого там быть не может, а все равно вскакиваю.

— Кому квартира-то достанется? — поинтересовалась я — так просто, для поддержания разговора.

— Да черт его знает! — Ираида махнула рукой, так что пепел с сигареты свалился прямо в цветочный горшок, стоящий на окне.

Отросток монстеры принесла нам Анна Леопольдовна. Мамуля загорелась желанием вырастить огромную пальму и поставить ее на консоль в гостиной. Пока что цветок тихо чахнул на кухне, и Леопольдовна ворчала На нас, что толку с этого не будет.

— Там какие-то племянники, седьмая вода на киселе, — продолжала Ираида, — полгода надо ждать, пока все наследники претензии предъявят.

— Да, знала бы соседка, что помрет, отписала бы в завещании, кому что хочет отдать… — роняла я ничего не значащие фразы.

Ираида поглядывала на меня очень внимательно, и я ждала допроса с пристрастием на тему, какие отношения у мамули с Петром Ильичем, и если близкие, то серьезно ли у них это, и есть ли у Ираиды шансы на успех., Говорить на эту тему мне очень не хотелось: во-первых, неприлично обсуждать с кем-то поступки родной матери, а во-вторых, я понятия не имела, какие же у мамули с Петром Ильичем отношения.

— А что, — начала я, искусственно оживившись, — милиция точно установила, что с соседкой был несчастный случай?

— Милиция ничего и не устанавливала, — Ираида пожала плечами, — сказали: захлебнулась в ванне, потому что заснула. У них убийств нераскрытых целая куча, так станут они еще смерть в ванне расследовать!

— А не мог ей кто-то: ну.., помочь слегка? — спросила я, наливая Ираиде кофе.

— Да зачем? Взять с нее нечего… — задумалась Ираида. — Хотя.., квартира, конечно.

Ираиде явно не хотелось идти домой в пустую квартиру с непонятными звуками сверху. А мне не хотелось ее отпускать, чтобы не оставаться наедине с грустными мыслями. Поэтому мы перебрасывались словами, как двое мальчишек ранним воскресным утром лениво перебрасываются футбольным мячом.

— А ты в тот вечер, ну, накануне, дома была?

— Была, конечно, — вздохнула Ираида, — куда же я денусь?

— Ну-ну, не раскисай, — усмехнулась я, — при твоих темпах недолго тебе сидеть в пустой квартире, найдешь себе кого-нибудь!

— Твоими бы устами… — протянула Ираида, но я не дала ей повернуть разговор в сторону личной жизни, а задала новый вопрос:

— Не помнишь, ничего такого необычного в тот вечер не случилось? Ну, может, звуки какие подозрительные сверху раздавались, голоса…

— Ничего такого не было. Тихо было у Алевтины, как в могиле, — рассердилась Ираида. — Только потом вода полилась. И вообще, я не прислушивалась, телевизор включен был и видик…

Ираида на мгновение задумалась и взглянула на меня просветленно:

— Знаешь, единственное, что случилось в тот вечер — свет вырубился.

— Надолго?

— Минут на сорок… Я еще порадовалась, что детектив по видику смотрю, а то так и не поняла бы, кто убийца.

— Ну и кто же убийца? — лениво спросила я.

— Ты не поверишь! Но не буду рассказывать, а то неинтересно смотреть будет, я тебе кассету принесу, называется «Тайна могилы».

— Этого мне еще не хватало, — скривилась я, — столько рецензий пишу по должности, надоело до чертиков…

— Слушай! — Ираида вскочила, с грохотом опрокинув стул, так что несчастная монстера чуть не свалилась с подоконника. — Слушай, а ведь в том фильме Мишель Пфайффер тоже пытались утопить в ванне!

— Утопили? — из вежливости поинтересовалась я.

— Нет, ты слушай! Он сделал ей укол, ее вроде как парализовало, и он ее — в ванну!

Сейчас, говорит, вода до края дольется, ты и потопнешь… Вот какая сволочь! А я, говорит, уйду, и тебя только утром найдут и скажут, что заснула в ванне…

— Прямо как твоя Алевтина Ивановна…

— Именно! У меня ночью-то в голове один ремонт был, эта самая «Тайна могилы» из головы вылетела совсем. А теперь даже удивительно, как все совпало…

— Ну а утром-то ты ничего такого, не заметила странного?

— Ты считаешь, что это не странно — найти соседку мертвой в ванне? — спросила Ираида. — Мне, знаешь, и этого хватило."

Она попробовала кофе, который безнадежно остыл, и поморщилась. Чтобы поднять нам обеим настроение, я достала из буфета коробку конфет, которую принес третьего дня Петр Ильич. Коробка была огромной, как мы с мамулей ни старались, уничтожая конфеты, на вид они не убавлялись. Потом я пошарила в серванте и принесла непочатую бутылку черносливового ликера.

— Коньяк кончился! — объявила я Ираиде. — Пей, что дают.

Ираида не отказалась.

— Сашок, ты меня знаешь тыщу лет, — извиняющимся тоном начала она, — никогда я не злоупотребляла спиртным, но после того, как увидела, как Алевтина в ванне плавает… извини, без рюмки про это говорить не могу.

Мишель Пфайффер-то, конечно, посимпатичнее выглядела.

— Тем более что ее до конца не утопили, — поддакнула я., — Да. Я, конечно, особенно там не приглядывалась, больше по полу ползала. Участковый и то сказал, что, не положено посторонним, раз труп, а воду-то кто убирать будет? Ведь без сапог резиновых в коридор не войдешь… Ну, мне тряпку в руки…

Ираида выпила еще ликера.

— Как вспомню воду эту холодную, до сих пор руки сводит… — Она поглядела удивленно:

— Слушай, вот что странно. Вода-то холодная была!

— Остыла за такое долгое время, — неуверенно возразила я.

— Допустим, в коридоре остыла, — протянула Ираида, — но ведь в ванной тоже холодная была… И пара на зеркале не было.

— Тебя и ванну допустили?

— Сама вошла: воду-то надо собрать. Ой, Сашка, не дай Господи такого конца!

— Да успокойся ты, не вспоминай, если тяжко! — пожалела я ее, но слова из Ираиды полились неудержимым потоком. И то сказать: я еще первую рюмку ликера не допила, а она уже четвертую наливает. А черносливовый ликер крепостью сорок пять градусов — штука серьезная!

— У нас с Алевтиной были одинаковые краны… Там открутишь горячую воду, а она через несколько минут снова холодная. Все время прибавлять надо. И еще: в ванной ни халата, ни полотенца купального. Вот ты когда мыться идешь.., а впрочем, тебе мать может подать.

Это верно, я вечно забываю то полотенце, то губку и потом ору на всю квартиру мамуле, чтобы принесла.

— А когда одна живешь, — тяжело вздохнула Ираида, — надеяться не на кого. Поэтому сама все должна заранее положить, чтобы потом в мокром виде голышом по квартире не скакать. Так вот что я тебе скажу: ни фига у нее в ванной не лежало, одно полотенчико крошечное для рук на крючке висит… И тапочки…

— Что — тапочки? — не выдержала я. — Раз начала, то уж говори!

— Тапочки я нашла не в ванной, а на кухне, — выпалила Ираида.

— Уплыли, — усмехнулась я.

— Не-а, вся вода из ванной в коридор вылилась, а на кухне ничего и не было. И не могли они уплыть, за порог в ванной бы зацепились…

— Ираида, — я отодвинула подальше ополовиненную бутылку ликера, — ты меня извини, но ты не путаешь свою соседку с Мишель Пфайффер? Это ее в том фильме утопить пытались. А про соседку ты сама говорила, что никому ее смерть не нужна была.., ты не придумала все эти улики — так, для разговора?

— С чего это мне выдумывать? — рассердилась Ираида.

Вместо ответа я красноречиво взглянула на бутылку. Ираида перехватила мой взгляд и обидчиво поджала губы.

— Если все так, — наконец нарушила я затянувшееся молчание, — то почему же ты милиции ничего не рассказала?

— А кто меня спрашивал? — закричала Ираида и снова сбросила столбик сигаретного пепла в несчастную монстеру. — К тому же я тогда в таком состоянии была.., а теперь все думаю про эту историю и мелкие подробности вспоминаю.

От ликера ли, от грустных мыслей или от сегодняшних переживаний в кафе у меня зверски разболелась голова. Проводив Ираиду, я выпила две таблетки шипучего упсарина и улеглась спать, на время выбросив из больной головы все неприятное.

* * *

Утром в отделе Мишка Котенкин встретил меня, исполнив на губах туш, и с шутовским подобострастием приветствовал:

— Здравствуйте, Александра Юрьевна, светоч и надежда российской журналистики!

Не прикажете ли кофейку подать?

У меня не было настроения поддерживать Мишкин шутовской тон, вчерашние события не шли из головы. Однако я подсела к его столу, согласившись выпить кофе, и шепотом рассказала о трагическом завершении встречи с директором «Домовенка». Мишка присвистнул и вполголоса, уже совершенно серьезным тоном, сказал:

— Значит, действительно в этом агентстве делались какие-то темные дела, и когда директор пошел на встречу с тобой, его устранили, чтобы не выболтал чего-нибудь.

— Да кто его устранил? — возразила я, невольно повысив голос. — Я же рядом с ним сидела, никто его не убивал, от расстройства с мужиком инфаркт случился. Или инсульт.

Я не врач, в таких делах не разбираюсь. А довела его я, своей статьей дурацкой! Выдумала неизвестные махинации, чтобы имя себе сделать, а человека на тот свет отправила!

Последние слова я произнесла так громко, что Кап Капыч, с унылым пыхтеньем трудившийся в своем углу над злополучным эротическим рассказом, откликнулся:

— Не знаю, кого ты там отправила на тот свет, но если ты мне не поможешь с этой эротической фигней, то будешь виновата в моем самоубийстве. Я сделаю харакири прямо посреди отдела и оставлю записку: «В моей смерти прошу винить Сашу П.».

— Лучше сделай харакири у Гюрзы в кабинете, — машинально ответила я, — и напиши «Прошу винить Анфису С.». По крайней мере, принесешь пользу обществу.

— Ну, Сашунчик, хоть финальную фразу подскажи!

В голосе Кап Капыча звучало неподдельное страдание.

— Она закатила глаза, — по-прежнему машинально, думая о своем, ответила я, — и забилась в пароксизме оргазма.

— Как-как? — изумленно переспросил Кап Капыч. — В пароксизме оргазма? Ну, мать, ты даешь!

Мишка Котенкин тем временем уже бубнил вполголоса:

— Если ты считаешь, что директор агентства недвижимости может так вот запросто загнуться от расстройства, что его в газете облаяли, я, дорогая, просто поражен твоей наивностью! Торговля недвижимостью — это почти как наркобизнес, там такие волки трудятся — только зубы щелкают! А ты его этакой слабонервной курсисткой изображаешь!

— Но факт остается фактом — он умер на моих глазах!

— Ты ведь только что справедливо заметила, — ехидно прервал меня Мишка, — что ты не врач. Откуда же ты знаешь, что он умер? Ты ведь удрала из кафе, не дождавшись милиции и «скорой помощи». Может быть, его откачали, а ты себя уже в убийцы записала?

— Да брось ты. Мишка, — с горечью возразила я, — если бы ты его видел, ты бы не сомневался. Живой человек так выглядеть не может.

— Все-таки мы проверим.

Мишка достал телефонный справочник и, перелистывая его, проговорил:

— Ближе всего бывшая Куйбышевская больница, но надо бы узнать, какая вчера была дежурной и куда могли отвезти на «скорой»…

Через пять минут он уже все узнал и набрал номер справочной.

— Скажите, пожалуйста, это ведь к вам в больницу вчера привезли Бориса Борисовича Ахтырского? Кто я? Я его родственник… Ах, какое горе! А какая причина смерти? Девушка, милая, я понимаю, что не имеете права говорить об этом по телефону, но мы, его родственники, так волнуемся, так волнуемся… Ах, вот как? Ну ладно, большое вам спасибо.

Повесив трубку, Мишка задумчиво посмотрел на меня и сказал:

— Ахтырский действительно умер. То есть уже мертвым к ним поступил.

— Ну вот видишь? — вклинилась я и приготовилась к новому потоку самообвинений.

— Да погоди ты! — придержал меня Мишка. — Я спросил у нее, какая причина смерти.

Она сначала отказалась говорить — не имеет права отвечать на такие вопросы по телефону неизвестно кому, — но все-таки обмолвилась, что какому-то их профессору очень не понравился внешний вид трупа, и обязательно будут делать вскрытие. Так что подожди обвинять себя в его смерти. Мне мое журналистское чутье подсказывает, что с ним не все так просто. А на твоем месте я бы в темпе готовил следующую статью — от тебя ведь ждут сенсации, и смерть Ахтырского тебе очень на руку…

— Ох, Мишка, ну не стервятники ли мы после этого! — простонала я.

— Работа у нас такая, — возразил Мишка.

Я пересела за свой стол. Мишка прав, нужно писать новую статью, оправдывать, так сказать, доверие руководства.

Ахтырский — ладно, с Ахтырским еще не все ясно, можно пока подождать, что покажет вскрытие, да и вообще обдумать ситуацию, но вот о том, что мне рассказала Ираида про обстоятельства смерти своей соседки, — об этом надо писать немедленно, это покажет события в новом свете.

Я достала блокнот с записями, которые сделала со слов Ираиды, включила компьютер и начала:

"Город потрясен очередным громким заказным убийством. Выстрелом в голову убит заместитель начальника КУГИ Антонов. Я не стану в худших традициях бульварной журналистики радостно восклицать: "Вот видите!

Я же об этом говорил! Я это предсказывал!"

Я сокрушаюсь вместе с вами, дорогие читатели: и потому, что человеческая смерть — это всегда трагедия, и потому, что наш город, как это ни печально, снова доказывает свое право именоваться криминальной столицей России.

Теперь уже ни у кого не возникает сомнений в том, что сфере недвижимости происходит серьезный передел влияния, настоящая война. Конечно, я хочу держать вас в курсе событий, но, к сожалению, милиция не подпускает журналистов к убийству Антонова, на все наши вопросы отвечает, что в интересах следствия информация по этому делу закрыта.

Обещаю вам, дорогие читатели, что постараюсь разрушить это заговор молчания и в ближайших выпусках нашей газеты рассказать вам о подробностях и подоплеке этого убийства.

Но сейчас, пока над этим преступлением еще не рассеялась дымовая завеса таинственности, я хочу напомнить о той цепочке событий, кульминацией которой стали выстрелы на Заячьем переулке.

Первое событие, на которое я обратил ваше внимание, — похищение компьютера из офиса агентства недвижимости «Домовенок». Незначительное, на первый взгляд, происшествие, как айсберг, имело свою подводную часть, тайную цель: злоумышленники хотели получить доступ к файлам «Домовенка», к информации о происходивших сделках.

Второе действие этой драмы было уже куда серьезнее: погибла женщина, сотрудница КУГИ. Ее смерть была обставлена как несчастный случай: одинокая женщина якобы задремала в ванне и захлебнулась.

С самого начала у меня возникли сомнения в достоверности такой версии. Слишком уж вовремя умерла Алевтина Ивановна.

Как говорится, время подтвердило мою правоту. Сегодня обнаружились новые факты, по-иному освещающие смерть Алевтины Ивановны Фадеевой. Мне удалось получить эксклюзивное интервью у соседки покойной, которая попала в ее квартиру вместе со слесарем, взломавшим дверь, и участковым уполномоченным.

Эта женщина, попросившая меня не называть ее имя, рассказала, что, войдя в квартиру и убедившись в смерти своей соседки, она стала тряпкой собирать воду с пола в коридоре и ванной комнате, поскольку эта вода протекала к ней в квартиру. Так вот, эта вода была холодной. Допустим, вода на полу в коридоре могла остыть за несколько часов, но такой же холодной была вода в ванной комнате, и зеркало над раковиной не запотело, как оно запотевает обычно, если в ванной долго льется горячая или хотя бы теплая вода.

«В такой воде Алевтина Ивановна не могла бы заснуть», — сказала эта наблюдательная женщина, и мы не можем с ней не согласиться. Да, дорогие читатели, в холодной воде не задремлешь!

«У меня в ванной стоят такие же краны, как у Алевтины Ивановны, — сказала соседка покойной в своем интервью для „Невского вестника“, — и я знаю их характер. Сначала отрегулируешь воду, несколько минут она идет теплая, а потом становится все холоднее и холоднее, и нужно заново регулировать».

Такое свидетельство сразу ставит под сомнение версию о несчастном случае. Быстро остывающая вода не дала бы Фадеевой задремать, она бы проснулась от холода. Но если вам, дорогие читатели, это соображение кажется недостаточно убедительным, вот вам еще одно замечание наблюдательной соседки:

«Я заглянула в ванную, чтобы собрать воду с пола и увидела, что нет полотенца. Если я собираюсь мыться, я заранее приношу чистое белье, купальное полотенце.., а у Алевтины Ивановны полотенца-то в ванной и не было. Только маленькое для рук на крючке висело. И тапочек не было в ванной, они почему-то на кухне стояли».

Представьте себе, дорогие читатели, такую картину. Одинокая аккуратная немолодая женщина собирается принять ванну — и почему-то забывает принести полотенце. Она знает, что в квартире никого нет, кроме нее, что ей некого попросить об услуге и что ей придется мокрой идти через всю квартиру за полотенцем… Не вяжется это с образом аккуратной хозяйственной женщины. И тапочки…

Почему она оставила их на кухне и пошла в ванную босиком?

Нет, все это слишком, простите меня, напоминает инсценировку, причем неуклюжую инсценировку. Если это так очевидно нам с вами, почему же этого не заметила милиция, поспешив оформить это дело как несчастный случай? Неужели только для того, чтобы не вешать на себя еще один «глухарь»?

Итак, при внимательном взгляде на события становится ясно, что убийство в Заячьем переулке — это не первое звено в цепи преступлений, связанных с переделом сфер влияния в городской коммерческой недвижимости, и даже не первое убийство в этой цепи.

Правда, есть и существенные отличия: если убийство Алевтины Ивановна Фадеевой было тщательно замаскировано под несчастный случай, то Иван Андреевич Антонов застрелен среди белого дня вместе со своей женой характерным для заказных убийств выстрелом в голову.

Это может быть объяснено двояко: либо тем, что к человеку такого ранга слишком трудно подобраться незаметно, чтобы инсценировать несчастный случай, либо тем, что убийцы Антонова хотели добиться устрашающего эффекта, хотели продемонстрировать свою силу и показать, кто в городе настоящий хозяин…"

Поставив выразительное многоточие, я еще раз пообещала читателям вернуться к этой теме в следующих номерах газеты и положила статью на стол Гюрзы. На душе у меня было скверно. Все это мне ужасно не нравилось.

И то, что совершенно случайно, наугад копнув, я наткнулась на такой клубок змей, разворошила настоящее осиное гнездо. И то, что люди вокруг меня мрут как мухи. И то, что, трубя на каждом углу о своем воображаемом источнике, я в действительности совершенно не понимаю, что происходит.

И больше всего мне не нравилась смерть Бориса Борисовича Ахтырского. Я никак не могла отделаться от мысли, что она на моей совести.

Подошел Мишка Котенкин, присел рядом и погладил меня по плечу.

— Слушай, — не выдержала я, — у тебя что — своих дел совсем нету?

— Дел у меня куча, — ответил он, ничуть не обидевшись, — но я за тебя волнуюсь. Как бы не наломала ты, Александра, дров.

Он очень редко называет меня Александрой, в самых серьезных случаях.

— Ты на себя-то в зеркало посмотри.

В глазах — тоска, руки трясутся как после хорошего перепоя… Худая, как велосипед, ничего не ешь, только кофе пьешь…

— Что ты выдумываешь? — возмутилась я. — Ничего у меня руки не трясутся. И в глазах не тоска, а волнение. Допускаю, что немного похудела от переживаний, но ведь не каждый день на твоих глазах умирает человек.

Попил кофейку — и помер!

— Моя жена всегда говорит, что кофе вреден, — согласился Мишка. — Но, — он глядел на меня очень серьезно, — вот что тебе не дает покоя. Совестливая ты очень, Александра, в журналистике так нельзя.

— Много ты понимаешь в журналистике, — фыркнула я и тут же опомнилась:

— Извини, не хотела с тобой ссориться. Но Миша, ты пойми: если бы Ахтырский помер после того, как мы с ним поговорили, все выяснили, то я бы не так переживала. А тут сиди и мучайся: то ли я его довела до инфаркта, то ли кто-то ему рот хотел заткнуть, чтобы он мне ничего не рассказал…

— Ты уж за что-нибудь одно беспокойся, — усмехнулся Мишка, — либо он от твоих статей помер, тогда, значит, никто за ним не стоит, либо его убили, и тогда ты в его смерти не виновата.

— Как бы это узнать? — пробормотала я.

— Конечно, если сидеть за столом и вздыхать, то ничего не узнаешь, — съехидничал Мишка, — едем сейчас туда.

— Куда?

— В морг, вот куда! — крикнул Мишка, так что Гюрза даже выглянула из кабинета и спросила, с чего это мы так разорались.

Я сделала вид, что не расслышала, и пошла надевать куртку. Услышав змеиное шипение из кабинета, Мишка мгновенно испарился, как будто его и не было.

— Петухова! — крикнула Гюрза, очевидно, пароксизма вежливости хватило у нее только на один вчерашний день. — Тебе не кажется, что ты должна ставить меня в известность по поводу своих отлучек? Как продвигается расследование?

— Виталий Андреич не предупреждал меня, что я должна ставить в известность кого-то, кроме него, — холодно заметила я и направилась к выходу.

Положив руку на ручку двери, я оглянулась. Глаза у начальницы были такие выпученные, а физиономия такая красная, как будто ее обварили кипятком. Она шумно дышала с присвистом. Интересно, у пресмыкающихся бывает инфаркт?

* * *

Мишка ждал меня у выхода в своей старенькой «пятерке». Всю дорогу мы молчали, только у самой Куйбышевской больницы он сказал, чтобы я помалкивала и делала расстроенный вид.

— Впрочем, у тебя и так вид — краше в гроб кладут, — неделикатно высказался он, — так что в морг мы как раз кстати.

Внезапно перед самой больницей с боковой улицы перед нами выскочил какой-то нахальный серый «опель». Мишка, чертыхнувшись, вдавил педаль тормоза в пол. Машина резко остановилась.

— Пускают же на дорогу всяких уродов! — в сердцах воскликнул он. — Хорошо, только что колодки поменял, тормоза хорошие, а то бы врезались…

На территорию больницы пускали только труповозки и медицинские «рафики», так что мы с Мишкой пошли пешком.

Небольшое здание морга стыдливо пряталось за кустами сирени, которые сейчас, в октябре, еще были покрыты зелеными листьями. Я заметила: сирень не желтеет, кусты стоят зеленые до самых морозов, потом листья жухнут и опадают. Сирень я люблю, у меня на нее аллергии нет.

Мишка усадил меня на лавочку, велел никуда не уходить и скрылся в недрах морга. Вокруг было относительно тихо, наверное, никаких похорон сегодня больше не предвиделось.

Только я собралась было достать сигаретку и расслабиться на мягком осеннем солнышке, как из дверей выскочил Мишка, подталкивая перед собой разбитного мужичка в грязно-белом халате поверх ватника.

— Вот, ты сам на нее посмотри! — сокрушался Мишка. — Вот, сам погляди, до чего девку вся эта история довела! Кожа да кости, одни глаза на лице остались…

Мужичок оценивающе меня осмотрел и нехотя кивнул:

— Да, пропорция нарушена.

Я удивленно поглядела на Мишку: при чем тут мои пропорции? По весу тут покойников принимают, что ли?

— Ты посиди пока, — высказался Мишка тихонько и продолжал, обращаясь к мужичку:

— Сергеич, Христом-Богом тебя прошу, помоги! Сил у меня нет больше с ней возиться! Так переживает, что руки может на себя наложить. И тогда меня совесть замучает — сестра родная все-таки!

Ах, вот как, мы с Мишкой уже оказывается родственники! Я сделала постное выражение лица и наклонила голову ниже, чтобы не рассмеяться.

— Бросить ее не могу, дома бывать почти перестал, а у меня, между прочим, дети малые… И жена все время пилит! Сам знаешь, какие жены бывают…

— Это да, — энергично закивал головой Сергеич, — это конечно…

Насчет детей Мишка приврал: дите у него было одно, и совсем не малое: сын-оболтус четырнадцати лет. Жена Мишку редко пилила, но, как говорится, ради красного словца…

— Помоги, Сергеич! — просил Мишка. — Разузнай все насчет того покойника! А я уж.., не постою… — Он расстегнул «молнию» на сумке и показал мужичку литровую бутылку водки «Лапландия».

Видя, что разговор приобретает совершенно конкретное направление, Сергеич оживился.

— Дак что ты хочешь-то? Чего разузнать-то надобно?

— Вчера мужика привезли к вам, Ахтырский Борис Борисович, — деловито начал Мишка. — Так вот, как бы это узнать, отчего он помер?

— А тебе зачем? — подозрительно уставился на него Сергеич.

— Да тут понимаешь, какое дело… — Мишка сделал вид, что здорово смущен. — Сеструха моя.., вот она, — он кивнул на меня, — была у него в любовницах. Ты не думай, — заторопился Мишка, — это она сейчас такая страшная, потому что переживает, а раньше была очень даже ничего себе. И, сам понимаешь, дело молодое, а он, Ахтырский-то, солидный был человек, директор фирмы.

Ну и уговорил девку. Квартира у нее отдельная, там и встречались, чтобы жена его ничего не узнала.

— Ну дак и что? — спросил Сергеич. — Обычное дело, как у всех…

— Оно-то так, но понимаешь, покойный… как бы это помягче выразиться… — Мишка сначала забуксовал, а потом выразился, как придется:

— Покойный очень трахаться любил. Вот хлебом его не корми, дай только.., ну, это самое. Видишь, до чего девку довел — кожа да кости…

— Да, — деревянно кивнул Сергеич, глядя на меня с легким недоверием.

— А потом вдруг — раз! — и помер, — продолжал Мишка. — И она ночей не спит, переживает. Думает, может, у него инфаркт оттого, что ну.., надорвался, сердце и не выдержало. Вот я и хочу выяснить, если у него инфаркт, то это одно дело, а если от чего другого он помер — ну отравился там, то тогда сестра, стало быть, ни при чем, и можно спать спокойно. Так, Сергеич, как бы это узнать, а?

— Ну, — Сергеич помолчал, — это дело ответственное. Вскрытием у нас врачи занимаются, они с нашим братом санитаром не больно разговаривают.

Мишка тут же расстегнул «молнию» на другом отделении сумки и показал Сергеичу литровую бутылку «Охты».

— Это нужно через Антонину действовать, — рассудил Сергеич, — она все документы оформляет. Пойду, узнаю.

— Ну, Мишка, ты даешь! — выдохнула я, едва дождавшись ухода Сергеича.

— А то, — довольно ответил Мишка, — держись за меня, не пропадешь.

Он сорвался с места и побежал за Сергеичем, выхватив у меня кошелек, потому что неизвестная Антонина за бутылку ничего делать не стала бы, это ясно.

Я посидела еще немножко, скучая, как вдруг из кустов сирени вышла молодая рыжеволосая женщина и подошла ко мне.

— Вы ведь Петухова, Александра Петухова? — спросила она негромко.

От неожиданности я вытаращила глаза и смотрела на нее молча.

— Вы — та самая журналистка, которая пишет под псевдонимом Александр Кречетов? — настаивала рыжеволосая.

— Откуда вы меня знаете? — не выдержала я.

Неужели пришла слава, и люди узнают меня на улицах? Как-то очень неожиданно это все.

— Так откуда вы меня знаете? — спросила я более твердо.

Запираться не имело смысла, девица была уверена, что это я.

— Мне говорил о вас Боря, Борис Ахтырский…

— Что? — Я вскочила со скамейки. — Когда он вам про меня говорил и что? И кто вы, наконец?

— Вы уж простите, — усмехнулась девица, — я тут из-за кустов слышала, как вы его любовницей представлялись…

Я ощутила, что жутко покраснела. Паразит Мишка, поставил в такое положение!

— Я сразу поняла, что это не правда, потому что его любовница — это я, — грустно улыбнулась рыжеволосая. — Меня зовут Светлана, Борис мне доверял. И он.., он в последнее время очень чего-то боялся. Ваши статьи.., дело не в них, просто это еще больше усугубило.

— Но ведь он говорил мне, что понятия не имеет о чем речь! — вырвалось у меня.

— Ему так велели, — твердо ответила Светлана. — Перед встречей с вами он заехал ко мне и сказал, что если с ним что-нибудь случится, я должна найти вас и передать вот это. — Она протянула мне большой запечатанный желтый конверт.

На конверте не было подписи, и пока я тупо пялилась на него, Светлана метнулась за кусты и исчезла.

Выскочил Мишка и схватил меня за руку.

— Бежим скорей, а то еще нагорит!

Мы бросились бежать, причем я все время отставала и вертела головой, стремясь найти рыжеволосую Светлану, но ее и след простыл.

Только в машине Мишка перевел дух и сказал:

— Эта Антонина — та еще ведьма! Но показала мне заключение патологоанатома. И в нем сказано: умер от паралича сердца.

— Что это значит — инфаркт, что ли?

— Черт его знает, — честно признался Мишка, — там еще написано, что сердце и вообще все органы у него были здоровые, мужик-то молодой был. Так с чего это ему вдруг от инфаркта помирать? Бывают такие лекарства, которые в большой дозе вызывают паралич сердца.

— Ты думаешь, я ему в кофе чего-то такого подсыпала? — заорала я.

— Про тебя не думаю, — спокойно ответил Мишка, — но кто-то другой мог… А что это у тебя? — Он показывал на желтый конверт.

Я рассказала ему про рыжеволосую Светлану. Мишка закусил губу и припарковал машину в ближайшем тихом переулке, потом взял из моих рук конверт и аккуратно его надорвал.

Из конверта выпало три листка. Мы с Мишкой разложили бумаги на коленях и принялись их внимательно изучать.

Первый документ представлял собой ксерокопию перечня помещений, причем даже я, человек далекий от мира коммерческой недвижимости, сразу поняла, что помещения эти должны пользоваться повышенным спросом и вызывать у торговых фирм огромный интерес: все адреса были в центре города, на оживленных улицах, недалеко от станций метро, кроме того, достаточно большой площади, так что вполне подходили для размещения магазинов, ресторанов или ночных клубов.

Наверху страницы бледно пропечатался гриф «Отдел коммерческой недвижимости КУГИ» и стояла чья-то крупная размашистая подпись.

— Ой, ой, ой, — тихонько бормотал Мишка и вырывал у меня из рук документы.

Второй документ был копией факса, в котором предписывалось некоему Викентию Романовичу распорядиться о передаче прав на реализацию вышеперечисленных объектов недвижимости агентству «Домовенок» как победителю закрытого тендера. Внизу стояла та же самая размашистая подпись, что и на первом ксероксе.

Третий документ на первый взгляд не имел отношения к коммерческой недвижимости. Он представлял собой приказ по подразделениям КУГИ о введении новой формы пропусков и предписывал всем начальникам подразделений в трехдневный срок представить списки сотрудников с указанием должности и территориального размещения. Внизу были указаны должность и имя автора приказа: заместитель председателя КУГИ Березкин А. И, и стояла подпись этого самого Березкина. Точно такая же, как на первых двух документах, — крупная размашистая подпись.

Я сидела, глядя на эти три бумаги, и до меня постепенно доходило, какая бомба лежит у меня на коленях, уютно тикая часовым механизмом. Причем эти три документа представляли собой бомбу именно в совокупности, в сочетании.

Первый документ являлся перечнем крайне заманчивых помещений, за которые любой здравомыслящий бизнесмен с готовностью выложит кругленькую сумму. Второй документ предписывал какому-то ответственному лицу отдать права реализации этих лакомых кусочков известному мне «Домовенку», якобы выигравшему закрытый тендер. То есть отдать «Домовенку» всю прибыль, которая возникнет при этой реализации, все те деньги, «белые» и «черные», которые выложат будущие хозяева помещений за право их приобрести или арендовать.

А действительно ли «Домовенок» выиграл этот тендер, то есть закрытый аукцион на право проведения сделки, — это большой вопрос. На то этот тендер и закрытый, чтобы можно было втихую подтасовать его результаты и объявить победителем того, кто тебе больше заплатил. Тем более что агентство «Домовенок» — маленькое, незначительное даже по словам собственного директора, и выиграть реальный конкурс у крупных солидных фирм оно вряд ли смогло бы.

Третий документ в моей коллекции, фактически не имеющий отношения к махинациям с недвижимостью, играет тем не менее очень важную роль. На нем стоит та же подпись, что и на первых двух, но на этот раз подпись расшифрована, то есть автор первых двух документов назван по имени и по должности: заместитель председателя КУГИ А. И. Березкин.

— Александр Иванович, или Алексей Ильич, или Аристарх Ипполитович — выяснить не представляет труда, поскольку должность названа, и вряд ли этих заместителей много, — проговорил Мишка, словно прочитал мои мысли.

Однако удивлению моему не было предела: из этих трех бумаг совершенно отчетливо явствовало, что «Домовенок» самым непосредственным образом причастен к махинациям с недвижимостью, как я и заявляла в своих прежних статьях.

— Значит, я совершенно права, и незачем обвинять себя в смерти человека, — вздохнула я.

— А я о чем? — подхватил Мишка. — Тем более, результаты вскрытия какие-то двусмысленные…

— Но ведь Ахтырский пришел ко мне на встречу именно для того, чтобы продемонстрировать свою невиновность, непричастность к спекуляциям объектами нежилого фонда, — тянула я.

Я вспомнила его последние слова: «Я согласился с вами встретиться для того, чтобы показать бумаги, достоверно доказывающие, что мое агентство совершенно непричастно к махинациям».

Но эти бумаги, напротив, доказывают причастность «Домовенка» к этим махинациям, причем так убедительно, как будто их специально подготовил кто-то, весьма заинтересованный потопить агентство.

— Ахтырский боялся, очень боялся, — задумчиво проговорила я.

— И не зря он боялся, — подхватил Мишка. — Вон как все обернулось.

— Значит, пока все было шито-крыто, они проворачивали свои махинации. А как только вылезла я со своими статьями, агентство засветилось и органы стали что-то подозревать. Ахтырский рассудил так: они-то там, в КУГИ, как-нибудь отмажутся, а его подставят, а возможно, и убьют, чтобы не трепался.

— Раздобыл где-то компрометирующие документы и послал к тебе свою девицу, — резюмировал Мишка, — мол, прошу вскрыть в случае моей смерти. Думал, что раз последняя воля покойного, то ты обязательно это опубликуешь.

— А разве нет? — Я посмотрела ему в глаза.

— Александра! — укоризненно сказал Мишка. — Это же.., нейтронная бомба! Как же можно вот так сразу это публиковать! Да тебя начальство городское в три минуты сожрет — и не подавится. Откуда бумаги? — спросят. Одна девушка дала. — Какая такая девушка, откуда взялась? Она документы тебе предъявила?

— Нет, — пробормотала я.

— А почему ты ее отпустила? Нужно было вцепиться в нее как клещ и не отпускать, пока я не приду.

— Да ну тебя, Мишка! Я так растерялась…

— Растерялась она, — проворчал Мишка. — Значит, так, — он тронул машину с места, — пока про эти бумаги — молчок. Я поразведаю, как и что. Пройдусь по этому списку помещений, может, каких знакомых обнаружу, выясню, правда ли, что они получили аренду через «Домовенка»…

Знакомых у Мишки было полгорода, так что вполне возможно, что он найдет какую-нибудь ниточку. На том и порешили.

В отделе сидела одна Гюрза — тихо, как кот в засаде. Мне она ничего не сказала, а Мишку тут же услала куда-то с поручением.

Мишка подмигнул мне и вышел.

* * *

В квартире Алевтины Ивановны Фадеевой третий час шел обыск. Понятые: тихий, умеренно пьющий пенсионер Потапов, бывший железнодорожный контролер, и перезрелая вдова Лапушкина с мелкими обесцвеченными кудрями, — тосковали и мечтали, чтобы все это поскорее закончилось.

Впрочем, трое сотрудников милиции мечтали о том же самом, в глубине души поминая недобрым словом всю отечественную журналистику в целом и корреспондента Александра Кречетова, из-за которого им пришлось браться за это гиблое дело, в частности.

Поначалу смерть Фадеевой признали несчастным случаем и никакого уголовного дела не завели, но после статей в «Невском вестнике» на стол начальника Управления внутренних дел лег депутатский запрос, и волей-неволей пришлось браться за этот дохлый «глухарь».

— Кому эта бабка могла помешать? — тяжело вздыхал практикант Леня Синичкин, брезгливо перебирая постельное белье покойной, сложенное аккуратными стопками в ящиках комода. — Денег у нее, судя по обстановке, не было, должность занимала небольшую…

Старший группы капитан Слезкин в глубине души придерживался точно такого же мнения, но в целях поддержания в группе дисциплины на провокационные разговоры не поддавался и продолжал перетряхивать коробки с крупами и банки с пряностями, не зная, что он, собственно, хочет найти.

Старший лейтенант Мартиросов передвинул в сторону кухонный стол и поднял с пола обгорелую спичку.

— Посмотри-ка, Слава, — обратился он к Слезкину. — Вот что я нашел.

— Ну спичка, — недовольно буркнул капитан, — тоже мне находка.

— Э, подожди, дорогой. — Мартиросов опустил спичку в полиэтиленовый пакет и поднял палец, обращая внимание коллег на важность своих слов:

— Женщина она аккуратная, сора и пыли в квартире нет, подметала само собой каждый день. Значит, спичку уронила незадолго до смерти, раз не успела замести…

— Ну и что? — Слезкин пожал плечами. — Ну газ зажигала и… — Он поперхнулся, поняв, что сморозил глупость: плита в квартире электрическая, и он на нее как раз в эту минуту смотрел.

Пенсионер Потапов вежливо кашлянул, напоминая о своем существовании, и скромно вступил в разговор:

— Я очень извиняюсь, у нас в тот вечер свет выключался, минут на сорок, так, может…

— Вот-вот, — поддержал Слезкин понятого, — у нас же в протоколе опроса отмечено: света не было в тот вечер, вот она спички и жгла…

— Да? — темпераментно сверкнув темными глазами, Мартиросов показал на толстую хозяйственную свечку, валявшуюся посреди кухонного стола. — Что же она свечку не зажгла? Так сорок минут в темноте и просидела?

Действительно, свеча была неиспользованная, белый кончик фитиля кокетливо свешивался набок.

— Спичку, значит, зажгла, хотела зажечь свечу, а потом почему-то передумала?

— Ах ты, черт! — Слезкин нервно сглотнул.

До него дошел смысл сделанной Мартиросовым находки.

— Товарищ капитан! — раздался из комнаты голос практиканта. — Поглядите, чего это тут?

Слезкин оглянулся на Мартиросова, снова пожал плечами и пошел на помощь молодому коллеге.

Вася стоял на коленях перед окном и заглядывал снизу под широкий подоконник.

— Ну, что ты там такое нашел? — усталым голосом осведомился капитан.

— Да никак у нее подоконник съемный.

Вон, смотрите, винты. Отверточку мне бы крестовую…

В дверях появился оживившийся пенсионер Потапов и вызвался принести отвертку из своей квартиры. Слезкин согласился, хотя через полчаса пожалел об этом: Потапов все не шел и не шел, а когда, наконец, появился с отверткой, по исходившему от него запаху стало ясно, что отставной контролер воспользовался посещением своей квартиры, чтобы снять стресс после утомительной и нервной работы понятого.

Неодобрительно принюхавшись, Слезкин взял отвертку и, наклонившись к подоконнику, вывернул потайные винты. Вдвоем с практикантом они вытащили освободившуюся доску и заглянули в открывшийся взглядам просвет.

— Так! — глубокомысленно изрек Слезкин и наклонил доску над ковром.

На пол посыпались с нежным шуршанием зеленые бумажки.

— Ой! — неожиданно тонко взвизгнула впечатлительная вдова Лапушкина и прижала полную веснушчатую руку к взволнованно заколыхавшейся груди.

— Ох ты, мать твою! — в один голос с ней крякнул Потапов и по непонятной ассоциации впервые в жизни перекрестился.

— Доллары, — севшим от волнения голосом поделился практикант Синичкин с окружающими своими наблюдениями, — много.

— Вот вам и мотив, — обращаясь в основном к Слезкину, резюмировал Мартиросов.

Капитан Слезкин, естественно, тоже не мог промолчать. Он наклонился над зеленой россыпью и трагическим тоном скомандовал:

— Срочно оприходовать и переписать! Понятые, потом опись подпишете. Номера банкнот обязательно указывать.

Во время длительной и плодотворной работы по переписыванию свободно конвертируемых купюр старший лейтенант Мартиросов, по-прежнему обращаясь преимущественно к старшему группы, развивал свои соображения по поводу расследуемого преступления:

— Они свет выключили, чтобы в квартиру легче проникнуть, чтобы на лестнице их никто не заметил, так?

— Ну, допустим, так, — нехотя соглашался капитан, — да и при свете никто бы внимания не обратил…

— Когда свет погас, потерпевшая хотела свечку зажечь, да не успела — на нее напали.

Хотели узнать, где она деньги прячет…

— Но следов пытки не обнаружено! — радостно прервал слишком умного подчиненного Слезкин.

— А они в ванне ее пытали: подержат под водой, потом выпустят на минутку, чтобы отдышалась.., да не рассчитали, она и умерла.

— Поменьше фантазируй, старший лейтенант! — поставил его Слезкин на место. — Записывай: купюра достоинством сто долларов, номер…

* * *

Михаил подъехал к первому адресу из списка. В большом помещении на Каменноостровском проспекте кипела работа. Внутри огромного витринного окна, как рыбы в аквариуме, копошились двое парней в рабочих комбинезонах, монтируя светильники. Снаружи еще несколько человек устанавливали длинную раздвижную лестницу, явно подбираясь к огромной рекламной консоли.

— Мужики! — окликнул Котенкин одного из пролетариев. — А где ваше начальство?

Кто тут командует-то?

Мрачный детина, державший во рту несколько огромных гвоздей, что-то пробурчал, но по причине гвоздей совершенно неразборчиво. Остальные участники трудового процесса никак на Михаила не реагировали.

— Эй, орлы! — повторил Котенкин попытку. — Где ваш начальник?

Мрачный детина сплюнул гвозди в ладонь и явственно произнес:

— А кому и кошка начальник.

Отчаявшись добиться результата на первой линии обороны. Мишка толкнул дверь и вошел внутрь.

По полу ползал на карачках худой рыжий человек, подгоняя одну к другой полированные кафельные плитки.

— Куда прешь! — истерично воскликнул он, поднявшись на ноги и оказавшись невероятно высоким. — Куда прешь, мормон не-, дорезанный? Клей еще не встал!

Михаил застыл на пороге и повторил, что ищет начальника.

К счастью, плиточник очень хотел от него избавиться, и поэтому, повернувшись в глубину помещения, зычно крикнул:

— Семеныч! Тут тебя какой-то мормон спрашивает!

Котенкин очень удивился, почему плиточник записал его именно в мормоны, а, например, не в адвентисты седьмого дня, но предпочел не уточнять у него, а дождаться наконец представителя здешнего руководства.

Появившийся на крик Семеныч оказался невысоким, но довольно пузатым и подвижным мужичком лет сорока с такой густой вьющейся шевелюрой, что коричневая замшевая кепка торчала на ней, как на мотке колючей проволоки, то и дело норовя соскочить. Подкатившись к Михаилу, как колобок, и вытирая на ходу вымазанные чем-то белым руки, Семеныч скользнул по Мишиной фигуре круглыми блестящими глазами и осведомился:

— Вы из Центра размещения рекламы?

Так мы с Шемаханской обо всем договорились, у нас на первый квартал льгота и все вперед проплачено!

— Да нет, — протянул Михаил, — я не…

— А, так вы, наверное, с Лифляндской?

Так мы за аттестацию еще во вторник перечислили!

— Нет, я…

Семеныч, не давая посетителю вставить слова, горячей скороговоркой пресек его попытку объясниться:

— А если вы из муниципального образования, так это уже наглость! Мы еще и открыться не успели, а вам уже денег давай! Это просто ни в какие ворота! Тоже мне, начальство нашлось! Мне в городском отделе торговли так прямо и сказали, чтобы с муниципальным образованием никаких дел. Вы даже и права не имеете проверки проводить!

— Да не оттуда я! — в полный голос закричал Котенкин. — Я по другому делу!

— А если не оттуда, — Семеныч отстранился и уставился на Мишку подозрительным и недобрым взглядом, — так какого тебе черта надо? Крыша у нас есть, если что, я бандитов вызову, так что…

— Я из «Домовенка», — быстро вставил Михаил, пока подозрительный Семеныч не перешел от слов к делу, — мне для Городского бюро регистрации нужно с нашего договора ксерокопию снять.

— Откуда? — переспросил Семеныч. — Из какого-такого «Ведьменка»?

— Из «Домовенка», — повторил Михаил, — из агентства недвижимости «Домовенок». Вы ведь через нас это помещение покупали? Директор у нас был — Борис Борисович, только он недавно умер, сердце, я пока исполняю обязанности, ну и в ГБР потребовали копию договора, а после Бориса Борисовича в делах такой бардак. Я наш экземпляр не могу найти, вот к вам и приехал, мне бы снять ксерокс с вашего экземпляра… — Убедительным потоком правдоподобных слов Мишка пытался внушить Семенычу доверие к своей сомнительной персоне, но тот явно был не так прост и смотрел на Михаила с все большим недоверием.

— Как, вы сказали, агентство ваше называется? — наконец поинтересовался он голосом ведущего популярной телевикторины, спрашивающего у игрока девичью фамилию королевы Нидерландов.

— «Домовенок», — не задумываясь, ответил Котенкин.

— Первый раз слышу, — отрезал Семеныч.

— Как — первый раз? — возмутился Михаил. — Вы же через нас покупали это помещение!

— Первый раз слышу! — как автомат, повторил Семеныч.

— У нас же с вами договор! — несколько скисая и отступая к дверям, проговорил Котенкин.

— Покажите! — потребовал Семеныч и протянул руку.

— Так я же вам сказал — у Бориса Борисовича в делах бардак. И договор затерялся…

— А тогда об чем разговор?

— Я хотел у вас попросить копию…

— Какую еще копию? Я ни про какого «Домовенка» в жизни не слыхал, а вас вообще первый раз вижу! Документики, кстати, предъявите!

— Что за бюрократизм! — из последних сил возмутился Михаил, отступив уже к самой двери.

— Генрих, помоги человеку найти выход, — повернулся Семеныч к рыжему верзиле, который с явным удовольствием наблюдал за развитием событий.

— Не надо! — огрызнулся Михаил. — Сам найду! Но все-таки у какого агентства вы покупали это помещение?

— Коммерческая тайна, — отрезал Семеныч, аккуратно закрывая за Котенкиным дверь.

Миша сел за руль своего «жигуленка» и задумался.

Первый блин — комом. Конечно, в списке было еще много объектов, и где-то, может быть, повезет больше, но то, как его встретили в этой фирме, не внушало ему оптимизма.

Как только бежевая «пятерка» отъехала от тротуара и влилась в поток машин на Каменноостровском, следом за ней тронулась серая «тойота». В машине сидели двое. Водитель следил за бежевыми «Жигулями», стараясь не потерять их из виду, но и не подъезжая слишком близко, чтобы не бросаться в глаза.

Второй человек достал из кармана мобильный телефон, набрал номер и сообщил:

— Уехал с первого адреса. Продолжаем наблюдение. Бежевая «пятерка» номер…

Выслушав ответные распоряжения, он подтвердил прием и спрятал телефон в карман.

* * *

Подъехав ко второму объекту из списка, Котенкин увидел, что здесь ремонт закончен и уже функционируют ночной клуб и казино. Во всяком случае, об этом говорила впечатляющая световая реклама, переливающаяся всеми цветами радуги, пульсирующая и потрясающая воображение немногочисленных прохожих, несмотря на то, что было еще совсем рано и заведение явно не работало.

Михаил представил, как все это должно смотреться ночью, и отметил про себя, что по тому, как быстро делается ремонт, можно понять, насколько много денег у хозяев.

Оставив машину неподалеку от входа в «Бонавентуру», так называлось сверкающее заведение, Михаил деловым шагом подошел к дверям и толкнул прозрачную створку.

— Чего надо? — скучным тоном осведомился мордатый тип с мощным загривком и стриженным под ноль зачатком головы.

— Начальство, — коротко бросил Котенкин, стараясь выглядеть как можно увереннее.

Привратник сдвинул тщательно пережевываемую резинку в угол рта, достал из кармана неизбежный мобильник и, чудовищно растягивая слова, сообщил:

— Леха! Тут это, в натуре, какой-то пришел ко… — покосившись на посетителя, он на всякий случай недоговорил универсальное определение. — Начальство, в натуре, спрашивает…

Через полминуты в холле появился еще один экземпляр того же биологического вида, только, судя по всему, более высокопоставленный: загривок у него был еще мощнее, зачаток головы еще меньше, а на шее красовалась золотая якорная цепь от броненосца.

— Чего надо? — спросил новый экземпляр теми же словами и с той же интонацией, что и его младший брат.

Котенкин, решив тоже не оригинальничать, ответил так же лаконично:

— Начальство, — логично рассудив, что второй гуманоид тоже недостаточно высоко стоит на эволюционной и карьерной лестнице, чтобы ответить на интересующие Мишу вопросы.

— А ты кто такой? — настороженно спросил гуманоид, показав, что его лексикон не исчерпывается двумя словами.

— Риэлтер, — ответил Михаил, решив до конца остаться скупым на слова.

Красивый термин произвел на гуманоида сильное впечатление, он посмотрел на посетителя с уважительным интересом, обхлопал его одежду на предмет оружия ближнего боя и повел по сверкающему хромом и позолотой коридору в служебные глубины «Бонавентуры».

Шагая следом за этим выдающимся экземпляром, Михаил не удержался от вопроса:

— Это у вас не от «Авроры»?

Он смотрел при этом на потрясающую цепь, украшавшую шею гуманоида. Тот покосился на посетителя, но ничего не ответил.

Остановившись перед дверью, скорее всего, позаимствованной из дворца Монтесумы, гуманоид вежливо постучал, приоткрыл дверь и негромко доложил:

— Антон Антоныч! Релелльтер какой-то пришел, вас спрашивает!

Котенкин вошел в кабинет, подавлявший своими размерами и роскошью. Гуманоид остался за его спиной.

Кабинет, своей величиной напоминавший картофельное поле колхоза-миллионера советских времен, был отделан черными панелями с неизбежной позолотой. По черным стенам тут и там висели турецкие ятаганы и драгунские сабли, казацкие шашки и кирасирские палаши. Для прочих видов холодного оружия в Мишкином лексиконе просто не было слов.

В глубине кабинета за письменным столом, таким же черным, как все в этой комнате, но инкрустированным перламутром и золотом, сидел невысокий бледный молодой человек в очках без оправы и с редкими бесцветными волосами, зачесанными на высокий лоснящийся лоб.

— Что вам угодно? — спросил Антон Антонович, взглянув на Котенкина холодными и прозрачными, как вода в горном ручье, глазами.

Мише стало страшно. Антон Антонович видел его насквозь, как таможенник видит на экране содержимое чемодана, и увиденное не доставляло Антону Антоновичу удовольствия.

— Я из агентства недвижимости «Домовенок», — робко, не своим голосом сообщил бравый журналист.

— Ну? — поощрил его Антон Антонович недоверчивым междометием.

— Наш директор Борис Борисович недавно скоропостижно скончался…

— Ну? — Антон Антонович решил превзойти в лаконизме своих подчиненных.

— И теперь я исполняю его обязанности… — выдавив из себя эту фразу, Котенкин снова забуксовал.

— Вот как? — В этом возгласе Антон Антонович соединил насмешливую радость за своего собеседника с некоторым недоверием и с намеком на то, что его, Антона Антоновича, время крайне дорого, и пора бы уже переходить к цели визита.

Котенкин и сам понимал, что дольше тянуть неприлично, и выложил свой основной тезис:

— У меня в Городском бюро регистрации требуют документы на проверку, а у Бориса Борисовича в делах беспорядок. Вот я и подумал, что у вас может быть копия договора — ведь, если я не ошибаюсь, вы заключали договор на покупку этого помещения через наше агентство…

— Ошибаетесь, — лаконично оборвал его хозяин кабинета, самим своим тоном давая понять, что аудиенция закончена.

Затем он перевел холодные прозрачные глаза на стоявшего за Мишкиной спиной гуманоида, одним выражением этих глаз одновременно отдавая приказ проводить гостя до дверей казино, никогда не впускать его впредь, однако не распускать руки, а кроме того, в будущем лучше думать, кого можно приводить в кабинет начальника, а кого нельзя.

Гуманоид, несмотря на зачаточное состояние своей психики, отлично все понял — скорее всего, спинным мозгом, — и аккуратным, но сильным толчком придал Котенкину достаточное ускорение, чтобы тот незамедлительно покинул черный кабинет.

В коридоре он еще пару раз подтолкнул посетителя в нужном направлении и наконец легонько пнул перед самой дверью, так что Мишка вылетел из казино как пробка из бутылки теплого шампанского.

Проследив за траекторией движения нежелательного посетителя, гуманоид повернулся к своему младшему товарищу, скрипнул зубами и проговорил, с холодным бешенством растягивая слова:

— Ты, в на-атуре, кого пускаешь? Ты здесь на что поста-авлен? Чтобы вся-аких ка-азяов гонять!

— Да Леха, блин, я же, конкретно, тебя позвал! — вяло оправдывался привратник.

Леха еще раз для острастки скрипнул зубами и удалился в свое логово.

Миша Котенкин, слегка прихрамывая после оказанного ему в казино теплого приема и обиженно косясь на нервно пульсирующую световую рекламу, дошел до своей «пятерки» и открыл дверцу. При этом ему показалось, что замок открылся не так, как обычно, а мягче и быстрее, словно его только что смазали.

Не обратив на это внимания, он сел за руль и включил зажигание.

Серая «тойота» неторопливо тронулась следом.

Обводный канал был забит транспортом.

Пробка тянулась впереди, насколько хватало глаз, и Котенкин, чтобы не застрять на полдня, решил объехать пробку, свернув на Измайловский проспект. Светофор должен был вот-вот переключиться, и Миша прибавил газу, чтобы успеть проскочить на зеленый.

Вылетев на большой скорости на Измайловский, он вдруг увидел выезжающую из проходного двора прямо навстречу его «пятерке» тяжелую грузовую фуру. Михаил изо всех сил вдавил педаль тормоза, но нога провалилась до самого пола, не встретив сопротивления.

Только что отремонтированные тормоза неожиданно отказали.

С ужасом глядя на неотвратимо приближающийся грузовик, Михаил бросил взгляд влево, но свернуть было некуда: по рельсам двигался навстречу трамвай, а рядом с ним стояла молодая мамаша с коляской…

Страшный грохот сшибшихся машин и скрежет рвущегося металла слились с криками ужаса. Бежевая «пятерка» расплющилась о борт грузовика, как пустая банка из-под пива под гусеницей трактора. Невредимый водитель фуры глядел на разбитый «жигуленок» и длинно, цветисто матерился.

Серая «тойота» остановилась в ста метрах от места аварии. Человек, сидевший рядом с водителем, достал из кармана мобильный телефон и доложил:

— Все выполнено. Очень удачно. Врезался в фуру на Измайловском. Вдребезги.

Через двадцать минут на Измайловский, завывая сиреной и мигая маячком, вылетела «скорая помощь». С трудом открыв дверцы разбитой «пятерки», санитары осторожно вынули из нее окровавленное тело.

— Кажется, жив, — сказал один из них усталой молодой докторше, подбежавшей к носилкам.

* * *

Дома я застала полный тарарам: мамуле удалось вытащить Петра Ильича на какую-то вечеринку на Ленфильм. Петр Ильич тихо, как все мужчины в подобной ситуации, сидел на кухне и пил боржоми, мамуля же металась по квартире, как раненая пантера, круша все на своем пути. Она искала какой-то шелковый шарфик, особенно подходивший к вечернему платью. На мой взгляд, шарфик там вообще не был нужен, о чем я и не преминула сообщить мамуле, не понижая голоса. На что мамуля покрутила пальцем у виска и шепотом обозвала меня полной дурой, присовокупив, что шарфик ей просто необходим, так как закроет морщины на шее.

— Да их и не видно совсем, — удивилась я.

— Это сейчас не видно, — отмахнулась мамуля, — а там, при большом свете, ой как видно будет! Так что ищи!

Можете себе представить мое удивление, когда треклятый шарфик нашелся у меня в комнате! Мамуля, не слушая моих клятвенных уверений, что в жизни я этого шарфика не видела и вообще никогда бы такую дрянь на надела, вырвала его у меня из рук, красиво драпировала шею и схватила уже с полки толстенный словарь русского языка, чтобы запустить в меня, но остановила руку в полете, потому что в дверях комнаты возник Петр Ильич, глядевший на нас с тихой укоризной. Мамуля мигом присмирела: «Иду, иду, Петруша!» — и вылетела из комнаты, шурша платьем.

В первый раз в жизни я почувствовала к нашему гостю некоторую признательность.

Они еще долго возились в прихожей, и, когда я вышла, чтобы запереть за ними дверь, оказалось, что в прихожей, кроме моей сладкой парочки, толчется еще Ираида. Как-то незаметно она просочилась.

Прихожая в нашей квартире не то чтобы очень маленькая, но когда в ней находятся четыре взрослых человека, там не развернешься.

Ираида, снимая пальто, случайно заехала локтем в глаз Петру Ильичу. Он вскрикнул, а она даже не извинилась. Взглянув на нее повнимательнее, я заметила, что Ираида находится в крайней степени раздражения. Это наводило на тревожные мысли — как бы они с мамулей тут в прихожей не разодрались из-за своего Петеньки.

— Мы уходим, — процедила мамуля, давая понять Ираиде, что та тут лишняя.

Возмутившись таким хамством, я немедленно стала усиленно приглашать Ираиду остаться и выпить кофе.

— Миленький такой шарфик, Лена, — машинально проговорила Ираида, думая о чем-то своем, — и к цвету лица подходит…

Шарфик был с зеленоватым отливом, и мамуля тут же сделалась от злости такого же цвета.

— Батик… — прошипела она, — ручная работа.., двести долларов стоит.

Мы с Ираидой дружно пожали плечами.

— Лялечка, мы опоздаем! — донесся жалобный голос Петра Ильича из кабины лифта.

Мамуля окинула нас на прощание уничтожающим взглядом и наконец удалилась.

— Слушай, Ираида, ну что ты ее злишь? — начала я, когда в квартире наступила относительная тишина и кофе уже стоял на плите. — Ну сама же видишь: у них полное взаимопонимание. Откровенно тебе скажу — мне этот Петр Ильич не очень-то нравится, но раз мамуля находит его интересным — да пускай!

Думаю, тебе вряд ли тут что-то светит.., уж извини за прямоту.

— Да? — вскричала Ираида. — Да если хочешь знать, если бы я только захотела… Мы с ним знакомы тоже очень давно..'.

— С какого времени? — почему-то спросила я, хотя мне это было неинтересно.

— Ну лет пятнадцать назад, когда он в Ленинград приезжал из своего Зауральска.

— Слушай, а кто он вообще? — заинтересовалась я. — Семья у него есть — жена, дети?

— Раньше не было… И сейчас нету, — уверенно проговорила Ираида, — я такие вещи чувствую.

Это верно, ни одного своего прошлого мужа Ираида не уводила из семьи, она всегда подгадывала момент, когда они находились, если можно так выразиться, под паром — да простят мне крестьянскую терминологию! — то есть от одной жены уже ушел, а другую еще не нашел и временно отдыхает. Тут-то и подворачивалась им всем наша Ираида.

— Где работает — понятия не имею, — продолжала Ираида, — сюда приехал по делам каким-то…

— В командировку, что ли? — уточнила я.

— Ну не то чтобы в командировку, раз временем не ограничен… Да если хочешь знать, он вообще ко мне в гости приходил!

И я даже предлагала ему у меня поселиться.

— А он отказался? — развеселилась я.

— Сказал, что неудобно — что люди, мол, скажут? А здесь все-таки ты еще живешь, не так неприлично…

— Ой, какие мы нравственные! — усмехнулась я. — А я думаю, что он просто испугался. Если бы он у тебя поселился, то ты бы уж его выпустила только через загс…

— Неужели ты так плохо обо мне думаешь? — возмутилась Ираида. — Никого еще силой жениться не заставляла…

— Ладно, не обижайся, мне-то что… — примирительно заговорила я, следя за кофейной пеной, поднимающейся из джезвы. — Но каков старый греховодник? Прямо Дон-Жуан какой-то! И что вы в нем нашли?

— Да я сегодня вовсе не из-за него пришла! — Ираида оттолкнула меня от плиты и ловко подхватила джезву, не дав кофе убежать.

— Меня решила навестить, что ли?

— Вот именно! — Ираида сорвалась в прихожую и вернулась, держа в руках газету с моей последней статьей:

— Александра, скажи на милость, что это такое?

— Моя статья…

— Вижу, что статья! И что это ты в ней расписала про соседку, которая подозревает, что Алевтину убили?

— А что, разве нет? — невинно спросила я. — Разве не ты вот в этой самой кухне утверждала, что все очень подозрительно?

«Тайну могилы» вспоминала, Мишель Пфайффер в пример приводила…

— Отстань! — Ираида одним глотком отхлебнула полчашки кофе, подавилась, закашлялась и окончательно рассердилась:

— Заварила ты кашу! От этих статей милиция заметно зашевелилась — видать, им начальство хвост накрутило. А начальству еще какое-нибудь начальство. И пошло-поехало. Значит, приезжают ко мне двое и везут в милицию на допрос.

— Ужас какой! — вскричала я. — Так прямо из дома и взяли?

— Ну вежливо, конечно, как умеют, проводили там в комнату, сижу. Приходит мужик такой наглый, представляется капитаном Слезкиным и — раз передо мной газету на стол! С какого, говорит, перепуга, вы, гражданка Коростель, все это выдумали?

— Кто это — Коростель? — тупо спросила я.

— Это я пока еще Коростель, — смущенно ответила Ираида, — по четвертому мужу…

Паспорт сейчас так трудно поменять…

— Ну надо же! — фыркнула я. — Коростель! А что, оригинально… Ну и что дальше-то было?

— Этот Слезкин — тот еще фрукт, наехал на меня, как танк! Сначала кричит, что у меня бред и выпадение сознания, раз я такую ерунду журналистам рассказываю.

— Так и выразился? — уточнила я.

— Ну примерно, смысл такой был. Я, конечно, понимаю, человек он молодой, едва за тридцать будет, ему все женщины под пятьдесят старухами кажутся.

На самом деле Ираиде было не под пятьдесят, а уж давно за. Сами посудите, если даме нет еще пятидесяти, станет она называть вслух так ненавидимое ею число «пятьдесят»?

Но я смолчала, чтобы еще больше не расстраивать Ираиду.

— Потом он переключился на другое.

Якобы все, что я тебе сообщила, — секретные сведения, и я, значит, нарушила тайну следствия. Теперь, мол, преступники прочитают газету и поймут, что не удалось выдать смерть Фадеевой за несчастный случай. Они затаятся, и концов в этом деле никогда будет не найти. В этом виноват мой длинный язык, и поэтому за такое даже полагается уголовная ответственность.

— Силен! — восхитилась я.

— Ну ты меня знаешь, — продолжала Ираида, — если меня разозлить…

— Это точно, — согласилась я, нашу Ираиду безнаказанно не обидишь.

— Я тогда ему и говорю, что вы, мол, товарищ капитан, что-нибудь одно мне инкриминируйте. Либо я уже в маразме и чушь всякую несу, тогда на ненормальную старуху можно и внимания не обращать. Либо в статье действительно все логично разложили по полочкам, и есть в моих умозаключениях рациональное зерно. Тогда, конечно, может, и не нужно было в газете все это печатать, чтобы преступники раньше времени не забеспокоились, а только кто меня допрашивал? Кто у меня подписку о неразглашении брал? Никто, говорю, ничего не спросил и ни о чем не предупреждал, так что об уголовной ответственности не может быть и речи.

— Молодец! — с чувством высказалась я. — Одобряю…

— Этот Слезкин аж задохнулся и только было рот открыл, чтобы заорать, как вдруг приходит в комнату начальство. Сам он в штатском, но Слезкин как увидел его, так вытянулся в струнку. Я как поглядела на него, так сразу определила навскидку, что чин не меньше подполковника. Так и оказалось, я потом у секретарши в приемной выяснила.

— У тебя на такие вещи глаз — алмаз, — поддакнула я.

— Да, значит, входит он и говорит Слезкину: берите группу и срочно езжайте в квартиру Фадеевой на обыск. А вы, Ираида Сергеевна, пожалуйте ко мне в кабинет для разговора. Приходим в кабинет, он секретарше крикнул, чтобы кофе принесла. Все я ему рассказала: и про воду холодную, и про полотенце, и про тапочки. Он слушает внимательно, вопросы задает, потом и говорит: вам бы, Ираида Сергеевна, оперативником работать. Глаз у вас острый, все сразу замечаете.

Мы, говорит, это дело возьмем в работу, потому что, как справедливо заметил журналист этот, Кречет (это он про тебя), все это могут быть звенья одной цепи. А на капитана не обижайтесь — дел много, заняты мы очень, вот он от переутомления и раздражен. Что вы, говорю, Валентин Васильич, я не в претензии, лишь бы справедливость восторжествовала.

Отметив про себя, что Ираида уже называет неизвестного подполковника по имени-отчеству запросто, я не выдержала и поинтересовалась:

— А подполковник интересный?

— Может произвести впечатление, — уклончиво ответила Ираида и разговора на эту тему не поддержала.

* * *

Мамуля со своим милым другом вернулись поздно ночью, когда я крепко спала. Утром на кухне царила благостная тишина, никто не суетился вокруг ненаглядного Петеньки, не покрывал стол красивой скатертью и не демонстрировал фамильное серебро. Я в полном одиночестве позавтракала омлетом из двух яиц — скажу откровенно, только на яичных желтках желтый цвет не вызывает у меня раздражения, — выпила большую чашку кофе с молоком и набрала номер Мишкиного мобильника. Однако, хоть времени и было девять утра, женский голос ответил мне, что абонент временно отключен или находится вне зоны действия. Все ясно: Мишка еще дрыхнет. Интересно, когда он собирается прийти в редакцию? Мне невтерпеж узнать, что он там успел накопать. По домашнему телефону я, однако, звонить постеснялась: все же достаточно рано.

Мамуля выползла на кухню в халате, но уже причесанная и накрашенная. Боится показаться своему Петеньке после сна в естественном виде Во мне внезапно вспыхнуло раздражение на Петра Ильича. Из-за него мы с матерью живем как кошка с собакой. Ведь вчера из-за несчастного шарфика она действительно чуть было не убила меня словарем.

А шарфик, видно, Леопольдовна случайно ко мне в шкаф положила…

— Как твои дела? — поинтересовалась мамуля.

— Как сажа бела, — нелюбезно ответила я и отвернулась к окну.

— Петр Ильич видел в газетах твои статьи, — продолжала мамуля, ничуть не смутившись, — сказал, что неплохо написано.

— А я вообще-то не для Петра Ильича стараюсь, — хамски заметила я, повернувшись и глядя мамуле прямо в глаза.

Если бы она начала меня воспитывать, как обычно, я бы все высказала насчет проходимцев, которые обманом поселяются в дом, а сами похаживают к хозяйкиной близкой подруге. Но мамуля вдруг как-то потускнела, спрятала глаза и бочком удалилась в ванную. Этот раунд остался за мной, но, честное слово, никакого морального удовлетворения я не получила.

На автобусной остановке я снова набрала номер Мишкиного мобильника и снова получила тот же ответ. Растяпа Мишка, забыл включить телефон!

В редакции меня встретил Кап Капыч, бледный и растерянный.

— Сашенька, ты только не волнуйся, — обратился он ко мне дрожащим голосом.

— Что? — Я никогда не видела Петю таким, и поэтому встревожилась.

— Ты только не переживай.., все могло кончиться гораздо хуже…

— Да не тяни ты! — закричала я. — Говори сразу!

— Вот, выпей валерьяночки, — протягивал мне Кап Капыч стаканчик и, когда я решительно отвела его руку, он сказал:

— Понимаешь… Мишка… Он вчера ехал на машине…

— Что?! — Мне казалось, что я громко ору, но на самом деле голос сел.

— На перекрестке врезался в грузовую фуру… — печально произнес Кап Капыч, — сейчас в больнице, в реанимации, в тяжелом состоянии…

Он чудом успел подставить стул, иначе я шлепнулась бы прямо на пол — ноги не держали.

— Господи, — бормотала я, — Господи…

Мишка влез в это дело, стал искать доказательства и вот буквально в тот же день попал в аварию!

— Как же это случилось? — тихонько спросила я Кап Капыча. — Ведь Мишка — такой замечательный водитель! У него стаж — пятнадцать лет…

— Тормоза отказали, — Петя пожал плечами. — И с хорошим водителем может случиться…

Я пошла было к своему столу, но вдруг встала на месте.

— Как — тормоза? Да он вчера мне говорил, что только что тормозные колодки поменял и тормоза отремонтировал! — И оттого, что Петя смотрел на меня с искренней жалостью, я озверела и кинулась на него:

— Ты что, не веришь мне? Я точно знаю про колодки. Это его нарочно, нарочно…

— Ну успокойся, милая, — Кап Капыч обнимал меня и гладил по голове, — не нужно так расстраиваться… Все могло быть гораздо хуже… А так — есть еще надежда, что все обойдется…

Уткнувшись в широкую грудь Кап Капыча, я поняла, что следует немедленно взять себя в руки. Если я буду так истерически орать, никто и слушать не станет, подумают, что девица рехнулась.

— Чем это вы тут занимаетесь? — раздалось рядом знакомое шипение. — Другого места не могли найти, чтобы пообжиматься?

Разумеется, это была Гюрза. Никак не отреагировав на ее слова, я оторвалась от Пети и Стала надевать куртку.

— Ты отвезешь меня? — обратилась я к нему.

— Разумеется. — Кап Капыч бросился выключать свой компьютер.

— Куда это ты собралась, Петухова? — ледяным тоном вопросила Гюрза.

— В больницу к Котенкину, — ответила я, не глядя, мне было просто не до нее.

— Ты не находишь, что это слишком — решать личные дела в рабочее время? — процедила Гюрза. — У Котенкина, знаешь ли, собственная жена есть, чтобы в больнице сидеть.

Как бы вам у изголовья не столкнуться…

Я взглянула на нее с изумлением — как можно говорить такое в данный момент? Но меня опередил Кап Капыч.

— Да пошла ты! — рявкнул он Гюрзе таким басом, что люстра задрожала, принтер на моем столе включился сам собой и начал печатать, а Гюрзу ударной звуковой волной выдуло в кабинет и захлопнуло дверь.

К Мишке нас, разумеется, не пустили. Дали только посмотреть на него в окошко палаты реанимации. Мишка лежал на высокой кровати, такой несчастный и опутанный проводами.

Глаза его были закрыты.

«Надежда есть», — коротко ответил врач на все мои причитания и вопросы.

В машине я молчала, собираясь с мыслями, — прикидывала, что скажу Главному. Но перед глазами стояло лицо Мишки Котенкина, и в голову не лезли вообще никакие мысли.

* * *

Вернувшись из больницы, я на секунду зашла в свой отдел, достала из стола конверт желтой плотной бумаги и под удивленными взглядами сотрудников решительно направилась на четвертый этаж.

Распахнув дверь приемной, отмела легким движением руки фотомодель, бросившуюся навстречу с истошным криком: «Александра Юрьевна! Вам не назначено!», и ворвалась в кабинет.

Не обращая ни на что внимания, видя, только удивленные глаза главного редактора, я шлепнула ему на стол документы Ахтырского и, последним усилием воли удерживаясь от истерики, бросила:

— Вот. Это нужно немедленно печатать!

Брови Главного полезли наверх. Рядом раздался злобный окрик:

— Петухова, ты что себе позволяешь?

Обернувшись на этот голос, я увидела Гюрзу, которая сидела в кресле сбоку от редакторского стола с лицом, покрытым пятнами нервного румянца. Прибежала жаловаться, стерва, на меня и на Кап Капыча! И почему только Главный ее слушает?

— Постойте, Анфиса Николаевна, — остановил ее Главный нетерпеливым жестом.

Он надел очки и углубился в чтение бумаг.

Через секунду подняв на меня глаза, он сказал:

— Это бомба. Как эти документы к вам попали?

— Долгая история.

— Если мы не можем объяснить их происхождение, напечатать их очень непросто.

Нужны доказательства подлинности этих документов.

— Мы начали проверять объекты по этому списку, — заговорила я, держась из последних сил, — точнее, Котенкин начал их проверять…

Ему подстроили катастрофу. Он лежит в реанимации.

Больше говорить я не могла, я разрыдалась.

Главный редактор суетился около меня, срочно вызванная фотомодель принесла минеральную воду и валерьянку. Гюрза сидела в своем кресле, злобная.., как гюрза, а я тряслась от рыданий и не могла взять себя в руки.

— Не расстраивайтесь так, Александра Юрьевна, — пытался успокоить меня Главный, — я звонил в больницу, жизнь Котенкина уже вне опасности.

— Авария подстроена, — сквозь слезы сообщила я, — еще вчера тормоза у него были в полном порядке.

— Вы уверены? — колебался Главный.

— Он сам подтвердит, если.., когда очнется.

— Та-ак, — протянул Главный. — А теперь вытрите слезы и расскажите мне подробно все об этих документах. Хватит плакать, девочка, надобно работать.

Я послушно вытерла слезы и красноречиво поглядела на Гюрзу. Виталий Андреевич перехватил мой взгляд и вполголоса вежливо сообщил Гюрзе, что они с ней закончили разговор, а если будут еще какие-нибудь вопросы, то решат они их в рабочем порядке. Гюрза нехотя направилась к двери, одарив меня на прощание взглядом Медузы Горгоны.

После ее ухода я незаметно ощупала свои руки и ноги, убедилась, что не окаменела и повернулась к Виталию Андреевичу. Он протягивал мне стакан минералки. Я отхлебнула глоток и поведала ему о смерти директора «Домовенка» Бориса Борисовича Ахтырского, которая произошла прямо у меня на глазах, о том, как мы с Мишкой ездили в морг, чтобы узнать причину смерти, и о том, как неизвестная женщина, представившаяся любовницей Ахтырского, отдала мне конверт с документами.

Рассказывая, я старалась, чтобы Главный не догадался о том, что у меня нет никакого секретного информатора, и что ввязалась я в это дело совершенно случайно.

Выслушав меня, Виталий Андреич надолго задумался. Потом он еще раз просмотрел документы, сделал для себя несколько пометок и сказал мне:

— Относительно смерти Ахтырского — я подключу свои каналы. Узнаем, отчего он умер. Документы производят впечатление подлинных. То, что при проверке этих документов на Котенкина совершили покушение, — это доказательство их подлинности. Будем печатать. Это бомба, настоящая бомба!

Домой в этот вечер я была идти не в состоянии, а развлекаться в компании друзей или одного друга — тем более. Я досидела в редакции до последнего звонка и уныло побрела все же в сторону дома.

Выйдя из метро, я остановилась. Хотелось напиться горячего чая с ватрушкой, и чтобы в ватрушке было много-много корицы… А потом залечь на диван с какой-нибудь ерундой или включить телевизор и тоже смотреть ерунду, но только чтобы интересную… Главное — ни о чем не думать.

Сейчас мне кажется, что если бы я сумела взять себя в руки, то уже тогда догадалась бы обо всем, но я предпочитала отодвигать от себя очевидное и прятать голову под крыло, как страус.

Ужасно не хотелось встречаться с Петром Ильичом и с мамулей, и я, как утопающий за соломинку, уцепилась за Ираиду.

Ираида живет в трех остановках от нашего дома, не зря она таскается к нам так часто.

С Ираидой можно болтать ни о чем, можно вообще не разговаривать — она не обидится.

Вообще она человек очень легкий, видать, за это ее и любят мужчины. Заодно выясню, как там продвигается следствие по делу утопленной соседки.

Я приободрилась и пошла по направлению к Ираидиному дому самым длинным путем.

Но, добравшись до ее дома, я с грустью заметила, что света в Ираидиных окнах нет.

Стало быть, Ираида где-то гуляет. На всякий случай я поднялась на лифте наверх и позвонила в двери. Естественно, никто не открыл.

Я стояла у подъезда, собираясь уже уходить, как вдруг подъехала машина, из нее вышел солидный такой дядечка, с достоинством оглянулся по сторонам и неторопливо открыл дверцу Ираиде. Мужчина был не молод — за полтинник явно перевалило, — но широк в плечах и крепок на вид. Был он в штатском, но, подготовленная Ираидой, я сразу же определила в нем подполковника милиции.

Я подумала, что сегодня мне разговор с Ираидой не светит, и отступила подальше.

Впрочем, парочка меня и не заметила. Подполковник взял Ираиду за руку и долго и проникновенно что-то говорил вполголоса. Ираида засмеялась грудным смехом, потом чмокнула его в щеку и побежала по ступенькам подъезда легко, как девочка, а подполковник сел в машину и уехал, чем немало, надо сказать, меня удивил.

Я догнала резвушку Ираиду только на втором этаже.

— Ну ты и скачешь! Прямо как стрекоза!

— Сашка! — обрадовалась Ираида. — А ты что тут делаешь?

— Зашла вот, — вздохнула я, — да хотела уж уходить, чтобы не мешать. Чего же он не остался?

— Простите, говорит, служба! — рассмеялась Ираида. — Ну в следующий раз останется, куда он денется…

— Он что — разведенный? — подозрительно спросила я.

— А как же! — подтвердила Ираида. — Ты мои правила знаешь…

— Что, он так сразу и сообщил про свое семейное положение? — поддразнила я.

— Ну зачем же, я у секретарши все выяснила…

Действительно, Ираида обладает потрясающей способностью находить общий язык с секретаршами, продавщицами продуктовых магазинов и гостиничными администраторами, такой уж у нее характер.

— Ничего не желай мне, чтобы не сглазить, — попросила Ираида.

— Тебя и захочешь — не сглазишь!

— Слушай, что мы все обо мне. Ты зачем пришла? Случилось что-нибудь с матерью?

— Почему ты думаешь, что с ней случилось? Может, это со мной? — надулась я.

Хотелось капризничать, и чтобы все вокруг бегали на цыпочках и приносили горячий чай с лимоном и булочки.., но я тут же вспомнила несчастного Мишку Котенкина и чуть не прикусила язык от стыда.

— А что с тобой случилось? — Ираида внимательно на меня посмотрела и определила:

— Вижу, что дело тут не амурное, а служебное.

— Ираида, тебе бы в милиции работать, людей насквозь видишь!

— Вот и Валентин Васильевич то же самое говорит! — подобрела Ираида. — Кстати, ты знаешь, что случилось-то? У Алевтины покойной при обыске нашли тайник в подоконнике, а в нем долларов — видимо-невидимо!

— Да что ты! — ахнула я. — Действительно так много?

— Ну наш Потапыч, что понятым при обыске был, утверждает, что долларов там было — миллион сто тысяч! А Валентин Васильич сказал, что примерно девяносто пять тысяч, ребята считать замучились.

— Но ведь это значит.., это значит, что все то, на что я намекала в своей статье.., все оказалось правдой! Действительно, откуда у скромной государственной служащей сто тысяч долларов в подоконнике? Да ей же честным трудом за всю жизнь столько не заработать! Это значит, что она действительно участвовала в махинациях с недвижимостью, и за это ее убили!

— Сто тысяч… — вздохнула Ираида. — А если бы ты знала, в каком пальто она ходила… Это просто ужас какой-то!

— Ну, Ираида, хотела я у тебя спокойно посидеть, а ты сразу огорошила! Не знаю теперь, что и думать.

— А ты поделись со мной, авось помогу, — предложила Ираида. — С чего все началось-то?

Я только собралась было рассказать ей все порядку, как Петр Ильич с мамулей уговорили меня создать сенсацию, но в это время зазвонил телефон. Ираида долго говорила, потом как раз вскипел чайник, потом мы немного поболтали о тряпках, перекинулись на мужчин, и я вдруг попросила Ираиду замолвить за меня словечко перед ее подполковником, не согласится ли он дать мне полное и эксклюзивное интервью на тему расследования убийства Антонова.

Ираида подумала и обещала поспособствовать ради нашей старой дружбы, на том мы и расстались.

* * *

Что началось в редакции на следующее утро после того, как вышла наша газета, — не рассказать. Главный пожалел меня, а вернее, сообразил, что в состоянии ужасного беспокойства за Мишку от меня будет мало проку, он просто опубликовал документы, что дала мне неизвестная Светлана, и сам написал краткий сопроводительный комментарий.

После этого хитрый Главный уехал на дачу.

Секретарша получила строжайший приказ никому не давать номер его дачного телефона, даже если в редакции будет пожар, а в городе — наводнение.

С самого утра звонков было мало, видно, чиновники и начальство КУГИ так рано газет не читали. А уж потом, когда референты принесли им газетные материалы с отмеченными красным местами, где нужно читать, те схватились за голову.

Сначала на звонки отвечал заместитель Главного, потом ему это надоело, и он уехал в типографию. Начальник отдела новостей тоже куда-то смылся, и секретарша стала переключать звонки на нашу Гюрзу.

Вот когда на нашей улице настал праздник! Дверь в кабинет была открыта, и мы с Кап Капычем имели удовольствие слышать, как Гюрза оправдывалась по телефону. Голос у нее напоминал шипение полузадушенной кобры, правда, я никогда не слышала, какие звуки издает кобра перед смертью.

Перехватив мой злорадный взгляд, Гюрза тут же отомстила: сдала меня неизвестному абоненту с потрохами, то есть сообщила, что Александр Кречетов — это псевдоним молодой журналистки Александры Петуховой.

— Слушай, за что она меня так ненавидит? — задала я Кап Капычу риторический вопрос.

Но ответ, как ни странно, получила:

— За то, что тебя все любят, а ее ненавидят, за то, что ты можешь отлично писать, а она — нет!

Действительно, в последнее время Гюрза все больше правила чужие статьи, оттого верно и выбилась в начальство, чтобы самой у компьютера не корпеть, не больно хорошо она умела излагать свои мысли, да и мыслей тех было немного…

День прошел в какой-то бессмысленной суете, я не могла заниматься ничем серьезным и в благодарность Кап Капычу за моральную поддержку сочинила аж три эротических рассказа. Петя благодарил меня со слезами на глазах, сказал, что у него гора свалилась с плеч и что три недели он сможет теперь спать спокойно.

* * *

Алексей Игоревич Березкин прошел мимо вахтерши, высокомерно подняв левую бровь.

Гнусная старуха как-то странно встрепенулась, и ему показалось, что она хотела потребовать у него пропуск. У него, у заместителя председателя Комитета! Уж его-то вся эта мелюзга обязана знать в лицо! Конечно, она не посмела, но хотела — он почувствовал это ее желание.

В чем, в чем, а в психологии мелких пресмыкающихся Алексей Игоревич очень хорошо разбирался.

Он шел по длинному коридору монастырского флигеля, в котором размещался Комитет, все так же высокомерно подняв бровь, и отмечал творящиеся вокруг странности. Встреченные в коридоре сотрудники здоровались с обычным подобострастием, пожалуй, оно выглядело даже преувеличенным, но стоило ему пройти мимо — они начинали шушукаться.

Он не видел этого, конечно, не хватало еще оборачиваться, но чувствовал спиной, зрячей спиной настоящего психолога.

Войдя в свою приемную, бросил взгляд на секретаршу. Так и есть — вид испуганный и заискивающий, при его появлении бросила телефонную трубку. Сплетничала, сплетничала о нем!

— Сам не звонил? — осведомился, по традиции указав пальцем наверх, хотя председатель комитета сидел здесь же, на первом этаже.

Ольга издала отрицательный писк и еще больше побледнела.

Алексей Игоревич вошел в кабинет, расслабил лицо, сел за стол, углубился в бумаги, стараясь не думать о перешептываниях в коридоре, об испуганном Ольгином лице, о заразе-вахтерше… Он старался не думать и о том, что телефон у него на столе не звонит.

Обычно этот чертов телефон трезвонит, не умолкая, хрипнет от непрерывных звонков, раскаляется, не оставляя ему времени на все остальные дела, — и это при том, что Ольга переводит на его аппарат только самые важные звонки, остальные пресекая в зародыше.

А теперь этот паразит молчал!

«Ну и хорошо, — думал Алексей Игоревич, — зато я переделаю столько дел!»

Он перевернул страницу и понял, что совершенно не воспринимает лежащий перед ним документ, смотрит на него так, будто он написан на португальском или голландском языке. Черт! Он никак не мог собраться с мыслями, перед глазами стояла наглая физиономия вахтерши.

* * *

Алексей Игоревич Березкин начал свой трудовой путь в комитете комсомола института. Ему было трудно: не было за спиной сильной родительской поддержки, не было никаких связей. Но симпатичный исполнительный юноша из провинции с пламенным чистым взором юного ленинца и бескомпромиссным характером, который не позволял ему мириться с отдельными проявлениями мелкобуржуазных настроений в студенческой среде, очень понравился серьезному неулыбчивому человеку из парткома.

Юный ленинец, сталкиваясь с мелкобуржуазными проявлениями, бежал в партком и, кипя от возмущения, рассказывал об этих проявлениях своему покровителю.

Не подумайте плохого, Алексей не доносил на своих друзей-студентов, не стучал на них, просто его непримиримая жизненная позиция не позволяла ему молча проходить мимо вопиющего…

А если после его искренних бесед с покровителем четверых студентов отчислили из института, а на одного завели уголовное дело по обвинению в разглашении государственной тайны, то при чем здесь Алеша Березкин?

Это студент, мерзавец, вел непозволительные разговоры со своим однокурсником из Уганды, а кто его знает, этого у гаденыша, может быть, он американский шпион или агент влияния?

Во всяком случае, мириться с этим настоящий советский студент Березкин никак не мог!

После этого происшествия кое-кто перестал здороваться с Березкиным, а одна знакомая девушка сказала: «Я все думала: кого-то ты мне напоминаешь! Только теперь поняла, кого — Павлика Морозова».

Березкину это сравнение польстило: он видел портрет Павлика Морозова в энциклопедии, и ему понравились горящие глаза юного ленинца, его чистый, открытый взгляд…

К окончанию института Березкин занимал в комитете комсомола заметный пост, был, несмотря на молодость, членом партии, и самое главное — его серьезный неулыбчивый покровитель, которого боялись не только в парткоме института, составил о нем окончательно положительное мнение и рекомендовал своего юного друга в райком комсомола.

Здесь Алексей тоже нашел много возмутительных проявлений чуждой идеологии. Встречи с неулыбчивым покровителем стали более редкими, но от этого не менее содержательными. Теперь они обычно происходили на специальной квартире, с соблюдением некоторых мер конспирации. Оказалось, что зараженные чуждой идеологией люди тоже зачастую имеют влиятельных покровителей, и действовать против них нужно осторожно и вдумчиво. Как и действовал на новом поприще Алексей Игоревич Березкин.

Постепенно, благодаря продуманной и целенаправленной поддержке неулыбчивого покровителя, Березкин занимал все более и более значительные посты, но тут случилось страшное: чуждая идеология проникла на самый высший уровень, и борьба с ней сделалась практически невозможной.

«Рыба гниет с головы», — сказал неулыбчивый покровитель.

И он был прав. Над бескрайними просторами страны все сильнее и явственнее разносился запах гниющей с головы рыбы.

События развивались с катастрофической скоростью. Страна менялась на глазах, и однажды утром Березкин ее просто не узнал.

Страна стала другой, но неулыбчивый покровитель оставался все таким же: неулыбчивым, серьезным и надежным, как скала, В новых обстоятельствах линия его поведения изменилась. Если раньше он придавал определяющее значение идеологии, то теперь говорил, что на первый план вышли экономика и финансы. И очень вовремя помог своему молодому другу занять заметный пост сначала в финансовом комитете мэрии, а потом — в очень важном Комитете по управлению городским имуществом.

Сам покровитель давно уже перебрался в Москву и водил там дружбу с человеком, которого прежде не допустил бы ни в одну серьезную организацию, не принял бы в партию, не утвердил бы ни на одну стоящую должность.

Новый друг неулыбчивого покровителя был, как раньше выражались, лицом еврейской национальности, что само по себе делало его в глазах Березкина совершенно чуждым, неприятным и подозрительным. Мало того, этот человек, Михаил Львович Ярославский, был капиталистом, миллионером из новых, то есть очевидным классовым врагом, агентом влияния. Именно с такими людьми Березкин боролся всю свою сознательную жизнь, а теперь приходилось действовать в интересах Ярославского, у которого чуждая идеология была написана на лице, выступала изо всех пор…

Но Алексей Игоревич за последние годы стал достаточно гибок и понимал, что в тактических целях, ради решения важнейших задач можно пойти на временный союз с кем угодно — даже с явным классовым врагом.

Что он при этом считал важнейшей задачей, главной стратегической целью, ради которой готов был пойти на любые компромиссы, Алексей Игоревич предпочитал не уточнять.

Дело в том, что он уже давно не верил в построение светлого будущего, и его стратегической целью стали большое богатство и большая власть, а такая цель волей-неволей диктовала и соответствующие средства.

Со своим неулыбчивым покровителем он встречался теперь еще реже, но встречи эти были важны, как никогда. Березкин давно уже просил, чтобы покровитель помог ему с переводом в Москву, где кипела настоящая жизнь и делались настоящие деньги. Покровитель обещал ему, но как-то уклончиво, часто повторяя, что в Петербурге ему тоже нужен свой человек. Наконец в одну из последних встреч он сказал, что устроит этот перевод, если Алексей Игоревич поможет Ярославскому приобрести один из крупных объектов недвижимости.

Сначала задача показалась Березкину несложной: предприятие, о котором шла речь, успешно двигалось к банкротству, после которого провести закрытые торги с заранее предрешенным результатом не составило бы для Березкина труда. Однако, наблюдая за развитием событий и понемногу подталкивая их в нужном направлении, Алексей Игоревич вдруг понял безошибочным чутьем матерого номенклатурного волка, что у него появился неизвестный враг, такой же опытный и хитрый, как он сам, но имеющий перед ним очень важное преимущество: Березкин своего противника не знал и поэтому не мог предпринять разумных шагов, не мог нанести ответного удара.

Кульминацией деятельности его неизвестного врага стала серия газетных публикаций, подписанных каким-то никому не известным Александром Кречетовым. Тщательно выстроенная газетная кампания сначала исподволь привлекла внимание публики к операциям в сфере коммерческой недвижимости, дала понять, что в этой области делаются темные дела и творится криминальный беспредел, а затем на эту подготовленную почву упали невесть откуда появившиеся документы за его, Березкина, подписью…

Еще больше осложняло ситуацию то, что одновременно с проведением газетной кампании произошло два убийства.

Первое — убийство Алевтина Фадеевой, преданной и исполнительной женщины, чьими услугами Березкин пользовался, когда нужно было связаться с очередным покупателем или арендатором объекта, чтобы не светиться самому, — Алексей Игоревич расценил, как очередной удар в тайной войне, которую вел против него неизвестный противник.

Алевтина была полезна, надежна, неболтлива, ее потеря неприятна, но поправима — найти человека на ее место не составит труда, и одна кандидатура уже была у Березкина на примете. Но если эта смерть казалась вполне понятной и объяснимой, то убийство Антонова, коллеги и соперника, такого же, как сам Березкин, заместителя председателя Комитета, чрезвычайно удивило Алексея Игоревича Грешным делом он подозревал, что именно Антонов — его тайный враг, именно он затеял всю эту партизанскую войну. Смерть Антонова никак не укладывалась в эту концепцию, она была непонятна и, как все непонятное, пугала и настораживала.

Антонов был серьезным противником, он гораздо дольше, чем сам Березкин, варился в номенклатурном котле, имел большие связи, но он был предсказуем, Березкин знал его слабости и уязвимые места и мог воспользоваться ими, например, неумеренной страстью Ивана Андреевича к полноватым молодым блондинкам. Теперь же приходилось перестраиваться, высматривать в своем окружении другого врага, причем Березкин постоянно чувствовал этого врага у себя за спиной, ощущал его дыхание, ловил на себе его пристальный угрожающий взгляд…

Конечно, сейчас, после идиотских газетных публикаций, сторонним наблюдателям, да и тем, кто много лет проработал во властных структурах, стоптал не одну пару ботинок в коридорах власти, может показаться, что позиции Березкина пошатнулись, что он не удержится на своем посту. Поэтому так изменилось отношение к нему обслуги, чутко, как барометр, определяющей влиятельность и перспективы руководящих работников.

* * *

Телефон молчал. Березкин посмотрел на часы. Была уже половина первого. Есть не хотелось, но он решил дойти до буфета и взять хотя бы кофе с бутербродом, чтобы вся эта сволочь не думала, что он испугался и отсиживается у себя в кабинете.

Надев решительное и волевое лицо, привычно подняв левую бровь, он прошел приемную, уловив в Ольгиных глазах прежний испуг и неизбежное любопытство, чеканя шаг, преодолел сто пятьдесят метров, отделявшие его кабинет от закрытого «председательского» буфета, сел за стол с мрачным и начальственным видом.

Официантка Лена появилась на третьей минуте. Это само по себе плохо. Слишком долго. Раньше она укладывалась в минуту. Но еще хуже было то, что она положила перед ним меню — выбирай сам.

Раньше она угодливо склонялась, придвигая податливый аппетитный бюст, и интимным полушепотом сообщала, что сегодня особенно хороша паровая осетрина, или грибочки, или судак орли. А сейчас — бросила на стол меню, стоит прямо, как Александрийская колонна, и ждет указаний.

Черт, черт! Никто не чувствует настроений и намерений руководства так, как эта челядь.

Что же творится, что происходит? Неужели все из-за дурацкой статейки, из-за публикации в газете? Да кто у нас обращает внимание на прессу? Вон, генпрокурора в порнофильме показали — и ничего! Компромат мерили чемоданами, взвешивали на грузовых весах!

— Кофе и бутерброд с бужениной! — бросил официантке. — Буженина свежая?

— Нормальная, — кинула, как рубль бомжу, и пожала плечами.

Ну, милочка, ты у меня долго не проработаешь! Вот кончится эта история, рассосется, и я лично позабочусь.., и о вахтерше тоже.., а может, потому и хамят, что знают — не рассосется?

Съел буженину, не почувствовав вкуса, вернулся в кабинет. Проходя через приемную, на всякий случай осведомился, не звонил ли Сам? Ольга испуганно помотала головой. Закрыл дверь, торопливо сбросил напряжение с лица, снова раскрыл папку.

И тут телефон зазвонил.

Алексей Игоревич едва не сорвал трубку в первую же секунду, так извелся от ожидания и неизвестности, но все же взял себя в руки, переждал три звонка, чтобы дать почувствовать свою занятость, два раза глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, и, наконец, снял трубку.

— Березкин слушает.

— Я все знаю, — раздался в трубке незнакомый жаркий женский голос.

— Что? Кто? Кто это говорит? — забормотал Березкин, судорожно пытаясь припомнить, знаком ли ему этот голос. — Что вы знаете?

— Про Ивана Андреевича, — жарко прошелестело в трубке. — Ты думаешь, это сойдет тебе с рук? Ты меня оставил в нищете!

— Да кто это говорит?

— Ты — убийца!

— Что за чушь вы несете! — Березкин хотел бросить трубку, но не мог решиться, он пытался понять, что стоит за этим диким звонком?

Рука, державшая телефонную трубку, дрожала, но он не замечал этого, как не замечал и того, что его лоб покрылся мелкими капельками пота.

— Я знаю, что ты сделал это, — проворковал женский голос, — не сам, конечно, ты все делаешь только чужими руками, но все равно это — ты! И я могу это доказать, у меня есть убедительные улики!

— Кто вы, кто это говорит? — Березкин даже сам не узнавал своего голоса, таким он стал сиплым и растерянным.

— Ты знаешь, кто это говорит. Это Лика.

Ты оставил меня нищей. Иван был для меня всем. — В трубке послышался ненатуральный всхлип. — Смерть любимого человека ничем нельзя возместить, но помочь мне деньгами ты просто обязан!

— Господи, кто это? — повторял Березкин как заведенный. — Какая Лика? Я не знаю никакой Лики! И вообще, что за дикий разговор?

Я ровным счетом ничего не знаю о смерти Антонова!

— Еще как знаешь, — раздалось в трубке, — но в одном ты прав: этот разговор не телефонный. Я с тобой свяжусь. И запомни: если ты не поможешь мне, тебе уже никто не сможет помочь!

В трубке раздался сигнал отбоя. Березкин еще долго сидел за столом, тупо уставившись в яркий календарь на противоположной стене. Что происходит? Кто-то хочет с ним разделаться, но кто?

* * *

Лика проснулась от звонка. Последнее время она часто просыпалась от звонка, но, проснувшись, осознавала, что звонок ей просто приснился. После смерти Ивана Андреевича у нее что-то случилось с нервами. Раньше она даже не думала, что они у нее есть — нервы. Ей казалось, что все, кто на них жалуется, просто хотят выпендриться, привлечь к себе внимание, хотят, чтобы с ними носились, подавали лекарства, смотрели с жалостью и участием. Но теперь, после смерти богатого любовника и связанного с этим скандала, она сама стала вздрагивать, оборачиваться на улице: ей казалось, что кто-то смотрит ей в спину. И начались проблемы со сном. Ночью она долго не могла заснуть, смотрела ночные телевизионные каналы, даже стала читать, чего с ней раньше никогда не случалось. Засыпала только под утро и потом спала до полудня, а то и дольше, и просыпалась от звонка в дверь.

Проснувшись, в первый момент она думала, что пришел Иван Андреевич и нужно открыть ему… Но потом окончательно приходила в себя и вспоминала, что Антонова нет, он убит — и испытывала сложное противоречивое чувство. С одной стороны — освобождение: больше не будет его нездорового дряблого тела, скучных, жадных торопливых объятий, лживых похотливых глаз.

С другой стороны, ей чего-то стало не хватать… Ей хотелось связанного с Антоновым чувства значительности, влияния, почтительных улыбок ресторанной обслуги. Ей стало без Антонова просто скучно. Да и деньги, хоть он и давал ей довольно много, и у нее хватило ума кое-что откладывать, — тем не менее их было явно недостаточно, и скоро это уже станет настоящей проблемой…

Короче, Лика просыпалась и осознавала, что звонок в дверь ей просто приснился, а Антонова уже нет в живых.

Но на этот раз звонок раздался снова, после того, как она уже окончательно проснулась и вспомнила о своей скучной свободе.

Звонок прозвучал еще раз — вежливый, деликатный. Так не звонят участковые милиционеры, находящиеся при исполнении, так не звонят сотрудники энергосбыта или горгаза, исполненные чувства собственной значимости, так не звонят молодые люди до двадцати лет, уверенные в том, что весь мир им что-то должен и не торопится отдавать долги.

Так звонят вежливые соседки, заглянувшие за щепоткой соли или стаканом муки, так звонят работники кабельного телевидения, собирающие квартальную плату, так звонят сотрудники агентств по опросу общественного мнения — короче, так звонят люди, которым от тебя что-то нужно и которые поэтому становятся вежливыми.

Поняв характер звонка. Лика не стала торопиться: если надо — подождут. Она потянулась, встала с кровати, накинула на голое тело легкий домашний халатик, бросила взгляд в зеркало, пару раз прошлась щеткой по пышным, даже со сна красивым волосам, бросила взгляд на часы, весело удивилась тому, что проспала до часу дня, и только потом пошла к двери.

Посмотрев в глазок, увидела на площадке славную девушку, совсем еще девчонку, худенькую и миниатюрную, с чуть раскосыми карими глазами. Хотя девушка ей понравилась и не вызвала подозрений, Лика по привычке спросила сквозь дверь, что нужно.

Девушка вежливым просительным тоном осведомилась, нельзя ли позвонить. Мол, она пришла к родственнице, живущей выше этажом, а той не оказалось дома, и, как назло, мобильник по непонятной причине отключился. Девушка показала в глазок маленький «сименсовский» аппарат, точно такой же, какой лежал в сумочке у самой Лики, и это вызвало почему-то особенное доверие и почти родственную симпатию к незнакомке, а та продолжала вежливо и убедительно говорить, что пробовала звонить в другие двери, но нигде никто не отозвался, и вот только здесь…

Лика повернула ручку дорогого израильского замка и открыла незнакомке дверь.

* * *

Дверь отдела распахнулась, и на пороге появился невысокий длинноволосый парнишка лет восемнадцати.

— Петухова здесь работает? — спросил он неуверенным ломающимся баском.

— Ну я Петухова, — представилась я с насмешливым смирением, — а в чем я провинилась?

— Ни в чем, — парнишка достал из наплечной сумки небольшой аккуратный сверток в красивой подарочной бумаге — доставка подарков! Вот здесь распишитесь, пожалуйста!

Он протянул мне сверток и разграфленный лист с фамилиями и подписями. Я машинально расписалась напротив своей фамилии и спросила:

— А от кого это мне подарок?

— Не имею права, — лаконично ответил курьер и моментально ретировался.

— Сашунчик! — подал голос из угла Кап Капыч. — Не открывай посылку, вдруг там бомба!

— Да Бог с ней! — Я надорвала упаковку. — Все равно нет в жизни счастья.

В пакете оказалась не бомба, а магнитофонная кассета. Я вставила ее в маленький диктофон и нажала кнопку.

— Березкин слушает! — раздался из динамика сухой нервный голос.

* * *

Дослушав запись до конца, я огляделась по сторонам в поисках воды: горло пересохло от волнения. Такого просто не может быть!

Березкин, тот самый Березкин, чья подпись стояла на опубликованных мной документах, виновен в убийстве своего коллеги Антонова!

По крайней мере, его напрямую в этом обвиняет Лика, как я помнила по публикациям, любовница убитого, от которой Антонов вышел за несколько минут до смерти! Это очень многое объясняет! Но одновременно порождает новые вопросы. Например, такой вопрос: зачем мне прислали эту кассету, если Лика, судя по всему, собиралась шантажировать Березкина? Ведь записать разговор, скорее всего, могла именно она… Может быть, Березкин отказался платить, и разозленная женщина решила отомстить убийце своего любовника? А может быть, это вообще подделка?

Ответить на все эти вопросы могла только сама Лика. Я помнила, что Антонов был убит возле дома своей любовницы. Безответный Кап Капыч, не задавая лишних вопросов, влез в компьютерную базу данных, и через десять минут искомый адрес был у меня в руках.

Я не хотела звонить Лике по телефону — разговор предстоял слишком серьезный.

Возле Ликиного подъезда меня ожидала вполне предсказуемая, но тем не менее вполне досадная преграда: дверь была закрыта на кодовый замок. Конечно, только с моим природным легкомыслием можно было ожидать, что любовница такого туза, как Антонов, живет в «хрущевке» с оторванной дверью. Преграда не отбила у меня решимости идти до конца. Я открыла сумочку и рылась в ней, делая вид, что ищу записную книжку, надеясь втереться в доверие к кому-нибудь из жильцов. Однако все получилось еще проще: из подъезда выскочил длинноволосый мальчишка лет шестнадцати, скользнул по мне пустым взглядом — в его глазах я была ровесницей фараона Тутанхамона — и побежал по своим до одурения важным делам.

Я придержала дверь, чтобы не дать ей захлопнуться, и проникла в парадную.

На лестнице я столкнулась с симпатичной молодой девушкой — худощавая, миниатюрная, с немного смуглым лицом и красивыми, слегка раскосыми глазами, она показалась мне смутно знакомой.

Нужная квартира находилась на четвертом этаже. Я подошла к двери и нажала кнопку звонка, лихорадочно придумывая первую фразу: «Простите, Лика, вы меня, может быть, не знаете, но мне в руки попала кассета…», или так: «Лика, прошу вас, если вы хотите разобраться в обстоятельствах смерти Ивана Андреевича Антонова…», нет, это никуда не годится, она просто захлопнет дверь у меня перед носом. Может быть, сказать ей просто: «Лика, мы должны с вами поговорить, и лучше сделать это не на лестничной площадке…»

Однако я уже несколько минут торчу здесь, как знамя на плацу, а дверь мне никто не открывает! В общем, это тоже можно было предвидеть. Приехала без звонка, наудачу. Почему молодая женщина должна в такое время сидеть дома?

Я взглянула на часы. Было без пяти два Она вряд ли работает, но могла уйти в магазин или к парикмахеру, да мало ли куда…

Я хотела уже развернуться и уйти, но вдруг почувствовала сочащийся из-за двери запах газа. Принюхалась и убедилась, что у меня нет обонятельных галлюцинаций: газом несло со страшной силой, и запах все усиливался и усиливался. Растерянно оглядевшись по сторонам, я позвонила в соседнюю квартиру. Звонок гулко раскатился за дверью, и почему-то сам этот звук недвусмысленно дал понять, что в квартире никого нет. Позвонила еще дважды, результат был нулевой. Тогда я подошла к третьей, последней, двери на площадке и нажала на кнопку звонка.

Через полминуты за дверью послышался старческий кашель, и голос, высохший как верблюжья колючка, проскрипел:

— Кто?

— Бабушка! — взволнованно проговорила я. — У вашей соседки из квартиры пахнет газом! Нужно вызвать «аварийку»!

— Кто? — повторила старуха с прежней интонацией.

— Бабушка, откройте мне или сами позвоните! Там что-то случилось, очень сильный запах газа!

— Никому не открываю! — твердо отрезала старуха. — Ходют тут всякие!

— Бабушка! — воскликнула я со слезой в голосе. — Газ же идет! Бабуля! Ты же сама отравишься! Это же не шутки!

— Кто? — проговорила старуха со свежей энергией в голосе, чувствовалось, что она пошла по новому кругу.

Плюнув на нее, понимая, что добиться взаимопонимания со старой каргой мне не под силу, я снова подошла к Ликиной двери.

Запах был такой, — что у меня запершило в горле.

Невольно облокотившись о дверь, я чуть не упала: дверь была не заперта и под легким нажимом приоткрылась. Набрав в грудь воздуха и задержав дыхание, я влетела в квартиру и заметалась в поисках кухни. Газа было столько, что даже глаза у меня заслезились.

Попав на кухню, я бросилась к окну, распахнула его настежь и отдышалась. Только после этого я смогла оглядеться.

На газовой плите были откручены все краны, духовка тоже открыта, а в углу, привалившись спиной к холодильнику, полулежала молодая красивая женщина в расстегнутом домашнем халатике, накинутом на голое тело.

Я закрыла все краны на плите, распахнула все оставшиеся окна и немного переждала, наполовину высунувшись на улицу, пока атмосфера в квартире не стала пригодной для жизни. Только тогда я наконец смогла подойти к телу, лежавшему возле холодильника.

Даже моих более чем скромных познаний в медицине хватило, чтобы понять: Лика (а в том, что это именно она, я не сомневалась) была стопроцентно мертва. Пульс не прощупывался, остекленевшие широко открытые глаза задернуты бессмысленной мертвой поволокой, а когда я вгляделась в ее шею, то увидела, что она перехвачена тонкой ярко-красной бороздкой от проволоки, струны или шелкового шнурка. Кажется, эта полоска называется странгуляционной бороздой, но одно было совершенно ясно: Лику убили, и убили незадолго до моего прихода.

Не совсем понятно было, для чего убийца открыл газ: ведь Лика была уже мертва, он ее задушил. Может быть, он рассчитывал, что газ в квартире взорвется от случайной искры и взрыв уничтожит все следы преступления?

Я могла только гадать о его мотивах.

Квартира окончательно проветрилась, и стало даже холодно. Я закрыла окна и задумалась, что же мне теперь делать. Первым побуждением было вызвать милицию и «скорую помощь», чтобы за дело взялись профессионалы.., но потом я представила, как меня будут допрашивать, выяснять, каким образом я попала в Ликину квартиру и что здесь делаю… Придется сообщить им о полученной кассете. Приедут посторонние замотанные люди из местного районного отделения милиции, возможно, они никогда не слышали о моем существовании — не все же читают газеты. Сначала они ничего не поймут, а когда хоть немного разберутся в ситуации, наложат запрет на всякие публикации по поводу этого убийства, как они наложили запрет на информацию по делу Антонова. Меня, как это часто бывает в таких случаях, объявят подозреваемой — просто за неимением других кандидатур. А я даже не смогу сослаться на Ираидиного подполковника, потому что не знаю его фамилии и не успела с ним познакомиться, да и кто я ему, собственно? К тому же убитой девушке уже ничем не поможешь…

Короче, я решила уносить отсюда ноги и, прежде чем что-то предпринимать, посоветоваться с Главным.

Я осторожно приоткрыла дверь на лестницу и высунула голову. На площадке все было спокойно. Надеяться, что старуха-соседка не только глуха, как пень, но еще и плохо видит, было с моей стороны опрометчиво, но я решила махнуть на все рукой и бежать из Ликиной квартиры как можно скорее.

На лестнице никто мне не встретился, и, уже сидя в маршрутке, я подумала, что в сложившейся ситуации веду себя совершенно спокойно. В самом деле, я не упала в обморок при виде Ликиного трупа, не завизжала, не впала в ступор. И сейчас меня не трясет, не хочется зареветь, побежать к маме и уткнуться в ее колени, или наоборот — напиться до бесчувствия и проснуться только утром, когда из всех мыслей останется в голове только одна: где бы взять таблетку от головной боли. Неужели я приспособилась, и теперь трупы, появляющиеся рядом, перестали меня волновать? Человек, как известно, привыкает ко всему… Но что это, за жизнь такая настала…

В редакции, не заходя к себе, чтобы не перехватила Гюрза, я отправилась прямо в кабинет Главного на четвертом этаже. Его фотомодель, устроившись в кресле, делала сразу три дела: ворковала с кем-то по телефону, слушала музыку и подпиливала ногти. Я сделала несколько решительных шагов по кабинету, одной рукой сорвала с ее головы наушники, а другой оторвала от уха телефонную трубку, после чего, не дав секретарше опомниться, сообщила, что если она немедленно не даст мне номер, по которому я смогу поговорить с Виталием Андреевичем, то завтра может на работу вообще не выходить, а искать новое место.

Скажу прямо, я не очень-то рассчитывала на успех, но девица, взглянув на мое лицо, испуганно протянула карточку с номером.

Немало этому подивившись, я решила, что Главный оставил ей на мой счет какие-нибудь особые распоряжения.

— Виталий Андреевич, мне срочно нужно с вами переговорить! — выпалила я в трубку, как только ее сняли на том конце линии. — Дело не терпит отлагательства, у меня в руке бомба почище предыдущей!

Очевидно, он понял по моему голосу, что я не преувеличиваю, потому что сказал, что через час будет в редакции и чтобы я никуда не уходила из его кабинета и не выносила материалы.

Этот час я провела как белый человек.

Прежде всего, я вызвала фотомодель и попросила ее вынести из кабинета букет желтых хризантем — сами понимаете, мне нужно было к приходу Главного находиться в хорошей форме, ни о какой аллергии не могло быть и речи.

Затем я взяла предложенную секретаршей чашку отлично сваренного кофе и выпила его не спеша, после чего закурила сигарету и удобно расположилась в кресле Главного. Сидеть за его столом мне очень понравилось: чувствуешь себя значительной персоной. О мертвой Лике я старалась не думать — в конце концов, она мне никто, мы даже не были знакомы.

Только-только я успела причесаться и подкрасить губы, как в кабинете появился его хозяин. Надо отдать ему должное — уложился не за час, а за пятьдесят три минуты.

Мы прослушали пленку, после чего я рассказала, как она ко мне попала и что я нашла в квартире Лики, когда поехала к ней для подтверждения своих подозрений.

— Кто-нибудь еще знает об этом? — осведомился Главный. — Вы не сообщили в милицию?

Я ответила, что не сообщала и объяснила, почему.

— Умница, — похвалил Главный, — газета прежде всего.

— Что теперь делать, Виталий Андреевич? — Я твердо поглядела ему в глаза, так, чтобы он понял: всю ответственность за случившееся пускай принимает на себя, иначе я не согласна. А что — он начальник, так пусть и руководит! А то потом неприятностей с милицией не оберешься.

— Ну что же, — медленно начал Главный, — запомните, девочка, в нашем деле, как нигде, важно, сказав "а", обязательно говорить "б", причем как можно скорее, пока читатели про "а" не забыли. Уж если мы начали публикацию материалов про махинации с коммерческой недвижимостью и затронули эту опасную тему, а тем более назвали фамилию — в данном случае фамилию Березкина, — то следует теперь срочно заваливать читателя информацией. И все время давать что-то новое. Вот, как раз кстати вам прислали кассету. Они там, в КУГИ, еще не сообразили, как на прошлую статью реагировать, не то защищать им Березкина, не то открещиваться, а мы им уже следующую бомбу подкинем!

— Да, но если кассета — фальшивая? — заикнулась я. — И Березкин ото всего отопрется, то есть это вообще не он по телефону. с Ликой говорит…

— Ну он-то, разумеется, будет все отрицать! — усмехнулся Главный. — Тем более что на кассете он ничего такого и не говорит, в основном она его обвиняет в убийстве Антонова.

— Так если мы опубликуем, он может подать на газету в суд!

— Девочка, — рассмеялся Главный, — да ему будет не до того! Ему не честное имя свое нужно будет отстаивать, а свободу! Да на него после убийства этой самой Лики милиция так наедет, что о нашей газете он и не вспомнит!

— Значит, вы все же сообщите в милицию про Лику? — заинтересованно поглядела я в глаза Главному.

— Разумеется, мы же с вами законопослушные граждане, — высказался мой собеседник, — как только материал пойдет в номер, я сам лично позвоню в милицию. Эх, знать бы еще поточнее, кто это дело ведет!

Прямо к тому человеку обратиться — больше толка! А то начнут футболить по инстанциям!

— Я знаю! — неожиданно для самой себя сообщила я. — Могу достать номер одного подполковника, он как раз этим делом занимается.

— Дорогая моя, вы — просто чудо! — расцвел Главный. — Просто удивительно, как в одном человеке так много ума, таланта и предусмотрительности!

Я взмахнула ресницами и издала горлом легкий смешок, мамуля утверждает, что такой смешок очень действует на мужчин. Уж не знаю, как он там подействовал на Главного, но зато он очень здорово подействовал на Гюрзу, которая как раз возникла в дверях кабинета, а именно: она застыла на пороге с вытаращенными глазами, как будто ее вдруг поразила базедова болезнь.

— Что случилось, Анфиса Николаевна? — В голосе Главного явственно слышалось недовольство. — Почему вы без предупреждения?

Что, Даши нет на месте?

Я была готова поклясться, что Даша была на месте и не пускала Гюрзу в кабинет, но та ее придушила.

— Я… — начала Гюрза как-то сдавленно.

— Простите, Анфиса Николаевна, но я занят и не смогу уделить вам время для беседы, — твердо ответил Главный и отвернулся, давая понять, что Гюрзе следует немедленно удалиться.

Я поглядела на нее с интересом. Думая, что ее никто не видит, Гюрза вдруг как-то сморщилась, побледнела, губы ее задрожали, и до меня вдруг дошло: да ведь она же влюблена в Главного! Причем, судя по всему, влюблена безнадежно. Оттого и бесится. Или не влюблена, но имеет на него виды, хочет влезть к нему в постель и, таким образом, ускорить рост своей карьеры.

Гюрза перехватила мой взгляд, и тут же на меня устремился такой поток ненависти, что стало страшно. Такая запросто убить может!

И главное: за что? Думает, что я могу быть соперницей? Хотя.., когда Виталий Андреевич и не подозревал о существовании Александры Петуховой, Гюрза меня уже ненавидела, во всяком случае, отвратительно со мной обращалась. И мужиков она бесконечно шпыняет, а уж они-то и вовсе ей не соперники. У нашего Главного вполне нормальная половая ориентация. Только ни один мужчина не хочет иметь дело с ядовитой змеей, это я знаю наверняка.

* * *

К подполковнику милиции Валентину Васильевичу Пеночкину мы попали только на следующее утро. Надо сказать, что со мной он бы совсем не так вежлив и галантен, как с Ираидой, а вернее, подполковник был очень сердит за то, что об убийстве Лики ему не сообщили раньше. То есть сообщили-то мы вечером, но пока работала оперативная группа, пока опрашивали соседей, до меня дошла очередь только на следующее утро.

Виталий Андреевич был настолько любезен, что вызвался меня сопровождать.

Подполковник был не очень любезен, но наш Главный не лыком шит, иначе бы не работал главным редактором крупной газеты.

Мышей Главный ловит отлично, причем ловит их, не выходя из кабинета, по телефону.

Он сделал несколько звонков и заручился поддержкой, так сказать, на высшем уровне, а этот высший уровень, вероятно, позвонил подполковнику, так что тот сразу по стенке меня размазывать не стал. А возможно, сыграло свою роль то, что я представилась близкой приятельницей Ираиды.

Еще в машине Главный посоветовал мне держаться на допросе спокойно, отвечать только непосредственно на вопросы, ничего лишнего не говорить. Так я и сделала.

Мы предъявили присланную кассету, сказали, что ее принесли прямо в редакцию и что тому есть несколько свидетелей. Потом я подробно рассказала, что случилось в квартире у Лики: как я ее нашла и почему сразу не позвонила в милицию — очень испугалась, а девушка все равно была мертва. В этом месте подполковник соизволил пробурчать, что старуха-соседка жаловалась на некоего злоумышленника, который ломился к ней в дверь примерно в то же время.

— Так это была я, просила позвонить, газовую «аварийку» вызвать…

Подполковник Пеночкин сделал бровями знак, что мне не верит, но прямо сейчас в камеру не посадит.

Про убийство Антонова я ничего не знала, но пришлось рассказать, каким образом ко мне попали опубликованные в нашей газете материалы. Я честно сказала, что мне предоставила их незнакомая женщина, представившаяся любовницей Ахтырского — директора «Домовенка». Про то, что мы встречались с Ахтырским лично и что он умер, можно сказать, у меня на глазах, я не обмолвилась ни словом.

При упоминании имени Ахтырского подполковник помрачнел и сделал в блокноте какие-то пометки, из чего я поняла, что со смертью Ахтырского тоже не все ясно. И про Мишкину аварию я рассказала — пускай расследуют, нам скрывать нечего.

По окончании допроса подполковник вздохнул и сказал, что я вела себя настолько опрометчиво, что он не понимает, как я еще хожу по земле живая и невредимая.

— Но я же журналист, я не могу отсиживаться в кустах, когда в городе такое творится! — очень натурально возмутилась я.

Подполковник посмотрел на меня сердито и твердо сказал, что он рекомендует мне быть осторожнее и вести себя потише.

— Он прав, — сказал Главный в машине, — посидите-ка вы, Саша, несколько дней дома. Можете написать какую-нибудь статью века, — он усмехнулся, — или отдохните. По, ка все так или иначе не утрясется, не нужно вам светиться в редакции.

— Вы меня отстраняете? — огорчилась я.

— Нет, я забочусь о вашей безопасности.

Ну что ж, с начальством спорить без толку, этому нас давно научила Гюрза.

Я заскочила в отдел взять кое-какие мелочи.

— Петухова! — раздалось из кабинета знакомое шипение. — Куда это ты намылилась, тебе что, рабочая дисциплина теперь не указ?

— Именно, — кротко подтвердила я, — по распоряжению Виталия Андреевича я ухожу в недельный творческий отпуск.

— И где же ты будешь проводить этот творческий отпуск? — проскрипела Гюрза. — Не на Канарах ли?

— У него на даче! — ляпнула я, а что, в самом деле, эта стерва нарывается!

— Ты! — заорала Гюрза. — Сволочь! Из-за тебя все! Как свяжешься с мужиком, так у него неприятности! Котенкин из-за тебя в аварию попал, чуть не погиб! Теперь и этого угробить хочешь?

В глазах у меня все помутилось от ненависти, как она смеет упрекать меня за Мишку? Я и сама себя казню, но ни от кого не желаю слушать подобные вещи, тем более, от этой стервы.

Я рванулась к Гюрзе и модна вцепилась ей в волосы.

Хищники семейства кошачьих, как известно, перед тем, как напасть, бьют хвостом и прижимают уши, поэтому дрессировщики заранее могут поостеречься. Волки как-то по-особенному рычат и вообще долго преследуют свою жертву. Я же в данном случае поступила как медведь, который, по утверждению дрессировщиков, никогда не предупреждает, что он чем-то недоволен, а просто бьет лапой наповал.

Ошарашенная внезапным нападением, Гюрза несколько замешкалась, и я успела как следует попортить ей прическу. На ощупь ее волосы напоминали колючую проволоку, так что выдрать клок я не смогла, зато перехватила их поудобнее одной рукой, а другой рванула ворот блузки, и пуговицы посыпались на пол с дробным стуком.

Гюрза мотала головой и пыталась освободиться, но я держала крепко, и все рвала и рвала в клочья воротник блузки. Беспорядочно махая руками, Гюрза добралась наконец до моей шеи и попыталась придушить меня, и тогда я, не примериваясь, ткнула кулаком ей в глаз.

Неизвестно, что было бы, если бы я попала именно в глаз, возможно, меня посадили бы в тюрьму за членовредительство, но Гюрза сумела вовремя увернуться, и кулак мой попал по скуле. Скула у нашей Гюрзы жесткая, она вообще вся состоит из одних костей, поэтому я сильно ушибла руку и от неожиданности выпустила ее лохмы.

Невозможно себе представить, какое удовольствие я получала от нашей драки. Только сейчас я поняла, как давно и сильно мне хотелось набить Гюрзе морду. В одно мгновение я поняла и где-то даже посочувствовала клептоманам и даже маньякам: ну нет у людей больше сил сдерживать свои преступные желания!

Гюрза, ощутив свободу передвижения, немедленно вцепилась в мои волосы, а поскольку они у меня не из колючей проволоки, то она сумела выдрать здоровенный клок на затылке. От боли и злости у меня брызнули слезы — этак еще и лысой оставят!

Я сменила тактику: решила выцарапать Гюрзе ее змеиные глазки, но ведьма была начеку и берегла лицо, и потому я оторвала наконец воротник у многострадальной блузки и дернула лямку бюстгальтера, мимоходом отметив, что носить его нашей Гюрзе совершенно незачем: она оказалась не только худой, но и ужасающе плоскогрудой.

Гюрза пнула меня под коленку, и, падая на пол, я прочертила три здоровенные царапины у нее на шее, как утверждал потом Кап Капыч, в трех миллиметрах от сонной артерии.

Сам Кап Капыч замечал краем глаза какое-то подозрительное движение в кабинете у Гюрзы — там стоит всегда такая духота, что дверь открыта. Но поскольку никому не придет в голову лишний раз заглянуть к ней в кабинет — кому охота по собственной воле в террариум заглядывать, — то Кап Капыч смирно сидел за компьютером и работал.

Наше с Гюрзой столкновение происходило в полной тишине, мы не тратили сил на взаимные оскорбления. И только когда из кабинета раздался грохот от моего падения, Кап Капыч бросился туда и застал такую картину.

Я лежу на полу, а Гюрза, в разорванной блузке и с окровавленной шеей, попирает меня ногами. Петя ахнул и бросился спасать мою жизнь. Одним мощным движением плеча он отправил Гюрзу в угол, причем приземлилась она на голову. Кап Капыч у нас человек мирный, но здоровый, силушкой его Бог не обидел, а тут он к тому же очень разволновался за меня. Словом, Гюрза получила по полной программе: сначала порвали дорогую шелковую блузку и бюстгальтер, потом расцарапали шею, да еще и стукнули головой о стену.

Я же, как оказалось, ничего особенно себе не повредила, если не считать выдранного клока волос. Небольшая плата за полученное удовольствие!

Гюрза очухалась и рыдала в углу от бессильной злобы. Петя удостоверился, что слезы у нее самые настоящие, и проникся к начальнице сочувствием. Все-таки доброе у него сердце!

Он достал откуда-то пузырек с перекисью водорода и обработал царапины, потом, вооружившись иголкой с ниткой, приметал воротник блузки и зашил ее наглухо, чтобы не возиться с пуговицами, так что снять блузку с Гюрзы теперь можно было только вместе с головой.

Пока он так суетился и ласково гудел над Гюрзой, как шмель на весеннем солнышке, я в одиночестве зализывала раны на рабочем месте. Никаких синяков и ссадин я у себя не нашла и осталась этим очень довольна.

— Ну ты даешь, — сообщил Петя, вернувшись наконец из кабинета. — Что это на тебя нашло? Так и убить ведь могла…

Я находилась в чудном расположении духа, так что просто поцеловала Кап Капыча в щечку и удалилась, напевая вполголоса любимый романс Анны Леопольдовны:

— Ах, зачем эта ночь так была хороша!

Не болела бы грудь.., у кого она есть, конечно…

* * *

Наутро я поднялась рано.

В прихожей Леопольдовна чистила мужской костюм.

— Анна Леопольдовна, чтой-то вы с утра такая мрачная? — спросила я, остановившись рядом с ней и сонно потягиваясь.

Признаюсь честно, что люблю наблюдать за трудовым процессом. Как верно замечал бедняга Мишка Котенкин, на три вещи можно смотреть бесконечно: на огонь, на воду и на то, как другие работают.

Леопольдовна мрачно на меня оглянулась и недовольно фыркнула:

— Совсем мать твоя сдурела, нянчится с этим своим старичком, как с младенцем. Кормит его, поит, пылинки сдувает… Вот костюм велела почистить… А он-то, старый греховодник, все по сторонам зыркает! Видела я, как он с Ираидой переглядывался! Тьфу! — Леопольдовна отвернулась и еще активнее заработала щеткой.

Леопольдовна у нас отличается тем, что когда что-нибудь думает о человеке, то сразу же это и говорит. Впрочем, у многих старух такая позиция, их мало волнует, что люди могут обидеться. А которые не обидятся, те разозлятся, а которые не разозлятся, тем вовсе неинтересно слушать, что о них думает старуха-домработница. Все двери в прихожую были плотно закрыты, так что оставалась надежда, что Петр Ильич не расслышал. Впрочем, Леопольдовна говорила все это для мамули.

Из-за подкладки пиджака вылетела какая-то маленькая бумажка и мягко спланировала на пол. Чтобы не заставлять Леопольдовну лишний раз нагибаться и не слушать ее ворчания, я подобрала бумажку и понесла на кухню, чтобы выбросить в мусорное ведро — все равно по дороге, кофе нужно поставить…

Однако не тут-то было: в приступе хозяйственного рвения Анна Леопольдовна ведро не только опустошила, но и вымыла, и теперь оно сохло, перевернутое вверх дном. Я машинально взглянула на бумажку, чтобы решить, куда ее выбросить.

Это был билет на электричку. Куда это наш престарелый ловелас ездил, подумала я с веселым любопытством, все еще находясь под впечатлением слов Леопольдовны. Потому что раз билет выпал из кармана Петра Ильича, то, стало быть, купил его он для себя.

На билете было напечатано: «Октябрьская железная дорога; Московский». Значит, ехал он с Московского вокзала… Так… Зона третья, это недалеко от города… Дата — 11.06.2001.

Так… А вот это уже совсем интересно. Ведь Петр Ильич утверждал, что приехал в наш город первый раз после длительного перерыва.

Якобы пятнадцать лет у нас не был. А тут вдруг выясняется, что он был в Питере в июне, этого года. Вот ведь как.

Меня охватил приступ раздражения.

Слишком много в последнее время всего навалилось: подозрительная Мишкина авария, вся эта петрушка с «Домовенком»… И в довершение всего, я имею на руках доказательство, что мамулин разлюбезный Петр Ильич самым вульгарным образом ее обманывает.

Но с другой стороны, если я сейчас ворвусь к нему в комнату, брошу билет ему в лицо и потребую объяснений, старый хитрец ото всего отопрется. Скажет, например, что билет не его, что он понятия не имеет, как этот билет попал в карман пиджака, и вообще, я не я, лошадь не моя, и сам я не извозчик.

И я точно знаю, что мамуля ему поверит безоговорочно, а мне устроит развеселую жизнь.

А ссориться с мамулей сейчас я не в состоянии — нервы натянуты до предела из-за беспокойства за Мишку.

Воровато оглянувшись, я спрятала билетик в карман халата, решив придержать доказательство двуличности Петра Ильича до более подходящего случая.

За завтраком мамуля выглядела озабоченной.

— Петр Ильич нездоров, — сообщила она "таким тоном, каким, наверное, придворные сообщали о недугах высочайших особ, — постарайся не шуметь, у него очень болит голова.

Я пожала плечами: шуметь я и вовсе не собиралась, а собиралась уйти из дома через полчаса после мамули.

Мамуля ушла, Петр Ильич из своей комнаты так и не выходил и не подавал никаких признаков жизни, а я спохватилась, что забыла поговорить с мамулей о тряпках. Дело в том, что вчера вечером Кап Капыч дал мне дельный совет.

— Александра, — сказал он, отведя меня в сторонку, — тебе нужно сменить имидж.

— Чего-чего? — возмутилась я сходу. — Мишка в больнице в тяжелом состоянии, а ты предлагаешь мне думать о тряпках?

— И о косметике, — очень серьезно подтвердил Кап Капыч. — Ты пойми, девочка, — продолжал он помягче, — это очень серьезно.

Ведь вы с Михаилом работали над этим делом вместе, стало быть, Тебя тоже могли срисовать…

— Кто? — задала я глупейший вопрос.

— Злоумышленники, — терпеливо объяснил Петя, — те, кто устроили аварию Мишке.

— Если они хотели заткнуть мне рот, то уже опоздали, — завелась я, — потому что «бомба» уже напечатана!

Но, как видно, не зря Кап Капыч столько времени давал советы женщинам на своей дамской страничке. Ночью я обдумала его предложение и пришла к выводу, что он прав: мне надо изменить внешность. Допустим, меня тоже захотят убить. И будут ждать, когда из парадной выйдет незаметная тихоня в джинсах и простенькой курточке. А вместо этого наденем что-нибудь экстравагантное и спокойно пойдем, как человек, которому некого бояться и нечего скрывать.

Но мамуля заморочила мне голову своим сердечным другом, так что я забыла спросить разрешения воспользоваться ее гардеробчиком. Ну забыла и ладно — возьмем без разрешения…

Я долго рылась по шкафам и наконец остановила свой выбор на коротеньком пальтеце из искусственного меха цвета жирафа и высоких черных сапогах. Накрасилась поярче, голову повязала черным шелковым платком — честное слово, родная мать узнала бы меня с трудом!

Затянув пальтишко поясом потуже — с талией у мамули было все в полном порядке, — я хотела постучать к Петру Ильичу и спросить, не нужно ли чего-нибудь, но вспомнила мамулину просьбу не шуметь, еще раз пожала плечами и вышла из квартиры.

Леопольдовна в кухне смотрела сериал и не вышла меня проводить.

Не успела я далеко отойти от нашего подъезда, как подвернулся каблук на мамулином шикарном сапоге. Очевидно, таким образом он выражал свое возмущение сменой хозяйки.

Чертыхнувшись, я пропрыгала на одной ноге в сторону от дорожки, прислонилась к стене и сняла сапог, чтобы разобраться в масштабах трагедии. Каблук, в общем-то, держался, только ходить нужно было осторожнее Я усмехнулась" мамуля-то умеет заставить вещи служить ей с радостью, чего не скажешь обо мне. Но… в жизни всегда есть место подвигу! Я решила, что укрощу проклятые сапоги, чего бы мне это не стоило.

Вдруг снова хлопнула дверь нашей парадной. Я оглянулась и увидела, что из нее вышел Петр Ильич собственной персоной. Вид он имел совершенно здоровый, бодрый и энергичный, только воровато оглядывался. Так-так, стало быть, опять врет. Никакая голова у него не болит, вон, как припустил.

Меня удачно скрыл густой куст барбариса (осенью я ничего не имею против этого куста, он ведь не цветет), и престарелый конспиратор меня не заметил Он решительно направился к остановке троллейбуса, и я, забыв о капризном каблуке, захромала следом: его поведение вконец меня заинтриговало, да еще и найденный утром билет усугублял таинственность происходящего.

Маскируясь за прохожими и кустами, я подобралась к остановке как раз вовремя: Петр Ильич не по годам ловко впрыгнул в троллейбус с передней площадки. Я юркнула в заднюю дверь, постаравшись смешаться с толпой и не попасться ему на глаза, и в то же время следя за выходами, чтобы не упустить свой «объект».

Никогда не думала, что наружное наблюдение — это такая тяжелая работа. Я вертелась в толпе как уж на сковородке, стараясь не покидать свой наблюдательный пункт, и окружающим такое поведение явно действовало на нервы. Кроме того, женщин раздражало мамулино пальто из искусственного меха цвета жирафа. Какая-то тетка нарочно наступила мне на ногу. Я оглянулась и посмотрела в ее поросячьи глазки. Тетка их не отвела, но и заорать что-то хамское все же не решилась. Ужасно хотелось наступить ей в ответ, но я боялась скандала. Было очень важно не упустить Петра Ильича, поэтому я проглотила все слова, которые хотела сказать свинской тетке, и отвернулась. Петр Ильич, присевший было на переднее сиденье, вскочил через две остановки, чтобы уступить место старухе в доисторической шляпке с вуалью. Старуха поблагодарила его скрипучим голосом, а когда села, все увидели, что на шляпке у нее кроме вуали располагается искусственная птичка с чуть тронутыми молью перышками.

Я забеспокоилась, не надумал ли мой «объект» выходить, и стала проталкиваться ближе к двери, что вызвало новую бурю негодования со стороны пассажиров. Краснорожий мужик, пахнущий застарелым перегаром, облапил меня мимоходом, инвалид, у которого, на первый взгляд, наличествовали все части тела, двинул палкой под коленку. Черт занес этого Петра Ильича в троллейбус! Сама я из общественного транспорта терплю только метро, а из наземных способов передвижения предпочитаю маршрутку.

К счастью, ехать пришлось не слишком долго, не больше двадцати минут, и наконец «объект» выбрался на тротуар.

Активно работая локтями, я выскользнула следом. Самым сложным при этом было остаться незамеченной. Хоть я и изменила внешний вид, глаз у Петра Ильича, несомненно, был наметан, так что следовало соблюдать осторожность. Я нырнула за плечистого пятидесятилетнего дядьку, который посмотрел на меня как на сумасшедшую.

Я была, в общем-то, почти согласна с незнакомым прохожим. Что делаю я, нормальная взрослая женщина, на этой улице? Преследую мамулиного гостя. Кому и что я хочу доказать? Что я могу сейчас увидеть и узнать?

Вряд ли с утра пораньше он направился на свидание с дамой, скорее всего, какие-нибудь дела… Да, но зачем он наврал мамуле, что никуда сегодня не пойдет? Наверное, она тащила его куда-то, а у него дела… Но все равно, это не повод для того, чтобы следить за ним. Вместо того, чтобы заниматься таким малопочтенным делом, мне следовало поговорить по душам с мамулей, расспросить ее хорошенько, кто же такой этот таинственный Петр Ильич, зачем он приехал и долго ли намерен сшиваться у нас в квартире. Но, странное дело, после его приезда мне ни разу не представилось удобного случая. Либо они были вместе, и мамуля суетилась вокруг своего Петеньки, стремясь обеспечить ему максимальный комфорт, либо их не было, и я использовала это время для того, чтобы поработать. Надо сказать, что в последнее время я сама избегала каких-либо разговоров. Я была зла на себя за то, что пошла на поводу у них с мамулей и позволила уговорить себя ввязаться в историю с «Домовенком»; Если бы я сказала тогда твердое «нет»… Хотя нужно знать мою мамулю, она бы не отстала. Но все-таки, если бы я нашла в себе силы отказаться, Мишка Котенкин не лежал бы сейчас в палате реанимации, опутанный проводами.

Мишкина жизнь на моей совести, и если она прервется, я никогда себе этого не прощу…

За такими грустными мыслями я несколько отвлеклась от своего прямого дела и хотела даже плюнуть на слежку и повернуть назад, а точнее, схватить машину и ехать в больницу к Мишке, но решила не разбрасываться и довести свое дело до какого-нибудь определенного конца. Вот увижу я, что Петр Ильич зашел в какое-то учреждение или, допустим, встретился с кем-то в кафе, и пойду по своим делам.

Петр Ильич, к счастью, не оглядываясь, шел в глубь квартала. Юркнув за густую полосу буро-коричневых кустов, я двинулась следом.

Периодически приходилось раздвигать ветки, чтобы не упустить «объект». Неожиданно кусты кончились. Впереди лежал длинный участок открытого пространства. Я пригнулась и добежала до припаркованной у обочины иномарки.

Выглянув из-за нее, убедилась, что Петр Ильич по-прежнему уверенно шагает вперед.

Перебежками от одной машины к другой я двигалась следом за ним. Наконец он свернул к одному из подъездов. К счастью, возле этого подъезда снова начались густые заросли барбариса, и я, как партизан, прячась за кустами, подошла достаточно близко к старому конспиратору.

Неожиданно из подъезда, к которому направлялся Петр Ильич, вышли две разбитные тетки младшего пенсионного возраста. Одна из них имела начальственный вид, вторая держала в руках блокнот и карандаш. При виде Петра Ильича бабенки оживились, и главная из них, ухватив его за пуговицу, затараторила:

— Петр Ильич, как удачно, что мы вас встретили! Другой раз ищешь, ищешь кого надо — и нигде не найти, а мы тут вас как раз и повстречали. Это так удачно!

Петр Ильич, видимо, не разделял ее радости и попытался увернуться и скрыться в подъезде, но дама вцепилась в него как клещ.

— Мы тут деньги собираем, а то какая-то некультурная зараза снова дверь сломала. Так вот, мы снова на нее деньги собираем. Нельзя же, в самом деле, без дверей жить. Это некультурно и негигиенично!

Петр Ильич предпринял еще одну попытку вырваться и, поняв, что собеседница стоит насмерть, спросил, чего та хочет.

— Пятнадцать рублей. — Общественница явно была скромна в своих запросах.

Петр Ильич облегченно вздохнул и вытащил бумажник. Отсчитав требуемую сумму, он снова попытался вырваться на свободу, считая, что сполна выполнил свой гражданский долг. Но бабенка была другого мнения:

— Постойте, Петр Ильич, вы ведь должны расписаться! Наталья Петровна, — обратилась она к своей напарнице, которая молча стояла рядом с блокнотом и карандашом наизготовку, — Наталья Петровна, поставьте галочку напротив пятнадцатой квартиры! Петр Ильич, распишитесь напротив галочки!

Петр Ильич послушно расписался и с явным облегчением скрылся от своей мучительницы.

Я так удивилась, что застыла в своих кустиках, как садово-парковая скульптура — девушка с веслом или пионер-герой с гранатой…

Петр Ильич не только был в нашем городе летом, он вообще имеет здесь квартиру. Судя по тому, как набросились на него общественницы, он явно шел не в гости, а в собственный дом. Но тогда напрашивается вопрос: за каким чертом он поселился в нашей с мамулей квартире, если имеет здесь свою, отдельную?

Первый ответ, который пришел мне в голову, был самым простым в данном случае: жена. На самом деле Петр Ильич женат и прячется от жены у нас с мамулей. Но это уже ни в какие ворота не лезет!

Я сделала резкий шаг в сторону и с размаху вляпалась в собачье дерьмо. Естественно, где ему и быть-то, как не в кустах! Дико разозлившись, я кое-как вытерла сапог о зеленую, несмотря на октябрь, траву и выбралась на пешеходную дорожку. Следовало срочно поразмыслить. Я огляделась и увидела напротив дома большой продуктовый магазин, а рядом — аптеку.

«Аптека „Фиалка“», — было написано зеленым по белому, и ниже, чуть мельче:

— «Фитозал».

Что ж, аптека — так аптека.

От души надеясь, что окна пятнадцатой квартиры выходят во двор, а не на улицу, а если на улицу, то Петр Ильич в них не выглядывает, а если выглядывает, то меня не узнает, я перешла улицу и вошла в аптеку.

«Фитозал» оказался уютным помещением, где горели неяркие лампы и пахло травами.

— Какой чай будете пить? — приветливо спросила девушка за стойкой.

— Что-нибудь не слишком экзотическое, — попросила я, — витаминно-успокаивающее.

— Шиповник, ромашка и боярышник!

Я выбрала столик у окна, из которого был виден подъезд Петра Ильича. Чай был вполне приемлемым, во всяком случае, я успокоилась и начала думать. Первое предположение насчет жены следовало отбросить. Как ни мал мой жизненный опыт в отношении мужчин, но, наблюдая за Петром Ильичом, я все же склонялась к мысли, что Ираида права: он неженат. Слишком уж у него свободный и независимый вид. Далее: те две тетки-общественницы. Если бы дома сидела жена, то они давно бы уж позвонили к ней и получили свои пятнадцать рублей. Нет же, они специально ждали, когда он появится, и неподдельно обрадовались встрече. Это значит, что Петр Ильич обитает в этой квартире довольно давно, но часто уезжает.

Начнем сначала: Петр Ильич имеет отдельную квартиру в нашем городе (возможно, он ее снимает, но это в данный момент не важно), но почему-то предпочел поселиться у нас с мамулей. Я терялась в догадках, зачем он это сделал.

Хочет быть поближе к мамуле? Но еще ни одну женщину не отпугнуло наличие у любимого человека отдельной квартиры. К тому же там и я мешаю, и Леопольдовна ворчит…

Все нормальные логические предположения я исчерпала. Осталось только одно: этот неизвестный Петр Ильич задумал что-то плохое. И для осуществления своих преступных замыслов ему нужно было поселиться в нашей квартире. Кто ему нужен в первую очередь — мамуля? Или, может быть, я?.. Во всяком случае, именно с его появлением в нашем доме начали со мной происходить всякие странные и неприятные вещи…

Ну хорошо, я Петра Ильича выследила и даже по счастливой случайности узнала номер квартиры, в которой он живет.

Как бы теперь попасть в эту квартиру в отсутствие хозяина…

Я осознала эту мысль и вздрогнула. Вот-вот, раз он поступает нечестно и пробрался к нам в квартиру обманом, то я должна, просто обязана отплатить ему тем же. Я должна проникнуть в эту его квартиру и попытаться что-то узнать о мамулином постояльце. Но как это сделать?

Выкрасть ключи, подумала я и поежилась: нарушаю закон, вступаю на криминальную дорожку. Но что-то мне подсказывало, что Петр Ильич даже если и обнаружит пропажу ключей, в милицию с заявлением не пойдет.

Пока я так колебалась, из подъезда показался Петр Ильич собственной персоной. Он выглядел очень озабоченным, в руке у него был «дипломат». Целеустремленно шагая, он вышел на улицу и остановился на перекрестке, подняв руку. Через минуту притормозила вишневая «девятка», и Петр Ильич отбыл на ней на деловую встречу. Я была уверена, что встреча деловая, уж очень озабоченный у него был вид, да еще портфель…

Преследовать его не имело смысла — я бы не успела поймать машину. Поэтому я расплатилась, потом села в маршрутку и поехала навестить Мишку в больнице.

* * *

К моей великой радости Мишку перевели из реанимации в палату. Без проводов он выглядел вполне прилично, только голова забинтована.

— Легкое сотрясение мозга, сломаны три ребра и нога, а внутренние органы не повреждены! — с гордостью отрапортовал Мишка.

— Нашел, чем гордиться! — фыркнула я. — Ты лучше скажи, как тебя угораздило?

— Тормоза отказали, — вздохнул он, — вот какое дело.

— Мишка, это ведь все неспроста!

— Да знаю я. — Мишка поманил меня ближе и оглянулся на пожилого дядечку в синем тренировочном костюме, который, положив ногу в гипсе поверх одеяла, делал вид, что читает газету.

Я присела на кровать, наклонилась и подставила ухо к Мишкиным губам.

— Не хочу про это при посторонних говорить, а этот все время подслушивает.., любопытно ему, видишь…

— А я вчера в милиции была, — зашептала я, — там следствие идет, и про твои тормоза они тоже поинтересуется.

Дядечка с соседней кровати встал и вышел, опираясь на костыль, наверное, подумал, что у нас с Мишкой амурный интерес, раз так шепчемся.

И я рассказала Мишке все, что случилось после его аварии, даже про то, как мы разодрались вчера с Гюрзой.

— Слушай, — Мишка выглядел заинтригованным, — а ведь она сегодня с утра ко мне приходила!

— Зачем? — вытаращилась я.

— Как это — «зачем»? — возмутился Мишка. — Навестить тяжело больного сотрудника, вот зачем!

— Наша Гюрза? — Я не могла поверить..

— Да, вон фруктов принесла, — Мишка показал на большой пакет с бананами, яблоками и грушами. — Так я думаю, может, не есть, ведь небось отравленное?

— Не ешь, — категорически заявила я, — у тебя организм и так ослаблен, как бы чего не вышло…

— А выбросить тоже жалко, — размышлял Мишка, — вот разве Юране скормить?

Он показал на угловую койку, где кто-то спал, накрывшись с головой одеялом.

— Так-то он мужик ничего, спит себе да спит, — пояснил Мишка, — только ночью храпит сильно. А здоровый.., и поесть любит, так вот я думаю, испробовать на нем, что ли?

— Нехорошо на невинном человеке эксперименты ставить, — строго сказала я, — но вообще-то, чтобы Гюрза кого-то навестила в больнице? В голове не укладывается…

Не уставая поражаться такому поступку Гюрзы, я задумчиво попрощалась с Мишкой и пошла прочь. Неужели моя вчерашняя трепка пошла начальнице на пользу?

* * *

К вечеру преступный план полностью созрел.

Для того чтобы чувствовать себя в относительной безопасности, я должна не красть ключи у Петра Ильича, а сделать свой комплект. С одной стороны, задача усложняется: сначала выкрасть ключи, а потом положить их на место, а с другой стороны, потом я смогу выбрать удобное время для посещения квартиры, когда буду точно уверена, что Петр Ильич не сможет меня там застать.

Из детских приключенческих книжек в голове сидели смутные воспоминания о куске мыла, в который вдавливают ключи, и потом по этому оттиску делают новые. Из более поздних сведений в голове вертелись отрывки какого-то фильма, где профессионал делал оттиски в коробочке, заполненной специальной субстанцией. Где бы взять такую коробочку?

Но я представила, как прихожу с такой коробочкой или, еще лучше, с куском мыла в мастерскую по изготовлению ключей, и что они мне там скажут? А самое главное: что я им скажу?

Нет уж, отставим в сторону детективы и будем действовать открыто — так меньше шансов быть заподозренной в плохом.

По дороге домой я заскочила в мастерскую по изготовлению ключей, что располагалась в подвальчике неподалеку от нашего дома. У окошечка маялся мужчина типично интеллигентной внешности: седая бородка, очки и потертая кепочка.

— Второй раз прихожу! — скорбно обратился он ко мне. — Никак не подходят…

Я забеспокоилась: качество работы у этого мастера явно оставляло желать лучшего.

— У вас замок старый, ключ трудоемкий, — донеслось из окошка, — поставили бы «цербер»…

— От «цербера» ключ большой, дочка его сразу же потеряет, — вздохнул мужчина, — она и так-то…

Я взглянула на него удивленно: судя по седой бороде, у него терять ключи должна не дочка, а внучка. Впрочем, некоторые дочки и в сорок лет дуры. Очевидно, мужчине досталась именно такая.

Заказчик долго перебирал выданные ключи, не отходя от окошечка, так что у меня лопнуло терпение. Я подошла ближе и попыталась разглядеть, кто там в окошке. Седобородый оглянулся на меня, вероятно, я произвела на него впечатление, потому что он оживился, глазки под очками заблестели так живенько, что стало видно даже через мутные, Бог знает сколько не протертые стекла.

— Вы закончили? — строго спросила я. — А то я спешу.

Седобородый поскучнел, вздохнул и ушел, ссутулившись. Из синего пуховика у него торчали в стороны перышки.

За окошком в крошечной комнатке сидел за столом шустрый востроглазый парнишка и что-то писал. За ним приткнулся смурной работяга и пилил болванку, зажатую в тиски.

— Слушаю вас. — Парень вскинул голову.

— Хм.., вы до которого часу работаете?

— До девяти, там написано. — Парень кивнул на стенку.

— Значит, если я часам к восьми ключи принесу, за час сделаете?

— Смотря какие… — протянул парень, внимательно меня рассматривая.

— Обыкновенные, — буркнула я, очень мне не понравился его взгляд.

— Федя у нас мастер, — кивнул парень на работягу.

Сумрачный Федя никак не отреагировал.

— Значит, сделаете за час, и никакой квитанции, — сказала я парню и добавила, оглянувшись на прейскурант:

— Плачу вдвое.

— Втрое, — ответил парень не промах.

Мои голубки пили чай на кухне. Стол опять-таки был сервирован по высшему разряду. Я подумала вдруг, что если мне мамулин серебряный набор успел осточертеть, то что же говорить тогда о Петре Ильиче? Как ему надоели должно быть, мамулины ухаживания, ее чрезмерная забота, эта ее, с позволения сказать, стильность… Откровенно говоря, вытерпеть все это можно, только лишь поставив перед собой важную задачу. Так какова же эта задача? Зачем у нас поселился Петр Ильич?

Стоя в коридоре и слушая его разговор и смех, я поняла, что он моей матерью совершенно не увлечен. Со стороны, как говорится, виднее!

Дождавшись, когда они уйдут, я поела на кухне, потом убрала посуду. В коридоре было темно, на часах — полвосьмого. Я прислушалась: парочка слушала в комнате у мамули записанный на видео концерт Паваротти. Замирая от страха, я подошла к вешалке и залезла в карман пальто нашего гостя. В первом кармане — ничего, только горсть мелочи. Во втором.., есть, вот они, ключики! Даже не прячет, старый пройдоха, так уверен в нашей с мамулей глупости и доверчивости!

Когда я зашнуровывала ботинки, мамуля возникла на пороге:

— Ты куда это?

— Сигареты кончились! — крикнула я ухе с лестницы.

Когда парень из мастерской увидел меня в скромненькой курточке и неизменных джинсах, видно, у него появились кое-какие сомнения.

— Слушай, у нас не будет неприятностей? — спросил он, принимая ключи.

— Если и будут, то только у меня, — успокоила я его, — давайте, ребятки, скорее…

Сорок минут я слонялась по улицам и ужасно замерзла. Но ключи Федя сделал отлично. Дома за дверью мамулиной комнаты по-прежнему пел Паваротти. Этак любого мужика можно отвадить, о чем она только думает!

Я положила ключи в карман пальто перекормленного бельканто Петра Ильича и облегченно вздохнула.

* * *

К счастью, сломанную дверь, деньги на ремонт которой в прошлый раз собирали общественницы, починить пока что не успели, и в подъезд можно было войти, не зная кода.

Навстречу мне тоже никто не попался.

Надо сказать, что я ужасно нервничала: как-никак первый раз в жизни собиралась проникнуть в чужую квартиру. От волнения дрожали руки, и ключ долго не мог попасть в замочную скважину. В моем воображении рисовались картины того, как бдительные соседи хватают меня за руку и волокут в милицию, как воровку…

Но ключ наконец попал в скважину — да здравствует умелец Федя! — замок открылся, я вошла в квартиру и торопливо захлопнула дверь за собой. В квартире было тихо и слегка пахло пылью и затхлостью. Я несколько секунд постояла в прихожей, унимая сердцебиение, и отправилась на разведку.

Кухня пока не привлекла моего внимания, как и небольшая полутемная спальня. Вторая комната была, судя по всему, кабинетом. Здесь стояли большой письменный стол с многочисленными ящиками и второй стол поменьше, на котором расположился компьютер с периферийными устройствами.

Я начала с самого простого: стала один за другим выдвигать ящики письменного стола.

В верхнем ящике лежала большая пластиковая папка с этикеткой: «Новоапраксинский химический комбинат».

Осторожно открыв папку, я увидела кипу недоступных моему пониманию бумаг, содержавших, судя по всему, абсолютно полную информацию об этом самом комбинате: ассортимент продукции, объем выпуска этой продукции за последние годы, объем реализации, списки поставщиков, снабжающих комбинат сырьем и комплектующими изделиями, порядок расчетов с этими поставщиками, бюджет…

Наверное, если бы на моем месте был какой-нибудь экономист или хотя бы опытный бухгалтер, эти документы рассказали бы ему все о химическом комбинате, но я смогла только сделать единственный вывод: этот комбинат почему-то весьма интересует Петра Ильича.

А кстати, ехать в Новоапраксино надо с Московского вокзала, так что Петр Ильич, скорее всего, именно туда и ездил в июне.

Перелистывая документы в папке, я "несколько раз натыкалась на знакомую фамилию — Козодоев. Был у меня один знакомый — Никита Козодоев, мы учились с ним в одной школе и даже… Но, разумеется, это не он, мало ли на свете Козодоевых.

Закрыв папку и постаравшись придать ей первозданный вид, я задвинула верхний ящик стола и выдвинула второй.

Здесь меня ждал сюрприз. В этом ящике аккуратно, в хронологическом порядке были сложены все мои статьи за время работы в «Невском вестнике». Статьи — это громко сказано, статей как таковых у меня было раз, два и обчелся, да и те — легкая дамская болтовня вроде «Женщины и цветов», но здесь были собраны даже самые маленькие публикации, заметки в десяток строк. Я просмотрела это скупое досье, и мне стало грустно.

Без малого три года моей журналистской работы оставили после себя тоненькую стопочку второсортных заметок на никому не интересные темы… Нет, в чем-то Петр Ильич был прав: так жить нельзя, если я хочу оставить в журналистике хоть какой-то след!

Но что значит само это досье? Почему Петр Ильич собирал все мои статьи? Неужели только для того, чтобы убедиться, насколько плохо обстоят мои дела, и прийти к выводу, что мне необходимо помочь сделать журналистскую карьеру? Бред какой-то!

Однако меня все больше и больше начинал интересовать этот человек.

Статьи были собраны за все время моей работы в газете, что доказывало факт пребывания Петра Ильича в нашем городе на протяжении долгого времени. Впрочем, я это и так уже знала — само наличие квартиры вполне подтверждало этот факт.

Сложив свои заметки в прежнем порядке, я задвинула второй ящик и приступила к третьему.

Как говорила Алиса, все страньше и страньше. В этом ящике были сложены фотографии моей мамули. Но это были не милые снимки из семейного альбома и не фотопортреты девять на двенадцать с трогательной подписью «Дорогому Пете от Ляли», это были не те фотографии, которые можно было ожидать найти в столе у влюбленного старичка, — здесь были снимки, профессионально сделанные с большого расстояния при помощи телеобъектива. Уж в таких-то вещах я разбираюсь, в газете у нас работают отличные фотографы, тот же Витька Колобков, например, и мне не раз случалось выезжать с ними на место событий, и вообще, работая в газете, с профессиональной фотографией сталкиваешься часто.

Так вот, это было вполне профессиональное фотонаблюдение: мамуля выходит из подъезда, мамуля разговаривает с соседкой, мамуля делает покупки в магазине, мамуля проводит занятия у себя на Ленфильме, мамуля останавливает такси на улице…

Просмотрев толстую пачку фотографий, я как бы увидела маму с новой точки зрения.

Снимки были сделаны совершенно бесстрастным человеком. Я была уверена, что снимал не Петр Ильич, потому что как бы он не относился к моей матери, он не мог снимать так равнодушно. Приходилось признать: эта подборка снимков давала о ней очень хорошее представление. Я как бы заново познакомилась с собственной матерью, потому что смотрела на нее сейчас не как дочь, а как посторонний наблюдательный человек.

Кто поручил неизвестному фотографу-профессионалу снимать мою мать? Кто поручил следить за ней?

Именно так можно было объяснить эти подробно-равнодушные снимки — слежкой. Судя по одежде, все фотографии были сделаны минувшим летом. И заказал их, несомненно, сам Петр Ильич.

Что же это значит? Мои статьи, мамины фотографии… Петр Ильич очень тщательно готовился, но к чему и зачем? Он захотел проникнуть в наш дом и утвердиться в нем прочно и надолго. Надо признать, он в этом преуспел, но каков будет его следующий шаг?

Под стопкой снимков, запечатлевших мамулю, валялась еще одна фотография. На ней я с изумлением узнала ту самую рыжеволосую Светлану, которая представилась мне в свое время любовницей покойного Ахтырского и вручила те документы, с помощью которых мы с Главным и запустили первую «бомбу». Светлана сидела вполоборота за столиком кафе напротив представительного вальяжного мужчины с аккуратно зачесанными назад темными волосами.

Они явно о чем-то оживленно беседовали. Внизу на снимке я прочитала дату и время.

Ага, наш пострел Петр Ильич везде поспел! Зачем он следил еще и за Светланой?

Но, разумеется, все это звенья одной цепи…

Снова наведя в ящике порядок и задвинув его, я перешла к компьютеру.

Не случайно я откладывала этот-момент: отношения с компьютером у меня очень напряженные. Не скажу, что я совсем не умею им пользоваться — в наше время при моей профессии это было бы совсем дико, — но я общаюсь с ним, как первобытные дикари общаются со своими божествами: если принести богу в жертву кусок мяса или фрукт, бог пошлет дождь. Или не пошлет. Если воля бога не ясна, надо обращаться к шаману, у которого с ним более доверительные отношения.

Так и я: знала определенные команды, умела нажимать на кнопки, но если компьютер делал не то, что я от него ждала, я даже не пыталась разобраться в причинах, а звала шамана или просто опускала руки и тупо глядела в экран, и шаман приходил сам. Роль шамана обычно исполнял кто-нибудь из коллег мужского пола, чаще всего Мишка Котенкин.

Вспомнив Мишку, я ужасно расстроилась.

Втянула мужика в неприятности, аж до реанимации довела!

Как бы то ни было, сейчас мне не приходилось рассчитывать на чью-то помощь, а надо было действовать самой.

Я включила компьютер, дождалась, пока на экране загорится окно с картинкой и значками директорий. Обычно в качестве «обоев» на экран люди выбирают какой-нибудь красивый спокойный пейзаж с морским берегом или осенним лесом, фотографию любимого кота (у кого есть кот), собаки (у кого есть собака) или репродукцию любимой картины На моем собственном компьютере последнее время установлена репродукция «Весны» Боттичелли.

Так вот, у Петра Ильича вместо всех этих приятных и успокаивающих вещей на экране монитора была установлена фотография унылого промышленного здания с торчащими на заднем плане красно-белыми дымовыми трубами.

Я недоуменно пожала плечами и щелкнула мышью на значке «Мой компьютер». Эта скотина (я имею в виду машину) потребовала пароль.

Очень часто в приключенческих фильмах мне приходилось видеть, как крутые программисты в пулеметном темпе щелкают пальцами по клавишам, смотрят в потолок и через полминуты находят это проклятый пароль и раскрывают все тайны плохих дядек. Но это был явно не мой случай. Я и без пароля не слишком уверенно чувствовала себя перед чужим компьютером. Наудачу попробовала открыть значок «Мои документы», «Портфель»… Результат был тот же самый: компьютер требовал от меня пароль. Я совсем загрустила: перебирать в качестве пароля имена родных и знакомых не имело смысла, а вслепую тыкать пальцами в клавиатуру — тем более. На всякий случай попробовала щелкнуть мышью на значке «Корзина». Я знала, что туда сбрасываются всякие ненужные файлы перед тем, как их окончательно стереть.

К моему удивлению, «корзина» открылась, предложив моему вниманию несколько файлов с совершенно неудобочитаемыми названиями и один файл с названием «химком». Предположив, что это, скорее всего, значит «химический комбинат», я решила, что неплохо бы этот файл скопировать, чтобы позднее попробовать разобраться в нем под руководством кого-нибудь из «шаманов».

На полочке рядом с компьютером стояла неполная коробка чистых дискет. Я взяла одну и переписала на нее файл из корзины. К счастью, пароль у меня при этом не потребовали, и вообще процедура копирования прошла без особых затруднений.

Спрятав дискету в карман, я выключила компьютер и еще раз осмотрела квартиру.

Больше ничего интересного на глаза не попалось, да и мне, честно говоря, было не слишком уютно в чужой квартире, постоянно мерещились шаги за дверью и скрип ключа в замочной скважине. Убедившись, что не оставила следов своего пребывания (не считая одной убавившейся дискеты, но я надеялась, что Петр Ильич не станет их пересчитывать), я тихонько открыла дверь и выскользнула на лестничную площадку.

Говорят, новичкам везет. Так и мне явно везло каждый раз. Ни на лестнице, ни возле подъезда я никого не встретила и благополучно добралась до троллейбусной остановки.

* * *

Уходя из дому утром, я оставила мамулю и Петра Ильича спящими, потому что спешила посетить его квартиру пораньше. Теперь дома никого не было. Очень удачно: они собрались и ушли, и снова я избежала трудного разговора. Мамуля-то хотела со мной побеседовать обо всем, она читала газеты, но Петр Ильич явно к этому не стремился. Что ж, в этом вопросе наши желания совпадали, я просто не представляла, что ему сказать. Притворяться дурочкой не имело смысла: никто не поверит, что журналистка, заварившая такую кашу, полная идиотка. Дать понять Петру Ильичу, что я его подозреваю в неблаговидных поступках, было бы преждевременно. Стало быть, все к лучшему… Пускай мамуля еще немножко побудет в неведении, а уж потом я раскрою ей глаза на милого дружка!

А пока еще есть время, нужно срочно ехать на Новоапраксинский химический комбинат и выяснить, отчего же он так интересует нашего Петра Ильича, что даже на компьютерных «обоях» он вывел фотографию комбината! Как говорится, «скажи мне, что у тебя на „обоях“, и я скажу тебе, кто ты…»

Вчера я успела повесить «жирафовое» пальтецо на место и сапоги почистила и тоже вернула незаметно.

Комбинат находится за городом, а какие в нашей провинции дороги, известно каждому. Небось увязнешь по колено в грязи…

Я надела свои собственные высокие ботинки на толстой подошве, джинсы и черную кожаную куртку. Да, с переменой имиджа дела идут туго, но я знала совершенно точно, что женщины, подобные моей мамуле, никогда в жизни не поедут на Новоапраксинский химический комбинат, а стало быть, и в гардеробе у них нет ничего подходящего на такой случай.

Я все же порылась у мамули в шкафу и выудила широкий яркий шарф, который мамуля собственноручно связала позапрошлой зимой, повинуясь творческому порыву.

Теперь осталось только сложить в объемистую сумку походный набор журналиста: диктофон, удостоверение, две ручки, бумагу для записей. Как там поется в песне? «С „лейкой“ и с блокнотом, а то и с пулеметом…»

Будем надеяться, что пулемет в Новоапраксино мне не понадобится.

* * *

— Один билет до Новоапраксино, — сказала я кассирше.

Она протянула мне бумажный квадратик, отсчитала сдачу. Взглянув на билет, я убедилась, что за исключением даты, он как две капли воды похож на тот, что выпал из-за подкладки у Петра Ильича. Тот же вокзал, та же зона…

Электрички в нужном мне направлении ходили часто. Только поезд отошел от платформы, по вагонам потянулись вереницы разносчиков, предлагавшие пассажирам резиновые перчатки и будильники, плащи-дождевики и инсектициды, газеты и мороженое.

Пассажиры пытались дремать или читать детективы в ярких обложках, но каждые полминуты у них над ухом раздавался оглушительный голос очередного коробейника: «Разрешите привлечь ваше внимание! Я предлагаю вам приобрести вещь, совершенно необходимую в любом хозяйстве…»

Периодически в поток разносчиков вклинивались нищие со своим классическим припевом: «Мы люди не ме-естные…»

От всех этих криков у меня началась головная боль. К счастью, ехать пришлось не очень долго, голос из динамика объявил мою станцию, и я направилась в тамбур.

Новоапраксино произвело на меня угнетающее впечатление. Если поселки, которые поезд проезжал раньше, выглядели достаточно оживленными, участки — ухоженными, хоть и осень, дома производили впечатление жилых, и даже уродливые бетонные коробки новорусских особняков, при всем их безобразии, дышали жизнью, то здесь на всем лежал отпечаток запустения и распада.

Два пристанционных магазина щеголяли заколоченными окнами и дверьми, прямо посреди вокзальной площади явно не первый год ржавел брошенный за ненадобностью экскаватор. Окружавшие площадь деревянные дома по большей части явно были нежилыми, их давно не красили и не ремонтировали.

Я хотела было спросить у кого-нибудь из местных жителей, как добраться до химического комбината, но эта надобность сразу же отпала: оглядевшись, я увидела неподалеку от станции унылое промышленное здание с торчащими на заднем плане красно-белыми дымовыми трубами — то самое, которое Петр Ильич разместил на экране своего монитора.

К зданию вела грязная раздолбанная дорога, по которой, брели немногочисленные пассажиры, сошедшие вместе со мной с электрички. Все вместе производило такое тоскливое и безрадостное впечатление, что у меня невольно защемило сердце.

Во всяком случае, было совершенно ясно, куда идти. Перешагивая через ямы и колдобины, стараясь не провалиться в глубокую лужу, полную грязной осенней воды, я двинулась к комбинату.

Всех, кто шел вместе со мной по этой дороге, объединяло что-то общее в облике: понурость, унылая сгорбленная осанка людей, ни на что не надеющихся, людей, которые живут по привычке, встают сегодня, потому что вставали вчера. Все они шли поодиночке, не разговаривая друг с другом и не обращая друг на друга внимания.

Я прибавила шагу, чтобы вырваться из этой тоскливой вереницы. Обогнать их не составило труда, и через четверть часа я первая подошла к распахнутым настежь металлическим воротам, над которыми громыхали на ветру ржавые железные буквы, составлявшие название «Новоапраксинский химический комбинат».

В застекленной будке возле ворот дремала тетка-сторожиха в мрачной форме вневедомственной охраны. При виде меня она даже не пошевелилась: ей было совершенно все равно, кто и зачем входит на территорию комбината. В ее будочке половина стекол была разбита и заменена фанерками. Рядом с охранницей на колченогой тумбочке стоял чайник с торчащим из него кипятильником, и, по-видимому, тетка только на него смотрела с интересом, дожидаясь, когда он вскипит.

— Тетенька! — Я постучала ногтем в треснувшее стекло. — А, тетенька!

— Кошка драная тебе тетенька, — ответила охранница, не задумываясь. — Чего надо?

— Где у вас здесь начальство какое-нибудь сидит?

— Начальство, оно пока еще не сидит, — недовольным голосом ответила вохровка, — хотя и надо бы посадить. Начальство — оно небось где-нибудь на Кипре отдыхает.

— Что, так-таки никого из руководства на комбинате нет?

— Ну почему никого, — сторожиха потянулась к чайнику, который начал наконец подавать признаки жизни, — Никита Андреич здесь.

— Кто это — Никита Андреич? — поинтересовалась я, убедившись, что охранница посчитала наш разговор завершенным.

Тетка удивленно подняла глаза, увидела, что я все еще не ушла, и нехотя ответила:

— Известно кто. Замдиректора, Козодоев — Вот как? — Я почувствовала, что кровь прилила к моим щекам, а сердце взволнованно забилось. Значит, это все-таки Никита Козодоев! Козодоевых, конечно, на свете много, но Никита.., да еще, кажется, он поступил тогда в Технологический институт, значит, химик… — Вот как! — повторила я, взяв себя в руки. — А где бы его найти, Никиту Андреича?

— Да где же ты его найдешь? — в сердцах ответила тетка, вконец рассерженная моей настырностью. — Нешто он в кабинете сидит? Бегает где-нибудь по цехам.

Пока я шла по заляпанному грязью двору к проходной главного здания, в душе у меня расцветали воспоминания.

Не могу сказать, что Никита Козодоев был моей первой любовью — в первый раз я влюбилась в семь лет в соседа по даче, ему было тринадцать, и он отлично ездил на скейт-борде, — так вот, Никита, конечно, не был моей первой любовью, но слез я пролила из-за него немало. Он был старше меня на два года, и когда по телевизору в очередной раз показывали итальянский сериал про храброго и неподкупного комиссара Каттани, я вдруг прозрела: да комиссар же — вылитый Никита Козодоев! Те же темные волосы, тот же поворот головы, та же чуть мрачноватая улыбка…

К утру я поняла, что влюбилась в Козодоева.

Незачем вам объяснять, как относятся взрослые солидные учащиеся выпускных классов к девятиклашкам. Никак они к ним не относятся, они их просто не замечают. Тем более такую малопривлекательную личность, как я.

Очевидно, мамулины гены все же сыграли какую-то роль, потому что прежде, чем начать вертеться перед Никитой и его приятелями на переменах, я поглядела на себя со стороны и поняла с грустью, что это может привести только к тому, что вся школа будет надо мной смеяться. Терпеть насмешки я не хотела, поэтому пораскинула мозгами и вступила в научное ученическое общество имени Леонардо да Винчи, где Никита был активным членом и даже один год занимал почетное председательское место.

Никита обожал химию и собирался поступать в Техноложку. Тут мне ничего не светило, потому что к естественным наукам я испытывала не то чтобы отвращение, но устойчивую неприязнь, и получать двойки не позволяло мне только сильно развитое мамулей чувство долга.

В нашем школьном обществе была немногочисленная историческая секция. Я приткнулась туда, выбрала тему по русской истории «Борис Годунов и царевич Дмитрий» и надолго застряла в библиотеках.

Насчет убийства несчастного царевича в голове моей так ничего и не прояснилось. Одни историки утверждали, что Борис Годунов его убил, но во имя будущего России, другие — что не убивал, потому что не мог быть в то время в Угличе, третьи — что царевич сам случайно закололся ножичком, а Борис мучился совестью совершенно зря.

С Никитой мы встречались нечасто, только на общих собраниях. Однако перекидывались несколькими словами при встречах, и один раз он даже поручил мне подготовить два плаката к его докладу. А потом год кончился, Никита сдал выпускные экзамены и; пропал из виду, а после лета я его позабыла.

Не знаю, был ли Борис Годунов на самом деле злодеем или все ополчились на него, прочитав трагедию Пушкина — «мальчики кровавые в глазах», — но мне он, несомненно, помог сохранить перед Никитой лицо.

Мы не виделись почти десять лет, и сейчас я с любопытством ждала этой встречи. Каким он стал, мой комиссар Каттани?

* * *

Проходная в главном здании была такая, как будто на дворе стоял не 2001-й год, а 1980-й. Правда, я в те времена еще посещала детский сад, но по рассказам очевидцев и советским фильмам представляла себе проходную завода брежневского периода именно так. Отличало ее только то, что в этой проходной было совершенно безлюдно, если не считать тетку-охранницу, судя по всему, родную сестру той, с которой я общалась возле ворот. Даже чайник, так же как и у первой, закипал рядом с ней на колченогой тумбочке, Тетка не обратила на меня внимания, и только когда я, пройдя мимо нее, обернулась и спросила, где можно найти Никиту Андреича, она бдительно поглядела на меня сквозь маленькие круглые очки и поинтересовалась, кто я такая. Я ответила правду, что я корреспондент газеты «Невский вестник», и даже помахала перед ней нераскрытым удостоверением.

Тетка удивилась: судя по всему, пресса не жаловала предприятие. По поводу Никиты Андреевича она раздумчиво ответила, что кто ж его знает, в кабинете он точно не сидит.

Я пошла по длинному полутемному коридору, освещенному лампами дневного света, горевшими не то что через одну, а скорее через три-четыре. Унылое впечатление усугублялось висящими на стенах полуоборванными портретами передовиков прошлого века и графиками, отражавшими борьбу цехов химкомбината за какое-то переходящее знамя.

Людей в коридоре не было и в помине, и из выходящих в него дверей не раздавалось никаких звуков. Только откуда-то из дальнего конца здания доносились тяжелые и гулкие удары металла по металлу.

Я пошла на этот звук, надеясь найти там хоть кого-нибудь.

Толкнув высокую обшарпанную дверь, из-за которой доносились удары, я оказалась в огромном производственном помещении, где медленно двигалась по кругу зеленая металлическая карусель, почти такая же, на какой я каталась когда-то в детстве, только вместо карет и лошадок на этой карусели стояли большие железные бочки. Сверху к карусели спускалась сложная система труб, по которым с журчанием и бульканьем что-то текло. Сбоку от карусели ритмично подрагивал сложный агрегат, возле которого стояло несколько человек в грязных спецовках. Один из работяг упорно бил по торчащей из агрегата трубе тяжелой кувалдой, остальные чесали затылки, с интересом смотрели на своего коллегу и подавали ему, судя по всему, бесполезные, но очень выразительные советы.

Неожиданно в противоположном конце помещения распахнулась дверь, и оттуда, как черт из табакерки, выскочил крепкий, коренастый и очень злой человек, в котором я с некоторым усилием узнала Никиту Козодоева.

Подскочив к работягам, он замахал руками и закричал:

— Сидоров, мать твою, ты что же делаешь? Ты же загробишь агрегат, так твою, и разэтак!

— Андреич! — обиженно воскликнул мужик с кувалдой. — Так ить не фурычит она, сволочная хреновина! Процесс ить встает!

— Процесс встает! — передразнил его Никита. — А ты, Сидоров, сними кожух да проверь внутри маслопровод, а не лупи по технике кувалдой!

— Так ить отвинчивать надо… — тоскливо проныл Сидоров, но, понимая, что отвертеться на этот раз не удастся, достал отвертку и начал медленно отворачивать винты.

— А вы что без дела стоите? — рявкнул Никита на зрителей, с живейшим интересом наблюдавших за трудовым процессом. — Берите отвертки, помогайте Сидорову!

Тут он заметил меня и в том же запале закричал:

— Почему в цеху посторонние?

Работяги как по команде повернулись и изумленно воззрились на меня.

— Это ктой-то? — басом спросил Сидоров, не отрывая глаз от мамулиного разноцветного шарфа.

— Это я вас спрашиваю: кто она такая? — заорал Никита.

— Никита! — Я шагнула ему навстречу. — Ты меня не узнаешь?

Он застыл, удивленно хлопая ресницами, и стал удивительно похож на себя прежнего, так что я чуть не прослезилась и задумала про себя: если сейчас он меня узнает, все будет хорошо. Я не успела подумать, что именно будет хорошо, но у меня в мозгу именно так и прозвучало: все будет хорошо.

А Никита сделал шаг мне навстречу, лицо у него сделалось удивительно глупым, и он неуверенно сказал:

— Простите…

С памятью у Никиты Андреича обстояло неважно, так что я даже расстроилась: а вдруг он и вправду меня не узнает? Ведь прошло столько лет…

— Общество имени Леонардо да Винчи, — нетерпеливо напомнила я Никите.

— Ой! — обрадовался он. — Я вспомнил!

Саша, да?

— Ну наконец-то. — Я вздохнула с облегчением: все-таки узнал.

— А что ты здесь делаешь? — спросил он не очень ласково — девочке из его школьного детства не место было в этом обшарпанном цеху с работягами, да и Никите некогда было предаваться воспоминаниям.

— Тебя ищу, — ответила я почти чистую правду, — ты не думай, я по делу…

Он почему-то слегка покраснел, потом оглянулся на работяг и сказал им совсем не таким голосом, как раньше:

— Ну вы тут.., это.., разберитесь! — И, не сдержавшись, добавил:

— Сидоров… Чтоб у меня без кувалды!

— Андреич! — истово воскликнул Сидоров, ударив себя в грудь. — Обижаешь! Да чтоб я… Да ни в жисть! Что же мы — не понимаем? — И снова углубился в нехитрый трудовой процесс.

Мы с Никитой вышли в коридор, и он двинулся по нему, удивленно оглядываясь на меня и собираясь с духом, чтобы снова задать волновавший его вопрос.

— Не мучайся, — усмехнулась я, — я вообще-то только недавно узнала, что ты здесь работаешь, и решила соединить приятное с полезным. А так мне все равно нужно было на этот комбинат ехать. Я вообще-то журналист, корреспондент «Невского вестника». У тебя тут кабинет есть, или так весь день и бегаешь по цехам?

— Бегаю… — протянул Никита извиняющимся голосом. — Но кабинет, конечно, есть, мы сейчас туда идем.

Мы свернули в боковой коридор, поднялись по металлической лесенке, похожей на корабельный трап и подошли к двери с табличкой «Н. А. Козодоев, заместитель директора».

Никита распахнул дверь. За маленьким столиком сидела невысокая полная женщина средних лет в очках и вязала носок. При виде начальника она поспешно спрятала вязание в ящик стола и уставилась на Никиту преданным взором. Он махнул ей рукой, пробурчал что-то невразумительное и прошел в следующую дверь, которая вела в сам его кабинет.

Кабинет был маленький и неуютный, видно было, что хозяин посещал его редко.

Никита пододвинул мне стул, сам уселся за стол, потом подскочил и спросил:

— Тебе, может быть, кофе?

— Нет-нет, — замахала я руками, подумав, что его секретарше снова придется оторваться от вязания, а также о том, какую бурду может сварить эта грымза. Судя по обстановке в кабинете, она совершенно не следит за своим начальником Никитой. Вон, пыль на подоконнике, и вода в графине аж позеленела. Да и занавески некрасиво провисли, и никому нет до этого дела. Нет, из рук этой женщины я не хочу принимать ничего, даже кофе.

— Ну рассказывай. — Никита откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с любопытством, чуть склонив голову набок.

Мне показалось, что время пошло вспять, и я снова — влюбленная девятиклассница. Снова сердце забилось неровно, захотелось опустить глаза в пол и дурацки захихикать.

Однако с девятого класса я все-таки немножко поумнела и не стала с ходу выкладывать Никите лишнее. Я рассказала ему, что занимаюсь по поручению газеты расследованием махинаций с недвижимостью и что по ходу дела узнала про интерес, который проявляют по отношению к Новоапраксинскому химкомбинату, и решила приехать сюда и поглядеть собственными глазами, какой интерес может представлять это предприятие для богатых и влиятельных людей?

Этим осторожным вопросом закончила я свою тираду, невольно оглядевшись по сторонам и вспомнив раздолбанную дорогу, полупустые коридоры и Сидорова с его кувалдой.

Видимо, у Никиты накипело, я задела его за живое, и он заговорил горячо и взволнованно:

— Наш директор.., не тем будь помянут, уже два года назад должен был выйти на пенсию, и там ему самое место, но у него с прежних времен везде, где только можно, остались связи и большая мохнатая лапа в Москве, в министерстве. Поэтому он сидит в своем кресле насмерть, как двадцать восемь панфиловцев под Москвой, и никому свои позиции сдавать не собирается. А комбинат он губит!

Он упорно и целенаправленно ведет его к банкротству!

Никита вскочил с места и забегал по кабинету. Я с трудом скрыла улыбку — такой он был забавный.

— Два года назад уехал встречать Новый год на Канарские острова, не оставив распоряжений по уплате налогов. Я сунулся в бухгалтерию, срочно нужно проплатить большую сумму, а главбух без санкции и без подписи директора отказывается. Она тоже в пенсионном возрасте и только на дружбе с Марленом Касьяновичем и держится, поэтому без его приказа и пальцем не шевельнет. Это директора нашего так зовут — Марлен Касьянович, — пояснил Никита и продолжил:

— В результате у нас появилась недоимка по налогам, на нее набежали пени и штрафы, и все это растет как снежный ком!

Никита оглянулся на меня, требуя сочувствия, но его речи не произвели на меня сильного впечатления. Потому что я не очень-то понимала, что такое недоимки, пени и штрафы. То есть слова-то известные, но вот как их применить конкретно…

— Наш комбинат, — продолжал Никита, — закрытое акционерное общество, и этому обществу принадлежат несколько зданий в Петербурге. Можно было вовремя продать какое-нибудь из этих зданий, расплатиться с бюджетом и сохранить все остальное Вместо этого Марлен помаленьку распродал все имущество за гроши, все вырученные деньги распределил между главными акционерами, а налоговые долги продолжают расти, и все идет к тому, что комбинат объявят банкротом и выставят на продажу.

— Но если ваш комбинат — акционерное общество, то вы можете переизбрать директора? — вклинилась я в горячий Никитин монолог, потому что мне надоело слушать про бюджет, налоги и акционеров.

— Как бы не так! — заорал Никита. — Марлен со своими приближенными набирает пятьдесят один процент акций, контрольный пакет, а это значит, что он может провести на собрании такое решение, какое хочет. А хочет он одного чтобы его оставили в покое, чтобы он понемногу распродавал имущество комбината. Причем продает все за гроши, лишь бы что-то каждый раз оседало в его личном кармане.

Внезапно я тоже ощутила, что хочу одного посидеть с Никитой где-нибудь в уютном живописном месте и поболтать о прошлом.

А слушать про директора Марлена Касьяновича мне уже порядком надоело. Я вытащила сигареты и огляделась в поисках пепельницы. Ее не было. Никита, поймав мой взгляд, высыпал карандаши и скрепки и придвинул мне пустой пластмассовый стаканчик. Несмотря на то, что я призывно помахала перед ним зажигалкой, прикурить мне рыцарь с химкомбината не дал, пришлось обслужить себя самой.

— Если бы ты видела, какую он себе отгрохал дачу — продолжал Никита развивать наболевшую тему про директора.

Я оживилась: про дачу стало гораздо интереснее.

— Это не коттедж, это дворец! Честное слово, Петр Первый жил в гораздо худших условиях!

— Ну уж, — усмехнулась я, — а как насчет Екатерины Второй?

— Ты думаешь, я преувеличиваю? — Никита так разгорячился, что даже не заметил моего сарказма — Во всяком случае, летний дворец Петра Первого, тот, который в Летнем саду, — меньше, чем марленовский особняк!

Взъерошенный, он совсем не похож был на комиссара Каттани. Насколько я помнила Никиту, завидовать чужим особнякам было не его амплуа. Я поняла, что тут все гораздо серьезнее.

— Постой, дорогой мой, — мягко прервала я Никиту, — а какой интерес может представлять ваш комбинат для больших людей?

Для очень больших людей? Я, конечно, понимаю, что тебя и тех, кто работает на комбинате, все это очень волнует и расстраивает, ты болеешь душой за рабочих и за общее дело, но ведь в масштабах города этот объект не представляет большого интереса? Старое, запущенное здание, далеко от города, оборудование явно устарело…

— Ты не совсем права. — Никита внезапно успокоился и поглядел очень серьезно. — Нищета, запустение, безлюдье, Сидоров с кувалдой — все это производит отталкивающее впечатление, но нельзя на этом основании делать выводы о никчемности комбината. У нас есть цеха с хорошим современным оборудованием, но оборудование это простаивает, потому что поставщики приостановили отгрузку сырья. Сырье не отгружают, потому что у нас нет денег, чтобы за него расплатиться. Нет сырья — нет продукции, нет продукции — опять-таки нет денег… Получается порочный круг! — Никита подошел к окну и отвернулся. — А если даже удается выбить откуда-то деньги, их снимают с нашего счета в качестве штрафных санкций за налоговые недоимки!

Из-за отсутствия денег мы потеряли всех специалистов: людям же нужно семьи кормить, они не могут сидеть здесь, в Новоапраксино, и ждать, пока улучшится экономическая ситуация… Остались только Сидоровы…

Я прикинула, что можно выжать из всего горячего монолога Никиты на предмет написания статьи. Получалось, что ничего. Статья получится самая обычная и дико скучная. В самом деле, о таком уже писали, и не раз, и читают такие статьи только бабушки-пенсионерки и отставники-ветераны. Я представила себе лицо Гюрзы, когда я принесу ей такую статью. Лучше и не пробовать. Но отчего-то несчастный комбинат привлек внимание Петра Ильича? Что он нашел в комбинате такого привлекательного для себя? Хоть я и плохо его знаю, но успела убедиться, что Петр Ильич — это такой человек, который зря ничего не делает…

— Из этого порочного круга нет выхода? — задала я вопрос чисто из вежливости.

— Я вижу только один выход, — печально произнес Никита, — нужно получить заем в банке, достаточно долгосрочный, чтобы успеть поднять производство и выйти из финансового пике… И мне удалось даже найти влиятельного человека, который проявил интерес к нашим проблемам и начал подготовку кредитования…

Но его убили, убили в собственном подъезде…

— Кто же это? — спросила я с интересом.

— Трубин, Николай Васильевич Трубин.

— Я вспоминаю, это было заказное убийство, наша газета об этом писала. Это было ведь летом?

— Ну да.., а после его смерти никто не хочет со мной даже разговаривать… Стоит мне только заикнуться о кредитах, у всех банкиров просто отказывает слух! У меня создалось впечатление, что кто-то за кулисами умело направляет наш комбинат к банкротству, кому-то это очень выгодно!

— Но все-таки, Никита, — вернулась я к интересующему вопросу, — почему ваш комбинат может интересовать финансовых воротил? Мало ли дышащих на ладан умирающих предприятий? Никита, открой мне секрет, по старой дружбе, а?

— Может быть, все дело в ультрамарине? — задумчиво проговорил Никита, — В чем?

— В ультрамарине. Это редкий и очень дорогой краситель, который производится только у нас в Новоапраксино.

— И больше нигде в России? — уточнила я — Обижаешь! — с гордостью ответил Никита. — Больше нигде в мире!

— А сейчас вы его выпускаете?

— Какое там! Производство чересчур дорогостоящее! В нашем сегодняшнем состоянии нечего и думать о такой трудоемкой технологии!

— А как же жить без ультрамарина? — задала я провокационный вопрос, но Никита снова не понял сарказма.

— Вообще-то его покупали в небольших количествах одна голландская компания для производства художественных красок и баварская фирма, которая использует ультрамарин в оптическом производстве. Они и сейчас присылают нам заявки, но мы вынуждены отказывать — сама видишь, почему. Но до меня доходили сведения о том, что в Германии разворачивается очень крупное химическое производство, в котором ультрамарин играет очень важную роль.

— А если вам не удастся найти средства, что ждет комбинат? — спросила я напоследок, потому что и так уже все было ясно.

— Что ждет… — вздохнул Никита. — Банкротство, что же еще… И все к тому идет, то есть фирму объявят несостоятельной, проведут торги, и комбинат купит какой-нибудь миллионер, который выплатит долги бюджету, а дальше будет делать с предприятием все, что сочтет нужным.

— А как проходят такие торги? — поинтересовалась я. — Как обычный аукцион, какие показывают в кино: три удара молотком, все участники поднимают цену?

— Да нет, — Никита поморщился, — предприятия и крупные объекты недвижимости не продают с молотка, в таких случаях обычно проводят закрытый тендер.

Я насторожилась, как кот, который услышал в сене шуршание и писк. Словосочетание «закрытый тендер» было мне хорошо знакомо по злополучному делу «Домовенка».

— А кто проводит этот тендер? — осторожно поинтересовалась я.

— Чаще всего — КУГИ, Комитет по управлению городским имуществом…

— Да знаю я, что такое КУГИ! — машинально ответила я.

Круг замкнулся. Все это дело начиналось с КУГИ и КУГИ заканчивается. И Новоапраксинский комбинат имеет ко всей этой истории с коммерческой недвижимостью самое непосредственное отношение.

— Саша, о чем ты думаешь? — теребил меня Никита.

Оказалось, я уже минут десять сижу с застывшим лицом и не откликаюсь на зов.

— Мне надо идти, — очнулась я от транса.

— Куда идти, что с тобой, у тебя такое странное выражение лица… С тобой ничего не случилось? — Он тревожно заглянул мне в глаза.

Милый мой, если бы ты знал, сколько всего со мной случилось! Причем за какие-то две недели! Раньше за десять лет нашей разлуки ничего особенного не происходило, а теперь вот произошло.

Но я не могла ничего рассказать Никите, потому что сама еще плохо представляла все масштабы случившегося.

— Куда ты торопишься? — допытывался Никита. — Зачем вообще приходила?

И, поскольку не добился ответа, то предложил:

— Подожди здесь немножко, я должен там работяг своих проконтролировать. А потом сам тебя отвезу. Дождь пошел, а по нашим дорогам по грязи шлепать — это, я тебе скажу, удовольствие ниже среднего.

Я согласилась, потому что, откровенно говоря, совершенно не представляла, куда пойду, когда приеду в город. Никита улетучился, я уселась на стул и стала думать.

Допустим, имеется химический комбинат, который при умелом руководстве и небольших — относительно, конечно, — денежных вливаниях преодолел бы все перестроечные и постперестроечные трудности и продолжал бы функционировать и производить нужную в нашей стране и за рубежом продукцию.

Обычная история, таких предприятий в нашей стране, как ни странно, довольно много.

Дальше все тоже обычно. Вместо молодого и толкового руководителя на комбинате сидит некий, с позволения сказать, хозяйственник, назначенный на этот пост еще в брежневские времена, которому судьба комбината, как говорится, до фени, лишь бы самому успеть до пенсии нахапать. Опять-таки, совершенно обычная картина, встречающаяся настолько часто, что даже в газетах писать об этом перестали — никому не интересно.

Но дальше начинается нетипичное. Оказывается, что несчастный ультрамарин, до которого раньше никому не было дела, кроме крошечной баварской фирмочки, вдруг стал очень и очень востребованным. Немцам он вдруг страшно понадобился, и они, прослышав, что в России существует налаженное производство этого ультрамарина, начали прощупывать почву на предмет заключения долгосрочного и выгодного им договора. Но я ручаюсь, что еще раньше, чем на комбинате, об этом узнали новые «деловые люди», для которых комбинат стал лакомым кусочком: еще бы, не нужно ничего перестраивать, покупать дорогостоящее оборудование и налаживать производство — как говорят в Одессе: а мы уже на всем готовом! А поскольку стараниями директора, комбинат дышит на ладан, то следует только немножечко его подтолкнуть, и он благополучно скатится в пропасть банкротства. И зорко следить, чтобы никоим образом не удалось комбинату вырваться из порочного круга, чтобы, не дай Бог, не перехватил бы он кредитов!

А для этого человека, который сумел бы протолкнуть кредит, тихонечко убивают. Трубин Николай Васильевич человек не последний, крупный начальник, мало ли кому успел он дорожку перейти? И мечется милиция, ищет, кому выгоден был заказ. Про Новоапраксинский комбинат никто и не вспомнит…

Господи, Никитушка, зайчик мой, как они тебе-то автомобильную катастрофу не подстроили? Очевидно, поняли, что после смерти Трубина с тобой и разговаривать-то никто не станет… Так что все к лучшему, жизнь, она дается человеку один раз…

Я поерзала немного на неудобном стуле и продолжала думать.

Официально банкротство комбината — это только вопрос времени, и вплотную встал вопрос о закрытом тендере, потому что, как уже говорилось, комбинат теперь представляет огромный интерес для деловых людей, и желающих купить предприятие за бесценок не скажу, чтобы множество, но больше одного. Потому что если бы он был один, то не было бы всей истории со мной и с Мишкой, я не сидела бы сейчас в этом кабинете и не чувствовала себя полнейшей дурой. Но не будем отвлекаться.

То есть купит комбинат тот, кто выиграет закрытый тендер. А кто выиграет тендер? Тот, кому КУГИ позволит, то есть тот, у кого свой человек на нужном месте, которого можно дорого купить. Он там, в КУГИ, знает все порядки, он вовремя подсуетится. Значит, бизнесмен, который захочет купить комбинат, прежде всего, должен навести справки и озаботить, как бы найти нужного человечка в КУГИ. Чиновников, сидящих в КУГИ на нужных местах, конечно, много, но не все они подходят.

Допустим, решить вопрос с комбинатом могут только двое — остальные не в той области имеют влияние. Чиновников — двое, а желающих наложить лапу на комбинат, допустим, — трое. Один — из нашего города, второй из Москвы, или оба из нашего города, а скорее всего, оба из Москвы — там богатых деловых людей не в пример больше. Но это не важно, а важно, кто третий претендент. А вот третьим претендентом захотел быть некий богатый человек из Зауральска.

Поразведал он обстановку, но пока собирался — Зауральск-то не ближний свет, новости дольше доходят, — так вот, когда прикинул раскладку на месте, то вышло, что нужных людей в КУГИ уже подмазали, каждый теперь имеет своего протеже. Перекупать кого-то из них было бы дороговато, если вообще возможно.

Теперь мы подходим к самому интересному. Как поступает богатый бизнесмен из Зауральска? Он находит человека, которому поручает провести операцию покупки Новоапраксинского комбината нетрадиционными методами. Или этот человек сам вызывается на такое дело. Потому что у него тут, в нашем городе, есть кое-какие зацепки. Во-первых, подруга юности, которая сама по себе никакого интереса не представляет, но есть у нее дочка, великовозрастная дуреха, которая работает в газете и считает себя журналистом.

Не важно, какой она журналист, важно, что ее печатают в большой газете, это очень на руку Петру Ильичу. Да-да, теперь, наконец, мне стало совершенно ясно, что за всеми событиями, происходящими со мной за последние две недели, стоит Петр Ильич и его желание заполучить для своего босса Новоапраксинский химический комбинат.

С подругой юности все оказалось весьма просто. Понаблюдав за ней, Петр Ильич все понял про мамулю, вся она на виду — с ее стильной одеждой и хорошими манерами. Побольше комплиментов, побольше воспоминаний, пара-тройка выходов в свет — и мамуля уже клюет с руки Петра Ильича. А когда в процессе интимной беседы, умело направляемой Петром Ильичем в нужное русло, мамуля призналась ему о своем беспокойстве за судьбу дочери — дескать, еще немного, и ко мне плотно приклеится ярлык неудачницы, — замечательный, душевно чуткий Петенька предложил помочь в устройстве моей судьбы. Мамуля пришла в восторг от разработанного плана — она еще раз убедилась, какой умный и тонко чувствующий индивидуум свалился к нам на голову из Зауральска…

Нелестно думаю я о собственной матери, но я-то оказалась еще глупее, чем она. Мамуле хоть заморочили голову комплиментами и посещениями концертов классической музыки. Мне же этот Петр Ильич с самого Начала не особенно нравился, как же я дала себя уговорить…

А вот так, из лени — не хотелось лишний раз ругаться с мамулей при постороннем. Хотела, чтобы они поскорее от меня отстали, не принимала всерьез… И ведь видела же, что Ираида положила на него глаз, а, как уже говорилось, Ираида никогда не обращает внимания на серых неинтересных мужчин, все ее бывшие мужья были людьми неординарными.

Я, как кукла-марионетка, послушно крутила головой и двигала руками по велению своего кукловода. Действительно в тот вечер, когда зашел разговор о сенсации, Петр Ильич якобы взял совершенно случайную газету и указал мне на совершенно обычное происшествие: украли оргтехнику…

Нет бы мне задуматься — откуда взялась эта газета? Мамуля вообще газет не читает, разве что мои статьи, и то редко. Я тоже узнаю все новости в редакции, еще не хватало приносить в дом бульварные газетенки! Леопольдовна печатное слово не уважает, она смотрит телевизор. Значит, газету мог принести только Петр Ильич.

Далее, не зря он посещал Ираиду у нее дома. Он вызнал у нее все про соседку, которая работает в нежилом фонде. Или сначала узнал про Алевтину, а потом уже разработал свой план. Но тогда значит, что он и убил несчастную Алевтину?

Я поежилась и обхватила себя руками — в кабинете у Никиты было прохладно.

Разумеется, не сам убил, сам он не мог переделать столько дел, у него явно были помощники. Но тогда и смерть, вернее, убийство Антонова — это тоже дело рук Петра Ильича!

А потом вся история с Ликой и кассетой. Документы мне подбросил не директор «Домовенка», а Петр Ильич. Рыжеволосая девица, представившаяся Светланой, не имела к покойному Ахтырскому никакого отношения.

Документы, естественно, липовые, потому и устроили Мишке Котенкину аварию, чтобы он не докопался до сути, не получил доказательства, что ни одно помещение из указанного списка не было куплено через «Домовенка».

Стало быть, люди пострадали ни за что — Алевтина, Ахтырский, Антонов, Лика… То есть Петру Ильичу их смерть принесла ощутимую пользу — благодаря нескольким убийствам он выполнил свою задачу.

Теперь все сходится, все так и было. Петр Ильич приезжал в наш город летом на разведку, видно, тогда же он снял квартиру, а может, раньше, может, у него были до этого какие-нибудь дела. Обольстив мамулю и утвердившись в нашем доме, старый негодяй потихоньку начал действовать. Он выбрал небольшое агентство недвижимости и устроил кражу — не сам, разумеется. Потом проследил, чтобы сообщение о краже оргтехники попало в газету.

Потом подсунул газету мне и уговорил при помощи мамули ввязаться в авантюру. Я согласилась, как полная дура.

После того, как первую статью напечатали, Петр Ильич устраняет Алевтину Фадееву, опять-таки с помощью киллера. Я думаю, что он нанял кого-то постоянного, чтобы не обращаться к случайным людям. Наверное, даже потребовал у киллера скидку — как-никак постоянный клиент!

Думаю, Петр Ильич не знал толком, замешана ли Алевтина Фадеева в каких-то махинациях с недвижимостью, и, отыскав у нее в подоконнике кучу долларовых бумажек, милиция оказала тем самым Петру Ильичу огромную услугу. На ловца, как говорится, и зверь бежит!

А я между тем своими статьями усиленно помогала Петру Ильичу плести интригу против Березкина, потому что все было задумано именно для того, чтобы Березкина дискредитировать. Видать, Березкин и Антонов — это и были те два чиновника, которые могли повлиять на вопрос о комбинате, и Петр Ильич моими руками собирался убрать обоих: устранить Антонова и сделать так, чтобы в его смерти обвинили Березкина, хотя бы косвенно, без доказательств, а уж полностью управляемая Саша Петухова сумеет раздуть пожар на страницах своей газеты.

«Так и вышло», — с грустью констатировала я, только для этого понадобилось позвонить Березкину от имени Лики и записать их разговор на кассету, потом подкинуть эту кассету мне. Я, понукаемая журналистским зудом, немедленно кинулась к Лике на квартиру, чтобы получить от нее исчерпывающие доказательства. И получила ее труп, совсем свеженький. Кассету мы передали в милицию, и сейчас, наверное, Березкина уже допрашивают. Возможно, он ото всего отопрется, думаю, что со временем от него милиция отстанет — докажут, что кассета поддельная.

Но пока его будут вызывать на допросы, ему некогда будет думать про Новоапраксинский химический комбинат. А вернее, он побоится, раз теперь на виду. Да и как знать — возможно, начальство уже посматривает на него косо…

Нельзя сказать, что мне было жалко Березкина — мы незнакомы, да и вряд ли уж он был таким кристальной души человеком, но очень противно, что мной манипулировали, как неодушевленным предметом. Чувствуешь себя вывалянной в грязи, и втройне обидно, что сделали это с помощью твоей же собственной матери.

Никита пришел, когда я окончательно пала духом.

— Я закончил пораньше, мы можем ехать! — объявил он с порога.

Я взглянула на часы: половина седьмого.

Это он называет «закончить пораньше». А когда же в таком случае попозже?

— Скажи честно, ты ночуешь иногда здесь в приемной на диване? — вырвалось у меня.

Никита покраснел:

— Ну.., бывает, что процесс идет, и если не на кого оставить…

— А что твоя жена говорит по этому поводу? — спросила я так просто, наугад.

Честное слово, в том состоянии мне было совершенно не интересно, что думает его жена Я про нее ничего не знала, только два года назад встретила в метро Таньку Мелкоступову из параллельного класса, которая после школы тоже поступила в Техноложку, так вот, она рассказала про Никиту, что после окончания института он женился на девушке из своей группы.

— Я не женат, — глухо сказал Никита и отвернулся.

В полном молчании мы прошли длинным коридором, вышли во двор, где Никита повел меня к стоявшим в углу стареньким «Жигулям». Машина, как ни странно, двинулась с места более-менее плавно, и мотор не кашлял.

— Насчет жены, — начал Никита о наболевшем, — я был женат.., но она…

Вот только не хватало мне сейчас исповеди бывшего соратника по ученическому научному обществу имении Леонардо да Винчи!

В то самое время, когда я чувствую себя полной и состоявшейся идиоткой, не хватало еще слушать жалобы друга детства на его неудавшуюся личную жизнь! Я представила, как Никита раскиснет от разговоров, как будет вздыхать, что личная жизнь не удалась, что жена его не понимает, а он все равно ее любит. А от меня в таком случае, наверное, потребуется гладить его по голове и твердить, что все образуется, а потом Никита возьмет себя в руки и скажет, что я очень ему помогла в трудную минуту и что он еще со школьной скамьи знал, что я — отличный парень.

Мне захотелось немедленно выпрыгнуть из машины на полном ходу. И пускай я разобьюсь хоть насмерть, только бы не участвовать в отвратительной сцене, которую я так ярко нарисовала только что в своем воображении.

— Послушай, — решительно начала я, — я совсем не хочу слушать про твои нелады с женой.

— А никаких неладов нет, — спокойно ответил он. — Просто в один прекрасный день она сказала, что я женат не на ней, а на своем комбинате, и ушла. Так и расстались, спокойно и без обид.

Я пожала плечами в полумраке салона. Если честно, то я была с Никитиной женой совершенно согласна. Ну сами посудите, мы с ним не виделись без малого десять лет. И когда встретились и провели вместе несколько часов, все это время он непрерывно говорил только о комбинате. Он не спросил меня, как я живу и с кем, он не стал предаваться воспоминаниям детства, не поинтересовался, что я знаю про учителей и ребят… Он одержимый, поняла я.

— Ты считаешь, что она права? — спрашивал между тем Никита.

— Кто? — очнулась я от своих мыслей.

— Моя жена…

— О Господи! — вскричала я. — Да я знать о ней ничего не хочу! Сам подумай, какая мне разница: права она или нет. Да и тебе теперь тоже…

— Да, потому что я даже обрадовался, когда мы расстались. Насчет того, что я женат на комбинате, это она, конечно, загнула, но тоска такая была с ней на тусовки какие-нибудь ходить.., или в ресторан. А то еще в филармонию…

— Всегда знала, что ты станешь трудоголиком, — констатировала я. — А куда мы, собственно, едем?

Я спросила так просто, без всякой задней мысли, но у Никитушки, как оказалось, в голове задние мысли были, потому что он как-то замялся, потом неуверенно предложил:

— Давай зайдем куда-нибудь, а? Есть очень хочется…

— А дома, в жилище одинокого холостяка, киснет в холодильнике полпачки неудобоваримых пельменей, — протянула я.

— И тех нету, — честно ответил Никита.

— Ты же не любишь рестораны, — поддразнила я.

— А кто тебе сказал, что мы идем в ресторан? — удивился Никита. — Тут недалеко имеется уютная такая забегаловка, меня там знают.

На забегаловку я была согласна, потому что в ресторан в нынешнем прикиде — мятых джинсах и заляпанных новоапраксинской грязью ботинках — меня вряд ли бы пустили.

Забегаловка оказалась небольшим уютным кафе. Было чисто, на стенах висели симпатичные картинки, на столах — букетики цветов, слава Богу, не желтых. Народу там, несмотря на вечернее время, было не так уж много. Никита по-хозяйски направился к угловому столику. Откуда-то из боковой двери выплыла официантка.

— Никитушка, солнце мое! — запела было она, протягивая руки для объятий, но осеклась, заметив меня.

— Здравствуй, Алла, — спокойно сказал Никита и пододвинул мне стул, — вот, познакомься, это Саша, моя…

Бьюсь об заклад, он хотел сказать, что я его школьная подруга, но в последний момент одумался. Не хватало еще официанткам все про меня рассказывать. Но, судя по тому, как смотрела на него дебелая Алла, она явно имела виды на Никиту. Все ясно: ту, первую жену, он не устраивал, потому что не мог удовлетворить ее культурные запросы. Теперь женится на простой непритязательной официантке.

Культурных запросов никаких, зато готовит небось хорошо. И в душу лезть по мелочам не будет и отношения выяснять. Лишь бы муж деньги в дом приносил.

— Как обычно, Никитушка? — Алла ласково склонилась к нему, так что в вырезе платья все стало видно аж до пупка. Посмотреть, конечно, было на что, размеры ее бюста впечатлили даже меня, но все же… Ребята, я еще здесь!

Никита поймал мой насмешливый взгляд, покраснел и сделал попытку вместе со стулом отодвинуться от Аллы. Скажите, какие мы скромные!

— Ты что будешь? — осведомился Никита.

— А что вы посоветуете? — вежливо спросила я Аллу.

— Мясо духовое, запеченное с сыром! — отрапортовала она. — И салат…

Как говорится, лопай, что дают, и не выпендривайся. От спиртного я отказалась за компанию с Никитой — он за рулем. Насчет мяса, запеченного с сыром, решила промолчать — подумают, что брезгую. Просто оставлю кусок на тарелке, потому что проглотить кусок мяса я не в состоянии, даже умирая от голодной смерти.

Никита извинился и вышел помыть руки.

Я потягивала апельсиновый сок и размышляла В общем, если бы сегодня я не поняла, как грубо меня использовали, и не чувствовала бы себя так паршиво, была бы я рада повидаться с Никитой? Наверное, да. Но сейчас я просто не представляла, что дальше делать, куда пойти. Повстречаться за вечерним чаем с Петром Ильичем было выше моих сил. Он сразу догадается, что я все знаю, и наймет киллера, но раньше я размозжу его плешивую голову чем-нибудь тяжелым.

Подошла Алла с подносом.

— Давно ты с ним? — спросила она, расставляя тарелки.

— Десять лет, — ответила я машинально, думая о своем.

— Чего? — протянула она недоверчиво. — Какие еще десять лет? Он с женой-то года нет как развелся…

— Слушай, что ты допытываешься? — рассердилась я. — Мы с ним в школе учились. Ну встретились, поедим сейчас и разойдемся, а ты уж сразу всполошилась!

— Хороший мужик, — вздохнула Алла, — не люблю, когда что-то хорошее даром пропадает. А он надежный… Ну ладно, кушайте… — Она улыбнулась подошедшему Никите и ушла.

Я съела салат с помидорами и аккуратно подобрала с тарелки ломтики жареной картошки.

— Не обращай внимания, — ответила я на безмолвный Никитин вопрос, — я не ем мяса.

Он оглянулся на дверь, за которой скрылась Алла, потом на соседние столики. Никому не было до нас никакого дела, тогда я, улыбаясь, поменяла наши тарелки. Никита покраснел и с размаху вонзил нож в духовое мясо.

Он всегда голодный, поняла я. Дома его никто не ждет, поесть нормально может только здесь, потому что на работе его престарелая грымза даже кофе нормальный начальнику сварить не может!

Никита наелся, подобрел, крикнул Алле что-то насчет кофе, дал мне прикурить и даже подмигнул при этом.

— У нас на комбинате… — начал он, но я не дала ему договорить.

— Послушай, если ты еще раз начнешь про свой комбинат, то я вылью кофе тебе на голову!

— Что, надоел уже я тебе со своей работой? — усмехнулся Никита, ничуть не испугавшись перспективы быть обваренным кофе. — Думаешь, вот каким занудой стал…

— Да и был-то… — поддакнула я.

— Думаешь небось, что я неудачник. Вместо того, чтобы найти хорошо оплачиваемую работу, я кисну на этом комбинате, воюю с Сидоровым и так далее.

Мне ли насмехаться над Никитой, да я сама полная неудачница! Но я спросила о другом:

— А почему же ты так против банкротства комбината? Если купит какой-нибудь серьезный богатый человек, он заплатит долги, и специализация ведь не изменится… Если сейчас так нужен ультрамарин, или как там его, то не станет же хозяин переоборудовать комбинат в фабрику игрушек или в завод по производству презервативов! Ну выгонят, конечно, всяких Сидоровых, но уж тебя-то точно оставят! Без тебя они будут как без рук!

— Вот, в этом все дело, — произнес Никита каким-то странным тоном. — Конечно, работяг выгонят, да и Бог с ними, которые захотят работать — останутся. И я работу не потеряю, и производство наладится. Да только работать-то я тогда буду на чужого дядю.

Он будет богатеть, а я всю жизнь просижу на зарплате. И даже не в деньгах дело! — Никита отставил пустую чашку. — Я хочу сам, понимаешь, сам, создать все. Сделать образцовое, приносящее большие доходы предприятие, понемногу выкупать акции и стать владельцем. Я знаю, что смогу это сделать, если бы только были кредиты!

— Вот как? Стало быть, ты хочешь разбогатеть? — Я смотрела на него во все глаза.

— Какой дурак в наше время не хочет разбогатеть? Да только я хочу не просто разбогатеть, а создать все своими руками! — Никита смешался и сказал тихо и смущенно:

— Никому про это не рассказывал, а тебе вот…

Вот какие мы, оказывается. Он хочет, видите ли, не ждать милости ни от кого, а сделать все своим умением. В то время как за несчастный комбинат бьются в высших сферах и убивают людей, этот тип, сидящий напротив меня, хочет поднять комбинат из руин честным трудом, да еще и самому разбогатеть при этом. И стать молодым перспективным владельцем крупного предприятия. Всего-то…

— Ах ты, мой умница, — умилилась я и погладила Никитушку по руке.

За этим и застала нас официантка Аллочка.

— Еще кофе будете? — угрюмо спросила она.

— Будем! — весело ответила я. — Да я бы, пожалуй, и коньячку выпила для настроения…

— Я тоже, — согласился Никита.

— Ты — тоже? — изумилась Алла.

— Неси, — строго приказал он, — и не обсуждай.

У них произошел активный обмен взглядами, после чего Алла удалилась, позабыв при ходьбе повилять бедрами.

От коньяка мне стало тепло и спокойно.

Мы сидели в уголке, отгороженные от остального зала, играла тихая музыка, Никита смотрел на меня в полумраке блестящими глазами — в общем, «Спрут-четыре»? Или — пять?

Ситуация очень напоминала сцену из итальянского сериала. Мне бы только скромное вечернее платьице с вырезом и блестками. Комиссар Каттани и его очередная дама, пока еще живая — насколько я помню, всех его любимых женщин постепенно угрохали.

Посидев так некоторое время, Никита поднялся с места. Вместо Аллы появилась другая официантка, которая принесла счет.

На улице до меня дошло, что Никита вроде бы за рулем.

— Как же мы поедем, ведь ты пил коньяк? — пролепетала я.

— А мы никуда не поедем, — ответил он. — Мы пойдем ко мне. Я живу вон там, в соседнем доме, а машину можно оставить здесь, у кафе, никто не тронет.

Как интересно, отстранение подумала я, ну к нему — так к нему, мне, в общем-то, все равно, лишь бы не домой.

Квартирка была маленькая и ужасно запущенная. Беспорядок там был примерно месячной давности.

— Сестра иногда приходит, — пояснил Никита смущенно, — но сейчас племянник болеет.

А самому ему порядок наводить некогда, небось и в воскресенье на своем комбинате пропадает. Никита, видно, посмотрел на окружающее нас безобразие моими глазами и расстроился. Я видела, что он смущен, растерян и уже жалеет о том, что привел меня к себе.

Я видела его насквозь, я все про него знала.

Я сбросила осточертевшие за долгий день ботинки и забралась с ногами на диван. Поскольку больше сесть было некуда, Никита робко пристроился рядом.

— Хочешь, я расскажу, как была в девятом классе в тебя влюблена? — спросила я.

— Не может быть! Правда? — обрадовался Никита. — Ну-ка, ну-ка, расскажи.

И я рассказала, как из-за него попала в общество Леонардо да Винчи, как с замиранием сердца ждала еженедельных общих собраний, и его вежливо-равнодушного «Здравствуй, Саша!» при нечастых встречах. Как в раздевалке старалась повесить свое пальто рядом с его курткой. Как, обмирая от счастья, рисовала плакаты к его докладу.

— Плакаты были очень хорошие, — тихо сказал Никита, — просто замечательные…

— Я три раза их переделывала, — призналась я.

Я добилась, чего хотела, Никита наконец забыл про свой комбинат и про неудачную жизнь с женой, про то, что впереди у него куча неприятностей, вплоть до увольнения с работы.

Под диваном валялась расческа. Я причесала Никиту так, чтобы он стал еще больше похож на комиссара Каттани. Он мягко отнял у меня расческу, взял за плечи и привлек к себе.

Не знаю, как там целуется настоящий комиссар Каттани, наверное, он все делает отлично, но мой поддельный целоваться совершенно не умел.

А дальше я ничего не буду рассказывать, можете считать, что цензура вырезала из очередной серии «Спрута» все постельные сцены.

* * *

Я проснулась поздним утром и долго соображала, не открывая глаз, где же я, собственно, нахожусь. Потом села на диване и огляделась. В квартире никого не было, даже духом человеческим не пахло. На столе белела записка:

«Саша, будешь уходить, просто захлопни; дверь. Н.»

Вот так: просто захлопни дверь. И все.

Правда, в самом углу было еще нацарапано слово «Позвони», но не стоило обращать на него внимание, Никита написал его просто так, из вежливости.

«А чего же ты ожидала? — спросила я себя. Да ничего особенного», — тут же ответила самой себе. Все, как и должно быть. Ну и ладно, откровенно говоря, мне сейчас не до запоздалых сожалений. Тем более что я ни о чем не жалею. , Я вспомнила все, что я узнала вчера про Петра Ильича, про комбинат и про то, что меня использовали, как последнюю дуру, и окончательно расстроилась. Однако нужно было уходить из этой квартиры и просто захлопнуть дверь.

Так я и сделала. Дома никого не было — хоть тут-то повезло. Я приняла душ, заглянула в холодильник, но один вид еды навел на меня еще большую тоску. Тогда я завернулась в плед и включила телевизор в гостиной.

Передачи по утреннему времени были неинтересные. Маленькие девочки танцевали на сцене, размахивая огромными искусственными цветами. Я тупо пялилась на экран. В голове было пусто, как в кошельке после отпуска. Делать было совершенно нечего, да я и не смогла бы ничего сделать. Ведь у меня нет никаких доказательств того, что Петр Ильич причастен ко всем убийствам. Да если я только начну рассказывать Ираидиному подполковнику такую историю, он просто вызовет санитаров из психушки!

А как на это отреагирует Главный? Я посчитала, что точно так же. К тому же совершенно не хотелось вмешивать в дело мамулю.

Кажется, я впала в легкую дрему от безысходности. Разбудил меня телефонный звонок.

Я взяла трубку и только потом сообразила, что лучше бы этого не делать — не хочу разговаривать с мамулей.

— Сашка, это ты? — раздался в трубке голос запыхавшегося Никиты. — Ты почему не позвонила?

— А разве ты просил меня это сделать? — хрипло осведомилась я.

— Конечно, просил! Ты что, записки моей не читала?

— Читала…

— А я с трудом твой телефон нашел! Маме звонил, она в старой записной книжке откопала, еще школьной!

Никита страшно орал, потому что в трубке слышны были гулкие удары кувалды о железо, очевидно, Сидоров снова принялся за свое.

— Понимаешь, я утром очень торопился, потому что проспал! Ты только не пропадай, а? — Несмотря на крик, в голосе его я услышала просительные нотки. — Давай встретимся вечером, я хочу многое тебе сказать…

Милый ты мой, а сколько я хочу тебе сказать! И к истории влюбленной девятиклассницы мой рассказ не будет иметь никакого отношения.

— Хорошо, — медленно сказала я, — встречаемся в четыре часа в кафе у Аллы. Не опаздывай, потому что разговор будет долгий и серьезный.

— Сашенька, но я же на работе! — взмолился Никита.

— А я, между прочим, тоже! — обрезала его я. — Это не шутки. Уверяю тебя, что в данном случае работа твоя может подождать.

Для нее же лучше.

Я поскорее повесила трубку, пока он не стал возражать, потом выпрыгнула из пледа и выключила ненавистный телевизор.

Он хочет мне многое сказать, дурачок! Да когда он услышит то, что я ему расскажу, у него глаза на лоб полезут! Потому что я решила рассказать Никите все, что случилось со мной за последние две недели. Если он не поймет и не поверит мне, тогда и никто не поверит, и нужно собирать чемодан и отправляться своим ходом в психбольницу. Но я туда не хочу, а хочу отомстить старому людоеду Петру Ильичу за все.

Должна же быть справедливость на этом свете!

А уж потом, когда мы расправимся с негодяем, я, так уж и быть, помогу Никите разбогатеть. Без меня, думаю, он не справится, ведь даже у комиссара Каттани в кино не все получалось, как задумано!

Так, а перед встречей с Никитой нужно зайти в; редакцию, чтобы взять там газеты со всеми моими статьями. Никитушка газет не читает — ему вечно некогда, — а у меня статьи только в компьютере. На слово он мне вряд ли поверит, нужен наглядный материал И к черту серость и безликость! Я хочу нравиться любимому человеку! Больше никаких джинсов и дурацких шнурованных ботинок.

Я коршуном накинулась на мамулин платяной шкаф и вынырнула оттуда, нагруженная одеждой. Потом провела сорок минут в ванной за макияжем и прической. Черный брючный костюм, отлично сидящий на моей фигуре, ботильоны на высоком каблуке — у мамули все на высоком каблуке, — а сверху длинное свободное пальто цвета опавшей листвы и золотистый шарф. Все-таки здорово, что мы с мамулей так похожи, даже размер ноги один и тот же!

* * *

В отделе была тишь да гладь: Гюрза уехала по каким-то своим таинственным змеиным делам, и только Кап Капыч сидел в углу, наслаждаясь тишиной, и вязал носок в красную и черную полоску.

— Сашуха! — радостно осклабился он при моем появлении. — Как хорошо, что ты пришла! Выглядишь потрясно! Ты не влюбилась?

Работая в дамском журнале, Кап Капыч обрел истинно женскую проницательность.

Я улыбнулась как можно загадочней.

— Ну не хочешь — не говори. Я тебе сейчас кофейку соображу. Твои рассказики пошли на ура, и у меня благодаря тебе тайм-аут.

— Спасибо, дорогой, — я прошла к своему столу и выдвинула ящик, — только мне нужно сразу уходить, а то застукают, а Главный не велел на работу выходить под угрозой расстрела через увольнение.

— Это как? — живо заинтересовался Кап Капыч, откладывая вязание и доставая из своего стола банку кофе.

И в эту самую минуту зазвонил телефон.

Кап Капыч снял трубку, пару секунд послушал и протянул мне трубку:

— Это тебя!

Я замахала руками — меня ведь здесь нет! — но в трубке явно слышали реплику Капыча, и не было смысла дальше скрываться.

Надеясь, что это какой-нибудь незначительный звонок, я взяла трубку.

— Говорит Березкин, — раздался возле моего уха какой-то сдавленный голос, как будто человек говорил через платок или марлевую повязку, — Алексей Игоревич Березкин… Вы знаете, кто я такой.

— Да, Алексей Игоревич, — осторожно ответила я.

— Должен предупредить вас, Александра Юрьевна, я собираюсь подать на вас в суд.

— Вот как? За что же?

— За клевету.

— Я вас оклеветала? Я только опубликовала документы, которые попали ко мне в руки!

— Это фальшивка. Прежде чем публиковать эти документы, вы должны были проверить их подлинность.

— Что ж, подавайте в суд, — резко ответила я. — Как вы понимаете, у моей газеты тоже найдется опытный адвокат, и мы еще посмотрим, каким будет решение суда! А запись вашего разговора с Ликой Кондратенко — это тоже фальшивка?

— По поводу этой записи я хотел бы с вами поговорить. — Голос его стал еще более сдавленным, он звучал глухо, как из-под земли.

— Говорите, — я пожала плечами, хотя мой собеседник и не мог видеть этого жеста.

— Нет, не по телефону! Вы же понимаете.

Это не телефонный разговор! Мы должны с вами встретиться.

— Э, нет, Алексей Игоревич! — Я повысила голос, и бедный Кап Капыч, внимательно прислушивающийся к нашему разговору, невольно отстранился. — Встречаться с вами я не хочу! Наш сегодняшний разговор подозрительно напоминает ваш недавний разговор с Ликой, записанный на той самой кассете.

Что случилось с Ликой, мы оба с вами прекрасно помним…

— Я не имею к этому никакого отношения!

— А у милиции на этот счет другое мнение, — проговорила я мстительно. — Во всяком случае, встреча с вами совершенно не входит в мои планы!

— Я очень прошу вас… — Голос Березкина стал умоляющим. — Если вы передумаете, вот адрес: Седьмая Советская, дом четыре, квартира шесть.., я буду ждать там сегодня с шести до семи.

— Я же сказала, не собираюсь встречаться с вами, по крайней мере, один на один.

— Седьмая Советская четыре, квартира шесть, — повторил он, как будто пытаясь меня загипнотизировать.

Я бросила трубку и повернулась к Кап Капычу. Он смотрел на меня с виноватым видом:

— Сашулечка, прости дурака. Не привык врать по телефону, он тебя попросил, ну я, не подумав, и передал тебе трубку…

— Это Березкин, — задумчиво сказала я.

— Я понял, — Кап Капыч размешал кофе и протянул мне чашку, — и чего он хочет?

— Он хочет со мной встретиться и поговорить.

— Но ты, надеюсь, не собираешься с ним встречаться?

— Да нет, конечно. — Я отпила кофе и поморщилась: слишком горячо. — Ты же слышал, я отказалась.

— Ну и правильно. — Кап Капыч удовлетворенно кивнул и вытащил из своего стола вязание.

* * *

Я заскочила еще в парикмахерскую и все равно приехала в кафе чуть раньше назначенного срока. И только направилась было к нашему угловому столику, как услышала окрик Аллы:

— Девушка, этот столик занят!

— Эй, это же я! Я тут была вчера с Никитой…

— Ну надо же! — Алла присела на стул, придирчиво меня разглядывая. — В жизни бы тебя не узнала.

Она потянула носом:

— Духи какие?

«Мамулины, французские», — мысленно ответила я и улыбнулась небрежно, так что у Аллы пропала охота к расспросам.

— Значит, у вас серьезно, — констатировала она, — что принести-то?

Я заказала бутылку минеральной воды, и Алла удалилась, все время поглядывая по сторонам.

Никита опаздывал. Я выпила водички, закурила и разложила газеты со своими статьями в хронологическом порядке. Наконец от дверей послышались охи и ахи, и я увидела Никиту.

И как вы думаете, что было в руках у этого чудовища? Правильно догадались: в руке Никитушка держал огромный букет желтых роз, штук семь, не меньше. Он воззрился на меня с недоумением, но Алла быстренько ввела его в курс дела, то есть подтвердила, что это я, та самая Саша Петухова. Никита сглотнул и направился ко мне через зал, задевая чужие столики и ничего вокруг не замечая.

Все пропало, мысленно констатировала я.

Сейчас я расчихаюсь на все кафе, Никита будет смотреть на меня с жалостью, а официантки — с насмешкой. А если сейчас отшатнуться и заорать, чтобы немедленно убрал розы, Никита обидится, и у нас все будет кончено.

Так фиг же вам всем! Я не позволю судьбе надо мной издеваться!

Я встала с места навстречу Никите и взяла из его рук букет. Он был без обертки. Я сдвинула в сторону аккуратную манжеточку, которая повязывается на розы, чтобы не уколоть руки, и сжала стебли в кулаке. Шипы воткнулись в ладонь. Я сжала руку еще сильнее. Было очень больно, но я улыбнулась и сказала тихо:

— Спасибо, милый, мне так давно никто не дарил цветов…

Еще бы, все мои друзья боятся попасть впросак: черт меня знает, как я буду реагировать на цветочки!

— Саша, ты не плачь, — засуетился Никита, — хочешь, я буду дарить тебе такие розы каждый день?

Вот спасибо-то! Обрадовал, можно сказать…

— Я очень тронута… Только давай попросим Аллу, чтобы поставила пока их в сторонке. Букет очень большой, а я хочу при нашем разговоре видеть твое лицо.

Слава тебе, Господи, проклятые розы унесли! Но от Никиты я готова была принять хоть целый куст акации! Тем более что в носу не свербело и глаза не слезились.

— Никита, — начала я решительно, — я должна тебе сказать…

— Подожди, ничего не говори, я сам, — прервал он меня. — Мужчина в таком деле должен быть первым… — и тут же замолчал, собираясь с мыслями.

А что мне оставалось делать? Прерывать, мужчин в таких случаях не рекомендуется. Если я сейчас скажу, что нужно отложить этот разговор до более подходящего случая, потому что у меня другие заботы, этого подходящего случая может вообще не быть.

— У меня куча недостатков, — начал Никита со вздохом. — Нет, не так.

— Ты так изменилась.., нет, тоже не то.

Никита залпом выпил стакан минеральной воды и выпалил:

— Я понял, что я тебя люблю!

— Вот как? И когда же ты это понял? — Я постаралась задать это вопрос как можно мягче, чтобы не спугнуть Никитушку.

— Вчера ночью, нет, сегодня утром.., ну, не важно. Ты тоже меня любишь, с девятого класса, сама говорила… И раз уж такая судьба нам была встретиться, то давай быть вместе!

Ей-богу, я уже соскучился…

Выговорив самое трудное, Никита вздохнул с облегчением и уставился на меня в ожидании ответа.

Интересно, с чего он взял, что я его люблю? Я говорила, что была влюблена в него в девятом классе, но это вовсе не значит, что все десять лет я хранила ему верность. Но попробуйте, скажите такое мужчине…

— Хороший мой, — проворковала я и погладила Никитушку по щеке.

Он успокоенно заулыбался.

— Слушай, а что мы тут делаем? Пошли ко мне!

— Нет, — сказала я по возможности твердо, — к тебе мы не пойдем, потому что ты сразу же потянешь меня в постель.

— Ага…

— А нам с тобой надо очень серьезно поговорить. Не про любовь, будем считать, что про любовь мы уже все выяснили.

— Я не могу ни про что говорить, — признался Никита, — ты такая красивая…

— Никита, — взмолилась я, — ты можешь сосредоточиться? Представь, что ты на работе!

— Вот интересно! То недовольна, что я все про комбинат, а то велишь думать про работу! — — Все, кончаем шутки, — строго сказала я, — займемся делом. Никита, только ты можешь мне помочь. И себе, кстати, тоже. Вот, слушай.

И я рассказала ему, как в нашем доме появился Петр Ильич, и как они с мамулей заставили меня написать первую статью про «Домовенка».

— Читай! — Я протянула ему статью.

— Это же надо, — протянул Никита, прочитав, — от балды такого нагородила. Я бы на месте директора этого «Домовенка» тебе морду расквасил.

— Об этом после, — отмахнулась я и рассказала ему про Ираиду и ее соседку.

Никита прочитал вторую статью, потом третью, потом увлекся и стал задавать вопросы по делу. Когда я описала ему наш разговор с Ахтырским, он насупил брови, но после рассказа о Мишке Котенкине, брови полезли вверх.

— Дурак твой Котенкин! Кто же к серьезным людям просто так лезет? Могли и вообще убить…

Когда он узнал все про убийство Антонова, про Березкина и про смерть Лики, он сильно нахмурился.

— Лапочка, — сказал он, отодвигая газеты, — и ты утверждаешь, что вся эта буза возникла из-за одной твоей дурацкой высосанной из пальца статьи?

— Почему дурацкой, — обиделась я, — все говорят, что я хорошо пишу…

— Дорогая, не бывает таких совпадений, — гнул свое Никита.

— Сама знаю, — огрызнулась я, — ты не перебивай.

И я рассказала о том, как совершенно случайно стала следить за Петром Ильичем, как побывала у него в квартире, как сумела там скопировать дискету из «Корзины» — в ней упоминался Новоапраксинский комбинат — и как решила поехать на этот комбинат на разведку.

— Вот тебе и судьба… — проговорил Никита. — И каков результат твоих поисков?

— Результат положительный пока только один, — улыбнулась я, — я встретила тебя…

Понимаешь, я твердо знаю, что стоит за всем он, Петр Ильич, но доказательств-то у меня никаких нету.

— Я должен посмотреть дискету, — потребовал Никита и поднялся с места, — пойдем ко мне!

Я переглянулась с Аллой и послушно побежала за Никитой, который, не оглядываясь, устремился к выходу.

Дома он уселся за компьютер и по уверенности, с которой он с ним обращался, я поняла, что Никитушка — специалист не чета мне.

— Мало информации, — вздохнул Никита после того, как полчаса пялился в экран.

— Эти материалы я выудила из «Корзины», — призналась я, — больше никакой файл не удалось раскрыть.

— Эх, покопаться бы в файлах этого Петра Ильича! — мечтательно вздохнул Никита. — Многое бы прояснилось. Я говорил тебе, что кто-то тормозит мои переговоры о кредитах?

— Ну того чиновника, Трубина, несомненно, убили по заказу Петра Ильича, — протянула я, — но…

— Но за всем остальным стоит кто-то более крупный! — заявил Никита. — Подумаешь, какой-то тип из Зауральска! Нет, тут явно рука Москвы!

— Один из тех, кто хочет перекупить комбинат после банкротства!

— Вот именно. И, может быть, я нашел бы в материалах твоего Петра Ильича упоминание о нем. Судя по твоим рассказам, он проводил тщательную разработку вопроса о комбинате.

— Послушай! — меня осенило. — Это все замечательно, но как Петр Ильич собирался действовать дальше? Допустим, он убирает противоборствующих чиновников из КУГИ.

Но кто-то же должен был у него остаться, чтобы вовремя протолкнуть его дело в нужном направлении, чтобы тендер отдали его зауральскому бизнесмену.

— Потому я и хочу узнать имя других претендентов! — закричал Никита. — Есть у меня кое-какие мысли по этому поводу. Саша, я должен побывать в той квартире!

— Это же незаконно, — подначила я.

— Прекрати! У меня все решается, а она шутит!

И все, больше никаких мыслей о любви — как же, его ненаглядный комбинат может уплыть в туманную даль! Я хотела обидеться, но потом решила, что сейчас не время.

По наущению Никиты я позвонила домой и застала там одну мамулю, которая очень обрадовалась мне, потому что, как оказалось, мы с ней не виделись несколько дней.

— Ты куда пропала? — беспокоилась мамуля. — Конечно, ты у меня уже взрослая, но все же надо предупреждать, когда дома не ночуешь, я волнуюсь.

— Да ты сама где-то гуляешь, — оправдывалась я, — все утро тебя не было дома…

— А сейчас сижу одна, даже Ираида не заходит, — жаловалась мамуля, — то не выгнать было, а то — и дома не застать…

«Еще бы! — подумала я. — Некогда Ираиде по подружкам бегать, она личную жизнь устраивает…»

— А что, Петра Ильича тоже нету? — как можно небрежнее спросила я.

— У него все дела и дела, — грустно ответила мамуля. — Все меня бросили…

Я сказала, что сегодня тоже не приду ночевать, и поскорее повесила трубку.

— Плохо, — обратилась я к Никите, — этого людоеда нет дома, кто его знает, где он ходит, сказал мамуле, что вернется поздно. Вдруг он у себя в квартире? Так что сегодня мы никуда не пойдем.

— Что значит «мы»? — возмутился Никита. — Ты и так больше никуда не пойдешь!

В квартиру пойду я, и отдай ключи.

Он нашел в моей сумочке ключи от квартиры Петра Ильича и спрятал в карман.

— Давай договоримся, Сашуля. Ты завтра едешь домой и стережешь Петра Ильича. Как только он появится дома, ты сразу же звонишь мне.

Никита сделал так, что номер его телефона можно было набрать на моем мобильнике с помощью одной кнопки.

* * *

Карина высвободила руку из ловких пальцев маникюрши: у нее в сумочке зазвонил мобильный телефон.

Поднеся его к уху, она услышала тихий старческий голос, который сообщил ей, что начало спектакля, на который она забронировала билеты, откладывается на сорок минут.

До нового «почтового ящика» можно было добраться за пятнадцать — двадцать минут, поэтому Карина еще успевала закончить маникюр.

Подъехав к круглосуточному магазину на Заневском проспекте, Карина заметила припаркованную в пятидесяти метрах от входа черную «мазду».

В последнее время она уже несколько раз замечала эту машину в зеркале заднего вида, и это ей очень не нравилось.

Войдя в магазин, она прошла к витрине с готовыми пиццами и взяла вторую сверху коробку в левом ряду. Для себя она, как обычно, купила йогурт. Подходя к кассе, девушка спиной почувствовала чей-то взгляд, внимательный и настороженный. Не оборачиваясь, достала из сумочки маленькое зеркальце и сделала вид, что вынимает из глаза попавшую ресницу. Старый как мир фокус не дал результата: она успела только заметить плечо человека, скрывшегося за колонной.

Черная «мазда» стояла на прежнем месте. Карина проехала мимо нее и запомнила номер.

Дома, открыв коробку с пиццей, она нашла в ней аккуратно завернутую в полиэтилен дискету. Вставила ее в дисковод. На экране появилось невзрачное женское лицо с серыми глазами и чистым высоким любом в обрамлении темно-русых волос. Увидишь — не запомнишь. Однако у Карины была профессиональная память, и она вспомнила эту девушку.

Карина видела ее уже дважды: в кафе «Марко Поло» и в подъезде Лики Кондратенко. С одной стороны, такое совпадение показалось ей опасным, но с другой, немного подумав, Карина решила, что устранение этой девицы отвечает ее собственным интересам.

Однако инструкции, которые содержались на дискете, показались Карине опасными и сложными для исполнения.

* * *

В половине шестого Карина подъехала к дому на Седьмой Советской улице. Оглядевшись на месте, она нашла незапертый подъезд, расположенный так, что из него можно было просматривать все подходы к интересующему ее дому. Оставив машину за углом, Карина заняла наблюдательный пост и приготовилась ждать.

Из того окна, возле которого она обосновалась, видна была не только Седьмая Советская, но и пересекавший ее переулок. И без четверти шесть она увидела, как в этом переулке остановилась хорошо знакомая ей черная «мазда». Карина не сомневалась, что это та же самая машина, которую она видела возле «почтового ящика», но на всякий случай достала из сумки маленький, но сильный немецкий бинокль и проверила номера «мазды».

Никаких сомнений у нее не осталось: это была именно та машина.

Дверца «мазды» распахнулась, и из нее, внимательно оглядевшись по сторонам, вышел невысокий, пожилой, но подтянутый мужчина с аккуратно зачесанными на темя редкими седыми волосами. Мужчина еще раз огляделся и решительно зашагал к проходному двору, выходившему на Седьмую Советскую.

Карина покинула свой пост и выскользнула на улицу, чтобы во дворе встретить человека из «мазды». В данный момент установить его личность и цели, которые он преследует, было гораздо важнее, чем выполнить заказ: от этого зависела ее, Карины, безопасность.

Войдя в проходной двор, она не увидела своего седовласого преследователя, который по всем расчетам должен был попасться ей навстречу неподалеку от арки. Оглядевшись, Карина увидела единственную дверь, за которой старик мог скрыться.

Стараясь не скрипнуть проржавевшими петлями, она приоткрыла дверь и проскользнула на невообразимо грязную черную лестницу. Стараясь не поскользнуться на картофельных очистках или банановой кожуре и при этом не выдать случайным звуком своего присутствия, Карина начала медленно подниматься по лестнице. При этом она внимательно прислушивалась к каждому скрипу и шороху, доносившимся сверху.

На лестнице было почти совсем темно, свет с трудом пробивался сквозь маленькие пыльные окна, почти утратившие прозрачность. С одной стороны, это затрудняло движение, но с другой — позволяло Карине оставаться почти незаметной.

Поднявшись до третьего этажа, она вдруг услышала почти у себя над головой негромкий мужской голос:

— Я на месте. Позиция номер один на нашем плане. Обзор хороший, но пока никого нет.

«Разговаривает по мобильному телефону, — поняла Карина, — связывается со своим напарником. Явно хочет меня перехватить после выполнения заказа».

Момент был очень удобным для нападения: мужчина разговаривал по телефону, что отвлекало его внимание и мешало прислушиваться к окружающим звукам, да и одна рука его была занята мобильным аппаратом. Карина глубоко, но бесшумно вдохнула и метнулась вверх, одним молниеносным прыжком преодолев разделявший их лестничный марш.

Стоявший воле окна пожилой мужчина только начал поворачиваться к ней и потянулся свободной рукой за пазуху, где у него наверняка была закреплена кобура с пистолетом, когда Карина набросилась на него и нанесла короткий отключающий удар в основание шеи.

Через несколько минут энергичными пощечинами она привела его в чувство.

Мужчина удивленно открыл глаза и невольно застонал: болела шея после удара, ныли руки, связанные за спиной. Он сидел на грязном полу возле стены, Карина стояла над ним, прижав к виску пистолет с глушителем.

— Кто ты такой? — спросила она злым свистящим шепотом. — Ясно, что ты не легавый — легавые в твоем возрасте не бегают по лестницам с пушкой, сидят в кабинетах.., да и машина у тебя слишком хороша, легавому на такую не заработать.

— Дай попить! — попросил мужчина страдальческим голосом.

Если незадолго до того он казался Карине подтянутым и довольно моложавым, теперь он резко постарел и не вызывал никаких чувств, кроме омерзения и жалости, казался ей совершенно неопасным. Карина понимала, что это впечатление обманчиво.

— Обойдешься! — зло бросила она. — Где я тебе буду воду искать? Так кто ты такой?

— Заказчик, — нехотя ответил старик.

— Я так и думала. — Карина удовлетворенно кивнула. — И что же ты, старый козел, задумал?

— Убедиться, что ты сделаешь все как надо.

— Вот сейчас ты точно врешь, — Карина зло усмехнулась, — ты бы и так узнал об исполнении заказа. А я думаю, что ты, сволочь, хотел меня после завершения работы убрать, чтобы все концы подчистить, не оставить никаких свидетелей.., да и платить мне не пришлось бы. Но ты, старый клещ, забываешь, что я — профессионал, а ты — любитель, и не стоит пытаться обыграть меня в мою же игру… Я твою «мазду» давно уже срисовала!

— Ну и что ты теперь собираешься делать? — спросил старик с неожиданной в его положении твердостью.

— Да вот думаю, — насмешливо ответила Карина, — то ли убить тебя прямо сейчас, то ли договориться с тобой на новых условиях. Я могу доделать для тебя эту работу, но только за совершенно другие деньги. К той сумме, о которой мы договорились, ты допишешь еще один ноль.

Связанный мужчина внимательно слушал, не перебивая киллершу. Она настороженно посмотрела на него и сказала:

— Но только сам ты останешься заложником до того времени, когда я полностью получу свой гонорар.

— Кто же тогда с тобой расплатится? — спросил мужчина, слегка пошевелившись.

— Сиди тихо! — рявкнула Карина. — Будешь дергаться — пристрелю!

— Руки затекли, — мужчина поморщился от боли, — так кто же будет с тобой расплачиваться?

— Только не рассказывай мне, что ты — одинокий ковбой! — Карина еще больше повысила голос. — Только что ты разговаривал по телефону со своим напарником. Вот он и принесет деньги…

— Ничего не получится, — возразил старик, — никто, кроме меня, к деньгам не имеет доступа. Только я могу их получить. Давай договоримся там: я согласен на твою цифру, пусть будет еще один ноль, но только ты меня сейчас отпустишь. Мы договоримся о новом порядке связи, и ты получишь свои деньги завтра, конечно, в том случае, если сейчас ты выполнишь заказ, получишь всю сумму на тех условиях, которые сама посчитаешь удобными…

Карина с подозрением посмотрела на старого хитреца. Ее удивило то, как легко он согласился на десятикратное увеличение гонорара — огромная сумма нисколько не испугала заказчика. Но еще больше Карину удивило, как многословно и неубедительно он говорит.

Казалось бы, его положение не способствует разговорчивости: он сидит на грязном и холодном полу лестничной площадки, с руками, скрученными за спиной, и пистолетом, направленным в голову, и при этом говорит, говорит, говорит…

И тут Карина услышала на лестнице у себя за спиной едва слышный шорох. В долю секунды она поняла, что старик просто отвлекал ее своими разговорами, заговаривал ей зубы, чтобы она не услышала, как сзади приближается его напарник. Она хотела развернуться и выстрелить на звук, но было уже поздно. За спиной раздался негромкий хлопок, и пуля тридцать второго калибра из пистолета с глушителем вошла ей в затылок, ослепительной вспышкой в развороченном мозгу оборвав молодую жизнь и успешную профессиональную карьеру.

Карина рухнула ничком на связанного седовласого мужчину. Он отбросил ее тело резким движением плеча и подождал, пока его напарница, высокая спортивная женщина с убранными под темный берет рыжими волосами, разрезала веревки на его руках и помогла подняться на ноги.

После этого он посмотрел на труп Карины, который лежал на боку, как будто девушка внезапно заснула на грязном бетонном полу, и сказал с циничной усмешкой:

— Ну и кто же из нас любитель, а кто профессионал?

"Я", — подумала его рыжая напарница, но вслух этого не сказала.

Вслух она спросила:

— Что будем теперь делать? — бросив при этом выразительный взгляд на труп возле своих ног.

Петр Ильич подошел к окну, выглянул в него и сказал:

— Теперь мы будем ждать. Если Александра придет в квартиру Березкина, работаем по прежнему плану, за тем исключением, что убить ее придется тебе.

Предупредив возможные возражения своей рыжей подруги, он сказал:

— Естественно, ты получишь предназначавшийся ей гонорар. — Он ткнул носком ботинка тело Карины и повернулся к окну, чтобы не пропустить появления объекта.

На лестничной площадке наступила тишина. Время ползло чудовищно медленно, и рыжая женщина постепенно начала накаляться.

— Чего мы ждем! — проговорила она сквозь зубы. — Александра наверняка не придет.

— Если она не придет, — спокойно ответил Петр Ильич, — задействуем второй вариант плана, но мы должны подождать еще двадцать минут, до конца названного ей периода.

Учись ждать, дорогая, ждать и сохранять хладнокровие, а то в самый решающий момент у тебя дрогнет рука.

Рыжая обиженно замолчала, и на лестнице снова наступила тишина.

Прошло еще около получаса, и только тогда мужчина решительно сказал:

— Александра не придет. Вместо нее используем вот эту. — Он показал на Карину. — Сходи к моей машине, принеси оттуда большую клетчатую сумку.

Рыжая послушно спустилась по лестнице и через пять минут вернулась с огромной клетчатой сумкой из тех, с какими челноки летают за товарами в Турцию или Польшу.

Вдвоем с Петром Ильичем они уложили в сумку тело Карины, застегнули «молнию» и стащили тяжелую сумку вниз по лестнице.

На улице было безлюдно, и они, никого не встретив, донесли тело до нужной квартиры. Петр Ильич открыл дверь отмычкой, сумку втащили внутрь, и мертвую Карину уложили на полу в комнате в такой позе, как будто именно здесь ее настиг роковой выстрел. Затем Петр Ильич тщательно протер пистолет, из которого была убита Карина, чтобы на нем не осталось никаких отпечатков пальцев, и, осторожно держа его за ствол рукой в тонкой перчатке, нанес на его рукоятку отпечатки Березкина, которые заблаговременно снял с дверцы его автомашины. Подготовленный пистолет он засунул под диванную подушку.

После всех этих манипуляций Петр Ильич снял телефонную трубку и набрал номер Березкина. Услышав в трубке голос Алексея Игоревича, он включил магнитофонную запись.

На этой пленке был записан голос неулыбчивого московского покровителя Березкина, который коротко и решительно приказал Алексею Игоревичу немедленно приехать в известное тому место.

Петр Ильич уже несколько месяцев прослушивал служебный телефон Березкина и сумел записать нужный разговор. Как только голос на пленке замолчал, Петр Ильич нажал на кнопку отбоя и сделал еще один телефонный звонок.

* * *

Получив приказ своего московского покровителя явиться на конспиративную квартиру, где обычно проходили их встречи, Березкин вздохнул с облегчением.

Если бы покровитель хотел сдать его, бросить на растерзание своры врагов, он просто забил бы сейчас о его существовании, вычеркнул бы телефонный номер Березкина из своей записной книжки. Если он приехал из Москвы и хочет встретиться, значит, он собирается помочь Алексею Игоревичу, значит, он по-прежнему в нем нуждается.

Березкин оделся, сухо сообщил секретарше, что уехал в Мариинский дворец, и отправился без шофера, на личной машине, на Седьмую Советскую улицу.

Поднявшись на пятый этаж, открыл дверь своим ключом и вошел в квартиру. Его встретила тишина, но Березкин не удивился: московский покровитель часто заставлял себя ждать, предварительно заезжая по каким-нибудь другим делам.

Повесив на вешалку плащ и пригладив перед зеркалом волосы, Березкин вошел в комнату.., и в ужасе остановился на пороге.

На ковре лежала незнакомая молодая женщина. Мертвая женщина.

Березкин похолодел. Что это может значить'. Московский покровитель убил кого-то и решил сделать его, Березкина, козлом отпущения?

Алексей Игоревич бросился к дверям, чтобы скорее убежать из этой квартиры, потом вспомнил о своем плаще, сорвал его с вешалки.., и когда он уже схватился за ручку двери, дверной звонок требовательно и резко зазвонил.

— Кто? — вскрикнул Березкин в панике.

— Откройте, милиция! — послышался за дверью суровый решительный голос.

Березкин отскочил от двери, как будто его ударило током, и заметался по квартире, в ужасе думая, что он может предпринять.

— Откройте! — кричал голос из-за двери. — Немедленно откройте! Или мы будем ломать дверь!

В совершенной панике Березкин подумал даже, не выбраться ли в окно, но, к счастью, понял, что это усугубило бы его положение.

Наконец, с трудом взяв себя в руки, он подошел к двери и повернул головку замка.

На пороге появились двое плечистых парней в штатском. С ходу сунув ему под нос милицейское удостоверение, один из них спросил:

— Это ваша квартира?

— Да.., то есть, нет… — промямлил Березкин, стараясь справиться с дрожащими губами.

— Так «да» или «нет»? — сурово переспросил милиционер.

— Я снимаю эту квартиру, — признался наконец Алексей Игоревич.

— Позвольте ваши документы, пожалуйста! — с преувеличенной вежливостью включился в разговор второй оперативник.

Березкин полез во внутренний карман пиджака, а парень выразительно взглянул на своего напарника и проговорил:

— Раз уж вы открыли нам дверь, может быть, разрешите войти в квартиру?

Березкин посторонился и, наконец собравшись с силами, язвительно сказал незваным гостям:

— До сих пор вы не спрашивали разрешения, а только ломились в дверь и угрожали…

— Мы вам не угрожали, — невинным тоном ответил на его выпад оперативник. — Олег, ты слышал какие-нибудь угрозы?

— Нет, конечно, — ответил его напарник, недоуменно пожав плечами. — Мы получили сигнал о том, что в этой квартире стреляли, и вежливо попросили хозяина открыть нам дверь… — С этими словами он в два быстрых шага прошел в комнату и остановился на пороге, присвистнув. — Посмотри-ка, Колян!

Здесь есть кое-что интересное!

— Я не имею к этому никакого отношения! — взвизгнул Березкин, подскакивая к милиционеру, задумчиво разглядывающему женский труп. — Когда я сюда пришел, она была уже мертва!

— Да? — задумчиво посмотрел на него парень. — Но ведь это же ваша квартира. Кстати, вы хотели предъявить документы.

Березкин наконец трясущимися руками нашарил свое служебное удостоверение и протянул его Олегу. Тот ознакомился с документом, и брови его поползли еще выше.

— Вот как! — произнес он с непередаваемой смесью восхищения и злорадства. — И кем же вам, Алексей Игоревич, доводилась убитая?

— Я вообще первый раз ее вижу! — истерически выкрикнул Березкин.

— Да-да, я помню, вы пришли в квартиру, а она уже лежит на полу, — с явным сарказмом проговорил оперативник.

— Да, именно так! — воскликнул Березкин с пафосом. — И незачем так на меня смотреть, молодой человек!

— Я вам не молодой человек! — рявкнул Олег. — А гражданин лейтенант!

— Я действительно никогда в жизни не видел эту женщину, — простонал Березкин, — с какой стати мне ее убивать?

— Что там у нас такое интересное? — с любопытством спросил у напарника Николай.

Тот протянул ему удостоверение Березкина, и парень тоже заметно оживился.

— И что же здесь произошло? — Николай подошел к трупу и опустился на одно колено.

— Алексей Игоревич пытается убедить нас, — насмешливо сообщил Олег своему коллеге, как будто тот не присутствовал при их разговоре, — что эта девушка сама пришла в его квартиру в отсутствие хозяина и тут скоропостижно скончалась.

— Очень интересно, — обрадовался Николай, — только одно маленькое уточнение: эта очаровательная дама не просто скоропостижно скончалась, она скоропостижно умерла от выстрела в затылок.

— Вот как! — повторил Олег свое выразительное восклицание. — Девушке очень надоела жизнь, и она застрелилась. Причем так интересно застрелилась.., первый раз вижу, чтобы человек застрелился в затылок. Да еще и сумел после этого куда-то спрятать пистолет… Или вы, Алексей Игоревич, ей немножко помогли?

Признайтесь хоть, куда вы оружие дели?

— Вот видите! — вскрикнул Березкин. — Оружия нет! Значит, ее убил кто-то другой!

Убил и унес оружие.., да я в жизни не держал пистолета в руках!

— Вот как! — снова восхитился Олег. — А откуда вы знаете, что девушка убита именно из пистолета? Мы вам об этом не говорили.

А ведь она действительно застрелена из пистолета. Так что, Алексей Игоревич, может быть, вы лучше признаетесь? Мы бы вам могли по дружбе оформить явку с повинной, а? Не соблазнитесь?

— Я не убивал ее! — простонал Березкин. — Я не знаю эту девушку!

Пока Олег буравил Березкина взглядом, Николай обходил комнату, внимательно осматривая все углы. Вдруг он ловким жестом запустил руку за диванную подушку и с радостным возгласом, как рыболов, выудивший здоровенную рыбину, извлек на свет Божий матово поблескивающий черный пистолет с глушителем.

— А вот вам и орудие убийства! — жизнерадостно сообщил он зрителям.

— Вот как! — еще больше обрадовался Олег. — Колян, ты поосторожнее! Пальчики не сотри!

— Обижаешь! — усмехнулся Николай и опустил пистолет в полиэтиленовый пакет для вещественных доказательств.

Алексей Игоревич тихо застонал. Все происходящее казалось ему страшным сном, но он понимал, что от этого сна ему не суждено проснуться.

Утром Никиту я не застала, потому что проснулась поздно от звонка своего мобильника.

— Сашка, ты где находишься? — надрывалась Ираида.

— А в чем дело? — сонным голосом спросила я.

— Срочно тебя мой подполковник требует, а поскольку ни дома, ни на работе тебя не застать, дал мне задание вызвонить тебя по мобильнику.

— Уже на него работаешь, — подначила я.

— А что? Мне не трудно, для пользы общего дела. А ты почему дома не ночуешь?

— Не только у тебя может быть личная жизнь, — уклончиво ответила я.

— Намек поняла, вопросов больше не имею, — тут же сказала Ираида, — но в милицию изволь прибыть к двенадцати.

Я взглянула на часы — без пяти одиннадцать, только-только собраться и лететь.

В милиции меня огорошили известием: вчера вечером арестовали Березкина на квартире, которую он снимал по адресу Седьмая Советская, дом четыре, вернее не арестовали, а задержали до выяснения обстоятельств, потому что в его квартире нашли труп неизвестной женщины.

— Вы можете что-нибудь сказать по этому поводу? — сухо произнес подполковник Пеночкин.

— Могу, — призналась я, дрожащими руками нашаривая в сумке сигареты, — это меня хотели убить…

— Начинается, — фыркнул присутствующий тут же капитан Слезкин, — с чего вы это взяли?

— А с того, что Березкин звонил мне вчера днем и приглашал к шести часам на эту квартиру! — мгновенно разозлилась я. — У меня, между прочим, свидетель есть!

— Как зовут свидетеля?

— Кап Капыч, — с готовностью ответила я, потом увидела насмешку в глазах Слезкина и поправилась:

— Петр Капитонов, мой коллега-журналист.

Капитан Слезкин вполголоса пробормотал все, что он думает о журналистах. Я сделала вид, что не слышала, и попросила у подполковника стакан воды. Пока я пила воду маленькими глотками, Слезкин вышел и вернулся с каким-то мужчиной, у которого были очень испуганные глаза. Я сразу поняла, что это Березкин.

— Гражданка Петухова, повторите ваше заявление.

Я заявила, что некто, представившийся Березкиным, звонил мне вчера в редакцию и назначил встречу в квартире на Седьмой Советской. Березкин обреченным голосом ответил, что он мне не звонил. Голос его был не похож на голос звонившего, о чем я не преминула сообщить подполковнику Пеночкину.

— Увести! — распорядился он насчет Березкина и поглядел на меня очень серьезно.

— Я плохо о вас думал. Я считал, что у вас совсем отсутствуют тормоза, но оказалось, что здравый смысл все же у вас есть. Все это — грандиозная подстава. Некто звонит вам и представляется Березкиным. Вы приходите на квартиру, которую он снимает под собственным именем, после чего в квартиру по вызову приезжает милиция и находит ваш труп. Все очень логично: вы раздули кампанию против Березкина и за это он вас убил.

— Ой! — вскрикнула я, воочию представив себе такую картину.

— Но у вас хватило ума не соваться в ту квартиру, — продолжал подполковник Пеночкин, — с чем вас и поздравляю;

— А кого же они тогда убили? — слабым голосом спросила я.

— Кто «они»? — сурово осведомился подполковник.

— Не знаю, — прошептала я, не могла же я назвать ему Петра Ильича, он решит, что я помешалась от страха!

— Вот, поглядите на фото. — Пеночкин разложил передо мной снимки.

Женское неживое лицо с чуть раскосыми глазами, красивое даже в смерти…

— Ой! — закричала я и вскочила, опрокинув стул. — А я же ее видела! Видела в кафе, перед тем, как умер Ахтырский, и тогда, на лестнице, когда шла в квартиру к Лике!

— Вы уверены?

— У меня очень хорошая память на лица, это профессиональное, — уверила я подполковника.

— Ладно, мы тут по своим каналам разберемся, — пробормотал он, — а вы пока можете быть свободны…

На улице я хотела позвонить Никите, но потом решила этого не делать. Он страшно разволнуется за меня и вообще запрет в своей квартире, мне же нужно было проследить за Петром Ильичом. Страх куда-то прошел, я чувствовала, что дело идет к финалу всей истории. Каким он будет, этот финал, кто победит, оставалось неясным.

* * *

Я спешила к дому, когда за моей спиной раздался негромкий голос:

— Саша, постойте!

Обернувшись, я увидела Петра Ильича.

Он догонял меня, тяжело дыша и держась за сердце, в общем, изо всех сил изображая старческую немощь.

— Саша, постойте! — повторил он, преодолевая одышку. — Мне вас не догнать, возраст, знаете ли…

— Здрассте! — буркнула я. — Давно не виделись…

Видимо, на моем лице отразилось все, что я думала о нем самом и о его возрасте, потому что он резко перестал задыхаться и сказал спокойно, решительным голосом:

— Зайдем на минутку в кафе, нам с вами есть о чем поговорить.

Я оглянулась. Мы стояли возле входа в одну из недавно открывшихся кофеен с приятным современным интерьером и большим выбором сортов кофе — от простого эспрессо до изысканных латиноамериканских смесей.

Что-то слишком много кофе я пью в последнее время, как бы здоровью не повредить…

Захотелось послать старика подальше, но потом у меня возникла интересная мысль, и я, кивнув, шагнула к дверям кофейни.

— Возьмите мне кофе по-венски, — капризным тоном сказала я Петру Ильичу и села за угловой столик.

Пока он возле стойки делал заказ, я открыла свою сумку и, делая вид, что роюсь в косметичке, включила служебный диктофон.

Петр Ильич вернулся к столику, откинулся на спинку стула и уставился на меня, иронично прищурившись.

— Мне кажется, Сашенька, — начал он, немного помолчав, — вы себе напридумывали каких-то ужасов…

Ото, это интересно! Оказывается, старый негодяй что-то пронюхал и забеспокоился.

Откуда он узнал, что я кое-что узнала?

— А мне кажется, — ответила я ему в тон, — что я ничего не выдумала. По-моему, в нашем с вами случае действительность покруче любой выдумки.

— Неужели? — Петр Ильич издевательски усмехнулся. — А мне кажется, у вас просто очень богатая фантазия. Я всего лишь пожилой человек, которому очень нравится ваша очаровательная матушка, а также небезразлична и ваша судьба…

— А так же судьба Новоапраксинского химического комбината, — продолжила я его фразу.

Честное слово, Петр Ильич чуть заметно вздрогнул. Я это заметила, но диктофон, к сожалению, таких нюансов не фиксирует, а Петр Ильич совершенно справился со своим волнением и спокойно ответил:

— Понятия не имею, о чем вы говорите!

Я надеялась спровоцировать его на признание в причастности к творящимся вокруг криминальным событиям и записать это признание на магнитофон, но старый хитрец выворачивался из моих рук, как угорь.

— Может быть, вы вообще никогда не были в Новоапраксино? ;:

Петр Ильич пожал плечами и абсолютно равнодушно ответил:

— Кажется, я слышал это название.., но и только.

— Но вас там видели! — пошла я на очевидный блеф.

— Людям свойственно ошибаться, — старик снова пожал плечами, — тем более что внешность у меня самая заурядная, перепутать с кем-нибудь ничего не стоит. И вообще, Сашенька, что у вас за мания, вы как будто пытаетесь меня в чем-то уличить… Неужели вы считаете меня своим врагом? Честное слово, я желаю вам только добра!

— Да, в особенности вы желали мне добра, когда пытались заманить на Седьмую Советскую. Кстати, вы правы относительно своей заурядной внешности, вас на самом деде нетрудно с кем-нибудь перепутать, но вот у той девушки, которая была убита в квартире Березкина, внешность запоминающаяся. Ее не спутаешь ни с кем! И я вспомнила, что видела ее дважды: за несколько минут до смерти Ахтырского в кафе «Марко Поло» и через четверть часа после убийства Лики Кондратенко — в ее подъезде. Интересное хобби было у покойной — ее так и тянуло к чужой смерти! Да только вот и своя не заставила долго ждать… Я вам скажу, Петр Ильич, при таком хобби нельзя иметь запоминающуюся внешность!

Я здорово разозлилась и выпалила свой монолог, пожалуй, слишком громко и темпераментно, так что на нас начали оглядываться из-за соседних столиков, но меня больше интересовала реакция собеседника, и я не сводила глаз с его лица. Надо сказать, во взгляде Петра Ильича на какое-то время появилась растерянность, кажется, он не ждал от меня такой догадливости. Еще бы, он-то был уверен, что я полная дура и никогда не смогу мыслить самостоятельно. Однако потом в его глазах что-то изменилась, он бросил мимолетный взгляд на часы и явно успокоился, приняв какое-то решение.

— Вот как, мне кажется, развивались события, — заговорила я тише, слегка наклонившись к Петру Ильичу, — вы хотели, чтобы я приехала на Седьмую Советскую и чтобы там нашли именно мой труп… Это было бы куда логичнее — ведь именно я опубликовала серию разоблачений, поставивших крест на карьере Алексея Игоревича Березкина, и если бы в его квартире нашли мой труп, для него это было бы приговором: мотив у него есть, труп найден в его квартире, и его, насколько я знаю, арестовали прямо на месте преступления. Но я не пришла, и вы решили, что ловушка на Березкина не должна остаться пустой, и вместо моего трупа подбросили труп киллерши… Дополнительный плюс тот, что вы сэкономили на гонораре…

Судя по всему, стреляя наугад, я попала в яблочко. Во всяком случае, Петр Ильич, отшатнулся, как от удара, и резко побледнел.

Лицо его постарело и утратило обычную холеную невозмутимость.

— Я не имею к этому никакого отношения! — повторил он раздельно и громко, как глухой. — Я не звонил вам!

— Эге, Петр Ильич, — проговорила я, еще ближе придвинувшись к нему, как побеждающий фехтовальщик наступает на своего сломленного противника, — а вот вы и проговорились! Откуда вы знаете о звонке? Я ведь ничего о нем не говорила, сказала только, что вы хотели заманить меня на Седьмую Советскую.

Петр Ильич неожиданно преобразился.

Растерянность и паника сошли с его лица, как будто он смыл грим. Лицо его стало холодным, жестким и решительным. Судя по всему, он принял какое-то решение. Скосив глаза на часы, он взглянул на меня и сказал с холодной насмешкой:

— Вы явно заигрались, моя милая, а это не игра. Ваш кофе совсем остыл. Допейте его.

Мне очень не понравилось то, как он посматривает на часы. Старый скорпион явно кого-то ждал.

— Имейте в виду, — я взглянула на него гак, как, наверное, смотрит на ястреба очень решительный и умный кролик, — имейте в виду: если со мной что-то случится, все материалы по этому делу попадут в газету! Я приняла соответствующие меры! И расписала все очень и очень подробно, ваша роль в этом деле — главная…

Потянувшись к своей чашке, я с нарочитой неловкостью задела ее локтем, опрокинув кофе со сливками на свою юбку. Чертыхнувшись, вскочила, схватила сумку и бросилась в дамскую комнату.

Петр Ильич поднялся из-за стола, но за мной не последовал, уж на это-то его воспитания хватило.

Закрыв за собой дверь, я наспех замыла кофейное пятно, затем занялась тем, ради чего, собственно, и устроила аттракцион с опрокинутой чашкой: вынула кассету из диктофона, нашла у себя в сумке упаковку пластыря и клейкой полоской прилепила кассету к задней стенке сливного бачка унитаза.

Когда я мыла руки, дверь туалета скрипнула, и за моей спиной показался женский силуэт. Я сделала вид, что изучаю кофейное пятно на юбке, но вдруг сильная рука схватила меня за локоть, и в кожу сквозь ткань рукава вонзился шприц.

Попытавшись вырваться, я повернула голову к неожиданному врагу и успела разглядеть пышные рыжие волосы. Потом на меня накатила теплая волна странного безразличия.

Кафельные стены вокруг закачались и стали странно далекими. Мне стало удивительно легко и весело, рядом со мной стояла лучшая подруга, которая желала мне только добра.

Она легко подхватила меня под руку и повела через зал кафе, мимо раскачивающихся столиков. За одним из этих столов сидел симпатичный пожилой мужчина. Кажется, раньше я его знала и хотела с ним о чем-то поговорить, но никак не могла вспомнить, о чем. Это показалось мне очень смешным, и я расхохоталась.

Лучшая подруга что-то сказала приблизившейся к нам официантке, и та тотчас отскочила… Это тоже было удивительно смешно.

Мы вышли на улицу, и подруга подвела меня к машине. Машина покачивалась, как будто это была вовсе не машина, а лодка.

Смешнее этого я вообще ничего в жизни не видела. Подруга пыталась мне что-то объяснить или просила о чем-то, но я ничего не понимала и только непрерывно смеялась. Наконец она усадила меня в машину. Здесь мне стало очень грустно и захотелось плакать, но очень скоро мы приехали, и пришлось снова идти. Подруга помогла мне подняться по лестнице, мы вошли в очень странную квартиру, где все предметы раскачивались и постоянно меняли форму. Я увидела качающийся диван и еле успела дойти до него, так мне вдруг захотелось спать.

* * *

Пришла я в себя от нескольких энергичных пощечин. Меня мутило, во рту было суше, чем в Сахаре, язык превратился в кусок наждака, но я начала более или менее разумно воспринимать окружающую действительность. Во всяком случае, больше не принимала за лучшую подругу ту рыжую мегеру, которая будила меня затрещинами.

— Светлана, кажется? — проскрипела я тем кусочком пустыни, который когда-то был моим ртом. — Если у тебя когда-нибудь было счастливое детство, заклинаю: дай мне хоть каплю воды!

— Обойдешься! — прошипела мегера. — Я тебе дам воды только после того, как ты скажешь, куда дела кассету из диктофона.

Скосив глаза, я увидела разбросанное рядом со мной по дивану содержимое своей сумочки — косметику, всякие дамские мелочи.

Под самый бок мне подкатился мобильный телефон. Диктофон Светлана держала в руках.

Я немного поворочалась, чтобы сдвинуть мобильник ближе к своей руке, моля Бога, чтобы Светлана не заметила моих маневров.

В это время в комнату вошел Петр Ильич.

— Ну что она — пришла в себя? — Он взглянул в мою сторону и удовлетворенно кивнул.

— Вот это и называется — дружеская помощь и участие! — проскрипела я своим пересохшим ртом, постаравшись вложить в свою реплику как можно больше сарказма. — Вы, Петр Ильич, просто Сайга-Клаус какой-то! Небось на досуге старушек через улицу переводите!

— Нечего было лезть не в свои дела, — огрызнулся он, — я, как мог, способствовал твоей карьере, имя тебе, можно сказать, сделал…

— И все совершенно бескорыстно, — ехидно вставила я.

Мне было важно сейчас отвлечь его разговорами, чтобы он не заметил, что я делаю.

А делала я вот что: пальцами связанной руки на ощупь пыталась найти на панели своего мобильника ту кнопку, на которой Никита закодировал свой номер. Кажется, она была второй слева.., только бы не ошибиться!

Я нажала кнопку. Самое ужасное, что проверить, дозвонилась ли я туда, куда нужно, я не могла. Я могла только верить и надеяться.

И могла дать понять Никите, что я попала в переделку, и где меня искать. А где — я уже поняла. Это была та самая квартира Петра Ильича, в которой мне уже удалось побывать.

— И что вы теперь собираетесь со мной вделать? — спросила я как можно громче, чтобы Никита услышал и понял, что я в беде.

Петр Ильич пожал плечами:

— Это, моя милая, будет зависеть от тебя.

Если ты расскажешь, с кем поделилась своими домыслами, то я не причиню тебе никакого вреда…

— Ой-ой-ой! — воскликнула я. — Умираю со смеху! Вы что же, совсем за дуру меня считаете? Хотя, конечно, то, как я послушно действовала по вашему сценарию, могло создать у вас не слишком лестное мнение о моих умственных способностях.

Но уж сейчас-то глаза у меня открылись, и я прекрасно понимаю, что вы не оставите меня в живых…

— Хватит с ней миндальничать! — зло проговорила Светлана. — Сейчас я с ней поработаю, и она быстро все выложит!

— Дорогая, — поморщился Петр Ильич, — твои методы…

— Мои методы действенны! — оборвала его рыжая.

— Но не забывай, что на теле не должно остаться следов! Нам ведь нужно будет создать видимость естественной смерти.

Я похолодела. Когда при тебе ведут такие разговоры, это кого угодно выбьет из колеи, а я и без того не отличаюсь крепкими нервами… Даже если Никита все услышал и понял, ему из своего Новоапраксино ехать черт знает сколько.., а я ведь еще должна дать ему понять, где меня держат!

— Не слишком-то обольщайтесь на этот счет, — вклинилась я в милый разговор этой сладкой парочки о моем светлом будущем, — эту вашу квартиру я давно уже вычислила и скопировала информацию из компьютера, так что в случае моей смерти все это тоже будет опубликовано!

Петр Ильич переглянулся со своей рыжей подругой.

— Да, кажется, я действительно ее недооценил! — проговорил он злобно и кивнул:

— Ладно, делай с ней, что угодно, но выясни, у кого она оставила все материалы.

Светлана упругой танцующей походкой приблизилась ко мне, рывком подняла на ноги и подтащила к вращающемуся креслу. Усадив в кресло, куском провода примотала к нему мои ноги и огляделась в поисках подручного материала. Глаза у нее горели, на щеках выступил румянец. Видно было, что она с огромным наслаждением приступает к допросу с пристрастием.

— Подруга! — окликнула я рыжую стерву, пытаясь придать своему голосу бодрость и энергию. — У тебя в роду людоедов не было? А Чикатило тебе родственником не приходится?

— Заткнись! — лаконично ответила Светлана и, приняв наконец решение, достала зажигалку и пачку сигарет.

— Минздрав предупреждает! — напомнила я.

— Ага. — Глаза Светланы хищно сверкнули, она зажгла сигарету и протянула ее горящим концом к моей руке.

— Эй! — вскрикнула я, пытаясь отодвинуть руку. — Что за шутки?

— Ты считаешь, что с тобой кто-то собирается шутить? — Светлана наклонилась ко мне и скрипнула зубами. — А ну выкладывай, куда спрятала материалы, а то ты у меня сейчас задымишься, как заводская труба!

Я лихорадочно думала, как потянуть время. Мне хотелось надеяться, что Никита услышал мой зов о помощи и сейчас спешит в город, но как же далеко ему добираться! Я могу просто не дожить до этого. О том, что будет со мной, если его мобильник был отключен, или если я нажала не на ту кнопку, я предпочитала не думать.

Раскаленный кончик сигареты дымился в миллиметре от моей кожи, я уже чувствовала его жар. Светлана упивалась моим страхом, глаза ее горели еще ярче.

— Послушай, подруга, — заговорила я, вспомнив свое предыдущее посещение этой квартиры, — а ты знаешь, что твой престарелый друг прячет здесь компромат на тебя?

Я стреляла почти наугад, но, кажется, попала в цель: Светлана явно не доверяла Петру Ильичу, и мои слова упали на благодатную почву.

— Что ты болтаешь? — зло спросила она, но слегка отстранилась, а главное, убрала от моей руки сигарету. — Ты-то откуда об этом знаешь?

— Я же сказала тебе, что была в этой квартире и хорошенько здесь пошарила.

— Не слушай ее, дорогая, — подал голос Петр Ильич, — ты же понимаешь, что она просто тянет время!

— Что за компромат? — деловито осведомилась Светлана, не обращая внимания на слова своего старшего товарища.

— Твое фото за столиком кафе рядом с таким представительным импозантным мужчиной.., волосы, зачесанные назад, довольно полный.., и на фото проставлена дата и время.

Неожиданно Светлана вскрикнула, как от удара, и кинулась к Петру Ильичу, который незаметно отступал к дверям. Схватив его за плечо, Светлана обернулась ко мне и прошипела:

— Где эта фотография?

— Во втором ящике стола. — Я скосила глаза в нужном направлении.

— Она все врет! — взвизгнул Петр Ильич неожиданно высоким голосом.

— А это мы сейчас проверим! — Рыжая, не выпуская Петра Ильича, подскочила к столу и выдвинула одной рукой ящик.

Разбросав лежащие там снимки и документы, она нашла на самом дне ящика свою фотографию и помахала ей перед носом Петра Ильича:

— Ты, сволочь старая! Ты ведь клялся, что уничтожил все отпечатки вместе с негативом!

Я же тебе за это отработала!

— Дорогая, ты, конечно, гораздо моложе меня, — прохрипел полузадушенный старик, — но кто из нас большая сволочь — это еще как посмотреть! Все-таки ты должна испытывать ко мне хоть какую-то благодарность: если бы я не обеспечил тебе алиби, ты бы сейчас проходила курс интенсивной терапии на зоне строгого режима за убийство своего мужа.

— Обеспечил алиби, а сам припрятал эту фотографию, которая от моего алиби не оставляет мокрого места, — злобно прошипела Светлана.

Я слушала их перебранку как райскую музыку: мне удалось-таки внести разброд в ряды врага и получить тем самым хоть небольшую передышку. Пока они выясняли отношения, я пыталась ослабить веревки на руках, но это оказалось очень непросто.

— Дорогая, — продолжал ныть Петр Ильич, — ты все не правильно поняла! Я, конечно, хотел иметь страховку на крайний случай…

— Я все отлично поняла! — бесновалась Светлана. — Ты хотел управлять мной, как марионеткой, дергать за веревочки! Хотел, чтобы я была твоим послушным орудием!

— Дорогая! — Петр Ильич неожиданно согнулся пополам и изо всех сил ударил рыжую каблуком по лодыжке.

Та вскрикнула от боли и разжала руки.

Старик кинулся к двери, распахнул ее.., и оказался в руках Никиты!

Никита стоял на пороге с невероятно взволнованным лицом и оглядывал комнату.

Увидев меня, он облегченно вздохнул:

— Слава Богу, ты жива! Что они с тобой делали?

— Пока что ничего, — ответила я, — они только собирались приступить к десерту.

— Это никогда не поздно, — насмешливо проговорила Светлана и направила на Никиту пистолет, — кажется, рыцарь примчался на белом коне спасать принцессу? Только у нас закрыто на переучет.

Никита повернул злобно шипящего и вырывающегося из его рук Петра Ильича, закрывшись им, как живым щитом, и сказал:

— Ты ведь не будешь стрелять в своего шефа? Я правильно понял ваши взаимоотношения?

— Еще как буду, — хладнокровно ответила Светлана, — с превеликим удовольствием пристрелю и его, и тебя!

Я услышала сухой металлический щелчок и, хотя в оружии совершенно не разбиралась, догадалась, что она сняла пистолет с предохранителя.

Это был самый героический момент в моей жизни. Я поняла, что решается моя судьба, и не только моя. Дико взвизгнув, я оттолкнулась связанными ногами от пола, сколько хватило сил, и подкатилась на своем кресле под ноги Светлане. Прогремел выстрел, и Светлана, потеряв равновесие, рухнула на пол. От грохота и от неожиданности я зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела замечательную картину:

Никита сидел верхом на поверженной рыжей заразе и, оправдывая наконец свое сходство с комиссаром Каттани, связывал за спиной ей руки. Переведя глаза к двери, я увидела сползшего на пол Петра Ильича. На груди у него, быстро расползаясь по одежде, темнело багровое пятно. Лицо же, напротив, так же быстро бледнело. Жизнь на глазах покидала его, и сейчас я увидела, что он действительно очень стар.

— Господи! — Я перевела взгляд на Никиту. — Как хорошо, что ты успел! Ты что, летел из Новоапраксино на ракете?

— Да нет. — он закончил вязать Светлану и поднялся во весь свой небольшой рост, — к счастью, я был в городе, и недалеко отсюда. Договаривался с одним банкиром относительно ссуды. Не знаю, как теперь будет со ссудой… я так вылетел из его кабинета! А ты чего плачешь-то?

— Плачу? — удивленно переспросила я. — А я и не заметила…

Оперативная группа под руководством капитана Слезкина приехала через двадцать минут За это время Никита успел отвязать меня от ненавистного кресла и ощупать, чтобы воочию убедиться, что я жива-здорова, а также скачать из компьютера всю информацию про свои комбинат.

Рыжая стерва так ругалась, лежа на полу, глядя на нас, что пришлось заткнуть ей рот.

Нас долго допрашивали в квартире Петра Ильича, а потом повезли к подполковнику Пеночкину. И вот там я все ему рассказала.

Подполковник долго крутил головой, но, кажется, поверил.

* * *

Уж не, знаю, как им это удалось, но дело спустили на тормозах. Киллерша, которая убила Антонова и Лику, оказалась мертва, рыжую Светлану будут судить за убийство Петра Ильича.

Мы с Ираидой уговорили подполковника Пеночкина не допрашивать мамулю. В тот день, когда убили старого негодяя, я вернулась после допроса домой, собрала все его веши и выбросила их, а вернувшейся вечером мамуле сказала, что Петру Ильичу срочно пришлось уехать в свой Зауральск, что-то там случилось.

Мамуля, вопреки моим ожиданиям, восприняла эту новость довольно спокойно.

Наутро я с радостью вернулась в редакцию, потому что дома без работы сидеть скучно.

* * *

— Александра Юрьевна, — услышала я в трубке певучий голос фотомодели, — зайдите, пожалуйста, к Виталию Андреевичу!

Я прошла по коридору четвертого этажа, обменялась милой улыбкой с крылатой змеей на водостоке, заглядывающей в окно, и вошла в приемную.

— Проходите, пожалуйста, — проворковала фотомодель.

Судя по ее интонации, Главный не собирался съесть меня на ланч. Более того, когда я вошла в его кабинет, он вышел из-за стола, прошел несколько шагов мне навстречу и усадил к кресло. Я, конечно, не парализованная старушка и пока еще вполне могу перемешаться самостоятельно, но такое внимание со стороны руководства все-таки приятно.

Решив сразу взять инициативу в свои руки, я начала разговор, как будто бросилась в холодную воду.

— Виталий Андреевич, я прекрасно понимаю, что вела себя непрофессионально, нанесла урон репутации газеты и после этой истории не могу…

— Александра Юрьевна! — Главный прервал меня, снова вскочив из-за стола. — Вас пригласили в «Курьер»? Ни в коем случае не соглашайтесь! Я предложу вам гораздо лучшие условия!

— Нет, но как же… — промямлила я. — Репутация газеты.., моя информация не подтвердилась…

— Что за ерунда! — отмахнулся Главный. — Никто на нас в суд за клевету подавать не собирается, всем не до того, Березкин рад-радехонек, что сумел выпутаться живым из этой передряги и даже не попал под суд. Правда, с работы ему пришлось уйти, потому что от него отвернулся высокопоставленный московский покровитель, но это — самое меньшее из зол, к каким он готовился… Зато наша газета увеличила тиражи, а самое главное — мы привлекли новых крупных рекламодателей! Так что, Александра Юрьевна, ваши статьи принесли «Вестнику» большую пользу! И вообще я хочу сказать вам, что сделать сенсационный материал на основе реальных событий сможет каждый.., ну почти каждый сколько-нибудь толковый журналист, но вот создать сенсацию из ничего, на пустом месте — это, Александра Юрьевна, высший пилотаж! Для этого нужен настоящий талант!

«Вот интересно, — подумала я, — они с покойным Петром Ильичом говорят просто одними словами! Они что — ходили в одну школу? Да нет, Главный гораздо моложе… Тогда что же — выходит, это правда, и половина громких сенсационных статей высосана из пальца? Ну что же, тогда мне, собственно говоря, нечего стыдиться».

— Александра Юрьевна, — продолжал гнуть свое Главный, — я понимаю, что вы переросли свой теперешний отдел.., может быть, вы хотите перейти в отдел городских новостей?

Или в отдел политики?

Я чувствовала себя, как ребенок, которого привели в кондитерский магазин и предлагают выбирать любое пирожное из разложенного перед ним сказочного изобилия. На чем остановиться — на воздушно-ореховом торте или на ягодном флане?

Я тряхнула головой, отбросив эти неуместные кулинарные фантазии, и решительно сказала:

— Спасибо, Виталий Андреевич, я предпочла бы остаться в своем отделе. Его нужно поднимать, потенциал у людей большой, а я хотела бы сохранить какую-то степень свободы.., поискать новые интересные темы…

— Конечно, конечно, Александра Юрьевна! — Главный просто засиял от удовольствия. — Ищите, думайте, работайте! Я полностью доверяю вашему журналистскому чутью!

Вернувшись в отдел, я столкнулась в дверях с Мишкой Котенкиным. Он выглядел неплохо, даже посвежел: наверное, отоспался в больнице. В руках у него был большой торт от фирмы «Невские берега».

— По поводу выздоровления, — пояснил он. — Ну как у вас тут дела? Гюрза не кусается? — Он с опаской покосился на кабинет начальницы.

— Да нет, — ответил Кап Капыч из своего угла, вставляя спицы в клубок и откладывая вязание в сторону, чтобы поставить чайник, — сидит у себя в кабинете тише воды ниже травы, даже нос оттуда не кажет.

— Так все понятно! — Мишка приступил к разделке торта. — Зима же скоро.

— А при чем тут зима? — осведомился Кап Капыч.

— Ты что? — возмутился Мишка. — А еще журналист! Ты что, не знаешь, что зимой ядовитые змеи впадают в спячку?

* * *

Примерно через неделю мы с мамулей сидели утром на кухне и завтракали. День был воскресный, спешить на работу было не надо.

На улице лил дождь, а в квартире недавно включили паровое отопление, так что мы с мамулей наслаждались теплом и приятной беседой.

Никита уехал в Москву на переговоры с самим Ярославским. Умница Никитушка из материалов Петра Ильича, взятых им в его квартире, вызнал всю подноготную о комбинате.

Всплыла фамилия Ярославского — очень богатого делового человека в Москве, который хотел прибрать комбинат к рукам. Поскольку Березкин, который был прикормлен Ярославским для того, чтобы помочь ему получить закрытый тендер, нынче был в ауте, Никита взял на себя смелость обратиться к Ярославскому с просьбой о кредите. Он имел предварительные переговоры с представителем Ярославского в нашем городе, и теперь его пригласили в Москву.

Я не сомневалась в успехе: мой Никита сумеет убедить кого угодно.

Я лениво потягивала кофе, когда раздался звонок в дверь. Естественно, это была Ираида.

Она ворвалась в кухню, румяная, с мокрыми от дождя волосами. Энергией, исходившей от нее, можно было освещать небольшой поселок городского типа в течение месяца.

— Я на минутку, — сказала Ираида, прочно усаживаясь на стул. — Сашка, кофейку поставь!

— Уже. — Я у плиты стерегла кофе, чтобы не сбежал.

— А у меня новость, — сообщила Ираида, намазывая кусок батона неприлично толстым слоем масла.

— Тоже мне новость, — фыркнула я от плиты, — замуж небось выходишь за подполковника своего?

— Как так? — ахнула мамуля. — Почему я ничего не знаю?

Мы с Ираидой переглянулись поверх ее головы: мамуля многого не знала.

— Ну поздравляем, — вздохнула мамуля, — а мы вот с Сашкой будем одни жить, никто нам не нужен…

— Мам… — начала я. — Все собираюсь тебе сказать.., я вообще-то тоже, наверное, скоро отсюда перееду…

— Час от часу не легче! — вскричала мамуля. — Замуж собралась, а матери даже избранника не показала!

Мамуля любит такие слова: жених, избранник…

— Все в свое время, — успокоили мы мамулю.

— Ну и ладно, — вздохнула она, — а я, видно, не создана для брака. Честно сказать, так устала, пока Петр Ильич здесь жил! Хорошо, что он уехал…

Снова мы с Ираидой успокоение переглянулись.

— Но, Александра, — строгим тоном начала мамуля, — имей в виду: свадебное платье — только у Парфеновой!

— Да какое платье! — отмахнулась я. — Ни о какой свадьбе еще и речи нет, я просто так к нему перееду…

— Ну ладно, — не слушая, продолжала мамуля, — это все я возьму на себя. О Господи!

Конец