Он и две его жены

Глава 20

Когда мы ели, Бетси сохраняла спокойствие и приветливость. Присущее ей самолюбие требовало, чтобы она вела себя именно так. Самолюбие и гордость были теми чертами, которые я особенно ценил в ней. Но именно они заставили меня сейчас еще сильнее почувствовать, как должна она страдать.

После обеда я пытался снова вернуться к нашему разговору, но она категорически отказалась говорить об Анжелике. Но во всем остальном она была вполне благоразумна. Не упрекнула меня ни в чем, не угрожала, что бросит меня. По собственной воле, без каких-либо принуждений заявила, что я, конечно, должен буду устроить встречу Рики с Трэнтом, так как это мой долг. Однако она говорила о мальчике, как о некой абстракции, а когда, подавая ей кофе, я коснулся ее ладони, она постаралась незаметно убрать свою руку. Мне казалось, что нас разделяет стена. Однако я был убежден, что она ведет себя так не для того, чтобы меня наказать; она просто замкнулась в себе, так как произошло то, чего она всегда больше всего боялась: Бетси Коллингхем, эта дурнушка, обреченная исключительно на благотворительные дела, опять проиграла.

Когда кофе был выпит, она сразу же встала.

– Пожалуйста, извини меня, у меня ужасная мигрень. Будет лучше, если я лягу. – Она даже заставила себя улыбнуться. – Тебе, наверное, следует сейчас позвонить Трэнту и договориться, в котором часу завтра ты привезешь Рики. О его детском саде не беспокойся, я позвоню туда утром и предупрежу, что он не придет.

Она вышла, оставив меня одного. Как мне хотелось побежать за ней, схватить за плечи и сказать, что пусть вое дьяволы заберут Анжелику! И что я не буду втягивать в это дело Рики, и пусть все останется, как есть... Но я не мог так поступить. Я чувствовал, что и Бетси первой не согласилась бы на это. Я сделал выбор, и теперь не время отступать!

Я позвонил на Сентрс-стрит. Трэнта не было, и мне посоветовали, чтобы я искал лейтенанта в его отделе. Но и там его не застал. Однако как только я назвал свою фамилию, мне дали его личный телефон. Мне показалось, совершенно неправдоподобным, что Трэнт, как любой нормальный человек, имеет свою квартиру и свою частную жизнь. Он сам поднял трубку. Я начал рассказывать ему о Рики. Он слушал, ни разу не прервав меня. Когда я кончил, он сказал:

– Вы отдаете себе отчет в том, что делаете, мистер Хардинг? Если окружной прокурор решит передать дело в суд, ваш сынишка должен будет давать показания как свидетель.

– Да. Я отдаю себе в этом отчет.

Он помолчал немного. Мне показалось, что он хочет сказать еще что-то. Но он только бросил устало:

– О'кей. Привезите его завтра утром на Сентрс-стрит. Около половины десятого.

– Хорошо.

– Спокойной ночи.

Какое-то время я ходил по комнате – мне не хватало смелости идти спать. Вскоре, однако, я осознал всю бессмысленность хождения из угла в угол и пошел в спальню. Бетси оставила включенной ночную лампу с моей стороны кровати; сама она лежала на боку с закрытыми глазами. Однако я знал, что она не спит. Вид ее бледного, несчастного лица потряс меня до глубины души. Я разделся в ванной, выключил свет и лег рядом с ней. Нервное напряжение, в котором она находилась, было почти осязаемым. Импульсивно, хотя я и знал, что эту пропасть мне не преодолеть, я протянул к ней руку. Она резко вздрогнула и сказала:

– Нет, Билл. Нет...

Ее голос был пронзительным, руки отталкивали меня. Какое-то время я лежал возле нее, такой же напряженный и, может быть, такой же несчастный, как она. Потом встал и отправился в комнату для гостей. Я долго не мог заснуть. Я уговаривал себя, что все как-нибудь устроится. Когда показания Рики у Трэнта будут позади, я снова сумею вернуть Бетси ее семейное счастье. Я найду другую работу, мы выставим Элен, переберемся в маленькую квартиру. Начнем новую жизнь, и тогда я буду давать Бетси то, что до сих пор она давала мне. Наши теперешние страдания – временные.

Однако меня все время преследовал образ Рики, дающие свидетельские показания. А напротив, на скамье подсудимых, сидит его мать. Когда я, наконец, заснул, мне приснилась Анжелика. Она шла ко мне, протягивая руки, со счастливым лицом. "Я не была безумной, когда так любила тебя...". Она обняла меня своими руками, которые вдруг начали менять цвет и форму, постепенно превращаясь в отвратительные черно-зеленые щупальца, затягивающие меня куда-то в темноту.

Проснулся я в восемь и почему-то начал с того, что застелил постель. Бетси в спальне уже не было. Я оделся и пошел в детскую. Я намеревался сказать Элен, чтобы она оставила меня наедине с Рики. Однако в этом не оказалось необходимости, так как при виде меня Элен улетучилась. Рики уже позавтракал, он сидел за столиком и махал ножками. В эту минуту я чувствовал себя палачом.

– Доброе утро, Рики, – сказал я. – Мы пойдем с тобой к одному человеку, которому ты расскажешь о своей той мамочке.

– А зачем?

– Потому что он хочет что-то о ней узнать.

– А когда мы пойдем?

– Сейчас.

– Но ведь я иду в садик.

– Нет, сегодня ты в садик не пойдешь. Это ведь будет здорово – разок вместо садика пойти на прогулку, не так ли?

– Нет, – ответил он.

Тем не менее мои слова он воспринял совершенно спокойно, без какого-либо протеста. Я помог ему надеть пальто, а когда мы уже были в дверях, он спросил:

– Мамочка тоже пойдет с нами?

– Нет, только я и ты.

– А почему?

– Потому что у нее сегодня другие дела.

– И у меня тоже Я должен был идти в садик, а вот не иду. Можно мне взять с собой ламу?

– Конечно, – ответил я.

В такси, отвозившем нас на Сентрс-стрит, я еще раз навел разговор на ту ночь и Анжелику. Рики повторил все так же, как и в первый раз. Он знал, что его ждет какой-то человек, который будет задавать ему вопросы. Все это его совершенно не заинтересовало, так что, когда мы прибыли на место, он даже не спросил, куда мы приехали.

– Здесь очень много полицейских, па, – сказал он.

– Да.

– Значит, здесь не нужно ничего бояться, а?

– Пожалуй, да.

Один из полицейских провел нас по лабиринту коридоров в какую-то унылую комнату. Рики, крепко прижимая к себе плюшевую ламу, сел на стул.

Вскоре появился Трэнт, спокойный и бодрый, но без улыбки на лице. Было видно, что присутствие Рики сковывает его, что он не знает, как вести себя с детьми. Я подумал, что он, видимо, вообще не умеет с ними общаться, и эта его беспомощность даже доставила мне удовольствие.

– Папа сказал тебе, почему мы хотели, чтобы ты сюда пришел?

– Да, – ответил Рики.

– Я хочу попросить тебя ответить на несколько вопросов.

– Ладно.

– Приводил ли папа в твою комнату какую-то даму однажды ночью, когда ты был в постельке?

– Да, приводил. Это была моя та, прежняя мамочка.

– Ты спал, когда она вошла в комнату?

– Да... Но я проснулся, правда, папа?

– Да, – ответил я.

– А ты уверен, что это тебе не приснилось?

– Что мне не приснилось? – повторил Рики. – Да мне такие вещи никогда не снятся... Мне снятся слоны или ламы... а иногда даже белки.

Трэнт, казалось, несколько смешался.

– И ты знаешь, который час был тогда, когда твой папа с этой дамой вошли в комнату?

– Было два часа. Я еще никогда в жизни не просыпался ночью в два часа. А два часа было потому, что так сказала кукушка: она выскочила и прокуковала два раза. Кукушка красная, а часы зеленые... и в ее домике есть окна и дверка, правда, папа?

– Да, – подтвердил я, не спуская глаз с лица Трэнта.

– А когда это было?

– В тот день мне вырвали зуб. – Рики серьезно смотрел на Трэнта над головой ламы. – Это был большой, огромный зуб, и я сказал о нем моей мамочке. Я сказал: "А мне сегодня вырвали зуб", но ей это вроде бы было неинтересно. Она вдруг вышла из комнаты, правда, папа?

– Да, – подтвердил я снова, а потом обратился к Трэнту: – Вы можете позвонить дантисту и проверить, когда у него был Рики. Это было именно в тот день.

Трэнт сидел неподвижно и смотрел на ребенка.

– Ты говорил об этом кому-нибудь? – спросил он после паузы.

– О да, говорил, – ответил малыш. – Я говорил Элен. Я спросил у Элен, почему моя мамочка пришла и сразу же ушла... и почему она не живет с нами. А Элен ответила, что у меня теперь другая мамочка, и она лучше прежней. А мама может быть только одна.

Ага, значит, он даже говорил об этом Элен. Этого я не знал. И это очень убедительно свидетельствовало о том, что ее показания были ложными. Я испытующе взглянул на Трэнта, но его лицо, как всегда ничего не открыло мне.

– А если бы ты еще раз увидел эту даму, ты узнал бы ее? – спросил он мальчика.

– Конечно, узнал бы, – с жаром заявил Рики. – А вы нет?

Трэнт внезапно встал и снял мальчика со стола.

– Пойдем со мной, – сказал он, не глядя на меня. Если вы хотите, то тоже можете пойти с нами, мистер Хардинг, – добавил он.

Мы прошли в другую комнату побольше. За столом сидел полицейский. Трэнт что-то ему сказал, и полицейский тут же вышел. Спустя несколько минут он привел четырех молодых женщин и Анжелику. Трэнт отлично проявил себя. У всех женщин были темные волосы, все они были примерно того же возраста, что и Анжелика, такого же роста и похоже одеты. Полицейский расставил их у стены. Анжелика даже не взглянула ни на меня, ни на Рики.

– Ну, Рики, – спросил Трэнт, – видишь ли ты здесь эту даму?

Не колеблясь ни секунды, Рики подошел к Анжелике и сказал:

– Хэлло!

Анжелика наклонилась и подняла его.

– Хэлло, Рики, – сказала она. Рики показал ей свою ламу.

– Это лама, – объяснил он. – Она из Перу. И если ее разозлить, она может плюнуть прямо в лицо. Только не моя, а настоящая.

Я повернулся к Трэнту, наслаждаясь этой горькой победой.

– Ну? – спросил я тихо.

Трэнт кивнул полицейскому, и тот начал выводить женщин. Анжелика опустила малыша на пол.

– Ты уже должна идти? – спросил он.

– Да.

– Ну... тогда до свидания.

Анжелика покинула комнату вместе с остальными женщинами, а Трэнт, Рики и я прошли по коридору в какую-то комнату, где за столом сидели пять или шесть детективов. Трэнт сказал мальчику:

– Посиди здесь минутку один, я должен поговорить с твоим папой.

Мы вернулись в первую комнату, и Трэнт уселся за большим пустым столом. Все прошло неожиданно удачно, и я немного приободрился. Рики опознал Анжелику в присутствии нескольких свидетелей. А ведь этого достаточно для ее освобождения. А если это так, то ему не придется быть свидетелем в суде, против чего так горячо протестовала Бетси и что стало причиной разлада между нами.

Трэнт смотрел на меня. Его губы приоткрылись в слабой усмешке.

– Ну что ж... мистер Хардинг, – сказал он, я должен извиниться перед вами.

– Теперь вы мне верите?

– Конечно. Я верю, что Анжелика Робертс была в вашей квартире в два часа той ночи, когда было совершено убийство.

– И благодаря Рики мы можем доказать, что Элен лгала, не так ли?

– Да, мистер Хардинг. По всей вероятности, вы сможете это доказать.

– А значит... значит, вы можете приказать немедленно освободить Анжелику?

Улыбка на лице Трэнта угасла.

– Окружной прокурор позвонил мне сегодня утром и сказал, что определен срок начала процесса. Суд начнется через неделю.

Я смотрел на него, не понимая, в чем дело.

– Но ведь вы только что слышали, что говорил Рики! Бог мой, или вы до такой степени боитесь их? Или великий Коллингхем начал на вас давить?

– Мистер Коллингхем звонил начальнику полиции минимум двадцать раз. Звонил он и окружному прокурору. Он заявил им, что вы являетесь опасной особой с неустойчивой психикой и что вы мстите ему за то, что он вышвырнул вас с занимаемой должности в связи с профессиональной непригодностью и некомпетентностью. Он готов созвать целую армию первоклассных врачей-психиатров, которые докажут, что ни одно ваше слово нельзя принимать всерьез. Но... – Он сделал паузу. – Но не это является причиной. Настоящая причина не имеет ничего общего с вашим тестем; она связана с тем, что я узнал вчера вечером уже после того, как вы звонили мне.

Лицо Трэнта было лишено какого-либо выражения.

– Когда судебный врач установил, что смерть наступила между половиной второго и половиной третьего ночи, он руководствовался тем, что труп лежал возле горячего калорифера. Вчера вечером я пришел к выводу, что ваше свидетельство обеспечивает для Анжелики Робертс алиби на два часа ночи. А потом мне вдруг пришла в голову вот какая мысль: очень странно, что в квартире Ламба калорифер был так сильно нагрет в четыре часа утра. Я занялся этим вопросом и убедился, что никому не пришло в голову допросить смотрителя дома. С этой целью я отправился на место... и хорошо сделал. Оказалось, что в ту ночь, когда было совершено убийство, смотритель навещал свою дочь. Там он немного выпил и ушел от нее только в третьем часу. Вернувшись домой – это было примерно в половине четвертого, – он увидел, что печь погасла уже несколько часов назад. Смотритель этот, что случается не часто, был человеком обязательным; он немедленно разжег печь, и именно поэтому, когда полиция нашла труп, калориферы были такими горячими. Но только каких-нибудь полчаса, не дольше. До этого они были холодными, в связи с чем в квартире было прохладно, а это, разумеется, меняет состояние дела. Когда я уведомил об этом судебного врача, он заявил, что в таком случае Ламб был убит между одиннадцатью тридцатью и часом. Окружной прокурор, разумеется, читал ваши показания и показания Анжелики Робертс. В свете новых обстоятельств он пришел к заключению, что ее алиби на два часа ей не поможет, потому что преступление было совершено в другой час.

Я слушал Трэнта, и мне казалось, что стены комнаты обрушиваются на меня.

– Но ведь Анжелика позвонила мне из аптеки, которая находится по соседству с моим домом, в двенадцать часов. До того она должна была пройти пешком не менее сорока кварталов. Значит, она никак не могла быть поблизости от квартиры Ламба в одиннадцать тридцать.

– Это вы так утверждаете, мистер Хардинг. Впрочем, возможно, что и она так говорила. Но почему вы уверены, что она не приехала на такси? Вы должны отдавать себе отчет в том, что это заявление совершенно голословно. Я очень сожалею, мистер Хардинг. Вы действительно сделали все, что было в ваших силах... Но...

Он снова взглянул на свои руки с той самой сосредоточенностью, которую я подметил у него при первой нашей встрече.

– И еще об одном я хотел бы с вами поговорить. Окружной прокурор и начальник полиции предоставили мне завершение этого дела, и, должен признаться, мне очень льстит их доверие. Теперь оказалось, что ход процесса поставлен в зависимость от вас. Перед вами два пути. Выбор, как я уже сказал, зависит только от вас.

Взгляд его глаз, остановившихся теперь на моем лице, был тверд, как сталь.

– Итак, первый путь. Вы будете и дальше прилагать все усилия, чтобы спасти обвиняемую. Никто не в состоянии удержать вас от этого. Но позвольте мне, по крайней мере, обратить ваше внимание на последствия, которые эти действия повлекут за собой. Прежде всего вы должны будете отказаться от всех попыток вывести из судебного разбирательства мисс Коллингхем. Все, разумеется, выйдет наружу и немедленно будет подхвачено прессой. Процесс начнется в назначенный срок, причем и вы и ваш сын выступите как свидетели защиты. Я знаю, какое фатальное влияние может оказать на ребенка участие в процессе, на котором его мать обвиняют в убийстве. Он является единственным свидетелем с вашей стороны, и хотя его показания не могут поддержать алиби Анжелики Робертс, мне кажется, что вы захотите этим воспользоваться. Вы покажете, что она пришла в вашу квартиру чуть позже двенадцати, причем все время шла пешком – с Западной Десятой улицы – и несла с собой чемодан. Чтобы подкрепить это утверждение, вы не будете иметь ничего, кроме собственных слов. Следовательно, вы должны будете убедить присяжных исключительно силой своего красноречия. Он снова взглянул на свои руки.

– Скажу вам искренне, мистер Хардинг, это дело не будет легким. Прокурор будет иметь на своей стороне мистера Коллингхема, который использует все, что только могут сделать деньги и колоссальное влияние, чтобы дискредитировать вас. Но не только это. С той минуты, когда алиби мисс Коллингхем будет официально аннулировано, мисс Ходжкинс уже не будет иметь повода лгать. Иными словами, если вы захотите опереться на показания вашего ребенка, мистер Коллингхем, несомненно, будет настаивать, чтобы мисс Ходжкинс сказала все, и суд узнает, что через несколько часов после убийства она, мисс Ходжкинс, поймала вас с поличным. Вы будете заклеймены как неверный муж, а когда получит огласку ваше дальнейшее поведение, то ни у кого не останется сомнений, что вы безумно влюблены в свою первую жену и делаете все, что в ваших силах, чтобы ее спасти. Прокурор может даже обвинить вас в соучастии и заявить, что вы умышленно организовали все так, чтобы Анжелика Робертс пришла к вам после совершения убийства, дабы таким способом обеспечить себе алиби. Ему будет легко убедить суд и присяжных, что вы послужили обвиняемой ширмой, что она использовала вашу любовь и ваше ослепление. И я должен сказать вам, мистер Хардинг, что если вы выберете этот путь, то шанс вашей тактики защиты на успех я оценил бы как один на миллион, а может, даже меньше. Я уже упоминал о фатальных последствиях, которые все это может иметь для вашего сына. Нет необходимости говорить, каким мучительным унижением будет это для вашей жены, если дело получит широкую огласку. Что же касается вас, то я думаю, что вам не легко будет найти какую-нибудь работу после этих событий.

Он говорил так тихо, что я с трудом мог расслышать его слова.

– Вот, что ждет вас, мистер Хардинг, если вы будете упорно продолжать идти этим путем. Ну, а второй путь... он совсем прост. Вы признаете, что потерпели поражение. Вы позволяете, чтобы процесс шел без участия вас и вашего сына. Похождения мисс Коллингхем вообще не получат огласки. Мы не выдвинем в отношении вас никаких обвинений. И... насколько я могу судить, мистер Коллингхем готов даже принять вас обратно на работу или, если вы того пожелаете, он гарантирует обеспечение вас равноценной должностью где-нибудь в другом месте. Вот то, о чем я должен был проинформировать вас по просьбе начальника полиции и окружного прокурора. Мы не имеем ни малейшего намерения влиять на ваше решение. И, наконец, скажу вам открыто, что в эту минуту эти господа вдвоем ожидают в окружной прокуратуре моего телефонного звонка: я должен сообщить им о принятом вами решении.

Я слушал, что он говорит, хотя вообще-то это было необязательно. С первой минуты, когда он упомянул об изменении заключения судебного врача, я понял, что Анжелика могла меня обмануть. Она могла приехать на такси. Могла позвонить мне по телефону исключительно для того, чтобы создать столь необходимое для нее алиби. А значит, все мои усилия бесцельны! Для того ли я поломал свою карьеру и измучил жену, чтобы в конечном счете оказаться недоумком, которого убийца без труда обводит вокруг пальца. Меня охватила страшная депрессия, а вместе с ней и сильнейшее искушение. Ведь существует и другой выход, правда, трудный и страшный для меня. Си Джей все еще ждет, пряча за пазухой самую заманчивую из возможных взяток. Если я признаю, что Анжелика виновна, я смогу отступить, и жизнь моя будет продолжаться так, как будто ничего не случилось. А чтобы мое самолюбие не слишком страдало, меня переведут на равноценную должность куда-нибудь в другое место.

Но я не принял во внимание одно: сидя так вот напротив Трэнта, я сильнее всего ощущал ярость – непримиримую ярость, обращенную на Си Джей за его бесчестную уверенность, что все люди, и я в том числе, продажны, на тактичную, безликую нейтральность Трэнта, даже на Бетси за то давление, которое оказывало на меня ее страдание. Хватит подталкивать меня то в одну, то в другую сторону! С этой минуты я сам буду принимать решения о каждом моем шаге, я все буду делать собственными руками и на свой счет. К дьяволу апокалиптические пророчества Трэнта об ожидающем меня будущем. Я не хочу позволить им зарезать меня своими подозрениями, усомниться в невиновности Анжелики! Ведь я знал, хотя упорно не хотел признаться в этом, что с минуты своего ареста Анжелика делала все, чтобы защитить меня. Если в ту ночь она пришла ко мне, чтобы обеспечить себе алиби, то почему же она не старалась им воспользоваться? И разве истина всегда должна быть сложной? Почему хоть раз она не может быть простой? А если истина проста...

– Я могу увидеться с ней? – спросил я Трэнта.

– Конечно, – ответил он вставая. – Я предполагал, что вы этого захотите. Она вас ждет.

Он подошел к двери и отворил ее. В коридоре стоял полицейский. Трэнт обратился к нему:

– Проводите мистера Хардинга к обвиняемой.

Полицейский провел меня по коридору, открыл какую-то дверь и впустил меня в небольшую комнату. Анжелика сидела одна у столика. Полицейский запер за мной дверь.

Она встала. Она была измучена и выглядела очень скверно.

– Они сказали тебе об изменении времени смерти? – спросила она.

– Да.

– Значит, все напрасно. Ты не можешь мне ничем помочь. Ты и сам это понимаешь, разве не так? Твое выступление на суде было бы безумием.

Я хотел казаться безучастным, так мне было бы легче. Но не сумел. Я, наконец, понял: то, что мне пришлось из-за нее пережить, ничто в сравнении с ее переживаниями. Если бы тогда, в Клакстоне, она сказала правду обо мне, то, возможно, ее здесь вообще бы не было. По моей вине сидела она сейчас в камере, глядя, как ее все плотнее окутывают сети, угрожая смертью. Но даже теперь, в этот критический момент, она думала не о себе, а обо мне. Значит, она любит меня, или думает, что любит, или считает, что я ее люблю. В конце концов, какая разница? Только чудовище могло бы в таких обстоятельствах остаться безучастным и неблагодарным.

– Анжелика... – начал я. – Ты его не убила, правда?

– Нет, Билл.

– И всю дорогу с Десятой улицы до моего дома ты шла пешком, верно?

– Да. У меня не было денег. Едва хватило на телефон.

Я смотрел на нее и думал: что, собственно, со мной происходит? Ведь я знал ее лучше, чем Бетси. Несмотря на разделяющую нас теперь пропасть, мы ведь были когда-то настолько близки, насколько это возможно между двумя людьми. Я знал все ее слабости. Она всегда была безответственной, романтичной, упрямой и такой же непрактичной, как и ее отец. Но я так же хорошо знал и ее достоинства. В ней не было ни капли мстительности – она не могла бы убить муху, а тем более человека. И за что? За то, что она надоела ему. Это несовместимо с ее природой... И внезапно все показания, мнение прокурора, запутанные уловки Трэнта стали в моих глазах очевидной бессмыслицей.

– И я и Рики будем давать показания в суде, – сказал я.

– Но, Билл...

– Если они настолько глупы, что хотят судить невиновную женщину, то я не намерен стоять и поглядывать на это со стороны. Пусть они все катятся к дьяволу! Пусть все выйдет наружу!

Одновременно с волной гнева ко мне пришла новая мысль.

– Но я сделаю больше! Я найду того, кто совершил это преступление! Ведь должен же был кто-то его совершить! До сих пор никто как-то не подумал о такой мелочи. Если я открою, кто это сделал, отпадает необходимость в моем выступлении в суде... И вообще не будет никакого суда.

Анжелика стояла передо мной, слабая и безвольная, как если бы жизнь покидала ее. Странно, но беззащитность и уязвимость на ее лице вызвали во мне мысли о Рики. И меня захлестнула еще более могучая волна ярости. Все умеют кричать, как это ужасно; все умеют доказывать, что нужно уберечь от этого ребенка... Как можно допустить, чтобы бедное, впечатлительное махонькое дитя выступало в суде? А мать? Как насчет его матери?

– Анжелика, я это сделаю... Я найду убийцу! Поверь мне!.. Все будет хорошо. Я найду его!

Я вернулся к Трэнту. Он даже не пытался дискутировать со мной, когда я заявил ему, что намерен выступить на суде. Он только улыбнулся своей спокойной улыбкой.

– Я ожидал, что вы примете такое решение. Я позвоню прокурору. С этой минуты вы уже не будете часто видеть нас. Зато вы вступите в контакт с защитником обвиняемой. Его фамилия Макджайр. Это отличный адвокат. – Он вынул из кармана листок и вручил его мне. – Вот его адрес. Я советую вам обратиться к нему без проволочек. Сейчас для вас время дороже всего. Вы помните, как пройти в комнату, где находится ваш сынишка? Уходя отсюда, зайдите за ним, пожалуйста.

Я почти не слушал его, так я был захвачен мыслями о Бетси и о том, как я ей все это расскажу. А потом вдруг заметил, что Трэнт протягивает мне руку. Я машинально пожал ее и сказал:

– До свидания, лейтенант.

– Прощайте.

Он на секунду сбросил с лица профессиональную маску и теперь выглядел как обычный человек. К улыбка его была почти человеческая.

– Но прокурор будет взбешен, – сказал он. – И вот что я еще хочу вам сказать, мистер Хардинг. Вы славный парень!