Омут

Глава 11. Погань

В вагоне было душно, сильно пахло потом. Даже настежь распахнутые форточки не спасали. Несмотря на неподражаемый придурковатый вид, приобретённый благодаря экстравагантной одежде, попутчики на меня особого внимания не обращали. Это вполне устраивало. Я сидел у окна и с удовольствием рассматривал проносящиеся мимо пейзажи, залитые знойным летним солнцем. Создавалось странное впечатление, будто я попал в другой мир. В нём не было места горю и страданиям, разочарованиям и боли. Не было места смерти. Не было места безысходности… Было только солнце, безоблачное небо и жизнь. Я ехал к самым дорогим, самым любимым людям, которых уже не надеялся вернуть. Ещё каких-то полдня назад не надеялся. Да что там! Ещё полдня назад я жить не хотел! И вот теперь, сидя в душном вагоне, я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Этот безумный контраст сводил с ума, подмывал вскочить с места и бежать вприпрыжку по электричке вперёд только затем, чтобы стать хоть немного ближе к дому, который вдруг перестал быть пустым.

Размышляя над всем этим, я улыбался, сам того не замечая. Но, видимо, это заметила грузная женщина, сидевшая напротив и уставившаяся на меня бесцеремонным пристальным взглядом. Ощутив его на себе, я переключил внимание на попутчицу и приветливо улыбнулся ещё шире. Она, не меняя каменного выражения лица, ещё несколько секунд всматривалась, а затем чуть слышно, видимо, чтобы больше никто её слов не расслышал, прошипела:

– На себя посмотри, урод худосочный! – Последние слова она растянула, подчеркнув тем самым особо пренебрежительное ко мне отношение.

Улыбка мигом слетела с довольного лица, и ничего больше, кроме недоумения, я изобразить не смог. Женщина вызывающе подалась всем своим немалым весом в мою сторону и с вызовом, сквозь зубы добавила:

– Чего скалишься, погань? Ты у нас, что ли, идеальный? Ты себя-то в зеркало видел, что с людей тут ржёшь? Урод обдолбанный!

Она демонстративно сплюнула на пол, подняла с пола увесистую сумку и пересела на другое место.

Не понимая, что произошло, я сидел и не знал, как реагировать на такую вопиющую бестактность. Вероятно, она посчитала, что моя улыбка была вызвана её излишним весом? Немного поразмыслив, решил, что доказывать что-то такому человеку просто нет никакого смысла. В любом случае, лучше не предпринимать попыток оправдаться.

Оставшуюся часть пути до города я пялился в окно электрички. Настроение было бесповоротно испорчено, но осталось колоссальное волнение перед встречей. Самой важной встречей в моей жизни.

Раскалённый асфальт привокзальной площади проминался под резиновыми подошвами, которые норовили вот-вот расплавиться. Очень хотелось пить. Скучающие таксисты, завидев толпу, высыпавшую из вагонов, заметно оживились и принялись предлагать свои услуги, монотонно бубня: «Такси, такси, не дорого…» Моя скромная персона была демонстративно проигнорирована. Похоже, здесь свою роль сыграла одежда. В ней я не производил впечатления человека, способного рассчитаться за их услуги, а значит, не было смысла тратить на меня драгоценное время.

Взяв курс к станции метро, я пересёк площадь. Увидел небольшой киоск, на котором большими буквами красовалась соблазнительная надпись «Холодные напитки». Вывернул карманы «варёнок» и подсчитал оставшуюся наличность. На воду деньги были, на проезд до дома тоже хватало. Подойдя к небольшому окошку, постучал:

– Добрый день. Литр холодной без газа, пожалуйста.

Молодая дама с вытравленными добела волосами слегка нахмурилась и переспросила:

– Какой день?

– Добрый, – улыбнулся я ей.

– При чём тут день? – теперь уже равнодушно буркнула она, подала мне запотевшую бутылку и захлопнула дверцу окошка.

«Да уж, – пронеслось в голове, – день, видимо, и вправду не самый добрый».

Я нырнул в прохладу метро и уже через полчаса, не обращая внимания на жару и катящийся по лицу пот, бежал к родному дому по знакомым дворовым тропинкам. Навстречу ковылял пожилой сосед по лестничной клетке Егор Семёнович. Очень добрый, общительный и даже слегка назойливый человек, имеющий привычку при разговоре держать собеседника за руку, чтобы тот не спешил уйти и обязательно дослушал до конца. А слушать его, как правило, приходилось долго. Поэтому, чуть завидев издалека его бессменную льняную кепку, я на ходу придумал с десяток причин, по которым не мог говорить и даже приготовился их озвучить. Однако, к моему удивлению, Егор Семёнович бросил на меня равнодушный взгляд и, не ответив на приветствие, молча, проковылял мимо. Ну и ладненько. Так даже лучше.

Пулей взлетел на пятый этаж и замер перед дверью нашей квартиры. Нашей! Она снова была нашей! Пытаясь унять дрожь в руках, до боли в пальцах вдавил кнопку звонка. Из-за двери послышался сначала насторожённый рык Фила, а затем и предостерегающий лай. Удивившись такой реакции своего пса, который никогда не злился в подобных случаях, а лишь радостно повизгивал, я ждал. Казалось, это ожидание растянулось в целую вечность. Послышался щелчок замка, дверь отворилась. На пороге стояла Маша. Моя Маша. Машка! Моя!

Ноги слегка подкосились, и я вцепился рукой в торец двери, стараясь удержать равновесие. Маша хотела было развернуться, но я тут же бросился к ней и крепко обнял. И без того кружащуюся голову ещё сильнее вскружил запах любимой женщины. Такой родной и приятный запах. А мне думалось, я его уже совсем забыл…

– Николай, что с тобой?! – удивлённо воскликнула Маша, а Фил, злобно зарычав, пару раз гавкнул.

Она стояла, не отвечая на мои объятия, и я, немного придя в себя, открыл глаза. Из детской на меня смотрела Юлька. Дочь сидела на полу, держа в руках любимую куклу, и с удивлением наблюдала за происходящим. Не отпуская Машу из объятий, я посмотрел в её изумлённые глаза и крепко поцеловал, затем отпустил, подбежал к Юльке, упал рядом с ней на пол и, также крепко прижав к себе, принялся покрывать поцелуями, не обращая внимания на угрожающий лай пса.

В комнату вошла Маша:

– Семёнов, что происходит? Что-то случилось? Ты можешь объяснить, наконец?

Я посмотрел на неё, жестом попросил сесть с нами рядом, а когда она села, обнял обеих и, стиснув до скрипа зубы, тихо заплакал.

Глава 12. Жар

Утро встретило робкими лучами летнего солнца, украдкой пробивающимися меж задёрнутых штор спальни. Я рывком оторвал голову от подушки и огляделся. Рядом, свернувшись калачиком, мирно сопела Маша. Фил, уловив едва слышное шуршание постели, поднял насторожённую морду и уставился на меня, будто говоря: «Ты чего, хозяин? Я тут! Всё тихо. Всё под контролем».

Я облегчённо вздохнул, откинулся на подушку и попытался выбросить из головы события последних месяцев. В то утро я дал себе слово: навсегда забыть всё, что было до возвращения. Забыть, стереть, уничтожить страшные воспоминания. Гнать их так далеко, насколько это вообще возможно. То, чего мне хотелось более всего, я уже получил. Будучи твёрдо уверенным, что с этого момента жизнь пойдёт иначе, я лежал и неустанно уверял себя не возвращаться к знанию грядущих ближайших месяцев жизни и не использовать эти знания ни в корыстных, ни в каких-либо других целях. Кроме одного единственного дня – первого ноября. Всё остальное – будет по-другому!

Если бы я знал тогда, насколько всё будет по-другому…

Тихо, чтобы не разбудить семью, я прокрался на кухню и заварил крепкий кофе. Через распахнутое настежь окно доносилось пение птиц и негромкое гудение проезжавших вдалеке автомобилей. На часах было пять. Я взглянул на экран Машиного телефона и подумал, что своего у меня теперь нет. Надо будет купить новый и восстановить номер. Обратил внимание на дату: 18 июля 2008 года, пятница. Будний день. Внезапно свалившаяся мысль, что придётся идти на работу, немного шокировала. Я настолько отвык от нормальной жизни, что такой простой факт, как необходимость зарабатывать деньги, показался мне чем-то неестественным и даже отталкивающим.

Нет, у меня была хорошая работа. Не выдающаяся, конечно, но всё же позволявшая сносно зарабатывать. За последние два с лишним года я добился неплохих успехов и солидно продвинулся по карьерной лестнице, возглавив крупное подразделение в одном динамично развивающемся коммерческом банке. Не могу сказать, что эта профессия была для меня вершиной мечтаний и чаяний, но труд приносил свои плоды и не давал испытывать больших материальных сложностей, что в наше время уже неплохо.

Пришлось хорошенько напрячься, чтобы для начала восстановить в памяти имена коллег и руководителей. Затем копнул глубже и принялся вспоминать, какие именно контракты и проекты реализовывались в июле. С удивлением отметил, что цепочка воспоминаний всё больше обретает ясность, возрождая в памяти даже незначительные подробности. Я возвращался… И это было приятно.

Из детской послышались негромкие шлепки босых ножек, на кухню вышла Юлька. Её рыжие непослушные кудряшки торчали в разные стороны, а маленькие пухлые кулачки потирали заспанные глазки. Она сладко зевнула и спросила:

– А почему ты не спишь?

– Выспался уже, зайка. Скоро на работу буду собираться. А ты почему так рано встала?

– Чтобы зубы почистить. Мама говорит, что зубы нужно чистить каждое утро, а то болеть будут. – И она зашлёпала в ванную и зашумела водой.

Я улыбнулся и с удивлением отметил, что дочь впервые самостоятельно решила встать пораньше, чтобы успеть умыться. «Взрослеет девочка», – подумалось мне, но тут же собственный мозг предательски напомнил те снежинки, которые не таяли на лицах…

По дороге на работу я заехал в салон сотовой связи, купил недорогой телефон и восстановил симку. Охранник в банке, лишь на миг оторвавшись от утренней газеты, бросил на меня беглый взгляд и, не здороваясь, снова принялся за чтение. «Кажется, я начинаю к этому привыкать», – хмыкнул я, но особого значения малоприятному факту в очередной раз не придал. Войдя в свой кабинет и усевшись в привычное кресло, откинулся на спинку. Сосредоточился, чтобы вспомнить пароль от рабочего компьютера, и первым делом перенёс все свои контакты из компьютера в новый мобильник. Вот теперь всё в порядке!

В дверь постучали, и скоро кабинет стал наполняться галдящими коллегами, собиравшимися на привычную утреннюю планёрку. Я радостно приветствовал каждого, кто входил, весёлыми шутками. В ответ они только удивлённо переглядывались между собой и, ничего не отвечая, усаживались в кресла с противоположной стороны стола. Возникло ощущение, что я здесь лишний. Сделав вид, будто занят чем-то очень важным, я молча уставился в монитор компьютера, изредка нажимая на кнопку мыши.

Мой зам начал совещание. Я слушал… Заёмщики, фамилии клиентов, споры о предметах залога, проблемная задолженность… Я знал всё обо всех обсуждаемых проблемах! Мало того, я прекрасно знал, как эти проблемы решать. Не понимал, как решать, а именно знал. Да что там! Я помнил, как мы их решали и к чему это в итоге приводило! Знал, что ООО «Стелс» так и не откроет текущий счёт в нашем банке, а владелец ЧП «Кластер», два месяца кряду добивавшийся получения крупного кредита, внезапно исчезнет вместе с семьёй на следующий же день после перечисления суммы займа. Я помнил о колебаниях курсов валют, которые из-за экономического кризиса, разразившегося накануне, вызывали панику. Я всё это знал! И мне стало невыносимо скучно.

Это был самый долгий рабочий день в моей жизни, а ближе к вечеру я почувствовал, что заболеваю. Поднялась температура, дышать становилось всё труднее, а рубашка промокла от пота и прилипла к спине.

Я написал заявление об уходе, занёс его в отдел кадров и, под недоумённые взгляды коллег, собрал вещи, вызвал такси и поспешил домой. В машине стало совсем плохо. Бил сильный озноб, в груди горело. Я осла бил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Таксист, заметив моё состояние, остановил машину и буркнул:

– Приехали. Не хватало грипп среди лета подхватить…

Я посмотрел на него, стараясь убедиться, не шутит ли он, но тот отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

– Послушайте, – надеясь всё же убедить его довезти меня до дома, начал я, – со мной всё нормально, просто чуток устал…

– Послушай ты меня, уважаемый! – повысив голос и отчаянно жестикулируя, перебил таксист. – Имею право! Если больной, вызывай скорую помощь и езжай в больницу. А мне работать надо. Чё сидишь? Вали давай! Или помочь?

Он угрожающе развернулся всем корпусом в мою сторону, и я решил не продолжать эту бесполезную дискуссию. Открыл дверь, взял пакет с вещами и просто выпал на тротуар. Из пакета вывалились офисные принадлежности и рассыпались на горячем асфальте. Не в силах подняться на ноги, я зашёлся в удушающем кашле. Мимо шли прохожие, периодически бросающие на меня равнодушные презрительные взгляды, а один зазевавшийся мужчина, ударившись коленом о мою голову, негромко ругнулся, нервно пнул лежащий рядом ежедневник и зашагал прочь.

Я с трудом вытащил из кармана мобильник и набрал номер Маши:

– Алло?

– Маш, мне плохо что-то. Заболел… – говорить было очень тяжело, приходилось выдавливать каждое слово, превозмогая боль в груди.

– А что с тобой? И где ты вообще?

– На перекрёстке Пушкинской и Кирова. У меня сильный жар, дышать тяжело. Приезжай скорее…

– Ну, так вызови скорую помощь! Им за это деньги платят. Я-то тебе чем помочь могу? – возмутилась жена.

– Что? – не поверив услышанному, прошептал я, но она уже бросила трубку, обрывая разговор.

– Послышалось, – вслух прошептал я. – Просто послышалось… А звонок сорвался… Сорвался…

Хотел было ещё раз позвонить Маше, но, чувствуя, что становится хуже, набрал номер скорой, продиктовал адрес дома, стоящего неподалёку, и потерял сознание.

Глава 13. Пустота

Неделю я провёл в реанимации, с трудом различая, где реальность, а где сон или галлюцинации. Порой мне казалось, что я лежу на поверхности большой воды, плавно покачиваясь на её волнах, и это продолжается целую вечность. Но вдруг накрывала ледяная волна, обжигала всё тело, заливалась плотным потоком в рот и в нос, не давая сделать вдох. Я кашлял, пытался звать на помощь и, не дожидавшись её, проваливался в забытьё, а приходя в сознание, нередко слышал шёпот, сильно напоминавший тот самый, болотный…

Машу я увидел только после того, как состояние немного стабилизировалось и меня перевели из реанимационного отделения в терапевтическое. Она вошла в палату, слегка поморщилась и неспешно подошла к кровати.

– Как ты себя чувствуешь? – Голос звучал сухо и безучастно, словно ответ на задаваемый вопрос её совершенно не интересовал.

– Уже лучше, – стараясь говорить тем же сухим голосом, ответил я.

– Хорошо.

– Хорошо, – вторил я ей.

Зависла пауза. Она посмотрела в окно, и у меня возникло впечатление, что единственное, о чём она сейчас думает, – это как бы поскорее отсюда уйти.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать? Может, есть какие-нибудь вопросы ко мне? Пожелания?

Я почувствовал, что закипаю. Меня наконец начало выводить из равновесия это поведение. Это отношение ко мне. Чем я заслужил такую холодность? Тем, что пошёл на смерть ради неё?! Или тем, что люблю их с Юлькой больше жизни?! Хотел было вспылить, но вовремя сдержал порыв гнева, глубоко вздохнул и спокойно ответил:

– Есть вопросы. Присядь, пожалуйста.

Она уселась на соседнюю кровать, положила на колени сумочку, сложила руки замком и, склонив голову набок, внимала.

– Маш, что происходит? – спросил я и приготовился услышать в ответ то, о чём подозревал, но в чём не осмеливался признаться самому себе.

Однако, вместо прямого ответа, она вскинула бровии даже оглянулась по сторонам. По всему было видно, что мой вопрос либо вызвал у неё удивление, либо она очень талантливо играла, стараясь уйти от ответа.

– А что происходит? Ты о чём-то конкретном говоришь?

– Ну, это я хотел бы от тебя узнать. Есть ли вообще какое-то конкретное объяснение тому, что между нами происходит? Объяснение твоему поведению.

– Послушай, Николай, ты меня настораживаешь. Я что-то делаю не так? Ты скажи. Если тебя что-то не устраивает, ты говори прямо, не юли. Я не в настроении, чтобы твои загадки разгадывать.

– Загадки? Да какие тут загадки, Маш? Для меня сейчас единственная загадка – это снежная королева, сидящая на соседней койке! – Я переставал контролировать своё негодование и говорил всё громче. – Я тебя не узнаю! Ты ведёшь себя так, будто мы с тобой не муж и жена, а чёрт знает кто вообще!

– Будь добр, муж, – последнее слово она намеренно выделила надменной интонацией, – выдерживай такт. Я не намерена выяснять с тобой отношения в таком тоне. И коль уж ты заговорил о странном поведении, то потрудись объяснить свою недавнюю выходку, когда ты явился домой в каких-то обносках и насмерть перепугал ребёнка.

Я осёкся. Неужели причина в этом?

– У меня был трудный день, – не зная, как ещё объяснить ей своё поведение, пробубнил я. – Очень трудный. Просто поверь…

Она нахмурилась.

– То есть ты хочешь сказать, что у тебя был трудный день, и это даёт тебе право приходить домой и вываливать свои проблемы на меня и на ребёнка. Так?

– Вываливать свои проблемы? Да я соскучился по вас, дура! Я чуть не издох в тот день! И если бы не это… – Я вовремя осёкся и стиснул зубы, чтобы не наговорить лишнего.

– Значит так, супруг! Хочу, чтобы ты понял раз и навсегда: ни я, ни Юлия – мы не твоя собственность! Ты не имеешь права использовать нас ни в качестве твоих личных психологов, ни в качестве твоих медиков, спасателей, домохозяек или ещё кого-то там. И мы не какие-нибудь вещи, чтобы по нам скучать. Мы – твоя семья. У каждого – свои обязанности и мера ответственности. Моя функция – родить ребёнка и воспитывать. Твоя – обеспечивать семью и принимать участие в воспитании дочери. Это наши с тобой обязанности! И больше никаких обязательств друг перед другом у нас нет и быть не может. Даже секс вторичен! Если ты до сих пор это не уяснил, я сегодня же обращусь к юристу, и он подготовит брачный контракт. Расходы беру на себя. Ты ведь у нас теперь безработный, не так ли?

Я с отвисшей челюстью слушал её монолог. Эта чудовищная циничная тирада каждым сказанным словом, словно тяжёлым молотом, ударяла снова и снова, не давая возможности прийти в себя. И самым чудовищным в её словах было то, что всё сказанное было логичным и правильным. Не поспоришь! За исключением единственного обстоятельства. Одного, но самого важного обстоятельства. Она не брала в расчёт любовь…

– Звонил Самойленко, сказал, что ты написал заявление и, никому ничего не объяснив, ушёл. Мне ты ничего не хочешь объяснить?

– Нет, – только и ответил я ей.

– А мог бы потрудиться… – вцепилась она в меня холодным взглядом. – И как теперь ты намерен зарабатывать деньги? Меня не устраивает перспектива обеспечивать нас самостоятельно. А судя по твоим заскокам, теперь ещё и на психолога придётся тратиться. Или даже на психиатра.

Всё это время она сидела на больничной койке с ровной спиной, не меняя позы. Её речь была взвешенной и беспристрастной, каждое слово чеканилось, словно металлические монеты под тяжёлыми ударами штемпеля. Это была Маша. Её тело, её волосы, глаза, её голос и даже запах. Это, безусловно, была она. И она была живой, настоящей. Вот только внутри не было ровным счётом ничего. Холодная, космическая пустота. Вакуум.

Только сейчас я начал подозревать, что ничего на самом деле у меня не получилось. Я так и не смог вернуть то, что утратил однажды.

Женщина в электричке, продавец в киоске, таксист, люди, шагающие мимо умирающего человека и не стремящиеся ему помочь… Даже Филька не обрадовался моему приходу! Я попал в пустой мир. В нём люди даже не здороваются друг с другом, потому что никто никому не желает здравствия. Я не понимал, что именно здесь было не так. Отсутствие любви? Сострадания? Самопожертвования? Или, может, отсутствие души?

– Где Юля?

– В саду. Где ей ещё быть? Ты от вопроса не уходи. Где работать намерен?

– Она такая же?

– Какая такая? – раздражённо рявкнула Маша.

– Такая же, как ты?

Она скривилась и посмотрела на меня так, будто я был ей не мужем, а кучей дерьма, испачкавшей её дорогие итальянские туфли.

– Уходи. – Я уставился в потолок, не желая больше ни говорить с ней, ни видеть её.

– Семёнов, что за бред ты несёшь?

– Пошла вон! – сквозь зубы процедил я, сжимая кулаки.

Она поднялась и немного постояла надо мной, будто размышляя над чем-то. Затем развернулась и, громко цокая высокими каблуками, пошла к двери. Уже в проёме обернулась и небрежно бросила:

– Пса я усыпила. Слишком дорого обходилось содержание. На одну зарплату не потянем.

Хлопнула дверь. Ещё несколько мгновений я держал себя в руках, а дав волю чувствам, с диким рёвом приложился кулаком по прикроватной тумбочке. На пол со звоном посыпались пузырьки и ампулы с лекарствами.

Глава 14. Я вас любил…

В палате воцарилась тишина. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, взять себя в руки, и с удивлением отметил, что не испытываю того испепеляющего чувства очередной утраты, которое пережил в тот вечер, первого ноября две тысячи восьмого. Сейчас, лёжа в больничной койке под капельницей с антибиотиками, я прекрасно отдавал себе отчёт, что не смог вернуть навсегда утраченных людей, но в то же время ощутил совсем уж неуместное чувство – чувство умиротворения. С первого дня пребывания в этом чужом мире я подозревал, что с ним что-то не так, но усердно старался закрывать на это глаза, не придавал значения. Куда как важнее было то, что жена и дочь снова со мной, снова живы. Но как бы я ни старался избавиться от этого назойливого ощущения, оно всё равно зудело где-то в глубинах рассудка. А теперь всё встало на свои места и стало легче…

Мои размышления прервала вошедшая в палату мед сестра-практикантка. Довольно миловидная особа, которая несколько минут назад ставила мне капельницу. Она убрала осколки битых пузырьков, подала мне термометр и собралась уйти, но я её окликнул:

– Простите, вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– Что-то случилось?

– Нет, всё нормально. Просто я хотел бы задать вам один… деликатный вопрос.

Она удивлённо вскинула брови и с интересом посмотрела на меня.

– Скажите, если бы я сказал, что люблю вас, что вы обо мне подумали бы?

Её красивые брови подскочили ещё выше, округляя и без того большие глаза, она улыбнулась:

– Не поняла… Это угроза?

– Ну почему же угроза? Совсем не угроза…

Но она перебила:

– Семёнов, вы только что сказали, что убьёте меня и говорите, что не угрожаете?

– Да не убью я, господи! Люблю!

Девушка нахмурилась, пытаясь переварить мой вопрос.

– Не знаю, о чём вы, Семёнов, но, думаю, вам нужно отдохнуть… – Она развернулась, давая понять, что разговор окончен, но я опять окликнул её:

– Да не уставший я! Выслушайте, прошу вас.

Она остановилась, откидывая голову назад и глубоко вздохнув, снова обернулась в мою сторону:

– Вам скучно, Семёнов? Я здесь не для развлечений, между прочим. Мне работать надо.

– Да я много времени не отниму. Честно. Ответьте. Что подумали бы обо мне?

– Подумала бы, что вы сумасшедший.

– Почему?

– Что значит «почему»? Вы хотите, чтобы я вам прочла лекцию о нерациональном поведении? Я бы поставила вам диагноз СПС.

– Это ещё что такое?

– Не прикидывайтесь, Семёнов. У вас плохо получается.

– Нет, серьёзно. Что такое «СПС»?

– Синдром повышенной сензитивности. Психическое расстройство такое. Ещё вопросы есть? Или, может, вам романтическое свидание устроить?

– Нет, спасибо. У меня последний вопрос: если бы вы от кого-нибудь узнали, что где-то умирает ребёнок, нуждающийся в немедленной пересадке… – Я ненадолго задумался, подбирая варианты. – Да что там в пересадке… хотя бы в переливании крови, а у вас была бы как раз нужная группа, как бы вы в этой ситуации поступили?

– Это зависело бы от многих факторов… – задумчиво проговорила медсестра, начиная наконец проявлять интерес к разговору. – Думаю, вышла бы на его родителей.

Во мне затеплилась надежда, и я приподнялся с подушки, опираясь на локоть:

– Так! И?.. – заставляя развивать мысль, спросил я.

– Что «и»? Если их ребёнку нужна кровь, а у меня она есть, значит, они заинтересованы в её приобретении. Небольшое количество я бы им продала. Но только в том случае, если это не навредит моему здоровью. А у вас есть нуждающийся в крови ребёнок?

Я разочарованно опустил голову и, отрицательно ею покачав, поблагодарил за беседу. Она хмыкнула и молча вышла. К ней вопросов больше не было. Впрочем, как и ко всем остальным семи миллиардам жителей планеты.

Хотя! Меня внезапно посетила настолько волнующая мысль, что я чуть не вскочил с кровати, забыв о воткнутых в руки иглах капельниц. Есть в этом мире по крайней мере один человек, который также, как и я попал сюда из другой жизни! Из другого мира, другого измерения! И уж он-то точно отличается от всех! Взять хотя бы то, что он помог мне с одеждой и деньгами! Бескорыстно!

Спешно выдернув торчащие из рук иглы, я встал с кровати и принялся осматривать палату в поисках своей одежды. Нашёл её в пакете с принадлежностями, который забрал из своего рабочего кабинета. Проверив карманы, с удивлением отметил, что наличные и пластиковые карты были на месте. Кое-как отчистив белую рубашку от пыли, оделся и опасливо выглянул в коридор. Он был пуст. Когда я был уже почти у выхода на лестничную клетку, услышал позади голос медсестры:

– Семёнов! Вы куда! Вам вставать нельзя!

Я улыбнулся ей в ответ и бросил на прощание:

– Я вас любил, любовь ещё быть может! Аривидерчи, моя заботливая леди! – И, в очередной раз уверив её в своей невменяемости, засеменил вниз по ступеням.

Судя по тому, как вёл себя Гена, когда я пришёл к нему с поля, пустота этого мира на него нисколько не повлияла. То есть повлияла, конечно, в какой-то мере, но всё же он остался нормальным полноценным человеком. Он сильно отличался от остальных. Это не бросалось в глаза, но я был уверен, что никто из «местных» даже не задумался бы о том, чтобы дать мне одежду, не говоря уже о деньгах на дорогу. Скажу больше: даже если бы я попросил у кого-то одежду и деньги, меня, в лучшем случае, послали бы на три буквы. А Гена дал! Сам!

Выходя из здания больницы в духоту июльского полудня, я думал только об одном: нужно поскорее добраться до Гены и подробно расспросить его обо всём. Я был уверен, что вижу не полную картину. Должна была быть какая-то лазейка, какая-то мелочь, которую я до сих пор не заметил. Что-то, что ускользнуло от меня, пока я отвлекался на несоответствия.

Поймал такси и через полчаса стоял в небольшой очереди у железнодорожной кассы пригородного сообщения. В нетерпении перетаптывался с ноги на ногу, раздражаясь, как медленно кассир обслуживает покупателей. Электричка должна отправиться с минуты на минуту, а дождаться следующую я просто не смог бы – лопнул бы от нетерпения.

Прямо передо мной в очереди стояла полная мамаша с непоседливым забавным мальчуганом лет трёх-четырёх, который ни секунды не стоял на месте. Он беспрестанно кружился, подпрыгивал, приседал и даже падал на затоптанный пол вокзала, распевая при этом какие-то лишь ему одному известные песенки на ему одному известном языке. Точнее, это был и не язык вовсе, а просто набор ничего не значащих слогов, которые он ловко складывал в четверостишия. Надо признать, получалось неплохо – рифма в его «песнях» присутствовала, да даже и мотив прослеживался весёленький. Мать то и дело одёргивала сынишку, хватала за шиворот, но юркий непоседа ловко выкручивался и тут же принимался за старое.

Я улыбнулся. В этот момент мальчик посмотрел на меня. Смутившись, а может, даже немного испугавшись, понурил голову и торопливо подошёл к маме. Когда она положила ладонь на хрупкое плечо, он отвернулся от меня, обхватил обеими ручонками внушительных размеров бедро матери и прижался. Я снова улыбнулся. Глядя на этого малыша, удалось ненадолго забыть о том, где нахожусь, а когда поймал себя на этой мысли, чуть не подпрыгнул от свалившейся догадки! Мальчик снова посмотрел на меня и теперь тоже улыбался. Я присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с ним, и тихо, чтобы никто не услышал, спросил:

– Привет. Тебя как зовут?

Тот задрал голову кверху, взглянув на мать, которая сейчас не обращала на него никакого внимания, затем снова посмотрел на меня и также шёпотом ответил:

– Июса.

– Илюша?

Мальчик кивнул.

– А сколько тебе лет, Илюша?

Он вытянул вперёд пухлую ручонку, сжатую в маленький кулачок, выбросил вверх четыре пальчика, растопыривая их в разные стороны, и с гордостью заявил:

– Два! – На лице заиграла довольная улыбка, красноречиво подтверждающая, что он очень гордится тем, что знает ответ на взрослый вопрос.

– Ух ты! Большой уже! И умный. Молодец!

Я не лукавил. Малыш и впрямь мне очень импонировал. Видимо, он это почувствовал и, отпустив мамино бедро, тоже присел на корточки, подражая взрослому дяде. Теперь его широкая улыбка открывала два ряда мелких молочных зубов.

– А маму ты любишь, Илюша? – спросил я нарочито будничным тоном, но при этом почувствовал, как от волнения кровь стучит в висках, а согнутые в коленях ноги наливаются горячим свинцом.

– Да-а-а… – протянул мальчик, – юбью.

– Правда?

Он утвердительно кивнул и даже зажмурился для убедительности.

– А мама тебя любит?

Малыш снова посмотрел на стоящую в очереди мать и пожал плечами. Я подумал, что мальчик просто может не понимать, о чём я его спрашиваю. И для того, чтобы убедиться, что ребёнок ответил осознанно, попросил:

– А можешь показать, как сильно ты маму любишь?

Он не стал дожидаться повторной просьбы, быстро обхватил мамино бедро, прижался к нему щекой и насколько мог сильно сжал маленькие ручки. При этом его глаза блаженно прикрылись, а на губах засияла не менее блаженная улыбка. В этот момент рука женщины ласково погладила мальчика по голове. Скорее машинально, нежели осознанно.

Меня бросило в пот. Сердце заколотилось ещё сильнее. А когда малыш от переполнявших его чувств поцеловал мамину юбку, я чуть не плюхнулся на пятую точку.

Дети! Боже мой! Дети!!! Они чувствуют! Они любят! По-настоящему! Искренне!

Юлька!!!

Забыв попрощаться с новым знакомцем, я поднялся и сделал глубокий вдох, чтобы выровнять сбившееся дыхание. В глазах всё плыло. То ли от жары, то ли от нахлынувшей надежды. Бросил взгляд на вокзальные часы. Отметил, что в детском саду тихий час. Но к тому времени, как я смогу туда добраться, детей как раз усадят полдничать, после чего Юльку можно будет забрать домой. О поездке к Гене я теперь даже не задумывался. Мне нужно было срочно повидаться с дочерью и убедиться, что Илюша – не единственный ребёнок, имеющий настоящую душу!