Опасный маршрут

1

Майор Потапов хотел в субботу вернуться домой пораньше, чтобы вместе с женой ехать на дачу. Обещал ей прийти в четверть седьмого, а пришел в девять. На столе он нашел записку:

«Коля! Я не была бы твоей женой, если бы поверила, что ты придешь вовремя. Уехала одна. Звонил Гончаров, сказал, что удочки он захватит. Неужели опять рыбалка? Боюсь, что скоро наш Витька перестанет тебя узнавать.

Жду. Лена».

На дачу Потапов приехал в десять. На ночном столике лежала новая записка:

«Я у Валежниковых. Заболела Ольга Ивановна, кормлю ее ребят. Обед и ужин в кухне. Все остальное на веранде. Приду в одиннадцать. Гончаров тебя ждет, а я уже не жду.

Лена».

Витька уже спал, раскинувшись поперек кровати. Потапов уложил его на подушку – мальчишка недовольно поворчал, но не проснулся.

«К черту рыбалку!» – решил Потапов и прошел на веранду. В качалке лежал сверток с провиантом для рыбалки и коробка с крючками. Под шпагат, которым был перехвачен сверток, засунута еще одна записка:

«Обязательно возьми ватник, под утро у озера будет холодно. Отдыхай получше. Не забудь, что завтра воскресенье и к нам приедут мои предки, которые не видели тебя с прошлого века. Я не сержусь. Целую.

Лена».

«Да, рыбалку, пожалуй, надо отменить», – уже не так твердо, как минуту назад, подумал Потапов и пошел в кухню ужинать.

В открытое кухонное окно доносился смех и отрывистые восклицания: «пас», «беру», «хожу…» Каждую субботу на веранде соседней дачи резались в карты. Как только не надоест им это занятие! По шоссе пронеслась машина; от ее фар в гуще сада метнулись быстрые тени. Где-то далеко-далеко протяжно крикнул паровоз, и донесся, быстро стихнув, мерный рокот прошедшего поезда.

Потапов задумался… Сегодняшний разговор с полковником Астанговым настолько встревожил его, что, возвратясь от полковника в свой кабинет, он забыл обо всем на свете и об обещании жене быть дома пораньше. Почти два часа он мерил шагами кабинет. Полковник говорил с ним в своей обычной манере – резко и насмешливо. «Иные чекисты, – говорил он, – хотели бы уподобиться рыбакам, которые к удилищу прикрепляют звоночек, возлагая таким образом на рыбу обязанность будить их, если они вздремнут. Вы, Потапов, рыболовецкое дело знаете лучше меня, но я убежден, что рыбу надо искать. Нужно искать и изучать заводи, которые рыба любит. И тогда можно обойтись без звоночков…»

Этот неприятный разговор начался с того, что полковник Астангов спросил: «Как дела? Что нового?», а Потапов ответил: «Ничего. Полное затишье». Полковник, прищурясь, посмотрел на Потапова и попросил присесть. Потапов понял – сейчас будет нагоняй. Нет, нет, полковник голоса не повысит и прямых жестких слов не скажет, но легче от этого не будет…

Так и было. Полковник рассказал притчу о попе, к которому люди перестали ходить на исповедь, и на этом основании поп решил, что в его пастве больше нет грешников, и сообщил по начальству, что отныне его приход следует именовать раем. Начальство послало ревизию, но пока ревизоры ехали, попа-оптимиста убили разбойники.

– Вы понимаете меня, Потапов? – спросил полковник, продолжая насмешливо щуриться. – Это к вопросу о вашем «полном затишье»…

Весь их разговор сводился к тому, что бдительность для чекистов не оборона, а нападение.

– На-па-де-ни-е! – раздельно произнес полковник и пристукнул по столу ладонью…

Задумавшись, Потапов не замечал, что его друг, старший лейтенант Павел Гончаров, уже давно стоит перед окном кухни. Увидев его, Потапов непроизвольно отшатнулся.

– Нервы, товарищ майор! – смеялся Гончаров. – И сдается мне, что разговор с полковником Астанговым не доставил вам большого удовольствия…

– А ну тебя… шастаешь по саду, как привидение.

– Да у вас все двери настежь, можно всю дачу унести. Ну как, идем?

– Я, пожалуй, не пойду.

– Да ты что – всерьез? Как же можно? Братишка целый день ловил для нас живцов и теперь их на помойку?

– Кого это на помойку? – из-за спины Гончарова неожиданно выглянула жена Потапова.

– Елена Романовна, – обратился к ней Гончаров, – это не вы, случаем, поломали нашу рыбалку?

– Я? И не думала. Я все собрала… Коля, что это с тобой? Ты не заболел?

– Здоров, как всегда.

– Тогда слушайся начальства. На веранде сверток с провиантом. Бери ватник и марш на озеро. Завтра ты мне нужен на весь день, приедут родичи. А сегодня ты все равно до рассвета проспоришь с Гончаровым. Так спорьте лучше не в табачном дыму, а на лоне природы. Словом, марш, и никаких разговоров!..

Друзья шли к озеру молодым сосновым леском, наполненным пряным ароматом хвои. Кругом была разлита такая покойная тишина, что ее не хотелось нарушать разговором.

Над уснувшим озером курился туман. В его белом молоке полоскала свои тонкие ветви склонившаяся над озером ива. Вода вкрадчиво хлюпала под корягой; казалось, там осторожно пошевеливалась огромная рыбина.

– Сперва кружки поставим, – тихо сказал Гончаров и вытряхнул из рюкзака целую кучу деревянных дисков.

Они пошли вдоль берега. Потапов нес кружки и ведро с живцами. Пройдя шагов десять, Гончаров брал новый кружок, крепил на крючок живца и исчезал в кустах. Потом они шли дальше. Поставив последний кружок, они вернулись обратно.

– Девятнадцать штук заброшено, не забыть бы, – сказал Гончаров и снова исчез в кустах.

Вскоре он появился с ворохом сучьев и начал ладить костер. Все он делал быстро, умело и с удовольствием. Когда костер разгорелся и его веселое пламя оранжевым бликом расплылось по озеру, Гончаров лег навзничь, подложив под голову сцепленные руки.

– И чего я пошел в чекисты – сам не понимаю, – улыбаясь черному небу в звездах, сказал он. – До двенадцати лет знаешь о чем мечтал? – Он посмотрел на сидевшего перед костром Потапова. – В кино раз увидел, как сибирские охотники белку промышляют, и прямо заболел. Каждый день матери твердил, что в Сибирь уеду. Потом решил: десятилетку кончу и уеду. Потом решил: институт кончу и уеду. Может, я и на педагогический пошел, думая, что учителя нужны и в Сибири. И вдруг вызывают в райком партии… и – здравствуйте, пожалуйста! – мы мобилизуем вас в органы безопасности. И все мои мечты о сибирской белке полетели в преисподнюю. Вот только на рыбалке душой и отдыхаю… – Гончаров притворно вздохнул.

Потапов молчал. Он продолжал думать о разговоре с полковником Астанговым, и то, что говорил Гончаров, его раздражало. «Сказал бы ты о своей мечте полковнику, – подумал Потапов, – он выдал бы тебе притчу о белочках».

Гончаров, точно подслушав его мысли, спросил:

– Полковник ругался?

– Он никогда не ругается… – неохотно ответил Потапов.

– Знаю. Лучше б уж ругался.

Потапов разговора не продолжал. Гончаров понял, что он о делах говорить не хочет, и больше ни о чем не спрашивал.

Костер догорел, уголья подернулись серой пленкой, и сразу чувствительной стала холодная сырость, которая ползла с озера на берег. Потапов расстелил ватник, и они легли на него, тесно прижавшись друг к другу. Поверх накрылись плащом Гончарова. И тотчас усталость от прожитого дня точно придавила их к земле. Они уснули.

2

Готовясь к операции, Окаемов совершил четырнадцать ночных прыжков с парашютом. Его сбрасывали над лесными массивами. Приземление происходило довольно просто, и Окаемов на чем свет стоит ругал тех, кто насадил эти ровненькие, подстриженные леса, так не похожие на те лесные бурливые океаны, где предстояло ему снизиться там, в Советском Союзе.

…Парашют раскрылся мгновенно. Окаемова тряхнуло и во всю длину строп мотнуло воздушным потоком от самолета. Гул моторов быстро затих, и Окаемов погрузился в глухую темень и тишину. Он посмотрел вниз – глубоко-глубоко, словно на дне темноты, он увидел медленно передвигающуюся цепочку огоньков. «Сбросили точно, – отметил Окаемов. – Железная дорога должна быть именно там»… Далеко виднелось бледное зарево над каким-то большим городом. Окаемов знал – над каким, – именно этот город и был его целью.

Но сейчас он думал о том, что внизу под ним на десятки километров раскинулось косматое море дикого леса, именуемого «Черный бор» – это вам не подстриженный немецкий лесок. Окаемов проверил, крепко ли держатся очки, которые должны предохранить глаза от сучьев. И в это мгновение над самой его головой пронеслись черные тени, его обдало горячим воздухом, замотало, закружило, оглушило ревом и свистом. Окаемов в ужасе съежился, не понимая, что произошло. Напряженный рев через секунду стих и превратился в характерный звук летящих реактивных самолетов. Окаемов все понял и облегченно вздохнул: «Хорошо, что я успел выпрыгнуть». О судьбе своего летчика он даже не подумал.

Снова Окаемова со всех сторон обступила глухая тишина…

Прежде чем увидеть Черный бор, Окаемов его услышал – снизу быстро надвигался ровный шум. Рядом мелькнула, взлетая вверх, острая башня высоченной ели, и тотчас ноги Окаемова погрузились в упругую массу ветвей. Треск ломающихся сучьев. Удар о крепкий сук отбросил Окаемова в сторону, но в это время купол парашюта лег на кроны деревьев – падение замедлилось и прекратилось. Окаемов повис на стропах. Увидев поблизости ствол дерева, он раскачался и ухватился за него. Взобравшись на крепкий сук, Окаемов обрезал стропы и стащил парашют с ветвей. Потом по стволу дерева он осторожно спустился на землю. Прислушался – лес гудел ровно, спокойно, ни одного опасного звука.

И вот Окаемов сделал первый шаг по земле, которую он предал. И земля точно разверзлась под ним. Он кубарем скатился в глубокую яму и на ее дне ударился головой о камень. Окаемов злобно выругался. Хотел опереться на руку – из-под ладони с писком рванулась шершавая жаба. Окаемов вскочил на ноги и брезгливо вытер руку парашютом. «Спокойно, спокойно, – сказал он себе. – Пригодится нам и эта яма». Он затоптал ногами парашют, присыпал его землей и вынул карту, осветив ее тоненьким лучиком электрического фонарика. «Я примерно здесь», – лучик фонарика, точно игла указки, остановился в центре курчаво-зеленого пятна на карте. «Город с профессором Вольским отсюда – прямо на юг», – лучик света уперся в то место на карте, где неподалеку от излучины морского залива был нарисован большой черный кружок. «Но мы пойдем прямо на север, вот сюда, – лучик подполз туда, где Черный бор сужался и где под острым углом пересекались шоссе и железная дорога. – Место идеальное: близко и шоссе и железная дорога. Тут мы спрячем снаряжение и затем исчезнем. Вперед!..»

Окаемов энергично выбрался из ямы. Вынув из кармана плоский металлический флакон, он сел на землю и жидкостью из флакона смочил подметки сапог. Потом еще раз сверился по компасу и зашагал в густую темень леса.

Он шел, выставив вперед руку, чтобы не наткнуться на деревья. Сперва он довольно часто останавливался и напряженно прислушивался, но мирный шум леса все более успокаивал его, и он останавливался реже и реже. Пройдя километров пять, он попал в полосу дикого бурелома. Деревья, падая, валились друг на друга и теперь лежали вкривь и вкось. Окаемов то и дело натыкался на глыбы земли, вывернутые корневищами сваленных великанов. Ему приходилось то перелезать через полусгнившие, скользкие стволы, то проползать под ними, прижимаясь к мокрой земле, задыхаясь от затхлого воздуха. Спина у него взмокла, соленый пот тек по лицу и щипал глаза. «Вперед! Вперед! Все идет прекрасно».

У самого лица Окаемова метнулось что-то белое и теплое. Он ничком упал на землю и, точно краб – боком, боком, – отполз в сторону и замер. Сердце билось частыми, судорожными толчками. Озноб страха мгновенно высушил пот. Но то неизвестное прошуршало в ветвях, затихло и вдруг закричало почти человеческим голосом: «Гу-гу-у-у-у!» Окаемов тихо засмеялся – сова, черт бы ее побрал! Он встал и пошел дальше.

Когда в вершинах деревьев чуть проглянул рассвет, Окаемов пришел в намеченное место. На маленькой полянке с надежной приметой – трехствольная ель – он быстро зарыл в землю свое имущество, оставив себе только потрепанный портфель со сменой белья и папкой, набитой чистой бумагой. Последний раз он внимательно рассмотрел карту и затем сжег ее. Лопату и компас он бросил в наполненную водой яму. У этой же ямы он умылся, привел в порядок одежду и быстро зашагал к железной дороге.

Ранним утром со стороны, противоположной лесу, в поселок при станции Лесной вошел рослый человек в сером костюме. Весело помахивая портфелем и насвистывая задорную мелодию, он направился на базар, где уже толпился народ.

На длинные дощатые столы рынка точно радуга легла: ярко-зеленый лук, красные помидоры, оранжевая морковь, желтая репа, синие баклажаны. Пахло свежим сеном и парным молоком. Вдоль столов сновали домохозяйки с непроницаемыми лицами.

Окаемов прямо из горлача выпил молока и закусил теплым ржаным хлебом. Отойдя в сторонку, он присел на бревно и задумался. Появление истребителей, погнавшихся за самолетом, нарушало стройность задуманного плана. Это означало, что его высадка уже раскрыта и с минуты на минуту здесь начнут поиски. Нельзя было и думать о возможности воспользоваться железной дорогой. Сейчас нужно любым способом выбираться отсюда и уходить в любом направлении и как можно дальше, а уже оттуда пробираться в город.

Окаемов вышел с базара на улицу, надеясь подсесть на какую-нибудь попутную машину. Попутной машиной ему была любая – лишь бы она направлялась подальше отсюда.

К базару на мотоцикле подкатил парень в запыленной добела лыжной куртке. Оставив мотоцикл, парень подбежал к базарным столам, одним махом выпил кружку молока и вернулся к машине.

– Куда едем? – приветливо спросил у него Окаемов.

– В Островск. А что?

– Может, подвезешь? Не обижу.

– Меня и черт не обидит! – Парень засмеялся, завел мотоцикл и крикнул: – Садись! Да держись крепче… – Окаемов быстро уселся на заднее место. – Хошь – за скобу держись, хошь – за меня!

Мотоцикл рванулся с места и, подняв клубы пыли, исчез за поворотом улицы. Окаемов представил себе выученную на память карту местности. «Островск… Островск… – трясясь на жестком сиденье, припоминал он. – Так. Это на северо-запад. Километров пятьдесят. Прекрасно…»

Парень гнал машину на предельной скорости, не думая о своем пассажире, подскакивавшем на каждой ямке.

– Куда так торопишься? – взмолился Окаемов.

– На свадьбу! Дружок мой в Островске женится. Тоже тракторист, – не оборачиваясь, прокричал парень.

Стремительно пролетали мимо кусты, столбы, каруселила всем горизонтом земля, ветер бил в лицо, вызывая в глазах слезы… «Хорошо бы на этом мотоцикле добраться и до города», – подумал Окаемов, и мысль его заработала в этом направлении. Спросить у парня – не довезет ли он до города? Нет, куда там, свадьба дружка ему явно дороже любых денег. Окаемов выглянул из-за плеча парня и увидел, что впереди дорога исчезала в лесном массиве. Мгновенно пришло решение захватить мотоцикл. И хотя в это решение входило убийство парня, об этом Окаемов думал меньше всего. Это подразумевалось само собой – оставлять живого свидетеля нельзя. Окаемов думал о другом: хватит ли в мотоцикле бензина, чтобы добраться до города? И затем – как поступить с мотоциклом?

– Далеко ты от дома едешь! – прокричал Окаемов в ухо парню. – А как бензина не хватит?

– А шоферы на что? – смеясь, отозвался парень.

Они въехали в лес, и сразу парню пришлось убавить скорость. Развороченная еще с весны лесная дорога была вся в ямах. Стук мотора отдавался в лесу трескучим эхом. У маленького разбитого мостика парень остановил мотоцикл:

– Слезай. Мост форсируем пёхом.

Окаемов слез и осмотрелся – кругом ни души. Парень взялся за руль и покатил машину через мост. Шедший чуть позади, Окаемов быстро вынул пистолет и выстрелил в голову парня. Пистолет был с глушителем – выстрел прозвучал не громче хлопка в ладоши.

Окаемов подхватил падающего парня, стащил его с дороги и запихнул под мост…

В Островск Окаемов не заехал. Не доезжая до него километра три, он прямо по полям перебрался на другую дорогу, которая пролегала в сторону нужного ему города. Эта дорога была получше, и он дал максимальную скорость.

В середине дня Окаемов въехал в город. На окраине, где трамвай делал круг, он остановился возле почтового отделения, прислонил мотоцикл к стене и зашел в помещение. Несколько минут потолкавшись там, он вышел и, точно забыв, что у него был мотоцикл, перешел через улицу и сел в трамвай, направляющийся в центр города.

3

В ранний утренний час дежурный по управлению, ожидая смены, сидел в кресле, упершись руками в край стола, глаза его были закрыты, но мозг отмечал каждый звук, долетавший из открытого окна. Дежурный услышал ритмический шорох метлы по асфальту. «Дворники уже вышли на работу, – подумал он, – скоро смена».

Зазвонил один из телефонов. Дежурный безошибочно схватил нужную трубку.

– Дежурный по управлению слушает!.. Так-так… Минуточку… – Он подвинул лист бумаги, зажал плечом трубку телефона и начал записывать. – Так… так… – В это время зазвонил другой телефон. Дежурный схватил вторую трубку: – Минуточку… – Он торопливо закончил разговор по первому телефону. – Дежурный слушает! Так… так… Все ясно. Поздравляю… Хорошо. Ясно. Спасибо! – Дежурный снял трубку третьего телефона: – Дайте квартиру полковника Астангова… Товарищ полковник, докладывает дежурный по управлению. Только что звонили из района Лесной. Вернувшийся из ночного колхозник сообщил, что примерно в два часа ночи над Черным бором кружился самолет, который затем улетел в западном направлении. И одновременно позвонили из авиации – в семидесяти километрах от Черного бора сбит самолет неизвестной принадлежности. Идет выяснение. По всем данным, с этого самолета был сброшен… Слушаю вас… Так-так-так… – Дежурный снова записывал. – Все ясно. Действую… – Настала очередь четвертого аппарата: – Гараж?… Говорит дежурный. Срочно машину полковника Астангова к нему на квартиру. Дежурную машину на дачу за Потаповым и Гончаровым. На одной ноге!.. Алло! Коммутатор? Заснули?… Следите за соединением! Экспедицию!.. Экспедиция?… Говорит дежурный. Посыльного – ко мне, и приготовьте ему мотоцикл. Быстро!

Оставив на минуту телефоны в покое, дежурный написал записку и вложил ее в конверт. Вошел посыльный.

– Вот это – майору Потапову. Лично. В собственные руки. Знаете его дачу?

– Знаю… не впервой.

– Полковник Астангов предполагает, что Потапов и Гончаров на рыбалке. Озеро знаете?

– Знаю.

– Найдете, в случае чего, там. Быстро!..

Потапов и Гончаров с удочками в руках сидели на берегу уютного заливчика, затемненного густой ивой. Перед ними недвижно лежало тихое, порозовевшее от зари озеро.

– Сейчас самый клев, – шепотом сказал Потапов, поеживаясь от утреннего холодка.

Гончаров засмеялся:

– Слышал об этом не раз, убедиться никак не могу. Вся надежда на кружки!

– Не знаю, как бы ты повел себя с белками в Сибири, но к рыбе твой характер не приспособлен. Рыба не терпит неврастеников. Ну что ты поминутно вытаскиваешь удочку?

– Червя проверяю – вдруг сожрали?

– Закинь и замри.

– Есть замереть, товарищ майор.

Минут десять они молча созерцали свои поплавки, но те были неподвижны, как забитые в стену гвозди.

В прозрачной тишине утра послышался приближающийся стрекот мотоцикла. Гончаров прислушался и подмигнул Потапову:

– Пари на месячную зарплату – это за нами.

– Неужто за одно лето нас третий раз с озера снимут? – Потапов положил удочку и поднялся на взгорок.

Мотоцикл вылетел из соснового перелеска и, замедлив ход, катился вдоль озера. Завидев Потапова, мотоциклист прибавил скорости и вихрем домчал к заливчику. Потапов прочитал записку дежурного:

– Сматывай удочки, Павел. Надо ехать в город.

– Машина ждет вас на даче. – Посыльный козырнул, вскочил на седло, круто развернулся и вскоре исчез в сосняке.

С каждой минутой непроизвольно ускоряя шаг, майор Потапов и старший лейтенант Гончаров молча шли к даче, забыв, что, на радость ребятам, они оставили в озере девятнадцать запущенных кружков.

4

Поиск в Черном бору, начавшийся утром, продолжался весь день. Впереди медленно двигались прибывшие из города проводники с собаками. За ними раскинувшейся на километр шеренгой шло более ста человек. Руководивший поиском старший лейтенант Гончаров все время передвигался вдоль цепи. Ему казалось, что поиск ведется небрежно, и только поэтому за целый день не дал никакого результата.

Бор шумел ровно и спокойно, точно хотел обмануть бдительность людей, делая вид, что ничего здесь не случилось – всё, мол, здесь, как сто лет назад, и зря вы там суетитесь, посмотрите, как я спокоен… Гончаров злился. Был он чекистом молодым и еще не успел выработать в себе хотя бы для внешнего вида холодную выдержку.

Первый заметил что-то подозрительное мобилизованный для участия в поиске местный учитель. Он подозвал Гончарова и показал на вершину высокой осины, где среди живой кроны виднелись сломанные сучья с чуть пожухлой листвой.

– Передать по цепи – остановиться! – крикнул Гончаров.

И тотчас одна из собак зарычала, остановившись на краю ямы.

Да, это была та самая яма, некогда вырытая охотниками для волков, в которую после приземления свалился Окаемов.

Гончаров сделал несколько снимков местности, не спускаясь в яму, произвел замер видневшихся на ее дне следов и затем осторожно спустился. Земля под его ногами мягко спружинила. Гончаров копнул носком сапога – и сразу открылся чуть присыпанный землей белый шелк парашюта. Гончаров осторожно извлек скомканный купол, передал его на поверхность и начал тщательно обследовать каждый сантиметр дна ямы. Но больше он ничего найти не смог, только жаба без устали все кидалась на стенку ямы и скатывалась под ноги Гончарова. Он смотрел на нее с ненавистью: эта образина знает все, что здесь произошло, а я – ничего…

Гончаров выбрался из ямы и приказал проводникам искать след. Собаки снова заметались по лесной чаще, но все они, покружившись, возвращались к яме. Вскоре к Гончарову подошел один из проводников и молча протянул плоский металлический флакон, найденный собакой.

– Хорошо, – кладя флакон в карман, автоматически произнес Гончаров.

Он в эту минуту уже думал о том, что вот, совсем недавно, самой большой радостью казалось ему обнаружение места высадки диверсанта, но вот это место найдено, и вместо радости его мучает ясное понимание того, что самое важное и самое трудное – поиск потайной базы диверсанта – впереди. Попробуй найди ее! Диверсант отсюда мог пойти в направлении любого из триста шестидесяти градусов круга. По опыту Гончаров знал, что база запрятана не меньше, чем в десяти – пятнадцати километрах от места высадки, а уже в пяти километрах отсюда градусы круга разойдутся на сотни метров. А база – это ведь всего-навсего квадратный метр тщательно замаскированной земли, точка в безбрежном бору. И найти эту точку он был обязан.

Гончаров разбил поисковый отряд на четыре группы; они должны были двигаться от ямы в четырех направлениях и затем вернуться сюда, чтобы взять новые направления. И тут только Гончаров заметил, что быстро темнеет. Вести поиск ночью было нелепо. Приказав людям располагаться на ночлег, Гончаров взял парашют и направился к лесной дороге, где его ждала машина. Он решил повидаться с Потаповым, который должен был находиться на ближайшей к бору станции Лесной…

Потапова на станции не оказалось. Дежуривший там сотрудник оперативной группы сказал, что Потапов поездом уехал в город – понадобилось обследовать этот поезд. Обещал к утру вернуться на станцию.

Маленькая, глухая станция казалась совершенно безлюдной. Свет горел только в окнах домика, стоявшего за станцией. Тесный зал для пассажиров тускло освещал установленный над дверью фонарь со свечой.

– Ну и глушь, точно вымерли все. Кто же тут поезда встречает? – спросил Гончаров, садясь на жесткий диван и решив дождаться здесь Потапова.

– Да тут за сутки один поезд проходит, – ответил сотрудник. – Это же дорога не сквозная, ветка к лесозаводу, и всё. Ну а как ваши дела?

– К концу дня нашли место приземления. Теперь предстоит найти иголку в стоге сена, – раздраженно ответил Гончаров.

– Найдем, – уверенно произнес сотрудник.

– «Найдем»! Шапками закидаем! – разозлился Гончаров.

Сотрудник промолчал и через минуту ушел на перрон.

В это время Потапов входил в кабинет полковника Астангова.

– Докладываю – поезд обследован тщательно. Ничего…

– Ничего не нашли, знаю, – перебил его Астангов. – И не могли найти. Интересующая нас личность уже в городе. Вот, читайте…

Потапов прочитал запись двух телефонограмм. В одной сообщалось, что на окраине города, близ сто первого почтового отделения обнаружен оставленный кем-то мотоцикл ижевской марки. В другой говорилось, что в двадцати километрах от Островска колхозный пастух обнаружил в лесу под мостом труп молодого человека, который оказался трактористом из Понизовья.

– Я уже говорил с Понизовьем, – продолжал Астангов. – Тракторист Сергей Любченко на рассвете выехал в Островск на собственном мотоцикле ижевского завода. Полчаса назад вернулись из Островска люди, которых я туда посылал. Ничего существенного не привезли. Любченко убит выстрелом в затылок. Пастух слышал шум мотоцикла, а выстрела не слышал. В общем, ясно – прибыл субъект сильный, хорошо оснащенный. И не случайно прыгал он под воскресенье – расчет на то, что мы в этот день не работаем. Ясно, что он поставил перед собой задачу – любым способом в течение дня добраться до нашего города. Здесь ему и скрыться легче, город большой… Что там у Гончарова?

– Не знаю. Я его не видел.

– Поезжайте сейчас же на станцию Лесную, найдите Гончарова, пусть продолжает поиск и два раза в сутки звонит мне. Посмотрите, как он там все организовал, и возвращайтесь. Я жду вас не позднее десяти часов утра…

5

Примерно в этот же час Окаемов остановился возле маленького домика на окраинной уличке. Оглянувшись по сторонам, он подошел к воротам дома и взялся за кольцо перекосившейся калитки, над которой висел номерной знак дома: «Первомайская ул., д. № 6, А.П.Гурко».

Хозяйка дома Адалия Петровна Гурко через окно удивленно смотрела на вошедшего во двор незнакомца, который уверенно направился к крыльцу.

Окаемов перешагнул порог и остановился, с улыбкой смотря на Адалию Петровну:

– Не узнаете?

– Простите… нет… – растерянно произнесла она.

– Окаемов. Григорий Максимович Окаемов.

– Григорий Максимович? – вскрикнула Адалия Петровна и, точно испугавшись произнесенных слов, зажала рот рукой.

– Я, я, Адалия Петровна, я – собственной персоной, – добродушно смеялся Окаемов.

Адалия Петровна подошла к нему вплотную, пристально посмотрела в его лицо:

– Не верю… Не может быть… – прошептала она, и вдруг ее глаза округлились: – Он! Он! Григорий Максимович!.. – Она заплакала и уткнулась лицом в плечо Окаемова.

О, он прекрасно знал, почему она плачет, и терпеливо ждал, пока она успокоится…

И вот они сидели за столом, друг против друга, и Адалия Петровна не сводила с Окаемова восторженных и будто еще не верящих глаз.

– Гляжу, гляжу на вас, Григорий Максимович, и все понять не могу – во сне это происходит или наяву?

– Нет, нет, Адалия Петровна, я не привидение…

– Вы поймите меня. Мой Саня через месяц как уехал на войну прислал письмо, что вы с ним в одной части. А еще через месяц пишет – Окаемов погиб при отступлении. А больше писем от него и не было… – Готовая заплакать, Адалия Петровна поднесла к глазам платок.

– Война, Адалия Петровна, война… – Окаемов замолчал, тревожно думая о том, что, оказывается, часть его саперов тогда у реки все-таки спаслась. – Лучшие сыны народа погибали первыми. Саней вы можете гордиться. О его храбрости говорил весь батальон. Его любили, и кто остался жив – никогда его не забудет.

– Спасибо, родной, – сквозь слезы бормотала Адалия Петровна. – Каждое слово о Сане – моя единственная утеха… – Успокоившись, Адалия Петровна неловко спросила: – А как же это вы?…

– Как я воскрес? – помог ей Окаемов. – Довольно обычная история. Тогда в августе меня тяжело ранило. Фронт откатился. Меня подобрали и спрятали колхозники. Они меня и выходили. Потом – партизанский отряд. Потом – снова армия и с ней поход до Берлина. А там на колонне рейхстага рядом со своей фамилией я написал и имя вашего Сани: сержант Александр Гурко…

– Вы говорите правду? – Глаза Адалии Петровны снова набухли слезами.

– Адалия Петровна, в таких делах…

– Не обижайтесь на меня, дуру. Можно мне вас поцеловать? – Адалия Петровна порывисто обняла Окаемова и поцеловала его в лоб. – Я ведь думала, что о Сане одна я помню…

– Как вам не стыдно!.. – Окаемов выждал приличествующую моменту паузу. – Ну вот… А знаете, кем я стал? Книги пишу.

– Книги? Да что вы? Как же это?…

– Война, Адалия Петровна, многих сделала писателями. Мы столько пережили там… на войне. Слишком много пережили. Трудно молчать. Народ должен знать, чего стоит наша победа. Знать и всегда об этом помнить. А книгу, над которой я сейчас начал работать, я хочу посвятить светлой памяти вашего Сани.

– Я прямо не знаю, что и сказать вам… – Адалия Петровна задохнулась от волнения. – Я – мать, потерявшая единственного сына. И вы такой человек, такой человек!..

– Да оставьте вы, ей-богу. Я самый обыкновенный человек, который не забывает дорогих и близких ему людей. И всё. Вот, скажем, я ехал в ваш город собирать материал для книги, а думал: увижу вас, сумею ли сказать вам то, что обязан сказать о вашем славном сыне. И теперь, как камень с души свалился…

– Спасибо, родной. Спасибо от матери… Вы где же остановились? Небось в гостинице?

– Нет. И как раз я хотел спросить вас: не можете ли вы приютить меня на недельку?

– Как вы можете сомневаться!

– Я не хочу жить в гостинице. Мне надо немного – тихий и скромный угол, чтобы спокойно поработать.

– Мой домик, Григорий Максимович, в вашем распоряжении.

– И вы расскажете мне о Сане. Я ведь его детства совсем не знаю. Когда до войны бывал у вас, бегал тут вот такой… с белыми вихрами. И всё.

– Да, бегал… – Адалин Петровна всхлипнула. – И нет его.

– Нет, Адалия Петровна, он… есть! Он живет в сердцах всех, кто его знал. Он будет жить в моей книге.

– Я вам все-все расскажу о нем. Он ведь и в детстве был удивительным мальчиком. Когда умер мой муж, вы в нашем городе уже не жили?

– Да, я уехал раньше.

– В общем, Саня остался без отца пятнадцати лет. Мы вернулись с кладбища, а он говорит мне: «Мама, не волнуйся, теперь о тебе буду заботиться я, и все будет хорошо, вот увидишь». Я ему сказала…

– Адалия Петровна, – осторожно перебил женщину Окаемов, – вы все это расскажете мне последовательно. Мы посвятим этому все вечера. Идет?

– Хорошо, хорошо… Боже мой, что же это я не спрошу вас, – вы небось с дороги не кушали?

– Не откажусь, Адалия Петровна.

– Я сейчас, сейчас.

– Дайте мне пока почитать фронтовые письма Сани. Можно?

– Конечно! Они вот здесь. – Адалия Петровна поставила на стол деревянную шкатулку и ушла на кухню.

Окаемов открыл шкатулку. Сверху в ней лежали паспорт и пенсионная книжка хозяйки дома. Он быстро просмотрел их и с удовлетворением отметил, что штамп прописки в паспорте был точно такой же, как и в его паспортах, изготовленных в Разведывательном центре.

«Все идет прекрасно, – думал он. – И главное, я на первое время уже имею надежную крышу».

Когда Адалия Петровна вернулась, Окаемов читал Санины письма, согнутым пальцем смахивая непрошеные слезы.

6

На столе была разостлана большая карта города и его окрестностей. Косой луч раннего солнца падал на карту и, отражаясь от ее глянцевой поверхности, слепил глаза склонившимся над картой Астангову и Потапову.

Астангов выпрямился и потер пальцами уставшие от солнца глаза:

– К сожалению, карта не отвечает на вопрос: зачем он сюда прибыл? И чем больше я смотрю на карту, тем больше вижу объектов, которые могут его интересовать. Да, зачем он прибыл? Этот вопрос, пока на него нет ясного ответа, определяет всю суть первого этапа нашей работы.

– Но возможно, что наш город – всего лишь обманный маневр, и он переберется совсем в другое место? – предположил Потапов.

– Не думаю, – помолчав, сказал Астангов. – Раз уж они решились сбрасывать его так далеко от границы, им незачем было рисковать только ради того, чтобы нас обмануть. Их расчет, по-моему, таков: высадка в глубине нашей территории с целью мгновенного приближения к объекту. И к большому городу, где легче спрятаться. Так или иначе, мы обязаны за исходное взять уверенность, что он прибыл именно к нам. Не забывайте, Потапов, что институт Вольского находится в нашем городе, а это для них очень лакомый кусок. Возможно, институт Вольского. – Астангов синим карандашом нарисовал на карте круг, обнявший несколько кварталов города. – Это зона деятельности вашей оперативной группы. Но не забудем и другие объекты. – Астангов сделал на карте еще несколько кругов. – Железнодорожный узел… Военный аэродром… Артиллерийский полигон… Здесь будут работать другие группы. Но институт Вольского – это главное. Убежден. Организуйте самое тщательное наблюдение за институтом и его загородным филиалом. Проведите беседы с людьми Вольского: с его шофером, секретарем, – все должны быть начеку. Посмотрите его дачу. Установите наблюдение и там. Поговорите с самим Вольским. Он тоже должен быть осведомлен о возникшей угрозе…

Узнав, что Вольский приезжает в институт к одиннадцати часам, Потапов решил повидать его сейчас же, а заодно осмотреть и его дачу.

Дача Вольского находилась на краю поселка, и прямо перед ее воротами начинался сосновый лес. Дача была обнесена высоким, глухим забором, по верху которого тянулась колючая проволока, – это Потапову понравилось. Но совсем не понравилось то, что калитка дачи оказалась распахнутой. Потапов прошел через весь сад до площадки перед домом и здесь увидел Сергея Дмитриевича Вольского. Профессор учил сына ездить на двухколесном велосипеде. Со взмокшей спиной он бегал вслед за вихляющим велосипедом, что-то кричал, ругался, хохотал. Потапов остановился, скрытый кустом георгинов. Ему не хотелось мешать профессору. «Моему еще и трехколесный не под силу», – подумал Потапов о своем сыне и, точно устыдясь этой ненужной мысли, решительно вышел из-за куста.

– Дурачок, ты действуй смелей! Вот так! – Профессор Вольский поставил ногу на педаль велосипеда и хотел уже оттолкнуться, как в это время увидел Потапова. – Вы ко мне?

– Да, профессор. Извините меня, разговор срочный…

Вольский удивленно посмотрел на Потапова и пожал плечами:

– Ну что ж, пройдите на веранду, я только вымою руки…

Потапов поднялся на веранду. В это время сынишка профессора с веселым отчаянием на лице промчался на болтающемся велосипеде мимо веранды и через открытую калитку выехал на улицу. Вынув блокнот, Потапов записал: «Калитка. Мальчик».

– Я слушаю вас. – Профессор Вольский стоял в дверях, недружелюбно рассматривая Потапова, неловко запихивавшего блокнот в карман. – Мы можем разговаривать здесь?

Они сели за круглый стол. Потапов представился, Вольский удивленно поднял брови.

– Возникла необходимость, Сергей Дмитриевич, немедленно усилить вашу охрану, – сухо сказал Потапов.

– По-моему, институт охраняется достаточно хорошо, – сказал Вольский.

– Речь идет и об охране вас лично. И если бы не было для того основания, мы не позволили бы себе вас беспокоить. – Потапова немножко сердило, что профессор слушает его подчеркнуто равнодушно.

– Ну, хорошо, я слушаю вас, – уже чуть любезнее сказал Вольский.

– Мы должны заблаговременно знать о всех ваших передвижениях в течение дня. Пусть об этом звонит нам ваш секретарь. Это – первое. Затем мы просим вас на этот период несколько ограничить свое общение с посторонними людьми. И, во всяком случае, быть постоянно настороже.

Вольский усмехнулся:

– Хорошо. Еще что?

– Пока все, Сергей Дмитриевич.

– И как долго будет длиться этот ваш… период?

– Точно не знаю.

– Черт побери! – искренне вырвалось у Вольского.

Потапов рассмеялся:

– Не надо было вам делать открытий, которые так беспокоят разных господ.

– Ладно, подчиняюсь. Чаю хотите?

– Спасибо. У меня еще пропасть дел. Да и вам пора ехать в институт. Простите за беспокойство. До свидания. – Потапов сошел с веранды и обернулся: – Между прочим, ваш мальчик выехал на улицу. Лучше было бы туда его не пускать. И калитку запирать.

Профессор Вольский промолчал.

Потапов в машине возвращался в город. По сторонам, точно цветная кинолента, развертывалась пестрая картина дачного пригорода. Мелькнули прыгающие у сетки волейболисты, дама в пестром халате с полотенцем на плече, велосипедист (не сынишка ли Вольского? Нет…), строй пионеров перед мачтой с флагом, держащиеся за руки девушка и юноша у крыльца, солнце плеснуло пламенем в цветные стекла дачной веранды… Потапов все это видел и не видел. В его мозгу неотступно и тревожно билась одна мысль: где сейчас тот, пока неведомый ему человек, которого он обязан найти?