Операция «Феникс»

Глава десятая На работе и дома

Начальник отдела кадров автобазы внимательно выслушал Рублёва и нажал кнопку звонка. Вошла его секретарша, пожилая женщина, в очках на остром худом носу.

— Полина Григорьевна, — обратился он к ней, — личное дело Рудника, Павла Аркадьевича Рудника… Да, пожалуйста, поживей.

Начальник отдела кадров подробно охарактеризовал Рудника, собирался сказать ещё что-то, но тут вошла секретарша и подала своему шефу синюю папку.

— Вот… прошу ознакомиться. — Кадровик передал папку Рублёву.

Типовая анкета с маленькой фотографией в правом углу. На ней Рудник выглядел ещё совсем молодым — не больше тридцати пяти. Ни залысин, ни глубоких складок, идущих от крыльев носа ко рту.

Место рождения — Одесса. Беспартийный. Не судился, не избирался… Родственников за границей не имеет. Участник войны. Правительственные награды — три медали. Холост. Детей нет.

Рублёв записал его домашний адрес.

«Сколько параграфов, — думал он, пряча блокнот в карман, — а как мало, в сущности, может рассказать стандартная анкета о человеке».

Он ещё раз просмотрел анкету. Строки нацарапаны неловкой, не привыкшей к перу рукой. Данные анкеты показывали, что Рудник бывший фронтовик, имеет несколько медалей, он добровольно вступил в Советскую Армию, участвовал в боях за Кёнигсберг, Берлин, был ранен и в сорок седьмом демобилизован в звании младшего лейтенанта. После войны работал на разных должностях в Барнауле, Свердловске. В 1950 году переехал в Москву.

Ничто из этих данных не давало повода для обоснованных подозрений. В ней всё или почти всё было понятно и объяснимо. Вот разве годы оккупации. Но военные судьбы капризны. Разве мало людей по тем или иным причинам оставалось на захваченных немцами землях. Ещё многое предстоит изучить, чтобы добраться до истины.

Личное дело, конечно, не давало ответа на этот вопрос. Трудовая книжка свидетельствовала, что после войны Рудник работал шофёром СУ в Барнауле, потом таксистом в таксомоторном парке Москвы, шофёром автобазы Моссовета. И наконец в управлении дипломатического корпуса МИД…

— Прекрасный работник, — усмехнулся Рублёв. — Премии, благодарности.

— Он у нас на хорошем счету. — Кадровик не уловил иронии в тоне Рублёва. — Во всяком случае, никаких сигналов не поступало, но мы примем меры по его изучению.

— Я как раз вас хотел просить об обратном, — сказал Рублёв. — Не предпринимайте никаких мер. Забудьте о нашем разговоре.

— Спасибо, Сергей Николаевич. Может, чем помочь смогу?

— Ничего не надо.

— Всё же позвольте ваш телефончик. Если возникнет надобность — позвоню. — Кадровик вытащил из бокового кармана шариковую авторучку.

— Возможно, наши товарищи ещё зайдут к вам. — Рублёв поднялся.

— Прошу, прошу, всегда рад. — Кадровик проводил Рублёва до дверей, в прощальной улыбке сверкнули металлические зубы.

В тот же день по просьбе Сергея Николаевича Максимов побывал у дома, в котором жил Рудник.

— Особенно порадовать нечем, Сергей Николаевич, — начал он свой доклад. — Беседовал с участковым. Тот знает Рудника, был у него дома по жалобе соседей. Однажды Рудник отсутствовал, у него лопнула труба в ванной, залило нижние квартиры.

— Ну и что говорит участковый?

— Говорит, что Рудник живёт тихо. С соседями отношения нормальные. Пьяным его никогда не видели. Друзья и знакомые заходят к Руднику редко.

— В общем, образцовый гражданин. Хранит деньги на сберкнижке и аккуратно платит за свет, воду и другие коммунальные услуги.

— Получается, что так. Правда, удалось узнать и кое-какие детали. Последнее время по этому адресу почти не бывает. Наверное, поселился у своей сожительницы.

— Сожительница, — сморщился Рублёв. — Какое противное слово! Пахнет милицейским протоколом и кухонной склокой. Позаимствовал из лексикона участкового тридцатых годов, что ли?

— Ну не знаю, как её ещё назвать… Пусть будет любовница, — равнодушно согласился Максимов. — Ладно, ею я займусь сам.

— Лидия Павловна, — сказал Рублёв, — вот кто знает Рудника. Уж наверняка лучше любого кадровика.

— Так-то оно так, — подтвердил Максимов, — только говорить с ней в открытую рискованно. Может, она его любит.

— Ладно, что-нибудь придумаем. — Рублёв взглянул на часы. — Уж половина седьмого. Через полчаса футбольный матч…Ты как, не хочешь посмотреть?

Максимов покачал головой.

— Жене обещал приехать сегодня пораньше. Да и уроки у старшего сына надо проверить. Вчера оболтус двойку принёс. — Максимов улыбнулся. — Правда, по рисованию. Цветные карандаши дома забыл. А так парень толковый. По алгебре и физике сплошные пятёрки.

Гоша поднялся — полноватый, с простым добродушным лицом.

— Если понадоблюсь — позвони.

— Думаю, что не понадобишься. Отдыхай. И передай привет от меня своим.

Лидия Павловна Матвеева оказалась невысокой миловидной женщиной. Но возраст брал всё-таки своё, о чём свидетельствовали едва заметные морщинки вокруг небольших серых глаз.

Из анкеты Рублёв уже знал, что Матвеевой тридцать семь. Если бы не предательские морщинки, ей можно было бы дать и меньше — фигура у неё оставалась по-девичьи тонкой. Тщательно пригнанный серо-голубоватый костюм, чёрные лакированные туфли придавали ей если не элегантность, то, во всяком случае, нарядность, праздничность.

Рублёв почему-то представлял её себе другой — полной, рыхлой, преждевременно опустившейся.

Он встретился с Матвеевой в отделе кадров института. Предлог для беседы нашёлся сам собой: выяснилось, что руководство лаборатории собиралось сделать её руководителем группы лаборантов, занимавшихся оформлением документации по испытанию недавно разработанного в институте нового тугоплавкого металла.

Лидия Павловна кивнула: она готова ответить на любые вопросы и, видимо, догадываясь, что разговор предстоит долгий, вынула пачку «Кента». «Американские сигареты, — подумал Рублёв. — Наверняка от Рудника». — И щёлкнул зажигалкой.

Он попросил рассказать о её работе.

— Не бог весть что, конечно, — отвечала она. Голос у неё был хрипловатый, как у большинства курящих женщин. — Главное — правильно оформить документацию. Но теперь будет сложнее: народ в группе молодой, знаний не хватает.

— Вы ведь опытный сотрудник. Сколько лет вы здесь работаете?

— Пятнадцать.

— Немало.

— Я пришла сюда девчонкой. Собиралась поступить в институт, да не вышло. — В глазах её пробежала тень воспоминаний. — Сил не хватило…

— Простите, — сказал Рублёв после короткой паузы. — Согласно вашей анкете вы не замужем? В вашей личной жизни не произошло никаких изменений?

— Нет… — И добавила: — Да, всё по-прежнему.

— Так… — Рублёв закрыл папку с анкетой. — Мне не хотелось бы быть нескромным… Но сами понимаете, таков характер нашего института.

— Можете не извиняться. Я всё понимаю.

— Вероятно, у вас есть близкий человек?

Она опустила взгляд и поспешно затянулась.

— Есть, конечно.

— Вы не могли бы рассказать, кто он? Я имею в виду, чем он занимается?

Лидия Павловна подалась вперёд и раздавила сигарету в стеклянной пепельнице на столе Рублёва.

— Он шофёр. Возит какого-то дипломата. Вам нужно знать его фамилию?

— Да. Если вы не возражаете.

— Рудник. Павел Аркадьевич Рудник.

— И вы часто с ним встречаетесь? — Она молчала, разглядывая пальцы: сиреневый лак на длинных ногтях свеже блестел. — Вам неприятен этот разговор?

— Нет, нет… Если нужно для дела… — Матвеева беспомощно улыбнулась, обнажив потускневшие от никотина зубы. Она, видимо, много курила.

Рублёв пытался понять эту женщину, пытался представить, как она жила до встречи с Рудником. Скромная квартира. Тахта, торшер. Одиночество. Детей нет, и уже не будет. Одиночество особенно сильно чувствуется в праздник. Случайные связи с мужчинами. Надежда вспыхивает и тут же умирает.

И вот появляется Рудник. Он вполне ещё может нравиться женщинам. Импозантен. Следит за собой. Ничего удивительного, что она привязалась к нему. Интересно, знает ли она, кто он есть на самом деле? Вряд ли. Рудник не доверяет никому. Такие не доверятся даже любимой женщине. Это правило их ремесла.

— Ещё раз извините. Он не делал вам предложения?

— Да, — выдавила она.

— И вы отказали?

— Нет. Пока не решилась. — Она вздохнула. — Я ведь не девочка. Ошибаться уже поздно. Нет времени исправлять ошибки. Мне-то хорошо известно, что самое тяжёлое одиночество — это одиночество вдвоём.

Видимо, её смутила собственная откровенность: она опустила глаза. Потом щёлкнула замком сумочки, достала смятую пачку «Кента», жадно затянулась.

Рублёв понял: он затронул больную тему. Говорить об этом Матвеевой было нелегко. «Но что делать? — подумал он. — Никто не знает Рудника лучше этой женщины». Если бы Рублёв мог ей довериться и поговорить начистоту!

— Вы не уверены, что он вас любит?

— Кто знает! Он пытается доказать, что его намерения серьёзны. — Она вскинула на Рублёва глаза. — Впрочем, зачем я это вам говорю? Зачем вам это нужно?

— Для дела, Лидия Павловна. Только для дела. Поверьте — это не праздное любопытство.

— Я вижу вас впервые…

— Откровенным быть легче всего с людьми незнакомыми.

— Возможно. — Она зябко повела плечами.

— Так что же всё-таки настораживает вас в Руднике? — спросил он после паузы.

Она нервно покусала губы.

— Как вам сказать… По-моему, ему нужна не я… А что-то от меня. Не пойму что. Он вообще странный. Скрытный. — Она жадно затянулась и продолжала: — Недавно я собиралась перейти на другую работу, в другой институт. Он стал меня отговаривать, хотя там мне обещали хорошую зарплату.

— Разве ему не всё равно, где вы работаете?

— Выяснилось, что нет.

— Это какая-то причуда!

— Он весь из причуд и загадок. Но ведь женщинам нравятся мужчины с загадками.

— А он никогда не обращался к вам с просьбой, скажем, рассказать о новостях в институте, о вашей работе? Не проявлял интереса к вашей работе?

Матвеева испуганно взглянула на Рублёва.

— Вы думаете, что…

— Я просто пытаюсь разобраться.

— Нет, расспрашивать расспрашивал, но… Нет, нет, не думаю. Этого не может быть. — Рука её с сигаретой дрожала.

— Я ничего не утверждаю.

— Хотя, кто его знает, — начала она после паузы. — У него в жизни всё сложно, неясно, запутано. Например, как-то он говорил мне, что отец оставил ему наследство, но получить это наследство он не может. Почему, спрашиваю. Молчит. Потом, когда я пристала к нему с расспросами, он ответил так: «Отец был не родной, мы с ним ссорились, годами не разговаривали, и я не хочу пользоваться его деньгами». Какая-то чушь!

Рублёв сделал пометку в блокноте.

— А где жил его отец? В каком городе?

— По-моему, в Одессе.

— А друзья у него есть?

— Нет. Есть знакомые по работе.

— Да, всё это странно.

— Но он такой внимательный, такой заботливый, что совершенно парализовал мою волю. В таких случаях я теряюсь. Мне кажется, что я к нему несправедлива. А он приезжает ко мне с подарками. И говорит, говорит…

Лидия Павловна вздохнула.

— Простите, я, кажется, разоткровенничалась не в меру.

— Нет, нет, Лидия Павловна, это всё очень интересно.

— Но зачем это вам? Вы его в чём-то подозреваете? Скажите прямо.

— Об этом мы поговорим с вами в другой раз. А сейчас вспомните, что ещё показалось вам странным в Руднике?

Она задумалась, глядя куда-то в сторону.

— Недавно он говорил с кем-то по телефону. И почему-то по-немецки. Хотя я понятия не имела, что он знает немецкий. И в трубке тоже говорили по-немецки. Я вышла из кухни в прихожую: думала, признаться, что он говорит с женщиной. Но голос на другом конце провода был мужской. Когда я спросила, с кем он говорит, то ответил, что звонили из посольства и что ему срочно надо ехать.

— И что же?

— Но поехал он не в посольство.

— Откуда вам это известно?

— Мы вышли на улицу вместе. Простились. Но поскольку у меня закралось подозрение, я решила проверить, куда он направится. Обычно в посольство он добирается на двадцать пятом троллейбусе. А на этот раз он сел в автобус и поехал в противоположную сторону.

Она замолчала. Рублёв следил за тем, как она вынула из сумки скомканный платок и вытерла лицо.

— Я была с вами откровенна, — сказала она вдруг приглушённо. — Теперь прошу вас ответить мне тем же. В чём вы его подозреваете? Кто он?

— Вот это как раз мы и пытаемся выяснить.

— Поймите, мне это важно знать. Дело в том, что у нас должен быть ребёнок… И я… я всё же люблю его…

Ребёнок! Рублёв подумал о судьбе этой женщины, о том, что ей придётся пережить, когда она узнает, кто такой Рудник. Ему стало жаль эту, видимо, неплохую женщину.

— Я понимаю вас, — сказал он вслух.

— Мы прожили всего два месяца. Не так просто мне выбросить его из головы.

— Обещаю, Лидия Павловна, что при следующей встрече буду иметь возможность быть с вами откровенным, а сейчас большая просьба. Встретитесь с ним, не показывайте, что вы чем-то взволнованы. Держите себя по-прежнему.

— Мне это будет трудно.

— Знаю.

— Он очень проницателен и подозрителен.

— Забудьте об этом разговоре. Иначе вы можете повредить делу.

— Постараюсь. Я понимаю, что раз вы заинтересовались им, для этого есть основания.

— Да, вероятно, есть.

Она вдруг закрыла лицо руками. Губы её, задёргались, плечи вздрогнули.

— Лидия Павловна, ради бога!

Не отрывая рук от лица, Матвеева встала и отошла к стене. Рублёв налил воды в стакан и подошёл к ней. Но она покачала головой.

— Бог мой! И надо же, чтобы всё это… случилось со мной. — У неё вырвалось сухое, сдавленное рыдание.

— Успокойтесь, Лидия Павловна!

Но её всю трясло. Когда Матвеева немного пришла в себя, Рублёв заставил её выпить воды. Ему хотелось сказать что-то утешительное, но нужных слов не находилось. Наконец она достала зеркальце, привела себя в порядок и села в кресло, закурив сигарету.

— Что же такое он сделал? — Она судорожно сглотнула.

— Мы пока разбираемся, Лидия Павловна. Когда будет ясно — скажу.

Она закрыла глаза и покачала головой.

— Какой ужас!

— Успокойтесь. Если встретитесь с ним и что-то вам покажется подозрительным, сообщите мне. Вот мой служебный телефон. — Он подал ей квадратик бумажки с телефоном и своей фамилией. — Номер запомните наизусть, а бумажку разорвите и выбросьте. Возьмите себя в руки. Нам нужна ваша помощь. Вы согласны нам помочь?

Голос её был слабым, утомлённым:

— Постараюсь… Сделаю всё, что смогу.