Оно

— Послушайте, мистер Цумвальт, вы что-то недоговариваете. Так дело не пойдет! Если вы нанимаете меня, то должны рассказать все без утайки.

Он задумчиво глянул на меня прищуренными голубыми глазами. Затем поднялся, подошел к двери кабинета и распахнул ее. Я увидел за его спиной бухгалтера и стенографистку, сидевших за своими столами. Цумвальт снова закрыл дверь, вернулся к рабочему столу и, перегнувшись через него, заговорил хриплым шепотом:

— Полагаю, вы правы. Но то, что я скажу, нужно держать в строжайшем секрете.

Я кивнул, и он продолжил:

— Около двух месяцев назад один из наших клиентов, Стенли Горэм, передал нам облигации на сумму 100 000 долларов. Он уезжал работать в Азию и полагал, что в его отсутствие облигации достигнут номинальной стоимости. А нам оставил для того, чтобы мы их продали, если его ожидания сбудутся. Облигации лежали в банковском хранилище трастовой компании «Голден Гейт». Вчера я заглянул в депозитную ячейку — они исчезли!

— У кого-то был доступ к ячейке, кроме вас и вашего компаньона?

— Нет.

— Когда вы последний раз видели облигации?

— Они были в ячейке в последнюю субботу перед отъездом Дэна. И банковский служащий, который работает в хранилище, сказал мне, что Дэн заходил в понедельник.

— Хорошо! Теперь давайте посмотрим, все ли я понял правильно. Предполагалось, что ваш компаньон, Дэниел Рэтбоун, двадцать седьмого числа прошлого месяца, в понедельник, поедет в Нью-Йорк для встречи с Р. У. Депью. Вместо этого Рэтбоун пришел с багажом в контору и сообщил, что из-за важных личных дел вынужден отложить поездку, потому что до следующего утра должен оставаться в Сан-Франциско. В чем состоят личные дела — не рассказал. Вы начали протестовать против отсрочки, так как считали, что он должен выполнить нью-йоркские обязательства в срок. У вас с Рэтбоуном в тот период были натянутые отношения — вы уже несколько дней ругались из-за того, что он провернул теневую махинацию. Так что вы…

— Только не поймите меня неправильно! — перебил меня Цумвальт. — Дэн не совершил ничего бесчестного. Просто оказалось, что он ведет одновременно несколько сделок — ну, я и подумал, что этику он принес в жертву барышу.

— Ясно. В общем, из-за того, что он не поехал в Нью-Йорк, возник спор, в итоге вы припомнили друг другу старые обиды и фактически решили как можно скорее прекратить деловое партнерство. Спор завершился в вашем доме на Четырнадцатой авеню. Поскольку было уже поздно, а Рэтбоун выписался из гостиницы еще до того, как передумал ехать в Нью-Йорк, ему пришлось остаться на ночь у вас.

— Правильно, — согласился Цумвальт. — Я проживал в гостинице, потому что миссис Цумвальт была в отъезде, но ради наибольшей конфиденциальности разговора мы с Дэном поехали ко мне домой. Когда закончили выяснять отношения, было слишком поздно, и мы остались там.

— Утром вы с Рэтбоуном отправились в контору и…

— Нет, — поправил он. — В смысле, мы прибыли сюда не вместе. Я приехал сразу, а Дэн еще завершал дела, которые держали его в городе. Он пришел в контору чуть позже полудня и сказал, что уезжает на Восток вечерним поездом. Потом Милдред, это наша стенографистка, попросила Куимби, бухгалтера, забронировать билеты и сдать его багаж, который оставался на ночь здесь, в конторе. Мы с Дэном вместе сходили на ланч, вернулись в контору на несколько минут — ему нужно было подписать корреспонденцию, — а затем он уехал.

— Ясно. После этого вы не получали о нем никаких известий до тех пор, пока дней через десять не пришла телеграмма Депью, желавшего узнать, почему Рэтбоун так с ним и не встретился.

— Правильно. Как только поступила телеграмма Депью, я сразу связался с чикагским братом Дэна — подумал, что Дэн задержался у него. Но Том в ответ телеграфировал, что брата не видел. После пришли еще две телеграммы от Депью. Я злился на Дэна за то, что он заставляет его ждать, но все же не очень беспокоился. Дэн — не самый ответственный человек, и если бы ему внезапно захотелось остановиться на несколько дней где-то по пути отсюда к Нью-Йорку, он бы так и сделал. Но вчера я узнал, что из банковской ячейки пропали облигации, и выяснил, что Дэн был возле нее за день до отъезда, поэтому решил сделать хоть что-нибудь. Но не хотелось бы, чтобы дело дошло до полиции, если этого можно избежать. Уверен, если я сумею найти Дэна и поговорить с ним, мы сможем как-нибудь без скандала привести все в порядок. У нас бывали разногласия, но, даже при всех его неоднократных выходках, не настолько плохо я к нему отношусь, чтобы желать ему тюрьмы. Так что я хочу найти его как можно скорее и при этом произвести как можно меньше шума.

— В каком банке он держал деньги? Я имею в виду его личный банковский счет.

— В трастовой компании «Голден Гейт».

— Есть его фотографии?

— Да.

Цумвальт достал из ящика стола два снимка: один анфас, другой в три четверти. На них был запечатлен мужчина средних лет, с худым лицом, с проницательными глазами, расположенными слишком близко друг к другу, и с темными редкими волосами. Даже при всей своей плутоватости лицо было довольно приятным.

— Что насчет его родственников, друзей и так далее, особенно насчет знакомых женщин?

— Из родственников у него только брат в Чикаго. Что касается друзей, то их у Дэна столько же, наверное, сколько у любого жителя Сан-Франциско. Дэн поразительно общительный человек. В последнее время он хорошо ладил с миссис Эрншоу, она жена агента по недвижимости. Живет, кажется, на Пасифик-стрит. Не знаю, насколько они были близки, но Дэн часто звонил ей по телефону, да и она сама звонила ему сюда почти каждый день. А еще есть девушка по имени Ева Дати, актриса кабаре, она живет в доме 1100 на Буш-стрит. Вероятно, были и другие, но я знаю только про этих двух.

— Вы уже просмотрели вещи, которые он оставил здесь?

— Да, но вы, наверное, и сами хотели бы с ними ознакомиться.

Он проводил меня в кабинет Рэтбоуна: тесная комнатка, места в которой хватало только на стол, шкаф с документами и два стула. Двери выходили в коридор, в приемную и к Цумвальту.

— Пока я осматриваюсь, вы могли бы сделать список серийных номеров пропавших облигаций, — сказал я. — Вряд ли это нам сразу поможет, но мы договоримся, чтобы Министерство финансов сообщило, когда и где появятся купоны.

Я не надеялся найти что-либо в кабинете Рэтбоуна — и не нашел.

Перед уходом я расспросил стенографистку и бухгалтера. Они уже знали об исчезновении Дэна, но им еще не было известно, что облигации тоже пропали.

Девушка, ее звали Милдред Нарбет, сообщила, что двадцать восьмого — в день, когда Рэтбоун поехал в Нью-Йорк, — он продиктовал ей два письма, и оба были связаны с бизнесом компаньонов. Также он распорядился, чтобы Милдред отправила Куимби забронировать билеты и сдать чемоданы в багаж. Вернувшись с обеда, она распечатала письма и отдала Рэтбоуну на подпись, причем едва успела перехватить его до отъезда.

Джон Куимби, бухгалтер, описал багаж, который сдавал в багажное отделение: два больших чемодана из свиной кожи и саквояж из кордовской дубленой кожи, к тому же, он точно помнил номер того места, которое заказал Рэтбоуну в вечернем поезде: нижнее четвертое в восьмом вагоне. Компаньоны были на ланче, когда Куимби вернулся в контору, поэтому он положил билеты и багажные квитанции Рэтбоуну на стол.

В гостинице я узнал, что Рэтбоун съехал утром двадцать седьмого, сдав номер, но оставил два чемодана, поскольку собирался снова там поселиться после возвращения из Нью-Йорка, через три-четыре недели. Больше ничего интересного персонал гостиницы мне не сообщил, кроме, пожалуй, того, что постоялец уехал на такси.

На стоянке такси я нашел водителя, которой отвозил Рэтбоуна.

— Рэтбоун? Конечно, помню! — ответил он, не вынимая изо рта мятую сигарету. — Видать, вы про тот день, когда я отвез его к трастовой компании «Голден Гейт». У него была парочка больших желтых чемоданов и один маленький коричневый. С этим маленьким он помчался в банк, и выглядел так, словно кто-то наступил ему на любимую мозоль. Потом я отвез его к Фелпс-билдинг, — значит, таксист доставил клиента к тому зданию, где располагалась контора Цумвальта и Рэтбоуна, — и он даже пяти центов не накинул мне сверх тарифа!

В трастовой компании «Голден Гейт» пришлось долго убалтывать и даже умолять, но, в конце концов, мне выдали то, что я просил: двадцать пятого числа, в последнюю субботу перед отъездом, Рэтбоун снял со счета почти пять тысяч долларов. От трастовой компании я направился к багажному отделению на паромной пристани Ферри-билдинг и при помощи сигары добыл право просмотреть записи за двадцать восьмое. Под этой датой значилась только одна партия из трех чемоданов, отправленная в Нью-Йорк.

Я отбил телеграмму в нью-йоркскую контору нашего агентства, указав контрольный номер багажа и описание внешности Рэтбоуна, с поручением отыскать чемоданы, а через них — и самого Рэтбоуна.

В компании Пульмана мне сообщили, что вагон № 8 — это вагон прямого сообщения, и обещали выяснить за пару часов, до самого ли Нью-Йорка занимал Рэтбоун свое место.

По пути к многоквартирному дому 1100 на Буш-стрит я оставил одну из фотографий Рэтбоуна в фотомастерской, сделав срочный заказ на дюжину копий.

Чтобы найти квартиру Евы Дати, потребовался почти пятиминутный поиск по списку жильцов в вестибюле. Я поднял девушку буквально с постели. Это была миниатюрная блондинка в возрасте где-то между девятнадцатью и двадцатью девятью, в зависимости от того, судите вы по глазам или читаете по лицу.

— От Рэтбоуна почти месяц ни слуху ни духу, — сказала Ева. — Прошлым вечером я звонила ему в гостиницу — устраивала вечеринку, хотела его пригласить, но мне сказали, что он уехал из города и вернется через неделю-другую. — А после того как я задал следующий вопрос, ответила: — Да, раньше мы были хорошими друзьями, хотя и не слишком близкими. Ну, вы понимаете, о чем я. Мы приятно проводили время вместе, но больше нас друг в друге ничто не интересовало.

Миссис Эрншоу оказалась не настолько откровенной. Но у нее имелся муж, что означало совершенно иное положение дел. Это была высокая стройная женщина, смуглая, как цыганка, с высокомерным выражением лица и привычкой нервно покусывать нижнюю губку.

Мы сидели в плотно меблированной комнате, и дамочка морочила мне голову минут пятнадцать, пока я не рубанул напрямик:

— В общем, так, миссис Эрншоу. Мистер Рэтбоун исчез, и мы его ищем. Помогите мне — и вы поможете себе. Я пришел сюда выслушать все, что вам о нем известно. Если вы не скажете то, что я хочу узнать, мне придется пройтись по округе и задать кучу вопросов вашим друзьям. И хотя я буду деликатен, насколько это возможно, в них, тем не менее, обязательно проснется любопытство, возникнут смелые догадки, и пойдут слухи. Даю вам шанс избежать всего этого. Решать вам.

— Вы допускаете мысль, — ответила она холодно, — будто мне есть что скрывать?

— Я ничего не допускаю. Я добываю информацию о Дэниеле Рэтбоуне.

Она прикусила нижнюю губку и некоторое время молчала, но, наконец, принялась выдавать по крупицам нужные сведения. Явно не все в ее рассказе было правдой, но в целом история выглядела достоверно. Если отсеять то, что не выдерживает никакой критики, остается следующее:

Миссис Эрншоу и Рэтбоун задумали совместный побег. Она покинула Сан-Франциско двадцать шестого, направляясь прямиком в Новый Орлеан. Рэтбоун должен был уехать на следующий день, якобы в Нью-Йорк, но с пересадкой на другой поезд где-нибудь на Среднем Западе, чтобы встретиться с ней в Новом Орлеане. Оттуда они собирались уплыть в Центральную Америку.

Она сделала вид, что и понятия не имела о его намерении украсть облигации. А может, и в самом деле ничего не знала. Как бы то ни было, миссис Эрншоу выполнила свою часть плана, а вот Рэтбоун так и не появился в Новом Орлеане. Она не слишком старалась замести следы, и вскоре ее разыскали нанятые мужем частные детективы. Супруг прибыл в Новый Орлеан и убедил ее вернуться домой, не подозревая, очевидно, о существовании другого мужчины.

Она была не такой женщиной, что могла бы легко стерпеть предательство Рэтбоуна, поэтому даже не пыталась снова связаться с ним и выяснить причину, помешавшую ему присоединиться к ней.

Ее рассказ звучал вполне правдоподобно, но ради перестраховки я закинул удочку среди соседей, и слова миссис Эрншоу вроде бы подтвердились. Обнаружилось, что у нескольких соседей имелись догадки по поводу этой связи.

Позвонив в компанию Пульмана, я услышал, что в вагоне № 8, отправленном в Нью-Йорк двадцать восьмого числа, на протяжении всего пути четвертое место оставалось незанятым.

Цумвальт переодевался к обеду, когда я поднялся в его гостиничный номер.

Я рассказал ему все, что сумел выяснить за день, и озвучил свои мысли по этому поводу:

— Все имеет смысл ровно до того момента, когда Рэтбоун выходит из хранилища компании «Голден Гейт». Больше ничего не происходит! А ведь он задумал выкрасть облигации и сбежать с миссис Эрншоу, и даже снял с банковского счета все свои деньги. План в действии. Но ради чего Рэтбоун вернулся в контору? Зачем остался в городе еще на одну ночь? Какое важное дело его задержало? Почему он бросил миссис Эрншоу? И почему не использовал купленные билеты, чтобы проделать хотя бы часть пути, как намеревался? Да, может, это ложный след, но ведь совсем никчемный! Остается одно, мистер Цумвальт: придется нам привлечь полицию и газеты и посмотреть, чем помогут огласка и общенациональный поиск.

— Но тогда Дэн отправится в тюрьму без малейшего шанса по-тихому уладить вопрос! — запротестовал он.

— Вы правы! Но тут уж ничего не поделаешь. И помните, вам нужно защитить себя. Вы компаньон Рэтбоуна, и хотя уголовной ответственности за его действия не несете, финансовая ответственность лежит на вас. Вы должны расплатиться по долгам.

Он кивнул, неохотно соглашаясь, и я схватился за телефон.

Целых два часа я был занят передачей сведений: в полицию — всех, что у нас имелись, а в прессу — тех, что мы хотели напечатать. К счастью, у газетчиков нашлись фотографии Рэтбоуна, сделанные год назад, когда о нем писали как о соответчике в бракоразводном процессе.

Я отправил три телеграммы. Одну — в Нью-Йорк, с просьбой открыть интересующий нас багаж, как только будут получены необходимые полномочия. (Если Рэтбоун так и не приехал в Нью-Йорк, багаж должен ждать на вокзале.) Вторую — в Чикаго, с просьбой допросить брата Дэна, а затем последить за ним несколько дней. И третью отослал в Новый Орлеан, чтобы в городе поискали нашего беглеца. Затем вернулся домой и лег спать.

С новостями было негусто, поэтому газеты на следующий день выдали материалы о Рэтбоуне на первые полосы, с фотографиями и описанием внешности, с нелепыми догадками, которые успели появиться у газетчиков за короткий срок между временем получения информации и временем, когда она ушла в печать.

Я провел утро за подготовкой объявлений, планируя охватить поисками всю страну, а, кроме того, договаривался о доступе к регистрационным записям с пароходов.

Незадолго до полудня прибыла телеграмма из Нью-Йорка, в которой перечислялись вещи из багажа Рэтбоуна. Содержимое двух больших чемоданов не имело значения. То, что там обнаружилось, могло быть упаковано как для использования, так и для отвода глаз, так же, как и вещи из саквояжа, который почему-то был не заперт…

Цумвальт, его бухгалтер и стенографистка, когда я прибыл в их контору, наблюдали, как двое из полицейского управления обыскивают кабинет Рэтбоуна. Я показал телеграмму, и детективы вернулись к своему занятию.

— Что означает этот список? — поинтересовался Цумвальт.

— Он показывает, что нет никакого смысла в том, как сложились обстоятельства, — ответил я. — Саквояж собирали для того, чтобы всегда держать под рукой. В багаж его сдавать было ошибкой, да еще оставлять незапертым! И вообще, никто не сдает в багаж сумку с туалетными принадлежностями. Может, Рэтбоун поначалу и не хотел ее сдавать, а потом передумал — решил избавиться от саквояжа, когда понял, что в нем не нуждается? Но как могла пропасть нужда в туалетных принадлежностях? И не забывайте, это наверняка тот же самый чемоданчик, который он брал даже в хранилище трастовой компании, когда шел за облигациями. Какого черта я не могу в это вникнуть?!

— Вот тебе еще кое-что для вникания, — сказал один из городских детективов, протягивая мне бумажный лист. — Я нашел это за одним из ящиков, соскользнуло вниз.

Это было письмо, написанное синими чернилами на плотной белой бумаге решительным, угловатым и, без сомнения, женским почерком.

Датировано двадцать шестым — это было воскресенье перед исчезновением Рэтбоуна.

— Вот что заставило его поменять планы и задержаться на день, — заметил полицейский детектив. — Думаю, нам лучше поехать в Беркли и попытаться что-нибудь найти на станции на Шэттак-авеню.

— Мистер Цумвальт, — сказал я, когда мы остались с ним наедине, — как насчет вашей стенографистки?

Он вскочил со стула, его лицо налилось краской.

— А что насчет нее?

— Была ли она… Насколько близки они были с Рэтбоуном?

— Мисс Нарбет, — заговорил он с нажимом, медленно, как будто хотел удостовериться, что я улавливаю каждый слог, — выйдет за меня замуж, как только жена даст мне развод. Поэтому я и отменил продажу дома. А теперь не могли бы вы объяснить, чем вызван ваш вопрос?

— Просто случайная мысль, — солгал я, пытаясь его успокоить. — Не хочу ничего упустить. Но это уже не важно.

— Правильно, — ответил он все с тем же нажимом, — мне вообще кажется, что у вас слишком много случайных мыслей. Вы можете вернуться в свою контору и выслать мне счет за услуги. Думаю, теперь я обойдусь без вашей помощи.

— Как скажете. Но вам придется оплатить мне сегодняшний день. Так что, если не возражаете, я поработаю над вашим делом до наступления ночи.

— Прекрасно! Вот только я занят, так что не извольте беспокоить меня своими отчетами.

— Хорошо, — сказал я, выходя из его конторы, но оставаясь в деле.

Когда я осматривал стол Рэтбоуна, письма от «Бутс» не было. Я вынимал все ящики и даже наклонял стол, чтобы заглянуть под него. Письмо подбросили потом! И почему Цумвальт уволил меня? Может, из-за того, что испытывал недовольство моей работой и негодовал из-за вопроса о девушке, а может, и нет.

Предположим (думал я, идя по Маркет-стрит, толкаясь и наступая прохожим на ноги), компаньоны были заодно. Кому-то из них следовало стать козлом отпущения, и эта участь выпала Рэтбоуну. С моей теорией хорошо согласуются и поведение Цумвальта, и его действия после исчезновения Рэтбоуна.

Нанять частного детектива перед обращением в полицию — прекрасный ход. В первую очередь потому, что создает впечатление невиновности Цумвальта. Вдобавок, частный сыщик будет рассказывать ему все, что сумеет выяснить, известит о каждом сделанном шаге, позволяя Цумвальту исправить ошибки и недоработки их плана, пока расследованием не занялась полиция. А если частный детектив зайдет слишком далеко, можно сразу отказаться от его услуг.

Еще предположим, что Рэтбоуна найдут в городе, где его никто не знает — именно в такое место он и должен отправиться. Цумвальт добровольно поедет туда, чтобы установить личность компаньона. Посмотрит и скажет: «Нет, это не он». Рэтбоуна отпустят, и расследованию придет конец.

В этой теории остается неучтенным внезапное изменение планов Рэтбоуна, хотя становится более понятным его возвращение в контору к полудню двадцать седьмого. Он вернулся, чтобы обсудить пока неизвестную причину нарушения замыслов, и компаньоны решили обойтись без миссис Эрншоу. Потом они двинулись домой к Цумвальту. Для чего? И почему Цумвальт отказывается продать дом? И зачем он позаботился дать мне объяснение этому? Может быть, они спрятали там облигации?

Было бы неплохо проверить дом.

Я позвонил Беннету в полицейское управление Окленда.

— Не мог бы ты оказать мне услугу, Фрэнк? Позвони Цумвальту. Скажи, что вы задержали человека, который точь-в-точь отвечает описанию Рэтбоуна, и попроси прийти для опознания. Когда Цумвальт у вас появится, постарайся не выпускать его, сколько сможешь. Соври, что у задержанного берут отпечатки пальцев и снимают мерки, или еще что-нибудь в таком духе. А потом скажи, что вы установили личность, и это не Рэтбоун, принеси извинения за беспокойство, и так далее. Если протомишь Цумвальта у себя хотя бы полчаса или три четверти часа, этого будет достаточно. Еще полчаса займет у него поездка в каждую сторону. Спасибо!

Зайдя в нашу контору, я положил в карман фонарик и отправился к Четырнадцатой авеню.

У Цумвальта был двухэтажный дом двухквартирного типа, замок на парадной двери задержал меня минуты на четыре. Вторгаться в дом — не совсем, мягко говоря, законно, но, с другой стороны, я все еще работал на Цумвальта и, пока не наступила ночь, юридически оставался его представителем.

Я начал с верхнего этажа, постепенно продвигаясь вниз. Бюро, комоды, обеденные и рабочие столы, стулья, стены, двери, оконные рамы, картины, ковры, водопроводные трубы… Пришлось осматривать каждый предмет, толщины которого хватало для хранения бумаг.

Не найдя в доме ничего дельного, я спустился в подвал.

Это было большое, разделенное на две части помещение. В ближней половине на бетонном полу стоял полный доверху ящик с углем, имелось немного мебели, консервы и всякая всячина для ведения домашнего хозяйства. В задней части подвала, за гипсовой перегородкой, куда спускалась лестница из кухни, окон не было, и единственным источником света служила включенная мной голая электрическая лампочка, висящая на проводе.

Половину пространства заполнял штабель досок, с другой стороны до самого потолка громоздились ящики и бочки. Рядом с ними лежали два мешка цемента, а в углу валялись обломки мебели. Пол был сильно испачкан.

Я повернулся к штабелю. Мне не нравилась предстоящая работа — сдвигать эту груду досок в сторону, а потом возвращать на место. Но поддаваться унынию не следовало.

Вдруг за моей спиной громыхнула доска, я обернулся и увидел, как из-за бочки поднимается Цумвальт, хмуро наставивший на меня черный пистолет.

— Руки вверх, — произнес он.

Я подчинился. У меня не было при себе пистолета — не имею привычки брать его, кроме тех случаев, когда собираюсь применить. В общем, я поднял руки. Одной из них случайно задел лампочку и тут же раздавил ее в кулаке. Подвал погрузился во тьму, а я бросился в сторону. Пистолет Цумвальта полыхнул огнем…

Некоторое время ничего не происходило. Я обнаружил, что упал у дверного проема, от которого шла лестница и начиналась передняя часть подвала, но не мог пошевелиться, так как любой шум вызовет ответную стрельбу.

Началось состязание, недостаток действий в котором восполнялся изматывающим напряжением.

В подвале, где мы находились, имелись две двери. Одна, на противоположной стороне, выходила во двор, но была, вероятно, заперта. Поперек второй лежал я — в ожидании пары ног, чтобы схватить их. Где-то в темноте, с пистолетом, в котором недоставало лишь одной пули, таился Цумвальт. Судя по его молчанию, он понимал, что я еще жив.

Мне пришло на ум, что у меня есть преимущество. Я ближе к единственному реальному выходу, Цумвальт не знает, что я безоружен, и ему неизвестно, идет мне кто-нибудь на помощь или нет. Для него время крайне ценно, но так ли оно ценно для меня? Поэтому я ждал.

Не знаю, сколько прошло времени, может быть, полчаса.

Пол был влажный, твердый и очень неудобный. Осколки электрической лампочки изрезали мою ладонь, и мне никак не удавалось определить, насколько сильно она кровоточила. Вдруг с грохотом упал ящик или бочка — очевидно, Цумвальт выбрался из убежища, где поджидал меня, и я услышал, как он осторожно крадется…

Без предупреждения, из пистолета ударили две вспышки, отправив пули в гипсовую перегородку куда-то выше моих ног. Не только я изнывал от напряжения.

И вновь тишина. Я обнаружил, что стал мокрым от пота.

Затем послышалось мягкое, скользящее шуршание по земляному полу! Я представил, как Цумвальт неловко ползет на коленях, выставив перед собой пистолет, и вытянул вперед руки. Если успею нащупать его первым, у меня будет шанс.

Он появился внезапно. Мою руку задели его волосы, и я, вцепившись в них, со злостью рванул к себе все еще невидимую голову и двинул правым кулаком чуть ниже, вложив в удар все, что накопилось во мне за это время. Цумвальт упал, но я рывком поставил его на ноги, вытолкал в переднюю часть подвала и скомандовал:

— Выкапывай!

Надежнее всего было похоронить здесь. Я не знал, где именно оно лежит, но раз Цумвальт выбрал именно эту часть подвала, чтобы устроить мне засаду, то мы находимся в нужном месте.

— Сам выкапывай! — огрызнулся он.

— Ладно, — сказал я, — так и сделаю. Но у меня нет времени связывать тебя. Придется для начала тебя оглушить, чтобы копать спокойно. А ты будешь тихонько спать, пока все не закончится.

Вымазанный кровью, потом и грязью, я, должно быть, выглядел способным на все. Поэтому, как только шагнул к Цумвальту, он сдался. Вытащив из-за штабеля лопату, отодвинул бочки в сторону и начал рыть яму.

Когда появилась рука — да, человеческая рука, мертвенно-желтая в тех местах, где к коже не прилипла влажная грязь, я остановил его.

Итак, оно нашлось. Но три недели оно лежало в сырой земле, и у меня не хватило решимости на него посмотреть…

Вскоре состоялся суд над Лестером Цумвальтом, и он заявил, что убил компаньона при самозащите. А потом дал показания, что присвоил облигации Горэма при неудачной попытке возместить потери на фондовой бирже. Рэтбоун, тоже собиравшийся прихватить их, сбегая в Центральную Америку с миссис Эрншоу, заглянул перед отъездом в банковскую ячейку и ценных бумаг в ней не обнаружил. Вернувшись в контору, он обвинил Цумвальта в краже.

Цумвальт тогда еще не подозревал, что у компаньона есть собственные преступные намерения, и обещал вернуть облигации. Для обсуждения этого вопроса они отправились в дом Цумвальта, где Рэтбоун, недовольный планом компаньона по возмещению убытков, напал на него и в завязавшейся борьбе был убит.

Цумвальт рассказал обо всем Милдред Нарбет, своей стенографистке, и убедил ее помочь ему. Они договорились сделать вид, будто Рэтбоун заходил в контору на следующий день — двадцать восьмого, — после чего уехал в Нью-Йорк.

Однако жюри присяжных, вероятно, решило, что Цумвальт преднамеренно заманил компаньона в свой дом на Четырнадцатой авеню с целью убийства, и он был признан виновным в убийстве первой степени.

Что касается Милдред Нарбет, первый состав жюри, судившего ее, к единому мнению не пришел, а второй состав ее оправдал, посчитав, что нет никаких доказательств участия девушки ни в краже облигаций, ни в убийстве, и даже отсутствуют свидетельства, что ей заранее было известно о подготовке этого преступления. А ее более позднее соучастие, учитывая любовь к Цумвальту, не так уж предосудительно…