Операция «Людоед»

Глава первая

Пригород Махачкалы. 22 июля.

Далекая окраина тонула во мраке южной ночи. В этом трущобном районе, бессистемно застроенном хижинами из саманного кирпича, селились люди, потерявшие надежду на лучшее будущее. Здесь традиционно не любили всех без исключения представителей власти, не доверяли милиции и не питали уважения к людям в погонах. И наоборот, преступники, люди сомнительные, с темным прошлым, могли смело рассчитывать на покровительство и помощь местных жителей. Поэтому операцию по задержанию убийцы и террориста Темира Хапалаева по кличке Хапка и его подручных руководители городского ФСБ решили провести скрытно, ночью, когда народ спит. Тихо, без пальбы взять Хапку и его дружков тепленькими, в кроватях. Двенадцать лучших оперативников из управления ФСБ, принимавших участие в деле, выдвинулись на место в полночь. Два «жигуля» и микроавтобус оставили в низине, в укромном месте за стеной старого полуразрушенного склада. Разбились на две группы по шесть человек. Тропинками, петлявшими между домами, сараями и огородами, поднялись вверх, на пологий склон холма. Подлезли под забор, представлявший собой продольные не струганные жерди, укрепленные на столбах. Проползли под кустами с какими-то узкими покрытыми восковым налетом листьями. Посередине двора стоял саманный одноэтажный дом, покрашенный известью, крытый кусками ржавой жести и рубероидом. Справа темнели постройки сараев с плоскими крышами и пустого от скотины телятника. Собак здесь не держали. Залегли кругом, отрезав Хапалаеву пути к отступлению, стали ждать свистка, заместителя начальника городского управления ФСБ майора Булача Миратова, лично придумавшего остроумный фокус с ночным задержанием. Два окна, выходящие на огород, казались почти темными. В этот район свет не давали уже третьи сутки. Жильцы дома пользовались керосиновой лампой, на ночь занавешивали окна цветной плотной тканью, едва пропускавшей тусклый свет. Со стороны моря, доносились далекие голоса и музыка. Если встать в полный рост и посмотреть в ту сторону, можно увидеть, как вдоль берега, скользит по черной водяной глади пассажирский теплоход, расцвеченный голубыми и красными лампочками. Теплоход напоминал плавучую рождественскую елку. На палубе танцевали люди. Колчин, выбравший позицию метрах в тридцати от крыльца, лежал брюхом на земле, жестоко страдая от жары и жажды. Он думал, что хорошо бы снайперу забраться на крышу одного из сенных сараев, оттуда, сверху, можно контролировать все пространство перед домом, даже не пользуясь оптикой винтовки. Но сараи выглядели слишком ветхими, трухлявым. Мужчина в полной экипировке с винтовкой Драгунова в руках, своей тяжестью запросто проломит кровлю, и тогда поднимется шум. Эффект неожиданности пропадет. И преступников, пожалуй, живыми уже не взять. Еще Колчин думал, что в группе захвата слишком мало людей: двенадцать бойцов, включая его самого, против четверых вооруженных бандитов и террористов, имеющих опыт боевых действий и готовых на все… Да, расклад так себе, не блестящий. Еще днем родилась мысль подключить к делу оперативников ФСБ из области или сотрудников городской милиции. Но этот вариант не выдержал критики. Здесь, вдалеке от Москвы, на Кавказе, порядки особые, специфические. То, что знает милиция, почему-то часто узнают и бандиты. Поэтому и решили взять на задание самых надежных проверенных бойцов. Как говориться, не числом, а умением…

Сегодня Колчин попал прямо с корабля на бал. Утренним рейсом «Аэрофлота» прибыл из Москвы в Махачкалу, принял участие в совещании сотрудников местного ФСБ, которое провел заместитель начальника городского управления Булач Миратов, ознакомился с планом операции. В случае успешного задержания террориста Хапалаева, Колчину предстояло здесь же, на месте, провести его допрос. А затем в сопровождении дагестанских оперативников спецрейсом доставить Хапалаева в Москву, в Лефортовский следственный изолятор. И уж затем во время московских допросов… Впрочем, зачем далеко загадывать? Темира Хапалаева еще нужно взять.

Во второй половине дня Колчин успел получить камуфляжную форму, поужинать в закрытой столовой, где питались высокие чины из городской администрации, и даже вздремнул в душном гостиничном номере, окна которого выходили на аквариум пивного павильона и узкую речушку, почти пересохшую от жары. Речная вода цветом напоминала навозную жижу. Кондиционера в номере не было. Но после муторного перелета Колчин спал, как ребенок. Проснулся свежим и бодрым. К вечеру, размеренный жарой, он вновь почувствовал себя усталым и тяжелым на подъем. Облаченный в новый серый камуфляж, семи килограммовый бронежилет, поверх которого натянул разгрузочный жилет, плотно набитый боеприпасами, Колчин чувствовал себя неповоротливым старым носорогом. Он лежал, широко расставив ноги, раздвинув локти и вжавшись в землю. Песчаная почва, разогретая южным солнцем, медленно отдавала тепло, не успевала остыть за ночь. Колчину казалось, что он лежит на разогретой сковороде и поджаривается, как котлета на медленном огне. Если так и дальше пойдет, уже к утру мясо Колчина можно будет употреблять в пищу.

Темир Хапалаев он же Хапка, скрывавшийся за границей последние четыре года, нарисовался в Махачкале пару недель назад. Прибыл на теплоходе из Баку, предъявив на контроле подложный паспорт на имя некоего Хасана Салакбекова, скончавшегося еще три года назад от инфаркта. Пограничники срисовали Хапка. С тех пор он находился на мушке у местных чекистов, не ожидавших столь щедрого подарка судьбы. Предстояло выяснить, с какой целью этот человек прибыл в Россию, куда направляется и какое задание получил от хозяев. Однако Темир ничем не выдал своих планов: снял хибару на окраине Махачкалы, целыми днями парился в доме, высовывался на двор только по нужде. За домом установили скрытое наблюдение. Но результаты оказались более чем скромными. Еду, свежую воду и молоко в хибару приносила старуха из местных. Использовать эту женщину в оперативных целях невозможно: старуха безнадежно глупа, неграмотна и, что самое главное, туга на оба уха. Свяжись с этой бабкой, только хуже сделаешь. Сам Хапка вышел в город единственный раз: дошагал до ближней почты и отбил телеграмму в Стамбул до востребования. В своем послании он просил некоего Аракана лучше заботиться о здоровье матери, потому что та совсем плоха. Ясно, телеграмма – это кодированное сообщение. Темир давал какой-то знак. Но кому отправил сообщение Темир? И какой знак он давал? В начале недели к Хапалаеву нагрянули три гостя. Один молодой кавказец, и два мужчины средних лет славянской внешности. За плечами рюкзаки в руках чемоданы. Личности гостей установить не удалось. Фотографии сделать не смогли. Гости вылезали из дома только в темное время суток. Трусцой до сортира – и обратно. Дважды в день из местного ФСБ в Москву уходили шифрованные донесения близнецы: Хапалаев и его друзья продолжают отсиживаться в хибаре на городской окраине. Видимо, ждут посылки с деньгами, оружия или нового пополнения. Вчера Москве справедливо решили, что от добра добра не ищут. Хапалаев, за которым тянется длинная череда жестоких убийств и похищений людей, сам по себе ценный трофей. Выжидать дальше рискованно, надо паковать клиента на месте. Иначе Хапка исчезнет, заляжет на дно, ищи его потом.

Значит, так тому и быть.

Рядом с Колчиным лежал майор Булач Миратов. Грузный и неповоротливый Миратов исходил потом, пыхтел, будто только что пробежал на время стометровку, и часто поглядывал на часы, стрелки которых горели в темноте зеленоватым светом. В правой ладони Миратов сжимал рукоятку «ПМ», пальцами левой руки теребил густые черные усы. Сослуживцы Миратова знали эту особенность: если начальник подкручивает усы, значит, он нервничает, сомневается в себе, в своих действиях или немного трусит. Свет в окнах погас в половине второго ночи. Но майор Миратов не выразил по этому поводу никаких чувств. – Подождем, – прошептал он. – Еще хоть четверть часа подождем.

– Торопиться некуда, – прошептал в ответ Колчин. – Когда я еще так на теплом песочке полежу? Со стороны моря дул ветерок, не приносивший облегчения после жаркого, наполненного солнцем и духотой дня. Поднятый песок налипал на влажную от пота кожу. Он набивался в нос, щекотал ноздри и скрипел на зубах. Колчин тыкался носом в землю и чихал. Время от времени он доставал из кармана маленькую фляжку с теплой солоноватой водой, смачивал губы и делал мелкий расчетливый глоток. Колчину дотронулся пальцами до плеча Миратова.

– Слушай, тут змеи водятся? Булач Миратов, занятый другими мыслями, не сразу понял смысл вопроса. Сейчас Булач жалел, что согласился на уговоры московского гостя и взял его на опасное дело. Случись что с Колчиным неприятность, а пулю получить проще простого, с кого спросит начальство? Эдак можно и погоны потерять. – Змеи? – переспросил Миратов. – Конечно, водятся. Тут много змей.

– И ядовитые есть?

– Разные.

– Спасибо, обрадовал, – вздохнул Колчин. От дома, который занимал Хапалаев и его друзья, оперативников отделяли три-четыре десятка метров, песок, поросль многолетних цветов вперемежку с сорняками и рахитичные кустики молодого винограда. Последний дождь капал здесь, кажется, прошлой весной. Виноградные листья пожухли, скукожились, многолетние цветы высохли, опустили головки, и уже не источали сладкого аромата. Колчин слышал запах термоядерного одеколона «Горная резеда», которым, выезжая на задание, Миратов обильно смочил шею, волосы и затылок. Еще сюда долетало зловоние близкой выгребной ямы и ароматы сортира, будка которого, сколоченная из не струганного горбыля, стояла слева, с подветренной стороны. Сочетание запахав гниющих нечистот и одеколона «Горная резеда» рождало приступы близкой непроходящей тошноты и легкого головокружения. Миратов снова взглянул на циферблат часов, отмеренные четверть часа давно кончились. Набрав в легкие воздуха, майор сунул в рот два пальца, готовый коротко свиснуть, давая знак к началу операции. Но неожиданно замер, вытащил пальцы изо рта и прижал голову к земле. На оранжевую луну, висевшую в небе, набежала туча. Очертания окружающего мира исчезли. В двух шагах не видно ни зги. Из этой темноты до Колчина долетел скрип рассохшейся двери. Какой-то человек вышел на порог хибары, прикурил сигарету и медленно, боясь оступиться в темноте, зашагал через двор к будке сортира. Тропинка пролегала в трех метрах от того места, где залег Колчин.

Музыка, доносящаяся с круизного теплохода, неожиданно оборвалась. Цикады больше не выводили свои трели. Одышка перестала мучить Миратова, майор задержал дыхание. Человек приближался. Колчин слышал, как под подметками башмаков потрескивают мелкие камушки и песок. Левой рукой Колчин нащупал на поясном ремне ножны, вытянул за рукоятку нож с обоюдоострым клинком. Правую ладонь прижал к земле. Если человек заметит Колчина… Что ж, тогда нужно, оттолкнувшись от земли, прыгнуть вперед, ударить незнакомца грудью в бедро, сбить ног. Полоснуть по шее ножом.

Но все обошлось. Человек прошагал мимо распластавшегося на земле Колчина, хлопнул дверью сортира, повернул завертку. Пару минут Колчин слышал физиологические звуки, доносившиеся из кабины. Видимо, мужик не прокипятил сомнительное козье молоко, что утром принесла глухая старуха, и теперь жестоко мучился расстройством желудка. Колчин, работая локтями, подполз к Миратову, приложил палец к губам и провел указательным пальцем по горлу. На секунду Миратов задумался над предложением Колчина, но не дольше чем на секунду. Миратов отрицательно покачал головой. Один шанс к трем, что человек, сидевший в будке, и есть Хапалаев. А Хапка нужен следствию живым, с мертвого показаний не снимешь.

– Это не он, – прошептал Колчин в ухо майора, словно прочитал его мысли. – У этого светлые волосы. А Хапка брюнет, с усами. И ростом выше.

– Может, ты ошибся, – снова покачал головой Миратов. – Слишком темно.

Полная луна начала выползать из-за тучи, мир снова наполнился светом и звуками южной ночи. Колчин, не выпуская ножа их руки, отполз за виноградный куст, в густую тень. Через пару минут мужчина вышел из будки, застегивая на ходу пуговицы штанов, побрел обратно к дому. Колчин проводил человека взглядом: среднего роста и сложения, блондин. Из одежды на незнакомце шорты и майка защитного цвета без рукавов. На правом плече и внешней стороне ладони заметные даже в темноте татуировки. Ходит осторожно, тихо, будто ступает по минному полю. Заскрипели дощатые ступеньки крыльца, человек скрылся за дверью. Колчин вздохнул и сделал из фляжки еще один глоток. Воды оставалось только на донышке.

Миратов коротко свистнул.

«Началось», – подумал Колчин. Он поднял голову и стал наблюдать, как шесть бесплотных силуэтов, похожих на загробные тени, выросли из земли. Пригнувшись, побежали от забора к дому, чтобы занять позиции под окнами и на крыльце. По плану четыре бойца должны ворваться в дом через дверь, двое других попадают в хижину через окна, высадив прикладами автоматов стекла и трухлявые рамы. Бойцы, сидящие в засаде с противоположной стороны дома, участвуют в активных действиях том случае, если Хапка с дружками попытается вырваться из кольца с их стороны. Задача Миратова и Колчина прикрывать бойцов группы захвата.

Колчин сунул нож в ножны, достал пистолет и опустил предохранитель. Боец, бежавший первым, замешкался возле дома, на секунду остановился перед последним броском. Готовясь, взлететь на крыльцо, с разбегу долбануть подметкой армейского башмака в дверь. В эту короткую секунду произошло нечто, недоступное пониманию Колчина. Он услышал странный звук, будто железякой ударили по стеклу. Кто-то высадил окно с внутренней стороны. И сразу же затрещала пулеметная очередь. Два бойца, оказавшиеся к дому ближе остальных, упали, как подкошенные. Пули калибра семь шестьдесят два разорвали бронежилеты легко, как мокрый картон. Кто-то громко вскрикнул и замолчал. Длинная пулеметная очередь прижала Колчина к земле. Пули срубили несколько виноградных веток. Стреляли из дома через ближнее к двери окно. В ночной тишине пулеметная пальба звучала громко, будто артиллеристская канонада. Пулеметчик выдержал короткую паузу, чтобы вытащить расстреляний магазин и поставить на его место снаряженный. Воспользовавшись мгновением, Колчин выставил вперед руку с пистолетом и несколько раз выстрелил в темноту, на звук. Вскочил на ноги, перебежал на новое место, ближе к сараю. Упал с тем расчетом, чтобы защититься от пуль небольшим валуном, глубоко вросшим в почву. Выходит, человек, выходивший по нужде, заметил оперативников. Заметил, но виду не подал. Справил нужду и, как ни в чем ни бывало, вернулся в хибару. В эту секунду утихшая было стрельба грянула с новой силой. По двору стреляли уже из двух окон. Колчин слышал короткие автоматные очереди и пистолетные выстрелы с противоположной стороны дома. Сотрудники ФСБ рассчитывали на легкую добычу. Они не ждали сопротивления, не говоря уж о кинжальном пулеметном огне. Уцелевшие оперативники рассеялись по двору, отвечая короткими не прицельными очередями. Расползлись кто куда, ища укрытия за сараями, грядками, навозной кучей. Это отступление больше напоминало паническое необдуманное бегство. Перед домом остались лежать три оперативника, срезанные первой же очередью. – Сдавайтесь. Бросайте оружие. Выходите с поднятыми руками. По одному. В противном случае…

Прокуренный баритон майора Миратова, кажется, доносился прямо с темного звездного неба. На самом деле майор, схоронился за стволом поваленного ветром старого тополя, лежащего вдоль забора. Тополь еще не успели пустить на дрова, и дерево сослужило майору добрую службу. Спасаясь от пуль, падая на землю, Миратов ушиб височную часть головы о камень. Получив легкое сотрясение мозга, он больше не контролировал ситуацию и четко не осознавал, что же происходит на дворе и в доме, каков реальный расклад сил. – Повторяю. Выходите с поднятыми руками…

Предложение о сдаче оружия показалось настолько диким, несуразным, что Колчин услышал лошадиное ржание сидевших в доме людей. И сам едва сдержал улыбку. – Это ты выходи с поднятыми руками, гнида, – рявкнул через окно Хапка. – Ну, жду три секунды… Парашник… Дубина…

Дальше отборная матерщина. И длинные пулеметные очереди из двух окон, прошившие все пространство двора. Затем громкий щелчок, похожий на пистолетный выстрел. И разрыв гранаты, выпущенной из подствольника. Граната разорвалась недалеко от того места, где прятался Миратов. Вторая граната легла слева от Колчина ближе к сараю.

Оперативники, что залегли с противоположной стороны дома, выпустили из ракетницы по дому несколько зажигательных патронов. Одна из ракет, влетевшая о разбитое окно, попала точно в разобранную постель. Две другие легли на крышу, между листами ржавой жести. Куски рубероида и сухое дерево принялись ленивым оранжевым огнем. На двор снова вылетела граната и легла метрах в пяти от Колчина. Во все стороны брызнули осколки и каменная крошка. Колчин не успел опустить голову. На несколько секунд он ослеп от яркого взрыва. Острый каменный осколок полоснул по лбу, точно над правой бровью, распорол кожу. Колчин застонал, перевалился с живота на спину, звездное небо закружилось перед глазами, сделалось багровым. Падучая звезда прорезала небосклон, но Колчин не увидел звезды. Показалось, он ослеп. Голова загудела, как пожарный колокол во время тревоги. Колчин снова перевалился на живот, он моргал глазами, но ничего не видел. Наконец, догадался стереть кровь рукавом куртки. Из крыши дома уже вырывались высокие оранжевые языки пламени. Серый дым не поднимался к небу, а стелился по земле. Два мужчины один за другим выбрались из разбитого окна. Пригибаясь и петляя, побежали через двор к сенному сараю. Их фигуры отбрасывали длинные ломкие тени. Колчин поднял руку с пистолетом, целя в человека, бегущего первым. Но тут новая пулеметная очередь прошла низко над землей. Колчин, так и не сделав выстрела, успел уткнуться лицом в песок. Услышал свист пуль над головой, чьи-то неразборчивые крики. Кровь снова залила глаза. Теперь Колчин слышал быстрые удаляющиеся шаги, несколько раз пальнул на звук. Затем выщелкнул расстрелянную обойму. Покопался в кармане разгрузочного жилета. За домом слышались одиночные выстрелы, по нападавшим кто-то бил картечью из ружья. Оперативники отвечали короткими автоматными очередями. Наконец, Колчин нашел в кармашке снаряженную обойму, вставил ее в пистолетную рукоятку и передернул затвор.

– Задавайтесь…

На этот раз голос Миратова, прятавшегося за стволом тополя, звучал вяло, без железной нотки. Даже не поймешь, к кому он обращался. Да и сам майор не был уверен, что бандиты примут на столь заманчивое предложение. – Выходите с поднятыми… Сукины дети…

Колчин услышал, как в сарае заработал на высоких оборотах автомобильный двигатель. В следующую секунду торцевая стена, сколоченная из почерневших от времени досок, пошатнулась и рухнула на землю, подняв над двором столб мелкой коричневой пыли. Несколько деревяшек и листовое железо, приколоченные к стене для прочности, разлетелись по двору. Сарай, готовый завалиться на сторону, зашатался, но каким-то чудом устоял. Кусок железного листа, описав в воздухе дугу, врезался в левую руку Колчина, выше локтя. Застонав от боли, Колчин едва не выронил пистолет.

В ту же секунду свет автомобильных фар ударил в лицо. Темно-синяя пяти-дверная «Нива» с усиленным бампером выехала из сарая. Оказавшийся на ее пути Колчин, едва не попал под колеса, успев в последний момент откатиться в сторону. «Нива», не разогнавшись, проехала по телам убитых оперативников. Притормозила перед домом. Еще один человек с пулеметом Калашникова в руках, перешагнул низкий подоконник. Выбрался на двор через пустое окно. Пустил последнюю очередь куда-то в темноту. Это же Хапка, – узнал Колчин. – Уйдет ведь, сука, – прошептал Колчин, язык перестал слушаться. – Уйдет…

Он выставил вперед руку с пистолетом, но прицельно выстрелить мешала кровь, заливавшая глаза. Дважды Колчин пальнул в Хапку и дважды по колесам «Нивы». И промазал. В это мгновение Хапка, освещенный пламенем горящего дома, оказался удобной мишенью. Он бросил пулемет на землю и уже был готов юркнуть в распахнутую заднюю дверь автомобиля. Но не сумел сделать последнего шага. Даже не шага, половины шага. Колчин не услышал выстрела, не понял, кто стрелял, откуда прилетела пуля. Хапка вдруг замер. Обхватил горло двумя ладонями, медленно опустился на колени. Из-под пальцев фонтанчиком брызгала кровь. Видимо, пуля задела сонную артерию. И жить Хапке осталось минуты три-четыре.

Задняя дверца захлопнулась, машина медленно двинулась с места. Протаранила бампером забор. Продольные жерди, прибитые к врытым в землю столбам, поломалась, как спички. Колчин вскочил на ноги, побежал за машиной. На бегу он переложил пару снаряженных пистолетных обойм в брючный карман, расстегнул застежки разгрузочного жилета, бросил его на землю. Развернувшись, «Нива» вырулила на узкую грунтовую дорогу с глубокими колеями, и поехала в низину, поднимая за собой пыльный шлейф. Пуля, пущенная Миратовым вдогонку машине, выбила заднее стекло, разлетевшееся в мелкие осколки. Сунув пистолет под ремень, Колчин через проем в заборе выбежал на улицу, бросился следом за машиной, расстегнул липучки бронежилета. Миратов что-то прокричал утробным срывающимся голосом, но Колчин не разобрал слов. В кустах на другой стороне улицы прятались какие-то люди, в основном мужчины и дети, сбежавшиеся с окрестных дворов поглазеть на стрельбу и пожар. Колчин сбросил с плеч бронежилет, оставшись в светлой рубашке с коротким рукавом. Он видел задние фонари «Нивы», которые медленно удалялись, и, кажется, уже готовы были скрыться из вида. Рука, поврежденная упавшим на нее куском листового железа, болела какой-то странной пульсирующей болью. Пальцы и предплечье, наливались тяжестью и начинали неметь. Колчин наддал. Без бронежилета под горку бежалось легко. Кажется, подметки кроссовок не касаются земли. Но едкая пыль забивалась в бронхи и легкие. Пересохшие губы, потрескались и сочились кровью, в рот набился песок. За своей спиной Колчин слышал автоматные очереди и одиночные ружейные выстрелы. В горящем доме оставался один человек, бросить пушку и поднять лапки он не хотел. Наверное, решил поджариться заживо. В темноте Колчин оступился обо что-то невидимое, о кочку или камень, кубарем полетел на уходящую вниз дорогу. Перевернувшись через голову, снова вскочил на ноги и продолжил эту, казалось бы, безнадежную погоню. Колчин добежал до развалин склада, где оперативники оставили свой транспорт, когда красные фонари «Нивы» уже потерялись в ночи. Молоденький прапорщик Саша Дроздов, оставшийся караулить машины, увидав окровавленное лицо Колчина, заляпанную грязью светлую рубашку, сделал наг назад и поднял ствол автомата. Но в следующую секунду узнал московского гостя.

– Что там? – округлил глаза прапор.

– Ключи, – в ответ пролаял Колчин сиплым и низким, голосом. – Где ключи от «жигуля»?

– В замке зажигания.

Колчин шагнул к машине. – Можно я с вами?

– Подгони микроавтобус наверх, – приказал Колчин. – Прямо к горящему дому. Там есть раненые.

Хотелось выплюнуть набившийся в рот песок, но слюны не было. Полость рта пересохла, как колодец в пустыне.

Колчин распахнул дверцу «пятерки», рухнул на сидение, повернул ключ, включил передачу.

– У вас лицо в крови, – прапорщик наклонился к Колчину. – Вы ранены?

Оставив вопрос без ответа, Колчин выжал педали. Машина сорвалась с места, выскочила на грунтовку. Высоко подпрыгивая на кочках, понеслась по ухабистой кособокой грунтовке. «Жигуль» мчался, не разбирая дороги. Через пару минут в свете фар показалось стоявшее над дорогой облако коричневой пыли, поднятое «Нивой».

Левая рука тяжелела, не слушалась, пальцы теряли чувствительность. Боль от предплечья поднималась выше. Сломана ли левая рука или кость осталась цела, можно было только догадываться. Колчину приходилось вести машину одной рукой. Он держал руль правой пятерней, время от времени, на полторы секунды, отрывал ладонь от баранки, чтобы переключить передачи. Одной правой машину можно вести, если имеешь такой навык. Но дело осложняла ссадина на лбу. Кровь сочилась, густела, текла по векам и попадала в глаза. В эти мгновения Колчин слеп. Теряя дорогу, он поднимал вверх то правое, то левое плечо, стирал кровавые подтеки. Пару раз машина съезжала в канавы, левым крылом сбивала штакетник деревянных заборов, снова выскакивала на дорогу. Вслед «Жигулям» лаяли испуганные собаки, из домов выскакивали люди, стараясь понять, что происходит. Кто-то из домовладельцев пальнул в воздух из охотничьего ружья. Колчин не слышал ни криков, ни собачьего лая, ни выстрелов, только свист ветра. Он потерял счет времени и километрам. Машина мчалась по темной ночной дороге, где на обочинах не встретишь не единого фонаря. На крутых поворотах Колчин, стараясь не выпустить скользкий непослушный руль, изо всех сил, до острой боли, сжимал кисть руки так, что белели костяшки пальцев, а предплечье сводила судорога. Он не жалел ни себя, ни машину, подвеска которой жалобно скрипела и, кажется, готова была развалиться в любую секунду. Задние фонари «Нивы» мелькнули далеко впереди и снова исчезли. Не сбавив хода, «Жигули» Колчина выскочили с грунтовки на асфальтовую дорогу, такую же темную и ухабистую. «Жигуль» повело юзом, заскрипели покрышки. Казалось, машина перевернется, встанет на уши. Колчин сумел вывернуть руль в тот момент, когда зад машины развернулся, погасив инерцию движения вперед. Выровняв машину, утопил педаль газа, дорога снова рванулась под колеса. Через пару минут огни Махачкалы остались далеко позади. Дорога то взлетала на склоны пологих холмов, то спускалась вниз, то снова поднималась вверх. И тогда можно было увидеть черное ровное, как бильярдный стол, пространство моря, уходящее к невидимому горизонту. К морю спускался высокий песчаный откос, заросший колючкой и жухлой сгоревший под солнцем травой. С правой стороны звездное небо подпирали холмы, похожие на огромных черепах. Встречных машин не попадалось, Колчин видел впереди на трассе два красных фонаря «Нивы», расстояние между автомобилями сокращалось. – Все, ты мой, – прохрипел Колчин.

Мысленно он поправил себя: сейчас главное не слететь с трассы в обрыв. А вероятность велика. Кровь из раны никак не останавливалась, снова набегала на глаза. Колчин, не мог оторвать взгляд от дороги, чтобы стереть кровь плечом. Он часто смаргивал веками. Но это помогало. Глаза слезились, контуры темной дороги раздваивались, меняли цвет, расплывались.

– Ты мой…

Сухой, облепленный песком язык едва ворочался. Он распух и вываливался изо рта. Сейчас Колчин отдал бы любые деньги за глоток паршивой соленой воды с тошнотворным травяным привкусом. Но полупустая фляжка осталась в разгрузочном жилете. Сжимая челюсти и щуря глаза, Колчин жал на газ. Слабый мотор «Нивы» захлебывался. Расстояние между машинами сокращалось.

Глава вторая

Пригород Махачкалы. 22 июля.

Отлежавшись за стволом тополя, справившись с головокружением, майор Миратов решил действовать. Сейчас он жалел, что не разрешил сотрудникам взять на задания рации. Эти переговорные устройства, произведенные где-то в Южной Азии, были ненадежны, выходили из строя от легкого удара. Но, главное, во время работы издавали тонкий далеко слышный свист и шипение, какое издает брошенное на раскаленную сковороду мороженое сало. Эти звуки могли обнаружить оперативников во время боевого задания, и тому уже имелся печальный опыт. Перед началом операции сговорились атаковать дом по свистку Миратова, по задумке майора на все дело должно уйти полторы-две минуты. На кой черт связь? Об осложнениях в деле Миратов как-то не подумал. …С задней стороны хибары слышались короткие автоматные очереди и беспорядочная ружейная пальба. Значит, сопротивление бандитов не было сломлено. На что рассчитывают те, кто держат оборону? Ведь через десять-двадцать минут, рухнут стропила, обвалится крыша. И хана. Никогда не поймешь, что на уме у отморозков. Миратов даже не представлял, какие потери понесли оперативники, кого из бандитов удалось завалить, а кто ушел. По всем прикидкам, в доме должен оставаться только один человек. Впрочем, кто знает, столько их там…

Майор привстал, выбрался из-за своего укрытия. Вжимаясь в рыхлую песчаную землю, он медленно дополз до виноградных посадок. Дышалось тяжело. Стелившийся по земле дым разъедал глаза. Но отсюда, с ближней позиции, дом стал виден во всех деталях. Стены из необожженного кирпича, посеченные пулями, огонь не тронул, но крыша уже принялась ярким пламенем, полыхал дощатый навес над крыльцом. Из окон тянулась удушливая гарь, будто там, в помещении, полыхали резиновые покрышки. На дворе неподвижно лежали три оперативника, погибшие в первую минуту штурма. У крыльца, разбросав руки по сторонам, одетый в синие шорты и светлую майку, по пояс залитую кровью, лежал человек. На шее черная дыра раны, запекшаяся кровь на лице, глаза открыты и смотрят на Муратова с немой беспощадной злобой. Без труда майор узнал Темира Хапалаева. Этот готов. А жаль…

Миратов раздвинул ладонями виноградную лозу, он хотел подползти ближе к дому. Двинул вперед правый локоть, но тут заметил какое-то движение в темном дымном окне, успел вжаться в землю. Грянул ружейный выстрел. За ним второй. Картечь сорвала листья, выдернула из земли корни растений. Теплый сок из зеленой виноградной грозди брызнул на лоб Миратова. Он решил – кровь. Но на этот раз обошлось. Майор неподвижно лежал на земле, боясь обнаружить свое присутствие. Услышав за спиной тихий шорох, чуть не вздрогнул. К нему подползал прапорщик Саша Дроздов, оставленный у старого склада сторожить машины. В отсветах пламени чумазая физиономия Дроздова сделалась красно-багровой, как у черта.

– Какого хрена ты здесь, – майор не договорил, закашлялся от дыма. – Почему покинул пост?

Дроздов ладонью он размазал по лицу грязь. – Тот майор Колчин, что из Москвы прибыл, он приказал подогнать сюда микроавтобус. Возможно, есть раненые. – Вижу только трупы, – прошептал Миратов. – А где сам Колчин?

– Он погнался на «Жигулях» за той синей «Нивой». Кажется, Колчин серьезно ранен.

Миратов плюнул от досады. Ну вот, теперь отвечай еще за этого подраненного московского гуся. Сидел бы в своем кабинете, нет, принесла нелегкая сюда. Да еще полез под пули. И вот теперь пострадал. Когда днем Миратов спросил Колчина, с какой это стати майор, а не какой-нибудь прапорщик, должен доставить в Москву опасного преступника Хапку, Колчин отшутился. Мол, я сам напросился к вам в Дагестан слетать. В столице засиделся, захотелось пыль с ушей сдуть. – Говоришь тяжелое у него ранение? – переспросил майор.

– Всю лицо в крови, – кивнул Дроздов. – И левая рука висит, как плеть.

– Целься в правое окно, – приказал майор.

Миратов вытащил пистолет, поймал в прорезь прицела левое окно и стал ждать. Затихли автоматные очереди с другой стороны дома. Сделалось совсем тихо, только потрескивали горящие доски, лопался саманный кирпич. Миратов не торопился, решив, что этого бандита живым уже не взять. Человеку, если он останется в доме, осталось жить не больше пяти минут.

– Эй, вы…

Хриплый мужской голос доносился из огня и дыма.

– Слышите меня? Я сдаюсь. Не стреляйте. Пожалуйста…

Миратов облегченно вздохнул.

– Слышим тебя, – крикнул майор в ответ. – Бросай свою пушку через окно. На землю бросай. Подними руки. И выходи. Живее.

– Вы не будете стрелять? – задребезжал голос.

– Не будем. Выходи с поднятыми руками.

Слезящимися глазами Миратов наблюдал за окнами. Вот из дыма вылетело и упало на песок охотничье ружье с двумя вертикальными стволами и прикладом из натурального ореха. В дыму возникло какое-то движение. Человек перебросил одну ногу через подоконник, цепляясь руками за раму, выбросил вперед вторую ногу. Наконец, ступив на землю, сделал вперед несколько шагов, остановился, поднял руки над головой. На человеке был надет пиджак, брюки из толстой шерсти. На голову и шею намотаны два увлажненных полотенца. На носу сидели пластмассовые очки с резиновым уплотнителем по краям. Такие очки не давали дыму попадать в глаза. Одежда дымилась.

Миратов не поднялся с земли.

– Сбрасывай пиджак. И тряпки с лица, – крикнул он.

Человек развязал и бросил на землю полотенца, снял очки, скинул пиджак. Под пиджаком оказались патронташи, перехватывающие грудь крест на крест. На поясе третий патронташ. Мужчина был славянином лет сорока – сорока пяти. Довольно мускулистый, русоволосый с вытянутым очень бледным лицом и грустными глазами. Ясно, есть от чего загрустить.

Мокрые полотенца, защитные очки и вода, которой он поливал себя при удобном случае, позволили продержаться так долго в горящем доме. Но дыма человек наглотался основательно. Его шатало из стороны в сторону, казалось, легкий порыв ветра мог свалить его с ног. – Не могу. Плохо…

Мужчина опустил руки, прижал ладони к животу, сведенному судорогой. Колени подломились. Человек встал на колени, уперся ладонями в землю, широко распахнул рот, из которого потекла темная струйка блевотины. Он стоял на карачках и блевал добрых пять минут, пока, наконец, справился со слабостью, и снова поднялся на ноги.

Миратов встал с земли, выставил вперед пистолет. Велел человеку приблизиться медленными шагами. Затем приказал вытянуть вперед руки, сомкнуть запястья. Дроздов заковал мужчину в браслеты. Затем побежал к дому, чтобы оттащить тела убитых оперативников подальше от огня. – Есть на дворе еще кто? – Миратов направил ствол пистолета на живот незнакомца.

– Я один, – мужчина прижал к груди скованные браслетами руки. – Клянусь. Меня бросили… Я остался один. Будь они прокляты.

– Как тебя зовут?

– Витя. Виктор Андреевич Анисимов.

– Почему сразу не сдался?

– Я боялся. Они предупредили меня, что пленных здесь не берут. Кончают на месте. Прости, господи.

Решив отложить допрос до лучших времен, Миратов стал разглядывать патронташи задержанного. Гнезда под патроны оказались пустыми. Все до единого. Анисимов, если он действительно Анисимов, сдался только после того, как расстрелял последний патрон. Майор оглянулся на дом. Стропила затрещали и рухнули вниз. Крыша обвалилась. В черное небо взлетел огненный столб и густой сноп искр. Да, теперь вопросы о том, кто еще мог быть в доме, не имеют смысла. Возможно, на пепелище найдется один или два обгорелых трупа. Сунув два пальца в рот, Миратов свистнул три раза. Сигнал к тому, что дело закончено.

«Жигули» медленно, нагоняли «Ниву». Сейчас, в азарте погони, Колчин чувствовал себя бодрым и здоровым. Рассечение на лбу схватилось тонкой корочкой, кровь запеклась, а рана быстро подсыхала. Но левая рука по-прежнему не слушалась, пальцы немели, предплечье от кисти руки до локтя налилось чернотой и опухло. Когда расстояние между автомобилями сократилось до пятидесяти метров, впереди показался знак крутого поворота. И тут же откуда-то из ночной темноты навстречу выскочил туристический «Икарус» с погашенными огнями. Человек, сидевший за рулем автобуса, выпил лишнего на свадьбе дальнего родственника и теперь возвращался домой, удивляясь тому, что дорога, широкая утром, к вечеру почему-то сделалась совсем узкой. Автобус, набрал предельную скорость и выписывал на двухрядном шоссе кренделя. То вилял от обочины к обочине, то мчался точно посередине разделительной полосы. Водитель «Нивы» заметил опасность раньше Колчина, успел совершить маневр, съехать правыми колесами на обочину и дать по газам. Не снижая скорости, «Нива» проскочила в сантиметре от «Икаруса». Колчин принял вправо. Действуя одной рукой, сумел переключиться на низшую передачу. Трижды нажал и опустил педаль тормоза, не выжав сцепления, при включенной передаче. Тонко взвизгнули тормоза, машина вылетела на самый край обочины. «Жигули» остановились, подняв тучу песка и пыли. Автобус, не затормозив, пронесся мимо, едва не чирикнул своим боком по заднему бамперу «Жигулей». Сама смерть пролетела где-то рядом и исчезла в ночи. – Сволочь… Что б тебя размазало…

Колчин ударил по газам, разогнался, стараясь аккуратно вписаться в поворот и не снизить скорости. Когда на повороте «Жигули» стало заносить, он не утопил педаль тормоза, а лишь слегка сбросил газ. И удержался на трассе. Дальше шоссе пошло по прямой. Слева, как и прежде, к обрезу моря спускался песчаный откос. Справа поднимались пологие холмы в порослях дикой колючки и желтой полыни. Стрелка спидометра полезла вверх. Задние фонари «Нивы» приближались. Через пару минут Колчин сократил расстояние до тридцати метров. Заднее стекло «Нива» потеряла еще там, на выезде со двора. И сейчас Колчин хорошо видел, что пассажир «Нивы», занимавший переднее место, перелез на заднее сидение. Дистанция двадцать метров… Пятнадцать, десять… Человек на заднем сидении поднял ствол, обхватив рукоятку пистолета двумя руками. Раздался сухой выстрел, сверкнуло пламя. Пуля попала в левую стойку.

За поясным ремнем Колчина пистолет. Но что толку в пушке, если одна рука на руле, а вторая не действует.

Грохнул следующий выстрел, еще один. По пробитому пулями лобовому стеклу пошли трещины. Разлетелись мелкие стекляшки, царапнувшие подбородок. Здоровой рукой Колчин намертво вцепился в руль, сохраняя направление движения и скорость. Согнул корпус вправо, нырнув под приборный щиток. Когда выпрямился, один за другим ударили еще два выстрела. Обе пули пробили радиатор. Над капотом поплыл прозрачный пар. Колчин успел подумать, что на тачке с расстрелянным радиатором далеко не уедешь. Впрочем, далеко ехать и не требуется. Все решится в течение одной, от силы двух минут. Лишь бы не попалась встречная машина…

Колчин видел, как стрелок неторопливо целится ему в голову из своей пушки. Лоб покрылся мелкими каплями пота. Машины разделяют жалких три метра, но дорога плохая, тряская. Тут и с метра попробуй попади. Два выстрела. Пули пробили лобовое стекло чуть правее Колчина, на уровне его груди. На этот раз он не успел нырнуть за приборный щиток. Колчин подумал, что «Нива» тяжелее «пятерки», но сейчас это обстоятельство не имеет решающего значения. Надо вспомнить о другом: вытолкнуть машину с дороги на скорости свыше шестидесяти километров смертельно опасный фокус. А на спидометре сто двадцать. Колчин набрал в легкие воздуха. Он сказал себе: пора. Прижал к полу педаль акселератора, обошел «Ниву» справа. Притормозил, сбросив скорость до пятидесяти. «Нива» тоже притормозила, затем немного прибавила газу. Машины пошли вровень. Расстояние от борта до борта сократилось с метра до двадцати сантиметров. Человек на заднем сидении готовился сделать решающий последний выстрел в висок Колчина. Мужчина по-прежнему держал пистолет двумя руками, щуря левый глаз. Он не спешил с выстрелом, чувствуя, что на этот раз вряд ли промажет. «Нива» сантиметр за сантиметром обходила «пятерку», голова Колчина попала в прорезь пистолетного прицела. Еще секунда, и все кончится. В это мгновение заднее колесо «Нивы» оказалось чуть впереди переднего бампера «пятерки». – Ну, суки, получите, – заорал Колчин.

Он дал полный газ. Машина рванулась вперед. Колчин слегка повернул руль. По дуге направил правый угол «пятерки» в наиболее уязвимое место: между задней дверцей и бампером «Нивы». Грохнул запоздалый выстрел, пуля ушла в никуда. Удар. «Пятерку» тряхнуло, по стеклу поползли свежие трещины. Колчин не поддался соблазну сбросить газ. И тем удержал машину на дороге. Краем глаза он заметил, как «Нива» слетела с шоссе, показав задний мост. Развернулась в полете и боком полетела вниз по склону холма. Перевернулась на крышу, снова встала на колеса, и снова на крышу… Колчин проскочил по шоссе еще метров сто и только тогда резко затормозил, дал задний ход. Остановил «пятерку» в том месте, где «Нива» слетела с трассы. Вылез из машины, хлопнул дверцей и в первый раз ощупал больную руку. Кажется, кости целы. Но пальцы распухли, едва шевелятся, предплечье сделалось дубовом от отека. Правой рукой он вытащил из-под ремня пистолет, шагнул к самому краю шоссе и глянул вниз. Песчаный склон спускался к морю и терялся в кромешной темноте, где-то далеко внизу шумел прибой. У берега смутно угадывалась пенная неровная полоса волн. А дальше мрак. Не виден даже горизонт, та черта, где море сходилось с небом. Колчин замер на месте. Прислушался, наклонившись, выставил ухо вперед. Показалось, где-то под песчаным откосом сухо щелкнули пистолетные выстрелы. Или почудилось? Может, дувший с моря ветер обломил на дереве сухие ветки. Ставя ноги елочкой, он стал медленно спускаться вниз.

Через десять минут майор Миратов сделал все, что положено делать в подобных ситуациях. По рации, установленной в микроавтобусе, вызвал «скорую помощь» и пожарных. Из оставшихся бойцов поставил оцепление по периметру огорода, чтобы собравшиеся на улице зеваки не подходили близко к догорающему дому. В перестрелке отряд Миратова потерял трех убитых, еще два бойца были ранены. Одному ружейная картечь посекла икроножные мышцы. У другого бойца картечины раздробили плечевой сустав. Раненых кое-как перевязали, положили на брезент и отнесли к дороге. Все время, пока Миратов расставлял людей, возился с раненым и, ругаясь по-черному, отгонял зевак, задержанный Анисимов стоял посередине двора. От слабости он покачивался, подносил скованные браслетами руки к лицу и вытирал со щек крупные прозрачные слезы. Рядом с задержанным топтался прапорщик Дроздов.

– Позовите майора, – попросил Анисимов слабым придушенным голосом. – Я хочу показать что-то важное. Там, в дальнем сарае, они прятали какие-то важные документы. Паспорта, карты местности. Я знаю, где тайник.

– Тайник? – переспросил прапорщик.

Дроздов крикнул майора. Миратов подошел к Анисимову, выслушал его сбивчивый рассказ о документах и тайнике. – Ну, пошли, показывай, – Миратов подтолкнул Анисимова ладонью в спину. Миратов крикнул еще двух бойцов из оцепления. Чем черт не шутит, где-то в темных углах мог прятаться сообщник Анисимова. Впятером они прошли в дальний конец двора. Здесь углом под одной крышей стояли три дровяные сарая, каждый сарай имел отдельную дверь. Замков на дверях нет, только деревянные завертки. Анисимов остановился, поднял руки, показав пальцем на средний угловой сарай. – Вот здесь, – сказал он. – У дальней стены ящик с луком. Надо его переставить, копнуть на штык саперной лопатки. В песке пакет с документами.

– Ты ничего не путаешь? – спросил Миратов. – Может, хочешь что-то добавить? Может, ты чего-то не договорил?

Анисимов отрицательно помотал головой, шмыгнул носом, сглотнул слюну. Он готов был разрыдаться в голос.

– Господи, – неожиданно Анисимов прижал руки к сердцу и всхлипнул. – Я проклинаю тот день. Ну, когда связался с этими людьми. Они подонки, убийцы. Это все от нищеты. У меня четверо детей. Их надо кормить. Иной раз у нас на кусок хлеба не хватало. У моей жены болезнь крови. Все ради них. Ради детей. Мне пообещали большие деньги…

Майор не ответил. Всхлипывая, Анисимов заглянул в глаза Миратову.

– Скажите, а мне будет какое-то послабление? – спросил он. – Я согласен помогать следствию. Я на все согласен. Мне сбросят за такое дело хоть пару лет? Хоть сколько…

– Ты еще поторгуйся, – усмехнулся майор. Ушибленная голова Миратова гудела, боль перемещалась от виска к затылку и обратно. – И нос вытри. Хватит тут помойку разводить.

– У вас дети есть? – спросил Анисимов.

Миратов не ответил. Сейчас только этих соплей не хватало. Дети…

Дроздов, не дожидаясь команды, сделал шаг вперед, к двери, повернул завертку. Он уже хотел потянуть на себя железную ручку, изъеденную ржавчиной. Но Миратов опередил это движение, шагнул к прапорщику, тронул его за плечо.

– Нет, – сказал Миратов. – Нет, я сказал. Не торопись.

Дроздов посмотрел на майора, сморгнул. Но приказ выполнил. Отступил на шаг от двери.

Анисимов потупил глаза, вытер набежавшую слезу. Миратов, прищурившись, посмотрел в лицо задержанного, что-то решил для себя, дал команду всем бойцам отступить на прежнюю позицию, к дальнему забору, захватив с собой Анисимова. Оставшись один, Миратов достал из-за пояса фонарик, его длинной ручкой разбил оконное стекло. Подставив пустой пластиковый ящик из-под бутылок, встал на него ногами, посветил в темное нутро сарая. Световое пятно фонаря выхватило из темноты наваленные возле стен деревянные ящики, низкую поленицу дров, бесформенную кучу истлевших от времени тряпок. Вон он у стены, тот ящик с луком.

Ухватившись руками за наличник, майор залез через окно в сарай. Застыв на месте, стал светить фонарем себе под ноги, вдоль стен, по углам. В двух метрах от двери стоял красный пятидесятилитровой баллон с газом. Сюда, на далекую окраину магистральный газ не провели, жители покупают привозные баллоны. Справа и слева газовый баллон подпирали поставленные на попа двадцати килограммовые ящики с металлическими болтами. Упаковка на ящиках фабричная. Странное соседство. Миратов сделал два осторожных шага вперед, остановился, посветил фонариком. Свет был слабым, батарейки подсели. Миратов замер на месте, сердце забилось часто и тяжело. Ошибиться он не мог. К горловине баллона широкой клейкой лентой были прикручены две гранаты Ф-1. К кольцам обеих гранат привязана тонкая, едва заметная в свете фонарика рыболовная леска. Другой конец лески обвязан вокруг дверной ручки. Впав в оцепенение, Миратов рассматривал литой корпус ближней гранаты с продольными и поперечными полосками на поверхности. Он решил, что нужно немедленно выбраться из сарая тем же маршрутом, через окно, и вызвать саперов. Но не тронулся с места. Подумал, что каждая такая граната имеет радиус поражения осколками в двести метров и вес разрывного заряда шестьдесят грамм. Если леска слегка натянется, предохранительные кольца выскочат из гнезд, гранаты рванут. Тогда дверь взрывной волной сорвет с петель, осколки достанут стоящих в оцеплении бойцов и плотную толпу мирных зевак, которых продолжает прибывать с каждой минутой. От разрывов гранат сдетонирует газовый баллон, металлические болты разлетятся по округе, сметая все живое на пути. Ясное дело: трупы придется считать не единицами, дюжинами. Миратов отступил назад, поставил фонарь на подоконник так, чтобы свет падал на горловину баллона и гранаты. Он расстегнул нагрудный карман куртки, запустил внутрь кармана пальцы. Нож для такого дела не годился. От прикосновения не слишком острого клинка двойная леска может сильно натянуться. А вот лезвие бритвы – самый подходящий инструмент. В правом кармане лезвия не оказалось. В эту минуту Миратов исходил потом и думал, что завертка двери с внешней стороны осталась открытой. Если вдруг с моря налетит резкий порыв ветер, дверь распахнется. И тогда…

– Только не суетись, – прошептал майор. – Не дергайся…

Миратов расстегнул левую пуговицы куртки, влажными от волнения пальцами нащупал бритву на дне кармана. Снял губами вощеную бумажку. Шагнув вперед, наклонился над баллоном. Придержал леску левой рукой. Чиркнул по ней бритвой, перерезав сначала одну, затем другую нитку. Разогнулся и вытер пот рукавом куртки. В следующую минуту Миратов освободил гранаты от клейкой ленты, вывинтил запалы и сунул их в карман.

Он вышел на двор через дверь. Прислонился плечом к стене сарая и стал бездумно наблюдать, как догорает саманная хибара. Вытащил пачку сигарет, прикурил, заметив, как сильно дрожат пальцы. А ведь он, Миратов, едва не доверился Анисимову, едва не купился на его слезы и рассказ о больной жене и детях. Чуть не поверил в существование мифического тайника с документами под ящиком лука. Майор ФСБ, пятый десяток разменял, он тертый перетертый мужик… И вдруг такая наивность.

Миратов выплюнул окурок. Прошагал через двор. Анисимов, опустив голову, стоял у забора и носком ботинка ковырял песок. Когда майор приблизился на расстояние двух шагов, Анисимов поднял глаза, глянул на Миратова и криво усмехнулся, оскалив ровные белые зубы.

– Ну что, Витя? – хриплым шепотом спросил Миратов. – Где твои важные документы?

Размахнулся и съездил Анисимова кулаком в ухо. С трудом державшийся на ногах, угоревший от дыма Анисимов легко повалился на землю, подняв пыль.

– Тайник, говоришь? Дети у тебя? Жена больная, говоришь?

Миратов ударил задержанного ногой, целя носком ботинка под нижнюю челюсть. Но Анисимов успел закрыть горло и лицо предплечьями, скованными наручниками. Миратов сплюнул. Он почувствовал, что не осталось сил даже набить морду этому отбросу, ни на одно лишнее движение не осталось сил. – Ладно, тащите падаль в машину. Дальше с моих глаз. Иначе я его пристрелю. Где-то совсем близко завыла сирена скорой помощи. Голубым глазом блеснул проблесковый маячок.

Колчин медленно спускался вниз по песчаному откосу, ориентируясь по глубоким следам, оставленным «Нивой». Видимо, машина переворачивалась, вставала на колеса и снова валилась на бок и продолжала движение вниз. Колчин уже преодолел метров двадцать, но конца спуску все не было. Луна спряталась за серые облака. Песок под ногами осыпался. Когда подметки не находили твердой опоры, Колчин падал на бок, замирал и прислушивался. Но никаких новых звуков не было. Только монотонный шум прибоя сделался ближе, где-то вдалеке, на склонах холмов, застрекотали цикады, а ветер, дувший с моря, едва слышно шуршал песком и стеблями высохших диких цветов. Еще Колчин слышал, как наверху по трассе проехали два автомобиля, судя по звукам двигателей, легковушки. Одна машина прошла в сторону Махачкалы, другая в обратном направлении. Путешествие к подножью склона затруднялось тем, что в правой руке Колчин сжимал рукоятку пистолета, а левая свободная рука отказывалась работать. Упав в очередной раз, Колчин напоролся плечом на куст колючки, больно уколол плечо. Оставив на ветке вырванный из рубашки клок ткани, он едва подавил стон. Кричать и стонать нельзя. Люди, находившиеся в машине, могли отделаться лишь легкими травмами. Возможно, они уже пришли в чувство и теперь готовятся выстрелить на звук, положить Колчина здесь, на склоне. Наконец, глаза, уже привыкшие к темноте, различили внизу темный абрис машины. Колчин решил не торопиться. Он лег на левый бок, прицелился в «Ниву», положив кисть на бедро, чтобы рука не дрогнула. Он ждал минут семь, надеясь, что его противники каким-то образом выдадут свое присутствие. Но не заметил никакого движения ни вокруг автомобиля, ни в салоне. Сунув пистолет под ремень, стал спускаться к «Ниве». Чтобы не упасть, он хватался рукой за кусты полыни, выдергивал из песка длинные травяные корни. Очутившись на ровном месте, снова вытащил пистолет. «Нива» стояла на четырех колесах, глубоко зарывшись в песок разбитым передком. Здесь, рядом с морем, было светлее, чем на шоссе. Луна нехотя выползла из-за туч, ее свет, отраженный светло желтым песком, мог сослужить Колчину недобрую службу. На открытом месте, он стал хорошей мишенью. Но долго раздумывать, взвешивая свои шансы, не осталось времени. Колчин приблизился к машине на расстояние шага, рванул на себя водительскую дверцу. В первую секунду показалось, что салон пуст. Колчин распахнул заднюю дверцу, нагнулся вперед. В салоне пахло бензином и свежей кровью. Вдоль сиденья, ногами к Колчину неподвижно лежал человек в светлых брюках и желтой рубашке. Левая штанина от начала бедра и ниже пропитана темно бурой жидкостью. Колчин ощупал ногу, из-под брючной ткани выпирала сломанная, вылезшая из-под кожи бедренная кость. Ботинки полоны крови. Колчин, поставив колено на сиденье, пролез в салон, заглянул в лицо мужчины. Кавказец, на вид лет тридцать. Темные на выкате глаза открыты. Каштановые вьющиеся волосы слиплись, повисли жалкими сосульками, из полуоткрытого рта вылез черный язык. Над правой бровью входное пулевое отверстие. Следов пороховых ожогов нет. Второе входное отверстие на правой верхней челюсти. Человеку дважды выстрелили в голову с близкого расстояния. Видимо, пули вышли из затылка, спинка сиденья забрызгана мозговыми сгустками. Картина ясна: когда машина оказалась внизу, водитель увидел, моторный отсек разбит, у его напарника сломано бедро, значит, идти он не сможет. Тащить искалеченного человека на себе не имело смысла. И оставлять нельзя. Водила, долго не раздумывая, кончил дело двумя выстрелами в лицо. Видимо, расстрел произошел так неожиданно, что кавказец не успел защититься, на резиновом коврике в лужице крови валялся пистолет «ТТ».

Колчин выбрался из салона, вытер кровавые ладони о брюки. С того момента, как «Нива» слетела с дороги и оказалась под склоном, прошло минут тридцать. Здоровый сильный человек за это время прошагает километр, не больше. Идти тяжело, ноги по щиколотку вязнут в песке. Но в какую сторону двинул беглец? Ночью без служебной собаки эту головоломку не решить. А широкая полоса пляжа затоптана сотнями человеческих ног. Остается одно: срочно вызывать оперативников ФСБ и милицию, перекрывать район. На это уйдет время. Возможно, часа два. В худшем случае, опера появятся здесь только к рассвету. Выставят посты вдоль береговой линии, перекроют дорогу, прочешут песчаные холмы. Но в эту широкую сеть пуганая опытная рыбка вряд ли угодит. И все-таки надо попробовать…

Колчин вздохнул и начал трудный подъем на склон холма. Выбравшись на дорогу, он долго топтался на обочине, ожидая машину. Когда вдалеке показались светящиеся фары, встал посередине дороги, раздвинул в стороны руки. Молодой водитель, взявший за правило не брать ночных попутчиков, возвращался в Махачкалу. Он издалека заметил человека на дороге, «Жигули» на обочине. Подъехав ближе, парень испугался чуть не до обморока. Лицо незнакомца, разорванная светлая рубашка и штаны были густо заляпаны кровью. Из-под брючного ремня торчала рукоятка пистолета.

Водитель посигналил длинным гудком, но человек не ушел с дороги, даже не попятился. Объехать чужака не было возможности, мешала «пятерка». Водитель ударил по тормозам, «Волга» остановилась. Колчин, оставаясь стоять на месте, вытащил из заднего кармана удостоверение, развернул красную книжечку и выставил вперед руку. Водитель должен прочитать то, что написано на трехцветной бумаге.

– Я майор госбезопасности Валерий Колчин. Мне нужна помощь.

Он закрыл книжечку, подошел к водительской дверце, наклонился.

– Остановишься у ближайшего поста дорожно-постовой службы, скажешь старшему офицеру, чтобы немедленно связался с городским управлением ФСБ. С майором Миратовым. Скажешь, что Колчин здесь, на дороге. Они знают, что делать. Как тебя зовут?

– Темир Шураев.

– Добро. Езжай, Темир.

Глава третья

Махачкала. 23 июля.

Четырнадцать часов задержанный Виктор Анисимов провел в подвале одного из частных домов, расположенном в пригороде Махачкалы. Обнесенный глухим трехметровым забором особняк с обширными подвальными помещениями был оформлен на одного из ответственных работников городской администрации. На самом деле дом, надворные постройки и участок земли площадью в полтора гектара находился на балансе ФСБ. Эту точку время от времени использовали для встреч с нелегальными осведомителями и для ночных допросов. До позднего вечера Анисимова продержали в похожей на гроб душной клетушке с бетонными стенами, куда извне не проникало никаких, даже самых слабых, звуков. Здесь не было ни вентиляции, ни окошка под потолком. Из остановки – унитаз, покрытый коркой засохшего дерьма, табурет, крепко привинченный к полу. Еще железный столик, приваренный к стене, и, наконец, голая деревянная койка. Такая узкая и короткая, что на ней не смог бы вытянутся не то что взрослый мужчина, но юноша, который не вышел ростом. Духота стояла непереносимая. В камере было темно, однако на глаза Анисимову надели черную повязку, чтобы он потерял счет времени, выпал из действительности.

Анисимов не понимал, что процедура дознания, уже запущена. Цель мероприятий, предваряющих допрос, довести задержанного до края психологической выносливости. Чтобы затем, в ходе очной беседы, доломать его окончательно. Наручники и повязку сняли, когда в шесть вечера в камеру принесли то ли обед, то ли ужин. Пластмассовую миску, полную плова с морковью и бараниной, и приятный на вкус лимонный напиток. Над дверью зажгли тусклую лампочку, забранную железной сеткой, положили перед Анисимовым ложку. Плов оказался вполне съедобной. Анисимов поел с аппетитом, вылизал миску хлебным мякишем. Миску с ложкой унесли, свет не выключили, но Анисимова снова заковали в наручники. Через пять минут он почувствовал себя скверно. Контролер, наблюдавший за Анисимовым через глазок в двери, видел, что тот неподвижно сидел на табурете, поставив локти на стол, обхватив лицо руками. Из груди рвались то ли слабые всхлипы, то ли стоны боли. В лимонный напиток и плов подмешали химический препарат, смесь люминала с лофофорой, вызывающий у человека приступ безотчетного животного страха, чувства физического бессилия и незащищенности. Еще через десять минут Анисимов вскочил с табурета и стал стучаться в металлическую дверь кулаками, выкрикивая бессвязные ругательства.

– Откройте, выпустите меня, – на губах Анисимова выступила серая пена. – Откройте, говорю… Твари… Сволочи… Вы меня убиваете.

Но никто не пришел на помощь. За дверь стояла гробовая тишина, будто люди покинули эти мрачные казематы, чтобы никогда сюда не возвращаться. Отбив кулаки, Анисимов сел на пол, согнул спину, засунул голову между коленей и надолго застыл в этой неудобной позе. Через минуту лязгнула задвижка с обратной стороны двери, повернулся ключ в замочной скважине. В камеру вошел врач Луков, кадровый сотрудник ФСБ, пожилой мужчина с бритой наголо головой и костяным лицом, на котором не отражались человеческие эмоции. Луков был одет в медицинский халат, на хрящеватом носу сидели круглые очки в металлической оправе, в руке врач держал акушерский саквояж. Врач погладил Анисимова по голове, пересадил на койку, пробормотал какие-то успокаивающие банальные слова. Затем измерил давление, послушал через трубочку легкие Анисимова, уловив в них характерные хрипы курильщика.

– Мне кажется, что я умираю, – пожаловался арестант. – Мне совсем хреново… Скажите этим тварям, чтобы сняли с меня наручники.

– Наручники? – глаза врача налились слезами. – Батенька, это не в моей власти. Я только доктор.

– Пусть меня переведут из этого бетонного гроба хоть куда. Я здесь задыхаюсь…

– Потерпите, батенька.

– Сколько сейчас времени?

– У меня нет часов.

– Я подыхаю…

– Ничего, батенька, сейчас я помогу вам.

Анисимов, терпеливо выслушал все жалобы, сочувственно покачал головой, склонив ее на сторону. Сам облик врача, его доверительная манера общения, умная шишковатая голова, обращение «батенька», внушали пациенту что-то похожее на доверие.

– М-да, батенька, мотор у вас шалит, – вздохнув, сказал Луков. – Жалеть себя надо. Вытяните руки, я сделаю укол, чтобы поддержать сердце. Поработайте пальчиками правой руки.

Луков расстегнул саквояж, достал большой шприц, уже наполненный бесцветной жидкостью.

– Это физраствор с добавлением валокордина и группы витаминов, – пояснил врач. – Сейчас все будет хорошо.

На самом деле шприц был наполнен миорелаксантом дитилина, веществом, которое применяют при усыплении бродячих собак. Луков ввел иголку во вздувшуюся вену на локтевом суставе. Спрятал пустой шприц в саквояж, попрощался и поспешно вышел из камеры. Лязгнула задвижка. Анисимов пересел на табурет. Показалось, после укола стало немного легче. Но состояние облегчения продлилось лишь несколько коротких секунд. Анисимов неожиданно испытал онемение мышц, быстро поднимавшееся от бедер к груди. Сердце забилось редкими тяжелыми толчками, руки повисли, ноги сделались ватными, сами собой вытянулись во всю длину. Воздух перестал поступать в легкие, лицо посинело. Анисимов захрипел, он готов был разорвать глотку ногтями, чтобы глотнуть воздуха, но не мог пошевелить конечностями. Анисимов наклонился к койке, но не дотянулся, грохнулся на пол, в кровь разбил нос. Руки и ноги не слушались его. Но голова оставалась ясной, трезвой, взгляд чистым. Анисимову казалось, что он угодил под тридцати тонный каток, который тонким слоем размазывает его тело по бетонному полу. Удары сердца становились все слабее и реже.

Луков, стоя с другой стороны двери, через глазок наблюдал за мучениями задержанного. Врач повернулся к стоящему за спиной контролеру.

– Еще минут пять-шесть он подергается, а потом начнет дышать и двигаться, – сказал Луков. – Сразу врубайте свет и музыку.

Луков повернулся и пошел вдоль по узкому коридору.

Действительно, через пять минут Анисимов почувствовал, что он вылез с того света, жизнь медленно, капля за каплей, возвращается в тело. Но страх смерти, животный ужас засели в сердце, как гвозди. И тут из динамиков, вмонтированных в стены, грянула музыка. Даже не музыка, бессмысленный набор звуков, напоминающий гортанное пение казахского пастуха. Из десятка мощных ламп, спрятанных под потолком за решетками, ударил ослепительно ярки свет.

Анисимов почувствовал, как на голове шевелятся волосы. Он закричал во все горло, завыл по волчьи, но крики и вой никто не слышал.

К обеду стало ясно, что поиски пропавшего из «Нивы» водителя закончились ничем. Милиционеры и военные вместе с сотрудниками городского ФСБ прочесали пляж, окрестные холмы, дорогу. Видимо, беглец воспользовался форой во времени и за те три часа, когда к месту подтянулись поисковики, сумел уйти далеко. В поисках Колчин участия не принял, он не питал иллюзий, понимая что затея с прочесыванием местности – тухлая. Он постарался с толком распорядиться свободным временем. Переодевшись в новую рубашку и брюки, он из кабинета Миратова связался с Москвой, воспользовавшись линией спецсвязи. Сообщил, о результатах операции: Темир Хапалаев убит во время перестрелки. Но удалось взять боевика из его команды, этого типа дактелоскопировали, личность выясняют. «Пальчики» с разбитой «Нивы» эксперты сняли. Первый допрос Анисимова начнется поздним вечером. «Сам решай, тащить его в Москву или оставить в Махачкале, – ответил теперешний начальник Колчина полковник ФСБ Шевцов. – Представляет этот Анисимов интерес для нас или это так… Дерьмо местного значения. И тогда его не надо трогать. Пусть наши дагестанские друзья с ним разбираются». Если Шевцов и был огорчен плохой новостью о смерти Хапки, то вида не подал. Голос полковника звучал ровно. Положив трубку, Колчин отправился в ведомственную поликлинику, где ему наложили несколько швов на рассеченный лоб. Женщина хирург ощупала больную руку и отправила Колчина на рентген. Посмотрела снимки и объявила, что перелома нет. Но есть сильный ушиб, обширная гематома и растяжение связок. Хирург помазала предплечье зеленой мазью, пахнущей свежим гуталином, наложила повязку и отпустил больного на все четыре стороны. Колчин плотно позавтракал, а заодно уж и пообедал в закрытой столовой УФСБ. На бульваре он выпил пару кружек бочкового пива «жигулевское», кисло-соленого, напрочь лишенного хмельного эффекта. Вернувшись в гостиницу, приземлился на жесткий диван, глубоко продавленный посередине. И через секунду провалился в обморочный сон. Он проснулся, когда на город спустились фиолетовые сумерки, а в пивном павильоне аквариуме, что виден из окна гостиничного номера, зажгли свет. Колчин перекинул через плечо полотенце и распахнул дверь ванной комнаты, но тут зазвонил телефон. «Включай телек, – сказал Булач Миратов. – Сейчас будут передавать сообщение, которое мы слили на телевидение. Эта же информация, только в расширенном виде, появится завтра во всех городских и республиканских газетах. Машину пришлю за тобой через час». Колчин сел в кресло, перед экраном, прикурил сигарету. Телевизионный диктор, седовласый, одетый в темный не по погоде костюм, выглядел очень торжественным. Часто опуская взгляд к разложенным на столе бумажкам, он сообщил, что сегодня в пригороде Махачкалы была окружена банда террористов и похитителей людей, состоящая из четырех матерых преступников. Между сотрудниками правоохранительных органов и бандитами завязалась перестрелка. В ходе успешной операции все бандиты уничтожены на месте. О потерях личного состава ФСБ ни слова. Диктор говорил по-русски, приятным баритоном, делал долгие многозначительные паузы между предложениями, давая зрителям время на осмысление сказанного. Закруглив с криминальной тематикой, перешел к проблемам сельского хозяйства. Колчин сбросил одежду и залез под душ. Дать на телевидение и в газеты информацию о гибели террористов – идея Колчина. Пусть их хозяева знают, что в руки ФСБ живым не попал ни один из наемников.

Допрос Анисимова начали ближе к ночи, в тот час, когда всякий человек особенно остро чувствует боль и свою физическую уязвимость. Прапорщик Дроздов привез Колчина в тот самый особняк в городском пригороде, где держали Анисимова. Проводил на второй этаж, в просторную комнату для допросов, окна которой заложили кирпичом. Здесь было так светло, что Колчин зажмурился. Под потолком горели мощные люминесцентные лампы, стены помещения на уровне человеческой груди выложили белым кафелем, отражающим свет. За письменным столом майор Миратов раскладывал какие-то бумажки. На деревянном кресле с прямой спинкой сидел Анисимов. Предплечья задержанного прикрутили ремнями к подлокотникам, голени обеих ног пристегнули браслетами к ножкам кресла. Из одежды на Анисимове оставили только сатиновые в мелкий цветочек трусы: голый человек острее чувствует страх. Задержанный выглядел совсем хреново, паршивей некуда. Кожа серая, как у лежалого покойника, под глазами мешки, на губах и скулах запеклась свежая кровь. Видимо, майор уже немного размялся, поработал кулаками или дубинкой. Манера Миратова вести дознание была старомодной, даже архаичной, но весьма эффективной. Перед допросом человек попадал под психологический прессинг, подобный тому, что сегодня вынес Анисимов. Затем задержанного бил Миратов или пара его помощников. Били молча, остервенело, били всем, что под руку попадется. Во время избиения не задавали никаких вопросов, ничего не требовали, не совали под нос бумажки, которые нужно подписать. Затем избиение неожиданно прекращали, задержанного прикручивали к стулу, задавали несколько вопросов. Затем снова били и задавали вопросы. И так дальше, круг за кругом, час за часом. Если надо, день за днем. Миратов искренне полагал, что в Дагестане проходит передний край войны с терроризмом, войны жестокой, кровавой, подлой, не знающей правил. И здесь, в Дагестане, против террора эффективны только два лекарства: пули и пытки. Все остальное лирика и чистоплюйство. Сейчас он стянул с рук забрызганные кровью перчатки. Заняв место за письменным столом, в полной тишине, позевывая, перебирал какие-то никчемные бумаженции. Колчин появился, в тот момент, когда Миратов погрузился в изучение квитанции из химчистки, которую оплатил еще месяц назад. Колчин сел у стены на табурете, закинул ногу на ногу. Этот день казался Колчину очень длинным, как и всякий тяжелый неудачный день. И конца этому дню не видно.

– Разрешите идти? – спросил Миратова прапорщик Дроздов.

– Не разрешу, – майор покачал головой. – Бери табурет, садись к столу. Будешь протокол вести. А то Латыпов отпросился мать встретить. Поехал на вокзал. Вернется только часа через три-четыре. Тогда я тебя отпущу.

Дроздов, повздыхал, но приказание выполнил. Присел у края стола, придвинул к себе чистые листки протоколов. Он волновался как мальчишка перед первым свиданием. Дело в том, что прапорщик не выносил вида крови и жестокого насилия, он никогда не присутствовал на допросах, пистолет держал в руках всего несколько раз в жизни. В том полку, где Дроздов проходил срочную армейскую службу, солдат близко не подпускали к оружию и боеприпасам. В армии Дроздов научился пасти свиней, полоть капусту и пить одеколон. В средней школе милиции он освоил специальность автослесаря и научился крутить баранку машины. Позднее по знакомству устроился водителем в городское управление ФСБ, на этой работе он не видел ничего кроме дороги и своего непосредственного начальника майора Миратова. Майор задал Анисимову несколько общих анкетных вопросов и перешел к делу. Личность задержанного, его настоящее имя и биография интересовали майора меньше всего на свете. По всему видно, что в этой бригаде Анисимов шестой номер. Миратова заботил тот единственный человек из группы, что остался в живых и теперь гуляет на свободе.

– Как звали людей, пытавшихся скрыться на «Ниве»? Кто они? Откуда приехали? С каким заданием?

Анисимов минуту молчал, трогал языком десна. После тумаков, полученных от Миратова, передние зубы качались, и, кажется, вот-вот готовы выпасть. Десна болели и кровоточили. Анисимов сглатывал сладковатую слюну, замешанную на крови. В эту минуту он жалел только об одном: прошлой ночью фокус с взрывом гранат и газового баллона не удался. Должен был получиться. И вдруг облом. – Одного звали Гиви Муладзе, – сказал Анисимов. – Он из Батуми, грузин. Он был на побегушках: пойди, принеси, подай… Как звать второго чувака, не знаю. Слышал только его кличку – Стерн. Он был старшим в нашей группе.

– Старшим был покойный Хапка, – поправил Колчин со своего места.

– Нет, – Анисимов покачал головой. – Страшим был Стерн.

– Стерн, – хмыкнул Колчин. – Странная кличка.

– Все клички – странные.

– Как его настоящее имя? Национальность? – Миратов стал включать и выключать настольную лампу, направив свет в лицо Анисимова. – Имя? Национальность?

– Кажется, русский. Он говорил по-русски чисто, без акцента. Имени не знаю. Клянусь.

– Чем клянешься? – Миратов давил и отпускал кнопку настольной лампы. – Малыми детьми или смертельно больной женой? Смотреть в глаза.

– Его называли только по кличке: Стерн, – повторил Анисимов.

– Ваше задание? Кто отдавал команды? Кто хозяева?

– Задание знал только Стерн, – ответил Анисимов. – Он ждал сигналу к началу операции. Мы все, включаю Хапку, были исполнителями. И ознакомиться с заданием должны были уже по ходу дела. Стерн затевал что-то большое.

– Диверсию? Взрыв жилого дома? Поджог? Отравление питьевой воды в городском коллекторе? – Возможно. Точно не знаю.

– Кто тебя нанимал? Где? При каких обстоятельствах?

– Я нашел эту работу через своего знакомого. Мы вместе воевали в Абхазии, его зовут Тимур Делба. Он свел меня с человеком, которой назвался Игорем. Мой друг инвалид, противопехотной миной у него оторваны голени на обеих ногах. А то он сам подписался бы на это дело. Мне выдали двадцать тысяч долларов аванса. По завершении дела обещали еще пятьдесят тысяч зеленых.

– Ого, – майор присвистнул. – Значит, дело стоило этих денег. Значит, затевалось что-то из ряда вон… Что ты еще можешь вспомнить об этом Стерне?

– Ничего. Только кличку.

– Сколько ему лет? – спросил Колчин. – Опиши его. Что за татуировки на его правой руке? Особые приметы? – Особых примет не имеет, – ответил Анисимов. – Только эти наколки. Русые волосы. Глаза голубые. Привлекательная морда, такие мужики бабам нравятся. На вид около сорока лет или чуть больше. Рост чуть выше среднего. На кисти выколота рука с ножом, скованная кандалами, и слово МИР: меня исправит расстрел. На плече – средневековый шлем.

– Шлем на плече – символ вора или гопника, – сказал Колчин. – Стерн из блатных?

– Не знаю. Он по фене не ботал. С нами мало разговаривал и запрещал общаться друг с другом. По повадкам не поймешь, блатной он или фраер порченный.

Миратов схватил телефонную трубку, набрал трехзначный номер внутренней связи. Теперь нужно убедиться, что Анисимов не соврал, а сказал правду. Говоря казенным языком, нужно закрепить показания.

– Доктор, немедленно сюда, – прокричал Миратов в трубку. – Нужна ваша помощь. Человек просит, чтобы ему помогли. Освежили память.

– Нет, – закричал Анисимов. – Не зовите коновала. Я сказал правду. Если придет этот садист, я больше не произнесу ни слова. Сволочи… Ни слова не скажу. Будьте вы прокляты.

– Заткнись, гнида поганая, – бросил Миратов.

Анисимов стал двигать корпусом, шевелить пальцами, стараясь освободить руки от ремней. Он рычал и скалил зубы. Ремни издавали неприятный звук, так скрипят кирзовые сапоги на лютом морозе. Через пару минут обитая железом дверь открылась, появился доктор Луков. Поверх белого халата он надел темный клеенчатый фартук, на кисти рук натянул резиновые перчатки грязно оранжевого цвета. Впереди себя врач катил тележку на резиновых колесиках, накрытую салфеткой. На таких тележках горничные подают завтраки в номера туристов. Луков поставил тележку перед креслом Анисимова так, чтобы разложенные на столешнице предметы попадали в поле зрения задержанного. Сдернул салфетку. Не отрываясь, Анисимов стал разглядывать хромированные медицинские инструменты: замысловатой формы щипцы, скальпели, сверла, пилки разных размеров. Задержанный должен видеть эти вещи, пугающее, будоражащие воображение, но, как правило, совершенно бесполезные во время допросов. Порой ожидание боли действует на психику сильнее, чем сама боль. Анисимов улыбался жалкой затравленной улыбкой. Врач Луков наклонился к задержанному, дергая за резинку трусов, стал приспускать их. Коротая время, майор Миратов, ковырял в зубах зубочисткой. Дроздов отвернулся в угол, он не хотел видеть, того, что происходит. Луков дергал за резинку трусов, но задержанный плотно упер зад в стул, трусы не спускались. Луков дернул сильнее. В этот момент Анисимов смачно плюнул в лицо врача. Майор Миратов, открыл от удивления рот, зубочистка повисла на нижней губе. Дроздов посмотрел на врача, замер в напряженной позе и побледнел. Луков выпрямился, достал из кармана халата безупречно чистый носовой платок, стер с лица плевок, протер стекла очков. Затем взял скальпель, глянул на свет, остра ли заточка. Прапорщик Дроздов зажмурился, уверенный, что Луков утопит лезвие в горле задержанного. Но обошлось без крови. Не проронив ни слова, Луков по швам разрезал трусы Анисимова. Сорвал и бросил на пол.

– Расставьте, батенька, ноги, – сказал Луков. – Что ж, как хотите. Вольному воля, батенька.

Луков взял шприц с эфиром, нагнулся, одной рукой поднял мошонку Анисимова. Глубоко воткнув иголку, сделал подкожную инъекцию. Анисимов зажмурил глаза. Казалось, что он очутился в темном лесу, тропка собственной жизни потерялась где-то во мраке ночи. Анисимова окружила компания юных задиристых путешественников. Дети разбили палаточный лагерь, устраиваясь на ночевку, разложили спальные мешки. А потом решили развести костер. Но не где-нибудь на широкой поляне, а прямо между ног Анисимова. Костер жарко разгорался, шкодливые дети подбрасывали в пламя хворост, сухие чурки. Огонь быстро набирал силу, делался все больше, все жарче. Он захватил промежность Анисимова, его бедра, грудь. Стал подбираться к лицу. Анисимов изо всех сил сжимал зубы, чтобы не заорать, не выдать своей слабости. На несколько минут Анисимов ослеп от боли. Ему казалось, что детородный орган превратился в обугленную пылающую головешку, а яички полопались от жара, растеклись.

Кончиками пальцев Луков раскрыл веки Анисимова, стал внимательно наблюдать за его зрачками. Луков причмокивал и что-то шептал себе под нос. Кровеносные сосуды на белках полопались, зрачки медленно расширялись. Его светло голубые глаза сделались почти черными, бездонными, как южная ночь. Значит, не симулирует. Анисимову больно, очень больно. Не выдержав нестерпимого жжения, Анисимов закричал во все горло. Доктор покопался на своем столике под салфеткой, вставил в ушные каналы ватные бируши, чтобы не оглохнуть от диких воплей. Затем сходил в угол комнаты к рукомойнику, вернулся с обратно с оцинкованным ведром. Наклонившись вперед, Луков снова заглянул в глаза Анисимова, удовлетворенно качнул головой. И надел на голову арестанта ведро. Теперь крики, десятикратно усиленные, металлическим эхом отдавались в голове Анисимова, в самом его мозгу, причиняя новые неизъяснимые мучительные страдания. Через десять минут арестант потерял сознание. Луков сделал уколы, вывел Анисимова из болевого шока. Затем окатил его холодной водой из ведра, измерил давление, послушал сердце. Кивнул Миратову, мол, можете продолжать, состояние здоровье не внушает опасений. А сам сел в сторонке, достал карандаш, раскрыл книжечку кроссвордов. Миратов, вытащил затычки из ушей, выплюнул изо рта зубочистку, положил на стол ноги.

– Как звали людей, пытавшихся скрыться на «Ниве»? Кто они? Откуда приехали? – майор слово в слово повторил вопросы, заданные час назад. – Вспоминай. Смотреть на меня.

Анисимов беззвучно плакал, глотая слезы. Колчин курил, стряхивая пепел на пол и бросая короткие окурки под стул. Миратов щелкал кнопкой настольной лампы, направив свет в лицо Анисимова. Прапорщик Дроздов, находился в полуобморочном состоянии, он не мог вести протокол, так сильно дрожали руки.

– Кто был старшим в вашей группе? – спросил Колчин. – Старшим был Хапка? Кто такой Стерн? Отвечай.

Допрос пошел крутиться по второму кругу.

Дербент. 23 июля.

До Дербента Стерн добрался ранним утром. По пути он заметал следы, пересаживаясь из попутки в попутку. Совершая очередную пересадку, Стерн спустился к морю. Дул тихий ветер, волны едва плескались у ног. Солнце еще не поднялось, но небо уже светилось голубой синевой, обещая трудный жаркий день. Он стянул с себя майку, вошел по колено в воду, вытащил из-за пояса пистолет с расстрелянной обоймой и забросил его далеко в воду. Затем, наклонившись, зачерпнул со дна пригоршню песка. Соваться в город или поселок с заметными татуировками на плече и внешней части ладони – верное самоубийство. Первая встреча с милицейским патрулем кончится большой неприятностью, а то и катастрофой. Стерн стоял по колено в воде и тщательно тер мокрым песком плечо и ладонь, смывая выполненные «под татуировку» картинки: древний шлем с опереньем из конского волоса, человеческий кулак в кандалах с зажатым в нем ножом и слово МИР. Нанесенные на кожу особым химическим составом, картинки не смывались перстной водой и мылом, но морской воде и песочку эта живопись поддавались. В его положении надо надеяться не на худшее. Возможно, ориентировки на Стерна к полудню разойдутся по всем дагестанским отделам внутренних дел. А искать его будут, прежде всего, по особым приметам, то есть по татуировкам. Ну, теперь ищите… С наколками Стерн покончи за полчаса. Вышел на шоссе и поднял руку, когда показался старенький грузовик, тащивший за собой цистерну с молоком. Мрачный, заросший щетиной водитель, источал густой перегарный дух, хмурился и тупо молчал всю дорогу, страдая от жажды, которую безалкогольным молоком не утолить. В восемь утра Стерн вышел на окраине Дербента, вложив в ладонь водилы мелкие деньги на опохмелку. В магазине «Товары для отдыхающих» Стерн оказался первым, самым ранним посетителем. Дважды пересчитав те малые деньги, что завалялись в кармане, купил красные плавки, яркую рубашку из вискозы с коротким рукавом. Его руки, освобожденные от картинок, должны видеть все желающие, особенно менты. Примерил и одобрил белые брюки. И, наконец, выбрал желтое махровое полотенце. Тяжело вздыхая, отсчитал деньги и пробил в кассе чек.

Потоптался в обувном отделе и примерил самую дешевую обувь, какую сумел найти. Сандали без задников с некрашеным матерчатым верхом, произведенные местной артелью инвалидов «Трудовой резерв». Стерн сложил старые вещи в большой бумажный пакет, долго рассматривал свое отражение в зеркале и решил, что с виду он напоминает отдыхающего, не обремененного высоким общественным положением и большими деньгами. На той же улице Стерн нашел фотоателье, снялся на паспорт. Пока фотограф печатал и сушил карточки, заглянул в лавку канцелярских товаров, купил пару тонких ученических тетрадей, с вложенными в них листками промокательной бумаги, перочинный ножик с множеством лезвий, пилку для ногтей, коробочку металлических скрепок и прозрачный клей. В аптеке он выпросил, чтобы дали без рецепта, дешевых снотворных таблеток. Получив фотографии, Стерн отправился в пешее путешествие по незнакомому городку. Около часа он блуждал по горбатым узким улочкам. Над белыми заборами на ветках гранатовых деревьев висели еще неспелые яркие плоды, пели птицы, солнце, не вошедшее в зенит, приятно ласкало кожу. Но Стерну было не до этого, он размышлял о своей дальней судьбе. А положение складывалось хуже некуда. Надежные документы и большая сумма наличных денег, находившиеся в тайнике за кроватью, сгорели вместе с той хибарой. Помощники Стерна погибли. Хапка убит выстрелом в шею на его, Стерна, глазах. Гиви Муладзе, сломал бедро и ребра, когда «Нива» слетела с шоссе под откос. Стерну не оставили выбора: пришлось пристрелить беднягу Гиви. Анисимов наверняка сгорел заживо в том доме или нарвался на пулю. Так или иначе, Стерн совершенно один, он в чужом незнакомом городе. Без денег, без документов, без связей, без добрых знакомых…

Покрутившись по улицам, он остановился у парикмахерской «Париж». Долго разглядывал выставленную в пыльной витрине репродукцию полотна художника Теодора Горшельта «Пленение Шамиля», пока, наконец, поборов сомнения, решился переступить порог заведения. Парикмахер, улыбчивый горский парень, за четверть часа сделал вполне приличную даже модную стрижку. Поскреб подбородок клиента бритвой, смазал щеки лосьоном и долго давил на резиновую грушу, опрыскивая лавандовой водой затылок посетителя. Оставив в парикмахерской последние копейки, Стерн отправился обратной дорогой, к железнодорожной станции, разглядывая вывески магазинов. Наконец, наткнулся на часовую мастерскую, помещавшуюся в сыром темном подвале. В зале было пусто. Спустившись на пять ступеней, Стерн подошел к окошечку, вежливо поздоровался и, расстегнув браслет швейцарских часов «Омега» с хрустальным особо прочным стеклом и золотой инкрустацией на корпусе, положил их на железное блюдечко. Хозяин мастерской не заглядывал в паспорта посетителей, не смотрел на лица людей. Но внимательно изучали вещи, что регулярно проносят на продажу курортники, пропившие или проигравшие в карты последние гроши. Старый часовщик лезгин, вставил в глаз лупу и одним глазом долго пялился на «Омегу». Судя по хищному взгляду лезгина, такая дорогая, даже уникальная вещь впервые попала в его руки. После долгих торгов и уговоров Стерну удалось получить за часы рублевый эквивалент тридцати пяти долларов, что по местным меркам, очень большие деньги. Большего из старика не выжмешь.

До одиннадцати тридцати Стерн, вытянув под столом ноги, просидел в открытой летней закусочной возле автобусной станции, что рядом с вокзалом. Здесь, в ста двадцати километрах от Махачкалы, без татуировок, в новой одежде, Стерн чувствовал себя спокойно и комфортно. На площадь съезжались со всей округи автобусы, чтобы забрать и развести по домам отдыха и санаториям отдыхающих, прибывавших в Дербент по железной дороге. Стерн неторопливо съел порцию шашлыка, пару чебуреков, выпил кофе. Покончив с едой, поманил пальцем официанта. Спросил, какой из местных домов отдыха считается самым престижным. – Здесь много хороших мест, – не понял вопроса бестолковый официант. Стерн построил вопрос иначе: – В каком месте отдыхают самые богатые отдыхающие? Из Москвы? – Ну, богатых туристов тут давно не видели, – коверкая слова, ответил молодой человек. – Богатые, они за границей. Сами знаете, какое положение на Кавказе. – Но ведь где-то отдыхают туристы из Москвы, – Стерн уже терял терпение. – Ведь где-то они есть? – Много москвичей в «Заре Востока» и еще в «Огнях Дагестана», этот санаторий самый лучший. Добившись толкового ответа, Стерн расплатился, вышел на площадь, нашел белый автобус с синей надписью на кузове «Огни Дагестана». Залез в салон, заплатил за билеты. Заняв заднее кресло, стал ждать отправления.

Глава четвертая

Пригород Дербента. 24 июля.

Автобус остановился на песчаной необжитой равнине. Стерн вместе с группой отдыхающих, прибывших из Дербента, вышел на воздух, долго крутил головой, соображая, куда же его занесло и в какую сторону нужно двигаться. Водитель дагестанец выбрался из кабины и принялся с немым остервенением пинать покрышки. Чтобы оказаться на территории санатория «Огни Дагестана», нужно было пройти по узкому пешеходному мосту, проложенному над высоким оврагом, по дну которого к морю бежал ручей. Вода кофейного цвета пузырилась, поднимала грязную пену, приковывая взгляды путников. Налетавший порывами жаркий ветер качал мост из стороны в сторону, как качели, сухие истертые доски под ногами поскрипывали. Чтобы не свалиться вниз, туристу нужно было, делая новый шаг вперед, хвататься за натянутые по краям моста стальные канаты, заменявшие поручни. Во время перехода мужчины с бледными каменными лицами брели вперед, стараясь не смотреть под ноги. Женщины, не стесняясь эмоций, выражали страх повизгиванием и глубокими сексуальными стонами. Территорию санатория отделял от внешнего мира полуразрушенный забор, раскрытые настежь ворота никто не охранял. За забором росли какие-то скрюченные подагрические деревья и колючие кусты. Но ближе к морю начиналась цивилизация. Тропинки, вымощенные камнем, декоративные фонари, два четырехэтажных санаторных корпуса. Отдельно стояла столовая, за деревьями пряталась раковина летнего кинотеатра, по правую сторону десятка три коттеджей, на одну семью каждый.

Стерн, минуя главные корпуса, прошел на пляж, зашел в кабинку и натянул на себя красные плавки. Пахло солью, водорослями и раскаленным песком. Усатый шашлычник, поставив переносной мангал на асфальтированном пятачке под тентом, махал газетой, раздувал угли и нанизывал на шампуры маринованную баранину. Расстелив полотенце, Стерн бросил на песок сумку с вещами и пошел к морю. Окунувшись, вернулся, подставил спину солнечным лучам и стал наблюдать за отдыхающими. В течение следующего часа Стерн бродил по пляжу, прислушивался к разговорам и незаметно разглядывал одиноких женщин. Завершив свои наблюдения и приняв решение, остановился в нескольких шагах от дамы, сидевшей на махровой простыне. Голубой закрытый купальник, короткая стрижка темных волос. Женщина лет тридцати пяти явно скучала, лениво переворачивала странички журнала и отхлебывала из бутылки минеральную воду. Обручального кольца на пальце нет. Аккуратно свернутый фирменный халат из натурального шелка, фиолетовая шляпа под соломку лежат в стороне. Вещи не из дешевок, что продаются на базарчике у железнодорожного вокзала. Когда ветер вдруг подхватил и понес к мору фиолетовую шляпку, Стерн, словно дожидавшийся этого момента, в три прыжка догнал ее, с полупоклоном вернул хозяйке.

– Спасибо.

Женщина подняла глаза и поверх солнечных очков внимательно посмотрела на Стерна. Симпатичный мускулистый мужчина, с приятным открытым лицом, – отметила про себя Елена Ивановна Юдина. Почему-то раньше этот человек не попадался ей на глаза. Может быть, он приехал только сегодня? Или вчера?

– Можно присесть?

Не дожидаясь ответа, Стерн опустился на песок рядом с Юдиной.

– Жарко сегодня, – сказал он. – Не хотите искупаться?

– Не сейчас. Что-то я вас раньше здесь не видела.

Стерн улыбнулся, показал Юдиной белые ровные зубы.

– Я отдыхаю в «Заре Востока», – ответил он. – Это примерно в пяти километрах в ту сторону. Вот решил сюда прогуляться, зайти к одному московскому знакомому, он здесь отдыхал. Но мой друг уже уехал.

– Скажите честнее – подруга.

Стерн не стал спорить, лишь пожал плечами. Мол, какая разница.

– Значит, вы тоже из Москвы? – спросила женщина.

– Из Москвы, – кивнул Стерн. – Я переводчик. Перевожу с английского технические тексты. Очень скучная работа. А вы чем занимаетесь?

– Работаю в одной забегаловке, – Юдина назвала известную страховую компанию – Только не подумайте, что я там главная. Я просто служащая, клерк.

– Ну, я тоже не великая шишка, – ответил Стерн. – Я Володя. А вы?

– Елена Ивановна. То есть Елена.

Машинально поддерживая разговор, Стерн краем глаза наблюдал за пожилым мужчиной, загоравшим неподалеку. Мужчина, лежа на боку, тыкал пальцами в кнопки мобильного телефона. Видимо, человек совсем недавно купил новую модель сотового и еще вдоволь не позабавился со своей игрушкой. И почему только люди, оказавшись на пляже, становятся такими доверчивыми и беспечными. Стерн усмехнулся.

– Сергей Степанович? – прокричал мужчина в трубку. – Ну, как там у вас в Риге, как погода? Дождь? Поздравляю. А у нас тут припекает, лежу у моря… Слышимость отличная…

Стерн отвернулся, он увидел все, что нужно было увидеть.

– А вы скоро уезжаете? – спросила Юдина.

– В принципе, могу хоть сегодня с места сорваться, – уклончиво ответил Стерн. – Надоело тут.

– А я завтра вечером. Ой, а мне как надоело…

Юдина не собиралась ничего рассказывать постороннему человеку, с которым была знакома всего несколько коротких минут. Но неожиданно для себя рассказала все, о чем думала, что не давало покоя… Этот человек притягивал, помимо воли располагал к себе.

Елена Ивановна оказалась в санатории «Огни Дагестана» волею случая. Зимой она пережила болезненный разрыв с дорогим сердцу человеком, с которым, не регистрируя брак, прожила четыре с половиной года. Весной началась черная депрессия, все валилась из рук, встречи со знакомыми и родственниками вызывали безотчетные приступы раздражения. Любая мелочь лишала покоя и душевного равновесия. «Лена тебе надо отдохнуть, – сказала ближайшая подруга Юдиной Вероника. – Но не тащиться на модный курорт, на какие-нибудь экзотические острова. Нужно ехать туда, где мало туристов. Где ты сможешь придти в себя, успокоиться, набраться сил. Поскучать себе в удовольствие. Короче, от людей отдохнуть. Дагестан, Каспийское море – это самое то». Путевки были куплены, подруги приехали в «Огни Дагестана» и первые три дня блаженствовали, посвятив досуг морю, красному вину и чудесным шашлыкам. Но женская душа требовала чего-то большего. Приключения, интрижки, курортного романа. И тут дам ждало разочарование. Крутить романы было решительно не с кем. Отдыхающие в «Огнях» мужчины были немолоды, обременены семьями. А пара молодых людей из Москвы, что в день приезда приглянулись Юдиной, на деле оказались жалкими безмозглыми пьянчужками. Дорвавшись до дешевого вина, они керосинили, сутками не вылезая из номеров. А ночами покупали у местного истопника трехлитровые банки портвейна, украденного с винного завода. К исходу второй недели неразборчивая в связях, отупевшая от однообразия жизни Вероника решилась на отчаянный шаг. Сошлась с местным жителем, водилой, доставлявшим на своем «Москвиче» из Дербента мясо и мороженых кур. Вскоре Вероника пожалела о скороспелом решении. «Как мужчина он, конечно, ничего себе, – подвела неутешительный итог Вероника. – Ему надо часто и подолгу. То есть слишком часто, слишком долго. Но во всем остальном – он просто животное. Грубый, неотесанный. Просто извращенец поганый. Кретин. Знает по-русски десять слов. Одно слово – „трахаться“. Остальные – матерные. Но могу тебя познакомить с приятелем этого водилы. Он вроде ничего». «Не надо меня ни с кем знакомить, – ответила Юдина. – Южане – не моя мечта». «Мечта любой женщины – доверчивый лопоухий старик, спящий на мешках с деньгами. И национальность тут ни при чем», – поправила Вероника. Юдина не осуждала подругу, но сама подобными связями брезговала. А мысли о богатых стариках никогда в голову не приходили.

Отдых окончательно испортился, когда Вероника получила из Москвы срочную телеграмму. Брат сообщал, что мать тяжело заболела, врачи подозревают худшее. Вероника достала билет на поезд и в тот же день уехала. Юдиной оставалось жевать дешевые фрукты, купаться в море и считать дни до отъезда. Но дни тянулись бесконечно долго. Море почему-то уже не радовало, фрукты не лезли в горло. Но хуже всего – эти местные мужики. Горцы, одетые в черные брюки и рубашки с длинным рукавом, в кепках из толстого букле могли часами неподвижно стоять посреди пляжа. Без стеснения разглядывать полуобнаженных женщин. Взгляды были пристальными, очень внимательными, похотливыми. Бесстыдные глаза лезли под юбку, под купальник. Мысленно мужчины снимали с женщин то немногое, что закрывало интересные места. И черт знает, что у них на уме, что они там себе воображают, какие мысли и образы рождаются в их насквозь испорченных протухших мозгах, под узкими лбами. Когда опускался вечер и пляж пустел, горцы, похожие на черных тараканов, куда-то расползались, чтобы на следующее утро снова встать дозором на пляже. Редкие походы в город, на рынок или в магазины заканчивались плохо: бесцеремонными приставаниями аборигенов к одинокой миловидной женщине и похабными предложениями купить любовь за деньги. С отъездом подруги существование Юдиной совсем испортилось, она даже подумывала, не вернуться ли в Москву на недельку пораньше. И вернулась бы, но в Москве Елену Ивановну никто не ждал. Несмотря на разгар сезона, в санаторном корпусе, где жила Юдина, пустовало множество номеров. Шаги в коридоре второго этажа, ночной скрип половиц, Юдина воспринимала как скрытую угрозу, как опасность. Казалось, что от этих горцев можно ждать самого худшего, какой-нибудь подлости, низости. Ночами было жарко и душно, но Юдина закрывала балконную дверь, а дверь в коридор запирала на замок и подставляла кресло.

– Да, я смотрю, жизнь тут у вас совсем кислая, – подвел итог Стерн. – Но все можно поправить.

– Вы так думаете? Может быть, это подарок скупой судьбы, что накануне отъезда встретился этот симпатичный милый человек? – спросила себя Юдина. И не стала отвечать, потому что уже знала ответ. Потому что все для себя решила.

– Может, пройдемся? – спросил Стерн.

Елена Ивановна посмотрела на него долгим странным взглядом. Сейчас слова были не нужны. Он прочитал в глазах новой знакомой весь сценарий будущего вечера и ночи. Юдина поднялась, побросала вещи в пляжную сумку. Идти пришлось недалеко. До того шашлычника, что торчал возле пляжа. Сели на плетеные стулья, под тентом. Стерн отошел и вернулся с шашлыками и двумя бутылками самого дорого вина. Сейчас он, не жалея, тратил деньги, вырученные за часы. Он был уверен, что к утру завтрашнего дня его материальное положение поправится. И с деньгами проблем уже не будет.

Обед, плавно переходящий в ужин, продолжился в номере Юдиной, довольно просторном и по здешним меркам комфортном. Здесь было все, что нужно курортнику: большая мягкая кровать, телевизор, за дверью небольшая кухня, где помещался стол, электрическая плита, пара табуреток и даже гладильная доска с электроутюгом. Стерн купил вина, шампанского и фруктов. Когда с гор спустились первые сумерки, Елена Ивановна пересела с кресла на мягкую кровать. Стерн, уже раздетый по пояс, сел рядом, помог Юдиной расстегнуть застежку платья. – Кажется, я слишком много выпила, – сказала Юдина.

– Это не имеет значения, – Стерн нежно уложил хозяйку на спину, помог ей раздеться. – Сегодня мы ляжем в постельку пораньше.

Он поцеловал Юдину в губы. Глубокий чувственный поцелуй.

Через час, когда Юдина заснула, Стерн включил телевизор. Сел у экрана, убавил громкость, чтобы не разбудить хозяйку. Он до конца просмотрел выпуск местных новостей, который транслировали из Махачкалы. Седовласый телевизионный диктор сказал, что вчерашним вечером в городском пригороде правоохранительные органы провели силовую акцию в отношении банды похитителей людей. Все бандиты погибли в перестрелке с сотрудниками правоохранительных органов. Стерн усмехнулся.

– Погибли, – прошептал он. – Все, но не все. Я-то жив.

Телевидению и газетам Стерн не верил, но сейчас для недоверия не было веской причины. Убиты все… Тем лучше. Это были негодные люди, полные пустых амбиций, не умеющие делать свою работу профессионально. Они не стоили тех денег, которые им платили.

Натянув трусы, Стерн вышел на балкон, присел на подоконник. Через громкоговоритель объявили о начале ужина. Вдоль дорожки зажгли декоративные фонари, какой-то парень прикрепил кнопками к доске объявлений исписанный крупными буквами лист бумаги: в летнем кинотеатре сегодня крутят комедию, после кино – танцы. В соседнем корпусе начиналась гульба. Двое мужчин средних лет и совсем юные девушки из сегодняшнего заезда, заняли соседние, через стену, номера на втором этаже. Сейчас друзья набились в один из номеров, заставили бутылками журнальный стол. На всю катушку врубили магнитолу, стали совершать под музыку корявые телодвижения, называемые танцами. Похоже, компания не собирались расходиться, пока не выпито все спиртное до последней капли. На левом балконе третьего этажа курил тот самый дядька, что баловался мобильным телефоном на пляже. Стерн поднялся с подоконника, прошел в номер. Сел на край кровати. Здесь было слышно, как в соседнем корпусе наяривает музыка, а громкоговоритель созывает отдыхающих на ужин. Юдина ничего не слышала, она спала, забыв все страхи и волнения. Подложив ладонь под щеку, дышала тихо, почти неслышно. Из-под простыни высовывалось голое загорелое плечо, по подушке разлетелись темные волосы. Стерн лег на кровать рядом с женщиной, обнял ее за талию. Он решил, что несколько часов хорошего сна сейчас не помешают.

Стерн проснулся глубокой ночью. В соседнем корпусе выключили музыку, потушили свет. Над морем встала светлая луна. Натянув на себя майку и шорты, Стерн рассовал по карманам те мелочи, что нужно взять с собой. Стоящие под кроватью сандали трогать не стал, решив, что продукция артели инвалидов «Трудовой резерв» не самая удобная обувь. Зашел на тесную кухню, включил свет. Сев за стол, распрямил конторскую скрепку, при помощи перочинного ножа завернул ее конец крючком. Вышел в коридор, неслышно прикрыв за собой дверь. Спустился по лестнице на первый этаж. Холл освещала тусклая настольная лампа, стоящая на столе дежурного администратора. Самого администратора давно сморила дремота, и она отдыхала в комнате для служебного персонала, поставив раскладушку перед распахнутым настежь окном. Стен вышел в стеклянный предбанник, подергал входную дверь: заперта. Вернувшись в холл, покопался в письменном столе. Запустив руку в верхний ящик, нащупал ключ от корпуса, пристегнутый кольцом к деревянному брелоку. Стерн открыл дверь, вернул ключ на место. К соседнему зданию прошел не дорожкой, а напрямик, через газон и цветочную клумбу. Сухая трава щекотала пятки. Заранее наметив путь к цели, Стер не стал искушать судьбу, пытаясь проникнуть в здание через главный вход. Зачем переть напролом, если существуют обходные маршруты? Он остановился перед балконом первого этажа, поставил ногу на цоколь, схватился за перила балкона, подтянулся, хватаясь одной курой за стену. Встав ногами на перила, Стерн вытянулся во весь рост, поднял вверх одну руку, ухватил поперечную перекладину верхнего балкона, оторвал от стены вторую руку. И на минуту, стоя на цыпочках, держась за перекладину верхнего балкона, замер, прислушался. Показалось, что в номере первого этажа послышались какие-то шорохи, будто по рассохшемуся паркету прошел человек, волочащий за собой больную ногу. Почудилось, – решил Стерн. Он подтянулся на руках, забросил одну ногу на карниз балкона второго этажа, поднялся в рост. Перекинул ногу через поручни. Через пару секунд он стоял на балконе второго этажа. В этом самом номере прошлым вечером гуляла компания, прибывшая из Москвы. Дверь распахнута настежь, шторы и тюлевые занавески не задернуты. В комнату проникал лунный свет. Стерн переступил порог, остановился, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Обстановка здесь такая же, что и в номере Елены Ивановны. Кровать, тумбочки, застекленный буфет с недорогой казенной посудой, телевизор. И еще журнальный столик, плотно заставленный пустыми бутылками из-под вина, стаканами, плошками, полными каких-то объедков. Посередине постели на спине лежит совершенно голый мужчина. Разметав руки по сторонам, он похрапывал и причмокивал губам, переживая во сне удовольствия вчерашнего вечера. Высокий рыхлый живот в такт дыханию мерно поднимался и опускался, бедные ляжки светились лунной голубизной. С края кровати, подогнув колени к животу и завернувшись в простыню, притулилась девчонка. Дышит тихо, почти бесшумно. Стерн шагнул к тумбочке. Теперь его и спящего мужчину разделяло расстояние вытянутой руки. Вчерашним вечером курортники покупали вино здесь, на территории санатория, в палатке. Значит, деньги далеко не убирали, не прятали в чемодан. Стерн выдвинул ящик тумбочки, обшарил его одним движением. Ничего, кроме засаленной колоды карт. Стерн повернулся к кровати спиной, неслышными кошачьими шагами подошел к стулу, стоящему посередине комнаты, точно под плафоном люстры. Взял в руки женскую сумочку, потянул застежку «молнии». Кожаный кошелек оказался плотным, приятным на ощупь. Расстегнув клапан, Стерн вытащил стопку крупных купюр, сложенных пополам, сунул деньги в карман. Паспорт трогать не стал, положил сумочку на место. Так, с девушкой он разобрался. Теперь остается ее клиент. Шагнув ко второму стул, Стерн ощупал карманы брюк, висящих на спинке. Ничего интересного. Скомканные в шарик билеты на автобус, полупустая пачка сигарет. Стерн уже хотел пройти в прихожую, чтобы проверить оставленные там вещи. Но тут взгляд зацепился за плоский темный предмет, лежавший на буфете. Барсетка.

Стерн сделал два шага вперед. И неожиданно задел ногой пустую бутылку, лежавшую на полу в тени стула. Бутылка, вращаясь, отлетела в сторону. Ударилась горлышком о ножку журнального столика. В прозрачной ночной тишине звук получился громким, смачным. Продолжая вращаться на скользком паркете, бутылка еще раз задела столик и откаталась под кровать. Спящий мужчина заворочался, сложил руки на груди, перевернулся со спины на бок. Стерн сорвался с места, в два прыжка достиг буфета, встал за него. Вжался спиной в стену. Мужчина тихо застонал, беспокойно задвигался. Девушка тоже зашевелилась. Стерн, стоя за буфетом, не видел того, что происходит на кровати. Он слышал скрип матрасных пружин, тихую возню. Стерн сунул руку в карман шортов, зажал в кулаке рукоятку перочинного ножа. Нож тяжелый, такая штука в кулаке, неплохое оружие ближнего боя.

– Игорь? – женский голос звучал громко, словно пожарный набат. – Игорь, ты спишь?

Послышалось причмокивание, скрип пружин.

– Чего тебе? – мужской голос звучал сонно.

– Ты слышал?

– Чего слышал? Дай поспать.

– Мне показалось… Какие-то шаги. Тень мелькнула.

– Да, тень отца Гамлета, – мужчина зевнул во всю глотку, выпустив из груди звериный рык. – Старик вылез из могилы, чтобы тебя за теплое место ущипнуть. – Правда. Честное слово.

– Да заткнись ты, наконец. Спи.

Стерн на секунду закрыл глаза. Если мужчина поднимется с кровати, попробует зажечь верхний свет, остается возможность вырубить его, еще сонного, не готового к активному сопротивлению, в несколько ударов. А заодно уж навернуть по репе и девчонке. Чтобы следующей ночью спала крепче.

Но это самый никудышный, самый тухлый вариант. Бог с ними с деньгами, не в них проблема. Стерн останется без документов, которые, несомненно, лежат в барсетке. Из Дагестана он не выскочит без чистой ксивы. Тормознут на вокзале, в аэропорту, просто на улице. А когда еще представится шанс заполучить ксиву… Большой вопрос. Кроме того, в корпусе может подняться шум, и черт его знает, чем кончится дело. Да, могут возникнуть осложнения, не предусмотренные программой. – Игорь, мне страшно. Что-то скрипит. Будто кто-то ходит в комнате. – Отстань, дура.

Стерн стоял у стены, слушал удара сердца, сжимал в кармане рукоятку ножа. Он был готов выскочить из своего укрытия и дальше действовать по обстоятельствам, но все обошлось. Жара, духота, на лбу высыпали капли пота. Но Стерн, боясь пошевелиться, не мог стереть пот ладонью. Возня на кровати прекратилась. Через три минуты мужчина мирно запыхтел. Его дама поворочалась и тоже затихла. Стерн отступил от стены, потянулся рукой к барсетке. Зажав ее под мышкой, прокрался на балкон, расстегнул «молнию». Добрый улов. Паспорт, толстая пачка денег, какие-то бумажки. Стерн вжал живот в себя, сунул под ремень шортов барсетку. Повезло один раз, повезет и другой. Глупо сейчас уходить.

Он сделал шаг к стене, поднял ногу, перебрался через поручни, встал на карниз и очутился на соседнем балконе. В этом номере жила вторая московская парочка. Из-за духоты балконную дверь не закрыли, Стерн спокойно вошел в номер, ступая на цыпочки. Но паркетная доска предательски громко скрипнула под ногой. Стерн замер.

В соседнем номере Игорь, разбуженный молодой любовницей, так и не смог снова заснуть. Теперь и ему сквозь дремоту чудились какие-то шумы, тихие шаги. Да еще мучила сухость в горле. Он открыл глаза, сел на кровати. Протянул руку, нашел на столике бутылку минеральной воды. Присосавшись к горлышку, сделал несколько глубоких глотков. И тут услышал скрип. Игорь хмыкнул, решив, что верхнему соседу не спится. Он бродит по номеру, двигает кресло, не зная, чему посвятить долгие бессонные часы. Игорь нащупал на столике пачку сигарет и зажигалку. Сунув ноги в шлепанцы, поднялся, вышел на балкон. Поставив локти на поручни, он прикурил сигарету и стал вслушиваться в звуки ночи. В голову полезли мысли о паршивом вине, выпитом накануне. Он поклялся себе больше в рот не брать портвейна и здешнее кислое пиво. Минуту Стерн стоял посередине номера, водил головой по сторонам, решая, как быть дальше. Видимо, Игорь из соседнего номера проснулся и вышел с сигаретой на балкон. Ветер доносил шарканье тапочек по кафелю, запах ароматизированного табака. Стерн шагнул вперед. Останавливаться сейчас нельзя. Нужно довести задуманное до конца, а там видно будет. Мужчина и женщина лежала на кровати, накрывшись одной большой простыней цветастой, с абстрактным рисунком. Надо думать, не казенной. Дождавшись, когда с балкона исчезнет только что обворованный им человек, Стерн принялся за дела. Теперь в его движениях было больше уверенности. Мужской бумажник нашелся в кармане сложенных на стуле джинсов, но паспорта в штанах не оказалось. В женской сумочке Стерн обнаружил кошелек, открыл его и сунул его на прежнее место. Денег мало, не стоит пачкаться о такую мелочь. Стерн отошел в угол, к стенному шкафу, потянул на себя ручку. Петли заскрипели. Стерн оглянулся назад. Любовники мирно спали на кровати. Черт с ним, со вторым паспортом, – решил Стерн. Скорее всего, документы лежат в чемодане, задвинутом под кровать. Но вытягивать чемодан слишком рискованно. Стерн неслышными кошачьими шагами прокрался в прихожую, повернул замок, распахнул дверь, шагнул в коридор. Осмотрелся по сторонам. Неслышно прикрыл за собой дверь. По лестнице поднялся на третий этаж. Свет в коридоре не горел, но Стерн без труда вычислил номер, в котором живет владелец сотового телефона. Присев на корточки возле двери, вытащил из кармана скрепку с крючком на конце и пилку для ногтей. Инструмент не самый лучший, но и замок на двери примитивный, копеечный. Спустя десять минут Стерн вышел на воздух через главный вход. Дежурного администратора, разумеется, не было на месте. Ключ от корпуса торчал в двери.

На пляже хозяйничал ветер, жизнь здесь не заканчивалась и ночью. Стрекотали цикады, ветер гнул колючие кусты, поднимал песок. Чайки приземлялись на воду, снова поднимались вверх, пересекая полосу прибоя, летели в сторону моря и возвращались обратно. Луна на пляже светила так ярко, что человеческую фигуру можно заметить издали. Стерн сел на теплый песок, вытянул ноги. Вытащив из-за пояса барсетку, пересчитал деньги, сложил с теми деньгами, что были рассованы по карманам. Если мерить аршином рядового обывателя, получилась весьма приличная сумма. Он переложил в карман документы, визитные карточки и еще кое-какую муру, которая может пригодиться. Не вставая с места, разрыл ладонями ямку, закопал барсетку. Вытащил трубку мобильного телефона, ввел индивидуальный код, затем международный номер и номер абонента. Трубку сняли после первого звонка, будто человек на другом конце линии не спал, ожидая звонка.

– Зураб, это ты? – спросил Стерн. – У меня плохие новости.

– Я уже все знаю, – в трубке звучал хрипловатый баритон с характерным кавказским акцентом. – Передали, что в перестрелке погибли все люди до единого. Все. Но я не поверил. Я рад, что ты жив. Ты можешь говорить спокойно. Эта линия защищена от прослушки.

– Стопроцентно защищенных линий не существует, – возразил Стерн. – Это Хапка привел на хвосте волков из ФСБ. Видимо его выследили в городе. За домом наблюдали. Но я предвидел такой вариант. Только поэтому я жив.

– Ты еще там, на месте?

– Скоро меня здесь не будет, я направляюсь в большой город, – ответил Стерн. – Я звоню, чтобы сказать главное. Все, о чем мы договорились, будет сделано. В установленные сроки.

Зураб молчал целую вечность.

– Ты не сможешь один выполнить все это, – наконец, сказал он. – Одному человеку это не под силу. Тебе потребуются помощники. По крайней мере, три-четыре человека. Время еще есть. Я могу прислать хороших специалистов…

– Не надо, – оборвал Стерн. – Я же сказал: все сделаю, как договорились. Достаточно одного помощника. И такого человека я найду. Но гонорар получу за всех покойников. Половина денег сейчас, остальное – по окончании работы. Я позвоню в банк через три-четыре дня, узнаю, переведены ли деньги на мой счет. Если тебя устраивают условия, я начинаю действовать.

– Устраивает, – сказал Зураб. – Вполне. Ведь сума гонорара не возрастает. А делить его на пятерых или получать одному… Ну, для нас разницы нет. Говори, что еще нужно?

– Деньги и документы сгорели в той хибаре. Адрес человека, который поможет с бумагами, у меня есть. Но без денег… Нужно сделать крупные покупки. Тысяч пятьдесят долларов на расходы должно хватить.

– Хорошо, – ответил Зураб. – Когда попадешь в большой город, воспользуйся тем самым каналом связи. Мой человек заберет деньги из надежного места и доставит тебе. – Сколько времени нужно твоему человеку, чтобы привести деньги? – С момента получения твоего сообщения, – Зураб задумался. – Два час, не больше. Ну, на всякий случай пусть будет три часа. Мой человек будет наготове. Место встречи старое. Что еще я могу сделать?

– Нужно проследить, чтобы груз прибыл, куда надо. Без опозданий, к сроку. Ты знаешь, о чем я говорю. Вагон я встречу и получу товар на станции. По накладным.

– Насчет груза – само собой, – сказал Зураб. – Прибудет без опозданий. Как договорились. Еще что-то?

– Пока все. Постараюсь позвонить дня через три. Но возможны задержки.

– Не рискуй понапрасну, – сказал Зураб.

Стерн нажал кнопку отбоя, поднялся на ноги. Широко размахнулся, бросил мобильный телефон в набежавшую плоскую волну и зашагал обратной дорогой.

Оказавшись в номере Юдиной, он долго стоял у постели и разглядывал спящую женщину. Словно хотел убедиться, что она действительно спит, а не притворяется. Взяв свой пакет, Стерн прошел на кухню, включил верхний свет, плотно закрыл дверь, задвинул щеколду. Вытащил из кармана украденный паспорт, полистал страницы. Не вредно познакомиться с анкетными данными человека, если его биография становится твоей биографией. Игорь Павлович Куприянов, сорока двух лет от роду, дважды разведен, есть ребенок тринадцати лет. Родился и прописан в Москве на улице Машиностроения. А вот и полтора десятка визитных карточек, что Стерн выудил из барсетки. Оказывается, гражданин Куприянов работает менеджером по закупкам сырья и оборудования фирмы «Оникс – Плюс». Выложив на стол из сумки фотографии, школьную ученическую тетрадку и клей, Стерн приступил к работе. Он воткнул в розетку штепсель утюга, вырезал квадратик промокательной бумаги под размер фотографии. Разложил паспорт на столе так, чтобы страница с фотографией оказалась перевернутой. На обратную сторону странички положил кусок промокашки нужного размера. Налил в чашку воды, покапал водой на бумагу, чтобы та, как губка, впитала влагу, но не расползлась. Затем поставил на промокашку разогретый утюг. Через пару минут фотография Куприянова легко отлепилась от паспорта. Утюгом Стер высушил паспорт, размазал клей по своей фотографии, аккуратно вклеил ее на нужное место. Затем снова смочил водой паспортную страницу, склонился над ней. Острием ножика и монетой долго выдавливал что-то напоминающее на оттиск печати. Через час Стерн свернул лавочку. Спрятал все вещи в бумажный пакет. Выключил на кухне свет. Занималась голубая утренняя заря, когда Стерн, утомленный ночными хлопотами, растянулся на кровати и мгновенно заснул.

Глава пятая

Пригород Дербента. 24 июля.

Утром Елена вернулась с завтрака с опозданием, в начале одиннадцатого. Стерн, недавно проснувшийся, успел привести себя в порядок и проголодаться. Выложив из холодильника на кухонный стол все продуктовые запасы, он нарезал бутербродов и выпил первую чашку растворимого кофе. Переступив порог кухни, Юдина наклонилась, чмокнула Стерна в щеку. Села к столу и стала наблюдать, как мужчина поглощает остатки ее съестных запасов.

– Ничего, что я тут немного похозяйничал? – запоздало вспомнил Стерн.

– Ешь, ни о чем не думай. Я сегодня улетаю. Не пропадать же добру? Ты представляешь, на завтраке объявили, что обокрали четырех москвичей из соседнего корпуса. Двух женщин и двух мужчин.

Стерн сделал удивленные глаза.

– Ночью забрались сначала в один, затем в другой номер и все вытащили. Документы, деньги… Все, до копейки. А хозяева в это время спали, даже не проснулись. Только вчера приехали. Ну, те самые, которые вечером громко музыку заводили. Хотели здесь месяц отдохнуть – и вдруг такое несчастье.

– Ай-ай-ай, – покачал головой Стерн. – До чего дошли. Подлецы, негодяи. Сонных людей обворовывать.

– На завтраке пустили по кругу шляпу. Скинулись, кто сколько может.

– Конечно, надо людям помочь, – согласился Стерн. – А как же.

Про себя он подумал, что кошелек одной из женщин остался нетронутым. И денег там наверняка наберется на опохмелку добрым молодцам и на телеграммы в Москву. Чтобы родственники выслали пострадавшим, так сказать, материальную помощь. Не тут-то было, надо шапку по кругу пускать, как нищим. Вот же люди. Тот пожилой мужик, у которого ночью исчез сотовый телефон, не стал орать на каждом углу о своей пропаже и бегать по столовой со шляпой. И правильно. – Кого-то подозревают? Милицию вызвали?

– Вызвали, – кивнула Елена. – Обещали приехать к обеду. Но что толку? Ищи теперь ветра в поле.

– Это точно, – согласился Стерн.

– Жалко людей.

– Да бог с ними. С голоду не умрут. Я хотел сказать тебе вот что. Только ты не удивляйся. Вчера я назвался Володей. На самом деле меня зовут Игорем. Хочу, чтобы ты все поняла правильно. Стерн выдержал долгую паузу.

– Понимаешь, я не самый везучий и не самый счастливый человек на земле. Вчера я назвался именем своего приятеля, которому в жизни везет куда больше, чем мне. Сделал это из суеверных соображений. Очень хотелось с тобой познакомиться. Вот так. Ты простишь мне эту маленькую ложь?

Стерн склонил повинную голову.

– Прощу, – Елена погладила рукой коротко стриженый затылок Стерна. – Игорь. Игорек… Я тоже суеверна. Я тебя понимаю.

– И уж, поскольку мы начали, – Стерн нахмурился, желая показать, что разговор дается ему трудно. – Я хочу немного рассказать о себе.

Перемалывая зубами бутерброды с сыром и сухой колбасой, Стерн поведал Елена Ивановне только что сочиненную историю взаимоотношений Игоря Куприянова с представителями противоположного пола. Первый брак был банальной ошибкой юности. Он женился просто сдуру, как в омут нырнул, еще не осознав себя настоящим мужчиной, не найдя своего места в жизни. Этот ранняя женитьба, кажется, состояла лишь из одних житейских проблем: копеечное студенческое существование, жизнь на съемной квартире, случайные приработки. Лодка любви, перегруженная проблемами быта, дала трещину и благополучно пошла ко дну. Теперь он вспоминает о том первом неудачном опыте с легкой грустью.

Повторно Игорь Куприянов женился, будучи уже зрелым человеком, специалистом с высшим образованием. И опять ему не повезло. До брака он, наивный, неискушенный человек, слишком занятый служебными делами, не смог разглядеть в своей будущей жене тупую и злобную мещаночку со страстью к накопительству. Жену не интересовало в жизни ничего, кроме денег. Куприянову приходилось пахать как проклятому, брать работу на дом, проводить бессонные ночи за письменным столом. Но денег все рано не хватало. Жизнь отравляла и патологическая ревность супруги, которая могла закатить сцену по любому, самому ничтожному поводу и без него. Рождение ребенка не исправило этой женщины. Ссоры и скандалы в семье продолжались беспрерывно. «Давай деньги, – кричала жена так громко, что соседи, разбуженные ее ночными воплями, стучали в стену. – Ты не мужик. Ты не умеешь зарабатывать. Повторяю: давай мне деньги. Или ты относишь всю зарплату той лярве, с которой трахаешься на работе? Все отдаешь ей? Все? Поэтому в семью деньги не попадают? Так или нет?». И дальше в том же роде. Куприянов хватался за голову и запирался в ванной комнате.

В конце концов, он, измученный скандалами, потерявший покой и сон, собрал пожитки и ушел из дома. Годом позже оформили развод. Он скитался по чужим углам, жил у друзей. Удалось накопить некоторую сумму, чтобы внести первый взнос за новую квартиру. Недостающие деньги занял по частям. Сейчас в его однокомнатной берлоге в районе Крылатского заканчивают ремонт. Через месяц, а то и раньше, он переселится в новую квартиру. Закончив рассказ, Стерн, довольный собой, дожевал бутерброд. Влюбить в себя женщину или вызвать в ней искреннее чувство сострадания – это почти одно и тоже. Хорошую он сочинил историю, жизненную, даже поучительную, выжимающую слезу. Прозу столь высокого художественного уровня не стыдно напечатать в журнале «Работница». Елена, чуть не до слез растроганная, придвинула ближе табурет, провела ладонью по щеке Стерна.

– Бедненький. Сколько лишений тебе пришлось вынести. Как ты настрадался за жизнь.

Стерн подумал, что женщины, не в пример мужчинам, умеют быть жестокими, хитрыми и коварными, когда этого требуют обстоятельства. И в то же время доверчивы, словно дети. Глотают всякую ахинею, высосанную из пальца. Верят рассказам первого встречного проходимца. Черт поймет женскую породу. Сколько живешь на свете, не перестаешь удивляться на этих баб.

– Я не жалуюсь, – ответил Стерн. – Ведь теперь все плохое позади. В жизни иногда везет даже таким законченным неудачникам, как я. Вот тебя встретил… Кстати, когда вылет самолета?

– В пять вечера из Махачкалы. Через два часа придет автобус. Мне так не хочется с тобой расставаться…

Стерн сделал протестующий жест.

– Мы не расстанемся. Я полечу в Москву вместе с тобой.

– Но как же твои вещи? – Елена округлила глаза. – Но ты не успеешь забрать вещи из своего дома отдыха. – Подумаешь, – усмехнулся Стерн. – Они слова доброго не стоят. Несколько полотенец, бельишко. Тряпки на выброс.

– Но, возможно, не получится с билетами. – Получится, – сказал Стерн. – Возьму с переплатой. Как говорят пассажиры такси, дам двойной счетчик.

– Но зачем же тратиться? У тебя и так большие расходы. Этот ремонт, алименты…

– Деньги не проблема. Особенно, когда дело касается тебя. Любовь – святое чувство, а ты говорить о каких-то деньгах. Прямо как моя бывшая жена. Тебе не стыдно?

– Стыдно, – Юдина расплылась в улыбке.

Юдина, немного смущенная и растерянная, не нашла новых возражений. По правде, ей не хотелось спорить. Господи, они вместе летят в Москву. Значит, это не просто скоротечный курортный романчик, печальный финал которого предрешен. Сердца сладко сжалось. «Любовь», он произнес слово «любовь».

– Ты серьезный человек, – сделала вывод Юдина. – Мой бывший муж, то есть человек, с которым… Короче, он был совсем другим. Кажется, вообще не умел разговаривать серьезно. На любое мое слово он находил остроты, которые казались смешными. Правда, только ему одному. Однажды он так с усмешкой сказал, что уходит от меня навсегда. Потом много раз возвращался, просил прощения, острил. И снова куда-то пропадал.

– Я не такой, – покачал головой Стерн. – Я выполняю все свои обещания. И довожу начатое до конца.

Через час Юдина и Стерн, тащивший два увесистых чемодана, перешли качающийся мост через овраг. Они напоминали не легкомысленных курортных любовников, а добродетельную семейную пару, возвращавшуюся домой из отпуска. С другой стороны моста топтался, ожидая милицейскую машину, обворованный Игорь Куприянов. От жары и выпитого накануне вина его мутило, пот катил градом, в рот попадали пыль и песок, а ментов и в помине не было. Последними словами Куприянов клял себя за то, что приехал в эту проклятую дыру, где нет ничего, кроме этих песчаных барханов, колючих кустов, горячего моря, нестерпимой жары. И еще этой забористой бормотухи, дарящей человеку совершенно неповторимое мучительное похмелье. С головной болью, сердцебиением, тряской рук и ног.

Игорь проводил парочку долгим тоскливым взглядом. Уезжают, счастливчики. А Куприянову в этой душегубке, где от воров нет никакого спасения, целый месяц париться. И еще с милицией отношения выясняй. Пиши заявления, давай показания… Этот маразм называется одним емким словом – отпуск. Тем же вечером самолетом «Аэрофлота» Стерн и Юдина вылетели из Махачкалы и благополучно приземлились во Внуковском аэропорту. Еще во время перелета Елена пригласила своего нового друга пожить у нее дома, в Сокольниках, пока на его квартире рабочие заканчивают ремонт. Стерн ждал этого приглашения.

Пригород Махачкалы. 25 июля.

Все утро Колчин и майор Миратов провели на пепелище той злосчастной хибары. Солнце поднялось в зенит и палило так нещадно, что под его лучами человеческие мозги превращались в подгоревшую гречневую кашу. Десяток милиционеров, выставленных в оцепление вокруг участка, торчали в тени деревьев, изнывали от жары и часто присасывались губами к фляжкам с горячей водой. Но вода не утоляла жажду. Вооружившись тонким железным прутиком, Колчин побродил по участку, натыкаясь на поломанные стебли винограда, бумажный мусор и россыпи автоматных гильз. Повязку с левой руки он снял еще в гостиничном номере, и теперь ушибленное предплечье выглядело пугающе, отливало желто-черным тонами, будто у Колчина стремительно развивается гангрена, и от ужасной болезни уже нет спасения. Он заглянул в сарай, потеребил кучу истлевших тряпок, передвинул с места на место ящики с молодой картошкой. Перевесил связки чеснока. Поднял крышку дубовой бочки, наклонился, втянул в себя запах сырой плесени. Миратов со скучающим видом бродил за Колчиным. Майор не мог понять, что они делают на пепелище, зачем терпеть такие муки, если можно провести время в рабочем кабинете, оборудованным кондиционером.

– Слушай, сыщик, – Миратов тронул Колчина за плечо. – Давай завязывать с этой бодягой. Я снимаю оцепление.

– Валяй, – кивнул Колчин.

Миратов, довольный, что и его талантам нашлось практическое применение, пошел распорядиться, чтобы милиционеров отвезли в город на базу. Колчин, закончив с сараями, пересек двор и стал бродить между устоявших саманных стен хижины, закопченных, в густом налете сажи, с выбоинами от пуль. Время от времени он останавливался, прутом переворачивал головешки, брел дальше и снова останавливался. Вчера здесь поработали эксперт-криминалист Драгин и бригада взрывотехников. Эти весь день шарили по сараям и погребам, проверяли, нет ли по подворье новых сюрпризов: растяжек, мин-ловушек. Но все обошлось. Драгину удалось обнаружить в одной из комнат, под обугленными половыми досками останки обгоревшего чемоданчика. Он сказал, что в кейсе хранилась валюта, довольно крупная сумма в сто долларовых купюрах, два десятка паспортов и еще какие-то бумаги. Деньги превратились в золу, паспорта обгорели. Возможно, экспертиза установила бы, на чье имя выписаны документы, воскресила их серии и номера, но подоспевшие пожарные обильно пролили водой дымящиеся угли. Влага попала и в тот чемоданчик, доделав то, что не сделало пламя. Горячий пепел рассыпался. Однако маленькая зацепка осталась. В чемодане лежала записная книжка с кожаном переплете. Книжка тоже сильно повреждена огнем, а пепел уничтожен водой, но чудом сохранились две последние странички. Ни телефонов, ни имен, ничего такого, что помогло бы следствию. В книжку автор записывал стихи, собственного сочинения или чужие. Для следствия эти стихи – не великий подарок, но все все-таки лучше, чем ничего. Закончив работать на пепелище, Драгин выехал к разбитой «Ниве», снял пальцы, оставшиеся в салоне и на кузове автомобиля. Вещественные доказательства, запакованные в герметичный контейнер, сегодня утром самолетом отправили в Москву. Тем же бортом в сопровождении дагестанских оперативников в столицу вылетел Виктора Анисимова. После ночного допроса он едва передвигал ноги, впал в прострацию и перестал слышать на правое ухо. Доктор Луков, осмотревший этого кренделя перед отлетом, сказал, что глухота – явление временное, слух вернется через недельку-другую. Внутренние кровоизлияния на теле не видны, а следы побоев почти не заметны. И вообще, Анисимов свеж, как огурец. С таким хлопцем не стыдно в самолете прокатиться. Связавшись с Москвой, Колчин выпросил еще два дня командировки. «Привыкай быть честным человеком, – проворчал в трубку полковник Шевцов. – Так бы и скажи: я еще в море не накупался. И еще ни одну девчонку не пощупал». «Вот я честно и говорю: это море я только один раз и видел. А насчет девчонки, – Колчин, опустив взгляд, уставился на ушибленную руку. – Насчет девчонки я так скажу: щупальщик из меня сейчас никудышный». Шевцов, разумеется, не поверил ни единому слову Колчина, но разрешил остаться в Махачкале еще на пару дней. …Колчин остановился возле оконного проема, перед которым стоял черный остов железной кровати. Кроны фруктовых деревьев с задней стороны дома обгорели, листья пожелтели и свернулись в желтые сухие трубочки. Отсюда было слышно, как на улице, за сломанным забором, заработал двигатель «Урала», офицер дал команду милиционерам залезать в кузов грузовика. Миратов вернулся, встал за спиной Колчина.

– О чем думаешь?

– Стараюсь восстановить картину ночных событий, – Колчин повернулся к Миратову. – Стерн бежал отсюда в шортах и майке. Захватить с собой документы или деньги у него не было возможности. Пожар подступал сразу с двух сторон: с крыши и вот из этой комнаты. Потому что сигнальная ракета упала сюда. Колчин ткнул концом прута в панцирную сетку кровати.

– Огонь быстро распространялся. Чемоданчик с документами и деньгами находился вот тут, в тайнике. В двух шагах от места возгорания. Значит, у Стерна не было шанса взять день и паспорт. – И что с того?

– Теперь поставь себя на место Стерна. Ты получил какое-то задание, но все сорвалось еще в тот момент, когда ты не успел пальцем о палец ударить. Мало того, все члены твоей группы нейтрализованы. Документы сгорели. У тебя нет денег, чтобы купить чистую ксиву. Из одежды шорты и майка. Твои действия?

– Я бы лег на дно.

– Где? Как? Ведь на ноги поднята вся милиция и ФСБ. Есть твое словесное описание, составлен фоторобот. – Анисимов предполагает, что Стерн прибыл сюда из Азербайджана, морем. Значит, попробует уйти обратно тем же маршрутом. Другой вариант: он будет выбраться из Дагестана в Ставропольский край или в Калмыкию. Там он на время затаится, достанет…

– Уйти? Выбраться? Это в шортах и майке? Без денег и документов? Ничего не получится. На дорогах милицейские кордоны, плюс солдаты. В морском порту досматривают всех пассажиров.

– Знаешь, что я думаю? – спросил Миратов. – Задержим мы Стерна или нет – не суть важно. Его группа планировала провести громкий террористический акт. Но задание провалено. Стерн не опасен. Сейчас он думает только о том, как спасти шкуру. И рано или поздно мы его возьмем. Это лишь вопрос времени и случая. Главное – мы сорвали планы его группы, его хозяев.

– А если Стерн решит выполнить задание в одиночку? Если он еще не вышел из игры? И не думает выходить? – Значит, он псих. И шансов у него нет. Ни единого.

– И эту возможность мы не должны исключать. В смысле, что он псих. Значит так, сейчас мы поедем в управление, а пока мы туда добираемся, ну, чтобы не тратить время попусту…

– Надо бы перекусить, – вставил Миратов. – А то не жрал со вчерашнего…

– С этим успеется, – поморщился Колчин. – Свяжись по рации с республиканским управлением внутренних дел. В первую очередь нас интересуют кражи, ограбления и вымогательство. Сколько заявлений о пропаже денег или документов поступало от местных жителей или отдыхающих. Нас интересуют преступления с корыстными мотивами, которые произошли в течение прошедших суток и сегодняшнего утра. Имена, фамилии пострадавших. Понятно?

– Понятно, – вяло кивнул Миратов и поплелся к «Волге».

Махачкала. 25 июля.

К обеду Колчин успел изучить сводку происшествий, что прислали из республиканского управления внутренних дел. За вчерашние сутки и сегодняшнее утро по республике зарегистрировано восемь краж, два убийства, три случая нанесения тяжких повреждений, одно вымогательство и угон транспортного средства. Колчин действовал методом исключения. Кража коровы с личного подворья, поножовщина в придорожном кафе, избиение рыночного торговца – это не почерк Стерна. Оба убийства бытовые, в одном случае алкаши не поделили стакан водки, в другом случае местную потаскушку. Похитители «Жигулей» задержаны и дали признательные показания. Кража носильных вещей прямо с прилавка городского универмага – это еще туда-сюда, вещи Стерну нужны до зарезу. Но ведь не женское же платье сорок четвертого размера. Оставалось еще пара эпизодов, на которые можно обратить внимание. Вчера вечером двадцатилетний турист из Питера некто Токарев избит и ограблен на окраине Избербаша. Колчин поднял трубку, полистал справочник отделов внутренних дел, накрутил номер дежурного по городу и выяснил подробности преступления. Оказалось, собственного туалета в шашлычной, где коротал время Токарев, почему-то не нет. Посетители вынуждены бегать по окрестностям, искать место, где справить нужду. По тропинке молодой человек спустился на дно песчаного оврага, нашел заросли каких-то кустов и уже расстегнул штаны. Но из темноты его кто-то окрикнул. Парень обернулся и тут же получил по затылку тяжелым предметом, точнее, пустой бутылкой. Пострадавший очнулся только через полтора часа, без денег, без часов и без паспорта. Придя в чувство, он, наконец, облегчился и побежал за милиционерами. Колчин поблагодарил дежурного и положил трубку. В принципе, грабителем мог оказаться Стерн. Но, по словам Токарева, преступников было двое. Один его окликнул, второй злоумышленник, подкравшись сзади, ударил по голове. После минутного раздумья Колчин решил, что паспорт двадцатилетнего юнца Стерну без надобности. Оставался последний вариант: у отдыхающих санатория «Огни Дагестана» украдена крупная сумма в рублях и валюте, а также паспорт на имя жителя Москвы Куприянова, сорока двух лет от роду. Вот это уже ближе к телу. Однако подробности происшествия в сводке не сообщали. Добрых двадцать минут Колчин терзал аппарат, вслушиваясь в короткие гудки и треск телефонных помех, он пытался связаться с управлением внутренних дел Дербента или администрацией санатория. – Легче в Африку дозвониться, чем в эти чертовы «Огни», – Колчин бросил трубку, поднялся из-за стола. – Мы выезжаем в Дербент.

Разомлевший после обеда Миратов, встрепенулся. Вспомнив, что до Дербента пилить более ста километров, а шансы на удачу ничтожны, майор пошел на хитрость.

– Я водителя уже отпустил, – сказал он. – Ему мать на вокзале надо встретить. Старуха приезжает с последним поклоном…

– Тогда поеду автобусом, – пригрозил Колчин.

Миратов скорбно покачал головой, встал из кресла, одернул цветную рубашку, впитавшую с себя запахи пота и копоти пожара.

– Ладно, я готов.

Пригород Дербента. 25 июля.

До санатория добрались ближе к вечеру, когда солнце окрасилось абрикосовым цветом и собиралось, как спелый фрукт, свалиться на землю, за ближайшие холмы. От долгого неподвижного сидения в «Волге» конечности Миратова так затекли, что он чуть не упал в овраг с подвесного моста. Дорогой майор исчерпал тот малый заряд оптимизма, что еще оставался на дне души после бессонной ночи и долгого жаркого дня. Его темные усы повисли сосульками, мокрая от пота рубашка пошла складками и прилипла к спине. Колчин выглядел бодрее, но по походке было заметно, что и он немного выдохся. После долгих расспросов, нашли директора санатория Руслана Деева и администратора, очень худую престарелую женщину Марию Константиновну Кулькову, одетую в белый застиранный халат с заплатами на локтях. Кулькова вчерашней ночью дежурила во втором корпусе. Директор, низкорослый очень подвижный человек с пышными усами каштанового цвета, суетился, махал руками, не мог найти себе места. Он был совершенно подавлен, до икоты напуган тем, что его скромную здравницу посетили не какие-то там местные менты, свои ребята, падкие до вина и дармового угощения, а серьезные, ответственные люди из ФСБ. Один, с черной ушибленной рукой, так и вовсе из Москвы прибыл. Эти шутить не будут. Значит, ночная кража – дело серьезное. А кто виноват? На кого всех собак повесят? На него, на Деева. Потому что он директор. Так не долго и теплого места лишиться, а то и в тюрьму загреметь. Директор проводил высоких гостей и старуху администратора в свой рабочий кабинет, даже рискнул предложить сотрудникам ФСБ самого лучшего вина и свежего шашлыка. Но получил короткий сухой отказ, после чего еще сильнее занервничал. – Это она виновата, – скороговоркой повторял Деев и все показывал пальцем на Кулькову. – Оставила пост и пошла по своим делам. Куда ты ночью ходила? К кому ты ходила ночью? С кем ты проводила время? Отвечай, когда тебя спрашивают.

Кулькова, вжавшись в стул, хлопала седыми ресницами, но вопросы директора оставляла без ответа. Наконец, она подняла бесцветные выцветшие глаза. Посмотрела на Колчина, угадав в нем самого главного начальника, и сказала:

– До половины второго я сидела за столом в холле. А потом пошла вздремнуть. Сон сморил. Моя вина.

– Вот видите, она спала, – взвился Деев. – Оставила вверенный ей пост. И ушла спать. С кем мне приходится работать, боже. Видите…

– У вас тут часто подобное происходит? – спросил Миратов. – Часто людей обворовывают?

– Часто, – кивнул Деев, но тут де спохватился. – Но есть не так уж часто. Так, время от времени. Воруют во всех домах отдыха и санаториях, что на побережье. Во всех без исключения. В этом году курортников мало, доходы мизерные. Нет денег даже забор починить. А люди разные приезжают. Но среди персонала воров нет. Все, как на подбор, люди грамотные, бдительные… Кроме этой.

Он показал пальцем на Кулькову, закипая от возмущения.

– Моя бы воля, я таких к стенке ставил. Что там к стенке… Я бы таких просто вешал на площадях. Голову отрубал. Публично. При большом скоплении народа. Чтобы в следующий раз не дрыхли на рабочем месте.

Колчин решил одернуть кровожадного директора.

– Успокойтесь, Деев, – сказал он. – Смертную казнь у нас отменили. Поспешили, конечно. С вами забыли посоветоваться.

Он вытащил из папки бумажный лист с фотороботом Стерна, составленным со слов Анисимова, протянул директору.

– Вспомните хорошенько. Возможно, этого человека вы видели вчера или позавчера? На правой руке заметные татуировки. Средневековый шлем и рука, скованная кандалами. Рост около ста восьмидесяти. Лет сорок или около того. Среднего сложения.

Деев прищурил глаза, всматриваясь в изображение, и отрицательно помотал головой. Колчин передал фоторобот Кульковой.

– Нет, нее видела, – сказала старуха.

– Где она могла его видеть? – усмехнулся Деев. – Разве что во сне приснился.

Старуха вытащила платок и заплакала.

– Поступим так, – обратился к Дееву Колчин. – Мы переговорим с потерпевшими. А вы обойдите всех сотрудников санатория, покажите им фоторобот. Может, люди что-то вспомнят. Где-то видели этого человека, разговаривали с ним. Далее… Составьте список отдыхающих, у кого вчера закончились путевки. Мне нужны имена тех, кто уехал из санатория. Договорились?

– Договорились.

Деев подскочил с кресла, готовый свернуть горы. Его энтузиазм и желание оказать посильную помощь сотрудникам ФСБ не знали границ.

В номере Игоря Куприянова пахло прокисшим вином, женскими духами и какой-то вонючей мазью.

После вчерашнего долгого ожидания милиционеров у моста внешность Куприянова сильно изменилась. Физиономия и руки сделались огненно розовыми, будто их обварили крутым кипятком из чайника. Грудь, живот и безволосые ляжки светились молочной белизной. Куприянов сидел на диване, по грамму выдавливал из тюбика крем и втирал его в обоженную кожу. От этих растираний легче не становилась. Рядом с Игорем устроилась его молодая подружка Света. Она нервничала, боясь, что эти мужики из ФСБ спросят ее паспорт и поймут, что имеют дело с несовершеннолетней девчонкой. – Ночью, когда вор забрался в номер, вас ничто не потревожило? – спросил Миратов.

Девчонка хотела что-то пискнуть, но Куприянов больно толкнул ее локтем в бок. Мол, без сопливых разберемся.

– Я уже десять раз пересказал эту историю милиционерам. Они все записали. И что? Снова будем ту же пластинку крутить: шла баба с тестом, упала мягким местом…

На скулах Миратова заиграли желваки. Он хотел выдать крепкую тираду, но посмотрел на девушку и воздержался от выражений.

– Слышь, ты, умник чертов, – сказал Миратов. – Когда к тебе приходят из ФСБ, открывай хлеборезку и отвечай вежливо. У тебя паспорт сперли. Если завтра ксиву найдут рядом с криминальным трупом, твоя жизнь испортится, как прошлогодний арбуз. Я задержу тебя как подозреваемого в убийстве на десять суток. Посажу в камеру, где и ночью жара сорок, народу битком, а на соседней шконке спит сифилитик. Он заживо гниет и воняет крепче, чем навозная куча. В моем заведении ты быстро научишься хорошим манерам.

– Извините, – Куприянов отложил тюбик с крем. – Простите, пожалуйста. Я просто на солнце перегрелся. Сам не пойму, что со мной. Я ведь пострадавшая сторона. Этот вор или воры наказали меня на шестьсот баксов плюс рубли. И у соседей четыре сотни зеленых увели. – Ну, рассказывай.

– Преступники действовали тихо. Как говориться, на высоком профессиональном уровне. В темноте, когда в двух шагах от тебя спят люди, обчистить их до нитки… Это, знаете ли, высокое мастерство. Не каждому дано. А мне вот теперь сиди без денег. Перевод из Москвы придет только через два дня.

– Ну, не все так плохо, – вставил слово Колчин. – Можно сдать посуду. Два дня на этих запасах можно продержаться.

Он кивнул на батарею пустых бутылок, расставленных на подоконнике и на полу возле балконной двери.

– Вам все шуточки, – шмыгнул красным носом Куприянов. – А мне слезы.

Колчин показал листок с фотороботом потерпевшему. Куприянов долго разглядывал рисунок. Руки его дрожали. Куприянов изменил данному самому себе слову не пить портвейн местного производства. И сейчас, выслушав угрозы Миратова, живо представив себе сифилитика, гниющего заживо, почувствовал себя совсем худо.

– Что-то знакомое, – наморщил лоб Куприянов. – Где-то я его видел. Кажется, вчера. Точно, видел. Нет, не могу вспомнить. На ваших фотороботах все рожи одинаковые. Как блины у моей тещи. То есть, у бывшей тещи. Я состою в разводе.

Помянув тещу, Куприянов покосился на юную любовницу. Та, притихшая и робкая, сидела на диване, как школьная отличница на экзамене. Колени плотно сдвинуты, глаза внимательные, лицо напряженное. Колчин подумал, что девчонке нет восемнадцати, а сам пострадавший – редкостная сволочь, но сейчас углубляться в эти дебри не хотелось.

– Я уверен, что администрация этой забегаловки, – Куприянов обвел глазами номер, – в доле с ворами. А как же иначе? Среди ночи проникают в мое жилище. Берут деньги, паспорт и спокойно уходят. Ясно, они заодно.

Колчин и Миратов поднялись на ноги. Уже в дверях Колчин обернулся.

– Кстати, когда получите перевод, будьте осторожней, – напоследок сказал Колчин. – На ночь кладите кошелек под матрас. Или привязывайте к телу полотенцем. К ноге, например.

– Спасибо за умный совет, – ответил Куприянов. – А что с вашей рукой, она вся черная?

– Дверью прищемил.

Разговор со второй парочкой только отнял время. Человека похожего на Стерна, с татуировками на правой руке, любовники не видели. Окончательно Миратова и Колчина добил директор Деев. Он рысью обежал всех сотрудников санатория, от истопника до ученика повара, всем показал фоторобот. Но люди клянутся и божатся, что этого человека в глаза не видели. Деев протянул Колчину список бывших курортников, покинувших санаторий. Документ был отпечатан на машинке в двух экземплярах, заверен печатью и завизирован подписью Деева. – Буду рад помочь, – пообещал директор. – Напрасно отказались от шашлыка.

– Знаю, что напрасно, – сказал Колчин.

Обратной дорогой шли молча. Угрюмый Миратов плелся к машине, ссутулив широкую спину, выражая покорность злой судьбе. Колчина мучил голод, подмывало вернуться обратно и выставить Деева на шашлыки и вино. Водитель «Волги», оставленной на другой стороне оврага, за подвесным мостом, посигналил путникам фарами.

Махачкала. 25 июля.

В управление ФСБ приехали ночью, в это время суток Миратов оживал и, забывая про усталость, работал с охотой. С вокзалов и аэропорта затребовали списки пассажиров, отъезжавших или вылетавших из Дагестана за последние полутора суток. Сверили со списком отдыхающих, составленным директором Деевым. Из санатория съехало шесть человек: четыре женщины и два мужчины. Трое курортниц попали на борт самолета, вылетевшего вечерним рейсам из Махачкалы. Тут не было ничего удивительного. Однако тем же самолетом в столицу вылетел некто Игорь Павлович Куприянов, сорока двух лет, разведен и так далее.

Миратов потер ладони.

– Ну, вот он, свет на дне помойной ямы.

– Рано радоваться, – ответил Колчин. – Стерн уже в Москве. Там найти человека потруднее будет, чем в Махачкале.

Миратов откинулся на спинку кресла. Он принялся подкручивать усы.

– Надо вызвать ребят из аэропорта, что стояли вчера на паспортном контроле. Показать им фоторобот. Хотя и так понятно. Это он. М-да, хреновато все получается. Выходит, мы недооценили этого типа. Шустрый.

– Выходит так, – согласился Колчин. – В одном самолете со Стерном летели три женщины из «Огней Дагестана». Все москвички. Имена и фамилии у нас есть. В своей справке Деев указал возраст женщин, их паспортные данные. В Москве найду их без проблем. Сдается, что с одной из этих дам у Стерна что-то вроде романа. – Какой в этом смысл? Ну, присасываться к бабе, роман заводить? Лишняя обуза.

– Думаю, что Стерн использует женщину в своих целях. В аэропортах и на вокзалах менты почти не обращают внимания на супружеские пары. Особенно если эта парочка – славянского типа. Чаще всего проверяют одиноких мужчин и кавказцев. По приезде в Москву на квартире дамочки можно организовать лежбище, переждать трудные времена. Миратов стал изучать женские имена, напротив которых Колчин поставил галочку.

– Завьялова Зинаида Федоровна, тридцать один год. Пронина Анна Тихоновна, двадцать три года. Юдина Елена Иванова тридцать шесть годиков.

Миратов задумался.

– Я бы на месте Стерна окучивал самую молодую, то есть Пронину. Совместил приятное с полезным. Наши действия?

– Когда ближайший рейс до Москвы?

– Утром.

– Тогда действия такие. Сейчас ложимся спать, здесь, в управлении. А утром проводишь меня на самолет.

Миратов поднялся, подошел к шкафу, достал раскладушку и два комплекта постельного белья. Колчин гость, значит, ему спать на мягком кожаном диване. А Миратову сейчас и раскладушка – что пуховая перина.

Глава шестая

Москва, Сокольники. 27 июля.

Утром Стерн лежал в кровати и притворялся спящим. Он дожидался, когда Юдина наденет костюмчик, вставит в глаза контактные линзы и убежит на работу страховать чужое имущество. От одной только мысли, что нужно подняться и сказать Елене на прощание пару добрых слов, Стерна тошнило. Наконец, щелкнул замок, Стен поднялся, обнаружив ключи на шестигранном дубовом столике в прихожей. Он вышел из квартиры в десятом часу утра, запер дверь на оба замка, по лестнице спустился вниз. Прошел вдоль дома, свернул в арку и поежился от ударившего в лицо ветра. Из парка Сокольники тянуло прохладой, нависшие над городом низкие тучи обещали скорый дождь. Среди прохожих, одетых в плащи и ветровки, Стерн в светлых брюках и безрукавке из вискозы, выглядел белой вороной. Сандали с матерчатым верхом, сработанные в артели «Трудовой резерв», и уже стоптанные на сторону, смотрелись просто жалко. Стерн дошагал до ближайшего магазина мужской одежды. Для начала купил недорогие часы с кожаным ремешком. Поднялся на второй этаж, побродив между прилавков и кронштейнов, остановил выбор на темных брюках, сером пиджаке, черной рубашке и полуботинках, недорогих, приличных на вид. Бросив старую одежду в примерочной кабинке, расплатился, пересчитал оставшиеся деньги. Он вышел из магазина и купил свежую газету. Через полчаса Стерн вынырнул из метро и затерялся в лабиринте арбатских переулков. Интернет – кафе, где вечерами молодые люди собирались выпить пива, сыграть в компьютерные игры и подклеить девчонок, в этот ранний час пустовало. По правую сторону находилась барная стойка и высокие одноногие табуреты, у противоположной стены стояли столы с компьютерами и несколько игровых автоматов. Стерн вошел в зал, вежливо поздоровался с молодым менеджером, коротавшим время за чтением утренней газеты.

– Мне надо срочно отправить электронную почту, – сказал Стерн. – Но, к сожалению, оставил записную книжку дома. Там мой пароль и имя пользователя. Можно обойтись без пароля?

– Нет проблем, – ответил менеджер. Молодой человек сел к компьютеру, запустил программу, подключился к Интернету. Затем место занял Стерн. Менеджер деликатно отвернулся, когда посетитель стал набивать адрес электронной почты получателя и текст сообщения. Послание оказалось предельно лаконичным: «Встреча сегодня. Место старое». Вместо подписи несколько цифр и латинских букв.

Стерн расплатился и вышел на улицу. Дул холодный северный ветер, накрапывал дождь. Попетляв по переулкам, Стерн поймал машину и назвал адрес. Водитель мрачно покачал головой: ехать далеко, на самую окраину Люблино, в гнилой трущобный райончик. Стерн, не поскупившись, заплатил вперед. Устроившись на заднем сидении, он меланхолично листал газету.

Москва, Люблино. 27 июля.

Стерн велел водителю остановиться возле продуктового магазина «Ветеран», вышел, долго блуждал между пятиэтажными домами, пока не догадался спросить дорогу у попавшийся навстречу старухи. Он прошел строительную площадку, пустую от рабочих и техники. Через десять минут остановился перед распахнутыми настежь воротами, над которыми висела покосившаяся на бок вывеска, выполненная желтой краской на куске жести: «Пункт приема вторичного сырья». Грязи на дворе, как на городской свалке, даже больше. Слева какие-то приземистые одноэтажные постройки с темными заляпанными грязью окнами. Справа по всему периметру бетонного забора высились груды поломанных деревянных ящиков, почерневшие доски, пустые бочки, сетки, набитые истлевшими газетами. Стерн вошел в ворота, неторопливо зашагал в дальний конец двора. Стараясь не наступать в глубокие лужи, он благополучно добрался до крыльца, потянул на себя разбухшую от сырости дверь. В квадратной комнате за прилавком, уставившись в телевизор и положив ноги на ржавые напольные весы, сидел молодой кавказец, одетый в синий рабочий халат. На стене за его спиной висела табличка «прием стеклопосуды». При появлении гостя приемщик молча посмотрел на Стерна, видимо, ожидая каких-то объяснений.

– Мне нужен Тимур Ангуладце, – Стерн оперся ладонями на прилавок.

– А ты кто такой? – спросил кавказец.

– Я от Зураба. За посылкой.

Человек выключил телек, проворно поднялся со стула. Улыбнувшись, поманил Стерна рукой.

– Пойдемте со мной, пожалуйста. Вот сюда.

Стерн прошел за прилавок, следуя за приемщиком, миновал коридор. Стал спускаться по вытертым каменным ступеням вниз. Здесь было так темно, что Стерн шел медленно, держась за перила, он боялся оступиться. Оказавшись в подвале, миновали крошечную подсобку, прошли в комнату со стенами, выложенными силикатным кирпичом.

– Подождите минутку, – приемщик убежал звать хозяина.

Сунул в рот сигарету, Стерн прикурил и стал разглядывать помещение. С потолка, украшенного разводами протечек и ржавыми пятнами, свешивается пыльная лампочка. Посередине комнаты кособокий стол с исцарапанной столешницей. Вдоль стен громоздились ящики с пустыми бутылками, тюки с какими-то тряпками, стянутые веревками пачки старых газет. Пахло крысиным дерьмом, гнилью и могильной сыростью.

Стерн успел неторопливо выкурить сигарету, когда появился Ангуладзе. Хозяин пункта вторсырья, степенный седовласый мужчина лет пятидесяти, был одет нарядно, даже торжественно, будто собрался на большое торжество. Дорогой темный костюм, светлая сорочка, галстук, на запястье часы на золотом браслете.

Ангуладзе, не протягивая Стерну руки, остановился возле двери, оглядел гостя с головы до ног. Его глаза оставались подозрительными, недоверчивыми.

– Я от Зураба, – повторил Стерн.

Ангуладзе глянул на приемщика, перевел взгляд на Стерна.

– Зураб должен был мне кое-то передать. На словах.

Стерн шагнул к хозяину, приблизив губы к его уху, пошептал несколько слов и цифр, пароль, без которого Ангуладзе не принимал гостей. Лед недоверия растаял.

– Хорошо.

Хозяин улыбнулся, протянул руку и крепко тряхнул ладонь Стерна.

– Тогда приступим. Руслан, принеси.

Приемщик кивнул головой, шмыгнул в дверь.

– Я не достал карабины СКС, которые просил Зураб, – сказал Ангуладзе. – Но есть кое-то не хуже, чем СКС. Ты останешься доволен.

Через пять минут явился приемщик. Руслан тащил большую спортивную сумку. Двумя руками поднял ее, поставил на стол. Расстегнув «молнию», стал выкладывать товар на столешницу. Четыре «ТТ», два «Браунинга Эйч Пи» девятого калибра, два пистолета чешского производства «ЧЗ – 85». К каждому пистолету по три уже снаряженные обоймы и две фабричных коробочки с патронами. Два десятизарядных карабина «Сайга» первой модели с нарезным стволом под патрон калибра семь шестьдесят два.

– Один к одному автомат Калашникова, – Ангуладзе провел пальцами по ствольной коробке карабина, выполненной из натурального дерева. – Только нельзя стрелять очередями. Прицельная дальность без оптики триста метров.

– Мне знакома эта модель, – сказал Стерн.

– Это я распорядился спилить и заполировать приклады, – сказал Ангуладзе. – Теперь карабины не такие длинные и свободно умещаются в спортивной сумке.

Он поднял карабин, направив ствол в сторону стены: правая рука легла на ложе, указательный палец на спусковой крючок. Левая ладонь снизу поддерживала ствольную коробку. Ангуладзе положил карабин на стол, к «ТТ» не притронулся пальцем, а стал вертеть в руках «Браунинг».

– Родной, бельгийский, – сказал хозяин. – Доставили контрабандой. Калибр девять миллиметров, в магазине тринадцать маслят. Стреляет самовзводом. А это «ЧЗ – 85». Ну, тут и говорить нечего. Легендарная модель. Девятый калибр. Удобно стрелять с левой руки, потому что флажки предохранителя с обеих сторон. Магазин на пятнадцать патронов.

– Да, эти хорошие, – согласился Стерн.

Ангуладце положил пистолет на стол, пригладил ладонью седую благородную шевелюру. Стерн взял «Браунинг», оттянул затвор, снял ствольную коробку. Вытащил и внимательно рассмотрел возвратную пружину. Затем изучил боек, вытащил обойму из рукоятки. Хозяин не врет, стволы новые, как говориться, муха не сидела. Стерн собрал пистолет и положил его на стол. – Отличные пушки, – подвел итог Ангуладце. – Лучше в Москве не найдешь. – Пожалуй, мне это подойдет. Сколько за всю музыку? Ангуладзе назвал цену. Но тут же поднял палец кверху, словно хотел этим жестом предотвратить возможные возражения или торг.

– Дороговато? – Ангуладзе попытался заглянуть в глаза гостя. – Согласен, деньги немалые. Но цены на оружие в Москве всегда были высокими. Кроме того, я рискую своей задницей. А стволы того стоят. Это чистые, нигде не засвеченные пушки. Очень качественные. Чистые.

Последнее слово Ангуладзе произнес по слогам. Стерн, сохранявший каменное выражение лица, молча кивнул.

– Я вернусь вечером, с шести до семи, – сказал он. – Заплачу деньги и заберу товар.

– Добро. Жду до семи. Но завтра товар уйдет.

Ангуладзе протянул Стерну крепкую ладонь, скрепляя будущую сделку рукопожатием. Через пять минут Стерн вышел со двора, поймал такси и попросил водителя отвезти его на Цветной бульвар, к старому цирку. Свободного времени впереди много, надо себя чем-то занять.

Москва. Проспект Вернадского. 27 июля.

Павел Клименко просматривал электронную почту четыре раза в день, в строго установленное время. Вот и сегодня он вышел из ванной комнаты, глянул на настенные часы и как был, в одних трусах, сел к портативному компьютеру. Ровно полдень, значит, пора немного поработать. В ящике электронной почты уже накопилось какие-то объявления и прочая чепуха. Но среди рекламного мусора попалось то самое сообщение, которого Павел ждал: «Встреча сегодня. Место старое». Далее следовала комбинация цифр, заменяющая отправителю личную подпись. Пять лет назад Клименко окончил строительный институт, но по специальности не проработал и недели. Через доброго приятеля нашел себе более прибыльное и менее хлопотное занятие, чем глотать на стройплощадке цементную пыль и гонять работяг. Клименко представлял в Москве интересы некоего Зураба, кавказца, очень богатого влиятельного человека, который платил большие деньги за пустяковые услуги. Павел выполнял разовые поручения, которые получал от своего работодателя по электронной почте, по телефону или через знакомых. Он перевозил с место на место чемоданы и портфели, на свое имя снимал квартиры для каких-то приезжих, людей сомнительной наружности, с которыми даже не был знаком. Получал у проводников поездов дальнего следования коробки и пакеты, чтобы потом поместить эти вещи в вокзальные камеры хранения или абонированные банковские ячейки. Зимой наступало затишье, хозяин мог неделями не трогать Клименко, но лето – страдная пора, только успевай поворачиваться. Зураб использовал Клименко втемную, Павел не знал имен людей, на которых работает, не интересовался содержимым посылок, которые принимал и отправлял. Он лишь делал то, что скажут, и был доволен жизнью. Зримым осязаемым результатом сотрудничества с Зурабом стала квартира в новом доме, обстановка по первому разряду, приличная тачка и другие бытовые удобства, которые инженеру строителю и во сне не приснятся. Сегодня предстояло провернуть одно такое дельце. Ничего из ряда вон выходящего. Забрать портфель, хранящийся в сейфе Вадима Ярошевского, хозяина казино «Бригантина». Затем поехать в одну неприметную забегаловку, что-то вроде пивняка или закусочной, и передать портфель в руки человека, отправившего письмо по электронной почте. Клименко снял трубку телефона, набрал номер хозяина казино.

– Вадим Сергеевич, – пропел Клименко в трубку. – Мне срочно нужно забрать у вас свой портфельчик. Можно я сейчас подъеду?

– А позже нельзя? – зевнул Ярошевский.

Хозяин «Бригантины» был мужем старшей сестры Клименко, и никогда не отказывал своему родственнику в просьбе подержать в своем сейфе какие-то мелочи, чемоданы или пакеты. Но сегодня Ярошевский был не в духе, он заснул только под утро, в своем рабочем кабинете и к полудню еще не успел проснуться. – Мне надо срочно.

– Хрен с тобой, приезжай, – сказал Ярошевский. – Достал ты меня. Здесь, между прочим, приличное заведение, а не камера хранения Ярославского вокзала.

– Заранее благодарен, – Клименко положил трубку. Живой, легкий на подъем, он вернулся в ванную комнату, побрызгал одеколоном бритую наголо голову, помазал щеки лосьоном. Наскоро перекусив на кухне, заскочил в спальню. Подошел к измятой постели и чмокнул в щеку любовницу, смотревшую последний сон. Он надел джинсы, рубашку навыпуск и темно синюю куртку. Спустился во двор, сел за руль большого красного джипа, похожего на пожарную машину. Клименко считал казино надежным местом, там можно спокойно оставить самые ценные вещи и не бояться за их сохранность. Глубокий подвал «Бригантины», где хранилась наличность, пожалуй, выдержит прямое попадание авиабомбы. Внутри шведские сейфы и взвод вооруженных охранников. Клименко не мог знать, что деятельностью казино давно заинтересовалось следственное управление МВД. Ярошевского подозревали в отмывании грязных воровских денег, а также в том, что значительная часть доходов заведения поступает в общак, который контролируют лаврушники, кавказские авторитеты и воры в законе, окопавшиеся в Москве. Сыщики установили за «Бригантиной» наружное наблюдение. Угрозами и шантажом склонили к сотрудничеству заместителя начальника службы безопасности казино. И уже третий месяц прослушивали разговоры, которые вел Ярошевский в своем рабочем кабинете. Клименко, бритый наголо, молодой человек, передвигавшийся по Москве на красном джипе, попал на мушку милиции случайно. Он заезжал в казино два-три раза в месяц. Но в игорный зал не ходил, ставок не делал и в ресторане не ужинал. Коротко переговорив с Ярошевским, оставлял у директора какие-то свертки или портфели. Клименко не проходил по милицейской картотеке, не имел судимостей и даже приводов. Родился на Украине, высшее образование получил в Москве, не женат, наркотой и алкоголем не злоупотребляет. Именно такой чистенький фраерок без единого темного пятнышка в биографии идеально подходил на роль курьера. Что находилось в тех портфелях, милиционерам оставалось только гадать. Сотрудники МВД сошлись на самой простой и правдоподобной версии: Клименко – частями доставляет наличные, отстиранные в казино, по назначению, кавказской братве. Сегодняшний телефонный звонок из квартиры Клименко в «Бригантину» милиционеры засекли, несколько раз прокрутив запись, решили прояснить вопрос с загадочным «портфельчиком», о котором помянул в разговоре Клименко. После коротких переговоров с руководством оперативники получили «добро» на его задержание. Предстояло выяснить, что же находится в чемодане, провести обыск на квартире подозреваемого, а заодно уж на квартире подруги. Преступники часто хранят у своих девок такие вещи, которые опасно держать в своем, в собственном доме. Пасти Клименко, день за днем отслеживать его контакты, слушать телефон, – работа трудоемкая, дорогостоящая и мало перспективная. Можно действовать по-другому, наскоком. Если обыски пройдут удачно, нужно будет подобрать этому хмырю «долгоиграющую» статью УК и предъявить обвинение. А там уж Клименко, испуганный и подавленный грозящим ему лагерным сроком, бессонной ночью в одиночном боксе, согласится на сотрудничество со следствием. А куда ему деваться, когда приперли? Этот жук сдаст все контакты. И запоет полным насыщенным голосом, как солит украинского народного хора имени Григория Веревки. …Через полчаса красный джип остановился у заднего крыльца казино «Бригантина». Клименко вышел из машины, встал под козырьком служебного входа и долго давил пальцем на кнопку звонка. Наконец, что-то щелкнуло, дверь приоткрылась, заскрипела пружина. Охранник впустил посетителя и проводил до директорского кабинета на втором этаже. Ярошевский сидел за большим письменным столом и скучал. Для любого обывателя понедельник – день тяжелый, а для владельца казино тяжелый вдвойне. От знакомого чиновника Ярошевский узнал неприятную новость: со дня на день в «Бригантину» должны нагрянуть поверяльщики из налоговой инспекции. Значит, и в перспективе ничего хорошего не жди. Ярошевский, положив руки на стол, механически выстукивал пальцами ритмы похоронного марша. И разглядывал висящую на противоположной стене старинную картину работы неизвестного мастера в помпезной золоченой раме. На полотне нарисовано бушующее штормовое море и одинокий утлый парусник на горизонте, готовый, кажется, сдаться под натиском безжалостной стихии. От долгого созерцания картины, настроение Ярошевского окончательно испортилось. В голову полезли грустные мысли о бренности жизни, нелепые сравнения человека с гибнущем в море кораблем. Переступив порог кабинета, Клименко пожал руку своего родственника и рухнул в кресло. Свободное время еще оставалось, Клименко хотел выпить что-нибудь холодненького и поговорить за жизнь. Но хозяин игорного заведения, сразу видно, был не в настроении. Стальной кейс, отделанный натуральный кожей и снабженный номерными наборными замками, уже подняли из хранилища и поставили на стол Ярошевского.

– Может, пивка рванем? – предложил Клименко. На языке вертелась история об одной женщине, жене общего друга, дипломата. История настолько пикантная, даже похабная, что Клименко не терпелось ее рассказать в лицах.

– Знаешь, что тут вчера было? – спросил хозяин, когда Клименко попытался заговорить на посторонние темы. – Тошно рассказывать. Один хмырь, приезжий, просрал большие бабки в двадцать одно. И вдруг ни с того, ни с сего решил, что крупье мухлюет. Передергивает на сдаче. И началось… Он стал требовать назад проигрыш, вызвал по сотовому знакомых парней из какой-то уличной банды. Шум, вопли, мордобой. Одних только стульев с десяток поломали. Чуть до перестрелки не дошло.

– И где сейчас тот тип, ну, который скандал устроил? И его друзья?

– Где же им быть? – грустно вздохнул Ярошевский. – В Склифе. Раны зализывают.

– Ну, вот, видишь… Все обошлось. А пиво сейчас…

– Некогда мне пиво пить и анекдоты травить.

Ярошевский выразительно поморщился, похлопал ладонью по чемоданчику.

– Забирай и топай. После вчерашнего у меня башка, как тот шкаф. Всю ночь не спал.

– Привет сестре.

Клименко взял чемодан, ругнулся про себя, но вслух поблагодарил родственника. Спустился к машине, положив чемодан на переднее пассажирское место, поехал в кафе «Ветерок» на встречу со Стерном.

Москва, Цветной бульвар. 27 июля.

Очутившись на бульваре, Стерн прошелся взад-вперед. Взял в ларьке сосиску в тесте и, сидя на скамейке, съел ее. Затем отклонил предложение одной блондиночки повеселиться у нее на квартире. Блондинка была похожа на грязного уличного пуделя, и такое сомнительное веселье должно непременно закончиться в кабинете врача венеролога.

Минуты ожидания тянулись томительно долго. Время было неурочное, слишком раннее, но по бульвару уже фланировали одинокие шлюхи, съехавшиеся на заработок из пригорода. Женщины как бы невзначай посматривали на одинокого мужчину, про себя взвешивали финансовые возможности клиента, и шли своей дорогой. Стерн отворачивался. Казалось, стоит лишь внимательно посмотреть на этих шлюх, даже не дотронуться до них, а только увидеть, – и уже намотаешь триппер. Когда надоело торчать на бульваре, он вошел в кассовый зал кинотеатра «Мир» и, не посмотрев на афишу, взял билет. В фойе купил пакетик орешков, шоколадный батончик и бутылку сладкой воды. Стерн появился в проходе между кресел, когда фильм уже запустили, титры закончились, поэтому он так и не узнал, как называется картина. В огромном полукруглом зале, напоминающим планетарий, зрителей собралось немного, от силы, два десятка человек. Стерн комфортно устроился в последнем ряду, он полулежал в кресле, закинув ногу на ногу. Первые четверть часа старался вникнуть в смысл событий, происходящих на экране. Показывали тесную кухню, за столом сидела неряшливая женщина в халате с засаленными волосами. Перед ней, опустив голову, на вытяжку стоял худой сутулый мужчина.

– Ты искалечил мою жизнь, – веско заявила женщина. – И ты пожалеешь об этом.

Стерн заскучал, решив, что все дальнейшее действие фильма будет развиваться на кухне или в интерьере современной квартиры. Но тут показали улицу. Та же неряшливая женщина куда-то спешила, лавируя между потоками пешеходов. Под полой плаща она сжимала рукоятку пистолета. В следующие четверть часа женщина так никого и не пристрелила, а вернулась на кухню и стала в тех же выражениях выяснять отношения с провинившимся мужем. Стерн бросал в рот орешки, кусал батончик, запивая это дело сладкой водой. Он строил планы на ближайшее будущее и старался разобраться в своих проблемах.

Типовая двухкомнатная квартира Елены Юдиной понравилась Стерну. Милое гнездышко с двуспальной кроватью, добротной мебелью под старину, окна выходят на тихую улицу, а до метро «Сокольники» всего десять минут пешком. Велик соблазн затаиться здесь, отдохнуть, выждать неделю, и только тогда начинать действовать. Вероятность того, что похищение документов и денег у гражданина Куприянова каким-то образом свяжут со Стерном, очень мала, даже призрачна. Этот Куприянов не министр республиканского значения, не какая-то там шишка. Просто служащий, менеджер, серый человечек, каких в Москве неводом не переловишь. Ясно, дагестанские менты никого искать не станут. Если и примут от Куприянова заявление о краже, то положат эту бумагу в дальний ящик шкафа, где ее сожрут голодные мыши. Другой вопрос, если кражей заинтересуется ФСБ. Там работают, разумеется, не высоколобые интеллектуалы, но глупо считать своих противников за полных дураков. Они могли установить, что Стерн вылетел по подложным документам в Москву. Существует также шанс, что контрразведчики заинтересуются Юдиной. Во время авиаперелета или в аэропорту кто-то из пассажиров мог запомнить, что Юдина и Стерн были вместе. Это мизерный совершенно ничтожный шанс. Но и его нельзя сбрасывать со счетов… Если чекисты все же доберутся до Юдиной, их ждет разочарование. Стерна уже и след простыл. А женщина ничего о нем толком не знает, не может сообщить никакой мало-мальски ценной информации. Ну, познакомилась на курорте с мужчиной. Ну, пригласила его к себе на московскую квартиру. А потом он уехал, пообещав вернуться через месяц. Вот и все. Поэтому Юдина совершенно не опасна. Свидетель из нее никакой.

Чтобы выйти на Юдину чекистам потребуется не менее двух-трех дней. Значит, фора во времени у Стерна еще остается. Можно чувствовать себя в безопасности как минимум сутки. Затем придется менять адрес, уезжать из Москвы. Сегодня Стерн получит от доверенного лица Зураба пятьдесят тысяч баксов, на расходы. Потом вернется в пункт приема вторсырья, заплатит за оружие и заберет его с собой. Завтрашним утром сложит монатки в сумку, поцелует Юдину в щечку и расстанется с ней. Скажет, что дозвонился на работу, подвернулась срочная командировка, от которой нельзя отказаться. Стерн дожевал орешки, бросил под кресло пустой пакетик и бутылку. Встал и вышел из кинозала, не досмотрев фильм и до середины.

Ровно в три часа дня он зашел в кафе – стекляшку «Ветерок», сел лицом к входной двери и спиной к служебному выходу, заранее наметив путь к отступлению на непредвиденный экстренный случай. Он разложил на столе газету и сделал заказ. Через четверть часа официант поставил перед посетителем порцию мясного рагу с картофельным гарниром, кружку пива и сто пятьдесят водки. Стерн опрокинул в рот содержимое пластмассового стаканчика и начал неторопливо ковырять в тарелке ножом и вилкой. Ждать оставалось недолго.

Москва, Сухаревка. 27 июля.

«Ветерок» был выбран для встречи не случайно. Кафе стояло на перекрестке двух переулков. Если сидеть лицом к двери, через застекленные с полу по потолка витрины открывался широкий обзор окрестностей. Служебная дверь вела в узкий коридор, проскочив который, можно очутиться в старых проходных дворах. В их лабиринте легко затеряться. Когда в конце переулка показался приметный издали красный джип, Стерн и бровью не повел. Отхлебнул пива, перевернул газетный лист. Казалось, он слишком увлечен чтением, чтобы смотреть по сторонам. Джип остановился в ста метрах от кафе только потому, что все ближние места для парковки были забиты еще с раннего утра. Впритирку с джипом встал серенький «жигуленок» с помятым крылом. Клименко вылез из машины, наклонился, достал с пассажирского сидения кейс. Захлопнул дверцу и нажал кнопку брелка. Стерн, видевший физиономию Клименко только на фотографиях, узнал молодого человека с первого взгляда. В эту секунду сзади джипа встала «Волга» с затемненными стеклами. Скрипнули тормоза.

Дальнейшие события развивались в полной тишине. И так стремительно, что пара прохожих, ставших невольными свидетелями инцидента, не сразу поняли, что, собственно, происходит. Клименко крутанул брелок на пальце свободной руки, опустил его в карман брюк и шагнул с проезжей части на тротуар. Тут из «Волги» и «Жигулей» вывалились четыре мужчины в цивильных костюмах. Тот, что самый здоровой, повис на спине Клименко, согнув локоть правой руки под его подбородком, выполнил удушающий захват. Клименко был так растерян и напуган, что не догадался выпустить ручку кейса, бросить чемодан на асфальт. Два других оперативника, подскочив спереди, выкрутили руки молодого человека. Выхватили «дипломат», сковали запястья браслетами наручников. Четвертый мужчина распахнул заднюю дверцу «Волги» и стал давить на голову Клименко ладонями, заталкивая его в салон. Все закончилось через полминуты. Пешеходы отправились по своим делам, решив, что уличное происшествие выеденного яйца не стоит: собутыльники запихнули в машину перепившего товарища. «Волга» и «Жигули» сорвались с места и умчались неизвестно куда. Двумя пальцами Стерн вытянул бумажную салфетку из стаканчика, вытер губы. Он свернул газету трубочкой, сунул ее во внутренний карман пиджака. Подозвал официанта и расплатился за обед. Стерн вышел из кафе не через служебную дверь, а через парадное крыльцо. Завернул за угол и только тогда прибавил шаг.

Через сорок минут он добрался до квартиры Юдиной. Открыл дверь, вошел в кухню, долго пил воду из крана и все не мог утолить жажду. Потом скинул промокший пиджак и, не снимая ботинок, повалился на кровать. Стерн разглядывал потолок и слушал, как подоконник царапают редкие дождевые капли, на стене тикают часы в деревянном корпусе. Конечно, со временем причина задержания Клименко прояснится. Но пока смысл событий был недоступен пониманию Стерна. Он долго лежал на кровати, закинув руки за голову и обхватив ладонями затылок. Наконец, посмотрел на часы: бежит время. Если ехать в Люблино, то прямо сейчас, не откладывая это дело ни на минуту. Иначе он опоздает. Стерн встал, надел пиджак и вышел из квартиры, заперев дверь на оба замка.

Глава седьмая

Москва, Люблино. 27 июля.

У ворот пункта приема вторсырья Стерн оказался без четверти семь, когда рабочий день закончился. Дождь разошелся не на шутку, в серых низких тучах не было видно ни единого просвета. Вдалеке слышался шум работающего экскаватора, гудели двигатели грузовиков, на стройке зажги прожекторы, будто на дворе не ранний вечер, а глубокая ночь. Стерн подумал, что скоро, через месяц-другой, пункт приема вторсырья сотрут с лица земли, очистив площадку под строительство нового дома. Балансируя на мокрых досках, перепрыгивая черные лужи, Стерн пробрался через утонувший в грязи двор. Перевел дух. Поднялся на порог, распахнул дверь, за которой знакомый приемщик смотрел телевизор. Стерн вытер ноги о резиновый коврик. При появлении гостя Руслан выключил телек, встал со стула.

– Все в порядке? – спросил он.

– Разумеется, – Стерн стер ладонью с подбородка дождевые брызги. – Только вот ноги промочил.

Прошли за прилавок, по лестнице спустились в подвал. Из подсобки прошли в ту же комнату, где утром Стерну показывали стволы. Руслан сказал, что сейчас приведет хозяина, и ушел. Стерн, изучивший обстановку, еще раз внимательно осмотрелся по сторонам. В подвал ведут две двери. Одна дверь выходит на лестницу, по которой Стерн только что спустился вниз. Вторая дверь, обитая листовым железом, расположена точно напротив первой. Замок врезной, прибита табличка «склад». Куда ведет дверь, значения не имеет. Важно, что за ней может прятаться кто-то из людей Ангуладзе. Наверняка хозяин дал команду кому-то из своих парней подстраховать его во время сделки. Конечно, это всего лишь догадка, предположение, которое сейчас уже невозможно проверить. Но и со счета сбросить нельзя. Через пару минут вниз по ступенькам сбежал Ангуладзе. Все в том же темном стильном костюме и светлой сорочке. Пуговицы пиджака расстегнуты. Стерн решил, что свой пистолет Ангуладзе, скорее всего, держит не в подплечной кобуре, а под брючным ремнем. Так сподручнее выхватывать пушку в момент опасности. Рубль за сто, что ствол есть и у Руслана, под грязным рабочим халатом, застегнутым на три пуговицы.

– Под дождь попал, – пожаловался Стерн.

– Ох уж эти дожди, – покачал головой Ангуладзе. – Совсем залили.

Благородное лицо хозяина светилось спокойствием и благодушием. Он проворчал еще что-то насчет никудышной московской погоды, которая портится в самое неподходящее время. Кивнул приемщику. Руслан, ожидавший знака, вытащил из-под груды сломанных ящиков черную сумку, поставил ее на стол.

Стерн подумал, что Ангуладзе кажется хладнокровным уравновешенным человеком. Если бы он играл в академическом театре, то получал первые роли не за взятки, а за талант. Страх и волнение выдает только левая щека, которая едва заметно, подергивается. – Деньги при себе? – с улыбкой спросил Ангуладзе.

Вместо ответа Стерн похлопал себя по карману пиджака, оттопыренному газетой. Он шагнул к сумке, расстегнул «молнию» и сказал: – Я еще раз все пересчитаю. С вашего позволения. Минутное дело. Деньги против стволов.

Ангуладзе молча кивнул головой. Он стоял в пяти шагах от Стерна и покусывал нижнюю губу. Руслан встал по правую руку от хозяина и улыбался какой-то глупой счастливой улыбкой, будто вся выручка от продажи оружия осядет в его кармане.

Стерн никуда не торопился. Он выбрал позицию с тем расчетом, чтобы дверь с табличкой «склад» была точно за его спиной. Он запустил в сумку одну руку, делая вид, что перебирает и подсчитывает коробки с патронами.

– Один, два… Пять, шесть… Так-так.

Стерн запустил в сумку вторую руку, сунул снаряженную обойму в рукоятку «Браунинга», выключил предохранитель. Неожиданно он выхватил пистолет из сумки, передернул затвор, дослав патрон в патронник. Направил ствол в грудь Ангуладзе. Даже в свете тусклой лампочки было заметно, как хозяин побледнел. Он попятился назад, остановился. Приоткрыл рот, будто ему стало трудно дышать. Сделал еще один шаг назад, уперся спиной в штабель ящиков. Руслан не сдвинулся с места, только перестал улыбаться и опустил руки по швам. Видимо, этот малый туго соображал. – У меня возникла идея, – сказал Стерн. – Интересная идея. Пожалуй, я возьму эту партию со скидкой. Что ты думаешь по этому поводу?

– Я? – переспросил Ангуладзе. – Что думаю?

– Вот именно. Что ты думаешь?

– Бери, – ответил хозяин. – Берите. Так и знал, что этим кончится. Только напрасно ты связался…

– Подними лапки кверху, – сказал Стерн. – И не тявкай.

Убедившись, что руки подняты, он хотел отдать следующий приказ. Встать на колени, лицом к стене. И тут услышал за спиной скрип ржавых петель. Стерн, стоя лицом к Ангуладзе, не мог видеть, что происходит сзади. Он знал одно: у него в запасе нет той единственной лишней секунды, чтобы обернуться и произвести прицельный выстрел в человека, прятавшегося за дверью. Стерн приподнял локоть левой свободной руки. Правую руку завел за спину, оставив пространство для вылета стреляных гильз. И трижды нажал на спусковой крючок, пальнув из-за спины. Стерн повернул голову, скосил глаза назад. Бородатый мужик славянской наружности, появившийся из-за двери, выронил уже готовый к стрельбе пистолет. По серой рубашке на уровне живота расплывалось небольшое темное пятно. Значит, из трех выпущенных пуль только одна достигла цели. Не самый плохой результат, когда стреляешь на звук, вслепую. Стерн повернулся к бородачу в пол-оборота, не стал вскидывать пистолет, даже не посмотрел на свою пушку. Теперь Стерн видел только мишень. Прижав предплечье к корпусу, выстрелил два раза. Обе пули попали в грудь противника, сбили с ног, отбросили к стене. Стерн обернулся к Ангуладзе. За пару коротких секунд, хозяин успел запустить руку под пиджак, обхватить ладонью рукоятку своей пушки. Руслан же, оттолкнув хозяина в сторону, распахнул дверь на лестницу, выскочил из подвальной комнаты.

Стерн дважды выстрелил в живот Ангуладзе. Метнулся к двери. Руслан уже проскочил тесный предбанник. Стерн вскинул руку и выстрелил. Пуля достала Руслана, когда он находился уже посередине лестницы. Он почувствовал, как подломилась правая опорная нога. Ухватившись ладонями за перила, медленно опустился на одно колено, затем на другое. Горячая, как кипяток, кровь пропитала штанину. Хотя бедренная артерия и кость не были задета пулей, кровь из ноги лилась, как из крана. Стерн, не целясь, выстрелил в спину Руслана. Приемщик стеклотары разжал ладони, застонал. Стал заваливаться спиной назад. Наконец, кубарем покатился вниз по ступенькам, считая головой ступеньки. Отступив от двери, Стерн шагнул к Ангуладзе. Хозяин лавочки лежал на боку. Обхватив живот руками, он не шевелился. Стерн подошвой ботинка дважды толкнул Ангуладце в плечо, перевернул его на спину. Ангуладзе медленно умирал. Он дышал неровно, из груди выходили сдавленные хрипы, а изо рта сочилась розовая слюна, будто хозяин объелся за ужином ягодным пломбиром. И теперь мороженое горлом лезет обратно. Глаза Ангуладзе выкатились из орбит и налились кровью. Стерн наклонился, обыскал карманы хозяина заведения, вытащил бумажник. Развернул его, сосчитал наличность: девять с половиной сотен зелеными. Лишними эти деньги не будут. Стерн опустил руку и дважды выстрелил в голову Ангуладзе. В замкнутом тесном помещении подвали пистолетные выстрелы звучали неестественно громко, как артиллеристская канонада. Даже уши закладывало от этого грохота. Стерн обогнул стол, подошел к задней двери с табличкой «склад». Человек с пегой забрызганной кровью бородой лежал на спине, живой и в сознании. На рубашке медленно расплывались кровавые пятна. Человек молча, без стонов и всхлипов, следил за своим убийцей, его бесцветные глаза сочились слезами боли.

– Чуть было про тебя не забыл, – сказал Стерн. – Вот же память.

Стерн подумал, что бородач, появившись из-за двери, допустил важную ошибку. На секунду промедлил с выстрелом. Это его и погубило. А замешкался он только потому, что Стерн выбрал удачное место: встал на одной линии с Ангуладзе. Бородач боялся, что выпущенная им пуля заденет хозяина. Он хотел, прицелиться и пальнуть наверняка, в яблочко, в затылок Стерна.

– Господи, – сказал мужчина слабым голосом. – Спаси, господи.

Стерн опустил ствол вниз, добил бородача двумя выстрелами в лоб. По подвалу плавал серый дым, от запаха горелого пороха чесался нос. Стерн сунул пистолет под ремень, нашел в углу пыльный джутовый мешок. Пистолеты и патроны остались лежать на дне сумки, сверху Стерн сунул завернутые в мешковину карабины. Застегнул «молнию», повесил на плечо ремень сумки, вышел за порог и натолкнулся на валявшегося под лестницей Руслана. Парень был жив. Он лежал спиной на бетонном полу, голова внизу, согнутые в коленях ноги на ступеньках. Стерн вытащил из-за пояса пистолет, посмотрел в лицо Руслана. Парень что-то говорил, но говорил так тихо, что слов нельзя было разобрать. Воздуха ему не хватало, из груди вырывался тихий свист и шипение.

– Что, не слышу? – Стерн наклонился к Руслану. – Повтори еще раз. Погромче.

Руслан высунул кончик языка и облизал сухие губы. Перед тем, как провалиться в колодец забытья, он должен сказать нечто важное. Должен сказать…

– Что, ну, что? – снова не расслышал Стерн. – Не торопись. Говори медленно.

Руслан собрал силы, набрал в легкие воздуха и выдохнул:

– Не стреляй мне в лицо, – попросил он. – Моя мать… Она… Ей будет тяжело увидеть меня. Увидеть меня таким. С изувеченной мордой.

– Как скажешь, – ответил Стерн.

Он опустил ствол пистолета. Руслан зажмурил глаза. Стерн дважды выстрелил ему в сердце. Достал из кармана носовой платок, стер с «Браунинга» свои пальцы. Наклонился, вложил пистолет в руку Руслана. Пусть менты разбираются, ломают головы, решая, что тут была за пальба, и кто кого кончил. Просто ради интереса Стерн проверил, нет ли за поясом Руслана или в его карманах ствола. Странно, оружия не было.

Стерн переступил через разлившуюся по полу кровавую лужу и, шагая через ступеньку, поднялся по лестнице. Он вышел на крыльцо, встал под навесом. Оглядел двор: окна темные, вокруг никого. Только дождь барабанит по жестяному навесу, вдалеке рычит экскаватор. И одичалая собака, худая, как живой скелет, бежит по двору, вытянул длинную морду. Стерн вытащил бумажник, переложил деньги в карман. Широко размахнувшись, закинул бумажник за гору ломаных ящиков. Спустившись с крыльца, Стерн вытащил носовой платок, намочил его в луже. И тщательно стер с рук пороховую гарь.

Скомкал платок, бросил его в грязь. Выйдя за ворота, побродил между домов, набрел на широкую магистраль. Ремень тяжелой сумки тянул плечо, капли дождя попадали за шиворот, но Стерн не обращал внимания на эти мелкие неудобства. Он, путая следы, все дальше и дальше уходил от места преступления. Только окончательно промокнув, решился поймать машину.

– Поедем Сокольники, шеф? – Стерн заглянул в салон.

– Это можно, – без колебаний согласился молодой водитель. – Залезай.

Стерн сел на заднее сидение, захлопнул дверцу, поставил сумку на резиновый коврик. Только сейчас он почувствовал усталость.

Москва, Ленинский проспект. 28 июля.

Офис страховой фирмы «Дарт», где работала Юдина, разместился недалеко от центра. Предъявив милиционеру, дежурившему на вахте удостоверение офицера ФСБ, Колчин поднялся на второй этаж и стал дожидаться двух часов дня. В это время здесь организованно, по звонку, начинался обед сотрудников. Убивая время, Колчин слонялся по коридору, переходя от двери к двери, от урны к плевательнице и обратно. Торчал в курилке возле туалета до тех пор, пока табачный дым не полез из ушей. Чтобы чем-то себя развлечь, просунул голову в дверной проем, заглянул в просторную комнату номер двадцать два, которую Елена Ивановна Юдина делала с добрым десятком своих коллег. Юдина занимала стол у окна, перед ней сидел пожилой мужчина в приличном костюме. Низко склонившись над столом, он под диктовку заполнял какую-то анкету или бланк договора. Повертев головой, Колчин осмотрел интерьер унылой казенной комнаты. Серые столы из пластика, раритетные компьютеры, белые стены, не украшенные ни календарем, ни плакатом. Служащие тоже какие-то серенькие, невзрачные, похожие на дрессированных мышей из уголка Дурова.

– Вы кого-то ищите, молодой человек? – строго спросила женщина в очках, сидевшая ближе других к двери.

– Извините, – валял дурака Колчин.

Он виновато улыбнулся, растеряно пожал плечами. Всем своим видом показывая, что ему совестно отрывать занятых людей от неотложных и очень важных дел.

– Простите.

– Так что вам нужно? – голос женщины сделался строгим.

– Мне-то? Мне? Бухгалтерия нужна, – соврал Колчин.

– По коридору последняя комната, справа.

– Спасибо. Большое. Огромное спасибо.

Колчин закрыл дверь и отправился в курилку. За десять минут до начала обеденного перерыва, не дожидаясь звонка, служащие стали организованно покидать рабочие места и спускаться по лестнице на первый этаж в столовую. Юдина вышла из кабинета в компании той самой женщины в очках, что объясняла Колчину дорогу в бухгалтерию. – Елена Ивановна?

Колчин шагнул к Юдиной, остановился на ее пути, преграждая путь. – Мне нужно с вами поговорить. По неотложному делу.

– Неотложными делами я занимаюсь в рабочее время, – нахмурилась Юдина. – Приходите после обеда.

– Я тороплюсь. Дело касается вашего знакомого из Дербента.

Колчин взял Юдину под локоть, но женщина вырвала руку, оглянулась, что-то шепнула своей подруге. Женщина в очках пожала плечами, осуждающе покачала головой и заспешила в столовую. И правильно, голод не тетка. Юдина повернулась к Колчину.

– Так о чем вы хотите поговорить?

Колчин вытащил из кармана удостоверение, раскрыл его и показал Юдиной. Женщина усмехнулась.

– Ну, и что? Все равно у меня обед. – Елена Иванова, вам придется со мной пошептаться. Даже если вы этого не хотите. Пойдемте на воздух, сегодня погода хорошая. В противном случае…

– Что в противном случае? – Наш разговор состоится в присутствии директора вашей фирмы, – ляпнул Колчин. – Или в казенном кабинете на Лубянке. Выбирайте. Одно из двух.

– Хорошо, пойдемте.

Квадрат московского двора, засаженный молодыми тополями и чахлыми общипанными кустиками шиповника, отделяла от Ленинского проспекта громада высотного дома. Сюда почти не долетал автомобильный гул, зато было слышно воркование толстых голубей, слетевшихся к помойке. Юдина и Колчин выбрали пустую скамейку возле детской песочницы. Ночной ливень оставил после себя лишь мелкие лужицы, грозовые тучи разлетелись, а чистое небо наливалось густой синевой.

– Что я должна вам рассказать?

Юдина вытащила из сумочки сигареты и не заметила зажигалку в руке Колчина. Видимо, настроение Елены Ивановны было безнадежно испорчено еще с сегодняшнего утра или со вчерашнего вечера.

– Мне нужно знать о Куприянове все. Все, что знаете вы. Он – опасный преступник.

– А вам не кажется, что отношения с этим человеком мое сугубо личное дело? Или, пардон, я отстала от жизни? Интересы Лубянки теперь распространяются и на постельные дела?

Колчин промолчал. Во внутреннем кармане пиджака лежали, упакованные в почтовый конверт, несколько цветных фотографий. Уезжая на встречу с Юдиной, он под расписку взял эти снимки в архиве ФСБ. Фотографии были сделаны в разные годы, в разных частях страны и не имели между собой никакой связи. Какой-то молодой человек, широко раскрыв рот и выпустив язык, лежит спиной на ковре. Левый глаз вытек, а из правого глаза торчит рукоятка трехгранного напильника. Обнаженная женщина в трусах, спущенных до колен, прилегла в высокую траву. У женщины не хватает голени правой ноги, а выше лобка глубокая поперечная рана, оставленная лезвием топора. Сам топор валятся здесь же, в траве. Безголовый труп плавает в ванной… Старуха, распиленная на части, и упакованная в два мягких чемодана… И так далее. Если и дальше Юдина будет огрызаться или выдавливать из себя плоские остроты, придется действовать старым испытанным методом. Колчин покажет женщине карточки. И заявит, что вся эта ужасная мокруха, эта дикая расчлененка – дело рук ее любовника. Этот мерзавец убивал людей из самых низменных корыстных мотивов. И это лишь счастливое стечение обстоятельств, простое недоразумение, что сама Юдина не лежит в деревянном ящике или не плавает в какой-нибудь безымянной речке. А жива и даже здорова. Безусловно, Елена Ивановна безоглядно поверит рассказу офицера ФСБ, потому что фотографии вот они. А людей впечатлительных такие картинки с кровью сильно возбуждают. Сначала Юдина испугается, до дрожи, до слез, чуть не до истерики. Потом попросит помощи и защиты. Потом заговорит так быстро, что не остановишь. Но показывать это шулерской жестокий фокус с карточками Колчину почему-то не хотелось.

– Я неудачно пошутила, – неожиданно сказала Юдина. – Простите.

– Я тоже пошутил насчет вашего допроса на Лубянке, – ответил Колчин. – У меня и в мыслях этого не было. Хотел поговорить по-человечески, без протокола. Этот человек, который выдает себя за Куприянова, опасный тип. И наша беда в том, что мы о нем не знаем ничего или почти ничего. Даже имени не знаем. Понимаете? Поэтому любая информация, которую вы сообщите, имеет большое, нет, огромное значение.

– Как вы вышли на меня? – спросила Юдина.

– Это не сделать трудно, так сказать, вопрос техники. В моем списке было три женских имени. Последней оказались вы.

– А что он натворил, в чем подозревают Игоря или как так его?

– Не могу ответить. Но, поверьте, мы пустяками не занимаемся.

– И все-таки, конкретнее? Он убил кого-то?

– Это не самое страшное. Я уверен, что в скором будущем он может таких дел наворочать, в сравнении с которыми убийство, – Колчин отвернулся и сплюнул сквозь зубы, – убийство – это так, мелкий рядовой эпизод. Проза жизни. Узнаете своего знакомого?

Он вытащил из кармана и развернул листок с фотороботом Стерна. Юдина взяла бумагу в руки, прищурила глаза.

– Ну, общее сходство есть. У Игоря глаза серо-голубые, выразительные. А на вашей картинке какие-то пупки вместо глаз. И подбородок стертый, безвольный, никакой. У него мужественный подбородок.

– У него на теле были татуировки? Ну, скажем, на правом плече?

– Ни на правом, на левом. Ни одной татуировки нет.

– А вы Игоря хорошо рассмотрели… – Достаточно хорошо. У него на теле нет татуировок. – Когда вы видели его последний раз?

– Сегодня рано утром. Он собрался и ушел. Сказал, что подвернулась срочная командировка.

– Это удача, что он… Что он вас не тронул. Поверьте, он мог запросто вас… Запросто.

Колчин замолчал, не стал договаривать, развивать мысль. Юдина долго и пристально смотрела на Колчина. Казалось, этот человек ее разыгрывает, шутит. Но лицо Колчина оставалось серьезным.

– Хорошо, я расскажу все, как было, – вздохнула Юдина. – А вы решайте, что важно, а что не очень. Буду называть его Игорем, так мне легче рассказывать.

Она достала из сумочки новую сигарету, прикурила и поведала Колчину историю своего короткого курортного романа, который получил продолжение в Москве. Елена Ивановна пригласила Игоря пожить у себя дома, в Сокольниках, потому что на его новой квартире ремонт закончится не раньше, чем через месяц. В быту он нормальный, спокойный человек. Не наглый, с чувством собственного достоинства, но и без лишних комплексов. Правда, мелкие странности в его поведении все-таки заметны. Игорь сам запирал замки на ночь и задвигал дверную задвижку. Впрочем, разве это странность? Он мог погасить в кухне свет и подолгу стоять у окна, разглядывая двор, словно ждал кого-то. «Кого ты там высматриваешь?» – спросила Юдина. «Никого, просто стою, думаю о разных пустяках», – ответит он. Еще в Дагестане Игорь сказал, что работает переводчиком в какой-то фирме. Его профиль – технические тексты. «С какого языка ты переводишь?» – спросила Юдина. «Мой рабочий язык – английский, – ответил он. – Но я знаю арабский и еще парочку языков». «Если мне приснится сон на английском языке, я разбужу тебя, – пошутила Юдина. – Чтобы перевел». Елена Ивановна рассчитывала, что с Игорем у нее завяжется… Нет, не любовь. Но серьезные отношения взрослых самостоятельных людей. Но то была пустая надежда, романтический мыльный пузырь. Игорь исчез из жизни Юдиной также неожиданно, как появился. Вчера в половине десятого вечера он вошел в квартиру, поставил у двери большую и, видимо, тяжелую сумку из синтетической ткани. «Где ты так долго пропадал?» – спросила Елена. «На работу заходил, – ответил он. – Заставляют ехать в командировку в Брюссель. От таких командировок отказываться не принято. Вылет завтра утром». «Но у тебя же отпуск не кончился», – удивилась Юдина. «Значит, кончился», – коротко ответил он. «А что в сумке?» – не отставала Елена. И тут Игорь посмотрел ей в глаза, таким долгим странным взглядом. И ответил: «Здесь победитовые сверла. Я должен подготовить описание этих образцов на английском языке для фирмачей. Если есть другие вопросы, спрашивай сразу». Без всякой причины Елене стало не по себе. Дело не в ответе Игоря, не в интонациях его голоса. Все дело в этих серо-голубых глазах. В них Елена разглядела что-то такое… Угрозу? Возможно. Предостережение? Возможно. Нет, словами этого не выразить. Но мороз по спине пробежал. И сердце на секунду замерло в груди. Игорь выглядел усталым, видимо, весь день провел на ногах. Кожа серая, глаза ввалились. Пиджак и брюки насквозь промокли под дождем. Поужинали молча. И только когда стали пить чай, Юдина решилась на новый вопрос. На Игоре была черная рубашка, которую он купил в Москве, а на манжете несколько бурых пятен. Совсем небольших, похожих на засохшую кровь. И еще россыпь таких же пятен на правом рукаве пиджака. «Что это у тебя на рукаве?» – спросила Елена Ивановна. «Кровь пошла из носа», – ответил Игорь. «Просто так, взяла и пошла?» «Слушай, у нас что сегодня: вечер вопросов и ответов? Или какая-то семейная викторина?» Он встал из-за стола, скинул рубашку, снял с вешалки пиджак. Заперся в ванной и долго застирывал пятна. У Юдиной была возможность заглянуть в черную сумку, когда Игорь возился со своей одеждой или позже, когда он принимал ванну. Будто какая-то сила подталкивала Юдину к этой сумке, стоявшей в прихожей у двери. Но Елена сдержалась. Она воспитанный человек и не привыкла без спросу копаться в чужих вещах.

– Мне нужно было посмотреть, что в сумке? – спросила Елена Ивановна. – Или…

– Или, – кивнул Колчин. – Он бы сразу, с одного взгляда, все понял. Что вы сунули нос, куда не положено. Любопытство – наказуемо.

«У тебя неприятности?» – спросила Юдина, когда легли в кровать. «Спи, детка, – ответил Игорь. – Мои неприятности – это только мои неприятности. И больше ничьи». Утром он собрался, повесил на плечо сумку и ушел. На пороге остановился, поцеловал Юдину в губы. В эту секунду она неожиданно поняла, что этот человек больше никогда к ней не вернется. Спустя четверть часа Юдина догадалась позвонить в справочную Шереметьево. Оказалось, что сегодня вылеты в Брюссель не производит ни одна авиа компания. Ни российская, ни зарубежная. Елена Ивановна легла на диван и разрыдалась в подушку.

– Вот и все, что я знаю, – закончила рассказ Юдина. – Немного?

– И на этом спасибо, – ответил Колчин. – Вот моя визитка с телефонами. Звоните в любое время, мало ли что. Если он вдруг появится, постарайтесь вести себя естественно. Никаких вопросов типа: что у тебя в сумке? Поняли меня?

Он хотел встать и попрощаться со своей собеседницей. Но Юдина остановила Колчина, поманив пальцем.

– Я вспомнила… Может, вам пригодится. Ночью мне не спалось. То есть, я проснулась где-то под утро. Потому что Игорь разговаривал во сне. Кажется, он говорил по-польски. А потом имя. Я запомнила, потому что я работаю в страховом бизнесе более десяти лет. У меня безотказная профессиональная память на имена и цифры. Это имя – Евгений Людович. – Вы не ошиблись, именно это имя он помянул?

– Не ошиблась. И еще он сказал слово «пан».

– Последний вопрос: у вас не пропадали личные вещи, документы или деньги?

– Денег у меня почти не осталось. Я только из отпуска вернулась. А вот вещи… У меня из сумки куда-то делся мобильный телефон. Я не думаю, что его взял Игорь. Он не тот человек. Он бы никогда не… Короче, телефон я, видимо, вчера оставила на работе. Или выронила в метро.

– Мобильный телефон покупали вы сами? Оформляли на свое имя?

– Да, конечно.

– Спасибо. Вы мне очень помогли. Одна просьба: еще сутки не обращайтесь в телефонную компанию с просьбой отключить ваш мобильник. Добро?

Колчин встал. Елена Ивановна тоже поднялась, бросила на землю окурок.

– Не знаю, что он там натворил, – Юдина прищурила глаза. – Но это один из лучших мужчин, которых я встречала в жизни. Может, он самый лучший. – Что вы имеете в виду: самый лучший.

– Вам этого не понять, – покачала головой Юдина.

Подмосковье, Малаховка. 28 июля.

Стерн открыл калитку в глухом двухметровом заборе, по узкой тропинке прошел в глубину дачного владения. Остановился, огляделся по сторонам. Прямо перед ним рубленый одноэтажный дом с застекленной террасой и мансардой. Дом давно не знал ремонта, фундамент осел, резные наличники на окнах потрескались, крылечко покосилось на сторону, масляная краска местами облезла с круглых бревен. По правую руку то ли сарай, то ли гараж на одну машину, тоже старый, слепленный на скорую руку из подручного материала: горбыля, не струганных досок и кусков ржавой жести. Рядом с сараем пустая собачья будка.

Из гаража доносились какие-то тихие скребущие звуки, будто там внутри кто-то водил ножовкой или напильником по куску металла. На участке не видно ни грядок, ни парников, трава некошеная. Здесь стоят высокие березы вперемежку с соснами, пахнет смолой, а тишина такая, что за два километра слышан звук электрички, уходящей в Москву со станции «Малаховка». Стерн подошел к сараю, постучал костяшками пальцев по дереву, толкнул дверь. Помещение освещала пара ярких ламп. За верстаком стоял среднего роста мужчина в матерчатом фартуке на голое тело и рукавицах. Зажав в тисках кусок дюймовой трубы, он работал ножовкой.

– Бог в помощь, – сказал Стерн. – Я по объявлению. Ну, которое висит на столбе у станции. Это вы сдаете полдома?

– Спасибо. Я сдаю. Хотите посмотреть фазенду?

– За тем и пришел, – кивнул Стерн.

Мужик скинул фартук и бросил его на верстак, снял рукавицы, вытер ладони тряпкой. Тряхнул руку Стерна.

– А я вот тут по хозяйству колдую. Зовут меня Ватутин Сергей Васильевич. Можно просто Василич.

– А я Куприянов Игорь.

– А по батюшке как?

– Можно и без батюшки, – разрешил Стерн.

С первого взгляда возраст хозяина трудно определить. Щеки и подбородок заросли сивой неровной щетиной, седые немытые волосы стоят дыбом. Нос и морщинистые щеки в узорах склеротических прожилок. Хозяину можно было дать лет пятьдесят, а можно и все семьдесят с гаком.

Дом оказался довольно просторным, со всеми городскими удобствами, но запущенным, грязным и сырым. Стерн долго топтался в ванной комнате, разглядывал свое отражение в зеркале, мутном, засиженном мухами, пускал из крана воду. – Есть и горячая вода. Только надо колонку включать, чтобы она пошла.

– Включим, когда потребуется. Внизу три комнаты, одна проходная и две изолированных, и веранда. По шаткой деревянной лестнице поднялись в мансарду. Здесь, видимо, не жили годами, большая верхняя комната с пола до потолка завалена всяким хламом. Тряпками, картонными ящиками, поломанной мебелью. Когда спустились вниз, Стерн из любопытства обследовал даже глубокий погреб, вырытый хозяином. Добротный, с бетонными стенами погреб, больше напоминавший бомбоубежище. Здесь, внизу, оборудовали множество стеллажей. Кажется, всю эту титаническую работу выполнили только для того, чтобы заставить полки пустыми трехлитровыми банками, завалить их каким-то хламом и ветошью.

Когда смотрели последнюю комнату, хозяин задал свои вопросы. – А вы один или с семьей?

– Один, – ответил Стерн. – В Москве слишком жарко. Вот я и решил…

– Это хорошо, что вы один, – обрадовался Василич. – А то не люблю я этого шума. Бабы бегают, дети орут. Сопли, понос, золотуха… Кстати, одному и дешевле. Если бы вы с семьей – дороже получилось. Выбирайте любую комнату. Можете хоть две занять. Я-то сплю на веранде.

Стерн решил, что дом ему подходит. Конечно, это далеко не «Хилтон», но жить можно. За сегодняшнее утро это уже пятый адрес, по которому побывал Стерн. Пожалуй, это лучший вариант из тех, что довелось увидеть.

– Хорошо, остаюсь, – сказал он.

Стерн выбрал изолированную комнату окнами на калитку. Дверь запирается на врезной замок. Обстановка почти спартанская. Железная кровать с хромированной спинкой, крашенный под дуб фанерный шкаф с раздвижными дверцами, обеденный стол на рахитичных ножках. На столе большая банка с позеленевшей водой, в которой со дня на день непременно расплодятся головастики. Цветные застиранные занавесочки на окнах, над кроватью репродукция картины «Княжа Тараканова», пришпиленная кнопками к доскам стены. – Благодать. Мечта вольного переводчика. Стерн поставил на пол большую спортивную сумку, задвинул ее ногой под кровать.

– Я работаю переводчиком, в основном сижу дома, – объяснил он. – Копаюсь с техническими текстами. Один-два раза в неделю езжу в свою контору отвезти готовую работу, взять новые бумаги.

– А, вон оно как…

Василич округлил глаза, покачал головой. Возможно, хозяина удивило то, что на свете существует такая работа, где нужно бывать не каждый день, а всего-то пару раз в неделю. А денег платят столько, что на летом можно дачу снимать.

– Значит, хорошо замолачиваете? – облизнулся Василич.

– Таким людям как я зарплату не платят, – терпеливо объяснил Стерн. – Зарплату в привычном смысле слова. Но если работа сделана хорошо, на совесть, я получаю премиальные, очень приличные. И еще надбавку. За вредность.

Василич кивнул, хотя плохо понимал, о какой вредности и каких премиальных шла речь. – Главное, я жилец тихий, аккуратный. У вас со мной проблем не будет.

– Хочется надеяться, – сурово кивнул хозяин и добавил. – Я ведь тут совсем один. Прежде работал в аэропорту «Быково», на грузовом терминале. Но оттуда турнули по сокращению, а другой работы нет. Жен жены у меня нет. А сын геолог. Завербовался в экспедицию на Урал. Скучно одному-то.

– Понятно.

Стерн скинул пиджак, повесил его на спинку стула.

– А как по этой части? – Василич щелкнул себя пальцем по горлу.

– Только по праздникам.

Хозяин выглядел разочарованным. Видимо, в его тихой обособленной жизни недоставало не только аккуратного жильца, но и доброго собутыльника.

– Короче, двести пятьдесят долларов в месяц, – объявил цену Василич. – Дешевле здесь в поселке вы все равно не найдете. Оплата вперед.

Стерн посмотрел в лицо хозяина. Когда дошло до денежного счета Василич преобразился из романтического дачника в сурового хозяина: губы плотно стиснуты, седые брови сошлись на переносье, глаза прищурены. Ясное дело, торговаться не имеет смысла. Этот не сбросит ни гроша.

– Договорились.

Стерн достал бумажник и отсчитал деньги.

Глава восьмая

Подмосковье, Малаховка. 29 июля.

На новом месте Стерну не спалось. Ночь выдалась ясной и светлой, наполненной звуками и невидимым движением. Ночь как ночь. Она всегда таинственна и коварна, как улыбка китайца.

На темно синее звездное небо вползла луна, круглая, как прожектор, и залила дачный поселок тревожным светом. На траве отпечатались черные ломаные тени сосен, прозрачная листва берез беспокойно зашумела в вышине. За сплошным забором зажгли фонари, издалека долетал лай собак, крики пригородных электричек и дальних поездов. Стерн ворочался на железной кровати, и все никак не мог найти удобную позу. Над ухом жужжал бессонный комар, в комнате было душно и сыро. Василич на веранде включал и выключал радио, гремел бутылками, двигал с места на место что-то тяжелое. В конце дня он зашел в комнату нового жильца, предложив ему отметить прописку в Малаховке. Стерн сунул хозяину денег, Василич исчез часа на полтора, хотя до ближайшего магазина рукой подать. Вернулся уже во хмелю с сумкой, в которой что-то плескалось и звенело. Сели на веранде, Стерн опрокинул несколько рюмок водки, встал и ушел к себе, сославшись на усталость и головную боль. Василич, расстроенный тем, что компания так быстро развалилась, сидел за столом, понурив голову, и гасил бычки в стакане с пивом. Не привыкший отдуваться за двоих, он заснул прямо за столом. Ровно в полночь пробудился, включил радио и продолжил возлияния.

Стерн лежал на спине и слушал далекие гудки поездов. Он ни о чем не жалел, ничего не хотел и ничего просил у бога. Разве что немного удачи. Он вспомнил тот день и час, когда началась эта история. Вспоминал прошлую весну, слякотный мартовский вечер.

Зураб Лагадзе на своем «Мерседесе» привез Стерна к серому двухэтажному зданию на дальней окраине Варшавы. За рулем сидел какой-то молчаливый громила с бритой башкой черной бородищей до груди. Автомобиль остановился перед высоким крыльцом, облицованным серым камнем. На стене возле дубовой двухстворчатой двери табличка в золоченой рамочке и надпись на английском и польском языках: "Благотворительный гуманитарный фонд «Приют милосердия». Под надписью какой-то невразумительный символ: человеческое сердце на фоне раскрытой книги.

Стерн уже хотел открыть заднюю дверцу, но сидевший рядом Зураб тронул его за рукав: «Подожди». Лагадзе молчал минуту, наконец, сказал: «Сейчас ты познакомишься с тем самым русским. Он может показаться тебе немного странным. Но это лишь первое впечатление. На самом деле он вполне вменяемый адекватный человек. Толковый специалист. Настоящая находка для нас». Стерн знал о Зурабе не так уж много. В последнее время Зураб не носил усов или бороды, коротко стригся и одевался в самых дорогих магазинах по европейской моде. От него пахло одеколоном, дорогим виски и табаком «рагуста». Его красивое точеное лицо, пожалуй, не могло оставить равнодушной женщин, но дело портили крупные глубокие оспины на щеках и подбородке. Окончив один из московских вузов, Зураб продолжил образование в Гарварде. Теперь он жил в Польше, в Турции, в Швейцарии, переезжая из страны в страну. Мог свободно объясняться на трех иностранных языках. Очень грамотно, внятно излагал свои и чужие идеи, старался пользоваться простыми словами. Не строил сложных предложений, чтобы смысл его речи доходил до самого тупого замороченного собеседника. Мог подолгу разжевывать мысль, облекая в различные словесные формы одно и тоже понятие. Как и многие люди, делавшие большие деньги на чужой крови и чужих страданиях, Зураб был человеком набожным и суеверным. «Сегодня ты узнаешь о предстоящем деле, – сказал Зураб. – Значит, пути к отступлению для тебя уже не будет. Понимаешь? Поэтому сделай выбор сейчас. Еще можно сказать „нет“. Если сомневаешься в себе, если в чем-то не уверен, лучше откажись». Стерн выдержал паузу. Не потому что в эту минуту он о чем-то мучительно раздумывал, делал внутренний выбор или терзался сомнениями, нет. Просто здесь, в этой компании, среди этих людей, так положено, так принято. Это вроде традиции: сначала помолчать минуту и только потом что-то провякать. "Я уже сказал «да», – ответил Стерн. – Я сделаю любое дело. Если сумма гонорара больше не подлежит обсуждению, я говорю «да». Стерн распахнул дверцу и вылез из машины. Поднявшись на крыльцо, он столкнулся с паном Ежи Цыбульским, человеком средних лет с худым аскетичным лицом. Цыбульский носил очки в железной оправе, одевался во все черное и напоминал католического священника из небогатого прихода. Днем в «Приюте милосердия» печатали и рассылали какие-то письма и петиции. Собирали пожертвования для кавказских беженцев, временно проживающих на территориях сопредельных государств или в самой России. Цыбулльский вел дела «Приюта милосердия», руководил всей этой мышиной возней. Сюда приносили и присылали подержанные носильные вещи, одеяла, палатки, консервы. Выходцы с Кавказа, осевшие в Европе, время от времени делали денежные перечисления в гуманитарный фонд. Правда, тех денег едва хватало, чтобы начислять зарплату секретарше пана Цыбульского и его помощникам. Вещи, собранные в помощь беженцам, так и не покинули пределов гуманитарной миссии. Сваленные в одном из подвальных помещений, они гнили от сырости и покрывались плесенью. Все это добро время от времени вывозили грузовиками на городскую свалку. Но в последнее время муниципальное транспортное агентство повысило расценки на вывоз мусора. И скуповатый Пан Цыбульский все никак не мог сторговаться с местными властями. Он упорно искал частных подрядчиков, готовых за умеренную плату забирать и утилизировать негодные тряпки и порченые продукты.

Ночью в гуманитарной миссии начиналась другая жизнь… Цыбульский открыл дверь, пропустил Стерна и Зураба в помещение, запер входную дверь. Прошагав по бесконечному пустому коридору, они вместе спустились по винтовой лестнице в подвал, в сырую плохо освещенную комнату, приспособленную под кинозал. Два ряда вытертых кресел, обитых плюшем, на стене простыня, заменяющая экран. На высоком столике возле входной двери демонстрационный аппарат, загруженный цветными слайдами. В нос ударял запах дешевых крепких сигарет, хлорки и общественной уборной. При появлении гостей из кресла поднялся высокий сутулый человек в сером немодном костюме. Человек припадал на левую ногу и опирался на палку. Высокие лобные залысины, седые волосы, глубоко запрятанные бесцветные глаза. «Евгений Дмитриевич Людович, профессор», – представил незнакомца Зураб. Не выпуская изо рта сигарету, Людович протянул руку Стерну. Пожатие оказалось неожиданно крепким. Лагадзе и Стерн, не снимая верхней одежды, уселись в первом ряду. Людович отставил в сторону палку, вышел к экрану, раздвинул металлическую указку. Цыбульский встал у демонстрационного аппарата.

Стерн увидел панораму какого-то города: улица, оживленное движение. Машины, трамваи, пешеходы… «Я буду краток, – пообещал Людович и направил указку на экран. – Перед вами старинный город Пермь. Предуралье. Население миллион человек. Это не просто российская глубинка, где выращивают скот, делают сыр и колбасу. Это уникальный город, здесь сосредоточены крупные предприятия, аналогов которым в России нет. Это кузница российской оборонки. Я долго жил и работал в Перми, имел допуск на многие секретные объекты. Поэтому вещи, о которых говорю, знакомы мне досконально». Стерн сидел, вытянув вперед ноги, и внимательно разглядывал Людовича. Профессор говорил, не выпуская изо рта сигарету, расхаживал взад-вперед перед экраном, позабыв о своей хромоте. В бесцветных глазах загорались оранжевые огоньки. В подвале было прохладно, а лоб профессора лоснится от пота.

«Теперь вы видите Пермь с высоты птичьего полета, – Людович ткнул указкой в простыню. – Город вытянулся вдоль реки на семьдесят километров. Вот это вытянутое голубое пятно – Камское водохранилище. Его пересекает автомобильный мост, двумя километрами ниже по течению железнодорожный мост. И на том и на другом объекте несут вахту стрелки вооруженной охраны и солдаты». Людович бросил окурок на пол, раздавил его подметкой башмака и продолжил: «В восемнадцати километрах ниже железнодорожного моста, почти в самом центре города, находится плотина Камской ГЭС. Это и есть наш объект. По плотине с одного берега на другой проходит автомобильная дорога и железнодорожная ветка. Интересная деталь, которая может показаться парадоксом: плотину Камской ГЭС не охраняют ни солдаты, ни милиция. Как это вам нравится? В России это явление называют головотяпством. Очень распространенная штука». Зураб и Стерн переглянулись. Конец указки остановился посередине плотины.

«Взрыв должен произойти здесь, – сказал Людович – Длина самой плотины от берега до берега вместе с насыпью – около полутора километров. При взрыве в ее центре мы получаем ударный эффект и необратимые катастрофические последствия. Высота плотины – двадцать девять метров. Емкость Камского водохранилища – более девятнадцати кубических километров воды. Теперь представьте, как эта картина будет выглядеть в натуре. Водный поток, который невозможно остановить никакими силами, летит с тридцатиметровой высоты, сметая все на своем пути. Впрочем, это лишь внешний эффект, поверхностный, общий. С моими расчетами вы ознакомитесь позднее. Для проведения акции достаточно двух, двух с половиной тонн тротила. Цифра подтверждена расчетами. Такой объем взрывчатки уместится в обычном грузовике. Теперь о главном, о последствиях акции, о ее цели. Ведь задача не в том, чтобы взорвать плотину Камской ГЭС, цели у нас иные». Людович остановился, прикурил новую сигарету и снова принялся ходить перед экраном. То ли он собирался с мыслями, то ли просто наслаждался курением, трудно понять.

«Город застраивался в разное время и совершенно бессистемно, – говорил он. – Построенные более полувека назад оборонные предприятия находятся ниже плотины ГЭС, в самой низине. Потому что для производства была необходима вода, ее брали и берут из Камы. Саму ГЭС построили позже, при ее возведении не учли особенности местного рельефа. Итак, после взрыва, произойдет сброс сотен тысяч тонн воды из Камского водохранилища непосредственно в Каму. Уровень реки в первый же часа поднимется на полтора метра. По моим расчетам, еще через час уровень Камы вырастит на два с половиной метра. Что значат эти цифры?» Стерн слушал и думал, что Людович – шизофреник, типичный случай раздвоения личности. Сам себе задает вопросы, и сам же на них отвечает. И еще эти сатанинские горящие глаза. В этом кинозале не вредно держать пару санитаров со смирительной рубашкой наготове. Впрочем, среди шизофреников, которых Стерн встречал в жизни, попадались одаренные, даже талантливые люди.

«Ниже по течению на расстоянии четырех километров от ГЭС расположен завод „Кислотный“, который первым попадает в зону затопления, – Людович помахал указкой, словно шпагой. – Его территория вытянута вдоль русла реки на четыре с лишним километра. Здесь выпускают серную и азотную кислоту. Это единственное место в России, где производят олеум – серную кислоту предельно высокой концентрации». Зураб взмахнул в воздухе рукой: «Если не трудно, профессор, расскажите об этом подробнее». «При соприкосновении воды с кислотой произойдет несколько мощных взрывов, – объяснил Людович. – Из людей, занятых в этот день на производстве, не выживет никто. Главное же: после того, как рванут резервуары, пары кислоты поднимутся в верхние слои атмосферы и выпадут на землю дождем или росой. Это так называемый кислотный дождь. День для проведения акции нужно выбрать ясный, солнечный. Если мы проведем акцию при дождливой погоде, кислотное облако смешается с водяными парами, эффект будет не тем, что мы хотим получить. Ветер должен дуть на северо-запад. В этом случае кислотное облако накрывает аэропорт „Савино“, что в двенадцати километрах севернее плотины и одноименный нефтеперегонный завод». Привлекая внимание профессора, Зураб кашлянул в кулак и задал новый вопрос: «Что происходит в этом случае?» Людович остановился, попросил Цыбульского дать на экран фотографии аэропорта и нефтеперегонного завода. «Аэропорт – это десятки гражданских самолетов, – Людович закурил – Вот они, красавцы. А вот двухсот тонные емкости с нефтью, соляркой и бензином разных марок. Все это имущество будет уничтожено за пять минут. Кислотный дождь вызывает стремительную коррозию металлов. Завод взлетит на воздух, возникнет пожар, который едва ли потушишь за неделю. Самолеты просто развалятся на куски. У меня есть точные расчеты и математические выкладки. Позднее вы с ними познакомитесь». «Какое влияние оказывает такой дождик на организм человека? – спросил Стерн. – В такую погоду, как мне кажется, не рекомендуют ходить по грибы?» Зураб, ценивший черный юмор, рассмеялся. Людович, кажется, шуток не понимал.

«Достаточно просто подышать парами кислоты, как в человеческом носу, бронхах и легких образуются дырки. А дождь – это стопроцентная мучительная смерть. Кожа слезает с человека, как чулок», – ответил Людович. «Представляю, как выглядят дырявые носы», – заметил Зураб. «Попрошу внимания, – Людович неизвестно кому погрозил указкой. – В зону затопления попадают пушечно-литейный завод и заводской поселок при нем. Завод расположен примерно в десяти километрах ниже плотины. Там выпускают установки залпового огня, стволы для пушек и другое тяжелое вооружение. Как только вода достигнет заводской территории, взорвутся домны, плавящие металл. Это ведь непрерывное производство. Будет полностью уничтожен заводской поселок. Впрочем, это само собой».

«Сколько человек погибнет после взрыва плотины?» – Стерн сделался серьезным.

«Общее количество жертв не поддается строгому вычислению, – Людович потер платком лоб, блестевший в свете проектора. – По моим расчетам, в первые сутки после катастрофы погибнут около ста тысяч человек. Но это только начало, это цветочка, даже веточки. Пермский регион на долгие десятилетия станет кровоточащей гнойной раной на теле России. Залечить эту рану не хватит ни сил, ни средств. Масштабы пермской катастрофы, сумма материального ущерба и число человеческих жертв значительно превзойдут Чернобыль. И это только за одни единственные сутки с момента взрыва плотины».

Образные выражения Людовича о гнойной ране на теле России, о цветочках и веточках показались Стерну пустой риторикой, лишенной конкретного содержания. Но смысл этих слов Стерн понял позднее.

Тот вечер закончился очень приличным ужином в кабинете пана Цыбульского. На стол подавала женщина среднего возраста в наглухо застегнутой блузке и темной юбке, закрывающей колени. Оказалось, что на гуманитарные пожертвования можно вполне сносно жить и питаться, заказывая еду в дорогом ресторане. Людович ел мало, беседы на посторонние темы не поддерживал. Он хмурился, глядел в не глаза собеседника, а куда-то в сторону, в темные углы. Он казался уставшим, дьявольские огоньки в глазах сначала потускнели, а потом и вовсе потухли. Отказался от сливочного десерта, выкурил пару сигарет и выпил большую чашку черного кофе. Взял палку и, поднявшись на ноги, на прощание протянул руку Стерну.

«Значит, вы сделаете это? – спросил Людович. – Я хотел спросить не то… О другом… Вы сможете это сделать?» «Смогу», – кивнул Стерн. «Я рассказал вам лишь о некоторых последствиях этого взрыва. На вас произвел впечатление мой рассказ?» Стерн пожал плечами: «Пожалуй». «Скажите, у вас хватит духу, хватит решимости не отступить в последний момент? Не у всякого человека есть внутренняя сила… Ну, вы понимаете, о чем я говорю?»

Стерн помолчал минуту. «Понимаю, – ответил он. – Если я за что-то берусь, то довожу начатое до конца. Сейчас Зураб собирает деньги, чтобы сделать взнос на мой банковский счет. Время терпит, операция начинается еще не скоро. Сроки установлены. Об остальном можете не беспокоиться».

«Я надеюсь на вас, – Людович вытащил из кармана блокнот в твердом кожаном переплете с золотым тиснением, протянул его Стерну. – Одна просьба, которая может показаться вам немного сумасшедшей. Или сентиментальной. Здесь не содержится ничего, что сможет вас скомпрометировать. Бросьте этот блокнот в реку, в Каму. Здесь любимые стихи моей жены. В разные годы я списывал из поэтических сборников. Себе на память». Стерн перелистал страницы и сунул блокнот в карман: «Брошу». Людович постучал по полу резиновым набалдашником своей палки. Спустя минуту в комнате появился какой-то амбал в кожаном плаще и увел профессора, бережно поддерживая его под локоток.

Москва, Таганка. 29 июля.

Крошечная мастерская по ремонту очков с романтическим названием «Рассвет» помещалась в кривом переулке в районе Таганской площади. Желтый двухэтажный дом с двумя пыльными витринами доживал последние недели или месяцы. Его назначили под снос и уже готовились отгородить от проезжей части и тротуара железобетонным забором. Жильцов выселили в район новостроек, за Кольцевую дорогу, дом опустел, но в мастерской еще теплилась искорка жизни. Ровно в девять утра хозяин заведения близорукий пожилой человек по фамилии Луценко и по кличке Пискля открыл входную дверь для посетителей. Получасом раньше Стерн занял позицию на противоположной стороне улицы, за углом какого-то особняка, и ждал, когда Луценко высунет нос и откроет дверь. Приехав в Москву с ранней электричкой, Стерн успел прогуляться, наслаждаясь еще чистым воздухом и утренним холодком. Проглотил плотный завтрак в забегаловке на Таганской площади, нашел чистую скамейку под старым развесистым тополем. И, чтобы убить время, прочитал разделы криминальной хроники двух столичных газет. Нашел короткие заметки о тройном убийстве в Люблино, в пункте приема вторичного сырья. Сначала перечислялись скупые факты. Найдены тела двух кавказцев и одного русского, раны пулевые, личности установлены. В газетах также содержался убогий, кажется, написанный под копирку комментарий к происшествию. Следствие склоняется к версии о разделе сфер влияния среди криминальных авторитетов. Стерн не сдержал улыбки: какой уж там раздел сфер влияния среди скупщиков старых газет, тряпок и винной посуды? Ясно, ментам просто нечего сказать, вот и блеют.

Стерн видел, как Пискля отпер стеклянную дверь с внутренней стороны и уполз в темноту своей лавочки. По переулку проехала поливальная машина, обдав мостовую струями воды. Асфальт впитал в себя небесную голубизну, шпиль высотки загорелся на солнце, как олимпийский факел. Стерн перешел на противоположную сторону, толкнул дверь и переступил порог мастерской.

Луценко стоял по другую сторону прилавка и протирал тряпочкой декоративную грошовую вазочку.

– Здравствуйте, Георгий Борисович.

Луценко обернулся, поставил вазочку на полку и поправил узел короткого засаленного галстука. Затем снял с носа очки, протер стекла той же тряпкой и прищурился, будто хотел лучше разглядеть Стерна.

– Мы же вчера договорились, что вы придете вечером, – поморщился Луценко. – Утром сюда нельзя.

– До вечера долго ждать, – улыбнулся Стерн. – Кроме того, я боюсь темноты. С детства. Как настроение?

– Какое там настроение, – махнул рукой Луценко. – Сами видите: дом ломают. Меня выгоняют с насиженного места. И что теперь? Сидеть в каком-нибудь Южном Бутово? В этой глухой деревне, которая никогда не станет Москвой? А я тут шесть лет проработал.

Слово «проработал» Луценко произнес с запинкой. Доходы Георгия Борисовича складывались не из той мелочи, что он выручал за починку очков и подгонку линз. Луценко старый опытный фармазон изготавливал на заказ документы приличного качества. Заказчиков подбирал требовательно, с оглядкой. Соглашался работать лишь с проверенной клиентурой или с теми людьми, у кого есть рекомендации от общих знакомых, людей в авторитете. Луценко снова запер входную дверь, прошел за прилавок, поманил гостя. Прошли коридор, Луценко зажег лампочку, толкнул железную дверь, пропустил Стерна вперед. Комнатка без окон была небольшой, тесно заставленной старой бросовой мебелью. Угол отгорожен матерчатой китайской ширмой, расписанной гейшами в цветных кимоно и крупными иероглифами. Рисунки на ткани потускнели от времени, впитав в себя вековую пыль. Хозяин нырнул за ширму, отодвинул от стены фанерную тумбу, вытащил кусок плинтуса, поднял половую доску. Достал из тайника тонкий сверток с готовыми документами.

Он вышел из-за ширмы, развернул вощеную бумагу, положил на маленький однотумбовый стол паспорт и водительские права.

– Теперь вы Заславский Юрий Анатольевич, – сказал Луценко. – Состоите в разводе, бездетны. Прописаны в Москве на Таманской улице. Поздравляю.

Стерн взял в руки паспорт, повертел его и так и эдак, посмотрел на просвет страницы, долго разглядывал собственную фотографию.

– Откуда бланк паспорта? – спросил он.

– Не волнуйтесь, – улыбнулся Луценко. – Я делаю надежные бумаги. Жалобы еще ни разу не поступали.

– Мне нужно знать, откуда взялась корочка.

– Ясно, не из кармана убитого мента. Паспорт тиснули у клиента на одесской барахолке. Тому три года сроку.

Сунув паспорт в карман пиджака, Стерн стал разглядывать водительские права. Полиграфическое исполнение хорошее, не придерешься. Стерн никогда бы не сунулся по этому адресу, если бы не был уверен в самом Луценко и в высоком качестве документов, которые он делает. Милиция давно списала со счетов старого фармазонщика, отбывавшего последний срок еще в стародавние года и не по своей родной, а по мелкой воровской статье. – Хорошо, – Стерн убрал в карман водительское удостоверение, вытащил бумажник. – Вчера вы получили аванс триста баксов. Я остался должен, кажется… Тысячу? – Не совсем так, – Луценко поправил очки. – Тысячу и плюс пятьдесят процентов с общей суммы. За срочность. – Не понял, – покачал головой Стерн. – О надбавке за срочность мы не договаривались.

– Я работал весь вечер и всю ночь. Это же срочный заказ. Обычно на такие дела уходит неделя, даже десять дней. Зураб знает мои расценки, спросите у него. Все без обмана.

– Возможно.

Стерн опустил бумажник обратно в карман, так и не вытащив деньги. – Я свяжусь с Зурабом, потом зайду.

Луценко округлил глаза, бросился к двери, загородил ее грудью, отрезав Стерну путь к отступлению.

– Э, нет. Так дела не делаются.

Пискля опустил одну руку в карман, давая понять гостю, что после такого грубого разговора можно ненароком налететь на перо или схлопотать в брюхо несколько грамм свинца. – Надо заплатить. И только потом помашете мне ручкой.

Стерн, держа руки опущенными, стоял в шаге от хозяина. Неожиданно он выбросил вперед левую полусогнутую руку, наотмашь ударил Луценко ребром ладони в подбородок. Луценко охнул, открыл рот. На пол вывалилась розовая вставная челюсть. Стерн наступил на челюсть каблуком ботинка, раздавив ее в лепешку. Он схватил руку, которую Луценко держал в кармане штанов, до хруста выкрутил кисть. Карман оказался пустым: ни ножа, ни пистолета. Хозяин блефовал. Стерн продолжал потихоньку, чтобы не сломать кости, выкручивать Луценко пальцы. Хозяин закричал и схлопотал чашечкой ладони по уху. Стерн шагнул вперед, ухватил Луценко за галстук, стянул узел на шее. – Ну, сколько я тебе должен? – прошептал Стерн. – Как насчет надбавки за срочность, а?

– Не… Не… Не трогай меня, – прохрипел Луценко. – От… Отпусти…

Щеки и лоб Луценко пошли пятнами, губы затряслись. Кровь прилила к лицу. Он задышал хрипло, прерывисто, раскрыл рот и высунул язык. Стерн медленно, сантиметр за сантиметром, сдавливал узел. Физиономия Луценко сделалась бордовой, глаза расширились, вылезли из орбит. Ноги стали слабнуть и подламываться. Из носа закапала кровь. Луценко больше не мог выдавить из себя ни слова, только хрипел и пускал слюну.

В ту секунду, когда Пискля уже попрощался с земной жизнью, Стерн ослабил хватку, отступил назад. Поправил смятый в гармошку галстук, съехавший на сторону воротник сорочки. Стерн нежно погладил хозяина ладонью по щеке. Луценко вжался спиной в дверь.

– Ну, вижу, теперь мы обо всем договорились, – улыбнулся Стерн. – Сразу бы так.

Луценко перевел дух. Ноги еще тряслись, но Пискля понял, что все обошлось, самое страшное уже позади. Он полез за платком, чтобы вытереть нос.

В эту секунду Стерн притянул его к себе, ухватив Луценко за лацканы пиджака, отодвинул его в сторону, освобождая дорогу. Затем развернул хозяина на сто восемьдесят градусов и резко оттолкнул от себя. Луценко взмахнул руками, но не смог устоять на ногах, полетел в угол комнаты. Спиной повалил китайскую ширму, порвав материю. Очки сорвались с носа, разбились об пол, отлетели под стол. Через минуту Стерн вышел на улицу и неторопливо зашагал к метро «Таганская».

Для телефонного разговора с Зурабом нужно найти подходящее место. Стерн решил, что Пушкинская площадь подойдет идеально. Вокруг полно офисов, магазинов, полно людей с мобильными телефонами. Весьма вероятно, что рабочая частота телефона Юдиной совпадает или близка к рабочей частоте одного из мобильников, хозяин которого находится где-то поблизости. Значит, звонок Стерна трудно засечь, взять под контроль.

Сев на лавочку, Стерн огляделся по сторонам, включил мобильный телефон. Через минуту он услышал в трубке голос Зураба.

– Я остался без денег, – сказал Стерн вместо приветствия.

– Что значит, без денег?

– Денег нет. Я своими глазами видел, как твоего посыльного с чемоданом забрали в больницу врачи. Все произошло средь бела дня на улице. Да, сейчас он в больнице.

– Господи…

– Вечером я пошел к тем ребятам, которые приготовили посылку с игрушками. Мы не смогли договориться, не сошлись в цене. Да и денег у меня не было, чтобы с ними рассчитаться. – Эти новости я уже знаю. Читаю электронные выпуски московских газет в Интернете.

– Но посылку я все-таки забрал.

– Забрал? – переспросил Зураб. – Ну, хоть тут хорошо. А об этих… Не думай о них, не беспокойся. Черт с ними. Значит, так было надо. Пискля сделал, что его просили?

– Сделал. Я только что от него.

– Он жив?

– Жив, – усмехнулся Стерн. – Запомни или запиши мое новое имя, чтобы оформить посылку: Заславский Юрий Анатольевич.

Стерн дважды продиктовал имя по слогам.

– Записал, – ответил Зураб. – Что еще?

– У меня по-прежнему нет помощника.

– Но есть адрес верного человека. На него можешь рассчитывать, как на себя самого. – Сегодня его навещу. Ты поможешь с деньгами?

– Сомневаюсь. Не знаю. Я вряд ли смогу убедить спонсоров снова сделать взнос в кассу. После того, что случилось на юге, наши акции сильно упали в цене. Не все верят в успех. Но аванс за твою работу уже переведен куда надо. Об этом можешь не беспокоиться. Если хочешь, проверь.

– Проверю, – пообещал Стерн. – Перезвоню, через пару дней. Пока.

Стерн отключил телефон, опустил трубку в карман и пошел к метро.

Москва. Шаболовка. 29 июля.

Дверь коммунальной квартиры на последнем этаже открыла женщина неопределенных лет в замызганном халатике. Руки у женщины были мокрыми и красными. До лестничной площадки долетал звук льющейся из крана воды. Видимо, хозяйка стирала в ванной комнате, когда Стерн позвонил в дверь.

– Мне нужен Станислав Утехин, – сказал Стерн. – Я по срочному делу из совета по…

Женщина даже не дослушала, махнула рукой в дальний конец коридора.

– Его последняя дверь, – и убежала в ванную.

Стерн вошел в квартиру, повернул замок. На стене прихожей висело большое оцинкованное корыто, детские санки и старый женский велосипед со спущенными шинами и надписью «Украина» на раме. Стерн прошел вдоль длинного коридора, остановился перед последней дверью, постучал.

– Открыто.

Стерн потянул за ручку двери, вошел в комнату, остановился. Одна створка большого окна была распахнута настежь. Ветер колышет легкие белые занавески. На подоконнике стопкой лежат номера журнала «Солдат удачи».

По правую сторону от окна разложенный диван. Мужик лет тридцати пяти, хозяин холостяцкой берлоги, видимо, только что проснулся. В желтой майке без рукавов, по пояс закрытый скомканным одеялом, он полулежал на диване, привалившись спиной к подушкам. И сладко зевал, широко раскрыв пасть.

– Чем обязан? – хозяин снова зевнул.

Оставив вопрос без ответа, Стерн бегло осмотрел комнату. Шкаф, телевизор, на стене книжные полки, забитые детективными романами. В углу три пары разборных гантелей, двухпудовая гиря и небольшая штанга. На цепях к потолку подвешен боксерский мешок. Стерн подошел к дивану, придвинул стул сел на него.

– Что, не нравится моя халупа? – усмехнулся хозяин.

– Я видел места и похуже. Ты Стас Утехин?

– Ну, – мрачно кивнул мужик. – Документы что ли показать?

– Не надо. Я друг Зураба. Ты мне нужен.

Сонливость с хозяина как рукой сняло. Он заволновался, пригладил ладонью короткие черные волосы, привстал с подушки. Потянулся к тумбочке, вытащил из пачки сигарету и прикурил.

– Я ждал, – Стас глубоко затянулся. – Я готов, я в хорошей спортивной форме. Тренируюсь каждый день. Боксирую, железо качаю. Только… Ты должен знать. Ты все равно ведь узнаешь.

– Ты о чем? – не понял Стерн.

Стас откинулся на подушки, сдернул одеяло. Вместо правой ноги Стерн увидел культю, далеко вылезающую из трусов. – Как это случилось? – Стерн показал пальцем на культю.

– Автомобильная авария. Мне раздробило кости чуть выше колена. Врачи ничего не смогли спасти ногу. Но это ничего. Стас потушил окурок в пепельнице. Подобрался к краю дивана, заглянул под него, опустил руку, вытащил протез. Живо пристегнул его к культе, поднялся. Прошелся до двери и обратно до окна. Встал под люстрой и попрыгал. Затем снова прошелся по комнате.

– Видишь, протез, как родная нога, – сказал он. – Я работал. Я не лежал на диване. У меня образовалась мозоль, поэтому я не чувствую боли. Я давно забыл о костылях и хожу даже без палки.

– Когда? – спросил Стерн.

– Что «когда»?

– Когда это случилось?

– Десять месяцев назад. Но теперь я ничем не хуже здорового человека. Я тренируюсь. Я поднимаю штангу… Я стреляю с обеих рук. Я владею любым оружием.

– Можешь не продолжать, – покачал головой Стерн.

– Когда я иду по улице, никто не замечает, что я без ноги.

– Ты должен был об этом сказать, когда тебе звонили из Варшавы. Почему ты не сказал, черт побери?

– Мне нужна работа. Ну, со мной случилось несчастье. Так что же мне в гроб ложиться и подыхать?

Стерн встал со стула, дошел до двери, дернул за ручку и вышел в коридор. Утехин пару секунд стоял посередине комнаты под люстрой, потом бросился вдогонку. Он нагнал Стерна в прихожей, схватил за рукав пиджака. – Послушай, послушай…

Стерн остановился. Стас показал пальцем на велосипед «Украина», висящий на стене.

– Я даже могу ездить на велосипеде. Ведь я же работал…

– Отстань, – Стерн дернул рукой. – Я не из собеса.

Стерн повернул замок, открыл входную дверь.

– Пожалуйста, – Стас тронул гостя за плечо. – Мне не нужны инвалиды.

Стерн захлопнул дверь и стал давить пальцем на кнопку вызова лифта.

– Сволочи, будьте вы прокляты, – кричал за дверью Стас. – Я воевал, я кровь проливал… Я в окопах жил…

Лифт где-то застрял. Стерн подумал, что бывшие солдаты не годятся для опасной работы. Они быстро спиваются, превращаются в неврастеников и психопатов. Плюнув на пол, Стерн пошел вниз пешком.

Глава девятая

Москва, Лубянка. 30 июля.

Одетый в синий гражданский костюм генерал ФСБ Иван Павлович Шевцов, высокий сухопарый человек с вытянутым лицом и короткой стрижкой седых волос, сделал круг по кабинету, опустился в кресло и прикурил сигарету. Генерал ждал, когда Колчин закончит знакомиться с докладом аналитической службы. Двенадцать с половиной страниц на машинке долго ли глазами пробежать. Но Колчин читал медленно, и эта нарочитая медлительность злила генерала. Дела шли не блестяще. В такие часы через край души переливалась злая ирония, готовая выплеснуться на первого встречного. Подчиненные могли рассчитывать только на неприятности или, в лучшем случае, на грубоватые шутки и остроты. Колчин дочитал последнюю страничку, сложил листки в стопку, давая понять, что с текстом ознакомился. И теперь готов, если спросят, высказать свое мнение. Но Шевцов ни о чем не спросил.

– Ты офицер внешней разведки.

Шевцов показал пальцем на Колчина, хотя и без того ясно, о ком он ведет речь. Кроме Шевцова и непосредственно Колчина в кабинете никого.

– Ты временно, по моей просьбе, прикомандирован к нашему ведомству, – продолжил генерал. – Ты был на нелегальной работе в европейских странах. Я очень надеялся на твою помощь, ведь в СВР ты на хорошем счету. Мы не исключали, что в террористические группы, которые были обезврежены, входит не только уголовное быдло. Среди террористов должен появиться организатор будущей акции. Человек умный, опытный, способный на неординарные действия. Возможно, он прибудет в Россию из какой-то европейской страны, где долго жил. Вот почему ты здесь.

Генерал тяжело вздохнул, глянул на Колчина с укоризной.

– Но у нас ты проявил себя только тем, что, будучи в Дагестане, сильно ушиб руку. Вот, собственно, весь результат нашего сотрудничества: синяк на руке.

– Это не я, это мне…

Попытался вставить слово Колчин, но генерал и слушать не стал. Только махнул рукой, скривил губы.

– Ты сам и ушиб, – повторил Шевцов. – Может, ты думал, за этот синяк нашивку получить. Ну, вроде как за ранение.

– Я не думал…

– Думал, – отрезал Шевцов. – И не спорь. Кстати, это еще одно свойство твоей натуры: вступать в мелочный базарный спор. И не с какой-нибудь поломойкой или торговкой, а с самим генералом. Может, в СВР у вас так принято, базарить с руководством. Но пока ты здесь, забудь все свои привычки.

– Уже забыл, – ответил Колчин. – Исправлюсь.

Но Шевцов еще до конца не выпустил пар.

– Ты рвешься на оперативную работу, – продолжил он. – Тебе надо лично ловить террористов, как будто этим больше некому заняться. Тебе надо быть в центре событий. У меня квалифицированных опытных оперов во…

Генерал провел по горлу ребром ладони.

– Нам от тебя требуется нечто другое. Чтобы ты выполнял самую тяжелую и самую ответственную работу: шевелил мозгами и помогал нашим аналитикам. А не бегал, задрав штаны, за преступниками.

Шевцов откинулся на спинку кресла, ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу белой сорочки. И перевел дух. Кажется, немного полегчало.

– Ну, что думаешь? Или сомневаешься в выводах экспертов?

Колчин пожал плечами.

– Сразу не могу сказать, надо подумать.

Факты, изложенные в аналитической записке, Колчину были известны. Полтора месяца назад в Питере задержали четырех подозрительных типов, трех кавказцев и одного гражданина Украины. Погорели эти парни на молоке, по-глупому. Два кавказца отправили телеграмму родственнику в Баку, а потом зашли в шашлычную. Гости, будучи навеселе, привлекли внимание милицейского наряда нецензурной бранью и приставаниям на улице к какой-то дамочке. Кавказцев проводили в отделение милиции для выяснения личностей, поскольку документов при них не оказалось. На вопросы задержанные отвечали что-то невразумительное, вели себя странно. Дежурный по отделению позвонил в городское управление ФСБ, а там решили провести обыск на съемной квартире, где жили кавказцы. На хате в районе Черной речки задержали еще двух граждан, мирно спавших в момент, когда опера выломали входную дверь ударом кувалды. Нашли документы, паспорта, которые оказались грубо слепленными подделками. В тайнике, оборудованном за кухонными полками, оперативники обнаружили десять гранат Ф-1, четыре пистолета «ТТ» и несколько снаряженных обойм. Личности приезжих быстро установили: все они принимали участие в локальных вооруженных конфликтах, то есть были профессиональными боевиками. На допросах члены группы не стали долго запираться. И пояснили, что прибыли в Россию с территории Азербайджана, там их завербовали некие люди для проведения громкого террористического акта на одной из атомных электростанций. Неизвестные спонсоры выплатили боевикам аванс: двадцать тысяч долларов на нос. По завершению дела обещали еще по пятьдесят тысяч на брата. На питерской квартире группа дожидалась своего будущего руководителя по кличке Пахарь, который должен снабдить террористов взрывчаткой, транспортом, автоматическим оружием. И, главное, посвятить рядовых исполнителей в суть, в детали будущей акции. Подлинных имен своих хозяев боевики не знают, человека по кличке Пахарь в глаза не видели. Сами террористы – тупые малограмотные люди, лучше знакомые с автоматом Калашникова, чем с русским языком. Четверо задержанных были этапированы из Питера в Москву, здесь с ними работали, но безрезультатно. Еще в Питере эти люди выложили все, что знали.

Десять дней спустя после питерских событий в редакцию одной столичной газеты позвонил некий человек представившийся Георгием, попросил к телефону обозревателя Светлова, который окучивал криминальные темы. Георгий уговорил обозревателя встретиться с ним, поскольку имеет сказать нечто такое, отчего половина населения страны станет мучиться бессонницей и навязчивыми страхами. Встреча состоялась в тот же день возле метро ВДНХ. Мужчина кавказского типа подошел к журналисту, когда тот, без толку прождав своего информатора сорок минут, уже собирался уходить. Кавказец извинился за опоздание, дескать, он боится слежки агентов ФСБ, но больше всего опасается мести бандитов и террористов, своих подельников. Беседа продолжилась в летнем кабаке на территории выставочного комплекса. Георгий не обманул ожиданий. Он поведал Светлову совершенно жуткую, леденящую кровь историю. По его словам, в Москве проживают несколько террористов, которые готовят взрыв на одной из атомных станций. В настоящий момент преступников двое. Третьим должен стать сам Георгий. А затем, в конце недели, в столицу прибывает Пахарь, руководитель и организатор будущей акции. «Я не хочу в этом участвовать, – сказал Георгий. – Сначала мне вскружили голову деньги. Я словно опьянел, но потом наступило горькое похмелье. Меня замучила совесть. Вот и решил позвонить в газету, потому что доверяю лично вам. А с ФСБ связываться не буду, не хочу провести лучшие годы где-нибудь в Магадане». В доказательство своих утверждений Георгий назвал адрес, по которому якобы проживают преступники. Закончив обед, кавказец расплатился. Пожелал Светлову творческих успехов и пошел своей дорогой. Светлов состоял в деловых отношениях с сотрудниками ФСБ, получая от них добротную информацию для своих опусов. А те использовали журналиста, как сливной бачок. Размещали в газете статьи, в которой сами были заинтересованы. Оставшись за столиком в одиночестве, Светлов допивал пиво и мучился сомнениями. Велик соблазн выдать в завтрашнем номере статью под заголовком «Бомба замедленного действия» и сшибить приличный гонорар, а то и прорваться на московское телевидение с собственной авторской программой. Но можно поступить по-другому. Побежать к друзьям из ФСБ, сообщить им о Георгии и террористах, которых он сдал, как пустую посуду. Второй вариант более разумный, – решил Светлов. Георгий мог оказаться простым проходимцем или параноиком, сбежавшим из дома с решетками, где лечат электричеством. Выйдет статья – Светлова с его «Бомбой замедленного действия» на смех поднимут, живьем сожрут конкуренты из других столичных изданий. А друзья из ФСБ запомнят рвение журналиста и отплатят добром. Светлов связался по мобильному телефону со знакомым контрразведчиком, взял такси и поехал на Лубянку. К удивлению Светлова, рассказ Георгия оказался чистой правдой. На квартире в Новогиреево контрразведчики арестовали двух кавказцев с фальшивыми паспортами. В ходе обыска нашли пистолеты, два помповых ружья турецкого производства, пять ручных противотанковых кумулятивных гранат РКГ-3 и автоматные патроны. Со Светловым друзья из контрразведки провели разъяснительную беседу, строжайше запретили печатать хоть слово о задержанных террористах и загадочном Георгии. Якобы, этого требуют интересы следствия. «Если ты вдруг ослушаешься и надумаешь заработать на этой теме, жди больших неприятностей», – процедил сквозь губу офицер ФСБ, которого Светлов до сегодняшнего дня считал своим личным близким другом. «Для начала мы дискредитируем твою репутацию, – продолжил офицер. – Опубликуем про тебя статью в другой желтой газетенке. В такой же протухшей помойке, где работаешь ты. Выльем на твою голову столько дерьма, что не отмоешься. Но это только начало. Потом начнутся серьезные неприятности с милицией. А там, глядишь, и под суд отдадут». «У меня и в мыслях не было статью писать, – соврал Светлов. – Я вам хотел помочь. Гражданский долг хотел выполнить». Услышав слова «гражданский долг», офицер долго смеялся.

Сенсация выскользнула из рук, как живая толстая рыбина. И, вильнув хвостом, ушла в тину. Расстроенный аж до слез Светлов вынужден был подчиниться. Преступниками оказались два армянина, добравшихся в столицу окольными путями через Казахстан. В столице должна собраться группа из четырех человек. Детали будущей акции, время и место ее проведения террористы не знали. Но из разговоров, которые вели между собой их наниматели, поняли: речь идет о взрыве одной из АЭС. Террористы ждали некоего человека по кличке Пахарь, который должен ознакомить их с планом будущей диверсии, обеспечить новыми документами, взрывчаткой и так далее. Итак, в Москве повторился питерский вариант. А спустя неделю последовали дагестанские события, но там не все прошло гладко. Одному из бандитов по кличке Стерн удалось уйти. Личность Стерна не установлена, его пальцы, снятые с автомобиля «Нива», не содержатся ни в милицейской картотеке, ни у контрразведчиков. Сведения об этом человеке очень скупы. Кроме фоторобота и отрывочных данных, что сообщила Юдина, на Стерна ничего нет. Аналитики ФСБ полагают, что Стерн и не установленный следствием Пахарь – одно и тоже лицо. И рассматривают два варианта развития событий. Сценарий первый: три группы террористов, питерская, московская и дагестанская, по плану организаторов акции, должны собраться в единое подразделение и действовать сообща, под руководством некоего человека, опытного, матерого. По-видимому, руководителем группы должен стать все тот же Стерн. В настоящее время он находится в Москве, ищет безопасные пути к отступлению. Операция провалена, Стерну надо спасать шкуру. Вероятность того, что Стерн сможет осуществить акцию в одиночку, аналитики практически исключают. Вариант второй, логически обоснованный и наиболее вероятный. Три группы боевиков, попавшие в руки контрразведчиков, – это лишь дымовая завеса, отвлекающий маневр от некой четвертой группы, которая успешно внедрилась, прошла инфильтрацию и ждет часа, чтобы произвести террористический акт на одной из АЭС. У этой версии есть косвенное подтверждение: слишком уж легко и гладко прошло задержание террористов в Питере, преступники словно сознательно нарвались на милицейскую проверку, а затем спокойно сдали своих товарищей. Как показывает практика, боевики в ожидании приказа перед делом сидят по своим норам, не поднимают телефонные трубки, не подходят к входной двери, не вступают ни в какие контакты с посторонними людьми. Они не отправляют телеграммы родственникам в Баку, не пьянствуют в шашлычных и не пристают на улице к одиноким женщинам. Про Москву и говорить нечего: звонок в редакцию газеты, встреча с корреспондентом этого загадочного Георгия, которого якобы совесть замучила. Какая совесть? И откуда, из какого тухлого яйца она вдруг вылупилась?

– Мало фактов, чтобы делать определенные выводы, – сказал Колчин.

– Мало, – согласился Шевцов.

– И не ясна роль в этом деле Евгения Людовича. Это имя, по словам Юдиной, Стерн назвал во сне. И еще слово «пан»… Наводит на размышления.

Колчин напомнил генералу, что об участии Людовича в подготовке террористического акта свидетельствует и записная книжка, найденная на пепелище в Махачкале. Там записаны какие-то стихи, ничего криминального. Однако сама эта находка говорит о многом. По записям, хорошо сохранившихся на последних страницах, эксперты установили личность владельца книжки. Людович имел допуск на секретные объекты оборонки. Естественно, что его фотографии, образцы подчерка, отпечатки пальцев хранятся в архиве ФСБ.

– Я бы отработал этот вариант, – подвел итог Колчин.

– Сомнительно, – покачал головой Шевцов. – Какая-то книжечка с рукописными стихами. Случайная вещь. Прямой связи между Людовичем и террактом не прослеживается. А разговоры во сне недорого стоят. Между прочим, я тоже во сне иногда разговариваю. Так утверждает моя жена. И бог знает, чье имя могу помянуть. Ты видел объективку на Людовича?

– Видел, – кивнул Колчин.

– Так вот, этот тип по роду своей профессиональной деятельности не имел отношения к атомной энергетике. Он в наши схемы не вписывается. Профессиональный строитель, инженер. Написал диссертацию о бетоне, его марках. Некоторое время преподавал в профильном институте, затем мотался по разным стройкам, занимая должность главного инженера. Несколько лет назад получил визу в Польшу. С тех пор о нем ни слуха, ни духа. Легче самого Стерна найти, чем этого деятеля.

– Мне тоже кажется, что Людович в нашем деле человек не случайный. Отработать эту линию все рано нужно для очистки совести.

Шевцов встал из кресла, прошелся по кабинету и неожиданно согласился с Колчиным.

– Хорошо. Пощупай родственницу Людовича, наведи справки. Кажется, у него в Москве сестра живет. Или кто… Все данные на Людовича у моего помощника. Короче, разберись.

– Слушаюсь, – Колчин поднялся.

– И не забудь про совещание. Будут все члены следственной бригады. Из «Минатома» приглашен Алексей Борисов – ведущий специалист по охране АЭС. И наши ребята, которые занимаются этими объектами, тоже будут. Все, свободен. Руку береги.

Генерал сел в кресло, открыл какую-то папку и забыл о существовании Колчина.

Ближнее Подмосковье. 30 июля.

День выдался жарким и очень хлопотным. Стерн с раннего утра крутился на автомобильном рынку в Южном порту, приглядывая относительно приличную машину, которую можно взять за те копейки, что затерялись за подкладкой пиджака. После недолгого базара с продавцом темно-коричневого фургона «Газель», ударили по рукам. В ближайшей нотариальной конторе, где оформляли доверенность на фургон, Стерн предъявил новый паспорт на имя Юрия Анатольевича Заславского. По этой же ксиве в салоне сотовой связи «Сатурн – М» Стерн купил мобильный телефон, рассудив: лучше потратить сто баксов и спать спокойно, чем пользоваться украденным у Юдиной аппаратом и вздрагивать ночью от каждого шороха. По дороге в Малаховку он остановился на строительном рынке, долго ходил между рядами, прицениваясь к товару. Над вытоптанным полем висело пыльное облако, продавцы досок и гвоздей, раздетые до пояса, черные от загара, выкрикивали цены, к складу подъезжали и становились под разгрузку грузовики с цементом. На отшибе, на задах рынка Стерн нашел, что искал: толстую цепь, на которой, по уверениям продавца, можно поднять полторы тонны груза. – Мне для собаки, – сказал Стерн. – Она меньше весит. Здесь же он купил пенопластовые плиты шириной в четыре с половиной сантиметра и прочную полимерную пленку. Подогнал «Газель», сложил покупки в грузовой отсек и расплатился с продавцом. На выезде купил половину кубометра вагонки, гвоздей и клея. Оставив фургон на стоянке, заглянул в павильон «Хозяйственный товары», длинный, с пыльными витринами. Несколько минут Стерн, изнемогая от жары и нестерпимой духоты, рассматривал образцы кафельной плитки, люстры, торшеры, кровельный материал и другую бесполезную для него ерунду. Наконец, дальнем в конце павильона, в темном закутке, среди разложенных на полу пластмассовых ведер, шлангов, садового инвентаря увидел запыленную детскую коляску. Немодную, с большими колесами, хромированной ручкой, синим верхом из какого-то полимера и декоративными вставками из лиловой непромокаемой ткани. Видимо, в ожидании своего покупателя коляска простояла здесь пару сезонов и стоять бы ей вечно, если бы не Стерн. Он позвал продавца, долго выясняли цену коляски, потому что приклеенная к хромированной ручке бирка куда-то потерялась. Через десять минут Стерн спустил коляску к фургону, поднял ее на руки и, запихав в кузов, захлопнул задние дверцы. Он наградил себя за труды кружкой бочкового кваса, такого холодного и кислого, что после первого же глотка задергалось веко правого глаза. Отказавшись от второй кружки, он сел за руль и вырулил на шоссе.

Проехав километров десять, Стерн остановил машину на обочине у чахлых сосновых посадок, сквозь которые просвечивали глухие заборы и фасады двухэтажных особняков из красного кирпича. Перепрыгнув неглубокий овраг, он прошел два десятка метров, сел на пригорок, на который молодая сосна отбрасывала ажурную тень. Вытащил трубку мобильного телефона, набрал несколько цифр, международный код и телефонный номер банковского оператора. Настало время проверить, перевел ли Зураб, как обещал, деньги на счет Стерна в швейцарском банке. В обещаниях Зураба сомневаться не приходилось, но и проверка не будет лишней.

Номерной кодированный счет в швейцарском банке хорошая вещь. Получить доступ к нему не имеет права даже Интерпол или секретные службы, если нет на руках судебного решения, согласно которому деньги клиента считаются нажитыми преступным путем, а сам счет по решению того же суда должен быть заморожен. Швейцария это не Россия, где по запросу какого-нибудь жалкого налогового инспектора банк в письменном виде выложит все коммерческие тайны вкладчика, да еще спасибо скажет. Но и тут есть некоторые неудобства, подводные камни, которые Стерн разглядел позднее. Владельцу номерного кодированного счета технически сложно контролировать движение денег, если нет под рукой специальной кодовой таблицы, которую выдают в банке владельцу счета. Сейчас Стерн не имел возможности хранить при себе бумаги, поэтому приходилось запоминать, держать в голове массу комбинаций, состоящих из цифр и латинских букв. Трубку сняли, Стерна по-французски поприветствовала женщина с приятным глубоким голосом. В ответ он сказал несколько слов тоже по-французски, назвал код из таблицы, соответствующий сегодняшнему дню, месяцу и году. Затем свой личный код.

– Простите, вам придется подождать, – ответила женщина. – У вас есть три-четыре минуты?

– Разумеется, – ответил Стерн. – Я подожду.

По шоссе мчались автомобили, стрекотали кузнечики. Стерн сидел на прогретой солнцем земле и ждал ответа. Открыть номерной счет в швейцарском банке, как ни странно, оказалось куда проще, чем в банке немецком или французском, там волокита с проверкой документов и рекомендаций от поручителей занимает куда больше времени. Стерн приехал в Цюрих в апреле. Там его ждал Зураб, который был солидным клиентом одного из местных банков. Зураб и дал Стерну устную рекомендацию, которая требовалась в таких случаях. Вторую рекомендацию, уже письменную, получили от адвокатской конторы «Браун и сыновья», представлявшей в Швейцарии интересы Зураба. Документы, подтверждающие личность Стерна, а в то время он пользовался вполне надежным паспортом Ива Бришана, гражданина Франции, управляющий банка спросил один единственный раз. В тот самый первый день, когда Стерн заполнял стандартный анкету, где на английском языке указывал свое имя, место жительство, гражданство, валюту, в которой открывался счет. «Господа, для открытия номерного счета требуется как минимум двадцать тысяч долларов», – предупредил управляющий. «Наш первый взнос – сто тысяч», – ответил Зураб. Стерн потратил минуту на заполнение банковской карточки: требовалось указать лиц, имеющих право подписи при операциях с номерным счетом. Стерн указал одно лицо – себя самого. «Чтобы распоряжаться деньгами на расстоянии вы можете общаться с банком через одного из своих рекомендателей, – сказал управляющий. – Или представителей резидентов банка. А также воспользоваться факсовой или телексовой связью с предварительным уведомлением по телефону. Это самый надежный проверенный способ». «Я путешествую по миру, бываю в таких странах, где телефон трудно найти, а факсов люди в глаза не видели, – ответил Стерн. – Поэтому мы будем общаться только по телефону». Три дня Стерн и Зураб ожидали в местной гостинице официального ответа из банка. Наконец, сообщили, что документы проверены, клиенты могут придти, чтобы закруглить все формальности. С этого момента Стерну не требовался паспорт или личное присутствие для того, чтобы воспользоваться своими деньгами. Его имя и фамилия были превращены в некое кодовое значение, известное только самому Стерну и двум высокопоставленным работникам банка. «Всего-то три дня ждали, – сказал Зураб за ужином. – Русские, чтобы открыть счет на несколько миллионов долларов, ждут неделю. И получают пинка под зад. А потом покидают Швейцарию с чувством исполненного долга и глубокого удовлетворения. Едут на Кипр и открывают счет там. В Европе никто не хочет связываться с русскими и иранцами. Особенно если речь идет о больших деньгах. Нам, французам, живется легче». Зураб засмеялся. «Я сам когда-то с этого начинал, со скромного счета в кипрском банке, – вспомнил Стерн. – Положил полторы тысячи баксов на черный день. К этим деньгам я не прикасался год или около того». В трубке послышались какие-то шорохи, мужчина поздоровался со Стерном, но своего имени не назвал, только вежливо попросил собеседника еще раз повторить коды. Стерн назвал комбинации цифр и букв.

– Вы слушаете меня? – спросил мужчина.

– Внимательно слушаю, – ответил Стерн.

Собеседник медленно, делая паузы в несколько секунд, продиктовал длинную комбинацию цифр. Кодовое значение денежного перечисления и суммы, зачисленной на номерной счет. Стерн помимо воли улыбнулся. Итак, он стал миллионером.

– Будут ли какие-то поручения? – спросил управляющий.

Стерн подумал, что стоит ему заказать перевод в Россию хотя бы пятидесяти тысяч баксов, как вся операция накроется. Движение капитала через границу, даже незначительных сумм, контролируют спецслужбы. Стерна упакуют в тот момент, когда он явится в один из российских банков резидентов, не важно частный или государственный, чтобы обналичить деньги. Но и без денег он ничего не сможет сделать. Одно из двух: или он, рискуя всем на свете, заказывает перевод или… Если разобраться, никакой альтернативы, никакого выбора не существует. Нужно рассчитывать только на себя самого и забыть до поры о существовании счета в Швейцарии.

– Пока поручений не будет, – сказал Стерн.

– Спасибо за звонок.

– И вам спасибо, – ответил Стерн по-французски и дал отбой. Он поднялся, опустил трубку в карман пиджака, ладонью стряхнул с брюк сухие сосновые иглы и медленно зашагал к фургону. Стерн сел за руль «Газели» и поехал к Малаховке.

Подмосковье, Малаховка. 30 июля.

Через полчаса он остановил фургон перед знакомым забором, выбрался из машины. Хотел уже толкнуть калитку, но тут увидел через дырки почтового ящика серую бумагу: конверт с цветным рисунком. Ржавый замочек на почтовом ящике не был заперт, свободно болтался в петлях. Стерн осторожно снял его, вытащил из ящика письмо. Стал рассматривать конверт: вместо обратного адреса – номер ИТК, исправительно-трудовой колонии, вместо марки – затертый штемпель. Стерн сунул конверт в карман, повесил замок на место, вернулся к машине, пошарил в кабине. В бардачке нашел, что искал. Моток жесткой проволоки.

Он вошел через калитку на участок и остановился. Из сарая доносилось металлическое постукивание. Видимо, Василич по своему обыкновению боролся с похмельем трудотерапией. Стоя у верстака, распиливал или выпрямлял очередную ржавую железку, найденную на дороге. Деликатно постучав в дверь, Стерн вошел в сарай, поинтересовался самочувствием хозяина. Можно было и не спрашивать, Василич выглядел не блестяще, лицо отечное, красными пятнами. Голый по пояс, в матерчатых рукавицах он стоял у верстака с ножовкой наизготовку.

– Так себе самочувствие.

– Ничего, – успокоил Стерн. – Мы это поправим. Сейчас переоденусь и схожу в магазин. А ты пока…

Он объявил, что для Василича есть срочная, но очень денежная работа: нужно изнутри грузового отсека «Газели» закрепить пенопластовые плиты, поверх них пустить полимерную пленку. И, наконец, обшить это дело вагонкой.

– Работа для мастера на один вечер, – сказал Стерн. – Сегодня все и закончишь. По рукам?

Василич снял матерчатые рукавицы, развязал тесемки фартука и задумчиво почесал затылок. Стерн открыл ворота, загнал на участок фургон, открыл задние дверцы, показал рукой на доски, пенопласт и пленку. Затем вытащил из фургона детскую коляску, зажатую между досками и пенопластовыми панелями. Поставил ее на траву. Присев на корточки стал стирать тряпкой пыль с хромированных деталей, колес и пластикового верха.

– Не понял. А коляска-то для кого? – спросил хозяин.

– Я собираюсь отцом стать, – Стерн поплевал на тряпку. – Вот и готовлюсь к этому делу. Потихоньку. Коляску купил. Нравится?

– Очень даже нравится, – соврал Василич. – Ты ведь вроде не женат.

– Вообще-то я женат. Но брак не регистрировал.

Василич, сбитый с толку, сурово покачал головой.

– Ну, берешься за работу? – спросил Стерн. – В кабине дрель и длинные шурупы.

– Вагонка сырая.

– Черт с ней.

– И пенопласт не поймешь, как крепить.

– Ты все поймешь, когда приступишь.

Хозяин решился на главный вопрос.

– Сколько?

– Если до вечера сделаешь – сто долларов, – объявил Стерн.

– Годится. Сделаем. В лучшем виде. Собирайся в магазин.

Василич поплевал на ладони, он забыл о похмелье, плохом самочувствии и жаре. Стерн подкатил коляску к дому, поднял ее на ступеньки крыльца. Закатил в проходную комнату и оставил стоять у окна.

Отпер свою комнату и выругался про себя. Перед отъездом в Москву он положил возле самого порога между второй и третьей половицей кусочек бумаги, чтобы проконтролировать хозяина. Если бумажка будет лежать, где лежала, значит, Василич сюда не заглядывал. Сейчас тот бумажный клок отлетел аж под железную койку. Ветром, сквозняком бумагу сдуть не могло, форточка в комнате Стерна и окна в доме закрыта. Значит, хозяин сунул сюда нос, видимо, у него есть дубликат ключа от комнаты постояльца. В тот первый день, когда сговаривались о цене, Василич, не моргнув глазом, заявил, что второго ключа от комнаты давно в руках не держал. Дескать, давно потерялся тот ключ, и где его искать черт знает. Стерн распахнул створки шкафа, вытащил сумку. Дернул застежку «молнии». Конечно, глупо, неосмотрительно хранить стволы в доме. Но свободного времени совсем не было, Стерн физически не успел оборудовать мало-мальски надежный тайник. Да, по всему видно, что Василич в сумку заглядывал. Завернутые в мешковину карабины сдвинуты с места, из-под них выглядывают коробки с патронами, рукоятка пистолета. Оружие лежало по-другому, иначе. Разумеется, ничего не пропало, но от этого не легче. Убрав сумку обратно в шкаф, Стерн бросил на подушку почтовый конверт, снял пиджак и рубашку, повесил одежду на спинку стула. Запер дверь, сел на кровать. На ощупь конверт совсем тощий и мягкий. Видимо, письмишко не более одной страницы. Стерн оторвал от мотка проволоки кусочек в пятнадцать сантиметров, выпрямил его. Перочинным ножом загул на конце маленький крючок. Затем слегка надорвал конверт по линии склейки, просунул внутрь проволоку. Зацепив крючком нижний край листа, тонким рулончиком намотал бумагу на проволоку. Вытащил письмо из конверта через дырку. Интуиция не подвела, письмо Василичу пришло от сына, который, завербовавшись в геологическую партию, якобы кормит в тайге озверевших комаров. Вот она, его тайга, романтика и комары: исправительно-трудовая колония, а дальше номер. Стерн стал читать неровные рукописные строчки, кое-как накарябанные на листке. «Здравствуй батя. У меня все в норме. На жизнь жаловаться грех, потому что Чувашия вполне приличное место. Это не Ухта и не Магадан, а карточные долги на мне больше не висят. Короче, еще бы тут погостил, но пора выходить. Не могу заказать с тобой междугородние переговоры по телефону, потому что денег на заборной книжке – ни копья. Ты писал, что хочешь меня встретить. Это было бы неплохо, даже хорошо. В тех лохмотьях, что остались с воли, стыдно показываться на людях. На каждом шагу станут тормозить и требовать портянку с печатью, которую мне выдадут вместо паспорта. 10 августа звенит последний звонок. Меня выпустят из санатория в полдень, напротив зонной вахты автобусная остановка и магазин. Жди меня на остановке, если не будет дождя. Купи и привези спортивный костюм, кроссовки, какую-нибудь рубашку или что. В Малаховке я жить не стану. Возможно, заберу свои „Жигули“ и сразу же уеду. На днях получил маляву от одной заочницы, ждет. Она заведут производством в одной питерской столовой. При этой девочке я пока буду в шоколаде, а потом что-нибудь подвернется. Заранее благодарен. Кстати, добраться сюда из Москвы меньше суток. Твой непослушный сын Сева». Дальше следовали постскриптум: число и месяц, адрес колонии, подробная инструкция, как доехать до места на перекладных. И еще обещание по выходе на волю нажраться водки по самые гланды и с радости перевернуть паровоз. При помощи проволоки Стерн скрутил письмо в трубочку, засунул его в конверт, выпрями листок. Затем надел шорты, майку, резиновые тапочки, взял в руки пакет и отправился в магазин. Василич уже выгрузил из «Газели» доски, пенопласт и пленку, измерил габариты кузова рулеткой и собирался приступать к делу.

– Уже собрался? – весело крикнул Василич из кузова. – Идешь?

Стерн на секунду остановился, недобро глянул на хозяина. Теперь его лучше не выпускать за пределы участка. Язык без костей, любому собутыльнику брякнет, что постоялец его – матерый крутой мужик. Хранит в доме целый арсенал. И еще что-нибудь от себя придумает, добавит, доскажет. Слух пойдет по поселку, а там, глядишь, ментов или контрразведчиков ждать не долго придется. – Собрался, – сквозь зубы процедил Стерн. Он вышел за калитку, опустил письмо в почтовый ящик. Постоял минуту и вернулся.

– Тут письмо в ящике лежит, – крикнул Стерн.

– Письмо? – то ли обрадовался, то ли смутился хозяин. – Надо же, письмо прислали… Давно не было ничего.

Он выбрался из фургона, бросил на траву матерчатые рукавицы и резво побежал к ящику, доставать послание. Пребывавший в глубокой задумчивости Стерн прикурил сигарету и неторопливо зашагал в сторону железнодорожной станции, к магазину.

Глава десятая

Москва, Сухаревка. 30 июля.

Лидия Николаевна, старшая сестра Людовича, по мужу Тягунова, год как вышла на пенсию, вдова, детей не имеет. В прежние времена заведовала канцелярией в главке, не судима, не привлекалась, на учете в психдиспансере не состоит. Проживает в двухкомнатной квартире в старом пятиэтажном доме. Вот, собственно, то немногое, что удалось узнать об этой женщине. Боясь, что не застанет Тягунову дома, Колчин обрадовался, когда услышал в трубке ее голос. Но еще оставалась опасность нарваться на вежливый отказ от встречи. Или отказ не слишком вежливый. Представившись ответственным работником Государственного комитата по строительству, Колчин сказал, что есть совершенно срочный неотложный разговор, который нельзя доверить телефону. Добившись приглашения в гости без долгих уговоров, он завернул к себе домой, на Симоновскую набережную, принял душ. И долго копался в шкафу, выбирая, что бы надеть. Сегодня внешний вид должен соответствовать образу чиновника республиканского значения, обремененного властью и способного принимать самостоятельные решения. Колчин остановил выбор на сером летнем костюме, купленном в Европе, однотонной светло голубой рубашке и темном с электрической искоркой галстуке. По дороге он купил коробочку мармелада и шоколадный торт. Дверь Колчину открыла женщина лет шестидесяти, высокая, худая, как доска, с острым безвольным подбородком и некрашеными вьющимися волосами. Колчин протянул хозяйке свои гостинцы, чем окончательно и бесповоротно завоевал ее сердце.

– Что вы, стоило ли тратиться, – пожилая женщина мучительно вспоминала, когда в последний раз получала в подарок торт, но не могла вспомнить.

Скинув ботинки, Колчин прошел в комнату, давно не знавшую ремонта, окнами во двор. Усевшись за стол, Колчин снова заявил, что занимает должность начальника управления капитального строительства на транспорте, а к Тягуновой его привело неотложное дело.

– Я помню, – кивнула Тягунова. – Вы все это по телефону сказали.

Женщина принесла гостю чашку слабого чуть теплого чая, поставила на стол вазочку с дешевой карамелью и печеньем. Хотела разрезать торт, но Колчин остановил ее.

– Совсем не ем сладкого.

Он сделал глоток безвкусного чая и начал свой рассказ. В настоящее время начато масштабное строительство и реконструкция объектов железнодорожного транспорта. Министерство путей сообщения силами своих подрядных организаций с задачей не справляется, поэтому помогать путейцам будет Госстрой.

Речь идет не только о возведении новых зданий вокзалов, но и создании всей сопутствующей инфраструктуры. В частности, железнодорожных депо, трансформаторных станций и множества жилых объектов. Обновление, а точнее сказать, возрождение транспорта – сейчас едва ли не особо приоритетная главный государственная задача, которой подчинены… Тягунова, позевывала в сухой кулак, хлопала глазами, теребила беспокойными пальцами пуговку на платье и все не могла понять, какое отношение к ней, скромной пенсионерке, не обидевшей мухи, имеют грандиозные государственные планы. Однако прерывать речь большого начальника своим наивным вопросом не осмелилась. Только сказала: – У меня брат был строитель…

– Я ведь как раз о нем и хотел поговорить, – перешел к делу Колчин. – Ваш брат не пенсионер. Мог бы еще поработать, и, простите за прозу жизни, очень хорошо заработать. У нас начинается больше строительство в Смоленской области, десятки объектов под ключ. Короче говоря, ознакомившись с послужным списком Евгения Дмитриевича, я решил, что на это масштабное дело поставить его. Начальником. Со всеми вытекающими.

В следующие минуты выяснилось, что начальником строительства со всеми вытекающими Людовичу стать не суждено. Скоро как четыре года его нет в России. Выехал в Польшу по приглашению своего давнего приятеля. Последний раз звонил сестре месяца три назад, в день ее рождения. Сказал, что нашел хорошую работу, скоро переедет на другую квартиру в центре Варшавы. Словом, брат на жизнь не жаловался.

– Мне нужно связаться с Евгением Дмитриевичем, – сказал Колчин. – Это очень срочно. Я не хочу приглашать на эту должность человека со стороны. Ведь он оставил свой телефон или адрес?

– Нет, – покачала головой Тягунова. – Нет ни адреса, ни телефона.

– А письма, он присылал вам письма?

– Нет, он звонит по телефону. Не часто. Но, кажется, где-то завалялась новогодняя открытка.

Тягунова встала, долго копалась в серванте, выдвигая и задвигая ящики. Наконец, вернулась к столу, протянула Колчину открытку. Цветная фотография фасада костела святой Анны, а на обратной стороне несколько строк рукописного текста. Людович поздравлял сестру с Новым годом и Рождеством и желал всего того, что принято желать в таких случаях. Штемпель варшавского главпочтамта. Обратного адреса нет.

– Спасибо. А нет ли у вашего брата близкого друга? Человека, который знает, где найти Евгения Дмитриевича. Колчин положил открытку на стол. Тягунова, не зная, чем помочь молодому очень симпатичному мужчине, кусала губу, перебирала в памяти полузабытые имена старых друзей брата.

– Пожалуй, из московских приятелей Евгения никого не вспомню, – покачала головой Тягунова. – Поймите, его жизнь это сплошные командировки. Гоняли человека с места на место, туда, где строили какой-то объект. Он устраивался в новом городе, жил там два или три года. А потом новая командировка. Евгений не часто бывал в Москве. Последнее место его работы – Пермь. Евгений провел там два с половиной года, строил там какой-то цех на оборонном заводе.

– Да-да, я в курсе, – промямлил Колчин, вспоминая «объективку» Людовича. – Я знаю.

– Там брат сдружился с Васей Иванченко, пару раз они вместе приезжали в Москву. Иванченко был здесь проездом на юг. А Евгений в командировке.

– Кем работает Иванченко?

– Кажется, директор какой-то библиотеки.

– Его телефона или адреса этого не знаете?

– Нет, не интересовалась. И не хочу знать. Потому что пермский период жизни моего брата – черная трагическая полоса. – Да, я читал в справке, в Перми у вашего брата умерла жена Вера Романовна. Молодая женщина, сорок с небольшим. Диагноз – острая сердечная недостаточность. Прискорбный факт.

– Что это у вас за справки такие подробные, в которых даже о смерти жен пишут?

– Ну, это такая… Как бы сказать точнее… Расширенная анкета. Что-то вроде того. Такие бумаги составляют на всех работников руководящего звена. После смерти супруги ваш брат уволился с работы, перебрался в Москву. Жил у вас. А затем уехал. Правильно?

– Правильно, – кивнула Тягунова. – Только Вера умерла не своей смертью. Ее убили. Так говорил Евгений, а ему я верю больше, чем заключениям врачей.

– Что-то я об этом не знаю. О гибели…

– Значит, вы совсем ничего не знаете.

В Перми Людовича перевели, когда было закончено большое строительство в Новосибирске. О жизни семьи брата на новом месте Лидия Николаева узнавала из его же рассказов, потому что других источников информации не имела. Но сами рассказы были сбивчивые, отрывочные. Евгений говорил, что в первые полтора года все складывалось хорошо. Пожив в общежитии неполный месяц, они с Верой получили двухкомнатную служебную квартиру в районе Левшино окнами на Камское водохранилище. Евгений дни напролет пропадал на строительной площадке, а жена скучала дома. Она, выпускница экономического факультета МГУ, осваивала вязальную машину и мечтала найти работу по специальности, но подходящей вакансии не подворачивалось. Евгений переговорил с кем надо из областных чиновников. Короче, Веру взяли на работы в аппарат губернатора области в управление жилищно-коммунального хозяйства. – Если бы у них были дети, – сказала Тягунова. – Все обернулось бы иначе. Вера не пошла бы на эту чертову работу, а сидела с ребенком. Лидия Николаевна не знала всех подробностей случившегося, похоже, этих деталей не знал и брат. У Веры на работе начались какие-то неприятности с начальством. Конфликт продолжался два-три месяца и чуть более того. И однажды прямо в рабочий кабинет Веры пришли два санитара и фельдшер из городской психиатрической больницы. Ее забрали и увезли якобы на обследование. Вера не сопротивлялась и не кричала, она не устроила скандала, хотя надо бы его устроить. Она сказала сослуживцам, своим приятельницам, которые попытались поднять крик, защитить ее: «Я поеду с ними, чтобы снять все вопросы по поводу своего душевного здоровья». На следующий день после госпитализации жены Людович позвонил сестре и попросил ее приехать в Пермь. Лидия Николаевна сорвалась с места, бросила все дела и вылетала к брату первым же рейсом. В тот первый день Евгений Дмитриевич выглядел, как разъяренный дикий зверь в тесной клетке зоопарка. Ходил по квартире, сжимал тяжелые кулаки, ругался, хватался за голову и скалил зубы. И еще звонил кому-то из своих знакомых, но в ответ на просьбы о помощи слышал одни и те же слова: «Не беспокойся, старик. Ну, проведут обследование. Разберутся. Она же нормальная здоровая женщина. Через пару дней будете ужинать дома. Подумаешь, какое дело. Обследование». В тот же день, набив продуктами две большие сумки, брат и сестра отправились в психушку. Стояло жаркое лето, брат и сестра добрались электричкой до станции «Банная гора», что в двадцати четырех километрах от городского центра. Долго, обливались потом, карабкались вверх по крутой тропинке. В прежние времена здесь размещалась воинская часть. Позднее военные перебрались на новое место, а шесть бараков и кирпичный пятиэтажный дом, отштукатуренный и покрашенный желтой краской отдали под городскую психушку. Но, кажется, тот гарнизонный дух, запах казарм и солдатских гальюнов так и не выветрился с Банной горы. Вокруг больницы стоял высокий сплошной забор с нитками колючей проволоки поверху, на вахте дремал нетрезвый мужик в фуражке железнодорожника. «К пациентам могу пропустить только по распоряжению главного, – заявил вахтер – Личному распоряжению». «Ему звонили из областной администрации, – с достоинством ответил Людович. – Обещал пропустить». «Мне таких распоряжений не было», – нахмурился вахтер. После долгих споров мужик снял телефонную трубку, долго извинялся, наконец, попросил позвать главного врача. Разговор длился несколько секунд. Вахтер бросил трубку и покачал головой: «Вот видите. К Людович сегодня не пускают. Распоряжение главного. У нее какое-то там обострение или что… Короче, это не мое дело». Евгений Дмитриевич пытался что-то доказать этому непробиваемому пьянице, но только мотал головой. «Продукты, которые принесли, вон в окошко передай», – вахтер выставил вперед палец. Подошли к окошечку приема передач, за которым сидела женщина в грязно-сером халате, кажется, тоже не совсем трезвая. «На стене объявление, читайте, – сказала женщина, когда Людович попытался просунуть через окошечко сумки с продуктами. – Можете передать двести грамм вареной колбасы, пятьдесят граммов масла и не более литра молока. Чай – без ограничений». «А почему так мало, двести грамм колбасы?» – удивился Людович. «А потому что на все второе женское отделение только один холодильник», – отрезала женщина. Лидия Николаевна вернулась в Москву через неделю. За это время свидания с Верой так и не удалось добиться, хотя Евгений Дмитриевич начинал и заканчивал день обзвоном каких-то знакомых, которые, по его мнению, могли помочь его беде. Потянулись дни, недели и месяцы, полные тревожной безысходности и ожидания. Тягунова время от времени звонила брату, но новостей все не было.

Зимой, кажется, в декабре сам Людович позвонил сестре, он был очень взволнован. Сказал, что свидание с Верой обещали дать в конце недели. «Если можешь, приезжай, – сказал он. – Боюсь, что меня одного туда ноги не донесут». Тягунова, накопившая несколько отгулов, вылетела в Пермь. Той же дорогой, что и летом, на той же электричке они приехали на Банную гору. Долго карабкались по обледенелой скользкой тропинке. На вахте сидел не тот пьянчужка в железнодорожной фуражке, а два дюжих прилично одетых молодца. Они долго проверяли паспорта Евгения Дмитриевича и его сестры, кому-то звонили. И, наконец, разрешили пройти за турникет. В главном корпусе возле лестницы гостей ждала средних лет полная женщина в белом халате и шапочке. «Меня зовут Нина Константиновна Сомова, – представилась она, почему-то обращаясь исключительно к брату. – Я лечащий врач вашей супруги. Пойдемте со мной». По лестнице поднялись на четвертый этаж. Вера поместили в палату на десять коек, но половина мест пустовала. В комнате сидели на своих кроватях еще две женщины: какая-то неряшливая старуха с огромным отвислым зобом и седыми усами над верхней губой. И еще девушка, ее предплечья были туго перевязаны бинтами, сквозь марлю проступали пятна свежей желто-бурой сукровицы. Больные безучастно наблюдали за происходящим. В первую минуту Лидия Николаевна не узнала в худой поседевшей бабе жену брата. Вера лежала на кровати у окна, подобрав колени к животу. При появлении мужа она села, свесила ноги и долго смотрела на Евгения снизу вверх. Хмурила лоб, словно хотела, но не могла узнать этого человека. Что испытывал в эту минуту Евгений Дмитриевич, не дано знать никому. Он стоял перед женой, опустив руки, сжав кулаки, его лицо потемнело. Сомова, почувствовав всю деликатность момента, сказала, что вернется через полчаса и шмыгнула за дверь. Евгений Дмитриевич, присев на табурет, принялся выкладывать гостинцы из сумки в фанерную тумбочку. Но Вера остановила его. «Подожди», – сказала она, когда увидела яблоки. Все полчаса, что отвела для свидания врач, Вера грызла яблоки с зеленоватыми бочками. Одно за другим. И складывала огрызки в ящик тумбочки. На вопросы мужа отвечала односложно: «Помню… Да… Хорошо… Все нормально» Лидию Николаевну, сестру мужа, Вера, кажется, не узнала. Взволнованная, подавленная увиденным, Лидия Николаевна, стояла возле кровати, отвернувшись к окну. От Веры пахло немытым телом, волосы были слипшимися, жирными. Застиранный больничный халат велик на несколько размеров, из-под него выглядывала серая нательная рубаха, несвежая и мятая. Людович сидел на краешке кровати, гладил ладонью щеки и волосы жены и повторял: «Господи, да что же они с тобой сделали? Почему так?»

«Наша больница, как вы понимаете, закрытого типа, – сказала на прощание Сомова. – Но вы можете навещать супругу два раза в неделю. В субботу и воскресенье. Главный врач дал на это разрешение. Потому что у вас есть друзья со связями. Но только один вы, без провожатых». Сомова покосилась на Лидию Николаевну. На обратной дороге, когда стояли на платформе, дожидаясь электричку, Тягунова сказала брату: «Евгений, мне кажется… Ты меня прости… Но Верочка действительно больной человек». Евгений Дмитриевич посмотрел на сестру насмешливо, даже презрительно. «Дура, – сказал он. – Верку убивают в этой психушке». Этот взгляд, эту кривую улыбку Тягунова запомнила надолго. Обратной дорогой в электричке молчали. В полной тишине прошел весь короткий зимний вечер. Дома Брат сидел на диване, отвернувшись в угол и обхватив ладонями лицо. Кажется, впервые в жизни Лидия Николаевна увидела, как он плакал.

Через неделю она улетела в Москву. А еще через два месяца получила телеграмму от брата: Вера умерла, так и не выписавшись из больницы. Причиной смерти по заключению врачей стала острая сердечная недостаточность.

Тягунова поднялась со стула, порылась в серванте и положила на стол перед Колчиным тощий семейный альбом формата ученической тетради, перевернула несколько страниц. – Вот она, Верочка. А рядом с ней Евгений.

Фотография была черно-белой, мутноватой, снимок сделали летом. На берегу какого-то озера стоял мускулистый крепкий мужчина лет сорока восьми в майке без рукавов. Лицо не слишком приятное: глубоко спрятанные маленькие глаза, слишком высокий лоб, сжатые в ниточку губы. Людович обнимал за плечи миловидную склонную к полноте женщину. Копна вьющихся волос, светлые какие-то удивленные глаза, вздернутый нос. Недорогое платье в мелкий цветочек на бретельках. – Перед смертью она превратилась в старуху, – сказала Тягунова. – Да и Евгений изменился. Не в лучшую сторону. Он заметно сдал и… И характер у него испортился. Перед самым отъездом из Перми, уже после смерти Веры, он поскользнулся на улице, в двух местах сломал голень левой ноги. Хромота так и не прошла. Колчин закрыл альбом, допил холодный чай. Поблагодарив Лидию Николаевну за потраченное время, попрощался и ушел.

Подмосковье, Малаховка. 30 июля.

Василич закончил работу, когда на поселок опустились сумерки, а в темно синем небе можно было разглядеть молодые белые звезды. Стерн остался доволен: вагонку можно подогнать и получше, но мастера подпирают сроки, придираться к мелким огрехам нет смысла. Обрезая доски, Василич глубоко порезал ножовкой указательный палец у самого ногтя. Бинта или пластыря в доме не нашлось, а идти просить бинт у соседей, не хотелось.

– Залезь внутрь и покричи что-нибудь, – попросил Стерн. – Только погромче кричи.

– В смысле, как это, покричи? – Василич пососал палец, но кровь не хотела останавливаться. – Что покричи?

Василич скинул фартук, натянул желтую майку с коротким рукавом. Он стоял смурной, будто не радовался доброму приработку, легким деньгам. И еще он не понимал просьбы квартиранта забраться в кузов и покричать сильнее.

– Как обычно люди кричат. В голос.

– А что кричать-то?

Василич глядел на Стерна настороженно.

– Что хочешь. Грабят, режут, убивают, – этого не надо. Крикни: «Спартак» – чемпион. Раз десять крикни. Во всю глотку, со всей дури.

Василич обсосал палец, закинул ногу, заполз в грузовой отсек. Стерн захлопнул дверцы. Постучал кулаком по борту, мол, давай, крой. Василич закричал так громко, как только мог.

– «Спартак» – чемпион. «Спартак»…

Стерн отошел от фургона, вернулся на прежнюю позицию. Прислушался, выставив вперед ухо. В пяти шагах крики Василича совсем не слышны, комариный писк, и тот, пожалуй, громче. Если встать в шаге от заднего бампера, что-то похожее на мычание разобрать можно. Значит, звукоизоляция фургона – на должном уровне. Стерн открыл дверцы, выпустил Василича.

– Ты хоть громко кричал?

– Чуть сам не оглох. Я вообще-то за «Торпедо» болею.

– Буду иметь в виду, – кивнул Стерн.

Когда Василич освежился под душем и получил обещанные деньги, сели за стол на веранде. Постоялец открыл банку с солеными огурцами, скумбрию в томате, порубал колбасу и хлеб. Он скрутил пробку с водочной бутылки, наполнил рюмки. Выпили за дело, которое, как известно, боится одного только мастера золотые руки. Следующую рюмку опрокинули за здоровье все того же мастера. Третью хватили за деньги. Чтобы их побольше было на кармане мастера.

Василич не шуточки не улыбнулся, закусывал он так вяло, с такой неохотой, что и у Стерна аппетит пропал. Хозяин отхлебывал из чашки пиво, ковырял вилкой рыбу, смотрел куда-то в сторону, в темные углы и отмалчивался. Водка веселья не прибавила. Хозяин тяготился какими-то мыслями. Время от времени морщил лоб, чесал затылок, будто решал математическую задачку из программы старших классов средней школы, и никак не мог ее осилить. Стерн взял с тумбочки фотоаппарат хозяина, вставил в него купленную на станции пленку чувствительностью в шестьсот единиц.

– Давай на память? – предложил он. – Я ведь здесь еще пару месяцев поживу и уеду. А карточки останутся. Люблю фотографироваться. Как-нибудь привезу тебе свой альбом. Я знаменитых спортсменов снимал, много кого…

– Давай, – Василич продолжал обсасывать порезанный палец, хотя кровь уже не текла. – На память фотку – это можно.

Стерн отошел в сторону, направил объектив на Василича.

– Улыбнись.

Улыбка получилась кривая, похожая на болезненную гримасу человека, мучимого спазмами живота, которого вот-вот стошнит прямо на стол. Стерн сделал еще несколько фотографий Василича сидящего перед полупустой тарелкой. Затем взвел рычажок съемки с замедлением, положил на подоконник несколько толстых пожелтевших от времени журналов «Смена». Поставил фотоаппарат на стопку макулатуры, нажал кнопку. Подскочив к столу, сел рядом с хозяином, положил руку на его плечо. Стерн трижды повторил эти манипуляции, потому что с одной единственной попытки групповой портрет, хозяин и постоялец на одной карточке, мог не получиться. Стерн вытащил пленку, сел к столу, накатил водки. На этот раз выпили без долгих предисловий.

– Письмо от кого получил? – спросил Стерн.

Василич опустил подбородок на раскрытую ладонь и надолго задумался над вопросом. Возможно, говорить о том, что сын со дня на день выписывается с зоны, не хотелось. Раз уж соврал в первый раз про геологическую партию, надо и дальше гнуть эту линию. Возможно, Василич до сих пор находится под впечатлением зрелища, увиденного утром в комнате постояльца. Сумка, полная оружия и патронов, такое не скоро забудешь.

– Приятель прислал письмо. К себе зовет, погостить. Ну, у него дом в деревне, во Владимирской области. Рыбалка, грибы пошли. Может, и съезжу на день-другой. Не дольше. А ты тут один пока поживешь.

– Поживу, – согласился Стерн. – Тут вот какое дело… Приятель просит костюм ему тренировочный купить и кроссовки. Какого цвета лучше взять костюм. Я от моды отстал.

– Сейчас на вещевых рынках большой выбор. А цвет… Лично мне синий нравится. А размер какой у него?

– Ботинок – сорок второй. А одежды сорок восьмой.

Стерн закивал головой с видом тонкого знатока одежды, ее размеров и рыночного ассортимента.

– Размер ходовой. Кроссовки и костюм купишь в любом месте. А роста в твоем товарище сколько?

– Метр семьдесят пять примерно, – Василич пососал палец.

– И рост стандартный. Не проблема купить такую одежду. Когда будешь брать костюм, выверни его наизнанку. Посмотри, ровная ли строчка и швы, как подкладка пришита. Проверь «молнии» и резинки.

– Проверю, – безучастно кивнул Василич.

Стерн налил себе полный стакан фруктовой воды, пахнущей како-то химией, сделал пару глотков, вытер губы. Он встал, подошел к окнам и по всему периметру террасы задернул желтые занавески.

– Не люблю, когда соседи глазеют.

– Глазеть забор не позволяет, – возразил Василич.

– И все же будем бдительны.

Вернувшись к столу, Стерн встал перед хозяином, отвел ногу назад и выбил из-под него стул. Василич, не успев осознать, что же произошло, задом грохнулся на пол. За стеклами серванта загремела посуда. Стерн снова отвел ногу назад и ударил Василича ступней в грудь. Хозяин застонал, Стерн ухватил его руками за шиворот майки так, что ткань затрещала, потянул за плечи, поставил на ноги. Хозяин был настолько ошарашен, напуган поведением квартиранта, парализован страхом, что не попытался дать ему достойный какой-то отпор. Только согнул ногу, пытаясь костяным коленом врезать Стерну в пах, но тот приподнял бедро и легко ушел от удара. Правой рукой Стерн ухватил Василича за волосы, запрокинул его голову назад. Пальцами левой руки вцепился в нижнюю губу, стал выкручивать ее по часовой стрелке и тянуть на себя. Василич закричал. На глаза навернулись слезы боли. Голова была задрана кверху, поэтому Василич видел лишь горящую под потолком лампочку, ослепительно яркую, слепящую.

– Нравится? Стерн говорил хриплым глухим шепотом, будто у него так пересохло в горле, что язык едва шевелился. – Нравится, я спрашиваю? Ну, как тебе, хорошо?

– От… Отпусти.

– Балдеешь?

Василич громко замычал в ответ, толкнул противника ладонями в грудь, но только себе же сделал больнее. Стерн продолжал выкручивать губу. Василич почувствовал, что слизистая лопнула, на желтую майку брызнула кровь. Он закричал сильнее, в голос.

– Помогите, господи… Эй…

– Помогу. Только не скули, тварь.

Стер отпустил губу, продолжая держать Василича за волосы, отвел назад левую руку и ударил Василича под нос «вилкой», частью ладони между большим и указательным пальцем. Василич почувствовал, что в носу что-то хрустнуло. Рот мгновенно заполнился густой соленой жижей. Перед глазами разверзлась темнота, безграничная, глубокая, как водопроводная труба, как колодец в пустыне. Из темноты вылетела бабочка с огненными крыльями. Стерн влепил Василичу еще один крепкий удар под нос. Ноги Василича подогнулись. Он тяжело осел, опустился на колени, боком повалился на доски пола. Подойдя к столу, Стерн пальцами вытащил из банки соленый огурец. Прошел в свою комнату, зажег свет. Открыл шкаф и покопался в сумке. Достав пистолет, сунул его за пояс шортов и пошел обратной дорогой, но на веранде задерживаться не стал. Спустился с крыльца, подошел к «Газели», открыл дверцу кабины и вытащил из-под сиденья пол-литровую бутылку с косо приклеенной этикеткой и ядовито красной надписью «антифриз» поперек бумажного квадратика. На небе повисла полная луна, роса на траве отливала благородным изумрудным блеском. Из-за глухого забора с соседней дачи сюда долетала музыка, женские и мужские голоса, смех. И еще запах маринованного прожаренного мяса и подгоревшего лука. Кажется, там затеяли вечеринку с шашлыками и танцами. Что ж, тем лучше. Стерн содрал с бутылки этикетку, поднялся на веранду.

Василич боком лежал на полу, изо рта сочилась розовая слюна. Он не двигался и, кажется, не дышал, будто умер. Поставив бутылку на стол, Стерн поднял стакан, выплеснул недопитую фруктовую воду в лицо Василича. Тот зашевелился, что-то промычал, перевернулся на спину, закрыл рукой глаза от света. Стерн наклонился над хозяином, подхватил его под плечи, поднял, усадил на стул. Василич широко расставил ноги и удержал равновесие, усидел на стуле. Он тихо постанывал, раскачивался из стороны в сторону и тряс головой. Василич окончательно пришел в себя, но открывать глаза, смотреть на постояльца было страшно.

– Хватит спать, гнида, ты не пожарник, – сказал Стерн. – Или…

Василич не дослушал, открыл глаза. Он увидел своего постояльца, стоящего на расстоянии трех шагов. В левой руке Стерн держал пистолет, направив ствол в переносицу хозяина.

– Вот выпей.

Стерн показал пальцем на стакан, полный какой-то мутноватой жидкости цвета мочи. Василич поднял плечо, коротким рукавом майки стер с губы кровь. Осторожно потрогал пальцами сломанный нос, распухший, превратившийся в фиолетовую картофелину.

– Что это за дерьмо? Денатурат что ли?

Хозяин показал пальцем на стакан. Вместо ответа Стерн ткнул его стволом в переносицу. Василич снова почувствовал тихий костяной хруст, вскрикнул от боли.

– Пей. И не вздумай блевонуть. Иначе…

Стерн не договорил, свободной рукой взвел курок пистолета. Василич поплевал на ладонь, потер подбородок, размазав кровь. Взял стакан, поднес к губам, передернул плечами, закашлялся от тошнотворного резкого запаха. Открыв рот, запрокинул голову и влил в себя жидкость. Свободной рукой Стерн снова наполнил стакан до краев.

– Пей. Твое здоровье.

Василич поднял стакан и опустошил его в три больших глотка. Стерн почесал мочку уха стволом пистолета, снял курок с боевого взвода, положил «Браунинг» на стол. Опустился на стул, вытащил из пачки сигарету и прикурил. Пальца так крепко пропахли какой-то химической дрянью, что Стерн не чувствовался аромата табака. Василич сидел на стуле, обхватив руками живот, в котором что-то клокотало, бурлило, переливалось. Стерн глубоко зевнул.

– Куда ты дел машину своего сына? – спросил он.

– Продал… Еще год назад подвернулся покупатель.

– Скучно с тобой, – сказал Стерн. – Кстати, пистолет не заряжен.

Василич не услышал последней реплики. Закрыв глаза, он сидел на стуле и тихо постанывал. Он забыл о сломанном носе, о ссадинах и синяках, обнаружив новые пугающие симптомы близкой смерти. От пищевода и желудка по телу стало распространяться какое-то странное онемение, захватывающее грудь, плечи и даже спину. Нечто похожее Василич испытал несколько лет назад, когда после травмы лежал на операционном столе. Дали местную анестезию, и живые ткани вдруг потеряли чувствительность, будто их заменили каучуковыми протезами. Василич подумал, что постоялец, которого он пустил в дом, оказался бандитом, жестоким убийцей. Нужно было сегодня же утром, когда он заглянул сумку этого типа, нашел в ней оружие, бежать в милицию. Но задним умом все дураки умны. Василич неожиданно вспомнил жену Варю, сбежавшую от него и от сына Севы. Двадцать лет с лишним лет назад они купили этот дом в Малаховке, перебрались сюда из Раменского, зажили счастливой семьей. Василич нашел денежную работу в аэропорту Быково. Правда, первое время его все время ставили в ночную смену, а Варя надолго оставалась одна. Она была привлекательной женщиной. И очень общительной. Ей не сиделось дома, не хотелось подтирать сопли вечно хворавшего сына. Она жаждала быть в курсе всех поселковых событий, вращаться, заводить новые знакомства… И полгода не прожили на новом месте, как Варя успела перезнакомиться с половиной дееспособных мужиков на их улице. А заодно уж и перетрахалась с новыми друзьями. Но мужья обо всем узнают в последнюю очередь. Впрочем, что стоят теперь все прошлые, уже полузабытые, покрытые слоем пыли обиды и унижения, когда подыхаешь в своем же доме, как собака… Василич не додумал до конца своей мысли и заплакал. К этой минуте Стерн выкурил вторую сигарету, доел бутерброд. Взглянув на часы, решил, что времени прошло достаточно, антифриз уже всосался. Если Василич вздумает схитрить, сунет два пальца в рот и блевонет, это ему уже не поможет, не спасет. Не поднимаясь со стула, Стерн сжал кулак, отвел назад правую руку и, вложившись в удар, врезал Василичу в верхнюю челюсть. Хозяин, охнув, полетел на пол, стул выскочил из-под него, Василич стукнулся затылком об пол. Стерн встал, пошел в проходную комнату, включил свет, открыл крышку погреба. Он вернулся на веранду, подхватил Василича за щиколотки и, пятясь спиной, поволок его за собой. Василич открыл глаза. После нокаутирующего удара, он был в сознании, наблюдал за своим убийцей, но не издал ни звука. Стерн доволок его до края люка, отошел в сторону. Толкнул Василича в бок ногой. Тот успел вскрикнуть, и пересчитал грудью ступеньки крутой лестницы…

Стерн захлопнул крышку погреба, запер входную дверь, погасил свет на веранде. Он прошел в ванную, смыл с рук кровь, почистил зубы. Вернулся в свою комнату, скинул шорты и майку, упал на кровать. Стерн подумал, что через неделю о том, что хозяин пускал к себе постояльца, вряд ли вспомнят, а если и вспомнят, все равно спишут смерть хозяина на несчастный случай. Ну, махнул старый выпивоха антифриз, опохмелился не тем, чем следовало. Да и грохнулся сослепу в погреб, не заметил, что крышка открыта. С этой мыслью Стерн заснул. Несколько раз он просыпался, прислушивался, не понимая, что происходит. Из подвала доносились сдавленные крики, стоны и звон разбитых банок. Стерн снова проваливался в сон, снова просыпался, разбуженный новыми звуками, опять засыпал. Короткая летняя ночь оказалась бесконечно долгой. Только к утру все звуки стихли.

Глава одиннадцатая

Москва, Лубянка. 31 июля.

Колчин появился в небольшом зале, где проводили оперативные совещания, с опозданием в полчаса. Все сотрудники следственной бригады, человек двадцать или чуть более того, уже собрались, расселись по креслам и внимательно слушали какого-то молодого мужчину, которого Колчин видел впервые. Видимо, это был тот самый Алексей Борисов, специалист из второго главного управления «Минатома», которого помянул генерал Шевцов. Прокравшись по узкому проходу между рядами кресел, Колчин уселся ближе к докладчику и, предвкушая большую скуку, сладко зевнул.

– Рассматривая возможность террористических актов на АЭС, нужно исходить из того, что такая диверсия вероятна, даже возможна, – говорил Борисов. – Но катастрофа крупных масштабов может произойти лишь в том случае, если террористический акт направлен непосредственно против ядерного реактора или систем его жизнеобеспечения. То есть террористы вывели из строя насосы, системы электроснабжения, трубопроводы. Борисов остановился у стола, сделал глоток воды из стакана, откашлялся и продолжил: – Разрушение корпуса реактора приведет к выбросу в атмосферу радиоактивных продуктов. В качестве примера рассмотрим Белоярскую АЭС. В случае взрыва атомного реактора последствия можно будет сопоставить с локальной ядерной войной. Воздействия радиации ощутят жители Екатеринбурга, Челябинска, Первоуральска и ряда других городов. Из хозяйственного оборота будут выведены огромные земельные пространства. Нами смоделированы варианты атаки террористами этой атомной станции. А также действия преступников уже после того, как они проникнут на территорию Белозерской АЭС.

Колчин увидел генерала Шевцова, сидевшего через кресло слева. Генерал хмурился, видимо, живо представлял себе атаку банды террористов на атомную станцию. – Объект защищен двойным ограждением по периметру. Однако отсутствует система подрыва транспортных средств, начиненных взрывчаткой. Есть телекамеры, системы датчиков, предупреждающие охрану о незаконном проникновении на территорию АЭС. Но и эти меры не дают должной гарантии безопасности. Если группа боевиков, оснащенная мощным взрывным устройством, используя тяжелый грузовик, прорвется через инженерные сооружения, то, несомненно, направит удар непосредственно по реакторному залу или по центральному залу управления станцией. Это наиболее уязвимые точки. Террористы попытаются вывести из строя систему охлаждения реактора, что приведет к паровому взрыву. Расплавленное ядерное топливо вступит в контакт с водяными парами… Колчин подумал, что следствие сейчас сосредоточено на одном-единственном сценарии событий: диверсия боевиков на АЭС. Этот вариант имеет право на существование, но после разговора с Тягуновой представляется зыбким, сомнительным. – Подобная акция займет, по нашим расчетам, не более пяти минут. При этом боевая группа должна состоять как минимум из семи человек, иметь на вооружении автоматическое оружие и гранатометы. Два боевика работают непосредственно с взрывным устройством. Остальные подавляют вооруженное сопротивление охранников и обеспечивают безопасность непосредственно взрывотехников. Кстати, охрана станции легко уязвима, помещения не оборудованы для боя. Борисов подошел к столу, на котором стоял видеомагнитофон и большой телевизор с плоским экраном.

– Сейчас вы увидите смоделированный на компьютере вариант штурма боевиками Белоярской АЭС, – Борисов вставил кассету в видеомагнитофон, включил телевизор. – В нашем случае преступники работают слаженно и организованно. Каждый знает свое место и участок. Такая осведомленность объясняется тем, что они действуют не вслепую, не методом научного тыка. Боевики располагают надежными источниками информации. Предположим, они купили работника АЭС среднего звена или чиновника «Минатома».

В зале засмеялись.

– Я говорю «предположим», – улыбнулся Борисов. – Лично меня боевики покупать не пробовали. Возможно, только потому, что домашнего телефона не знают. А рабочий телефон слушают друзья с Лубянки.

– И домашний слушаем, – сказал кто-то.

Смех в зале сделался громче.

– Значит, хотя бы я вне подозрений, – Борисов развел руками. – Итак, чиновник снабдил их картами и схемами объекта. Перед операцией боевики прошли курс соответствующей подготовки, много раз репетировали эту сценку в полевых условиях. Даже соорудили макеты станции, скажем, в одну треть натуральной величины.

Колчин наклонился вперед, тронул Шевцова за рукав пиджака.

– Что-то срочное? – прошептал Шевцов.

– Срочное, – ответил Колчин. – Можно вас на секундочку?

– А подождать не можешь?

Генерал помрачнел: хотелось посмотреть ролик, сделанный в «Минатоме», а его выдергивали из зала, как редиску из грядки.

– Никак нет.

Шевцов поднялся, сделал знак Борисову, мол, я дико извиняюсь, но продолжайте без меня. Вслед за Колчиным вышел из зала в просторный предбанник, где за письменным столом дежурный офицер в штатском коротал время за чтением вчерашней газеты. При появлении начальства офицер спрятал газету в стол.

– Мы зациклились на одной единственной версии: диверсия на АЭС или в хранилище ядерных отходов, – сказал Колчин. – Я был у сестры Людовича. И готов поверить, что это персонаж в нашем деле – не случайный. – Это с чего такие выводы?

– Пока лишь предположение, – ответил Колчин. – Вот сейчас этот мужик из «Минатома» говорил о купленных чиновниках, которые могут продать боевикам карты и схемы АЭС. Теоретически могут. Возможно, что Людовича использовали в тех же целях. Он сориентировал боевиков на какие-то важные оборонные объекты, которые знает. Которые он строил. Короче, надо вылетать в Пермь. Там умерла жена Людовича, там живет его единственный друг. Если повезет…

– Вот опять ты за свое, – оборвал Шевцов. – Вылетать. Дадим поручение нашим сотрудникам из городского управления ФСБ, они решат все вопросы за день-другой.

– Я бы хотел сделать это сам. Решить вопросы.

– Иди в канцелярию, – кивнул Шевцов. – Выписывай командировку на один день.

– На два дня.

– Не смей со мной торговаться. Мы не на базаре. Ладно, пусть будет два дня.

Шевцов повернулся и исчез за дверью.

Москва, Крылатское. 1 августа.

Этот будний день, заранее расписанный по часам и минутам, предприниматель Николай Павлович Трещалов должен был посвятить работе. Но все планы рухнули еще ночью, когда совершенно неожиданно разболелся зуб. Трещалов проснулся, терпел, сколько мог, пытаясь снова заснуть. Но боль распространилась на верхнюю челюсть, захватила затылок. Трещалов поднялся с кровати и стал, как загробная тень, бродить по большой квартире, вспоминая то место, где находится домашняя аптечка. Спросить было не у кого, потому что жена Виктория Олеговна с детьми отдыхала в Греции. Трещалов, зажег свет во всех комнатах, сделал круг по гостиной, выдвинул ящики серванта, но вместо лекарств нашел там наборы серебряных вилок, чайные ложечки и перьевую ручку, которую потерял месяц назад. В третьем часу ночи Трещалов понял, что никакой домашней аптечки в его квартире просто нет и, видимо, никогда не было. Сделав это открытие и уже собравшись рвануть стакан конька, он перерыл письменный стол в своем кабинете и в одном из ящиков обнаружил болеутоляющее лекарство и нетронутую упаковку снотворного. Обрадовавшись своей находке, Трещалов растворил в стакане воды сразу три таблетки, махнул снотворного, лег в кровать и задремал. Снова проснулся, когда за окном едва проявлялся серенький неумытый рассвет, выпил болеутоляющего и долго ворочался в кровати. Утром Трещалов чувствовал себя больным и разбитым. Он позвонил секретарю Маше, велел связаться с деловыми партнерами, принести глубокие извинения и отменить встречи, назначенные на первую половину дня, а также обед в «Метрополе» с одним фирмачом из Италии. Не позавтракав, сполоснул холодной водой лицо, прилизал волосы и глянул в зеркало на свое отражение. После бессонной ночи выглядит он совсем неплохо: худощавый, но представительный мужчина, темные волосы, на висках пробивается седина. Правда, правая щека немного вздулась, отекла, но это дело поправимое. Выпив кофе, Трещалов оделся и, сев в кресло тупо уставился в экран проекционного телевизора. Он дожидался телохранителя Васю Анохина, который по раз и навсегда заведенному расписанию поднимался в квартиру босса без четверти девять, чтобы проводить его вниз, к машине. Трещалов открыл деревянную коробку, решив, что до появления Анохина успеет выкурить утреннюю сигару, но тут зазвонил телефон.

– Да, это я, – отозвался Трещалов в трубку, узнав голос Насти, своей юной любовницы.

– Коля, у меня опять неприятности в той крысиной дыре, которая до сих пор называется «Мосфильмом».

– Давай позже об этом поговорим. Я плохо себя чувствую, не спал ночью. Зубик болит. Мне совсем худо…

Трещалов приготовился услышать слова сочувствия или что-то на похожее на эти слова, но Настя пропустила жалобы любовника мимо ушей. Даже не дослушала.

– Представляешь, только что звонит мне этот Жора и говорит, что съемки перенесли еще на неделю. Они меня хотят доконать, сволочи. Я уже на пределе. Не могу больше ждать, это выше человеческих сил. Неужели ничего нельзя сделать?

– Не знаю, детка, – в эту секунду у Трещалова заболел не зуб, а сердце. – Это настолько срочно, что не может терпеть?

– А как ты сам думаешь? Что он из себя разыгрывает самого крутого? Чтобы сняться в эпизоде длиною в одну минуту я жду целую вечность. А Жоре все по барабану, проклятый гомосек. Главное, звонит и таким наглым высокомерным тоном заявляет…

Настя подпустила в голос дрожи и, кажется, уже была готова разрыдаться в трубку. Все-таки девчонка права: актерские способности у нее есть. Какие никакие, маленькие, с крысиную ноздрю, но есть. И этот факт не подлежит обсуждению.

Трещалов терпеливо слушал Настю и думал, что вместо сердца у этой девчонки бобина с черно-белой кинопленкой. Она не просила у любовника того, что просили у Трещалова другие бабы: шубку или побрякушку с дорогим камешком. Настя помешана на идее, что в ней пропадает великая кинозвезда. Чтобы реализовать себя не хватает самой малости: знакомств в кинематографических кругах, одной-двух выигрышных ролей. Пусть маленьких. А дальше все пойдет само собой, отбоя не будет от предложений. Успевай выбирать.

Однажды в ночном кабаке, когда Трещалов перебрал лишнего и плохо себя контролировал, девочка вытянула из него обещание помочь ей найти хоть какую-то роль. На утро он забыл о своих словах, но Настя все помнила. И началось это занудство, это ежедневное промывание мозгов, которое девочка начинала фразой: «Коля, ты же обещал». У Трещалова не было знакомых киношников. После долгих поисков он нашел какого-то черта, то ли продюсера, то ли режиссера. Этот Жора бойкий пробивной малый пообещал Насте эпизод в новой картине какого-то своего собутыльника. И вот уже третий месяц беззастенчиво тянул с Трещалова деньги, а съемочный день все откладывался. Настя ныла, как больной зуб. И Трещалов уже проклял тот день, когда увидел и затащил в постель эту девчонку. В последнее время вместо любовных утех на съемной квартире он получал новую порцию сплетен о коварном Жоре и съемочной группе, состоящей из одних отморозков: запойных алкашей и сексуально озабоченных типов.

Настя закончила свой взволнованный рассказ вопросом: – Так ты приедешь вечером?

– Не обещаю, – ответил Трещалов. – Я тебе сказал, что плохо себя чувствую. Зуб болит. Но ты, кажется, не услышала.

– Приезжай, Коля, мы обо все обсудим, обо всем поговорим. Даже о твоем больном зубе. Если тебе от этих разговоров станет легче.

Трещалов вежливо попрощался и бросил трубку. Настя зазывает его в гости, чтобы в очередной раз пожаловаться на свои трудности, излить душу, накапать на мозги. И в очередной раз вытянуть из Трещалова обещание взять за шкирку этого поганого Жору, который вконец оборзел и не хочет отрабатывать полученные деньги, и встряхнуть его, как следует.

– Сволочь, что б тебя вырвало, – пробормотал Трещалов. – Сука бессердечная.

Через минуту в дверь позвонил Анохин. Покидая квартиру, Трещалов закрыл дверь на оба замка и в сопровождении телохранителя спустился в лифте на первый этаж. Вышли из подъезда, Трещалов поднял голову. В небе висели тучи, накрапывал дождь. Двор был пуст, только возле подъезда стоял какой-то незнакомый мужчина в мокром плаще и кепке. Мужчина катал взад-вперед детскую коляску с синим пластиковым верхом и большими колесами. Анохин сбежал вниз по ступенькам, остановился на тротуаре, распахнул заднюю дверцу «Ауди». Спускаясь к машине, Трещалов разглядывал мужчину с коляской. «Бедолага, – думал Трещалов, с раздражением вспомнив свою молодую любовницу. – Наверное, бросил жену, оформил отношения с какой-нибудь соплячкой, которая тут же сделала ему младенца, чтобы крепче привязать к себе. И теперь она сидит дома, нежится в кроватке. А муж носится в молочную кухню, гуляет с ребенком и моет посуду. И еще приносит кофе в постель жене. Вот она, дикая, совершенно непомерная плата за короткое и сомнительное удовольствие». Трещалов занял место за водителем на заднем диване. Анохин тоже уселся сзади, по правую руку от шефа.

– Поехали в стоматологическую поликлинику, – Трещалов тронул водителя за плечо. – На Фрунзенскую.

Стерн, уже битый час катавший детскую коляску возле подъезда Трещалова, проводил «Ауди» долгим взглядом. Стерн надвинул на лоб козырек серой кепки, достал сигареты и прикурил. Не следует уходить отсюда сразу, как только Трещалов убрался по своим делам. Надо постоять еще пять минут, повернувшись спиной к окнам дома. Стерн успел неплохо изучить обстановку. Трещалов жил в новом кирпичном доме. Девять этажей, четыре подъезда, подземного гаража и черного хода не имеется. Два лифта, грузовой и пассажирский. Консьержка внизу не сидит, хотя застекленную будку для нее уже поставили. Домофон работает. Окна квартиры Трещалова за номером пятьдесят на седьмом этаже выходят на тихую улицу и во двор. Дом заселен где-то год назад, жильцы еще не перезнакомились. Маловероятно, чтобы Трещалов знал в лицо соседей по подъезду или по двору. Он слишком занят собственной персоной, проблемами личного плана и бизнесом. Такие люди никогда не смотрят по сторонам, не замечают окружающих. Значит, появление возле подъезда простоватого на вид незнакомого мужчины в плаще и кепке не вызовет подозрений. Испортившаяся к утру погода тоже плюс. Трещалов возвращается из своей конторы около девяти вечера, когда на улице еще светло, солнце еще не опустилось за горизонт. Но сегодня выдался по-настоящему осенний пасмурный день, значит, стемнеет раньше срока, а дождь заставит разойтись по домам любителей вечерних прогулок. Выплюнув окурок, Стерн зашагал вдоль дома, толкая перед собой коляску, забитую каким-то тряпьем, которое удалось найти в бельевом шкафу покойного Василича. Если кто-то из особо любопытных пешеходов захочет заглянуть в люльку, то увидит клетчатое шерстяное одеяльце, простынку, которая, по идее, должна закрывать личико младенца. Довершала сугубо реалистическую картину бутылочку с молоком, увенчанная резиновой соской, потрескавшейся от времени, похожей на пожухлую морковку. Стерн катил коляску и думал, что телохранители Трещалова не так опасны, как кажется с первого взгляда. Они выполняют скорее декоративную функцию. Два здоровых накаченных парня, способных начистить морду любому прохожему, который ненароком наступит хозяину на любимую мозоль. Но большего от этих амбалов ждать не приходится. Видимо, все свободное время проводят в атлетическом зале, поднимают штангу, работают на тренажерах, изучают технику рукопашного боя. Наивно полагая, что умение высоко задрать ногу или прицельно всадить кулак в живот противника когда-нибудь спасет их жизни или жизнь шефа. На самом деле Трещалов, как и большинство ему подобных самоуверенных болванов, использует телохранителей в качестве слуг. Гоняет их за пивом, заставляет косить лужайку на даче. В рабочие дни охранники приезжают к дому босса. Один остается за рулем «Ауди», другой поднимается в квартиру Трещалова, чтобы через пару минут вместе с ним спуститься вниз. Сразу видно, что парни потеряли бдительность, перестали чувствовать опасность нутром, кожей. Разумеется, оба телохранителя вооружены. И это обстоятельство нельзя сбрасывать со счетов. Другой вопрос, сумеют ли они использовать оружие по назначению. После недолгих размышлений Стерн решил, что разобраться с охраной не составит особого труда. Сегодня вечером на его стороне будет элемент неожиданности, а в таком деле две-три лишние секунды решают все. Стерн прошел вдоль соседних домов, вывез коляску на параллельную улицу. Остановился у табачной палатки, чтобы купить сигареты. Осторожно перешел пустую от машин дорогу, завернул за угол дома и почти нос к носу столкнулся с милиционером. Молодой участковый инспектор начал обход территории. Стерн остановился, нагнулся над коляской, делая вид, что поправляет одеяло. Милиционер прошел мимо, не задержав взгляда на молодом отце. Стерн краем глаза проследил за ментом и покатил коляску в глубину дворов. Он ловил на себе доброжелательные взгляды встречных прохожих. Мужчины с колясками всегда вызывают у окружающих что-то вроде симпатии. На этом и основывался весь расчет. Вот и сегодня телохранитель Трещалова, выйдя из подъезда, лишь покосился на Стерна и тут же забыл о его существовании. Фургон «Газель», оставленный во дворе какой-то новостройки в трех кварталах от дома Трещалова, сиротливо мок под дождем. Открыв задние дверцы, Стерн огляделся по сторонам, поднял коляску на руки, положил ее на бок, чтобы не каталась по грузовому отсеку.

Москва, Замоскворечье. 1 августа.

Через сорок минут «Газель» остановилась на платной стоянке неподалеку от одной из центральных улиц, где находился оружейный магазин «Кентавр». Дождь только закончился, но солнце так и не вылезло из облаков. Стерн шагал по тротуару, перепрыгивая ручьи, бегущие из арок и подворотен к решеткам ливневой канализации. На ходу он разглядывал дома старинной постройки с обновленными свежеокрашенными фасадами, этот последний, чудом уцелевший кусочек купеческой Москвы. На подходе к «Кентавру» Стерн замедлил шаг. Возле дверей магазина переминался с ноги на ногу какой-то мужик неопределенных лет в куцем коротком пиджаке. Когда Стерн остановился на пороге магазина, мужчина шагнул к нему.

– Чем интересуетесь?

– Нужны три пары наручников. Можешь помочь?

– Сделаем. По бутылке за пару.

– Дороговато.

– Дешевле никто не сделает, – мужик развел руками по сторонам, дескать, я тут один такой, прыткий.

– Договорились, – кивнул Стерн.

Вместе зашли в «Кентавр». В помещении находилось пять продавцов, вооруженный охранник и один единственный покупатель. Пожилой мужчина рассматривал охотничье помповое ружье «Рысь». Он, прищурив глаза, приглядывался к полированному деревянному прикладу, нет ли царапин. Трогал пальцем дульный срез и гладил ладонью цевье. Стерн на минуту остановился у прилавка, за которым выставили образцы охотничьего оружия западного производства. Задержал взгляд на «Ремнгтоне» с двойной штангой, серебреными накладками на ложе и «Моссберге» с вертикальными стволами, цены на эти двустволки зашкаливали за три тысячи долларов. Но не заметил самых ходовых моделей, хитов, гордости магазина: отечественных ружей «Фокстерьер» со складывающимся прикладом и малокалиберных нарезных карабинов «Соболь». Не заинтересовали Стерна и помповые внутрикурковые ружья с длинными и короткими стволами. Полюбовавшись «Ремингтоном», он проследовал за своим провожатым в глубину магазина. Здесь под стеклом витрины разложили ружейные патроны с разноцветными пластмассовыми гильзами, порох в железных коробках, дробь, резиновые дубинки и несколько образцов наручников.

– Вот эти возьму, темные, – Стерн показал пальцем на браслеты. – Хромированные не нужны.

– Лады, – кивнул добровольный помощник и обратился к продавцу. – Выпишите вот эти. Три пары.

Мужчина вытащил из кармана и положил на прилавок удостоверение охранника. Продавец достал из-под прилавка регистрационную книгу, перевернул несколько страниц, записал номер удостоверения и начирикал квитанцию. Стерн подошел к кассе, оплатил покупку и вернулся с чеком.

Через пару минут вышли из магазина, Стерн достал деньги и вручил мужчине честно заработанный гонорар.

– Меня Антоном зовут, – сказал мужик, увязавшись за Стерном. – Вмазать не хочешь?

– Мне еще сегодня работать, – честно ответил Стерн.

– На кой хрен тебе столько наручников?

– Я санитар на подстанции скорой психиатрической помощи. По закону мы не имеем права надевать на пациентов браслеты. Но иногда таких психов долбанных перевозить приходится, что без наручников вообще хана. Буйно помешанные люди. Запросто санитарам руки и ноги поломают, а потом и горло перегрызут. Попадаются бывшие боксеры, самбисты… Короче, мрак.

– Понятно, – сочувственно кивнул Николай. – Значит, мы почти коллеги. Я работаю охранником в травматологическом отделении первой градской.

– Точно, коллеги, – обрадовался Стерн.

– А зачем тебе три пары браслетов? – не отставал Коля.

– Наручники ломаются, – охотно объяснял Стерн. – И ключи от них я часто теряю.

– Ну, если отказываешься от этого дела, то прощай, – Антон остановился, протянул руку новому знакомому. – Мне на ту сторону, на троллейбус.

– Пока, – Стерн попрощался и зашагал дальше. На встречу с таким вот типом, вроде этого Антона, он и рассчитывал, когда поехал в «Кентавр». Возле оружейных магазинов нередко отираются ханыги, которым выпить хочется, но скромная зарплата охранника из муниципальных и государственных структур, не позволяет воплощать это жгучее желание в жизнь. Приходится торговать своим удостоверением.

Стерн посмотрел на часы и вспомнил, что еще не завтракал.

Москва, Крылатское. 1 августа.

Трещалов досидел на работе до восьми вечера, он чувствовал себя совсем паршиво, хотел уйти пораньше, но накопилась целая кипа бумаг, разгрести которую нужно до начала следующей недели. Визит к стоматологу принес облегчение от физической боли, но вызвал новый приступ раздражения. Трещалову показалось, что у врача руки растут не из того места, откуда им положено расти. Стоматолог слишком молод, неопытен. И к больному отнесся невнимательно, высверлил в больном зубе несуразно здоровую дырку, засунул в нее мышьяк. Заделал дупло какой-то замазкой, которая крошилась во рту, царапала язык и небо. В довершение всего обжог десну пациента кислотой, которой обрабатывал стенки зуба. Вернувшись на работу в свой кабинет и заняв место за письменным столом, Трещалов разложил перед носом договора о намерениях, но долго не мог сосредоточиться на делах. Он придвинул ближе к креслу корзину для бумаг, часто наклонялся к ней, сплевывал тягучую белую слюну, языком выталкивая изо рта мелкие фракции замазки. Он не пошел обедать, отказался от ужина наказал секретарю не соединять его с Настей, но девчонка все же прорвалась, достала любовника через мобильный телефон. Пришлось возобновить тягомотную беседу, прерванную еще утром. Однако Настя, сколько не скулила, сколько не ругалась в трубку, так и не сумела выставить Трещалова на обещание заехать к ней в гости сегодняшним вечером. К концу дня он позволил себе сто пятьдесят армянского коньяка и сразу почувствовал себя лучше, бодрее. В сопровождении Васи Анохина спустился вниз к машине, сел на заднее сидение. Дорога до дома заняла полчаса. Трещалов смотрел через забрызганное дождем стекло на мокрый асфальт, на автомобили и от нечего делать подсчитывал ту сумму, которую потратил на юную любовницу за последний квартал. Закончив математические выкладки, Трещалов пришел к выводу, что деньги не велики, жалеть о них нет смысла. Но все бабы, особенно эти молодые особи, по своей сути – корыстолюбивые неблагодарные твари. Когда машина остановилась у подъезда, Трещалов не стал дожидаться, Анохина. Потянул на себя ручку, толкнул дверцу плечом. Выбравшись из салона, увидел перед собой пустой двор, чахлые тополя, которые, кажется, не доживут до следующего лета. А на тротуаре – того самого мужчину с детской коляской, который попался на встречу сегодняшним утром. На папаше промокший плащ, та же кепка из серого букле, на руках перчатки. Кажется, мужчина так и проторчал тут на дожде целый день со своей жалкой старомодной коляской, заморозил ребенка и сам промерз до костей. Стерна и Трещалова разделяло расстояние в пять метров.

– Здравствуйте, – кивнул головой Стерн.

– Добрый вечер, – вежливо ответил Трещалов. Здороваясь с незнакомыми людьми, он всегда испытывал чувство неловкости, душевного неудобства. На этот раз в душе вяло шевельнулось беспокойство.

Анохин вылез с заднего сидения одновременно с боссом, за три секунды охранник обогнул машину спереди, чтобы успеть подняться по ступенькам, ведущим к подъезду, и открыть дверь перед хозяином. Водитель, как заведено, остался сидеть за рулем. Стерн наклонился к коляске, откинул пластиковый полог люльки. Сверху, на несвежей простынке лежал пистолет «ТТ». Выстрелить навскидку от живота Стерну помешал высоко поднятый верх коляски. Но тратить лишнюю секунду на то, чтобы поднять руку, взять мишень на мушку, Стерн не стал. Он оттолкнул коляску ногой. Анохин успел подняться на две ступеньки, когда заметил какое-то движение справа. Он посмотрел на Стерна, увидел в его руке пистолет. Отработанным движением охранник сунул руку под расстегнутый пиджак, едва дотронулся пальцами до рукоятки пистолета, торчащей из подплечной кобуры. На остальное не хватило времени. Анохин испытал острое жжение под ребрами, будто в его теле разорвалась китайская петарда. И только через долю секунды услышал выстрел. Затем еще один…

– Ой, бля, – сказал Анохин.

Трещалов шагнул к подъезду, поднял ногу, чтобы поставить ее на ступеньку. Но тут увидел, что Анохин остановился, посмотрел направо. Трещалов автоматически, бездумно посмотрел в том же направлении. Увидел, что прямо на него катится детская коляска, вот-вот готовая завалиться набок, в грязную лужу. Трещалов развернулся лицом к Стерну, выставил вперед руки, чтобы подхватить падающую коляску. И тут услышал три выстрела. Третья пуля, выпущенная Стерном, пробив лобовое стекло, попала в грудь водителя, чуть выше сердца. Четвертая пуля ударила его в лобную кость над левым глазом и уложила наповал. Коляска опрокинулась на мостовую, из нее вывалилось какое-то несвежее тряпье, то ли простыни, то ли портянки, скомканное клетчатое одеяльце. По мокрому асфальту покатилась бутылочка с молоком. Катящаяся по асфальту бутылочка – то последнее, что увидел Трещалов. Через мгновение Стерн подскочил к нему, наотмашь саданул по уху рукояткой пистолета. Еще раз, уже легче, добавил по затылку. Трещалов, раскинув руки, повалился лицом на мокрый капот машины, стал медленно съезжать вниз. Сунув пистолет за пояс, Стерн распахнул переднюю дверцу, с силой дернул мертвого водителя за ворот кожаной куртки и вытряхнул тело из машины. Затем открыл заднюю дверцу, подхватил под плечи Трещалова, доволок его до сиденья и запихнул в салон. Стерн сел за руль «Ауди», повернул голову в сторону подъезда. Анохин, постанывая, опустив голову на колени, сидел на ступеньках и прижимал ладони к правому боку. Стерн вытащил пистолет из-за пояса, выставил руку через открытое боковое стекло и дважды выстрелил в голову охранника. Анохин выбросил вперед ноги, растянулся на ступеньках во весь рост. С правой ноги соскочил ботинок.

Стерн посмотрел на часы, отметив про себя, что вся операция заняла одну минуту двадцать пять две секунд. Это, разумеется, не мировой рекорд, но и не самое плохое время, если учесть, что действовать приходится в одиночку, без напарника. Стерн разжал пальцы, пистолет упал на тротуар. Рванув машину с места, он притормозил на повороте и прибавил газу, когда выскочил на узкую улицу. Через пару минут он остановил «Ауди» в глухом дворе в трех кварталах от дома Трещалова. Открыл заднюю дверцу, вытащил своего пленника, посадил его на тротуар. Защелкнул браслеты наручников на запястьях Трещалова, подхватил его под плечи и, как мешок, закинул в грузовой отсек «Газели».

Глава двенадцатая

Московская область, Малаховка. 1 августа.

Вот уже час, как Трещалов очнулся в каком-то подземном каземате. Он не мог понять, утро сейчас или ночь, день или вечер. Часы на кожаном ремешке исчезли, вместо них запястье левой руки стягивал браслет наручников, второй браслет был пристегнут к толстой цепи, длиной метра в полтора. Другой конец цепи прикрепили к железной скобе, утопленной в стене на уровне человеческого плеча. Под низким потолком светилась тусклая лампочка в матовом стеклянном колпаке. Трещалов лежал на пропахшим грязью матрасе в желтых разводах то ли человеческой, то ли собачьей мочи. Поверх матраса бросили красное ватное одеяло и подушку без наволочки, такую маленькую, что на нее едва уместилась бы голова подростка. В шаге от пленника большое оцинкованное ведро, которое, по идее тюремщиков, должно заменить парашу. На полу валялась пластиковая бутылка с мутной несвежей водой. Стены сочились влагой, в подвале было зябко и душно. Открыв глаза, Трещалов даже не осмотрелся по сторонам, поначалу не обратил внимания на все эти дикие неудобства. Он не запаниковал, не стал попусту рвать глотку и звать на помощь. В первые минуты он страдал от саднящей боли в затылке, в височной области головы и за левым ухом. Трещалов сел, привалившись спиной к стене. Медленно двигая непослушными холодными пальцами, развязал узел галстука, превратившегося в мятую тряпку, отбросил его в сторону. Расстегнул ворот рубашки, мокрый от крови. Стал кончиками пальцев ощупывать затылок и ухо. К коже на шее и на щеках присохли чешуйки запекшейся крови, мочка левого уха надвое рассечена ударом пистолетной рукоятки. Волосы слиплись в твердые колючие сосульки. Ничего страшного, кажется, голова не проломлена, а мозги не вылезли из-под черепной коробки. Несколько ссадин не в счет, это не смертельно. Видимо, он отделался сотрясением мозга, но и с этой травмой можно жить. Судя по тому, что брюки и пиджак сырые, заляпанные свежей грязью, Трещалова вывезли из Москвы куда-то за город, возможно, в один из районов Подмосковья или в соседнюю область. Выгружая пленника, бесчувственного, обморочного, из машины, с ним не слишком церемонились. Волокли к подвалу по земле, по лужам, по грязи. Трещалов ощупал карманы пиджака и брюк. Как и следовало ожидать, бумажник, ручка «Мессенгер» с золотым пером, ключи от офиса, от квартиры исчезли. Также как и трубка мобильного телефона. Но тюремщики оставили в его кармане пачку сигарет, а вместо зажигалки положили коробок спичек. Трещалов прикурил сигарету, тут же испытал острый приступ тошноты, судорогой свело живот. Он вспомнил, что из-за проклятого зуба уже, по меньшей мере, ничего не ел. Поплевав на оранжевый огонек сигареты, бросил окурок в ведро. И только тут решил осмотреться по сторонам, изучить обстановку. Впереди какие-то стеллажи, заставленные пустыми пыльными банками, дальше, в темноте подвала, угадывались ряды полок, какой-то хлам. Посмотрев направо, Трещалов невольно передернул плечами. В трех метрах от него вдоль стены лежал небритый мужчина неопределенных лет в темных штанах и желтой майке. Видимо, мужчина был мертв уже не первый день, и ему здорово досталось перед смертью. Нижняя губа почернела, раздулась и вылезла вперед, желтая майка на груди залита кровью, из открытого рта вывалился язык, на лице ссадины. В руке покойник сжимал обгоревшую тряпку. Пальца почернели, закоптились. Трещалов, не напрягая воображения, представил картину происшествия. Видимо, избитого мужчину, такого же пленника, как и Трещалов, бросили сюда, в подвал. Мужик, предчувствуя скорую смерть, в приступе отчаяния пытался поджечь погреб. Вытащил откуда-то со стеллажей промасленные тряпки, подпалил их. Но из этой затеи ничего не вышло, ведь в погребе просто нечему гореть. Бедняга задохнулся или умер от тяжелых травм. Надо полагать, такая же мучительная смерть, от побоев, от издевательств тюремщиков, предстоит и Трещалову. Возможно, и он свихнется, форменно съедет с ума. И напоследок сам попытается поджечь подвал. Трещалов посмотрел на седую щетину на щеках покойного и вспомнил, что у мертвых волосы, борода и даже ногти растут, как у живых. Даже быстрее. Ему, новому пленнику, придется провести в этом подвале месяц-другой, а то и дольше. К тому времени у покойника отрастет окладистая седая борода, появится пышная шевелюра, а ногти загнутся и врастут в гниющую плоть. От этих мыслей сделалось совсем неуютно. Постепенно холод и сырость пробрали до костей, Трещалов застегнул пиджак на все пуговицы, но, ясно, не согрелся. Тогда он, преодолевая брезгливость, подложил под зад детскую подушку, завернулся в вонючее ватное одеяло. Полчаса сидел неподвижно, поджав колени к животу. Голова продолжала гудеть, как растревоженное осиное гнездо, запястье левой руки тер, врезаясь в кожу, браслет наручников. Мысли путались, воспоминания распадались на отдельные короткие эпизоды. Сначала Трещалов вспомнил молочную бутылочку, что катилась по мокрому асфальту, затем мужчину с коляской, его промокший плащ, серую кепку из букле. Вспомнил охранника Анохина, остановившегося на ступеньках подъезда. Негромкий хлопок выстрела, второй хлопок… Постепенно из этих мозаичных фрагментов сложилась общая картина случившегося. После недолгих раздумий Трещалов решил, что никаких подарков судьбы ждать не следует, для него все кончится плохо, шансы выбраться живым из этого зиндана нулевые.

Крышка погреба открылась и упала, тяжело, как могильная плита. Трещалов поднял голову. Наверху горел электрический свет. Какой-то человек спускался в вниз, осторожно, чтобы не упасть, ставил ноги на ступеньки. Трещалов не хотел выглядеть глупо и жалко, он сбросил с плеч одеяло, вытащил из-под себя подушку. Стерн остановился в двух шагах от пленника, наклонился вперед, чтобы лучше его рассмотреть.

– Холодно тут, – поежился Стерн. – Здесь лежит труп. И воняет.

Трещалов показал пальцем на мертвого Василича.

– А кто, по-вашему, должен здесь лежать? Королева красоты? Или парочка манекенщиц из журнала «Вог»?

– Что тебе нужно? – спросил Трещалов.

– Деньги, больше ничего, – ответил Стерн. – Немного наличных. Пятьдесят тысяч долларов – моя цена. Бизнесмену, владельцу двух десятков фирм, нетрудно будет наскрести эту сумму.

– Сам не помню, когда держал в руках такие бабки. Все свободные средства вложены в дела. Но главное не в этом. Лично для меня ничего не изменится от того, получишь ты свой бонус или нет.

– Что вы имеете в виду?

– Ты не оставишь меня в живых. Я видел твою гнусную рожу. Я стал свидетелем двойного убийства. Значит, мне так и так не выжить.

– Не фантазируйте, пожалуйста. И не придумывайте всякой чепухи. Например, как столовой ложной прорыть тоннель до ближайшей помойки и выбраться отсюда через земляной лаз. Вы спасетесь, только если заплатите. За последнее время вы больше денег потратил на девочку по имени Настя. Речь не о плотских утехах, о вашей жизни. Сейчас вы сделаете один телефонный звонок, а затем пообедаете, выпьете кофе. Я кое-что приготовил, горячее. Вам понравится.

Но Трещалов не слушал, его пробирала дрожь ярости.

– Откуда ты все обо мне знаешь?

Трещалов заскрипел зубами, дернул рукой, зазвенела цепь. Браслет глубоко впился в запястье руки.

– Перед тем, как убить моих охранников, а меня похитить, ты навел справки. Хорошо подготовился. Наверное, нанимал какую-то частную ищейку?

– Просто некоторое время был близок с вашей бывшей любовницей, – ответил Стерн. – С Еленой Юдиной. Вы оставили на ее квартире целую кучу своих вещей, фотографии, заметки. Даже старую записную книжку бросили. И теперь я знаю о вас больше, чем вы сами знаете о себе.

– Вот как? – переспросил Трещалов.

– Вот так, – кивнул Стерн. – Вы сами во всем виноваты. Запутались в своих женщинах, увязли в личных проблемах. Записные книжки и ежедневники бросаете, где попало. Было бы свободное время, я бы написал о вас поучительную реалистичную книгу в серию «Жизнь замечательных идиотов».

– Сволочь ты.

Трещалов считал себя человеком не робкого десятка. Перекопай он всю прожитую жизнь, год за годом, месяц за месяцем, и всплывут в памяти два-три эпизода, когда он струсил, проявил малодушие. Но это было так давно, что, кажется, случилось вовсе не с ним, а с другим чужим, посторонним человеком. Но сейчас Трещалов не даст слабины, не сломается, не пойдет ни на какие компромиссы. Лучше сдохнет.

– Ты не получишь ни хрена, ни копейки, – Трещалов плюнул на пол. – Слышь, ты, гнида паршивая. Можешь пытать меня. Можешь живого резать на части. Я вытерплю любую боль. Я бывший офицер, я видел в жизни такие виды, о которых ты не имеешь представления. И выдержу все. Хочешь убить меня прямо сейчас, убей.

– Как скажешь, – кивнул Стерн.

Он отвел ногу назад и ударил стопой в колено Трещалова. Трещалов дернулся и получил в грудь каблуком ботинка. Длины цепи хватило для того, чтобы он поднялся на ноги. Встал во весь рост, даже попытался свободной правой рукой нанести удар в голову противника. Но Стерн поднял предплечье, легко отбил атакующую руку, захватил ее выше локтя и с силой дернул на себя. Он отклонил корпус в сторону и носком правого ботинка по дуге врезал Трещалову в живот. Затем выпустил его плечо, освободил свои руки и двинул противнику кулаком в лицо. Трещалов запутался ногами в матрасе, потерял равновесие. Спиной больно ударился о вмурованную в стену скобу, на которой держалась цепь. Тут же Стерн сократил дистанцию до одного шага и врезал Трещалову ребром ладони в шею справа, слева локтем в голову. Трещалов почувствовал, как ноги налились тяжестью, сделались непослушными, чужими. Он хотел шагнуть вперед, но вместо этого сполз вниз но стене. Закрывая лицо одной рукой, сел на скомканный матрас. И пропустил удар подошвой ботинка в грудь. Трещалов окончательно потерял способность к сопротивлению. В эту секунду Стерн упал коленями на грудь так, что заскрипели ребра. Разложил Трещалова на полу, как мясную тушу. Засунул указательные и большие пальцы в ушные каналы, стал давить на барабанные перепонки. Трещалов закричал от нестерпимой боли, кажется, в уши вошли не человеческие пальцы, а острые железки. Стерн вытащил пальцы из ушных каналов и врезал противнику по носу. Согнул большие пальцы, просунул их в рот Трещалова, стал растягивать губы вверх и вниз. Трещалов снова закричал, на этот раз тише, слабее. Он чувствовал чужие пальцы во рту, вертел головой, чтобы освободиться, но ничего не мог поделать. Губы потрескались. Рот быстро наполнился кровью, Трещалов захлебнулся, закашлялся. Стерн вытащил пальцы, ухватил своего пленника за волосы, потянул голову вверх, а затем с силой толкнул в лоб основанием ладони. Трещалов ударился затылком об пол. И провалился в темноту, беспросветную, густую, как гуталин того старика армянина, что чистит обувь на углу Садовой.

Пермь, район Банной Горы. 1 августа.

Жаркое марево, висевшее над городом, не обещало вечерней прохлады. Серо-голубое небо тлело, как папиросная бумага. Колчин вышел из последнего вагона электрички, пересек пути и пошел вверх по широкой утоптанной тропе, на ходу считая шаги. Когда счет закончился на цифре девятьсот шестьдесят семь, Колчин стер со лба испарину и перевел дух. После тяжелой разминки он запоздало вспомнил, что город как-никак построен на отрогах Уральских гор. Психиатрическая больница, отгороженная от большого мира высоким забором, слушала тишину, жужжание разжиревших мух и погружалась в послеобеденный сон. По правую сторону от забора начиналась центральная улица небольшого поселка Банная Гора, застроенная деревянными домами. Предъявив вахтеру удостоверение офицера ФСБ, Колчин дошагал до главного корпуса, поднялся на третий этаж, распахнул дверь кабинета главного врача. Место за большим письменным столом занимал невыразительный молодой мужчина в серой рубашке с коротким рукавом. Создавая видимость кипучей работы, он перебирал учетные карточки пациентов и чертил какие-то козявки в блокноте. Увидев Колчина, бросил карандаш, выскочил из-за стола, тряхнул руку гостя. – Русаков Константин Сергеевич, – представился главный врач. – Мне уже звонили из городского управления ФСБ. Насчет вашего визита. К нам из вашей конторы заглядывают не часто. Не так часто, как хотелось бы. Но мы гостям рады… Честное слово, рады. А вы из самой Москвы пожаловали. Надо же. Тысяча восемьсот верст как-никак. Тон Русакова, бегающие по сторонам глаза, порывистые конвульсивные движения взволнованного, напуганного человека заставляли усомниться в искренности его чувств, в нахлынувшей на врача радости. Русаков усадил Колчина за стол для посетителей, сам сел напротив. Раскрыл блокнот, но записывать было нечего. Тогда главврач, чтобы чем-то занять беспокойные руки, вытащил из горлышка графина стеклянную пробку и стал раскручивать ее на гладком полированном столе. – Вот ознакомьтесь.

Колчин вытащил из кармана пиджака и протянул Русакову выписанную в Москве казенную бумагу, озаглавленную словом «постановление». В бумаге написали, что на территории больницы будет проведена оперативная проверка и следственные мероприятия в рамках уголовного дела, возбужденного по статье 205 УК РФ (терроризм). Когда главврач закончил знакомство с документом и пять раз подряд по слогам прочитал пугающее, приводящее в трепет слово «терроризм», его физиономия как-то вытянулась, сделалось напряженной. На лбу высыпали капли пота. Колчин придвинул ближе к себе графин, перевернул стакан.

– Терроризм? – Русаков вытер лоб платком. – Кто-то из наших пациентов отличился?

Колчин опустошил стакан в три глотка. Вода отдавала железом и хлоркой.

– Возможно, – ответил Колчин, в такую-то жару вдаваться в долгие объяснения не хотелось. – Пока проверяем. Мне нужно ознакомиться с кое-какими бумагами. Как долго вы храните истории болезней пациентов?

– Живых пациентов – пятьдесят, умерших – семьдесят пять лет.

– Я как раз насчет умерших, – кивнул Колчин. – Меня интересует Вера Романовна Людович. Она скончалась пять лет назад.

– Тогда я еще здесь не работал.

Русаков облегченно вздохнул, успокоился. Вскочил, подбежав к телефону, вызвал своего заместителя по лечебной части Василия Кожевникова.

– Он проводит вас в архив, – сказал Русаков. – Пять лет назад Кожевников здесь тоже не работал, как и я. За это время сменилось руководство больницы и почти весь медицинский персонал. Включая сиделок и медсестер.

– А врач Сомова еще работает?

Русаков скорчил плаксивую гримасу.

– Она трагически погибла, – ответил он. – Но это было до меня, вернее при мне, но дела я еще не принял.

– Так что случилось с Сомовой? – Она возвращалась домой после работы, – Русаков принялся с удвоенной энергией раскручивать на столе пробку от графина. – Дело было зимой. Как раз прошел дождь со снегом, платформа обледенела. Сомова упала прямо под электричку. Телесные повреждения относительно небольшие. Ей отрезало руку выше локтя. Ее перенесли на платформу. Пока поднялись на гору за врачами, то, да се… Короче, она истекла кровью.

– Понятно, – кивнул Колчин.

– Между нами говоря, Сомова здорово выпивала, – сказал Русаков. – В прежние времена в архиве, куда вы сейчас пойдете, мы хранили не только истории болезней, но и спирт. Сомова сдружилась с архивариусом, бывшей зэчкой. И после работы они квасили в архиве. Позднее я уволил ту зэчку за разбазаривание спирта. Русаков оборвал свое повествование и горестно вздохнул, то ли пожалел о скороспелом увольнении несчастной старухи зэчки, то ли о разбазаренном спирте.

Заместитель главврача по лечебной части Кожевников, молодой безусый парень, провел Колчина в глубину двора, мимо длинных деревянных бараков, бывших солдатских казарм, а ныне лечебных корпусов. Подошли к одиноко стоящей потемневшей от времени избушке, где помещался больничный архив, Кожевников отпер дверь своим ключом, пропустил Колчина в помещение. Четыре комнаты были с пола до потолка заставлены стеллажами, забитыми историями болезни и амбарными книгами. В окно бились мухи, а жара стояла, как в парной на исходе дня. – Архивариуса сейчас нет, но мы и без него разберемся, – сказал врач.

– А вы давно здесь работаете? – спросил Колчин.

– В следующем месяце исполнится четыре года.

Кожевников открыл форточку, усадил Колчина за шаткий столик у окна. Вытащил амбарную книгу пятилетней давности, страницы которой были разделены вертикальными линиями на три столбика и исписаны мелким кудрявым почерком. Колчин прочитал слова, вынесенные в заглавие граф: «Прибыло. Убыло. Умерло».

– А разве «убыло» и «умерло» – это не одно и тоже?

– Не совсем, – покачал головой Кожевников. – В последнем случае нам остается труп. Он-то никуда не убывает. К сожалению.

Кожевников через голову гостя заглянул книгу, перелистал страницы, ушел куда-то за стеллажи и вернулся с довольно тощей историей болезни, на которой было написано имя и дата смерти больной. История болезни открывалась документом, отпечатанном на бланке областной администрации. «Отношение», – прочитал Колчин. Далее следовал текст письма, адресованного главному психиатру города. Некто Евгений Щербаков, министр жилищно-коммунального хозяйства области, просил тогдашнего главного психиатра принудительно обследовать старшего инспектора по строительству Веру Романовну Людович. Следующим документом оказалась служебная характеристика на Людович, подписанная все тем же министром Щербаковым. «В поведении Людович отмечаются аномалии: перепады настроения, истерики, угрозы в адрес сослуживцев, – писал Щербаков. Она постоянно компрометирует руководство областной администрации по бредовым мотивам. Людович в присутствии посторонних лиц разглашает коммерческие и иные тайны, клевещет на высокопоставленных чиновников. Кроме того, Людович страдает манией преследования». И далее в том же духе. Характеристика больше напоминала донос в духе сталинской эпохи, написанный кондовым бюрократическим языком. Далее начиналась непосредственно история болезни: результаты анализов, заключения лечащего врача Сомовой. И, наконец, диагноз, поставленный главврачом больницы Гойзманом: параноидный психоз (бред отношений). В истории болезни не было ни слова о процедурах назначенных врачами. Коротко сказано, что Людович прописан курс лечения нейролептиками.

– Вот тут написано, что Людович лечили нейролептиками, – Колчин провел пальцем по неровным рукописным строчкам. – А какие именно препараты ей кололи?

– У нас не Москва, – усмехнулся Кожевников. – Нам достаются самые дешевые лекарства. Используем, что есть на складе. Лечащий врач вела историю болезни от случая к случаю, интервалы между записями – две-три недели. Сомова писала. «Больная Людович забывает имена и внешность окружающих людей, ничем не интересуется, не следит за собой. Жалуется на то, с каждым днем у нее то слабеет зрение. Медперсонал заставляет ее пройти гигиенические процедуры принудительно. Переведена из отдельного бокса в палату на пять мест». Через пару страниц другая запись, сделанная спустя два месяца: «У Людович отмечается обостренный беспочвенный страх, бред преследования. Людович утверждает, что с ней хотят свести счеты ее враги. Они охотятся за больной, хотят ее отравить, зарезать столовым ножом, выбросить из окна, утопить в ванной. Людович переведена в общую палату на десять мест». За две недели до смерти Людович Сомова сделала последнюю запись: «При встрече с мужем Людович не проявляет радости, часто не узнает его. Новостями не интересуется, новые факты не воспринимает. Апатична, наблюдается деградация интеллекта и памяти. Целыми днями лежит на кровати, отвернувшись к стене. С больными контакта не поддерживает. В то же время на аппетит жалоб нет. Людович с жадностью ест все, что приносит муж. Жалуется на ослабленное зрение».

– Что произойдет, если нейролептики в течение пяти месяцев колоть здоровому человеку? – спросил Колчин.

– У нас девочки медсестры колют себе инсулин, чтобы похудеть, – сказал Кожевников. – Инсулин в небольших дозах даже полезен, он разлагает сахар. Если вам, здоровому мужчине, сделать сорок единиц инсулина, простите, вы дуба врежете. У вас случится инсулиновый шок. То же самое с антибиотиками. Они убьют всю микрофлору организма. А про психотропные средства и говорить не стоит.

– Конкретнее, если можно…

– Через некоторое время, скажем, через три-четыре месяца после начала регулярных инъекций наступает слабоумие, – ответил Кожевников. – Происходит токсическая энцефалопатия с признаками снижения памяти и интеллекта. От хронического отравления нейролептиками может наступить смерть.

– Например, вследствие сердечно-сосудистой недостаточности?

– Совершенно верно.

Колчин закрыл историю болезни.

– Да, не хотел бы я стать вашим пациентом, – сказал он.

– Вам это не угрожает. Если вы интересуетесь этой Людович, то надо покопаться в архивах областной администрации, где она работали, а сидеть не здесь, – посоветовал врач. – Там вы найдете…

– Там я уже был, – покачал головой Колчин. – Ни черта не нашел.

Кожевников придвинул табурет, сел к столу.

– Слушайте, мне до фонаря, что происходило в этой больнице до моего появления, – усмехнулся он. – Я вообще за свое место не держусь. Окончил институт, попал сюда по распределению, год назад стал заместителем главного. Потому что других кандидатов на должность не оказалось. Но никаких перспектив тут не светит. Ни квартиры, ни фига подобного… Поэтому могу вам сказать пару слов про эту Людович. Что слышал от нянек и сиделок в свое время. Все на уровне слухов. Вы ничего не сможете доказать в суде, даже если очень этого захотите.

– Я ничего не стану доказывать в суде. Не тот случай. Говори. – Людович прибыла сюда совершенно нормальным человеком. Это не я утверждаю, а некие злые языки. Из областной администрации главному врачу посоветовали внимательно отнестись к этой больной. Ну, вы понимаете, о чем я говорю? Лечащий врач Сомова была пьянчужкой, которая панически боялась потерять работу. Заведующий вторым женским отделением Ерофеев незаконно брал больных для лечения от алкоголизма.

– Это как?

– Ну, по закону требуется согласие на лечение самого алкоголика. Иначе нельзя его госпитализировать. А тот, естественно, ни о каком лечении слышать не хочет. Понимаете?

– Не совсем.

– Тогда родственники суют взятки врачу, тот присылает к клиенту фельдшера и санитара. Алкоголика упаковывают в такую рубашку с длинными рукавами, берут за рога и уводят в стойло. То есть в психушку. Лечат принудительно в нашем наркологическом отделении. Условия там – не сахар. Одна общая комната почти на сто рыл – бывшая казарма. И от нас убежать трудно, все равно, что с зоны. Решетки на окнах, охрана. Главврач Гойзман знал о левых больных, поэтому Ерофеев был у него на крючке. Слушал все, что скажет главврач, и брал под козырек.

– А в чем интерес самого Гойзмана?

– Он стоял в очереди на муниципальное жилье. Должен был получить двухкомнатную квартиру. Возможно, это простое совпадение не более того. Но после смерти Людович Гойзман получил три комнаты, отличную хату в центре города. А вскоре уволился из больницы. Он здесь работал только из-за этой квартиры. Насколько я знаю, квартиру Гойзман продал, а сам уехал за границу. В Израиль, кажется. Короче говоря, в этом деле все замазаны. И все говном заляпаны. Но только…

– Что «только»? – переспросил Колчин.

– Только если вы хотите разоблачить какую-то мифическую мафию, состоящую из врачей и городских чиновников, – напрасные труды. Людьми двигал простой шкурный интерес. Меркантильные соображения.

– Спасибо за рассказ, – Колчин встал. – Вы облегчили мою задачу.

– Я вам чем-то помог, серьезно? – удивился Кожевников.

Московская область, Орехово-Зуево. 3 августа.

Стерн уже третий час сидел в кабине фургона и глазел на противоположную сторону улицы, на ядовито желтую вывеску и входную дверь аптеки. Он рассчитывал, что к десяти утра, не позже, сюда обязательно подтянется кто-то из местных торговцев героином, но и в час дня к аптеке так никто не подошел. По тихой улице брели редкие пешеходы, проезжали машины. Какая-то женщина в рабочем халате, видимо, уборщица вынесла на улицу пластиковое ведерко и швабру. Принялась протирать витрину аптеки, часто нагибаясь и споласкивая тряпку в пенистой воде. Стерн посматривал на часы, время едва двигалось, а на тротуаре перед аптекой по-прежнему никого не видно. Стерн, чужой в городе человек, сумел без труда узнать у парня, случайного прохожего, которого угостил пивом, добрый десяток мест, где собираются толкачи героина. Они заранее, используя пейджер, а не телефонную связь, забивают стрелки с покупателями или просто стоят, засунув руки в карманы, и терпеливо ждут клиентов, которые приезжают сюда из ближних районов и даже из Москвы. Потому что всем известно: в Орехово-Зуево самая дешева дурь по области. Взять здесь героин в сто раз проще, безопаснее, чем, например, в Москве. А по столичным мерка здешние цены – просто демпинг. В начале второго Стерн пришел к твердому убеждению, что вчера менты устроили общегородскую облаву на толкачей, наверняка кого-то взяли. Чтобы дня через три выпустить на волю, потому что предъявить толкачам конкретное обвинения менты не могут, торговцы никогда не имеют на кармане больше одной-двух доз на продажу. Во время облавы успевают выбросить или проглотить товар. Теперь в назидание остальным задержанных так отделают дубинками, что те будут мочиться кровью не меньше недели. Стерн еще раз глянул на часы, засек время, решив: если у аптеки никто не появится в течение следующих сорока минут, он меняет позицию, едет в другое место популярное среди толкачей и покупателей, на центральную площадь. Там продавцы собираются мелкими группами, Стерна запросто запомнят, срисуют. Впрочем, это дело десятое. Главное – достать героин именно сегодня, не откладывая это дело в долгий ящик. Времени в запасе остается всего ничего. Трещалов оказался крепким орешком, его с одного удара не расколешь. Дважды Стерн избивал Трещалова до потери сознания. Во время второго разговора, Стерн даже испугался, что ненароком, поддавшись азарту, забьет своего пленника до смерти. И отступил. Все равно толку никакого, только кулаки испортил. Трещалов, матерился, крыл Стерна последними словами, терял сознание от боли, снова приходил в себя и снова вырубался. Но так и не согласился взять телефонную трубку и передать условия Стерна о выкупе кому следует. Разумеется, Трещалов без всяких побоев и пыток сломается. Человек ведь не из железа сделан, он слеплен из куда более мягкого и нежного материала, – это Стерн знал по собственному опыту. Дня через четыре, от силы через неделю из Трещалова можно будет веревки вить. Холод и сырость подвала, лампочка, горящая днем и ночью, полбуханки паршивого сырого хлеба и вода, наконец, смердящий труп под самым носом сделают свое дело. Доконают пленника. Но этих клятых дней, не говоря уже о целой неделе, у Стерна не было. Значит, надо идти другим путем. Верный способ вытянуть из Трещалова деньги – посадить его на иглу. Три-четыре инъекции героина, и он превратится в конченого наркомана. Грязный пол языком вылижет, покойника в зад поцелует, лишь бы выйти из состояния ломки, получить еще один укол и кайфануть. Значит, нужна дрянь. Морфий, амфетамины или опий в этом случае не годятся. К этой дури организм дольше привыкает, да и ломка, скажем, от морфина, чистого медицинского препарата, куда менее мучительна, чем героиновая.

Женщина с ведром и шваброй исчезла за дверью аптеки. Стерн опустил боковое стекло и прикурил сигарету, когда под желтой вывеской замедлил шаг худощавый белобрысый парень лет двадцати в грязно-голубых джинсах и четной матерчатой куртке. Молодой человек остановился перед аптечной витриной и стал озираться по сторонам, будто ждал минуты свидания со своей девушкой, но она почему-то забыла придти. Стерн включил двигатель, тронул «Газель» с места, завернул в первый же переулок и остановился. Он неторопливо выбрался из машины, расправил складки плаща, зашагал обратной дорогой к аптеке. Молодой человек, увидев незнакомца, спокойно, не дергаясь, наблюдал, как тот приближается.

– Что-нибудь есть?

Стерн остановился в двух шагах от парня.

– В смысле, что есть?

– Ты знаешь, что. Не волнуйся, я не мент.

– Да я и не волнуюсь, – усмехнулся малый. – Сколько надо?

– Две-три дозы. На пробу. Если понравится, возьму больше.

– У меня только два чека.

– Давай, – кивнул Стерн.

– Это ты давай, – покачал головой молодой человек. – Деньги. Тут так заведено. Ты отстегиваешь. Потом я говорю тебе, где взять дрянь. Ты идешь и забираешь. Понял?

– Сколько?

Парень назвал цену. Стерн покопался в кармане, сунул мятую купюру в кулак парня.

– Тут только половина.

– Остальное получишь, когда возьму дрянь. Не бойся, я никуда не денусь. Вон моя тачка.

Стерн показал пальцем на белую «Волгу», стоявшую на противоположной стороне улицы. Толкач объяснил, как пройти до места, где найти пакетики. Стерн дошагал до первой арки, свернул в нее, внутри старого двора увидел пятиэтажный дом из силикатного кирпича. Зашел во второй подъезд, пешком поднялся по лестнице, остановился на площадке между третьим и четвертым этажом. На серой от грязи стене кто-то накарябал гвоздем короткое ругательство. Значит, здесь. Стерн шагнул к трубе парового отопления. Поднял руку, нащупал пакетик, приклеенный к задней стороне трубы. Стерн оторвал клейкую ленту, вытащил пакетик, вытряхнул на ладонь два крохотных чека, дозы, завернутые в тонкую вощеную бумагу. Он распечатал один чек, высыпал на запястье белый порошок, слизал его языком. И тут же, поморщившись, выплюнул. Ясное дело, героин дерьмовый, вдвое разбавлен тальком и сахарной пудрой. Стерн опустил второй чек в карман, сбежал по ступенькам вниз, вышел из подъезда.

Толкач топтался на прежнем месте возле аптеки, ожидая вторую часть гонорара. Стерн подошел к нему, заглянул в глаза.

– Слышь, я хорошо разбираюсь в этом дерьме, – сказал Стерн. – Меня очень трудно кинуть. И сейчас мне нужен героин, а не отбросы с помойки. Верхняя губа парня задергалась.

– Да пошел ты, умник. Не хочешь брать, не надо. К вечеру покупателей много набежит. Давай обратно.

Парень вытащил из кармана скомканную в шарик купюру, хотел вернуть деньги Стерну. Руки толкача дрожали. Судя по ускользающему неуловимому взгляду, по дрожи рук, по верхней губе, которая опускалась и поднималась, будто ее дергают за нитку, толкач сам баловался дрянью. Зарабатывал на дозу тем, что разбавлял свой товар. Стерн глянул по сторонам. Пешеходов не видно, аптека закрылась на обед. Он распахнул плащ, вытащил из-под брючного ремня «ТТ» и ткнул стволом в живот парня.

– Тебя как зовут? – шепотом спросил Стерн.

– Ю… Ю… Юра.

Парень попятился, Стерн свободной рукой попридержал его за куртку, толкнул к стене.

– Вот что, Юра… Ты меня прямо сейчас проводишь к тем людям у кого берешь товар. Иначе, Юра, я шлепну тебя в честь прошедшего праздника. Прямо тут, Юра, на твоем рабочем месте. А потом сяду в машину и уеду. И меня даже искать не станут, потому что все заинтересованные лица знают, кто ты есть. А тех, кто мочит толкачей, никогда не ищут. Ты меня понял?

Юра заглянул в глаза Стерна. В этих глазах, как в зеркале, он увидел то ли свою скорую смерть, то ли вечную жизнь.

– Понял.

– Если я возьму, что мне надо, если все пройдет нормально, ты получишь премиальные. И, главное, останешься цел. Куда идти?

– Прямо по улице. Я покажу.

Глава тринадцатая

Стерн и Юра прошагали два квартала. И еще долго плутали по городской окраине, по каким-то дворам и подворотням, среди покосившихся деревянных сараев, помоек, между полусгнивших, но еще живых тополей и разоренных детских площадок. Бедность здесь была такая, что впору снимать кино в духе итальянского неореализма середины прошлого века. Ветхие вросшие в землю дома с облупившимися фасадами, с бельевых веревок гроздьями свешиваются латаные подштанники, на лавках расселись колоритные беззубые старухи. Унылую картину дополняют стаи худых голодных собак, перебегающие со двора на двор. Через полчаса путешествие подошло к концу. Юра, который всю дорогу изнемогал под тяжестью недобрых предчувствий, остановился у какого-то ржавого гаража и сказал:

– Вон тот синий дом за моей спиной. Средний подъезд, последний третий этаж, двадцать вторая квартира. Эту хату снимают два таджика. Торгуют мелким оптом, сами развешивают, расфасовывают по пакетикам. А я дальше не пойду. Я не могу. Это кошмар…

– Твой главный кошмар – это я, – прищурился Стерн. – Если не пойдешь, не обижайся. Тебя отсюда увезут. На труповозке, в оцинкованном корыте.

– Я не могу. Я брал у них… Короче, мне доверяют, а я…

– Не терзайся комплексом вины. Думай о премиальных, которые я тебе пообещал. Сразу станет веселей.

Стерн поднял руку, потрепал своего нового знакомого по щеке. – Вы сами все сможете сделать, – на глаза парня навернулись слезы.

– Пожалуйста, не тащите меня с собой. Нужно только позвонить в дверь двумя короткими звонками и одним длинным. Это что-то вроде пароля. Если они дома, то откроют.

Стерн покачал головой.

– Пошли, – тихо сказал он. – Или… Место тут тихое, выстрелов никто не услышат. Делаю тебе последнее предложение. Ну, выбирай.

Юра плюнул на землю и, понурив голову, зашагал к дому. Вошли в сырой темный подъезд, пропахший сырой угольной пылью. Юра шел первым, передвигал ноги тяжело, будто тащил за собой пудовые вериги. Он остановился, не дойдя одного лестничного марша до площадки третьего этажа. Обернулся к Стерну. От волнения губа парня снова задергалась, из носа закапала соленая водичка. – Послушайте. Я сделаю, все, что вы хотите. Только не тащите меня с собой.

– Я хочу только одного. Чтобы ты позвонил в дверь. И сказал, что ты привел с собой проверенного человека, своего друга, который возьмет сразу грамм десять-пятнадцать. – Если я это сделаю, то не доживу до вечера. Крышу этим чуркам делают местные менты. Еще до захода солнца меня найдут, переломают руки, а потом утопят в Клязьме.

– Если ты не сделаешь, что я сказал, умрешь еще раньше, – пообещал Стерн.

Юра вздохнул, поднялся вверх на десять ступеней, остановился перед дверью, обитой черным дерматином. В нескольких местах дверную обивку порезали бритвой мальчишки, наружу вылез желтый поролон. Стерн прижался спиной к стене, он не хотел, чтобы хозяева, заглянув в дверной глазок, сразу же увидели его физиономию.

– Звони, – скомандовал он.

Вытерев ладонью воду, бежавшую из носа, Юра трижды приложился пальцем к кнопке звонка. Наступила такая тишина, стало слышно, как за лестничным окном шуршат листья старых тополей. Юра стоял перед дверью и просил бога о том, чтобы хозяев съемной хаты не оказалось дома. Но тут в коридоре что-то скрипнуло, видимо, один из таджиков уже разглядывал гостя через глазок. – Кто там?

– Это я.

Щелкнул сначала верхний, а затем нижний замок. Дверь открылась, Стерн отошел от стены, встал за спиной Юры. На пороге стоял низкорослый человек в клетчатой рубахе с длинными рукавами и тренировочных брюках. Хозяин напоминал муравья, подыхающего от физического истощения. Глаза таджика глубоко запали, кожа на щеках и на лбу истончилась, сделалась морщинистой, серо-желтой. Видимо, этот хмырь сам сидел на игле уже не первый год.

– Руслан, со мной товарищ, – Юра показал себе за плечо большим пальцем. – Он хочет кое-что взять. Мой старый приятель, я за него отвечаю, как за самого себя.

Голос Юры звучал не то чтобы уверено, но не дрожал. Из темноты прихожей Руслан внимательно смотрел на Стерна и молчал. Видимо, что-то решал для себя. Алчность и разумная осторожность боролись в его душе. Победила осторожность. Руслана был опытным человеком, он знал, в каких случаях следует отвечать твердое «нет». Незнакомый мужчина, которого привел Юра, не наркоман и не сбытчик дряни, это видно без очков. И не мент из Москвы, иначе Руслана предупредили местные друзья из городского управления. Тогда кто же он? Если продаешь дрянь первому встречному, да еще на своей квартире, жди беды. Вопрос задержания, следствия, суда, наконец, реального лагерного срока – это вопрос времени.

– Ты не знаешь, как дела делаются? – спросил Руслан. – Ну вот. А ты приходишь ко мне, когда тебе хочется. Без звонка, днем.

– Просто очень надо.

– Сейчас нет ничего, – таджик говорил тихим голосом, почти шепотом. – Заходи вечером, часов в семь. Один приходи. Поговорим.

– Но мне сейчас нужно, – Юра шмыгнул мокрым носом. – Не хочешь продавать ему, продай мне.

– Все, разговору конец. Вечером придешь. Только позвони сначала.

Руслан хотел захлопнуть дверь, но тут из-за спины Юры, вперед шагнул Стерн. Он успел сунуть ногу между дверью и косяком, легко оттолкнул в сторону таджика, обернулся к молодому человеку.

– Ну, заходи сюда, – Стерн ухватил парня за куртку, дернул на себя.

Едва Юра перелетел порог, Стерн повернул замок, накинул дверную цепочку. Даже в полумраке прихожей можно было разглядеть, что хозяин хаты побледнел.

– Эй, ты чего делаешь? – голос таджика окреп. – Тебе сказано: ничего нет. Пусть он придет вечером. Один, без тебя.

– Мне нужна дрянь, – ответил Стерн. – Грамм десять.

Таджик стал задом отступать в глубину прихожей, к приоткрытой двери в комнату.

– У меня нет ничего, – повторил он.

Стерн подскочил к таджику, сгреб его за ворот рубашки и встряхнул. От рубашки отлетела пуговица. Лицо Руслана мгновенно покраснело, как налившийся спелым соком гранат.

– Ахмет, брат, убивают…

Таджик закричал таким тонким визгливым голосом, что, кажется, его вопль был слышан во дворе. Двумя пальцами Стерн попытался сдавить кадык противника, но Руслан прижал подбородок к груди, резко выбросил вперед руку. И тыльной стороной ладони врезал Стерну под нижнюю челюсть. Так неожиданно, что тот прикусил кончик языка. Руслан рванулся в комнату. Стерн дотянулся до беглеца, ухватил его за ворот рубашки, одной рукой притянул к себе. А справа двинул в висок открытой ладонью. Удар был весьма ощутимым. Руслану показалось, будто в его ухо въехал старый разбитый трактор на гусеничном ходу. Через пару секунд тот трактор выехал из другого уха.

На пороге комнаты уже возник, спешащий на помощь, бритый наголо огромный мужик. Из одежды на нем были лишь темные спортивные трусы с красными генеральскими лампасами. Высокий в складках жира живот навевал противоестественные человеческой природе мысли о мужском зачатье и скором деторождении. А пухлые сиськи Ахмеда висели, как у доброй бабы, кормящей матери. В правой руке, выставленной вперед, Ахмет сжимал рукоятку пистолета Макарова. В его пудовом кулаке боевой пистолет казался детской игрушкой, стреляющей струйкой воды. Стерн притянул к себе Руслана, пропустив правое предплечье под его подбородок. Медленно сдавливая горло, стал отступать к входной двери, закрываясь живым щитом. Ахмет сделал шаг вперед. Рука с пушкой вибрировала из стороны в сторону, ствол то задирался вверх, то опускался вниз. Ахмет был готов прикончить незнакомца, не задумываясь о последствиях, но боялся промазать и вместо ворвавшегося в квартиру негодяя пристрелить родного брата. Юра, не зная, как вести себя, прижался спиной к двери и закрыл уши ладонями. Он понял, что произойдет в следующие секунды, но не знал, как ему поступать в такой ситуации.

– У меня нет оружия, – крикнул Стерн, выигрывая время. – Не стреляй. Мы поладим. Я не хочу ничего плохого.

Он опустил свободную руку под плащ, нащупал рукоятку пистолета. Положил полусогнутый указательный палец на спусковой крючок. Медленно вытащил «ТТ». Руслан спиной почувствовал манипуляции Стерна, хотел предупредить брата о смертельной опасности, но из сдавленного горла, как из пустой водопроводной трубы, вышло лишь смачное шипение. Юра, наконец, понял, что попал в эпицентр разборки, но стоять в прихожей, закрывая ладонями уши, не самый лучший способ спастись. Он повернулся лицом к двери, сбросил цепочку, стал поворачивать замок, дергать на себя металлическую ручку, но дверь почему-то не открывалась.

Ахмеда и Стерна разделяли всего несколько шагов. С такой дистанции промахнуться трудно.

– Отпусти его, – ответил Ахмет.

Он сделал еще один шаг вперед, метя в голову Стерна.

– Хорошо, я его отпускаю. Слышь, отпускаю. И ухожу. Правильно?

– Неправильно. Никуда ты не уйдешь. Оставь его.

– Хорошо, – согласился Стерн.

Он поднял ствол, пропустил его под плечо Руслана. Пять выстрелов грянули почти одновременно, с той и с другой стороны. По прихожей поплыл дым, запах горелого пороха. Ахмет взмахнул руками, словно дирижер на оркестровой репетиции. Отступил назад, выронил пистолет, Стерн оттолкнул от себя Руслана. Тот повалился грудью на пол, застонал, стараясь перевернуться на бок. Безоружный Ахмет продолжая пятиться задом, переступил порог комнаты. На его бабьей груди под правым соском можно было разглядеть темное пятно, входное отверстие от пули калибра семь шестьдесят два. Стерн оглянулся, Юра, свернувшись калачиком, лежал у двери, вся правая щека и шея были залиты кровью. Стерн присел на корточки, но в темноте прихожей, трудно было разглядеть, куда попала пуля. Потянув парня за плечо, Стерн перевернул его на живот. Все, тут помощь уже не требуется. Пуля угодила в затылок и вышла из глаза. Поднявшись на ноги, Стерн переступил через тщедушное тело Руслана, лежащее поперек прихожей. Сунув пистолет под ремень, прошел в комнату, остановился на пороге. Ахмет сумел дошагать до окна, чтобы не упасть, он вцепился руками в занавеску, повис на ней, перепачкав кровью желтый искусственный шелк. Толстый деревянный карниз, не выдержав тяжести, с сухим треском разломился пополам. Ахмет упал на колени, продолжая комкать в руках сорванную занавеску. Облокотился на руку, боком опустился на пол и затих.

Оглядевшись по сторонам, Стерн увидел в дальнем углу комнаты на журнальном столике аналитические весы. Тут же лежали уже расфасованные готовые к продаже чеки, небольшой пакетик с белым порошком, нарезанные мелкими квадратиками кусочки вощеной бумаги, пинцет и крошечная пластмассовая ложечка. Стерн сел в кресло к столу, взял пакетик, раскрыв его, сунул в порошок кончик языка. И сплюнул. Героин без бодяжных примесей. Затянув резиночку на горловине пакетика, Стерн опустил свой улов в карман. Чеки трогать не стал. Он встал, подошел к стенке, один за другим открыл выдвижные ящики, пошарил в них, но денег не нашел. Сбросил с полки на пол несколько книг, возможно, тайник с деньгами устроили именно в полке. Денег не видно. Но за книгами спрятана две упаковки «регипнола», снотворного в ампулах, три запечатанные коробочки «валиума». Дефицитная вещь среди наркоманов, помогают облегчить ломку. Стерн рассовал упаковки с лекарством по карманам. Повернул ключ в замке бара, опустил дверцу. Несколько початых бутылок: «Мартель», вермут, еще какое-то сомнительное разноцветное пойло в прозрачных пузырях, ликер что ли. Стерн стал вытаскивать бутылки и стаканы из бара, расставляя их на освободившейся книжной полке. Видимо, таджики не брали в рот спиртного, а всю эта батарею держали, чтобы угощать друзей из милиции, солидных дилеров и ресторанных шлюх. Под донышком полупустой бутылки «Наполеона» грузинского разлива, задвинутой в самый угол бара, Стерн нашел тонкую стопку долларовых банкнот, сложенную пополам. Все купюры сотнями, такие новые, хрустящие, что выглядят подозрительно. Стерн посмотрел один стольник на просвет, кажется, не подделка. Он сунул деньги во внутренний карман плаща. Улов скромный, всего-то семьсот баксов, но сейчас и эти деньги не будут лишними. В бумажнике Трещалова оказалась лишь рублевая мелочь, фотография молодой любовницы, бумажный мусор и две пластиковые карточки, воспользоваться которыми нельзя. Скорее всего, операции по карточкам и банковским счетам Трещалова уже приостановили менты или партнеры по бизнесу. Но даже если этого и не произошло, риск обналичить деньги – слишком велик. Снимать бабки с карточки куда опаснее пистолетной дуэли в тесном коридоре. Его запросто могут прихватить прямо возле банкомата. И какой дурак только выдумал этот пластик… Возле окна зашевелился Ахмет. Он сбросил с себя занавеску, оставляя на паркете кровавый след, подполз к балконной двери. Хватаясь руками за отопительный радиатор и подоконник, встал на колени, обернулся к Стерну. Лицо Ахмеда было лицом буйного безумца. Глаза вылезли из орбит и стали похожи на большие белые пуговицы, изо рта на подбородок и шею стекал пенистый розовый кисель. Простреленная грудь клокотала, как проснувшийся гейзер. Возможно, Ахмету казалось, что балконная дверь – это ворота в вечную жизнь.

Закрыв бар, Стерн вытащил из-под ремня пистолет. Ахмет замер, отпустил ручку двери, вжал голову в плечи и выставил руки вперед. Словно хотел защититься от пуль ладонями. Стерн поднял руку и дважды выстрелил в голову Ахмеда. Таджик рухнул на пол так тяжело, что стеклянная люстра под потолком зазвенела всеми своими пыльными подвесками. Стерн вышел в коридор, остановился над Русланом. Лежа на животе, таджик пытался оттолкнуться руками от пола, но ничего не получалось, он лишь размазывал по линолеуму кровь. Опустив ствол, Стерн добил его выстрелом в затылок. Оттащил от двери труп Юры, наклонился над телом, вложил в раскрытую ладонь «ТТ». Переступив кровавую лужу, открыл верхний замок, вытащил ключ из нижнего. Стер вышел на площадку запер за собой дверь. Ключ от квартиры он выбросил в мусорный бак в квартале от того места, где оставил «Газель».

Пермь, район Заозерье. 3 августа.

Солнце уже опустилось за старый яблоневый сад, за реку, когда Колчин, наконец, отыскал дом Василия Алексеевича Иванченко. Бывший библиотекарь, невысокий мужчина с печальными глазами, бродил по грунтовой дороге, топтался перед тесовым забором и калиткой. Ожидая московского гостя, он волновался, словно перед первым свиданием, и смолил уже пятую папиросу подряд. На окраинной улице стояла прозрачная тишина. Только где-то вдалеке заливисто лаяла собака, и какая-то птица пела незнакомым голосом вечернюю песню. Изредка с Камского водохранилища сюда долетали протяжные гудки буксиров, тащивших за собой плоты из круглого строевого леса. Колчин остановился в шаге от Иванченко, представился и протянул хозяину руку. Хозяин открыл калитку, пропустил гостя вперед, в тень старого яблоневого сада. Показал рукой на высокое крыльцо, сделанное на местный манер «прирубом», крытое железом и поверху украшенное наличниками с накладной резьбой. Дом стоял высоко, на столбах, фасадной стороной к улице, на окнах наружные ставни, подзор крыши украшен пропильной резьбой. Колчин поднялся на семь ступеней крыльца, задержал взгляд на наличниках.

– Моя работа, – похвастался Иванченко. – Времени свободного много, вот и балуюсь плотницкой работой. Я уже два года в сторожах. Библиотекой не заведую. Да и библиотеки той больше нет.

Хозяин провел Колчина через полутемные сени в большую комнату, оклеенную старомодными «купеческими» обоями, зелеными с золотым рисунком. – Жену я отправил к соседям, – предупредил Иванченко. – Чтобы разговору не мешала. Усадив Колчина за круглый стол под оранжевым матерчатым абажуром, куда-то убежал, вернулся с глиняным кувшином и двумя стаканами. – Хлебный квас с хреном.

– Вот это кстати.

Иванченко наполнил стакан темной мутноватой жидкостью. Колчин махнул холодного кваса, стер с губ пенку и подумал, что хозяин сейчас обязательно скажет, что делал квас своими руками.

– По бабкиному рецепту квас изготовлен, – сказал Иванченко. – Моей супругой.

– Я так и подумал, – сказал Колчин и хотел уже взять быка за рога, но Иванченко заговорил сам, не дожидаясь наводящих вопросов. – Когда утром сюда позвонил офицер из местного управления ФСБ предупредить о вашем визите, я не удивился. Ведь справедливость когда-нибудь, пусть с опозданием, должна взять верх над ложью и преступлениями. Я имею в виду историю с Верой Людович, покойной женой моего друга. Вы ведь по этому делу пришли?

– По этому, – поддакнул Колчин. – По какому же еще?

– Да, тяжко обо всем этом вспоминать. Но придется. Начну с начала. Я познакомился с Евгением Дмитриевичем шесть лет назад, когда его перевели сюда из Новосибирска. Я доставал Жене иностранные журналы по строительству. Он свободно читает по-английски…

Колчин скинул под столом ботинки и блаженно зашевелил пальцами ног. Утром он сдуру отказался от машины, которую ему предложили в городском управлении. В жаркий день мотаться по незнакомому городу, вытянутому вдоль Камы на десятки километров, не самое приятное и увлекательное занятие, но Колчин открыл для себя эту простую истину с опозданием. К вечеру он окончательно выдохся, голова была пустой, как оркестровый барабан, свободной от мыслей. Механически кивая головой, Колчин, представляя себе, как он вернется в гостиницу. Возьмет в буфете холодного пива и бутербродов, запрется в номере. А потом, не принимая ванны, рухнет на жесткую койку и провалится в сон. Но хозяин, кажется, настроился на долгий обстоятельный рассказ о судьбе Людовича и его покойной жены. Иванченко рассказывал складно, как по писанному.

По его словам выходило, что Вера Романовна устроилась в жилищно-коммунальный областной администрации отдел и проработала там какое-то время, год или чуть более того. Неприятности начались из-за публикации в одной из центральных газет. Появился фельетон с критикой тогдашнего министра жилищно-коммунального хозяйства области Ивана Щербакова. В заметке писали, что подряды на строительные работы и проводку коммуникаций, дорог и теплосетей, частные фирмы получают за большие взятки. При этом сплошь и рядом подрядчики приписывают себе большой объем якобы выполненных работ. А государственные деньги, заработанные на приписках, делят между собой Щербаков и непосредственно частные подрядчики. Время от времени, Иванченко взмахивал руками, словно отгонял мух и заявлял:

– Впрочем, кому я это рассказываю? – спрашивал он. – У вас в Москве плюнуть нельзя, если не сунешь взятку. Не то, что подряд на строительство получить.

Сделав замечание, бывший библиотекарь продолжал рассказ. Факты и цифры, которые были приведены в том газетном материале, из пальца не высосешь. Корреспондент мог получить их от человека из аппарата Щербакова, от его доверенного лица. Подозрение пало на Людович, которая отвечала за проведение тендеров на строительные работы, лучше других знала всю эту поганую кухню. Щербаков запаниковал, испугался, что какие-то важные бумаги дойдут до Генеральной прокуратуры, до других центральных газет, наконец, до телевидения. Скандал пойдет по нарастающей, и его нельзя будет замять. Надо принимать меры. Заказывать мокрое дело, мочиловку в подъезде, нет смысла, если ты при власти. Сам Щербаков, мужик туповатый, недалекий, из маляров, никогда бы не додумался до остроумного решения. Но кто-то из друзей, из образованных собутыльников, посоветовал этот вариант, с психушкой… Позже выяснилось, что у страха глаза велики. Никаких последствий лично для Щербакова тот газетный материал не имел. Ну, состоялся неприятный разговор с губернатором… Ну, какую-то комиссию создали из местных шибко грамотных проверяльщиков… На том дело и заглохло. Иванченко уверен, что Вера тут не при чем. Утечку информации в центральную газету устроили конкуренты, которым не досталось выгодных подрядов. Людович простая женщина, хороший работник. Но не борец за торжество справедливости. Сам Щербаков понял это, но уже не мог дать делу задний ход. Вера превратилась в инвалида и умерла на Банной Горе. За неделю до смерти она полностью ослепла. Те препараты, которыми ее пичкали, дали какие-то осложнения или побочный эффект.

Людович, похоронив жену, пытался в одиночку справиться со своим горем и с сами собой. Но все валилось из рук, он взял больничный, сидел дома, ни с кем, кроме Иванченко, не общался, не подходил к телефону. Зимой он сломал ногу, пару недель лежал в больнице. Спустя два месяца гипс сняли, но хромота не прошла, Людович стал ходить с палкой, припадая на больную ногу. Он похудел килограммов на пятнадцать, сильно постарел. Если Людовичу не напоминать, он мог не бриться по неделе. Мог молчать днями напролет. Весной он уволился с работы, сдал казенную квартиру и уехал в Москву к сестре. Иванченко проводил приятеля до вокзала. Когда подали поезд, Людович сказал: «Эти твари еще пожалеют. Пожалеют обо все, что сделали». «В смысле? – спросил Иванченко. – Кто пожалеет? О чем ты?» «Ты знаешь о чем, – ответил Людович. – А пожалеют все… Все они». «Ты что, наймешь бригаду убийц? – Иванченко пытался обратить все в шутку. – И разберешься по понятиям с теми, кого винишь в смерти Веры?» «Эту проблему я еще не решил, – лицо Людовича оставалось серьезным. – Но решу обязательно». На этой фразе бестолковый тягостный разговор оборвался. Людович зашел в вагон, Иванченко передал ему чемодан и сумочку с едой. Через пять минут поезд тронулся.

– У вас есть его теперешний адрес? – спросил Колчин. – Или телефон?

Иванченко поднялся, скрылся за плюшевой бардовой занавеской, заменявшей дверь в спальню. Через минуту вернулся с бумажкой, положил листок перед Колчиным.

– Евгений присылал мне несколько открыток из Польши, поздравлял с днем рождения, – сказал хозяин. – Он человек такой, старомодный. Обязательный, пунктуальный. Помнит все даты, дни рождения друзей… Короче, все помнит. Но на открытках нет обратного адреса. Только вот этот телефон. Варшавский номер.

– Он вам часто звонит?

– От случая к случаю. Ну, раз в месяц звякнет. А то и реже.

– Когда он звонил в последний раз? Чем интересовался?

– Недели три назад. Спросил, как дела, как рыбалка…

Колчин сложил листок пополам, опустил в карман.

– Евгений оставил телефон, как он сказал, на всякий случай, – продолжил Иванченко. – И просил никогда, ни при каких обстоятельствах не давать и не показывать номер ни родственникам, ни знакомым. Даже сестре. Даже если та станет очень просить координаты. Я даже удивился: к чему эта скрытность? – А почему же вы мне телефон дали? – Евгений наверняка не станет возражать, когда узнает, в чем дело. Что гибелью Веры заинтересовались, как говорили прежде, компетентные органы. Я вам верю. И в справедливость верю. Я ведь тоже человек старомодный.

– А я вас попрошу никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о нашем разговоре ни одному человеку. И Людовичу в первую очередь.

– Но почему? Я не понимаю.

– Вы обо всем узнаете. Но позже. Минут через десять Колчин поднялся, тряхнул руку Иванченко и ушел, отказавшись от ужина, кваса с хреном и доброго стакана яблочного вина. Колчин забыл об усталости, из головы выветрились бренные мысли о бутербродах, пиве и семи часах спокойного сна на жесткой гостиничной койке. Он шел по темной неосвещенной улице к реке, спотыкаясь о невидимые в ночи кочки, и мурлыкал «Прощание славянки». В ночи за штакетником заборов гасли окна, по-прежнему где-то далеко лаяла собака. Колчину казалось, что сегодняшним жарким вечером он нащупал путеводную нить, узнал нечто такое, что поможет ему пробраться из беспросветного мрака к свету. Впрочем, как знать, куда тянется эта ниточка…

– Рано радоваться, – заключил вслух Колчин. На реке, словно отзываясь на человеческий голос, хрипло прогудел буксир.

Москва, проспект Мира. 7 августа.

С утра пораньше Стерн позвонил молодой любовнице Трещалова. Представившись старым, еще со школьной скамьи, другом Николая Павловича, он сказал, что есть срочный разговор, нужно встретиться прямо сегодня днем. «А как вы узнали мой телефон?» – волнуясь, Настя не придумала вопроса поумнее. Стерн усмехнулся: не говорить же девочке, что ее телефон он нашел в старой записной книжке Трещалова, оставленной им на квартире прежней любовницы. Номер также содержался и в новой записной книжке и, кроме того, был занесен в память мобильного телефона. «Я все объясню при встрече, – ответил Стерн. – Я учитель. Преподаю русский язык и литературу в лицее. Сегодня у меня дела на работе, освобожусь не раньше часа. В два часа на выходе из кольцевой станции „Проспект Мира“ вас утроит? Под часами?» «Устроит, – ответила Настя. – Но что случилось с Колей?» «Это не телефонный разговор, – вздохнул Стерн. – Но кое-какая информация у меня есть». Приятный ровный баритон школьного приятеля понравился Насте, внушил что-то похожее на доверие. «Я вся извелась, не знаю, что и думать, – она подпустила в голос дрожи. – Мобильный телефон Коли не отвечает. Я звонила ему на работу, представилась племянницей. Ну, когда мымра секретарь спросила, кто беспокоит. У Коли есть племянница моего возраста. Но на работе ничего не хотят рассказывать, будто я государственную тайну у них выведываю. Его жена вернулась из отпуска, хотя должна торчать в Греции еще неделю. Она сняла трубку, когда я позвонила на квартиру. Успокойте меня». «Я постараюсь», – пообещал Стерн и объяснил Насте, из какого вагона нужно выходить и куда идти. «Я в голубых джинсах, в оранжевой кофточке», – сказала Настя. «Я знаю вас в лицо, – ответил Стерн. – Николай как-то показывал вашу фотографию. Вы очень красивы и, главное, фотогеничны. Вам бы в кино сниматься». Последние слова учителя сладко отозвались в девичьем сердце. Стерн заехал в компьютерный зал в одном из кафе, около часа провел, перед монитором, набивая текст. Послание было составлено от имени некоего Александра и адресовалось Виталию Афанасьеву, ближайшему компаньону и другу Трещалова. Стерн писал, что Трещалов длительное время оставался должен пятьдесят тысяч долларов своим кредиторам, от имени которых и выступает Александр. Должник не хотел возвращать деньги, от разговоров и встреч уклонялся, на угрозы не реагировал. Кредиторы же сами попали в трудное финансовое положение. Поэтому им пришлось пойти на крайние меры. Если бы телохранители Трещалова повели себя правильно тогда у подъезда, можно было обойтись без стрельбы, все решить миром. Как должны вести себя охранники в тот момент, когда их форменно убивают, Стерн уточнять не стал. Далее следовали подробные инструкции о том, где, когда, при каких обстоятельствах должен состояться обмен Трещалова на заявленную сумму. В заключении Стерн написал: «Вероятно, Вы хотите получить реальное зримое подтверждение того, что Ваш друг жив. Фотографии и видеозаписи – вещи весьма сомнительные. Но таким подтверждением может стать отрезанный палец Трещалова или его ухо. Ведь с одного взгляда ясно: ампутировали палец у лежалого трупа или у живого человека. Но мои доверители считают, что крови и без того пролито много, кромсать на части живого человека – это уже лишнее. А в том, что мои доверители настроены серьезно, Вы не сомневаетесь. Кредиторы сами заинтересованы, чтобы должник остался жив и здоров. Ведь иначе обмен, деньги на живого и невредимого Трещалова, не состоится. Чтобы рассеять последние сомнения, мои доверенные лица гарантируют, что Ваш партнер накануне обмена свяжется с Вами по мобильному телефону. Иных телефонных звонков не будет. Переговоры не имеют смысла, поскольку ни на какие Ваши условия мои доверенные лица не согласятся. Эти люди и так проявили добрую волю: после известных Вам трагических событий они отказались от набежавших за полтора года процентов по кредиту. Мои доверители настаивают на том, что Вы предельно ограничили свои контакты с милицией. И, разумеется, не ставили органы в известность об этом послании. Итак, у Вас нет другой альтернатива, как только выполнить изложенные выше требования. В случае нарушения хотя бы одного из этих условий, долг Трещалова будет списан. В связи со смертью непосредственно должника. С уважением, Александр». Стерн вытащил из компьютера дискету, расплатился и, поймав машину, отправился на проспект Мира. Он явился на свидание в половине второго, но не стал крутиться под часами на улице, остановился в вестибюле метро у аптечного киоска, высматривая девушку среди пассажиров, поднимавшихся снизу на эскалаторе. В одной из бульварных газет Стерн вычитал, что похищением Трещалова и убийством его телохранителей занимается РУБОП и столичная прокуратура. В корреспонденции не назвали имени похищенного бизнесмена, сделали это якобы в интересах следствия, но и так ясно, о каком бизнесмене идет речь. Сейчас менты разрабатывают компаньонов Трещалова по бизнесу, проверяют на причастность к преступлению его жену. Это обычная практика, кондовая, но, в принципе, эффективная. Если убивают или похищают богатого коммерсанта, преступников ищут в его ближайшем окружении. Несомненно, всех служащих Трещалова и его супругу, пропускают через конвейер. Мордуют, трясут, изводят бессмысленными нудными вопросами, допытываясь, получал ли бизнесмен угрозы по телефону. Будто от этого что-то меняется. Получал Трещалов угрозы или слышал в телефонной трубке одни только комплименты и добрые пожелания друзей. К методам работы милиции Стерн относился снисходительно, он пребывал в убеждении, что менты еще не скоро дотянутся до Насти Сениной, если вообще когда-нибудь узнают о существовании этой девчонки. Однако лезть на рожон не следует. Нужно своими глазами убедиться в том, что Настя явилась на свидание одна, без провожатых из РУБОПа. Стерн купил в аптечном киоске витамины, встал в стороне и принялся рассматривать этикетку на пластмассовом пузырьке. С этой позиции он видел лица всех людей, сходящих с ленты эскалатора.