Охотники за Попаданцами

Глава 6 О «Живых трупах» и приближающейся «Грозе»

Впервые я в полной мере понял, что означает выражение «немая сцена» и как она вообще выглядит.

Когда переступил порог кабинета режиссёра, случилось именно это. Причем сцена была настолько немая, что мужик, лет сорока пяти, застыв посреди комнаты, стоял с вытаращенными глазами, открывая и закрывая рот. Как рыба, которую выкинули на берег, ей-богу. У него было настолько смешное выражение лица, что я чуть не расхохотался. Еле сдержал порыв. Было бы совсем уж ни к чему сейчас исполнять такие номера.

На расстоянии метра от него замерла та самая дамочка, которая пробежала мимо нас с блондинкой, когда мы сидели в машине. Видок у нее был тоже весьма забавный. Надо признать, при ближайшем рассмотрении дамочка оказалась чрезвычайно интересной. Напомнила мне одну американскую актрису в молодости. Элизабет Тейлор, кажется. Не особо силен в этих звездах Голливуда столетней давности. Просто как-то пару раз попадались мне фильмы с ее участием по телеку.

У гражданки Ласточкиной в наличии имелись такие же темные локоны и синие глаза. Не голубые, не серые, даже не зелёные. Именно синие. И черты лица с претензией на благородность. А еще — формы. Вот ее формы привлекали внимание в первую очередь. Я даже слегка завис, уставившись на выдающиеся достоинства этой дамочки.

Если верить словам Насти, что Ласточкин удивительный раздолбай и простофиля, совершенно непонятно, зачем ему нужна столь интересная женщина. К тому же, вон как Марина Эдуардовна рванула на защиту оскорбленной чести супруга. Этакая декабристка советского разлива, которая за мужем и в огонь, и в воду.

— П-павел Ми-митрофаныч… ныч… — выдал, наконец, режиссёр. Он вдруг начал заикаться, хотя до этого в споре с Ласточкиной был очень даже красноречив. А теперь два слова выговорил с трудом.

Я узнал его физиономию. Видел совсем недавно на фото. Один в один, кстати. Так что в случае с режиссёром не качество снимков подкачало, а природа. Она решила, видимо, зачем человеку приличное лицо. Пусть просто будут глаза, рот и нос, а с остальным, уж как получится. Ах, да… Еще — уши. Огромные, оттопыренные, напоминающие два пельменя, которые зачем-то прилепили к лохматой голове.

— Что тут происходит?! Почему крик стоит на весь Дворец Культуры? — я максимально сурово сдвинул брови и посмотрел на Матюшу Сергеевича.

Так звали режиссера. Матюша… Всегда подозревал, что у этих творческих личностей в башке творится черт знает что. Это надо же так свое имя исковеркать.

— Но Вы… Вы ведь… — Матюша, которому, на минуточку, под сраку лет, закатил глаза вверх и посмотрел на потолок.

Наверное, он намекал на то, что директор ДК должен быть где угодно, но только не среди добропорядочных граждан. А если более точно, то находиться директору надлежит в морге, как вполне приличному, умершему человеку. Потому что шляться по городу, когда ты умер, это точно неприлично.

— Мы Вас вот… хоронить собрались. В столовой заказали торжественный ужин, чтоб отпраздновать… Ой… То есть проводить… Ну… В последний путь. Завтра, вроде. И всё уже готовить начали… Валентина Егоровна речь пишет. С самого утра. Плачет, но пишет. Вы же знаете, Валентина Егоровна, она всей душой Вам предана. И телом… Ну, то есть…

Режиссер окончательно сбился и замолчал. Я же напряг извилины, вспоминая, кто такая Валентина Егоровна. Если не ошибаюсь, по сведениям, полученным от блондинки, речь сейчас идет о заместителе Голобородько по хозяйственной части. Настя упоминала эту Валентину Егоровну с усмешкой. А когда поинтересовался, что ее так радует, ответила, мол, сам пойму, увидив данную особу воочию. По фото — обычная женщина лет сорока. Возраст определил приблизительно, все по той же причине. Снимки были такого качества, что там насчет половой принадлежности большие вопросы, не говоря об остальном.

— О, как! — я шагнул к режиссёру, наклонился совсем близко, а потом рявкнул. — А, ну-ка дыхни! Пил? Пил, скотина?! Кого хоронить? Меня?! Я что, похож на труп?! А ну, потрогай! Ткни пальцем!

Я схватил руку режиссера, а потом его же рукой ударил себя по предплечью. Мне почему-то казалось, отставной военный-самодур должен вести себя именно так. Причем, судя по реакции Матюши, мои представления были верны.

— Точно пил, сволочь! Дыхни, говорю! — продолжал я наступать на Матюшу, не давая ему опомниться.

Режиссер вырвал свою конечность, а затем попятился назад. Маленькими, крошечными шажочками. При этом он начал дышать в обратную, противоречащую человеческой физиологии, сторону. Серьезно. Внутрь себя. Как режиссер ухитрялся это делать, не понимаю. Но Матюша вдыхал воздух носом, а обратно не выходило ни черта.

— Никак нет… Вы что? Как можно… Мы же договорились… Не принимал уже больше недели ничего такого. Исключительно чай. Индийский.

— А-а-а… — я отстранился и посмотрел на него сверху вниз. — Гляди у меня… Хоронить он собрался. Да тебя самого…

Я сжал обе руки в кулак, поднес их друг к другу, а потом изобразил жест, будто выкручиваю шею режиссёра. Сначала в одну сторону, а потом в другую.

Матюша, глядя на мою пантомиму, громко сглотнул. Видимо, слова директора ДК редко расходились с делом. Лицо у режиссёра стало снова испуганным.

— А Вам чего гражданочка требуется? Что-то не припомню Вашей физиономии в списке наших сотрудников, — я переключился на Ласточкину.

Марина Эдуардовна, пребывавшая в состоянии оцепенения, сначала не поняла, кому адресован этот вопрос. Она стояла молча и пялилась на меня круглыми глазами. Однако при этом, не забыла выставить одно бедро чуть вперед. Видимо, появление мужчины, который выглядит всяко приличнее Матюши, сыграло в этом немаловажную роль.

— Вас спрашиваю, дамочка, — я нахмурился еще больше, дабы не показывать виду, что манипуляции Ласточкиной были мной замечены.

— А! Кого? Меня? — она вздрогнула и оглянулась через плечо, подозревая, видимо, что в комнате находится еще кто-то. Посмотрела с сомнением на портрет Станиславского, которым была украшена стена, сообразила, других «дамочек», кроме нее в кабинете не имеется, а потом снова уставилась на нас с режиссёром.

— Нет, едрить твою козлину! Меня!

Я так старательно изображал из себя настоящего Голобородько, хама и грубияна, что у меня в висках заломило от усердия. Слишком активно хмурился и играл бровями. Но зато в роль вжился отлично. Подумал, может, стоит еще во время хоть бы приволакивать ногу, но почти сразу эту идею отмел. Подобных указаний не поступало, обойдемся без импровизации. Хотя смотрелось бы весьма колоритно.

Я вообще от происходящего начал получать некое удовольствие. Может, на самом деле, все предыдущие годы в моей размеренной жизни именно этого и не хватало? Приключений, адреналина, авантюризма.

— Вас? Но… Вы же… в некотором роде… мужчина… — Марина Эдуардовна растерянно моргнула.

В этот момент я понял, гражданка Ласточкина — красивая женщина по всем канонам. В ее случае, как раз, вселенная от души насыпала по запросу «внешность» и совсем не вспомнила про запрос «мозги». Вот тут — все правильно. Привычно.

Просто время, проведённое в обществе Насти, оставило отпечаток на моей психике. Впервые столкнулся с привлекательной женщиной, которая вообще не пользуется этой привлекательностью. Блондинка вела себя слишком адекватно и слишком правильно. Особенно это цепляло внимание на фоне бабки, которая наоборот, олицетворяла собой крайнюю степень взбалмошности и дурости. Я заподозрил даже в Насте наличие ума. А умные женщины, которые обладают потрясающей внешностью, вызывают у меня ощущение диссонанса.

Вот с Мариной Эдуардовной Ласточкиной все понятно. Она даже сейчас, в той ситуации, которая сложилась, пытается смотреть на меня по законам женского кокетства — «в угол, на нос, на предмет». Хотя, казалось бы, на кой черт ей Голобородько? Однако, чисто на автомате, будучи в состоянии лёгкого шока из-за появления ожившего мертвеца, имея претензии и ярое желание поскандалить, Ласточкина все равно заигрывает, сама того не замечая.

— Что, говорю, Вам тут нужно? Почему посторонние на вверенной мне территории?! — повторил я для особо одарённых.

На последней фразе снова обернулся к Матюше. Вопрос о территории предназначался ему. Тем более, режиссёр, вроде, отживел. Уже не выглядел бледновато-синеньким. Матюша развёл руками, намекая на то, что к данному факту не имеет никакого отношения, и супруга уволенного актера пробралась во Дворец Культуры самовольно.

— Так Вы же умерли! А теперь выясняется, что вовсе нет… — сделала, наконец, далеко идущий вывод Ласточкина.

Буквально секунду ее лицо выглядело озадаченным, а потом вдруг посветлело. В глазах мелькнула далекая тень мыслительного процесса.

— Прекрасно! Вот сейчас мы и разберёмся! — сообщила она радостным голосом, моментально переключаясь с состояния шока на состояние борьбы за справедливости.

Даже ее грудь стала как-то выше. Супруга невинно изгнанного Ласточкина расправила плечи и начала медленно наступать на нас с режиссёром.

— По какой причине вчера мой супруг, Леонид Пахомович, был исключен из состава актерской труппы нашего Дворца Культуры?

Марина Эдуардовна перекинула сумочку, висевшую у нее на локте правой руки, в левую руку. Сделала она это с такой экспрессией, что едва не зацепила меня ридикюлем, который пролетел в каких-то сантиметрах от моего лица.

— По причине того… — было всего несколько секунд, чтоб дать правильный ответ. И еще я понимал, объясняться с этой особой бессмысленно. Она не станет слушать никаких доводов разума. Значит, нужно просто говорить коротко и по делу. — По причине того, что он… Идиот! А мы, знаете ли, серьёзная организация. Нам идиотов не нужно. Я перед тем, как войти, слышал, Матюша Сергеевич Вам популярно все объяснил. Припомнил, так сказать, случаи, в которых проявились все «таланты» Вашего мужа.

— Ну… Вы… Фух! — Ласточкина остановилась, а потом громко выдохнула.

Ее очевидно начало колбасить от злости и негодования. Она подняла руку и, выпрямив указательный палец вверх, несколько раз потрясла им в воздухе.

— Я до самых верхов дойду! Я вас выведу на чистую воду. Я…

Не договорив, Марина Эдуардовна крутанулась на каблуках, повернулась к двери и маршем направилась в сторону выхода. Перед тем, как покинуть кабинет окончательно, снова остановилось, через плечо посмотрела на меня.

— Солдафон и самодур! — выкрикнула она. — А Вы — бездарность и… и тоже самодур!

Видимо, разнообразие оскорбительных эпитетов у нее закончилось, поэтому Матюше досталось то же «звание», что и мне.

— Я вашу эту… — она снова на секунду зависла, соображая, что пообиднее сказать. — Эту вашу гидру капитализма, раздавлю!

С этими словами Ласточкина выскочила из кабинета, громко хлопнув дверью.

— И при чем тут гидра? — задумчиво спросил я вслух, глядя, как с потолка сыпется на пол штукатурка.

— То есть, против капитализма Вы ничего не имеете?

Матюша смотрел на закрытую дверь, с озадаченным выражением лица. Правда, буквально сразу пришел в себя и переключился на более интересную тему.

— Павел Митрофаныч! Да Вы объясните, наконец, как такое возможно? Я ведь сам вчера Вас с доктором отправлял в больницу. А вечером нам позвонили, сюда, на рабочий телефон Дворца. Сообщили о Вашей кончине. Мол, сердце не выдержало. Я еще подумал, ну, как так? Что за нелепость. Войну человек прошёл, до Берлина добрался с парочкой ранений, а тут — сердце. Обидно, честно слово!

— Врачебная ошибка, — ответил я коротко, а затем прошел к большому столу, заваленному ворохом каких-то бумаг. На самом деле, оценивал обстановку, пользуясь случаем. Пока что, режиссер точно не казался мне Попаданцем. Не вижу в нем никаких несоответствий. Творческая личность, со стоящими дыбом волосами, оттопыренными ушами и следами чернил на щеке. Так понимаю, Ласточкина застала его в разгар рабочего процесса.

После беглого осмотра понял, на столе валяются наброски. Что-то типа написанного от руки сценария пьесы.

— Значит, так… Матюша… — я поморщился. Такое чувство, будто не с взрослым человеком говорю, а с ребёнком. Все из-за этого Матюши. — Слушай, что за убогое имя… Как тебя папа с мамой назвали?

Режиссер от моего вопроса немного растерялся. Видимо, никому в голову прежде не приходила мысль интересоваться этим.

— Так… Ну… Матвей я, — его взгляд стал настороженным. Он ничего хорошего от Голобородько не ждал и подозревал подвох даже в столь обычном разговоре. Да уж… Действительно директор ДК их тут держит в черном теле.

— Ага. Хорошо. Матвей Сергеевич, мне нужно, чтоб сегодня ты собрал весь наш коллектив, через пару часов. Имеется мысль провести собрание. Срочное. Явка строго обязательна.

— Так что его собирать? Сегодня — спектакль. Они и без того все будут на месте. Правда, чуть позже того времени, о котором Вы говорите. Кстати, Павел Матвеевич, что с матами?

— С какими матами? — я слушал режиссёра вполуха, соображая, как лучше поступить. Устроить настоящее собрание, под любым подходящим предлогом? Загнать всех в одно помещение и оценить со стороны. Или лучше каждого пригласить для личной беседы? Или использовать оба варианта?

— Со спортивными матами, конечно. Или мешки. Вы обещали мешки с песком. Павел Матвеич, нам без них никак. У нас Катерина убьется к чертовой матери, если мы ничего не предпримем.

— Кто? Я обещал? — мое лицо, наверное, выглядело сейчас немного глупо. Просто я усердно пытался вспомнить, кто такая, Катерина и почему она должна убиться. Такого имени Настя точно не говорила. Никаких драматических историй тоже не рассказывала.

— Конечно! Вы же директор, — Матюша тряхнул головой в попытке закинуть назад одну из лохматых прядей, упавших ему на глаза.

— Это я в курсе. Да. А… зачем нам мешки с песком?

— Ну, Вы что, Павел Матвеич. Обсуждали ведь. Сегодня — премьера. У нас Островский, «Гроза». Там Катерина прыгает в Волгу. «Волгу» мы организуем в оркестровой яме. Она у нас хоть и не сильно большая, но сойдёт. Только надо условия создать для утопления героини, так сказать. Это — ключевая сцена всей пьесы. Понимаете… Символическое изображение…

— Понял! — я поднял руку, останавливая словесный поток режиссёра.

Он явно сел на своего любимого конька и собрался рассказать мне какие-то режиссёрские примочки. По крайней мере, когда Матюша начал говорить по пьесу, его взгляд потерял адекватность. Стал туманным.

— Нужна Волга для Катерины. Все понятно. Сделаем…

Я отошел от стола. Ничего интересного там нет. Быстро окинул взглядом всю комнату. Мебели — хрен да ни хрена. Кроме рабочего стола имеется еще пара стульев, шкаф и вешалка на одной ноге. Нет, не похож режиссер на попаданца. Вообще. И ведет себя слишком натурально.

— Прямо сейчас и займусь. А Вы… — я ткнул пальцем Матюше в грудь. — Не забудьте про собрание. Тогда жду всех в шестнадцать часов в зале Дворца.

— Конечно, Павел Матвеич. Все будет сделано. Вы только про Волгу не забудьте. Премьера, а у нас Катерине нормально утопиться возможности нет.

— Не забуду, Матвей Сергеевич.

Кивнул режиссёру, а потом вышел из кабинета в коридор. И сразу же угодил в женские объятия. Я в первый момент, четно говоря, не сразу понял, что происходит. Только дверь кабинета закрылась, на меня налетел настоящий ураган. Это произошло настолько неожиданно, что с моей стороны даже не было попытки сопротивления.

Меня просто схватили за грудки, прижали к стене спиной, а потом принялись одной рукой лезть куда-то под одежду, а второй тянуть мою же голову за шею вниз, к женским губам, накрашенным помадой морковного цвета.