Охота на убийц. Как ведущий британский следователь раскрывает дела, в которых полиция бессильна

1. Начало

Я поступил на службу в полицию в 19, окончив школу. Это решение далось не особо сложно – до своего официального назначения я уже работал добровольным помощником, – но и простым его тоже назвать было нельзя. К тому же я получил предложение отправиться в Новую Зеландию играть в местной полупрофессиональной регбийной команде. Я долго и упорно думал, и, хотя до сих пор с удовольствием смотрю регби по телевизору, чтобы расслабиться, или хожу на матчи своего сына, никогда не сожалел о сделанном выборе.

Я был тихим ребенком. Настолько тихим, что мои родители даже в какой-то момент забеспокоились и показали врачу, направившему меня к специалисту. Несколько лет я проходил логопедическое лечение – они думали, что я вообще не умею разговаривать. Я толком не разговаривал до шести лет и так и остался весьма застенчивым мальчиком. В моем личном деле – одном из документов, оставшихся после обучения в полицейской академии – было написано: «Необходимо чаще привлекать к общественной деятельности, очень тихий, пожалуй, самый тихий в группе». Работая в полиции и каждый день сталкиваясь с разными людьми, я стал куда менее замкнутым – не думаю, что кто-либо из тех, с кем мы знакомы сейчас, назвал бы меня тихим. Я всегда говорю начистоту, высказывая свои мысли относительно любого дела, так что рискну предположить, что большинство знающих меня людей назвали бы меня человеком решительным.

Почти 12 лет я проработал на полицию Суррея. Когда мне было уже под тридцать, меня сделали детективом, и, получив эту должность, я задумался: «Хочу ли я работать полицейским до конца своих дней или же следует взяться за что-то новое?» Работа полиции к тому времени сильно изменилась, если сравнивать с периодом начала моей карьеры: профилактике преступности стали уделять гораздо меньше времени и сил (а в наши дни это стало особенно острой проблемой). Любое расследование сопровождалось грудами бумаг, которые нужно было заполнять.

В середине своей карьеры (в 20 с небольшим) я стал сотрудником полиции по связям с семьей – главным связующим звеном между родными жертвы и старшим следователем. Будучи в этой должности, я нередко оказывался в весьма непростой ситуации. Прекрасно известно, что большинство преступлений совершают знакомые жертвы или даже члены ее семьи. Таким образом, я тайком проникал в семейное окружение, чтобы понять, есть ли у родных какие-либо конкретные сведения о совершенном преступлении, скрываемые от следователя.

Любой, кому приходится разгребать последствия совершенного преступления, усваивает главный урок: никогда нельзя забывать, что у обеих сторон – как у преступника, так и у жертвы – есть близкие, на которых произошедшее оказывает непосредственное влияние. За годы работы я имел дело со многими расследованиями убийств, и практически каждый раз сценарий был одним и тем же: об обеих семьях попросту забывали. Нам даже в голову не приходит, что последствия преступления ощущает на себе не только семья жертвы, но и родные преступника, которые могут даже не догадываться о его действиях. Когда преступника привлекают к ответственности, у него зачастую остаются мать с отцом, братья, сестры и даже дети, и полиция, как и общество в целом, запросто могут упустить это из виду. В одном деле, которым я недавно занимался, родители преступника узнали о выдвинутых их дочери обвинениях лишь из новостей по телевизору. Такого не должно происходить! Полицейские должны лично сообщать родным о подобных событиях.

Полиция Суррея застрелила в Доркинге мужчину, угрожавшего своей девушке, и было известно, что у него есть оружие. Меня приставили к полицейским из полиции Хэмпшира, расследовавшим стрельбу полиции Суррея (именно таким был порядок проведения расследований), чтобы присматривать за семьей жертвы. Это назначение далось мне особенно тяжело, поскольку я чрезвычайно сопереживал семье, увидев, как случившееся отразилось на детях. В этом деле мне не нужно было внедряться в семью, но я невольно начал задаваться вопросами об обстоятельствах произошедшего. Справедливо ли был убит их отец? Какие были приняты меры, чтобы предотвратить у его детей развитие ненависти к властям, относившихся к ним с презрением – потому что именно так им, должно быть, и казалось? Они не несли ответственности за действия отца, но люди со стороны вели себя так, будто дети были тоже причастны. Мне приходилось стараться изо всех сил, чтобы сохранять беспристрастность – оказывать поддержку, не вставая на их сторону.

Начав свою карьеру в полиции, я намеревался проработать в ней 30 лет, рассчитывая уйти со службы в 49 и жить на полицейскую пенсию. Реалии работы, однако, оказались отличными от ожиданий, и со временем я начал думать: «На самом деле, даже не знаю, смогу ли заниматься этим всю свою трудовую жизнь». К тому времени я был полицейским уже 12 лет и решил, что пора двигаться дальше.

Не думаю, что в этом плане я сильно отличаюсь от большинства людей. Давно минули те дни, когда люди выбирали себе профессию и оставались в ней до пенсии. В наше время люди часто меняют работу и сферу деятельности. Постепенно мы узнаем все больше о мире за пределами профессии, и должности, о существовании которых в начале своей работы мы даже не догадывались, открывают привлекательные перспективы. Я считаю, что мы сами творим свою судьбу, имея возможность выбрать подходящее для себя место и занять его. Жизнь – сложная штука, трудностей никому не избежать, и нужно быть к ним готовым. Кроме того, мы постоянно переосмысливаем самих себя: наши желания в 20 лет не будут совпадать с теми, которые появятся, когда мы станем старше. Я не считаю, что у человека меняются основные черты характера. Поступив на службу в полицию, я хотел помогать людям, и хоть теперь занимаюсь немного другой деятельностью, движущее мной желание никуда не делось.

Едва уйдя из полиции (я хотел учиться вести бизнес, наблюдая за работой бывшего английского игрока в регби Джереми Джениона), наткнулся в одном полицейском журнале на объявление: известная телестудия искала консультанта из полиции. Я связался с ними и выразил заинтересованность в работе, рассказал о нескольких своих появлениях на экране за годы работы в полиции – в новостях, роликах с призывом помочь в поиске пропавших людей и все в таком духе – и изложил свой опыт работы со СМИ (которого у меня почти не было), изрядно все приукрасив. Мне назначили встречу, и я несколько раз ходил в офис телестудии, прежде чем получил предложение стать консультантом для сериала под названием «Профилактика убийств» на пятом канале.

Я обрадовался подвернувшейся возможности, но помню, как, вернувшись домой, уселся за обеденный стол и подумал: «Что я делаю? Как я с этим справлюсь?» Впрочем, сомнения одолевали недолго, продлившись долю секунды. «Разумеется, у меня все получится, – заверил я себя. – От меня лишь требуется объяснить все, что знаю о процедурах работы полиции, людям, не владеющим этой информацией». Для меня это было обычным делом, поэтому на съемочной площадке удавалось легко все объяснять, и вскоре то, что поначалу пугало, начало приносить мне удовольствие.

Впоследствии я стал консультантом и для других криминальных телесериалов вроде «Воскрешая мертвых», «Тугая струна» и «Инспектор Линли расследует»[1]. В какой-то момент я, наверное, выступал консультантом по большинству криминальных сериалов, показываемых тогда по телевизору. Съемки стали для меня настоящим откровением: я наблюдал, как съемочная группа берет протоколы, которые служат полицейским непреложной истиной, и либо переделывает их, либо рвет на кусочки, создавая собственные версии. Я быстро понял необходимость объяснить им, что какие бы изменения не вносились, чрезвычайно важно, чтобы их версия выглядела правдоподобной: если сделать что-то слишком отличающимся от реальности, зрители сразу же это увидят.

Зачастую съемочная группа стремилась выйти за рамки, но я твердо стоял на своем. Наблюдая за вольным обращением с процедурами, составленными определенным образом по конкретным причинам, я призадумался и стал контактировать непосредственно со сценаристами до того, как они сдавали сценарии, и начинались съемки. «Прежде чем что-либо написать, поговорите со мной, – говорил я им. – Я смогу в общих чертах объяснить вам, как это сделала бы полиция».

Я считал, что сериал должен быть как можно более правдоподобным, и этого гораздо проще добиться в самом начале его создания, чем в середине или конце – сложно изменить сценарий, когда съемки уже начались. Сценаристы с радостью выслушивали мои соображения, в том числе и потому, что я значительно облегчал им работу.

Мне казалось, что зрителям будет интереснее смотреть что-то, соответствующее реальности, и радовался, когда удавалось способствовать правдоподобности показанного на экране. Я выступал консультантом для сериала «Воскрешая мертвых», в котором снимался Тревор Ив[2], на протяжении шести лет, и работать со съемочной группой было одно удовольствие. На каждом этапе производства сериала – от сценария до декораций и подбора актеров – уделялось феноменальное внимание деталям. Приятно, что в основу некоторых сюжетов сериала легли настоящие уголовные дела, с которыми мне довелось иметь дело. Я предлагал их сценаристам, которые потом, разумеется, слегка меняли детали.

Я по-прежнему с удовольствием смотрю криминальные сериалы, наблюдая, как используется опыт консультантов. Во многих сериалах вижу, как пересекаются реальный и вымышленный миры, и ближе к развязке реальные события и лежащие в основе сюжета факты сменяются художественным вымыслом для достижения драматического эффекта.

Криминальные сериалы, такие как «Расследователь», преследуют те же цели, что и передачи, которые я снимаю: создать продукт, который люди будут обсуждать. Разумеется, у каждого типа программ свои трудности. Сериалы хороши тем, что можно придумать концовку. В реальности, однако, развязка бывает не всегда. Становится еще сложнее, когда рассказываешь о случае, расследование которого продолжается в настоящее время – в чем, собственно, и заключается принцип создаваемых мной передач, – невозможно написать концовку прежде, чем она наступит. В этом-то и состоит основная трудность для меня и моей команды: сделать так, чтобы передача была увлекательной, захватывала внимание, но вместе с тем точно передавала реальные события. В сериале всегда есть начало, середина и конец, что позволяет добиться необходимого темпа. Каждую серию можно закончить так, чтобы зрителю захотелось посмотреть следующую. Как правило, съемочная группа знает, чем в конечном счете все завершится, в то время как я, начав съемки, не имею об этом ни малейшего понятия.

Порой это незнание попросту неизбежно, в противном случае не было бы и смысла проводить расследование. И я не всегда могу гарантировать, что непременно смогу узнать все наверняка и изобличить злодея, чтобы потом отправить его за решетку. Нам неизвестно, какую информацию удастся узнать, что она поведает о преступлении, а также чем в итоге закончится расследование – для телевизионного редактора звучит не особо многообещающе, но такова суть нашей работы.

Я начал тесно сотрудничать с новостными каналами Sky News и ITV News, помогая им главным образом освещать серьезные преступления и давая различные наводки. Чтобы иметь возможность это делать, я старательно обзаводился контактами в полицейских управлениях по всей стране, желавшими видеть на экране справедливое освещение своей работы. Они были заинтересованы рассказать широкой общественности о совершенных преступлениях, время от времени обращаясь с призывом к свидетелям дать показания и проследить за точностью описания происходящего в их регионе. Я всегда старался поговорить как можно с большим числом людей, чтобы всегда было к кому обратиться за необходимой информацией. Именно благодаря одному из таких контактов я узнал о занимательном деле, разворачивавшемся в Уэльсе в 2008 году.

В то время на канале ITV шел цикл передач под названием «Сегодня вечером», редактором которых был Майк Льюис. Я пришел к нему со словами:

– Я тут узнал об одной шокирующей истории, связанной со священником из Германии, который переписывается с одним ребенком в Уэльсе с целью его совращения. На самом деле от имени ребенка с ним общается полицейский под прикрытием. Думаю, нам нужно отправиться в Германию и встретиться с ним.

– Блестяще, – ответил Майк. – Отличная идея, то что надо.

Я решил не упускать возможность:

– Я хотел бы этим заняться.

Майк немного смутился.

– Ты не можешь, поскольку не представляешь наш канал. Я приставлю тебя к одному из журналистов.

Такое решение мне показалось разумным, и я согласился – что ж, хотя бы попытался.

Полиция охотно разрешила нам действовать – в Германии их доказательства не вызывали особого энтузиазма. Вместе со съемочной командой мы отправились устроить священнику очную ставку, но журналист, с которым должны были работать, еще не закончил предыдущее задание в другой стране. Он мог присоединиться к нам не раньше чем через два дня.

Сразу после прибытия в Германию мы с группой посетили отделение полиции, чтобы представиться и рассказать начальнику о священнике и о том, с кем на самом деле он переписывался в интернете. Мы объяснили, что хотим поговорить с этим парнем, причем не только по поводу его переписки – он сообщил полицейскому под прикрытием об имеющейся у него детской порнографии.

Начальник отделения внимательно нас выслушал, после чего вызвал одного из своих подчиненных. Он показал принесенные нами фотографии священника, и полицейский его узнал. Помню, мне это показалось многообещающим началом: он явно держит преступников на своем участке под контролем, если так быстро узнал одного из них. Начальник рассказал цель нашего визита, и полицейский пообещал заняться этим в течение недели. Я поспешил объяснить, что у нас на съемки всего один-два дня, после чего мы отправимся домой, поэтому нам нужно встретиться с ним уже на следующий день.

Оба немецких полицейских в ужасе вскинули руки: «О нет, у нас нет для этого нужных ресурсов. Мы не можем сделать это так быстро».

На следующий день немецкая полиция все-таки арестовала священника. Установив за ним слежку, мы видели, как полицейские прибыли, посадили его в машину и увезли, но потом отпустили домой под залог. Они обыскали его дом и изъяли компьютер, и, казалось, этим все закончилось. Затем случилось невероятное. Не успела полиция доставить священника домой, как он сел в свою машину, и мы поехали следом за ним в какую-то промышленную зону. Там он с кем-то встретился и, недолго поговорив, вернулся в машину и поехал в интернет-кафе.

Вместе со съемочной группой мы отправились за ним, помощник продюсера прошмыгнул в кафе и уселся за соседний компьютер, чтобы следить за священником. Он включил в своем кармане телефон, через который с нами переговаривался:

– Он с кем-то переписывается. Не знаю, с кем.

– Нам следует вмешаться, – сказал я продюсеру. – Нужно прямо сейчас войти и устроить ему очную ставку. Не знаю, с кем он сейчас общается – это может быть тот полицейский под прикрытием из Уэльса, но может быть и другой ребенок. С ним сегодня разговаривала полиция, но он все равно решил направиться прямиком сюда. Он в отчаянии, и, возможно, вот-вот как-нибудь навредит ребенку, которому мы не сможем помочь.

Журналист, с которым мы должны были работать, был все еще в пути из-за границы, поэтому продюсер соединил меня с Майком Льюисом в Лондоне.

– Марк, – сказал тот, – ты справишься с этим? Готов устроить ему очную ставку?

– Ну это просто, – ответил я, напомнив, чем занимался в полиции. – Вообще без проблем, я просто с ним поговорю.

Майк дал добро, и мы со съемочной группой зашли в интернет-кафе – мне предстояло впервые появиться на телевидении в программе-расследовании. Когда мы вошли внутрь, священник, как и следовало ожидать, был шокирован. На него были направлены камеры и лампы, и выглядел он, словно кролик на дороге в свете фар. Я поспешил переключить его внимание на себя, заговорив с ним напрямую и заявив, что знаю, с кем он переписывается, после чего объяснил, что это была никакая не девочка, а полицейский под прикрытием – его удивлению не было предела. В итоге он во всем признался, рассказал о половом влечении к детям определенного возраста и попытался объяснить свое поведение.

Будь я по-прежнему полицейским, подобная встреча закончилась бы его арестом. Я же был журналистом, да еще и зарубежным. Мне оставалось лишь призвать его обратиться к специалистам, чтобы они помогли ему с этим отклонением, и надеяться, что немецкая полиция будет за ним присматривать.

Мы проговорили с ним почти 30 минут. Я ожидал, что он убежит, лишь завидев нас, но иногда, когда прижимаешь людей к стенке подобным образом, они открываются и начинают говорить. Удивило другое: после окончания съемки он пошел к выходу из кафе, по дороге спросив у парня за стойкой: «Сколько с меня?»

«Странное дело, – подумал я. – Мы только что застали его врасплох, и теперь его будут показывать по телевизору по всему миру, а его волнует оплата проведенного за компьютером времени». Предыдущего получаса словно не было.

Это интервью послужило мне билетом на телевидение. Я появился перед камерами, и теперь меня уже нельзя было заменить журналистом, которому изначально планировалось поручить это дело. Я провел разговор и сделал всю последующую работу. После этого я стал появляться и в других передачах, начиная с новых выпусков цикла «Сегодня вечером». Самой важной для меня была передача об убийстве маленькой девочки Тии Шарп, совершенном Стюартом Хэйзелом (см. третью главу). Затем я работал над программой «Раскрытие», кульминацией которой стало изобличение Джимми Сэвила[3]. После этого я переключился на программу «Расследователь», выходившую на канале ITV в самый прайм-тайм – в девять вечера.

Я ушел из полиции ради свободного графика, но в итоге работаю больше, чем когда-либо. Тем не менее теперь у меня появилось больше возможностей выбирать, когда остаться дома. К счастью, моя жена, тоже служившая в полиции, относится с пониманием. У нас трое детей – две девочки и мальчик. Ни один из них не изъявил желания пойти по стопам родителей, хоть наш средний ребенок, который учится на инженера, и проявляет интерес к документальным криминальным телесериалам. Он смотрит все мои передачи, и мы обсуждаем некоторые из дел. Старший занимается проектированием зданий и сооружений, в то время как младший планирует изучать в университете основы спортивной реабилитации. Все мои дети уравновешенные, рассудительные и трудолюбивые – разумеется, благодаря их матери.

Им приходилось со многим мириться. Раньше я был полностью поглощен работой в полиции, в то время как теперь все более неопределенно. «Чем ты сейчас занимаешься, папа?» – спрашивали они меня. С учетом того, что большинство отцов уходили из дома в девять утра и возвращались в пять вечера – типичный рабочий график для офисной должности, – моя деятельность, вероятно, не совсем была им понятна. Я занимался много чем, зачастую с довольно плавающим графиком. То дни напролет бил баклуши дома, то на неделю уезжал за границу. Раз за разом я повторял им, что больше не работаю в полиции и не выполняю задание под прикрытием. Да, я веду расследование, но теперь не для полиции.

Я всегда много работал, и порой детям приходилось из-за этого несладко. Во время расследования смерти Тии Шарп в 2012 году я собирался сводить их в театр в свой выходной. Когда приехал в Лондон, зазвонил мой телефон, пришлось взять трубку. Пока я разговаривал, зазвонил другой телефон. Я попросил младшую дочь ответить, чтобы звонивший подождал на линии. Когда я закончил первый разговор и взял трубку другого телефона, продюсер с BBC, смеясь, рассказала, как моя дочка в строгой, но вежливой манере сообщила, что мы направляемся в театр, и не следует нас задерживать. Было приятно узнать, что моя дочь не хочет, чтобы я проводил вдали от семьи больше времени, чем полагается.

Как правило, я не обсуждаю с женой текущую работу. Могу упомянуть, что мне непросто с кем-то общаться или что работаю над каким-то сложным делом, в котором есть совершенно ужасные детали, но она никогда не расспрашивает меня первой. Ей известно, с чем связана моя работа, равно как и то, что я не могу делиться всеми подробностями.

Впрочем, все немыслимые ужасы, с которыми сталкиваюсь, редко когда оказываются для меня в новинку – работая в полиции, я навидался всякого. Всего, что только может быть связано со смертью и убийством: мертвые дети, застреленные и зарезанные люди, со свисающими мозгами… Я присутствовал на вскрытии младенцев, общался с людьми, пережившими самое невероятное насилие.

Я стараюсь не позволять этой стороне работы вмешиваться в мою семейную жизнь. Полностью разделить эти два мира между собой невозможно, но нельзя позволять границам размываться. Чрезвычайно важно удерживать их по разные стороны друг от друга. Я усердно тружусь над этим, что дает свои результаты: у меня нет никаких проблем со сном. Я всегда крепко спал, и мне не доводилось лежать в темноте часами напролет с открытыми глазами, перебирая тревожные мысли. Мои тело и разум словно понимают, что мне нужен отдых, поэтому я просто отключаюсь, и они не пытаются мне помешать.

Когда я сменил профессию, появилась возможность проводить больше времени с семьей. По средам я стараюсь брать выходной, особенно во время регбийного сезона, и если у сына матч на местном стадионе, обычно не пропускаю его. Если он не играет либо межсезонье, как правило, есть чем заняться дома, или же я отправляюсь в спортзал заниматься на беговой дорожке, чтобы освободить разум.

Работая на полную ставку в полиции, с этой же целью по утрам в субботу катался на машине. Делаю это и по сей день, пусть и не так часто. Раньше у меня был отличный старый «Порше», теперь езжу на мотоцикле. Когда в течение часа-двух приходится концентрировать внимание на дороге, это помогает избавиться от ненужных мыслей. Меня это расслабляет. Я вынужден сосредоточиться на настоящем моменте, поставив на паузу бесконечное обдумывание текущих дел, зацепок и улик. Если я не за рулем, иду в сад – копаю, пропалываю, рву сорняки, подрезаю ветки и ни о чем не думаю.

Дома я обычно много не читаю – мне проще слушать аудиокниги в машине, когда я за рулем. В детстве мне диагностировали серьезную дислексию[4], но вы вряд ли бы поняли это по моим программам и расследованиям. Я обзавелся всей необходимой поддержкой, которая помогает справляться с этой проблемой.

Так, например, мой отец регулярно перечитывает и проверяет все, что я пишу. Без него я не смог бы получить степень магистра по криминологии, которой особенно горжусь, особенно если учесть, что ушел из школы, толком не сдав экзамены. Кроме того, у меня есть постоянный помощник – она печатает нужные документы под диктовку. Благодаря ей пишу статьи для газет.

Я много трудился, чтобы преодолеть связанные с дислексией трудности, и обожаю, когда меня приглашают в школы, колледжи и университеты выступать перед учащимися. Мой путь от человека, считавшего своим призванием спорт или работу в полиции, к тому, кем я стал теперь, был весьма интересным. Я стараюсь, чтобы мои речи вдохновляли, и говорю аудитории (а также всем, кому это может быть интересно), что если они сталкиваются в жизни с какими-то препятствиями вроде моего, нужно задуматься, как с этим справиться и научиться жить. Свои трудности я преодолел, начав пользоваться программами для записи под диктовку, наняв специального помощника, печатающего за меня тексты, и доверяя проверку написанного близкому человеку. В этом плане мне невероятно повезло. Кроме того, я испытываю бесконечную благодарность, и непременно сообщаю об этом аудитории, объясняя, что необходим решительный настрой выполнить поставленные задачи – это помогает преодолеть любые сложности.

Что же лежит в основе моей решительности? Что движет мной? Из-за чего я изначально хотел работать в полиции, а затем продолжил заниматься расследованиями, разбираясь с последствиями худших проявлений человечества? Ответ прост – я задаюсь вопросами: «Что я могу сделать, чтобы это исправить?», «Могу ли я это исправить?», «Могу ли сделать что-то полезное?», «Могу ли получить ответы для родственников, которых коснулось случившееся?» Предлагаю им переложить свое горе на мои плечи – я неплохо умею с этим справляться, да и привык. Ответственность позволяет мне сосредоточиться, дает мотивацию, помогая лично контактировать с некоторыми по-настоящему ужасными людьми.

Проблема в том, что эти люди никогда не проявляют свою гнусную натуру на публике. Они ходят среди нас, зачастую скрывая свое истинное лицо, но я на них не зацикливаюсь, не думаю о том, что они сотворили. Как только они оказываются за решеткой, я о них забываю. У меня есть более важные дела.

Все те ужасы, которые мне приходится лицезреть, тоже надолго не задерживаются в моей голове. Я вспоминаю о них, когда возникает необходимость – если задаю кому-то вопросы либо нужно о чем-то рассказать, – и очень важно, чтобы кто-то внимательно изучил все имеющиеся доказательства, какими бы чудовищными они по своей природе ни были.

Одним из примеров таких доказательств служат отвратительные видеозаписи, сделанные преступниками. Несколько лет назад велось расследование чудовищного дела, связанного с двумя мужчинами в Испании, которые работали в палате для новорожденных и насиловали детей на камеру. Я лично этим делом не занимался, но человек, просматривавший записи, заметил на заднем плане какой-то билетик. Оказалось, что это был билет парижского метро, и в ходе тщательной работы удалось установить, на какой именно станции и в какой день был воспользовавшийся им человек. На другом кадре все той же записи был парень, на футболке которого был весьма необычный принт – его удалось связать с автомастерской, расположенной на той самой станции метро. Выяснилось, что один из сотрудников автомастерской был партнером человека, совершавшего изнасилования, благодаря чему Интерполу удалось произвести аресты.

Люди, которым по работе приходится просматривать эти чудовищные материалы, знают не понаслышке, насколько это ужасно. Кроме того, их учат анализировать весь кадр – каждую деталь на заднем плане – в поисках зацепок и подсказок, где именно были сделаны снимки или видеозаписи. Это делается не только с целью поимки злоумышленника, но и чтобы опознать ребенка и защитить его.

Каждый справляется с эмоциональным потрясением после просмотра чего-то ужасного по-своему. Ближе к концу моей работы в полиции был выпущен официальный протокол, согласно которому полицейским, участвующим в расследовании убийства, в обязательном порядке следовало посетить сеанс психотерапевта, прежде чем получить разрешение перейти к следующему делу. Для нас это было по большей части лишь поводом пропустить полдня на работе и попить чай с печеньем. От этого было мало пользы, когда я работал над тремя-четырьмя расследованиями убийств одновременно – каждый раз мне нужно было прийти и отсидеть положенное время на сеансе, прежде чем приступить к очередному делу.

В наши дни разговорная психотерапия – стандартная практика в большинстве сфер деятельности, работники которых получают психологические травмы. Даже сейчас, когда я работаю не в полиции, а журналистом-расследователем. Во время работы над документальным фильмом о Джимми Сэвиле для ITV нам всем предложили сходить к психотерапевту. Я отказался, но знаю, что некоторые члены съемочной группы предложение приняли, что не особо удивительно, поскольку они впервые столкнулись с чем-то подобным. У меня никогда не было потребности обсуждать что-либо с психотерапевтом. Не потому, что считаю себя непоколебимым, просто пока не видел в этом необходимости. Возможно, в будущем мне это еще понадобится. В настоящий момент злость и отвращение – естественная для человека реакция на подобные вещи – служат моей движущей силой, и я не хочу этого терять.