Охота на сыщиков

Глава 9

В полдень 26 июля температура воздуха достигла 95,6° по Фаренгейту[21]. В помещении полицейского участка два вентилятора перемешивали сырой жаркий воздух, который пластами вползал через решетки на настежь открытых окнах. Каждый предмет в кабинете следственно-розыскного отдела, казалось, был раздавлен неумолимо злобным бременем зноя. Лишь шкафы с папками да письменные столы мужественно стояли по стойке смирно. Все же остальное — донесения, бланки, копирка, конверты — беспомощно сникло и было на ощупь влажным и липким.

Детективы скинули пиджаки и работали в рубашках с закатанными рукавами. Рубашки были покрыты пятнами пота — огромные черные амебы, расползавшиеся из-под мышек и от ложбинки вдоль спины и ненасытно поглощавшие тонкую ткань. Вентиляторы от жары не спасали. Они перемешивали удушающе гнилое дыхание города, и детективы хватали ртом это удушающе гнилое дыхание города, и печатали донесения в трех экземплярах, и трудились над своими рабочими планами, и втайне мечтали о лете на заснеженных горных вершинах или на Атлантическом побережье, где океанские волны осыпают всего тебя невероятным счастьем холодных брызг. Они звонили пострадавшим и заявителям, они звонили подозреваемым, и их потные руки скользили по черному пластику телефонных трубок, и они воспринимали Жару как некое зловредное живое существо, которое проникло в их тела и пронизывало их миллионами добела раскаленных игл.

Лейтенант Барнс так же изнывал от жары, как и любой другой в следственно-розыскном отделе. В его кабинете было большое угловое окно, но, несмотря на распахнутые створки, в комнате не ощущалось ни малейшего ветерка. Сидящий же против Барнса репортер всем своим видом олицетворял Прохладу. Репортера звали Сэвидж, и сегодня он щеголял в легком голубом костюме и в голубой же, но более темного оттенка панаме. Репортер курил сигарету и невозмутимо пускал струйки дыма к потолку, где зной собирал их в серо-синее облако.

— Мне нечего больше вам сообщить, — сказал Барнс.

Репортер раздражал его невыносимо. Он ни на минуту не мог допустить, чтобы кто-либо на этой земле мог родиться с таким именем, как Сэвидж[22]. Более того, он ни на минуту не мог допустить, чтобы кому-либо на этой земле в такой день могло быть так прохладно, как изображал Сэвидж.

— Так уж и ничего, лейтенант? — переспросил Сэвидж нарочито мягким голосом.

Это был привлекательный блондин с коротко остриженной головой и прямым, изящной формы носом, который куда лучше смотрелся бы на женском лице. Взгляд серых глаз был уверенным, спокойным и холодным. Холодным!

— Ничего, — подтвердил лейтенант. — А какого черта вы от нас ждете? Если бы мы знали, кто это сделал, он бы уже давно сидел у нас, вам не кажется? — Возможно, — согласился Сэвидж. — Подозреваемые?

— Работаем.

— Подозреваемые, — настаивал Сэвидж.

— Есть несколько. Но вот это уже только наше дело. Вам, газетчикам, дай волю, так вы всех подозреваемых на первой странице пропечатаете, а потом ищи-свищи их по Европам!

— Думаете, это пацан?

— Что значит пацан?

— Ну, подросток?

— Да кто угодно. И вы, например, в том числе.

Сэвидж усмехнулся, блеснув ровными белыми зубами.

— На территории вашего участка полно подростковых банд, не так ли?

— Мы их все контролируем. Наша территория, Сэвидж, конечно, не райский уголок, но нам нравится считать, что мы здесь делаем все возможное. Я понимаю, что вашей газете это, может, не по вкусу, но мы действительно стараемся изо всех сил, Сэвидж, мы честно стараемся хорошо исполнять нашу мелкую работенку.

— Не улавливаю ли я сарказм в вашем голосе, лейтенант? — вкрадчиво поинтересовался Сэвидж.

— Сарказм есть оружие интеллекта, Сэвидж. А все, и ваша газета лучше других, знают, что полисмены — это тупые вьючные животные.

— Моя газета такого себе никогда не позволяла, лейтенант! — оскорбленно воскликнул репортер.

— Неужто?! — изумился Барнс. — Тогда можете напечатать это в завтрашнем выпуске.

— Мы только хотим помочь, — заявил Сэвидж. — Нам тоже не нравится, когда убивают полисменов. Так как насчет версии о банде подростков?

— А мы такую версию даже не обсуждали. То, что у нас случилось, совершенно не в их духе. Господи, да почему вы, газетчики, все, что творится в нашем городе, пытаетесь свалить на подростков? У меня у самого сын подросток, но он, заверяю вас, не шатается по улицам, чтобы пристрелить пару-другую полисменов!

— Это утешает, — язвительно прокомментировал Сэвидж.

— В таком своеобразном явлении, как подростковые банды, разобраться непросто, — терпеливо продолжал Барнс. — Не хочу сказать, что мы их ликвидировали, но они у нас под контролем. Если мы не допускаем уличных стычек между ними, поножовщину и стрельбу, то эти ваши банды подростков тогда превращаются в дружеские компании, своего рода клубы, не более того. И пока они остаются таковыми, я доволен и счастлив.

— Ваша точка зрения забавно оптимистична, — холодно заметил Сэвидж. — Моя газета, представьте себе, не убеждена в том, что уличные драки так уж и прекратились. Моя газета придерживается мнения, что к гибели этих двух полисменов прямо причастны ваши, как вы сказали, „дружеские компании".

— Вот как?

— Именно так.

— Ну и что вы от меня хотите? Чтобы я забрал всех пацанов в городе и стал трясти из них признание? Ради того, чтобы ваша треклятая газета смогла продать еще миллион экземпляров?

— Нет, этого мы не хотим. Но мы ведем свое собственное расследование. И если мы раскроем убийства, 87-й участок будет выглядеть весьма плачевно.

— Точно так же будет выглядеть и отдел по расследованию убийств. И комиссар полиции, если на то пошло. Да все и каждый в полицейском управлении будут выглядеть никудышными любителями по сравнению с суперсыщиками из вашей газеты.

— Вполне возможно, — согласился Сэвидж.

— У меня есть один совет, Сэвидж.

— Какой же?

— Местная ребятня не любит, когда к ним пристают с вопросами. Это вам не ваши снобистские кварталы, где подростков объединяют несколько распитых сообща банок пива. Здесь вы имеете дело с ребятами, которые живут по своим законам, их принципы разительно отличаются от моих или ваших. Смотрите, чтобы вас не пришибли до смерти.

— Постараюсь, — заверил лейтенанта Сэвидж, ослепительно улыбаясь.

— И вот еще что.

— Да?

— Не делайте глупостей, не суйтесь на мою территорию. Здесь и без вас и ваших умников-репортеров дел по горло. Только напортачите и нарветесь на неприятности…

— Так что для вас более важно, лейтенант? — ехидно поинтересовался Сэвидж. — Чтобы я не совался на вашу территорию или чтобы меня не убили?

— А это одно и то же, — усмехнулся Барнс и стал набивать трубку.

Дэнни Джимп позвонил через пятьдесят минут.

— 87-й участок, Карелла слушает, — поднял трубку Стив.

— Дэнни Джимп.

— Привет, Дэнни. Что у тебя?

— Нашел я вам Ордиса.

— Где?

— Никак не пойму, это что, благотворительность или бизнес? — спросил Дэнни.

— Бизнес, бизнес, — успокоил его Карелла. — Где встречаемся?

— „Дженниз“ знаете?

— Шутишь?

— Да нет, серьезно.

— Если Ордис наркоман, что ему делать на Улице шлюх?

— Валяется в отключке. Вам из него и слова не выжать.

— У какой шлюхи?

— А зачем же мы встречу назначали, Стив?

— Только назови меня Стивом в глаза — зубов не соберешь, приятель.

— Прощеньица просим, мистер Карелла. Хотите получить информацию — я буду в „Дженниз" через пять минут, мистер Карелла. Зелени[23] прихватить не забудьте, мистер Карелла.

— Ордис вооружен?

— Может, и вооружен.

— Увидимся. — Карелла положил трубку.

Улица под названием Виа де путас[24] растянулась с севера на юг на три квартала. Индейцы, возможно, называли ее по-своему, но и в те роскошные времена бобровых шкур и разноцветных бус в выстроившихся вдоль тропы типи[25], вероятнее всего, процветал тот же бизнес. Когда индейцы радостно удалились в свои удачливые охотничьи угодья и утоптанные тропы превратились в асфальтированные улицы, на место типи встали жилые здания и жрицы древнейшей в мире профессии заявили свои права на затянутые плюшем гнездышки. Были времена, когда итальянские иммигранты называли улицу Пьяцца путана, а ирландские — Хаси хоул. С нашествием пуэрториканцев улица сменила разговорный язык, но не единственный источник дохода. Пуэрториканцы называли улицу Да виа де путас, полицейские — Улица шлюх. На каком бы языке здесь вы ни говорили, здесь вы платите деньги и делаете «вой выбор.

Дамы, которые правили секс-универмагами, звали себя Мама-такая-то. Маме Терезе принадлежало самое популярное на улице заведение. Маме Кармен — самое грязное и непристойное. Заведение Мамы Лус шестнадцать раз подвергалось налетам полиции, которой очень были не по душе некоторые вещи, происходившие за его облупившимся кирпичным фасадом. Полисмены, конечно, снисходили до визитов к разнообразным Мамам и не по служебной надобности. Деловые же визиты включали в себя эпизодические облавы и обыски. Порой они проходили очень интересно, но обычно такие рейды предпринимались силами отдела по борьбе с проституцией и наркоманией, сотрудники которого не ведали о рабочих соглашениях, существовавших между некоторыми полисменами из 87-го участка и мадам-управительницами. Ничто не может так испортить удачную сделку, как какой-нибудь несведущий полисмен.

Карелла был, вероятно, несведущим полисменом. А может быть, честным полисменом — в зависимости от тогр, как посмотреть. Он встретился с Дэнни Джимпом в маленьком кафе под названием „Дженниз“ на углу Улицы шлюх. Кафе было известно, в частности, тем, что в нем подавали якобы абсент[26], божественный напиток Старого Света. Пойло, которым угощали у „Дженниз“, никого еще не ввело в заблуждение, но кафе продолжало служить своего рода ничейной территорией между респектабельным трудовым миром пролетариата и порочным полумраком борделей. Человек мог выйти прогуляться, и заглянуть в „Дженниз“, и выпить рюмку, и прикинуться, что зашел немного развеяться, и после третьей рюмки был уже готов к осмыслению того, что он в действительности намерен делать. Кафе „Дженниз“ было неотъемлемо необходимо для функционирования Улицы шлюх. С некоторой натяжкой можно утверждать, что оно служило той же цели, как и пластиковая занавеска в ванной гостиничного номера, где новобрачные проводят медовый месяц.

Но в тот день 26 июля, когда от зноя пузырилась черная краска, которой была замазана нижняя часть витрины „Дженниз", витрины, десятки раз со дня основания заведения разлетавшейся вдребезги. Кареллу и Дэнни не интересовали эти аспекты деятельности кафе, помогавшего преодолевать нравственные и социальные барьеры. Их интересовал субъект по имени Луис Диззи Ордис, который, может быть, вогнал, а может быть, и не вогнал шесть в совокупности пуль в двух в общей сложности полисменов.

Буш, в свою очередь, в это время был занят проверкой домушника[27] по имени Флэннеген. Кареллу привез в автомобиле отдела молодой новобранец Клинг. Сейчас он стоял, оперевшись о крыло машины, настороженно вытянув шею и прея даже в летнем голубом костюме. Из-под легкой шляпы выбивались белокурые кудри. Ему было жарко. Жарко, как на адской сковородке.

Сидевший в кафе Карелла тоже изнемогал от жары.

— Так где он? — сразу спросил он Дэнни.

В ответ Дэнни выразительно потер большой палец правой руки об указательный.

— Который день не ел досыта.

Карелла вынул десятку из бумажника и протянул Джимпу.

— Он у Мамы Лус. С девкой, которую все зовут Фламенка[28]. Да не так уж и много в ней пыла с жаром, по правде говоря.

— И что делает?

— Пару часов назад купил у своего толкача три дозы. Приковылял к Маме Лус с амурными намерениями, но героин взял верх. Мама Лус сказала, что он уже с час как балдеет.

— А Фламенка?

— Она там же, с ним. Небось, уже обчистила беднягу до нитки. Здоровенная такая рыжая деваха, два золотых зуба спереди, аж глаза режет. А бедра у нее, я вам доложу, вот это настоящие бедра, что там слониха! Смотрите, не грубите ей, а то враз проглотит.

— У Ордиса есть оружие?

— Мама Лус не знает.

— А эта твоя рыжая?

— Рыжую я не спрашивал. Никогда не общаюсь с наемницами, — гордо заявил Дэнни.

— Откуда же тебе известно про ее бедра?

— Подробности моей интимной жизни за какую-то десятку? — возмутился Дэнни.

— Ладно, спасибо, — остановил его Карелла.

Оставив Дэнни сидеть за столиком, Карелла вышел к Клингу, по-прежнему подпиравшему крыло лимузина.

— Жарко! — сообщил ему Клинг.

— Если хотите пивка, можете зайти по-быстрому, — предложил ему Стив.

— Домой я хочу, — пожаловался Клинг.

— Домой все хотят, — назидательно заявил Карелла. — Поехали, нам предстоит важный визит.

— Куда ехать?

— К Маме Лус. Да вы только движок заведите, а дорогу машина сама знает.

Клинг снял шляпу и провел ладонью по светлым волосам и с отвращением затряс рукой, брезгливо стряхивая капли пота. Осторожно устроил шляпу на голове и сел за руль.

— Кого ищем-то? — спросил он Кареллу.

— Диззи Ордиса.

— Не знаю такого.

— Он вас тоже.

— Буду признателен, если вы нас представите друг другу, — сухо сказал Клинг.

— Обязательно, — пообещал Карелла, улыбаясь обидчивому напарнику.

Когда они подъехали, Мама Лус стояла в дверях своего заведения. Детвора столпилась на тротуаре в радостном предвкушении захватывающе зрелищной облавы. Мама Лус приветствовала полисменов обворожительной улыбкой.

— Привет, мистер Карелла. Ну и жара!

— Жарко, — подтвердил Карелла, удивляясь про себя, почему ни один встречный не может удержаться от обсуждения погоды. Ведь даже придурку ясно, что сегодня очень жарко, удушающе жарко, жарче, может быть, чем в Маниле, а если вы считаете, что в Калькутте еще жарче, чем в Маниле, то здесь сегодня стояла такая жара, какой в Калькутте никогда и не знали.

Мама Лус — крупная располневшая женщина с необыкновенно густыми темными волосами, собранными в пуританский узел на затылке, куталась в шелковое кимоно. Когда-то Мама Лус слыла знаменитой проституткой, поговаривали даже, лучшей в городе. Но сейчас она стала мадам и не вспоминала о прежнем ремесле, делая исключение только для очень близких друзей. Она отличалась безупречной опрятностью и чистотой и постоянно благоухала ароматом сирени. Кожа у нее была белой, возможно, даже слишком белой, поскольку редко видела солнце. Облик ее был благороден, улыбка — ангельской. И если вы не знали, что она заправляет одним из гнуснейших на Улице шлюх борделей, то вполне могли принять ее за чью-нибудь мать.

Матерью она никогда не была.

— Развлечься пожаловали? — спросила она, подмигивая Карелле.

— Кроме тебя, Мама Лус, мне никого не нужно, — заявил Карелла.

Клинг потрясенно моргнул и поспешно вытер вспотевшее лицо.

— Для тебя, торо[29], Мама Лус сделает все, что пожелаешь. — Она снова подмигнула ему. — Для тебя Мама Лус опять юная девчонка.

— Ты у нас вечно юная, Мама Лус, — великодушно польстил Карелла, звучно шлепнув ее по могучему заду. И быстро спросил: — Где Ордис?

— Он с la roja[30]. Та, верно, обобрала его уже дочиста, спасибо, если глаза на месте оставила. — Мама Лус негодующе пожала плечами. — Эти нынешние девицы! Ничего их не интересует, кроме денег. В наши старые добрые времена… Знаешь, порой ведь любовь приходила. А сейчас? Что случилось с любовью, куда она подевалась?

— Она вся в твоем сердце, Мама Лус. У Ордиса есть пистолет?

— Я что, обыскиваю клиентов? Вряд ли у него есть пистолет, Стив. Пожалуйста, без стрельбы, можно?

— Стрельбы не будет. Покажи нам, где он, — попросил Карелла.

Мама Лус кивнула. Когда Клинг проходил мимо нее, она выразительно посмотрела на его ширинку. Молодой полисмен залился краской, а мадам оглушительно расхохоталась. Проследовав за ними в дом, она обогнала полицейских и показала:

— Сюда. Наверх.

Ступени под ней угрожающе дрожали. Она обернулась, подмигнула через плечо Карелле и поддразнила:

— Смотри, как я тебе доверяю, Стив. Не боюсь даже за своей спиной!

— Gracias[31].

— Только не заглядывай мне под юбку.

— Но соблазн-то какой! — признался Карелла и услышал, как сзади него Клинг издал сдавленным горлом нечто между всхлипом и стоном.

Мама Лус остановилась на первой лестничной площадке.

— Вон та дверь в конце коридора. Без крови, Стив, очень прошу. Он и так уже полумертвый.

— Ладно. Спускайся вниз, Мама Лус.

— А потом, как дела закончишь… — обольстительно намекнула Мама Лус и игриво задела Кареллу пышным бедром, чуть не спустив его при этом с лестницы.

Она проплыла впритирку к Клингу и начала спускаться, оглашая лестничную клетку громоподобным хохотом.

Карелла вздохнул и посмотрел в растерянно-негодующие глаза юного напарника.

— Что поделаешь, малыш. Любовь!

— Не понять мне детективов, — ответствовал ошарашенный Клинг.

Они подошли к двери. Клинг, увидев, что Карелла изготовил револьвер, потащил из кабуры свой.

— Она же просила не стрелять, — напомнил он Стиву.

— Насколько мне известно, она пока еще командует борделем, а не полицейским управлением, — нравоучительно ответил Карелла.

— Да, конечно, — поспешил согласиться Клинг.

Карелла постучал рукояткой револьвера в дверную створку.

— Quien es? [32] — произнес за ней женский голос.

— Полиция. Открывай! — приказал Карелла.

— Momento[33].

— Она одевается, — проинформировал Клинг Кареллу.

Через несколько мгновений дверь открылась. За ней стояла рослая рыжеволосая женщина. На лице ее не было и тени улыбки, так что Карелле не выпало счастья полюбоваться ее золотыми зубами.

— Что нужно? — негостеприимно спросила она.

— Проваливай! — распорядился Карелла. — Нам нужно поговорить с твоим клиентом.

— Валяй! — охотно согласилась рыжая, бросив на Кареллу взгляд, призванный выразить оскорбленную невинность. Затем, вызывающе играя бедрами, женщина гордо удалилась.

Клинг смотрел ей вслед. Когда он обернулся к двери, Карелла уже был в комнате.

Вся обстановка комнаты — кровать, ночной столик и металлический умывальник. Окно наглухо зашторено. В комнате стоял омерзительно тяжелый запах. На кровати пластом лежал человек — без рубашки, ботинок и носков, в одних брюках. Глаза его были закрыты, рот же, напротив, открыт, и очень широко. Вокруг носа с нудным жужжанием петляла крупная муха.

— Откройте окно, — попросил Карелла Клинга. — Боже, ну и вонища!

Человек на кровати зашевелился. Приподнял голову и посмотрел на Кареллу.

— Ты кто? — произнес он.

— Твоя фамилия Ордис?

— Ага. Ты из полиции?

— Да.

— А что я такого сделал?

Клинг распахнул окно. С улицы донеслись детские голоса.

— Где был в воскресенье вечером?

— Когда вечером?

— Около полуночи?

— Что я, помню?

— Вспоминай, Ордис, — посоветовал Карелла. — И побыстрее. Или уже наширялся?

— Не пойму, о чем это вы.

— Кончай, Ордис. Нам известно, что ты давно сидишь на игле. Знаем мы и то, что пару часов назад ты заимел три дозы героина. Так вот я и спрашиваю, ты уже совсем прибалдел или способен меня понимать?

— Я тебя слышу, — нейтрально ответил Ордис.

Он провел ладонью по глазам. На его густо заросшем щетиной изможденном лице выделялись длинный горбатый нос и толстые губы.

— Давай, выкладывай, — поторопил его Карелла.

— Вечером в пятницу, говоришь?

— Я сказал — в воскресенье.

— Вон как! В воскресенье, значит. Ага, в воскресенье, точно! В покер перекинулись.

— Где?

— Саус, номер четыре. А чего спрашиваешь, не веришь мне, что ли?

— Есть свидетели?

— Пятеро. Спроси любого.

— Давай имена.

— Запросто. Луи Де Скала, братан его, Джон. Один пацан, как его… А, Пит Диас. Потом еще Пепе, фамилии не знаю.

— Так, это четверо, — подсчитал Карелла. — Кто пятый?

— А я тебе что, не человек? Я и был пятым.

— Где живут, знаешь?

Ордис выпалил серию адресов.

— Добро. Как насчет понедельника? — продолжил Карелла.

— В понедельник-то я сидел дома.

— Один?

— Не. Со своей квартирной хозяйкой.

— Что?

— С квартирной хозяйкой, говорю. Тебе уши заложило?

— Лучше заткнись, Диззи, и отвечай на вопросы, — довольно непоследовательно приказал Карелла, задетый грубостью Ордиса. — Как ее зовут?

— Олга Пасио.

— Адрес?

Ордис назвал адрес и сам задал вопрос:

— Так что я там, по-вашему, сделал?

— Ладно, ничего. Пушка у тебя есть?

— Откуда? Слушай, я, как вышел, завязал начисто.

— Правда? А три дозы героина?

— Прямо не знаю, где ты наслушался такой туфты. Кто-то тебе лапши навешал.

— Как бы не так. Одевайся!

— С чего вдруг? Я башли заплатил за пользование этой дырой.

— Ты ей уже достаточно попользовался. Одевайся!

— За что? Слушай, я же сказал, что завязал, как вышел. Какого черта?

— Мне спокойнее, чтобы ты побыл в участке, пока я разберусь с твоими приятелями. Есть возражения?

— Они подтвердят, что я всю ночь сидел с ними, будь спокоен. А эта туфта насчет трех доз, откуда ты взял, Господи. Я уж сколько лет к ширеву не прикасался.

— Оно и видно, — язвительно заметил Карелла. — Все эти шрамы у тебя на руках от бери-бери[34], наверное?

— Как? — растерялся Ордис.

— Одевайся!

Карелла проверил всех, кого назвал Ордис. Каждый из них готов был присягнуть, что Луис играл в покер с половины одиннадцатого вечера 23 июля до четырех утра 24 числа. Хозяйка, у которой Ордис снимал комнату, весьма неохотно, но подтвердила, что провела всю ночь 24 и утро 25 июля с Луисом. Так что у Ордиса было прочное алиби на то время, которое кто-то употребил на убийства Риардона и Фостера.

А когда приехал Буш, проверявший Флэннегена, детективы вернулись прямехонько туда, откуда начинали.

— У Флэннегена алиби пушкой не прошибешь, — сокрушенно доложил Буш.

Карелла только горестно вздохнул и пригласил Клинга на стакан пива. Потом поехал к Тедди.

Буш на чем свет стоит обругал жару и отправился домой к своей жене.