Окончательный диагноз

ЧАСТЬ 4

Плечо у Айзенменгера продолжало болеть, какие бы болеутоляющие средства он ни принимал. Последние двое суток он почти не спал, и усталость в сочетании с головокружением, вызываемым петидином, порождала в нем странную отстраненность от реальности, которую ему постоянно приходилось преодолевать и от которой его не могло избавить даже судорожное продвижение такси по заполненным машинами улицам. Наконец Айзенменгер попросил остановиться возле одного из домов в северной части города, расплатился с шофером и, выйдя из машины, принялся оглядываться по сторонам.

Это был фешенебельный район: аккуратно покрашенные дома, перед которыми располагались ухоженные палисадники. Припаркованные на подъездных дорожках машины не отличались новизной или роскошью, но они были чистыми, зарегистрированными, и их внешний вид свидетельствовал о заботливом уходе. Айзенменгер глубоко вдохнул свежий воздух и ощутил аромат благосостояния среднего класса, слегка приправленный запахом старости.

Он двинулся к дверям дома номер 86 по дорожке маленького ухоженного садика мимо ярко-желтой машины с крытым кузовом, позвонил и тут же был вознагражден окликом, донесшимся справа. Айзенменгер заглянул за угол и обнаружил там дверь, расположенную между домом и гаражом. В дверях стоял крепкий мужчина мощного телосложения, которому на вид было около шестидесяти. У него были глубоко посаженные глаза, большой нос и пухлые губы. Все это вкупе с бледной щетиной, покрывавшей подбородок, придавало ему не слишком привлекательный вид.

— Да?

— Мистер Брокка? Я Джон Айзенменгер. Я вам звонил.

Мужчина кивнул и сделал шаг в сторону, из чего Айзенменгер заключил, что его приглашают войти. Он оказался в пустом гараже, где Брокка полировал выставочную витрину.

— Вы сказали, что хотите поговорить со мной о Пендредах? — произнес он, возвращаясь к своему занятию и окуная кисть в банку с лаком.

— Да, если это возможно.

Брокка начал накладывать лак на дерево. У него были крепкие руки с короткими толстыми пальцами, однако, несмотря на это, он работал с поразительной аккуратностью.

— Это он сделал? С вашим плечом? — не поворачивая головы, спросил он.

— Да.

— Я читал об этом в газете.

В глубине гаража стоял верстак, и Айзенменгер облокотился на него.

— А вы в течение длительного времени были заведующим моргом Западной Королевской больницы.

— Да, двадцать три года.

— Значит, вы хорошо были знакомы с Пендредами.

Он быстрым и точным движением залакировал угол.

— Не больше, чем любой, кто имел с ними дело. А что?

— И какое они производили на вас впечатление?

— Я считал их странными ребятами, но с другой стороны, кто не странен?

— А как работники? Они были добросовестными?

Брокка впервые поднял голову и посмотрел на Айзенменгера.

— Это зависит от того, что вы имеете в виду. Они совершенно не разбирались в документации; им нельзя было доверить выдачу тел или имущества.

— Почему?

— У них с этим ничего не получалось. При передаче тела требуется заполнение огромного количества документов, подтверждающих, что выдано именно то тело, что оно находится в хорошем состоянии, ну и всякое такое. И сколько я ни старался, у них все равно ничего не получалось. То же относилось и к ценностям, принадлежавшим покойным.

— А работа непосредственно с трупами?

— Это у них получалось прекрасно. — Он снова вернулся к своему делу.

— Это вы обучили их технике вскрытия? — поинтересовался Айзенменгер.

— Да, — с подозрительным видом откликнулся Брокка. — А что?

— Просто меня интересует методика, не более того, — поспешно ответил Айзенменгер.

— Я отвечал за то, чтобы обучить их самому необходимому, — успокоившись, ответил Брокка. — У них уже был кое-какой опыт, поскольку они работали на скотобойне. Я научил их изымать внутренние органы и извлекать мозг.

— Они были хорошими учениками?

— Схватывали все на лету. Как я уже сказал, они до этого занимались похожей работой.

— А как насчет швов?

— А что?

— В каком-то смысле это один из важнейших аспектов вашей работы — косметическая приемлемость тела. Уж этим-то они точно не занимались до прихода в морг.

Брокка снова выдержал паузу, на этот раз стараясь восстановить в памяти подробности.

— Да. Это было сложнее. Им потребовалось довольно много времени, чтобы этому научиться.

— Льюи сказал мне, что особенно трудно это давалось Мартину.

— Да, верно, — кивнул Брокка.

Айзенменгер чувстовал, что именно здесь таится разгадка, хотя и не мог объяснить, где именно.

— А вы не расскажете мне об этом поподробнее, мистер Брокка? Думаю, это может оказаться чрезвычайно важным.

— Черт!

За три дня тяжелой депрессии Беверли исчерпала весь свой запас ругательств, проклятий и брани, однако это не мешало ей время от времени повторять их и находить в этом определенное удовольствие. И действительно, насколько она помнила, это было единственное, что она произносила вслух за последние семьдесят два часа, если не считать краткого телефонного разговора с Айзенменгером, который просил ее о встрече.

Только сейчас она поняла, что он задерживается. Время летело быстро, и у нее до сих пор не укладывалось в голове, что с момента ареста Пендреда уже прошло три дня. Казалось, это случилось только что, и в то же время это событие уже терялось в далеком прошлом, хотя в действительности прошло всего лишь семьдесят с небольшим часов с тех пор, как ее карьера окончательно разбилась о несокрушимое препятствие, именуемое некомпетентностью.

Единственное, что скрашивало ее одиночество, — это вид из окна, разрезанный излучиной реки и приправленный очарованием увядающего города, — его величественная тишина гармонировала с ее внутренним состоянием. Четыре раза ей звонил Фишер, оставляя на автоответчике просьбы о том, чтобы она перезвонила.

Но как? Как она могла так ошибаться? Она была абсолютно уверена в том, что Мартин Пендред ни в чем не виноват — ни тогда, ни сейчас. Да и Айзенменгер, похоже, допустил роковую ошибку, что было ему несвойственно.

И все же, несмотря на бесконечное повторение этого вопроса, ее сознание уже готовило планы на будущее. Ей еще предстояло получить уведомление дисциплинарной комиссии, но она знала, что это не займет много времени; то, что после него ее отстранят от работы, было столь же неизбежно, как смерть после жизни. И что тогда ждало ее впереди?

Полиция исключалась — во-первых, она сама не хотела туда возвращаться, а во-вторых, вряд ли ее бы приняли. Оставались охранные предприятия или полная смена вида деятельности.

Ни то ни другое ее не привлекало.

Она машинально потрогала повязку на руке. В дверь позвонили, и она отвернулась от окна и не спеша двинулась открывать.

Однако вопреки ожиданиям это был не Джон Айзенменгер.

— Елена? — Она не могла сдержать удивления.

Елена была одета в безупречный костюм, и Беверли испытала неловкость за свои джинсы и черную футболку.

— Можно?

Беверли сделала шаг в сторону.

«Она похудела».

Елена остановилась посередине гостиной и повернулась к Беверли:

— Джон расплачивается с таксистом, я его обогнала.

— Когда ты выписалась? — Беверли указала ей на кресло.

— Вчера.

Беверли кивнула, опустившись в кресло напротив, и между ними повисло гнетущее молчание.

— Я хотела поблагодарить тебя… — наконец промолвила Елена, — за то, что ты сделала. — И прежде чем Беверли успела что-то ответить, она добавила: — Похоже, это становится традицией.

В дверь снова позвонили. На этот раз звонок прозвучал так, словно это был электрический разряд, и Беверли поспешила впустить Айзенменгера.

Если тот о чем-либо и догадывался, то предпочел этого не показывать. Он улыбнулся Беверли и сел рядом с Еленой. Плечо под рубашкой топорщилось от наложенной повязки, а сама рука висела на перевязи.

— Отличная троица, — сухо заметила Беверли. — Анонимные инвалиды.

— Как ты? — с хмурым видом поинтересовался Айзенменгер, делая вид, что не расслышал ее замечания.

Беверли пожала плечами:

— Не хуже, чем можно было бы ожидать. С рукой все в порядке, но дело не в этом. Жду приглашения на дисциплинарную комиссию.

— Гомер празднует свой успех, — заметила Елена.

— Да? В последние дни я не следила за новостями. — Беверли мрачно улыбнулась. — Теперь меня больше интересуют предложения о работе.

— Почему? — удивленно поднял брови Айзенменгер.

На этот раз она издала язвительный лающий смешок.

— Почему? Да потому что кредит доверия исчерпан. Эта ошибка была последней.

— Ты не понимаешь, Беверли. Ошибается Гомер, а не ты. Убийца не Пендред.

Она не поверила собственным ушам. Это звучало невероятно.

— Но это же чушь! Ты вспомни только, что он сделал с Еленой.

По лицу Айзенменгера пробежало быстрое облачко, но Беверли все же успела его заметить. Однако, не дав ей осмыслить сказанное, Айзенменгер продолжил:

— Я думаю, что потрясение, вызванное арестом, допросом, а затем и охотой на него, привело к обострению латентной шизофрении. К тому же мне кажется… — он бросил на Елену несколько нервный взгляд, — что у него были все основания остановить свой выбор на Елене.

Он говорил, а Беверли судорожно пыталась понять, что он имеет в виду. И лишь когда в разговор вмешалась Елена, до нее начало кое-что доходить.

— Джон считает, что Мартин влюбился в меня.

— Значит, это было проявлением любви? — изумленно подняв брови, осведомилась Беверли.

Айзенменгер пожал плечами:

— Все зависит от конкретного вида психического заболевания.

Но у Беверли это не укладывалось в голове.

— Никто не сможет убедить присяжных в том, что Пендред не совершал этих убийств, после того, что он собирался сделать с Еленой.

Однако на Айзенменгера ее слова не произвели впечатления.

— Он не убивал ни Дженни Мюир, ни Патрика Уилмса, ни Уилсона Милроя. Я это знаю. Я в этом убедился на основании методики вскрытий.

Он наклонился ближе. Вероятно, это движение причинило ему боль, потому что он моргнул, но голос его остался ровным и спокойным.

— Кроме этого, я знаю, что он не совершал этих убийств, потому что знаю, кто их совершил на самом деле.

И тут Беверли поверила.

— Вот он. — Елена слегка подтолкнула локтем Айзенменгера, который сидел, углубившись в кроссворд, — заполнять клетки с перевязанной рукой было непросто, но, похоже, это его не волновало. Он поднял голову и увидел, как Бенс-Джонс залезает в свою огромную машину — на расстоянии толстые стекла его очков казались световыми дисками, отражавшими свет утреннего солнца. Айзенменгер и Елена проводили взглядом его машину.

— Ну? — посмотрела Елена на Айзенменгера.

— Пошли, — со вздохом ответил он.

Она взяла портфель и поднялась со скамейки.

— В чем дело? — спросила она, стоя на дорожке, испещренной пятнами света.

— Боюсь, это не поможет, — ответил он, глядя на нее снизу вверх.

— Но это ведь была твоя идея.

— Только потому, что я не мог придумать ничего лучше. — Айзенменгер встал.

— Но ты же не отдал это полиции, — заметила она, когда они уже двинулись вперед. — Тогда логично было бы отдать.

Айзенменгер фыркнул:

— Гомера не интересует то, чем занимаемся мы. Мы впустую потратили бы время.

Перед входом в дом располагались изящные кованые ворота, на лужайке стояли скульптуры. Справа виднелась площадка для игры в крокет.

— Нет, — продолжил Айзенменгер. — Наша единственная надежда в том, чтобы отыскать слабое место. Гомер станет слушать нас только в том случае, если мы сможем подтвердить свои слова какими-нибудь уликами.

— И ты считаешь, что так мы сумеем их добыть?

— Я уже сказал, что ничего другого мне в голову не пришло, — ответил Айзенменгер, когда они подошли к широкой ярко-синей двери и Елена нажала на звонок.

Дверь довольно долго не открывали, а затем на пороге возникла растрепанная Виктория Бенс-Джонс, закутанная в мужской халат. Лицо у нее было помятым и заспанным, но за этими временными недостатками проглядывали дефекты куда как более разрушительные.

И Елена решила, что вид у нее испуганный и затравленный.

— Привет, Виктория! Можно войти?

И, не дожидаясь ответа, Айзенменгер прошел в дом; если Виктория и собиралась возразить, эта наступательная тактика оставила ее ни с чем и ей пришлось смириться с вторжением.

— Джон! — выдохнула она и добавила, уже глядя ему в спину: — Конечно. — Взгляд ее переместился на Елену, которая, вежливо улыбнувшись, проследовала за Айзенменгером.

Тот, проигнорировав гостиную, тут же направился вглубь дома в поисках кухни. Обнаруженное им помещение было огромным, являясь пародией на самые роскошные кухни мира. Круглый дубовый стол, будучи вынесенным на лужайку, видневшуюся из окна, вполне мог бы служить посадочной площадкой для вертолета.

И именно за эту мерцающую матовую столешницу Айзенменгер и уселся, не дожидаясь приглашения. Елена, вошедшая на кухню вслед за ним, видела, что он нервничает, однако для большинства наблюдателей это осталось бы незамеченным.

Виктория, похоже, совершенно не удивилась тому, что Айзенменгер так свободно распоряжается в ее доме, — она производила впечатление человека, совершенно утратившего способность удивляться чему бы то ни было. Елена устроилась рядом с Айзенменгером, а Виктория осталась стоять с отстраненным видом.

— Виктория, это моя коллега Елена Флеминг.

Что соответствовало действительности, хотя и не в полной мере.

— Думаю, нам настало время поговорить.

Виктория нахмурилась с видом не до конца проснувшегося или потерявшего ориентир человека.

— Твоя рука. Что случилось? — спросила она.

— Случайно порезался ножом, — пробормотал в ответ Айзенменгер.

— Вы уже два месяца не работаете по причине стресса, — вступила Елена. — А что с вами произошло?

Этот вопрос явно обескуражил Викторию, словно сам факт того, что он был задан, ставил под сомнение ее болезнь.

— Что вы имеете в виду?

Елена тут же вернула этот вопрос обратно:

— Я имею в виду, что два месяца в состоянии стресса — это очень серьезно. Что же стало причиной такого состояния?

Айзенменгер уже встречался с подобной реакцией: если вы не хотите отвечать на вопрос, углубитесь в суть и обратитесь к его подтексту.

— А какое вы имеете право задавать мне этот вопрос?

Айзенменгер не мог не отметить возмущения, с которым это было сказано.

— Виктория, погибли уже три человека, — промолвил он.

Она открыла рот, и он заметил единственную золотую коронку — слева, на нижнем малом коренном зубе. Он отметил, что она утратила для него привлекательность.

— А какое это имеет отношение ко мне? — после некоторого колебания осведомилась она.

Айзенменгер улыбнулся, Елена же сохраняла невозмутимость.

— Вы делали прекрасную карьеру, Виктория, — промолвила она.

И как ни странно, это краткое замечание, сделанное безотносительно ко всему сказанному ранее, возымело решающее действие. Виктория Бенс-Джонс, с потрясенным видом и медленно бледнея, опустилась в кресло, и на ее лице появилось какое-то отсутствующее выражение.

Елена бросила взгляд на Айзенменгера, который не спускал глаз с Виктории.

— Лично меня мог бы повергнуть в такой стресс лишь чей-нибудь шантаж, — осторожно произнес он.

Она тут же вскинула на него глаза, и на этот раз в ее взгляде читались страх и неуверенность. Казалось, этот взгляд говорил: «Насколько много он знает?»

Айзенменгеру была несвойственна изощренная жестокость, к тому же он все еще испытывал ностальгические чувства, связанные с их общими студенческими годами, поэтому он повернулся к Елене и спросил:

— Почему бы нам не показать Виктории то, что мы обнаружили в доме Уилсона Милроя, и не рассказать о показаниях Ивонны Хэйверс?

Елена достала из портфеля письма и заявление Ивонны Хэйверс и положила их на стол перед Викторией так, чтобы той было удобно читать. Однако Виктория не спешила это делать, она смотрела на Айзенменгера, и в ее глазах читался ужас. Когда она наконец опустила глаза и взяла бумаги, Елена заметила, что ее руки дрожат. Она довольно быстро просмотрела документы, правда, переходя к заявлению Хэйверс, слегка помедлила.

Айзенменгер явно обрел уверенность. Он делал все возможное, чтобы не дать Виктории ни малейшего основания поставить под сомнение его позицию.

— Когда Уилсон Милрой написал письмо твоему мужу, он всего лишь намекнул на то, что может начать вас шантажировать. «Предоставьте мне должность профессоpa, или все это выплывет наружу». Затем он встретился с тобой и произнес это вслух. Перед вами встал выбор — либо дать ему разоблачить тебя, либо удовлетворить его требования.

Однако вы нашли третий выход: убийство.

Виктория молчала, но ее вид — расширившиеся и покрасневшие глаза, мертвенно-бледное лицо и слабое дыхание — говорил сам за себя.

— Тогда встал вопрос — как это сделать, — продолжил Айзенменгер. — Классический вопрос всех убийц. Представить ли его смерть как естественную? Или как самоубийство? Или как несчастный случай? Убить и уничтожить улики? Или совершить такое убийство, которое никто никогда не сможет связать с вами?

Не знаю, как вы пришли к мысли замести следы с помощью совершения серии убийств, однако подобный метод уже применялся ранее. Вам представилась уникальная возможность воспользоваться убийствами Мелькиора Пендреда, совершенными им пять лет назад. Сам Мелькиор был уже мертв, но существовал его брат-близнец, которого кое-кто считал виновным в этих убийствах. К тому же его очень легко было подставить, поскольку, будучи психически невменяемым, он не мог обеспечить себе надлежащую защиту.

— Чушь, — произнесла Виктория. Это было сказано слабым голосом, но последовавший за этим вопрос был задан уже более решительно: — Надеюсь, ты не считаешь, что все это сделала я?

— Слабая и хрупкая женщина? — уточнил он и мрачно покачал головой. — Это было еще одно блистательное решение. Полиция сломя голову бросилась ловить Пендреда, как вы и предполагали. И лишь у менее предвзятого человека эти убийства могли вызвать недоумение. Прежде всего поражала неуверенная техника исполнения, которую вряд ли можно было ожидать от опытного работника морга, даже если он и не брал в руки секционный нож последние несколько лет. — Виктория попыталась перебить его, но Айзенменгер неумолимо продолжил: — Однако это создавало другую проблему. Потрошитель пользовался особой методикой, которую трудно было встретить в арсенале средств преступника. Этот убийца владел навыками вскрытия, хотя и давно не применял их на практике.

Айзенменгер улыбнулся.

— Конечно же, вам повезло, когда полиция сначала нашла, а затем потеряла Пендреда. — Айзенменгер умолк, словно его посетила какая-то неожиданная мысль. — Да, — произнес он и повернулся к Елене. — Вот что интересно. Ведь успех всего предприятия зависел от того, останется ли Пендред на свободе — вряд ли на него удалось бы свалить вину за убийства, если бы он сидел в камере. — Он снова вернулся к Виктории. — Значит, в момент совершения первого убийства вам надо было организовать ему слабое алиби. Которое, с одной стороны, было бы достаточно шатким, а с другой, давало бы ему возможность оставаться на свободе. Думаю, вы следили за ним, изучили его привычки и выяснили, что Пендреда видели за несколько минут до предполагаемого времени убийства Дженни Мюир. Вы следили не только за ней, но и за ним. Как только он остался один, вы сделали телефонный звонок, а через двадцать минут Дженни Мюир уже была мертва.

Айзенменгер нахмурился, чувствуя, как в его голове разрастается древо возможностей.

— Вот почему она была убита так далеко от дома — Пендред не мог оставаться в одиночестве до ее убийства слишком долго, иначе это разрушило бы его алиби.

Он кинул взгляд на Викторию, пытаясь различить на ее лице какие-либо признаки чувства вины. Но вместо этого в ее чертах читался ужас.

— Видимо, после этого возникла дилемма — сразу убивать Милроя после Мюир или совершить еще одно жертвоприношение. Лично я сразу перешел бы к Милрою, потому что оставлять его в живых было рискованно, однако вы проявили поразительное хладнокровие, и я не могу не выразить вам своего восхищения в связи с этим. Конечно, вам помогло исчезновение Пендреда — не надо было следить за ним, прежде чем обнажить нож. Так был выбран и благополучно уничтожен Патрик Уилмс.

Теперь в его голосе звучала безжалостность. Он начал напоминать Елене барристера, который, невзирая ни на что, движется к поставленной цели.

— Идея соверишть убийство неподалеку от могилы брата Пендреда была хороша, а вот разместить в ней внутренние органы жертвы — явно неудачна. Даже если бы до этого у меня не было никаких подозрений, это обстоятельство меня обязательно насторожило бы. Пендред — психически больной человек, и понять его логику может лишь тот, кто подобен ему. Так что эта выходка была слишком рациональной, чтобы ее мог совершить Мартин Пендред. — Айзенменгер откинулся на спинку кресла, предоставив присутствующим продолжить обсуждение. — Более того, вам повезло еще раз, так как полиция, несмотря на все усилия, никак не могла найти Пендреда — а это позволяло вам тщательно спланировать и осуществить убийство Уилсона Милроя в стиле Потрошителя.

Он умолк, и это дало возможность Виктории Бенс-Джонс заметить:

— Это просто сказка. Как я могла совершить все эти убийства? Как бы мне удалось дотащить тело Дженни Мюир до ее дома? Как я могла вскрыть эти тела, лежавшие на земле, да еще в кромешной тьме?

Айзенменгер не стал отвечать на эти вопросы, предпочтя обойти очевидное препятствие и рассмотреть его с разных точек зрения.

— Знаешь, а ты совершенно права. Убийство Милроя было сопряжено с огромным риском, так как оно вплотную приближало расследование к вам. И лишь настойчивое желание полиции взвалить всю вину на Пендреда могло заткнуть людям рты, и это почти получилось. Поверхностный допрос, проведенный полицией, подтвердил, что и у тебя, и у твоих коллег есть алиби — твое, естественно, было сфабриковано твоим мужем, — и все осталось шито-крыто, не считая того обстоятельства, что был убит патологоанатом и с помощью именно тех методов, которыми ежедневно пользуются патологоанатомы. И если у кого-то и возникали сомнения относительно виновности Пендреда, то больше возразить им было нечего.

— Но у меня есть алиби, и ты сам только что согласился с тем, что я физически не смогла бы все это совершить. — Она старалась завоевать его доверие, высмеять его умозаключения и разрушить их, продемонстрировав свою полную неспособность осуществить нечто подобное. Елена заметила, как в ее поведении начала сквозить большая уверенность, словно Виктория почувствовала лазейку, но в то же время она видела, как Айзенменгер, умело маневрируя, продолжает загонять ее в угол.

— Согласен, это представляло серьезную проблему даже после того, как мы нашли эти документы и получили такой прекрасный мотив, — промолвил он и снова умолк, на этот раз умышленно и не спуская глаз с ее лица, которое слегка изменилось, когда он интонационно подчеркнул прошедшее время в глаголе «представлять». Если Виктория и питала какую-либо надежду, та бесследно растаяла, и у Елены даже возникло ощущение, что она стала свидетельницей гибели маленького ребенка.

— Пендред скрывался в старом морге. По иронии судьбы полиция обыскала всю округу, но не додумалась заглянуть туда, потому что никто не знал, что он никогда не работал в новом морге. Конечно, с точки зрения полиции все морги похожи друг на друга, и кто мог бы им сообщить о старой развалине, которой никто не пользовался в течение многих лет? Да и тогда, возможно, я не осознал бы всей важности этого обстоятельства, если бы во время схватки не столкнулся почти вплотную со старыми регистрационными книгами. Они были заполнены от руки, и совершенно очевидно, что им было уже много лет, — мечтательно добавил он. — Говоря по правде, я не обратил внимания на дату, но, думаю, это были регистрационные книги пятнадцатилетней или двадцатилетней давности.

Айзенменгер поднял брови и взглянул на Викторию.

— Угадай, чье имя я там прочитал.

Возможно, она и знала это, но ее окаменевшее лицо с расширенными от ужаса глазами ничем не выдало этого, так что Айзенменгеру пришлось самому отвечать на заданный им вопрос.

— Джеффри Бенс-Джонса.

Наступившая после этого тишина заставила Елену задуматься о том, откуда она взялась и почему образовалась с такой ошеломительной скоростью.

Айзенменгер, лучась улыбкой, повернулся к Елене, словно намереваясь рассказать ей исключительно смешной анекдот, который Виктория уже знала.

— Джеффри Бене-Джонс получил образование патологоанатома и достиг в этом деле значительных высот, прежде чем перейти к занятиям невропатологией, а затем и неврологией. Но это было так давно, что об этом уже позабыли. Об этом не вспомнили даже тогда, когда начали появляться выпотрошенные трупы и все занялись поисками людей, обладавших соответствующими навыками. Ты тоже обладала этими навыками, — поворачиваясь к Виктории, заметил он, — но тебе не хватало физических сил. Вряд ли тебе удалось бы обучить новичка, но твой муж не был новичком. Он давно не занимался вскрытиями, и техника исполнения у него была слабой, однако опыт у него имелся.

Айзенменгер умолк — отчасти потому, что не знал, что еще сказать, отчасти из-за того, что Виктория начала плакать.

Стоило из ее глаз выкатиться одной слезе, как за ней последовал целый водопад, словно прорвавший плотину тайн, недомолвок и лжи, и она разрыдалась, едва не лишившись чувств.

Через три дня после визита Елены и Айзенменгера в 10.38 утра Виктория Бенс-Джонс пришла в полицейский участок, чтобы дать показания по поводу убийств Дженни Мюир, Патрика Уилмса и Уилсона Милроя, заявив, что убийцей был ее муж, а она являлась его соучастницей. По прошествии часа, когда она расписалась на каждой из тридцати семи страниц своих показаний, в кабинете Гомера раздался телефонный звонок, решительно и бесповоротно положивший конец тому приподнятому настроению, в котором он находился на протяжении последней недели. Он не только вернул его к привычному состоянию беспокойства, приправленного низкой самооценкой и боязнью потерпеть неудачу, — он погрузил его в какой-то шаткий и необъяснимый сюрреалистический мир.

Его первая реакция — «она лжет» — была вполне объяснима, и Райт склонялся к тому, чтобы согласиться со своим начальником: она была не первой обиженной и брошенной женой, стремившейся отомстить мужу с помощью подобного признания. И тем не менее Райт вынужден был признать, что такое отношение к ее показаниям страдает определенными изъянами. Пендред так ни в чем и не признался (более того, он вообще не произнес ни слова), а у них по-прежнему не было улик, которые позволяли бы связать его с совершенными убийствами. Неопровержимой была лишь его попытка убить Елену Флеминг. Это несколько успокаивало, и возможно, Гомер был прав.

К несчастью, эта информация достигла и ушей Колла, и он материализовался перед столом Гомера с невероятной скоростью.

— Это правда?

Он не уточнил, что именно имеет в виду, однако сообразить, что в данном случае не следует переспрашивать, можно было и обладая вполне средним коэффициентом интеллекта.

— Ну, — начал Гомер, вставая и пытаясь принять уверенный и спокойный вид, несмотря на обуявший его ужас, — Виктория Бенс-Джонс действительно дала показания, которые могут, — он подчеркнул последнее слово, — противоречить обвинениям, выдвинутым против Пендреда.

Колл не сразу начал кричать, но это объяснялось лишь тем, что от распиравшего его накала эмоций он временно лишился дара речи.

Однако долго это не могло продлиться.

— Идиот, ты что, не понимаешь, что это разрушает все дело! — заорал он. Его так переполняли чувства, что в голосе у него появилась какая-то странная битональность, и обычный бас-профундо то и дело срывался на визгливые обертона фальцета. Присутствующие предпочли не обращать на это внимания, и это дало ему возможность продолжить. — Этот чертов патологоанатом утверждал, что Пендред не имеет отношения к этим убийствам, и теперь выясняется, что он был прав.

Гомер решил, что пора перейти к самозащите.

— Сэр, это совершенно необоснованные показания. У нас нет доказательств…

Колл тяжело оперся на стол, предоставив Гомеру возможность рассмотреть свое покрасневшее лицо.

— Но ведь у вас нет доказательств того, что эти убийства были совершены Пендредом. Он изображает из себя немого, а экспертиза не может предоставить никаких улик.

— Но вспомните, что он сделал с адвокатом!

Даже Райт понял, что́ собирается на это ответить Колл, и предусмотрительно отвел глаза в сторону.

— Бога ради, Гомер! Да напряги ты свои мозги хоть раз в жизни! Перестань ты быть таким идиотом!

Вслед за этим наступила тишина, которая Райту показалась по меньшей мере жуткой, словно над их головами только что взорвалось небольшое ядерное устройство и они уже существовали в постапокалиптическом мире. Колл, догадавшись, что перегнул палку, несколько сбавил тон.

— Судя по тому, что говорит этот докторишка, Пендред — это ложный след. Да, конечно, мы можем обвинить его в нападении на Елену Флеминг, но связать это с предшествующими убийствами нам не удастся. Стоит только сравнить обстоятельства совершенных убийств с нападением на Флеминг, и всем станет очевидно, что между ними нет ничего общего.

— Он пытался вскрыть ее тело, — не вполне обдуманно, но отважно вмешался Райт.

Колл развернулся со скоростью автоматической охранной системы, зафиксировавшей движение. Взгляд у него был исключительно недружелюбным, однако он продолжал держать себя в руках.

— Он пытался вскрыть ее, когда она еще была жива, сержант. В предыдущих случаях ничего подобного не было, не так ли?

Гомер и Райт промолчали, ибо ни тот ни другой не хотели признавать, что их тоже тревожило это обстоятельство. Серийные убийцы не меняют свой почерк после того, как методика была выработана и совершено восемь убийств.

— Если адвокат обратит на это внимание, он от вас камня на камне не оставит, — продолжил Колл. — Он будет вызывать одного чертова эксперта за другим, и при наличии этой бабы, утверждающей, что убийцей является ее муж, доведет присяжных до того, что они вынесут оправдательный приговор. Конечно, вы сможете упечь Пендера в какую-нибудь богом забытую психушку, где он просидит до второго пришествия или пока не сунет пальцы в розетку, но убийства Мюир, Уилмса и Милроя так и останутся нераскрытыми. — Он повернулся к Гомеру. — И первая серия по-прежнему будет приписываться Мелькиору, а не Мартину Пендреду.

Гомер понимал это, но, услышав это утверждение из чужих уст, почувствовал, как его охватывает отчаяние. Хотя он и не застонал вслух, его телодвижения беззвучно передали все, что он испытывал.

— И что нам делать? — спросил он.

Колл наградил его презрительным взглядом.

— У вас есть время до тех пор, пока об этом не стало известно. Отправляйтесь и поговорите с ней. Нащупайте пробелы в ее истории. А потом убедите ее отказаться от показаний.

— А если она не согласится, сэр? — с невинным видом поинтересовался Райт. — А если ее история выплывет наружу? Что если обо всем этом станет известно прессе?

Однако ему тут же стало понятно, что близость злобной физиономии Колла еще не гарантирует его способность сохранять спокойствие.

— А вы молитесь, сержант, чтобы этого не произошло, потому что в противном случае вам придется арестовывать ее мужа и расхлебывать все это дерьмо.

Колл вышел из кабинета, но тягостная атмосфера с его уходом так и не рассеялась.

Несмотря на страстные и упорные мольбы, им не удалось заставить ее изменить свои показания.

А потом об этом каким-то образом стало известно корреспондентам вечерней газеты, читая которую у себя в квартире, Беверли не могла скрыть радости от того, что репортер с такой точностью воспроизвел все подробности ее рассказа. Гомер, чувствуя себя во власти сил, которым было глубоко наплевать на его желания, отправил Райта в Западную Королевскую больницу.

Джеффри Бенс-Джонс возвращался с ежемесячного собрания Совета попечителей, когда его встретили Райт и Фишер, стоявшие в коридоре административного корпуса перед его кабинетом. Время было уже позднее, а потому он был избавлен от присутствия коллег и секретарш. Заявление сержанта о том, что это задержание не является официальным арестом, не вызывало у начмеда особого восторга, ибо, похоже, он не видел разницы между первым и вторым.

— Это просто возмутительно!

Однако это восклицание — щит достоинства, призванный оградить от позора, — тут же разбилось о неумолимость Райта.

— Вполне возможно, сэр, — ответил он с полуизвиняющейся-полувоинственной улыбкой. — Однако если вы откажетесь сотрудничать, боюсь, я буду вынужден принять более официальные меры.

Бенс-Джонс уловил намек, однако продолжил свои жалобы, сопровождавшиеся все возраставшим сарказмом. Райт не без интереса отметил, что Бенс-Джонс спросил о причине своего задержания, когда они уже ехали в машине к полицейскому участку. Однако Райт, сидевший на переднем пассажирском месте, ничего не ответил, сохраняя бесстрастное выражение лица и не сводя глаз с дороги.

В участке Бене-Джонса отвели в ту же комнату для допросов, стены которой не так давно были свидетелями колыбельных причитаний Мартина Пендреда. Там Бенс-Джонс провел два часа в нараставшем напряжении, временами перемежавшемся приступами тоски и раздражения. Мишенью его бессильной ярости стал Ньюман, бесстрастно стоявший у двери. Однако тот уже привык к подобному поведению — единственная разница заключалась в том, что обычно задержанные не стеснялись в выражениях и пользовались менее утонченной лексикой, так что его невозмутимости могли бы позавидовать стоики.

Наконец появились Гомер и Райт, и Ньюман смог удалиться в ресторан. В течение первых нескольких минут они вообще не обращали внимания на Бенс-Джонса: Райт устанавливал звукозаписывающую аппаратуру, а Гомер стоял, прислонившись к стене под окном. Затем Райт кивнул своему начальнику, и Гомер уселся перед Бенс-Джонсом и уже открыл было рот, но тот успел перехватить инициативу:

— Могу я поинтересоваться, что здесь происходит?

Однако этот превентивный удар не попал в цель. Простуженный Райт чихнул, а Гомер просто тяжело вздохнул:

— Ваша жена сделала заявление.

Бенс-Джонсу никогда бы в голову не пришло, что именно это стало поводом его встречи с полицией.

— Что?

Гомеру совсем не хотелось, чтобы убийцей оказался Бенс-Джонс, более того, он противился этой мысли всеми силами души, но в этот момент он не мог не признать, что невиновным считать его не сможет. Совершенно очевидно, что он был виновен, и его вина, судя по всему, была нешуточной.

— Ваша жена сделала заявление, — повторил Гомер. — Относительно убийств Дженни Мюир, Патрика Уилмса и Уилсона Милроя.

— Заявление?

Вопрос был задан таким тоном, словно Бенс-Джонса не столько интересовали подробности, сколько он хотел затянуть процедуру. Гомер разглядел расчет за толстыми стеклами очков начмеда, расчет, который он уже неоднократно видел в глазах тысяч подозреваемых.

— Вот именно. Она признала свою вину.

Бенс-Джонс тут же ухватился за эту ниточку.

— В совершении убийств? — Он изменил позу и изобразил крайнее изумление.

Гомер кивнул.

— Но это же глупость! — вскрикнул он, сопроводив свое восклицание легким смешком, словно намереваясь показать, что теперь ему все стало понятно. — Неужели вы всерьез верите тому, что Виктория была замешана в этих… в этих ужасных убийствах?

Райт по достоинству оценил эту легкую заминку.

— Я обязан серьезно относиться к ее заявлению до тех пор, пока нам не удастся доказать обратного, — пожал плечами Гомер.

— Но вы же арестовали убийцу. Кажется, это Пендред?

«Не переигрывай, — устало произнес про себя Райт. — Ты слишком преувеличиваешь степень своей неосведомленности».

— Да, — кивнул Гомер. — Однако это еще не означает, что мы можем проигнорировать заявление вашей жены.

Бенс-Джонс закрыл глаза и вздохнул. Это была уловка человека, намеревавшегося сообщить своим слушателям нечто ужасное.

— Вы, вероятно, не в курсе того, что происходит с Викторией.

— Да? — настороженно приподнял брови Гомер.

На лице Бенс-Джонса появилось скорбное выражение, он горестно покачал головой и понизил голос.

— Около трех месяцев назад у нее произошел серьезный нервный срыв, — доверительно сообщил он. — Это было ужасно. Видите ли, моя жена является довольно крупным исследователем. Она даже стала лауреатом престижной национальной премии…

— Которую вручает Королевская коллегия патологоанатомов.

Бенс-Джонса явно смутила эта неожиданная и явно нежеланная осведомленность, и по его лицу пробежало легкое облачко неуверенности.

— Совершенно верно.

— И вы утверждаете, что она подписала свои признательные показания вследствие этого… нервного срыва?

— Это очевидно. — Бенс-Джонс сделал движение, словно собираясь уходить после того, как этот неприятный инцидент оказался, ко всеобщему удовлетворению, исчерпан.

— Она вас любит, сэр?

Вопрос донесся слева, куда начмед даже не смотрел.

— Что?

Трудно было определить, чего в его ответе было больше — подозрительности или смущения.

— Естественно, — ответил он.

Похоже, этот ответ заставил старшего инспектора задуматься.

— Вы знали, что существуют доказательства того, что результаты исследований были фальсифицированы вашей женой? Что она получила свою премию обманным путем?

Бенс-Джонс нахмурился и решил снова воспользоваться своими запасами негодования.

— Что вы такое говорите?! Да по какому праву вы выдвигаете столь абсурдные обвинения?

Гомер бросил взгляд на Райта, и тот извлек откуда-то тетради с лабораторными записями, которые были помещены в заклеенные и опечатанные пластиковые пакеты. Прежде чем передать их Бене-Джонсу, он пояснил для записи, что он делает.

— Мы провели независимую экспертизу, сэр, — сообщил Гомер. — И выяснили, что опубликованные результаты не имеют никакого отношения к тому, что запротоколировано здесь.

Бенс-Джонс смотрел на тетради с таким видом, словно опасался, что они вот-вот вцепятся ему в горло.

— Наверняка всему этому есть какое-то объяснение, — не отрывая от них глаз, промолвил он. — Наверное, была проведена другая серия опытов…

Райт предъявил показания Ивонны Хэйверс, а Гомер добавил:

— Боюсь, что нет, сэр.

Он подтолкнул бумаги к Бенс-Джонсу, чтобы тот смог с ними ознакомиться, однако продолжал придерживать их пальцами, одновременно комментируя вслух свои действия для протокола.

Бенс-Джонс прочитал показания, и, судя по всему, они на мгновение выбили его из колеи.

— А какое отношение все это имеет к убийствам, совершенным Пендредом? — осведомился он.

Если он всерьез полагал, что Гомер станет отвечать на этот вопрос, то ему еще многое предстояло узнать о том, как проводятся допросы.

— Вы беседовали с доктором Милроем об обвинениях, выдвинутых против вашей жены? — спросил Райт.

— Нет, конечно!

— И доктор Милрой не пытался вас шантажировать ими с целью получения должности профессора?

— Бога ради, что за выдумки!

— Если ваша жена любит вас, сэр, почему она обвиняет вас в убийстве Дженни Мюир, Патрика Уилмса и Уилсона Милроя? — осведомился Гомер и, помолчав, продолжил, прежде чем Бенс-Джонс успел ответить: — Почему она утверждает, что вы разработали план, направленный на то, чтобы свалить всю вину на Пендреда? Что вашей настоящей целью являлось устранение Уилсона Милроя, так как у него были доказательства того, что Виктория Бенс-Джонс подтасовала результаты своего исследования? — Он выдержал еще одну длинную паузу, предоставляя подозреваемому возможность ответить, и добавил: — Почему она все это утверждает, доктор Бенс-Джонс?

Бенс-Джонс сгорбился, вывернул руки ладонями вверх, а его лицо исказила гримаса.

— Я же говорю вам — она не в себе… — Он помолчал и добавил: — Вероятно, все гораздо хуже, чем я предполагал… Она просто не в своем уме, старший инспектор. — Этим выводом он поделился непосредственно с Гомером.

— Ее показания выглядят вполне внятными, — пробормотал Райт.

— Да что вы понимаете? — обернулся к нему Бенс-Джонс.

— Как бы то ни было, доктор, мы должны проанализировать подобную возможность, — заметил Гомер, наклонившись ближе. — Насколько я понял, сэр, вы все отрицаете?

— Естественно!

Затем последовало длительное молчание, во время которого Гомер и Райт не спускали глаз с толстых линз его очков.

— Ведь трупы были вскрыты, не так ли? — наконец промолвил он. — А я — невролог. Возможно, вы не догадываетесь о той узкой специализации, которая существует в медицине, но я могу вас заверить, что в обязанности невролога не входит проведение вскрытий.

Гомер чувствовал, как из его уст сочится ложь, обволакивая скользкие слова.

— Да, сэр, — откликнулся он и снова умолк, как актер дожидаясь наиболее выгодного момента для своей реплики. — Но ведь вы получили образование патологоанатома, не так ли?

Этот вопрос явно стал потрясением для Бенс-Джонса, но он с ним справился:

— Это было много лет тому назад.

Гомер пожал плечами:

— Мы хотели бы получить от вас разрешение на обыск вашего дома и кабинета, сэр, — заметил Райт.

— Зачем?

— Просто для того, чтобы удостовериться.

— А если я вам его не дам?

Однако все прекрасно понимали, что он этого не сделает. Гомер встал, и Бенс-Джонс спросил:

— А что со мной? Я могу идти?

— Боюсь, что нет, доктор. По крайней мере пока.

Он открыл было рот, но Гомер его опередил:

— В случае необходимости я вас предупрежу о том, что ваши слова могут быть использованы против вас.

— Было бы неплохо, — с мрачным видом откликнулся Бенс-Джонс. — А я позвоню своему адвокату.

Гомер пожал плечами и движением головы дал понять Райту, чтобы тот занялся необходимыми формальностями.

— Вы же знаете, что я этого не делал, старший инспектор, — окликнул его Бенс-Джонс, когда тот уже направился к двери. — У вас нет никаких доказательств, подтверждающих, что это сделал я.

Елена умирала. Вся вселенная сузилась до одной комнаты, в которой она лежала, многогранность бытия ограничивалась ее смертным ложем и окружавшими его стенами. Какая-то часть ее мозга осознавала, что вскоре это пространство сузится еще больше и будет ограничиваться пределами ее тела, а затем и вовсе сожмется в полное ничто.

И после этого уже ничего не будет.

Ей казалось, что она плывет в теплом безвоздушном пространстве, в котором ее не тревожили ни боль, ни волнения, ни даже зловоние. Ей казалось, что она парит, оторвавшись от земли и от жизни, словно опьяненная надвигающейся смертью.

Ей казалась удивительной эта снизошедшая на нее тишина. Она не сомневалась в том, что еще пару дней назад она слышала долетавшие до нее звуки. Ничего особенного — щебет птиц, шум автомобильного двигателя, отдаленный гул летевшего самолета, но, по крайней мере, эти звуки свидетельствовали о существовании за пределами ее комнаты внешнего мира. Но потом они незаметно заглохли и исчезли, как обеспокоенные родственники, которые всегда выходят в соседнюю комнату.

Она слегка пошевелилась и удивилась отсутствию боли, с трудом вспомнив о морфиновых пластырях, которые теперь постоянно носила как непременный модный аксессуар. Ныне у Елены не было ни колец, ни браслетов, и ее украшали лишь уродливые наклейки, спрятанные под ночной сорочкой.

К несчастью, они не могли заглушить гнилостный запах, который непрестанно просачивался из-под повязки.

Дверь открылась, и в комнату вошел Джон. Он, как всегда, улыбался. Она понимала, что эта улыбка свидетельствует лишь о его беспокойстве и что он напяливает ее на себя перед входом в ее комнату, точно так же как люди надевают перчатки, выходя на улицу морозным утром. Вначале он ничего не говорил, впрочем, она и не ожидала от него каких бы то ни было слов. Он просто опустился на край кровати и осторожно взял ее руку.

— Все нормально? — спросил он.

Еще недавно она ответила бы ему, что нет, что она умирает. Еще недавно она обрушила бы на этот мир всю свою ярость и отомстила бы ему за то, что проиграла схватку с этой жуткой болезнью. Но теперь все было иначе.

Ей это казалось странным. Куда делась вся ее злость? Без нее она чувствовала себя неполноценной. Елене казалось, что ей всегда была присуща эта злость и в определенной степени наличие этой злости определяло ее сущность. И вот теперь, когда у нее были все основания для того, чтобы кипеть от негодования, всю ее злость как корова языком слизала. Она не только доживала последние дни своей жизни, но рак превратил их в унизительную и постыдную процедуру. Он проявил полное пренебрежение к ее телу, породив жадные и хищные метастазы в ее костях и легких, которые наполняли ее ноздри чудовищным смрадом при каждом вдохе, и этот запах невозможно было заглушить никакими ароматизаторами, дезодорантами и довольно болезненными процедурами, которые осуществляла сестра Макмиллан. Даже косметическая мастектомия (отвратительное название для не менее отвратительной операции) не смогла замедлить его наступление.

— Хочешь что-нибудь съесть?

Они оба понимали, что есть она ничего не будет. Даже в тех редких случаях, когда она не испытывала тошноты из-за постоянного воздействия морфина, ей не хотелось есть. Поэтому Елена просто покачала головой.

— Ты мало пьешь, — укоризненно заметил он, указывая на полный стакан воды, стоявший на прикроватном столике. Она не ответила и лишь заметила сквозь полуприкрытые глаза, что он качает головой.

— Мне надо на работу, — промолвил он. — Сестра будет через час. Ты подождешь?

Она улыбнулась и слабо кивнула, не глядя на него.

— Конечно.

Вставая, он похлопал ее по руке, а затем склонился и поцеловал в лоб. И это заставило ее задуматься, является ли ее кожа на самом деле такой же холодной и липкой, как ей кажется. Она уже в течение нескольких недель не смотрела на себя в зеркало и теперь боялась взглянуть. Ей казалось, что она посерела, ссохлась и, еще не успев умереть, наполовину разложилась. Она попыталась прочитать это в глазах Джона, когда он выпрямился, однако в них было написано лишь беспокойство, которое теперь не покидало его ни на миг.

Он вышел из комнаты, и вскоре после этого она задремала.

Медленно приоткрывшаяся дверь заставила ее Вернуться к картине своего умирания. Она не знала, сколько времени. Возможно, уже был вечер. Дезориентация порождала целый букет вопросов, пока она не сообразила, что, должно быть, это сестра, пришедшая для того, чтобы своими процедурами причинить ей очередную боль. Елена расслабилась, закрыла глаза, но тут же открыла их снова, чтобы столкнуться с мертвенным взглядом Мартина Пендреда, стоявшего в изножье кровати.

Ее охватила паника. Рот у нее приоткрылся, сердце заколотилось с такой силой, словно оно пыталось выскочить из груди, дыхание стало свистящим и прерывистым.

Из-за спины он достал нож — тот самый, который она уже видела в морге.

— Нет…

Она уже давно не двигалась, но теперь это не имело значения. В голове у нее возникали совершенно бесполезные вопросы, пока она, преодолевая боль, пыталась приподняться на локтях. Как он вошел? Почему он не в тюрьме? Сбежал?

Он начал медленно приближаться, обходя кровать, и, как и прежде, она снова расслышала его бормотание. Он шел, держа нож перед собой и устремив взгляд на ее горло.

Она изо всех сил старалась отодвинуться от него на противоположный край кровати.

— Пожалуйста, Мартин.

Он не реагировал.

— Пожалуйста, Мартин! — Голос у нее срывался, боль становилась все более нестерпимой.

Лезвие ножа неумолимо приближалось.

— Мартин!

Она уже лежала поперек кровати, так что ее голова свисала над полом. Мартин склонился, протянув одну руку к ее горлу, а другой сжимая нож.

Он стиснул горло и начал подтягивать ее к себе. Потом он прижал ее к кровати, пока она бессильно отбивалась, пытаясь вцепиться ему в глаза. Когда лезвие оказалось прямо перед ее глазами, она попыталась издать последний вскрик, но горло было настолько сжато, что из него вырвался лишь хрип, и нож рассек кожу…

— …Елена? Елена?

Кто-то тряс ее за плечо. Она открыла глаза и, хотя сразу поняла, что все это ей приснилось, тут же схватилась за повязку на груди.

— С тобой все в порядке? — Айзенменгер сидел, опершись на локоть и осторожно положив свободную руку ей на плечо.

Она глубоко вдохнула, пытаясь избавиться от только что привидевшегося ужаса.

— Это был сон, — произнесла наконец она.

— Больше похоже на кошмар.

Она еще раз вздохнула и добавила:

— Ну, теперь все уже позади.

Он неохотно отстранился и, помолчав, спросил:

— Что тебе приснилось?

Но она чувствовала, что, несмотря на всю их близость, она не может ему это рассказать.

— Я уже не помню.

Если он и понял, что она лжет, то ничем этого не показал. Она лежала рядом, пытаясь стряхнуть с себя последние воспоминания о приснившемся кошмаре, не в силах обрести поддержку в окружающей реальности. Увиденное ею будущее было ужасным даже без всякого Пендреда. Неужто это станет ее судьбой?

Она знала, что этой ночью заснуть ей уже не удастся.

— Мне начинает казаться, что эти убийства вообще никто не совершал, — заметил Гомер, обращаясь к Райту после еще одного четырехчасового бесплодного бдения в комнате для допросов. Обыск дома и кабинета Бенс-Джонса ни к чему не привел — ни косвенных улик, ни окровавленных ножей.

Не оставалось ничего другого, как обратиться к Айзенменгеру, настоявшему на том, чтобы в деле участвовали Елена и Беверли. Если бы Гомера заставили проглотить битое стекло, приправленное известью, он и то сделал бы это с большим удовольствием, однако ему не оставалось ничего иного, как согласиться.

Он был вынужден это сделать. Пресса неистовствовала, требуя сообщить, почему по обвинению в совершении серии убийств, раскрытых восьмью днями ранее, был задержан начмед престижной больницы. Колл тоже постепенно закипал, грозя вот-вот взорваться.

Встреча произошла в кабинете Уилсона Милроя, который был выбран как нейтральное, но имевшее отношение к делу и временно пустовавшее место.

Айзенменгер с интересом рассматривал участников встречи, пытаясь проанализировать их особенности. Беверли и Елена были временными союзницами, Беверли и Гомер — непримиримыми противниками; при встрече они лишь сдержанно кивнули друг другу и не проронили ни слова. Райт, казалось, во всем поддерживал своего начальника, однако был более расположен к Беверли, возможно видя в ней спасательную шлюпку. Елена выглядела усталой, несмотря на то что все время отдыхала. Ее очередной визит к хирургу был назначен на следующий день. Ей предстояло выслушать прогноз, а также узнать, потребуется ли ей лучевая или химиотерапия. Этот визит должен был придать ей оптимизма или превратить в законченную фаталистку.

— Я попросил вас прийти сюда, потому что, если мы хотим во всем разобраться, нам нужно работать сообща, — произнес Гомер явно заранее заготовленное вступление. — Заявление Виктории Бенс-Джонс посеяло сомнения у общественности, и я обязан их разрешить. Совершенно очевидно, что Мартин Пендред пытался совершить насилие над мисс Флеминг, что делает его опасным для общества, и какие-либо сомнения в том, что он виновен…

— Ради бога, Гомер! — Беверли раздраженно прервала поток его красноречия. — Мы оба знаем, что Пендреду грозит длительное заключение за то, что он пытался сделать с Еленой. Это совершенно отдельный вопрос. А убийства были совершены не им, а Джеффри Бенс-Джонсом.

— Вы разговариваете со старшим инспектором, инспектор.

Беверли мрачно улыбнулась и наверняка наговорила бы много такого, что не следовало бы делать общественным достоянием, если бы не вмешалась Елена.

— Я пришла сюда не для того, чтобы копаться в старом белье. Я пришла, потому что, как мне представляется, вы нуждаетесь в нашей помощи.

Почувствовав минутное замешательство Гомера, Райт решил выступить с продуктивным предложением:

— Виктория Бенс-Джонс утверждает, что вы показали ей документы, свидетельствующие о том, что Уилсон Милрой шантажировал ее и ее мужа. Это были записи, подтверждающие подтасовку исследовательских данных?

Айзенменгер встал и направился к ящикам с папками.

— Здесь находится доказательство того, что Милрой систематически следил и собирал компромат на своих коллег, — указывая на них, произнес он. — Он был одиноким озлобленным человеком, считавшим, что его лишили всего, чего он заслуживал и во имя чего работал. Он был лишен какой бы то ни было человечности. Он относился к окружающим с презрением, стараясь досадить им из чистого садизма. В случае Виктории Бенс-Джонс ему удалось раскопать действительно серьезные факты, которые можно было использовать для крупнокалиберного шантажа. Это была настоящая бомба: жена начмеда Западной Королевской больницы, которую все считали величайшим юным дарованием, подделала результаты исследований и, более того, получила за них крупнейшую национальную научную премию. Он увидел в этом возможность занять пост, который, как он считал, был украден у него Пиринджером.

Райт снял с полки ящики и начал по одному передавать их Гомеру.

Айзенменгер снова сел.

— Я сверил опубликованные результаты с теми, что зафиксированы в записях Виктории и Ивонны Хэйверс, и они существенно отличаются друг от друга.

Однако Гомер не собирался так быстро уступать.

— Интересно, однако вряд ли это так же убедительно, как отпечатки пальцев на орудии убийства, — заметил он, проглядывая записи.

Айзенменгер начинал терять терпение. Он протянул Гомеру тонкую пластиковую папку.

— Здесь мой отчет о проведенном сравнении первой серии убийств с последующими тремя. Здесь подробно описаны все различия, а также приведены доказательства того, что последняя серия была совершена человеком, не владеющим навыками вскрытия тел. То есть убийца может вскрыть тело, но опыта у него мало.

Райт торопливо делал записи в своей записной книжке.

— И вы считаете, что это исключает Мартина Пендреда из числа подозреваемых?

Будь в этот момент у Гомера какое-нибудь оружие, он без колебаний убил бы своего сержанта. Вместо этого он пихнул папку Райту и, обратившись к Айзенменгеру, осведомился:

— Что-нибудь еще?

Тогда Елена достала свою папку.

— Это краткий обзор профессиональной деятельности Джеффри Бенс-Джонса. Все это общеизвестные сведения, однако здесь содержатся подробности о том времени, когда он занимался патологоанатомией. В течение этого времени им было совершено более двухсот вскрытий.

— Это дает нам мотив и средства, — заметила Беверли, когда Райт забирал у Елены папку. — Что касается возможности — это уже по вашему ведомству, однако мы знаем, что на третье убийство они сами предоставляли алиби друг другу.

Гомер предпочел сделать вид, что не расслышал скрытого вопроса, и предоставил возможность объясняться Райту:

— То же самое имеет место и в первых двух случаях. Это означало, что алиби у них нет. Следовательно, и опровергать было нечего.

Гомер вздохнул, словно подводя итог.

— Вы обыскали их дом? — с вопросительным видом поинтересовался Айзенменгер.

На лице Гомера появилось такое выражение, словно он собирался произвести на свет тройню.

— В мусоросжигателе было обнаружено несколько обрывков материи, идентичной той, что используется для одежды служащих моргов. Бенс-Джонс утверждает, что сжигал старые пижамы, которые использовал как тряпки. Мы взяли их, чтобы проверить на наличие ДНК жертв, но я не слишком надеюсь на положительный результат.

— И больше ничего, — добавил Райт.

— Все убийства были слишком грязными, — вздохнул Айзенменгер. — Совершенно очевидно, что все оказалось залито кровью, поэтому вполне естественно, что на нем была одежда, от которой впоследствии необходимо было избавиться.

Он переглянулся с Еленой и Беверли и погрузился в глубокое молчание — никто из них не мог противопоставить унынию что-либо жизнеутверждающее. И лишь Гомеру, как выяснилось, удавалось видеть все в радужном свете. Поэтому когда он поднялся, то уже являл собой привычную картину самодовольства.

— Ну что ж, я благодарю вас за труды, но, похоже, ваша версия является не более обоснованной, чем та, что принята ныне в качестве основной.

Райт, стоявший за спиной начальника, ощущал, что тот испытывает облегчение. «Он боялся, что они вытащат что-нибудь из-за пазухи».

— Виктория Бенс-Джонс пройдет психиатрическое обследование, — продолжил он. — А ее мужа, думаю, пока можно освободить.

— Вы не можете этого сделать! — чуть ли не с мольбой вскричала Беверли.

— Могу, инспектор, — надменно улыбнулся Гомер. — До тех пор пока вы не предоставите мне доказательств, неопровержимо связывающих Джеффри Бенс-Джонса хотя бы с одним из убийств, я не смогу его официально задерживать.

Именно в этот момент Айзенменгер заметил тихим голосом:

— При вскрытии тела неизбежно обилие брызг.

Это заявление было встречено с легким недоумением.

— Крохотные капли крови покрывают все близлежащее пространство.

— Я же уже сказал, — фыркнул Гомер, — что на его одежде не было ничего обнаружено.

Но Айзенменгер мыслил в соответствии с совершенно иной логикой.

— У него слабое зрение.

Беверли тут же поняла, о чем идет речь, и подхватила:

— Очки. Он был в очках, когда потрошил тела.

Айзенменгер кивнул:

— Думаю, вряд ли он смог бы что-нибудь разобрать без очков.

Беверли повернулась к Гомеру.

Елена никогда не видела, чтобы человек получал от собственной персоны такое удовольствие.

— Да, я уже об этом подумал. Однако когда он передал нам свои очки, судмедэксперты не смогли на них обнаружить никаких посторонних ДНК. — Он попытался изобразить на своем лице сочувствие, но оно продолжало лучиться самодовольством. — Так что прошу прощения.

Он не то улыбнулся, не то ухмыльнулся и уже двинулся к двери, когда Айзенменгер пробормотал ему вслед:

— Возможно, у него есть запасная пара.

Гомер остановился, обернулся и заявил:

— Другой пары мы не нашли. — Однако его голос свидетельствовал о том, что он вступил на более чем шаткую почву.

— Один из моих партнеров, мистер Мортон, хранит запасные очки в кабинете, — вспомнила Елена. — На случай, если забудет свои дома.

На этот раз первым откликнулся Райт:

— Кабинет мы тоже обыскали, мисс, и ничего там не нашли. — Ему, по крайней мере, хватило воспитанности произнести это виноватым тоном.

— Джон? — Беверли посмотрела на Айзенменгера. — В чем дело?

Но тот довольно грубо проигнорировал ее и повернулся к Райту:

— Вы обыскали оба его кабинета?

И вот повисла настоящая пауза, во время которой Гомер с Райтом уставились друг на друга.

— Кроме того что он является начмедом, — пришел им на помощь Айзенменгер, — он продолжает оставаться практикующим неврологом. У него есть кабинет в административном здании и другой, лечебный кабинет.

Райт поспешно направился к дверям, а Гомер наградил его таким взглядом, что Медузе Горгоне впору было бы устыдиться.

Елена, снова оказавшись в обшарпанной приемной, пыталась убедить себя в том, что совершенно не волнуется, что сохраняет спокойствие и способна к объективному восприятию действительности. Она не отдавала себе отчета в том, что руки у нее дрожат, в животе бурчит и больше нескольких секунд она не может находиться в одном и том же положении.

Грудь и предплечье снова мучила боль. На самом деле они не переставали болеть с того дня, как на нее напал Пендред, более того, она подхватила какую-то инфекцию, и повязка постоянно намокала из-за гнойных и кровянистых выделений. Она принимала антибиотики, но это приводило лишь к тому, что ее периодически тошнило.

Она понимала, что должна радоваться исходу дела, однако это обстоятельство могло лишь на время отвлечь ее от более существенных проблем — как она могла радоваться, если постоянно помнила о своей смертности и о том, что в мире существуют куда более серьезные вещи, нежели такая ерунда, как выяснение того, кто убил трех человек?

Как ему это удавалось? Она уже почти привыкла к этой сверхъестественной способности Айзенменгера улавливать самое существенное. Он как-то сказал, что суть его ремесла — суть самой жизни — заключается в способности задавать правильные вопросы. Только осознав контекст, можно начать поиски в верном направлении, только развернувшись в верном направлении, можно увидеть восход солнца. Она понимала, что он имеет в виду, но это не умаляло ее восхищения им. Как ему удавалось задавать правильные вопросы?

Кто ее убил? Зачем это было сделано? Куда я положил ручку? Сколько будет, если восемь умножить на девять? Какой рост герцога Эдинбургского?

Теперь она понимала, что вселенная представляет собой лишь ряд вопросов, на которые надо ответить, просто одни важнее других.

Все? Или метастазы распространились? Потребуется ли мне химиотерапия?

Ее уже тошнило от этих вопросов.

Неужели я умру от этого?

Дверь открылась, и она подумала: неужто жизнь после смерти выглядит именно так — дверь открывается, и ты ждешь, что тебе суждено — адская бездна или райские холмы?

— Елена?

Она уже была знакома и беседовала с медсестрой до этого, посему та имела полное право обращаться к ней по имени.

Елена встала, и сестра, улыбнувшись, пропустила ее в кабинет. Елена напряженно пыталась угадать, что выражает эта улыбка — сострадание или ободрение.

Войдя в кабинет, она увидела точно такую же улыбку на лице врача, и тогда ей стало все понятно.