Открываю глаза. Не сразу вспоминаю, что произошло. Пялюсь в потолок. Белый. Грубой побелки. Как-то по-старинке. Скашиваю глаза на окно с куцыми занавесками.
А в носу засвербело. Хочу потереть переносицу и не могу.
— Что за…?
Обе руки привязаны веревками к изголовью кровати. Проржавевшие прутья, но держат крепко. Дергаю с силой раз-другой, но тщетно.
С ужасом озираюсь. Где, черт возьми, я нахожусь?
Мозг вспарывает воспоминание: Валех, клуб, подсобка, выстрелы, Марлен и… Больше ничего!
Последнее, что помню — как упиралась и не хотела садиться в машину. А потом получила удар по голове и отключилась.
— Мамочка! Он что, маньяк? Твою мать! Я не хочу умирать! Нет!
Как неистовая, начинаю биться на кровати. Она не широкая. Полуторка скорее всего. Ногами могу достать до пола, если скинуть их по обе стороны. Но что толку, если руки привязаны?
А если подтянуться и зубами перегрызть?
Как гусеничка, волнообразными движениями, приподнимаюсь выше, ногами сбивая одеяло под собой. Но дотянуться зубами до запястья не получается: слишком высоко они привязаны.
Выбиваюсь из сил и выдыхаю. Снова осматриваюсь.
С боку от кровати стоит тумбочка. Будильник на кривых ножках. Но который час не видно. Циферблат отвернут в другую сторону. Возле стены шкаф платяной с резьбой. Такие уже не выпускают. Раритет.
Напротив меня дверь обшарпанная. Закрыта. На ней висит мишень для игры в дартс. Дротики четко по центру. В яблочко!
Но именно от этого наблюдения выть хочется: я попала! Только в полное дерьмо.
Господи, ну зачем я к Валеху подошла? Ну, стебались надо мной девчонки и ладно. Нет, доказать всем решила, что крутая и смелая. Поспорила, мляха! И что теперь?
Снова дергаю руки, выкручивая запястья. Больно до жути! Но хоть бы чуток к свободе продвинулась. Нифига!
Дверь со скрипом открывается. На пороге Мар. К косяку прислонился и смотрит. Ухмыляется.
— Очнулась, девочка?
— Отпусти меня!
— Зачем?
— Что за нелепый вопрос? На каком основании вы сюда меня привезли и держите на привязи? — кричу в возмущение. — Отпустите, слышите!
— А то что? — усмехается, ближе подходит, пальцами по оголенной ноге проводит, а у меня душа в пятки ушла.
Я пока барахталась на кровати, подол маленького черного платья безбожно задрался. Голову приподнимаю. Смотрю и краской стыда заливаюсь: черные кружевные трусики на обозрение.
А пальцы Мара выше по ноге скользят. Коленку миновали и по внутренней стороне бедра пошли.
Я взвизгиваю. Ноги свожу и кричу:
— Вы что делаете? Не трогайте меня! Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста!
— Зря стараешься, сладкая. Никто не услышит. В этой деревне только старперы глухие, да и то мой дом на отшибе.
— В какой деревне, — шепчу, а сама с ужасом вспоминаю, что вокруг города их множество, в какую бы сторону не поехал.
— Неважно, — головой мотает, а сам рукой ноги мои раздвигает.
Я со всей силы ногой отбиваюсь. Вторую подключаю. Молочу его. Кричу, как истеричная. Не верю ему! Кто-то да услышит.
Мар отпускает. Отходит немного. Дает мне остыть. А я, наоборот, приободряюсь: бороться ногами можно. Пока силой не возьмет. Но не дамся так просто!
А сама чуть ли не реву. Это же надо так вляпаться! Потерять девственность в неизвестной деревне с каким-то маньяком в старом, пропахшем нафталином, доме.
— Что вам от меня надо?
— А не понятно? Трахнуть тебя. Оттянемся по полной, сладкая.
— Нельзя! Да вы что, — от возмущения двух слов связать не могу. Пытаюсь сидячее положение принять, чтобы более пристойный вид был.
Но Мар подходит, хватает за лодыжки и рывком обратно. Да еще раздвигает ноги и смотрит прямо туда.
Я под его взглядом себя голой ощущаю и грязной, словно уже обесчестил.
— Отпустите, прошу вас!
— Нет.
— Валех узнает и убьет вас! — выпаливаю. — Я с Кайсаровым!
— Да что ты! Правда что ли? — хохочет, а сам снова рисунки на ноге выводит. — А я слышал, что ты поспорила на него и отрабатываешь. А это не одно и то же. Так что, туфту не гони, сладкая.
— Неважно, я все равно с ним. И Валех…
— Он за тебя впрягаться не станет. Сам на тебя поспорил. Еще до того, как ты подошла к нему.
— Что?! — не верю ушам. — Как это?
— А ты не знала? Вообще не вкурила, сладкая? Он развел тебя, как лохушку. А я поимею, а после с ним поделюсь.
Но я уже не слушаю его гнилой базар, как они говорят. Я в шоке.
Как там Кайсаров говорил? Спорить на него недопустимо. А на меня, значит, можно?