ООО «Удельная Россия». Почти хроника

Сцена первая Сусликов всемогущий

Мирослав Сусликов задумчиво смотрел в монитор. Там, в мониторе, у памятника Кириллу и Мефодию шел санкционированный митинг ультраправых сил. Бабушки в вязаных шляпках и бритоголовые юноши-чернорубашечники, прикрываясь агитационными листовками от неожиданно ярких лучей майского солнца, рассеянно слушали заходившегося в крике патлатого оратора, энергично размахивавшего нетрудовыми руками под провисшим баннером с призывом «Гей, славяне!». Согласованная с мэрией мощность динамиков позволяла Сусликову слышать речь вполне отчетливо.

«Хотя нас тут немного, но за нами – большинство! – вопил оратор. – Да, большинство! Кормильцы в этой стране – это мы, русские! Выходцы с Кавказа только делают вид, что кормят нас – фруктами на рынке, шаурмой в ларьках и спагетти карбонара в своих псевдоитальянских ресторанах. Снимите их лаваш со своих ушей! Откажитесь от него в пользу бородинского хлеба! Бойкотируйте их! Выращивайте на даче истинно славянские яблоки и кушайте дома! И не покупайте сосисок имени Микояна – под такой маркой не может быть полезных для русских сосисок! Таганка и Останкино – вот где набивают в натуральные кишки подлинный российский фарш!»

Оратор замолк, отер пот со лба и отсморкался. Публика, решив, что он уже закончил, жидко захлопала. Патлатый возбудился. Запихнув обратно в карман мятый носовой платок, он продолжил: «Не надо аплодисментов, друзья! Аплодисменты – это чуждая нам традиция! Вы только осознайте: на каждом шагу – влияние проклятого Запада. За моей спиной таджикский декханин прочесывает немецким культиватором прошлогоднюю траву в сквере! Опрятно? Опрятно, говорите? Немецкая опрятность русским людям не к лицу! Тем более в исполнении азиатских басмачей! Это днем он чешет траву! А ночью?

Что он делает ночью? А я скажу вам! Наркотики трафикует! Наших детей в овощей превращает! Чтобы освободить места в наших университетах для своего многочисленного приплода. Не пройдет и десяти лет – и вся российская интеллигенция резко почернеет. А наши подсаженные им на „травку“ дети будут чесать газон в этом сквере». «Бей его!» – закричали чернорубашечники. «Не сейчас! – возразил им патлатый. – Пусть все-таки дочешет. И у нас митинг еще не закончился».

«А посмотрите на эту вялотекущую автомобильную пробку! – развернулся патлатый лицом к Лубянскому проезду. – Много ли в ней отечественных автомобилей? „Жигули“ не считаются! Их нам макаронники подсунули, вместо того чтобы в утиль пустить. Так где они, наши авто? Их нет. Кругом одни узкоглазые: японцы, корейцы и даже китайцы. Вы говорите: мы на них ездим? Иллюзия! Это они на нас ездят! Заполонили весь наш Дальний Восток. На наши суверенные территории покушаются. Острова отдать требуют! Кто сказал: „Пусть забирают“? Мужчина в берете, это вы сказали? Что значит: мы ими не пользуемся? Да мы половиной страны не пользуемся – предложите полстраны отдать?

Китайцы и сейчас готовы все забрать, уже в своих учебниках всю Сибирь китайской территорией обозначили. Вы, гражданин, – засланец! Да, засланец тех враждебных сил, что беспрестанно веют над нами!» «Бей его!» – заорали чернорубашечники. «Не сейчас! – остановил их оратор. – Мы подписались под мирное течение митинга. Уйдите, гражданин, отсюда подобру-поздорову. Видите, как молодая кровь вскипает на ваше безответственное „Пусть забирают!“».

Мужчина в берете быстро ретировался под молодецкие свист и улюлюканье. «Нас окружили! Обложили! Слева – хищный Запад, справа – хитромудрый Восток, снизу напирают исламисты и все пытаются вытеснить нас в скованный навеки Северный Ледовитый океан. Но мы, славяне, готовы стоять против всех, стоять насмерть! Как поется в нашем гимне:

Под нестройное пение «Гей, славяне» Сусликов нажал на кнопочку, и монитор потух. В кабинете сразу наступила ночь. Он закрыл дверь на ключ, оставив его в замочной скважине, отключил телефон, а также подслушивающие и подсматривающие устройства, установленные в его кабинете по распоряжению свыше, включил настольную лампу и запись стрекотания сверчка. Мирослав настраивался на творческий лад. Ему предстояло внести Президенту ряд предложений по перестановке в высшем руководстве одной общероссийской общественной организации, им созданной и им курируемой.

Сусликов набрал код на пульте – и фальш-панель на глухой стене беззвучно разошлась по бокам, как автоматические двери в дорогом супермаркете, открыв полусумраку кабинета все свое густонаселенное нутро. Стеллажи сверху донизу были заставлены куклами. Справа – думцы, слева – Правительство, ниже – весь цвет профсоюза олигархов, сбоку – те, кто в профсоюз не вошел. Затем шли Полномочные представители и губернаторы. Под губернаторами выстроились всякого рода околообщественные деятели. Самые нижние полки занимали представители оппозиционных партий и организаций. Те, которые выпали из обоймы, – хранились в пластиковых прозрачных коробках из Икеа – чтобы можно было видеть лица и оперативно извлекать из запасников в случае надобности. Каждую куклу Сусликов изготовил сам: он был человеком многоталантливым. Похожесть персонажей была поразительной, но никого не поражала, поскольку единственным смотрителем и ценителем этих многочисленных Буратино оставался их создатель – Мирослав Казбекович Сусликов. Но на самой-самой верхней полке, там, где по логике вещей должна была находиться фигура президента, стоял неоструганный чурбачок – эта девственность высшего образа была страховкой от самого себя и своих противоречивых побуждений.

Сусликов повернул лампу, направив ее на свой кукольный театр, покрутил диммер, прибавил мощность. Свет прыгал по лицам кукол, то выделяя их из мрака, то бросая в тень, и в зависимости от того, как он падал, фарфоровые лица бессловесных заключенных тайного шкафа выглядели то фантасмагорическими, то комическими, то трагическими. Мирославу нужны были кандидаты в руководители недавно созданного им Общероссийского союза вхожих и невхожих (ОСВИНа), поскольку действующий, второпях назначенный на этот пост Василий Петрович Чаевников оказался на поверку трудным в управлении сверху. Цель объединения он понял буквально: он стал предлагать услуги союза по прохождению в Кремль направо и налево, невзирая на подаваемые ему четкие сигналы и отмашки.

Мирослав присел на корточки и потянулся за пластиковыми коробками. В самом углу, в клетке для канарейки, сидел Ходор Рудокопский. Сусликов постучал по прутьям и обратился к бывшему начальнику: «Ну, что, сидишь? И не свистишь? А как свистел, как свистел. Я же тебе говорил, что власть, как и любовь, купить нельзя. Говорил? А ты не услышал. Думал, если стал самым богатым, то и самым сильным? На каждого слона, друг мой, есть своя мышка. Перегрызла перепонки, и слону крышка. Жалеешь поди, что вовремя долю мне в банке не дал. Жалеешь, но никому не признаешься. Даже самому себе. Ты же у нас гордый. Ну, ты посиди, подумай о вечных ценностях, а мы пока займемся повседневной рутиной».

Мирослав вытащил из-под клетки подушечку и уселся на нее, скрестив ноги по-турецки. Из позиции сидя он протянул вверх руку и без труда достал с нужной полки всю головку «ОСВИНа»: там было пять персонажей – и все они оказались по разным причинам негодными или неугодными. Мирослав открыл полупустой ящик, еще попахивающий новенькой пластмассой, и бросил туда всех, ни минуты не колеблясь. Потом потянул на себя и вытряхнул все содержимое другого ящика, на котором было написано: «Первая очередь». Сверху лежал промышленник Адмиралов: властный, умный, осторожный. Рядом инвестор-демограф Затонов: успешный финансист с вечной скорбью в глазах по вымирающей России. Их можно было задействовать, но не на самую первую позицию – Сусликов не желал повторять историю с Чайниковым и наступать на одни и те же грабли дважды. Надо было выбирать кого погибче. Он стал пробовать тела кукол на прогибание. В ящике «первой очереди» все показались ему какими-то деревянными. Он засунул руку в ящик «второй очереди» и вытащил на ощупь кого помягче. Это был легкий промышленник и легкий человек Карасев. «Слишком легкий, – подумал Мирослав. – При необходимости зацепить будет не за что. А вот в коллективный орган для баланса пойдет – тяжеловеса Адмиралова уравновешивать». Он усадил Карасева в один ряд с Адмираловым и Затоновым и глубоко вздохнул – нужный лидер никак не находился. Сусликов достал из-под клетки с Ходором вторую подушку и, подложив ее под голову, растянулся на полу. Изменение угла зрения часто помогало ему при принятии решений. Откуда-то со средних рядов на него уставилось наклоненное лицо куклы – сама кукла изощренно изогнулась, не помещаясь на отведенной ей полке. Сусликов пригляделся в полумраке. Да, конечно, это был Ким Неуемный из профсоюза олигархов, попавший туда не по рангу и не находивший себе места в связи с попаданием.

Не поднимаясь, Сусликов протянул руку и нашарил бамбуковую палку с крючком на конце. Он вытянул ее вверх, пытаясь зацепить Неуемного за отворот пиджака. Кукла неловко дернулась и сверзилась вниз, чуть не повредив себе фарфоровое лицо. Мирослав поднял ее, осмотрел, ощупал и нашел очень подходящей. Хорошее пугало, подумал он. Умных сам от себя отпугнет, а дураков в Кремле не боятся. Он представил, как такое предпочтение взбесит Адмиралова с Затоновым, и довольно ухмыльнулся. Потом положил Неуемного на колени посаженного в ряд триумвирата: вот вам, нянчитесь теперь с ним: «По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам – в председатели бух!» Он захохотал собственной шутке. Не вслух, про себя. Хохотать вслух в одиночестве он себе уже не позволял – вдруг не всю прослушку выявил и выключил. Февральского инцидента с недопущением в рабочий кабинет ему было достаточно. Компетентные органы могут трактовать этот хохот как начальную стадию сумасшествия и передать запись заинтересованным в его свержении коллегам по кремлевскому рулю. Но и не хохотать не мог: если не смеяться над всей этой камарильей – и впрямь сойдешь с ума.

Он поднялся, довольно потирая руки, устроил новый состав правления на предназначенное для него место, гуманно засунул подушки обратно под клетку с Ходором для смягчения условий отсидки последнего и закрыл двери своего кукольного театра. Потом включил свет, прослушку и подглядку, отпер дверь и выглянул в приемную.

Дама третьей молодости Лидия Георгиевна, пережившая на этом месте уже трех идеологов перестроечных лет, спала, сидя за столом, с открытыми глазами и строго выпрямленной спиной. Заслышав скрип начальственной двери, она сморгнула и прогнала Морфея прочь.

– Какие будут указания, Мирослав Казбекович?

– Попросите мне срочную аудиенцию у Президента и вызовите мне на завтра Адмиралова, Затонова, Карасева и Неуемного.

– Прошу прощения, Карасева из МИДа или Карасева из Думы?

– Ни того и ни другого. Карасева из запасной обоймы.

– Хорошо. Вместе, одного за другим, или чтобы не столкнулись?

– Без столкновения все равно не обойтись. Всех вместе на двенадцать, сэкономим время.

– Помариновать в приемной или сразу подавать?

– Помаринуйте минут пятнадцать до легкой кислинки и подавайте. А на час назначьте Свистунова.

– Свистунова?

– Ну, этого, говорящую голову из ящика. Который сначала призывно свистит, а потом лихо освистывает.

– А, Скворцова!

– Ну да, Скворцова. А я как сказал?

– Так и сказали – Скворцова.

– А на два часа – Васю Люберецкого с его пацанами.

– А как же обед?

– На обед я вас отпущу, мы с Васей тут сами в ваше отсутствие разрулим.

– Я не про себя, Мирослав Казбекович. Я про ваш обед. У вас обед назначен с представителями оппозиции. В трапезной.

– Ах, да, запамятовал. Ну, тогда Васю с пацанами тоже на обед пригласите. Чтобы оппозиция особо не распоясывалась. А то, знаете, некоторые позволяют себе вольнодумство, языки свои блудливые распускают. Вот на конкретных пацанов посмотрят – сразу языки в трубочку свернутся, кусок в горло не полезет. Меньше государственных харчей сожрут, люберецким порцайка и достанется.

– А какой лимит конкретных пацанов установим, Мирослав Казбекович? У Васи ведь их целая банда, и все желали бы заглянуть в кремлевскую кормушку.

– Двух будет достаточно. По его выбору, но чтоб были чистыми.

– В смысле – помылись?

– В смысле – без отсидок и не под следствием. А то журналюги пронюхают, вой поднимут.

– Но ведь обед закрытый, участники приедут в спецмашинах и в маскировке.

– Лидия Георгиевна, с вашим-то опытом – и такая наивность! Кто-нибудь из участников и сольет, а потом еще пальцем на соседа покажет – мол, это он утечку организовал.

– Извините, вы, как всегда, правы. Не устаю вами восхищаться.

– Так за работу, неустанная вы наша. А я поеду в город, в Интернете полазить, а то мы тут в полном отрыве от виртуальной реальности, пока новости по цепочке до нас дойдут – слон в муху превратится.

– Да, но что же делать. Безопасность правительственной связи – прежде всего.

– Ах, перестаньте, Лидия Георгиевна. Давайте мы еще компьютеры отключим и всю информацию будем в сейфах держать.

– Не гневайтесь, Мирослав Казбекович! Ступайте, я все исполню.

А Сусликов уже удалялся по коридору, сверкая пятками от Сальваторе Феррагамо. Лидия Георгиевна нажала кнопку спецсвязи, пообщалась с секретариатом Президента и зафиксировала время. Потом подняла трубку городского телефона и набрала свой домашний номер.

– Даша, ты в Интернете?

– Да, бабушка. Что, опять?

– Опять, Даша.

– Щас не могу, у меня игра онлайн.

– Ну, Даша, это же дело государственной важности.

– Ладно, ладно, слышала уже. Диктуй.

– Лю-бе-рец-кий Василий.

– Нашла двоих: Павлович и Кузьмич. Тебе какого?

– Мне – которого с неясным прошлым.

– Тогда – Кузьмич.

– Пароли, явки есть?

– Бабушка, он у вас полгода ошивался. Наверняка след оставил. В канцелярии поинтересуйся.

– Теперь – сложнее. Карасев, имя не знаю, только не из МИДа и не из Думы.

– Футболист пойдет?

– Нет, футболист не пойдет. Скорее – бизнесмен.

– Карасев, Сергей Сергеевич, компания «Одежка без застежки».

– Наверное, он. Адрес есть?

– Есть. Московская область, поселок Васюки, улица Завальная, дом один.

– А телефон?

– Сто двадцать три сорок пять шестьдесят семь.

– Спасибо, дорогая!

– С тебя, бабуля, – сникерс!

– Даша, это же вредно! Опять все прыщи повылазят!

– Не купишь сникерс – будешь своих Карасевых через государственную канцелярию искать.

– Даша, это шантаж!

– Бабушка, это жизнь. У меня есть ресурс, недоступный тебе в рабочее время. Зато ты можешь в рабочее время заработать денег на сникерс. Честный обмен. Я же не прошу у тебя банку черной икры. Знаю – на нее ты не зарабатываешь.

– Ладно, будет тебе сникерс. И активированный уголь в придачу. Чтобы токсины нейтрализовать.

– Ну, вот и ладушки. Ты во сколько будешь?

– Что за глупый вопрос? Как получится. Ты же знаешь, я себе не принадлежу.

– Знаю, знаю, ты у нас всегда принадлежала государству. С самого рождения.

– И горжусь этим!

– А что тебе остается делать? Надо же зарабатывать на три корочки хлеба: себе, дедушке и мне. А без гордости работа не в радость.

– Даша, не ерничай!

– Ладно, бабуль, отключаюсь. Не кипятись, твое клокотание может потревожить мирный сон государственных мужей.

– Даша!!!

«Бип-бип-бип», – услышала в ответ на свое возмущение Лидия Георгиевна. У нее колотилось сердце. Она встала и накапала себе валерьянки. Лидия Георгиевна не могла сказать Даше, что все ее разговоры прослушивались – язык у внучки был слишком длинный. Девочка все еще пребывала в иллюзии, что живет в свободной стране. Скорее бы возвращались сын с невесткой из своей трехлетней африканской командировки. Даше определенно нужна сильная родительская рука. Они с дедом уже не справлялись. Лидия Георгиевна с трудом представляла себе, как протянуть еще год. Но деваться было некуда. По приезде сыну обещали выделить государственную квартиру в Раменках – потому и согласился послом в эту тмутаракань, где год идет за три. Ребенку там, понятное дело, жить нельзя. Особенно такому, болезненному как Даша.

Чтобы успокоиться окончательно, Лидия Георгиевна выпила полстакана воды с долькой лимона, походила туда-сюда по приемной, выдохнула и села к телефонному аппарату: перед ней лежал длинный список приглашенных, которых нужно было добыть к завтрашнему дню во что бы то ни стало, хоть из-под земли.

Сцена вторая Снегурочка Никонорова

Худенькая сибирская блондинка Агнесса Никонорова упорно штурмовала московский рынок труда. Три месяца назад с еще непочатым дипломом инженера-строителя и бьющимся сердцем она решительно покинула родной Омск. Агнесса летела в Москву с розовой мечтой о теплом месте под столичным солнцем. Но конец февраля, на который пришлось ее прибытие, был по-сибирски холодным, как и комнатка в бибиревской панельке, в которой жила ее давняя подружка по драмкружку в омском дворце искусств «Шинник». Однако несмотря на прохладный прием, Москва Агнессе понравилась. Помимо обычного для любого большого города запаха выхлопных газов, в ней был еще и особый запах, нехарактерный для большинства российских городов – это был запах денег. Оставалось лишь найти источник и припасть к нему. И она старалась. Для начала нужна была хоть какая-нибудь работа. Например, по специальности. Из Интернета она знала, что в бурно строящейся столице инженеры-строители были востребованы. Но Агнесса столкнулась с чудовищной половой дискриминацией. Никто не хотел воспринимать ее всерьез. Кадровики строительных компаний не могли уложить ее телесную прозрачность и голос Снегурочки с детского утренника на грубое ложе матерящегося прораба. А все проектные бюро были густо засижены выпускниками МАРХИ и МИСИ.

Но Агнесса не сдавалась, просто откорректировала вектор поиска. Если она со своим красным дипломом омского разлива и не могла конкурировать с московскими собратьями по цеху, то с выпускницами секретарских курсов о-го-го как могла. Даже московских, даже при… Да при чем угодно. А пока суть да дело, надо было что-то кушать. Агнессин желудочек хоть и был размером с кулачок, но пищи тоже периодически требовал. А потому, подштукатурив личико и завив локоны соседской плойкой, Агнесса стала ходить по центральным ресторанам. Нет, не с целью поесть за чей-то счет, этого у нее, честной девушки, и в мыслях не было. Она хотела временно трудоустроиться официанткой. И преуспела. Ее взяли в круглосуточное кафе «Шантан-ж», что на Китай-городе, администратором: водить клиентов от гардероба до столика. Работа непыльная, хоть и малооплачиваемая, кормили два раза за двенадцатичасовую смену и спать разрешали в гардеробе до утреннего открытия метро.

…В тот судьбоносный день все сигнализировало Агнессе – что-то значительное грядет в ее судьбе. На пути из метро ей на плащ капнула птичка. Другая на ее месте могла и огорчиться – плащ испорчен, – но не она. Она точно знала, что этот знак – к деньгам, и жалела об одном – о том, что коровы не летают. Прикрыв отмеченное место шарфиком, Агнесса поспешила дальше. Но по прямой пройти не удалось – ступени на выходе из парка были оккупированы митингующими. Обходить было долго и некогда, и Снегурочка, тряхнув накрученными локонами, решительно шагнула на импровизированную трибуну. Скучающие поодаль фоторепортеры оживились и стали прицеливаться. Оратор, не видя Агнессы, среагировал на фотокамеры и вскинул левую руку, под которую и попалась девушка. На кадрах они получились в обнимку, и уже через час Агнесса лицезрела свое фото в новостях «Яндекса» со вдохновляющей подписью: «Славянофил Дубовицкий в обнимку с молодой порослью». За заход в Интернет через компьютер охраны она расплатилась своим обедом, и хоть осталась голодной, была очень довольна: весь район омского «Шинника» уже лицезрел свою Снегурочку на московской трибуне и писал ей одобряющие смс-ки. Поэтому, когда на входе в кафе перед ее взором вдруг нарисовалась объемистая фигура ее старого знакомца Данилы Кувалдина, Агнесса даже не удивилась.

Проводив Данилу в малый зал, она быстро договорилась с гардеробщиком о прикрытии ее отсутствия – за полагавшийся ей ужин, и отправилась потрепаться с земляком, который к тому времени уже доедал салат из бизнес-ланча.

– Данила-мастер, ты как здесь?

– По делам, Снегурочка, по делам.

– На большую сумму дела?

– Как развернусь. Щас надо одобрительное слово получить. Завизировать свою кандидатуру.

– А кто визу ставить будет?

– Большие люди, Снегурочка, вон из того дома напротив, – и Кувалдин мотнул головой в сторону Старой площади.

– Ты смотри, какой ты крупномасштабный стал. А на чем бизнес строить будешь? На нефти?

– Не-а. С нефтью сейчас играться не стоит, даже большим мальчикам руки поотбивали. На молодой поросли.

– Так молодая поросль – это ж я. Вот смотри, я ссылку из Интернета распечатала.

Кувалдин внимательно прочитал заметку, посмотрел на фотографию и одобрительно кивнул.

– Ага, типа того. – Данила понизил голос до шепота. – Про «Жующих вместе» помнишь?

– Вместе с кем?

– С крестным папой, с кем же еще? Новые комсомольцы с боевым задёром. Помнишь, в позапрошлом году березки к юбилею Президента высаживали? Ты еще с саженцем и лопатой позировала перед корреспондентом.

– А, да, помню. Торт тогда еще сделали с российским флагом. Мне синенькая полоска досталась.

– Так вот, их упразднять собираются. Вместо них будут «Наши».

– Омские?

– Кремлевские! Мне предложили возглавить местное отделение.

– Ух ты! И много у нас «Наших»?

– Про «Наших» у нас в Омске еще никто не знает. Ты первая. И пока молчок! Вот вернусь – соберу всю бывшую самодеятельность «Шинника», все равно ребятам делать нечего, «Шинник» на капитальный ремонт закрыли.

– Слушай, Данила, а пристрой меня в московском штабе «Наших».

– Да штаба пока нет. Все только заваривается. Тебе же поди надо срочно.

– Хотелось бы, конечно, побыстрее. И так третий месяц по интервью мотаюсь…

Даниле принесли отбивную, и он энергично заскрипел ножом по тарелке. Отбивная ерзала и поддаваться не хотела. Кое-как расчленив упертую свинину, Данила отправил кусман в рот и задвигал челюстями. И ровно в этот момент, словно дождавшись полной занятости рта, громко зазвонил Данилин мобильник. Агнесса с ужасом наблюдала, как Кувалдин пытался спешно заглотить непрожеванное мясо. Лицо его побагровело, а в глазах стояли слезы. Агнесса протянула несчастному стакан воды. Тот схватил, сглотнул и схватился за телефон.

«Алло, – полузадушенным голосом произнес Данила. – Здравствуйте, Василь Кузьмич. Да, уже прибыл, Василь Кузьмич. Большая честь, Василь Кузьмич. Отработаю, Василь Кузьмич. Не подведу, Василь Кузьмич. Спасибо, Василь Кузьмич. Обязательно. До завтра».

Агнесса наблюдала, как преображалось лицо Кувалдина за время минутного разговора. К концу оно приобрело торжественно-победное выражение и сияло как медный таз. «Йес!» – почти завопил он от радости, изобразив правой рукой характерный жест победителя, сжав пальцы в кулак и дернув вниз согнутую в локте руку. Локоть задел тарелку, она перевернулась, отправив несъеденные куски отбивной Даниле на колени. Кувалдин на секунду замер, потом смахнул жирные куски с колен на пол и снова заорал: «Йес!»

– Ты, Данила, так кричишь, будто машину в лотерею выиграл.

– Бери выше, Снегурочка.

– Вертолет?

– Считай, что яхту!

– Правда?! Покатаешь?

– Со временем, Снегурочка, со временем. Как только сам до нее доберусь. А сейчас мне срочно новый костюм нужен. Дорогой.

– На бал, что ли, пригласили?

– На закрытый обед. Только пока никому, договорились?

– Данила, буду молчать как рыба. Ты про меня только не забывай. Мне нужен состоятельный работодатель. Может, на обеде кого зацепишь.

– Заметано. Пусть быстро компот несут, скажи, спешит клиент.

Одним махом заглотив компот и вытряхнув из стакана в рот прилипшие к донышку сухофрукты, Данила вытер рот, сначала рукой, а потом протянутой Агнессой бумажной салфеткой, кинул на стол купюру, чмокнул Снегурочку в щечку и решительно вышел вон, оставив в гардеробе свой плащ. Агнесса схватила забытую вещь и бросилась за Кувалдиным. Догнать его удалось не сразу – Данила почти бежал по направлению к ГУМу.

– Данила, – выкликала семенящая на высоких каблуках Агнесса, – Данила, ты плащ забыл!

Но припавший к мобильной трубе Данила ничего не слышал. Агнесса догнала его уже у Торгово-промышленной палаты.

– А, плащ, – вяло прореагировал Данила и даже не поблагодарил. – Идем со мной, костюмчик поможешь выбрать. И галстук.

Через час преображенный Данила и Агнесса, получившая за труды платочек с надписью Dior и мороженку в рожке, уже позировали у центрального гумовского фонтана: два сибирских самородка в обрамлении чисто московских струй. Лица их светились радостью и ожиданием большего.

Сцена третья Затейник Неуемный

Ким Борисович Неуемный пребывал в дурном настроении. В этом не было ничего особенного. Дурное настроение посещало его с завидной регулярностью в начале и середине каждого часа бодрствования. Но сегодня дурное настроение было не просто результатом регулярной флуктуации. Для этого была внешняя причина. Его опять грубо обрубили на заседании олигархического профсоюза. Не дали вставить свои три копейки в коллективное покаяние Президенту. Предложили помолчать. Ему, председателю комитета по портативной этике! Волки поганые. Почувствовали опасность – зубы спрятали, хвосты поджали. Нахапали народного добра – вот и трясутся. Скромнее надо быть и податливее. Тоже мне, герои перестройки. Теперь всем в тину зарыться захотелось. Да больно размеры значительные – никакой тины для прикрытия не хватит. Вот лично он чист, ничего у государства не брал. И даже то, что удалось прихватить его папеньке по случаю приватизации в начале девяностых, растворялось потихоньку на покрытие расходов личной жизни и общественных притязаний. Но он еще докажет этим, этим, этим… Слов не хватало. Зато Неуемного переполняли идеи. Он задыхался от идей. Просто ему не выпало большого шанса проявить себя. Пока не выпало. Но все еще было впереди. Ким верил в знаки судьбы. Он их искал. Покупал счастливые номера на машины, исследовал трещины в асфальте, когда случалось попасть пешеходом на тротуар, и даже запрещал прислуге снимать паутину в загородном доме – пауки несли в дом процветание.

И сегодня утром ему тоже был добрый знак. У него сильно чесалось левое ухо – а это означало, что кто-то говорил о нем очень хорошо. Поэтому на дневное заседание он ехал в приподнятом настроении и без всяких сомнений вызвался отредактировать текст письма Президенту. И категорический отказ своих, с позволения сказать, однокорытников шокировал его – это противоречило знаку, ниспосланному свыше. «Надо срочно наведаться к лору, – подумал Ким. – Может, просто грибок подцепил». Машина Неуемного медленно ползла по Кремлевской набережной. Ким уже злился. Он вообще не терпел медлительности. Ни в чем. Все решения он принимал быстро, так же быстро и отменял, и принимал новые. На повороте с набережной движение вообще встало. В ухе нестерпимо свербило. Точно грибок. Зазвонил телефон: «Клара, пом» – высветилось на экране.

– Ну, что еще? – вместо «здравствуйте» проронил Неуемный. – Клара, сколько раз я должен повторять вам, чтобы вы меня не беспокоили во время заседания!

– Заседание закончилось полчаса назад, Ким Борисович, я справлялась в канцелярии. Но я бы все равно не стала вас беспокоить, однако согласно вашей инструкции, я вам незамедлительно сообщаю о звонке из Кремля.

– Клара, когда вы научитесь выражаться точно?! Кремль большой. Вы должны были сообщить мне, кто и по какому вопросу.

– Извините, Ким Борисович. Секретарь Сусликова сообщила, что вам надлежит завтра в двенадцать быть в ее приемной. Тема неизвестна.

– Вот теперь все ясно. Можете ведь, если постараетесь. А что у меня в расписании на двенадцать? А, да, выступление на конференции по деловой этике. Отменяйте.

– Выступление?

– Нет, конференцию. Напрягайте мозги, Клара. Что они могут обсуждать там без меня?!

– Извините, Ким Борисович. Конечно, отменим. Но она – всероссийская, вы помните? Многие участники уже приехали в Москву и зарегистрировались. И зал мы уже проплатили. С корпоративного счета.

– Ладно, не отменяйте. Просто перенесите мое выступление в самое начало, на десять.

– Но конференция начинается в одиннадцать.

– Клара, вам голова зачем дана? Прическу носить? Перенесите начало на десять!

– Но думцы в десять не могут, мы из-за них так поздно начинаем.

– Перед думцами я извинюсь. Они поймут. Все мы под Кремлем ходим. Об исполнении доложите.

– Конечно, Ким Борисович. До звонка.

– Угу.

Настроение Неуемного резко взлетело вверх. В ухе больше не свербило. Вот оно что, оказывается! Это Сусликов о нем хорошо говорил.

А кому он мог о нем хорошо говорить? Наверное Президенту. Даже наверняка Президенту. Душа Неуемного запела. Он всех простил: глупую Клару, грубых олигархов, высших иерархов, для проезда которых перекрыли движение на подъезде к Кремлю, – всех. Жизнь налаживалась. Да и пробка у Боровицких ворот уже рассасывалась. Он увидел, как по набережной ритмично шагала колонна молодых людей в бело-голубых майках, энергично двигающих хорошо развитыми челюстями. На майках красовался гордый фас Президента. В голове всплыла строчка из песни Тимура Шаова: «Делай дело, двигай телом, ты лови-ка момент! Пушкин – это наше все, Куцын – наш президент. Журавли пролетают, не жалея ни о ком…» В голове возникло новое окончание фразы: «Выдвигай меня, Казбекыч, прямо в…»

А прямо куда, собственно, он хотел бы быть назначенным? А вот бы верховным судьей. Он бы показал этим олигархам! Все бы в памперсы наложили, как тогда, когда Рудокопского загребли. Опять бы по дальним островам разбежались, куда рейсовые самолеты не летают. Пожалели бы, что грубили, хамы базарные, фарцовщики вчерашние, быдло невоспитанное. Ну, не все, не все. Есть среди них из приличных семей, такие как он, из потомственной номенклатуры. Ну, этих бы пощадил, вчерашних однокашников. А остальных – в Читу или вообще на спорные с японцами острова. А вот Ходора бы освободил, парень-то интеллигентный, хоть и нарывной. Упс, кто же ему позволит Ходора освободить? Это же не судебная компетенция. Нет, неловкая эта позиция – верховного судьи.

Лучше возглавить сам профсоюз олигархический. Тогда за ним всегда будет последнее слово. Место, правда, пока занято, но старик ведь не вечный. К тому же у бедолаги весь желудок в язвах. Да и, честно сказать, как тут остаться здоровым, когда серпентарием руководишь. Только отвернешься, а уже кто-то кого-то и ужалил, и пошла свистопляска. Пока всех успокоишь, яд отсосешь, кольцами обратно уложишь – умаешься. Да еще и не послушаются, пошлют куда подальше. Нет, возглавлять профсоюз не стоит. И так состояние преддиабетическое, сахар в моче обнаружили.

Ну, тогда кем же? А что если антикоррупционный комитет возглавить? Вот тут бы он всех поразил! Всю коррупцию бы вымел, метлой, как опричник. Надо только понять, до какого уровня искоренять ее будет безопасно. Сильно наверх, понятно, лезть не стоит. Могут и убить. Сколько правдолюбцев за последнее время перестреляли. Жизнь ему еще дорога. Не все еще он в этой жизни совершил. Конечно, если убьют, про него вся страна узнает, да что страна, весь мир. Ну, узнают, поговорят и забудут. Нет, овчинка выделки не стоит. Пусть коррупцию другие искореняют, у которых синдром камикадзе.

Непростые раздумья о том, какую роль ему хотелось бы сыграть в российской истории, были прерваны звонком лондонского дантиста. Неуемный инстинктивно скривился. Зубы были самым больным местом. В детстве маме никогда не удавалось усадить его в зубоврачебное кресло иначе, как под наркозом. Маленький Кимик кричал, брыкался и кусал врачей за пальцы, оставляя им на долгую память отпечаток неровного частокола кривоватых зубов.

Лондонского дантиста Александера Григореску ему рекомендовал его приятель – мини-олигарх Чмелев. Александер был родом из Трансильвании и помимо того, что мастерски ремонтировал зубы, обладал наследственным даром их заговаривать. Под визг бормашины он доверительно сообщал каждому новому пациенту, что его бабушка была вампиршей, и рассказывал леденящие душу истории ее похождений. Пациенты настолько отвлекались от происходящего в тот момент в их рту, что Александер даже умудрялся рвать коренные зубы без анестезии. Все состоятельные истерики Британии и окрестностей открывали рот только у него. Попасть к румыну на прием можно было исключительно по рекомендации и записываться заблаговременно – когда еще и зубы-то не заболели. А Александер не только избавлял пациентов от проблем в ротовой полости, он работал сводником, или, прилично выражаясь, посредником. И зарабатывал на этом. Обладая уникальными лингвистическими способностями, дантист говорил на семи европейских языках и общался с каждым пациентом на его родном. Пациент проникался безоговорочным доверием к доктору, и после того, как рот освобождался от бормашины и слюноотсоса, рассказывал стоматологу о своих нуждах и потребностях. У Александера всегда находились подходящие варианты, а если не находились сразу, то находились со временем. Неуемный вспомнил, что пару месяцев назад после сложной реставрации верхней пятерки просил Александера свести его с окружением французского президента. Правда, теперь он не помнил, зачем ему это было в тот момент нужно.

– Аллэ, – проникновенным голосом выдохнул в трубку Ким.

– Т'ит'? Это Алэкс. У меня от'личный ньюз. Вчера я пломбировал каналы французскому каунт'у, графу Д'арси. У него ест' шикарный канал связи с президент'ским дворцом. Он поставляет' т'уда превосходный фуагра из своего шат'о. Он гот'ов познакомит' вас с главным президент'ским закупщиком провиант'а в обмен на контакт' с пост'авщиками Кремля.

– Но мне не нужен закупщик провианта, мне нужны политические фигуры. – Ким напрягался, пытаясь вспомнить, зачем именно они ему были нужны.

– Дорогой мой, пут' к любому французскому полит'ику ведет через провиант'. – Александер немного помолчал и добавил: – Или через любовниц. Но вт'орой вариант' менее надежен и малопред'сказуем. Сегодня женщина нравит'ся, завт'ра не нравит'ся. А кушат' нравит'ся всегда.

– Хорошо, что я должен делать?

– Ждат'. Граф на днях пришлет' вам письмо.

– Спасибо за заботу, Алекс. Как я могу отблагодарить вас?

– Сущие пуст'яки. Двадцат' т'ысяч фунт'ов будет дост'ат'очно. Перечислит'е мне на счет'. До звонка.

– До звонка…

Настроение Кима резко упало. Двадцать тысяч фунтов за контракт с поставщиком фуагра! И зачем ему фуагра? И так желчный пузырь ни к черту! И не заплатить нельзя. Зубы в следующий раз разболятся – куда идти? Ведь Алекс может и не принять, сославшись на полную годовую запись… И отказаться теперь нельзя. Сам просил. А зачем просил? Зачем просил, зачем просил… Вспомнил! Хотел вместе с олигархами попасть на тусовку в Париж, а ему сказали, что список составляет французская сторона, вот он и искал выходы. Но тусовка уже прошла! Блин, двадцать штук платить за вчерашний снег… А впрочем… Можно сочинить комбинацию. Если завтра у Сусликова удастся прокашлять тему поставки фуагра за стену, двадцатку отобьет. Или лучше договориться с этим Д'Арси, перенять технологию, и на своей птицефабрике завести уточек, выкопать прудик, нет, и прудика не надо, их же в клетках выращивают. И самому поставлять печеночку в Кремль, а этикетки лепить французские. На приемах на халяву все укушают. Скорее бы звонил этот Д'Арси. Но ведь не позвонит, пока Алекс деньги не получит. Надо срочно отправить. И он эсэмэснул своему финансовому менеджеру.

– Приехали, Ким Борисович! – послышался голос от баранки.

– Куда приехали?

– А куда вы скомандовали, туда мы и приехали.

Ким опустил стекло, высунул голову и покрутил ею туда-сюда, распознавая окрестности.

– Это что?

– Улица Студенческая, дом 5.

– А мне надо было Школьную!

– Но вы сказали: Студенческая. Я записал, – многоопытный Шурик протянул шефу свой блокнот.

– Мало ли, что я сказал, важно – что я подумал! Десять лет у меня работаешь – и до сих пор не научился мои мысли читать! Уволю к чертовой матери!

– Опять?

– Что опять?! Не опять, а снова! Я тебя уже полгода не увольнял – могу себе позволить!

– С выходным пособием?

– С кукишем в кармане!

– Ладно, с кукишем, так с кукишем. Меня Адмиралов к себе зовет.

– Подлец, вот подлец! Так и норовит все сливки забрать, оголить меня совершенно. Не получится! Не дамся!

– Да я уже согласился. Он денег побольше предлагает.

– На сколько?

– На десять тыщ.

– Иуда ты, Шурик, Иуда. Нет, хуже. Иуда за тридцать сребреников продался, а ты – за десятку.

– Но вы же все равно меня увольнять собрались.

– Я?! Ну, Шурик, ты еще и клеветник!

– Десятка на земле не валяется.

– Нет, там совесть твоя валяется. Бросить меня в такой критический момент!

– Мне деньги нужны!

– Зачем тебе, Шурик, деньги? На что тебе лишняя десятка? У тебя и свободного времени нет ее потратить. Поспал – и снова на работу.

– Дочке на репетиторов.

– Паразиты эти преподаватели! Трясут и трясут с родителей. Мне вообще пришлось детей в Англию отправлять учиться для сокращения расходов. Срочно, срочно нужна реформа образования!

– Согласен. А пока реформу не провели, нужны деньги.

– Ладно, со следующего месяца будешь получать на десятку больше.

– На двадцатку.

– На десятку.

– На двадцатку или ухожу.

– Шантажист! Ладно, на двадцатку. А теперь поехали на Школьную.

– А вам туда ко скольки нужно быть, Ким Борисович?

– К трем.

– Не успеем. Если только на метро.

– На метро?! Да я там десять лет не был, я там заблужусь. Меня там затопчут!

– Не волнуйтесь – я сопровожу, прикрою. Распишитесь только здесь, это про повышение зарплаты.

– Ты что, думаешь – у меня память короткая?

– Вовсе нет! Это я исключительно для соблюдения формальностей.

– Вот, на! Доволен, упырь?

Через пять минут Ким с опаской пробирался через клетчатые сумки гастарбайтеров на станции Киевская. Шурик твердо держал шефа под руку, оттесняя своими локтями и спиной бурливое людское море от сжатого в нервный комок тела Неуемного.

Сцена четвертая Вася Люберецкий

Вася сидел в ресторане «Парий», жевал жгучую пиццу и сосредоточенно листал записную книжку в мобильном телефоне. Перед ним стояла непростая задача – срочно найти среди своих людей пару пацанов без отсидок и фикс, с растительностью на голове и мозгами под прической. Хорошо, что Данила Мастер подвернулся, вовремя он его из Омска дернул. А еще кого? Можно было бы кого-нибудь из уцелевших при массовой посадке из Челнов вызвонить, завтра первым же самолетом и присвистели бы… Нет, ну его к ляду, про Челны надо теперь забыть навсегда. Будто бы никогда там и не бывал.

Вася снова углубился в бегущие строки на экране мобилы. Если бы Сусликов предупредил хоть за пару дней. Но внезапность – фирменный стиль Мирослава. И Васю он ценит именно за быстроту реакции. Похоже, придется Пашу Жука из Чечни звать. Рисковый человек – Паша. Настоящий карьерист-камикадзе. Ради скоростного социального лифта высшим московским образованием пожертвовал. Да что там образованием. Жизнью рискует каждую минуту. Снайперских пуль в Чечне на всех карьеристов с лихвой хватит. Равно как и погребов для заложников.

А Сусликов Пашу рад будет видеть. Он же его туда послал. И Васин выбор одобрит. Вася набрал номер.

– Жучок? Привет! Живой?

– Живой. У меня же иммунитет.

– Дипломатический?

– Кремлевский. Я – неприкасаемый.

– С крестным папой хочешь повидаться?

– А что, есть маза?

– Есть. Мне завтра в два назначено, а аккомпанемент на мое усмотрение. Я тебя, Паша, и усмотрел.

– Ну, Вася, ты шутник, меня и в аккомпанемент. Я же не птица-подпевала. Да и крыльев мне не подписали. Завишу от расписания самолетов. А расписание мне говорит – не долететь мне к обеду.

– Паша, по расписанию летают гражданские. А для экстренных случаев у нас есть МЧС. А случай именно экстренный. Звони эмчеэсникам, скажи – Кремль на раздачу требует.

– А раздавать что будут?

– Этого не знаю. Может – пряники, а может – зуботычины. Как карта ляжет.

– А если не долечу?

– Не долетишь – от меня зуботычину получишь, я начальник твой, не забывай. Либо ты – «жующий вместе», либо кто-то пойдет на твое место и будет жующим вместо. Так что место свое не забывай и блюди дисциплину.

– Люберецкий, ты меня не пугай. Пуганый. Пока ты пацаном в войнушку со своими качками играл в ближайшем Подмосковье, я в Приднестровье настоящий порох нюхал. И на мое место мало охотников сыщется. Разве что ты сам, личным примером, а? Представляешь заголовки в прессе: «Люберецкий призыв к чеченской молодежи»… «Люберецкий и Чечня идут вместе в Кремль»…

– Не ерничай, Жучило. Мне пацаном в войнушку играть было некогда. У меня на попечении было шестнадцать размножающихся сук.

– Не понял…

– Предки заводчиками были.

– В смысле – заводчанами?

– В смысле собачьими заводчиками. Потому что породистые щенки давали больше дохода, чем дохлая инженерная зарплата. Спали по очереди – кровать была односпальной, больше в нашу однушку-малометражку не помещалась. Как меня умудрились зачать, ума не приложу. Но зачали, родили, добыли диванчик «Малютка», на нем до армии и промаялся. Остальную площадь занимали собаки. Так что я сначала был Маугли, а потом стал вожаком стаи.

– А теперь в вожди метишь?

– Быть вождем, Паша, лучше, чем сводником. Помню, приведут кобеля к суке, а ты сиди, жди – покроет, не покроет. И от других сук отгоняй, чтобы помесь бульдога с носорогом не вышла. Легче самому всех покрыть, и вон из этой вони.

– Дружбаны-то от тебя не разбегались? Смердил, поди, изрядно.

– Ты, Паша, на больные места не дави, не советую.

– Ладно, Вася. Извини, не знал про детство твое нелегкое. Постараюсь завтра быть. Позвоню сейчас летакам, может, подхватят.

– А ты им пароль скажи – они под козырек возьмут.

– Какой пароль?

– «Засланец».

– Это то есть Папа?

– Это пароль, студент. Жду. Не пожалеешь. Будь.

– Пи-пи-пи…

Жук отключился. Люберецкий оторопело посмотрел на телефон. Совсем от рук отбивается, молокосос, гонор обнажает, спесью трясет. Раньше Вася бы ему потряс, всю спесь отбил бы. А теперь вынужден дружбу взасос изображать. Засосать бы и выплюнуть. Но не выйдет, неприкасаемый ведь. Папа охранную печать на нем поставил, жаль, что не Каинову.

Надо бы кем-нибудь подстраховаться. Ага, высветился, голубчик. Фамилия, конечно, того, закавказская, ну да делать нечего. Самый лучший из армян – это Тема Моргулян.

– Темный?

– Вася, ты?

– Я с предложением. В Кремль хочешь?

– На экскурсию?

– Нет, на обед.

– В самом деле?

– Без базара.

– Вась, чё, прямо в самый Кремль?

– Ну.

– В смысле к Папе?

– Ну.

– Bay, Вася, какой почет. Век не забуду.

– Да уж, не забудь. А то есть у нас отмороженные с короткой памятью, сначала на твоем загривке проедут, а потом ноги об тебя же норовят вытереть.

– Вась, я не такой.

– Это еще доказать надо. И я предоставлю тебе такую возможность. В ближайшее время.

– В каком прикиде быть?

– Неформальном. То есть без галстука. Но пиджачок накинь. И обувь без подков и шипов. Чтобы при прохождении рамки не фонила. А то разуваться придется, будешь на обеде в носках сидеть, пока безопасники твои ботинки раскурочат, а потом назад соберут, если удастся.

– Понял, есть. Говорить надо?

– Нет, молча посидишь, говорить буду я, а ты согласно кивать.

– А тема какая?

– Перекрестит нас Папа.

– В какую веру?

– В «Наших».

– А наши какой веры будут?

– Российской.

– Христианско-иудейской типа?

– Типа.

– А «Жующие вместе»?

– «Наши» будут вместо «Жующих вместе».

– То есть вместе жевать больше не надо?

– Надо, но в другом стаде.

– А, дошло. Имидж меняем?

– Похоже. Из фаса в профиль яйца повернем.

– А зачем?

– Чтобы финансирование не иссякло.

– А может?

– У «Жующих» – может. Они же до выборов дошли вместе с Куцыным? Дошли. Президента избрали? Избрали. Но сжевали немало денег из бюджета. А теперь надо задачу менять, чтобы бюджет не отрезали. А то желающие уже сидят в кустах с садовыми ножницами. Набросятся – и запоем фальцетом от бескормицы.

– Место в президиуме обеспечишь?

– Сам себе обеспечишь. Организацию зарегистрируешь, оргструктуру нарисуешь, чтобы все было чики-пики.

– За мной не застрянет.

– Посмотрим. Завтра в двенадцать чтоб в полной боевой готовности.

– Да, мой вождь.

– То-то. Бывай!

Этот разговор произвел реабилитирующее воздействие на возмущенно-взволнованную Жуком психику Васи. С Темой можно работать, нос держит по ветру, в волну не зарывается. Юрист, опять же. Фотогеничный. Коммуникабельный. Лояльный. Хороший оратор. С харизмой. Короче, истинный нашист. Папе понравится.

Папе… Они с Папой почти одного возраста, ладно, не возраста – поколения, а вот надо же… Сусликов – крестный папа, а Люберецкий – вроде как пасынок. Папа всю страну на шахматной доске выстроил, все ходят по заданной траектории, а Васе недоносков до состояния пешек доводить приходится. Что он, глупее Папы? Нет, конечно. Но вот темперамент, блин, взвивает порой под самый потолок. Так, что потом назад не отыграть. Ну, и язык как помело. Зачем, спрашивается, рассказал Жуку про свое щенячье детство? Вот Казбекович про свое никому не рассказывает. И всегда отскакивает в тень при виде горящих глазниц телекамер. «Всегда при деле, молчалив и скромен, я строю терем из горящих бревен». Охренеть, какой точный и объективный автопортрет. Сколько раз Сусликов ему повторял: «Следи за базаром, Вася, следи за базаром». Не получается, хоть ты тресни. Несет его, несет его язык, вечный его враг. Зачем про «Наших» озвучивал? Это же только проект, еще полгода на возгонку. Но, с другой стороны, дрожжи же должны перебродить, чтобы бражка была к сроку сварена. А с кем ее варить? Тут кашу заварить не с кем, не то что бражку. Полный мобильник имен, а опереться не на кого. И откуда этот отмороженный материал берется? Это, конечно, риторический вопрос. Понятно откуда: от безмозглых мамок и папок-алкоголиков. Шестьсот лет граненому стакану в России уже отметили, вот ум весь и пропили. Была бы его воля: стерилизовал бы таких вот производителей, чтобы брак не штамповали бездумно.

А с другой стороны – если бы не они, исконных россиян вообще бы не осталось. На гнилую интеллигенцию рассчитывать не приходится. Она, в отличие от рыбы и властей предержащих, гнить начинает с хвоста. И этот хвост у нее то не стоит, то икру не мечет. А потом невымеченная икра в голову бьет. И начинается сублимация.

То семя по картинам размазывают, то поедание фекалий описывают. Куда же такое художество девать, кроме унитаза? Так не успели его «Жующие» в унитаз эту пакость покидать, не разжевывая, – все обосранные в унисон вой подняли: «Кремляди, ничего в искусстве не понимаете!» Ну, где уж нам, ликующей гопоте, подняться до вершин унитаза! Мы так у его подножия и останемся, тут меньше пахнет. А вы, пидоры натянутые, ползите наверх, нюхайте, возбуждайтесь. Только не свалитесь во всепоглощающее жерло нужника. Захлебнетесь дерьмом, а потом на вашей панихиде собратья по цеху скажут, что общество не протянуло вам руку помощи. Так не лазьте, куда не след. Вонять не будете, и общество от вас шарахаться не станет.

Стране, конечно, нужна новая здоровая элита. Такая, что женщин и сигары любила бы нюхать, а не анусы и кокаин. Так что у него, Василия, как сказал Мирослав, задача теперь стратегическая – просеять горы пустой руды и найти в ней крупинки будущей элиты. Понимают, понимают там за стеной, что без умных людей дальше не продвинуться. Как сказал покойный ныне генерал Лебедь: «Необходимо, чтобы кто-то постоянно дышал в затылок, а не на полметра ниже».

Понимать-то понимают, но боятся. А вдруг умнее их окажутся и их с насиженных мест подвинут? И чем больше понимают опасность, тем больше боятся. К тому же быстро привыкли, что в жопу дышат и целуют на сорок сантиметров выше колен. А дурную привычку легко обрести, да трудно от нее избавиться.

Общественные богатства перераспределили, самое время новой власти пожить всласть. Борю Сосновского из страны вон, Ходора Рудокопского на принудительную трудотерапию, Рому Исаковича за карман притянули. Добровольно теперь не отпустят ни карман, ни поводья. Папа, что тот ведьмак с Лысой горы, быстро перекинулся из волков в медведи и приспособился под нового Хозяина. Бывшие соратники не сразу прочухали. Ну, это их проблемы. «Бог простит и себя, и меня, и сто тысяч Иуд», – здравомысляще решил Папа. «Куцынизация всей страны» – вот наша новая истинная цель. А поэтому, хоть Папа это вслух и не проговаривает, понятно, что он, Люберецкий, призван создать фейк-структуру и достоверно имитировать бурную деятельность среди молодежи. Чтобы дыма было много, но без огня. Упаси Бог! Но где же их взять, умных, но податливых? Вот хотя бы Жук. Был податливый, а чуть Чечни хлебнул и загоношился. Возомнил себя матерым вожаком: «Приеду – не приеду…» А он должен это слушать, но руки не распускать.

Ладно, года четыре он еще может поиграться с молодежью. Потусовать туда-сюда. Молодежь что любит? Передвижения. Периферийных в столицу надо свозить на акции, столичных – куда Макар телят не гонял. А куда он их не гонял? Надо подумать. И сгонять. Пионерские слеты можно устраивать по поиску интеллектуальных зерен. Институт по изучению демократии российского типа открыть. И так четыре года. Жидковато. Еще бы какого-нибудь содержания. Может, Папа идей подбросит, чтобы на президентский срок хватило. Но потом надо с молодежью завязывать, партию какую-нибудь возглавить. А какую? Сальный с Газюкиным свои места никому не уступят, забронзовели уже и в бетон вросли, корни такие в политической системе пустили – замучаешься выкорчевывать. В Едре ситуация непонятная. А какие еще варианты? Только под себя партию создавать, из этой самой подросшей молодежи. Создать конкуренцию самому Едру. Едро к тому времени выдохнется, как пить дать, выдохнется. Оно и так дохловатое, потому что мертворожденное. Никаких оригинальных мыслей, хоть бы глупость сказали, но там и этого не делают. Его «Жующие вместе» просто живчики в сравнении. Надо завтра обсудить партийный вопрос с Папой, посмотреть, как он отнесется к такой идее.

Мысль о партийном лидерстве Васе понравилась. Надо партию как-нибудь ярко обозвать. Например, Партия власти. Какой власти? Просто власти. Не уточнять. Нашей власти. У каждого есть свое понятие про «Наше». Главное убедить, что ваша «наша» и наша «наша» – это одна и та же «Наша Раша». Умей подать и продать себя, не устает повторять Папа. Слишком принципиальные партии долго не живут. А у его «Партии власти» будет широкая политическая платформа. А если платформа будет широкой, то он гарантированно оттянет голоса и у Газюкина, и у Сального, и у «Груши» или как она там будет к тому времени называться. У дерьмократов вечно все неустойчиво, лидеры меняются как перчатки. Впрочем, это все стараниями Папы, надо отдать ему должное. Гениальный политический хакер. Да, чуть не слетел из кресла в феврале. Но ведь не слетел. Удержался. Долгие лета ему, и себе, любимому, тоже.

На этой оптимистической ноте Люберецкий отправил в рот последний кусок остывшей пиццы, залил горящее нутро остатками красного вина, счет просить не стал, поскольку ел в «Парии» всегда одно и то же и знал сумму наизусть, бросил на стол деньги и вышел в наступающее лето.

Сцена пятая Головка ОСВИНа

Адмиралов, Затонов, Карасев и Неуемный томились в приемной Сусликова. Все молчали и делали вид, что чем-то заняты. Адмиралов стоял у окна, спиной к публике, машинально доставая и засовывая обратно в карман пачку сигарет. Затонов, на лице которого отражалась вечная скорбь всего еврейского народа, царапал в блокноте что-то судьбоносное. Карасев заинтересованно рассматривал журнал «Административный ресурс». И только один Неуемный ерзал на стуле без дела, время от времени бросая на окружающих немотивированно-победоносные взгляды. Но ни один из них не понимал, почему они оказались здесь вместе. Все внутренне напрягались и жаждали разъяснений. Но никто им ничего разъяснять не спешил. Секретарша Лидия Георгиевна лихо стучала двумя пальцами по компьютерной клавиатуре, вперив подслеповатые глаза в бумагу, лежащую на столе. Дверь в кабинет Сусликова была плотно закрыта, и из-за нее не доносилось ни звука. Трудно было понять, есть ли за дверью хозяин, один ли он или с посетителем. Звуки клавиатурной долбежки разбавлял лишь уличный шум из открытого окна: отдаленный гул машин да чириканье воробьев.

Пауза становилась нестерпимой. Все ждали развязки, но все же вздрогнули, когда дверь кабинета распахнулась и из него вышел Сусликов. Адмиралов быстро развернулся к собравшимся передом, к окну задом. Сидевшие проворно встали. Неуемный вскочил, роняя на пол победоносный взгляд. Его лицо приняло вид задумчивой гири. Нахмуренный Сусликов наделил собравшихся кивком головы и жестом указал на вход в переговорную. Никому не пожав руки, он первым прошел в дверь и сел на свое место, не дожидаясь, пока дойдут до необъятного стола под зеленым сукном замешкавшиеся в дверях визитеры.

Наконец они кучно преодолели проем и ринулись к стульям. Сусликов, наблюдавший за ними, краем глаза отметил подозрительное движение на зеленом сукне. По столу полз рыжий таракан.

– Это Чаевников, – указал Сусликов на таракана и щелчком послал его в полет. – На кого Бог пошлет.

Таракан приземлился на Неуемного.

– Ну вот, с преемником мы и определились, – удовлетворенно произнес Мирослав Казбекович и приказал: – Дави его, Ким, не зевай, а то за шиворот заползет.

Ким стал суетливо ловить на себе таракана. Но рыжий опередил по скорости реакции Неуемного и в мгновение ока скрылся где-то под костюмом преемника. Ким быстро расстегнул пиджак, обнажив его малиновую подкладку и стал заглядывать под галстук. Таракан притаился и себя не обнаруживал. Собравшиеся захихикали в кулак. Заливаясь краской в цвет подкладки, Ким сбросил с себя пиджак и вывернул его наизнанку. Таракана там не было.

– Ну вот, мы теперь точно знаем, где пошивает костюмы Ким Борисович, – объявил Сусликов. – В Лондоне.

Ким почувствовал щекотание в области талии и в панике выдернув рубашку из брюк, запустил под нее руку.

– А сейчас мы узнаем и марку его нижнего белья. – Присутствующие захохотали. – Ну-ну, милейший, – остановил Сусликов суетливые движения Кима протестующим жестом своей холеной руки, – мы ценим вашу готовность к полному стриптизу ради уничтожения предшественника, но ради Бога, повремените, пусть пока поживет как один из ваших членов. Приведите себя в порядок и ведите себя достойно звания Председателя ОСВИНа.

Ким поспешно надел на себя пиджак и застегнул на все пуговицы. Незаправленная рубашка предательски торчала из-под полы.

– Ну вот, уважаемые, – обратился хозяин кабинета к гостям. – Знакомьтесь. Новое главное лицо и генеральный спонсор Союза.

Ким попытался соответствовать ситуации, но тараканий бег по телу не давал ему сосредоточиться. Он как-то нервно дергался и все пытался шарить по себе руками.

– Позвольте, Ким Борисович, передать вам портфель. Хоть и не министерский, конечно, но тоже большой общественной значимости.

И Сусликов протянул Киму рыжий портфель.

– Благодарю вас, – вежливо и достойно произнес Неуемный, принимая портфель правой рукой, в то время как левая продолжала жить отдельной жизнью джазового пианиста, лихорадочно рыская по телу.

– Как вы понимаете, – продолжил Сусликов, обращаясь к свидетелям назначения, – мы не можем оставить его в таком неспокойном состоянии без поддержки. Его группой поддержки будете вы, да-да, вы трое, в статусе сопредседателей. Уравновешивать, балансировать, прикрывать и защищать от нападок мерзких насекомых – вот ваша задача, обязанности между собою разделите самостоятельно. Вопросы есть? – поинтересовался он у онемевших посетителей. – Вопросов нет, – ответил он сам себе. – Благодарить не надо. Отработаете. Все свободны.

Мирослав крутанулся на пятках и вышел из переговорной. Оставшиеся наедине сопредседатели ошарашенно молчали и откровенно пялились друг на друга. Первым опомнился Карасев. «Ким, дружище, мои поздравления!» «Ну, что ты, Володя, рано еще, должен же избирать съезд». «Какой, в жопу, съезд! Все происходит здесь: и съезд, и наезд, и налет, и на… б. Остальное – формальности». Карасев двинулся, было, обнять Неуемного, но вспомнил, что где-то на его теле все еще ползает таракан, и ограничился коротким рукопожатием. Затонов похлопал Неуемного по плечу кончиками длинных пальцев и выдавил из себя: «Теперь ОСВИН в надежных руках». Адмиралов же ограничился коротким кивком и фразой: «Ну, ты звони, если что. Уравновесим и сбалансируем». Ким кивал и благодарил, одновременно ерзая руками по телу и гримасничая лицом. Усатый оккупант, несомненно, портил момент триумфа. Наконец, Неуемный счел возможным извиниться и с возгласом: «Я вас всех обзвоню!» – выскочил из Сусликовых пределов и ринулся по направлению к туалету для посетителей. Там он заперся в кабинке, и завернувший к писсуару перед выходом из Кремля Карасев слышал звуки отчаянной борьбы, доносившиеся из кабинки.

Сцена шестая Тефлоновый Скворцов

А в это время к кремлевским апартаментам Сусликова твердой, но торопливой поступью направлялся Кладимир Скворцов. Он был полон возмущения. На входе у него затребовали документы, и, заглянув в паспорт, постовой отчеканил, что человека с фамилией Зильденшухер в списках нет. Скворцов поинтересовался, не узнает ли его постовой в лицо. Постовой заявил, что он не взирает на лица, его интересует только совпадение документов подателя с утвержденным начальником безопасности списком. Скворцов потребовал позвонить в приемную Сусликова. Постовой сказал, что в приемную звонить не уполномочен, но начальнику смены доложит. Он попросил Скворцова-Зильденшухера отойти в сторонку и постоять там до выяснения ситуации. Сесть было негде, телефоном пользоваться было нельзя. Кладу ничего не оставалось, как переминаться у колонны и наблюдать за пропускным режимом.

– Алло! Первый? Первый, я седьмой. Тут у нас нештатная ситуация. Пришел посетитель с фамилией Зильденшухер, утверждает, что он Скворцов. Говорит, что это его, ну…, – часовой понизил голос – пездоним такой. Имя-отчество совпадают. Но документов на пездоним у него нет. – К кому пришел? К Сусликову. Ясно, есть ожидать. Ожидайте, гражданин, – бросил постовой в сторону Скворцова.

Скворцов прислонился к колонне задней частью своего торса и сложил на груди руки. Входящие и выходящие, знавшие его если не лично, то в лицо, кивали приветственно головами, но никто не останавливался и не любопытствовал, что заставило его подпирать в столь неудобном месте правящую колонну. Не то место, чтобы приставать с расспросами, да еще на виду у охраны.

– Видите, какая у меня известность, – обронил постовому Кладимир.

– А у нас тут неизвестные не ходят, – отрезал постовой.

Прошло минут пятнадцать, пока информация прошла в одну сторону и вернулась обратно в виде нарочного, принесшего дополнительный список на одну персону с печатью и начальственной подписью. Скворцова пропустили. Быстрым шагом он проследовал к чертогам Сусликова и, круто заворачивая за угол, чуть не наткнулся на Неуемного, покидающего туалет. Вид у Неуемного был взъерошенный, как после большой головомойки. Похоже, что-то было не так с портативной этикой, которой Кремль поручил ему заниматься, заключил Скворцов.

Сусликов встречал его в дверях.

– Ждать себя заставляешь, Клад. Важным себя почувствовал? Яблочный сок в голову ударил?

– Виноградный.

– Ты смотри, блюди себя. Не теряй головы. А то отберу «Виноградный сок», на одном «Скворцовом гомоне» пятерых детей не прокормишь. У тебя ведь теперь пятеро?

– Пятеро.

– Плодовитый. Всех зачал кошерно?

– Я не ортодокс, хоть и еврей.

– Ну, значит, ничто греховное тебе не чуждо. Продолжим грешить вместе.

– У меня на мужиков нет тяги.

– А это не важно. Здесь я всех натягиваю. А тебе надо только зубы сжать и потерпеть.

– А мне все пополам. Я тефлоновый.

– Ну, и отлично. Металлическими приблудами скрести тебя не буду. Деревянной лопаточкой попользуюсь.

– Главное, чтобы без заноз…

– В тефлоне не застрянут.

– Тоже верно. А за что скрести будешь, можно поинтересоваться?

– За твой «Сок». Забродил он, похоже, сок в смысле, и ударил тебе в голову. Мы с Президентом недовольны. У меня тут все твои цитаты собраны. На баррикады призываешь. Систему осуждаешь. Говоришь, что люди в Кремле – мошенники. Ну и много чего еще.

– Передергиваешь, Слава. Я ничего такого не утверждаю, а всего лишь задаю вопросы собеседникам.

– Не, передергивать – это твой хлеб. У меня другие функции: я поставлен бдить общественное стадо.

– Это, конечно. Что от меня надо? Покаяться?

– Аккуратнее вопросы задавать. У тебя следующая передача с Сальным?

– С Сальным.

– Он будет утверждать, что Президент будет править до тридцать второго года. Не перечь, можешь только удивиться и попросить объяснений.

– Конечно, удивлюсь, хотя чему удивляться…

– Главное – не ерничай. А то ты любишь дураком собеседника выставлять.

– Только с твоей санкции, Слава. Значит, до тридцать второго?

– До тридцать второго.

– Понял и принял к сведению.

– Тогда пока будь свободен. Дави «Сок» дальше.

– До новых встреч, Пастырь. Желательно, нечастых.

– Будь здоров. Плодись и размножайся. Улучшай демографию страны.

– Ну, обозначенная тобою стабильная перспектива укрепляет мою несомненную уверенность в будущем дне.

И похлопав друг друга по плечу, Мирослав и Кладимир расстались.

Сцена седьмая Правые против левых

Стол трапезной разделял помещение на две части. Справа сгруппировалось молодежное крыло. Вася, Паша и Тема стояли в линию и агрессивно жевали форменную жвачку. Натруженные желваки хищно двигались, перекатывая во рту куски резины. Развернутые плечи и скрещенные на груди руки создавали единый фронт. Все трое угрожающе молчали. Оппозиция из пяти человек на другой стороне сбилась в кучку и представляла собой разношерстное, разновысокое и разновозрастное стадо. Эта группа негромко переговаривалась между собой придушенными голосами, и звук этот напоминал стороннему наблюдателю овечье блеяние. Наблюдателем был Сусликов. Он смотрел на разворачивающуюся диспозицию на экране своего монитора и мысленно хвалил себя за выдумку.

Он любил работать чужими руками, заставляя публичных и непубличных кукол дергать друг друга за тонкие, незримые неопытному глазу струны, и выстраивал ситуацию в соответствии с поставленной задачей, ловко и невероятно изобретательно. Настолько изобретательно, что переизбранный его стараниями Президент начинал опасаться своего идеолога и отслеживал каждое его движение, ожидая подвоха или даже большой засады. Профессиональная подозрительность Верховного Предводителя не давала Сусликову возможности мирно почивать на заслуженных лаврах. Но уроженец Кавказа Мирослав Казбекович Сусликов справлялся со своими задачами явно лучше своего предтечи Остапа Ибрагимовича Бендера, сына турецкого подданного. А потому смел надеяться на более благополучный исход своего предприятия, чем пошлое перерезание горла опасной бритвой – последствие неудачных шуток Великого комбинатора в адрес Главного акционера.