Она моя

Глава 4

Катя не сопротивляется, но и не рвется выполнять указания. А я в кои-то веки не настроен ждать. Януш прав, слишком затянул с этим вопросом. В гостиную царевну все же приходится тянуть силой. Втащив в небольшой круг света, который дает последний уцелевший напольный торшер, сваливаю ее перед собой на колени.

– Что ты делаешь? – оживает возмущениями, хоть и растерянность еще слышится.

Я кладу руки на ремень, отщелкиваю металлическую пряжку, и Катерина, реагируя на этот звук, машинально опускает взгляд и стопорится им в районе моего паха. Меня и без того сегодня переполняют эмоции, которые я совершенно точно не должен испытывать. Ничего в принципе к ней не должен чувствовать. А тут еще снова всплывает тот самый раз, и меня бесповоротно кроет. Сознание расшатывает какой-то дурман.

Если нормально, чтобы так штырило от женщины, то почему я, блядь, только в тридцать два об этом узнал?

Не могу прекратить ловить реакции самой Кати. Малейшее изменение в лице, каждую мелькнувшую эмоцию, тени растерянности, удивления и опасения, трепет длинных ресниц… На характерном хрусте молнии царевна выразительно вздрагивает и судорожно сглатывает.

Напоминаю себе: то, что я делаю, не обусловлено желанием получить удовольствие. Те самые внешние обстоятельства толкают нас в новые рамки. Избежать близости не получится. Я не могу взять Катерину в «Комнату[2]» неподготовленной.

Это просто часть моей работы, какой бы дикостью подобное не казалось. Я должен действовать хладнокровно и собранно. Чтобы удержать самообладание, напоминаю себе и то, кем я на самом деле являюсь. На ум приходит не одна из десятков успешных операций. Вспоминаю первое жесткое задание в учебном лагере: поймать зайца, убить его ударом о дерево, быстро отрезать голову и, задержав дыхание, выпить кровь.

Катя… По основополагающим инстинктам и разболтанным эмоциям тот самый заяц, которого, как живое и безвинное существо, все еще жалко. Будто сам я снова – восемнадцатилетний пацаненок, до конца не осознающий, что в будущем ему придется при определенных обстоятельствах без промедления и каких-либо эмоций убивать людей. Нередко, во избежание разоблачения, даже мирных.

Все эти мысли, эмоции, ощущения… Все это мне не нравится. Все это должно прекратиться.

Сцепляю зубы и освобождаю налитый похотью член. Вижу, как Катерина сначала заторможенно моргает. Потом, напротив, проделывает это раз за разом – чаще и чаще. Бурно выдыхает, и этот выдох влажным паром шпарит мне член. Не успеваю сгруппироваться и тормознуть восприятие, как горячее покалывание распространяется по всему телу.

Морщусь и неосознанно резко втягиваю воздух. Пришедшие в движения мышцы лица каменеют, лишь когда Катя вскидывает ко мне изумленный взгляд.

Отражаю его.

Безусловно, она не понимает, что происходит. После всего, что было, и что я сам ей говорил… Она ведь не знает, что заставило меня изменить тактику. Ощущаю себя тупым, непоследовательным мудаком и все же говорю:

– Сейчас, Катенька, я хочу, чтобы ты мне отсосала.

Реакция царевны удивляет. Не то чтобы я рассчитывал, что она незамедлительно приступит к работе. Однако вспышку столь яростного раздражения тоже не предполагал. Ее лицо буквально загорается, бровки сталкивают кожу, формируя на переносице небольшую борозду, ноздри трепещут на каждом вдохе, а пухлые вишневые губы быстро и агрессивно двигаются, выталкивая заряженные эмоциями слова:

– Ты идиот! Не буду я ничего делать.

Ни одна женщина до Катерины не осмеливалась бросать мне в лицо подобные оскорбления. Да и в принципе как-либо возникать. Обычно все они рассудительно предпочитают помалкивать. Очевидно, я не тот человек, который располагает к диалогу. Но, мать ее, Катенька – совершенно другая стихия. Эта девчонка переполнена атомной энергией и лишена основного инстинкта самосохранения. Ей бесполезно зачитывать инструктаж и требовать его соблюдать. Она назло сделает все наоборот.

Стоит заметить, что и мне до нее не доводилось испытывать столь противоречивых эмоций. Как ни парадоксально, не всегда получается их блокировать. Вот и сейчас своим непослушанием и руганью Катя поднимает внутри меня гнев, а смелостью и непосредственностью – какие-то неопознанные, но однозначно не менее мощные эмоции.

Поддаваясь порыву, делаю совсем не то, что планировал. Прихватывая девчонку под руки, подрываю ее обратно на ноги. Встречая активное сопротивление, лишь жестче напираю. Вжимаясь в лицо царевны своим лицом, думаю о том, что не должен ее целовать. Думаю и целую. Захватываю ее рот, прежде чем сознание выстраивает адекватную цепь поведения. Катя на короткий миг цепенеет, а потом возобновляет и усиливает борьбу.

– Боишься меня? – спрашиваю, прижимая до хруста крепко. От губ практически не отрываюсь. Давлю на них. Бью словами и дыханием. – Отвечай!

– Конечно, нет! Просто ты скотина!

Именно этой дерзости я и жду. Отпустил бы, если бы призналась. А раз отрицает, значит, боится лишь своих эмоций и ощущений. То, как больно рвутся тонкие душевные струны, мы уже проходили. Но этого, к сожалению, не миновать. Идем на повторение.

Чтобы раздеть царевну, не приходится ничего рвать. Едва сжимаю узкие плечи, тесемки сорочки сами собой спадают. От ее же возни сползает лиф и полностью оголяется грудь. Твердые соски впечатываются в мою рубашку, и я, придерживая дыхание, представляю, как почувствую их голой кожей.

Одна моя ладонь фиксирует Катин затылок, вторая ложится поперек спины и притискивает, не оставляя возможности двигаться. Лихорадочно дрожа, она пытается сомкнуть губы. Когда и это не удается осуществить, норовит укусить.

– Катя, – голосом давлю. – Прекращай, твою мать… – дожимаю жестко. А потом очередное помутнение рассудка дает незнакомые команды. Оказывается, мой голос при случае тоже способен ломаться. – Подчиняйся, заяц… Давай, девочка, расслабься.

Она вздрагивает и зажмуривается.

– Пожалуйста, не надо… – мотает головой. – Пожалуйста, я и так тебя… Я тебя…

– Катя, – то ли остановить, то ли дальше толкнуть пытаюсь. Сам ни хрена не соображаю. Больше ничего кроме имени ее не могу произнести. – Катя, – совсем странными интонациями играю. – Катя…

Она замирает, будто цепенеет под действием каких-то паралитических препаратов. Молчит, постепенно возобновляя густое и рваное дыхание. Кажется, несмотря на свою болтливую натуру, ничего произнести не способна.

– Катя… – медленно и хрипловато перекатываю звуки.

Испустив особо тяжелый вздох, с каким-то сокрушающим отчаянием сдается. Прежде чем размыкает губы, этими звуками заочно душу мне сворачивает. Не желая думать и анализировать всю эту ебучую хренотень, прикрываю глаза и сходу врываюсь в ее рот языком.

Катя вздрагивает с такой силой, будто ее подключили к электропитанию высоковольтной линии. Я же понимаю, что абсолютно не способен контролировать то, что творится внутри меня. В груди сквозняк гуляет. Проносится пыльным порывом, как свирепый вихрь перед бурей. А потом сворачивает нутряк дикой тряской. Трещит все настолько, что камни летят. В голове возникает гул, и раскручиваются необъяснимые вращения.

Физически тошно от всей этой муторной дрожи. И вместе с тем штырит удовольствием, как никогда прежде.

Непонятно, чего больше. Непонятно вообще ничего.

Не прекращая целовать, заставляю Катю выпрямить руки, чтобы беспрепятственно скатить по ее телу шелковую сорочку, пока та не падает на пол. Оставляя на ней трусы, принимаюсь за свою одежду. Выдергиваю из петель верхние пуговицы рубашки и стаскиваю ее через голову. Так же торопливо избавляюсь от брюк и белья. Переступив через ворох тряпок, подтягиваю Катю к креслу. Но, прежде чем сесть и устроить девчонку к себе на колени, сдергиваю все же с нее трусы, хотя изначально этого делать не планировал.

Лишать ее невинности в мои планы никогда не входило. Да и сейчас рассчитываю, что до этого она дойдет как-нибудь без меня.

Когда оказываемся полностью обнаженными, Катя пытается неловко увернуться, но полный контакт все же происходит. Захватывая ртом ее губы, нажимаю ладонями на бедра и подтягиваю к паху. Горячая и нежная плоть влажно скользит по моему разбухшему и болезненно пульсирующему члену. Я давлюсь кислородом, замираю и, выцеживая хриплыми рывками застрявший в груди воздух, непреднамеренно пускаю в ход зубы. Не знаю, как не прокусываю девичьи губы до крови. Впервые сталкиваюсь с каким-то звериным желанием загрести все, что можно.

Эта, мать ее, Катенька… Мать ее… Мать… Даже ее пальцы обжигают. Оставляют следы на моей груди и на плечах. Быстро ловлю нежные ладони и, заведя их ей за спину, сковываю одной рукой, будто наручниками. В следующий раз стоит озадачиться этим изначально. Ничего не могу с собой поделать, похоже, мне нравится ее обездвиживать, контролировать полностью, крепко держать, давая себе и ей понимание, что главный здесь именно я.

Что за, на хрен, больное стремление?

Второй ладонью давлю Кате между лопаток. Она напрягается, сражаясь с силой моего давления, хотя должна понимать, что лишь оттягивает неизбежное. Стоит слегка увеличить напор, с задушенным вскриком падает мне на грудь, и ее вздернутые соски, наконец, вжимаются в мою разгоряченную кожу.

– Катя, расслабься, – и это не просьба, откровенное требование, которое я выдыхаю прямо в ее искусанные губы.

– Я с тобой не могу…

– А с кем можешь? – сам не соображаю, зачем подобное спрашиваю.

Знаю ведь, что являюсь первым и пока еще единственным, кто посмел ее коснуться. Катя думает над ответом. Слишком долго думает. А меня вновь ослепляет юродивой вспышкой-желанием забрать у нее все, что только можно.

– Дурак ты, Таир… – горячо выдыхает она и при этом тихо так, глядя прямо в глаза. – Дурак… Я ведь только тебя…

Буря внутри меня нарастает. Со свистящим воем ветра сметает все самые стойкие сооружения. Не нахожу иного выхода эмоциям, как толкнуть ее обратно к себе и остановить все слова поцелуем. Жду, что Катя возобновит сопротивление. Но она в очередной раз удивляет, гостеприимно принимая мой язык. Встречая напор, отвечает на поцелуй, заставляя меня самого в какой-то момент замереть. Все еще обездвиженная, полностью мной скованная, одним своим ртом перехватывает контроль. Когда начинает ездить на мне бедрами, не препятствую. Только всем телом напрягаюсь, чтобы не кончить на первом же скольжении ее промежности по моему члену.

Подобный контакт для меня далеко не в новинку. Тогда какого хрена именно с ней я получаю абсолютно ошеломляющие физические реакции? Непрерывно приходится тормозить закипающее в яйцах семя.

Особенно когда царевна полностью отпускает себя и между слюнявыми поцелуями принимается с привычным томным придыханием делать совершенно глупые признания.

– Ты такой большой… Гордей… Ты такой твердый… Таи-и-и-р-р…

Сам нахожусь на грани безумия, когда понимаю, что Катерина приближается к разрядке. Болтливость ее не утихает, но становится слишком рваной и, в конечном итоге, переходит на короткие бессвязные звуки. Движения увеличивают амплитуду и приобретают резкость. При этом течет царевна так, что мокрым и липким оказывается не только мой член, а весь пах.

Кончая, замирает. Прекращая целовать, задушенно хватает губами кислород. Содрогается всем телом. Громко стонет, располовинивая воздух на две противоборствующие массы – горячую и ледяную. Первая влетает в меня на выдохе и удушающими комками сгущается в легких. Вторая жжет холодом покрытую испариной кожу.

– Надеюсь, теперь ты, Катенька, будешь так любезна и отсосешь мне? – выталкиваю не без злости.

Не потому, что реально в ярости нахожусь. Просто в данный момент я, мать вашу, даже полноценно дышать не решаюсь.