Операция без выстрела

ЗА ГОД ДО ПОБЕДЫ

Весной 1944 года бригаденфюрера Алленберга вызвали из Парижа в главное управление имперской безопасности. Он не на шутку испугался и тут же выехал в Берлин.

В приемной начальника гестапо группенфюрера Мюллера тревожные предчувствия Алленберга развеялись: оказалось, его пригласили как «специалиста» по работе с националистами. На душе стало легче.

«Да, — думал Алленберг, — оглядывая исподлобья присутствующих, — видимо, плохи дела, если вспомнили обо мне. А кто больше меня сделал в борьбе против Советского Союза, направляя туда агентов, террористов, диверсантов? Нет, без таких, как я, им не обойтись…»

В назначенный час появились старые знакомые — начальник СС и полиции в Галиции генерал-майор Димг и командующий полицией безопасности и СД в «генерал-губернаторстве»[4] обер-фюрер СС Биркампф. Не так давно все трое служили в Польше и на Украине, а теперь, обмениваясь впечатлениями, завидовали Алленбергу, его спокойной работе в Париже. И с минуты на минуту ждали вызова Мюллера.

В кабинете начальника гестапо Димг коротко доложил о состоянии дел в оккупированной Галиции. По инициативе руководителей ОУН там состоялось несколько встреч сотрудников абвера и службы безопасности с националистами.

— Оуновцев представляет член центрального руководства Иван Гриньох, псевдоним — Герасимовский, — закончил доклад Димг.

— Это ваш воспитанник? — Мюллер взглянул на Алленберга.

Тот вытянулся:

— Да, герр группенфюрер.

— Ему можно верить?

— Думаю, что можно. Гриньох близко знаком с Бандерой, Стецко, Шухевичем[5].

— Гриньох в 1941 году подлежал интернированию, но был оставлен на свободе, — добавил Биркампф, — и следует сказать… — он глянул на Димга, — сотрудничал с нами очень тесно. Генерал Димг может подтвердить.

Димг кивнул и снова обратился к Мюллеру:

— Гриньох настаивает, чтобы его настоящее имя ни в коем случае не фигурировало в документах, а также в официальных донесениях.

Группенфюрер криво улыбнулся, но ничего не сказал.

В разговор вступил Алленберг:

— По характеру Гриньох труслив, любит деньги, там, где ему выгодно, может обмануть. Главное, что их всех объединяет, — ненависть к советскому строю.

— Это следует учитывать при работе, — сказал Мюллер и перевел взгляд на Димга. — Чего же хочет еще от нас Гриньох?

— Я обязан доложить: на предыдущих встречах Гриньох сообщил, что бандеровцы приветствуют согласие германского командования включить силы УПА в борьбу против Красной Армии. Они готовы вести активные подрывные действия в тылу Красной Армии и смогут сообщать немцам разведывательную информацию. Еще в марте Гриньох просил как можно скорее обеспечить националистов оружием и диверсионным снаряжением. В конце марта ему сообщили, что все предложения националистов нами приняты и Берлином санкционированы.

…Беседа Димга с Гриньохом была довольно обстоятельной.

— Вы, господин генерал, — говорил Гриньох, — как и я, понимаете, что хотим мы этого или нет, но ваша армия оставит Украину, а нам нужно будет продолжать борьбу, нашу и вашу борьбу, которую вела — и мы верим — еще будет вести вместе с нами великая Германия. Я прошу меня понять, что сегодня для нас, националистов, главное — конспирация.

— Вы знаете, Гриньох, кто-кто, а мы, немцы, ценили людей, которые понимают значение конспирации…

— Заверяя меня в преданности оуновцев фюреру, — продолжал свой рассказ Димг, — Гриньох стал приводить факты из деятельности УПА на Волыни начиная с 1943 года, когда националисты, выполняя, приказы своих зверхников[6], данные нами, создали отряды, охранявшие от нападения советских партизан железнодорожные узлы Ковель и Сарны, отправляли людей на работы в Германию, обирали местное население, отнимая у крестьян продукты для отправки в рейх. Гриньох пытался упрекнуть нас в том, что мы, немцы, несмотря на такую преданность националистов, все-таки не позволили им создать свое правительство, но я отбил его атаки.

— Так что же еще кроме оружия просят эти, как вы их называете, бандеровцы? — спросил Мюллер.

— Они просят освободить для пользы организации арестованных украинцев… Вот список, но…

— Что «но»? — перебил Мюллер и взял бумагу из рук Димга.

— Мне доложили, что их уже нет.

— Ну что ж, нет так нет. Так и скажите, — спокойно порекомендовал Мюллер.

— Гриньох еще просил, чтобы мы позволили националистам провести мобилизацию молодежи для военной подготовки. Я ответил, что в связи с трудностями, которые возникли на восточном фронте, мы вынуждены использовать население для оборонных целей, а также обеспечить Германию рабочей силой. Гриньох развил мысль в таком направлении: «Поручите это дело нам. Националисты лучше знают, кого можно вооружить, кого послать на строительство оборонных объектов или на работу в Германию, а от кого просто избавиться».

— Если мы поможем этим бандитам, не сделают ли они какой-нибудь подлости? — осторожно спросил Мюллер.

— Это исключается, герр группенфюрер. Националисты не могут рассчитывать на собственные силы, и их главари готовы пожертвовать всеми боевиками[7] ради интересов Германии.

— Если так, то их просьбу следует удовлетворить. Присмотритесь внимательней к Гриньоху. Может, он и вправду на что-то способен? Ведь Бандера не разбирается в политике… А еще я хотел бы вас спросить, как националисты реагировали на выступление фюрера о разделе Украины?

Речь шла о выступлении Гитлера перед верхушкой фашистской Германии, когда началась война против Советского Союза. Гитлер в те дни заявил, что его цель — избавить восточные народы от любой государственной организации, раздробить, размежевать их и удержать на возможно более низком уровне культуры. И это были не просто слова, это была политика фашистской Германии. Украину рвали на куски. Ее западные области присоединили к так называемому генерал-губернаторству; земли между Бугом и Днестром вместе с Черновцами и Измаилом отдали Румынии. Значительная часть территории вошла в состав «рейхскомиссариата Украины» во главе с гитлеровским наместником Кохом…

Алленберг и Димг переглянулись, решали, кто должен отвечать группенфюреру.

Начал Димг:

— Герр группенфюрер! Я думаю, что народ Украины не знает о выступлении фюрера, а что касается националистов, то на одной из встреч Гриньох сказал: «Мы никогда не выражали никаких претензий немецкому верховному командованию, мы проявляли терпение и верили, что получим из рук Адольфа Гитлера то, на что всегда надеялись». Я тогда развел руками, давая понять, что это не от меня зависит, а сам, конечно, подумал: «А не много ли вы хотите, господа националисты? Разве для этого Германия пролила столько крови?»

Зазвонил телефон. Мюллер взял трубку и наклоном головы дал понять, что затянувшаяся беседа окончена.

Намек группенфюрера на Бандеру не означал, однако, что немцы отказались от услуг своего наемника. Бандера жил в Берлине совершенно свободно, а позже, в конце сорок четвертого года, был направлен в абверкоманду-202 в Краков. Там вместе со Стецко и другими оуновцами готовил и перебрасывал в советский тыл шпионов и диверсантов из числа националистов.

Когда Бандера был в Германии, состоялось новое распределение ролей в краевом руководстве ОУН. Возглавил националистов бывший руководитель СБ (так называемой службы безопасности националистов) ОУН бандеровцев Николай Лебедь[8]. Зная его как террориста и своего агента, гитлеровцы поручили новоиспеченному «вождю» внимательно следить за настроением населения и удерживать массы от борьбы против оккупантов.

Формировались банды УПА. Их основателями оказались те, кто еще недавно носил нарукавные повязки немецких шуцманов, а то и офицерские мундиры. Оружия, боеприпасов было достаточно. Первым руководителем националистических банд абвер — а не ОУН — назначил своего агента Дмитрия Клячковского, который действовал под псевдонимом Клим Савур, а позже — члена центрального руководства ОУН, бывшего командира абверовского батальона «Нахтигаль» Романа Шухевича, по кличке Чупринка.

Они и их подручные террором и страхом загоняли в банды украинскую молодежь, готовили страшную роль братоубийц простым крестьянским хлопцам, далеким от понимания сложных политических ситуаций, возникающих на оккупированной врагом территории.

По замыслу националистической верхушки части УПА и ее жандармерии — СБ должны были перекрыть пути «советской партизанке». С этой целью оуновские главари при активном пособничестве абвера объединили батальоны «Нахтигаль» и «Роланд» в особый карательный полицейский подотряд «Рена» и бросили его против партизан.

Бандиты чинили дикие расправы в западных областях Украины, Белоруссии, имея задание уничтожать «прокоммунистический элемент», беспощадно расправляться с каждым, кого можно считать потенциальным партизаном, подпольщиком, кто будет помогать им или хотя бы сочувствовать.

Кровь возбуждала бандитский аппетит. Пылали по ночам усадьбы. После налетов бандеровцев на подворьях, огородах оставались трупы задушенных, зарубленных топорами мужчин, женщин и младенцев.

Приближение Красной Армии к западным областям Украины вынуждало гитлеровцев и националистов тщательно маскировать и в то же время укреплять свое сотрудничество. Именно в то время руководство УПА выделило Гриньоха для связи ОУН с СД во Львове.

Во время следующей встречи в кабинете Мюллера Алленберг узнал, что состоялось заседание фашистской верхушки и руководителей имперской безопасности, на котором был объявлен план активных операций банд ОУН — УПА в тылу Красной Армии. С того часа националисты всех мастей и оттенков перешли в полное подчинение гестапо.

Алленберг занялся изучением документов, которые поступали от националистов. Он обобщал их и докладывал начальнику гестапо группенфюреру Мюллеру.

…Июль 1944 года. Над притихшим ночным селом иногда вспыхивают осветительные ракеты, и вокруг становится светло как днем. Эти вспышки будят начальника отдела контрразведки армии Тарасюка. Он поднимается с постели, и сон окончательно проходит. Виктор Владимирович берет карту, прикидывает расстояние до Львова. Недалеко уже, а там и до государственной границы рукой подать. Прошло больше трех лет, как война застала его на границе. А сколько пережито за эти три года!..

Тяжелые дороги отступления. А потом победа под Москвой, под Сталинградом, на Курской дуге. Советские воины форсировали Днепр и освободили Киев. Зима сорок третьего — сорок четвертого прошла в кровопролитных боях. Весной войска 1-го Украинского фронта вышли на линию Ковель — Броды — Бучач — Коломыя. Образовался выгодный плацдарм для дальнейшего развертывания наступления. Потом началась Львовско-Сандомирская операция. И вот в районе Броды на Львовщине окружены пять дивизий врага.

Впереди — противотанковые рвы, блиндажи и окопы гитлеровцев. Вспышки ракет выхватывают из темноты могучие тела советских танков, самоходок, и полковнику кажется, что они вот-вот ринутся в наступление, не дожидаясь рассвета.

Утром 16 июля в бой была введена конно-механизированная группа под командованием генерала В. К. Баранова. Она должна была овладеть Каменкой-Бугской (тогда Каменкой-Струмиловской) и отрезать путь к отступлению фашистским войскам, находившимся к западу от Бродов.

Гвардейский танковый корпус тем временем успешно прорвал оборону противника и только к вечеру остановился в перелеске. Темнело. Подошли основные силы. Подполковника Ченчевича, возглавлявшего контрразведку корпуса, вызвал к себе начальник отдела контрразведки армии полковник Тарасюк.

После короткого совещания Виктор Владимирович, отпустив своих сотрудников, сказал Ченчевичу:

— Задержитесь на минуту, Арсентий Дмитриевич.

В хате было тихо. В открытые окна доносилось монотонное кваканье лягушек, ветер шумел в вершинах деревьев, и только с переднего края, с наступлением сумерек переместившегося влево, иногда долетал неясный гул. Там сосредоточивались боевые машины, чтобы снова двинуться на запад.

Запад… Это слово с первых дней войны наполняло душу Ченчевича тревогой. Там, на западном рубеже, прошел он крещение огнем, изведал горечь отступления под бешеным натиском фашистских войск. В небольшом белорусском селе осталась семья Арсентия Дмитриевича. Родные не успели эвакуироваться. Летним днем поднявшись по тревоге и торопясь в штаб, он только и успел сказать жене:

— Бери детей и езжай к маме! На границе не оставайся.

«Живы ли?» — обжигала, словно раскаленная сталь, постоянная мысль. Теперь, после освобождения многих городов и сел Белоруссии, рвался повидать своих. Как-то проговорился об этом Тарасюку. Тот обещал помочь и слово сдержал.

— Есть разрешение на поездку в село, где осталась ваша семья, — сказал Виктор Владимирович. — Оставьте распоряжения своему заместителю — и в путь.

Через несколько минут на проселочной дороге, пропаханной гусеницами танков, зафырчал «виллис», и полковник Тарасюк, проводив взглядом Ченчевича, заторопился в штаб.

Под вечер 18 июля с боями была освобождена Каменка-Бугская. А на следующий день, когда передовые части очистили от фашистов Батятичи и вошли в район Якимова, Ермолай Яковлевич Паливода, только что назначенный секретарем Каменка-Бугского райкома партии, собрал в помещении школы советский и партийный актив.

Секретарь был средних лет, высокого роста, плотный, с чисто выбритым лицом со следами усталости. В последние дни он пробивался с частями на запад, налаживал дела в уже восстановленном райкоме партии. Почти всю ночь он готовился к встрече с активом, но все же выглядел бодро, подтянуто.

Сразу после приезда он занялся делами. Утром по просьбе Паливоды комсомольцы привели в порядок загаженную гитлеровцами школу и, празднично одевшись в честь освобождения, вышли вместе с местными жителями на улицы города. Райцентр ожил. На крышах уцелевших домов развевались красные флаги.

Райком партии приводил свое помещение в порядок. Большая часть административных и жилых зданий лежала в руинах. Громадный урон потерпело и хозяйство: лесопаркетный завод оккупанты вывели из строя, предприятия и мастерские разрушили и разграбили.

Район и в довоенные годы не мог похвалиться развитой промышленностью. В наследство от буржуазно-помещичьей Польши кроме предприятий самой Каменки-Бугской трудящиеся получили паровую мельницу, две броварни (пивных завода), три кирпичные и несколько ремесленных мастерских. В сентябре 1939 года, после установления Советской власти, в экономике района произошли заметные сдвиги. Но радостные дни мирного и творческого труда оборвала война. 25 июня 1941 года гитлеровцы оккупировали Каменку-Бугскую. Только в этом районе они расстреляли почти шесть тысяч жителей и вывезли в Германию три тысячи юношей и девушек.

Эти и другие факты и цифры станут известны Паливоде позже, но и в тот день было ясно: война причинила району страшный урон, и кто знает, как все это привести в порядок. Да и работать, собственно, было не с кем — партийные и комсомольские организации понесли большие потери. Поэтому их восстановление, как отметил на встрече с активом секретарь райкома, будет иметь большое значение.

Под конец выступления Ермолай Яковлевич выглядел утомленным. Вытер платком вспотевший лоб — в помещении стало душно, подошел к окну и отворил его.

По улице тарахтела телега. На ней сидел крестьянин с заросшим щетиной лицом, ловко подхлестывал лошадей. Рядом, на сене, несколько человек с интересом рассматривали красные флаги. У дома мелькнула фигура «ястребка»[9] с повязкой дежурного на рукаве. Наставив винтовку, он подошел к незнакомцам, что-то спросил у ездового и потянулся в карман за кисетом. Они постояли на мостовой, поговорили, и воз со скрипом двинулся дальше.

Был момент, когда Паливода, да, наверное, и «ястребок» напряженно ждали выстрела или взрыва гранаты. Однако воз отдалялся, мирно постукивая колесами.

Паливода задумался. Для проверки «ястребок» имел основания. В базарный день таких возов катило по улицам райцентра немало. Учитывая преступления оуновцев, активизировавшихся в тылу Красной Армии, не надо забывать о бдительности. Разные случаи бывали в освобожденных районах. Об этом предупредил Паливоду и капитана Шульгу секретарь обкома партии Иван Самойлович Грушецкий.

Когда секретарь райкома дал слово Дмитрию Мусиевичу Шульге и тот привел несколько примеров «деятельности» националистов в Каменка-Бугском районе, Паливода подумал: хоть и прибыл начальник райотдела НКГБ вместе с ним только накануне, с состоянием дел ознакомлен неплохо и, видимо, дело свое знает. Высказывался капитан по-военному четко, коротко и образно. Настроен был оптимистически.

Выступление Шульги произвело впечатление и на присутствующих. До тех пор сдержанные и молчаливые, они сразу загомонили и, перебивая друг друга, принялись ругать националистов.

— Товарищи, — поднялся Паливода. — Словами зло не исправишь. Надо действовать. Райком партии принял решение организовать по селам группы охраны общественного порядка. Вам поручается провести необходимую работу и первым делом возглавить «ястребков».

— Правильно! С бандитами кончать надо! — послышались возгласы. — Не пускать оуновцев в наши села!

А вечером начальник райотдела НКГБ обратился в соответствующие инстанции с просьбой выделить оружие для истребительных отрядов.

В пределах области еще продолжались упорные бои. 22 июля перестала существовать бродская вражеская группировка. Была разгромлена и печально известная дивизия СС «Галиция», которую гитлеровцы перебросили на восточный фронт, чтобы прикрыть отступление 13-го корпуса вермахта: десять с половиной тысяч фашистских наемников положили головы за бредовые идеи Гитлера.

Известия об успехах советских войск приходили почти ежедневно. Были и такие, о которых сообщалось в торжественной обстановке, например, когда секретарь райкома с импровизированной трибуны, окруженной людьми, рассказал о стремительном маневре танковых объединений генерал-полковников П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко, о том, как удалось окружить и наконец уничтожить многочисленную вражескую группировку во Львове. И каждый из присутствовавших радовался, что Красная Армия уже освободила Львов и другие города и деревни области, что война уходит туда, где зародилась, где вынашивали ее гитлеровские генералы, и уже не за горами час полного освобождения всех западноукраинских земель из-под ярма оккупантов.

После полудня в последний день июля Ченчевич доложил Тарасюку о своем возвращении из Белоруссии. Сбылись самые худшие его опасения — гитлеровцы расстреляли семью Арсентия Дмитриевича. Не пощадили и детей — их убили вместе со взрослыми.

…Вокруг, сколько хватало глаз, виднелись черные обгорелые трубы когда-то нарядного, а теперь дотла сожженного оккупантами села. Подполковник еле разыскал на этом пепелище остатки хаты, где в сенях висела на двух гвоздях детская зыбка. Молча сел под обгорелым тополем, достал из сумки пачку неотправленных писем. Потом качнул головой и спрятал их. На останках родного гнезда, припав к порогу, на коленях поклялся отомстить оккупантам за кровь и смерть ни в чем не повинных людей.

На обратном пути в корпус Ченчевич никак не хотел поверить в то, что случилось. Начальник контрразведки корпуса думал о жене, детях и, казалось, слышал их голоса. Перечитывал к ним письма, пока не показались силуэты танков в овраге.

— Кому же я писал?.. — спросил Арсентий Дмитриевич Тарасюка, показывая вечером пожелтевшие листки бумаги.

Лицо подполковника, словно выкованное из почерневшего серебра, заострилось, похудело.

О гибели семьи начальника контрразведки тут же узнали его боевые товарищи. С наступлением темноты корпус пошел в наступление. И, может быть, боль Ченчевича высекла ту искру лютой ненависти в сердцах танкистов, от которой загорались и пылали, как свечи, «тигры» и «пантеры» врага. В неудержимом порыве воины стремились на запад.

Ермолай Яковлевич радовался, что в Каменка-Бугском районе дела складываются неплохо. Ко времени освобождения Львовщины от фашистов в райцентре был уже налажен паркетный завод, начали работать кирпичные заводы, маслозаводы, механические мастерские, поликлиники, районная больница, школа, библиотека, клубы. Жизнь входила в привычное русло.

Утром, идя на работу, Паливода беззаботно помахивал букетом георгинов и, встретив у входа в райком капитана Шульгу, смутился.

— Не могу без цветов, Дмитро Мусиевич. Слишком долго нам не хватало красоты. Теперь хочется наверстать. Возьмите-ка вот этого красавца. — Секретарь вынул из букета цветок и протянул его капитану. — Ну-ка! И вид у вас, Дмитро Мусиевич, сразу стал не такой суровый.

Они разошлись, улыбающиеся, позолоченные лучами ласкового солнца.

А в полдень капитан Шульга сообщил по телефону о бандитском нападении на Батятичи. Головорезы банды Белоуса убили там секретаря сельсовета Андрущина, первого организатора колхоза Лигашевского, его жену и дочь.

— На место преступления выехала оперативная группа во главе с лейтенантом Андреем Васильковым, — докладывал Шульга. — В группе пять человек, но, думаю, в селе лейтенант найдет помощников.

— Какова численность банды? — поинтересовался секретарь райкома.

— Пока точно не установлено. В нападении приняло участие человек десять.

Перед поездкой в село Ермолай Яковлевич спросил Шульгу, что известно о банде Белоуса.

— Сам он — сын кулака. Во времена панской Польши учительствовал. В его банде Михайло Дружбляк, по кличке Прометей. Закончил духовную семинарию, а в годы оккупации работал следователем в полиции. К этой же шайке примыкают Степан Радник — кулак, бывший заместитель начальника полиции, и Феодосий Фик — в прошлом полицай, теперь эсбист[10]…

— Проклятые националисты! И теперь не дают людям покоя, — садясь за баранку машины, говорил Паливода. — В годы оккупации верой и правдой служили фашистам. Таких народ не прощает, и они это знают, шалеют от злобы, готовы родную мать зарезать. Нет, вы только вдумайтесь, Дмитро Мусиевич: горстка вооруженных головорезов терроризирует целое село!

— Им недолго разбойничать. Пусть только народ получит оружие. Куда девается бандитский раж, когда они чувствуют силу? Мы на днях захватили нескольких бандитов, и первое, что они сказали: «Мы все сделали по приказу оуновских главарей». Правда, есть и такие, которых националисты действительно загнали в банду силой. После обращения правительства республики и ЦК Компартии Украины к участникам подполья об амнистии тех, кто явится с повинной, дело пойдет по-другому. В некоторых районах многие уже пришли с повинной, и у нас — до двух десятков…

«Да, здесь и райком партии должен найти свое место. Нужно помочь людям узнать об этом обращении», — подумал Паливода. И тут же спросил Шульгу:

— Вы говорили, что некоторые, сдав оружие, просят разрешить им вести борьбу против бандитов.

— А что здесь удивительного? Вот недавно пришла с повинной группа националистов. Они попросили дать им возможность бороться против тех, кто, угрожая смертью, вербовал молодежь в УПА.

— Ну, таким я бы дал оружие…

Проселочная дорога, что петляла между холмами, выбежала на равнину и легла длинным серпом вдоль скошенных нив. Вереницей тянулись белоствольные березы на выгоне.

От райцентра до Батятичей не так уж далеко, но Паливоде путь показался бесконечно длинным. Внешне, как всегда, спокойный, он с тревогой обдумывал, что скажет людям в этот печальный и трагический день.

— Как думаете, — обратился Ермолай Яковлевич к капитану, — не испугали бандиты батятических крестьян? Возьмутся они за оружие, если предложим создать группу самообороны?

Шульга зажег самокрутку и, выпустив струйку дыма, пожал плечами.

— Трудно сказать. Посмотрим на месте. В селах после таких трагедий, как в Батятичах, особенно страшно по ночам. Напуганным людям за каждым сараем мерещится бандит с обрезом.

В центре села было пусто. Только минут через двадцать, когда окончились похороны, появилась группа людей. Среди них — председатель сельсовета. Хмурое лицо, покрасневшие от усталости и недосыпания глаза, сгорбленная, словно надломленная, фигура говорили о пережитом горе.

Гибель активистов вызвала в Батятичах волну возмущения. Пока Паливода вполголоса беседовал с председателем сельсовета, местные жители тесным кольцом обступили капитана Шульгу, прося у него только одного — оружия. Митинговали все — женщины, мужчины, даже подростки. Толпа накатывалась, словно разгневанная стихия, и начальник райотдела НКГБ, чтобы успокоить людей, забрался на ступеньку машины и выкрикнул:

— Успокойтесь, наконец! Нельзя же так… А что касается оружия, то вы его получите. Вот сейчас составим список… — Дмитрий Мусиевич вынул блокнот. — Записывайтесь, товарищи, по одному. Женщин и детей прошу отойти.

Толпа отхлынула, вперед выступили добровольцы. Желающих оказалось слишком много. Договорились, что созданная группа самообороны на следующий день получит все необходимое.

Паливода и Шульга возвращались в райцентр той же дорогой. Издалека заметили всадника, который мчался навстречу. Поравнявшись с машиной, он остановил гнедого и стал махать рукой. Заскрипели тормоза. Ермолай Яковлевич опустил стекло и высунулся в окошко. В лицо ударило горячим конским дыханием.

— Что стряслось? — спросил Шульга, выскочив из машины.

— Банда Зарижного убила организаторов колхоза Братиша, Воляка, Степчишина. Я был в райцентре, там вас не застал. Езжайте в Беньков, а я за вами…

— Как же так?! — сраженный тягостной вестью воскликнул Шульга. — В селе же создана группа самообороны! — И, опустив голову, добавил с досадой: — Прозевали, видно, потеряли бдительность. Им же оружие доверили, жизнь человеческую.

Только на месте выяснились подробности. В момент нападения на село банды Зарижного группа местных «ястребков» под руководством оперуполномоченного лейтенанта Епифанова проводила операцию против шайки Очерета, о которой сообщила местная жительница Екатерина. Она предупредила, что националисты остановились в соседнем хуторе пообедать.

Оуновские головорезы не ожидали нападения «ястребков». И все-таки успели открыть огонь. Но сопротивление их было коротким. В ходе перестрелки были убиты Очерет и несколько его приближенных. Остальные бандиты сдались, и только нескольким удалось убежать.

Захваченных оуновцев под конвоем вывели из хаты и показали людям, которые уже толпились у сельсовета. С помощью местных жителей удалось установить, что задержанные — кулаки, бывшие полицаи, сынки униатских попов. Во время немецко-фашистской оккупации сотрудничали с гестапо, принимали участие в борьбе против подпольщиков и партизан.

— Таких банд, как шайка Очерета, Белоуса, Зарижного, на Львовщине немало, — сказал секретарь райкома в своем выступлении перед крестьянами. — Гитлеровцы оставили бандитам оружие. И теперь, когда фашистская Германия вот-вот потерпит крах, они любой ценой пытаются сорвать в селах социалистическое переустройство, и прежде всего организацию колхозов…

— Не выйдет! — крикнул пожилой мужчина. — Не такую силу одолела наша власть.

— Правильно, товарищи, не выйдет, — подхватил Паливода.

На основании некоторых данных в областном управлении НКГБ сделали вывод, что главари ОУН собираются послать за линию фронта новую группу связных. В ту пору нарушения западной границы не были редкостью. Советские пограничники довольно часто вступали в перестрелку с вооруженными бандами националистов, которые пытались с боями пробиться на запад или пройти незамеченными. И как ни прикрывали свои истинные намерения националистические лазутчики, органы государственной безопасности, как правило, раскрывали их.

На второй день после разгрома банды Очерета капитан Шульга побывал в областном управлении НКГБ. Он доложил майору Кротенко об операции, которую провел лейтенант Епифанов с участием группы «ястребков».

— О! Это хорошее начало, — обрадовался майор. — О банде сообщили «ястребки»?

— Нет, нет. Эти данные поступили от Катерины, она живет на хуторе, где скрывались бандиты.

— Это хорошо, — сказал Кротенко. — Что же это за находка, ваша Катерина?

— Ценная находка, причем ее ценность в том, что она сама решилась на такой отважный и в то же время опасный шаг. Об этом я и хочу посоветоваться.

Катерина хорошо знала головорезов Очерета, потому что с ними поддерживал связь ее свекор, кулак и националист. Но в последние дни появились новые, не местные бандиты. Они вели себя осторожней, время от времени куда-то исчезали. Женщина допускала, что бандиты прячутся неподалеку в бункере.

Шульга понимал: надо принимать меры, но хотел посоветоваться, как лучше сделать: брать бандитов сразу, когда обнаружится место их пребывания, или сначала проследить, с кем они поддерживают связь.

Как понял из доклада Петр Федорович Кротенко, речь шла о двух отдельных группах националистов. Контакты с одной из них, которая пряталась где-то в лесу или, может, в поле, установил Катеринин свекор.

Лейтенант Епифанов договорился с Катериной, где она и дальше будет оставлять для него информацию про бандитов.

— Расскажите подробней про Катерину, — попросил Кротенко.

— Она — дочь батрака. Муж, сын кулака, служил в полиции, сбежал с оккупантами. Женщина осталась одна с двумя маленькими детьми. Теперь свекор хочет распродать свое имущество, а то, что останется, сжечь и перейти со свекровью к невестке, то есть к Катерине, думает, что ее Советская власть не тронет. Катерина боится и свекра, и националистов, поэтому просит позволения передавать срочную информацию не лично — ее могут выследить, — а через родича-лесника, честного человека, которому она доверяет.

Беседа затянулась допоздна. Вечером капитана Шульгу пригласил начальник управления полковник Максим Петрович Соколюк.

— Интересная история, Дмитро Мусиевич, — сказал полковник, ознакомившись с делом. — По всем приметам Катеринин свекор — один из главарей ОУН, на связь с которым руководители из УПА не так давно направили посланца с секретной почтой. Уже на обратном пути во время нечаянной перестрелки с группой «ястребков» связной был тяжело ранен. В больнице, куда его немедленно доставили, бандеровец дал кое-какие сведения о группе националистов, которая вот-вот должна двинуться за границу. Но, к сожалению, оуновец умер, так и не сказав ничего конкретного. Возможно, что Катеринин свекор и был тем человеком, которому поручено сопровождать группу? Главное, обезвредить связных и перехватить почту. Необходимо уничтожить и ту банду, которая обосновалась на хуторе. Но все это нужно сделать так, чтобы не спугнуть свекра. Его пока что не трогайте — нужен для другого дела. И еще одно, товарищ капитан, — добавил Максим Петрович, — чаще информируйте управление и лично майора Кротенко о состоянии дел в районе.

В заключение полковник Соколюк пожелал капитану успехов и добавил:

— Будем ждать новостей. Надеюсь, они будут более утешительными…

Свекор проведал бункер на околице — это было первое, что услышал капитан Шульга от Епифанова после возвращения из Львова.

Приказав оперуполномоченному и дальше следить за почтой от Катерины, начальник райотдела НКГБ поспешил в райком партии, но Ермолая Яковлевича не застал. Позвонил ему домой. Паливода взял трубку и, узнав по голосу Шульгу, попросил немедленно зайти к нему.

Стемнело. Во дворе дома, где жил секретарь райкома, стояла подвода, запряженная лошадьми. Двое мужчин сбрасывали дрова, а Ермолай Яковлевич складывал их у забора. Увидев Шульгу, Паливода пригласил его в дом. И как только они переступили порог, подошел к столу, открыл ящик и достал оттуда записку.

— Вот возьмите эту бумажку, — сказал он взволнованно. — Я вынул ее из ящика для писем перед тем, как вы позвонили.

— «Пошлите людей к сараю старшего брата дьяка, — читал вслух капитан, — там есть бункер. Найдете девять человек. Торопитесь. Они будут до утра. Берите с собой и дьяка. Он все знает».

— Какой-то ребус! — воскликнул с досадой Ермолай Яковлевич. — Ничего не пойму. Возможно, записку подбросил кто-то из тех, кто привез дрова, потому что раньше я брал газеты и ничего не видел.

— Вы заказывали на зиму дрова? — спросил капитан.

— Да, месяц назад.

— И один из этих мужиков — лесник?

— По крайней мере, так он представился. Это можно проверить…

— Не надо, — возразил Шульга. — Теперь все ясно: записка от Катерины. Припоминаете, Епифанов рассказывал о каком-то леснике, который должен стать связным между нами и Катериной? Видно, на этот раз воспользоваться почтой женщина не смогла — слишком уж срочное сообщение. Операцию надо провести сегодня же.

— Я пойду с вами, — сказал Паливода и стал одеваться.

Запрятав под плащом автомат, он запер дверь и уже во дворе громко, чтобы слышали мужики у воза с дровами, бросил:

— Провожу вас немного, Дмитро Мусиевич.

Через мгновение скрипнула калитка, и завывание пронизывающего ветра заглушило шаги и дальнейший разговор.

В недавно выкопанном и на скорую руку обложенном дерном бункере, где поселились четверо националистов, не было слышно тоскливого завывания ветра, который так донимал на холмистой целине. Но внутри этой «могилы» царила сырость. Сквозь обшивку просачивалась влага.

— Долго еще нам тут гнить, друже? — спросил зверхника Черноту один из оуновцев. — Кажись, отсюда мы никогда не выберемся.

— Прикуси язык, Сокира, — блеснул недобрыми глазами старший группы. — Когда надо будет, тогда и двинемся. Это не твое дело.

— А рисковать жизнью — мое дело? — возмутился боевик.

— Исполняешь волю руководства, друже. Для тебя это великая честь, потому что скоро попадешь на Запад и заживешь, как в раю.

Перспектива перебраться за границу манила националистов, потому что с восстановлением Советской власти на освобожденной от фашистов территории Украины их положение становилось все сложнее. Особенно донимали оуновцев группы «ястребков», которые контролировали хутора и села западных областей УССР. Бывали случаи, когда крестьяне, в усадьбах которых бандиты имели схроны[11], сами показывали их чекистам. Запугать людей уже не удавалось ни угрозами, ни террором. Да и показываться на свет божий группа не могла: связей на новой территории еще не было, кроме того, боялись возмездия со стороны местных жителей. Сидели бы в лесу, в обжитых норах, если бы не приказ перебираться за границу. Единственное, что им теперь осталось, — внимательно прислушиваться к каждому звуку и быть в постоянной готовности.

Сигнал — серия коротких ударов — свидетельствовал: идут свои.

— Сокира, откинь-ка крышку и впусти проводника, — распорядился Чернота.

Когда в проеме мелькнула тень и люк снова закрылся, Чернота выкрутил фитиль керосиновой лампы. Перед ним стоял конопатый, невысокий, но крепкий, как медведь, мужчина средних лет. Поздоровавшись, он вытащил из-за пазухи сверток в грубой бумаге.

— Тут все, что вам нужно. Немало пришлось поработать нашим хлопцам, зато документы настоящие. Руководство надеется, что поручение ОУН группа выполнит.

Пришедший обвел всех пронзительным взглядом и остановил его на старшем.

— А теперь, друже Чернота, прочитайте и постарайтесь запомнить все, что тут написано, — он вынул из-за голенища и протянул несколько небольших листков бумаги.

Пока Чернота, шевеля губами, водил пальцем по строчкам, проводник, расстегнув рубаху, вынул тугой бумажный сверток.

— А это передадите адресату. За почту отвечаете головой. Она ни в коем случае не должна попасть в руки контрразведки. Надеюсь, вы меня понимаете. Дальше будете выполнять распоряжения тех, кто вас встретит за линией фронта. Явки и пароли знаете только вы, друже Чернота. Оружие отдайте мне. Оно вам не нужно. Поодиночке явитесь в полевой военкомат, как добровольцы. Проверьте, друже, как каждый участник выучил свою легенду.

После инструктажа проводник попрощался и исчез в люке бункера.

Ночью опергруппа и отряд «ястребков» во главе с капитаном Шульгой прибыли в соседний хутор. Пользуясь темнотой, приблизились к указанной дьяком хате.

Лейтенант, который побывал тут во время операции против банды Очерета, хорошо ориентировался. По его команде бойцы окружили усадьбу, а капитан Шульга с Ермолаем Яковлевичем, дьяком и несколькими вооруженными «ястребками» вошли в дом.

Хозяин — немолодой уже человек с бородавкой на виске — испуганно поглядывал то на брата, то на непрошеных гостей, не зная, как себя вести. Его выручил капитан Шульга:

— Вы, вероятно, догадываетесь, почему мы заглянули в такой поздний час? Не знаете? Так я скажу: идите к бункеру и предупредите всех, чтобы сдавались. Ваша хата окружена. Имейте в виду: начнется перестрелка — вспыхнет пожар и все пойдет прахом…

Распахнулась дверь в соседнюю комнату, и на пороге появилась хозяйка. Она отчаянно завопила:

— Сжальтесь, люди добрые! Разве мы виноваты? Мы не хотели…

Перехватив сердитый взгляд мужа, она замолкла на полуслове.

— Я ничего не знаю, — пожал плечами хозяин. — Ищите. Может, и найдете. Они меня не спрашивали.

— Степан, покажи им, где дырка. У нас же добро, скотина… — стояла на своем хозяйка.

Муж заколебался. Его морщинистое лицо покрылось испариной. Наконец он взял шапку и пошел к навесу. Поднял возле веялки лопату и крикнул в отдушину:

— Выходите. За вами пришли.

Внутри началась стрельба. Несколько пуль врезались в стену сарая. Посыпались щепки.

— В нас стреляют, — сказал хозяин. — Они не сдадутся, с ними Зарижный…

И словно в подтверждение его слов в тайнике раздался взрыв. Когда все стихло и из отдушины повалил дым, хозяин откатил веялку, открыл замаскированный люк.

Шульга попросил:

— Сделайте лаз побольше.

Тот взял лопату, топор и принялся орудовать ими. Через несколько минут с двумя «ястребками» он спустился вниз. Стали выносить оружие, вещи бандитов.

Один из оуновцев оказался раненым. Когда его положили на землю, он застонал, открыл глаз — другой был выбит осколком гранаты — и тут же потерял сознание. Оперуполномоченный лейтенант Васильков вынул из кармана бинт, стал было перевязывать потерпевшего, но потом махнул рукой:

— Напрасное дело. Отдал богу душу.

— Да нет, живой! Везите его в больницу, — приказал лейтенанту Шульга.

Разыскать хорошо замаскированный бункер, даже если известно его местонахождение, — дело нелегкое. Когда группа «ястребков» подошла к перелеску, дьяк показал на пригорок, плотно окруженный зарослями орешника. И только пристально приглядевшись к местности, Шульга увидел еле заметную тропку, протоптанную от хутора к пологому склону. Дальше, до самого ручья, густым ковром стелилось разнотравье.

Нащупав кольцо, дьяк потянул крышку люка на себя, но она не поддалась. Было похоже, что лаз закрыт изнутри. Постучал. Тишина. Обошел пригорок и разыскал запасной ход.

— Ну что? — нагнувшись, шепотом спросил капитан.

— Тоже заперто, только снаружи. Видно, никого там нет.

Высадив крышку люка, два бойца с винтовками на изготовку осторожно спустились в бункер. Схрон и вправду оказался пустым.

В райцентр возвращались ни с чем. Группа связных исчезла.

Измученный Шульга, рассказывая Кротенко о ходе операции, сказал с досадой:

— Без свекра тут не обошлось, но брать его начальник управления запретил. К тому же, кроме записки, переданной Катериной, против него — никаких улик. Дьяк и его брат утверждают, что свекор не имел контактов с группой связных, значит, если и наведывался в бункер, то тайком от них.

— А как эти две группы попали на связь к дьяку?

— У того были пароли. Брат знал только о той, которая скрывалась на его усадьбе. Координат своих зверхников дьяк не знает.

— Выходит, все концы в воду и свекру нечего бояться, — сказал Кротенко. — Как вы думаете, он не сбежит?

— Думаю, из хутора никуда не денется. Свекор на легальном положении и тоже будет спокойно ждать дальнейших указаний руководства.

— Хорошо, Дмитро Мусиевич, возвращайтесь в район и докладывайте о новостях. Я сегодня же встречусь с начальником управления.

— Уже за полночь, — сказал Петро, подымаясь с укрытой пестрыми половиками скамьи.

Была поздняя пора, на дворе стемнело, и сонно слипались глаза. Час назад вступил в свои права новый год, еще стояли на столе неубранными остатки праздничного ужина. Пожелав счастья и радости хозяевам хаты, только что разошлась родня.

— Подкину телушке корма и запру клеть, — сказала мать.

В дверях она глянула на Петра и залюбовалась его пышным русым чубом, который успел отрасти после возвращения сына из госпиталя.

Как она волновалась, получив известие с фронта о его ранении. Стало легче на душе, когда увидела Петра — сильного, веселого, с блестящими орденами и медалями на груди. Припала к его груди, заплакала.

— Чего вы, мама? Радоваться надо, — укоряла старшая дочь, а мать не могла сдержаться, всхлипывала, как ребенок.

Со двора донесся конский топот, порвал ниточку воспоминаний. Всадники промчались, потом вернулись. На морозе заскрипели шаги. Мать испуганно кинулась назад в хату. Петро уже снял гимнастерку и повесил ее на спинку стула, когда распахнулась дверь. Следом за матерью в дом ввалилась ватага запорошенных снегом людей.

— Слава Украине! — сказал вместо приветствия обросший рыжей щетиной мужик с прищуренным глазом.

— Добрый вечер, — кивнул Петро.

— Э, голуба, не так воркуешь, — прогундосил рыжий. — Ты что, не умеешь здороваться? — Он подошел к столу, собрал в газету куски сала, сгреб рукой остальную снедь и все это кинул в мешок. Только тогда взглянул на Петра и добавил поучающе: — Запомни: коли здороваемся: «Слава Украине», ты должен отвечать: «Героям слава». Ясно? А ну, повтори!

— Славу добывают не в тылу, — возразил Петро. — Это каждый знает. Теперь, когда идет война, герои — в окопах, на передовой. Скажите лучше, кто вы такие?..

— А мы и пришли, чтобы познакомиться, — выступил вперед другой бандеровец, с облезшим трезубцем на шапке. — Вот только начнем с тебя. Говорят, ты фронтовик, кровь далее проливал. И цацек вон сколько нацепил, — кивнул он на солдатскую гимнастерку. — Так ты хоть объясни нам, лесовикам, которые пороху не нюхали, что это такое.

Бандит подмигнул своим сообщникам, и по хате пронесся пьяный хохот.

Петро, как бы не обращая внимания на издевку оуновского верховода, ответил с вызовом:

— Это орден Отечественной войны.

— А эта пестрая троица?

— Медали «За оборону Сталинграда», «За отвагу» и орден Славы.

— Так у тебя есть и «За отвагу»? Что ж, посмотрим, какой ты отважный.

Петро молчал.

— А ленточки на что? — уже с неприкрытым интересом спросил националист.

— Отметка за каждое ранение.

— Ого, много их у тебя! Выходит, отвоевался? Может, повоюешь еще за Украину?

— За нее и воевал.

— Не крути, хлопче, — рявкнул старший. — За самостийную с нами будешь воевать?

Петро отрицательно покачал головой:

— Не знаю такой.

— Узнаешь. Мы из тебя большевистский дух вытрясем, — бандит потянулся к гимнастерке. — А ну, Фик, примеряй, сдается, как раз на тебя.

— Не лапай, — Петро оттолкнул бандеровца. — Домой сначала руки и вшей обери с себя, тогда придешь знакомиться.

— Ах ты гад! — зашипел тот и выхватил пистолет.

Но стрелять не стал. Размахнулся и ударил Петра рукояткой по голове.

Парень пришел в себя от материнского крика, вскочил на ноги. Но в тот же момент на него, как бешеные собаки, набросились бандиты. Скрутили руки, вытащили из хаты.

А утром люди нашли труп Петра Веретенника с петлей на шее…

На место преступления примчался поднятый по тревоге отряд «ястребков», но след оуновцев замела метель, и разыскать банду Дужего не удалось.

Под вечер в Каменку-Бугскую приехали майор Кротенко и капитан Швыдченко. Они приступили к анализу дел в районе.

Шульга доложил о ликвидации банды Камня. Ее недавно разгромили «ястребки» под командой лейтенанта Епифанова.

— Под кличкой Камень действовал кулак Данило Мысак из села Тышица, — объяснил капитан. — За свои преступления головорезы поплатились. Теперь появилась банда некоего Дужего.

— С этими тоже надо кончать, — сказал Кротенко. — Какая требуется помощь?

— Областное управление слишком осторожно подходит к вопросу об аресте, а самое время нажать на бандитских пособников.

— Уже нажимали в соседнем районе, — перебил Кротенко. — Хорошо, что вовремя разобрались. Оказалось, несколько таких «пособников» помогли бандитам под страхом смерти. Возьмите другой случай. К одному крестьянину явились оуновцы и стали вымогать пятьсот рублей, муку, мясо, сало. Они знали, что тот заколол кабана, продал корову. И все-таки крестьянин отказался поделиться. Его застрелили, а хату разграбили. Так вот, добро досталось бандитам, а старик погиб. Погиб напрасно, потому что такая смерть не принесла людям пользы. Надо усилить борьбу против националистов, активней приобщать к ней местное население. Понимаете? Кстати, Дмитро Мусиевич, как там поживает Катерина?

— Ее в чем-то заподозрили, — ответил Шульга, — установили наблюдение, поэтому мы и не имеем от нее сведений.

— А как лесник?

— Передал секретарю райкома интересную информацию.

Шульга вынул из папки бумажку и прочитал:

— «Я тот, кто привозил дрова первому. Катьку не трогайте. Ее проверяют. Следят за каждым. Те, кого ищете, прячутся в лесу, где-то в районе Мокрой балки. Постараюсь уточнить место. Нам надо встретиться и все обсудить. Пошлите кого-нибудь на связь».

Кротенко взял из рук Шульги записку, прочитал ее еще раз и отложил в сторону.

— Мы получили не менее интересные сведения по вашему району, — сказал Петр Федорович после короткой паузы. — Помните, во время операции против банды Зарижного был схвачен боевик? Вы отправили его в больницу в безнадежном состоянии…

— Неужто покойник ожил? — удивился капитан.

— Не сам, конечно. Медики воскресили. Теперь чувствует себя хорошо, дает показания, — Кротенко подошел к карте. — По сведениям этого оуновца, где-то тут, — он показал на зеленый квадрат леса, — есть несколько бункеров. Оборудованы они хорошо. Осенью оуновские верховоды запаслись сухарями, горохом, фасолью, салом, даже медом и самогонкой. Перед тем как выпасть снегу, они должны были заползти в эти норы и сидеть там до весны. Участники банд получили указание запугивать население сел и хуторов, чтобы отвлечь наше внимание от верховодов. На всякий случай те имеют запасные бункеры, но задержанный не знает, где они находятся.

Шульга задумался. Потом поднялся, зажег свет и глянул на карту.

— Выходит, данные совпадают. Этот квадрат относится к делянке, где работает лесником Катеринин дядька. С ним надо связаться. Может, послать кого-нибудь в лес?

— Не торопитесь, Дмитро Мусиевич. Есть подходящая оказия. Лесничество получило распоряжение провести переучет лесных полос и делянок. К тому же предусматривается расчистка, посадка. Будут нужны рабочие руки. Думаю, управление лесного хозяйства области от лишней бригады не откажется. О такой возможности уведомьте лесника через тайник лейтенанта Епифанова. А потом, когда окончательно решится вопрос с бригадой, дадим пароль и приметы связного. Пускай назначит место будущей встречи.

Кротенко, скользя на лыжах, внимательно прислушивался к неторопливому рассказу Дарчиного Волынца, как прозвали род Михаилы Михайловича, Катерининого дядьки. В давние времена его дед, родом с Волыни, батрачил здесь у какого-то пана. Потом женился, стал приймаком, но «волынцем» так и остался.

Отец Михаилы Михайловича умер рано, когда тот был еще ребенком, и его звали по матери — Дарчиным. И прилипло это Дарчин Волынец на всю жизнь, да еще перекинулось и на его детей.

От воспоминания про своих «воробьят запазушных» глаза лесника потеплели, словно поднимался над лесом не зимний вечер, а праздничное весеннее утро.

— У меня их шестеро, — сказал лесник с улыбкой и добавил тревожно: — Так что рискую не только собой, товарищ майор…

Эти искренние слова толкнули Кротенко в самое сердце. Вспомнились друзья-помощники, опытные чекисты, которых выявили бандиты в своем лагере и уничтожили. Возможно, именно для того, чтобы взвесить все «за» и «против» относительно кандидатуры Дарчиного Волынца на главную роль в будущей операции, и прибыли майор Кротенко и капитан Шульга в условленное место под видом лыжников.

Шульга, преодолевая снеговые заносы, вышел вперед. Приблизившись к собеседнику, майор впервые заметил паутину тонких морщинок на его раскрасневшемся от мороза и ветра лице. Этот рассудительный человек оказался не таким уж и молодым. «Ему лет под шестьдесят, — прикинул майор, спускаясь в овражек. — Э, нет, перегнул! Такой могучий торс, тонкая талия, твердый и уверенный шаг свойственны людям помоложе». Но заводить об этом разговор было ни к чему.

Шульга тормознул своими короткими и широкими лыжами, махнул рукой и свернул налево, где метрах в пятидесяти на проселочной дороге ждала их машина.

— Думаю, прощаемся ненадолго, Михайло Михайлович, — подавая руку Волынцу, сказал Кротенко. — О нашей следующей встрече вам сообщат.

В машине после лыжной прогулки клонило в сон. Хромой Степан представлялся ему не старшим лесничим, а сказочным существом, прикрывающим мохнатыми щупальцами бандитский бункер.

«А может, Михайло ошибается, — размышлял Кротенко, — и хромой Степан непричастен к преступлениям националистов? Но ведь в связях с бандитами заподозрил его и тот лесник, который ушел в армию…»

Постепенно рассказ Дарчиного Волынца оживал перед глазами, казалось, будто майор прокручивал киноленту. Он всегда использовал эту счастливую для чекиста способность натренированной памяти и анализировал на досуге подробности встреч с людьми, взвешивал каждое слово, брошенное собеседником. Вот и теперь медленно поплыли кадры, запечатленные с натуры.

…Они втроем остановились в лесной чащобе, распустили крепления лыж и сели на ствол поваленного дерева.

— Видите, это довольно хитрая штука, — продолжал прерванную беседу Волынец. — В подозрительных квадратах, о которых я упоминал, в свое время было заготовлено немало деловой древесины и дров. Деловой лес вывезли, а дрова остались. Как-то я сказал хромому Степану: «И чего мы готовим для школы сырые дрова, если в Мокрой балке столько сухих? Пока стоит мороз, их можно оттуда вывезти». — «Ишь, какой быстрый, — покачал головой старший лесничий. — А тебе что до этого? Деньжат захотелось? Не заслужил. Смотри лучше, что у тебя под носом…»

При этом разговоре, что начался внезапно и сразу же оборвался, был еще один лесник, молодой хлопец, который потом ушел в армию. Когда хромой Степан заковылял к саням, тот предостерег Михаилу Михайловича:

— Не трогайте, дядька, хромого пса с теми дровами. Разве не знаете, что он связан с бандитами да и сам бандит?

Шульга погасил сигарету, глянул на Волынца:

— А если бы того хлопца мы разыскали в армии, он мог бы сказать что-нибудь поконкретней?

— Побоится. У него тут родители, жена, двое детей. Думаю, и без него обойдемся…

«Допустим, хромой Степан и вправду связан с националистами, — раздумывал дальше Кротенко. — Если он что-то заподозрит, то непременно уведомит бандитов об опасности, и те расползутся по лесу, по запасным норам. Тогда ищи ветра в поле. Надо предупредить чекистов, которые работают в бригаде, чтобы и близко не подходили к Мокрой балке. Разведкой бункеров пусть займется Дарчин Волынец».

В тот же вечер, оставив необходимые указания начальнику райотдела НКГБ, Петр Федорович выехал во Львов. Появился в Каменке-Бугской только перед следующей встречей с Дарчиным Волынцем и был, как всегда, весел и бодр. Он поздравил Дмитра Мусиевича со званием майора, потом принялся рассказывать новости.

— Вчера по просьбе председателя райисполкома начальник лесхоза пообещал выделить для школ и больниц сухих березовых и грабовых дров. А такое сокровище лежит только в Мокрой балке. Транспорт для перевозки прибудет туда по нашему указанию. Пошлем людей для подсобных работ в сопровождении отряда «ястребков». Одним словом, операцию сможем обеспечить, да и сил, надеюсь, подбросят. Только одно задерживает — разведка бункеров. Как дела у Михайлы Михайловича?

— Волынец передал, что ждет встречи. Есть для нас новости.

После полудня чекисты прибыли на условленное место. Метрах в десяти от него, за скирдой прогнившей соломы, сидел лесник. Заметив на снегу его длинную тень, Кротенко весело окликнул:

— Как поживаете, дядька Михайло?

— Да вы что, насквозь видите? — испуганно выглянул из-за скирды Дарчин Волынец. Потом, глянув на собственную тень, успокоился и добавил, зевая: — А я, знаете, задремал. Устал сегодня так, что едва дышу. Садитесь рядом: и нас не видно, и ветер не так пробирать будет.

Он смахнул иней с дубленой полы потрескавшегося кожуха, подвинулся в глубь скирды. Чекисты примостились рядом, вытянув вперед ноги.

— Так какие же у вас новости, Михайло Михайлович? — спросил Кротенко.

— Недавно застал меня в Мокрой балке хромой Степан…

Волынец достал из-за пояса кожаный мешочек, набил трубку самосадом и, отряхнув мякину с вышитых красным гарусом рукавов, продолжил тем же спокойным тоном:

— Я как раз вышел из саней, чтобы срезать палку для грабель, а Степан ко мне: «Все крутишься возле дров? Ишь, не дают тебе покоя. Или, может, дурь какую в голову забрал? Так скажи, чего хочешь, Михайло?» Постоял, постоял, потом сердито сплюнул и похромал к своим саням, груженным мешками…

— Что было в мешках? — спросил Кротенко.

— Не знаю. Старший лесничий приказал мне возвращаться назад, и уже по дороге в село мы с ним встретились снова. Он пересел в мои сани, а свои пустил следом. В них уже было только сено. Степан опять ко мне: «Послухай, Михайло, думаю, и тебе нужна какая-никакая копейка». Потом оглянулся, запустил руку в карман, вынул деньги и говорит: «Вот тебе. Разбогатеешь, тогда и рассчитаешься. А теперь бери и держи язык за зубами».

— Вы взяли? — перебил лесника майор Шульга.

— А как же, сто рублей на дороге не валяются, — вздохнул Дарчин Волынец и, поправив смушковую шапку, съехавшую набок, усмехнулся: — В тот же вечер пришел ко мне брат Роман, тоже лесник… Так он… — Михайло Михайлович сморщился, раздул ноздри и дотронулся пальцем до своего носа, — понимаете, носом он чует не хуже собаки. По запаху может отличить, прошел человек по лесу босой или в сапогах, и даже скажет, чем мазал обувь — дегтем или ваксой. Роман прекрасно разбирается в лесу.

И хотя Дарчин Волынец явно преувеличивал феноменальные способности брата, Кротенко и Шульга возражать не стали. Они напряженно следили за ходом рассказа. Михайло Михайлович зажег трубку, и сизый дымок поплыл вверх.

— Так вот, Роман хотел купить дочке сапожки и пришел ко мне денег занять. Такой счастливый случай надо еще оценить. Я сунул руку в карман, вынул гроши, отсчитал тридцать рублей и даю ему. А он на меня уставился: «Могилой смердят! Ты что, в земле их держал? Не веришь? Понюхай!»

Дарчин Волынец полез в карман, но денег там не обнаружил.

— Хотел вам показать, да забыл дома. И вправду, воняли землей так, будто их только-только вынули из бункера. Тогда я и подумал: вот куда подевались Степановы мешки и откуда взялись у него эти деньги. Уж из своего кармана он не дал бы мне ни копейки.

— Вполне возможно, — сказал Кротенко. — Вы заметили там, в лесу, в каком направлении поехал хромой Степан после встречи с вами?

— Лошади в его санях смотрели туда, где кончается Мокрая балка и протекают ручьи. Они впадают в речку Свинку. Где-то там должны быть бандитские норы.

— Это уже кое-что, — промолвил Шульга, — однако недостаточно, чтобы проводить операцию. Надо как можно точнее определить расположение бункеров.

— А как это сделать? — спросил Волынец. — Хромой Степан запретил мне появляться в Мокрой балке. Даже деньги сунул, чтобы я отцепился. Застукает в другой раз, догадается, что интересуют меня не дрова. Тогда все может сорваться…

— Ну что ж, — поднялся Кротенко. — Настало, видно, время изменить условия, в которых вам приходится действовать. На днях из Мокрой балки начнут вывозить дрова. Как только станет об этом известно, договоритесь с лесником, что будете руководить погрузкой деревьев. Поддерживайте с нами тесную связь. И помните, Михайло Михайлович, от вашего умения будет зависеть успех операции.

Большая лесная полоса тянулась от Жолквы на северо-запад мимо сел Великомостовского и Каменка-Бугского районов в направлении Сокальщины и соединялась с лесами Волыни. На карте все это пространство казалось зеленой лентой, густо прошитой цветными метками. Мокрая балка, которая занимала несколько километров и образовывала Прибугскую низину, имела вид рыжеватого пятачка, разбитого на квадраты. Полковник Соколюк — начальник областного управления госбезопасности — прикоснулся указкой к одному из них и спросил, обращаясь к Кротенко:

— Вы уверены, что именно тут прячутся бандиты?

— Да, — ответил майор. — Об этом свидетельствует и запах воды, взятой из ручья, впадающего в речку Свинку. Если позволите, я коротко объясню.

И майор Кротенко принялся рассказывать о последней встрече с Дарчиным Волынцем, о том, как тот, выполняя поручение чекистов, выследил все-таки хромого Степана, когда оуновец вез на санях харчи бандитам. Волынцу удалось незаметно пробраться до самых зарослей ельника, где старший лесник сбросил в снег несколько мешков. И диво дивное: Михайло Михайлович не смог их разыскать — куда-то исчезли, словно сквозь землю провалились. На снегу и следа не осталось.

«Наверное, мешки попали сразу в бункер, иначе я их нашел бы», — подумал Волынец. Неподалеку от того места он заметил ручей. Зачерпнул ладонью воды, чтобы напиться, и вылил ее. Она пахла мочой.

Михайло Михайлович вышел на связь и передал информацию майору Шульге, тот доложил обо всем Кротенко, и Дарчин Волынец получил задание: еще раз проверить воду в подозрительном ручье.

На следующий вечер Михайло Михайлович раньше отпустил рабочих, которые грузили дрова на вывоз, и когда Мокрая балка опустела, зашагал в том направлении, куда вели вчерашние следы от саней хромого Степана.

Воды он набрал, плотно закупорил бутылку и привез домой. Принюхался: вода мочой не отдавала. «Неужто вчера показалось?» — заволновался Дарчин Волынец и, не долго думая, подался к своему брату Роману. Тот нюхнул и с усмешкой ответил:

— Пей, Мишка, на здоровье. Вода чистая, как слеза.

Михайло Михайлович совсем огорчился. «Как же так?» — раздумывал, возвращаясь домой. И вдруг громко рассмеялся и выплеснул воду в снег. «Вот дурень! — корил себя лесник. — Конечно, вода протекает через бункер, это факт, но его обитатели должны пользоваться отхожим местом перед сном, а спать ложатся, видно, рано. Просто сегодня я опоздал».

На следующий день Волынец пришел к ручью до рассвета, и проба оказалась удачной.

— Расположение остальных бункеров тоже определено, — продолжал Кротенко.

Он подошел к карте и показал несколько точек.

— Отметьте красным цветом, — попросил начальник управления, протянув майору карандаш.

Участники совещания с интересом слушали рассказ Кротенко, да и сам полковник больше не перебивал его, видно, мысленно оценивал способности своих подчиненных, сметливость и самоотверженность таких помощников, как Дарчин Волынец, который, несмотря на опасность, продолжал выполнять поручения чекистов.

Майор рассказывал образно. Вот Дарчин Волынец выслеживает в лесной чаще хромого Степана, вот Михайло. Михайлович поднимается выше по Мокрой балке и изучает овражки, наполненные мерзлой водой. Они тянутся параллельно в направлении к речке Свинке на расстоянии полутора-двух километров друг от друга. Мороз сковал землю, насыпанную кем-то в те овражки еще с осени. От глаза опытного лесника ничто не скроется. Столько грунта в каждом русле могло набраться разве что после рытья бункеров. Рыли их, очевидно, на берегу, чтобы не носить землю далеко. Ориентируясь по черному осадку в оврагах, Волынец определил, на какой высоте по течению засели бандиты.

— Эти и другие сведения Михайло Михайлович передал нам через связных, — закончил майор Кротенко.

— Ну что ж, собирали по крупинке, а выходит, уже и кашу варить можно, — сделал вывод полковник. — А каковы ваши соображения, товарищи? — обратился он к присутствующим.

— Я за то, чтобы начать операцию, — ответил Кротенко. — Но для этого в районе мало сил.

— Поможет пограничный отряд. Недавно у нас побывал заместитель начальника штаба отряда майор Зубарев. Он участник подобных операций в Прикарпатье. Думаю, и на сей раз не откажет…

Но случилось не так, как задумывалось. Когда план был уже согласован с начальником пограничного отряда, на улице потеплело. Прошумели дожди, растаял снег. В Мокрой балке раскисло, грязь — ни пройти, ни проехать. Операцию пришлось отложить.

Вскоре майор Шульга получил известие от Дарчиного Волынца: «Хромой Степан куда-то исчез. Не появляется ни в селе, ни в лесу. Надо начинать, потому что скоро весна и все поразбегутся».

В тот же день Волынца уведомили, что старшего лесничего задержали и доставили в область. Завтра начнется операция.

Утро выдалось солнечным, погожим. За ночь земля подмерзла, лед сковал речки и озера. Рядом с чекистами и «ястребками», которые высадились из автомашин, шел Дарчин Волынец с автоматом на груди, указывая колонне дорогу.

Лес был окружен пограничниками. У начала Мокрой балки организовали несколько засад.

К бункеру возле ручья подкрадывались осторожно, но найти лаз Волынцу никак не удавалось. Наконец на поляне, где недавно хромой Степан сбрасывал мешки с продуктами, он нащупал замаскированную крышку. Дернул что есть силы за скобу и отскочил в сторону. Люк с грохотом открылся.

— Сдавайтесь! Вы окружены! — крикнул Шульга.

И в тот же момент сбоку, где тоже разыскивали бункер, прозвучали автоматные очереди. Майор Кротенко бросился на выстрелы. Засев за стволами сосен, чекисты вели прицельный огонь по раскрытой пасти бункера, не давая бандитам пустить в ход гранаты.

— Сдавайтесь! — звучали голоса слева и справа. — Оказывать сопротивление бесполезно! Все погибнете!

Опять застрочили автоматы, прозвучали пистолетные выстрелы. В Мокрой балке разгорался бой. Там, где действовали «ястребки», некоторым бандитам удалось выскочить из своих нор, и теперь они отступали в чащобу, беспрерывно поливая своих преследователей огнем из автоматов.

— Выбрасывайте наверх оружие! — снова крикнул Шульга из-за дерева напротив лаза.

И вдруг из люка вылетела граната. Она упала на мерзлый грунт и покатилась в распадок. Землю тряхнул оглушительный взрыв. Вот мелькнула в воздухе вторая граната, но, словно за что-то зацепившись, упала обратно в люк. В бункере глухо жахнуло, и над ним выгнулась земля. Из нескольких отдушин повалил дым.

Пока «ястребки» откапывали лаз и выносили окровавленные трупы, майор Шульга с Дарчиным Волынцем обнаружили на берегу обрыва еще один бункер. Возле открытого люка валялись стреляные гильзы, из отдушин курился дым, торчали клочья обгорелой соломы. Видно, бандитов уже выгнали из укрытия. И все-таки Дмитро Мусиевич предупредил Волынца:

— Не подходите близко. Может, там кто-нибудь остался.

Внутри загремело, заскрипели ступеньки.

— Не стреляйте, это я, — выглянул наружу капитан Швыдченко.

Он бросил на землю охапку трофейных автоматов и, сказав: «Я сейчас…», стал спускаться через лаз на дно бункера.

Через минуту капитан вышел наверх и передал Шульге туго свернутый пакет.

— Это из бандеровского тайника, наверное, почта.

Неожиданно появился Паливода. Секретарь райкома привез подкрепление и уже успел подключиться к операции.

— Ну что? — разгоряченный боем Ермолай Яковлевич указал глазами на пустой бункер.

— «Ястребки» выкурили бандитов, — доложил Швыдченко. — Отстреливаясь, бандеровцы пытались отойти в глубь леса. Четверо ранено, двум удалось присоединиться к другой группе. Против них ведет бой сводный отряд под командованием лейтенанта Епифанова.

— А это что? — Паливода указал рукой на пакет, который никак не умещался в сумке Дмитра Мусиевича.

— Почта бандеровцев, — ответил майор, наконец запихнув пакет в полевую сумку.

Секретарь райкома оглядел разбросанное трофейное оружие и исчез за пригорком, откуда доносились возбужденные голоса.

…Когда капитан Швыдченко подошел к поляне, вражеский пулемет уже смолк. Чекист одним махом преодолел овражек и, оттолкнув убитого бандеровца, завладел станковым пулеметом. Установил его так, чтобы прикрыть огнем шеренгу «ястребков», которые теснили бандитов из зарослей к открытой лощине. Однако сделать это не удалось. Бандиты неожиданным ударом прорвали цепь атакующих и кинулись в лесную чащу. Им преградил дорогу капитан Швыдченко. Град пуль прижал оуновцев к земле.

— Сдавайтесь! — раздался голос лейтенанта Епифанова.

Стрельба утихла. Четверо бандитов, подняв руки, вышли на поляну и под конвоем двинулись к месту сбора.

— Сдавайтесь! — повторил Епифанов тем, кто продолжал лежать.

Поднялись еще несколько оуновцев, и вдруг ударила автоматная очередь. Сраженные пулями националисты повалились на землю — это стреляли их же верховоды. У одного из них еще курился ствол автомата. От неожиданности «ястребки» оторопели. Прежде чем они открыли огонь в ответ, оуновские вожаки сорвались с места и вместе со своими охранниками бросились к лесу. «Ястребки» пустились вдогонку. Завязалась перестрелка. Тем временем другие бойцы получили приказ выйти в тыл бандитам и окружить их.

Капитан Швыдченко, оставив трофейный пулемет, поспешил на помощь «ястребкам». Бандиты отбежали недалеко. Засев за поленницами дров, они открыли автоматный огонь. А когда «ястребки» залегли, оуновцы кинулись в сторону, перемахнули через овражек и исчезли в зарослях.

Смеркалось. В лесу еще звучали выстрелы, доносились взрывы гранат. Потеряв след беглецов, бойцы остановились передохнуть. Минут через десять вернулись разведчики.

— Товарищ капитан, — обратился к Швыдченко русый паренек, — они в овраге прячутся.

— О чем-то советуются, — добавил кареглазый усач, который тоже ходил в разведку.

— Хотят гады дождаться ночи, а тогда ускользнут и снова заползут в норы…

— Не ускользнут, — перебил капитан. — Готовьтесь, ребята, к бою.

Тучи опустились низко, небо потемнело. Повалил густой снег. Сквозь матовую пелену едва просматривались человеческие фигуры. Вокруг царила мертвая тишина…

И вдруг словно гром расколол землю, прогремели взрывы гранат, на кончиках автоматных стволов задрожали огоньки, завизжали пули и осколки.

После короткого и жестокого боя бандитов осталось не больше десяти. Бросив на снегу трупы своих сообщников, атаманы забились под крутой обрыв и там притаились в выбоинах. Сверху огонь их не доставал. Позаботились и об охране: двое головорезов залегли с автоматами тоже в мертвой зоне, за пригорком, и время от времени посылали в «ястребков» свинцовые очереди. Спуститься вниз бойцы не могли.

Пришлось искать другой путь. Метрах в десяти от того места склон оказался пологим. По суглинку вела тропка, похожая на громадные ступени. На дне оврага она исчезла в снеговой пороше. Отряд остановился. Дальше вверх поднималась круча. До выбоин, где залегли бандиты, оставалось метров сто. Туда можно было бы незаметно подкрасться и пустить в ход гранаты, но мешали оуновские охранники в засаде.

Швыдченко приказал бойцам залечь.

— Надо уничтожить тех, что за пригорком, — зашептал капитан. — Разделимся на две группы. Пять человек, — он назвал бойцов и лейтенанта, — будут блокировать охранников, остальные вместе со мной откроют огонь по выбоинам. Мы заставим этих псов сложить оружие. А не захотят сдаться — забросаем гранатами.

Обе группы ударили почти одновременно… Бой длился три-четыре минуты, а казалось, не будет ему конца. Снежная пыль, поднятая взрывами, заслонила выбоины густой пеленой, но оттуда, посвистывая, продолжали лететь пули.

— Кидай правей, — приказал русому пареньку Швыдченко.

Наконец граната угодила в цель. Окрыленный успехом, «ястребок» сорвался и побежал к яме.

— Стой! — крикнул капитан и кинулся на выручку. Он видел, как запыхавшийся паренек остановился, отскочил в сторону и вдруг пошатнулся… Что-то больно толкнуло капитана в грудь…

В едином порыве «ястребки» бросились вперед, и их автоматные очереди стоголосо отозвались в мрачных пещерах.

Капитан Швыдченко был ранен смертельно. Он лежал на дне Мокрой балки рядом с русым «ястребком». Лейтенант Епифанов прикоснулся к руке чекиста, потом поднялся и снял шапку…

Секретарь обкома готовился к совещанию. На столе лежали выдержки из сообщений Совинформбюро. В них рассказывалось о победном ходе войны, об успехах Красной Армии. Другие материалы, полученные из районов, свидетельствовали о быстром восстановлении народного хозяйства области, об укреплении в городах и селах советского строя. Иван Самойлович Грушецкий взглянул на часы и снова склонился над докладом.

Была та ранняя пора, когда рабочий день еще не начался и ничто постороннее не мешало сосредоточиться на главном. Но вот в кабинетной тиши прозвучал телефонный звонок.

— Алло! Я слушаю. Закончили? Успешно? Поздравляю! Жду вас, Максим Петрович, в обкоме. Хорошо, до встречи! — И Иван Самойлович отложил недописанный доклад, нетерпеливо заходил по комнате. Минуты ожидания тянулись медленно.

Полковник Соколюк вошел в кабинет не один. По телефону он предупредил, что прибыл с важными материалами непосредственный участник операции майор Кротенко, которого он намерен привести с собой.

Секретарь обкома залюбовался военной выправкой прибывших, потом, поздоровавшись за руку, по-штатски, пригласил сесть.

— Устали, наверное, этой ночью? — Иван Самойлович сел напротив. — Время не ждет, товарищи, давайте сразу перейдем к делу.

Он с интересом слушал рассказ чекистов, что-то записывал в блокнот, задавал вопросы. Когда полковник вынул из папки захваченную в бункере почту и зачитал несколько писем, адресованных «1221-му», спросил:

— И где же этот бандитский верховод?

— Убили во время боя, — ответил Кротенко.

— И погибли капитан Швыдченко и «ястребок» Григорий… Жаль, храбрые были воины, да бандитская пуля не выбирает. — Иван Самойлович перелистал бумаги, выбрал одно из писем к «1221-му» за подписью Буй-тура и передал его Соколюку. — Не возражаете, если я использую это послание в сегодняшнем докладе?

— Отчего же, пожалуйста, — ответил полковник. — Только еще не во всем удалось разобраться. Вот слушайте:

— Пока что неизвестно, — продолжал полковник, — кто убил Назара. Как видно из письма, Буй-тур тоже не знает. Отпадает и другой боевик Назара, Униат, — недавно его нашли мертвым в амбаре у одного крестьянина. Видно, забрался туда раненый и умер. Но надеюсь, рано или поздно тайна раскроется.

— Да, да, разберитесь во всем. Это очень интересный случай. Он свидетельствует не только о дальнейшем разложении в среде националистов, но и о ненависти местного населения к бандам УПА. Видите, до чего дошло: оуновцев убивают, как бешеных собак. Я обязательно расскажу об этом на совещании. А может, и вы выступите, Максим Петрович?

Полковник Соколюк кивнул.

— Вот и хорошо, — улыбаясь, одобрил секретарь обкома, — заодно расскажете про операцию в Мокрой балке. — Иван Самойлович возбужденно зашагал по кабинету.

— Работы — непочатый край. Предпринимаются меры, которые вас, безусловно, заинтересуют. Жизнь подсказывает, что настало время пересмотреть кадры лесничества. Вместо таких, как хромой Степан, придут честные люди, ну, хотя бы Дарчин Волынец и его брат Роман…

Секретарь обкома говорил увлеченно, горячо, прикидывал задачи лесного хозяйства края. И не верилось, что там, далеко на западе, стонет земля от взрывов и что еще впереди заветный День Победы над фашизмом.

— Люди верят в конец войны, а тут кучка выродков убивает, поджигает. Я вчера был на собрании интеллигенции города, и мне прислали несколько записок, гляньте-ка.

Соколюк прочитал вслух:

— «Почему вы в выступлении называете националистов немецко-украинскими, да еще буржуазными?»; «Неужели все, кто находится в карпатских лесах, — бандиты, душегубы, убивают или вешают своих же? Ведь есть и такие, кто просто скрывается, может, им нужно помочь?»

Максим Петрович протянул записки секретарю обкома.

— Я, конечно, на вопросы ответил, — продолжал Иван Самойлович, — но был обеспокоен тем, что, видимо, не все знают о призыве правительства и партии являться с повинной. Что же говорить о людях, живущих в селах, Карпатах, если здесь, во Львове, не все знают об этом призыве?

— А как реагировали на ваш ответ по первому вопросу? — спросил Соколюк.

— Вы знаете, хорошо! С интересом слушали рассказ о, казалось бы, общеизвестных вещах. Я говорил о том, что национализм — идеология буржуазии, что он всегда отражает интересы буржуазии и ничего общего не имеет с интересами трудящихся. Напомнил и о том, что после Октябрьской революции на Украине были правительства во главе с националистами Грушевским и Петлюрой[12]. Советские люди до сих пор помнят те контрреволюционные правительства, помнят, как вешали, убивали рабочих, крестьян, интеллигентов, которые выступали, как и русский народ, за власть рабочих и крестьян. И хотя эти контрреволюционные правительства вошли в сговор с белогвардейскими генералами, Антантой, им это не помогло. Победили рабочие и крестьяне. Остановился и на первом вопросе — почему мы называем националистов немецко-украинскими. Во-первых, говорил я, их так называет народ. Народ видел, как националисты шли в обозе фашистских оккупантов, как националисты помогали фашистам устанавливать «новый» гитлеровский порядок. Сколько они убили, повесили советских людей — об этом можно и не рассказывать: многие из присутствовавших были свидетелями расстрела националистами ученых во Львове. А кто их вооружил? Фашистская Германия. Так что народ правильно называет их немецко-украинскими националистами… Думаю я, Максим Петрович, что нам следует принять дополнительные меры по разъяснению воззвания правительства о явке с повинной, особенно в селах. Хочу поехать по районам да взять с собой двух-трех представителей интеллигенции, пусть посмотрят, что творят националисты.

— Мы вам поможем. Доказательств больше, чем нужно. Можно поехать в Перемышляны. Там сын, бандит ОУН, убил мать за то, что она подала заявление в колхоз. Зарубил топором.

— Страшный случай, мне о нем говорили. Я поеду именно в Перемышляны: оттуда родом ученый, который подходил ко мне после собрания и, разводя руками, удивлялся: «Неужели националисты дошли до такого?..»

В Перемышляны Иван Самойлович поехал с профессором Возняком. Побывали в селах, встречались с людьми. Профессор расспрашивал, кто ушел в банду, кого убили националисты, за что убили. Люди отвечали на вопросы, но не могли ответить на один: за что убили. Лишь дедок в одном селе сказал:

— Разве они говорят? На то они и бандиты. Нашего попа убили за то, что он похоронил казненного председателя сельского Совета и его жену. Да что тут говорить!

В Перемышлянах профессору показали оуновца, его земляка.

— Я же знал твоего отца, порядочного человека! Как он мог позволить тебе пойти в банду, убивать людей? — спросил Возняк.

Бандит молчал, переводя взгляд с профессора на чекиста.

— А если бы я приехал в родное село, так и меня повесили бы или расстреляли? — продолжал профессор.

Бандит словно выстрелил взглядом в профессора, потом глянул на секретаря обкома:

— А какая разница между вами, профессор, и этим советским, который привез вас для разговора со мной?

— Значит, убили бы? — допытывался Возняк.

— Я уже сказал, — ответил бандит.

— Скажи тогда, за что убили учительницу и ее ребенка? Она же тебя учила!

— Она тащила детей в пионеры, вот и весь сказ.

Возняк стоял несколько минут, словно не видя бандита; перед его глазами была страшная могила, а в ней — замученные, повешенные, зарубленные топорами…

— Поедемте, — едва выговорил профессор.

Они уже подъезжали к Львову, когда Возняк сказал:

— И хорошо, что я поехал с вами, и плохо. Я многое понял, и это хорошо, но не смогу заснуть, и не только этой ночью…