Окно в бесконечность

Александр Шалимов Окно в бесконечность[9]

— Как вам удалось снять этот фильм, профессор? Многие кадры создают иллюзию подлинной натуры… Хотя бы та кошмарная сцена, когда ночное чудовище пожирает маленького дикаря…

Профессор Сатаяна наклонил голову и вежливо улыбнулся:

— Ваш вопрос прозвучал лестным комплиментом, мсье Валлон. Однако я должен внести маленькую ясность. Все это именно, как вы изволили сказать, натура. Никаких… э… э… трюков. Все именно так и было.

— Но это невозможно.

— Извините. Постараюсь убедить вас, что возможно. И не скрою, я надеюсь на вашу помощь.

— Что именно вы имеете в виду? Рекламу фильма?

Сатаяна сделал пренебрежительный жест маленькой пухлой рукой:

— Увы, я пока не думаю предавать его гласности…

— Напрасно. Фильм может иметь ошеломляющий успех. Он принес бы славу и деньги.

— Благодарю. Но речь пойдет о другом. Совершенно о другом. Мне надо внести некоторые конструктивные изменения в аппаратуру. Я имею в виду аппаратуру для видеомагнитной записи. Нужны большие скорости…

— Это не проблема.

— Увы, для меня проблема. Нужны очень большие скорости записи.

— Например?

— Сотни тысяч кадров в секунду.

— Сотни тысяч?

— А еще лучше миллионы, даже сотни миллионов.

— О-о, это фантастика, профессор.

— Многие инженеры считают такие скорости фантастикой. Пока считают… Но при одной из ваших телевизионных студий, мсье Валлон, есть отличное конструкторское бюро, и я думал, что, например, инженер Жак Эстергом…

— Вы его знаете?

— Слышал… о его работах.

Франсуа Валлон — один из крупнейших кинотелевизионных магнатов Запада — испытующе глянул на собеседника. На круглом коричневато-желтом лице профессора Сатаяны не дрогнул ни один мускул. Та же застывшая вежливая улыбка, лишь в глубине глаз, за толстыми стеклами очков, настороженное ожидание.

«Без сомнения, для него очень важен мой ответ, — размышлял Валлон. — Странно, биохимик и известный психиатр интересуется техникой кино и телевидения. А этот его фильм — жуткая фантасмагория кошмаров, рядом с которой любой современный боевик ужасов — наивная детская сказка. Я сорок лет связан с телевидением и кино, но я даже и не подозревал, что на пленке можно запечатлеть такое… Невероятная реальность… Как он снимал этот фильм?…»

— Жак Эстергом — талантливый конструктор, — сказал наконец кинопромышленник. — Я очень ценю его. Он немало сделал для усовершенствования аппаратуры, особенно в области объемного изображения… Но ваши требования, профессор… Такой орешек не по зубам даже Жаку.

— Объемность изображения — это как раз то, что мне необходимо, — быстро прервал Сатаяна. — Объемность изображения и скорость… Очень большая скорость… Извините, что перебил вас.

Франсуа Валлон пожал массивными плечами.

— Я же сказал… И кроме того, господин профессор, буду откровенен: если я и сочту возможным позволить Жаку Эстергому заняться решением интересующего вас вопроса — частичным решением, разумеется, ибо речь может идти только о некотором увеличении уже достигнутых скоростей видеозаписи, — я должен буду знать цели этой работы: вашу цель, профессор, и… мою цель. Другими словами, что это может принести фирме Франсуа Валлона?

— Я ждал этого вопроса, — кивнул Сатаяна, продолжая вежливо улыбаться. — Ответом на него является фильм, который вы только что видели. Очень высокие скорости съемки дадут вам возможность, при моей некоторой помощи, конечно, без большого труда и затрат создавать фильмы, подобные увиденному. И уверяю вас, их стилистическое и сюжетное разнообразие будет несравненно более богатым, чем в случае, если бы на вас работал миллион талантливых сценаристов. Вам вообще не понадобятся больше сценаристы, режиссеры, операторы, даже актеры, не понадобятся статисты, декорации, дорогостоящие выезды для натурных съемок. Вы будете снимать ваши фильмы в небольшой уютной лаборатории со штатом всего в несколько человек. Потом — опытный монтажер, озвучивание — и можно печатать копии. Впрочем, я полагаю, что и проблему озвучивания удалось бы в дальнейшем значительно усовершенствовать, то есть удешевить, выражаясь коммерческим языком.

«Кажется, я напрасно потерял время, — подумал Франсуа Валлон. — Сейчас он попросит у меня денег на усовершенствование его собственной аппаратуры, и я прикажу секретарю проводить его… Сколько раз давал себе слово не связываться с маньяками… А фильм занятный… Может, он захочет продать его?… За этот фильм ему можно было бы заплатить…»

Валлон поднял глаза к потолку, прикидывая, сколько можно заплатить за фильм профессора Сатаяны.

— Разумеется, — продолжал после короткого молчания профессор, — наше соглашение мы должны будем сохранять в тайне. В строжайшей тайне… И Жак Эстергом…

— Насколько я понимаю, — с легким раздражением прервал Валлон, — мы еще ни о чем не договорились. Кроме того, вы не полностью ответили на мой вопрос. Вы забыли сказать о себе. Какова ваша цель?

Зубы Сатаяны блеснули в ослепляющей улыбке:

— Мы, ученые, очень скромны, уважаемый мсье Валлон. Я надеюсь, что моя маленькая цель не представит для вас интереса.

— Гм… А ваши условия?

— Никаких условий, мсье Валлон. Только просьба, чтобы Жак Эстергом занялся усовершенствованием интересующей меня аппаратуры.

— Ну, а прочие условия?

— Никаких…

— Значит, если я вас правильно понял, вы собираетесь сделать подарок фирме Валлон и K°?

— Вы слишком любезны, мсье Валлон, оценивая таким образом мое скромное предложение. То, что вы изволили назвать подарком, — «отходы производства», не более.

— Отходы производства?

— Да… Отснятый материал из которого в ваших студиях убудут монтировать фильмы, я стану передавать вам после соответствующего… изучения. Другими словами, ценные для вас кадры вы будете получать после того, как для меня они окажутся ненужными. А в необходимых случаях я буду оставлять себе копии.

— Не понимаю…

— Вы хотите сказать, что вам остается неясным источник материалов, мсье Валлон… Фильм, который здесь только что продемонстрирован, — это видеозапись биотоков мозга… одного человека. Очень больного человека. Он давно находится под наблюдением в моей клинике. Несколько лет назад он помешался… Обычная семейная трагедия. С тех пор он находится у меня. Случай весьма интересный. Речь идет о раздвоении, а точнее, о «растроении» личности. Мы пробовали помочь ему, используя токи высокой частоты, и неожиданно получили четкие видеосигналы его собственных биотоков. Их удалось записать, и вы их видели.

— Но… это отнюдь не похоже на бред сумасшедшего. Это страшно, но тут есть своя логика, смысл…

— Это часть записи лишь одной стороны его «я», мсье Валлон. Одной из трех. Личность каждого из его «я» в общепринятом понимании вполне нормальна. Мы воспринимаем как безумие нарушения взаимосвязей внутри их комплекса, определяющего личность данного человека, либо, при раздвоении личности, беспорядочное смешение взаимосвязей, относящихся к разным комплексам. Впрочем, все это слишком сложно для краткого объяснения…

Отдельные видеосигналы мозга удавалось получать и раньше, не только у больных, но и у здоровых людей. Это были короткие вспышки, своего рода случайные кадры какой-то непрерывной, но не расшифровывающейся ленты. По-видимому, дело в огромной частоте модуляций. Для нормального мозга она особенно велика. При заболеваниях частота затормаживается, и видеосигналы фиксировать легче. При этом четкость их увеличивается, особенно для тех связей, которые имели непосредственное отношение к заболеванию.

— Другими словами, профессор, вы предлагаете мне в качестве материала для кино- и телевизионных фильмов бредовые видения ваших пациентов.

— Не совсем… И лишь в качестве первого шага, мсье Валлон. На первую пробу… Если Жаку Эстергому удастся усовершенствовать аппаратуру — а я надеюсь, что он это сделает, — мы сможем получать непрерывные записи видеосигналов мозга любого, да практически каждого человека. И тогда вы откроете миллионам ваших кинозрителей подлинный внутренний мир человека — истинный, неповторимый, страшный.

— А каждый ли захочет раскрыть свой внутренний мир? Я имею в виду нормальных, свободных людей.

— Право, у вас нет оснований для беспокойства, дорогой мсье Валлон. Предложение при всех обстоятельствах будет превышать спрос. Люди, мечтающие заработать любой ценой: проститутки, преступники, всякого рода подонки общества… Не забывайте, внутренний мир каждого из них неповторим никогда ни одним видом земного искусства не был раскрыт до конца. А вы, мсье Валлон, вашими фильмами раскроете его. Вы покажете людям подлинного человека без грима тайн, без какой-либо внутренней цензуры…

— Вы полагаете, мне разрешат демонстрировать та фильмы?

— Все будет зависеть от искусства ваших монтажеров. Разумеется, придется более жестоко ограничивать возраст зрителей. Но это уже мелочи.

— А вопросы этики, морали? Не забывайте, я — католик…

— Но это не мешает вам, однако, быть кинопромышленником, мсье Валлон. Разве девять десятых продукции ваших студий не противоречат тому, что вы называете моралью и этикой? По существу ничего не изменится. Только вместо более или менее удачных подделок вы станете торговать подлинниками. И разнообразие подлинников будет бесконечным. Никто не посмеет обвинить вас в повторении, штампах…

Профессор Сатаяна замолчал. Франсуа Валлон, покусывая жесткие седые усы, испытующе поглядывал на собеседника. На лице Сатаяны застыла вежливая улыбка.

«Кажется, он слишком известный ученый, чтобы его можно было заподозрить в мошенничестве, — думал Валлон, — Однако с другой стороны…»

— Насколько я вас понял, профессор, — сказал он вслух, — это ваше открытие может иметь значение не только для… телевидения и кино, не так ли?

— Разумеется, — закивал Сатаяна. — Оно представляет большой интерес для всех отраслей науки и практики, занимающихся человеком как таковым, включая полицию, церковь, органы разведки, армию… Представьте себе, насколько упростился бы допрос преступников, шпионов, военнопленных. Я уже не говорю о контроле за лояльностью граждан. Ведь видеосигналы мозга совершенно «объективны», если в данном случае можно применить этот термин.

— Но разве человек не в состоянии как-то управлять ими?

— Нет, потому что они в основном связаны с подсознанием. При записи видеосигналов человека попросту усыпляют. Я пробовал записывать видеосигналы и в состоянии бодрствования, но запись получается двойной и информацию, закодированную в глубине нервных клеток, глушит информация, отдачей которой человек может сознательно управлять. У людей с сильной волей информацию, закодированную в подсознании, извлечь вообще не удается, если не применять специальных средств.

— Скажите, профессор, а вы не пробовали обращаться в военное ведомство?

Впервые за все время разговора Сатаяна отвел глаза:

— Видите ли, мсье Валлон, всю свою жизнь я предпочитал иметь дела с военными. И я не хочу, чтобы мое открытие, если, конечно, его можно назвать открытием, слишком быстро но бы использоваться в тех целях, в каких его захотят использовать военные. Это одна из причин, по которой я вынужден настаивать на самой строгой секретности. И… Кроме того, насколько мне известно, в военном ведомстве сейчас нет такого инженера, как ваш Жак Эстергом.

— Возможно. — По лицу Франсуа Валлона промелькнуло что-то похожее на улыбку. — Жак Эстергом действительно очень талантлив. Золотая голова… Вероятно, кое-что он смог бы сделать для вас… Однако, господин Сатаяна, я не дам вам сейчас окончательного ответа… Нет… Ваше предложение интересно, пожалуй, оно даже заманчиво, но я должен подумать, взвесить. Я посоветуюсь с экспертами…

— Но, мсье Валлон, — быстро прервал Сатаяна.

— Нет-нет, я понимаю. Наш с вами разговор будет сохранен в тайне. Я дам окончательный ответ… через неделю. Но и в случае положительного решения прошу иметь в виду, что инженер Жак Эстергом сможет заняться вашей аппаратурой лишь через полтора-два месяца. Сейчас у него важная и срочная работа.

— Очень жаль, но у меня нет иного выхода.

— Итак, через неделю. Еще одно: мне нужен ваш фильм — этот сегодняшний или любой другой в том же роде. Разумеется, без права копирования. Назовите любую сумму залога.

Сатаяна пренебрежительно махнул рукой.

— Ничего не надо. Достаточно вашего слова. Фильм можете оставить себе.

Валлон поднялся из-за стола. Высокий, широкоплечий, он был на две головы выше Сатаяны. Провожая профессора до дверей кабинета, он наклонил крупную седую голову к самому уху Сатаяны и тихо сказал:

— Извините меня, но я прежде всего коммерсант. Не скрою, мне было бы легче решать, если бы я точно знал… круг, так сказать, ваших интересов в этом деле — помимо усовершенствования записывающей аппаратуры, которое, может быть, сделает Эстергом.

Сатаяна поднял голову и, глядя в упор в глаза киномагната, ответил без улыбки:

— Даже рискуя обидеть вас, уважаемый мсье Валлон, я не смогу сказать вам ничего, кроме того, что уже сказал. Меня интересует некоторая часть информации, скрытая в самых глубоких тайниках подсознания. Эту информацию пока никому извлечь не удавалось, но по всем признакам она существует, должна существовать… Прощайте.

К величайшему удивлению Франсуа Валлона, Эстергом вначале ответил категорическим отказом на предложение сотрудничать с профессором Сатаяной.

— Тебя не интересует сама проблема, — поднял седые брови Валлон, — или боишься, что не решишь ее?

По худому, смуглому лицу Жака Эстергома пробежала судорога.

— Мне не нравится Сатаяна, — отрезал он и отвернулся.

— Я наводил справки, — возможно спокойнее сказал Франсуа Валлон. — Его считают крупным ученым, хотя круг его интересов некоторым кажется странным.

— И мне не нравится то, над чем он работает, — добавил Эстергом, не глядя на шефа.

— Ты имеешь в виду фильм?

— Фильм — чепуха! — Эстергом резко сдернул очки в массивной роговой оправе и, подслеповато щурясь, принялся протирать стекла. Его тонкие нервные пальцы чуть заметно дрожали. — Разве дело в фильме, — тихо добавил он, снова надевая очки.

— Тогда в чем же?

Эстергом молча пожал плечами.

Франсуа Валлон чувствовал, что спокойствие готово покинуть его.

— Фирма заинтересована только в фильмах, — сказал он, чеканя слова. — Все остальное нас не касается, Жак.

Эстергом вдруг отрывисто рассмеялся. У него был очень неприятный, резкий, какой-то хрустящий смех, и Франсуа Валлон снова подумал, до чего ему антипатичен этот худой, желчный длиннорукий человек с тонким лицом аскета, обрамленным узкой черной бородкой. «Если бы он не был так поразительно талантлив…» — с горечью подумал Валлон.

— Вы понимаете, какое оружие мы дадим этому Сатаяне, усовершенствовав его аппаратуру? — Пронзительный взгляд Эстергома теперь буравил сквозь толстые стекла очков лицо шефа. — Для него практически не будет тайн. Личность каждого, повторяю, каждого он сможет проанатомировать до самых сокровеннейших глубин. Внутренний мир человека перестанет быть внутренним миром. Над каждым нависнет угроза, что его в любой миг могут вывернуть наизнанку, обнажив такое, в чем не всякий найдет силы признаться даже себе самому.

— Тебя это смущает?

— Бьюсь об заклад, вы не найдете человека, которого это не смущало бы. Представьте на миг себя в такой ситуации.

— Но при чем здесь я?

— А разве вы окажетесь в лучшем положении, чем все остальные? Достаточно будет втайне установить портативную записывающую аппаратуру в вашей спальне… Или представьте, что вы заболеваете, вас везут в госпиталь и там один из ассистентов Сатаяны незаметно записывает вашу энцефалограмму с помощью усовершенствованной мною аппаратуры.

— Сатаяну интересует совершенно другое, — пробовал защищаться Валлон. — Он говорил мне…

— Неужели вы думаете, что он сказал бы вам правду?

— В конце концов, если мы откажемся, он найдет кого-то другого.

— Сомневаюсь, — процедил Эстергом, насмешливо скривив тонкие губы. — Задача неимоверно сложна даже для меня. Думаю, что в ближайшие годы никто, кроме меня, ему не поможет.

— Однако ты очень скромен… — Валлон не мог отказать себе в удовольствии съехидничать.

— Я реалист, не более, — презрительно усмехнулся Эстергом.

— Значит ты отказываешься? — Голос Валлона прозвучал почти вкрадчиво.

— Я хотел бы, видит небо, я хотел бы отказаться… — Эстергом почти прокричал это, хрустнул сплетенными пальцами, прижал их к груди и опустил голову. — Я хотел бы, — повторил он шепотом, не поднимая глаз. — И я предупредил… Но, в конце концов, что такое я… Вы, конечно, правы, шеф. Не я, так другой… Не сегодня, так через год, через пять лет, через столетие. Все равно это окно рано или поздно распахнется. Разве так важно, кто именно распахнет его… Я поступлю в соответствии с вашим желанием, шеф, — неожиданно успокоившись, добавил он.

— Я так и думал, — кивнул Франсуа Валлон, все еще удивленный той болью, которая прозвучала в словах его инженера. — Завтра я попрошу вас встретиться с профессором Сатаяной и договориться о деталях, — продолжал Валлон после короткого молчания. — Вы будете держать меня в курсе всех дел. А в случае необходимости мы всегда сможем прекратить нашу помощь. К тому же, если пригрозить ему разоблачением… Думаю, что преимущества в наших руках, Жак.

— Возможно, шеф, — холодно ответил Эстергом, откланиваясь.

Прошло несколько месяцев. Работа по усовершенствованию аппаратуры для клиники профессора Сатаяны продвигалась крайне медленно. Во всяком случае, так считал сам профессор. Мягко, но решительно он отвергал одну за другой модели, которые предлагал Эстергом. В конце одной из встреч, когда Сатаяна объявил, что очередная модель его не удовлетворяет, инженер вспылил.

— Мне надоела игра «в темную», профессор, — объявил он. — Речь шла об увеличении скорости видеомагнитной съемки. Не так ли?

Сатаяна улыбнулся и кивнул.

— Превосходно, — продолжал Эстергом. — Аппаратура, сконструированная за последние месяцы в моей лаборатории, дает возможность увеличить эти скорости в сорок-пятьдесят раз.

— Этого недостаточно, — улыбаясь, заметил Сатаяна.

— В таком случае я должен присутствовать при ваших… экспериментах, — решительно заявил Эстергом. — Может быть, тогда я пойму, чего от меня хотят.

— Еще больших скоростей. И только.

— Каких же именно?

— Этого я не знаю.

— Я должен присутствовать при экспериментах, — твердо сказал Эстергом. — Иначе я отказываюсь продолжать работы и сегодня же поставлю об этом в известность шефа.

— Постарайтесь увеличить скорость съемки еще… раз в десять.

— Вы шутите, профессор.

— Ну хоть в пять!

— Я должен знать, что у вас получается при достигнутых скоростях.

— Почти ничего из того, что меня интересует.

— Я должен видеть сам. Только тогда я, может быть, что-то придумаю…

Сатаяна перестал улыбаться.

— Вы знаете, с каким материалом я сейчас работаю? — спросил он, испытующе поглядывая на своего собеседника.

— Да, — ответил Эстергом. — Сейчас вы работаете с безумцами, а хотели бы работать с нормальными, то есть с более или менее нормальными.

— Вот именно. — На лице Сатаяны снова появилась улыбка.

— Но с нормальными людьми вы уже пробовали экспериментировать, не так ли?… При помощи той аппаратуры, которую я вам поставлял в последние месяцы.

— Нет…

— Да, профессор. И вот на одном из таких экспериментов я должен присутствовать. Это в ваших же интересах.

— Это невозможно.

— В таком случае я прекращаю работу.

— Вы не сделаете этого.

— Сделаю, и, уверяю вас, не найдется силы, которая заставила бы меня поступить иначе…

Сатаяна внимательно посмотрел на инженера.

— Хорошо, — вдруг сказал он просто. — Пусть будет по-вашему. Постараюсь объяснить вам, в чем дело, на… живом материале. Разумеется, это будет один из… пациентов моей клиники. Что же касается экспериментов на более или менее нормальных людях… Надеюсь, вы поймете, дорогой мсье Эстергом, почему я не хотел бы увеличивать число лиц, имеющих отношение к такого рода исследованиям.

— Ничего нет легче стереть потом магнитную запись.

— Конечно, конечно… Итак, если вы свободны завтра вечером… Например, в десять?

— Свободен.

— Превосходно. Буду ждать вас в клинике.

Когда Эстергом появился в психиатрической клинике профессора Сатаяны, в лаборатории патологической нейрологии все было готово для эксперимента…

Молчаливый ассистент в белой шапочке, белом халате и белых туфлях на мягкой подошве встретил Эстергома в пустом ярко освещенном холле. Предложив инженеру переодеться в небольшой кабине, он жестом пригласил его следовать за собой. Они долго шли по пустым тихим коридорам. Справа и слева тянулись ряды одинаковых белых дверей. Все двери были закрыты. В конце одного из коридоров оказалась широкая лестница. По ней спустились на несколько этажей вниз и попали в еще более длинный коридор. И снова — вереницы закрытых дверей и полнейшая тишина. Ассистент шел молча. На белом чуть пружинящем пластике не было слышно даже шороха шагов. В конце коридора — новая лестница и опять коридор, похожий на предыдущий, потом еще и еще…

«Кажется, большая часть клиники сооружена под землей, — подумал Эстергом. — Холл расположен на уровне первого этажа, а мы спустились этажей на десять вниз. Тут не помешал бы лифт…»

— К сожалению, мы лишены возможности воспользоваться лифтами, — сказал вдруг провожатый, словно угадав мысли Эстергома. — Моторы создают помехи…

— Их можно было вынести за пределы здания, — возразил инженер.

— Так и сделано. Но сейчас лифты выключены.

— Значит, там, за этими дверьми?… — Эстергом вопросительно глянул на провожатого.

— Там… лаборатории и… они…

— Пациенты профессора?

— Да…

— Это похоже на… тюрьму…

— В определенной степени — пожалуй… Многие из них опасны.

— Но почему такая тишина?

— Тишина… — Ассистент едва заметно усмехнулся. — Если бы вы знали, что творится за многими из этих дверей. Тут очень хорошая звукоизоляция.

— А случается, что некоторые… выходят отсюда? — Эстергом почувствовал в голосе неприятную хрипоту и вынужден был откашляться.

— Конечно, — сухо ответил провожатый. — Каждый из них обязательно выйдет отсюда… Но вот мы и пришли…

Он указал на одну из дверей, которая тотчас же бесшумно раздвинулась. Эстергом увидел круглый ярко освещенный зал. Посреди на высоком, похожем на операционный, столе неподвижно лежала человеческая фигура, закрытая до подбородка белой простыней. Бритая голова. Очень бледное изможденное лицо. Глаза закрыты. Синеватые губы плотно сжаты. Вокруг стен зала тянулись пульты с контрольной аппаратурой, рядами кнопок, шкал, экранов, световых табло. Над головой человека, лежавшего на столе, свисало с потолка большое блестящее полушарие. Оно напоминало фасеточный глаз гигантского насекомого. В стороне на мягком шарнирном постаменте стоял белый ящик, похожий на съемочную телевизионную камеру без объектива. Возле находился большой экран. От блестящего полушария к ящику тянулись тонкие нити проводов. Это и была аппаратура для ускоренной видеомагнитной записи: последняя модель, законченная совсем недавно Эстергомом и забракованная вчера профессором Сатаяной. Сам профессор в белой шапочке и белом халате сидел напротив экрана и приветливо улыбался Эстергому. Кроме профессора в лаборатории находилось еще двое ассистентов, одетых подобно провожатому Эстергома во все белое.

— Вы точны, — сказал профессор, поднимаясь навстречу Эстергому. — Познакомьтесь, это мои помощники, они будут ассистировать при эксперименте.

Инженер молча поклонился.

— Прежде чем начать, должен еще раз предупредить вас: это рабочий эксперимент… Все, чему вы можете стать свидетелем… э-э… не подлежит разглашению. Вы не должны рассказывать об этом никому. Даже… извините меня, вашему уважаемому шефу. — С губ Сатаяны не исчезала улыбка, но глаза буравили Эстергома испытующе и настороженно.

— Меня интересует только качество и устойчивость видеосигналов, — возразил инженер. — Все остальное меня не касается.

— Я имею в виду именно видеосигналы, — кивнул Сатаяна. — Их устойчивость и… содержание. Этот человек, — Сатаяна указал на стол в центре зала, — был ученым. Довольно известным… Он занимал высокие посты в академической иерархии… К сожалению, на данной стадии эксперимента мы еще не овладели отбором информации. Ваша аппаратура принимает и расшифровывает только отдельные, наиболее сильные импульсы мозга. Они в определенной степени случайны, ибо, повторяю, этот человек болен… Неизлечимо болен, с точки зрения возможностей современной медицины, мсье Эстергом. Я не знаю, что именно удастся сегодня извлечь из клеток его мозга. Может быть, какие-то кадры покажутся вам… странными…

— Как его имя? — быстро спросил инженер. Ему показалось, что вопрос заставил переглянуться ассистентов Сатаяны.

— Уверяю вас, теперь это не имеет значения, — мягко сказал Сатаяна. — Его имя — больной. Один из многих больных моей клиники. Я, кажется, упоминал о… «растроении» личности. Он считает себя одним из жрецов фараона Эхнатона, а иногда — дикарем, обыкновенным дикарем… Примерно эпоха раннего палеолита… Значительно реже сознание возвращается к нему настолько, что он осознает, кем был в действительности и где находится сейчас… Тогда он производит впечатление вполне нормального человека.

— А теперь?

— Теперь он усыплен. Эксперименты я провожу над спящими.

— Но кем он был… перед усыплением?

— Это тоже не имеет значения… Клетки его мозга содержат информацию, так или иначе сопряженную со всеми тремя состояниями. Можно получить видеосигналы любой из его «ипостасей» и даже какие-то иные, с ними непосредственно не связанные… Человеческий мозг — бесконечность, в которой мы еще почти не умеем ориентироваться…

— Однако уже протянули к ней руку.

— Благодаря вашей аппаратуре, мсье Эстергом… С ее помощью я надеюсь проникнуть в лабиринты этой бесконечности. Хотя бы сделать первые шаги…

— Кажется, вы их делали и без помощи моей аппаратуры.

— О, то было блуждание в темноте. Лишь теперь забрезжил свет. Слабый свет в непроглядной тьме… бесчисленных поколений, предшествующих нашему с вами… Да-да: бесконечный лабиринт пространства и времени закодирован в сгустке живой материи, который мы называем человеческим мозгом. Когда удастся проникнуть в тайники этого кода, о… можно будет узнать многое, почти все…

Эстергом удивленно взглянул на профессора. Улыбка исчезла с лица Сатаяны. Взгляд его был устремлен куда-то поверх головы инженера: пронзительный взгляд неподвижных расширенных зрачков… Эстергом внутренне содрогнулся. Мелькнула мысль, что он имеет дело с безумцем. Губы Сатаяны продолжали шевелиться. Он шептал что-то, но слов уже нельзя было разобрать. Вдруг он тряхнул головой, словно прогоняя какое-то видение, и смущенно улыбнулся:

— Извините, я, кажется, размышлял вслух. Со мной это бывает… Если не возражаете, мы приступим. Прошу всех приготовиться… Внимание… начали…

Последующие несколько часов показались Эстергому кошмарным сном, в котором реальные ощущения, слова и образы сплелись с фантастическими видениями какого-то иного — неведомого и жуткого — мира в запутанный, липкий клубок…

Когда фасеточное полушарие опустили к самой голове человека, лежавшего на столе, и подсоединили пучки электродов к его лбу, затылку и вискам, на большом матовом экране, соединенном с записывающим устройством, вспыхнул свет. Сначала по экрану медленно поплыли бесформенные разноцветные пятна и полосы. Потом движение их ускорилось. Они приобрели объемность, начали свиваться в цветные спирали. Спирали вращались все быстрее. Глаз уже не успевал схватывать изменения окрасок и форм. Ассистенты склонились над неподвижной фигурой, чей мозг был сейчас объектом этого странного эксперимента. Сатаяна, сжав тонкие губы и не отрывая напряженного взгляда от экрана, вращал рукоятки настройки прибора. По экрану продолжала беззвучно разливаться вакханалия форм и красок.

Прошло несколько минут. Движение объемных цветных пятен и спиралей все ускорялось, краски, сливаясь, теряли яркость, блекли, пригасали. Теперь на экране стремительно метались языки перламутрового пламени. Иногда среди них возникали какие-то контуры, но тотчас же сменялись иными и исчезали, прежде чем глаз мог распознать их. Сатаяна неуловимым движением пальцев продолжал регулировать настройку. На мгновение ему удалось удержать на экране какой-то образ — Эстергому показалось, что это было женское лицо, — но изображение тотчас исчезло, поглощенное перламутровым пламенем. Сатаяна бросил быстрый взгляд на инженера, словно говоря: «Вот видите. Ускользает… Нужна иная скорость…».

Его лоб и лицо покрылись мелкими каплями пота.

Снова мелькнул какой-то образ и исчез, прежде чем Эстергом успел понять, что это было. Потом еще и еще… Пламя на экране поглощало их раньше, чем они появлялись… Это было похоже на ускользающее воспоминание. Словно тот, на столе, мучительно пытался припомнить что-то и не мог. Эстергом посмотрел в сторону стола. Человек лежал неподвижно… Бледное лицо было спокойно. Глаза закрыты. Обнаженные руки вытянуты поверх простыни. Если бы не пляска перламутрового пламени на экране, отражавшая работу мозга, можно было бы подумать, что этот человек мертв…

Взгляд Эстергома не ускользнул от внимания профессора. Сатаяна нахмурился, что-то сказал ассистентам. Эстергом не понял слов, а возможно, Сатаяна воспользовался языком, не знакомым инженеру. Один из ассистентов переступил на шаг и заслонил собой лицо спящего.

Прошло еще некоторое время. Картина на экране не менялась.

Перламутровое пламя слепило. Эстергом почувствовал легкое головокружение и отвернулся от экрана.

— Сегодня не получается, — тотчас услышал он голос Сатаяны. — Придется… — Конец фразы Эстергом снова не понял.

Один из ассистентов молча взял шприц и вонзил иглу в руку спящего повыше локтя. Человек на столе не шевельнулся, но экран вдруг ярко полыхнул и погас.

— Вот так, — сказал Сатаяна. — Может быть, удастся ухватить хоть что-нибудь…

Он снова принялся манипулировать с рукоятками настройки. Экран медленно осветился. Теперь с экрана глядело юное женское лицо, искаженное гримасой дикого ужаса. Что видели эти залитые слезами, вылезающие из орбит глаза?

Эстергом отшатнулся… Голова на экране затряслась, и рот женщины раскрылся в безмолвном крике невыразимой боли. Если в воспаленном мозгу, из которого Сатаяна вырвал сейчас этот образ, звучал и крик женщины, этого уже было достаточно, чтобы сойти с ума. Поле зрения сместилось, и Эстергом понял, почему так кричала женщина. Ее пытали огнем… На мгновение Эстергому показалось, что он чувствует запах обгорающей человеческой кожи. Он задрожал и отвернулся.

— Что-то новое, — послышался спокойный голос Сатаяны. — Этого мы еще не фиксировали. К сожалению, опять фрагмент…

Эстергом поднял глаза. На экране билось перламутровое пламя. И тотчас в нем возникла целая вереница картин и образов, стремительно сменяющих друг друга. Пальмы на краю песчаной пустыни, залитой слепящим солнечным светом… Ярко-синее небо над песчаными холмами, и цепочка следов, убегающая вдаль. Лабиринты какого-то подземелья, красноватые языки факелов внизу. Прекрасное женское лицо, кажется, то же самое, что в первом кадре, но сейчас глаза сияют счастьем, губы раскрываются для поцелуя… Мрак, потом снова эта женщина в белых полупрозрачных одеждах; она спускается по мраморной лестнице к голубой, сверкающей на солнце воде… Кто-то ждет ее внизу. Снова мрак, быстрая смена лиц, ужасающих своим уродством. Чудовищные пытки… Извивающиеся в муках тела. Осужденных гонят на казнь. Толпы беснуются на площадях. Вдали — костры… Множество костров. Холодная луна освещает развалины. Темнеют пустые глазницы черепов… Волны бегут куда-то, и рядом с ними по серебряной лунной дороге бегут черные тени. Неподвижное тело, обернутое пеленами, опускают в золотой гроб… Желтый дым стелется низко над остовами мертвых домов, гниющие трупы на улицах… Гриб атомного взрыва, ослепляющая вспышка и снова трупы, ползущие куда-то уроды, тонущие в нечистотах трущобы… Какое-то лицо, удивительно знакомое Эстергому. Сатаяна? Да, конечно, Сатаяна, улыбаясь, глядит с экрана… Второй Сатаяна, напряженный и сосредоточенный, сидит рядом… Снова пляска пламени. Аудитория… Студенты склонились над записями. Чертежи на доске… Безликий лектор шевелит губами… Эстергому вдруг начинает казаться, что он присутствовал на этой лекции. Не он ли там в третьем ряду?… Картина резко меняется… Стол у распахнутого настежь окна. За окном мокрые ветви, капли дождя на пожелтевших листьях. На столе листы бумаги. Чья-то рука быстро покрывает их символикой математических формул. Формулы… Формулы… Они тоже удивительно знакомы… Эстергом пытается уловить их смысл… Снова это женское лицо… Эстергом вдруг осознает, почему оно так поразило его. Он когда-то видел эту женщину… Но когда и где?… Пламя, мрак, опять пламя и вдруг призрачный скелет, медленно плывущий в черном небе над белыми мраморными надгробиями…

Что-то похожее на стон проникает в сознание ошеломленного инженера. Он поднимает голову, оглядывается… Сведенное судорогой тело испытуемого выгнулось дугой над столом. Один из ассистентов придерживает его за ноги, другой за голову. Тубы спящего закушены до крови, лицо искажено мукой.

— Остановитесь, — неожиданно для себя кричит Эстергом, — прекратите сейчас же… Прекратите…

Крик прозвучал визгливо, резко и оборвался.

Послышался негромкий щелчок. Экран погас. Сатаяна внимательно всматривается в помертвевшее лицо инженера.

— Что с вами, друг мой?

Эстергом вытащил платок, принялся вытирать влажный лоб.

— Со мной ничего, но мне показалось, что он, — Эстергом указал на стол в центре зала, — что… это слишком мучительно. Посмотрите, что с ним?

— С ним? Ничего. Он спит…

— Но он… Я сам видел…

— Успокойтесь… Он ничего не чувствует. Все это, — профессор кивнул на экран, — скрыто глубоко в тайниках его мозга, и он сам не подозревает почти ни о чем. В клетках вашего мозга, может быть, хранятся записи пострашнее. Но вы тоже ничего не знаете о них… И это хорошо. Если бы было иначе, люди сошли бы с ума… от избытка информации, которая им в общем-то ни к чему… Человеку достаточно опыта своего поколения.

Эстергом встал, принялся ходить по лаборатории. Скосил глаза в сторону стола. Человек лежал неподвижно. Бледное, без кровинки лицо было спокойно.

— На вас подействовала запись, — мягко сказал Сатаяна. — Вы настаивали, и я вынужден был согласиться… Пока это великая неопределенность. Повторяю, я не знал, что нам удастся извлечь из него…

— Значит, моя аппаратура все-таки обеспечивает вам запись. — Голос Эстергома был хриплым от волнения.

— Hen, — улыбнулся Сатаяна. — Вы же видели. Это разрозненные фрагменты, кусочки мозаики… гигантской мозаики… А мне необходима непрерывная лента…

— Лента чего?…

— Назовем это скрытой информацией… Она хранится в каждом из нас за пределами сознания. Она — отражение опыта бесчисленных минувших поколений…

— Значит, то, что ни видели сейчас?…

— Да… В этих кадрах — опыт его предков. Каких-то очень дальних поколений. Все они давно-давно истлели, но в мозгу потомка хранится код пережитого ими… Реальный призрак минувшего… Нить, связывающая прошлое с будущим. Философы твердят, что нельзя установить историческую правду, что прошлое не поддается объективной проверке. Я хочу предложить новую методологию исторического анализа. Исходные данные в нас самих. Надо только расшифровать их…

Эстергом желчно рассмеялся:

— Ваш метод, если он не фикция, едва ли лучше других. Вы базируете его на анализе субъективных восприятий… Вы утонете в хаосе…

— Я буду оперировать суммой того, что вы называете «субъективными восприятиями». Сумма дает возможность взаимно прокорректировать и сопоставить субъективные оценки. И, кроме тою, информация, которую я извлеку, отражает некогда существовавшие объективные связи. Проинтегрировав ее, можно приблизиться к исторической истине более достоверно, чем это делают авторы «Всемирной истории».

— Но на экране был хаос. Как его использовать в ваших целях?

— Не забывайте, мы получили информацию из мозга… э… э… пораженного болезнью. В нем нарушены причинные связи и границы, отделяющие сознательное от подсознательного. Основа многих психических заболеваний в том и состоит, что информация, укрытая в подсознании, проявляется. Человек начинает отождествлять осознаваемое и подсознательное. В средние века о таких говорили: «Одержим дьяволом». Что ж, очень точное определение… «Дьявол» — информация, скрытая в подсознании. Прорыв ничтожной части ее в сознание превращает человека в безумца. Я говорил вам, в чем его болезнь? — Сатаяна коснулся обнаженной руки того, кто лежал на столе. — Небольшая часть полученной нами сегодня информации относилась к его недавнему прошлому. Помните руку, чертившую формулы? Кое-что можно сопоставить с его «второй ипостасью» — египетского жреца. Я отношу это к призыву из подсознания… Кто-то из его предков жил в эпоху Эхнатона… Кстати, и наших с вами предков можно отыскать в любой из минувших эпох — при Людовике Четырнадцатом, Аттиле, Катоне, Хефрене и так далее до великого оледенения включительно, а при желании и еще раньше. Так вот, можно думать, что его предок в эпоху Эхнатона — египетского фараона-реформатора — был жрецом…

— А та женщина?

— Извините, не знаю… Сегодняшняя запись любопытна… Появились какие-то новые фрагменты. Эпоха иная. Вероятно, раннее средневековье…

— Значит ли это, что его болезнь прогрессирует?

— Н-не думаю… Скорее случайная расшифровка того, что хранит подсознание.

— А если спросить его?

— Это невозможно. Вы забываете, с кем имеем дело.

— Если я вас правильно понял, профессор, при помощи аппаратуры, которую вы получили от меня, можно трансформировать в зрительные образы и какую-то часть информации, хранящейся в мозгу здорового человека…

— Только сопряженную с его личным опытом, относящуюся к сознанию. Причем не у каждого… У людей с сильной волей это пока не удается.

— Почему?

Сатаяна внимательно глянул на инженера поверх очков., Казалось, он колебался, объяснять пи дальше.

— Если вы рассчитываете на мою помощь, говорите все до конца, — настаивал Эстергом.

— Это сложный вопрос… Дело в индивидуальных качествах испытуемого, в мощности регистрирующей установки и, конечно, в разрешающей способности видеозаписи. Убежден, что при значительном увеличении скорости…

— Но мы на ее пределе…

— Значит, требуется принципиально иное конструктивное решение записывающего устройства.

Эстергом покачал головой:

— Я всего лишь инженер, а не волшебник. Мы с вами провели у экрана около двух часов. Сколько практически мгновенных импульсов мозга этого человека вы пытались сегодня расшифровать?

— Не более десяти…

— А точнее?

— Большая часть совершенно не расшифровывалась.

— От скольких были получены видеосигналы?

— Я не следил точно…

— Тогда я вам подскажу: от двух или трех.

Сатаяна вопросительно глянул на одного из ассистентов.

Тот наклонил голову в знак согласия:

— Проанализировано девять импульсов, профессор. Видеосигналы записаны от трех.

— Ну, вот, видите, — торжествующе крикнул Эстергом. — Три практически мгновенных импульса дали почти двухчасовой спектр видеозаписи. Три десятимиллионные доли секунды моя аппаратура «растянула» вам на два часа… Это ли не подтверждение относительности времени?

— Никто не спорит, ваша аппаратура превосходна, — тихо сказал Сатаяна, перестав улыбаться, — но поймите и вы — она не решает задачи. Тот фильм, который я демонстрировал вашему уважаемому патрону, — удачная расшифровка одного импульса, записанного старой аппаратурой. Там мгновение, как вы говорите, удалось растянуть на двадцать минут. Счастливый случай, не более. Один на миллион, а может быть, на миллиард. А я не хочу и не могу рассчитывать на счастливые случайности. Мне нужна расшифровка любого уловленного импульса или, по крайней мере, большинства их. И не только у моих пациентов, но и у… каждого человека.

— Вам удавалась расшифровка импульсов… как вы его называете… подсознания у психически нормальных людей?

— У людей, не являющихся… моими пациентами? Нет…

— А не означает ли это, что у нормальных людей «скрытая информация» — информация в подсознании вообще отсутствует?

— Нет.

— Почему?

— Вы, конечно, догадались, что за пламя билось на экране на протяжении большей части эксперимента? Пламя, из которого как бы рождались отдельные кадры видеозаписи?

— Вероятно, эффект интерференции — многократного суммирования каких-то изображений…

— Вы правы, и что из этого следует?

— Может быть, это нерасшифрованная часть видеозаписи?

— Браво! И для ее расшифровки нужны большие скорости. Не так ли? А видеозапись импульсов подсознания у людей, не относящихся к числу моих пациентов, дает только «пламя». «Пламя» с еще более высокой интерференционной окраской. Теперь вам ясно?

Эстергом кивнул и задумался. Профессор Сатаяна терпеливо ждал.

— На магнитную пленку записан весь сегодняшний эксперимент; не так ли? — спросил наконец Эстергом.

— Расшифрованные кадры автоматически скопированы на вторую пленку. Хотите просмотреть ее?

— Меня интересует полная запись в оригинале. Все, что мы видели на экране.

Сатаяна развел руками:

— Она стирается, вы ведь знаете…

— Стирается, когда готовят аппаратуру для следующего опыта.

— Какое это может иметь значение! Все, что удалось расшифровать, уже перенесено на копию.

— Кое-какое значение имеет. Мне нужна полная запись сегодняшнего эксперимента.

— Но…

— Никаких «но», господин профессор, если хотите экспериментировать дальше.

— Мсье Эстергом!

— Вам нужна более полная расшифровка записанных сегодня импульсов?

— Но это, насколько я представляю, невозможно. Повторить эксперимент не удастся…

— Разве я говорил о повторении? Нужна только полная запись в оригинале.

— У нас нет запасной пленки, и вы это превосходно знаете. У этого аппарата особая пленка. Вы дали только одну кассету. Завтра намечена еще серия опытов.

— Завтра утром вы получите другую кассету…

— Мсье Эстергом, я не хотел бы, чтобы записи такого рода выходили за пределы института…

— Но у вас остается копия расшифровки, а все остальное вы и так сотрете завтра или даже сегодня ночью.

— Зачем вам полная запись?

— Чтобы исследовать более детально структуру полей, которые моя аппаратура не расшифровала.

— Вы хотите сказать…

— Пока ничего не хочу сказать.

— Разве существует какая-нибудь возможность расшифровки той части записи, которая воспринимается как «пламя»?

— Не знаю… Пока ничего не знаю… Но чтобы продолжать поиски… решения, мне нужна пленка с полной записью эксперимента.

— Хорошо, — со вздохом сказал Сатаяна, — вы получите ее, но…

— Но?

— Если вам удастся… Если вам придет в голову самому заняться расшифровкой этой записи… я должен, я обязан предостеречь вас: это опасно… очень…

— Господин профессор, я не ребенок… И превосходно разбираюсь в возможностях телевидения и кино.

— Тем не менее то немногое, что вы видели сегодня…

Эстергом презрительно усмехнулся:

— Подействовало на меня, хотите сказать?

Сатаяна печально покачал головой:

— Люди привыкли к конкретным вещам, друг мой, конкретным и конечным. Как этот стол, комната, эта аппаратура, в конце концов. А сейчас мы с вами на краю бездны. Бездны бесконечности… Вдумайтесь хорошенько… Весьма возможно, что с самой записью вам ничего не удастся сделать… Я уже пробовал всякими путями… Поэтому и убежден, что необходимо еще более увеличить скорость самой записи. Но если бы расшифровка удалась…

— Если бы она удалась, — как эхо повторил Эстергом.

— Распахнулось бы окно в бесконечность — бесконечность эпох, поколений, человеческих судеб, страстей, стремлений, характеров, человеческих жизней от рождения до могилы во всей неприкрытой трагической сущности каждого индивида… Бесконечность космоса ничто перед этой прерывистой бесконечной цепью разума. Где ее истоки, где тот океан, в который она ране или поздно вольется? Каждый из нас выскакивает на мгновение, как чертик из коробочки, из неведомого бесконечного потока и почти тотчас навсегда исчезает в нем. Это мы называем жизнью… Мы почти не задумываемся о том, что было «до», и в сущности нас мало тревожит, что будет «после». Но поток течет где-то за пределами нашего «я»… Вынырнув из него, мы несем в себе информационный код минувшего, а может быть, и грядущего. Фрагменты его страшны, чудовищны, бессмысленны. Вы имели возможность убедиться. А целое? Оно гораздо страшнее. При встрече с ним разум индивида может не выдержать…

— Тем не менее вы ищете подступы именно к «целому»? — прервал Эстергом. — К маленькому «целому», составляющему сущность живого индивида, и к «Целому» с большой буквы — к тому, что, как вы полагаете, хранится в «подсознании» живущего поколения.

— Нет-нет, — живо возразил Сатаяна, — меня интересует лишь второе… Я хочу проникнуть только в него, хотя… не уверен, что хватит сил. Что мой собственный мозг справится… Поэтому предостерегаю и вас… А первое я целиком уступаю вашему патрону. Оно годится лишь на сценарии. В дальнейшем оно, возможно, приобретет какую-то объективную ценность, отразившись в подсознании потомков; станет критериями нашей эпохи, если человеческий род будет продолжаться… А сейчас… Впрочем, мы отклонились от темы… Я хотел вам только сказать…

— Он просыпается, профессор, — послышался голос одного из ассистентов.

— Увезите его в палату, — приказал Сатаяна.

— Постойте, — поднял голову Эстергом, — я все-таки хотел бы поговорить с ним.

— Он ничего не помнит. И кроме того…

— Знаю… Но мне хотелось бы задать ему несколько вопросов. Для дальнейших поисков решения…

— Вы трудный компаньон, Эстергом. Извините.

— Вы знали об этом, профессор.

— Знал, — сказал без улыбки Сатаяна. — Задайте ваши вопросы. Но не много. Это был… особый наркоз. Больной еще слаб.

Человек на столе открыл глаза. Взгляд его обежал лабораторию и задержался на Эстергоме.

— Здравствуйте, — сказал Эстергом. — Как вы себя чувствуете?

— Кто этот человек, профессор? — дрожащим голосом спросил больной. — Я просил вас не приглашать посторонних на ваши сеансы. Он, конечно, из газеты?

— Это… мой коллега, — мягко улыбаясь объяснил Сатаяна. — Я пригласил его для консультации.

— Зачем? Я всецело полагаюсь на ваши методы лечения. Зачем вы его пригласили? — Голос больного окреп, стал резким и крикливым.

— Он — крупный специалист в своей области, и я полагал…

— Уж не думаете ли вы, что я оплачу эту консультацию, — закричал больной, — как бы не так!

— Но я и не возьму с вас платы, — сказал Эстергом.

— А мне не нужны ваши подачки, — продолжал кричать больной, — Вы знаете, с кем имеете дело?

— Он все знает, — возможно мягче сказал Сатаяна. — Мы хотим э… э… скорее поставить вас на ноги. Вас ждет работа, важная работа, не так ли?

— Да-да, конечно, — вдруг согласился больной. — Конечно, вы правы, профессор. Благодарю вас. Как вы находите мое состояние сейчас?

— Вам лучше, разве вы сами этого не чувствуете?

— Да-да, конечно. А как по-вашему? — Теперь глаза больного были устремлены на Эстергома. Инженер содрогнулся: такую прочел в них тоску и мольбу.

— Я… согласен с профессором Сатаяной, — хрипло пробормотал Эстергом. — Позвольте, однако, задать вам несколько вопросов.

— Конечно, конечно…

— Я предлагал профессору применить одно средство, но, прежде чем решать окончательно, хотел бы узнать… Скажите: когда вы думаете о работе, о вашей незавершенной работе, вам не изменяет память?

— Нет… Пока нет… Но я не могу долго думать о ней… Начинается боль… Безумная головная боль…

— И вы не забываете формул, которыми пользовались при расчетах?…

— Разумеется, нет, они всегда у меня в голове.

— Превосходно, припомните одну из них. Любую…

— Мне придется написать. На чем?

Сатаяна сделал знак ассистентам. Один поднес к груди больного папку с приколотым листом бумаги, другой вложил в правую руку карандаш.

— Что же написать? — спросил больной, внимательно глядя на Эстергома.

— Что хотите. Любую последовательность формул, какой-нибудь вывод… Я не специалист в вашей области, но, если понадобится, мы с профессором проверим потом по справочнику…

— Едва ли вы сможете проверить меня по справочнику, — прошептал больной, приподняв голову и быстро покрывая лист бумаги строками математических символов.

Эстергом внимательно следил за движениями его руки.

— Можете взять это, — сказал больной, откидывая голову на подушку. — Здесь довольно сложный вывод одной формулы, касающейся… Впрочем, неважно, чего она касается… Я сознательно не довел вывод до конца… Но любой физик вам подтвердит, что тут все верно… Хотя далеко не каждый догадается, какие отсюда следуют выводы…

Карандаш выпал из его ослабевших пальцев и покатился по полу.

— Благодарю, — сказал Эстергом, беря листок с формулами. — Чтобы проверить вашу память, поступим так: завтра, не заглядывая в эти записи, вы попробуете повторить вывод… Потом мы с профессором сравним результаты. Сумеете повторить всю эту запись на память?

— Не задумываясь, в любой момент, даже если разбудите меня среди ночи…

— Превосходно. Теперь следующий вопрос: вы любите читать? Разумеется, я не имею в виду чтение научных публикаций…

Больной усмехнулся:

— Уже много лет у меня не оставалось времени для такой чепухи. Здесь, в клинике профессора, я мог бы позволить себе, но профессор утверждает, что моей бедной голове необходим полный отдых…

— Разумеется, — кивнул Эстергом. — А теперь скажите: когда вы последний раз были в Египте?

Сатаяна предостерегающе поднял руку, но Эстергом сделал вид, что не заметил этого жеста.

Лицо больного выразило удивление.

— В Египте? — повторил он. — Почему именно в Египте, а, например, не в Мексике?… Впрочем, это не имеет значения. Я никогда не был ни в Мексике, ни в Египте…

— Но вам, конечно, хотелось бы побывать там?

— Не думал об этом… Может быть, в молодости. Последние годы я был слишком занят. А впрочем… Египет… Это интересно… Иногда мне снится что-то такое… К сожалению, не могу сейчас припомнить…

— Постарайтесь…

— Достаточно, коллега, — резко прервал Сатаяна. — Наш пациент утомлен. На сегодня довольно. Отвезите его.

Яростный взгляд профессора сверлил в упор лицо Эстергома. Когда двери лаборатории задвинулись за тележкой, увозившей больного, Сатаяна дал волю своему гневу.

— Вы сошли с ум, — закричал он, прижимая руки к груди. — Как вы могли?… Извините меня, но за каким дьяволом вы суетесь не в свое дело?

— Но вы же разрешили…

— Я считал вас умнее… Или вы… э… э… вздумали проверять меня?

— Я проверял только самого себя, — тихо сказал Эстергом. — А он… Разве вы рассчитываете вылечить его, профессор?…

— В данном случае это не имеет значения. Своими вопросами вы могли ускорить развязку. И я еще не уверен, что не ускорили… Он не знает диагноза, не подозревает о расстройстве своего сознания, о том, что как личность он перестал существовать…

— Но…

— Молчите… Я должен сохранить его… Он мне необходим для… продолжения. Имейте в виду, больше никаких встреч с этим человеком… Формулы, которые вы заставили написать его…

— Повторять их не придется. Достаточно того, что он написал сегодня.

— Объясните по крайней мере: зачем вам все это понадобилось?

— Вы, пожалуй, не поверите, если скажу, что затем, чтобы помочь вам.

— Не поверю…

— Напрасно. Я хотел понять, кто из нас троих более безумен…

«Действительно, кто из нас троих более безумен?» — думал Эстергом, возвращаясь к себе по пустынным бульварам еще не проснувшегося огромного города. Стук шагов по бетону разносился в предрассветной тишине. Какие-то одинокие фигуры маячили на далеких ярко освещенных перекрестках. За деревьями с шелестом проносились невидимые машины.

— Все-таки ко же?… Этот несчастный человек, ставший объектом безумных экспериментов маньяка? Или Сатаяна, одержимый манией всезнания, который пытается лишить людей последнего, что у них осталось, — права на свой собственный внутренний мир?… Или он — инженер Эстергом — конструктор электронного оборудования, при помощи которого Сатаяна надеется осуществить вивисекцию человеческого сознания? Все они безумны… И безумен мир, в котором возможно такое. Сатаяна это уже понял. Он не говорит о безумцах… Он делит людей на своих пациентов и тех, которые его пациентами еще не стали. Но могут стать в любой момент…

Ложь — все эти разговоры о поисках объективной исторической истины: ее просто не существует. Может быть, ложь и то, что образы, схваченные видеомагнитной пленкой, живут где-то в тайниках мозга. Разве не могут они быть порождением болезни, наркоза?… Сатаяна упоминал об «особом наркозе»… И, в конце концов, чьи мысли были схвачены и расшифрованы сегодня: только ли того, кто лежал на столе, или и тех, кто присутствовал при эксперименте? Ведь он — Эстергом — лучше других ориентируется в возможностях своей аппаратуры… Перед человеческой мыслью любые экраны бессильны. Пока бессильны. Значит…

Формулы на экране — это, конечно, тот… Его мысли… Очнувшись, он очень точно повторил их на листе бумаги. Но какое совпадение: эти формулы служат для расчета скоростей видеомагнитной записи. Похоже, что он до того, как попал в клинику Сатаяны, занимался той же проблемой, которой вынужден сейчас заниматься Зстергом. Он не довел вывод до конца… Эстергом тоже не довел… Не сумел… Получалась неопределенность… Но кажется, этому человеку удалось пойти дальше?… И он сказал что-то о выводах, которые не каждый сумеет сделать. Кто же он, безумец или гений? И кем он был, почему Сатаяна скрывает его имя?

А образ этой женщины? В чьем мозгу он отпечатан? Почему она показалась Эстергому странно знакомой? Почему, почему?… Тысячи «почему» породил этот проклятый эксперимент!..

И формулы… почему именно они оказались расшифрованными… Только они из бесконечности иных?…

Эстергом остановился, вытащил из кармана листок с формулами, перечитал. Задумался. Еще раз перечитал… Где-то в глубине сознания рождалась мысль… Она еще на успела облечься в математические символы, но Эстергом уже понял: пришло решение.

— Да, конечно, существует еще одна возможность. — Теперь он разговаривал вслух сам с собой. — Скорость записи увеличивать не обязательно. Можно пойти иным путем, совершенно иным. Этот человек подсказал мне… Чертовски просто… Как раз то, чего добивается Сатаяна. Вот оно, это решение…

Эстергом присел на край бетонной дорожки. Несколько строк, и вывод закончен. Окончательную формулу он заключил в жирную рамку. Эти несколько символов — ключ, которого ждет Сатаяна. Ключ к внутреннему миру человека. Ключ, которым можно распахнуть окно в бесконечность всезнания. Или бесконечность непроницаемого мрака? Или это одно и то же?… Впрочем, теперь не трудно убедиться. Хотя бы с помощью видеомагнитной ленты, взятой у Сатаяны. Ленты с записью ночного эксперимента. Формулу на всякий случай надо уничтожить… Теперь он ее уже не забудет. И скорее в лабораторию! Надо успеть все сделать до прихода сотрудников…

На какое-то мгновение он заколебался. Неужели тут кет ошибки? И он действительно на пороге?… На пороге неведомого. Чем бы это ни обернулось в дальнейшем для человечества и его самого, он должен убедиться, должен переступить порог. А Сатаяна? В конце концов, можно будет и не разрывать ему всего…

Эстергом разорвал на мелкие клочки листок с фота пулами, подбросил обрывки вверх и побежал в глубь темного лабиринта улиц. Порыв утреннего ветра подхватит клочки бумаги, понес их над пробуждающимся городом все выше и выше в светлеющее небо.

В полдень профессора Сатаяну вызвали к телефону. Звонил Валлон… Сатаяна выслушал не прерывая, только чуть заметно покачивал головой. Лицо его оставалось непроницаемым. Наконец Валлон умолк. Молчал и Сатаяна.

— Алло, — донеслось в трубку, — поняли вы, что произошло?

— Понял, — сказал Сатаяна. ~ И очень сожалею. Прошу принять мое глубокое соболезнование. Мсье Эстергом был талантливым инженером…

— Вы полагаете, что это уже… конец? — помолчав спросил Валлон.

— Судя по тому, что вы рассказали, — да… Разумеется, я приму его в свою клинику, ко ничего не могу обещать… Ничего… Вас интересует возможная причина?… Трудно сказать… Кажется, он слишком много работал… Может быть, это… В конце концов, никто из нас не гарантирован от подобного… Никто, господин Валлон. Нет, нет… Надеюсь, наше с вами джентльменское соглашение остается в силе. Люди уходят, но проблемы остаются… Кстати, я слышал, что у Жака Эстергома был способный помощник… Да-да… Может быть, он?…