Охота на ведьму

ЧАСТЬ II

Торой проснулся от острого, прямо-таки безысходного ощущения надвигающейся опасности. Волшебник рывком сел на провалившейся тахте и со сна даже не сразу смог сообразить, где находится. Слабо мерцающий болотный огонёк, сотворённый Люцией, ещё висел над входной дверью и по-прежнему озарял комнату неуверенным сиянием. Постепенно маг восстановил в памяти события минувшей ночи и судорожно вздохнул, прислушиваясь к тишине.

Чего, спрашивается, запаниковал? Рассвет, вон, только-только зарождается, значит, спать пришлось не больше пары часов. Маг закрыл глаза, призывая себя к спокойствию, и постарался унять бешено скачущее сердце. Какое-то время он сидел на краешке скрипучей тахты, медленно вдыхая и выдыхая стылый воздух. Очень скоро это возымело свой результат — кровь перестала стучать в висках, да и панический зуд в кончиках пальцев тоже унялся.

Кое-как успокоившись, Торой, наконец, посмотрел на девушку и ребёнка, что скорчились под тоненьким покрывальцем. Маг снисходительно усмехнулся, глядя на эту умильную картину — надо же — никакого ощущения опасности! Ну, ладно, ребёнок, а ведьма-то, ведьма? Неужели не чувствует своим острым колдовским чутьём приближающейся угрозы? Чародей подошёл к спящим и набросил на них тощее покрывало, под которым недавно спал сам. Люция поморщилась, ощутив движение холодного воздуха, однако не проснулась. Проходя мимо окна, Торой бросил короткий взгляд на улицу и окаменел. Вид за обледенелыми стёклами заставил судорожно сглотнуть…

Насколько хватало глаз, взору открывался спящий в лиловых сумерках пустынный Мирар. Улицы, крыши домов, деревья и кустарники с почерневшей листвой покрывали пышные сугробы, а снег всё продолжал, медленно кружа, сыпаться с неба. Колдовство словно и не собиралось ослабевать…

Решив больше не мешкать, волшебник направился прочь из комнаты. Однако на лестнице царила такая кромешная тьма, что ему волей-неволей пришлось вернуться обратно в покойчик. Не бродить же на ощупь… Беглый осмотр комода показал, что ни свечей, ни масляной лампы в комнатушке припасено не было. Между тем, времени на длительные поиски не оставалось.

И тут Торой вспомнил про болотного светляка Люции, который безмятежно мерцал над головой хозяйки. Присмотревшись к колдовскому огоньку, маг вытянул руку и осторожно (постороннее волшебство — штука хрупкая) открытой ладонью попытался подвинуть мерцающий сгусток чужой Силы к выходу. Точно также он в детстве ловил снежинки — аккуратно, почти нежно, чтобы из тысяч и тысяч падающих с неба кружевных звёздочек поймать самую крупную и красивую. Однако огонёк Люции оказался гораздо строптивее какой-то там бесчувственной снежинки. Быстро распознав чужака, он ловко ускользнул из-под его руки и вернулся на прежнее место.

— Ах ты, сволочь своенравная! — тихо и оттого ещё более зло выругался волшебник.

Светляк вспыхнул чуть ярче и взмыл к самому потолку. Торой даже хмыкнул. Чужая Сила — материя строптивая, но, конечно, не наделенная разумом. Просто огонёк чувствует постороннее присутствие и не хочет ему подчиняться. По той же причине светляк так пугливо отзывается и на всплеск чужих чувств. Маг вздохнул, подошёл к кровати, на которой спали ведьма и мальчик и, почти не касаясь Люции, провёл рукой по её волосам (понятное дело, где ещё, как не в голове держат ведьмы своё странное Знание и разные колдовские хитрости). После этого чародей снова вернулся к строптивому огоньку. Очередной лёгкий взмах ладони, и светляк, почувствовав Силу хозяйки, покорно подчинился обману и поплыл следом за Тороем.

Волшебник покинул комнату, стараясь не обращать внимания на мистическое болотное свечение за спиной. Что ни говори, а огонёк Люции создавал жутковатое настроение — причудливые тени возникали, словно из ниоткуда и скользили по стене следом за низложенным магом. То ли это танцевали в мерцании болотного сияния сполохи ведьминой Силы, то ли отблески самого огонька. Торой даже зауважал свою новую знакомую — при этаком-то свете, да по ночам вершить тайные колдовские делишки! Тут нужны крепкие нервы. Размышляя о бесстрашии Люции, волшебник спустился по скрипящей лестнице вниз. Следовало отыскать что-нибудь из одежды и быстрее будить спутников. Пока преследователи не взяли след, нужно уйти как можно дальше, предоставив вьюге право заметать путь отступления.

Маг ещё вскользь отметил про себя, что вчерашнее варево, приготовленное ведьмой, оказалось намного действеннее (и приятнее на вкус), чем то воняющее дохлыми кошками питьё, которым лечил своего ученика Золдан. Волшебник чувствовал себя просто великолепно — ни вялости, ни слабости.

В питейном зале со вчерашнего вечера ничего не изменилось. В сиреневых сумерках, чуть подсвеченных мерцанием болотного огонька, было видно, что гном, уснувший накануне за столом, почти посинел от холода. Да и необъятная хозяйка таверны, похрапывающая за барной стойкой, выглядела не лучше. Маг зябко повёл плечами, разгоняя холод. Одежда и ещё раз одежда. Троим беглецам нужно тёплое платье, чтобы не окоченеть в пути.

Поразмыслив, чародей решил, что вход в хозяйские комнаты традиционно должен находиться под лестницей. Так оно и оказалось. Приземистая дубовая створка притулилась аккурат между старым сундуком и деревянной кадкой. Дверь оказалась не заперта, и Торой беспрепятственно проник внутрь.

Немудрёная обстановка комнатушки весьма красноречиво свидетельствовала о своём назначении. Тут Клотильда подсчитывала доходы и расходы, приносимые её заведением. У окна возвышалось исполинских размеров бюро — в неверном сиянии зелёного светляка оно казалось сказочным чудовищем, готовым в любой момент ринуться на непрошеного посетителя. На подоконнике громоздились книги и гроссбухи. Ну и дополняли обстановку несколько стульев да старый шкаф, в приоткрытую и заметно обвисшую на петлях дверцу которого маг разглядел большие пузатые бутылки с мутным пойлом — контрабанда, стало быть. В тени шкафа виднелась ещё одна дверь — в хозяйские покои.

Маг пересёк кабинет и попытался было проникнуть в святая святых. Однако массивная дверь оказалась надёжно заперта и даже не шелохнулась, когда Торой попытался толкнуть её плечом.

Поразмыслив несколько мгновений, волшебник решил обыскать бюро и, чувствуя себя последним вором, принялся обшаривать выдвижные ящики. В одном из них, под кипой расписок, волшебник нашёл связку разномастных ключей.

Над головой мага встревожено мигнул огонёк Люции, видимо, в очередной раз потерял пульсации хозяйки и забеспокоился. Торой как раз шагнул прочь от бюро и полой хитона случайно задел приоткрытую дверцу шкафа. Старые петли жалобно и тонко скрипнули. Резкий звук, похожий на обиженное всхлипывание, в звенящей тишине показался оглушительным. Огонёк трусливо вздрогнул. Ну, весь в хозяйку, малявка.

— Без паники, — не оборачиваясь, бросил ему волшебник, и снова провёл в воздухе ладонью, которая ещё хранила след ведьминой Силы. Светляк опять мигнул, но всё-таки на время успокоился и даже начал светить немного ярче, впрочем, последнее было, скорее всего, лишь игрой воображения.

Чародей прихватил ключи и шагнул к закрытой двери.

— Свети пониже, ничего не видно. — Попросил он трусливого светляка.

Конечно, огонёк не среагировал на просьбу чужака, да, собственно, чужак на обратное и не надеялся.

Подобрать нужный ключ даже в потёмках оказалось делом пустяковым. Едва слышно щёлкнул механизм, и дверь гостеприимно открылась. Н-да, судя по роскошной обстановке гостиной Клотильда даже приблизительно не знала, что такое нужда. Маг хмыкнул и поспешил вперёд, безжалостно топча шикарные ковры тонкой эльфийской работы. Торой без стеснения заглядывал во все встречающиеся по пути комнаты, и очень скоро нашёл то, что искал — спальню с огромным гардеробом.

Волшебник бесцеремонно распахнул створки вместительного шкафа и замер. На него пахнуло сладким ароматом чистого накрахмаленного белья и оницы — цветка, который по общепризнанному мнению хозяек, избавлял содержимое платяных шкафов от характерного запаха слежавшейся ткани — давно забытый горьковатый запах, вызвавший целую бурю воспоминаний. Маг застыл, вдыхая витающий в ледяном воздухе аромат. На долю мгновенья перед его глазами как будто даже промелькнул рыжий локон, а потом всё исчезло. Запах сушёных цветов, смешанный с запахом чистых простыней, словно перестал существовать. Торой раздражённо дёрнул плечом и едва не по пояс погрузился в недра огромного шкафа.

На самой нижней полке маг обнаружил то, что, собственно, не сильно надеялся найти — стопку мужских вещей. На счастье ночного вора, хозяйка таверны оказалась дамой сентиментальной и трепетно хранила одежду почившего супруга. Длинную шерстяную тунику Торой выудил первой, радуясь про себя, что отошедший в мир Скорби супруг трактирщицы был не из субтильных. Ну, а то, что вышеозначенный супруг был почти одного с Тороем роста — и вовсе казалось мистическим совпадением. Собственно, субтильный мужичонка с такой дородной нимфой просто бы не совладал. Поймав себя на столь крамольной мысли, чародей хмыкнул и продолжил копошиться в вещах. Извлёк на свет несколько поношенных, но безупречно чистых суконных рубах, широкий пояс, пару тёплых плащей и ещё что-то по мелочи.

Поёживаясь от холода, волшебник торопливо переоделся в тёплые вещи, которые на деле оказались хрустящими и совершенно ледяными, после чего, ёжась и зябко подрагивая, поспешно сложил бесполезный теперь хитон и заботливо завернул в плотные складки одеяния Книгу.

От мимолётного прикосновения к фолианту Рогона кончики пальцев на мгновенье онемели. Лёгкое покалывание царапнуло ладони, пробежало по рукам, поднимая дыбом короткие волоски, вскарабкалось на плечи и скользнуло прямо в сердце. Последнее панически ёкнуло и забилось быстрее. Мага в очередной раз передёрнуло от холода. Кровь бешено пульсировала в висках, а потом покалывание замерло там же, где и началось — на кончиках пальцев. Пробормотав цветистое проклятие на голову того, кто привлёк в Мирар студёную зиму, волшебник торопливо ослабил шнуровку на жёстком воротничке сорочки.

Из всей найденной одежды Торой выбрал два плотных широких плаща и тёплую юбку для Люции. Захватив все свои находки, а заодно и пуховое одеяло с огромного клотильдиного ложа, маг поспешил прочь. То-то хозяйка удивится диковинному воровству, когда очнётся от колдовского сна.

Покои трактирщицы «воришка» покидал бегом, чтобы хоть как-то согреться и наверстать упущенное время. В зале таверны волшебник ненадолго задержался у стойки, где спала, медленно коченея, владелица «Перевёрнутой подковы», и набросил на похрапывающую даму одеяло, взятое с её же собственного ложа. Чародей очень надеялся, что эта слабая мера спасёт необъятную трактирщицу от опасности замёрзнуть во сне. В результате, укрытая хозяйка таверны стала похожа на бесформенный стог сена, который кому-то вздумалось свалить прямо возле стойки.

Плохо знающие Тороя, приняли бы его действия за благотворительность. Остальные, впрочем, тоже. На самом же деле подобная чуткость волшебника была продиктована не более чем элементарной предосторожностью. Раз зеркало, которое украли кхалаи, принадлежало хозяйке «Перевёрнутой подковы», значит, очнувшись ото сна, трактирщица сможет хоть что-то о нём рассказать, ну, хотя бы, как оно к ней вообще попало. Где гарантия, что Торою не придётся вернуться в таверну за объяснениями? А раз так, то пусть уж к тому времени Клотильда всё-таки будет жива и не являет собой звенящую от холода глыбу льда.

Закончив укутывать трактирщицу, Торой поднялся наверх — пора будить ведьму и покидать город. Пока же Люция будет возиться с ребёнком, маг побывает на конюшне и выяснит — спят ли лошади в стойле. Скорее всего, именно так оно и окажется, но он до последнего уповал на удачу, очень уж не улыбалась волшебнику перспектива пробираться по глубоким сугробам пешком, таща на закорках Илана.

Однако прежде чем будить ведьму, надо было закончить ещё одно дело, о котором Люции вовсе не следовало знать. А уж, ради этого дела Торой мог поступиться даже ценными мгновениями… Ворох одежды, удерживаемый под мышкой, маг бросил прямо на пол и только Книгу Рогона предусмотрительно перепрятал во внутренний карман просторного плаща.

После этого волшебник поспешно проследовал в комнату, которую ещё несколько дней назад снял у Клотильды, ни сном, ни духом не догадываясь о грядущих событиях.

В номере было прибрано, видимо, новый постоялец так и не успел въехать. Маг, не снимая обуви, встал на заправленную стареньким покрывалом кровать, легко подпрыгнул и зацепился руками за широкую потолочную балку. Подтянулся одним сильным движением и сразу же увидел то, за чем пришёл.

Нож находился там, где и был оставлен несколько дней назад. Люция при всей своей хитрости не смогла найти это небольшое уродливое оружие — тайник в своей безыскусности оказался крайне надёжным. Там, где две широкие потолочные балки соединяла металлическая скоба, древесина рассохлась, образовав глубокую трещину. В эту-то трещину и уместился старинный нож в потёртых ножнах.

Торой спрятал невзрачное оружие за голенище сапога и подумал, что, если и была в его жизни бестолковая афера, принесшая наименьший результат, так это та самая сделка, заключённая два года назад со старым хитрым магом. Как напоминание о давней махинации остался уродливый нож, которому чародей пока не нашёл применения, да припрятанный в кладовых памяти горьковатый, почти осязаемый запах оницы…

Одним словом, когда волшебник вышел из номера обратно в мрачный коридор, то твёрдо решил, что не станет сейчас размышлять ни о старинном ноже, ни о белых цветах оницы, ни о рыжем локоне. Но разве можно не думать о том, о чём старательно сам себе запрещаешь?

— Волшебник, я знаю, ты можешь помочь… — дрогнувшим голосом шептал мужчина с молодым лицом и невыразимо древними глазами, — так помоги!

И эльф перегнулся через грубо сколоченный стол, стараясь приблизиться к собеседнику и заглянуть ему в глаза.

Торой сидел в уголке, возле стены. Лицо его терялось в тени, и на свету оставались только руки, то так, то эдак поворачивающие деревянную кружку с элем.

Маг сидел и думал о том, как похож зал этой портовой таверны, расположившейся у старого мола, на залы десятков, если не сотен, иных заведений в которых ему приходилось жить последние годы. Вот разве что столики здесь были как нельзя более удачно отгорожены друг от друга скамьями с высокими спинками. Благодаря этому посетители (а они, как вы понимаете, в портовых забегаловках самые разношёрстные) могли спокойно вести разговоры на самые туманные темы. Поэтому-то таверна под названием «Сирена» не пользовалась хорошей репутацией — о чём может договариваться сомнительная публика в такой располагающей ко всякого рода тёмным делишкам обстановке? Собственно, именно по этой же причине, в «Сирене» всегда было многолюдно.

И, именно тут, в прокуренном и пропахшем морской солью питейном зале, частенько можно было увидеть, как купцы, провозящие контрабандный товар, вполголоса торгуются с покупателями или как закутанный до самых глаз в бесформенный плащ посетитель о чём-то шепчется с дюжим матросом (рожа последнего, как правило, бандитская). Но происходящее рядом мало интересовало Тороя. Он сидел над кружкой эльфийского эля и безразлично смотрел, как догорает, истекая воском, свеча. Кстати, вместо подсвечников хозяин таверны наловчился применять бутылки из-под рома.

— Волшебник… — опасливо оглядываясь по сторонам, снова зашептал эльф. — У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Низложенный маг с интересом посмотрел в древние, словно бушующий за стенами «Сирены» океан, глаза. На какой-то миг ему показалось, будто в них мелькнуло нечто вроде мольбы. Впрочем, это было лишь игрой воображения, усугублённой пляской теней. Потому-то Торой вновь безразлично пожал плечом.

Йонех нервно хрустнул суставами тонких пальцев, суетливо покрутил широкое серебряное кольцо, украшающее мизинец, и продолжил:

— Много лет назад брат передал мне старинную реликвию. Он вручил её со словами: «Когда само существование нашего рода окажется под угрозой — отдай эту вещь тому, кто сможет всё исправить». И вот, время пришло, хотя я всей душой надеялся не дожить до этого скорбного дня.

Торой в очередной раз поразился цветистости оборотов. Ну, надо же, род Йонеха, того и гляди, замкнётся на одном единственном наследнике — лефийце, а старейшина тем временем рассыпается в витиеватых сожалениях, расписывая своё бедственное положение. Всё-таки эти эльфы — странный народ.

Волшебник неопределённо повёл бровями:

— Йонех, давай без пафоса. И не пытайся меня разжалобить. Вдруг твоя реликвия и дилерма ломаного не стоит.

Эльф, уязвлённый в самое сердце, поджал губы, но, тем не менее, сказал:

— Это Рунический нож. И ценность его нельзя исчислить деньгами.

Торю стоило немалых усилий сохранить невозмутимость, однако он выстоял. Эльф, внимательно вглядывающийся в размытое потёмками лицо собеседника, кажется, даже удивился подобному хладнокровию. Во всяком случае, уважения в его взгляде прибавилось.

А молодой маг, по-прежнему невозмутимый, отхлебнул эля, посмотрел на тлеющую в бутылке свечу, пожевал губами и, наконец, спросил:

— Откуда же у твоего брата взялась этакая вещица?

Йонех тонко улыбнулся:

— Прости, волшебник, но это не твоё дело.

— Очень ошибаешься, — холодно заверил его Торой, — как раз моё. Совершенно не хочу получить бестолковую железку под видом древнейшей реликвии.

Теперь эльф открыто усмехнулся:

— Никому не веришь?

— Никому.

Остроухий проситель с пониманием кивнул, и две тонкие косички у его висков качнулись в такт движению:

— А моей клятве бессмертного поверишь? — спросил он.

Торой задумался лишь на мгновение:

— Клятве эльфа, пожалуй, поверю.

— Тогда клянусь тебе перед лицом Вечности, что нож, какой будет отдан тебе в уплату за проведение обряда над моим потомком, и есть настоящий Рунический нож, на который я, после исполнения таинства, не стану притязать.

Низложенный чародей поразмыслил, прикидывая, мог ли эльф произнести клятву таким образом, чтобы она получила ещё какое-то значение. И лишь решив, что подвоха нет, маг согласно кивнул:

— По рукам.

Как водится, у бессмертного народа есть свои горести, отличные от человеческих. Вот и Йонеха не миновала страшная эльфийская беда, исправить которую по силам только очень сильному (и далеко не белому) чародею.

Именно поэтому древний маг так долго и много рассказывал Торою об эльфийской истории и генеалогии. Низложенный волшебник, хотя и не вынес из лекции ничего нового, но собеседника слушал внимательно — помалкивал да потягивал эль, вдыхая терпкий запах моря, пропитавший здешние стены.

Йонех вдохновенно, даже с некоторой патетикой, рассказывал о том, каким важным для эльфов является сам факт продолжения рода. (В этот момент пятеро матросов за соседним столом разразились громогласным хохотом. Остроухий маг поморщился, но речь продолжил так же гладко и даже не запнулся.)

Как правило, все эльфы волшебники — кто-то сильнее, кто-то слабее. Но ни один эльфийский старейшина не может спокойно жить, не подготовив себе достойного преемника — наследника, превосходящего его в Силе. Если таковой не появляется в течение нескольких поколений, это означает только одно — род угасает, то есть медленно готовится исчезнуть, поскольку меркнущие способности к волшебству означают постепенное вырождение. А раз так, то вся бессмертная династия, какой бы она древней ни была, постепенно утрачивает свою влиятельность на политической и магической аренах.

И вот Йонех, уважаемый эльф и известный маг, уже несколько столетий тщетно ждёт появления на свет преемника — многочисленные дети, внуки и правнуки (а также ещё много раз прапра) с каждым поколением рождаются один слабосильнее другого.

Конечно, Йонех оказался в сложнейшей ситуации — враги ликуют, недоброжелатели злорадствуют, друзья сопереживают, родственники паникуют, понимая, что ещё несколько столетий и их прославленная фамилия сгинет из магических кругов во веки веков. Между тем, у одного из многих праправнуков Йонеха (уже, кстати, совершенно не владеющего Древней магией) в результате мезальянса с человеческой девушкой родился сынишка — лефиец. Мать умерла в родах, а незаконнорожденный отпрыск остался на руках у похотливого остроухого папаши. Как всегда бывает в таких ситуациях, ребёночек наследует от бессмертного родителя что-то одно — либо вышеозначенную остроухую внешность, либо бессмертие. Так получилось и в этом случае — мальчик родился точной копией отца.

Но вот что интересно — у новорожденного, появившегося на свет в лачуге старой деревенской повитухи, проявились выдающиеся способности к магии. От ребёнка исходили столь сильные пульсации Силы, что папаша, до сей поры умалчивавший интрижку, бросился к прародителю. Старый интриган Йонех быстро сообразил, что способности к магии ребёнку достались никак не по отцовской линии (от папаши на долю дитяти пришлись, как в таких случаях говорят сами эльфы, «одни только уши»).

Итак, было принято решение выдать до поры, до времени ушастое чадо за эльфа. Для этого Йонех заставил своего прапраправнука и его жену усыновить плод порочной страсти. Было разыграно настоящее представление с сокрытием беременности, дабы никто не заподозрил обмана (благо прапрапра и его благоверная жили, почитай, на самых задворках Фариджо в собственном имении — тихо и обособленно). Короче, судьба явно улыбнулась старому эльфу, и его род вновь оказался в центре внимания эльфийской общественности, разом обретя прежнее влияние.

Но вот ведь незадача — на самом-то деле даровитый потомок был лефийцем — человеком, который унаследовал лишь внешность эльфа, но никак не бессмертие. А коли так, то обман обещал всплыть в самом скором времени.

Йонех признался Торою, что от отчаянья буквально рвал волосы на острых ушах (на этих словах низложенный маг усмехнулся, решив, что попытка старого эльфа пошутить недалека от истины, он точно рвал волосы, но не на ушах, а на месте, которое находится гораздо ниже). Лукавого старейшину буквально трясло при мысли о том, что фарс, который он столь красиво разыграл, может раскрыться. Для него — древнего волшебника — такой блеф мог закончиться весьма и весьма нелицеприятно. Раскройся обман, и позор на весь род падёт такой, что лучше — камень на шею и в болото. Вместе с наследниками.

Эльф, дай ему волю, говорил бы ещё долго и цветисто. Но Торой прервал красноречие собеседника резким рубящим взмахом ладони, мол, всё понял, заканчивай. Йонех смолк, а молодой маг некоторое время молчал, осмысливая ситуацию. Однако когда он задал свой вопрос, бессмертный разом помрачнел:

— Что ты хочешь от меня?

Старый интриган болезненно дёрнул бровью, посмотрел в тёмное окно, словно (а, может, действительно?) собираясь с духом, заглянул в свою кружку, из которой так и не пригубил эля, опять посмотрел в окно и тяжко вздохнул. Он, видимо, надеялся, что собеседник всё поймёт, а значит, не потребует объяснений. Собеседник, конечно, понял и именно поэтому хотел услышать просьбу. Устный договор — уже договор. Если же соглашение не озвучено, то никто не мешает потом от него отказаться, выдав всё за досужие домыслы. Эльф понял, наконец, что маг с тёмным прошлым и беспросветным будущим не отступится, а потому с натугой проговорил:

— Я хочу, чтобы ты подарил моему потомку Бессмертие.

Торой едко улыбнулся:

— Я низложен. Поэтому ничего, кроме соболезнований подарить не могу. Силёнок нет. Да и вообще, обряд может убить твоего лефийца. Ты не хуже меня знаешь, что чернокнижие чаще отнимает, чем даёт.

Йонех поморщился от излишней скептичности в голосе собеседника:

— Я знаю. И вся моя семья согласна на риск.

Торой уважительно вскинул брови. Сила их всех побери, вот ведь беспринципные волшебники, любому некроманту фору дадут! И своими шкурами рискуют, и жизнью младенца, и даже добрым древним именем.

— Для проведения обряда нужны тринадцать кровных родственников-эльфов, один «жертвенный», желательно из самых близких, и глава семьи, который будет объединять и направлять Силу на ребёнка.

Эльф, наконец-то, сделал большой глоток эля из уродливой глиняной кружки и кивнул. Торой заметил, что виски бессмертного лоснятся от пота.

— Что будет с «жертвенным»? — Йонех посмотрел магу в глаза.

Торой пожал плечами:

— Скорее всего, умрёт, но если и выживет, то станет смертным, а значит, у вас на глазах в считанные мгновенья почиет от старости и даже зубов на память не оставит. Кстати, — продолжил он невозмутимо, — скажи-ка, Йонех, почему ты пришёл ко мне?

Эльф усмехнулся, но, помня, что от решения Тороя зависит будущее его семьи, удержался и не стал ехидничать:

— Тому несколько причин. Первая — ты знаешь все детали обряда, поскольку долгое время изучал Чернокнижие. И вторая — ты состоял в Совете, а значит, я могу взять с тебя соответствующую клятву, что не станешь трепаться направо и налево о нашей сделке.

На этих словах молодой маг усмехнулся:

— Я низложен, это избавляет от многих клятв.

Йонех не остался в долгу и тоже скривил губы в подобии улыбки:

— У тебя есть наставник, поклянёшься его Силой. Если нарушишь обещание, сам знаешь, что Золдана низложат и выкинут за границы сопредельных королевств, а его учеников лишат права наставничества. В общем, я всецело на тебя полагаюсь. И отчего-то уверен в полной своей безопасности.

Торой согласно кивнул. В конце концов, от него требовалась ничтожная малость. Всё ведь сделают Йонех и его потомки.

Пока плакал ребёнок, у мага не было сил о чём-то думать. Пронзительные детские крики царапали сознание, мешая сосредоточиться. Новоиспечённому эльфу меняли пелёнки. Приёмная мать суетилась в центре огромной залы, где на полу в плетёной колыбельке лежал надежда и опора семейства Йонеха — трёхмесячный волшебник. Пока же он был, скорее, лишь маленьким устройством по производству грязных пелёнок. Рыжеволосая эльфийка сноровисто обтирала младенца, тихонько напевая. Собственно, малыша, который только что вобрал в себя чудовищный поток Силы тринадцати родственников, песнопения матери явно не успокаивали.

Сыновья Йонеха, совершенно обессиленные, сидели в креслах, расставленных вокруг колыбели, — лица у всех бледные, пальцы рук нервно подрагивают, длинные волосы слиплись от пота. Из всех участников некромансеровского таинства только низложенный Торой чувствовал себя превосходно. Он-то и посматривал на волшебников с еле скрываемой усмешкой. Поняли, мол, что такое чёрная магия? Теперь почти седмицу будете едва живы.

На низенькой оттоманке (которую эльфы по настоянию Тороя собственноручно приволокли из соседних комнат), откинув голову на спинку-валик, совершенно изнемогший, лежал «жертвенный». Живой, здоровый и даже, по-прежнему, бессмертный. Торой в очередной раз восхитился ловкости провёрнутой Йонехом интриги. Бессмертный продумал всё до мелочей. Собрал тринадцать сыновей для проведения обряда, а в качестве «жертвенного» использовал собственного внука, родившегося слабоумным лет триста назад. Как известно, на таких магия не действует. Проще говоря, внук Йонеха пропустил через себя Силу, которую под пристальным руководством Тороя, родственники вкачивали в маленького лефийца.

Тем временем, остроухая рыжеволосая красавица закончила пеленать вопящего на все лады малыша и унесла его прочь из залы. Воцарилась тишина. Кто-то из эльфов с облегчением вздохнул. Низложенный маг с сомнением посмотрел на еле живых бессмертных. Поняв, что от них сейчас не то что благодарности, а даже и простого мычания не добьёшься, он легко поднялся из кресла и направился в отведённые ему покои, решив, что вознаграждение за труд может прекрасно подождать до утра.

Один из сыновей Йонеха, кто именно, Торой так и не понял (все они были на одно лицо, аж оторопь брала) еле слышно произнёс:

— Спасибо, чернокнижник…

Торой обернулся, ничем не выдавая накатившей злости (а совсем недавно его — лишённого Силы — эти остроухие называли магом, но теперь, когда дело сделано, чего ж миндальничать):

— Вы сами это совершили. Не благодари меня. — И он покинул залу, оставив эльфов переваривать их непосредственную причастность к некромантии.

Аккуратно закрыв высокую дверь, Торой направился прямиком в свои покои. Длинные коридоры старинного замка навевали на мага тоску обилием арок и пестротой мозаичных полов. Всё здесь было ажурное и изящное — искрящиеся в свете факелов колонны из прозрачного с поволокой гномьего камня, резные карнизы под потолками, затейливые орнаменты на стенах. Последние особенно действовали на нервы своей эфемерностью — иногда по ним пробегала зыбкая рябь, после чего изображение таяло и причудливо меняло очертания. Окончательную нереальность происходящему придавали колеблющиеся в проёмах и арках лёгкие шёлковые занавеси.

Подобная вычурность всегда утомляла Тороя. Но окончательная досада обуяла мага, когда он по неосторожности запутался сапогом в одной из трепещущих занавесей. Рассвирепев неизвестно на что, волшебник содрал колышущиеся шелка на пол и совершенно разъярённый ворвался в свои покои.

Внутри обстановка была не менее пафосной — множество портьер, низкие диванчики, скамеечки для ног, цветы белой оницы в вазах и прочая отвлекающая внимание дрянь. Торой с тоской посмотрел на царящее кругом великолепие и рухнул на низенькую оттоманку, понимая, что несмотря на поздний час совершенно не хочет спать, а значит в ближайшее время просто умрёт от скуки.

Ну и наконец, хотя покои поражали изысканностью, маг прекрасно понимал, что обитатели роскошного замка относятся к нему не просто с презрением — с брезгливостью. И эта их гадливость была ему непонятна. В конце концов, чем четырнадцать эльфов, принявших участие в обряде черной магии, лучше, чем он — тот, кто помог им не отправиться в Мир Скорби от потери Сил? Погружённый в размышления, Торой не услышал, как открылась высокая дверь.

Взметнулись шелковые занавески на окнах, дрогнули портьеры, да сорвало сквозняком несколько лепестков со стоящих в вазе ониц. Маг обернулся, недоумевая, кто бы мог нарушить его уединение — эльфы еле живы, а слуг из замка отослали…

Она не вошла. Вплыла. Заплетённые в длинную косу волнистые волосы отливали медью, лёгкое платье бирюзового цвета туго обтягивало высокую грудь, во впадинке между ключицами, словно капелька пота, блестела изумрудная подвеска. Торой в удивлении привстал, забыв слова приветствия.

Эльфийка замерла в двух шагах и несколько мгновений довольно-таки беспардонно разглядывала низложенного волшебника. Поняв, что пауза затянулась, рыжеволосая красавица отвела взгляд.

Торой безмолвствовал и в ответ на бестактное вторжение тоже пристально разглядывал приёмную мать новоиспечённого маленького эльфа. Она же, по-прежнему молча, подплыла к балконным дверям, отбросила реющие на ветру шелка и затворила распахнутые створки. На какой-то миг гостья застыла возле окна, прислушиваясь. Маг смотрел на неё и от всей души надеялся, что ничем не выдаёт немого мальчишеского восторга. Торой впервые так близко видел эльфийку. Конечно, пару раз он сталкивался с остроухими красавицами в порту, раза два или три в Фариджо, но не более того. А потому, только теперь он понимал, отчего Золдан называл эльфиек «совершенством, воплощённым в материю». От подобной нечеловеческой красоты и впрямь захватывало дух.

Наконец, нежданная гостья обернулась и снова пытливо заглянула в глаза магу, надеясь, что он начнёт разговор первым. Однако Торой не собирался форсировать события.

Досадливо поджав губы, эльфийка подошла к волшебнику так близко, что он уловил её прерывистое дыхание. Гостья нервно поправила висящее на шее украшение и, наконец, мягким бархатным голосом, от которого по спине у мага побежали блаженные мурашки, произнесла не вопрос, а, скорее, утверждение:

— Ты знаешь, кто я.

Торой сложил руки на груди (зачем красавице эльфиечке видеть, как дрожат от восхищения пальцы низложенного волшебника) и кивнул.

Гостья выдержала паузу, в надежде, что мужчина хоть что-то добавит, но тот, как и прежде, молчал.

— Ты, наверное, не понимаешь, зачем я пришла… Я и сама не очень хорошо понимаю. Но только… хотя, наверное, зря… Да, напрасно… — она метнулась к дверям, но на полпути остановилась, не зная, как поступить.

Брови мага непроизвольно поползли вверх, намереваясь обосноваться аккурат на лбу. Торой силился осмыслить сумбурную речь бессмертной, но в битве логики и подозрений явно побеждали последние. Иными словами, волшебник решил, что перед ним женщина слегка тронувшаяся умом от счастья. Шутка ли, стать матерью этакого славного наследника.

Красавица, видимо, поняла ход его мыслей и всплеснула руками.

— Нет! Нет же!

Внезапно её лицо передёрнуло от обилия наплывших чувств, а в следующее мгновенье эти чувства выплеснулись наружу посредством рек беззвучных слёз. Эльфийка уткнулась в ладони и безутешно заплакала, скорчившись на оттоманке. Торой с подозрением смотрел на рыжий затылок. Не представление ли это? Вообще-то, эльфы крайне сдержанный народ, разрыдаться вот так — при постороннем, бормотать невнятицу, проявить слабость можно только из большого отчаянья или (если быть достаточно циничным) с целью обмана.

Торой принёс из туалетной комнаты полотенце и протянул его заходящейся в слезах остроухой красавице. Гостья оторвала одну ладонь от заплаканного опухшего лица, молниеносным движением выхватила Тороево подношение и уткнулась в чистую мягкую ткань.

Волшебник взирал на бессмертную с жалостью и сомнением одновременно. Если это не разыгранный концерт, тогда что? И если эти слёзы не ложь, то сколько раз этой красивой женщине приходилось плакать вот так — беззвучно и незаметно для остальных? Судя по всему часто, вон, даже всхлипывает еле слышно.

— Меня зовут Лита, — глухо пробормотала гостья сквозь полотенце.

Маг кивнул:

— Ты — счастливая мать трёхмесячного волшебника.

Эльфийка дёрнулась, словно от удара и веско подытожила, аккуратно складывая полотенце:

— Счастливая приёмная мать.

Торой пожал плечами. До таких деталей ему не было никакого дела. Волшебник забрал полотенце и небрежно бросил его на столик. Эльфийка проследила взглядом щепетильной эстетки за этим неаккуратным движением, а потом снова посмотрела на мужчину.

— Так с чем пожаловала, счастливая приёмная мать? — он сделал ударение на принципиальном для неё эпитете.

Лита поднялась на ноги, положила горячую ладонь на запястье собеседника и увлекла его вглубь комнат. Оказавшись, наконец, в самой отдалённой части покоев — спальне (здесь тоже благоухал букет ониц, будь они неладны), эльфийка закрыла двери и повернулась к магу:

— Прости за слёзы. Я очень зла и унижена. А самое главное, я лишь пешка в руках свёкра. Как, впрочем, и мой похотливый муженёк. Однако Йонех не учёл того, что доведённая до отчаянья женщина — опасный противник.

Волшебник кивнул. Всё ясно, сейчас в его рукав ляжет козырь. И, возможно, даже не один:

— Рассказывай. — Он сел на круглый, обтянутый бархатом пуфик и приготовился слушать.

Вообще, Торой не привык внимать женским откровениям. Последний раз он слушал подобные жалобы в далёком детстве. Тогда у юного мага ходила в подружках дочка золдановского повара — смешливая веснушчатая Тьяна. Эта егоза так славно умела веселиться и шкодить, что Торой не обращал внимания даже на то, что она была вредной и непочтительной девчонкой. Тьянка никогда не церемонилась со своим дружком-магиком, могла и толкнуть, и ущипнуть, и ножку подставить. Иными словами, вела себя как ровня, попирая авторитет Тороя, хотя тот неоднократно грозился превратить её в жабу.

Тьянка в ответ только заливисто смеялась и показывала ученику королевского чародея язык. Конечно, бывали дни, когда хохотушку Тьяну пороли до синяков (девчонка, знаете ли, была не промах спереть чего-нибудь у папаши на кухне). Тогда-то дочка повара приходила к Торою вся в слезах, потирала кровоподтёки на мягком месте и от души жаловалась на «батяню». И, хотя Тьянка никогда не просила о помощи, юный волшебник добровольно лечил магией рубцы, оставленные розгами. Так вот, Тьянка была единственной женщиной, откровения и жалобы которой Торою доводилось выслушивать.

Впрочем, это обстоятельство не смущало волшебника. Он давно усвоил, что в разговорах с женщинами главное — молчать, слушать и кивать в тот момент, когда они набирают в грудь воздуха для очередной тирады. Ведь разговор женщины с мужчиной — это, на самом деле, растянутый во времени монолог. Потому маг расположился поудобнее и с интересом воззрился на гостью.

Лита тем временем забралась с ногами на кровать, потеребила в руках рыжую косу и со вздохом (так похожим на вздох Тьянки, что у Тороя даже дрогнуло сердце) начала:

— Ты ведь знаешь, что браки в родовитых эльфийских семьях мало связаны с любовью? У нас вопросы супружества решают старейшины рода. Вот и меня выдали за Натааля, не спросив согласия. Ну да, ладно. — Эльфийка слабо махнула рукой. — И вот, недавно выяснилось, что муж изменял мне. Это так унизительно! Он променял честь семьи на любовь обычной человеческой женщины, которая и красавицей-то не была! И, конечно, настал день, когда эта история всплыла во всей своей неприглядной наготе и стала достоянием семьи. Но даже не это самое унизительное. Самое унизительное в том, что отныне я вынуждена воспитывать чужого ребёнка, выдавая его за родного. Любить, лелеять и знать, что этот мальчик — плод чужой любви. Моё унижение будет расти вместе с ним. В каждой черте его лица, в каждом жесте не будет ничего моего, а между тем я должна буду его любить. Любить ещё одного нелюбимого. Разыгрывать счастливую мать и жену. И всё это — целую вечность…

От последних слов бессмертной у Тороя даже мороз пробежал по коже. Да, в неприглядной ситуации оказалась эльфиечка. А ведь Йонех и впрямь просчитался — женщина опасный враг. А уж оскорблённая женщина — и того хуже. Глядя, как горят глаза Литы при одном упоминании мужа и свёкра, низложенный маг понял — такое не сыграешь. Сверкающий взгляд, пылающие щёки, вздёрнутые брови. Что ему только надо было, этому Натаалю? И впрямь, зачем налево пошёл? Но не это сейчас интересовало волшебника:

— А ко мне-то ты чего ради пришла? — спросил он у гостьи. — Мстить что ли хочешь?

Лита закусила губу и без обиняк выпалила:

— Да. Я расскажу кое-что про награду, которой тебя хотят осчастливить. Расскажу потому, что я — уязвлённая в самое сердце женщина, которая даже не может отстоять свою честь, не замарав чести собственной семьи. Я ударю Йонеха по самому больному месту — по тщеславию.

Маг поёрзал на пуфике и в очередной раз весь обратился в слух.

Когда рыжеволосая хозяйка дома закончила свой рассказ, за окнами начало светать, и в комнату скользнули первые солнечные лучи. Торой молчал, ошеломленный услышанным. Подобной мерзости он от эльфийского волшебника никак не ожидал. Конечно, легенду про Рунический нож маг знал с детства. То был один из любимых мифов не одного подрастающего поколения волшебников. Даже сопливые магики-недоучки знали эту историю назубок. Они могли не помнить основ теоретической магии, могли забывать самые простые заклинания, но историю создания Рогоном Рунического ножа способны были пересказывать наизусть. Причём пересказывать с таким упоением, что наставники только горестно вздыхали, мол, этакое рвение, да к учёбе приложить…

Торой с молодых ногтей знал, что мифическая реликвия, пропавшая (а, может, никогда и не существовавшая?) несколько столетий назад, была знаменита на весь чародейный мир. Ещё бы! Ведь именно при помощи этого ножа Рогон истребил пятерых недругов. Особенно же привлекательной делала легенду зловредность волшебника, который придумал столь необычную месть.

Изобретательный по части всяких гадостей чародей отправил своих магов-недругов в Мир Скорби не какими-то волшебными хитростями, а путём пошлого умерщвления — все пятеро погибли от рук профессиональных наёмных убийц. Вот только с детства все маги знали, что Рогон не был бы Рогоном, если б не придумал какую-нибудь гадкую каверзу. Так случилось и в этот раз. Орудием мести стал нарочно изготовленный гномьей артелью нож.

Лезвие ковали под неусыпным магическим воздействием хитроумного чародея. Если верить преданию, Рогон нанёс на клинок роковое сочетание древних рун, после чего сталь, согласно всё той же легенде, закалили кровью василиска. Кровь эту, опять таки, если верить мифу, Рогон обменял у демонов, в Мире Скорби, ни много, ни мало, на рог единорога. Правда легенда опускала ту часть истории, где объяснялось бы, откуда у Рогона взялся рог (единороги к тому времени вымерли уже лет пятьсот как) и зачем этот самый рог понадобился демонам. Но легенда, она на то и легенда… В общем, в результате хитроумной магии зачарованный клинок стал вбирать Силу своих жертв.

Учитывая же, что все пятеро чародеев, убитых Руническим ножом, были очень сильными, месть Рогона носила несколько циничный характер. Закалённый клинок поглотил Могущество лучших, отправив их самих в вечное путешествие по загробному миру. Более унизительную смерть было трудно придумать. Именно поэтому начинающие магики с таким восхищением смаковали сию историю. Среди чародеев-подмастерьев старинный нож традиционно считался источником Силы, причём бытовало мнение, будто достаточно самому вонзить в себя клинок, чтобы стать обладателем Могущества древних магов. Говоря же о зрелых волшебниках, следовало отметить, что они считали Рунический нож мифом — в магическом мире вообще придерживались традиции всё, связанное с Рогоном, выдавать за вымысел.

Запутанный рассказ Литы о том, как реликвия оказалась в руках у её свёкра, Торой пропустил мимо ушей. Из легенды он и так знал, что Рогон отдал Рунический нож на сохранение своему соратнику чернокнижнику. Последний, как и всякий предусмотрительный некромант, вещицу сохранил и передал кому-то из своих особо надёжных учеников, ну а дальше реликвия неисповедимыми путями магического артефакта переходила от хозяина к хозяину, то в качестве платы, то в качестве наследства — не суть важно.

Но всё же имелась в рассказе эльфийки одна деталь, о которой Торою не было известно. Деталь эта устно передавалась каждому владельцу старинного ножа, но более никем и нигде не разглашалась. А дело было вот в чём… Согласно тайному предупреждению Рогона, воспользоваться ножом мог лишь низложенный волшебник, лишь один раз и только в том случае, если им не руководили тщеславные помыслы. Иными словами, если маг не жаждет обретения Силы. Загадка, в общем. Одна из знаменитых рогоновских тайн. Вот вам, дорогие потомки, источник Могущества, но, не приведи Сила, воспользоваться им из соображений корысти.

Об этой-то тонкости и собрался умолчать Йонех. Он искренне рассчитывал, что в надежде обрести Силу, Торой вонзит волшебный нож себе под рёбра. Нет живого свидетеля запрещённого обряда — нет опасности разглашения тайны. А реликвия опять возвратится в руки прежнего хозяина.

Торой даже зубами заскрежетал от ярости. Наконец, когда первый порыв злобы улёгся, чародей с подозрением посмотрел на свою гостью:

— Лита, а откуда тебе известны детали этого заговора?

Эльфийка повела точёными бровями:

— Есть такое чудное зелье, как алтан-трава, — в голосе бессмертной было столько едкого коварства, что у волшебника нехорошо ёкнуло сердце, — подсыпаешь её в вино, угощаешь им супруга, а когда тот засыпает, расспрашиваешь его, о чём хочешь.

Лита заговорщицки подмигнула Торою. Тот лишь покачал головой и просил:

— И откуда у тебя такое снадобье, милая?

Рыжеволосая гостья тонко улыбнулась:

— Мама подарила. На свадьбу. Это традиционный тайный подарок по женской линии. — И она невинно хлопнула ресницами.

Торой содрогнулся — ну, и семейка! Откуда только повелось исстари считать эльфов добрыми волшебниками? Да парочка этих остроухих — пострашнее Гильдии чернокнижников!

— Послушай, — чародею внезапно стал крайне любопытен один, в общем-то, и без того ясный момент, — а если бы ты не держала зуб на сородичей, рассказала бы мне об их замысле?

Вот тут-то на лице Литы и отразился искренний ужас:

— Как тебе только в голову такое могло придти?! — брови взлетели вверх. — Предать семью? Никогда! Просто сейчас мне важнее досадить свёкру. Это месть за унижение, которого я вовсе не заслужила.

Маг смотрел в прекрасные глаза, на безукоризненное лицо и дивные рыжие локоны, испытывая неподдельное отвращение. И вот эти-то волшебники, а также им подобные низложили его, считая опасным злодеем?

— Что с тобой? — Лита поспешно встала с ложа. — Почему ты бледный?

Торой искренне ответил:

— Это же гадко, Лита.

Эльфийка отстранилась на шаг:

— Я тебя спасла! И ты говоришь, что это гадко? Вот уж, действительно, мужская неблагодарность! Или думаешь, я солгала? В таком случае, присягаю своим происхождением.

Он кивнул, хотя и без того верил собеседнице — сделка с Йонехом изначально казалась подозрительной и СЛИШКОМ выгодной. Но всё-таки даже из благодарности к Лите Торой не стал лукавить. Он лишь вздохнул и пояснил:

— Конечно, гадко. Разве нет? Зачем эти интриги? Не устраивает муж, так не живи с ним. Уйди. Найди другого. Сила вас всех возьми! Да вообще не выходи замуж! Живи, как вздумается. Ты молода, красива, богата, бессмертна, зачем менять пелёнки чужого ребёнка? Зачем подсыпать мужу алтан-траву, мстить свёкру, нести печать унижений через всю свою невыразимо долгую жизнь?

Лита с трепетом слушала, и глаза её постепенно становились всё больше и круглее, наполняясь истинным ужасом. Наконец, когда Торой замолчал, она прошептала с восторгом и страхом одновременно:

— Волшебник, теперь я понимаю, почему тебя низложили… Для тебя не существует никаких условностей, обязанностей, долга… Как ты можешь так жить?

Торою показалось, будто мир пошатнулся. Ему-то думалось, что всё, произнесённое мгновение назад — самые насущные азы порядочности, которые способно понять любое, даже самое бестолковое создание. А на деле выходило, что он бунтарь — инакомыслящий и опасный.

Лита замерла в двух шагах, посматривая на мага с нескрываемым интересом. Обычно так смотрят на какого-нибудь редкого гада — змею или паука — с любопытством, страхом и отвращением одновременно. Наконец, эльфийка шагнула к волшебнику и вдруг (Торой даже растерялся), прильнула к нему всем своим безупречным телом. Пробежалась ладонями по волосам и небритым щекам, а потом притянула за затылок и припала поцелуем к губам.

Скорее от растерянности, нежели осознанно, чародей обнял гостью за талию, но сразу же отстранился. Тороя переполнило чувство непонятной гадливости — она целовалась, словно кабацкая девка, с исступлённой пылкостью и каким-то ожесточением впиваясь в его рот. Волшебник невольно вытер губы.

Лита с удивлением смотрела на него, вскинув тонкую бровь. Казалось, ей непонятно, отчего он так себя повёл, отчего оттолкнул её — красавицу, которая сама сделала первый шаг? Прекрасной эльфийке, мучимой ревностью и обидой, хотелось отомстить мужу, причём отомстить именно с человеком (в конце концов, он же изменил ей с человеческой женщиной?). Лита понимала, что другого шанса на месть ей в ближайшее время не представится, а тут вот он — молодой красивый инакомыслящий чернокнижник. Тем больнее хлестнёт Натааля её поступок, ведь он поймёт, что в объятия незнакомого чужака жену толкнула именно обида. Что ж, пусть чувство вины и одиночества сломит его окончательно, если не сломило ещё горе по умершей любовнице.

Торой понял всё. Он чутьём осознал причину поступка рыжеволосой эльфийки. Осознал и оттолкнул. Оттолкнул потому, что теперь она была ему так же неприятна, как её свёкор, муж и многочисленные родственники. Волшебник посмотрел на красавицу гостью и неожиданно понял, что ни дивные локоны, ни безукоризненность черт не делают её больше привлекательной. Наоборот, вся она стала какой-то кукольной, приторно-безупречной, лишённой малейших недостатков и этим глубоко неприятной.

— Лита, уходи. — Он отступил на шаг. — Спасибо за предупреждение. А теперь прости злобного некроманта, у него проблемы с воспитанием.

И Торой самым галантным жестом указал красавице на дверь. Глаза эльфийки вспыхнули обидой, злобой и чем-то похожим на презрение:

— Да уж. Вижу. — Прошипела она и добавила: — Всё-таки те, кто тебя низложили, были правы.

С этими словами бессмертная красавица круто развернулась и, распахнув двери спальни, гордо прошествовала вон, сверкая на солнце медными локонами.

Торой смотрел, как она удаляется, проходя бесконечную анфиладу комнат, как распахиваются под хрупкими руками высокие двери, как проносится по комнатам долгожданный сквозняк, как снова трепещут под невидимым ветерком многочисленные занавеси, как дурманно стелется по покоям аромат ониц и слабый свет народившегося дня. Он смотрел, как изящная, словно фарфоровая статуэтка, женщина исчезает за всплесками реющих по ветру шелков. Смотрел и понимал, что отныне презирает эльфов. Да, с этого дня он всей душой ненавидит добрых волшебников.

Из плена невесёлых воспоминаний маг вынырнул обратно в мистический полумрак «Перевёрнутой подковы». В свете зелёного огонька он недовольно поморщился и решил, что явно выбрал не самое лучшее время вспоминать семейку сумасшедших эльфов.

Люция и Илан по-прежнему мирно посапывали в тишине маленького покойчика. Болотный светляк, наконец-то, почувствовал хозяйку и радостно просиял. Свет огонька сделался увереннее и ярче, а сам он без раздумий торопливо улетел прочь от Тороя, чтобы преданно повиснуть над головой ведьмы, переливаясь всеми оттенками изумрудного. От этого в комнате стало значительно светлее, хотя за окном, как и прежде, держались лиловые сумерки. Маг задумался на секунду. Он бродил по покоям не менее четверти часа, и за это время уже должно было бы рассвести. Однако холодный полумрак и не думал рассеиваться. Волшебник покачал головой, гадая, что за чудеса происходят в природе по велению загадочной далёкой ведьмы.

За спиной Тороя сонно заворочалась на своём ложе колдунка. Она натянула одеяло до самого подбородка, улеглась поудобнее и продолжила сладко сопеть, оставив на подушке только растрепавшуюся каштановую косу.

— Подъём! — бодро скомандовал Торой и потряс девушку за плечо.

Ведьма что-то недовольно пробурчала и даже попыталась стряхнуть надоедливую руку со своего плеча, но, наконец, вынырнула-таки из своего убежища и даже открыла один глаз, в свете волшебного огонька кажущийся пронзительно-зелёным. Несколько мгновений глаз этот пытливо изучал Тороя, а потом его обладательница сонно спросила:

— Чего тебе?

— Поднимайся, пора. — Прошептал маг, стараясь не разбудить мальчика.

В сиянии болотного светляка волшебник был похож на неприкаянного баньши — кожа отсвечивала зелёным, по лицу метались тени. Кто-то другой на месте Люции испугался бы спросонок, но ведьма с детства привыкла к обманчивому свету изумрудного огонька. А потому она лишь потёрла глаза и пробормотала, сквозь зевок:

— Сейчас, сейчас!

Однако волшебник словно не услышал уверения сони:

— Там на софе тёплые вещи, переодевайся и укутай мальчишку. — Он на секунду задумался и с сомнением добавил. — Только постарайся, чтобы он не проснулся, а то начнёт реветь…

Люция согласно кивнула:

— Ага… А ты-то куда? — и она испуганно приподнялась на локте, видя, что спутник собирается покинуть комнатушку.

— На кухню, за едой, — проворчал он, — надо же что-то прихватить в дорогу.

— А-а-а… — и ведьма, успокоенная ответом, снова плюхнулась на кровать.

— Поднимайся, я сказал! — шёпотом рявкнул на неё Торой. — Мигом!

И, больше не глядя на вздорную ведьму, волшебник покинул номер.

На кухне чародей, не глядя, побросал кое-какую снедь в небольшой холщовый мешок и снова отправился наверх торопить копушу Люцию. Он ещё успел подумать о том, что ведьма, судя по всему, излечилась от нанесённой кхалаями раны. Во всяком случае, она хотя и выглядела бледненькой, но на умирающего, мучимого болью человека походила мало. Точнее совсем не походила. Это радовало, поскольку означало, что беглецы смогут удирать из города во все лопатки, а не тащиться, хромая.

Что-то неведомое подгоняло, подхлёстывало волшебника, подсказывало необходимость торопиться. Даже сердце и то отчаянно колотилось, обмирая от каждого шороха. Уж не потому ли, едва только маг занёс ногу над первой ступенькой, левый висок взорвался резкой болью?

Яркая вспышка боли расцвела перед глазами и на мгновение ослепила чародея. Ощущение было такое, словно Торою вбили в висок длинный и совершенно тупой гвоздь. Вместе с неожиданной мукой мага настигло так же ощущение, нет, внезапное прозрение.

Отчетливо и ясно волшебник увидел, как двое завернувшихся в плащи путников бредут по сугробам сквозь снежную бурю. Вот один из них оскользнулся и чуть не упал в сугроб. Второй вовремя подхватил спутника под локоть и помог устоять на ногах. Оба с завидным упрямством шли вперёд, сгибаясь под порывами ветра. Вот они миновали скобяную лавку с покосившейся под ударами непогоды вывеской… стало быть, три квартала от «Перевёрнутой подковы».

Теперь Торой знал не только, что по их с Люцией следу идут двое мужчин, но даже и то, что один из них провалился по колено в сугроб и зачерпнул полный сапог снега. Однако чародей не ведал самого главного, кем были преследователи — чернокнижниками, магами или обычными людьми?

Когда видение, столь неожиданно возникшее перед глазами, пропало, волшебник застыл, глубоко и часто дыша. Только сейчас он осознал — это магия… Незнакомая и неподвластная ему ранее, возможно, даже Древняя Магия, которой владеют лишь немногие эльфы. Именно эта магия разбудила Тороя, обостряя шестое чувство, именно эта магия вызвала странное покалывание в пальцах, именно она заставила сердце болезненно подпрыгивать в предчувствии беды, призывая торопиться. Да только чародей, свыкшийся со своим низложением, поначалу не распознал волшебство…

Оцепенев лишь на долю секунды, маг опрометью кинулся в покойчик поторапливать ведьму.

Люция дождалась, пока Торой покинет комнату, и сбросила с себя одеяло. Холод сразу же заключил девушку в объятия, жадно лизнул обнажённые, горячие со сна руки и шею, забирался под тонкое летнее платье и пощекотал покрывшуюся мурашками кожу. Ведьму передёрнуло, и она судорожно вдохнула стылый воздух, посмотрев странным взглядом туда, где мгновение назад стоял волшебник. К счастью, он, озадаченный предстоящей дорогой, вышел из номера, так и не заметив пытливого взора.

А, между тем, девчонке было интересно — подействовало ли вчерашнее зелье? Вид у мага был вполне цветущий и отдохнувший. Однако вовсе не его самочувствие сейчас интересовало ведьму. Люция с некоторым сожалением посмотрела в спину уходящему чародею и вздохнула — странно, вчерашнее зелье как будто не принесло ожидаемого эффекта. То ли колдунка что-то напортачила в заклинании, то ли Торой оказался защищённым от слабой деревенской волшбы, то ли следовало подождать ещё… Увы.

Однако кое-чему можно и порадоваться. Например, тому, что целебное зелье, сделанное Люцией для собственной раны, подействовало безотказно. Бедро совершенно не болело. Девчонка осторожно ослабила повязку и с любопытством посмотрела на рану. Впрочем, раны никакой и не было — лишь тонкий шрам, затянувшийся нежной розовой кожицей. Ведьма довольно улыбнулась и бросила повязку с остатками лечебного зелья на табурет. Сейчас она оденется и уберёт грязное полотенце в узелок, чтобы потом при первом удачном случае закопать повязку где-нибудь в лесу. Уж кому-кому, а колдунье никак нельзя оставлять следы волшбы, да собственной крови. Ну как, кто из товарок найдёт, да порчу наведёт какую?

Но сперва одеться. Слишком уж студёный воздух в комнате. Что там Торой раздобыл? Ага, понятно, шерстяная юбка, тёплый плащ… Ведьма отчаянно воевала со своим платьем, пытаясь ослабить шнуровку пояса, когда на лестнице раздался топот ног.

— Люция, быстрее, за нами идут! — маг ворвался в комнату так, словно преследователи уже ломились в таверну с чёрного хода.

Девушка испуганно распахнула глаза и, не успев даже осмыслить в полной мере слова Тороя, выпалила самый важный вопрос:

— Они далеко?

Чародей бросил на кровать принесённую снедь и, подняв с ложа по-прежнему спящего Илана, поспешно стал укутывать мальчишку в одеяло.

— Пара-тройка кварталов. Собирайся быстрее, еду забери, я понесу мальчишку, ты провизию. Бегом!

Ведьма лихорадочно теребила завязки на поясе, стараясь высвободиться из юбок, но дрожащие пальцы никак не повиновались:

— Сколько их? — она истерично дёргала узел, не понимая, что тем самым только сильнее затягивает его.

— Двое. Мужчины. Но я не знаю, кто они. — Торой кое-как спеленал ребёнка и поднял глаза на спутницу.

Ведьма в потёмках скользнула полным благоговения взглядом по лицу чародея.

— Ты их почувствовал? — она всё не переставала бороться с поясом, надеясь, что сможет одержать победу.

— Да, почувствовал… — начал было волшебник, но, увидев, как бездарно ведьма теряет драгоценное время, только выругался сквозь зубы. — Сила тебя побери, нет времени путаться в этих верёвках!

Вместо того чтобы помочь колдунье справиться с непокорными тесёмками, Торой, выхватил из-за пояса нож и неуловимым движением перерезал пояс и изо всех сил дёрнул юбки вниз. Сатин бесформенной кучей упал к ногам колдуньи. Люция осталась в одних панталонах и сорочке. Девушка не успела даже покраснеть от смущения, а маг уже швырнул ей в руки тёплую одежду. Ведьма в панике натянула огромную юбку Клотильды, затем шерстяную тунику, широкий плащ и превратилась в нечто совершенно бесформенное.

К тому времени Торой с крепко спящим Иланом на руках уже покинул комнату. Колдунья схватила узелок с пожитками, лихорадочно запихала в него еду и бросилась следом, разумеется, совершенно забыв про оставленное на табурете полотенце.

Промчавшись через залитый серым светом зал питейного заведения, спутники миновали стойку и, едва не опрокинув храпящую Клотильду, пробежали через кухню. В кухне, рядом с огромным буфетом, Торой ещё вчера заприметил низенькую дверь, ведущую в хозяйственные помещения и, соответственно, к чёрному ходу.

Пинком ноги маг высадил хлипкую створку, и беглецы пронеслись через кладовую — в лицо пахнуло пряностями, чесноком и сушёным укропом. Краем плаща Торой задел стоящую в углу растрёпанную метлу, которая не замедлила с грохотом упасть на пол. Люция споткнулась о черенок и пребольно ссаднила ногу. Ведьма зашипела от внезапной боли и едва удержала равновесие, но всё же успела бросить тоскливый взгляд на помело. Эх, жаль, не могла она им воспользоваться и улететь из Мирара, куда глаза глядят!

Не успела девушка сделать очередной судорожный вдох, как маленькая комнатка осталась позади. Короткий коридор преодолели и вовсе в несколько шагов. Вот Торой щёлкнул засовом входной двери, и пронизывающий ветер ворвался в помещение, наметая на чистые половицы снег. Запахнув поплотнее плащ, колдунка выбежала следом за своим спутником в снежную сумятицу.

В лицо словно бросили пригоршню крошёного льда — снежные иглы вонзились в щёки, холодный ветер ударил в грудь, сорвал с головы капюшон, разметал подол просторной юбки. Подошвы грубых башмаков заскользили по присыпанным снегом булыжникам и, если бы Торой предусмотрительно не поддержал девушку, она бы наверняка упала в сугроб.

— Почему никак не рассветёт? — удивлённо пропыхтела ведьма.

Беглецы проспали никак не меньше трёх, а то и четырёх часов, однако рассвета не было и в помине. Конечно, плотная завеса снежных туч мешала солнцу пробиться к земле, но всё это время Тороя не покидало чувство, что даже за этими завесами светило замерло на какой-то определённой точке небосвода между четырьмя и пятью часами утра. В итоге зябкие сиреневые сумерки не рассеивались и словно навсегда застыли над городом.

— Не знаю. — И он кинулся в глухой переулок.

Люция увидела, как мелькнул в пурге плащ мага, и устремилась следом. Студёный ветер завывал, взметая к небесам тучи снежной пыли. Увязая в сугробах, колдунка спешила вперёд, перебрасывая узелок с пожитками из руки в руку и дыша на ледяные ладони, чтобы хоть как-то отогреть пальцы. Девчонка искренне завидовала Илану, который крепко спал на руках у Тороя и тем самым был избавлен от сумасшедшего бегства.

Внезапно ведьме почему-то, совершенно не к месту, вспомнилась бабка и тот день, когда разъярённые деревенские жители тащили её прочь из избушки. Кажется, в толпе Люция увидела искажённое лицо женщины, которая приходила всего месяц назад за лекарством для своей единственной лошади. Кормилица, на которой селянка возила в город овощи, внезапно занемогла. Бабка тогда вручила просительнице сбор травок со словами:

— Ладного здравия вам, милая, и скотинке вашей…

Но тут лицо колдунке обжёг новый порыв студёного ветра, и воспоминания отступили. Странно… с чего бы им вообще было наступать? А между тем, что-то не давало покоя, казалось, будто нужно вспомнить нечто очень, очень важное, но что именно, Люция никак не могла понять. И ещё девчонке показалось, будто за ней наблюдают.

Беглянка растерянно огляделась, однако в мешанине снежинок не увидела никого, кроме Тороя. А между тем, лицо бабки — окровавленное с разбитыми губами, в синяках и кровоподтёках — так и стояло перед глазами. Старуха никак не шла из головы.

Но вот в памяти неожиданно всплыл образ мальчишки, которого маленькая ученица ведьмы встретила на опушке леса много лет назад. Колдунке тогда было не больше восьми годков. Мальчишка сидел под старой сосной и с аппетитом трескал сочную землянику, нанизанную на стебель осота, словно бусины на нитку. Паренек был ровесником Люции — веснушчатым и загорелым. Увидев невзрачную девчонку с длинной растрёпанной косой, да ещё и в простеньком коричневом платье без передника, он разом смекнул, что перед ним подмастерье ведьмы. А потому, ухватив с земли увесистую шишку, селянин запустил ею в Люцию. Последняя никогда особой ловкостью не отличалась, а потому шишка попала ей прямо в щёку, до крови расцарапав кожу. Заревев во весь голос от вопиющей несправедливости, маленькая ведьма показала обидчику язык и убежала прочь, размазывая по щекам слёзы обиды. Она давно уяснила, что колдунья не имеет права на защиту и тем более выкрикивание угроз — деревенские вмиг пожалуются старосте, и тогда беды не оберёшься.

Однако воспоминание исчезло также внезапно, как и появилось.

Ведьма остановилась посреди заснеженной улицы, силясь понять, что же с ней такое происходит. Она забыла о Торое, об Илане, обо всех. Теперь перед её мысленным взором совершенно непроизвольно возник тот самый день, когда она пришла к Фриде наниматься на работу. А потом и это воспоминание было отброшено, не успев до конца оформиться. Вместо него в голове всплыло совсем другое — вечерний ужин, неразговорчивый Ацхей, сладкие дольки цукатов…

Девушка пустыми глазами смотрела куда-то сквозь метель, а в мыслях царил полнейший кавардак. Только сейчас Люция начала понимать, что попытка вспомнить то или иное событие принадлежит вовсе не ей. Ещё бы! Колдунке совершенно не хотелось поминать ни гадкого конопатого мальчишку с веточкой земляники, ни кричащую в толпе селян бабку, ни ужин в доме Фриды. А между тем отдельные фрагменты жизни сами собой выныривали из глубин сознания.

Ощущение было ужасное. Ведьме казалось, будто какой-то чужак вторгся в её разум и принялся беззастенчиво изучать не принадлежащие ему воспоминания. Неизвестный колдун словно искал что-то, но при этом не знал, где это «что-то» спрятано. Девушке представилось, будто её память — огромная толстая книга с цветными гравюрами и подписями к каждому изображению. И вот к этой книге получил доступ какой-то незнакомец. Он берёт увесистый томик чужих впечатлений, взвешивает его на ладони, удовлетворёно кривит губы, а затем открывает на первой попавшейся странице, быстро прочитывает подпись к одному из рисунков, переворачивает несколько листов, бегло читает следующий комментарий, рассматривает недолго гравюру… А затем поспешно перелистывает книгу, уже не всматриваясь и не вчитываясь, просто разыскивая определённую тему.

Ошеломлённая присутствием чужака в собственных мыслях, ведьма стиснула похолодевшими пальцами виски. Словно это могло как-то помочь делу! Безжалостный незнакомец по-прежнему ловко орудовал в её голове. Люция чувствовала его прикосновения к самым потаённым глубинам своего сознания. Ведьме даже померещилось, будто её самой уже просто не существует. Лихорадочные, нервные поиски приносили не только телесную боль, но и нестерпимую душевную муку. Казалось, будто тебя лишают самого главного — возможности самостоятельно думать, возможности подчинять себе своё же сознание. Подобной беспомощности девчонке не доводилось испытывать никогда.

Это пели, приплясывая и корча гримасы, деревенские дети. Мальчишки и девчонки заключили маленькую, беспомощно ревущую во весь голос Люцию в круг и теперь дразнили с несказанным упоением. Подмастерье ведьмы никогда не могла за себя постоять, а тут ещё угораздило придти искупаться к пруду, когда на берегу играла сельская ребятня. Конечно, едва нескладная девчонка с тонкой косичкой увидела такое количество детворы, как сразу же бесславно пустилась наутёк. Но для загорелых сорванцов было делом чести нагнать тихоходную и неловкую колдунку. Вот и нагнали, окружили и принялись выкрикивать обзывалки. А маленькая затравленная Люция стояла в кругу кричащих сверстников и рыдала навзрыд.

Между тем, взрослая Люция, охваченная бурей самых разных воспоминаний, неподвижно стояла среди метели, бессильно опустив руки и уронив в сугроб узелок с пожитками.

Торой не увидел и даже не услышал (очень уж завывал ветер), а, скорее, почувствовал, что ведьма остановилась. Он обернулся, но в снежной мешанине и полумраке ничего не увидел. Зло плюнув, волшебник устремился туда, откуда пришёл. За углом, посреди заметённой снегом мостовой, словно пригвождённая к месту, застыла Люция. Маг раздражённо махнул ей рукой, мол, что замерла, пошли. Однако девушка не сдвинулась ни на шаг. Торой перебросил спящего Илана с руки на руку и, бормоча проклятия, поспешил к спутнице.

— Чего встала? Пойдём! — прокричал он, сквозь завывание ветра.

Ни один мускул не дрогнул на лице ведьмы. Зелено-голубые глаза девушки безучастно смотрели куда-то в пустоту. На губах и щеках таяли снежинки.

— Люция! — Торой встряхнул девушку. — Хватит считать ворон!

Озарение пришло само собой… Чернокнижник! Да, волшебник не раз видел такие пустые глаза. Да что говорить, он и сам не раз приводил людей в подобное состояние! Проникнуть в человеческий разум несложно, это делают даже маги, правда, только в крайних случаях и пользуясь определёнными табу. Чернокнижники же ковыряются в воспоминаниях своих жертв безо всякой щепетильности, вытряхивая и выворачивая наизнанку рассудок беспомощного перед их Силой человека.

Торой лихорадочно огляделся, ища, куда бы определить Илана. В двух шагах от мостовой, на счастье волшебника, оказалась засыпанная снегом скамья, на неё-то он и положил — почти швырнул — завёрнутого в одеяло и беспробудно спящего мальчишку.

Да, теперь чародею хоть что-то стало ясно. По их следу идут двое и один из них чернокнижник. Чернокнижник этот никак не мог взять след своей жертвы, но каким-то образом сумел ухватить её сознание. Вполне возможно, что вместе с чернокнижником шёл некромант, поскольку именно некромант мог бы отыскать пульсацию чужой Силы и направить усилия колдуна в нужном направлении. Тороя и Илана маги не почувствовали скорее всего потому, что мальчик спал, скованный колдовскими чарами, а опальный волшебник был низложен. Но ведьма… Она стала лёгкой добычей для преследователей, в особенности со своим неумением закрываться от чужого колдовства.

Отыскать бодрствующую колдунью в спящем городе — дело нехитрое. Да и наследили беглецы в таверне — будь здоров. Уж, наверняка, несколько длинных волосков из каштановой косы остались лежать на подушке. Опять же полотенце со следами крови и отвара, которым Люция врачевала рану, впопыхах позабыли прибрать…

Маг был абсолютно уверен, что колдунка спросонья швырнула свою повязку где-нибудь рядом с кроватью, решив сперва одеться. А по крови искать — проще некуда. Да, удружили они колдунам. Ещё как удружили. Ну, ладно, глупая девчонка, которая и колдовать-то толком не умеет, не то, что следы заметать, но он-то! Он-то, куда смотрел, детина великовозрастный? Почему не спросил, забрала ли она повязку? Почему беспечно положился на здравомыслие перепуганной девчонки? Добро бы, сам был магиком-недоучкой! Вот, что делает с волшебником долгое отсутствие практики…

Досадуя на собственную неосторожность, волшебник снова встряхнул девушку. Может, незнакомый чернокнижник не успел проникнуть глубоко в сознание своей жертвы? Однако колдунья не пошевелилась и даже не заметила спутника.

Маг глубоко вдохнул ледяной ветер вперемешку со снежинками. Паниковать нельзя. Равно как и позволять безнаказанно копошиться в разуме своей спутницы. Если чернокнижник докопается до имени Тороя, тому можно прощаться с белым светом. Собственно, чужак, похоже, был не очень опытен — хороший чёрный маг не орудовал бы столь грубо, он бы перевернул память жертвы в считанные мгновения. Здесь же, похоже, трудился новичок, трудился беспринципно и поспешно. А обмануть новичка — дело несложное и благодарное.

Мысли эти пронеслись в голове Тороя цветным хороводом. Итак, надо действовать. С детства волшебник помнил наставления Золдана о том, что самый лучший способ вывести человека из ступора — сделать что-то неожиданное. Если чужак не проник достаточно глубоко, хватало простой пощёчины, но в данной ситуации требовалось нечто, гораздо более действенное.

— Люция, — Торой взял лицо девушки, искажённое мукой, в ладони, — Люция, ты меня слышишь?

Он очень надеялся, что ведьма слышит, поскольку, если она сейчас не среагирует на его спокойный, ровный голос, это будет означать только одно — что-либо предпринимать уже слишком поздно.

Безмятежный, лишённый интонаций вопрос вошёл в сознание испуганной колдуньи только потому, что в нём совершенно отсутствовали эмоции. Девушка судорожно кивнула, не ощущая самой себя. Собственно, ей казалось, будто её самой уже нет. А как ещё прикажете себя чувствовать, когда самое естественное — собственные мысли — вам не подчиняются?

— Слушай внимательно, — прежним спокойным голосом продолжил маг. — Посмотри мне в глаза. Ты меня видишь?

Ведьма силилась освободиться от чужого присутствия, но не могла. Наконец, девушка собрала остатки воли в кулак, судорожно вздохнула и попыталась сосредоточиться на просьбе Тороя. Странно, но усилие подействовало — перед глазами прояснилось, и колдунка смогла-таки увидеть спутника, даже рассмотреть иней на его ресницах и снег в чёрных волосах.

Девчонка кивнула.

— Люция, что ты видишь? — Торою надо было доподлинно знать, что она действительно видит его, а не кивает от безысходности.

— Иней. — Шёпотом выдохнула ведьма. — У тебя на ресницах иней.

И тут, понимая, что нельзя больше терять ни мгновения — ещё пара секунд и колдунья снова растворится в безотчётных фрагментах собственных воспоминаний — маг бережно, даже нежно, вытер холодными ладонями мокрые щёки девушки и коснулся замёрзших губ осторожным поцелуем. Он почувствовал вкус талого снега, судорожное дыхание спутницы, её растерянность и смятение.

— Ты нужна мне, — прошептал он, скользнув дыханием по её лицу. — Попытайся сосредоточиться. Чужака можно прогнать, главное, делай всё, как я скажу. Поняла?

Лицо ведьмы прояснилось — теперь она с удивлением смотрела на волшебника, от которого не ждала не то что неожиданной ласки, но и проникновенных слов. Странный поступок Тороя на время вырвал девчонку из западни её же собственного разума. Колдунья вновь кивнула и затряслась от напряжения. Она не чувствовала ни холода, ни летящих в лицо колючих снежинок, ни рук волшебника на своих плечах — только неимоверное усилие воли, напряжение всех сил. Чужак в её голове неуклюже ворошил память, но никак не мог добраться до вчерашней ночи. То ли Люция, сама того не ведая, сопротивлялась, то ли чернокнижник был слишком неумелым, во всяком случае, он безрезультатно копошился в воспоминаниях детства и юности, увязая в них, словно в болоте.

— Смотри мне в глаза, — потребовал Торой.

И колдунья, ошеломлённая поступком своего спутника, поймала синий взгляд. А через мгновение все мысли вымело из головы. Даже чужак отступил под неведомым натиском. Маг пристально вглядывался в испуганные зелёно-голубые глаза ведьмы и нараспев говорил то, чему много лет назад научился у Золдана. Торой не знал, получится ли у девушки одолеть чернокнижника. Однако выбора не было, а надежда, как известно, умирает последней.

— Видишь комнату, Люция? Большая комната, в которой нет окон и очень темно? Видишь распахнутую дверь?

Девушка на миг опешила от этой странной речи, а в следующее мгновение зрачки тёмно-синих глаз, заглядывающих, казалось, прямо ей в душу, разверзлись, заполнив мир вокруг тьмой.

Только теперь ведьма с ужасом поняла, что действительно находится в огромной пустой зале — высокая двухстворчатая дверь мрачной комнаты была распахнута, открывая путь к ярко освещённым солнцем покоям — анфилады бесконечных светлиц уходили куда-то вдаль, распахнутые двери манили бежать прочь из темноты, в которой находилась Люция. Странно, но даже здесь — в коридорах собственного сознания, девушка слышала спокойный и тихий голос:

— Ты не одна там, беги на свет и захлопывай двери…

За спиной колдуньи что-то тихо и настойчиво скреблось. Как будто десятки мышей пытались процарапать коготками каменную кладку. А ещё через мгновение раздался страшный грохот. Люция испуганно оглянулась и увидела, как в закрытые двери позади неё ломится что-то огромное и злобное. Высокие створки ходуном ходили под тяжёлыми ударами, сотрясаясь и дрожа между косяками. Вот, одна из петель не выдержала и с жалобным всхлипом вылетела из стены.

Ведьма отскочила в сторону и, наконец, поняла — больше медлить нельзя. Набрав в грудь побольше воздуха, не чувствуя подгибающихся от ужаса ног, девушка бросилась прочь из тёмной залы. Едва только колдунья выбежала вон, как двери за её спиной не выдержали страшных ударов и с грохотом распахнулись. И вот в эти-то раскрытые, словно огромная пасть створки, по стенам, потолку и полу страшной мрачной комнаты к беглянке устремились упругие, похожие на извивающихся чёрных змей, щупальца. Будто растущие с огромной скоростью гибкие лозы, они заполнили собой пространство и скользили к обессилевшей от ужаса жертве.

— Люция, закрой двери, — прозвучал эхом голос Тороя, уже едва слышный за мёртвым шорохом.

Девушка ринулась к высоким створкам, с грохотом захлопнула и всем телом налегла на них, закрывая страшную комнату и удерживая рвущегося вон преследователя. И всё же, несколько щупальцев со змеиным шелестом успели скользнуть под дверь. Некоторые, хищно извиваясь, тянулись к своей жертве сквозь замочную скважину. Чужак по-прежнему пытался завладеть сознанием неопытной колдуньи, надеясь вновь ухватить нить воспоминаний.

Захлёбываясь от ужаса, Люция бросилась прочь. Она не чувствовала усталости, не задыхалась от бега, здесь отсутствовали все привычные человеческие ощущения — даже осязание, но страх… Глубокий животный страх, от которого становились дыбом волосы… этот страх никуда не делся. Напротив, он стал сильнее.

Лишь только ведьма отпустила дверь и бросилась прочь, надеясь спастись в следующей зале, как створки с грохотом ударились о стены и следом за беглянкой, отвратительно шурша, вновь устремились хищные ловцы. Девушка захлопнула двери очередной комнаты, прищемив рвущихся вон «змей». Вполне осязаемый крик боли и удивления, явно не принадлежащий колдунье, пронёсся эхом по коридорам. Одно из гибких щупальцев жадно ухватило жертву за щиколотку и дёрнуло к дверям. Вот теперь ведьма почувствовала боль, но не в теле, нет, в собственном рассудке, будто кто-то с жадностью рванул из него кусочек воспоминаний, рванул и выдернул с корнем.

Колдунья взвизгнула и рывком подалась назад. Свободной ногой в грубом башмаке Люция придавила отвратительную чёрную «змею» к полу, расплющивая её, и одновременно с этим удерживая дрожащие под натиском чудовища дверные створки. Новый вопль боли и удивления разнёсся по залам. Щупальце отпустило вожделенную жертву и стремительно скрылось под дверью. Люция не преминула воспользоваться временным отступлением врага и во всю прыть кинулась прочь, боясь оглянуться.

Очередная длинная зала, залитая ярким светом, вновь потемнела от присутствия чужака — чёрные «змеи» кишмя кишели, заполняя собой пространство. Одно щупальце плотоядно лизнуло ведьму между лопаток, пытаясь настигнуть, но беглянка увернулась, не позволив чужаку вцепиться в плечо.

— Уходи! — всей силой рассудка прокричала колдунья. — Уходи прочь!

Вот и очередные высокие двери. Люция не знала, когда закончится гонка, закрывать створки было бессмысленно — засовы на них отсутствовали. Тут-то неожиданное прозрение и осенило колдунью. Она поняла, что пока ещё, несмотря ни на что, является хозяйкой своего разума. В конце концов, хоть в её сознание и вторгся чужак, но сознание это по-прежнему принадлежит ей. А значит…

Люция захлопнула двери. Но захлопнула не руками, как делала до этого, а глубоким мысленным приказом. Створки с грохотом ударились о косяки, и широкий засов, появившийся неведомо откуда, задвинулся сам собою. Девушка услышала, как жадно скребутся с обратной стороны скользкие мысли чужака и, сломя голову, бросилась в следующую комнату. Душа колдунки преисполнилась необъяснимого ликования, настоящего экстаза, вызванного чувством освобождения. Огромные двери сами собой с грохотом закрывались следом за девушкой, засовы щёлкали, словно капканы. Ведьма бежала, каждым нервом ощущая гнев и бессилие отторгнутого ею чужака. Наконец, когда захлопнулись последние двери, колдунья, вновь очутилась в пустой тёмной комнате, а ещё через несколько секунд окружающая темнота превратилась в чёрные зрачки прозрачных синих глаз.

Тороя замело снегом — плечи и волосы уже покрывали небольшие сугробы, но маг не чувствовал холодных объятий ветра, он впился взглядом в лицо ведьмы, наблюдая за её внутренней борьбой. Наконец, опустошённый взор Люции обрёл осмысленность, и ведьма повисла на шее у волшебника, плача от облегчения. Мужчина неловко похлопал спутницу по спине, но прорыдаться не позволил — снова встряхнул.

— Хватит. Успокойся. До каких воспоминаний он добрался? Узнал об Илане и о том, что ты дала отпор кхалаям? — чародей внимательно посмотрел в заплаканные покрасневшие глаза и осторожно отбросил с лица девушки мокрую прядь волос, выбившуюся из косы.

Ведьма судорожно вздохнула и отрицательно покачала головой:

— Нет, он почему-то увяз в детстве…

— Ты молодец, справилась с очень сложной задачей, которая даже не каждому начинающему магу под силу. — Торой не кривил душой, он и впрямь был поражён тем, как быстро и отчаянно ведьма изгнала из своего сознания чужака. — Но теперь надо спешить.

И, не теряя времени, он подхватил завёрнутого в одеяло ребёнка. Люция поспешно отёрла со щёк застывающие на морозе слёзы, накинула капюшон и устремилась вперёд. Маг поспешил следом.

Идти сквозь пронизывающий ветер и вьюжную круговерть было делом непростым. Резкие порывы вьюги так и норовили сбить с ног да бросить в лицо побольше снежных иголок. Ведьма пробиралась через сугробы, путаясь в юбке, подол которой уже покрылся коркой льда. Торой по возможности поддерживал спутницу, не давая ей оскользнуться и упасть. Но, как ни старались путники идти быстрее, а за четверть часа едва смогли миновать лишь несколько кварталов.

Минуя очередной перекрёсток, волшебник неожиданно пошатнулся — висок взорвался болью, и маг вновь увидел преследователей. Некромант как раз бросал в снег хрупкую переливающуюся оттенками серого Молнию Ищейку. Сгусток Силы заскользил по сугробам, отыскивая ориентир — посторонние магические пульсации. И вот, налившись густой синевой, Молния заскользила от «Перевёрнутой подковы» в тот самый переулок, где скрылись беглецы. Некромант оживился и что-то прокричал своему спутнику сквозь завывания метели. Чернокнижник (вид у него, кстати, после схватки с ведьмой был весьма помятый) удовлетворённо кивнул, и оба мужчины заторопились следом за молнией.

Вот теперь Тороя накрыло волной по-настоящему жгучего отчаяния. Им уже не уйти. Слишком поздно. Как бы быстро ни бежали ведьма и её спутник — ускользнуть не удастся:

— Люция, стой, — со спокойной отрешённостью попросил чародей и привалился спиной к заиндевевшему фонарному столбу. — Они взяли след. Как ни плутай, всё равно догонят…

Ведьма не расслышала слова мага и раздражённо подогнала:

— Чего встал? Идём!

Волшебник отрицательно покачал головой:

— Бесполезно. Они взяли след.

Колдунка поправила соскальзывающий с головы покрытый инеем капюшон и вновь прокричала сквозь непогоду:

— Что же делать? Ты примешь бой?

Торой горько усмехнулся и, избегая смотреть в глаза собеседнице, ответил:

— Нет.

Люция, проваливаясь в снегу, устремилась к магу. Резкий порыв ветра сорвал с головы девушки капюшон и мигом насыпал за шиворот снега, но колдунья этого даже не почувствовала.

— Почему? Почему нет?!

— Их двое, они сильнее. — Сказал Торой и не соврал. Преследователей действительно было двое, и они действительно были сильнее его — низложенного.

Ведьма замерла, глядя в ту сторону, откуда должна была явить себя погоня. Девчонка всё никак не могла поверить, что её спутник — защитник, на которого она столь уповала — так легко сдался.

— Послушай, — девушка повернулась к магу, который, прикрыв глаза, пытался восстановить дыхание, — ты ведь волшебник, ну так сделай хоть что-нибудь! Что стоишь, словно пень?! У тебя есть меч, в конце-то концов!

На последних словах этого гневного монолога колдунка сорвалась на крик. Торой открыл глаза и посмотрел в пылающее от гнева и страха лицо ведьмы. Неожиданно на него накатила совершенно необъяснимая волна, нет, не злости, а настоящего бешенства. Обиды на себя самого. И впрямь, какой он мужчина, если не может защитить не то что свою спутницу, но и себя самого? От досады защемило сердце. Что же теперь и впрямь покорно сдаваться на милость преследователей? Хорош заступничек, ничего не скажешь. И снова горячая слепая ярость хлынула в кровь. Низложенный маг дал ей выход наиболее привычным для себя способом…

— Знаешь что… ты, — прошипел он, даже не пытаясь подбирать слова, — дура деревенская, хватит на меня орать, иначе я оторву твою бестолковую голову раньше, чем это делают те колдуны! Понятно?

Чародей перебросил вплотную подошёл к Люции, сверля её глазами. Он знал, что она права. Права совершенно. Должно быть, именно поэтому ему и хотелось стереть колдунку в порошок:

— Если хочешь биться с мечом против магии, иди и бейся. — Отчеканил волшебник. — Я с удовольствием посмотрю. Хотя, может, просто бросить тебя здесь и вместе с мальчишкой скрыться в какой-нибудь укромной подворотне. Толку-то от тебя всё равно — чуть да маленько.

Ведьма отпрянула. Чего она никак не ожидала от Тороя, так это подобной вспышки. Разве не он так ласково и настойчиво вызволял её из капкана страшного колдовства некроманта? И вот сейчас этот самый человек, что недавно целовал её, стал, как и прежде, странно далёким, да ещё и неожиданно свирепым. Люция видела, как потемнели от еле сдерживаемого бешенства его глаза, как заходили желваки и сжались губы.

— Значит, ты хочешь сдаться? — как-то вяло поинтересовалась девушка, вытирая рукавом мокрое от снега лицо. — Просто сдаться?

Видеть её растерянное, перепуганное лицо оказалось выше всяких сил, и маг проорал, перекрывая вой метели:

— НЕТ! Но мне нужно хотя бы немного побыть в тишине и собраться с мыслями, а не слушать твой скулёж! Поняла?

— ДА! — с такой же яростью крикнула ему в лицо колдунья. — Да! Я поняла! Ты ничего не можешь сделать! А попробуешь улизнуть вместе с мальчишкой, расскажу про тебя некромантам. Да ещё и дорогу покажу, так что далеко не убежишь!

Люция уже и впрямь была готова выхватить из ножен волшебника тяжёлый меч и в первую очередь зарубить им самого Тороя, а там под раздачу попали бы и колдуны. И им бы тоже мало не показалось — сейчас ведьма дошла до такого состояния яростного испуга, что была способна взглядом высекать из камня искры, не то что выйти с железякой против чернокнижников.

Новая волна слепого гнева накрыла Тороя. Не покойся сейчас у него на руках ребёнок, волшебник, должно быть, задушил бы вздорную колдунью.

И в тот самый момент, когда в голове мага звенело от отчаяния и неистовой ярости, вызванных собственным бессилием, а также своенравностью спутницы, он ощутил знакомое уже покалывание в кончиках пальцев. На этот раз покалывание оказалось сильнее. Оно стремительно распространялось по замерзшим ладоням — в онемевшие от стужи руки, словно разом вонзились сотни иголок.

Ощущение было такое, как если бы Торой, что есть силы, стиснул ладонями ежа средних размеров. Волшебник даже не успел изумиться, как вновь пришло понимание — путников и их преследователей разделяет всего два квартала. Маг снова увидел чародеев и плывущую по снегу Молнию Ищейку.

— Люция, быстро! — волшебник взвалил Илана на руки девушке, чувствуя, как по телу стремительными волнами расходится давно забытое ощущение нахлынувшей невесть откуда Силы.

Колдунья опешила и, скорее непроизвольно, нежели осознанно, приняла из рук мага ребёнка. Мальчишка оказался тяжёлым, а толстое шерстяное одеяло мешало, обхватить ребёнка поудобнее.

— Чего? — ведьма, конечно же, не поняла, чем вызвана столь резкая смена настроения Тороя, однако вовремя заметила, что недавняя ярость покинула глаза спутника и лицо его, минуту назад пылавшее гневом, теперь было полно каменного спокойствия.

— Прячься. Быстро. — Глядя в метель, повторил маг.

Колдунка оказалась сообразительнее, чем предполагал чародей. Вместо того чтобы задавать глупые вопросы, она поспешно кинулась прочь, неловко прижимая к груди мальчишку.

К счастью, бежать пришлось недалеко — всего несколько десятков шагов, аккурат до сгоревшего дома. Остов некогда красивого и уютного жилища чернел на фоне сугробов и казался единственно надежным укрытием. Огонь здесь погас ещё ночью, но и сейчас пепелище выглядело страшно — крыша обрушилась, стены были грязны от копоти. Конечно, ведьма ни за какие коврижки не стала бы здесь прятаться, но выбора не оставалось. А потому колдунья нырнула в чёрный дверной проём, с ужасом вдохнув горький запах ещё тёплых углей и золы. Самый страшный запах, который преследовал её с детства — запах страха, запах вечной угрозы, висящей над каждой ведьмой — запах костра.

Стараясь не шуметь, колдунка пробралась по головёшкам вглубь развалин. Возле закопченной стены она рухнула на колени и заботливо устроила на пепелище Илана. Лишь после этого девушка решилась выглянуть из чёрного оконного проёма на улицу. В мешанине снежинок она увидела силуэт Тороя. Маг стоял на одном колене посреди заметённой мостовой и невозмутимо поправлял сапог. Ветер рвал полы его плаща.

Люция нервно переступила с ноги на ногу и с ужасом начала ждать появления преследователей. Внезапно у ног ведьмы что-то шевельнулось, отвлекая искательницу приключений от суетных мыслей. Боясь не то что опустить глаза или пошевелиться, а даже просто сделать вдох, девушка тихо застонала от невыразимого ужаса. Ей отчего-то показалось, что сейчас из-под обуглившихся головёшек высунется чёрная человеческая рука, схватит её за щиколотку, а затем появится и сам хозяин дома, посмертный покой которого молодая колдунья так нагло нарушила. Однако ничего подобного, разумеется, не случилось, просто заворочался во сне Илан, а струхнувшей ведьме оказалось достаточно едва слышного шороха для того, чтобы вообразить не весть что.

Девчонка судорожно сглотнула и, стараясь не всматриваться в очертания кое-где присыпанных снегом головёшек, снова выглянула на улицу. От каменной покрытой копотью стены дома пахнуло гарью. Ладони, которыми Люция прислонилась к обуглившемуся подоконнику, стали черны от сажи, но ведьма этого не заметила. Она отбросила с лица прядь волос, оставляя на лбу и щеке грязные угольные следы, и снова всмотрелась в завывающую пургу.

Неожиданное хладнокровие пришло само собой — сердце стучало размеренно и спокойно. Торой видел обоих преследователей и знал, что через пару десятков шагов они достигнут конца квартала и повернут налево, в точности повторяя путь, проделанный беглецами. Лишь только путники обойдут аккуратный двухэтажный дом с изящным крыльцом, как волшебник окажется в поле их зрения.

Чародей сделал глубокий вдох и опустился на колено прямо в снег, подставив преследователям беззащитную спину. Он прекрасно знал — они не станут набрасываться сразу. Не станут хотя бы потому, что он единственный бодрствующий человек в городе, где, скованный колдовскими чарами, спал даже королевский маг. А уж это чего-нибудь да значило. Потому волшебник меланхолично поправил Рунический нож под голенищем сапога и только после этого почувствовал, что замечен.

Торой не спеша поднялся на ноги, отряхнул колено от снега и, по-прежнему не поворачиваясь, простёр к земле порядком окоченевшую ладонь. Покалывание усилилось, а потом неожиданное тепло приласкало застывшие пальцы, когда Молния Ищейка рванула к ним, скользя над сугробами.

Тёмно-синий сгусток чужой Силы покорно лёг магу в ладонь.

Лишь после этой небрежной, но весьма впечатляющей демонстрации собственной Силы, волшебник обернулся к преследователям. С деланным интересом он посмотрел на парящую в руке Молнию, а затем перевёл взгляд на замерших чародеев. Да, Торой с детства любил покрасоваться, он прекрасно знал — ничто так сильно не пугает и не очаровывает одновременно, как эффектный выход.

Маг улыбнулся преследователям с такой иронией, что один из окаменевших в изумлении мужчин раздражённо дёрнулся. Увязая в сугробах, путники бесстрашно направились к неожиданно встреченному путнику. Капюшоны плащей, низко надвинутые на лбы, скрывали лица колдунов. Тем не менее, волшебник был абсолютно уверен, что каждый из преследователей едва ли старше двадцати пяти лет. Собственно, для колдуна это был, можно сказать, почтенный возраст, ведь обычно (стараниями Высшего Магического Совета) они не доживали и до тридцати.

И вот Торой ждал, когда преследователи подойдут ближе. Ждал, ничем не выдавая глубокого внутреннего напряжения и, чего там скрывать, даже некоторого трепета. Он уже определил, кто в этой паре сильнее. Некромант. Но когда тот отбросил с головы капюшон, Торой не без удивления признал, что просчитался с возрастом. Волшебнику было лет девятнадцать-двадцать, однако Сила, волнами исходившая от него, впечатляла своей мощью. Конечно, как таковое, наличие Могущества вовсе не означало наличие мастерства, но главенствовал в паре, вне всяких сомнений, именно этот рыжий субтильный юноша с веснушками на лице.

— Ну, как нога? — самым светским тоном осведомился маг.

— Что? — озадаченный некромант замер, а ветер между тем трепал его длинные ржавые волосы.

— Нога как, спрашиваю? — насмешливо повторил Торой. — Ты же вроде, правым сапогом несколько кварталов назад щедро снега зачерпнул. Наверное, окоченел совсем?

Преследователи удивлённо переглянулись. Чернокнижник последовал примеру своего напарника и тоже откинул с лица капюшон. Торой едва сдержался от изумленного выдоха — второй юноша был точной копией первого. Близнецы. Чего только не увидишь в мире.

— С ногой всё в порядке, — между тем ответил первый из братьев. — Кто ты?

Маг перевёл взгляд со своего собеседника на сгусток тёмно-синей Силы, по-прежнему пляшущий в согревшейся ладони.

— А зачем тебе? — и он лёгким движением перебросил Молнию в руки чернокнижнику. Брать чужое нехорошо. А уж присваивать чужую Силу — самый дурной тон.

Колдун ловко выбросил вперёд руку, и Молния, сверкнув синевой, оплавилась, утратила форму шара и стекла слезами по пальцам хозяина, исчезая насовсем.

Торой равнодушно проводил глазами сгинувшую Силу и спросил:

— Лучше скажи, чего ради вы тащитесь за мной уже битые полчаса?

Братья снова раздосадовано переглянулись. Они-то шли по следу загоняемой жертвы, самоуверенно считали себя хозяевами положения. А жертва-то, оказывается, давно почувствовала облаву и вовсе не убоялась. Мало того, даже следы запутывать не стала, напротив, безмятежно стоит теперь напротив и осмеливается задавать вопросы. Да и, если попристальнее вглядеться, такая ли уж она на самом деле жертва? Как бы охотникам и дичи не поменяться местами… Иными словами, лихие чернокнижники оконфузились так, как могли оконфузиться только не в меру самонадеянные юнцы. Торой без труда прочитал всё это по двум одинаковым лицам.

Наконец, тот из колдунов, что был сильнее, ответил:

— Мы шли не за тобой, извини. Мы ищем ведьму и ребёнка. Ты их видел?

Волшебник склонил голову к плечу, внимательно всмотрелся в тонкие, прямо-таки аристократичные черты двух одинаковых лиц и подытожил:

— В городе все спят мёртвым сном.

Близнецы вновь переглянулись, словно мысленно совещаясь между собой.

— Она не спит, — с натугой произнёс один из юношей. — Мы думали, что идём по её следу. Я даже заарканил её сознание, но потом она закрылась, и след потерялся. Пришлось воспользоваться Молнией.

Торой внутренне улыбнулся. Умные ребята. Не врут. Не хотят быть уличёнными во лжи более опытным противником. Волшебник пожал плечами:

— Не видел никакой ведьмы. Иду своей дорогой.

Тут-то Торой и поймал неосторожно брошенную мысль одного из близнецов — прикрытие у него было слабее, чем у брата. «Он нам врёт», — поделился чернокнижник с некромантом своим подозрением. И не успел мысленный посыл достигнуть второго близнеца, как Торой нахмурился:

— Обвинять мага во лжи, да ещё и мысленно советуясь со старшим — это грубость. Похоже, я зря вернул тебе твою Силу. Надо было её присвоить.

Чернокнижник вспыхнул со стыда и досады, аж веснушки просияли, а его брат сокрушённо покачал головой:

— Прости нас за бестактность, маг. Позволишь ли задать тебе вопрос?

Торой пожал плечами, мол, валяй.

Некромант спрятал окоченевшие пальцы в рукава тёплого плаща и спросил:

— Как твоё имя и куда ты держишь путь?

Чародей в ответ усмехнулся:

— Это уже два вопроса. Больше вам ничего не нужно?

— Нет. — Почтительно и виновато склонил голову проштрафившийся чернокнижник.

— Ну, тогда прощайте. — И маг, повернувшись спиной к опешившим близнецам, зашагал прочь.

— Постой! — крикнул ему в спину некромант. — Ты нам не ответил!

Волшебник обернулся и холодно обронил в морозный воздух:

— Так я и не обещал.

Братья в очередной раз беспомощно переглянулись, не зная, что делать. Оба чувствовали — странный маг превосходит их в Силе, а значит, лучше не нарываться на драку, вдруг умертвит?

— Скажи хотя бы, куда держишь путь?

Торой вытер мокрое от снега лицо:

— Кто вас прислал, мальчики? И зачем вы ловите ведьму?

Некромант поджал губы и болезненно дёрнул бровью, совершенно справедливо обидевшись на «мальчиков». Собственно, Тороя это не взволновало, пусть обижается. Это надо же — некромант и чернокнижник на побегушках у ведьмы!

— Этого мы сказать не можем, — сухо ответил чернокнижник.

Чародей прищурился и прикоснулся к мерцающим пульсациям Силы одного из братьев. И вправду не могут. Витиеватая туманная руна Ан парила над головами обоих. Руна Молчания. Что же это за ведьма такая, которая, отправив двух (далеко не слабых) чёрных магов в погоню за колдуньей, накладывает на обоих заклятие Немоты?

— Да уж, вижу, — с сожалением признал Торой. — Это кто же вас так?

Близнецы промолчали. Ещё бы! Скажи они хоть слово на запрещённую тему и руна Ан из туманной, парящей дымки превратится в горький чёрный сгусток. Сгусток этот скользнёт по воздуху, просачиваясь, сквозь сомкнутые губы, навсегда запечатает язык, сдавит гортань и ледяным холодом стиснет грудь. Да, участь клятвопреступника будет незавидной… Умирать придётся долго и мучительно.

— Ну, раз вы ни слова ответить не можете, тогда что толку с вами беседовать? — развёл руками Торой. — А коли так, я иду своей дорогой.

— Нет, постой, — не выдержал некромант, — мы же многого не просим, хотя бы имя своё назови.

Волшебник хмыкнул и самым дружественным тоном отозвался:

— Не вижу нужды.

С этими словами он в очередной раз повернулся к близнецам спиной и спокойно зашагал прочь. Торой не знал, как долго продлится неожиданный «приступ» магических способностей. Пока сотни маленьких иголочек ещё продолжали покалывать ладони, но кто знает, вдруг внезапно обретенная Сила также внезапно покинет своего счастливого обладателя?

Вот, собственно, и вся причина, по которой волшебник решил уносить ноги, избегая открытой схватки. Торой не тешил себя иллюзиями, что проснувшаяся вдруг способность к магии — безраздельно его. Скорее всего, причина неожиданного Могущества крылась в Книге. Старинный фолиант, лежащий в кармане плаща, неожиданно стал на удивление лёгок. Слабо ощутимое покалывание распространялось от него по всему телу. Сотни иголочек терзали уже не только ладони. Неведомая Мощь искушала мага, согревала уверенностью. А, может, дело не только в Книге, но и также в его — Тороя — неожиданной ярости? Может, гнев и страх питали загадочный фолиант Рогона?

И всё же волшебник переборол соблазн ринуться в схватку. Он даже наивно понадеялся, что братья-колдуны позволят ему уйти. И, конечно, эти надежды не оправдались. Близнецы поступили как всякие молодые и не в меру ретивые чернокнижники…

Не успел чародей сделать и пяти шагов прочь, как обжигающая гибкая петля обхватила его плечи. Рывок невероятной силы, который, как полагал Торой, неминуемо последует за броском, мог бы запросто раздробить волшебнику кости и, будто сухую ветку, сломать позвоночник. Однако маг был готов к нападению. Мало того, он ждал нападения. Ждал с нетерпением и страхом сомневающегося, поскольку не знал, сможет ли отразить удар.

Но вот незримая петля сдавила грудь, просочилась под кожу, словно срастаясь с телом, и волшебник с удивлением понял — отбить нападение не составит ни малейшего труда. Сила, неведомым образом проснувшаяся в нём, была так велика, что опальный маг исполнился благоговения — откуда снизошла подобная неуёмная мощь? Но рассуждать снова не было времени. Торой на мгновение прикрыл глаза, стараясь соразмерить ответный удар таким образом, чтобы не обратить чернокнижников в две горстки остывающего пепла.

Люция с ужасом наблюдала за происходящим из своего укрытия — она припала щекой к закопчённой стене дома, стараясь остаться незамеченной. Впрочем, ведьма могла бы сейчас, не таясь, подняться во весь рост. Да, что там — подняться — спляши сейчас колдунья на обуглившемся подоконнике какой-нибудь затейливый танец, её всё равно не удостоили бы внимания! Троим мужчинам, что замерли посреди оледенелой улицы, было, мягко говоря, не до какой-то там деревенской ведьмы, пускай и очень ценной — трое мужчин вступили в схватку. Теперь для них не существовало вообще ничего.

При одной мысли о том, что вот эти трое сейчас сцепятся из-за неё — маленькой и, в общем-то, бестолковой колдунки, Люцию пробрал новый приступ озноба. Неужели возможно, чтобы из-за невзрачной простушки стали биться далеко не слабые маги? И кому из них она достанется трофеем? Конечно, девчонка понимала, что вовсе не её костлявая испуганная насмерть персона нужна двум колдунам, нет, им нужен Илан, а вместе с ним и та, которая смешала планы неизвестной ведьме. Нужна для того, чтобы как следует проучить самонадеянную дурёху, осмелившуюся совать нос в чужие дела. И вот Люция окаменела, затаясь на пепелище, и еле сдерживалась, чтобы не заскулить от ужаса. Она верила в Тороя. Верила в его Силу. Она не сомневалась, что он отобьёт любой удар чернокнижников. И всё-таки ей было страшно.

Девушка не слышала, о чём говорили противники, она не знала, почему вдруг двое преследователей резко выбросили вперёд один правую, а другой левую руки. Но она увидела, как с открытых, отведённых в разные стороны ладоней рвануло что-то, похожее на аркан. Вот только аркан этот был соткан из искрящейся чёрной Силы.

Колдунья кожей почувствовала странное, всё нарастающее и нарастающее напряжение. Казалось, морозный воздух уплотнился и был готов вот-вот обратиться в кисель. Мгновения стали вязкими. Даже снежинки полетели медленнее, а уж ветер и вовсе дул так, словно на его пути возникло неведомое препятствие, которое мешало стремительному вихрю разгуляться во всю силу. И вот, в этой-то странной медленной метели, Люция увидела образовавшийся в пелене снежинок просвет — будто потянуло откуда-то неведомым теплом — поток горячего тёмного воздуха устремился по направлению к Торою. Ведьма в ужасе прижала руки к губам, подавляя рвущийся наружу крик. Вот сейчас колдовская петля обхватит её спутника за плечи, стиснет, дробя кости и изо всех сил рванёт к двум стоящим поодаль колдунам.

Девушка никак не могла понять — отчего Торой повернулся к чернокнижникам спиной? Отчего не допустил даже мысли, что удар может быть нанесён подло, исподтишка? Конечно, доведись магу слышать раздумья своей перепуганной спутницы, он бы по обыкновению язвительно скривился и ответил, что подобный бросок чужой Мощи любой опытный волшебник чувствует заранее. Напряжение Силы в этот момент столь велико, что ощущается исподволь — вот только юные чернокнижники запамятовали эту прописную истину, а потому были совершенно уверены во внезапности манёвра. Но, к сожалению, Торой находился далеко и не мог утешить перепуганную ведьму, которая уже буквально видела, как её спутник корчится на снегу в предсмертных судорогах.

А в следующее мгновенье юная колдунья с головы до ног покрылась липким потом. Чудовищный аркан захлестнул плечи мага, но… так и не смог сдвинуть его с места. У ведьмы словно гора свалилась с плеч. Девушка увидела как напряглись побледневшие от усилия близнецы-чародеи, увидела сверкание переливающейся чёрной петли, изливающейся из двух белых ладоней, увидела лёгкую усмешку, привычно искривившую губы Тороя, а потом… всё застыло.

Снежинки повисли в воздухе, ветер прекратил тоскливые завывания, и в мире воцарилась тишина. Ведьме даже показалось на мгновение, что она оглохла, но тут наступившее безмолвие нарушил спокойный холодный голос:

— Зря. — Торой сказал это с некоторой ноткой огорчения, даже скуки. — Вы показались мне умнее.

Маг по-прежнему не поворачивался к противникам. Чёрный аркан дрожал от напряжения. Ещё секунду Сила чернокнижников вибрировала в неподвижном воздухе, а потом Люция услышала звук разрываемого пространства. Как будто кто-то резко рванул в разные стороны кусок плотной ткани. Пронзительный хруст разнёсся над улицей — снежинки снова пришли в движение, ветер ударился в стены домов, злобно взвыл и понёсся вдоль мостовой, взметая клубы снежной пыли. Аркан, захлестнувший плечи Тороя, рассыпался чёрными искрами.

И вот тогда Торой повернулся к преследователям. Люция не видела его лица, но была уверена, что оно осталось спокойно. Открытые ладони маг простёр к земле — вверх из сугроба сразу же устремились разрозненные сгустки чёрной Силы. Опешившие некромант и чернокнижник с ужасом следили, как неизвестный волшебник стремительно поглощает то, что они создавали вместе, то, что казалось им необоримым и нерушимым, как скала. Удар невероятной силы, направленный с прицельной точностью, словно прошёл мимо волшебника. И всё же некромант мог поклясться — он успел ухватить мага, успел рвануть на себя. Так что же случилось? Почему уловка не удалась? Как смог выстоять неизвестный чародей при такой мощи удара? Выстоять и по праву Силы забрать во владение колдовство поверженных противников.

Чернокнижник почувствовал в каком смятении пребывает его брат и беспомощно воззрился на старшего, всем своим видом спрашивая, мол, ну что, что теперь? Они угробили на сокрушительный бросок почти всю Силу и теперь были совершенно безоружны перед лицом опасности. И какой опасности!

Колдуны беспомощно косились по сторонам, недоумевая, почему никто не знал о том, что в Мираре находится столь сильный маг? Почему никто не знал о том, что в пределах трёх королевств находится столь сильный маг? Откуда он взялся, и что сейчас сотворит с ними за дерзость? Некромант всматривался в бесстрастное лицо чародея и тщетно пытался прочесть на нём хоть какие-то мысли, относительно их дальнейшей судьбы. Юноша замер, понимая, что сопротивляться бессмысленно. Самое большее, что можно сделать в такой ситуации — достойно принять смерть. Хотя, Сила свидетель, ещё никогда двум близнецам не хотелось так сильно, как теперь, пуститься наутёк. Чернокнижник намерился было кинуть брату прощальную мысль, но не нашёлся, чего бы такого сказать, а потому лишь беспомощно промолчал.

Торой увидел, как смертельно побледнели колдуны — россыпь веснушек казалась ржавыми кляксами на меловых лицах — ребята, по всей видимости, прощались с жизнью и друг другом. Маг едва подавил смешок. Нечего давать им повод расслабляться.

А уже через миг снежинки, словно нарисованные, опять замерли в воздухе. На безмолвной улице воцарилась тишь. Люция была готова поклясться, что где-то далеко на Площади Трёх Фонтанов стрелки городских часов застыли, прекратив отсчитывать секунды, минуты и часы. Потому что сейчас время перестало существовать. Ветви деревьев, наклоненные порывом ветра, так и замерли — неестественно выгнувшись и накренившись. Вихрь позёмки тоже оцепенел в сиреневом воздухе, не успев достигнуть земли. Всё окаменело. Окаменели и чернокнижники, но эти — больше от удивления и почтения.

Торой двинулся к близнецам, увязая в сугробах. Снег скрипел под его сапогами и звук этот казался оглушительным, почти громовым. Наконец, волшебник остановился в нескольких шагах от незадачливых братьев и, не сводя с них взгляда, сделал небрежный взмах рукой. Глубоко под землёй что-то дрогнуло, заворчало, будто заворочался, просыпаясь, огромный зверь. А после этого камни, которыми была вымощена заметённая мостовая, вздыбились под сугробами, словно шерсть разъярённой кошки. Мёрзлая, утоптанная людьми и укатанная экипажами земля неохотно отпускала вросшие в неё булыжники. Однако неизвестная Мощь тянула камни прочь, взрыхляла сугробы, уродуя опрятную белую дорогу.

Некромант и чернокнижник с трудом удерживались от падения. Обоим пришлось нелепо раскинуть в стороны руки, чтобы устоять на ногах. Братья растерянно держались за плечи друг друга и с невыразимым ужасом смотрели на странного волшебника. Они никак не могли понять, что за диковинное наказание он для них придумал. Неужели вызывает из тёмных глубин Подземья неведомых и страшных монстров?

— Идите своей дорогой. — Равнодушно приказал Торой, который и в мыслях не держал призывать себе на помощь мистических тварей. — А в следующий раз не бейте в спину того, кого не знаете в лицо.

И снова неопределённое движение ладонью всколыхнуло застывшее пространство. Люция в своем укрытии вновь почувствовала нарастающее напряжение. Камни мостовой опять зашевелились, словно под ними пополз к поверхности огромный крот, а через секунду (хотя о каких секундах может идти речь тогда, когда время остановилось) из земли последовал толчок неслыханной силы, который швырнул близнецов по разные стороны улицы.

Колдуны почувствовали, как уходит из-под ног земля и нечто неведомое отрывает их друг от друга, раздирая, лишая привычной связи. Близнецам показалось, будто они летят сквозь густой кисель — медленно, словно кружась в подводном танце.

А потом некромант со всего размаху приложился спиной и затылком о каменную стену небольшого домика и громко вскрикнул от боли. Чернокнижник налетел на толстый ствол каштана, но, в отличие от брата, не завопил, а только скрипнул зубами.

И снова мгновения стали вязкими. Близнецы увидели, как из-под снега — аккурат, на том самом месте, где они стояли мгновенье назад — в воздух взмыл фонтан гладких булыжников. Камни, все в комьях смёрзшейся земли, брызнули в стороны. Точнее, не брызнули, а словно воспарили — степенно поплыли в воздухе, кружась и переворачиваясь. Но уже через несколько мгновений время опять потекло так, как должно. И, лишь только это произошло, один из увесистых булыжников тяжко рухнул на ногу некроманту. Юноша непроизвольно охнул и смешно запрыгал в сугробе. Другая каменюка, гораздо меньшая по размерам, угодила точнёхонько в плечо чернокнижнику, однако колдун и в этот раз сдержался и не издал ни звука, лишь лицо исказила гримаса боли.

Торой слишком уж пристально наблюдал за происходящим, из чего Люция сделала вывод, что камни отыскали свои цели не случайно, а строго по приказу разгневанного мага. Близнецы, наконец, кое-как начали приходить в себя. Оба недоумевали унизительному наказанию, которое учинил над ними противник. Странно, но незнакомый волшебник не призвал с неба молнии, не принялся поражать своих неприятелей огненными шарами, не развеял в прах, не вырвал души из тела, обрекая на вечную муку.

Он просто не посчитал нужным тратить на них всяческие магические ухищрения и обошёлся лишь очередной эффектной демонстрацией собственной Силы. Словно дал понять, на что он на самом деле способен и тем самым поставил точку в волшебном состязании. Колдуны прекрасно понимали, что любой другой на месте неизвестного чародея попросту выпил бы всю их Силу и бросил издыхать прямо здесь, в рассыпчатых сугробах, и уж тем более не стал бы швырять в противников камнями да колошматить об стены. Однако гадать о странном поведении незнакомого мага близнецам было недосуг.

Потихоньку колдуны поднялись-таки на ноги, не забывая опасливо коситься на неприятеля. Торой равнодушно наблюдал за тем, как юноши отряхивались от снега и бочком, бочком, хромая и корчась от боли, обходили его по крутой дуге. Наконец, некромант, который едва переставлял ноги в снежной, перемешанной с камнями и землёй каше, пристыжённо опустил голову и произнёс:

— Прости нас, маг. Мы были не правы.

Тот, к кому обращались, промолчал. Он и без того знал, что колдуны были не правы.

— Спасибо, что оставил нам жизнь, — едва слышно вторил брату чернокнижник. — Но по твоему следу пойдут другие. Ты не сможешь защищать свою колдунью долго.

Волшебник равнодушно безмолвствовал и в этот раз. Ну, не препираться же с юнцами, гордо выпячивая грудь! Кроме того, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — загадочная колдунья, приславшая близнецов, вскоре изобретёт какую-нибудь новую гадость.

Тем временем, оба колдуна отвесили магу почтительные поклоны (чернокнижник, чьё плечо невмоготу ломило после удара булыжника, даже постарался сдержать гримасу боли), круто развернулись и побрели обратно сквозь пелену неподвижно замерших снежинок. Ещё пару мгновений на улицах Мирара царила тишина, а потом природа снова пришла в движение.

Только теперь Торой, наконец, позволил себе перевести дух, понимая, что каким-то неведомым чудом остался жив. Поправив на голове капюшон, маг пошёл к пепелищу, на котором пряталась ведьма. Некоторое время волшебник ещё чувствовал лёгкое покалывание во всём теле, однако скоро оно переместилось к кончикам пальцев, а потом и вовсе исчезло, словно никогда не возникало.

Чернокнижники-подранки уже пропали за углом. Больше они не придут. А Торой терялся в догадках, что за странная Сила приходила к нему, помогая и спасая? Бросок близнецов мог свалить с ног почти любого. Но он-то выстоял. Каким образом? Но вот волшебник, безвозвратно погружённый в свои мысли, неожиданно оказался в чьих-то крепких объятиях — ведьма вцепилась в него, словно в родного, и повисла на шее. Её лицо, мокрое от снега, было перемазано сажей и жирной копотью, зелёно-голубые глаза сияли от радости и восхищения:

— Ты их прогнал! Ты их прогнал!

И девушка снова стиснула мага в объятиях. Он, скорее непроизвольно, нежели осознанно обнял её за бесформенную талию и согласился, с некоторым удивлением в голосе, сам не веря случившемуся:

— Прогнал…

Колдунка подняла на него чумазое лицо и счастливо улыбнулась. Торой аккуратно вытер ей щёки, но только ещё сильнее размазал копоть. Усмехнулся, глядя на странное нечто, лишь отдалённо напоминающее девушку — в бесформенном плаще, огромной юбке, с грязной, угольно-чёрной мордочкой и сияющими глазами. Люция была похожа, скорее на огородное пугало, нежели на зловредную ведьму. Волшебник улыбнулся и сказал:

— Идти надо. Где Илан?

Ведьма поняла, что Торою уже более чем достаточно её восторгов и, путаясь в юбке, исчезла на пепелище. Очень скоро она вышла оттуда, неся в охапке спящего паренька и свой узелок. Маг принял ребёнка и, как ни в чём не бывало, зашагал в пургу. Вот только колдунья не знала одного — чародей чувствовал себя так, как будто только что оббежал по кругу весь Мирар.

Люция поспешила следом. Она всё-таки заметила, что маг как-то разом посерел лицом и осунулся. Видимо противостояние стоило ему немалых Сил… Впрочем, это не удивило колдунью. «С другой стороны, — продолжала недоумевать девушка, — он же забрал Могущество своих противников. Отчего в таком случае еле-еле идёт?» Но ведьма не осмеливалась спросить об этом вслух и с молчаливой покорностью брела следом за волшебником.

Путники прошли ещё пару кварталов. Торой чувствовал себя разбитым и неимоверно уставшим — голова кружилась, ноги подгибались. Это не просто злило мага, это приводило его в неописуемую ярость. В конце концов, все последние дни он только и делал, что валился с ног. За всю свою жизнь волшебнику не приходилось столь часто и долго бывать ослабшим. Непокорность собственного тела будила настоящее бешенство. И, хотя рассудок был ясен, а мысли не путались, руки, ноги и глаза упрямо отказывались служить.

Ветер тонко и жалобно выл. Вдоль по улице сквозь предрассветный полумрак стремительно неслись клочья позёмки, а где-то впереди жалобно скрипел на промёрзших петлях ставень.

Торой плёлся сквозь пургу. Ноги увязали в снегу и никак не хотели вытягиваться из зыбучих ловушек сугробов. Волшебник оскальзывался и даже не мог отвести душу, крепко выругавшись — язык онемел и присох к нёбу. Тщетные попытки хоть чего-нибудь пробормотать закончились тем, что маг наглотался колючих снежинок, но так и не смог прохрипеть ни звука. Однако вынужденное молчание помогало беречь дыхание, и Торой, в конце концов, смирился с временной немотой. А очень скоро и вовсе забыл сокрушаться об утрате речи — изнеможение, сковавшее тело, всё равно не позволяло трепать языком.

Сначала волшебник не понимал, что с ним происходит, и никак не мог взять в толк, почему эти ощущения кажутся смутно знакомыми. Лишь спустя некоторое время до него дошло — точь-в-точь (правда, тогда было легче) он чувствовал себя после низложения. Да, всё было так же. Только сейчас неведомая хворь, будто голодный острозубый зверёк, с удвоенной яростью вгрызалась в тело, застревала комком в гортани. И комок этот ну никак не позволял раздышаться.

А через несколько мгновений после прозрения маг догадался, в чём заключалась причина нынешней валившей его с ног немочи. Просто дарованная Книгой Сила, не являлась безвозмездной, как было решил самонадеянный волшебник. Старинный фолиант Рогона оказался так же коварен, как и всё наследие древнего мага. Да, Книга каким-то странным образом дарила Могущество, но, судя по всему, взамен забирала жизненные силы.

И теперь Торой расплачивался за щедрую помощь. Хорошо ещё, что сумел поймать Удар близнецов. Маг всем существом чувствовал, как Могущество братьев-колдунов стремительно покидает тело и уходит, словно вода в песок. Книга вобрала чужую Мощь, но полученного ей явно недоставало, и теперь она тянула душу из Тороя. Волшебник прекрасно понимал — не забери он у нападавших Силу, скорее всего, лежал бы теперь мёртвый точнёхонько на месте недавней схватки.

Люция брела по правую руку мага и бросала на спутника настороженные взгляды. От неё, конечно, не укрылись ни заострившиеся черты его лица, ни смертельная бледность тяжелобольного, ни заплетающийся шаг. Девушка видела, как глаза волшебника стекленеют, утрачивая всякую мысль. И, уж конечно, колдунка понимала — идёт он, скорее из упрямства, нежели осмысленно.

— Люция, — Торой едва смог разлепить пересохшие губы и выговорить это короткое имя, но дальше дело пошло легче, и он продолжил, — помнишь, ты говорила, что ведьмы берут Силу из природы?

Девушка остановилась, вытерла мокрое от снега лицо, отчего окончательно и бесповоротно стала похожа на закопчённую головёшку, и с готовностью ответила:

— Ну да… А зачем тебе?

Колдунья пытливо наблюдала за спутником. Про такого доходягу, как он, её бабка сказала бы безо всяких сантиментов: «Не жилец, к полудню можно смело могилу рыть». Наставница всегда была остра на язык, что верно, то верно…

Тем временем Торой замолчал. Он думал, чего такого соврать, чтобы выглядело это поубедительнее. Наконец, поразмыслив, с усилием выговорил:

— А ты могла бы попробовать разбудить кого-нибудь? Скажем, мы с тобой завернём в какую-нибудь таверну и поэкспериментируем, пока есть время…

Ведьма, обрадованная было возможностью перекинуться хоть парой слов, нахохлилась и исподлобья зыркнула на мага.

— Мудрёно говоришь, — недовольно буркнула она на деревенском просторечье, — слова больно умные, не понимаю я.

Торой невольно усмехнулся, видя, как совсем по-детски сельская колдунка надула губы. Определённо, ей не нравилось чувствовать себя невежественной дурёхой. И всё же озадаченная Люция силилась оценить его предложение и свои скромные (если не сказать — посредственные) возможности. Наконец, колдунья не выдержала:

— Кого это ты решил разбудить?

Нотки подозрения в её голосе рассмешили мага. Эх, и прохвостка, прежде чем согласиться, пытается вызнать, уж не собрался ли коварный чародей облапошить её каким-то хитрым способом. Поэтому волшебник, вместо ответа, только дёрнул плечом и поудобнее перехватил Илана. Мальчишка лежал у него на руках неподвижный и безучастный ко всему — морозу, непогоде, разговорам. Позавидуешь, пожалуй! Если бы не здоровый румянец на щеках, да не сладкое посапывание, запросто можно было подумать, что это и не ребёнок вовсе, а искусно сделанная восковая кукла. Только вот, восковые куклы весят не в пример меньше. Маг снова подивился тяжести паренька и прохрипел, наконец, на вопрос своей спутницы:

— Может, ты сумеешь разбудить какого-нибудь коня? Всё-таки волшебство товарки тебе развеять проще, чем мне. Я в этих женских штуках мало что понимаю…

И он замолчал, запыхавшись, а ведьма снова озадачилась. Что ж, предложение было вполне резонным. Девушке и самой не очень-то нравилось тащиться по колено в сугробах, спотыкаясь и оскальзываясь. Лошадка была бы очень кстати. Вот только — разрушить такое могучее колдунство? Вряд ли у неё получится… Хотя, почему бы не попробовать? Вреда-то не будет. Девушка согласно кивнула и бесстрашно шмыгнула носом.

Люция хотела было спросить у Тороя, отчего он так бледен, но метель взвыла с утроенной яростью и вновь погнала навстречу путникам клубы позёмки. Ведьма едва успела заслониться рукавом от очередного порыва ветра, что швырнул ей в лицо пригоршню колючих снежинок.

К счастью, путь продолжался недолго. Очень скоро Люция заприметила маленький трактир (Торой уже ничего, кроме пара, вырывающегося из собственного рта, примечать не мог) с неброской, но красивой вывеской: «Сытая кошка».

— Идём, — голосом, не терпящим возражений, сказала Люция и повернула к «Сытой кошке».

Маг покорно поплёлся следом. Он уже почти не видел решительно шагающую впереди хрупкую девушку с тяжёлым узлом наперевес. Кое-как поднявшись за своей неказистой спутницей по ступенькам, волшебник ввалился в трактир и рухнул на широкую скамью. Он с трудом положил Илана рядом и закрыл глаза, перед которыми сразу же замельтешили цветные пятна. А в следующее мгновенье к пылающим вискам прикоснулись ледяные пальцы ведьмы. Девушка осторожно ощупала лоб волшебника и тихо произнесла:

— Давай-ка, выкладывай, что с тобой такое? Не скажешь правду, брошу прямо здесь. Говори. — Потребовала она непреклонно.

Торою было плохо. Настолько плохо, что он готов был выложить ей любые тайны самой невероятной секретности, даже те, которых не знал. Но, несмотря на это, какой-то частью рассудка, не до конца затравленной болью, волшебник понимал — Люция ведьма — ей нельзя доверять. Однако врать он уже попросту не мог. Поэтому Торой поступил как всякий хитрец — сказал лишь половину правды. И тем удовлетворился.

— Я обессилен. Слишком много потратил на тех колдунов. А Могущество, которое я отобрал у них, не может восполнить потерю.

Ведьма принялась сосредоточенно кусать бледные губы. Да уж, она знала, что такое — надорвать магические силы. Однажды, ещё в далёком детстве, она тоже вот так «переколдовала» и после этого седмицу валялась в горячке, пила заговоренные травяные чаи да мучалась от непереносимой слабости.

Люция исподлобья смотрела на своего спутника. Он сидел, закрыв глаза, бледный и ко всему безучастный. Девушка осторожно прикоснулась к его запястью — живчик под её пальцами трепетал едва заметно, почти неслышно. Ах, если бы она могла хоть чем-то помочь своему волшебнику, хоть как-то поставить на ноги! Имелось, конечно, у ведьм несколько зелий, которые вполне могли справиться с этой задачей, но чтобы приготовить их требовалось время, а путникам нужно было уносить ноги… Потому-то колдунка оставила Тороя отдыхать на лавке, а сама поспешила в конюшню. Пока маг ещё не совсем сморился, следовало поторапливаться, иначе уснёт — не добудишься.

Конюшни, как и следовало ожидать, находились на заднем дворе. Люция не без труда открыла дверь в стойло — снега намело так много, что пришлось, ругаясь сквозь зубы, долго утаптывать сугроб. У ведьмы набились полные башмаки снега, а полы одежды совершенно оледенели — случайно задевая ногой загрубевший от мороза подол, девушка слышала, как хрустит смёрзшаяся ткань. Что уж говорить о незащищённых руках — кожа на пальцах была готова вот-вот лопнуть от нестерпимой стужи.

Ах, как же ей хотелось выпить чашку горячего травяного отвара, лечь в тёплую постель и забыться уютным ласковым, словно материнские объятия, сном! Но пришлось шмыгнуть красным носом, постучать ногой об ногу, чтобы стряхнуть с башмаков налипший снег, и войти в полумрак конюшни.

В лицо ведьме ударил знакомый каждой деревенской девчонке запах конского пота, навоза и опилок. В стойле безмятежно дрыхли три лошадки — из их красивых едва заметно трепетавших ноздрей вырывались облачка сизого пара. Собственно, только по этим облачкам и можно было понять, что несчастные создания, с заиндевевшими от инея гривами, всё-таки живы. Девушка решительно открыла самое первое стойло и, погладила спящего пегого конька по красивой умной морде. Животное фыркнуло, но так и не разлепило сомкнутые колдовским сном веки.

Тогда колдунка наклонилась к уху жеребца и зашептала единственное, памятное ей с детства заклинание, которое можно было применить к лошади. Вообще-то незатейливый заговор (или, как его называли колдуньи — «словоречие») существовал для того, чтобы придать сил загнанному коню, заставить его пробежать чуть больше, чем это возможно, но… Вдруг повезёт? Люция прижалась губами к конскому уху, вдохнула исходящее от лошади тепло — такое родное, успокаивающее — и нараспев заговорила:

Девчонка замерла. Она не верила, что заклинание хоть как-то подействует на коня, всё ж таки чародейство, сковавшее Мирар, было слишком сильным, навряд ли его мог развеять старый, известный каждой ведьме заговор. Но… внезапно конь дёрнул ухом и прянул в сторону, испугавшись неведомо чего. А самое главное — пегий жеребец открыл глаза, оказавшиеся на удивление выразительными и умными.

Люция ловко ухватила пегого за гриву и погладила, чтобы успокоить. Конь нервно погарцевал, но вскоре угомонился. Девушка же не стала терять время и направилась к следующему стойлу. Там крепко спала гнедая мохноногая кобылица. Ведьма снова принялась шептать над ухом у животного слова старинного заклятья. И снова лошадь испуганно прянула, а потом успокоилась и задрожала всем телом. Животные чувствовали колдовство, чувствовали, что оно витает повсюду, исходит из каждой доски конюшни, из каждого студёного дуновения ветра. Чувствовали и нервничали, как могут нервничать перед магией только бессловесные уязвимые твари.

Ведьма поцокала языком, потрепала лошадей по мордам и обругала себя за то, что не догадалась взять на конюшню даже половинки лепёшки. Было бы, чем угостить коняшек, угостить, успокоить и подольститься. Ладно, она ещё всенепременно одарит лошадей угощением.

Некоторое время Люция провозилась, седлая и взнуздывая лошадок, поправляя попоны, затягивая подпругу. Колдунья боялась, как бы кони снова не погрузились в колдовской сон, но те, похоже, делать этого не собирались. Они с удовольствием обнюхивались, нетерпеливо топтались на месте и, кажется, были рады пуститься в путь и согреться.

Девушка ворвалась в «Сытую кошку» спустя четверть часа, дрожа от холода. Внутри оказалось ненамного теплее. Впрочем, ветер не дул, и то ладно. Ведьма подышала на застывшие ладони и посмотрела на волшебника. Он был бледен, едва ли не сер, под глазами залегли фиолетовые тени. Колдунья испуганно принялась тормошить мага, поскуливая от отчаяния. Однако тот очнулся на удивление быстро. Открыл подёрнутые мукой глаза и спросил хрипло:

— Ну, как?

— Получилось, — отряхивая с себя снег, ответила Люция, — разбудила. А ты сможешь ехать верхом?

Она с сомнением посмотрела на спутника. Он с трудом разлепил губы и ответил едва слышно, но всё-таки уверенно:

— Смогу. Ты бы носки поменяла. Промокла, небось, в своих башмачках…

Девушка с удивлением посмотрела на едва дышащего мужчину. Странно… Вот ведь странно… Она никак не предполагала в Торое такой трепетной заботы. Колдунья ещё некоторое время провозилась, меняя носки, потом наскоро перекусила (волшебник на её предложение поесть только вяло отмахнулся) и, наконец, бодро поднялась на ноги.

Когда две настойчивых руки подхватили мага под мышки, он разлепил веки и потащился туда, куда его настоятельно увлекали. Торой был кроток, словно ягнёнок, и исполнен всяческого смирения. Кажется, совершенно того не осознавая, он привычным движением сгрёб со скамьи спящего Илана, вышел с ним на улицу и, пошатываясь, побрёл туда, куда его, словно покорного вола, направляла ведьма.

Люция смотрела, как волшебник, шатаясь, будто пьяный, несёт ребёнка и упрямо молчит. Она видела, что он пытается придти в себя и упрямо борется со слабостью. Видела ведьма и то, что в этой борьбе Торой явно проигрывает. Девушка осторожно подвела чародея к лошадям, которые, засыпанные снегом, дожидались путников во дворе. Волшебник остановился возле пегого жеребца и замер. Люция осторожно тронула его за плечо, мол, забирайся в седло… Тут маг повернулся к ней и, глядя перед собой невидящими глазами, сказал помертвелым, лишённым интонаций голосом:

— Садись ты первая. Я подам мальчишку.

Колдунья уже собралась следовать приказу, как Торой удержал её — с неожиданной силой схватил за запястье и едва слышно произнёс:

— Погоди…

Люция с удивлением наблюдала за тем, как волшебник бухнулся на колени в сугроб, уложил рядом Илана и принялся рыться в узелке. Судя по всему, маг уже ничего не соображал. Девушка хотела было отобрать узелок и со всей строгостью потребовать, чтобы маг забирался на лошадь, но тут Торой неожиданно извлёк на свет просторную шерстяную тунику. Шатаясь, подошёл к рыжей кобылке, набросил тунику на холодное кожаное седло и сказал, повернувшись к Люции:

— Теперь садись.

Ведьма залилась краской. И впрямь, как бы она сейчас села в ледяное кожаное седло? Юбка, это тебе не штаны — под себя подоткнёшь, ноги будут голые, по конскому крупу расправишь… ещё хуже.

Красная, как свёкла, колдунья кое-как взгромоздилась в седло и немного поёрзала, поправляя шерстяную подстилку. Торой несколькими движениями расправил её юбки так, чтобы девушка не сверкала голыми лодыжками, а после этого поднял со снега спящего розовощёкого Илана и кое-как передал ребёнка ведьме. Он вообще обращался со спящим мальчишкой, словно с тюком гороха. Собственно, Люция не обратила на это внимания, она раздумывала о странном поведении мага, его неожиданной заботе и внимательности. Этот его поцелуй… Теперь вот ухаживания…

Девушка рассеянно следила за тем, как Торой вскарабкивается на смирного пегого конька. Да, да, именно вскарабкивается. С третьей попытки попав ногой в стремя, волшебник потратил остаток сил на то, чтобы забросить себя в седло. Жеребец вытерпел все эти ёрзанья на своей спине и покорно двинулся туда, куда направил его всадник — к воротам.

Люция так и не догадалась о том, что Торой изо всех оставшихся сил борется с обмороком. Маг действовал, скорее по наитию, нежели осмысленно. И, разумеется, он не видел, как они выехали из Мирара. Он вообще ничего не видел. Все силы уходили на то, чтобы удержаться в седле. Ведьма ехала рядом, держа перед собой ребёнка. Она давно поняла, что от её спутника в ближайшие часы не будет никакого толку, поэтому подхватила уздцы пегого, и теперь обе лошади шли рядом.

Люция же из-за этого, нет-нет, а случайно задевала ногой стремя Тороя. Сей факт, отчего-то повергал девушку в смущение, близкое к панике. И только магу было совершенно всё равно — касается его ноги прекрасная нимфа или вздорная деревенская ведьма с красными от мороза носом и щеками.

Дорога, ведущая прочь из Мирара, насколько хватало глаз, оказалась засыпана снегом, как и окрестные леса. Недобрые предрассветные сумерки по-прежнему висели над флуаронскими землями. Зябкие потёмки расплескались по белым снегам, запутались в кронах деревьев, обступили городские стены и просочились в каждый дом, принося с собой холод и безмолвие. Солнце не поднималось над горизонтом, а по сугробам скользили знобкие синие тени, какие бывают только на рассвете. И рассвет плыл над королевством Флуаронис. Плыл, но никак не мог превратиться в день. Ведьме было страшно.

И всё-таки, несмотря на испуг, Люция уверенно правила к лесу. Она боялась выходить на открытую дорогу, поскольку чувствовала себя там куда уязвимей, чем в лесной чаще. Дорога проглядывалась далеко вперёд и всякий, бредущий по ней, был очень заметен, а в лесу… В лесу колдунье затеряться проще простого, она поведёт лошадей окраинами чащобы, чтобы вечером, при первой возможности, выйти к какой-нибудь деревне и там заночевать. Правда, бросая короткие взгляды на Тороя, ведьма подозревала, что остановку на ночлег придётся делать раньше. Вон как волшебник качается в седле — словно смертельно раненый.

Тем временем обледенелые стены Мирара, его замёрзшие на ветру флюгера, шпили, башни и крыши, покрытые снегом — остались далеко позади. Мёртвый, заметённый сугробами город, медленно таял за спинами путников, отступая в сиреневый сумрак. Ветер со свистом гнал к столице новые снежные тучи, нёс колючую позёмку и завывал тоскливо, словно оплакивая оставшихся в городе и спящих беспробудным сном людей. Люция боялась оборачиваться. От этого ей становилось не по себе. Правильно говаривала бабка, вразумляя воспитанницу: «Чтобы испугаться — три раза обернись через плечо». Это было правдой — только начни испуганно бросать взгляды за спину и сама на себя нагонишь такого страху, что всем ведьмакам и ведьмам не по силам.

И вот, памятуя давнее наставление, колдунка предпочла погрузиться в мысли о плачевном состоянии Тороя. Тема эта тоже была невесёлая, но заставить себя думать о чём-то другом или, тем паче, снова затравленно озираться по сторонам, колдунья просто не могла. Тут ведьме, совершенно не к месту, вспомнился поцелуй на заснеженной улице…

Нет, она, конечно, прекрасно понимала, для чего Торой её поцеловал. Это была обычная уловка, при помощи которой он вернул её сознанию способность мыслить. Эту уловку можно было сравнить со своего рода пощёчиной, но пощёчиной, которая отрезвляет не тело, а рассудок. И было бы ложью — сказать, что эта «пощёчина» пришлась молоденькой ведьме не по вкусу. При одном воспоминании о поцелуе Люция против воли заливалась жгучей краской. Никто и никогда раньше её не целовал. Будь у колдуньи какой-нибудь ухажёр, с которым ей довелось миловаться, то поцелуй Тороя навряд ли так сильно запал бы ей в душу и тогда навряд ли вообще отрезвил, но…

Додумать свою мысль ведьме не довелось. Дело в том, что в этот самый момент её спутник, коему были неведомы сердечные терзания девушки, повалился на шею пегого коня. Колдунья испуганно вскинулась и поняла — её волшебник, по всей видимости, умирает, тогда как она зачарованно вспоминает всякие нелепости.

— Торой… — ведьма осторожно тронула мага за плечо и едва не залилась слезами — он молчал! Не говорил ни слова! А цветом соперничал со снегом!

— Торой! — взвизгнула девчонка и беспомощно разревелась. — Торой!!!

По лицу колдунки, замерзая на ветру, потекли слёзы. Люция до боли в пальцах стиснула уздечку и продолжила самозабвенно рыдать, не в силах остановиться. Что ей теперь делать? Она даже с лошади слезть не могла — на руках у неё лежал мальчишка. С такой ношей попросту не спрыгнуть на землю. Это первое. Второе. Бросить ребёнка в сугроб, а потом спешиться было, конечно, недопустимо. И вот, перепуганная до смерти колдунья ревела на весь лес. Жалобный скулёж плыл над сугробами, разлетаясь по заснеженной чащобе.

Сквозь липкую пелену забытья Торой услышал полное отчаяния, лишённое всякой надежды хныканье. Всхлипывания были столь безутешны, что мешали погрузиться в сладостное забытьё. А заснуть хотелось невероятно. Должно быть, именно поэтому, превозмогая вязкий туман беспамятства, волшебник открыл глаза. Рядом, на расстоянии двух шагов, сидела на лошади и громко ревела Люция. Её щёки уже покрылись заиндевелыми дорожками слёз, губы посинели от холода, нос распух и вообще девчонка тряслась от истерики.

Маг с усилием выпрямился в седле и замёрзшими губами проговорил, насколько смог внятно:

— Не плачь. Дай ребёнка.

Люция заставила свою кобылку подойти вплотную к пегому коньку и, по-прежнему всхлипывая, поместила спящего Илана перед Тороем. Маг кое-как устроил паренька и снова поник головой. Он даже не почувствовал, как медленно и неумолимо заваливается на бок и как соскальзывает с седла, крепко прижав к себе мальчишку. Не услышал он и новый приступ рыданий испуганной ведьмы, не заметил, как её пальцы, в попытке удержать его, скользнули по складкам плаща.

Сладкая истома заключила волшебника в объятия, и объятия эти были столь уютными, столь избавительными, что воспротивиться маг не захотел. К чему? Смерть оказалась вовсе не такой страшной, как он привык о ней думать. На самом деле смерть была похожа на крепкий детский сон, полный нечётких образов и безмятежного покоя.

Приземление в рыхлый сугроб показалось приятным и спасительным, Торой словно опустился, наконец-то, на мягкую перину. Сквозь безмятежный сон отголоском постылой яви послышался напоследок громкий надрывный крик, который мог принадлежать только вусмерть испуганной девчонке. Но даже этот крик уже не мог заставить волшебника очнуться.

— Милый… Милый… — в голосе слышались боль и мольба. — Милый мой, открой глаза! О, любовь моя, открой глаза!..

Этой просьбе Торой не мог воспротивиться, хотя всё существо восставало против того, чтобы вырваться из сладких объятий беспамятства. Волшебник пытался разомкнуть спекшиеся губы и хоть что-то сказать. Хоть какие-то слова утешения, которые обнадёжили бы испуганную девушку. Но ничего не получалось. Наконец, с пятой или четвёртой попытки он смог-таки открыть глаза, однако увидел лишь размытые, плавающие перед самым лицом пятна.

— Милый мой… Я здесь. Посмотри на меня! — ладонь Тороя ласково, но требовательно стиснули.

Лицо магу щекотнуло что-то мягкое, пахнущее пряной травой. Надо же, а он ведь уже совсем забыл это прекрасное ощущение, когда по щеке скользит шелковистый женский локон…

— Он пытается открыть глаза. — В юношеском голосе звенели одновременно восторг и ужас. — Он жив! Подожди, не тормоши его.

Пятна над Тороем замельтешили, а потом на пылающий лоб лёг прохладный компресс — обыкновенная тряпица, смоченная в растворе воды и уксуса. Это скромное средство принесло несказанное облегчение. Вот только странно — голоса говорили, что он пытается открыть глаза, тогда как Торою казалось, будто он всё же пересилил себя и разлепил сомкнутые веки. Потом до него дошло, что на самом деле он лишь едва-едва смог размежить ресницы, оттого-то всё происходящее вокруг и казалось свистопляской размытых пятен. Маг глубоко вздохнул — воздух пах травами, хвоей и зноем. Ещё он расслышал скрип колёс, какой может издавать только телега, и фырканье лошади. Его куда-то везут? И зима в Мираре кончилась?

— Милый мой… Милый… Как они посмели сделать это с тобой?! — на лицо Торою закапало что-то горячее. Одна тяжёлая капля упала на спекшиеся губы и показалась чуть ли не до горечи солёной.

Маг судорожно вздохнул и хриплым, неузнаваемым голосом произнёс:

— Не плачь…

То был шёпот даже не смертельно больного, а умирающего. Но и этот невнятный шелест, отнявший у волшебника последние силы, оказался услышан. Где-то рядом плеснула вода, а через секунду губы и пылающее лицо заботливо протёрли мокрым полотенцем.

— О, любимый мой… — страдальческий всхлип оборвался, и к груди Тороя доверительно прильнула щекой… кто? Он не видел, но чувствовал, что этой женщиной была не Люция. Голос звучал иначе.

— Подожди, дай ему раздышаться. — Голос донёсся с другого конца телеги и показался смутно знакомым, но волшебник не успел понять, откуда может знать говорившего.

А потом кто-то осторожно, но настойчиво попытался оторвать от Тороя женщину. Он хотел раздосадовано выдохнуть: «Оставьте», — но не смог. Было тяжело даже просто удерживаться на грани сна и бодрствования, а уж две коротких фразы, сказанные несколькими мгновениями раньше, и вовсе выпили последние силы. Ну и ещё волшебника несказанно больше раздражал предупредительный мужской голос, зудевший над ухом, а вовсе не причитания и порывистые объятия незнакомки. Что, право, пристали к бедной девчонке? Пусть себе выплачется, кому это, спрашивается, мешает? В то же мгновение смехотворность этих мыслей стала очевидна, и Торой непроизвольно хмыкнул сквозь вяжущее страдание. Смешок отозвался глухой болью, которая, наконец, заставила распахнуть глаза.

— Итель! — почти закричал стоящий на коленях у самого изголовья темноволосый юноша. — Итель!

Маг проследил мутным взором за взглядом испуганного паренька и только теперь увидел перед собой кудрявую пепельную макушку. Женщина, обнимающая волшебника, испуганно подняла голову. Торой смотрел на красивое нежное лицо, на высокий лоб, немного курносый нос с россыпью светлых веснушек, в дивные фиалковые глаза, покрасневшие от слёз, и даже сквозь туманное забытье чувствовал, что тонет. Хороша…

Лишь после этого страдалец нашёл в себе силы оглядеться, точнее, слегка скосить глаза в сторону. Он находился в повозке с крытым верхом — лежал прямо на голых досках, только под голову что-то было подложено, кажется, свёрнутый плащ. Больше Торой ничего рассмотреть и понять не успел. Мерное покачивание и едва слышный скрип колёс заставили желудок подпрыгнуть к горлу. Маг поспешно зажмурился.

— Итель, умоляю, не тормоши его… — это снова был голос, показавшийся Торою знакомым.

Однако говоривший тут же смолк, поскольку девушка, к которой он обращался, с неожиданной яростью зашипела:

— Да что ты ко мне пристал?! Не покойник же он, в конце концов!

Она осторожно сняла со лба Тороя уже ставший тёплым компресс, но через мгновение вернула освежённую тряпицу обратно, смиряя пылающую кожу.

— Милый, ты меня слышишь? Ты ведь слышишь? — теперь в её голосе снова звучала одна лишь щемящая нежность.

Низложенный волшебник собрался с силами, кивнул и вновь открыл глаза. Что-то не давало ему покоя. Что-то в людях, которые окружали его, было не так. Что-то в нём самом было не так. Он всё силился это понять, однако мешала обступившая разум дурнота. А теперь, в очередной раз открыв глаза, маг понял — девушка и юноша, склонившиеся над ним, были слишком странно одеты.

Женщин в подобных платьях Торой видел только на старинных картинах — квадратный вырез с коротким воротничком-стойкой, длинные рукава, в другое время волочащиеся по земле, а сейчас бесформенными складками покоящиеся на полу повозки. Да и гребень в роскошных пепельных кудрях казался каким-то… Старинным? Волшебник устало моргнул и с трудом перевёл взгляд на юношу, что сидел слева от него и держал в руках миску, наполненную водой. Юноше было от силы лет восемнадцать, и одет он был также чудно — в длинную рубаху, подпоясанную широким кожаным ремнём, и просторные штаны.

Торой перевел взгляд на курносую девушку и попытался было хоть что-то сказать, но не смог. Из горла вырвался сдавленный хрип, который ожёг гортань и даже отдалённо не напомнил человеческий голос.

Та, которую юноша называл Ителью, улыбнулась и ласково притронулась к щеке Тороя. В этом жесте было столько нежности, что у волшебника защемило сердце — так прикасаются к безгранично любимому, но навсегда уходящему из мира живых человеку.

— Нет, милый, молчи. Береги силы. Мы, что-нибудь придумаем, мы как-нибудь поставим тебя на ноги… — Итель не сказала, выдохнула эти слова, и закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рвущееся прочь рыдание. Она закрыла глаза, но из-под сомкнутых ресниц всё-таки выкатились две тяжёлые слезы.

Но потом девушка взяла себя в руки и растерянно оглянулась на кого-то, кто сидел на козлах и правил повозкой. Торой видел лишь спину незнакомца. Видимо, голос именно этого человека показался магу знакомым, поскольку больше никого в телеге не было.

— Рогон! — Итель положила узкие ладони на плечи Тороя, еле сдержавшись, чтобы не встряхнуть его как следует, и теперь сверлила волшебника прекрасными глазами. — Не смей умирать!

Юноша, что сидел справа от Тороя, поспешно отставил миску с водой в сторону и перехватил руки красавицы, мешая ей чинить самоуправство.

Рогон? Теперь Торой успокоился. Всё стало на свои места. Именно так и сходят с ума. Сначала всё болит, потом рассудок покрывает густая пелена, а после этого начинаются видения, подобные нынешнему — повозки, прелестницы, Рогоны и прочее. Волшебнику, конечно, не нравилось думать о себе, как о безнадёжно сумасшедшем, но иначе объяснить происходящее он не мог.

В этот самый момент, когда маг в какой-то мере начал свыкаться с мыслью о собственном скоропостижном безумии, он отчего-то посмотрел на свои руки, болезненно скребущие деревянный пол повозки. Посмотрел и понял, что, наверное, ещё не сошёл с ума. Поскольку не может сумасшедший человек так явственно представлять себе чужое тело. Руки, которые он по праву считал своими, и которыми теперь увлечённо царапал пол, руки эти были сильными мужскими руками, однако… они никогда не принадлежали Торою. Маг даже увидел тонкий шрам, пересекающий могучее левое запястье и на мизинце правой руки простенькое стальное колечко. Он наречён? Кому же? Уж не этой ли красавице с фиалковыми глазами?

Да, не может бред воспалённого рассудка быть таким подробным.

— Рогон… — юноша, сидящий у изголовья, жалобно всматривался в глаза Тороя, а потом, словно увидев в них нечто ужасное, отпрянул и сдавленно прошептал:

— Алех! Алех, посмотри…

Мужчина, что правил повозкой и изредка озадаченно косился на своих спутников, резко натянул поводья и обернулся. Сквозь бьющее в глаза солнце, Торой видел лишь силуэт незнакомца. А потом повозка остановилась (магу сразу сделалось легче — перестало мутить), и Алех забрался в телегу. Здесь он, пригибаясь, чтобы не задеть макушкой рогожное полотнище, подошёл к распростёртому на полу болящему. Потом почтительно, едва ли не благоговейно опустился перед ним на колени и Торой, только-только проморгавшийся, уставился на него так, словно увидел призрака…

Над низложенным волшебником склонился не кто иной, как эльф Алех Ин-Ксаам — лучший друг Золдана.

Алех был молод. Молод даже по эльфийским меркам. Скорее всего, лишь ненамного старше темноволосого юноши, позвавшего его. Белокурые волосы эльфа колыхал ветер, а в зелёных спокойных глазах и сейчас плескались столь свойственное его народу хладнокровие и глубокомыслие.

Алех? Торой жалко хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Алех?!

Низложенный волшебник снова заскрёб пальцами по доскам, а мысли цветным хороводом неслись у него в голове — Алех, лучший друг его наставника, Алех, которого Торой чтил едва ли не как второго отца, Алех, поучавший Тороя, что все истории, связанные с Рогоном — не более чем вымысел?… От нового приступа боли закружилась голова. Да, всё-таки он спятил, и с этим нужно смириться. Теперь ему, по всей видимости, предстоит жить в мире остроухого Алеха, полуживого Рогона, симпатичной незнакомки и скрипучей телеги…

Но всё-таки, неожиданно всплывшее имя Рогона отрезвило и подтолкнуло к новым мыслям. Рогон, Итель… Неужели он, Торой, каким-то образом оказался в прошлом, шагнул более, чем на триста лет назад и очнулся в теле одного из сильнейших магов?

Тем временем Алех склонился над распростёртым страдальцем и озабоченно покачал головой. Видимо, что-то в лице низложенного волшебника насторожило его.

— Итель, это не Рогон! Посмотри, какие у него глаза, — бросил он через плечо ведьме.

Да, да, ведьме. Ведь жена Рогона была ведьмой. Это Торой помнил прекрасно.

Девушка метнулась к лежащему, жадно заглянула ему в лицо, а потом… словно состарилась на несколько десятков лет. И такая тоска исказила прекрасные черты, что у Тороя защемило сердце.

— Где мой муж? — потухшим голосом спросила эльфа Итель, и лицо её стало белым от отчаяния. — Что с ним случилось?

Она снова склонилась над Тороем. Осторожно коснулась его виска и едва сдержалась, чтобы не зарыдать.

— Кто ты?

Волшебник молчал. Он не знал, достанет ли у него сил ответить. Да и что ответить? Как он оказался здесь? Уж не Книга ли перетащила его сквозь капканы времени? Маг нервно облизал губы и осторожно взял Итель за руку. Это простое движение стоило ему немыслимых усилий. Мир вокруг затанцевал, перед глазами поплыли чёрные пятна, однако сознание не покинуло измученное тело. Торою хотелось удостовериться, что красавица-ведьма — не бесплотный дух и не плод воображения. Рука оказалась тёплой со слегка подрагивающими пальцами.

— Меня зовут Торой, я живу на триста лет позднее вас. — Он потратил остаток сил на то, чтобы притянуть к себе побледневшую осунувшуюся девушку.

Волшебник замолчал, понимая, что пробормотал совершенную невнятицу. Он не знал, верит ли ему Итель, понимает ли? Но ведьма слушала внимательно. А когда маг сбился и замолчал, она протёрла его лицо влажной тряпицей, освежая пылающую кожу, и задумчиво произнесла:

— Моего мужа низложили три дня назад за то, что он поднял чернокнижников против Великого Магического Совета. Всё это время он был в бреду и что-то бормотал про какого-то Тороя и какую-то книгу…

Итель посмотрела на страдальца, а потом перевела взгляд на Алеха и сурово спросила:

— Что происходит?

Спросила так, словно именно эльф был ответственен за случившееся. Алех же в ответ лишь по-мальчишечьи пожал плечами. Если бы Торой не чувствовал себя так плохо, то, наверное, рассмеялся бы, настолько юным и растерянным выглядел бессмертный.

— Почём я знаю… — растерянно ответил эльф, задумчиво потирая подбородок, а затем сказал. — Посмотри, какие у него глаза…

Торой, которого очень занимало — каким образом люди, сидящие в повозке, отличили его от Рогона, попытался было снова что-то сказать, но закашлялся и скорчился на полу. Короткий приступ высосал из волшебника остатки сил. Маг клял себя последними словами, потому что не мог больше проронить ни звука — губы отказывались повиноваться, голос пропал. При малейшей же попытке сосредоточиться накатывала необоримая тошнота.

— У него же синие глаза, — продолжил тем временем невозмутимый Алех. — Странно, Итель, что ты не заметила.

Красавица колдунья беззлобно огрызнулась:

— Если помнишь, он только сейчас их как следует открыл…

Алех снова пожал плечами и удивлённо уставился на Тороя.

Маг в очередной раз попытался было хоть что-то сказать, но поплатился за это новым приступом кашля и отчаянной болью, всколыхнувшейся в груди. Он опять свернулся калачиком на дне повозки и разом утратил весь интерес к ведьме, Алеху и неизвестному темноволосому юноше. Такое уж свойство у всякой хвори — подчинять и смирять самое сильное тело, заставляя человека думать только об одном — о себе. Вот и сейчас всё казалось Торою мелким и незначительным в сравнении со страданием тела.

Волшебник ещё жадно хватал ртом воздух, когда ласковые прохладные руки осторожно легли на его пылающий лоб.

— Не говори ничего, — Итель увещевала его, словно капризного ребёнка.

Эльф же с подозрением посмотрел на беспомощного мага и, наконец, задумчиво произнёс:

— Если верить твоим словам, ты родишься только через триста лет, значит пока — тебя не существует. Как в таком случае ты мог оказаться здесь? — потом Алех отвлёкся и повернулся к темноволосому пареньку, что по-прежнему сидел рядом, не издавая ни звука. — Слушай, Витам, может быть, он вообще не человек?

О! В этом был весь Алех — невозмутимый, хладнокровный, подозрительный и… в меру жесткосердный, как все бессмертные. Да и что с них взять — с эльфов, чей век в сотни раз длиннее человеческого? Разве могут они быть похожими на людей, проживая десятки человеческих жизней? Конечно, нет. И всё-таки Алех был ещё очень молод, чтобы набраться эдакого скептицизма…

Тем временем тот, кого бессмертный назвал Витамом, прикрыл глаза и коснулся пылающего запястья Тороя-Рогона. Некоторое время он сидел неподвижно с самым глубокомысленным выражением на лице, а потом, по-прежнему не размыкая век, покачал головой:

— Это человек. Но это не Рогон. Рисунок мыслей совсем другой.

Торой с подозрением покосился на паренька. Рисунок мыслей? Стало быть, перед ним чернокнижник, который не только может нащупывать пульсации жизненных сил, но ещё и способен отличать один рисунок от другого? Волшебник слышал ненаучное предположение (естественно, зарубленное Советом) о том, что вибрации Силы у каждого мага неповторимы, всё равно как неповторим рисунок линий на ладони, но он никогда не знал о том, что есть колдуны, которые могут видеть и различать эти рисунки.

Волшебник хотел спросить Витама, как тот мог увидеть пульсацию его Силы, если он — Торой — низложен? Вопрос этот казался сейчас самым важным. А потому маг попытался облечь свой вопрос в слова. Это ему, конечно, не удалось, а как расплата за излишнюю самонадеянность в груди вспыхнула такая резкая боль, что сердце, казалось, лопнуло. Торой последний раз бросил угасающий взор на угрюмого Алеха, и мир перед глазами в очередной раз померк.

Руки казались стеклянными. Они замёрзли до такой степени, что чудилось — ударь друг о дружку посильнее — и разобьются. Лицо онемело. То есть совсем онемело, словно было облеплено засохшей глиной. Торой глубоко вздохнул. Ледяной воздух стал поперёк горла, а потом пролился в лёгкие, щекоча и обжигая. Когда же удалось разлепить смёрзшиеся веки, волшебник и увидел сиреневое небо. Небо это оживляли лишь низкие фиолетовые тучи и чёрные кроны засыпанных снегом сосен. Кроны медленно плыли в высоте. Сверху мягко осыпались красивые белые хлопья. Ветра не было, и огромные снежинки едва ли не торжественно оседали на скованную морозом землю и, попутно, в распахнутые глаза Тороя. Крахмально и зябко скрипели сугробы.

Удивительно, но волшебника опять-таки кто-то куда-то тащил. На этот раз, не особенно церемонясь — волоком. Люция? Он слышал где-то у себя за плечами упрямое сопение. Всё происходящие воспринималось совершенно безучастно. Кажется, маг лежал на куске какой-то ткани, может, это даже был его собственный плащ, который ведьма тянула по сугробам. Где-то в глубине души шевельнулась неудержимая жалость к маленькой упрямой девчонке, что нипочём не хотела бросать своего спутника в сугробах. Куда она его тащила? Зачем?

Пыхтение изредка прерывалось жалобным всхлипыванием. Торою хотелось ободрить Люцию, подать голос, но тут кроны сосен, что парили в сумеречном небе, закружились, и волшебник снова провалился куда-то в вязкий туман.

Тихо поскрипывало перо. Звук этот был для Тороя давно забытым и восходящим к детству, к тому далёкому времени, когда юный маг упражнялся в волшебстве. Его наставник имел привычку, свойственную многим учителям — с одной стороны вполглаза следить за своим практикующимся учеником да делать ему замечания, относительно правильности исполнения задания, а с другой стороны вполглаза заниматься чем-то ещё, например, писать письма.

Торой открыл глаза. Странно, теперь ничего не болело, даже слабости, и той не осталось ни малейшего следа.

— Гляди-ка, очнулся. — Без удивления произнёс незнакомый мужской голос.

Волшебник огляделся, гадая, где окажется на этот раз. Увиденное не разочаровало — маленькая комната в обычной деревенской избе. В комнате царили темнота и тишина. Такая тишина бывает по ночам, когда все звуки умолкают и остаются лишь стоны ветра за надёжными стенами дома, да потрескивание углей в камине. И правда, в углу горел очаг, а у тёмного окна за самым обычным обеденным столом устроился на скамье человек неслабого сложения и при свете сальной свечи что-то писал на малом листе пергамента. Человек сидел спиной к Торою, и волшебник видел длинные русые волосы, рассыпавшиеся по широким плечам. Больше в комнате не оказалось никого и ничего — разве только ещё лавка, на которой покоился сам Торой.

Низложенный маг неуверенно сел, ожидая, что тело в любой момент подведёт и вновь откликнется приступом необъяснимой немочи. Но нет, обошлось. Голова оставалась ясной и по-прежнему лёгкой.

— Ты, садись, садись. И часы достань, — посоветовал, не оборачиваясь, сидящий за столом богатырь.

Да, мужик и впрямь был крепким. Из таких, как этот неизвестный писарь (до чего смешно он смотрелся с тонким гусиным пером в могучей руке) можно было скроить двух Тороев, да ещё и на половинку Люции осталось бы…

— Ты кто? — решился, наконец, маг.

Слышать собственный голос оказалось невыразимо радостно. Всё-таки это замечательно, когда можешь говорить без усилий, исторгая из груди не жалкий хрип, а вполне внятную человеческую речь.

Богатырь хмыкнул и ответил:

— Следи за временем. Его у нас очень мало. Так что, чем трепаться без толку, достань часы. — И добавил со знанием дела: — Они у тебя в правом кармане.

Торой решил не спорить, хотя оставалось только гадать, откуда детинушка знал о том, в каком кармане у мага находятся часы. Внезапно волшебника накрыло вполне определённое понимание, в памяти всплыл образ умирающего зеркальщика Баруза и его последние слова, перекликающиеся со словами сидящего за столом богатыря: «Следи за временем».

Потому-то чародей и замер на долю мгновения, осенённый неожиданным воспоминанием. Конечно, препираться было бессмысленно, а самое главное — незачем, и маг подчинился приказу неизвестного собеседника. Часы и впрямь нашлись в правом кармане. Он достал их и осторожно нажал на кнопочку. Крышка откинулась с лёгким щелчком. В ущербном свете догорающего очага циферблат переливался красными сполохами, но вот что было странно — часы шли! Причём шли в другую сторону!

— Сколько там? — по-прежнему не оборачиваясь, спросил дюжий молодец.

Торой лишь растерянно ответил:

— Да нисколько. В другую сторону идут — справа налево.

Богатырь кивнул:

— Здесь время не движется вперёд. Только назад. Но я думаю, что у нас есть полчаса, может, чуть больше, может, чуть меньше. — С этими словами он отложил, наконец, перо и обернулся к собеседнику. — Здравствуй, Торой.

Маг склонил голову набок и пристально всмотрелся, насколько позволял висящий в комнате полумрак, в нового знакомого.

Широкоплечий мужчина был бородат, и возраст его в эдакой темноте, да ещё под прикрытием густой растительности на лице определить оказалось весьма сложно. Однако Торой подозревал, что незнакомцу было никак не меньше сорока лет.

— Здравствуй. — Волшебник чувствовал себя круглым дураком. Оказался неизвестно где, неизвестно с кем, неизвестно как. И при этом человек, сидящий напротив, знал его, а вот он этого человека видел впервые. У Тороя была неплохая память на лица, но он мог бы поклясться, что раньше не встречался с незнакомым богатырём. Меж тем богатырь поднялся со скамьи и подсел к магу.

— Меня зовут Рогон. — Ответил он на немой вопрос собеседника.

Собеседник, который в момент откровения делал очередной вдох, подавился воздухом и закашлялся, ухватившись руками за лавку.

— Следи за временем. — Напомнил ему назвавшийся Рогоном. — Когда стрелки замрут, наша встреча завершится. Нельзя проворонить, иначе ты навсегда потеряешься между своим миром и миром Скорби.

Торой всматривался в лицо богатыря и никак не мог свыкнуться с действительностью происходящего. С детства он мечтал увидеть Рогона, с детства мечтал о таких же магических способностях, с детства представлял волшебника умудрённым опытом тщедушным старцем, вроде Золдана, или молодым хрупким юношей, вроде Алеха, но уж никак не дюжим бородачом из тех, кто, не моргнув глазом, согнёт в пальцах подкову.

Рогон представлялся ему субтильным, стройным, красивым, но уж точно не сельским увальнем, с бородищей и космами чуть не до пояса. Он и одет-то был как простой деревенский пахарь — в рубаху из небелёной ткани и простые холщовые штаны. И в этакого-то простецкого детину влюбилась томная красавица с фиалковыми глазами? Н-да… А потом Торой понял, насколько смешны все эти мысли, промелькнувшие в сознании буквально за долю мгновения. И правда ведь, маг, развязавший войну, должен сам быть похожим на воина.

— Я не развязывал войну, друг мой… — улыбнулся Рогон. — Войну развязал Аранхольд, ну да, Сила с ним, не о том нынче речь.

Торой вздрогнул, осознав, что новый знакомец без труда и стеснения прочёл его мысли. И всё же, прежде чем низложенный волшебник успел осмыслить всю глупость вырвавшегося затем замечания, он сказал:

— Я представлял тебя другим.

— Ну, прости, что разочаровал, — дюжий маг развёл ручищами. — Знал бы, явился тебе в образе прыгающей с ромашки на ромашку маленькой феи.

Торой усмехнулся.

— Ладно, — посерьёзнел Рогон и уже без прежних шутливых интонаций продолжил, — слушай внимательно. Времени мало, а, чем больше ты будешь задавать вопросов, тем быстрее оно будет идти, поэтому пока молчи. Я постараюсь сперва рассказать всё, что озадачило меня и подвигло на эту встречу. Таким образом, мы сможем выиграть хоть какие-то мгновения.

Торой послушно помалкивал и смотрел на циферблат барузовских часов. Странное дело, стоило заговорить Рогону, как секундная стрелка побежала медленнее. И всё-таки низложенный волшебник с присущей ему страстью первооткрывателя, не удержался от мальчишеской выходки и спросил, по-прежнему глядя на циферблат:

— Я что же, в твоём времени?

Едва отзвучали эти слова, как секундная стрелка дёрнулась и буквально полетела вперёд, покрыв за считанные мгновения расстояние в четверть минуты. Рогон хмыкнул, давая тем самым понять, что он думает о научных опытах и детских выходках непутёвого Тороя, а потом терпеливо заключил:

— Воруешь время. — При звуках его голоса стрелка вновь поползла медленнее. — Ну да пусть. Несколько секунд не сделают погоды, а ты, по крайней мере, удовлетворил своё любопытство.

Богатырь прислонился спиной к ребристой бревенчатой стене избы и прикрыл глаза. Когда он начал свой рассказ, Торой замер, не решаясь даже пошевельнуться.

— Ты понял, наверное, что я смог оказаться здесь, с тобой, только путём обряда Зары, в коем мне помогли друзья чернокнижники. Сейчас двадцать очень хороших чёрных магов удерживают нити моей жизни, чтобы я, погружаясь в пучины Безвременья, не сгинул в них вовсе. Тебя сюда перенесла моя Книга, которая вобрала твою Силу и тем самым швырнула за тонкую грань — туда, где ещё не заканчивается жизнь, но ещё и не начинается смерть. Последние несколько лет мне всё не давали покоя рассказы жены о том, как я бредил после низложения, говоря что-то о зиме, какой-то Книге и маге по имени Торой. А уж после того, как я узнал, что ты на короткое время очнулся в моём теле, любопытству моему и вовсе не было предела. Я задумался над тем, что могло произойти такое, дабы неизвестный маг из далёкого будущего, каким-то образом оказался в прошлом. И пришёл к выводу, что ты многим сильнее меня…

На этих словах волшебника Торой горько усмехнулся. Да, когда-то Золдан и Алех считали, что их своенравный ученик и впрямь очень силён, конечно, не сильнее легендарного Рогона, но уж определённо не из середнячков. Но после низложения…

— Торой, — устало вздохнул маг, снова без труда прочитав его мысли, — как ты можешь, будучи сильным и далеко не глупым чародеем, верить в то, что кто-то способен отобрать твою Силу? Это же не материальный предмет, который можно подержать в руках и, соответственно, украсть. Отобрать Силу, низложить, опустошить — называй это, как хочешь — невозможно. Ну, вот задумайся, можно ли отобрать у человека нечто эфемерное? Скажем, способность мыслить?

Рогон внимательно посмотрел на Тороя, глаза его оказались тёмными, но в полумраке судить о цвете было невозможно — может, карие, может, тёмно-зелёные… И уж, конечно, Торою вовсе не было никакого дела до цвета, он погрузился в раздумья. В свою очередь широкоплечий бородатый волшебник удовлетворённо кивнул, словно его собеседник ответил на вопрос утвердительно:

— Вот именно. Нельзя запретить человеку думать. Ну, пока он жив, во всяком случае. Однако можно отвлечь, заставить думать о чём-то другом, посвятить все его чаяния иному предмету. Так же и с Силой. Не в человеческих возможностях лишить тебя того нематериального, что дано природой. Я знаю. Меня низлагали. На самом же деле техника низложения проста до идиотизма — из тебя выкачивают всё то, что ты имеешь на конкретный момент…

На этих словах Торой вскочил со скамьи, тупо глядя в пустоту, а потом вовсе забыл про предупреждения Рогона и заговорил:

— Если это так, то я мог восстановиться. Магические силы тут ничем не отличаются от обычных. Хватило бы двух-трёх лет, чтобы…

Рогон взмахнул рукой, обрывая поток его красноречия, и горько сказал:

— Я думал, после моей смерти мир поумнеет. Но миру это, как видно, совершенно не грозит. Торой, не трать моё и своё время на растолковывание простых истин. Тебе сказали, что ты низложен, и ты поверил. Первые два года, может, и пытался что-то из себя выдавить, а потом, когда ничего не получилось, просто сложил лапки и перестал дёргаться. Этим человек отличается от животного, загнанный в угол, он не умеет сопротивляться с отчаянной злостью достаточно долго. И ты не смог. Не смею тебя в этом упрекать, особенно если учесть, какими идиотами ты, наверняка, был окружён. Так вот, послушай меня, раз это так важно. Сила — не бессмысленная стихия на кончиках пальцев, Сила — часть твоего сознания. Да, у тебя отобрали то, что ты имел, а взамен этого повесили над тобой весьма, должен сказать, неслабое заклятье…

Рогон внимательно посмотрел поверх головы своего собеседника и уважительно поднял брови. Только теперь до Тороя дошло, каким образом маг догадался о том, что он низложен — стало быть, всё это время над ним реяло заклятие, которое мог углядеть только очень опытный чародей. Так сам Торой разглядел руну Ан над головами молодых чернокнижников, нагнавших его в Мираре.

— А ты, — продолжил тем временем Рогон, — уже набрал достаточно Силы, чтобы сломать запрет. И ты его сломал, коли моя Книга нашла, что у тебя забрать.

Торой хотел было сказать Рогону, что Книга на самом деле забрала Силу двух чёрных магов, но в последний момент бросил взгляд на циферблат и заметил, что беседа продолжается уже без малого четверть часа, а потому не решился снова о чём-то спрашивать.

— Ты накопил достаточно мощи, чтобы использовать её направо и налево совершенно бездумно, вот только ещё не можешь до конца преодолеть неверие. Впрочем, оставим. Итак, сейчас я хочу услышать, чем ты бредил, будучи в моём изничтоженном теле. Всё в подробностях. Скажем, мне очень любопытно, что такое произошло в мире, если наши судьбы столь тесно переплелись.

Богатырь устроился поудобнее и приготовился слушать. Торой прошёлся по комнате, посматривая на медленно ползущую секундную стрелку часов и собираясь с мыслями. Говорить следовало кратко и исключительно по делу, потому волшебник восстанавливал чреду событий, произошедших за последние несколько суток. Наконец, собравшись, он начал рассказ.

Рогон оказался благодарным слушателем, не перебивал и не задавал вопросов, только сидел, прикрыв глаза. Торой старался не подходить близко к магу, знал, что во время обряда Зара нельзя прикасаться к тому, с кем доведётся встретиться, иначе никогда не вернёшься в мир живых, да, собственно, и в Мир Скорби не попадёшь. Конечно, Рогон это тоже знал, но… Привычка ожидать подлости заставляла низложенного мага держаться от собеседника на почтительном расстоянии.

Пару раз за время своего рассказа Торой переводил взгляд с часов (стрелки которых словно взбесились) на маленькое окошко. За окном не было ничего, только чёрная пустота, и волшебник ничуть не сомневался, что если он решится распахнуть створки, или Сила убереги, открыть низенькую дверь, ведущую прочь из комнаты — эта бездушная пустота просочится внутрь и беспощадно пожрёт сознание находящихся под прикрытием бревенчатых стен мужчин. Торой знал и то, что убогая комнатушка есть не более чем умелая защита, которой окружили его и Рогона те самые двадцать чёрных магов, что отдавали сейчас Силу на свершение обряда Зара. Потому-то силуэты находящихся в комнате предметов были нечёткими, размытыми, краски какими-то блеклыми и вялыми, даже угли в камине и те блестели маслянисто, тускло, словно являлись не более чем искусной подделкой.

Рогон выслушал речь и, когда маг, наконец, замолчал, удовлетворённо кивнул. Торой без утайки рассказал и о Книге, и о Люции, и о зеркальщике, и о самом зеркале, и о маленьком Илане, и о зиме, и о кхалаях.

Когда волшебник открыл глаза, его собеседник неожиданно пожалел обо всём рассказанном. Тороя только сейчас посетила мысль, что перед ним мог сидеть вовсе не Рогон, а… Да кто угодно мог сидеть! И всё-таки он знал, что обмана нет, да и сам великий маг внезапно произнёс:

— Я рад, что ты ничего не утаил. Теперь мне нужно о многом подумать. Но сдаётся, я и без лишних размышлений знаю, что за зеркало выкрали из Мирара, однако не могу навскидку догадаться, кому бы это понадобилось. У нас кончается время. — Последнее было не вопросом, а утверждением.

Торой кивнул, глядя на то, как стремительно несётся секундная стрелка. Но всё же, волшебник успел прокричать в сгущающуюся темноту:

— Алех! Эльф Алех — друг моего наставника — сейчас состоит в Совете, как он мог быть твоим учеником?!

Ответа он не услышал. Собственно, и Рогон, скорее всего, не услышал вопроса. Зато до Тороя донеслись словно уносимые ветром слова:

— Я написал тебе кое-что, ты найдёшь это в книге…

Голос Рогона поглотила звенящая тишина. Маленький мирок окончательно утратил и реальность, и материальность — бревенчатые стены расползлись у Тороя перед глазами, камин оплыл, словно восковой, стёкла в окне начали пузыриться, будто были и не стёклами вовсе, а мыльной пеной.

Неизвестные Торою маги ещё держали оборону, ещё не впускали Безвременье туда, где корчилось, удерживаемое ими сознание двоих людей. И всё же прожорливая Пустота пыталась поглотить тех, кто отважился вторгнуться в её вотчину — туда, где отсутствовало всё: время, пространство, цвета, жизнь. Торой чувствовал, как исчезают, тают под ногами половицы, видел, как растворяется в пустоте силуэт дюжего волшебника, а потом часы в руке мага (единственное, что никуда не пропадало и не меняло очертаний) налились жутким холодом. Торой увидел, как пальцы, сжимавшие серебряный корпус становятся прозрачными, увидел, как секундная и минутная стрелки дёрнулись в последний раз, а потом нечто вязкое обволокло его, и волшебник перестал что-либо чувствовать и понимать.

Когда он в очередной раз открыл глаза левая рука, судорожно сжимающая часы Баруза, совершенно окоченела. Торой попытался расцепить сведённые судорогой пальцы, но обнаружил в них не часы, как ожидал, а комок слипшегося, подтаявшего снега. Над головой в сером предутреннем небе по-прежнему плыли верхушки сосен. Левая рука безвольно свалилась с полотнища, на котором лежал маг, и теперь пальцы снова загребали снег. Волшебник хотел спросить у настырно пыхтящей за его спиной ведьмы, долго ли был в беспамятстве, хотел сказать ей, что ещё жив, но опять-таки не смог. Отяжелевшие веки закрылись. Как же хотелось спать!

Торой закрыл глаза и снова рухнул в темноту. Он успел на секунду ужаснуться, что вот опять начнутся непонятные видения и снова придётся о чём-то говорить, что-то предпринимать… Но видения решили оставить его в покое. Последнее, что вспомнилось магу перед чертой забвения, был слегка насмешливый и удивлённый взгляд Рогона. Прежде, чем исчезнуть, волшебник внимательно всмотрелся в пульсации Силы, вьющиеся над головой низложенного мага и что-то из увиденного в них позабавило богатыря-чародея. Во всяком случае, он улыбнулся улыбкой человека, который заметил нечто трогательное и тщательно от него скрываемое.

На этом Торой снова выпал из действительности.

Люция обернулась. Ей показалось, что волшебник зашевелился. Но нет, Торой как и прежде лежал без движения, только левая рука свесилась с плаща и теперь чертила по сугробам. Плакать ведьма уже не могла. Глухое отчаяние вытеснило все сантименты. Она кусала обветренные губы и упрямо брела вперёд. Ей, к счастью, хватило ума использовать все подручные средства для того, чтобы тащить мага и мальчишку. Пальцы ведьмы, сжимавшие углы плаща, на котором лежал бесчувственный Торой, потрескались на лютом холоде. Кровь давно замёрзла, но руки замёрзли ещё раньше и потому не болели.

Колдунья ещё раз обернулась. Её изобретение у всякого, кто увидел его со стороны, вызвало бы приступ истерического смеха. Но девчонка уж точно не разделила бы ничьё веселье.

Когда маг рухнул с лошади в снег и упокоился там, не шевелясь, ведьма взвыла от отчаяния. Некоторое время она пыталась привести спутника в чувства — трясла его, хлопала по замёрзшим щекам, умоляла, грозила — всё было бесполезно. Утешало одно — он всё-таки не умер. Пока. А это означало, что следовало срочно что-то предпринимать. Вот только что?

Колдунка, конечно, позволила себе несколько минут поплакать, бездеятельно сидя в сугробе и загребая руками рыхлый снег. Но потом слёзы высохли и врождённая настырность взяла своё. Упрямство, оно ведь присуще каждой ведьме. Как ни крути, а хорошая колдунья должна уметь бороться. Поскольку, что есть её жизнь? Только борьба. Вот Люции и пришлось, кусая губы да вытирая рукавом шмыгающий нос, браться за дело. Само собой, поднять Тороя в седло она не могла, Илана — да, но Тороя…

Девушка пробовала было оторвать мужчину от земли путём хитрых заклинаний, но силёнок не хватило — все её немногочисленные колдовские способности ушли на то, чтобы разбудить лошадей. Вот и приходилось орудовать безо всякого чародейства. Ведьма понимала — времени у неё крайне мало. Можно даже сказать — совсем нет. Без движения да на этакой стуже Торой замёрзнет прямо во сне.

Как и всякая лесная колдунья, Люция никогда не блуждала в лесу. Да чего там! Ей было бы куда как проще потеряться где-нибудь на улицах оживлённого Мирара, чем в самой глухой и непролазной чащобе. Мало того, совсем недавно именно над этим лесом колдунья пролетала на помеле, ну, когда запутывала следы. Именно тогда она и заприметила небольшую сторожку. По счастью, домик находился где-то неподалёку. И вот теперь колдунка собиралась дотащить до него своих бесчувственных спутников. В маленькой избушке странников ждала крыша, четыре стены и хоть какой-то очаг. Это сейчас казалось самым главным. В сторожке можно будет согреться и заняться Тороем. Ведьма сильно подозревала, что без помощи волшебных отваров маг попросту не выживет.

Чёрные силуэты елей двоились перед глазами, порывы ветра срывали с веток снег и щедро осыпали им колдунью. Однако она давно уже не обращала внимания на подобные мелочи. Девчонка плелась через сугробы, сдавлено и сипло дыша. На первых порах у неё даже хватало сил грязно и непотребно сквернословить, злясь на собственную хилость. К сожалению, очень скоро ведьма поняла — радующие душу крепкие деревенские ругательства годны только для того, чтобы сбиваться с дыхания и быстрее уставать. А потому она стиснула зубы и теперь крыла снег, холод, темноту да бездорожье мысленно.

Люция торопилась. Она боялась, что из чащи в любой момент вынырнут волки. Лесную колдунью, конечно, не тронет ни один хищник, даже самый свирепый, но так это ведь лесную колдунью, а не её спутников. Потому-то ведьма старалась идти настолько быстро, насколько это вообще было возможно. Время от времени живое воображение, нет-нет, да играло с девушкой злую шутку — ей всё мерещились светящиеся жёлтым огнём глаза. Пару раз даже показалось, будто в сиреневом полумраке, пригибаясь к снегу и скользя носом по сугробам, крадутся поджарые хищники. Тогда ведьма гортанно выкрикивала несколько отвращающих заклинательных слов, которые обычно отпугивали дикое зверьё.

Колдунка пыхтела и отдувалась, но волокла Тороя вперёд, оставляя на снегу причудливые следы. Грустные лошадки брели рядом. Мальчишка лежал на широкой спине смирной кобылки, доверчиво прижимаясь щекой к тёплой шее животного.

Никогда в жизни Люции не было так тяжело. Она брела, увязая в сугробах, пыталась сморгнуть слёзы отчаяния и тихо всхлипывала. Через каждые тридцать шагов ведьма останавливалась, чтобы перевести дух и оглянуться на Тороя — жив ли? Маг был бледен, голова моталась из стороны в сторону.

Время от времени девчонка косилась на бредущих рядом лошадей и умирала от досады — у неё было два коня и всё же приходилось самой тащить бесчувственное тело, упираясь изо всех сил. Колдунке казалось, что каждый новый шаг станет последним — вот-вот, ещё немного и она умрёт от усталости прямо в сугробе. Слёзы упрямства и злости катились из глаз, смешивались с потом, капали с подбородка и, словно переливчатый бисер, падали в снег.

Люция знала — она не упадёт и не умрёт. Она дойдёт до сторожки, во что бы то ни стало — добредёт, доковыляет, доползёт, дотащится!

Когда домушка и впрямь вынырнула из сумерек, остатки сил разом покинули девушку. Колдунья рухнула в сугроб и зарыдала от облегчения, сминая руками снег. Дошла! Дошла!!! Теперь осталось самое малое — протащиться последние три десятка шагов. Но как раз на это-то сил и не осталось. Сторожка — низенький приземистый домик — казалась чем-то недостижимым, невероятным.

Кое-как ведьма поднялась на ноги, ухватилась за углы плаща и бросила измученное усталостью тело в последний отчаянный переход. Люция тащилась до крыльца едва ли не четверть часа. Про себя девушка уже решила, что сторожка будет заперта и придётся разбивать маленькое оконце да пытаться протиснуться внутрь утомительным способом, но… Видимо, иногда случаются чудеса. Дверь оказалась открыта. Причём открыта настолько, что внутрь сторожки уже намело достаточно снега.

Колдунья щёлкнула над головой окоченевшими израненными пальцами, и болотный огонёк послушно просиял, окрасив всё вокруг изумрудом. С переливающимся огоньком над головой ведьма шмыгнула внутрь тёмного домика.

Внутри сторожка оказалась вполне обжитой. Очаг, конечно, зиял чернотой и холодом, но в остальном… Впрочем, Люции было уже всё равно. Распахнув дверь настежь, девушка кое-как втащила в дом Илана, а затем и мага, злобно ругаясь сквозь стиснутые зубы. И уж точно, даже поскитавшийся по свету Торой, наверняка, не знал половины забористых ругательств, которыми сыпала его юная спутница.

Маг очнулся, когда кто-то заботливо приподнял его голову и поднёс к губам ложку с горячим травяным отваром. Волшебник кое-как разлепил веки и увидел над собой сосредоточенное осунувшееся лицо Люции. Девушка осторожно влила ему в рот снадобье. Торой сделал несколько глотков, после чего глаза против воли снова начали слипаться. Сквозь дурманное забытьё маг покорно пил всё, чем его потчевала ведьма. Травяные отвары были терпкими и горькими, но от них становилось легче — отступала боль, а тело сковывала дремотная истома.

Торой ещё заметил, что откуда-то тянуло даже не теплом — настоящим жаром яростно пылающего очага и слышался треск поленьев. Волшебник хотел было спросить, как он и его спутница оказались под защитой четырёх стен, но, разумеется, не смог.

Вообще, прошли уже сутки с той поры, как Люция притащила мага в сторожку. После изнурительного путешествия, ведьма, скрепя сердце, даже отважилась раздеть волшебника. Конечно, прежде чем решиться на эдакий смелый поступок, девчонка некоторое время расхаживала по сторожке кругами, собираясь с духом. Как ни крути, а дело предстояло ответственное. С одной стороны, подумаешь, ерунда какая — раздеть человека. Вот только, человека — одно дело, а совсем другое — пускай обессилевшего и полумёртвого, но всё-таки мага… Ну как не разберётся со сна, примет за тать или воровку какую, да развеет в прах? Так, на всякий случай, чтобы помирать не мешала. Мало ли чего ему в бреду примерещится?

Девчонка стояла над волшебником и напряжённо морщила лоб, раздумывая, следует ли так рисковать собой. Решающим же аргументом в пользу раздевания мага стал сам маг. Вид его был настолько жалок, что ведьма поневоле уверилась — в этаком состоянии Торой не то что развеять её, а и просто оттолкнуть не сможет. Вон, свернулся калачиком, скрючился себе и еле дышит, облепленный мокрой одёжей.

Кое-как Люция всё-таки подступилась к бесчувственному телу, подбадривая себя тем, что оставлять волшебника в подобном непотребном виде попросту нельзя. Болотный огонёк со свойственным ему любопытством спустился с потолка и замаячил над головой хозяйки, мешаясь и сопереживая. Ведьма зло зашипела и отмахнулась от светляка, словно от назойливой мухи:

— А ну пошёл прочь! Разбудишь ещё!

Огонёк отпрянул и гневно задрожал в сторонке — надо же хозяйка предпочла ему — верному другу — какого-то подозрительного помирающего мужика! Но Люции не было дела до обиженного светляка. Вот ещё! Девчонка сосредоточенно стягивала с мага одежду, косясь в полглаза на крепкое мужское тело… А ничего — ладный волшебник ей достался.

Сама не понимая отчего, ведьма вдруг смутилась, совсем как тогда, на выезде из Мирара, когда задевала ногой стремя тороевой лошадки. Ну и, конечно, колдунка отчаянно боялась, что Торой, когда (или если) очнётся, взгреет её за учинённое самоуправство со всей яростью. «Только попробуй!», — пробормотала Люция сквозь зубы и продолжила своё бесстыдное дело. «Я тебе тут жизнь спасаю, дураку такому!» И, исполненная решимости, она рванула на себя штаны волшебника, едва не оторвав их вместе с ногами.

Но Торой не очнулся и не взгрел её, только свернулся калачиком под одеялом и, по-прежнему бледный как смерть, не открыл глаз. Одежду его ведьма кое-как развесила возле очага вместе со своей, чтобы просушить. Пока мокрое платье сохло, колдунья ходила в единственной нашедшейся в узелке вязаной тунике клотильдиного мужа. Одёжка была ей велика и спускалась едва ли не до середины голеней. Это вполне устраивало девушку, и она щеголяла так безо всякого стеснения. Всё равно единственные двое мужчин, которые могли увидеть её в столь непотребном виде, дрыхли, ни на что не обращая внимания.

И всё бы хорошо, да только после всех перипетий Люция так и не смогла выспаться. Ей, конечно, хотелось провалиться в безмятежный сон, но ведьма боялась, что заснёт надолго, и тогда Торой, лишённый поддержки отварами и заклинаниями, просто преставится. Поэтому колдунья дремала вполглаза, приказав болотному огоньку будить себя каждые полчаса. Огонёк, конечно, не знал, что такое полчаса и потому будил хозяйку, когда вздумается — то есть каждый раз, когда чего-нибудь пугался — то свиста ветра в трубе, то треска полена в очаге. Но, в общем-то, этого было достаточно для того, чтобы не получалось толком отдохнуть.

Волшебник открыл глаза и впервые за последние пробуждения не почувствовал себя немощным умирающим калекой. Мало того, жутко хотелось есть. Когда Торой пошевелился, зелёный болотный огонёк, что висел аккурат под потолком комнаты, резво взвился и спикировал куда-то вниз.

Трусливый изумрудный шарик с разлёту впечатался в щёку Люции, однако ничего этим не добился. Девушка спала, свернувшись калачиком на низеньком топчане. Вид у неё был изнурённый и несчастный. Вместо платья на колдунье оказалось надето нечто бесформенное. Ведьма зябко поджимала голые ножки, пытаясь во сне укрыть их подолом странного одеяния. Только приглядевшись получше, Торой узнал таки в чудном наряде тунику Клотильдиного мужа.

Чародей ещё рассматривал свою утомлённую спутницу, когда болотный огонёк, разобиженный тем, что хозяйка так беззастенчиво его игнорирует, пошёл на второй круг. Переливающийся светляк взмыл к потолку, залился оскорблённо-ярким сиянием и снова устремился вниз.

Торой, сам не осознавая, что делает, резко выбросил вперёд руку, и своенравный сгусток ведьминой силы замер в воздухе, обиженно приглушив сияние. Вот, мол, тебе, раз не пускаешь меня к хозяйке, сиди, как дурак, в темноте. Торой замер от удивления. Надо же, у него получилось остановить чужую волю! Пускай и волю слабой деревенской ведьмы.

Не особенно надеясь на удачу, волшебник едва слышно щёлкнул пальцами, и над его ладонью сразу расцвёл язычок белого пламени. Маг изумлённо выдохнул, видя, как комната мгновенно озарилась светом — не чета всяким там болотным светлякам. Зелёный огонёк тем временем боязливо пополз вдоль стены, намереваясь прошмыгнуть к хозяйке. Торой усмехнулся. Он всегда думал, что у Силы нет характера, а вот, поди ж ты, огонёк Люции явно не был бездушным сгустком чужого Могущества, вон, какой строптивый. Впрочем, у огонька с волшебником отношения не заладились с самого начала, ещё с момента первого знакомства, когда маг обманул его и использовал в своих коварных целях.

Покамест зелёная бестия опасливо кралась вдоль стены, Торой выбрался из-под одеяла. К своему удивлению он лишь сейчас заметил, что из всей одежды на нём было только… Считай, что ничего не было. Надо же. Волшебник стащил с верёвки, висящей возле жарко горящего очага, сначала штаны, потом рубаху и неторопливо оделся. Краем глаза он следил за вредным огоньком, что опасливо стелился по полу, намереваясь прошмыгнуть к топчану и разбудить хозяйку.

— Только попробуй, — шепнул ему волшебник. — Мигом развею.

Огонёк обиженно мигнул и завис в сторонке.

— Не буди её. — Попросил Торой, чувствуя себя полным идиотом оттого, что разговаривает с чужой Силой.

Однако Сила его, как это ни странно, поняла и надменно воспарила обратно к потолку, боязливо сторонясь неведомого белого сияния. Торой хмыкнул и лишь сейчас осознал нелепость происходящего. Как он оказался здесь (кстати, где именно?), почему лежал на полу под одеялом, как сумел впервые за неведомо сколько лет сотворить волшебный огонёк? У мага закружилась голова. Некоторое время он стоял, ошарашено оглядываясь, а потом решил, что часть из упущенных событий поможет восстановить Люция, когда проснётся.

Волшебник повернулся к спящей ведьме. Какой крохотной и беззащитной она ему показалась… Девушка сжалась в комочек, ютясь на краешке топчана, Илан безмятежно дрых слева от неё возле стены, заботливо укрытый одеялом. Надо же, обо всех побеспокоилась, а сама лежит нагишом, ноги в подол кутает. Торой покачал головой, поднял с пола одеяло, под которым спал, и осторожно, чтобы не разбудить, укрыл им Люцию. Однако колдунка в последние часы, видимо, слишком часто просыпалась, проснулась и теперь. Открыла сонные зелёно-голубые глаза и изумлённо уставилась на Тороя.

В ярком свете белого огонька маг казался едва ли не бледнее снега, но он поднялся на ноги! Сумел одеться! И, похоже, неплохо себя чувствовал… Ведьма порывисто села, скинув одеяло.

— Ты жив? — её голос был таким усталым, таким изумлённым и отчаявшимся, что Торой растерялся.

— Жив.

Он лишь сейчас увидел, что губы девушки обветрены и ко всему ужасно потрескались. Колдунья смотрела на мага, не веря своим глазам, а потом высокие чёрные брови жалко дёрнулись, и Люция разревелась. Да, именно разревелась. Не разрыдалась, не расплакалась, а разревелась, по-детски изогнув губы, захлёбываясь в слезах. И повисла на Торое, душа его в объятиях:

— Я думала, ты не выживешь, у меня так мало трав, и я с перепугу забыла все заклинания, а ты был весь белый и даже дышал через раз. Я еле тебя дотащила до этой сторожки, а потом боялась, что усну и заставила огонёк меня будить. Но он такой трусливый, что будил по поводу и без, я почти не спала, я так устала…

Она уткнулась волшебнику в плечо и снова заревела навзрыд.

Торой осторожно обнял девушку, пересадил её к себе на колени, чувствуя, как содрогается от плача худенькое нескладное тело. Эта нервная дрожь была заметна даже сквозь толстое одеяло, в которое маг завернул свою спасительницу. Волшебник гладил ведьму по растрепавшимся волосам и укачивал. Через некоторое время слёзы иссякли, Люция перестала всхлипывать. Тогда-то маг и заметил, что руки девушки, судорожно вцепившиеся в его рубаху, сплошь покрыты какими-то порезами, царапинами, ранками и синяками.

— Что с твоими руками? — Торой осторожно взял изувеченную ладонь ведьмы и теперь пристально разглядывал.

Люция икнула и пояснила:

— Это я тебя положила на плащ, а потом, за углы тянула его по снегу, а ты постоянно сва-а-а-аливался-я-я-я… — и ведьма снова разрыдалась от пережитого страха и от жалости к себе.

Торой опять погладил её по волосам и прошептал:

— Ну, что же ты какая трусишка мне досталась? И плачешь всё время… — он обнимал подрагивающие плечи и тупо смотрел перед собой.

Она тащила его через лес? Не бросила в снегу? Изранила все руки, устала, а потом не спала только из-за того, что каждые полчаса его нужно было поить снадобьями, чтобы не помер?

— Люция, почему же ты руки не вылечила отварами? — спросил он, чтобы хоть как-то отвлечь девушку. Утешать Торой не умел, да и не знал он слов утешения, всегда был чёрствым, чего уж греха таить…

Ведьма вытерла заплаканное лицо уголком одеяла и ответила:

— Тогда бы не хватило трав, чтобы тебя лечить, руки сами заживут… Ты ведь больше не будешь умирать? — она шмыгнула носом и облизала больные губы.

— Не буду, — уверенно успокоил её волшебник и осторожно убрал с заплаканного лица прилипшие волосы. В словах его было столько твердости, что колдунья успокоилась.

А Торой всё никак не мог придти в себя от изумления. Сила побери! Как вообще смогла худенькая — того и гляди, чтобы ветром не унесло — девчонка тащить человека гораздо крупнее себя и не просто тащить, а дотащить?

— Не плачь. — Бестолково повторил он, взял израненные ладони и накрыл их своими.

Люция прижалась пылающим лбом к плечу мужчины и в последний раз всхлипнула, а когда маг отпустил её руки, ведьма с удивлением увидела, что на них не осталось ни единого следа от прежних саднящих и ноющих ран. Кожа стала нежная, белая, словно у знатной девицы, не избалованной тяжёлым трудом. Колдунка широко распахнувшимися глазами смотрела на Тороя. Она хотела было что-то сказать, но волшебник осторожно провёл указательным пальцем по обезображенным воспалённым губам, словно стирая с них боль.

Ведьма уютно устроилась на коленях чародея, сжалась в комочек и почувствовала, как Торой гладит её озябшие ноги. Она благодарно улыбнулась и прошептала:

— У тебя в сапоге был нож, я его не трогала, он лежит на лавке.

Торой кивнул и задумчиво поцеловал Люцию в макушку:

— Ты спи, а утром я тебе расскажу кое-что.

Она сонно кивнула и, выпростав одну руку из одеяла, обняла ею мага.

Торой сидел, боясь пошевельнуться, а потом осторожно положил ведьму на топчан. Худенькая рука соскользнула с его плеча, но волшебник успел подхватить её прежде, чем она упала на доски. Маг осторожно погладил тонкие едва ли не прозрачные пальчики и неожиданно понял, что никогда прежде не видел ничего прекраснее.

— Спи, — прошептал он.

Болотный огонёк скользнул из-под потолка и преданно повис у Люции над головой, словно верный страж.

Торой ещё некоторое время сидел рядом с ведьмой, прислушиваясь к свисту ветра в трубе. Об заиндевевшее оконное стекло дробно и весело билась снежная крупа. В маленькой сторожке было по-домашнему уютно. Сладкое посапывание Люции, да треск поленьев в очаге навевали неведомое и незнакомое мятежному волшебнику чувство умиротворения. Он зачаровано смотрел на огонь, совершенно забыв и про погоню, мчащуюся по следу, и про Рогона, и про Книгу… Хотелось только одного — глядеть на сполохи пламени, слушать ровное девчоночье дыхание и ни о чём не заботиться. Как хорошо!

Громкий и надрывный звук вернул волшебника в действительность. Торой даже вздрогнул от неожиданности — в эдакой безмятежности зимнего безмолвия и вдруг такое! Вот тебе и покой. Вот тебе и умиротворение. Размечтался. Тем временем душераздирающий звук за спиной повторился и окреп. По коже сразу же побежали мелкие мурашки, а всё оттого, что звук, нарушивший тишину, Торой ненавидел сызмальства. Всхлипывания ребёнка.

— Доброе утро, Илан. — Сказал маг и обернулся. Он не умел утешать детей. — Хочешь поесть?

Про себя волшебник уже решил, коль скоро мальчишка ударится в рёв, он потащит его прочь из сторожки, чтобы у сердобольной Люции появилась хоть призрачная надежда выспаться.

Однако Илан, вопреки ожиданиям, реветь в голос не стал. И то, правда — большой уже. Однако крупные, словно бобы, слёзы безудержно катились по его щекам и губы кривились в мучительной попытке удержаться от свойственного только глупым девчонкам хныканья. Мальчишка крепился изо всех сил. Но он был всего лишь ребёнком, очнувшимся в незнакомом месте, рядом с незнакомыми людьми, да ещё и смутно помнящим страшное нападение на собственный дом.

Торой взял трясущегося паренька на руки и, набросив на плечи плащ, вышел в морозные сумерки. Разговор предстоял долгий.

Ах, как же вкусно пахло! Наверняка бабка опять тушила зайчатину… Уж, пожалуй, никто во всей округе не умел приготовить из тощего лесного зайца умопомрачительное яство так, как это получалось у старой колдуньи. При этом аромат в кособокой ведьминой избушке стоял такой, что впору хоть королевского повара зазывать, дабы изумился, восхитился и разрыдался от зависти, а ещё пуще — слопал за обе щёки, а потом вовсе сложил полномочия, разочаровавшись в собственном мастерстве. Ах, какой запах! На этакий запах можно идти, захлёбываясь слюной, представляя себе сочные розовые кусочки мяса, плавающие в густой подливке, а к ним нежнейшие сырные лепёшки, щедро политые топлёным маслом и посыпанные рубленой зеленью.

Юная ведьма против воли сглотнула голодную слюну и причмокнула во сне. Однако всё же странно, что бабка, вопреки своему обыкновению, не тыкает ученицу в бок костлявым пальцем и не зовёт к столу, сварливо укоряя за бездельность и прожорливость. И всё же мысль эта увязла в сладкой дрёме, а Люция, не просыпаясь, жадно потянула носом аромат любимой стряпни. Ещё чего — просыпаться! Проснёшься и окажешься в маленькой сторожке, где не то что тушёного зайца, а и кусочка вяленого мяса в запасах не осталось. Нет, лучше уж спать и вдыхать несуществующий дивный аромат. Как же хочется есть!

Рядом, совсем близко над ухом, кто-то хихикнул. Ну, что, спрашивается, за издевательство — смеяться над спящим человеком, которому снится такой прекрасный и вкусный сон! Ведьма сонно отмахнулась от нахала и попыталась вернуться обратно в дрёму, к чудесному яству. Рядом что-то зашептали, а потом совершенно неуважительно прыснули со смеху.

«Вот я сейчас проснусь, устрою вам всем…» — обиженно подумалось Люции, которой давно уже не снились такие прекрасные сны. Ведьма приоткрыла один глаз и стрельнула взглядом из-под полуопущенных ресниц. Аккурат напротив неё стояла скамья, а на скамье…

Второй глаз растопырился сам собой. А взлохмаченная соня рывком села на топчане, сбрасывая одеяло.

— Ух, ты! — она едва ли не с обожанием посмотрела на огромную миску с дымящейся похлёбкой и даже потёрла ладоши.

Рядом снова хихикнули. Люция с трудом оторвала взгляд от пузатой, исходящей сладкими ароматами плошки на неведомого насмешника. Илан, подобрав ноги, сидел на скамье, поодаль от миски. Лицо его ещё хранило следы недавних слёз, а точнее даже и не слёз, а самой настоящей бурной истерики — вон как покраснели глаза, припухли веки и нос — но всё же сейчас он улыбался. Как и все дети, выплакавшись, мальчишка на время утешился, а теперь от души посмеивался над проснувшейся взлохмаченной нянькой, которая зачем-то обрядилась в мужскую тунику.

— Илан? Ты когда проснулся? — охрипшим со сна голосом спросила Люция.

Паренёк деловито вытер нос рукавом рубашки и с небрежным превосходством ответил:

— Давно… Мы уж зайца приготовить успели, а ты всё дрыхнешь.

Ведьма закуталась в одеяло и с сомнением огляделась:

— А где волшебник? — бестолково спросила она, словно бы уж и шагу не могла сделать без Тороя. Прямо маленькая, заблудившаяся в лесу девочка, которой непременно нужен провожатый охранитель.

— Здесь волшебник.

Хлопнула входная дверь, впустив в маленькую сторожку белый клуб холодного воздуха. Вместе с зябким сквозняком ввалился, отряхиваясь от снега, и Торой. Его едва можно было разглядеть за огромной охапкой дров. По чести сказать, лишь уже набрав приличную стопку поленцев, маг догадался, что отныне вроде как может поддерживать жар в очаге и без хвороста. Ну да ладно. Силу надо беречь, мало ли что? И вот он стоял у порога, старательно топая ногами, чтобы сбить с обуви снег.

— Проснулась всё ж таки, — проворчал волшебник и с подозрением спросил, — или мальчишка разбудил?

Люция мотнула головой. Колдунка, конечно, догадалась, что проказник Илан попросту водил у ней под носом ароматной миской и наслаждался тем, как она чмокает во сне, но не выдавать же озорника.

— Нет, сама проснулась. Пахнет вкусно. Ты и стряпать умеешь? — она снова принюхалась. — Или это волшебство?

Маг усмехнулся и аккуратно сложил дрова возле очажка.

— Да какое уж там волшебство. Разве можно из пустоты создать мясное рагу? Нет, заяц этот ещё сегодня утром резво скакал по лесу. Пока не встретил нас с Иланом, — он подмигнул пареньку.

Илан посмотрел на Тороя едва ли не с обожанием и кивнул.

В голову ведьме закралось смутное подозрение…

— Торой, — шепотом начала она, наклонившись к магу, — ты, что… Ты его заколдовал, чтобы он не плакал?

Волшебник беззаботно пожал плечами и ответил:

— Вот ещё. Надо больно. Всё, давайте завтракать.

Люция снова с подозрением покосилась на мальчугана. Он, хотя и имел весьма зарёванный вид, но старался держаться по-взрослому невозмутимо. И всё-таки ведьма (как выяснилось — на беду) не удержалась от соблазна пожалеть сиротинку — посмотрела с жалостью на ребятёнка и сочувствующе погладила по вихрастой макушке, даже против воли всхлипнула, вспомнив покойницу Фриду Дижан. И видно, было что-то во взгляде жалельщицы такое, отчего мальчишка сперва горько потупился, а потом и вовсе забыл о напускной взрослости — уткнулся колдунке в плечо и незамедлительно зашмыгал носом.

Волшебник, который только-только поднёс ко рту ложку, досадливо поморщился и испепелил ведьму взглядом. Девушка попыталась было пожать плечами — мол, а я-то чего? — но Тороя это, как и следовало ожидать, не проняло.

Волшебник сокрушённо вздохнул и потрепал всхлипывающего Илана по макушке:

— Не плачь, всё же не совсем один остался, вон и Люция рядом, с ней не пропадёшь.

Утешение на поверку оказалось сомнительным, поскольку лишь пробудило новый приступ рыданий. А мальчик ещё яростнее вцепился в рубашку (а заодно и бока) ведьмы.

Паренёк горько всхлипывал, болезненно прощаясь с тем привычным, что навсегда потерял — родным городом и домом, заботливыми и ласковыми родителями, любимым дедом, так и не родившемся братом (или то была сестра?)… Люция поглаживала вихрастую макушку и шептала что-то ласковое. Постепенно её голос и привычные уже интонации оказали своё действие — мальчик начал успокаиваться. Наконец, он оторвал зарёванное лицо от ведьминого плеча и бросил косой взгляд на Тороя. Волшебник был невозмутим и, словно озадачен. Встретившись глазами с мальчишкой, маг по-свойски подмигнул ему, а потом раскрыл ладонь, над которой вспыхнул, переливаясь, лепесток яркого белого пламени — точь-в-точь такой же, как тот, что парил под потолком.

Илан, непривычный к каким бы то ни было чудесам, восторженно распахнул глаза и с некоторой опаской протянул руку. Искрящееся пламя стекло в сложенную лодочкой ладошку. Весёлое пламя плясало и переливалось, не обжигая кожу. Паренек осторожно, кончиками пальцев, подвинул лепесток огня на ладони и с восторгом вздохнул — подарок волшебника засиял всеми оттенками жёлтого, превратившись из ослепительно-белого в золотой.

Люция поверх головы Илана посмотрела на Тороя, который наблюдал за собственным творением с ничуть не меньшим восторгом, словно создал огонёк впервые в жизни… Почувствовав взгляд ведьмы, чародей улыбнулся и спросил:

— Ну, мы поедим сегодня?

Илан, наконец-то, оторвал завороженный взгляд от переливающегося лепестка пламени и обрадовано кивнул. Люция, которая отчего-то чувствовала себя ужасно виноватой, радостно потёрла руки в предвкушении грядущей трапезы — дурманящие ароматы вызывали уже едва ли не головокружение.

Они как раз заканчивали трапезу, когда за маленьким оконцем сторожки неожиданно начало светать… Зябкие сиреневые сумерки, что за последние дни стали едва ли не привычными, сменились нежно-розовыми красками рассвета. Люция так и застыла с ложкой, не донесённой до рта, а потом испуганно повернулась к Торою:

— Колдовство идёт на убыль!

Волшебник согласно кивнул и невозмутимо продолжил жевать, словно ничего необычного не произошло. Илан же, который одной рукой ловко управлялся с ложкой, а другой играл с переливающимся огоньком, удивлённо вскинул голову. Да, когда он проснулся, Торой рассказал ему о том, что случилось безо всякой утайки — и про зиму, и про волшебный сон, и про колдовство. Внучку зеркальщика даже понравилось, что самый настоящий маг разговаривает с ним, как со взрослым.

А теперь паренёк сидел в маленькой сторожке, держал на ладони переливающийся волшебный огонёк и чувствовал себя так, словно стоял на пороге какого-то увлекательного приключения. Наверное, ему следовало бояться. Но он не боялся. Отчего-то было спокойно. А ещё донельзя интересно. Вот только не маячили бы в голове жуткие воспоминания о той самой ночи, когда ящерообразные люди вторглись в дом родителей, да и просто, не мучили бы мысли о том, что отныне он остался сиротой. Лучше уж думать, что родители и дед живы, здоровы, а он всего лишь отправился в путешествие с их на то позволения. Да, если думать вот так, будет, пожалуй, легче. Мальчик вздохнул.

Люция словно почувствовала испуг и смятение Илана. Ладонь ведьмы мягко опустилась на льняную макушку и взъерошила непослушные волосы. Вообще говоря, у колдуньи была куча вопросов к Торою и, сказать по правде, она несколько досадовала на то, что Илан проснулся так некстати и теперь вот приходилось уделять ему должное внимание — жалеть и опекать. Ведьма винила себя за эдакую чёрствость, но всё равно отделаться от мерзкого чувства досады не могла. Очень уж хотелось потолковать с магом с глазу на глаз, не отвлекаясь на ребёнка. Торой же спокойно уплетал зайчатину и, погруженный в глубокие раздумья, смотрел куда-то в пустоту. Ведьме показалось, будто волшебник борется сам с собой, принимая какое-то важное решение…

— Торой, — наконец нарушила тишину колдунка. — Ты говорил, будто как только я проснусь, что-то мне расскажешь…

Маг вскинул голову и пустыми глазами уставился перед собой. Девушка осеклась на полуслове и испуганно прислушалась к тишине. Чего ему ещё примерещилось? За оконцем по-прежнему подвывал ветер, а утро уже разгулялось в полную силу — сугробы сияли и ослепительно искрились.

Однако Торой и не подумал отвечать, он бросил ложку на скамью и скомандовал ведьме:

— Одевайся, мигом!

Люция растерянно вытаращила глаза, не понимая, чем вызвана неожиданная спешка. Опять что ли чародей кого-то там почувствовал? Вон, замер, как борзая, взявшая след, разве только носом не водит. Видать и вправду прислушивается к чему-то. Девушка озадаченно посмотрела на мага, а потом изо всех сил напрягла слух, стараясь уловить ту неведомую опасность, которая переполошила волшебника.

Ничего. Только ветер. Колдунка потёрла кончик носа и, решив, что паника преждевременна, снова взялась за ложку. Когда же Торой перевёл глаза на спутницу и увидел её по-прежнему невозмутимо и со вкусом жующей, то так яростно цыкнул, что Люция едва не подавилась.

— Мигом! Кому сказано?! Ну?!

Однако вредная девчонка успела-таки забросить в рот ещё пару ложек рагу и лишь после этого опрометью бросилась к своему платью, поспешно жуя на ходу. Голод, конечно, не тётка, но и спорить с взбешённым чародеем — себе дороже, лучше уж подчиниться, тем более, он и впрямь мог услышать что-то эдакое. Как ни крути, а способности Люции, в отличие от Тороевых, отличались незавидной посредственностью.

Илан, растерянный превращением мирной трапезы в поспешное бегство, застыл на скамье — перепуганный и белый, словно лежащий за окном снег. Торой склонился над сжавшимся в комок ребёнком и мягко сказал:

— Не бойся, мы тебя в обиду не дадим, — он ещё помнил себя мальчишкой, а потому знал, как это страшно — оказаться перед лицом неизвестности.

Илан кивнул и сглотнул застрявший в горле комок. Маг продолжил:

— Я говорил тебе, что нам придётся убегать. Поэтому трусить не надо. Ты же мужчина. Маленький, но мужчина, и мы с тобой должны что?…

Он вопросительно поднял брови, ожидая ответа.

Люция, которая торопливо натягивала одежду, внимательно прислушивалась к разговору. Краем глаза она видела, как Илан неожиданно исполнился важности, и что-то зашептал на ухо волшебнику — не иначе, отвечал на поставленный вопрос. Ведьма напрягла слух и уловила-таки не предназначенное для её ушей:

— Мы должны защищать Люцию, потому что она женщина и боится гораздо сильнее…

Колдунка, путающаяся в рукавах вязаной туники, хотела уже было возмутиться — это кто тут боится сильнее? Она? Та, которая дотащила этих двоих доходяг до сторожки? Но всё-таки вовремя опомнилась. Конечно, как ещё успокоить мальчику, если не внушением того, что кто-то рядом боится сильнее, а он может защитить, словно истинный мужчина? Теперь парнишка будет храбриться из последних сил, чтобы сойти за взрослого… Впрочем, приёмы воспитания, которые использовал Торой, ведьме отчего-то не нравились. Ребёнок, он ребёнок и есть — не нужно требовать от него больше, чем он в состоянии вынести. Может, сказать волшебнику, чтобы вместо всяких там сомнительных идей продвигал те, которые уже зарекомендовали себя? Ну, там, например, ласковые уговоры… Как ещё детей успокаивают?

Она озадачилась, торопливо стягивая завязки своих грубых башмаков. Торой и Илан ещё о чём-то шушукались, покуда волшебник поспешно укутывал ребёнка в тёплое одеяло. Золотой огонёк, подаренный мальчику, по-прежнему парил в его ладони, переливаясь и искрясь.

Пока маг опоясывался мечом и набрасывал на плечи плащ, у Люции шевельнулось в душе нехорошее подозрение. Ведьма подумала — уж не посмеялся ли над ней спутник, так сказать, не отомстил ли за излишнюю склочность? Ну, чтобы припугнуть, да заставить побыстрее собраться. С него станется… Уж чего-чего, а яду в характере мага было хоть отбавляй. Но нет, судя по поспешности, с которой собирался сам волшебник, подвоха в его словах не крылось.

— Торой, — не вытерпела Люция, — может, скажешь, куда мы так торопимся? Что ты ещё услышал?

Он не ответил. Вместо этого снова прислушался неизвестно к чему и глухо уронил в тишину комнаты:

— Поздно. Уже никуда не торопимся. Идём. — Волшебник уверенно направился к выходу.

Смутное видение, которое столь неожиданным образом ворвалось в его сознание, не отступило, напротив, приблизилось настолько, что казалось уже не видением, а горькой реальностью. И уж хочешь — не хочешь, а придётся столкнуться с этой реальностью лицом к лицу.

Яркое солнце и белизна сугробов ослепили троих беглецов, заставив болезненно прищуриться. Морозный воздух обжёг незащищённые лица и руки, словно хотел похитить последние крохи тепла, которые ещё хранила кожа. Зато зимний лес предстал во всём своём великолепии. Волшебство неизвестной колдуньи мало-помалу ослабевало, однако приятный хрустящий морозец, не чета давешней лютой стуже, ещё держался.

Люция зажмурилась и выдохнула облачко пара. Ей не хотелось снова куда-то бежать. Да и Торой, хоть изо всех сил бодрился, а выглядел далеко не живчиком — заметно бледный, осунувшийся после болезни, даже как будто похудевший. Хорошо хоть Илан пока ещё помнил наставление волшебника, не прятался, по привычке, за спину ведьмы, а исполненный отваги стоял рядом. Паренёк кутался в шерстяное одеяло, словно в мантию, и взволнованно поглядывал на Тороя, пытаясь по его лицу определить — велика ли опасность?

Маг чувствовал пытливый взгляд ребёнка, а потому старался ничем не выдать волнения, лишь неспешно огляделся. Показалось? Примерещилось? Нет никакой угрозы? Увы, острое чувство тревоги, что неожиданно царапнуло рассудок, явно не было случайным. Оно и сейчас трепетало где-то в груди, заставляя сердце вздрагивать в ожидании неведомой опасности. Торой прислушался. Тихо. И всё же незваный гость находился где-то поблизости. Настолько близко, что попытка скрыться от него в чаще будет глупой, нелепой и, самое главное, слишком запоздалой. Поэтому волшебник терпеливо ожидал появления чужака.

Однако лес оставался безмятежным и спокойным.

Люция, которой к тому времени надоело топтаться на месте, недоумённо хмыкнула и перебросила из руки в руку свой заметно отощавший узелок. Судя по звенящей тишине никакой погони не было и в помине. Чего только маг взбаламутился?

— Идём, что ли? — неуверенно спросила колдунья, сделав осторожный шаг вперёд.

Снег звонко скрипнул под башмаками.

— Стой, — Торой удержал девушку за плечо и пояснил, — она уже здесь.

Ведьма обернулась, внимательно глядя на мага — издевается что ли? Никого на всю округу. Вон, какое безмолвие, даже ветер и тот стих. Уж кабы кто шёл через сугробы, так хруст было бы за версту слыхать.

— Чего ты ещё… — с неудовольствием начала Люция, но так и не договорила.

Огибая заросли молодого сосняка, к сторожке при полном, казалось бы, затишье устремился огромный клуб позёмки. Снежная россыпь весело мчалась из чащи, искрясь и переливаясь в солнечном свете. У края поляны пороша встретила на своём пути две стройные ели, засыпанные снегом. Однако это ничтожное препятствие не остановило снежную волну, напротив, позёмка разделилась на два искрящихся потока и обошла молоденькие деревца. А попутно, словно играючи, начисто сорвала с отяжелевших ветвей пушистые сугробы — льдистые еловые лапы пружинисто распрямились и зябко ощетинились иголками в холодный воздух.

А клубы пороши меж тем продолжили мчаться вперёд. По мере приближения к застывшим на крыльце сторожки людям они становились всё плотнее, всё выше и теперь уже казались двумя огромными снежными волнами. Но вот аккурат перед домишком летучие волны столкнулись, брызнули во все стороны снегом и взвились к самым верхушкам сосен.

Илан отступил за спину Люции, ойкнув от страха и восторга — в центре бушующей стихии возник стройный искрящийся льдистыми сполохами смерч. Победно взвыл ветер, а потом совершенно неожиданно всё стихло — снежинки с шелестом осыпались в сугробы, а на месте недавнего вихря осталась стоять стройная высокая женщина — не чета всяким нескладным пигалицам, вроде Люции.

Складки роскошного плаща незнакомки серебрились от инея, однако полы одежды почему-то не покрывала ломкая корочка льда, какая возникает при длительном пешем переходе по сугробам. Да, неизвестная гостья действительно прибыла к сторожке в образе искрящейся позёмки, но уж точно не для того, чтобы тем самым пустить пыль (точнее, снег) в глаза беглецам.

Женщина отбросила с головы широкий капюшон, и Люция даже зажмурилась — так ярко полыхнули на солнце золотистые волосы. Незнакомка сделала уверенный шаг вперёд и слегка поклонилась. Нет, конечно, не ведьме — её спутнику — неказистую колдунку вновь прибывшая не удостоила даже взглядом, не то что приветствием.

— Здравствуй, волшебник. — Чувственный голос с едва заметной хрипотцой оживил безмолвие зимнего леса.

Юная ведьма, что топталась на пороге сторожки, обняла за плечи оробевшего Илана. Разумеется, на того красота незваной гостьи не произвела ни малейшего впечатления. Его куда больше пленил эффектный выход незнакомки, нежели всё остальное.

А вот Люция, напротив, с ревнивым недовольством рассматривала появившуюся. И, надо сказать, россыпь ярких, безуспешно припудренных конопушек на носу дамочки вынудила сельскую колдунку втайне позлорадствовать. Немалое мстительное удовольствие доставило девушке и то, что глаза белобрысой дылды оказались разными — один карий, другой то ли зелёный, то ли серый. Да при этом ещё глаз непонятного цвета едва заметно косил. Люция облегчённо выдохнула — не такая уж и раскрасавица, если приглядеться. Из всех богатств только и есть, что волосищи да голос. Эка невидаль! Отчего-то юной ведьме вовсе не хотелось, чтобы её волшебник восхищался неизвестной чаровницей.

— Здравствуй, Эрнин, — ответил тем временем Торой самым будничным голосом и замолчал.

Люция изумлённо посмотрела на мага — так они, стало быть, знакомы? Ну, ничего себе!

Названная же Эрнин сделала ещё один шаг и… близоруко сощурилась. Ореол горделивого величия, который удалось создать вокруг себя белокурой ведьме, мигом рассеялся. А юная колдунка, топчущаяся на пороге сторожки, едва сдержалась, чтобы злорадно не расхохотаться на всю округу — слепая курица! Так ей и надо! Люция совершенно не задумалась над причиной этой своей неожиданной неприязни — была нужда!

— Торой??? — голос незваной гостьи непостижимым образом вместил в себя едва ли не десяток самых разнообразных чувств, начиная от удивления и заканчивая… да, да… злостью. Однако женщина в красивом плаще быстро взяла себя в руки и вкрадчиво, но в тоже время насмешливо спросила:

— Уж не ты ли напугал до смерти близнецов, а?

Похоже, она и впрямь не верила, что именно он схватился с колдунами в Мираре.

— Их напугала собственная наглость, — холодно ответил волшебник.

Эрнин улыбнулась и насмешливо стрельнула глазами в сторону Люции, впервые с момента своего появления.

— А эта замухрышка, стало быть, с тобой? — она смерила юную ведьму настолько снисходительно-презрительным взглядом, что та против воли покраснела. Однако Люция всё же нашла в себе сил заносчиво вздёрнуть подбородок, не особенно надеясь на заступничество Тороя.

На самом деле колдунке больше всего хотелось провалиться сквозь землю от унижения и злости. Надо же! Вынесло белобрысую дрянь! Холёная вся, аж лоснится! Волосы, вон, небось, не сами вьются, а завиты со всей тщательностью, да и нарядная накидка явно не в сельской лавке куплена. А она — Люция — наоборот, вся в обносках — мужская туника, бесформенная юбка, плащ с чужого плеча… Ну что за несправедливость? Ведьма едва не взвыла от бессильной, понятной только женщине ярости. Она и без того не блистала красотой, а тут ещё наряды — обхохочешься.

— Эрнин, я вижу, ты принесла сюда свои прелести исключительно для того, чтобы вдоволь поплеваться ядом. — Равнодушно сказал волшебник. — Именно поэтому разговаривать с тобой нет ни малейшего желания. Идём, Люция.

И маг протянул руку своей спутнице. Колдунка с поистине королевским достоинством оперлась о протянутую ладонь (так, словно до этого полжизни ходила под руку с Тороем) и не без злорадства отметила про себя то, как злобно полыхнули разноцветные глаза противной гостьи.

— Нет! — появившаяся из снежной позёмки примирительно вскинула руки. — Нет, постой.

— Что тебе, ведьма? — Торой сделал лёгкое, едва заметное ударение на последнем слове, но Люция всё равно чуть не прыснула со смеху — очень уж едко получилось. Вроде не оскорбил, обратился по факту, и в то же время — эдак двусмысленно прозвучало…

— Как ты смог… да где ты вообще взял Силу?! — Эрнин смотрела на мага едва ли не с паникой. — Тебя ведь низложили… Но близнецы сказали…

Златовласая колдунья, видимо, решила говорить только короткими незаконченными фразами. Ну, а Люция едва не с ужасом уставилась на своего спутника. Вот он — момент истины! То-то волшебник не хотел её лечить, то-то так рвался получить книгу! Низложенный! А она-то, дура, поверила, что он полон Сил! Стоп, стоп, стоп! А как же битва на заснеженной улице, а как же огонёк, что горит в ладони Илана? Девушка глупо захлопала глазами, ничегошеньки не понимая.

Торой недобро поглядел на Эрнин и, наконец, когда она перестала исторгать из себя нечленораздельные междометия, спросил, игнорируя многочисленные вопросы:

— Зачем пришла? Хочешь что-то предложить, предлагай, а нет, так не стой на дороге.

На самом деле он догадывался о причине появления Эрнин. Вероятно, неизвестная ведьма, затеявшая всю эту заваруху, решила отправить на поиски неизвестного мага и его спутников свою товарку. Видимо, товарка эта должна была выступить парламентёром. Скорее всего, от неё требовалось достигнуть некоей договорённости с таинственным волшебником, дабы мирным путём вернуть внучка зеркальщика. Только кто ж знал, что таинственный волшебник и Эрнин окажутся давними врагами?

Пока Торой размышлял, Илан боязливо косился из-за плеча няньки, рассматривая женщину в роскошном плаще. Надо же, ведьма… И совсем не похожа на Люцию — такую добрую, ласковую, знающую сотни сказок и в то же время, такую потешную. Нет, эта ведьма — каким-то непостижимым образом стоящая в рыхлом сугробе так, что не примялась ни единая снежинка — эта ведьма ему не нравилась.

— Верни мальчика. — Тем временем бросила Эрнин свой ультиматум. — Верни мальчика, дурак! Девку эту страшную можешь оставить себе, но мальчишку верни. И так уже дров наломал!

И всё-таки, несмотря на угрозы, она по-прежнему стояла неподвижно, словно опасаясь что-либо предпринять. Торой напряжённо прислушивался к безмолвному лесу. Как поняла Люция — боялся коварного подвоха. Маг и вправду не на шутку опасался засады, а то и вовсе облавы. В конце концов, нет уверенности, что, пока разноглазая ведьма заговаривает беглецам зубы, сторожку не окружают плотным кольцом её сообщники. Однако интуиция подсказывала — кроме трёх путников да незваной колдуньи, на несколько вёрст вокруг нет ни души.

Маг нарушил тишину тогда, когда надменная гостья отчаялась услышать от него хоть слово:

— Эрнин, — спросил Торой, — ты, видать, медленно соображаешь? А ведь я уже сказал близнецам — мальчика вы не получите. Всё. Нечего обсуждать.

И он собрался уже идти прочь, совершенно уверенный в том, что колдунья, памятуя расправу над братьями-колдунами, не осмелится напасть. Однако чисто по-мужски недооценил глубину её ярости.

Прогневлённая ведьма с неожиданной прытью ринулась вперёд. Полы её плаща ледяными иглами осыпались в снег, а через миг взметнулись в воздух шелестящим студёным роем. И вот уже не разъярённая колдунья, а бушующий порыв метели рванул на трёх путников. Яростный визг Эрнин слился с воем пурги, а через миг силуэт ведьмы утратил последнее сходство с силуэтом женщины и превратился в сверкающий ледяной кристалл, ощетинившийся множеством острых переливающихся граней. Кристалл этот стремительно понёсся к сторожке, но, не долетев до крыльца лишь несколько шагов, взорвался тысячей осколков. Торой едва успел вскинуть руку в отвращающем жесте, чтобы хоть как-то отразить нежданной мощи и ярости удар.

Однако остановить мчащиеся ледяные осколки, острые, словно лезвия ножей, было уже невозможно. Илан взвизгнул от ужаса и вцепился в плащ волшебника. Магу осталось лишь крепко прижать мальчишку к себе и, в последней надежде хоть как-то его защитить, резко повернуться, подставляя ледяной смерти беззащитную спину.

В то же самое мгновение бесформенный девичий силуэт метнулся вперёд, став между крыльцом и ощерившейся в воздухе морозной погибелью. Люция выбросила вперёд незащищённые ладони и проорала в воздух такое, отчего Торой, будь он почувствительней, непременно покрылся бы испариной. К счастью, более интуитивно, нежели осознанно, волшебник успел таки с грехом пополам зажать Илану уши. Хороша была бы нянька, услышь паренёк из её нежных уст подобные словечки!

Хлёсткое деревенское ругательство ожгло воздух. Непотребная брань ударом хлыста рассекла курящуюся вьюгу и швырнула ледяные осколки, устремившиеся к крыльцу, в разные стороны. Мёрзлые лезвия, словно брызги фонтана, разлетелись по поляне. Некоторые из ледышек с глухим стуком вонзились в мёрзлую кору елей, некоторые — в припорошенные снегом стены лесного домика. И всё-таки, стараниями юной неопытной колдунки, ни одно сверкающее лезвие не задело стоящих на крыльце людей.

Меж тем волна вьюги, в которую вновь обратилась златовласая ведьма, отхлынула к противоположному краю поляны, где взревела ещё яростнее. Похоже, Эрнин никак не ожидала, что ей осмелится противостоять какая-то неказистая пигалица в сомнительном наряде.

— Люция! — отчаянно проорал сквозь завывания ветра Торой. — Люция!

Колдунка, шокированная собственной смелостью, рванула к магу во всю прыть длинных худых ног. Она, конечно, оскользнулась на ступеньке и, взмахнув в воздухе руками, неуклюже рухнула на колени, но тут же намертво вцепилась в сапоги волшебника — никакими силами не оторвёшь. Столб позёмки, которую девчонка так ловко разогнала крепким словцом (а всякое ругательство, сказанное ведьмой с должным чувством, обретает немалую силу), конечно, никуда не исчез. Девушке удалось лишь отшвырнуть свирепую противницу к краю поляны.

Рядом отчаянно и гневно закричал Илан. Испуганная Люция краем глаза успела заметить как мальчишка зашвырнул подаренный магом золотистый огонёк точнёхонько в снежную круговерть. Последняя, кстати, готовилась к новой атаке. Однако метко пущенное волшебное пламя ворвалось в снежный вихрь раскалённой слезой и ослабило натиск ледяной стихии. Это, конечно, не убило Эрнин и даже не отбросило её прочь, зато позволило троим беглецам выиграть несколько драгоценных секунд.

Вот только недоучка Люция больше ничего не могла противопоставить опытной и злобной ведьме, потому теперь девушка всецело полагалась на Тороя. Хотя, какой из него — доходяги — спаситель? Так, смех один. Сейчас вон взмахнёт рукой да и рухнет замертво, как после схватки с близнецами чернокнижниками.

А Эрнин тем времнем, кипя от ярости, ринулась к маленькому, засыпанному снегом домику. Позади сторожки громко и испуганно заржали, срываясь с привязи, лошади. Животные острее людей чувствовали натиск неведомой Силы, её гнев и неистовство. Люция совершенно не к месту подумала о том, что так и не успела отблагодарить лошадок угощением. А потом глупые мысли вымело из головы, и колдунка ещё крепче вцепилась в волшебника, надеясь на его заступничество.

— Илан, держись! — тем временем снова крикнул Торой.

Спутницу он держаться не просил, чувствовал — она и без того вкогтилась мёртвой хваткой. Последнее же, что Люция увидела более или менее отчётливо — был стремительно летящий из ножен меч, да, да, тот самый на котором она так славно летала в лесу. Меч этот пронёсся в воздухе, разрубая кисею снежинок, а потом со звоном вонзился в промёрзшие ступеньки крыльца. От истерического вопля, исполненного ненависти и боли, у троих беглецов заложило уши. Торой рухнул на колено, одной рукой прижал к себе взвизгнувшего Илана, а другой, для устойчивости, покрепче вцепился в рукоять грозного оружия. После этого мир перед глазами Люции закрутился, верх и низ перепутались — сосны, сторожка, снежный вихрь, исчезающие в чаще лошади — всё понеслось с немыслимой скоростью, будто ведьма и её спутники стали осью какой-то огромной карусели.

Казалось, вокруг коленопреклонённого чародея взвихрился неостановимый круговорот упругой, бесплотной Мощи. Эта Мощь, словно играючи, отбросила разъярённую ведьму, а потом поглотила волшебника и его перепуганных спутников. Последние почли за благо зажмуриться, дабы хоть как-то сохранить внутренний покой. Однако охочий до чудес Илан всё-таки приоткрыл один глаз. Увы, ничего интересного мальчишка не увидел — он и двое взрослых находились в центре чего-то кружащегося и пёстрого. А потом не в меру любопытного паренька замутило, и он поспешно, хотя и с опозданием, зажмурился.

Испуганная колдунка цеплялась за Тороя, словно за единственный оплот здравомыслия и боялась, что её вот-вот стошнит от всей этой круговерти. Однако желудок выдержал, хотя отчаянных попыток выпрыгнуть через горло до поры до времени не оставил. А спустя несколько мгновений и снег, и сторожка, и деревья исчезли, превратившись в размытые нечёткие пятна. Даже возмущённый досадливый визг Эрнин растворился в пустоте, постепенно отдаляясь и сливаясь с воем ветра. А потом пропал и ветер. Ещё мгновенье, и Люция почувствовала, что куда-то летит. Точнее даже не летит, а падает. «Ну, ничего себе!» — мысленно успела восхититься она способностям мага и сразу после этого куда-то пружинисто приземлилась.

По всей видимости, она упала прямиком в сугроб — рыхлый и глубокий. Следом кубарем покатился, взвизгнув от испуга, Илан и, наконец, последним где-то рядом приземлился Торой — этот не визжал и не охал, лишь зло выругался сквозь зубы и тут же спросил:

— Все целы?

Люция, лёжа на спине, нерешительно приоткрыла один глаз и огляделась — вот уж красота, так красота — над головой безоблачно-синее небо и воздух такой сладкий! После непривычно яркого, до боли мучающего глаза зимнего солнца теперешнее не терзало, а нежно ласкало кожу. А потом обоняния коснулся знакомый и родной запах… запах сена! Ведьма с болезненным оханьем поднялась на локте и огляделась. Вот уж диво, так диво — сторожка исчезла, и теперь изрядно помятая и перепуганная троица находилась… Хм, а пёс его знает — где она находилась! Пока что в огромном разворошённом стогу сена, аккурат посреди просторного, уже скошенного луга.

Было тепло, умиротворённо тихо, да ещё внизу, в траве, уютно стрекотал кузнечик.

Илан сел, недоумённо оглядываясь. Всё случившееся казалось таким жутким и непонятным, что мальчишка едва сдерживался, дабы не захлюпать носом. Но всё равно это мучительное усилие, вкупе с отчаянной попыткой сойти за взрослого, ничего не дало. Уголки губ страдальчески дернулись, а к горлу подкатило удушливое рыдание. Паренёк отчаянно стиснул в потных ладонях клочья сухой травы и зажмурился. Крепко-крепко зажмурился. Однако это не помогло.

Противные девчоночьи слёзы упрямо не хотели оставаться там, где им следовало — в плотно закрытых глазах. Опасность миновала, и теперь мальчишке вроде как не было нужды храбриться. Острые плечи затряслись, а где-то в глубине сердца всколыхнулась глухая тоска. В этот самый момент крайне, постыдно сильно, захотелось к маме. Спрятать заплаканное лицо в складках её домашнего платья (голубое, в синих васильках и с простенькой вышивкой по подолу), вдохнуть родной запах (запах хлеба и вкусной стряпни), почувствовать, как тёплая ладонь привычно ложится на затылок и ерошит непослушные волосы.

Илан упрямо вскинулся, устыдившись, и встретился взглядом с Тороем. Тот стоял напротив, едва не по пояс в сене. Тёмно-синие глаза смотрели внимательно, не мигая. Мальчишка хотел было отвести взгляд, тем более что позорные солёные дорожки предательски сверкали на веснушчатых щеках, но ничего не получилось. Маг в ответ на этакую жалкую потугу мягко, утешительно улыбнулся, а потом произошло невероятное…

На мгновение Илану показалось, будто он тонет в зрачках волшебника. А потом в подступающей зеркальной черноте вдруг отразилось лицо мамы. Да, да! Словно Фрида Дижан стояла за спиной своего сына и тоже смотрела в глаза Торою. И вот показалось, будто родная тёплая ладонь легла на затылок и привычно взъерошила вихрастую макушку, прогоняя тоску и незнакомую доселе, удушающую боль. Скорбь и страдание отступили. Нет, не навсегда, на время, но всё же исчезли, забирая из сердца изматывающую муку. Мальчишка судорожно вздохнул, будто только-только очнулся от полуденного сна, и удивлённо огляделся, забыв о том, что собирался плакать.

— Ух, ты! Лето! — и Илан, который всего несколько мгновений назад стоял на пороге бурной истерики, радостно вскочил на ноги, увязнув в сене. — Лю, посмотри, здесь лето!!!

Он счастливо запрыгал, подбрасывая в воздух пучки высохшей травы.

Рядом начал выбираться из сухой травы невозмутимый Торой. Маг с высоты своего роста сурово оглядел собравшихся в стогу:

— Все целы, спрашиваю? — несколько сварливо повторил он свой вопрос.

Люция, которая только что умудрилась выпутаться из складок плаща и сесть, перевела таки глаза на волшебника. Во взгляде её была опаска — ну, как чародей опять начнёт в обмороки хлопаться и помирать? Но нет, он казался ничуть не более умирающим, чем радостно скачущий в сене Илан. Вот разве что морщины на нахмуренном лбу обозначились чётче, как это бывает у людей усталых, отягощённых невесёлыми думами.

— Да целы, целы. Не видишь, что ли? — в тон магу отозвалась ведьма и выплюнула сухую травинку, неведомым образом угодившую в рот.

Пошатываясь в неустойчивом стогу, колдунка кое-как поднялась на ноги. Она ещё не пришла в себя после схватки с Эрнин и всё не верила в то, что оказалась за тридевять земель от мерзкой ведьмы и студёной зимы. Девушка потёрла ушибленные во время падения на крыльцо коленки и попыталась снять тёплый плащ, оставаться в котором было невыносимо жарко. Однако руки до сих пор дрожали, поэтому никак не получалось совладать с застёжкой на вороте. Торой повернул спутницу к себе и ловко справился со строптивой пряжкой.

Илан же, забыв о своих печалях, кубарем скатился на землю, не дожидаясь взрослых.

— Торой, ты прогнал зиму? — с восторгом поинтересовался мальчишка, оглядываясь.

Волшебник помог Люции снять плащ и ответил, усмехнувшись:

— Нет, Илан, я прогнал нас. Из зимы.

Ведьма отшвырнула в сторону тёплую накидку и торопливо стащила вязаную тунику клотильдиного мужа.

— Ух, хорошо-то как. — С облегчением выдохнула девчонка, оставшись в рубашке и юбке.

Однако сразу после этого колдунка приняла постный вид. Нарочно, чтобы Торой не очень-то задавался. Волшебник был тем ещё гордецом, а Люция вовсе не собиралась подливать масла в и без того жаркий огонь его тщеславия. Поэтому она решила опустить восторженные провинциальные ахи, охи и вздохи. В конце концов, ерунда какая — утащить волшебством! То ли дело волоком, да по морозному лесу… Хотя ведьма, конечно, понимала свою неправоту — волоком любой дурак сможет, а вот так — с шиком да через неведомые пространства — это редкому магу по силам. Впрочем, она всё-таки решила не услаждать Тороя своей простодушной восторженностью. Больно надо.

— Кстати, где мы? — с изысканной небрежностью снизошла всё-таки колдунья до вопроса (не удержалась).

Конечно, она вполне резонно ожидала, что волшебник лишь пожмёт плечами и скажет, мол, Сила его знает. Где-то. Но он, освобождаясь от тёплой одежды, ответил абсолютно уверенно:

— Мы в Фариджо, — голос из-под плотной тёплой туники звучал приглушённо.

— Где-е-е-е??? — ахнула Люция, забыв о том, что минуту назад собралась хранить степенную невозмутимость.

Девушка ухватила Тороеву одёжу за ворот и потянула на себя, освобождая мага. Тот, наконец, стащил одеяние и, приглаживая взъерошенные волосы, повторил невозмутимо:

— В Фариджо.

А потом, как ни в чём не бывало, легко выкарабкался из стога нa твёрдую землю и подал руки спутнице — безмятежный и спокойный, словно каждый день вот так переносился за сотни вёрст. Колдунья взялась за протянутые ладони и чинно выбралась следом, прихватив с собой лишь узелок. Вопросов она больше задавать не стала. Снова сделала постное лицо, будто по-прежнему считала, что ничего диковинного не произошло.

Надо сказать, вид у Люции снова был донельзя потешный — мужская рубаха, заправленная в шерстяную юбку, и при этом всё — размеров на пять больше, чем требовалась. Ни дать, ни взять — уличная нищенка. На мгновение магу стало жаль девчонку, которая в этаком наряде и вовсе стала похожа на бродяжку.

«Надо раздобыть ей приличное платье, — неожиданно для себя подумал Торой, — какое-нибудь зелёное или голубое, чтобы подошло к цвету глаз».

Ведьма, разумеется, не догадывалась о благих намерениях спутника. Она сосредоточенно выбирала травинки из всклокоченных волос и озиралась, как показалось Торою, исподтишка. Словно бы намеренно не хотела льстить ему восторгами. Волшебник с трудом скрыл улыбку.

Люция, обрадованная, что маг отвлёкся, огляделась уже смелее — широкий, скошенный луг, утыканный стогами, простирался вокруг, насколько хватало глаз, и только вдалеке маячили аккуратные деревенские домики. Странно — в Фариджо не пришла зима… Могло ли статься так, что и люди здесь не засыпали? Колдунья почесала кончик носа и полезла в узелок за гребешком. Торой тем временем ловко перехватил восторженно бегающего по скошенной траве Илана, принялся приводить мальчишку в порядок — очищать от сухих травинок, расправлять одежду. Паренёк терпеливо поворачивался то так, то эдак, чтобы волшебнику было удобнее.

— Ты очень храбро дрался, — похвалил его маг.

Волшебное пламя, которым мальчик запустил в Эрнин, и впрямь разрезало кисею снежинок, словно горячий нож масло. Это подарило беглецам пару драгоценных мгновений, которые и позволили унести ноги. Неужто же не сказать об этом отважному мальчишке? Ведь он, вместо того, чтобы плакать, бесстрашно защищался наравне со взрослыми!

Илан покраснел от гордости.

— Торой, — вдруг застенчиво сказал он, — я тоже хочу стать волшебником.

Он потупил глаза, словно признался в чём-то постыдном. Маг даже заподозрил, уж не внушал ли кто пареньку мыслей о том, что здешний мир был бы куда как спокойнее без волшебства? Собственно, в свете последних событий, нельзя было не согласиться с правотой подобных замечаний. Чародей потрепал мальчика по льняной макушке и ответил:

— Магом нужно родиться.

Внучок зеркальщика шмыгнул носом, но не особенно расстроился. Про себя он уже решил, что всё равно попробует стать волшебником. Ну, мало ли, вдруг получится. Мальчишка вытер нос рукавом рубашонки и рванул вперёд, туда, где вдалеке маячили крыши деревенских домов. Взрослые, хотя и менее поспешно, отправились следом.

— Люция… — Торой внимательно посмотрел на ведьму, словно раздумывая, стоит ли продолжать и, наконец, закончил, — если бы не ты, мы бы погибли.

Девушка польщённо улыбнулась, отчего на щеках обозначились едва заметные, но очень трогательные ямочки.

— Я всё хотел поблагодарить тебя, — продолжил маг, боясь, как бы девушка не перебила его, — ну, что тащила меня по лесу, не бросила умирать в снегу, не оставила на растерзание волкам и вот, сейчас. Знаешь, я не думал, что Эрнин осмелится напасть, по правде сказать, я был к этому совсем не готов и даже не смог толком отразить удар, лишь отвёл в сторону…

Он сбился и замолчал. Ещё никогда в жизни Торой не признавался перед кем-то в своей несостоятельности. Делать это оказалось далеко не так трудно, как он представлял раньше, но всё-таки неприятно. А потому волшебник до крайности не хотел, чтобы Люция охотно подхватила его самобичевания и, не приведи Сила, усилила их какими-нибудь едкими замечаниями, до которых была та ещё мастерица. Однако этого не произошло. Ведьма рассеяно кивнула, принимая благодарность и опуская всё остальное, а потом спросила:

— Эта Эрнин, она кто?

Маг на мгновение замялся, а потом ответил:

— Она погодная ведьма. Ну, знаешь из тех, что тянут силы из всяких природных явлений — снега там или дождя… Она очень сильная колдунья. Пожалуй, самая сильная из всех, каких я только знал. Честно говоря, я сперва подумал, уж не она ли так круто обошлась с Мираром, но потом понял — не она. У неё над головой тоже парила руна Ан. Как у тех близнецов.

Люция с наслаждением вдохнула прогретый, напоённый ароматом подсыхающей травы воздух и беспечно спросила:

— Что за руна Ан?

Торою пришлось вкратце рассказать и о руне, и о её назначении.

Некоторое время после этого путники шли в молчании, смотрели на приближающуюся деревню и думали каждый о своём. Наконец, девушка нарушила тишину:

— Ты так и не ответил мне, кто такая Эрнин. — Колдунка хитро прищурилась, давая понять, что уж узнать в товарке погодную ведьму и сама умеет, чай, не глупее полена.

Маг усмехнулся. Разве что утаишь от этой вредной неказистой прощелыги?

А Люция, устремив взгляд под ноги, пояснила:

— Не стала бы она без повода на тебя кидаться.

Торой отвернулся, пряча улыбку, но всё же отозвался:

— Давно, когда я ещё только примкнул к Гильдии Чернокнижников, у нас с Эрнин был роман.

Люция нахохлилась и приняла отсутствующий вид, а потом всё же не удержалась и словно вскользь произнесла, глядя на бегущего вереди Илана:

— С этой… косоглазой?!

Волшебник расхохотался тому, как веско и в то же самое время с плохо скрытой злостью ведьма произнесла эти слова.

— Ну, — ответил он, отсмеявшись и проигнорировав досадливый взгляд собеседницы, — дело тут не в глазах, она на самом деле очень… как бы тебе объяснить… Очень интересна, многое знает, оригинальна в суждениях, а при желании умеет быть до крайности обворожительной.

Юная колдунка презрительно скривила губы и ответила:

— Видимо, о тебе она думает вовсе не столь лестно, раз вознамерилась прикончить.

Собеседник лишь беспечно кивнул в ответ:

— Ага. Наверное. Хотя, скорее всего, дело на самом деле в том, что мы не очень мирно расстались.

Торой не стал продолжать. В конце концов, к чему рассказывать Люции, столь неискушённой в любовных делах, о романе, который закончился много лет назад? Да и был бы то роман… Больно надо привязывать себя к женщине, которая жаждет лишь власти и всецелого подчинения. Вот волшебник, с детства не любивший чтобы им манипулировали, и не стал. Ну да ко всему прочему, на длительные сердечные привязанности у него тоже обычно не хватало терпения. Скучно становилось. Но не откровенничать же обо всём этом с юной сельской колдункой? Потому маг молчал и смотрел на приближающиеся аккуратные домики.

Деревня, что раскинулась перед путниками, находилась не так далеко от Стольного Града Гелинвир, где вот уже Сила знает какое столетие, восседал Великий Магический Совет. Если посмотреть по карте (которой у трёх странников, конечно, не было), то стало бы видно, что Торой, не поморщившись, перетащил себя и своих спутников через государственную границу Флуаронис и вообще расстояние в сотни вёрст. Позади остались и знаменитые флуаронские сосновые леса, ныне едва не по макушки засыпанные снегом, и широкая судоходная река Иркша, скованная льдом, и даже Торговый Путь, что тянулся через несколько сопредельных государств. Вообще, по прикидкам Тороя, Путь этот находился аккурат верстах в двадцати от нынешнего местонахождения странствующей троицы. Так что, если выйти к нему, скажем, завтра поутру, то к вечеру запросто можно добраться и до Гелинвира. Собственно, именно это Торой и собирался предпринять. Как-никак, а надёжно укрыть внучка зеркальщика можно только там, хотя тащиться к старинным недоброжелателям просто страсть до чего не хотелось. С другой стороны…

С другой стороны всё-таки неплохо появиться в Стольном Граде да как бы невзначай блеснуть вновь открывшимися способностями. Пускай весь Пресветлый Совет малость покорчит от удивления и, чего там лукавить, страха. А что? Приятно, знаете ли, потешить собственное честолюбие. Хм, заманчиво… Но главное, конечно, встретиться с Алехом и с особым пристрастием порасспросить ушастого про его бурную эльфийскую молодость.

Однако все эти мысли промелькнули и исчезли, поскольку сейчас волшебника гораздо больше занимало другое. Торой шёл рядом с ведьмой и всё прислушивался к себе — не померкнет ли пред глазами яркий солнечный день, не подогнутся ли предательски ноги? Как ни крути, а чудовищной Силы бросок, при помощи которого маг и его спутники так удачно унесли ноги от разъярённой Эрнин, был по зубам далеко не каждому волшебнику. Однако чародей чувствовал себя едва ли не превосходно. Оставалась, конечно, слабость, но слабость телесная, которая обычно держится в течение нескольких дней после сильной хвори. Это Торой вполне мог перетерпеть.

Странным же казалось то, что способности к магии вернулись вот так неожиданно — пара слов, уверенно оброненных Рогоном, и вот тебе на, после стольких лет досады и глубокой жалости к себе Торой снова обрёл Силу. Да не так, как, казалось бы, следовало — медленно, словно после долгой болезни возвращая себе утраченный некогда дар, мучительно вспоминая волшебные пассы, нерешительно пользуясь умениями, от которых давно отвык. Какое там! Сила возвратилась безо всяких сентиментальных прелюдий — стихийная и неудержимая, словно прорвавший плотину безудержный поток. Казалось, нет теперь ничего невозможного, любое волшебство по зубам. Вот только с чего бы? Откуда эта невероятная Мощь, откуда незнакомое доселе сокровенное Знание? Откуда столь обострённое чувство опасности и возможность подчинять себе пространство, переносясь на сотни вёрст? Когда это, интересно, подобное было по силам одарённому сыну деревенского пахаря? Ответ один. Никогда.

А может, снова Книга?

Торой осторожно нащупал фолиант в складках одежды. Нет. Загадочное покалывание не потревожило кончики пальцев, неведомая боль не обожгла висок. Стало быть, древняя рукопись ни при чём. Именно этот факт и не давал волшебнику покоя. Одно дело, когда знаешь источник собственных Сил, другое, когда он для тебя — загадка. Как понять, когда источник иссякнет? Как пить из него, постоянно опасаясь, что всякий новый глоток может стать последним?

Вот почему чародей излишне настороженно относился к вновь обретённым способностям. Кто знает, вдруг дня через два сокрушительное Могущество исчерпает себя? Останется ли тогда Торою хотя бы смехотворная способность возжигать на ладони слабенькое волшебное пламя? Он не знал. И от этого незнания каждое новое действие магического свойства мнилось чародею едва ли не чудом. Правду сказать, он и от Эрнин-то унёс себя и своих спутников исключительно в азарте боя. По трезвому размышлению не посягнул бы на эдакую высоту и не решился на столь дерзкие выкрутасы. Сам пропадёшь — ещё ладно, но девчонку и паренька губить за компанию?

Нет, в другой ситуации волшебник даже и помышлять бы не стал о подобном бегстве. А тут всё вышло как-то само собой. Так, научившись однажды плавать, не лишишься полученного навыка до самой смерти, даже если и вовсе не войдёшь более в воду. То же и с волшебством. В пылу боя совершенно не вспомнишь о том, что уже много лет не имел дела с магией, что слаб и беспомощен. Вот почему после всего случившегося Торой восхищался собой ничуть не меньше, чем им восхищался Илан. Сила вернулась! Способности вернулись! Вернулись в новом качестве, на новом уровне. Уровне, о котором раньше и мечтать-то казалось слишком смелым.

Значит, прав оказался Рогон, говоривший, что отобрать Силу — не в человеческих возможностях. Ну и, само собой, до крайности лестно было думать о том, что Книга великого чародея оказалась артефактом, предназначенным непосредственно для него — Тороя. Вот только как мог знать Рогон, что рукопись попадёт в руки именно тому, кому предуготовлялась? Ну, мало ли, кто перехватил бы? Вон, чуть не уплыла книжица в жадные потные лапки королевского птичника Сандро Нониче, а если бы некая сельская колдунка не завершила с триумфом свою аферу, да не встретила по случайности едва не убиенного ею же волшебника…

Тут-то маг и покосился с превеликим сомнением на Люцию. Неужели бывают такие совпадения, что маленькая ведьма-неумеха, наследница древнего трактата, неожиданно встречается именно с тем низложенным чародеем, для которого этот трактат написан? Торой снова озадачился.

Мимо пробежал Илан, и колдунка, сунув в рот пальцы, залихватски свистнула ему вслед. Мальчишка припустил ещё резвее, а потом, не сбавляя скорости, развернулся и помчался обратно.

Торой моргнул, силясь уловить какую-то очень важную, ускользающую мысль, но… Но мысль так и не смогла оформиться во внятную догадку и покинула звенящую от напряжения голову: «До встречи, маг, поумнеешь — вернусь!». Тьфу. А ведь действительно странно. И вообще, как оказалась Книга Рогона у старой ведьмы, которую сама ученица называла «бабкой со странностями»? И на кой ляд этой бабке приспичило насылать мор на деревню? Зачем понадобилось мертвить людей, рядом с которыми жила? Торой не знал ответов и решил обратиться за ними к Люции. Как-нибудь осторожно, невзначай.

Илан опять пронёсся мимо, снова прямиком в объятия ведьмы. Волшебник проводил его глазами и улыбнулся. Тогда, в стогу, он всё же осторожно коснулся мальчишки магией, убирая из маленького сердца мучительную тоску. Нет, не отвёл её совсем (да это было и не нужно), но притупил до такой степени, чтобы ребёнок мог жить, не утопая в слезах каждые четверть часа. Дней через семь, когда мысль о потере станет для паренька привычной, можно будет очистить его сознание от волшебства…

И всё же Торой сегодня оконфузился. Ну, надо ведь так бездарно пропустить удар Эрнин! А то не знал о её подлючести? Хорошо хоть Люция ни единым словом не упрекнула, похоже, ей это даже в голову не пришло. Неожиданно колдунка повернулась к своему спутнику и спросила:

— А где твой меч, Торой?

Только тут он сообразил, что тащится через поле с пустыми ножнами. Волшебник отстегнул ненужную перевязь, без сожаления бросил в траву и только после этого неопределённо махнул рукой:

— Там остался. Нужно же мне было за что-то держаться в момент предельной сосредоточенности. Впрочем, не расстраивайся, я весьма скверный фехтовальщик, так что… — он развёл руками и виновато улыбнулся, — невелика потеря.

Девушка кивнула. Она была согласна — потеря и впрямь незначительная, да и зачем волшебнику меч? По большому счёту? Хотя… Отчего-то Люция думала, что воин из Тороя хоть куда, и её изрядно удивило его неожиданное признание. Но легкомысленная колдунка сразу же забыла про утраченное оружие, как, собственно, и про некоторое падение Тороева авторитета в собственных глазах. А вот крамольные мыслишки об Эрнин из головы никак не шли. Нет, ну надо же, та белобрысая косоглазая дрянь и Торой! Добро бы, какая пленительная красавица… Всё-таки скверный вкус у этого волшебника.

Люция зло пнула некстати попавшийся под ногу пучок сена. Высохшие травинки взлетели в воздух и мигом прилипли к шерстяному подолу. Это ещё больше расстроило колдунку. Ну, что, что мог найти молодой и, в общем-то, достаточно привлекательный волшебник в мерзкой ведьме с разноцветными глазами? Девушка словно забыла, что и сама, по первости восхитилась Эрнин.

Спутницу Тороя разобрала непонятная досада. Она уже привыкла считать волшебника своим. А тут на тебе, какие-то косоглазые! У девчонки засосало под ложечкой при одной мысли о том, что как ни исходилась она относительно внешности Эрнин ядом, как ни кипятилась, а сама уж точно уступала разноглазой во многом. Да что там во многом! Во всём уступала! Ну и что с того, что Эрнин косоглазая (не больно-то и заметно) да близорукая (не заметно вовсе, когда не щурится), зато вон, какая статная, да и волосищи такие, что ахнешь… А она — Люция — чего из себя представляет? Мелкая, тощая, далеко не красивая, даже косёнка и та — три волосины в два ряда… Девушка чуть не разрыдалась от отчаяния и обиды на саму себя — неказистую и бесталанную.

Ну какой, какой толк в том, что колдунка столь коварно готовила зелье ещё там, в таверне Клотильды? Добавила в Тороево питьё крохотную капельку своей крови, нашептала всякого, и разве подействовало на него, толстокожего? А между прочим, уж проще приворотного зелья и придумать ничего нельзя. Даже самая бестолковая ведьма может его приготовить. Да что ведьма, любая мало-мальски сведущая барышня наворожит такого, что любой строптивый кавалер станет бегать за ней, словно собачонка на привязи.

А теперь скажите, отчего, интересно, Торой не спешит облагодетельствовать ведьму своей пылкой привязанностью? Люция-то уж размечталась, как своенравный и вредный маг станет её покорным воздыхателем, начнёт ревностно опекать, оберегать от опасности, а она только и будет, что мучить его по-всякому — ну, дабы впредь не задавался… И, гляди ж ты, во что всё вылилось? Вон, идёт себе, на солнышке жмурится, перебрасывается с Иланом волшебным огоньком, да в ус не дует, а ведь должен, проклятый, трепетать от любви. У ведьмы даже в носу засвербило с досады. Что ж за несправедливость! Ну, просто какой-то непробиваемый этот маг! А она-то, бестолковая, семенит теперь рядом и злится на него и ту белобрысую… Фе!

Может, в заклинании чего напутала? Или в зелье забыла какую траву добавить? А… чего уж теперь гадать! Дело сделано и толку нет. Не сказать, будто сильно жалко, что не подействовало, скорее обидно. Так сказать, задета репутация мастера. Эх, бабку бы сюда, уж она бы толково объяснила, что к чему, да и парочкой лёгких затрещин наградила за неумелость. Только, где теперь возьмёшь бабку-то? Нету бабки.

И так от этой мысли ведьме стало тошно, что хоть волком вой. Как ни притворялась она перед собой, как ни храбрилась, а скучала по наставнице, по советам её, по едким замечаниям и беззлобным насмешкам, по седым волосам и морщинистому лицу с глазами редкого фиалкового цвета. Молодыми глазами. Да, будь здесь наставница, уж она-то, поди, не только объяснила, чего там Люция напутала с зельем, а глядишь, и совет бы дала дельный (бабка вообще по части советов мастерица была), как на Тороя впечатление произвести.

Юная ведьма подавила горький вздох и снова раздосадовано пнула очередной пучок травы, который не преминул тут же прилипнуть к подолу. Ну и пусть этот твердолобый волшебник идёт себе с независимым видом, самим фактом своего равнодушия подтверждая неумелость колдуньи-недоучки. Пусть. Нужна ей его любовь сто лет!

В этот день Ульна проснулась рано, точнее не проснулась, а вовсе не засыпала, так, поворочалась ночью с боку на бок, помяла костлявые бока да и встала ещё затемно. Чего старое тело неволить? Коли нейдёт сон, нечего и принуждать. А то дел по дому мало? Вон и тесто на хлебы замесить, опару поставить, и печь растопить, и во дворе прибрать, где, почитай, с седмицу не мелось и не чистилось. Нет, можно, конечно, и правнуков попросить со двором-то помочь, как проснутся — даром что ли невестка всё время тревожилась: «Не в тех вы, бабуля, летах, чтобы метёлкой махать». А и как объяснишь ей — молодухе пышнотелой, что нельзя старому человеку без дела сидеть? Эдак совсем соображать перестанешь, а чуть седмица-другая, так и сляжешь вовсе. И потому старуха себя блюла — на жалость и заботу не подкупалась. То-то. Нечего жалеть ветхую, в силе она ещё. Не гляди, что девятый десяток пошёл.

Ульна, охая и держась за поясницу, поднялась со старенькой кровати. Семья ещё спала, в доме безмолвствовал покой. По случаю сказать — нет ничего уютнее предрассветного часа, пока солнце не поднялось из-за кромки леса, небо за окнами свинцово-серое, а в комнатах царят полумрак да звенящая тишина.

Старуха оделась и, переваливаясь на кривых ногах, пошла на кухню. Вот он — любимый предутренний час, домочадцы крепко спят, не трещит огонь в печи, даже ветер под окном и тот будто дремлет — не шелохнёт ни травы, ни веток старой сирени. Сильно гоже. Эдак сядешь у окна, попьёшь топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой да пошамкаешь беззубым ртом вчерашнюю пышку. Нешто другие какие радости есть?

Она сидела за большим столом, смотрела в летние сумерки и медленно жевала сдобную булку.

Вот только не было в это утро привычного покоя, ой, не было. И то понятно почему, почитай третьи сутки вся деревня гудела, словно улей пчелиный. А загудишь, пожалуй, когда из Гелинвира никаких вестей. Очень это жителям досадно и непонятно, поскольку даже на памяти Ульны эдаких странностей не приключалось. И казалось бы, чего тут до Гелинвира — три десятка вёрст — садись на мула или лошадёнку, да поезжай, узнавай, чего у них там стряслось, а только не больно-то и поедешь, коли не звал никто. Маги тутошние народ строгий, раз уж сказано, что раз в неделю должен приходить в деревню обоз — так тому и быть, а простому люду чего делать в волшебной столице? Правильно, нечего, этак начнёшь таскаться без дела — никакой пользы, вред один.

Вот и ждали здесь раз в седмицу посланцев с пустым обозом. А только не приехали в этот раз посланцы. Ни единого человека. Обычно они, чуть второй день седмицы — и тут как тут, ровнёхонько в полдень. А в этот раз не появились ни в полдень, ни к вечеру. Жители озадачились — как же так, столько лет порядок заведённый царил, а тут вон что… Но подумали, мало ли чего там у них, маги всё-таки. Сначала только дивились, а уж когда обоз и на завтра и на послезавтра не пришёл — испугались. А ещё бы не испугаться — волшебство волшебством, но и кушать ведь что-то магам нужно. Да и добро заготовленное начало портиться. Но вот уж почитай четвёртые сутки пошли, а посланников из Гелинвира нет как нет.

В деревнях окрест волшебной столицы веками так повелось — каждый околоток своим делом занят. В околотке Ульны жители промышляли тем, что готовили к трапезам волшебников молочные изыски — тут тебе и масло мягчайшее, и сливки лучшие в округе, и нежнейший творог, и сыры всех сортов — от козьего до овечьего, а сметана такая жирная, что ножом её на бруски режь да в короба укладывай. Одним словом, самое что ни на есть молочное царство.

Ну и по соседним околоткам народ тоже не терялся, где овощи растили, где мёдом промышляли, где мясом заведовали, колбасами всевозможными, где винами, а где ягоды, да фрукты заморские в нарочно сделанных диковинных о-ран-же-реях (волшебного, надо полагать свойства, ибо пёрло в этих прозрачных домиках всякое растение, как на дрожжах) выращивали. По совести сказать, о-ран-же-рей-ные, было время, сильно носы задирали перед соседями. Ещё бы! У кого такая диковина есть с названием эдаким учёным? Ясное дело ни у кого. Вот и задавались не в меру. За то их в окрестных деревнях «жирейными» прозвали, не со зла, конечно, а так, чтобы не очень гордились, мол, разжирели от спокойной жизни да надменности, так хоть носы не воротите.

Но не об том сейчас, как говорится, речь. Намедни обоза из Гелинвира ждать устали и встревожились уже нешуточно. Переполошившийся внук Ульны Кайве да ещё четверо деревенских запрягли лошадок, вооружились кто чем мог (не столько для дела, сколько ради острастки — разбойников в здешних местах никогда не было, но мало ли что), да поехали к «жирейным», ихняя деревня, она всех ближе стоит.

Однако вернулись совсем в растерянности — к «жирейным» обоз тоже не пришёл, а уж этим похуже ждать, чай, фрукты да ягоды заморские, они быстрее молока портятся. Вот и хлопотали в деревне и стар, и млад — варили варенья, павидлы, джэмы, компоты да прочие сласти, чтобы добро не пропало. И то беда — у них как раз клубника пошла, да хорошая такая, крупная. От щедрот и приезжим соседям отсыпали — побаловаться. Один пёс, ягода сия дольше двух дней не хранилась, а урожай в нонешнем году собирали ну прямо невмерный.

Потому, чего там в соседних деревнях творилось «жирейные» не знали, не до разъездов им было, хлопотали. Так и вернулся Кайве с мужиками в родную деревню несолоно хлебавши, разве только с ягодой. А чего там, в Гелинвире приключилось, так и не выяснили. Однако стало ясно, без поездки в стольный магический град не обойтись. Знамо дело — беда какая-то приключилась. Хотя на рассуждение Ульны, какая беда может с волшебниками статься? Да не просто с волшебниками, а с самыми сильными волшебниками королевств. Разве только со скуки перемрут, окаянные.

Старуха и впрямь недолюбливала магов. Да и за что их любить? Целыми днями без дела сидят, ни тебе по хозяйству поработать, ни чего путного смастерить. Только и могут, что языками чесать. Хотя за продукты деревенским платят всегда изрядно, да и слуг наградой не обходят, а уж слуг в Гелинвире — видимо-невидимо. Вообще, зря Гелинвир городом прозывают. Крепость это каменная. И стены у ней высотой, люди болтали, аж мало не сто аршин. Но Ульна не верила, на кой она такая нужна — стоаршинная? От кого прятаться? Разве только для щегольству. Сама Ульна крепость ни разу не видала, как-то не доводилось ей ездить в волшебный город, всё больше по хозяйству…

А ещё говорили, что в цитадели сей расчудесной никогда свечей не жгут, будто каким-то дивным неземным сиянием она вся озаряется и светло становится, как днём. Но уж это, ясное дело — брехали. Старший внук Кайве над бабкиными рассуждениями, правда, только посмеивался, он-то в Гелинвир постоянно обозы провожал, и крепость видел, и огни неземные. Да только Ульна ему не верила, не бывает такого, чтобы огонь сам по себе горел, без ничего. Где ж это видано? Чай, обманули бестолкового или сам чего приплёл для складу.

Вообще, окрест Гелинвира люди, как это ни странно, волшебства, почитай, и не знали. А и как узнать? Маги вечно за стенами стоаршинными заседают, разговоры умные разговаривают, так что в землях тутошних им показываться некогда, да и незачем. Ни единый колдун границ Фариджо никогда не переступал, а уж про всякую нечисть — ведьм там или ведьмаков (тьфу на них, проклятых) и говорить нечего. А стало быть, народ в здешних краях жил непуганый — ни колдунских козней не знал, ни хворей каких диковинных, ни прочей чудности.

Бывало, конечно, начинал кто-то страдать немочью, знахарям сельским к лечению неподвластной, но тогда скакал в Гелинвир кто из сродников, да клал в особую нишу в стене записку с прошением о помощи или привратнику словцо заветное шептал. И, почитай, часу не проходило, как кто из слуг выносил скляночку с заветным снадобьем аль другую какую припарку. Так и лечились.

А в град абы кого не пускали не из спеси вовсе и не по жадности. Тут ведь понимать надо — в крепость сию и короли наезжали, и амператоры заморские, да и немало людей в чинах самых разных наведывалось, и само собой, ещё учеников в Академии тьма-тьмущая. Потому-то волшебникам суета да шум в стоаршинных стенах не нужны. Народ-то, он ведь как устроен — чуть позволишь на диковинку поглазеть, сразу толпами повалят, а уж кому не захочется на огни неземные взглянуть? Вот и держали ворота запертыми, чтобы не лез кто попало да рвань всякая перехожая. Ну, а для просителей — нате, пожалуйте, чего надобно просите, сделаем, любое снадобье. На помощь целительскую волшебники не скаредничали. И хвори дивными зельями самые невероятные излечивали.

Только в эдакое лекарское волшебство Ульна и верила, только из-за него и смягчалась, когда доводилось по привычке ругать магов за дармоедство. А всё потому, что ей, старой, и самой однажды диковинную скляночку со снадобьем внук привёз. О прошлую зиму сие было. У ней тогда сердце царапало. Будто котёнок какой слева в груди сидел и скрёбся. Знахарь местный только руками развёл, мол, пожила, почтенная, пора и честь знать, вон уж, сколько лет оно у тебя справно стучит, подустало, видать, на девятом десятке-то…

Но домашние как узнали об эдаком ответе, ждать не стали, сразу отрядили Кайве к волшебникам. Одним днём внучок съездил — затемно выехал, затемно и вернулся. Скляночку заветную привёз, так что теперь Ульна по капельке в день на язык каплет и ничего, уснул котёнок, кохтей боле не выпускает. А то «пожила, почтенная»… Скажет ведь тоже, пёс шелудивый.

Так Ульна до самого рассвета и просидела у окна, думая о будущности, да о том, чего там в Гелинвире стряслось. Уж и Кайве давеча собрался с мужиками и кое-кем из «жирейных» съездить таки в столицу, узнать, что приключилось. Мол, и так выждали четыре дня, хватит уже, а коли и дела какие у волшебников, так не обидятся, поймут, что деревенские не из скаредности приехали — деньги за порченый товар просить, а проверить — не приключилось ли чего.

А потом, лишь рассвет позолотил окна, проснулись домашние. Жизнь в деревне, она раненько начинается. Кайве чуть свет к мужикам убёг, уговариваться, когда ехать, сноха по хозяйству захлопотала, ну и огольцов в поле погнала — сено ворошить.

Огольцы вернулись к полудню с медными от загара потными моськами. Тут и выяснилось, что никуда Кайве с мужиками не поедут — сено высохло, надо в стога укидывать да везти с поля на сеновалы. Работы тьма, почитай кажные руки на счету. Тут уж не до волшебников — чуть день проворонишь, да дождь пойдёт, как назло — так с носом и останешься. А чем потом скотину кормить? Плюнул Кайве, да не поехал никуда — завтра, сказал. Оно, конечно, можно было и обождать с сеном, но жила ещё в деревенских надежда на благополучный исход, что не сегодня завтра, а приедет-таки запоздалый обоз и снова всё станет на свои места.

За полдень, когда сено по полю было собрано в стога, деревенские вернулись отобедать и отдохнуть — намаялись, да и жара подступала самая невообразимая, только в дому пережидать. Ну, а к Ульне сон что ночью, что днём не шёл, проклятый. Потому, едва сморенные жарой и усталостью люди разбрелись по домам на отдых, старуха вышла на солнышко, погреть старые кости. Её-то, древнюю, жара давно не мучила — кровь уже, почитай, лет двадцать, как не грела, а в тишине посидеть — милое дело. Вот бабка обвязалась вышитым платком да выползла за околицу, опираясь на кривой, как и её собственные ноги, костыль. В деревне было тихо, только куры квохтали, да изредка хрипло горланил петух. Благодать.

И вот ведь диво, задремала старая! Разомлела на солнышке, что твоя змея. Казалось, только глаза прикрыла — соринку сморгнуть, а на деле привалилась к бревенчатой стене дома и была такова. А сон, как водится в эдаких случаях, привиделся самый странный. Но Ульна не роптала. Сны ей всё чаще снились бестолковые, суетные, а тут, надо же, вполне сносное видение, даже интересное.

Примерещилось бабке, будто по-прежнему она сидит на завалинке, а из-за соседского дома выбегает на улицу мальчонка (маленький, лет семи). Выбежал, пострел, и припустил на радостях к колодцу, загремел ведром на цепи.

Чудной мальчишка. И одет странно — в короткие, до колен всего, штанишки и вышитую рубашечку, да не в привычную цельнокройку с прорезью «лодочкой», а диковинную такую, на завязках. И на ногах — не кожаные чуни, а башмачки. Городской, видать. Ну, оно и понятно — во сне чего только не привидится, хотя и знала старуха, что до ближайшего города чуть не сутки ходу.

Следом за мальчишкой из-за угла кинулась девушка с тощим узелком в руках. Это только с лица можно догадаться, что девушка, по высоким бровям и косёнке растрёпанной, а одета — срамота одна, словно бродяжка юродивая — в широченную мужскую рубаху, такую же диковинную, как у мальчишки, да в необъятную тёплую юбку, по всему видать — на чужую мерку шитую.

Девушка была тщедушная — тоненькая, нескладная, вся какая-то бледная и заморенная. Однако по всему видать — с характером, только она брови сурово сдвинула, как мальчишка сразу присмирел. Хорошая девушка, толковая, решила Ульна, и воспитанием не обделена, знает, что в чужом околотке неча без спросу в колодезь соваться. Нехорошо это. Сперва у хозяев разрешения спросить надобно. Колодезь — это каждый деревенский знает — он только для своих, чужакам в него лезть не след. Попроси — напоют, а сам — не моги, поскольку всякая беда и хворь, как известно, только через воду и приходят.

Девушка крепко взяла пострела за руку и погрозила пальцем. Тот виновато опустил головёнку и мигом присмирел.

Ульна не спешила просыпаться, смотрела, что дальше случится. А дальше было вот что — не спеша, из-за дома вышел высокий парень. Молодой, но всё-таки постарше девушки, стало быть, когда девчуха за мальчонкой припустила, он шагу не прибавлял, потому только и появился. По летам молодец оказался, чай поди, Кайвин одногодок, вот только, решила Ульна, Кайве — широкоплечий и дюжий — смотрелся куда как солиднее пришлого. Тот, хотя и не был тощ, а всё-таки сразу видно — не деревенский богатырь. Да и вид у черноволосого не шибко здоровый — лицо бледное, осунувшееся, будто только-только от хвори какой оправился. Одет, в отличие от девчухи, пристойно, хотя тоже не по-здешнему.

Да и вообще вся троица смотрелась как-то чудно. И сразу становилось ясно — не семья. Девушка-то совсем молоденькая, стало быть, пацанёнок ей не сын, а с лица все путники ну ни капли не похожи, выходит, друг другу не сёстры-братья. Старуха с интересом смотрела сон, дивясь на его забористость. Привидится же такое. И ведь как наяву! Молодец тем временем огляделся и, наконец, заметил сидящую в тени бабку.

Тут-то Ульна и поняла, что никакой это не сон. Черноволосый подошёл к завалинке, поклонился и сказал слишком по-учёному, ей, старой, в жизни бы такое не приснилось:

— Приветствую тебя, почтенная. Не подскажешь ли, примет кто-нибудь уставших странников до завтрашнего утра?

Синие глаза внимательно смотрели на бабку. По разумению Ульны, парень был бы собою куда как хорош, кабы не заморенный вид и не заросший трёхдневной щетиной подбородок. И что за манера такая у этих городских — рожи брить, будто эльфы какие безусые. Срамота. А вот взгляд у путника уверенный, властный, стало быть, не попрошайка и не лихой человек. Да и не посмел бы лихой человек так открыто в деревню приходить, ещё и безоружным. И потом, разве лихие люди с девками да детьми странствуют?

Старуха в последний раз смерила молодца взглядом покрасневших слезящихся глаз и кое-как поднялась со скамьи. Оперлась о кривую клюку, другую руку отвела за согбенную спину и лишь после этого с достоинством ответила:

— Ладного здравия, милок. А как же не принять? Примет. — И добавила. — Я и приму.

Тем временем девушка и мальчик тоже подошли к завалинке. Девчуха поклонилась и строго посмотрела на мальчика, тот сразу же поспешно сказал:

— Здравствуй, бабушка.

— И тебе здравия, милок.

Ульна снова оглядела честную компанию. Н-да, чудны, чудны…

Девушка-то, не чета спутнику — замухрышечка, а вот глаза красивые — добрые глаза, цвета воды в Зелёном Озере. Небось, как глянул чернявенький в глаза-то, так и утонул. Оно и понятно — истинная красота, она не в телесной стати. Но старуха тут же укорила себя за резвость мысли. Поправив на голове платок, Ульна поманила путников за собой и резво заковыляла к дому, переваливаясь на кривых ногах.

— Идёмте, идёмте, родимые, — обернулась она к застывшим в нерешительности пришлым.

И уж, конечно, от цепкого старушечьего взгляда не утаилось то, как одетая в обноски девчуха взяла чернявого молодца за руку, словно ища заступы, и как молодец, сам того, должно быть, не заметив, крепко сжал худую ладошку. Ульна отвернулась и засеменила вперёд. Н-да, ну и путнички — безлошадные, безоружные, одетые так, словно от пожара бежали, добра-то всего — тощий узелок, да ещё и не сердешные друзья. Пока. Ульна беззубо улыбнулась собственным мыслям и вздохнула — вроде длинную жизнь прожила, а всё ж тки мало этого. Ещё бы землю потоптать, скинув годков пятьдесят… Побродить вот так по свету с милым другом.

Тут надо сказать, что, когда незнакомая старуха обернулась, Люции отчего-то примерещилось, будто она очень уж похожа на умершую наставницу. Сердце болезненно сжалось, а дрогнувшая рука сама собой вцепилась в ладонь Тороя. Ведьма даже не заметила, как вкогтилась в мага едва ли не с отчаянием. А потом зыбкая тень пышного куста сирени скользнула по бабкиному лицу, и странный морок рассеялся. Согбенная старушка отвернулась и заковыляла к дому, стуча палкой по утоптанной земле.

А на залитом солнцем крыльце сидела пятнистая трёхцветная кошка-подросток и со знанием дела умывала пушистую мордочку. Завидев чужаков, кошка отвлеклась, широко, со вкусом зевнула и тяжело упала на прогретые за день доски. Прищуренный янтарный глаз внимательно оглядел пришлых и закрылся.

Ульна усмехнулась. Кошка прижилась в доме случайно и с тех пор исправно предсказывала гостей. Не ошиблась и в этот раз. Вон, как морду намывала с самого утра, мало что не лоснится.

А пушистая, с рыжим пятном в половину мордочки, снова блаженно зажмурилась и лениво перекатилась на другой бок.