Опасность

РЕТРОСПЕКТИВА-11 21 декабря 1986 года Москва

Во время обеда потревожить Главного мог только камикадзе. В любое другое время Главный был вполне доступен, приветлив, демократичен (хотя само слово «демократия» терпеть не мог), к нему можно было ворваться без приглашения, без звонка и даже без стука… Но только не между часом и половиной третьего. В эти часы целый этаж дома в Костянском переулке замирал: корреспонденты и литсотрудники ходили на цыпочках, девочки из секретариата совершали по коридору сложные балетные па, чтобы успеть быстро разнести по отделам гранки и при этом не издать ни единого звука, а со случайными посетителями даже при закрытых дверях старались изъясняться конспиративным шепотом, еще лучше – с помощью азбуки для глухонемых. Даже бачок в туалете приучен был с часа до половины третьего не скрежетать, как обычно, а нежно, по-голубиному, ворковать…

И вдруг ритуал был злодейски нарушен. Без десяти два на этаже показался припорошенный снегом человек в тулупе, кроличьей шапке на два размера больше, в невероятных альпинистских ботах на платформе и левисовских джинсах. Снежный человек, наплевав на приличия, шумно пробежал вдоль по коридору, волоча за собой огромную кожаную сумку. Боты, очевидно, были снабжены острыми металлическими подковками или шипами из нержавейки, а потому производили отчетливый цокающий звук, как будто по редакционному паркету мчался мустанг-иноходец. Шумный человек был очкаст, очки запотели, и, прежде чем добраться до редакторской двери, возмутитель спокойствия успел слепо ткнуться в посторонние двери, чертыхнуться, поздороваться, извиниться и, в конце концов, попасть туда, куда надо. Сотрудники отделов тем временем начали с ужасом выглядывать из кабинетов, предполагая, по меньшей мере, увидеть роту пьяных хунвэйбинов, но, узнав снежного человека, сочувственно переглядывались между собой: самоубийца, чистый самоубийца!

Сопротивление секретарши Главного человек с сумкой сломил, как тяжелый танк «Леопард», легко сминающий на учениях декоративные проволочные заграждения, и без семи минут два возник на пороге редакторского кабинета – заснеженный, мокрый, счастливый плюс улыбка в тридцать два зуба (тридцать своих и два искусственных).

Шумному человеку определенно повезло. Главный сегодня был донельзя благодушен. Когда дверь распахнулась, он как раз допивал свой кофе с молоком, принесенный из буфета, и одновременно дочитывал «Правду». Утром он ее просматривал навскидку, а во время обеда, не торопясь, изучал с красным карандашом в руках, высчитывал тенденции. Сегодня тенденции были более чем благоприятными, поэтому Главный не испепелил пришельца взглядом и даже не приказал вывести его и шлепнуть у ближайшей стенки. Мало того, он и не хряснул кулаком по бордовому тому энциклопедического словаря на столе (предназначенному специально для надлежащих распеканий нерадивых сотрудников) и не закричал, болезненно морщась: «Заявление – на стол! И чтобы духу твоего…» Он просто поднял глаза от газеты и со вздохом попросил:

– Через полчасика, а? Видишь же, обедаю. Снежный гость не пожелал ждать полчасика. Он быстро приблизился к столу, бросил шапку на одно кресло, а кожаную сумку – на другое. Затем пальцами наскоро протер очки и радостно выдохнул:

– Он! Возвращается!

Главный озадаченно отложил «Правду» вместе со всеми тенденциями и спросил с удивлением:

– Кто возвращается?

Пришелец опешил. Он-то был уверен, что его поймут с полуслова и не потребуется никому ничего объяснять. Тем более и времени не было для объяснений.

– Кто возвращается, Юра? – повторил Главный.

– Да академик же! – воскликнул пришелец Юра. – Сегодня, поездом. Умоляю, выделите мне разворот! Или первую полосу… Нет, все-таки лучше разворот: я дам на полосу снимков и на полосу очерк. Александр Борисыч, это ведь НАША сенсация. И «Комсомолка», и «Известия» будут молчать в тряпочку или дадут тассовку в десять строк. А мы – целый разворот! Грандиозно, правда?!

– Погоди-погоди, – начал было Главный. – Какой еще академик… – Тут вдруг до него дошло. Он почему-то снял очки, тоже медленно протер их салфеткой, водрузил на место и спросил, неожиданно перейдя на шепот: – На самом деле возвращается, официально?

Юра обиженно развел руками, словно глупый вопрос оскорбил лично его.

– Нет, неофициально, – ядовито ответил он, наплевав на всяческую субординацию. – В ящике под вагоном едет.

– Ладно, не петушись, – нахмурился Главный, бросая быстрый взгляд на телефонный аппарат с гербом на диске.

– Информация надежная?

– Из первых рук! – гордо объявил Юра. – Я дозвонился до Горького и сам с НИМ говорил.

– Ты дозвонился? – недоверчиво переспросил Александр Борисович. – Да ведь у НЕГО там не было телефона, я точно знаю.

– Не было, – радостно согласился Юра. – А теперь стал. Как только Горбачев с ним захотел поговорить, тут же и телефон провели. За два часа провели… Вру – за полтора!

Главный вновь поглядел на телефон с гербом, задумался, потом решительно снял трубку.

– Не доверяете? – понимающе усмехнулся Юра.

– Доверяю, – очень серьезно заявил Главный. – Если бы я тебе не верил, разве я бы рискнул ТУДА соваться с ТАКИМ вопросом?

Юра с интересом следил за его лицом, пока тот осторожно наводил справки по вертушке. Сперва лицо Главного было непроницаемым, потом поскучнело, пошло множеством озабоченных морщинок.

– Какая там государственная тайна, – резко спросил Главный в трубку после долгой паузы, – когда он уже сегодня приезжает. И если мы не пошлем корреспондента на вокзал, то мы первые распишемся в собственной глупости. Почему? Да потому что западники наверняка прибегут встречать, и их-то вы не остановите… Нет, я не грублю. Просто надоело… Да, понял. Постараюсь… Да… Ну, бывайте здоровы.

Главный аккуратно положил трубку на рычаг и негромко, но с чувством выругался.

– Что вам ТАМ сказали? – с любопытством осведомился Юра.

– Намекнули, что я старый болван, – с сердцем отозвался Главный, машинально допивая свой кофе, который уже остыл и подернулся светло-коричневой пенкой. – Дали понять, что академик, может быть, и едет обратно, но вокруг этого нельзя-де устраивать нездоровой шумихи… Как будто он не из ссылки, а с курорта возвращается…

– Значит, не дадите разворота, – поник Юра. – Но ведь идиотизм же, полный идиотизм молчать, делать вид, что ничего не произошло! Главный печально вздохнул:

– Сам знаю. Ты мне вот, Юра, другое скажи. Зачем, по-твоему, они решили вдруг академика вернуть, а?

Юра непонимающе уставился на редактора:

– То есть как зачем? Вы что, считаете его ссылку нормальным делом? Законным?

– Мало ли у нас чего ненормального и незаконного, – отмахнулся Главный, – и ничего, небо не обвалилось, живем. А вот академика вдруг взяли – и в Москву обратно вернули. Наверное, и звездочки Героя, и ордена теперь возвратят, которые он за водородную бомбу получил…

– Само собой возвратят, – согласно кивнул Юра. – И что касается причины – нечего мудрствовать. Международная общественность…

– Клали они на международную общественность, – спокойно перебил Главный. – Раньше сколько ни кричали за бугром про права человека, академик твой отбывал ссылку, как миленький. Поверь мне, Юра, все это неспроста.

– Вы что же, Александр Борисович, не верите в перестройку и новое мышление? – с грустной ехидцей пробормотал Юра.

Главный вздрогнул, погрозил Юре пальцем, затем громко произнес в сторону молчаливых телефонных аппаратов на своем рабочем столе:

– Я, Юра, верю и в перестройку, и в новое мышление, и в курс партии, намеченный на последнем пленуме.

Произнеся эту фразу-заклинание, Главный отодвинулся подальше от телефонов и добавил вполголоса:

– При Никите, милый Юрочка, тоже была перестройка. И фестиваль был, и общественность твою международную в Москве с почетом принимали, и в президиум усаживали… А потом ррраз – и наши баллистические ракеты оказались на Кубе. Помнишь?

– Я вас не понимаю, – тихо отчеканил Юра, нахлобучивая шапку и взваливая на плечо кожаную сумку с фотоаппаратами. – Но я понимаю, что вы мне отказываете.

– Верно подмечено, – проговорил Главный. – Не могу я тебе, Юра, дать под это дело разворот. Полосу тоже не могу. Так что…

Пасмурный Юра, не дослушав, повернулся и пошел к двери.

– Да постой ты! – остановил его Главный. – И не дергайся тут, словно тебя током бьет. На вокзал поезжай обязательно, фотографируй, очерк напиши строк на пятьсот. Попробуем что-нибудь сделать, мне самому интересно. По крайней мере, я тебя прикрою. Можешь всем говорить, что выполняешь мое задание. Идет?

– Идет, – удивленно произнес Юра. – Только я вас все равно не понимаю…

– И не надо, – объявил Главный. – Вот помру я, придет другой редактор… какой-нибудь прожектор перестройки… тогда и поймешь. Топай давай, ты и так здесь наследил своими башмаками.

По дороге на Ярославский Юра в который раз попытался разобраться в логике шефа, но так ничего и не придумал. Главный был журналистом старой закалки, а долгие годы руководящей работы привили ему склонность говорить раз в десять меньше, чем знаешь, и, по возможности, вообще изъясняться ребусами. Какое отношение к сегодняшнему приезду академика могут иметь Никита, ракеты на Кубе и даже звездочки Героев, полученные за водородную бомбу, так и осталось совершенной загадкой. Будь у Юры времени чуть побольше, он бы докопался до решения этого малопонятного ребуса, но тут подоспела нужная станция, и Юра почел нужным отложить свои остроумные догадки на потом.

На Юрино счастье, милицейского кордона на платформе все-таки не было, а значит, не пришлось судорожно раздумывать, как преодолеть оцепление, сделать снимки и при этом не разбить камеру. Правда, в густой толпе на перроне мордоворотов в шляпах было раза в три побольше, чем репортеров. Однако ведь репортеры все-таки были, пусть и зарубежные. Опытным глазом Юра углядел двух коллег из «Штерна», двух продрогших японцев из «Асахи» с потрясающей фототехникой, длинноногую американку с «Си-Би-Эс», закутанную в искусственную норку, улыбчивого Тимоти из «Гардиана» и Гришу с «Би-Би-Си». Были еще какие-то незнакомые журналисты, которые, впрочем, могли оказаться тоже ШЛЯПАМИ, только работающими на Контору внештатно. Все мордовороты, надо отдать им должное, рук пока не распускали, а всего лишь стояли в шахматном порядке живыми телеграфными столбами и зыркали вокруг глазами-лампочками из-под шляп. Мельком Юра подумал, что у рыцарей без страха и упрека головные уборы не по сезону и кто-нибудь во славу Отечества сегодня может заработать грипп или даже менингит. Впрочем, и эту интересную мысль Юра не успел толком обдумать: где-то в отдалении загудело, заволновалась толпа на платформе, вдали вспыхнули огоньки тепловоза, приближаясь все ближе, ближе… Теперь Юра ни о чем больше не думал, а только работал. На грудь он быстро повесил «Практику», на плечо – «Зенит-ТТЛ» с телеобъективом, а в руки взял верный «Никон» с таким расчетом, чтобы успеть схватить академика в любом ракурсе. Не для газеты, так для Истории. Для Истории-то ему снимать никто запретить не может.

Сначала в видоискателе проплыли вагонные окна вместе с лицами, приклеенными к окнам изнутри и даже чуть сплющенными о стекла. Затем в фокус попала дверь, и ее Юра уже не выпустил из виду, продавливаясь сквозь толпу и глядя на мир только через оптику фотоаппарата. Дверь еще немного проехала, потом все-таки остановилась. Защелкали вспышки, на ступеньках вагона появился ополоумевший дядька с узлом, дико поглядел на репортеров, на мордоворотов и стал стремительно проталкиваться отсюда подальше. Снова фигура в дверях, снова вспышки блицев – и опять не то: пышная дама с толстой дочкой увидела толпу, испугалась, заохала, потом все-таки рискнула вылезти и завязла в толпе. Западники, презрев галантность, и не подумали расступиться, дать ей дорогу, опасаясь потерять удобную точку съемки. Правда, и отечественные мордовороты в шляпах не поспешили продемонстрировать свои рыцарские качества: как стали столбами, так и стояли. В конце концов Юрин фотоглаз потерял даму из виду. За дамой последовало еще трое дядек с баулами, потом древняя бабуля, потом какой-то кавказец в папахе и бурке… Академик показался в дверях одним из последних, когда многие репортеры зазря отщелкали до трети своего боезапаса. Вспышки ослепили его, но, тем не менее, он храбро спустился в толпу и, загребая одной рукой, как неопытный пловец, стал протискиваться к зданию вокзала. Юра знал, что машина ждет академика неблизко, с другой стороны вокзала, так что метров триста ему все равно придется пройти вместе с толпой журналистов и мордоворотов, которые разом утратили телеграфно-столбовую неподвижность и теперь образовывали в толпе нечто вроде арматуры или каркаса. Очаровашка с «Си-Би-Эс» оказалась предусмотрительнее всех своих коллег: заботливо подхватив академика под руку, она одновременно что-то уже спрашивала его на ходу, поднося микрофон на длинном штативе почти к самому облачку пара из губ академика. Со своего места Юре не были слышны ни вопрос, ни ответ, однако Юра и не старался пока прислушиваться. Его дело сейчас – снимать, все вопросы можно задать уже потом.

Перед входом в здание вокзала стало чуть попросторнее, и Юра, втиснувшись в одну из боковых дверей, обогнал толпу и заспешил к академиковой машине. С водителем, тоже Юрой, было заранее договорено, академик еще во время телефонного разговора с Горьким согласился на первое интервью, поэтому репортер Юра легко открыл дверцу и плюхнулся на заднее сиденье.

– Идут? – спросил шофер Юра своего тезку.

– Сейчас будет, минуты через две, – переводя дыхание, сообщил Юра N 1. – Если эта американка его не замучит своими вопросами…

Американка сжалилась, очевидно, только через десять минут, и именно тогда усталый академик возник, наконец, возле машины, открыл дверцу и буквально упал на переднее сиденье. Шофер выскочил из машины, принял из несколько поредевшей толпы академиковы чемоданы и стал грузить их в багажник.

– Здравствуйте, – тем временем проговорил Юра академику. – Вы не думайте, я буду молчать, отдыхайте.

– А-а, Юрочка, – узнал академик, поворачиваясь вполоборота. – Чертовски рад вас видеть… – Говорил он тихим, но вполне бодрым голосом. – Наоборот, не молчите, рассказывайте что-нибудь. Я, знаете, к Горькому толком не успел привыкнуть, а вот от Москвы, похоже, отвык…

Тезка-шофер упаковал-таки чемоданы, влез в кабину, заботливо укрыл колени академика клетчатым пледом и только тогда позволил себе стронуть автомобиль с места. Вокзальная толпа вместе с мордоворотами и репортерами быстро скрылась из виду.

– Да что рассказывать? – застенчиво проговорил Юра, складывая свою фотоаппаратуру обратно в кожаную сумку. – Набокова вот разрешили…

– Неужто «Лолиту»? – поразился академик.

– Пока «Защиту Лужина», – виновато объяснил Юра. – До «Лолиты» мы еще не дозрели… А у Марка Захарова в Ленинском комсомоле новый спектакль пошел, «Диктатура совести», что ни спектакль – все митинг, и все о политике…

– Что-то название странное, – вежливо заметил академик. – Если уж диктатура – так какая там, к дьяволу, совесть…

Объяснить смысл названия Юра не успел. Машина вильнула и резко затормозила. Сквозь стекло было видно, что дорогу им перегородил большой длинный автомобиль. Дверь автомобиля открылась, оттуда вылез грузный человек в штатском, приблизился к академиковой машине, постучал в боковое стекло.

– Открыть? – почему-то вполголоса спросил Юра.

– Ну конечно, – ответил академик, не задумываясь. – Ему же холодно стоять там, на дороге.

Юра отжал запирающее устройство и открыл заднюю дверцу. Грузный человек ловко забрался на заднее сиденье и хлопнул дверцей.

– С приездом, – густым голосом сказал гость.

– Спасибо, – учтиво отозвался академик. – Слушаю вас.

– Ради бога извините, что мы вас перехватили прямо по дороге, – предупредительным тоном произнес мужчина в штатском. – Но дело не терпит отлагательств. – Он вытащил из внутреннего кармана запечатанный конверт, вскрыл его и через спинку переднего сиденья передал академику. – Скажите только, да или нет?

Академик близоруко взглянул на листок, прочитал и сказал:

– Нет. Первый раз об этом слышу.

Человек в штатском деликатно взял листок из рук академика, спрятал обратно во внутренний карман, а потом устало спросил:

– Но теоретически такая возможность есть?

– Есть, – согласился академик. – И даже довольно высокая. Товарищ Сталин ведь был не просто плохим человеком. Он был НЕПРЕДСКАЗУЕМО плохим человеком. Я понятно выражаюсь?