Океан любви

Глава шестая

Вернувшись в спальню, Дэвид прикрыл глаза и какое-то время стоял неподвижно. Он поставил стакан на туалетный столик и устало опустился на кровать.

— О, идиот, — произнес он почти шепотом. И эта фраза будто повисла в воздухе.

Дэвид лег на спину и уставился в потолок, размышлял над просьбой отца. Нужно придумать причину отказа. Но ее не было. Уже много всего было сказано за обедом, и слишком многое требовало серьезного обдумывания. Он устало поднялся и сел на постели. Родители были правы. Он понимал, что должен попытаться разобраться в себе, что когда-то действительно должен наступить конец его закрытого существования в Инчелви, а общение с другими людьми неизбежно и будет заживлять его рану. Но деловая поездка в Штаты вызывала в нем тревогу.

Дэвид встал и подошел к туалетному столику, чтобы выпить виски. Сделав глоток, он закашлялся, ощутив, как алкоголь прожигает его изнутри. Он уже решил вернуться к кровати, как его глаза остановились на фотографии около туалетного столика. Дэвид подошел и снял ее. Это был снимок, который он сделал два года назад — Софи, Чарли и Харриет в лодке на озере, мягкое вечернее солнце, отражающееся от спокойной глади воды, освещенные улыбками детские лица. Софи с трудом управлялась с веслами. Харриет сидела на корме, с открытым от удивления ртом, глядя в сторону, ничуть не сомневаясь, что скоро вытащит рыбу с помощью своего бамбукового тростника с прикрепленной к нему веревкой. Чарли тем временем стоял на одной ноге, каким-то чудом не выпадая за борт.

Улыбаясь самому себе, Дэвид протер пыльное стекло фотографии, затем повесил ее на то же место. Он сделал шаг назад, продолжая смотреть на фото, а потом увидел другой снимок, лежащий на дне ящика. Поколебавшись, решая, достать его или нет, Дэвид вынул карточку и, рассматривая, пошел с ней к кровати. Вернувшись к выцветшему желтому ватному одеялу, он лег на него и, глядя в потолок, положил фотографию себе на грудь. Через некоторое время он приподнял и посмотрел на нее.

Это была фотография его с Рэйчел свадьбы — она почти выцвела из-за того, что долгое время на нее падали прямые солнечные лучи. Возле жениха и невесты с обеих сторон располагалась толпа девушек и молодых людей, которые сгорали от нетерпения сфотографироваться с молодоженами. Слева от Дэвида, одетого в черный костюм и смотревшегося несколько необычно среди общего обилия шотландок, стоял его свидетель, Тоби, наклонившийся несколько вперед и восхищенно глядевший в сторону Рэйчел. Это была фотография, которую фотограф посчитал неудачной и заявил, что снимок «не соответствует его высоким стандартам искусства портрета». Дэвид втайне припрятал эту фотографию — она ему нравилась больше других. Рэйчел смотрела прямо в камеру, еле сдерживая улыбку и желание рассмеяться, ведь она только что незаметно отстегнула его сумку-спорран[4], и затвор объектива сумел запечатлеть ее прямо в момент падения.

Дэвид положил карточку на грудь и закрыл глаза, внезапно окунувшись в теплоту радостных воспоминаний. Он вспомнил, что отобрал этот снимок, потому что он отобразил характер Рэйчел. Открытый, веселый, невероятно счастливый. Он почувствовал, как его лицо расплылось в улыбке, и скрестил руки на фотографии, обнимая и прижимая ее к груди, и его боль постепенно отходила на второй план.

— Расскажи мне снова, пожалуйста, почему Франка назвали Фрэнки Пуш-Пуш?

— Что?

— Фрэнки Пуш-Пуш. Помнишь — твой друг в Оксфорде. Почему его так называли?

— Боже, почему ты вспомнила об этом?

— Я никогда не забываю о подобных вещах.

Дэвид посмотрел на свою жену, сидевшую рядом с ним на скамейке, и потуже завязал ее шарф вокруг шеи. Разговор происходил в старой беседке, в ней было довольно тепло, но на улице было холодно.

— Это безумие. Ты должна лежать в кровати.

— Да ладно тебе, не переживай. Я в порядке. Выглянув из окна, я увидела, как ты работаешь, мне захотелось побыть с тобой.

Дэвид пожал плечами, встал и направился в темный угол. Он поднял старую керосиновую печь и потряс ее, чтобы понять, осталось ли в ней немного горючего.

— Этого должно хватить, — сказал он, сдвинув трубу и копаясь в кармане в поиске спичек. Затем зажег фитиль и приспособил пламя так, чтобы оно не пылало через маленькое окошко. Беседка наполнилась опьяняющим, успокаивающим запахом.

Как только муж сел обратно, Рэйчел натянула свою шерстяную шапку на уши:

— Так что?

Дэвид нахмурился, припоминая вопрос:

— Ах, да, Фрэнки Пуш-Пуш. — Он обнял жену за плечи и мягко прижал ее к себе, теперь он постоянно ощущал ее боль. — Что ж, все это было весьма забавным. Однажды вечером он появился с девушкой, которая, оказывается… Ну, в общем, слишком громко выражала свои чувства, занимаясь любовью; мы все слышали ее пронзительный крик: «Глубже! Фрэнки, Глубже!» Вероятно, эти слова вырывались из ее уст в самый важный момент. Поэтому — не знаю, как это так получилось, — я назвал его Фрэнки Пуш-Пуш. На самом деле это было сказано вскользь, но Фрэнки был захвачен им врасплох, и весь хлеб, который до этого находился у него во рту, оказался на столе.

После этого мы только так его и называли, в сущности, потому, что это пришлось по вкусу его эгоцентрической натуре — радостной и гордой.

Лицо Рэйчел осветила благодарная улыбка.

— Я всегда любила эту историю.

— Ты ведь помнила ее до того, как я ее сейчас рассказал?

Она повернулась:

— Да. Но мне нравится ее слушать. — Женщина неловко подвинулась на скамье и глубоко вздохнула. — Кажется, все было так давно.

— Ровно двадцать один год назад.

— Я знаю. Я никогда не забуду то время.

Некоторое время они сидели вместе в тишине, наблюдая за замерзшим озером и всматриваясь в тусклые лучи слабого февральского солнца. Было очень тихо, воздух в беседке постепенно прогревался.

— Помнишь, как тепло было тем утром после бала в День поминовения?

— В тот год все лето было жарким.

— Да. Было. Нам даже пришлось опустить верх машины. А затем мы хотели позавтракать с герцогом Мальборо в Бленгеймском дворце.

Дэвид засмеялся:

— Это было смелое желание. Не думаю, что он пришел бы в восторг, когда его разбудили бы в пять часов утра.

— Наверное, нет. Но тогда, если бы мы увиделись с ним, то все бы не закончилось так, как на лугу около Вудстока, правда? — Рэйчел подвинулась к Дэвиду ближе. — Я так отчетливо помню запах сена и ту щемящую сердце тишину. Было так же тихо, как сейчас. А потом появилась лиса с правой стороны машины… — Рэйчел вздрогнула. — О, мой бог, то утро было волшебным!

Дэвид поцеловал ее щеку:

— Да, но было кое-что еще, помнишь?

Рэйчел повернула голову и взглянула на него.

— Ты имеешь в виду Смоуки Робинсона?

— Да.

Она усмехнулась и слегка кивнула.

— Помнишь, сколько раз ты записал один и тот же трэк для меня? Тот самый трэк.

— Только не импровизируй, не надо.

— Двадцать раз. Мы, по-моему, слушали эту песню и танцевали под нее раза три в то утро — ты в своей шотландке, я — в своем бальном платье.

Жена с трудом сглотнула, и Дэвид почувствовал, что в ней растет напряжение.

— А Смоуки все пел и пел. — Она усмехнулась. — Знаешь, это был единственный год моей жизни, когда я вела дневник, и это было единственной записью в течение целой недели: «А Смоуки все еще пел». Я написала это на странице по диагонали большими черными буквами.

Дэвид ощущал дрожь в ее теле.

— Пойдем, думаю, нам пора вернуться в дом. — Он обнял Рэйчел, чтобы помочь ей подняться.

Она убрала его руки.

— Нет, еще немного, — попросила она, отрицательно качая головой, — мне так здесь нравится. Здесь так уютно и спокойно.

Дэвид покорно убрал руки и снова сел на скамейку, обнимая любимую. В тот момент они услышали слабый трепещущий стук в окно. Это была бабочка, которая оказалась в одной из пыльных щелей беседки, — пробудившись от горячих солнечных лучей, она безуспешно билась в стекло, пытаясь вырваться на свободу. Рэйчел приподнялась и закрыла пальцами беспомощное тельце бабочки. Дэвид услышал шум ее крыльев, трепыхавшихся в темноте ее нового убежища.

— Бедняжка, — произнесла Рэйчел, смотря сквозь пальцы на ее богатую оранжево-коричневую окраску, — у нее нет шансов выжить, да? Или она останется здесь и умрет от голода, или мы освободим ее, и она замерзнет.

Дэвид притянул ее руку к себе и заглянул внутрь, чтобы посмотреть на маленькую пленницу.

— Да, условия явно против нее.

Рэйчел отворила беседку. Она медленно развернула ладонь, но бабочка не проявила ни малейшего желания двигаться. Женщина поднесла ее ко рту и осторожно подула на крылья, чтобы она улетела. Через мгновение бабочка взлетела и понеслась по ледяному воздуху. Рэйчел закрыла дверь и взглянула в окно, наблюдая, как яркое пятно исчезает из вида.

— По крайней мере она почувствует запах и вкус реального мира, — заметила она еле слышно, — даже если это продлится несколько мгновений. Но это лучше, чем быть запертой в ограниченном пространстве до конца своих дней.

Дэвид смотрел прямо, не желая встретиться глазами с Рэйчел, потому что понимал, что она имеет в виду и что ее пугает такой же поворот событий. Он почувствовал женскую руку на своем колене.

— Не будем говорить об этом, да?

— О чем об «этом»? — спросил он неуверенно.

— Да ладно, дорогой, ты знаешь, о чем я, — о неизбежности.

Дэвид вздохнул:

— Дорогая, мы не…

Рэйчел повернулась к нему:

— Нет, мы будем, Дэвид, мы будем говорить об этом. Потому что на самом деле я хочу тебя заверить, что со мной все будет в порядке. Я хочу, чтобы то же самое ты мог сказать и Софи, и Чарли, и Харриет; объяснить им, что я в полной безопасности и что я буду с вами всеми везде, где бы вы ни были. — Она коснулась его лица и нежно погладила его. — Знаешь, ты, без сомнений, был самым красивым мальчиком в Оксфорде. — Она усмехнулась. — Я не могла себе представить, что ты обратишь на меня внимание.

Дэвид прислонил лицо к ее шерстяной шапочке, пытаясь скрыть от нее глаза, наполнившиеся слезами.

— На самом деле я бы хотела вернуться в Оксфорд, милый.

Он откашлялся, прежде чем ответить:

— Правда?

— Да. И поскорее. Как можно скорее. — Она отодвинулась от него. — Но сейчас я страшно замерзла. Пойдем домой.

Дэвид вскочил на ноги и выключил печь. Затем открыл дверь и помог Рэйчел идти, поддерживая за талию. Пока они шли по заледеневшей дорожке к дому, он почувствовал какой-то твердый предмет в ее пальто. Когда она содрогнулась от боли, он остановился:

— Ты в порядке?

Рэйчел мужественно улыбнулась:

— Да.

— Что у тебя там? — поинтересовался он.

Рэйчел остановилась, опустила руку глубоко в карман и вытащила плеер.

— Музыка. Послушай. — Она взяла один из наушников и вставила его Дэвиду в ухо, а затем, встав совсем близко к нему, поместила другой в свое.

Знакомая песня ворвалась в голову, словно с небес: «Так взгляни на мое лицо, и ты увидишь улыбку. Хоть это и неуместно…»

Он посмотрел на жену, качая головой:

— Ты до сих пор хранишь ее?

— Конечно. Все двадцать записей.

Дэвид обнял ее за плечи, и пока они шли по дорожке к дому, и когда подошли к передней двери, Смоуки «все еще пел».

Но они никогда больше не слушали эту музыку в Оксфорде.

Рамка с фотографией с грохотом упала на пол. Несмотря на то что Дэвид за минуту до этого крепко спал, он тут же вытянулся как струна, свесил ноги с кровати и резко наклонился, чтобы поднять ее. Он проверил стакан, не разбился ли тот. Дэвид положил снимок на кровать рядом с собой и потер глаза кулаками. Взглянув на часы, он увидел, что было без двадцати два ночи.

Мужчина вновь взял фотографию и смотрел, смотрел.

Он был счастлив с Рэйчел. Со дня знакомства и до ее смерти им было легко и спокойно вместе. Они любили друг друга. Он был ею, а она — им, их союз был истинным, и то, что запечатлела эта фотография, — не было показным. Их души слились воедино за три года до этого момента на пьянящей зеленой траве Оксфордширского луга под жгучим голубым небом; только птицы и лиса стали свидетелями этого чуда.

Дэвид поднялся с кровати, подошел к туалетному столику и аккуратно поставил фотографию рядом с фотографией своих детей. Затем, раздевшись, упал на кровать и забылся сном.