Околдованная

14

Настало лето, и Силье увидела долину Людей Льда в ее самом красивом уборе. Теперь она видела, какая это редкая красота, и училась любить горы, солнечные закаты, горную березу и снег. И она была очень счастлива. Вождь повенчал их путем простой церемонии. Было заметно, что выбор Силье в немалой степени ошеломил его. Но, поскольку Хемминг исчез из долины, то она, видимо, с отчаяния была вынуждена довольствоваться Тенгелем. Вождь никогда не узнал причину бегства Хемминга — никто не отважился рассказать ему об этом. Так, косвенным образом, жители долины проявили благожелательность по отношению к Тенгелю. Думая об этом, Силье черпала определенную уверенность. Теперь она была супругой Тенгеля. Все были здоровы, и будущее казалось светлым. После того, как она вернула Тенгеля в дом, она находила гораздо больше радости в домашней работе. Счастливая и довольная, она вместе со всеми весной пахала пашню, сеяла, косила траву. Однако животных они не заводили, так как скотный двор был в плохом состоянии, а у Силье было достаточно хлопот с детьми. Вместо этого они помогали Элдрид. Суль взяла у Элдрид котенка, и Тенгель обратил внимание на то, что она выбрала котенка черного, как уголь. Он и лошадь были их единственными домашними животными. Несмотря на то, что Тенгель казался совершенно счастливым, часто случалось, что Силье приходилось будить его ночью. Он, утверждавший, что никогда не грезил по ночам, видел плохие сны. Теперь, когда они были женаты, они спали, согласно обычаю, всегда обнаженными. Когда он просыпался, мокрый от пота, то обычно искал в темноте ее лицо, чтобы удостовериться, что она действительно здесь.

— Силье, — задыхаясь, говорил он. — Не уходи от меня! Никогда не уходи от меня!

Она уверяла его в том, что никогда этого не сделает, прижимала его к себе, чтобы успокоить, вырвать из ночных кошмаров, Но, если он был действительно взволнован, так что дрожал всем телом, она открывала ему свои объятья, даже если он уже был у нее в тот же вечер. После этого он словно успокаивался. Все это немного огорчало ее, потому что, как и большинство женщин, она считала, что духовная общность так же важна, как и телесная. Но их близость всегда кончалась тем, что он возносил ее на головокружительную высоту. А когда понимал, что сделал ее счастливой и свободной, то все кошмары словно бы исчезали, и он спокойно засыпал в ее объятиях. Ей было очень неудобно, и она затрачивала большие усилия, чтобы сдвинуть его в сторону.

«Это почти как во сне, — думала она. Я пользуюсь своей плотью, чтобы переключить злые мысли человека на что-то другое. Но почему все происходит именно так? Что во мне такого загадочного, что постоянно заставляет меня прибегать к этому? Неужели я не стану чем-то более значительным, чем объектом для мужской похоти? Может быть, всему виной моя собственная неуверенность? Страх перед тем, что я не достигну цели другими способами?» В любом случае, ей было досадно.

Теперь они больше общались с другими жителями долины. После того как Тенгель женился на Силье, страх перед ним поубавился, и крестьяне болтали, шутили и спорили с ним. И все-таки страх еще прятался в уголках их глаз, при малейшей опасности они были готовы спасаться бегством.

Элдрид тоже переживала весну своей жизни. Ее ободрила Силье, имевшая мужество выйти замуж за потомка злого духа Людей Льда. В результате Элдрид сказала «да» ухажеру, давно проявлявшему к ней интерес. На Иванов день Элдрид тоже вышла замуж. Ее мужем стал один из тех, кто должен был спасаться от подручных фогда и жил последние годы в долине Людей Льда. Силье была рада за Элдрид. Теперь она избавлялась от необходимости тяжело работать и от одиночества на старости лет. Кроме того, она уже перешагнула тот возраст, когда заводят детей, так что ей нечего было бояться. Она явно не могла бы продолжить род.

У Силье было так много дел, что совсем не оставалось времени, чтобы ткать, о чем она немного сожалела. Но взамен она получила так много других приятных впечатлений. Тенгель забирал ее и детей и показывал им свои любимые места. Они много времени проводили на воздухе, и у всех лица покрылись прекрасным загаром. Тенгель тащил Дага в мешке за спиной, а рядом шла Суль, неся корзину с котенком. С облегчением они замечали, что злобные припадки девочки случались все реже. Возможно, это объяснялось гармоничностью жизни, которую она вела. Однако порой она их пугала. Например, как в тот раз, когда они пришли к водопаду. У Суль затуманились глаза, и она сказала:

— Мертвая дама.

Тенгель вздрогнул.

— Как она могла об этом узнать? Женщина бросилась сюда… да, пожалуй, двадцать лет тому назад.

Случались и другие необъяснимые вещи. Как-то, когда они были в горах, Суль прибежала с криком:

— Домой! Опасный человек под деревом. При этом у нее были очень испуганные глаза.

В таких случаях они обыкновенно слушались ее, но никогда не узнавали, в чем дело.

С наступлением осени с Силье начали твориться неприятные вещи. Она похудела, потеряла аппетит, ее кожа стала прозрачной и покрылась светло-коричневыми пятнами. Тенгель собирался навестить Бенедикта и его домочадцев, но отменил поездку. Вместо себя Тенгель послал другого человека, кучера. Тот скоро вернулся назад, сообщив, что все здоровы, но Абелона продолжает там жить и отравлять им существование. Жители хутора были очень счастливы услышать о маленькой семье и прислали свои поздравления — большой сверток с разной снедью и кое-что из одежды для малышей.

— Если бы мы могли что-то сделать для них, — сказала растроганная Силье. — Если бы мы могли убрать тех прихлебателей!

— Да, — согласился Тенгель. — Но сейчас я ничего не могу сделать. Мое место теперь рядом с тобой.

Силье окинула взглядом двор, где первые заморозки оставили свой след. Она закрыла дверь в дом, чтобы не выпускать тепло.

— Я боюсь, Тенгель. Что со мной?

Он внимательно посмотрел на нее и едва не рассмеялся над ее невежеством.

— Прошло много времени с тех пор, как ты должна была отказывать мне по женским причинам.

Она подумала.

— Да, да это так. У меня было столько других дел, что я не думала об этом. О, Тенгель…

Она продолжала сидеть, словно парализованная.

— Да! Конечно! Так как это не случилось весной или в первой половине лета, то я словно выбросила это из головы, ты понимаешь.

Тенгель выглядел подавленным.

— Я опасался этого, да. Но у меня не было смелости поговорить с тобой. Когда… ты полагаешь?

Силье начала вычислять, но это было нелегко, так как она не была внимательна.

— В апреле, — сказала она, подумав.

Он долго смотрел на нее.

— В моей власти… предотвратить это. Средство…

Она неожиданно вскочила. Она не пыталась скрыть, как она сердита.

— Только посмей!

— Но если это… монстр?

— Монстр? А ты монстр? А Суль? Или Элдрид? Или твоя сестра Суннива? Ты, видно, рехнулся! Я видела кое-кого из других твоих родственников здесь в долине. Не думай, что это меня пугает. Если же ты заберешь моего ребенка, то никогда меня больше не увидишь!

Это было, разумеется, преувеличение, но теперь она хотела проявить твердость. Тенгель закрыл глаза и вздохнул.

— Ты получишь то, что хочешь.

Но он не выглядел радостным. Нет, он никогда не радовался будущему ребенку. Он не спал, испытывая глубокий страх, и вздыхал так тяжело, что Силье, наконец, стало совестно. Она даже начала колебаться, что поступает правильно. Но когда все отчетливей стала ощущать в себе новую жизнь, то поняла, что хочет иметь этого ребенка.

Тенгель был в это время очень молчалив. Но что было хуже — Силье была совсем нездорова. Он понимал, она ужасно страдала, хотя никогда на жаловалась. Но она была очень благодарна ему, когда он прикладывал свои теплые ладони к ее крестцу — это уменьшало постоянно сверлящую боль. Это наказание за то, что я не грушевидной формы, думала Силье и вспоминала с улыбкой, как она возмутилась, когда Бенедикт изобразил ее такой на церковной стене. Женщинам, имеющим широкие бедра, очевидно, гораздо легче, думала она.

Наступившая зима была тоже суровой. Снег выпал рано, и к Рождеству настали страшные холода. Все были вынуждены сидеть по домам, так как снегу навалило до крыш.

Единственными дорожками были туннели в снегу от дома до надворных построек.

Пожилой человек был найден замерзшим недалеко от своего дома, но его не могли похоронить, так что его гроб был оставлен в дровяном сарае до весны. Юноша, ходивший на охоту, отморозил себе ногу, о чем известили Тенгеля. Силье никогда не спрашивала, что он там делал, но он был очень возбужден, когда вернулся домой.

Похоже было на то, что до прихода весны запасы продовольствия иссякнут, поэтому Тенгель и Силье экономили, насколько это было возможно. Это было очень плохо, так как теперь Силье нуждалась в приличной еде. Даг начал ползать и даже немного ходил, опираясь на стены и скамьи. Он не был таким живым, как Суль, но стаскивал вещи вниз, это он мог. Силье больше не передавала детей на попечение Элдрид, теперь было слишком трудно уследить за ними. Несмотря на тугое пеленание, ноги у Дага были не совсем прямые. Силье чувствовала себя виноватой, так как часто ослабляла его пленки. Но Тенгель, знавший больше, чем другие, считал, что это зависит от нехватки нужного питания. Силье не могла отрицать, что стала чувствовать себя беспокойно в горной долине. Не из-за всех тех трудностей, которые она делила с любимым ею Тенгелем, но потому что они были беспомощны перед силами природы. Она чувствовала себя изолированной, и ее мучило то необъяснимое, чего она всегда боялась, но не могла назвать. Как-то раз она рассказала Тенгелю об ужасе, который ее преследовал.

— Я знаю, — ответил он. — Это нечто, оставленное нам старым Тенгелем как дар.

Она не поверила его ответу. Непосредственно перед Рождеством она побывала у Ханны и Гримара, прихватив с собой кое-что из еды. Это было перед тем, как начался страшный снегопад. Но она лишь постучала в дверь, поставила рядом узелок и ушла, удостоверившись, что Гримар взял его.

И вот однажды в конце марта, когда светило животворящее весеннее солнце, у Силье неожиданно начались родовые схватки. Элдрид забрала детей к себе, а у Силье собралось несколько женщин-соседок. Скоро стало ясно, что это будут трудные роды. Тенгель делал все, что мог, чтобы успокоить Силье. Он дал ей выпить что-то теплое и терпкое, что должно было смягчить боль. Тайно он прочитал кое-что из своих особых молитв. Но роды затягивались. По прошествии двух суток все были серьезно напуганы. Силье видела по лицу Тенгеля, что он думал. Он никогда не мог забыть, что его деформированные плечи стоили жизни матери… Обессиленная, Силье лежала на кровати. У нее были мокрые от пота виски и опухшее вокруг глаз лицо. Она больше не могла сидеть на стуле, специально сделанном для родов. Казалось, что из нее были выкачаны все силы. В ее глазах застыла мука. Во рту все пересохло.

— Нельзя ли мне немного воды?

Ей приподняли голову, дорогие руки поднесли ко рту ковш. Затем она бессильно повалилась на кровать.

— Приведите Ханну, — прошептала она. Тенгель вздрогнул.

— Ты совсем рехнулась?

Женщины перекрестились.

— Разве кто-то другой может помочь сейчас моему ребенку? — спросила Силье. — Он умрет, Тенгель!

Ты тоже, подумали все.

— Мы еще немного подождем, — сказал он невнятно. — Может быть, все еще образуется.

Но изменений не было. Разве что Силье стала еще слабее.

Наступили сумерки. Они зажгли редко используемые лампы с рыбьим жиром и поставили их вокруг ее постели. Словно она уже умерла, подумал Тенгель, содрогнувшись. Он почувствовал себя бессильным до отчаяния и не знал, чем можно было бы помочь. Неожиданно дверь распахнулась, и все вздрогнули. На пороге стояло самое омерзительное создание, какое Силье когда-либо приходилось видеть. Женщины громко вскрикнули, бросились в соседнюю спальню для детей и заперли за собой дверь.

— Силье звала меня, — сказала Ханна. Даже Тенгель отступил назад.

— Выйди вон, глупый юнец, с этим ты не справишься. И держи также подальше этих бесполезных женщин!

Он пошел к двери. Силье со страхом глядела на это создание, которое ковыляло на опухших ногах по направлению к кровати. Она никогда не могла представить себе нечто подобное и теперь поняла предубежденность Тенгеля в отношении наследников.

— Еще раз добрый день, матушка Ханна, — произнесла она, запинаясь и дрожа.

Тенгель обернулся у двери. Еще раз? У Силье были секреты от него? Но он не имел времени на раздумья, потому что Ханна знаком велела ему уйти. Он покинул комнату, преисполненный страха. Но прогнать Ханну теперь — на это он не отважился. Против нее не восстают!

Если бы Ханна оказалась за пределами долины, ее давно бы сожгли на костре, подумала Силье. Это была ведьма, самая настоящая колдунья. Ее глаза буквально таращились из-под клочьев серо-стальных волос, а запавший рот улыбался дьявольской улыбкой. Висевшая на ней одежда состояла из полуистлевших лохмотьев. Силье пришло в голову, что эта женщина носила свою одежду, вероятно, все время после своей смерти. Да, это была фантазия, но она не могла от нее освободиться. Кожа у Ханны была болезненно желтой и серо-черной, потому что ее никогда не мыли. Ее глаза были такого же цвета, как у Тенгеля, но гораздо бледнее, и все-таки они были такими жгучими, что казалось, будто она видела Силье насквозь. Ее голова была низко посажена между плечами, поднятыми, как у разъяренного зверя. Силье почувствовала, что ее может стошнить. Она не представляла себе, как скроет свое отвращение.

— Дай Ханне взглянуть на тебя, — сказала старуха удивительно звучным голосом. — Посмотрим, не достанем ли мы девочку.

— Девочку? — повторила Силье, широко раскрыв глаза. — Вы знаете…?

— Конечно, я знаю! Не бойся, ты оказала услугу мне — теперь я окажу ее тебе. И кроме того, мы же обе хотим иметь живого ребенка, не так ли?

Силье кивнула. В тот же миг ее тело стало сотрясаться от нового приступа боли. Ханна покачала мерзкой головой.

— Это нехорошо. Сначала мы дадим тебе кое-что, чтобы подкрепить тебя, потому что это будет стоить тебе сил, девочка! Да, это Тенгель! Он стоил жизни своей матери, он, действительно, жесток со своими женщинами.

Она порылась в карманах своих лохмотьев. Силье пыталась не вдыхать вонь, исходившую от старухи, не смотреть на ее кривые руки, на черные поры и морщины.

— Вот… У тебя есть вода?

Силье показала жестом. Ханна взяла деревянный ковш и дала ей беловатый порошок. Дрожащими руками Силье приняла ковш и проглотила порошок с водой, затем посмотрела на Ханну глазами раненого животного.

— Помоги мне, — прошептала она.

Ужасная старуха кивнула.

— Никто зря не зовет Ханну. Все должно пройти хорошо.

Силье не была так в этом уверена, но все-таки она была благодарна. Подождав немного, Ханна вынула другой порошок. На этот раз серо-зеленый и с таким запахом, что ноздри у Силье начали вибрировать. Она непроизвольно откинула голову назад.

— Выпей — это расслабляет тугие ноги.

Силье не осмелилась ослушаться. Подсознательно она поняла, что не следует спрашивать, что содержит этот порошок. Здесь были явно не только травы, нет!

— Так, — сказала Ханна. — Теперь подождем. Тебе следовало бы сидеть на стуле, но думаю, ты этого не осилишь.

В комнате наступила тишина.

— О… нет! — Силье скорчилась от жгучей боли под ложечкой.

Ощущение было такое, словно внутри у нее было битое стекло или серная кислота. Губы Ханны шевелились, ее руки чертили в воздухе над телом Силье круги. Тут Силье почувствовала такую сильную боль, что закричала, а все вокруг стало черным. «Теперь я умираю, — подумала она. — Милосердный Боже, теперь я умираю! Ребенок родится — мертвым или живым, — но я умираю. Эта ужасная женщина, это орудие Сатаны! Она заботится о ребенке. Мной она пожертвовала…» Она ощущала омерзительные руки Ханны на своем теле, слышала, как ее голос бормотал заклинания:

— Белиаль, Атюс, Кюбеле, Ребо, Апполион, Лупус, Астарот, Нема…

Это звучит так, словно она вызывает демонов, думала Силье, чувствуя вялость. Нет, теперь не демонов, не демонов. Мы в долине Людей Льда, я видела, как демоны поднимались над горами. И я виновата, сама виновата во всем этом и теперь наступает расплата. У меня была любовь с демоном, пронеслось в ее голове. А затем — ничего больше.

Медленно, медленно поднималась она из угольно-черного колодца. Она услышала звуки. Сначала слабо, затем более отчетливо. Это были голоса. Голоса соседок — крестьянских жен.

— Она невероятно мала и слаба.

— Ударь ее по заднице, глупая курица! — Это был голос Ханны. — Сунь ей в рот палец!

«О ком это они говорят?» — удивилась Силье. Теплая рука гладила ее лоб. Голос Тенгеля. Низкий и невнятный.

— Силье, Силье, вернись ко мне!

Она отчаянно старалась сказать ему, что жива, но не могла… Слабый крик. Да? Нет, он кричал гораздо сильнее. Призрак в лесу? Похоже на его плач. Новорожденный ребенок.

Новорожденный ребенок? Ее и Тенгеля маленькая девочка?

— Такая маленькая, — сказала соседка-крестьянка. — Это маленькое существо ни за что не выживет.

Наконец, у Силье оказалось столько сил, что она могла открыть глаза. Все было, как в тумане.

— Тенгель, — прошептала она.

— Боже, благодарю тебя, — услышала она его голос. Его руки нежно погладили ей голову.

Она желала посмотреть на ребенка и в то же время боялась этого. Не решалась. Сначала она должна была окрепнуть.

— Ханна дала мне что-то, — сказала она. — Это подействовало сразу.

— Ну да, не сразу. Ты после этого еще немало боролась за жизнь.

Она подумала над этим.

— Мне было больно. Это утомило меня.

— Я охотно в это верю.

Ханна, сидевшая на треногом табурете у очага и похожая на хищного зверя перед прыжком, повернула голову.

— Твоя жена не роженица, Тенгель.

— Ты имеешь в виду… что это последний ребенок? — Спросил он.

— Так должно бы быть, — усмехнулась старуха. — Но ты же не сможешь держаться в стороне.

Силье и Тенгель обменялись взглядом, пытаясь спрятать улыбку. Силье видела, что у него в глазах были слезы, этого она никогда раньше у него не замечала.

— Я вижу здесь в огне удивительные вещи, — сказала вдруг Ханна. — Из вашего рода выйдут…

— Что же? — спросил Тенгель, когда она замолчала. — Злое наследие… будет ли оно и дальше передаваться?

— Оно тоже. Оно тоже. Но есть другие любопытные вещи. Ты как-то спросила, могу ли я видеть твое будущее, Силье. Теперь я вижу его. Люди Льда — это вы. Вы и никто другие.

— Но это не так, — возразил Тенгель. — Всех в долине называют Людьми Льда.

Ханна засмеялась.

— Это так, как я говорю. От детей, которых ты воспитаешь, Силье, придет огромная радость и большое горе… Но этого я не понимаю. Я вижу двойной ряд деревьев.

— Аллею? — спросила Силье. — Нет, это невозможно.

Ханна забыла о них и уставилась на тлеющие угли очага. Тенгель поднялся и взял у крестьянки из рук завернутого ребенка.

— Хочешь на нее взглянуть? — спросил он. В его голосе чувствовалась гордость отца.

— За этого ребенка можешь не бояться, — услышала она голос Ханны. — Он не имеет силы.

Силье вздохнула с облегчением. Она посмотрела вверх и испугалась — маленькая девочка выглядела жалкой и синеватой.

— Она… прелестна, — сказала она не очень искренне. — А волосы у нее будут рыжими?

— Я полагаю, не более, чем у тебя, — улыбнулся Тенгель.

«Он уже любит ребенка, — изумленно подумала она. Он, который не хотел его. А я, так упорно боровшаяся за него, у меня еще нет сил ничего чувствовать».

— Как вы ее назовете? — спросила другая крестьянка, находившаяся поодаль.

Она явно не осмеливалась приближаться к Ханне. Силье увидела, что старуха, рывшаяся в углях, прекратила свое занятие.

— Она такая маленькая и жалкая, — начал Тенгель. — Это заставляет меня думать о Даге, которого ты нашла в лесу. Ты собиралась назвать ребенка Лив, если бы это была девочка. Ты помнишь это?

— Да, я это помню.

Плечи Ханны слегка опустились. Тенгель продолжал:

— Поэтому я бы хотел назвать ее Лив.

— Лив — это хорошо. Но я хочу дать ей двойное имя, какое часто получают другие.

Страшилище у очага затаило дыхание.

— Я хочу назвать ее Лив Ханна, — твердо сказала Силье.

Тенгель посмотрел на нее почти испуганно. Но она повторила звучным голосом:

— Ее имя будет Лив Ханна.

Страшилище у очага начало усердно ворошить угли. С ее губ слетела странная, пронзительно звучавшая песня. Что это было, Силье не могла определить. Заклинание, колдовство? Ей слышались в этом пении гордость и радость старой, одинокой, отверженной женщины. В заклинаниях говорилось, видимо, о ребенке, но не было в этом странном, языческом песнопении ничего злобного.