Охотник на водоплавающую дичь

VI. НАСЛЕДСТВО ПАПАШИ ШАЛАША

Молодой человек скомкал в руках письмо Лизы, а затем, испытывая потребность дышать полной грудью, кричать во весь голос и неистово кататься по земле, он поспешил за город и, подобно Роланду, принялся бегать взад и вперед по полям, не отдавая себе отчет в том, что он делает.

Несчастный не владел собой: необузданные чувства мчали его неизвестно куда, словно упряжка взбесившихся лошадей. Гнев и ревность воспламенили его кровь. Ален перебирал в памяти достоинства своей возлюбленной и грезил о тех ее прелестях, которые ему не довелось увидеть; он представлял женщину, являвшуюся для него идеалом творения, в объятиях другого мужчины, и ему казалось, что она смеется над ним вместе с этим другим. Молодой человек был охвачен лихорадочным возбуждением; словно безумец, он брел наугад, терзаемый горестными раздумьями; бесконечный круговорот мыслей вызывал у него сильное головокружение.

В конце концов, когда мучения Алена достигли предела, его легкие почувствовали недостаток воздуха. Несчастный упал и принялся с диким воем кататься по земле; скупые слезы пробились сквозь его сухие пылающие веки, и он заплакал — эти слезы облегчили боль страдальца, и он немного успокоился.

Встав на колени, юноша стал громко звать неверную подругу, заклиная ее не предавать свою любовь и не изменять своим клятвам. Он обращался к возлюбленной с самыми горячими мольбами, а затем впал в какое-то оцепенение, вскоре сменившееся новым приступом бешеной ярости.

Ален пребывал в состоянии, граничившем с безумием, несколько часов, но в конце концов это отчаянное исступление, слишком сильное, чтобы быть продолжительным, утихло, и он немного пришел в себя.

Между тем наступила ночь, и беднягу, одежда которого промокла оттого, что он так долго катался по земле, стал бить сильный озноб.

Ален попытался понять, где он находится, но не потому, что стремился к людям (сейчас ему было невыносимо видеть людей, а особенно женщин): он чувствовал, что должен найти какой-нибудь приют.

Судьба направила его в сторону устья Виры.

Вокруг виднелись только заросли камыша и небольшие водоемы, мерцавшие в свете луны, когда она ненадолго выходила из-за туч, застилавших лазурный лик небосвода.

Внезапно Ален услышал заунывный вой собаки, раздававшийся не более чем в пятистах-шестистах шагах от него, и понял, где он оказался.

Завывавшая собака, очевидно, принадлежала папаше Шалашу, его первому наставнику в охотничьем деле.

Ален не видел старика с тех пор, как вернулся домой из Парижа.

Он вспомнил, что лачуга добряка расположена по соседству, и больше не сомневался, что слышит вой Флажка, своего давнего друга.

То был голос, который взывал к нему, одинокому страннику, блуждавшему в глуши: «Иди ко мне!»

Мрачный скорбный вой был созвучен состоянию души Алена.

Если бы это был человеческий голос, то молодой человек, возненавидевший весь род людской, скорее всего повернул бы в другую сторону.

Но то был зов собаки, и Ален пошел на него.

Не успел он пройти и сотню шагов, как увидел на горизонте темный бугорок, возвышавшийся над равниной.

Это была лачуга папаши Шалаша.

Ален направился к жилищу охотника.

Чем ближе к нему он подходил, тем более жалобным становился вой собаки.

Он доносился из запертой хижины.

Ален подошел к двери и приподнял щеколду.

Дверь поддалась.

Как только она открылась, молодой человек ощутил две собачьи лапы на своей груди и горячее влажное дыхание на своем лице.

Тотчас же Флажок снова завыл и побежал в соседнюю комнату, где находилась постель его хозяина.

Комната была окутана непроглядным мраком.

Ален дважды окликнул папашу Шалаша.

Никто не отозвался, а если ответ и прозвучал, он был сродни легкому дуновению или слабому вздоху, и Ален решил, что это ему почудилось.

Молодой человек ориентировался в жилище папаши Шалаша не хуже, чем в своем доме. Он ощупью добрался до очага, поискал спички и стал ворошить золу.

Зола была еще теплой, но огонь уже погас.

Ален был курильщиком и охотником. По той и по другой причине у него всегда имелось при себе все необходимое, чтобы развести огонь.

Химическая спичка, которой он чиркнул о стену, вспыхнула и, вспыхнув, осветила комнату.

Словно в проблеске молнии, Ален увидел, что Флажок сидит возле постели хозяина и воет, задрав голову.

На этом ложе, состоявшем из одного лишь расстеленного на полу матраса, смутно виднелся человеческий силуэт.

Молодой человек зажег вторую спичку, такую же недолговечную, как и первая, и подошел к постели.

Ален не ошибся: на матрасе лежал папаша Шалаш, он или спал, или был мертв.

Вторая спичка догорела, когда Ален поднес ее к лицу старого охотника. Наш герой вернулся к камину, принялся искать лампу и в конце концов нашел ее на скамье.

Он попытался ее зажечь, но масло в лампе иссякло.

Молодой человек бросил в очаг немного папоротника и тростника, а также несколько щепок, и поднес к ним пламя третьей спички.

Огонь быстро охватил сложенное в очаге топливо и, вспыхнув, дрожащим светом озарил комнату, вплоть до самых дальних ее уголков.

Собака сидела на том же месте, а лежащий на полу человек оставался таким же неподвижным.

Однако теперь Флажок не выл, а молча лизал лицо своего хозяина.

Ален подошел к человеку и собаке, не понимая, что происходит.

Все было по-прежнему.

Тем не менее Алену показалось, что Шалаш лежит с закрытыми глазами, в то время как минуту назад глаза его были открыты.

Молодой человек склонился над постелью старика и пощупал его руку.

Он понял, что это рука мертвеца, но она еще не была холодной.

Было очевидно, что человек только что испустил дух.

Слабое дуновение, почудившееся Алену, когда он вошел, было последним вздохом умирающего.

Завывание Флажка было прощальным напутствием своему другу.

Облизывая лицо хозяина, бедное животное закрыло ему глаза.

Ален невольно встал на колени.

Всякой смерти присуще величие, перед которым склоняются самые мятежные головы и сгибаются самые непокорные колени: это величие непостижимого.

Что за странная судьба была уготована этому человеку! Однажды этот охотник объявился в здешних краях, придя неизвестно откуда; он жил вдали от людей, общаясь только со скупщиком дичи из Исиньи, через день забиравшим у него добычу и приносившим деньги, и умер так же, как жил, в одиночестве, не обращаясь ни за помощью к друзьям, ни за последним причастием к священнику.

Старик ушел в мир иной, не оставив после себя ничего, кроме оплакивавшей его собаки; он лишь развел на последок огонь, зажег лампу и лег на свой матрас.

Вскоре огонь догорел, а лампа потухла.

Человек тоже угас, подобно огню и лампе.

Осталось ли от него что-нибудь, кроме пепла, как от огня в очаге, или засохшего фитиля, как от лампы?

Об этом не ведал никто, даже сам умерший.

Мысленно произнеся молитву, Ален поднялся и присел у камина на дубовую скамью, где ему не раз доводилось сидеть.

Молодой человек провел ночь в доме покойною, ни на миг не смыкая глаз и поддерживая огонь всякий раз, когда тот был готов угаснуть; он предавался мрачным философским раздумьям, порхающим, словно ночные птицы вокруг одра покойного, пытаясь таким образом приглушить терзавшие его душу страдания.

Собака же неподвижно лежала на животе, подобно сфинксу, и не сводила глаз со своего хозяина. ,

Она словно искала ответ на великую тайну, которую никогда не постичь людям: «Что такое смерть?»

Но вот стало светать; тусклые серые лучи просочились сквозь щели в дверях и оконные стекла.

На столе белел лист бумаги с несколькими строками, написанными карандашом.

Ален взял эту бумагу и прочел:

«Я ложусь, чтобы уже никогда не встать.

Я жил вдали от людей и умираю вдали от них.

За всю свою жизнь я ничего ни у кого не просил, а после смерти прошу только об одном.

Я прошу человека, который войдет сюда и найдет меня мертвым, не говорить о моей смерти кому бы то ни было.

Моя смерть никого не касается.

Если у этого человека благочестивая душа, он возьмет в углу заступ, выроет в песке на берегу моря яму, завернет мое тело в простыню, опустит меня в могилу, засыплет ее землей и поставит сверху крест.

Я умираю христианином.

Если у этого человека нет крова, он может остаться в моей хижине. Лом неказист, но в течение восемнадцати лет он защищал меня от дождя, ветра и холода.

Если это охотник, я советую ему заняться тем же промыслом, каким занимался и я. Он не приносит человеку большого дохода, но способен его прокормить. Я мог бы откладывать по тысяче франков в год, если бы знал, кому оставить деньги.

Я предпочитал убивать ровно столько дичи, сколько мне требовалось для повседневных нужд, и не трогать остальных Божьих тварей.

Я должен восемнадцать франков скупщику дичи из Исиньи, который на протяжении недели, пока я болел, постоянно приносил мне все необходимое, хотя у меня уже не было для него добычи.

Я прошу того, кто останется жить в моей хижине, если он решится продолжить мое дело, дичью вернуть этому доброму человеку долг в восемнадцать франков. Кроме того, я желаю моему преемнику в знак благодарности за то, что он похоронил меня и поставил крест на моей могиле, тем самым оказав мне услугу, такой же тихой и спокойной смерти, как и та, что вскоре ожидает меня.

27 сентября 1841 года. Папаша Шалаш».

Ален повернулся к ложу покойного и простер к нему руку с торжественным жестом, как бы говоря: «Спи спокойно, бедная душа, твои последние указания будут соблюдены, твои последние желания будут исполнены».

Видя, что уже совсем рассвело, молодой человек огляделся.

Заступ, о котором упоминалось в завещании умершего, стоял в углу комнаты.

Ален взял этот заступ и, выйдя из дома, отправился на поиски подходящего места для последнего приюта старого охотника.

Он остановился у подножия скалы, о которую разбивались даже самые высокие волны.

Эта скала образовывала углубление, и в юности Ален нередко вместе с папашей Шалашом подстерегал там дичь.

Это был излюбленный наблюдательный пост старого охотника.

Алену подумалось, что если бы папаше Шалашу пришла в голову мысль искать себе могилу, то он непременно выбрал бы это место.

Ален выкопал глубокую яму: следовало уберечь труп от поползновений собак и волков.

Затем, набрав как можно больше камней и гальки, он принес все это к могиле.

Покончив с подготовительными хлопотами, он вернулся к хижине, завернул труп в простыню, взвалил его на плечо и направился к месту погребения.

И только тогда собака поднялась и последовала за телом хозяина.

Старый охотник был похоронен согласно его желанию без церковного пения, без надгробных речей и поминальных молитв.

Крест, сооруженный из обломков двух лодок, которые выбросило на берег во время шторма, был водружен над холмиком из земли, песка, камней и гальки.

После погребения Ален, с опустошенной душой, безвольно повисшими руками и поникшей головой, вернулся в осиротевший дом.

Собака посидела немного на могиле, в последний раз протяжно и жалобно завыла, как бы прощаясь с хозяином, а затем побрела за Аленом.

Флажок признал в благочестивом человеке, отдавшем его бывшему владельцу последний долг, своего нового хозяина.

Подходя к дому, Ален еще издали увидел силуэт человека, топтавшегося на пороге.

Это был скупщик дичи из Исиньи.

— Похоже, все кончено, — сказал он. — Я пришел, чтобы проводить беднягу в последний путь, так как чувствовал, что он не переживет этой ночи. Но вы, господин Монпле, меня опередили.

— Дружище, — сказал Ален, — покойный остался вам должен восемнадцать франков; он поручил мне вернуть вам деньги: вот они.

— Стало быть, папаша Шалаш назначил вас своим наследником? — спросил скупщик дичи.

— Да, — ответил Ален, — а в качестве доказательства вы можете сказать первому встречному бедняку, который попадется вам по дороге, чтобы он пришел сюда и забрал любые вещи, какие ему приглянутся.

Скупщик дичи взял восемнадцать франков, попрощался с Монпле и пошел обратно.

Но, не успел он сделать и пяти шагов, как услышал, что молодой человек зовет его.

Мужчина обернулся.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Когда вам теперь понадобится дичь, обращайтесь ко мне, — сказал Ален, — я прошу вас оказывать мне предпочтение.

— Как это? — с удивлением спросил скупщик дичи.

— Я становлюсь охотником на водоплавающую дичь.

— Без шуток? — спросил мужчина.

— Это сущая правда… Я разорен, ничего не умею и не могу покончить с собой, будучи слишком добрым христианином. Раз уж Провидение сделало меня наследником бедняка, жившего в этой лачуге, я последую по пути, указанному мне Провидением.

Скупщик дичи удалился, пообещав Алену Монпле стать его постоянным клиентом.