Опасный пациент

1

В шесть утра Джанет Росс уже была на третьем этаже в хирургическом отделении, одетая во все зеленое. Она пила кофе с кексом. В этот ранний час «хирургичка» была полна людей. Хотя операции обычно назначали на шесть, они, как правило, начинались с пятнадцати-двадцатиминутным опозданием. Хирурги сидели по углам, читали газеты, обсуждали ситуацию на фондовой бирже и свои успехи в игре в гольф. Время от времени кто-то вставал, выходил из кабинета, шел на смотровую галерею и наблюдал за приготовлениями в операционной.

Она была здесь единственной женщиной, и ее присутствие отчасти сказывалось на поведении находящихся в «хирургичке» мужчин. Ей было немного неприятно осознавать себя белой вороной: Росс раздражало, что при ней мужчины старались вести себя подчеркнуто вежливо и держались менее раскованно. Но мужское грубоватое зубоскальство не резало ей слух – она не любила оказываться в положении непрошеного гостя. Ее всю жизнь преследовало это ощущение – что она незваный гость. Даже в пору юности. Ее отец был хирургом, который никогда не удосуживался скрывать свое разочарование и раздражение по поводу рождения не сына, а дочери. Сын идеально вписался бы в его жизненную схему: по субботам он мог бы приводить сына в клинику, брать с собой в операционную – все это было дозволено, если у вас сын. Но дочь – это нечто иное, досадная помеха, разрушающая привычный ровный ритм жизни хирурга. А потому она всегда была непрошеным гостем…

Она оглядела людей, собравшихся в это утро в «хирургичке», и потом, чтобы скрыть неловкость, подошла к телефону и набрала номер седьмого этажа.

– Это доктор Росс. Мистер Бенсон готов?

– Его только что отправили.

– Когда он покинул палату?

– Минут пять назад.

Она повесила трубку и вернулась к столику допивать кофе. Вошел Эллис и помахал ей рукой.

– У нас пятиминутная задержка в связи с подготовкой компьютера к работе. Техники проверяют линии. Наш пациент готов?

– Пять минут назад его отправили.

– Морриса видела?

– Еще нет.

– Лучше бы ему оторвать задницу от стула и спуститься к нам! – буркнул Эллис.

У Росс сразу почему-то улучшилось настроение.

Моррис ехал в лифте вместе с сестрой-сиделкой и Бенсоном, который лежал на носилках. Их сопровождал полицейский. Моррис обратился к полицейскому:

– Вам там нельзя выходить.

– Почему?

– Мы выйдем на стерильном этаже.

– А мне-то что делать? – полицейский явно был смущен. Он все утро держался как-то робко и неуверенно. В суматохе предоперационной подготовки он чувствовал себя беспомощным и лишним.

– Можете наблюдать со смотровой галереи на третьем этаже. Скажите дежурной сестре, что я вам разрешил.

Полицейский кивнул. Лифт остановился на втором этаже. Двери раскрылись, и их взору предстал холл, заполненный людьми в зеленых хирургических костюмах.

На стене висела большая табличка: «СТЕРИЛЬНАЯ ЗОНА. БЕЗ СПЕЦИАЛЬНОГО РАЗРЕШЕНИЯ НЕ ВХОДИТЬ». Надпись была сделана красными буквами.

Моррис и сестра выкатили носилки с Бенсоном из лифта. Полицейский остался. Лицо у него было взволнованное. Он нажал кнопку третьего этажа, и двери закрылись.

Операционная номер 9 была самой большой в клинике – помещение площадью почти в тридцать квадратных футов, начиненное электронной аппаратурой. Когда в операционной находилась вся смена – а это двенадцать человек, – тут становилось довольно тесно. Но сейчас только две санитарки трудились в похожей на кафельную пещеру операционной. Они устанавливали стерильные столики и ставили вокруг кресла ширмы.

В операционной номер 9 не было стола. Вместо операционного стола посреди комнаты стояло большое мягкое кресло – вроде зубоврачебного. Джанет Росс наблюдала за работой санитарок через стеклянную дверь, отделявшую стерилизаторскую от операционной. За ее спиной Эллис закончил стерилизовать руки, пробурчал себе под нос, что «опять этот гребаный Моррис опаздывает». Эллис перед каждой операцией становился ужасным сквернословом. Он также ужасно нервничал, хотя ему казалось, что со стороны этого не видно. Росс несколько раз участвовала с ним в операциях над животными, и ей был знаком этот предоперационный ритуал: нервное напряжение, сквернословие перед операцией – и абсолютное спокойствие, как только начиналась работа.

Эллис локтем завернул краны и вошел в операционную – пятясь, чтобы не задеть ладонями косяк двери. Санитарка подала ему полотенце. Вытирая руки, он взглянул через плечо на Росс, оставшуюся за дверью, а потом его взгляд скользнул вверх, к застекленной стене смотровой галереи. Росс знала, что сейчас там соберется полно народу – все будут следить за ходом операции.

Пришел Моррис и начал мыть руки.

– Эллис спрашивал про тебя, – сказала Росс.

– Я возил пациента на экскурсию, – ответил он.

Одна из суетящихся в операционной санитарок вошла в отсек стерилизации и сказала:

– Доктор Росс, там пришли из радиационной лаборатории, привезли блок питания. Доктору Эллису сейчас отдать?

– Если блок уже в рабочем режиме – то отдайте.

– Я спрошу, – санитарка исчезла, и через мгновение ее голова снова выглянула из-за двери. – Говорит, что можно подключать, но, если ваше оборудование не экранировано, могут быть неприятности.

Росс знала, что все оборудование в операционной номер 9 было экранировано еще неделю назад. Плутониевый энергоблок не был слишком сильным излучателем, во всяком случае, его радиационное излучение не оставляло следа даже на рентгеновской пластинке, но оно могло пагубно повлиять на более чувствительные научные приборы. Впрочем, разумеется, для людей никакой опасности не существовало.

– Мы экранированы, – ответила Росс. – Пусть принесут в операционную.

Росс обернулась к Моррису, который заканчивал мыть руки.

– Как там Бенсон?

– Нервничает.

– Еще бы! – Моррис бросил на нее вопросительный взгляд.

Она стряхнула остатки воды с ладоней и вошла в операционную. Первый, кого она увидела, был лаборант из «радиации»: он вкатывал столик на колесиках. Блок питания лежал в небольшом свинцовом ящичке. На стенках ящичка виднелись надписи: «ОСТОРОЖНО: РАДИАЦИЯ» и трехлепестковый оранжевый значок. Все это казалось ей немного смешным, ведь энергетическая установка была совершенно безопасной.

Эллис стоял в центре операционной – ему помогали надевать халат. Он сунул ладони в резиновые перчатки и сжал пальцы, растягивая резину.

– Вы это простерилизовали? – спросил он у лаборанта «радиации».

– Простите, сэр?

– Вы простерилизовали блок питания?

– Понятия не имею, сэр.

– Тогда дайте эту штуку нашей санитарке – пусть она ее обработает в автоклаве. Блок должен быть стерильным.

Доктор Росс вытерла руки полотенцем и поежилась: в операционной было прохладно. Как и многие хирурги, Эллис предпочитал работать на холоде – пациентам же тут было впору замерзнуть. Но как часто говаривал – Эллис: «Если мне хорошо, то и пациенту хорошо».

Эллис стоял в дальнем конце операционной у подсвеченного экрана, а ассистирующая сестра развешивала рентгеноснимки пациента. Эллис внимательно их изучал, хотя раньше видел все раз десять. Это были обычные снимки черепа.

Один за другим в операционной появлялись остальные члены хирургической команды. В общей сложности тут было две санитарки, две ассистирующих сестры, санитар, Эллис, два хирурга-ассистента, включая Морриса, два оператора и программист. Анестезиолог находился в соседнем помещении с Бенсоном.

Не отрывая взгляда от пульта, оператор компьютера сказал:

– Можем начинать, когда скажете, доктор.

– Давайте лучше подождем пациента, – сухо ответил Эллис. Послышались смешки.

Росс обвела взглядом все семь мониторов. Они были разного размера и расположены в разных местах, в зависимости от степени их важности для хирурга. Самый маленький монитор был подключен к видеокамере, запечатлевающей ход операции. В данный момент на экране виднелось пустое операционное кресло – вид сверху.

Другой монитор, расположенный чуть ближе к хирургу, высвечивал электроэнцефалограмму – ЭЭГ. Сейчас он был выключен, и по экрану бежали шестнадцать горизонтальных белых линий. Был еще и крупный экран для фиксирования основных параметров операции: электрокардиограммы, периферического артериального давления, дыхания, работы сердца, центрального венозного давления, ректальной температуры. Как и монитор ЭЭГ, он тоже высвечивал ровные белые линии.

Два экрана вообще не горели. На них потом появятся черно-белые изображения рентгенограмм внутренних органов, сделанных во время операции.

Наконец два цветных монитора показывали данные программы «ЛИМБИК». Эта программа в настоящее время прокручивалась вхолостую без ввода данных. На экранах трехмерная картинка мозга вращалась вокруг своей оси, а производимые компьютером случайные координаты возникали ниже под картинкой. Как обычно, Росс казалось, что компьютер – это словно еще один человек в комнате. Такое впечатление всегда усиливалось в ходе операции.

Эллис просмотрел рентгеноснимки и взглянул на часы. 6.19. Бенсон все еще находился в соседнем помещении вместе с анестезиологом. Эллис обошел операционную, коротко перебросившись с каждым парой слов. Он сегодня был необычайно любезен, и Росс пока не могла понять причины такой перемены настроения. Она бросила взгляд на смотровую галерею и заметила там директора клиники, заведующего хирургическим отделением, заведующего лечебным отделением и руководителя научно-исследовательского отделения. Тут она поняла, отчего Эллис такой дружелюбный.

В 6.21 Бенсона доставили в операционную. Находясь под действием сильных транквилизаторов, он был совершенно спокоен, тело обмякло, веки отяжелели. Голова обвязана зеленым полотенцем.

Эллис руководил переноской Бенсона с носилок в кресло. Когда руки и ноги Бенсона опутали кожаными ремнями, он, похоже, проснулся, – глаза его широко раскрылись.

– Это для того, чтобы вы не упали, – сказал Эллис с улыбкой. – Мы же не хотим, чтобы вы ушиблись.

– Ага, – тихо ответил Бенсон и закрыл глаза.

Эллис кивнул сестрам, которые тут же сняли стерильное полотенце с головы пациента. Бритая голова была маленькой (так всегда казалось Росс) – и белой. Кожа мягкая – только слева чуть выше лба виднелся небольшой порез от бритвы. Голубые крестики, поставленные Эллисом, ясно проступали под левым ухом.

Бенсон погрузился в кресло. Он уже не открывал глаз. Один из техников начал прилаживать проводки от монитора к его голове, приклеивая их электролитным клеем. Проводки намертво прилипали к коже, и скоро все тело пациента оказалось в разноцветной паутине проводков, бегущих к электронной аппаратуре, установленной вокруг операционного кресла.

Эллис взглянул на мониторы. На экране ЭЭГ теперь возникли частые зигзаги: велась запись сердцебиения; линии дыхания превратились в плавные синусоиды, температура не повышалась. Операторы начали вводить предоперационные данные в компьютер. Стандартные лабораторные данные были введены заранее. В ходе операции компьютер зафиксирует все важнейшие параметры с пятисекундным интервалом и сразу же просигнализирует в случае каких-то отклонений от нормы.

– Музыку, пожалуйста, – попросил Эллис, и сестра сунула кассету в портативный магнитофон, установленный в углу операционной. По комнате поплыли первые такты концерта Баха. Эллис всегда оперировал под Баха: он говорил, что строгая гармония – если не гениальность – этой музыки должна передаться ему во время операции.

Приближалось начало операции. Часы на стене показывали 6.29.14. Висящие рядом с ними часы отсчета времени застыли на пяти нулях.

С помощью санитарки Росс надела стерильный халат и перчатки. С перчатками ей всегда приходилось непросто. Она редко присутствовала на операциях, и поэтому процедура стерилизации обычно доставляла ей немало трудностей: когда она надевала перчатки, ладонь вечно застревала, или палец не попадал куда нужно, или два пальца забивались сразу в один резиновый канал. Понять чувства санитарки было невозможно: виднелись только ее глаза над марлевой повязкой на лице. Росс радовалась, что Эллис и остальные были целиком поглощены пациентом.

Она вошла в операционную, стараясь не наступать на черные провода, змеящиеся по полу в разные стороны. На первом этапе операции участия Росс не требовалось. Она ждала, пока заработает стереотактический механизм и определятся первые параметры. Так что у нее было время постоять пока в сторонке и расправить резину перчаток.

Вообще– то ей не было никакой нужды присутствовать на операции, но Макферсон настоял на том, чтобы сотрудники-нехирурги хотя бы время от времени участвовали в операциях и проходили весь ритуал подготовки. Он считал, что так в Центре поддерживается дух сплоченности и коллективизма. По крайней мере, он так говорил.

Росс смотрела, как Эллис с ассистентами накрывают Бенсона стерильными простынями. Потом она перевела взгляд на обзорный монитор над операционным креслом. Вся операция будет запечатлена на видеопленке для последующего анализа.

– Ну, начнем, пожалуй, – объявил Эллис. – Шприц!

Анестезиолог, стоящий за креслом, ввел иглу между вторым и третьим позвонком. Бенсон шевельнулся, издал тихий звук, и анестезиолог сказал:

– Я вошел. Сколько?

На главном компьютере вспыхнула надпись: «ОПЕРАЦИЯ НАЧАЛАСЬ», и автоматически пошел отсчет времени на настенных часах.

– Дайте для начала тридцать кубиков, – сказал Эллис. – Пожалуйста, рентгенограмму!

Рентгеновские аппараты подкатили вплотную к креслу и направили на лицо и затылок пациента. Потом установили пластины. Щелкнули стопоры. Эллис ногой нажал на кнопку в полу – мониторы внезапно вспыхнули, и на них высветились черно-белые изображения черепа. Он смотрел на оба экрана и ждал, пока все будет готово для съемки.

Программист сел за компьютер, и его пальцы забегали по клавиатуре. На телеэкране появилась надпись:

«ПНЕВМОГРАФИЯ».

– Хорошо, теперь давайте наденем на него шапку, – сказал Эллис. Над головой пациента навели похожую на коробку стереотактическую рамку. Были определены и зафиксированы точки бурения черепа. Эллис ввел местную анестезию в скальп, потом разрезал кожу и осторожно снял ее, обнажив белую поверхность черепной коробки.

– Бур, пожалуйста.

Двухмиллиметровым буром он сделал первые два отверстия в правой части черепа. Потом плотно надвинул стереотактическую рамку – «шапку» – на голову и прочно приладил ее к черепу.

Росс взглянула на дисплей. Данные сердцебиения и кровяного давления высвечивались и гасли. Все было в норме. Вскоре компьютеру, как и хирургам, предстоят более сложные действия.

– Давайте проверим позицию, – сказал Эллис и, отступив от пациента, критически оглядел бритую голову Бенсона вместе с надетой на нее сверху конструкцией. Рентгенолог-техник подошел к креслу и сделал снимки.

Когда– то, вспомнила Росс, они в буквальном смысле брали рентгеноснимки в руки и определяли правильность позиции, внимательно их изучая. Это отнимало много времени. Используя компас, транспортир и линейку, они чертили линии по рентгенограмме, измеряли и сверяли данные. А теперь данные вводились непосредственно в компьютер, который проводил анализ куда быстрее и точнее.

Все повернулись к экрану компьютера и стали ждать появления на нем изображения. На экране возникли рентгенограммы, и тут же их заменили схематичные графики. Плановое расположение стереотактического аппарата было быстро вычислено, затем на эти данные были наложены данные настоящего положения «шапки». По экрану поползли графики, и вспыхнула надпись: «РАСПОЛОЖЕНИЕ ПРАВИЛЬНОЕ».

Эллис кивнул.

– Спасибо за консультацию, – серьезно сказал он компьютеру и подошел к столику, где лежали электроды.

Хирурги теперь использовали электроды из нержавейки с тефлоновым покрытием. Раньше электроды из чего только не делались – из меди, золота, платиновых сплавов и даже из мягкой стали. Это было в те дни, когда электроды устанавливались на ощупь.

В ходе прежних операций «на ощупь» пациенты теряли много крови. В операционных царила суета. Необходимо было удалять крупные фрагменты черепа, чтобы добраться до поверхности мозга. Хирург находил нужные точки на поверхности, а затем вводил электроды в мозговую ткань. Если электроды нужно было устанавливать достаточно глубоко, в мозговом веществе приходилось делать надрезы скальпелем и потом уже ставить электроды. Были и другие серьезные осложнения: операции длились много часов и пациенты плохо себя чувствовали в послеоперационный период.

Компьютер все изменил. Компьютер позволял определять нужную точку на трехмерном графике. Вначале, подобно другим исследователям в этой области, сотрудники Центра нейропсихиатрических исследований пытались соотнести глубинные точки установки электродов со строением черепа. Они вычисляли координаты точек, беря за ориентир глазное яблоко, ушной канал, стреловидный шов. Разумеется, эффект был незначительный: мозг у разных людей располагается в черепной коробке неравномерно. Единственный способ точно определить глубинные точки в мозге – соотнести их с другими участками мозга. И наиболее удобной точкой отсчета могли стать вентрикулы – заполненные жидкостью полости в мозговой ткани! Теперь эта практика широко использовалась: нейрохирурги ориентировались исключительно по вентрикулам.

При использовании компьютера отпала всякая необходимость обнажать поверхность мозга. Вместо этого в черепной коробке проделывалось несколько крошечных отверстий, туда вставлялись электроды, а компьютер посредством рентгеноскопии следил за тем, чтобы электроды заняли правильное положение.

Эллис взял первую связку электродов. Издали Росс приняла эту связку за одиночный провод. На самом деле косичка состояла из двадцати тончайших проводков с обнаженными контактами. Каждый проводок был покрыт тефлоном по всей длине, кроме миллиметрового кончика. Проводки были разной длины, и под увеличительным стеклом идущие уступами электродные контакты выглядели точно миниатюрная лесенка.

Эллис проверил косичку под сильной лупой. Он попросил добавить свет и внимательно осмотрел каждый контакт. Потом поручил санитарке проверить каждый проводок на тестере. Накануне это уже проделывалось раз десять, но Эллис всегда проверял контакты непосредственно перед их подключением. И у него всегда под рукой было четыре простерилизованных комплекта, хотя полагалось иметь всего два. Эллис был очень предусмотрительным хирургом.

– Мы готовы к подключению? – спросил он ассистентов. Те кивнули. Он шагнул к пациенту. – Так, проходим сквозь оболочку.

До этого момента буры проделали отверстия в кости, но не тронули мембрану оболочки мозга, покрывающую мозговую ткань и содержащую мозговую жидкость. Ассистент Эллиса сделал пункцию.

– Есть жидкость, – объявил он. Тоненькая ниточка светлой жидкости заструилась по бритой голове пациента. Сестра осторожно стерла ее губкой.

Росс не переставала удивляться тому, как надежно укрыт мозг. Другие органы тоже, конечно, хорошо предохранены от внешних воздействий: легкие и сердце в костяной клетке ребер, печень и желчный пузырь тоже под ребрами, почки – под толстым слоем жировых тканей, и им ничто не угрожает, к тому же они прикрыты толстыми мышцами спины. Все это очень надежная защита, но она не шла ни в какое сравнение со сплошным костяным покровом центральной нервной системы. Но и это еще не все: под костной тканью были похожие на мешки мембраны, заполненные мозговой жидкостью. Жидкость была под давлением; поэтому мозг словно купался в центре жидкостной системы, обеспечивающей ему отменную защиту.

Макферсон сравнивал мозг с зародышем в околоплодных водах.

– Ребенок выходит из лона матери, – говорил Макферсон, – а мозг никогда не покидает своего обиталища…

– Будем устанавливать, – объявил Эллис.

Росс шагнула вперед и встала рядом с остальными членами хирургической команды у кресла. Она наблюдала, как Эллис ввел электроды в отверстие и, войдя в мозговую ткань, чуть толкнул их вглубь. Оператор нажал нужные клавиши на пульте. На дисплее вспыхнула надпись: «ПУНКТ ВВОДА ЛОКАЛИЗОВАН».

Пациент не шевелился и не издавал ни звука. Мозг не чувствовал боли – в нем же отсутствуют болевые рецепторы. Это был странный каприз эволюции – то, что орган, реагирующий на болевые ощущения всего организма, сам не имеет ощущений.

Росс перевела взгляд с Эллиса на рентгеновский монитор. Там в черно-белом контрастном изображении она увидела, как четко очерченный электрод медленно проникает в глубь мозга. Она завороженно следила за изменением порожденного воображением компьютера образа.

Компьютер интерпретировал рентгенограммы, рисуя на дисплее схематичный мозг с зоной ввода электродов в височной доле, очерченной красной сплошной линией, и мерцающим голубым пунктиром отмечая маршрут движения электрода до места установки. Пока что Эллис вводил электрод, не отклоняясь от нужной траектории.

– Здoрово! – вырвалось у Росс.

Компьютер быстро высвечивал трехмерные координатные сетки по мере погружения электрода все глубже в мозг.

– Совершенствуемся на практике, – отозвался Эллис грубовато. Он уже пользовался аппаратом глубинного сканирования, соединенного со стереотактической «шапкой». Сканер преобразовывал движение его пальцев в движение электродов с десятикратным уменьшением. Если бы он сдвинул палец на полдюйма, сканер превратил бы эти полдюйма в полмиллиметра. Электроды медленно входили в толщу мозговой ткани.

Росс оторвала взгляд от монитора компьютера и взглянула на обзорный монитор с изображением Эллиса за работой: легче было следить за операцией на мониторе. Но она тут же повернулась к креслу, как только услышала явственно произнесенное Бенсоном «ух».

Эллис замер.

– Что это было?

– Пациент, – сказал анестезиолог, кивнув на Бенсона.

Эллис подался вперед и заглянул Бенсону в лицо.

– С вами все в порядке, мистер Бенсон? – четко и громко произнес он.

– Да. Все отлично, – ответил Бенсон. Его голос звучал глухо.

– Больно?

– Нет.

– Хорошо. Расслабьтесь, – и Эллис вернулся к электроду.

Росс с облегчением вздохнула. Она почему-то ужасно нервничала, хотя и знала, что причин для тревоги нет. Бенсон не мог чувствовать боли, и транквилизаторы только погрузили его в глубокую дрему – не более того. Он не мог потерять сознания. Им не нужно было отключать его сознание полностью, и не было смысла делать общую анестезию.

Она повернулась к монитору компьютера. Там теперь появилось перевернутое изображение мозга – вид снизу, со стороны шеи. Был отчетливо виден кончик электрода – голубая точка в концентрических кругах. Эллису нельзя было отклоняться более чем на один миллиметр – одну двадцать пятую дюйма – от рассчитанной компьютером траектории. Он отклонился на полмиллиметра.

«ОШИБКА 50 – ОТКЛОНЕНИЕ ОТ ТРАЕКТОРИИ», – сообщил компьютер.

– Ты сбился, – предупредила Росс.

Электрод замер. Эллис метнул взгляд на дисплей.

– Слишком высоко на бета-плоскости?

– Широко на гамма.

– Ладно.

Через мгновение электрод продолжил свое путешествие в глубь мозга.

«ОШИБКА 40», – высветилось на дисплее. Изображение мозга медленно вращалось вокруг вертикальной оси – теперь давался вид сбоку.

«ОШИБКА 20», – сообщил компьютер.

– Ты даешь поправку очень удачно, – прокомментировала Росс.

Эллис, подпевая концерту Баха, кивнул.

«ОШИБКА ПО ТРАЕКТОРИИ НОЛЬ», – известил компьютер и, развернув изображение мозга, дал вид сзади. На втором мониторе высветился полный вид спереди. Через несколько секунд на дисплее загорелась надпись: «ПРИБЛИЖЕНИЕ К ЦЕЛИ». Росс повторила сообщение вслух.

Еще несколько секунд – и новая надпись: «КОНТАКТ».

– Ты попал, – сообщила Росс.

Эллис отступил на шаг и скрестил руки на груди.

– Давайте проверим координаты, – сказал он. Часы отсчета времени показывали, что после начала операции прошло двадцать семь минут.

Программист стал быстро нажимать кнопки на клавиатуре. На мониторах высветились данные о положении электродов. После прекращения проверки на главном дисплее снова появилось слово «КОНТАКТ».

– Теперь сравним, – сказал Эллис.

Компьютер зафиксировал схематичное изображение установленного электрода и наложил на него рентгеноскопическое изображение черепа пациента. Обе картинки совпали. Компьютер доложил: «НАЛОЖЕНИЕ В ПРЕДЕЛАХ ДОПУСТИМЫХ ПОГРЕШНОСТЕЙ».

– Ну все, – сказал Эллис и завинтил крошечную пластиковую шляпку, которая прочно удерживала электродную косичку на черепе. Потом взял кусочек цементного раствора и обмазал шляпку сверху. После чего размотал двадцать тончайших проводочков электродной косички и пригнул их в одну сторону.

– Теперь можем вводить вторую связку, – сказал он. После того как была установлена вторая электродная связка, на коже черепа сделали тонкий изогнутый надрез. Чтобы не задеть важные сосуды и нервы, разрез расположили от места ввода электродов под углом к основанию черепа. Далее он отклонялся к правому плечу. Затем Эллис вскрыл небольшой кармашек под правой подмышкой.

– Где энергоблок? – спросил он.

Ему поднесли энергетическую установку. Она была меньше пачки сигарет и содержала двадцать семь граммов радиоактивного изотопа окиси плутония-239. Радиация преобразовывалась в теплоту, которая в термионическом элементе мгновенно превращалась в электрическую энергию. А с помощью батареи постоянного тока достигалось нужное напряжение.

Эллис подключил энергоблок к тестеру и сделал контрольную проверку мощности перед имплантацией. Держа блок на ладони, он заметил:

– Холодно. Я бы не смог привыкнуть.

Росс знала, что несколько слоев вакуумной упаковки сохраняли поверхность блока холодной, в то время как внутри радиационной капсулы температура достигала 500° по Фаренгейту – на таком жару можно было изжарить ростбиф.

Он проверил также и уровень радиации, чтобы убедиться в отсутствии утечки. Все счетчики показали нормальный уровень. Естественно, какая-то незначительная утечка была, но не больше, чем излучает обычный цветной телевизор.

Наконец он попросил подать ошейник с жетоном. Бенсону придется носить этот ошейник до тех пор, пока ядерная энергетическая установка будет находиться в его теле. На жетоне была выбита надпись-предупреждение о том, что его владелец имеет ядерный энергоблок. Ниже стоял номер телефона. Росс знала, что по этому телефону можно связаться с автоответчиком, который круглые сутки воспроизводил одну и ту же магнитофонную запись.

В записи давалась подробная техническая информация об энергоблоке и сообщалось, что пулевые ранения, автомобильные катастрофы, ожоги и прочие телесные повреждения могут способствовать выходу плутония – мощного излучателя альфа-частиц. Также там было специальное обращение к врачам, коронерам и работникам моргов, которых предупреждали о недопустимости кремировать тело до извлечения из него ядерной батареи.

Эллис вставил энергетическую установку в подкожный карман под мышкой и наложил швы. После чего все его внимание переключилось на микрокомпьютер размером с почтовую марку.

Росс взглянула на смотровую галерею и заметила там «вундеркиндов-близнецов» Герхарда и Ричардса, внимательно наблюдавших за операцией. Эллис проверил крошечную коробочку под сильной лупой и передал ее оператору. Тот подключил микрокомпьютер к главному компьютеру клиники.

Росс воспринимала компьютер как самую большую диковинку электронной цепи, частью которой теперь становился Бенсон. Придя три года назад в Центр, она стала свидетельницей того, как компьютер постепенно уменьшался – сначала он был размером с сундук, потом превратился вот в эту едва заметную почтовую марку, которую едва можно было различить на ладони, хотя внутри все в точности копировало схему его крупного предшественника.

Компьютер таких микроскопических размеров позволял с легкостью имплантировать его под кожу. Пациент мог двигаться без помех, принимать душ – словом, делать все, что угодно. Это куда лучше, чем старые модели, когда батарею приходилось пристегивать к ремню, а все тело было опоясано проводами.

Она взглянула на компьютерный дисплей. Там уже показалась надпись: «ОПЕРАТИВНЫЕ МОНИТОРЫ ОТКЛЮЧЕНЫ ДЛЯ ПРОВЕРКИ». На одном мониторе вспыхнула увеличенная схема цепи. Компьютер проверял каждый контакт и компонент по отдельности. На каждый этап этой проверки уходило четыре миллионных доли секунды. Весь процесс уложился в две секунды. Компьютер высветил: «ЭЛЕКТРОННАЯ ПРОВЕРКА – ОТРИЦАТЕЛЬНО». Через мгновение на дисплее возникло изображение мозга. Компьютер возобновил контроль за ходом операции.

– Так, – сказал Эллис, – теперь давайте его подключать.

Он тщательно подсоединил все сорок контактов обеих электронных связок к выходным контактам пластиковой коробочки. Потом уложил проводки вдоль шеи, подоткнул их под кожу открытого надреза и попросил передать ему хирургические нитки. Часы отсчета времени показывали 1.12.00.

2

Моррис вкатил каталку с Бенсоном в реабилитационную палату – длинное помещение с низким потолком, куда пациентов отправляли сразу после операции. В Центре была особая реабилитационная палата – как и для кардиологических и ожоговых пациентов. Но в реабилитационное отделение Центра, напичканное сложнейшей электронной аппаратурой, до сих пор еще никого не помещали. Бенсон оказался первым обитателем палаты.

Бенсон был бледен, но спокоен. Голова и шея перебинтованы. Моррис следил, чтобы санитары осторожно перенесли его с носилок на кровать. В дальнем углу палаты Эллис по телефону надиктовывал заключение. При наборе номера 1104 можно было напрямую подключиться к магнитофону. Надиктованное сообщение потом перепечатает секретарша и подошьет в историю болезни Бенсона.

Голос Эллиса монотонно звучал из дальнего угла палаты:

– …сантиметров были намечены в правой височной доле и двухмиллиметровым буром сделаны вводные отверстия. Применялось сверло К-7. Имплантация электродов Бриггса осуществлялась с помощью компьютера – по программе «ЛИМБИК». Дорогая, пожалуйста, заглавными буквами: эл-и-эм-бэ-и-ка. Установка электродов по данным рентгенограммы определена компьютером в пределах допустимых погрешностей. Электроды закреплены с помощью фиксирующих колпачков Тайлера и зубопротезного раствора седьмой степени. Трансмиссия…

– Как его наблюдать? – спросила дежурная сестра реабилитационного отделения.

– Проверка жизнедеятельности через каждые пять минут в течение первого часа, через каждые пятнадцать минут – в течение второго, затем через полчаса и впоследствии – через каждый час. Если состояние будет стабильным, можете перевести его к нам на этаж через шесть часов.

Медсестра, кивая, делала пометки у себя в журнале. Моррис присел около кровати и стал писать оперативку.

КРАТКАЯ ОПЕРАТИВНАЯ СПРАВКА О СОСТОЯНИИ ГАРОЛЬДА Ф. БЕНСОНА

Предоперац, диагноз: психомоторная (височная доля) эпилепсия

Постоперац, д-з: аналогично

Процедура: имплантация двойных электродных связок Бриггса в правую височную долю с подкожной установкой компьютера и плутониевого энергоблока

Предоперац, медикамент.: фенобарбитал 500 мг. Антропин 60 мг – за час до операции

Анестезия: лидокаин (1/1000) эпинефрин местно

Приблиз, потеря крови: 250 мл

Жидкостный заменитель: 200 мл Д5/В

Продолж-ность операции: 1 час 12 мин

Послеоперац, состояние: хорошее

Закончив писать, он услышал, как Росс обратилась к сестре:

– Дайте ему фенобарб, как только он очнется. – В ее голосе сквозили недобрые нотки.

Он взглянул на нее.

– Что-нибудь не так?

– Нет-нет.

– Слушай, чем ты недовольна?

– А ты нарываешься на ссору?

– Да нет, но…

– Тогда проследи, чтобы ему дали фенобарб. Его необходимо держать на седативах, пока мы не приступим к интерфейсингу.

И она пулей вылетела из палаты. Моррис молча посмотрел ей вслед, потом бросил взгляд на Эллиса, который, не переставая диктовать, наблюдал эту сцену. Эллис пожал плечами.

– Что с ней такое? – поинтересовалась сестра.

– Наверное, просто устала, – предположил Моррис.

Он установил мониторы на полке над головой Бенсона, включил аппарат и подождал, пока он нагреется. Потом укрепил временный индуктор у Бенсона на плече.

Во время операции все провода были законтачены, но пока система не функционировала. До ее включения Бенсона необходимо было подвергнуть интерфейсингу. Другими словами, надо было выяснить, какие из сорока контактов будут способны подавить эпилептический припадок, и затем активизировать необходимые контакты подкожного компьютера. Поскольку компьютер располагался под кожей, включение следовало проводить посредством индуктора, который оказывал свое действие сквозь кожу. Но интерфейсинг можно было осуществить только завтра утром.

Тем временем аппараты следили за активностью мозговых волн Бенсона. Установленные над головой пациента мониторы светились ярко-зеленым фоном, по которому бежали ярко-белые зигзаги его ЭЭГ. Рисунок соответствовал нормальным альфа-ритмам, замедленным действием седатива.

Бенсон открыл глаза и уставился на Морриса.

– Как вы себя чувствуете? – спросил тот.

– Спать хочется, – ответил Бенсон. – Скоро начнете?

– Уже закончили, – ответил Моррис.

Бенсон кивнул, ничуть не удивившись, и закрыл глаза.

Техник из лаборатории радиации вошел в палату и стал проверять наличие утечки из ядерного энергоблока с помощью счетчика Гейгера. Утечки не было. Моррис надел Бенсону на шею ошейник. Сестра, с любопытством дотронувшись до него, прочитала все надписи на жетоне и нахмурилась.

Подошел Эллис.

– Ну что, завтракать?

– Да, – сказал Моррис. – Неплохо бы позавтракать.

И они вышли из палаты.

3

Беда в том, что ему и впрямь не нравился звук собственного голоса. Его голос был грубым и хриплым, а дикция – нечеткой. Макферсон предпочел бы увидеть свои фразы мысленным взором – начертанными на воображаемой странице. Он нажал на кнопку записи диктофона.

– Римская три. Философский смысл.

Он замолчал и оглядел кабинет. На углу его большого письменного стола примостился крупный муляж головного мозга. Одна стена – сплошь в стеллажах, уставленных научными журналами. И включенный монитор. Он просматривал запись утренней операции. Звук был выключен, и на экране мерцали только молочно-белые образы. Эллис сверлил отверстия в черепе Бенсона. Макферсон понаблюдал и снова стал диктовать:

– Данная операция представляет собой первый опыт непосредственной связи между человеческим мозгом и компьютером. Связь эта постоянна. Теперь, разумеется, любой человек, взаимодействующий с компьютером посредством нажатия клавиш на терминале, можно сказать, связан с ним.

Слишком заумно, подумал он. Он прокрутил запись обратно и начал надиктовывать заново.

– Теперь человек, сидящий за клавиатурой компьютера и взаимодействующий с машиной посредством нажатия клавиш, связан с компьютером. Но эта связь не прямая. И связь эта не постоянная. Поэтому операция представляет собой нечто совсем иное. Как же к этому относиться?

Хороший вопрос, подумал он. Он воззрился на телевизионное изображение операции и продолжал:

– В данном случае можно счесть компьютер своего рода протезом. Точно так же, как человек с ампутированной рукой может получить механический эквивалент своей потерянной руке, так и человек с повреждением головного мозга может получить механическую помощь для преодоления пагубных результатов этого повреждения. На такие мысли наводит эта благоприятная операция. Можно сказать, что в данном случае компьютер стал высококачественным протезом. Однако подлинный смысл этого кроется куда глубже.

Он замолчал и взглянул на монитор. Кто-то в монтажной студии поменял последовательность записей, и теперь он уже видел не операцию, а предоперационное интервью Бенсона. Бенсон был возбужден: он курил и по ходу разговора махал сигаретой, точно ножом.

Заинтересовавшись, Макферсон включил звук.

– …знают, что делают! Машины же повсюду! Когда-то они обслуживали человека – теперь они забирают над нами власть. Медленно, постепенно забирают власть!

Дверь кабинета отворилась, и показалась голова Эллиса. Он бросил взгляд на экран и улыбнулся:

– Смотрите предварительные картинки?

– Работаю немного, – ответил Макферсон и кивнул на диктофон.

Эллис кивнул и исчез, закрыв за собой дверь.

– …знаю, что я предал род человеческий, – говорил Бенсон, – потому что я помогаю сделать машины более разумными. Но это моя работа – я программирую искусственный интеллект и…

Макферсон выключил звук. Потом вернулся к своему диктофону.

– Имея дело с компьютерной техникой, мы всегда различаем центральное оборудование и периферию. То есть главный компьютер считается основным даже в том случае, если, говоря человеческим языком, он расположен в некоем отдаленном месте – например, в подвале здания. Различное же оборудование – принтеры, пульты, дисплеи и тому подобное – является периферийным. Они могут быть расположены на рубеже компьютерной системы, на различных этажах здания.

Макферсон взглянул на телеэкран: Бенсон был не на шутку возбужден. Он включил звук и услышал:

– …все более и более разумными. Сначала паровые двигатели, потом автомобили и аэропланы, потом арифмометры. Теперь уже компьютеры, с сетями обратной связи…

Макферсон выключил звук.

– Если взять человеческий мозг, то аналогия тут такая: мозг и периферийные терминалы, как, например, рот, руки, ноги. Они выполняют команды мозга. В общем и целом, мы судим о работе мозга по результатам этих периферийных функций. Мы замечаем, что человек говорит, как он жестикулирует, как поступает, и на основании этих данных дедуктивным образом приходим к выводу о том, как функционирует его мозг. Это общеизвестно.

Он взглянул на Бенсона. А что бы сказал Бенсон? Согласился или стал бы возражать? А, какая разница!

– Теперь же в ходе этой операции мы создали человека не с одним мозгом, а с двумя. У него есть биологический мозг – поврежденный, и у него теперь есть новый – компьютерный мозг, который должен исправлять повреждения первого. Этот новый мозг предназначен для контроля над биологическим мозгом. Таким образом мы сталкиваемся с новой ситуацией. Поврежденный биологический мозг пациента является периферийным терминалом – единственным, точнее говоря, терминалом – нового компьютера. В одной области новый компьютерный мозг осуществляет полный контроль. И потому биологический мозг пациента, а в действительности все его тело, становится как бы терминалом для нового компьютера. Итак, мы создали человека, который представляет собой сложный компьютерный терминал. Этот пациент есть дисплей нового компьютера, и он столь же бессилен контролировать процесс вывода данных, как монитор бессилен контролировать информацию, поступающую на его экран.

Возможно, это слишком сильно сказано, подумал Макферсон и, нажав на кнопку, добавил:

– Гарриет, перепечатайте последний абзац, но я потом хочу его отредактировать, хорошо? «Римская четыре. Итоги и выводы».

Он снова замолчал и включил звук, чтобы послушать Бенсона. Бенсон говорил:

– …ненавижу их! В особенности проституток. Бортмеханики, балерины, переводчики, рабочие бензоколонок – люди, которые являются машинами или обслуживают машины. Проститутки! Я их всех ненавижу!

Говоря это, Бенсон яростно тыкал в собеседника зажженной сигаретой.

4

– И что вы чувствовали? – спросил доктор Рамос.

– Я разозлилась, – ответила Джанет Росс. – Разозлилась. Просто из себя вышла. Представляете: эта сестра стоит и смотрит! И притворяется, будто ничего не понимает, что происходит, а сама все прекрасно понимает!

– Вы разозлились на… – доктор Рамос не закончил.

– На хирургов. На Бенсона. Они захотели – и сделали. Я же им с самого начала говорила – с самого первого дня, – что это дурацкая затея, очень опасная затея, но Эллис, и Моррис, и Макферсон – все они только и мечтали об этой операции. Они все такие самодовольные. Особенно Моррис. Когда я увидела его в реабилитационной… Как он снисходительно разговаривал с Бенсоном – а тот, бедняга, был бледный как полотно, весь перевязанный, в проводках – я просто рассвирепела.

– И почему?

– Да потому, что он лежал там такой бледный, потому что… А!

Она осеклась, подыскивая слова для ответа, но так и не придумала ничего путного.

– Насколько я понимаю, операция прошла успешно, – сказал доктор Рамос. – И многие люди, перенесшие тяжелую операцию, теряют цвет лица. Так что же вас так вывело из себя?

Росс молчала.

– Не знаю, – наконец пробормотала она.

Она услышала, как доктор Рамос пошевелился в кресле. Его она не видела: она лежала на кушетке, а доктор Рамос сидел у нее в изголовье. Наступила долгая пауза. Она уставилась в потолок и попыталась придумать, что бы сказать. Но мысли ее путались, и ничего здравого в голову не приходило. Доктор Рамос сказал:

– Вам представляется важным присутствие сестры.

– Разве?

– Вы же сами упомянули про нее.

– Я не заметила.

– Вы сказали, что сестра находилась в палате и прекрасно понимала, в чем дело… Так что именно происходило?

– Я рассвирепела.

– Но вы не знаете отчего.

– Знаю. Из-за Морриса. Он такой самодовольный.

– Самодовольный, – повторил доктор Рамос.

– Чрезмерно самоуверенный.

– Вы сказали, самодовольный.

– Слушайте, я ничего не имела в виду конкретно. Это просто слово… – она осеклась. Опять рассердилась. Она отчетливо слышала, как ее злость прорывается в голосе.

– Ну вот, вы и теперь рассердились, – сказал доктор Рамос.

– Очень.

– Почему?

После долгой паузы она ответила:

– Они меня не послушались.

– Кто вас не послушался?

– Никто. Ни Макферсон, ни Эллис, ни Моррис. Никто.

– Вы говорили доктору Эллису или доктору Макферсону, что вы на них сердиты?

– Нет.

– Но вы излили свой гнев на доктора Морриса?

– Да. – Он куда-то гнул, но она пока не понимала, куда именно. Обычно она могла сразу все понять заранее. Но на этот раз…

– Сколько лет доктору Моррису?

– Не знаю. Он моего возраста. Тридцать, тридцать один – что-то около этого.

– Вашего возраста.

Это ее сводило с ума – его манера повторять за ней слова и фразы.

– Да, да, черт побери, моего возраста.

– Он хирург, как и вы.

– Да…

– Вам легче излить свою злость на кого-то, кого вы считаете своим ровесником.

– Никогда об этом не думала.

– Ваш отец тоже был хирургом, но не был ровесником.

– Не надо только анализировать мои отношения с отцом!

– Вы все еще обозлены.

Она вздохнула.

– Давайте переменим тему.

– Хорошо, – ответил он тем добродушным тоном, который иногда ей нравился, а иногда выводил из себя.

5

Моррис терпеть не мог проводить предварительные собеседования. В группу собеседования в основном входили психологи, и эта работа отнимала массу времени и душевных сил. Согласно последним статистическим сводкам, только одному из сорока пяти новых пациентов ЦНПИ требовалось серьезное лечение в стационаре. И только у одного из восьмидесяти трех стационарных больных подтверждалось наличие мозговых травм, повлекших за собой расстройство поведения. А это означало, что все эти собеседования по большей части просто пустая трата времени.

В особенности так обстояло дело со случайными пациентами. Год назад Макферсон принял политическое решение: со всяким, кто каким-то образом узнал про существование ЦНПИ и сам пришел на прием, должна проводиться беседа. До сих пор, естественно, большинство людей обращались в Центр по направлению лечащего врача. Однако, по мнению Макферсона, репутация Центра напрямую зависела от успешного лечения больных, попавших к ним по личной инициативе.

Макферсон также считал, что все штатные сотрудники Центра должны время от время проводить собеседования. Моррис два дня в месяц работал в небольшой комнатке, разделенной пополам стеклом с зеркальной поверхностью. Сегодня был один из его дней, но ему страшно не хотелось тут сидеть. У него еще не прошло возбуждение после утренней операции, и ему было тошно терять время на это скучнейшее занятие.

Он бросил несчастный взгляд на вошедшего в кабинет пациента. Это был молодой длинноволосый парень лет двадцати пяти, в полотняных штанах и свитере.

Моррис встал.

– Я доктор Моррис.

– А я Крейг Бекерман. – Рукопожатие неуверенное и слабое.

– Пожалуйста, садитесь. – Моррис указал на стул перед своим столом. За спинной стула располагалась прозрачная стена-зеркало. – Что вас привело к нам?

– Я… мм… Мне просто любопытно. Я о вас читал, – сказал Бекерман. – В журнале. Вы тут делаете операции на мозге.

– Верно.

– Ну вот… мм… мне и интересно.

– В каком смысле?

– Ну, в той журнальной статье… Здесь можно курить?

– Конечно. – Моррис подвинул к Бекерману пепельницу.

Бекерман достал пачку «Кэмела», вытряс одну сигарету на стол и закурил.

– Итак, журнальная статья…

– Да, журнальная статья. Там говорилось, что вы вставляете провода в мозг. Это правда?

– Да, иногда мы делаем подобные операции.

Бекерман кивнул и затянулся сигаретой.

– А правда, что вы можете вставить провода в мозг и человек будет испытывать удовольствие? Неописуемое удовольствие?

– Да, – Моррис постарался произнести это слово как можно более равнодушно.

– Неужели это правда?

– Это чистая правда. – Моррис потряс ручкой, давая понять, что в ней кончились чернила. Он выдвинул ящик, чтобы достать другую ручку, и, сунув ладонь в ящик, незаметно нажал там одну из многочисленных кнопок. И тут же зазвонил телефон. Он снял трубку. – Доктор Моррис.

– Вы звонили? – спросила секретарша с другого конца провода.

– Да. Пожалуйста, все звонки, какие будут, переключайте в отделение «Развитие».

– Хорошо.

– Спасибо, – сказал Моррис и положил трубку. Он знал, что скоро в отгороженную часть кабинета тихо войдут сотрудники отделения «Развитие» и будут наблюдать за интервью через полупрозрачное стекло. – Так вы говорили…

– О проводах в мозгу.

– Да, мы делаем такие операции, мистер Бекерман, при исключительных обстоятельствах. Но пока что все они носят скорее экспериментальный характер.

– Ладно. – Бекерман затянулся сигаретой. – Мне это подходит.

– Если вас интересует информация на этот счет, мы можем подобрать для вас вырезки из журналов, сделать копии научных публикаций, где подробно описана наша деятельность.

Бекерман улыбнулся и покачал головой.

– Нет-нет, мне не нужна информация. Я хочу пойти на операцию. Я доброволец.

Моррис сделал вид, что удивился. Он помолчал и сказал:

– Понятно.

– Послушайте, в статье говорилось, что один электроразряд аналогичен двенадцати оргазмам. Это же потрясающе!

– И вы хотите, чтобы вам сделали такую операцию?

– Ну да! – энергично закивал головой Бекерман. – Хочу!

– Но зачем?

– Да вы шутите? Любой бы захотел. Получать такое удовольствие!

– Возможно. Но вы первый, кто обращается к нам с подобной просьбой.

– А что такое? Это очень дорогая операция или что?

– Нет, но мы не делаем операции просто так, по несерьезным причинам.

– Тьфу ты! Значит, вот оно что. Ну ладно. – Бекерман встал и, качая головой, вышел из кабинета. Все трое сотрудников «Развития» не могли скрыть своего изумления. Сидя в соседней комнате, они все видели через прозрачное с их стороны стекло.

– Поразительно! – воскликнул Моррис.

Сотрудники «Развития» ничего не сказали. Наконец один из них прокашлялся и добавил:

– Мягко говоря.

Моррис примерно представлял себе, о чем они сейчас думают. Долгие годы их учили проводить исследования, связанные с вероятностным коэффициентом заболеваемости, с прикладным потенциалом возможных результатов и промышленного применения экспериментов и тому подобное. Их приучили принимать в расчет будущее состояние науки – и вдруг они столкнулись с настоящим.

– Этот парень просто электроголик! – заметил один из них со вздохом.

Концепция электроголизма не так давно вызвала определенный интерес и стала предметом дискуссий в академических кругах. Понятие электроголика – человека, нуждающегося в электрошоке, как другие люди нуждаются в дозе наркотиков, – казалось просто-напросто плодом чистой фантазии. Но вот перед ними предстал человек, являвший собой типичный пример потенциального электроголика.

– Электричество – самый сильный кайф! – сказал другой и засмеялся. Но смех был нервный, почти натужный.

Моррис подумал, что сказал бы Макферсон. Возможно, что-нибудь философическое. Макферсон в последнее время интересуется философскими проблемами.

Идея электроголизма была связана с поразительным открытием, сделанным в 1950-е годы Джеймсом Олдсом. Олдс обнаружил, что в мозге существуют области, электрическая стимуляция которых продуцирует интенсивные ощущения наслаждения – эти участки мозгового вещества он назвал «реками воздаяния». Если крысе поместить в этот участок мозга электрод, она могла нажимать рычаг для стимуляции электрошока до пяти тысяч раз в час. В своем стремлении к удовольствию крыса была готова забыть о пище и воде. Она переставала нажимать на рычаг, только дойдя до последней степени истощения.

Этот поразительный эксперимент затем повторялся с золотыми рыбками, морскими свинками, дельфинами, кошками и козами. И наконец уже ни у кого не возникало сомнения, что «терминалы удовольствия» присутствуют в мозге всех живых существ. Они также имелись и в человеческом мозге.

Из этого заключения и возникло понятие «электроголик» – человек, нуждающийся в постоянном удовольствии от электрического шока. На первый взгляд, предположение, что человек может превратиться в электроголика, казалось невероятным и невозможным. Но в действительности ничего невозможного в этом не было.

Например, технологическое оборудование в настоящее время является довольно дорогостоящим, хотя это никому не выгодно. Но разве нельзя представить себе, что какая-нибудь оборотистая японская фирма начнет производить нейроэлектроды стоимостью в два-три доллара и экспортировать их по всему миру?

Идею нелегальной операции также нельзя считать чем-то из ряда вон выходящим. Было время, когда до миллиона американок в год делали себе подпольный аборт. Имплантация электродов в мозг немного более сложная процедура, но не настолько, чтобы быть абсолютно невозможной. А в будущем хирургические методики будут стандартизованы. Так что можно легко представить себе клиники, открывшиеся где-нибудь в Мексике или на Багамах.

Поиск хирургов для проведения подобных операций также не представляет собой неразрешимую проблему. Один квалифицированный нейрохирург может проводить до пятнадцати операций в день. Он, конечно, будет брать за каждую операцию по тысяче долларов, – а нещепетильных хирургов с такими запросами найти, конечно же, нетрудно. Сотня тысяч долларов наличными в неделю – это слишком сильное искушение нарушить закон. Если, строго говоря, такой закон вообще существует.

Похоже, что нет. Год назад клиника организовала совместный семинар с юристами на тему «Биомедицинские технологии и право». Среди обсуждаемых тем был и электроголизм. Но юристы не поддержали дискуссию. Концепция электроголиков не вписывалась в существующую систему законодательства, регулирующего борьбу с наркоманией. Все ныне действующие законы признавали, что человек может пристраститься к наркотикам по неведению или под давлением извне, а это нечто совсем отличное от человека, который сознательно ищет возможности перенести операцию, в результате чего он пристрастится к электрошоку. Большинство юристов сочли, что население не станет испытывать нужду в подобных операциях, так что и проблем с законодательством возникнуть не может вследствие того, что не будет общественной потребности в этой слабости. Но вот Бекерман продемонстрировал наличие такой потребности.

– Черт меня побери! – сказал третий сотрудник «Развития».

Моррис счел этот комментарий неадекватным ситуации. Сам же он почувствовал то, что уже чувствовал раз или два с тех пор, как пришел в Центр. Это было ощущение того, что все меняется слишком стремительно и опасно, и события развиваются, не поддаваясь обдуманному контролю, и что все вообще когда-нибудь может выйти из-под контроля – внезапно и без всякого предупреждения.

6

В шесть вечера Роджер Макферсон, заведующий Центром нейропсихиатрических исследований, отправился на седьмой этаж осмотреть своего пациента. По крайней мере, именно так он мысленно называл Бенсона – «своим пациентом». Чувство собственника, не совсем неуместное в данном случае. Без Макферсона не было бы никакого ЦНПИ, а без ЦНПИ не было бы ни нейрохирургии, ни Бенсона. Вот что он об этом думал.

В палате 710 стояла тишина. Стены были омыты красноватыми бликами закатного солнца. Бенсон, похоже, спал. Но когда Макферсон закрыл за собой дверь, Бенсон устремил на него немигающий взгляд.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Макферсон, подходя к кровати.

– Все только об этом и спрашивают, – улыбнулся Бенсон.

– Это естественный вопрос, – улыбнулся в ответ Макферсон.

– Устал я – вот и все. Очень устал… Иногда мне кажется, что я часовая мина и вы тут все ждете, когда я взорвусь.

– Вы так думаете? – спросил Макферсон и машинально поправил Бенсону подушку, чтобы лучше видеть монитор. Синусоида нормальная.

– Тик-так, – сказал Бенсон, закрывая глаза. – Тик-так.

Макферсон нахмурился. Он уже привык к механическим метафорам Бенсона: ведь этот человек, в конце концов, одержим мыслью, что люди – те же машины. Но эти его идеи что-то слишком быстро проявились после операции…

– У вас что-нибудь болит?

– Ничего. Только немного ноет за ушами, словно после падения. Вот и все.

Макферсон знал, что это костная боль от бурения черепной коробки.

– После падения?

– Ну да – я же падший человек. Я поддался и уступил.

– Чему?

– Процессу превращения меня в машину. – Он открыл глаза и снова улыбнулся. – Или в мину с часовым механизмом.

– Вы чувствуете какие-нибудь запахи? Странные ощущения? – задавая этот вопрос, Макферсон смотрел на сканер ЭЭГ над головой пациента. Там по-прежнему вычерчивались нормальные альфа-узоры без каких-либо признаков приближающегося приступа.

– Нет. Ничего такого.

– Но вам кажется, будто вы можете взорваться? – Макферсон подумал, что такие вопросы лучше бы задавать Росс.

– Вроде того, – ответил Бенсон. – В будущей войне мы все взорвемся.

– Что вы хотите этим сказать?

– А вы, похоже, раздражены?

– Нет, просто немного озадачен. Так что это значит – в будущей войне?

– В будущей войне между человеком и машинами. Понимаете: человеческий мозг отжил свое.

Это что– то новенькое! Раньше Макферсон не слышал от Бенсона такого. Он внимательно посмотрел на пациента, лежащего в кровати с туго забинтованной головой и плечами. Из-за повязки верхняя часть его тела казалась толстой, чрезмерных размеров.

– Ну да, – сказал Бенсон. – Человеческий мозг дошел до предела своего развития. Он исчерпался – вот и наплодил следующее поколение разумных существ. Они же… Ох, как же я устал! – Он закрыл глаза.

– Вас утомила операция.

– Легкая процедура, – сказал он и улыбнулся с закрытыми глазами. Через мгновение он захрапел.

Макферсон постоял у кровати еще несколько минут, потом подошел к окну и стал смотреть на садящееся в Тихий океан солнце. Замечательная палата: отсюда видно заходящее солнце на фоне фешенебельных жилых кварталов Санта-Моники. Он задержался у окна еще на несколько минут. Бенсон спал. Наконец Макферсон тихо вышел из палаты и отправился в кабинет дежурных медсестер написать свое заключение в историю болезни пациента.

"Пациент активен, реактивен и нормально ориентируется ".

Написав эту фразу, он задумался. Он пока не мог понять, различает ли Бенсон людей, ориентируется ли во времени и пространстве – они же еще не проверяли специально его ориентации. Но он быстро реагировал на собеседника, так что Макферсон решил оставить эту запись как есть.

"Поток мыслей упорядочен и ясен, однако пациента по-прежнему, как и в предоперационный период, преследует навязчивая идея о засилье машин. Сейчас пока еще рано делать сколько-нибудь однозначные выводы, но представляется верным сделанное ранее предположение, что операция не изменит его психического состояния между припадками ".

Подпись: " Роджер Макферсон, доктор медицины ".

Он несколько секунд рассматривал написанное, потом закрыл журнал и поставил его на полку. Хорошее заключение – спокойное, четкое, без всяких там радужных обещаний. История болезни – официальный документ, и в случае чего его могут затребовать в суд. Макферсон вовсе и не думал, что история болезни Бенсона будет фигурировать в суде, но все же надо всегда проявлять предусмотрительность. Ведь никогда не знаешь, что может случиться… Он твердо верил в реальные факты – и считал, что в них-то и заключается смысл его работы.

Глава любого крупного научного центра – фигура политическая. С этим можно не соглашаться, это может не нравиться. Но тем не менее это истинная правда, это неизбежное условие его работы.

Необходимо постоянно поддерживать ровные дружелюбные отношения между сотрудниками Центра. Чем больше у тебя в штате «звезд», тем труднее продвигается работа в коллективе – так ведь и в политике.

Необходимо постоянно изыскивать источники финансирования на стороне, а это чистой воды политика! В особенности когда работаешь в такой щекотливой области, в какой специализируется ЦНПИ. Макферсон давно уже выработал хренопероксидазный принцип заявок на гранты [грант – денежное довольствие на конкретный научный проект]. Принцип был весьма прост: когда просишь деньги, надо написать в заявке, что эти деньги будут истрачены на поиск энзимы пероксидаза в клубнях хрена, с помощью чего возможно излечивать рак. Под такой проект легко можно было выторговать шестьдесят тысяч долларов – при том, что невозможно было получить и шестидесяти центов на исследования в области контроля над сознанием.

Он оглядел батарею историй болезни на полке – вереницу корешков с незнакомыми фамилиями, в которой терялся корешок, помеченный БЕНСОН Г. Ф., 710. В каком-то смысле, подумал заведующий Центром, Бенсон прав: он был и впрямь ходячей миной с часовым механизмом. Человек, для лечения которого применяют технологию контроля за деятельностью мозга, мог бы стать предметом различных иррациональных предрассудков общества. «Контроль за деятельностью сердца» – с помощью кардиостимуляторов – считался величайшим изобретением века. «Контроль за деятельностью почек» – с помощью наркотиков считался даром небес. Но вот «контроль за деятельностью мозга» почему-то рассматривается как смертный грех, как зло – хотя исследования ЦНПИ были аналогичны подобным же исследованиям в области контроля над другими органами. Даже технология была такой же: ядерная энергетическая установка, которую они используют, впервые была разработана для применения в кардиостимуляторах.

Но предрассудок оказался живуч. Вот и Бенсон рассматривал себя как бомбу с часовым механизмом. Макферсон вздохнул, взял историю болезни и открыл раздел рекомендаций лечащему врачу. И Эллис, и Моррис написали свои послеоперационные заключения. Макферсон добавил собственное: " После интерфейсинга завтра утром назначить торазин ".

Он перечитал запись и решил, что сестры могут не понять термин «интерфейсинг». Он вычеркнул строчку и надписал сверху: «Завтра после полудня назначить торазин».

Идя к себе, Макферсон размышлял о том, что теперь он будет спать спокойно: ведь Бенсону начнут давать торазин. Возможно, им не под силу обезвредить эту мину – но, по крайней мере, ее можно бросить в бак с холодной водой.

7

Поздно вечером, сидя в «Телекомпе», Герхард с беспокойством смотрел на клавиатуру. Он ввел в компьютер новые команды, потом подошел к принтеру и начал перечитывать длинную простыню, испещренную зелеными полосками. Он быстро просматривал текст, пытаясь найти ошибку, которая, как ему было известно, вкралась в запрограммированные инструкции.

Сам компьютер никогда не ошибался. Герхард уже имел десятилетний опыт обращения с компьютерами – разными типами в разных учреждениях, – и ему еще не встречалась машина, допустившая ошибку. Конечно, временами ошибки случались, но они всегда были в программах, а не в машинах. Иногда подобную безукоризненность было трудно себе вообразить. Прежде всего безошибочность компьютера никак не укладывалась в схему представлений об остальном мире, где машины постоянно ошибались: бомбы взрывались, стереопроигрыватели ломались, грили перегревались, барахлили стартеры. Современный человек благосклонно смирялся с этими ошибками, оставлял за машинами право на ошибочные действия.

Но компьютеры – совсем другое дело, и работа с ними часто оказывалась для человека унизительной. Они всегда действовали исправно. Даже когда у них уходили недели на поиск решения какой-то проблемы, даже когда ту или иную программу десять раз проверяло множество разных людей, даже когда весь персонал постепенно приходил к выводу, что наконец-то в первый раз компьютерный интеллект дал сбой – всегда в конце концов оказывалось, что все дело в ошибке человека. Всегда.

Вошел Ричардс, сбросил блайзер и налил себе чашку кофе.

– Как дела?

Герхард покачал головой.

– У меня проблема с «Джорджем».

– Опять? Вот черт! – Ричардс взглянул на пульт. – А как «Марта?»

– «Марта» в порядке. Кажется. А вот «Джордж» барахлит.

– А который «Джордж»?

– «Святой Георгий». Просто сукин сын какой-то.

Ричардс отпил кофе и присел к терминалу.

– Не возражаешь, если я попробую?

– Валяй.

Ричардс начал нажимать клавиши. Он вызвал программу «Святой Георгий». Потом – программу «Марта». Потом набрал код взаимодействия.

Программы составили не Ричардс и Герхард – это были модификации нескольких программ, разработанных в различных университетах. Но основная идея осталась неизменной – создать программу, которая могла бы заставить компьютер эмоционально реагировать – подобно людям. И вполне логичным представлялось обозначить эти программы человеческими именами – «Джордж» и «Марта». Для этого были уже прецеденты: «Элиза» в Бостоне и «Олдос» в Англии.

«Джордж» и «Марта», в сущности, были двумя одинаковыми программами с незначительными вариациями. В первоначальном варианте у «Джорджа» были запрограммированы нейтральные реакции на внешние стимулы. Потом создали «Марту». «Марта» была немного стервозна. «Марте» многое не нравилось. Наконец был составлен новый «Джордж», очень милый добродушный «Джордж». Его-то и назвали «Святой Георгий».

Каждая программа могла реагировать тремя эмоциональными состояниями – любовь, страх и гнев. Каждая могла продуцировать три вида действий – сближение, отход и нападение. Все это, конечно, было чистой абстракцией. Эмоции и действия стимулировались разными группами чисел. Например, первоначальный «Джордж» был нейтрален к большинству чисел, но ему не нравилось число 751. Он был запрограммирован не любить именно это число. Кроме того, он не любил подобные числа – 743, 772 и так далее. Он предпочитал числа вроде 404, 133 и 918. При введении в программу одного из этих чисел «Джордж» отвечал числами, обозначающими любовь и сближение. При вводе 707 «Джордж» давал задний ход. В ответ на 750 «Джордж» свирепо нападал – судя по числам, которые появлялись на дисплее.

Сотрудники Центра уже давно играли с этими программами. Через какое-то время программу модифицировали так, что с компьютером можно было «разговаривать». Числа переводились во фразы. Это было забавно и очень интересно. Настоящее взаимодействие называлось «Рождественская игра», потому что этот «диалог» по сути сводился к обмену подарками – предметами, за которыми, как ранее за числами, закреплялось определенное эмоциональное значение.

Обычный «Джордж», взаимодействуя с «Мартой», в конечном счете одерживал над ней победу, и ее стервозность подавлялась.

Но вот «Святой Георгий» оказывал на нее куда более пагубное влияние. Его добродушная покладистость сводила ее с ума. Это когда все шло нормально. Ричардс следил за выскакивающими на дисплее словами.

ПРИВЕТ Я СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ.

ПРИВЕТ.

КАК ТЕБЯ ЗОВУТ?

МАРТА.

ТЫ НЕРАЗГОВОРЧИВА МАРТА.

НЕТ.

НО ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ.

А ТЫ МНЕ НЕТ.

ЗНАЮ Я МОГУ ПОМОЧЬ?

– Точки не всегда пропечатываются, – заметил Ричардс. – И давно это началось?

– Это еще ничего! Ты дальше смотри.

ПОМОЧЬ?

ДА, Я ХОЧУ ТЕБЕ ПОМОЧЬ.

ПОШЕЛ К КОШКЕ.

Ричардс вздрогнул. «Кошки» в программе символизировали то, что не нравилось и «Святому Георгию», и «Марте» в одинаковой степени.

СПАСИБО.

ПОШЕЛ К КОШКЕ.

СПАСИБО ТЫ ОЧЕНЬ ДОБРА.

ПОШЕЛ К КОШКЕ.

НЕТ СПАСИБО.

НЕ ЛЮБИШЬ КОШЕК?

ЛЮБЛЮ НО У МЕНЯ УЖЕ МНОГО КОШЕК.

ТОГДА ИДИ К ГОРИЛЛЕ.

– Гадость какая! – сказал Ричардс. – А другие взаимодействия как?

– Примерно в таком же духе.

– И так же мерзко?

– Примерно.

Они уже свыклись с мыслью, что, когда компьютеры взаимодействуют, результаты этого взаимодействия всегда непредсказуемы. Можно было догадаться в общих чертах, что произойдет, но конкретные ситуации всегда были неясны. Это все равно что компьютер, играющий в шашки: можно предположить, что он выиграет, но всякий раз он выигрывал по-другому, в зависимости от ходов противника.

МНЕ НЕ НУЖНА ГОРИЛЛА.

НЕ ЛЮБИШЬ ГОРИЛЛ?

НЕТ СПАСИБО.

ТЫ ОЧЕНЬ ВЕЖЛИВЫЙ.

ИЗВИНИ ЕСЛИ Я ТЕБЯ ЧЕМ-ТО ОБИДЕЛ.

МНОГО БОЛТАЕШЬ.

ИЗВИНИ.

КУПИ СЕБЕ БАКЛАЖАН.

Ричардс с интересом следил за диалогом. В «Святом Георгии» баклажаны не были запрограммированы, но он не любил огурцы и бананы.

НЕТ СПАСИБО.

НЕ ЛЮБИШЬ БАКЛАЖАНЫ?

НЕ ОЧЕНЬ.

НУ ТАК ВОТ ТЕБЕ ЕЩЕ ОДИН.

НЕ НАДО СПАСИБО.

А Я ХОЧУ ЧТОБЫ ТЫ ЕГО ВЗЯЛ.

НЕТ СПАСИБО.

НУ-КА БЕРИ.

НЕТ СПАСИБО.

Я НАСТАИВАЮ.

НЕТ СПАСИБО.

– Что со «Святым Георгием»? – спросил Ричардс. – У него однотипные ответы.

– Это-то меня и беспокоит.

– И где же он «завис»?

– Я как раз это пытался найти, когда ты вошел.

Я НАСТАИВАЮ, ЧТОБЫ ТЫ ВЗЯЛ ОГУРЕЦ.

Я ОТКАЗЫВАЮСЬ.

– «Джордж»! – воскликнул Ричардс почти бессознательно.

ТОГДА БАНАН.

НЕТ.

– «Джордж» сдается! – сказал Ричардс – Он больше не святой!

НУ ТОГДА СЪЕШЬ И ОГУРЕЦ И БАНАН.

НЕТ СПАСИБО.

Я НАСТАИВАЮ.

ПОШЛА К ЧЕРТУ Я УБЬЮ ТЕБЯ…

…

…

По дисплею поползли ряды белых точек.

– Что это значит? Непечатная реакция? – спросил Ричардс.

– Не знаю. В первый раз такое вижу.

– Сколько раз проигрывалась эта программа?

– Сто десять раз против «Марты».

– Что-нибудь стирали?

– Нет.

– Черт меня побери, – сказал Ричардс. – Что-то у этого святого быстро лопается терпение. Надо будет…

Герхард кивнул и пошел к принтеру. Теоретически рассуждая, в том, что произошло, не было ничего удивительного. И «Джордж» и «Марта» были запрограммированы на обучение в процессе практики. Как и шахматные программы – там машины с каждым разом играли все лучше и лучше, – эта программа была составлена таким образом, что машина могла «выучивать» новые реакции. После ста десяти диалогов с «Мартой» «Джордж» вдруг перестал быть «святым». Он научился не быть святым в общении с Мартой – несмотря на то, что был запрограммирован на святость.

– Как я его понимаю, – сказал Ричардс и выключил компьютер. А потом они вместе с Герхардом стали искать ошибку в программе – если таковая была, – из-за которой и произошли столь странные вещи.