Опасность тьмы

Четыре

– Вы обязаны понять, – говорила Кэт.

– Лиззи никуда не поедет. Все в порядке, я справляюсь.

– Тогда почему вы позвонили мне?

Макс Джеймсон стоял в дальнем конце длинной комнаты и смотрел на фотографию своей жены от пола до потолка. Сама Лиззи свернулась на диване под одеялом и спала после того, как Кэт дала ей седативные.

– Я понимаю, как это тяжело, Макс, поверьте мне. Вам кажется, что вы сдались.

– Нет, не кажется. Я не сдался.

– Ладно, вам кажется, что, если вы отпустите ее в хоспис, значит, вы сдались. Но все плохо, а будет еще хуже.

– Вы мне уже говорили.

– И если есть место, где ей будет житься полегче…

– Она любит это место. Она счастлива здесь, она никогда не была так счастлива.

– Вам действительно кажется, что это до сих пор так? Вы что, не понимаете, как ей здесь страшно? Огромное пространство, эти лестницы, высота, с которой она смотрит из окон спальни… Скользкие полы, блестящий хром на кухне, в ванной. Все яркое и сияющее теперь воспринимается ею болезненно, ей от этого физически больно.

– И они будут держать ее в темноте, да? В этом хосписе? Это как в тюрьме.

Кэт промолчала. Она сидела здесь с Максом Джеймсоном уже сорок минут. Когда она только приехала, он долго рыдал у нее на плече. Лиззи снова было плохо, и она сидела посреди комнаты на полу – там, где и упала – подогнув под себя одну ногу. Удивительно, но у нее был простой шок, никаких серьезных травм.

– И сколько пройдет времени, прежде чем она упадет с этих ступенек головой вниз? Вы хотите, чтобы ее жизнь вот так закончилась?

– Знаете… – Макс повернулся к Кэт и улыбнулся. Он был высоким мужчиной, и когда-то даже весьма привлекательным, но теперь он выглядел одичавшим и осунувшимся из-за постоянных нервов и страха. Его щеки ввалились, а бритая голова начала отливать синевой. – … Я вообще не хочу, чтобы ее жизнь заканчивалась.

– Конечно, нет.

Он медленно пошел к Кэт, но потом резко крутанулся на месте и вернулся к стене с фотографией.

– Вы думаете, что у нее крыша поехала, да?

– Я бы никогда, ни при каких обстоятельствах не стала бы использовать это выражение по отношению к кому-либо.

– Ладно, а что бы вы тогда о ней сказали? – Он начал злиться.

– На текущем этапе болезнь уже поразила ее мозг, и она находится в полном замешательстве, хотя иногда возможны и моменты просветления. Также большую часть времени она очень напугана, страх – это один из симптомов болезни Крейтцфельдта – Якоба на этой стадии. Я хочу, чтобы Лиззи находилась там, где будет в полной безопасности, где поводов для страха будет минимум. Также ей нужен обыкновенный уход. Ее физиологические функции больше ей не подконтрольны. Атаксия [1] будет усугубляться, так что скоро она начнет падать постоянно, ее моторные…

Макс Джеймсон закричал. Это был жуткий вой, полный боли и ярости. Он сжал свою голову ладонями.

Лиззи проснулась и начала плакать, как ребенок, пытаясь сесть. Он продолжал реветь, словно животное.

– Макс, прекратите, – тихо сказала Кэт. Она подошла к Лиззи, взяла ее за руку и снова потихоньку уложила под одеяло. Глаза молодой женщины расширились от страха, а еще от полного недоумения, которые может испытывать только человек, совершенно не понимающий, что происходит, что за люди его окружают и кто он сам. Для которого весь мир – это просто жуткая, пугающая неразбериха.

В комнате стало тихо. Кто-то прошел под окнами, насвистывая.

– Позвольте мне сделать звонок, – сказала Кэт.

После долгой паузы Макс утвердительно кивнул.

Прошло меньше трех месяцев с того дня, как Лиззи Джеймсон появилась у них в приемной. Она ходила слишком осторожно, как будто боялась потерять равновесие, и ее речь казалась чуть замедленной. Кэт помнила, что только однажды встречалась с ней раньше – по поводу контрацепции – и тогда она поразила ее своей сияющей красотой и своим смехом; она едва узнала ее в несчастной молодой женщине, вошедшей к ней в кабинет.

Было несложно определить, что она страдает от тяжелой депрессии, но ни Кэт, ни сама Лиззи не могли понять ее причину. Лиззи говорила, что она очень счастлива и с ее браком тоже никаких проблем нет, как и со всем остальным. С работой тоже все вроде бы было хорошо – она была графическим дизайнером, она обожала свою квартиру на Старой фабрике лент, обожала Лаффертон, не переживала никаких потрясений или тяжелых заболеваний.

– Каждое утро, когда я просыпаюсь, вокруг все становится как будто темнее и темнее. Я словно скатываюсь в глубокую яму.

Тогда она посмотрела на Кэт пустыми глазами, в которых не было слез.

Кэт выписала ей антидепрессанты и попросила приходить раз в неделю на протяжении ближайших шести недель, чтобы понаблюдать за прогрессом.

Прошло больше месяца, и ничего не изменилось. Таблеткам едва удалось коснуться первого слоя ее депрессии. Но во время четвертого посещения Лиззи показала ей жуткий синяк на руке и вывихнутый палец, на который она оперлась при падении. Она просто потеряла равновесие – так она это описала.

– Такое случалось раньше?

– Такое случается постоянно. Я подумала, что это может быть из-за таблеток.

– Хм. Возможно. Они могут вызывать легкую слабость, но она обычно проходит через несколько дней.

Кэт записалась на встречу с неврологом в Бевхэмской центральной. Тем же вечером она поговорила с Крисом.

– Опухоль мозга, – сразу же сказал он. – МРТ покажет более точно.

– Да. Может быть, очень глубоко.

– Паркинсон?

– Мне это приходило в голову.

– Или, может, эти две вещи не связаны… Можно рассматривать депрессию и потерю равновесия отдельно.

Потом они стали говорить о чем-то другом, но уже на следующее утро Крис шел по коридору, решительно направляясь из своего кабинета в кабинет Кэт.

– Лиззи Джеймсон…

– Идеи?

– Что у нее с походкой?

– Нетвердая.

– Я сейчас читал про болезнь Крейтцфельдта – Якоба.

Кэт уставилась на него.

– Очень редкая, – сказала она наконец.

– Да. Никогда не сталкивался.

– Я тоже.

– Но все совпадает.

После того, как ушел ее последний пациент, Кэт сразу же связалась с неврологом Бевхэмской центральной.

Когда Макс Джеймсон встретил Лиззи, он уже пять лет как был вдовцом. Его первая жена умерла от рака груди. Детей не было.

– Я сходил с ума, – говорил он Кэт. – Я просто потерял рассудок. Я хотел умереть. Да я и был мертв, я был ходячим мертвецом. Я просто проживал день за днем, не совсем понимая, зачем вообще даю себе этот труд.

Друзья постоянно приглашали его куда-то, но он нигде не появлялся.

– Я и не собирался идти на ту вечеринку, но кто-то решительно вознамерился вытащить меня – им пришлось буквально физически выволакивать меня из дома. Когда я вошел в ту комнату, я сразу начал искать пути к отступлению и придумывать повод просто развернуться и убежать оттуда. Но потом я увидел Лиззи, стоявшую у камина… вернее, я увидел двух Лиззи, потому что она стояла напротив зеркала.

– Так что вы не развернулись и не убежали.

Он улыбнулся ей, и его лицо осветилось от внезапной радости, которую пробудило в нем это воспоминание. А потом он вспомнил о том, что Кэт пыталась ему сейчас сказать.

– То есть у Лиззи коровье бешенство?

– Это отвратительный термин. Я не стану его использовать. Болезнь Крейтцфельдта – Якоба.

– Ой, не прячьтесь за словами, господи боже мой.

Было невозможно определить, как долго болезнь дремала у нее внутри.

– И это из-за того, что она ела мясо?

– Зараженную говядину, да, но мы понятия не имеем, когда именно. Скорее всего, много лет назад.

– Что теперь будет? – Макс поднялся и уперся руками в ее стол. – Простыми словами. Что Теперь Будет? Как и Когда? Мне нужно это знать.

– Да, – сказала Кэт, – нужно.

И рассказала ему.

Болезнь протекала очень быстро и очень страшно. Помимо депрессии и атаксии, появились и другие ментальные отклонения, с которыми Максу было гораздо тяжелее справляться – резкие перемены настроения, растущая агрессия, паранойя и подозрительность, панические атаки и долгие часы с трудом сдерживаемого страха. Лиззи постоянно падала, у нее появилось недержание мочи, ее периодически тошнило. Макс оставался с ней, ухаживал и следил за ней двадцать четыре часа в сутки. Ее мать дважды приезжала из Сомерсета, но не могла оставаться в лофте надолго из-за недавней операции на бедре. Мать Макса прилетела из Канады, оценила ситуацию и сразу же улетела обратно домой. Макс был сам по себе.

– Все в порядке, – говорил Макс. – Мне никто не нужен. Все в порядке.

Кэт вышла из квартиры, спустилась по непривычного вида кирпичным пролетам, которые все еще напоминали фабричную лестницу, и зашагала вниз по улице, где у нее наконец-то начал ловить телефон. Она решила позволить Максу побыть с Лиззи в тишине.

В хосписе Лаффертона под названием Имоджен Хауз была свободная койка, и Кэт обо всем договорилась. Улица была пуста. В самом конце она загадочно темнела, что намекало на присутствие поблизости воды, хотя канала отсюда видно не было.

Совсем близко прозвонили колокола собора.

– Господи, иногда ты очень усложняешь задачу, – сказала Кэт вслух. Но потом с жаром вознесла молитву – за мужчину в квартире наверху и за женщину, которую скоро увезут оттуда умирать.