Он и она

Пир

Какое кушанье подать к вину?

Что за вино?

В Священном Граале плещется оно.

Острые иглы ледяных струй, несущихся наперегонки с бледными безмолвными лучами далеких звезд, пронзая ватные перины грозовых облаков, оставляют на серовато-сизых простынях, брошенных поверх, собственные слезы, пока еще невесомые и неподвижные. Но, успев пропитаться солью морей, парами весенних пашен и горечью пожарищ, поднявшихся сюда, в эту чернеющую над миром губку, новорожденный воздушный вал уже не в силах держаться за влажные, ненадежные сполохи облака – с пугающим свистом сваливается он с «тучных» боков и, набрав скорость, прямо перед самой твердью, сплошь укрытой раскаленным песком, избавляется от влажного груза, явившись при этом миру горячим суховеем, а перепрыгнув сотню барханов, с силой ударяет в царский шатер, едва не свернув флагшток с хозяйским гербом и осыпав «золотой» пылью с ног до головы охрану, намертво вросшую в желтую крошку у полога, закрывающего вход.

Задора у нашего ветреного знакомца хватит и покатать по пустыне колючку, и запечатать норки надоедливых грызунов, и потрепать уши молчаливым верблюдам. Оставим ему его заботы, а сами незаметно для отплевывающихся от песчинок охранников проникнем внутрь, где расстелены персидские ковры, разбросаны мягчайшие подушки, шелка пропитаны амброй, бесчисленные яства источают ароматы шафрана и кориандра, воздух наполнен винными парами, а мысли приглашенных – великолепием хозяйки и предстоящим пиршеством.

При всей своей прямоте и беспощадности (а как же иначе?) Царица слыла женщиной веселой и добродушной, когда того позволяли окружение и обстоятельства. Она с удовольствием и воодушевлением лишала голов своих врагов и недоброжелателей, зато к любимцам относилась с нежностью и заботой. Таковых в ее судьбе присутствовало двое: кот и шут. Первому оказывались почести, приличествующие царским особам, а второму доставались ласки, более подходящие любовнику, нежели слуге. Весь остальной двор довольствовался насмешками в свою сторону – это в лучшем случае – и спонтанным гневом – в худшем.

Сейчас с нетерпением все ожидали высочайшего знака к началу пира, с которым, видит Бог, Царица явно затягивала: вино нагревалось, мясо остывало, замороженные во льду фрукты, как и лица гостей, подернулись капельками влаги.

Сама же высочайшая особа наслаждалась моментом: вздымающиеся в ожидании под парчовыми халатами животы, полураскрытые жадные губы, ноздри, распахивающиеся навстречу флюидам пряностей – все забавляло ее в собственном «дворе».

– Шут, – коротко бросила она, и верный слуга, примостившийся в ногах повелительницы, придвинулся ближе, – взгляни на них. Продержи я с началом еще немного и некоторые повалятся в обморок, а кто-то, даже под страхом смерти, тайком потянется за угощением.

– Проверим? – весело откликнулся Шут. – Я ставлю на первого Советника.

Он подмигнул грузному вельможе, ближе всех сидящему к Царице. Глаза у бедняги уже закатились от жары, а слабое сердце подернуло конечности синеватой сеткой вен. Царица очаровательно улыбнулась Советнику и, отломив от виноградной грозди ягоду покрупнее, медленно поднесла к губам. Вельможа прикрыл глаза вовсе и задышал, словно только закончил многочасовой подъем в гору.

– Ваше Великолепие, – неестественно громко обратился Шут к Царице, – вина?

По шатру пробежал взволнованный долгим ожиданием шепот. Ее Великолепие, не успев откусить от виноградины, вернула ягоду на блюдо:

– Нет, не желаю.

Теперь уже вздох разочарования шевельнул воздух под куполом.

– Как угодно, – Шут еле сдерживал смех.

А Царица, так, чтобы слышал только паяц, пролепетала:

– Пища – атрибут нашего мира, ангельские зубы не рвут мясо и не перемалывают ржаной хлеб. Нам, смертным, приходится пополнять силы для существования столь грубым и примитивным способом, но ведь еда и убивает.

– Таков этот мир, Ваше Великолепие, – Шут также перешел на шепот. – В нем сласть и горечь различаются числом, но не сутью.

На слове «сласть» паяц одарил Царицу таким взглядом, что, будь внимательнее гости, они бы заметили, как вспыхнули нежданным румянцем бледные ланиты хозяйки шатра.

– Так отчего же, друг мой, – Царица мечтательно опустила веки, – все так спешат вкусить отраву, что сокращает их дни?

– Я думаю, не все, моя… – Шут осекся, едва не выдав себя неосторожным словом, и тут же поправился, – властительница дум моих и жизни. Наверняка найдется кто-то, кто сможет отказаться от всего, что выставили слуги на столы.

– Кого же выберешь тогда, чтоб испытать? – прекрасные бархатные глаза заблестели в предвкушении грядущего развлечения.

Шут бросил взгляд на гостей:

– Из собравшихся – никто. Вот если бы из ваших слуг найти раба, да похилее, что не ел давно.

– Иди, найди такого и приведи сейчас же, – шепнула она паяцу. А к придворным обратилась в голос:

– Готова пир начать я, но жду еще одного гостя. Как только он войдет и вкусит предложенного, приступим и мы.

Гул одобрения пробежал по ожившим рядам, первый Советник, державшийся изо всех сил, в конце концов не сдюжил и молча завалился на бок без чувств.

«Угадал, бесенок», – вспомнила Царица ставку Шута, и улыбка влюбленной женщины предательски озарила ее лицо. Только успели беднягу Советника вернуть к жизни посредством чана с ледяной водой, целиком вылитой ему за шиворот, как в шатер вместе с горячим дыханием песков ворвался Шут и, приняв подобающую церемониймейстеру позу, объявил:

– Последний из приглашенных, но не последний из значимых.

После чего еще раз распахнул полог и взорам присутствующих предстал сгорбленный, шатающийся от слабости раб в одной набедренной повязке. Столь худого, изможденного тела и представить себе было сложно: ребра, казалось, распирали его грудную клетку так сильно, что натянутая на них кожа готова была вот-вот лопнуть; выпуклые, почти вывалившиеся наружу колени едва удерживались в чашках, сохраняя условную связь между берцовой и бедренной костями.

– Где ты нашел этот ходячий скелет? – воскликнула пораженная видом вошедшего Царица.

– Выкопал мумию и содрал с нее тряпье, – не замедлил с ответом Шут. – Только вот не смог узнать этого фараона.

Шатер вздрогнул от хохота, вряд ли не очень удачная шутка стала причиной тому, скорее смех имел нервный характер от затянувшегося ожидания и невнятного понимания странной задумки Царицы.

Шут взял под руку «фараона» и, подведя смутившегося от всеобщего внимания гостя к хозяйке пира, усадил рядом с собой.

– Видел ли ты что-нибудь подобное? – спросила Царица у раба и обвела рукой ломящийся от угощений стол.

– Нет, Ваше Великолепие, – пробормотал раб, не сводя глаз с еды.

– О, скелет не только умеет ходить, но и говорить, – воскликнула Царица, и придворные снова поддержали ее смехом.

– А как бы я с ним договорился? – вставил Шут, и уже сама Властительница весело рассмеялась.

– Что изволите, уважаемый фараон, вы кушать поутру? – задала она вопрос рабу.

– Чашку воды, – был ответ.

– А в полдень?

– Половину ржаной лепешки с отрубями.

– Чем балуете себя вечером?

– Дюжиной плетей, – раб поежился, и его уродливо выпирающие из спины лопатки заходили ходуном, словно челюсти какого-то неведомого существа, забравшегося под кожу, пожирали своего хозяина изнутри.

– Дайте пол лепешки, – приказала слугам Царица.

Ей принесли целый хлеб, пузатый, румяный, обсыпанный семенами и пряностями, на сверкающем серебряном блюде.

– Ты можешь взять половину, – кивнула она рабу, – или сесть за стол и вкусить всего, чего пожелаешь. Выбирай.

– Я, Государыня, остановлюсь на своем обычном рационе, – неторопливо проговорил раб, сглотнув слюну при виде румяного, восхитительно пахнущего хлеба.

– Чем же не хороши тебе мясные и рыбные блюда, свежие фрукты и молодое вино? – удивилась Царица, насмешливо поглядывая на притихших гостей.

– Подчинись я вашей воле и сядь за общий стол – сие станет грехом чревоугодия, а я и без того грешен, – раб молчаливо склонился перед Царицей.

– Мы примеряем на себя эти «одежды» каждый день, – откликнулся Шут и нарочито похлопал себя по животу. – Ничего, пока держится.

– Молчи, паяц, – хозяйка шатра бросила строгий взгляд на фаворита и повернулась к рабу. – Чем же так пугает тебя грех насыщения?

– Он приближает увядание плоти на Земле и подменяет собой Бога на Небе…