Операционная

Часть 1

Когда я убеждал своего близкого, словно брат, друга, доктора Такаминэ разрешить мне наблюдать за операцией графини[1] Кифунэ, которую он должен был проводить в одной из больниц Токио, истинной причиной моей настойчивости было любопытство, но я приводил в качестве довода то, что присутствие в операционной необходимо мне как художнику.

В то утро я вышел из дома около девяти часов, кликнул рикшу и поспешил в больницу. Сразу же направившись в операционную, я увидел, как в противоположном конце коридора отворилась дверь и из нее легкой походкой вышли две или три привлекательные девушки, похожие на служанок какого-то благородного семейства. Дойдя до середины коридора, я поравнялся с ними.

Присмотревшись, я увидел, что служанки сопровождали девочку лет семи или восьми в накидке хифу [2]поверх кимоно. Я проводил их взглядом, пока они не скрылись из вида. Кроме этих служанок и девочки из благородной семьи, в приемном покое, в операционных, в палатах на втором этаже, в длинных больничных коридорах то здесь, то там встречались, сталкивались друг с другом, шли, останавливались, словно сплетая своими передвижениями какой-то узор, необычайно встревоженные господа в сюртуках, военные в форме, мужчины в хаори и хакама [3]и молодые аристократки. Я тут же вспомнил о нескольких экипажах, которые видел перед воротами больницы, и отметил про себя, что теперь знаю, кому они принадлежат. Некоторые из этих людей были печальны, некоторые озабочены, некоторые растеряны, но, судя по лицам, всех мучило беспокойство. Причудливое эхо их торопливых шагов разносилось под высокими, пустынными сводами больницы, по палатам с широкими передвижными перегородками, по длинным коридорам, и от этого больница казалась еще более мрачной.

Несколько минут спустя я вошел в операционную. Я сразу же встретился взглядом с Такаминэ, который улыбнулся мне. Он сидел, сложив руки на груди, непринужденно откинувшись на спинку стула. Вскоре ему предстояло взять на себя огромную ответственность за операцию, которая вызывала тревогу у большинства представителей высшего света нашей страны, но вел он себя так, будто просто собирался поужинать, — Такаминэ был на редкость спокоен и хладнокровен. В операционной присутствовали три ассистента, консультирующий врач и пять медсестер из Красного Креста. На груди у некоторых медсестер я заметил знаки отличия и подумал, что такие награды можно получить только за истинно благородные деяния. Кроме медсестер, женщин в операционной не было. Здесь присутствовали князь, маркиз, граф — все они являлись родственниками пациентки. Но один человек выделялся среди них непередаваемым выражением лица, невыразимой скорбью во всем облике — это был муж пациентки, граф Кифунэ.

За графиней наблюдали люди, находившиеся в операционной, за нее переживали и те, кто были вне этой комнаты. Операционная была залита столь ярким светом, что можно было пересчитать пылинки, кружившие в воздухе. Казалось, что пространство, в котором должна была пройти операция, поразительным образом отделено от присутствующих, его границы нельзя нарушить. В центре, на операционном столе лежала графиня Кифунэ в чистом, белоснежном одеянии. Ее тело выглядело безжизненным, лицо было обескровлено, нос и подбородок заострились, а ноги и руки, казалось, с трудом выдерживали даже вес тончайшего шелка. Слегка поблекшие губы графини были приоткрыты, и между ними, словно жемчужины, сияли передние зубы. Ее глаза были плотно закрыты, а брови, похоже, нахмурены. Небрежно убранные волосы графини разметались по подушке и спадали на операционный стол.

Глядя на эту измученную недугом, но в то же время благородную, чистую и прекрасную женщину, я почувствовал, как страх заключает меня в свои ледяные объятия.

Такаминэ словно и не испытывал никаких особых чувств — весь его облик выражал совершенное хладнокровие. Все присутствовавшие в операционной стояли, и только он один сидел. Это удивительное спокойствие, эта невозмутимость поражали, поскольку при одном только взгляде на графиню в ее плачевном состоянии меня охватывало совершенно противоположное чувство.

В это мгновение медленно отворилась дверь, и в операционную вошла самая привлекательная из трех служанок, которых я встретил в коридоре на первом этаже.

Она подошла к графине и тихонько сказала:

— Госпожа, ваша дочь больше не плачет, она успокоилась и сейчас находится в соседней комнате.

Графиня молча кивнула головой.

Одна из медсестер подошла к Такаминэ:

— Итак, вы готовы?

— Да, — и в этот момент я уловил легкую дрожь в его голосе, хоть он и произнес лишь одно слово. Внезапно выражение его лица слегка изменилось.

И я сочувствовал Такаминэ, поскольку каким бы выдающимся ни был врач, в такой ситуации он обязательно ощутит волнение.

Получив указания врача, медсестра обратилась к служанке графини:

— Мы готовы. Не могли бы вы спросить графиню…

Служанка сразу же поняла, о чем идет речь, и подошла к операционному столу. Почтительно обращаясь к графине, она склонилась в глубоком поклоне, ее руки касались колен:

— Госпожа, сейчас вам должны дать лекарство. Пожалуйста, вам будет нужно лишь немного посчитать или произнести по порядку какие-нибудь слоги из азбуки[4].

Графиня не ответила.

Служанка робко обратилась к ней снова:

— Вы слышите меня?

— Да, — только и сказала графиня.

— Значит, вы согласны? — уточнила служанка.

— С чем? Принять снотворное?

— Да, госпожа. Оно будет действовать недолго, только до конца операции. Говорят, что, если вы не погрузитесь в сон, операцию будет невозможно провести.

Несколько мгновений графиня молчала, а потом сказала:

— Нет, я не согласна, — в ее голосе звучала уверенность.

Все присутствовавшие в операционной переглянулись.

Служанка попыталась переубедить графиню:

— Тогда, госпожа, врачи не смогут вас вылечить.

— Мне все равно.

Служанка, не зная, что еще сказать, посмотрела на графа, словно прося помощи. Граф подошел ближе к операционному столу:

— Ты должна прекратить эти глупости. Разве можно говорить, что тебе все равно? Сейчас не время для капризов.

В разговор вмешался маркиз:

— Если ты собираешься вести себя так неразумно, может, лучше привести сюда твою дочь? Ты знаешь, что с ней случится, если тебе не станет лучше?

— Да.

— Значит, вы согласны? — спросила служанка.

Графиня с трудом покачала головой. Одна из медсестер ласково обратилась к графине:

— Почему вы так упорно отказываетесь? Вам не будет больно или неприятно, вы просто заснете, и все быстро закончится.

Брови графини сдвинулись, губы искривились, словно в эту минуту ее пронзила нестерпимая боль. Она приоткрыла глаза:

— Если вы так настаиваете, у меня нет выбора. Я давно ношу в своем сердце тайну. Если под воздействием снотворного я начну бредить, то могу невольно выдать ее. Пожалуйста, если вы не можете провести операцию без наркоза, оставьте меня, мне все равно.

Если меня не обманул слух, графиня боялась под наркозом выдать свою сердечную тайну, которую была готова оберегать ценой жизни. Что почувствовал граф, услышав такое признание из уст жены? В обычной ситуации подобные слова вызвали бы скандал, но, когда людям необходимо заботиться о больном, им приходится закрывать глаза на такие откровения. Тем не менее было легко догадаться, что происходило в душе графини, если она столь недвусмысленно говорила о своей тайне и нежелании ее разглашать.

Граф мягко обратился к жене:

— Ты и мне не расскажешь? Да?

— Да, я никому не расскажу, — решительно ответила графиня.

— Но ты ведь не можешь знать наверняка, что будешь бредить под воздействием снотворного.

— Нет, я уверена. Если все время думать об одном и том же, обязательно выдашь свои мысли.

— Ты опять говоришь глупости!

— Тогда я прошу прощения! — бросила графиня и попыталась отвернуться от всех, кто был в операционной. Ее тело пронзала боль, было слышно, как стучат ее зубы.

Только один человек в операционной не изменился в лице — это был доктор Такаминэ. На несколько мгновений он потерял свою невозмутимость, но сейчас снова выглядел собранным.

Маркиз нахмурился и сказал графу:

— Кифунэ, пошли за дочерью. Когда графиня увидит милое личико своего ребенка, она наверняка изменит свое решение.

Граф кивнул головой и обратился к служанке:

— Ая!

— Да, — откликнулась девушка.

— Пойди приведи мою дочь.

Не в силах вытерпеть даже мысль об этом, графиня прервала их:

— Ая, не приводи ее сюда. Почему нельзя провести операцию без снотворного?

Одна из медсестер выдавила из себя улыбку и сказала:

— Вам сделают небольшой надрез в области груди, поэтому любое ваше движение может быть опасным для жизни.

— Тогда я не буду двигаться. Я не шелохнусь, приступайте к операции.

Услышав столь наивные слова, я не смог подавить невольную дрожь. Вряд ли нашлись бы люди, способные спокойно смотреть на такую операцию.

Вновь заговорила медсестра:

— Графиня, даже если вы не шелохнетесь, вам будет очень больно. Это совсем не то, что вы испытываете, подрезая ногти.

В этот момент глаза графини распахнулись. Сохраняя спокойствие, она сказала полным достоинства тоном:

— Операцию будет проводить доктор Такаминэ, не так ли?

— Да, глава хирургического отделения. Но даже доктор Такаминэ не сможет провести такую операцию без наркоза безболезненно.

— Приступайте, мне не будет больно.

— Госпожа, вашу болезнь не так просто вылечить. Нам придется разрезать мышечную ткань и скоблить кость. Пожалуйста, потерпите наркоз совсем чуть-чуть, — в разговор впервые вмешался консультирующий врач. Без наркоза подобную операцию мог бы вынести лишь самый мужественный воин, такой, как Гуань Юй[5]. Однако графиня не испугалась:

— Я знаю об этом. Но мне все равно.

— Она так тяжело больна, думаю, болезнь повлияла на нее, — с тревогой сказал граф.

— Может быть, не стоит проводить операцию сегодня, — предложил маркиз. — Лучше потом спокойно поговорить с ней.

Граф согласился не колеблясь, и все присутствовавшие в операционной люди поддержали его решение, но тут вмешался доктор Такаминэ:

— Нельзя терять ни минуты. Собственно говоря, вы все ведете себя неправильно, относитесь к болезни слишком легкомысленно. Все эти разговоры о чувствах и эмоциях не принесут истинного облегчения. Сестры, держите графиню, — по его суровому приказу пять медсестер окружили графиню со всех сторон, прижав к операционному столу ее руки и ноги. Подчинение указаниям врача являлось их долгом. Они не просто должны были выполнять его приказы — от них требовалось полное отрешение от прочих чувств.

— Ая! Скорее! Помоги! — слабым голосом позвала графиня свою служанку, и та в замешательстве двинулась было к операционному столу, однако потом дрожащим голосом ласково обратилась к графине:

— Подождите немного. Госпожа, прошу вас, потерпите, пожалуйста.

Лицо графини потемнело:

— Почему никто не слушает меня? Даже если я поправлюсь, я все равно в конце концов умру. Я ведь говорю вам, проводите операцию, я выдержу без наркоза.

Тонкой белой рукой она едва смогла немного отодвинуть воротник своего одеяния, обнажив часть белой, словно жемчуг, груди:

— Даже если я погибну, мне не будет больно. Не беспокойтесь, я буду лежать не двигаясь. Приступайте к операции, — твердо заявила графиня, и по ее словам и выражению лица было понятно, что она не изменит своего решения. Графиня вела себя с истинным достоинством, присущим людям ее положения, и ее поведение произвело впечатление на всех присутствующих. В полной людей операционной царило молчание, никто даже не кашлянул. И в эти мгновения гробовой тишины доктор Такаминэ, до этого сидевший неподвижно, словно иссякли его жизненные силы, легко поднялся со стула:

— Сестра, скальпель.

— Что? — глаза медсестры распахнулись от удивления, она медлила. Все ошеломленно смотрели на Такаминэ, когда другая медсестра дрожащей рукой подала ему стерильный скальпель.

Доктор взял его и, мягко ступая, подошел к операционному столу. Медсестра робко спросила:

— Доктор, вы уверены, что так можно оперировать?

— Да, уверен.

— Тогда мы будем ее держать.

Такаминэ поднял руку, останавливая медсестру.

— Нет, в этом нет необходимости, — сказал он и быстрым движением той же руки распахнул кимоно пациентки. Графиня скрестила руки на груди, пытаясь прикрыться, и замерла.

Как оперирующий врач Такаминэ обратился к пациентке серьезным, торжественным тоном, будто произносил клятву:

— Графиня, я возлагаю на себя ответственность за проведение операции.

В этот момент поведение Такаминэ казалось мне необычным — он словно готовился совершить священнодействие.

— Пожалуйста, — графиня произнесла лишь одно слово, но ее мертвенно-бледные щеки залились пунцовым румянцем. Она пристально смотрела в лицо врача, не обращая внимания на скальпель, приставленный к ее груди.

Подобно зимней сливе, падающей в снег, с груди графини быстро стекла струйка крови, окрасив ее белоснежное одеяние. Щеки графини снова покрыла мертвенная бледность, но она владела собой настолько, что не шевельнула даже пальцем ноги.

Операция продолжалась, и Такаминэ выполнял хирургические манипуляции со сверхчеловеческой скоростью, не теряя ни секунды. Когда он делал разрез на груди графини, никто из присутствующих, начиная с неспециалистов и заканчивая консультирующим врачом, не успел произнести ни слова. Кто-то задрожал, кто-то закрыл лицо руками, некоторые повернулись спиной к операционному столу или отвели взгляд, низко склонив голову. Я же, забыв обо всем, почувствовал, как холод пронизывает все мое существо до самого сердца.

Через три секунды, когда операция подошла к решающей стадии и скальпель достиг кости, из груди графини, которая в течение двадцати с лишним дней не могла даже лечь на бок из-за боли, вырвался глубокий стон. Вдруг, словно внутри нее сработал какой-то механизм, графиня приподнялась и крепко схватила обеими руками правую руку Такаминэ, в которой он держал скальпель.

— Вам больно?

— Нет, потому что это вы, вы! — произнесла графиня и откинулась на операционный стол. Ее последний поразительный, холодный, долгий взгляд застыл на лице знаменитого хирурга: — Но вы и не могли знать обо мне! — сказала она и, выхватив из руки Такаминэ скальпель, вонзила его себе чуть пониже груди. Кровь отхлынула от лица врача, по его телу пробежала дрожь:

— Я не забыл.

Его голос, его дыхание, его образ. Ее голос, ее дыхание, ее образ. Чистая, радостная улыбка появилась на губах графини Кифунэ, и она отпустила руку Такаминэ. Голова графини быстро опустилась на подушку. Ее губы становились все бледнее.

В это мгновение, кроме них двоих, вокруг не существовало ни небес, ни земли, ни общества, ни людей.

Часть 2

Если посчитать, то окажется, что прошло уже девять лет. В то время Такаминэ был еще студентом медицинского института. Однажды мы вместе с ним прогуливались по ботаническому саду Коисикава[6]. Было пятое мая, и азалии находились на пике цветения. Рука к руке мы пересекали ковер ароматных трав и любовались глициниями, растущими вокруг пруда в парке, расположенном на территории ботанического сада.

Когда мы повернули назад и хотели взобраться на поросший азалиями холм, чтобы пройти к пруду, в противоположной стороне сада появилась группа посетителей.

Впереди шел усатый мужчина в европейском костюме и цилиндре, за ним следовали три девушки, а замыкал процессию еще один мужчина, одетый так же как и тот, что шел первым. Оба были кучерами на службе у какого-то благородного семейства. Каждая из трех девушек, которых они сопровождали, держала в руках раскрытый зонтик от солнца, и, когда девушки легкой походкой проходили мимо нас, было слышно, как шелестят полы их кимоно. Такаминэ невольно повернулся, провожая их взглядом.

— Ты видел?

— Да, да, — кивнул головой Такаминэ.

Наконец мы взобрались на холм и любовались азалиями. Азалии были прекрасны. Однако их красота заключалась лишь в красном цвете их лепестков.

На скамейке неподалеку сидели два молодых лавочника.

— Кити, мы ведь хорошо провели этот день?

— Да уж, иногда действительно стоит тебя послушаться. Такая удача, что мы не отправились в Асакуса[7], а то сюда бы не попали.

— Ну, так если выбирать из троих, кто из них больше похож на персик, а кто на сакуру?

— У одной ведь волосы уложены, как у замужней дамы?

— Какая разница, как у них уложены волосы, в любом случае им до нас нет никакого дела.

— Кстати, а та, что была с прической такасимада [8], как-то уж совсем простенько была одета.

— Простенько?

— Ну, не очень модно.

— Наверное, не желает обращать на себя внимание таких, как ты, не хочет бросаться в глаза. Да, так та, что шла посередине, — самая красивая. Только она и стоит сейчас перед глазами.

— А как она была одета?

— Во что-то бледно-лиловое.

— Бледно-лиловое? Это все, что ты можешь сказать?! Тебе читать надо больше. Может, тогда научишься лучше рассказывать.

— Да солнце светило прямо в глаза, я и головы-то не поднимал.

— То есть ты рассматривал только то, что было ниже пояса?

— Не будь дураком! Я так быстро взглянул на нее, что толком ничего не рассмотрел! Так жалко!

— Что, даже не видел, как они шли? Они словно проплывали мимо в какой-то дымке. Сегодня я впервые обратил внимание, как красивы движения женщины в кимоно. К тому же и воспитаны они по-особому. Это небесные, возвышенные создания. Как земное отребье может сравниться с ними?

— Сильно сказано!

— Ты ведь знаешь, я поклялся в храме Конпира[9], что три года не буду ходить в веселые кварталы. Так вот, я нарушил клятву. С оберегом из этого храма на шее ночью я брожу по веселым кварталам. Странно, что я до сих пор не понес за это наказания. Но сегодня, сегодня мне все стало ясно. Зачем ходить к этим падшим женщинам? Смотри, они дразнят тебя своими красными одеждами, и что? Они всего лишь мусор, они ничем не отличаются от червей, копошащихся в навозе. Они нелепы.

— Ты уж что-то слишком строг.

— Я не шучу. Смотри, у них есть руки, у них есть ноги, они небрежно носят кимоно и накидки хаори, у них есть такие же зонтики, поэтому можно подумать, что они — настоящие женщины, может быть, даже из приличных семей. Но даже если мы примем их за таких женщин, кто они по сравнению с теми девушками, что встретились нам сегодня? Они словно измазаны сажей, перепачканы грязью. Я не могу даже и помыслить о том, чтобы назвать их женщинами.

— Эй, эй, что это с тобой?! Впрочем, я с тобой полностью согласен. Я и сам до сих нор не мог сдержаться, стоило лишь взглянуть на мало-мальски привлекательную женщину. Я и тебе причинил немало беспокойства, но, когда сегодня увидел этих девушек, на сердце стало так легко. Словно камень с души упал, так что теперь я и думать забуду о том, чтобы проводить время с женщинами.

— Ты что, всю жизнь собираешься так прожить? Вряд ли одна из благородных девушек подойдет к тебе познакомиться.

— Это просто глупо!

— А вдруг она все-таки подойдет и обратится к тебе, что ты будешь делать?

— Честно говоря, я убегу.

— Ты тоже?

— А, и ты?

— Я-то точно убегу.

Мы с Такаминэ посмотрели друг на друга. Несколько минут мы молчали.

— Такаминэ, давай еще немного пройдемся, — сказал я, и мы поднялись, оставив двух молодых людей позади. Когда мы отошли достаточно далеко от них, Такаминэ перестал сдерживать свои чувства:

— Вот он — предмет твоего искусства, изучай, как истинная красота волнует людей!

Будучи художником, я действительно был взволнован. Вдалеке, в нескольких сотнях шагов от нас, в тени большого камфорного дерева мелькнул край бледно-лилового шелкового кимоно.

У ворот ботанического сада стоял большой, запряженный двумя лошадьми экипаж с дымчатыми стеклами. Возле него отдыхали три кучера. С того дня прошло девять лет, и до самого дня операции Такаминэ ни словом не обмолвился о графине никому, даже мне. Невзирая на свой возраст и положение в обществе, которые обязывали его завести семью, он так и не женился. Более того, он стал вести себя более сдержанно и строго, чем в студенческие годы. Но я и так сказал слишком много.

Их могилы находятся на разных кладбищах — одна в Аояма[10], другая в Янака, но графиня Кифунэ и доктор Такаминэ ушли из жизни друг за другом в один и тот же день.

Позвольте мне спросить вас, религиозные мыслители всего мира, есть ли грех на этих двоих, и могут ли они войти в райские врата?