Око силы. Первая трилогия. 1920-1921 годы

Глава 1. Тривиум

Тропа тянулась вдоль невысоких холмов, почти незаметных в густой темноте, затопившей землю. Лишь далеко впереди, у самого горизонта, слегка белела узкая полоска – там медленно, не спеша, проступал ранний зимний рассвет. Идти было трудно – тьма скрывала повороты, вдобавок под ноги то и дело попадались мелкие острые камни. Ко всему донимал холод – в эти предрассветные часы он казался особо нестерпимым.

Шли молча – Косухин чуть впереди, пряча мерзнущие руки в карманы китайской шинели и натянув черную мохнатую шапку почти на самый нос. Арцеулов немного отставал. Холод, так донимавший Степу, был более милостив к капитану – в очередной раз спасал «гусарский» полушубок. Зато разболелась голова, резко и сильно, так, что Ростислава зашатало. В висках стучала кровь, черные волны накатывали откуда-то со стороны затылка, и каждый шаг требовал немалых усилий. С полчаса капитан держался, но затем стал заметно отставать.

– Ч-черт! – выразительно произнес Косухин, угодив ногой в яму. – Чего это они тут, чердынь-калуга, огурцы сажали?

– Здесь были мины, – напомнил Арцеулов, останавливаясь и прикладывая к пульсирующей болью голове ледяную ладонь.

– Точно, – Степа осторожно отошел подальше от зловещей ямки. – Вот зараза! Че, капитан, передохнем? Курить будешь?

Рука Косухина привычно полезла за пачкой папирос, но Ростислав покачал головой.

– Не хочу… – сквозь зубы произнес он. – Голова… Болит немного.

– Ах ты! Это ж тебя в самолете! Эх, надо было повязку сменить!

За последние сутки Арцеулов напрочь забыл и о ране, и о повязке – было просто не до того. Боль вынырнула неожиданно, разом напомнив о неровном гудении моторов, о мелькавшей под иллюминатором желтой земле и о страшном ударе.

– Ничего… Только передохну немного. Давайте-ка сообразим… Идем мы уже около часа. Прошли версты четыре…

– Пять, – прикинул Степа. – Быстро шли! Впереди вроде как горы, а этот Мо говорил про какое-то ущелье… Эх если б не мины, я б прямо сейчас свернул в степь. Там, глядишь, и встретили б кого подходящего…

– Местный пролетариат, – в тон продолжил капитан, чувствуя, что голову начинает отпускать.

– Или трудовое крестьянство, – невозмутимо согласился Косухин. – Собрали бы, чердынь-калуга, отряд, врезали б по этим белякам, а потом пошли Наташу выручать…

– Пошли! – вздохнул Арцеулов, удовлетворенно чувствуя, как боль исчезает, оставляя лишь едва заметную слабость. – А то нагонят…

Теперь они вновь шли рядом, плечом к плечу. Арцеулов внезапно подумал, что в очередной раз ошибся, причем нелепо и глупо. Он был готов – или почти готов – погибнуть, не дотянув даже до 10 февраля, собственного двадцатипятилетия, – но эта странная и жуткая прогулка по ночной пустыне показалась унизительной. Там, на полигоне, надо было просто послать косоглазого окопным трехэтажным и встретить залп как полагается офицеру русской армии – грудью. Капитан взглянул на мрачного сосредоточенного Степу, уверенно мерявшего шагами узкую тропу, и в душе колыхнулась привычная злость: «Жизнелюб! Этот смерти ждать не будет!»

Арцеулов отвернулся. Вспомнился жуткий эпизод из читанного в детстве романа о шуанах Вандеи: благородные бойцы с гидрой революции связывали пленным федератам руки, надевали на шею горящий фонарь и пускали в темноту, чтобы потренироваться в стрельбе. То же, но не в книге, а на глазах у капитана, проделывали марковцы во время осенних боев 18-го на Кубани. Правда, обходились без фонаря и не стреляли, а рубили с наскока. Ростислава передернуло – сходство было разительным, только что руки к них свободны. Ростислав вновь взглянул на Степу.

«Жизнелюб!» – вновь подумал он, но на этот раз с определенной долей зависти.

Косухин не подозревал о том, что заботило капитана, а если узнал, то весьма бы удивился. Он и вправду был оптимистом. К этому вынуждал характер, а главное – сам дух единственно верного учения товарища Маркса. Степа давно уже понял, что его долг – лечь костьми в землю, дабы из праха выросли будущие счастливые поколения. Гибель за дело Мировой Революции есть не только его долг, но и в некотором роде – праздник.

Нетерпеливая, смерть уже не раз дышала в Степин затылок. Два раза его ставили к стенке, причем один раз к настоящей – кирпичной и очень сырой. Эту сырость, обжигающую спину, Косухин запомнил крепко. И каждый раз Степа держался твердо и даже нагло. Он помнил слова комиссара Чапаевской Митьки Фурманова, с которым сдружился на Белой: «Доведется подыхать – подыхай агитационно». Но теперь, когда можно было либо без хлопот умереть прямо у кромки взлетного поля Челкеля или идти по неведомой тропе сквозь предрассветную мглу, Косухин не сомневался ни секунды, твердо зная, что на тот свет всенепременно успеет. Зазря Косухин погибать не собирался, и под его черной мохнатой шапкой роились планы, один замысловатее другого.

Светало. Восток белел, тьма отступала назад, к оставленному ими Челкелю, а у самого горизонта разгоралась еле приметная красная полоса. Холмы, едва заметные ночью, теперь были видны во всех подробностях – одинаковые, с голыми, неприветливыми склонами, на которых лишь кое-где торчали высохшие клочья прошлогодней травы.

Когда они в очередной раз остановились перекурить, Арцеулов как бы ненароком взглянул на часы.

– Половина восьмого! Полчаса еще есть… Что там впереди?

Глазастый Степа всмотрелся:

– Гора… Или даже две, но далеко… Ежели чего – сворачиваем за холмы…

– Найдут! – поморщился капитан. – Холмы невысокие. Пара конных патрулей – и баста! Надо к горам. Генерал не зря говорил про ущелье…

– Ага, не зря! – хмыкнул Косухин. – Этот беляк тебе подскажет!..

Солнце уже успело наполовину вынырнуть из-за горизонта, когда они добрались до ближайшего подножия. Невысокая горная цепь едва возвышалась над вершинами окрестных холмов, заросших сухим колючим кустарником. Внезапно Степа остановился, упал на тропинку и приложил ухо к земле. Встав, он машинально отряхнул шинель и неохотно проговорил:

– Скачут… Версты за полторы. Рысью идут – не спешат…

– Быстрее! – скомандовал Арцеулов. – Вперед!

Тропа начала сворачивать влево, огибая склон. Идти стало труднее – дорога шла наверх, вдобавок камни стали встречаться заметно чаще. Арцеулов почувствовал, что боль возвращается. Пришлось закусить губу, чтобы не дать вырваться невольному стону. Косухин словно что-то почувствовал и, остановившись, вопросительно взглянул на капитана. Тот отрицательно помотал головой – задерживаться было нельзя. К счастью, боль отступила быстро – почти сразу.

Они поднялись наверх и оказались у небольшого перекрестка.

– И что? – вопросил Степа. – Куда теперь?

Арцеулов вытер проступивший на лбу пот – боль не прошла даром.

– Тривиум.

– Чего?

– Перекресток трех дорог, – пояснил Ростислав.

Мудреное латинское словцо было употреблено всуе. Дело было и так ясное – тропинка раздваивалась. Один путь вел к подножию следующей горы, другой сворачивала вправо.

– Если генерал говорил правду об ущелье, то это туда, – Ростислав указал на правую тропу. – Рискнем?

– Эх, не верю я этой контре! – вздохнул Степа. – Ладно, все одно, в степь не уйдешь…

Они свернули вправо. Тропа резко покатилась вниз, отвесные склоны расступились, и перед ними открылось глубокое ущелье, тянущееся далеко на юг. Косухин вгляделся и неодобрительно бросил:

– Попались, чердынь-калуга! Не скроешься.

Он оказался прав – скрыться было действительно негде. Арцеулов молчал, взгляд его не отрывался от склонов – капитан искал выход.

– Генерал сказал так: «Если вы верите в бога Христа или в других богов, то они помогут вам…» Если мы верим…

– Гляди! – внезапно крикнул Степа, указывая на узкую тропу, ответвлявшуюся от основной дороги. Она уходила вверх по склону, петляя между острых камней причудливой формы.

– Снова тривиум, – негромко, самому себе, проговорил Арцеулов. – Если мы верим в бога…

– Ты чего? – не понял Косухин. – Погляди – какая-то дыра! Пещера вроде…

– Это не пещера, – всмотревшись, покачал головой Ростислав.

Тропинка, забравшись метров на сто вверх по склону, пропадала у ровного четырехугольного отверстия, высеченного в скале. Можно было заметить четко обозначенный порог и грубо выбитое изображение над черным входом.

– Храм! – осенило Ростислава. – Если мы верим в бога Христа или других богов…

– Так чего, нам туда? – недоверчиво спросил Степа.

Арцеулов задумался. Где-то сзади, возле невидимого за поворотом тропы входа в ущелье, послышался стук копыт.

– Наверх! – решил он. – Может, не заметят.

Косухин не спорил. Встречать врагов на верхнем краю почти отвесной тропы лучше, чем убегать от них по ущелью.

Арцеулов взбирался первым. Тропа стала почти отвесной, приходилось то и дело цепляться руками за камни. Чертыхавшийся Степа отставал на добрый десяток шагов. У Косухина дело не ладилось – камни вырывались из-под ног, да и вообще, лазить по горам он был не мастак.

Тропа, свернув вправо, внезапно кончилась, выведя на небольшую ровную площадку. Капитан остановился, переводя дух, затем поглядел вниз. Оставленное ими ущелье было пустым и безлюдным, но слева, где находился первый перекресток, слышались голоса и негромкое лошадиное ржание. Ростислав поглядел направо – ущелье тянулось дальше версты на три, но затем резко обрывалось, упираясь в отвесный склон. Тупик!

На площадку вылез недовольный и запыхавшийся Степа, отряхнул с рук сухую холодную пыль и тоже поглядел вниз, откуда уже доносился стук копыт.

– Присядьте! – шепнул Арцеулов.

В ущелье въезжал патруль – пятеро в знакомых шинелях с меховыми воротниками.

– Эх, заметят! – скривился Степа. – Приметная тропа! Винтарь бы… Я бы тут роту задержал!.. Пошли-ка в пещеру. Чего тут глаза мозолить?

Арцеулов согласно кивнул и повернулся к черному провалу. Когда-то здесь действительно находился храм. Четырехугольник входа был аккуратно врезан в скалу, по бокам резец обозначил две массивные колонны, на которых когда-то были выбиты надписи. Над входом, как заметил Ростислав еще с тропы, находилось изображение всадника, протягивавшего к небу правую руку. Правда все – и надписи, и всадник – оказалось разбито до неузнаваемости. Кто-то позаботился о том, чтобы редкие гости не смогли догадаться, каким богам поклонялись в этом пустынном месте.

– Вроде Егория, – неуверенно заметил Степа, вглядываясь в разбитое изображение. – Только копья нет…

– Непохоже, – покачал головой капитан. – Да и откуда тут быть христианскому храму?

Косухин еще раз взглянул на всадника и стал подниматься по ступенькам. Их было семь, причем верхняя оказалась почти полностью разбита, а сквозь остальные прошли глубокие трещины. Секунда – и Степа скрылся в темном проходе. Арцеулов последовал за ним, но перед этим не удержался и вновь посмотрел вниз. Патруль остановился, солдаты, о чем-то споря, указывали на идущую вверх тропу…

Ростислав ждал темноты, но внутри было неожиданно светло. Храм оказался невелик, почти квадратен, с неожиданно высокими сводами. Стены когда-то покрывали глубоко врезанные надписи, но и здесь все было разбито и уничтожено. Справа темнела горизонтальная ниша, такая же ниша, только вертикальная, напоминающая дверь, была там, где у христианских церквей находится алтарь. Возле нее угадывались остатки каких-то изображений, но здесь руки разрушителей поработали особенно тщательно. Капитан подумал, что это чем-то похоже на буддийский храм и хотел поделиться своими соображениями с Косухиным, но тот внезапно замер, а затем осторожно дернул капитана за рукав, кивая в угол. Ростислав понял – они были в храме не одни.

…Старик сидел в дальнем углу, расположившись на чем-то, напоминающем вытертый ковер или старый халат. На плечи была наброшена то ли шуба странного покроя, то ли опять-таки халат, голову венчала темная остроконечная шапка. Степа, кашлянув, нерешительно произнес: «Здрасьте…». Человек в остроконечной шапке кивнул, но не поднял головы.

Внезапно сзади послышались резкие гортанные голоса – патрульные взбирались по тропинке.

– Эх ты! – прошептал Степа. – Чего делать-то, чердынь-калуга?

– Придется выйти, – решил Арцеулов. – Останемся – старика прикончат вместе с нами…

Косухин затравленно оглянулся. Выходить на верную смерть не хотелось, но беляк был прав – подставлять под пули невинного не следовало.

– Вот и погуляли! – вздохнул он. – Нет – отгуляли…

Возразить было нечего. Арцеулов еще раз окинул взглядом храм. «Если вы верите в Бога Христа или в других богов…» Степа лихорадочно осматривался, соображая, что предпринять. Ниши он приметил сразу, но прикинул, что в них не отсидеться – заметят. Итак, надо уходить. В том, что его, Степана Косухина, комиссара Челкеля и уполномоченного Сиббюро, пристрелят при попытке к бегству, старик в остроконечной шапке не виноват. Косухин вздохнул и повернулся к выходу, как вдруг откуда-то сзади послышался негромкий голос. Степа оглянулся – старик смотрел прямо на них и что-то говорил, потом поднял тонкую худую руку, словно приглашая остаться.

– Пора нам, дедушка! – вздохнул Косухин.

Старик покачал головой, а затем вновь взмахнул рукой, на этот раз резко и повелительно, подзывая поближе. У входа уже слышались голоса. Капитан, решив, что выходить все равно поздно, потянул Степу за рукав шинели. Старик кивнул, и они присели рядом с ним. Почти тут же в храме стало темнее – двое солдат, держа карабины на изготовку, стояли у входа.

Беглецы замерли, стараясь не дышать. Старик оставался абсолютно спокойным, только на тонких серых губах его проступила улыбка. Между тем солдаты, бегло осмотрелись, затем один из них вернулся ко входу и что-то прокричал. Снизу донеслись ответные голоса.

«Неужели не заметили?» – поразился Арцеулов.

Солдаты принялись осматривать храм. Один заглянул в боковую нишу, ткнув в нее для верности прикладом, другой остановился в полушаге от застывшего Косухина. Секунду постояв, он крикнул, оглянувшись на своего товарища, пожал плечами и шагнул к выходу. Тот еще минуту потоптался на месте, затем тоже пожал плечами и стал спускаться. Шум шагов замер вдали, послышались голоса – и вновь все стихло.

– Фу, – выдохнул Степа. – Слепые, что ли?

Послышался негромкий смех – смеялся старик. Кажется, он понимал по-русски.

– Дедушка, – негромко, все еще боясь говорить в полный голос, начал Косухин. – Ты эта… чего? То есть, кто?

Старик что-то ответил, но слова были совершенно непонятны. Степа с надеждой поглядел на капитана.

– Я не знаю китайского, – усмехнулся тот. – Да и на китайца он не похож…

Действительно, лицо старика ничуть не походило на раскосые физиономии солдат генерала Мо. Годы наложили свой след – на лбу и под глазами легли глубокие морщины, непогода и солнце покрыли лицо темным, коричневым загаром, но было заметно, что в молодости этот человек был красив.

«Может, таджик? – прикинул Арцеулов. – Или перс?»

Воображение Косухина не шло дальше татарина, но и на татарина этот человек совсем не походил.

– Не понимаем мы, дедушка, – вздохнул Степа.

Старик взглянул на него с явным сочувствием, словно на больного, затем вздохнул и достал откуда-то из-под одежды большую круглую чашу. Холодно блеснул металл – чаша была серебряной, с изображением двух крылатых драконов. Откуда-то появился небольшой глиняный сосуд, напоминающий обыкновенный кухонный горшок, но с длинным горлом.

– Чего это он? – поинтересовался Косухин.

Арцеулов промолчал, соображая, где он мог видеть подобное изображение. Дракон чем-то походил на рисунок на китайских вазах, но все же был другим. Между тем старик, открыв сосуд, налил в чашу, как показалось, обыкновенную воду – совершенно прозрачную и чистую. Степа, облизнув пересохшие губы, подумал, что и в самом деле хлебнул бы глоток-другой, но вдруг замер – драконы на стенках чаши зашевелились. Косухин хотел протереть глаза, но сообразил, что драконы, конечно, и не думали двигаться – двигалась вода, словно в чаше образовался маленький, но сильный водоворот. Появился пузырек, потом другой… Через минуту вода в чаше кипела.

Арцеулов покачал головой, подумав, что хорошо бы позвать сюда Семена Богораза. Ростиславу с его юнкерским училищем понять подобные вещи было не по плечу.

Вода кипела пару минут, затем ее цвет стал меняться. Из прозрачной она постепенно стала розовой, потом красной, а еще через минуту – бурой. Пузыри яростно лопались, и Степа вдруг сообразил, что старик держит серебряную чашу в руке. Тот словно услышал его мысли, вновь сочувственно улыбнулся и осторожно поставил чашу на каменный пол. Кипение тут же прекратилось, вода начала медленно светлеть, вновь становясь чистой и прозрачной. Старик удовлетворенно кивнул, поднес чашу к губам и, не торопясь, отхлебнул. Затем худая, покрытая вечным загаром рука протянула ее Косухину. Тот осторожно подхватил тяжелую серебряную вещь и вновь поразился – рука не ощутила тепла.

– Пить, что ли? – понял он. – Так ведь… Да ладно!

Степа решился и сделал глоток. Вода оказалась вкусной и свежей, словно только из колодца – причем совершенно холодная. Осмелев, Косухин вновь отхлебнул, а затем протянул чашу Арцеулову. Тот выпил, не задумываясь, и вернул чашу хозяину.

– А ничего! – заметил Степа. – Хотя по здешнему холоду, я бы лучше спирту…

– Сейчас согреешься, воин…

Косухин замер – говорил старик. Язык был прежний, незнакомый, но теперь Степа разбирал каждое слово. По разом застывшему лицу Арцеулова стало ясно, что он тоже понял сказанное.

– Сейчас согреешься, – повторил старик. – Это сома дэви.

Степе действительно стало жарко, но не от воды, а от происходящего.

– Я думал, мы поймем друг друга и без этого, но вы были слишком невнимательны – как и те, что искали вашей смерти.

По бледным губам вновь скользнула улыбка. Несколько секунд все молчали. Наконец, Арцеулов решился:

– Кто вы?

– Я тот, кто послан вас встретить, – чуть помолчав, ответил старик. – Вы не догадались, вы слишком спешите, воины, и не успеваете даже подумать… Подумайте сейчас.

Степе как-то не думалось. На представителя китайской секции Коминтерна старик никак не походил. Арцеулов тоже не стал размышлять, и невеселая улыбка старика быстро подсказала ответ:

– То есть… Нам что – конец?

– Ваш путь закончен. Вы прошли его до последнего шага. Вас сторожат у тропы. Скоро они поднимутся наверх, и на этот раз будут более внимательны…

– И что? – возмутился Степа. – Неужто ничего сделать нельзя? Ну, спрятаться там?

– Вам незачем прятаться. Вы уже пришли…

Арцеулов молчал. Спрашивать было не о чем – он все понял.

– А… вы всех так встречаете? – не отставал любопытный Косухин.

– Не всех…

Издалека, со стороны дороги, сухо прогремел выстрел. Враги не ушли.

Степа между тем напряженно размышлял. Помирать совершенно не хотелось, к тому же старик явно что-то не договаривал.

– Вот что, товарищ, – на этот раз «дедушка» стал «товарищем». – Вы бы это… досказали. Чтобы все сразу. А то непонятно что-то…

– И что вам непонятно, Степан?

На свое имя Косухин не реагировал. Мало ли откуда здесь могут знать комиссара Челкеля?

– Все непонятно. Если нам и вправду крышка, так обычно и без таких… встречающих… обходится. Видел уж, знаю…

– Хорошо, объясню, – старик вздохнул, но без всякого раздражения, словно разговаривал с ребенком. – Вы прошли путь до конца. Но это был не ваш путь, Степан, и не ваш, Ростислав. Вы сбились с дороги, хотя и не по своей воле.

– Ага! – напрягся Степа. – Это, значит, мы сюда по ошибке попали?

– Не по ошибке. Это не так легко объяснить. Представьте, что вы плывете по реке. Внезапно начинается буря, вас уносит в море… Подумайте! Собирались ли вы еще месяц назад сокрушать покой небес? Приходило ли вам в голову, что такое возможно?

– Стоп, – мотнул головой Косухин. – Значит, по порядку. Ясное дело, не собирались. Но то, что возможно – это уж, извините. Видели!…

– Вы видели много невозможного. То, что случилось – это и была буря. Ваши пути закончились не так, как должны были, и меня послали вас встретить. Не бойтесь. Все страшное уже позади.

Этого говорить не следовало. Даже Арцеулов, несмотря на овладевшую им апатию, почувствовал нечто вроде обиды. Степа же буквально вскипел.

– Вот чего, товарищ! За политбеседу спасибо, но я лучше пойду прогуляюсь. Глядишь, перед смертью прихвачу с собой другого-третьего! Наслушался я этой поповщины!

Старик покачал головой:

– Вам уже ничего не сделать, Степан. Вам незачем даже ждать пулю. Вот…

Он легко взмахнул рукой, и в то же мгновение вокруг что-то начало меняться. Стало теплее, повеяло весенним ветром, откуда-то донесся легкий запах цветущего сада. Внезапно каменная ниша за спиной у старика засветилась прозрачным, еле заметным светом. Камень, в котором она была вырублена, стал бледнеть, исчезать, превращаясь в золотистый туман.

– Дверь открыта, – бесстрастно произнес старик. – Входите! Многие жаждут, но не многие удостаиваются этого. Вы заслужили – входите!

Арцеулов вспомнил – он уже видел все это сквозь серебряный перстень, сквозь льющийся из ночной темноты лунный свет…

– Нет! – отрубил Степа. – Спасибочки, но я уж лучше здесь останусь.

Старик махнул ладонью, и все исчезло. Вместо золотистого тумана вновь проступил грубый камень.

– Чего же вы хотите?

– Понять, – ответил Арцеулов. – Вы говорили о пути, который мы должны были пройти. Что вы имели в виду?

– Не жалейте о нем. Он был не лучше и не хуже, чем у тысяч ваших сверстников. Он никогда не привел бы вас к этой двери.

– Это как? – вмешался Косухин. – Все мы, прошу прощения, там будем.

– Не все. Большинству придется много раз проходить путь, прежде чем они заслужат право войти сюда.

Косухин был сбит с толку. Отреагировал капитан:

– И все-таки. Вы говорили о том, что нам было суждено…

– Хорошо. Хотите знать об этом? Что ж, сейчас вы вспомните то, что должно было произойти. Вспоминайте!

«Это как?» – подумал недоверчивый Степа, но тут перед его глазами ясно встала знакомая картина: он вместе с другими провожает на черемховском вокзале отряд повстанцев, направляющийся в восставший Иркутск. Косухин стал вспоминать, кого же отправили на помощь к товарищу Чудову, и вдруг сообразил – в Иркутск уезжал он сам, Степан Косухин. Степа удивился, но вспомнил Иркутск, но не зимний, а теплый, весенний, и апрельские лужи хлюпали под его латаными сапогами. А затем он увидел эшелон, мчащийся через тайгу. Мелькнул перед глазами силуэт Казанского вокзала, а потом он вспомнил себя в новенькой командирской форме, стоящим впереди шеренги таких же молодых командиров, и товарищ Троцкий, пламенный Лев Революции, вручал орден, но не тот, сданный в особый отдел Сиббюро, а новенький, и на его рукаве краснела широкая нашивка.

А дальше воспоминания – ясные и четкие, словно все это действительно происходило, нахлынули разом. Косухин увидел себя в густой толпе, запрудившей Главную площадь Столицы. Стояла ночь, горели костры, и на душе было горько и тревожно. Он успел заметить у себя в руках большой венок из еловых веток с черно-красными лентами, на которых было что-то написано свежей серебрянкой. Затем перед глазами поплыли совершенно незнакомые картины: далекий неведомый край, тысячи людей с тачками и лопатами запрудили гигантскую долину, а он, Косухин, в странной, явно буржуйского вида, шляпе, что-то объяснял внимательно слушающим людей. Степа услышал свою собственную фразу о каком-то пятилетнем плане, который они должны были выполнить почему-то всенепременно в три года, и о товарище Сталине, которому следовало послать телеграмму.

Степа не успел даже удивиться, а воспоминания унесли его дальше. Он увидел молодую девушку в красном платке и с тетрадью под мышкой и тут же вспомнил, что зовут ее Валентина, и он обвенчался с нею – то есть, не обвенчался, а «расписался» – как раз на пролетарский праздник Первого Мая. Затем он держал в руках маленького пацаненка, который был похож на него самого, а пацаненка звали Николаем в честь пропавшего без вести на Германской брата-летчика. А воспоминания мчались дальше, неведомый край и огромная стройка сменились тихим кабинетом с зашторенными окнами. Перед Степаном на большом красном ковре менялись люди с бледными перепуганными лицами, и Косухин вдруг понял, что они боятся его, бывшего красного командира, и эта мысль показалась ему жуткой и одновременно приятной. Потом он был в другом кабинете, и невысокий человек со скрюченной левой рукой курил трубку, что-то объясняя, а он, Косухин, согласно кивал, отвечая: «Так точно! Слушаюсь…». И это было не обидно, а тоже почему-то приятно. Валентина, встречавшая его поздними вечерами, когда огромная машина доставляла его домой в сопровождении молчаливых парней с лазоревыми петлицами, теперь уже не носила нелепой красной косынки. На ее быстро повзрослевшем лице появились небольшие железные очки, совсем как у Семена Богораза, а Николай Косухин-младший, напротив, носил что-то похожее на красную косынку на худой мальчишеской шее. Впрочем, сына он видел редко, и все чаще машина доставляла его домой под утро.

А потом пришел страх. Он сочился отовсюду – из стен кабинета, от портретов того, с дымящейся трубкой, плавал в глазах жены, вместе с которой он ночью, стараясь не шуметь, сжигал какие-то фотографии с дарственными надписями, чьи-то письма… Страх парализовал все чувства, и Степа вдруг понял, что так страшно ему не было ни на фронте, ни даже в заброшенной церкви, когда когтистая лапа рвала доски пола. И наконец, случилось то, о чем вещал страх. Молодые крепкие ребята с теми же лазоревыми петлицами крутили Косухину руки прямо в его огромном кабинете, а затем воспоминания затянуло красным: он лежал на грязном холодном полу, ощущая только одно – боль. Нечеловеческую боль в разбитом теле, боль в душе от того, что где-то рядом в такой же камере избивали его жену. В ушах прозвучали слова какого-то мордастого с ромбами в петлицах, который говорил о невозможном – что Коля Косухин-младший отрекается от отца-изменника и просит того, с трубкой, разрешить ему взять другую фамилию.

…А в конце была стенка – такая, возле которой ему уже приходилось стоять. Но теперь Степа не стоял, а лежал. Последнее, что он видел, были не вспышки выстрелов, несущих, наконец, покой, а мелькание кованых прикладов, которые раз за разом опускались на его голову, пока, наконец, не пришла спасительная тьма…

Косухин сцепил зубы, глядя невидящими глазами на спокойное лицо старика, на разбитый рельеф над алтарной нишей. Он вдруг сообразил, что когда-то это было изображение огромной птицы с распростертыми крыльями. Возле губ оказалась чаша с водой – «сомой», как называл ее старик – и от первого же глотка стало легче…

Ростислав с удивлением поглядел на белого, непохожего на себя Степу – таким Косухина он еще не видел. А между тем Ростислава тянуло немедленно поделиться – хотя бы с этим краснопузым – тем, что довелось увидеть (вспомнить?) самому.

Вначале капитан тоже увидел вокзал, но не черемховский, а нижнеудинский. Он стоял неподалеку от станции вместе с группой офицеров рядом с суровым и решительным Любшиным. Полковник держал в руке карту и что-то объяснял, показывая на зеленые пятна бесконечной тайги. Потом он шел, отстреливался, снова шел, читал отходную над телами лежащих в глубоком снегу товарищей, снова шел – и наконец увидел яркое, весеннее солнце. Капитан был на борту огромного парохода, уносившего его по водам спокойного зеленого моря куда-то в даль, а на душе было печально и одновременно спокойно.

Затем был огромный город – Арцеулов почему-то сразу понял, что это Париж, хотя ни разу там не бывал. Он стоял в типографии, вычитывая верстку газеты. Мелькнула маленькая комната с окнами на глухую кирпичную стену, потом другая, где собрались его товарищи. На стене висел портрет Государя с черной лентой, а полковник Любшин читал обращение генерала Кутепова, который возглавлял какой-то РОВС.

Затем снова потянулись дни в типографии, но с каждым разом добираться туда становилось все труднее. В руках у Ростислава появилась тяжелая трость. Собрания офицеров становились все реже, а потом капитан увидел себя на старинном кладбище возле свежей могилы. На рукаве была траурная повязка, он говорил речь, а вокруг стояли его друзья в старых мундирах со странно глядевшимися здесь сверкающими крестами.

И вдруг Ростислав ощутил давно забытое чувство – ненависть. Он ненавидел, но не комиссаров, оставшихся где-то далеко, а других – в темно-зеленых касках, которые шли по улицам Парижа. Он услыхал незнакомое слово «боши», а затем воспоминания перенесли его в темный, освещенный керосиновой лампой подвал. Арцеулов стоял у деревянного стола, возле которого сгрудились молчаливые молодые люди в беретах, и он объяснял им устройство ручного пулемета. Ростислав злился на свой корявый французский и на проклятую болезнь, которая не дает ему пойти с этими ребятами туда, в ночь, где идет война.

Потом были те же улицы и вновь – незнакомые солдаты, но уже в другой форме. Ему вручал медаль худой, огромного роста человек, все называли его «генерал», хотя он был не генералом, а, как помнил Ростислав, президентом этой страны.

И тут воспоминания сузились до размеров комнаты, но уже другой, чуть большей. За окнами зеленел лес. Арцеулов сидел в странном уродливом кресле, которое могло двигаться, зато не мог двигаться он сам. К нему заходили гости – и молодые, и старые, которых он помнил молодыми. На столе лежала книга, на титульном листе которой он мог прочитать свою фамилию. Но чаще всего он смотрел не в окно, не на стол, заваленный рукописями, а в большой странный ящик, на котором мелькали, сменяясь, сначала черно-белые, а затем и цветные картинки. Ростислав увидел «Мономах» – то есть, не «Мономах», а другой, похожий корабль, прорывающийся сквозь тучи пара в безоблачное небо. Затем на экране сменялись страшные картины горящих деревень со странными круглыми домиками, мелькали раскосые лица, объятые ужасом, и Арцеулов сердито хмурился.

А потом он вдруг поглядел на свои руки и поразился – это были руки мумии. Ростислав сообразил, что очень стар…

…Бесконечные дни сливались в один, подступало пугающее безразличие, и вдруг, прорывая его, по цветному экрану замелькали новые кадры – огромные, невиданные боевые машины шли по улицам почти забытой им Столицы, и над башнями реяли его, Арцеулова, трехцветные флаги. И наконец он почувствовал слезы на своем худом, почти уже недвижимом лице – над огромным зданием, над гигантским куполом вместо проклятой красной тряпки поднимается русский флаг, который почему-то теперь называли «триколором»…

Значит, он победил! Они все победили – те, кто погиб еще в 17-м, кто шел в Ледяной поход, отстреливался на высоких обрывах Камы, замерзал на Иртыше и Оби… Они победили! Перед глазами мелькнул запруженный людьми аэровокзал, затем за огромным подернутым морозной дымкой иллюминатором проплыли непередаваемой белизны облака… И все кончилось. Кончилось, но осталось главное. Ростислав понял – не зря. Жаль, что он не увидит этого. Но он узнал – а это куда важнее.

Степа постепенно с трудом приходил в себя. Сознание отвергало, отбрасывало увиденное. Вспомнилась светящаяся золотым туманом дверь. Что там, за нею? Рай?

– Вы видели, – мягко произнес старик. – Вы поняли…

– Кажется, да… – кивнул Арцеулов. Степа по-прежнему молчал. Он-то как раз ничего почти и не понял. Ясно одно – беда. И не только для него и его близких. Что-то страшное случится с тысячами, с миллионами, со страной, за которую они все воевали. Но что?

Косухин одернул себя. Почему, собственно, случится? Страшное уже началось, уже происходит. Венцлав, серые оборотни, 305-й Бессмертный, генерал Ирман, профессор Семирадский. Мало? Но ведь это видел он один, а таких, как он – тысячи и тысячи. И если сложить… Уйти за эту дверь просто. Расхлебывать будут другие, других будут забивать прикладами, бросать в огромные черные машины с зашторенными окнами… И тут Степа вспомнил о Наташе. Конечно, он тут рассуждает, а девушке и помочь некому! Этот беляк, небось, уже крылышки примеряет…

– Ладно, товарищ, – решительно заявил он, вставая и отряхивая шинель. – За Ростислава решать не буду, он, чай, не маленький. Только вот чего: говоришь, у нас какие-то заслуги есть?

Старик кивнул.

– Ну тогда вот что… – Степа помолчал, собираясь с мыслями. – Вывел бы ты нас отсюда, раз уж всяким фокусам обучен. А там уж, как выйдет…

– Неужели у вас такие важные дела, Степан? Если вы сейчас уйдете, дверь может никогда не открыться.

– А чего я там не видел? – осмелел Косухин. – Райские яблочки, чердынь-калуга? И раз уж ваша контора все знает, подскажи, где Наталья Берг…

– Знаю, – кивнул старик. – Та, о которой ты беспокоишься, скоро попадет в монастырь Шекар-Гомп. Но тебе не добраться туда одному.

– Почему одному? – Арцеулов тоже встал. – Я с ним. Помогите, если можете…

Наступило молчание. Внизу вновь треснул выстрел, раздался крик, а затем застучали копыта. Старик сидел неподвижно, беззвучно шевеля бледными губами. Наконец, он поднял глаза.

– Вы просите слишком о многом. Тот, кто послал меня встретить вас, строг. Все имеет свою цену…

– Что мы должны сделать? – подхватил капитан.

– Это вы поймете сами. Но будет трудно, куда труднее, чем запускать в небо творенья суетного ума. Ни я, ни тот, кто послал меня, не смогут помочь…

– Ладно! – перебил Косухин. – Это уж как выйдет. А, может, нам с вашим старшим поговорить?

– С кем? – поразился старик. – Кого вы имеете в виду, Степан?

– Старшего или главного – кто там у вас? – упрямо повторил Косухин. – Пусть он мне все и растолкует!

– Вы понимаете, о чем просите?

– А то! Чего тут не понимать?

– Хорошо, – кивнул старик. – Я передам ваши слова. Вы странные люди – отказались от того, чего другие не могут добиться ни за золото, ни за кровь… А сейчас – идите. Вас встретят и проводят…

Ростислав и Степа переглянулись.

– Идите, – повторил старик. – Но не забывайте – вы в долгу. Прощайте!..

У самого порога Ростислав оглянулся – старик сидел неподвижно, глаза его были закрыты, и капитану внезапно показалось, что перед ним не человек, а каменная скульптура, покрытая пылью и мелкой каменной крошкой, веками падавшей со стен…

На площадку выбрались как можно осторожнее. Степа, пригнувшись, заглянул в ущелье.

– Стоят, гады! Трое. Карабины наготове, чердынь-калуга!

– Подождем, – отозвался капитан. – Вдруг старик правду сказал…

Шли минуты, но в ущелье все оставалось по-прежнему. Китайцы явно скучали, но уходить не собирались.

– Вот язва, – вздохнул Косухин. – Слушай, Ростислав, раз ты образованный, то давай, пока время есть, объясняй. Только без этого…

– Без мистики? – улыбнулся Арцеулов. – Попробую. Тут, на Востоке, есть всякие секты…

– А дверь? – перебил Степа. – Темнил он, вот что! Видал, как заерзал, когда я про главного спросил? Эх, дурят нас…

Ростислав хотел возразить, но тут вдали ударил выстрел, затем еще один. Не сговариваясь, Степа и Арцеулов взглянули вниз. Китайцы уже не стояли – мчались, подстегивая лошадей к выходу из ущелья. А следом, подымая тонкую белесую пыль, несся небольшой конный отряд – человек пятнадцать, впереди которых скакал на огромном белом коне всадник в красном халате. Поравнявшись с храмом, он на мгновенье задержался, привстал на стременах, и что-то крикнул, глядя наверх.

– Кажется, за нами, – заметил Арцеулов. – Ну чего, рискнем?

– По радио он их вызвал, что ли? – неодобрительно заметил Степа. – Придется рискнуть. Сектанты, говоришь…

Он вздохнул и первым начал спускаться вниз, в ущелье.

Глава 2. Командир Джор

Внизу их ждали. Всадников было даже больше, чем казалось вначале – не менее двух десятков. Привычный глаз Арцеулова тут же отметил, что кони у отряда превосходные, ухоженные и сытые, отлично подогнанная сбруя блестит начищенным серебром. А вот одежда явно подкачала. Все были одеты в настоящую рвань – старые, потерявшие всякий вид шинели без погон, дырявые ватные халаты и в столь же ветхие полушубки. Под огромными лохматыми шапками весело скалились косоглазые физиономии, лица были небриты, некоторые, постарше, щеголяли большими черными бородами.

«Разбойники», – констатировал Степа, естественно не вслух. Оружие, которым были увешаны пришельцы, не располагало к откровенности.

Человек в красном халате, единственный, одетый не просто аккуратно, но даже богато, тронул пятками бока своего белого жеребца и подъехал ближе. На сверкающем золотом поясе висела огромная сабля, на голове чуть косо сидела соболья шапка, загорелую руку украшали перстни. Молодое лицо командира было спокойно, узкие глаза смотрели без удивления, словно всадник давно уже ждал этой встречи.

Степа хотел было сказать обычное «здрасьте», но передумал и четко, словно на параде, приложив руку к шапке, отчеканил:

– Красный командир Степан Косухин!

– Капитан Арцеулов! – Ростислав тоже решил не ударить лицом в грязь.

Всадник в красном взмахнул правой рукой, на запястье которой болталась богато украшенная камча, и что-то проговорил на гортанном незнакомом языке.

– Эх, чердынь!.. – вздохнул Степа, в который раз чувствуя недостаток образования. Арцеулов подумал о том же и хотел обратиться к всаднику по-немецки, но услышал знакомый голос:

– Джор-баши приветствует вас, братья-вояки. Он спрашивает, не изменились ли ваши планы…

Изумляться Арцеулов уже разучился, но все же увидеть чешского подпоручика здесь, у Такла-Макана, не рассчитывал. Чех был все тот же – в зеленой шинели и легкой, не по сезону, фуражке с длинным козырьком. Лицо улыбалось, но глаза, как и прежде, казались холодными, тусклыми. В отличие от всех прочих, у него не было оружия, лишь у пояса болтался короткий нож.

– Наши планы не изменились, – ответил Арцеулов. – Нам надо в Шекар-Гомп… Здравствуйте, подпоручик!

Чех вновь улыбнулся и что-то сказал командиру. Тот кивнул и, обратившись к своим всадникам, произнес несколько коротких резких фраз. В ответ те разом вскрикнули, подняв вверх оружие.

– Джор-баши говорит, что вы смелые люди. Его батыры приветствуют вас…

К ним подвели коней – серого для капитана и рыжего для Степы. Забираясь в седло, Арцеулов вдруг вспомнил, что не видел в отряде ни одной заводной лошади. Косухин, не обучавшийся выездке в юнкерском училище, чувствовал себя весьма неуверенно. Но боялся он напрасно – то ли конь попался хороший, то ли у Степы был прирожденный талант, но в седле сиделось крепко.

Джор-баши, пнув коня каблуком, крикнул, и отряд тронулся с места. Ехали почему-то не в сторону дороги, а обратно – в глухой тупик.

– Командир велел передать, что до Шекар-Гомпа долгий путь, – чех скакал рядом с Арцеуловым, придерживая рвавшегося вперед норовистого коня. – Он не сможет довезти вас к самому монастырю, но там останется немного, и мы объясним, как добраться. Еще Джор сказал, что с радостью пошел бы с вами, но тот, кто приказывает ему, велел передать, что это ваш путь.

Арцеулов кивнул, хотя понял далеко не все. Он поглядел на подпоручика, автоматически отметив неплохую посадку, как вдруг в голову пришла неожиданная мысль. Он придержал своего серого, чтобы поравняться со Степой.

…В красную кавалерию Косухина определенно бы не взяли. Приходилось напрягать все силы, чтобы не отставать от остальных.

– Степан, – окликнул Арцеулов. – Как вы?

– Не хуже, чем у товарища Думенко! – отозвался тот несколько сдавленным голосом.

Капитан не слыхал об отважном красном кавалеристе, но понял.

– Чеха видели? – продолжал он, но уже потише.

– Подпоручика? Ага. Навидался я таких еще на Волге… А что, знакомый?

– Знакомый…

Итак, подпоручика видел не только он…

– Странный он, – заметил Степа, – лицо какое-то… И глаза…

Он не стал уточнять, что лицо чеха напомнило ему другое – генерала Ирмана. Впрочем, у Косухина хватало проблем и без странного подпоручика.

– Слушай, Ростислав, а все-таки дверь…

– А что – дверь?

– А то…

Степа и сам не понимал, зачем заводит этот разговор. Наверное, ждал, что впавший в поповщину и мистику белый гад заведет шарманку про рай с адом. Тогда – из здорового чувства противоречия – Косухин сумел бы убедить себя в противоположном.

– Не знаю, – чуть подумав, ответил капитан. – Может, тайное убежище…

– Ага-а… – протянул Степа. – А чего тогда ты не захотел войти? Пересидели бы…

– Береженого Бог бережет… – неопределенно заметил Ростислав. Излишне откровенничать он не собирался.

– Бережет, значит?..

Степа чувствовал, что беляк темнит, и на душе становилось все тревожнее. Многое довелось повидать Косухину за последние время, но все более или менее вкладывалось в эластичные рамки материалистического учения. А вот дверь не влезала, изрядно смутив стойкого большевика.

Увидев, что Степа погрузился в раздумья, Арцеулов решил заняться единственно возможным видом деятельности – наблюдением. Прежде всего, удивила дорога. Капитан хорошо помнил, что от входа до конца ущелья, то есть, до высокой горы с крутыми склонами, было версты три. Значит, скакать им недолго, но минуты шли за минутами, а гора не только не приближалась, а как будто даже стала удаляться. Оставалось уповать на оптический обман или мираж, но капитан хорошо помнил карту. Ущелье на ней вообще не было обозначено, а горы казались на крупномасштабной карте маленьким пятнышком, сразу же за которым начиналась бесплодная ширь Такла-Макана. Но пустыня куда-то пропала. Арцеулов был уже готов обвинить во всем нерадивых картографов, но хватало и прочих мелочей.

К примеру, пыль. Капитан хорошо запомнил, как пылили всадники, когда он увидел их с площадки возле храма. Теперь же никакой пыли Ростислав не заметил, хотя дорога оставалась все той же. Да и скакали они как-то странно: слишком ровно, не спотыкаясь, хотя на дороге было полно камней. Между тем, толчков капитан не чувствовал. На шее коня он не заметил и капли пота, животное дышало спокойно, будто шло шагом, а не рысью. Копыта ступали в пыль, оставляя легкие – слишком легкие – следы, но словно не касались земли, проплывая в каком-то миллиметре от дороги. Еще одна странность – Ростислав видел, как неопытный Степа излишне рвет удила, но конь на это никак не реагирует. А таких коней капитан еще не встречал. Можно было, конечно, спросить у чеха, но Ростислав понял, что не сможет правильно сформулировать вопрос. Поэтому он предпочел не спешить.

Через полчаса капитан понял, что не ошибается. Ущелье становилось шире, гора, закрывавшая выход, отступила вдаль и теперь едва виднелась на горизонте. Вспомнились слова старика: «Вы смотрели, но не видели…» Но если так…

Арцеулов почти отпустил поводья и сделал то, что никак не следовало делать всаднику, идущему рысью – прикрыл глаза. Ничего, казалось, не изменилось, конь рысил дальше, но Ростислав вдруг понял, что напоминает ему эта странная скачка. Теперь, когда он не видел ни дороги, ни ущелья, чувства подсказали – конь не скакал, он словно плыл, но не в воде, а по чему-то более мягкому, податливому, обтекавшему со всех сторон. Ростислав чуть задержал веки полуприкрытыми, и вдруг перед глазами проступило что-то огромное, светло-желтое. Внезапно захватило дух, и капитану показалось, что он вновь оказался в кабине «Муромца».

Он открыл глаза – надоевшее ущелье продолжало неторопливо расширяться, гора, убегая вдаль, таяла на горизонте. Но Арцеулов уже не верил. Итак, открытыми глазами ничего не увидишь. Ну что ж…

Он вновь прикрыл веки, но не полностью, оставляя узкую щелочку. Вначале показалось, что он ошибся. Ростислав попытался вновь, взглянул налево, затем направо…

…Конские копыта действительно не касались земли. Арцеулов не ошибся – они не скакали, а плыли. Только не по воде – воды здесь не было и в помине. Плыли по воздуху, а вокруг не было ничего, кроме светло-голубого зимнего неба.

Земля осталась далеко внизу. Вернее, не земля, а огромная серо-желтая пустыня, то ровная как стол, то горбившая гигантскими барханами. Вспомнился рассказ Лебедева – Такла-Макан, сердце Азии, страшный песчаный ад, не проходимый ни зимой, ни летом, по которому передвигаются трехсотметровые барханы – и призраки…

Земля-пустыня была далеко, будто они вновь летели в «Муромце», но Арцеулову показалось, что они мчатся с гигантской, невероятной скоростью. И сами всадники изменились, став огромными, под стать небу и пустыне.

Тех, кто скакал рядом, капитан не смог разглядеть – все-таки через полуприкрытые веки наблюдать было затруднительно. Лишь на долю секунды показалось, что он увидел руку одного из всадников. Нет, не руку – желтым цветом, в тон далеким пескам, светилась под солнцем твердая, высушенная ветром и временем кость…

Капитан, судорожно вцепившись в поводья, открыл глаза. Ущелье никуда не исчезло, они продолжали рысить по бесконечной дороге. Можно было перевести дух, перекреститься и сказать самому себе спасительное: «Померещилось…»

Часа через полтора скакавший впереди Джор-баши поднял правую руку. Отряд придержал лошадей. Командир огляделся и шагом направил белого скакуна к подножию горы. Всадники стали спешиваться, кто-то побежал к ближайшим зарослям сухого кустарника за дровами, кто-то уже снимал с седла кожаный бурдюк с водой. Намечался отдых – и чай.

Соскочив с коня и поводив его, как и полагалось, несколько минут, Арцеулов поразился, как мало устал. «Интересно, сколько мы проскакали?» – мелькнуло в голове. А ведь они прорысили по ущелью верст двадцать. Но если считать по тому, что мерещилось…

Степа, отпустив коня отдыхать, уселся прямо на землю, по-прежнему хмурый и задумчивый. Молча достав пачку, он выдал Арцеулову предпоследнюю папиросину, согнул гармошкой последнюю и так же молча стал пускать кольца дыма в бесстрастное небо.

Арцеулов, настроение которого несмотря ни на что почему-то заметно улучшилось, был готов в очередной раз доставить себе удовольствие и съязвить в адрес краснопузого, но вид у Степы казался слишком уж не располагающим. Поэтому капитан начал иначе:

– Все о двери думаете, Степан?

– Ага…

Степа хотел ограничиться этим исчерпывающим ответом, но внезапно его охватила злость – и на себя, и на недобитого контрика, а еще больше на то, что Косухин не мог обозначить каким-либо внятным словом.

– Хочешь, Ростислав, порадую?

Капитан вопросительно поглядел на Косухина.

– Не знаю, чего ты там увидел, а вот мне старик накрутил, будто большим начальником стану…

– Поздравляю!

– Слушай дальше, беляк…

И Степа, сам не понимая зачем, рассказал белому гаду Арцеулову все: и про орден, и про стройку, и про сухорукого с трубкой, и про приклады, падающие на его распростертое на полу тело.

– Вот так… – выдохнул он, и сразу же стало легче. – Ну чего, белая кость порадовался?

– Нет, – иногда Арцеулов умел отвечать столь же односложно.

– Врешь, – скривился Косухин. – Знаю вас, беляков!..

– Плохо знаете…

Между тем галдящие воины Джор-баши уже возились возле костра костерка, на котором грелся котелок с водой. Арцеулов вспомнил, что после всех неприятностей лишился не только оружия, но и кружки с котелком.

– А ты чего увидел? – поинтересовался Степа. – Небось, как наших к стенке ставишь? То-то гляжу, веселый!

Арцеулов хотел ответить резко, но, взглянув на Степу, несколько снизил тон:

– Судя по вашим словам, Степан, с вами разобрались не наши, а как раз ваши. Революция – это свинья, которая жрет своих детей…

– Сам придумал?

– Нет, это не я. Это Камилл Демулен, тот, что Бастилию штурмовал. Так что нас не вините. А видел я, будто ухожу через тайгу, затем живу в Париже, потом воюю – но не с вами, ну, а под конец сижу в кресле и смотрю…

Арцеулов не знал, как назвать странный ящик, по экрану которого бегали изображения, и неуверенно закончил: «Синема».

Он хотел добавить про русский флаг, который будут называть «триколором», но почему-то промолчал.

– Буржуй, – вздохнул Степа. – И жизнь у тебя будет буржуйская!

– Должна была быть, – уточнил Арцеулов. – Должна – но уже не будет. И у вас будет как-то по-другому. Так что, может, все к лучшему. Тривиум! Там, у пещеры, сошлись три наши дороги. Та, которая, должна быть, та, что у нас вышла на самом деле. И новая, которая начинается…

Внезапно Ростислав смутился. Получилось как-то слишком поэтично, а в присутствии краснопузого он старался придерживаться военно-полевого лексикона.

– Наша жизнь понадобилась, – заключил капитан. – Кому-то нужно, чтобы мы жили дальше. Вопреки судьбе…

– Да причем тут судьба? – махнул рукой Степа. – Да и кому мы тут нужны? Тем, что за той дверью, что ли?

Арцеулов лишь пожал плечами.

– Дверь эта… Слушай, Ростислав, ну, а все-таки, чего там? Чего нам обещали?

– Вы же в детстве ходили в церковь…

– Ага! – взъярился Косухин. – Рай там, да? Каждому по перу вставляют и эту… арфу в зубы? Слыхал, как же! Ты, Ростислав, меня, как пролетария, видать, за дурика держишь!

– Я же предположил, что там вход в тайное убежище, – примирительно заметил капитан, которому совсем не хотелось ссориться.

– Брось! – скривился Степа. – Другое там! Только в рай-ад я тоже не верю. Заглянуть бы… Только, сдается мне, обратного ходу оттуда нет…

Арцеулов не без удивления поглядел на расфилософствовавшегося пролетария. Сам он пришел к такому же выводу.

– О чем спор, братья-вояки? – чех подошел незаметно и присел рядом, держа в руке дымящийся котелок. – Чай будете?

От предложения никто не отказался, и подпоручик вручил каждому по жестяной солдатской кружке. Правда, чай был каким-то подозрительным, но Степа храбро глотнул – и тут же замер с открытым ртом.

– Аг-х-х… Это чего?

Арцеулов, подносивший кружку ко рту, на всякий случай решил подождать. Чех рассмеялся, храбро хлебнув прямо из котелка:

– Смелее, братья-вояки! Это монгольский чай. Он зеленый, с солью, мукой и бараньим жиром.

Звучало не очень обнадеживающе, но в конце концов обе кружки были опустошены, а храбрый Косухин даже попросил добавки. Вскоре прозвучал приказ, и конники стали собираться. Между тем Арцеулов уже несколько раз пытался посмотреть на все происходящее по-своему, через прищуренные веки. Но ничего не выходило. Лишь однажды почудилось, будто он видит ровную желтую степь, а вдали возвышается огромная, странной формы скала. Капитан нагнулся и взял в руку несколько вывороченных грудок серой сухой земли. Земля на ощупь была самой обыкновенной, но сжав ее в руке, Ростислав на миг почувствовал что-то иное – словно вместо твердых земляных комков он сжимает в ладони горсть просыпающегося сквозь пальцы холодного песка…

Отряд уже стоял наготове, ожидая команды, когда Джор-баши внезапно привстал на стременах, прислушиваясь, что-то сказал ближайшим всадниками, а после подозвал к себе чеха. Они проговорили не дольше минуты, и подпоручик подъехал к Арцеулову:

– Джор-баши велел передать, что по дороге нас попытаются задержать. Если будет бой – держитесь сзади, ведь у вас нет оружия.

– Так дайте винтари, чердынь-калуга! – вмешался Степа. – Мы чего, стрелять не умеем?

– Командир Джор отвечает за вас. Не спеши, брат-вояк! Еще успеешь пострелять…

Джор-баши крикнул, взмахнул камчой, и отряд тронулся с места. Арцеулов, оказавшийся между чехом и Степой, устроился поудобнее в седле и прикрыл глаза.

…В глаза ударило что-то желтое, и Ростислав понял, что видит песчаный бархан. Он был совсем рядом, прямо под копытами коня, но они уже плыли по воздуху, и лишь изредка подковы касались песчаной вершины. Отряд поднялся выше, барханы – и этот, и соседний – стали уменьшаться, сливаясь с бесконечным желтым пространством. И чем выше отряд уходил в небо, тем больше становились всадники, словно вырастая на глазах.

Его окликнул чех. Капитан, открыв глаза, убедился, что они едут тем же ущельем, уходящим все дальше на юг. Гора, прежде закрывавшая путь, исчезла без следа.

– Не засни, брат-вояк! – повторил чех. – С коня упадешь!

Арцеулов кивнул и вдруг представил себе, как падает с коня, но не на близкую серую землю, а в голубой океан над мертвой желтой пустыней.

– А что, подпоручик? Долго падать?

Чех взглянул ему прямо в глаза, и Арцеулову на миг стало страшно от этого пристального немигающего взгляда.

Косухин не забирался мыслями так далеко. Он прикидывал, где бы раздобыть оружие, дабы не оказаться у стен загадочного монастыря беззащитным, а заодно, что им всем делать дальше. Тут наступала полнейшая неясность, и Степа лишний раз обругал себя за недостаточный интерес к географии, а заодно к лекциям о международном положении в странах зарубежной Азии. О таинственной двери он решил пока забыть. Вместо этого Степа стал мысленно составлять докладную руководителю Сиббюро товарищу Смирнову. Докладная получилась безразмерная, а разделы о «Мономахе» выходили вообще какими-то несуразными. О Венцлаве Косухин решил молчать до того момента, пока лично не прибудет в Столицу и не попадет на прием к товарищу Троцкому – или даже к самому Вождю.

…Выстрелы ударили неожиданно. Арцеулов и Степа успели лишь вскинуться, всматриваясь вперед, а всадники, следуя неслышной команде, уже перестраивались, прикрывая их от врагов. Тех было не менее полусотни – оборванных, в грязных халатах, зато с новенькими английскими винтовками. Большинство заняло позиции за камнями у одного из склонов, а наиболее смелые расположились прямо на дороге, стреляя с колена.

– Эх, винтарь бы!.. – Степа даже закусил губу, чувствуя свое бессилие. Отсиживаться за чужими спинами красный командир Косухин не привык.

Арцеулов не удивился – он словно ждал чего-то подобного. Отряд сбавил ход, перестраиваясь из колонны в лаву, и Ростислав прикрыл глаза.

…Пустыня кончилась. Перед ними возвышалась гигантская горная цепь. Громадные черные пики, голые, с пятнами снега по бокам, были совсем рядом, а чуть дальше, у горизонта, почти до самого небосвода высились неимоверной высоты вершины, затянутые белесым туманом. Никаких бандитов в рваных халатах – на краю скал ровной цепью стояли черные фигуры с рогатыми головами, размахивая в воздухе чем-то вроде длинных изогнутых мечей. Ростислав невольно вздрогнул – это не люди! На них не было одежды, вместо пальцев торчали суставчатые отростки с кривыми черными когтями, пасти скалились клыкастой ухмылкой.

«Бред!» – пронеслось в голове. Арцеулов поспешил открыть глаза и тут же нагнулся почти к самой конской гриве – новый залп ударил почти в упор. «Пусть стреляют! – Ростислав осенил себя крестом. – Лучше от пули, чем в зубы к тем…»

Джор-баши крикнул, и отряд рванул вперед, переходя с рыси в галоп. Арцеулов ударил коня каблуком в бок – скакун заржал и помчался стрелой. Рядом летел на своем рыжем Степа, и капитан поневоле позавидовал краснопузому. Лучше думать, что прорываешься под пулями на полном скаку, чем представлять, как с каждой секундой приближаются зловещие пасти с острыми клыками, как красным огнем горят немигающие круглые глаза…

Никто из всадников не стрелял, только передовые выхватили сабли. Сам Джор-баши не доставал оружия. Он сидел в седле ровно, и на красивом спокойном лице не отражалось ничего, будто командир не видел опасности – или слишком презирал ее…

Враги не уходили. Те, что оставались на флангах, продолжали огонь, а стоявшие на дороге упали на землю и пытались стрелять лежа. Еще секунда – и конь Джора, мчавшегося первым, разорвет бандитский строй…

…В последний момент Ростислав не удержался и прикрыл глаза. Черные чудища были уже совсем рядом, они подпрыгивали, пытаясь достать всадников кривыми мечами, но каждый раз отскакивали, не нанося им вреда. Красные глаза бешено сверкали, из пастей капала пена, но стало ясно, что всадники прорвутся. Белый конь Джор-баши взлетел чуть повыше, ударил копытами первого демона…

Ростислав открыл глаза – бандит в рваном халате валялся в пыли, бросив винтовку, остальные бежали прочь, а конная лава уходила дальше, недоступная ни стали, ни свинцу. Прогремели еще несколько выстрелов – били вдогон, растерянно и беспорядочно, а затем наступила тишина, нарушаемая лишь стуком копыт.

– Прорвались! – облегченно выдохнул Арцеулов, поглядев на Степу. Тот недовольно хмурился. Война приучила к оружию, и без винтовки Косухин чувствовал себя не просто беззащитным, но и чуть ли не голым.

Отряд вновь перешел на рысь. Погони не боялись, более того, Арцеулов заметил еще одну странность, понятную опытному фронтовику – после боя бойцы мгновенно успокоились, никто не переговаривался, не шутил, как будто вообще ничего не случилось. Косухин, не интересовавшийся вопросами военной психологии, отметил лишь отсутствие потерь. Немного поразмыслив, он отнес это к низкому уровню стрелковой подготовки местных бандитов.

Где-то через пару часов отряд вновь остановился. В этом месте долина вновь сузилась, горы подступили к самой дороге. Конники спешились и, наломав сушняка, принялись варить похлебку. Покуда котел кипел, Степа и Арцеулов сидели в сторонке, дымя самокрутками из тех крошек, которые удалось наскрести по карманам. Говорить было не о чем, разве что о близкой перспективе остаться без курева.

Похлебка получилась жирной и пересоленной, но для беглецов, последний раз обедавших сутки назад, экзотическое блюдо показалось верхом местной гастрономии. Сразу же потянуло вздремнуть, но времени не было. Джор-баши отдал команду, и отряд вскочил в седла.

Теперь ехали гораздо медленнее. Трое всадников были высланы в дозор, остальные держали наготове винтовки, и оба беглеца в очередной раз пожалели, что остались без оружия.

Следующая засада встретилась часа через полтора, когда бледное зимнее солнце уже начало клониться к западу. Где-то вдали ударила пулеметная очередь. Через минуту показались мчавшиеся что есть дух дозорные, и Джор-баши остановил отряд. Всадники кричали, указывая на выступ скалы, нависавшей над ущельем. Слов было не разобрать, но все стало ясно и так: за скалой засел пулеметчик.

На спокойном лице Джора мелькнула легкая, чуть презрительная усмешка. Он что-то сказал бойцам, те дружно расхохотались, после чего последовала команда. Четверо спешились, передав коней товарищам, и отправились по еле заметной тропе, ведущей наверх, к скалам.

Джор-баши подождал с четверть часа, а затем вновь скомандовал, и отряд шагом двинулся вперед. Неугомонный Степа сунулся было в первый ряд, но его тут же оттеснили. Бойцы держали винтовки наизготовку, настороженно посматривая наверх.

Как только послышалась выстрелы, стволы ударили залпом. Пулеметчик на мгновение утих, но затем вновь послал очередь, взметнувшую пыль перед конем Джора. Белый скакун даже не дрогнул. Бойцы, дав еще залп, стали рассредоточиваться, не забывая при этом прикрывать Степу и капитана.

– Да чего это они? – наконец не выдержал Косухин. – Да кто ж так, чердынь-калуга, воюет? Это ж каждый унтер знает! Соскочить на землю, да за лошадей, да прицельным огнем!

– Не вздумайте слазить с коня! – резко бросил капитан.

– Сам знаю! Еще за труса примут!

Арцеулов прищурил глаза и чуть не отшатнулся. Ущелье вновь исчезло. Отряд стоял, тесно сбившись на маленькой каменной площадке между двумя гигантскими пропастями. Прямо над ними нависала покрытая снегом гора, небо было не светло-голубым, а почти синим, вдали, задевая за уступы скал, плыли бледные рваные облака. Арцеулов поглядел вперед, туда, где засада. Пулеметчика не было – на заснеженном склоне разместился громадный многорукий великан. Круглые глаза горели желтым огнем, из пасти то и дело выскакивал длинный ярко-красный язык, расщепленный на конце, словно у гадюки. Огромные шестипалые конечности вцепились в каменные выступы, удерживая громадное туловище на склоне. Круглая голова с большими продолговатыми ушами лежала прямо на плечах, шеи у чудища не было, зато на спине топорщилось что-то похожее на гребень. Великан взревел, длинный узкий язык пламени метнулся вперед, лизнув край скалы, на которой стояли всадники. Бойцы Джора вскинули винтовки – нет, не винтовки, луки – и десяток стрел понесся вверх. Великан махнул когтистой лапищей, закрывая морду, две стрелы вонзились в предплечье, и по горам вновь пронесся громкий тоскливый рев.

– Вы слышали? – Арцеулов, открыв глаза, повернулся к Степе.

– Чего? Ну, стреляет, гад. А что?

Объясняться было некогда, да и Степа все равно бы не поверил.

Пулеметчик вновь смолк, но всадники не двигались.

– Эх, прорываться надо, чердынь-калуга! – вздохнул Степа. Арцеулов кивнул и вновь попытался увидеть то, другое…

…Великан был там же, красная пасть недобро скалилась, огромная ушастая голова нерешительно поворачивалась то влево, то вправо. Чудище было чем-то обеспокоено. И тут, откуда-то сбоку, взвилась стрела, великан заревел, пораженный в бок…

Капитан открыл глаза и услышал стрельбу. Били откуда-то со скалы, совсем неподалеку от пулеметчика.

– Молодец командир, чердынь его! – прокомментировал довольный Косухин. – Он же своих в обход послал! Ну, сейчас будет дело!..

Действительно, всадники стали перестраиваться, явно готовясь к прорыву. Джор оглянулся, крикнул – и отряд стрелой понесся по ущелью. Где-то наверху по-прежнему гремела стрельба, но пули неслись в другую сторону – тот, кто был в засаде, отбивался от бойцов, подобравшихся к его убежищу.

Через несколько минут несколько всадников, держа оседланных коней в поводу, отстали, чтобы дождаться своих. Остальные, во главе с Джором, поехали дальше, вновь перейдя на спокойную рысь.

Вскоре отряд остановился и спешился, правда чаю не варили и держались настороже. Похоже, остановка нужна была лишь для того, чтобы подождать отставших и дать отдых коням.

Косухин страдал – табак, включая последние крошки из карманов, кончился. Он огляделся, с изрядным пессимизмом отметив, что никто из бойцов Джора не курит. Поразмышляв минуту, Степа направился к одиноко сидевшему в стороне чеху.

– Слышь, товарищ, – нерешительно начал он, – у тебя того… Ну, табачку…

Чех улыбнулся, пошарил в кармане зеленой шинели и достал нераспечатанную пачку папирос «Атаман» с портретом врага трудового народа Семенова, выполненным в три краски. При виде знакомых папирос Степа оттаял.

– Спасибо, браток! Я две штуки возьму. Для капитана…

– Бери все, брат-вояк! – вновь улыбнулся легионер.

Обрадованный Косухин еще раз поблагодарил и не смог удержаться от следующего вопроса, на этот раз куда более серьезного:

– Ты, товарищ, видать из чехвойска?

– Был, – на этот раз на лице подпоручика не было улыбки. – До… как это по-русски… апреля прошлого года. Можно сказать, отвоевался, брат-вояк.

– Так чего ты здесь? Ехал бы домой, отдыхал…

– Отдохну, – так же серьезно кивнул чех, – но сначала нужно помочь другу. Ведь мы должны помогать друзьям, правда?

– Правда, – кивнул Косухин. Чех ему понравился. – А кем ты до войны был?

– Гимназистом. Из старшего класса призвали. В пятнадцатом…

Их глаза случайно встретились, и вдруг Степе стало страшно. Такой взгляд он уже видел. Видел – и не забудет до конца дней…

Арцеулов, все еще переживавший последний бой – и тот, который видел Косухин, и тот, что видел он сам, закурил почти без всякого удовольствия, и лишь потом догадался поблагодарить Степу за папиросы.

– У чеха взял, – пояснил Косухин, не вникая в подробности. – Хороший, видать, парень…

Вскоре послышался топот копыт, и показались отставшие. Степа, пересчитавший всадников, с удовлетворением отметил, что и в этой схватке отряд не понес потерь. Его доверие к командиру Джору заметно выросло.

Солнце клонилось к горизонту, а они все еще ехали по бесконечной долине. Даже слабо разбиравшийся в географии Косухин начал понемногу удивляться. Арцеулов уже не сомневался. Теперь, когда солнце понемногу садилось, и дневной свет мерк, ему уже не надо было зажмуривать глаза. Достаточно чуть прищуриться, и перед ним вставали горы – огромные, невероятно высокие, покрытые мощными ледниками. Лед искрился в лучах уходящего солнца то синим, то зеленым огнем, внизу чернели скалы, а над всем этим нависало темно-синее небо, по которому летели гигантские всадники…

«Карту бы! – в очередной раз подумал капитан. – Это же какие за Такла-Маканом должны быть горы?»

Впрочем, в подобных пределах Арцеулов географию знал, но ответ был слишком пугающим и невероятным.

Солнце уже коснулось горизонта, заметно похолодало, в воздухе изредка слышался далекий птичий крик, а отряд все ехал. Кони шли без устали, словно только что стояли в стойлах, а не рысили весь день по каменистой дороге. Степа и Ростислав тоже не ощущали особой усталости. Конечно, ночное путешествие и дневная скачка оставили свой след, но оба чувствовали себя достаточно бодро.

«Нервы, – рассудил капитан. – Потом отпустит – и свалюсь».

…Крик прозвучал неожиданно, когда вокруг стояла звенящая предзакатная тишина, и даже птицы стихли, уступая свои дневные владения ночи. Кричал один из дозорных, карьером гоня коня к Джору.

– Видал? – прокомментировал Степа. – Снова нарвались! Джор-то…

Он не договорил, но Ростислав понял. На этот раз командир воспринял опасность куда серьезнее. Он внимательно выслушал дозорного, и даже на расстоянии было заметно, как помрачнело его лицо. Джор повернулся к бойцам и что-то проговорил. В ответ послышались недовольные голоса, но Джор-баши повторил приказ, на этот раз громче и резче, и всадники начали поворачивать коней.

– Да чего это он? – Косухин был явно озадачен.

Отъехали недалеко – метров на сорок. Джор остался на прежнем месте, положив винтовку на шею своего белого коня. Послышался странный клекочущий звук, вначале еле слышный, затем все более заметный и громкий. Арцеулов и Степа переглянулись.

– Чердынь его! – протянул Косухин. – Аэроплан!

Ошибиться было трудно – этих звуков они наслышались за последние дни. Мотор уже гремел, и вот из-за ближайшей горы вынырнул хищный черный силуэт. Машина с ревом пронеслась над всадниками и сгинула в темнеющем небе.

– На разворот пошел, – Степа облизнул потрескавшиеся от ветра губы. – Сейчас врежет, гад!

Арцеулов молчал, чуть прикрыв веки – с каждым разом это становилось все проще. Ущелье пропало, вместо него вновь выросли чудовищной высоты заснеженные пики. Они стояли на одной из вершин, вокруг сверкал синеватый лед, и солнце, исчезавшее в промежутке между двух гор, казалось огромным. Лед под копытами был чист, без единого следа. Ростислав без всякого удивления заметил, что никто из всадников не отбрасывает тени…

…Мотора он не услышал – лишь какой-то резкий свист. Что-то черное понеслось на них прямо со стороны исчезавшего за горами солнца. Оно и в самом деле походило на аэроплан, но чем ближе, тем яснее видны были медленно движущиеся кожистые крылья, длинная изогнутая шея и огромная голова с небольшими рожками и высоким гребнем. Пасть чудища была раскрыта, глаза горели ровным синим огнем, а из-под покрытого чешуей брюха свисали когтистые лапы, покрытые темной бугристой кожей. Крылатая смерть летела почти беззвучно, только негромкий свист продолжал звучать, и от этого свиста дикой болью взорвалась голова, во рту стало сухо…

Крылатый змей летел прямо на сгрудившихся всадников, лениво поводя крыльями. Когтистые лапы начали сжиматься, пасть раскрылась, и оттуда повеяло не огнем, как в старых легендах, а могильным холодом. Казалось, вновь вокруг встали деревянные стены старой церкви, и нечеловеческая рука рвет доски пола…

Кони тревожно заржали, переступая ноги на ногу, и только натянутые уздечки удерживали их на месте. Лишь белый скакун командира стоял, как влитой. Джор медленно выпрямился в седле и поднял правую руку к закатному солнцу.

Арцеулов вспомнил барельеф над входом в старый храм. Он был разбит, но не узнать всадника было невозможно…

В руках Джора появилось ружье, до этого лежавшее поперек конской холки. Нет, не ружье – гибкий белый лук, на тетиве уже была наготове стрела. Левая рука застыла в воздухе, а правая начала не спеша оттягиваться к уху…

…Чудовище ускорило свой полет, крылья забились, словно змей почуял опасность. Вновь дохнула черная пасть, мертвый холод стал невыносим. Но Джор по-прежнему не двигался, стрела замерла, готовясь к полету…

У Ростислава перехватило дыхание. Казалось, он уже видел это: всадник на белом коне, в остроконечной монгольской шапке с натянутым тугим луком на фоне уходящего за горы солнца – и смерть, несущаяся навстречу…

Змей вновь раскрыл пасть, глаза полыхнули белым пламенем, и в тот же миг стрела сорвалась с тетивы. Дохнул холод, Арцеулов невольно закрыл глаза…

– Ну, парень! – ахнул Степа, от возбуждения дергая капитана за плечо. – Попал! Попал! Из винтаря срезал! Ну, чердынь-калуга, дает!

Арцеулов открыл глаза. Командир Джор ленивым движением закидывал винтовку за спину, а аэроплан, неуверенно дергаясь и пуская тонкую струйку черного дыма, уходил куда-то за скалы.

– В мотор попал! – продолжал пораженный Косухин. – Ну, глаз-алмаз!

– Да, – капитан кивнул. В горле пересохло, хотелось пить, и он вдруг впервые подумал, что всех им виденное – просто бред. Джор-баши попал в моторную часть аэроплана – дело редкое, но, в общем-то, вполне реальное. Правда, аэропланы в здешних местах – вещь, пожалуй, еще более невиданная, чем чудища с кожистыми крыльями…

На этот раз в путь тронулись не сразу. Несколько конников съездили на разведку, и лишь затем отряд поскакал дальше. Степа, пораженный лихим выстрелом Джора, не мог прийти в себя, еще и еще раз переживая случившееся. Арцеулов молчал. То, что довелось увидеть ему, обсуждать было невозможно – во всяком случае не с краснопузым Косухиным.

А затем, когда от солнца, исчезающего за горизонтом, остался лишь тонкий красный серп, на долину упал туман. Он появился как-то сразу, почти мгновенно. Тут же все исчезло, можно было разглядеть лишь спину едущего впереди.

Настроение сразу упало, в особенности у Степы, чья шинель одинаково плохо предохраняла как от холода, так и от сырости. Косухин вначале терпел, а затем принялся негромко чертыхаться. Арцеулов надвинул шапку на лоб, запахнул полушубок и старался ни о чем не думать. Чувство было странным, словно вокруг все исчезло, и он оказался один на один с серой пеленой, в которой сгинул мир – и выдуманный, и реальный. Пару раз он прикрывал веки, но ничего кроме темноты и тумана, увидеть не смог…

Так они ехали еще часа полтора. Наконец кони перешли с рыси на шаг. Сквозь туман мелькнуло что-то черное, большое. Капитан подумал, что его странные видения продолжаются, но удивленный возглас Степы показал – на этот раз все было по-настоящему. Они подъехали к горе, но не маленькой, похожей на холм, какие они встречали у Челкеля, а настоящей, подобной тем, над которыми летели в белесом зимнем небе гигантские всадники.

– Скоро будем! – чех оказался рядом, кивнув Арцеулову. Тот кивнул в ответ, сообразив, что начинает различать окружающее. Да, здесь были горы. Ущелье кончилось, они ехали по каменистой равнине мимо темных крутых склонов, уходящих прямо в небо. Солнце уже зашло, окрестности заливала темнота, но сквозь нее можно было различить громадные неровные силуэты, закрывавшие весь горизонт. Всюду лежал снег – и под копытами корней, и на склонах, и на далеких вершинах, которые угадывались за ночной тьмой.

Арцеулов молчал, притих и Степа, который воспринял перемену спокойнее, чем можно было ожидать. За последние дни красному командиру Косухину довелось повидать столько нового и непривычного, непредставимого в обычной жизни, что открывшиеся за туманом горы не слишком удивили.

Отряд добрался до небольшой площадки возле почти отвесного, уходящего ввысь склона. Она была засыпана свежим, девственно чистым снегом, лишь несколько огромных валунов чернели по краям, да в дальнем углу сквозь вечерний сумрак угадывался черный вход в пещеру. Справа склон разрывало русло небольшой горной речки. По краям смерзся лед, но в центре его не было; вода, с шипением падая с небольшого водопада, уходила куда-то влево, теряясь во тьме.

Джор-баши отдал команду, и всадники остановились.

– Приехали! – чех, подъехав поближе, кивнул на пещеру. – Там переночуете, братья. А потом идите вдоль реки. Шекар-Гомп в трех днях пути…

Арцеулов поглядел на шумящую воду и соскочил с коня. Степа последовал его примеру, и чуть было не упал прямо в снег. Легионер подождал, пока они слезут, затем снял с седла вещевой мешок:

– Держите! На три дня должно хватить.

– Спасибо, браток! – Косухин, подхватив мешок, поспешил закинуть его за спину. – Нам бы, товарищ… ну, хоть бы один ствол…

Чех не ответил, и Степа понял – оружия им не дадут.

Арцеулов поправил шапку и шагнул к Джору, неподвижно сидевшему на своем белом скакуне. Косухин поспешил следом. Джор-баши взглянул на них, по тонким губам скользнула легкая улыбка. Степа поспешил приложить руку к своей черной мохнатой шапке и отчеканил:

– Товарищ Джор! От имени командования Рабоче-Крестьянской Красной армии позвольте поблагодарить вас и в вашем лице…

Он сбился и неуверенно закончил:

– Ну, в общем, спасибо…

Джор поглядел на Степу, вновь улыбнулся и внезапно протянул большую сильную ладонь.

– Большое спасибо, господин Джор! – Арцеулов секунду подождал, еще раз вспомнив то, о чем когда-то рассказывал Богораз, и негромко добавил:

– Спасибо, хан Гэсэр…

Лицо всадника на миг стало серьезным, почти суровым, затем он кивнул Ростиславу и подал ему руку. Они уже хотели уходить, когда командир, немного подумав, снял с пояса что-то похожее на пастуший рожок и протянул его Ростиславу.

– Это эвэр-бурэ, – перевел чех. – Командир Джор говорит, что если ты потрубишь в него, тебе помогут…

Рог был небольшим, изогнутым, гладким, почти без украшений. Лишь по краям шел простой врезной орнамент в форме переплетающихся ромбов.

– Спасибо, – повторил Арцеулов, пристраивая подарок за поясом.

Всадник на белом коне поднял руку, прощаясь, остальные что-то прокричали, чех улыбнулся и взял двумя пальцами под козырек. Отряд рванул прямо с места в галоп и помчался обратно к подножию соседней горы.

Несколько минут оба молчали, наконец Косухин, шумно вздохнув, снял мешок с плеча.

– Ну чего, беляк, кажись живем?.. А славные они ребята!

Он еще раз вздохнул и начал деловито протаптывать дорожку к черному провалу пещеры. Арцеулов поглядел вслед уходящему отряду, подождал, пока темнота не сомкнется за последним всадником, и пошел следом. Но что-то заставило оглянуться.

…Ночь вступала в свои права, тьма покрыла вершины гор, лишь в ясном безлунном небе ослепительно ярко, по-зимнему горели звезды. Ростислав замер – прямо по небу, закрывая созвездия, неслышно скользили тени. Небесные всадники уходили вдаль, все выше, пока не исчезли среди бесстрастно мерцавших звезд.

Глава 3. Черные полушубки

В небольшой пещерке, где с трудом могли разместиться трое-четверо, кто-то оставил дрова и даже несколько клочьев старого ветхого шелка для растопки. Косухин уже хлопотал у очажка, сложенного из грубо обтесанных камней. Через минуту костер горел, рождая тени, дрожавшие на неровных холодных стенах.

В мешке оказались несколько банок американской тушенки и английского сгущенного молока, рис, бульонные кубики и полдюжины пачек все тех же папирос «Атаман». Вдобавок там был еще котелок, тяжелая фляга, две кружки, ложки и два коротких ножа.

– Во ребята! – покачал головой Степа, но затем, подумав, вздохнул:

– Эх, винтарь бы!..

– Жду распоряжений, – напомнил о себе Арцеулов, не желая бездельничать. Степа на миг задумался.

– Ну, эта… воды в котелок набери. И дровишек поищи, а то до утра не хватит.

Вопрос с водой решился просто – речка рядом. А вот дров не оказалось вообще.

– Плохо дело, – прокомментировал Косухин. – Этак в следующий раз в снегу ночевать придется, чердынь-калуга!..

– Не исключено, – согласился капитан. – Поэтому рис сварим сейчас, чтобы потом можно было есть всухомятку. Что там во фляге? Спирт?

Во фляге действительно оказался спирт. Открыли тушенку, плеснули спирту в кружки, и жизнь сразу же показалась куда привлекательней. Перекусив, Степа закурил и пустился в разговор:

– Значит так, – начал он, закутываясь в шинель и придвигаясь к огню. – Первое дело – от смерти ушли. Второе, где Наташа узнали. Ну, и к месту нас, почитай, доставили. Видать и вправду везет…

Арцеулову не хотелось разубеждать впавшего в излишний оптимизм краснопузого, но пришлось:

– Вы, Степан, не спешите. До Шекар-Гомпа три дня пути, а в самом может быть целый батальон охраны…

Про батальон Степа заводиться не стал – не ко времени, а вот насчет прочего не преминул:

– Ты, Ростислав, свой классовый пессимизм к делу не приплетай! Чего мы тут, дров с харчами не найдем? Раз эта пещера имеется, значит, чердынь-калуга, есть и другие!

– А в каждой – по дюжине братьев-разбойников. Еще прочим, неизвестно, чьи мы дрова палим. И, вообще, хотел бы я знать, куда нас занесло.

– Ну, значит спать по очереди будем, – рассудил неунывающий Косухин. – А насчет того, где мы – так дело ясное…

– Ну-с? – покосился капитан.

– Значит так, – начал Косухин, хмуря лоб. – Ехали мы на юг, это я по солнцу определил. Прошли эдак верст семьдесят – не меньше. Значит, пустыню пересекли и сейчас где-то на другом краю. Жаль, карты нет…

Арцеулов покачал головой.

– Карту-то я помню, Степан. Ехали мы не на юг, а на юго-запад – это я тоже по солнцу. Только Такла-Макан даже в самой узкой части куда шире, чем семьдесят верст. Да и гор там таких нет. К тому же готов спорить, что сейчас мы на высоте не менее километра.

Степа взглянул недоуменно, и капитан пояснил:

– Дышать труднее. Да и вода кипит по-другому – видели? Так что спешить не будем, спим по очереди, а продукты экономим. Вопросы?

Косухин несколько скис и даже подумал, что командир Джор мог бы доставить их прямо к Шекар-Гомпу. Три дня пути без крова, дров и оружия сразу же показались не такой уж легкой прогулкой. Несколько успокоившись, он стал поудобней устраиваться у гаснувшего костра, решив караулить во вторую смену. Арцеулов не возражал – спать, несмотря на сумасшедший день, не хотелось.

Косухин заснул мгновенно, закутавшись в шинель и положив под голову пустой мешок. Арцеулов сел у входа, чуть сбоку, чтобы видеть площадку возле пещеры, а самому оставаться в темноте. Здесь, в спокойном сумраке, у тлеющих ровным огнем углей, хорошо думалось. Впервые за много дней можно было порассуждать о том, что в его положении можно назвать перспективой.

Итак, ему вырваться из сибирского ада. Если они с краснопузым уцелеют, да еще непонятным пока образом вызволят Наташу Берг, остается только добраться до ближайшего порта, откуда корабль увезет его по зеленому весеннему морю в далекую Францию, где можно жить, смотреть в окошко комнаты на кирпичную стену, почитывать эмигрантские газеты и ждать, покуда в далеком, чудовищно далеком будущем умирающий старик увидит на экране непонятного чудного устройства поднимающийся над огромным куполом трехцветный флаг…

Это было искушение, несравнимое ни с чем. В семнадцатом Арцеулов мог не уезжать на Дон, скрыться у родственников в Твери, варить гуталин, а то и пойти на советскую службу. Весной 19-го имел право попроситься в тыл, поближе к океану – и теперь разглядывать разноцветных медуз у японских берегов. Но сейчас, наконец-то, он заслужил право на покой и может спокойно катить под парижские каштаны. И вся его будущая жизнь станет лишь бесконечным эпилогом. А может, наоборот – Смута будет казаться коротким эпизодом молодости, когда Ростислав нелепо и ненужно рисковал жизнью – такой бесконечно дорогой и единственной.

Взгляд капитана упал на спокойное и оттого очень молодое и даже красивое лицо спящего Косухина, и он внезапно подумал, что станет делать потомственный дворянин Степа, если они вырвутся к зеленому морю и уютной каюте. Уговорить его кинуть всю дурь с Коммунией и вместе выращивать шампиньоны? Арцеулов улыбнулся, представив себе буйную реакцию неугомонного фанатика-коммуниста. Нет, Степа поедет обратно делать мировую революцию, чтобы упасть где-нибудь под пулями или – если видение не лгало – в неведомом застенке под ударами прикладов.

Ростиславу стало стыдно. Он вдруг понял, в чем причина их поражения. Она была перед ним – краснопузый Степа, отважный командир рабоче-крестьянской красной армии. Арцеулов прикинул, что будет, если такого посадить за парту да как следует подучить – и тут же вспомнил полковника Лебедева. С такими бойцами красные пойдут от победы к победе, в небо взлетит новый «Мономах», но уже советский и, кто знает, не сбудется ли безумный бред о всемирной Совдепии? Что же он, ветеран Германской и «первопоходчик», может сделать, чтобы этого не случилось? И Арцеулов невольно вздрогнул от беспощадной логики ответа – умереть. Вернуться в Россию, найти тех, последних, кто еще сражается – и воевать до конца. Парижа не будет, не будет ничего – но он сделает все, что сможет. Его нынешняя одиссея – не эпилог, а только передышка…

Ростислав подумал, что если следовать логике до конца, он должен, выбравшись из этих ледяных гор, позаботиться о том, чтобы большевистский фанатик не добрался до своих. Такой Степа мог стоить целой роты и…

…И – ничего. Арцеулов обозвал себя Степиным словечком «интеллигент» и даже обрадовался. Там, у Семен-Креста, он мог просто задушить Косухина – голыми руками. Но теперь его рука уже никогда не поднимется на брата полковника Лебедева, на красного командира, когда-то не пожалевшего воды для умирающего беляка…

– …Ты чего меня не разбудил? – Степа протирал заспанные глаза, приподнимаясь со своего спартанского ложа. – Мы ж договаривались по два часа дежурить?

Арцеулов взглянул на часы – Косухин был точен, он спал два часа и три минуты.

– Мне сон был, – возвестил Степа, надевая шинель. – Только я забыл. Помню лишь, проснуться мне велели…

– Вам бы, Степан, разводящим в карауле быть, – усмехнулся капитан. – Ладно, если чего – будите…

– Если чего, – вздохнул Косухин, усаживаясь на пригретое место. – Оружия, чердынь-калуга, все равно нет. Хоть бы дубину какую!..

…Арцеулов, укрытый теплым полушубком, заснул почти сразу, а Степа, запахнув шинель, закурил, поглядывая то на гаснущие угли, то на унылый вид, открывающийся из пещеры. Он не сказал всей правды. Сон он действительно забыл, зато слова, сказанные перед самым пробуждением запомнил хорошо, как и голос – сильный, хотя и негромкий:

– Ты хотел говорить со мной, Степан? Просыпайся и жди…

Конечно, во сне может привидеться всякое, но Косухин, несмотря на твердое убеждение в материальности мира, почему-то был уверен, что приснилось это неспроста. Впрочем, вспомнив читанную когда-то в порядке обязательного самообразования брошюрку, Косухин рассудил, что сон есть продукт деятельности головного, то есть, его собственного, мозга. А значит, этот самый мозг вполне мог предупредить Степу о всяких неожиданностях.

На том он и успокоился. Впрочем, пока все было тихо, горы молчали, а ночной воздух, казалось, слегка звенел. Очаг погас, Степа подкинул несколько поленьев, хотя холода, несмотря на рыбий мех шинели, не чувствовал. Огонь разгорелся, и Косухину стало веселее. Он взглянул на укрывшегося тулупом с головой капитана, озабоченно подумав, что с беляком надо будет что-то делать. Прежде всего Ростислава следовало немедленно отправить в госпиталь, а затем ему, Степе, придется походить по коридорам ЦК, дабы выписать недорезанному белогвардейцу надежную справку об амнистии. После всего этого Арцеулова следовало устроить на работу, дабы гнилой интеллигент не умер с голоду или не направился с револьвером на большую дорогу. Дело предстояло хлопотное, да еще на фоне общих экономических трудностей и проблем Мировой Революции.

«А вдруг его опять воевать потянет?» – подумал было Степа, но тут же решил, что Арцеулов хоть и белый гад, но не дурак и не псих, а значит с него вполне должно хватить суровых уроков классовой борьбы. Защищать белое дело, да еще на третьем году Советской власти, по мнению Косухина, могли лишь люди полные придурки.

…Вдобавок еще и этот Шекар-Гомп, где прячут Наташу. Монастырь, конечно, охраняют. У ворот Степа представлял себе всенепременно пару пулеметов, а то и пушку. На большее фантазии не хватало, но и этого вполне достаточно против двух ножей.

Косухин в который раз подумал о том, как худо без оружия, как вдруг его словно что-то подтолкнуло. Он выглянул наружу и замер – огромный темный силуэт загородил проход, четко видимый на фоне белого снега. Снег же, как показалось Косухину, внезапно стал светиться, словно в ту страшную ночь, когда он замерзал у погасшего костра в междуречье Оки и Китоя. Рука скользнула по рукоятке бесполезного ножа, затем перед глазами вспыхнул невыносимо яркий свет, и Степа невольно зажмурился.

– Мир тебе, Степан…

Косухин открыл глаза и с огромным облегчением понял, что все, или почти все, ему почудилось. Снег был самым обычным, а перед входом стоял обыкновенный, среднего роста, человек в странном плаще и непокрытой головой.

– Фу ты! – вздохнул Степа. Ничего страшного не произошло. Вероятно, монах, который помог им у Челкеля, передал своим здешним знакомым, чтобы их с Арцеуловым встретили.

– Здравствуйте, – проговорил он, вставая. – Заходите! Мы тут дрова… ну, попалили в общем…

Человек кивнул, вошел в пещеру и присел у очага, протянув к огню ладони. Руки его были большие и, как отметил глазастый Степа, с крепкими рабочими мозолями. Длинные волосы падали на плечи.

– Я знал, что вы придете. Дров не жалейте, они – для вас. Ты хотел поговорить, Степан?

– Я?!

Человек отошел от огня, присев рядом с Косухиным. Неяркое пламя, наконец, позволило увидеть его лицо. Ничего особенно Степа не приметил – обычное лицо, не русское, но и не восточное. Незнакомец был немолод, хотя кожа оставалась чистой, без морщин. Глаза казались темными и очень большими.

– Ты хотел поговорить со старшим. Я слушаю тебя.

– Вот вы кто! – сообразил Косухин. – Как бы это… Прежде всего, значит, спасибо, что выручили…

– В этих местах есть пословица: сделай добро – и брось в пропасть… – усмехнулся поздний гость.

– А з-зачем?

– Это значит, что не стоит говорить об этом. Ты хотел узнать что вам предстоит?

Косухин кивнул.

– Что непонятно тебе, Степан? Что ты должен добраться до места, где держат в плену твоего друга и помочь ему? Это понятно? Что ты должен помогать в пути всем, кто в этом нуждается, даже рискуя жизнью, как рисковали, помогая тебе?

Спорить не приходилось.

– Что тебе надо не просто спасти Наталью Берг, но и узнать, кто они, несущие погибель и страх? Что происходит в их логове, в чем их сила?

– Это… конечно, – согласился Степа. – Само собой…

– Тогда тебе все понятно, Степан. Пойти, помочь – и узнать. А дальше – решай сам. Если увидишь, что беда невелика, то пусть все идет своим чередом. Если же нет – думай…

«А чего тут думать?» – хотел по привычке выпалить Косухин, но осекся.

– Важно, чтобы ты решил сам. И прежде всего – для тебя…

– Это для всего народа важно! – возразил Косухин, почувствовав в речи собеседника нотки интеллигентского индивидуализма.

– Отчего ты говоришь от имени народа? – поинтересовался незнакомец. – Разве ты один воюешь за него? Разве те, кто умер, не имели свой голос? Чем ты лучше их?

Сказано это было настолько веско, что Косухин сник.

– Истинно говорю: это важно для тебя самого.

Степу так и тянуло почесать затылок, что обычно сопутствовало размышлению, но он все же сдержался. И тут он сообразил, что незнакомец, чьи дрова они жгли и в чьем убежище отдыхали, вероятно голоден.

– Вы… того… – начал он. – Поужинаем…

– Ты поделился со мной огнем, – улыбнулся гость. – Иногда это важнее, чем преломить хлеб. Я не голоден, Степан…

Гость встал.

– Мы поговорили обо всем, кроме награды. Чего хочешь ты?

– Я? – поразился Косухин. Награды он был согласен получать лишь от имени трудового народа.

– За все положена награда, – твердо повторил незнакомец. – Все имеет свою цену.

– Это у вас имеет! – огрызнулся Степа, вспомнив уроки Закона Божьего в заводской школе. – Это у вас за чечевичную похлебку чего-то там отдают…

– У нас? – искренне удивился гость.

– А, ладно! – решился Косухин. – Там, у старика, что нас прятал, дверь есть. Интересно было бы туда заглянуть. Только чтоб обратно вернуться!

– Не ведаешь, о чем просишь, – покачал головой незнакомец. – Но да будет так… Прощай, и если будет невмоготу, проси помощи – тебе помогут.

– У кого?

– Ты просил помощи возле тела Ирмана. Просил, когда падал самолет. Тебе помогли…

Косухину стало жарко. «Откуда?» – мелькнуло в голове, и вдруг его охватило странное чувство, похожее на стыд.

– Я… ну, в общем, в Бога не верю…

– Не лукавь сам с собою, Степан. Мы еще увидимся… Прощай…

Степа едва кивнул в ответ, почему-то ожидая, что его гость исчезнет в столбе пламени или воспарит в небо. Но незнакомец, секунду постояв на пороге, быстрым шагом направился вправо, как раз туда, где лежала тропинка, ведущая к Шекар-Гомпу. И почти тут же звезды стали гаснуть, а из налетевшей тучи пошел густой пушистый снег.

– …Что, уже утро?

Арцеулов выбрался из-под тулупа, недоуменно глядя то на Степу, то на розовеющее небо.

– Кажись… – вяло ответил Косухин. Он и сам не заметил, как просидел остаток ночи.

– Почему вы меня не разбудили?

Арцеулов был явно недоволен. Высыпаться за чужой счет он не считал возможным.

– Спать не хотелось, – столь же вяло ответствовал Косухин. – Ты лучше, Ростислав, кипятку сообрази… Пора идти.

Капитан хотел по привычке вступить в спор, но поглядел на Степу и промолчал. Он с удовольствием умылся снегом и стал разводить огонь, сожалея, что в подаренном мешке не оказалось чайной заварки.

Тропу нашли сразу. Она тянулась вдоль ручья, прижимаясь к отвесной черной стене. Ручей протекал в глубокой узкой расщелине, тропа же тянулась как раз между ним и стеною. Она была узкой, не больше полутора метров, и вдобавок завалена снегом. Степа взвалил мешок с продуктами на плечи и уверенно пошел впереди. На протесты Арцеулова он обозвал его контуженным, а на повторные призывы предложил меняться через каждый час. С этим и двинулись. Косухин шел уверенно, оставляя после себя ровный след. Гора прикрывала от ветра, было тихо, лишь шумела речушка, да изредка откуда-то доносились отзвуки похожие на разрывы снарядов. Ростислав, кое-что читавший о горах, предположил, что это эхо от шума падающей лавины. По просьбе Косухина он кратко объяснил, что такое лавина, после чего Степа стал время от времени не без опаски поглядывать вверх.

Разговаривали мало, тем более общаться, двигаясь гуськом по узкой тропе, было не особо удобно. Арцеулов, старясь вступать след в след, прикидывал, что их затея с Шекар-Гомпом может выйти весьма трудной. Ему очень захотелось, чтобы здесь оказались те, кого он оставил еще весной 19-го – друзья по Ледяному походу, с которыми они шли по такому же снегу, поддерживая друг друга. Ростислав вспомнил ротного, капитана Корфа, фронтового разведчика с двумя Аннами и Владимиром, всегда веселого и отважного Андрея Орловского и давнего, еще с семнадцатого года, приятеля – князя Ухтомского. Арцеулов подумал, что вместе с Виктором Ухтомским он взял бы Шекар-Гомп в два счета. Во всяком случае, это было бы не труднее, чем штурмовать Екатеринодар.

Капитан усмехнулся, вспомнив, как на ночевке в Усть-Лабинской, после трех дней тяжелых боев с бригадой балтийских моряков, кто-то достал гитару, и его заставили играть всю ночь. Тогда, под утро, он написал, вернее, сымпровизировал песню, где главным героем выступал Андрей Орловский, который в ту ночь был почему-то неожиданно мрачен. «Не падайте духом, поручик Орловский…» Позже эту песню пели другие, а вместо Орловского подставляли иные фамилии. Чаще всего пели про Ухтомского – Виктор, аристократ чистых кровей, неистово храбрый и ненормально честный был всеобщим любимцем. Бог весть кто из них, его друзей по Ледяному анабазису, еще жив! Армии Деникина бежали к Новороссийску, спасти их могло лишь чудо, а чудеса на этой земле встречались все реже…

Последний раз Арцеулов брал в руки гитару в Омске, когда нашел Ксению, и они отмечали встречу на квартире у ее тетки. С тех пор играть было некогда и не для кого. Капитан внезапно подумал, играет ли краснопузый Степа на гитаре – или «товарищам» полагается лишь балалайка? Ростислав с мстительным ехидством представил себе красного командира с балалайкой и в лаптях. Картинка вышла на славу.

Степу заботило другое. Он еще раз вспомнил свой разговор с ночным гостем и остался весьма недоволен. Прежде всего следовало разбудить капитана. Теперь же он даже не решался рассказать о странном разговоре. Не поверит беляк! Да и говорили они не по делу. Собственные речи Косухин обозвал «излияниями», а выходку насчет загадочной двери вообще счел неуместной. Нет, тут, вероятно, нужен не он, а другой товарищ, куда более опытный и надежный. Косухин вспомнил давнего друга-приятеля еще по октябрю 17-го, Кольку Лунина, теперь воевавшего где-то на юге. Тот, даром, что моложе Степы, точно сообразил бы, что к чему. Недаром Косухину, несмотря на орден, никогда не поручали больше батальона, а Лунин уже комиссарил в дивизии. Степа вздохнул, выбросив пораженческие мысли из головы. Николаю сейчас тоже, небось, нелегко на деникинских фронтах!

Часа через полтора Арцеулов после нескольких напоминаний все-таки добился права перейти в авангард. И тут же пожалел – идти первым оказалось куда труднее. Сразу же заныли ноги, а в затылке начал пульсировать маленький, но неприятный очажок боли.

После полудня остановились под большим каменным «козырьком» и наскоро перекусили вареным рисом, запив скудный обед глотком спирта. На этот раз спирт подействовал плохо, особенно на капитана. Боль сразу же усилилась, выросла, вцепилась клещами в мозг.

Под вечер оба смертельно устали. Ростислав еле волок ставшие невероятно тяжелыми ноги, да и Степа заметно скис. Тропа начала карабкаться на подъем, идти стало совсем трудно, поэтому при первых же признаках ранних сумерек решили искать ночлег. Шедший первым Косухин заметил слева в черной скале узкую расщелину. С трудом удалось устроиться обоим, и то не лежа, а полусидя. О костре не приходилось и думать. После скудного ужина сразу же потянуло в сон, но Степа, несмотря на то, что глаза уже слипались, настоял на том, чтобы заняться повязкой. Он аккуратно промыл рану спиртом, после чего постарался забинтовать ее заново, используя относительно чистые куски. Капитан терпел молча, хоть боль временами была почти невыносимой. Ныла сорванная кожа, но настоящая боль таилась внутри, и тут ни спирт, ни Степина перевязка помочь не могли.

Ростислав заснул сразу. Косухин, оглядев окрестности, решил, что выставлять посты бессмысленно: защищаться нечем, а убегать некуда. Уже засыпая, Степа озабоченно подумал о том, что придется делать, ежели беляк свалится и не сможет идти дальше.

«А он бы со мной что сделал? – мелькнула подленькая мыслишка. – Небось кинул бы и еще посмеялся, недорезанный!»

От подобного его тут же затошнило. Косухин понимал, что капитан, хоть и белый гад, но никогда его бы не бросил. Да и в контуженном ли беляке дело? Он, Косухин, отвечает прежде всего за себя, а значит, нечего болтать ерунду. Правда, продуктов в обрез, а тащить на себе капитана он далеко не сможет…

«Значит, загнемся оба! – зло подумал Степа. – Так тому и быть, чердынь-калуга!»

Затем он обозвал себя паникером и тоже уснул.

К счастью, утром оба проснулись отдохнувшими, и мрачные мысли сразу же улетучились. Сквозь тучи проступило солнце, дорога покатилась вниз, и идти сразу же стало веселее. Вдобавок тропа стала расширяться, и вскоре стало возможно шагать плечом к плечу.

Время от времени тропа внезапно расширялась, переходя в небольшую площадку, чтобы затем вновь сузиться, нырнув за очередной поворот. Повеселевший Степа стал требовать от получившего за народный счет образование Арцеулова определения их координат. Тот вначале разводил руками, но Косухин оказался настойчив.

– Значит, говоришь за Такла-Маканом таких гор нет? А где есть?

– Хорошо, – вздохнул Арцеулов. – Мы, судя по всему, на Тибете.

– Ну так чего молчал? – возмутился Степа.

– Сколько, говорите, мы проехали с Джором? Верст семьдесят? Беда в том, что от Такла-Макана до Тибета несколько тысяч верст. Не верите?

– Тебе верю… А вот карты врут! – буркнул Косухин. – Эх, встретить бы кого да расспросить…

– Ваши слова – да Богу в уши, – внезапно заметил капитан. – Стойте!

Он первым заметил то, что пропустил Степа, излишне увлекшийся проблемами географии. За очередным поворотом открывалась площадка, на этот раз значительно крупнее, чем прежние. Гора в этом месте выгибалась почти ровным полукругом, а на пологом склоне можно было разглядеть что-то, напоминающее издали серые кубики.

– Деревня, – удовлетворенно заметил Косухин. – А, значит, и люди имеются!

– Тихо что-то… – засомневался Ростислав.

– И дыма нет, – в свою очередь всмотрелся Косухин. – Зимой в деревне дым всегда будет…

– Это место нам все равно не обойти. Рискнем?..

Решили рискнуть. Подойдя ближе к тому месту, где от основной дороги шла тропка наверх, к каменным домикам, остановились.

– Снег шел позавчера, – заметил капитан. – Следы присыпаны. Выходит, с тех пор не ходили…

– Церковь вспомни, – посоветовал помрачневший Косухин. – Ох, чует сердце!..

Это действительно была деревня – небольшое поселение из десятка почти одинаковых квадратных домиков. Жило здесь никак не больше полусотни неведомого народу, но теперь вокруг было пусто, ни одна живая душа не встречала нежданных гостей.

Живых душ действительно не осталось, но на улице и в нескольких домах лежали трупы – уже закоченелые, мерзлые, засыпанные свежим снегом, который намело через открытые двери. Всего насчитали с десяток мертвецов – две женщины, ребенок, семеро мужчин. Руки одного из них сжимали странной формы ружье с длинным стволом, заканчивающимся раструбом. Все погибшие были невысокого роста, желтолицые, с маленькими раскосыми глазами.

– Собак, и тех перебили, – вздохнул Степа. – Видать, разбойники…

– В домах почти ничего не взято, – возразил Ростислав. – Похоже, остальных куда-то угнали. Я там рис нашел – надо будет захватить. Им он уже ни к чему…

– Ага, – кивнул Косухин. – А все одно неловко. Вроде как грабим. Вот ружье…

С большим трудом удалось извлечь оружие из закоченелых рук. К разочарованию Степы, ружье оказалось совершенно незнакомой конструкции – не только ствол раструбом, но и в казенной части стоял какой-то совершенно непонятный механизм. Стреляло оно, судя по мешочку, найденному на поясе мертвеца, черным порохом. Еще в одном мешочке имелся запас самодельных свинцовых пуль.

– Тю! – вымолвил Косухин. – Машинка-то времен царя Гороха!

– У нас в Туркестане такое ружье называется карамультук, – пояснил Арцеулов. – Это кремневое оружие. У нас в училище такая штука хранилась в музее. Смотрите!

Он довольно ловко показал, как действует кремень, затем зарядил ружье и протянул Степе:

– Держите, господин красный командир! Будете меня охранять.

Степа протянул руку к карамультуку, но поглядел на иронически улыбавшегося капитана и хмыкнул:

– Не-а, ты, беляк, сам потащишь это свой… как его там?

– Карамультук…

– Во-во… Вот если маузер найдешь, тогда точно отберу.

Капитан, не став спорить, закинул карамультук за спину и аккуратно спрятал мешочки с порохом и пулями. Кремневое ружье вовсе не было безобидной хлопушкой. Ростислав знал, что из подобного антиквариата можно уложить человека шагов за двадцать пять, а в горах ничего иного и не требуется. Пули же были не в пример современным – чуть ли не со сливу величиной. Так что красный командир Косухин остался с мечтой о маузере, а интеллигент Арцеулов наконец-то получил в руки оружие. Ружье приятно оттягивало плечо, и Ростислав сразу же почувствовал себя здоровым и сильным. Его жизнь вновь получила цену…

Оставаться среди пустых домов и засыпанных снегом трупов не хотелось. В мешок уложили немного найденного риса и полупустую жестяную банку с китайским чаем. В одном из домов Арцеулов обнаружил на земляном полу большую рыжую шубу. Вернее, она была большой для ее прежнего хозяина, который не достигал Ростиславу и до плеча. Для него же это скорее был добротный полушубок.

– Держите, Степан, – предложил Арцеулов. – Это будет получше шинели.

Косухин вначале отнекивался, не желая брать чужое, но потом, рассудив, что теплые вещи нужны живым, переоделся. Вид у него стал весьма живописным – лохматая шуба, доходившая до колен, удачно сочеталась с черной шапкой. Там же, в пустом домике, удалось разыскать две пары рукавиц.

– В общем, ниче, – рассудил Степа. – Извините, ребята! – крикнул он, обращаясь к мертвым разбитым окнам. – Мы не от жадности…

Капитан перекрестился и негромко прочитал заупокойную молитву. Смерть, кружившая по России, черным вихрем пронеслась вслед за ними через границу и теперь сопровождала среди этих дальних гор…

– Тех не меньше взвода было, – рассудил Косухин, когда мертвое селение скрылось за поворотом.

– И вооружены они кое-чем поновее, чем кремневые ружья, – добавил капитан. – Я видел гильзы. Это японские семизарядки. «Арисака», кажется…

– Знаю, – кивнул Степа. – Точно бьют, заразы! Навидался я ваших япошек. Наприглашали!

– Я навидался ваших венгров, немцев и китайцев. Зрелище столь же мерзкое. Впрочем, ваши жидки из ЧК ничуть не лучше…

– Ах ты!.. – задохнулся возмущением Косухин. – Семит… То есть, антисемит, чердынь-калуга! Наши венгры и прочие – это не интервенты, а эти… интернациолисты, то есть интернаци… Ну, в общем, за народное дело! Темный ты, Ростислав, а еще интеллигент!

– Куда уж мне… А ваши собачки-оборотни – тоже за народное дело? А Венцлав – из интернационалистов?

Степа засопел носом, но смолчал, не желая отвечать на провокационный выпад. Не этому недорезанному судить о неизбежных ошибках, возникающих в трудном деле борьбы за Мировую Революцию!

Арцеулов видел, что припек-таки краснопузого, и это его весьма порадовало. В последнее время Степа стал излишне задаваться.

«Пусть подумает, – решил капитан. – Это и пролетариям иногда полезно…»

Он хотел было добавить жару, припомнив кое-что из виденного в Иркутске – ну, хотя бы чудо-богатыря товарища Чудова – как вдруг, вздрогнув, схватил Степу за руку.

– Голоса! Впереди…

Косухин прислушался – где-то далеко, но все же не очень, в полукилометре от силы, кто-то переговаривался. Точнее, переговаривались, причем весьма громко. Ругались, не иначе.

Арцеулов снял с плеча карамультук. Оба ускорили шаг, внимательно поглядывая на пустую, покрытую снегом, тропу. Кто бы ни был впереди, здесь он не проходил. А это уже становилось интересно…

Голоса смолкли, но через несколько минут раздались вновь – громкие, сердитые, очень недобрые. Послышался крик…

Тропа резко пошла вширь, подведя к очередному повороту. Голоса слышались совсем рядом. Степа рванулся вперед, но Арцеулов, отстранив его, внимательно осмотрел затвор карамультука и выглянул первым.

За поворотом была каменная площадка, каких они уже немало повстречали на пути. Влево шла еще одна тропа, нырявшая в узкое ущелье. На земле валялось несколько мешков, какие-то вещи и брошенный прямо в снег карабин. Возле вещей толпились пятеро невысоких, но крепких косоглазых парней в одинаковых серых полушубках и шапках с меховым козырьками. Двое держали оружие наизготовку и, весело посмеиваясь, наблюдали за тем, чем занимались их товарищи. А те, уже без всякого смеха, а напротив, с руганью и криками, что есть силы били еще одного – худого высокого парня в меховой куртке нараспашку. Шапка лежала рядом, тут же в снегу торчал нож, похоже, только что выбитый из рук.

Парень отбивался. Пару раз его сбивали в снег, но он откатывался в сторону, вскакивал и успевал врезать одному из нападавших в челюсть или в грудь, прежде чем снова упасть. Когда он в очередной раз упал, один из нападавших замахнулся ногой, но тут же рухнул в снег, сбитый ловкой подсечкой.

– Дает! – шепнул Косухин. – Ну, чего, капитан, пошли?

Арцеулов помолчал, оценивая ситуацию. Тех, с оружием, пятеро, у парня нет даже ножа…

– Ты чего? – возмутился Степа. – Их же пятеро на одного… И рожи самые бандитские!

Ростислав не ответил и, быстрым движением расстегнув полушубок, скинул его в снег. Затем передал ружье Косухину и сжал в руке нож.

– Первого, кто поднимет оружие!..

Один из тех, кто стоял в стороне, вдруг стал очень серьезным и что-то громко крикнул. Трое, избивавшие парня, отскочили в сторону, оставив жертву лежащей в снегу. Тот, кто отдал приказ, лениво поднял ствол карабина. Парень успел вскочить, но тут же замер, увидев направленный на него ствол. Косоглазое лицо дернулось в злобной ухмылке, палец лег на спусковой крючок…

…И послышался грохот. Карамультук, нацеленный Степой, окутался черным дымом. Косоглазый рухнул в снег – пуля угодила точно в висок. Другой, в таком же сером полушубке, попытался обернуться, но, захрипев, начал сползать в снег – Арцеулов был уже рядом и вынимал из его бока окровавленный нож. Один из оставшихся, не успев выхватить оружие, кинулся на капитана, но получил резкий удар в грудь, бросивший его навзничь.

Парень в куртке, сообразив, что пришла подмога, кинулся на ближайшего косоглазого и повалил его в снег, вцепившись в горло. Пятый – последний – дернул из-за пояса револьвер, но подоспевший Косухин обрушил на его голову приклад. Бандит в сером мягко ткнулся лицом в труп своего товарища. Сцепившийся со своей недавней жертвой косоглазый сумел вырваться и подхватить с земли карабин, но тут хлопнул сухой короткий выстрел, и Арцеулов сунул за пояс трофейный револьвер.

Степа первым делом бросил верно послужившее ружье и закинул за плечо новенькую винтовку. Теперь и он почувствовал себя прежним – уверенным и сильным. Арцеулов ткнул носком унта лежащего в снегу бандита и без особых сантиментов добил его выстрелом в голову, после чего, оглядев место побоища, поморщился и направился надевать сброшенный полушубок.

– Сэнк ю, бойз! – произнес спасенный, весело улыбаясь и вытирая снегом окровавленное лицо. Досталось парню крепко, но оптимизма он явно не терял.

Степа понял, что его благодарят и промычал в ответ что-то неопределенное.

– Амэрикэн? – продолжал между тем неизвестный.

– А-а! – сообразил Косухин. – Никак нет, браток, не оттуда.

Парень с интересом прислушался и неуверенно проговорил:

– То… пан поляк?

– Вот, чердынь-калуга, непонятливый! Русские мы!

– Шердынь… – удивленно пробормотал парень, но затем его лицо прояснилось, и он четко, почти без акцента, произнес:

– Спасибо, товарищ!

– Вот это дело! – обрадовался Степа. – Это по-нашему!

– Вы американец? – заинтересовался Арцеулов, успевший накинуть полушубок и теперь поправлявший ремень.

– О, йес! – согласился неизвестный. – А'м Тэд Валюженич, Джонсвилл, Индиана стэйт. Бат… бойз, д'ю андестэнд инглиш?

– Немного, – ответил Ростислав по-английски. – Похоже, мистер Валюженич, у вас были некоторые проблемы?

– О, да! И я могу лишь поблагодарить Творца, что он занес таких решительных русских парней в самую жуткую дыру на Тибете!

– Значит, все-таки Тибет… – проговорил Арцеулов и еле заметно нахмурился.

Глава 4. Убежище

Тэд Валюженич верил Богу, американской Конституции, законам природы и – отчасти – президенту Вильсону. Во всех остальных вопросах он оставался ярым скептиком, каким и положено быть молодому ученому в двадцать два года.

Предок Тэда – люблинский маршалок Тадеуш Валюженич – прибыл в Штаты еще в конце XVIII века. С тех пор Валюженичи считали себя истинными янки, а от польских предков оставили лишь несколько пергаментов с давними королевскими привилегиями, а также имена Тадеуш и Криштоф, которые получали старшие в семье. Так Тадеуш стал Тэдом. Криштофом – Крисом – был его отец, известный филолог-медиевист, в последние годы работавший по приглашению Британской Королевской Академии наук в одном из английских университетов. Польский язык, который в семье полагалась знать, Тэд учить не захотел, чем весьма огорчил своего родителя. Решив все же направить отпрыска по собственной стезе, отец послал Тэда в Сорбонну, но тот, проучившись год и вдоволь наслушавшись о миннезанге и трубадурах, взбунтовался и перевелся на отделение археологии, что больше подходило к его живой натуре. Отец воспринял это решение весьма кисло, но Тэд не унывал и уже через полгода добился именной стипендии и места лаборанта в отделе молодого, но уже знаменитого профессора Луи Робера. Помогли поистине сизифово трудолюбие, а также знание языков. Польский, правда, он так и не освоил, зато досконально выучил древнегреческий, а за последний год увлекся восточными языками – от суахили до наречия тибетских бхотов.

На Тибет Валюженич попал отчасти из-за бхотов, чьими древностями серьезно заинтересовался, а отчасти из-за своего приятеля Шарля Карно. Молодой аспирант, потомок знаменитого математика и генерала Революции, Шарль был аспирантом у Робера и на свои средства организовал тибетскую экспедицию. Профессор Робер лишь покачал головой, узнав о безумном замысле своих учеников, но в конце концов благословил, вручив письма во все возможные официальные и научные учреждения Китая и Британской Индии. Валюженич вместе с Карно, наняв нескольких проводников, три месяца ездили по глухим горным закоулкам, перезнакомившись с десятками бритоголовых мудрецов в оранжевых одеяниях и сумев правдами и неправдами собрать большую коллекцию тибетской старины. Ближе к зиме, когда даже самые смелые проводники опасались вести экспедицию дальше, Шарль Карно решил добраться до главной святыни бхотов – монастыря Шекар-Гомп. Местные власти предупреждали, что возле Шекар-Гомпа небезопасно, но молодые люди были согласны рискнуть. Все уже было готово, но в начале декабря Шарль внезапно заболел. Он пролежал в горячке три недели, затем начал поправляться, но ни о какой дальнейшей поездке не могло быть и речи. Тогда Тэд решил рискнуть сам. Тут даже Карно испугался, попытавшись не пустить друга в эту авантюру, но Валюженич был тверд. Он, истинный янки, воспринимал случившееся как вызов и был сей готов вызов принять. В начале января, оставив Шарля в католической миссии под присмотром нескольких соотечественников-французов, Тэд нанял проводников и отправился в путь.

Вначале все шло наилучшим образом, но в последнем селении, встретившемся по пути, проводники, поговорив с местным старостой, категорически отказались идти дальше. Уговоры не помогли. Проводники были готовы даже вернуть аванс, что для тибетцев являлось делом невиданным. Они объясняли, что хозяин ада Шинджа вместе со своей подругой Лхамо, сев на своих призрачных коней, выбрались на землю как раз у Шекар-Гомпа.

Тэд Валюженич не верил в хозяина ада Шинджу. Убедившись, что суеверия в этом далеком от западной цивилизации крае излишне сильны, он решил добираться сам. До Шекар-Гомпа оставалось не больше двух дней пути, но тут случилось изрядная неприятность: як, на котором ехал молодой археолог, оборвал ночью упряжь и сбежал. Тэд, взвалив вещи на спину, пошел пешком.

Его встретили как раз у перекрестка. Пятеро солдат не стали ни о чем спрашивать, не поинтересовались документами, а сразу, забрав у растерявшегося Тэда оружие, принялись его избивать. Валюженич попытался дать сдачи, но у косоглазых были винтовки. Едва ли все это кончилось чем-то хорошим, но тут из-за скалы прогремел Степин карамультук…

Арцеулов предложил тут же убраться подальше от места схватки. Трупы скинули прямо в пропасть, где шумела речка, туда же полетело лишнее оружие, снег был заново утоптан и даже кое-где присыпан, чтобы скрыть пятна крови. Критически оглядев место побоища, Косухин решил, что следопытам, буде таковые явятся, придется изрядно повозиться. После этого он взвалил на спину мешок и выразил согласие идти дальше.

Дальше – означало к Шекар-Гомпу.

Тропа стала настолько широкой, что по ней можно было идти втроем. Впрочем, шли не плечом к плечу, а уступом – Арцеулов и Тэд рядом, Степа же – чуть позади. Такую позицию Косухин избрал сознательно. Беляк и свалившийся как снег на голову американец пустились в беседу на неведомом Степе английском языке, и гордый Косухин предпочел чуток отстать, дабы не делать умное лицо, не понимая ровным счетом ни черта. Сначала рассказывал Валюженич – громко, жестикулируя обеими руками, потом стал говорить Арцеулов, очень спокойно, и, как показалось Степе, тщательно подбирая слова.

Так оно и было. Выслушав рассказ американца, Ростислав почувствовал себя в некотором затруднении. Подумав, он сообщил, что они с Косухиным являются военнослужащими российской военной базы в Китае, попавшими в плен и оказавшимися после дальних странствий на Тибете. Американец выслушал внимательно, затем его взгляд скользнул по торчавшему из-за пояса капитана рогу – подарку Джора – после чего Тэд произнес «Оу!» и воздержался от комментариев.

Степе было обидно, что Арцеулов, пользуясь своим буржуйским образованием, отсек от него их нового знакомого. Но тут Валюженич, оглянулся, что-то спросил у Ростислава, после чего сместился чуть назад.

– Мистер Косухин… – начал он торжественно.

– Да чего там! Степа я… Степан, – подобрел тот.

– Оу? Сте-пан… Стив! Велл?

– А че? – имя «Стив» неожиданно понравилось.

– Стив! Я хчу ще един раз высловить вам…

– Да ну! – совершенно смягчился Косухин. – Чего там, Тэд! Сегодня я, завтра – ты… Ростислав, переведи, будь добр, что пословица есть: сделай добро и брось его в пропасть.

Арцеулов, удивленно поглядев на Степу, перевел, после чего американец улыбнулся и что-то заговорил в ответ, на этот раз уже по-английски.

– Тэд говорит, что он слышал эту пословицу, – перевел капитан. – Только он слыхал ее в Ираке. Она звучит так: «Сделай добро – и брось в реку Тигр». Степан, а вы где ее узнали?

– Ха! – только и ответил довольный Степа.

Теперь уже все трое пошли рядом. Пользуясь этим, Ростислав пересказал Косухину историю студента-археолога.

Между тем Косухину пришла в голову какая-то важная мысль. Что-то существенное они упустили, когда, скинув трупы бандитов в пропасть, двинулись дальше. Он долго размышлял, а затем хлопнул себя по лбу.

– Эй, граждане, не спешите! Коней у этих косоглазых не было. Так? И даже этих… яков. Как же они туда попали? Не в снегу же ночевали?

Капитан быстро перевел. Тэд сразу стал серьезным.

– Я шел по другой тропе, чем вы, ребята, но никого не встретил. Значит, они пришли с другой стороны…

– Во! – кивнул Степа. – Мы таких тоже не видели. Значит, кубло у них впереди – больше негде. И близко очень, иначе б они пешком не ходили. А мы топаем себе…

Наступило молчание, после чего Арцеулов покачал головой, негромко заметив: «Кретин!». Затем пояснил:

– Это я кретин, господа. Для кадрового офицера не сообразить такое «дважды два» – позор!

– Брось, Ростислав, – смилостивился Косухин. – Это мы по горячке. Я тоже хорош, когда только понял! Но чего делать-то?

Тэд, выслушав перевод, достал из вещевого мешка карту.

– Давай, капитан, рули! – обрадовался Степа.

Карту развернули. Косухин мало что понял, зато Арцеулов буквально впился глазами в бумажный лист. Наконец-то можно не бродить с завязанными глазами!

Местность была Ростиславу совершенно незнакома. Если бы не надпись, он бы едва ли сообразил, что это Тибет. Впрочем, Тэд тут же показал тропу, по которой они шли, и речку, вьющуюся рядом. Впереди, не так уж и далеко, была обозначена долина, где стоял нарисованный от руки крестик.

– Шекар-Гомп, – пояснил он.

Валюженич добавил, что карта составлена лет пятнадцать назад английской военно-топографической экспедицией.

– Худо дело, – заметил Арцеулов. – Другой дороги-то нет. Степан, смотрите…

Он показал тропу, речку и монастырь впереди. Степа покрутил головой, разглядывая нависавшие над ними скалы, пропасть по другую сторону тропы, и почесал затылок:

– Вот, чердынь-калуга! А пост-то где-то рядом. Пора ему уже быть…

Валюженич переспросил капитана, а затем предложил:

– Я не военный, ребята, но думаю, пора где-нибудь спрятаться и подождать до темноты.

Капитан был того же мнения, но Степа посчитал нужным прежде разведать местность. Решили двинуться вперед в поисках подходящего убежища. Теперь шли осторожно, всматриваясь в каждый поворот тропы. Тэд первым заметил удобную площадку, на которую вполне можно было забраться снизу. Первым влез Степа, подав американцу ствол карабина, но тот, гибкий, словно кошка, взлетел наверх без посторонней помощи.

– Вас почти не видно, – оценил капитан, оставшийся на тропе. – Степан, я пойду посмотрю, что там. Сидите тихо…

– А чего ты? – по привычке начал Косухин, но Ростислав взял карабин на изготовку и зашагал вперед.

– Мистер Арцеулов? – поинтересовался Тэд.

Косухину пришло на ум мудреное словцо:

– Он… это… рекогносцировка!

– Оу, велл! Хи из брэйв бой!

– Ну, вот, опять по-своему чешешь! – огорчился Косухин. – Ты лучше, Тэд, расскажи, за какую ты платформу? Ну, за революцию? За коммунизм?

– Оу! – понял Валюженич. – Но, но! Революшен – из крейзи хорс оф прогресс!..

– Буржуй ты, – вздохнул Степа, – капиталист…

– Ка-пи-та-лист… – задумчиво повторил Тэд. – Оу! Рокфеллер, Морган, Херст? Но, но! Но капиталист, Стив! А'м сайнтист. Онли сайнс, йе!

Теперь уже красный командир принялся чесать затылок.

– Значит, ты, Тэд, не за капитализм, а за этот «сайнс»? А чего это?

Валюженич задумался:

– Сайнс… Математик, кэмистри, хистори, физик… Сайнс!

– А! – осенило Косухина. – Наука, значит! Так наука, друг Тэд, штука тоже классовая! Эх, темнота-интеллигенты, навязались, чердынь-калуга, на мою голову!.. Так ты этот, историк?

– О, йе! Хистори… Бат эспешли акэолоджи…

– А это чего?

– Оу! – Валюженич тут же загорелся. – Пан не разумеет польску?…

– Да ты валяй, – предложил Степа. – Авось, и соображу.

Тэд кивнул и начал излагать суть мудреной науки «акэолоджи».

…Между тем Арцеулов быстро шел по тропе, стараясь держаться ближе к левому краю, чтобы успеть прижаться в случае необходимости к скале. Ему было стыдно, что он, кадровый офицер, воевавший не первый год, не догадался, что вражеский пост совсем рядом. Хорошо еще, что краснопузый вовремя сообразил, а то бы попались теплыми! Ростислав еще раз подумал, что Степа, ежели его умыть и как следует обучить, мог бы стать толковым офицером.

И тут он оборвал себя. Косухин и так был офицером – командиром «рачьей-собачьей», будь она проклята, Красной армии! Причем таких, как Степа, там немало, раз их, белых, все-таки выкинули за Байкал. И это было обиднее всего. Нормальные русские ребята, с головой и совестью, лупили в хвост и в гриву таких же нормальных! Получалась форменная ерунда.

«А если бы мне с Косухиным пришлось вести переговоры, договорились бы? – мелькнула уже совершенно безумная мысль. – А почему бы и нет? Договорились! Тогда какого же черта?!»

Вспомнились слышанные им рассуждения: озверение, децивилизация, потеря человеческого облика, психическое оружие, превращение нормальных людей в волчью стаю… Не поверишь, конечно, но как тогда объяснить все это? Не классовой же борьбой господина Маркса, чтоб он пропал!

Арцеулов помотал головой – думать об этом не время. Шестое чувство, редко подводившее на фронте, подсказывало – враг рядом, а значит надо шагать как можно тише, прижимаясь к скале…

Солдат возник внезапно. Он был в сером полушубке, как и те, что напали на Валюженича, на плече болтался карабин, только у этого к карабину был примкнут блестевший на неярком январском солнце штык – в полном соответствии с уставом караульной службы. В этом месте тропа оказалась перегороженной невысокой, приблизительно в метр, каменной кладкой. У стены оставался проход как раз для одного человека. Ростислав отступил на несколько шагов и замер, сжимая оружие в руках.

Солдат был один, но сзади, под прикрытием скалы, должен находиться пост – человека два-три, а то и больше. Днем подойти невозможно. Конечно, можно попытаться ночью… Арцеулов еще раз, стараясь не шуметь, выглянул, заметив то, что пропустил вначале – над каменной стенкой был укреплен большой электрический фонарь, провода от которого тянулись куда-то за скалу. Итак, ночью здесь будет светлее, чем днем…

Оставалось одно – атака. За свою фронтовую жизнь капитан брал крепости и посложнее, но этот пост – лишь первый…

И тут Ростислав похолодел – чья-то рука коснулась его плеча. Проскользнула и сгинула мысль, что паршивец Степа решил над ним подшутить. Капитан медленно обернулся. Перед глазами мелькнуло что-то желтое…

…Тот, кто стоял сзади, был действительно в желтом – то ли в плаще, то ли балахоне. Росту невысокого, лицо смуглое, с раскосыми темными глазами, непокрытая голова отчего-то бритая…

Человек в желтом смотрел на Ростислава молча, не мигая, затем в уголках тонких бесцветных губ мелькнула улыбка. Худая костлявая рука сделала приглашающий жест. Арцеулов повиновался, догадавшись, что неизвестный не желает ему зла.

Они отошли на несколько шагов, так, чтобы часовой не смог заметить, затем худая смуглая рука указала вперед, сделав характерный рубящий жест. Капитан понял – ему показывали, что тропа надежно перекрыта. Затем рука указала на Арцеулова, и неизвестный поднял вверх один палец. Ростислав задумался, сообразил и поднял в ответ три пальца – его спрашивали, один ли он. Теперь кивнул незнакомец, показав назад. Еще не веря в удачу, Арцеулов знаками попытался пояснить, что им нужно обойти пост, но человек в желтом прервал его, вновь показав на тропу. Капитан минуту подумал, а затем решился и пошел обратно, на всякий случай не выпуская из рук карабин. Незнакомец, словно тень, шагал рядом, время от времени бросая на Арцеулова короткие взгляды, словно пытаясь увидеть что-то важное…

Между тем Косухин и Валюженич совместными усилиями разобрались в сущности мудреной науки «акэолоджи». Степа понял, что Тэд занимается поисками каких-то загадочных «аретефактов», причем ищет их как на земле, так и под землей, и если надо, то с риском для собственной головы. Один из «артефактов» Тэд даже продемонстрировал, достав из мешка тщательно завернутую в полотно рукопись на непонятном твердом материале. Косухин осторожно потрогал край манускрипта и долго не мог понять разъяснений Валюженича, пока тот не произнес «Му!», продемонстрировав пару рожек над собственным лбом. До Степы, наконец, дошло, он внимательно осмотрел пергамент и даже высказал собственное мнение, что это не «Му», а скорее «Бе-е-е».

Тэд как раз прятал рукопись обратно в мешок, когда Степа толкнул его в плечо и схватил карабин. По тропе возвращался Арцеулов, но не один, а с каким-то желтым и бритым…

Капитан сделал успокаивающий жест, но Косухин, сжимая оружие в руках, уже соскользнул с уступа вниз. Тип в желтом балахоне Степе отчего-то сразу не понравился. Правда, в последний момент Тэд успел произнести свое обычное «Оу!» и добавить «Монк!», однако ясности это не внесло.

– Впереди пост, – сообщил капитан, кивая на тропу. – Днем не пройти. Вот, встретил…

Неизвестный внимательно поглядел на Степу, сложил ладони на груди и быстро поклонился.

– Здрасьте, – сдержано отреагировал Косухин. – И чего дальше?

Арцеулов хотел пояснить, но тут вниз спустился Тэд, волоча с собой мешки. Он шлепнулся на тропу, вскочил и подошел прямо к незнакомцу. К удивлению остальных, Валюженич тоже сложил ладони на груди, поклонился и принялся вещать на каком-то непонятном языке. Монах поклонился в ответ, некоторое время внимательно слушал, затем заговорил сам.

Арцеулов и Степа слушали, не понимая, уловив лишь знакомое слово «Шекар-Гомп».

– Это буддийский монах, – пояснил наконец Тэд. – Его зовут Цронцангамбо…

– Как? – поразился Арцеулов.

– Цронцангамбо. Так звали знаменитого тибетского короля, который правил в VII веке и ввел здесь буддизм. Цронцангамбо был монахом в Шекар-Гомпе…

– Мужики! – не выдержал Степа. – Я ж не понимаю ни черта!

Ростислав быстро перевел, правда имени монаха повторить не решился.

– Сейчас монастырь захвачен какими-то разбойниками, – продолжал Валюженич. – Он приглашает нас с собой. У них там убежище…

– Вот еще! – вскинулся Степа. – А чего это он такой добрый?

Тэд перевел вопрос. Монах улыбнулся уголками губ, а затем четко и ясно произнес: «Хан Гэсэр!»

– Оу! – воскликнул Тэд.

Степа и Арцеулов переглянулись.

– Хан Гэсэр! – повторил монах и указал на рог, торчавший за поясом у капитана.

– Ошибся, батя! – покачал головой Степа. – Это нам командир Джор подарил.

Монах, услыхав имя Джора, кивнул. Валюженич переспросил у Арцеулова, тот ответил, затем повернулся к Косухину:

– Монах считает нас посланцами Гэсэр-хана. Помните, Богораз рассказывал? Джор – настоящее имя Гэсэра. Тэд говорит, что «Гэсэр» – это титул…

Для Косухина все это было излишне сложно, но спорить он не решился.

По тропинке шли вчетвером – монах и Арцеулов впереди, Степа и Тэд – чуть сзади. Валюженич то и дело произносил «Оу!», о чем-то напряженно размышляя. Степа был настороже и даже снял карабин с предохранителя.

До поста оставалось метров сорок, когда Цронцангамбо остановился. Арцеулов осмотрелся – сзади шумела речка, впереди – неприступная скала… Монах вновь улыбнулся, затем положил ладонь на небольшую выемку в каменном утесе. В то же мгновение сквозь камень зазмеилась трещина, и огромный валун без звука отъехал в сторону, открывая низкий темный проход.

– Чердынь его! – только и смог произнести Косухин. – Ну, дают!

Остальные не могли вымолвить и этого. Брови Тэда поползли вверх, и он чуть слышно присвистнул. Арцеулов лишь вздохнул. Монах полюбовался произведенным эффектом, а затем указал на вход.

– Ну что, красный командир, – усмехнулся капитан, – рискнем?

– А чего? – Степе не хотелось показать себя трусом. – А с удовольствием! Как, Тэд?

Валюженич подмигнул Косухину, показал большой палец, и первым шагнул через высокий каменный порог. Монах подождал, покуда все войдут, затем достал из-за камней старинную масляную лампу, зажег ее, после чего вновь прикоснулся к каменной двери. Огромная глыба бесшумно закрыла проход. Все четверо оказались в узком каменном тоннеле, освещаемом неярким светом горящего масла.

Сначала поднимались по ступенькам – Арцеулов насчитал их двенадцать, а затем тоннель пошел ровно, понемногу расширяясь. Стало заметно теплее, из глубин горы шел поток теплого воздуха.

– Оу! – внезапно произнес Тэд, останавливаясь и показывая куда-то в сторону.

Все остановились. Цронцангамбо что-то негромко произнес и поднес лампу поближе. Тут уж и Степа не смог удержать удивленного возгласа, а Ростислав выдохнул воздух и быстро перекрестился.

…В каменной стене зияла ниша. Небольшая – не выше полутора метров. Ничего необычного в этом и не было, если б не то, что находилось внутри.

Человек… Морщинистая лицо, истлевшая повязка на бедрах, худое изможденное тело с выпиравшими сквозь коричневую пергаментную кожу ребрами…

– Мумия? – понял Арцеулов.

Тэд спросил у монаха, тот что-то веско и почти торжественно произнес, поднеся свободную левую руку ко лбу.

– Не понял, ребята, – растерянным тоном заметил Валюженич. – Это их бывший настоятель, но не мертвый, а вроде как спящий… Здесь не кладбище, хоронят в самом монастыре…

Монах некоторое время подождал, затем кивнул и пошел дальше. Через некоторое время свет лампы упал на еще одну нишу, откуда смотрело такое же морщинистое лицо с закрытыми глазами.

– Фу ты! – Степу передернуло, он повернулся к Арцеулову. – Слышь, спроси Тэда. Он ведь этот… акэолоджи.

Арцеулов перевел вопрос. Валюженич задумался, затем стал что-то говорить. Ростислав растолковал:

– Тэд говорит, что в Индии есть мудрецы-факиры, которые могут несколько лет быть в трансе – как мертвые. А потом их можно разбудить. Правда, они могут так пробыть лишь год-два…

– Факиры?!

Косухина встречал факиров лишь в цирке. Но цирк – это одно, а иссохшие тела в нишах – совсем другое…

Через несколько минут они увидали впереди неяркий свет. Вскоре под ногами вновь оказались ступеньки, но вели они уже не вверх, а вниз. Открылся небольшой полукруглый зал, скупо освещенный несколькими масляными лампами. В углу, окруженный маленькими лампадками, сидел тихо улыбающийся Будда странного темно-желтого цвета. Больше никаких изображений не было, за исключением небольшого барельефа на одной из стен. В зал вели три прохода – один, по которому провели гостей, и два – по бокам.

При виде Будды Тэд произнес негромкое «Оу!» и кивнул Арцеулову, приглашая его оценить увиденное. Ростислав не понял, но внимательный Косухин отреагировал тут же:

– Чердынь-калуга! Да ведь он золотой!

Арцеулов прикинул, сколько может стоить этот бурхан в его мире и покачал головой.

Цронцангамбо провел гостей к центру зала и усадил на небольшое возвышение. Все сняли шапки, а Степа поспешил расстегнуть свою лохматую шубу. Монах поглядел на гостей, кивнул и удалился.

Несколько секунд все молчали, затем Косухин, шумно вздохнув, достал пачку папирос.

– Спрячьте, – посоветовал Арцеулов. – Мы вроде как в храме.

Степа не стал спорить, но папиросы не спрятал, а положил рядом.

– Интересно, ребята, – заговорил Валюженич, как следует осмотревшись. – Это, очевидно, тайное монастырское убежище. Здесь обычно прячут сокровища, реликвии, иногда мумии. Тех, в нишах, вы уже видели.

– Слышь, Тэд, – поинтересовался Косухин, когда Ростислав перевел слова американца, – а по какому ты с ним говоришь?

– Это бхоты, – пояснил Тэд. – Их еще называют «боты», но «бхоты» – правильнее. Я как раз изучал их наречие перед отъездом. Это маленький народ, живут в западном Тибете, в общем, ничем не знамениты. Насколько я знаю, Шекар-Гомп – их единственный известный монастырь. Построили его еще в VII веке…

Послышался легкий шорох. В зал входили четверо монахов, похожих на Цронцангамбо, только трое были постарше, а один – очень молодой, почти мальчик. Сам Цронцангамбо вошел последним, неся большой фонарь, горевший желтым трепещущим светом. Гости встали. Монахи поклонились, после чего Цронцангамбо жестом пригласил всех встать. Наступила тишина.

– Эта… здрасьте, – не выдержал Косухин. – От имени трудового пролетариата России приветствую тибетских товарищей!

Получилось неплохо. Правда, кисло улыбнувшийся Арцеулов даже не стал переводить, но монахи вежливо кивнули. Один из них, самый старший, поглядел на Степу очень внимательно, и взгляд его стал на мгновенье решительным и жестким.

«А ведь понимает, – сообразил Степа. – Надо его запомнить, чердынь!..»

Заговорил Тэд. Он поздоровался, затем, указывая на каждого, назвал имена гостей и, судя по слову «Раша», попытался объяснить, кто они и как сюда попали. О себе он сказал совсем коротко, зато достал из вещмешка большой документ с многочисленными печатями и показал монахам. Очевидно, это были его верительные грамоты.

Документ изучали долго, впятером, после чего вернули Тэду. Вновь наступила пауза, затем слово взял Цронцангамбо. Он говорил медленно, чуть нараспев, делая долгие перерывы, чтобы Тэд успел перевести Арцеулову, а тот – пересказать Степе.

– Я приветствую наших гостей из Америки и России. Мы чтим Будду Христа, просветившегося сотни лет назад в этих краях… В Шекар-Гомпе всегда были рады гостям. К сожалению, вы пришли в тяжелый час. Нашего монастыря больше нет. Мы последние монахи Шекар-Гомпа, а я, недостойный брат Цронцангамбо – его последний настоятель… Много веков назад Царь Света Кунтузампо победил злую ведьму Бранг Сринмо и низверг ее на землю. Ее застывшее тело, окаменев, стало тем, что теперь называют Тибет. Но злая ведьма еще жива. Под каменной кожей струится голубая кровь, а в нескольких местах, где стрелы Кунтузампо пробили кожу насквозь, эта кровь кипит и испаряется, уходя потоком голубого света в небеса…

Тэд переводил холодно, бесстрастно, его глаза превратились в щелки, а рука с карандашом делала быстрые стенографические записи в блокноте. Арцеулов старался передавать речь монаха как можно более точно, но его труды пропадали зря: от подобной поповщины Степу тут же затошнило.

– …Возле одной из ран в теле Бранг Сринмо и был построен Шекар-Гомп – Страж Раны. Здесь хранился Запретный Талисман, оставшийся после боя Кунтузампо со слугами ада – нараками…

– Оу! – не выдержал Тэд. – Талисман?

Монах еле заметно улыбнулся:

– Ни я, ни мои предшественники никогда не видели Запретный Талисман. Он замурован в подземелье, и над ним произнесены девять заклятий. По преданиям это спекшаяся кровь царя ада Ямы, называемого также Шинджа. Если кровь ведьмы голубая, то кровь Ямы – темно-красная, почти черная. Она запеклась в виде большого камня, похожего на тот, который в вашем мире именуют рубином.

– Ого! – не выдержал Степа, мельком взглянув на золотого Будду. – И большой этот… талисман?

Валюженич перевел. Монах поглядел на Косухина, и улыбнулся, словно разговаривая с ребенком:

– Большой. В древности, те, кто его видел, называли этот камень «Голова Слона».

Косухин пару раз видел слонов в разъездных цирках, поэтому сразу же оценил сказанное.

– Сотни лет мы жили мирно, храня то, что нам было завещано еще отцом Падмасмбхатвой, который повелел основать Шекар-Гомп. Беда случилось недавно…

Тэд внезапно замолчал, став что-то черкать в блокноте, а затем, попросив монаха подождать, обратился к Арцеулову:

– Я что-то не понимаю, Ростислав. Кто-то на них напал…

– Давайте задавать вопросы, – предложил капитан. – Спросите: на них напали солдаты в серых полушубках?

Монах выслушал перевод и покачал головой.

– Странно, – заметил Тэд. – Если я правильно понял, он говорит, что на них напал сам бог Яма, хозяин здешней преисподней, он же Шинджа, он же Чойгьел. Это страшное чудище, сидит в окружении жутких демонов, вокруг пляшут скелеты…

– А они его видели? – поинтересовался материалист Косухин. – Чтобы с этими… демонами?

– Говорит, что видели. Иначе никто бы не решился ворваться в монастырь – даже здешние бандиты чтят его и обходят стороной…

– Ладно, господа, – вмешался Арцеулов, – давайте все же выслушаем. Итак, на них напал этот Яма…

– Яма что-то сделал с Запретным Талисманом и смог набраться сил от раны в теле этой ведьмы…

– Ты про серых спроси, – не выдержал Косухин, – которые с карабинами…

– Потом Яма позвал своих нараков – демонов в черном и поставил их охранять Запретный Талисман. С его помощью он оживил… нет, не так… в общем, призвал мертвецов-варда и каких-то Потерявших Разум…

– Так, – Арцеулов остановил жестом Степу, который собирался вставить очередную реплику. – Эти, Потерявшие Разум – люди?

– Люди. Те, в серых полушубках. Большая их часть – бывшие местные разбойники, которых Яма лишил разума с помощью этого рубина. Он их одел в серые полушубки и поставил охранять монастырь снаружи…

– Ага, внешняя охрана, – удовлетворенно заметил Косухин. – Теперь понятно – ненормальные в сером. А внутри?

– Внутри нарака в черном. Нарака прибыли издалека, и некоторые похожи… я правда, не уверен,… на европейцев. У них есть общий знак – колесо солнца, но перевернутое наоборот…

Цронцангамбо кивнул молодому монаху. Тот достал из складок желтого одеяния что-то небольшое, очень знакомое. Степа и Арцеулов переглянулись – на худой ладони монаха лежал знак голубой свастики.

– Это они носят на шапках, – подтвердил Тэд. – Ну, а варда, насколько я понял, нечто вроде рабов. Они там что-то строят…

– Спасибо, Тэд, – кивнул капитан. – Поблагодарите хозяев и скажите, что мы постараемся попасть в Шекар-Гомп и узнать, что к чему.

– Они так и поняли. Ребята, они считают нас посланцами Гэсэра и думают, что он прислал нас по их просьбе. Вон там… на стене…

Он что-то сказал монахам. Один из них взял фонарь и поднес к барельефу, до этого незаметному в темноте. Колеблющийся свет сделал изображение почти живым – всадник на огромном коне натягивал лук, целясь в невидимого врага…

Монахи встали, один из них кивнул гостям, приглашая с собой. Их провели коридором, где за деревянной дверью находилась небольшая комната с тремя низкими ложами, покрытыми шерстяными одеялами. На стене горели лампы, в углу стоял большой глиняный сосуд с водой.

– Сейчас нам принесут поесть, – сообщил Тэд. – В общем, отдохнем…

Обед оказался весьма скуден – небольшое блюдо вареного риса и темный чай, пахнущий неведомыми травами. Как только монахи удалились, Валюженич достал из вещевого мешка пару банок консервов, и настроение у всех тут же поднялось. Глоток спирта его еще более улучшил, а после обеда Степа и капитан не выдержали и закурили.

– Ну и язык у попа! – вымолвил Косухин, с удовольствием затягиваясь и пытаясь пустить дым кольцом. – Нет, чтобы ясно обсказать – кто напал, сколько их. Тоже мне, демоны!..

– Он говорит тем языком, каким привык, – пожал плечами Ростислав. – Но свастику вы видели?

– Видел…

– Вот… Цо паны мовят? – вмешался Валюженич, внимательно слушавший разговор. – Ай дон'т… Не разумею… – Он покрутил головой и перешел на английский. – В общем, материал для статьи по бхотскому фольклору я уже собрал, а теперь, ребята, может быть, поговорим откровенно?

– В каком смысле? – поинтересовался Арцеулов, сразу же став серьезным.

– В самом прямом, парни! Прежде всего, давайте договоримся: мы сейчас в одной команде, так?

– Ясное дело, – согласился Степа.

– То пан згоден… Добже… Если мы в одной команде, то давайте не будем прятать карт. Неужели вы думаете я не понял, кто из вас максималист, то есть большевик, а кто белый? Я, конечно, читаю газеты не каждый день, но все-таки…

Арцеулов и Степа переглянулись – крыть было нечем.

– Вы оба только что из России. Но как, и главное, зачем вы попали сюда? Что вам нужно в Шекар-Гомпе? Я задал не слишком много вопросов?

– Да нет, в самый раз, – вздохнул Степа. – Ростислав, ну чего нам рассказать?

Арцеулов пожал плечами, не зная, что ответить.

– Тогда еще пара вопросов, – продолжал Валюженич. – Вернее, один, но большой. Каким образом двое русских парней – один большевик, а другой монархист – стали посланцами Гэсэр-хана? Сделаем скидку на мифологическое сознание здешних монахов, но у меня, ребята, у меня тоже есть глаза.

И Тэд указал на рог, который Арцеулов, сняв полушубок, положил рядом с карабином.

– Это эвэр-бурэ, монгольский рожок, который принадлежал Гэсэру, или, по крайней мере, его точная копия. Его изображения известны уже сотни лет. По легенде этот рог был похоронен вместе с Гэсэром или попал – тоже вместе с ним – на небо. Говорили, что если потрубить в него, Гэсэр тут же придет на помощь или пришлет своих слуг…

– Ладно, – кивнул Арцеулов. – Правда, не уверен, что это будет понятнее, чем история про владыку ада Яму. Начнем с конца. Мы хотим попасть в Шекар-Гомп, чтобы выручить нашу общую знакомую, Наталью Федоровну Берг…

Слушая голос капитана, рассказывающего по-английски Тэду их странную историю, Степа прикинул, что будь он на месте Валюженича, то едва ли поверил и половине. И тут же вспомнил, что сам посчитал рассказ монаха сказкой…

…Выслушав Арцеулова, Тэд даже не произнес свое обычное «Оу!». С лица его исчезла улыбка, словно американец стал на много лет старше.

– Самое странное, что я верю вам, Ростислав, – заметил он, чуть подумав. – Я слыхал о господине Семирадском, в молодости он действительно серьезно занимался этнографией. Но это не главное…

– Вы считаете, что такое не выдумаешь? – усмехнулся капитан.

– В некотором роде… Но рог Гэсэра! Это поразительно. Вы хоть представляете, сколько он будет стоить на аукционе?

– И представлять не собираюсь, – пожал плечами Арцеулов. – Мне дал его Джор, значит, я должен буду вернуть его. Может, Джор – потомок Гэсэра?

– Оу! – заинтересовался Тэд. – Вполне логично!..

…Рассказывая об их приключениях, Арцеулов все же постарался описать путешествие в отряде Джора как можно более естественно. Теперь он и сам уже не очень верил в летящих всадников…

В комнате неслышно появился один из монахов, держа в руке небольшое блюдо, уставленное глиняными чашечками и коробочками. Поклонившись, он подошел к капитану и легко коснулся повязки.

– О, медсин! – понял Валюженич.

Монах промыл рану, смазав ее какими-то душистыми мазями, и осторожно перевязал тонким полотном. Ростислав почувствовал, как боль исчезает, растворяясь и оставляя после себя лишь легкое жжение.

Прошло два часа. Степа уже успел вздремнуть, проснуться и даже соскучиться. Ему было неуютно в четырех стенах без окон.

– Тэд, кликните там кого-нибудь! – предложил он. – Пора и делом, чердынь-калуга, заняться…

– Вот? Цо? – сосредоточился Валюженич. – Оу, ю а райт! Мистер Арцеулов?

– Да, – кивнул капитан, преодолевая естественное желание лечь и проспать часов десять подряд. – Надо взглянуть на монастырь…

На зов явился сам Цронцангамбо. Выслушав Валюженича, он, молча кивнув, жестом пригласил всех следовать за ним. Они прошли темным коридором, свернув куда-то в сторону. Коридор перешел в лестницу, каменные ступени которой вели вниз, на небольшую площадку.

Цронцангамбо подошел к стене и снял большой щит темного металла, висевший посередине. Сразу стало светло – лучи закатного солнца проникли через круглое окно, выходившее наружу. Оно было закрыто не стеклом, а чем-то другим, похожим на цельный кристалл хрусталя, только очень прозрачного, почти не искажавшего перспективу.

– Шекар-Гомп, – негромко произнес монах.

Прямо за окном начинался склон, который вел в огромную котловину с пологими краями. Слева от него находилась небольшая равнина, ровная как стол. Прямо на вершине горы стояли несколько квадратных домиков, окруженных стеной. Рядом возвышались две серые башни, высокие, но кажущиеся издалека не больше спички. Справа, в некотором отдалении, виднелись еще несколько домов.

…Но не это бросалось в глаза. Небольшие строения Шекар-Гомпа терялись на фоне того, что происходило в котловине. Левая часть горы исчезла, срезанная сверху донизу, и теперь там чернел огромный провал, ведущий в самые недра. Рядом скучились десятки странных механизмов, похожих на портовые краны, только значительно больше и мощнее. Внутри черного отверстия можно было заметить металлические фермы и толстые трубы, уходящие с поверхности в глубину. Место строительство ограждал высокий забор из металлических секций. По углам торчали вышки с прожекторами.

Левее, на выровненной то ли природой, то ли руками человека, площадке стояли несколько одинаковых одноэтажных построек, между которыми были оставлены широкие проходы. Это место было также огорожено, по углах темнели сторожевые вышки. Сзади, за монастырем, тоже что-то сооружалось, были видны три невысокие трубы над белым многоэтажным зданием, верхние этажи которого только строились. А справа, за монастырской оградой, можно было заметить еще одну ровную площадку, аккуратно очищенную от снега. За нею тянулись серые, похожие на ангары, сооружения.

Всюду были люди. Они не суетились в беспорядке, а двигались, словно муравьи в муравейнике, где давно и прочно отлажен порядок. От ворот, за которыми стояли продолговатые дома-бараки, к стройке тянулась огромная колонна, по бокам которой шагали несколько человек в одежде иного – темного – цвета. Люди в темном были повсюду: у ворот, у входа в домики, у дороги. В воздухе промелькнула легкая тень, над площадкой блеснул серебристый цвет обшивки, и через несколько секунд небольшой моноплан уже катился по взлетной полосе…

Над монастырскими крышами и над домиками, стоявшими правее, торчали изогнутые металлические конструкции, а над всем этим ровно и неподвижно, застыв в холодном зимнем воздухе, висел серебристый аэростат с номером «3» на боку…

Косухин хотел было произнести «чердынь-калуга», но сдержался. Любимое словцо явно не соответствовало тому, что пришлось увидеть. Арцеулов смотрел, не отрываясь, лицо его становилось все более мрачным. Первым заговорил Тэд:

– Ребята, скажу сразу, это не мой профиль. Я шел сюда искать древние рукописи и записывать легенды. Зато теперь я понял, что здесь ищете вы…

– Сила, – констатировал, наконец, Степа, найдя подходящее слово. – Чего же это такое? Ростислав, чего молчишь, это же по твоей части!

– Не совсем, – негромко откликнулся капитан. – Мне это больше напоминает Челкель. Сюда бы господина Богораза…

Тэд, достав блокнот, начал набрасывать план того, что открывалось из окна. Монах стоял в стороне, лицо его было бесстрастно, глаза, не мигая, смотрели на монастырь.

– До захода солнца время еще есть, – решил Арцеулов. – Будем наблюдать. Тэд, спросите его – окно можно заметить снаружи?

Валюженич перевел вопрос. Цронцангамбо улыбнулся и покачал головой, после чего, поклонившись, неслышно скрылся в темноте.

Вначале наблюдали молча. Затем, когда в долине уже начало темнеть, Арцеулов расправил затекшие плечи, медленно прошелся мимо окна и повернулся к Степе:

– Ну что, господин красный командир, обменяемся впечатлениями?

– Пущай Тэд вначале скажет, – усмехнулся Косухин. – Глаз у него, как я погляжу, острый…

Валюженич, когда капитан перевел ему Степины слова, пожал плечами:

– Не буду делать великое открытие, что здесь идет какая-то стройка, причем на самом современном уровне. О'кей, теперь будет что сказать тем, кто считает Тибет задворками цивилизации!

– Ну, а все-таки, – настаивал капитан.

– Ну… Основное строительство ведется внутри горы. Такие подъемные краны я видел у нас в Калифорнии, они могут поднять несколько десятков тонн… Там, внутри, под монастырем, монтируют что-то очень крупное. Строители живут слева, в бараках, их неплохо охраняют. Справа, на горе, аэродром. Над крышами – очень мощные радиоантенны…

– А говорите, не по профилю, – усмехнулся Арцеулов. – Могу добавить, что сзади, судя по всему, строится энергетическая станция, только не пойму, на каком виде топлива. Ангары у аэродрома очень крупные, так что там могут быть эллинги для дирижаблей… Я ничего не упустил, Степан?

– Да чего? – пожал плечами Косухин. – Все верно. Охраняют те, которые в черном. Как там их – демоны, что ли?

– Нараки.

– Во-во. Видно плохо, но, похоже, у них такие же семизарядки, как и у тех в сером. А вот серых я не заметил, они, кажись, только во внешнем кольце, сюда их не пускают. Квартируют черные в монастыре, а справа, в домиках, живет начальство. На вышках пулеметы, у входа в монастырь – тоже. Пулеметы наши – «Максимы»…

– «Максим» – английский пулемет, – поправил Ростислав. – Что ж, на обитель бога Ямы не очень похоже, а вот на какой-то сверхсекретный военный объект – очень даже…

– О'кей, – кивнул Тэд. – Только кому он здесь понадобился?

– Голубым свастикам. Степан, вы там красного флага не разглядели?

– Не было там флага! – обиделся Степа. – И свастика – еще не примета.

– Вот как? – уронил капитан.

Степа, конечно, понимал, что голубые свастики – не случайное совпадение, но признавать такое уж больно не хотелось. Вдруг Шекар-Гомп – тайная революционная база на Тибете, создаваемая для нужд Мировой Революции? Выходит, он приведет сюда беляка и раскроет самый главный пролетарский секрет?

– А ну его! – буркнул Косухин, настроение которого заметно испортилось. – Пошли отсюда!…

Арцеулов не стал спорить. Тэд тоже согласился, критически взглянул на составленный им план и захлопнул блокнот. Словно услыхав их мысли, из темноты появился один из монахов, неся в руке фонарь и, поклонившись, закрыл окно бронзовым щитом.

Им принесли ужин. Ели молча, думая каждый о своем. Арцеулов размышлял о том, что господа большевички не так примитивны, как казалось. Очевидно, Шекар-Гомп – нечто вроде большевистского аналога Челкеля. Правда, на полигон для эфирных кораблей он никак не походил, но в том, что тут готовили что-то крупное и связанное с наукой, сомнений не было. Недаром им понадобилась Наташа Берг! А для охраны монастыря наверняка используют тех же странных типов, которые атаковали дом на Трегубовской: бойцов 305-го полка или им подобных…

Ростислав подумал и, решив отложить все проблемы на завтра, опустился на деревянное ложе и мгновенно уснул. Тэд зевнул и последовал его примеру.

Как только дыхание капитана стало ровным и спокойным, Степа открыл глаза. Убедившись, что его спутники спят, он тихо, словно кошка, встал, оделся и взял стоявший в углу карабин. Немного подумав, он оставил оружие, ограничившись тем, что сунул за пояс нож. У дверей Косухин остановился. Уходить, не попрощавшись, показалось все же невежливым. Взгляд упал на лежавший у постели Тэда блокнот, из которого торчал карандаш. Степа минуту подумал, а затем написал на пустой коробке из-под папирос:

Получилось вполне убедительно. Степа положил коробку перед кроватью капитана и вышел, тихо прикрыв дверь.

…Косухину понравились слова Валюженича о «команде», но время, проведенное у потайного окна, заставило его задуматься. Ясно, что караульная служба здесь поставлена отменно, и пробраться незамеченными, да еще втроем, скорее всего невозможно. Значит, идти надо одному – и не тайно. В запасе у Косухина был опыт, реакция, изрядная наглость – и удостоверение представителя Сиббюро, лежавшее в нагрудном кармане гимнастерки.

Степа решил рискнуть. Дорогу в помещение с окном он запомнил хорошо и через несколько минут был уже там. В комнате было абсолютно темно и тихо. Но, прислушавшись, Косухин заметил, что из угла доносится чье-то тихое дыхание. Он замер и щелкнул зажигалкой.

– Эй! Кто тут?

Вспыхнул огонь, осветивший старое, покрытое глубокими морщинами, лицо. Косухин обрадовался, узнав монаха, который, как показалось, отреагировал на русскую речь.

– Эй, батя! – позвал он. – Ты, эта… поговорим…

Монах зажег фонарь, который держал под рукой, и не спеша подошел ближе.

– По-русски понимаешь, батя?

Монах кивнул.

– А говорить можешь?

Старый монах, показав рукой куда-то вверх, сделал жест, словно запечатывая себе уста.

– Ну ладно, – нетерпеливо зашептал Косухин. – Понимаешь – и хорошо… Мне… эта… надо отсюда выйти. Тут выход есть?

Старик вновь указал рукой вверх.

– Да нет, не с Луны я, – заторопился Степа. – И не с Марса. Мне в Шекар-Гомп надо.

Взгляд монаха стал холодным и жестким, он поклонился, а затем достал из-под одежды что-то небольшое, сверкнувшее в тусклом свете фонаря старым металлом.

…Нож, точнее, стилет из литого серебра. Он показался Косухину необыкновенно тяжелым. Подумалось, что под серебряной поверхностью находится что-то иное – свинец, а то и ртуть.

– Против упырей, да? – снисходительно улыбнулся атеист-Степа.

Дождавшись очередного кивка, он спрятал стилет в левый унт. Оружие было скорее забавным, чем грозным, но Косухин решил не отказываться от подарка. Между тем, монах подошел к стене и нажал на что-то, скрытое под ее поверхностью. Зазмеилась трещина, камень начал отъезжать в сторону. Пахнуло холодом. Косухин поежился и вышел наружу. Здесь была темень – скала бросала густую тень, но совсем близко, всего в нескольких десятках метров, снег блестел: Шекар-Гомп включил свои прожектора, заливавшие окрестности мертвенно-белым светом.

Монах тоже вышел наружу, не обращая внимания на мороз и снежинки, падавшие на бритую голову. Оглядевшись, он указал на какую-то точку в скале рядом со входом. Косухин сообразил, что это место включения механизма, сдвигающего камень с места.

– Ну, в общем, пошел я…

Монах поднял руку в благословляющем жесте, затем вновь показал вверх, в холодное темное небо.

– Не-а, – невесело усмехнулся Степа. – Не оттуда я. И ходу мне туда, по вашим, по поповским законам, нет, потому как убеждений я марксистских…

Но старый монах вновь упрямо указал на небо, затем его рука повелительным жестом метнулась к Шекар-Гомпу, и в глазах полыхнул гнев…

…Дверь закрылась, и Степа остался один под мелким, бесшумно падавшим снегом. Надо было идти. Косухин засунул руки в карманы и быстро зашагал к монастырю.

Глава 5. Шекар-Гомп

Днем Шекар-Гомп не произвел на Косухина особого впечатления. Он оценил масштаб стройки, но все это было не бог весть как интересно по сравнению с Челкелем. Не хватало серебристой стрелы «Мономаха», которая сразу придавала происходящему особый смысл. Шекар-Гомп прятал свои тайны глубоко под землей. Степа чувствовал нечто вроде любопытства – и не более. Но теперь, ночью, он понял, что ошибся. Лучи мощных прожекторов заливали окрестность, не оставляя ни единой тени. Четче, чем при неярком свете зимнего дня, вырисовывались ровные ряды бараков, неспешно двигавшиеся возле взрезанной тверди горы гигантские подъемные краны. Сам Шекар-Гомп тонул во темноте, словно огромное черное пятно посреди ослепительного, но мертвенно-холодного света. Казалось, даже лучи прожекторов не в силах прорвать завесу тьмы, поглотившей монастырь.

Да, теперь Шекар-Гомп смотрелся иначе, Косухин вспомнил то, что пришло на ум при первом взгляде на монастырь: «Сила!» Неведомая Сила правила здесь, сгущаясь за древними стенами, и он, красный командир Степан Косухин, должен идти туда, чтобы выполнить задуманное. Идти в одиночку.

Тень кончилась. Степа шагнул на ярко освещенный прожекторами склон. Стало неуютно, но Косухин заставил себя держаться как можно более ровно, идти неспешно, и даже вынуть руки из карманов. В общем, его затея была не безумнее того, что уже приходилось совершать за последние два года. Он видел, как без боя сдавались огромные города, бросали оружие полки и дивизии – достаточно было кому-то не испугаться и настоять на своем. И в том, что «Мономах» ушел в небо, есть и его, Косухина, заслуга. Ростислав, конечно, на него обидится и даже посчитает невесть кем, чуть ли не сообщником тех, со свастиками, но Степа считал, что должен быть выше обывательских эмоций. Силу, угнездившуюся в Шекар-Гомпе, не сокрушить в лоб. Кроме того, странный ночной гость велел именно ему, Косухину, разузнать, что творится здесь. Выходит, как ни кинь, он поступает верно…

Степа прошел метров триста по ровному чистому снегу, но, похоже, никто не обращал на него внимания. Монастырь молчал, словно появление незваного гостя было здесь делом обычным и вполне допустимым. Косухин начал опасаться, что его расчеты ошибочны. А что, если его просто срежут пулеметной очередью с ближайшей вышки? На миг стало холодно, но Степа сцепил зубы и зашагал дальше. Нет, не должны! Он идет открыто, не прячась, не пытаясь перебраться через ограду. Значит, он должен вызвать по крайней мере любопытство. Правда, весь расчет Косухина строился на том, что его должны встретить люди – хорошие, плохие, но люди. А что, если здесь лишь такие, как славные бойцы 305-го? Перед глазами встало страшное, неузнаваемое лицо Феди Княжко…

Издалека доносился гул работающих машин. Можно было уже разобрать, что он идет со стороны стройки, но не от подъемных кранов – они поднимали свои решетчатые шеи почти бесшумно, а откуда-то из-под земли, из потревоженных недр…

Косухин ускорил шаг. Все равно, сворачивать поздно, склон горы был совсем рядом, можно даже рассмотреть длинный ряд вырубленных в скале ступеней. И вдруг словно повеяло ледяным ветром. Сердце сжалось. Из темноты вынырнули серые тени. Секунда – и три огромных пса окружили Степу, молчаливо скалясь и сверкая красноватыми глазами.

– Ну, привет! – выдохнул он. – Давно, чердынь-калуга, не виделись…

Стало ясно, что за ним давно следили, а не вмешивались потому, что он шел туда, куда привели бы и так – ко входу в Шекар-Гомп. А вот теперь ему велено подождать.

Люди в черных полушубках появились внезапно. Степа даже не понял, откуда – то ли из тени, лежавшей на горе, то ли со стороны. Косухин взглянул в лицо первому, кто подошел к нему, и облегченно вздохнул – оно оказалось самым обыкновенным, человеческим, к тому же косоглазым.

Солдаты в черном секунду выждали, затем винтовки дрогнули, через мгновенье четыре ствола смотрели Степе в грудь. Так и подмывало поднять руки, но Косухин решил рискнуть.

– Но-но! – произнес он, расправив плечи. – Старшого, живо!

Стволы винтовок нерешительно заплавали в воздухе, затем один из солдат неуверенно, по слогам произнес:

– Кы-то та-кой?

– Представитель Сиббюро! – хмуро бросил Косухин и медленно, чтобы не испугать охранников, полез в нагрудный карман. Солдаты ждали. Степа достал удостоверение, но показывать не стал, махнув бумагой в воздухе:

– Старшого, говорю, давай! Да с переводчиком, если по-русски не понимаете.

«Чердынь-калуга» произносить не стал. На всякий случай…

Типы в черном нерешительно смотрели на бумагу. Наконец, винтовки опустились, один из солдат повернулся и быстро зашагал куда-то в сторону, скрывшись в густой тени. Наступило молчание. Степа стоял спокойно, стараясь незаметно рассмотреть своих охранников. На демонов они совсем не походили. Обыкновенные азиаты, вероятно, такие же бхоты, как и все прочие. Полушубки теплые, сидят ладно, на ногах сапоги с меховыми отворотами, на шапках хорошо знакомый знак. Только сейчас, в мертвенном свете прожекторов, свастики казались не голубыми, а черными.

Косухин хотел уже завязать разговор, как вдруг из тени вынырнул солдат в черном вместе с кем-то другим, в таком же полушубке, но без винтовки. Косухин вгляделся – лицо у этого человека было русское.

– Предъявите мандат…

Голос прозвучал тускло, невыразительно. Казалось, неизвестному совершенно неинтересно, каким это образом человека из России занесло в этакую даль.

Степа, приняв как можно более независимый вид, протянул бумагу. Тот, кто говорил по-русски, рассматривал ее долго, затем сложил, но не вернул, а сунул в карман:

– Слушаю вас, товарищ Косухин…

– Мне старшой нужен, – упрямо проговорил Степа. – Ему и скажу…

– Это сверхсекретный объект, – голос оставался таким же невыразительным, мертвым. – Здесь ваши полномочия недействительны.

– А то! – искренне возмутился Косухин. – Ты чего, браток, не знаешь, что такое Сиббюро? Я даже командира дивизии могу снять и вот этой самой рукой порешить!..

Это было некоторым преувеличением, но прозвучало убедительно. Человек, говоривший по-русски, минуту простоял молча, затем бросил:

– Хорошо. Сдайте оружие.

– Держи! – Косухин отдал нож, торчавший за поясом. О стилете, спрятанном в унте, он предпочел умолчать.

Тот, кто говорил с ним, кивнул солдатам, и они принялись обыскивать Степу, правда, без особого пыла и весьма неумело. Будь на то его воля, Косухин пронес бы не только стилет, но и наган.

– Пошли…

Собаки куда-то исчезли. Солдаты закинули винтовки на плечи и двинулись влево. Степа с достоинством проследовал за ними, стараясь на всякий случай запомнить дорогу. Они прошли шагов двадцать, нырнули в тень, и старший, тот, кто говорил с ним, резко махнул рукой. Блеснул свет, часть склона отъехала в сторону, открывая замаскированный вход.

«Это мы уже видели, – подумал Косухин. – Ничего особенного!»

Но он ошибся. В убежище, где жили монахи, проход был узким и освещался огнем масляных ламп. Здесь же он казался раза в два шире и был залит электрическим светом. По стенам змеились толстые кабели, то и дело попадались какие-то щитки, сигнальные лампочки и отверстия для вентиляции.

«Этого и на Челкеле нет, – прикинул Степа. – Да, сила!..»

Они прошли еще метров сто и попали в круглый зал, где было несколько дверей, закрытых металлическими плитами. Косухина подвели к одной из них. Старший вновь сделал знак, металлическая плита разъехалась на две половины, открыв небольшую освещенную кабину. Степа шагнул первым, вслед за ним вошел один из солдат и тот, кто говорил по-русски. Металлические двери опять съехались, и Косухин почувствовал, что кабина поехала вверх.

Лицо того, кто был старшим, оказалось совсем рядом, и Степа не упустил возможность рассмотреть своего спутника поближе. На его шапке оказалась не свастика, а привычная красная звезда с плугом и молотом. На щеке краснел шрам – пуля, глубоко распоров кожу, ушла к виску.

«Повезло мужику! – мелькнула мысль. – Не помер!»

Но тут глаза неизвестного взглянули в упор, и Степа почувствовал, как по коже ползут незваные мурашки. Он узнал этот взгляд – мертвый, неподвижный, абсолютно ничего не выражающий. Так смотрел Федя Княжко. Такой взгляд был у Ирмана, у мертвого Семирадского…

«Мертвяки! Нараки… Ну, попался…»

Кабина остановилась, отворились двери, и человек с мертвыми глазами кивнул Степе, приглашая выйти. Косухин шагнул наружу, оказавшись в широком коридоре. На этот раз он находился не в недрах горы – стены были самые обычные, покрытые белой штукатуркой, а в конце коридора темнело небольшое окно.

«Выходит, наверх поднялись… – понял Косухин. – В монастырь, значит».

Они прошли мимо нескольких запертых дверей, а затем остановились у одной, тоже закрытой. Над нею горела лампа, по бокам стояли солдаты в черном с винтовками, но уже не с японскими, а с обычными трехлинейками. Косухин походя отметил, что в коридоре холодно, как на улице. Похоже, тех, кто обитал здесь, холод вполне устраивал.

Первым вошел неизвестный со шрамом. Затем дверь открылась, он появился в проеме и кивнул Косухину. Степа вздохнул и переступил порог.

Кабинет был невелик: с одним окном, столом, на котором чернели три телефона, полудюжиной стульев, и чуть косо висевшим портретом Карла Маркса на грубо побеленной стене. В таких обычно обитали секретари укомов. Но Косухина интересовал, конечно, не кабинет, а его хозяин. Тот стоял около окна, глядя куда-то в черную мглу. Был он невысок, носил черную куртку, на носу сверкало небольшое пенсне, а с подбородка свисал клок неаккуратно подстриженной бороды. В густых вьющихся волосах белые пряди.

Степа остановился у порога пороге, сопровождающий козырнул и вышел. Наступило молчание, которое Косухин не спешил прерывать. Лишние секунды он решил использовать для того, чтобы лучше рассмотреть этого кудрявого, с бородой. Почему-то показалось, что они уже встречались.

Кудрявый медленно повернул голову. На Косухина глянули темные матовые глаза…

…Он знал этого человека. Его знали все – Якова Гольдина по кличке «товарищ Сергей». Молодой, всего на десять лет старше Косухина, член Центрального Комитета Гольдин, с лета 17-го руководил аппаратом ЦК. Несколько раз Степа слышал на митингах его резкие, горячие выступления, а один раз «товарищ Сергей» даже принимал его вместе с группой молодых красных командиров перед поездкой на фронт. Гольдина уважали, ценили, но побаивались. Поговаривали даже, что Вождь начал посматривать на молодого руководителя с настороженностью – слишком быстро «товарищ Сергей» осваивался на высшем партийном посту. Провокационным слухам Степа, конечно, не верил, но догадывался, что у Гольдина много врагов. Итак, встреча была не первой, но Косухин никак не мог на нее надеяться – хотя бы потому, что в марте 19-го, перед самой поездкой на Восточный фронт, он видел «товарища Сергея» в последний раз. Яков Гольдин лежал в деревянном, обшитом красным кумачом, гробу, и красный командир Косухин вместе с другими делегатами партийного съезда провожал руководителя ЦК в его последнее пристанище у стен Главной Крепости. Только тогда на желтом лице «товарища Сергея» не было пенсне, а волосы были черные, без всякого намека на седину…

– Здравствуйте, Косухин, – голос Гольдина остался почти прежним. – Кажется, мы виделись летом 18-го?

– Так точно, – деревянно отбарабанил Степа.

– Были на Восточном фронте? Кто вас рекомендовал в Сиббюро?

– Товарищ Смирнов…

Косухин постепенно приходил в себя. Главное, серебряный стилет на месте, в левом унте…

– Хорошо… – стеклышки пенсне блеснули, желтоватая маленькая рука перебросила с места на место какую-то бумагу. Всмотревшись, Степа узнал свое удостоверение. – Как попали сюда?

– А на аэроплане, – врать Косухин не любил, но уж ежели врать – так на полную катушку. – Генерал Мо подкинул. С Челкеля.

– Так… Как вы прошли внешнее кольцо охраны?

– А проще репы! – Степа позволил себе даже усмехнуться. – Бдительности у местных товарищей не хватает! Подтянуть бы надо…

– Вы правы. Бхотская красная армия еще очень молода. Но поскольку мы здесь находимся по приглашению правительства Тибетской Трудовой Коммуны, то вынуждены доверить им некоторые не столь важные участки. Мы ведь здесь недавно – всего полгода… Кто вам поручил заниматься Челкелем?

– Товарищ Венцлав…

– Странно, Столица о вашей миссии ничего не знает.

– Знает… – Косухин блефовал, но делать было нечего. – Только дело-то секретное!..

– Допустим. Ну, слушаю вас…

– Ну, это… – Косухин сосредоточился, чтобы точно воспроизвести заранее подготовленную речь. – По приказу, значит, товарища Венцлава занимался поимкой группы белого бандита полковника Лебедева. Накрыл их аккурат на Челкеле. Там как раз местный комитет восстание начал… В общем, заваруха случилась. Китайцы, милитаристы проклятые, увезли гражданку Наталью Берг и доставили сюда. Имею приказ вернуть ее в Иркутск для нужд Мировой Революции…

– Странно… – решительный тон Степы явно произвел впечатление на «товарища Сергея». – Похоже, Косухин, здесь какая-то накладка. О Берг мы получили распоряжение из Столицы. Она нужна здесь. Впрочем, я велел дать радиограмму, думаю, ответ будет скоро…

Косухин похолодел. Ну конечно, здесь должна быть радиосвязь, вон какие железки на крышах торчат! Этого Степин план не предусматривал. Он вдруг подумал, что у него есть еще шанс. Сейчас, прямо здесь, признаться товарищу Гольдину во всем. Конечно, его арестуют, турнут из партии, но он честно примет все, что ему положено, попросится на фронт…

И тут перед его глазами вновь встало лицо Феди Княжко. Да, его пошлют на фронт – в составе легендарного 305-го. И тогда у него не будет желания нарушать приказы. У него уже не будет никаких желаний…

Дверь в кабинет отворилась. Вошел все тот же – со шрамом, неся в руке сложенную вдвое бумагу. Косухин понял, что развязка близится. Он присел на стул, рука скользнула к голенищу унта…

Гольдин взял бумагу, развернул, и через минуту его глаза удивленно взглянули на Степу. Косухин понял – у него осталось две-три секунды, прежде чем тот, кого похоронили в марте 19-го, отдаст приказ.

Серебряный стилет был уже в руке, и Степа вновь почувствовал его неожиданную тяжесть. Тот, со шрамом, стоял совсем рядом. Косухин прыгнул, сбил его с ног подсечкой и через мгновение был возле стола. Мертвые глаза «товарища Сергея» все еще глядели удивленно, желтые руки дернулись, но Косухин что есть силы толкнул стол от себя, прямо на Гольдина. Стол сдвинулся неожиданно легко, прижав того к стене. Правой рукой, державшей стилет, Косухин полоснул по проводам телефонов, те не поддались, и он попросту выдернул их из розетки, заодно прихватив лежавшее на столе удостоверение Сиббюро. Тип со шрамом уже вставал, в руке тускло блестела сталь нагана, но Косухин толкнул его еще раз и бросился к двери. Выскочив в коридор, Степа кинулся вперед, к темнеющему вдалеке окну. За спиной послышался характерный звук – охрана вскидывала винтовки, но еще пара секунд в запасе имелась. Окно в конце коридора, он может успеть до первого выстрела…

Слева послышался странный звук. Степа, скосив на бегу глаза, увидел, как в стене отворяется дверца. Из кабины, точно такой же, в которой привезли его самого, выходил какой-то косоглазый в черном полушубке. Косухин, резко повернувшись, рубанул бхота ребром ладони по горлу и успел вскочить в кабину за полсекунды до того, как стальные дверцы захлопнулись. Ударил выстрел, другой – но пули скользнули по металлу.

На стене имелось несколько кнопок, одна под одной. Косухин уже протянул руку, чтобы нажать нижнюю, но тут же сообразил, что внизу его наверняка ждут. Не туда… Кнопки казались совершенно одинаковыми, но одна была чуть более затертой, значит, ее нажимали чаще. Степа услышал еще один выстрел, уже совсем рядом, за стальной дверью, и, нажав кнопку, с удовлетворением почувствовав, как кабина мягко тронулась с места.

Когда двери открылись, Косухин выскочил в темный коридор. Здесь было не так холодно, и Степа понял, что находится под землей. Редкие лампы освещали длинный пустой проход, откуда доносился негромкий гул. Можно было попытаться вновь вызвать кабину и проехать на другой этаж, но там наверняка ждала охрана. Косухин оглянулся, расстегнул шубу, пристроил стилет за ремнем, перетягивавшим гимнастерку, и пошел вперед, туда, где слышался шум.

Стены были голые, каменные, без следа штукатурки. По всему заметно, что работы на этом этаже еще идут, и то, что он видит – лишь черновой набросок. Дверей ни слева, ни справа не было. Мелькнуло темное отверстие. Степа заглянул туда и понял, что перед ним грубо вырубленное в скале помещение, еще незаконченное, без двери и освещения.

Гул постепенно усиливался, впереди мелькнул синий отблеск. Вначале показалось, что это фонарь, но Косухин быстро понял, что ошибся – синий свет, заливавший коридор, шел откуда-то снаружи. Степа ускорил шаги, теперь он почти бежал, отмечая слева и справа такие же вырубленные в скале, но еще не оборудованные комнаты. Синий свет был уже близко, гудение стало мощным, басовитым, справа мелькнула дверь, на этот раз настоящая, перед которой кто-то стоял. Рассуждать некогда – переливающаяся пульсирующая синева была уже совсем рядом. Коридор расступился, и Степа оказался на большой ровной площадке.

Первое, что он увидел, – это огромный зал, вырубленный в скале. В него вело несколько высоких арок, под одной из которых Степа и находился. Зал был пуст, каменные стены казались удручающе голыми, лишь возле арок имелись следы каких-то каменных изображений, разбитых и даже грубо замазанных черной краской.

В общем, в самом зале смотреть было почти не на что. Зато посередине, там, где площадка заканчивалась ровным круглым провалом, находилось то, что заставило Косухина затаить дыхание. Синий свет, точнее темно-голубой, с еле заметными зеленоватыми отливами, шел из самых недр земли. Там, где начинался провал, в центре зала, из глубины поднималась ввысь огромная светящаяся колонна. Она была громадной – не менее сорока метров в диаметре, густой и, казалось, неподвижной. Но это было лишь первое мимолетнее впечатление – синий свет шел мощным густым потоком, еле заметно вибрируя, колеблясь и распространяя вокруг себя легкое свечение, напоминающее радугу. Голубая колонна исчезала где-то вверху. Присмотревшись, Косухин заметил что-то, напоминающее огромный колпак, грубо склепанный из светлого металла. Из-под земли шел ровный гул, воздух был свеж и чист, и Степе показалось, что он чувствует резкий, но приятный запах. Почему-то подумалось, что так могут пахнуть камни.

Косухин стоял, не в силах оторвать глаз от голубой колонны, провожая взглядом бесконечные волны холодного огня, вырывающегося из недр и исчезающего в высоте. Значит, именно это монах называл кровью окаменевшей ведьмы! Нет, это никак не походило на кровь. Голубой свет был холоден и чист, в нем чувствовалось что-то далекое, чуждое, не связанное ни с людьми, ни с их нелепыми легендами…

Постепенно глаза стали различать некоторые подробности. Вдали, на другом конце зала, стояла огромная решетчатая конструкция, немного напоминавшая то, что Степа видел на Челкеле. Похоже, ее только начинали монтировать. Косухин решил, что ее собираются пододвинуть вплотную к идущему из-под земли свету, соединив каменную поверхность пола с почти неразличимым отсюда колпаком из светлого металла. Голубой свет словно пытались загнать в ловушку, и эта мысль показалась Степе почему-то неприятной, чуть ли не кощунственной.

Итак, вот она, кипящая кровь Бранг Сринмо! Значит, вот что понадобилось тем, кто носит свастики – тоже голубые! Мелькнула мысль, что совпадение могло быть неслучайным…

Голос прозвучал неожиданно. Щелкнул затвор. Оборачиваться было поздно, и Косухин рухнул на холодный каменный пол, опередив пулю на доли секунды. Шапка смягчила удар, но в голове загудело, перед глазами поплыли желтые пятна. Степа все же нашел в себе силы откатиться в сторону и вскочить. Солдат в черной куртке был рядом, зрачок ствола смотрел Косухину в лицо. Степа резко дернулся в сторону, вновь опередив выстрел, а затем бросился вперед, стараясь перехватить винтовку за цевье. Это удалось, но вырвать оружие он не сумел – солдат держал его крепко. Степа дернул винтовку еще раз, перед глазами мелькнуло красноватое скуластое лицо с холодными остановившимися глазами – и огромная ледяная пятерня легла на горло. Косухин захрипел, рванулся, но скуластый, одной рукой продолжая держать винтовку, другой неторопливо, но сильно сжимал Степино горло. Мертвые, затянутые пеленой зрачки взглянули прямо в лицо…

Степа выпустил винтовку и попытался отодрать холодную ладонь. Боль затопила сознание, рука скользнула вниз, задев рукоятку стилета. Уже без всякой надежды, просто машинально, Косухин выхватил стилет и несильно, косо полоснул по руке врага. Острый металл оставил неглубокую узкую рану, но из-под красноватой кожи выступила не кровь, а что-то, похожее на черную пузырящуюся пену. Скуластый дрогнул и ослабил хватку. Косухин вобрал в легкие побольше воздуха и прыгнул на врага, целя стилетом в шею. Он не промахнулся – металл вошел как раз возле сонной артерии. Скуластый вновь дернулся, сильным движением отбросил Степу в сторону, но пошатнувшись, схватился руками за торчащий в шее стилет и тяжело рухнул на каменный пол. Дрогнули в последних конвульсиях ноги, послышался хрип – и тело замерло.

– Фу ты!… – Косухин перевел дыхание, не без опаски подошел к трупу, вынул стилет из раны и оглянулся. Вокруг по-прежнему было пусто и спокойно. Оставался коридор. Степа хотел оглянуться, но шея заныла, и он стал массировать ее, пытаясь восстановить кровообращение…

– Косухин, сюда!

Степа, забыв о ноющей шее, резко обернулся – под аркой, которая вела в коридор, стояла Наташа Берг, такая же, какой он видел ее в последний раз в Челкеле, в том же белом полушубке, только на лице ее было что-то не так. Присмотревшись, Косухин понял – под правым глазом у девушки красовался внушительного вида синяк.

– Степан, скорее!

Косухин вздохнул, мотнул головой и подбежал к девушке. Та схватила его за руку и потащила влево, вдоль каменной стены.

– Наталья Федоровна! – из-под арки выскочил какой-то толстячок в расстегнутом пальто и шапке-пирожке. – Куда вы? Опасно, матушка!

– Ну вас! – огрызнулась Берг на ходу и повернулась к Степе. – Косухин, вы-то здесь откуда?

– Да я… это… – промямлил все еще не пришедший в себя Степа, но девушка не дала договорить:

– Я была рядом. Если вы в самом деле такой рыцарь, могли бы вначале заглянуть ко мне, прежде чем затевать драку…

Косухин только вздохнул – встреча с Наташей представлялась ему несколько иначе. Между тем, девушка, продолжая держать Степу за руку, быстро провела его к следующему входу, оглянулась и втащила под арку, ведущую куда-то в темноту.

– Я… – вновь заговорил Степа. – Это… Здравствуйте, Наташа!

– Здравствуйте, Косухин! – Берг улыбнулась и быстро поцеловала Степу в щеку. – Вас что, тоже сюда притащили?

– Нет, я…

– Пойдемте!

Они шагнули вперед, и темень окружила их со всех сторон. Под ногами хрустели небольшие камешки, шуршала потревоженная пыль.

– Я… это… сам. За вами… – прозвучало бессвязно, но Берг поняла.

– Господи, Косухин! Вы добирались из Челкеля? А Ростислав жив? С вами?

– Ага…

Девушка на секунду остановилась, внимательно вгляделась в темноту и покачала головой.

– Сумасшедшие! Ростислав ладно, он хоть Дюма начитался, а вы-то? Косухин, вы хоть догадываетесь, куда попали?..

Наташа не договорила и, продолжая держать Степу за руку, потащила его дальше по темному коридору.

– Сюда они не суются. Не понимаю, почему, но, похоже, побаиваются. Наше с вами счастье, что здесь еще ничего не готово, даже сигнализация… Видите, я в этом дурацком тулупе – в лаборатории холодно, как на улице. Впрочем, им-то тепло ни к чему…

Они прошли еще шагов сто. Темнота стояла кромешной, но Берг то и дело останавливалась, словно надеясь что-то увидеть.

– Куда мы? – осмелился поинтересоваться Степа.

– Косухин, вы гуляете с девушкой. Вам этого недостаточно? – Наташа вновь остановилась, в темноте вспыхнула спичка. – Тут где-то должен быть вход…

Степа оглянулся, но ничего, кроме серых неровных стен и засыпанного мелкими камешками пола, не заметил.

– Значит, чуть дальше… Я ведь тоже не теряла времени, Косухин. Пролив, как и полагается, горькие слезы вместе с другими бедолагами, я попыталась изучить этот гадюшник… Или морг, это точнее…

– У вас… что-то с лицом…

– Так вы дипломатично называете мой изящный фонарь? Это еще на Челкеле. Один косоглазый посчитал, что я излишне интересуюсь местом моей будущей командировки. Выглядывала в иллюминатор аэроплана… Стойте!..

Наташа остановилась и вновь чиркнула спичкой. Слева показалась дверь, вернее, темный проход, над которым было выбито странное лицо с прикрытыми, словно во сне, глазами. Странность заключалась в том, что глаз было три – третий находился прямо на лбу. Каменные губы кривились в невеселой улыбке.

– Хорош! – вздохнула Наташа. – Здесь все такое… Так вот, мой коллега, тот, что выскочил вслед за нами… Кстати, очень неплохой физик-теоретик, из Киева… Он вообще не из героев, как вы заметили, но однажды… Ну что, попробуем?

Степа пожал плечами и первым шагнул в проход. Там оказалось еще темнее, воздух был сух и наполнен пылью. Косухин прислушался – тишина была мертвая, но где-то вдали почудился легкий шорох. Он нерешительно остановился.

– Пойдемте, Косухин. Что бы тут ни было – все лучше, чем в компании ваших краснолицых…

– Почему моих? – обиделся Степа.

– Ах, уже не ваших, господин красный командир? Тем лучше…

Они прошли несколько шагов. Протянутая рука Степы уткнулась в стену. Зажженная спичка высветила совершенно пустую комнату, в одном из углов которой виднелась еще одна дверь, скорее лаз – небольшой, едва ли больше метра высотой.

– Теперь надо подумать… Косухин, у вас есть папиросы?

Степа похлопал себя по карманам. К счастью, курево он не забыл. Они закурили, присев прямо на каменный пол. Наташа глубоко затянулась и вздохнула:

– Это ужасно, Степан! Курю, как крючник. К счастью, папиросами нас снабжают… Так вот, мой коллега как-то был вызван наверх, к здешнему обер-упырю. Такой кудрявый, в пенсне.

– Гольдин…

– Ну да из этих… Гольдиных… Обсуждали монтаж главной установки – вы видели, там уже установили несущую ферму… Так вот, ему показали план нижних этажей. Память у моего коллеги абсолютная, он этот план запомнил и перечертил. Оказалось, что в соседнем коридоре, как раз в этом, есть несколько помещений, одно из которых вроде бы выводит наружу. Я считала шаги, по-моему, мы не промахнулись.

– Вы думали бежать?

– Думали… – огонек осветил невеселую улыбку. – Конечно думали! Но мои товарищи по несчастью смертельно напуганы. В общем, они правы – нам показывали, что здесь бывает с теми, кого ловят…

– А что?

– Не надо… И так невесело. Кроме того, мало выйти из монастыря. Вокруг охрана, а дальше – горы, местные жители или перебиты, или выселены, к тому же зима…

– Да, – кивнул Степа, затаптывая унтом окурок. – Видели, чердынь-калуга. Хуже колчаковцев!…

– Сравнили, Косухин! Остальное понятно. Наш страж отправился вас ловить, я человек любопытный – выглянула. Признаться, успела испугаться, но вы его здорово… Я, честно говоря, думала, что их берет лишь основной кол…

– Да причем здесь кол? – поморщился Степа, вставая. – Значит, нам туда?

Он кивнул в сторону неразличимого в темноте лаза.

– Вероятно. Терять нам нечего, живой им в руки я больше попадать не собираюсь, да и вам не советую. Револьвер хоть у вас есть?

– Есть, – пробормотал Косухин, холодея. Оружия, кроме серебряного стилета, у него не было. С запоздалым сожалением он вспомнил о винтовке, оставшейся возле трупа.

– Ну, пошли! Могу пойти первой, чтобы придать вам храбрости.

Степа, мягко отстранив Наташу, осторожно протиснулся в лаз.

– Ну-ка, поглядим, что за пещера Лейхтвейса…

Берг зажгла спичку. Неяркий огонек на мгновенье осветил помещение. Здесь также было пусто, в противоположной стене чернела еще одна дверь, но уже повыше, по бокам стояли короткие каменные лежанки. В последний миг, перед тем, как спичка погасла, Косухин успел заметить на стенке что-то напоминающее масляный фонарь, которым пользовались монахи.

– Наташа, зажгите еще спичку!..

Это был действительно фонарь и даже заправленный маслом. Через минуту, после третьей спички, он загорелся, осветив помещение неровным желтым огнем.

– Вовремя, – заметила Берг. – А то у меня уже кончался коробок. Пока нам везет…

Степа шагнул к следующей двери, держа фонарь повыше. Темнота чуть расступилась, и в ту же минуту Берг вскрикнула – прямо поперек прохода лежал высохший труп. Череп в ошметках сгнившей кожи смотрел прямо на незваных гостей. Косухину тоже стало не по себе, но отступать он не собирался. Он уже занес ногу, чтобы переступить через мертвеца, но передумал и аккуратно обошел его, держа фонарь над головой.

…Трупы, высохшие, почти без кожи, и просто скелеты, лежали вдоль стен. Некоторые, впрочем, сидели, причем возле двоих стояли большие чаши. На противоположно стене, где чернел проход, прямо над ним было выбито такое же лицо, как и в коридоре – трехглазое, с закрытыми веками и невеселой улыбкой на тонких губах.

– Видать, кладбище, – как можно спокойнее заметил Степа, вспомнив слова монаха.

– Вы правы, Степан, – девушка уже пришла в себя. – Это обыкновенные честные мертвецы, которые не желают никому зла. Наверное, поэтому те, другие, не любят это место…

Минуту они стояли в нерешительности, осматривая склеп. Похоже, это и было старое кладбище Шекар-Гомпа. На некоторых телах уцелели обрывки желтых плащей, а на высохших черепах можно было различить коротко остриженные волосы.

– Простите, – негромко проговорила Берг. – Мы не хотели вас тревожить…

Косухин хотел перекреститься, но сдержался, и осторожно шагнул к следующей двери. Вначале комната показалась ему пустой, однако вскоре стало ясно, что это тоже склеп. Но похоронен был здесь лишь кто-то один. Этот неизвестный лежал на небольшом возвышении слева от входа. Сразу же было видно – это не монах. Высохшее тело покрывали почерневшие остатки когда-то роскошного плаща, в ногах лежал изъеденный ржавчиной меч, вынутый из богато украшенных ножен, чуть ниже находилось то, что осталось от лука и кожаного колчана. Лицо покойного прикрывала маска из тусклого золота.

– Какой-то воин, – предположила Берг. – Смотрите, Степан, здесь барельеф. Наверное, это он…

Степа поднес лампу поближе. На большом, во всю стену, барельефе был изображен всадник в острой монгольской шапке. В левой руке он держал лук, а правую поднимал к небу. Изображение было старым, руки мастера не везде точными, но Степа сразу же вспомнил – точно такого же всадника он видел возле входа в пещерный храм, где их встретил странный старик. Косухин всмотрелся, и ему показалось, что он видел всадника не только там. Что-то знакомое было в повелительном жесте руки, в гордой, надменно поднятой голове и даже в фигуре замершего в напряжении коня. Свет фонаря упал на золотую маску, и Степа тихо охнул:

– Командир Джор…

– Что вы сказали? – удивилась девушка.

– Н-ничего, – пробормотал Косухин. – Это я так…

Золотой лик был спокоен, в неровном свете фонаря казалось, что недвижимые губы слегка улыбаются. Степа вздохнул и тихо отошел от мертвого тела. Надо было искать выход. Он быстро осмотрелся…

– Тупик, – заметила Наташа. – Не может быть… Косухин, здесь по плану есть проход! Господи, ну ищите же!

Косухин вновь обошел небольшую комнату. Стены, высеченные в скале, гладко отесаны, на них нет даже следов двери или прохода, пол каменный, ровный. Оставался потолок…

Внезапно где-то поблизости, со стороны оставленного ими коридора, послышались резкие злые голоса. Кто-то крикнул, раздались ответные крики, затем чей-то резкий голос позвал: «Сюда!»

– Они не войдут! – прошептала Берг. – Иначе они не оставили бы здесь все это…

Степа между тем осматривал потолок. Увы, он оказался обыкновенным – каменным, вырубленным в цельной скале. Крики в коридоре стихли, послышался резкий, пронзительный голос:

– Косухин! Берг! Немедленно выходите и сдавайтесь! Повторяю! Косухин! Берг…

– Вот щас прямо, – пробормотал Степа, продолжая внимательно осматривать склеп.

Голоса в коридоре начали что-то громко обсуждать, а затем заговорил кто-то другой, как показалось Степе, уже ему знакомый. Слова звучали отчетливо и громко, словно говоривший находился рядом:

– Степан Иванович! Наталья Федоровна! Прятаться не имеет смысла. Вся эта средневековая мистика вам не поможет. Через несколько минут мы просто взломаем стену…

– Значит, через дверь тебе, заразе, не пройти! – хмыкнул Косухин. – Наташа, а чего это они своих бхотов не пошлют? Они хоть люди…

– Бхоты боятся. Ищите, Степан, тут должен быть проход! Обязательно! Знаете, как-то очень не хочется превращаться в краснолицую вампиршу со стеклянными глазами…

– …К сожалению, в этом случае мы не сможем вам помочь, – мягко и даже доброжелательно продолжал неизвестный. – То, что к вам войдет, не склонно к гуманности. Поспешите – у вас осталось всего несколько минут…

– Спасибо, что сказал, – отреагировал Степа, думая совсем о другом. Выбор невелик: четыре стены, пол и потолок. Все он уже осмотрел, оставалась одна из стен, находящаяся за возвышением, где покоился мертвец в золотой маске. Степа осторожно обошел высохшее тело воина, чье запечатленное в золоте лицо так напоминало Джора, и стал внимательно рассматривать барельеф. И тут вдали послышался негромкий, но гулкий звук, словно что-то огромное упало на каменный пол коридора. Звук повторился, затем еще – кто-то шел, его шаги с каждой секундой слышались все громче и громче. То, что приближалось из глубин подземелья, ступало мерно, с тяжелым механическим грохотом, словно по коридору двигалась ожившая каменная глыба.

– Косухин… – девушка повернулась к Степе. – Вы… слышите?

– А чего? – пожал плечами Косухин, не отрывая глаз от барельефа. – Обещали же! Сейчас, гад, стену крушить станет… Вот, кажись нашел!

Через весь рельеф, в правой его части, сверху до низу тянулась тонкая, словно паутинка, трещина. Степа легко дотронулся до края, затем надавил посильнее, но камень не двигался.

Страшные шаги гремели уже совсем близко. Послышалось сиплое дыхание, как будто в коридоре заработала небольшая паровая машина. В тяжелом протяжном вздохе слышалось какое-то неясное бормотание, угрожающее и одновременно чем-то напоминающее плач…

Степа, стиснув зубы, сосредоточился на барельефе. Лампа начала чадить, масло кончалось, приходилось спешить. В центральной части, изображающей всадника, ничего, похожего на трещину, не было. Оставалось осмотреть левую часть, находившуюся в головах покойного…

Шаги стихли. Несколько секунд стояла мертвая стылая тишина. Человеческие голоса замерли, люди словно исчезли. А может, внезапно подумал Косухин, те, что в коридоре, и вправду попрятались. Видать, им тоже страшно!

Первый удар был несильный, мягкий, словно в стену стукнули чем-то гуттаперчевым. Косухин лишь усмехнулся, не отрывая глаз от шероховатого камня, но тут же последовал второй – страшный, всесокрушающий. Послышался грохот, запахло пылью. Стена, ведущая в первое помещение, не выдержала.

Наташа перекрестилась и, подойдя к стене с барельефом, стала рядом с Косухиным. Новый удар – и вновь грохот рухнувших камней. Послышались тяжкие шаги – то, что сокрушило стену, вошло вовнутрь. Берг вздохнула и положила руку на Степино плечо.

– Ага! – вновь произнес Косухин, на этот раз вполне довольный. – А вот и вторая…

Действительно, в левой части барельефа удалось найти вторую трещину, такую же ровную и тонкую.

– Да здесь попросту плита! На шарнире, видать. Ежели справа не открывается, то…

…Новый удар был сильнее предыдущих. Воздух наполнился пылью, сквозь грохот рухнувших камней вновь прогремели шаги, уже совсем рядом. То, что крушило камень, было в соседнем помещении, его сиплое дыхание, мощное и ритмичное, доносилось сквозь проход…

Степа надавил на правую часть плиты с барельефом. Вначале ничего не произошло. Косухин испугался всерьез, но стиснул зубы, негромко выругался и надавил вновь, уже со всей силы. И тут же трещина-паутинка стала глубоким провалом – плита начала поддаваться.

– А ну-ка, Наташа, вместе…

Совместными усилиями трещина превратилась в щель, куда можно было просунуть руку.

– Еще!

…Скала задрожала. С потолка посыпались мелкие камешки, воздух наполнился пылью, глухо звякнул потревоженный меч в ногах мертвеца. Второй удар, еще сильнее – но стена выдержала. Казалось, что-то еще, не только камень, сдерживает неведомую силу.

– Ничего, Степан, – Берг улыбнулась и погладила Косухина по небритой щеке. – Давайте еще попробуем…

– Ага… Три-четыре!

Проход стал шире. Наташа даже попробовала в него протиснуться, но отступила и с сожалением покачала головой. Косухин кивнул, и они вновь надавили на плиту. Медленно, пядь за пядью, отверстие росло…

…Новый удар – третий. Казалось, по всему склепу прошел вздох – стена рухнула. По потолку зазмеились трещины, во рту скрипела пыль, но плита наконец-то поддалась. Косухин жестом остановил Наташу, пытавшуюся заглянуть в открывшийся узкий проход и, просунув туда лампу, поглядел сам. Неяркий огонек осветил темный низкий коридор.

– Пошли!

Берг проскользнула во тьму. Степа подождал еще секунду и, не выдержав, оглянулся. В стене была проломлена огромная дыра, сквозь которую можно было заметить что-то большое, светящееся неярким зеленоватым огнем. Огромный бесформенный отросток – не рука, даже не звериная лапа – просунулся в склеп. Косухину показалось, что он видит надвигающееся из тьмы круглое немигающее око, горящее красным пламенем. Степа протиснулся в коридор и надавил на плиту с другой стороны.

– Скорее! – торопила Берг. Но Степа все же добился своего – плита поддалась и с легким скрипом стала на место. И тут же, заглушенные камнем, послышались тяжкие шаги – нечто, не торопясь, спокойно и властно, входило в склеп…

– Побежали!

Косухин крепко взял девушку за руку, поднял повыше гаснущий фонарь, и они поспешили вперед. Коридор – или тоннель – был низким и ровным. В воздухе чувствовалась не затхлость подземелья, а зимняя холодная свежесть – очевидно, выход был недалеко. Они успели отбежать метров двадцать, когда за позади послышался вой – низкий, тоскливый, полный страха и даже отчаяния.

– Оно не может проломить стену! – поняла Берг, на секунду останавливаясь.

– Кишка тонка! – согласился Косухин. – Вот, чердынь, а плита-то тонкая!

– Что-то его не пускает…

Степа не ответил – перед глазами встала золотая маска…

Вдали вновь послышался вой, еле слышный, уходящий. Коридор внезапно расширился, пахнуло ледяным ветром, и тут лампа, давно уже мигавшая и чадившая, погасла. Наступила кромешная тьма. Пришлось на минуту остановиться, Наташа вздохнула, прижалась к Степе.

– Ну, вы чего? – неуверенно проговорил тот. – Мы ж считай, уже на свободе!

– Нервы, Косухин… Вы же слыхали, что у барышень имеются нервы? Даже у физиков…

– Ага, конечно, – согласился Степа. – Ну, чего, двинули?

Берг крепко взяла Косухина за руку, и они пошли дальше, благо пол был ровным, а тоннель вел прямо, не сворачивая. Холод становился все заметнее, и Степа начал подумывать о том, что им следует делать, когда проход вынырнет на поверхность. План был ясен – спуститься в котловину, нырнуть в спасительную тень, добраться до замаскированного входа в убежище… Но все «черные», да и «серые» наверняка уже подняты по тревоге. У хозяев монастыря имеется план, они знают об этом тоннеле, значит их могут ждать снаружи…

– Косухин! Здесь тупик! – Берг ощупала рукой внезапно появившееся препятствие. – Но почему? Ведь по плану…

– Знаю я эти планы! – неодобрительно заметил Степа, шаря рукой по холодной стене. – Нет, Наташа, тут не тупик. Чуете, как дует? А ну, давайте-ка спички!

Первый же огонек прояснил дело. Тоннель расходился надвое – широкий коридор вел направо, а узкий и низкий, едва в человеческий рост – налево.

– Странно, – Наташа зажгла вторую спичку, – этого на плане нет…

– Тривиум, – Косухину внезапно захотелось блеснуть ученостью.

– Ito, fratere, – вздохнула Берг. – Quo vadere?

К своему крайнему удивлению, Степа понял.

– А щас, – задумался он. – Два хода. Один лучше, другой хуже. Какой из них на плане?

– Наверное, тот, который лучше…

– И я о том, – подхватил Косухин. – Вон, из широкого как дует! Тут выход совсем близко. А из узкого, чердынь-калуга, еле-еле…

– Я вас поняла, – кивнула девушка. – Вы умница! Жаль, у вас нет невесты, я бы вас у нее отбила…

Степа только вздохнул.

Проход был неудобен – и без того невысокий потолок постепенно еще более понижался. Уже через полсотни шагов пришлось идти, нагибая головы. Но на это не обращали внимания – свежий морозный ветерок становился все ощутимее. На душе повеселело. Через несколько минут Косухин настолько осмелел, что предложил остановиться и перекурить.

– Последняя спичка, – сообщила Наташа, закуривая и передавая огонек Степе. – Что-то мы с вами начинаем шиковать! Ладно, если нас поймают, спички будут уже ни к чему… Косухин, я все-таки не поняла, как вы оказались здесь? Меня везли на самолете чуть ли не сутки…

– То есть как? – поразился Степа. – Хотя… Ну, мы день ехали, три дня шли…

– Это Тибет! От Синьцзяна – несколько тысяч верст… Косухин, а может, это не вы вовсе?

Степа поперхнулся дымом. Наташа, конечно, шутила, но в ее голосе мелькнуло что-то, похожее на тревогу.

– Пущай Ростислав объяснит! – решительно заявил он. – Раз он у нас интеллигент. Или Тэда спросим, он вообще чуть ли не профессор, вроде Богораза.

– А Тэд – это кто?…

Говорили уже на ходу. В тоннеле становилось все холоднее. Косухин ожидал, что впереди мелькнет свет, ведь склон котлована залит лучами прожекторов. Но там было темно, и Степа вновь начал тревожиться.

– Ну, Тэд… Он этот… акэолоджи… Из Индиана стэйт…

Девушка рассмеялась:

– Вижу, вы умудрились выучить не только латынь, но и английский. Вы полиглот, Косухин! Стойте, что это?

Действительно, впереди мелькнула слабая полоска света. Косухин прошептал: «Т-с-с!», и тихо, стараясь ступать как можно легче, прошел дальше. Да, впереди был свет – желтоватый, неживой свет прожекторов, но какой-то странный, очень слабый.

– Ух ты!

В лицо ударил морозный ветер. Тоннель кончился, но перед ними был не склон, а небольшая ложбинка, почти полностью прикрытая огромным валуном, который закрывал вход, надежно маскируя его от непрошеных глаз.

Глава 6. Шанс

– Где это мы? – Наташа подошла к выходу и осторожно выглянула.

– Там же, – вздохнул Степа. – Недалеко, чердынь, ушли…

Они находились в небольшой ложбине на склоне горы, чуть правее лестницы, ведущей к Шекар-Гомпу. До скал, в которых находилось тайное убежище, было не менее полуверсты. Правда, кроме часовых на вышках и обычных патрулей Степа никого больше не заметил – ни «черных», ни «серых». Но выходило, как ни крути, все же скверно. Их, конечно, увидят. Если не пустят в ход пулеметы – натравят погоню. Но и оставаться опасно – хозяева Шекар-Гомпа быстро разберутся в несложном ребусе с двумя выходами.

Косухин еще раз оглядел ложбину. Вышки, часовые, пост у лестницы… И вдруг ему пришла в голову простая до одури мысль – Степа вспомнил подзабытый устав караульной службы. Бросят ли «черные» из монастыря свои посты, чтобы погнаться за беглецами? Да ни в коем разе! И внешней охране не сообщат, чтобы шуму лишнего не поднимать. Значит, пока те, у котлована и бараков, будут кричать в телефонные трубки да прикидывать, не провокация ли это…

– Наташа, нам надо прямо. Вон скала, видите? Нам туда. Сейчас выходим, идем спокойно, не бежим. Только… у меня… ну, просьба, что ли.

– Поцеловать вас для храбрости?

Степа сник.

– Извините, Косухин, – покачала головой Наташа. – Мой язык давно пора укоротить…

– Надо, пока мы не дошли, чтобы вы меня всенепременно слушались…

– Так точно, мой генерал, – девушка вскинула два пальца к шапке. – Извините еще раз, Степан. Обещаю…

– Берите… – Степа протянул девушке стилет. – Если чего – бейте. Они… эти…Боятся такого. Ну, пошли!..

Девушка тихо проговорила «С Богом!», быстро перекрестилась и взяла Степу под руку.

– Нет, – покачал головой Косухин. – Идите вперед. А я чуток сзади, вроде конвоира. Эх, винтовку бы!….

Они вышли из-за прикрывавшего вход камня и неторопливо двинулись вниз, но не прямо к спасительным скалам, а чуть левее, по направлению к лагерным воротам. Едва ли товарищ Гольдин, подумает, что беглецы сунутся прямо под прожектора…

Метров сто прошли спокойно. Ворота и вышки над высоким забором приблизились, можно было уже разглядеть часовых в черных полушубках, спокойно стоявших на постах.

– А тут чего, строители живут? – поинтересовался Степа.

– Вроде бы… Я здесь не была, да и работают они не в монастыре, а где-то в подземельях. Через пару лет здесь будет такое – куда там Челкелю!

– Оно и видно, – вздохнул Степа. Внезапно со стороны ближайшего поста раздался громкий крик.

– Вот, чердынь… – Косухин оглянулся. Темная громада Шекар-Гомпа была спокойна. Должно быть, их все еще искали по подземельям. Крик повторился.

– Стойте!

Наташа взглянула удивленно, но подчинилась. Из калитки вышли двое солдат в черном, небрежно закидывая за плечи карабины.

– Ждем, – велел Степа. – Когда подойдут, я это… ну, кашляну. Бейте левого. Лучше – в горло.

Девушка кивнула и закусила губу. Косухин еще раз оглянулся – монастырь молчал. Они находились в зоне ответственности охраны лагеря, и те, кто охранял лестницу, не спешили вмешиваться.

Солдаты были уже близко. Степа всмотрелся и вздохнул с облегчением – обыкновенные косоглазые, низкорослые, со смуглыми лицами. Шли они вразвалку, даже не снимая карабинов с плеч.

«Давай, давай! – мысленно подбодрил Косухин. – Шевели ногами, служба!»

Не доходя двух шагов, солдаты остановились. Один из них, очевидно старший, не спеша снял карабин с плеча и что-то произнес.

– Свои! – спокойно отреагировал Косухин, доставая все то же удостоверение Сиббюро.

Солдат протянул руку, но Степа не сдвинулся с места. Карабин косоглазого оказался со штыком, что было весьма кстати…

Охранник повторил приказ, но уже громче, а затем, не выдержав, шагнул вперед. Косухин спокойно отдал бумагу, искоса поглядывая на второго бхота. Старший несколько секунд смотрел на удостоверение, затем подозвал напарника. Тот тоже заглянул в бумагу. Степа шагнул вперед и самым спокойным тоном произнес:

– Да чего вы, ребята?

Солдаты подняли на него удивленные глаза, и в ту же секунду Степа негромко кашлянул.

Тускло блеснуло серебро. Солдат, стоявший слева, захрипел и начал оседать на землю. Штык второго карабина дрогнул, но Косухин изо всей силы врезал «своему» охраннику в челюсть. Бил он крепко – бхот рухнул на спину, а карабин был уже в руках у Степы. Косоглазый дернулся, пытаясь встать. Косухин резко нагнулся, штык с легким хрустом вонзился в грудь.

– Винтарь! Винтарь бери! – крикнул Степа, передергивая затвор.

– Что? – секунду девушка непонимающе глядела на Косухина, затем, сообразив, подняла с земли оружие.

– Прожектора! – командовал Степа. – Левый, у вышки, видишь?

– Да! – Берг деловито щелкнула затвором.

– Гаси!

Стрелял Косухин неплохо, но сейчас спешил, и первые две пули ушли в «молоко». Раздался выстрел Наташи – и угловой прожектор погас.

– Годится! – одобрил Степа. – Теперь центральный, у ворот!

Сам он, ругая себя «мазилой», прицелился тщательнее, но вновь промахнулся. Нехотя, лениво ударил пулемет, пули щелкнули по камням метрах в пяти от беглецов. Ругаясь вполголоса, Косухин заставил себя на миг забыть обо всем, кроме прицела и слепящего ока прожектора. Спокойнее, красный командир, спокойнее!.. Еще одна очередь взрыхлила редкий снег уже ближе – но тут палец Косухина мягко надавил на спусковой крючок, и прожектор погас.

Вновь ударил пулемет, на этот раз сзади, со стороны монастыря. Шекар-Гомп опомнился и вступил в бой. Но тут сухо хлопнул карабин Наташи. Свет третьего прожектора мигнул и пропал, погрузив дно котлована во тьму. Снова ударили пулеметы, но уже вслепую.

– Побежали! – Степа схватил девушку за руку, и они бросились вперед, к скалам. Бежать было нелегко – мешали карабины, сзади гремели выстрелы, темноту пронизывали отсветы трассирующих пуль, но враги стреляли, не видя цели. Луч одного из прожекторов метнулся по склону, нащупывая беглецов, прошел мимо…

– Я… Стойте, Косухин! – Берг остановилась, тяжело переводя дыхание. – Сейчас…

Степа оглянулся. Теперь уже два прожектора шарили по дну котловины. Стрельба утихла. Со стороны ворот и от лестницы, ведущей к монастырю, бежали черные фигуры, но они были еще далеко. Косухин прикинул расстояние – до скал оставалось метров двести.

– Скорее, Наташа!..

Девушка кивнула и, чуть пошатываясь, сделала шаг.

– Я… что-то с сердцем… Бегите, Косухин…

Степа не ответил, вдруг заметив, что со стороны ворот, обгоняя бегущих солдат, к ним несутся легкие темные тени.

«Собаки… или волки, чердынь их! Попались!..»

Он еще раз оглянулся – скалы были недалеко.

– Бегите, Косухин, – повторила девушка, – я…

Степа забрал у Наташи винтовку, аккуратно положил оружие на каменистую землю, и сильно, не размахиваясь, ударил девушку по лицу. Наташа дернулась и негромко вскрикнула.

– К скалам! Бегом! Поняла, интеллигентка?!

– Да! – в глазах Наташи плавал страх. Косухину на мгновенье стало не по себе, но отступать было нельзя:

– Беги!!!

Наташа быстро кивнула и побежала. Степа, вздохнув, передернул затвор. Что бы добраться до входа, девушке понадобится минут пять или даже чуть больше…

Наташа бежала неровно, чуть пошатываясь и спотыкаясь. «Добежит, – попытался успокоить себя Косухин. – Черт, она же не знает, как войти!..»

Оставалось надеяться на темноту и на то, что обитатели убежища не спят и помогут. Впрочем, сейчас пора было подумать о другом…

Степа вскинул карабин и стал всматриваться в приближающиеся тени. И тут в глаза ударил яркий свет – лучи прожекторов все-таки поймали его. Косухин зажмурил глаза, упал, перекатился в сторону, на мгновенье оказавшись в спасительной темноте. Он успел поднять карабин, но тут в глаза вновь ударил свет, и Косухин опустил бесполезное оружие.

«Почему не стреляют? – и тут же пришел ответ. – Живым хотят, гады! А у меня и стилета нет…»

…Первая собака – огромная, куда больше тех, что уже приходилось видеть, вынырнула из темноты и молча бросилась на Степу, пытаясь допрыгнуть и вцепиться в горло. Штык ударил чудищу в грудь, скользнув по крепким ребрам. Собака, сверкнув красными глазами, отпрыгнула в сторону. Второй пес тоже попытался прыгнуть, но в последнюю секунду передумал и, уклонившись от штыка, отбежал в сторону. Сзади послышался шорох, Косухин обернулся и успел ударить прикладом еще одного, пытавшегося прыгнуть на спину. И в тот же миг свет погас. На мгновение Степа ослеп, а когда глаза стали привыкать, заметил что-то странное. Собаки – и те три, которые успели подбежать, и остальные, что были уже совсем близко – падают на землю, пытаясь перекувыркнуться. Косухин решил, что ему мерещится, помотал головой и окаменел – там, где только что была первая собака, вставало с земли нечто высокое, выше Степы, с длинными кривыми руками. Не человек – узкая, почти волчья голова сидела на плечах, спина странно горбилась, тело покрывала густая шерсть. Косухин не успел даже испугаться – когтистые пальцы потянулись к горлу. Он отступил на шаг, но тут на голову обрушилось что-то тяжелое, перед глазами вспыхнул огонь, на миг стало больно – и наступила тьма.

Арцеулов спал тревожно. Короткие, странные сны сменяли друг друга. Снилась война. Он видел заснеженное поле, обгорелые хаты на окраине брошенной станицы, мелькнули лица Орловского, Корфа, убитого под Екатеринодаром Мити Завалишина. И тут, заслоняя других, появился знакомый силуэт в короткой, не по росту, шинели с косо висевшим солдатским «Георгием». Из-под теплой зимней фуражки насмешливо сверкнули серые глаза:

– Отдыхаешь, Ростислав?

Виктор Ухтомский стоял, опираясь на винтовку, и на левой щеке краснела знакомая отметина, полученная в бою под Невинномысском.

– Виктор! – капитан понимал, что это сон, но все же обрадовался.

– Мы увидимся, правда?

– Я сейчас далеко, Виктор, но я выберусь. Найду тебя и всех наших…

– Меня не найдешь, – князь усмехнулся, на раненой щеке начала медленно проступать капля крови. – Тебе скажут, что я пропал без вести под Каховкой. Это будет через полгода… Но не хорони меня. Мы увидимся, только очень нескоро… Ты дождись…

– Дождусь, – даже во сне капитан сообразил, что Виктора уже давно может не быть в живых. Похоже, князь тоже понял:

– Нормально, гвардия! Как там ты пел? «Не падайте духом…»

– «…поручик Ухтомский»,– одними губами проговорил капитан, и вдруг лицо Виктора исчезло. В ушах прогремел резкий голос генерала Маркова:

– Ар-рцеулов! Пр-роспите цар-рствие Небесное!

…Ростислав открыл глаза и мгновенно привстал. Рука по фронтовой привычке сжала лежавший рядом трофейный револьвер. В комнате все было спокойно, разве что немного душно. Фонарь светил теплым желтым огоньком, Тэд спал, положив ладони под щеку и чему-то улыбался. А вот Косухина нигде не было видно.

Поначалу этот факт был воспринят Арцеуловым достаточно безразлично. Возможно, краснопузого потянуло перекурить. Капитан и сам был не прочь прикончить папиросину. Рука потянулась к лежавшей на виду пачке, вторая привычно нащупала зажигалку в кармане полушубка. Но перекурить не случилось. Взгляд упал не неровные пляшущие буквы, нацарапанные карандашом по твердому картону. Все еще не понимая, Ростислав поднес пачку к свету…

…Первое, что почувствовал Арцеулов – это обиду. Обыкновенную человеческую обиду. Краснопузый не должен был так поступать! Это, в конце концов, просто не по-товарищески, не говоря уже о том, что соваться в монастырь без разведки, да еще и без оружия – Степин карабин оказался на месте – да еще, считай, со смертным приговором в кармане…

И тут на смену обиде пришел страх. Да, красный командир проштрафился. Его вполне могут поставить к стенке – хотя бы за Челкель. И поэтому краснопузый мог попытаться загладить вину – откупиться его, Арцеулова, головой…

Рука вновь сжала револьвер, глаза уже начали искать «сидор» с продуктами. Капитан накинул на плечи полушубок, вскочил и замер.

Страх прошел, его сменил стыд. Ростиславу представилось, что не Степа, а он сам решился на безумную вылазку, а проснувшийся Косухин вдруг решает, что беляк задумал сдать беглого представителя Сиббюро и тем заслужить прощение. Капитан взглянул на часы – начало четвертого. До монастыря спокойного ходу минут двадцать, значит, за это время их с Тэдом успели бы давно арестовать – даже если перед этим требовалось время для большевистского митинга с вынесением резолюции. Выходит, в Степином послании правда, он где-то там, в Шекар-Гомпе, если, конечно, еще жив…

Ростислав быстро оделся, застегнул «гусарский» полушубок и проверил оружие. В любом случае досыпать до утра он не собирался, равно как и сидеть и ждать. Мелькнула мысль самому попытаться подобраться поближе к монастырю, но рассудок тут же ее отбросил. Прямо в лоб не подойдешь, а обходных путей Арцеулов не знал. Косухин по крайней мере мог попытаться сойти за своего…

Оставалось одно – добраться до помещения с окошком, прорезанным в скале, и наблюдать. Ростислав закинул оружие на плечо и повернулся, чтобы идти.

– Оу, война?

Тэд сидел, протирая глаза, но в руке уже держал карабин.

– Идите за мной!

Объяснятся было некогда. Арцеулов быстро прошел по коридору, спустился по ступенькам и почти вбежал в помещение, откуда они наблюдали за монастырем. Первое, что он заметил – «окошко». Оно было открыто, в углу горела лампадка, а рядом с окном сидел один из монахов. Услышав шаги, он встал и быстро поклонился.

– Добрый вечер, вернее, утро, – заторопился Ростислав. – Как бы это спросить… Тэд, где вы?

– Почти здесь! – Американец уже спускался по лестнице. Монах поглядел на капитана и молча указал на монастырь.

– Наш товарищ… – неуверенно начал Арцеулов. – Он…

Монах быстро кивнул, вновь указав худой загорелой рукой на темневший на горе Шекар-Гомп.

– Что случилось, Ростислав? На нас напали? Где Стив? – Валюженич скатился по ступенькам, зацепился за одну из них носком наполовину надетого унта и чуть не упал.

– Он в… – капитан никак не мог вспомнить, как будет «монастырь» по-английски. – Идите сюда, Тэд!..

Валюженич тоже обиделся на Степу, но рассудил, что лично с него, Тадеуша, толку в разведке мало, а Стив, похоже, настоящий герой. Предложение подежурить до утра было принято с восторгом. Американец заявил, что выспался на месяц вперед и, вообще, начинает скучать. Пристроившись у окна, он стал внимательно рассматривать пустую, освещенную прожекторами, котловину.

Между тем монах поманил Арцеулова за собой. Неяркий свет лампадки осветил неровный участок стены. Рука молчаливого монаха легла на один из выступающих камней. Послышался легкий скрип, в открывшуюся щель пахнуло ледяным морозом.

– Спасибо, – понял Арцеулов и повернулся к американцу. – Ну что там, Тэд?

– Оу, я мало что понимаю в во всем этом, но кажется только что сменили караул у ворот…

– А по-моему, вам не впервой влипать в подобные истории, – заметил Арцеулов, присаживаясь рядом.

– Ну, что вы! Археология – наука специфическая. Великий Ботта как-то сказал, что обычный график работы археолога – копать днем и отстреливаться по ночам. Остальное время уходит на написание отчета…

– Наверное, поэтому ваш отец и не хотел, чтобы вы жили по подобному графику, – предположил капитан.

– А-а! Старик сам в молодости копал Ниневию и привез с собой две пули в предплечье… Ростислав, видите?

…Мимо подножия горы прошло несколько солдат. Откуда-то из тени появились две темные фигурки и стали не спеша двигаться в сторону лагерных ворот.

– Это в лагерь, – рассудил капитан. – Интересно, откуда они вышли? Наверное, там тоже проход в скале.

– О подземельях Шекар-Гомпа я слыхал еще в Кампале. Между прочим, по слухам, там похоронен Гэсэр-хан. Это уже седьмая могила Гэсэра, о которой я слыхал. Знаете, как в Средние века: в Кельне хранились мощи Иоанна Крестителя-младенца, в Аахене его же – тридцатилетнего, а в Аугсбурге – посмертные останки и топор, которым ему отрубили голову.

– Сами выдумали? – усмехнулся Арцеулов.

– Не я. Кто-то из протестантских публицистов, чуть ли не Меланхтон… Смотрите, их встречают!..

– Да, похоже, смена караула…

Выстрелов они не услыхали. Просто внезапно стали гаснуть прожектора…

– Оу! – удивился Валюженич. – Они, кажется перешли на режим экономия электроэнергии!

– Нет-нет! – догадался капитан. – Скорее! Карабин не забудьте!

Рука несколько раз без толку ударила по камню, прежде чем спрятанный в глубине скалы механизм сработал, и вход начал медленно открываться. И тут же в уши ударил сухой треск выстрелов.

Котловина, только что залитая бледным электрическим огнем, теперь тонула в темноте. Со стороны аэродрома дернулся луч прожектора, начал неуверенно ползти по склону…

– Они там… – Арцеулов, закусив губу, на секунду задумался. – Тэд?

– Жду приказа!

– Стойте у входа и бейте по каждому, кто подойдет. Лучше в голову или в сердце – чтоб наверняка…

– Оу, понял, но у меня нет серебряных пуль… А вы?

Ростислав, не ответив, нырнул в темноту. Лучи прожекторов, шарившие по темному дну котловины, скрестились, высветив какие-то фигуры, но затем все вновь исчезло. Капитан остановился, не зная, что делать. И тут в нескольких шагах от него кто-то пробежал, следом мелькнула густая черная тень. Крик! Арцеулов взял карабин наперевес и бросился на голос.

…Кто-то лежал на земле, закрыв голову руками, а огромный черный пес наклонился, пытаясь достать до горла упавшего. Арцеулов, вспомнив, что этих тварей пули не берут, размахнулся – и со всей силы обрушил приклад на заросший густой шерстью загривок. Собака упала молча, задние лапы дернулись, пасть оскалилась – удар перебил позвоночник. Арцеулов наклонился над тем лежащим.

– Степан?

Но он уже понял – это не Косухин. На человеке была не лохматая Степина шуба, а белый полушубок – тоже знакомый…

– Ростислав… Александрович… там…

– Наташа! – ахнул капитан, помогая девушке встать. Берг помотала головой:

– Я сама… Степан…

Ростислав вгляделся в темноту и вдруг услышал топот множества ног. Это были не собаки – люди. Уже были видны темные силуэты, приближавшиеся ровным, почти как на учении, строем. Будь Ростислав один, он бы, пожалуй, остался и потратил бы все обоймы, лежавшие в кармане полушубка. Но рядом стояла Наташа, а у входа караулил розовощекий археолог из штата Индиана…

– Уходим…

Капитан, взяв девушку за плечи, потащил ее к скале. Наташа что-то бормотала, но Ростислав не слушал – голоса за спиной были уже совсем близко. Черные тени надвигались, но тут прозвучало удивленное «Оу!», и через несколько секунд каменная глыба с легким скрипом стала на место.

Девушка была почти без сознания. По лестнице уже спускались монахи, Валюженич им что-то объяснял, показывая то на Арцеулова, то на вход, а Ростислав все смотрел в окно, на темный склон, по которому ползли щупальца прожекторов. Где-то рядом был Косухин. Итак, пока он спал и видел геройские сны, красный командир Степа проник каким-то чудом в Шекар-Гомп, нашел Наташу, вырвал ее из лап нелюдей, а сам остался там. Ему, герою Ледяного похода, довелось лишь прогуляться по склону котловины.

Берг отвели в комнату. Цронцангамбо помазал ей виски мазью, издававшей легкий терпкий запах. Девушка застонала, но монах провел рукой над ее головой и что-то зашептал. Через минуту послышалось тихое ровное дыхание – Наташа спала.

– Они говорят, что к утру с мадмуазель все будет в порядке, – прокомментировал Тэд. – Ростислав, но как же Стив? Может, я посижу у входа, вдруг, он все же…

– Да, конечно… – выдавил из себя капитан.

Они по очереди дежурили остаток ночи, но Шекар-Гомп молчал. Затем из-за гор медленно выплыло холодное зимнее солнце, и от лагерных ворот в сторону черного провала потянулись долгие вереницы тех, кого монахи называли «варда». Начался еще один день странной жизни бывшего монастыря.

Степа не вернулся.

В девять утра Арцеулов взглянул на часы, затем на ненавистный монастырь, покачал головой и поплелся обратно. Еще с порога он услыхал голоса: Наташин и Тэда.

– Проснулись, Наталья Федоровна? – Арцеулов попытался улыбнуться. – Вижу, уже познакомились с мистером Валюженичем?

– Да. И даже нашли с ним общих приятелей. Париж – город маленький… Ростислав Александрович, я знаю – это почти невозможно, но все-таки – помогите Степану! Иногда люди обязаны помогать друг другу. Белые они, зеленые, красные – все равно…

– Понимаю, Наталья Федоровна, – кивнул капитан.

– Нет, не понимаете! – нахмурилась девушка. – Шекар-Гомп… Живому человеку там нечего…

– Хорошо, – капитан помолчал и перешел на английский, чтобы Валюженич тоже мог участвовать в разговоре. – Наталья Федоровна, постарайтесь как можно подробнее рассказать, что вы там видели…

– Подробнее… Подробнее, господа, не получится, – вздохнула Берг. – Нас держали в домике возле аэродрома и каждый день, точнее, каждую ночь водили на нижние этажи…

– Нас?

– Нас… – задумалась Наташа. – Нас – группу сотрудников здешней лаборатории. Физики, химики, есть даже психолог. Три группы, человек по семь. Две группы, в том числе и моя, жили под охраной этих «черных» снаружи, третья – в самом монастыре. Я их видела только раз – и больше не хочу. Они… неживые, големы какие-то…

– Мадмуазель Берг, – не выдержал Тэд. – Не могли бы вы… поточнее? Мертвецы, оборотни, големы… Может, это просто люди с поврежденной психикой?

– Я не биолог, – чуть подумав, ответила Берг. – Холодные, как лед, руки, неподвижные зрачки, в случае ранения кровь не течет… И необычайная сила…

– Оу, зомби! – воскликнул Валюженич. – В детстве я зачитывался Карлом Маем…

– Я тоже… Часть из них и вправду похожа на зомби – двигаются, как марионетки, почти не разговаривают…

– Бессмертные Красные Герои, – кивнул Арцеулов.

– Тут такие во внутренней охране – и тоже с голубыми свастиками, причем большинство – европеоиды. Но есть и другие. Люди как люди – только руки холодные, и глаза на свет не реагируют… Один такой беседовал со мною…

– Вроде Венцлава, – вновь вставил капитан.

– Вроде господина Венцлава, – согласилась Наташа. – Эти командуют. Есть тут и обыкновенные бандиты, из местных…

– Мадмуазель Наташа, – вмешался Валюженич, – извините за патологоанатомическое любопытство… Монахи говорят, что в монастыре работают «варда» – или «барда», если на общетибетском наречии. Так здесь называют местных зомби…

– На стройке работают обычные люди. То есть, не совсем обычные, но все-таки люди. Я видела их – они пробивают дополнительные тоннели на нижних ярусах подземелий. Это местные, из соседних селений. Правда, они тоже странные – как будто накурились опиума.

– Вполне возможно, – пожал плечами Ростислав.

– Может быть… Но мой коллега по несчастью – тот самый психолог, он из Казани, работал в знаменитой тюремной лечебнице. Так вот, он уверял, что это не наркотики, а что-то иное. В общем, из-за этого господа большевики и заинтересовались Шекар-Гомпом…

Берг помолчала, затем закурила, но после нескольких затяжек закашлялась и бросила папиросу.

– Извините, господа… Шекар-Гомп, как вы уже, кажется, знаете, построен на том месте, где находится «рана», пробитая копьем местного бога в теле какой-то бабы-яги…

– Бранг Сринмо, – подсказал Тэд. – Мадмуазель Наташа, это не совсем баба-яга. Баба-яга – персонаж славянского фольклора…

– Догадываюсь, – улыбнулась девушка. – Так вот, с точки зрения физики, эта «рана» – открытый источник неизвестного излучения. Мы называем его «Синий свет». Его исследованием наша группа как раз и занималась. Оно необыкновенной силы, напрочь глушит радиоволны, но для человека относительно нейтрально, даже несколько тонизирует, но не более…

– Наверное, потому монахи и поставили здесь монастырь, – предположил Арцеулов.

– Очевидно… К тому же, излучение очень красиво: темный подземный зал – и огромная светящаяся колонна. Но в Шекар-Гомпе хранилась некая реликвия, не столь безопасная…

– Оу, «Голова Слона»! – вспомнил Тэд. – Рубин!

– Это не рубин. По-моему, это вообще не камень, твердость совсем другая, иные оптические свойства. А главное – внутри есть какой-то источник энергии. Этим «рубином» как раз занимаются те, кого вы называете, «зомби», а нас подпускали лишь посмотреть. В темноте он светится, причем свет постоянно меняется. У людей начинает болеть голова, и даже бывают галлюцинации…

– Великолепный объект для местных шаманов, – усмехнулся Тэд.

– Так, наверное, и было. Пока кому-то еще в древности, не пришло в голову пропустить «Синий свет» через «Голову Слона». В этом, похоже, вся штука…

– И что получается? – поинтересовался Арцеулов. – Усиление энергии?

– Да. Излучение становится очень мощным, стабильным, меняет свет на темно-оранжевый, но главное – резко меняются свойства. И вот тут людям лучше держаться подальше. Самое меньшее – они теряют память и становятся просто куклами…

– «Потерявшие разум», – вспомнил Арцеулов.

– Те, которые работают на стройке и часть охранников – как раз из них. Но это, увы, не все. Мне говорили, что в определенное время «оранжевое» излучение способно превратить человека в такого, как Венцлав, в мертвого – в «зомби»… Говорят даже, что человек может изменить физический облик, стать демоном, чудищем, уж не знаю, чем… Кроме того какими-то заклинаниями можно вызвать из «Головы Слона» злых духов – настоящих хозяев Шекар-Гомпа…

– Оу, фольклор! – Валюженич, схватив записную книжку, начал делать карандашом стенографические пометки.

– Ну, тут проще, – Арцеулов зло скривился. – Со здешними хозяевами я знаком не первый год. Мы на них ходили в штыки еще под Ростовом. Вот уж не думал, что эта сволочь дотянется даже до Тибета!

– У меня был странный разговор, – немного помолчав, продолжила Берг. – На второй день, как меня сюда доставили, меня отвели в темную комнату – наверное, чтобы я не видела лица собеседника. Как я поняла, он и есть тут самый главный. Между прочим, голос знакомый. Этой ночью, в подземелье… Да, кажется…

Девушка задумалась.

– Говорил он со мной недолго и достаточно вежливо. Посоветовал, как он сказал, вникнуть в работу и добавил, что по сложности она превосходит проект «Владимир Мономах». Тут я не удержалась и проявила интеллигентскую смелость. Что-то съязвила по адресу господ большевиков…

Наташа помолчала и щелкнула пальцами:

– Это трудно передать. Он засмеялся – очень искренне и совсем не зло. А потом сказал нечто вроде… Нет, я запомнила точно: «Наталья Федоровна, голубушка, не обращайте внимания на идиотов. Когда вы едите рокфор, то не думаете о плесени, которая сей сыр сотворила. Мы счистим плесень, и для этого нужен Шекар-Гомп».

– Ого! – Арцеулов даже привстал.

– Я и сама удивилась. Удивилась – и поверила, по крайней мере в ту минуту…

– Очередной Сен-Симон, – вздохнул Тэд. – Сен-Симон и Лучи Смерти, которые превращаются в Лучи Счастья. Если я напишу об этом рассказ, его напечатает разве что наша газета «Пух и прах Индианы». Столичные такого избегают…

– Вы правы, – согласился Ростислав. – Читателям это будет неинтересно, а врачи запрут нас… ну, хотя бы, в Казанскую лечебницу. Но сейчас важно другое. Наталья Федоровна, как можно незаметно попасть в монастырь?

– Мы с Косухиным прошли подземным тоннелем. Они – новые хозяева – о нем не знали. Но теперь тоннель, понятно, перекрыт, а после вчерашнего они увеличат охрану…

– Уже увеличили, – кивнул капитан. – Не исключаю даже, что они попытаются найти наше убежище. Господа, я военный… Если передо мной поставят задачу попасть в Шекар-Гомп – я доберусь. Один шанс из ста, но доберусь. Но вот где именно искать Степана?

– Но, господа, – вмешался Тэд, – почему бы не спросить об этом здешних монахов? Уж они-то должны знать!

…Цронцангамбо, которого они встретили в зале с золотым бурханом, даже не дослушал вопрос до конца:

– Никак. Ваш друг совершил чудо. Великий Гэсэр знал, кого посылать в Шекар-Гомп. Но чудеса не повторяются.

– Мы должны помочь Стиву! – настаивал Валюженич.

– Да… – перебил монах. – Все утро я спрашивал совета. Я молился и ждал, и когда уже отчаялся, мне ответили…

Он помолчал, а затем взглянул Тэду прямо в глаза:

– Переведи своим друзьям. Мы не должны помогать вашему другу. Посланец Гэсэра выполнил свой долг. Его путь окончен…

Валюженич, сбиваясь и запинаясь, перевел. Арцеулов скрипнул зубами и медленно встал, недобро глядя на монаха.

– Его путь окончен, – повторил тот. – Ваш друг просил у Того, Чью волю я узнал сегодня, не торопить его душу. Он хотел завершить два дела – спасти ту, что теперь вместе с вами, и узнать тайну Шекар-Гомпа. Он сделал это…

Цронцангамбо поклонился и медленно вышел из зала. Минуту все молчали, затем, не говоря ни слова, поплелись обратно в комнату. Тэд, присев на деревянное ложе, ерошил густые волосы, о чем-то усиленно размышляя. Берг смотрела куда-то в сторону, а затем негромко заговорила по-русски.

– Ростислав, надо идти сегодня же ночью, иначе можем опоздать. Пусть этот мальчик заснет…

Валюженич замер, затем поглядел на Наташу, перевел взгляд на Арцеулова и невесело усмехнулся. Стало ясно – он понял.

– Тэд… – начал Ростислав.

– Да, Тэд… – американец заговорил медленно, почти равнодушно. – Тэд годится на то, чтобы служить переводчиком и охранять вход от бродячих собак… Ребята, все, что можно было высказать о моей скромной персоне уже высказывали – хотя бы мой уважаемый отец. Но сейчас вы, похоже, не понимаете правил игры…

Теперь Валюженич говорил уже иначе – твердо, даже сурово:

– Ростислав, вы военный и, наверное, хороший военный. Но в монастырь вам не проникнуть, и вы решили героически умереть – чтобы вас не мучила знаменитая русская совесть. Вы, мадмуазель Наташа, тоже решили умереть – за компанию. А мальчика Тэда оставляете для продолжения образования в Сорбонне… Наверное, мне и вправду следует почитать Достоевского!..

Арцеулов и Берг хотели возразить, но Валюженич резко махнул рукой:

– Мы, американцы – индивидуалисты. Каждый думает прежде всего о себе – и это правда. Но есть другое правило – джентльмен должен помогать джентльмену. Помогать, пани и панове! Когда человек болен, вы зовете врача, а не пехотного генерала. Сейчас вам нужен специалист…

– Извините, Тэд, – улыбнулась Наташа. – Я вас поняла, можете не продолжать, но как нам может помочь ваша археология?..

– Вы можете дать слово, что будете со мною откровенны?

– Ну, Тэд, – нетерпеливо бросил Арцеулов. – Извините нас…

– Ладно… Я пошел. Надо поговорить с Цронцангамбо. Между прочим, кое-что могу посоветовать сразу. Мистер Арцеулов, у вас есть вещь, которая нам обязательно пригодится.

Арцеулов бросил взгляд на стоявшие в углу карабины.

– Нет, – усмехнулся американец, – это лекарство для другого случая. Я имею в виду рог Гэсэра. Но не спешите, я должен кое-что узнать. Не смею командовать, но я бы продолжил наблюдение за монастырем…

– Да, – кивнул Арцеулов, вставая, – вы правы. Пойду на пост, а вы, Наташа, покуда отдыхайте. Будем меняться…

…Девушка кивнула, и по ее взгляду Ростислав понял, что она почувствовала то же, что и он. Слова Валюженича пробудили то, чему казалось, нет места у стен Шекар-Гомпа – надежду.

Глава 7. Искушение

Степа очнулся в полной темноте и застонал от боли – ныла ссадина на голове, болело ушибленное плечо и неизвестно когда ударенное колено. Но справившись с первым болевым приступом, Косухин глубоко вздохнул и решил, что еще дешево отделался. Его лишь оглушили и бросили куда-то на твердый и холодный каменный пол. А вот куда именно – понять было трудно. К счастью, руки и ноги были свободны, и Степа смог обследовать узилище, быстро определив, что оно небольшое, квадратное с мощной железной дверью. Итак, руки-ноги были целы, голова вновь работала, значит, о полной капитуляции речь вести рано. Враги, с точки зрения Косухина, серьезную ошибку: оставили его в живых, да еще дали время на размышления. А это уже кое-что.

Итак, он в плену. Пощады ожидать не приходилось, оставалось надеяться на чудо. Хотя бы на то, что классовый враг капитан Арцеулов вместе с классово чуждым и столь же классово безграмотным Тэдом каким-то образом вызволят его отсюда. Как и на то, что этой ночью Наташе все-таки удалось уйти…

Степа помассировал зудящие кисти, вдруг сообразив, что чувствует под пальцами свежие рубцы. Он присел на пол неподалеку от двери и задумался. Умирать не хотелось. Более того, умирать было никак нельзя. Рука скользнула по полу и вдруг наткнулась на что-то странное. Косухин пошарил рукой и понял – веревки, добротные крепкие веревки, какими можно связать медведя. Ощупав их, он сообразил, что узлы на месте. Веревки не развязаны – разрезаны…

И тут он понял. Этими веревками связывали не того, кто сидел тут раньше, и уж, конечно, не медведя, а его Степу Косухина. От того и рубцы запястьях! Связали и… раздумали? Выходило что-то несуразное. Или… совсем наоборот!

Пораженный догадкой, Косухин начал шарить по полу, надеясь, что неведомый друг, освободивший его от пут, оставил что-нибудь полезное – хотя бы револьвер. Рука задела несколько мелких камешков, старую, раздавленную сапогом спичку, и вдруг…

Вначале Косухин не понял. «Это» показалось тяжелым и бесформенным, просто куском железа, к тому же изрядно проржавевшим. Ладонь ощупала неровный металл, коснулась все еще сохранявшего следы отточки острия, легла на удобную костяную рукоять.

Меч…

В старом ржавом оружии было что-то знакомое. Степа закрыл глаза, попытавшись представить себе, как меч выглядит при свете – и вспомнил. Он уже видел этот ржавый клинок – совсем недавно, в подземном склепе. Перед глазами встала золотая маска с еле заметной улыбкой в уголках тонких губ…

Конечно, револьвер был привычнее, но Степа помнил – пули на этих выродков не берут. А вот меча – как и серебряного перстня – они почему-то опасаются. Недаром то, что рушило стены, так и не переступило через кости воина в золотой маске!

Косухин вскочил, сжал в руке меч и зло оскалился. Он жив, не ранен, даже вооружен – а значит, камера превращалась в крепость.

Ждать пришлось долго. Наконец, послышались шаги. Степа услышал их издалека – тяжелые, мерные – и поспешил лечь на пол. Меч был в руке. Косухин лишь повернулся, чтобы оружие не заметили с порога. В замке заскрипело, дверь стала медленно отворяться. Ударил свет – не мигающий огонек масляной лампы, а мощный луч электрического фонаря. В камеру входили двое. Первый – обыкновенный косоглазый в черном полушубке, а вот второй… Еще недавно Степа наверняка бы испугался. Лицо второго когда-то было русским. Когда-то – потому что теперь лицо исчезло. Не было нижней челюсти, в свете фонаря страшно щерилось несколько уцелевших зубов над открытой черной гортанью. От носа осталась едва половина, сквозь порванную кожу проглядывала желтая кость. Глаза были на месте, но без век и, как показалось – без зрачков…

Тюремщики не торопясь вошли в камеру, бегло огляделись, затем косоглазый с фонарем сделал знак второму – страшному. Тот, беззвучно кивнув в ответ, стал наклоняться к Косухину. Косоглазый стоял рядом и светил. Степа выждал немного – и взмахнул мечом.

Скрюченные кисти бессильно разжались – удар пришелся прямо в черный зев. То, что когда-то было человеком, зашаталось, с грохотом рухнув на пол. Косухин был уже на ногах. «Черный» взвизгнул и бросился наутек. Фонарь – большой, тяжелый, с яркой белой лампой – остался в камере. Хлопнула дверь…

Степа перевел луч фонаря на неподвижное тело. Глаза закатились, пожелтевшие белки не двигались. То, что лежало на полу, стало походить на обыкновенного изуродованного войной мертвеца. Косухин вздохнул, пальцы сами собой сложились в щепоть, красный командир поднес руку ко лбу, но креститься не стал, в последний миг расценив это, как слабость. Бога нет – Степа привык в это верить. Оставалось рассчитывать только на себя…

Фонарь был поставлен у стены, прямо перед дверью. Сам Степа сел в темноте, чтобы оставаться невидимым. Сдерживая страх, он обыскал тяжелое холодное тело, но никакого оружия не обнаружил. Впрочем, меч – а при свете Косухин убедился, что это действительно меч – оказался вполне к месту. Первый бой выигран, оставалось ждать продолжения.

…Новые гости появились вскоре – не один, сразу несколько. Протопали тяжелые шаги, а, затем послышался резкий, противный голос, уже звучавший в подземелье:

– Косухин! Прекратите сопротивление и сдавайтесь!..

– Ага, сейчас и сразу! – хмыкнул Степа.

Голос замолчал, но тут заговорил другой, тоже знакомый:

– Товарищ Косухин! Говорит особый уполномоченный ЦК Гольдин. Это недоразумение! Сейчас мы войдем в камеру, и я вам все объясню. Только вначале выбросите оружие…

– Эту железяку? – с наивозможнейшей наивностью поинтересовался Степа.

За дверью помолчали. Затем Гольдин вновь заговорил, но теперь его голос звучал не так уверенно:

– В ваши руки попала опасная вещь, товарищ Косухин. Это так называемый меч Гэсэра. Но на самом деле это не меч. Это опасный предмет…

– Косухин! – прервал его первый голос. – Мы сломаем стену! Вы уже знаете, что это нетрудно…

– Давай! – согласился Степа, чувствуя, враг блефует.

Действительно, стену никто ломать не стал, вместо этого вновь послышался голос Гольдина:

– Товарищ Косухин, повторяю – это недоразумение…

– Ага! – не выдержал Степа. – Точно, чердынь-калуга! Недоразумение! Мертвяков в бой посылаете, псов всяких ненормальных… Да и сами вы, товарищ Гольдин, как здесь оказались?

– Я нахожусь там, где нужно революции и партии. Моя смерть была инсценировкой…

На миг Косухин показалось, что он попросту спятил, но тут перед глазами встала далекая, почти уже забытая Столица, еловые венки у красного гроба, большой портрет с черным крепом, желтое восковое лицо…

– Я буду здесь, – тихо, но решительно заявил он. – Лучше с голоду помру! Сам я в ваш мертвецкий полк не запишусь…

– Обойдемся без твоего согласия, Косухин! – перебил его первый голос. – Ты предатель и негодяй! А твою Берг мы на дне морском сыщем…

«Наташа-то на свободе!» – обрадовался Косухин и почти совершенно успокоился:

– Ага, попробуй! А кто из нас предатель – это пусть товарищ Троцкий да товарищ Ленин рассудят!…

За дверью замолчали. Степа, решив, что враги перешли к осаде, стал устраиваться поудобнее и вдруг услыхал стон. Тело, лежавшее у порога, еле заметно дернулось. Косухин осторожно подошел ближе.

…Мертвые белые глаза стали другими – обычными, человеческими, в них плавала боль.

– Браток… – голос из изуродованной гортани было почти не разобрать. – Браток, где я? У беляков?

– Да, – Степа сглотнул. – Вроде как в плену.

– Ах ты… – стон сменился хрипом. – Помираю, видать! Больно…

По телу вновь пробежала дрожь, ноги дернулись, в горле вновь забулькало.

– Вспомнил! – голос внезапно стал ясным, почти человеческим. – Ты вот что, браток, передай товарищу Киквидзе…

Глаза закатились, тело дернулось и застыло. Степа сидел, сжавшись в комок, боясь даже пошевелиться. Он знал, кто такой товарищ Киквидзе. Легендарный командир 16-й стрелковой был смертельно ранен под Царицыным в январе 19-го, ровно год назад. Тот, кто пришел в себя в подземелье Шекар-Гомпа, числил комдива в живых. Если бы здесь лежал Федя Княжко, он бы, наверное, спросил, взят ли наконец Бугуруслан…

– Сволочи! – прошептал Косухин, пожалев, что едва ли сумеет доложить обо всем в Столице. И это было обиднее всего…

Он думал, что услышит шаги, но голос прозвучал внезапно, как будто говоривший все время простоял за дверью:

– Степан Иванович! У вас нет настроения побеседовать?

Он уже слышал этот голос, совсем недавно уговаривавший их с Наташей сдаться. Слыхал и прежде – на Челкеле, когда «Руководитель Проекта» передавал ему, Косухину, приказ Реввоенсовета. Но теперь Степа понял, что знал этого человека еще раньше. Правда, голос был немного другим, чуть измененным, да и выглядел говоривший совсем иначе…

– Не возражаете? – продолжал голос. – Я войду. Выключите, пожалуйста, фонарь…

– Не-а! – встрепенулся Косухин.

– Степан Иванович, знаете, я не люблю напрягать голос. Придется убедить вас иначе…

В ту же секунду фонарь погас. Степа вскочил с места – кто-то шагнул в камеру. Дверь при этом – Косухин был уверен – и не думала открываться.

– Можете спрятать свой антиквариат, – голос звучал совсем рядом. – Да-да, я о мече, который так напугал здешних товарищей. Архизабавно, правда? Я не стал их переубеждать – из педагогических соображений… Присядьте…

Тон говорившего был настолько властным, и, главное, голос показался столь знакомым, что Косухин покорно сел.

– Здешние товарищи воспринимают вас весьма неадекватно, принимают вас за духа-мстителя Шекар-Гомпа. Забавно, весьма забавно…

Похоже, это слово очень нравилось говорившему. Степа между тем лихорадочно вспоминал, где он уже слышал этот голос, но память отказывала, словно кто-то поставил невидимую заслонку.

– …И даже полезно. В руках тех, кто здесь служит, имеется огромная сила. Вы послужите неплохой острасткой – чтоб не зазнавались. Но сами вы, надеюсь, не считаете себя духом?

Степа решил было не отвечать на провокационный вопрос, но не сдержался:

– А че? Все лучше, чем мертвяком ходячим из этого, чердынь, легендарного! Или собачкой вашей…

– Собачки не понравились? – неизвестный хмыкнул, но тут же голос стал суровым и жестким. – Товарищ Косухин, как вы считаете, кто главный враг нашей Революции?

– Мировой капитал, – отбарабанил Степа, даже не сообразив, что время для политбеседы выбрано не самое подходящее.

– Нет… Подумайте. Самое время.

Насчет последнего Косухин не поверил, но все же задумался:

– Ну, это… Мы, стало быть, враги всего прежнего порядка жизни…

– Да…

Слово прозвучало настолько весомо и тяжело, что Степа испуганно замолчал.

– Ни меня, ни вас не устраивает прежний порядок жизни. А что было и есть его основой, Степан Иванович? Что мы должны сокрушить прежде всего?

К своему немалому удивлению, Косухин и впрямь заинтересовался:

– Ну, страх, наверное. Люди боятся – голода, начальства… Ну, эта, безработицы…

– Верно. А что лежит в основе любого страха? Чего боятся люди больше всего?

– Смерти… – негромко проговорил Степа, и ему стало не по себе от этой простой мысли, – смерти…

– Да. Смерть – основа всего существующего порядка. Смерть – вот что мешает и будет мешать людям. Именно смерть – наш враг. Мы не говорим это на митингах, но не будет никакой победы, никакого великого будущего, если мы не уничтожим смерть…

Косухин помотал головой, соображая.

– Так ведь… Партия и собирается… Больницы там, здравоохранение…

Послышался смех – злой и оттого очень обидный.

– А чего? – взъярился Степа. – К попам, что ль, обращаться? Они-то вечную жизнь и обещают, чердынь-калуга!

Вновь смех, на этот раз вполне добродушный:

– Степан Иванович, ваша атеистическая девственность просто прелестна! Вы хоть Библию читали? Вспомните! Смерть – не результат чумы или «испанки». Люди получили ее вместе с проклятием. Был такой достаточно известный эпизод…

– Да не морочьте голову!..

Степа чувствовал – его не просто морочат. От него чего-то хотят, чего-то очень серьезного. Недаром этот, со знакомым голосом, так распелся!

– Вы еще вспомните про сад, как его?

– Эдемский, – охотно подсказал голос.

– Во-во, чердынь-калуга! Эдемский… Адам, Ева и этот… архангел с мечом в зубах… Вы мне лучше про Венцлава расскажите!

– О товарища Венцлаве мы еще поговорим. Сейчас о главном. Мы еще не можем победить Смерть до конца. Но даже те, кто пал ее жертвой, теперь служат нашему делу. Вас это так пугает?

– Не пугает… – Косухин задумался, уже всерьез. – Только неправильно это! Мертвые – они сами по себе. Уроды всякие, нечисть да нелюдь… Нечего им среди людей делать!

– Так говорят священники, – прервал его невидимый собеседник. – Они – наши враги, товарищ Косухин. Они – слуги нашего Главного Врага, Того, Кто придумал смерть.

– Как? – обомлел Степа. – Ведь Бога-то нет!

– Бога? Бога – нет…

Сказано это было таким тоном, что Косухину, несмотря на привычность этих слов, стало страшно. Только сейчас он понял, что означает эта очевидная для каждого большевика истина. Бога нет, зато есть Венцлав, есть Шекар-Гомп с его нелюдями, есть этот, говорящий из темноты… Степу в чем-то обманывали, более того, приводили к чему-то страшному. Куда более страшному, чем если б колчаковские контрразведчики выпытывали сведения об иркутском подполье…

– Бога нет, Степан Иванович, – продолжал неизвестный, на этот раз вполне спокойным тоном. – Но есть те, кто служит нашему врагу. Они столь же реальны, как Венцлав или ваши любимые собаки. Кстати, это не собаки, вы плохо разбираетесь в биологии… Главное – все, кто помогал вам на Челкеле и здесь – враги нашего дела…

Степа ничего не ответил. Выходит, врагами были не только белый гад Арцеулов, Наташа Берг и его брат, но и старик в пещере, командир Джор, монахи в тайном убежище. И тот, кто беседовал с ним у догорающего очага…

– Сейчас вас схватят и выбьют из вас все. Потом вы встанете в строй и наденете шлем с голубой свастикой. Бывают мстительные натуры – вас, например, могут заставить расстрелять Наталью Берг или вашего брата. Вас не спасет ничто, даже если разобьете голову о стену. Мне служат все – и живые и мертвые… Вспомните господина Семирадского…

Косухина словно обожгло. Перед глазами встал Глеб Иннокентиевич – веселый, добрый и умный, такой, каким Степе не стать никогда, даже если сто лет учиться. И тот же Семирадский – мертвый, неузнаваемый, сжимающий пальцы на горле Наташи…

– Не все, – отрезал он. – Иначе б вы со мной тут не беседовали!

– А вы логик, товарищ Косухин! Но вы все-таки ошибаетесь. Я могу заставить – или убедить – каждого. Но лучше, если вы поможете мне живой. Дело в том, что те, которых мы вырываем из власти нашего врага, могут пока еще не все. Мне нужна ваша память, хочу пройтись по всей цепочке – в обратном порядке. Мне надо точно знать, где и кто помогал вам, кто беседовал, что обещал. Поймите, это куда важнее, чем раскрыть заговор белогвардейцев. Все имеет свою цену – я обещаю вам жизнь…

– Ага, – без всякого энтузиазма отреагировал Степа.

– Напрасно не верите. Вам простят измену – а ведь вы изменник, Степан Иванович! Я не трону вашего брата и, если это вам так важно, оставлю в покое Наталью Берг. Но остальных я хочу получить. Они – враги. Решайте, Степан Иванович. У всех бывают ошибки. Но не все могут расплатиться так дешево…

– А давайте иначе, – возразил Косухин. – Пусть меня трибунал судит. Настоящий, который в РСФСР. Ежели я и вправду, чердынь-калуга, изменник, пусть к стенке ставят – руководствуясь революционной законностью. Имею я на это право?

– Нет, не имеете. Единственное ваше право сейчас – принять верное решение…

Степа молчал. Если он примет «верное решение», то, возможно, его и в самом деле не тронут. В конце концов, невелика он птица, красный командир Степан Косухин. Он останется жив, не превратится в нелюдя с мертвыми глазами и, может быть, еще протянет сколько положено – чтобы упасть на каменный пол под ударами прикладов…

– Я вижу, вы смущены, Степан Иванович, – голос стал мягким, словно обволакивающим. – Посмотрите на это иначе. Считайте, что вы – красный разведчик, посланный с опасной миссией. Вы раскрыли заговор врагов революции. Поверьте в это, и все станет на свои места…

Это было заманчиво. Он, Косухин – не затравленный беглец и предатель, а отважный разведчик. Может, ему дадут орден. Еще один – как он и видел в своем странном видении. Черт с ними, с остальными, тем более, что и Бога-то нет… Интересно, почему этот, сладкоголосый спросил его о Библии? Степа был плохо знаком с Писанием, но в памяти стало проступать что-то, слышанное еще от бабушки, вразумлявшей внука долгими зимними вечерами. Тот, Который был Плотником, ушел зачем-то в пустыню. И подступил к Нему…

– Думайте, Степан Иванович. Время идет…

Степа легко, по-кошачьи подобрал ноги, готовясь к прыжку. Рука сжала костяную рукоять клинка. Неизвестный должен быть рядом, в трех-четырех шагах…

– Решили, Степан Иванович?

– Да!

Степе вдруг стало легко и спокойно, словно все трудности оставались уже позади.

– Рад за вас. Поверьте, вы не…

– Изыди!

Косухин прыгнул, целя клинком туда, откуда шел голос. Он не промахнулся, но темноту озарила вспышка, и железо бессильно царапнуло о камень. И в ту же секунду вспыхнул фонарь…

Камера была пуста. На стене белела свежая зарубина, а в руке осталась лишь рукоять – клинок словно испарился. Взгляд упал на мертвое тело возле двери. Косухин охнул – на каменном полу, широко разбросав желтые, уже успевшие потемнеть кости, лежал скелет; изуродованный череп весело скалился беззубым ртом…

И тут камера дрогнула. Ударил ледяной холод. Косухину показалось, что он сходит с ума – стены поплыли, как будто камень начал таять. Пол пошел невысокими волнами, потолок накренился, а холодный воздух стал густ и горяч. Передняя стена мягко выгнулась вовнутрь, словно была из воска, камень тек, плавился – и внезапно лопнул. В прореху ворвалась чернота. Свет погас, невидимые клещи сжали голову. Степа крикнул, но чернота хлынула в горло, а затем пол вырвался из-под ног и куда-то пропал, открывая ледяную холодную бездну.

Арцеулов сидел возле смотрового окна. Записная книжка Валюженича лежала рядом, открытая на странице с грубо вычерченным планом Шекар-Гомпа. Был третий час дня.

Валюженич забежал лишь однажды и вновь исчез, даже не сказав обычного «Оу!». Берг, желавшую вместе с капитаном наблюдать за монастырем, Ростислав еле уговорил поспать – после всего случившегося девушка чувствовала себя слабой и разбитой. Итак, Арцеулов вел наблюдение. Дело было привычным, перед ним был объект, которым следовало овладеть. Оставалось произвести разведку и принять правильное решение. Неравенство сил не смущало, он, как и краснопузый Степа, хорошо знал, как иногда захватывают самые неприступные крепости. Правда, если Косухин больше полагался на смелость и наглость, то капитан предпочитал выдержку и точный расчет.

За несколько часов Арцеулов неплохо изучил все подходы к монастырю и систему охраны, оценив ее весьма невысоко. Хозяева Шекар-Гомпа полагались больше на количество солдат, чем на военную науку. Будь у капитана хотя бы рота, он попытал бы счастья, но у него имелся лишь нестроевой археолог Тэд и несколько монахов в желтых балахонах. Оставалось наблюдать дальше.

Ростислав внимательно взглянул на вычерченный и уже много раз исправленный план. Косухина, если он, конечно, жив, держат в подземелье. Именно там «черные» собрали главные силы. Капитан поглядел в окно: лагерь, вышки охраны, котлован, в котором копошатся фигурки рабочих, лестница, ведущая в монастырь, домики справа, аэродром со стоявшими там двумя легкими бипланами. Глаз отметил новую деталь – аэростат наблюдения с номером «три» медленно опускался…

Тэд появился внезапно. Он устало улыбнулся и присел и потер щеку.

– Трудные попались парни! В последний раз я вел такие переговоры возле Кампалы – просил подарить нам с Шарлем рукопись девятого века. В общем так…

Теперь он негромко и сурово, без тени обычной улыбки:

– Они уверены, что Стива не спасти. Я спрашивал о каком-нибудь подземном ходе…

– И что? – не выдержав, перебил Ростислав.

– Увы… Убежище так и задумано, чтобы из монастыря сюда не добраться. Кроме того, они действительно считают, что Стива незачем выручать. Он выполнил все, что можно, теперь его ожидает нирвана…

– Странная философия, – сдерживаясь, проговорил Арцеулов.

– Восток… Смерть – лишь очередное перевоплощение. Итак, под землей туда не добраться. Поверху – как думаете?

– Можно… – задумался капитан. – Но нам очень нужен хотя бы один человек внутри…

– О'кей! Понял. Кстати, узнал насчет вашего рога. Я все-таки археолог, а мы – все сплошь мистики….

Ростислав улыбнулся – мысль показалась неожиданной.

– Не удивляйтесь. Возиться с мумиями, кладами, заклинаниями! Да и сама наша работа, когда все зависит от Его Величества Случая… Я подумал, не сможет ли этот рожок сыграть ту же роль, что и духовые инструменты в известной кампании по взятию Иерихона. Помнится, у еврейских парней сработало…

Арцеулов взглянул на подарок Джор-баши, лежавший тут же, рядом.

– Я же говорю, Ростислав, мы, археологи – мистики. Увы, должен вас разочаровать – путь в Шекар-Гомп он не откроет. Будь все так просто, Гэсэр не стал бы посылать в Шекар-Гомп разведку. Ему стоило приехать и протрубить пару раз…

Арцеулов хотел вернуть Тэда с небес на землю, но вспомнил то, что видел в пути. Крылатый змей, дышащий ледяным ветром – и всадник, застывший на белом коне с луком в руках…

– Зато внутри Шекар-Гомпа ваш эвэр-бурэ будет как раз к месту. Там вы можете позвать на помощь…

– Эх, Тэд!

– Ладно… Тогда резюме – помогать нам не будут. Они – не будут.

– То есть? – не понял капитан. – Вы говорите – они – не будут. А кто тогда?

– Оу, Ростислав, – Валюженич усмехнулся, и лицо его сразу же помолодело. – Сейчас вы обвините меня в очередном, как это говорят у вас в России? – уклоне. Между прочим, два часа уговаривал мистера Цронцангамбо. Представьте себе, уговорил… Я бы советовал вам поприсутствовать – хотя бы ради тибетской экзотики. Вы слыхали о здешних таинствах?

Капитан вспомнил рассказ покойного профессора.

– Надеюсь, вы не заставите меня наблюдать прогулку покойника?

– Оу, знаете об этом обряде? И даже видели его?

– Нечто в этом роде, – распространяться Ростиславу не хотелось.

– Тогда вас нечем удивить. Пойдемте…

Капитан бросил взгляд на монастырь. Все по-прежнему, только воздушный шар был уже возле самой земли. «Черные» возились с большими баллонами, вероятно готовясь дозаправить аэростат газом – гелием или водородом…

– Пойдемте, – поторопил Тэд. – Представление устраивают специально для нас. Между прочим, я пригрозил мистеру Цронцангамбо гневом Гэсэра. По-моему, это был решающий аргумент.

– Ох, Тэд!

Капитан встал и стал подниматься по лестнице. Валюженич заспешил следом. Проходя мимо небольшой комнатки, ставшей на эти дни их пристанищем, Арцеулов на мгновение заглянул внутрь. Наташа спала, желтый свет горящего масла освещал ее строгое, напряженное даже во сне, лицо…

Они вошли в зал, где у стены загадочно улыбался золотой Будда. Все монахи были уже на месте, сидя полукругом и держа в руках нечто, показавшееся Арцеулову неведомым оружием. Но, присмотревшись, капитан увидел, что это, конечно, не оружие: у двоих были небольшие барабаны, у одного – странное колесо, похожее на трещотку, а сам Цронцангамбо, сидевший посередине, грел на небольшой жаровне нечто черное в большой глиняной чаше. Только шестой монах сидел совершенно неподвижно и лишь улыбался, опустив веки.

И тут Арцеулов вздрогнул – этот, шестой, был здесь лишним. Монахов в убежище пятеро, все они на месте – Цронцангамбо, старик, понимавший по-русски, молодой монах-послушник, двое остальных, похожих друг на друга, словно братья…

Валюженич мягко надавил на плечо капитана, предлагая садиться. Арцеулов повиновался и присел как раз напротив настоятеля и нового монаха. Вначале Ростислав взглянул на черную, остро пахнущую жидкость, кипевшую в чаше, затем перевел глаза на бесстрастное смуглое лицо Цронцангамбо и наконец посмотрел на неизвестного. Глаза сразу же отметили нечто непривычное – на голову монаха была наброшена тонкая, напоминающая кисею, ткань, скрывавшая черты лица. Несмотря на это, что-то знакомое почудилось в его неподвижной позе. Чуть опущенная голова, скрюченные руки, легкая улыбка…

Как только Арцеулов сел, старательно скрестив ноги – вышло это у него не особенно ловко, Цронцангамбо медленно обвел всех долгим спокойным взглядом и кивнул. Тут же заговорили барабаны – негромко, ритмично, глухо. Монах, державший колесо, стал вращать его, что-то заунывно бормоча. Остальные начали вторить, покачивая головами в такт. Молчали лишь Цронцангамбо и неизвестный, сидевший по-прежнему ровно, ни разу не шелохнувшись. В голове у Арцеулова мелькнула догадка, он повернулся к Тэду, но с удивлением заметил, что американец покачивается в такт барабанному рокоту, а губы парня шевелятся, повторяя слова молитвы. На миг капитану стало жутко, но тут рука Валюженича легко сжала его локоть. Арцеулов немного успокоился и стал наблюдать дальше.

Барабанный бой усилился, монахи уже не говорили, а пели, и в их ровном слитом хоре Ростислав уловил слово «мане». Наконец, до него дошли слова молитвы, бесчисленное количество раз повторяемой монахами:

– О мане падме хум… О мане падме хум…

– О мане падме хум! – неожиданно для самого себя повторил Арцеулов, и в эту секунду Цронцангамбо быстрым движением сбросил покрывало с головы сидевшего рядом. На Ростислава взглянуло серо-желтое иссохшее лицо с полуприкрытыми веками. Губы кривились легкой усмешкой, отчего сидевший стал внезапно похож на Будду, но не на молодого, отлитого в золоте, а постаревшего, после многих лет молитв и аскезы. Сомнений не было – рядом с Цронцангамбо сидел тот, кого Арцеулов видел в нише темного прохода – бывший настоятель монастыря, неведомой силой задержавший течение своей жизни. Мумия…

Арцеулов вспомнил рассказ Семирадского и похолодел. Сейчас Цронцангамбо велит мертвецу встать, худое тело неловко распрямит окаменевшие мышцы, откроются бессмысленные пустые глаза, и мертвец двинется, покорный неведомой магии…

Капитан и в прежние годы не увлекался оккультизмом, а события последних дней окончательно отбили всякий интерес к подобным зрелищам. Он вновь взглянул на Тэда, на этот раз удивленно и недоумевающе. В ответ последовал легкий кивок – Валюженич продолжал повторять слова молитвы.

– О мане падме хум! О мане падме хум! – монахи вновь и вновь повторяли священные слова, барабаны рокотали, крутилось странное колесо. Только сейчас Ростислав заметил, что его желтая поверхность покрыта странными, похожими то ли на змеек, то ли на жучков, знаками. Черная жидкость в чаше кипела. Цронцангамбо осторожно отставил глиняный сосуд в сторону и кинул в огонь щепотку чего-то серого, похожего издали на порох. Пламя вспыхнуло, по залу поплыл резкий одуряющий аромат. Капитану показалось, что стены сдвинулись, стало темнее, а голоса монахов загремели, заглушая барабаны. И вдруг, совершенно внезапно, все стихло. В первую секунду тишина была оглушающей, но тут Цронцангамбо, вновь кивнув, осторожно поднял чашу с каменного пола. Ростислав удивился еще больше – Валюженич медленно встал, провел сложенными ладонями перед лицом, поклонился, а затем стал громко, нараспев произносить непонятные, диковинно звучавшие, слова. Вначале капитану показалось, что американец впал в транс, но затем он заметил, что в левой руке Тэд держит листок из блокнота с карандашными каракулями, время от времени туда поглядывая. Арцеулов успокоился – с Валюженичем все было в порядке. Голос американца звучал все громче, монахи сначала незаметно, а затем все явственнее начали кивать в ответ. Наконец Тэд, сделав секундную паузу, выкрикнул короткое странное слово:

– Орхо!

– Орхо! – эхом откликнулись монахи. Арцеулов поймал себя на том, что тоже повторил заклинание, хотя и не вслух, а лишь мысленно.

Тэд на миг перевел взгляд на капитана, и тот заметил, что глаза американца блестят от возбуждения. Наверное, Валюженич и впрямь чувствовал себя на высоте. Не каждому студенту Сорбонны удается поучаствовать в тайном обряде бхотов! Арцеулов невольно усмехнулся, но усмешка тут же замерла на губах – тот, кто сидел рядом с Цронцангамбо, шевельнулся.

Ростислав ждал чего-то подобного, но зрелище оказалось страшнее, чем он думал. Дрожь побежала по неподвижному телу, бесцветные губы слегка дернулись, затрепетали веки. Арцеулов закусил губу, но внезапно охнул. Глаза медленно раскрылись, но их взгляд был чист и ясен – взгляд человека немолодого, много пожившего, но, без сомнения, такого же живого, как и все, сидевшие рядом.

…Цронцангамбо, подняв чашу, поднес ее к губам проснувшегося. Тот с явным усилием сделал глоток, по телу вновь прокатилась дрожь, ладони, до этого неподвижно скрещенные на груди, шевельнулись. Монах взял чашу из рук Цронцангамбо и сам поднес ко рту. Пил он медленно. С каждым глотком исчезали остатки оцепенения, кожа теряла неприятный серый цвет, тонкие серые губы стали наливаться краской. Наконец, монах осторожно поставил чашу рядом с собой, улыбнулся и поклонился окружающим.

Ростислав почему-то ожидал, что теперь все должны вскочить, закричать или по крайней мере как-то выразить свои чувства. Но монахи молча поклонились в ответ, а затем, следуя быстрому жесту Цронцангамбо, встали и, собрав свой магический скарб, по одному вышли из зала. Теперь их осталось четверо – если не считать безмятежно улыбавшегося золотого Будду.

Монах расправил плечи, провел рукой по лбу, а затем заговорил. Голос был самым обыкновенным, только очень тихим. Цронцангамбо что-то сказал в ответ, монах кивнул, а затем с улыбкой поглядел на Валюженича и Арцеулова.

– Он просит нас подойти поближе, – шепнул Тэд.

Капитан встал и с некоторой робостью шагнул вперед, нерешительно остановившись возле жаровни. Монах кивнул. Ростислав понял и присел рядом. Валюженич пристроился тут же, скрестив ноги по-турецки.

Вновь послышался тихий голос, на этот раз обращенный уже непосредственно к Арцеулову. Тот взглянул на Валюженича.

– Его зовут Цонхава. Он просит вас, Ростислав, быть внимательным и слушать его слова. Не знаю, почему…

Но Арцеулов уже понял, вспомнив пещеру и старика, напоившего их «сомой». Надо быть внимательным, чтобы видеть и слышать…

Ростислав заставил себя сосредоточиться, представив, что вокруг нет ничего – ни зала с улыбающимся Буддой, ни тех, кто сидит рядом. Слова звучали глухо, непонятно, но вдруг он почувствовал, вернее, услышал, как кто-то сказал по-русски:

– Вижу, ты уже начинаешь понимать, воин…

Арцеулов хотел оглянуться в поисках неведомого переводчика, но тут же сообразил: слова, сказанные на чужом языке, отразились в его сознании…

– Да, кажется… – неуверенно проговорил он. – Здравствуйте!

– Мир тебе, посланец Гэсэра. Я не ждал столь быстрого возвращения в круги скорби, но тебе нужна помощь…

– Оу, Ростислав! Вы понимаете по-бхотски? – шепнул пораженный Валюженич. Объясняться было некогда. Капитан, кивнув Тэду, вновь заговорил:

– Господин Цонхава, мне, честное слово, неудобно. Я не посланец Гэсэр-хана, но мне и моим друзьям действительно нужна помощь…

– Ростислав, я не понимаю! – растерянный Тэд напряженно вслушивался в малознакомые русские слова. – Как вам это удается?

Цонхава с улыбкой взглянул на нарушителей его покоя и покачал головой:

– Ты, кто вызвал меня… Как зовут тебя, чужестранец?

– Тэд… – Валюженич запнулся. – Тадеуш, если точно…

– Та-де-уш, – монах повторил по слогам незнакомое имя. – Ты молод, но смел, знаешь язык бхотов и не боишься преступить порог недоступного. В тебе чувствуется древняя кровь, очень древняя…

– Оу, мои предки стали дворянами еще в XV веке! – американец был явно польщен. – Они из Великопольши…

– Я не о том, – перебил монах. – Не о званиях и правах, которые даются людям другими людьми. Но не будем сейчас об этом… Ты нетерпелив, Тадеуш. Твой спутник – посланец Гэсэра – уже понял, что требуется. Не спеши. Слушай – и думай…

– Я не… – начал вновь Арцеулов, но осекся. – Ну, в общем… Меня зовут Ростислав…

– Мир тебе, Ростислав. Не будем спорить о словах. Считаться посланцем Небесного Всадника почетно. Те, что называют тебя так, совсем не обязательно думают, что ты лично знаком с царевичем Джором, умершим тысячи лет назад…

Монах взглянул на сидевшего рядом с ним Цронцангамбо, тот еле заметно улыбнулся в ответ.

– Я из России, – продолжал капитан. – Я офицер…

– Вижу, Ростислав, – губы монаха вновь улыбнулись, но глаза оставались спокойными и грустными. – Ты воин, и тебя занесла сюда война. Я постараюсь говорить на твоем языке – не на русском, это, как видишь не требуется, а на том, что тебе понятнее. Кто-то искал твоей смерти, ты бежал сюда, в наши горы…

– Нет… То есть, не совсем так. Враги взяли в плен моего спутника. Ему нужна помощь…

– Оу, мистер Арцеулов! – воскликнул Тэд, внимательно вслушивавшийся в речь капитана. – Неужели я научился понимать по-русски?

Монахи улыбнулись, и Тэд смущенно замолк.

– Слушай внимательно, Тадеуш, – кивнул Цонхава. – У тебя слишком горячая кровь, ты всегда спешишь. Слушай – и не торопись…

– Я, наверное, начал не с того, – капитан взглянул на молчаливого Цронцангамбо и решился:

– Господин Цонхава, то, что случилось со мною и моими товарищами – лишь частность. Произошло нечто худшее. Шекар-Гомп захвачен. Там сейчас какие-то бандиты, некроманты, оборотни…

– Мы еще успеем поговорить об этом, – нарушил молчание Цронцангамбо. Арцеулов отметил, что понял слова настоятеля, сказанные по-бхотски, хотя и не так явственно, как речь Цонхавы. Казалось, голос Цронцангамбо доносится откуда-то издалека.

– Шекар-Гомп… – медленно повторил Цонхава. – Значит беда все-таки случилась! Ростислав, вы знаете, что скрывает монастырь?

– Ну, ведьму… – нерешительно начал капитан, – которую ранили, и она…

Тут он заметил, что Цонхава беззвучно смеется. Цронцангамбо тоже улыбнулся, но, как показалось Арцеулову, немного смущенно.

– Спасибо тебе, Ростислав, что ты пытаешься говорить со мною на моем языке, – отсмеявшись, заговорил Цонхава, – но не будем о Бранг Сринмо и запекшейся крови царя ада Ямы. В недрах под Шекар-Гомпом спрятана страшная сила. За горами, в земле поклоняющихся богам Тримурти, есть сказание о божественном оружии, который получил царевич Арджуна…

– Оу, «Бхагавадгита!» – не выдержал Тэд, слушавший речь монаха с приоткрытым от волнения ртом. – Война с Пандавами!

– Да, война с Пандавами… Ты неплохо знаком с нашей историей, Тадеуш. Под Шекар-Гомпом спрятана смерть. Но, к счастью, его создатели позаботились, чтобы никто не смог овладеть ею. На Земле нет средств, чтобы вернуть оружие царевича Арджуны…

– На Земле? А на других планетах? – быстро спросил Арцеулов, вспомнив о «Мономахе».

– Там – есть. И, возможно, опасность ближе, чем кажется… Но то, что спрятано под Шекар-Гомпом, можно использовать иначе. К сожалению, наши предки не уничтожили средство, способное вызывать беду. И даже хранили его в самом Шекар-Гомпе.

– Рубин «Голова Слона»! – понял Тэд. – Кровь бога Ямы!

– Да. Его привезли издалека. О нем говорят странные вещи… Я не о царе ада. Вы, люди чужой земли, где поклоняются другим богам, лишь посмеетесь таким басням. Но камень, который ты, Тадеуш, назвал рубином – вовсе не камень. Он не сотворен природой, но не создавался и людьми…

– Брат, – перебил Цронцангамбо, – наши гости не готовы к тому, чтобы осознать истину…

– Мы тоже… «Голову Слона» можно использовать, чтобы усилить и исказить то, что вырывается из недр горы. Это оружие не убивает, но может сотворить кое-что похуже смерти… Значит, Шекар-Гомп в руках врагов! Вы разбудили меня слишком поздно…

Он повернул голову к Цронцангамбо, и тот, несмотря на всю невозмутимость, явно смутился:

– Все случилось слишком быстро, брат. Мы не ждали нападения. Погибли все, я увел лишь четверых…

– Враги не должны были войти в Шекар-Гомп. Если это все-таки случилось, значит теми, кто напал на монастырь, предводительствует некто, знающий больше, чем все мы. А это знание недоступно человеку… Я хочу узнать вашу историю, Ростислав и Тадеуш. Расскажите по очереди. Говорите коротко и не бойтесь произносить непонятные мне слова. Я пойму…

Рассказ Тэда не занял много времени. Цонхава слушал его, слегка улыбаясь. Арцеулов поймал себя на мысли, что монах слегка посмеивается над молодым археологом. Но при первых же словах капитана улыбка исчезла с лица Цонхавы. Он слушал молча, не перебивая, но глаза с каждой минутой смотрели все мрачнее. Наконец, покачал головой:

– Гордыня людей заполонила землю – и земля наполнилась кровью. Теперь людская гордыня не щадит и небеса… Я верю, Ростислав, что те, кто создавал «Мономах», думали о людском благе, но за ними могут пойти другие… Впрочем, на земле происходит нечто худшее. Хранители Шекар-Гомпа успокоились слишком рано – и проглядели зло… Но не будем об этом. Твой спутник, как я понял, из вражеской армии?

– Это не имеет значения, – твердо ответил Арцеулов. – Здесь у нас общие враги.

– Он, наверное, смел и умен. Ему повезло, через короткое время, когда силы зла освоятся в монастыре, даже ему не проникнуть в Шекар-Гомп. И, возможно, даже мне… Ты что-то хотел сказать, брат?

Последнее относилось к Цронцангамбо. Монах взглянул на Цонхаву, затем на Арцеулова и неохотно проговорил:

– Мы нарушаем волю Небес. Их спутник выполнил все, что ему велено. Его ждет иная награда, большая, чем можем предложить мы или кто-либо на земле…

– А что скажешь ты? – Цонхава повернулся к Тэду. Валюженич не думал и секунды:

– Оу, мистер Цонхава, когда-то мои предки воевали против татар и казаков. Никто из них не бросил бы товарища в беде. У нас в штате Индиана таким не подают руку и выкидывают из салунов. Стив спас мне жизнь – о чем еще говорить?

– А как же воля Небес? – улыбнулся монах. Слова Валюженича явно пришлись ему по душе.

– А разве все, что делается, не делается по высшей воле? – удивился Арцеулов.

Брови Цронцангамбо поползли вверх. Цонхава вновь засмеялся:

– Каждый видит Небеса по-своему. Для вас лицо Бога – пока лишь лицо воина. Да будет так, всему свое время… Довольно! Сейчас я поговорю с вашей спутницей. Надо понять, что успели сделать с монастырем захватчики. А ты, Ростислав, подумай, что будешь делать, когда мы найдем твоего товарища. Важно не только войти, но и выйти…

Монах встал и, отведя руку Цронцангамбо, пытавшегося помочь, подошел к бурхану Будды и низко поклонился. Затем, кивнув Тэду, безошибочно направился к проходу, который вел в комнату, где спала Наташа. Валюженич поспешил следом, Арцеулов и Цронцангамбо остались в зале.

– Вы, я вижу, недовольны, – капитан взглянул на помрачневшего монаха.

– Тебе не понять меня, воин, – вздохнул тот. – Хотя нам теперь не нужен толмач, мы все равно говорим на разных языках…

Арцеулов, откланявшись, отправился на свой наблюдательный пункт. Снаружи уже темнело, вот-вот должны были загореться прожектора, но пока в котловине стоял серый сумрак. Особых перемен он не заметил: постовые в черных полушубках на месте, охранники ведут очередную колонну, на аэродроме появился еще один биплан… Баллоны с газом возле аэростата исчезли. Очевидно, заправка закончилась, и теперь возле корзины наблюдателя, которую мощные канаты удерживали у земли, стоял лишь одинокий часовой…

– Оу, Ростислав, вы здесь? – Тэд появился неожиданно и присел рядом, возбужденно потирая ладонью то лоб, то вихрастый затылок. – О'кей, кажется, этот парень знает, что делает. Представляете, он за пару минут сумел научить мадмуазель Берг своему эсперанто…

– Это не эсперанто, – усмехнулся капитан.

– Знаю! Это почище эсперанто. У нас мистер Цонхава смог бы сделать потрясающий бизнес… Да что там бизнес! Будь у меня под рукой несколько хеттских или этрусских текстов!.. Нобелевскую премию мы бы поделили пополам, нет, я отдал бы ему три четверти…

Арцеулов не выдержал и рассмеялся.

– Тэд, лучше расскажите, каким это образом вы превратились в шамана и воскресителя умерших?

– Оу! – Валюженич даже потер руки от возбуждения. – Это был класс! Понимаете, Ростислав, я уже видел таких, как мистер Цонхава. Это умеют йоги и факиры в Индии…

– Но зачем им это? – удивился капитан.

– Ну, если я отвечу, что они желают пообщаться с местными небесными боссами, вы сочтете меня мистиком. Скажем, они желают отдохнуть от земной дребедени и привести мысли в порядок. Способ не из худших, между прочим. Я слыхал, что летаргия лечит все болезни, даже рак… Ну вот, я и подумал, что кто-нибудь из местных «спящих» может нам помочь. Когда мистер Цронцангамбо опять сослался на волю Небес, не желая помогать Стиву, я потребовал, именем Гэсэра, естественно, чтобы они спросили мнение предыдущего настоятеля. Им-то и оказался мистер Цонхава. Нынешний не решился брать ответственность на себя, и я вызвался провести обряд лично. По-моему, вышло неплохо…

– Он поможет нам пробраться в Шекар-Гомп? – Ростислав кивнул на монастырь, вокруг которого только что загорелись прожектора.

– Да. Но, нам придется тут же уйти, не возвращаясь в убежище. На этом настаивает Цронцангамбо – парень боится, что его команду отсюда выкурят. В чем-то он прав… Ростислав, ты у нас главный…

– Я? – хмыкнул капитан. – Главным себя чувствует обычно мистер Косухин, а в его отсутствие – мадмуазель Берг. За ними идете вы…

– О'кей, оценил… – с самым серьезным видом кивнул американец. – Поэтому на правах второго заместителя главного босса хочу узнать у военного специалиста – что делать, если нам все же удастся попасть в монастырь и найти Стива? Я глядел на карту. Отсюда лишь один путь – обратно. Рискну предположить, это знаем не только мы…

– Вот как? – вновь хмыкнул Арцеулов. – А я-то думал, что нас, убедившись, какие мы крутые ребята, отпустят и дадут сэндвич на дорогу… Путь есть, Тэд, но кому-то придется чертовски рискнуть… Не меньше, чем тем, кто пойдет в монастырь.

– Меня устраивают оба варианта, – кивнул Валюженич. – Расскажете?

– Да. Смотрите…

И капитан повернулся к залитой прожекторами котловине, над которой темнела мрачная громада Шекар-Гомпа.

Глава 8. Тропа Света

На этот раз о Степе позаботились основательно. Когда Косухин очнулся, его руки украшали стальные «браслеты», каждый из которых был приклепан к длинной железной цепи. Степа лежал на полу, но уже не каменном, а бетонном, цепи тянулись куда-то вверх, исчезая под потолком.

– Очухался, сволочь?

Сказано было вполне по-русски, и тут же тяжелый сапог ударил в грудь. Удар был от души – Косухин на миг задохнулся от боли. Второй удар пришелся в живот, но Степа уже был готов – резко отодвинулся в сторону, схватился за сапог обеими руками и что есть силы рванул. Тот, кому сапог принадлежал, явно не ждал такого и без всякого сопротивления грузно рухнул на пол. Косухина охватила злость. В цепи, значит, куете, гады?

Не открывая глаз – ни к чему – он безошибочно нащупал горло врага и ловко завернул цепь вокруг шеи. Оставалось как следует дернуть, что Степа и сделал. Послышался хрип.

– Хватит, Косухин!

Это произнес кто-то другой, стоявший совсем рядом. Степа подумал, отпустил цепь и открыл глаза.

На полу рядом с ним валялся мордатый парень в темно-синем галифе и новенькой, такой же темно-синей гимнастерке. Рядом стоял другой, повыше, в такой же гимнастерке и галифе и с тонким хлыстом в руках.

– Вставайте, поговорим…

Мордатый открыл глаза и начал отползать в сторону. Косухин хмыкнул и встал, расправляя затекшие руки. Цепи зазвенели, но пока не мешали, свободно стелясь по полу.

Тип с хлыстом прошелся взад-вперед, затем резко повернулся. И тут Косухин обомлел, хотя вроде бы навидался всякого. Маска! Большая, из тонкого темного шелка, закрывавшая почти все лицо. Видны были лишь глаза, черные курчавые волосы и такая же черная бородка. Маска – это само по себе как-то непонятно, но самым странным было то, что там, где находились прорези для глаз, кожа была тоже черной, даже веки и складки под глазами.

«Негр, что ли?» – подумал Косухин, несколько раз видевший негров в цирке, во время чемпионатов французской борьбы. Встречались, хотя и редко, такие и среди красноармейцев. Но Степа заметил еще одну странность. Несмотря на маску, почему-то показалось, что, лицо неизвестного поросло густой короткой шерстью. Косухин невольно взглянул на руки – но на них были перчатки.

– Можешь звать меня Анубис, – продолжал странный негр. – Давно хотел взглянуть на тебя – живого. На мертвого-то я еще насмотрюсь…

Степа узнал этот голос. Именно Анубис приказывал им с Наташей сдаваться. Спутать трудно – голос был резкий, какой-то механический, совсем не похожий на характерную речь Гольдина или на мягкий баритон того, кто заходил к нему в камеру.

– Сейчас будешь отвечать на вопросы – четко и ясно. Первый же неверный ответ или заминка – и тебе станет больно. Очень больно, Косухин…

Сказано это было всякой угрозы – просто как констатация факта. Степа хотел ответить, но сдержался. Силы следовало экономить.

Анубис щелкнул пальцами. Что-то зашумело, и Степины цепи поползли вверх. Через минуту Косухин уже почти висел, едва касаясь пола носками унтов. Тип в маске еще раз щелкнул пальцами. Мордатый парень, до этого жавшийся где-то в углу, взял с пола ведро воды и облил Косухина с головы до ног, после чего принялся опутывать его тонкими проводками.

– Понятно? – хмыкнул Анубис. – Физику в школе учил, Косухин?

Степа молчал, помня старое правило подпольщика: на допросе нельзя говорить ни о чем. Даже о том, чему учился в школе. Первый же ответ станет соблазном для второго, уже не столь невинного…

– Сейчас через тебя будут пропускать электроток, – продолжал Анубис. – Умереть не умрешь, но больно будет до невозможности. Вода – прекрасный проводник. Знаешь, что такое проводник, Косухин?

Степа закрыл глаза. О пытках током он слыхал – среди повстанцев рассказывали и не такое. Вначале не верилось – он привык воспринимать электричество, как явление чисто прогрессивное, необходимое для освещения улиц и домов будущего Города Солнца…

– Итак, запомни: правильный ответ – боли не будет. Неправильный – пожалеешь. И учти, умрешь не скоро. Сердце у тебя здоровое, мы проверяли… Готов?

«Молчать, – приказал себе Косухин. – Вот теперь – молчать».

– Язык прикусил? Итак: фамилия, имя, отчество…

Степа приоткрыл глаза. Анубис стоял рядом, щелкая хлыстом по носку до блеска начищенного сапога. Мордатый уселся за столик в углу и склонился над листом бумаги, готовясь записывать.

– Оглох, что ли? Фамилия, имя, отчество?

Степа молчал. Конечно, можно было ответить на этот чисто протокольный вопрос, как и на многие другие, надеясь выиграть время, попытаться сплести историю – внешне правдивую, что заставит Анубиса прервать допрос. Но Косухин знал, что спасительные на первый взгляд увертки ведут всегда к одному – человек начинает говорить правду. Молчать все же лучше, хотя и страшнее.

Первый удар тока показался оглушительным. Боль пронизала все тело от пальцев вытянутых рук до пяток. Дыхание перехватило, сердце на миг перестало биться.

– Повторяю: фамилия, имя, отчество…

«Молчать!» – вновь приказал себе Степа. От нового удар он застонал, но тут же закусил губу. Стонать тоже нельзя…

…Он не терял сознания. После нескольких ударов, когда перед глазами уже плыло оранжевое марево, мордатый вновь облил Степу водой, и в голове немного прояснилось. По подбородку текла кровь – когда он успел прокусить губу, Косухин уже не помнил. Глаз он не открывал – так было легче.

– Чего молчишь, дурак? – в голосе Анубиса звенела насмешка, но Степе показалось, что тон стал менее уверенным. – Косухин, Степан Иванович, 1897 года рождения, из рабочих – трудно сказать? Итак, фамилия?

«Молчать!..» – повторил Степа, и вдруг вспомнил, у кого лицо покрыто шерстью, а на руках приходится носить перчатки, чтобы скрыть когти. Правда, у Анубиса ни рогов, ни хвоста не имелось. Значит, обыкновенный гад, вроде тех, что пытали его друзей в колчаковской контрразведке. Только корчит из себя…

Опять боль – и все мысли исчезли. В глазах стало черно, и на мгновение показалось, что он теряет сознание. Это было спасением – хотя бы на время. Анубис, казалось, понял его:

– Не надейся, Косухин. От тока сознания не теряют. Будешь мучиться, пока не изжаришься. Ну что, созрел?

– Молчать… – Степа уже не понимал, что говорит вслух, – молчать…

Что-то слегка задело по лицу – боли он не почувствовал, вернее, эта боль не шла ни в какое сравнение с той, настоящей. Лишь потом Косухин понял – палач в маске ударил его хлыстом… Еще удар, в глазах вспыхнул желтый огонь, и Степа с какой-то неведомой ясностью почувствовал – следующего сердце не выдержит. Но цепи внезапно ослабли. Косухин рухнул на пол, и на него вновь плеснули ведро воды.

– Дурак… Все равно заговоришь, сволочь…

Косухин, услыхав стон, удивился, но затем понял – стонет он сам. Степа постарался собрать остаток сил. Каждая минута – выигрыш для Наташи и для белого гада, который получит свой пропуск к зеленому морю…

– Нет, не спятил, иначе пел бы птичкой!

– Но вы же обещали?

– Хотите сами попробовать?

Голоса доносились, как сквозь вату, но Степа узнал того, кто говорил с Анубисом. Гольдин… Пришел полюбоваться, упырь!…

– Я всегда говорил, что не в восторге от ваших методов…

– Прикажете поить его чаем с лимоном?

– Нет. Но если он умрет, мы ничего не узнаем…

Степа насторожился. Даже сейчас он помнил о Венцлаве и его полночных допросах. Мелькнула надежда – эти такого не умеют! Как бы подтверждая его мысли, Гольдин негромко бросил:

– Сам не захотел – поручил нам. Вот, кстати, ответ из Иркутска… Делать нечего, зовите Гонжабова…

– Ради этого мальчишки?

Гольдин не ответил, и через секунду хлопнула дверь. Косухин чуть приоткрыл глаза. Анубис был в комнате один. Он стоял у столика и читал какую-то бумагу. Будь у Степы немного сил, он бы рискнул – несмотря на цепи – достать палача. Но каждый мускул, каждая клетка тела были заполнены болью. Оставалось одно – думать.

…«Сам», который поручил палаческую работенку этим гадам – вероятно, тот сладкоголосый, что смерть не любит. Гонжабов – что-то скверное, похуже Анубиса. А вот из Иркутска…

– А ты большой человек, Косухин! – хмыкнул Анубис. – Слава Волков за тебя заступается, советует не превращать в марионетку. Чем ты его очаровал?

Выходит, из Иркутска отозвался сам товарищ Венцлав! Вначале Степа не очень понял насчет марионетки, потом сообразил. «Марионетки» – славные бойцы 305-го, страшные мертвые куклы…

– Все, вставай!

Цепи зашевелились и поползли вверх, вздымая вверх непослушное тело. Двигаться было больно, но Косухин все-таки заставил себя приподняться.

– Смотри на меня, сволочь!

По лицу вновь ударил хлыст, стало больно и противно, и Косухин открыл глаза. Лицо в маске было рядом. Степа машинально заметил то, что упустил раньше: губы Анубиса были тоже совершенно черные, а нос какой-то странный – приплюснутый и круглый.

«Во урод! Даже со своими в маске ходит!»

Мысль эта доставила Степе некоторое удовлетворение, и он даже улыбнулся.

– Ха! Вижу, повеселел! – Анубис покачал страшной головой и сплюнул. – Ничего, сейчас с тобой побеседует Гонжабов. Вы с ним споетесь…

В дверь постучали, Анубис крикнул: «Входи», и на пороге показался невысокий, очень молоденький косоглазый в ладно подогнанной темно-синей форме. На голове была фуражка с голубой свастикой, на груди Степа с изумлением заметил орден Боевого Красного Знамени РСФСР.

– Товарищ начальник особого отдела! Класноалмеец Гонжабов по вашему пликазу плибыл!

Звучало смешно, но смеяться не хотелось. От невысокого худого паренька веяло чем-то зловещим – и куда более страшным, чем от верзилы Анубиса.

– Знакомься, Гонжабов: товарищ Косухин, тот самый. Очень несговорчивый… А это товарищ Гонжабов, – Анубис повернулся к Степе. – Знаешь, Косухин, за что у него орден? За Шекар-Гомп! Если б не он, мы бы не взяли монастырь. Между прочим, комсомолец, мечтает вступить в партию. Может, дашь ему рекомендацию, Косухин?

Степа хотел крикнуть, чтобы эта сволочь не смела упоминать Партию, но сдержался. Молчать!..

Между тем Гонжабов, с интересом поглядев на растянутого на цепях Степу, улыбнулся:

– Здравствуй, Косухин, – на этот раз «р» прозвучало на славу. – Как там поживает отец мой Цронцангамбо? Я хочу его увидеть. Я соскучился, Косухин!

«Отец»? – Степа удивился, но быстро вспомнил, что монахи так называют старших.

– Я очень соскучился по отцу моему Цлонцангамбо, – с «р» вышла явная промашка. – Ты ведь знаком с ним, Косухин, плавда? Отец Цлонцангамбо обидел меня, своего сына. Он меня проклял! – «р» зазвучало вновь. – Проклял, Косухин, и назвал «Нарак-цэмпо». Это имя злого духа, Косухин, очень злого! Я не обиделся, я ведь его сын. Но я хочу его видеть… И ты отведешь меня к нему, Косухин, плавда?

Гонжабов по-прежнему улыбался, маленькие глазки внимательно осматривали Степу, словно оценивая. Между тем Анубис потоптался минуту, затем кивнул и направился к двери, буркнув нечто непонятное. Гонжабов даже не оглянулся:

– Он не хочет смотлеть, Косухин. Даже он, пледставляешь? По-моему, он думает, что я в самом деле Нарак-цэмпо.

Болтовня бывшего монаха стала раздражать. Косухин вдруг заметил, что Гонжабов стоит совсем рядом. Упускать случай было грешно. Степа сцепил зубы и что есть силы двинул ногой. Худосочный заморыш упал, откатившись на добрую сажень в сторону, но тут же встал, и улыбка его стала еще шире:

– Ай-яй-яй, Косухин! Нехолосо… Но я не обиделся, не бойся. Сегодня я не могу обижаться – ведь я должен полюбить тебя, Косухин…

Гонжабов еще пару минут походил вокруг Степы, однако более не приближаясь, затем вздохнул:

– Ну, будем начинать, Косухин. Ты уже увидел всякие чудеса – но это не чудеса. Здесь умеют делать из людей варда – это несложно… А вот такое ты видел? Смотри!

Он легко взмахнул рукой. И вдруг Степа почувствовал страшный удар, обрушившийся из пустоты. Он помотал головой, хлебнул воздуха и изумленно раскрыл глаза. Гонжабов смеялся:

– Я мог бы забить тебя до смелти – даже не коснувшись. А вот еще – смотли!

Он вытянул вперед ладонь и резко провел ею по воздуху. Степа почувствовал острую боль – гимнастерка на груди лопнула, из глубокого пореза хлынула кровь.

– Я могу вырвать твое сердце, Косухин!

Все «р» были на своих местах, и Степа успел подумать, что эта нелепая речь – чистое притворство.

Еще взмах – и кровь засочилась из шеи.

– Я мог бы отрезать тебе голову, Косухин! Но я сделаю иначе… Но, может, ты решил заговорить?

Степа почувствовал, что начинает сдавать. Еще немного, и…

– Хочешь жить – говори. Но поторопись, Косухин. Ты ведь просто человек, ты даже не монах, как мой отец Цронцангамбо…

Гонжабов отошел на шаг, медленно вытянул правую руку и стал еле заметными движениями водить ладонью вверх-вниз. Боль возникла снова, но на этот раз прямо против сердца. Казалось, что-то тупое и тяжелое медленно проламывает ребра. Степа, не выдержав, взглянул – кровь сочилась из пореза, но там, где была боль, кожа оставалась нетронутой.

– Смотри, смотри, Косухин! – Гонжабов по-прежнему улыбался, но в уголках губ запеклась пена. – А лучше говори, все говори… Сейчас я дотронусь до сердца…

Дыхание перехватило. Пульс замер, затем забился неровно, часто. Невидимое лезвие вонзалось все глубже… Гонжабов повернул ладонь, стало еще хуже – словно клинок провернули в ране.

– Надумал, Косухин?

То, невидимое и страшное, что было в груди, внезапно собралось воедино, и в следующую секунду Степа ощутил, как это невидимое охватывает сердце. В глазах зарябило, кровь уже не стучала, а била молотом, страх начал затоплять сознание, мешая думать…

– Я держу твое сердце, Косухин! Сейчас я сожму руку…

«Нет!» – хотел закричать Степа, но последним усилием воли сдержался. Все исчезло – осталось лишь неровно бившееся сердце. Тело вновь напряглось, дернулось – но уже без участия сознания.

– Говори, Косухин, говори…

– Господи! Ты – есть… Помоги!

Губы шевельнулись беззвучно. Он почувствовал, что проваливается в темноту…

…Боль не исчезла, но куда-то ушла, оставшись, как и тело, где-то далеко в стороне. Здесь же было тихо и очень светло.

– Дохожу, – понял Косухин, открыл глаза и увидел пепельное, залитое кровью лицо со слипшимися от пота волосами и чуть подергивающимися веками. Степа подумал, кто этот бедолага, и вдруг понял – это он сам. Косухин испугался – и отступил на шаг. Он был по-прежнему в камере. Гонжабов стоял посередине, застыв в ожидании, а он – другой – бессильно висел на цепях, откинув голову назад.

Страх исчез. Степа вновь почувствовал себя сильным, краешком сознания все же понимая, что все это – бред. Он – настоящий – висел рядом, прикованный и полумертвый. Но разбираться было некогда. Лицо Гонжабова, теперь уже не улыбающееся, а искаженное злостью, передернулось, пальцы вытянутой руки сжались… Косухин ударил – резко, что было сил. Удар пришелся по руке, Гонжабов дернулся, изумленно обернулся, и Степа ударил вновь – ребром ладони по сонной артерии. В глаза потемнело, вернулась боль, и он ощутил, наконец, свое тело: холодный пот на лбу, засыхающую кровь на груди и на шее, затекшие руки. Но боль была уже не той, страшной, сердце билось хотя и быстро, но ровно и четко. Косухин глубоко вздохнул и открыл глаза…

…Гонжабов сидел на полу, прислонившись к стене. С лица напрочь исчезло самоуверенное выражение, да и в целом вид его был не из лучших. У двери стояли Анубис и Гольдин, о чем-то негромко разговаривая. Наконец Анубис кивнул своей жуткой головой, буркнув:

– Придется… Вот с кем бы не связывался!

Гольдин пожал плечами и молча вышел. Появился мордатый парень в синей гимнастерке и вытащил все еще не очухавшегося Гонжабова в коридор. Анубис покачал головой, затем поглядел куда-то вверх и щелкнул пальцами. Степа почувствовал, как цепи начинают опускаться. Он попытался сесть, но сил не было, и он лег на пол. Все тот же мордатый снял со Степиных рук стальные браслеты и принялся отматывать проводки.

– Готовься, Косухин, – Анубис подошел поближе, с интересом разглядывая неподвижно лежавшего Степу. – Здорово ты его! Правильно, а то слишком задаваться стал… У тебя орден за что?

– За Белую, – внезапно для себя ответил Косухин.

– Молодец! – казалось, палач не заметил, что жертва начала говорить. – А товарищ Гонжабов получил свой за то, что впустил нашу боевую группу в монастырь. Так что правильно ты его вырубил. Как это тебе удалось?

На этот раз Косухин смолчал. Не только из принципа, но и потому, что и сам толком не понимал. Не верить же тому, что увиделось в бреду!

– Ну и вид у тебя! – Анубис покачал черной головой. – Выпить хочешь? Напоследок…

– Хочу, – хрипло ответил Степа и попытался приподняться.

Анубис отошел к столу. Что-то булькнуло. Через минуту он вручил Косухину большую кружку с чем-то желтым. Степа хлебнул, охнул и удивился:

– Коньяк, чердынь-калуга! Шустовский…

– Шустовский… А ты непростой парень, Косухин, коньяки различаешь. А еще из рабочих!

Объясняться Степа не стал. Теперь солнечный напиток окончательно ассоциировался у него с близкой смертью. Пил он медленно, подражая белому гаду Арцеулову. С каждым глотком становилось легче, Косухин сумел приподняться, сесть и даже пригладить мокрые спутанные волосы.

– Еще чего хочешь? – поинтересовался Анубис. – Давай, не стесняйся – положено.

– Умыться. И папиросу.

Мордатый принес ведро воды и полотенце. Кое-как смыв кровь. Косухин закурил папиросу неведомой ему марки – очень крепкую, с темным табаком. Перед глазами все поплыло, задрожали руки.

– Не спеши! – подбодрил Анубис. – Докуривай, подождут. Да, крепок ты, Косухин! Теперь понятно, почему Слава Волков за тебя просит. Но ты сам виноват. С тобою ведь Главный говорил! Неужели не убедил?

– Не-а, – спокойно ответил Косухин. Похоже, тот, кто беседовал с ним в темной камере – действительно Главный…

– Против кого прешь, Косухин? Против главного проекта Революции!..

– Заткнись! – не выдержал Степа. – Не смей о Революции1

– Вот недоумок! – Анубис даже засмеялся. – Да на кой черт нам Сиббюро и вшивые повстанцы с берданками!? Нам нужна сила! Понял? А здесь будет центр – Око Силы! Уразумел?

«Око Силы… – повторил про себя Косухин. – Вот оно, значит, что…»

– А, может, все-таки договоримся, а? Нам такие, как ты, нужны живыми…

– А пошел ты!.. – с удовольствием выговорил Степа, кидая окурок. – Колом бы всех вас осиновым!

…Вошли двое, в такой же темно-синей форме и, подняв Косухина с пола, потащили из камеры. Он хотел осмотреться, но Степу тут же успокоили сильным и точным ударом по голове, а затем уложили на носилки, накрыв чем-то тяжелым и темным. Покуда его несли, Косухин никак не мог понять, что в происходящем ему кажется странным, пока не сообразил – его несли ногами вперед…

Пахнуло холодом – они выбрались на поверхность. Носилки качнуло – те, кто их нес, переступали высокий порог. Степа почувствовал, что спина коснулась чего-то твердого. Покрывало сдернули, и вокруг груди крест-накрест легли толстые веревки. Послышались торопливые шаги, и он остался один.

С трудом приподняв голову, Степа увидел, что находится в центре большого полутемного зала, освещенном двумя масляными светильниками. В их тусклом свете можно было разобрать, что стены когда-то были украшены барельефами, но, как и повсюду, чьи-то руки тщательно выровняли поверхность камня.

Внезапно Степа сообразил, что в зале стало светлее. Прямо перед ним, шагах в двадцати, горел красный огонек, с каждой минутой становившийся все ярче. Вскоре Косухин понял – прямо перед ним, на большом квадратном возвышении, находился огромный, светящийся неровным красным огнем камень странной неправильной формы. Свет горел все сильнее, темнота отползала к углам, и вскоре стал виден полупрозрачный гигантский кристалл. Красный огонь рос, сгущался, сквозь него начали проступать ярко-белые пятнышки, напоминающие глаза…

– «Голова Слона», – вспомнил Степа. – Вот, значит, и увидел!..

– Хорошо! – Арцеулов встал, бросив взгляд на исчерченную пометками карту Шекар-Гомпа. – Быть по сему…

План обсуждали уже в третий раз. Сначала с Тэдом, затем с Цонхавой и, наконец, сейчас – в присутствии Наташи, Валюженича, Цонхавы и Цронцангамбо. Тут был и молчаливый монах, понимавший по-русски, но он, как и следовало ожидать, не проронил ни слова.

– Я не воин, – поджал губы Цронцангамбо. – Если что и поможет – то это рог Гэсэра. Его силы не прогонят врагов – но отвлекут….

Настоятель говорил по-бхотски, но переводчик не требовался – странное искусство Цонхавы действовало. Капитан был готов поспорить, но не стал. Они с Цронцангамбо действительно говорили на разных языках.

– Не будем мешать, – настоятель встал, кивнув старику-монаху. – Мы еще увидимся…

Они вышли, лишь Цонхава остался сидеть, о чем-то размышляя. Берг и Ростислав переглянулись.

– Господин Цонхава, – начал капитан, – вы пока не сказали главного… Мы должны попасть в Шекар-Гомп…

Монах улыбнулся:

– Я обещаю, что вы попадете туда. Думай о бое – это сейчас главное…

Арцеулов успокоился, прикинув, что между убежищем и монастырем может быть известный лишь Цонхаве тайный ход. Он взглянул на часы. Монах понял:

– Не буду мешать. Встретимся в святилище…

Он встал, поклонился и шагнул за порог.

– Пора, босс? – нетерпеливо бросил Тэд.

– Да… Проверьте оружие.

Каждый взял по карабину, карманы полушубков были набиты патронами.

– Ножи…

Валюженич засунул за пояс трофейный нож. Берг покачала головой.

– Вот. Это дал мне Степан…

На ее ладони оказался серебряный стилет. Валюженич широко открыл глаза:

– Оу! Артефакт! Китайская работа, династия Мин…

– Главное, он действует на этих нелюдей, – заметила Наташа, пряча оружие. – Я готова, господа…

Арцеулов еще раз окинул взглядом их временное убежище, показавшееся внезапно таким уютным и безопасным:

– Что ж, с Богом… Тэд, все помните?

– Все, генерал!..

– Хорошо, – кивнул капитан. – Пора…

Они прошли темным коридором, оказавшись в зале, где Валюженич не так давно столь удачно исполнял роль шамана. Теперь здесь было пусто, лишь в центре неподвижно сидел Цонхава. При виде вошедших он встал.

– Мы готовы, – сообщил Арцеулов. – Куда нам идти?

– Не спешите. Время есть, – монах устало повел головой. – Я размышлял… Как сказал бы брат Цронцангамбо – беседовал с Теми, Кто хранит нас, недостойных…

– Оу! – не выдержал Тэд. – Там наш замысел не одобрили?

– Не мне судить о высшей воле, Тадеуш. По-моему, «Там», если пользоваться твоими словами, смотрят на вас, как на детей, которые думают остановить ураган, строя стену из камыша. Но и камыш может стать камнем… Мы никуда не пойдем – добраться до Шекар-Гомпа можно и отсюда…

Ростислав хотел переспросить, но тут из темного прохода выступили молчаливые фигуры в желтых одеждах. Последние монахи Шекар-Гомпа медленно проходили мимо них и, так же молча поклонившись, исчезали в другой двери. Монах, шедший последним, чуть задержался и жестом отозвал Валюженича в сторону. Тот поспешил подойти. Монах улыбнулся и показал ему четыре пальца.

Брови Тэда поползли вверх. Старик вновь улыбнулся, указав на него, Арцеулова, Берг, а затем кивнул в сторону Шекар-Гомпа, после чего достал из-за пояса маленький мешочек и вручил Валюженичу.

– Оу, сувенир? – обрадовался тот. – Для всех четверых, да? Спасибо…

Монах кивнул и, поклонившись, исчез в проходе. Тем временем Цонхава что-то сказал настоятелю. Цронцангамбо пожал плечами и повернулся к Арцеулову и Берг:

– Желаю вам успеха. Я буду молиться за вас… Не судите меня строго – у каждого своя ноша… Мир вам, посланцы Гэсэра!..

И, не дожидаясь ответа, исчез в темноте.

– Мы готовы, господин Цонхава, – повторил Арцеулов.

Монах, не отвечая, подошел к одной из стен, на вид совершенно ровной и гладкой, медленно поднял руки ладонями вперед и стал негромко произносить короткие резкие слова.

– Не понимаю, – шепнул Валюженич. – Это, кажется, не по-бхотски…

Арцеулов тоже заметил, что утратил способность понимать чужую речь. Вспомнив совет монаха, он сосредоточился и стал внимательно слушать. Вначале слова оставались непонятными, но внезапно в сознании промелькнуло:

– Открываю… Тропу… Света…

– Тропа Света! – прошептала Наташа, которая тоже попыталась вслушаться, похоже, с большим успехом. – Он говорит, что просит Небо открыть Тропу…

Руки монаха еле заметно дрогнули, и стена начала бледнеть. Камень таял, оплывая ровным белесым свечением. Через несколько минут четко обозначился проход – высокая дверь, заполненная легким молочным туманом.

– Оу! – не выдержал Валюженич. – Этого не умел и мистер Гудини!

Цонхава подождал еще несколько секунд, затем опустил руки и повернулся:

– Если вы поняли мои слова, то уже знаете – это «Тропа Света». Нам не нужны подземные ходы – Тропа Света выведет, куда пожелаете. К счастью наши враги еще не научились такому… Вы готовы?

Все переглянулись. Арцеулов обернулся к девушке:

– Наталья Федоровна?

Берг молча кивнула в ответ, ее руки сжимали карабин, глаза, не отрываясь, смотрели в молочную пелену.

– Тэд? Все поняли?

– Йе! – Валюженич поднял вверх два пальца, изображая знак «Victory». – Жду сигнала, босс!

– Мы готовы! – капитан обернулся к монаху. Цонхава мгновение помолчал, а затем вновь поднял руки:

– Я открываю путь… Да пребудет с вами Тот, в Кого вы верите, и Кто оберегает вас!

– Спасибо! С Богом!…

В тот же миг молочный туман исчез. В пустом темном проходе показалась грубо побеленная стена коридора, освещенная синеватым светом. Ростислав кивнул девушке и быстро прошел вперед. Наташа в последний раз оглянулась, поймала спокойную, немного печальную улыбку Цонхавы и последовала за Арцеуловым. Проход оказался коротким – не длиннее двух шагов. Как только девушка вступила на темный пол, проход за ее спиной вновь засветился молочным светом. Там, где только что находилась дверь, теперь была лишь глухая стена – каменная стена Шекар-Гомпа.

– Неужели мы в монастыре? – все еще не веря, покачал головой Арцеулов, осматривая длинный пустой коридор, освещенный одинаковыми синеватыми лампами.

– Да, – шепнула Берг и невольно вздрогнула. – Я знаю это место. Нам направо… Пошли!

Капитан отбросил сомнения, вскинул карабин и, стараясь ступать тише, направился за Наташей, но буквально через несколько секунд остановился. Коридор вывел на небольшую площадку. Там тоже было пусто, но в стене имелась приоткрытая дверь, обитая железом, возле которой топтался косоглазый часовой в темно-синей форме и фуражке со свастикой.

– Аппаратная, – шепнула Берг. – Здесь главный распределительный щит…

Арцеулов кивнул, прикинув расстояние до двери. Шагов пять – могут заметить. Берг поняла и вскинула карабин к плечу, но капитан покачал головой. Он еще раз смерил расстояние, а потом взглянул на часового. Тот смотрел в другую сторону, но, что-то почуяв, начал медленно поворачиваться. Рука Арцеулова нырнула в карман. Миг – и новенький патрон, описав дугу, со стуком упал возле самой двери. Часовой дернулся, оглянулся – и негромко охнул. Нож вошел в горло мягко и беззвучно – как в масло…

Арцеулов подхватил падающее тело и кивнул Наташе. Через секунду Берг была рядом. Повинуясь беззвучной команде, она стала у стальной двери. Капитан оглянулся и дернул за массивную металлическую ручку.

…Большая комната. У стены – огромный щит, на котором мигают сотни лампочек, рядом двое – «синий», в фуражке со свастикой, и некто в белом халате, на который наброшено серое пальто…

При виде незваных гостей «синий» выхватил пистолет, но пуля, выпущенная из карабина капитана, вошла ему в сердце. Тот, что в халате, вскрикнул, рука потянулась к какому-то рычагу… Крик оборвался – Наташа скривилась и опустила карабин…

– Пошумели… – неодобрительно заметил Арцеулов и хотел направиться к щиту, но внезапно обернулся. Вовремя! Тот, чье сердце он прострелил, медленно, пошатываясь, шел к нему, протягивая вперед руки со скрюченными пальцами. Капитан вновь выстрелил – и снова не промахнулся, но мертвец продолжал идти, недвижные глаза глядели с холодной ненавистью, в уголках посиневшего рта выступила пена.

Ростислав отступил, держа карабин наизготовку. Скрюченные пальцы уже тянулись к его горлу, но внезапно послышался хрип. Враг неподвижно застыл – в его спине торчал стилет. Берг стояла рядом, крепко сжимая рукоять. Страшные руки дернулись, плетьми повисая вдоль тела, из раны заклубился легкий дым, глаза закатились – и труп грузно рухнул на бетонный пол.

– Фу-у! – выдохнул Арцеулов. – Ну, спасибо, Наталья Федоровна!

– Не за что, – девушка была уже у щита, внимательно рассматривая панели. – Идите к двери, Ростислав Александрович. Я уж сама…

Капитан нерешительно поглядел на Наташу и послушно встал у входа, держа оружие наготове. Между тем Берг закончила осмотр и удовлетворенно кивнула:

– Все ясно. Гашу с двух выстрелов…

– Может, лучше просто выключить? – осторожно предложил Арцеулов. – Мы и так нашумели…

Берг усмехнулась:

– Выключим – могут включить. А так – сожгу все, если повезет, даже резервную цепь. И вообще, кто из нас физик-экспериментатор?

Карабин сухо ударил свинцом, затем еще – и девушка спокойно закинула оружие за спину. В первое мгновение ничего не случилось, но вот с треском лопнула одна лампочка, следом – целый десяток, резко запахло горящей проводкой. Над пультом взлетели синие искры – взрыв, еще один – и все погрузилось во мрак…

– Люблю такие эффекты! Раз в полгода обязательно сжигаю всю аппаратуру. Посветите, пожалуйста…

Вспыхнул фонарь – прекрасный американский фонарь из арсенала мистера Валюженича – и девушка осторожно пробралась ко входу, стараясь не наступать на замершее неподалеку от двери тело охранника.

– Порядок? – шепнул капитан вслушиваясь в темноту. В коридоре было тихо, но где-то вдали слышались крики, громкая ругань. Сухо ударил выстрел…

– Денек провозятся. Главного специалиста я уложила. Того, в пальто… Все, можем идти…

Арцеулов шагнул в коридор и направился к одному из проходов, подсвечивая фонарем.

– Сюда? – спросил он, останавливаясь у входа в узкий коридор с неровным сводом.– Да… Господин Цонхава уверен, что Степан сейчас в храме… Свет… Лучше идти в темноте…

Капитан щелкнул выключателем, и они быстро пошли по коридору. Вокруг по-прежнему было тихо, но вдали шум усиливался, вновь ударил выстрел, послышался топот множества ног.

– У них есть резервная цепь? – Арцеулов обернулся к девушке, чье дыхание слышалось рядом.

– Если и есть, то слабая. Станция еще не готова, работают лишь два генератора. В любом случае, на прожектора не хватит…

– А вдруг эти… демоны… видят в темноте?

Послышался смех:

– Тогда бы им не нужна была вся эта иллюминация… Тише, кажется тут…

Впереди мелькнул луч света – там горел электрический фонарь. Капитан осторожно выглянул – коридор кончился, впереди была еще одна площадка и дверь, на этот раз не стальная, а бронзовая, покрытая непонятными изображениями. У двери трое – двое с карабинами, в фуражках, и третий – высокий, с непокрытой головой, которая в ярком свете фонаря показалась какой-то странной. Фонарь – большой, с мощным аккумулятором, стоял на столике справа от двери.

– Это здесь? – прошептал Ростислав, коснувшись губами Наташиного уха. Та вздрогнула:

– Щекотно! С детства боюсь… Тут они хранят Рубин. Цонхава уверен, что Степана будут держать в храме…

– Ну, что ж…

…Такого камня Косухин никогда не видел. Однажды ему довелось конвоировать груз с драгоценностями из Казанского банка в Столицу, но там камешки были мелкие, хотя и красивые. А тут нечто громадное, невероятное…

И главное, камень светился. Вначале реалист-Степа искал спрятанный в стене фонарь, но потом понял – «Голова Слона» светилась сама. Красный огонь шел изнутри, с каждой минутой усиливаясь и становясь ярче. Собственно, он не был красным – скорее, красно-фиолетовым. В его глубине то и дело загорались голубые и белые огни – и тогда рубин действительно начинал походить на голову многоглазого зверя. Неровный переливающийся свет завораживал, одновременно пугая. Вспомнились слова монаха о том, что это не рубин и вообще не камень, да и создан как-то странно – не природой, но и не человеком…

Внезапно Степа услыхал какой-то звук. Он удивился, прислушался и поразился еще более – играла музыка. Звук был немного резкий и одновременно заунывный, но очень красивый. Вначале еле слышная, музыка крепла, заполняя темный храм. И вдруг Косухин почувствовал – стало теплее. Он вдохнул полной грудью – и испугался. Воздух был вязким, плотным, вливаясь в легкие, как жидкое масло.

…Музыка уже гремела – резко, повелительно. И вот внутри огромного кристалла сквозь фиолетово-красное марево проступил темный силуэт. Мгновенье постояв, он неторопливо отделился от камня и шагнул вниз. На этом месте был уже другой; минута – и он тоже был внизу. Темные фигуры спускались в зал, выстраивались в две шеренги, образуя широкий проход, и постепенно продвигаясь к месту, где лежал Степа. Он хотел рассмотреть странных гостей, но это никак не удавалось – под взглядом они начинали расплываться, таять в плотном густом воздухе. Косухин лишь заметил, что они мало напоминают людей. Руки и ноги были на месте, но большие приплюснутые головы росли прямо из плеч, спины странно сутулились, а на месте лиц было что-то вообще непонятное, не похожее ни на человеческий лик, ни на звериную морду. Постепенно живой коридор начал смыкаться, образуя полукруг, в центре которого лежал связанный Косухин. Камень уже не светился – кипел огнем, языки пламени вырывались наружу из-под неровных граней, в воздухе повеяло гарью…

«Ждут кого-то», – сообразил Степа.

Музыка стала тише. Послышался отдаленный звук десятков труб, пламя в камне забилось, стало белым, и вот сквозь пламя начала проступать высокая бледная фигура. Рост определить было трудно, но этот, вышедший последним, казался великаном. Огромные узловатые руки застыли у пояса, круглая голова не спеша поворачивалась из стороны в сторону, словно странный гость кого-то искал. И тут Степа, не отрывавший взгляда от кристалла, понял – тот, кто стоял перед ним, вовсе не бел. Это была не белизна, а невыносимо яркий свет раскаленного добела металла. Пахнуло жаром. Огромная нога ступила вниз…

Сияние стало меркнуть, сменяясь красным цветом, затем начало чернеть. Теперь перед возвышением, где лежал связанный Косухин, громоздилась огромная темная фигура, такая же бесформенная, как и молчаливые караульные по бокам, только там, где у людей бывают глаза, светились – но не два, а три красных огонька…

Музыка стихла. Огоньки смотрели прямо на Степу, и он почувствовал, как по телу медленно разливается холод. Косухин попытался дернуться, но веревки держали крепко, холод сковывал ослабевшее тело, мешая двигаться. Нечто, стоявшее уже совсем близко, медленно приподняло огромную шестипалую лапу. Косухин увидел, как темная маска спадает с трехглазого лица, а из-под нее проступает бородатая широкоротая личина, похожая на жуткую клоунскую маску. Огоньки глаз горели торжеством, клыкастый рот весело скалился. Шестипалая лапа тянулась к Степе, она была уже прямо над сердцем, в кроваво-красном свете Рубина тускло сверкнули неровные чешуйки, толстые и твердые, словно выточенные из камня…

«Вот мерзота, чердынь!…» – пронеслось в сознании. Холод накатил волной, сердце замерло – и тут где-то далеко, на самом краю земли, резко прозвучал звук рога.

…Постовые стояли ровно, изредка переминаясь с ноги на ногу. Третий – высокий, со странной головой, кивнул и исчез в глубине одного из проходов.

– Пора! – шепнул капитан.

Один из часовых успел вскинуть карабин. Ростислав выстрелил в упор, резко перевел ствол – но опустил оружие. Пуля, выпущенная из Наташиного карабина, уложила второго на месте. Путь был свободен. Арцеулов оглянулся, убедившись, что выстрелы не привлекли внимания, а затем рванул тяжелую, обитую бронзой дверь.

В глаза ударил красный мигающий свет. На миг капитану показалось, что в зале пожар.

– Рубин! – шепнула Берг. – Где же Степан?..

– Осторожно!

Густые тени метнулись к ним. Ростислав еле успел закрыть собой девушку, выставив перед собой ствол карабина. Мельком он успел заметить странную черную фигуру, склонившуюся над кем-то, неподвижно лежавшим на возвышении в центре зала.

– Там Косухин! – Берг тоже увидела, но отвечать было некогда. Нечто черное, извивающееся уже тянулось к ним. Палец Арцеулова нажал на спусковой крючок, но оружие молчало. Он перехватил карабин, пытаясь ударить прикладом, но что-то вцепилось в ствол, потянув оружие на себя. Краем глаза Ростислав заметил, как Наташа машет перед собой серебряным стилетом, не подпуская тянувшиеся со всех сторон то ли лапы, то ли щупальца.

И тут, казалось, совсем не к месту, Арцеулов вспомнил о подарке Джор-баши. Рывок – и карабин упал на каменный пол. Темное щупальце тянулось к горлу, и Ростислав, понимая, что терять уже в сущности нечего, выхватил из-за пояса рожок и резко дунул. Трубить он не умел – в юнкерском училище время от времени приходилось играть побудку, но давние навыки успели забыться. Тем внезапней оказался звук – долгий, сильный, неожиданно яркий. Арцеулов вдохнул побольше воздуха и затрубил вновь. Гулко отозвалось эхо – и наступила мертвая тишина. Затем послышался тихий стон. Тени сбились в неровную кучу вокруг громадного черного силуэта, словно в поисках защиты. Капитан подхватил упавшее оружие, щелкнул затвором…

У камня, по-прежнему светящегося красно-фиолетовыми отблесками, вспыхнул фонтан ярко-белого огня. Свет Рубина, мигнув, начал быстро темнеть. Белый огонь вырос, закрутился смерчем – и медленно двинулся прямо на бесформенную толпу черных теней. Темный комок распался, бесформенные пятна, уже ничем не напоминающие людей, стали исчезать, а огромная тень внезапно приобрела контуры, становясь похожей на черного медведя, вставшего на задние лапы. В передней лапе чудища мелькнуло что-то, напоминающее огромные многозубые вилы – и тут светящийся смерч дрогнул. Белая пелена разорвалась, перед черным гигантом мелькнула высокая фигура в ярко-рыжем халате и с такой же рыжей бородой. Виденье продолжалось не более секунды – светящийся смерч вновь сомкнулся и обрушился на черного. Арцеулов успел заметить острое лезвие меча, сверкнувшее семью серебряными звездами.

…Белый смерч закрутился, обволакивая черную тень, пахнуло жаром – и вдруг все исчезло. По огромному залу вновь пронесся тихий стон, огромный кристалл последний раз мигнул фиолетовым отблеском и погас, сгинули черные тени, а столб белого света метнулся к дверям и прошел прямо сквозь них, обдав капитана и девушку сухим жаром.

– Слава Богу! – вздохнула Берг. – Чуть не задело. Вроде шаровой молнии…

Ростислав понял – Наташа не увидела ничего. Все случившееся для нее было лишь яркой вспышкой электрических разрядов. Впрочем, поговорить об этом можно было и потом – Берг уже спешила туда, где на небольшом возвышении недвижно лежало человеческое тело.

– Степан! – девушка притронулась к мертвенно-бледному лицу Косухина и отдернула ладонь. – Он… он… Ростислав…

– Спокойно!

Рука капитана уже держала холодное запястье Косухина, нащупывая пульс.

– Он жив, Наталья Федоровна. Я его понесу, а вы стреляйте в каждого, кого увидите. Куда идти – помните?

– Направо…

Арцеулов кивнул, взмахом ножа перерезая веревки, опутавшие тело, и взвалил неподвижного Косухина на плечи. Степа тихо застонал.

«Стонет – значит живой!» – удовлетворенно подумал капитан и быстрым шагом направился к выходу. Берг шла чуть позади, держа оружие наготове, но черная пустота зала молчала.

За дверью по-прежнему горел фонарь. Неподвижные тела часовых отбрасывали огромные уродливые тени. Арцеулов оглянулся…

– Стойте!

Голос был резкий и хриплый. Берг обернулась, выставив вперед оружие, но стрелять не стала. Тот, кто обратился к ним, был уже не способен причинить зло.

Человек сидел чуть в стороне, прислонившись к стене. Одной рукой он опирался об пол, чтобы не упасть, другой – поддерживал голову. Сквозь пальцы текла кровь – в свете фонаря она казалось абсолютно черной.

– Стойте, посланцы Гэсэра…

Человек на миг отнял ладонь. Берг вскрикнула – под рукой было то, что никак не походило на человеческое лицо. Черная шерсть облепляла плоскую личину, из пасти выглядывали желтые клыки, на макушке торчали острые волчьи уши. Все заливала кровь, сочившаяся из разрубленного черепа. Арцеулов вспомнил – это тот, кто разговаривал с постовыми. Теперь ясно, почему он показался непохожим на человека….

– Передайте Джору… – голос перешел в хрип, послышался тяжелый вздох. – Цхон, сын Цагана Гэрту, перед смертью проклинает его и называет трусом. Он не посмел явиться сюда и послал своего шута Пэнь Гуаня…

– Кто вы? – спросила ничего не понимающая Берг.

– Здесь меня назвали Анубис. Ваш друг, думаю, запомнил мое имя…

Арцеулов потянул Наташу за руку.

– Бегите… – послышалось вслед. – Око Силы все равно найдет вас…

Темный коридор шел под уклон. Арцеулов нес Степу без особого труда – казалось, на его плечах не крепкий дадцатидвухлетний парень, а десятилетний ребенок.

– Сейчас выход, – шепнула Берг. – Я пойду первой…

Она обогнала капитана и почти побежала, держа оружие наготове. Впереди возникло светлое пятно – горел фонарь. Мелькнула чья-то фигура, послышался крик – и Наташа выстрелила. Голос стих, девушка бросилась вперед, и тут из темноты ударил ответный выстрел. Пуля просвистела совсем близко, задев Наташины волосы.

– Стойте!

Арцеулов осторожно уложил Степу на пол, прислонив его голову к стене. Вновь ударил выстрел. Капитан сорвал с плеча карабин и выстрелил в ответ, целя по вспышке. Наступило молчание.

– Идем? – Берг вопросительно взглянула на Арцеулова, но тот, покачав головой, тихо поставил карабин к стене и, выхватив нож, гибким движением бросился вперед. Послышался крик, что-то упало. Наташа поспешила на шум, но опоздала. Арцеулов уже вставал, вытирая лезвие о черный полушубок лежавшего на земле часового.

– Все, – он вздохнул, переводя дыхание. – Это второй. Пойдемте…

Путь был свободен – фонарь освещал два неподвижных тела и приоткрытую дверь, откуда веяло холодом.

За дверью была ночь. Котловина Шекар-Гомпа выглядела необычно – в ней стало темно, только возле лагерных ворот и у въезда на летное поле светили небольшие фонари.

– Порядок, – удовлетворенно заметил капитан. – Сорвали этой нечисти иллюминацию! Нам направо?

– Лестница – направо. Но вы хотели…

– Помню…

Арцеулов вновь взвалил Степу на плечи и быстро, насколько позволяла ноша, пошел налево, туда, где светили редкие огни аэродрома. Берг последовала за ним. Где-то совсем близко слышались крики, но здесь, у стены монастыря, было пусто. Очевидно, этой дорогой давно никто не ходил – охрана пользовалась более удобным путем через нижние тоннели.

Аэродром открылся внезапно – большое четырехугольное поле, обычно белое от света прожекторов, но сейчас темное, с еле различимыми силуэтами застывших во тьме аэропланов. Вдали проступал ряд ангаров, возле которых суетились тени.

Внезапно Степа что-то пробормотал и дернулся. Капитан остановился и осторожно опустил Косухина на землю. Ресницы дрогнули, открылись удивленные, непонимающие глаза.

– Как дела, красный командир? – Арцеулов старался говорить как можно увереннее, с оттенком обычной иронии.

– Я чего… не помер? – Степин голос был необычен – слабый, растерянный, какой-то детский.

– Косухин! – Берг опустилась рядом и осторожно приподняла Степину голову.

Степа узнал Наташу, улыбнулся, но тут его лицо внезапно стало серьезным, он попытался приподняться, застонал и вопросительно поглядел на капитана.

– Мы у стены монастыря, – пояснил тот. – Идти сможете?

Косухин кивнул, попытался встать, но, вновь застонав, уронил голову:

– Все болит, чердынь-калуга! Доконали, гады…

– Попытайтесь! – капитан постарался говорить строго, помня одно – надо спешить. Косухин послушно кивнул, сжал губы и медленно, опираясь на руку Ростислава, встал.

– Порядок, – попытался улыбнуться он, но тут же скривился. – Губа… Прокусил…

Арцеулов сунул Степе револьвер и указал на лежавшее у подножия горы летное поле.

– Бить по команде, – велел он, передергивая затвор карабина. – Лучше всего по аэропланам.

– Ага, – Косухин уже вполне освоился и привычно прокручивал барабан револьвера. Берг молча вскинула оружие, целясь.

– Не попадем, зато пошумим. Огонь!

Выстрелы разорвали темноту. Арцеулов выпускал пулю за пулей, рядом гремел Степин револьвер. Наташа стреляла реже, целясь тщательно, словно в тире. Над одним из аэропланов вспыхнуло яркое пламя.

– Угадала, – деловито заметила Берг, перезаряжая оружие.

Над летным полем слышались крики. Нестройно ударили ответные выстрелы, наконец вспыхнул прожектор – неярко, вполсилы. Луч упал на монастырскую стену, не спеша пополз вниз…

– Уходим, – велел капитан. – Теперь – к лестнице!

У стены по-прежнему было ни души. Зато позади, у аэродрома, шум все усиливался, гремели винтовочные выстрелы, и, наконец, мерно заговорил пулемет. Арцеулов усмехнулся – его замысел сработал. Узнав, что на монастырь напали, те, кто командует здесь, первым делом должны подумать об аэродроме: захват аэроплана – наиболее верный способ уйти из каменного мешка. Капитан не без удовольствия подыграл противнику, и теперь, покуда «черные» и «серые» сбегались на защиту уцелевших аэропланов, вел свою группу вниз, туда, где находилась его настоящая цель.

На лестнице было тоже никого не было. Ступени оказались старые, разбитые, вдобавок Косухин, несмотря на все усилия, едва мог стоять на ногах, и Арцеулову приходилось то и дело поддерживать его, не давая упасть.

Когда до подножия оставалось с полсотни ступенек, путь преградила темная фигура. Неуверенный голос спросил по-русски: «Кто идет?»

– Архангельск! – крикнул Ростислав первое, что пришло в голову. – Отзыв?

Часовой замялся – уверенность капитана на мгновенье сбила его с толку. Впрочем, подумать ему не дали. Не желая стрелять, Арцеулов двинул прикладом, затем точно и сильно ударил еще раз – по голове упавшего. Тело в черном полушубке дернулось и застыло.

Внизу, по ровной, чуть пологой поверхности котловины мелькали чьи-то тени, слышались голоса – и на русском, и на каком-то ином, незнакомом языке. На беглецов не обратили внимания – вероятно охрана все еще считала, что враги пытаются прорваться на летное поле. Цель была уже близка – темный, едва заметный в ночном сумраке силуэт огромного аэростата, удерживаемого у земли несколькими прочными канатами.

Возле корзины стоял одинокий часовой, лениво посматривая по сторонам. Арцеулов жестом велел группе остановиться и тихо свистнул. Часовой вздрогнул, послышался ответный свист, и беглецы увидели веселую физиономию Тэда Валюженича:

– Оу! Бойз! Тэкси вэйтс фо ю!

– Олл райт, Тэд, – Арцеулов толкнул Степу к корзине. Косухин покрутил от удивления головой, но Валюженич, приговаривая «Велл, Стив, велл!» уже тащил его по узкой лестнице наверх. Арцеулов оглянулся на темную громаду монастыря:

– Око Силы, значит? А все-таки мы справились…

– Оу, Ростислав, скорее! – торопил археолого. Берг была уже в корзине, держа наготове топорик. Другой был в руках у Тэда. Арцеулов кивнул и быстро поднялся наверх. Он перевалился через край корзины, и в ту же секунду топоры ударили по канатам. Корзина дрогнула. Еще удар, еще – и освобожденный от пут гигант бесшумно взмыл в черное холодное небо.

Глава 9. Морадабад

Корзина, рассчитанная на двоих, была перегружена: четверо беглецов, оружие, какие-то приборы и несколько вещевых мешков…

– Тэд, как вы умудрились притащить все это сюда? – поразился капитан, устраивая потерявшего последние силы Косухина возле борта.

– Оу, я был похож на дромадера! – засмеялся Валюженич. – Но не бросать же находки – Шарль не простит!

– Господа, – вмешалась Берг. – Степан раздет. У нас есть, что на него накинуть?

Косухин не сопротивлялся, покорно дав надеть на себя шубу, выпил глоток спирта и тут же задремал. Аэростат был уже высоко. Сильный ветер нес его в сторону от Шекар-Гомпа, и внизу не было ничего, кроме неясных очертаний безмолвных гор. Монастырь исчез, сгинул, словно страшный сном, из тех, что иногда снятся перед рассветом.

– О'кей! – Валюженич порылся в одном из мешков и достал две банки с яркими этикетками. – Мясо с бобами! Стива разбудим?

– Пусть спит, – откликнулся Арцеулов, – ему досталось… Наталья Федоровна, с вами все в порядке?

– В полном, – усмехнулась Берг. – Вернусь в Париж – устрою истерику сразу за все месяцы, и пусть Гастон приводит меня в чувство… Что со Степаном?

– По-моему, кости целы. Но там, в храме его и нас, похоже, пытались… отравить…

– …Газами, – кивнула девушка. – Помните – какие-то руки, чудища? Наверное, Косухин наглотался, да и мы тоже. Психическая реакция…

– Наверное…

Арцеулов не собирался разубеждать Наташу. Версия о газах выглядела убедительнее, чем легенды о царе ада Яме и его бесах. И тут Ростислав вспомнил слова того, кто назвал себя Анубисом.

– Тэд, – обратился он к американцу, с аппетитом уничтожавшему свою долю консервов. – Кто такой Цаган Гэрту?

– Оу! Экзамен по мифологии? – откликнулся Валюженич, отправляя пустую банку за борт. – Это из мифа о Гэсэре. Цаган Гэрту – Хан Белой Юрты, прозвище злодея Гуркара, который весьма серьезно домогался невесты Гэсэра, некоей мисс Другмо. История длинная, но кончилась для Цаган Гэрту печально.

– У него был сын? – Берг тоже вспомнила странный разговор.

– Оу, не знаю. Это ведь легенда!

Арцеулов спросил об Анубисе. Американец покачал головой:

– Последний вопрос на сегодня! Мечтаю на время забыть о богах, героях, ведьмах и упырях… Анубис – древнеегипетский бог, чудище с черной собачьей головой. В средневековье «Анубис» стало именем одного из бесов. Встречается в ранних текстах о докторе Фаусте… А что?

Капитан переглянулся с девушкой. Та пожала плечами:

– Так назвал себя один из местных типов. Он обвинил Гэсэра в трусости…

– Он не оригинален. Гэсэр – не просто богатырь, он – трикстер. Колдовство, хитрость, ловля души врага. Гуркара он убил, превратившись в маленького сопливого мальчишку… Вижу, Шекар-Гомп подействовал на вас весьма серьезно. Признаюсь, проблемы вендетты потомков Цаган Гэрту интересуют меня лишь не в первую очередь…

– А что – в первую? – полюбопытствовала Берг.

– Для начала – куда мы летим?

Арцеулов выглянул из корзины. Тьма сгустилась. Небо покрывали низкие тучи, далекая земля исчезла, утонув в густом сумраке.

– Нас несет на юго-восток, – уверенно заявила Наташа. – Точнее, на юго-юго-восток.

– Юго-восток… – Валюженич задумался. – Значит, мы оставляем океан справа и попадаем прямиком в Индию?

– Не прямиком. Если ветер не изменится, мы пройдем над западным Непалом.

Валюженич опасливо поглядел в черную пропасть, над которой неслышно несся аэростат, и слегка поежился.

– Насколько я помню, этой штуковиной невозможно управлять. Остается положиться на Мистера Творца…

– Есть гайдроп, – пожала плечами Берг. – Мы всегда сможем снизиться. А вообще-то, помощь Того, Кого вы упомянули, была бы к месту.

Степа проснулся от холода. Он вздрогнул, разлепил глаза и недоуменно огляделся. Рядом, положив голову ему на плечо, спала Наташа. Чуть дальше, приваленный какими-то мешками, дремал белый гад Арцеулов, Тэд стоял к ним спиной, глядя в большой черный бинокль.

– Бр-р-р… – Косухин осторожно, чтобы не задеть Наташу, потянулся, сразу же почувствовав ноющую боль во всем теле. – Где это мы?

– Оу, гуд монин, Стив! – американец опустил бинокль и весело улыбнулся. – Хау д'ю ду?

И тут Степа вспомнил: монастырь, Анубис в черной маске, наглая усмешка Гонжабова, красно-фиолетовое пламя в черноте храма…

Наташа открыла глаза и покачала головой:

– Ну и вид у вас, Косухин! Впрочем, у меня, наверное, не лучше… Гуд монин, Тэд!

Степа был несколько смущен, но затем рассудил, что вид у него действительно не из самых удачных. Он приподнялся и поглядел вниз:

– Ух ты! Чердынь его калуга! Во забрались!

Солнце уже взошло. Аэростат летел над огромным плоскогорьем, окруженным высокими, в снежных шапках, пиками. Все окутывал легкий белый туман. Воздух был чист и свеж, но дышалось трудно – чувствовалась огромная высота.

Полюбовавшись с минуту горной панорамой, Косухин задумался о вещах более земных. Аэростат он узнал сразу и оценил задумку капитана. А вот в остальном ясности не было. Здесь, на свежем воздухе, в лучах утреннего солнца, вчерашние видения казались бредом.

Арцеулов тоже проснулся и предложил умыться. С этим вышла заминка – воды на борту не оказалось. Степа воспринял это известие стоически, тем более неунывающий Тэд сообщил о наличии целой фляги спирта. Берг покачала головой:

– К счастью, у нас нет не только воды, но и зеркала… Ну и вид у нас всех, джентльмены!

– Ниче! – рассудил Степа. – Заживет. Вот что, мужики, расскажите-ка, что вчера было?

Рассказ занял все утро с перерывом на завтрак. Арцеулов говорил по-русски, то и дело прерываясь, чтобы пересказать Тэду кое-что, тому еще неизвестное. Но все заметили, что Валюженич стал понимать по-русски значительно лучше. Уроки Цонхавы не прошли бесследно.

Услыхав о предсмертном проклятии Анубиса, Косухин мрачно усмехнулся. Допрыгался, нелюдь! Оставалось пожалеть, что рядом не оказалось «комсомольца» Гонжабова…

– Вот почему вы спрашивали меня о Цаган Гэрту! – понял Тэд. – По-моему, у этого Анубиса был обычный сдвиг на мистической почве…

Ни Арцеулов, ни Берг не стали возражать, но тут же вспомнили то, о чем умолчал капитан: плоскую шерстистую морду с острыми волчьими ушами – и черную кровь, льющуюся на каменный пол.

– А мистер Пэнь Гуань никакой не шут, а весьма почтенный бог, правда китайский. Ведает судьбами людей, гоняет бесов и имеет знаменитый на всю Поднебесную меч с семью серебряными звездами. В Шекар-Гомпе плохо знают мифологию!

И вновь Арцеулов не стал спорить, хотя ясно помнил семь серебряных звезд, сверкнувших в сумраке храма…

– Сюда бы Богораза! – Наташа задумалась. – Но в качестве рабочей гипотезы… Они хотели, чтобы мой Косухин, если пользоваться выражением Ростислава Александровича…

При этих словах Степа и Арцеулов несколько смутились.

– …О чем-то им поведал – хотя бы о тайнике, где мы все прятались. «Рубин», который вовсе не рубин, может концентрировать энергию, излучение… уж не знаю что… Вдобавок, как я и говорила, пустили какой-то сильный газ. Неудивительно, что всем нам начали мерещиться лешие с русалками! Вы ведь видели всякую жуть, Косухин?

– Ага, – согласился Степа. – Всякие черные, потом этот… с граблями вместо рук.

– Вот видите… Наверное, в древности с помощью этого «Рубина» могли проводить жуткие обряды, дабы держать в руках паству… Теперь ваш талисман, Ростислав Александрович…

Наташа осторожно взяла в руки подарок Джора.

– Похоже, частота звука этого рожка каким-то образом резонирует с «Рубином» и прерывает реакцию. Причем достаточно бурно – чуть ли не с шаровой молнией. Анубису как раз и досталось одним из разрядов. Впрочем, если вам больше по душе история про царя ада Яму и врага бесов Пэнь Гуаня…

Тэду, скептику и логику, версия пришлась по душе, а Арцеулов и Степа предпочли промолчать. То, что видели они, казалось слишком невероятным.

Косухин был немногословен, говоря о допросе – не для Наташиных ушей были такие рассказы. Зато Анубиса, Гонжабова, Гольдина и того, кто говорил с ним в темной камере, постарался описать как можно точнее.

– Философ! – зло заметил Арцеулов, выслушав пересказанные Степой рассуждения неизвестного. – Мне бы этого борца со смертью! До ближайшей стенки доводить бы не стал…

– А повернул он ловко! – покачала головой Берг. – Выходит, наш главный враг – смерть, и Тот, Кто смерть придумал…

– Оу! – заинтересовался Валюженич. – Я не силен в догматике, но это, кажется, намек на Мистера Творца? Не ново!

– Но ведь он говорил, что Бога-то нет, – неуверенно возразил Степа. – Не-е, пусть товарищ Троцкий разбирается! Развели тут на Тибете поповщину!

– Лейба разберется! – скривился Арцеулов. – Мой вам совет – если у вас все же хватит дурости вернуться обратно в Большевизию, забудьте о Шекар-Гомпе. Напрочь!

На «дурость» Степа обиделся, но слова недорезанного заставили задуматься. Конечно, и мысли не могло быть о том, что, он красный командир Степан Косухин, не вернется в РСФСР. Но стенка, упомянутая капитаном, вполне могла стать реальностью. Оставалось одно – сразу же, не ожидая ареста, добраться до Столицы – и в Главную Крепость, к товарищу Троцкому. А еще лучше – прямиком к Вождю. А там – будь что будет!..

Плоскогорье кончилось, оборвавшись огромной пропастью, за которой стали подниматься заснеженные громады, одна выше другой. Аэростат шел над самыми вершинами. Пару раз казалось, что высоты не хватит, и наполненный гелием баллон врежется в гору. Арцеулов, к ужасу Тэда, хотел отправить за борт всю коллекцию «артефактов», чтобы облегчить корзину, но обошлось. Аэростат пролетел в десятке метров от голой, покрытой голубоватым ровным льдом вершины, на которой одиноко торчал черный скалистый выступ. За ней была еще одна пропасть – узкая, черная – и новая гора, чуть пониже предыдущей…

Берг внимательно изучала карту, взятую у запасливого Тэда, то и дело сверяясь с компасом.

– Географа из меня не выйдет, – наконец заявила она, – но если очень приблизительно…

Она поглядела вниз, где под корзиной аэростата медленно проплывали поросшие темно-зеленым лесом склоны. Мелькнуло узкое ущелье, на дне которого угадывалась синяя неровная полоска реки.

– Должно быть, пересекли хребет Нагтибба. Мы где-то в верховьях Ганга…

– Далеко от индийской границы? – поинтересовался практичный Арцеулов.

– Если я не ошибаюсь, мы ее уже пересекли. Мы в Британской Индии, джентльмены! Поздравляю!

– Оу! – обрадовался Валюженич, разобравший знакомое слово. – Вандефул!

Степа при этом известии присвистнул – до Индии он добраться и не мечтал. В голове забродили слышанные в детстве рассказы о слонах, обезьянах и местных эксплуататорах, называемых «раджи». Но были воспоминания и поновее. Меньше чем год назад, аккурат после боев на Белой, перед ними, командирами Восточного фронта, выступал сам Лев Революции. Товарищ Троцкий сообщил, что принято решение помочь братскому индийскому народу, для чего в Туркестане создается Индийская Красная Армия. Помнится, кто-то из соседней бригады записался в эту Индийскую Красную и был направлен для переподготовки в Казань. После Белой, когда от Степиного батальона оставалась рота неполного состава, планы освобождения пролетариата Индии были восприняты без достаточного энтузиазма. Каково же было удивление представителя Сиббюро Косухина, когда на таежной заимке под Черемхово он познакомился с «Батей» – легендарным Нестором Каландаришвили, который без всяких обиняков сообщил, что именно ему, вождю партизан Восточной Сибири, поручено Реввоенсоветом возглавить поход через Гималаи. «Батя» предусмотрительно обзавелся хинди-русским словарем и держал при себе ординарца-индуса, служившего до войны официантом в Чите.

Итак, перед Степой была не просто далекая таинственная страна – перед ним лежало будущее после битвы с британским империализмом, и Косухин ощутил себя уже не беглецом, а полпредом Мировой Революции.

Мысли Арцеулова, не подозревавшего, в каких горних высях витает краснопузый, были куда более прозаичны. Он вспомнил, что документов у них не осталось, значит после посадки их, скорее всего, арестуют. Добраться же до русского консула, ежели таковой в Индии имеется, будет трудно по самой простой причине – денег ни у него, ни у остальных нет ни гроша.

Горы стали заметно ниже. Солнце засветило ярче, воздух окутался теплой голубой дымкой, между серо-коричневыми отрогами стали мелькать ярко-зеленые пятна долин.

– Летим до Дели? – Берг заглянула в карту.

– Хорошо бы… – согласился капитан. – Как бы местные власти не приняли нас за воздушных шпионов…

В дело вмешался Тэд, уловивший слово «Дели». Выяснив, в чем дело, он заявил, что документов у него хватит на всех четверых. В крайнем случае, он обратится к консулу самой великой, демократичной и золотозапасной державы мира, и гордый мистер Джон Буль вынужден будет разжать свои челюсти…

Ветер крепчал. Аэростат мчал быстро, по-прежнему на огромной высоте. Горы исчезли, внизу простирались невысокие холмы, окруженные ровными четырехугольниками полей. То и дело попадались темные пятнышки деревень. Стало заметно теплее, и осмелевший Тэд снял полушубок. Доев последнюю банку консервов, решили поспать – лететь предстояло еще долго.

…Разбудила всех Берг. В голосе девушки чувствовалась тревога – аэростат снижался, заходящее солнце ярко освещало близкую землю, темные пятнышки выросли, распадаясь на десятки маленьких точек-домиков, окруженных изумрудно-зелеными квадратами полей. Мелькали ровные стрелки дорог и темно-синие рукава оросительных каналов. Стало ясно – до Дели не добраться. Наташа предположила, что давление гелия оказалось чрезмерным, и обшивка аэростата не выдержала. Спорить не стали. Надо было думать не о причине, а о результате. А он очевиден – с каждой минутой земля была все ближе.

Вскоре аэростат уже не спускался, а падал. Ростислав, вспомнив читанного в детстве Жюля Верна, предложил облегчить корзину. За борт полетело оружие, патроны и даже полушубки. Степа схватился было за вещевой мешок, где хранились Тэдовы «артефакты», но американец, завопив, прижал мешок к груди. Однако даже после того, как из корзины были выброшены инструменты, приборы наблюдения и все прочее, положение почти не изменилось. Аэростат заколебался, но затем дрогнул и вновь пошел на снижение. Оставалось ждать неизбежного.

…Остались позади крыши небольшой деревеньки, вершины густо-зеленых деревьев, блеснула поверхность залитых водой рисовых полей, промелькнула тонкая линия канала – и тут аэростат дрогнул и, резко накренившись, рухнул вниз. Корзину ударило о землю, подбросило, впереди сверкнула ровная поверхность небольшого пруда – и через секунду аэростат с глухим вздохом мягко врезался в воду.

Беглецам повезло – они упали совсем рядом с берегом, кроме того серебристая туша баллона не накрыла корзину, грузно осев рядом. Никто даже не ушибся, лишь Валюженича вышвырнуло за борт, и он без крика погрузился в воду. Степа пришел в себя первым и с криком: «Держись, Тэд!», стал срывать с ног унты, готовясь прыгать, но из-за борта послышалось успокоительное «О'кей», и мокрый, но живой американец ухватился руками за край корзины.

Им повезло еще раз – глубина была как раз по плечи. Корзина уже наполнялась водой, и Арцеулов, вспомнив фронтовой опыт, скинул верхнюю одежду, связал ее в тюк и спокойно спустился за борт, не забыв захватить Тэдовы «артефакты». Степа и Берг последовали его примеру. В последний момент Валюженич забрался в тонущую кабину, успев забрать остаток вещей, в том числе забытые Степой унты.

Берег был низкий. Пришлось забираться выше, чтобы найти ровное место. К счастью, спирт во фляге еще оставался. Его хватило, чтобы хлебнуть по глотку и плеснуть на собранные сучья. Ранние сумерки осветил огонь костра, от мокрых вещей повалил пар, и все, одевшись, принялись закутывать клацающего зубами Валюженича в уцелевшее одеяло.

…Костер горел весело, бросая отблески на подступившие к небольшой полянке раскидистые деревья с тонкими длинными иглами. Согревшийся Тэд, похожий в одеяле на вождя краснокожих, предложил сходить на разведку, но обсудить это предложение не удалось. Послышались шаги, голоса. Свет костра упал на смуглые лица в белых тюрбанах – сквозь прибрежные заросли продирались несколько невысоких мужчин в широких светло-серых одеждах в сопровождении важного вида усача в большой чалме и зеленом френче. В руках усатого грозно поблескивала винтовка, остальные сжимали в руках длинные деревянные палки.

– Спокойно! – произнес Арцеулов, вставая. – Я поговорю…

Но его опередил Тэд. Быстро развязав свой мешок, он извлек оттуда внушительный сверток, в котором оказалась кипа бумаг, украшенных разноцветными печатями. При виде наряженного в одеяло американца усач обомлел, но Тэд поспешил представиться, продемонстрировав свой американский паспорт. За паспортом последовали иные документы, но усатый господин в чалме умоляюще поднял руки и заговорил.

Он оказался деревенским полицейским с экзотическим именем Лал Дас. Старания Валюженича пропали даром – читать он не умел, а слова «научная экспедиция» и даже священное для Тэда «акэолоджи» слыхал первый раз в жизни. Впрочем, главное Лал Дас уловил и вежливо предложил «сахибам» проследовать в деревню.

Возражать не имело смысла. Костер загасили, и процессия, предводительствуемая сбитым с толку полицейском, проследовала по узкой тропинке к темнеющим вдалеке хижинам.

Саму деревню рассмотреть не удалось. Подозрительных «сахибов» завели в странного вида дом – то ли деревянный, то ли сплетенный из веток – и приставили караул.

…Когда все уснули, Арцеулов еще долго стоял у входа, глядя на далекие перемигивающиеся звезды. Итак, он в Индии. Осознать это было трудно – месяц назад капитан видел из окна купе заснеженный Нижнеудинск, и даже Монголия казалась страной за тридевять земель. Ростиславу вдруг захотелось рассказать кому-нибудь из друзей о том, куда его занесло – хотя бы Ухтомскому, чей дядя четверть века назад бывал в Индии с цесаревичем Николаем. «Вот бы удивился князь!» – подумал капитан, но тут же грустно усмехнулся. Бог весть, где сейчас Ухтомский! Ростислав вспомнил свой странный сон. Сбылось! Он уцелел, совсем рядом было море – то самое, теплое, зеленое… Но капитан уже знал, что поплывет не во Францию – в Россию, туда, где сражались его друзья. Он еще не оплатил свой счет. А счет вырос – ведь раньше Ростислав не знал о Шекар-Гомпе…

А Косухину приснился брат. Степа обрадовался, а затем немного растерялся. Таким Николая он никогда не видел – Косухин-старший был одет в пышную парадную форму, на дорогом мундирном сукне сверкали ордена, на боку красовалась сабля в золоченных ножнах. Он хотел было спросить брата, почему тот так вырядился, но Николай озабоченно покачал головой и, достав расческу, принялся, как это бывало в далеком детстве, расчесывать Степу, пытаясь привести в порядок его давно не стриженые кудри. Потом брат подвел его к зеркалу. Степа взглянул – и еще более удивился. На нем тоже был мундир, но какой-то другой – строгий, с большими красными петлицами на отворотах, а на груди, на муаровых лентах, пятнами крови темнели два ордена Красного Знамени. Степа вдруг понял – их с братом ждут, от этой встречи зависит очень многое… Но тут все исчезло, и он увидел Наташу. Косухин вновь обрадовался, но девушка взглянула на него, не узнавая, и был ее взгляд пустым и мертвым…

Утро началось с удивленного вопля Тэда. Все вскочили, Ростислав привычно схватился за пояс, где раньше всегда висел револьвер, но Валюженич тут же всех успокоил, пояснив, что увидел во сне, как проваливается на экзамене по древнегреческому. При этом выражение его физиономии оставалось несколько обалделым. Степа хотел посоветовать нервной интеллигенции пить на ночь бром, но тут в хижину просунулась смуглая рожа в чалме, и Лал Дас церемонно пожелал пленникам доброго утра.

Возле хижины уже толпились полицейские в такой же светло-зеленой форме, в чалмах и при оружии – на помощь Лал Дасу прибыло подкрепление. Лал Дас пояснил, что говорил по телефону (слово «телефон» было произнесено со всем возможным пиететом) с начальством, и от оного начальства получил строжайший приказ немедленно доставить задержанных в город Морадобад.

Покуда Лас Дас бегал распоряжаться по поводу повозок – до Морадабада было километров двадцать – Арцеулов предложил обсудить один важный вопрос. В городе им придется объясняться с англичанами – и объясняться всерьез.

– Оу! – отмахнулся Тэд. – Нет проблем! Вы, то есть мы – отряд научной экспедиции археологического департамента Сорбонны, ваши документы потерялись при переправе через горную реку…

– А аэростат? – улыбнулась Наташа.

Археолог задумался.

– А че! – вмешался Степа. – Попали в плен к разбойникам, ну и это… убежали.

– Разбойники на аэростатах. Пираты голубого океана, – невозмутимо прокомментировал капитан.

Косухин обиженно засопел.

– Нет проблем! – вновь заявил Валюженич. – Мой друг, мистер Карно, решил провести воздушную разведку Тибета, для чего и арендовал аэростат…

– За воздушную разведку Тибета вы схлопочете от британского правительства лет десять каторги, – вздохнул Арцеулов.

На этот раз обиженно засопел Валюженич.

– Позвольте, господа, – вмешалась Берг, – представьте себе, что мы летели не от Шекар-Гомпа, а от… Челкеля. Попали в плен к генералу Мо и бежали, как верно указал Степан Иванович.

Косухин гордо поднял голову.

– Ремиз, – покачал головой капитан. – У Тэда бумаги на тибетскую экспедицию. Придется сказать часть правды – мы попали в плен, нас отправили в какой-то монастырь, где и забрали документы. А мистер Валюженич помог нам всем бежать. Аэростат мы, понятное дело, украли у неведомых разбойников. Наталье Федоровне незачем скрывать свою личность, а вот вам, Степан, придется на время забыть о Марксе-Ленине-Бронштейне. Британцы будут не в восторге, узнав, что в Индию прибыли трое русских, но если один из них окажется агентом Коминтерна…

– Нет проблем, – вновь влез в разговор неунывающий Валюженич. – Стив будет белым офицером. Лейтенантом…

– Поручиком, – поправил Арцеулов. – Но если господину Косухину предпочтительнее стать полковником…

Степа заупрямился:

– Ну его – офицером! Лучше унтером…

– Никаких унтеров, господин комиссар! – хмыкнул капитан. – Тут вам не Совдепия, здесь чины ценят. Вы станете не просто поручиком Косухиным, а дворянином Косухиным!

Степа молчал – проклятый беляк явно глумился, а ответить было нечего.

– Мы сошьем вам форму, Косухин, – добавила масла в огонь Берг. – А потом мы пойдем на бал к местному губернатору, вы пригласите меня на вальс и преподнесете корзину цветов…

Красный командир чувствовал себя несчастным и затюканным. Корзина цветов добила его окончательно.

Между тем, запыхавшийся Лал Дас сообщил, что повозки для «сахибов» поданы. Это оказались две обыкновенные телеги на высоких колесах, покрытые сверху навесом, наподобие тента. Вместо лошадей были впряжены мелкие, но крепкие с виду длиннорогие быки.

Вначале ехали молча. Даже общительный Тэд замкнулся и лишь кидал недовольные взгляды на полицейских. Наконец, он не выдержал:

– То… мистер Ростислав. Я… не мочь казать по-английски… Паны жандармы розумеют…

Он секунду помолчал, вспоминая все ведомые ему славянские слова, затем продолжил:

– В обители естем… быть святой ойтец – ен не розмовляем…

– Помню, – шепотом подтвердил капитан. – Старый монах, понимает по-русски…

– Так… Ен даси… давай на спомин…

Валюженич покопался в своих вещах и достал небольшой замшевый мешочек.

– Я запамятовать… забуть. Тилько цой ранок шукав в вализе та натрапыв. От…

Он аккуратно вытряхнул мешочек. Свет утреннего солнца заиграл сине-фиолетовым отливом – на ладони Тэда лежали четыре больших прозрачных камня.

– Ого! – выдохнул Арцеулов.

– Я реагував також – вы чули, – усмехнулся Валюженич. – То е сапфиры. Нас четверо – то камней стойко ж. Кожному – по едному…

Капитан не знал, что и сказать. О деньгах он подумал как раз утром, накануне отъезда, прикинув, можно ли в этих краях подзаработать, хотя бы грузчиком.

– То нам усем выстачить грошей до века Мафусаилова… – удовлетворенно закончил археолог.

– Это не просто камни, – подумав, возразил капитан. – Нам дали их не для того, чтобы мы прожили безбедно до старости. Это оружие – такое же, как винтовка. Понимаете?

Валюженич задумался, затем кивнул:

– Пан мае рацию!..

Морадабад оказался белым, двухэтажным, с полупустыми улицами, на которых можно было встретить лишь деревянные повозки да редких пешеходов. Пахло провинцией, такой же глухой, как поминаемые Косухиным Чердынь с Калугой. Правда, в северных палестинах не встречались перебегавшие прямо через дорогу обезьяны, но на этом экзотика исчерпывалась. Совершенно обычным оказалось и учреждение, куда их доставили – полицейский участок, как две капли воды похожий на подзабытые уже околотки Российской Империи. Только стражи порядка щеголяли здесь в белых чалмах, да вместо покойного императора Николая на стене кабинета красовался король Георг, впрочем, весьма с Николаем схожий.

Их ждал худой загорелый англичанин в фуражке с высокой тульей, в монокле и тоже с усами, хотя менее пышными, чем у его подчиненных. Он представился, произнеся фамилию настолько невнятно, что никак нельзя было понять, Джонс ли он, Джойс или Джоунз.

Лейтенант Джонс-Джойс-Джоунз достал несколько листов бумаги, аккуратно разложил их на столе и скучным голосом поинтересовался, кто они и по какому праву нарушили границы Индо-Британской Империи. Валюженич изложил условленную версию событий. Офицер кивнул, словно ничего иного и не ожидал, записал услышанное на бумагу, а затем предложил предъявить имеющиеся документы. Бумаги Тэда он изучал долго, но потом кивнул, на этот раз вполне удовлетворенно – и поглядел на остальных. Берг достала сложенную вчетверо бумаженцию, увидев которую англичанин произнес «Оу!» не хуже самого Валюженича. Степе и Арцеулову пришлось хуже – документов у них не оказалось. Джонс-Джойс-Джоунз нахмурился, затем задумался, и, наконец, выдал резюме.

Из его слов все, кроме не понимавшего по-английски Степы, узнали, что их появление вызвало в Британской Индии изрядный шум. Администрация в Дели поручила Джонсу-Джойсу-Джоунзу провести тщательное расследование на предмет возможной опасности для британских интересов. Ввиду этого страж порядка, вынужден задержать всех четверых впредь до завершения расследования. Впрочем, он был согласен перевести задержанных под домашний арест под залог в сто фунтов стерлингов за каждого. Валюженич тут же потребовал встречи с американским консулом, иначе мистер Ллойд-Джордж будет иметь дело лично с мистером Вильсоном, но ему было велено отправить телеграмму и ждать результата. Вдобавок выяснилось, что долларов Валюженича в пересчете на фунты, хватает как раз на полтора человека. Англичанин вновь подумал, на этот раз значительно дольше, и, наконец, предложил отсрочку в три дня. Это время задержанные могут жить в городе, но под охраной полиции.

Отеля в Морадабаде не нашлось, и, по совету одного из полицейских, пришлось снять домик-равалюху, где не было окон, а дверь закрывалась лишь изнутри.

…Консул прибыл через два дня. Он оказался толстым, широкоплечим и необыкновенно энергичным. Представившись, американец долго тряс руку каждому, а затем увел с собою Валюженича и беседовал с тем больше часа, после чего решительно направился в полицию. Вернулся он скоро, весьма рассерженный, обругал Джонса-Джойса-Джоунза, пообещав ввести против Британской Индии торговые санкции. Здесь, в твердыне английских владений, с Америкой не особо считались. Консул заявил, что немедленно едет в Дели, дабы «принять меры».

Перед отъездом Берг сообщила американцу адреса ее английских коллег, которые могли бы поручиться за Наташу перед британским правительством. Телеграмму в Париж, своему дяде Карлу Бергу, она отправила еще в первый день.

Все возможное было сделано, оставалось ждать. Тэд, решив использовать время с толком, предложил обследовать город. Неугомонный «акэолоджи» узнал, что в Морадабаде есть уникальный храм девятого века, а в окрестностях – заброшенные развалины чего-то еще более древнего. Полицейские за небольшую мзду обещали сопровождать «сахибов». Обрадованный Валюженич предложил наутро отправиться в путь, но встретил понимание лишь со стороны Наташи.

Степа и Арцеулов остались в городе, почти не выходя из домика – Косухин спал, а Ростислав молча сидел на пороге и смотрел на пустую пыльную улицу, по которой то и дело пробегали маленькие любопытные обезьянки. Но скучать им довелось недолго. На третий день, когда Тэд и Наташа отправились осматривать какую-то гробницу, Степа, выкурив утреннюю папиросину, пожаловался на самочувствие и улегся спать, а капитан, взяв начатую пачку, присел у двери. Он успел сделать пару затяжек, когда заметил, что к дому, не торопясь, приближается гость, причем не индус, а европеец. Арцеулов встал. Перед ним, без сомнения, был военный, но в штатском светлом плаще, кепи и с коротким стеком. Капитан ждал. Незнакомец подошел поближе, улыбнулся и подбросил руку к козырьку. Проделано все было с легкостью, даже изящно, но серые глаза гостя глядели твердо и строго.

– Добрый день, – произнес Арцеулов по-английски. Гость кивнул, секунду помолчал и ответил, но не по-английски, а по-русски, чисто и правильно:

– Здравствуйте, господин Арцеулов. Ростислав Александрович, насколько я помню?

В первую секунду капитан подумал, что перед ним соотечественник, но затем понял – это не так. Слишком правильно человек в кепи выговаривал русские слова.

Гость небрежно прислонил стек к порогу и присел рядом с капитаном.

– Мистер Валюженич и госпожа Берг решили осмотреть гробницу Шах-Мансура. А вас древности не интересуют?

– Нет… Простите, с кем имею честь?

Англичанин усмехнулся:

– Я именно тот человек, которому придется решать вашу судьбу, Ростислав Александрович. Я в таком же звании, как и вы, так что поговорим на равных. Вы не будете возражать?

Глава 10. «Владимир беспокоится»

– Вы из полиции? – скучным голосом осведомился капитан.

Англичанин улыбнулся, покачал головой и достал большой серебряный портсигар. Сигару он выбирал тщательно, наконец, найдя понравившуюся, откусил кончик и долго прикуривал.

– Не из полиции. Я представляю другую службу…

По воздуху неторопливо поплыли несколько красивых трепещущих колец дыма.

– Еще три дня назад я был в Афганистане и был весьма занят… осмотром тамошних достопримечательностей. Но меня вызвали – и послали к вам. Из этого вы можете сделать вывод, насколько компетентная служба Его Величества заинтересовалась вашим неожиданным визитом. Позвольте представиться: Генри Фиц-Рой, метеоролог, занимаюсь, как вы уже догадались, погодой…

Он выпустил в воздух новую серию колец и на секунду задумался.

– Компетентная служба Его Величества получает странное донесение. Граница Британской Индии нарушена, причем достаточно оригинальным образом – по воздуху. Будь это в Европе – удивляться нечего, но ваш аэростат прилетел со стороны Гималаев. Этим, в конце концов, могли бы заняться военные власти… Но вот состав вашей группы…

Он покачал головой:

– Мистер Валюженич нам известен, но с ним пребывают трое русских. Двое – вы и мистер Косухин, по вашим словам, офицеры белой армии. Вот это уже любопытно, ибо насколько я знаю, армия Колчака воевала несколько севернее Гималаев. Но это еще не все. С вами прибыла мисс Берг. Она предъявила документ из Российской Академии Наук…

Арцеулов вспомнил бумагу, которую Наташа показывала в полиции, с запозданием подумав, что девушке стоило посоветоваться с ним.

– В Лондоне знают, кто такая мисс Берг, равно как и ее дядя, живущий сейчас в Париже. Итак, молодая и талантливая сотрудница одной из секретнейших лабораторий бывшей Российской Империи оказывается в компании двух русских офицеров и американского археолога. Как прикажете это понимать? Вот я и решил побеседовать с вами и с господином Косухиным…

– А? Чего? – из дверей выглянула заспанная физиономия Степы.

Англичанин вежливо привстал.

– Господин Косухин? Степан Иванович?

Степа бросил быстрый взгляд на Фиц-Роя, затем на Арцеулова и внезапно стал серьезным:

– Ну, да… Здравствуйте, стало быть.

Англичанин представился, правда не упомянув ни о звании, ни о «метеорологическом» ведомстве. Но Степа был человеком, видавшим виды, а посему лишь кивнул, попросив минуту, чтобы умыться.

– А он действительно Степан Косухин? – вдруг спросил Фиц-Рой, покуда Степа плескался, приводя физиономию в относительный порядок.

– Конечно, господин Фиц-Рой! – удивился капитан.

Появился Степа, умытый и даже причесанный. Гость если и застал его врасплох, то только в первую секунду. Из какой службы может быть этот тип в штатском, Косухин сообразил сразу.

– Я беседовал с господином капитаном о том, какое впечатление произвела ваша посадка, – продолжил Фиц-Рой, когда Степа уселся рядом и с достоинством закурил папиросу, отказавшись от предложенной сигары, – а также успел заметить, что с вами, Степан Иванович, предстоит особый разговор…

Он замолчал и выжидательно поглядел на Степу. Тому стало немного не по себе.

– Итак, вы действительно Косухин?

Степа хотел было рубануть: «Да кто же еще, чердынь-калуга?», но вспомнил свою «легенду» и с достоинством ответил: «Так точно». Получилось неплохо, даже Арцеулов одобрил тон – сухой и слегка обиженный. Фиц-Рой порылся во внутреннем кармане, достав оттуда пакет из плотной бумаги. В пакете оказалась фотография на твердом паспарту с золотым обрезом.

– Не соблаговолите ли, Степан Иванович, – трудное русское слово Фиц-Рой произнес точно, тщательно выговаривая буквы. – Кого из, э-э-э, персонажей этого фото вы можете узнать?

Арцеулов бросил беглый взгляд на снимок и тут же вздрогнул, узнав человека, чье лицо походило на портрет в полицейском участке…

Степа, естественно, тоже узнал Государя. Первая мысль была вполне большевистская: «Издевается, гад!». Но что-то заставило еще раз взглянуть на фото, на этот раз внимательнее. Рядом с Царем Кровавым собрались офицеры, один к одному – белая кость, в орденах да лентах. У Косухина аж дух перехватило от возмущения. Справа от Императора, подпирая его мощным плечом, стоял чернобородый темноглазый генерал. Косухин похолодел, узнав Ирмана. А по другую сторону от душителя революции… Степе стало жарко – куда же он смотрел, чердынь-калуга! – брат Коля! Николай улыбался, его тезка – царь-кровопиец – тоже…

Вспомнился недавний сон. Тогда он увидел брата именно таким – в мундире, с орденами, вдобавок спешившего на какую-то важную встречу. Уж не на эту ли? А ведь Николай рассказывал…

– Знакомое фото, господин Фиц-Рой. Если не ошибаюсь, 16-й год. Моему брату Государь, – это слово Степа буквально выдавил из себя, – вручает орден…

Степин тон вновь понравился Арцеулову. «Государь» прозвучало даже с чувством.

– Хорошо, Степан Иванович, – по лицу Фиц-Роя промелькнула улыбка. – Не смею спрашивать, кто из… э-э-э-э, запечатленных здесь ваш брат…

– Слева, – сухо вставил Косухин, подразумевая – от царя.

– …Но не соблаговолите ли назвать других ваших знакомых…

– Генерал Ирман. Справа.

– А еще? Одного вы должны знать.

– Разрешите, – Косухин вовремя вспомнил это интеллигентское слово и вновь взял снимок. Никого больше он не узнавал. Лица как лица – типичные классовые враги. Да и кого еще узнавать-то? А не того ли, о котором говорил брат – князя Барятинского, которого прежде всех послали в этот самый «эфир»?

В первом ряду кроме Николая Кровавого, старшего Косухина и генерала Ирмана стояли еще двое: немолодой офицер, явно не из летчиков, и… Степа лишь вздохнул – если и бывают те самые аристократы, то этот явно из них. Высокий, чернобровый, длинноногий, с вежливым, но каким-то скучающим выражением на лице…

– Князь Барятинский – рядом с моим братом…

– Благодарю, – удовлетворенно заметил англичанин, пряча снимок. – Причину награждения вашего брата, вы, конечно, назовете?

Арцеулов весь напрягся, но Степа не оплошал. Смерив англичанина высокомерным – откуда только такой и взялся! – взглядом, он спокойно бросил: «Нет».

– Почему?

И тут Косухин превзошел самого себя. Вспомнив, как вели себя на допросах офицеры – белая кость, голубая кровь, он выпятил нижнюю губу…

– Есть такое слово – «присяга»!..

«Браво, краснопузый! – подумал Арцеулов и тут же добавил: – Ну и сволочь!»

– Понял, – помолчав, кивнул Фиц-Рой. – В таком случае, прошу изложить обстоятельства вашего появления в Британской Индии.

«У-у, пристал!» – помрачнел Степа и уже собрался было изложить их «легенду», но спохватился. Ведь он же офицер, чердынь-калуга!

– Здесь присутствует мой командир. Вам, должно быть знакомо понятие… субординация, господин Фиц-Рой?

Интеллигентское словечко Степа чуть было не забыл, но вовремя вспомнил, а небольшая пауза придала его фразе дополнительную убедительность. Даже Фиц-Рой смутился:

– Прошу прощения, Степан Иванович. В таком случае, мне остается попросить рассказать об этом вас, господин капитан.

Арцеулов кивнул. Он решил не ударить лицом в грязь и заговорил в Степиной манере – сухо, с достоинством.

– В начале января я получил личный приказ Верховного прибыть в Иркутск и помочь вывезти оттуда госпожу Берг…

Все, что он говорил, было очень похоже на правду. Для верности капитан даже упомянул Казим-бека, якобы погибшего при аварии аэроплана. Только краснопузый Степа превратился в «поручика Косухина».

– Итак, вы прибыли в Челкель… – поторопил англичанин.

– …На одну из баз в Западном Китае, – невозмутимо поправил Арцеулов. – К сожалению, она уже была захвачена войсками командующего Синьцзянским округом генерала Мо. Мы улетели буквально под выстрелами… Через несколько часов мы сделали вынужденную посадку. Где именно – не знаю, сбились с курса. Почти сразу же были взяты в плен, откуда вскоре бежали…

Англичанин чуть подумав, кивнул:

– Будем считать, что убедили. Итак, вас взяли в плен…

– …Местные – тибетцы в черных полушубках. Нас заперли в какой-то хижине, где мы и встретили мистера Валюженича. Ночью нам удалось бежать. Мы пробрались по тропе на юг и там наткнулись на какой-то монастырь…

Англичанин замер.

– Монастырь хорошо охраняли, но ночью там что-то случилось, погасли прожектора, и мы сумели захватить аэростат. Остальное вам известно.

– Вы… не были в самом Шекар-Гомпе?

– Где? – вполне натурально удивился Арцеулов.

– В этом монастыре… Впрочем, если бы вы попали туда, то едва ли вырвались живыми… Скажите, вы запомнили детали? Я имею в виду систему охраны, сооружения…

– Кое-что запомнил, – капитан чуть не усмехнулся, чувствуя, что «метеоролог» клюнул. – Соблаговолите выдать лист бумаги и карандаш…

По той скорости, с какой англичанин выдирал листок из блокнота, было ясно, что капитан не ошибся. Арцеулов не торопясь разложил бумагу и тщательно нарисовал все, что видел из окошка монастырского тайника: монастырь, аэродром, бараки, строящуюся электрическую станцию и даже указал расположение прожекторов. Закончив, он показал схему Степе и тот с важным видом внес пару незначительных поправок.

На этот раз от флегматичности Фиц-Роя не осталось и следа. Он впился глазами в рисунок и несколько минут молчал, то и дело кивая и покачивая головой, наконец, тщательно спрятал схему.

– Благодарю вас, господа. Будем считать эту помощь вашим билетом в Британскую Индию. Она поможет Королевским Вооруженным силам, разобраться с этими бандитами…

– Так это действительно бандиты? – наивно поинтересовался капитан.

– Конечно, нет! Вначале мы думали, что это мятежники. Вице-король послал туда роту, затем батальон. Никто не вернулся – ни один человек…

Фиц-Рой встал и, вежливо поклонившись, отбыл. Некоторое время Степа и капитан сидели молча, глядя ему вслед, Наконец Косухин не выдержал и с чувством произнес:

– У, раскудрить в христа, в богородицу, в крест животворящий! Чуть язык, чердынь-калуга, не обломал! «Соблаговолите!» Тьфу, интеллигенты!..

Арцеулов расхохотался:

– А я уже было подумал, что вы потихоньку набираетесь культуры…

Степа свирепо воззрился на белого гада, но потом не выдержал и тоже рассмеялся.

Их больше не беспокоили. Каждый день Валюженич наведывался на телеграф, но консул советовал ждать. Тэд поначалу сник, но затем снова воспрянул духом и продолжил свои прогулки по городу и его окрестностям. Как-то получилось, что на эти прогулки он приглашал исключительно Берг. Каждый раз, получив от американца предложение осмотреть очередную гробницу, Наташа искоса поглядывала на Степу, тот смущался и отворачивался.

Ростислав и Косухин остались предоставленными сами себе. Они обошли весь городишко, который запомнился лишь вездесущими обезьянками, худыми беспризорными коровами и большим полуразрушенным храмом Шивы, стоявшим в самом центре. На базаре, в одной из лавок, Арцеулов на мелочь, одолженную Тэдом, купил несколько дешевых изданий Киплинга. Степа без всякой надежды поинтересовался, нет ли чего почитать по-русски, но русских книжек в Морадабаде не нашлось. С тем и вернулись.

Степа затосковал.

– Хорошо тебе, буржую! – буркнул он, с завистью глядя на схватившего книжку Арцеулова. – Хоть бы рассказал про что там…

– «Книга Джунглей», – охотно пояснил Ростислав. – Там говориться о маленьком мальчике, которого воспитали волки. Его звали Маугли…

Выслушав краткий пересказ истории волчьего приемыша, Косухин внезапно помрачнел. Вспомнились серые твари с красными глазами, мохнатые лапы, тянущиеся к нему из темноты… Сказка Киплинга показалась зловещей и мрачной. Степа махнул рукой и, хмуро взглянув на вновь взявшегося за книгу Арцеулова, внезапно предложил:

– Слышь, беляк, давай – кто кого поборет.

– Французская борьба? – отозвался Ростислав, не отрываясь от приключений Маугли.

– Ага, – зловеще протянул Степа, предвкушая грядущее удовольствие. Французской борьбой он всегда увлекался, к тому же его сослуживец, Василий Ломов (он же Осман Хаджи, чемпион мира и Васильевского острова) показал Косухину пару недурных приемов.

Арцеулов хмыкнул и внезапно вскочил – резко, пружинисто. Гимнастерка полетела на пол.

– До пояса, – предупредил капитан и в глазах его мелькнул веселый огонек.

– Знамо! – с достоинством ответил Косухин, тоже снимая рубашку. – Ну, чего? Три, четыре…

С первой же минуты Арцеулов понял, что попал на сильного противника. Он пару раз увернулся, попытался захватить Степину руку, но Косухин ушел и внезапно схватил Арцеулова за пояс. Коронный прием Васи Ломова – и беляк очутился на земле.

– То-то! – Косухин вдруг вспомнил, как лихо капитан умеет драться. – Слышь, Ростислав, покажи, как ты это… Ну, руками…

Арцеулов понял:

– Этому нас в юнкерском учили. Полезная штука…

Он поднялся, отряхнул с рук пыль и, подождав, покуда утихнет ноющая спина, предложил:

– Нападайте. Не бойтесь, бейте чем попало.

– Зашибу, – предупредил Степа, который и сам был мастер подраться.

Капитан кивнул, и Косухин бросился в бой. Ему показалось, что удар в челюсть вместе с подножкой уже достигли цели, как вдруг почувствовал, что его отрывают от земли, крутят – и вот он уже валяется на полу, а к шее приставлена ладонь:

– И по сонной артерии, – спокойно прокомментировал Арцеулов.

– Еще! – потребовал Степа – и получил еще.

После четвертого раза он помотал головой и потребовал:

– А научи!

– Ладно, – усмехнулся Ростислав. – Пару синяков заранее обещаю. Смотрите!..

Предсказание насчет синяков сбылось вполне. Впрочем, один, под левым глазом, заработал сам Арцеулов – Степа оказался способным учеником. Вид у них обоих был столь боевым, что вернувшиеся из очередного похода Тэд с Наташей обомлели, и американец мог со всем основанием произнести свое непременное «Оу!».

Между тем, сегодняшний осмотр мечети Бабура был не совсем обычным. Осматривали они ее не вдвоем, как планировалось, а втроем. Третьим оказался вежливый и интеллигентный англичанин, носивший красивую аристократическую фамилию Фиц-Рой…

– По-моему, мы не сбились, – заметила Берг, – хотя расспрашивал он… допрашивал, – поправилась она, – более чем профессионально.

– Я молчал, как пограничник у индейского столба пыток, – добавил Тэд. – Похоже, они действительно боятся этих в Шекар-Гомпе. Так и тянуло рассказать ему про наш номер с мистером Цонхавой…

На следующее утро мистер Джонс-Джойс-Джоунз лично посетил пленников и вручил несколько телеграмм. Одна была от американского консула, другая – от Карла Берга из Парижа, а третья – из Королевской Академии наук, в которой британским властям в Индии разъяснялось, кто такая Наталья Берг. И как итог всего, еще одна – от самого вице-короля, в которой сообщалось, что американский подданный мистер Валюженич и «гость британской Индии» мисс Берг с этого дня свободны и вольны покинуть Морадабад в любое время. По поводу мистера Косухина и мистера Арцеулова никаких распоряжений не последовало.

– Надо ехать в Дели, – заявила Берг, когда англичанин удалился. – Иначе, господа, у вас есть шанс застрять тут надолго, и мой Косухин окончательно одичает.

– Там нет русского консула, – возразил капитан, не отреагировав на «моего Косухина».

– В Дели до войны была русская колония. Там должен быть кто-то, имеющий выходы на местных чиновников.

– Оу! – оживился Тэд. – Мисс Наташа, поехали завтра же! Из Дели мы завернем в Агру, я покажу вам Тадж-Махал…

Вечером, когда Валюженич, ложившийся с первыми сумерками, уже видел третий сон, Наташа достала телеграмму от дяди, и развернув, протянула Арцеулову.

– Понятно, – чуть помолчав, проговорил тот, и отвечая на немой вопрос Степы, перевел:

– Какой Владимир? – вначале не сообразил Степа.

Наташа улыбнулась:

– Если бы меня спросил об этом мистер Фиц-Рой, то я бы ответила, что это мой жених…

– «Мономах»! – сообразил Степа. – Так что же это? Никак Николай вернулся?

– Еще не знаю. Но в любом случае, если бы не ваша горькая арестантская доля и не полное отсутствие как фунтов так и стерлингов, то я бы уже завтра ехала бы к ближайшей пристани.

– Дело не в деньгах, – Арцеулов решил завтра же поговорить с Валюженичем о сапфирах. – Но ехать вам непременно надо.

– Да ясно, чердынь-калуга! – поддержал Степа. – Ведь если Коля вернулся…

– Я вас не брошу, господа, – спокойно заметила Наташа. – Не буду напоминать о двух джентльменах, которые ради одной истерички-синего чулка сунули головы в ад… Но это просто непорядочно.

– Погодите… – Арцеулов еще раз перечитал телеграмму. – Если бы господин полковник и господин Богораз вернулись, ваш дядя мог бы так и сообщить: «Владимир вернулся». Но тут сказано иначе… Наталья Федоровна, в этой аппаратуре, о которой говорил Семен Аскольдович, могут быть сбои? Может, без вас «Пространственный Луч» не удается наладить?

– Ах ты… – до Степы дошло. – И чего же тогда?

– Завтра же поезжайте в Дели, – решил Арцеулов. – Берите билет на ближайший пароход и вместе с Тэдом возвращайтесь в Париж. Если удастся найти кого-нибудь из русской колонии, кто бы мог нам помочь – тем лучше. С нами ничего не случится, Наталья Федоровна. В конце концов, мы просто удерем – вдвоем легче…

Валюженича и Наташи не было четыре дня. Чтобы не давать волю беспокойству, Арцеулов всерьез занялся со Степой изучением боевых приемов. Косухин учился быстро: реакция у него была отличная, глаз – острый, а злости, столь необходимой в любой драке – хоть отбавляй. Когда Косухин овладел наиболее простыми ударами и захватами, Арцеулов попросил одного из полицейских, наблюдавших за обучением с нескрываемым интересом, достать где-нибудь обыкновенный табурет – мебели в хижине по индийскому обычаю не было. Когда табурет – старый и колченогий – был доставлен, Ростислав показал, что можно сделать с его помощью. Косухин получил еще один синяк, а пораженный полицейский убежал и вскоре вернулся с самим Джонсом-Джойсом-Джоунзом. Лейтенант вначале молча наблюдал, затем не вытерпел и сбросил мундир, предупредив, что и сам обучался совершенно секретной новинке, которую называют «джиу-джитсу». Косухина он победил вчистую, но Арцеулов оказался крепким орешком. Получив в свою очередь синяк, англичанин пожал соперникам руки и пригласил их к себе, в маленький аккуратный домик, где полицейский вел свою холостяцкую жизнь. Пришлось опустошить бутылку виски, закусывая чем-то настолько пряным, что пить хотелось еще целые сутки…

Валюженич и Берг вернулись под вечер. Наташу было не узнать – изящное шерстяное пальто, новенькая шляпка, в руках – роскошная сумочка. Валюженич был в новом костюме, плаще и шляпе, которая смотрелась на нем несколько странно. С собою Тэд приволок большой чемодан и два огромных пакета.

Степа лишь моргал, когда из чемоданов и пакетов извлекались предметы буржуйской роскоши – два новых костюма, рубашки, ботинки и даже бритвенные станки «Жилетт». Косухина тут же заставили переодеться, побриться и причесаться. В конце концов Берг, руководившая экзекуцией, осталась довольна, заявив, что теперь она все-таки примет приглашение Степы на бал к губернатору, где ее, само собой, будет ждать корзина с цветами. Кончилось это тем, что Косухин снял с себя буржуйские тряпки, переоделся в привычное облачение и, весьма обиженный, забился в угол.

– Мы взяли билеты на пароход из Бомбея, – сообщила Наташа, когда все наконец успокоились и расселись на циновках возле очага. – Уезжаем завтра…

– Хорошо, – кивнул невозмутимый Арцеулов. Степа тоже одобрил, хотя на душе вдруг стало тоскливо.

– Я бы не согласилась, но в первый же день нам очень повезло. Мне удалось найти… Вернее, Тэду удалось найти одного нашего земляка. Его фамилия Ингвар – Николай Константинович Ингвар.

Степе странная фамилия ничего не говорила, а Ростислав встрепенулся:

– Простите – Ингвар? Художник Ингвар? Так он в Индии?

– Уже четвертый год. Его здесь неплохо знают, он лично знаком не только с губернатором провинции, но и с вице-королем, у него неплохие связи в Лондоне. Господин Ингвар обещал держать меня и Тэда в курсе дел – я дала ему мой парижский адрес. А может… Может, мне все-таки не ехать, Косухин?

Степа от неожиданности вздрогнул. Он вдруг понял, как хорошо было, если б Наташа осталась. Но ведь девушка спешит в Париж не просто для встречи с дядей! Быть может, от нее зависит, сумеет ли брат вернуться из черного небытия, куда унесла его окутанная дымом стрела «Мономаха»?..

– Вы… поезжайте, Наташа, – вздохнул он. – Я это… Сам в Париж приеду…

Тем временем Тэд достал из чемодана пару бутылок шотландского виски и бутылку чего-то французского, белого – для Наташи, чем и был отмечен последний совместный ужин. Перед сном Валюженич вручил Арцеулову пачку денег и сапфир. Как оказалось, Тэд продал только три камня. Все равно – денег было столько, что Арцеулов лишь покачал головой и решил покуда ничего не говорить Степе.

…Валюженич, как обычно, заснул рано, а остальным не спалось. Наташа уже успела рассказать, как найти ее в Париже и даже подробно описала своего дядю, который представился Степе типичным буржуем с плакатов РОСТА. Косухин в свою очередь изложил давно продуманный план. Россия была напрочь отрезана от морей блокадой, но из редких британских газет, иногда покупаемых капитаном, Степа узнал, что товарищи из НКИДа не теряют времени даром и уже заключили временное, до скорой победы Мировой Коммунистической, перемирие с Эстонией. Значит, следовало добраться до Европы, завернуть в Париж, а оттуда – прямиком в Ревель.

Берг план одобрила. Арцеулов тоже не возразил, хотя и знал – здесь их с краснопузым дороги разойдутся.

Степа задремал, а Берг и Ростислав все еще сидели, докуривая последние папиросы. Внезапно Наташа, о чем-то долго размышлявшая, подняла голову.

– Ростислав Александрович…

– Что-нибудь случилось? – осторожно спросил капитан.

– Нет… То есть, да… Не нравится мне эта поездка. Если со мной что-то случится…

– Да что это вам в голову взбрело? – возмутился Арцеулов.

– …В Париже есть еще один человек, знающий о «Мономахе». Он может помочь. Фамилия вам знакома – Богораз. Аскольд Феоктистович Богораз, генерал-лейтенант, отец Семена. Точного адреса не знаю, он живет где-то на Монпарнасе…

– Наталья Федоровна, да что может случиться? – капитан всерьез забеспокоился.

– Не знаю. Наш семейный врач обязательно сослался бы на девичьи нервы. Моя покойная матушка решила бы, что это от моей беспутной жизни среди одичавших мужчин, а Семен Аскольдович просто поглумился бы. Впрочем, один факт заинтересовал бы даже его…

Наташа затянулась и резким движением затушила папиросу, бросив окурок в очаг.

– Никто, понимаете, Ростислав Александрович, никто и ни при каких обстоятельствах не имеет право разглашать название проекта «Владимир Мономах»! И если дядя в телеграмме позволяет себе намек на «Владимира» – тут что-то не так… В общем, если бы телеграмма была не от дяди, я бы скорее всего осталась с вами и вытащила бы моего Косухина на бал к губернатору…

Внезапно она засмеялась:

– Ну вот, болтаю о всякой пинкертоновщине!.. Знаете, Ростислав Александрович, вы у нас вроде старшего в семье…

Арцеулов даже и не думал обижаться. Он вдруг понял, что где-то так оно и есть.

– Вчера мистер Валюженич сделал мне предложение – руки, сердца и прав гражданки Северо-Американских Соединенных Штатов. Мы были в Агре, как раз выходили из Тадж-Махала, Тэд что-то излагал о той бедной даме, ради которой гробница и была выстроена… В общем, со стороны все это выглядело достаточно инфернально, вполне в стиле наших похождений…

– Что мне сказать? – растерялся Ростислав. – Разве что спросить о мсье Гастоне?

– О Гастоне? – Берг искренне удивилась. – Ах да, конечно. Знаете, когда Гастон мне делал предложение, то не преминул заметить, что для него наука всегда останется на первом месте и что он из семьи с устоявшимися традициями, которые я должна буду соблюдать. Впрочем, он неплохой человек…

– Но в Сибирь с вами не поехал, – хмыкнул Арцеулов.

– Не поехал. Хотя я надеялась… Впрочем, я не о Гастоне…

– Вы ждали другого предложения? – не сдержался Ростислав и ненароком поглядел на мирно дремлющего Степу. Берг перехватила его взгляд и покачала головой:

– Не ждала. К сожалению. Правда, я слабо представляю себя в роли комиссарши. Придется носить кожаную куртку, маузер и ругаться, как извозчик. Даже для меня это перебор…

Наутро прощались. Арцеулов и Степа проводили уезжающих на маленькую аккуратную железнодорожную станцию. Тэд был весел, заставлял Степу в десятый раз повторять свой парижский и – на всякий случай – американский адреса. Арцеулову же рассказал, как найти в Англии, точнее, в Шотландии, его почтенного батюшку, работавшего в знаменитом Абердинском университете по приглашению своего коллеги и друга Вильяма Рамзея.

Наташа молчала и старалась улыбаться. Степе она пожала руку, а Ростислава на прощанье обняла и чмокнула в щеку.

Поезд тронулся. Капитан и красный командир еще долго стояли на опустевшем перроне…

Несколько дней их никто не беспокоил. Лейтенант Джонс-Джойс-Джоунз укатил куда-то в глушь, где в одной из деревень произошло ритуальное убийство. Из Дели новостей не было. Лишь однажды пришла телеграмма из Бомбея – Наташа и Тэд сообщали, что благополучно добрались до порта и через час отплывают.

Однажды утром Арцеулов пролистывал купленную им накануне газету и внезапно охнул. Степа вопросительно взглянул:

– Ты чего?

– Сволочи… – негромко произнес Арцеулов. – Господи, какие сволочи!

Он бросил газету и нервно закурил. Косухин с недоумением глядел на разволновавшегося беляка.

– Они… ваши… расстреляли Верховного. Без суда! Этот ваш Чудов… Знал бы – порешил бы еще тогда!

– Колчака разменяли? – вскинулся Степа. – Ну так, чердынь-калуга, чего еще с ним делать было? Ты, беляк, хоть знаешь, чего ваши творили в Сибири? Знаешь? Небось, когда всю Центросибирь в Олекминской тайге порубали – о суде не думали. И когда в Куломзине стреляли каждого десятого! А как целыми уездами пороли? Да твои беляки – зверье, бешеные псы, похуже всяких оборотней. На вас крови – броненосцы пускать можно, поплывут!

– Я воевал, – сдерживаясь, ответил капитан. – И, между прочим, защищал народ от ваших Венцлавов, Анубисов и прочей нечисти…

– Защищал? – искренне возмутился Косухин. – А ты народ спросил? Знаешь, как народ к вашей белой кости относится? Ты бы Маркса лучше почитал, Ростислав. Или товарища Ленина. Это называется классовая борьба…

– Я читал Маркса, Степан. И, наверно, побольше вашего. Интересовался по молодости лет. Но скажите от себя – не от этого бухгалтера – зачем вам нужна эта война?

– То есть? – не понял Косухин. – Мы защищаем, чердынь-калуга, завоевания пролетарской революции от таких как ты, недобитков! Мы для чего власть в России брали, а? Потому что Вильгельм приказал? Или погулять решили, чердынь-калуга, как Стенька Разин?

Арцеулов усмехнулся. Он вполне допускал оба эти варианта.

– Не лыбься, беляк! – отрезал Степа. – Власть мы брали для построения всемирной Коммунии! И Россия только плацдарм, понял? А плацдарм нужно чистить и укреплять. РСФСР должна стать крепостью – кто не с нами, тот против нас!

Арцеулов внезапно задумался. «Кто не с нами…»

– Вот что я вам скажу, господин красный командир. Кому-то здорово надо отвлечь внимание. А лучший отвлекающий фактор – это война. Ваши же пропагандисты, помните, трезвонили, что Государь начал в 14-м войну, чтобы отвлечь народ от всякой там классовой борьбы?

– А ты, я вижу, совсем марксистом заделался, – Косухину стало весело. – Да, посуди, интеллигент, от чего нам народ отвлекать?

– От тех, кто пришел к власти, – внезапно даже для самого себя проговорил Ростислав. – От ваших Венцлавов, Анубисов, прочей нечисти – и от тех, кто повыше.

Косухин хотел возмутиться, но вспомнил холодное желтое лицо товарища Гольдина – того, второго, с мягким медовым голосом.

– Война все спишет – тех же славных бойцов 305-го. В мирное время на них обратили бы внимание, правда? И заодно перебьют всех, кто поумнее по обе линии фронта. А уцелевшие будут строить не всемирную Коммунию, а то что задумано на самом деле. Задумано – да от вас скрыто!

– Во даешь! – восхитился Степа. – И кто ж они, эти придумщики? Может, лешие с домовыми?

– Перед самой войной я купил книжку, – усмехнулся в ответ Ростислав. – Автор – какой-то Богданов. Этакий российский Уэллс! Сей Богданов пишет, что революционеры планеты Земля тесно связаны со своими коллегами на Марсе. И стало быть, помогают друг другу…

– Смеяться можно? – Косухин вздохнул. – Не какой-то Богданов, а Александр Александрович, старый партиец, большевик. Книжка «Красная Звезда» называется, написана для пропаганды идей революции среди молодежи. Читал я ее – ничего, интересная.

– Не нравится марсианская версия? Мне тоже. Есть такой принцип – «скальпель Оккама». Он гласит, что наиболее вероятное объяснение – самое простое. Поэтому все ваши тайны здесь, на земле. И, похоже, вы сами уже увидели кое-что в Шекар-Гомпе!

На этот раз Степа промедлил с ответом.

Весь следующий день Арцеулов был молчалив, вяло реагируя на попытки Косухина завязать разговор. Степа решил, что перегнул в споре палку и обидел беляка-интеллигента. Он хотел обидеться в ответ, но как-то не выходило. Ссориться с белым гадом совершенно не хотелось – и эта мысль его окончательно расстроила.

Вечером Арцеулов неожиданно предложил выпить. Степа не стал возражать, и они распили бутылку гадкого местного пойла, закусывая холодным вареным рисом. После второй кружки Косухин, сломав большевистскую гордость, попытался объяснится, но Ростислав не поддержал разговор.

Косухин ошибался. Капитан и не думал обижаться на его эскапады. Просто этот день – обычный февральский денек – был для Ростислава особенным. Ему исполнилось двадцать пять – возраст, до которого он совсем недавно и не надеялся дотянуть. А если и надеялся, то думал, что встретит юбилей где-нибудь в окопах за Байкалом, на таежной тропе или в подвале «чеки». Все что угодно, кроме этого: Индия, забытый Богом городишко с обезьянками на пыльных улицах и нахальный краснопузый, с которым приходится делить крышу. Косухину он ничего не сказал, сам не понимая, почему. Может, не хотелось выслушивать поздравления от имени Реввоенсовета с обещанием при первом же случае подарить собрание сочинений Бронштейна. А может, просто настроение было неподходящим – юбилей не радовал. Позади – фронт, впереди – тоже фронт, где придется выводить в расход таких же вот твердокаменных, как краснопузый Степа, с которым его кто-то умело развел по две стороны пропасти, расколовший Россию…

А наутро их вызвали в полицейский участок. Всемогущий хозяин Морадабада, лейтенант Джонс-Джойс-Джоунз, вернулся, причем вернулся не один.

Глава 11. Ингвар

В полицейский участке и Косухин и Арцеулов вновь смогли полюбоваться портретом короля Георга. Встретивший их Джонс-Джойс-Джоунз был суров и озабочен, тут же пожаловавшись, что ему достался не округ, а болото с гадюками, с которыми все же легче найти общий язык, чем с индусами. Но слушали его вполуха. Косухин – оттого, что не понимал по-английски, капитана же заинтересовал человек, сидевший в кабинете. С первого взгляда было ясно, что он не имеет никакого отношения к полиции Его Величества. Не англичанин, не индус – сильный, широкоплечий, с небольшой русой бородой, в которой поблескивали серебряные пряди, одетый по-дорожному, как одеваются богатые путешественники. Его ничуть не смущало пребывание в этих стенах. Напротив, он с явным интересом разглядывал многочисленные инструкции, облепившие стены, портреты разыскиваемых, время от времени бросая взгляд то на Косухина, то на капитана. В больших голубых глазах светилось любопытство, и, как показалось Арцеулову, сочувствие.

Наконец лейтенант соизволил перейти к делу. Оказалось, что по ходу расследования Джонсу-Джойсу-Джоунзу пришлось завернуть в Дели, в департамент внутренних дел Англо-Индийской империи, где он встретил господина, который как раз собирался в Морадабад. Господин Ингвар оказался не только соотечественником его подопечных и известным во всем мире художником, но и ученым, большим знатоком Индии, обещавшим помочь лейтенанту в расследовании.

– Ингвар Николай Константинович, – голос художника был глуховатым, но сильным, а пожатие широкой кисти – весьма ощутимым. – Извините, несколько задержался, господа. Ваше дело потребовало встречи с вице-королем, а потом господин Джоунз попросил меня заехать в одну из деревень…

Они вышли из участка, оставив лейтенанта писать отчет. Как пояснил господин Ингвар, лейтенанту Джоунзу (того звали именно Джоунз, а не Джонс или Джойс) придется с этим делом повозиться.

– Меня почему-то принимают за знатока Индии, – негромко рассказывал художник. – Англичане – странные люди. Иностранцев не любят и даже не очень уважают, но одновременно считают, что в их отечестве нет настоящих специалистов и таковых следует звать из-за кордона. Все равно, будь это врачи, композиторы – или знатоки Индии. Меня местные власти причисляют к последним. Но нет худа без добра – благодаря этому сам вице-король охотно выслушал мою просьбу, и мне теперь легче выступать в роли ходатая…

– Спасибо, – искренне поблагодарил Арцеулов. – Свалились мы на вашу голову!..

– Отнюдь, – усмехнулся Ингвар. – Не буду упоминать разные вечные истины о помощи ближним, ибо они сейчас не в чести, но я художник. А художнику просто необходимо знакомиться с новыми людьми. Признаться, ваше появление в Индии на борту аэростата уже становится настоящей легендой. Лет через двадцать о вас будут говорить как о каких-нибудь посланцах Гэсэр-хана…

– А-а… – растерялся Степа, но поспешно прикусил язык. Арцеулов между тем поспешил перевести разговор на другую тему, поинтересовавшись, чего желает от художника мистер Джоунз.

– Это как раз к вопросу об иностранцах. В Дели почему-то посчитали, что мои скромные знания об индийских обычаях и культах могут пригодиться в расследовании. Речь идет о поклонниках богини Кали…

– А это кто такая? – осмелился поинтересоваться Косухин.

– Может, вначале поговорим о ваших делах? – улыбнулся художник. – Это интереснее, чем ритуальные убийства и прочий мрак.

Между тем они добрались до скромного жилища, где коротали свои дни пленники.

– Вижу, вы не очень бедствуете, господа, – заметил художник. – Редкий случай для русских эмигрантов. Так вот, о ваших делах… Вопрос оказался сложнее, чем я думал. К визитам иностранных военных англичане относятся с опаской, к тому же вы появились весьма оригинальным способом. Но не это главное…

Он помолчал, затянулся папиросой и продолжил:

– К счастью, за шпионов вас не принимают, а это уже немало. Но в Дели почему-то уверены, что вы знаете какой-то важный секрет. Я беседовал с одним офицером – капитаном Фиц-Роем. Вы его, кажется, знаете?

– Который из контрразведки? – не удержался Степа.

– Который. Он мне сказал прямо, что в интересах Британии задержать вас подольше, а еще лучше – перевести в метрополию. На мои замечания по поводу вашей невинности сей господин процитировал Петра Великого о том, что нужда – выше добродетели.

Арцеулов и Степа переглянулись. Ингвар вызывал доверие, к тому же он имел право знать, кому помогает.

– Хорошо, – кивнул Ростислав. – Мы вам расскажем то, о чем не сообщил мистер Валюженич. Прежде всего, нам, пожалуй, придется представиться заново.

Он выжидательно поглядел на Степу. Тот кивнул – быть белым поручиком уже успело надоесть.

– Я действительно капитан Арцеулов. А вот господин Косухин…

– Косухин Степан Иванович, – бодро продолжил Степа. – Красный командир, представитель Сиббюро ЦК РКП(б) по Иркутской губернии. Большевик…

Последнее слово он произнес неуверенно. Все-таки Николай Константинович был явным интеллигентом. Но Ингвар лишь улыбнулся:

– Очень приятно! Знаете, в первый раз встречаю настоящего большевика. Смута застала меня уже за границей. Могу лишь выразить некоторое удивление таким бело-красным десантом на Индостане.

Арцеулов хмыкнул и тут же посерьезнел. Предстояло вновь, в очередной раз пересказать их странную историю. На этот раз он решил говорить обо всем.

…Художник слушал, не прерывая, лишь время от времени что-то черкал в большом блокноте. Сначала рассказывал капитан, но затем включился Косухин, которому в первый раз захотелось поведать о своих злоключениях в Шекар-Гомпе. Ингвар отложил блокнот, большие кисти сжали трость, губы искривила невеселая гримаса.

– Шекар-Гомп, – проговорил он, когда выговорившийся Степа умолк. – Страж Раны… Об этом монастыре ходили слухи, самые разные. Говорили, что Цронцангамбо и его монахи убиты разбойниками… Неудивительно, что мистер Фиц-Рой так вами заинтересовался. Вы ему ничего не рассказывали?

Капитан в двух словах пояснил, что именно они сообщили англичанину.

– Да, об этом лучше молчать. Я бы вам советовал, господин Косухин, не возвращаться в РСФСР. Едва ли о вас забудут так быстро…

Степа не отреагировал на подобное провокационное заявление. Прятаться по всяким Индиям да Франциям не собирался.

– Я должен подумать, – сказал наконец художник. – Единственное, что я вспомнил – это предание о рубине «Голова Слона». Вы пересказали его верно. Могу лишь добавить, что я слыхал о настоятеле Шекар-Гомпа Цонхаве. Именно Цонхава убедил далай-ламу не трогать «Голову Слона» и навеки оставить ее замурованной в подземелье монастыря. Правда, тот Цонхава жил в XVII веке…

Арцеулов и Степа переглянулись.

– Ну, а с вами так… Я договорился, что вы можете покинуть Морадабад и переехать в Дели…

Ростислав и Косухин вновь переглянулись, но на этот раз весьма удовлетворенно.

– …Под мое честное слово. Там будет не так скучно. Госпожа Берг и мистер Валюженич будут связываться с вами через меня – по моему делийскому адресу. Посмотрите Дели – вы ведь там еще не бывали?

– Да где уж нам! – согласился Косухин. – Спасибо, Николай Константинович, эта… выручили!

– Пока еще нет, – покачал головой художник. – Меня очень просили помочь местным властям в деле с поклонниками Кали. Хотя, признаться, не представляю чем. Тут скорее нужен Пинкертон, чем специалист по культам.

Степа не удержался и вновь попросил художника рассказать о загадочной богине Кали. Тот покачал головой:

– После всего, что вам довелось пережить, молодой человек, сия история не произведет на вас особого впечатления. Кали – жена бога Шивы. Выглядит достаточно зловеще: черная, о четырех руках, в каждой – то нож, то отрубленная голова, вокруг шеи – ожерелье из черепов…

– Страшилки! – пренебрежительно заметил реалист Степа.

– Страшилки, конечно. К сожалению, с этой абсолютно вымышленной дамой связаны вполне реальные злодеяния…

– Я что-то читал, – перебил капитан. – Поклонники Кали – туги, кажется. Они организовали ритуальные убийства…

– Да. От их рук погибли, судя по всему, сотни тысяч индусов. Может, и больше – жертвы исчезали, и находили их редко. Англичане борются с этим злом уже больше века, причем довольно успешно. Но в последние годы среди поклонников Кали распространяется слух, что приближается Ночь Брахмы…

Сообразив, что его собеседники не столь знакомы с индийской мифологией, Ингвар пояснил:

– У индусов есть свое учение о конце света, довольно своеобразное. Он у них наступает после долгой эпохи – кальпы. Сама эпоха – это День Брахмы, а безвременье, которое следует за нею – Ночь. Подсчеты велись издавна, и могу с явным оптимизмом констатировать, что ближайший конец света не близок…

Степа ухмыльнулся. Поповским россказням он не верил. Арцеулов же слушал с немалым интересом – среди его довоенных знакомых немало говорилось об индийских тайнах, о необычных открытиях госпожи Блаватской и о Свете, который придет с Востока.

– Недавно среди поклонников Кали пошли слухи, будто подсчеты неверны, и ближайшая Ночь Брахмы настанет не через энное количество тысяч лет, как ожидалось, а буквально на днях. И это будет не просто очередная смена Дня и Ночи, а так называемая Махапралая – Великое Уничтожение мира. Будто его предвестники уже действуют на Тибете, в Непале и, между прочим, у нас в России. В этой связи поминают и Шекар-Гомп – он ведь считался именно Стражем… Ну-с, а богиня Кали как раз и обязана по долгу своей службы готовить мир к гибели – окутывать тьмой, наводить ужас и так далее. А значит, и господа туги активизировались… Все это я уже поведал господину Джоунзу, но сей достойный представитель британской короны желает моей конкретной помощи. А вот тут я, как говориться, пас…

– А чего ему надо? – удивился Степа. – Он же, чердынь-калуга, полицейский, пусть и ловит этих… тугов.

– Он их ловит. Как раз вчера задержал одного весьма подозрительного типа, судя по всему, руководителя всех тугов делийской провинции. Этакого местного Распутина. Если бы он признался…

– Ну, это не проблема! – неожиданно для самого себя заметил Арцеулов.

– Точно, – поддержал его Степа. – Будь я на фронте, чердынь-калуга!

– Господа, господа! – покачал головой художник. – Вы к счастью, не на фронте. Здесь британские законы, презумпция невиновности и «Habeas Corpus Act». Вы можете лишь вежливо допрашивать мерзавца, даже зная, что он лично убил во славу Кали несколько сот человек…

– Во гад! – бурно отреагировал Косухин.

– Если желаете, завтра я попрошу лейтенанта продемонстрировать вам этого господина. Зовут его Рам Сингх. Полюбуетесь, хотя ничего приятного не обещаю…

На прощанье Ингвар подарил Степе и Арцеулову их портреты, вернее, небольшие карандашные наброски, которые успел сделать во время разговора. Рука у художника была твердой и точной – Арцеулов лишь покачал головой, а горячий Степа был в полном восторге, втайне мечтая лишь о том, что сможет в ближайшее время показать портрет брату, товарищам по партизанскому отряду – и Наташе.

Наутро посыльный вызвал Арцеулова и Степу в участок, где намечался допрос задержанного. Ростислав шел без особой охоты – убийц в этой жизни он уже успел навидаться. Степе тоже было противно, но он испытывал странное любопытство. Слова Ингвара о Распутине его задели, и Косухин ожидал увидеть нечто грозное и страшное, непременно с огромной черной бородищей и горящими глазами.

Его ждало разочарование. Арестованный оказался низеньким худеньким человечком, действительно с бородой, но не черной, а какой-то пегой, с подслеповатыми бегающими глазками и несколько перекошенным ртом. Вид у господина Рама Сингха был действительно вполне уголовным, но, с точки зрения Степы, поклонник Кали не «тянул» больше, чем на мелкого карманника.

– Вот-с, господа, полюбуйтесь, – предложил Ингвар, когда завершились взаимные приветствия, – мистер Рам Сингх уверяет, что он обыкновенный возчик, развозит товар в лавки и ни о какой богине Кали не знает…

Арестованный, услыхав свое имя, закивал головой и стал что-то быстро говорить на хинди. Капитан поглядел на ободранного недомерка и усомнился – все-таки тайный жрец Кали должен хоть чем-то выделяться среди тысяч оборванцев. И вдруг Ростислав заметил взгляд – быстрый, испуганный, брошенный Рам Сингхом на кого-то – на кого именно, капитан вначале не понял. Он присмотрелся, заметив странную особенность – губы индуса продолжали шевелиться, но глаза жили своей жизнью. Новый взгляд – злой, ненавидящий, и на этот раз Арцеулов понял, на кого смотрит индус. Понял – и поразился. Рам Сингх, тайный убийца и вождь убийц, смотрел на красного командира Степана Косухина.

Сам Степа нимало не подозревал об этом, слушая пояснения господина Ингвара, переводившего рассказ лейтенанта. Рам Сингх был давно на подозрении у полиции. После его приезда в том или ином селе исчезали люди, но недавно его поймали «на горячем» – в соседней деревне пропал сын старосты. В ночь его исчезновения Рам Сингха видели возле дома, где жил юноша.

…Теперь уже Арцеулов не сомневался – туг смертельно испуган, но боится не полиции, а именно Степы. Это было более чем странно, и капитан решил попробовать то, чему учил его Цонхава.

«Слушай внимательно, – приказал он себе. – Слушай…»

Вначале быстрая, почти бессвязная речь индуса казалась тарабарщиной, но внезапно стали понятны отдельные, пока неясные слова:

– Бедный… дети… целый день… за что, господа…

Догадаться было нетрудно – Рам Сингх жаловался на нищету и просил «господ», то есть, конечно, «сахибов», отпустить его подобру-поздорову…

– За что, господа, за что? Рам Сингх – бедный извозчик из честной семьи! Мои предки чтили Шиву, чтили Вишну, мы знать не знали никакой Кали…

Но глаза – подслеповатые глаза Рам Сингха – со страхом и ненавистью на Степу. И Ростислав решил рискнуть.

– Косухин!

Степа удивленно оглянулся. Уж слишком голос капитана был резок.

– Степан, делайте то, что я скажу. Вопросы потом, хорошо?

Косухин весьма удивился, но решил не спорить.

– Посмотрите этому типу в глаза!

Степа подчинился и тут же похолодел – настолько взгляд индуса был страшен. Рам Сингх отшатнулся, худая рука дернулась, закрывая лицо.

– Не отводите взгляд! – продолжал Арцеулов. – Теперь – шаг вперед – медленно! Еще шаг!

И Рам Сингх не выдержал. Комнату прорезал хриплый крик:

– Калима-а! Калима-а! Калима-а-а!

Все оцепенели от неожиданности. Рам Сингх продолжал кричать, и его голос четко отпечатывался в сознании Арцеулова, словно кто-то невидимый давал точный синхронный перевод:

– Калима-а! Будь ты проклят, Северный Демон! Возвращайся в свои горы, где светит Рубин Смерти! Уходи – здесь ты не хозяин! Здесь хозяин я – Рам Сингх, великий жрец Кали и ее раб!..

Пораженный и ничего не понимающий Степа, пожал плечами и отошел в сторону, подальше от греха. Рам Сингх, упав на пол, забился в корчах, повторяя: «Калима-а!» и проклиная неведомого Северного Демона, пришедшего к нему в образе красного командира. Лейтенант позвал на помощь. Трое усатых полицейских принялись приводить арестованного в чувство.

– …Поразительно, – бормотал Ингвар, когда они втроем покидали участок, – почему-то он принял вас, Степан Иванович, за демона. Я не очень понял – он говорил так быстро…

Вечером Ингвар побывал у лейтенанта Джоунза и узнал новости. Рам Сингх во всем признался и лишь просил оградить его, верного слугу Кали, от страшного Северного Демона, на лице которого запечатлелся отблеск Рубина Смерти…

– Помните, вы рассказывали о «Голове Слона»? – добавил художник. – Наверное, это излучение оставило след, и Рам Сингх сумел его заметить… Так или иначе, лейтенант весьма доволен, и, думаю, мы с вами завтра же сможем уехать в Дели. Боюсь, после этого случая меня окончательно признают экспертом по религиозным вопросам…

Перед сном, когда нехитрый скарб путешественников был уже собран, Степа долго о чем-то думал, а затем нерешительно обратился к капитану:

– Слышь, Ростислав, ты это… Чего этот Сингх на меня взъелся? У меня че – лицо такое?..

– Да, не повезло вам, Степан, – мрачным тоном ответствовал Арцеулов. – Скоро третий глаз прорежется, а там и рога вырастут. Будете знать, как в большевиках ходить!

– Да иди ты! Я с ним по-серьезному…

Степа уже немало наслушался по своему адресу от несознательных граждан РСФСР. На «разбойника», «душегуба» и «немецкого агента» Косухин научился реагировать правильно, но демоном его покуда никто не величал. И вот на тебе – причем не где-нибудь, а в Индии, в стране, на которую партия возлагает особые надежды в деле построения мировой Коммунии!

«Мучайся, мучайся, краснопузый», – злорадно думал Ростислав. Конечно, на Степином лбу третий глаз пока не резался, но капитан был вполне согласен с Ингваром. Излучение «Головы Слона» не прошло бесследно, и жрец Кали каким-то образом сумел его почувствовать…

Наутро Николай Константинович зашел к ним уже с дорожным баулом – он собирался на станцию, чтобы вместе со своими подопечными ехать в Дели. До поезда оставалось еще больше двух часов. Можно было не спеша перекурить и побеседовать. Ингвар, не бывший в России уже несколько лет, был не прочь расспросить Степу и Арцеулова, чтобы узнать новости сразу из двух источников – «красного» и «белого».

Косухин, почувствовав себя в привычной роли, принялся разъяснять заблудившемуся вдали от родины интеллигенту смысл коммунистических преобразований. Специально для Николая Константиновича он припомнил читанное в «Правде» как раз перед поездкой в Сибирь – о создании под эгидой оплота революционной культуры Пролеткульта особых школ по обязательному обучению юных пролетариев живописи и скульптуре, а также об организации в каждой дивизии кружков по изучению сольфеджио. Слово «сольфеджио» Степа выучил крепко, чтобы в дальнейшем использовать для агитации.

Ингвар был действительно сражен и лишь растерянно переспросил, всех ли юных пролетариев будут учить живописи. Получив категорический ответ: «Всех!», он только развел руками. Вдогон Степа рассказал о строительстве петроградского крематория, где будет наглядно продемонстрирован большевистский подход к культуре захоронения. Теперь окончивших свой трудовой путь пролетариев можно будет утилизировать в двадцать пять раз быстрее, чем прежде. Цифру «двадцать пять» Степа также выучил для последующей агитации, и она произвела должный эффект.

Крематорий стал последней каплей. Ингвар откровенно признался, что отстал от быстро мчащейся вперед жизни. Косухину оставалось лишь успокоить растерявшегося перед величием Революции интеллигента, указав на новые горизонты, открывшиеся в нынешнее время для художников – пролетариев кисти: оформление массовых празднеств и «Окон РОСТА».

Ингвар вновь развел руками, признавая свою отсталость в данном важном вопросе, но Арцеулов, наблюдавший эту сцену со стороны, не мог не заметить усмешки, промелькнувшей на лице художника. Она не была злой – Инвару определенно нравился молодой комиссар, агитировавший его на создание пропагандистских лубков на тему разгрома Колчака или экономии керосина.

– Да-с, – подытожил Ингвар. – Признаюсь, господин Косухин, в последние годы впал в явный, выражаясь современным языком, уклон. Все, знаете, Индия или Тибет, предания здешних…

– …мракобесов, – подсказал Степа.

– И иные недостаточно идейно выраженные занятия…

Он протянул небольшой портретик Степы, который успел набросать между делом. Красный командир Косухин был изображен отчего-то в гусарском кивере и с кинжалом в зубах. Все синяки и царапины на Степиной физиономии были зафиксированы с величайшей точностью.

– Спасибо, Николай Константинович! – Косухин и не думал обижаться. – Вы эта… прямо как наши товарищи из РОСТА… Ну, чисто Каледин вышел!

Ингвар поклонился, пообещав по возвращении в Россию немедленно записаться в загадочное РОСТА. Между тем Арцеулов, укладывавший то немногое, что еще осталось из их имущества, внезапно наткнулся на вещь, о которой уже начал забывать.

– Господин Ингвар, – обратился он к художнику, – я рассказывал вам об этом. Взгляните…

И он протянул собеседнику эвэр-бурэ, подарок командира Джора. Художник осторожно взял рог в руки и поднес к свету.

– Господин Валюженич говорил, что это – точная копия рога Гэсэра, – наконец, проговорил он. – Признаться, не уверен. В разных источниках я видел изображения трех типов этого рога. К тому же ваш выглядит как-то очень ново. Впрочем…

Он достал блокнот и стал быстро рисовать. Глаза прищурились, карандаш летал, словно наделенный своей отдельной жизнью. Рог на бумаге, как успел заметить любопытный Степа, получался как настоящий, даже с тенью.

– Постараюсь где-нибудь использовать, – Ингвар тщательно сравнил рисунок с оригиналом. – Вам, господа, перешлю вашу часть гонорара, ежели, конечно, найдется покупатель на всю эту мистику… В Дели я покажу вам портрет Гэсэра…

– Ух ты!.. – только и мог вымолвить Косухин.

– Не портрет, конечно, – рассмеялся оговорке Ингвар. – Просто картина. Я попытался изобразить Гэсэр-хана, каким его описывают легенды – на белом коне, с луком в руках, в тот момент, когда он прицеливается во врага…

Арцеулов вспомнил: командир Джор, рука, оттягивающая тетиву – и черная тень, дышавшая могильным холодом…

– Я бы хотел у вас спросить, господин Ингвар, – начал он, неуверенно глядя на художника, наносившего последние черточки на рисунок. – Как вы можете объяснить то, что с нами произошло?

– Вы имеете в виду революцию? – резко бросил Ингвар.

– Наверное, и это тоже. Но прежде всего то, что мы видели… Ведь как такого не может – не должно – быть! Нечисть, нежить, Шекар-Гомп, Венцлавы, Анубисы…

– Вы обратились не по адресу, – вздохнул Ингвар. – Я – художник, который увлекся Востоком, начитался легенд – и не больше. Ваш коллега, уверен, объяснит вам куда быстрее и доходчивее.

– А то! – не удержался Степа. – Ты, Ростислав, как был беляк, беляком и остался. Нечего Революцию путать со всякой мерзостью!

– Все-таки мерзостью? – ненароком переспросил Ингвар.

– Да! – рубанул Косухин. – Мерзостью, это точно! Я себе так вижу – какие-то гады примазались к нашему большевистскому делу и заговор готовят. А в Шекар-Гомпе их самое кубло! Да еще интеллигентов научных собрали!..

– Ох, уж эти интеллигенты! – согласился Ингвар.

– Ну, а все-таки, Николай Константинович, – настаивал капитан.

– Я не политик, не историк, и даже не специалист по марксизму и этому, прости Господи, историческому материализму. Могу рассказать одно предание, как раз тибетское. Сейчас все это становится модным…

– Блаватская, – вспомнил Арцеулов.

– Ну, госпожа Блаватская – явление относительно безвредное. Нынче пошли другие, покруче, ищут на Востоке чуть ли не марсиан. Ничего не поделаешь – мода… А это предание – настоящее и довольно редкое. Мне рассказали его в одном монастыре неподалеку от Лхассы… Ну-с, постараюсь быть ближе к тексту…

Ингвар помолчал, затем вновь заговорил – неспешно, нараспев, негромким глуховатым голосом:

– Наш мир – это шатер с восьмью шестами, полог которого образовывает Небо. Небосвод вращает вокруг великой горы Кайлас, которая пронизывает мир снизу доверху – от преисподней, где скрываются духи ада, через мир людей до небес, где обитают боги-хранители Лха. Их много, и не всем им есть дело до мира людей. Но Великий Лха, Отец Бытия, пожалел нас и послал своих сыновей, чтобы они охраняли людей и помогали в бедах. Их пришло четверо, сыновей Великого Лха: Лха Белых Небес, Лха Живого Света, Лха Внутреннего Покоя, но самым могучим был Лха Старший Брат, имени которого время не сохранило.

Отец Бытия, посылая их на землю, велел не вмешиваться в людские распри. Люди должны сами определять свою судьбу – хорошо ли, плохо, но сами, без подсказки и приказа. Лха обязаны были следить за тем, чтобы угроза из Внешнего Мира, находящегося за пределами Шатра с восьмью шестами, не изменила привычной жизни, и чтобы поддерживалось в нерушимости главное равновесие миров – равновесие между Жизнью и Смертью, между живыми и духами-цхун…

Ингвар на минуту замолчал, закрыв глаза, вспоминая слышанное, затем продолжил:

– Сыновья выполняли приказ Отца Бытия. Но шли годы, века, тысячелетия, а люди, предоставленные самим себе, коснели в нищете, злобе и невежестве. И тогда Лха Старший Брат сказал братьям: «Не будем больше ждать, поможем людям!». Братья, помня приказ Отца, не захотели нарушить высшую волю. Опасаясь, что Лха Старший Брат сам нарушит ее, они оградили мир золотой стеной и поставили вдоль этой стены демонов-яки. Лха Старший Брат был бессилен перейти золотую стену, но желание помочь людям оказалось сильнее запрета. Лха был мудр и видел, что люди не поверят ни ему, ни его слугам. Поэтому он решил найти себе помощников в другом мире, мире духов-цхун. Эти неприкаянные души когда-то свободно бродили среди живых, наводя ужас и неся смерть, но много веков назад сын Лха Белого Света Ньятицэнпо, дух-птица, спустился с порога небес и запер двери могил. И вот теперь Лха Старший Брат решился открыть эти двери и, создав войска из духов-цхун, установить среди людей справедливость и мир. Он знал, многие погибнут в войне и хаосе, но надеялся, что уцелевшие заживут счастливо. И вот запоры отворились, раскрылась дверь в подземное царство Владыки Шинджи, и войско мертвых выступило в поход. Три брата Лха видели беду, но ничем не могли помочь – им было запрещено вмешиваться, и раз они не смогли предотвратить войну, им оставалось лишь наблюдать за нею, по-прежнему карауля золотую стену, чтобы никто не проник в Мир-Шатер из Внешних миров…

– Ничего себе, чердынь-калуга! – возмутился Степа, не переносивший поповских баек. – Напустил, значит, мертвяков, благодетель!

– Лха Старший Брат хотел помочь людям, – негромко пояснил художник. – Он видел, что живые полны страха и суеверий и сами не способны освободиться. Когда война будет окончена, он надеется опять запереть духов-цхун в их могилах, а пока они нужны ему – ведь мертвые не знают страха и сомнений…

– Где-то я уже подобное слыхал, – заметил Арцеулов. – Был некий персонаж, чей-то любимец, который возомнил о себе слишком много, взбунтовался – и был отправлен ко всякой нечисти. Он тоже хотел, как там, Степан? «Весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем…»

– Давай, давай, беляк, – хмуро отреагировал Степа. – Глумись!

– История о Светоносном иная, – возразил Ингвар. – Люцифер восстал против Бога – и поэтому обречен. А тут, господа, на мой взгляд, совсем другое. Лха – не всемогущие боги. Поэтому никакого предопределения нет. Младшие братья, насколько я понимаю, не могут вмешаться, даже если люди погибнут, не выдержав подобного эксперимента…

– Сказки все это! – решительно заявил Косухин. – Байки! Причем неправильные.

– Там не хватает комиссара? – полюбопытствовал Арцеулов.

– Это на тебя комиссара не хватает, беляк! – огрызнулся Степа. – А в сказке нескладно выходит. То эти братья мир стерегут, чтобы никто не вмешивался, то, когда братец ихний напустил всякую нечисть, отсиживаются, вроде как я – не я…

– Да, не очень логично, – согласился Николай Константинович. – Но беда в том, что духи-цхун уже действуют среди людей. Это уже людские проблемы, которые они обязаны решать сами…

– А вот это верно! – удовлетворенно констатировал Косухин. – Как бишь в твоей любимой, Ростислав: «Никто не даст нам избавленья?..»

– Добьемся мы освобожденья своею левою ногой, – кивнул капитан. – Бедный Евгений Потье! Писал песню для мирных анархистов, и надо же, к кому попала! Аккурат к духам-цхун…

– Во, понеслась! – скривился Степа. – Вы напрасно, гражданин Ингвар, этому несознательному сказки рассказываете. Теперь он всюду духов видеть будет, на свечки в церквях все деньги истратит. А еще образованный!

– И вы не верите в Его помощь? – художник с интересом поглядел на развоевавшегося красного командира. – И никогда не просили помочь?

«Еще чего?» – хотел горделиво заявить Степа – и осекся. Это было неправдой – он просил о помощи тогда, когда никто из миллионов людей не смог бы помочь – у могилы Ирмана, в падающем «Муромце» и совсем недавно, когда комсомолец Гонжабов вырывал у него сердце. Просил – и… И ему помогали…

– Если и чего… – хмуро начал Косухин, замолк и, наконец, рубанул. – То от несознательности и темноты, чердынь-калуга! Ниче, скоро пролетариат пообразованней вашего будет…

– Не спорю, не спорю, – согласился Ингвар. – С победившим пролетариатом дискуссию лучше не вести. Однако же, господа, пора…

Уже уходя, Ростислав невольно оглянулся на неказистый домик. Казалось, жалеть не о чем – их плен в забытом Богом Морадабаде кончался, но что-то мешало уходить отсюда с легким сердцем. Эта лачуга стала первым безопасным пристанищем за многие месяцы, где не грозила смерть, где не надо ночью выставлять караулы и быть ежесекундно готовым вступить в бой. Кто знает, когда в следующий раз судьба подарит им такое?..

Степа не оглядывался – он спешил вперед, в загадочный Дели – цитадель британского колониализма и, одновременно, оплот героического индийского пролетариата. О покинутом скромном приюте красный командир не жалел – его жизнь только набирала обороты, впереди была далекая дорога, которую следовало пройти, чтобы вернуться в первую в мире страну победившей Революции и стать плечом к плечу с товарищами по Партии. Он спешил и не понимал, чего ждет контуженный беляк у входа в покосившуюся развалюху.

Ингвар стоял молча, никого не торопя. Его спокойные серые глаза, не отрываясь, смотрели на соотечественников, таких разных, и в то же время в чем-то очень сходных…

В конце концов Арцеулов, вняв ироничному покашливанию Степы, мысленно сказал: «Прощай» и, повернувшись, зашагал, не оглядываясь, по пустой в этот час улице. Его ждали нагаданное ему теплое зеленое море – и Россия.

Глава 12. Желтый плащ

…Зеленое море Ростислав увидел через два месяца, когда на индийскую землю пришла весна, показавшаяся явившимся с севера странникам настоящим летом. На редких деревьях шумных делийских улиц распускались невиданной красоты соцветия, воздух стал настолько теплым, что пришлось забыть не только о купленных в феврале плащах, но даже о пиджаках. Впереди было лето с его непременными многомесячными дождями, но ни Степе, ни Арцеулову увидеть его не довелось. Страна чудес – древняя и таинственная Индия, она же бесправная колония загнивающего британского империализма, навек осталась для них землей мягкого тепла и яркого весеннего солнца.

Эти месяцы они провели по-разному, хотя жили вместе – в небольшой квартирке, снятой по совету Ингвара в европейской части Дели. Сам художник пробыл в городе недолго, уехав на север, где готовилась его очередная экспедиция в Гималаи. Впрочем, он регулярно присылал телеграммы и пару раз наведывался в город, рассказывая о своих грандиозных планах по изучению неведомой для европейцев горной страны – а заодно о том, как продвигается дело двух русских, занесенных войной в самое сердце Британской Индии.

С последним дело продвигалось трудно. Их не отпускали – вежливо, чисто по-британски, с многочисленными отговорками и уверениями в наилучших чувствах. Пленников не допрашивали и не пускали по пятам слежку. Они лишь не должны были – под честное слово – покидать Дели, о чем сумел договориться с британцами Ингвар. Слово это соблюдалось строго. Не только Арцеуловым, который вообще серьезно относился к обещанию русского офицера и дворянина, но и Косухиным, помнившим великую большевистскую истину о том, что мораль – категория классовая. Красный командир не желал подводить политически неразвитого, но такого симпатичного интеллигента, который, вдобавок, рисует не хуже, а в чем-то даже и лучше, чем художники из любимой Степиной фронтовой газеты «В ружье!».

Картины Ингвара они посмотрели сразу же по приезду, навестив художника в его делийской мастерской. Арцеулов, помнивший работы Николая Константиновича еще по довоенным выставкам, был поражен – он не ожидал такого. На холстах громоздились огромные невиданной высоты горы, у заброшенных храмов расцветали странные раскидистые деревья, молчаливые мудрецы застыли в покое у кромки искрящихся на солнце вечных снегов. А главное – краски, цвета, которые невозможно представить тому, кто не бывал за неровной стеной самых высоких в мире гор.

…Гэсэр-хан оказался совсем не похожим на командира Джора, но Ростислава это нисколько не огорчило. Огромный всадник в остроконечной монгольской шапке натягивал тетиву на фоне кроваво-красного неба. Гэсэр – победитель зла и вечная надежда тех, кто нуждался в защите…

Степа осматривал картины с открытым ртом, даже не замечая этого, явно несолидного для представителя Сиббюро обстоятельства. Он то и дело сглатывал слюну, а когда довольный произведенным впечатлением художник поинтересовался его мнением, Косухин чуть было не выговорил то, что давно лезло на язык: «Ну, батя, даешь!», однако спохватился и, впервые назвав Николая Константиновича «товарищем», заявил, что данные картины имеют огромную художественную ценность для победившего пролетариата, а посему для них нужно создать «народный музей» – выражение, очень понравившееся самому Степе – а «товарищу Ингвару» присвоить, соответственно, звание «народного художника».

Ингвар посмеялся над подобным предложением, хотя и невесело. О музее думать не приходилось, картины шли на продажу. Когда они покидали мастерскую, художник неожиданно предложил Степе и Арцеулову любую работу на выбор, как подарок по случаю их странного знакомства. Арцеулов на мгновенье даже задохнулся от восторга, сразу же подумав о Гэсэр-хане. Но реальность тут же отрезвила. Он ехал туда, где музам надлежало молчать. Степа реагировал куда спокойнее, обстоятельно разъяснив «товарищу Инвару» что большевики выступают против частной собственности на произведения искусства. А потому он, Степан Косухин, не имеет права даже думать о владении картиной, место которой исключительно в «народном музее». При этом он взглянул на особо полюбившийся ему горный пейзаж и вздохнул.

Ингвар уехал, взяв с Косухина еще одно обещание – не заниматься политикой. Степа согласился, скрепя сердце. Впрочем, в первые дни они просто осматривали огромный город – скученные кварталы Шахджеханабада, многочисленные руины и не менее многочисленные храмы. Юркие мальчишки, поднаторевшие в искусстве гидов, провели их на вершину красного минарета Кутб-Минар, показали Жемчужную Мечеть императора Аурангзеба, поводили по закоулкам белокупольной Соборной мечети. Несколько раз Степа и Арцеулов прошлись по роскошно отстроенным кварталам нового Дели и даже пообедали, благо средства позволяли, в знаменитом ресторане «Могол».

Осмотр можно было продолжать еще долго, но Косухин взбунтовался, заявив, что уже сыт памятниками местного мракобесия и монументами колониальной экспансии. Ростиславу пришлось ходить по Дели в одиночестве, но вскоре интерес пропал и у него. Вокруг все было слишком чужим. Арцеулов впервые понял, что ностальгия – это действительно болезнь. Лекарств от этой беды не было. Русская колония в Дели, и без того немногочисленная, за годы войны разъехалась, и даже в здешних библиотеках нельзя было найти русскую книжку. Оставалось читать британские газеты, выискивая среди вороха пестрых новостей короткие сообщения о событиях на далекой Родине.

Косухина он видал лишь вечерами, а иногда и раз в несколько суток. Степе было не до ностальгии – он наконец-то нашел себе дело. Миллионный Дели ничем не напоминал замшелый Морадабад, и красный командир с головой окунулся в местную жизнь. Степа ожидал, что найдет здесь если не сплоченную партию индийских большевиков, то хотя бы отчаянных революционеров-бомбистов, готовых положить свои молодые индийские жизни за освобождение родной земли. По большевистскому Степиному разумению, время баррикад в Индии уже наступило. По всему Дели повторяли слово «Амритсар». Это название было на слуху в уличной толпе, красовалось на плакатах, пестрело в газетных заголовках и в неровных строчках листовок. Помог Арцеулов, пересказавший Степе содержание читанных им газетных статей.

…В пенджабском городе Амритсаре доблестный британский генерал О'Дайер расстрелял безоружную демонстрацию, уложив на мостовую более тысячи человек. Вызванный для отчета в Лондон, он был награжден почетным золотым оружием с бриллиантами…

Арцеулов, и сам не восторгавшийся подобным геройством, постарался объяснить Косухину, что все не так просто. Газеты писали о провокаторах среди демонстрантов, об угрозе бунта и погромов. Но Степа не хотел слушать, окончательно убедившись, что великие вожди Революции правы. Даже здесь, вдали от бестолковой российской жизни, цивилизованные британцы ведут себя не лучше романовских держиморд! И Степа ждал баррикад.

Но баррикад не было. Сквозь мешанину непонятных слов Косухин улавливал название какого-то «Индийского Конгресса», который призывал всех индусов воздерживаться от насилия и протестовать мирно. Люди собирались, шумели – и расходились. В одной из листовок, принесенных Степой после очередного похода по бурлящим улицам, содержалось совершенно бессмысленное предложение – не покупать британских товаров, что, по мысли какого-то Ганди, не иначе местного Федоровича, должно было разом подорвать британский империализм. Впрочем, подумав, Степа отверг подобное сравнение. Вражина-Федорович хоть и был из уклонистов уклонист, но все же имел твердую руку, и когда бросал бомбу, то редко промахивался. А вот Ганди… Нет, индийский пролетариат и вкупе с ним трудовое крестьянство оказались явно не на высоте! Косухин махнул рукой – и захотел обратно в Россию.

Но вот с этим было трудно. Ингвар, заехавший в Дели в середине марта, лишь развел руками, посоветовав ждать. Трудность была не только в том, чтобы уехать. Ни у Степы, ни у капитана не осталось ни единого клочка бумаги с печатью, а без документов нечего и надеяться на то, чтобы доехать до Европы. Горячий Косухин уже стал подумывать о побеге. Смущало лишь слово, данное художнику. Да и как бежать, было совершенно неясно.

Арцеулов, поразмышляв несколько дней, однажды утром, ничего не сказав Степе, убежавшему послушать уклониста Ганди, надел для пущей солидности пиджак и направился в канцелярию вице-короля. Сам вице-король его, конечно, не принял, да капитан на это и не надеялся. Зато ему достаточно быстро организовали встречу с пожилым и весьма респектабельным английским чиновником, который был сед, упитан и покрыт «вечным» колониальным загаром.

Англичанин оказался вполне осведомлен о деле «мистера Арцеулова и мистера Косухина». Он доброжелательно улыбнулся, сообщив, что вопрос решается, и когда-нибудь в конце концов вероятно будет решен. Капитан сдержался, попросив уточнить, но англичанин лишь развел руками и пояснил, что это все, что он может сказать, как официальное лицо.

Намек был понят, и Ростислав поинтересовался, что загорелый толстяк может сообщить неофициально. Англичанин вновь улыбнулся, а затем вполне искренним тоном поинтересовался, куда, собственно, спешить двоим русским? Насколько он, толстяк, осведомлен, они располагают определенными средствами, не бедствуют – а значит, ничего не мешает им пожить несколько месяцев вдали от ставшей такой негостеприимной отчизны.

В этом, конечно, был свой резон. Арцеулов невольно задумался, а толстяк, вновь подчеркнув, что говорит в данный момент как лицо исключительно частное, заметил, что у британских властей тоже есть свой резон. Никто не считает двух российских офицеров, занесенных войной в Индию, шпионами. Более того, британские власти сочувствуют борцам против большевизма, но… Но у всех имеются личные обстоятельства – семьи, служебное положение, будущая пенсия, и никто не желает брать на себя ответственность разрешить «мистеру Арцеулову и мистеру Косухину» покинуть Индию. Мало ли что может решить Лондон? К тому же некоторые служащие (тут капитан вспомнил господина Фиц-Роя) до сих пор уверены, что русские являются носителями некоей чрезвычайно важной информации…

Оставалось поблагодарить за откровенность и откланяться, но что-то задержало Арцеулова. Он еще раз посмотрел на уютно устроившегося в кресле толстяка, олицетворявшего собой ненавистную всем нормальным людям канцелярскую мудрость – и заметил то, на что не обратил внимания прежде. На левой щеке англичанина белел шрам, вместо двух пальцев правой руки, мизинца и безымянного, торчали короткие обрубки, а на зеленом кителе сверкал скромный знак военного ордена. И капитан, с бесцеремонностью фронтовика указав на искалеченную кисть, а затем на орден, спросил – «где?»

Лицо толстяка изменилось, как-то сразу помолодев, стало суровым и жестким. Он коротко бросил: «Кабул» – и капитан вспомнил стихи Киплинга о городе Кабуле на реке Кабул, в которой тонет британский эскадрон, а уцелевшие выхватывают сабли и мчатся в горящий мятежом город…

И Ростислав сказал англичанину то, о чем говорить не собирался. Что он поедет из Индии не в Париж и не в Нью-Йорк, чтобы обживаться на чужой земле и мучаться ностальгией. Он поспешит в Россию. В Крыму, на последнем клочке свободной русской земли, генерал Врангель собирает уцелевших. А ему, капитану Арцеулову, собственно больше незачем жить на этой земле, и если искалеченный на афганской войне англичанин – офицер и дворянин, то он должен понять.

Толстяк долго молчал, а затем совершенно спокойным тоном поинтересовался, такого же ли мнения господин Косухин? Арцеулову на миг стало жарко. Да, красный командир Косухин того же мнения – он спешит в Россию, в ряды Рачьей и Собачьей! Сказать об этом британцу? Степу не расстреляют, но иерусалимский барон Лейба Бронштейн долго не увидит в своем кагале одного из далеко не худших красных командиров.

…Был еще один резон – уже без всяких Бронштейнов. Капитан не верил, что те, кто пытался убить Степу под Иркутском и в Шекар-Гомпе, оставят парня в покое. В красной Рэсэфэсэрии Косухина ничего хорошего не ожидало. Достаточно сейчас, сию минуту, сказать несколько слов – и Степан останется в живых. Британская каталажка – не сахар, но не помрет же он там! Посидит – может, поумнеет…

Да, в этом был резон. Все казалось логичным и правильным, особенно с точки зрения столь уважаемой и ценимой самим же Косухиным «классовой борьбы», но…

Капитан спокойно, даже с достоинством, объяснил англичанину, что его спутник, Степан Иванович Косухин, не менее его спешит на фронт – и он готов ручаться за это словом дворянина. Арцеулов говорил чистую правду, ибо лишь тюремные решетки удержали бы Степу от желания примкнуть к ордам Лейбы Бронштейна.

Англичанин кивнул, а затем заметил, что бюрократия, наряду с очевидными недостатками, имеет и определенные преимущества. Например, будь у мистера Арцеулова и у мистера Косухина российские заграничные паспорта, у британских властей не осталось бы формальных оснований не выпускать их за пределы Англо-Индийской империи. И он почти уверен, что им удастся спокойно взять билеты на пароход. Предваряя неизбежный вопрос, толстяк пояснил, что паспорта выдавал российский консул, который вот уже год как покинул Индию. Зато в Бомбее проживает член консульской миссии по фамилии фон Денике, который работает в торговой фирме «Керал Ист». Конечно, этот фон Денике не имеет права выдавать заграничные паспорта. Но у него – совершенно случайно – могут храниться бланки, уже подписанные консулом. И он – тоже совершенно случайно – может уступить их за соответствующую мзду. А чтобы эта мзда оказалась действительно соответствующей, достаточно намекнуть, что за этот год он уже дважды проделал эту операцию. Для таких целей лучше всего нанять юриста – и не англичанина, а индуса…

Капитан слушал, стараясь не пропускать ни слова, и лишь осмелился поинтересоваться, не удивятся ли британские власти, что он и его спутник получат паспорта, подписанные консулом, давно покинувшим страну. Англичанин пожал плечами, пояснив, что паспорта могли быть выписаны хоть пять лет назад. Чиновников вряд ли заинтересуют подобные мелочи…

Арцеулов попытался благодарить, но толстяк тут же оборвал его, заявив, что не сделал ничего хорошего. Напротив, он совершил грех, помогая двум молодым людям отправиться практически на верную смерть. Взгляд капитана скользнул по его изувеченной кисти, англичанин нахмурился и спрятал руку за спину…

Ростислав не стал тратить времени. В самом центре Дели он нашел маленькую юридическую контору, хозяин которой, молодой индийский юрист, только что приехавший из Европы и явно не обремененный клиентами, охотно и даже с некоторым азартом взялся устроить это нехитрое дело.

Пользуясь тем, что оказался в центре города, Ростислав зашел в ювелирную лавку, попросив оценить сапфир – тот, что еще не был продан. Ювелир, худой старик-индус, долго разглядывал камень, назвал цену, оказавшуюся даже выше, чем предполагал капитан, а затем, не выдержав, спросил, откуда этот камень у уважаемого гостя. Конечно, он, ювелир, понимает всю бестактность вопроса, но дело в том, что камень необычный. Сам по себе он очень хорош – цейлонский, сильного и чистого цвета и неплохой огранки, но еще более любопытна его история. Таких сапфиров было сто. Более трехсот лет назад они были специально собраны для того, чтобы один из императоров-Моголов мог заплатить выкуп за своего сына, попавшего в плен к северным варварам. Эти сапфиры получили название «Камней Спасения».

Капитан ограничился тем, что сообщил старику часть правды – он привез камень из Тибета. Сапфир же продавать не стал – деньги еще оставались, а кроме того, судьбу последнего камня должен решать не только он, но и краснопузый Степа.

Косухин заявился в их маленькую квартирку поздним вечером возбужденный и несколько помятый. Как оказалось, неугомонный большевик побывал на огромном митинге, собранном Индийским Конгрессом. Народу там была тьма-тьмущая, вдобавок под конец вмешалась полиция, устроив давку, в которой Степе и досталось. Но на подобные мелочи Косухин не обращал внимания. Сегодня он, наконец, увидел того самого Ганди, о котором столько говорили, называя «Махатмой» и считая чуть ли не Карлом Марксом. О самом Ганди Степа запомнил лишь, что тот был худ и имел большие оттопыренные уши. Вождь говорил на хинди, и Косухин сообразил лишь, что речь шла о каком-то «сварадже». Но заинтересовал Степу не «сварадж», а то, как тысячи индусов смотрели на неказистого смуглого человека с бритой головой, одетого в какое-то подобие старого одеяла. Так на его памяти не смотрели ни на кого – ни на товарища Троцкого, ни даже на самого Вождя. И Косухин подумалось, какая польза была бы Революции, призови этот ушастый не к какому-то «свараджу», а к ясному и недвусмысленному вооруженному восстанию.

Арцеулов подивился Степиной кровожадности и окончательно разочаровал его, пояснив, что «сварадж» – это кампания мирного неповиновения, включавшая отказ от сотрудничества с англичанами и бойкот иностранных товаров. Косухин вздохнул и понял, что местные большевики, буде они тут все же имеются, явно упускают контроль над народными массами. Расстроило и то, что индийские товарищи сторонились его, вероятно, из-за буржуйских тряпок, которые Степа надел по явному недомыслию. Более того, его пару раз больно пнули, называя почему-то «инглизом». Капитан посочувствовал красному командиру, посоветовав в следующий раз прийти на митинг в одеяле, предварительно обрив голову. Ни о паспорте, ни о камне Ростислав решил пока не говорить. Степа с его мировыми проблемами был слишком далек от подобных житейских мелочей.

Через два дня приехал Ингвар. Художник был весел, возбужден и много рассказывал о подготовке путешествия в Гималаи. Он привез новый альбом рисунков, и Степа с Ростиславом могли полюбоваться памятными им горами в белых снежных шапках. Арцеулов улучил момент и поведал Николаю Константиновичу о совете толстяка-англичанина. Ингвар, подумав, согласился, что подобное жульничество может оказаться результативнее, чем все его хлопоты.

Среди прочего, художник принес им письмо от Валюженича, которое нашел в своей почте, скопившейся за время отсутствия.

…За эти два месяца Ростислав и Степа получили три телеграммы. Первая была из Марселя, подписанная «Наташа и Тэд», в которой сообщалось, что пароход «Дон» благополучно доставил путешественников во Францию. Вторая, подписанная так же, была уже из Парижа. И наконец, третью отправил Тэда, сообщивший, что сдал Наташу из рук в руки ее дяде.

И вот, наконец, письмо. Как только Ингвар, пригласив своих подопечных в ближайшее время зайти к нему поужинать, откланялся, нетерпеливый Степа разорвал конверт и уткнулся носом в исписанные неровным почерком листки. Арцеулов, уверенный, что Валюженич пишет по-английски, терпеливо ждал, пока безграмотный комиссаришка прибегнет к его помощи. Но Косухин, к величайшему изумлению капитана, дочитал до конца, произнес «Гм-м» и передал листки Ростиславу.

Ларчик открывался просто – Валюженич писал по-русски. В первых же строчках Тэд особо оговаривал это обстоятельство, признавшись, что прибегает к помощи словаря, но в дальнейшем обещает не делать и этого. Слог хромал, но понять было можно – даже Степе. Американец сообщал, что встретился с Шарлем Карно, который не мог не изумиться рассказу своего приятеля. Сам Карно, так и не выздоровев окончательно, был вынужден вернуться во Францию, не завершив экспедиции. Оба они получили нагоняй от профессора Робера, который, впрочем, тут же накинулся на привезенные «артефакты». Отец же, Валюженич-старший, ограничился тем, что обозвал сына придурком. Насквозь обруганный, но довольный, Тэд приступил к прерванным занятиям, уже успел заскучать при такой спокойной жизни и звал «мистера Арцеулова и Стива» в Париж.

О Наташе в письме не было ни слова. Арцеулов перечитал его еще раз – Валюженич рассказывал лишь о себе. И это было странно. Ясное дело, Косухин тоже обратил на это внимание, поделившись с Ростиславом несколько успокоившим того соображением, что будь у Наташи неприятности, Тэд непременно сообщил бы. Арцеулов вполне с этим согласился, решив про себя, что, вероятно, предложение, сделанное горячим американцем у Тадж-Махала, не нашло отклика – и бедняга Валюженич предпочел промолчать. Но все же в глубине души шевельнулось что-то неприятное. В конце концов Тэд мог просто написать одну фразу, что Наташа жива и здорова… Вспомнился их разговор перед отъездом – и капитан всерьез встревожился. Впрочем, делиться с Косухиным своими опасениями он не стал – здесь, за тысячи верст от Парижа, ничего друзьям не поможешь.

Несколько дней прошло для Арцеулова в томительном ожидании. Степе было легче. Красный командир продолжал бегать по митингам, на одном из которых ему феноменально повезло: он встретил пожилого индуса, работавшего несколько лет в России и знавшего русский язык. Косухин воспрянул духом. Новый его знакомый оказался «конгрессистом», то есть типичным буржуазным либералом, зато сообщил, что в Дели имеются несколько молодых людей, читающих давно уже непопулярного и ничего не понимавшего в индийских делах немецкого экономиста Маркса. Большего не требовалось, и уже на следующий день Косухин свел знакомство с худым интеллигентного вида очкариком, носившим странную для Степиного уха фамилию Ранадиве. Тот действительно читал Маркса, но со всем остальным вышла осечка. Молодой индус, недавно приехавший из Англии, где он учился в Оксфорде, ни слова не понимал по-русски. Правда, такие понятия, как «Красная Армия», «товарищ Ленин», «коммунизм» и «даешь!» были ясны без перевода, но результат от горячей речи коммуниста Косухина был обескураживающим. Товарищ Ранадиве приложил палец к губам, испуганно оглянулся и произнес также вполне понятное слово «полис». Лишь после больших трудов Степа смог убедить излишне пугливого выпускника Оксфорда познакомить страшного посланца Коминтерна с другими «товарищами».

Встреча с «товарищами» была намечена на вечер следующего дня. Степа составил краткий англо-русский словарик, куда с помощью Арцеулова внес такие совершенно необходимые термины как «пролетарская революция», «экспроприация экспроприаторов», «всеобщее вооружение трудящихся» и даже «продразверстка». Правда, ехидный Ростислав постарался подобрать наиболее подходящие эквиваленты для подобного людоедского жаргона, переведя «продразверстку», как «грабеж», а «пролетарскую революцию» – как «бунт оборванцев». Наивный Степа, не ведая об очередной белогвардейской провокации, старательно зубрил эти столь необходимые каждому агитатору и столь близкие его сердцу слова…

Уже вечерело, и Косухин начал собираться, когда послышались быстрые шаги, и в комнату вошел капитан. Степа взглянул на него с некоторым удивлением – вид у Арцеулова был какой-то особенный. Заметив Степин взгляд, Ростислав усмехнулся и не торопясь достал из внутреннего кармана пиджака пакет из плотной бумаги.

– Можно ехать, – сообщил он, с удовольствием затягиваясь купленной по этому случаю дорогой сигарой. – Паспорта, господин Косухин! Сегодня я зарегистрировал их в канцелярии губернатора…

– Во, чердынь!.. – Степа бросился к столу, схватил пакет и извлек оттуда две книжечки в твердой обложке с обязательными старорежимными орлами.

Арцеулов не без удовольствия поведал историю с оборотистым господином фон Денике, затем достал сапфир и положил его рядом с паспортами, рассказав о подарке старого монаха и добавив, что сей камень принадлежит исключительно краснопузому Степе.

Сапфир буквально добил Косухина. Он оторопело глядел то на возвращавшие им свободу книжечки в твердой обложке, то на переливающийся фиолетовым светом камень.

– Ну ты даешь, Ростислав! – проговорил наконец он. – Чего ж мне раньше не сказал, чердынь-калуга?

– Вы же занимались проблемами свараджа, господин уполномоченный Сиббюро! – хмыкнул довольный произведенным эффектом капитан. – Решил вас не отвлекать…

– Значит, так… – Степа уже успел переварить новость и был готов отдавать распоряжения. – Заказываем билеты из этого, как его, Бомбея. Я узнавал, там пароходов больше всего ходит. Плывем до Марселя, а там в Париж. Пристрою тебя, интеллигента – и в Ревель…

– Слушаюсь, господин комиссар, – покорно кивнул капитан. – Я уже заказал вам билет – как раз из Бомбея. Пароход «Маргарита», отходит через четыре дня.

– Это хорошо, – милостиво одобрил Косухин. – Годится…

И тут до него дошло. Беляк сказал не «билеты», а «билет»!

– Я не еду в Марсель, – спокойно пояснил Арцеулов. – Плыву в тот же день, но на час позже – в Стамбул.

– Вот, чердынь!.. – поразился Степа. – Да чего ты в Стамбуле не видел? Там же сейчас война, в этой Турции! Товарищ Кемаль лупит проклятых интервентов…

– Едва ли я встречусь с господином Кемалем, – скривился Арцеулов. – Из Стамбула поеду в Варну – а оттуда домой…

– То есть? Ты, эта, не спеши, Ростислав. Вот кончится война, будет амнистия, тогда и вернешься. Посиди покуда в Париже, да книжки почитай…

– Плевал я на вашу хамскую амнистию! – рубанул капитан. – Я еду в Россию, господин Косухин! Генерал Врангель собирает в Крыму тех, у кого еще остались совесть и честь! Теперь ясно, краснопузый?

И тут только до Степы дошло. Вначале он потерял дар речи, а затем выдохнул: «Сволочь!»

Арцеулов не отреагировал. Почему-то в голосе Степы он почувствовал не ненависть, а что-то совсем другое. А Косухин уже бушевал:

– Ты… ты… гад белый! Что, не навоевался?! Крови мало народной пролил, да? Да я тебя лучше своей рукой положу, беляка! Чего выдумал?!

Арцеулов не отвечал, поймав себя на странной мысли, что ничуть на Степу не обижается, как будто этот чумазый парень имеет законное право ругать его, словно нашкодившего гимназиста.

– Да там же самое зверье собирается! – продолжал кричать Степа. – Они же гады, убийцы! Мало им крови! Что, не навоевался, интеллигент?

Косухин вобрал побольше воздуха и прибавил нечто, совсем уж не вязавшееся с предыдущим:

– Да тебя же там убьют, Ростислав! Понимаешь, чердынь-калуга – убьют!

Махнув безнадежно рукой, красный командир замолчал и отвернулся к стене.

– Степан, давайте не ссориться…

Арцеулов говорил спокойно, что давалось ему без всякого труда. Он действительно не хотел ссориться напоследок.

– А я что, с тобой – мирился? – огрызнулся Степа, не оборачиваясь. – Вражиной был, вражиной и остался! Я думал, что ты хоть сейчас чего-то понял…

– Понял? После Иркутска? После Челкеля? После того, как комиссары пытали вас током? Что я должен был понять? Только то, что ваша банда оказалась еще страшнее, чем все мы думали! И там, в Крыму, мои товарищи пытаются сделать хоть что-то. А я должен отсиживаться в Париже?

– Да побьют вас всех! – Степа резко обернулся, лицо его исказилось болью. – Понимаешь, Ростислав – вам всем крышка! Всем, умным, образованным, воспитанным – конец! Штык в брюхо, чердынь-калуга – и амба, в штаб Духонина! Ну, если тебе и всем твоим так не нравится социализм, мотайте куда-нибудь в Аргентину. Авось отсидитесь там пару лет, пока Мировая не начнется…

– Вы можете считать меня белым гадом, Степан, но трусом даже вы меня не назовете. И мои друзья – не трусы. Ни Виктор Ухтомский, ни Андрей Орловский, ни Михаил Корф. На кого мы должны оставлять Россию? На вашего Венцлава и его упырей?

– С ними сами разберемся, – буркнул Косухин, но в голосе его не было уверенности.

– Не разберетесь, красный командир! И если кто рискует, то это вы. У меня будет оружие, меня будет защищать целая армия. А вас – уж не знаю… Ладно, в любом случае… У нас с вами остались кое-какие общие дела. Прежде всего…

Арцеулов изложил Степе то, что говорила ему Берг, правда, не сказав о наивном американце и его предложении, упомянул о генерале Аскольде Богоразе, напоследок посоветовав сразу не ехать к Карлу Бергу и, вообще, не очень афишировать свое пребывание в столице Франции. Затем капитан положил на стол бланк заказа на пароходный билет, объяснил, где его следует выкупить, и приложил к нему солидную пачку денег – половину того, что у него оставалось. Косухин молчал, закусив губу, и было даже непонятно, слышит ли он то, что говорит Ростислав.

Когда Арцеулов умолк, Степа лег на койку и отвернулся к стене, напрочь забыв о встрече с индийскими «товарищами». Капитан пожал плечами и вышел прогуляться по вечернему Дели, понимая, что дальнейшего разговора не будет.

Наутро Ростислав обнаружил, что койка Косухина пуста, все вещи исчезли, а на пустом столе лежит записка, поверх которой равнодушно сверкает фиолетовыми гранями «Камень Спасения».

Степа писал в совершенно непривычной для него манере, вежливо, даже почти без грамматических ошибок. Он уведомлял «гражданина Арцеулова», что впредь не желает иметь с ним никаких дел, но поскольку вынужден воспользоваться предложенными деньгами, а также будучи должен «гражданину Арцеулову» за эти месяцы, оставляет камень в счет оплаты долга. Подпись отсутствовала, более того, записка была перечеркнута крест-накрест, однако новой Степа почему-то не написал, лишь нацарапал сверху: «Шел бы ты, Слава, к черту!»

Арцеулов невесело усмехнулся. Славой называла его Ксения. И вот назвали снова – наверное, в последний раз.

С Ингваром он простился в тот же вечер, перед поездом, увозившим капитана в Бомбей. Оказывается, Косухин уже успел забежать к художнику, поблагодарить и пригласить того вернуться в революционную Россию. Правда, как сообщил не без усмешки Ингвар, красный командир посоветовал ехать не сразу, а чуток погодя, когда победивший пролетариат, покончив с контрреволюционной гидрой, будет готов к более полному восприятию картин художника. В РОСТА поступать Николаю Константиновичу Степа уже не советовал, то ли забыв, то ли передумав.

Перед тем как расстаться, Арцеулов достал сапфир и передал его Ингвару. Предваряя возражения, заявил, что вовсе не собирается таким образом отблагодарить художника за его заботы о двух русских эмигрантах, а передает камень для того, чтобы Николай Константинович мог продолжить свои гималайские экспедиции – и заодно рассказал услышанную от ювелира историю сапфира.

Ингвар долго разглядывал камень, и отблеск кристалла странно отражался в его глазах. Наконец, он покачал головой и вернул сапфир капитану.

– Он будет вам нужнее. В эмиграции он бы не дал вам умереть с голоду. А вы едете на фронт…

– И его закопают вместе со мною после первого же боя, – возразил Ростислав.

– Может быть, – спокойно согласился художник. – Но может случиться и так, что этот камень спасет вам жизнь. Ведь это же «Камень Спасения»!..

– Вы верите в эту мистику?

– Ну, я же недаром увлекаюсь Востоком… – пожал плечами Ингвар. – Не спешите расставаться с сапфиром, Ростислав Александрович. К тому же ваш друг оставил этот камень именно вам…

– Мой… друг?

Арцеулов недоуменно поглядел на художника, с трудом соображая, что речь идет не о ком-нибудь, а о краснопузом Степе.

– Да, ваш друг, который сам не свой от того, что вы едете, как он считает, на верную смерть. Не пренебрегайте его даром!

– Степан рискует больше моего, – вздохнул Арцеулов. – Ему нельзя сейчас возвращаться в Россию!

– Как и вам, Ростислав Александрович. Лучше всего, если бы вы оба поработали вместе со мною. Ведь мы занимаемся куда более важным делом, чем та мерзость, которую вы зовете войной.

– «Красота спасет мир»?

Художник грустно улыбнулся:

– Да, конечно, «айне колонне марширен, битте колонне марширен…» Красота не спасет мир, вы правы. Но культура – это единственное, что может объединить людей. Все остальное лишь разделяет – политика, религия, экономика. Когда-то в Индии это понимали… Поэтому я здесь, а не в Париже или не в Таврии, хотя, поверьте, стреляю я недурственно. Жаль только вас, честных и умных – белых, красных и всех прочих цветов…

– Мы защищаем культуру, – возразил Арцеулов. – Ту самую культуру, которая должна спасти мир. Иначе господа комиссары доберутся и сюда…

– Защищаете… Культура не нужна мертвым, Ростислав Александрович! У мертвых другие интересы. У них – Шекар-Гомп… Боюсь, Око Силы еще напомнит о себе, и тогда действительно понадобятся защитники.

– Я готов, – кивнул Арцеулов. – И не один я…

– Слишком многих уже нет, – вздохнул художник, – а теперь и вы с вашим другом едете убивать. И дай-то Бог вам не встретиться на поле боя! А войско Лха Старшего Брата растет, и, может, скоро господа комиссары покажутся вам сущими агнцами по сравнению с теми, для кого они мостят дорогу…

Уезжал Ростислав с тяжелым сердцем. Все, что мог, он сделал – и сделал правильно. Оставался лишь долг большевикам – и Арцеулов ехал в Таврию отдавать его. Но что-то было не так. Уже ночью, когда экспресс, мягко покачиваясь на рельсах, подъезжал к Бомбею, Ростислав сообразил, что ему мешает. Тогда, в поезде Верховного, он, казалось, подумал обо всем. Но в те дни капитан еще не знал о Шекар-Гомпе, об Оке Силы, о Лха Старшем Брате. И если через несколько недель, месяцев или даже лет он упадет посреди белесой крымской степи, эти знания пропадут вместе с ним. А все остальные могут просто не успеть понять, что собирается сейчас среди заснеженных гор, готовясь обрушится с вершин на весь мир. И быть может, это требовало от него, Ростислава Арцеулова, чего-либо иного, чем просто возвращения на безнадежный фронт…

Но менять что-либо было поздно. Яркое солнце заливало утренний Бомбей. У пирсов толпились огромные – белые, серые, черные – пароходы, билет лежал в кармане, и оставалось лишь одно – подняться по трапу и сказать «Прощай» прекрасной стране, которую Ростислав так и не успел узнать. Арцеулов стоял у трапа, провожая глазами вереницу пассажиров, поднимавшихся на борт огромного лайнера «Фламинго». Где-то неподалеку отправлялась «Маргарита», на которой плыл краснопузый Степа. Он не пришел попрощаться, впрочем и Ростислав не собирался разыскивать Косухина. Ругаться не хотелось, а говорить было не о чем.

…Внезапно он почувствовал чей-то взгляд, а вместе с ним – тревогу. Ростислав обернулся. В глаза бросилась яркая желтая ткань – плащ, который носят буддийские монахи…

– Господин… Цронцангамбо?!

Монах сложил руки на груди, поклонился и медленно заговорил. В первую секунду Ростислав растерялся, но затем заставил себя сосредоточиться: «Что-то случилось. Слушай!.. Слушай внимательно…»

Контакт наладился быстро. Уже через минуту капитан стал разбирать отдельные слова:

– Спешил… брат Цонхава… Надо…

– Погодите, – остановил его Арцеулов. – Я сейчас…

Монах на минуту замолчал, а затем заговорил вновь, и на этот раз смысл сказанного четко отпечатывался в сознании:

– Да пребудет с вами мир, Ростислав! Рад, что нашел вас – очень спешил, но от Шекар-Гомпа было трудно добираться. Я шел пешком…

– Что-то случилось? – перебил капитан. – Обнаружили убежище?

– Нет, но боюсь, скоро придется уходить. Брат Цонхава велел передать…

Он замолчал, переводя дух. Арцеулов успел сообразить, что Цронцангамбо шел пешком – от самого Шекар-Гомпа! Шел, чтобы предупредить. Капитану стало стыдно за то, что он когда-то обвинял монаха в излишнем благоразумии.

– Брат Цонхава говорил с духами. Никто из нас не умеет так разговаривать с духами, как он. Вам, людям Запада, это, наверное, кажется странным…

– Нет, нет! – Арцеулов понял, что и в самом деле верит монаху. Люди Востока разговаривают с духами. Люди Запада называют это предчувствием или интуицией…

– Он говорит, что вам четверым грозит опасность – гораздо большая, чем он думал раньше. Кого-то из вас ждут предательство и смерть, а может, и то, что хуже смерти. Кого – духи не смогли объяснить. Учти это, Ростислав, и сообщи своим друзьям. Прощай…

Цронцангамбо поклонился и, прежде чем капитан успел сказать хоть слово, исчез в толпе. Ростислав растерянно оглянулся. Надо задержать монаха, расспросить подробнее, бежать к трапу «Маргариты», ловить там дурака-Степу, которого он не имел права отпускать в Совдепию на растерзание упырям Венцлава, надо ехать Париж, чтобы узнать все ли в порядке с Наташей, отчего молчит Тэд…

Поздно!

Заревел гудок. Арцеулов взглянул на часы и понял, что «Маргарита» уже отчалила, унося Косухина в Марсель. Ему не успеть…

За бортом плескалась зеленая вода – то самое, обещанное ему, теплое весеннее море. «Фламинго» отходил от пирса, медленно проходя мимо огромных пароходов, ждущих своего часа – часа отплытия. В памяти скользнули строчки подзабытого за военные годы, но когда-то любимого поэта – о кораблях, заякоривших бухту, принесших с собой мечту о далеком Океане. Но Ростислав не думал о том, что впереди. Там все ясно – фронт и последний клочок родной земли, который ему суждено защищать. Арцеулов смотрел на берег, на уходящую от него навсегда Индию, и ему вдруг почудилось, что над белыми бомбейскими домами, над зелеными пальмами и острыми крышами храмов, над суетой огромного порта неслышно проступают ледяные вершины, среди которых чернеют четкие контуры монастырских башен. И легкий морской ветерок внезапно показался ледяным, как будто мертвое дыхание Шекар-Гомпа настигло его даже здесь.

…Толпа теснилась на медленно удалявшейся пристани. Арцеулов долго всматривался, надеясь разглядеть желтый монашеский плащ, но тщетно – берег исчезал, становился серой неясной полосой, которой тоже предстояло сгинуть, уступив место равнодушной зелени морского простора.