Опекун безумца

Часть третья Те, кто платит

Мисс Фаулз сидела напротив Сарджента, сцепив пальцы, и не отрывала взгляд от скатерти. Брюс все рассказывал: корил себя, что не догадался проверить багажник «остина» и слишком расслабился в загородном клубе; качал головой и убеждал Дайну, что из-за проклятого удушья не смог добежать вовремя — не хватило считанных секунд, и Дайна, дотронувшись до его руки, заметила, что всем всегда не хватает самой малости.

Все сразу рухнуло. Еще вчера они строили планы, а сейчас Сарджент выглядел как человек, внезапно узнавший, что неизлечимо болен; он не видел выхода еще и потому, что поговорил с Майером, и тот впервые был сух, хотя и любезен.

Прощались тихо, без надрыва; Брюс, в который раз, оценил такт Дайны, ее умение не накалять атмосферу: своевременной шуткой или прикосновением разряжать напряжение. Он так привык смотреть ей вслед, провожая в другой город, что, вспоминая Дайну, их вечера, ее манеру ходить, чаще всего представлял мисс Фаулз с дорожной сумкой, перекинутой через плечо, в стеклянных дверях, ведущих к летному полю.

Сарджент никогда не думал, что окажется в суде. На него смотрели с любопытством. Только что газеты описали самоубийство Кэлвина, и только тогда Брюс вспомнил, почему ему казалась знакомой фамилия безумца: он читал о Гордоне в связи с гибелью самолета у берегов Ирландии; теперь газеты сообщили, что после тех событий крупный чиновник федерального управления тяжело заболел и наконец покончил с собой. Еще газеты писали, что все произошло на глазах мистера Брюса Сарджента, бывшего офицера полиции, человека с безупречной репутацией, свидетельские показания которого исключали возможность заговора и предумышленного убийства. Опыт мистера Сарджента, его добросовестность и неподкупность в сочетании с заключением экспертов освободили полицию от рутинной процедуры перепроверок, обычно возникающих, когда погибают влиятельные лица. Кэлвин ушел из жизни, и все о нем забыли.

Суд поддержал иск Бейкера, который выступал через своего адвоката и сам ни разу на процессе не появился: адвокат Бейкера представил контракт с нотариально заверенными подписями Сарджента, и неглупый защитник Брюса Бад Шульцман уверил того, что надо или платить огромную неустойку, или…

Платить было нечем.

Сарджента препроводили в тюрьму. Он написал об этом мисс Фаулз, шутливо сообщив, что отдохнет два года за счет налогоплательщиков.

Постепенно Сарджент обживался в тюрьме: в камере на двоих все же веселее, чем в блоке ди второго яруса, где сидели по одному.

На койке у противоположной стены дремал Хлюпик, так прозвали сокамерника Брюса: из-за заболевания носоглотки тот всегда шмыгал носом. Хлюпик ненавидел весь мир, но Сарджент подозревал, что это всего лишь маска, поскольку, уверяя всех кругом, что люди — падаль, на деле Хлюпик оказывался справедлив, не подличал и всегда принимал сторону слабого. Изъясняться с Хлюпиком было не сложнее, чем с двухлетним ребенком: он или молчал, или использовал всего три возможности для ответа на любые вопросы: «тля», «ублюдок» и «ничего себе». Последние слова в устах Хлюпика считались высшей похвалой.

Из коридора доносились звуки вечерней поверки:

— Блок эйч, первый ярус — тридцать шесть человек. Блок би, первый ярус — тридцать шесть человек. Блок ди, второй ярус — восемнадцать человек…

Время отходить ко сну постучалось в камеру отрывистыми хлопками железных дверей внизу и гортанными выкриками тюремного персонала. Лежать полагалось лицом вверх, и Сарджент долго не мог к этому привыкнуть: он-то как раз любил засыпать на животе, обняв подушку и мысленно беседуя с мисс Фаулз. В первое время, засыпая, он переворачивался на живот, но дежурный охранник просовывал резиновую дубинку сквозь прутья ограждения и тыкал спящего в плечо сильно и неожиданно. Брюс, ничего не понимая, вскакивал.

— Дрыхни на спине!

Если дежурил Одноглазый — вихрастый брюнет с вставным фарфоровым глазом, тот еще добавлял: «В следующий раз получишь по зубам».

Лежа на тюремной койке, Сарджент раздумывал: Хлюпик однажды сказал, что надо бежать, иначе просидишь всю жизнь. «Отчего? — возразил Брюс. — Кончится срок, и…» Хлюпик смачно высморкался, потом обронил, что ублюдки могут набавлять и набавлять, так что начнешь двумя годами, а кончишь двумястами и никому ничего не докажешь.

— Для чего им это? — показно изумился Брюс.

И тут Хлюпик выказал недюжинную тонкость, а может, пересказал мнение кого-то поумнее: есть люди, которых выгодно заживо похоронить в тюряге, вроде человек и жив, а вроде и нет его, для нормальных людей он как бы умер; обычно так поступают с теми, кто знает лишнее, а начнешь выкобениваться, подошлют такого, как Одноглазый, шепнут ему на ухо: мол, надо! Он тебя и укокошит, а объяснений потом найдут тысячи…

Утром за завтраком Сарджент обнаружил новое лицо: на него пялился Хорхе Носарь. Барселонец нарочито громко колотил ложкой по металлическому судку. Хлюпик, сидевший справа от Сарджента, отодвинул тарелку и недобро бросил:

— Уймись, рубильник…

Хлюпик не успел закончить, как ложка полетела ему в лоб, началась потасовка. С утра дежурил Одноглазый, он и его дружки щедро рассыпали удары, и Сарджент видел, как через клубок дравшихся к нему стремится пробраться Барселонец. Носаря оттеснили в сторону, и Брюс успел заметить, как Хлюпик саданул Барселонцу под дых.

Днем во дворе Хорхе Носарь не появлялся, но Сарджент знал, что сегодняшняя стычка не обойдется без последствий.

Хлюпик понуро сидел на кровати, он допустил ошибку — только что попросил Одноглазого запереть камеру (обычно с утра до восьми вечера ее не запирали), тот отказался, его единственный глаз пронзил Хлюпика насквозь и заметил несвойственный тому страх. Одноглазый понимал, что Барселона непременно притащится брать реванш и не один, а с подручными. Хорхе прибыл позавчера. Одноглазый преследовал свою выгоду: он хотел знать, кто в тюрьме работает на Хорхе, и использовал Хлюпика, как живца.

Барселонец появился около четырех, его сопровождали трое белых и негр с бельмом на глазу по прозвищу Молот. Молот, не вставая на цыпочки, клал мяч в баскетбольную корзину и на спор показывал, что его кулак не влезал в котелок для супа. Хорхе прошел в камеру первым и уселся на кровать Сарджента.

Все молчали.

Носарь скользнул мокрым взглядом по фотографии девушки Хлюпика, прикрепленной к стене, тот шмыгнул носом. Хорхе кивнул, и его подручный Тим Оберстар сорвал фото со стены. Носарь, грубо пнув Хлюпика в пах, расхохотался. Молот перегородил выход из камеры, его слепой глаз подернулся гнойно-зеленоватой пленкой.

— Сарджент, — Барселонец икнул, — я думал, что причитается только тебе, но теперь решил не обижать и твоего соседа.

Хлюпик потянулся к подушке, где лежал фонарь с массивной железной ручкой…

Драка выдохлась нескоро, душная, с всхлипами и почти безмолвная. Одноглазый охранник точно рассчитал, когда вмешаться. Он притащил еще троих с дубинками, и все знали, что его зоркий глаз наблюдал за событиями в камере так же заинтересованно, как поражал безразличием здоровый глаз Молота.

Сарджента увезли в лазарет, через минуту туда же доставили Хлюпика и Оберстара. Барселонец притащился сам и мужественно сносил штопку брови. Молот покинул камеру такой же невозмутимый, как и раньше, на его дубленой коже не осталось никаких следов. После драки он выпил полведра ледяной воды и принялся сам с собой играть в шашки…

На следующий день Брюса перевели в камеру. Хлюпик уже поджидал соседа, у него нашлась добрая весть: Молот повинился, больше сюда не полезет, ему понравился Сарджент и не понравилось, как Барселонец расправился с карточкой девушки. Молот был набожен и старался бить только негодяев; его часто вводили в заблуждение, и после он переживал, поняв, что его снова надули.

Через несколько дней, когда боль прошла и картина драки вырисовалась четче, Сарджент припомнил, что больше досталось Хлюпику: или оттого, что он ожесточеннее сопротивлялся, или Барселонец и его люди щадили Брюса; он не забыл, что его старались не бить в грудь, будто знали о бедах с легкими, и только саданули по лицу, оставив, скорее, броские синяки, чем причинив ощутимый урон.

Похоже, после драки Одноглазый проникся к их камере симпатией. Он устроил Хлюпика разносить чтиво. Работа в заключении была привилегией, и Хлюпик неумело поблагодарил, процедив сквозь зубы, что всю жизнь мечтал полировать Бродвей, то есть таскаться по коридорам с газетами, журналами и книгами из библиотеки, а сам выскочил из камеры, лопаясь от радости.

Перед ужином в пятницу Одноглазый шепнул Брюсу, что того хочет видеть один человек. В столовой Хорхе Носарь посмотрел сквозь Сарджента, будто видел его впервые, и зло чиркнул по Хлюпику: из-за его кулаков бровь Барселонца навечно взметнулась вверх, как у привередливой красавицы.

За час до отбоя Одноглазый повел Брюса по переходам в другое крыло — там прятался блок смертников, они и гуляли одни в собственном дворе, отгороженном от общего глухой стеной. В конце гулкого коридора Одноглазый передал Сарджента другому надзирателю, тот обыскал Брюса.

О таких апартаментах в тюрьмах Сарджент только слышал — нечто вроде квартиры; телохранитель на пороге пропустил его в гостиную: мягкие ковры, цветы, телевизор, стол уставлен блюдами. Навстречу Сардженту поднялся седой человек с прямым пробором и щеткой жестких усов, похожий на владетельного лорда, только что вернувшегося из скаковой конюшни.

Брюс знал, что в этой тюрьме отбывает срок всесильный Лоретти, но не думал, что увидит его. Сначала Лоретти приговорили к смерти, но приговор очень долго не приводили в исполнение, и, как судачили во всех блоках, пожизненное ему обеспечено: откупился!

Лоретти не скрывал, что ему приятно потрясение Сарджента. Хозяин камеры-дворца дотронулся до пробора и сделал гостеприимный жест. Брюс сел. Трудно поверить, что за непроницаемыми стенами в угрюмых помещениях, начиненных сигнальными системами и электроникой оповещения, оружейными арсеналами и складами газов, со всех сторон утыканных сторожевыми вышками с мощными прожекторами, может укрываться такое… даже слова не подберешь, не оазис, не тихий уголок, а кусок другого мира, вырванный из совсем иной жизни и приживленный топорно, но намертво.

— Говорят, вы работали в полиции… — Лоретти придвинул к Сардженту сразу три тарелки и стал накладывать снедь, ухаживая за Брюсом, перехватывая его взгляды, стараясь предвосхитить любое желание, как опытный обольститель, расставляющий сети невинному созданию. Сам Лоретти не притронулся к еде, и Сарджент неловко запихивал в рот лакомые куски, боясь встретиться с насмешливыми глазами. Когда Сарджент закончил трапезу, Лоретти рассмеялся:

— Так хочется сделать кому-то приятное. Люди давно забыли: самое восхитительное — угождать другому, по доброй воле, разумеется.

Сарджент вытер руки льняной салфеткой. «Как в дорогущем ресторане, — мелькнуло у него. — О чем говорить? И зачем его позвали? Не для того же, чтобы он проглотил деликатесы и полюбовался, как недурно обустроился мистер Лоретти».

— Вы, наверное, прикидываете, зачем вас пригласили? — Лоретти запахнулся полами пурпурного бархатного халата, отороченного витым шнуром, усмехнулся в усы.

Наступило молчание.

Сарджент знал этот прием: один внезапно умолкает, а другому, если у него нервы послабее, приходится ломать голову, о чем же говорить, и тогда можно выдать себя неудачно оброненной фразой.

Лоретти раскрутил висячий конец пояса с помпоном:

— Не ломайте голову, Сарджент, я пригласил вас просто так. Нормальных людей не так уж много…

Брюс мысленно возвратился к гибели безумного Кэлвина, нелепой и тягостной, и упоминание о нормальных отчего-то насторожило его, ранило, будто как раз нормальные виноваты в том, что погибают не приспособившиеся к тому, что творится кругом.

— Часто поговорить не с кем. — Лоретти опустился в кресло.

Брюс елозил на стуле, пытался взять себя в руки, думал, что все происходящее — дурацкий спектакль, как те, о которых пишет в своих статьях Дайна, что так не может быть: и этот стол, заставленный непочатыми блюдами, и хозяин с его кардинальскими сединами и манерами властелина, а в десятке-другом ярдов отсюда набивает марихуаной сигареты Молот и Хорхе Носарь втолковывает своим людям, отчего они должны слушать его беспрекословно.

Неожиданно Лоретти рассказал, что приглашает к себе обжор из всех блоков, смотрит, как они трескают, и получает от этого удовольствие; то, как человек ест, многое говорит о нем, и еще что-то тарахтел Лоретти, перемежая слова хохотом, жестами, выразительной мимикой подвижного лица.

Лоретти резко поднялся, отщипнул виноградину, медленно прожевал:

— Сарджент, вы мне нравитесь. Я слышал, вы отличный стрелок. Здесь есть возможность побаловаться в офицерском тире, вы меня потренируете. И еще. Говорят, у вас тут были неприятности? Больше не будет. Если кто-нибудь, на ваш взгляд, стал слишком велик для своих тапочек, — от монументальности Лоретти не осталось и следа, он перешел на примитивный уголовный жаргон, — скажите мне. Я имею в виду не только здешних клиентов, но и охранников. У вас, Сарджент, должно быть хорошее настроение. Постоянно. Во-первых, потому, что вы мне по душе, во-вторых, потому, что займетесь моей левой, правой я и сам владею недурно. Все.

Лоретти хлопнул ладонями по коленям, давая понять, что встреча подошла к концу. Брюс поднялся. Сейчас он наконец уяснил себе: Лоретти — прирожденный комедиант, и любое общение для него зарядка, бодрящая, придающая тусклой жизни недостающее напряжение.

— Мистер Лоретти, рад был познакомиться…

— Ну, бросьте, — Лоретти сжал локоть Сарджента, — зачем так официально? Мы будем дружить… мы будем долго дружить…

При последних словах Лоретти Сарджент вспомнил предостережения Хлюпика о людях, которых властям выгодно держать в тюрьме всю жизнь; а если желания властей совпадают с устремлениями таких людей, как Лоретти, то выбраться из тюрьмы не проще, чем с того света…

Во второй раз Лоретти принял Сарджента, как старого друга.

В этот вечер Сарджент порассказал о секретах стрельбы, о своих злоключениях, об операции, об уходе из полиции и, наконец, о Майере, который так выручил его, когда свел с Бейкером, и о Кэлвине, душевнобольном и на удивление располагающем человеке, которого не уберег он, Сарджент, и теперь оказался здесь…

Лоретти слушал его внимательно. Попросил еще раз рассказать про Кэлвина и события того дня, когда Гордон застрелился в гольф-клубе, забежав за угол здания.

Лоретти вынул крохотную золоченую расческу, провел по усам, по вискам, упрятал её в карман..

— Его убили, — скучно сказал он.

— Кого? — не понял Сарджент.

Лоретти с участием наблюдал за гостем. О Брюсе столько говорили: человек-легенда, а сейчас скорчился на стуле, как провинившийся мальчик, разве подумаешь, что некогда он наводил ужас на преступников города; Лоретти проникался все большей симпатией к поверженному, его растерянность свидетельствовала, что и сильные люди забредают в тупики, и чаще, чем принято думать. Падение Сарджента примиряло Лоретти с собственным неуспехом. Оказаться в тюрьме, хоть и на царских условиях, для такого, как Лоретти, — провал; глядя на Брюса, Лоретти мог сказать себе, что все ошибаются, потерять почву под ногами может каждый в любую секунду.

Сарджент хотел бы думать, что слова об убийстве Кэлвина ему послышались, но по блуждающей улыбке Лоретти, по молчанию, длившемуся слишком долго, он понимал, что вердикт бандита прозвучал и многое изменит в жизни его, Брюса. Единственное, чего не понял Брюс, зачем его втянули в чужую игру с непонятными ему правилами, запутанную и, казалось бы, полностью лишенную смысла? Разве трудно убить человека? Господи, да это по карману студенту из семьи среднего достатка: выкладывай тысяч пять наличными и адрес жертвы.

— Не понимаю… — Сарджент болезненно-тяжело вздохнул. — Зачем? И почему я?

Лоретти забросил ногу на ногу, он думал прежде, чем ответить. Сарджент успел заметить, что Лоретти, когда речь идет всерьез, не торопится сболтнуть и не считает быстроту реакции ценнее ее точности.

Наконец он решился:

— Вы — идеальный свидетель. Вас подозревать не посмеют. Вы не представляете, как часто нужны такие. Позарез. Я читал, что вы оказались на месте преступления, — Лоретти кивнул на стеклянный столик, заваленный газетами, следовало быть в курсе всех событий на воле. — Ваши показания совпали с мнением экспертов — самоубийство. Наверное, существовали люди, которые опасались, что тронь кто вашего Кэлвина, копни его дела поглубже, и пойдет вонь… — Мафиози поднялся, пересек комнату, приволакивая левую ногу, сейчас он не играл роль, не молодился, не следил за посадкой головы, и годы вскочили ему на плечи, пригнули к полу, разрисовали лицо тенями, набросили сетку тонких морщин, будто выскальзывающих из уголков рта и бегущих по щекам к крыльям носа и по скулам к ушам. — Ваш товар — репутация! Такую репутацию, как ваша, зарабатывают десятилетиями…

— А теряют за секунды…

— Бросьте хныкать, Сарджент, что, собственно, произошло? Вас обвели вокруг пальца? Подумаешь! Знаете ли вы, сколько раз я падал и поднимался?

Брюс заподозрил, что и к себе Лоретти вызвал его не случайно, а чтобы продолжить с ним игру, пощупать, разузнать, только вот от чьего имени?

— Зачем вы меня позвали?

Сарджент решил, что, если сейчас не поверит Лоретти, никогда больше не переступит порог его камеры и, значит, не сможет рассчитывать на его совет и тем более поддержку.

— Мне скучно, Сарджент.

И Брюс увидел: Лоретти не лжет. Сколько лет он сидит? Восемь? Десять? Дайна давно говорила Сардженту: скука — это ад!

— Брюс, — Лоретти впервые назвал его по имени, — у вас небольшой срок, скоро домой… выкиньте все из головы…

— Но… — не зная, что сказать, перебил Сарджент.

— О! — Лоретти усмехнулся, — И вам скучно, мой друг, как мне, вот в чем дело. Если вам больше нечем заняться, потяните за язык Барселонца. Если удастся, он порасскажет…

Следующим вечером за ужином Сарджент, прихватив судок с супом, уселся рядом с Барселонцем. Хорхе, не скрывая озлобления, попытался уйти. Сарджент удержал его:

— Надо перетереть кое-что.

— К чертям! — Барселонец грубо отпихнул Сарджента.

— Говорят, ты в курсе моих дел?!

— Кто… воняет? — Носарь шарил глазами вокруг, пытаясь подметить, следят ли за ними.

Сарджент зачерпнул суп, глотнул дымящуюся жидкость:

— Лоретти.

Барселонец опустился на скамью, ухватил ломоть хлеба, продолжая озираться по сторонам.

Сарджент был уверен, за ними наблюдают: охранники умели так безразлично щуриться, навострив при этом уши, что приходилось остерегаться; говорили, столовка нашпигована микрофонами-клопами, и Сарджент знал, что это так, поэтому всякий раз, когда шептал на ухо Барселонцу, позвякивал ложкой по судку.

Хорхе говорить не собирался. Тогда Сарджент пригрозил, что настрочит про драку и Барселонца упекут в карцер, если расписать подробности, то и добавят срок. Хорхе с остервенением грыз корку. Хлюпик сидел, напружинившись, готовый в любую минуту прийти на помощь. Брюс решил соврать:

— Лоретти намекнул: будешь упираться, тебе помогут.

Барселонец, как и все в тюрьме, знал, что Сарджент ходит вечерять к Лоретти. Бандит сгорбился и прошипел:

— Не в едальне же!

Решили: завтра на прогулке, у спортивных снарядов, где гиканье и крики заглушают чужие слова.

Хорхе ударил Сарджента наотмашь, не сильно, и Брюс сообразил, что Барселонец делает вид, будто враги сводят старые счеты. Хлюпик запустил вилку в Барселонца, угодив по горбине носа, выступила кровь. Барселонец выругался и, злобно отшвырнув вилку, вышел.

В три часа ночи Хорхе Барселонец проснулся по нужде.

Лампу не включал, хватало коридорного освещения. Плеснул воды в лицо, растерся ладонью; саднило ободранный нос. Хорхе опасливо дотронулся до запекшейся крови, вернулся к койке, лег на спину, подтянул одеяло к подбородку. Предстоящий разговор с Сарджентом не радовал. Хорхе вовсе не намеревался лезть в чужие дела, но ярить Лоретти тоже не резон, Хорхе решил во время встречи натрепать Сардженту первое, что взбредет в голову. Конечно, тот не дурачок, за нос его не поводишь, но Хорхе плевать, что о нем подумают.

В коридоре послышались тихие шаги. «Кого это несет?» — подумал Хорхе. Шли трое или четверо. Одиночка Хорхе во втором ярусе была последней от ступеней, ведущих наверх с первого этажа, чтобы подойти к ней, нужно миновать все камеры. Шаги приближались, неторопливые и гулкие. Иногда по ночам устраивали проверки: мало ли кто чем занят под покровом ночи. Тихо. Хорхе прислушался: камеры не отпирали, шаги слышались все отчетливее.

«Не дают спать, сволочи!» — Хорхе повернулся на бок и закрыл глаза. Шаги смолкли у его камеры. Хорхе поежился.

Звякнул замок, скрипнули петли. Хорхе открыл глаза: по одеялу и стенам скользнули тени. Барселонец не успел открыть рот, его сковал страх: он не знал, кто эти люди, но прийти они могли только за одним — за его жизнью.

На голову набросили подушку, на ноги опустилась тяжеленная туша. Хорхе почувствовал петлю на шее…

Утром Сарджент узнал: Барселонец повесился в камере. Повесился или…

Хлюпик уставился на Брюса: должен же ты знать, сколько лет оттрубил в полиции!

Подозревать было некого — повесился.

Вскоре все забыли о кончине Барселонца; католический священник добился у начальника тюрьмы разрешения встретиться с заключенными, елейно сообщил, что лишать себя жизни безнравственно, и бог никогда не прощает такого греха. Лоретти больше ни разу не приглашал Сарджента к себе, и Брюс понял: есть люди, которые могут пригрозить даже Лоретти; он больше не сомневался, что Барселонцу помогли покончить счеты с жизнью, продумав все до мелочей.

Через неделю Сарджент обратился к Одноглазому с просьбой организовать ему встречу с Лоретти. Обычно расположенный к Сардженту охранник огрызнулся:

— Пожрать захотелось? Лоретти больше не угощает, перевели в другую тюрьму — у него камера с видом на море и горы.

Через три месяца Брюса выпустили. Он уносил из тюрьмы письмо Хлюпика любимой, справку, украшенную витиеватым росчерком, и несколько мятых купюр. До ворот тюрьмы его проводил сам начальник. Перед тем как уйти, он долго смотрел на Сарджента:

— Советую вам все забыть… и упаси вас бог… — обрюзгший чиновник не договорил, повернулся и понуро побрел к главному входу, брезгливо посматривая на собак, рвавшихся с поводков.

Недалеко от ворот тюрьмы, выплюнувших Сарджента, замер покрытый пылью автомобиль; на заднем сиденье Майер наставлял старшего шпика:

— Работать будете за этим…

Сарджент шагал, не торопясь, и вертел головой: красивее неба ничего нет, а еще здорово, когда идешь, куда захочешь, процедишь квартал до угла, потом обернешься — и назад; не доходя кинотеатра, свернешь в переулок, прошмыгнешь его насквозь и вынырнешь на другой улице, встанешь на перекрестке и решаешь куда: налево, направо? Или вприпрыжку скатишься в переход, а из него — фьють на площадь, а с площади — снова в переулок, втиснутый меж двумя рядами обветшалых особняков.

Черный автомобиль полз за Сарджентом. Майер покинул группу преследователей после первого поворота.

Сарджент купил газету, сунул в карман. «Может быть, прав начальник тюрьмы? Все забыть! Начать заново, с белого листа?» — подумал он. И только глаза Гордона Кэлвина не давали покоя: глаза самоубийцы, которого убили. Как и Хорхе Барселонца. Один почерк.

Брюс поднял воротник плаща, пошел по шпалам перехода, стараясь ступать только на белые полосы.

На солнце набежали облака, и город померк, серая кисея укутала здания, парки и фонарные столбы, растеклась по стоянкам, подернула пеленой глаза пешеходов, и в мглистой густоте Сарджент не обращал внимания на автомобиль, который крался за ним; он видел его с самого начала, знал, что это за ним, но оставлял без внимания: его поддерживали в безразличии опустошенность и возможность шагать, не оглядываясь, не натыкаясь на стены и не опасаясь окрика.

Брюс шел уже больше двух часов, когда в груди ворохнулась боль. Он опустился на скамью рядом со студенткой, листавшей толстую книгу. Девушка боязливо отпрянула, и Сарджент виновато улыбнулся, хотел объясниться, но не хватило сил.

Он высыпал на ладонь таблетки, проглотил пригоршню, закрыв глаза и запрокинув голову. Девушка соскользнула на край скамьи: по виду Сарджент вполне мог сойти за наркомана.

Брюс вытянул ноги и сполз вниз, поза его со стороны могла показаться вызывающей. Его соседка возмущенно фыркнула и поспешно удалилась.

Сквозь просвет в кустах Сарджент видел лобовое стекло черного автомобиля, успел отметить: его ведут плотно и слишком нахально.

Отдышавшись, Брюс побрел к ближайшей автобусной остановке. Если бы автобус не подъехал сразу, измученный пешеход с опущенным плечом подошел бы к черному автомобилю, постучал согнутым пальцем по стеклу и прошептал: «Ребята, подвезите, все равно нам в одну сторону».

Через шесть остановок Сарджент вышел и направился к своему дому. Между трубочным магазином и лавкой зеленщика, близ курящегося дымками коллекторного колодца расположился уличный музыкант Доменико.

Первые звуки скрипки и приветствие Сарджента зазвучали одновременно и слились. Доменико обнял Сарджента, как родного; прижавшись к небритой щеке старика, Брюс ощутил сырость слез, размазанных под выцветшими глазами. Доменико болтал, не умолкая, и тянул Брюса за собой в пивную; Сарджент успел перехватить изумленный взгляд из черного автомобиля: «Ну и дружки у клиента! Ничего себе — бывший офицер полиции!..»

В гуле пьяных голосов, в дымном чаду пивной, как ни странно, оказалось тепло и уютно. Боль в груди притихла. Не слыша ни слова из того, что говорил ему Доменико, Сарджент видел, как шевелятся губы старика, и Брюсу казалось, что он сидит здесь вечность, и никуда не надо торопиться, только тихо дожидаться своего часа. Поздно вечером Сарджент и Доменико вошли в покрытую пылью квартиру. Из почтового ящика Сарджент извлек счета и три письма от мисс Фаулз, отправленные больше года назад и почему-то пришедшие на его домашний адрес. Может, Дайна сделала, это нарочно? Чтобы Брюс нашел письма, когда вернется, и ему не было бы так одиноко.

Сарджент отправился принять ванну, а когда вернулся, Доменико уже спал в кресле, уронив голову на плечо и сжимая гриф поцарапанной скрипки.

Первая ночь дома почти не подарила сна — все непривычно: не капала вода, не доносились странные звуки из соседних камер, не сопел Хлюпик и можно просматривать сны лицом вниз, зарыв голову в подушку, не опасаясь, что ткнут дубинкой под ребро…

Утро вползло в окно несмело, первые лучи с опаской обнюхивали бедлам на столе, разметавшегося в кресле Доменико и пыль повсюду, которую так и не удосужился стереть Сарджент.

Брюс проснулся оттого, что внезапно прекратился храп. Старик долго возился в ванной и вышел, ступая на цыпочки; в бороде и усах блестели капли воды. Брюс сварил кофе; оба чувствовали неловкость: уместное, естественное, само собой разумеющееся вчера сейчас стало другим.

Старик поспешно собрался. Сарджент решил сделать ему подарок и извлек из шкафа костюм, тот самый, в котором он провожал мисс Фаулз, давным-давно, еще до ухода из полиции, еще до ранения. Обшарил карманы, вытащил газету, с досадой швырнул ее на пол. Доменико, пытаясь угодить, подобрал, развернул иссохшие листы. Сарджент случайно зацепил глазом крупно набранный заголовок: «Гордон Кэлвин отвечает на вопросы о гибели лайнера. Федеральное авиационное управление напоминает растревоженный улей» — и… фотография безумца!

Брюс смежил веки. Побежали кадры мысленного фильма. Вот Бейкер нервно крутит в руках фото: у него болен родственник; Майер улыбается, покачивая головой-дыней; холеные седины Лоретти вплывают в кадр: «Вашего Кэлвина убили!..»

Убили!

Бейкер мог не добиваться, чтобы Сарджента упрятали в тюрьму, и все же через своего адвоката он настоял… Похоже, Брюса специально упекли подальше, нарочно тянули время: пусть все забудется.

В ушах звучало: «Вы идеальный свидетель, иметь такого — одно удовольствие: никто не станет копать».

Но ведь Сарджент совершенно случайно встретил Майера в тот вечер в «Бо-Сит»! Или не случайно? Там же крутился Хорхе Носарь, и его люди преследовали. Майера и Сарджента. Спектакль? В тюрьме Хорхе — кто не знал о его жизнелюбии — вдруг повесился, как только Сарджент предложил ему объясниться…

Брюс потянулся к газете, долго рассматривал лицо Гордона Кэлвина: светлые волосы чуть взъерошены, в глазах испуг и растерянность, и даже испарину удалось пропечатать — отличный снимок, и тень затравленности, будто прямо сейчас, когда щелкает затвор фотокамеры, Гордона волокут на расправу.

И еще Сарджент изумился: как преображает фото человека! Безусловно, Кэлвин! И все же бросается в глаза неуловимое, что так отличает клишированного Кэлвина от живого: у живого, похоже, больше выпячена нижняя губа и волосы казались гуще, наверное, вспышка фотоаппарата безжалостно выхватила прогалины кожи, прикрытые редкими прядями.

Доменико исчез незаметно, и Брюс мысленно благодарил его за проявленный такт. Только что он положил трубку на рычаг — поговорил с Дайной. Поговорили просто и сердечно. Сарджент сказал: «Я не могу без тебя». Дайна ответила: «Я тоже» — и добавила: «Так в чем же дело?» Брюс рассмеялся, и сквозь смех мисс Фаулз разобрала, что он прилетит сегодня же.

Сарджент шагал с полупустой сумкой на плече, только что получив в банке как раз столько, чтобы добраться до города мисс Фаулз. Черная машина не показывалась: раз Сарджент без колес, то и преследователи предпочитали ноги. Его опять вели — он сразу заметил: ничего нового, слежка без затей, только техники побольше, и Брюс скосился на радиожужжалку в нагрудном кармане пиджака. Незатейливая штуковина ждала, пока хозяин валялся в камере, изнывая от безделья, и теперь радостно моргала красным глазом: вокруг Сарджента кипел радиообмен.

Если вчера слежка его не трогала, то сегодня чужие зрачки, вперившиеся в спину, раздражали. Сарджент замедлил шаг, стал чаще прилипать к витринам, незаметно уклоняясь к мешанине домов уже успокаивавшегося квартала. Там Сарджент знал все: проходные дворы, ржавые пожарки, угрюмые лестницы, сбегающие в подвалы, которые прогрызены под свалками и выходят на свет божий в самых неожиданных местах. Брюс позволил преследователям расслабиться за истекшие сутки, и сейчас они пожалеют об этом.

Сарджент толкнул дверь магазинчика дамских шляп, зная, что вынырнет в четырех кварталах от него, пролетел мимо изумленной продавщицы, юркнул в служебную дверь, оттуда в подвал, выбрался в четырехугольный замкнутый двор, открыл дверь черного хода, поднялся на второй этаж по переходу, что лепился снаружи к обшарпанной кирпичной стене, пробежал вдоль слепого фасада и снова нырнул в подвал.

Красный глаз радиомигалки моргал все реже и наконец померк, потерял блеск, будто умерло некое живое существо.

Ночь проглотила город. Ветер снаружи свистел и скреб пригоршнями градин оконное стекло. Доменико, закутанный в тряпье, грел руки над электрокамином, найденным в мусорке и теперь пиратски — в обход счетчика — подключенным к проводке.

Скрипач думал, что дверь сорвал с петель ветер, когда в халупу ворвались трое, подняли его, как куль с песком, и долго били, повторяя один вопрос: «Где Сарджент?» Доменико икал от страха и боли, пытался прикрыть лицо руками. Толстомордый низкорослый наотмашь ударил старика, свинячие глазки уперлись в скрипку — миг! — удар по голове. Доменико, теряя сознание, увидел, как резонатор инструмента разлетелся в щепы. Выстрелы револьвера с глушителем потонули в вое ветра. Уходя, убийцы приткнули камин к тряпью Доменико, и через минуту после их ухода хибара пылала, и ветер разбрасывал вокруг снопы искр.

Сарджент в телефонном разговоре предупредил мисс Фаулз, что прилетит, потому что разговаривал из дома; на самом деле он решил плыть: три дня на корабле; он отдохнет, и Дайна успеет без спешки подготовиться к встрече гостя. Он позвонил мисс Фаулз из города и известил о перемене решения. Его станут разыскивать в аэропортах, а кому придет в голову заглянуть на причал.

Корабль вышел в море вечером, и Брюс стоял на носу рядом с брашпилем, изредка дотрагиваясь до массивной якорной цепи.

— От берега отошли на десять кабельтовых, — прокричал официант, пробегавший мимо, и Сарджент перебрался на корму, всматриваясь в терявшиеся вдали огни города. В густеющей мгле оставались его враги, его беды, и Брюс втайне надеялся, что так же, как расширяется полоса воды, отделяющая корабль от берега, расширяется пропасть между его прошлым и настоящим.

Толстомордый низкорослый докладывал Майеру, голова-дыня покачивалась в такт ударам пальцев по столу. Сарджента упустили. Пьяница-музыкант ничего не знал о своем дружке.

Майер представил мину, какую скорчит человек в ортопедическом ботинке, и поморщился. Поднял непроницаемые глаза на толстомордого и, скорее для острастки, чем надеясь пронять эту тушу, проревел:

— Вы ответите!

Он знал: контактов у Сарджента немного, среди бывших сослуживцев один-два, не считая Макги; капитан уже доложил Майеру, что коллеги понятия не имеют, где Сарджент, и что Брюс отличался умением залечь на дно.

Быстро проверили аэропорты — таможенники послушно раскрыли журналы регистрации, — Сарджент города не покидал. Решили искать на месте. Люди Майера снеслись со своими в городе, где жила мисс Фаулз, и оттуда подтвердили, что к объекту (так именовали мисс Фаулз агенты) никто не прибывал, после чего Дайна на время выпала из поля зрения Майера и его людей, идущих по следу Брюса.

Дни на корабле казались Сардженту лучшими в жизни, его недуг ни разу не напомнил о себе; Брюс часами стоял, нагнувшись к воде, и свежий ветер бросал ему в лицо прохладу; вдыхая терпкие запахи моря, он ощущал давно забытую уверенность и особенно отчетливо — радость жизни, не от чего-то конкретного, не в предвкушении таинственного нечто, а единственно потому, что ты живешь, дышишь и бескрайнее море волнуется на твоих глазах, а с белизной вод, что вскипают, рассеченные носом корабля, сравнимо лишь цветение яблонь в детстве, когда Сарджент-малыш разгуливал под деревьями и не сомневался, что мир — сплошь цветущий сад…

Трап казался бесконечным. Сарджента покачивало, он глянул вниз и сразу увидел мисс Фаулз. Она подогнала машину к самому причалу и стояла, опираясь на капот. Сарджент поправил сумку и улыбнулся Дайне.

Она бросила сумку в багажник, уселись, и машина выскользнула из порта.

— Как отсиделось? — Дайна свернула под арку.

— Отлично! — Сарджент усмехнулся. — Поздоровел! Режим: в одно время встаешь, в одно ложишься, спорт, регулярное питание и никаких излишеств.

Мисс Фаулз вела машину осторожно, будто везла ребенка или тяжелобольного. Постарел? Как будто нет. Та же виноватая улыбка, и волосы непокорно спадают на лоб, и пробор, за которым он всегда так следит, как стрела, и дышит Брюс ровно, не захлебываясь, как в первые месяцы после операции. Переключая скорость, она раза два коснулась руки Сарджента, и… будто не было тюрьмы и месяцев ожидания, и такое чувство, что они никогда не расставались — просто возвращаются после загородной прогулки или из магазина.

Судя по столу, который увидал Брюс, мисс Фаулз ни на минуту не забывала, кого она ждет. Сарджент и не предполагал, что Дайна помнит все его кулинарные пристрастия и даже привычки в быту, начиная от туалетной воды и кончая лезвиями бритв; и еще его ожидал подарок — темный костюм, покрой и цвет которого так шли усталому, но для мисс Фаулз всегда привлекательному мужчине. За обедом они дурачились и припоминали смешные истории их прошлого, совсем невинные, расскажи кому, на жалкую улыбку и то рассчитывать не приходится, а они веселились от души. В забавном, происходившем с ними давным-давно, притягивало не смешное, а другое — старая общность, взаимная уверенность: то, что было — было хорошо, а раз так, отчего не надеяться, что таким же станет и то, что будет.

Брюс помог Дайне вымыть посуду, а после они лежали рядом на широкой постели, не раздеваясь, отдыхая после обильного обеда, и голова мисс Фаулз покоилась на его плече.

— Ну, рассказывай. — Дайна уютно свернулась у Сарджента под боком.

Воспоминания цеплялись одно за другое, как зубья шестерен, колесо памяти раскручивалось, набирая обороты.

…Вечер в «Бо-Сит», когда ему удалось выручить Майера и тот свел его с Бейкером, и в его жизни появился Кэлвин, который отчего-то тронул Сарджента. И еще Брюс вспомнил, что Гордон на его глазах выбрал в оружейной лавке винтовку, но не взял патронов, а потом не докупал их — выходило, что Кэлвин застрелился из винтовки без патронов? Может, у него были другие, приобретенные раньше? Но в машине и рядом не нашли ни коробки, ни россыпи патронов…

— О чем ты задумался? — Дайна прижалась к Сардженту. Сквозь зашторенные окна едва пробивались свет и шумы улицы, и мир, казалось, сжался до размеров квартиры, где так покойно и уютно.

— В тюрьме я познакомился с Лоретти…

Дайна недоуменно. посмотрела на Сарджента.

— Ну… в нашем мире Лоретти все равно что в вашем Артур Миллер, Лоуренс Оливье или Питер О’Тул. — Брюс поправил подушку. — Лоретти держал в руках весь город.

— А-а… — понимающе протянула мисс Фаулз.

Сарджент поделился сомнениями, выходило скверно: Лоретти — не новичок в преступном мире — сразу понял, что подопечного Брюса убили, и тут же предложил разузнать подробности у Хорхе Барселонца, чувствовалось, Лоретти недурно осведомлен. Но стоило Сардженту переговорить с Хорхе, как тот повесился, а самого Лоретти скоропалительно перевели в другую тюрьму…

— Ощущение, что меня водят, как младенца, пропустив под грудь полотенце, — куда потянут, туда и шлепаешь.

Про газету с фото Кэлвина Брюс не сказал: не успел или что-то удержало; может, не хотел напоминать Дайне о частых авиакатастрофах последних лет, хотя бы потому, что она нередко летала и не скрывала ужаса, говоря о погибших.

Майер сидел перед человеком в ортопедическом ботинке: Сарджента упустили, и бог знает, что он выкинет. Майер терпеть не мог, когда ему выговаривали, как, впрочем, и все, но… приходилось сдерживаться, он приучился гасить порывы, усмирять себя. Иногда нестерпимо хотелось взорваться, но больше он ничего не умел, а платили сносно, и сейчас Майер испытывал еще большую неловкость оттого, что ему, упустившему Сарджента, протянули конверт, и он знал, сколько там. С Майером чаще прибегали к прянику, чем к кнуту, и правильно: большего желания, чем расшибиться в лепешку, у него сейчас не было.

Человек в ортопедическом ботинке быстро оттаял и заметил, что все идет по плану, и все запутано, и никто уже никому не верит, а это как раз то, что надо для тех, кто стремится к конфликту между двумя странами «третьего мира».

Майер слышал про этот сценарий взаимного ослабления двух дерущихся, чтобы потом в ореоле величия пришла его страна и великодушно протянула руку помощи истекающим кровью соперникам; из-за этого падали самолеты и вспыхивали перестрелки на всем протяжении многосоткилометровых границ, сбегающих от снежных хребтов к теплому океану.

Но Майер знал далеко не все. Даже человек в ортопедическом ботинке не знал главного…

Они приехали на премьеру заранее: Дайна хотела показать Брюсу новое здание театра.

Сарджент и припомнить не мог, когда последний раз переступал порог театра, в один миг ему даже стало жутковато.

Его работа походила на театр по напряжению, по стремительности разворачивавшихся событий, вот только зрителей не было — все равноправно участвовали, и если гибли, то не артистически, томно падая на руки партнеру, а по-настоящему — некрасиво и нелепо.

Вошли в зал, и Сарджент зажмурился: неистовство хрустальных люстр ослепляло. Свет ложился на алую обивку кресел, ласкал ковровые дорожки проходов, сползал по сбегающему складками занавесу.

Гомон голосов слился со звуками, выпархивавшими из оркестровой ямы: взвилась скрипка, низко всплакнул контрабас, грохнули литавры, и снова скрипка.

Брюс с трудом улавливал смысл происходившего на сцене и облегченно вздохнул, когда Дайна шепнула: «Слабая постановка, декорации на высоте и музыка во втором действии…»

Занавес рухнул с потолка и подвел черту. Спектакль окончился.

Прожектор сзади швырнул лунно-желтый круг света на сцену, и Сарджент замер… Так не могло быть и все же… Он привстал, вцепился в поручни кресла и бессильно обмяк, услышав слова мисс Фаулз:

— Что с тобой?

Актеры не спеша покидали сцену; Брюс, не отрываясь, смотрел на высокого человека в твидовом пиджаке и галстуке в косую полоску. Такие редкие светлые волосы, глаза и всепрощающая, чуть брезгливая, но не без участия улыбка — плод многих лет упражнений перед зеркалом могли принадлежать только одному человеку: тому, кого уже не было… Сарджент зажмурился: неужели он сходит с ума?

Проходы заполнили люди. Дайна дотронулась до плеча Сарджента: пора. Он поднялся, проводил взглядом человека в твидовом пиджаке — тот покидал сцену последним.

— Кто это? — спросил Брюс как можно безразличнее.

— Эдвин Лэнд. Режиссер и хозяин театра. Он недавно разбогател. Тут же зашуршали слухи, люди не любят, когда кто-то вырывается вперед. Эд в прошлом блестящий актер.

Сарджент задохнулся.

Фонари на улице отбрасывали причудливые блики на стены театра. Сарджент и мисс Фаулз поджидали ее друзей, чтобы отправиться на ужин. Из боковой двери театра вышел высокий человек с непокрытой головой, постоял, глядя на небо, поежился и направился к машине. Сарджент сразу узнал режиссера. Дайна перехватила взгляд Брюса и рассеянно повторила:

— Эд — большой актер. Уж не ревизуешь ли ты?

Три пары и тощий мужчина, напоминавший вешалку, приблизились к ожидавшим. Смешки, неловкие представления, кивки… Сарджент сразу перезабыл все имена и лишь отметил, что драматург, он как раз не имел пары, поклонился слишком чопорно. Все хвалили премьеру, и драматург — пьесу написал он — улыбался, впрочем не принимая похвалы за чистую монету. Сарджент видел, что автор хорошо знает цену зрительской лести, и согласился участвовать в не слишком тонкой игре скорее по необходимости, чем искренне того желая…

Приехали в домик на озере, принадлежавший паре по фамилии Кру. Дэниэл Кру, балагур и насмешник, веселый толстяк, нежно обнимал жену Феличию каждый раз, когда та прибегала из кухни. Две другие пары взяли в оборот мисс Фаулз, а Сарджент и драматург оказались за низким столиком у стены.

— Я ничего не понимаю в театре, — честно признался Брюс.

— А я в работе полиции, — так же искренне повинился драматург, и его унылый нос с родинкой на самом кончике дернулся. — Вам приходилось стрелять в человека?

Сарджент поморщился: всех интересует одно и то же. Разве объяснишь, что это вовсе не главное. Дергать спусковой крючок может любой болван, и особых качеств для этого не надо.

— Не хотите говорить? — тактично уточнил драматург.

— Да нет… — Сарджент закурил, — я убил четверых, с десяток тяжело ранил.

— О-о! — выдохнул драматург. Возникло неловкое молчание.

— Трудно написать пьесу? — Брюс уселся поудобнее, приготовившись слушать.

Драматург закинул ногу на ногу, пропустил меж пальцев галстук, потянул его вниз, будто стараясь выжать из себя ответ поточнее.

— Все зависит от практики. — Он замолчал.

— Собственный театр — это дорого? — Сейчас Сарджента интересовал только Эдвин Лэнд, Брюс думал о режиссере не переставая, с той самой минуты, когда ужаснулся, увидав его на сцене достойно раскланивавшимся с публикой.

— Мне театр не по карману, сколько бы моих пьес ни купили, — драматург будто извинялся за то, что его успех заранее ограничен и приходится знать свой шесток.

Сарджент не хотел первым произносить имя Лэнда, но промедление пугало: драматурга, как часто случается с творческими личностями, могло занести на разговоры о себе, о трудностях, которые нарастают с каждым годом, о непонимании окружающих, которое наливается спелыми красками, как зреющий плод. Брюс решился.

— Отчего не приглашен режиссер? Он же ставил вашу пьесу?

— Лэнд… — Рассеянность драматурга показалась Сардженту нарочитой, но он мог и ошибиться. — Видите ли, Эд — замкнутый человек, со странностями, как и полагается одаренной натуре.

— Что считать странностью? — Сарджент непринужденно продолжил разговор.

— Каждый считает странностью другого то, чего нет в нем самом, ну и… — презрительный взмах руки, — впрочем, все это неважно, все эти слова и желание нащупать истину или то, чем она прикидывается.

— Лэнд богат?

— Мы вместе начинали… с нуля.

— Откуда же театр?

— Не знаю, рассказывала ли вам Дайна, но Эд — человек с болезненным самолюбием. Актер милостью божьей, лицедей с головы до пят. Невозможно даже представить, когда он играет, а когда таков, каким задумала его природа. Никогда не поймешь, говорит Эд правду, переживает, радуется или… перед вами очередная роль. Нормальный актер играет на сцене, ну, на репетициях, может иногда на одиноких прогулках, пытаясь войти в роль. Лэнд же играет круглые сутки. С ним я ездил на рыбалку и видел, как он спит. Честное слово, он спит, рассчитывая, что на него будут смотреть: картинно раскинутые руки — божий сын на кресте — и выражение, продуманное до дрожания самой крохотной мышцы лица. И еще заметьте, Эд умен, он безошибочно нащупывает, чего от него ждут, быстро выведывает тайные помыслы зрителя, будь их сотни в зале или один за столом.

Брюс тяжело задышал, закашлялся, заметил встревоженный взгляд мисс Фаулз. Дайна привстала, чтобы направиться к нему. Сарджент сделал предостерегающий жест, и Дайна не шелохнулась.

— Так часто случается, все только и говорили о талантах Лэнда, но то ли из зависти окружающих, то ли по другим причинам успех ему не сопутствовал. В нем уже укоренилось озлобление разочарованного, когда вдруг…

Сарджент насторожился.

— Лэнд выложил, что ему предложили контракт на сумасшедше выгодных условиях. Кто-то, видите ли, углядел его в нашем театре и оценил. Лэнд пропадал года полтора, никто не знал где, а когда вернулся, сразу купил пустующее здание кинотеатра, переоборудовал его, короче, заимел собственные подмостки…

Сарджент и мисс Фаулз ушли раньше всех. Дэниэл Кру облизал их обоих влажными губами и призвал не забывать.

Приехав домой, они сразу легли спать, и, уткнувшись в плечо мисс Фаулз, Брюс долго думал об Эдвине Лэнде, о том, что устраниться нельзя, и о предостережении начальника тюрьмы, который советовал не совать нос, куда не следует. Сейчас он уверился, что если не попытается отмыться, то навсегда потеряет уважение к себе, станет затравленным, и каждый сможет вытворять с ним все, что захочет. Те, кто заварил эту кашу, считают его недалеким, бескрылым служакой, мастером стрельбы с серебряным значком за отличные результаты и только. Но «счастливый курок» и соображал всегда неплохо. Это признавали и друзья и враги.

Брюс закрыл глаза и представил до мелочей, что он сделает.

Утром Дайна печатала статьи, а Сарджент на ее машине поехал в город и целый час кружил по незнакомым улицам, пытаясь привыкнуть к обликам других домов, других людей и к другому ритму жизни.

Человек в ортопедическом ботинке не нервничал — он никогда не распускался. Майер перетряхнул город, перерыл все — и безрезультатно. Сарджент исчез. Человек в ортопедическом ботинке подтянул искалеченную ногу к себе: «Сарджент мог быть только в одном месте — у своей подруги. Интересно, Майер сам догадается или понадобится тыкать его мордой в блюдце?»

— Я знаю, где Сарджент, — Майер дотронулся до плоского, в седой кабаньей щетине затылка.

— Я тоже, — больная нога шаркнула по ковру. Говорить больше не понадобилось. Оба знали, что делать.

Про эти места Сардженту рассказал слепой негр, которому Брюс помог перейти улицу и усадил на скамью в сквере. На юго-западной границе города река Свит делала петлю, стремительно поворачивая с севера на юг. В речной петле на осушенных болотах, где, по преданию, не подтвержденному, но и не опровергнутому, в стародавние времена сжигали ведьм, расположился пользующийся дурной славой район заброшенных доходных домов под названием Сатанинское подворье. В муниципальных документах район числился как резервная территория номер семь, но полиция, да и все в городе, говоря о заброшенных кварталах с улицами, поросшими травой, предпочитали пользоваться названием Сатанинское подворье как более отвечающим существу дела.

После беседы с негром Сарджент отправился на смотровую башню и в вознесенном к небесам баре выпил кофе. Сверху подворье напоминало овал, с трех сторон ограниченный водами реки Свит, а с юга отрезанный акведуком; в поперечнике район простирался на три-четыре мили и, если воспользоваться стереотрубой, невольно поражал неприглядностью полуразрушенных домов, особенно сейчас, в закатные часы, представляющихся мусорной свалкой великанов. Из недр свалки выползали черные ленты дорог, их было много, и они упирались в реку. Выбраться с подворья можно было только по дороге, ведущей к единственному мосту. Перекрыть мост — пара пустяков, правда, у горизонта черточкой виделся еще один мост, железнодорожный, и Брюс подумал, что можно подъехать к нему, перебежать мост вдоль путей, а там сесть в машину, заранее упрятанную на противоположном берегу…

Эдвин Лэнд сидел скрючившись, подперев голову кулаками, — сама скорбь. Сейчас ему рассказали, что Сарджент в городе и необходима осторожность. Лучше всего уехать. Лэнд покорно выслушивал советы — напрасные: его-то зачем призывать к осмотрительности? Он меньше всего жаждал встречи с Брюсом и в душе надеялся: откуда бывшему полицейскому знать, что Лэнд живет в этом городе? После того как Эдвин получил оговоренные деньги от Майера, он постарался забыть обо всем и преуспел в этом и теперь чувствовал себя сорванцом, давняя шкода которого вдруг всплыла, и нужно держать ответ. Лэнд не мог удержаться от соблазна сыграть мятущегося, преследуемого человека. Он вскочил, сверкая глазами, заломил руки:

— Что же мне делать?

Но на сей раз его зрителями оказались люди неподготовленные, они не отреагировали на безупречное мастерство, а один неожиданно проницательно заметил:

— Запомните: жизнь — не театр! Здесь после выстрела в упор никто не поднимается, чтобы скрыться в кулисах.

Лэнд перепуганно прошелестел:

— Я все понял. — Он не лгал, и дрожь, которую он научился вызывать у себя искусственно, сейчас была естественной.

Утром Дайна дописывала статью, а Сарджент отправился в Сатанинское подворье.

Миновав мост, он въехал в скопление грязных, полузаброшенных домов; фасады их напоминали лица бездомных бродяг, неприкрытое запустение, замешанное на густом смраде, сочилось из всех щелей; ржавые пожарные лестницы дрожали под порывами ветра на прогнивших до трухи креплениях; кучи мусора выползали на проезжую часть, и, когда Сарджент их объезжал, к колесам прилипали тряпье и объедки. Брюс тщательно осматривал квартал за кварталом, дом за домом, наконец один десятиэтажный, коридорной системы, с черными ходами ему подошел.

Сарджент медленно, переводя дыхание, поднялся на третий этаж, оставляя позади пустынные площадки. Достав заранее приготовленную отмычку, он вскрывал квартиры — одну, вторую, третью… В шестой квартире за полуоткрытыми дверцами стенного шкафа зиял пролом, выводивший в соседний коридор. Те, кто окажется у запертой двери в квартиру, не подозревая о проломе, поставят своих людей только у черного хода, и тогда можно выиграть две-три минуты, которым нет цены, когда идут по твоему следу. Сарджент обошел пустые комнаты. В одной громоздились сваленные в кучу детские игрушки; по куклам с оторванными руками и головами, с дырами в пластмассовых лбах вместо глаз сновали тараканы.

Брюс толкнул, дверь в ванную: черная от грязи растрескавшаяся эмаль, пятна ржавчины, паутина в углах… Сарджент сбил шляпу на затылок, закурил. Отвернул кран. Глухое урчание, клокотанье, всхлипы и… с шипением полилась желто-коричневая вода. Брюс удовлетворенно хмыкнул…

Майер сидел в гостиничном номере. Мордатый шпик повинился, что Сарджент на машине мисс Фаулз уехал и сумел оторваться. Майер поорал для порядка: в сущности, не так уж страшно, что они изредка теряют «объект», важнее знать его берлогу, лежку — каждый вечер Сарджент аккуратно возвращается к мисс Фаулз…

Квартира выбрана. Теперь Сарджент подъехал к железнодорожному мосту, поднялся по насыпи: вдоль поблескивающих путей на мосту проложены узкие пешеходные дорожки; Брюс простоял у моста минут десять и не увидел ни души.

Вернувшись в город, он быстро договорился о прокате машины. Малолитражку Дайны оставил на платной стоянке, чтобы позже упрятать ее на противоположной стороне реки, у пешеходного спуска с железнодорожного моста. На прокатной машине Сарджент подъехал к облюбованному доходному дому, несколько раз из разных подъездов, прижимаясь к фасаду, добегал до дряхлого «доджа», засекая время. Преодолевая открытое пространство, он всегда старался держаться спиной к глухому, без окон торцу дома; Брюс не любил подставлять себя под пули. Из-под шляпы струился пот, Сарджент устал, привалился к капоту, закурил, поймал себя на редком в последнее время спокойствии: он в своей стихии, делает все четко, продуманно и предвидит до мелочей, как все произойдет.

Около четырех дня Сарджент купил в магазине бутыль желтоватой жидкости. Пришлось снова отправиться в подворье, теперь он въезжал туда уже привычно, даже воздух казался чище. Двое-трое встречных скользнули по бренчавшему рыдвану невидящими взглядами. Сарджент поднялся на третий этаж, вошел в квартиру с проломом в стене и вылил в ванну содержимое бутыли.

Теперь он действовал, как автомат. Позвонил Дайне, предупредил, что задержится: встретил товарища, вместе учились в полицейской академии. Дайна не поверила ни единому слову. Далее Сарджент не допустил и минуты промедления — оставил «додж» на площади Королевы Анны и отогнал машину мисс Фаулз к железнодорожному мосту. На такси вернулся на площадь, сел в «додж», заправил бак доверху, проверил шины, подготовил два сменных барабана к своему револьверу: восемнадцати патронов должно хватить с запасом; Брюс не любил дергать крючок понапрасну.

Эдвин Лэнд отсиживался в своем кабинете в театре перед зеркалом до пола, в котором он мог красоваться во весь рост. На столе лежала газета почти трехгодичной давности со снимком Гордона Кэлвина. Каждый, бросив всего один взгляд, мог увидеть, что Кэлвин и Лэнд похожи.

Из зала докатился гул аплодисментов: сегодня шел самый ходовой спектакль, и Лэнд только что отпустил бухгалтера, который доложил об ожидаемой в следующем месяце выручке. Ничто так не волновало Эдвина, как бесстрастное перечисление цифр, но сегодня, пожалуй, он впервые слушал невнимательно.

За окнами неожиданно повалил снег. Пляска белых хлопьев всегда нагоняла на Лэнда тоску, казалось, потолок кабинета медленно снижается, мгла из углов наступает, гонимая порывами ветра снаружи, и сквозь мельтешение белого проглядывает опасность, которую ни потрогать, ни увидеть, но которая так же реальна, как стол, шкаф или его любимое зеркало.

Лэнд сидел за столом в дубленке, и в круговерти снега за окнами напоминал рождественского Санта-Клауса, который вот-вот нацепит бороду и выйдет к детям с мешком даров.

Скрипнула дверь — вошел помощник Лэнда, отвечающий за актеров труппы:

— Зал сходит с ума. Ошеломляющий успех!

Эдвин поежился, поднял меховой воротник, прикрыл ладонью рот, будто певец, опасающийся застудить горло на лютом морозе.

— Холодно, — пробормотал владелец театра.

— Ошеломляющий успех… — нетвердо повторил помощник.

— Столько снега… — Лэнд поднялся. — Я поеду домой… — Он подумал, глядя в окна. — Распорядитесь, чтобы сугробы вокруг фасада и особенно у подъездов непременно расчистили…

Сарджент основательно продрог; сидеть, скрючившись, в чужой машине с выключенной печкой — удовольствие не из приятных; Брюс старался ни о чем не думать, чтобы не скрутила одышка.

Снег рука об руку с ночью завесили окна машины непроглядной пеленой. Мир за выстуженными стенками автомобиля давал о себе знать только звуками, и то странно преображенными после проникновения в темный салон машины Лэнда.

Кажется… к машине подошли… и даже снежинки замерли на миг, высматривая вынырнувшего из темноты.

Сарджент сжался. Снаружи чьи-то пальцы поскребли дверную ручку, царапнули стекло, и сразу — звук удаляющихся шагов: немудрено, кто-то перепутал машину, принял за свою в таком светопреставлении и, только подойдя вплотную, распознал ошибку и направился на поиски собственной…

Лэнд выскользнул из театра, кошкой прошмыгнул к машине, обернулся: цепочка следов тянулась от самого подъезда. Цепь, которую не оборвать…

На крыше машины громоздился снежный горб, и на лобовом стекле лежал толстенный слой искрящейся ваты. Лэнд смахнул снег с лобового стекла: жаль, автомат включения-выключения печки сломался. Ключ скользнул в прорезь замка, дверца мягко отворилась. Лэнд плюхнулся на ледяное сиденье, забросав приборную доску ворвавшимся за ним снегом, и в ту же секунду ощутил, как в бок уперлось что-то твердое.

Лэнд не вскрикнул, не обернулся, только сильнее сжал руль. Мелькнуло: «Как и предполагал или примерно так». Мгновенно вошел в роль, надеясь, что так ему будет легче.

— Я ждал… вас, — Лэнд не обернулся, пробубнив первое, что пришло в голову.

Сарджент сжался, услыхав этот голос и ту же интонацию и даже в темноте разглядев светлые, влажные от стаявшего снега волосы безумца Гордона Кэлвина.

— Вперед! — Сарджент ощутил боль в груди и страстное желание разрядить барабан сию же секунду. Он не ошибся, Эдвин Лэнд и Гордон Кэлвин — одно лицо: этот голос, вкрадчивый, манящий пониманием, готовый пожалеть и поддержать щедро, без ограничений, он узнал бы из тысячи.

Машина тронулась. Сарджент благословлял снегопад. Резкие команды так и сыпались: налево, направо. Нелегко пришлось тем, кто следил за машиной Лэнда. Брюс приказал въехать на улицу, запруженную дорожными машинами. Шел ремонт полотна, о чем и возвещал запрещающий знак. Машина прошуршала по тротуару, влетела на эстакаду, и, съезжая с нее, Сарджент окончательно убедился, что погони нет или преследователи отстали.

В гостиничном номере Майер внимательно слушал по рации сообщение шпика: «Сэр, Лэнд вышел из театра, счистил снег со стекла, сел в машину, поехал. Жуткая погода, сэр. Ничего не видно. С трудом не теряем его из вида. Он едет в сторону, противоположную от своего дома. Черт, обломилась щетка!»

Майер не слишком волновался: если Брюс уберет Лэнда, никто и не подумает печалиться, а там настанет черед и самого Сарджента, если верхние люди так решат. Майер знает дом его подруги, знает, что Сарджент на нуле, а без денег закапываться в ил — дело непростое; не секрет, что Брюс один, а за Майером — компания, и какая. Одиночки никогда не выигрывают, это скорее увидишь в кино, в жизни организация всегда перемалывает тех, кто плывет против течения, на те и придумывают организации, чтобы честолюбивые дурачки не мешали массовым заплывам в одну сторону.

— Погасите задние огни… и фары, — приказ Сарджент подкрепил тычком револьвера. Только едва мерцающие подфарники вырывали машину Лэнда из темноты. Река, отделяющая заброшенные кварталы доходных домов, выплыла из-за поворота, масляно-черной лентой пробираясь под мостом.

— На мост! — Брюс откинулся, зажмурился, на мгновение пожелал, чтобы машина врезалась в перила, снесла покореженные решетки и рухнула следом за ними в безразличие промерзших вод.

Лэнд тормозил.

— На мост! — взревел Сарджент.

— О, боже! — сдавленно выдохнул Лэнд.

Сатанинское подворье лежало перед ними, и редкие точки света еще больше подчеркивали густоту тьмы вокруг.

Мисс Фаулз металась по квартире: в такой снегопад ее всегда снедала тревога. Могущество природы, ее спокойное величие принижали человека, делали его беспомощным и жалким. Она начинала подозревать в природе враждебное начало и с головой окуналась в безвыходность. «Где Брюс?» С первого дня приезда он озабочен и улыбается чаще, чем обычно, и еще она подсмотрела, как он глотал лекарства; значит, ему предстояло нечто, требующее физического напряжения. «Где он?..»

Дайна уселась перед зеркалом. Она доверяла своему отражению и любила советоваться с ним вслух, иногда напрочь забывая, что перед ней не другой человек. Она машинально перебирала флаконы, баночки и щетки для волос; из-под одной, с длинной ручкой, выпорхнул лист.

Мисс Фаулз прочла записку Сарджента и, быстро накинув меховой жакет, выскочила на улицу. Шарф она наматывала на пути от подъезда к стоянке машин; Ее четырехколесной крошки не было. Дайна выбежала на проезжую часть. Машины катили медленно, прижимаясь к тротуарам. Такси появилось тогда, когда мисс Фаулз основательно продрогла. Только сейчас вспомнила, что выскочила в туфлях на высоких каблуках.

Шпик с оттопыренными ушами прижал свою машину вплотную к «роверу», в котором раскатывала вторая группа слежения.

— Ушел, свинья!

Снег методично утолщал слои на любых плоскостях.

Ожила рация. Голос Майера будто возникал из снежинок, похоже, каждая несла по слову, по звуку, по слогу…

— Маркети, где вы потеряли Лэнда?

— По дороге к доходным домам.

— Он ехал один?

— Не знаю, сэр. По моему разумению, в машине Лэнд не один. Утверждать не берусь, но нутром чую, когда человека понукают рулить не так, как он привык. Слишком дергался.

Майер молчал, и снежинки замерли, потом снова закружили, притащив его осипший голос:

— Поезжайте к доходным домам, перекройте мост, другого пути оттуда нет. Ищите машину Лэнда, ищите дома, в которых померещится свет, ищите следы. Вам повезло — все посыпано, как на заказ. Ищите!

Группы наблюдения устремились к мосту.

Машина Лэнда ткнулась носом у дома, заранее облюбованного Сарджентом.

— Выходи!

Лэнд, нахохлившись, вылез:

— Послушайте, Брюс!

Сарджент ударил актера наотмашь:

— У меня нет имени. Для тебя нет! Понял?

— Послушайте, Сарджент! — взмолился Лэнд, и снежинки на его ресницах смешались со слезами.

— Пошел!

Лэнд, то и дело оборачиваясь, побрел к подъезду.

Коридор третьего этажа скудно освещала чудом уцелевшая тусклая лампочка. Ручка двери квартиры, которую выбрал Сарджент, болталась на одном винте, зато кроме пролома, ведущего в смежный коридор, квартира была хороша еще и тем, что замок входной двери с тремя параллельными стальными щеколдами сохранился. Брюс подтолкнул Лэнда вперед и загрохотал стальными запорами.

Ослабив пальцы, сжимающие рукоятку револьвера, Сарджент на секунду замер, прислушался. Тишина: дом давно умер, и если и раздавались звуки, то посторонние, будто на могилу сотни квартир забрел невесть кто: кошки, крысы или полчища тараканов…

Такси с мисс Фаулз пробиралось к Сатанинскому подворью, водитель не прибавлял скорость, несмотря на понукания Дайны: машину два раза занесло, и выровнять ее удалось с трудом.

У въезда на мост, ведущий к подворью, крутилась полицейская машина, похоже, патрульные раздумывали: стоит ли тащиться в недоброй славы места в такую непогоду? Наконец машина резко развернулась и пошла к центру, быстро удаляясь от безмолвного нагромождения бывших доходных домов.

Такси ехало по мосту медленно, почти кралось на самой малой скорости. Так что при съезде с моста мисс Фаулз успела заметить «ровер», полузанесенный снегом.

Брюс притащил актера в ванную, кивнул на желтоватую жижу, поблескивающую в почти доверху наполненной эмалированной чаше.

— Я пристрелю тебя, как собаку… без сожаления, — Сарджент дотронулся до жидкости, поморщился от боли, дуя на палец. — Здесь концентрированная кислота. Никто ничего не найдет… У тебя есть дети?

Лэнд покачал головой. Брюс отвернул кран над раковиной, дал стечь ржавчине, пригоршней набрал воды, сделал, глоток. Лэнд подумал, что Сарджент пустил струю, чтобы заглушить выстрел, и побледнел. Потом вспомнил, что, когда они ехали, не встретили ни души, и понял, что нервы Сарджента тоже на пределе и он просто забыл завернуть кран.

Посмотрев на желтоватую жижу, Лэнд подумал, что его театр достанется муниципалитету, или благотворительному фонду, или еще черт знает кому; он отошел подальше от ванны и заговорил.

Его нашли: говорили, внешнее сходство с Гордоном Кэлвином, к тому же незаурядные артистические способности. Он особенно не расспрашивал, не вникал. Ему предложили крупную сумму за не слишком сложную для него работу — сыграть другого. Он сыграл, и, выходит, недурно. Сарджент не новичок в таких делах, а ничего не заподозрил. Человек, который обрабатывал Лэнда, представился как Александр Коннели…

— Как он выглядел? — перебил Сарджент.

Лэнд с готовностью описал Майера, и у Брюса заломило в затылке. Особняк, в котором жил Лэнд, изображая Кэлвина, был нашпигован охранниками, заправлял всем дворецкий Нелсон. Люди приезжали и уезжали, вместо них появлялись другие. Все загадочно и… обыденно. Тогда, когда в гольф-клубе Лэнд — Кэлвин забежал за угол здания и прогремел выстрел, на глазах Лэнда убили мужчину и подтащили к багажнику, а Лэнда уже увозил автомобиль, мчавшийся на бешеной скорости. Они сделали подмену, все разыграли как по нотам, чтобы Сарджент подтвердил: Гордон Кэлвин покончил с собой. Убитый был одет точь-в-точь как Лэнд в тот день…

Лэнд клялся, что не подозревал, чем все кончится: если б он знал… тогда, конечно, ни за какие деньги… Но кто мог подозревать?…

Сарджент видел, что Лэнд лжет, а если и нет, какое это теперь имело значение? Брюса обвели вокруг пальца, все рассчитали до мелочей; в тот день Брюс никак не мог добежать до угла здания. Они знали, что у него нелады с дыхалкой. Он не сомневался, что тренаж проходил с секундомером и каждый шаг не единожды проверялся.

— Почему убили Кэлвина?

Лэнд пожал плечами и еще на шаг отступил подальше от ванны…

Машины группы слежения методично обшаривали Сатанинское подворье, мощные фары прочесывали улицу за улицей, стараясь обнаружить автомобиль Лэнда и бегущие от него свежие следы. Снегопад прекратился так же внезапно, как начался.

Машину Лэнда увидели сразу трое, она серела за сараем из жести, вокруг уходили во мглу четыре пустых многоквартирных дома. Нечто, похожее на припорошенную цепочку следов, виделось в белизне сверкающего снега, и старший группы решил начать с дома, окна нижнего этажа которого, наглухо заколоченные фанерой, уныло бежали по фасаду. Двое пошли по заметенной стежке и сразу же, в подъезде, наткнулись на мокрые следы, ведущие вверх по лестнице. Ботинки Лэнда будто нарочно впитывали грязь и метили каждый его шаг.

Через минуту все столпились во втором от торца подъезде, если смотреть с улицы. Кто-то должен был подниматься первым, но каждый знал, что Сарджент стреляет без промаха.

…Брюс спрятал револьвер. Сейчас Лэнд корчился от страха больше, чем вначале, когда Сарджент подвел его к ванне с кислотой. Когда Сарджент упрятал револьвер, Лэнд растерялся вконец.

— Вы уходите?

Брюс застыл на пороге туалетной комнаты в двух шагах от пролома, прикрытого фанерными дверцами стенного шкафа.

— Вы мне понравились тогда, — Сарджент надел шляпу, — не вы, а тот, кого вы изображали. Этот Гордон Кэлвин неплохой малый… был…

На шаги в коридоре, едва слышные, Лэнд не обратил внимания; Сарджент выхватил револьвер и бросился к пролому. Лэнд слышал, как выбивают дверь — невообразимый грохот. Он прижался к стене и молил бога, чтобы этот кошмар скорее кончился.

В ванную ворвались люди Майера. Брюс выиграл не более пяти минут, а может, и меньше.

Оранжевый жук такси бесшумно выполз из-за поворота. Мисс Фаулз сразу приметила машины с включенными фарами. Редкие снежинки медленно пересекали толстые лучи, льющиеся из-под капотов. Она попросила водителя сдать назад, он охотно согласился, не оборачиваясь, взял деньги и убрался, как только каблуки мисс Фаулз утонули в снегу. Дайна шла медленно, прижимаясь к темным фасадам, она понимала: Сарджент рядом, и вокруг машины людей, которые приехали за ним; помочь Брюсу она ничем не могла, но шла вперед медленно, напряженно соображая, можно ли предпринять хоть что-то… Ей было страшно, и страх — хоть какой-то прок — вытеснил холод; Дайна куталась в ненадежный жакет и с каждым шагом старалась разобраться, что же происходит впереди.

Человек за рулем «ровера», похоже, дремал, и его простецкое лицо никак не свидетельствовало об опасности. Мисс Фаулз нагнулась, подобрала железяку с зазубринами и усмехнулась ещё раньше, чем успела распрямиться: она понимала, как смешна, но готова была совершать любые глупости, лишь бы подавить страх и найти способ помочь Брюсу.

Дайна юркнула в арку, решив обогнуть дом, в фасад которого упирался свет фар, со двора; она два раза падала, цепляясь за ощетинившиеся занозами доски и быстро поднимаясь.

Впереди между ящиками мусора пряталась машина. Брюс не говорил ей, что арендовал автомобиль. Дайна, в отличие от многих женщин, недурно разбиралась в машинах: перед ней стоял «додж», она помнила, что Сарджент всегда хвалил эти машины. Ярдах в пятнадцати от заметенного «доджа», привалившись к багажнику зализанного «понтиака», курил мужчина в черном длинном пальто с поднятым воротником.

Сарджент бежал по коридорам. Он не раз обследовал их, отхронометрировав каждое движение, знал, что его ожидает за любым поворотом, и понимал, как нелегко преследователям, плутающим в гулкой темноте впервые. Он остановился. Тишина.

Сейчас они наверняка решают, броситься ли наверх, на крышу, или прочесывать здание слоями, поэтажно. Знают, что Сарджент бегает с трудом и начинает быстро задыхаться — Майер при инструктаже не мог упустить такие детали. Значит, они догадывались, что лезть наверх ему нелегко, и, предполагая, что они подумают так, Сарджент непременно полезет именно туда. Брюс по маленькой играл в покер с патрульными и знал цену блефу.

Он сбежал вниз, по коридору второго этажа выскочил на наружную галерею, тянувшуюся вдоль фасада над пустым двором, устремился к торцу, к мусорным ящикам, за которыми оставил «додж»; пробежав по зыбким полосам металла, влажным от стаявшего снега, прижался к сырым кирпичам. Брюс знал, что звук выстрела в ночи, отраженный стенами домов, вряд ли обнаружит его: пусть не бегут, очертя голову, пусть боятся сделать —. каждый шаг и крадутся с опаской… Он вжался в стену так, что ощутил лопатками цементные швы кладки, поднял револьвер вверх и… выстрелил. Всполошилось эхо, заметалось по темному двору, запрыгало по болтающимся балконам, заскакало по пожарным лестницам.

Человек у багажника нервно отшвырнул сигарету и сплюнул. Водитель «ровера» вздрогнул, и машина поползла к подъезду, будто вынюхивая тупым рылом: откуда прогремел выстрел?

Сарджент убегал, спасался, и для него прошли считанные минуты. Эдвин Лэнд по-прежнему корчился у края ванны, не зная, что с ним сделают люди Майера, и для него прошла вечность.

— Я ничего не сказал, — щурясь от света сильных фонарей, заученно повторял Лэнд. — Я… ничего… не…

Шпик протянул руку к ванне. Эдвин сдавленно вскрикнул и выдал себя предостерегающим жестом:

— Осторожно, там кислота!

Шпик нагнулся, дотронулся до жижи, понюхав палец, ухмыльнулся напарнику, показывая на Лэнда:

— Болван! Обезумел от страха. Обыкновенная мыльная вода.

Эдвин побледнел: раз он выказал уверенность, будто перед ним ванна с кислотой, значит, он признался, что выболтал все. Так они подумают…

Видно, так и случилось, потому что мордатый шпик скомандовал:

— Вымой его хорошенько, Джеф, бедняга весь в поту.

Лэнд подобострастно — как хотелось подыграть! — улыбнулся. Но в душе шевельнулось недоброе подозрение. Плоскомордый Джеф со слезящимися глазами и приплюснутым носом резко выбросил руку — удар переломил Лэнда пополам; каменное ребро ладони Джефа рухнуло на затылок актера. Эдвин осел, не вскрикнув, Джеф затолкал его в ванну. Желтоватая жижа вздыбилась, вода с шипением выплеснулась на пол. Джеф окунул в ванну голову Лэнда, подержал, посматривая на часы, дождался, пока тот затихнет, и отпустил обмякшее тело…

Джеф покинул квартиру последним, его дружки уже обнаружили пролом в стене и кинулись за Сарджентом.

Мисс Фаулз видела, как мужчина в черном пальто отшвырнул сигарету, когда прогремел выстрел. Дайна не побоялась бы броситься на него, знай, что Брюса больше нет, но дом, упрятавший в своих коридорах прерывистые вздохи, лихорадочное сопение и топот десятка ног, молчал, и Дайна сказала себе, что Брюс не мог погибнуть от единственного выстрела.

Он напряг им нервы. А то еще подумают, что он с голыми руками. Сарджент решил отдышаться, к своему активу можно приплюсовать две-три минуты: они должны оглядеться, сменить тактику слепого гона, перекинуться парой слов… Брюсу показалось, что внизу по темному двору скользнула фигура женщины. Он отер пот, заливавший глаза, и помотал головой, сбрасывая наваждение.

С карниза крыши посыпался снег, ласково опушил шляпу Сарджента. Он поднял глаза и увидел высоко, на расстоянии восьми этажей, прямо над собой две головы. Две пары глаз что-то высматривали в темноте двора. Брюс мог бы уложить их в одно мгновение, но они ничем не угрожали ему сейчас, и невольно припомнились въедливые слова капитана Макги: «Когда-нибудь наш бесподобный Сарджент здорово пожалеет, что жалеет пули для негодяев!»

Головы скрылись, и снова облако снега мягко опустилось, едва касаясь стены.

Время отдыха истекло. Сейчас они видят всю крышу и крыши домов вокруг, и нигде ни шевеления, ни призрачной тени, ни следов, значит, их провели, и объект внизу. Сарджент двинулся по галерее, с радостью отметив, что настил стал сплошным и снизу сквозь прутья в него нельзя стрелять. У самого торца с галереи сбегала вниз лестница, но ступить на нее рискованно: ее могли держать под наблюдением люди, которых Брюс не видел; не доходя торца, нужно спрыгнуть во двор. И хотя в этом доме второй этаж не из низких, Сарджент перебросил ногу через ограждение и, подобравшись, полетел вниз.

Дайна оперлась на мусорный ящик, крепко сжимая железяку. Внезапно она увидела, как по сугробу мелькнула тень, похоже, кто-то мягко спрыгнул с темной галереи.

Человек в черном пальто у багажника, казалось, уловил какое-то движение, вынул руку из прорезного кармана, и мисс Фаулз увидела пистолет с длиннющим стволом. Она слышала, как шипел ВЧ-приемопередатчик на груди этого человека:

— Наверху его нет… Кто увидит первым, никаких предупредительных стрельб, всадить всю обойму… Канэбби, идиот, подвернул ногу… лежи здесь, потом мы вернемся за тобой… Монсо, не тычь в нос фонарем… Махон, быстро вниз… наверняка он прорывается к машине, а там только один Валаччи…

Мисс Фаулз слышала все так явственно, будто обращались именно к ней. Мощный фонарь чиркнул лучом с пятого этажа — спускались те, кто осматривал крышу, и Дайне показалось, что в ярком свете, брызнувшем из провала окна, она различила шляпу Сарджента как раз там, куда метнулась тень с галереи. Скорее всего, он затаился и на таком расстоянии не слышит радиопереговоров, и если она не перепутала, если под галереей в темени глухого фасада выжидает Брюс, то, как только он попытается прорваться к машине, Валаччи — а она поняла, что именно он мерзнет в черном пальто, — всадит в Брюса всю обойму из штуковины с длинным стволом.

Дайна решительно сбросила туфли. Теплые ступни ожгло снегом и ледяной влагой. Она пригнулась и шаг за шагом двинулась к Валаччи, обходя его сзади.

Брюс крался к торцу, прижимаясь спиной к стене. Сняв шляпу, ухватил ее двумя пальцами и высунул из-за угла.

Валаччи не смотрел на шляпу; он знал, что когда Сарджент решится бежать, то швырнет шляпу в одну сторону, а сам кинется в противоположную, надеясь выиграть хоть две-три секунды на растерянности противника. Валаччи уже приглядел место, куда, скорее всего, отпрыгнет Сарджент.

Мисс Фаулз перестала чувствовать холод, ноги одеревенели, ей казалось, что рука в тонкой, не защищающей от игл мороза перчатке приросла к железяке; боль и отчаяние укрепили ее решимость; если сейчас Валаччи обернется, она погибла; Дайна видела узкий затылок, коротко стриженные волосы и оттопыренные уши.

Шляпа из-за угла полетела вперед…

Валаччи уже видел место, где его пули настигнут Сарджента…

Мисс Фаулз подняла железку и с размаху опустила ее на голову с плоским затылком. Ей показалось, что она ударила по туго надутому мячу.

В этот миг Брюс бросился из-за угла к машине. Дайна побежала к нему. У самого «доджа» их накрыл свет мощной фары «ровера»; беспорядочные хлопки сзади напоминали мисс Фаулз нестройные аплодисменты растерянных зрителей.

Мотор завелся сразу. Сарджент выиграл тридцать секунд: машина скрылась в непроглядной темени, в переплетении закоулков.

Люди Майера не волновались: из Сатанинского подворья в город вел только один мост.

Но Сарджент на предельной скорости гнал «додж» к железнодорожному путепроводу через реку.

В комнате тридцать четыре сектора джи отдела специальных операций телетайп отбил всего одно слово — «Лэнд». Оператор, подняв трубку, связался с человеком в ортопедической обуви и повторил полученное сообщение. Человек в ортопедическом ботинке поражал виноватым видом: перед ним стоял мужчина без возраста в сером плаще и консервативной шляпе; только что он умолк, а до этого внушал, ни к кому не обращаясь, а будто рассуждая сам с собой, что дело слишком серьезно, чтобы допустить роскошь ошибок. Серия взрывов самолетов прошла удачно. Отношения между двумя неприсоединившимися странами накалены до предела; во взрывах самолетов они обвиняют друг друга.

— Мы хотим войны?

Вопрос повис в воздухе. Высокий визитер пожал плечами и улыбнулся. У хозяина кабинета возникло неприятное ощущение: чего-то не договаривает, сосущее сомнение сжало виски.

— Мы хотим войны… Но за тысячи миль от наших границ.

— Да… конечно… — неуверенно пробормотал хозяин кабинета и подумал, что совершенно не привык к роли мальчика для битья.

— Самолеты обеих сторон должны взрываться до тех пор, пока не начнется… — презрение ко всем мелькнуло в водянистых глазах. — У вас отличный кабинет, я бы только повесил карту мира, это придает значительность обстановке и тому, кто в ней оказался…

Дайна никак не могла согреться. Брюс вел машину одной рукой, а правой гладил мисс Фаулз: спасла ему жизнь. Любимая, бедная, бесстрашная…

— Жалко туфли, — сказала мисс Фаулз и разрыдалась.

Впереди показался железнодорожный мост; с заброшенной автострады позади ударил свет фар — их преследовали. Сарджент воткнул нос «доджа» почти в ступени лестницы.

Узкая пешеходная дорожка, рассчитанная только на одного, не позволяла бежать; Брюс перескочил на пути и потянул за собой Дайну; они прыгали через шпалы, и мост казался хлипким и противно дрожащим.

Сбегая с моста, Сарджент и мисс Фаулз обернулись: на его противоположном конце показались люди Майера.

Если машины Дайны нет — угнали, отбуксировали в полицию, или мотор не заведется — конец!

Промерзший металл малолитражки жалобно пискнул, когда Сарджент открыл дверцу. Преследователи замерли на середине моста — погоня бессмысленна: они видели машину и понимали, что проиграли. Шестеро мужчин столпились у столба с закрепленным спасательным кругом.

Сарджент хотел ехать в аэропорт и оттуда лететь к себе, но аэропорт, во всяком случае в этом городе, мог оказаться ловушкой; Брюс спросил, далеко ли до соседнего города, в котором есть аэропорт, Дайна ответила: миль девяносто. И он решил ехать туда.

— Это бандиты? — Дайна свернулась на сиденье.

— Нет… Государство… его службы и его люди…

Сарджент рассказал, что ему заранее расставили ворота, как для слалома, и он послушно проскакивал их одни за другими, прокладывая именно ту трассу, четкая линия которой прочерчена Майером и теми, кто над ним; все, что казалось случайным, было продумано от начала до конца — они вычислили его судьбу до мелочей и расставили фигуры на доске так, что ему оставались только вынужденные ходы и никаких других. Они искали идеального свидетеля, и они его получили. Гордон Кэлвин — влиятельный чиновник федерального авиационного управления покончил жизнь самоубийством, что подтвердили не только эксперты — их можно и заставить, но и неподкупный Сарджент. Боже! Он охранял Лэнда и по-настоящему тревожился за его жизнь, а в это время Кэлвина где-то прятали и ждали часа, когда его можно уничтожить, отметая малейшие подозрения в убийстве.

Почему они убили Кэлвина? Брюс был бледен, губы его посинели.

На горизонте запылало марево огней, плоское здание аэропорта выпрыгнуло навстречу сразу, залив все вокруг белесым светом.

Билет Сарджент купил тут же, Дайне сказал, чтобы она возвращалась домой и не боялась — ее не тронут, но лучше, если она поживет недельку у подруги, а потом прилетит к нему. Куда? По адресу, который он сообщит «до востребования».

Брюс дотрагивался до револьвера под пиджаком и, раскачиваясь на носках, касался губами щеки мисс Фаулз. Ему не хотелось расставаться с оружием — привык к своему надежному другу, но пройти на борт самолета, минуя спецконтроль, не удастся. Сарджент задумал незаметно сунуть револьвер в сумку Дайны.

Чужая рука легла сзади на плечо неожиданно и властно.

Глаза мисс Фаулз широко раскрылись, и Брюс догадался, что уже не успеет выхватить револьвер, а тем более выстрелить…

— Ты что напружинился, как хорек, придушивший курицу?

Знакомый голос. Сарджент обернулся и увидел Стена Хоусмена, старинного приятеля и однокашника; Стен считался лучшим специалистом по баллистическим экспертизам и консультировал полиции многих стран.

— Моя жена, — Сарджент дотронулся до рукава мисс Фаулз, даже не успев удивиться своим словам, и только сейчас заметил и объяснил себе легкое замешательство Хоусмена: Дайна стояла на сложенной вчетверо газете босиком.

— У нас уперли туфли, — пояснил Брюс.

Хоусмен выставил перед собой руки, будто отталкивал невидимого противника:

— Не спрашиваю… не спрашиваю… — Он не удержался, посмотрел на ноги мисс Фаулз и кивнул на второй этаж: — Я там видел магазин, работает круглосуточно, есть неплохие туфли…

Все трое рассмеялись. Объявили посадку. Брюс обнял Дайну и долго целовал. Хоусмен получил хорошее воспитание и сейчас пытливо вглядывался в застекленные стены.

Они направились к служебному проходу. Сарджент так и не расстался с револьвером, решив, что пройдет вместе с Хоусменом.

Молодой полицейский взглянул на удостоверение Хоусмена и даже не посмотрел на Сарджента: очевидно, что оживленно переговаривающиеся джентльмены из одной конторы.

Поднимаясь по трапу в самолет, Хоусмен взял Сарджента под руку:

— Насколько я разбираюсь, жен так не целуют…

Сарджент виновато улыбнулся и ощутил усталость, которая едва не валила с ног.

Майер не слишком печалился, что Сарджента упустили. Все равно упрямцу ничего не добиться. Жалок человек, бросивший вызов государству и его службам — никаких шансов; Майер мысленно даже допускал возможность личной встречи с Брюсом, без свидетелей, чтобы предостеречь его, но существовала вероятность, в силу которой его действия могли быть истолкованы неправильно, и тогда получилось бы, что сам Майер бросает вызов государству, он-то знал: нет ничего глупее.

Рожи сыщиков ему смертельно надоели, и потом, отчего они так любят завираться: «Невиданный снегопад… отказали машины… дьявольская предусмотрительность Сарджента…» Нет чтобы признаться: упустили! И заткнуться. Майер не собирался никого наказывать, он почти не сомневался, что ситуацию с Сарджентом курируют еще какие-то неизвестные ему люди и, так или иначе, ничто, могущее нанести урон государству, не произойдет. Государство обезопасило себя не обилием спецслужб, а своей громоздкостью, необоримостью власти, которая у каждого рождает ощущение бессилия, бессмысленности сопротивления; такое же чувство должен испытывать человек, задумавший срыть горный хребет совком.

Майер молча наблюдал, как все шестеро стояли, прижавшись к стенам, не зная, что последует через секунду и как себя вести. Власть, размышлял Майер, сладкая штука. Он изучающе оценивал каждого, переводя взгляд с одного на другого, и пытался представить их ощущения. Майера боялись. Все знали: людям, которых он невзлюбил, не позавидуешь.

— Вот ты, Валаччи, — Майер ткнул пальцем в высокого мужчину в черном пальто с перебинтованной головой, — расскажи, как это случилось.

— Сэр… — Валаччи запахнул пальто, будто потянуло холодом.

— Подумать только… баба… железкой… — Майер усмехнулся. — Болит голова?

— Нет, сэр! — подобострастно выпалил Валаччи.

— Плохо! — Майер поморщился. — Если голова болит — это первый признак того, что она есть.

Валаччи побледнел еще больше. Никто не позволил себе даже подобия улыбки.

— Вот что, ребята, — Майер тяжело поднялся, — здесь нам больше делать нечего.

Генерал Томас Орэдж — сухощавый, розовощекий и совершенно седой — царил в своем кабинете. За его спиной матово блестела карта в блестящих океанах черного дерева. Орэдж только что говорил с отделом специальных операций, и его заверили: утечка исключена. Орэдж наслаждался: махина повинуется ему, и даже те, кто думает, что они в курсе всего, на деле ничего толком не знают; им показывают лишь фрагменты мозаичного панно, но видеть картину в целом им не дано, да и незачем.

Орэдж часто сидел над грудами бумаг, часами размышляя о будущем, скрытом от глаз смертных. На клочках бумаги он рисовал разные страны, рассыпал по ним города, пускал с гор реки, проводил границы провинций или департаментов, а потом разрабатывал несколько сценариев возникновения военных конфликтов: на море, на суше, в воздухе. Синие и красные стрелы отмечали направления ударов войск, выброску десантов, прорывы линий обороны противника. Пока — воображаемого. Да, небольшая поначалу война где-нибудь вдали от границ его страны была бы неплохой возможностью влить свежие силы в предприятия военно-промышленного комплекса, побудить инженеров и конструкторов к разработке новых, еще более совершенных средств ведения боевых действий. Да, любой локальный конфликт может привести к тому, что будет открыта чудовищная дверь, закрыть которую уже вряд ли удастся, но он — военный, это политики всегда чего-то опасаются, иногда кажется, что корчить опасения — их излюбленная поза. Орэдж не припоминал в истории случая, чтобы однажды изготовленное оружие не нашло применения; слишком многое вложено в его производство, чтобы списать, выбросить на свалку, растоптать десятилетия неимоверных усилий по созданию современных истребителей-бомбардировщиков, боевых кораблей, ракет.

Никому за прошедшие годы — ни гражданским, ни военным — не пришла в голову на удивление простая мысль; когда он высказал ее военному министру, кратко, не пользуясь заумными словами, объяснив, что надо не ждать возникновения военных конфликтов, а создавать их, чтобы разгружать переполненные арсеналы, продавая оружие обеим воюющим сторонам, а потом создавать новые и новые виды вооружений и новые и новые конфликты, используя возможности, которыми располагают специальные службы, военный министр посмотрел на него с неподдельным уважением.

Орэдж сообщал об этом обыденно, словно о потерянных перчатках или забытом зонте. Когда его спросили, как он назвал бы операцию, генерал предложил: «Распятая птица». Во-первых, распятие — свидетельство мученичества невинных — весьма по-христиански; во-вторых, гибель отицы в полете трагична, как и гибель самолета, взорванного в воздухе, Орэдж посмотрел на карту, накрыл теплыми ладонями океан, и руки его потянулись вверх, захватывая остров за островом, поглаживая проливы и материки. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что континенты похожи на человеческое сердце по своей конфигурации — почти равнобедренные треугольники, немного неправильные, словно сжавшиеся от боли.

Самым трудным для него испытанием в школе оказалось усвоить эти жуткие соотношения между катетами и гипотенузами, а когда он разобрался, то понял и внушил себе на всю жизнь: если в чем-то разобрались другие, то непременно докопается и он. И вот теперь он не должен пожирать глазами умников, вещающих мудрость, и заглядывать им в рот, теперь он сам подарил стране идею, от которой у министра порозовели уши; Орэдж видел это отчетливо, как сейчас карту перед собой…

Сарджент снял номер в дешевой гостинице, пробрался к своему дому, установил, что слежки нет, проник в квартиру, переоделся, достал с антресолей футляр, обтянутый кожей. Там лежал его «магнум» и патроны к нему. Сложил все в холщовую торбу — такие таскают студенты — и покинул дом.

Вечером Брюс собирался посетить кафе «Бо-Сит»: там он встретился с Майером и Хорхе Барселонцем, там опрометчиво выручил Майера, после чего тот и предложил охрану безумца Гордона Кэлвина, который вовсе не был Кэлвином, как, впрочем, и безумцем.

Двери контор выплюнули чиновников, запрудивших улицы; машины поползли из переулков, вливаясь в потоки, несущиеся по магистралям; выжатая человеческая масса устремилась домой. Сарджент больше часа гулял неподалеку от кафе «Бо-Сит»: до восьми, по крайней мере, заходить туда не имело смысла. Задний выход, через который так давно, что, похоже, минули столетия, бежали они с Майером, спасаясь от волкодавов Барселонца, заколотили. На этот раз Брюс не думал о путях отступления, в нем поселилась та спокойная уверенность, что нередко овладевает людьми, когда они перебоялись всеми страхами, пройдя сквозь строй обстоятельств человеческой жизни, пугающих и заставляющих дрожать, и на все махнули рукой. В такие мгновения остается только одно — действовать.

Время тянулось томительно долго. Сарджент усмехнулся: увешан оружием — «магнум» и «Смитти» — как рождественская елка хлопушками. Они играли с ним, они решили для себя: «Ничего не сообразит, а если и сообразит, будет молчать; и здоровый человек предпочтет не вступать в неравное противоборство, тем более Сарджент, переживший так много за последние годы». Брюса бесила их уверенность. Нельзя так нагло купаться в безнаказанности, он усматривал в происшедшем не только преступление, но и откровенную издевку. Еще он думал о месяцах заточения настоящего Кэлвина, которого прятали неизвестно где перед тем, как убить, что же касается Лэнда, Сарджент не сомневался: актера уже нет в живых.

Брюс старался не выходить на освещенные участки тротуаров, не приближаться к проезжей части, чтобы его случайно не увидели из некстати подкатившей патрульной машины: случись такое, и капитан Макги узнает, что Сарджент в городе и крутится неподалеку от «Бо-Сит». Теперь Брюс знал: Макги с ними, его заставили или, скорее, попросили — Макги никогда не мог отказывать влиятельным лицам.

Брюс толкнул дверь и вошел в «Бо-Сит». Быстро проскользнул в коридор и направился к туалетной комнате. Не доходя до нее, оглянулся — никого — и нырнул в завешенную тяжелой портьерой дверь рядом с бильярдной. Стук шаров и голоса заглушили скрип двери. По скудно освещенной лестнице поднялся на второй этаж. Еще одна дверь — и на Сарджента нахлынул сладковатый запах дешевой косметики. Осведомительница капитана Макги Лили Паоро сидела перед трюмо, наводя лоск на потрепанную физиономию. Сарджент запер дверь. Щелчок замка подбросил мисс Паоро на стуле, она подняла глаза и в зеркале увидела Сарджента.

— Привет, Лили! Надо поговорить. — Сарджент опустился на банкетку.

Лили заерзала, нервно расчесывая щеткой волосы, взмолилась:

— Я ничего не знаю.

— О чем? — перебил Сарджент.

Лили поняла, что допустила оплошность, и поспешно выпалила:

— Ни о чем.

— Тогда поговорим ни о чем. — Брюс поднялся, направился к Лили.

Несладко разглядывать в зеркале, как к ней медленно приближается человек, о котором болтают всякое… Глаза Лили забегали, пальцы с ногтями цвета сливы скомкали бумажную салфетку.

— Лили, молчать не получится.

— Я знаю, — женщина всхлипнула, — я боюсь…

Сарджент знал, что она не так уж и боится. Начался торг, и мисс Паоро прикидывает, сколько бы сорвать.

Брюс отошел в сторону, опустился на затертый до серости диван с облупленными витыми ножками. Он знал, что сейчас Лили прокручивает в своих куриных мозгах липу, которую попытается выдать за чистую монету. Сарджент потянулся к скрытому под пиджаком револьверу.

Мисс Паоро облизнула губы:

— Не надо…

— Отлично. — Сарджент опустил руку. — Давай…

С первых же слов он понял, что Лили не лжет. Многого она не знала, но Хорхе Носарь давным-давно работал на Майера, и в тот вечер они провели Сарджента.

Хорхе Барселонца завербовал Нелсон. Сарджент моментально вспомнил дворецкого в особняке, куда он подъезжал каждое утро для сопровождения безумца; Брюс еще тогда удивился, что он и Нелсон отнеслись друг к другу, как профессионалы — подчеркнуто нейтрально и даже скрыто дружелюбно.

— Почему Нелсон и Майер выбрали «Бо-Сит»?

— Я подсказала… — Лили вспомнила нечто сугубо личное и неприязненно передернула плечами, — мы прожили с Нелсоном полтора года.

— А сейчас?

— Он уехал, — Лили прикусила губу, вовсе не потому, что сболтнула лишнее. Сарджент догадался: с отъездом Нелсона рухнула последняя надежда мисс Паоро устроить личную жизнь, и, в сущности, вся возня вокруг — и банда Майера, и приход Сарджента, и необходимость грязной работы в полуподпольном игорном заведении — казалась Лили мелкими неприятностями на фоне груды обломков личной жизни.

— Почему уехал Нелсон?

Лили рассказала, что после того, как Сарджента посадили в тюрьму, внезапно умер один из друзей Нелсона, и Бэби (так называла Нелсона Лили) заметался, он решил, что началось иссечение метастазов.

Отчего убили Кэлвина, она не знает, но Нелсон боялся Майера и часто по вечерам, перед тем как лечь спать, говорил: «Ты их не знаешь».

— Нелсон не предложил тебе уехать с ним?

— Он мне присылал деньги. Он не жадный.

Сарджент догадался: в устах Лили это высшая похвала.

— А три месяца назад позвонил мужчина из Анкориджа и сказал, что Бэби нанялся на рыболовецкое судно и его тралом, что ли, или лебедкой сошвырнуло в море. Штормило, и его не смогли выловить… ужасно…

— И это все?

— Все. — Глаза Лили полыхнули огнем, как у затравленного зверька.

По тому, как испуганно Лили сказала «все», Брюс видел: нет, не все; она утаила главное. «Что бы это могло быть?» — размышлял он. Сарджент встречался с людьми типа Нелсона. Если им угрожает опасность, такие всегда припасают подарок для недругов на случай, если от тех будет исходить опасность. Нелсон знал немало и мог оставить после себя мину замедленного действия. Попробовать?

— А разве он не сказал тебе о подарке?

Лили подалась вперед, выпятила подбородок:

— Мне не два года. Нашел дуру, колоть полено на чурбачки.

Сарджент поднялся. Жесткие меры, но это не его выбор, других не оставалось. Он с маху ударил по густо намазанному кремом лицу, выхватил револьвер, ткнул в жирно блестящий белый лоб, грубо, обдирая кожу. Лили взвизгнула.

Сарджент нарочно провернул барабан револьвера, зная, как сухие щелчки действуют на впечатлительных людей, ничего не смыслящих в оружии.

Ненависть, которой так не хватало Сардженту, захлестнула его с головой: он выстрелит, если этот кривящийся в страхе рот, алеющий пятном помады, не раскроется сейчас же.

Лили это сообразила мгновенно — от кривляния не осталось и следа, она будто сразу постарела на десяток лет.

— Нелсон записал кассету.

— Где она?

— У меня дома.

— Где именно?

— Не знаю. Он оборудовал тайник без меня, я была на работе, и предупредил, что делает это нарочно: зачем мне знать лишнее.

— Ключи! — Сарджент протянул руку. Мисс Паоро покорно выложила связку и пояснила, как быстрее добраться до ее дома.

Майер сидел перед человеком в ортопедическом ботинке. Пили кофе.

— Ничего особенного. — Майер постучал ложкой по блюдцу. — Не вижу причин для беспокойства. Подергается немного, и все. Он ничего не может сделать. Вчера взорвали еще один самолет. К этому стали привыкать. Вроде так и положено.

Человек в ортопедическом ботинке, с трудом приволакивая ногу, обогнул стол.

— Звонил генерал Орэдж. На границе между интересующими нас странами — ожесточенные перестрелки в шести секторах на протяжении всей недели. Генерал не скрывал радости.

Майер растопырил пальцы, выставил вперед ладони: увольте! В большой политике я не силен.

Мисс Паоро после визита Сарджента тщательно запудривала ссадину на лбу, когда открылась дверь. Пуховка застыла в руке. Мисс Паоро успела подумать, как кровь забрызгает зеркало; она уже не боялась, на страх нужно время — у нее времени больше не было.

Бесшумный пистолет ожил, будто кто-то постучал костяшками в дверь.

Сарджент подъехал к дому осведомительницы в сумерки. Недалеко от подъезда стояла машина. На переднем сиденье — двое.

Не останавливаясь, Брюс миновал квартал, купил в ближайшем магазине надувную игрушку, попросил упаковать, не выпуская воздух.

Закапал дождь. Сарджент вышел из магазина, нагнал женщину под зонтом, направлявшуюся в дом мисс Паоро. Со стороны казалось, что супружеская чета возвращается с работы, жена не очень-то заботливо держит зонт над головой спутника, сжимающего поклажу.

На Сарджента не обратили внимания. Он поднялся на лифте. Номер квартиры мисс Паоро сиял начищенной медью. Сарджент прижался к стене и прошел так, чтобы его нельзя было увидеть через глазок.

Едва он сунул ключ в замок, дверь поддалась. Брюс расслышал голоса, надавил сильнее и проскользнул в квартиру; он не опасался, что на скрип двери или на шорох шагов обратят внимание. Орудовавшие в квартире наверняка на связи с двумя внизу, и те подали бы сигнал, обнаружив, что Сарджент или мисс Паоро вошли в подъезд. Брюс прикрыл за собой дверь, двинулся вперед, к большой комнате. В ней двое увлеченно переворачивали все вверх дном — обыск в разгаре.

Сарджент толкнул застекленную дверь и встал в проеме с револьвером в руке.

Один из агентов повернулся и сразу все понял, второй перехватил взгляд товарища, его кадык дернулся.

— К стене. — Сарджент знал, что агентам и в голову не придет воспользоваться оружием — его преимущество неоспоримо.

Запищала рация.

— Скажи, что все в порядке, — приказал он.

Агент покорно выполнил приказание. Брюс отобрал оружие.

— Теперь свяжи своего дружка.

Брюс внимательно смотрел, как агент пеленает веревкой напарника. Сарджент вынул из кармана наручники. Щелкнули замки.

Брюс ножом разрезал агентам сзади штаны, отвел на кухню и запер дверь снаружи на щеколду. Рация лежала на столе.

Сарджент присел. Он не любил часами копошиться в чужом барахле, предпочитая подумать. Нелсон — профессионал и не станет прятать кассету в белье в пятом или третьем выдвижном ящике шкафа, и еще Нелсон опасался за мисс Паоро и не хотел ее впутывать в свои дела. Значит, он мог позаботиться о ее непричастности даже в том случае, если кассету найдут.

Сарджент подошел к окну, распахнул створки, выглянул на улицу, свесившись почти до пояса: на подоконнике с внешней стороны тянулись три царапины. Сарджент запустил руку под подоконник с внешней стороны; пальцы быстро наткнулись на плоскую, надежно приклеенную к нему коробку. Брюс улыбнулся: по закону считалось, что, если тайник с наружной стороны окна, лицо, проживающее в квартире, не несет ответственности, что бы там ни обнаружили.

Брюс спрятал кассету, вошел в кухню:

— Ничего не нашли?

Агенты хмуро молчали, стыдливо придерживая расползавшиеся брюки.

— Значит, здесь и нет ничего. — Брюс направился к входной двери. Скорее всего, агенты, когда их освободят, станут утверждать, что Сарджент ушел ни с чем: не мог же он за пятнадцать минут раскопать то, что они не смогли найти за три часа.

Сарджент спускался вниз по лестнице. Ни запасных выходов, ни примыкающих к дому зданий; выйти на улицу можно только так же, как он вошел. Брюс вынул «магнум»: пришел его черед. Двое в машине перед подъездом наверняка обратят внимание на мужчину в надвинутой на лоб шляпе — маскарад два раза не проходит.

Сарджент резко толкнул дверь и выскочил, стреляя по машине. Водителя он уложил сразу, второй агент успел выстрелить, не задев Брюса, и тут же сполз вниз.

Трое прохожих на улице с ужасом посмотрели на Брюса; не пряча «магнум», он подошел к своей машине и поспешил убраться, петляя по одному ему знакомым переулкам — попробуй выследи.

Брюс заехал к известному ему человеку сделать копии.

Через двадцать минут Брюс получил еще две видеокассеты. Одну он отвез в камеру хранения на автовокзале, вторую упрятал за обшивку в салоне автомобиля.

До облюбованной им гостиницы Сарджент добрался к вечеру. Портье, востроглазый мышонок с зализанными волосами, проходил свидетелем по одному делу пять лет назад — преданно смотрел на Брюса: беднягу тогда подставили, и, если бы не Брюс, Джиму Багдаси пришлось бы вычесть из безмятежности существования за конторкой лет десять на отсидку. Сарджент так измотался, что не мог вымолвить ни слова. На мгновение он оперся о конторку, усталыми глазами спросил Багдаси: «Спокойно?» Джим провел ладонью параллельно полу — легко, будто поглаживая ребенка по голове: тишина. Сарджент удовлетворенно кивнул.

Брюс поднялся на свой этаж. В разные стороны уходили четыре коридора, в плане гостиница напоминала мальтийский крест, в ней таилось столько черных ходов, пожарных лестниц и переходов, сколько во всех других гостиницах города, вместе взятых, и все Сарджент знал, как собственную спальню.

В номере Брюс забрался на кровать, положил под руку револьвер. Входная дверь смотрела прямо на него. В коридоре тишина, и слышался каждый шорох, проникавший снаружи.

Сарджент вставил кассету в видеомагнитофон, нажал воспроизведение. На экране старенького телевизора — Нелсон. Глухой голос:

— «…Тем, кто найдет эту кассету. Я — Роберт Бердон Холдейн, он же Вулбор, он же Монк… он же Нелсон… — Далее Холдейн сообщал свой адрес, номера и серии водительского удостоверения и страховой карточки. — …Во имя моих пятерых детей (Сарджент представил себе лицо Лили, которая не сомневалась, что Холдейн одинок и сделал свой выбор) передайте эти записи в газеты, на телевидение, придайте огласке любым способом. Я участник операции по уничтожению самолета у берегов Ирландии и последующих авиационных катастроф. Неоценимую помощь в проведении операций оказал чиновник федерального авиационного управления Гордон Кэлвин. Его участие оказалось решающим с точки зрения эффективности и скрытности. Информированность Кэлвина, его высокий ранг позволяли обеспечить тщательное планирование всех этапов оперций, как чисто технических, так и пропагандистского прикрытия, а именно кампании в печати против производителя двигателей для „боингов“ фирмы „Прэтт энд Уитни“.

Четыре сгоревших в машине трупа, о чем писали многие газеты в стране, уничтоженные непосредственные исполнители. Однако Кэлвин был слишком ценен, чтобы до поры не сохранить ему жизнь. Операция предусматривала серию взрывов самолетов с целью возможного ужесточения конфликта между двумя странами „третьего мира“. Высшей целью считалась война между ними для широкого сбыта вооружения обеим воюющим сторонам, их взаимного ослабления и последующего прямого военного вмешательства в их внутренние дела.

Поведение Гордона Кэлвина вызывало серьезные опасения. После получения неопровержимых доказательств его намерения разгласить суть операции заинтересованные лица решили освободиться от него.

Однако его смерть должна была выглядеть абсолютно естественной и с самого начала исключить возможность тщательного расследования. Было найдено подставное лицо — актер Эдвин Лэнд, организована операция по подготовке безупречного свидетеля самоубийства — офицера полиции Брюса Сарджента. В дальнейшем предполагалось оставить в живых как можно меньше осведомленных людей.

Настоящего Кэлвина уничтожили. Самоубийство. Пресса молчала. Сарджент оказался в тюрьме. Вскоре при загадочных обстоятельствах погиб Бейкер, он же Пейтер, он же Миск. Бейкер непосредственно контактировал с Сарджентом. После гибели Бейкера у меня появились серьезные опасения за свою жизнь. Подчеркиваю: я всегда был предан организации и считался безупречным агентом.

В тюрьме один из главарей мафии Лоретти случайно вывел Сарджента на контакт с Хорхе Барселонцем. Возникла реальная угроза утечки информации. Никто не знал, что именно удалось узнать Сардженту. Барселонца убили. Лоретти спешно перевели в другую тюрьму. Лоретти сохранили жизнь только потому, что он помогал контактами с мафией. Сарджента не хотели уничтожать без надобности: во-первых, он ничего не знал, во-вторых, проницательные люди могли припомнить, что именно он дал решающие показания о самоубийстве Кэлвина.

Кроме указанных погибли еще трое агентов, работавших со мной в особняке».

Нелсон сообщал данные троих: адреса, телефоны, номера и серии подлинных документов.

Сарджент тут же позвонил по указанным телефонам: в двух местах ему ответили, что люди, которыми он интересуется, умерли. Говорившие отчего-то подчеркнули: «умерли», будто желая сказать, что несчастье произошло дома или на больничной койке; третий телефон не отвечал.

Брюс снова нажал кнопку воспроизведения. Нелсон договорил:

«…Операцией руководил Александр Коннели, он же Майер. Майер подчинялся человеку, переболевшему в детстве полиомиелитом. Этого человека с искалеченными ногами я видел только раз — за глаза его называли Шутник. Ни подлинного его имени, ни должности я не знаю».

Затем Нелсон называл адреса трех явочных квартир и двоих людей в городе, к которым разрешил обращаться Майер в экстренных случаях.

Сарджент отдал должное Нелсону — Холдейну: тот сдал почти всю сеть, но не знал рыбака и кому предназначен улов.

Последняя фраза Нелсона показалась Сардженту неожиданной и искренней:

«Прошу вас, помогите. Спаси вас бог!»

Мисс Фаулз только что пришла от врача; сомнений не было: она ждет ребенка. Брюс уже сообщил ей адрес гостиницы, в которой укрылся. Только что он позвонил ей и сказал; «Вылетай!» Теперь он не боялся: у него старшие козыри, убрать его не посмеют.

Генерал Орэдж любил, когда штатские, вжавшись в кресла, слушают его. Штатским никогда не понять, что их меняют каждые четыре года или чаще, или, если повезет, реже, но генералы остаются навсегда!

Сегодня генерал посвятил самый узкий круг в смысл своей идеи: «Сами по себе конфликты не возникают, поэтому был осуществлен ряд акций в отношении авиакомпаний стран „третьего мира“, избранных для сбыта им оружия. Спецслужбы справляются с поставленной задачей блестяще: самолеты взрываются один за другим. Кроме того, сам по себе конфликт между странами „третьего мира“ привлекателен, но важно другое: уже много лет мы не имеем полигона для испытания новых образцов вооружения, и никто не знает, как они проявят себя в реальной боевой обстановке. — Орэдж иронически скривил губы. — Наши испытания в пустынях, когда мы выстраиваем города из гофрированных бараков, расставляем технику и впустую жжем боеприпасы, дают весьма приблизительное представление о том, что такое настоящая война, которую ведут самым современным оружием. Надо знать, с чем имеешь дело. Такое положение далее нетерпимо, нам нужны испытания на реальной сцене и в реальных условиях. Вот почему мы стремимся провоцировать вооруженные конфликты. Сначала наше оружие будут испытывать сами воюющие стороны, а усовершенствовав его, можно перейти к прямой помощи одной, и не исключено, что и обеим враждующим сторонам».

Штатский с плоским затылком и перебитым носом боксера наклонился к соседу слева:

— Так просто? Заставить воевать других, чтобы покупать и испытывать наше оружие?

— Именно так. Репетиция большой войны.

Орэдж отличался отменным слухом, он вперился в лицо с перебитым носом:

— А вы хотите иначе? Без репетиций не бывает удачных представлений.

Генерал приложился к стакану воды и перешел к деталям.

Гробовая тишина заставляла сдерживать дыхание.

Штатский чувствовал себя неловко: похоже, генерал сделал ему выговор. Уязвленный, он наклонился на сей раз к соседу справа:

— Генерал Орэдж иногда кажется мне безумцем.

Сосед пожал плечами: он опасался, что и ему сделают замечание:

— Его опекает государство… он…

Бывший «боксер» не выдержал, перешел на возмущенный шепот:

— Государство? В роли опекуна безумца?

Генерал Орэдж уронил указку, наклонился, и все увидели что на темени у него выпирает плохо скрытая волосами шишка. Орэдж распрямился:

— Господа, это необходимо. Иронический шепот в углу я отношу на счет неинформированности, если не чего-то худшего…

Майер обязал своих людей отыскать Сарджента в течение суток. Шло активное прочесывание, на карте города все больше районов Майер покрывал густой черной штриховкой. Сейчас напротив него сидел сероликий капитан Макги. Капитан несколько раз переспросил, не попался ли он на глаза посторонним, встречаясь с Майером; Макги проявлял осмотрительность не напрасно, его контакты с людьми Майера оказались бы открытием для большинства его подчиненных: между двумя службами существовало известное противоборство, а если попросту, и те и другие считали коллег-смежников бездельниками и напыщенными дилетантами. Открытые контакты двух служб неизбежны, и это понимали все, но если бы Макги засекли на тайных встречах, положение его могло резко ухудшиться.

Майер предполагал, и не напрасно, что капитан Макги быстрее выйдет на Сарджента: офицеры долго проработали вместе, и Макги мог бы догадаться, где укрывается его бывший подчиненный. Майер старался привлечь внимание Макги к карте. Тот смотрел на прямоугольный лист рассеянно, напряжение расчертило лоб морщинами. Майеру показалось, что в капитане проглядывает борение: любого временами скручивают приступы совестливости, и самый падший начинает корить себя за подлость и предательство. Капитану Макги было в чем упрекнуть себя: он сыграл зловещую роль в судьбе Сарджента, и сейчас Майер понимал, что откровенный нажим может вызвать у Макги непредвиденную реакцию. Скорее всего, капитан сокрушался: «И меня не пощадили бы, попади я в такую переделку». Майер поспешил уточнить:

— Мы не жаждем крови, мы хотим предложить Сардженту заткнуться и… все.

Капитан не верил ни единому слову Майера: сколько крови пролилось на глазах Макги после уверений в том, что никто ее не жаждет. Макги понимал, что Сарджента загонят и без его участия, но тогда его нежелание помочь в подходящий момент припомнят.

— Вы отказываетесь? — в лоб спросил Майер. Макги еще больше посерел, казалось, даже глаза подернулись пепельной дымкой: — Мне не нужна карта. Сарджент может скрыться только в двух местах: в пансионате у Шривмена или в гостинице Багдаси.

Майер аккуратно сложил карту, разорвал в клочья и бросил в урну. Один клочок плавно опустился на пол, Майер подобрал его, повертел, поджег и раскурил сигару — дело сделано.

Сарджент все чаще мысленно возвращался к словам Нелсона, а видел при этом Гордона Кэлвина.

Нелсона Брюс почти не знал, а Кэлвин в исполнении Эдвина Лэнда стал Сардженту небезразличен, он вспоминал о нем все чаще: неважно, что он не знал самого Кэлвина, разве мы привязываемся к конкретным людям? Отнюдь, мы привязываемся к образу, который возникает в нашем сознании, который мы рисуем или лепим сами, любовно добавляя каждый день новые и новые мазки и делая лепку все более тщательной. Сарджент изваял из Гордона Кэлвина фигуру идеального друга, и то, что этого человека убили, поразило его ничуть не меньше, чем тяжелое ранение, которое, как выяснилось, заранее предусмотрели люди, что тащили Сарджента, как слепого котенка, по избранному ими пути.

Страны, какие хотят столкнуть лбами, далеко, а люди, которых убили, — вот они, рядом.

Сейчас он и себе не мог бы ответить, зачем вызвал мисс Фаулз. Или допускал, что его дни сочтены, и хотел увидеть Дайну, а кого еще он мог возжелать увидеть у своего одра? Кого? Нет такого человека. Ни единого.

Сарджент ужаснулся: прожить большую часть жизни и не найти душ, которые звучали бы в унисон твоей!..

Ожидание выстрела врага… Он ждал выстрела отовсюду днем и ночью, наяву и в горячечном сне. Пустота, не дающая ни минуты покоя…

Можно исчезнуть, но кто отплатит за Гордона Кэлвина и других? Кто заступится за человека с улицы, на которого наползает тупая машина, безликая и уминающая челюстями чужие жизни, подобно оранжевому мусороуборочному комбайну, пожирающему отходы?

Зазвонил телефон. Сарджент смотрел на аппарат, как на диковинное животное: звонки в номер не сулили ничего хорошего.

Сарджент взял револьвер — так ему было легче, — поднял трубку.

Майера он узнал сразу.

— Привет, старина! — Голос звучал дружески, смазанный хорошо отрепетированной приязнью..

Сарджент не знал, что ответить. Майер не торопил, он вообще отличался умением войти в положение другого. И Брюс отчетливо представил, как Майер поглаживает щетину на затылке.

— Я нашел кассету, записанную Нелсоном, — наконец произнес Сарджент.

Майер будто сглотнул слюну или показалось:

— Сарджент, мы не знаем никакого Нелсона. Ваша кассета — бред, никто не поверит.

Брюс понимал: гостиница оцеплена людьми, готовыми в любой миг начать штурм. Брюс перекатился по кровати и сполз на пол так, чтобы его не мог достать снайпер с соседней крыши.

Трубка ожила:

— Сарджент, вы небось окопались намертво…

— Майер, не пробуйте выкурить меня, цена предельная — меньше десятка я с собой не возьму.

— Знаю. — Майер помолчал. — Мы и не думаем вас брать. Не дурите… и все обойдется. Где кассеты?

— Одна в номере, другая в обшивке машины.

— И все?

— Все.

Брюс подумал: может, и впрямь оставят в покое? Они должны понять: Багдаси знает, что Сарджент в номере, и его не смогут уволочь скрытно от ливанца, который видит на десять футов сквозь землю.

Майер, похоже, выжидал: может, ему что-то сообщили по ВЧ-связи? — наконец заговорил:

— К вам прошла ваша подруга. У нас добрые намерения, иначе мы взяли бы ее и вы выполнили все наши требования.

Мисс Фаулз отыскала гостиницу Багдаси без труда и теперь шагала к главному входу. Ничего необычного она не заметила: люди входили и выходили; девушка ловила такси; коротышка возился с щетками, растянувшись на капоте. Мисс Фаулз толкнула дверь, вошла в вестибюль, вскользь увидела человека с массивной коротко стриженной головой, разговаривавшего по телефону. Кабанья голова повернулась в ее сторону, и Дайна подумала: «Старый осел! Туда же! Нет чтоб подумать о душе». Она, поднялась на лифте, в нерешительности остановилась на перекрестке четырех коридоров.

Брюс прикинул: не врет ли Майер, сказав, что в номер направляется Дайна? Может, они решили начать штурм и Майер хочет выиграть две-три секунды на растерянности Сарджента, пока штурмующие попробуют открыть дверь?

— Во что одета мисс Фаулз? — Брюс подтянул к себе «магнум».

Майер засопел:

— Не обратил внимания. Честно…

Сарджент поднял револьвер, зрачок ствола уперся в дверь.

— Кстати, Сарджент, если понадобится, бывшая жена Кэлвина подтвердит, что он страдал душевной болезнью. Кому, как не жене, знать…

Сарджент сообразил: жену подкупили.

— Вы продолжите взрывать самолеты?

— Х-м… — Майер расхохотался. — Старина, вы переутомились. Какие самолеты?

В дверь энергично постучали. Сарджент не сомневался: Майер услышал стук, прерывисто задышал в трубку. Брюсу передалось напряжение Майера.

Сарджент мог в любую секунду разрядить револьвер в человека за дверью. Он знал, что, демонстрируя решимость, лучшим способом борется за себя.

Молчание. Сарджент облизнул губы, палец на спусковом крючке напрягся…

— Брюс! Открой. Это я!

Сарджента обдало волной противной дрожи: еще секунда — и произошло бы непоправимое…

— Ты одна? Рядом никого?

— Ты сошел с ума! — Изумление Дайны было неподдельным.

Сарджент по стене проскользнул к двери, повернул ключ и резко отпрянул. Мисс Фаулз вкатила чемодан на колесиках, бросила его посреди комнаты, и тут Сарджент впервые заметил, что фигура мисс Фаулз претерпела изменения. Он захлопнул дверь, повернул ключ и бросился к Дайне. Трубка валялась на полу. Сарджент оттащил мисс Фаулз в глубину комнаты, подальше от окна.

— Ты что?

— Черт их знает! — Брюс гладил ее по лицу и прижимал с незнакомой раньше нежностью.

Мисс Фаулз огладила живот, совсем как девочка хихикнула и смущенно пробормотала:

— Вот… — она развела руками и задела подбородок Сарджента, который бросился ее целовать.

Телефонная трубка сипела негодованием Майера. Сарджент поднял ее с пола.

— Сарджент, — начал Майер, будто их разговор и не прерывался, — выбросьте кассету, которая у вас в номере, во двор, а ту, в вашей машине, мы сами найдем.

Сарджент молчал: мисс Фаулз вынимала вещи из чемодана и укладывала аккуратными стопками.

— Сарджент, — впервые в голосе Майера проскользнули нотки раздражения, — не дурите! Мы можем обвинить вас в убийстве Лэнда — есть сколько угодно фотографий: вы в его компании, на месте гибели Лэнда, в доходном доме тьма ваших следов. И еще вы угробили двоих агентов в машине…

— Не докажете! — перебил Брюс.

Майер неожиданно быстро согласился:

— Двоих придурков в машине у дома Лили вам и впрямь трудно пришить, но Лэнд стопроцентно ваш. Особо жестокое убийство: ванна, кислота… Мы там все отшлифовали как надо… Хватит лет на сто. Выбросьте кассету. Не дергайтесь! Зря. Ничего никому не докажете!

Брюс достал кассету, приблизился к окну: на крыше человек возился с телевизионной антенной, больше наверху никого; люки задраены, и лишь ворона скачет по ограждению.

Внизу зеленел еще не сжеванный осенью клочок травы величиной с ковер средних размеров. Брюс взглянул на траву, потом перевел взгляд на одну травинку, выбивавшуюся из расселины в стене. По чахлому стеблю полз муравей. Сарджент представил, что травинка — дерево в сто обхватов, а ползет не муравей, а чудовище больше любого динозавра. Сарджент может запросто зажать чудовище пальцами, перенести за тысячи муравьиных миль, или бросить вниз, или раздавить. Для муравья рука Сарджента — божья длань, простертая с небес, муравей и не подозревает, что сейчас за ним наблюдает бог. Что там на уме у всевышнего? А знает ли Сарджент, кто и откуда сейчас наблюдает за ним?

Брюс перевел взгляд на электрика на крыше. Тог смотрел прямо на Сарджента — руки пусты, — Брюс улыбнулся и швырнул кассету на газон. Тут же от стены отделился человек и подобрал ее.

Сарджент забыл, что так и не выпускал трубку, и сейчас же Майер заметил:

— Отлично, Сарджент, живите спокойно… — Щелчок, трубку повесили.

Интонация Майера показалась двусмысленной: похоже, они могут вернуться в любой день и в любой час, а могут исчезнуть навсегда, и нужно ждать их, сколько потребуется, чтобы его не застали врасплох. Брюс снова посмотрел на зелень внизу. Тишина. За дверью ни звука. Хорошо, что он теперь не один, хорошо, что у Дайны будет малыш.

Трава внизу не желала желтеть. Зеленела назло. Воздух холодный и обжигает. В конце концов, что еще нужно, кроме воздуха, травы и любимого человека рядом?!

— Я хочу мальчика. — Дайна клубком свернулась на кровати.

— А мне все равно. — Сарджент спохватился, виновато добавил: — Все равно, кого любить.

На следующий день Сарджент сделал еще десять копий с кассеты, припрятанной в камере хранения и разослал их в газеты и на телевидение.

Последнюю бандероль он отправил вечером, когда генерал Орэдж допивал чай и просматривал газеты.

Человек, которого всегда боялся Кэлвин, принимал ванну.

Майер играл в рулетку, он никогда и не скрывал, что азартный игрок.

Чиновник с перебитым носом боксера думал, что теперь генерала Орэджа не остановить.

Сарджент вернулся в номер, где его ждала Дайна. Она вышла из ванной, протянула руки и как-то особенно поцеловала его:

— А мне не все равно, кого любить, я хочу любить тебя.

Сарджент почувствовал странную боль в груди, боль от счастья. Он и не знал, что так бывает…