Операция «Аврора»

Глава 2

Ни свет ни заря Аркадий Францевич Кошко явился в свой кабинет, и на столе его ждал ворох бумаг. Сюда, в Малый Гнездниковский, в сыскную полицию Москвы, столько всякой дряни стекалось – успевай только разгребать. А уж по случаю Рождества вообще творилось немыслимое.

В Москву и Санкт-Петербург съезжались чудаки со всех окраин, которым дома не сиделось, вынь да положь им праздник в столице. Чудаки привозили немалые деньги, их дамы – все драгоценности, сколько набиралось шкатулках, и по такому случаю в столицы, опять же из всех уголков Российской империи, слетались стаи беспардонного ворья.

А у господина Кошко, возглавлявшего уже шесть лет сыскную полицию, были принципы. В приемной перед его кабинетом висело объявление, что начальник принимает по делам службы в случаях, не терпящих отлагательства, – в любой час дня и ночи. Сказано-то было красиво: «в любой час», но Аркадий Францевич недавно понял, что он уже не тот юный энтузиаст, что творил чудеса в рижской полиции, устраивая маскарады и самолично преследуя жуликов с револьвером в руке. Ему сорок пять, он погрузнел, и, хотя дамы смотрят с восхищением на его правильное лицо, роскошные усы и плотный стан, сам он знает – бессонная молодость миновала.

Особенно это чувствовалось под Рождество.

Итак, что день грядущий нам приготовил?

Самые долгие ночи в году не располагали к утренней суете, когда в окошке темно, и даже электрические лампочки в кабинете не вселяют бодрости. Однако нужно браться за работу. Итак, что там первое? «Тяжеловесный жемчуг», будь он неладен!

Кошко знал, что не может ожерелье из крупного натурального жемчуга стоить девять рублей пятьдесят копеек. И всякий чиновник, всякий купец, чья жена желает носить жемчуга, знал! Однако вдруг вошел в моду этот самый «японский тяжеловесный жемчуг», и все дружно решили: не может быть лучшего рождественского подарка жене, теще и сестрицам! Причем считался он «парижской новинкой», а Японию приплели для красного словца. И сколько же этого фальшивого жемчуга было украдено или потеряно! А шуму как из-за настоящего. Вот, извольте: в цирке, во время представления, у дамы с шеи сняли. Как?!

И в цирке, и в театрах, и в кинематографических заведениях дежурили специально обученные агенты. Кошко опробовал в Риге систему идентификации личности и сейчас успешно внедрял ее в Москве. Конечно, Москва – не Рига, жулья тут не в пример больше. Аркадий Францевич усмехнулся, вспомнив рижский Московский форштадт[6], куда не раз совершал вылазки, переодевшись и загримировавшись, но навести там окончательный порядок было, наверно, выше сил человеческих. Однако картотека злодеев, домушников, форточников, медвежатников, щипачей и прочей братии успешно пополнялась. Агенты были обязаны регулярно изучать новые поступления, благо фотографическое искусство шагало вперед семимильными шагами, и всякий ирод уже получался на карточках похожим на самого себя чрезвычайно.

Если агенты не опознали в зале вора, стало быть, вор заезжий. С того не легче… Однако он мог оказаться в картотеке, попав туда по прошлым своим наездам в Москву.

Кошко распорядился вызвать к нему провинившихся агентов и взялся перебирать другие донесения. Начался трудовой день – из тех праздничных дней, которые для горожан – радостное безделье, но для полиции – «ни сна, ни отдыха измученной душе» (на оперу «Князь Игорь» Аркадий Францевич сходил в Мариинку еще в бытность свою главой петербуржского сыска и арию Игоря запомнил).

В десятом часу раздался телефонный звонок.

– Господин Кошко? Это Савельев, я с Николаевского вокзала телефонирую, из директорского кабинета. У нас большая шкода.

– Докладывай.

– Питерским поездом приехал англичанин, его на перроне и обчистили. Хорошо – сразу хватился, поднял шум. Стал к дежурному приставать, а тот по-английски ни бе ни ме. У дежурного ума достало, как-то сопроводил к директору. И тут оказалось – это новый британский консул! Приехал, стало быть, на службу – и вот…

– Ну, Савельев!.. Ладно, никуда ты не денешься. Кто там с тобой, Никишин?.. Пусть соберет носильщиков, кондукторов – всех, кого найдет. Держи консула в кабинете, я выезжаю!

«Вот только дипломатического скандала сейчас и недоставало, – думал Аркадий Францевич, – вот только его!» Все прочее имелось в избытке – и грабежи, и мошенничества. Впрочем, куда как меньше, чем в 1908 году, когда он заступил на этот пост. Тогда, в первый год его московской службы, за один только день рождественских праздников случалось по тысяче краж, и столько же – за день Светлой седмицы.

В полицейской канцелярии служили и переводчики. Москва ведь – сущий Вавилон, сюда такие народы съезжаются, что их отечество и на карте не сразу сыщешь. При допросах всевозможные инородцы и иноземцы еще с перепугу забывали то немногое, что знали по-русски. Хватало работы толмачам, переводившим с азиатских языков, с немецкого, финского, польского.

Прихватив с собой студента-правоведа Возницына, взятого в канцелярию на полставки по протекции самого профессора Таганцева, который на старости лет сделался членом Государственного совета, хотя был незаурядным криминалистом, Кошко отправился на Николаевский вокзал. Возницын знал английский достаточно, чтобы расспросить консула.

Консул оказался средних лет мужчиной, одетым весьма прилично, его сопровождал секретарь. Аркадий Францевич подивился: уж секретаря-то англичане могли подобрать такого, чтобы хоть две сотни слов по-русски знал?

– Доктора это называют манией величия, – сказал Возницын. – Когда людям кажется, что ради них весь мир должен учить английский язык…

– … то ни к чему хорошему это не приводит, – завершил Кошко. – Леонид Игнатьевич, приступаем. Пусть мистер Ходжсон и мистер Браун расскажут, как все произошло.

А произошло обыкновенно. Два хорошо одетых господина, словно поскользнувшись, едва не рухнули на консула. Они очень ловко подпихнули его к тележке носильщика, на которой ехали три его чемодана и два чемодана секретаря. Они даже прижали консула к носильщику, после чего с извинениями от него отстали и пропали. Как за считаные мгновения мистера Ходжсона лишили часов, портсигара и бумажника, оставалось только удивляться.

Консул описал украденное имущество: прекрасные английские часы «Wilsdorf and Davis», в золотом корпусе, с бриллиантовой россыпью; портсигар золотой, украшенный всего лишь монограммой; бумажник обыкновенный, из черной кожи, с позолоченными застежками, с соответствующим содержимым в российских ассигнациях – четыреста семьдесят рублей.

Что касается часов, Кошко только усмехнулся: любят же англичане создавать видимость превосходства! Английский хронометр – вне конкуренции! Видел он эту игрушку. Значок «W&D» был изнутри крышки, действительно нарядной и дорогой, но вся внутренность – швейцарского происхождения.

Затем Аркадий Францевич вывел обворованного консула к носильщикам и кондукторам. При них стояли Савельев и Никишин, оба прятали глаза – было стыдно.

Стали разбираться: кто вез чемоданы, кто видел сценку воровства со стороны.

Отобрав тех, кто действительно что-то видел, Кошко отправил их на извозчике с Савельевым в полицейскую канцелярию – авось опознают вора по картотеке. Сам же остался с мистером Ходжсоном и мистером Брауном.

Вскоре на вокзал телефонировал Савельев.

– Господин Кошко, это Хлопоня!

– Точно?

– Точно! Его нос перебитый… И кондуктор Горшенин его вспомнил: Хлопоню года три назад там же, на Николаевском, на горячем прихватили, да сбежал.

– Та-ак… Вернулся, стало быть. И за работу?.. Хорошо, Савельев, вези всех обратно.

Хлопоне по-своему повезло: тот, кто повредил ему физиономию, придал носу этакую занятную горбинку. Что-то появилось в этой физиономии заграничное, чуть ли не французское. И Хлопоня полюбил изображать господина: одевался, как чиновник средней руки, выучился держаться с почти офицерской выправкой, наловчился пускать в ход дюжину французских фраз. С таким багажом он мог преспокойно взять перронный билет, словно бы для встречи родственников или даже невесты. Но это по летнему времени, когда букеты дешевы. После того как на Пасху Кошко устроил грандиозную облаву, Хлопоня сбежал из Москвы, промышлял по провинции, но под Рождество, видно, не смог устоять перед соблазном.

Где его искать – Кошко догадывался. В Китай-городе, скорее всего. Там он может изображать господина в полное свое удовольствие, а если запахнет жареным – в трех шагах Хитровка, хитрованцы так спрячут – с собаками не найдешь. Хотя и хитрованец уже не тот пошел, сам себе усмехнулся Аркадий Францевич, повывелся хрестоматийный хитрованец, которого живописал в своих фельетонах господин Гиляровский. А всего-то и потребовалось перед облавами собирать на участках городовых и до нужного часа держать под замком, чтобы не предупредили ворье…

В свое время, полвека назад, когда на Хитровской площади стихийно образовалось что-то вроде биржи для прислуги и сезонных рабочих, вокруг понастроили харчевен и трактиров, выросли и доходные дома с дешевыми квартирами. Но площадь в конце концов облюбовали нищие, воры, дешевые проститутки и беглые каторжники. Ее окрестности стали жутким грязным лабиринтом. Назначить Хлопоне рандеву в трактире, что ли? Да туда сунешься и выскочишь враз, как ошпаренный – такое амбре!..

– Китай, Китай… – пробормотал Аркадий Францевич. – Доренко, что ли, призвать? Ну, отчего бы нет?

Доренко был старый городовой, лет чуть ли не восьмидесяти, проживавший в Большом Ивановском переулке. Место он, уйдя на покой, выбрал неплохое – возле Ивановского монастыря. Туда хоть каждый день ходи на службы да заводи душеполезные беседы с иноками. Но, насколько знал Кошко, старик встречался не только с монахами, были у него приятели и с Хитровки – такие же седобородые деды. Сорок лет назад Доренко то гонял их, то договаривался с ними, а теперь наступило вечное перемирие: сидят рядышком в трактире да вспоминают буйную молодость…

Кошко потянулся к малахитовому письменному прибору – написать записку Доренко. В записке просил сыскать тех, кто у Хлопони на побегушках, и передать приглашение: начальник Московского сыска ждет-де в полдень в «Славянском базаре».

Выбор ресторана должен был успокоить Хлопоню – там-то уж Кошко не устроит засаду, место почтенное. Опять же, лестно получить приглашение в «Славянский базар»! Заведение роскошное и модное. Да и забавно встретиться с заклятым врагом за столом, уставленным причудливыми закусками…

Но самое главное, там никто из ворья не увидит, как Хлопоня с Кошко пьют дорогой коньяк.

Мистер Ходжсон и мистер Браун хмуро таращились в окошко. Там была московская зима – падал густой снег.

– Леонид Игнатьевич, переведите, – велел Кошко. И студент исправно перевел: господ Ходжсона и Брауна просят ехать в снятую для консула квартиру, куда в течение нескольких часов будут доставлены украденные вещи.

– Поезжайте с ними, – сказал переводчику Аркадий Францевич, – убедитесь, что их доставили на место. Ибо наши извозчики по-английски не разумеют, могут из баловства завезти куда-нибудь в Коломенское.

Возницын молча согласился: извозчики тоже люди, тоже греются водочкой, а уж по случаю Рождества – так тем паче. А кого спьяну не тянет на дурости?

– Никишин, берите извозчика и аллюром три креста – в Гнездниковский. Там, кровь из носу, найдите Лапинского и отдайте ему записку для Доренко. И тут же обратно!

– Будет сделано, – понуро ответил агент. Он понимал, что нахлобучка еще впереди.

А Кошко задумался. Обещать-то он англичанам обещал, но где сказано, что Хлопоня с добычей помчится к себе домой? Может, уже вовсю пропивает консульские денежки? Должен же и он отпраздновать Рождество.

Вместо того чтобы поехать в Гнездниковский, Кошко велел везти себя к «Мюру и Мерилизу». Он видел в газете рекламку удивительной игрушки – английского детского беспроволочного телеграфа. Младшенькому, восьмилетнему Кольке, наверняка понравится. Будет с соседским Алешкой играть в «маркониграфистов». Стоит, правда, эта игрушка бешеных денег – шестьдесят пять рублей. Лошадь за эти деньги можно купить. Тут еще десять раз подумаешь… Но посмотреть, как действует телеграф, необходимо. Вдруг да пригодится в сыскной работе?

Услужливые продавцы все рассказали и показали, но Аркадий Францевич телеграф не купил, потому что не справился с противоречием: «Ведь в хозяйстве пригодится! – Но шестьдесят пять рубликов!» Однако сделал в памяти зарубочку…

Одновременно с изучением телеграфа он думал, как провести разговор с Хлопоней. Этот тип мог бы пригодиться в полицейском хозяйстве. Он был из тех ворюг, что раньше называли «пертовыми мазами» – старики еще помнили давний воровской жаргон и охотно учили ему молодежь, да только молодежь все порывалась изобрести свой собственный. Пертовый маз – своего рода аристократ, известен успехом в крупных делах, на мелочи не разменивается, обладает авторитетом и участвует в сходках, на которых делят всякие спорные вещи. Что бы тут изобрести?..

От «Мюра и Мерилиза» до Никольской было рукой подать, и Кошко отправился в «Славянский базар» пешком. Ресторан, хоть время было далеко не обеденное, оказался почти полон. Заведение славилось своими завтраками. Казалось бы, уж в рождественские-то дни можно отдохнуть от забот в кругу семьи, но Кошко увидел в большом двухсветном зале знакомые физиономии коммерсантов и финансистов: как привыкли в «Славянском базаре» обсуждать сделки, так и отцепиться от него не могут.

Разумеется, в ресторане дежурили свои сыщики. Аркадий Францевич отошел от столика, вроде бы в мужскую комнату, и, изловив сыщика Альперовича, которого сам же сюда рекомендовал, объяснил ситуацию: Хлопоню впустить и выпустить беспрепятственно, тем более что вор вряд ли на сей раз будет безобразничать.

Хлопоня не преминул блеснуть элегантностью – явился во фраке. Это в дообеденное-то время! Кошко с любопытством наблюдал, как он идет прямиком к его столику.

– Присаживайся, – сказал Аркадий Францевич, блеснув знанием воровского этикета: боже упаси предложить «садись». – Я угощаю. Красиво ты в Москве прописался, есть чем похвастаться. Красиво! А я такое ценю.

Хлопоня пока не понимал, о чем речь. Но на всякий случай быстро огляделся. Он, конечно, сообразил, что речь пойдет о сегодняшней добыче. Вряд ли сам Кошко позвал его, чтобы поздравить с Рождеством. Но о которой добыче? Вылазка на Николаевский вокзал принесла портмоне, два кошелька, браслетку с подозрительно крупными камнями и три портсигара, не говоря уж о часах. Оба помощника показали себя с лучшей стороны, да и сами получили пользу, поглядев, как работает опытный щипач.

– Да ты не бойся, Хлопонин, сегодня тебя не тронут, – пообещал Аркадий Францевич. – Отлично ты вернулся. Сразу заявил: вот как настоящие воры действуют, учитесь, сопляки! Только не пойму, откуда ты про этого Ходжсона узнал? Не может быть, чтобы тебе из Питера телефонировали. Или уже и до этого дошло? Первого же своего московского лоха ты выбрал прямо на загляденье!

Тут до Хлопони понемножку стало доходить. В портмоне обнаружились визитные карточки на заграничном языке и бумажки, написанные не по-русски.

– Да уж постарался, – осторожно сказал он.

– Вот и я о том же! Красиво получилось, ничего не скажешь. Не абы кого обчистил! Не дуру-барыню, не пьяного купчишку. По всей Хитровке, поди, шум пошел: Хлопоня-то каков! Одно плохо…

Кошко сделал паузу. И эта пауза была Хлопоне очень даже понятна.

– Лошок-то твой не простой… сам уже, наверно, знаешь? Знатно ты в Москву въехал, сразу себя показал, а теперь давай подумаем, что бы такого сделать, чтобы не вышло скандала с английским королем.

– А что тут сделаешь?..

– Вот и я говорю, только одно и можно сделать. Вся Хитровка, поди, судачит, как ты английского консула обшуровал. Ну и пусть ее судачит, так?

Если бы Хлопоня знал, что лох с постной мордой – английский консул, то и близко бы не подошел. Мало ли питерским поездом в вагонах первого класса приехало растяп? Но вышла промашка и, пока не начались неприятности, нужно ее исправлять.

Соврать Аркадию Францевичу, что-де я не я и лошадь не моя, он даже не попытался. Не имея доказательств, Кошко бы его не позвал.

– Мы, значит, лишнего шуму не хотим, – сказал Хлопоня. – Так чтобы тихо было – договоримся?

– Да уж, считай, договорились. Ты же понятливый. Как я получу шмиху, стукальцы и портсигарчик?[7]

– Пришлю с малым, куда будет сказано.

– Умен ты, Хлопонин. С твоей бы головой не по вокзалам промышлять… Ну, выпьем по такому случаю!

Графин с коньяком стоял ближе к вору, но взял его и плеснул в рюмки Аркадий Францевич.

– А что голова? – Хлопоня солидно взял свою. – С детства в ремесле…

– Знаю. Другого пути не было. А жаль. Сейчас ты, Хлопонин, дешево отделался, – Кошко тоже поднял рюмку. – Но ведь попадешься когда-нибудь так, что пух и перья полетят. И не будет поблизости добренького господина Кошко, чтобы выручить… Ты пей-то, пей!.. Бог весть, встретимся ли еще когда таким манером?

Хлопоня понял: его предупреждают. Если и случится следующая встреча, то в Гнездниковском, куда его приведут силком, и где сразу вспомнят все давние подвиги.

А ведь ему уже исполнилось сорок лет, другое ремесло осваивать поздно, молодые наступают на пятки. Да, в своей воровской иерархии он высоко забрался. Но привык к сытой жизни, спать привык в чистой постели, в тепле, и совершенно не хочется прятаться в ночлежках Хитровки, в «номере» под нарами, где вместо занавески – старая рогожа, а вместо перины – вшивое тряпье.

– Да как знать… – осторожно ответил он.

– Все от тебя зависит.

– Это мы понимаем…

– Вот копченого угорька попробуй.

Хлопоня услышал: «не договоримся – будешь ты вместо копченого угорька баланду хлебать».

Еще некоторое время они перебрасывались репликами, для стороннего наблюдателя – кулинарными. Кошко не спешил. Он знал, что вор высокого полета просто не может так, сходу, принять предложение о сотрудничестве, которое больше смахивает на ультиматум. Следовало поберечь Хлопонино самолюбие. Ну что же, это обойдется еще в четверть часа, ну, в полчаса. Такие переговоры и не могут быть стремительными.

На недомолвках, на взглядах, на вздохах и тонких намеках вели они беседу и договорились-таки, причем условия для Хлопони оказались необременительны – время от времени отвечать на прямо поставленные вопросы. С тем он и был отпущен восвояси, без всяких китайских церемоний, уточнив лишь, куда следует доставить имущество английского консула и узнав приметы (Кошко с особым ехидством описал часы, а насчет портсигара вышел даже маленький спор – Хлопоня утверждал, что он из позолоченного серебра, золотой бы больше весил).

В сущности, оба остались довольны переговорами. И Аркадий Францевич даже возблагодарил Господа, пославшего на Николаевский вокзал растяпу и лоха в лице английского консула. Хлопоня был для него ценным приобретением. И сам он был для Хлопони ценным приобретением. Конечно, особой искренности тут не жди. Но порой одно-единственное слово правды в сыскной работе – на вес золота.

– Любезный! – позвал кельнера Кошко. – А расстарайся-ка насчет жареного гуся. Выбери кусочек грудки. Вся Россия сейчас гусятиной объедается, а я рыжий, что ли?..