Охотники за ФАУ

1

Село спит. Сентябрьская ночь. Упругий порывистый ветер кружит над полями, мечется по садам и улицам, швыряет сухие листья в слепые окна, завывает в трубах и проводах, обламывает сучья с одиноких тополей.

Косматые плотные тучи с востока низко несутся над землей. В них отражаются огни земли: багровые зарева пожаров, частые вспышки далеких орудийных и минометных залпов. По огням заметно, как быстро перемещается линия фронта на запад, к Днепру.

Спит село. И вдруг завывание ветра тонет в нарастающем свисте авиабомб. Взметнулся к небу вихрь огня.

Взрывная волна сдула соломенную крышу, обнажила голые ребра стропил, рванула штукатурку со стен, сорвала дверь, швырнула ее о стену и повалила часового в коридоре.

Рассыпалось стекло, и взлетела плащ-палатка, затемнявшая окно изнутри.

В метущемся свете маленькой голой лампочки, закачавшейся на проводе, взвилась над столом стайка бумаг. Невысокого молодого майора, вскочившего со стула, облепила белым саваном простыня карты-двухверстки. Свет заморгал. Наступила тьма.

Через разбитое окно в комнату врывался холодный ветер.

Бумаги ползли по полу, шелестели и жались к стене, на которой мелькали огненные зайчики. Доносился треск горящей соломы и бревен.

Молодой майор наклонился над столом, чтобы водворить на место облепившую его карту. Правый ее край он прижал телефоном, левый – пистолетом, посреди положил набитую бумагами папку. Под порывами ветра карта шевелилась, документы летали по комнате. Майор подхватил плащ-палатку, с которой со звоном посыпались осколки, и завесил окно. Плащ-палатка хлопала, как парус. Майор посветил электрическим фонариком, достал из угла гильзу от зенитного снаряда и зажег зажатый в ее горловине фитиль.

Он поднял с пола шифрованные телеграммы, боевые донесения, оперативные сводки и только после этого, стряхнув с плеч пыль и крошки мела, поднял и надел фуражку. Еще минута, и комната оперативного дежурного по штабу армии, которой командовал генерал-майор Королев Николай Иванович, приняла почти прежний вид.

Майор подхватил свисавшую со стола телефонную трубку и спокойно проговорил:

– Сысоев слушает. Продолжай докладывать обстановку.

Трубка молчала. Майор подул в нее раз, второй. Ни ответа, ни привычного живого шороха.

– Бекетов! – крикнул майор через плечо.

Часовой за дверью не отозвался.

– Бекетов! – еще громче крикнул майор, нетерпеливо раскрывая кодовую таблицу и подвигая к себе телеграмму, заполненную рядами цифр.

Часовой не появлялся.

Майор сунул пистолет в кобуру и вышел в сени.

Рослый боец оказался не слева у двери, как ожидал Сысоев, а справа, в конце коридора. С автоматом на шее, освещенный заревом пожара, Бекетов казался окровавленным. Он стоял, опустив голову, хлопал ладонями по ушам и громко, будто рубил дрова, выкрикивал:

– Гу-гу-гу!

– В ансамбль песни и пляски собираешься?

Автоматчик продолжал гукать. Майор подошел, сильно тряхнул его за плечи и прокричал ему в ухо:

– Слышишь меня?

– А? Вроде слышу, товарищ майор. В ушах будто в железном котле: клепки заклепывают…

– Ранило?

– Вроде бы целый. А слышу-то – как с того света!

– Беги к связистам. Чтоб на этом свете у меня через десять минут была телефонная связь и электричество! Наружного часового оставь за себя. Повтори!

Когда Бекетов докричал свой ответ: «Мацепуру оставить за себя!» – у наружных дверей послышался хриплый голос:

– Я тут, товарищ майор.

Невысокий, широкий в плечах, пожилой автоматчик говорил степенно, стряхивая с себя песок.

Из дверей, ведущих во вторую половину дома, выглянула заспанная физиономия лейтенанта Винникова:

– В чем дело, Сысоев?

– Дело в капризе взрывной волны. Спи.

Дверь захлопнулась. К разбитому окну Сысоев и автоматчик привалили снаружи кусок дощатой стены от разваленного сарайчика.

– А тебя, Мацепура, не задело? – спросил Сысоев.

– Шостый раз чертов фашист кидает бомбу прямо в мене – и все мимо. Судьба! Фахт.

– Я было поверил, что Мацепура не боится ни огня, ни воды, ни черного болота, а ты, оказывается, каждую авиабомбу своей считаешь. К разбитому окну никого не подпускай.

Сысоев вошел в коридор.

– Один момент, товарищ майор.

Сысоев по голосу понял, что автоматчик хочет сказать что-то важное, остановился.

– Как Бекетов вернется, мы ваше окно организуем. Вы извините, только я вам хотел про себя такое сказать: я не новобранец, чтобы пугаться. За германскую войну имею два георгиевских креста и за эту – два ордена Славы, и сюда из госпиталя меня направили только потому, что я уже немолодой. Внуков имею, а на войну пошел добровольцем. Фахт!

– Все?

– Нет, не все. Обратите внимание: почему фриц бросает бомбы только на то село, где мы расквартировываемся?

– Ну, это тебе так кажется.

– Никак нет! Вчора и позавчора, – перешел Мацепура на украинский, – колы мы розквартирувалысь в Новиньках, бомбы тильке-тильке в нас не попалы – фахт!

– А ведь верно, упали метрах в шестидесяти – ста, – согласился Сысоев.

– А я шо кажу? А поза-позавчора? Итак усю нэдилю… Нам, наружным часовым, усе выдать. И нема того, шоб целить у столовку Военторга, к примеру, а усе норовыть попасты або в нашу хату, дэ оперативный дежурный и секретна часть, або в хаты, дэ расквартирован командующий, члены военного совета, начштаба, – фахт!

– Доложи коменданту и сам следи внимательно, может, и выследишь, кто наводит.

– Золоты слова, товарищ майор. Я и кажу, что нэ може бомбардировщик тэмной ночью, без ориентира, прилететь точно до цели.

– Вот и доложи коменданту.

– Докладывали. Сэрдиться. Везде бомбят, говорить, приказую, говорить, без паники. Приказа, што ли, не знаете – задерживать усих посторонних, што пыдходять до объехту. Почему, спрашувает, не задержали, колы видели наводчика? А мы его не бачили.

Сысоев направился в хату, но часовой снова остановил его:

– Извините, товарищ майор, у мэне до вас е вопрос.

– Говори скорее!

– Промеж нас пройшла чутка, шо у хрицев бувают таки рубашки из стали, шо их пуля не берэ. И что у хрицев з такими стальными рубашками е накыдка-невидимка. Одэнь таку накыдку – и нэ видать тебя, бо станешь прозрачным. Вы спец по таким делам, от мы и интересуемся.

– Чепуха. Нет таких накидок и плащей, чтобы делали человека невидимым. Есть маскировочные костюмы и халаты, плащ-палатки такого типа, как на тебе. Что касается пуленепробиваемых, бронированных жилетов, то у гитлеровцев испытывали опытные образцы еще в начале войны. Оказалось, что такой бронежилет не только пробивается бронебойной пулей, но пуля загоняет в тело еще и кусок брони, в которую ударила. Одним словом – ловите наводчика.

– А колы нихто у сели не подае свитовых сигналив, то чи може бомбардировщик сам, тэмной ночью, выйти точно на цель?

– Наводчик находится поблизости – радирует, куда лететь.

– Шоб хриц, та вызывал бомбы на себя? Не чув я такого. И бомбы, я же кажу, падають не просто на село, а там, де мы.

– Да… странно. Поинтересуюсь…

– Потому и доложил.

2

Из небольшой хаты стремительно выбежала молодая женщина в белом:

– Ой, рятуйте, люди добри! – крикнула она и, увидев двух военных, направилась к ним.

– Стой! – Мацепура вскинул автомат. Женщина испуганно остановилась. Что-то в ее облике показалось майору знакомым. Он шагнул навстречу. Давно уже он разыскивал свою жену. Организации, куда он обращался за справками об эвакуированных с Украины, неизменно отвечали ему, что не располагают сведениями о местонахождении Елены Сысоевой и ее сына Владимира. Может, они переехали и теперь где-нибудь далеко на Урале или в Средней Азии ждут от него вестей… А вдруг немцы угнали семью в Германию? Или… самое страшное… Об этом Сысоев старался не думать; ему мерещилась Леля в каждой мало-мальски похожей на нее женщине, сын – в каждом мальчишке его возраста.

Колеблющийся красноватый отсвет пожара потемнел и погас. Над пепелищем еще вздымались клубы дыма, оттуда доносились возбужденные голоса.

Сысоев осветил женщину электрическим фонариком. Ослепленная лучом, она прикрыла глаза рукой и тревожно спросила:

– Ой, кто вы?

Майор подошел вплотную, отвел ее руки от лица. Женщина была ему незнакома.

– Свет! – донесся сердитый окрик с улицы. Подбежал боец, разочарованно протянул: – Май-op! – и пошел обратно.

Сысоев выключил свой фонарик и вздохнул.

– Тикаты, чи що? – спросила женщина, не открывая глаз.

– Вы местная?

– Это Катруся, хозяйкина дочка, – пояснил Мацепура и добавил: – Никуда тикаты не треба. Иди спи. Фашист не вернется.

– А ну забожитеся, що фашисты не вернутся.

Мацепура ожидал, что майор ответит женщине, но тот молча вернулся в хату. Ничего особенного вокруг не происходило. Шли будни войны.

– Ей-бо, пресь, ей-бо, фашист не вернется, Катрусенька, – весело подтвердил Мацепура и добавил: – А стоять здесь не положено. Иди до хаты, а то в одной рубашке застудишься.

…Сысоев сел за стол, обхватил руками голову и замер. Электричество уже горело, окно завешено. Он уставился в одну точку оперативной карты. Очеретяное – так называлась эта точка, небольшое село на берегу озера.

В Очеретяное, к родным жены, он привез их, Лелю с Владиком, пятилетним сыном. Туда приехала погостить и его мать. Отпуск кончился за две недели до начала войны; он, тогда еще лейтенант, вернулся в свою часть, на Буг. С тех пор Сысоев ничего не слышал о своих. От сестры, жившей в Горьком, он получил последнее письмо жены, посланное из Очеретяного за три дня до оккупации. Леля и мать очень беспокоились – «что с Петей», спрашивали, что им делать, но тут же писали, что фашистов, «как нам сказали компетентные люди», на левобережье не допустят. С тех пор прошло почти три года. Больше известий не было.

Воевал Сысоев на Буге, был ранен. После госпиталя сражался под Вязьмой, снова был ранен. Опять после госпиталя воевал под Новгородом. Был он и под Воронежем…

Сейчас войска, в которых сражался Сысоев, наступали в направлении села Очеретяное, расположенного в двадцати семи километрах от Днепра.

Сысоев знал, что фашисты оправдывали свои неудачи «теориями» «сезонной стратегии», «эластичной обороны», слышал о приказе Гитлера – создать восточный вал на правом берегу Днепра, чтобы отсидеться за ним до весны, а летом снова начать наступление.

А о новом приказе Гитлера он узнал только три дня назад: все лица мужского пола в возрасте от десяти до шестидесяти лет должны были эвакуироваться на правобережье. Тем, кто останется на левом берегу, угрожал расстрел за связь с партизанами.

Прошлой ночью уже были получены новые сведения. Фашисты начали сжигать деревни, уничтожать все живое на своем пути. Село Очеретяное входило в создаваемую ими зону пустыни – шестидесятикилометровую полосу вдоль левого берега Днепра.

Сысоев нетерпеливо подул в трубку. Телефон молчал. Через тридцать минут надо будет послать автоматчика разбудить информатора. К 6.00 информатор – капитан Степцов – должен составить и отправить срочное[1] боевое донесение в штаб фронта о противнике, боевых действиях и положении войск армии. По двум стрелковым правофланговым дивизиям есть лишь сведения на 21.00 вчерашнего дня. «Направленец» – майор Веселов, офицер оперотдела, находившийся при штабе правофлангового корпуса, в который входила эта дивизия, отвечал по телефону одно и то же: «Связи с двумя хозяйствами внизу еще нет. Уточняю».

Связаться по радио тоже не удавалось. Посыльные не приезжали, и все это злило Сысоева. Он не надеялся на капитана Белых, медлительного, нерасторопного и вечно сонного, хотя и храброго офицера, находившегося в дивизии Ладонщикова; но Курилко, его помощник Курилко, такой инициативный, энергичный! Этот должен бы из ада прислать донесение. Проспал? Невозможно это представить. За год совместной работы они узнали друг друга отлично. Курилко – исполнительный, внимательный человек. Кроме того, они друзья. Курилко отправили в дивизию, наступающую в направлении Очеретяного. Он еще обещал сразу же сообщить Сысоеву о его семье…

Молчание Курилко было тем более странным, что Сысоев поручил ему сразу же по прибытии в дивизию уточнить кое-какие важные сведения у пленного фашиста из разведгруппы «Олень», проводившей глубокую разведку в нашем тылу. Из-за отсутствия этих данных Сысоев не посылал в штаб фронта папку с важными документами и материалами. Эта папка сейчас лежала на столе, перед ним. Некоторые совершенно секретные материалы из этой папки он дал Курилко для уточнения на месте.

Дверь отворилась, и в комнату вошел капитан Степцов – информатор. Наполовину цыган, наполовину кубанский казак, был он высок, строен, очень красив. Не одна девушка заглядывалась на его огромные черные глаза, длинные ресницы и тонкие брови вразлет.

Сысоеву нравилась подтянутость Степцова. Капитан был всегда чисто выбрит, всегда с белоснежным подворотничком и всегда в начищенных до блеска сапогах. Казалось, что Степцов только что от портного – таким выглаженным, чистым и пригнанным по фигуре был его военный костюм. Он был всегда бодр, очень доброжелателен, весел и общителен. Майор симпатизировал Степцову, но его слегка коробило ухарство капитана, безрассудная смелость, вспыльчивость, самоуверенность и беспечность. Несколько времени тому назад Степцов, ранее работавший в штабе дивизии, за какую-то провинность был понижен в звании. Затем он отличился, был ранен, попал на курсы «Выстрел», потом в резерв армии, а оттуда как талантливый рисовальщик был взят на временную работу в отдел, и здесь остался. Пером и тушью Степцов владел мастерски. Картами Степцова гордился начштаба. К тому же Степцов умел прямо с оперативной карты диктовать машинистке боевые донесения и оперативные сводки, правильно оценивая и комментируя обстановку. Эти его информации почти не требовали исправлений.

Войдя, Степцов громко зевнул и потянулся.

– Бомба разбудила, – ответил он на вопросительный взгляд Сысоева и спросил: – Сильная бомбежка была?

– Одиночный самолет.

– Опять одиночный?! А ведь это уже не первый раз…

– Вот это и наводит на серьезные размышления. Часовые тоже заметили, что это не случай, а система.

– Наводчик?

– Безусловно!

Степцов вынул из планшета карту, красный, синий и черный карандаши и склонился над оперативной картой, чтобы дополнить свою. Сысоев, сам умевший отлично чертить, с завистью взглянул на его работу.

– Группировка противника та же, – подсказал Сысоев. – Перед фронтом армии – семьдесят вторая и пятьдесят седьмая пехотные дивизии и танковая дивизия СС «Викинг». О пленных из этих дивизий сообщишь в оперативной сводке в девять ноль-ноль. Наши войска, успешно преодолевая сопротивление противника, вышли… куда? На правом фланге это пока не ясно. От правофланговой дивизии Бутейко и соседней с ней дивизии Ладонщикова еще нет данных, а дальше отмечай.

– Опять мне, да и тебе влетит от начштаба за «ничего-незнайство»!

– Пока наноси то, что есть.

3

Автоматчик Бекетов заглянул в комнату и спросил разрешения впустить связиста. Вошел молоденький сержант, протянул две телеграммы и регистрационную тетрадь.

Сысоев начал расшифровывать первую телеграмму.

Веселов из штаба правофлангового корпуса сообщал новые координаты. Обе дивизии на правом фланге продвинулись на двенадцать – пятнадцать километров. Были освобождены двадцать два села, в плен взято сто шестьдесят восемь фашистов и трофеи: два танка, пять бронетранспортеров, орудия, автоматы…

Сысоев измерил расстояние от наших войск до села Очеретяное. Оставался шестьдесят один километр.

Еще три-четыре дня наступления, подумал он, засмеялся, дружески хлопнул Степцова по плечу и озорно крикнул:

– Танцуй!

– А что, снова мне мешок писем?

– Никаких писем.

– Ну и потеха: «Люблю до гроба», «Почему не отвечаешь?», «Неужели забыл нашу любовь?». И до чего же девчата падки на обходительность и лирику! Шоколадом не корми.

– Ну и пошляк же ты, Степцов! Нашел время разбивать девичьи сердца!

– Чего ты взъерепенился?

– Да вот не терплю пошлости, что прикажешь делать!

Блестящие черные глаза Степцова уставились в грудь Сысоеву. Степцов слегка вращал глазами, и Сысоев ощутил странное состояние безволия.

– Блажишь! – рассердился Сысоев.

Степцов неприятно засмеялся и сказал:

– Я ведь не виноват, что девки за мной как очумелые ходят. – Голос у Степцова был удивительно мелодичен.

– «Квадрате И-31», – громко прочел Сысоев расшифрованные цифры на второй телеграмме. – Ищи на карте.

Степцов провел пальцами по клеткам:

– Это в расположении противника, впереди частей Бутейко…

– «Упал сбитый ПО-2 номер 12 тчк».

– Черт! Это же сбили Хайрулина из нашей штабной эскадрильи! Ну и что там дальше?

– «Летчик Хайрулин убит зпт захоронен тчк».

– Гады. Такого парня… Бог, а не летчик!

– Отличный летчик! – отозвался Сысоев. – А как ему попадало от командира эскадрильи за то, что он любил «шутки шутить». Это его умение спасло и ему и мне жизнь, когда мессер загнал нас в лес… Дальше. «Капитан Курилко ранен зпт отравлен OB[2] тчк Тяжелом состоянии эвакуирован полевой госпиталь 1245».

– Что? Нашего «Жив Курилка» тоже сбили? ОВ? Ну, знаешь… Ты что-то напутал. Откуда ядовитые газы?

– Все точно, – раздраженно ответил Сысоев. Он был лишен сентиментальности штатских. На войне, как на войне. Обычно Сысоев со снисходительным презрением кадрового офицера относился к раненым, как к людям, которые в результате собственной неумелости допустили, чтобы их ранило: кроме случаев, когда воины вызывали огонь на себя или когда это было явно неизбежно. Но в данном случае он не осуждал Курилко, так как не понимал, почему Курилко очутился в самолете, где и как применялись ОВ.

Сысоев разозлился. Будь это на передовой, эта ярость дорого бы стоила противнику, а сейчас? Ну что он может сделать?

Ничего… И это раздражало. Сысоев еще и еще раз проверил сообщение по кодовой таблице. Речь шла именно о Курилко и об ОВ, отравляющем веществе, ядовитом газе.

– Значит, фашисты все-таки рискнули применить ОВ! – пробормотал Степцов. Он был совершенно обескуражен. – Это же сверхчерезвычайное происшествие. Почему ж только сейчас сообщают?!

– Сам не могу понять… «Документы и бумаги Курилко направляем вам мотоциклистом», – читал Сысоев дальше. – «Положение наших частей на 5.30…» – Называлось еще пять занятых сел. Они-то и оказались в квадрате И-31. В телеграмме перечислялись новые трофеи, захваченные склады.

– Скорее же запрашивай об ОВ, – напомнил Степцов. Он попробовал позвонить, но телефон не работал.

Сысоев вызвал Бекетова и послал с ним закодированную телеграмму на узел связи.

– Мне пора, – заторопился Степцов. – Иду диктовать машинистке.

– Подожди сообщать об ОВ. А вдруг ошибка при кодировании.

Сысоеву было о чем подумать – единственный помощник его, к тому же и талантливый офицер, вышел из строя. И таким неожиданным образом!

Сообщение о применении ОВ требовало не только самой срочной, но и самой точной проверки.

4

Послышалась стрельба.

– Бекетов! – крикнул Сысоев.

Автоматчик вошел.

– В каком месте стреляют?

– За деревней на ферме, где узел связи.

– Ну, я побежал. Почти шесть часов. – Степцов ушел. Зазвонил телефон.

– Десятый слушает!

– Товарищ десятый, связь восстановлена, – послышался женский голос.

– Давайте сначала двадцать пятый.

– Комендант Кулебякин слушает.

– Сто раз просил без фамилий, есть код, вы – двадцать пятый! Срочно выясните и доложите результаты бомбежки. И что это за автоматная стрельба в нашем расположении?

– Одна двухсотпятидесятка упала возле дома, отведенного для шестого. Пожар потушили. Шестого дома не оказалось. Ранен часовой. Остальные три бомбы существенного вреда не нанесли. Одна попала в сарай. Одну минутку… одну минутку…

Сысоев ждал.

– Мои автоматчики, – докладывал комендант, – привели двух в штатском, третий, докладывают, убит при попытке к бегству. Эти тоже бежали, их задержали…

– А кто такие? Обнаружены ли у них электрические фонари? Может, наводчики?

– Прерываю, вызывает седьмой, – включилась телефонистка.

– Сысоев? – раздался голос начальника штаба.

– Десятый слушает.

– Что за стрельба?

– Автоматчики двадцать пятого задержали в районе узла связи двух штатских. Третий убит при попытке к бегству. Бомба упала возле дома, предназначенного для шестого.

– Это знаю. Составил ли Степцов донесение по последним данным?

– Да. Есть ЧП. Прикажете зайти и доложить?

– Докладывай так.

Сысоев рассказал о сбитом ПО-2 и об отравлении Курилко ОВ.

– ОВ? Я правильно тебя понял? Не путаешь?

– Так сказано в телеграмме тридцать первого из «Чайки».

– Может, напутали? Срочно вызови разведчиков, химиков, уточните, и тогда доложи мне. Я у двенадцатого[3]. Задержанных передай Северцеву.

Сысоев по телефону попросил срочно направить к нему майора Андронидзе из разведотдела, капитана Пономарева из химотдела, записал о происшествии в журнале боевых донесений.

После короткого раздумья он позвонил майору Веселову в штаб Бутейко и узнал дополнительно, что самолет ПО-2, номер двенадцатый, на котором Веселов прилетел в штаб корпуса, был послан за Курилко, чтобы доставить последнего в штаб. Химики корпуса и дивизии уточняют, и, как только уточнят, Веселов позвонит Сысоеву.

Захлопали зенитки. С пункта сообщили о фашистском самолете-разведчике «Раме», кружащемся над селом.

5

В комнату заглянул часовой и доложил: ждет комендант с двумя задержанными. Ждут офицеры.

– Зови коменданта. – Сысоев прикрыл оперативную карту. Другие офицеры так не засекречивали обстановку от своих, но Сысоев строго выполнял приказ.

Вошел комендант, немолодой капитан из кадровиков. Сысоев знал его как старательного, но ограниченного службиста, ходячую букву устава. Доложив по-уставному, комендант вдруг сказал:

– Зенитчики опять не сбили «Раму», а ястребок так и не явился. Теперь «Рама» точно явится через час. Вы бы позвонили нашим ВВС, пусть покажут свое мастерство.

– Позвоню. Долго шли, капитан. Что за люди?

– Окликнули их возле узла связи, что на ферме, за селом. Они – бежать. Часовой открыл огонь.

– Что за люди?

– Называют себя селянами. Говорят, прятались в лесах от немцев.

– Электрические фонарики обнаружили?

– Не обнаружил.

– Введите!

Автоматчик ввел двоих. Оба молодые, лет двадцати пяти – двадцати семи. Одеты в пальто, сапоги немецкие, с низкими голенищами.

Сысоев начал допрашивать.

– Та мы свои, – сказал тот, что ростом пониже. – Прятались от проклятущих фашистов в лесу, чтобы в Германию на работу не угнали. Топаем домой! – он весело улыбнулся.

– Куда именно?

– В Хорол на Полтавщине.

– А почему бежали?

– А мы испугались, подумали, что на немцев нарвались, – сказал второй, и хотя глядел в глаза прямо, Сысоев увидел в его взгляде что-то затаенное, настороженное, даже враждебное.

– Отведите их к Северцеву, – приказал Сысоев и поднял телефонную трубку.

– А я ему уже доложил, сейчас сюда придет, – сказал комендант.

– Обыскивали? – спросил Сысоев, у которого исчез интерес к задержанным штатским.

– Обыскали. Никакого оружия нет! – ответил комендант.

– И ножей нет? – удивился Сысоев.

– Нож есть, – процедил задержанный с настороженным взглядом.

– Почему не отдал?

– Не спросили. Сами вывернули карманы, что нашли нужным взять – взяли. – Он не спеша расстегнул пальто, задрал полу пиджака. Сысоеву показалось, что мелькнуло что-то серо-зеленое. Задержанный подал финку и начал застегиваться. Сысоев положил финку на стол, подошел, распахнул его пальто, расстегнул пиджак. Под ним был серо-зеленый френч. Цвет гитлеровского обмундирования был ненавистен Сысоеву. Он стрелял в этот цвет, а люди в одежде этого цвета стреляли в него.

– Любопытно! – раздался глуховатый голос. Рядом стоял и многозначительно улыбался невысокий полный майор Северцев.

– Гражданин майор! – задержанный с добродушным лицом укоризненно улыбался. – Да если б мы служили у фашистов, неужели бы такими дураками были, чтоб не бросить проклятую одежду! Ведь каждый, кто увидит мундир, подумает про нас плохо. Обносились, вот и сняли это с убитых фашистов.

– Бывает, бывает, – снисходительно согласился майор Северцев. – Разрешите увести их к себе?

– Прошу, – ответил Сысоев.

6

– Полные сени людей, и все к вам, – как и прежде, громче, чем нужно, сказал вошедший Бекетов.

– Пропусти майора Андронидзе и капитана Пономарева.

– По вашему приказанию поднят по боевой тревоге и явился! – капитан Пономарев коснулся растопыренными пальцами фуражки, будто смахнул муху, поправил очки и уставился на Сысоева. Он казался сугубо штатским, только вчера по ошибке надевшим шинель. Действительно, совсем недавно он еще был учителем химии в тюменской школе. Военная форма сидела на нем неуклюже, и от него веяло чем-то домашним, мирным, нестроевым. Но он был чрезвычайно старательным, на его знания можно было положиться.

– В чем дело, дорогой? – улыбаясь, спросил майор Андронидзе, грузин со смуглым лицом и темным «бархатным» взглядом. Он производил впечатление очень сильного, очень уверенного в себе человека. Превосходный спортсмен, обучавший боевым приемам самбо не только разведчиков, но и офицеров штаба, он, похоже, слегка кокетничал своими пластичными жестами, мягкой тигриной походкой, легкостью и своеобразным изяществом.

– Понимаешь, иду, смотрю и вижу – идет красавица Марина, – с восточным акцентом говорил Андронидзе, – а наш Вано Пономарев превратился в каменную скульптуру. Я спрашиваю тебя, Вано, неужели так реагирует химик, когда видит красавицу?

– Я женат, и женщины меня не интересуют. Просто остановился протереть очки.

– Понимаешь, Петер, увидел Вано красавицу – глаза запотели. Забыл наш Паганель, как сам учил нас, что окуляры против запотевания надо протирать особым карандашиком.

Пономарев обиделся:

– Во-первых, я капитан Пономарев, а не Вано и не Паганель, это раз; во-вторых, я прибыл сюда не шутки шутить, а по боевой тревоге, это два… В-третьих…

– В-третьих, не кричи так. Кто не понимает шутки, тот не человек, а полчеловека. Слышишь, Петер, Вано пришел сюда не шутки шутить, а по боевой тревоге. Не томи полчеловека!

Пономарев дрожащей рукой поправил очки, покраснел от гнева.

– Мой долг… – начал он, но Сысоев, прервав его, рассказал об аварии самолета, о том, что Курилко отравлен ОВ, и спросил, знают ли они об этом ЧП.

– Ничего не знаю! – сказал Андронидзе.

– Я тоже не получал такого донесения, – ответил Пономарев. – Немедленно выеду или вылечу на место и уточню.

– Подождем донесения от Веселова, а после решим, как поступить дальше, – остановил его Сысоев. – Если бы это не был частный случай, то мы бы уже знали. А пока уточним, что нам по этому вопросу известно. Майор Андронидзе, я слушаю вас!

Сысоев всегда и всем офицерам говорил «вы», даже если к нему обращались на «ты». Он был очень ровен в обращении с офицерами и с бойцами. Его выдержке завидовали многие офицеры. И сейчас, несмотря на то, что последние три дня его мысли все время возвращались к семье, он ничем не выдавал своего беспокойства.

Андронидзе раскрыл папку и, просматривая донесения, начал:

– Мы вчера захватили у противника автоматические десятизарядные винтовки выпуска этого года. Это раз, как говорит мой друг Вано. Интересно?

– Интересно. Пришлите мне одну с патронами.

– Новых типов танков противника не обнаружено. Саперы действуют, как пехота. Не хватает живой силы. Это два, как сказал бы мой друг Вано. И теперь третье, самое интересное: разведчики перед фронтом армии обнаружили совершенно новые специальные батареи десятиствольных минометов калибра сто пятьдесят восемь. Интересно? Нет, ты скажи, Петер, интересно?

– Очень важно! Продолжай. – Сысоев записывал.

– Наша химразведка это подтверждает, – вставил Пономарев и протер очки.

– Ваши химразведчики узнали об этом от наших. А потом наши привели «языка», и тот это подтвердил. Я продолжаю. В боекомплекте этой батареи есть мины реактивные и со сжатым воздухом, и эти батареи, калибра сто пятьдесят восемь, поступили на вооружение химчастей противника. Я правильно сказал, Вано?

– Противник, – начал Пономарев, – как я уже докладывал, усиливает химподготовку своих войск. Дегазацию прошли все части, находящиеся перед фронтом нашей армии. Это подтверждается.

Пономарев просматривал протоколы допроса пленных.

– Возможно, противник на нашем фронте уже начал пробы ОВ, – сказал Андронидзе.

– Сомневаюсь, – возразил капитан Пономарев. – Применение ОВ может быть эффективным только при внезапном и массированном ударе.

– Согласен с вами, капитан, – отозвался Сысоев.

– Противник хорошо знает, – продолжал Пономарев, – что для нас, после некоторых его попыток, применение ОВ уже не может быть внезапным. Если бы случай с Курилко был не единственным, мы бы давно об этом знали.

– А если это проба? – не сдавался Андронидзе.

Сысоев снова позвонил Веселову. Тот обещал ответить через несколько минут: к ним только что прибыл дивизионный химик, и вместе с корпусным они пошли к начштаба для доклада. Туда же направляется и он, Веселов. Но можно считать установленным, что на фронте противник не применял никаких ОВ.

– Подождем еще немного, – сказал Сысоев офицерам и, чтобы не терять времени, приказал Бекетову впустить ожидающих.

7

Особое его внимание привлек старший лейтенант в длинной до пят, широченной шинели. В том, как он, десятиклассник по виду, спросил разрешения войти, чувствовался вышколенный строевик. Движения были четки и точны. Сысоев ознакомился с документами, предписанием и взглянул на старшего лейтенанта:

– Так это вы – Николай Сотник! Рад. Сильно вас ранило?

– Пустяки… Вполне здоров. Но все-таки, если б не помог капитан Першин из артуправления, отдел кадров не вернул бы меня на мою батарею.

– Когда мне капитан Першин как-то сказал, что при организации взаимодействия командиры стрелковых батальонов ссорятся из-за минометной батареи старшего лейтенанта Сотника, настаивают, чтобы именно эта батарея поддерживала их батальон, и даже предпочитают ее двум батареям артиллерии – я, честно говоря, не поверил.

– Правильно сделали. Преувеличивают.

– Не скромничайте. Вы добились снайперской точности и быстроты подавления целей, и все же именно вас, Сотник, я бы воздержался назвать сознательным офицером…

Сотник опешил.

– Где обещанная вами памятка минометчика? – строго продолжал Сысоев.

Сотник облегченно рассмеялся. Но Сысоев даже не улыбнулся:

– Старший лейтенант Сотник, сейчас же отправляйтесь к капитану Першину и доложите ему, что я приказал вам задержаться на сутки и составить памятку командира минометной батареи. Пять-шесть страниц. Схемы. Вместе с Першиным отредактируйте. Начальник отдела боевой подготовки Петрищев издаст ее.

– Товарищ майор, даю слово, что пришлю вам такую памятку из части! Отпустите на батарею!.. Да и о чем писать? Чтобы некоторые командиры дивизионов вели огонь с НП, а не отсиживались в блиндажах? Для этого нужен приказ штаба, а не моя памятка.

– Когда принесете мне памятку со схемами, я верну вам ваше предписание. Срок явки в часть продлю.

– Товарищ майор! Прошу вас…

– Выполняйте, товарищ старший лейтенант.

– Есть выполнять!

Звонил Веселов. Он сообщил, что самолет ПО-2 № 12 врезался в землю винтом, но не сгорел. На месте, где сидел Курилко, обнаружены небольшие картонные цилиндры с маркировкой – желтый крест, синий крест, черный крест… Всего пять штук. Как определили полковой и дивизионный химики, это были корпуса химических гранат с различными ОВ.

Курилко взял их на захваченном нами складе, который гитлеровцы не успели вывезти. При падении самолета в корпусе одной из гранат образовалась трещина, началась утечка ОВ. Противогаза на Курилко не было. Газовые гранаты привезет Сысоеву мотоциклист – он уже выехал. Других случаев отравления ОВ на фронте не отмечено.

Затем с Сысоевым говорил майор Северцев:

– Оба задержанных сознались в том, что служили полицаями, а последние три месяца учились в фашистской школе для полицейских офицеров, но якобы сбежали домой. Рассказывают охотно о многом, стремясь откровенностью смягчить свою вину. Но оба категорически отрицают, что являлись наводчиками. Не был, по их словам, наводчиком и третий, убитый, хотя они его мало знали. Пожалуй, этому можно верить.

– Ваше дело поймать агентов-наводчиков, – сказал Сысоев. Он хотел продолжать, но телефонистка прервала: майора Сысоева срочно вызывали к командующему.

8

Майор Сысоев шел, стараясь, как положено, держаться у домов, чтобы не привлекать внимания вражеских авиаразведчиков. Он был возмущен: что смотрит комендант? По улице сновали посыльные, офицеры, стояли автомобили, во дворах – незамаскированные штабные автобусы. Многодневное стремительное наступление и частые передислокации штаба ослабили маскировочную бдительность. Чего же тут выискивать наводчиков с фонариками! Кто же не знает, как отчетливо видно все с самолета!

Знакомый шум моторов ПО-2 доносился из-за рощи. Там была база штабных «уточек».

Навстречу Сысоеву, тоже стараясь держаться поближе к домам, шел пожилой, но молодцеватый полковник в пенсне, с коротко подстриженными седыми усами – начальник отдела боевой подготовки. В прошлом поручик царской армии, а потом военспец при красных командирах, вышедший в отставку по инвалидности, он сейчас снова вернулся в строй. Петрищев не только сохранил выправ, но и культивировал особый офицерский лоск. Он был общителен, галантен, подчеркнуто вежлив в обращении с людьми.

По просьбе политотдела полковник Петрищев часто выступал с докладами о стратегии и тактике великих русских полководцев, о суворовском, фрунзенском стиле взаимоотношений командира и солдата. Он был человеком широко образованным и начитанным, его лекции и беседы охотно слушали. Интересно и живо пересказывал он эпизоды из истории войн, вскрывал причины побед и поражений, говорил об офицерских традициях, хороших и плохих. Офицеры часто обращались к Петрищеву с самыми различными вопросами. Он на все умел ответить, всегда давал дельный совет.

Сысоев, увидев Петрищева, заулыбался: конечно же, полковник попытается опередить его, чтобы приветствовать первым. Он помнил правило Петрищева: первым из двух равных по званию здоровается тот, кто вежливее. И с младшими по званию он тоже частенько здоровался первым, подчеркивая этим свое внимание.

– Здравия желаю, Платон Валерианович! – весело сказал Сысоев.

Полковник Петрищев ответил и сразу протянул ему еще не сброшюрованную книгу карманного формата. Этот «Справочник командира» они составляли вместе на основе новых уставов и новейшего военного опыта.

– Только сейчас вручили мне наши газетчики верстку, – сказал Петрищев. – Попрошу еще раз внимательно просмотреть насчет ошибок. Жду вас, Петр Иванович, завтра ко мне, в двадцать два ноль-ноль. Скучная, но все же дата: шестьдесят три года. Надеюсь, вы будете.

– Справочник прокорректирую немедля, – в тон Петрищеву пообещал Сысоев, – и тотчас верну вам. А завтра с удовольствием явлюсь поздравить вас. Не круглая дата, но весьма почтенная.

Они снова улыбнулись друг другу, и Сысоев быстро зашагал вперед.

Он немного опаздывал. Командующий замечания не сделает, а вот начальник штаба полковник Коломиец осуждающе подожмет свои тонкие губы, и на его подбородке резко обозначится шрам от давнего ранения.

9

– Товарищ командующий, майор Сысоев по вашему приказанию явился, – доложил адъютант, капитан Орехов.

Дородный командарм кивнул головой. Он сидел в кресле у стола, во всю длину которого была разложена огромная оперативная карта.

Начальник штаба полковник Коломиец ходил по комнате. Увидев Сысоева, он демонстративно вскинул руку с часами к глазам и так сжал свои тонкие губы, что на подбородке резко проступил рубец.

Возле командующего сидел начальник оперативного отдела полковник Орленков, невысокий, смуглый, с пристальным взглядом карих глаз. Опершись на стол локтем левой руки, державшей телефонную трубку, он правой чертил на разложенной карте, что-то сердитое внушая трубке.

– Да что ты его уговариваешь! – выхватил телефонную трубку начальник штаба и сам закричал в нее: – Где Веселов? А почему ты, Белых, не знаешь обстановки? Что? На кой ляд нам такой офицер связи! Что? Да мне какое дело! Передай трубку двадцать девятому! Тихонравов? Отчисляю в твое распоряжение Белых. Что? Помощником. Хоть в оперотделение. Ну, хоть в полк, хоть в роту. Все. И чтоб сведения были мне через десять минут. Оторвались? Спите много… Для этого есть саперы. Нет саперов – научите бойцов, пусть сами разминируют. Я тоже не знаю, почему взрываются… Подрывайте на месте. «Огурцов» подброшу. «Коробок» не дам, нужны в другом месте. Жду сообщения через восемь минут. Что? Действуйте!

– Я тебя вызвал, – сказал командующий, – по делу особой важности… – Он вынул портсигар, раскрыл его и жестом пригласил присутствующих закурить. Сысоев поблагодарил и отказался. Командующий с наслаждением затянулся папиросой.

– Обнаружилось что-нибудь новое? – спросил он после паузы, пытливо взглянув на Сысоева.

– На вале Геринга противник намеревается использовать десятиствольные минометы калибра сто пятьдесят восемь. На складах противника оказались газовые гранаты с различными ОВ. Капитан Курилко взял образцы и от одного из них случайно пострадал при падении самолета. Что же касается войск противника, то его пехотные и танковые дивизии уже вели бои на этом театре фронта в сорок первом году.

– Это что еще за вал Геринга? – недоверчиво взглянул на Сысоева начальник штаба.

– Так пленные назвали долговременные укрепления противника на западном берегу Днепра.

– А почему я впервые слышу о вале Геринга? – сердито спросил Коломиец, поджимая губы.

– Я не успел доложить, – быстро вставил Сысоев.

– А тебя я не спрашиваю, – оборвал его начальник штаба.

– О системе укреплений противника на западном берегу я уже докладывал, – сказал начальник оперативного отдела, – и схема укрепленной полосы, составленная разведотделом, у вас имеется. Мы ее уточняем.

– А почему не указано, что эти укрепления называются «валом Геринга»?

Полковник Орленков промолчал, и Сысоев мысленно выругал себя за то, что подвел начальника.

– Что же касается десятиствольных минометов, – сказал полковник Орленков, – то я думаю, что противник не посмеет применить химические мины.

Сысоев кивнул головой.

– Новым является то, – продолжал он, – что деревни на восточном берегу Днепра горят не только в результате боевых действий. Серия пожаров вызвана и тем, что противник систематически уничтожает огнем населенные пункты. Кроме того, фашисты угоняют скот и людей и расстреливают всех оставшихся мужчин от десяти до шестидесяти лет и тех женщин, которые их прячут. Они сжигают солому, сено, картошку заливают бензином.

– Я знаю об этом. Твой вывод? – спросил командарм.

– Противник создает тактическую зону пустыни, как предполье перед своим передним краем.

– Зона пустыни! – словно отвечая на какие-то свои мысли, повторил командарм. – Зона пустыни… Ну-ка, Орехов, соедини меня с Бутейко.

Сысоев сразу же представил себе Бутейко. Командир дивизии отличался большими способностями, знаниями, инициативностью. Но порой он несколько увлекался и совершал промахи. О его подвигах говорили много и многое преувеличивали: Бутейко был всеобщим любимцем. В штабе его не оказалось. С командующим разговаривал начальник штаба дивизии; он подтвердил сообщение о зоне пустыни. О положении полков сказал: уточняю.

– Ты что же, Сысоев, не говорил мне о зоне пустыни? – спросил Орленков вполголоса.

– О массовом уничтожении было указано в боевых донесениях и в оперсводке, которую вы носили на подпись.

– Там не было такого названия «Зона пустыни».

– Я его услышал от одного пленного, но тогда не придал значения, а сейчас вырвалось.

Командующий положил трубку.

– Отдайте распоряжения, – заговорил он. – Воспретить, не дать противнику создать зону пустыни! Надо выделить мобильные передовые отряды. Остальные войска свести в колонны. Передовые отряды пусть обеспечат мобилизацию подручных средств на берегу Днепра для переправы. Недостаточно занимать села! Надо не только преследовать, но и опережать, окружать, уничтожать живую силу противника. Не уничтожим ее на левом берегу – встретимся с нею на правом. Мы обязаны помешать отводу войск и техники врага за Днепр. Никаких передышек противнику! Мы должны ворваться на правый берег на его плечах, закрепить плацдарм, выйти на оперативные просторы. Широко объявить: первые переправившиеся через Днепр будут представлены к награждению Золотой Звездой Героя Советского Союза! Я знаю, солдаты и офицеры очень устали. Но сейчас все дело в темпе наступления. Дайте передовым отрядам рации, зенитчиков, противотанковую артиллерию. Надо создать резерв…

Начальник оперативного отдела торопливо записывал в блокнот распоряжения командующего.

Начальник штаба обратился к Орленкову:

– Кого из офицеров можно сейчас же послать на ПО-2 – уточнить обстановку у Ладонщикова, а потом у Бутейко? Я откомандировал Белых.

– Все офицеры связи в своих хозяйствах, – пояснил начальник оперативного отдела. – Остались лишь мой заместитель Барущак, Степцов из отделения информации и метеоролог. Секретников не пошлешь… Сысоев вторые сутки – оперативным дежурным по штабу. От него требуют данных по изучению опыта передислокации марша и журнал боевых донесений, а он занят. Мы пропустили все сроки.

10

– Разрешите обратиться, товарищ командарм, – сказал Сысоев.

– Слушаю, – повернулся к нему командующий.

– Разрешите мне, после того как я составлю таблицу соотношения сил, выехать к Ладонщикову, а потом к Бутейко. Это необходимо, в частности, для уточнения некоторых данных по изучению опыта войны.

– Ты в здравом уме? – зло оборвал его начальник штаба.

Сысоев сам понимал, что не имеет права вступать в пререкания, но сейчас что-то заставило его продолжать, несмотря на поджатые губы Коломийца.

– Курилко не успел выполнить моего задания: не уточнил у раненого пленного из разведгруппы «Олень» систему организации и тактику их глубинной разведки. Оперативным дежурным можно оставить Винникова.

– Сысоев, ты еще не начальник оперотдела, – начал было начальник штаба. Но командующий жестом остановил его.

– Помнится мне, – сказал командующий, – что ты, Сысоев, узнав от пленного о прибытии на передовую офицера из «исторического кабинета» – органа военной разведки абвера, в котором изучается тактика и стратегия советского командования, – просил нас послать разведчиков в тыл врага, чтобы захватить этого офицера. Удалось его захватить?

– Никак нет! – отчеканил Сысоев, – не удалось.

– Почему?

Наступила пауза, после которой Сысоев сказал тихо и сдержанно:

– Все понятно, товарищ командующий.

– Что тебе понятно? – усмехнулся командарм.

– Сысоев наконец понял, – ехидно сказал Коломиец, – что офицер, участвующий в планировании операций, в частности – в составлении плановой таблицы боя, таблицы соотношения сил, графика взаимодействия всех родов наших войск, то есть основ нашей стратегии и тактики, и знающий все то, что мы знаем о противнике… Кто он, Сысоев? – требовательно спросил он.

– Находка для противника, – кивнул Сысоев, думая о своем.

– Именно. Об этом ты и раньше мог бы догадаться…

– В чем дело, Сысоев? – настойчиво, но не повышая голоса, спросил командующий. – Ты чего-то не договариваешь.

– Моя семья осталась перед войной в Очеретяном. В этом селе дивизия Бутейко будет через несколько дней. Хотел я войти в село с передовым отрядом…

– Так бы и сказал! Позвони комдиву от моего имени, пусть командир передового отряда на участке Очеретяное разузнает и сообщит тебе о семье. Георгий Васильевич, – обратился командующий к Коломийцу, – надо сегодня же взять офицеров из резерва. Не только на штатные должности в оперотделе, но и еще человек десять – пятнадцать, чтоб послать их офицерами связи в дивизии и передовые полки.

– Разрешите, товарищ командующий. – Это был снова Сысоев.

– Слушаю.

– Я просил бы не назначать недостающих в моем отделении двух офицеров без моего согласия. Хочу их сначала проверить. Им недостаточно быть просто военно грамотными, им ведь необходимо отлично знать военную науку. Не спросив моего согласия, отдел кадров в свое время назначил ко мне майора Белых. По знаниям – это младший лейтенант. Я отчислил его. Отдел кадров назначил его помощником начальника оперотдела, а сейчас товарищ полковник снова отчислил его… Прошу разрешить мне предварительно знакомиться с кандидатами.

– Как же назначают таких? – спросил командарм, глядя на полковника Орленкова. Тот встал:

– Отдел кадров, в ведении которого находятся офицеры резерва, не может гарантировать должную степень военной грамотности офицеров из резерва, так как знания офицеров крайне пестры. Например, офицер долго пробыл в госпитале, и поэтому плохо знает новые уставные положения; а звание у него достаточно высокое, наград много, храбр. Будет, безусловно, правильнее, если майор Сысоев сам отберет, кто ему нужен. Сейчас офицеры резерва дислоцированы в селе Ефимовка, при штабе запасного полка армии. Некоторые из них проводят занятия с бойцами этого полка.

– Составишь таблицу соотношения сил, – сказал Коломиец, – зайди в отдел кадров. Захватишь там майора Быхалова с характеристиками офицеров и поедешь в Ефимовку. Кроме двоих для своего отделения, подберешь еще троих для оперотдела и двенадцать для направления в передовые части офицерами связи.

Начальник штаба подошел к карте, перед которой сидел командующий, и молча провел пальцами по правому берегу Днепра – «от» и «до». О правофланговом населенном пункте он сказал «включительно», о левофланговом – «исключительно». Стукнув средним пальцем по яркому кружку на высоком правом берегу Днепра, он произнес раздельно: «Ключевой». Так отныне будет закодирован этот большой промышленный город.

Правофланговый отрезок высокого берега Днепра он назвал, по имени деревни Ровеньки, «Ровеньковскими высотами». Главные точки закодировал так: 284,3 – «Помидор», центральную 258,4 – «Яблоко», а левую, что у села Станиславовки, – «Груша».

Указав на синие линии километрах в двадцати на запад от «Ключевого», у опушки лесного массива, где протекала речка и значилось болото, командующий спросил:

– Есть ли у вас данные о намерениях противника, о численности, техническом оснащении, характеристике частей? И кто командует в этой второй полосе обороны?

– Я подготовил справку, – сказал Орленков. – В лесном массиве имеются партизаны.

– Удалось связаться?

– Все три попытки успеха не имели.

11

– А теперь о том, зачем я тебя вызвал, – повернулся командарм к Сысоеву и машинально потянулся к портсигару.

Адъютант Орехов молча взял портсигар из-под его руки, и на мгновенье встретились их взгляды: недовольный – командующего и напоминающий о чем-то, известном только им двоим, – Орехова.

– Шифровка, полученная сверху, сообщает, – продолжал командующий, – что Гитлер обещал своим генералам в самом скором времени применить новое сверхмощное оружие, способное якобы в корне изменить всю стратегическую обстановку в пользу Германии. Цену гитлеровским клятвам мы знаем. Но в данном случае есть ряд серьезных оснований для форсирования поиска и расшифровки этого секретного оружия врага. Гитлер выразился так, – командующий взял со стола красный листок шифровки и прочел: – «Да простит меня бог за то, что, вынужденный к тому обстоятельствами, я применю такую адскую силу, когда один взрыв будет уничтожать сотни тысяч людей. Это поможет нам поскорее закончить войну и спасти от смерти миллионы арийцев…» – Командующий положил шифровку на стол. – Эту шифровку, кроме присутствующих, читали члены военного совета, знает ее полковник Гуров и начальник артуправления Поляков.

– Распишись, Сысоев, – приказал Коломиец.

Сысоев прочел шифровку, поставил свою подпись.

– В войсках я уже слышал разговоры о каком-то новом сверхмощном немецком оружии, – задумчиво произнес он. – Якобы при поражении им у человека все «лопается в груди» и глаза вытекают.

– Это из немецкой листовки, – проговорил Орленков.

– Мне кажется, это посерьезнее и опаснее самого оружия, – сказал Сысоев.

– Строго между нами, – начал командарм, затем, помолчав, сказал: – Впрочем… – опять замолчал, встал, подошел к майору вплотную. – Мой тебе приказ – сделай все, чтобы своевременно разузнать об этом новом оружии, которое собираются использовать или уже испытывают фашисты на нашем участке фронта. Разрешаю тебе знакомиться со всеми шифровками сверху.

– Будет выполнено! – обещал Сысоев и, подождав, не добавит ли командующий еще что-нибудь, сказал:

– Я слышал, что на нашем участке спецгруппа, прибывшая из тыла, удачно испытывала новейшие образцы нашего оружия. В дальнейшем, если эти испытания будут проводиться на фронте нашей армии, разрешите мне принимать в них участие, товарищ командующий!

– Доложи Северцеву, от кого ты это слышал, – зло сказал начштаба.

Командарм поморщился.

– Я слышал от бойцов, на участке которых проходило испытание, – спокойно парировал Сысоев. – Ведь толком они ничего не знают, говорят: «Ну и дали фрицам жизни!». Об этом доложить?

– Можешь не докладывать, – сказал командарм. – Но поверь: нельзя тебе, Сысоев, участвовать в испытании новейшего оружия. Когда его примут на вооружение и мы его получим, обещаю тебе: ты первый будешь изучать опыт его применения. А сейчас занимайся делом, которое тебе поручено: старайся побольше узнать об оружии врага.

Командарм прошелся по комнате, вплотную подошел к Сысоеву и тихо спросил:

– Ты понял меня?

– Так точно! – отозвался Сысоев так же тихо и, оценив обстановку как благоприятную для «наступления», еще тише попросил, в связи с важностью задачи, выделить «виллис» и два мотоцикла в распоряжение своего отделения по изучению опыта войны.

– А не выделить ли в твое личное распоряжение и тройку самолетов? – саркастически спросил Коломиец, опасаясь как бы командующий не расщедрился за счет других отделов и управлений штаба.

– Тройку не надо, но хоть бы один ПО-2! – подхватил Сысоев, игнорируя сарказм Коломийца.

– Будет вам! – сказал командующий. – Дадим тебе «виллис» и два мотоцикла, на большее не надейся. Выделишь из резерва, – это было сказано начальнику штаба. – Отбирая офицеров резерва, – повернулся командующий снова к Сысоеву, – ты будешь знакомиться с их знаниями. Погоняй их как следует, а мне потом доложишь, что они знают и на что годятся. Военный совет армии получил тревожные сигналы об упрощенчестве в боевой подготовке войск. Я понимаю, что несколько часов – срок невелик. Но прежде чем посылать комиссию для проверки, хотел бы я иметь представление, хоть в общих чертах, понимаешь?

– Будет исполнено!

– У тебя есть еще что-нибудь ко мне? Сысоев кратко доложил о двух полицаях, задержанных в расположении штаба, о недостаточной маскировке наших людей и техники в селе.

Наконец его отпустили.

На обратном пути он старался догадаться, о чем же это умолчал командарм, но так и не догадался.

В дежурке Сысоева ждал мотоциклист, доставивший офицерскую сумку Курилко. В ней оказались не только взятые Курилко немецкие материалы, но и странички, исписанные его карандашом. Это были показания раненого гитлеровского офицера. Курилко выполнил задание и уточнил глубинную тактику гитлеровской поисковой группы «Олень». Сысоев подумал: не из этой ли группы появился наводчик бомбардировщика? Но сразу же отбросил эту мысль.

Он послал «виллис» в отдел кадров за майором Быхаловым и вызвал Винникова, чтобы передать ему дежурство.

12

Командир запасного полка принял Сысоева в кабинете. Это был тучный человек с багровыми прожилками на лице и до того багровым носом, что Сысоев невольно понюхал, не пахнет ли в воздухе спиртным. Здесь же находился невысокий молодой майор с розовым лицом и очень хорошенькая девушка – младший лейтенант.

Сысоев назвал себя. Оказывается, его ждали.

– Все офицеры резерва собраны, – сказал комполка, – но вот младший лейтенант Дорохова предупреждает, что горячее остывает и теряет вкус. Впрочем, для вкуса у нас найдется кое-что, после чего, говорят, легче работается. Да и после дороги не мешает…

– Не мешает! – как эхо подтвердил майор из отдела кадров, раскладывая папки на столе.

Сысоев заявил, что плотно поел перед поездкой, не рассчитывая на угощение. Личные дела рекомендованных отделом кадров офицеров резерва он просмотрит потом. А сейчас он просит представить его офицерам резерва, раз уж их собрали, как прибывшего для проведения командирских учений.

Вышли во двор.

Раздалась команда «смирно», и старший по званию, подполковник, доложил комполка, что по его приказанию офицеры резерва построены.

– Сейчас, – сказал Сысоев после церемониала приветствий и представления – мы проведем часовые занятия на местности и с картами. Командиром сводного отряда назначаю вас, товарищ подполковник; как ваша фамилия?

– Подполковник Овсюгов. Веду занятия с офицерами.

В списке кандидатов отдела кадров Овсюгов значился первым.

Выше среднего роста, худощавый, скуластый, с обветренными впалыми щеками, приподнятыми, как бы слегка вывернутыми ноздрями и недобрым взглядом, он производил впечатление решительного, но своевольного человека.

– Прежде чем начать занятия, – сказал Сысоев, – пусть те, кто недавно прибыл из госпиталя и не успел как следует усвоить новый устав, выйдут из строя. Из первой шеренги – три шага вперед, из второй – три назад, шагом марш!

Никто не вышел.

Удивленно и недоверчиво улыбаясь, Сысоев поднял брови и покачал головой.

– Обстрелянные! – донеслось из рядов.

– Отправляйте скорее на передовую! Отбирайте!

– Кто ж это вам доложил, что я буду отбирать?

Офицеры засмеялись. Сысоев тоже засмеялся, хоть ему и не слишком понравилась такая сверхосведомленность. «Солдатское радио» – результат наблюдательности бывалых. А тут? Дорохова? Или из отдела кадров?

– Так на какие же должности, товарищ майор, будете отбирать? – в голосе Овсюгова звучала тревога. – Надеюсь, не в тыловики? Я лично симпатий к тылу и тыловикам не питаю, за исключением тех, кто носит локоны. Я боевой командир, прошу учесть это при назначении.

Сысоев окинул взглядом собравшихся.

– Мне поручили провести с вами занятия, – начал он, – и выяснить, как вы умеете организовывать, планировать бой, управлять в бою в соответствии с новыми уставами. Знаю: среди вас много опытных людей, прошедших большую школу войны…

13

Сысоев пошел перед строем офицеров, всматриваясь в лица, встречая смелые и требовательные взгляды, но видел и опущенные глаза.

– Вот я и попрошу вас, товарищ подполковник, – обратился он к Овсюгову, – объяснить товарищам офицерам, сколько, например, нужно боеприпасов и где их нужно разместить, чтобы оборонять рубеж в течение одних суток, прикрывая отход своих войск. Подход противника – к утру завтрашнего дня. У вас в запасе двадцать четыре часа. Изложите свое решение, диктуемое задачами тыла и боевых факторов.

Все ждали. Подполковник сопел, раздувая ноздри.

– А что мне решать? Я прикажу помощнику по тылу подготовить данные, – подполковник неловко хохотнул.

– Прошу, товарищ лейтенант, ответить на заданный подполковнику вопрос, – обратился Сысоев к левофланговому.

Лейтенант басовито, стараясь говорить громко и лаконично, начал:

– Лейтенант Баженов! Полагая, что за день придется отбить до шести атак противника, и считая на отражение каждой атаки по половине боекомплекта, с тем чтобы на поражаемый метр падало не менее пяти пуль и осколков, необходимо иметь два с половиной – три боекомплекта. Решаю – на переднем крае иметь на единицу оружия один БК, на ротном патронном пункте – пол-БК, на батальонном – один БК.

– Совершенно правильно, – похвалил Сысоев, разглядывая этого лейтенанта, человека не первой молодости, с небольшими усами, и не умея определить – новичок ли он или давно воюет. – Почему вы, товарищ лейтенант, были разжалованы?

– Разжалован не был.

– Недавно призваны?

– Пошел добровольцем в сорок первом. Так аттестован. – Лейтенант не стал продолжать и улыбнулся Сысоеву, будто старому знакомому. Сысоеву показалось, что этот басовитый голос и эту фамилию он где-то слышал. Думая об этом, он продолжал ходить вдоль шеренги офицеров и задавать вопросы.

Около двух часов занимался он с офицерами. Были среди них и знающие, но были и невежды; их он вычеркивал из списка – они не годились для работы в штабе армии.

Подошел майор – начштаба полка и напомнил Сысоеву, что время обеда на исходе. Сысоев прекратил занятия и попросил Овсюгова после обеда привести офицеров в рощу, видневшуюся в трех километрах западнее села.

Когда офицеры ушли, начальник штаба щелчком сбил пушинку с плеча Сысоева и пригласил его отобедать.

– Спасибо. Не хочется, – ответил тот, ощутив острую неприязнь к этому не в меру услужливому майору.

– Учтем! – многозначительно бросил майор. – Начальник отдела кадров сказал мне:

«Майор Бичкин, поручаю вам временно, пока выздоровеет Сабуров, заниматься… – он запнулся и поправился: – ведать офицерами резерва».

Фамилия Бичкин была Сысоеву хорошо знакома. По самодовольной улыбке майора и написанной на его лице готовности ответить было заметно, что он ждал вопроса, не родственник ли он члену Военного совета генерал-майору Бичкину. Они и внешне были похожи: тот же короткий, толстый нос, те же толстые губы и бесцветные брови. Сысоев нарочно не задал этого вопроса, зато спросил о другом.

– Кто сообщил офицерам резерва об истинной цели моего приезда?

– Во всяком случае – не я… «Солдатское радио»!

Сысоев недовольно поморщился, но промолчал. Через час он вместе с майором поехал на виллисе знакомиться с местностью. Осмотрев рощу, овраг и кустарник, они условились, что майор Бичкин переведет солдат запасного полка, занимающихся в роще, в кустарник по ту сторону оврага и что по сигналу красной ракеты солдаты начнут наступление на рощу, где позицию займут офицеры. Рощу Сысоев назвал «Дубовой», закодировал лески и высоты.

В роще «Дубовой», на большой поляне, сидели и лежали офицеры резерва. Под сильным ветром качались деревья. Ссохшаяся медно-бурая листва на дубках билась о кору, трепыхалась, вертелась и все же не отрывалась, а лишь издавала жестяной скрежет, будто над головой неслись тяжелые снаряды. Белели расколотые, расщепленные стволы.

Сквозь шум леса доносились короткие очереди: черный дятел деловито долбил клювом крепкий голый ствол. Мирное занятие дятла напоминало о таких далеких и таких родных сердцу мирных делах мирных дней. Под старыми дубами темнели провалы старых землянок, а рядом виднелись крыши обновленных, еще недавно жилых. Поперек дороги стоял почерневший от огня немецкий танк с опущенным стволом орудия. Валялась опрокинутая немецкая противотанковая пушка, вокруг нее разбитые повозки, лошадиные трупы. Они уже набухли, стали в два раза толще. Темнела свежая земля на могиле. Ветер прижимал к стволам обрывки бумаг. Пустые консервные банки, грязные бинты, куски серо-зеленой материи набились в свежие воронки. Повсюду – немецкие каски, противогазы.

– Неужели трудно было зарыть? – Сысоев кивнул на лошадей.

– Трупы гитлеровцев уже зарыли, хоть и не наше это дело. Зароем и эти, – примиряюще сказал майор и ушел.

Сысоев выделил группу общевойсковых офицеров, снабдил их картами, компасами, карандашами, бумагой. Хотелось успеть проверить людей на двух тактических задачах: стрелковый батальон в наступлении и стрелковый батальон в обороне. Конечно, решить обе задачи полностью – времени не хватит. Но выяснится главное: умение офицеров уяснить задачу, рассчитать время, принять предварительное решение, провести рекогносцировку, организовать взаимодействие, наконец – отдать боевой приказ… Сысоев знал: и этой проверки достаточно, чтобы определить, чего стоит тот или иной офицер.

На этих учениях отлично зарекомендовали себя подпоковник Казюрин, майор Корнилов, майор Филиповский, старший лейтенант Чернявский, лейтенант Баженов и еще двадцать три офицера. Их-то, вернувшись в село, Сысоев усадил за карты, вооружил цветными карандашами и курвиметрами[4] и отдал в роли комдива приказ на встречный бой полка. Он сообщал им динамику боя, и они ее наносили на карту, а ему «посылали» боевые донесения и оперативные сводки о боевых действиях их полка. Затем он попросил всех написать на картах свои фамилии и, наконец, отпустил их.

Он зверски устал, ему хотелось есть, но он «выдерживал характер». Быстро просмотрев графические решения задачи, приказы, сводки, донесения, Сысоев из двадцати восьми кандидатов отобрал восемнадцать.

Подполковник из отдела кадров удивился списку, но виду не подал и принес личные дела всех отобранных Сысоевым офицеров.

Сысоев перебирал папки, пока не остановился на личном деле лейтенанта Баженова. Где же он встречался с этим человеком?.. Он решил вызвать его первым.

14

В комнату к Сысоеву вошел лейтенант Баженов. Сысоев пытался вспомнить, где и когда он встречался с лейтенантом, а лейтенант с самого начала, с первой утренней встречи отлично помнил, где он впервые столкнулся с Сысоевым.

…Была суровая зима сорок первого года. Бои шли под Москвой. На переднем крае, точнее – на «ничейной земле», проходившей по топкому болоту, Сысоев увидел на сосенке, в ста пятидесяти метрах от переднего края, незамаскированного бойца-наблюдателя.

Ну куда после этого годятся гитлеровские снайперы!

Капитан Сысоев, выполнявший обязанности комполка, негромко приказал бойцу спуститься «пулей вниз». Пока боец не спеша выполнял приказание, Сысоев задавал вопросы: почему не в белом халате, почему демаскирует, почему подставляет свою дурацкую голову под пулю?

Боец, слезший с дерева, стоял перед капитаном и смущенно улыбался. На вид ему было лет тридцать, если не больше. На плохо стягивающем шинель поясе висела тощая кожемитовая кобура без пистолета.

Боец назвался военным журналистом Юрием Николаевичем Баженовым. Артиллерист-наблюдатель уступил ему на время свое место, предложил белый халат, а халат не налез – Баженов был рослым, косая сажень в плечах.

Сысоев потребовал документы. Проверив их, приказал журналисту уйти. Бойцы, его сопровождавшие, молча наблюдали за этой сценой. Но Баженов, узнав, кто с ним говорит, увязался за капитаном. Он уверял Сысоева, что по совету начальника штаба дивизии «специально приехал к Сысоеву».

Они двинулись дальше. Посвистывали пули. Как ни старался Баженов «не кланяться», голова его дергалась сама. Когда неподалеку начали рваться мины и методично шагавший Сысоев вдруг прислушался и быстро упал, а на него свалился молодой боец, Баженов остался стоять. Мина, разорвавшаяся неподалеку, оглушила Баженова. Чернел развороченный торф, воняло толом.

– Цел? – одними глазами как бы спросил Сысоев, вставая.

– Я не боюсь, – вслух ответил Баженов, у которого резало в глазах и болела голова.

– Видал я таких храбрецов. Не боятся потому, что не испытали боли. Ненавижу ухарство. Умереть и дурак может.

Подошли к землянке. Возле нее, в ходах сообщения, толпились бойцы.

– Молодцы! – обратился Сысоев к бойцам: – Ловко фашистов из деревни выбили. А ну, Новиков, дай им патефон, у них голоса охрипли от крика «ура». Пусть им Козловский и Барсова поют. Пусть им хор Пятницкого поет.

– Это зачем же? – удивленно спросил журналист.

– А вы полагаете, гитлеровцы дураки, что играют свои родные песни на чужой земле? Только журналисты считают их за это дураками. А где Петрунькин?

Явился младший лейтенант Петрунькин.

– Не видал тебя в ночной атаке, не слышал, – жестко сказал Сысоев. – Сегодня же пойдешь с группой в ночной поиск, в деревню Воропаево; уходя назад, сам подожжешь бутылкой штаб. Нам нужен огневой ориентир. Выполнишь – прощу!

– Выполню, – глухо ответил Петрунькин.

Сысоев, а за ним Баженов вошли в землянку.

– Бойцы накормлены? – поинтересовался Сысоев, прежде чем он и бывшие в землянке человек восемь сели обедать.

За столом он затеял полушутливый разговор, который надолго запомнился Баженову.

– Ну и натерпелся я страху сегодня, – начал Сысоев, – слышу, летит на меня мина. Я – хлоп! и на землю. И Новиков наш – хлоп! и на меня, сверху. Слышь, вестовой: чтоб больше этого не было! Тебе что, земли мало? – глаза Сысоева смеялись, а голос звучал сурово.

– Товарищ командир… – начал было Новиков, но засмущался и уткнулся в тарелку… На его счастливом зардевшемся лице было написано, как он любит командира.

«Вот так штука, – поразился Баженов: – говорили – Сысоев герой, Сысоев бесстрашен… А герой-то мины пугается!» Он даже есть перестал от удивления.

– Это что! – подхватил игру другой командир. – Вот я давеча испугался, так испугался. Вышли это мы с сержантом… – и он начал подробно расписывать свое приключение.

…Не сразу понял Баженов, что у Сысоева в части прощали испуг, страх, любое человеческое чувство. Не прощали другого: трусости, растерянности, потери человеческого достоинства. Не прощали малодушия…

Без ведома Сысоева, но ссылаясь на его разрешение, Баженов увязался тогда в ночной поиск. Он поступал, как все: шел, останавливался, полз, а услышав немецкую речь, замирал. Потом поспешно стрелял из винтовки по белым фигурам, выбегавшим из пылавшего дома, и винтовка прыгала в его руках. Затем, задыхаясь от волнения, он тащил два туго набитых немецких ранца и, боясь прослыть трусом, обратно не бежал, а шел позади всех, чем вызвал ярость Петрунькина, так как замедлял движение.

Добыли не только языка, но и консервов, и три автомата, и два пистолета, – это он помнил еще сегодня до мелочей.

…Баженов передал по телефону свой очерк о ночном поиске, рассказал о нем знакомым политработникам в политотделе дивизии. Сысоеву попало за то, что он пустил журналиста в ночной поиск: человек не разбирается, где опасность, у него даже звания нет – не солдат и не офицер. Нарвется на пулю, а мы отвечай. Отправить с передовой!

Это распоряжение передали журналисту от имени Сысоева. Сысоеву некогда было давать интервью, и он сунул Баженову свои дневники и рапорты о боевом опыте, а на прощание подарил трофейный парабеллум.

Потом в центральной газете появился большой очерк Баженова о Сысоеве. Волевой, необычный, молодой комполка представлялся Баженову «новым типом советского офицера».

15

Невысокий, худощавый, подтянутый, с острым взглядом светлых глаз и преждевременными морщинками, Сысоев выглядел старше своих двадцати четырех лет. Говорил он очень громко – сказывалась перенесенная контузия, в ушах всегда шумел гул битвы.

Петр Сысоев, сын кадрового военного, командира артиллерийского полка, погибшего на Халхин-Голе, с детства мечтал стать командиром. В военном училище он увлекался историей, сочинениями Суворова и Клаузевица, Энгельса и Фрунзе, серьезно изучал военное искусство. А где искусство, там и романтика – романтика военного дела, искусство борьбы и победы.

Он попытался было на комсомольском собрании изложить эту свою романтическую точку зрения, но присутствовавший политрук оборвал его. Военная служба, сказал он, это точное выполнение устава, и нечего затемнять мозги какой-то там романтикой. Кто не выполняет своего долга, тот несет наказание.

…После военного училища Сысоев командовал взводом близ границы. Участвовал в воссоединении Западной Украины. Первые бои Отечественной войны сделали его командиром роты. Он вступил в партию по боевой характеристике в первый же год войны. Солдаты любили своего требовательного, но справедливого молодого командира, всегда заботившегося, чтобы они были накормлены и одеты.

Сысоев всегда был подтянут, гладко выбрит. Война не была для него, кадрового военного, чрезвычайным происшествием в том духе, как понимали это гражданские. Он воспринимал войну, как быт.

Он старательно изучал немецкий язык и сам допрашивал пленных. Его интересовали не только данные в объеме сведений из солдатской или офицерской книжки – род войск, номер части или ее расположение, а намерения, командиры, вооружение, откуда прибыла и прочее. Его интересовала тактика, оружие, в частности и в особенности – мины. Элементарная истина гласит – чтобы побеждать врага, надо хорошо изучить его сильные и слабые стороны. Не надо переоценивать, но не надо и недооценивать.

Комдив невзлюбил Сысоева за нарушение уставных положений и его рапорты в оправдание этих нарушений. Комдив даже запретил подавать такие рапорты, но начальник штаба добился отмены. Ведь обобщению боевого опыта генштаб придает особое значение. И все же комдив подыскивал комполка для замены Сысоева. Вот тогда-то и приехал Баженов, а его статья укрепила положение Сысоева.

…После ранения Сысоев попал на курсы командиров полков, на знаменитые Высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел». По окончании курсов ему присвоили звание майора и назначили на новую, чрезвычайно увлекшую его работу. Война сейчас представлялась ему поединком с умным, жестоким, сильным и опытным врагом. Чтобы победить, надо быть на голову выше этого врага…

16

Итак, в комнату к Сысоеву вошел лейтенант Баженов. Да, это был тот самый Баженов. О том, что лейтенант первым окончил курс командиров полков на «Выстреле», Сысоев понял из его ответов еще во время проверки.

Баженов рассказал о себе. Сысоев спросил:

– Хотите работать в отделении по изучению и использованию опыта войны оперотдела штаба армии?

– Разумеется, да, только захочет ли меня взять начальник этого отделения?

– Начальник я.

– Конечно, хочу! – Баженов даже засмеялся. – А что надо будет делать?

– Многое. Потом объясню. Как у вас с немецким?

– Читаю. Допросить могу.

– Хорошо управляете мотоциклом, автомобилем?

– Автомобильные права имею. На мотоцикле ездил, но экзамена не сдавал.

– Сдадите экзамен.

Сысоев задумался. Кого же еще выбрать? Вот подполковник Казюрин превосходно разбирается в военных вопросах, но начальник оперотдела обязательно его отберет. Хорошо бы взять и Чернявского, образ которого у него почему-то ассоциировался с образом Долохова из «Войны и мира»; хорошо бы и майора Корнилова: он казался наиболее подходящим для описания операций и ведения журнала боевых действий.

Сысоев отпустил Баженова и попросил его направить сюда майора Корнилова. Майор явился так быстро, будто ждал у двери, и это было недалеко от истины: все офицеры нетерпеливо топтались возле дома. Майор Корнилов очень охотно согласился работать с Сысоевым.

Была уже глубокая ночь, когда Сысоев разбудил майора Быхалова из отдела кадров и передал ему список.

В отделение по изучению и использованию опыта войны были намечены: майор Корнилов, лейтенант Баженов.

В оперативное отделение: подполковник Казюрин, майор Филиповский, майор Симонян, старший лейтенант Чернявский.

Майор Быхалов возражал: зачем брать лейтенанта на должность, рассчитанную на подполковника? И почему подполковника Овсюгова нет в списке? Ведь он вел здесь занятия, знающий офицер!

– Не очень!

– Мой начальник не согласится с вами.

– Решать будут в штабарме.