Операция «Людоед»

Глава первая

Настя появилась за десять минут до назначенного времени. Девушка надела тесную, подчеркивающую прелесть молодого тела оранжевую кофточку и голубые джинсы, обтянувшие крепкий зад. Стрижка короткая, волосы покрашены в такой ядовито желтый цвет, для которого еще не придумано названия. В руке прозрачный пластиковый пакет. Если бы Настя предварительно сговорилась с ментами, то не натянула на себя вещи, под которыми трудно спрятать микрофон с миниатюрной антенной или записывающее устройство. Друзья из РУБОПа нарядили бы ее в свободный балахон и юбку, в руки дали кожаную сумочку с вшитым в нее дублирующим микрофоном. Подождав пару минут, Стер вышел из метро, прошел мимо Насти, нырнул в подземный переход. С противоположной стороны проспекта Мира он наблюдал, как девушка нарезает круги и на ходу кусает эскимо. Четверти часа хватило, чтобы убедиться: Настя одна, без провожатых. Он снова спустился в переход, выскочил на поверхность с другой стороны проспекта, подошел к Насте. Улыбнулся робко, словно перед ним стояла девушка из эротического сна, и Стерн боялся проснуться на самом интересном месте.

– Прошу прощения, – Стерн опустил глаза. – В лицее задержали. Учащиеся на каникулах, а преподаватели последний месяц лета в Москве сидят. У нас большой ремонт, надо проследить за малярами, все проконтролировать. А сегодня затеяли что-то вроде производственного совещания. Педсовет называется.

– А я думала, что учителя никогда не опаздывают, – Настя посмотрела на Стерна с интересом. Знакомство продолжили на скамейке во внутреннем дворе какого-то огромного дома рядом с метро. Стерн закурил, открыл пакетик леденцов и банку фруктовой газировки, купленную для девушки. Ведь школьный учитель не может позволить себе разве что это пустяковое копеечное угощение.

– Трудно говорить об этом, – начал Стерн. Он разглядывал пустой затоптанный двор. Ничего подозрительного, на дальней лавочке спит, подложив под голову матерчатую сумку, какой-то обмочившийся забулдыга. Возле арки точат лясы две пожилые домохозяйки. На помойных баках расселись сытые непуганые голуби. – Лучше, если вы услышите плохие новости от меня, чем узнаете от посторонних людей или прочитаете в газете.

Настя хотела сказать, что ни газет, ни книг не читает, лишь время от времени листает глянцевые женские журналы, но в последнее мгновение решила промолчать, решив, что так скорее сойдет за умную, сунула в рот конфетку.

– Наш общий друг попал в беду, – продолжил Стерн. – Я не знаю всей истории от начала до конца. Но могу предположить, что у Николая были финансовые проблемы. Речь идет о некоем давнем долге. По моим меркам, сумма дикая, астрономическая: пятьдесят тысяч баксов. Но для Николая деньги реальные. Он мог спокойно погасить долг, но почему-то не захотел, пожадничал что ли. У него и кредиторов имелись какие-то разногласия, никто не хотел идти на уступки. И в результате все кончилось плохо.

Настя подавилась конфетой и закашляла. Стерн ласково похлопал девушку по спине. Для себя он сразу решил, что Надю с Трещаловым не связывают теплые искренние чувства. Лишь фальшивая симуляция любви, замешанная на личном интересе.

– Коля жив и здоров, – успокоил Стерн. – Вчера поздно вечером я разговаривал с ним по телефону. Пострадали два его охранника, а сам Николай… Он в руках у своих кредиторов. Они обещают освободить Колю, как только получат свои деньги. Других подробностей я не знаю.

Минуту Настя молчала, обдумывая сообщение.

– Черт, как все это некстати, – поморщилась девушка. – Это похищение. Какой-то долг. Господи… Может, вы не знаете, но один очень известный режиссер снимает меня в своем фильме. Роль небольшая, но очень интересная, просто очень. Сценарий фильма писали специально под меня. Эта роль для меня так много значит. Мой дебют, моя премьера… Послезавтра первый съемочный день. На «Мосфильме», между прочим, а не в какой-нибудь самодеятельной забегаловке. Я должна быть в форме. А эта история меня совершенно доконала. Вывела из душевного равновесия. Вы меня понимаете?

– О, разумеется. Конечно. Хотя сам я в кино, к сожалению, не снимался. Не предлагали.

– Как он? Его пытают?

– Ни в коем случае. Никакого насилия. Сам Коля в порядке, бодрится, во время разговора даже пытался острить. Не слишком удачно.

– Как все это произошло? В смысле, его похищение?

– Не знаю, – ответил Стерн. – Но Коля просит оказать ему услугу. За его родственниками и сослуживцами милиция установила наружное наблюдение, их телефоны под колпаком. Поэтому вся его надежда на нас с вами. Мы не должны вывести ментов на след похитителей Николая, иначе все для него закончится совсем плохо. Он так и сказал, мол, если вы мне не поможете, надеяться больше не на кого, хоть в гроб ложись.

– Ну, он все время сгущает краски, – надула густо накрашенные пухлые губы Настя. – В гроб ложись… Скажет тоже.

– Впрочем, вы можете отказаться. Но Коля предупредил, что следующую роль в кино вам трудно будет получить. То есть очень трудно. Другое дело, если вы…

– Подлец. Знает, как ударить побольнее. Сам по уши забрался в какое-то дерьмо, хотел людей на деньги опустить. И теперь меня за собой тянет. Говорю же вам, сволочь натуральная. Мне даже его не жалко. Что ему нужно на этот раз?

– Николай все объяснил мне по телефону, – ответил Стерн. – В мой почтовый ящик его похитители бросили дискету. Ее нужно передать Афанасьеву, компаньону Николая.

– Что на дискете?

Стерну пришлось сказать правду.

– Подробная инструкция, как действовать Афанасьеву. Когда и при каких обстоятельствах Колю обменяют на деньги. Наш пленник просит только одну штуку.

– Штуку? – переспросила девушка.

– Чтобы вы сегодня же встретились с Афанасьевым, отдали дискету. Вот и все. Придумайте уважительный предлог для неотложной встречи. Впрочем, кого я учу? Мне даже стыдно за свои слова. Я иногда говорю такие глупости. Вы же драматическая актриса. В кино снимаетесь. Вам и карты в руки.

– Да уж, – кивнула Настя. – Лапши на уши навешать умею. А почему бы вам лично не встретиться с этим Афанасьевым? Почему бы самому не придумать это предлог?

– Это ведь не я выдвинул условия. Это Николаю кажется, что юная девушка не вызовет подозрений ментов, которые наверняка пасут Афанасьева. По большому счету, Коля прав. На меня могут обратить внимание. Тут записан номер мобильного телефона Афанасьева. Позвоните ему и договоритесь о встрече. Стерн достал из кармана листок с телефоном и дискетку, передал Насте. Девушка достала из пакета большой кошелек с золотыми уголками, раскрыла его и убрала дискетку и бумажку с телефоном. Затем, выражая свое нервическое настроение, принялась стучать длинными наклеенными ногтями по скамейке.

– Только по телефону ничего не рассказывайте ни о нашем разговоре, ни о дискете. Понимаете? Все при встрече.

– Понимаю, что я дура что ли? Неприятный тип этот Афанасьев. Точнее говоря, омерзительный. Вы бы его видели. Фигура напоминает огромный мешок с картошкой и на этом мешке сидит бритая наголо шишковатая голова. Маленькая такая. Он тупой, как бабкин валенок. Пару раз видела Афанасьева, когда Коля притащил его за компанию в ночной кабак. Когда трезвый, полный придурок. А уж когда нажрется… Тут уж он становится дебилом. Как мужчина – ноль. Женщинами совсем не интересуется. Просто ни на что не годный пидораст.

Настя, поняв, что брякнула лишнее, прикусила губы, поморщилась. Стерн сделал вид, что не услышал последних слов. Отвернувшись в сторону, прикурил сигарету. Стерн подумал: возможно, в словах девочки есть доля правды. Этот Афанасьев далеко не титан мысли. Однако человек умственно ограниченный поймет, что Александр, автор письма, записанного на дискете, и некий школьный учитель, передавший эту дискету девчонке, – одно и тоже лицо.

– Сегодня Афанасьев не напьется, – улыбнулся Стерн. – Ему будет не до бутылки.

– Он всегда нажирается. Каждый день.

Стерн заметил, что язык у девчонки острый и ядовитый, как змеиное жало. И для каждого человека, кого бы ни помянули в разговоре, Настя находит емкое определение, теплое душевное словечко. Интересно, что она при случае скажет о Стерне? Неудачник, разменявший жизнь на копеечную зарплату учителя? Лицейский пентюх, пригодный только на то, чтобы проверять тетрадки двоечников?

– Коля попросил бы лучше свою женушку, – фыркнула Настя. – Эту чертову толстомясую корову. Чтобы она подняла зад и побегала с дискеткой. Видите ли у него семья. Семья – это святое. А я ему так… Девочка на ночь. Никаких обязательств. Потрахал и до свидания. А когда припекло, петух клюнул: Настя, выручай. Проклятый шантажист.

– Я Коле сам прошлый раз говорил, мол, ты запутался в женских юбках. От жены лучше уйти, раз нет любви. Так по-свойски, по дружески сказал. Он, кажется, на критику не обиделся.

– На критику он не реагирует. Слишком толстокожий. Ладно, я сделаю все, о чем он просит. Возможно, он позвонит. Тогда передайте, что мое благодеяние ему дорого обойдется. Очень дорого. И эти слова насчет того, что мне будет трудно получить следующую роль в кино… Это я запомню. Хотя… Нет, не надо ничего говорить. Ни слова. Поняли?

– Разумеется.

– Я сама ему все скажу. При встрече. Ну, пошли?

– Вы идите, – помотал головой Стерн. – Я посижу немного. Мне через полчаса нужно зайти в районный методический кабинет, получить у младшего инспектора нашего лицея учебную литературу.

– В таком случае до скорого.

Настя поднялась, шагнув к урне, бросила в нее угощение Стерна, пакетик с леденцами и банку газировки, из которой не сделала ни глотка. Девушка, ставя ступни на одну линию и покручивая задом, зашагала к арке, исчезла в ее темном колодце. Стерн отметил, что походка выдает в Насте энергичную и волевую натуру. Такая бабец без помощи богатого любовника отвоюет, отгрызет себе все роли, какие еще остались на «Мосфильме».

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 7 августа.

Колчин весь день провел в оперативном отделе, знакомясь с документами, которые прошлой ночью пришли по дипломатическим каналам из Варшавы и объективкой на Людовича, составленной в Москве. Досье открывалось списком строек, на которых работал Людович. Это объекты промышленного и военного назначения. Типовые заводские и административные корпуса, а также несколько жилых домов. Далее следовала биография Евгения Дмитриевича. Родился, учился, женился… Рутина жизни, никакой пищи для размышлений. Возвращение из Перми в Москву, отъезд в Польшу. А дальше большое белое пятно. Чем занимался Людович в Варшаве, как зарабатывал на жизнь – неизвестно. Навести справки о Людовиче, выяснить его контакты и связи, было поручено кадровым офицерам СВР, работающим под крышей российского торгового представительства, и агенту нелегалу из поляков. Людович приехал в Польшу с туристической визой, которую несколько раз продлевал. Однако за последние полтора года Людович в русском посольстве не появлялся, но стараниями своих новых друзей получил вид на жительство в Варшаве. Он сделал все, чтобы о нем забыли власти и люди, с которыми он некогда работал или поддерживал товарищеские отношения на родине. Теперешний адрес Евгения Дмитриевича выяснили за пять минут. Помог телефонный номер, который дал Колчину бывший библиотекарь из Перми. Оказалось, что несколько месяцев назад Людович сменил место жительства, переехав с дальней варшавской окраины в дорогую частную квартиру в районе Охоты. Дом старой постройки, в квартире есть спальня, столовая и рабочий кабинет. Окна столовой, спальни и кухни выходят на улицу, окна кабинета на темный двор, что вполне устраивает Людовича. Он может не вылезать из своей берлоги целыми днями и не переносит, когда уличный шум отвлекает его от дел. Кое-какую информацию удалось получить, разыскав через бюро по трудоустройству пани Еву Кшижевскую домработницу, польку, которую Людович уволил с работы неделю назад. И к тому же обманул женщину при расчете, видимо по рассеянности, не доплатив небольшую сумму. Пани Ева, немолодая женщина, очутившаяся на мели, за денежное вознаграждение поделилась информацией с агентом нелегалом, который выдал себя за человека, у которого с Людовичем якобы личные счеты. Домработница, убирала старую и теперешнюю квартиру Людовича, работала на него в общей сложности полтора года. Получив отставку и недоплату к скромному жалованию, затаила обиду на прежнего хозяина. По ее словам, Людович просто неврастеник, больной человек, который уволил Кшижевскую совершенно незаслуженно, встав утром не с той ноги, придрался к пустяку. С рабочего стола исчезли несколько листков с какими-то записями. Возможно, Кшижевская, делая утреннюю уборку в кабинете, по невнимательности выбросила какие-то клочки бумаги, но то был мусор, которому место в грязном ведре. Излив агенту нелегалу обиды, Кшижевская описала некоторые детали жизни и быта Евгения Дмитриевича. Каким бизнесом занимается Людович в Варшаве, пани Ева не имеет понятия, но предполагает, что ее бывший работодатель как-то связан с наукой. Компьютером он не пользуется, однако домработница видела на его столе толстую тетрадь, испещренную какими-то рисунками и математическими формулами. Кажется, на одном из рисунков был изображен то ли длинный, в несколько пролетов, мост, то ли какой-то промышленный объект. Сейчас трудно вспомнить. Пани Ева смотрела на рисунок несколько коротких мгновений, хозяин же, заметив, что домработница заглядывает через плечо в его записи, закрыл тетрадь. При Людовиче неотлучно находятся один или два охранника. Если босс выезжает в город по делам, за ним присылают машину темно синего цвета. В марках автомобилей Кшижевская не разбирается. В поездке его сопровождает один из охранников, второй остается стеречь квартиру. Пани Ева недоумевает, зачем выбрасывать на ветер огромные деньги, нанимая телохранителей, ведь Охота очень приличный и спокойный район, где квартирные кражи случаются не часто. На отдельном листке был напечатан распорядок дня хозяина, составленный со слов Кшижевской. Людович поднимается рано, ложится поздно, спит плохо, хотя снотворное принимает горстями. Он читает русские газеты, время от времени смотрит российские телевизионные программы, но не развлекательные, только новости. В последние две недели он не пропускает не одного выпуска последних известий, такое впечатление, будто Людович чего-то ждет, боится пропустить какое-то важное сообщение. Он очень плохо выглядит, нервничает. Пан Людович не в ладах с самим собой. У него дрожат руки, подергивается веко правого глаза. Невроз усугубляется, потому что Евгений Дмитриевич не выпускает изо рта сигарету и целыми днями пьет крепко заваренный, черный, как деготь, чай. По любому, самому ничтожному поводу, он может прочитать унизительную нотацию, закатить истерику, сорваться на крик. Не стесняясь в выражениях, оскорбить того, кто первым подвернется под руку. Охранников или домработницу, на выбор.

Увлечений у Людовича немного. Он собирает альбомы с репродукциями картин всемирно известных мастеров живописи. Любит в одиночестве бродить в окрестностях кафедрального собора святого Иоанна, посещает музеи и картинные галереи, памятники истории. Слушает классическую музыку, любит сочинения Вагнера. К женскому полу заметного интереса не проявляет. Хотя, по наблюдениям пани Кшижевской, случается, листает журналы для холостяков. Такие откровенные, с фотографиями голых девок и мужчин. Телохранители Людовича заказывает своему боссу обеды и ужины в местном ресторане, не самом дешевом заведении в Варшаве. Блюда привозят теплыми, в металлических судках ровно в два часа дня и в восемь вечера. Плюс-минус десять минут. Завтрак готовит домработница, она же должна постоянно заваривать Людовичу свежий чай. Посторонние люди в квартире Евгения Дмитриевича не появляются, лишь изредка заходит какой-то мужчина кавказского типа по имени Зураб. Прежде он носил бороду, но теперь оставил только темную полоску усов. Кавказец хорошо воспитан, прекрасно одевается, свободно говорит по-русски и по-польски. Вот, собственно, и вся информация, которую удалось выжать из домработницы.

Последние три дня за Людовичем вели наблюдение русские агенты. Три дня – слишком короткий срок, чтобы ждать от слежки хоть каких-то результатов. Однако на этот раз удача играла за нашу команду. Позавчера около девяти часов вечера у подъезда остановился седан «Лексус», через пять минут Людович в компании охранника спустился к машине. Поехали в другой конец города, на окраину Варшавы, где на тихой улице в старом двухэтажном доме разместился благотворительный гуманитарный фонд «Приют милосердия». Людович приехал на место без четверти десять. На пороге гостя встретил распорядитель фонда Ежи Цыбульский. Когда вошли в помещение, Цыбульский запер входную дверь, огонь в окнах первого этажа погасили. На втором этаже света не зажгли. Значит, беседа проходили в подвале. В половине двенадцатого ночи на пороге снова появились Цыбульский, Людович с охранником и человек среднего роста, кавказец в синем костюме. Машина агентов, которые вели наблюдение за фондом, стояла на противоположной стороне улицы, приблизительно в ста метрах от входа в здание. Съемку вели автоматической камерой, использовали длиннофокусный объектив с высокой разрешающей способностью и специальную фотопленку. Кроме того, попытались записать разговор при помощи направленного микрофона. Запись получилась, но толку от нее мало. Собеседники обменялись рукопожатиями, несколькими общими ничего не значащими репликами. Людович с охранником уехал домой на «Лексусе», кавказец сел в темный «Мерседес», в которое его ждал водитель. Изображение на фотографиях, сделанных одним из агентов, получилось мутноватым, размытым. Иначе и быть не могло, снимали темным вечером, на плохо освещенной улице. Но после компьютерной обработки уже здесь в Москве, карточки довели до приличного качества. Колчин, внимательно рассмотрев снимки, мысленно согласился с пани Кшижевской. Людович выглядел плохо, гораздо старше своих пятидесяти семи лет. Сутулый худой человек в костюме, который велик ему на пару размеров, стоит на крыльце, одной рукой держится за перила, другой опирается на палку. Высокий шишковатый лоб, большая лысина, обрамленная неряшливыми пегими волосами, глубокие морщины, как шрамы, прорезали дряблые щеки. Мелкие невыразительные глаза глубоко запали. Впечатление такое, будто Людович на днях перенес тяжелую операцию или по сей день страдает от какого-то неизлечимого недуга. Кавказец, стоящий по правую руку от него, выглядит так, что хоть шлепай его фото на обложку журнала «Мужское здоровье»: шикарный двубортный костюм подчеркивает крепкие плечи, шелковый стильный галстук по полтона темнее пиджака. На левом запястье часы «Картье» из белого золота, на безымянном пальце перстень с крупным камнем. Личность кавказца установили по фотографиям. Им оказался некто Зураб Лагадзе. Возраст – сорок с небольшим, определенных занятий не имеет. Получил образование в Москве, некоторое время жил в Грузии, потом перебрался в Европу, учился в Англии, там же получил вид на жительство. Поддерживает связи с чеченцами, проживающими в западной Европе, а также с их спонсорами в Саудовской Аравии, Судане и Турции. Преступлений на территории России не совершал, а раз так, раз перед законом он чист, нет формальных оснований объявлять Зураба в розыск на линии Интерпола, требовать его экстрадиции в Россию. По оперативным данным разведки, фонд «Приют милосердия» официально занимается благотворительной деятельностью. Там собирают пожертвования на нужды беженцев с Северного Кавказа, распределяют какое-то тряпье и продукты питания. На самом деле фонд – не что иное, как крыша для вербовки наемников, профессиональных убийц, которые хотят заработать на чужих смертях. Во время первой чеченской войны от добровольцев не было отбоя. В армию Чечни приходил записываться уличный сброд, взять в руки оружие порывались демократически настроенные польские студенты, но получали от ворот поворот. Здесь покупали профессиональных солдат, а не пушечное мясо. В ту пору фонды и всякие гуманитарные миссии, оказывающие посильную поддержку воюющим чеченцам, плодились по всей Европе, как кролики в неволе. В «Приюте» размещалась и радиостанция, пропагандирующая идеи фундаментального Ислама. Во время второй чеченской войны поток наемников здорово поредел. А позже, когда чеченцам дали по зубам регулярные армейские части, и совсем иссяк. Куда-то провалилась исламистская радиостанция. Большинство гуманитарных организаций вроде этой полопались, сгинули в тумане. Но «Приют милосердия» продолжает коптить небо. Не исключено, что в там могут планировать и готовить террористические акты, диверсии, пропагандистские провокации, которые позднее будут осуществлены в России. Впрочем, эта информация вызывает сомнения, поскольку получена из сомнительных источников и нуждается в серьезной проверке. Уже несколько лет подряд фондом руководит Ежи Цыбульский, собрать полную информацию об этом человеке пока не успели. Известно лишь, что он холост, живет замкнуто, очень скромно, экономя каждый злотый, хотя за свою работу в фонде, видимо, получает приличную зарплату. Друзей не имеет, а идеи фундаментального ислама ему до фонаря. Цыбульского интересуют только женщины и деньги. Правильнее сказать в таком порядке: деньги и женщины. Колчин закрыл папку. Итак, выходило, что Людович вошел в контакт с террористами. Версия Колчина, кажется, находит подтверждение.

Генерал Антипов принял Колчина во второй половине дня. Антипов выглядел, как алкаш после недельного запоя: желтое нездоровое лицо, глаза воспаленные, большой дряблый нос покраснел. Рубашка явно несвежая, засаленный галстук свился веревкой. Антипов за последний месяц даже рюмки не пригубил, но две бессонных ночи, проведенные в рабочем кабинете, не прибавили ни красоты, ни обаяния. Усадив Колчина за стол для посетителей, Антипов занял рабочее кресло, под столом скинул с ног тесноватые лаковые туфли, распечатал новую пачку сигарет, по громкой связи распорядился принести в кабинет два стакана крепкого кофе. Колчин молчал, дожидаясь, когда начальник сам перейдет к делу. Ждать долго не пришлось.

– Сегодня ночью было большое совещание, – сказал генерал. – Присутствовало все наше начальство и соседи из ФСБ. Операция у нас общая, поэтому каждый вопрос решаем не волевым порядком, а коллегиально. На это тратим времени втрое больше, чем должно тратить. А дни уходят, как песок сквозь пальцы.

– Но хоть что-то дельное решили?

Антипов не услышал вопроса.

– Дела наши обстоят не блестяще. Стерн объявлен в розыск, но что толку? Милиция и ФСБ могут искать его год и два, и дольше. Это как повезет. Надеемся на лучшее: Стерн остался один и озадачен только тем, как удрать из страны. Это наиболее оптимистичный, благоприятный сценарий развития событий, поэтому сразу вычеркиваем его. И будем исходить из худших вариантов. Из того, в Россию для совершения громкого террористического акта просочились несколько профессионалов, о которых мы ничего не знает. И руководит ими Стерн. О котором мы тоже ничего не знаем.

Когда в кабинет вошел капитан Расторгуев, одетый в цивильный костюм. Антипов оборвал рассказ. Капитан поставил один стакан с кофе перед генералом, второй стакан перед Колчиным и спросил, будут ли какие-то поручения. Антипов ответил, что поручений пока нет. Расторгуев вышел из кабинета, плотно закрыл двойные двери.

– Я прочитал твои рапорты, составленные об этом Людовиче, – генерал стал барабанить ложечкой по стенкам стакана. – Это рапорты читало самое высокое начальство. Вплоть до…

Генерал указал пальцем вверх.

– Можно предположить, что Людович в деле. Он консультирует террористов, наводит их на какой-то объект или объекты. Похоже, они затевают что-то большое, серьезное. И ждать, когда случится крупномасштабная катастрофа, недолго осталось.

– Похоже, – кивнул Колчин. – А у нас нет ни одной зацепки, кроме этого Людовича. Будь он неладен. Кстати, я знаю, что ты хочешь сказать.

Колчин пожал плечами, в эту минуту он ничего не хотел говорить. Он размышлял о том, что Людович хороший строитель, специалист в своем деле, но человек наивный до крайности. Домработница рассказывала, что пан Людович чего-то ожидает, не пропускает ни одного выпуска новостей из России. Ясно чего он ждет: известий от Стерна, то есть громкого террористического акта. На самом деле ждет своей гибели. От Людовича избавятся, как от лишнего свидетеля, как столько Стерн выполнит задание. И вряд ли когда-нибудь полиция обнаружит останки Людовича, его тело или фрагменты тела.

– Ты хочешь сказать вот что, – погрозил пальцем Антипов. – Пока будут существовать люди, обиженные обществом, государством, вроде этого Людовича, у террористов будет много активных грамотных помощников. Ты ведь это хотел сказать?

– Именно это, – кивнул Колчин. – Как вы только догадались?

Антипов улыбнулся, довольный собственной проницательностью.

– На сей раз с помощником бандитам повезло. Если бы в деле участвовали лишь чеченцы, парням из ФСБ было бы легче и проще работать. У чеченцев бедное воображение, никакой фантазии, никаких реальных прикладных знаний. Все, на что они способны, – это взорвать на многолюдном рынке машину с взрывчаткой, бросить в толпу бомбу, начиненную гвоздями, просверлить дырку в газопроводе и поставить рядом с отверстием горящую свечку. Это их почерк, фирменный стиль. Антипов шумно отхлебнул кофе из стакана, вытер губы платком и выдержал долгую паузу под этой частью беседы.

– Сегодня наше начальство санкционировало начало операции «Людоед».

– «Людоед»? – переспросил Колчин. – Почему операции присвоили это диковатое название?

– Ну, тут как раз все просто, – улыбнулся Антипов. – Послушай: Людович Евгений Дмитриевич. Сокращенно что получается? Ну, людо-е-д. Но есть и другой смысл. Этот Людович в сто, в тысячу раз хуже людоеда. И опаснее. Если он действительно замышляет то, в чем мы его подозреваем. С деталями акции тебя познакомит подполковник Беляев. Я объясню лишь общую канву. Антипов, постукивая ложечкой по стакану, начал рассказ. Сейчас Колчин спустится в подвал, в секретную часть, где его ждет помощник Антипова подполковник Беляев. Колчин получит документы на имя некоего Мартина Гудеца, гражданина Чехии и подробный инструктаж о предстоящей операции. По легенде пан Гудец находился в России по делам своего бизнеса. А занимается он производством и разливом фруктовой воды и натуральных соков, точнее, возглавляет коммерческий отдел фирмы «Март». Это подставная контора Службы внешней разведки, она реально существует, имеет свои представительства в нескольких европейских странах и, главное, выпускает настоящие прохладительные напитки. Настоящий Пан Гудец – тоже реальный человек, одного возраста с Колчиным. Есть даже некоторое внешнее сходство. Полгода назад Гудец эмигрировал из Чехии в Канаду, где живут его близкие родственники. Короче говоря, если польские контрразведчики захотят проверить Колчина, пусть проверяют. Неприятностей не будет, потому что прикрытие очень надежное. Фирма «Март» хочет открыть свое торговое представительство не только в России, где якобы побывал пан Гудец, но и в Польше. Кроме того, Колчин в совершенстве владеет чешским языком, что поможет ему вжиться в образ местного коммерсанта. Однако он прилетит в Варшаву не прямиком из Москвы, а через Бухарест, так безопаснее. На день раньше Колчина, уже завтра, в Варшаву прибудет Павел Иванович Буряк, он же Гюнтер Шредер. Шпион-гастролер, он содержит в Гамбурге свое фото агентство и делает порнографические снимки в мужские журналы. Колчину будет помогать еще один человек, наш агент из поляков некто Густав Маховский, пятьдесят лет, из них двадцать – на оперативной работе. Репутация высокая. Явки, места встреч и тайниковых операций, адрес конспиративной квартиры Колчин узнает от Беляева. Буряка назначили куратором операции, уже есть приказ. Привлекать много людей не имеет смысла, втроем они должны управиться, потому что дело довольно простое. Колчину и его группе предстоит выкрасть Людовича, доставить его на конспиративную квартиру и переждать ночь. Ранним утром по этому адресу придет посольская машина, микроавтобус с затемненными стеклами. Собственно, на этом миссия Колчина будет завершена. Людовича усыпят, два наших дипломата в багажнике автобусе переправят Евгения Дмитриевича через польскую границу в Калининградскую область в районе Багратионовска. И на этом завершающем этапе осложнений не должно произойти: в соответствии с международными правовыми нормами, дипломатические машины пограничники не досматривают, багаж не проверяют. Из Калининграда Людовича доставят в Москву. Здесь он даст показания, хочет он того или нет, наведет на Стерна и его группу. А дальше в дело вступят контрразведчики. Впрочем, после исчезновения Людовича, спонсоры наверняка отменят заказ, который выполняет Стерн. А это в некотором смысле наше победа. Главное пожелание руководства: операция «Людоед» должна пройти тихо, без стрельбы, без крови. Людовича охраняет парочка кавказцев, как лучше нейтрализовать этих людей, Колчин должен решить сам, на месте. Обстановка в Европе сейчас не самая благоприятная, чтобы проводить там специальные операции, но иного пути нет. В заключение беседы Антипов озвучил те мысли, которые сто раз передуманные Колчиным.

– Мы не можем пойти по официальному пути, – сказал генерал. – Не можем связаться с польскими контрразведчиками и попросить их о сотрудничестве в этом деле. Не можем достать Людовича и Зураба Лагадзе через Интерпол. У нас нет документов, свидетельствующих о сотрудничестве Людовича с экстремистами, нет доказательств, нет даже более или менее убедительной оперативной информации. Все строится лишь на догадках и умозаключениях, которые к делу не подошьешь.

– Когда вылетать? – спросил Колчин.

– Завтра вечером, – ответил Антипов. – Надо торопиться. Домой ты уже не вернешься. Ночь проведешь в разведывательной школе. Есть вопросы?

– Только один. Хотел заскочить к одной знакомой, передать ей ключи от квартиры. Чтобы заходила полить цветы в горшках.

– Не засохнут твои цветы, – покачал головой Антипов. – И твоя знакомая не успеет соскучиться. Ты будешь дома уже три дня. Еще вопросы?

Колчин встал, придвинул стул к столу. Вопросов не было.

Глава вторая

Чувашия, Чебоксары. 8 августа.

Всю ночь и добрую утра дня Стерн провел в дороге. На подержанной «Газели» он отмахал более семисот километров, и к утру чувствовал себя так, будто прошел это расстояние пешком. Дважды останавливался сам, чтобы перекусить в придорожной забегаловке и сделать очередную инъекцию героина и регипнола Трещалову, спавшему на матрасе в грузовом отсеке. Дважды «Газель» тормозили сотрудники дорожной инспекции. Первый раз все обошлось, милиционер придрался к тому, что водитель якобы превысил скорость. После недолгих объяснений получил пару мятых купюр и, не заглянув в водительские права, растворился в темноте слякотной ночи. Второй раз Стерна остановили неподалеку от административной границы Чувашии, в полутора часах езды от Чебоксар. Молодой инспектор долго разглядывал документы, спрашивал, куда он держит путь. Наконец, приказал открыть грузовое отделение. «Я сейчас, ключи только достану», – Стерн полез в кабину, нагнулся, вытащил из-под пассажирского кресла пистолет, сунул его под ремень, на одну пуговицу застегнул пиджак. Выбрался из кабины, вытер тряпкой грязные руки, осматриваясь по сторонам. «Может, я в чем виноват? – начал подбивать клинья Стерн. – Всегда готов ответить рублем». «Вы это забудьте, – неожиданно разозлился лейтенант. – Про взятки и поборы». «Уже забыл», – ответил Стерн и расстегнул пуговицу пиджака. В утренний ранний час шоссе оказалось пустым, сразу за дорогой начинался сорный осиновый подлесок, стационарный пункт дорожно-постовой службы отсюда в десяти километрах, а то и дальше. Глухое место. На обочине стоят «Жигули» с синей полосой на кузове, за рулем дремлет милиционер-водитель. Нельзя исключить какую-то неприятную заминку, скажем, Трещалов проснется во время осмотра грузового отделения, придет в себя и попросит помощи. Или мент обратит внимание на следы побоев на его физиономии. И тогда придется действовать по обстоятельствам. Разумеется, Стерн был готов и к такому развитию событий, с ментами он разберется за пару секунд. Лейтенанта пристрелит с расстояния в метр, а водитель еще не успеет глаза продрать, как получит пулю. Но это самый ужасный, самый неподходящий сценарий из тех, что Стерн держал в голове. Уйти на «Газели», увезти с собой Трещалова, пожалуй, можно, шанс есть. Но вот дальше возникнут проблемы. «У меня там приятель спит», – Стерн в сопровождении лейтенанта прошел вдоль кузова «Газели», остановился, воткнул ключ в замок. «Вчера он немного перебрал, день рождение жены отмечал, – Стерн говорил и возился с замком. – Я и решил: пусть в грузовом отсеке поспит, чем будет всю дорогу рядом со мной болтаться». «Разумно», – мрачно кивнул лейтенант. Он был недоволен тем, что водитель слишком много говорит и долго копается с замком. Наконец, Стерн распахнул дверцы, отступил назад, сунул под пиджак правую руку. Милиционер увидел аккуратную отделку грузового отсека: стенки, обитые вагонкой, светильник под потолком. Слева две большие сумки из темной синтетической ткани, из сумок торчат какие-то тряпки, рядом мешок с картошкой, маскировавшей оружие. У противоположной стенки, растянувшись во весь рост на несвежем матрасе, сладко, как ребенок перед Рождеством, спал Трещалов. Услышав какие-то звуки, возню, человеческие голоса он отвернулся от света, с головой закрылся ватным одеялом и громко засопел. В нос лейтенанта ударил запах водки, что перед отъездом из Малаховки Стерн разлил по полу. «Правильно сделал, что не взял его с собой в кабину, – лейтенант отступил от машины и выразительно поморщился. – Посидишь рядом с таким пассажиром, пожалуй, сам опьянеешь. От запаха. Следуйте дальше». Стерн запер дверцы, сел в кабину и помахал милиционеру рукой. В пяти километрах от города он остановил фургон, заперся в грузовом отсеке. Сделал Трещалову еще две внутривенные инъекции и продолжил путь. Оставив «Газель» на платной стоянке в центре города, дошагал центрального почтамта и по паспорту на имя Юрия Анатольевича Заславского получил заказное письмо. Вышел на воздух, выбрал пустую скамейку под старым живописным кленом, прикурил сигарету. В плотно набитом конверте содержались накладные на товар, окуня свежемороженого, прессованного в брикетах по сорок пять килограммов. Общий вес груза шесть с половиной тонн. Отправитель – рыболовецкая артель имени космонавта Юрия Гагарина, город Бердянск, Украина. Получатель все тот же Юрий Заславский. Груз отправлен по железной дороге в рефрижераторном вагоне и уже сегодня должен прибыть в Чебоксары. Стерн поднялся, прошелся по бульвару до летнего кафе, присел за свободный столик под красно-белым тентом и попросил официанта принести что-нибудь съедобное и пару пива. Прикончил завтрак за четверть часа, он поймал машину, зеленые «Жигули», на которых выехал подработать пожилой дядька, и поехал на товарную станцию. Оказалось, что вагон с рыбой прибыл ночью, его отогнали на запасные пути и поставят под разгрузку часа через два, тогда можно будет забрать груз. Стерн вернулся к «Жигулям» и попросил водителя отвезти его на дальнюю окраину, к бывшему складу потребительской кооперации, ныне акционерному обществу «Амфора».

Склады охраняли так, словно это был строго секретный военный объект. «Амфору» отделял от мира глухие железные ворота и трехметровый бетонный забор, по верху которого пустили нитки колючей проволоки. В просторной проходной, сложенной из красного кирпича, несли вахту два милиционера и два гражданских охранника. Стерн с вахты позвонил по внутреннему номеру, спросил Нину Ричардовну Альтову, директора «Амфоры». Через пять минут охранник выдал Стерну пропуск и попросил расписаться в регистрационном журнале. От вахты до административного корпуса две минуты хода по прямой асфальтированной дорожке. Стерн вошел в одноэтажное здание, дошагал до конца темного коридора, перед тем, как толкнуть дверь, деликатно постучал в нее костяшками пальцев. За письменным столом, листая журнал, сидела средних лет женщина с мясистым красным лицом. Поверх серого костюма, хозяйка кабинета надела синий рабочий халат.

– Здравствуйте, я звонил вам дня три назад, – Стерн остановился у стола, ожидая приглашения присесть. – Моя фамилия Заславский.

– Да, да, помню, – Нина Ричардовна перевернула листок настольного календаря, на котором что-то записывала. – Вам нужно помещение, холодильная камера под шесть тонн рыбы в брикетах. Правильно?

– Шесть с половиной тонн, – поправил Стерн. – Вы тогда сказали, что есть свободные холодильные камеры.

– Есть. Я составлю договор. Когда вы привезете свою рыбу?

– Прямо сегодня.

– Хорошо. Давайте документы.

Так и не дождавшись приглашения, Стерн уселся на стул. Альтова вытащила из ящика два бланка договора хранения пищевой продукции, лист копирки. Щелкнула кнопкой шариковой ручки, надела очки и стали заполнять бумаги. Стерн положил на стол паспорт, накладные на рыбу. Он подумал, что провинция – это вам не Москва, здесь дела делают быстро, и не тянут с клиента неизвестно за что лишние деньги. Альтова, поправляя съезжающие с носа очки, сосредоточенно перелистывала страницы паспорта, копалась в накладных. Стерн закинул ногу на ногу, наблюдая за женщиной. Интересно, как бы себя повела Альтова, узнай она, что под видом прессованного окуня на вверенном ей складе будет храниться взрывчатка? Фокус с рыбой и тротилом, придуманный Стерном, был прост и эффектен. В Варшаве, в подвале гуманитарной миссии «Приют милосердия» двухсотграммовые тротиловые шашки, как детские кубики, складывали в коробки, герметично запечатывали тару пленкой. Эту коробки помещали в большие картонные ящики, на дне которых уже лежала размороженная рыба. Сбоку и сверху взрывчатку плотно обкладывали окунем, плотно утрамбовывали рыбу, поливали водой, чтобы заполнить мелкие пустоты. Затем упаковку замораживали, сдирали старый картон. Получались большие брикеты прессованного окуня, которые позже помещали в новые коробки, маркированные надписями на русском языке «мороженая рыба» и «не хранить при температуре выше 0 градусов». В отдельной коробке, помеченной двумя черными крестами, обложенные окунем, хранились электрические детонаторы и герметично упакованные провода, конденсаторы, пульт дистанционного управления. Когда ящик был уже упакован, Стерн сообразил, что радиоуправляемым взрывным устройством пользоваться слишком рискованно. Вокруг ГЭС сильные электромагнитные поля, которые могут вызвать самопроизвольный взрыв. Грузовик взлетит на воздух еще на подъезде к станции. Поэтому придется отказаться от дистанционного управления, а в качестве замедлителя взрыва использовать обычный будильник. Малой скоростью по железной дороге груз был переправлен на территорию Украины, в Херсон. На место выехал некий человек по фамилии Ларионов, известный Стерну под псевдонимом Ларик. Он получил рыбу, поместил ее на хранение в один из местных складов, затем отправил товар в Бердянск и выехал туда следом за товарным составом. В принципе, ни Ларику, ни окуню, который он опекал, ничего не грозило. Российские контрразведчики могли выйти на груз лишь в том случае, если имели платного осведомителя. Но о сути операции, о ее целях, знал очень узкий круг доверенных лиц. Поэтому утечка информации исключалась в принципе. Рыбный запах, а мороженый окунь был не первой свежести, перебивает любой дух, хоть наркотиков, хоть тротила. Даже натасканные на взрывчатку псы ничего не почуют. Но собак пограничники не заводят в рефрижераторы. И ни какому гениальному сыщику в голову не придет искать тротил в брикетах мороженой рыбы. По идее, подобным способом можно транспортировать из Азии в Европу партии наркотиков. Но есть одна заминка в этом перспективном начинании: в Европе, в отличие от России, мороженую рыбу почти не едят. В Бердянске Ларик снова получил товар, своими руками нанес на все коробки новую маркировку «Рыболовецкая артель им. Гагарина, Бердянск» и заполнил новые бланки накладных. Через пару дней груз, а следом за ним и Ларик, пересекли украино-российскую границу. Мороженый окунь побывал транзитом во многих городах, его перегружали из рефрижератора в рефрижератор, таскали со склада на склад. Ларик путал следы, хотя никто за ним не гнался. Когда Стерн позвонил Зурабу из Москвы и назвал свое новое имя, Заславский Юрий Анатольевич, груз и конверт с заполненными от руки накладными Ларик отправил в Чебоксары. Разумеется, окуня можно было пустить прямо в Пермь, получить товар там. Но по опыту Стерн знал, что короткая дорога не всегда самая близкая. Лучше перестраховаться, пусть на это уйдет время. День, другой, неделя… Но ведь дело того стоит.

Сам Ларик тем же маршрутом, через территорию Украины, подался обратно в Польшу. Вероятно, сразу же после возвращения в Варшаву от Ларика избавились. От человека не осталось ни имени, ни отчества, ни фамилии. Только безымянная могила в лесу. А в ней мелко порубленные, перемешенные с землей и облитые какой-то химией человеческие останки.

…Опустив руку во внутренний карман пиджака, Стерн выудил симпатичную коробочку духов: на желтом фоне целуются два золотых голубя. Протянул подарок Альтовой.

– Это вам, – сказал Стерн. – Между прочим, духи назвали вашим именем: «Нина Ричи». Сокращенно Нина Ричардовна.

– Надо же, господи, – женщина туго понимала юмор. Она повертела в руках желтую коробочку. – Французские. Сумасшедших денег стоят. Не стоило тратиться. Спасибо большое.

Альтова не могла скрыть искренней, какой-то детской радости.

– Буду пользоваться по праздникам, – пообещала она. – У нас на рынке все духи левые. Даже пахнут одинаково.

Она убрала духи в ящик стола и принялась дописывать договор. Видимо, обкладывать матом полупьяных грузчиков для Альтовой привычное дело, повседневная рутина жизни, но вот получать в подарок французские духи – это событие из ряда вон. Все дела закруглили за полчаса. Стерн сходил в бухгалтерию, внес деньги за хранение в промышленном холодильнике шести с половиной тонн прессованного окуня, вернулся в кабинет Альтовой, отдал ей бумаги.

– Транспорт у вас есть?

Женщина хотела как-то отблагодарить владельца окуня за подарок.

– Найду на станции. Это не проблема.

– Там вас обдерут, как липку. Вот что. Возьмите у нас машину и грузчиков. Я сейчас обо всем договорюсь.

Альтова вырвалась из кабинета, рванула по коридору с такой скоростью, что на бегу едва не вылетела из своего халата. Через десять минут, тяжело дыша, вернулась, назвала номер грузовика, который уже ждет пассажира у ворот вахты. Три грузчика в кузове.

– Не знаю, как вас и благодарить, – развел руками Стерн.

– Приятно помочь интеллигентному человеку, – ответила Альтова.

Варшава, район Вавер. 8 августа.

Колчин привез в Варшаву плохую погоду. Похолодало, зарядивший с утра мелкий дождь не собирался заканчиваться и вечером. Квартира на городской окраине, в которой Колчин должен был в зависимости от обстоятельств провести две или три ночи, оказалась довольно просторной, но грязной и запущенной. Если когда-то в обозримом прошлом здесь делали уборку, то этим делом, несомненно, занимался очень ленивый мужчина с ослабленным зрением. На вышедшей из моды полированной мебели лежал толстый слой пыли, из крана текла ржавая вода. Паркет потемнел от времени и был так затоптан грязными ботинками, будто по нему маршировала рота солдат, возвращавшаяся с полевых учений. Колчин с дороги принял душ, надел майку и тренировочные брюки и вышел на кухню. В холодильнике он нашел замороженную пиццу, банку с консервированными сосисками и упаковку баночного пива. Он сунул пиццу в микроволновую печь, а сам стал мыть тарелки так, как их моют бережливые варшавяне: напустив в раковину немного воды и заткнув слив резиновой затычкой. Колчин еще не успел дожевать пиццу, когда в дверь позвонили. Пришел Густав Маховский, польский нелегал. В прихожей он скинул мокрый плащ, ботинки, белым носовым платком протер стекла очков. Колчин знал Маховского по старым делам, изучил его наклонности и привычки: если этот человек протирает очки, он нервничает. На ходу дожевывая кусок теплой пиццы, Колчин провел гостя в большую комнату, зажег верхний свет, опустил оконные жалюзи и задернул шторы. Маховский поставил чемоданчик на журнальный столик, сел в кресло. Вытащил из кармана сигареты, прикурил и пустил дым в потолок.

– Погода испортилась, – сказал Колчин. – Я-то думал, в Варшаве такая теплынь, что можно в Висле купаться.

– В Висле нельзя купаться и в тридцатиградусную жару. Висла давно уже не река, а европейская помойка.

Маховский не был настроен на отвлеченный разговор о капризах погоды и купании в реке, ставшей помойкой.

– Что-то вы рано приехали. Я вас ждал в семь вечера, а сейчас только половина седьмого.

Колчин сел на стул, стряхнул с халата крошки.

– Час назад Буряк получил указание из Москвы провести операцию сегодняшней ночью. В центре считают, что промедление, даже в один день, крайне нежелательно.

– Вот как? А я то думал, у нас есть пару дней на подготовку.

– Нам остается сделать то, что мы должны сделать. Тем более что все уже готово. Вы, наверное, знаете, Людович может не высовывать носа на улицу и день, и два, и целую неделю. – Знаю, – усмехнулся Колчин. – Поэтому мы должны проникнуть в его квартиру под каким-то уважительным предлогом, который не вызовет подозрений охранников. Обеды и ужины Людовичу привозят из ресторана «Золотой берег». На ужин, как привило, он съедает ростбиф с тушеной капустой и картошкой и фруктовый десерт. Я договорился с посыльным, с мужчиной, который каждый день привозит еду из ресторана. У него возникли денежные проблемы, проигрался в карты. За вознаграждение он подмешает в десерт препарат, понижающий артериальное давление и затрудняющий дыхание. Вы меня слушаете?

– Разумеется. Говорите.

– Мне кажется, вы думаете о чем-то своем, личном.

– Я не вообще не думаю. Разучился в последнее время.

– Людович поужинает в восемь, примерно в одиннадцать или в двенадцать часов у него случится сердечный приступ. Точнее, ему станет плохо. Недомогание пройдет само примерно через полчаса. Но за это время Людович или его охранник успеют испугаться и вызвать «скорую помощь». Варшава чем-то похожа на Москву, здесь врачи приезжают на вызов, скажем так, с некоторым опозданием. Ну, предположим «скорая» побьет все рекорды и будет на месте через четверть часа после звонка. Этого времени нам вот так хватит. Маховский провел пальцем по горлу и сказал: – Буряк остается на улице в своей машине. Страхует нас. Мы вдвоем поднимаемся наверх. Заходим в квартиру. Под дулом пистолета пристегиваем охранника наручниками к стояку отопления, затыкаем ему пасть. И уводим Людовича. Это и есть наш план, простой, как мышеловка.

– Да, минут за пять все сделаем, – согласился Колчин. – На такое дело и пяти минут – много.

Он сбросил с себя тренировочные штаны и майку, открыл сумку с вещами, вытащил свежую рубашку. Натянул брюки, сорочку и синий свитер. Колчин подумал, что за то время, пока он болтался в небе, совершал перелеты из страны в страну, из аэропорта в аэропорт, пока он менял документы, обеспечивая свое прикрытие, что-то изменилось здесь, на земле. Из Москвы торопят, подгоняют, меняют сроки операции.

– Мы будем находиться рядом с домом, – говорил Маховский. – У нас две машины: белый минивэн «Шевроле Астро» с затемненными стеклами, на этой машине доставим наш объект сюда, на квартиру. И седан «Опель Вектра», сейчас в этой машине дежурит Буряк. К телефонной линии Людовича мы подключились. Сканировали сигналы двух мобильных аппаратов, которыми пользуются его охранники. Находясь в машинах, мы сможем слушать все телефонные переговоры по громкой связи. Когда из квартиры позвонят в службу «скорой», мы тут же начинаем действовать. Ну, выждем для порядка пять минут. Наденем белые халаты и поднимемся на третий этаж.

– Что за препарат подмешают в десерт?

– Даже если вы профессор фармакологии, название вам ничего не скажет, – покачал головой Маховский. – Некое лекарство с отсроченным сроком действия. Принимаешь его в восемь, а оно начинает действовать приблизительно через три с половиной часа.

– Почему нужно ждать до поздней ночи? В это время в доме слишком тихо. Если завяжется борьба, соседи вызовут полицию.

– Мы не наделаем много шума.

– Я готов, – Колчин затянул брючный ремень.

Маховский открыл чемоданчик. Колчин увидел наручники, клейкую ленту и остроносый самовзводный пистолет «Кехлер и Кох». Не самая плохая пушка: восемнадцать патронов в магазине, калибр девять миллиметров. В отдельном пакете лежал короткий глушитель шведского производства и запасная снаряженная обойма.

Варшава, район Охота. 8 августа.

К дому Людовича подъехали без четверти восемь. Минивэн остановился рядом с кондитерской, на противоположной стороне. В пассажирском отделении фургона три дивана, каждый на два места. Колчин устроился на заднем диване и через окно разглядывал старый пятиэтажный дом в два подъезда, между которыми темнел полукруг арки. С серого низкого неба сеялся мелкий дождь. Стемнело рано, окна квартиры на третьем этаже светились желтым светом. Полупрозрачные шторы плотно задернуты. Сидевший за рулем Маховский не стал тыкать пальцем в кнопки системы громкой связи, просто сказал в выносной микрофон ключевое слово и имя, соответствующее номеру телефонного абонента, с которым нужно поговорить: – Кристалл, отправить.

– Слушаю, – ответил Буряк после второго гудка.

– Мы на месте, – сказал Маховский.

– Вижу. С приездом тебя. Как перелет?

Последние слова были адресованы Колчину.

– Все в норме, – сказал Колчин.

Голос Буряка выходил из динамиков, закрепленных под передней панелью. Система громкой связи автоматически подстраивалась к акустике автомобиля. Компенсатор потери мощности, говоря проще усилитель, поддерживал постоянный сигнал на выносной антенне, закрепленной на заднем стекле минивэна. Поэтому создавалось впечатление, будто невидимый Буряк сидит где-то в салоне «Шевроле» и спокойно вполголоса беседует с Маховским.

– У меня никаких изменений. Все по-старому. Наш друг не выходил. Телефонных звонков не было.

– Тогда подождем, – сказал Маховский. – Отбой.

В восемь десять перед подъездом остановился белый пикап с логотипом ресторана «Золотой берег»: гнутая пальма на фоне восходящего солнца. Низкорослый мужчина плотной комплекции вылез с водительского места, накинул на голову капюшон куртки. Распахнув дверцу грузового отсека, вытащил то ли кастрюлю, то ли толстый термос и скрылся в подъезде. Через пару минут мужчина снова появился на улице, сел в пикап и укатил. – Наш объект начинает ужин, – сказал Маховский. – Приятного аппетита.

Колчин привстал, до упора отодвинул задний диван. Средний диван по продольным направляющим сдвинул вперед. Теперь между креслами образовалось свободное пространство. Во время перевозки, Людович не должен знать, по какому маршруту и в каком направлении двигается минивэн. Поэтому его положат грудью на пол, на глаза натянут темную шапку.

– Можешь переодеваться, – сказал Маховский.

– Рано, нам тут торчать еще три часа.

– Халат должен выглядеть мятым, несвежим. Ты санитар «скорой», трудяга, который целый день мотается по городу, с вызова на вызов. А не медсестра из частной клиники для богатых. Маховский повернулся, передал Колчину пакет с белым халатом и шапочкой.

Чувашия, Чебоксары. 8 августа.

Как ни торопились с погрузкой и разгрузкой окуня, управились только к вечеру. Улучив полчаса, Стерн съездил на стоянку, где оставил «Газель», сделал Трещалову уколы и вернулся на бывшую базу потребкооперации, проследить, чтобы в дальней морозильной камере склада номер три брикеты с рыбой сложили аккуратно. Уладив все дела, снова прибыл на стоянку, сел за руль и долго колесил по городским окраинам. Разглядывал объявления и спрашивал жителей, не сдает ли кто комнату или дом. Вариантов подворачивалось немало. Но Стерн упрямо продолжал поиски, пока, наконец, не выбрал место, которое устраивало его во всех отношениях. Расположенный за глухим забором, в глубине старого сада, дом был сложен из круглого леса, имел паровое отопление и все городские удобства. Хозяйкой оказалась сухая очень шустрая старушка Клюева, с бельмом на левом глазу и к тому же тугая на ухо. Старуха объяснила, что дом принадлежит сыну, который вместе с женой временно живет в Питере, стажируется в каком-то важном институте и вернется на родину назад через год, не раньше. Не иначе как профессором вернется.

Сама бабка в доме не жила, а занимала какую-то конуру в дальнем конце участка у соседского забора.

– Ты командировочный? – прокричала старуха, когда договорились о цене за постой. – Или так приехал?

– Командировочный, – крикнул в ответ Стерн. – Так я не езжу. Только по делам.

– Это хорошо, – одобрила бабка. – Значит, сурьезный ты человек.

– Нас двое, – ответил Стерн. – И оба серьезные. Второй в машине дрыхнет.

– Двое, так двое, – бабка выкатила на Стерна страшный выпуклый глаз с бельмом. – Главное, в кровати не курите.

Новый жилец Клюевой сразу понравился: аккуратный, видный мужчина и, главное, не скупой. Не стал торговаться за каждую копейку, а сразу, без разговоров, дал цену, которую спросила хозяйка. Заплатил вперед за две недели. Спрятав купюры в глубокий карман фартука, бабка отвалила в свой сарай пересчитывать деньги. Для нее сдача дома постояльцам превратилась в основной источник дохода, ведь пожить в сарае охотников не найдешь. Дом – другое дело, в нем и заезжие шофера останавливаются и другие солидные люди. Стерн распахнул ворота, загнал «Газель» на участок. Открыл грузовое отделение и долго тряс Трещалова, выводя его из глубокого обморочного забытья. Кое-как дотащив своего пленника до дома, спустил с него шатаны и усадил в уборной на унитаз. Когда Трещалов облегчился, довел его до спальни, цепью и двумя парами браслетов приковал к спинке железной кровати. На кухне Стерн приготовил Трещалову ужин. Разбил в большую чашку четыре яйца, перемешал их с молоком и сметаной, накрошил в чашку хлеба. Желудок человека, сидящего на героине, часто не переносит твердой пищи, поэтому такая жрачка, сытная и калорийная, в самый раз. Стерн вернулся в спальню. Трещалов сидел на кровати, бездумно таращился в дальний угол комнаты, на комод, заставленный фотографиями незнакомых людей. Он старался понять или угадать, что произошло за последние дни, и где он сейчас находится. Стерн сел рядом, стал кормить пленника с ложечки. Трещалов не плевался и не бунтовал, как еще пару дней назад. Молча глотал, что дают, свободной рукой вытирал губы. Когда ужин подошел к концу, Стерн помыл на кухне посуду, принес Трещалову пластиковую бутылку с водой. Вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер отделения милиции Малаховки, когда дежурный снял трубку, Стерн сказал:

– Я только что побывал в одном частном доме, – Стерн назвал адрес покойного Василича. – Постучал в калитку. Не отвечают. Тогда прошел на участок. Там никого. Ну, захожу я в дом. Кричу: Ватутин, где ты есть? Без ответа.

– Не понял, – перебил дежурный по отделению. – Что вы хотите сообщить?

– Минуточку, послушайте. Тогда я прошел с веранды в комнату. Люк погреба открыт. Заглядываю в него. Под лестницей на бетонном полу лежит хозяин. Думал, он без чувств, с сердцем плохо стало…

– Вы «скорую» вызывали? – спросил дежурный.

– «Скорая» тут без надобности.

– Назовитесь, кто вы.

– Лежит он под лестницей, – не услышал вопроса Стерн. – И не дышит. Я спустился вниз. Вижу, он уже готов. Умер. И, по всему видно, не первый день, как это случилось.

– Понял вас, – прокричал в трубку дежурный. – Назовите себя.

– Я просто знакомый.

– Чей знакомый? Назовитесь.

– Не буду, – заупрямился Стерн. – Потом вы меня по допросам затаскаете. А человек, может, по пьяному делу вниз свалился, да все себе переломал. А мне отвечай, да? Нет, не буду назваться.

– Подожди. Слышишь, постой.

Стерн дал отбой. Скинув пиджак и ботинки, повалился на вторую кровать у противоположной от Трещалова стены, задрал ноги на спинку и уставился в потолок. Стерн думал о том, что его дело вступает в завершающую стадию. Теперь развязка близка. Груз получен. От Чебоксар до Перми около семисот километров по прямой, на исправном грузовике можно без особой спешки добраться туда за двенадцать часов. Велик соблазн все закончить в темпе вальса, скажем, за пару суток или того быстрее. Можно хоть завтра найти грузовик. Сделать это, не имея на кармане денег, можно разными способами. Угон, мошенничество, насилие… Есть из чего выбирать. Затем выехать за город, снять частный дом. Разморозить рыбные брикеты, освободив взрывчатку от этой тухлятины, что называется окунем. Установить детонаторы, собрать единую электрическую цепь. Вот, собственно, и все. Остается выехать на место, остановить грузовик на середине плотины ГЭС, якобы двигатель сломался. Самому вытащить ключи из замка зажигания, убраться на безопасное расстояние. Когда машина рванет, Стерна искать уже никто не станет. Люди будут действовать по принципу «спасайся, кто может». Просто руки чешутся, ладони зудят быстро все закруглить. Но теперь, когда пройдена большая, возможно, самая трудная и опасная часть пути, торопиться не следует. Акция, подготовленная основательно, продуманная до мелочей, и должна завершиться на высокой мажорной ноте. Без осечек, без проколов и без риска. – Где я? – спросил Трещалов.

– Сам что ли не видишь? Ты у меня в гостях. Еще вопросы будут?

Стерн снял ноги со спинки кровати, перевернулся на бок. Трещалов сидел на кровати, расставив ноги. Он уперся локтями в бедра и положил подбородок на раскрытые ладони.

– Зачем тебе пятьдесят тысяч долларов?

– Попробуй догадаться с трех раз.

– А почему именно пятьдесят тысяч? Не сто, не миллион?

– Потому что я не жадный. И еще я мало пью, не потребляю героин, а знакомые девушки не тянут с меня деньги, чтобы сниматься в кино. Поэтому мне хватит и этого.

– Я стою дороже, – вздохнул Трещалов. – Значительно дороже. А тут какие-то пятьдесят тысяч.

– Хорошо, что сказал, – кивнул Стерн. – Теперь буду знать. И в следующий раз я удвою сумму выкупа.

– И все-таки ты дурак набитый.

– Возможно, – легко согласился Стерн. – Но в твоей компании у меня есть шанс набраться ума.

– Не успеешь. Не того человека ты похитил. Не того.

– Поживем – увидим, – заметил Стерн.

– Крышу моим фирмам и лично мне делает одна московская бригада, – продолжил Трещалов. – Очень авторитетные люди. Тебе не ментов надо бояться, а этих парней. Они найдут тебя, где бы ты ни находился. Найдут быстрее, чем менты. И порубят на винегрет. Не боишься?

– Я свое давно отбоялся, – помотал головой Стерн.

Трещалов поднял стоявшую на полу пластиковую бутылку, сделал несколько глотков. Стерн встал, снял рубашку и брюки, вытряхнул из кармана пластинку «валиума», вылущил из нее пять таблеток, ссыпал их в ладонь Трещалова.

– Выпей. Снимает мышечное напряжение, расслабляет. Тебе станет немного легче. Утром я тебя уколю.

Трещалов бросил в рот таблетки, запил их водой. В одних трусах Стерн отправился на кухню. За окном уже стемнело, Стерн зажег верхний свет, покопался в пакете с едой, купленной по дороге. Но сил, чтобы приготовить ужин, не осталось. Стерн нашел эмалированную кружку, разбил в нее яйца, долил молока. Посолил свой ужин и опустошил кружку в три глотка. Ополоснувшись в под рукомойником, вернулся в комнату. Трещалов, понурив голову, смотрел в темное окно. Стерн вытащил из сумки пистолет, поставил курок в положение боевого взвода и включил предохранитель. Положил пушку под матрас с правой стороны. Упал на кровать, хотел отвернуться к стене, но не успел, потому что заснул. Трещалов не спал. Он несколько раз будил Стерна ночью, просил еще «валиума», гремел цепью и громко стонал.

Глава третья

Варшава, район Охота. 9 августа.

Время медленно перевалило за полночь, но в квартире на третьем этаже ничего не происходило. Горел свет в окнах гостиной и на кухне, время от времени на занавески ложились и исчезали человеческие тени. Дождь разошелся не на шутку, крупные капли барабанили по крыше минивэна, потоки воды стекали по стеклам, меняя облик окружающего мира. Холодный ветер сдул мусор с тротуаров, дождь разогнал по домам поздних пешеходов. Улица опустела, и теперь с высокого места Колчина просматривалась из конца в конец. На водительском сиденье протяжно вздыхал Густав Маховский, он уже натянул поверх вязаной кофты медицинский халат, повесил на грудь фонендоскоп. Вынужденное безделье тяготило его, навевало скуку, греховные мысли о мягкой постели и продажной любви. Колчин без малого три часа, отрываясь на короткие перекуры, наблюдал через миниатюрный бинокль за подъездом и окнами квартиры. Каждые четверть часа Буряк выходил на связь и спрашивал об успехах. Но хвастаться было нечем. В половине первого ночи терпение Колчина лопнуло, как надувной шарик.

– Черт, что-то идет не так, – сказал он. – Возможно, ваша жидкость не подействовала на Людовича.

– Подействовала, – ответил Маховский. – Должна подействовать.

– Или этот посыльный из ресторана решил нас надул. Вылил препарат в унитаз, а не в десерт.

– Не надул. Вы много раз бывали в Варшаве, но не знаете, что такое польский национальный характер. – Так поделитесь вашими соображениями. Пока есть время.

– Ну, в двух словах… Если поляк получил вперед хорошие деньги за какую-то пустяковую работу, будьте уверены, что он работу выполнит. Даже если к этому делу у него душа не лежит, а сама работа попахивает уголовщиной. Почему так, спросите вы.

– Почему так? Пожалуй, спрошу я.

– А потому что жизнь дорогая, – коротко и емко ответил Маховский, подумал и добавил. – И еще потому, что у человека остается возможность снова получить какой-нибудь халявный заказ. Еще раз легко срубить кругленькую сумму и покрыть долги.

– Убийственная логика, – вынужден был согласиться Колчин. – Вы бы не копались в глубинах национального характера, а выяснили простую вещь. Сколько охранников сейчас в квартире?

– Один, – Маховский зевнул. – Или двое. Это тебя пугает, два охранника?

– Не подкалывай, – ответил Колчин. – Но мне хочется знать такие вещи, один человек сторожит Людовича или двое. Разница все-таки есть, надо было узнать, сколько там людей.

– Как? Установить в квартире микрофон мы по понятным причинам не могли. Прослушивать квартиру при помощи специального микрофона или лазерного луча, направленного на оконные стекла, наверное, можно. Но это очень хлопотное дело. Кроме того, нет уверенности, что фокус сработает. В квартире двойные рамы, а наружное стекло, особенно стекло немытое, грязное, в этом случае – плохой резонатор. Мы можем услышать не человеческую речь, а одни помехи.

Колчин хотел что-то ответить, но тут дверь подъезда открылась. Он припал к окулярам бинокля и поморщился, как от кислого. На улицу вышел мужчина средних лет в длинном плаще цвета хаки, следом за ним появилась молодая дамочка в короткой синей куртке и брюках из золотой ткани. Мужчина раскрыл темный купол зонта, женщина повисла у него на руке, и золотые брючки уплыли в темноту. Колчин опустил бинокль.

– Вы не боитесь, что нас раскроют с первого взгляда? – спросил он. – Охранники поймут, что врачи из нас, мягко говоря, никакие. И вся эта маскировка, белые халаты и трубочка на груди, не спасут.

– Послушайте, Людовича охраняю какие-то чеченцы, – Маховский снял очки и принялся протирать стекла полой халата. – Они живут в Варшаве на птичьих правах, видимо, приехали по гостевому приглашению или с туристической визой. Здесь они по больницам не бегают, докторов на дом не вызывают. Кроме того, врачи «скорой» в любой стране мира выглядят почти одинаково.

– Вот именно, почти…

Колчин хотел развить свою мысль, но замолчал. Из динамиков донеслось тихое постукивание. Значит, кто-то в квартире снял телефонную трубку и набирает номер. Маховский замер на сидении, выставил вперед голову, будто плохо слышал.

– Здравствуйте, это «скорая помощь»? – мужчина говорил с заметным кавказским акцентом, медленно подбирал польские слова. – У человека плохо с сердцем. Совсем плохо. Еле дышит. Приступ, да.

– Кристалл, отправить, – сказал Маховский.

Телефонная беседа оборвалась. Из динамиков донесся голос Буряка.

– Ты слышишь? – спросил Маховский. – Охранник вызывает «скорую».

– Слышу, – сказал Буряк. – Через пять минут выходите. Не волнуйтесь, работайте спокойно. Ни пуха…

– К черту, – ответил Колчин. Он посмотрел на наручные часы: без четверти час. Секундная стрелка, светящаяся в полумраке фосфорным светом, описала круг, еще один круг…

Колчин вытащил из-под диванчика потертый кожаный саквояж, расстегнул замок. На дне саквояжа, накрытый газетой, кверху рукояткой лежал пистолет, рядом запасная обойма и две пары стальных браслетов. Колчин переложил обойму в брючный карман, закрыл саквояж, поставил его на колени. Маховский плавно тронул машину с места, пересек разделительную полосу, остановил минивэн прямо перед подъездом. Не вытащив ключи из замка зажигания, снял очки и еще раз протер чистые стекла полой халата. В салоне было прохладно, однако лоб Маховского сделался влажным и блестящим от пота.

– Пора, – сказал он хриплым придушенным голосом. – Пять минут прошли. Выходим.

– Подожди, слишком рано, – возразил Колчин. – Еще хоть пару минут подождем.

Маховский ничего не слушал, он распахнул дверцу, вылез из машины. Колчин, выругавшись про себя, потянул боковую дверь на себя, подхватил саквояж и спрыгнул на тротуар. Маховский первым вошел в подъезд. Колчин переступил порог следом за ним, огляделся. Подъезд довольно просторный, но мрачный, темный. Высокие потолки, с которых еще в незапамятные времена осыпалась лепнина, широкая лестница с вытертыми ступенями поднимается к лифту. Из почтовых ящиков торчат уголки рекламных буклетов или газет.

Маховский не стал вызывать лифт, пошел вверх по лестнице. Колчин, помахивая саквояжем, отправился за ним. Жильцы спали, в подъезде было тихо, шаги гулким эхом перекатывались снизу вверх и обратно. На площадке третьего этажа Маховский остановился перед дверью двенадцатой квартиры, нажал на кнопку звонка. Открыли без спроса. Видимо, охранник, ожидая врачей, топтался в прихожей. Он выглянул в глазок, увидел солидного, убеленного сединой Маховского, в халате с фонендоскопом на груди, распахнул дверь. Охранником оказался мужчина лет тридцати с небольшим кавказского типа с короткой стрижкой темных волос, мужественным правильным лицом. Физиономию не портил глубокий косой шрам над правой бровью. На охраннике были черные джинсы и свободного кроя серый пиджак, под которым можно спрятать хоть автомат со спиленным прикладом. Чеченец настороженно глянул на Колчина, на саквояж в его руке, словно почувствовал душевное беспокойство или скрытую угрозу. – Где больной? Что случилось? Маховский был деловит и собран, его голос звучал ровно. Свое волнение он оставил за порогом квартиры. Колчин закрыл дверь. – Пожалуйста, сюда, – чеченец пошел по коридору, показывая дорогу. – Он поужинал, сел у телевизора. Час назад выпили чаю. – Чаю? – Маховский удивленно поднял брови. – Позднее время для чая.

– Он всегда пьет чай часов в двенадцать.

Охранник провел гостей в изолированную большую комнату окнами на улицу. Света в столовой мало. Возле подоконника большой телевизор, у стены сервант, забитый посудой. Под люстрой, стилизованной под старинный светильник, круглый стол, накрытый розовой скатертью. Посуду с ужина не убирали, оставили на столе тарелку, чашки, открытую коробку шоколадных конфет и скомканную салфетку. В углу на разобранном диване лежал человек, под головой большая пуховая подушка в голубой наволочке из искусственного шелка. Человек отвернулся к стене, натянул на голову клетчатый шерстяной плед. Из-под пледа доносились тихие, едва слышные стоны. Маховский взял стул, поставил его возле дивана, присел на краешек. Чеченец встал у изголовья, потормошил больного за плечо. – Слышишь, это я, Муратбек. Доктор пришел. Колчин, остановился за спиной Маховского, взглянул на часы. Уже четыре минуты, как они вошли в квартиру. Время тает, как сливочный пломбир в жару. Больной застонал, зашевелился, из-под пледа вылезла нога, на которой был натянут серый несвежий носок, затем появилась другая нога, голая, заросшая темными волосами. Человек выпростал руки, стянул с головы плед. Маховский на несколько секунд потерял дар речи. Он откашлялся в кулак, поправил очки и снизу вверх посмотрел на Колчина. На диване под клетчатым пледом лежал не Людович, а совершенно незнакомый человек, кавказец, лет сорока с гаком.

– Сердце болит, – сказал кавказец по-польски. – Не могу, умираю…

– Сейчас, сейчас, – сказал Маховский, чтобы выгадать лишнюю секунду, придти в себя. Но не смог скрыть замешательства, глубокой растерянности. – Сейчас… Как имя больного?

– Его зовут Ахмед Будунов, – Муратбек говорил медленно, опасаясь, что врач может его неправильно понять. – Он находится в Варшаве по гостевому приглашению. Страховки нет. Но если нужны деньги, мы готовы заплатить, сколько надо. Понимаете?

– Да, да, – сказал Маховский. – Разумеется, страховки у него нет.

Колчин приподнял саквояж, расстегнул замок. Он выхватил пистолет, бросил чемоданчик на пол, шагнул к Муратбеку и приставил ствол к горлу.

– Где Людович? – прошептал Колчин. – Лапки вверх. Ну, быстро.

Охранник стал медленно поднимать руки. Свободной рукой Колчин дернул вниз ворот пиджака, спустил его с плеч Муратбека, чтобы затруднить движения противника. Но чеченец, кажется, и не думал сопротивляться. Под пиджаком Колчин увидел подплечную кобуру, торчащую из нее рукоятку пистолета.

– Где Людович? – повторил вопрос Колчин.

– Господи, я умираю, – Ахмед заворочался на диване. – Помогите.

Колчин хотел что-то ответить, но тут Муратбек резко опустил правую руку, норовя ударить локтем в переносицу Колчина. Одновременно Муратбек отступил на полшага назад и ушел с линии огня. Колчин успел пригнуть голову. Локоть Муратбека ударил ему в лоб. Теряя равновесие, Колчин отступил к столу, позволив противнику развернуться и провести удар кулаком в верхнюю челюсть. Удар такой силы, что перед Колчиным разверзлась темнота вечной ночи. Падая на спину, Колчин дважды выстрел в эту темноту. Первая пуля отколола от потолка кусок штукатурки. Вторым выстрелом Колчин поразил экран телевизора.

Маховский приподнялся, он хотел выхватить из-под себя стул и хватить им по голове Муратбека. Но тут на диване заворочался Ахмед. Он сунул руку под подушку, вытащил пистолет и направил ствол в грудь Маховского, приподнявшего зад со стула и застывшего в оцепенении при виде пистолета. Колчин упал на пол, на лету ударившись спиной об угол стола, но даже не почувствовал боли. Теперь Колчин видел грозно нависшую над ним фигуру Муратбека. Охранник дергал рукоятку пистолета, стараясь вытащить его из подплечной кобуры, но мешал пиджак, стянутый с плеч. Колчин выстрелил первым. Он бил прицельно, зряче. Первая пуля попала в бедро охранника, вторая в живот и третья вошла под нижнюю челюсть, пробила небо и застряла в голове. Колчин перевернулся со спины на живот и обратно на спину, спасаясь от падающего на него уже мертвого Муратбека. Ахмед дважды выстрелил в грудь Маховского. И трижды в голову. Последние два выстрела не достигли цели, пули угодили в сервант, разбили стеклянные дверцы. На пол полетели тарелки и стаканы. Колчин успел вскочить на ноги. Он несколько раз выстрелил в человека, лежащего на диване. Чеченец выронил пистолет, повалился спиной на подушку и захрипел. Последнее ранение оказалось смертельным, пуля разорвала его горло и задела шейный позвонок. Колчин неуверенно переступил с ноги на ногу, приложил свободную руку к разбитому затылку. Пальцы в крови, но рана пустяковая, так, небольшое рассечение. Но в голове стоял такой шум, будто там на малых оборотах гудела турбина реактивного самолета. Колчин вытер руку о белый халат, шагнул вперед, наклонился над Маховским. Насмерть. Две дырки в груди и одна между глаз, над переносицей. На лице поляка отпечаталась не маска предсмертной боли, а гримаса удивления. Колчин, держа пистолет в левой полусогнутой руке, вышел в коридор. Слева прихожая и узкий аппендицит коридора, ведущего в кухню. Справа просторный холл, в который выходят две двери, одна напротив другой. Та, что справа – окнами на улицу. Значит, это спальня. Слева соответственно дверь в кабинет Людовича. Колчин сделал несколько неуверенных шагов вперед, становился и принюхался. В коридоре явственно пахло гарью. Колчин развернулся и бросился на кухню, решив: там что-то горит, возможно, начинается пожар. Проскочил коридор, повернул налево, налетел на стену и едва не выронил пистолет. Он вбежал в кухню, остановился. Никакого огня, все тихо и мирно, даже молоко не убежало. Круглый стол у окна, полки, кафельная плитка на полу. Электрическая плита выключена и запаха дыма здесь почти не чувствуется. Колчин посмотрел на часы: дело должно было закончиться уже десять минут назад. А оно, по существу, еще не начиналось. Только не надо дергаться, спешка окончательно загубит операцию – сказал себе Колчин. Он пошел в обратном направлении, заглянув по пути в ванную комнату, туалет и небольшую подсобку, заваленную коробками и мебельной рухлядью. Запах гари в коридоре стал острее. Забыв о предосторожностях, Колчин остановился перед дверью кабинета, опустил металлическую ручку. Заперто. Колчин забарабанил в дверь кулаком.

– Выходите, Людович. Слышите меня? Евгений Дмитриевич, я гарантирую безопасность. Но вам лучше выйти самому…

Ответа нет. Колчин отступил на два шага, трижды выстрелил в замок. Пистолет, оснащенный глушителем, издавал пукающие звуки. По сторонам разлетелись щепки. По паркету запрыгали дымящиеся гильзы. Колчин толкнул дверь, шагнул вперед, свободной рукой нашарил на стене выключатель, зажег верхний свет. В кабинете нет следов пожара. Но, главное, здесь нет Людовича. Спрятаться ему негде. Шторы легкие, короткие. Шкафов в кабинете нет. Только книжные полки. Письменный двухтумбовый стол, шерстяной ковер на полу и кресло – вот и вся обстановка. Колчин подскочил к столу, один за другим выдвинул ящики. Ничего интересного. Какие-то журналы, книги в мягкой обложке, квитанции, стопка оплаченных счетов, сколотых скрепкой.

Значит, Людович в спальне. Колчин вышел в коридор и замер, как вкопанный. Трель звонка в прихожей зазвенела так неожиданно и громко, что Колчин вздрогнул.

– Черт, черт, – прошептал он. – Черт…

Ступая на цыпочки, стараясь не издать ни единого звука, он прокрался в прихожую, выглянул в глазок. Случилось худшее из того, что могло случиться.

С другой стороны двери стояли два дюжих мужчины в белых халатах. За их спинами две женщины, лысый старик в полосатой пижаме, сверху по лестнице спускался еще какой-то господин. Видимо, жильцы, разбуженные среди ночи звоном посуды, голосами и пистолетными выстрелами собрались на площадке. Кроме того, приехали врачи «скорой». И, надо думать, кто-то уже успел вызвать пожарных и полицейских, которые будет здесь через минуту другую. Судя по лицам соседей и врачей, люди настроены весьма решительно. До прибытия полицейских они никого не выпустят за порог, мало того, сами постараются открыть дверь, проникнуть в квартиру. – Эй, откройте. Мы все слышим. Мы знаем, что вы там. Что там у вас происходит? В дверь забарабанили тяжелые кулаки. Колчин набросил на дверь цепочку и стал отступать к спальне, прикидывая варианты дальнейших действий. Голоса на лестнице сделались громче. – Здесь пахнет дымом. Откройте немедленно. Или мы выбьем дверь.

Видимо, врач и санитар навалились на дверь плечами. Заскрипели петли, посыпалась штукатурка. Колчин подбежал в конец коридора, к спальне. Дважды выстрелил в замок, ударил в дверь ногой. Ввалившись в комнату, включил свет и тут же закашлялся. По комнате плавал голубой дым. Но и за дымовой завесой можно разглядеть, что спальня пуста. На журнальном столике перед креслом большая чашка черного крепкого чая. Колчин опустил в чашку палец. Горячий. Но Людовича след простыл. Нет, не может быть… Колчин упал на колени, заглянул под кровать, подскочил к подоконнику, раздвинул тяжелые пыльные гардины, закрывавшие окна. Вернулся к кровати. Глаза слезились от дыма, щипало в носу. На полу возле передней спинки большая почерневшая от копоти эмалированная миска, в которой уже догорали, превращались в пепел листки бумаги. Колчин вывалил содержимое миски на пол, присев на корточки, стал копаться в дымящейся золе, стараясь найти хоть одну уцелевшую бумажку. Пепел обжог пальцы, рассыпался, полетели искры.

Куда же делся Людович? Теперь и отсюда, из спальни, можно услышать удары ног во входную дверь, крики на лестницы. Кажется, весь дом проснулся, загудел, как улей. И Колчину, пожалуй, уже не спастись, не вырваться из этой западни. Он распахнул окно, перевесившись через подоконник, глянул вниз. Слишком высоко, чтобы прыгать. Под окном нет карниза, на который можно встать и, двигаясь вдоль стены, добраться до водосточной трубы, чтобы по ней спуститься на тротуар. Но ведь Людович каким-то макаром вышел из комнаты. Колчин подскочил к четырех створчатому бельевому шкафу, распахнул первую створку. Полки снизу доверху забиты стопками постельного белья, полотенцами и глажеными сорочками. Он распахнул средние дверцы, сбросил на пол висящие на вешалках костюмы и плащи. И здесь ничего. Шкаф пуст, как разоренное птичье гнездо. Задняя стенка сделана из цельного листа полированной фанеры, слева, на уровне человеческого живота к ней привинчен металлический крючок. С какой целью, интересно? И что можно на него повесить? Шнурки от ботинок? Колчин потянул крючок вправо. Лист фанеры сдвинулся легко. Задняя стенка шкафа маскировала дверь в стене, ведущую на черную лестницу. Впереди темный глухой коридор. Колчин слышал, тяжелые глухие удары, сыпавшиеся на входную дверь. Он отвинтил глушитель от пистолета, сунул оружие в карман, глушитель бросил на пол. Стянул с себя белый халат в бурых подтеках крови. Бросил его на кровать. Пригнув голову, Колчин вошел в шкаф, прикрыл за собой дверцы, задвинул заднюю стенку. Вытащил из кармана зажигалку, повернул колесико. В свете слабого огонька увидел узкие стены коридора, сделал несколько шагов вперед, уперся в низкую дверь. Скрипнули изъеденные ржавчиной петли. Колчин очутился на маленькой площадке, вниз, в темноту, штопором уходила железная лестница. Светя зажигалкой, Колчин стал осторожно спускаться вниз. Лестница кончилась, Колчин сделал пару шагов вперед, нашарил дверную ручку, опустил зажигалку в карман. Выходя из заднего подъезда, Людович не запер дверь на ключ. Наверное, очень спешил. Через секунду Колчин оказался во внутреннем дворе дома. Метрах в десяти от него, у первого подъезда, задрав кверху головы, две пары зевак молча глазели на окна третьего этажа. Они, поглощенные созерцанием этого однообразного скучного зрелища, ждали развития событий с таким напряжением, что не обращали внимания на дождь. Никто не посмотрел вслед позднему прохожему, не окликнул его. Колчин прошел вдоль дома, свернул в арку, вышел на улицу. Замедлил шаг, услышав близкий вой полицейской сирены. Он обошел «Шевроле» сзади, открыл водительскую дверцу, сел на сидение. И мысленно поблагодарил покойного Маховского за то, что тот не вытащил ключи из замка зажигания. – Кристалл, отправить, – сказал Колчин.

– Вижу тебя, – сказал Буряк. – Что случилось?

– Все плохо.

– Уезжай. Я приеду позже. Пока останусь здесь.

Колчин завел машину, минивэн тронулся с места, свернул в первый же переулок.

Чувашия, поселок Сосновка. 10 августа.

С половины десятого утра Стерн занял позицию на конечной остановке автобуса через дорогу от ворот зоны строго режима. Всеволод, сын покойного Василича, писал отцу, что его лагерный срок заканчивается именно сегодня. Просил Ватутина ждать его здесь, на автобусной остановке, ровно в полдень, купив кроссовки и спортивный костюм. Стерн устроился скамейке, разложив на коленях центральную газету, с трудом осилил две статейки о жизни столичных знаменитостей, колонку криминальной хроники и корреспонденцию о большом пожаре, случившимся в драматическом театре. «Сгорели сцена, зрительный зал, декорации и реквизит – писал газетный корреспондент. Так что же осталось от нашего любимого театра? Только та самая вешалка, с которой, по мнению Чехова, он и должен начинаться». – Хорошо хоть вешалка осталась, – сказал вслух Стерн и, скомкав газету, бросил ее в урну. Читать дальше всю эту муть расхотелось. Он стал наблюдать за вахтой, большой кирпичной будкой перед воротами. Высокая лестница, железная дверь с глазком и надписью «Не подходить». Через эту самую дверь должен войти в красивую свободную жизнь Ватутин младший. И еще со скамейки видна высокая труба, торчащая над колонией, какие-то пыльные кусты, разросшиеся перед глухим некрашеным забором. Зрелище невеселое. По дороге между зоной и остановкой время от времени проезжали машины, ветер поднимал мелкий песок и бумажный мусор. Стерн встал, зашел в сельский магазин, что по правую руку от остановки. Разносолов, чая и дешевой водки здесь не держали, чтобы вольнонаемным не повадно было тащить в ИТУ этот дефицит для перепродажи зэкам. На прилавке лежала серая сомнительная колбаса, мятые банки рыбных консервов, мороженое сало, сок в пакетах. Купив минералки, Стерн вышел на воздух, сел в кабину «Газели». Включив радио, стал медленно, глоток за глотком, пить пресную воду.

Севу Ватутина выпустили из пропускника с часовым опозданием. Стерн, не двигаясь с места, наблюдал из кабины, как молодой человек вышел из дверей вахты, спустился вниз по лестнице, прошел два десятка метров по асфальтированной дорожке, остановился, посмотрел на небо. Парень одет, как вокзальный бомж. Куцый пиджачок, из которого далеко высовывались худые руки, синие штаны в каких-то подозрительных пятнах, мятая рубашка, в руке целлофановый мешок. Сева медленно перешел дорогу. Автобус отвалил от остановки десять минут назад, следующего рейса ждать больше часа. Ватутин остановился у столба, поднял голову и стал изучать расписание. На его лице не было эмоций: ни радости от встречи с волей, ни разочарования. Видно, когда Сева отправлял отцу последнее письмо, просил приехать, не больно-таки рассчитывал, что батя сорвется с места и помчится к нему, прикупив по дороге спортивный костюм. Стерн взял пакет, лежавший на пассажирском сидении, открыл дверцу, выбрался из салона и неторопливо побрел к Ватутину, остановился в трех шагах от молодого человека. Ватутин наблюдал за незнакомцем насторожено, прищурив холодные серые глаза, словно ждал какой-то гадости.

– Ты Ватутин? – спросил Стерн.

– Возможно. А вы кто будете?

– Я товарищ твоего отца, – сказал Стерн. – Вместе работали в аэропорту Быково на грузовом терминале.

– Отца оттуда выгнали. По сокращению.

– А я не стал дожидаться, пока меня турнут, сам ушел, – Стерн одним глазом подмигнул Ватутину. – Меня зовут Заславский Юрий Анатольевич.

– Первый раз слышу, – ответил Ватутин.

– Но ты можешь называть меня просто Стерн. Для краткости.

– Как называть? Стерн это что, кликуха?

– Скажем так, псевдоним. Или прозвище. Я к нему привык.

Ватутин почесал коротко стриженный затылок. На блатного этот человек не похож, ни по прикиду, ни по повадкам. А кликуху имеет. Странно.

– Я про тебя много чего слышал, – сказал Стерн. – От отца. И фотографии твои видел. Но представлял тебя немного… Немного другим. Мне казалось, ты посолиднее, поплотнее.

– На хозяйских харчах не больно разжиреешь.

Ватутин большим пальцем показал себе за спину, на ворота колонии. Чтобы победить недоверие Ватутина, Стерн шагнул к парню, похлопал его по плечу. – Не грусти, все дерьмо для тебя уже кончилось. И протянул парню пакет с вещами.

– Зайди за остановку и примерь. В письме ты просил подобрать тебе кое-что из одежды. Тут шмотки. Полный комплект. Носи на здоровье.

– А где отец? Почему вы приехали, а не он?

– Потом все расскажу, переоденься. Старье, что на тебе, брось в пакет и оставь его тут, чтобы с собой не тащить.

Ватутин взял сумку, заглянул в нее. Действительно, новые шмотки, фирменные. Он недоверчиво покачал головой, словно отказывался верить глазам. Зашел за будку остановки, через пять минут вернулся. Теперь в Ватутине трудно было узнать зэка, который выписался с зоны четверть часа назад. В синем костюме «Найк» с сиреневыми и черными вставками, кожаных кроссовках «Пума» и синей бейсболке он напоминал теннисиста любителя.

– Ну, как? – спросил Ватутин.

– Уже лучше, – одобрил Стерн. – Может, вмажем? Ну, ради такого дела?

Ватутин показал пальцем на распахнутую дверь магазинчика.

– Еще успеем, – покачал головой Стерн. – Вон моя «Газель». Тут до Чебоксар полтора часа езды. Там найдем приличный кабак и посидим. Или у тебя другие планы? Ты отцу писал, что заочница ждет в Питере. Туда хочешь намылиться?

– Да нет у меня никакой заочницы. Никого нет. И планов тоже нет. Думал, откинусь, а там… Короче, на месте разберусь.

– Тогда садись в машину.

Чебоксары. 10 августа.

В полупустом зеле ресторана «Копытце» засиделись за полночь. Стриптиз здесь показывали только по выходным, а в будние дни выступали какие-то местные самородки певуны. Пробелы развлекательной программы компенсировали вполне сносные лангеты со сложным гарниром, свежая клубника и водка, чистая и прозрачная, как материнская слеза. Главное, здесь можно спокойно поговорить за жизнь, не опасаясь лишних ушей. Потому что кабаки, вроде этого, контрразведку не интересуют. Парни из ФСБ специализируются на прослушке «Интуриста». Правда, в последние полчаса мужской разговор остановился. А Ватутин, забыв о делах, не отрываясь, разглядывал анемичную певицу в серебряном платье с глубоким декольте. Глаза молодого человека лучились странным желтым светом, будто внутри его головы горела свечка, в рот набегала слюна, кадык на шее ритмично двигался. Певица была похожа на преждевременно состарившуюся и располневшую куклу Барби, обнаженные руки слишком дряблые, на шее, если присмотреться, увидишь морщинки. Бюстгальтера под платьем не было, но выставленная напоказ грудь не рождала у Стерна и намека на мужское желание. Впрочем, Ватутин смотрел на эту бабец совсем другими глазами. Ресторанная певичка казалась ему воплощением женственности и страсти, кажется, именно эту женщину он видел в эротических снах весь последний месяц перед выпиской. Стерн курил, дожидаясь, когда певица выдаст последнее звонкое «ля», и, наконец, уберется с эстрады. На ее месте появится развязный малый в синем с электрической искоркой костюме и красной артистической бабочке. Малый исполнял роль конферансье, травил анекдоты, пел пошлые куплеты, аккомпанируя себе на трехрядке. Главные слова были сказаны, серьезный мужской разговор по существу уже состоялся по дороге к Чебоксарам. Стерн рассказал Севе, что его отец скончался несколько дней назад, похороны прошли вчера на кладбище в Малаховке. По Стерну, выходило, что Василич был серьезно болен. Диагноз врачей оказался смертным приговором: рак печени с метастазами в брюшную полость. Случай запущенный, операция и химиотерапия тут не помогут.

Однако Василич умер не от рака, не под скальпелем какого-нибудь коновала. И хорошо. Потому что бог послал ему легкую смерть: ночью по бухому делу Василич не заметил, что крышка погреба поднята и, сорвавшись вниз, сломал позвоночник о ступеньку деревянной лестницы. Ватутин вытер ладонью пару скупых слезинок, приклеившихся к ресницам. «Но почему же батя не разу не написал мне о болезни?» – спросил он. «А ты на его месте как бы поступил? – вздохнул Стерн. – Сын на зоне. Чем ты поможешь?» Четверть часа молчали. Сидевший за рулем Стерн, вытащил из кармана несколько цветных фотографий, протянул карточки Ватутину. «Последние снимки живого Василича, – горестно вздохнул Стерн. – Он один сидит за столом, а на других карточках мы вместе сидим за бутылкой. Я часто к нему заходил в последнее время, чуть не каждый день. Лекарства покупал. А те, что нельзя было достать в Москве, заказывал знакомым летчикам, которые в Европу летают. Надеюсь, лекарства продлили его жизнь хоть на месяц». «Наверное, много денег ушло на эти пилюли? – спросил Ватутин. – Сколько я вам должен?» «А сколько ты сможешь отдать?» – усмехнулся Стерн. Ответить нечего. Ватутин вернул фотографии Стерну и сказал: «Возможно, мой отец был не лучшим человеком на свете. Но он был моим отцом».

…Наконец, певица отвесила несколько глубоких поклонов и ушла, волоча за собой шлейф серебряного платья.

– Я обещал твоему отцу, что позабочусь о тебе, когда его не станет, – сказал Стерн. – И нашел одно дело, на котором мы сможем хорошо заработать.

Ватутин напряженно молчал. Когда он находился по другую сторону забора колонии, он наметил пару дел, на которых можно срубить хоть кое-какие деньги. Но теперь обстоятельства изменились, умер отец. Значит, Ватутин младший может заработать законным способом: вступить в права наследника и продать дом в Малаховке. Вариант неплохой, верный. Но и здесь есть свои нюансы. Отдавать дом за гроши душа не лежит. Его нужно покрасить, отремонтировать, переклеить обои в комнатах, словом, придать товарный вид. Сейчас, когда каждая деревяшка в цене, на ремонт нужны немалые деньги. Да и лето уже на исходе. Не сезон для продажи загородкой недвижимости, потому что высокую цену можно набить весной, когда подмосковные дачи расходятся, как жареные пирожки. Но до той весны еще дожить надо. А на какие, спрашивается, шиши доживать? Машинально Ватутин сунул руку во внутренний карман куртки, нащупал справку об освобождении и усмехнулся.

– Заработать? – переспросил он. – Это сколько же? Штуку, две?

– Много, очень много, – ответил Стерн.

– Тысяч десять зеленых?

– Ну, скажем, тысяч четыреста. Или больше. – Четыреста тысяч долларов? – вылупил глаза Ватутин. – Наличманом? На двоих?

– Это будут твои деньги. Моя доля больше, и это справедливо.

– Мокруха?

– За мокруху такие бабки не платят.

– Что я должен делать? – Ватутин помотал головой. – Нет, я не то говорю. Я буду делать все, что вы скажете. Кроме того, с меня должок. Вы помогали отцу. Лекарства и все такое. Я свои долги не забываю, отрабатываю.

– Ладно, сочтемся, – ответил Стерн.

– Так что надо делать?

Ватутин потер ладони. Он был готов хоть сей же миг сорваться с места и мчаться, сломя голову, чтобы выполнить любые приказы своего нового друга.

– Правило первое: не задавать вопросы. Все остальное узнаешь позже.

– Хорошо.

– Ты заканчивай ужин, веселись. Сними какую-нибудь девочку, здесь или на улице. Переночуй у этой подруги. А завтра утром приходи по этому адресу.

На клочке бумаги Стерн написал адрес той старухи с бельмом, у которой снял дом. Положил на стол несколько крупных купюр и поднялся.

…На следующее утро Ватутин проснулся в чужой незнакомой квартире. Шторы были занавешены, в комнате пахло жареной рыбой и скисшим пивом. На другой половине кровати спала незнакомая крашенная блондиночка неопределенных лет. Ватутин долго рассматривал плоскость потолка, восстанавливая в памяти события вчерашнего дня и ночи. Господи, ему же надо утром явиться по адресу, который Заславский написал на клочке бумаги. Ватутин сел, огляделся. Господи, где его новые костюм и майка с воротничком? Бумажка была в майке, в нагрудном кармане. Или в куртке? Ватутин потормошил за плечо спящую женщину. Та проснулась, села, натянув на голую грудь одеяло.

– Где мой костюм? – голос Ватутина вибрировал от волнения. – И майка где? И кроссовки?

Женщина, широко раскрыв пасть, зевнула.

– Рань такая… Дай поспать.

– Где мои вещи?

– Костюм и майка валяются под кроватью, – ответила женщина. – А кроссовки… Разуй глаза, они же на тебе.

– Слава богу. А то мне приснилось, будто меня обокрали ночью.

Ватутин вскочил с кровати, оделся. Бросил на тумбочку несколько мятых купюр и побежал искать Стерна.

Глава четвертая

Чебоксары. 12 августа.

Виталий Афанасьев, близкий друг и компаньон Трещалова по бизнесу прибыл в Чебоксары поздним утром. Он выполнил все условия похитителей, содержавшиеся на той дискете, что преступники обманом и хитростью сумели всучить юной Насти Сениной. Афанасьев вылетел из Москвы в тайне от знакомых и сослуживцев, о своем неожиданном отъезде он не предупредил начальника службы охраны, даже жене Ирине слова не сказал. В своем послании похитители предупреждали: если факт передачи денег будет предан огласке, если об этом узнают менты, Трещалов умрет. Афанасьев мог предполагать, что сотрудники РУБОПа слушают все его телефонные разговоры, мало того, установили за ним скрытое наблюдение. В надежде, что он выведет ментов на похитителя человека и убийцу двух охранников. Поэтому некоторые меры безопасности, которые следует предпринять, оказались не лишними. Афанасьев вышел из дома в Самотечном переулке, поймал такси, и долго раскатывал по центральным улицам. Меняя машины и направления движения, он бессистемно перемещался по городу, даже нырнул в метро и проехал несколько остановок, сделав пересадку, вышел на станции «Академическая», снова поймал машину. Афанасьев заехал в большой торговый центр, повертелся в гуще людей, посетил мастерскую по ремонты наручных часов и позавтракал в закусочной быстрого обслуживания. Если милицейский хвост и был, то Афанасьев сумел оторваться. Поймав машину, поехал в аэропорт, взял уже заказанный билет до Чебоксар. Портфель Афанасьева был набит двумя сменами белья, сорочками и другими мелочами, что мужчины берут в короткосрочные командировки. На самом дне, заложенный тряпками, лежал пакет с деньгами: пятьдесят тысяч зеленых сотенными купюрами. Он был уверен, что жизнь его друга сейчас зависит от того, как точно Афанасьев выполнит условия преступников. Начиная всю эту рискованную операцию, Афанасьев волновался до дрожи в руках. В самолете успокаивал себя, как мог: все пройдет нормально, Трещалов вернется в Москву живым и здоровым и вскоре это трагическое происшествие забудется, покроется пылью и мхом порастет. Лично Афанасьеву ничего не грозит. Он избавился от милицейского хвоста, привез деньги и, если смотреть на вещи трезво, без эмоций, заслужил что-то вроде поощрения, благодарности похитителей. Короче говоря, все складывается удачно, и нечего душу травить. Но предательское волнение не проходило. В Чебоксарах Афанасьев не стал регистрироваться в гостинице, тем самым, выполнив еще одно требование преступников. Сорвав со столба рукописное объявление о сдаче комнаты, отправился на городскую окраину, зашел в старый трехэтажный дом. Коротко переговорил с хозяином, маленьким вертлявым пенсионером с козлиной бородкой. Осмотрел комнату, грязную и запущенную, настоящую крысиную дыру, с окном, выходящим в темный двор. Вытащил из бумажника деньги и заплатил за двое суток постоя, втайне надеясь, что уже завтра его ноги здесь не будет. При других обстоятельствах Афанасьев не задержался в этой помойке и минуты, но времени оставалось слишком мало, чтобы тратить его на поиски новой квартиры. Да и не факт, что удастся отыскать что-то более комфортное. Переодевшись в шорты и майку, он включил мобильный телефон. Теперь по инструкции преступников он должен безвылазно сидеть на съемной квартире, ожидая телефонного звонка. Пусть так и будет. Афанасьев долго вертелся на стуле у окна, разглядывая панораму провинциального дворика. Мужики, рассевшись за врытым в землю столом, забивают козла, в загаженной собаками песочнице ползает забытый матерью ребенок, у мусорных баков валяется раздетый до пояса забулдыга. Отсидев зад, Афанасьев принялся бродить по тесной комнате, но и этим занятием быстро утомился. Подавив чувство животной брезгливости, он лег на продавленный бугристый диван, подложив руки под голову, и стал ждать звонка. Время тянулось медленно, занять себя было решительно нечем. Афанасьев развлекался, слушая, как через распахнутое настежь окно, в комнату влетают истошные детские крики, женский плач, хриплые мужские голоса. За стеной возился хозяин квартиры, не ко времени затеявший то ли перестановку мебели, то ли ремонт. Ветер колыхал клейкие ленты от мух, прилепленные к стеклянному плафону, заменявшему люстру. Волнение прошло, Афанасьев чувствовал усталость, хотелось, чтобы эта история закончилась как можно скорее.

Время уже близилось к ужину, но Афанасьеву, с утра не проглотивший ни крошки, почему-то есть не хотелось. Он отвернулся к стене и разглядывал мелкий незамысловатый рисунок обоев: травка, цветочки и мелкие райские птички, похожие на безусых тараканов. Телефон зазвонил в тот момент, когда Афанасьев потерял надежду переговорить с похитителями нынешним вечером. Мысленно он готовил себя к новым бесконечно долгим часам ожидания. Подскочив с дивана, он прижал трубку к уху. – Вы на месте? – мужчина говорил приятным спокойным баритоном. – Меня зовут Александр. Я тот самый человек, который направил вам дискету с инструкциями. – Я уж думал вы не объявитесь.

Стерн оборвал Афанасьева.

– С приездом. Хорошо устроились?

– Лучше еще не случалось. Снял комнату с насекомыми и роскошным видом на помойку.

– Не долго осталось страдать. Обмен состоится сегодня. Ориентировочно в девять вечера. Вы должны сделать вот что…

– Я ничего не стану делать, пальцем о палец не ударю, – выпалил Афанасьев. – Пока вы не выполните свое обещание. Я должен поговорить с Колей Трещаловым по телефону. Должен убедиться, что он жив. Иначе наш разговор не будет иметь продолжения.

– Не волнуйтесь, он жив.

– Я повторяю: ничего не выйдет, если я немедленно не переговорю с Николаем. Иначе… Иначе я немедленно уеду из города, но сначала обращусь в милицию. Это мое последнее слово.

– Хорошо. Сейчас вы с ним поговорите.

В мембране что-то зашипело, затрещало. Сквозь эти помехи прорвался голос Трещалова.

– Виталик, это ты? – спросил Трещалов. – Ты здесь?

– Да, да. Здесь. Я приехал за тобой.

От волнения Афанасьев, прижимая трубку к уху, заметался по комнате.

– У тебя все в порядке? С тобой сносно обращаются?

В ответ на эти серьезные и важные вопросы Трещалов почему-то рассмеялся. Весело и естественно, без истерического надрыва. Будто услышал байку или анекдот.

– Николай, я сказал что-то смешное? – Афанасьев остановился посередине комнаты, прилепившись волосами к клейкой ленте для мух. – Ты как? Ты в порядке?

– Я-то? – переспросил Трещалов и снова засмеялся. – Ха-ха-ха. В порядке.

– Коля, над тобой издеваются? Тебя бьют, пытают? Скажи.

– Меня, пытают? – Трещалов продолжал ржать. – Нет, меня здесь кормят. Сегодня давали сырые яйца и сок. Настоящий яблочный сок. Очень вкусный. Тебе нравится сок?

– Коля, ты пьян?

– Пьян? – снова переспросил Трещалов, помолчал пару секунд и залился смехом. – Пьян… Ха-ха-ха. Пьян… Я пьян…

В трубке раздался треск и тот же мужчина, начинавший разговор, сказал: – Убедились? С вашим другом все в порядке. Я, как сумел, скрасил его досуг. Он бодр, весел и, кажется, не тяготится своим положением. Впрочем, сегодня он станет свободным человеком. Неприятное приключение скоро закончится. Вам остается выполнить наши инструкции.

– Слушаю вас, – вздохнул Афанасьев. После странного разговора с Трещаловым, этот беспричинного диковатого смеха на душе остался тяжелый мутный осадок. Но эмоции так и остаются эмоциями. Главное, что человек жив. Остальное – мелочи.

– В восемь вечера вы покинете квартиру. Поймаете такси и выедите из города в северном направлении, в сторону Канаша. Остановитесь на двадцать восьмом километре, прямо возле столбика. Отпустите машину. А сами идите дальше на север по обочине шоссе. Не забудьте захватить деньги. Думаю, что дурные мысли вас не посещают. Но на всякий случай предупреждаю, если что-то пойдет не так, Трещалов умрет уже сегодняшним вечером. Итак, я еще раз повторяю, что вы должны сделать…

Когда разговор закончился, Афанасьев опустился на диван. Колени тряслись, казалось, он больше не сможет устоять на ногах.

– Какое дерьмо, господи, – прошептал он. – Какое дерьмо…

Афанасьев обхватил голову руками, сжал пальцами виски и долго сидел так, раскачивая корпус из стороны в сторону, и тихо стонал.

Пригород Чебоксар. 12 августа.

Афанасьев выполнил все инструкции, которые получил по телефону. Ровно в восемь он вышел из дома, дворами дошел до ближней улицы. Погода испортилась, к вечеру похолодало, накрапывал мелкий дождь. Афанасьев остановил «Волгу», за рулем которой сидел молодой мужчина, как показалось, не совсем трезвый. Водитель, поторговавшись, согласился довезти Афанасьева до места. Пригородное шоссе оказалось плохо освещенной запущенной дорогой, а водитель навязчивым бесцеремонным субъектом. Он без умолку травил какие-то скабрезные истории, выдуманные или реальные, не понять. Афанасьев отмалчивался, высматривая километровые столбики. На двадцать восьмом километре он велел водителю остановиться, расплатившись, вылез из пропахшего перегаром салона. Афанасьев зашагал по обочине в сторону Канаша, «Волга» развернулась и помчалась обратно в Чебоксары. Дождь усилился, время от времени мимо пролетали грузовики, обдавая одинокого пешехода водяными брызгами. Фары встречных машин оставляли на асфальте золотые полосы света, слепили глаза. Фасонные ботинки на гладкой кожаной подошве быстро промокли. Они скользили по мокрой глине, словно по льду, а портфель, в котором не было ничего, кроме небольшого пакета с деньгами, казался тяжелым, неудобно тянул руку. Афанасьев ждал, что какая-то машина догонит его и здесь, прямо на шоссе, состоится обмен. Но время шло, машины летели мимо. Афанасьев шагал и шагал, не останавливаясь. Душу рвали недобрые предчувствия, воображение рисовало картины, одна страшнее другой. Афанасьев говорил себе, что если он не спасет Трещалова, своего единственного старого друга, этого не сделает никто. Ни менты, ни спецслужбы, ни сам Господь Бог. Дождевые капли щекотали лицо, пиджак промок на плечах, Афанасьев, пошатываясь от усталости, брел вперед. Справа в низине светились огоньки то ли деревни, то ли дачного поселка. Слева близко к шоссе подступала темная стена лиственных деревьев. Где-то впереди, за далеким лесом, серую ткань вечернего небо надвое располосовала вертикальная молния, такая яркая, что Афанасьев зажмурил глаза. Ухнул далекий раскат грома. Где-то вдалеке по-волчьи тонко завыла собака. За поворотом шоссе огни деревни исчезли из виду. Афанасьев подумал, что сегодня ничего не получится, обмена не будет, потому что преступники устроили ему проверку на вшивость. Не привел ли ментов на хвосте, точно ли выполняет их указания… Они тайно, не выдавая себя, следят за ним. Но сам обмен, скорее всего, перенесут на день-другой. Афанасьев был близок к тому, чтобы перейти на противоположную сторону дороги, поймать машину и отправиться обратно на съемную квартиру, которая сейчас казалась оазисом домашнего уюта. Но тут во внутреннем кармане зазвонил мобильный телефон. Афанасьев остановился, поставил портфель на дорогу.

– Слушаю, – сказал он в трубку.

– Вы уже близко от цели, – ответил Стерн. – Через пару сотен метров будет поворот на грунтовую дорогу. Там указатель, табличка: "Профилакторий для слепых и слабовидящих «Родник». Сворачивайте и топайте дальше. Метров триста-пятьсот вперед.

– Хорошо, я понял.

Подхватив портфель, Афанасьев зашагал веселее. Значит, ничего не отменяется. Слава богу… Через десять минут он свернул на темную дорогу, заросшую по обочинам кустарником и молодыми деревцами. В глубоких колеях стояла черная вода. Афанасьев шел по траве, стараясь не споткнуться в темноте, не полететь носом в грязь. Еще четверть часа он боролся с дорогой, темнотой и дождем. Афанасьев прошел полем до чахлой лесной посадки и остановился. В лицо ударил свет автомобильных фар. Метрах в двадцати от него стоял какой-то темный фургон.

Афанасьев переложил в портфель в правую руку, прикрыл глаза ладонью.

– Это Александр, – крикнул из темноты человек. – Не бойтесь. Все в порядке.

От фургона отделилась темная фигура. Остановилась посередине дороги, в двух шагах от переднего бампера. В руках у человека то ли охотничье ружье, то ли карабин.

– Я не боюсь, – крикнул в ответ Афанасьев, чувствуя, как вибрирует, дрожит правое колено. – Где Николай?

– Он здесь, – ответил Стерн, не двигаясь с места. – Деньги при вас?

Вместо ответа Афанасьев поднял портфель.

– Тогда начнем, – отозвался Стерн. – Мой человек выведет Николая. Передаст его вам и проверит деньги. Стойте на месте и не дергайтесь. Держите руки перед собой, чтобы я их видел. Если кидалова нет, мы разойдемся. Добро?

– Добро, – голос Афанасьева сорвался, дал петуха.

Он увидел, как из темноты появились две человеческие фигуры. Афанасьев не мог видеть лица людей, только темные контуры человеческих фигур на фоне слепящего света фар. Но угадал, что первым идет Трещалов, живой и, кажется, относительно здоровый. За ним, отстав на полшага, увязался среднего роста худощавый парень в спортивном костюме и бейсболке. Длинный козырек надвинут на лоб так, что лица не разглядеть. Люди неторопливо брели по дороге, под ногами чавкала сырая глина. Трещалов держал руки за спиной, шел неуверенно, слегка покачиваясь.

– Стой, – крикнул Стерн. – Ни шагу дальше.

Ватутин остановил пленника, дернув его за воротник пиджака. Шагнув к Афанасьеву, выдернул из руки портфель. Ватутин снова отступил в темноту, расстегнул замок, присев на корточки. Повернув раскрытый портфель к свету, запустил в него обе лапы, долго копался, считая и пересчитывая деньги. За несколько минут глаза Афанасьева привыкли к свету, он рассмотрел Трещалова. Дорогой костюм сделался таким грязным, что выглядит хуже рабочей спецовки, болтается на плечах, как на вешалке. За несколько дней заточения Трещалов сильно похудел. Щеки запали, нос заострился, лоб сделался каким-то желтым, костяным. На подбородке и скулах кровоподтеки и ссадины, под глазом фиолетовый развод фингала. В довершение всего на лице блуждает какая-то кривая совершенно идиотическая улыбочка. Судя по этой улыбочке, Трещалов вполне доволен жизнью, этим вот дождем, грязью и, главное, своим положением униженного избитого раба, чья жизнь подвешена на тонком волоске, готовым вот-вот оборваться.

– Капуста, кажется, настоящая, – крикнул Ватутин. – Порядок.

– Порядок, – Трещалов механически повторил последнее услышанное слово.

Ватутин поднялся, застегнул портфель и зашагал обратной дорогой к фургону. Афанасьев, не зная, можно ли ему приблизиться к пленнику или следует и дальше стоять столбом, месил грязь, переминался с ноги на ногу и тосковал душой. Пусть эти твари уедут, – решил он. А там уж… А там уж сам во всем разберется. Сейчас, в эту минуту он был уверен, что добром дело не кончится, и ждал какого-то продолжения. Между тем молодой человек с портфелем залез на водительское место, хлопнул дверцей. Заработал двигатель «Газели». Афанасьев достал из кармана носовой платок, расправил его на ладони и вытер мокрое лицо. Второй мужчина, назвавшийся Александром, распахнул дверцу. Господи, кажется, они уезжают. В последнюю секунду Александр передумал залезать в кабину. Ослепленный фарами, Афанасьев не видел того, что происходит возле фургона. Только услышал два тихих сухих хлопка. Затем закрыли вторую дверцу, фургон дал задний ход. Трещалов шатнулся, присел на одно колено и боком повалился в дорожную грязь. Афанасьев сделал несколько шагов вперед, наклонился над другом. Фары больше не светили на дорогу, фургон развернулся, мигнул задними фонарями и укатил в сторону профилактория «Родник». Афанасьев сгреб пиджак Трещалова, потащил тело к обочине, но поскользнулся, сам упал задом в грязь. Поднявшись, ухватил друга за кисти рук, поволок на сухое место, на траву. В эту минуту отупевшему от переживаний Афанасьеву казалось очень важным вытащить Трещалова на обочину. …Фургон «Газель» двигался по темной проселочной грунтовке. Проехали унылое двухэтажное здание профилактория для слабовидящих, отделенное от дороги забором из металлической сетки. Окна погашены, хрипло лает собака. Свет фар выхватывал из темноты стволы деревьев, близко подступивших к дороге, темные контуры заброшенной животноводческой фермы, покосившиеся телеграфные столбы. Долго молчали. Когда проехали какую-то утонувшую в грязи деревеньку, Ватутин заговорил:

– Надо было и второго кончать.

– Какой ты кровожадный, – усмехнулся Стерн.

– Мы свидетеля оставили. И вообще…

– Свидетель из него никакой, – ответил Стерн. – О нас он не знает ничего. А кончать его нельзя. Этот Афанасьев друг и компаньон покойного. Теперь все подозрения падут на него. Как правило, с партнером по бизнесу расправляется другой партнер. Это аксиома. И Афанасьеву будет трудно объяснить ментам, почему, с какой целью он тайком бежал из Москвы. Что делал в Чебоксарах. Как оказался поздним вечером где-то за городом. В том самом месте, где найдут труп Трещалова…

– Да, вы правы, – согласился Ватутин. – Ему не позавидуешь.

– Короче, у ментов к Афанасьеву будет много вопросов. Дело сошьют только так, на скорую руку. Найдут корыстные мотивы, соберут доказательства. А в обвинительном заключении напишут, что Афанасьев пристрелил охранников, похитил своего компаньона и убил его, чтобы прибрать к рукам общий бизнес. Я бы на месте Афанасьева бежал из города.

– Это как?

– Закопал труп Трещалова в ближнем лесу, руками могилу бы вырыл. Взял билет на самолет и тю-тю. И постарался забыть сегодняшний вечер, как самый страшный кошмар. А иначе сам знаешь, что ему светит. Вплоть до пожизненного. А в сказке о каком-то фургоне, о выкупе менты не поверят. Все знают, что Трещалов стоит куда дороже пятидесяти штук.

Афанасьев доволок Трещалова до обочины. На относительно сухом ровном месте, у кустов бузины, разросшихся у кювета, остановился. Вспомнил, что в кармане мобильный телефон. Он вытащил трубку, ткнул пальцем в одну кнопку, в другую… И задумался. Раздумье длилось несколько коротких секунд, Афанасьев опустил трубку обратно в карман. Вызывать «скорую» и ментов – верное самоубийство. Трещалов не жилец, это ясно. Пара-тройка минут – и он готов. Тут самое время о себе подумать, ведь труп, ясное дело, захотят повесить на него, на Афанасьева. Менты долго копаться, разбираться в деталях не станут. Сфабрикуют дело, предъявят обвинение… Не обмажешься, только истратишь на адвокатов целое состояние.

– Сейчас, потерпи, – прошептал Афанасьев.

Афанасьев опустился на корточки, расстегнул пиджак. На всякий случай обыскал карманы Трещалова, но нашел лишь кусок бумаги, вырванный из школьной тетрадки, да несколько сломанных спичек. Афанасьев хотел перевернуть раненого на живот, но не стал возиться. Вечер сделался таким темным, что Афанасьев не разглядит, куда вошли пули, слепые ранения или сквозные. Да и пользы от такой информации – чуть.

– Сейчас, сейчас, – бормотал Афанасьев. – Я помогу… Потерпи немного. Сейчас…

Трещалов открыл рот, он почему-то старался высунуть изо рта язык. Афанасьев, не знал, что следует делать, не знал, чем можно помочь умирающему человеку, как облегчить страдания. Трещалов не шевелил ни рукой, ни ногой. Возможно, одна из пуль задела позвоночник. Раненый давился хриплыми клокочущими гортанными звуками, какие временами издает рассерженный индюк. Показалось, раненый что-то прошептал. Афанасьев опустился на колени, стараясь разобрать слова, но услышал только предсмертные хрипы. Теперь Афанасьев видел, что Трещалов высунул изо рта язык, красный, какой-то плоский и тонкий, словно раздавленный каблуком. Афанасьев поморщился, решив, что Трещалова пытали, пассатижами раздавили его язык. Приглядевшись, Афанасьев понял, что это вовсе не язык. Но что? Трещалов закашлялся, подавился кровью, изо рта выскочил, упал на траву пластиковый пакетик размером девять на пять с половиной сантиметров. В такие герметичные прозрачные пакетики с застежкой в некоторых банках упаковывают новые пластиковые карточки, которые выдают клиентам. Афанасьев взял пакетик, вытер его о пиджак Трещалова. Внутри сложенный в несколько раз листок бумаги. Видимо, записка. Послание с того света. Афанасьев хотел распечатать пакетик, вытащить бумагу. Но передумал. Слишком темно, и еще этот проклятый дождь. Если капли влаги попадут на бумагу, текст может поплыть, потом его и эксперт не прочитает. Записка подождет. Афанасьев сунул пакетик во внутренний карман пиджака, даже застегнул пуговицу. Трещалов уже не дышал. Мокрое от дождя лицо было бледным и напряженным. Афанасьев нагнулся, снова ухватил запястья покойного, поволок тело в придорожный кювет. Через десять минут все закончилось. Труп лежал в воде на дне кювета, кое-как забросанный жухлой травой, замаскированный наспех наломанными ветками кустарника. Афанасьев, промокший до нитки, выбрался на дорогу и быстро зашагал в сторону шоссе. Его трясло, как в ознобе, он плохо соображал, что происходит, но ноги сами уносили хозяина все дальше и дальше от того страшного места, где только что хладнокровно и расчетливо убили человека. Афанасьев часто оступался и падал, но тут же вскакивал, отталкиваясь руками от земли. И шагал дальше, прибавляя хода, будто земля горела под ногами. Во время очередного падения Афанасьев явственно услышал, как гремят его промерзшие кости. Через пять минут он увидел огоньки шоссе и указатель поворота на профилакторий «Родник». Еще через четверть часа удалось остановить попутную машину, грузовик, идущий в сторону Чебоксар. Водитель недобро глянул на ночного пассажира, грязного, промокшего до нитки, решив про себя, что в кабину залез опустившийся ханыга, норовящий проехаться на шару. И потребовал деньги за проезд вперед, пригрозив высадить Афанасьева, если тот не заплатит. Пассажир оказался совершенно трезвым адекватным человеком, вытащил толстый бумажник и дал денег.

– Что-то случилось? – спросил водитель.

– Ничего, – Афанасьев клацал зубами. – Вот поскользнулся. В лужу упал.

Афанасьев добрался до съемной квартиры около полуночи. По дороге он купил водки, на закуску банку консервов и несколько яблок. Хозяин, открывший дверь, внимательно рассматривал постояльца, пока тот снимал испорченные ботинки и раздевался до трусов.

– Где это ты так уделался? – спросил старик. – Обидел кто?

– Нет. Сам в грязь упал, – повторил Афанасьев свое наивное объяснение. – Ну, испачкался малость.

– Хороша малость, – проворчал хозяин.

Афанасьев зашел в ванную, принял душ, развел в тазике мыло и замочил грязные штаны. Натянул чистые майку и трусы, заперся в комнате, отвинтил бутылочную пробку и в два приема выпил стакан водки. Не тратя время на возню с консервами, закусил кислым незрелым яблоком. Афанасьев задернул шторы, уселся к столу, достал из кармана пластиковый пакетик. Видимо, этот пакетик завалялся в кармане Трещалова, похитители не обратили внимания на бесполезную мелочь, а пленник, предчувствуя скорый трагический конец, нашел вещице применение. Устроил герметичный контейнер для записки, которую держал за щекой. И выплюнул в последние секунды жизни. Умно. Афанасьев аккуратно открыл пакетик, вытянул из него сложенную вшестеро исписанную с обеих сторон половинку тетрадной странички. Расправил бумагу на столе. Странно, записка написана чернилами необычного цвета, темно-бордовыми. Буквы пляшут, почерк очень мелкий неровный, но сам текст легко разобрать. Афанасьев склонился над столом, трижды перечитал письмо.

«Здравствуй, Виталий. Не уверен, что это письмо попадет тебе в руки, но я должен его написать. Нет времени и возможности рассказать подробно о моих злоключениях, поэтому сразу к делу. Трудно поверить, но меня похитил, убил охранников всего лишь один человек. Знаю его имя – Юрий. Очевидно, бандит опытный, в авторитете. Позавчера к нему присоединился какой-то молодой отморозок из бывших зэков по имени Сева, который только что вышел из колонии. Они затевают какое-то преступление, но что именно, не имею понятия. Этот молодчик Сева называет моего похитителя по кличке – Стерн. Я не имею возможности оказывать активного сопротивления. Меня держат на цепи, часто заклеивают рот, ни днем, ни ночью не снимают с рук браслеты. Я потерял счет времени, не знаю, какой сейчас день и час. Меня все время пичкают какими-то колесами, колют героин и снотворное, от которого слон вырубиться. Минуты просветления выпадают все реже. Сейчас я сижу в сортире на унитазе, четвертый раз на дню симулирую расстройство желудка. Мои руки скованы браслетами. Но здесь есть бумага, тетрадные листы, которыми подтираются. Я спрятал в воротнике рубашки половинку бритвы и несколько спичек. Бритвой я режу предплечье и макаю в кровь заточенные спички. Знаю, что живым из этой переделки мне не выйти. Возможно, все закончится уже сегодня. Эти суки получат свои деньги, а я свою пулю. Мое последнее желание таково. В милицию не обращайся ни в коем случае, не хочу, чтобы этих тварей судили по человеческим законам. Не хочу, чтобы их отмазывал какой-нибудь мудила адвокат, а суд присяжных проявлял гуманность. Не хочу. Поэтому подключи опытных парней из нашей службы безопасности. Пусть они найдут Стерна и этого Севу. Что делать дальше, ты знаешь. Перед тем, как эти гады сдохнут, пусть почувствуют, что такое настоящая боль. Спустить с них живых шкуру или отрезать яйца – наказание слишком мягкое. Пусть подыхают медленно, долго и страшно. Пусть пройдут через ад боли и диких страданий. Час за часом, день за днем. Сейчас они снимают частный дом где-то на окраине Чебоксар, где именно, не знаю. Дом одноэтажный с мансардой, железная двускатная крыша покрашена ярко желтой краской, вокруг участка деревянный глухой забор зеленого цвета, на углу забора скворечник. Это все, что я видел. Они пользуются фургоном „Газель“, темно коричневым. Номера московские, первые цифры 3 и 7. Здесь они собираются прожить несколько дней. Если действовать быстро, без промедления, наши парни все успеют. Думаю, найти этих подонков будет не так уж трудно. Прощай. Жене это письмо не показывай. Твой Ник. Трещалов»

Афанасьев встал из-за стола, запечатал записку в пакетик, плеснул в стакан водки. Он долго бродил по комнате, наливался яростью, сжимал кулаки и что-то бормотал себе под нос. Сейчас он не сомневался, что сотрудники службы безопасности сумеют выследить и найти похитителей и убийц Трещалова. В своей записке Трещалов дает описание дома, где проживают бандиты. Не так уж много в городе домов с броскими желтыми крышами. Кроме того, Трещалов указывает две цифры автомобильного номера, марку и цвет фургона… Короче говоря, зацепки есть. А дальше, когда преступники будут найдены, с ними разберутся по-свойски. Без ментов, без бумажной пачкотни и болтунов защитников. Тут Афанасьев вспомнил, что еще не позвонил жене. После исчезновения Трещалова и убийства телохранителей Ирина, как пуганая ворона, куста боится. Она не знает, куда пропал муж, наверняка ищет его, обзванивает знакомых, плачет, накручивает себя. Вздохнув, Афанасьев достал мобильник, набрал номер домашнего телефона. Пропустив надрывные крики жены мимо ушей, сухо сообщил, что домой сегодня не вернется, потому что наклевывается важное мероприятие. Подробности при встрече. Ирина разрыдалась в трубку.

– Ты опять у этой своей сучки? – прокричала жена в трубку. – У этой Ленки? Елены Петровны, что б ей пусто было. Мужика холостого найти себе не может. Похотливая тварь. Гадина…

– Я не у нее, – заорал в ответ Афанасьев. – У меня тут такие дела творятся. Такие дела, что волосы на жопе дыбом… Что жить не хочется… А ты, дура, о Ленке вспомнила.

– Тогда где же ты? Где творятся дела? Отвечай немедленно.

– Где? Где?

Про себя Афанасьев выдал длинную матерную тираду, последнее слово которой рифмуется со словом «где». А вслух сказал:

– Я в Чебоксарах. Вот где.

И тут же схватился за голову свободной рукой. Вот что делают с нормальным человеком водка и бабская истерика. Домашний номер Афанасьева наверняка слушают менты. А он сказал… Боже…

– Каким ветром тебя занесло в Чебоксары? – кричала в трубку Ирина. – Ты меня слышишь, Виталий? Почему ты молчишь?

– Дома поговорим, – рявкнул Афанасьев. – По телефону нельзя.

Он нажал кнопку отбоя, плюхнулся на диван и вытянул ноги. Может, его телефон чистый, может, никакой милицейской прослушки в природе не существует? Будто у милиции других дел нет, только слушать треп истерички Ирины. Возможно, сам Афанасьев пугает себя пустыми выдумками. Надо жить спокойнее. Если так себя накручивать, недолго угодить в Кащенко с диагнозом паранойя. Афанасьев окончательно успокоился, махнув еще стакан водки и проглотив консервы. Повеселев, повесил на веревку выстиранные брюки, расстелил на диване короткую детскую простынку, выключил свет и, растянувшись во весь рост, заснул мертвым сном. На следующий день Афанасьев вылетел в столицу первым же рейсом. Спускаясь с трапа на летное поле, приметил «Волгу» с затемненными стеклами, стоявшую внизу. В душе шевельнулось беспокойство. Через несколько секунд к нему подошли три мужчины в штатском, предъявив удостоверения сотрудников РУБОПа, усадили на заднее сидение автомобиля, крепко сжали плечами с обеих сторон и увезли на Шаболовку.

В центральном РУБОПе его обыскали, выудили из кармана предсмертную записку Трещалова, а затем сунули Афанасьева в одиночную камеру изолятора временного содержания. Два долгих часа пленник мерил шагами тесное пространство одиночки, ожидая вызова на допрос, который проведет какой-нибудь тупой капитанишка. Мент предъявит Афанасьеву обвинение в убийстве и похищении человека. Но к следователю его так и не вызвали. Дверь камеры открылась, через лабиринты коридоров Афанасьева провели к автозаку и повезли неизвестно куда. В переполненную Бутырку везут или в Матросскую тишину, – решил Афанасьев. Оказалось, в Лефортовский следственный изолятор. Допрос задержанного проводил не капитан милиции, а генерал внешней разведки Антипов и два высоких чина из ФСБ.

Глава пятая

Чебоксары. 14 августа.

День выдался хлопотным и очень жарким. Накануне Стерн купил у пожилого частника трехгодовалый грузовик «МАЗ». Кабина темно зеленого цвета, вместительный кузов, синий тент из прочного синтетического материала. Документы у нотариуса оформлять не стал, сказал прежнему владельцу машины, что спешит по делам в Алапаевск, где подвернулась очень выгодная халтура. Все бумаги якобы выправят позже, когда Стерн вернется из рейса, а пока нужна лишь письменная доверенность на управление транспортным средством. На ночь Стерн оставил «МАЗ» на платной стоянке. Сегодня до обеда он проторчал на городской автобазе, где два слесаря с раннего утра осматривали грузовик, искали возможные неисправности, но ничего серьезного не наковыряли. Только отрегулировали развал колес и поменяли рулевые тяги. Впрочем, и старые могли бы еще послужить. Стерн расплатился со слесарями, сел за руль и, выехав из ворот автобазы, направился к дому старухи Клюевой. Не доехав до места километра полтора, остановил «МАЗ» у магазина хозяйственных товаров, купил две лопаты, лом и кирку. Забросив покупки в кузов, дальше пошел пешком. Подгонять «МАЗ» к дому Клюевой не следует, сама бабка полуслепая, но кто-то из соседей может запомнить номер машины. Так, на всякий случай. Возможно, эта предосторожность лишняя. Но это как посмотреть. По опыту Стерн знал, что лишних предосторожностей не существует. Через калитку в глухом заборе он зашел на участок, поднялся на крыльцо, прошел в спальню. Ватутин дремал на железной кровати. Он накрыл лицо серой застиранной марлей, спасаясь от злых августовских мух. Услышав скрип половиц, проснулся, сел на кровати и уставился на Стерна мутными спросонья глазами. Стерн остановился в дверях, прислонившись плечом к косяку.

– Ну, ты готов к великим свершениям? – спросил он.

Ватутин потянулся, растопырив локти в стороны.

– Готов. Как всегда.

– Тогда слушай. Мы уезжаем из города сегодня. Сейчас я на грузовике съезжу в одно место и заберу товар. Ты бери сумку с оружием и вторую сумку с вещами. Стволы сверху присыпь мелкой картошкой. Спускайся вниз по улице к магазину хозяйственных товаров. Там я тебя подберу через два часа. Но перед этим возьми тряпку, намочи ее мыльной водой и сотри наши пальцы с мест, где они могли остаться. Сортир, ванная, кухня… Везде пройдись тряпкой.

– Это еще зачем? Кто нас тут станет искать?

– Оставь все умные вопросы при себе. Просто делай, что я говорю. Затем иди к фургону «Газель», помой его снаружи и изнутри. Хорошо помой. Мы оставим его здесь, на бабкином участке.

– Оставим слепой бабке новую машину? – округлил глаза Ватутин. – Бабке? Машину?

– Совершенно верно. Оставим бабке машину. Пусть ездит на здоровье. Авось, все столбы посшибает. Все понял?

– Но ведь тачку продать можно…

Ватутин поднял взгляд на Стерна, и как-то расхотелось задавать новые вопросы. Стерн начинал злиться.

– Куда хоть уезжаем?

– В Пермь. Это часов семь-восемь езды. Живо, начинай.

К складу «Амфора», где хранилась взрывчатка, замаскированная мороженой рыбой, Стерн приехал в начале четвертого. Он оставил грузовик на стоянке возле ворот, прошел в вахту и по внутреннему телефону позвонил директору Альтовой. Трубку долго не снимали, наконец, Стерн, уже окончательно потерявший терпение, услышал высокий мужской голос.

– Рябов слушает.

Через минуту выяснилось, что Альтовой сегодня нет на месте, на делах остался ее заместитель Константин Иванович Рябов. Получив на вахте пропуск, Стерн прошел на территорию базы, дошагал до административного корпуса. Дальше, за зданием конторы, сколько хватало глаз, тянулись унылые склады. Кое-как отштукатуренные приземистые корпуса, с двускатными железными крышами, черными вентиляционными трубами, похожими на горелые бревна. В кабинете директора за письменным столом сидел щуплый мужчина в скромном сером костюмчике и кричащем безвкусном галстуке, желтом в черный горох. Рябов усадил Стерна на стул, потряс в руках сифон с газированной водой и предложил гостю стаканчик воды. Стерн не стал отказываться. Выпив газировки, теплой, отдающей железом, он перешел к делу. Объяснил Рябову, что договор на хранение окуня в брикетах истекает еще не скоро. Однако обстоятельства складываются так, что товар нужен уже сегодня. Нашелся оптовик, который берет всю партию. Стерн положил перед Рябовым накладные. Константин Иванович, низко наклонившись над столом, зашелестел бумажками.

– Действительно, окунь на складе, – сказал он. – Но тут одна заминка появилась. Неожиданная. Небольшое затруднение.

Стерн насторожился, заерзал на стуле. Он не любил заминок и затруднений и, кажется, не смог скрыть волнения. Расстегнул пиджак, забросил ногу на ногу, он приготовился выслушать Рябова.

– Окунь в брикетах хранился в дальней морозильной камере склада номер три…

– В каком смысле «хранился»? А сейчас где мой окунь?

– Да не волнуйтесь вы, чудак-человек, цела ваша рыба, – Рябов показал Стерну мелкие желтые зубы. – Цела. Куда она денется с охраняемой территории? У нас за последний год ни единого случая кражи нет. А тогда украли ящик масла весового. Сорок килограмм – как корова языком слизала. Но потом нашли. Воры масло у забора закопали, готовились ночью вынести, но не успели. Наши работники проявили бдительность… Газировочки не хотите?

– Слушайте, что вы мне голову морочите с вашей газировкой? С вашим маслом? Я хочу получить рыбы. Всего-навсего. Я заплатил за две с половиной недели, но требую с вас деньги назад. Мне нужен только мой окунь.

Рябов, выражая искренность и чистоту своих помыслов, прижал ладони к желтому в горох галстуку.

– Господи, дайте мне слово сказать, – взмолился он. – Две с половиной тонны вашей рыбы из морозильной камеры третьего склада перенесли в пятую камеру. Потому что прибыл большой груз свинины в тушах и полутушах, перетаскали мясо в третью камеру, но место не хватило. Вот рыбу и перенесли. Мясо и рыба не должны храниться в одном помещении.

– Перенесли, – Стерн вытер лоб платком. – Ну, что дальше?

– А Нина Ричардовна, наш директор, взяла отгул и уехала из города в Казань, у нее сестра болеет. Ключи от пятой камеры остались у директора. Дома или в сейфе они лежат – не знаю. Но только ключей у меня нет. А в морозильниках металлические двери, их хоть сутки ломай, не сломаешь. Сегодня вы можете забрать четыре тонны рыбы, а остальное… Ну, когда директор вернется. Через три-четыре дня.

– Черт бы вас побрал, – Стерн едва сдержался, чтобы не плюнуть в морду Рябова. – Она ключи забрала… На кой черт ей ключи? И зачем таскать рыбу с место на место? Лучше бы туши мясные таскали.

Чувствуя свою вину, робея перед напористым клиентом, Рябов развел руками.

– Договор у нас на две с половиной недели. Кто мог подумать, что вы захотите забрать груз сегодня.

– Ладно, возьму четыре тонны сейчас. Остальное позже. Но что б через четыре дня ключи нашлись.

Рябов встал из-за стола и вытянулся в струнку, как солдат перед генералом.

– Будет сделано, – отрапортовал он.

Стерн подумал, что все не так уж плохо. Сейчас коробки погрузят в «МАЗ», довезут груз до Перми. Ночью ехать лучше, дорога свободна, менты спят. А там, в Перми, дел навалится много, едва успеешь за четыре-то дня переделать. Нужно перебрать брикет за брикетом, освободить взрывчатку от морского окуня. Вырыть глубокие траншеи, чтобы сжечь в них духовитую рыбу, иначе запах пойдет на километры, по всей округе разнесется. Далее… Предстоит приобрести грузовик-цистерну, емкостью как минимум в пять тонн или больше. На нефтеперегонном заводе загрузить емкость соляркой. В день, когда будет проведена акция, цистерна с горючим должна загореться и взлететь на воздух в людном месте. На одной из оживленных улиц в нескольких километрах от плотины ГЭС. Большой взрыв и пожар отвлекут внимание всей городской милиции и службы спасения. Итак, на четвертый день Стерн вернется и заберет остаток груза. Если погода будет хорошей, ясной, с северным или северо-восточным ветром, акцию можно будет провести уже на следующий день.

– Хорошо, – приняв решение, Стерн хлопнул себя ладонью по коленке и заговорил спокойным голосом. – У меня «МАЗ» стоит за воротами. Хоть грузчики у вас есть? Ну, чтобы помочь…

– Сей момент. Все сделаем.

– Вы меня чуть до инфаркта не довели.

Рябов облегченно вздохнул, про себя он подумал, что не обделен редким дипломатическим талантом, и этот талант, кажется, не закопан в землю, не пропал понапрасну. Сегодня Рябов легко ушел от скандала, обо всем договорился полюбовно, без криков, трехэтажного мата и унижений.

Пригород Перми. 15 августа.

Грузовик продрался через беспросветно темноту, ночной дождь, раскисшие грунтовые дороги, намотав на колеса сотни километров. «МАЗ» остановился пред воротами, сваренными из кусков листового железа и запертыми на навесной замок. На воротах проржавевшая желтая табличка, на которой не без труда можно разобрать надпись, выполненную по трафарету: «Сельская передвижная механизированная колонна строительного треста…» Название и номер треста уже не читались. Стерн велел Ватутину оставаться на месте, сам вылез из кабины, через незапертую калитку в воротах прошел на территорию сельской ПМК. В рваных просветах между облаками показалась молодая белая луна. В ее свете можно разглядеть утопающий в грязи строительный двор. В те недавние времена, когда механизированная колона еще реально существовала, здесь помещался гараж на десяток машин, лесопилка, склад строительной продукции и множество других хозяйственных построек. Два года назад, механизированная колонна, лишившись всех выгодных подрядов, благополучно вылетела в трубу. Имущество ПМК, несколько грузовиков и лесопилку, распродали по дешевке, а гараж и склад разломали экскаватором и разобрали на кирпичи. Теперь от былого великолепия здесь остался лишь этот грязный двор, обнесенный бетонным забором, два строительных вагончика, снятые с колес, и сколоченная из негодных досок и горбыля будка сортира. В окнах одной из бытовок горел свет. Стерн подошел ближе, постарался заглянуть внутрь, но ничего не получилось, окна бытовки занавешены пестрой занавеской. За стеклом бормотал радиоприемник. Тогда Стерн поднялся на две ступеньки, постучал в дверь. Внутри вагончика что-то задвигалось, послышались тяжелые шаги, повернулся ключ в замке. Дверь распахнулась. С другой стороны порога стоял невысокий старик с аккуратной бородкой, пышные седые усы сделались рыжими от табака. На носу косо сидят очки, на плечи накинута брезентовая штормовка. Старик молча разглядывал ночного гостя.

– Моя фамилия Заславский, – сказал Стерн. – Фирма «Гарант» арендовала эту территорию сроком на один год. У меня есть генеральная доверенность. Печать, подпись и все такое. По доверенности я имею право заниматься тут хозяйственной деятельностью.

– Валяй, занимайся, – дал разрешение старик. – Как тебя величать?

– Юрий Анатольевич.

– А я Григоренко Семен Викторович, тут сторож, – отозвался старик. – Охраняю. Только не знаю что. Проходите сюда.

Стерн вытер ноги о резиновый коврик, прошел в бытовку, которая представляла собой прихожую, заваленную каким-то хламом, и довольно просторную чистую комнату. Кровать застелена свежим бельем, на стенах репродукции картин русских художников, вырезанные из старых номеров «Огонька». Круглый стол у окна, радиоприемник, электрический чайник. В дальнем углу холодильник, пожелтевший от времени с помятыми боками.

– Меня предупредил бывший начальник ПМК, что кто-то приедет из какой-то фирмы, – сказал дед, присаживаясь к столу. – Так что, можешь сразу располагаться на ночлег. В соседнем вагончике. А завтра поговорим.

Стерн, не привыкший откладывать дела в долгий ящик сел за стол, расспросил старика о житье-быте. Григоренко, последний раз общавшийся с живым человеком два дня назад, был раз разговору. Старик рассказал, что живет не в городе, а в деревне, в десяти километрах отсюда. Зарплату ему платит то ли разорившаяся ПМК, то ли бывший начальник колонны из своего кармана. Боится, как бы темной ночью не увезли железобетонные плиты забора, которые сейчас в большой цене. Директор не оставил надежды найти покупателя на эту территорию. А без забора какой дурак ее купит? Деньги тут не велики, копейки, можно сказать, и выдает их начальник не часто, от случая к случаю, но это лучше, чем ничего. На вопрос Стерна, давно ли Григоренко не был в отпуске, старик рассмеялся.

– Да у меня жизнь и так сплошной отпуск.

– Вот что, – сказал Стерн. – Завтра же я выдам тебе деньги. Ну, что-то вроде отпускных или стипендии. И отправлю тебя на пару недель отдохнуть. Как ты на это дело смотришь? Отпуск с полным содержанием?

– Были бы гроши, а отпуск… Да хрен бы с ним.

Стерн взял у Григороенко ключи и пошел отпирать ворота.

Варшава, район Урсунов. 15 августа.

Четверо суток Колчин и Буряк, сменяя друг друга, вели наружное наблюдение за благотворительным фондом «Приют милосердия». Здание гуманитарной миссии, пожалуй, единственное место в Варшаве, где Людович, впопыхах бежавший из своей квартиры, мог чувствовать себя относительно спокойно. За это время человек, отдаленно напоминающий Евгения Дмитриевича, из «Приюта» на улицу выходил. Ночами свет в окнах фонда не зажигали. Людович же привык засиживаться за бумагами далеко заполночь. Но что с того? Возможно, его комната находится в одном из подвальных помещений. А на улицу Людович не выглядывает из соображений безопасности. Жизнь гуманитарного фонда протекала буднично и тускло. В десять утра женщина средних лет открывала двери, заходила в помещение и отключала сигнализацию. Затем снова появлялась на крыльце и протирала тряпкой входную дверь, медную табличку в золоченой рамке и вытравленный кислотой рисунок: человеческое сердце на фоне раскрытой книги. В десять часов заступали на вахту два охранника, одетые в гражданские костюмы, они торчали в «Приюте» до конца рабочего дня. Где-то к полудню приезжал управляющий Ежи Цыбульский. Он ставил свою подержанную «Тойоту» двумя колесами на тротуар, неторопливо поднимался на крыльцо, открывал двустворчатую дубовую дверь, исчезал, чтобы не появиться на улице до семи вечера. В течение дня «Приют» посещали десятка полтора – два плохо одетых мужчин и женщин кавказского типа. Видимо, эти люди рассчитывали выпросить в фонде немного денег. Просителей в «Приюте» долго не задерживали. Мрачные и задумчивые, кавказцы выходили на воздух, спускались с высокого крыльца и терялись среди пешеходов. Судя по лицам посетителей, получить в «Приюте» самую скромную, даже мизерную материальную помощь, – дело не то чтобы трудное, но заведомо безнадежное. Только время зря потеряешь, да еще унижений хлебнешь. К исходу первого дня стало ясно, что наружное наблюдение за «Приютом» можно вести долго, неделю, другую, даже месяц, и не добиться ровно никакого результата. Выяснить, находится ли Людович внутри «Приюта» или он прячется в другом месте, не удастся, если не форсировать события. Вечером через посольского связника Буряк получил приказ войти в контакт с Цыбульским, прощупать его и, если это возможно, начать вербовочные мероприятия.

Ровно в полдень, как только Цыбульский появился на рабочем месте, в здание вошел Буряк. Высокий, плотной комплекции мужчина лет пятидесяти с седыми вьющимися волосами производил на окружающих впечатление человека, оседлавшего удачу, кое-чего добившегося в жизни. На плече Буряка висела сумка с фотокамерами и съемными объективами. Буряк заявил охраннику, дежурящему внизу, что у него к пану Цыбульскому есть разговор личного свойства и легко добился разрешения пройти в кабинет управляющего. Представившись своим немецким именем, Гюнтер Шредер, Буряк присел за стол для посетителей и подробно объяснил цель своего визита. Шредер – владелец частной студии, независимый фотограф, который выполняет заказы иллюстрированных глянцевых журналов. Буряк положил на стол визитную карточку. В настоящее время он сотрудничает со «Штерном», который заказал фотографу серию снимков о благотворительных фондах, действующих в станах восточной Европы, которые оказывают помощь независимым странам Кавказа и Чечне. К сожалению, список адресов подобных гуманитарных миссий год от года делается все короче. Цыбульский сидел за старинным письменным столом с резными ножками и столешницей, слушал ту ахинею, которую нес Буряк. Глаза управляющего были тусклы и безжизненны, он откровенно скучал, с трудом сдерживая зевоту. Цыбульский хотел дослушать собеседника и ответить вежливым, но твердым отказом: фотосъемка внутри здания запрещена уставом фонда. Шредер продолжал говорить. Он хотел бы не просто сделать серию фотографий в помещении «Приюта», но и внести в кассу, точнее передать в руки Цыбульского, некую денежную сумму, которой управляющий вправе распорядиться по своему усмотрению. Хотя лично он, Шредер, уверен, что деньги будут потрачены на благородные дела, на помощь сирым и нищим детям Кавказа. «О какой сумме идет речь?» – зашевелился в кресле управляющий. При упоминании о деньгах его лицо приобрело осмысленное человеческое выражение, на скулах заиграла краска, а в глазах блеснул алчный огонек. «Ну, скажем, тысяча долларов – это не слишком скромный взнос, наличными?» – задал свой вопрос Шредер. Цыбульский, рассчитывавший на пару сотен, приятно удивился этой щедрости, но вида не показал. Встал из-за стола, попросил на раздумье один день. Шредер ушел, а управляющий, не откладывая дело в долгий ящик, схватил телефонную трубку и принялся наводить справки о посетителе. Удалось выяснить, что частное фото агентство, как указано на визитке, действительно существует, находится в Гамбурге, а его хозяин Гюнтер Шредер время от времени работает на различные европейские журналы, в основном легкомысленные издания для мужчин. Но несколько раз выполнял задания более или менее солидных журналов, например, «Штерна». Эта информация Цыбульского удовлетворила. Значит, Шредер тот самый человек, за которого себя выдает. Когда на следующий Буряк позвонил управляющему, тот пригласил фотокорреспондента зайти в любое удобное время.

Буряк появился в здании «Приюта» в два тридцать дня, в то время, когда Цыбульский как раз закончил обед и раздумывал, выпить ли ему пару пива прямо сейчас или отложить это дело до вечера. Когда охранник позвонил хозяину снизу и сказал, что явился тот самый вчерашний посетитель. Пан Цыбульский спустился вниз по широкой, застеленной ковровой дорожкой лестнице, чтобы лично встретить гостя и засвидетельствовать ему свое уважение. Беседу, как и вчера, начали в просторном, но темном кабинете управляющего на втором этаже. Ежи Цыбульский, строгий и торжественный в своем черном костюме и темно серой рубашке, напоминал скорбного священнослужителя, только что вернувшегося с похорон. Он говорил тихо, старался не смотреть в глаза собеседника. Бледное лицо, запавшие щеки, очки в металлической оправе создавали образ аскетичного, умеренного в желаниях человека, посвятившего свои скромные таланты служению Господу Богу и общечеловеческим ценностям. На самом деле, Цыбульский давно не заглядывал в Библию, никогда не забивал голову церковными догмами, а к общечеловеческим ценностям был, мягко говоря, равнодушен. – Мы рады любому пожертвованию, – говорил Цыбульский, расхаживая вдоль длинного стола, за которым сидел Буряк. – Тысяча долларов для нас – немалые деньги. Хотя ведущий немецкий журнал, который читает вся Европа, мог быть немного щедрее. Это так, между нами говоря.

– «Штерн» – это коммерческое предприятие, которое не часто занимается благотворительностью, – ответил Буряк. – Кавказским беженцам должны помогать…

Цыбульский поспешил закончить фразу за Буряка.

– Все благородные люди. И, конечно же, солидные европейские издания. Как вы заметили, я не выходец с Кавказа, а поляк, имеющий русские корни. Моя бабка эмигрировала из России в Европу еще году… Дай бог памяти… Впрочем, не важно. Главное, что нужды и чаяния горских народов не оставляют меня равнодушным. Я получаю здесь скромную зарплату, но моя жизнь наполнена смыслом. Я словно искупаю вину великодержавной России, которая обрушилась огнем и мечом на свободолюбивых горцев. Понимаете?

– О, да. Разумеется. Не знаю, как это правильно сказать по-польски. Большой русский медведь и маленький кусачий чеченский шакал. То есть волк… Слишком неравный поединок. Правильно, волк?

– Волк, не шакал, – подтвердил Цыбульский.

Буряк прекрасно понимал, куда клонит Цыбульский. Управляющий внаглую набивал цену за бесполезные фотографии, которые на самом, деле не стоят и десяти центов, а тут тысячи баксов мало.

– Тем не менее – благотворительность не наш профиль, – не сдался Буряк, который не хотел тратить казенные деньги на какого-то зализанного прощелыгу. – Если вас не устраивают мои условия… Что ж, мне придется поискать другие адреса.

Буряк поднялся со стула.

– Устраивают, – спохватился, умерил аппетит Цыбульский. – Вы можете начать съемку в любое время. Хоть сейчас.

Буряк улыбнулся, вытащил бумажник и отсчитал десять сотен. Цыбульский спрятал деньги в сейф и повел фотографа на экскурсию по зданию фонда. Начали со второго этажа. Наверху помещалась несколько комнат. На дверях таблички «Бухгалтерия», «Прием жалоб и заявлений», «Взаимные расчеты». Цыбульский объяснил гостю, что еще четыре года назад штат работников фонда достигал двадцати семи человек. Но теперь «Приют» влачит жалкое существование, число штатных сотрудников сократили до четырех человек. В одной из верхних комнат устроили что-то вроде музея. На одну стену повесили зеленое чеченское знамя, две другие стены занимали самодельные стенды с фотографиями, которые, по мысли самих создателей экспозиции, должны свидетельствовать о реальных злодеяниях, совершенных русскими войсками в Чечне. На фотографиях изуродованные трупы людей, лежащие в окопах, в квартирах, в чистом поле… Национальность погибших, время и место съемки, а также имена фотографов почему-то указаны не были.

– Впечатляет? – спросил Цыбульский.

Буряк пожал плечами.

– Впечатляет. Но выглядит сомнительно.

На первом этаже разместилась большая комната, заставленная стульями и креслами, напоминавшая вокзальный зал ожидания, кухня и несколько подсобных помещения.

Закончив осмотр первого этажа, спустились в подвал. Цыбульский показал гостю кинозал с простыней вместо экрана. И, наконец, провел Буряка в самое большое помещение, где с пола до потолка были навалены фанерные ящики и картонные коробки с поношенными вещами, негодными лекарствами и консервами с просроченным сроком годности. В подвале витал запах плесени и тлена.

– В следующем месяце мы отправляем на Кавказ, в Ингушетию и Чечню, большой конвой с гуманитарной помощью, – похвастался Цыбульский, решив, что его утверждение никто проверять не станет. В следующем месяце он планировал, наконец, сторговаться с муниципальным предприятием по вывозу мусора и отправить все это добро, захламлявшее подвал, на городскую свалку. – Скоро осень. А здесь все самое необходимое, в чем нуждаются обездоленные люди. Одеяла, медикаменты, постельное белье. Наконец, еда. Макароны, мука, ну, и… И все такое прочее.

Буряк повел носом, поморщился, но спорить не стал. Он открыл сумку с фото аппаратурой, не сделал пару снимков. Цыбульский продолжал бессовестно врать, а на душе было неспокойно. Репортаж с фотографиями, опубликованный в «Штерне», не понравится реальным хозяевам «Приюта милосердия». Эти люди привыкли находиться в тени, ненавидели рекламу и шум в средствах массовой информации. Распорядителю фонда надлежало отказать фотокорреспонденту в его просьбе еще вчера. Но это значит, что сам Цыбульский остался бы без доброго приработка, лишится тех денег, весьма значительных, которые он взял легко. Управляющий хмурил лоб и решал для себя сложную проблему: как перейти реку, не замочив при этом ноги.

– Наши сердца распахнуты навстречу добродетели, – говорил Цыбульский. – Однако есть один момент…

– Какой же? – спросил Буряк.

– Добрые дела не любят шума, они делаются в тишине. Понимаете?

– Не совсем, – ответил Буряк. – Иначе наши добрые благородные начинания превращаются в некое подобие рекламы, в самовосхваление. А такие вещи дурно пахнут. Я, знаете ли, человек щепетильный.

– Если можно, конкретнее. Без этих иносказаний.

– Одна просьба. Я бы не хотел, чтобы в журнальной статье было упомянуто мое имя. Если кто-то будет спрашивать вас, каким образом удалось сделать снимки помещений фонда, не ссылайтесь на меня.

– Но меня видели здесь охранники и ваша экономка.

– Этих людей я сам нанимал на работу. Они будут молчать.

– Понимаю, – кивнул Буряк. – Можете не беспокоиться.

Он уже закончил свои наблюдения и пришел к выводу, что управляющий показал далеко не все помещения, и вообще Цыбульский человек весьма осведомленный, но скрытный и лживый по природе. В «Приюте» с его многочисленными комнатами и коморками можно запросто спрятать полсотни человек. Возможно, что Людович находится где-то рядом. Возможно, его уже нет в живых, а останки Евгения Дмитриевича покоятся под бетонным полом где-нибудь в бойлерной или в дальней кладовке.

– Я вижу, ваши дела идут не блестяще, – сказал Буряк. – Но я, кажется, знаю, как вам помочь. Нас здесь никто не услышит? Прекрасно. Я знаком с людьми, очень обеспеченными немцами, которые интересуются деятельностью вашего фонда. Не этой вот ерундой.

Буряк показал пальцем на ящики с полусгнившими тряпками.

– А теми людьми, которые бывают здесь и обсуждают очень важные вещи. Строят планы, общаются… Полезна будет любая информация.

– Какая, например? – управляющий заговорил хриплым шепотом.

– Например, информация о Зурабе, который здесь частенько бывает.

Услышав имя, Цыбульский вздрогнул, будто его протянули плеткой по мягкому месту. Он долго морщил лоб, собираясь с ответом, но за пару минут так и не произнес ни слова.

– Такие сведения стоят немалых денег, – продолжил Буряк. – Но мои немецкие друзья – люди весьма щедрые. Они зададут вам вопросы, которые их интересуют, а вы дадите правдивые искренние ответы. Всего-навсего. Если вы примите правильное решение, то сможете наслаждаться жизнью, а не дышать мышиным пометом в сыром подвале. Вы можете обеспечить себе достойную старость. Скажем, купить небольшой домик в Испании. Вы там бывали?

– Не доводилось, – промямлил Цыбульский.

– А я бывал. На побережье есть очень живописные места. И спокойные. Сами все увидите. Вашим недругам не удастся вас достать. Ведь у пана Цыбульского будет новое имя, новые документы и, разумеется, деньги.

Управляющий стоял ни живой, ни мертвый. Он прикусил губу, уставился в дальний темный угол, словно что решал для себя жизненно важную задачу и никак не мог ее осилить. Буряк не дал Цыбульскому опомниться. Сунул ему в ладонь бумажку с записанным на ней номером телефона. Сказал, что будет ждать звонка пана в течение двадцати двух часов: с сегодняшнего вечера до завтрашнего обеда. Если Цыбульский решит обсудить предложение, он позвонит. Завтра в восемь вечера они встретятся в ресторане гостиницы «Виктория – Интерконтиненталь» на Крулевской улице. В гостинице забронировали номер, где они после ужина обсудят все детали будущей сделки.

– Вам нечего опасаться, – на прощание Буряк потормошил Цыбульского за плечо. – Мои друзья не только богатые, но и влиятельные люди. Если вы согласитесь на откровенный разговор, получите гарантии безопасности.

– Да, да, – Цыбульский кивнул головой и зажал в потном кулаке бумажку с телефоном. – Гарантии…

Буряк повернулся, темным коридором дошагал до лестницы, поднялся наверх и вышел на улицу.

Глава шестая

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 16 августа.

Первую половину дня генерал Антипов делал вид, что копается в бумагах, но на самом деле ждал хороших известий из Чебоксар. И не просто хороших известий. Антипов был уверен, интуитивно чувствовал, что именно сегодня состоится арест Стерна. В худшем случае, если Стерн окажет вооруженное сопротивление, его просто прихлопнут. Но интуиция подводила Антипова. После полудня позвонил полковник ФСБ Иван Павлович Шевцов, координатор операции. По первым же словам полковника, по интонациям голоса, Антипов понял, что поиски Стерна затягиваются.

– Пока ничего нового, – сказал Шевцов. – Старший офицер группы Чекалин свяжется со мной в два часа дня.

– Хорошо, – ответил Антипов, хотя ничего хорошего от Шевцова не услышал. – Держи меня в курсе, Иван Палыч.

– Разумеется. Если что, позвоню.

Антипов опустил трубку, пересчитал оставшиеся в пачке сигареты. Он подумал, что высмолил с утра уже пятнадцать штук. Это много. Он прикурил и стал неторопливо восстанавливать в памяти события последних дней и часов. Задержание во Внуковском аэропорту некоего Виталия Афанасьева переломило весь ход операции «Людоед». Этот подарок судьбы буквально с неба свалился. Антипов дважды выезжал в Лефортовский следственный изолятор, чтобы лично проводить допрос задержанного. Афанасьев попал в поле зрение РУБОПа, когда несколько дней назад был похищен его компаньон по бизнесу Николай Трещалов. Два телохранителя Трещалова убиты возле подъезда жилого дома. Афанасьев сам навлек на себя подозрения милиции, он вел себя странно. Старался уйти от наружного наблюдения, заметно нервничал, пользовался мобильными телефонами, зарегистрированными на третьих лиц. Короче говоря, к этому типу не мешало присмотреться повнимательнее. Оперативники установили за Афанасьевым скрытное наблюдение, накинули прослушку на его телефоны. Однако Афанасьев, ловкий и скользкий, как змея, сумел уйти от милицейской опеки. Оторвавшись от опекунов, приехал в аэропорт, вылетел первым рейсом в Чебоксары. Впрочем, о том, что Афанасьев находится вне пределов столицы, узнали задним числом, когда вечером в разговоре с женой подозреваемый проболтался, сказал, что находится в Чебоксарах. К тому времени был собран вагон улик, правда, косвенных, подтверждающих причастность Афанасьев к похищению своего компаньона. В РУБОПе пришли к выводу, что подозреваемый хотел прибрать к рукам совместный бизнес, который вел с Трещаловым. Внезапное исчезновение Афанасьева, ночной телефонный разговор с женой, лишь укрепили милиционеров в их подозрениях. Но, главное, тело Трещалова обнаружили в тридцати трех километрах от Чебоксар как раз в тот момент, когда Афанасьев утром следующего дня покупал билеты до Москвы. Некая Сальникова, сиделка профилактория для слепых и слабовидящих «Родник», ранним утром шла пешком на работу. Женщина вылезла из автобуса на развилке дорог, свернула с асфальтового шоссе на грунтовку и прошагала километр, когда заметила на обочине мужской грязный ботинок. Сальникова остановилась, подняла ботинок: сорок третий размер, точно как у мужа. Женщина заглянула в придорожную канаву, не валяется ли там второй башмак. Будет пара. И увидела ногу, торчащую из воды. Труп Трещалова наспех замаскировали сломанными ветками и травой. Сальникова побежала в профилакторий вызывать милицию. Выехавшая на место бригада следователей опознала в убитом Трещалова, фотографии и ориентировки на него были разосланы по всем городам и весям. Афанасьева же задержала в столичном аэропорту, отвезли на Шаболовку. Следователям оставалось не так уж много работы: предъявить задержанному обвинительное заключение, перевезти его из КПЗ в тюрьму, где Афанасьев будет дожидаться суда. А суд, надо думать, вкатит ему не меньше пятнадцати лет лагерей за преднамеренное тройное убийство при отягчающих обстоятельствах. И Афанасьеву уже не отвертеться, не уйти от ответственности. Однако сам бог, кажется, хранил этого типа. В его кармане обнаружили записку, запечатанную в пластиковый пакетик, и написанную не чернилами, а кровью. В тексте упоминался Стерн, объявленный по линии ФСБ в федеральный розыск. Антипов, примчавшись в Лефортовский СИЗО на первый допрос Афанасьева, долго не мог поверить в столь щедрый подарок судьбы. В записке, составленной Трещаловым за несколько часов до смерти, содержалась информация совершенно уникальная, даже бесценная. Первое: дается две цифры номера того фургона «Газель», на котором разъезжает Стерн. Второе: есть приметы частного дома, где Стерн проживает в настоящее время. Один этаж, мансарда, приметная желтая крыша. И еще скворечник на углу забора. Третье: у Стерна появился сообщник, молодой подручный по имени Всеволод, который буквально на днях был освобожден из мест заключения. Как выяснилось в ходе допроса, сам Афанасьев о существовании какого-то Стерна впервые узнал из записки, и по этому вопросу ничего пояснить не может. Афанасьев лишь подробно рассказал о том, как произошло жестокое и хладнокровное убийство Трещалова дождливой ночью на темной дороге. «Ваше мнение, зачем нужны похитителям и убийцам те пятьдесят тысяч долларов, что вы им передали?» – спросил Антипов. «Видимо, у них большие расходы», – просто ответил Афанасьев. «Почему вы сразу, как только получили дискету с инструкциями похитителей, не обратились в милицию? – спросил генерал. – Тогда бы у нас был шанс взять преступников». «Я хотел спасти жизнь друга», – ответил Афанасьев. «Он хотел друга спасти, – проворчал Антипов. – Скажите пожалуйста. Не хрена тут из себя благородную девицу разыгрывать. Ты даже представить себе не можешь, какие беды они натворят на твои паршивые деньги».

Тем же вечером в Чебоксары из Москвы отбыла группа опытных оперативников ФСБ, приступивших к поискам Стерна уже следующим утром. Антипов был готов отправить шифровку в Варшаву. Кажется, теперь дальнейшие поиски Людовича не имеют смысла. Велики шансы взять Стерна в Чебоксарах. Значит, операцию «Людоед» нужно свертывать, Колчина отзывать в Москву. А Буряк пусть отправляется обратно в Гамбург.

Но в Чебоксарах не все складывалось гладко. Действительно, одноэтажных домов с желтыми крышами в городе по пальцам считать. Однако ни в одном из этих домов ни Стерн, ни его помощник останавливались. На вторые сутки подключили оперов из местного управления ФСБ. Разбившись на группы, город, особенно дома частного сектора, прочесали мелким гребнем. На сей раз проверяли дома с черепичными крышами, с синтетической кровлей, чей цвет хотя бы отдаленно напоминал желтый. И снова никакого результата. О ходе поисков каждые два часа информировали полковника Шевцова, тот в свою очередь связывался с Антиповым. «А, может, и нет никакого дома с желтой крышей?» – сказал Антипов во время очередного разговора. «Это как же нет? – удивился Шевцов. – В записке ясно сказано: желтая крыша». «Я вот что подумал, – Антипов почесал за ухом. – Это только предположение, но проверить его нужно. Покойного Трещалова держали на игле, у него в башке – туман. Ну, привезли его к тому дому под вечер, как раз солнце садилось. Крыша вовсе не желтая, а из оцинкованного листа. Она отражала свет заходящего солнца. Вот и показалось Трещалову, что крыша желтая. Искать надо фургон коричневого цвета и скворечник на углу забора. Логично?» «Пожалуй», – согласился Шевцов. Полковник связался со старшим офицером и дал поисковым группам новую установку. Уже к вечеру нашли дом старухи Клюевой. На участке за воротами стоял фургон «Газель». Оперативники вызвали подкрепление, блокировали улицу. Группа захвата из двадцати человек, в черных масках, в бронежилетах, вооруженных автоматами, скрытно проникла на участок. Но Стерна уже и след простыл. Старуха Клюева полчаса отходила от испуга. А когда очухалась, сообщила операм, что постоялец на днях куда-то ушел и больше не появлялся. Клюевой показали фоторобот Стерна, но бабка видела так плохо, что не смогла определенно ответить, этот ли человек у нее останавливался. «Скорее всего, он вернется, – сказал Клюева. – Ведь не бросит же здесь машину». Кроме того, Стерн заплатил хозяйке за две недели вперед, а не прожил и нескольких дней. «Вернется, родимый, – все повторяла старуха. – Куда ему деваться от машины-то?» В доме Клюевой устроили засаду, надежа на появление объекта еще остается.

Внимание сосредоточили на приятеле Стерна, бывшем заключенным по имени Всеволод. За последний месяц из местных лагерей освободили пять зэков с таким именем. Из той пятерки – только один молодой человек. Это Ватутин Всеволод Сергеевич, рецидивист, совершивший уже третью ходку. Прописан в подмосковной Малаховке. Как удалось выяснить в местном отделении милиции, на днях в подвале малаховского дома нашли труп Ватутина старшего. Тело пролежало на бетонном полу неделю или около того, но смерть, по заключению экспертов, не насильственная. Видимо, отец молодого Ватутина, пивший запоями, сдуру похмелился какой-то гадостью, кажется, антифризом. Погиб, случайно провалившись в открытый люк погреба. Ватутина младшего никто не ждет в родной Малаховке, ни отец, ни жена, ни любовница, он подписался помогать Стерну, потому что во всем мире у этого парня не было близкого человека. А Стерн использует молодого помощника втемную. Подойдет время, избавится от него. Замочит и похоронит. Однако этот Ватутин, проходивший по мелким незначительным статьям, личность, как ни крути, опасная. В юности призер районных и областных спартакиад по стендовой стрельбе. Сотрудники ФСБ легко отыскали заслуженного мастера спорта Федора Балашова, бывшего тренера Ватутина, а ныне пенсионера огородника. «Мальчик стреляет, как бог, – сказал Балашов. – Если бы не тот первый срок, который Ватутин получил за хулиганку, из него бы вышел толк. Он мог стать чемпионом России, мог далеко пойти… Суд должен был гуманно отнестись к молодому человеку, а ему повесили три года реального срока, жизнь сломали. За то, что парень разломал морду какому-то подонку. И поделом… А у его отца не было денег на приличного адвоката. Эх, стыдно все это вспоминать». Пару раз с Антиповым по телефону связывался заместитель начальника Лефортовского СИЗО, говорил, что адвокаты Афанасьева наседают, торчат у ворот изолятора, телефон оборвали. Требуют свидания с задержанным. «Да пошел он к чертям собачим, ваш Афанасьев, с его поганым бизнесом и темными делами, – крикнул в трубку Антипов. – И с его адвокатами. Сказано вам: пусть сидит. Если надо, предъявим ему обвинение в установленный законом десятидневный срок. Какое обвинение? Найдем какое. Если дойдут до Афанасьева руки, разберемся. А пока не до него». Полковник Шевцов позвонил Антипову в два часа и вновь огорчил генерала. Оперативники в Перми проверили вокзал, местные притоны, злачные заведения, опросили сотни людей: никакого результата. Стерн как в воду канул. В доме старухи Клюевой тоже не появился. Видимо, снял другое жилье или попросту слинял из города.

– Он в городе, – сказал Антипов. – Он там. Иначе зачем, по-твоему, Стерн приехал в Чебоксары, снял дом? Чтобы сразу же смотать удочки? Глупо.

– Мои парни делают все, что могут, – ответил Шевцов. – Если Стерн действительно в городе, его возьмут сегодня или завтра. Чебоксары это не Москва. Там трудно лечь на дно и надолго затаиться.

Закончив разговор, Антипов прикурил очередную сигарету из новой пачки, встал из-за стола и принялся расхаживать по кабинету. Если бы Трещалов в своей записке не написал, что цвет крыши – желтый, Стерн уже коротал время в тюремной камере. Эта проклятая желтая крыша спутала все карты, сбила со следа. Хорошо хоть Антипов не поторопился отозвать Колчина и Буряка. Видимо, та единственная ниточка, что ведет к Стерну, все-таки проходит через Варшаву.

Телефон спецсвязи снова ожил. Антипов вернулся к столу, снял трубку. На проводе Шевцов, разговор с которым они закончили десять минут назад. Еще не подошло время для новой беседы. Значит… Голос полковника сделался выше на одну ноту, выдавал то ли волнение, то ли радость.

– У меня есть новости, – сказал Шевцов. – Черт побери…

– Ну, что случилось? Взяли его?

– Не взяли, но известия потрясающие.

– Давай, Палыч, не тяни кота за одно место, – попросил Антипов.

– Нет, я должен лично. Через полчаса буду у вас. Машину уже вызвал.

– Ладно, приезжай, – Антипов бросил трубку. Шевцов, естественно, не прослушки боялся. Разговор вели по закрытой, полностью защищенной линии. Но существуют такие новости, которые не хочется сообщать по телефону. Надо посмотреть в глаза собеседника, увидеть, какой эффект произвело твое сообщение.

Чебоксары. 16 августа.

Нина Ричардовна Альтова, директор «Амфоры», не использовала два отгульных дня и появилась на службе раньше срока. Неприятности начались, как только она переступила порог кабинета и натянула рабочий халат. Заместитель Рябов, сдававший дела, сообщил, что два дня назад, под вечер в третьем складе сгорел распределительный электрощит. Складской мастер в отпуске, вчера вызывали аварийную бригаду из городской электросети. Мастера посмотрели на сгоревшее оборудование и уехали, сказав, что вернуться только через три дня. Сейчас, дескать, у них нет какого-то силового кабеля. Почти двое суток весь третий склад лишен электричества, а значит, и холода. Погода жаркая. Через вентиляционные короба теплый воздух с улицы поступает внутрь складских помещений. И быть бы беде. Но поворотливому и сообразительному Рябову удалось выйти из трудного положения. Свиные туши и полутуши, хранившиеся на третьем складе, раскидали по пятому и второму складу, нашли свободные площади. Когда электрощит починят, можно сделать рокировку, перенести мясо на прежнее место.

– А что же вы раньше вернулись? – Рябов решил свернуть со скользкой производственной темы на личные вопросы. – Сестра поправляется?

– Вашими молитвами, – сухо ответила Альтова. Нина Ричардовна неожиданно вспомнила приятного мужчину, который подарил ей французские духи, названные в ее честь. И заволновалась.

– А как мороженный окунь? – спросила она. – На третьем складе шесть с половиной тонн окуня в брикетах.

– Как раз два дня назад, перед тем, как электрощит накрылся, приезжал тот мужчина, как бишь его… Ну, владелец рыбы. Раньше срока он вывез четыре тонны. А остальное обещал забрать через пару дней. Он бы сразу все забрал, но ключи от пятой камеры у вас остались…

– Что ты хочешь сказать? – не поняла Альтова.

– Ну, что две с половиной тонны окуня как лежали, так и лежат в пятой камере… Потому что ключи от нее не нашли.

– Как это не нашли ключи? – сверкнула глазами Альтова. Рябов попятился, он недолюбливал свою начальницу за властный крутой нрав, за то, что директор не лезла за словом в карман, могла обложить по полной программе. Рябов побаивался Альтову, не сознаваясь в этих страхах даже самому себе. – Я же тебе перед отъездом пять раз повторила, что ключи вот здесь, – Альтова постучала тяжелым кулаком по столешнице. Жалобно звякнул чернильный прибор. – Во втором ящике сверху ключи.

– Виноват, запамятовал, – Рябов почувствовал, что желтый в горох галстук сильно давит шею, и ослабил узел. – Столько дел, что всего не упомнишь.

– Если у тебя память, как у бабы, заведи книжку и пиши все на бумаге. Черт бы тебя… Ведь окунь потек за два-то дня.

– Ничего, Нина Ричардовна, – задергался Рябов. – Мы сейчас рыбу перетащим на пятый склад. Там она снова проморозится. Клиент, когда приедет получать товар, даже не заметит, что окуня размораживали.

– Не заметит, – передразнила Альтова. – Что он, дурак что ли? Как ты?

Альтова, порывшись в ящике стола, достала ключи и побежала к сладу. За ней семенил Рябов, его желтый галстук развевался, трепетал на ветру, как спортивный вымпел. В помещении пахло чем-то страшно несъедобным, здесь было чуть прохладнее, чем на улице. Альтова решительным шагом прошла в дальний конец склада, отперла замок морозильной камеры, потянула на себя тяжелую дверь. В нос ударил запах несвежей рыбы. Альтова выругалась последними словами. Груда брикетов, сложенных один на один в углу морозильника, заметно осела. По бетонному полу растеклись мутные лужицы. Рябов из-за спины начальника глянул на рыбу и, чтобы снова не влетело, со всех ног побежал за грузчиками. Уже через пять минут он вернулся в компании двух работяг, молодого парня и пожилого дядьки. Грузчики катили перед собой тележки, на которых должны были перевозить груз со склада на склад. Молодой парень, на ходу поздоровавшись с Альтовой, закатил свою телегу в камеру. – Ну и вонища, – сказал грузчик.

– Алеша, поменьше болтай, – отозвалась Альтова. – Тебе не за длинный язык деньги платят.

Парень натянул рукавицы, застегнул пуговицы спецовки. Поднял руки кверху, ухватил крайнюю коробку, наклонился, поставил ее на телегу. Тут же схватил вторую коробку, держа ее за низ, чтобы не рассыпалась. Пожилой грузчик встал с другого края. Он работал без рукавиц. Подхватив верхний брикет, опустил его вниз на телегу, и тяжело закряхтел. Упаковочный картон пропитался водой, сделался скользким.

– Матвеич, шевелись побыстрее, – поторопил Рябов пожилого грузчика. – А то все коробки сейчас развалятся.

– Не развалятся, – пробурчал Матвеич. – Еще крепкие. И хуже бывало.

Алеша успел поставить на свою телегу шесть упаковок, когда Матвеич потянул сверху третью. Брикеты были тяжелыми, от натуги лицо грузчика налилось краской. Он стал опускать брикет вниз, но тут мокрый картон просто расползся на куски. Матвеич попробовал перехватить коробку снизу, удержать ее в руках, но не хватило доли секунды. Коробка выскользнула из рук, полетела вниз, ударилась о бетонный пол. По сторонам разлетелись красноватые морские окуни. Из брикета вывалился какая-то темная коробка, обернутая полиэтиленовой пленкой. От удара пленка лопнула. Рассыпались какие-то продолговатые кубики цвета кофе с молоком. Матвеич застонал от досады.

– Надо было вдвоем браться, – прокричал Рябов. – Олухи.

– Вот ты бы и помог, – ответил Матвеич. – А то стоишь, как…

– Что это? – спросила Альтова, чувствуя сердцем недоброе.

Она показала пальцем на предметы, рассыпавшиеся по полу. Алеша сел на корточки, взял с пола мокрый кубик, повертел его в руке. Прочитал надпись на плоской стороне. – Тротил. Двести грамм.

– Какой тротил? – переспросила Альтова.

– Взрывчатка, – сказал Алеша. Год назад он отслужил в армии, где научился отличать тротиловую шашку от куска хозяйственного мыла. – Настоящая взрывчатка. Чтобы разнести весь этот склад за глаза хватит двух таких штучек.

– Господи, – прошептала директор. – Спаси…

Альтова побледнела и выронила из руки связку ключей.

– А-а-а-а, – вдруг заголосил Рябов. – Я сейчас… Я людей позову… Люди…

Он, продолжая орать, он сорвался с места и бросился к распахнутым настежь воротам склада. Альтова плюнула сквозь зубы на пол. Матвеич, опустив руки, стоял неподвижно, как солдат в карауле. Только нижняя челюсть дрожала.

Через час в «Амфору» съехались три десятка следователей, оперативников и экспертов. Следом прибыла специальная машина, бригада взрывотехников из местного управления ФСБ. Коробки с окунем погрузили в машину и увезли в неизвестном направлении. Третий склад опечатали, в его помещении начали работу эксперты-криминалисты. Все кабинеты административного корпуса заняли офицеры ФСБ, проводившие допросы свидетелей, то есть всего персонала «Амфоры», начиная директором, заканчивая последней техничкой.

Допрос Альтовой вел пятидесятилетний подполковник Виктор Васильевич Чекалин, возглавляющий московскую бригаду ФСБ. Накануне Чекалин и его оперативники обнаружили фургон «Газель», принадлежавший Стерну. Сейчас пять московских оперов, вооруженных до зубов, сидели в засаде на участке старухи Клюевой и ждали гостей. И вот новая удача: коробки с окунем, маскировавшие взрывчатку. Значит, Стерн где-то рядом, он совсем близко.

Альтова долго рассматривала фоторобот Стерна. И, наконец, заявила, что изображение на бумаге весьма отдаленно напоминает Заславского, оставлявшего на складе ту злосчастную рыбу. У Заславского подбородок нормальный, а на фотороботе вместо подбородка – мысок стоптанного башмака. И глаза у него другие, выразительные. И лоб чуть ниже…

– Но все-таки это он? – спросил Чекалин. – Посмотрите повнимательнее.

– Он, – кивнула Альтова. Чекалин задал несколько вопросов, занес ответы в протокол. – Этот Заславский с виду такой приличный мужчина, – слово «мужчина» Альтова произнесла с придыханием. – Обходительный, вежливый. Он совсем не похож на преступника. Возможно, он и сам не знал, что в коробках.

– Возможно, – усмехнулся Чекалин. – Кстати, когда принимаете груз, нужно проявлять бдительность. Мало ли что вам сдадут на ответственное хранение.

– Мы просто храним товар и имеем с этого прибыль, – удивилась Альтова. – Какая тут может быть бдительность?

– Ну, например, не вредно посмотреть на маркировку коробок. Там большими буквами написано, что груз отправлен из Бердянска. Рыболовецкой артелью имени Гагарина. Ну, о том, что такой артели в природе не существует, вы могли не знать. Но в коробках-то морской окунь. А эта рыба в Азовском море не плавает. Это же ясно.

– Тогда садитесь на мое место и работайте, – сказала женщина. – Раз вы такой эрудит.

Альтова уже отошла от испуга, говорила, как всегда бойко, столичных следователей не стеснялась. Во второй половине дня Чекалин собрал все протоколы, составленные его подчиненными. Никто из работников склада не запомнил номера автомобиля, на котором Стерн вывез отсюда четыре тонны груза. По показаниям грузчиков, это был «МАЗ» с кабиной защитного цвета и синим тентом. Регистрационный журнал, где охранники должны записывать номера и марки автомобилей, покидающих базу, вели от случая к случаю. Ежедневно сюда заезжают как минимум два-три десятка автомашин, однако в журнале есть отметке только о каком-то «жигуленке» и «Волге», на которой ездит Рябов.

Оперативники работали на складе до вечера, в восемь часов бригада переехала в местное управление ФСБ. В половине девятого в управление вернулись два офицера, которых Чекалин еще днем отрядил проверить все сделки с автотранспортом, совершенные в Чебоксарах за последние десять дней. Продавца того самого купленного Стерном «МАЗа» удалось найти не через ГИБДД, где сделку не регистрировали, а по газетному объявлению недельной давности. Им оказался высокий, худой, как жердь, мужик по фамилии Ленев, не выпускавший изо рта зловонную папиросу. Некурящему Чекалину, проводившему допрос этого самого ценного свидетеля, пришлось смириться с чужой вредной привычкой и глотать табачный дым. Через час после начала допроса в кабинете можно было топор вешать.

– Эта машина меня три кормила, – сказал Лунев. – Продал, потому что жизнь за горло взяла. У жены обнаружили патологию в легких. Надо в Москву везти на обследование. А туда без мешка денег – не суйся.

– Может, жена и не заболела, если бы вы не курили одну за другой, – заметил Чекалин, но Лунев сделал вид, что не понимает намека.

Он откашлялся в кулак и снова потянулся к коробке с папиросами.

– Значит, вы точно запомнили, что покупатель машины Заславский собирался именно в Алапаевск?

– На память не жалуюсь, – ответил Лунев. – Разговор так вышел, между делом. Слово за слово. Я ведь тут в городе все халтуры знаю. Ну, и спросил, мол, как собираетесь машину использовать. А он ответил, что подвернулась выгодная работа. Я спросил, где именно? Ну, где она подвернулась? А он говорит, в Алапаевске. Далековато. Знать, деньги хорошие. Он спешил очень. Поэтому не успели оформить все бумаги, как положено.

– Ясно, спешил, – вздохнул Чекалин.

– А что этот Заславский, убийца? Или… Господи, сказать страшно. Если им ФСБ интересуется, надо думать, он не вор с колхозного рынка.

– Он расхититель госсобственности. Аферист.

– Ну-ну, аферист, – Лунев покачал головой и лукаво усмехнулся, давая понять, что сам не дурак, и на такое низкое вранье не купится.

Чекалин дал Луневу подписать протокол и отпустил его, предупредив, чтобы не болтал лишнее кому попало и не выезжал из города, потому что могут снова вызвать в УФСБ. Чекалин снял трубку телефона спецсвязи, связался с Москвой, с полковником Шевцовым и подробно доложил ему о результатах работы.

– Молодец, – похвалил Швецов. – Очень важно, что удалось узнать, куда именно Стерн намылил лыжи. Теперь мы в курсе того, что у него на уме. И какие он строит планы.

– Какие? – не понял Чекалин.

– Видимо, Алапаевск будет использован как плацдарм для удара по Белоярской атомной электростанции, – ответил Шевцов. – Таким образом, выводы наших аналитиков полностью подтверждаются. И хорошо. Мы готовы к этому повороту событий. Больше скажу, мы его ждали.

– Как дальше работать моей группе? Стерн наверняка появится в городе. Или он уже здесь. Я держу людей в засаде на участке той старухи Клюевой, что сдавала Стерну дом. И, разумеется, на складах «Амфоры».

– Сколько народу на складе?

– Трое моих офицеров. И еще семь человек из местного управления.

– Мало. Добавь людей. Продолжайте работать, как работал. И помни, что преступники крайне опасны и вооружены. Но Стерна – надо брать живым. А этого молодого уголовника Ватутина… Ну, с ним можно не церемониться. Не велика шишка. У него в жизни только две перспективы. Одна лучше другой: получить пулю или сгнить на тюремных нарах. Кстати, этот малый хорошо стреляет. Призер каких-то региональных спартакиад. Чуть ли не областной чемпион. Правда, все это в далеком прошлом.

– Мои люди стреляют не хуже, – ответил Чекалин. – Хоть они не призеры и не чемпионы.

Чекалин положил трубку, подошел к окну и пошире распахнул форточку. Запах тошнотворного табака, оставшийся после Лунева, не хотел выветриваться. Чекалин поболтал ложечкой в стакане с остывшим чаем.

Подполковник думал о том, что теперь много зависело от мелочей. Например, от того, удастся ли сохранить в тайне сегодняшние события на складе. Если удастся, Стерну долго не гулять по фарту. Послезавтра он должен приехать в «Амфору», забрать две тонны груза. Возможно, в дом старухи Клюевой, где стоит «Газель», Стерн больше не сунется, то на склад приедет, как пить дать. По указанию Чекалина все свидетели были предупреждены об ответственности за разглашение тайны следствия, за отказ или уклонение от выполнения своих обязательств. Разумеется, надежды на то, что сотрудники «Амфоры» будут держать рот на замке, мало. Тут обольщаться нечего. Но пока слух об опасной находке расползется по городу, пройдет время. Два дня, три дня, неделя… К тому времени Стерна уже упакуют.

Глава седьмая

Варшава, район Урсунов. 16 августа.

Цыбульский провел долгую бессонную ночь. Уром долго сидел дома перед окном, смотрел на пустой двор. Решал и не мог решить, как следует действовать. Ситуация, в которой очутился Цыбульский, весьма щекотливая и, говоря прямо, опасная. Фотограф из журнала «Штерн» оказался не тем человеком, за которого себя выдавал. Наверняка этот немец имел при себе диктофон и крошечную видеокамеру, объектив был спрятан в пряжке ремня или в том значке, что немец носил на лацкане пиджака. Цыбульский же повел себя крайне неосмотрительно, просто глупо. Его погубила жадность. Те разговоры, что вел управляющий с фотографом, разумеется, документально зафиксированы. Правда, Цыбульский не раскрыл никаких тайн и вообще не перешел грань… Тем не менее, он позволил незнакомцу сделать фотографии в помещении фонда, не напрямую, он в срытой форме, тянул с немца деньги. И, самое главное, самое ужасное состоит в том, что он получил эту проклятую тысячу долларов. Проглотил наживку. Теперь этот Гюнтер из «Штерна», если только захочет, может устроить Цыбульскому такие неприятности… Впрочем, «неприятности» слишком слабое невыразительное слово. Очевидно, немец весьма информированный человек. Он наверняка знает или подозревает, какие дела творятся под крышей «Приюта милосердия», ведь не случайно же немец сунулся именно туда. Управляющиий прекрасно понимал: если весть о той тысяче долларов дойдет до Зураба, а такую пакость фотограф может устроить, то голова Цыбульского покатится с плеч. Даже если Цыбульский протрет штаны, ползая перед Зурабом на коленях, он не сможет убедить проклятого кавказца, что получил целую тысячу баксов только за то, что разрешил корреспонденту «Штерна» сфотографировать бесполезные ящики с барахлом, которые навалены в подвале. Зураб не поверит ни единому его слову. Кавказские головорезы устроят управляющему несчастный случай, дорожную аварию, сбросят с десятого этажа в шахту лифта. Или избавятся от него каким-то другим, более страшным мучительным способом. Короче говоря, если немец сообщит Зурабу о деньгах, Цыбульский не жилец. С тяжелым сердцем управляющий покинул свою холостяцкую квартиру, сел за руль «Тойоты» и поехал на службу. Около полудня он заперся в кабинете, отказался от кофе и попросил помощницу его не беспокоить.

Цыбульский скинул пиджак, упал в кресло и задрал ноги на стол. В этой позе ему лучше думалось. Управляющий был недоволен своим теперешним статусом и теми деньгами, что он получал от Зураба Лагадзе. Цыбульскому, человеку, посвященному во многие тайны, могли бы платить денег втрое, вдесятеро больше. Но Лагадзе зажимал деньги, отговаривался тем, что сейчас спонсоры из Туниса, Алжира и Саудовской Аравии, несколько разочаровались в освободительном движении на Кавказе. Валюту дают со скрипом и только под конкретные дела. Но Цыбульскому от этого не легче. Спонсорские взносы – не его проблема. И вообще, пошло оно к черту их освободительное движение и воины Аллаха. Эти отморозки, которые отрезают головы живым людям, взрывают женщин, мочат детей. На те унизительные гроши, которыми в последнее время получает управляющий, невозможно везти достойную человеческую жизнь. «Если наша акция пройдет гладко, ты получишь большую премию, – сказал Зураб во время их последней встречи. – Очень хорошие деньги». Цыбульский обещанию не поверил. Он уже наслушался вранья.

От тревожных мыслей управляющего оторвал телефонный звонок. Его прежняя любовница Барбара Ломиницкая, год назад сдуру выскочившая замуж за пожилого торговца мануфактурой, очень ревнивого субъекта, неожиданно предложила встретиться вечерком у нее дома. Муж уехал по делам в Краков. Предложение, которое взволновало бы Цыбульского в любой другой день, сейчас не нашло в душе и слабого отклика. Вспомнив соблазнительные формы Барбары, Цыбульский лишь облизал сухие губы и ответил:

– Не получится, дорогая. Сегодня у меня важная деловая встреча. Давай перенесем на завтра.

– Завтра этот деспот возвращается.

– Ну, когда до следующей оказии. До следующего отъезда Генриха.

Барбара разозлилась.

– Врешь ты все. Скажи честно: завел себе какую-нибудь девку. Низкосортную шлюху. Вечером ляжешь с ней в койку.

– Дорогая, – начал Цыбульский, но в трубке уже пикали короткие гудки отбоя. – Черт тебя дери, стерва полоумная.

Он бросил трубку, снял ноги со стола и принялся расхаживать по кабинету.

Интересно, на кого работает этот немец, этот псевдо фотограф? На БНД, федеральную разведывательную службу Германии? Или на Лэнгли? Или на англичан из МИ—6? Цыбульский не первый год варился в этом прокисшем бульоне и знает определенно: американцы имеют широкие возможности получать сведения о деятельности чеченского подполья в Восточной Европе по другим каналам. У янки много источников информации, а он, Цыбульский, слишком мелкая фигура, пешка, которой не суждено пройти в ферзи. Для американцев – он ноль.

Это с одной стороны, это как рассуждать, как посмотреть… С другой стороны, ему известно о самом громком террористическом акте, который должен состояться буквально на днях. Безответные вопросы будоражили душу. Ближе к обеду Цыбульский принял решение. Уклоняться от разговора с немцем не имеет смысла, только хуже себе сделаешь. Поэтому надо пойти на контакт. Если обещания Шредера не пустой звук, если он готов выполнить их хотя бы наполовину, да что там наполовину, хоть на одну треть, Цыбульский пойдет на сотрудничество. В Варшаве его ничего не держит. Получив деньги, он сможет перебраться в ту же Испанию, осесть в какой-нибудь провинциальной дыре, где-нибудь в Малаге или в Севилье, а дальше видно будет.

Упав в кресло, он вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку с нацарапанными на ней цифрами, снял телефонную трубку и набрал номер. Голос фотографа управляющий узнал сразу.

– Я встречусь с вами, – сказал Цыбульский после обмена короткими приветствиями. – Но «Интерконтиненталь» место с плохой репутацией. Важные деловые разговоры там вести не принято.

– Я готов встретиться там, где вам удобно, – ответил Буряк.

– Вы хорошо знаете Варшаву?

– В центре города, пожалуй, не заблужусь.

– На площади Парадов вас устроит? – спросил Цыбульский. – Вполне.

– Тогда ждите меня перед главным входом во Дворец культуры и науки со стороны улицы Маршалковской в девять вечера. Там есть две скульптуры, Адама Мицкевича и Николая Коперника, стойте между ними, и мы не потеряемся, найдем друг друга. Во Дворце я знаю один ресторанчик, тихий и спокойный. Там мы сможем поужинать и обсудить наши дела.

– Хорошо, в девять буду ждать.

Закончив беседу, Цыбульский испытал душевное облегчение. Решение принято, теперь можно свободно вздохнуть, больше не томиться неизвестностью.

В одиннадцать утра Колчин начал наблюдение за «Приютом милосердия». Он поставил минивэн «Шевроле Астро» на противоположной стороне улицы, перебрался с водительского места в пассажирский салон. Заняв широкий удобный диван, открыл банку газированной воды и распечатал пакет с сухим печеньем, приготовившись к долгому, возможно, бесплодному ожиданию. Около полудня «Тойота» Цыбульского остановилась перед подъездом, управляющий, какой-то печальный, погруженный в себя, зашел в помещение, забыв вытереть ноги о большой резиновый коврик. До обеда «Приют» посетили четыре женщины в длинных платьях и один старик с суковатой палкой в руке, в темном костюме, косоворотке и серой каракулевой папахе. Кавказцы пришли за материальной помощью. И еще в «Приют» завернул какой-то молокосос славянской внешности, который, видимо, разносил рекламные буклеты или искал почасовую работу. Гости задерживались в «приюте» минут на семь не дольше, получали от ворот поворот и шли своей дорогой. Колчин, наблюдая за дверью гуманитарной миссии, думал, что, возможно, именно сегодня решится судьба всей операции. Цыбульский достаточно умный человек, чтобы сообразить: деваться ему некуда. Остается два варианта: принять предложение фотографа, весьма заманчивое и щедрое, или остаться один на один с большими неприятностями. Когда Цыбульский взял тысячу долларов он полагал, что нагрел лопоухого немца, а получилось наоборот. Пану управляющему должно хватить суток, чтобы осознать ошибку и найти правильный выход из положения.

Буряк позвонил в три часа дня.

– Клиент только что связался со мной по телефону, – сказал он. – Время и место встречи по его просьбе изменили. Мы с паном встретимся у главного входа во Дворец культуры и науки в девять вечера. Ты оставайся на месте и жди звонка. А пока можешь пообедать. Как твои дела?

Колчин подумал, что все запасы сухого печенья и газировки уже уничтожены. И горячий обед сейчас очень кстати.

– Ничего интересного, – ответил Колчин. – Пан сидит в конторе. А я страшно проголодался. Отлучусь на час.

– Добро, – Буряк положил трубку.

Заперев машину, Колчин отправился в ресторан «Рыцарь». Он вернулся ровно через час, скинул ботинки и устроился на диване в салоне для пассажиров. «Тойота» Цыбульского по-прежнему стояла возле «Приюта». Налетевший ветер качал тонкие чахоточные тополя, накрапывал мелкий дождь, навевавший сон. Колчин боролся с дремотой, но, кажется, еще полчаса такой борьбы, и человек должен будет признать свое поражение.

В семь тридцать вечера Цыбульский отпустил свою помощницу и одного из охранников. Оставшись в кабинете один, открыл шкаф, надел свежую сорочку и новый галстук, бордовый в темную полоску. Причесавшись возле зеркала, посмотрел на часы и решил, что перед встречей с фотографом успеет заехать в парикмахерскую в центральном универмаге. Нужно подравнять волосы и сделать маникюр. Цыбульский был готов выскочить из кабинета, когда в дверь постучали. Видимо, охранник хочет о чем-то спросить, больше беспокоить некому. Цыбульский не успел сказать «заходите», как дверь открылась. Порог перешагнул Зураб Лагадзе. За спиной нежданного гостя стоял молодой парень Богуслав, второй месяц служивший в приюте охранником. Зачем он поднялся сюда снизу? Цыбульский остановился посередине кабинета под люстрой, он не смог скрыть замешательства. Сердце забилось тяжелыми толчками, от волнения ладони сделались влажными.

– Я думал, вы сейчас в Турции, – сказал Цыбульский.

Зураб дружелюбно улыбнулся, шагнул к управляющему и крепко пожал его руку.

– Был в Турции, – сказал Зураб. – Только вчера вечером прилетел в Варшаву. Хотел предупредить вас, но потом решил сделать сюрприз. Но, кажется, здесь не рады моему появлению?

Цыбульский постарался изобразить на лице гримасу, хоть отдаленно напоминающую улыбку.

– Напротив, очень рады. Хорошо, что зашли.

Цыбульский сердито посмотрел на охранника.

– Ты что здесь делаешь? Иди на пост к дверям.

– Это я, – вступился Зураб. – Я попросил Богуслава подняться со мной наверх. Так получилось, что я приехал без охраны. А без своих мальчиков я чувствую себя не совсем уверено. Это моя странность, своего рода комплекс.

– Тогда постой в коридоре, – сказал Цыбульский.

Богуслав кивнул, вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь. Зураб взял стул, поставил его на середину светло бежевого ковра. Расстегнул пиджак, сел, забросив ногу на ногу. Цыбульский, чтобы не стоять перед Зурабом навытяжку, как проштрафившийся солдат перед офицером, тоже взял стул, сел на его краешек. Наклонился вперед, словно приготовился услышать что-то важное.

– Как чувствует себя наш добровольный пленник пан Людович?

– Прекрасно, – кивнул Цыбульский. – Он ни на что не жалуется. Сегодня на обед пани Магдалена приготовила ему курицу с рисом.

– Что ж, ему можно позавидовать. Пани Магдалена очень хорошо готовит. Конечно, скучно сидеть внизу, в этом подвале. В полном одиночестве.

– У него есть небольшой телевизор, радиоприемник. Все, что нужно для жизни. Я приношу ему свежие газеты. А вчера доставил книги, которые он заказал. Вы спуститесь к Людовичу?

– Пожалуй, нет, – покачал головой Зураб. – Возможно, он сейчас отдыхает. Не хочу беспокоить человека. Передайте ему, что совсем скоро заточение кончится. Через несколько дней будет готов новый паспорт. Тогда мы вывезем Людовича отсюда, и он сможет вылететь в другую страну.

Цыбульский украдкой посмотрел на наручные часы. Но Зураб перехватил этот взгляд.

– Вы куда-то спешите?

– Нет, нет…

Цыбульский потер ладонью подбородок. В минуты волнения управляющий изъяснялся многословно и сумбурно. Зураб знал эту особенность Цыбульского.

– То есть, да. У меня встреча с одной женщиной. Ее зовут Барбара. Мы с ней были близки в свое время, но… Ах, это было так давно, что даже грусти не осталось. Год назад она вышла замуж за торговца мануфактурой. Связывала с ним большие надежды, но мануфактурщик прогорел на всех начинаниях. И теперь они переехали в плохую квартиру, живут весьма стесненно. Так вот, женщина просто потрясающая…

Зураб засмеялся.

– Узнаю дамского угодника. Когда эта дама вам наскучит, познакомьте ее со мной. Я полностью доверяю вашему вкусу.

– Обязательно познакомлю.

Непроизвольно Цыбульский снова взглянул на часы. Половина девятого. Подстричься он уже не успеет. Но на встречу со Шредером не опоздает, если Зураб уберется отсюда в течение ближайших десяти минут.

…Колчин покинул свой пост на десять минут, успел купить пару бутербродов и вечернюю газету. Он занял место в пассажирском салоне, когда к «Приюту» подъехал темный большой фургон «Мерседес» с затемненными стеклами. Колчин схватил бинокль, он успел увидеть профиль человека, вылезающего с пассажирского места и поднявшегося на высокое крыльцо: Зураб Лагадзе. Какая нелегкая его принесла? По сведениям из агентурных источников Зураб сейчас в Турции. Странно… Водитель фургона остался в кабине. Дверь открылась, Зураб вошел в «Приют». – Кристалл, отправить, – сказал Колчин вслух. Через несколько секунд связь с мобильным телефоном Буряка была установлена.

– У нас изменения, – сказал Колчин. – Приехал кавказский гость. Неожиданно. С ним один водитель.

– Ясно, – ответил Буряк, его голос звучал спокойно. – Я уже на месте. Жду. Как только наш человек освободится от кавказца, позвони. И, что бы ни случилось, не вылезай из машины. В случае опасности немедленно уезжай. Понял меня? Немедленно.

Колчин дал отбой.

Зураб встал со стула, прошелся по кабинету.

– Значит, я тебя задерживаю? – спросил он. – Извини.

– Время еще терпит, – Цыбульский покачал головой. – Будут какие-то указания?

– Нет, – ответил Лагадзе. – Просто я не думал, что ты назначишь свидание с женщиной. Я хотел пообедать с тобой в ресторане, ну, в том самом… Который расположен во Дворце культуры и науки. Говорят там очень приличная кухня. И вообще приятно посидеть. С добрым другом.

Последовала долга пауза. Цыбульский откинулся на спинку стула, снял очки, достал носовой платок. Он хотел выгадать время, хотя бы минуту, хоть несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Но мысли разбежались.

Итак, Зурабу все известно. О немце-фотографе, о вечерней встрече с ним во Дворце культуры и науки. Теперь понятно, почему Зураб сорвался с места и срочно вернулся из Стамбула. Но кто? Кто мог заложить управляющего? Пани Магдалена? Она слишком неповоротлива, чтобы уследить за Цыбульским. Тогда Богуслав. Только он. Охранник шпионил, подслушивал разговоры и тут же обо всем докладывал Зурабу. Мразь. Ведь Богуслав получил эту работу стараниями Цыбульского.

– Да, там отменная кухня. Однако…

Цыбульский не успел договорить. Зураб остановился перед ним, глянул на управляющего снизу вверх. Резко отвел ногу назад, подметкой ботинка врезал по ножке стула. Цыбульский полетел на пол, очки в металлической оправе выскользнули из пальцев. Зураб ударил стоящего на карачках управляющего ногой под ребра. Цыбульский, тихо охнув, повалился на бок, предплечьями, сложенными крест-накрест, закрыл лицо от ударов. Зураб шагнул вперед, раздавив каблуком очки. Наклонился, вцепился в волосы Цыбульского, дернул руку на себя. Вырвал клок волос. Отступил и силой пнул Цыбульского в незащищенный живот. Охранник, привлеченный звуками борьбы, распахнул дверь, вошел в кабинет и встал у стены. Зураб несколько раз ударил ногой в лицо управляющего, уже потерявшего ориентировку в пространстве и способность защищаться. Два удара достигла цели. Носком ботинка Зураб разбил Цыбульскому рот, кожаным каблуком глубоко рассек правую бровь. Дыхание Зураба сбилось. Он дышал часто и тяжело. Он отступил от Цыбульского на несколько шагов.

– Поднимайся, – заорал Лагадзе.

Цыбульский встал на карачки, задрал голову. Почувствовал во рту какие-то острые осколки и бездумно проглотил выбитые верхние зубы. Сейчас он испытывал что-то похожее на острый приступ морской болезни. К горлу подступила тошнота, стены комнаты качались, а пол и потолок время от времени менялись местами. Цыбульский сел на пол, вытянул вперед ноги, рукавом пиджака размазал кровь по лицу. Лагадзе вытащил из подплечной кобуры небольшой пистолет «Вальтер» девятого калибра. Передернул затвор. Опустил ствол, прицелился в коленку Цыбульского.

– Кто был тот немец? – крикнул Зураб.

– Не стреляй, умоляю. Я не сделал ничего дурного. Клянусь…

В глазах Цыбульского стояли слезы, он прижал руки к груди. Он шепелявил и захлебывался, кровь скапливалась во рту и мешала говорить внятно. Охранник, с лицом бледным, как простыня, стоял у стены, и смотрел себе под ноги. Он понял, что произойдет дальше, ругал себя за любопытство, жалея, что вернулся в кабинет из коридора. Богуслав шагнул к порогу, но Лагадзе остановил его жестом: оставайся на месте.

– В ящике стола лежит его карточка, – Цыбульский плюнул кровью на ковер. – Посмотрите сами… Он просто фотограф из «Штерна». Обычный турист с фотоаппаратом.

Зураб нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Пуля вошла не в колено, а ниже, в голень, задела кость. Цыбульский взвыл от боли.

– Кто этот немец? – закричал Зураб. – Я последний раз спрашиваю, кто он. Русский?

– Нет, нет, только не русский, – слезы лились из глаз Цыбульского, из уголков рта сочилась кровь. – Я клянусь…

Цыбульский стал двигаться к стене, словно там, находилось какое-то спасительное убежище. Обеими руками он отталкивался от пола, приволакивал зад, снова отталкивался руками… Простреленная нога волочилась по полу, оставляя за собой кровавую полосу. Брючина быстро пропиталась кровью, сделалась горячей, прилипла к ране.

– О чем вы договорились?

Цыбульский сосредоточенно работал руками и двигал тазом.

– Ни о чем. Пожалуйста… Я вас умоляю…

– Что ты успел ему рассказать? Он спрашивал о Людовиче?

– Он ни о чем не спрашивал. Мы условились поужинать. Только поужинать – и все. Я сказал правду.

– Тогда какого черта он дал тебе тысячу долларов? Мне не дал. Ему, – Зураб показал пальцем на полумертвого от испуга Богуслава, – ему тоже не дал. А вот тебе отслюнявил. С чего бы? А?

– Это пожертвование, – пролепетал управляющий. – Частное пожертвование нашему фонду.

Зураб рассмеялся злым диким смехом. Управляющий ткнулся спиной в стену. Дальше ползти некуда. Зураб шагнул вперед, остановился в шаге от Цыбульского. И несколько раз ударил его подметкой ботинка в грудь и по лицу.

– Этот фотограф русский? – повторил вопрос Зураб.

– Нет… Не знаю… Нет…

Богуслав подал голос:

– Пожалуйста, пожалейте его. Пан Цыбульский пытается что-то вспомнить.

– Плохо пытается.

Зураб пнул управляющего в лицо, сломал ему нос. Затем отступил на шаг, поднял руку с пистолетом, прицелился, чтобы пустить пулю между глаз своей жертвы. И нажал на спусковой крючок. Сухо щелкнул курок, но выстрела не последовало.

– Черт, – Зураб опустил ствол, потянул на себя затвор, но тот не сдвинулся ни на миллиметр. Патрон китайского производства перекосило в патроннике. – Дерьмо. Вот же дерьмо.

Зураб бросил пистолет на ковер. Повернулся к охраннику.

– Дай свой пистолет.

– У меня нет оружия, только это, – Богуслав показал пальцем на короткую резиновую дубинку, висевшую на поясе. – Мы не смогли получить лицензию, потому что…

Зураб не дослушал. – Тогда принеси топор. Он висит на пожарном щите в коридоре.

Зураб скинул с себя пиджак, развязал узел галстука, расстегнул пуговицы сорочки. Положил вещи на письменный стол. Не хотелось забрызгать кровью дорогой костюм. Цыбульский сидел на полу, привалившись спиной к стене, его колотила крупная дрожь, он не мог произнести ни слова, только клацал зубами. На окровавленном онемевшем от ужаса лице застыла маска смерти, глаза вылезли из орбит и вращались, как заводные, по часовой стрелке. Зураб оглянулся на Богуслава. Оказывается, тот стоял на прежнем месте, вжавшись в стену.

– Принеси топор, – заорал Лагадзе.

– Нет, – прошептал Богуслав.

– Принеси топор или ты сдохнешь.

– Нет.

– Давай сюда топор, – во все горло крикнул Лагадзе.

Охранник отлепился от стены. Нетвердой лунатической походкой дошагал до двери, свернул в коридор, пошел в неправильном направлении, вернулся назад. Прошагав несколько метров, остановился возле красного пожарного щита. Здесь висело конусообразное ведро, короткий багор, огнетушитель и, наконец, тот самый пожарный топор с массивным обухом и полукруглым остро заточенным лезвием. Непослушными слабыми руками Богуслав вынул топор из держателей. Он замер на месте, борясь с приступом тошноты и головокружения. Но, кажется, стало еще хуже. Пошатываясь, Богуслав пошел обратной дорогой, держа топор перед собой в вытянутых руках. У порога кабинета Зураб подскочил к охраннику, вырвал топор.

Цыбульский, почуяв, что доживает последние мгновения жизни, завыл тонко по-звериному, прижал к животу колено здоровой ноги. Закрыл голову руками. Зураб встал над своей жертвой, раздвинул ноги в стороны, будто собрался рубить суковатое полено, а не человека. Он занес топор над головой. Лезвие сверкнуло в воздухе. Крик Цыбульского оборвался на высокой ноте.

…Без четверти десять Колчин увидел, что водитель фургона, на котором приехал Зураб, вылез из кабины. Это был высокий кавказец выхоленный, с напомаженными волосами, одетый в серый дорогой пиджак и темные брюки. Колчин успел сделать несколько фотографий водителя перед тем, как тот скрылся за дверью гуманитарной миссии. Через четверть часа водитель и Зураб, распахнув настежь обе створки входной двери, выволокли из приюта огромную коробку, в которой, судя по маркировке, находился проекционный телевизор японского производства. С лестницы спускались медленно, осторожно ставили ноги на нижние ступеньки, держа коробку снизу. От натуги лица Зураба и его водителя сделались красными. Опустив груз на тротуар, водитель открыл задние дверцы, коробку снова подхватили снизу, задвинули в грузовой отсек фургона. Водитель и хозяин залезли в кабину, фургон сорвался с места, исчез из виду. Колчин набрал номер Цыбульского, но никто не взял трубку. Тогда Колчин соединился с Буряком, доложил о том, что Зураб только что уехал. – Я торчу на прежнем месте, – ответил Буряк. – Возможно, Цыбульский еще появится. Подожду.

Колчин выкурил сигарету, набрал номер управляющего и услышал длинные гудки. Отсюда, с улицы, нельзя понять, находится ли Цыбульский на рабочем месте, окна его кабинета выходят во внутренний дворик, тесный и узкий, как школьный пенал. Тогда Колчин вытащил пистолет, передернул затвор и взвел курок. Он привстал с сиденья, сунул пистолет под ремень. Натянул тонкие лайковые перчатки, открыл боковую дверцу и выпрыгнул на тротуар. Он не имел права покидать «Шевроле» без приказа Буряка. Но для себя решил, что приказы на то и существуют, чтобы время от времени им не подчиняться. Нужно хотя бы попытаться войти в «Приют» под каким-то надуманным предлогом, узнать, что там происходит или уже произошло. Колчин перешел улицу наискосок, поднялся вверх по ступенькам. Он не стал терзать электрический звонок, просто потянул на себя дверь, которая осталась не запертой. Возле двери за столом охранника никого. Колчин остановился, осмотрелся по сторонам. Верхний свет горит, лестница, ведущая на второй этаж, ярко освещена.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – крикнул Колчин.

Тишина. Ни ответа, ни привета.

– Курьер принес билеты на завтрашний поезд. Эй, отзовитесь. Слышите меня? Вы заказывали билеты до Познани?

Колчин подошел к лестнице, шагая через ступеньку, поднялся на второй этаж. Кабинет Цыбульского в середине левого коридора. Колчин дошел до двери, толкнул ее ногой, сам отступил назад, вытащил из-за пояса пистолет, выключил предохранитель. Он шагнул к распахнутой двери, пригнулся, заглянул в кабинет. – Черт возьми, – прошептал Колчин. Он убрал пистолет, зашел в кабинет, бегло осмотрелся. Господи, столько крови увидишь разве что на мясокомбинате в конце рабочей смены.

Посередине комнаты на ковре валялся пожарный топор, рядом с ним стреляная гильза, ближе к рабочему столу пистолет «Вальтер», хромированный, с костяными накладками на рукоятке. Цыбульский, свернувшись калачиком, лежал на боку у дальней стены. Ему здорово досталось перед смертью. Правя рука управляющего разрублена точно посередине плечевой кости. Рукав пиджака то ли вырван с корнем, то ли срезан топором. Наружу выглядывает неровный мясной обрубок. Предплечье и кисть руки повисли на лоскуте кожи. Видимо Цыбульский в последнюю секунду жизни инстинктивно защищался рукой от смертельных ударов топора. Правая нога прострелена в голени. Бедро левой ноги разрублено. Смертельными, видимо, оказались три последних удара. Лезвие топора дважды рассекло голову в височной части, разрубило ключицу и подключную артерию. Светло серая стена кабинета в россыпи кровавых брызг. Ближе к двери, спиной вверх лежал молодой человек в форме охранника, черной рубашке с шевроном на рукаве и серых наглаженных брюках. Кажется, его звали Богуслав. Охранник раскинул руки по сторонам, уткнулся носом в мягкий ковер, сжал пальцы в кулаки. Под головой лужа густой почти черной крови. Видимо, Зураб, вогнал лезвие топора точно в лоб охранника, сильно изуродовал лицо. Но, покидая кабинет, решил подстраховаться. Он почему-то не был до конца уверен, что парень мертв. Тогда Лагадзе поднял топор и надвое разрубил позвоночник Богуслава, словно сухую ветку. Лезвие топора вошло в спину в районе двенадцатого позвонка. Колчин вытащил из кармана миниатюрный фотоаппарат в форме зажигалки, сделал несколько снимков. Шагнул к двери, но неожиданно остановился. Полез в карман за мобильным телефоном, набрал номер Буряка.

– Я нахожусь на месте, – сказал Колчин. – Не в машине, а в самом кефирном заведении.

– Я же приказал тебе не высовывать носа…

Колчин перебил своего куратора.

– Наш друг на встречу не придет, – сказал он. – Понял?

Кавказец сделал и нашего клиента и его охранника. А пана строителя только что вывезли отсюда. В какой-то коробке из-под телевизора. Только сейчас до меня дошло, что это была за коробка.

– Вывезли? – переспросил Буряк.

– Да, он был здесь. Его прятали. В подвале или на чердаке, теперь это не имеет значения. А теперь срочно уходи. Беги оттуда, пока не поздно.

Последовала долгая пауза. Видимо, Буряк обдумывал сообщение.

– Хорошо, – сказал он. – Ты тоже не стой столбом. Увидимся в полночь на старом месте. Удачи тебе.

Колчин сунул в карман трубку, вышел из кабинета, прошел коридором до лестницы, спустился вниз. Погасил верхний свет. Закрыл за собой дверь и спустился с крыльца.

Варшава, площадь Парадов. 16 августа.

Буряк провел два часа на площади Парадов возле монументального дворца Культуры и науки, построенного по проекту русского архитектора Льва Руднева и на русские же деньги. Если на минуту забыть, что ты в Варшаве и бросить один лишь взгляд на Дворец, можно запросто представить, что стоишь в Москве, перед гостиницей «Украина» и ждешь женщину, которая опаздывает на свидание. Так похожи, почти неотличимы одно от другого эти два здания. Чтобы как-то скрасить долгое ожидание, Буряк прогулялся по музею Техники и поднялся на тридцатый этаж Дворца, здесь устроили смотровую террасу, откуда в ясный день Варшава просматривается на расстояние до двадцати пяти километров. Но сегодня плохой день для обзорных экскурсий. Моросит дождь, по темному небу медленно плывут облака, а внизу видны лишь расплывчатые неясные огоньки вечернего города. Без всякой причины Буряк испытывал острую душевную тоску, он казался себе одиноким и слишком старым человеком, чтобы предаваться простым человеческим радостям. Впрочем, на высоте смотровой площадки его меланхолию разогнал прохладный ветер. Буряк, плохо знавший Варшаву, убедился, что Цыбульский выбрал для встречи неплохое место. Во Дворце работает масса ресторанов и ресторанчиков, закусочных, здесь помещается три театра, функционируют какие-то выставки, спортивные залы и бассейн. Посетители валом валят. И в этом людском потоке легко затеряться, остаться незамеченным и закончить важный разговор. Последний звонок Колчина застал Буряка, когда тот бродил по мокрому тротуару возле памятника Копернику. Буряк выругался про себя, опустил в карман трубку мобильного телефона и неспешно направился к машине. Встреча сорвалась, Цыбульский убит. И где теперь искать Людовича – большой вопрос. Все идет наперекосяк…

По надземному переходу Буряк пересек улицу. На противоположной стороне у тротуара стоял взятый напрокат «Опель» темно зеленого цвета. На ходу Буряк вытащил из кармана ключи, нажал кнопку брелка. Он остановился у машины, снял кепку, стряхнул с нее дождевые капли и снова надел на голову. Уже потянул на себя дверцу, когда незнакомый мужской голос окликнул его сзади. – Пан Гюнтер, пан Гюнтер…

Сунув руку под плащ, Буряк нащупал рукоятку пистолета. И только тогда повернул голову назад. Через дорогу к нему бежал незнакомый кавказец в сером пиджаке и черных брюках. Мужчин разделял десяток метров, когда кавказец вскинул правую руку. Буряк не услышал выстрелов. Видимо, пистолет был снабжен приспособлением для бесшумной стрельбы. Первая пуля повала в грудь фотографа, вторая под ребра. Буряк качнулся назад, затем сделал полшага вперед. Раскинув руки по сторонам, упал лицом на капот стоящей рядом машины. Пронзительно завыла тревожная сигнализация, замигали фары «Фольксвагена». Буряк так и не успел достать свой пистолет. Зонтик упал на асфальт, закатился под машину. Фотограф съехал с капота на мокрую мостовую, опустился на колени, мир поплыл перед глазами. Огромное здание Дворца культуры и науки с остроконечным металлическим шпилем шаталось из стороны в сторону и, кажется, готово было развалиться на части, рухнуть. Капли дождя, падающие на лицо, были горячими и липкими. Кавказец подбежал к стоящему на коленях Буряку, дважды выстрелил ему в голову. Бросил пистолет и побежал дальше, через газон, через подстриженные кусты, куда-то в темноту дождливого вечера.

Глава восьмая

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 17 августа.

Первую шифровку из Варшавы генерал Антипов получил ранним утром. Он дважды перечитал текст и закрыл глаза. Операция «Людоед» провалилась. Убит управляющий фондом «Приют милосердия» Цыбульский, с которым Буряк начал вести вербовочные мероприятия. Управляющий, потенциально очень ценный осведомитель, был готов согласиться на сотрудничество, кажется, все решил для себя, но не судьба. Тем же вечером Буряка, ожидавшего встречи с управляющим, застрелили в центре Варшавы возле Дворца культуры и науки. Буряк по-своему уникальный агент, нелегал с большим стажем и опытом, он проработал в странах западной Европы многие годы, бывал в разных переделках, куда более опасных. А тут такое… Свидетелями убийства стали два легальных агента с дипломатическим статусом, которые обеспечивали Буряку прикрытие. В нештатной ситуации, если Цыбульский пришел бы на встречу не один, легальные агенты должны были тихо эвакуировать Буряка из Дворца культуры и науки, используя машину с дипломатическими номерами. В тот момент, когда в Буряка стреляли, агенты сидели в своем «Форде» на противоположной стороне улицы. Все произошло слишком быстро, неожиданно. Какой-то человек перебежал улицу, остановился в нескольких метрах от Буряка, тот упал. Дипломаты ничем не могли помешать убийце. Они поступили, как поступили бы в такой ситуации все профессионалы. Для начала убедились, что других свидетелей расправы на месте нет. Затем один из агентов вылез из машины, пересек улицу и за полторы минуты замел все следы. Он забрал пистолет, что имел при себе Буряк. Расстегнув рубашку убитого, отлепил от тела приклеенный к груди микрофон, вытащил из кармана пиджака крошечную видеокамеру. И, наконец, снял с убитого очки, в пластмассовую оправу которых был вмонтирован видео объектив величиной со спичечную головку. Попади эти находки в руки польских контрразведчиков, личностью Буряка занялись бы вплотную. Затем дипломат вытащил портмоне Буряка, его паспорт и водительские права. И, наконец, забрал с места преступления пистолет, брошенный киллером. «Люгер» с глушителем – слишком шикарное, даже экзотическое оружие для рядового бандитского нападения. Пусть полиция считает, что мотив убийства корыстный. Богатого немца пристрелили только затем, чтобы спокойно покопаться в его карманах. Кроме того, на идентификацию трупа у польских экспертов уйдет некоторое время. Рано или поздно полицейские через агентство по прокату автомобилей выяснят, что убитый – немецкий фотограф Гюнтер Шредер. Но выгадать хоть несколько часов в таком деле крайне важно. Сегодня же один из агентов нелегалов, живущих в Гамбурге, получит срочное задание. Проникнуть в квартиру и фотомастерскую Шредера и на месте уничтожить или вывезти оттуда все документы, специальную аппаратуру, вообще любые вещи, способные скомпрометировать Буряка перед немецкой контрразведкой. Сделав дело, дипломаты уехали с площади Парадов на своем «Форде», оставив тело Буряка на мокром асфальте. Как выяснилось позже, агенты не просто замели следы, но и, пользуясь специальной камерой, длиннофокусным объективом и пленкой сверхвысокой чувствительности, сумели сделать несколько снимков убийцы весьма приличного качества. В нашем посольстве негативы проявили, оказалось, что карточки с них сделать можно. Эти фотографии Антипов получил к полудню с дипломатической почтой. На большинстве снимков можно разглядеть лишь спину убийцы. Хорошо виден его серый пиджак, темные брюки и аккуратно подстриженный затылок. Но есть и парочка по-настоящему ценных снимков. Они сделаны в тот момент, когда кавказец на секунду повернулся в пол-оборота к дипломатам, чтобы добить Буряка выстрелами в голову. Можно разглядеть профиль убийцы. Этой же посылкой доставили негативы, отснятые Колчиным, когда тот вчерашним вечером дежурил возле «Приюта милосердия». Даже после поверхностного сравнения фотокарточек становится ясно, что убийца Буряка и водитель фургона «Мерседес», подъезжавшего вечером к «Приюту», – одно и тоже лицо. Антипов вызвал к себе одного из ведущих экспертов и дал задание к вечеру по фотографиям установить личность убийцы.

К обеду поступила шифровка от польского агента-нелегала Браунека, который обеспечивал операции «Людоед» информационную поддержку. Браунек сообщал, что прошлой ночью Зураб Лагадзе, Людович и еще один неустановленный кавказец, чьи приметы совпали с приметами убийцы Буряка, вылетели из Варшавы в Стамбул чартерным рейсам на самолете авиакомпании «Тюркиш Аирлайнс». Это сообщение от польского агента пришло с некоторым опозданием. Часом раньше на стол Антипова легла шифровка из Стамбула, в которой сообщалось о том, что Людович, Лагадзе и мужчина тридцати лет кавказского типа ранним утром прилетели в Стамбул. В аэропорту их никто не встречал. Гости турецкой столицы взяли такси и отправились в район Длинного рынка. Неподалеку от площади Баязида гости вышли из машины, оставив таксисту пятнадцать долларов. Поплутав по узким улочкам, завернули в дом некоего Шахана Самбулатова. Этот чеченец – доверенное лицо Зураба, и к тому же хозяин «Аксарая», маленькой гостиницы для небогатых туристов. Гости пробыли в доме Самбулатова около десяти часов, видимо, отдыхали с дороги. К вечеру перебрались в гостиницу «Аксарай», сняли два номера на втором этаже. Видимо, друзья Людовича не успели слепить ему надежные чистые документы на чужое имя. Поэтому, во время поспешного ночного бегства из Варшавы пришлось воспользоваться своим настоящим паспортом. А это – серьезная ошибка. Зураб же полагает, что в тихом отеле «Аксарай», каким в Стамбуле нет счета, они в полной безопасности. Остается лишь подождать, пока доставят новые паспорта, а там можно будет бесследно затеряться, переехать в другой город или в другую страну. Расчет верный, но паспорт Людовича, предъявленный для регистрации в варшавском аэропорту, оставил след.

Антипов вызвал своего помощника подполковника Беляева.

– Как тебе сегодняшние новости? – спросил Антипов.

– Просто кирпичом по башке, – вздохнул Беляев.

– Нужно составить несколько шифровок, – приказал генерал. – В Турцию и в Польшу. Колчин пусть немедленно, первым рейсам вылетает в Стамбул. Контрразведчики на сто процентов уверены, что боевики наметили акцию на Белоярской атомной электростанции. У ФСБ очень убедительные доводы в пользу этой версии. На АЭС подготовились встретить террористов. Кроме того, люди из ФСБ устроили засады в Чебоксарах.

– Возможно, Стерна задержат уже сегодня, – вставил Беляев.

– То же самое ты вчера говорил, – ответил Антипов. – Можно отозвать Колчина в Москву. Но… Но после того, что случилось в Варшаве… Теперь мы не должны упустить Зураба и Людовича. И того, третьего. В Стамбуле Колчина пусть встретят наши люди. Они помогут Колчину ему выполнить задание. Пока он будет добираться до места, мы должны разработать детали операции. Понятно?

– Так точно.

Беляев поднялся и, прихрамывая на больную ногу, вышел из кабинета. Антипов сложил бумаги в бордовую папку, какую всегда брал с собой на доклады к самому высокому начальству. И стал ждать вызова.

Пригород Перми. 17 августа.

Ранним утром Стерн вышел на порог строительного вагончика и поежился. Погода со вчерашнего дня не изменилась, северный ветер гнал по небу тучи, накрапывал дождь. Но погода штука переменчивая, по радио передали, что через пару дней дожди закончатся. Тепло продлится до конца августа, начала сентября. И этот прогноз радует. Ведь в день проведения акции должно светить солнце, и хорошо бы еще северо-восточный ветер, чтобы кислотное облако, образовавшееся после серии взрывов, понесло точно на аэропорт. Стерн окинул взглядом строительный двор. За последние полутора суток Ватутин успел разгрузить «МАЗ», сложил ящики с рыбой в глубине двора, накрыл их брезентом, чтобы вонь не разлеталась по всей округе. Вчера Ватутин с утра до вечера копал глубокие траншеи, перетаскивал к ямам коробки, освобождал от рыбы и мокрого картона упаковки с взрывчаткой. Тухлую рыбу закапывал, тротил грузил в кузов «МАЗа». И так он перенянчил каждую коробку, каждый брикет. К вечеру была выполнена только треть работы, Ватутин протер до дыр две пары тряпичных рукавиц, его шатало, поташнивало от усталости. Вчера Стерн ничем не мог помочь парню, своих дел выше крыши. На попутках он добрался до Перми, потолкался на автомобильном рынке, у какого-то ханыги купил автомобильные номера. Затем на том же рынке после долгих торгов приобрел подержанный бензовоз «КАМАЗ». Как и раньше, регистрировать покупку у нотариуса не стал, отговорившись срочными делами и денежной халтурой, которую грех упустить. Взял с прежнего владельца бензовоза рукописную доверенность на управление транспортным средством и отсчитал деньги. Сев за руль, отправился на нефтеперегонный завод. Поздним вечером Стерн вернулся на хозяйственный двор передвижной механизированной колонны. В цистерну «КАМАЗа» легко поместилось восемь тонн солярки. Наскоро перекусив и махнув для согрева стакан водки, Стерн до ночи менял чебоксарские номерные знаки на пермские. А заодно уж так, на всякий случай, перекрашивал кабину «МАЗа» в темно бордовый цвет. …Не обращая внимания на мелкий дождь, Стерн спустился с крыльца бытовки, подошел к врытому в землю рукомойнику, стащил с себя майку и повесил ее на ржавый гвоздь. Постанывая от удовольствия, он натер себя мылом «Жасмин», вымылся по пояс холодной водой, почистил зубы, прошелся безопасной бритвой по щекам. И долго причесывался, разглядывая свое отражение в куске битого зеркала, укрепленного на деревянном щите рядом с рукомойником. Под глазами синева, кожа лица серая, какая-то нездоровая. Стерн сказал себе, что восемь-девять часов полноценного сна, и он снова станет похож на человека. Сегодня нужно вернуться в Чебоксары, забрать со склада две с половиной тонны рыбных брикетов и привести их сюда. Завтра вместе с Ватутиным они освободят взрывчатку от рыбы. А дальше… Он позволит себе целые сутки, даже полутора суток полноценного отдыха: только сон, еда и снова сон. Перед операцией нужно быть свежим и сильным. Стерн натянул на себя майку, дошагал до бытовки, вошел в комнату и долго толкал спавшего мертвым сном Ватутина. Наконец, тот проснулся, сел на кровати и стал, позевывая, протирать глаза.

– Который час? – спросил Ватутин.

Стерн покосился на будильник.

– Пять тридцать.

Он сел к столу, налил из электрического чайника в кружку кипяток. Открыл ножом банку мясных консервов, отрезал два куска хлеба от серой пахнувшей плесенью буханки и принялся за еду.

– Даже у хозяина будят в шесть утра, – проворчал Ватутин.

– Что, скучаешь по той жизни? – усмехнулся Стерн.

– Просто сегодня работать все равно не смогу. Поясницу ломит страшно. Вчера под дождем наворчался с вонючими ящиками. Застудил, видно. И еще это…

Ватутин показал Стерну тыльную сторону ладоней. Руки в мелких порезах, свежих розовых волдырях, кожа глубоко исколота рыбьими плавниками.

– Что у мальчика пальчик заболел? – усмехнулся Стерн. – Ты это забудь: не могу работать. У нас дел осталось – всего ничего. А дальше у тебя начнется другая жизнь. Представь: побережье теплого моря, желтый песок, синее небо. Италия или Северная Африка, но только не Алжир. Красивые женщины, белый пароход. Это ведь то самое? О чем ты мечтаешь?

– То самое, – кивнул Ватутин. – О чем еще человек мечтать может? Море, пароход, женщины. А вы сами там были, ну, в Северной Африке?

– Был, – Стерн говорил и жевал тушенку с хлебом. – В Алжире был. Но попал туда не для того, чтобы на море смотреть. Чтобы деньги зарабатывать. Это были не лучшие времена и для меня и для той страны, где я оказался. Людей тогда мочили пачками. Как скотину. Крови во всех глухих деревнях было по колено. Мусульмане резали православных и вообще… Кого придется. Но платили неплохо.

– А женщины там как, красивые? – Ватутин не услышал или не захотел услышать последних слов Стерна о крови.

– Лично мне как-то не до женщин было, – ответил Стерн. – Короче, в те времена там правили бал отряды исламистов. Они действовали не в городах, а в сельской глубинке. Вооруженные группы от пяти до пятидесяти человек. По-русски говоря, бригады или банды. Если какая-то женщина нравилась этим парням, они просто ее брали. Трахали прямо на улице. Могла таскать за собой неделю-другую. Такие женщины у них называются женами для удовольствия. Этот обряд исламисты переняли у шиитов.

– И что потом? Этих женщин отпускали?

– Нет, – Стерн вылизал банку хлебной коркой. – После того, как женщину имеет целая бригада, она, эта женщина, становится низшим существом. Презренным, лишенным прав. Хуже рабыни, хуже собаки. Женам для удовольствий живым отрезали головы. И делали это публично, скажем, на сельской улице или площади. А потом выбирали себе новую жену из местных. Молодую, самую красивую.

– Почему такие вещи творятся в Алжире?

– Там мусульмане пришли к власти законным путем, выиграли выборы в парламент, а военные отобрали у них победу. Отменили второй тур выборов. Исламисты ответили массовым террором и утопили страну в крови. Сначала мочили госчиновников, военных, полицейских, иностранцев. А потом просто кого попало. До сих пор так. Десятки тысяч людей погибли, не поймешь за что.

– Значит и вы…

– Я не принимал участие в карательных акциях против мирного населения. Я делал другие дела, для которых нужен опыт, квалификация, главное, мозги. Голова на плечах, а не кочан капусты. – А вы побывали во многих странах?

– Да, поездил по миру, – ответил Стерн. – Будет время, расскажу что-нибудь интересное.

Стерн допил кофе, сунул ноги в резиновые сапоги с коротко обрезанными голенищами, заправил в них брюки. Поднялся на ноги, надел черную рубашку, пиджак, натянул на голову потрепанную серую кепку шестиклинку, забытую кем-то из прежних обитателей бытовки.

– Поедете на «МАЗе»? – спросил Ватутин.

– «МАЗ» не должен выезжать с этой территории до того дня, когда мы устроим небольшой фейерверк, – ответил Стерн. – Я пешком до трассы. Тут семь километров ходу. А там сяду на попутку. К обеду буду на месте. Договорюсь насчет транспорта, вернусь вечером и привезу последние две тонны окуня.

Стерн сделал несколько шагов вперед, остановился на пороге, обернулся.

– Ты натри ладони облепиховым маслом, вон у деда сторожа пузырек в холодильнике остался, – сказал он. – И начинай работу. На территорию никого не пускай. Если кто спрашивать будет, пусть позже придут, вечером. Или завтра утром. Когда я вернусь. Вопросы есть? Вот и ладно.

Чебоксары. 17 августа.

Стерн добрался до города около трех часов, но не поспешил на склад. Он зашел в рабочую столовую, поставил на поднос двойную порцию гуляша, яичницу из трех яиц, компот и пару салатов. В мятом пиджачке, заляпанных грязью сапогах с обрезанными голенищами, серой кепчонке, козырек которой наползал на брови, Стерн напоминал слесаря с ближнего автокомбината или водилу дальнобойщика, решившего основательно заправиться перед дальним рейсом. Покончив с обедом, составил на поднос грязную посуду, вышел из столовки, свернул за угол и по кривому переулку, застроенному старыми деревянными домами, неторопливо зашагал в сторону городского центра. Дождь прекратился, дышалось легко. Завернул в пустой от людей сквер, Стерн, постелив на мокрую скамейку газету, сел, вытащил из кармана трубку мобильного телефона. По памяти набрал номер директора «Амфоры» Альтовой.

– Добрый день, – сказал Стерн, когда услышал в трубке знакомый женский голос. Он был убежден, что Альтова помнит его, но на всякий случай решил представиться. – А я тот самый Юрий Анатольевич, который оставлял у вас рыбу. Забыли меня?

– Как можно? – ответила Альтова. – Помню, очень хорошо помню. Тут меня не было, а с вашим окунем такое недоразумение получилось. Ключи от морозильника найти не могли…

– Ну, ерунда какая.

– А, что вы сказали? Я только вышла на работу, а мне как раз докладывают… Мой заместитель, знаете ли, это такой человек, с девичьей памятью…

Последние два дня Альтова безвылазно торчала в своем кабинете, отлучаясь на минуту лишь в туалет по нужде. В кабинет ей приносили еду и чистое белье. Здесь на казенном диване она провела две ночи. Все это время бедная женщина ждала звонка Стерна. При директоре несли вахту две пары офицеров ФСБ, сменявшие друг друга каждые шесть часов. Контрразведчики сто раз отрепетировали с Альтовой предстоящий разговор. Что она должна говорить, как отвечать, когда Стерн позвонит и спросит о своей рыбе. Офицеры проговорили с Альтовой все возможные сценарии разговора, неторопливо вдалбливая в голову директора каждое слово, даже интонации голоса. Альтова, женщина памятливая, способная к импровизации, кажется, запомнила, вызубрила все, чему ее учили. Но сейчас, когда Стерн, наконец, позвонил, она неожиданно для себя и для оперативников, сидевших рядом и слушавших разговор по параллельной трубке, разволновалась. Заученные слова и интонации вылетели из головы, как птички из клетки. Лицо Альтовой сделалось пунцовым, язык развязался от волнения, она несла ахинею, не предусмотренную программой, и не могла остановиться. По сценарию Нина Ричардовна должна говорить сухо, отвечать односложно, быстро закруглить разговор, чтобы случайно не выдать своего волнения. Если собеседник начнет приставать с вопросами, нужно сказать: «Приезжайте. Ваш товар на складе». Если Стерн попытается затеять долгую беседу на общие темы, уйти от разговора, сослаться на срочные, совершенно неотложные дела: «Приезжайте, поговорим на месте». И положить трубку.

– Значит, я могу сегодня заехать? – спросил Стерн. – Забрать свою рыбешку? Как она там, не пропала? Коты еще не сожрали?

– У нас хорошие холодильники. Немецкие, почти новые.

– Вот как, немецкие? – удивился Стерн. – Надо же, какой прогресс мы наблюдаем.

– А как же? – вопросом ответила Альтова. – Все должно быть на уровне. А иначе…

Оперативник, сидевший рядом с Альтовой, тряс в воздухе сжатыми кулаками, делал страшные глаза и беззвучно шевелил губами.

– Заканчивай разговор. Заканчивай разговор, мать твою. Заканчивай…

– Кстати, тут я был проездом в Алапаевске, – говорил Стерн. – В центральном универмаге мне попались очень хорошие духи. Эксклюзивный товар. Франция. Пришлось взять.

– Те самые духи? Названные в честь меня?

– На этот раз другие. Не хуже. Футляр пластиковый, черный, и надпись золотом. Забыл какая. Но запах вам понравится.

– Что вы сказали? Ах, вот как. Спасибо. Вы разоритесь на дорогих подарках. Оперативник написал печатными буквами на листке бумаги «Заканчивай разговор». Подчеркнул фразу и поставил жирный восклицательный знак. Он едва сдержался, чтоб не украсить записку парой крепких слов. Взял листок двумя пальцами и стал держать его перед носом директора.

– Простите, меня вызывают, – опомнилась Альтова. – Срочно начинается погрузка. То есть разгрузка… Пришел товар. Приезжайте, жду.

– Приеду, – пообещал Стерн.

Альтова положила трубку. Оперативники повскакивали со стульев.

– Зачем вы затеяли этот разговор? – заорал тот, что помоложе. – Ну, ведь мы с вами миллион раз все обговорили.

– Вы же слышали, он обещал приехать, – Альтова вытерла платком красный нос. – Значит, все нормально.

– Ничего нормального. Вы все испортили.

– Он меня словно загипнотизировал меня, – всхлипнула Альтова.

– По телефону загипнотизировал? – еще громче заорал оперативник.

– По телефону.

Альтова уткнулась в платок и разрыдалась. В кабинет вошел офицер связи и сообщил, что номер, с которого звонил Стерн, установить не удалось, но объект находится в городе.

Выкурив сигарету, Стерн продолжил свое пешее путешествие, но теперь он шагал не к городскому центру. Он шел в обратном направлении, к автокомбинату. Голос Альтовой не понравился Стерну. Какой-то дубовый, не человеческий голос. Чтобы понять, что женщина врет, не нужно даже защищать докторскую диссертацию по психологии. Во время разговора Альтова дважды переспросила Стерна, будто плохо слышала. На самом деле, слышимость была вполне приличной, даже хорошей. Переспрашивают люди, которые охвачены волнением, возбуждением. Они слышат слова, но вследствие своего эмоционального состояния, плохо понимают смысл сказанного. А с чего бы Альтовой волноваться и врать? Ведь она разговаривает не с боссом из областной администрации, не с обманутым мужем, не с молодым трепетным любовничком. С обычным рядовым клиентом беседовала, каких через склады взвод проходит, а то и целая рота. Рутина жизни, и вдруг такие эмоции. Неужели контрразведчики уже нанесли Альтовой визит вежливости? Но ФСБ не было ни единой зацепки, ни одной тропки, ведущей к Стерну. Тогда откуда такая прыть? Стерн проторчал полчаса у ворот автокомбината, пока, наконец, не нашел водителя «МАЗа», закончившего смену, но легко согласившегося поработать сверхурочно. Стерн залез в кабину грузовика и дважды повторил простую инструкцию. Водитель приезжает на склад «Амфора» по накладным получает две тонны мороженой рыбы и тут же, не теряя ни минуты, отвозит груз в район вокзальной площади, к кафе «Минутка». Стерн вытащил накладные, расплатился вперед. Дал денег, чтобы водитель не сам таскал ящики, а заплатил складским работягам. Пообещав еще подкинуть денег за оперативность, если водила уложится в отведенные полтора часа, Стерн сказал: – Я бы сам съездил в «Амфору», но зашиваюсь. Времени мало, а дел навалом. Короче, все запомнил? Приезжаешь к складу, идешь на вахту, даешь накладные…

– Запомнил, – водитель, которому давно не перепадало больших легких денег, был готов хоть на руках, по коробке перетаскать рыбу на другой конец города к вокзалу. – Ты жди, уже часа через полтора получишь своего окуня. Что я, первый раз что ли?

– Жду тебя ровно в пять.

Стерн открыл дверцу, спрыгнул с подножки на тротуар.

…Кафе «Минутка», занимавшая первый этаж старого купеческого особняка, находилось в десяти минутах ходьбы от вокзальной площади. Здесь полно проходных дворов, через которые, не привлекая внимания, можно быстро уйти. Для наблюдения за «Минуткой» Стерн выбрал четырехэтажный деревянный дом, назначенный под снос. Дом тем хорош, что расположен через улицу, наискосок от «Минутки», а его подъезды сквозные, выходят на две стороны: на улицу и во двор. Большая часть жильцов уже переехала в новые квартиры, по ночам в доме хозяйничали вокзальные бомжи и местные пьяницы, днем здесь справляли свадьбы бродячие собаки, в поисках поживы шуровали полчища голодных крыс. Стерн вошел в средний подъезд, поднялся на третий этаж и стал через мутное заплеванное стекло разглядывать «Минутку», старый двор внизу, тротуары и мостовую. Улица оказалась совсем тихой: пройдет пешеход, проедет машина, вот и все движение. В четыре двадцать перед «Минуткой» остановилась темная «Волга», из машины вышли три мужчины средних лет в гражданских костюмах, завернули в кафе. «Волга» укатила. Через семь минут в кафе зашли еще двое мужчин, которые вылезли из «Жигулей». Человек шесть пришли в кафе своим ходом, по одиночке. Наискосок от «Минутки» на противоположной стороне улицы остановился микроавтобус с затемненными стеклами. Водитель погасил габаритные огни, но из машины не вышел. Стерн решил, что сотрудники ФСБ действуют слишком прямолинейно, топорно. В «Минутку» набежало цело стадо переодетых в штатское офицеров, и, надо думать, за один вечер они сделают этому заведению недельную выручку. Стерн наблюдал за окрестностями еще минут двадцать, убежденный, что эти мужики в костюмах не просто прохожие, томимые голодом или жаждой, а контрразведчики. Без двадцати минут пять у кафе остановился тот самый «МАЗ» с серым тентом над кузовом. Знакомый водила выбрался из кабины, засмолил папиросу и стал расхаживать взад-вперед по тротуару. Временами он останавливался, стучал носком башмака по покрышкам и прикуривал новую папиросу. Стерн посмотрел на часы: без десяти пять. Пора уходить. Где-нибудь через полчаса в помощь контрразведчикам прибудут менты, блокируют весь район, тогда выбраться будет трудно. Он спустился вниз, вышел из подъезда на противоположную от кафе сторону. Попетляв по проходным дворам, дошагал до оживленной улицы и остановил такси.

Пригород Перми. 18 августа.

Стерн вернулся на строительный двор ПМК глубокой ночью. Семь километров от трассы он прошел пешком по темный дороге, раскисшей от проливного дождя. Чтобы не оставить в липкой грязи сапоги, разулся, закатал брюки до колен. Промокнув до нитки, посинев от холода, приплелся в бытовку едва живой. Снял с себя одежду, надел сухие трусы и майку, принес пару ведер воды из бочки. Наполнив ржавое корыто, побросал туда свои тряпки, присыпал их стиральным порошком. Сев к столу, разогрел чайник, потряс пустую жестянку из-под чая, открыл банку консервов, наспех перекусил. Ватутин постанывал и беспокойно ворочался на койке, наконец, проснулся от сиплого кашля Стерна. Уставший как черт, Ватутин сквозь прищуренные веки наблюдал за Стерном. Наконец, нашел силы сесть, спустил ноги с кровати, прикурил сигарету.

– Гостей не было? – спросил Стерн, допивавший уже третью кружку горячего кипятка с сахаром.

– Да кому мы нужны, чтобы к нам в гости ходить?

– Что у тебя?

– Весь двор развезло от дождя, – сказал Ватутин. – Грязи по колено. Рою яму для рыбы, а стенки не держат. И яму тут же вода заливает.

– Так ты сделал хоть что-нибудь?

– Я разделывал рыбные брикеты, – затянулся сигаретой Ватутин. – Тротил складывал в кузов грузовика и накрывал брезентом. А для рыбы бочку прикатил. Поливал ее в бочке соляркой и жег весь день. Чувствуете, как здесь воняет?

– У меня насморк.

– А у вас дела как?

– Никак. Я приехал пустой. Не будет больше взрывчатки. Мать их в душу, скоты…

– Что случилось?

– Случилось? – прищурился Стерн. – Рыбку получили гэбэшники. Теперь, небось, жарят нашего окуня на растительном масле, жрут. И нас с тобой добрыми словами вспоминают. По моим наблюдениям, чекисты любят рыбу, особенно морского окуня. От рыбы они немного умнеют.

Стерн выключил верхний свет, зажег настольную лампочку в колпаке, похожем на ночную вазу. Разложив на столе чистые листки бумаги, старые, пожелтевшие от времени, заточил ножом карандаш и погрузился в математические вычисления. Ватутин не спал. Он не стал приставать к Стерну с новыми вопросами, просто сидел на койке, болтал ногами. Он разглядывал ладони в волдырях и порезах, смолил сигарету за сигаретой и наблюдал, как Стерн покрывает математическими формулами чистые листы. После долгих размышлений, Ватутин придумал фразу, по его мнению, очень остроумную.

– Вы как этот, – сказал Ватутин. – Ну, которые в институтах дурака валяют. Слово забыл. А… Ну, как студент перед экзаменом.

И засмеялся. Стерн косо глянул на молодого помощника, сверкнул глазами и ничего не ответил. К половине четвертого утра Стерн закончил свои вычисления. Зажал карандаш в пальцах кулаках и переломил его надвое.

– Ни черта у нас не выйдет, – сказал он вслух. – Ни черта собачьего.

Когда Стерн вынес свое заключение, парень встал с койки, сбросив одеяло.

– Это почему же не выйдет?

– Взрывчатки не хватает, – Стерн закашлялся и кашлял добрую минуту, прижимая ладони к груди. – У нас примерно тонна шестьсот килограммов тротила. А нужно две тонны с небольшим. Нужен направленный взрыв определенной мощности, а мощности нет. Если взрывчатки недостаточно, то ничего не получится.

– Это почему?

– Плотины, мосты строят с огромным запасом прочности, применяют бетон высоких марок. И прочностные характеристики бетона с годами, как ни странно, только повышаются. Только крепче он делается. Понятно?

– Чего уж тут не понять? – Ватутин, кажется, расстроился до слез. – Значит, плакали наши бабки? Тот синий пароход и белое море? То есть наоборот.

– Не знаю.

Стерн уперся лбом в раскрытую ладонь, закрыл глаза и так, не двигаясь, просидел добрых четверть часа. Ватутин снова сел, молча кусал губу, он полагал, что Стерн думает, молча вычисляет, подгоняет цифры и делает важные выводы. А Стерн просто задремал. И проснулся только тогда, когда локоть съехал со стола. Стерн потряс головой, взял с вешалки ватник, надел брезентовые штаны.

– Одевайся, – скомандовал он. – Пошли на воздух.

– Зачем? – удивился Ватутин.

– Сейчас мы должны освободить кузов грузовика от тротила. Спрятать взрывчатку в том разломанном складе, где разрослись лопухи. Машина мне понадобится завтра утром. Надо купить две тонны селитры и концентрат серной кислоты. Третий компонент, мазут, у нас уже есть.

Подпрыгивая, Ватутин уже всовывал ноги в брючины. Он не видел непроглядной темноты ночи, не видел дождя и грязный двор. На горизонте снова замаячили девушки в открытых купальниках, белый пароход и сине море.

– Мы что, сделаем самодельную взрывчатку? – Ватутин натянул фуфайку, стал зашнуровывать башмаки. – А сможем?

– Это не сложно, – ответил Стерн. – И вообще, та взрывчатка плоха, которую нельзя изготовить дома, на кухне. Или на строительном дворе.

– А она сработает? Самодельная-то?

– Между прочим, самые страшные взрывы получаются, когда используют самодельную взрывчатку, а не фабричную. Разрушительная сила в ней, если все сделать по уму, – будь здоров. Про взрыв в Америке в Оклахома-Сити слышал? Некто Тимоти Маквей изготовил взрывчатку из аммиачной селитры и мазута. Припарковал свой фургон возле муниципального здания и пошел есть пончики. Итого: 168 трупов и боле пятисот раненых.

– Надо же, – Ватутин поскреб затылок. – Вы чему только не научите.

– На тротил и селитру мы положил мешки с песком. Таким образом, взрыв получится направленным. То есть взрывная волна пойдет вниз, а не вверх, что и требуется. А при уплотнении взрывчатки ее мощность опять же увеличивается. Короче, не вешай носа. Мы сорвем банк.

Через минуту Ватутин и Стерн, кашлявший уже без остановки, вышли под проливной дождь, подогнали грузовик к разрушенному складу и, светя переносной лампой, стали разгружать взрывчатку.

Глава девятая

Стамбул, район Длинного рынка. 18 августа.

Вторую неделю столбик термометра в послеобеденное время не опускался ниже тридцати семи по Цельсию. Колчин прилетел в Стамбул накануне и остановился в трехзвездочном отеле рядом с Голубой мечетью, зарегистрировавшись по паспорту бизнесмена из Чехии Мартина Гудеца. Номер Колчину достался вполне приличный, с кондиционером и ванной, и обошелся в сорок долларов в сутки. Вчерашним вечером Колчин, изнемогая от жары, совершил пешую экскурсию в район морского порта. Долго толкался среди туристов. И так внимательно осмотрел Галатскую башню, величаво возвышающуюся над бухтой, будто впервые в жизни видел это древнее каменное сооружение. Взобравшись по винтовой лестнице на смотровую площадку, делал вид, что разглядывает огромные морские корабли, покидающие гавань. На самом деле он высматривал в толпах туристов человека средних лет, одетого в синюю гавайку с пальмами, белые шорты и соломенную шляпу. Человек в гавайке появился с получасовым опозданием. Колчин перебросился с мужчиной парой ничего не значащих слов. Связник сунул в руку Колчина мятую пачку сигарет, служившую контейнером для записки, и исчез. Вернувшись в свой гостиничный номер, Колчин вытащил из пачки чистую бумажку. Заперевшись в ванной комнате, смочил листок разведенным водой яблочным уксусом, когда текст проявился, перечитал его несколько раз и, выучив наизусть, спустил бумажные клочки в унитаз. Около семи часов вечера он поужинал в рыбном ресторане, заказав шашлык из мидий, салат из креветок и жареную барабульку. Покончив с едой, взял такси и отправился в район Длинного рынка. В двух кварталах от него находилась контора грузовых перевозок «Мадьяр – Сли». Хозяином конторы был Юрий Сурков по паспорту Иштван Петаки, гражданин Венгрии. Сурков являлся одной из ключевых фигур русской нелегальной резидентуры в Стамбуле и в предстоящем деле должен был серьезно помочь Колчину. Контора «Мадьяр – Сли» занимала первый этаж унылого трехэтажного дома на пыльной небогатой улице, входная дверь была уже заперта, хотя рабочий день еще не кончился, свет в окнах конторы погашен. На втором этаже этого же дома помещалась сапожная мастерская «Усура». Третий этаж Сурков снимал под свою квартиру. Колчин зашел во двор, поднялся по прямой внешней лестнице, позвонил в дверь. Разговор с Сурковым занял не более десяти минут, условились о завтрашней встрече, выпили кофе по турецкому обычаю, вместе с гущей, запивая его холодной водой. И Колчин стал прощаться. Сурков, человек среднего роста и сложения, темноволосый и очень загорелый, пожалуй, мог бы сойти за турка, если бы отпустил усы и пользовался темными контактными линзами. Его светло голубые глаза мешали Суркову в быту и человеческом общении с местными жителями. Суеверные турки опасаются кладбищ, брошенных домов и дурного, то есть голубого глаза. В рабочее время, когда Сурков торчал в конторе на первом этаже, он не снимал темные очки. Хозяин проводил Колчина до порога, тряхнул его руку. «Приходи завтра в два часа. А уже в полдень я буду знать все, что надо», – сказал на прощание Сурков и дыхнул на гостя крепким водочным перегаром. «Надеюсь, будешь знать, – зло прошептал Колчин. – Если, конечно, ты сумеешь проспаться к завтрашнему дню. Эх… Просохни хоть немного». Выбравшись из квартиры в духоту безветренной южной ночи, Колчин поплутал по улочкам старого города, но не почувствовав ни облегчения, ни радости от такой прогулки, только тяжесть в ногах. На перекрестке двух узких улиц к Колчину привязался босоногий мальчишка лет двенадцати. Безошибочным внутренним чутьем попрошайка угадал в хорошо одетом мужчине русского туриста. Парнишка двинулся за Колчиным, забегал то вперед, то за спину, стал оживленно жестикулировать, хватать туриста за локти, за полы пиджака. «Господин, дай значок, – кричал мальчишка по-русски. – Пожалуйста, значок. Дай значок. Дай значок, тебе же говорю». «Отвяжись», – сказал Колчин и прибавил шага, но попрошайка не отстал. Тогда Колчин остановился, порывшись в кармане, выдал мальцу премиальные за настойчивость – двадцать пять центов. «Ельцин, мафия», – гаркнул мальчишка во все горло и убежал в темноту. Колчин взял такси и поехал в гостиницу, на сердце было неспокойно. Он думал, что алкоголиков во всемирном разведывательном сообществе, если считать в процентном отношении, пожалуй, наберется больше, чем среди шахтеров или, скажем, железнодорожников. Подобной сравнительной статистикой никто, наверное, не занимается, ни у нас, ни в Штатах, ни в Европе, но от этого не легче. О пагубном пристрастии Суркова к спиртному, о пристрастии незаметно переродившимся в болезнь, в Москве, разумеется, знали. Суркову готовили замену, но об этом не знал уже сам Сурков. Он дорабатывал в здесь последние месяцы, затем через Венгрию, его выдернут из Стамбула в Москву. И в центральном аппарате СВР опустят на дно болотной конторской работы, в огромную бумажную пещеру из которой есть только один выход. На заслуженный отдых. Но это в будущем, пусть недалеком, но в будущем. А сейчас, плох Сурков или хорош как оперативник, ему предстоит сыграть важную роль в предстоящей акции.

В два час Колчин явился в квартиру Сурков, сел в кресло возле окна. Хозяин, набросил на голое тело короткий халат, разрисованный мелкими двугорбыми верблюдами, опустил соломенные жалюзи и доложил все, что удалось узнать за последние сутки. Сегодня утром из Москвы поступило сообщение, что установлена личность третьего сообщника, того самого человека, который расстрелял Буряка в центре Варшавы. Это некто Гиви Смыр, абхаз, принимал участие в нескольких вооруженных конфликтах, профессиональный боевик, очень опасный субъект. Кроме того, Смыр – человек незаурядной физической силы, владеет всеми видами оружия. Трижды ранен, дважды проходил курс лечения в Турции, так что, в Стамбуле он свой человек. Гостиница «Аксарай», где остановились Зураб Лагадзе, Людович и Смыр, это не огромный «Оран Отель», а совсем небольшое заведение. Помещается в старинном здании, построенном из белого природного камня. Три этажа, двадцать две комнаты для гостей, все удобства в коридоре. Кондиционеров и завтраков в номер не предусмотрено, поэтому и плата скромная – пятнадцать баксов в сутки. Хозяин – бывший чеченский беженец Шахан Самбулатов, получивший в Стамбуле вид на жительство. В настоящее время более половины номеров в «Аксарае» пустует, хотя найдется немало желающих остановиться в гостинице. Сейчас пик сезона, еще недавно в «Аксарае» пачками селились небогатые туристы из Восточной Европы, челноки из России, студенты. Но, когда появилась троица из Варшавы, Самбулатов объявил, что номера не сдаются. Дескать, все заняты. Доверенный человек Суркова попытался снять номер, любой, одноместный или двухместный, но получил от ворот поворот. Видимо, Зураб не хочет, чтобы вокруг него болтались лишние люди. Возможно, он возместил хозяину убытки. Возможно, просто сказал «спасибо». Чеченцы, осевшие в Стамбуле, симпатизируют людям вроде этого Зураба. Некоторые коммерсанты отчисляют процент от прибыли на освободительную войну в Чечне. «Аксарай» имеет два входа, со двора и с улицы. Хозяин с семьей живет не в самой гостинице, как здесь принято у многих мелких коммерсантов, а в нескольких кварталах от своего заведения. Удобнее всего начать дело около четырех утра, когда и постояльцы и обслуга, то есть две горничные, спят глубоким сном, а окрестные улицы пусты. На ночь служебный вход запирают, но дверь на улицу оставляют открытой, в холле дежурит инвалид, то ли чеченец, то ли ингуш, что-то вроде ночного портье. Ему около пятидесяти, по время первой чеченской войны воевал на стороне сепаратистов. Контужен, получил сквозное ранение в грудь, а также искалечил кисть правой руки, потерял три пальца. Лечился в Турции, выписавшись из больницы, здесь и остался. Зовут портье Русланом Мусаевым. По закону в Турции хозяин или управляющий лавки, гостиницы, магазина может держать на рабочем месте автоматическое оружие для защиты своего бизнеса. Во многих торговых заведениях рядом с кассовым аппаратом можно увидеть автомат Калашникова, это вовсе не диковинка. На стене за спиной Руслана, гостиничного портье, висит помповое пятизарядное ружье двадцатого калибра со складывающимся прикладом. Возможно, под стойкой спрятан пистолет или что посерьезнее. Надо быть готовым к любым неожиданностям, разобраться с Русланом быстро и тихо. Можно воспользоваться парадным подъездом. Можно войти черным ходом, подобрав ключ или отмычку к навесному и врезному замкам. Оба варианта имеют свои достоинства и недостатки. Следует учесть, что внутренние стеновые перегородки в гостинице – деревянные, довольно тонкие. Можно услышать, что в соседнем номере человек чихнул. Поэтому действовать придется очень осторожно и, главное, тихо. Кстати, в гостинице только один телефон, и стоит он на конторке портье. Когда Колчин и его помощники проникнут в гостиницу, нужно подняться на второй этаж. Лестницы две. Одна парадная, широкая, застеленная ковровой дорожкой. Другая, довольно узкая и темная, для обслуги. Когда все будет кончено, разумно уходить по служебной лестнице на внутренний двор, заранее подогнав машину к черному ходу. Коридор на втором этаже прямой, упирается в торцевую стену, двери номеров расположены по обе стороны коридора, слева и справа. Наши троица занимают десятый и одиннадцатый номера, выходящие окнами на узкую улочку. У Лагадзе тесная отдельная каморка, похожая на крысиную нору. Смыр и Людович делят просторный, разумеется, по стамбульским понятиям, двухкомнатный номер. Смыра и Лагадзе предстоит кончить на месте. Времени и возможности избавиться от трупов не будет. Поэтому тела останутся в номерах. Людовичу, слегка придушенному, колют транквилизаторы. Сажают в машину и уже в салоне его переодевают в форму офицера российского торгового флота, вывозят в район морского порта, где сегодняшнем утром пришвартовался сухогруз «Северная звезда» под нашим флагом. Пьяный русский моряк, которого сослуживцы чуть не волоком тащат по сходням на борт корабля не вызовет подозрений полицейских или таможенников. Русские здесь часто напиваются до поросячьего визга. Подводит неопытность и высокомерие, моряки слишком легкомысленно воспринимают местную раку, анисовую водку, которая вкусом напоминает сироп от кашля, но по мозгам ударяет крепко. Морскую форму и документы для Людовича принесут сегодня вечером. Евгения Дмитриевича поднимают на борт, запирают в каюте второго помощника капитана, этим же кораблем из Стамбула уйдет и Колчин. Как только «Северная звезда» выйдет из бухты, можно привести Людовича в чувство и тут же приступить к допросу. С борта корабля отправить шифровку в Москву. Таким образом, операция «Людоед» будет успешно завершена. Во время своего рассказа Сурков не сидел на месте, он беспокойно расхаживал по комнате, останавливался у подоконника и снова начинал ходить. Кондиционер не работал уже вторую неделю, в квартире было жарко и душно. Сурков обливался потом, но время от времени доставал из-под журнального столика бутылку «Пшеничной», наливал небольшую рюмку, опрокинув водку в рот, продолжал рассказ. Гостю выпивки не предлагал. Последние двое суток у гостиницы дежурят два доверенных лица Суркова. Судя по их сообщениям, гости ни разу не покидали «Аксарай», еду заказывают в ближайшем ресторанчике. Видимо, ждут связника, который должен доставить чистые документы. Ну, а с новыми-то бумагами этих орлов ищи-свищи… Времени мало, поэтому Москва предлагает провести акцию послезавтра на рассвете.

Сурков достал из кармана сложенный вдвое листок, протянул бумажку Колчину.

– В списке пять человек, – Сурков сел в кресло, нырнул под столик и наполнил рюмку. – Все люди проверенные. Один сидит в машине. По два человека остаются возле черного и парадного входа, а мы с тобой идем наверх. Если начинается кипеш, наши парни снизу поднимаются на второй этаж и действуют по обстановке.

Колчин вытащил зажигалку, крутанул колесико, бросил горящую бумажку в пепельницу.

– Я резидент группы, – сказал он. – Принимаю решения и несу за них ответственность. Так вот, я решил, что помощники нам не нужны. Точнее нужен один водитель. Мы все сделаем вдвоем. Ты, я и водила.

– Почему?

– Потому что у нас нет времени на глубокую разведку. Мы почти ничего не знаем о том, что происходит в гостинице. Если там устроили засаду, в нее попадем только мы с тобой. Два человека. Если начнется большая стрельба, водитель успеет уйти. Простая математика: лягут шесть человек или только двое. У нас в запасе еще полутора суток. Нужно оружие, автоматические или полуавтоматические пистолеты с глушителями. Ножи, патроны. – Знаю, – махнул рукой Сурков. – Завтра я покажу тебе образцы. – Кстати, откуда ты достаешь «Пшеничную»? К русским туристам тебе запрещено приближаться.

– Для человека, прожившего в Турции почти десять лет, «Пшеничная» не проблема, – ответил Сурков. – Тут я могу достать все, что пожелаете. Старинные монеты никогда не существовавших государств, хоть гробницу египетского фараона достану, хоть святой Грааль. А водка – это семечки…

– Вы слишком много пьете, Сурков, – Колчин перешел на «вы».

– Да, неподготовленному человеку, приехавшему из сытой Европы в Стамбул, в эту чертову дыру, наверное, кажется, что в такую жару нельзя и подумать о водке, и, разумеется, женщинах, – Сурков заговорщицки подмигнул Колчину. – А я вот думаю об этом часто. И о бабах и о водке.

– А вы, Сурков, стали циником.

– Это не худшее из того, что много со мной случиться. После пары лет работы в этой стране любой человек с устойчивой психикой и так называемыми жизненными принципами сойдет с ума или сопьется. В лучшем случае станет циником. Сурков встал из кресла, прошелся от подоконника до стены и снова упал в кресло.

– Эта работа разрушает меня, – сказал он. – Точит, как червяк яблоко. Я чувствую себя загнанной лошадью. Устал говорить одно, делать другое, в уме держать третье. Я устал от безделья, от этих мечетей, минаретов, от жары. От страхов, надуманных и реальных. От самого себя устал. И мне все равно, что вы обо мне думаете. Потому что я сам все про себя знаю.

Сурков встал, подошел к окну, держа в одной руке рюмку с водкой. Он потянул за капроновую веревку, поднял жалюзи из соломки. Намотал веревку на оконную ручку, чтобы жалюзи не опустились. С высоты третьего последнего этажа открывался довольно тоскливый однообразный вид. Внизу по узкой улочке турки торговцы катили в сторону Длинного рынка и обратно телеги, груженые плотно набитыми тюками с ширпотребом. Над мостовой стояли клубы плотной серой пыли. Послеобеденное солнце зацепилось за далекий минарет, напоминавший острый карандаш. И, кажется, не собиралось опускаться вниз, в бухту Золотого Рога. – Когда не посмотришь в окно, видишь только этот чертов минарет и солнце, – сказал Сурков. – И еще турок с их телегами. Кажется, эти люди никогда не спят. Катят и катят свои телеги к базару и обратно. Днем, вечером, ночью… Сюрреализм чистой пробы.

Сурков опрокинул в рот водку. Поставил пустую рюмку на подоконник и стал пустыми глазами разглядывать знакомый пейзаж.

– Тебе не надо больше пить, – сказал Колчин. – Хоть сегодня.

– Я выпиваю, чтобы снять внутреннее напряжение и усталость.

– Водка тебя разрушает, не работа. Нельзя каждый день высасывать по три пузыря. Да еще в такую жару.

– А, бросьте, – Сурков раздраженно махнул рукой. – Я с вами разговариваю, как с другом. Мы давно знакомы. И вообще, я по душам ни с кем целую вечность не разговаривал. Не имею права по душам разговаривать. Я знаю, как ты поступишь. Ты вернешься в Москву, напишешь на меня докладную. Так?

– Посмотрим…

– Пиши. Черт с тобой. Начальство прочитает твою записку, а через пару недель меня отзовут отсюда, сделают невыездным и не дадут очередного звания. В Москве задвинут на третьи роли. Посадят куда-нибудь в пыльный нафталинный сундук. К аналитикам. Там я буду строчить бесполезные бумажки, которые никто никогда не прочитает. Эх, будь, что будет. В этом городе я схожу с ума.

– Ты был в России полтора года назад, – ответил Колчин. – Через Венгрию тебя выдернули в отпуск. Ты провел в Москве два месяца и вернулся назад. Тогда ты ни на что не жаловался. И не пил столько.

– Полтора года назад, – задумчиво кивнул Сурков. – Как давно. Мне кажется, это было полтора века назад.

Сурков на минуту задумался, помолчал. Стало слышно, как в сапожной мастерской, помещавшейся на втором этаже, постукивают молоточки, трещит подшивальная машина и по козлиному блеет шлифовальный станок. Сурков сказал:

– Слушай, это не с меня в Москве шкуру спустят, за такие-то дела, – он усмехнулся и щелкнул себя пальцем по горлу. – Не с меня. С тебя шкуру спустят. За твою самодеятельность.

– Поживем, увидим, – кивнул Колчин. – Но если ты выпьешь еще хоть рюмку, я отстраню тебя от операции. Понял? Еще рюмка и…

– Понял.

Сурков подхватил бутылку, в которой еще оставалось грамм триста водки. Унес ее на кухню, пустил из крана воду, спрятал «Пшеничную» в шкафчик. Другую посудину, пустую, ополоснул водой, вернулся в комнату, показал бутылку гостю.

– Вот, видишь. В раковину вылил.

– Хорошо, я сделаю вид, что поверил, – Колчин начинал злиться. – Но еще раз соврешь, и конец нашей дружбе.

– Ладно, не напирай. Не прикоснусь больше. Слово.

Пригород Перми. 19 августа.

Погода вопреки обещаниям синоптиков так и не улучшилась, но дождь и холодный ветер не расстроили планов Стерна. Второй день работа на строительном дворе ПМК кипела, не останавливаясь ни на минуту. Накануне Стерну пришлось вывести «КАМАЗ», съездить к районному складу агрохимии, чтобы купить за наличный расчет две тонны аммиачной селитры в мешках. Затем он побывал на химическом комбинате, свел знакомство с нужным человеком и приобрел триста литров концентрированной азотной кислоты, разлитые в тридцати литровые бутыли из толстого зеленого стекла. Стерн оставил кислоту на строительном дворе и снова уехал. Вернулся скоро, вместе с Ватутиным выгрузили из кузова небольшую бетономешалку с двумя съемными барабанами емкостью в сто килограммов, массивную станину, несколько пустых железных бочек, электрокабель и водяной насос. И еще упаковку жидкого стекла. Им нужно обработать чашу бетономешалки изнутри, чтобы кислота быстро не разъела металл. Станину бетономешалки установили в самом уединенном месте, за единственной уцелевшей от разгрома стеной бывшего склада, испытали движок. Агрегат работал на твердую четверку. Поставили барабан, подвели кабель от бытовки и протянули резиновую кишку от водяного насоса. В ста пятидесяти метрах от бетономешалки на скорую руку соорудили что-то вроде брезентового тента. Положили на землю старые доски, что нашлись на дворе, на них сгрузили мешки с селитрой, бутыли с кислотой и пустые бочки, натянули брезент. «Смесь азотной кислоты и аммиачной селитры – одна из простейших форм взрывчатки, – перекуривая, объяснял Стерн. – В чаше бетономешалки на самых малых оборотах смешиваем эти два компонента и добавляем к ним мазут, стабилизатор. Бетономешалку нужно без остановки поливать холодной водой из шланга. Да и дождь идет, это тоже не помешает. В чаше будет происходить химическая реакция. А где химическая реакция, там выделяется тепло. Поэтому емкость должна непрерывно охлаждаться». «А если все-таки рванет?» – спросил Ватутин. «Ну, мы же не сами будем заниматься этим дерьмом, – ответил Стерн. – Привезу я пару человек, найду добровольцев. Если рванет, ну, что делать… Тут шансы пятьдесят на пятьдесят. Тогда придется других рабочих искать. И новую мешалку покупать». «Да уж, – кивнул Ватутин. – И так сколько денег извели». «Когда реакция закончится, нужно перегружать азотированную селитру в бочки, – продолжил Стерн. – Бочки ставить под тент. Кстати, в чашу нельзя закладывать много селитры и кислоты. Чтобы взрыв, если он все-таки случится, в Перми не услышали. И чтобы мы не потеряли при взрыве всю селитру, кислоту и мазут». «Ну, вы прямо профессор», – Ватутин выпятил нижнюю губу. – Вам бы людей учить". «Вот я и учу тебя, – сказал Стерн. – Когда мешалка начнет работать, держись от нее подальше. И за рабочими следи издалека, чтобы технологию не нарушали». Стерн выплюнул окурок, дал задание Ватутину. А сам сел за руль грузовика и уехал. Вернулся через пару часов с двумя работягами. Это были плотники из далекой молдавской деревни. Люди, не обремененные законченным средним образованием. Старшего батрака, дочерна загорелого, заросшего седой щетиной, звали Тарас, его фамилию можно выговорить, если тренироваться неделю. Тог мужик, что помоложе, откликался на имя Яков Кешмаре. Высокий очень худой парень, в истертом до дыр костюмчике и сапогах до колен, он разговаривал высоким, каким-то бабьим голосом и ходил походкой цапли, высоко поднимая колени. Стерн не поленился много раз повторить все инструкции, он долго водил молдаван от тента, где сложили селитру и кислоту, до бетономешалки и обратно. «А зачем все это надо? – осмелился задать вопрос Тарас. – Ну, зачем мешать селитру с кислотой?» «Я фермер, – веско ответил Стерн. – И хочу применить новые технологии выращивания корнеплодов. Приехал сюда, чтобы хозяйствовать на своей родной земле. Ведь это же наши корни: родная земля, эти корнеплоды… Ну, и все такое прочее. Понимаете?» – Стерн больше не стал тратить время на молдаван, ничего не смысливших в передовых аграрных технологиях. Махнул рукой и ушел в бытовку переобуться в сухие кеды. Найти денежную работу где-нибудь в Подмосковье рабочие даже не мечтали, потому что там своих шабашников хватает, кроме того, молдаване не умели торговаться. Однако пробелы в образовании и языкознании, не помешали им сообразить, что из азотированной селитры, смешанной со стабилизирующим компонентом, никакое удобрение не получишь. Этой адской смесью можно только почву сжечь, да так, что на такой земле никогда, хоть через сто лет, даже сорная лебеда не вырастет. Когда молдаване начали работу, Стерн отошел на безопасное расстояние. Забыв про дождь, он остановился на ступеньках бытовки и выкрикивал короткие команды. «Поливай водой, не отводи струю в сторону», – кричал Стерн сквозь рвущийся из груди сиплый кашель. «Запускай барабан на самых малых оборотах, – надрывался он и снова заливался кашлем. – На самых малых. Слышь?» Ватутин стоял рядом. Он поддакивал и кричал во все горло, дублируя команды Стерна. Молдаване с опаской поглядывали на нового хозяина, когда тот появлялся возле бетономешалки, чтобы проверить, что за продукт получился после замеса. Молдаване хмурились, молчали. И только переглядывались между собой. В глазах рабочих застыл животный страх. Видимо, огромные деньги, сто пятьдесят долларов на нос, полученные вперед, теперь не радовали работяг. Напротив, жгли карман и навевали дикую предсмертную тоску. С апреля они работали в Пермской области на строительстве птицефабрики, в начале августа, когда на птичниках оставалось уложить мягкую кровлю, строительство без всяких объяснений прекратили. Денег под расчет выдали вдвое меньше обещанного. Предстояло найти новую работу до поздней осени, но это дело не из легких, хлебные места давно заняты, снова подряжаться в какой-нибудь колхоз, за копейки строить новый птичник или коровник, душа не лежала. Восемь дней молдаване, готовые взяться за любое дело, протолкались на городском строительном рынке, но ничего не подворачивалось. Поэтому появление Стерна, деньги, заплаченные вперед, стали чудесным сюрпризом. Но едва они очутились на строительном дворе, запустили бетономешалку, так тут же, ни их чего, прямо из воздуха, возникло предчувствие большой беды, близкой смертельной опасности и уже совершенной непоправимой ошибки.

Когда стемнело Стерн разрешил рабочим немного отдохнуть. Молдаване сели за столом в своей бытовке, поужинали хлебом, куском колбасы «монастырская», купленным еще в городе, выпили по паре кружек кипятка и собрались прилечь на лежаки, сколоченные из досок и покрытые старыми матрасами. Но в дверях уже стоял Стерн: «Ну, отдохнули? Вижу, что хорошо отдохнули. Теперь пора за работу». Молдаване, не вступая в спор, поднялись, вышли под дождь, засветили переносную лампу, включили бетономешалку. Работа продолжалась до двух часов ночи. В третьем часу Стерн разрешил перекусить и ложиться спать. На еду и переодевание не хватило сил. Молдаване повалились на лежаки, как на пуховые перины, и тут же захрапели. Стерн вернулся в свою бытовку и сказал Ватутину: «До половины четырех утра этих деятелей буду охранять я. Потом твоя очередь. Разбудишь их в шесть тридцать. Проснуться – и за работу».

Стерн вышел из бытовки, встал на доску, прижался спиной к стене, чтобы дождь не капал за шиворот ватника. В три ночи скрипнула дверь, появился неясный абрис человеческой фигуры. «Ты куда это собрался», – откуда-то из дождя, из кромешной темноты спросил Стерн. Пожилой молдаванин вздрогнул и перекрестился. «Облегчиться… Хочу», – ответил он, зыркая по сторонам белками глаз. «Далеко не ходи, – велел Стерн. – Прямо здесь и облегчайся».

Стерн поднялся чуть свет, выглянул в окно. На строительном дворе все шло своим чередом: крутилась чаша бетономешалки, гудел мотор. Яков Кешмаре поливал агрегат из кишки холодной водой. Тарас подтаскивал мешки и пустые бочки, насыпал в ведра серо-желтые гранулы, отмеряя для загрузки новую порцию селитры и еще успевал сколачивать высокий настил из досок. На него в кузов грузовика поставят бочки с азотированной селитрой, а под днищем настила поместят тротиловый заряд. Когда взрывчатка рванет, образуется такое количество теплоты, что бочки сдетонируют. Таким образом, сила взрыва в тротиловом эквиваленте, по расчетам Стерна, составит около двух с половиной тонн. Что и требуется. Стерн вышел из вагончика, умылся, подошел к Ватутину.

– Что-то сегодня мне работяги не нравятся, – сказал Стерн. – Возможно, они бежать задумали. Черт знает, что у них на уме. И не упускай их из виду.

– Понял, – кивнул Ватутин.

Весь день Стерн не вылезал из кузова «МАЗа». Он укладывал взрывчатку, вставлял в тротиловые шашки электродетонаторы, прикручивал к ним провода, создавая единую цепь. Два десятка детонаторов сработают одновременно, когда цепь замкнется. Энергия идет по проводам от нескольких батареек к конденсатору, далее к детонаторам. Сейчас электроцепь разрывает будильник. Один проводок подсоединен к его звонку, второй проводок к молоточку. Остается установить время взрыва. Как только будильник зазвонит, его молоточек задергается и замкнет электрический контур. Это вызовет детонацию взрывчатки. Через мгновение рванут бочки с азотированной селитрой. Не доезжая пары километров до плотины ГЭС, Стерн остановит грузовик, заведет будильник, установит время. И поедет дальше. На середине плотины над одной из железобетонных опор «МАЗ» якобы сломается. Стерн побежит за трактором. На поломку грузовика никто не обратит особого внимания. За четверть часа до этого происшествия в городской черте взорвется цистерна с мазутом. Все население и правоохранительные органы будут отвлечены пожаром. …День прошел быстро. Стерн оторвался от работы только один раз, чтобы наскоро пообедать, и снова полез в кузов. Незаметно спустились первые сумерки. Стерн, уложил всю взрывчатку до последней шашки, собрал единую электроцепь, подсоединив к ней элементы питания, конденсатор и будильник. Накрыл взрывчатку брезентом. Вместе с Ватутиным они затащили в грузовик уже готовый настил для бочек. Стерн вылез из кузова, опустил полог тента. Теперь остается самая малость, последний шаг: по доскам закатить бочки в грузовик, закрепить их проволокой за борта, чтобы не болтались. Сверху положить мешки с песком. И можно трогаться. Стерн выкурил сигарету, глядя в вечернее небо. Ветер разогнал тучи, на чистом небе высыпали первые звезды. Стерн вернулся в бытовку долго крутил ручку настройки приемника, нашел местную радиостанцию и внимательно выслушал прогноз погоды на завтра и послезавтра. Тепло, солнечно, дождей не ожидается, ветер северо-западный. Лучшего и желать нельзя, погода как по заказу. Он открыл банку консервов, отрезал кусок хлеба. Ел и через окно наблюдал, как у бетономешалки крутятся мрачные молдаване. Кажется, еще час-другой, и они закончат работу.

Выпив кипятка, Стерн скинул сапоги, упал спиной на кровать. Закрыл лицо бумажным полотенцем, пропахшем табаком и горелым жиром. И мгновенно задремал. Сквозь сон он слышал скрип половиц, шаги Ватутина, шипение кипящего электрочайника, звон посуды. На какое-то время все звуки исчезли. Но снова скрипнули половицы, Ватутин толкнул Стерна в плечо.

– Они закончили.

Стерн открыл глаза, посмотрел на часы: двенадцать ночи без двадцати минут. Ватутин стоял над кроватью.

– Что? – не понял Стерн.

– Они все закончили. Последняя бочка полна. Сейчас сели жрать в своей бытовке.

Стерн поднялся с койки, влез в сапоги. Вытащил из-под подушки пистолет, сунул его сзади за пояс брюк.

– Пойдем.

Глава десятая

Пригород Перми. 19 августа.

Стерн вошел в соседнюю бытовку, остановился на пороге. Молдаване сидели рядышком за круглым самодельным столом, накрытым газетой. Закуска была небогатой. Несколько кусков хлеба, два яйца, сваренных в чайнике, и пара толстых кусков «монастырской» колбасы, оставшихся еще со вчерашнего ужина. От долгого лежания в душной бытовке колбаса приобрела какой-то странный серо-зеленоватый оттенок. Старший Тарас жадно глотал хлебный мякиш, присыпанный крупной солью, запивая еду кипятком. Даже забыл снять кепку, так проголодался. Яков ел медленно, откусывая от вареного яйца крошечные кусочки. При появлении хозяина рабочие перестали жевать, подняли головы. Лица молдаван сделались напряженными.

– Приятного аппетита, – сказал Стерн.

– Спасибо, – ответил Тарас.

Он вдруг вспомнил про кепку, снял ее и вытер ладонью влажный лоб. Стерн шагнул вперед, встал посередине комнаты. Задел головой тусклую полудохлую лампочку, свисавшую с потолка на коротком шнуре. Ватутин выглядывал из-за его спины.

– Устали? – Стерн улыбнулся. – Наверно намаялись за день.

Рабочие переглянулись, они не могли решить, что отвечать хозяину. За день они здорово наломались, но жаловаться на усталость как-то не принято. Дело не в рабочей гордости, но хозяин и сам видел, как они вкалывали. До хруста в костях.

– Пойдем со мной, – Стерн указал пальцем на Тараса. – Посмотрим на работу.

Тарас медленно поднялся из-за стола, надел кепку. Шагнул к двери, снял с гвоздя рабочую куртку, просунул руки в рукава. Было заметно, как Тарас волнуется, только с третьей попытки сумел застегнуть единственную пуговицу куртки, болтавшуюся на двух нитках. Даже в полутемной бытовке было видно, как побледнело его загорелое лицо.

– А вы тут пока посидите, – Стерн обернулся к Ватутину, подмигнул ему одним глазом. Тарас молча вышел за порог, за ним Стерн. Ватутин шагнул к столу, ногой придвинул к себе стул с тем расчетом, чтобы сидеть точно напротив молодого рабочего Якова Кешмаре. Тот отложил в сторону недоеденное яйцо. Он слегка отодвинул от стола свой табурет. Под столом стоял ящик с плотницким инструментом, что привезли с собой молдаване. Остро заточенный топор лежал топорищем к Якову. В случае чего, если на словах не договорятся, можно выхватить инструмент и хватить Ватутина лезвием топора между глаз.

– Мы работали на строительстве птичника, – сказал Яков.

Сейчас он говорил не высоким, как всегда, и низким утробным голосом чревовещателя. Он держал ладони на столе, перекатывая недоеденное яйцо, желток крошился по газете.

– Кое-что там получили. Не так уж много. Но все деньги здесь.

Яков показал пальцем на рюкзак, валявшийся в углу.

– Там и Тараса деньги и мои. Берите.

Ватутин не ответил, только отрицательно помотал головой.

За окном прозвучал сухой пистолетный выстрел. За ним второй. И снова наступила тишина. Яков вздрогнул, будто его ударили кулаком по лицу.

– Неужели нельзя с вами договориться? – в глазах Якова стояли слезы. – Мы ведь простые рабочие. То есть уже я один… Остался… Отпустите меня по-хорошему? Что мне за дело до тех бочек? Мне ведь все равно…

Ватутин покачал головой.

– Придет время, хозяин и тебя кончит, – сказал Яков. – Помяни мое слово. Так и будет.

– Мы с ним друзья, партнеры, – ответил Ватутин.

– Надо было днем отсюда бежать, – Яков кивнул на темное окно. – Я ему говорил, Тарасу: бежим. А он уперся. Струсил, не захотел.

– Вы бы не убежали, – ответил Ватутин.

Яков убрал правую руку со стола, опустил ее вниз, будто хотел почесать ногу. Он наклонился ближе к столу, кончиками пальцев дотянулся до топорища. Ватутин усмехнулся, разоблачив эту простенькую хитрость. Под полой куртки он держал пистолет. Под столешницей он направил ствол в живот Якова. И дважды нажал на спусковой крючок. Выстрелы прозвучали так громко, что в ушах зашумело. Стреляные гильзы отлетели в угол. Яков свалился с табурета. Перевернулся со спины на бок, обхватив живот ладонями, и протяжно застонал. Ватутин вытащил из кармана пачку курева, чиркнул спичкой. Не торопясь, дотянул сигарету до фильтра, пуская изо рта мелкие колечки дыма. Бросил окурок в недопитую чашку с кипятком. Яков был еще жив, когда Ватутин поднялся со стула, встал над ним, широко расставив ноги, и добил жертву двумя выстрелами в шею. Через минуту вернулся Стерн. Он, ухватив мертвого Тараса за кисти рук, волочил его за собой. Лицо рабочего было в крови, кепка потерялась где-то в грязи строительного двора. Стерн бросил тело прямо в тесном предбаннике возле двери. Зашел в комнату, долго копался в карманах рабочих спецовок и штанов, брошенных на лавке, но не нашел, чего искал. Тогда вытащил из дальнего угла объемистый туго набитый рюкзак, сел на корточки посередине комнаты под лампой. Развязал веревку, расстегнул клапаны карманов. Молдавские паспорта лежали отдельно от носильных вещей, в целлофановом пакете, завернутые в застиранную тряпицу. Стерн неторопливо перелистал паспорта, изучая сделанные в них пометки, разглядывая вклеенные фотографии.

– Мое имя, Заславский Юрий Анатольевич, с недавнего времени знают все чекисты и менты, – Стерн сунул паспорта в карман. – Возможность достать новые документы еще не скоро появится. Значит, пока сойдут и эти корочки.

– Но ведь нет никакого внешнего сходства, – удивился Ватутин.

– Это еще как посмотреть, – ответил Стерн. – Если мент, который спросит у меня документы, глянет на фотографию сквозь купюру в сто баксов, глядишь, оно и появится. Внешнее-то сходство. Даже молдавский паспорт не плох, если в нем есть зеленый вкладыш. Ватутин засмеялся, вышел из бытовки, прикурил новую сигарету. И стал смотреть в высокое небо, беззвучно шевеля губами, словно звезды считал или шептал любимые стихи. Стерн погасил в бытовке свет, запер дверь на массивный навесной замок.

Через минуту сели за стол в соседнем вагончике. Стерн позволил Ватутину махнуть двести пятьдесят водки, сам пить не стал.

– Ну, когда начинаем? – после выпитого лицо Ватутина налилось красками, порозовело. – Когда дело?

– Завтра, – Стерн стукнул по столу кулаком. – Завтра все и обтяпаем. Время не ждет, нельзя терять ни одного дня, ни часа. Проснемся в четыре. Закатим бочки в кузов. Ровно в шесть тронемся со двора. В это время «пробок» на дорогах нет. Примерно через сорок минут будем на месте. А дальше по программе. Быстро все закончим, оглянуться не успеешь.

– Здорово. Клево, – улыбнулся Ватутин. – Уже завтра.

Стерн посмотрел на наручные часы.

– Виноват, – сказал он. – Не завтра. Уже сегодня.

Стамбул, район Длинного рынка. 20 августа.

В половине четвертого утра Стамбул еще не проснулся. Колчин и Сурков оставили старенький синий «Рено Лагуна» за квартал от гостиницы «Аксарай». Вылезая из салона, Сурков похлопал водителя по плечу.

– Ничего не забыл? – спросил Сурков и скороговоркой повторил уже сто раз говоренное. – Без пяти четыре заезжай во внутренний двор гостиницы, останавливайся вплотную к служебному входу. Открывай заднюю дверцу.

– Все помню, – поморщился водитель. Это был смуглолицый парень с темными почти черными глазами, по отцу украинец, по матери калмык. Он прошел спецподготовку в Москве, хорошо себя зарекомендовал и уже четыре года работал на российскую разведку здесь, в Стамбуле. В серьезных делах пока не участвовал, выполнял мелкие разовые поручения, не связанные с риском для жизни. Сегодня – первое большое дело Ткачука.

– Хорошо, – кивнул Сурков. – Тогда с Богом.

Он вылез с заднего сиденья, прихватив плоский «дипломат» захлопнул дверцу. Колчин повесил на плечо ремень спортивной сумки, сжал зубами фильтр сигареты, отступил на тротуар. Не хотелось выкуривать эту, возможно, последнюю сигарету в жизни как-то наспех, на ходу. Сурков остановился в двух шагах от Колчина. Жара на город еще не опустилась, солнце не вылезло из-за низких домов, небо медленно меняло пепельно-серый цвет на голубой. А Сурков уже вспотел так, будто провел последние два часа в турецкой бане. Он поставил чемоданчик на мостовую. Беспокойными руками пошарил по карманам легкого в мелкую клеточку пиджака, нашел платок и вытер мокрый лоб. Во рту было сухо, язык Суркова сделался шершавым, едва ворочался. Колчин втягивал в себя табачный дым и думал о том, что человеческий мир устроен не так уж плохо. Можно жить в этом мире, даже быть в ладах с законом и самим собой. Вот только вспоминаешь эту истину почему-то в минуту опасности. Сурков тронул Колчина за рукав, растопырив пальцы, выставил вперед руку. Ладонь мелко вибрировала, пальцы дрожали. Всем своим видом Сурков показывал, что именно сегодня, как назло, он не готов к антиалкогольному броску.

– Можно? – спросил он. Колчин вопросительно посмотрел на Суркова.

– Только пятьдесят грамм?

– Пей, – кивнул Колчин. – Что с тобой делать?

Сурков залез во внутренний карман, вытащил плоскую бутылочку, отвинтил крышку. И жадно присосавшись к горлышку, влил в себя добрые сто пятьдесят все той же «Пшеничной». Блаженно вздохнул, крепко завинтил пробку, спрятал бутылочку. Колчин только головой покачал, бросил окурок на выложенную камнем мостовую, припечатал его каблуком.

Последний отрезок пути прошли пешком. Колчин, одетый в темно серый костюм и черную рубашку, шагал первым. Поотстав на полтораста метров, помахивая чемоданчиком, плелся Сурков. Через узкие улицы на уровне второго этажа протянули веревки со стираным бельем. Простыни трепетали над головой, словно белые флаги, выброшенные противником перед полной и безоговорочной капитуляцией. Соленый ветер, дувший из бухты, гнал по бумажный мусор. За всю дорогу навстречу попался один пожилой усатый турок. С мрачным видом, глядя себе под ноги, турок на ходу он перебирал пальцами голубые четки. И еще в ста метрах от гостиницы встретилась двухколесная арба, запряженная тихоходным ослом с провисшей от старости спиной и облезлыми боками. Возничий шел впереди и вел осла под уздцы. На арбе лежала плоские круглые лепешки и ситные булки, только что испеченные в пекарне и смазанные маслом, чтобы блестела корочка.

Колчин остановился, оглядевшись по сторонам, свернул в узкую арку. Сурков сбавил шаг, миновал арку и потопал дальше. Последние десять метров до гостиницы он прошел черепашьим шагом. Потянул на себя застекленную дверь, на которую с задней стороны прикрепили табличку на двух языках, английском и русском: «Простите, но временно мест нет». Сурков переступил порог «Аксарая», над головой звякнул колокольчик. За конторкой встрепенулся, за мгновение поборол сладкий сон Руслан Мусаев. Сурков осмотрелся: в холле никого, если не считать портье. Прямо перед входной дверью наверх поднимается деревянная лестница с истертыми перилами, застеленная вытертой ковровой дорожкой. Слева стойка портье, справа несколько кресел и пара картин на стене. Местный художник выписал маслом Султанский дворец и храм Софии. На золоченых рамках слой пыли, холст засижен мухами.

Сурков подошел к низкой конторке, положил на нее свой кейс, замками к себе. Поздоровался по-английски, достал платок и промокнул лоб.

– Я заказывал номер, – Сурков говорил по-английски медленно, коверкая простые слова. – Одноместный номер. Душ и завтрак включены в оплату.

Мусаев встал с кресла, зевнул, прикрывая пасть искалеченной рукой, на которую была натянута серая нитяная перчатка. Он был удивлен появлением раннего гостя, но вида не показал.

– Мы не принимаем заказов, – ответил он на ломанном английском. – И не подаем завтраки в номера. К сожалению, все места заняты.

– Я говорил по телефону, – Сурков пощелкал пальцами. – Мне сказали, что номера есть. Вот, я все записал.

Он открыл замки кейса, поднял крышку. В чемоданчике, завернутый в тряпку и прикрытый вчерашней газетой лежал испанский пистолет «Астра» с глушителем и пара снаряженных обойм. Сурков вытащил из дипломата кусок бумаги, протянул Мусаеву. Тот долго читал написанные по-английски слова, название отеля. Колчин в это время уже открыл первый навесной замок на задней двери. И теперь начинал возню с врезным замком. Он присел на корточки, капнул в замочную скважину машинного масла, вытащил из сумки отмычку, похожую на гнутый кусок проволоки и что-то заостренную металлическую пластинку, вроде пилочки для ногтей. Колчин работал спокойно. Здесь, возле задней двери гостиницы, он был закрыт от любопытных глаз развешанным на веревках стираным бельем. Частные дома, образующие квадрат двора крепко спали, внешние ставни на окнах закрыты. Колчин справился со вторым замком за минуту. Бросил инструмент в сумку, крутанул круглую латунную ручку, потянул дверь на себя. Через пару секунд он оказался в жарком тамбуре, вторая дверь, ведущая на служебную лестницу, оказалась не запертой. Колчин поправил на плече ремень сумки, остановился и прислушался. Стало слышно, как жирные мухи бьются в стекло и еще сюда долетают тихие голоса: это Сурков и Мусаев объяснялись в гостиничном холле. Колчин шагнул на ступеньку, собираясь медленно подняться на второй этаж. Сухое дерево громко заскрипело под башмаком. Колчин выругался про себя. Поставил ногу на вторую ступеньку, та заскрипела еще громче. У конторки портье продолжался бестолковое выяснение отношений.

– Тут у вас написано, – Мусаев тыкал пальцем в бумажку, – что гостиница называется «Араста». А наш отель – «Аксарай».

– Я приехал на такси, – ответил Сурков. – Таксист сказал, что мне нужно сюда.

– Он ошибся, – терпеливо объяснил Мусаев. – Названия похожи, вот он и ошибся. Вам нужно в район Султанахмет, ваша гостиница там. Это недалеко от храма Софии. Это хороший отель. Поняли?

– Не понял, – покачал головой Сурков.

Мусаев, начиная терять терпение, глубоко вздохнул. Турист ему активно не нравился: не поймешь, что за гусь. По-английски говорит через пень колоду, ищет дорогую гостиницу, а водкой пахнет, как от загулявшего грузчика. Портье хотел по второму разу объяснить тупому иностранцу, что он не туда попал, заблудился. Но вдруг Мусаев, обладавший отменным острым слухом, уловил какое-то движение на дальней служебной лестнице. То ли скрип ступеней, то ли ржавых петель на входной двери. Мусаев замер, насторожился, выставив вперед ухо. Служебной лестницей не пользуется никто из постояльцев. Двух пожилых горничных портье отпустил еще вчера вечером, строго наказав явиться поутру, не позже семи часов. Ключи от служебного входа есть только у Мусаева и хозяина «Аксарая» Самбулатова. Может, почудилось? И тут портье услышал новые скрипы. Нет, на этот раз он не ошибся. Забыв об иностранце, Мусаев повернулся через плечо, подскочил к стене, на которой висело помповое ружье. Поднял руки, чтобы снять ремень с гвоздя. Сурков выхватил из кейса пистолет, сбросил с него тряпку. И трижды выстрелил в затылок портье. Две пули попали в цель, третья застряла в отштукатуренных досках стены. Мусаев, уже мертвый, повалился под стойку. Падая, задел рукой провод. Телефонный аппарат с грохотом упал с конторки на пол, его пластмассовый корпус разломился надвое. Слишком много шума. Сурков поморщился, вытащил из кейса запасные обоймы, сунул их в брючный карман. Он взял с конторки ключ от входной двери. Вернулся, запер дверь, оставив ключ в замке. И стал подниматься вверх по парадной лестнице. Преодолев один марш, он остановился, прижался спиной к стене, свободной рукой вытащил из кармана недопитую фляжку с водкой. Отвинтил крышку, запрокинул голову, влил в себя водку. Осторожно, чтобы не зазвенела, положил фляжку в одноногую плевательницу. Похлопал себя по второму карману. Там, нагретая горячим человеческим телом, ждала своей минуты вторая полная фляжка водки.

В коридоре на втором этаже царил интимный полумрак. Слабый утренний свет проникал сюда через едиственное окно в дальней торцевой стене. На полу коридора вытертая дорожка цвета заплесневелой морской капусты. В прежние времена на ней можно было разглядеть желтый орнамент, вязь арабских слов, но рисунок быстро исчез, стертый башмаками постояльцев. В коридоре стояла нестерпимая духота. Откуда-то, кажется, с первого этажа доносилось жужжание вентилятора, чей-то храп и жужжание потревоженных мух. Двери в номера деревянные, довольно хлипкие, замки дешевые, простые. Колчин, дошагав до середины коридора, остановился перед одиннадцатым номером. Колчин сбросил с плеча ремень сумки, присел на корточки, вытащил отмычку. Из другого конца коридора появился Сурков. Ступая на цыпочки, он подошел к Колчину, выставил вперед руку с пистолетом. Колчин уже открыл замок, оставалось повернуть по часовой стрелке круглую ручку. Он вытащил из сумки пистолет. Поднявшись на ноги, прижался плечом к косяку, повернул ручку и толкнул дверь. Сурков сделал несколько шагов вперед, переступил порог, остановился, взяв на мушку узкую односпальную кровать в углу. Номер оказался очень тесным, с низким потолком. Единственное окно, закрытое горизонтальными жалюзи, почти не давало света. Колчин вошел в номер, закрыл за собой дверь. Язычок замка громко щелкнул. Человек, лежавший на кровати, натянул простынку выше, на голову, заворочался. Отвернулся к стене, сладострастно застонал и зачмокал губами. Видимо, последний сон, который видел Зураб, был переполнен эротическими образами. Колчин шагнул к кровати, двумя пальцами взял край простынки и дернул ее на себя. Человек, на котором из одежды были лишь длинные спортивные трусы, проснулся мгновенно. Зураб, он самый… Хозяин номера встрепенулся, сел на кровати. Дико осмотрелся по сторонам, почему-то прикрывая волосатую грудь ладонями. За короткую секунду он понял все. Глянул на Суркова, перевел взгляд на Колчина. Открыл рот, чтобы криком предупредить Смыра об опасности. А, может, Зураб хотел что-то сказать своим убийцам. Но не успел набрать в легкие воздуха. Сурков дважды выстрелил ему в лицо. Первая пуля попала в верхнюю челюсть, ниже правого глаза. Вторая пробила лоб над бровью. Зураб повалился спиной на кровать, широко открыл рот. Под глазами расплылась синева, рот открылся. Правая нога Зураба, мелко дергалась. Сейчас, в эту секунду, Колчин подумал, что при подготовке акции не следовало стрелять в Зураба из пистолета, нужно было воспользоваться ножом. Глушитель на пушке Суркова, патроны с дозвуковой скоростью пули снижали звук выстрела. Тем не менее «Астра» издавала довольно громкие хлопки, словно били из мощного духового ружья. К тому же дело портил лязг пистолетного затвора. И с этим ничего нельзя было сделать. Колчин посмотрел на Суркова, показал пальцем на стену. Там, в двенадцатом номере Смыр и Людович, могли услышать пистолетные хлопки, возню. Услышать и проснуться.

– Скорее, – прошептал Колчин.

Он вышел из номера первым, за ним в коридор шмыгнул Сурков. Никого. По-прежнему слышен чей-то храп и жужжание вентилятора. Жара, духота. И пахнет, как в зверинце, где клетки не чистили две последние недели, а то и месяц. Колчин присел у двери двенадцатого номера. Перед тем, как сунуть в прорезь замка отмычку, крутанул круглую ручку, но она не поддалась. Замок на ночь запереть не забыли. Сурков встал напротив двери, чуть наискосок, выставил вперед руку с пистолетом. Колчин повернул отмычку, язычок замка сдвинулся. Еще пол-оборота и замок откроется. Тогда останется повернуть ручку и…

Но замок так и остался неоткрытым Колчин неожиданно вытащил отмычку, поднялся. Выхватив из сумки пистолет, вжался в стену. Он услышал за дверью скрип пружинного матраса, тихие и быстрые шаги босых ног по доскам пола, какое-то шуршание. Сурков, видимо, тоже слышал эти звуки. Он посмотрел на часы: без десяти минут четыре. Теперь Колчин явственно услышал какой-то ни на что не похожий шуршащий звук и сообразил: кто-то из обитателей номера, дергая за веревку, поднимает вверх горизонтальные жалюзи, собранные из тонких металлических полосок. На несколько секунд все звуки стихли. А затем незнакомый голос довольно громко произнес по-русски несколько слов.

– Пожалуйста… Не надо… Я умоляю…

Сурков недобрым словом помянул маму. Он тупо водил глазами по сторонам, не понимая, что происходит за дверью. И ждал приказа Колчина, но тот, сбитый с толку, сам не мог решить, что же предпринять. И тут раздались два пистолетных выстрела, не слишком громких. Видимо, стреляли через подушку или какой-то большой мягкий предмет, заглушающий звук. Колчин кивнул Суркову. Тот бросился вперед, подпрыгнул, подняв в прыжке правую ногу, ударил массивным каблуком ботинка по замку. Места для разбега Суркову не хватило, от двери его отделяли всего несколько коротких шагов. Но он сумел вложиться в удар. И разнес правую часть двери в щепки. Тут же грохнул выстрел, за ним второй и третий. Стрелял Смыр, стоявший у окна. Он уже успел не только поднять жалюзи, растворил обе рамы. Видимо, Смыру не хватило нескольких секунд, чтобы спастись. Он рассчитывал перелезть подоконник, встать на карниз второго этажа, затем броситься вниз. Повиснув на бельевых веревках или толстой проволоке, протянутой поперек улицы, безопасно приземлиться на землю. И даже ногу не вывихнуть. Но дверь распахнулась раньше, чем Смыр успел вылезти в окно. На пороге появился Сурков. С улицы ворвался ветер, пух из простреленной подушки разлетелся по всей комнате, этот пух мешал четко видеть противникам друг друга. Смыр трижды пальнул наугад в темный абрис движущейся человеческой фигуры. Первая пуля просвистела над головой Суркова, вторая застряла в двери. Третья пуля задела правый бок. Он упал на пол, откатился в угол номера. Дважды выстрелил в Смыра, и оба раза промазал. Смыр, не выпуская из руки пистолета, перешагнул подоконник, наклонился, поставил одну ногу на карниз. Следом за Сурковым в номер ворвался Колчин. За короткую секунду сквозь белую завесу пуха Колчин сумел разглядеть человека, лежавшего на полу вдоль кровати. Людович, одетый в светлую пижамную курточку и штаны, тяжело стонал, прижимая к груди рваную подушку. Его лицо было забрызгано кровью. Смыр перекинул через подоконник вторую ногу. С порога Колчин дважды выстрелил навскидку. Одна пуля попала Смыру в бедро, другая вошла под сердце. Охнув, Смыр выпустил пистолет, и вывалился из окна. Перевернувшись в воздухе, он упал на мостовую головой.

Колчин подскочил к окну, глянул вниз. Улица была по-прежнему пуста. На брусчатке лежал человек в трусах и майке. Смыр поджал колени к животу, под головой расплылась кровавая неровная лужица. Колчин бросился в угол комнаты. Сурков, обхватив правый бок ладонями, сидел на полу, привалившись спиной к стене.

– Я в порядке, – сказал Сурков. – Это царапина. Ничего опасного. – Ты уверен? Ты сможешь сам спуститься к машине? – Смогу, – кивнул Сурков. – Надо уходить. Скоро здесь будет полиция.

– Успеем. Ты точно в порядке?

Сурков скинул пиджак, оторвал ладони от тела. На белой рубашке с правой стороны ниже ребер расплывалось кровавое пятно.

– Ну, задело немного, – поморщился Сурков. – Всех дел. Займись им.

Он показал пальцем на Людовича. Колчин, передвигаясь на четвереньках, подполз к человеку, лежавшему вдоль кровати. Тянунов впился пальцами в подушку, уже пропитавшуюся кровью, прижимал ее к груди, словно верил в ее чудодейственные исцеляющие силы. Видимо, Смыр имел приказ в случае чего прикончить Людовича. И успел этот приказ выполнить. Колчин сел на пол рядом с Людовичем, оторвал подушку от его груди. Да, раны тяжелые. Пуля девятого калибра вошла в правую сторону груди. Другая пуля прошла навылет, разорвав печень. С такими ранениями живут минуты три-четыре. Те самые минуты, которые уже кончились. Прострелянная грудь Людовича бурлила и клокотала. Рот был полон крови.

Колчин ухватил раненого за лацканы пижамной курточки, приподнял над полом.

– Я офицер русской разведки, – прошептал Колчин в самое ухо Людовича. – Ты понимаешь меня? Ты ничего не хочешь сказать?

Из прострелянной груди вырвалось шипение. Людович закашлялся, кровь попадала ему в бронхи.

– Я… Пытался… Я… Понял…

Людович захрипел. Ему не хватало воздуха. Сурков, хватаясь рукой за стену, поднялся на ноги, шагнул к распахнутой двери.

– Надо уходить, – Сурков повернулся к Колчину. – Через пару минут будет поздно. Брось его. Он уже сдох.

Колчин встал на ноги, наклонился над Людовичем, подхватив его под спину, поднял, посадил на матрас, подложив под спину свернутое одеяло.

– Вы слышите меня? – спросил Колчин.

Людович кивнул, его лицо сделалось серым, как олово. Жизнь быстро уходила от него.

– Говори, – прошептал Колчин. – Пожалуйста. Ты знаешь, что мне нужно. Скажи. Облегчи свою душу.

– Да что ты там, исповедуешь эту суку? – закричал Сурков. – Уходить надо. Говорю, он уже сдох. Валера, надо уходить.

Он стоял в дверном проеме. Прижимал ладонь к правому простреленному боку. Из-под пальцев кровь капала на брюки, на ботинки, на пол.

– Я знаю, что случилось с вашей женой, – заговорил Колчин. – Это большая трагедия. Но, подумайте… Евгений Дмитриевич, погибнет много людей. Они ни в чем не виноваты. Только подумайте. Их жизни в ваших руках. Мы ищем Стерна, но пока безрезультатно. Если вы сейчас не назовете место проведения терракта…

– Время кончилось, – заорал от двери Сурков.

– Дай мне двадцать секунд.

Глаза Людовича медленно закатывались к потолку. Он хрипел, не успевая выплевывать кровь изо рта, захлебывался и кашлял. Колчин сжал зубы, тряхнул раненого за плечи.

– Письмо, – прохрипел Людович. – В спальне…

– В какой спальне? – Колчин что есть силы тряс Людовича за пижаму. – Говори же, ну…

Людович плюнул кровью.

– Я оставил письмо… В спальне у Шахана Самбулатова. В его доме. Письмо за кроватью. Я хотел его отправить… Но не успел…

Людович закашлялся, высунул язык, словно передразнивал какого-то человека, которого видел он один.

– Так что же ты сбежал от меня тогда, в Варшаве? – крикнул Колчин.

– Я… Я не знал, кто вы…

– Он не знал, – заскрипел зубами Колчин.

– Я бросил письмо за кровать, – голова Людовича завалилась на сторону. – Боялся, что Зураб найдет… Бросил… Оно там…

– Скажи, какой объект вы хотели уничтожить? Где проведут терракт? Ну?

Но Людович уже перестал понимать смысл слов. Он хрипел, задыхался, кашлял. Глаза вылезли из орбит и остекленели. Колчин отпустил пижамную куртку. Голова Людовича упала на грудь, он перестал сжимать кулаки и хрипеть. Все, кончился Людович.

Колчин бросился в коридор.

Пригород Перми. 19 августа.

К пяти утра сборы были закончены. Десять бочек с азотированной селитрой нарыли герметичными пластиковыми крышками, по доскам закатили в кузов «МАЗа», поставили их на деревянный настил, толстой проволокой прикрепили бочки к бортам. Внизу, под настилом ровными рядами лежали тротиловые шашки. Стерн еще раз проверил электрическую цепь, соединяющую детонаторы с элементами питания, конденсатором и будильником. Порядок. Теперь осталась лишь рутинная физическая работа. Стерн с Ватутиным принялись таскать к грузовику джутовые мешки с песком, поднимали их в кузов и укладывали поверх бочек. Когда тротил и бочки с азотированной селитрой рванут, разрушительная взрывная волна пойдет не вверх, не в пространство, а вниз на бетонные конструкции плотины. Ватутин, шатаясь от усталости и недосыпу, работал наравне со Стерном, но ни разу не пожаловался на слабость и плохое самочувствие. Стерн, видя, что помощник выбивается из сил, отпустил его в бытовку передохнуть, а сам доделал то малое, что еще осталось. Поднял в кузов несколько мешков с мелкой картошкой, купленной на рынке. Рассыпал картошку, маскируя тротил и вьющиеся по низу провода. Внимательно осмотрел работу, отряхнул ладони от пыли. Спрыгнув на землю, поднял и закрепил борт, закрыл полог тента. А затем, раздетый до трусов, брился, стоял перед бочкой с водой, поливая себя из ковшика и растираясь полотенцем. Стерн вернулся в бытовку, надел чистое белье, вытащил из чемоданчика новые брюки, свежую рубашку, белую в темную полоску. – Ну, вы словно жениться собираетесь, – сказал Ватутин. – Все новое…

– Привычка у меня такая странная. Предпочитаю чистые вещи грязным. Ты поторопись, через четверть часа отправляемся.

Ватутин болтал ложечкой в кружке с кипятком, размешивая сахар. Покончив с этим увлекательным занятием, он включил радиоприемник, настроенный на волну пермской радиостанции. Передавали попсовую музыку. Стерн сел к столу, смахнул тряпкой хлебные крошки, разложил карту города. – Итак, мы выезжаем вот отсюда, – он ткнул пальцем в карту. – Сначала я, через десять минут трогаешься ты. По объездной дороге проезжаем Кислотные дачи. После АЗС я двигаюсь прямо, ты сворачиваешь на улицу Лянгасова. В пути за пару километров до плотины я делаю остановку, завожу будильник, устанавливаю время, когда он прозвенит. Это можно сделать хоть сейчас, но к чему лишний риск. Далее…

Стерн протянул руку к приемнику, чтобы уменьшить громкость. Но тут музыка оборвалась. Сухой дикторский голос, прерываемый треском помех, сообщил, что правоохранительные органы Перми, обращаются к жителям и гостям города со срочным сообщением. Стерн замер. Ватутин отставил в сторону кружку с кипятком и навострил уши. Диктор сказал, что прошедшей ночью из колонии строгого режима Балмашная, расположенной в городской черте, бежали двое особо опасных уголовника, осужденные за грабежи и убийства. Беглецы имели сообщника из вольнонаемных и воспользовались машиной для перевозки хлеба. В грузовом отсеке фургона был оборудован тайник, где спрятались рецидивисты, чтобы покинуть территорию ИТУ. Хлебовозку уже нашли в районе Бумажного комбината. Поиски беглецов, а также их сообщника, водителя хлебного фургона, чеченца по национальности, продолжаются. Диктор прочитал тест с описанием преступников: возраст, телосложение, особые приметы… – Управление внутренних дел обращается с просьбой к гражданам информировать правоохранительные органы обо всех подозрительных личностях, попадающих под описание преступников, – сказал диктор. – Ответственные работники УВД выражает уверенность, что в течение первой половины сегодняшнего дня беглецы будут найдены и обезврежены.

Заиграла музыка. Стерн потер ладонью лоб, будто у него вдруг разболелась голова.

– Ну, блин, везет, как утопленникам.

Он встал, расстегнул пуговицы рубашки, упал спиной на кровать.

– Мы что, никуда не едим? – спросил Ватутин.

– Ты очень догадлив, – Стерн сунул в рот сигарету. – Пока торчим тут. Сейчас всех городских ментов подняли по тревоге. И солдат наверняка нагнали. Они шмонают все машины. Особенно грузовики. За забор нам нечего и носа высовывать. Надо ждать, пока этих гавриков поймают. Странно, но сейчас менты играют за нашу команду. Кому сказать, не поверят.

Ватутин от расстройства плюнул на пол, растер плевок подметкой ботинка.

– Я знаю эту зону, – сказал он. – Я там не чалился, просто ездил к одному кенту. Собрали ему курева и харчей, я поехал. Сама зона внизу, а наверху, на горе, микрорайон или поселок Балмашная. Поэтому и зону так называют. Сверху из поселка зона, как на ладони. Видны утренние и вечерние построения. Видно, кто чем занят. Поножовщина, драки… Все видно. Кстати, Камскую ГЭС тоже зэки строили.

Ватутин минуту помолчал и спросил:

– А, может, на завтра все перенесем? Завтра их точно захомутают. В городе особо не спрячешься. Деваться им, дуракам, некуда.

– Нет, – твердо ответил Стерн. – Все сделаем сегодня. Как только объявят, что этих сук взяли, сразу трогаемся. Сразу.

Он набросил на лицо старое вафельное полотенце, чтобы не кусали мухи, и закрыл глаза.

Глава одиннадцатая

Стамбул, район Длинного рынка. 20 августа.

В гостиничном коридоре стояла такая тишина, будто здесь ничего не произошло. Хозяин «Аксарая» Самбулатов выселил последних постояльцев второго и первого этажа еще вчерашним вечером. Только в номерах на третьем этаже еще оставались две-три семейные пары. Оттуда слышались приглушенные голоса, мужской и женский, какая-то возня, шорохи и скрипы. Люди, разбуженные выстрелами, проснулись и теперь не могли решить, что же им предпринять. Заперевшись на все засовы, торчать в номерах, ожидая приезда полиции, или спуститься вниз, выяснить, что там стряслось. Благоразумие и осторожность взяли верх над любопытством. Сурков, без пиджака, в светлой рубашке, пропитавшейся кровью, дошел до конца коридора. Голова кружилась, пол уходил из-под ног. Сурков хватался рукой за стену, чтобы не упасть, оставляя на светлых обоях багровые полосы свежей крови. Когда Колчин вышел из номера, Сурков уже начал спускаться вниз по служебной лестнице. Там, во дворе, ждал синий «Рено Лагуна» с распахнутой задней дверцей. Сурков, крепко держась за перила, преодолел один лестничный марш, на минуту остановился перевести дух. Колчин, оставив сумку с отмычками, быстро зашагал к лестнице. Он в три прыжка преодолел первый пролет. Вцепившись ладонью в перила, Сурков стоял на тесной площадке между пролетами лестницы. Он не мог опустить ногу на следующую ступеньку, потому что эта ступенька то проваливалась под башмаком, то поднималась вверх. Он потерял много крови и теперь, сжав зубы, собирал остатки сил, чтобы, наконец, дойти до машины.

– Я здесь, – сказал Колчин. – Сейчас помогу.

Он чуть пригнул спину, шагнул вниз, чтобы подхватить Суркова под плечо, помочь ему. Двери во двор оставались распахнутыми. Возня на третьем этаже стихла. Колчин уже подлез под плечо Суркова, переложил пистолет в левую руку, правой рукой ухватил раненого за брючный ремень. Но тут из-под лестницы выскочил усатый мужчина в темном пиджаке и большой кепке. Мужчина держал в руках помповое ружье. Вскинув ствол, он не стал тратить время на то, чтобы взять цель на мушку. С расстояния в несколько шагов и целиться не обязательно. Мужчина нажал на спусковой крючок, из ствола вылетел сноп искр. Картечь пробила грудь и живот Суркова. Это был смертельный выстрел, не оставляющий жертве ни единого шанса. По лестнице поплыл пороховой дым. Заряд картечи отбросил Суркова назад, он сел на лестницу. Но уже через долю секунды, полетел вниз, пересчитывая головой ступеньки. Стрелок потянул на себя скользящее цевье, досылая новый патрон. Колчин успел инстинктивно прижаться спиной к стене. Не перекладывая пистолет в правую руку, дважды выстрелил навскидку. Противник успел дослать патрон в патронник. Но первая пуля, пущенная Колчиным, сбила с его головы кепку, вторая пула угодила в глаз. Падая на спину, человек пальнул из ружья в потолок. На голову посыпалась сухая штукатурка. Перескакивая через ступеньку, Колчин бросился вниз. Перепрыгнув тела убитых, остановился. До двери, до спасительного выхода, оставалась метра три, но за углом или под лестницей мог прятаться еще один убийца. Сделав шаг вдоль стены, Колчин отступил в самый угол тесного коридорчика. В дверном проеме мелькнуло что-то темное, на пол легла длинная человеческая тень. Мужчина, заглянул внутрь. Увидев под лестницей два неподвижных тела, смело шагнул вперед, переступил порог, сделал еще один шаг. В полусогнутой руке человек держал пистолет. Колчин выстрелил от бедра. Пуля вошла чуть выше уха, застряла в голове. Человек упал на грудь, подвернув под себя обе ноги и перегородив своим телом путь во двор. Кто были эти люди и откуда они взялись? Вероятно, хозяин гостиницы оставил парочку вооруженных охранников, чтобы сторожить гостей. Возможно, это люди Зураба, они устроились на ночлег в одной из надворных построек или в каморке под лестницей. Впрочем, не важно, кто они. Разгадывать этот ребус нет времени. Колчин посмотрел на часы: четыре с четвертью. Двор начинал просыпаться, издалека слышались чьи-то крики. Колчин шагнул вперед, прошелся башмаками по мертвому телу. «Рено Лагуна» стояла у крыльца гостиницы. Ткачук, как ему и положено, сидел на водительском месте. Плечи опущены, шея согнута, голова упала на грудь. Изо рта на синюю рубашку сочится слюна. В левом виске входное отверстие от пули. Видимо, стреляли с близкого расстояния, почти в упор. Колчин не мог разглядеть, что творится вокруг, белый плотный занавес из стираного белья закрывал всю панораму двора. Виден был лишь верхний третий этаж противоположного дома. Открылись ставни окна. Какой-то молодой черноволосый парень лег животом на подоконник, стал поворачивать голову за спину и кого-то звать по-турецки таким зычным пронзительным голосом, что услышать его наверняка можно на соседней улице. К парню присоединился мужчина, он тоже лег животом на подоконник, стал кричать и показывать на Колчина пальцем. Колчин дернул на себя дверцу, водитель вывалился со своего места на ровные булыжники мостовой.

– Стой, стой, бандит, – кричали мужчины из окна, но сами с места не двигались. – Он ограбил гостиницу. Держи его. Хватай…

Колчин сунул пистолет под ремень, ухватил Ткачука за ноги, оттащил его от машины. Сев за руль, повернул ключ в замке зажигания и дал по газам.

Машина, совершив круг по двору, содрала пару простыней с бельевых веревок, едва вписалась при повороте в узкий колодец полукруглой арки. Чуть коснулась стены передним бампером и пластмассовым зеркальцем заднего вида. Зеркальце разлетелось в мелкие куски, словно боевая граната. Машина вырвалась на улицу. Возле тела выпавшего из окна Смыра уже стали собираться люди. Три-четыре мальчишки, торговец из ближней лавки, какой-то старик с гривой всклокоченных волос. Женщина в платье до пят с лицом, закрытой фиолетовой паранджей, идет по противоположной стороне улицы. Но все эти люди не в счет. Главное, на месте еще нет полицейских. Скрипнули тормоза, «Рено» вылетел на узкую улочку, понесся вверх по ней. Колчин гнал машину к дому владельца гостиницы «Аксарай» Шахана Самбулатова. Если ехать ближней дорогой, доберешься до цели за десять минут. Но ближняя дорога не всегда самая короткая дорога. Колчин решил сделать круг, подъехать к дому Шахана не со стороны гостиницы, а со стороны городской барахолки. Так безопаснее. Навстречу стали попадаться пешеходы. При виде летящей на всех парах машины они отходили в сторону и останавливались, оборачивались в след «Рено». Видя, что его никто не преследует, Колчин сбавил газ. Вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер российского торгового представительства. Этот канал связи действовал до шести утра, Колчин имел право использовать его только в самом крайнем экстренном случае.

– Слушаю, – мужчина говорил по-турецки с заметным акцентом.

– Подберите меня у входа на книжный базар. Ровно через час. Если меня не будет к тому времени, значит, я совсем не приду. Ждать не имеет смысла.

– Тебя одного? – переспросил мужчина.

Колчин свернул направо.

– Да, одного, – повторил Колчин.

– Какой объект они выбрали? – спросил мужчина. – Говорите прямо по телефону, какой объект. Нет времени на иносказания.

– Я не знаю, – проорал Колчин. – Буду знать через час. У входа на книжный базар. Поняли?

– Мы будем ждать, – сказал собеседник. – Запомни: черный «Сааб» с дипломатическим номером.

Колчин дал отбой, опустил трубку в карман. Придерживая руль локтем, он достал из-под ремня пистолет, выщелкнул из рукоятки расстрелянную обойму, бросил ее на коврик. Вставил снаряженную обойму, передернул затвор. И тут услышал вой сирен, где-то совсем близко, на соседней улочке или за поворотом. Очевидно, в гостиницу «Аксарай» уже мчались все городские полицейские. Значит, за синей «Лагуной» тоже началась охота. Колчин сбросил скорость до пятидесяти километров, вывернул руль, гася инерцию движения машины. Машину крутануло на брусчатке, вынесло на встречную полосу, развернуло на сто восемьдесят градусов. Колчин ударил по газам. Машина понеслась в противоположном направлении, свернула направо, выехала на тротуар, едва не задела магазинную витрину. Но сшибла несколько голых манекенов, выставленных перед входом в еще не открытый магазин одежды. Бессистемно меняя маршрут движения, Колчин несколько минут петлял по улицам, заметая следы. Вой сирен остался где-то позади. «Лагуна» повернула направо, потом налево. Впереди незнакомая трущобная улица. А улицу перегородил желтый «Форд» с логотипом известного ресторана на кузове. Возможно, неумелый водитель безуспешно пытается заехать в узкую арку дома или… Однако не исключен вариант, что на «Форде» колесят по Стамбулу, ведут скрытое наблюдение полицейские, работающие в штатском. Двери желтой машины распахнулись, два парня вылезли на мостовую. Пассажир держал в руках длинноствольный револьвер «Магнум». Колчин сбавил скорость, услышал низкий звук заблокированных колес, рывком вывернул руль в сторону, выехал на тротуар. Вернул руль в прежнее положение. «Лагуна» проскочила в притирку между стеной дома и «Фордом», но все-таки чирикнула задней дверцей по его бамперу. Колчин снял подметку с педали тормоза и выжал газ. В зеркальце он увидел мужчин, мечущихся возле желтой тачки. Теперь, чтобы выбраться с узкой улочки на громоздком «Форде» полицейским потребуется не меньше пары минут. Колчин остановил машину в тесном дворике, похожем на огромную помойку, пересел на заднее сидение. Сбросил с себя серый пиджак с рукавами, забрызганными кровью, стянул через голову черную рубашку, ладонью пригладил волосы. Вытащил из пакета аккуратно сложенную форму моряка торгового флота, приготовленную для Людовича, и живо переоделся. Выходной китель был слегка тесноват в плечах, но брюки оказались впору. Фуражка со светлым верхом чуть великовата, козырек наезжает на глаза. Эта форма не лучшая маскировка, но на худой конец и этот вариант не плох. Ориентировки на Колчина, его приметы и описание одежды наверняка получили все полицейские. В своем сером гражданском костюме в бурых кровавых пятнах он не пройдет по городу и пары кварталов, оглянуться не успеет, как окажется в полицейском участке. На человека в морской форме в Стамбуле никто не оглянется, город просто кишит моряками, военными и гражданскими, из всех стран мира.

Пригород Перми. 20 августа.

Время текло, как вода сквозь пальцы. По радио гнали эстрадную музыку, тупую, надоевшую до тошноты. Время от времени этот музыкальный понос прерывался сообщениями местного радио. Диктор повторял ту же информацию, что и ранним утром: из колонии строгого режима бежали заключенные, но уже найден фургон, в котором они покинули территорию ИТУ, а также его водитель, соучастник побега. На ноги поднят весь личный состав городской и областной милиции. У рецидивистов нет шансов выбраться из города. И так далее… Стерн, накрыв лицо полотенцем, лежал на кровати. Он беспокойно ворочался и все никак не мог найти удобную позу. Ватутин, чтобы чем-то себя занять, тасовал замусоленную колоду карт, сам с собой играл в очко.

– Им просто деваться некуда, этим зэкам, – повторял он. – Ведь передали по радио: четверти часа не прошло, как их хватились. Ну, это же западло… Суки, нашли время…

Ватутин дожидался ответа Стерна, но тот угрюмо сопел и не отвечал. В восемь с минутами утра передали, что один из бежавших заключенных задержан на улице Строителей. Сопротивления беглец не оказал, задержание прошло гладко, без крови, без единого выстрела. Однако задержанный отказывается сообщить, где находится второй беглый зэк. – Или не знает, – сказал Ватутин.

– Не знает, – сказал Стерн.

Диктор, выдержав паузу, произнес:

– Теперь в руках следствия находится водитель фургона и один из заключенных, чье имя пока держится в секрете в интересах следствия. Поиски второго преступника продолжаются.

Заиграла музыка, певица запела о солнце, которое встает над равниной, и о своей любви, которая чахнет день ото дня под этим палящим солнцем. Стерн скинул полотенце с лица, глянул на часы и снова закрылся полотенцем. На часах восемь двадцать. Интересно, где сейчас Зураб? В Польше или в Турции? Если он в Стамбуле, то сейчас наверняка сладко спит, обняв за талию какую-нибудь блондинку. Склонные к полноте блондинки в его вкусе. Да, Зураб спит… Ведь в Стамбуле сейчас пять с четвертью утра. Стерн лежал, закрыв глаза, и перелистывал недавние воспоминания, словно страницы хорошо знакомой книги. В начале лета они с Зурабом заказали отдельный кабинет в тихом ресторане «Загорье» в пригороде Варшавы. Интерьеры рестораны были выполнены в совершенно диком безвкусном стиле. «Загорье» больше напоминало дом терпимости, чем кабак. В залах и кабинетах развесили красные светильники, настенные бра задрапировали темно багровой тканью. По стенам вместо обоев красный атлас. И, наконец, главная изюминка – застекленные гобелены работы художника, сдвинутого на сексуальной почве. На всех картинах множество обнаженных мужчин и женщин совокупляется на фоне величественных картин природы: водопадов, гор, покрытых шапками снегов, дремучих непролазных лесов. Если приглядеться повнимательнее, заметишь, что во всех этих оргиях принимают участие домашние животные: собаки, лошади и даже одинокая корова. Потолок украшали пухлые грудастые нимфы, голые купидоны и амуры, слепленные из гипса и покрытые золотой краской. Если абстрагироваться от интерьера, не смотреть по сторонам, то аппетит не пропадет. В тот вечер на ужин заказали фирменные блюда: утку, фаршированную черносливом, паштет из гусиной печенки и тушеные овощи, сдобренные кавказскими пряностями, такими острыми, что дыхание перехватывало. Хозяином «Загорья» был один грузин, давний приятель и земляк Зураба. Поэтому кабак считался среди своих надежным заведением, где можно говорить о чем угодно, не опасаясь, что твои слова прослушают полицейские ищейки или контрразведчики. «Польша вполне приличная страна, но очень продажная, очень коррумпированная, – Зураб попробовал белое вино и кивнул официанту. – Ну, разумеется, не такая продажная, как Грузия. И взяточников тут в сто раз меньше. Впрочем, с Грузией по этой части никакое государство не сравнится. Грузия, пожалуй, самая продажная страна в мире. Там все куплено и перекуплено снизу доверху. А Польша мне понятна. Поэтому я себя здесь нормально чувствую, почти как дома. А тебе как Варшава?» Стерн на минуту задумался и честно ответил: «В моей жизни нет настоящих душевных привязаностей. Поэтому мне живется легко в любой стране мира. Разумеется, если у меня все в порядке с наличностью». Когда подали коньяк, Стерн сказал: «Этот Людович, он странный тип. Не интересуется деньгами, премиальными. Я не доверяю таким людям. Откуда вы его откопали?» «Сам нас нашел, – ответил Зураб. – Он несколько раз приходил в „Приют милосердия“. Видимо, подозревал, что за этой вывеской скрывается не вшивая гуманитарная шарашка, а что-то серьезное. Обращался к Цыбульскому, говорил, что ему нужно встретиться и переговорить с самым высоким начальством. Наши спонсоры решили присмотреться к этому человеку поближе». Зураб долго возился с утиным крылышком, запеченным до поджаристой корочки. Он пообтерся в Европе, усвоил хорошие манеры и теперь даже дичь, которую нормальные люди разделывают руками, ел при помощи ножа и вилки. «Мы следили за Людовичем в течение нескольких месяцев, слушали телефон, выясняли его личность, – сказал Зураб. – Нужно было убедиться, что он не работает на Внешнюю разведку или ГРУ. Когда его проверили, мы пошли на контакт. Это его идея – терракт в Перми. Он всесторонне обосновал предложение. Сделал все расчеты. Мы перепроверили – объект диверсии выбран идеально». «Тогда, при нашей встрече с Людовичем, он говорил о какой-то незаживающей ране на теле России, – сказал Стерн. – Якобы эта рана образуется после нашей акции. Это что, просто образное выражение?» «Нет, все очень конкретно, – ответил Зураб. – Просто не было времени все растолковать. После взрыва на плотине ГРЭС произойдет много всяких неприятностей. О них Людович уже говорил». Зураб мучительно долго ковырял вилкой овощи. Видимо в это минуту он решал, посвящать ли Стерна во все тайны предстоящей акции. Или скрыть некоторые ее детали. Но Зураб не из тех людей, кого подолгу грызут черви сомнения. Доверяя какому-то человеку, он доверяет ему до конца. «Понимаешь, дело тут вот в чем, – сказал Зураб – Ниже по течению реки находится секретная бактериологическая лаборатория, в ней спрятаны почти все самые опасные вирусы, знакомые человечеству. И незнакомые тоже. Во времена „холодной войны“ русские проводили там опыты по созданию убойного бактериологического оружия. „Холодная война“, как утверждают политики, кончилась. Но вирусы-то остались. Так вот, эта лаборатория попадает в зону затопления». «И в этом случае удержать вирусы в лаборатории не будет возможности?» – продолжил мысль Стерн. «Вот именно, – кивнул Зураб. – Как бы не старались власти, чего бы они ни делали, в ближайшие день-два после акции тысячи людей заболеют сибирской язвой, чумой и другими болезнями, у которых даже нет названий, только секретные порядковые номера. Я сильно подозреваю, что там есть болезни пострашнее СПИДа. С водой вирусы распространятся не только на Пермскую область, но и на все ближние регионы. И дальше число больных будет расти в геометрической прогрессии… Секретная бактериологическая лаборатория – и есть наша главная цель. Понял?» Стерн молча кивнул головой. «Людович считает, что этого тебе, как исполнителю, лучше не знать», – добавил Зураб. «Тогда зачем ты об этом говоришь?» – Стерн прикурил тонкую сигару. «А я считаю, что ты должен знать все, – ответил Зураб. – Все тонкости, все нюансы. Возможно, когда-нибудь наша акция станет достоянием гласности. Твое имя внесут в книгу рекордов Гиннеса. Как человека, который убил больше все людей. Не любил, а убил». Зурабу понравилась собственная шуточка, он смеялся так долго, что на глазах выступили слезы.

…Стерн открыл глаза и снял с лица полотенце. Смеялся не Зураб, а Ватутин. Заливисто, звонко…

– Вы анекдот про зеленую собаку слышали? – спросил Ватутин, продолжая посмеиваться. – Только что по радио предавали. Я чуть не…

– Не слышал. К сожалению.

– Может, рассказать?

– Позже.

Стерн посмотрел на часы. Оказывается, он задремал и проспал добрых сорок пять минут. Уже девять часов утра…

– А тебе что, заняться нечем?

– Нечем, – ответил Ватутин. – Картишки есть, но во фраерские игры сам с собой я не играю. А в секу партнер нужен.

Стерн стал придумывать, чем бы загрузить свободного от дел напарника, но ничего путного в голову не пришло.

– Ты вот что сделай, – сказал Стерн. – Там на столе книжка лежит, почитай ее внимательно. А потом мне перескажешь. Ну, своими словами.

Действительно, на столе лежала брошюра в ядовито желтой обложке, служившая подставкой под кастрюли и чайник. Тяжело вздохнув, Ватутин перелистал страницы, прикидывая, много ли времени придется потратить на эту лабуду. Без малого восемьдесят страниц. Это долго. Ватутин вслух прочитал заголовок:

– «Твердые мозоли: их профилактика и лечение».

– Ну вот, видишь, действительно, интересная книжка попалась. И, главное, очень полезная. Прочитаешь и будешь знать, как бороться с твердыми мозолями. А твердые мозоли – это тебе, брат, не хрен собачий.

– Автор – профессор Борис Сердюков, – с выражением прочитал Ватутин. – Введение. Профессор Сердюков – известный ученый, врач, который щедро делится своим опытом и глубокими знаниями не только со студентами медицинского института, где он заведует кафедрой…

– Если можно, не в слух, а про себя, – попросил Стерн. – Пожалуйста.

Стамбул, район Длинного рынка. 20 августа.

К дому хозяина гостиницы «Аксарай» Колчин пробрался извилистым лабиринтом проходных дворов. Зашел во двор не с улицы, а с тыла, через подворотни. Появись Колчин пятью минутами раньше, и он столкнулся бы с Шаханом Самбулатовым нос к носу. Однако этой встречи так и не суждено было состояться. Шахан в сопровождении двух вооруженных телохранителей только что вышел улицу, где ждала машина, и уехал в «Аксарай». Знакомый торговец фруктами и зеленью своим телефонным звонком разбудил Самбулатова в четыре утра с минутами и, задыхаясь от волнения, заявил, что гостиница, принадлежащая Шахану, разгромлена, а все постояльцы поголовно вырезаны неизвестными бандитами. Зеленщик настолько разволновался, что, не вдаваясь в подробности, сообщил новость и бросил трубку. Самбулатов успел натянуть штаны, поднять на ноги двух своих людей, проверенных земляков, живших в его квартире. И тут телефонные звонки стали звенеть, не останавливаясь. «Я все знаю, выезжаю», – кричал в трубку Самбулатов и порывался надеть рубашку, но телефон снова звонил. Беспокоили соседи, знакомые, земляки. «Роза, отвечай по телефону», – крикнул Шахан жене, надел куртку, опустив в карман пистолет. Он выбежал за дверь и помчался к машине так быстро, что молодые охранники, вооруженные карабинами, едва поспевали за хозяином. Колчин, не заставший всей этой суеты и беготни, на минуту остановился и оглядел двор. Шахан занимал верхнюю половину двухэтажного каменного дома. На первом этаже помещалась скорняжная мастерская. Вдоль второго этажа протянулась внешняя галерея, напоминающая летнюю веранду. Во двор выходило четыре окна, закрытых внешними ставнями. Колчин пересек двор, поднялся на два лестничных пролета, остановился перед дверью. Вытащив из-за пояса пистолет, поставил курок в положение боевого взвода, положил палец на спусковой крючок и спрятал оружие за спиной. Левой рукой он снял с головы морскую фуражку, надавил пальцем кнопку звонка.

Дверь открыли без спроса. С другой стороны порога стояла высокая худая женщина лет сорока пяти в длинном бордовом платье с широкими рукавами. Каштановые с проседью волосы стянуты узлом на затылке, на шее нитка дешевых бус. Женщина окинула Колчина взглядом, прищурила глаза, соображая, какая нужда привела русского торгового моряка в дом чеченского переселенца. Разумного объяснения не нашлось. Гость поздоровался, извинился за свою бестактность и ранний визит. И объяснил, что ему нужен по совершенно неотложному делу господин Самбулатов.

– Это насчет гостиницы? – спросила Самбулатова.

– Совершенно верно, – Колчин улыбнулся затравленной улыбкой. – Насчет гостиницы. А вы Роза?

Лицо женщины сделалось суровым, уголки бескровных губ опустились. Этот бравый морячок казался осведомленным человеком. Слишком уж осведомленным.

– Мы уже все знаем.

Роза толкнула дверь, пытаясь захлопнуть ее перед носом Колчина, но гость толкнул дверь со своей стороны и легко вошел в квартиру. Бросил бесполезную фуражку на пол. Видимо, хозяйка хотела закричать во все горло, но Колчин уже вытащил из-за спины пистолет, направил дуло в живот Розы и отрицательно помотал головой.

– Не надо, – прошептал Колчин. – Не ори. И никто не пострадает. Муж дома?

– В гостиницу уехал, – Роза отступила к стене.

– И хорошо, – кивнул Колчин. – Другие мужчины в доме есть?

– Нет. Только дети. Они спят.

Дом Самбулатова больше напоминал офицерскую казарму: чистота и никакого домашнего уюта. Длинный коридор, стены и потолок покрашены серой краской. По правой стене окна, выходящие во двор, слева двери комнат.

– Где у вас гостевая спальня?

– Последняя дверь налево.

– Проводи меня туда.

Не оглядываясь, Роза пошла вдоль коридора. Колчин, озираясь по сторонам, двинулся за ней. Первая дверь в коридор, была закрыта. Вторая дверь оказалась распахнутой настежь. Колчин повернул голову: посередине комнаты на горшке сидел коротко стриженый мальчуган полутора лет. Ребенок напевал песню, при виде незнакомого мужчины, помахал ему рукой. Роза дошагала до конца коридора, открыла дверь.

– Здесь спальня для гостей.

– Оставайся на месте, – велел Колчин и вошел в комнату, на ходу засунув пистолет под ремень.

В разных углах стоят три одинаковые железные кровати. Слева большой платяной шкаф с зеркалом. Окно, задернутое прозрачной короткой занавеской, выходит на узкую улицу. Колчин за спинку ухватил первую же кровать, отодвинул ее от стены. Увидел на полу два вытертых чемодана, покрытых слоем вековой пыли. И больше ничего. Он подошел к следующей кровати, сдвинул ее с места. Рядом с плинтусом лежал исписанный листок почтовой бумаги. Колчин сел на кровать, опустил руку вниз, выудил листок. И прочитал две первую строчку: «Я, Е.Д. Людович, бывший инженер-строитель, пишу это письмо с чувством глубокого раскаяния и сожаления. То, что я совершил, трудно назвать простой ошибкой человека, запутавшегося в жизни, озлобившегося на весь мир». Кажется, то самое письмо. Людович не обманул. Колчин сунул бумагу в карман форменных брюк, встал с кровати и придвинул ее к стене. – Слышь, ты.

Колчин, сидя на кровати, оглянулся на голос. В дверях стояла хозяйка. В руках Роза держала автомат АК – 47. Ствол был направлен в лицо названного гостя.

– Встань, повернись ко мне, – скомандовала Роза. – Но сначала сними китель. И подними кверху руки.

Колчин выполнил приказание. Медленно скинул китель, бросил его на кровать, встал на ноги и поднял руки.

– Теперь вытащи из-за пояса свою пушку, – сказала Роза. – Делай это очень медленно. Держи пистолет за рукоятку двумя пальцами. Дулом вниз. Вот так. Брось его на кровать. И отступи на четыре шага.

Колчин чуть замешкался, не понимая, в какую сторону ему отступать.

– В угол, – заорала Роза.

В комнате была такая жара и духота, будто окно здесь не открывали с тех незапамятных времен, когда построили дом. Колчин чувствовал, что под рубашкой вспотела спина и грудь, горячая испарина выступили на лбу. Капли пота щекотали брови. Хотелось вытереть пот рукавом, но боязно сделать одно неверное движение, которое будет неправильно понято хозяйкой. Он продолжал держать руки поднятыми.

– Роза, я ничего вам не сделаю, – Колчин старался говорить ровным спокойным голосом. – Клянусь, я не желаю вам зла.

– Еще бы ты желал мне зла, русский ублюдок. Сволочь. Вы, русские, убили двух моих братьев. Но я, лично я, отомстила за их смерть.

– Не я убивал твоих братьев, – робко возразил Колчин.

Роза не услышала или не захотела услышать эти слова.

– Я научилась хорошо стрелять. И отомстила.

– Вот видишь, за братьев ты уже отомстила, – Колчин сглотнул застрявший в горле комок. – Значит, все в прошлом. Та война, те жертвы. А моя кровь, моя жизнь тебе не нужна.

– Я ничего не забыла, – Роза упрямо покачала головой. – Ты ворвался ко мне в дом. Ты чуть не убил меня из своего пистолета. Я имею право тебя пристрелить. Мне ничего за это не будет. А полицейские только «спасибо» скажут.

Колчин искал выхода из положения, искал спасительную лазейку. Но не было ни выхода, ни лазейки, ни мышиной норы. Не было даже простых убедительных слов. Язык словно окостенел. Колчин думал, что время близится к половине шестого. У книжного базара его высматривают сотрудники СВР, легальные разведчики, работающие под дипломатической крышей. Дожидаются, чтобы вывести на территорию посольства и спасти. Они будут ждать до шести. Возможно, прихватят еще минут десять, но не более того. А он торчит здесь, под дулом автомата, и, если быть честным, шансов выбраться живым из этой душной комнаты, похожей на огромный гроб, совсем мало.

– Вы, русские, сожгли мой дом. Мы с мужем и детьми уехали от вас навсегда. Мы хотели только немного мира и спокойной жизни. Но вы не даете нам жить даже в Турции. Ты вломился в мое жилище. Ты угрожал мне оружием. Здесь, в моем доме, обыск учинил. Что ты искал?

– Письмо, письмо от друга, – брякнул Колчин и тут же решил, что соврал плохо, неубедительно. – Письмо от Людовича, он гостил в вашей квартире на днях, а потом переехал в «Аксарай». Письмо завалилось за кровать.

– Ты лжешь, – в женских глазах горело адское пламя ненависти. – А что ты сделал там, в гостинице моего мужа? Это ты убил людей?

– Меня там не было.

– Отвечай правду, собака шелудивая.

– Я говорю правду.

Капля пота попала в глаз Колчина, он заморгал веком. Со стороны могло показаться, будто он озорно подмигивал хозяйке, предлагая ей нечто непристойное. Но Роза не заметила этой фривольности, она была слишком возбуждена, разгневана.

– Давай сюда это письмо. Нет, не подходи ко мне. Положи его на кровать. Туда, где китель лежит.

Роза говорила громко, низким срывающимся на хрип голосом, почти кричала. Ее жилистые, видимо, очень сильные руки далеко высовывались из рукавов платья. Колчин думал, что женщина через несколько секунд навертит в нем дырок больше, чем в головке швейцарского сыра. Он покосился на окно. Колчина и Розу разделяли пять-шесть шагов, но о том, чтобы прыгнуть, выбив плечом оба стекла и рымы, полететь вниз со второго этажа, и думать нечего. Если бы в руках женщины был пистолет, она могла бы промахнуться. Но из автомата, да еще с короткой дистанции, не промахнется человек, совсем не умеющий стрелять. Да и падать слишком высоко. – Вынимай письмо, – закричала Роза.

Колчин полез в карман. В этот момент что-то загремело в прихожей или в соседней комнате. Истошно закричал ребенок. Видимо, мальчик, долго сидевший на горшке, задремал и свалился с него. Роза лишь на мгновение отвела взгляд в сторону, себе за спину. Это мгновение решило все. Колчин полетел на пол, ушел с линии огня, перевернулся через плечо. Совершив кувырок, резко задрал ногу кверху и ударил каблуком ботинка в автоматный магазин. Роза нажала на спусковой крючок, короткая очередь полоснула по фанере потолка. Колчин ударил женщину в опорную ногу на уровне колена и, видимо, попал, куда целил. Роза, вскрикнув от боли, выпустила автомат из рук, чуть присела. Колчин, лежа на спине, ударил Розу каблуком в низ живота. Женщина, вскрикнув, упала спиной на пол, приложившись затылком о крашенные доски. Вскочив на ноги, Колчин пинком ноги отбросил автомат в дальний угол. Наклонился над Розой, занес тяжелый кулак. И разжал пальцы. Роза находилась в глубоком обмороке. И лишних зуботычин уже не требовалось. Выскочив в коридор, он побежал к входной двери, перепрыгнув ребенка, выползшего из комнаты. Сбежав вниз по ступенькам, остановился и посмотрел на часы. Шесть часов две минуты. Деньги остались в сумке, брошенной в гостинице. Значит, добраться до книжного базара на такси он не сможет. Придется на своих двоих. Но в этом случае Колчин не поспеет к сроку. Его время кончилось.

И тут под лестницей он увидел черный старомодный велосипед. Ухватив велосипед за руль, вытащил его на свет, перебросил ногу через раму, вскочил в седло и нажал на педали.

Стамбул. Район книжного базара. 20 августа.

На площади возле мечети Баязида, во дворе которой и располагался книжный базар, было как всегда многолюдно. Колчин, издали разглядел посольский черный «Сааб». Поставил велосипед у стены, зашагал в нужном направлении. Теперь он видел, что возле автомобиля топчутся два мужчины в серых наглаженных костюмах. Тот, что помоложе, Василий Ушаков. Второго мужчину, с седой шевелюрой и бородкой клинышком, Колчин видел впервые. Ушаков, заметив Колчина в толпе, помахал ему рукой. Когда до автомобиля оставалось десять метров, на дороге появились два полицейских. Тот, что постарше, остановил Колчина движением руки и попросил предъявить документы.

– У меня нет при себе документов, – ответил Колчин по-английски.

– Вам придется пройти с нами в участок, – сказал старший полисмен.

Сквозь толпу к полицейским пробились Ушаков и его спутник. Они слышали последнюю реплику полицейского, тут же, представившись русскими дипломатами, ввязались в разговор.

– Этот человек сотрудник российского консульства в Стамбуле, – сказал Ушаков. – Вы не имеете права задерживать его и доставлять в участок.

– Я юрист из русского консульства, адвокат, – сказал спутник Ушакова. – Моя фамилия Розовский.

Полицейские нахмурились.

– Он фигура неприкосновенная для полиции, – Розовский показал пальцем на Колчина. – Поскольку на нашего соотечественника распространяется дипломатический иммунитет. Если вы все-таки его задержите, будет большой международный скандал. Очень большой. Это я вам обещаю. Полицейские переглянулись. Затем посмотрели на Колчина. Брюки запылились, на форменной светлой рубашке темные разводы грязи, волосы слиплись от пота. Как-то не верилось, что из-за человека в грязных штанах и несвежей рубашке может разразиться большой международный скандал. Этот тип похож на матроса, списанного с корабля за беспробудное пьянство и самовольные отлучки на берег.

– Вы говорите он дипломат? – переспросил старший полицейский и усмехнулся. – Вы можете доказать свое утверждение?

Теперь переглянулись сотрудники посольства. Ушаков выглядел растерянным. Розовский вынул из нагрудного кармана и надел на нос очки с темными стеклами, отвернулся куда-то в сторону. Колчин стоял, как провинившийся школьник, запустил руки в карманы, склонил голову. Он подумал, что турецкая тюрьма не самое приятное место, а здешние законы не щадят иностранцев. Сейчас его задержат, проводят в управление полиции. Где-нибудь через год состоится суд, ему пришьют жестокие убийства, совершенных в гостинице «Аксарай». Свидетелей наберется столько, что живая очередь выстроится в два ряда. Обвинительный приговор и долгое, возможно, пожизненное заключение, можно сказать, в кармане. Разумеется, русская разведка открестится от своего сотрудника: не наш, ничего не знаем… Это неприятно, когда свои отказываются от тебя. Но таковы неписаные правила всех разведок мира. Однако перед тем как отправиться в участок, Колчин успеет передать кому-то из дипломатов письмо Людовича. Полицейские не сумеют ему помешать.

– Он сотрудник российского консульства, – повторил Ушаков. – Игнатьев Николай Иванович. Вот…

Ушаков посмотрел в глаза Колчина и повторил.

– Игнатьев Николай Иванович. Помощник консула по связям с общественностью.

Ушаков полез во внутренний карман пиджака, вытащил дипломатический паспорт, протянул его полицейским. Стражи закона долго разглядывали фотографию Колчина, вклеенную в документ, сравнивая карточку с оригиналом. Сомнений быть не могло, перед ними действительно Игнатьев. Собственной персоной.

– Просим прощения, – старший полицейский вернул документ Ушакову, приложил ладонь к фуражке. – Мы только что получили описание одного жестокого убийцы. Ваш дипломат по приметам похож на преступника. Простите.

– До свидания, – ответил Ушаков.

Через несколько секунд полицейские потерялись в толпе.

– Садись в машину, – Ушаков похлопал Колчина по спине. – Что-нибудь получилось?

Колчин вытер пот рукавом рубашки.

– Получилось, черт побери. Получилось.

Глава двенадцатая

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 20 августа.

Генерал Антипов получил шифровку из российского консульства в Стамбуле в одиннадцать утра по московскому времени. Шифровка состояла из краткого, в несколько строк, донесения Колчина и полного текста письма Людовича. Копия шифровки ушла в ФСБ. Антипова вызвали к руководству, первому заместителю директора СВР, который курировал операцию «Людоед». Генерал вернулся в свой кабинет только через полтора часа. Сев за стол, коротко переговорил по телефону с полковником ФСБ Иваном Павловичем Шевцовым. Положил трубку, прошелся по ковру вокруг стола и только сейчас понял, что теперь, когда в игру вступили контрразведчики, ему остается только ждать известий, очень хороших или очень плохих. Антипов вызвал к себе своего помощника подполковника Беляева. Когда Беляев, чуть прихрамывая, зашел в кабинет, Антипов усадил его за стол для посетителей, сам сел напротив. Раскрыл перед подполковником красную папку с документами, с которыми полчаса назад поднимался к руководству. Беляев дважды перечитал бумаги, поднял глаза.

– Что скажешь? – спросил генерал.

– Ясно: наши соседи, – Беляев имел в виду контрразведчиков, – они ошиблись. Все соображения их умных аналитиков, выстроенная, отточенная версия о террористическом акте на одной из атомных станций – просто ерунда. Только одно не понятно, с чего бы вдруг Людович, как говориться, взялся за перо. – Ну, в конце концов, он ведь человек, а не людоед. Он совершил самую большую в своей жизни ошибку. А потом ужаснулся тому, что сделал. Видимо, совесть заела Людовича еще в Польше. Но пути к отступлению уже отрезали. Хорошо хоть успел составить свое покаянное письмо.

– А почему он оставил его под кроватью в чужом доме? – спросил Беляев.

– Ты знаешь столько же, сколько знаю я, – сказал Антипов. – Делай выводы. В Варшаве Людовича день и ночь его охраняли громилы Зураба Лагадзе. Не было возможности позвонить в наше посольство или бросить письмо в почтовый ящик. В Стамбуле в доме Самбулатова он воспользовался суматохой. Возможно, Зураб на время оставил Людовича. Тот засел за письмо, но не успел его дописать, запечатать в конверт. Вернулись Зураб и Смыр. Людович в спешке бросил письмо под кровать. Логично?

– Пожалуй, – кивнул Беляев. – Наверное, так оно и было.

Людович хотел при первой же возможности дописать свое послание и отправить его. Но пришлось в срочном порядке переезжать с квартиры в гостиницу. Потому что так приказал Зураб. Недописанными остались лишь слова раскаяния. Людович сообщил главное: указал место проведения террористического акта, его цели. И, наконец, назвал имя Стерна.

– Кстати, твое мнение об этом Стерне?

– Все это невероятно, – сказал Беляев.

– Что невероятно?

– Что один человек мог сделать такое, – ответил Беляев. – Путь Стерна протянулся через Махачкалу, Дербент, Москву, Чебоксары… Он всех обвел вокруг пальца, не попался ни на один крючок. И, я думаю, Стерн довел начатое до конца, если бы ему досталась хоть чайная ложка удачи. Сотни специалистов из внешней разведки и ФСБ днем и ночью работали, чтобы взять его, в затылок дышали… И оказались бессильны против жалкого одиночки. Стерну не везло с самого начала. И сейчас не повезло.

– Ну, во-первых, он не одиночка, – возразил Антипов. – Ему помогали. Контрразведку наводили на ложный след. Кто-то делал ему документы. Кто-то доставлял до места взрывчатку. Кто-то арендовал строительную базу этой ПМК, где сейчас торчат Стерн и Ватутин. Мы еще очень много не знаем, но в одиночку Стерн ничего бы не смог сделать. Ничего.

– Возможно, – пожал плечами Беляев. – Не мне судить. А во-вторых?

– По твоему тону можно понять, что ты чуть ли не восхищаешься Стерном. А ведь он отброс общества и вообще редкий подонок.

Слова «отброс» и «подонок» генерал произнес как-то вяло, без нажима.

– Да, разумеется, подонок, – поспешил согласиться Беляев. – Но сейчас я не рассматриваю Стерна как человека, как личность. Я говорю лишь, что с профессиональной точки зрения его работа… Она достойна уважения. Когда Стерна возьмут, думаю, мы получим возможность плотно пообщаться с ним в СИЗО.

– Я так не думаю, – покачал головой Антипов. – Я только что говорил с Шевцовым. В Перми весь личный состав ФСБ поднят по тревоге. Сейчас, когда мы с тобой душевно беседуем, Стерна уже обкладывают со всех сторон. И ему не уйти. К делу подключили офицеров МВД. У них приказ при малейшей опасности стрелять на поражение, не брать ни Стерна, ни Ватутина живыми. Как-никак у них около полутора тонн тротила. Поэтому в ФСБ решили не рисковать.

– Жаль, – сказал Беляев, споткнулся на этом слове и развил мысль. – Жаль, что не удастся допросить Стерна. А, может, мы слишком рано его хороним?

– Все может быть. Стерну дадут шанс спасти шкуру. Другой вопрос, воспользуется ли он этим шансом.

Пригород Перми. 20 августа.

В три часа передали краткий выпуск местных новостей. Женщина диктор сообщила, что последний преступник, бежавший минувшей ночью из колонии строгого режима, в настоящее время найден. Он находится в подвале недостроенного многоквартирного дома в районе Бахаревки. Возможно, преступник вооружен. Милиционеры вступили в переговоры с беглецом и надеются, что он проявит благоразумие и сдастся.

– Ну, наконец-то, – Ватутин вытащил из пачки сигарету.

Он обрадовался сообщению, теперь не нужно дочитывать научный труд о лечении и профилактике твердых мозолей. Ватутин кинул брошюру в дальний угол бытовки. Стерн, отлежавший бока, сел на кровати, сунул ноги в сапоги с обрезанными голенищами.

– Выезжаем? – спросил Ватутин.

– Подождем еще полчаса. На всякий случай.

– Если по радио передают, то милицейские посты с дорог уже убрали.

– Я сказал: подождем полчаса.

Стерн разложил на столе карту, поводил по бумаге пальцем, пока не нашел район Бахаревки.

– Это другой конец города, – сказал Стерн. – Всех пермских ментов перебросили туда. Зэка из подвала выковыривать.

Сложив карту, Стерн бросил ее на подоконник. Вскрыл ножом банку тушенки, воткнул в розетку штепсель электрического чайника. Ватутин, привстав, отдернул занавеску. Подперев подбородок ладонью, стал меланхолично глазеть в окно. За немытым забрызганным грязью стеклом был виден обнесенный бетонным забором двор, запертые на замок железные ворота в рыжих проплешинах ржавчины. С внешней стороны забора шумели листвой высокие березы и мрачные серые осины. Бензовоз и груженый тротилом «МАЗ» стояли в дальнем конце двора, метрах в ста пятидесяти от бытовки. За то время, что Ватутин изучал научный труд о мозолях, погода совсем испортилась. Солнце спряталось в низких облаках, закапал дождик.

– Осенью тянет, – сказал Ватутин. – А вчера по радио солнце обещали.

– Черт с ней, с погодой, – ответил Стерн. – Ждать дольше мы все равно не можем. Сегодня вот беглых зэков нашли, а завтра… Может, этот дождь теперь до самой зимы не кончится. Потом белые мухи полетят. А мы будем сидеть у окошка?

Минуту Ватутин о чем-то размышлял, глядя куда-то в даль. Глотать холодную тушенку не хотелось, а на сердце было тяжело, как-то неспокойно.

– Что будет, когда рванет фура с взрывчаткой? – спросил он.

Стерн долго не отвечал. Он взял ложку, вытер ее носовым платком, отрезал кусок сохлого хлеба и начал есть. Ватутин повторил вопрос.

– Мы ведь договорились, что не будем касаться этой темы, – сказал Стерн. – Ну, всплывет в речке немного рыбы. Тебя это скребет?

– Мне плевать, – сказал Ватутин.

Подняв чайник, Стерн налил в кружку кипятка, бросил в воду пару кусков сахара. Встав, Ватутин подошел к двери, щелкнул выключателем. Под потолком вспыхнула лампочка в сто свечей. Он снова сел на стул, стал раскачиваться на задних ножках. Стерн попробовал тушенку, откусил хлеб и запил это дело сладким кипятком. Ватутин качался на стуле и смотрел в окно. Стерн наклонился над столом, утопил в банке с консервами ложку. Уже открыл рот. И тут раздался такой звук, будто на пол уронили стакан тонкого стекла. Стерн, не поняв, что случилось, поднял глаза и увидел, что Ватутин, задрав ноги кверху, полетел на пол. Стерн решил, что его молодой помощник доигрался, задние ножки стула подломились, и теперь он упал на пол и больно ударился задом. Глянув в окно, Стерн увидел все ту же унылую панораму двора: лужи, грязь, мокнущие под дождем грузовики. И дырку с неровными краями в треснувшем стекле. В следующую секунду он, упав на пол плашмя, растянулся на досках. Падая, смахнул рукой со столешницы пустую бутылку из-под пива. Посудина покатилась по полу. Стерн перевернулся на спину, вытянул руку, ухватил бутылку за горлышко. И запустил в лампу, горящую под потолком. Во все стороны разлетелись мелкие осколки стекла, свет погас. Стерн снова перевернулся на живот. Он подумал, что невидимый снайпер занял хорошую позицию за забором, замаскировался в ветвях деревьев. Когда в бытовке загорелся свет, тщательно прицелился и выстрелил, метя Ватутину в сердце. Выстрела не было слышно, только тихий звон пробитого пулей стекла. Значит, за Стерном пришли не менты, у которых нет на вооружении комплексов для бесшумной и беспламенной стрельбы с хорошей оптикой типа «Винтореза», нет простых СВД. Пришли контрразведчики из ФСБ. Стерн подполз к парню. Тот смотрел в потолок, моргал глазами, зажимая ладонью рану в левой части груди, выше сердца. Он, видимо, так и не понял, что же случилось. Пуля укусила его, сбросила со стула. Ватутин посмотрел на Стерна ясными осмысленными глазами.

– Ну, все, блин, – Ватутин попытался улыбнуться. – Душите меня плоскогубцами. Хана? Так?

– Да, похоже, нам не выбраться.

Стерн уперся локтями в пол, прислушался. Стало слышно, как где-то неподалеку тяжело пыхтит двигатель то ли грузовика, то ли трактора. Стерн подполз к кровати, дернул на себя ремень спортивной сумки, расстегнул «молнию», вытащил и рассовал по карманам пистолет, деньги и молдавские паспорта. Выложил на пол заряженный карабин.

План сложился в голове за несколько коротких мгновений. Стерн отползет в глубину бытовки. Оттуда, невидимый снайперу, успеет несколько раз прицельно выстрелить в бензовоз. Солярка примется легко, ветер на дворе переменчивый, густой черный дым от пожара расползется по всей округе. Под прикрытием этого дыма Стерн сумеет добраться до соседней бытовки, оттуда побежит к бетономешалке, стоящей в глубине двора за руинами склада. А там дернет к забору, перемахнет его… А дальше как бог пошлет. Тем временем огонь перекинется на «МАЗ» с тротилом. Загорится тент, сделанный из прорезиненного брезента, через три-четыре минуты огонь подберется к взрывчатке. Взрыв будет такой силы, что его услышат за десятки километров отсюда. А Стерн, оторвавшись от преследователей, успеет углубиться в лес. Кости и кишки чекистов, собравшихся вокруг строительного двора, местные грибники еще долго будут находить в окрестных лесах. Встав на корточки, Стерн, вытянув шею, выглянул в окно. Движок работал где-то рядом, совсем близко. И тут эхом прокатился глухой тяжелый удар, будто по листу жести долбанули огромной кувалдой или молотом. Обе створки ворот сорвались с петель, влетели вверх, будто были сделаны из картона, а не сварены из металлических листов. Описав в воздухе дугу, упали в грязь. Протаранив ворота, на полном ходу во двор въехал тягач с прицепом, груженным бетонными стеновыми панелями, установленными вертикально. Машина, выпустив зловонный выхлоп, встала на месте, загородив собой всю панораму. Видимо, водитель под прикрытием снайперов выбрался из кабины и добежал до укрытия, опасаясь получить пулю в спину. Стерн крякнул от досады: бензовоз и «МАЗ» с тротилом теперь были отгорожены от бытовки стеной из бетонных блоков. План спасения развалился. Теперь пуля не достанет бензовоз. Так или иначе, из бытовки нужно выбираться. Дверь и окно под прицелом, но малый шанс прорваться сквозь снайперский огонь еще остается. Стерн лег на пол, снова подполз к сумке, запустил в ее нутро обе руки, вытащил тротиловую шашку и кусок предохранительного шнура сантиметров сорок длиной. Эту шашку Ватутин, остановив бензовоз на одной из городских улиц, должен был подложить под цистерну, зажечь шнур и убежать подальше. Теперь взрывчатка пригодятся для другого. Стерн пополз к двери, подтягивая за собой карабин. Ватутин лежал на том же месте, глазел в потолок, будто разглядел на его закопченной поверхности священные письмена. Он был еще в сознании, перевез взгляд на Стерна и прохрипел не своим низким с хрипотцой голосом:

– Я так и не успел… Не рассказал тот анекдот… Ну, про зеленую собаку.

Грудь Ватутина жгло огнем, а сил совсем не осталось. Он хрипел и захлебывался кровью.

– Ничего, – ответил Стерн. – Потом расскажешь. Прощай.

– Прощай, – ответил Ватутин. Он повернул голову, плюнул кровью на пол и заплакал. Стерн дополз до двери, ведущий в тесную прихожую. И тут услышал металлический голос, доносившийся из мегафона. – Стерн, сопротивление не имеет смысла. Сдавайся и выходи с поднятыми руками. У тебя три минуты на размышление. По истечении этого времени…

Голос был совсем близким, впечатление такое, что человек с мегафоном стоит по другую сторону порога. Видно, штурмовая группа уже подошла на максимально близкое расстояние. И теперь бойцы ждут команды «фас».

– Повторяю: по истечении этого времени…

Стерн не дослушал, ясно, что случится по истечении трех минут. По бытовке откроют шквальный огонь из автоматического оружия. Превратят вагончик в решето. Чекисты знают его псевдоним и, конечно же, мечтают взять Стерна живым. Наверняка за забором притаился не один снайпер. Когда Стерн, неподвижно сидел за столом, освещенный яркой лампочкой, он представлял собой прекрасную мишень. Стрелки могли запросто срезать его прицельными выстрелами. Но пристрелили одного Ватутина. Видимо, это не случайность, потому что случайностей в таких делах не бывает. Где же он облажался? Когда допустил ошибку? Каким образом контрразведчики взяли его след? Стерн обернулся назад. Ватутин лежал на полу, повернув голову к двери, глядел на него пустыми стеклянными глазами. Из раскрытого рта вывалился язык. Парень больше не стонал и не кашлял. Стерн выполз в тесную прихожую, заваленную коробками и сырыми тряпками, растянулся на грязном полу. Он не стал тащить за собой карабин, воспользоваться им все равно не сможет. Стерн вытащил тротиловую шашку, кусочком проволоки просунул в отверстие предохранительный фитиль, достал зажигалку и посмотрел на часы. Из отмеренных трех минут одна минута уже прошла. Он поднес огонек зажигалки к концу фитиля. За дверью слышались голоса, но слов нельзя было разобрать. Стерн смотрел, как горит начинка шнура – черный порох. Медленно, пуская зловонный серый дым, тлеет текстильная прокладка и наружная водонепроницаемая оболочка. Оранжевый огонек медленно сантиметр за сантиметром приближается к тротиловой шашке. Пора. Толкнув дверь тыльной стороной ладони, Стерн кинул шашку. Распластавшись на полу, закрыл уши ладонями. Грохнул взрыв. Стерн вскочил на ноги, вылетел из бытовки, пробежав метров десять до другого вагончика, уже готов был свернуть за угол. Автоматная очередь ударила Стерна по ногам ниже колен. Он машинально выбросил вперед руки, повалился грудью в грязь. Хлопки выстрелов слышались с разных сторон строительного двора. Барахтаясь в луже, Стерн засунул руку за пазуху, хотел вытащить пистолет из внутреннего кармана куртки. Пули обожгли спину ниже правой лопатки, левое бедро. Стерн вскрикнул, но уже через несколько секунд перестал чувствовать боль.

Подмосковье, Дарахово. 28 августа.

Колчин вышел из электрички, щурясь от яркого солнца, дошагал до конца железнодорожной платформы. Спустился вниз и остановился перед гудящими рельсами, дожидаясь, когда пройдет встречная электричка на Москву. Покопавшись в карманах пиджака, прикурив сигарету. Двинулся дальше, перешел пути, по широкой протоптанной тропинке взошел вверх на насыпь. Отсюда дорожка спускалась в низину к поселку железнодорожников. Дом, где жила Валентина Семеновна Бочарова, стоял первым, если идти от станции, и напоминал барак или общежитие путейских рабочих. Двухэтажное здание сложенное из круглых бревен. Перед окнами за низким штакетником забора большой палисадник, засаженный осенними астрами и золотым шаром. Колчин вошел в темный подъезд, вдохнув запах сырости и плесени, которым тянуло из подвала. Поднявшись на второй этаж, остановился перед дверью, обитой облезлым, вытертым до белизны дерматином. Поправив галстук и воротник светлой сорочки, нажал кнопку звонка. Долго не открывали, наконец, послышался скрип половиц. Повернули ключ в замке, упала цепочка. С другой стороны порога стояла пожилая среднего роста женщина в синем однотонном платье, подпоясанным каким-то шнурком. Седые волосы зачесаны на затылок и сколоты гребнем.

– Вы из военкомата?

Серыми водянистыми глазами женщина посмотрела в лицо Колчина, затем перевела взгляд на его гражданский костюм. Видимо, Бочарова ждала человека в военной форме.

– Да, из областного военкомата, – кивнул Колчин. – По поводу меня вам звонили.

– Проходите, пожалуйста.

Хозяйка пропустила гостя в прихожую, уговорила не снимать обувь, провела в большую комнату, которая выглядела пустой. Из мебели здесь стоял лишь круглый стол, черно-белый телевизор на ножках и застекленный сервант. Напротив серванта висели три книжные полки. Два окна выходили на палисадник и железнодорожные пути. Колчин, спросив разрешения, присел к столу. Женщина села напротив него и стала теребить в руках вышитую крестиком салфетку.

– Я, собственно, много времени не отниму.

– Ничего, если даже отнимете, – ответила Бочарова. – У меня времени много. На полставки работаю в лаборанткой в железнодорожном техникуме. И еще дом наш обещают сломать к зиме. Помогаю соседям с переездом. Вот и все мои дела.

Колчин почувствовал, что волнение Бочаровой передалось и ему.

– Я по поводу вашего сына, Бочарова Александра Васильевича.

– Я так и поняла. Ну, когда из военкомата позвонили. Поняла, что вы насчет Саши придете. Какие-то новости?

Голос Бочаровой дрогнул.

– Боюсь вас разочаровать, – покачал головой Колчин. – Я просто должен уточнить некоторые факты. Мы до сих пор ведем поиск лиц, пропавших без вести во время войты в Афганистане. Некоторые из них живы, но осели за границей.

– Это хорошо, что ведете поиск. До сих пор.

Глаза Бочаровой как-то потускнели. Видимо, она хотела услышать совсем не эти слова. – Вы меня поправьте, если что не так. Колчин коротко изложил биографию сына Бочаровой. Александр закончил здесь, в поселке, среднюю школу. Затем поступил в один из московских технических вузов, но был отчислен с четвертого курса за систематические прогулы и два экзамена, которые он ухитрился провалить на летней сессии, еще на третьем курсе. Через полгода пришла повестка в военкомат. Бочаров первые полгода нес службу в одной из десантных дивизий Закавказского Краснознаменного военного округа. К зиме дивизию перебросили в район боевых действий под Кандагаром. Прослужив год и два месяца, Бочаров пропал без вести при выполнении специального задания.

– Все правильно, – кивнула хозяйка. – То же самое мне сказали в военкомате восемнадцать лет назад. Пропал без вести… И бумага где-то есть. Официальная, с печатью. Поискать?

– Не ищите.

Гость откашлялся в кулак и замолчал. По железной дороге пошел длинный товарный состав. Поезд шел медленно, колеса пересчитывали стыки рельс. В серванте жалобно звенела посуда. Колчин думал, что самое трудное в его сегодняшней миссии – показать матери фотографию мертвого сына. В теле Стерна застряло девятнадцать пуль. Оперативники, пытавшиеся взять его, хотели убедиться, что подстреленный, лежавший в грязной луже человек действительно мертв, а не симулирует смерть. Они ждали от Стерна, даже мертвого, только больших неприятностей. Боялись, что в руках, прижатых к животу, он сжимает гранату или тротиловую шашку с горящим фитилем. Опера перестарались, нашпиговав Стерна свинцом. Однако лицо, точнее, его височную область, задела, чиркнула по касательной лишь одна пуля. Сутками позже в судебном морге Стерна вымыли, переодели в чистую сорочку, причесали. На лицо наложили слой грима, открыли глаза, чтобы фотограф сумел сделать такие карточки, где Стерн выглядел бы как живой. Вся эта музыка с гримом нужна была только потому, что на икроножной мышце левой ноги судебные эксперты увидели тусклую наколку. Несколько цифр, фамилия и инициалы. Над именем другая татуировка в виде скрещенных крылышек, эмблема воздушно-десантных войск. Цифры – не что иное, как номер воинской части, где проходил службу Стерн. С фамилией и инициалами – все понятно. Такие наколки делали в Афгане военнослужащие, чтобы в случае гибели и утери солдатского жетона их тела могли опознать свои. Итак, личность Стерна установили по этой полустертой наколке. В архивах областного военкомата нашли личное дело с пожелтевшей от времени и конторского клея фотографией три на четыре. Снимку почти двадцать лет, сходство, безусловно, есть. Но некоторые сомнения в том, что Стерн и Александр Бочаров одно лицо, все же оставались. Поезд все шел и шел и, кажется, не будет ему конца.

– Ничего, я привыкла, – крикнула Валентина Семеновна.

Встав со стула, плотно закрыла обе рамы окна, опустила шпингалет.

– Взгляните. Колчин достал из кармана фотографию, передал ее Бочаровой. Хозяйка снова встала, полезла в ящик серванта, надела очки. Встала у окна, и, щуря глаза, долго разглядывала снимок.

– Это ваш сын? – спросил Колчин.

– Это он, – кивнула Бочарова. – Точно он? Вы не ошибаетесь?

– Еще бы мать сына не узнала. Господи… Хоть столько времени прошло… Видно, помотала его жизнь по свету…

– Помотала, – согласился Колчин.

– Я была уверена, что Игорь жив, – видимо, хозяйка хотела всплакнуть, но сдержала слезы. – Я знала, что он обязательно вернется. Приедет на электричке, как вы. Сойдет с поезда. Тут пять минут ходьбы от станции. Не хотела даже переезжать в новую квартиру. Если я уеду отсюда, куда же он вернется? Колчин смотрел в сторону и молчал.

– Откуда у вас эта фотография?

– Фотография сделана за границей, – ответил Колчин. – Большего я сказать не могу. Не имею права. – Понимаю. – А почему вы были уверены, что сын жив?

– Сердцем чувствовала. И еще…

Бочарова сняла с серванта, сунула в руки Колчина фотографию какой-то курносой женщины, державший на руках спеленатого младенца.

– Это его сестра, моя дочь Лена. Она работала у нас в железнодорожном депо. Зарплата была мизерная. Бог Лену красотой не наградил. Как видите. И она засиделась в девках. Никто не брал без хорошего приданого. Десять лет назад тут появился незнакомый мужчина. Спросил у Лены паспорт и вручил ей пакет с деньгами. Сказал, что это денежный перевод от одного родственника. Но у нас нет богатых родственников…

– Как звали того человека?

– Он не назвался. Отдал деньги и ушел. А где-то через год появился еще один мужчина и снова принес деньги. И опять сказал, что это от родственника.

– Сколько было денег?

– Сказать страшно. Первый раз – десять тысяч долларов. А второй раз восемь тысяч. Лена справила себе хорошее приданое, купила квартиру в Наро-Фоминске. Вскоре вышла замуж. Сейчас у нее трое детей. И муж не пьет. Без тех денег век бы ей…

Бочарова замолчала, поняла, что говорит лишнее.

– Как выглядели те люди, что передали деньги?

– Прошло много времени, лиц я не помню. Обычные мужчины. Загорелые такие. Вроде вас.

– Может, вы получали письмо или открытку?

– Ничего. Только эти деньги.

– Спасибо, – Колчин поднялся со стула. – Я должен идти.

– У вас нет адреса Игоря? Хоть маленькую записку ему написать.

– К сожалению, адреса нет.

– Можно мне оставить себе эту фотографию?

– Нельзя, – покачал головой Колчин, взял фото Стерна из рук женщины и спрятал его в карман. – Если будут новости, вам сообщат.

Он сделал несколько шагов к двери, остановился возле книжных полок. Колчин пробежал взглядом корешки книг, сдвинул в сторону стекло.

– Можно посмотреть? – он обернулся к Бочаровой.

– Смотрите.

Колчин снял с полки не слишком толстую книжку в затертом переплете, дважды перечитал ее название, имя автора: Лоренс Стерн. «Сентиментальное путешествие по Англии и Франции». Перевернул несколько страниц, пробежал глазами начало вступительной статьи, написанной известным литературоведом. «Лоренс Стерн – крупнейший английский писатель восемнадцатого века… Проза отмечена лиризмом и неподражаемым юмором автора».

– Это одна из книг Игоря, – шагнула вперед Борчарова. – Он очень любил читать. Правда, делал это бессистемно. А Лоренса Стерна перечитывал раз десять. И все время находил в книге что-то новое. У Игоря развито чувство юмора. И неплохой литературный вкус.

– Да, мне тоже нравится эта книга.

Колчин поставил роман на полку, попрощался с Бочаровой за руку и ушел.

Москва. 29 августа.

На первый долгожданного день отпуска Колчин провел так, как провел бы его любой человек, немного уставший от работы. Отключив телефон, проспал до полудня, затем долго слонялся по квартире, намечая культурную программу на сегодняшний вечер и переворачивая на ходу листки записной книжки. Многие женские имена вычеркнуты темным фломастером. Бросив книжку на журнальный столик, Колчин упал в кресло и подумал, что число его знакомых еще не выскочивших замуж или не успевших развестись с мужьями уменьшается, редеет не по дням, а по часам. Если так и дальше пойдет, звонить будет некому. Останется два варианта дальнейшей частной жизни. Вариант первый: жениться на какой-нибудь порядочной, честной и красивой девушке, которая, по какому-то недоразумению, еще остается свободной. Вариант второй: записаться в клуб холостяков, посещать их скучные посиделки и купить кулинарную энциклопедию, которой он все равно не станет пользоваться. Оба варианта серьезной критики не выдерживали. Имен порядочный и красивых девушек Колчин просто не мог вспомнить. Тут или одно или другое: или порядочная или красивая. И надо бы завести новые связи, закрутить интрижки, но все как-то времени не хватает, руки не доходят. Да и надежды найти свой идеал женщины в случайной знакомой – чисто умозрительные, призрачные. Ну, а клуб холостяков – это просто какое-то извращение. Филиал мужского монастыря, только без молитв и великого поста. Итак, оба варианта отпадают. А что же остается? Жить, как жил до сегодняшнего дня и ни о чем не думать. Вздохнув, Колчин снял трубку и набрал рабочий телефон Нади. Он сказал, что купил хорошего шампанского и кое-чего вкусненького. Нужно отметить первый день отпуска и вообще погода шепчет. Надя приняла предложение, но с некоторыми оговорками.

– Если ты меня не отведешь куда-нибудь, у нас ничего не получится, – сказала она. – Я хочу побыть среди людей. Стандартный выпивон в твоей берлоге меня не устраивает. Кстати, Валера, как дела на работе? О твоем грядущем повышении ничего не слышно?

– Пока ничего, – ответил Колчин. Он хотел сказать совсем другие слова, но прикусил язык. Для Нади он по-прежнему оставался сотрудником компьютерной фирмы, инженером на голом окладе, влачащем жалкое существование и терпеливо ожидающим продвижения по служебной лестнице. – Но намечается загранкомандировка, – неожиданно ляпнул он.

– Загранкомандировка? – в голосе Нади появилась нотка заинтересованности. – Твоя первая загранкомандировка?

– Первая, – робко отозвался Колчин.

– Надеюсь, хоть не в Монголию?

– Это пока не известно, – ответил он. – Начальство решает.

– Мне почему-то кажется, что тебя пошлют именно в Монголию. Потому что ты доходчивее других сумеешь объяснить скотоводам и пастухам устройство компьютера. Это ведь им, пастухам, очень нужно знать. Для работы. Чтобы быть на уровне и соответствовать.

Надя засмеялась. Видимо, представила себе Колчина в компании пастухов. Он испытал болезненный укол самолюбия.

– А что значит, побыть среди людей? – спросил Колчин. – В кабак что ли пойдем? Или в кино?

– На кабак у тебя денег не хватит. Все отпускные там оставишь. А мне придется добавлять. Поэтому давай лучше в кино.

– Тогда на «Пушкинской» без четверти шесть. Билеты будут.

– А что там крутят?

– Последний фильм о Джеймсе Бонде.

– О, обожаю, – выдохнула Надя. – Годится.

Из кинотеатра вышли в девятом часу. Надя предложила проехаться на метро, но Колчин, как истинный джентльмен, стал ловить такси. Хотя видел, что на метро получится быстрее. Пассажиров оказалось куда больше, чем свободных машин. Колчин с вытянутой рукой топтался на бровке тротуара, Надя стояла рядом.

– Как тебе кино? – спросила она.

– Это как-то неправдоподобно. Когда одним выстрелом кладут троих, ну, и все остальное…

– Откуда тебе знать, что правдоподобно, а что нет?

Надя раскрыла сумочку, достала сигареты и прикурила от зажигалки. Ее рыжие волосы трепал ветер, машины мчались мимо. А Колчин продолжал махать рукой.

– В жизни все бывает круче и страшнее, – честно ответил он.

– А, по-моему, здорово. Я вижу крутого прикинутого мужика. И пусть это только кино. Хоть на экране посмотреть. Ну, а каким тебе представляется современный суперагент?

– На месте режиссера я показал бы необычного героя. Мой Джеймс Бонд – это человек, который сомневается в ценностях сегодняшнего буржуазного мира, да и в себе самом. У него больна мать или кто-то из близких родственников. Герой разрывается между сыновним долгом и выполнением профессиональных обязанностей. И еще в свободное время он слушает классическую музыку. Читает серьезную литературу. Например, Генриха Манна, Лоренса Стерна…

Надя бросила на асфальт недокуренную сигарету и рассмеялась.

– Кино снимают не для умников с университетскими дипломами, а для простых зрителей. Зрителям не нужен слабак, который во всем сомневается, сидя у постели любимой мамочки и читает книжки.

Колчин открыл рот, чтобы возразить. Но посмотрел на Надю и подумал, что она очень красивая женщина. Возможно, что не самая честная женщина на свете. Но это, в конечном счете, не так уж важно. Колчину расхотелось продолжать этот бессмысленный тягучий спор. В конечном счете, женщины всегда и во всем правы.