Операция «Викинг»

ДВЕНАДЦАТОЕ МАЯ. ВОСКРЕСЕНЬЕ

Майор Сергеев подошел к окну и открыл форточку. Кабинет ожил, наполнился городским шумом, потянуло свежестью. Уж какая зелень на площади Дзержинского, но запах весны чувствуется и здесь. Шуршат проносящиеся внизу машины, вот какой-то «извозчик» грубо рванул сцепление, и машина жалобно взвизгнула.

Сергеев вынул из сейфа папку с кодированным названием «Заслон» и начал перечитывать все сначала.

В папке сосредотачивались материалы об одной из акций, как пишут в газетах, «одной иностранной разведки».

После знакомства с этой справкой и переговоров с начальником отдела полковником Павловым в сейфе Сергеева появилось дело «Заслон». Сергеев знает, что в лаборатории Соколовского завершается работа, в случае успеха которой представится возможность создать «пограничную зону от сильнодействующих психогенных веществ». Другими словами, в лаборатории создавалось средство против бактериологической войны.

Сергеев отыскал в справочниках «Службу независимых медицинских исследований» (любят за границей слово «независимый»!) Служба создала в Швейцарии Международную ассоциацию биохимиков, президентом которой является некий Джон Догерти. На конференциях, регулярно созываемых ассоциацией, делал доклад и советский ученый Соколовский.

Сергеев, поинтересовавшись окружением ученого, узнал о существовании четырех друзей: актера Льва Новикова, инженера Бориса Нечаева, писателя Николая Зверева и журналиста Петра Левченко.

Сергееву и его коллегам по работе предстояло решить нелегкую проблему — не беспокоя Соколовского, обезопасить его от «повышенной заинтересованности» «одной иностранной разведки».

Сергеев вынул из дела, разгладил ладонями худосочную папочку: обложка еще совсем новая, блестящая, пахнет клеем и типографской краской. На обложке надпись «Шарада».

Подписавший записку заместитель начальника подразделения уточнил: «Источник надежный».

Внизу каллиграфическим почерком начальника отдела вновь начертано: «Прошу переговорить».

Прежде всего Сергеев стал выяснять, кто из советских граждан в феврале находился в Монте-Карло.

Запросы. Ответы.

Министерство культуры — нет. Академия наук — нет. Комитет кинематографии — нет. Десятки отрицательных ответов. Симпозиумов, совещаний, туристических групп советских граждан в это время в Монте-Карло не было. Нет, нет и нет. Довольно быстро Сергеев зашел в тупик.

Тогда он подошел с другого конца. Кто из находившихся в то время в Европе советских граждан на один-два дня мог приехать в Монте-Карло? Но с чего начать? За границу в феврале выезжало множество людей. Событие, привлекшее наибольшее количество туристов, — Гренобль. Зимние Олимпийские игры. Сергеев позвонил в Комитет физкультуры, узнал фамилию руководителя туристической группы, встретился с ним…

Рекламное агентство Монте-Карло воспользовалось спортивным праздником и решило познакомить любителей спорта с достопримечательностями Королевства рулетки. С этой целью в Гренобле организовали викторину «Знаете ли вы спорт?». За 10 франков желающий приобретал карточку с пятью вопросами. Ответивший правильно на все вопросы премировался двухдневной поездкой в Монте-Карло. Среди двадцати победителей оказались четыре советских туриста, четыре друга: Лев Новиков, Петр Левченко, Борис Нечаев и Николай Зверев. Четыре человека, знакомые с Соколовским.

Подобное совпадение, мягко выражаясь, настораживало. Сергеев познакомился с автобиографиями и характеристиками друзей. Все. Больше в новенькой папке ничего нет. Зато есть много вопросов.

Имеет ли отношение вербовка к одному из четверых, если да, то ее цель? Связана ли она с интересом к работам Соколовского? Какими отрицательными человеческими качествами одного из четырех воспользовался Петерс? Трусость? Жадность? Честолюбие? Каким образом была осуществлена вербовка? Запугали? За двое суток в Монте-Карло? Вряд ли, там, видимо, был финал. Что ему предшествовало?

Ответить на все вопросы — значит выяснить, кто из четверых завербован. И сделать это следует поскорее. Ведь человек этот может нанести вред. Не обладай он такой возможностью, Ричард Петерс не занимался бы им лично. Возможно, человек раскаивается, мечется, не знает, за что ухватиться. Преступление можно еще предотвратить, человека спасти. Если Сергеев промедлит, и человек успеет совершить конкретные действия… Сергеев не замечал, что всегда говорит «человек». Человек, пока нет неопровержимых доказательств умышленного преступления. Только тогда появляется предатель, преступник.

Сергеев открыл блокнот и написал: «Узнать, какие вопросы были в викторине». Он отложил ручку, достал из стола фотографию. С нее смотрел мужчина лет пятидесяти, высокий, худой, галстук «бабочкой», подстриженные усы, брови насмешливо подняты. Фотограф запечатлел Ричарда Петерса, когда он выходил из своей машины. Сергеев знает, что машина голубого цвета, он вообще немало знает о Дике Петерсе. Несколько лет назад Сергеев принимал участие в изобличении шпиона Никольса. Подводя итоги операции, Василий Васильевич Павлов тогда сказал: «Обратите внимание, Сергеев, на манеру работы Никольса, его инструктировал Ричард Петерс, старый специалист, надо знать его почерк». Сергеев попросил группу информации дать материалы на Петерса, тогда и появилась эта фотография.

Ричард Петерс, как вы обработали одного из четверых? Кого именно? Отвечайте, и вы свободны.

Иностранец продолжал молча улыбаться, и Сергееву пришлось вновь заняться изучением довольно скудных материалов.

Все учились с Соколовским в одной школе, когда-то жили на одной улице. Сейчас они уже взрослые люди, но разные профессии и семьи не разъединили их. Видимо, сейчас к Соколовскому ближе других Петр Левченко.

Петр Левченко — врач по образованию, журналист, пишущий о биологии и медицине, в соавторстве с Соколовским опубликовал несколько статей. Конечно, Левченко знает о работах молодого ученого. Что еще? Недавно женился, ждет ребенка.

Борис Нечаев… Начальник отдела строительного управления. Работает добросовестно… Член местного комитета… Женат, детей нет.

Заслуженный артист республики Лев Новиков. Объездил чуть ли не полсвета. Женат.

Сергеев бросил папку на стол. О Новикове Сергеев слышал уже несколько лет, слышал о нем разные сплетни, которые частенько рассказывают о людях известных. В одном театре с Новиковым работал приятель Сергеева — Андрей Маслов, который, помнится, говорил, что Новиков не только талантливый актер, но и отличный парень.

Сергеев порылся в телефонном справочнике, позвонил Маслову, узнал, что тот вечером занят в спектакле, и договорился подойти к театру, встретиться у служебного входа.

Последний — Николай Зверев. Мастер спорта по фехтованию. Несколько лет был в сборной страны. Служил в армии, работал тренером. Затем начал писать фантастические повести. Женат, дочь учится в первом классе.

Небогатые данные, чтобы судить о людях. Но один из четверых, возможно, завербован. Хорошо бы познакомиться с ними, узнать поближе.

Познакомился Сергеев с друзьями в тот же вечер. Произошло все очень просто. Он встретился у театра с Андреем Масловым, который вышел вместе с Новиковым и актрисой Татьяной Павловой.

— Тебе везет, Сергеев! — сказал Андрей, здороваясь. — Лев закончил сниматься в очередном детективе, приглашает к себе отметить это событие. Отводы не принимаются. Татьяна, знакомься.

Татьяну Павлову Сергеев видел в десятке кинофильмов и в не меньшем количестве спектаклей. Он знал, что многие красавицы экрана в жизни порой женщины заурядные. Павлова была незаурядна. Пожимая ей руку, он взглянул мельком, тут же отвел глаза.

Новиков взял Павлову под руку, пошел вперед, Сергеев с Масловым двинулись следом и через несколько минут были уже в квартире актера. На кухне трое мужчин играли в преферанс, и приход хозяина с компанией прервал пульку.

— Хватит, ребята! — Новиков смешал карты. — Все знакомы? Эти три оболтуса мои друзья.

Сергеев помог Павловой снять плащ, затем намеренно задержался в прихожей. Положение довольно щекотливое, впоследствии могут обвинить Андрея, что не предупредил. Сергеев раскаивался, что пришел, но было уже поздно, и он вместе со всеми прошел к накрытому столу.

— Друзья! — Новиков встал и поднял бокал. — Из пятнадцати картин, в которых я снимался, только в трех у меня не было в руках оружия. Иногда был прав мой герой, чаще — другие. Иногда «убивал» он, чаще — его.

— Тебе идет военная форма.

— Лева, ты очень красив в роли покойника.

— Вы дадите сказать? Ребята, — он повернулся к друзьям, которые сидели на другом конце стола, — вы должны защитить меня.

— Сядь, киногерой, — перекрывая общий шум, сказал один из троицы и, опираясь на плечи друзей, торжественно поднялся.

— Борис Нечаев, — сказал Андрей, — потрясающий парень. Вообще, друзья у Левки один к одному. Завидую.

— Лева, мы тебя любим. Ты самый красивый, самый знаменитый, самый, самый… — Борис оглядел присутствующих. — Мы тебя любим!

Новиков смеялся вместе со всеми.

— Ты знаешь, Сергеев, они дружат уже лет двадцать пять, — накладывая на тарелку ветчину, сказал Андрей.

Громкоголосый, видимо, признанный балагур и весельчак, Борис Нечаев даже в актерской среде, где каждый стремится быть центром внимания, легко захватывал застольную инициативу.

— Ты на сцене комик, а в жизни, вижу, человек серьезный, — говорил он рыжему парню лет тридцати, — оставь в покое крабы. Один из присутствующих отдал за них часть гонорара. Ты покури, сделай перерыв. Не куришь? Тогда спой! Петр, не забывайся, быстро звони домой, продли увольнительную. — Борис говорил без умолку, что не мешало ему с аппетитом есть. — Петр ужасно самостоятельный, тридцать восемь лет мальчику, жена сказала быть дома в одиннадцать, а он на пять минут опоздает. И хоть бы что! Представляете? Вот свобода!

Петр Левченко, сидя на диване, о чем-то тихо беседовал с Павловой. На выпады Бориса он не обращал ни малейшего внимания. Татьяна слушала Петра с вежливой улыбкой. Сергееву казалось, что актриса скучает. При свете голубоватых бра были видны лишь ее темные раскосые глаза и яркие, словно искусанные, губы. Ее волосы, наполовину темно-каштановые, наполовину почти льняные (видимо, красилась на съемках), часто спадали и закрывали глаза. Актриса лениво поправляла прическу, несколько секунд придерживала, искала потерявшуюся шпильку, не находила, волосы снова спадали, и тогда она походила на деревенского, выгоревшего на солнце подростка.

— Татьяна — человек опасный, — сказал Андрей, перехватив взгляд Сергеева.

— Вижу. — Сергеев налил приятелю и себе. — Боюсь я таких красивых.

— Не знал, что ты трусоват.

— Трусоват, — согласился Сергеев.

Раздался телефонный звонок, хозяин снял трубку.

— Как же вас можно не узнать? Здравствуйте, доктор. — Новиков прикрыл ладонью трубку. — Мишуня Соколовский.

— Извините, — Петр поклонился Павловой. — Лев, дай поговорить, он мне нужен.

— Передаю трубку нашему собственному корреспонденту, — сказал Новиков, уступая другу место у телефона.

Сергеев с трудом выбрался из-за стола, прислушался к тому, что говорил Левченко:

— Да, я думал закончить сегодня, но Оля прихворнула… мне пришлось заниматься хозяйством. Я уже ухожу, буду работать всю ночь.

Борис толкнул Николая Зверева в бок и показал на Петра.

— Слышишь?

— А? — Николай махнул рукой. — Ясно, как божий день. — Он тоже подошел к телефону, бесцеремонно забрал у приятеля трубку. — Привет, Мишуня. — Зверев. Этот деятель задерживает статью? — Зверев со скучающим видом слушал, кивал, смотрел на Петра, затем прикрыл ладонью трубку. — Петруша, ты очарователен.

— Я сам знаю, что делаю! — Левченко поднял голову и вернулся на диван.

Зверев прокомментировал:

— Доктор волнуется, и я его понимаю. Статья нужна была вчера. — Он прижал трубку к уху, видно, перебивая Соколовского, сказал: — Ты абсолютно прав. Тебе привет от Бориса. Он обещает повлиять на твоего соавтора. Ты не прав, доктор, перевоспитывать никогда не поздно. Целую. — Зверев отошел от телефона, насмешливо взглянул на Петра, который вновь разговаривал с Павловой.

Вечеринка продолжалась. Обсуждались планы завтрашнего дня, понедельник — в театре выходной, но Сергеев не слышал, чтобы кто-либо собирался отдыхать. Дружно кляли заканчивающийся сезон, говорили, что падают с ног, но на выходной планировали репетиции на радио и телевидении. Мосфильм, Ленфильм, кто-то даже летел в Одессу.

Когда было выпито, каждый заговорил о своем. Слушатели отсутствовали, все рвались к микрофону. Только Борису порой удавалось получить слово.

— Поел, вымой за собой посуду! — вещал он. — Прислуга отпущена до лучших времен. Лева, почему ты распустил творческую интеллигенцию? Весь вечер молчит великий писатель земли русской. Зверев, возьмешь меня мажордомом?

— Николай, не люблю я, когда ты не пьешь, — прерывая разговор с Петром, обратилась к Звереву Павлова. — Налей мне.

Зверев перегнулся через стол, взял из рук хозяина бутылку и налил актрисе.

— Мне мама не разрешает, — сказал он и остановил пытавшегося вмешаться в разговор Бориса. — Вообще пора и честь знать.

Николай Зверев весь вечер курил, попивая боржоми, оглядывал окружающих. Сергеев несколько раз чувствовал на себе этот взгляд и понял, что Николай обязательно узнает его при встрече.

Петр обнял захмелевшего хозяина, что-то ему шепча, пытался увести в соседнюю комнату, но тот упирался, тянулся к рюмке. Зверев легко проскользнул между вставших из-за стола гостей, взял Новикова под руку, резко поднял.

— Наш домашний супермен, — сказал Новиков, театрально взмахнув рукой, но послушно пошел с Николаем.

— Сергеев, ты подбросишь меня? — спросил Андрей, когда они вышли на улицу.

— Я оставил машину у театра.

Они пошли тихим мокрым переулком. Сергеев поднял воротник плаща и старательно обходил лужи. Он думал, что глупо и невежливо было не предложить довести актрису, сейчас ее провожает Зверев. Найдут они такси? Интересно, в каких они отношениях? За весь вечер обменялись лишь двумя-тремя словами, а когда стали расходиться, Зверев подал ей плащ, и они ушли вместе.

— Ты читал Зверева? Он талантливый человек? — спросил Сергеев.

— Я даже играл в телеспектакле по его сценарию, — ответил Андрей, останавливаясь, и достал сигареты. — Талантливый? Не думаю. Сюжетчик, сносно владеет интригой. Неожиданный финал. Драматургия слабенькая, характеры стертые, одноплановые. Играть неинтересно.

— Жестко ты с ним.

— Стерпит. Николай человек без комплексов. Для него жизнь прекрасна и удивительна.

— Ты его не любишь? — спросил Сергеев.

— Ему не нужна моя любовь. Его жена любит, Николай сам себя любит и уважает.

— А ты себя не любишь?

— Познакомишься с ним поближе, поймешь. Кстати, Сергеев, вы немножко похожи. Зверев, как и ты, твердо знает, что такое хорошо, что такое плохо.

Сергеев не ответил. Андрей чем-то раздражен, вообще актеры народ излишне эмоциональный.

— Ты очень правильный, Сергеев. Все ты знаешь, а почему ты не женишься? — продолжал рассуждать Андрей. — Ты нормальный здоровый мужчина, скоро сорок. Имеешь любовницу? Возможно, не одну. Ведь это нехорошо, Сергеев. Неувязочка происходит.

— И на солнце есть пятна, — попытался отшутиться Сергеев. Он только сейчас заметил, что Андрей пьян.

— Тебе нельзя иметь пятна. Ты стоишь на страже, Сергеев… А ты, Сергеев, скромный. Оставил «Волгу» у театра. Скромность украшает человека. Может, ты, Сергеев, разведчик? Что-то я тебя иногда подолгу не вижу. Может, ты туда летаешь? — Андрей махнул рукой.

— Разговорился ты, друг. — Сергеев открыл дверцу «Волги», помог Андрею сесть.

— Нельзя? Посадишь меня? Ты можешь приятеля посадить, Сергеев?

— Сейчас я сажаю в машину алкоголика, хочу его доставить домой. — Сергеев включил мотор, вывел «Волгу» на Садовое. — Ася тебе прочистит мозги. Что-то я ее в театре не видел?

Андрей спал. Он свернулся на сиденье, подложил под щеку ладони, тихо посапывал. Устал — и не удивительно. Если утром не было спектакля, то до трех часов была репетиция, в шесть — снова в театр, спектакль заканчивается около десяти. А когда готовится новая пьеса, то все остаются на репетицию. В часы, которые удается выкроить, актеры торопятся на радио или телевидение, чтобы заработать сверх ста двадцати рублей и аплодисментов, причитающихся им в театре.

Сергеев остановил машину рядом с домом Андрея. Что лучше: торопиться домой, ожидая выговора, или никуда не торопиться? В восемь вечера, в домашних туфлях, вертеть ручку телевизора, слушать, как на кухне жена гремит кастрюлями, или, глядя на усталые лица продавщиц, решать проблему, готовые котлеты или пельмени? Он решил, что столь сложная философская задача сейчас ему не по зубам, вышел из машины, прошелся, разминая затекшие ноги. Уже поздно, пора Андрюшку будить и отправлять домой. Сергеев остановился у тускло светящегося автомата с газированной водой. Странно, но стакан был на месте, удалось отыскать и копейку. Автомат недовольно фыркнул, налив грамм сто двадцать, заурчал: «Давай, давай. На всех не напасешься».

Сергеев решил не спорить, забрал, сколько налили, вернулся к машине. Андрей проснулся сразу, выпрямился, протер глаза, взглянув на часы, выскочил из машины. Увидев воду, он благодарно кивнул, прополоскал рот, а остатком умылся.

— Спасибо. Заходи! — донеслось уже из подъезда.

— Не за что. Обязательно, — ответил Сергеев, вернул автомату стакан и сел за руль.

Ночная Москва щедро распахивала почти пустые улицы. Он выехал вновь на Садовое, поймал ритм светофоров и поехал, как он сам выражался, никуда.

Где вы сейчас, Ричард Петерс? Возможно, тоже сидите за рулем? У вас еще не поздно, ваш голубой лимузин задыхается в автомобильной сутолоке?

Как и следовало ожидать, личное знакомство с четырьмя друзьями ничего существенного не дало. Фантазируя, можно предположить, что роли в компании распределены следующим образом. Петр Левченко, врач, журналист-популяризатор — мозговой центр; инженер Борис Нечаев — развлечение и отдых в кругу друзей; артист Лев Новиков — реклама и представительность; фантаст Николай Зверев — серый кардинал, власть без славы. Такова внешняя схема. Все они одного возраста. Существуют четыре гражданина. Добрые? Злые? Сильные? Трусливые? Какие же они?

ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ МАЯ. ВТОРНИК

Начальнику Сергеева, полковнику Василию Васильевичу Павлову — пятьдесят семь лет. Но чтобы поверить в это, необходимо заглянуть в его паспорт. Василия Васильевича очень любят врачи. Когда он приходит на очередной годовой осмотр, врачи довольно потирают руки, оглядывают полковника с такой гордостью, словно это они создали такого здорового и жизнерадостного человека. Несколько лет назад молодой врач, обследуя Василия Васильевича, убежденно сказал: «Не курите, не пьете». — «Как это? — возмутился полковник. — Я что — больной?..» Каким-то образом об этом разговоре узнали в отделе, и в обиходе прижилась фраза: «Ты что, больной?» Затем шутка упростилась, теперь в различных вариантах обыгрывалось слово «больной». Василий Васильевич, конечно, об этом не знал. При случае он мог выпить, консервативно курил папиросы «Казбек», но в кабинете у полковника никогда не бывало накурено.

Сергеев работал с полковником не первый год, взаимоотношения их складывались довольно сложно. Зазвонил телефон, полковник снял трубку.

— Добрый день, Василий Васильевич, Сергеев докладывает. Разрешите зайти?

— Здравствуйте, Олег Николаевич, через десять минут жду вас.

Он не принял Сергеева сразу, хотел побыть еще немного один. Работник Сергеев отличный, и человек вроде хороший, но чувствует полковник в нем какой-то высокомерный холодок. Говорит безапелляционно, всегда уверен в себе; когда оказывается неправ, признает с таким видом, словно все вокруг должны понять: это — случайность. Ошибается он действительно редко. Еще у Сергеева неприятная особенность: непонятно, слушает он тебя или нет. А в конце разговора посмотрит так, что невольно начинаешь вспоминать, не оговорился ли.

Сергеев очень вежлив, безукоризненно исполнителен, но полковник порой чувствует взгляд свысока. Усмешка, еле заметная, мелькнет в глазах на секунду, и нет ее. Трудно мальчику будет. Не каждый ему это простит. И все-таки полковник ему симпатизирует и уверен, что это взаимно.

— Разрешите? — Сергеев вошел бесшумно, аккуратно закрыл за собой дверь.

— Прошу. Садитесь, Олег Николаевич. — Полковник взял протянутую Сергеевым папку, раскрыл, облокотился на стол, подпер ладонью подбородок.

Сергеев знал, что Василий Васильевич любит, чтобы не только факты, но все, даже самые фантастические, предположения подробно записывались. Работа нудная, но полезная, записывая, более четко формулируешь мысль. Позже, когда обязательно возникают дополнительные версии, всегда можно восстановить первоначальный ход рассуждений.

Хотя полковник в кабинете курить разрешал, Сергеев пользовался разрешением очень редко. Вот и сейчас он достал из кармана трубку, не разжигая, стал сосать гладкий горьковатый мундштук.

Читая, Василий Васильевич делал многозначительные паузы, смотрел сквозь подчиненного. На лице полковника было пять резких морщин, и Сергеев исподтишка разглядывал их. Казалось, скальпель хирурга сделал пять надрезов. Они зажили, остались лишь четкие, прямые, очень глубокие борозды: две параллельные на лбу, две от ноздрей крупного носа к углам рта, одна — на подбородке, прямо под нижней губой. Сергеев иногда пытался нарисовать портрет начальника, вроде очень просто: густой ежик волос, широкий лоб и скулы, глаза широко расставлены, и эти пять морщин, прямых, симметрично расположенных. Ничего не получалось. А Сергеев ловко рисовал портреты приятелей. Нужно уловить характерность. У полковника выразительное лицо, а на бумаге выходила безликая маска. Сергеев наконец понял, что начальник под тяжелыми веками прячет глаза двадцатилетнего рабфаковца. В этом и весь секрет.

Василий Васильевич, кашлянув в кулак, закрыл папку.

— Не густо, Олег Николаевич. — Он заметил у Сергеева трубку. — Что думает Ричард Петерс?

— Он сейчас выжидает, Василий Васильевич, — серьезно ответил Сергеев.

— Мы выжидать не можем. Второго июня в Женеве начинает работу Международная ассоциация биохимиков. От нас едет доктор Соколовский. Ко дню его отъезда в порученном вам деле должна быть полная ясность.

— Но сегодня уже четырнадцатое.

— К сожалению. — Полковник взглянул на календарь.

— Считаю, что для начала следует побеседовать с кем-либо из четверых, — Сергеев задумался, — а возможно, и со всеми.

Поездка их в Монте-Карло сама по себе необычна, и это объясняет нашу заинтересованность. Беседы могут прояснить обстановку. Даже если Петерс узнает о них, он не должен тревожиться, примут все это за обычную проверку. Тем более что такие беседы вообще не метод работы контрразведки. Сочтут, что мы относимся к данной истории не как к делу о шпионаже.

— А что? — Полковник откинулся на спинку кресла, словно хотел взглянуть на Сергеева со стороны, усмехнулся. — В данном конкретном случае в такой непрофессиональности есть резон.

— Дело не только в этом, Василий Васильевич, — чуть ли не перебил Сергеев. — Повторим исходные данные. Петерс проявляет интерес к работам Соколовского? — Сергеев выдержал паузу, дождался, когда полковник кивнул. — В Монте-Карло вербовали советского человека, и есть основания предполагать, что завербован один из друзей Соколовского. Вся поездка этой четверки в Монте-Карло не очень естественна. Для Петерса наиболее интересна их близость к Соколовскому, и в поле зрения разведки завербованный попал скорее всего именно из-за этой близости к ученому. Следовательно, это произошло не в Гренобле.

— Почти наверняка. — Павлов кивнул.

— Предварительно его изучали, прощупывали, искали подходы. Еще в Москве была сделана первая попытка поговорить с ним, которая успеха не принесла.

— Попробуйте менее категорично, Олег Николаевич, — попросил полковник.

— Менее категорично не получается, товарищ полковник, — резко ответил Сергеев.

Василий Васильевич не дал ему продолжать.

— Вы все-таки попробуйте. — Он сказал это так, что Сергеев замолчал, понял — зарвался. — Вот так, отдохните. Мы же с вами не наперегонки бегаем. Слушаю вас.

Сергеев задумчиво хмурился, так хорошо разогнался — и на тебе, сбился.

— Сейчас докажу. Если бы разговор в Москве был положительным, хотя бы обнадеживающим, то вербовку осуществляли бы в Гренобле. Не стали бы тащить всех в Монте-Карло, затевать всю эту историю. Это же элементарно, Василий Васильевич. Парень сопротивлялся. Его сначала отрезали от делегации, затем от друзей, каким-то образом спровоцировали и сломали. Уверен. — Сергеев тяжело вздохнул, все-таки договорил, не дал себя перебить.

— С фантазией у вас богато, Олег Николаевич. Хотя и логика в ваших рассуждениях присутствует. Следовательно, вы считаете, что вербовка была проведена под сильным давлением и есть шанс, что в процессе беседы человек сам обо всем расскажет?

— Уверен, Василий Васильевич. — Заметив насмешливый взгляд начальника, Сергеев поправился: — Такой шанс есть, товарищ полковник.

— Что же, согласен, правда, все это похоже на самодеятельность. Пробуйте, Олег Николаевич. С кого вы предполагаете начать?

— С Николая Зверева.

— Почему вы выбрали именно Зверева?

Сергеев задумался.

— Наиболее рационален, сух, деловит, — наконец сказал он. — Мне нужны факты, а не эмоции. Когда друзья узнают о моей заинтересованности, я начну получать коллективно обработанную информацию.

— Хорошо, Олег Николаевич. — Полковник протянул ему папку. — Уверен, вы проведете беседу интеллигентно, помните — беседа не допрос. Докладывайте ежедневно.

Кивнув, Сергеев вышел из кабинета.

Сергеев позвонил Звереву, представился, попросил о встрече. Зверев не удивился, судя по голосу, не забеспокоился. Словом, как, впрочем, Сергеев и ожидал, его звонок не произвел впечатления. Зверев не задал дежурного вопроса: что случилось? Вежливо поинтересовался, удобно ли Олегу Николаевичу встретиться в три часа, так как сейчас он, Зверев, работает. Сергеев не называл своего имени и отчества, следовательно, Зверев понял, кто звонит, помнил Сергеева по вечеру у Новикова.

Договорились встретиться в три в клубе.

Времени еще оставалось много, Сергеев поставил перед собой фотографию Ричарда Петерса, закурил трубку и стал намечать последовательность и характер вопросов, которые он собирался задать. В отделе подшучивали и над фотографией, и над появляющейся во время работы трубкой. Он и сам относился к этим аксессуарам с улыбкой, но уверял, что они помогают сосредоточиться.

Он закончил писать, проверил исправность портативного магнитофона и спустился вниз.

«Волга» мощно и довольно гудела, Сергеев увидел красный свет, прикинул расстояние, количество скопившихся у светофора машин и прибавил скорость. Расчет оказался верным, зеленый свет мигнул, когда Сергеев подъехал, перекресток он проскочил первым, оставив позади толпу набирающих скорость машин. Автоспортом он увлекался еще в школе. В двадцать один год завоевал звание мастера спорта, неоднократно брал призы на различных соревнованиях. Скоро намечается международный авторалли. Сергеев числился в федерации среди кандидатов, но генерал наверняка не разрешит. Писать рапорт не имеет смысла. «Узнают о вашей профессии, Сергеев, и плохо о нас подумают. Могут написать, что русские используют международные соревнования в разведывательных целях. Чушь? Конечно. А зачем повод давать? Без вас не обойдутся?» В общем, вопрос об участии Сергеева в международном ралли был ясен.

Светофор все-таки поймал Сергеева, у старого здания университета пришлось остановиться. Улицу Герцена переходили испуганные мальчишки и девчонки, и Сергеев вспомнил, что сейчас середина мая, началась сессия, девчонки и мальчишки — студенты университета — взрослые, озабоченные предстоящими экзаменами, люди. Сергеев забыл про светофор, сзади раздраженно гуднули. Он включил скорость, проехал мимо юрфака, здания, где проучился пять лет.

Ровно в три он переступил порог клуба. Навстречу ему бросился маленький худощавый брюнет, готовый грудью закрыть храм от посягательства посторонних, но его опередил Зверев, который, сидя в кресле у самого входа, читал «Советский спорт».

— Здравствуйте, Олег Николаевич. — Он пружинисто поднялся, показал на гардероб. — Раздевайтесь.

Брюнет с недовольным ворчанием отошел в сторону, послышалось что-то вроде: «…сам без году неделю». Но в фойе появился представительный мужчина, брюнет торопливо поклонился, перестал обращать на Сергеева внимание.

— А здесь строго, — сказал Сергеев, взял портфель с магнитофоном, пошел следом за Зверевым.

Зверев выбрал столик в углу.

— Что будете пить? — спросил он.

— Кофе, если можно покрепче. — Сергеев сел и стал наблюдать за направившимся к стойке Зверевым.

Он был высок, строен, неширок в плечах, но в каждом движении сквозила сила и уверенность. Пожалуй, излишне подчеркнутые. Двигался он стремительно, точно. Сергеев вспомнил, что Зверев — мастер спорта по фехтованию, одно время выступал за сборную. Для бывшего спортсмена он излишне скован, жестковат.

Зверев поставил чашки с кофе, разлил боржоми, чуть подавшись вперед, сказал:

— Ваши документы. — Он смотрел цепко, уверенно, взяв удостоверение Сергеева, внимательно изучил. — Мои друзья любят розыгрыши, — сказал он, а чтобы его слова не приняли как оправдание, предупредил: — Если вы в сговоре с кем-нибудь из моих бандитов, я найду время позвонить вашему начальству и поставить его в известность о происшедшем.

— Серьезно? — Сергеев усмехнулся. — В вашей компании любят подшутить?

— Да. Слушаю вас, Олег Николаевич.

— Вы можете на мои вопросы не отвечать. Но вы очень поможете нам, если ответите.

Зверев слушал внимательно, чуть заметно хмурился, положил в чашку сахар, подвинул Сергееву бокал с боржоми.

— Нам необходимо разобраться в одном важном деле, связанном с поездкой в Гренобль советской туристической группы. Вы согласны помочь?

— Безусловно. — Зверев положил на стол пачку сигарет «Пол-Мол», закурил. Совершенно непроизвольно Сергеев отметил, что у него дорогая зажигалка фирмы «Ронсон». — Курите. Я могу рассказать о нашей беседе моим друзьям?

— Можете, — ответил Сергеев. Несомненно, что Зверев сделает это и без разрешения.

— Я почему спрашиваю. — Зверев говорил тихо, очень отчетливо. — Если вы собираетесь беседовать с моими ребятами, то лучше, если они не будут готовиться. Иначе вы получите коллективное творчество, изрядно сдобренное фантазией.

— Вы сумеете промолчать? — спросил Сергеев.

Зверев лишь брезгливо поморщился.

— После меня вам лучше поговорить… — Он на секунду задумался, затем пренебрежительно махнул рукой. — Все равно. Стоит вам тронуть одного из них, как вечером состоится пленарное заседание. Спрашивайте.

Сергееву не понравилось, что Зверев говорил о своих друзьях несколько высокомерно, словно сам был другой породы. Сергеев достал блокнот, где записал свои вопросы.

— Можете опустить красоты, экзотику и прочее. В остальном как можно подробнее. Мельчайшие события, знакомства.

— Сюжет и диалог, — перебил Зверев, изучая вопросы. — Понятно. Пейзаж вам нарисует Петр, хотите вы этого или нет.

— Николай Иванович, — Сергеев положил на колени портфель, — вы разрешите записать нашу беседу на магнитофон?

— Пожалуйста. — Зверев небрежно махнул рукой — привычный для него жест, словно отгонял муху. Сергеев достал из портфеля микрофон, положил на стол, прикрыл салфеткой.

— Включайте свою машинку, я начинаю. Предупреждаю, я не люблю, когда меня перебивают.

«Идея поехать в Гренобль родилась у Петра Левченко. Как известно, он журналист и большой спец по части идей. Так как между идеей и ее воплощением есть некоторая разница, то туристическими путевками занимался я.

Сначала Борис Нечаев ехать не хотел. Мы его уговорили. Он посчитал расходы и согласился.

В Гренобле нас разместили в гостинице «Европа», расположенной на площади Гренет, 22, жили попарно: я с Борисом, а Петр с Левкой. Посещали Олимпиаду, группой ходили в музеи, осматривали достопримечательности. Ходили и одни. Лев с Петром, люди высокоинтеллектуальные, дважды ходили в кино на какую-то классику, мы с Борисом попроще и смотрели детективы. Названия кинотеатров и фильмов Борис, конечно, помнит. Один раз вчетвером ушли поздно вечером смотреть стриптиз. Руководитель группы об этом не знал. Общались в основном между собой. Петр познакомился с каким-то композитором из Риги, они всегда сидели рядом в автобусе. Левка, как всегда, пользовался успехом у дам, его девчонок я никогда не запоминаю. Я иногда оставался вечером в баре гостиницы. Конечно, с кем-то разговаривал, две-три фразы, я люблю побыть один».

Сергеев выключил магнитофон, набил трубку, закурил. На улице шел дождь, и в кабинет доносился его мерный шелест. Только когда просыпался ветер, дождь начинал метаться по стеклу, затем снова успокаивался, нагонял тоску. Никакой надобности работать ночью не было, но Сергеев знал, что сегодня не уснет, бывает человеку муторно без особых причин. Наверно, прав Василий Васильевич, мужчина не может жить один. Он вспомнил жену Зверева. Во время их разговора к столу бесшумно подошла девушка, тихо поздоровалась, спросила: «Колюша, мне ждать тебя?» В голову не придет, что Зверева можно так назвать. Он сразу заулыбался, в первый раз у него появилась добрая улыбка, но тут же опомнился, вновь посуровел. Девушка посмотрела на Сергеева доверчиво, глаза у нее были совсем синие, и он понял, что она подумала: «Не верьте ему, Колюша добрый». Вслух она сказала: «Я домой. В пять Ушастика повезу к бабушке». Когда она ушла, Сергеев покачал головой. «Какая молодая и хорошенькая у вас жена. Уже восьмой год дочке?» — «Да, — сухо ответил Зверев. — Любаша выглядит молодо, но главное ее достоинство в другом. Продолжим?»

Зверев говорил не торопясь, тщательно подбирал слова. Почему-то появлялась уверенность, что он говорил так же и без микрофона, просто такая манера рассказывать.

Сергеев отошел от окна, вновь включил магнитофон.

«Билеты спортивной викторины притащил Петр, сообщив, что победители едут на два дня в Монте-Карло. Петр специалист по идеям. Левка напомнил, что он актер и не знает ни одного олимпийского чемпиона. Борис, всегда готовый что-либо выиграть, знающий точно размер обуви Пеле, количество детей у Хусаинова, сел отгадывать. Я, взяв свой билет, пошел в вестибюль. Ко мне подсела француженка и очень мешала, а затем исчезла с каким-то белобрысым скандинавом. Я посидел один, затем спустился Борис и начал разговаривать. Да, в этот день группа поехала смотреть биатлон, а мы остались. Борис разговаривал, я — слушал. Помню, Борька жаловался, что плохо кормят, что франк совсем не большие деньги, мол, все врут о дешевке в Европе, цены — будь здоров. Он нашел какую-то лавочку, где можно торговаться, и вынимает душу из хозяина, хочет купить замшевую куртку в два раза дешевле.

Я вспомнил о викторине на следующее утро, написал ответы на вопросы, я уже говорил, что имел некоторое отношение к спорту. Оказалось, что Борис билеты накануне вечером опустил в урну, он хотел мне подсказать, но я обошелся, как выяснилось не хуже его. Устроители викторины объявили двадцать победителей, из нашей тургруппы — мы четверо. Я доложил руководителю. На следующий день он сказал, что не возражает, и мы полетели в Монте-Карло. Вы просите о поездке рассказать подробнее? Кто с нами летел? Я мало обращал внимания на людей, ребята расскажут лучше. Что я запомнил? В самолете был один салон, летели мы все вместе. На Левку сразу надела ошейник очень молоденькая, конечно, белокурая шведка. Петр, уступив ей свое кресло, пересел вперед. Какой-то толстяк попросил Бориса открыть фляжку — крышка заклинила. Борька переадресовал толстяка с фляжкой ко мне, Я оторвал крышку, мы с немцем — толстяк оказался немцем — проглотили по паре стаканчиков довольно вонючей, но достаточно крепкой жидкости. Немец показал мне фотокарточки своего откормленного семейства, пытался вовлечь в обмен значками. За семейство я выпил, значков у меня не было. Лев разучивал со шведкой систему Станиславского. Борис о чем-то азартно шептался с богато одетым итальянцем. Позже я узнал, что Борька выяснял возможности коммерческого успеха в Монте-Карло. Денежные знаки — его хобби, но не подумайте о нем плохо. Борька парень очень порядочный. Вся его предпринимательская деятельность ограничилась двумя десятками ерундовых сувениров, которые он раздарил родственникам и секретаршам в своем управлении. Петр разговаривал с очень интересным американцем. У Петра большинство людей очень интересные. Потом он тащил нас разглядывать изумительные архитектурные памятники, о которых ему рассказал американец. Мы ему поверили на слово и не пошли.

Полет продолжался около часа. Нас встретили на аэродроме, автобусом доставили в гостиницу. Название можете узнать у Бориса. Нам отвели по отдельному номеру, на разных этажах. Мы попытались соединиться, но как-то сразу не получилось. Мы махнули на это рукой: двое суток не срок».

Сергеев вновь остановил запись. Здание четырехэтажное, он уже знал название гостиницы и ее расположение. Четыре человека оказались на разных этажах. Случайность? Ричард Петерс не любит случайностей. Друзей, конечно, расселили преднамеренно. Он нажал кнопку магнитофона, вновь зазвучал ровный, несколько нарочито спокойный голос:

«Мы переоделись, ничего интересного для вас в этот день не произошло. Мы не расставались до самого вечера, гуляли, разглядывали Монте-Карло, с другими туристами практически не общались. Ужинали тоже вместе. Часов около десяти ребята пошли гулять, а я остался в гостинице. Почему? Иногда хочется побыть одному. До часу ночи я сидел в баре, ребята не появлялись. Я вышел на улицу, взглянул на часы, было десять минут второго, но у входных дверей сновал народ. В основном наша группа. Здесь произошел неприятный случай. К гостинице подъехало такси, из машины вышла пара, кажется молодожены. Мужчина был крепко пьян, он еле шел, вся время цеплялся за девушку. Обоих я видел в самолете. Навстречу им из гостиницы вышли двое лохматых парней. Я смотрел в другую сторону и не видел, с чего началось. Наверное, они пристали к девушке, а ее спутник еле стоял на ногах. Девчонка подбежала ко мне, стала о чем-то просить. Я не понимал, в чем дело, но когда один из длинноволосых захотел схватить девушку, я ему помешал. Он замахнулся, и я вынужден был его ударить. Я отвел спутника девушки в номер, посоветовал ему пить кефир. Кажется, он не понял. Я же отправился спать, а утром выяснил, что здорово повредил правую кисть. Руководителю делегации я о драке не рассказал. На следующий день я проснулся, как обычно, около восьми и пошел гулять. Когда я вернулся, то ребята уже встали, толкались в вестибюле. Мы позавтракали, сначала хотели ехать со всеми, но у Петра болела голова, у меня — рука, и мы остались в гостинице. У Бориса, конечно, оказались карты, и мы сели за пульку. Играли целые сутки, выходили только есть. На следующий день утром мы вернулись в Гренобль. Все. У вас есть вопросы?»

Сергеев выключил магнитофон, убрал его в стол. Вопросов Сергеев не задал, хотя один напрашивался сам собой: «Почему вдруг, впервые оказавшись в Монте-Карло, они сутки не выходили из номера и играли в преферанс?» Наверняка должна существовать серьезная причина. Какая? Он уже трижды прокрутил пленку и не сумел найти ответ.

В целом, можно построить такую версию.

Петерс ищет подход к Соколовскому, устанавливает, что у советского ученого есть друг, который в силу пока неизвестных причин привлек его внимание. Соколовский человек мягкий, на него можно оказать определенное влияние. Зверев? Здесь больше других подходит именно он. Получить данные об исследованиях ученого. Это может выполнить только Петр. Сергеев не заметил, как стал называть друзей по именам. Петр более менее разбирается в проблеме, он вместе с Соколовским написал несколько статей для журналов. Борис и Лев только приятели Соколовского. Оставим вопрос о личности открытым, будем называть избранного Петерсом просто «человеком». О человеке начинают собирать сведения, находят слабое звено, ухватившись за которое, Петерс рассчитывает прибрать человека к рукам. Теперь встает вопрос: где провести решающий разговор? Человек едет в Гренобль. Казалось бы, создается удачная ситуация, но он ночует в одном номере с другом, а днем с делегацией смотрит соревнование. Как его изолировать? Викторина, поездка в Монте-Карло. Неплохо, но Петерс боится, что одного человека руководитель делегации, может не отпустить. Три друга из помехи превращаются в группу прикрытия. И Петерс «организует» их «выигрыш».

Сергеев открыл блокнот и записал:

В самолете каждый из четверых проявляет себя. Сергеев отчетливо представил, как Николай Зверев — сухой, сидящий в мягком кресле неестественно прямо, — пьет предложенное ему виски, равнодушно смотрит на случайных попутчиков.

Лев Новиков, наверняка лишь войдя в салон самолета, заметил очаровательную шведку и избрал ее своим объектом. Ухаживая за девушкой, оглядывался на окружающих, проверял, какое он производит впечатление.

Борис Нечаев достал из кармана блокнот, авторучку, решает коммерческие проблемы, не забывая при этом поглядывать на друзей хитрыми глазами, подмечая что-либо комическое, чтобы потом посмеяться над ними.

Петр Левченко беседует с соседом об архитектуре и достопримечательностях Монте-Карло. Слушая, он чуть склоняет голову набок, казалось бы, он весь внимание, но на самом деле журналист с нетерпением ждет момента, чтобы прервать собеседника, заговорить самому, потому он нетерпеливо постукивает пальцами по ручке кресла.

Возможно, Петерс так хорошо изучил этих людей, что каждому был предложен наиболее любимый манок. Женщина. Вино. Деньги. Старо, но другого начала у Петерса, видимо, не было.

В гостинице расселили по разным этажам. Весь день они проводят вместе, вечером расстаются. Расстаются ли? Может быть, Лев, Петр и Борис провели ночь вместе? Зверев считает, что они спали. Если три друга куда-то ходили и не расставались, они обязательно рассказали бы об этом Звереву. А он рассказал бы Сергееву. Зверев не трус, не врет по мелочам, рассказал же он о драке. Следовательно, он действительно считает, что все ночью спали, либо он имеет серьезные основания что-то скрывать.

Вербовку осуществили в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое февраля, другого времени у Петерса не было. В последующие сутки друзья не расставались. Так почему же все-таки, находясь в Монте-Карло, они сутки играли в преферанс?

Сергеев, вновь подвинув блокнот, записал:

ШЕСТНАДЦАТОЕ МАЯ. ЧЕТВЕРГ

Всю среду шел дождь, серое небо, мокрые улицы. Сергеев перечитывал материалы, приводил бумажное хозяйство в порядок, соблюдал заповедь: хочешь сделать быстро — не торопись. День прошел монотонно, без видимых результатов.

Сегодня подул ветер, он прогнал дождь, высушил город, и произошло это удивительно кстати, так как Сергееву понадобилось срочно выехать.

Он сел в свою «Волгу», положил на руль обе руки, чуть подался вперед, так он сидел только на гонках. Сергеев мягко выжал сцепление, но уже через несколько секунд включил третью скорость. Сергеев видел, как справа опасно «поджимает» таксист, впереди неумело перестраивается новичок. Необходимо успеть на зеленый свет, и он выжал педаль, перевел «Волгу» в левый ряд, задевая колесом осевую линию, рванулся вперед. Он не смотрел на спидометр, по тому, как машина поднялась в воздух на Каменном мосту, ясно, что скорость уже за сто. Он чувствовал скорость попутных машин, точно рассчитывал расстояние, возможность пройти между ними. Орудовцы дружно записывали номер голубой «Волги», хватались за телефоны, но по линии сообщили: «Пропустите голубую «Волгу» номер такой-то». Это полковник Павлов попросил дежурного ОРУДА, и тот дал соответствующую команду. Одни инспектора вычеркивали крамольную запись, другие, мимо которых пролетал Сергеев, качали головами, далее перезванивались, восхищенно комментируя его езду. «Волга» шла с такой скоростью, что казалось, остальной транспорт замер на месте, однако «частник» не создавал аварийной обстановки. Ни разу ни одна машина, ни один пешеход не оказались в опасной близости от голубой «Волги».

Выехав из города, Сергеев разрешил себе достать трубку. И хотя набивать и раскуривать ее времени не было, очень уж приятно ощущать во рту твердый горьковатый мундштук. Сергеев торопился во Внуковский аэропорт, там его ожидал иностранный турист Фрэнк Дональд. Точнее, иностранец ожидал ответа справочного бюро, а не майора из Комитета государственной безопасности.

Коммерсант средней руки, Фрэнк Дональд купил в агентстве туристическую путевку и по классу «Люкс» прибыл в Советский Союз. Высокий, полный, со вкусом одетый турист не обратил бы на себя внимания и был бы лишь одним из многих тысяч иностранных туристов, ежегодно прилетающих в Москву, но при таможенном досмотре он излишне часто вытирал круглое потное лицо. То ли работники таможни обратили внимание, что прохладно, то ли у них есть свои секреты, факт остается фактом, багаж господина Дональда подвергся тщательному осмотру. В одном из чемоданов почтенного коммерсанта обнаружили двойное дно. В тайнике ничего не было. Хотя и можно предположить, что двойное дно делают для перевозки носовых платков, — их надо очень много, если человек потеет в прохладную погоду, — тем не менее на хозяина чемодана обратили внимание. Мало ли, вдруг он захочет тайно вывезти запасной комплект разборных матрешек? Фрэнк Дональд остановился в «Национале», стал жить как и тысячи иностранных туристов: Третьяковская галерея, Музей изобразительных искусств им. Пушкина, Большой театр, цирк. В свободное время турист ходил по магазинам, где, кстати, не удержавшись, приобрел два комплекта матрешек и в придачу три деревянные ложки. Дональд свои покупки не спрятал в двойное дно чемодана, они красовались у ног бронзового Аполлона, вместе со статуей греческого бога украшали его номер в гостинице. Дональд отличался еще одной странностью: по штату ему полагалась машина и личный переводчик, от которых он почти всегда отказывался. Отказ от переводчика можно объяснить сносным знанием языка, но зачем тратить деньги на такси, если вам полагается персональная машина? Двойное дно есть, но оно пустое, имеется машина, но предпочтительнее такси.

Ричард Петерс не признавал случайностей, не признавали их Василий Павлов и Олег Сергеев.

В это утро Дональд снова отказался от машины, объяснил переводчику, что приболел, не хочет никуда выходить, заперся в номере. Очень скоро он, видимо, почувствовал себя значительно лучше, выбрался на улицу, занялся изучением столичного метро. Начал турист с того, что перешел со станции проспект Маркса на площадь Свердлова, затем на площадь Революции, доехал до Курской, перешел на кольцевую линию, запутавшись окончательно, вновь вышел на улицу. Видимо, он не имел определенного маршрута, так как принимал решения в последний момент — садился в поезд, выходил из него, когда начинали закрываться двери. Оказавшись у Курского вокзала, турист, наверное, вспомнил о деловом свидании, ужасно заторопился, несмотря на свою солидную комплекцию, пробежал метров пятьдесят, растолкав пешеходов, сел в такси. Вот когда он, возможно, пожалел, что отпустил машину. Фрэнк Дональд торопился во Внуково, водитель такси, коверкая родной язык, объяснял пассажиру правила уличного движения, жестами показывал, что с ним, водителем, сделает милиция, если он начнет нарушать эти правила. Фрэнк Дональд был очень недоволен, беззастенчиво врал, рассказывая о благословенной родине, где в городах разрешается любая скорость. Водитель такси, еще не успевший съездить за границу, относился к словам иностранца с недоверием.

Во Внуково господин Дональд сразу перестал торопиться, вспомнил, что он турист, стал с любопытством разглядывать окружающих, изучать расписание движения самолетов. Когда он выучил расписание наизусть, то подошел к городскому справочному бюро, заполнил адресную справку. Его интересовало, где в настоящий момент проживает Николай Иванович Зверев.

Голубая «Волга» устало остановилась у центрального здания аэровокзала, к ней тут же подошел старший лейтенант милиции, козырнул и сказал:

— Стоянка запрещена, товарищ водитель.

— Частник, — словно нецензурное ругательство, буркнул только что подъехавший водитель такси, хотел продолжать беседу, но сотрудник милиции остановил его.

— Проезжайте. Ваши права, — обратился он к Сергееву, дождавшись, пока назойливый таксист отъедет, спокойно добавил: — Добрый день, товарищ майор. Гость ушел прогуляться, обещал вернуться за справкой через час, уже прошло пятьдесят пять минут. — Старший лейтенант вернул права, снова козырнул. — Надо быть внимательнее к знакам, отведите машину на стоянку.

— Спасибо, инспектор. — Сергеев, поставив машину в сторонку, вошел в здание аэровокзала.

Он не знал ничего о Фрэнке Дональде, еще час назад даже не подозревал о его существовании. Сообщение Василия Васильевича застало майора врасплох. Не было времени не то что подумать, даже задуматься. Увидеть! Во что бы то ни стало своими глазами увидеть иностранца, интересующегося адресом Николая Зверева, который уже после возвращения из Монте-Карло переехал в новую кооперативную квартиру. Сергеев почему-то вспомнил не упрямое лицо Зверева, а его неожиданно мягкую улыбку, которая появилась, стоило его голубоглазой жене подойти и заговорить с ним. Она назвала дочку «Ушастиком». Когда жена отошла, он сказал: «Любаша выглядит молодо, но главное ее достоинство в другом». На его лице вновь появилась свойственная ему высокомерная усмешка, Сергеев без труда понял, что тот подумал: «Эта замечательная женщина моя жена. Так должно быть, так есть и так будет». Неужели Зверев? Высокомерный тип, все-таки чем-то он симпатичен. Нет, симпатичен и обаятелен Петр. Зверев, пожалуй, притягателен. Но как могли обломать такого парня? Он так спокойно и последовательно рассказывал не в силу своего характера и привычки к логическому мышлению? Он репетировал? Как он взвешивал каждое слово!

К Сергееву подошел мужчина, попросил прикурить:

— Лейтенант Викторов, — доложил он, возвращая зажигалку. — Какие будут распоряжения?

— Продолжайте наблюдение. — Сергеев наконец вспомнил про трубку, набив, раскурил ее. — Видно будет.

— Извините, товарищ майор, но вы бы трубочку спрятали. Примета очень броская, гость человек внимательный.

Сергеев поблагодарил за совет, но трубку продолжал курить. Через несколько минут к справочному бюро подошел высокий полный мужчина. Викторов жевал у буфетной стойки бутерброд и чуть прикрыл глаза. Фрэнк Дональд прочитал полученную справку, положил в бумажник, затем не оглядываясь, неторопливо вышел на улицу, сел в такси и поехал в Москву.

Сергеев ехал медленно вслед за машиной Дональда, но скоро понял, что обязательно привлечет внимание, так как по шоссе машины шли со скоростью около ста километров, только у милицейских постов сбрасывая скорость до положенных шестидесяти. Он принял левый ряд, обогнал такси с иностранцем. У кольцевой дороги Сергеев свернул направо, пропустил Фрэнка Дональда вперед, на расстоянии вновь поплелся к Москве.

Значит, Зверев! Что же, Дик Петерс прав, из приятелей и знакомых Соколовского для иностранной разведки Зверев подходит больше всех. Даже больше Петра Левченко, хотя последний и разбирается в биохимии. Но что именно может сделать Зверев? Выкрасть документы? Подобные методы сегодня практически неприемлемы. Необходимо снова встретиться с Соколовским, поговорить о его друзьях, может, доктор сам наведет на толковую мысль.

Дональд проехал по Ленинскому проспекту, пересек площадь Гагарина, остановил машину в квартале от дома, где, по имеющимся данным, живет Зверев.

Такси осталось ждать пассажира, водитель раскрыл журнал, видимо, приготовился к длительному ожиданию. Сергеев не пошел за иностранцем, подождал, пока он скроется за углом дома, подбежал к такси.

— Свободен?

Водитель развалился поудобнее, взглядом показал на включенный счетчик и лежащие сверху десять рублей.

— Не могу, браток. Иностранец какой-то. Сказал «сей минут вернусь», — передразнил пассажира водитель и вновь уткнулся в журнал.

Сергеев отошел, чуть впереди стояла серая «Волга», на которой ехали лейтенант Викторов и его товарищи. Они ушли за Фрэнком Дональдом. Сергеев, решив подождать их возвращения, сел в свою машину. Мимо прошла молодая стройная женщина, и ему показалось, что это актриса Татьяна Павлова.

Приглядевшись, Сергеев понял, что ошибся, щелкнул по гуттаперчевому носу приклеенного к ветровому стеклу Микки-Мауса и вздохнул. Актрисе явно нравился Зверев. Николай Зверев, зайдет ли к тебе дорогой гость? Если зайдет, то чем ты будешь его угощать? Ты все еще не пьешь или для гостя сделаешь исключение, выпьешь рюмочку? От радости или с горя? Каким сильным и уверенным ты был в клубе: «Ваши документы»… «Я найду время поставить в известность вашего начальника».

Сергеев зашел в автоматную будку, набрал номер. Квартира Зверева не отвечала. Нет дома или не снимает трубку? Сергеев задумчиво остановился посреди тротуара, взглянул на другую сторону проспекта, где неторопливо прогуливался оперативный работник. Неожиданно он заторопился: серая «Волга», сорвавшись с места, понеслась к Октябрьской площади. Сергеев понял, что иностранец «ушел». Через сорок минут Сергеев подозвал к себе Викторова.

— Он не зашел в подъезд дома, — опустив глаза, рассказывал лейтенант. — Он осмотрел здание, обошел вокруг, словно о чем-то раздумывал, свернул за угол, затем исчез. Растаял. — Викторов стоял, переминаясь с ноги на ногу. Иностранец на их глазах получил адрес, заранее подготовленного отхода в этом районе иметь не мог. Может, случайное совпадение?

— Установите точный маршрут, по которому он ушел, — сказал наконец Сергеев. — Нарисуйте для меня план, отметьте, где проходные подъезды, в общем, все подробно. Ясно?

— Ясно, товарищ майор.

— До свидания. — Сергеев направился к своей машине, спохватившись, вернулся к Викторову. — Когда он гулял во Внуково, ожидая справки, он не звонил по телефону?

— Звонил один раз, товарищ майор, — ответил лейтенант, — сказал всего несколько слов и повесил трубку.

— Спасибо. — Сергеев повеселел.

Можно предположить, что Дональд по телефону не хотел спрашивать у самого Зверева адрес, чтобы тот не думал, что его потеряли из виду. Ожидая справку адресного бюро, он позвонил Звереву, назначил встречу, затем ушел от наблюдения. Приезжал же он к дому Зверева, чтобы лично ознакомиться с местом его жительства.

Сергеев не заметил, как оказался на Манежной площади, и вскоре остановился у клуба. Возможно, все это, как выражается Василий Васильевич, бред больного воображения? И Зверев сейчас спокойно сидит здесь, пьет кофе и минеральную воду?

При входе Сергеева никто не остановил, он оставил на вешалке плащ, заглянул в кафе, в библиотеку, снова вышел в фойе. Здесь к нему опрометью бросился маленький брюнет и уже собирался схватить за рукав. Сергеев строго взглянул на него, нарочито медленно достал трубку, кисет с табаком.

— Иван Васильевич заходил?

Трубка в сочетании с уверенностью произвели должное впечатление, брюнет растекся слащавой улыбкой.

— Нет, сегодня еще не были.

— Как же это, — осуждающе произнес Сергеев, строго взглянул на собеседника.

Брюнет виновато повесил унылый нос.

— Ну, ладно, — смилостивился Сергеев и еле удержался от соблазна обойти согнутого человека и посмотреть — действительно тот виляет хвостом или просто почудилось? — Зверев Николай Иванович. Здесь?

— Нет, — быстро ответил брюнет, подозрительно повел носом, глаза его вновь настороженно заблестели, — Его нет и не было.

— Понятно, — обронил Сергеев, величественно кивнул, туго подпоясав плащ, он направился к дверям.

Зверева нет дома и нет в клубе, он может находиться в десятке других мест, одно из них — на встрече с иностранным туристом. Сергеев сидел в машине, сосал потухшую трубку и не хотел никуда ехать. Как было бы просто, отыскав Фрэнка Дональда, сказать ему: «Отстаньте от наших людей. Оставьте в покое и Соколовского, и Зверева, убирайтесь домой, передайте привет Дику Петерсу. Пусть он любит блондинок, курит трубку, пьет джин, пока позволяет возраст, играет в теннис».

Сергеев отлепил от ветрового стекла гуттаперчевого Микки-Мауса. Ты не понимаешь шуток, малыш. Хотя все время улыбаешься. Ну, а если отбросить шутки, то скажи мне, что делать с Николаем Зверевым? Если такой человек, как Зверев, на что-то решился, то его не просто склонить к признанию вины и раскаянию. С ним придется воевать, брать с доказательствами. На сегодняшний день они отсутствуют полностью.

Обладая отменным здоровьем, Сергеев тяжело переносил даже пустяковый грипп и редкие приступы тоски. Сейчас было муторно на душе, мелькнула мысль позвонить Василию Васильевичу, взять на сегодня отгул. Полковник не откажет, даже не спросит, что случилось. Он никогда не считает, сколько его люди работают, не выносит слова «переработка». Если совесть и дела разрешают, гуляй, пожалуйста.

Отвести бы машину к дому, выпить рюмку коньяку. Вечером сходить в театр, после спектакля провожать Татьяну Павлову. Ужинать с ней в ресторане, где оркестр выходной, сидеть напротив, смотреть на ее разноцветные волосы и в чуть косящие глаза. Сначала она удивится его молчаливости, постепенно начнет рассказывать сама. О театре, о кино. Нет ролей. Надоел покрытый бархатом и кружевами классический репертуар. Сыграть бы современницу. Но не одноплановую, вырезанную из картона.

Сергеев не стал звонить начальству, вернулся на службу.

Он составил план дальнейшей работы по версии, которой дал условное название «Литератор». Как он, впрочем, и ожидал, при ближайшем рассмотрении многие «доказательства» превратились в фактики весьма легковесные. Фрэнк Дональд узнал адрес Зверева, к нему не зашел, «потерялся» у его дома. Возможно, он потерялся без всяких кавычек, в работе бывают ошибки…

Сергеев отпечатал справку, критически морщась, перечитал и понес полковнику.

— Вот справка по Дональду, — сказал он, протягивая бумаги.

— Недоволен? — Василий Васильевич вышел из-за стола, походил по кабинету, с отвращением снова сел в кресло. — Раз недоволен, значит, еще есть надежда на твое спасение, Олег Николаевич. Раз есть шанс, будем за тебя бороться. — Он потер ладонями лицо, крякнул и стал читать.

Обращение полковника на «ты» свидетельствовало о его хорошем настроении. Сергеев уселся в кресло напротив, достал трубку, покрутил, спрятал, все-таки не может он к ней привыкнуть.

— Да наплюй ты, Олег Николаевич, на своего иностранца, закури вот. — Василий Васильевич, не отрываясь от чтения, подвинул Сергееву коробку «Казбека». — Кури, говорю, я сейчас ухожу, ночевать здесь не собираюсь. У меня семья, не как у некоторых.

— Спасибо. — Сергеев вынул из кармана сигареты. Полковник обычно ни о чем не расспрашивал, но всегда все знал. Женат или нет, это просто, но начальник знал, дружно ли в семье и как учатся дети. Как он узнал, что Сергеев вчера работал до трех ночи?

— Неплохо, Олег Николаевич. — Полковник провел ладонями по круглой, коротко стриженной голове, закрыл папку. — С выводами ты не торопишься. Это хорошо. А дело движется медленно. Может, заболел ненароком?

— Здоров, Василий Васильевич, но много неясного.

— Как это, тебе — и вдруг неясно? — Полковник не шутил, и Сергеев разозлился.

— Представьте, случается и мне сомневаться.

— Извини, Олег Николаевич. — Полковник искренне вздохнул. — Вчера получены дополнительные данные. Я распоряжусь, получишь все сводки. Турист этот самый свои денежки за поездку не платил.

— Если так, то за себя я рад, а за Зверева — нет.

— Понравился?

Сергеев не ответил.

— Олег Николаевич, на вопросы начальства принято отвечать. — Полковник подошел к шкафу, достал плащ и шляпу. — Между прочим, завтра уже семнадцатое.

— Спокойной ночи, Василий Васильевич. — Сергеев взял свою папку, у двери он задержался, но так ничего и не сказав, вышел.

В своем кабинете Сергеев так хлопнул дверью, что заколыхались шторы на окне.

ВОСЕМНАДЦАТОЕ МАЯ. СУББОТА

— Олег Николаевич, докладывает Викторов. Сегодня, как и обычно, мы прибыли на место к восьми утра. Гость на улицу не выходил. В пятнадцать часов шесть минут он приехал к гостинице на такси и поднялся в номер. Проверкой установлено, гость покинул гостиницу между пятью и пятью пятнадцатью утра. Дежурная в это время отсутствовала. Ключ от номера брал с собой, и все думали, что он отдыхает.

— Спасибо, продолжайте наблюдение. — Сергеев, положив трубку, все подробно записал.

Что же получается? В пять часов утра на прогулку выходят довольно редко. Фрэнк Дональд отсутствовал десять часов. Солидный срок, великоват даже для очень серьезного разговора. Зачем ему могло понадобиться десять часов? Где в это время находился Зверев? Сергеев набрал его номер.

— Слушаю, — ответил детский голос.

Сергеев хотел сказать: «Здравствуй, Ушастик», но удержался.

— Здравствуй. Тебя как зовут?

— Оля. У меня насморк. Мама не пустила меня в школу. А вас как зовут?

— Олег Николаевич. Оля, папа дома?

— Он улетел вчера в Ленинград выбивать из киностудии деньги. Я запишу и передам, что вы звонили.

— Спасибо, Оленька. Когда папа обещал вернуться? — Сергееву очень хотелось спросить, когда вчера улетел Зверев, но дочка обязательно расскажет отцу. Как потом смотреть Звереву в глаза?

— Я думаю, что папа вечером уже будет, — рассудительно произнесла девочка. — Он не любит оставлять нас с мамой одних.

— До свидания, Оленька. Обязательно передай папе, что я звонил.

Сергеев прошел в секретариат и стал изучать расписание самолетов. Можно успеть. С пяти до пятнадцати вполне можно успеть в Ленинград и обратно. Надо спросить стюардесс. Хотя, если Дональд позаботится о маскировке, то его, конечно, не опознают. Сергеев отправился к полковнику, по дороге передумал, забежал в кабинет, быстро отстучал на машинке справку с планом мероприятий.

— Оставьте у меня, — дважды перечитав справку, сказал Василий Васильевич, — я поручу проверить. Мероприятия дополните, Олег Николаевич. Попросите ленинградских товарищей установить, в какой гостинице остановился Зверев, если представится возможным, выяснить, где он находился сегодня утром.

— Я уже думал об этом. Бесполезно, Василий Васильевич. Зверев человек аккуратный, он следов не оставит, запасется стопроцентным алиби. Только зря людей гонять будем.

Полковник посмотрел в бесстрастное лицо своего подчиненного, мысленно чертыхнулся, спокойно сказал:

— Прошу выполнить, Олег Николаевич. Поторопитесь. — И добавил неожиданно: — Кажется, в Монте-Карло ездило четверо?

— Хорошо, Василий Васильевич. — Сергеев наклонил голову, он умел это делать особенным образом, стоя очень прямо, наклонить голову и почти коснуться подбородком груди.

Этот кивок всегда раздражал Василия Васильевича, но ведь не сделаешь же человеку замечание только потому, что его манеры тебе не нравятся. Сергеев вышел, Василий Васильевич свободно вздохнул, чуть-чуть развалился в кресле. Чушь какая-то получается: кто должен облегченно вздыхать, закончив разговор? Ведь вот Сергеев абсолютно уверен, что с Ленинградом прав, что проверять Зверева не имеет смысла. Не может допустить возможности своей ошибки, разобрался в человеке до тонкостей за один разговор.

Василий Васильевич, поймав себя на том, что чуть ли не оправдывается перед мальчишкой, рассердился на Сергеева еще больше. За глаза, наверно, стариком называет, считает, что давно на пенсию пора. Думает, ему пора отделом командовать, он бы развернулся. В этот момент Василий Васильевич абсолютно забыл, как в тридцать третьем году в Харькове он со своими сверстниками называл «стариком» тридцатипятилетнего начальника. Они были убеждены, что «старик» перестраховывается, сковывает инициативу молодых.

— Ерунда! — Борис возмущенно выпятил полные губы. — Чехам мы проиграли абсолютно по делу. Вы верите газетным отчетам? — Он смотрел на Сергеева с таким искренним изумлением, что последний несколько застеснялся. — На двадцать восьмой секунде Борька Майоров открыл счет, но первый период мы проиграли начисто. На четырнадцатой минуте Шевчик сравнял счет, затем мы были в меньшинстве, и Хейма забросил вторую шайбу. Коноваленко пропустил еще одну. Подарок молодым кухаркам к Восьмому марта.

Сергеев не мог сдержать улыбку. Борис Нечаев был полной противоположностью Николаю Звереву. На лице Бориса можно прочитать все. Он не подбирал слов, сыпал ими, оглушал, сминал собеседника. Впрочем, слово «собеседник» вряд ли здесь применимо. Борис любого говоруна мгновенно превращал в слушателя. Но, конечно, самым восхищенным и внимательным слушателем был он сам. Он слушал себя восторженно, круглые черные глаза сверкали, полные яркие губы извергали потоки фактических данных, цифр, сравнений.

Когда Сергеев позвонил Борису и, сказав, что телефон получил у Зверева, спросил разрешения зайти, то услышал: «Давай, давай, я тебя помню, ты у Левки мало пил и бужениной закусывал. Конечно, заходи, какой разговор? Подожди, у тебя пропуска в театр нет? Понимаешь, одному человеку обещал, а у Левки не допросишься. Он дождется, я Николаю пожалуюсь». Сергеев так и не успел ответить, что пропуска у него нет и что к театру он никакого отношения не имеет.

Борис встретил Сергеева голый по пояс, в рваных тренировочных брюках и тапочках на босу ногу. На его полных щеках красовалась черная густая щетина, казалось, если по ней провести ладонью, раздастся раздирающий душу скрежет.

— Разувайся, — безапелляционно заявил он, ногой подталкивая Сергееву шлепанцы, — пока живу не на вилле у Николая и полы натираю сам.

В прихожую вышла девочка лет семи и с любопытством уставилась на гостя.

— Боря, кто к тебе пришел? — спросила она, будто Сергеев здесь не присутствовал.

— Сестра, убери ребенка! Наташка, мечи на стол! — Борис повесил плащ Сергеева, снял с вешалки попавшуюся под руки кофту, надел ее, поддернул спадающие брюки и подтолкнул гостя в комнату. — Идем скорее. — Он захлопнул дверь, взял стоящую на столе глиняную кружку и сделал солидный глоток. — Хочешь молока? Можайское. Нет? Жена сейчас соберет перекусить. — Борис взглянул на часы и стал настраивать транзистор.

Сергеев получил возможность перевести дух и оглядеться. У Бориса была примечательная фигура: длинные, очень тонкие ноги и довольно мощный, подернутый жирком торс. Все вместе, как профессионально отметил Сергеев, составляло около метра девяносто в длину и около девяноста пяти килограммов чистого веса. Пока крупногабаритный хозяин, сосредоточенно сопя, что-то вылавливал в транзисторе, Сергеев оглядел и комнату. Квадратная, с высоким потолком и широким окном, мебель в меру модная, книжные полки пестрят девственными корешками собраний сочинений. Выделялся лишь массивный старомодный сервант, нижний этаж его солидно, раздувался, а верхний, отдавая дань моде, поблескивал хрусталем и угрожал разнокалиберными свечами.

В комнату бесшумно проскользнула изящная женщина с вздернутым носиком и заученной улыбкой. Небольшого роста, безупречно сложенная, в отличие от мужа, аккуратно и со вкусом одетая, она протянула Сергееву руку, улыбнулась.

— Наташа. Очень приятно. Здравствуйте.

— Олег. — Сергеев поклонился.

— Сами пришли, — собственнически пророкотал Борис, отвлекаясь от транзистора. — Какие мы сегодня необыкновенные. — В его голосе звучала насмешка и в то же время приглашение полюбоваться красивой женой. Он снова взялся за транзистор. — Вот черт, никак «Голос Америки» поймать не могу. Надо же знать, что в мире делается!

Сергеев попытался вставить слово, сказать, кто он, зачем пришел, но это была, как говорят юристы, попытка с негодными средствами… Главное ясно: Зверев сдержал слово, не предупредил друзей.

— Канадцы? Говорят, их профессионалы великолепны. Может, врут? — Борис прижал ладони к груди. — Олимпийскую команду мы съели живьем. Не верите? Смешно!

— Как Гренобль? Понравился? — успел вставить Сергеев.

Борис запнулся, несколько секунд смотрел на Сергеева недоумевающе. Он как машина, съехавшая с шоссе на проселочную дорогу, буксовал на месте.

— Гренобль? — переспросил он. — Ничего, я ожидал большего. Дороговизна, с нашими деньгами делать нечего. Вот уж где — кто не работает, тот не ест. Я не хотел ехать, дорого. Ребята мне натюрморт нарисовали: мол, сам оденешься, жену оденешь. Я никогда за границей не был, развесил уши. В общем, ты, старик, не верь, когда болтают, что там все по дешевке. Шмоток, конечно, навалом, в магазинах толпа продавцов, зайдешь — не знаешь, как вырваться. Но, — Борис потер указательный палец большим, — денежки платить надо. Хороший товар хороших денег стоит.

— А Монте-Карло? — быстро спросил Сергеев, так как был уверен, что сейчас получит от Бориса подробную информацию о ценах и товарах.

— Что Монте-Карло? — разминаясь, спросил он, но явно не ждал ответа. Сергеев дипломатично промолчал. — Золотое местечко, цены выше крыши. Дворцы, роскошные виллы, казино. Деньги отбирают интеллигентно, быстро. Наша экскурсия продолжалась сорок пять минут, но я успел понять, что заведение дает сто очков вперед самому ловкому карманнику.

— Все готово! — радостно сообщила Наташа, входя в комнату. — Борис, помоги мне.

Борис, подмигнув заговорщицки, отправился на кухню.

Хозяйка быстро и ловко накрывала на стол, Борис ходил за ней следом, затем остановился между кухней и комнатой.

— Олег, карп в сметане пойдет? Селедочка баночная. Натали, ты почему ее кусками накастрячила? Помнишь, как у великого писателя подавали, все косточки надо вынуть.

— Вынимай сам, а у меня маникюр, — ответила, пробегая мимо него, жена.

— Распустил бабу, — констатировал довольным тоном Борис. — Грибочки дай. — С чувством выполненного долга он сел за стол, придирчиво его оглядел, открыл солидный сервант. — Коньячок или водочку? Есть «рашен», с завинчивающейся крышкой.

— Тогда, конечно, водочку, — поддерживая заданный хозяином тон, сказал Сергеев.

Борис поставил на стол бутылку экспортной водки и серьезно приступил к трапезе. Сергеев с удивлением отметил, что Борис ест с аппетитом, но мало, выпил только одну рюмку, гостю налил еще, себе — нет.

— Вчера никак дозвониться тебе не мог, — сказал Сергеев.

— Вчера в Подольск ездил, сегодня в двенадцать вернулся. У нашей конторы там объект. — Борис повернулся к жене. — Хватит высший свет изображать. Убери со стола, подай кофе, дай поговорить о деле.

Наташа мгновенно убрала со стола, поставила кофе. Мужчины остались одни. Сергеев протянул Борису свое удостоверение.

— Ого, уже майор. Быстро ты. — Борис спохватился, изучил документ, перевел взгляд на Сергеева, затем на транзистор. Сергеев увидел, как Борис задумался, и сразу понял над чем: вспомнил свою фразу про «Голос Америки». Следующую мысль Борис выразил вслух:

— Что-нибудь случилось, Олег Николаевич?

— Будем продолжать называть друг друга по имени.

Борис проследил, как Сергеев спрятал документ, и ощупал его взглядом.

— Я оружие не ношу. — Стремясь разрядить обстановку, Сергеев улыбнулся.

— Да, да. — Борис кивнул, провел ладонью по небритой щеке, одернул и застегнул кофту, подвинул Сергееву чашку с кофе. — Может, рюмку коньяку? Хотя вы на работе…

— Отчего же, рюмку коньяку можно, — весело сказал Сергеев. Давая хозяину опомниться, он говорил непринужденно. — У тебя очаровательная жена. И у Николая Люба просто прелесть.

Борис доставал из серванта коньяк, быстро повернулся.

— Вы знакомы?

— Знакомы. Заочно даже с дочкой. Боря, мы кажется, на «ты».

— Да, да. Вот сволочь писатель, предупредить не мог.

— Он вроде в Ленинграде?..

— Да. Деньги из Ленфильма выколачивает. Позвонить времени не было? Я бы ему две копейки отдал. — Борис обретал форму, уже поглядывал на Сергеева с хитрецой. — Так что случилось, товарищ майор? Чем я могу помочь многоуважаемой контрразведке? Готов к выполнению любого задания.

— Так уж и любого? — поддержал шутливый тон Сергеев.

— Пара пустяков. Я столько шпионских фильмов пересмотрел — все приемы вражеских разведок наизусть выучил. Консультантом у вас работать могу.

— Расскажи для начала о вашей поездке в Монте-Карло. Как это тебе удалось викторину выиграть?

Борис насторожился, но, услышав вопрос, презрительно скривился.

— Цирк. Любая домохозяйка все это знает. «Когда и где проводились первые зимние Олимпийские игры?» — Борис возмущенно хмыкнул. — Шамун, двадцать четвертый год. «Кто большее число раз и в какие годы выигрывал в зимней Олимпиаде командный зачет?» Норвегия, двадцать четвертый, двадцать восьмой, тридцать шестой, пятьдесят второй. «Назовите победителей первой и последней зимней Олимпиады в беге на коньках на десять тысяч метров. Назовите разницу во времени». Вот вопрос для мужчин. Отвечаю. — Он театрально взмахнул рукой: — Юлиан Скутнабб, Финляндия — восемнадцать, четыре и восемь, Джонни Нильсон, Швеция — пятнадцать пятьдесят одна.

— Потрясающе! — искренне вырвалось у Сергеева.

— Да, последний вопрос стоящий, — согласился Борис. — Четвертый. Для дошкольников: «Кто когда выигрывал хоккей?» Канада — двадцать четвертый, двадцать восьмой, тридцать второй, сорок восьмой и пятьдесят второй. Мы — пятьдесят шестой и шестьдесят четвертый; Англия — тридцать шестой; США — шестидесятый. Последний, тоже детский. «Кто выиграл на последней Олимпиаде биатлон и результат». Выиграл Владимир Меланин с результатом — один час, двадцать, двадцать шесть и восемь.

— Ты все это держишь в голове?

— Привычка, — не без гордости ответил Борис.

— Повтори, пожалуйста. — Сергеев достал авторучку и блокнот. — Я своим ребятам загадаю, проверю их эрудицию.

— Понимаю. — Борис многозначительно подмигнул, вновь перечислил вопросы и ответы.

— Я ничего бы не отгадал, — признался Сергеев. — Ну, и как вы провели эти два дня в Монте-Карло?

Борис задумался, оказывается, он был не лишен этой способности, подозрительно взглянул на Сергеева.

— Николай рассказывал?

— Рассказывал.

— Он всегда правду говорит, все так и было, — обрадовался Борис.

Сергеев, положив на стол блокнот и авторучку, иронически посмотрел на Бориса. Он заерзал, снова потер щетину.

— Вот сволочь писатель, друг называется. Вы, между прочим, похожи. — Он смешался. — Не то что сволочь… Внешне. Николай тоже всегда выбрит до костей, рубашечка белоснежная, костюм словно только от портного. Шьете или готовый подгоняете?

Сергеев откинулся на спинку стула, скрестил вытянутые ноги. Он внимательно и сочувственно смотрел на собеседника. А действительно, почему Зверев не предупредил? Он же, отлично зная Бориса, понимал, что тот переживет неприятные минуты.

— Забудем на секунду о вашей работе…

— О «твоей» работе, Борис, — поправил Сергеев.

— Как бы ты отнесся к другу, который подложил бы тебе такую свинью?

— Я не свинья, — сыронизировал Сергеев. — Николай мне объяснил, что не расскажет вам о нашей встрече, хочет, чтобы вы, не сговариваясь, рассказывали правду.

— Так и сказал? — возмутился Борис. — На него похоже. Ух, правдолюбец! — Борис снова взглянул на Сергеева, смирился и, пробормотав очередное проклятие в адрес Николая Зверева, начал рассказ:

— Прилетели мы в Монте-Карло восемнадцатого февраля, в шесть утра по местному времени. Подали автобус, доставили в гостиницу «Реджина», номера всем дали отдельные, с ванными комнатами, как полагается. Я проверял, пятьдесят франков в сутки такой номер стоит, — пробормотал Борис. — Николаю, как всегда, повезло. Ему дали номер за шестьдесят франков. — Он подошел к книжной полке, положил перед Сергеевым рекламный проспект. — Можете себе оставить.

— Спасибо. — Посмотрев на гостиницу «Реджина», Сергеев отодвинул проспект в сторону.

Сначала Борис говорил с трудом, словно переводил с чужого языка, но постепенно освоился, продолжал рассказ, пересыпая его шуточками.

— Был последний день Олимпиады. Я хотел смотреть по телевизору прыжки с трамплина, но Николай сказал, чтобы я не валял дурака. Пришлось со всеми тащиться осматривать город. Интересно, конечно. Проклятые капиталисты понимают толк в развлечениях. — Он обернулся к двери. — Девчонки там — все отдай, и мало. Почему бабы там хороши? Стирка, готовка — у них это не принято. Наших так распусти, тоже в кинозвезд превратятся.

Позавтракали, — он поднял глаза к потолку, — кусочек поджаренной ветчинки, ложка каши, не то перловой, не то овсянки; кофе, сок или кока-кола, на выбор. С их жратвы не разбежишься. Поехали на экскурсию, ну, я тебе уже рассказывал. Ничего крамольного я не помню.

— Николай Зверев выпивал? — спросил Сергеев.

— Нет, — ответил Борис и посмотрел на собеседника святыми глазами.

— Он говорит, что выпивал.

— Откуда? Там спиртное на вес золота. Ты знаешь, сколько туристу валюты дают?

— Чтобы ты, Борис, знал, что я тебя не подлавливаю и Николай мне это рассказывал сам, могу сообщить: к тебе в самолете обратился немец, попросил открыть фляжку, ты его к Николаю переадресовал. Они в самолете и выпили.

— Пожалуйста, — легко согласился Борис, — уж если на эту тему разговор зашел, могу под присягой показать: Николай пьет образцово-показательно. Я его за всю жизнь два раза выпившим видел, и то дома. Он сколько ни выпьет, только глаза блестят да говорит чуть медленнее. Он пьяных терпеть не переваривает, за столом с таким сидеть не станет. — Он говорил горячо и серьезно, смотрел Сергееву прямо в глаза. — О Николае в отношении водки многие сказки рассказывают, и я пошутить люблю. Злые это сказки и шутки. Вот в феврале завязал, пока работу не закончит, в рот не возьмет. Праздник, день рождения, свадьба, похороны — ни капли!

— Да, я видел, — сказал Сергеев, — два дня назад, у Новикова, ни рюмки не выпил.

— Ну вот, а басни о нем все равно рассказывают. Ты знаешь, Николай сборную страны тренировал? Нет? А как ушел? Все было нормально, ребята довольны, выигрывали. Потом приклеили ярлычок: пьяница. И привет. Конечно, он сам виноват. Если Николай выпить захотел, то выпьет при черте, а не только при большом начальстве. Ну, ему замечание сделали, он известно: подите, мол, туда и туда. — Борис свистнул. — Только его сборная и видела.

— Сейчас Зверев вроде не жалеет…

— Сейчас не жалеет. Тогда не сладко было. Сейчас пишет. Умереть можно! — Борис улыбнулся, не выдержав, расхохотался вовсю.

Он смеялся, по небритым щекам текли слезы. Борис вытирал их ладонью, продолжал всхлипывать. Сергеев не мог удержаться и тоже рассмеялся. Он смотрел на Бориса и, хотя не страдал излишней доверчивостью, не сомневался в его непричастности к расследуемому делу. Перестав рассказывать байки и хохмить, Борис стал добрым, обаятельным, главное, душевным. Не столько в словах, сколько в тоне, каким он рассказывал о Николае, чувствовалась любовь к другу. Кстати, у Зверева этого качества Сергеев не заметил. У Зверева скорее сквозило легкое пренебрежение. Борис, где-то безусловно признавая старшинство друга, относился к нему как к капризному, трудному ребенку.

— Что тебя разобрало? — спросил Сергеев.

— Ерунда. К делу не относится. — Борис махнул рукой, видно, ему очень хотелось рассказать, и Сергеев заявил:

— Так наш разговор уже давно к делу не относится. Расскажи.

— Понимаешь, Николай в школе по русскому языку три балла имел только потому, что у меня списывал. Мы все в одном классе учились. Первый хулиган был. Как он ни крутился, уж и мы ему все помогали, все равно из восьмого класса его за неуспеваемость выгнали. Теперь писателем стал. Когда о таких историях читаешь, то спокойно относишься. Прятался, прятался гений, ему надоело прятаться, он и вылез наружу. Но Николай-то точно не гений, уж я знаю. Если бы Петр начал книжки писать, я бы не удивился, он с детства в консерваторию ходит, в живописи разбирается, в кинематографе дока. Феллини, Антониони, второй план, сверхзадача. Все знает. А Николай спортом занимался да различными способами деньги зарабатывал. Его, как меня, хлебом не корми, дай детективчик посмотреть, ни одного не пропускаем. — Борис спохватился, взглянул вопросительно.

— Тоже обожаю детективы, — поддержал Сергеев. — Кто-то из современных умов сказал, что детективы любят все, но не у всех хватает мужества признаться в этом. Давно Николай начал писать?

— Тридцать мальчонке стукнуло, когда он впервые ручку взял. — Борис хотел рассмеяться, сдержался, тоненько хихикнул. При его массивной комплекции это выглядело очень смешно, и Сергеев улыбнулся. Он чувствовал себя свободно, подлил в рюмку коньяку, даже рваные тапочки, болтающиеся на ногах, перестали раздражать, создавали домашний уют.

— Когда Николая начали печатать — писать каждый грамотный может, я даже мировые письма пишу, — продолжал свой рассказ Борис, — когда его начали печатать, я не поверил, а Петр так чуть на стенку не полез. Он-то у нас известный журналист. Ну, он быстро придумал, что фантастику каждый может, один занимательный сюжет, ни тебе философии, ни психологии. Я, честно сказать, тоже пробовал, но… терпения не хватает. Николаю пустяк, он двужильный. Смеяться я стал так, вспомнил свою теорию. Я в нашей компании слух распустил, что он чемодан с рукописями нашел, аккуратненько их переписывает. Это, между прочим, точно. Вы не можете писать, я не могу, почему он может? И ведь печатают, вот в чем секрет. — Глаза у Бориса были абсолютно серьезные. Сергеев недоуменно пожал плечами.

— Ну, не талант, так способности у человека.

— Вы его не знаете, а я знаю. Откуда у него способности? Точно, чемодан нашел. Не признается только. Мне-то все равно, главное, чтобы там рукописей хватило и он сумел виллу на Байкале построить. Николай обещал меня мажордомом взять, очень хочется на старости лет вольготно пожить, омуля покушать.

Так серьезно и проникновенно Борис говорил, что Сергеев вдруг своими глазами увидел: открываются высокие резные двери, Борис, высокий, стройный, ливрейная пара сидит как влитая, голова с благородной сединой, глаза круглые, то с грустинкой, то с насмешкой. Голос сочный, с переливами: «Великий писатель принять не могут. Извинить извольте… Они работают».

— Мне на той вилле местечка не найдется? — спросил Сергеев.

— Найдется тем, кто нынче верит. Завтра охотников набежит, считать устанем, — ответил, не принимая шутки, Борис. — Ты Николая не знаешь, все так и будет.

— Я верю, — сказал Сергеев. — Ты остановился на том, как вы позавтракали и поехали осматривать город.

— Ну, поехали, — огрызнулся Борис, — дай вспомнить. — Он взял рюмку, повертел, вылил коньяк в кофе. — Автобус шикарный, сиденья как в самолете, и кока-колу давали. Ну, ездили, смотрели, фотографировались. Не видел я шпионов, ничего интересного не помню.

— А вечером?

— Вечером Петр с Николаем поругались, у них это бывает. Зверев ужинать не пошел. Мы поели, переоделись и пошли гулять.

— Как переоделись? — изображая недоумение, спросил Сергеев.

— В такой вот фраерский комплект. — Борис показал на Сергеева. — Николай всегда так ходит, а мы в свитерах да куртках днем ходили, а к вечеру нарядились.

— Куда направились?

— Да кто куда. Лев бросился свою блондинку искать, Петр меня тянул — какой-то замок ему приглянулся, а я в магазин зашел, да и потерялся. Гулял один.

— Так уж и один?

— Да уж не с резидентом иностранной разведки, — устало ответил Борис. — Вернулся в «Реджину», потолкался в фойе, заглянул в бар, там Николай сидел, курил. Я не подошел, поднялся в номер и лег спать. Не интересно?

— Почему же. Ты не обратил внимание на время?

— Около двенадцати было. — Борис зевнул. — Утром мы как засели в преферанс, так и встали через сутки, еле к самолету успели…

— Приехав в Монте-Карло, сутки играли в преферанс? В Москве времени не хватает?

— Что делать в твоем Монте-Карло? Купить ничего не купишь, цены чуть не вдвое выше, чем в Гренобле, а так я десять франков у голубчиков выиграл. — Борис снова демонстративно зевнул, подвинул к себе «Спидолу», взглянув на Сергеева, поставил ее на место. Сергеев понял, что разговор сломался, но причины этому не находил.

— А что за драка произошла у Николая?

— Он рассказывал?

— Рассказывал.

— Расспроси его подробнее, я же не видел. — Борис опустил голову, смотрел куда-то в угол. — Руку он разбил вдребезги, писать не мог, я за него пульку записывал.

— Извини, что побеспокоил, спасибо за обед. — Сергеев встал.

— Да брось ты. — Борис положил Сергееву на плечо неожиданно тяжелую руку. — Нехорошо все получается, майор.

Нечаев щурился, смотрел серьезно, немного грустно.

— Как бы это сказать. — Он снова усадил гостя, и Сергееву показалось, что сейчас услышит он то главное, из-за чего пришел в этот дом. Но Нечаев вздохнул, убрал руку с плеча Сергеева. — Ну, ты иди, — сказал он нерешительно.

У дверей они на секунду остановились, Нечаев взял Сергеева за лацкан пиджака, тотчас отпустил.

— У тебя, конечно, такая работа, майор, но с нами ты… Ты нам верить обязан. Понял?

Сергеев ответил, что понял. На улице он зашел в телефонную будку, быстро набрал номер Бориса. Занято. Набрал номер Петра. Занято. Теперь не скоро освободится. Уж они поговорят. Сергеев сел в машину и поехал в управление. Уже девятый час, устал. Но записать все необходимо именно сейчас, пока помнятся не только слова, но и интонации.

Окна его кабинета темные, и окна Василия Васильевича тоже не светятся. Он поднялся на этаж, прошел тихим коридором, долго не мог справиться с замком своего кабинета. Наконец и эту преграду преодолел, посидел в кресле, не раздеваясь, не зажигая света. Бросил трубку в ящик стола, с удовольствием закурил сигарету.

Пусть провалится к чертям Дик Петерс, с трубкой, бабочкой и организацией биохимиков.

Он долго шарил в темноте, нащупав нужную кнопку, зажег лампу. На столе лежала записка: у дежурного для него есть пакет. Сергеев сходил за ним, распечатал.

Сергеев отложил справку. Хват Зверев, деньги он все-таки получил… Ну, что в пакете еще?

Сергеев сколол бумаги скрепкой, убрал их в сейф.

Сергеев гордился умением на время забывать о делах, весело проводить свободное время. У него даже была теория: кто не умеет отдыхать, тот не умеет работать. Он похож, мол, на заезженную клячу и никогда не покажет хорошей скорости. Но в этот вечер Сергеев никак не мог справиться с собой. Даже его любимое развлечение — поездка по Садовому не успокаивала, не отвлекала от оставленных в кабинете бумаг. Он напрягал волю, мысленно заново укладывал документы в сейф, хлопал стальной дверцей и дважды поворачивал тугой ключ. Все, они там, а я — здесь. Теперь я поеду по моей Москве и буду абсолютно свободен. Завтра мы встретимся, побеседуем. Завтра, мы встретимся только завтра.

Почему Зверев мог пойти на вербовку? На чем его подловили? Выпивка? Ерунда. Николая не зацепишь на такой хлипкий крючок. Как же ты его спеленал, Ричард Петерс? У Зверева есть слабое звено, которое я просмотрел. Самолюбие? Да, но сам он его удовлетворяет и другому вмешиваться не позволит. Тщеславие? Слава? Да, но он не примет подарка, Николай убежден, что все может завоевать сам, ценит только добытое собственноручно. Деньги? Начал хорошо зарабатывать, стали расти потребности, проснулся волчий аппетит?

«Волга» шла мягко и ровно, стрелка спидометра подрагивала у цифры восемьдесят.

Зверев отдаст все, если в опасности окажется жена или дочь. Но к такому оружию Петерс никогда не прибегает, оно в нашей стране невозможно. Версия из плохого фильма. Все должно быть значительно проще. Петерс прощупывал окружение Соколовского и случайно встретил единомышленника? Зверева не принуждали, он пошел на вербовку сам. Ненависть? Считает, что незаслуженно обидели в спорте? Он пробился на другую дорогу. Пробился, но не простил? Похоже, но мало. Слишком силен, удачлив. В основном слабые неудачники злятся и ненавидят; социальным устройством объясняют собственную никчемность и слабоволие, его винят в непризнании отсутствующего таланта. Сергееву хорошо знакомы фразы: «трагедия нестандартной личности», «стандартизация, непризнание индивидуальности», «уравниловка», «невозможность инициативы».

Сергеев оглянулся. Справа мелькнул Курский вокзал, сейчас появится памятник Лермонтову. Сергеев до отказа опустил боковое стекло, высунул голову, ветер ударил по лицу Он сидел так до тех пор, пока не проветрил голову окончательно. Хотелось выкурить сигарету. Он упрямо набил трубку, которую в последние дни вдруг возненавидел, проехал мимо Петровки, нырнул под площадь Маяковского и остановил машину у театра.

— Товарищ водитель, заприте машину, — окликнул прогуливающийся у памятника Маяковского постовой милиционер. — Я здесь не для того, чтобы стеречь вашу «Волгу».

— Она не угоняется, товарищ старшина, — ответил Сергеев. Ему почему-то стало весело.

— Я сказал, заприте. — В голосе старшины глухо звякнул металл. — Иначе я ее отгоню к отделению милиции.

— Серьезно, не угоняется. Дрессированная. — Сергеев совсем развеселился.

— Подойдите.

Старшина внимательно посмотрел ему в глаза и шумно потянул носом.

— Выпил, что ли? — заговорщицки спросил он, еще раз принюхался.

— Не употребляю, товарищ начальник.

— Все не употребляют, водитель от скорости пьянеет. — Старшину потянуло на философию, но он взял себя в руки, посуровел. — Запри, а то оштрафую. Машина грязная, разворачивался, подфарник не включил.

«Волга» у Сергеева грязной не бывала, поворот он, конечно, показал, но майор Сергеев в данный момент был лишь «частником», потенциальным аварийщиком, раззявой, человеком, с точки зрения старшины, опасным для общества и его, милицейского, покоя. Кроме того, водителю нельзя спускать, иначе он на своем транспорте черт те что наделает.

— Товарищ старшина, вы здесь всегда дежурите? — спросил миролюбиво Сергеев.

— Бывает, а что?

— Вот вам ключи. — Сергеев отдал ключи, взял старшину под руку, подвел к «Волге». — Если вы машину заведете, с меня бутылка коньяка, если нет, то в ваше дежурство я всегда ее открытой оставляю. Договорились? Я теперь здесь часто останавливаться буду.

Старшина слушал внимательно, в его глазах появилось любопытство.

— Договорились, — рассудительно произнес он. — Предупреждаю, товарищ водитель, я все ваши секреты наизусть знаю. Может, передумаете?

— Рискую! — бесшабашно заявил Сергеев, ударил бы шапкой о землю, да был без головного убора.

Старшина сел за руль, внимательно оглядел приборный щиток, пошарил под ним, повертел руль, проверил ручной тормоз. Он был тертый калач, этот старшина, не торопился. Он выбрался из машины, поднял капот. В это время кончился спектакль, из театра стала выходить публика. Сначала выскочили люди, которые всегда везде опаздывают. Они и в театр приходят, словно в обеденный перерыв, сидят, нетерпеливо сучат ногами. За ними пошла публика посолидней — вот зашел, недавно дружок просил работу его посмотреть. Они после спектакля, как правило, отправляются ужинать. Появляются и тут же возвращаются в фойе театралы. Многих придется выгонять, они всегда кого-то ждут, окончательно уходят только вместе с последним актером.

Интересно, сколько разгримировывается и переодевается Павлова? В тот раз она была готова довольно быстро. Вдруг ее кто-нибудь ждет? Наверняка у актрисы есть поклонники. Сергеев придирчиво оглядел толкающуюся у театра публику.

— Готовьте коньяк. — Старшина, о котором Сергеев уже забыл, хлопнул капотом, сев за руль, хотел включить мотор.

— Не шали, бандюга! — Голос Сергеева, записанный на вмонтированный под приборный щиток магнитофон, звучал насмешливо. — Оставь машину в покое и отправляйся домой. Ха-ха-ха! — засмеялся магнитофон женским голосом. — Какой угонщик нашелся! Оставь, добром прошу! — включился в беседу густой бас. — Сейчас милицию позову, паршивец!

Сергеев быстро протянул руку, дернул рычаг скорости.

— Простите, товарищ старшина. — Он поклонился. — Сейчас бы милицейский свисток раздался.

Старшина вылез из машины, протягивая ключи, сказал:

— Признаю себя побежденным. Советую запатентовать, товарищ. — Он козырнул и поспешно направился к кинотеатру «Москва».

Сергеев нырнул в машину, подал ее немного назад. Мог появиться Андрюша Маслов, видеться с ним не хотелось.

Действительно, Андрюшка выскочил буквально через минуту, опрометью бросился к метро. Вышли и другие актеры, Павловой все не было.

Сергеев прождал до половины одиннадцатого и решился зайти в вестибюль.

— Танечка репетирует, — сказала билетерша, отложив клубок ниток, и внимательно оглядела Сергеева. — Вы с телевидения будете?

— С телевидения, — соврал Сергеев.

— Что-то я вас не знаю. — Билетерша потеряла к Сергееву всякий интерес, взялась за клубок. Близоруко прищурившись, посмотрела на часы. — Ночная съемка, что ли?

— Ночная, — сокрушенно вздохнул Сергеев. — Во сколько Павлова освободится?

— Несерьезная у вас организация, — не отвечая на вопрос, говорила женщина. — Разве же можно цельным куском снимать? — Она строго взглянула на Сергеева. — Вы когда ж монтировать-то начнете?

— Да скоро, наверное, — Сергеев пятился к двери. Он не хотел, чтобы Павлова застала его здесь.

— Второй год слышу. Да садись ты. Татьяна в одиннадцать выйдет. Сам-то в одиннадцать кудай-то выступать поедет, девчонка-то и освободится.

Сергеев поблагодарил, выскочил на улицу. Уехать, что ли? Полчаса подождать пустяк, но несолидно получается, ждешь у подъезда, как мальчишка. Он в нерешительности обошел свою «Волгу», протер замшей ветровое стекло, щелкнул ни в чем не повинного Микки-Мауса по носу, решив не отступать, отправился в «Пекин».

Уж чего не ожидал Сергеев, так это полупустого зала. Метрдотель выслушал просьбу, предупредил, что в полдвенадцатого закрывают, подвел к столику.

— Здесь удобно будет? — Спохватившись, сказал: — Оркестр свою работу заканчивает.

— Очень жаль, — почему-то ответил Сергеев, сделал заказ, оставив залог, бегом вернулся к театру.

Павлова закрыла за собой дверь театра и прислонилась к ней спиной. Какое-то время она стояла, безвольно опустив руки. Сергееву казалось, что она сейчас, как мастеровой, крепко вытрет ладонью пот с лица. Актриса, естественно, поступила иначе: одернула плащ, подняла воротник и неторопливо пошла, одной рукой легко хлопая по барьерчику, отгораживающему тротуар от проезжей части. В другой она держала косынку и сумку, размахивала ими в такт довольно широкого шага.

Сергеев подогнал «Волгу», подбадривая себя, решительно хлопнул дверцей, перепрыгнул через барьерчик.

— Здравствуйте, Таня, — сказал он и удивился собственному противному залихватскому тону.

Актриса закинула спадающие на лоб волосы, равнодушно посмотрела на Сергеева, хотела обойти, словно неодушевленный предмет, по остановилась на полдороге, посмотрела снова.

— Простите, мы кажется действительно знакомы? — Она взяла Сергеева за борт плаща и обезоруживающе улыбнулась. — Простите, Олег. Я вас прекрасно помню. Здравствуйте.

Он поцеловал руку и показал на ресторан.

— Я ждал вас полтора часа, успел заказать в этом заведении столик. Пойдемте ужинать?

— Спасибо, с удовольствием. Я вижу, у вас машина, мы поедем или пойдем?

До ресторана было шагов тридцать.

— Конечно, поедем, — серьезно сказал Сергеев. — Солидные гости всегда подъезжают к самым дверям.

— Верно, — согласилась она, ловко села в «Волгу». Сергеев свернул в переулок, остановился у дверей, быстро выскочил и распахнул дверцу.

— Прошу.

— Благодарю, вы очень любезны. — Павлова улыбнулась, как перед фотообъективом.

В ресторане одни с ней раскланивались, другие провожали шепотом или многозначительными взглядами.

У Сергеева изрядно испортилось настроение. Когда подошел метрдотель, она сказала:

— Еще раз здравствуй, Виктор. Пересади нас куда-нибудь в уголок.

— Добрый вечер, Таня. Садитесь, где вам нравится, я прикажу перенести заказ.

Сергеев сердито молчал. Павлова взяла его под руку и повела к столику за колонной.

— Мы все здесь обедаем и ужинаем. Не надо быть Форсайтом. Хотя, как только мужчина перестает быть Форсайтом, он превращается в существо среднего пола. Не правда ли?

— Никогда не задумывался, — сердито ответил Сергеев, он отодвинул стул и помог актрисе сесть.

Павлова от вина отказалась, Сергеев один никогда не пил, он тут же вспомнил Зверева, который предпочитает пить один. Какие отношения у него с Павловой? Сергеев с неприязнью посмотрел на актрису, которая с аппетитом ела, думала о чем-то своем и не обращала на него ни малейшего внимания. Ну зачем, спрашивается, он около двух часов проторчал у театра и теперь сидит здесь с женщиной, о которой он ничего не знает, кроме того, что у нее красивые разноцветные волосы, серые, чуть раскосые глаза, она хорошо сложена и неплохая актриса. Зверев близок с Татьяной Павловой? Зверев завербован иностранной разведкой? Человек имел все — любовь, дружбу, молодость, силу. Сергеев разрушит этот красивый мир. Мир, который человек создавал много лет, преодолевал препятствия. Сергеев убежден, любовь окружающих надо завоевать, просто так ничего не бывает. Звереву завоевывать особенно трудно, он человек остроугольный, за свою нетерпимость и гордость ему приходится платить отдельно. Можно легко найти себе оправдание: если Зверев — предатель, его необходимо обезвредить, наказать, Почетная обязанность Сергеева. Он, между прочим, не имеет такой любви. Любовь не сумел завоевать, а дружбу — сохранить. Значит, он в чем-то хуже Зверева. Петерс нашел ход к Звереву, а он, Сергеев, прозевал, прошляпил. Интересно, как бы назвали врача, прозевавшего легкую болезнь и отправившего в последний момент человека на операционный стол, где уже другие люди начнут его резать, спасая жизнь?

Сергеев почувствовал на лице теплую мягкую ладонь, вздрогнул. Павлова, перегнувшись через стол, взлохматив ему волосы, спросила:

— Вы не боитесь вечером пить кофе?

— Да нет, — ответил он, удивленно посмотрел на пустой стол. В бокале пузырился боржом, и Сергеев выпил, оглянулся. В зале, кроме них, никого не было, с некоторых столов уже сняли скатерти. — Наверно, уже не дадут, — сказал Сергеев и собрался идти на кухню, но актриса его остановила:

— Я уже заказала, Сергеев. Вы меня извините, я попросила двести граммов коньяку, — и торопливо добавила: — У меня есть пять рублей.

— Это прекрасно, Таня. — Сергеев никак не мог вернуться, он напрочь забыл об этой женщине и сейчас, взглянув ей в лицо, снова подумал, что она чертовски красива.

Официантка принесла коньяк и кофе и как-то странно посмотрела на Сергеева, будто подозревая, что он может сбежать, не заплатив.

— Приговор, пожалуйста, — сказал он и тут же поправился: — Получите с меня.

Официантка протянула заготовленный счет, Павлова потянулась к сумке, Сергеев, быстро расплатившись, сказал:

— Я не забываю должников и очень скоро начну начислять проценты.

В машине они закурили. Сергеев очень хотел покататься и, так как Павлова не назвала адрес, свернул направо, помчал по своему излюбленному маршруту. Привычно гудел мотор, крутилось Садовое кольцо, в машине сидела женщина, прикрыв глаза, она держала на коленях Микки-Мауса. Держала аккуратно, боясь сделать ему больно. Сергеев оценил заботу о любимой игрушке и вел машину мягко, плавно объезжая железные крышки канализационных люков. Иногда Павлова стряхивала с сигареты пепел, и тогда при следующей затяжке огонек высвечивал ее лицо, длинные вздрагивающие ресницы и под ними чуть поблескивающие щелки глаз. Сергеев старался не поворачиваться в ее сторону, почему-то он был уверен, что женщине хочется побыть одной. Трубка, конечно, погасла, хотелось курить, но надо было доставать спички, двигаться, шуметь, и он просто сосал твердый горьковатый мундштук.

Так они ехали долго, пошли было второй круг, но Павлова выпрямилась, приклеила Микки-Мауса на место, назвала адрес. Оказалось, что она живет рядом с театром и «Пекином». Сергеев, развернувшись, моментально доставил ее к дому.

— Спасибо, Сергеев, — сказала актриса, не двигаясь с места.

Он подумал, что надо бы выйти, открыть ей дверь, но не двинулся, грыз трубку, молчал.

— Зовите меня всегда по фамилии, — почему-то сказал он. — Меня все зовут по фамилии.

— Хорошо, Сергеев. У меня есть друг, которого я тоже всегда зову по фамилии.

Он понял, что друг — Зверев, воспоминание об этом человеке сразу опустило на землю. Сергеев вышел, открыв дверцу, помог актрисе выйти.

— Спокойной ночи, Таня.

— Спокойной ночи, Сергеев. — Она не протянула руки, быстро скрылась в темном подъезде.

Он раскурил трубку, подождал, пока наверху хлопнула дверь, сев за руль, рванул машину так, что она, взревев, вылетела из переулка и, не желая простить грубого обращения, долго еще фыркала, вздрагивала.

ДЕВЯТНАДЦАТОЕ МАЯ. ВОСКРЕСЕНЬЕ

Начальник смены, пожилой мужчина с изрытым оспой лицом, подошел к Сергееву.

— Ну, идемте, майор. Последний раз и категорически предупреждаю: вы не имеете права даже дотронуться до вещей господина Дональда. Досмотр будет проводить наш сотрудник.

— Я давно все понял, уважаемый Владимир Петрович, я пальцем не шевельну, только постою рядом, — ответил миролюбиво Сергеев. Они вышли в общий зал.

К Сергееву тут же подлетела респектабельная немка, схватив за рукав, закричала в лицо:

— Когда будет самолет на Берлин?

Сергеев сносно знал немецкий, но дама жевала бутерброд, и он с трудом понял вопрос.

— Обратитесь в справочное бюро, фрау, — ответил он, отнимая у нее свою руку.

— Через пятнадцать минут объявят посадку, — сказал Владимир Петрович на чистом берлинском диалекте, и Сергеев с удивлением посмотрел на таможенника. Если судить по его внешности, можно было предположить, что и на родном языке он объясняется с трудом.

Через полтора часа улетал Фрэнк Дональд. Срок его туристической путевки истекал лишь через девять дней, но иностранец неожиданно заторопился. Никаких телеграмм он не получал, должен был ехать в Ленинград и Киев. Сегодня после завтрака Дональд зашел к старшему группы и пробыл там полчаса. Затем вышел из гостиницы, позвонил кому-то из автомата, вернувшись, побросал вещи в чемодан, сел на диван и капризным голосом, что так не вязалось с его солидной спокойной наружностью, заявил, что желает немедленно вернуться домой. На вопросы обеспокоенного переводчика Дональд не отвечал, упрямо повторяя: «обязательно сегодня». Он добился, что ему купили билет, благо в самолете имелись свободные места, и прибыл в аэропорт за два часа до назначенного времени.

Было воскресенье, и Сергеева вызвали из дома. Он приехал в Шереметьево, выслушал сообщение Викторова. Поведение Дональда могло иметь и такое объяснение — специальное задание выполнено. Вчерашняя его десятичасовая отлучка прошла удачно, но он достаточно изнервничался, перетрусил и решил как можно скорее оказаться под родным благословенным флагом. Никаких оснований для задержания Фрэнка Дональда нет. Почтенный турист благополучно отбудет на родину. А так хочется задать ему хотя бы пару вопросов!

На таможенный досмотр Сергеев надежд не возлагал. Интуиция подсказывала, что двойное дно снова окажется пустым. Так зачем же Дональд возит такой чемодан? На всякий случай? Петерс не признает случайностей.

Сергеев заметил, что сотрудники таможни помогают туристам поднимать с пола и класть на оцинкованный стол тяжелые чемоданы. Встав у края длинного стола, он подхватывал кожаные пузатые кофры, элегантные плоские чемоданы, один раз ему попался даже кованый сундучок, и аккуратно укладывал на стол. Таможенники работали быстро, очень ловко. Они улыбались, обменивались с улетающими шутками. Когда количество вывозимого спиртного несколько превышало установленную норму, — укоризненно качали головами, напоминая, что алкоголь — яд, но пропускали багаж облегченно вздыхающих туристов.

Наконец подошла очередь Фрэнка Дональда. Сергеев поставил три его чемодана на стол.

Подошел Владимир Петрович, артистически откинув крышку первого чемодана, по-английски спросил:

— Надеюсь, вы довольны поездкой?

— Нет, — ответил иностранец и показал два ряда прекрасных белых зубов. — Вам нравятся мои чемоданы?

Владимир Петрович небрежно приподнял некоторые вещи, захлопнул крышку, подвинул следующий чемодан — вероятно, тот самый, с двойным дном. Сергеев смотрел не на вещи, а в лицо иностранца, который со скучающим видом отвернулся.

— Простите, эту мазню вы зря купили. — Владимир Петрович достал из чемодана икону. — Не мое дело, конечно.

Он посмотрел на икону сбоку, аккуратно положил на место. Сергеев требовательно смотрел на старшего смены, но тот ловко повернул чемодан, запустил руку вовнутрь, удовлетворенно кивнул и подвинул себе третий, последний чемодан.

— У каждого свой бизнес. Если я переплатил, то понесу убытки. За глупость необходимо платить. О’кей?

— Счастливого пути. — Владимир Петрович поклонился и улыбнулся пожилой даме, чемодан которой поставил на стол Сергеев.

— Желаю благополучного полета, мадам. — Он, лишь на секунду приподняв крышку, отодвинул чемодан в сторону. — Надеюсь, вам понравилось у нас?

— О, да! — женщина всплеснула руками. — Изумительная страна! Замечательные люди! Вы даже не представляете…

Сергеев не дослушал, что именно он не представляет, ушел в служебную комнату. Он все время думал об иконе. Откуда она у Дональда? Такие в магазине не продаются.

Вернулся Владимир Петрович, он был похож на усталого крестьянина, который воткнул в землю лопату, пришел с поля, умылся, побрился и надел форменную одежду. Нос, облупившийся от ветра и солнца, рот прорублен широкий, ложка с кашей не застрянет, на морщинистой шее белая не загоревшая полоска кожи, ладони тяжелые, натруженные. Сел он неторопливо, положил уставшие руки на колени. Движения обстоятельные, неспешные, солидные. Трудно поверить, что он недавно на нескольких языках любезно разговаривал с иностранцами.

— Олег Николаевич. — Он продолжал начатый еще до осмотра разговор. — Без прокурора мы таможенный досмотр проводим, а не обыскиваем. Людей обижать нельзя. — Он подумал, наклонив голову, продолжал: — Человека легко обидеть. Мы последние советские люди на его пути… Мы его добрым словом проводим, он у себя нас добрым словом помянет.

Сергеев достал трубку, сунув ее назад в карман, закурил сигарету. Владимир Петрович смотрел доброжелательно, даже сочувственно.

— Думаю, правильно? Я вот недавно в Париж летал, конечно, Эйфелеву башню посмотрел, по Лувру целый день ходил, хоть не мастак в живописи, а посмотреть хотелось. Главное, я людей разглядывал. — Он снова замолчал. Сергеев незаметно для себя сел, начал слушать. — Веселый народ французы, не просто живут, а настроения не теряют. Не люблю я выражение — простой человек. Человек как распрямился, так перестал простым быть. Ну, извини, Олег Николаевич, задержал тебя.

Не любил Сергеев панибратства, обращения на «ты», но на старого таможенника не рассердился.

— Икона у иностранца, возможно, только сверху грубо закрашена?

— Доска-то из молодой сосны сделана, Олег Николаевич. У него еще в чемодане свечи лежали, брошюрки богословские. Нагляделся я на такой товар, гость его скорее всего в Загорске приобрел. Там умеют из иностранцев и наших дурачков рубли выколачивать.

— Не ошибаетесь, точно в Загорске? — быстро спросил Сергеев.

— Думаю, не ошибаюсь, Олег Николаевич. Ты скажи, начальником-то у тебя случайно не Василий Павлов?

— Точно, Василий Васильевич, — заторопился Сергеев. Сообщение о Загорске заинтересовало его.

— Поклонись ему от меня и передай. — Он задумался, вздохнул тяжело, словно примеривался, как начать, решившись, сказал: — Тайничок у иностранца в чемодане ложный, вроде манка. Очень он хотел, чтобы мы тот тайничок обнаружили. Точно говорю.

ДВАДЦАТОЕ МАЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК

Съездить в Загорск Сергеев решил еще вчера на таможне, а пригласил с собой Павлову сегодня утром. Сообщив дежурному, куда едет, майор неожиданно для себя снял трубку, набрал номер ее домашнего телефона. Услышав чуть глуховатый голос, беззастенчиво соврал, что у него выходной и он отправляется в Загорск. Актриса обрадованно сообщила, что это прекрасно, так как она только сию минуту вернулась из парикмахерской. Сергеев не очень улавливал связь, но предложил заехать, если у «великой актрисы» есть желание и время. Она ответила, что сегодня понедельник, «великие сыщики», конечно, осведомлены о дне, когда в театре выходной, что желания нет, но слишком велик соблазн продемонстрировать публике новую прическу.

Шла обедня, но общую атмосферу трудно было назвать богопочитанием. Любопытные, жестикулирующие фото- и кинокамерами иностранцы, модно одетая молодежь… Поставить машину оказалось задачей далеко не простой, так как частников скопилось изрядное количество. Рядом щекастый крепыш, прежде чем захлопнуть дверцу видавшего виды «Москвича», надолго приложился к горлышку бутылки коньяка, на недоуменный взгляд Сергеева ответил, вытирая пухлые губы ладонью, что бог простит. Насчет бога Сергеев не сомневался, а вот как посмотрит на данный факт автоинспекция?

Татьяна Павлова уже вышла на дорогу, ведущую в божью обитель. Актриса была в брюках, не в модных клешах, в эластичных, плотно обтягивающих ноги и заправленных в кожаные сапожки. Мягкая замшевая курточка ловко сидела на ее нешироких, но плотных плечах. Она была похожа на всадницу, только что соскочившую с лошади, в довершение сходства она сорвала длинный гибкий прутик и похлопывала им по сапогу. Сергееву не хотелось подходить к ней, он бесцельно возился с «Волгой», разглядывая спутницу.

Сергеев вспомнил о трубке, упрямо сунул ее в рот. Фрэнк Дональд пропадал в субботу. Почему Борис Нечаев уехал из Подольска в субботу утром, а не в пятницу вечером? Странно. И как это Зверев, прилетев лишь в семнадцать часов, сумел на киностудии получить деньги?

— Сергеев! Вы немножко хам, Сергеев, — сказала Татьяна, ударяя его прутиком по плечу.

Он не стал ни оправдываться, ни извиняться, выскочил из машины, взяв актрису под руку, быстро пошел по аллее.

Таня легко шагала рядом, с любопытством поглядывала на спутника, с удовольствием опиралась на его руку.

Сергеев остановился около старушки, продающей свечи и маленькие иконки. Таня недоуменно взглянула на него.

— Здравствуйте, бабушка. — Сергеев наклонил голову.

— Здравствуй, внучек, здравствуй, — быстро ответила старушка и приподняла корзинку со своим товаром.

Сергеев заплатил за две свечи, образок повертел, положил с сожалением на место.

— Неверующий, сынок, — то ли убежденно, то ли вопросительно пробормотала старушка, отсчитывая сдачу.

— Неверующий, бабушка, — серьезно ответил Сергеев. — У меня родная бабушка есть, она верующая. — Он отдал Тане свечи, вновь повернулся к старушке. — Хочу ей подарок сделать, все магазины обошел, умный человек подсказал, купи ты иконку. Как считаете, бабушка?

Таня поняла, что Сергеев разыгрывает спектакль. Ей стало стыдно, она отошла в сторону, стала разглядывать брючный костюм проходившей мимо иностранки.

— Благое дело задумал, внучек. Хороший человек надоумил.

— Да где купишь, бабушка? Настоящая-то икона больших денег стоит. Мне надо, чтобы недорого и прилично.

— На святое дело грех деньги жалеть. — Старушка, посуровев, поджала губы, но, видимо, вспомнила наставления Христа, улыбнулась. — Никифора найди. Он, безбожник, когда тверезый, Николу-чудотворца рисует. — Она махнула рукой на монастырь. — Вон там поспрошай, коли не пьян, то торгует.

Сергеев поблагодарил, догнал Таню, они отправились разыскивать Никифора. Безбожник оказался человеком неопределенного возраста, находился он в «подвешенном» состоянии, когда про человека нельзя сказать, что он трезв, но и пьяным не назовешь. В руках он вертел иконку с изображением мужчины тоже неопределенного возраста. Сергеев сразу узнал икону, точно такую вчера увез с собой Фрэнк Дональд.

— Не трогай, не купишь, — сказал Никифор. Сергеев сразу понял, что закусывает безбожник чесноком.

— Почему? Ведь вы продаете? — сказал Сергеев.

— Сказал, проходи, — огрызнулся Никифор. Взглянув на Сергеева внимательно, протянул икону: — Посмотреть можно. — Он сделал паузу, Сергеев увидел, что глаза у Никифора хитрые-прехитрые. — Товарищ начальник?

Таня заинтересованно придвинулась, взяла Сергеева под руку, но он вежливо отстранился, и актриса отошла в сторону.

— Правильно, не женское это дело. — Никифор кивнул, перевернул икону, показал маленький значок, сделанный красной краской. — Есть такой? Так они же мошенники, так закрашивают, живого места на картине не оставят.

Сергеев понял, что Никифору не раз приходилось беседовать с милицией. Видимо, его произведения, перекрашивая, продавали за настоящие иконы.

— Вы своих покупателей помните? — спросил Сергеев.

— Опознать требуется? — поинтересовался Никифор и тяжело вздохнул. — Вот антихристово племя, спокою от них нет, я же не виноват, товарищ начальник. — Демонстрируя недюжинные познания в сыскном деле, спросил: — Как опознавать-то? В личность или по фотографии?

— По фотографии. — Сергеев вынул из кармана несколько заранее приготовленных фотокарточек.

— Молодой ты. — Никифор крепко дыхнул чесноком. — Кто же без понятых, без протокола познание проводит? Будет у тебя не юридический факт, а филькина грамота. Ихние адвокаты потом… — он посмотрел на Сергеева, запнулся. — Дело твое, давай гляну…

Сергеев отдал карточки, улыбнулся Тане — она, отойдя на несколько шагов, с любопытством следила за происходящим.

— Вот он, голубчик. Такой солидный, а мазуриком оказался. — Никифор разглядывал фотокарточку Дональда, осуждающе качал головой. — Под иностранца работал. Даже меня, стреляного воробья, провел.

— Спасибо. — Сергеев забрал снимки. — Когда он купил у вас такую икону?

Никифор, задрав голову, посмотрел на верхушки деревьев.

— В субботу, девяти еще не было. Я тяжелый поднялся, в пятницу у свояка поминки справляли. В субботу встал, белый свет не мил, денег нету.

Сергеев дослушивал уже лишь из вежливости. Итак, в субботу Фрэнк Дональд был не в Ленинграде, а здесь, в Загорске. Майор поблагодарил за помощь, сообщил удивленному Никифору, что допрашивать официально не будет. Подойдя к Павловой, хотел извиниться, сказать, что теперь полностью в ее распоряжении, но увидел на аллее лейтенанта милиции. Тот шел оглядываясь, явно кого-то искал. Сергеев его окликнул:

— Товарищ лейтенант!

Лейтенант заулыбался, быстро подошел, почему-то шепотом спросил:

— Сергеев? Олег Николаевич?

— Ну?

— Звонили, приказано немедленно ехать в лабораторию. Сказали, что вы знаете.

— Спасибо. Таня. — Сергеев подхватил актрису под руку, хотел увлечь за собой, но она отстранила его руку.

— Поезжайте. Я погуляю, доберусь до Москвы сама. — Таня улыбнулась, заговорщицки подмигнула. — Давайте, давайте! Я не обижаюсь. Честное слово. У меня вечером репетиция, заканчивается в десять. Если освободитесь, конечно, — последние слова она сказала почти шепотом.

Сергеев взглянул ей в лицо, поморщился, никак не мог понять, почему стоит здесь, когда необходимо быть в другом месте.

— Разрешите, я покажу вам наш архитектурный заповедник? — спросил лейтенант.

Таня повернулась к лейтенанту.

Доктор Соколовский с трудом оттянул тяжелую дверь сейфа, жестом пригласил Сергеева подойти ближе. В громоздком стальном шкафу стоял обыкновенный холодильник «ЗИЛ», из него тянуло холодом и неприятным затхлым запахом. На центральной полке стояла подставка с четырьмя пробирками, два гнезда подставки были пусты. Две пробирки стояли отдельно.

— В пятницу вечером пробирок было шесть. Две пробирки кто-то заменил, я их отставил. Обнаружил я подмену сегодня в одиннадцать часов, — чуть заметно картавя, сказал Соколовский и взглянул на часы, — то есть два часа пятнадцать минут назад. Я ничего не трогал, позвонил по телефону, который вы мне оставили. — Он пальцами легко коснулся лба, словно снял невидимую паутинку. — В пробирках результат работы лаборатории. Почти конечный результат.

— Как вы установили, что пробирки заменены? — спросил Сергеев.

— По их содержимому. — Соколовский запнулся. — Я спросил у лаборантки, она утверждает, что, как я и приказал, поставила в холодильник с пятидесятой по пятьдесят пятую. Я ошибиться не могу, эти две пробирки из другого десятка.

Сергеев слушал быструю речь Соколовского, его мягкую картавость и думал не о деле, а о том, как похоже передразнивал доктора по телефону актер Новиков. Торопиться уже поздно. Если пропажа связана с поспешным отлетом Фрэнка Дональда, то догонять некого. Если не связана, то сначала необходимо выявить, кого именно надо догонять.

Сергеев подошел к окну, у которого сидел, читая газету, сотрудник научно-технического отдела, прибывший в институт раньше него. За окном на противоположной стороне улицы молодой человек катил детскую строенную коляску. Сверху коляска была похожа на гоночную машину. Сергеев подождал, пока тройня скроется за углом, подошел к книжному шкафу. Доктор Соколовский и эксперт молчали, они ждали, и их ожиданье мешало сосредоточиться. Он хотел было пересчитать книги на верхней полке, понял, что это не поможет, кашлянув, кивнул эксперту на сейф. Тот подхватил стоявший у его ног плоский чемодан, развернув свое хозяйство на подоконнике, приступил к работе.

— Михаил Аркадьевич, — сказал Сергеев, подходя к Соколовскому, — запишите подробно все, что произошло в пятницу. Кто работал в лаборатории, кто приходил, с кем вы встречались и разговаривали в тот день.

Соколовский сел за массивный дубовый стол, не задумываясь, лишь изредка заглядывая в настольный календарь, начал быстро писать. Писал он размашистым ровным почерком, оставляя на левой стороне страницы ровное широкое поле.

Сергеев добился своего, теперь присутствие доктора и эксперта не мешало. Он остался один на один с происшествием. Итак, если предположить, что завербован Зверев, то по имеющимся данным можно построить такую версию.

Фрэнк Дональд прибывает в страну, находит адрес Зверева, отрывается от наблюдения, встречаясь с агентом, инструктирует его. Зверев, используя близкое знакомство с Соколовским, при чьей-то помощи заранее снимает слепки и изготовляет ключи. Неизвестный каким-то образом проникает в кабинет, похищает результат работы лаборатории. Получив пробирки, в субботу утром Дональд передает их кому-то из своей тургруппы и в воскресенье преспокойно отправляется восвояси. Зверев в этот момент в Ленинграде. Дональд, взяв билеты в Ленинград, не полетел туда, а осматривал Загорск. Значит, ход операции изменился неожиданно, пробирки Дональду передавал не Зверев, а кто-то другой, не в Ленинграде, а в Загорске. Таким образом Звереву создали стопроцентное алиби. Такая версия теоретически возможна, но не нравится в ней история с ключами. Научно-исследовательский институт не комиссионный магазин, сюда не залезешь ночью, даже имея ключи от всех дверей.

Невозможно, а пробирок нет, данный факт сомнений не вызывает.

Эксперт в лупу разглядывал замок сейфа, Соколовский писал. Сергеев, покусывая горьковатый мундштук трубки, бесшумно вышел из кабинета. Рядом дверь в лабораторию, дверь стеклянная, очень похожа на больничную. Сергеев вошел, в большой светлой комнате никого не было, пахло лекарствами и мышами. Клетки с этими белыми зверьками стояли справа от входа, Сергеев погладил ладонью тонкую сетку, по мальчишеской привычке попытался просунуть палец. Сетка, к сожалению, оказалась слишком мелкой. Сергеев присел, стал наблюдать за маленькими зверьками с розовыми глазками. Интересно, почему ученые для своих опытов выбрали именно этих зверушек?

— Вы что тут делаете? — услышал Сергеев возмущенный женский голос, встал и увидел трех девушек и молодого человека, которые вошли в лабораторию, нагруженные пакетами с молоком, бубликами, различными свертками.

— Не могу палец просунуть, — серьезно ответил Сергеев, переводя взгляд с одного лица на другое, пытаясь отгадать, кто из девушек заговорил с ним.

— В какую клетку? — деловито осведомилась худая высокая лаборантка в очках. Ее подруга, хорошенькая блондинка с ямочками на розовых щечках, дернула очкастую за рукав, испуганно взглянула на Сергеева.

— В эту, — столь же деловито ответил Сергеев и ткнул пальцем в ближайшую клетку.

— В эту? Вы с ума сошли? — Высокая передала пакеты своему спутнику, открыла дверь. — Марш отсюда! Здесь нельзя курить! Нельзя входить без халата! Чтоб вашего духу здесь не было!

— Зоя! — предостерегающе пропищала блондинка.

Сергеев расставил ноги, заложил руки за спину.

— Дверь оставлять открытой можно?

— Если вы сейчас же не выйдете из лаборатории, я вызову охрану.

Сергеев поклонился и вышел.

— Бандит от журналистики! — услышал он сквозь закрытую дверь. — Через какие щели они просачиваются?

— Что ты, Зоя, может, он совсем не журналист?

Сергеев узнал голос хорошенькой блондинки.

— А кто же? Ученый? Трубка в зубах, палец в клетку сует. Они все одинаковые, писатели эти. На прошлой неделе твой красавчик мне работать не давал, теперь этот заявился.

Сергеев вернулся в кабинет, где Соколовский перечитывал написанное. Эксперт уже убрал свой чемодан, усевшись за пишущую машинку, профессионально стучал по клавишам, щелкал кареткой. Когда Сергеев подошел, эксперт тихо сказал:

— Ничего интересного, товарищ майор. Ни следов взлома, ни царапинки. Прикажете вынуть замок и отвезти в лабораторию?

— Подождите. А пальцы? — спросил Сергеев.

— Три отпечатка годны для идентификации. Два оставлены Соколовским, один, по-моему, женский.

— Хорошо. — Сергеев прошел к столу, заглянул через плечо Соколовского. — Уже закончили, доктор?

Соколовский отложил пачку исписанных листков, быстро ответил:

— Да. Можете ознакомиться.

— Спасибо. — Сергеев взял бумаги. — Кто из девушек оставался с вами в пятницу вечером?

— Нина Калякина.

— Невысокая хорошенькая блондинка? Она запирала сейф?

— Да. — Соколовский отстранился, подняв голову, удивленно взглянул на Сергеева. — Откуда вы знаете?

— Я только предполагаю. Значит, вы ушли, — он заглянул в записи, — в восемь вечера. Калякина убрала лабораторию, заперла сейф и ушла в девять?

— Так записано в регистрационной книге. Ключи от сейфа были сданы ровно в девять.

— Вы торопились?

— Не больше обычного. Дежурная лаборантка всегда уходит последней и запирает сейф. Вы не там ищете, Олег Николаевич.

Сергеев прищурился, оглядел молодого ученого, молча отошел к окну. Есть такие профессии, где совет смеет давать каждый. Соколовский посмотрел на отвернувшегося Сергеева и возмутился. Ишь, сжал трубочку тонкими губами, молчит. Шерлок Холмс трубку курил, Мегрэ курит и этот купил. Талант вместе с трубкой не продается. Сергеев еще при первом знакомстве не очень понравился Соколовскому.

Около года назад Соколовский защитил докторскую и получил лабораторию. Месяца три назад шеф пригласил молодого ученого к себе и представил ему Сергеева. Шеф не назвал его должности и места работы, лишь предупредил: «В связи с тем что тема новой лаборатории имеет прямое отношение к обороноспособности страны, познакомиться с Олегом Николаевичем необходимо, он может помочь в сложных вопросах общения с иностранцами и прочее». В общем, все было предельно ясно, но Соколовского обидело, что Сергеев не зашел в лабораторию, не поддержал знакомства, лишь пожелал всего наилучшего, оставил свой номер телефона и исчез, словно его и не было. Ученый забыл о его существовании, сегодняшнее происшествие заставило вспомнить.

Сергеев продолжал стоять молча у окна, сосал свою сыщицкую трубку, казалось, забыл о Соколовском. Ученый мог биться об заклад, что Сергеев даже не представляет значения и масштабов происшествия. Пропали пробирки чуть ли не с конечным результатом годовой работы лаборатории. Удачной работы. Удалось выделить фермент, который откроет дорогу к защите от сильнодействующих психогенных веществ. Соколовский, видимо, на год опередил своих зарубежных коллег. Ученый его профиля, исследуя содержимое пробирок и зная тему, сразу уйдет вперед. Следствие, конечно, остановит работу лаборатории, самого Соколовского могут снять…

— Как ваше сотрудничество в ассоциации биохимиков? Процветает? — спросил неожиданно Сергеев.

Вопрос оторвал Соколовского от размышлений, он провел пальцами по лбу, немного промедлил с ответом.

— Нет, Олег Николаевич, — собравшись с мыслями, сказал ученый. — Некоторое время я переписывался с доктором Догерти. Последнее время практически не поддерживал никакой связи. — Он подошел к своему столу, порылся в ящике, вынул письмо. — Тем более меня удивило его предложение занять пост вице-президента ассоциации.

Сергеев задумчиво просмотрел письмо, отпечатанное на глянцевитой бумаге, вернув Соколовскому, спросил:

— Вы принимаете предложение доктора Догерти?

— Нет! Я решил этот вопрос окончательно и бесповоротно. Мой шеф, академик Василевский, устроил мне скандал, но я не уступлю! — Доктор забегал по кабинету, искоса поглядывая на Сергеева, который, сдерживая улыбку, следил за ним. Соколовскому тридцать пять лет, он среднего роста, очень худой, очень стройный, выглядит совсем мальчишкой. Картавость делает его еще более несерьезным. Видимо, он переживал все это и самоутверждался.

Сергеев дал ему выговориться, спросил:

— Почему вы отклонили столь лестное предложение?

— Причина ерундовая, мне надо работать. Если мне тридцать пять, это еще не основание считать, что я могу не торопиться. Заседания, совещания, обмен мнениями, доклады, содоклады. Второго июня надо лететь на три дня в Женеву. Работать когда? Я получил лабораторию не за красивые глаза, между прочим. — Соколовский остановился перед Сергеевым, вдруг выпалил: — Уберите, пожалуйста, вашу трубку! Черт возьми, вы же не Шерлок Холмс!

Сергеев вынул изо рта трубку, довольно оглядев ее, зажал в руке.

— Вы намного опередили своих зарубежных коллег? — спросил он.

— Приблизительно на год! — Соколовский склонил голову. Вдобавок к несолидному возрасту и картавости у него на затылке хохолком топорщились волосы.

— Доктор, можно закурить? — спросил Сергеев.

— А если нельзя?

— Я не буду.

— Курите. Конечно, курите. У меня есть друг. — Соколовский заулыбался. — Он всегда спрашивает разрешения курить, я всегда не разрешаю, тогда он говорит: «Ладно», — доктор махнул рукой, и Сергеев узнал жест и интонацию Зверева, — и закуривает. Курите, Олег Николаевич, я пошутил.

— Спасибо. — Сергеев подошел к сейфу, давая понять, что разговор окончен.

Соколовский смутился, он обычно смущался, когда кто-то говорил пошлость или разрешал себе нетактичный поступок. Он взял письмо Догерти, бросил его в стол. Теперь приглашение было ко всему еще и нелепым. Вопрос не в том: хочешь или не хочешь? Теперь просто не пустят. Не дай бог, заподозрят, что сам у себя украл пробирки? Ну, это уж совсем глупость, он же все держит в голове. За границу сейчас точно не пустят. Будут проверять.

— Сколько человек в вашей лаборатории? — спросил Сергеев.

Соколовский нахмурился, стал считать, загибая пальцы.

— Старший научный, четверо младших научных, три лаборантки, препаратор, она же уборщица. Вместе со мной — десять.

— Кто понимает значение проводимых опытов?

— Ануфриев, старший научный сотрудник. Он сейчас в отпуску.

— Кто еще?

Соколовский задумался, нерешительно ответил:

— Мальцев… Виктор… может догадываться, он мальчик любознательный.

— Лаборантки?

— Нет, — твердо ответил Соколовский.

— Из какого помещения Калякина переносила пробирки в ваш кабинет?

— Из большой лаборатории, первая дверь направо.

— Пойдемте в лабораторию, Михаил Аркадьевич. — Сергеев первым двинулся к дверям. — Возможно, все не так плохо, как вы себе представляете.

Соколовский вздрогнул, с надеждой взглянул на майора. Может, не зря он курил трубку?

В лаборатории Сергеев выслушал рассказ Нины Калякиной, как она в пятницу все убрала в сейф, ключ сдала и расписалась в регистрационной книге.

— Все? Ничего не напутали, не забыли рассказать? — спросил он, лениво растягивая слова. Девушка покраснела, беспомощно взглянула на Соколовского. Ученый, пожав плечами, отошел в сторону.

— Ну, ну. Не надо сердиться, Калякина. Что именно вы убрали в сейф? Поставьте все предметы на места, где они стояли в пятницу вечером, наполните пробирки водой.

Девушка расставила на столах две реторты, стойку с шестью пробирками. Все присутствующие смотрели на Сергеева, он не сводил глаз с лаборантки.

— Все? — спросил Сергеев, когда девушка, оглядев столы, остановилась.

— Да, все стояло именно так.

— Прекрасно, уберите в сейф.

Калякина отнесла поочередно все в кабинет Соколовского, вернулась в лабораторию.

— Ну? — вызывающе спросила она. — Что еще прикажете?

— Все снова, Калякина, — сказал Сергеев.

Соколовский кивнул, девушка покорно, вновь расставив приборы, начала уносить.

— Возьмите сразу и реторту и пробирки, — подсказал Сергеев. — Вы же торопитесь.

— Пожалуйста. — Девушка взяла реторту, пробирки, пошла к дверям. Сергеев неожиданно снял трубку стоявшего у двери телефона, протянул ей.

— Вас к телефону.

Лаборантка вздрогнула, чуть не выронила пробирки, растерянно взглянула на Сергеева и заплакала.

— Ну и разбили, — миролюбиво сказал Сергеев. — С каждым случается, не съел бы вас Михаил Аркадьевич.

— Я хотела сразу сообщить Михаилу Аркадьевичу… а потом поставила вместо них другие.

— Как вы могли? — Соколовский взмахнул руками, его лицо покрылось красными пятнами.

— Михаил Аркадьевич, — позвал его Сергеев, встал и вышел из лаборатории. Когда ученый догнал его, взял Соколовского под руку. — Не надо горячиться, ведь все вышло значительно лучше, чем вы предполагали. Под телефонным столиком валяются какие-то стекляшки, возможно, остатки ваших драгоценных пробирок. Исследуйте, пожалуйста, ведь вы можете определить химический состав?

— Конечно, конечно.

— Я подожду результата. Признание девочки далеко не достаточно для моего начальства. Нину не ругайте, усадите ее в своем кабинете. Пока вы будете корпеть над анализом, она напишет объяснение.

Через два часа перед Сергеевым лежало официальное заключение Соколовского о химическом составе фермента, оставшегося на осколках пробирки и даже на ковровой дорожке лаборатории. Подробное объяснение лаборантки Калякиной, как она разбила злосчастные пробирки, почему побоялась признаться в проступке. Сергеев уложил все бумаги в папку, попросил не увольнять Калякину и уехал. Он понимал, что Соколовский мучается, пытаясь отгадать, как он, Сергеев, узнал правду. Его молчание было маленькой местью ученому за попытку учить Сергеева работать. Он этого не любил, порой не прощал и начальству. Да и ответить односложно на данный вопрос было далеко не просто. Калякина единственная из лаборатории поняла, что Сергеев не журналист, пыталась предостеречь подругу. Когда Сергеев стоял у клетки с мышами, то заметил осколки, но не придал им значения. Он вспомнил о них, когда подумал, что Петерсу необходима постоянная информация о работах ученого, а не результат одной его работы. Если никто не крал… Остальное дело воображения и логического сопоставления.

Приехав в управление, Сергеев сразу сел за машинку, написал заключение, сложил все документы в папку для доклада. Зазвонил телефон, Сергеев снял трубку.

— Добрый вечер, Олег Николаевич, — услышал он голое полковника, — почему не докладываете?

— Я не знал, что вы еще в управлении, Василий Васильевич. — Сергеев, развалившись в кресле, вытянул ноги.

— Я дома. Мне два часа назад эксперт позвонил, сказал, чтобы я не волновался. Он, между прочим, не у меня в отделе работает.

— Извините, Василий Васильевич. — Сергеев переложил трубку в левую руку, взял со стола сигарету, закурил. Уже без десяти одиннадцать, репетиция у Тани давно кончилась — почему же не поболтать с любимым начальником?

— Что в Загорске?

— О’кей, Василий Васильевич. Фрэнк Дональд в субботу утром находился именно там, а не в Ленинграде. — Сергеев поставил перед собой карточку Татьяны Павловой, которую вчера купил в газетном киоске, рядом поместил фотографию Дика Петерса. Еще бы чашку кофе — полный порядок.

— Довольно занятно получается. — Василий Васильевич помедлил. — Доложите мне все материалы завтра в десять.

Сергеев прижал трубку плечом, взял фотографии Павловой и Петерса, стал разглядывать. Актриса, как и полагается красавицам, загадочно улыбалась, иностранец был серьезен.

— Когда же мне жениться, Василий Васильевич? Сейчас одиннадцать вечера, в десять утра доложить. Жениться категорически некогда. Вы даже ночь мне не оставляете.

— Не прибедняйтесь. — В голосе полковника чувствовалась улыбка. — На подготовку к докладу вам потребуется минуты три с половиной. Неужели у вас есть нерешенные вопросы?

Сергеев бросил карточку Петерса в стол, а фотографию Тани продолжал разглядывать.

— Представьте себе. Один даже очень серьезный. Мне не дает покоя вопрос, откуда у Нины Калякиной — это лаборантка Соколовского, которая грохнула злосчастные пробирки, — откуда у нее на руке часы японской фирмы «Сейко»? Очень дорогая модель.

ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ МАЯ. ВТОРНИК

Сергеев перестал печатать, выдернул из машинки последнюю страницу своего рапорта, размашисто расписался и сел вычитывать.

Накануне, подшучивая над Сергеевым, полковник Павлов ошибался, полагая, что он готов к докладу. Сергеев, приехав в управление к семи утра, занялся новым изучением материалов о деятельности в Советском Союзе Фрэнка Дональда. Результатом проведенного анализа явился вывод о намеренной компрометации Николая Зверева. Какую цель преследовал Петерс, компрометируя Зверева, Сергеев пока не знал, но сам факт сомнений не вызывал.

С момента приезда в Советский Союз Дональд упорно привлекал к себе внимание контрразведки: тайник в чемодане, необоснованный отказ от машины и переводчика. Если не нужен сервис, лишние глаза и уши, то зачем было ехать по классу «Люкс»? Зачем нужен тайник связнику, который, даже получив материал, может передать его другому лицу и не рисковать. Тайник не нужен, он и не использован. Для действительного связника Дональд обладал излишне броской, приметной внешностью. Вел себя он тоже излишне «подозрительно», он оглядывался, неожиданно менял маршрут, вид транспорта, часто пользовался метро, на языке разведчиков, что называется, «проверялся», но проверялся излишне часто, довольно грубо, словно подсказывал: «Давайте, ребята, я тот самый. Вы на правильном пути». Он добивается цели, с него не сводят глаз, и он едет в аэропорт. Зачем? Чтобы в справочном бюро получить адрес Зверева? Предположим, Дональд уверен, что сумел оторваться от наблюдения. Он рискованно сразу едет по полученному адресу, но к Звереву не заходит. Здесь основной момент: иностранец действительно уходит от наблюдения, используя проходной подъезд в соседнем доме. Вывод можно сделать только один — уход подготовлен заранее, значит, адрес Зверева был известен. Зачем же мчаться во Внуково, обращаться в адресное бюро? Зачем проделывать такой сложный трюк с уходом, если уверен, что наблюдения нет? Если не уверен, то как можно ехать к агенту.

Слишком грубо. Дик Петерс, не выдавайте себя за дилетанта, вам никто не поверит.

Далее. Дональд находчив. Узнав по телефону, что Зверев в Ленинграде, он покупает билет в Ленинград и обратный заказывает и на это время исчезает из поля зрения контрразведки. Надо отдать должное, сделан сильный ход. Сергеев чуть было не попался. Выручила поездка в Загорск. Зверев отпал. Подозреваемых осталось трое.

Сергеев вычитал справку, черными чернилами аккуратно поправил опечатки. Вместе с вчерашним материалом по лаборатории Соколовского уложил все в папку и ровно в десять отправился к полковнику, но секретарша, предложив оставить документы, передала просьбу полковника никуда не отлучаться. Сергеев вернулся к себе, с тяжелым вздохом начал перечитывать материалы по Международной ассоциации биохимиков.

Как только за Сергеевым закрылась дверь, секретарша отнесла документы полковнику.

Василий Васильевич положил бумаги Сергеева на стол, запер дверь, открыл окно, сняв пиджак, сделал гимнастику. Затем он еще несколько минут расхаживал по кабинету, напевая и до неузнаваемости коверкая песню «Как провожают пароходы». Наконец, сев в кресло, углубился в работу. Наверно, Сергеев много бы отдал, чтобы увидеть своего начальника, когда он работает один.

Читая, полковник время от времени задумывался, откидываясь в кресле, сидел неподвижно, закрыв глаза, казалось, что крепко спит. И вдруг он бормотал что-то вроде: «Бред сивой кобылы!», «Старо, как колесо телеги!»

Читая бумаги о деятельности ассоциации, Сергеев пытался представить: насколько прочно ассоциация связана с разведкой? В разведсообщении говорилось лишь, что Петерс использует организацию. А может быть, она создана разведкой? Нет ли у Догерти в дополнение к многочисленным титулам еще и звания полковника? Финансирует ассоциацию «Фонд развития науки». Откуда фонд получает деньги? Известно, что многие бизнесмены жертвуют солидные суммы в различные фонды. Цели филантропов различны, в конце концов каждый развлекается как может. Но порой пожертвование происходит по подсказке разведки. Точнее, не по определенной подсказке, а просто разведка выделяет определенную сумму, деньги долго кочуют из одного адреса в другой, пока не прибывают по назначению.

Доктор Соколовский получил предложение занять пост вице-президента. Дань благодарности и уважения к советской науке? Стремление привлечь талантливого ученого к работе, для совместного достижения благородных целей? Если так, то Соколовскому следует предложение принять. Или? Никаких «или», советские ученые должны участвовать в международных ассоциациях, симпозиумах, различных научных организациях, не опасаясь чего-либо.

Сергееву надоело путаться в делах ассоциации, он закрыл толстую папку. Есть вопрос более конкретный и важный. Какую цель преследовал Дик Петерс, осуществляя вербовку друга Соколовского? Получение постоянной информации о работах ученого? Бесспорно, важен фактор постоянства. Петерсу нужен не результат одной конкретной стадии работы, а достоверная постоянная информация. По результатам Соколовского можно приблизительно оценивать уровень развития советской науки в данной отрасли. Для выполнения такого задания больше других из друзей подходит Петр Левченко. Медик по образованию, журналист, работающий совместно с Соколовским.

Сергеев, бросив трубку, закурил сигарету. Петр Левченко. Эта мысль уже была, затем пропала. Почему? На первый план вышел Зверев. Вот зачем прилетал Фрэнк Дональд. Дик Петерс бережет агента, закрывает его Зверевым? В своем объяснении Соколовский пишет, что два дня журналист Петр Левченко не выходил из лаборатории — они вместе готовят большую статью. Это их пятая работа в соавторстве, Левченко регулярно бывает в лаборатории. Мало, ничтожно мало. Почти ничего. Где искать доказательства? Дональд отсутствовал с пяти до пятнадцати, за это время он побывал в Загорске. Только в Загорске? Где в это время находился журналист Петр Левченко?

Раздался телефонный звонок, Сергеев снял трубку.

— Олег Николаевич?

— Здравствуйте, Таня. — Он сразу узнал ее глуховатый голос. — Приятная неожиданность. Большое спасибо, что позвонили.

— По телефону вы вежливый, интеллигентный человек, — сказала актриса. Сергеев собрался было извиниться, что бросил ее в Загорске и не заехал вечером, но не успел. — Почему вы не поинтересуетесь, где я взяла ваш телефон?

— У Андрея Маслова.

— Чтобы весь театр знал, что вы за мной ухаживаете?

Сергеев, поддерживая шутливый тон, спросил:

— А для этого необходимо разрешение худсовета?

— Возможно.

— Хорошо, я напишу заявление.

— Не мучайтесь, ваш телефон мне дал Николай Зверев.

Сергеев чертыхнулся в адрес молодого писателя и тут же удивился — Зверев оказался болтуном. Таня опровергла скоропалительный вывод:

— Я позвонила Николаю, попросила его достать ваш телефон, объяснив, что вы ужасно секретный человек, видимо, работаете где-то на Лубянке. Николай все может, он перезвонил мне через пять минут, дал номер телефона, но взял с меня слово, что я буду носить ему передачи. Так что учтите, Николай Зверев выполнял мое задание, он не виновен.

— Хорошо, я даже вынесу ему благодарность, — искренне сказал Сергеев. — Ваш Зверев замечательный парень.

— Во-первых, он, к сожалению, не мой, — ответила Павлова, — а во-вторых, никогда не хвалите соперника, это может плохо кончиться. — Она рассмеялась, и Сергеев тоже заулыбался. — Николай так часто сам себя хвалит, что в чужой помощи не нуждается.

— От хвастовства еще никто не умирал, Таня. Как вы живете?

— Рассказать подробно? Пожалуйста, встаю я в зависимости от расписания в театре. — Она снова рассмеялась. — Не бойтесь, не буду.

— С удовольствием послушал бы.

— Олег, не ломайте голову, не отвлекайтесь от государственных дел. Я позвонила просто так, без всякой цели. От хорошего настроения. — Сергеев слушал ее голос и чувствовал, что его настроение тоже улучшается с каждой секундой. — Левка Новиков, вы ведь его знаете? Так Левка вдруг сорвался и улетел в Одессу сниматься. Ужасную роль ему предложили, снова гестаповца. Штампованная идиотская роль. Лев при мне издевался над сценарием, говорил, что согласится только под дулом пистолета. Оказывается, в воскресенье он приехал к Олегу — простите, нашего директора тоже Олегом зовут — и отпросился на съемки. Я счастлива, у меня слетели репетиции, заменили спектакль. Я отправляюсь домой, спать. Все! Много наговорила?

— Нет, — ответил Сергеев и, увидев входящего в кабинет начальника, встал. Василий Васильевич махнул рукой, поспешно сказал:

— Сидите, сидите. Что вы, Олег Николаевич? Разговаривайте, я не спешу. — Сев на диван, он достал свой традиционный «Казбек».

— Вам неудобно разговаривать? — спросила Таня.

— Нет, Таня, удобно. Начальство зашло, но вроде настроено вполне миролюбиво.

— Начальство народ опасный. Сейчас миролюбиво, через минуту всыплет, — рассудительно заявила Таня. — Так что пока, до лучших времен.

— Подождите. А когда они наступят, лучшие времена?

— Вы у меня спрашиваете? — рассмеявшись, спросила Таня.

— Таня, разрешите задать вам этот вопрос завтра вечером?

— Попробуйте, Сергеев. Но я вам не дам своего телефона. Узнать телефон — для вас это такой пустяк, не правда ли?

Он не успел ответить, как раздались гудки, и пришлось повесить трубку.

— Извините, Василий Васильевич. — Сергеев наклонил голову только ему доступным способом. — Выполняю ваше указание, пытаюсь устроить личную жизнь.

— Оставь старика в покое, — миролюбиво сказал Василий Васильевич. — У меня к тебе просьба, Олег Николаевич. Хочу зятю в подарок купить электрическую бритву. Ты чем бреешься?

— Безопасной.

— Правильно, я тоже безопасной, — кивнул Василий Васильевич. — А у парня, видишь ли, от ежедневного бритья прыщи на физиономии выступают, так он под этим предлогом по неделе не бреется. — Он сидел на диване, обхватив колено сцепленными в замок ладонями, рассуждал так серьезно, будто его действительно очень волновало, чем бреется незадачливый зять. — Решил ему электробритву купить, он у нас молодой специалист, заработки высокие, да и дочка у меня хозяйка хоть куда. Живут в основном в кредит.

— Кажется, электробритву купить несложно, — сказал Сергеев. — Я слышал, появилась новая марка, не уступает английскому «Филлипсу».

Полковник удивленно поднял брови, покачал головой.

— Видишь, Олег Николаевич, ты дока, оказывается. Сходим в ГУМ?

Сергеев согласился. Перекинув плащи через руку, благо день выдался теплый, они вышли на улицу.

— Только не в ГУМ, Василий Васильевич. — Сергеев подвел начальника к своей «Волге». — Там полно командировочных. На Ленинском проспекте есть несколько сравнительно безопасных магазинов.

Полковник согласился, и Сергеев не торопясь повел машину. Полковник сидел рядом, довольно улыбался, бездумно смотрел в ветровое стекло, но вот в поле его зрения попал черный нос Микки-Мауса. Полковник склонил голову и заглянул в глаза гуттаперчевой игрушки. Микки раскачивался в такт движению машины, не обращал внимания на незнакомого пассажира. Полковник протянул руки, так ребенок тянется к встретившейся на улице собаке — погладить хочется, но может укусить, — указательным пальцем осторожно тронул Микки за нос. Сергеев внимательно наблюдал за их знакомством. Микки был превосходным психологом. Если человек не обращал на него внимания или, насмешливо улыбаясь, больно щелкал по носу, значит, человек так себе, второй сорт. Таня взяла его на руки, бережно взяла. Полковник отнесся к Микки с должным уважением и вниманием. Сергееву стало уютно, он даже заулыбался. Ему послышалось, как полковник пробормотал: «Вот такие дела, старина».

— Олег Николаевич, мне нравится твоя работа, — начал Павлов. Он почесал Микки за ухом, повернулся к Сергееву. — Мысль о Загорске была превосходна и дала результат. Молодец. Но, по-моему, ты в Загорске недоработал, коллега. Дональд не просто прятался от нас. — Сергеев кивнул, не наклонил голову вежливо, кивнул с пониманием — Василий Васильевич сумел-таки взять майора в руки. — Не люблю вмешиваться, но с твоего разрешения съезжу в Загорск, разыщу «художника».

— Спасибо. У меня тоже есть ощущение, что я там промазал. — Сергеев остановил «Волгу» у магазина «Весна». — Недооценил возможности Никифора.

— Договорились, С твоими выводами по Звереву я согласен, Олег Николаевич. — Полковник встретил недоумевающий взгляд Сергеева, опустив глаза, провел ладонью по круглой голове. — Я Зверева знаю, думаю, он человек стоящий. Хотя выпивает порой… — Василий Васильевич замялся. — Теперь с лабораторией, — поспешно меняя тему, сказал он. — Женщины редко сознаются во лжи, конечно, разные встречаются, но в большинстве случаев если она соврала, то стоит на своем, по пять очных ставок выдерживает. У женщины, коллега, с логикой неважно дело обстоит. Она логику психологией заменяет. Коли назвала белое черным, словно дегтем замазала. Как это ты Калякину в сознание привел? Зрители присутствовали?

— Присутствовали, Василий Васильевич, — весело ответил Сергеев, ему начальник сегодня явно нравился.

— Я понимаю, ты шел от посылки, что Петерс не станет воровать в доме, где хочет обосноваться, не рискнет привлекать наше внимание к Соколовскому.

— Безусловно! — Сергеев оживился, маска бесстрастия соскочила, он по-мальчишески хвастливо продолжал: — Можно было показать осколки доктору, анализ установил бы истину. Но я решил дать девочке шанс, она им воспользовалась.

— Не слишком поспешно? — перебил полковник.

— Не знаю. — Сергеев запнулся, недоуменно посмотрел на начальника.

— Бывает. А что ты про часы говорил?

— «Сейко» у нее на руке, очень дорогие. Подарок, конечно.

— Что из того?

— Девочка мне не понравилась. Соколовский хотел ее уволить. Я попросил подождать.

Полковник потер голову, промычал что-то нечленораздельное, долго молчал. Сергеев нетерпеливо ждал вопроса, его злило, что полковник медлит, не дает высказать дерзкую мысль.

Такую дерзкую, что Сергеев не рискнул ее записать, боялся насмешек. Берег. Сейчас версий больше чем достаточно, но они могут кончиться, иссякнуть, организуется плотный тупичок, вот тогда он, Сергеев, небрежно положил бы на стол слегка бредовую идею и молча отошел в сторону.

Такие у него были планы, но разговор сегодня необычный, очень соблазнительно брякнуть идею, интересно, как прореагирует полковник.

— Значит, считаешь возможным предположить, что разбита лишь одна пробирка. — Полковник говорил медленно, выдавал, как говорится, в час по чайной ложке. Сергеев смотрел сначала недоуменно, затем восхищенно. Надо отдать должное фантазии «старика». Он, Сергеев, человек современных темпов, строит версию вторые сутки, а полковник… — Если Петерсу не нужна разовая информация, то диверсией он закрывает себе подход к Соколовскому навсегда. — Полковник снова замолчал. Он продумывал невысказанную Сергеевым версию. Майор вспомнил, как однажды присутствовал при работе счетно-электронной машины. В нее заложили исходные данные, нажали кнопку. Тогда майор ясно себе представил, как, проверяя и отбрасывая варианты, машина вытаскивает нужную нить.

— Но если представляется возможным получить разовую ценную информацию, инсценировав несчастный случай, то выгода несомненна. — Полковник запнулся. Сергеев чуть было не сорвался, не развил мысль до конца, но сдержался, и слава богу, так как Василий Васильевич справился без посторонней помощи. — Если посылка верна, то Петерс получает результаты Соколовского, но не это главное. Можно подтасовать факты, выдать происшедшее за преступную небрежность, получить возможность оказать давление на Соколовского. В случае неудачи скомпрометировать ученого окончательно, остановить работу лаборатории на неопределенный срок. Такая версия возможна?

Высказанные другим человеком вслух, идеи Сергеева стали еще более фантастичными, и он ответил осторожно:

— Теоретически, Василий Васильевич.

— Согласен, сейчас одни легкоопровержимые предположения.

— Вы правы, Василий Васильевич, — сказал Сергеев.

Полковник не ответил, пусть опомнится, сам поймет, что при всех своих способностях вчера сработал не лучшим образом. Ну, пусть в Загорске его сорвали с места, хотя наверняка не стал бы копать глубже, бросил бы Никифора, Наверно, задавался перед пьяницей, фанаберился. В лаборатории, наверно, тоже кому-нибудь что-то доказывал. Другому Василий Васильевич всыпал бы, разобрал ошибки перед всем отделом. Сергеев сам себя накажет. Хотя все идеально тоже редко бывает.

Сергеев, поняв полковника с полуслова, поразился собственной тупости. Как он не сообразил? Все сделал неверно, спешил, доказывал Соколовскому, что тоже не лыком шит. Можно было и доктора на место поставить и ситуацию прояснить. Под благовидным предлогом отправить всех по домам, оставить в лаборатории лишь Соколовского, показав осколки, попросить сделать анализ. И все, тихо-мирно расстались. Оставалось бы только ждать. Подбросит Петерс мысль, что пробирки разбиты, следовательно, диверсия, и одна пробирка ушла за океан. Пусть Петерс говорил бы все что угодно о русской контрразведке, которой необходимо напоминать, что стекло элементарно бьется. Интересно, как бы он напомнил? Калякину бы замучила совесть, и она, обливаясь слезами, бросилась на узкую грудь своего шефа? Скорее всего. Какой шанс упустил!

— Если честно говорить, в версию эту я не верю. — Полковник решил, что гамлетовские терзания Сергеева пора кончать, а то загрызет себя наповал. Кто работать будет? — Грохнула она те пробирки, и вся недолга. На свидание торопилась, часы какой-нибудь ухажер подарил. Народу за границу много ездит. Девчонка, говоришь, смазливая, вот и вся история. А мы с вами, Олег Николаевич, головы ломаем. В общем, так, версию эту, как говорит мой зять, переводим в глубокий запас. Думаю, что вам следует поближе познакомиться с Петром Левченко. Человек разбирается в теме, последние два дня не выходил из лаборатории, находился в феврале в Монте-Карло. Сегодня двадцать первое, у нас осталась неделя.

— Хорошо. — Сергеев открыл дверцу, в машину рванулся шум улицы.

Василий Васильевич легко вышел из машины, расправил плечи, пуговица от пиджака щелкнула по асфальту, покатилась куда-то в сторону. Полковник кинулся в погоню, желая принести супруге вещественное доказательство своего неиссякаемого здоровья.

Сергеев кивнул Микки-Маусу, тот дружелюбно качнулся на тонких ножках, подтверждая, что друга понял, мол, ничего страшного не произошло, на солнце тоже пятна, терпи, на то и начальство на свете, а Сергееву многие позавидовали бы, так как «старик» при ближайшем рассмотрении совсем не так уж плох.

ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ МАЯ. СРЕДА

За дверью звонко смеялась женщина. Сергеев, решив, что звонок не услышали, нажал кнопку еще раз.

— Иду, иду! — Он узнал голос Павловой, одернув пиджак, провел ладонью по волосам. — Здравствуйте, проходите, — резко распахнув дверь, сказала Таня.

— Кто у вас так заразительно смеется? — спросил Сергеев. — На первом этаже слышно.

— Я. — Она улыбнулась. — Голос у меня хрипловатый, а смеюсь я звонко. Загадка для сыщика. Николай рассказывает, как выбивал деньги на Ленфильме.

Зверев сидел за столом, вертел в руке чашку.

— Добрый вечер. — Он чуть привстал.

— Здравствуйте, — ответил Сергеев. Присутствие Зверева нельзя было назвать приятной неожиданностью.

— Располагайтесь, Олег. — Актриса бросила на мужчин быстрый взгляд и открыла сервант. — Выпьете рюмочку? Николая соблазнить невозможно.

— К сожалению, я за рулем.

Зверев кивнул, откинувшись на стуле, с откровенной издевкой посмотрел на Павлову. Она делала вид, что занята перестановкой посуды.

— Два дня назад вы тоже были за рулем.

Зверев скорчил гримасу, которая означала: «Ах, так! Вы же встречались? Ну и что?» Сергеев, вздохнув, полез в карман за трубкой. Большинствуо мужчин только потому и курит, что всегда есть предлог отвлечься, не услышать вопроса, изобразить задумчивость. Таня повернулась, посмотрела на мужчин, осуждающе покачала головой.

— Ой! Если бы вы знали, какие вы противные!

— Таня! — в один голос воскликнули Сергеев и Зверев и рассмеялись.

— Стыдно должно быть, а вы смеетесь. — Она взяла с дивана какую-то книгу, протянула Сергееву. — Полюбуйтесь, Олег, как здорово издали Николая в Западной Германии. Он у нас совсем знаменитый.

Сергеев быстро перевернул страницу с дарственной надписью, стал разглядывать портрет автора. Зверев сидел за письменным столом с характерным упрямым наклоном лобастой головы и еще более характерной усмешкой в прищуренных глазах.

— Мировой снимок, правда? — Татьяна заглянула Сергееву через плечо. — Николай, деньги ты получишь?

Зверев пожал плечами, не ответил.

— Они должны заплатить!

— Они ничего не должны, — ответил Зверев, — но если я приеду, то часть гонорара мне выплатят. Так практикуется.

— Так тебе повезло! Ты же через неделю едешь туда. Разве нет?

— Не уверен, — ответил Зверев.

— Понимаете, он оформил туристическую поездку, — пояснила Таня Сергееву. — Николай пишет сейчас одну историю, она связана с Западной Европой, он поедет вдохновляться. Пусть не разыгрывает Дон Кихота, получит деньги. Верно?

Сергеев сделал вид, что не понял вопроса, посмотрел на оглавление книги.

— Это сборник?

— Да, и не очень удачный. Если бы издатель посоветовался со мной, я предложил бы ему другие вещи. — Зверев перехватил взгляд хозяйки, показал ей чашку. — Раз коньяк не пьешь, то и кофе не полагается?

— Не полагается. — Таня села на диван, поджала ноги. — Сходи на кухню, свари.

Сергееву стало неловко, словно он тайно подслушивал супружескую ссору.

— Давайте я сварю? — предложил он.

— Ладно. — Зверев смахнул со скатерти несуществующую соринку. — Татьяна сейчас отойдет. — Он поддернул брючину, закинул ногу на ногу и обратился к Павловой: — Ты мне скажи, почему у вас спектакль заменили?

— Левка улетел, а у него нет дублера.

— Куда улетел?

— В Одессу, сниматься.

— Как в Одессу? — Зверев сморщился, будто услышал глупость. — Он же издевался над ролью, клялся, божился…

— Да, — перебила Зверева Таня. — Клялся и божился и быстренько улетел. Его умоляли отыграть сегодня, он не пожелал и… — Она присвистнула. — У меня организовался выходной.

Зверев задумчиво водил пальцем по скатерти и был явно озадачен услышанным. Затем он взглянул на часы, стремительно подошел к телефону.

— Привет, — сказал он кому-то, — ты извини, забыл совсем, я сейчас подскочу. Ладно, извини, через пятнадцать минут у тебя.

— А ужинать? — Таня возмущенно посмотрела на Зверева. — Кто обещал меня угостить ужином?

— Как я мог забыть? Ранний склероз. Извини, Танюша, оставляю тебя в руках контрразведки. — Зверев поклонился Сергееву, вышел в прихожую, снял с вешалки плащ, — Мужайся, девочка, он всего лишь обыкновенный мужчина. — Он уже открывал входную дверь. — Я тебе завтра позвоню.

— Вот хам! — Таня вернулась в комнату. — Чего он сорвался?

Сергеев продолжал рассматривать книгу и, благодарный Звереву за быстрый уход, сказал:

— Интеллигентный парень.

— Как? — Таня остановилась как вкопанная, с сожалением посмотрела на Сергеева. — Этот бандит? Запомните раз и навсегда: Зверев делает только то, что ему, — она сделала паузу и подняла указательный палец, — ему лично нужно и удобно.

— Ну, ну. Не сгущайте краски, Таня, — миролюбиво пробормотал Сергеев.

— Я знаю Николая больше десяти лет, у меня была возможность убедиться. Хотите чаю?

— Хочу. — Сергеев пошел за хозяйкой на кухню. — Вы знакомы друг с другом чертовски долго. — Окинув женщину взглядом, он впервые задумался: сколько ей может быть лет?.. Почему она одна? Была замужем? Есть ли у нее дети?

— Они дружат со школы, — говорила Таня, зажигая конфорку и наливая в чайник воду. — Лев пришел в театр лет двенадцать назад, тогда познакомилась с ними и я.

— Вы говорите — с ними?

— Хорошо я знаю только Зверева, неплохо Петра, он статьи пишет, хотя по образованию врач. Одно время он ухаживал за мной. Есть еще Борис, инженер, такой длинный, черный. Вы его видели у Левки. Еще один, какой-то ученый, того я знаю совсем плохо.

— И дружат со школы? Завидую.

— Может, и дружат, я все вижу, как они ругаются.

Зверев сбежал с лестницы, свернул за угол дома и не торопясь пошел в сторону Белорусского вокзала. По дороге ему попалась телефонная будка, он зашел в нее, набрал номер.

— Это снова я. Мне неудобно было говорить, но сейчас действительно подъеду. Тебе скоро сорок, Петруша, а ты обидчив, как ребенок. Мне надо было изобразить, что я очень тороплюсь. Слушай, почему Левка полетел в Одессу? — Зверев выслушал длинный ответ. — Вот и я не понимаю. Приеду, поговорим. Привет.

Петр открыл входную дверь сразу же после звонка, пробормотал приветствие и пошел в комнату.

— Если не возражаешь, я от тебя позвоню в Одессу, — сразу же сказал Зверев и решительно, не ожидая ответа, подвинул телефон.

— Возражаю, у меня не хватает денег платить за все международные разговоры.

— Ладно. — Зверев снял трубку, заказал разговор. — Как у тебя с Харьковом?

Это был уже совсем провокационный вопрос. Специалист в области биологии и медицины, Петр в многочисленных поездках сталкивался с неимоверным количеством непризнанных гениев и первооткрывателей чудодейственных препаратов. Почти из каждой командировки он возвращался преисполненный негодования, начинал пробивать для очередного протеже оборудование или кредиты, разрешения на постановку каких-то опытов, бегал по министерствам, писал бумаги и отношения. Все это требовало огромного количества времени, энергии и никак не оплачивалось, а похвастаться лишними деньгами Петр никогда не мог.

Сергеев не остановится и очень скоро возьмется за Петьку, что окончательно выбьет его из колеи. Ольге вот-вот рожать, нужны деньги. Петр работать, конечно, не будет.

А Левка? Гениальный стратег, не нашел ничего лучше, как убежать в Одессу. Сколько он в Одессе будет прятаться? Красивый избалованный ребенок.

— Ты меня слушаешь? — Петр толкнул Зверева, взволнованно посмотрел в лицо. — Ты понимаешь, Николай, какое это дело? Действенный противораковый препарат, спасенные люди, приоритет советской медицины. — Видя, что Зверев не слушает, Петр спросил: — Ты зачем Одессу заказал?

Зверев ответил вопросом на вопрос:

— Почему Левка полетел в Одессу?

Петр недоуменно хмыкнул, запустил пальцы в густую шевелюру.

— Ты же знаешь, — промямлил он. — Левка алименты платит. Работать надо.

— А может, от КГБ прячется?

Петр воинственно выдвинул подбородок.

— Все ерунда, никто ничего не боится.

— И ты? — Зверев хотел посмотреть на друга участливо, но помимо воли в его глазах светилась злая насмешка.

— И я.

— Серьезно? — От злости Зверев почти потерял голос, стал хрипеть. — Так вот, ты вспомни, где был в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое февраля в Монте-Карло. Очень скоро тебе придется отвечать на этот вопрос.

Прерывисто затрещал телефон. Междугородняя. Зверев резко снял трубку.

— Заказывали Одессу? Новиков у телефона, говорите, — быстро пробормотала телефонистка. В трубке пискнуло, затем раздался хорошо поставленный голос:

— Слушает Новиков. Кто это?

— Извините за беспокойство, это действительно заслуженный артист республики Лев Новиков? — спросил ласково Зверев.

— Да, кто это?

— Вы не согласились бы сыграть роль дурака без грима?

— Сейчас повешу трубку.

— Но, но! Левушка, Зверев беспокоит.

— Николай? Ты в своем развитии остался на уровне восьмого класса.

— Правильно, детка, и опередил тебя на целый год. Ты почему улетел? Разговор за твой счет, не трать время, сказки я слушал позавчера.

— Честно? — Лев изобразил замешательство. — Только не говори в театре. Обещаешь?

— Если не будешь врать.

— У меня здесь роскошная девочка.

— Похоже, но врешь. Одну минуту говорим серьезно. — Зверев сел прямо, собрался, будто ему предстоял не разговор, а тяжелый физический труд. — Я знаю, почему ты смотался, не будем повторяться. Лев, срочно возвращайся. С данной организацией не принято играть в кошки-мышки. Ты же не Петр, в конце концов это он спрячется под подушку и спокоен.

Петр делал вид, что разговор его совершенно не интересует. Он повернулся к Звереву спиной.

Лев долго молчал, Зверев тоже молчал. Новиков не выдержал и осторожно спросил:

— Думаешь? Меня вызывают?

— Тебе не надо прятаться, Лева, — убежденно сказал Зверев. — Ты же ни в чем серьезном не виноват?

— А не в серьезном? — начал торговаться Новиков, но спохватился. — Я вообще ни в чем не виноват! Я знаю, раз не вызывают, не предъявляют обвинения…

— А есть что предъявить? — быстро спросил Зверев.

— Отстань! С чего ты взял? Я прилечу… я вылетаю. Когда ближайший рейс?

— Хочешь, я узнаю и перезвоню тебе?

— Хорошо, хорошо, Зверев. Если бы у меня была хотя бы половина твоей силы…

— Ты бы работал трактором, — закончил за друга Зверев. — Как прилетишь, позвони. Привет.

Зверев положил трубку. Пристально посмотрел на Петра и сказал:

— Так вот, обязательно вспомни, где ты был в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое февраля.

Петр был ироничен и насмешлив, только в усталых глазах, почему-то глаза у него всегда усталые, пряталась тревога. Он внимательно слушал весь разговор по телефону и понял, что происходит что-то серьезное.

— Видишь ли, Николай, я был оригинален в ту ночь. — Петр говорил очень медленно. — Я спал… Просто спал в своем номере…

— Как ты считаешь, почему контрразведка заинтересовалась нами? — Зверев решил начать с другого конца.

— Профилактика, не понравилась наша поездка в Монте-Карло.

— Думаешь, им совсем делать нечего? — Зверев сам удивлялся собственному терпению, но друга необходимо выпотрошить до конца, иначе это сделает Сергеев, и тогда у Петра, по вине Зверева, будет уйма неприятностей.

Петр, подняв красивую бровь, надменно спросил:

— Что же еще? У тебя есть другие варианты?

Поднятая бровь и тон вывели Зверева из равновесия. Он решил бить наотмашь.

— Есть. Контрразведка подозревает, что ты был в Монте-Карло завербован.

— Как? — Петр хотел встать, но лишь дернулся на стуле, втянул голову в плечи, но тут же выпрямился и гордо выставил подбородок. — Ты что?

— Ты у меня спрашиваешь? Где ты был в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое?

— Я спал! — закричал Петр. — Какое дело тебе? Ты что, выполняешь задание КГБ? — На его бледном лице выступили красные пятна, над черными бровями заблестел пот.

Зверев отодвинулся. Увидел бы сейчас Петьку Сергеев, черт знает что мог подумать. С такими нервами только в шпионы и идти. Звереву стало муторно, вдруг захотелось заплакать: почему он должен этого дурачка оберегать, предупреждать?

— Сам знаешь, Петька, у меня семья, приходится подрабатывать. Я стучал к тебе в номер в ту ночь. Тебя не было.

— Я спал, — повторил Петр, — я выпил и крепко спал.

— Ключ от твоего номера висел у портье, Петр. Где ты был? — Зверев врал, он не заходил в ту ночь к другу, не видел ключа от его номера, Петр выпил, опустил руки, загнанно посмотрел на друга.

— Сволочь, надеюсь, ты не рассказал все это следователю?

— Рассказал, — снова соврал Зверев. — Я все рассказал. Утром вы все явились в вечерних костюмах, не успели переодеться. Ты был небрит. Даже в Москве ты бреешься ежедневно.

— Ну хорошо, ты прав, Зверев, извини. — Петр снова налил себе и выпил. — Мы были в казино. Раз в жизни попали в Монте-Карло, любопытно, зашли в казино, всю ночь играли.

— Врешь! — равнодушно обронил Зверев. — Мне неинтересно, какой ерундой ты занимался в ту ночь. Я знаю, ты парень порядочный. Расскажи Сергееву правду. Я тебя прошу.

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ МАЯ. ЧЕТВЕРГ

— В чем конкретно обвиняют меня органы государственной безопасности? Прежде чем вы, гражданин майор, не скажете мне это, я не отвечу ни на один ваш вопрос. Мало того! — Лев Новиков вытянул руку, чуть ли не уперся в грудь Сергеева указательным пальцем. — Мало того, прямо от вас я иду к вашему руководству и пишу жалобу. Если не поможет, то обращусь в Центральный Комитет!

Новиков встал с дивана, ходил по кабинету, повторяя, что он, заслуженный артист республики, неоднократно игравший в кинематографе чекистов, возмущен творящимся произволом и добьется наказания виновных. Он снова садился на диван. Сергеев попыхивал трубкой, разглядывал собственные руки, молчал. Тогда Новиков вскакивал, и все повторялось скачала. С каждым разом тон актера становился все выше, жесты — все энергичнее, угрозы — все страшнее.

Два часа назад Сергееву позвонили из комендатуры и сообщили, что к нему хочет пройти Лев Михайлович Новиков. Сергеев несколько удивился, но пропуск заказал, и через десять минут актер решительно вошел в кабинет, поставил чемодан, бросил на диван плащ и начал массированную атаку, обвиняя Сергеева во всех смертных грехах, начиная со срыва киносъемок и кончая тем, что майор превышает служебные полномочия.

Сергеев уже достаточно прожил на свете и в свое время пришел к выводу, что все имеет предел. Он решил подождать, когда у заслуженного артиста республики кончится эмоциональный запал. Лозунги, порой просто бессмысленные выкрики Новикова не мешали Сергееву, каждый занимался своим делом: артист — выступал, контрразведчик — думал.

Новиков неожиданно согласился на плохую роль, не поддался на уговоры театра остаться, ничего не сказал друзьям, уехал и вчера еще находился в Одессе. Сегодня он уже в Москве. Почему он улетел в Одессу? Борис рассказал ему о встрече с Сергеевым? Новиков то ли испугался, то ли не захотел, как говорят обыватели, ввязываться в историю. Решил отбыть из Москвы. Почему же он столь неожиданно вернулся, сам пришел к Сергееву? По принципу: лучшая защита — нападение?

Сергеев перестал разглядывать свои руки, перевел взгляд на Новикова, который стоял, широко расставив ноги, и декламировал:

— Я убежден, что в ваших действиях не было злого умысла, скорее наоборот, вы руководствовались соображениями исключительно высшего порядка. Но! — Он выстрелил в Сергеева пальцем. Высокий и стройный, с пластичными движениями не сильного, но тренированного тела, Новиков безусловно производил впечатление. Гладкая матовая кожа, голубые глаза, яркие губы, лысоват только. Так для кино данный факт значения не имеет. Наденет парик, хочет — с пробором, хочет — небрежно разбросанные кудри. Хорош! А как говорит? Эмоций больше, чем мысли? Так ведь артист. А какие слова знает, чуть ли не весь уголовно-процессуальный кодекс прочитал. Верно, ведь Новиков снимался в приключенческих фильмах. Ариец. Белокурая бестия! Там все и выучил, профессиональная память, и никто его не консультировал. Зачем Петерсу невыдержанный, легковозбудимый человек? К Соколовскому, как выяснилось, он имеет самое отдаленное отношение, лишь через Петра и Зверева. Отдельно они вроде не встречаются. Почему же он улетел из Одессы, заявился сюда? Кто-то звонил ему. Борис, Петр или Зверев? Зверев. Тех двоих Новиков не послушает, а Николай мог надавить. Зачем? И почему заслуженный артист так взволнован?

Сергеев взглянул на чемодан с бирочкой Аэрофлота. Прямо с самолета, накрутил себя в полете, торопился, боялся расплескать накопившееся негодование. Он отсутствовал три дня, с приятелями еще не виделся.

Если верна основная посылка и вербовка осуществлялась в Монте-Карло в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое, то никого из четверых в гостинице оставить не могли, растащили всех в разные стороны. Ведь друзья могут зайти друг к другу в любое время, возникнут ненужные вопросы, разговоры. Нет, такой вариант были обязаны предвидеть, все четверо были разъединены. Где же был Новиков, чего он так боится?

— Почему вы молчите, гражданин майор? — спросил Новиков и замолчал.

Сергеев сочувственно кивнул, мол, понимаю, что про вас, артистов, ни рассказывают, а тоже люди, бесконечно говорить чертовски утомительно. Майор забыл, что Новиков не просто артист, а заслуженный. Голос у него поставлен безукоризненно, и сил он тратит меньше.

— Мне звонит друг, жалуется, что житья не стало. Конкретно ни в чем не обвиняете, мучаете недомолвками, оскорбляете подозрениями. В чем дело, гражданин майор?

— Извините. — Сергеев снял трубку, стал набирать номер Зверева. — Лев Михайлович, простите за праздное любопытство, вы последний раз случайно не заключенного играли?

— Нет! А что? — Новиков насторожился.

— Вы так естественно произносите: «гражданин майор». Я решил, вы, так сказать, в образе находитесь.

— Преступников играл неоднократно, арестованных не довелось. — Новиков сел, закинул ногу на ногу, но вновь вскочил. — А что? Это намек? Или, может быть, угроза?

Сергеев услышал в трубке ровный голос Зверева, лишь махнул отрицательно рукой.

— Добрый день, Николай. Сергеев беспокоит.

— Здравствуйте, Олег, — ответил Зверев. — Надеюсь, вы вчера не обиделись? Как прошел вечер?

— Что вы, конечно, не обиделся. Я понимаю, вы захотели срочно позвонить в Одессу, пользоваться телефоном Тани сочли неудобным.

— Браво, майор! — Зверев рассмеялся. — Я вижу, вы еще не потеряли профессионального интереса к нашей компании.

Новиков встал, нервозно заходил по кабинету. Но так как Сергеев не обращал на него внимания, актер зашептал:

— Товарищ майор, вы меня не так поняли. — Он тронул Сергеева за плечо, повторил: — Выслушайте меня.

— Рад бы, Николай, поговорить с вами о театре и футболе, но, как говорится, дружба дружбой… У меня в кабинете приятель ваш. Он уже час мне доказывает, что вы ему на меня жаловались, просили защиты. — Сергеев знал, как довести Зверева до белого каления, — трубка молчала, и майор спросил: — Вы меня слышите?

— Слышу.

Новиков прижал руку к груди, понял, что поздно, сел на диван, отвернулся.

— Лев Михайлович грозил мне разными карами. Шутки шутками, но обвинение в служебном проступке…

— Я вас понял, Олег Николаевич, будьте любезны, дайте этому человеку трубочку, — перебил Зверев. Олег очень ясно представил, как он стоит, чуть наклонив голову, и щурится.

— Пожалуйста. — Сергеев повернулся к актеру, протянул трубку. — Будьте любезны, Лев Михайлович, уточните детали.

Новиков тряхнул несуществующими кудрями, взяв трубку, жизнерадостно заговорил:

— Привет, писатель! Товарищ майор склонен к преувеличениям… — Он замолчал, вдавил трубку в ухо, стараясь, чтобы ни звука не долетело до Сергеева, слушал, улыбаясь.

Сергеев наблюдал за ним с любопытством. Лишь капелька пота, предательски юркнувшая от виска по щеке, свидетельствовала, что расчет оказался верен. Актер сделал вид, что ему нужно высморкаться, достав платок, незаметно вытер лицо и шею. Сергеев много бы отдал, чтобы услышать слова Зверева. Майор терпел оскорбления Новикова около часа и мог бы позволить себе двухминутное удовольствие. Единственное, что разрешил себе Сергеев, — это достать носовой платок и вытереть мокрую от актерского пота телефонную трубку.

— Вы сейчас домой? Верно, устали с дороги? — спросил Сергеев. — Давайте, я отмечу пропуск.

— То есть как? — не понял Новиков. — Но мы должны поговорить.

— Вы еще не все сказали? Извините. — Сергеев отложил авторучку, приготовился слушать.

— Что именно вас интересует? — Новиков оживал на глазах, обаятельная улыбка заскользила по лицу, жесты приобрели привычную пластичность. — Я знаю, вы расспрашивали о нашем вояже в Монте-Карло. Вас, видимо, интересуют детали. Какие именно?

Сергеев изобразил задумчивость, затем нерешительно произнес:

— Я вас не приглашал, тем более, не вызывал, Лев Михайлович. — Он сделал многозначительную паузу, Новиков покорно ее переждал. — Я никому из вас не предъявлял никаких обвинений. Всего лишь попросил ваших друзей помочь мне разобраться в одном важном деле. Они ответили на некоторые вопросы, дело это сугубо добровольное. Вы вольны не помогать мне, тем более что я уже почти во всем разобрался.

— Ну раз так, то извините, — Новиков встал, начал шарить по карманам в поисках паспорта и пропуска. — Видимо, я погорячился. Знаете ли, жизнь актерская не малина, иногда нервишки и подводят.

— Пустяки. — Сергеев запнулся, действительно подыскивая наиболее точное слово. Именно сейчас решалось, расскажет Новиков правду или так и уйдет. — В рассказах ваших друзей — обратите внимание, я не употребляю слово «показания» — существуют некоторые противоречия, так, сущая ерунда. Я думаю, они не откажутся, — он взял у застывшего Новикова из рук паспорт и пропуск, — встретиться со мной еще раз, уточнить, как вы выражаетесь, некоторые детали. Например, вас не было в гостинице в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое.

— Кто вам сказал? — Новиков в который уже раз сел на диван.

— Конечно, никто лучше вас не расскажет, где вы были, чем занимались, но… — Сергеев, протянув Новикову паспорт и пропуск, совсем уж небрежно закончил: — Это не должно волновать вас. Я управлюсь без вашей помощи, не отрывая вас от работы. Вы знаете, я безумно люблю ваш театр. — Он встал, пошел к дверям.

— Минуточку! — возмущенно воскликнул Новиков. — С какой стати о моих поступках вы будете узнавать от других людей? Если меня оговорят, кто будет отвечать?

— Кто оговорит, тот и ответит. — Сергеев уже знал: Новикова не остановить, он не успокоится, пока все подробно не расскажет, а так как он не знает версий своих друзей, то вынужден будет рассказывать правду. Опыт контрразведчика подсказывал Сергееву, что такой человек вряд ли является подходящим объектом для вербовки. Но выслушать его нужно.

— Я все это в книжках читал. Честность торжествует, клевета наказана. — Новиков взял Сергеева под руку, повел обратно к столу, — У вас организация серьезная, не все руководители учреждений правильно расценивают ваш интерес к людям. Пока вы разбираетесь, человека десять раз закопать успеют. Актеру карьеру сломать пара пустяков: сняли с роли, пустили слушок, и гроб заказывай.

— Не преувеличивайте, Лев Михайлович. — Сергеев отстранился. — Хорошо. Расскажите, на что вы все карманные деньги в ту ночь истратили.

— В ту ночь? — ошарашенно переспросил Новиков.

— Мы с вами уже выяснили. Находясь в Монте-Карло, вы не ночевали в своей гостинице с восемнадцатого на девятнадцатое и истратили деньги, выданные вам на карманные расходы. — Сергеев жестом остановил пытавшегося возразить Новикова. — Сугубо личное дело, органов госбезопасности не касается, не хотите, не отвечайте. Ночевал или нет, тратил собственные деньги — и на что? У вас есть актерские профессиональные секреты? — неожиданно спросил он.

— Секреты? — Способность Новикова логически мыслить была нарушена. — Какие секреты?

— Профессиональные, которые помогают вам войти в образ, лучше сыграть роль, — терпеливо объяснил Сергеев.

— Есть. Конечно. К чему вы это? — Новиков напряженно вглядывался в лицо собеседника. Сейчас можно было с одного дубля снять сцену — трус, запутавшийся на допросе.

— У нас тоже есть профессиональные секреты, — пояснил Сергеев, — спрашивая об одном, мы порой выясняем совершенно иное.

Новиков попытался принять небрежную позу, поднял глаза, но на белом потолке не было написано, что именно знает Сергеев. Актер кашлянул, посмотрел на носки собственных ботинок. Кто из ребят и с какой целью донес на него, Новикова? Разговор об этой проклятой ночи не велся, вроде никто не знал ничего. Как же все получилось?

— Лев Михайлович, не думайте плохо о своих приятелях, мне никто из них ничего о вас не говорил, — спокойно сказал Сергеев.

Новиков ответил уничтожающим взглядом ясных голубых глаз, облизнул и без того яркие губы.

— Не разыгрывайте гения! — Он снова повысил голос. — Никто ничего не говорил, а вы все знаете! Я, между прочим, ничего предосудительного не делал!

— Я даю вам слово, Лев Михайлович, никто из ваших друзей мне о вас не рассказывал, — устало повторил Сергеев. С удивлением подумал: как Зверев может дружить с этим артистом?

— Понимаю, профессиональные секреты. Друзья? О да, друзья! Кто-то из древних сказал: избави меня бог от друзей, а от врагов я сам избавлюсь.

— Не помню. — Сергеев действительно устал, разговор грозил затянуться. — Лев Михайлович, между прочим, для человека невиновного вы излишне волнуетесь и оправдываетесь.

Новиков говорил долго, он подробно рассказывал о своей прогулке по городу с очаровательной шведкой, имя которой он, к сожалению, забыл. Девушка оказалась мещанкой. Надо же, и в Швеции попадаются дуры. Поздно вечером с компанией других туристов его затащили в казино, где ему, «поддерживая престиж своей страны», пришлось принять участие в игре. Довольно быстро его карманные деньги перекочевали в карманы крупье. Удачный каламбур, не правда ли? Хотя все это мало интересовало Сергеева, он актера не перебивал, так как хотел убедиться, что тот провел ночь в казино, а не в ином месте. Знание актером расположения залов, красочное описание салона в стиле Ренессанс, подробный рассказ об игре — все это убедило Сергеева. Удивляло лишь, почему актер так боялся рассказывать.

Расстались они довольно холодно. Новиков, видимо, мучился угрызениями совести, стыдился, вспоминая свою растерянность. Сергеев разочаровался в человеческих качествах актера, чьим талантом много лет восхищался. Новиков спросил: может ли он вернуться в Одессу? Сергеев ответил, что безусловно, поблагодарил за помощь и с облегчением закрыл дверь.

Он походил по кабинету, вытряхнув пепельницу, открыл окно, сел за машинку и быстро отпечатал короткую справку. Четырехчасовая беседа уместилась на полутора страницах. Прежде чем подписать, Сергеев перечитал, подчеркнул то место, где говорилось о Петре Левченко, и фразу, что ночью в Монте-Карло Зверев помог пьяному добраться до номера в гостинице и поднес два тяжелых чемодана, подписал, хотел показать Василию Васильевичу, но секретарша сообщила, что начальник уехал в Загорск.

Сергеев получил лишнее доказательство упрямства «старика», злорадно представил, как вытянется физиономия полковника, когда он вернется ни с чем, в последнем Сергеев не сомневался. Он позвонил Соколовскому, спросил разрешения приехать, и уже через пятнадцать минут пожимал сухую ладонь молодого доктора, который, приятно картавя, справился о здоровье и спросил:

— Дорогой Олег Николаевич, надеюсь, больше ничего не произошло?

— Вы у меня спрашиваете? — Сергеев рассмеялся. — У вас, уважаемый доктор, все мыши на месте?

— Шутите. — Ученый осуждающе покачал головой. — Калякиной я объявил выговор. В отделе кадров пришлось соврать, иначе ее выгнали бы мгновенно. Кстати, я не понимаю, почему вы настаиваете, чтобы она продолжала работать?

— Простите, доктор, я не настаивал, а советовал, — ответил Сергеев. — Все сегодня искажают мои слова и поступки. Я только посоветовал, доктор. У вас никто никогда не бил пробирок?

— Вы же понимаете, — Соколовский замялся, — Калякина обманула, я не могу ей теперь доверять.

— Девушка испугалась, с кем не бывает?

— Правда?

— Да. Михаил Аркадьевич, не буду вам мешать и с вашего разрешения пойду в лабораторию.

Все хозяйство Соколовского занимало четыре комнаты: кабинет доктора, комната типа холодильника, где девушка в тулупе и валенках растирала в белых фарфоровых чашках какую-то массу, и две лаборатории. Одна поменьше, в ней стояло хитрое электронное оборудование, вторая — большая, здесь работало пять человек, пищали мыши, гудела ультрацентрифуга, в этой комнате пропало две пробирки. Но сколько из них разбито? Одна или две?

Часа два, возможно и больше, в лаборатории не могли привыкнуть к присутствию Сергеева. Он сел в уголке, изучал описания проводимых опытов, естественно, мало что понимая. Его единственной целью было приучить к себе лаборантов, заставить не обращать на себя внимания. Он не думал, что это будет так трудно. Неужели придется прийти сюда и завтра? Около трех все собрались обедать, Сергеев попросил Калякину принести ему булку и пакет молока. Девушка испуганно кивнула, не хотела брать деньги, но Сергеев шутливо прикрикнул на нее, она взяла у него сорок копеек, даже улыбнулась. После того как Сергеев съел булку, выпил молоко и при этом обрызгал пиджак и вообще вел себя как нормальный обыкновенный человек, лаборанты перестали шушукаться. Кто-то рассказал анекдот, девушки перешли на привычный лексикон, до Сергеева донеслись слова: мини, макси, полоска, клетка, парикмахерская, магазин. Он понял, что победил. Не останавливаясь на достигнутом, подмигнул Калякиной, девушка хихикнула, отвернулась. Сергеев отыскал в регистрационной книге неразборчивое слово и, подождав, когда высокая худая лаборантка проходила мимо, попросил у нее помощи. Лаборантка произнесла непонятный термин, хотела уйти, Сергеев смущенно спросил, что это означает. Ничего не поняв, он пробормотал благодарность и минут на двадцать успокоился. Он услышал, что лаборанта называют Витя. Дождался, пока Витю выгонят с сигаретой в коридор, тихонько вышел следом, попросил закурить, хотя в одном кармане у Сергеева лежала трубка и табак, в другом — сигареты. Витя с готовностью угостил сигаретой, заговорил о погоде. Скоро они пришли к выводу, что май в этом году удивительно теплый, «Спартак», к сожалению, снова барахлит, а киевляне, как и в прошлом году, в порядке. Витя, взглянув на часы, сказал, что шеф торопит и они сейчас работают допоздна. Сергеев, взглянув на часы, сказал, что у них нормированный рабочий день отменил Дзержинский. Витя понимающе хохотнул, он же прекрасно осведомлен, что чекисты не спят, по театрам не ходят, работа у них сложная и опасная. В тоне лаборанта сквозила робкая надежда услышать что-нибудь о секретной и почетной профессии. Сергеев понял, что человек созрел, скромно потупив глаза, обронил, что возможно попозже, когда девушки уйдут…

Сергеев терпеливо читал описание повторяющихся опытов, похожих друг на друга как куриные яйца. Несколько раз заходил Соколовский, и до Сергеева доносился его приятный картавый говорок. Около восьми девушки собрались и ушли, любопытный Витя остался. Он возился в противоположном от Сергеева углу лаборатории, но вскоре подошел, угостил сигаретой — девчонки ушли, теперь можно курить, осведомился, не нужно ли чего объяснить. Сергеев, поблагодарив, ответил, что это безнадежно, тут же рассказал историю о том, как собирался идти не на юрфак, а на журналистику, не пошел, и правильно сделал. Убей его на месте, он не смог бы написать ни строчки о работе лаборатории. Закончил Сергеев простецким вопросом: интересно, как журналисты разбираются во всей этой чертовщине? Подражая шефу, Витя рассеянно провел ладонью по лбу и ответил, что журналисты и не разбираются. Сюда вообще их пускают крайне редко. Заходит регулярно один, друг шефа, так и тот плавает по поверхности, хотя и медик по образованию. При упоминании о Петре Витя нахмурился, в тоне его явно прозвучало недружелюбие.

Сергеев отодвинул пухлый журнал и начал неторопливо вязать разговор: петелька — крючочек, петелька — крючочек. Любопытный Витя порой сворачивал с нужного пути, краснея, задавал вопросы типа: часто ли в Сергеева стреляют или какие секретные приемы самбо изучают контрразведчики? В ответ Сергеев, многозначительно хмурясь, переводил разговор в нужное направление. У Сергеева для подобных случаев были две подходящие истории, которые он вычитал в английской детективной литературе, пользоваться ими безопасно, так как романы не переводились, шанс попасться невелик. В результате беседы Сергеев узнал значительно больше, чем рассчитывал. Вернувшись около десяти вечера в управление, Сергеев записал:

Сергеев положил справку в сейф и, вопреки убеждению Виктора Федина, отправился домой спать. Сергеев позвонил Василию Васильевичу и получил разрешение на следующий день с утра не приходить.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ МАЯ. ПЯТНИЦА

Он проспал десять часов подряд, побрился, надел белоснежную рубашку и любимый костюм.

Сергеев сел за руль, поздоровался с Микки-Маусом, проехал мимо Дома журналиста, кинотеатра Повторного фильма, там шел фильм «Берегись автомобиля», и он решил в первый свободный вечер пригласить Павлову в кино.

Он проскочил бульвар, развернулся вокруг «России», проехал по улице Чехова и через пять минут припарковался у монументального здания издательства. Сергеев хотел встретиться с журналистом Петром Левченко.

Справка о результатах беседы с лаборантом Фединым была лаконичной, сухой. Журналист становился центральной фигурой. Даже при самой критической оценке собранных данных, совпадений накапливалось излишне много. Глаза влюбленного подозрительны, но и остры. Сергеев верил рассказу лаборанта, верил, что Петр как-то связан с Калякиной. Его близость с Соколовским, знание темы, интерес к последней работе, который он скрывает от Соколовского, плюс история с разбитыми пробирками и внезапным отлетом Фрэнка Дональда… Все это мало похоже на цепь случайных обстоятельств.

Вчера вечером Сергеев позвонил Звереву, спросил, где можно «случайно» встретить Петра. Зверев может отказать в помощи, но никогда не проболтается, не предупредит либо заявит об этом в открытую. Зверев попросил перезвонить через пять минут; когда Сергеев выполнил просьбу, Николай, ничего не спрашивая, сухо сообщил, что завтра от двенадцати до часу Петр собирается быть в редакции, но предупредил, что между намерениями журналиста и их выполнением обычно существует некоторая разница.

Жизнь доказала Сергееву, что Зверев знает своего друга. В редакции Петр появился только около двух. Он быстро прошел по коридору с видом делового человека, через минуту Сергеев увидел его в буфете, где журналист, обаятельно улыбаясь, развлекал сотрудников редакции. Затем он долго разговаривал по телефону, словно специально за этим и приехал в редакцию.

Сергеев, подобрав кем-то выброшенную пачку гранок, деловито их вычитывал, не вникая в смысл напечатанного. На Сергеева никто не обращал внимания. Кто бывал в редакциях, отлично знает, что посторонних там не замечают. Если в редакцию привести слона и поместить в коридоре, то на него обратят не больше внимания, чем на человека, который ходит по кабинетам и интересуется судьбой своего романа или сборника стихов.

Видимо, именно стакан чаю и телефон заставили Петра явиться в редакцию, так как, побывав в буфете, всласть наговорившись, он бросил взгляд на часы и ринулся к выходу. Сергеев находился к дверям ближе. Петр налетел на него, воинственно вздернул подбородок — журналисту показалось, что человек умышленно преградил ему путь.

— Извините, — угрожающе сказал он и хотел оттолкнуть Сергеева.

— Здравствуйте, коллега. — Сергеев держал гранки, как флаг на демонстрации. — Как жизнь молодая?

— Простите, — миролюбиво спросил Петр, — «Литгазета»? «Смена»? Нет? — Он виновато улыбнулся.

— Вечеринка у Льва Новикова, — Сергеев поклонился.

— Верно, верно. — Петр наконец заметил гранки, спросил: — Вы еще и пишете?

В его вопросе было и удивление и утверждение: «Конечно, сейчас все пишут!»

— Пишу! — усмехнулся Сергеев. — Лет семи начал. Идемте. — Он распахнул перед журналистом дверь.

Они вышли на улицу.

— Я уже опоздал, — заметил Петр.

— Значит, мне повезло, я собирался вам звонить, а тут такая нечаянная встреча. — Сергеев украдкой опустил гранки в урну, «незаметно» опустил, чтобы Петр имел возможность подумать: понятно, как вы пишете, и сделать соответствующие выводы.

Они доехали до площади Пушкина, заняли скамейку напротив фонтана, и Сергеев стал разглядывать по-весеннему праздничных девушек. Каждый год он удивлялся — с наступлением теплых дней Москву наводняли красавицы. Что они — в плохую погоду из дома не выходят?

Сергеев молчал. Он представлял себе журналиста человеком экзальтированным, следовательно, тот должен не выдержать, заговорить первым.

Петр оценил ситуацию и, удерживая голос в рамках вежливой твердости, сказал:

— Я знаю о ваших беседах с моими друзьями. Знаю, что могу не отвечать на вопросы, что нам не предъявляется никаких обвинений. — Сергеев сунул в рот трубку, одобрительно кивнул. Петр чуть прибавил тон: — Прежде чем я решу, отвечать мне или нет, я должен эти вопросы услышать.

Настал черед Сергеева воспользоваться привилегиями курильщика — он стал набивать трубку. Расчет оказался верным, собеседника понесло.

— Скажите, майор. — Петр нахмурился, выдвинул челюсть. — Вам не кажутся ваши приемы несколько странными? Вы раскланиваетесь, извиняетесь, уверяете, что каждый волен отказаться от встречи с вами. Что, если я воспользуюсь предоставленным мне правом и уйду.

Сергеев набил наконец трубку, раскурил ее, вновь одобрительно кивнул.

— Как обстоит дело с презумпцией невиновности? — Петр заглянул Сергееву в лицо. — Еще не отменили?

Сергееву стало скучно. Как бы ни складывались обстоятельства, как ни логично прослеживается линия Петерс — Монте-Карло — Левченко — Калякина — Соколовский — Петерс, но… Петр Левченко… По своему существу может ли он быть искомым? Ведет себя как начитавшийся детективов дилетант, делает все, чтобы привлечь к себе внимание.

— Не отменили, — после небольшой паузы ответил Сергеев и спросил: — В Монте-Карло вы не заметили ничего провокационного?

На работе Борис Нечаев совершенно не походил на разбитного парня, с которым познакомился Сергеев. Портрет Нечаева не встретишь на страницах многотиражки, но возглавляемый Нечаевым отдел всегда находится в передовых. Досужие люди поговаривали, что Нечаев политикан, у него всегда задел, и он намеренно не вырывается вперед. Отдел не авралил. Девушки, в отделе они составляли абсолютное большинство, начальника боготворили, так как он на отлучки в магазин смотрел сквозь пальцы, требовал лишь никогда не опаздывать, зная по своему опыту, что важно находиться на месте к началу работы и выполнять план.

Борис умел работать не напрягаясь, иногда он брал работу домой, но не бравировал этим, скорее скрывал. Он всегда находился в приподнятом настроении, подтянутый, элегантный, отпускал комплименты секретаршам, но романов на работе не заводил. Девушки его за это любили. Он мог попасть в любой кабинет без очереди и когда надо, то есть когда руководство в хорошем настроении. Его нельзя назвать карьеристом, но он далеко не безразличен к своему служебному положению, умеет произвести впечатление, подать материал как надо.

В общем, Борис Нечаев работник отменный.

— Валечка, если меня спросят, скажите что-нибудь. — Он прижал ладонь к сердцу, посмотрел на секретаршу проникновенно.

Девушка хихикнула и отложила ручку, подаренную ей Нечаевым по возвращении из Гренобля.

— Борис Александрович, не волнуйтесь.

— Привет! — Он отсалютовал, легко вышел из приемной начальника.

Пока Борис не покинул стен учреждения, у него был деловой сосредоточенный вид; стоило ему миновать вахтера, ступить на ничейную территорию, как его полные сочные губы чуть заметно дрогнули, в круглых карих глазах пропал деловой блеск — и появилось лукавство. Садясь в троллейбус, он пропустил вперед девушку, помогая ей подняться на высокую ступеньку, еле удержался, чтобы не обнять ее за талию. Жизнь прекрасна! Но в троллейбусе Борис вдруг нахмурился, достал из портфеля «Советский спорт». Болельщик «Спартака» был озабочен: любимцы выиграли вчера у минчан, занимают второе место, но киевляне играют без напряжения, и у них длиннее скамейка. Неужели и в этом году они завоюют «золото»?

Борис просмотрел газету бегло, но запомнил все. Такая уж у него память, взглянул, словно сфотографировал, все цифры быстро разложил по полочкам, в любом споре можно достать, ошибки не произойдет. Он улыбнулся, бросил томный взгляд на незнакомую курносую девушку, поднялся и двинулся к дверям.

У «Националя», как всегда, толпился народ. Борис уверенно миновал стеклянные двери, кивнул швейцару, хотя знаком не был, так как заходил в модное кафе крайне редко — если Николай затащит. Вот писатель здесь завсегдатай. Борис знал, держаться надо уверенно, иначе поставят в очередь, которая всегда толпится у входа в зал. Подражая Звереву, он миновал очередь неторопливо, его никто не остановил.

Борис узнал иностранца с затылка, тот сидел в самом конце зала, за столиком на двоих, одно место пустовало. Борис занял его, поздоровался. Иностранец вежливо кивнул, продолжая помешивать соломинкой кофе-гляссе, сказал, что зря на русских наговаривают, они очень точны.

— Не звоните мне, пожалуйста, на работу, — ответил Борис и развернул меню. — Ваш акцент мне совершенно не нужен. Что за место вы выбрали? Через это кафе половина Москвы проходит, кого угодно можно встретить. Если кто подойдет, мы не знакомы.

Маленький тощий человечек в больших роговых очках бледно улыбнулся:

— Мне нравится ваша предусмотрительность, коллега. Но вы уж слишком капризны. Господина Дональда вы отчитали, когда он назначил вам встречу в Музее изобразительных искусств…

— Но я же там не бываю, — возмущенно перебил Борис. — Пришел впервые, налетел на друга, теперь он начнет докапываться: зачем да почему? — Он замолчал, попросив подошедшую официантку принести котлету по-киевски и минеральную воду, продолжал: — Мне вообще сейчас не следует с вами встречаться.

— Сейчас? — переспросил иностранец. — Что-нибудь произошло?

Борис откинулся на стуле, вытянул длинные ноги.

— Откуда вы узнали мой рабочий телефон? Мы с Дональдом договорились увидеться лишь в июне, — говорил он раздраженно, а лицо источало добродушие и покой.

Иностранец слегка наклонился к Борису, смотрел дружелюбно, говорил вполголоса. Со стороны казалось, что давнишние приятели обсуждают важную, сугубо личную проблему, в которую не хотят посвящать посторонних.

— Ваш телефон, Борис Александрович, мне дал господин Дональд, он же отзывался о вас как о человеке исключительно деловом и трезвом… — Иностранец снял свои огромные очки, и оказалось, что глазки у него малюсенькие и слезятся. Без очков он стал похож на крысу, Борис не мог сдержать улыбку.

Официантка принесла заказ, и они, оборвав фразу на полуслове, замолчали. Борис деловито оглядел котлету, брезгливо отодвинул морковь, корзиночку с зеленым горошком положил целиком в рот.

— У меня же интересное предложение. — Иностранец, вынув из бокала соломинку, взял ложку. — Надеюсь, вы не откажетесь от хороших денег?

— Козьма Прутков сказал: я не люблю деньги. Он про меня это сказал, — ответил Борис.

— Сначала выслушайте. — Человечек надел очки, вновь приобрел солидный вид. — Мне срочно нужна советская валюта. Будете иметь тысячу долларов. Не безвозмездно, — быстро добавил он, заметив протестующий жест Бориса.

— Я вас не понял.

— В банке я получу девяносто копеек за доллар.

— Справедливо.

— Не говорите глупости, я знаю людей, которые с удовольствием заплатят мне гораздо больше.

Борис проглотил котлету, запил бокалом воды, вытер полные губы, рассмеялся.

— Нет, господин. Гуд бай, вы ошиблись номером. Контора закрыта, прошу не беспокоить. — Он оглянулся, хотел позвать официантку.

— Подождите. — Иностранец схватил его за локоть. — Вы получите тысячу долларов по полтора рубля.

Считал Борис превосходно, быстро представил себе валютный магазин, возможности человека с тысячью долларов в кармане. Кроме того, его одолело любопытство, и он спросил:

— А как же те, кто заплатят «гораздо больше»?

— Иду на убытки ради вас. — Иностранец с сожалением вздохнул. — К тому же мои знакомые несколько скомпрометированы, могут оказаться под наблюдением милиции, остальное понимаете.

— Боитесь? — Борис перегнулся через стол, не шептал, говорил довольно громко: — В валютные дела ввязываться не буду. Я люблю футбол. Ясно?

— Господин Дональд…

— Отстаньте вы от меня!

Подошла официантка. Борис проверил счет, расплатился.

— Борис Александрович, нам нужна ваша помощь, — многозначительно произнес иностранец, бросив настороженный взгляд на официантку. — Подумайте, Борис Александрович, о последствиях… — Он закашлялся, прикрыл рот платком, окончание фразы прозвучало неразборчиво.

Борис почесал в затылке, оглянулся на прошедшую мимо модную девицу, ее юбка кончалась чуть ниже талии, хмыкнул.

— Есть хорошая русская пословица: «Утро вечера мудренее». — Иностранец буквально вложил визитную карточку Борису в руку. — Обыкновенная коммерция.

Борис положил визитную карточку на стол, подхватил портфель, ушел, не прощаясь.

Иностранец сидел, втянув голову в плечи, потягивал свой кофе, а когда подошла официантка, спросил:

— Скажите пожалуйста, как мне отсюда быстрее доехать до площади… — Он замялся, вынул записную книжку, долго листал, наконец прочел: — Площадь Восстания?

— Очень просто, — ответила девушка. — Выйдете из кафе, чуть левее остановка пятого троллейбуса. — Она задумалась. — Ваша пятая остановка.

— Благодарю. Действительно просто, пятый троллейбус и пятая остановка. Счет, пожалуйста.

Борис зашел в автоматную будку, набрал номер Зверева.

— Николай Иванович, извините за беспокойство, вы еще меня узнаете?

— К сожалению, — ответил Зверев.

— Если вы не возражаете, я загляну на минутку.

— Давай.

— Премного благодарен. — Борис поклонился автомату.

Воспоминание о человечке с толстыми линзами-очками на носу и тысяче долларов несколько испортило настроение, но Борис не умел хмуриться долго.

— Молодец, Борька, — сказал Николай, распахивая дверь. — Никак не мог найти предлог, чтобы не работать. Я сейчас пишу, как телегу везу, весь в поту и ни с места.

— Ты случайно на стихи не перешел? — Борис, потирая руки, прошелся по коридору, заглянул во все комнаты, отправился на кухню. — Где сама?

— Дежурит. Ушастика связали и отправили к бабушке. Слава богу, Цезаря забрала, только собаки мне не хватало.

Борис открыл холодильник, повел носом, довольно заурчав, вытащил трехлитровую банку с маринованными яблоками.

— Какой писатель без собаки? Терпи! — Он вынул из шкафа огромную глиняную кружку с надписью: «Здравствуй, Боря!», налил из банки маринад, яблоки выложил на тарелку.

Николай просматривал принесенный другом «Советский спорт».

Борис брал яблоко за хвостик, вытягивал полные губы, откусывал половину, затем отправлял в рот остатки, а черенок клал на тарелку. Когда с яблоками было покончено, он довольно кивнул, перечитал на кружке надпись, отпил глоток. Он задумчиво посмотрел на банку, решительно тряхнул головой, долил кружку, хотел убрать банку в холодильник, но в последний момент зажмурился и, подняв над головой трехлитровую бутыль, сделал несколько крупных глотков, быстро убрал ее в холодильник, решительно хлопнул дверцей.

— Твоя Любка диверсантка, знает мою слабость. — Он сел на место, любовно обхватил кружку ладонями. — Завтра мы с Петром начинаем новую жизнь: он будет работать, а я сажусь на диету. — Борис захохотал, поперхнулся, посмотрел на Николая серьезно. — Да, Петр… Ты ничего не заметил? Нет? Друг, называется. Что-то с нашим Петрушей происходит.

Николай слушал с безразличным видом. Когда Борис задавал вопрос, Николай кивал. Он знал, Борису не нужен ответ, сейчас выговорится и потребует помощи. Не попросит, именно потребует.

Борис говорил, Николай лишь изредка кивал. Он и не слушал ничего, Борьку не всегда нужно слушать, его слишком волнует Борис Нечаев, чтобы он всерьез от этого отвлекался. Если он и отвлекается, то лишь затем, чтобы показать окружающим, какие они скучные, как много у них пустых проблем — жизнь же прекрасна, всюду райские сады, не ленись в них зайти. С ним легко, Зверев ему всегда рад, как рад человек свой улыбке. Иногда Зверев задумывается: может, Борису и не смешно — и Борька защищается, шутками и смехом прикрывает себя, как щитом.

— Зверев, ты эгоист! — Борис перегнулся через стол, Николай почувствовал запах яблок. — У тебя морда как у Будды, никакого выражения. Каменная морда.

— Ты знаком с Буддой? Нет? Тогда кончай плеваться, выкладывай: зачем пришел? Или по мне соскучился?

Борис с обиженным видом отодвинулся от стола, но кружку прихватил с собой, взглянул на друга недоумевающе, решил не обижаться и сказал:

— Петрушка не в себе, что-то с ним стряслось в Монте-Карло, боится он этого майора. Даже мне врет. Ты случайно не знаешь, где он ночью шатался?

— Я не знаю, где и ты шатался. — Зверев насмешливо прищурился.

— Что я? — Борис прижал кружку к груди, изобразил возмущение. — Я в порядке, что уголовный кодекс. Вот Петруша…

— Подожди, — перебил Зверев. — Если ты чтишь уголовный кодекс, то почему до сегодняшнего дня не рассказал мне, где провел ночь. Это при твоей-то болтливости, Борис!

— Что ты ко мне пристал? Я спал в номере, Клянусь. За меня не волнуйся, а Петр в какую-то историю влип, ему помочь требуется. Ты заперся в изолированной квартире, тебя не касается. Если не ты, то кто поможет.

Зверев нагнул голову и выругался.

— Пальцем не пошевельну! Хватит! Пусть сам из своего дерьма вылезает! — Он перевел дух, чуть помолчал, уже спокойно спросил: — Ты почему сердобольным стал? Не знал за тобой такой добродетели.

— Ладно, ладно, Зверев. Не бросайся на людей. Петька наш друг, жена у него на последнем месяце, сам знаешь положение.

Раздался звонок. Зверев открыл дверь.

— День добрый! — сказал Петр, переступая порог. — Хотел позвонить, но подвернулось такси, и я решил рискнуть.

Уселись на кухне, молчали. Петр ерзал на стуле, отворачивался от Бориса, старался перехватить взгляд Зверева, но тот сидел, опустив голову, и угрюмо рассматривал сцепленные в замок пальцы. Борис, заглянув в пустую кружку, вдруг выпалил:

— Что случилось, други? Словно покойник в доме!

Зверев усмехнулся, хрустнул пальцами и ответил:

— Врете много. В серьезных вопросах врать не рекомендуется. Кончайте врать, расскажите Сергееву правду. Я же знаю, что ни в чем серьезном вы не виноваты.

Петр кашлянул, хотел о чем-то предупредить Зверева, но тот не обратил на друга внимания, и журналист тоже опустил голову.

— Действительно, пошли к Сергееву, выложим все начистоту. Нам скрывать нечего. Что же это получается? — Борис сделал паузу, но никто не ответил. — Дожили, что нами занимается контрразведка, а мы чего-то юлим. — Борис развел руками. — Человек серьезным делом занят, мы помочь должны. Ну, вы думайте, а я побежал, — неожиданно заторопился он. — Привет, ребята!

Когда Борис вышел, Петр сказал:

— Врет Борька. Я такое узнал…

Зверев махнул рукой, тяжело опустился на стул.

— Надоело. Если хочешь кофе, то вари сам.

Петр сварил себе кофе, сел напротив Зверева, который старался не смотреть на друга. Николай видел, что у Петра что-то произошло и он приехал «плакаться». Сил у Зверева оставалось на копейку, а для решения собственных дел требовалось их немало. Если попросить у Петьки помощи, он от удивления упадет со стула. Давно решено и подписано, что Николай Зверев собственных забот не имеет, он силен, удачлив, все знает, все может. Он таскает масочку героя, когда хочется завыть от тоски. Но ведь не скажешь другу: заткнись, без тебя тошно. Зверев посмотрел, как Петр наливает коньяк в стакан, перевел взгляд на его, как всегда, бледное усталое лицо.

— Тебе не кажется, что ты начинаешь пить? — Зверев удивился своему осуждающему тону. Ведь совсем недавно у него существовала теория — коньяк лучший друг, ласков и не болтлив, с ним можно расслабиться, быть откровенным. Коньяк не осудит, обласкает, снимет заботы… Была у него такая теория. Дорого он за нее заплатил.

— Кажется. — Петр проглотил изрядную порцию. — Я сейчас виделся с Сергеевым. — Зверев наклонил голову. — Как ты и предупреждал, он выпотрошил меня довольно быстро. Теперь уже скрывать нечего. — Петр снова налил. — Помнишь ту шведку, что крутилась около Левки? Ночь в Монте-Карло, море огней… Мы гуляли по городу… Она была так заинтересована мной… В гостиницу я попал на рассвете. Ты скажешь: подумаешь, трагедия? Да, трагедии нет, да и говорить-то не о чем. Но ты знаешь мое отношение к жене, знаешь, что я всегда осуждал и осуждаю Бориса и Левку! Не смотри на меня! Не ухмыляйся!

Зверев покорно отвернулся.

— Ночь в Монте-Карло! Кто поверит, что мы просто гуляли? Я не хотел, чтобы вы об этом знали.

— Контрразведка получила ценный материал, — съязвил Зверев.

— Да, ценный! — Петр выдвинул подбородок, раздул ноздри. — Ты должен помочь Борису. Я запутался, наболтал лишнего, Борька попал в скверную историю.

— Заткнись, Петя, — попросил Зверев. — Дай пять минут отдохнуть, а пока свари мне кофе.

Он зашел в кабинет, проглотил две таблетки элениума и одну от головной боли. Затем разделся, принял душ, растерся до боли полотенцем. Одевшись и тщательно причесавшись, сел, подвинул чашку и сказал:

— Валяй!

— Сейчас Борис крутит любовь с Мишкиной лаборанткой. Он просил не говорить тебе, и я молчал. Часы ей подарил он, а Сергеев почему-то решил, что это сделал я. Не думая подставить ножку, я сказал про Борьку. Какое кому дело? Я сказал просто так, чтобы сбить с майора-всезнайки спесь. Он не обратил даже внимания, спросил у меня, где я был утром в субботу восемнадцатого мая. Мы были с женой в Музее изобразительных искусств, там я увидал Бориса, удивился, конечно, решил, что он притащился за какой-нибудь девицей. Тем более что Борис меня упорно не замечал. Он стоял с какими-то типами — один высокий, другой совсем маленький, — увидел меня, отвернулся. Ты знаешь, жена недолюбливает Бориса, и я не подошел.

— Пропусти описание зала, скульптур, картин, собственные настроения, самочувствие жены. Сюжет, пожалуйста.

— Я смеясь сказал об этом майору, назвал Бориса как свидетеля, который может подтвердить, что я был в музее.

— Ну? Короче? — Зверев подался вперед.

Петр тоже наклонился, они почти соприкасались лбами.

— Когда я описал Борькиного собеседника, майор достал из кармана несколько фотографий. Одна была портретом высокого типа, который говорил там с Борисом. Я хотел промолчать, но ты знаешь мое лицо. — Петр вздохнул. — Майор все понял. Этот тип явный иностранец. Его фотография была в кармане майора с Лубянки! Ты понял?

— Отстаньте от меня, — глухо сказал Зверев.

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ МАЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК

Около шести часов Сергееву позвонили из канцелярии, он спустился на третий этаж, расписался в получении двух конвертов. В них были ответы на его запросы.

Из Подольска сообщали, что Борис Александрович Нечаев выехал из командировки в пятницу семнадцатого мая. Его провожал главный инженер предприятия. Следовательно, Борис вернулся в Москву в пятницу вечером, а не в субботу днем, как он утверждает. Домой он пришел после двух часов дня, уже в субботу. В это же время вернулся в гостиницу исчезнувший рано утром Фрэнк Дональд. До девяти иностранец находился в Загорске, цель поездки остается неизвестной, можно предположить, что просто убивал время. Встреча с Нечаевым была назначена в музее, на десять часов. Дональд понимал, что может находиться под наблюдением, и, чтобы не привести контрразведку к Нечаеву, уехал из гостиницы очень рано. Где ночевал Нечаев? Возможно, у лаборантки Соколовского. Девушка живет в изолированной квартире, и он прямо с вокзала проехал к ней. На следующий день в десять он был в музее, куда обычно не ходит, встретился с Дональдом и каким-то неизвестным.

Сергеев вскрыл второй конверт, внутри оказался еще один конверт, с заграничным штемпелем. Адресат сообщал вопросы и ответы викторины, которую в Гренобле проводило рекламное агентство Монте-Карло. Агентством учитывались бюллетени с отметкой, свидетельствующей, что они опущены в ящик до двадцати двух часов пятнадцатого февраля. Продавались билеты в тот же день с шестнадцати до двадцати часов.

Сергеев отложил письмо, поднялся из-за стола, опершись ладонями на холодное оконное стекло, бездумно смотрел на площадь. Суета у дверей «Детского мира», темная людская лента всасывается подземными переходами, выходящих почему-то меньше, словно часть людей остается там, не хочет выходить. Вертятся машины вокруг памятника Дзержинскому. Какой-то «извозчик» прямо от тротуара рванулся в левый ряд, милиция не заметила, но водитель такси высунулся, что-то сказал «извозчику», наверное, ласково сказал, вежливо.

Сергеев заставил себя вернуться к столу, мундштуком трубки толкнул конверт с иностранными марками, он скользнул по полированному столу, чуть не слетел на пол. Сергеев прихлопнул его ладонью.

Вопросы и ответы полностью совпадали с показаниями Нечаева, именно это письмо ставило последнюю точку. Ричард Петерс в данном раунде получил нокаут. Если начальник русской секции опускался на пол как профессионал, то майор Сергеев получал затрещину как человек. Он ждал этой минуты, упрямо проверял версию за версией, знал, что получит удар. Не знал, как именно развеются остатки иллюзий, но уже несколько дней был убежден, что, хочешь не хочешь, придется проглотить горькую пилюлю.

Он аккуратно уложил все документы в папку для доклада, швырнул ее в сейф, громыхнув замком, запер холодный железный шкаф. Сейф не человек, ему все равно. Сергеев, посмотрев на него с завистью, отправился к начальству. Секретарша перестала стучать на машинке и улыбнулась.

— Олег Николаевич, начальник один, но просил не беспокоить.

У Сергеева не было острой необходимости видеть полковника. Желая кому-нибудь досадить, он открыл дубовую дверь, даже не заботясь, что полковник может услышать, сказал секретарше:

— Ничего, Ниночка, минутку потерпит.

Василий Васильевич перестал писать, отложил папку.

— Слушаю, Олег Николаевич.

— Я закончил, Василий Васильевич.

— Поздравляю, — без всякого энтузиазма ответил Василий Васильевич, взглянул на Сергеева, нахмурился.

— Разрешите доложить завтра, я очень устал, — сказал Сергеев резко, чуть ли не повышая голос, и обычные слова приобрели вызывающий характер.

— Отдыхайте. — Полковник не предложил сесть, но Сергеев не уходил. Он сунул в рот трубку, скрестил на груди руки.

Василий Васильевич взял папиросу, постучал мундштуком по коробке, закурил, наклонившись над столом, начал писать. Сергеев стоял не двигаясь, понимал нелепость своего поведения, мальчишескую картинность позы, но уйти не мог. Его что-то держало здесь, в массивном спокойном кабинете. Круглая, коротко стриженная голова начальника, его бугристый лоб, широкие плечи, короткопалые кисти неловко, но крепко держащие ручку и бумагу, весь он, литой, монументально уверенный, сегодня вызывал у Сергеева глухую неприязнь. Он всегда знал, как поступить, не сомневался в своей правоте.

— Олег Николаевич, я вас не задерживаю, — не поднимая головы, сказал полковник.

— Извините, до свидания. — Сергеев щелкнул каблуками и вышел.

— Олег Николаевич, — окликнула его секретарша, — извините, пожалуйста, не говорите полковнику. Он просил вам передать вчера, а я забыла. — Она выскочила из-за стола, протянула Сергееву какую-то бумагу.

— Спасибо, Ниночка. — Он взял документ, читая на ходу, вернулся в свой кабинет.

Это была справка о работе, проделанной полковником в Загорске. В ней указывался номер такси, фамилия водителя, который в девять утра в Загорске посадил Дональда в машину и отвез в Москву. На Пушкинской площади они остановились, приняли в машину еще одного мужчину. Его словесный портрет полностью совпадал с описанием незнакомца, стоявшего рядом с Дональдом и Нечаевым в музее. Пассажиры разговаривали на иностранном языке, водитель повез их на Волхонку, ждал минут двадцать у музея, затем они вышли, и он отвез их в «Националь».

Сергеев небрежно бросил справку на стол, раскурил трубку. Полковник, конечно, в восторге, сумел в Загорске получить важные дополнительные сведения после того, как Сергеев отработал все на месте. Забыл, уважаемый Василий Васильевич, как Сергеева срочно вызвали из Загорска. Главное, ничего существенно нового справка не добавляла, появилось какое-то новое лицо. Маленький худощавый тип в очках. Где его искать? Посещение Фрэнком Дональдом музея Сергеев установил сам, что Дональд там делал, тоже установил… Хотя… Сергеев подошел к столу, перечитал документ. Любопытно, как удалось найти водителя такси? Важный свидетель. Он мог убедительно подтвердить версию Сергеева. Как его нашли, почему не сказано, как получены результаты? Сухие выводы, ничего о процессе работы, а важно знать, как развивался процесс поиска, он не менее важен, чем результат. Вот, полковник, бумаги пожалел или скромность одолела? Подтекстик чувствуется — трудно было, но трудности вас не касаются, а результат — пожалуйста.

Сергеев задумался, отошел от стола, хмыкнул невесело. Это же его, Сергеева, манера писать документы. Все в сторону, на стол кладется голый факт. Он гордился сухостью, лаконичностью своих докладов. Василий Васильевич отплатил, ай, да старик, шутником оказался. От того, как именно найден свидетель, зависит основной вывод — подсовывают его, подставляют умышленно или нет. А в справке пусто, разгадывай кроссворд без исходных данных, почувствуй, майор Сергеев, как легко с тобой работать. Все сделано тонко.

Сергеев убрал справку полковника в сейф. На будущее необходимо учесть. Может, Василий Васильевич только этого и добивался — чтобы Сергеев учел на будущее? Он снова рассмеялся, много лет вместе работаем, а не знаем друг друга. Почему друг друга? Полковник, как видно, знает Сергеева отлично. Он вспомнил свое поведение в кабинете начальника, чертыхнулся, на душе было и без того муторно. Сергеев еще раз проверил, все ли в кабинете в порядке, собрался, уходить. Сесть за руль, уехать, вырваться из любимого, но порой утомительного, бешеного ритма работы.

Он не дошел до двери, остановился и оглянулся. Куда ехать? Здесь тихо, никто не беспокоит. Мысли покоя не дают? От них не уедешь, будь у тебя мотор на машине десять раз форсирован. Он вернулся к столу, снял телефонную трубку, повертел, послушал равнодушный гудок, положил на место. В тридцать лет жены нет — и не будет. Он снова снял трубку, набрал номер Павловой.

— Ну? — раздраженно спросила она.

— Здравствуйте, майор Сергеев беспокоит. — Будь он более эмоционален, схватился бы от собственной глупости за голову.

— Здравствуйте, товарищ майор.

— Мне нужно вас увидеть, Таня. — Сергеев хотел извиниться, вместо этого говорил сухо, официально.

— Нужно? — переспросила она задумчиво. Помолчав, сказала: — Если нужно, майор, отказать не могу. Я освобожусь после первого действия, около половины девятого.

— Спасибо. — Сергеев положил трубку, ошалело посмотрев на телефон, громко сказал: — Полный идиот!

Сейчас только семь — куда девать полтора часа? Пойти в кино, посмотреть погоню со стрельбой? Он развернул вчерашнюю «Вечерку». С данным вопросом в кинотеатрах обстояло неплохо — постреливали. Но часть фильмов он уже видел, об остальных слышал, что идти не стоит.

Сергеев отпер сейф, разложил бумаги, вооружился трубкой, начал читать. Все с самого начала, справка за справкой, документ за документом. Наконец, он дошел до последней справки — о беседе с Петром Левченко. Итак, Петр Левченко отпал окончательно. Главное в его рассказе… Да, главное — его случайная встреча в музее с Борисом Нечаевым и Фрэнком Дональдом. Об этом стоит подумать.

У театра было довольно людно. Сергеев оставил машину в стороне, в вестибюле его встретила уже знакомая вахтерша. Она, как всегда, вязала, только клубок сегодня у нее был не синий, а зеленый.

— Татьяна сейчас выйдет, разгримировывается, — сказала она, увидев Сергеева. Опустила вязание на колени, оглядела его критически. — Вы не с телевидения. Молчаливы слишком, там все больше…

— Вот и я! — С лестницы сбежала Татьяна, неумело щелкнула каблуками сапожек, вытянулась, хотела отрапортовать, взглянув на привставшую от удивления вахтершу, рассмеялась, взяла Сергеева под руку и выскочила на улицу. Она уже знала, что машина не запирается, уверенно распахнула дверцу. Микки-Маус приветливо качнулся навстречу, под мышкой он держал три розы.

— Большое спасибо, Микки! — Таня взяла игрушку, подняла гуттаперчевую ручку, вынула цветы. — Чудесные розы, малыш, но тебе же больно, проклятые шипы. Микки, у роз ужасно острые шипы. Ты часто даришь розы, Микки?

Сергеев сел за руль, уже включил мотор, когда почувствовал на щеке теплую руку. Таня придвинулась ближе, обняла его, посмотрела в лицо.

— Боитесь, майор? — Ее лицо было так близко, что Сергеев видел одни глаза.

— Боюсь, — почти не разжимая губ, сказал он.

Когда она его поцеловала, Сергеев не выдержал, прикрыл глаза, а когда открыл их, понял, что Таня его не видит, она не смотрела, а слушала, прислушивалась внимательно, провела пальцами по его лицу, отвернулась.

Сергеев пустил машину по Садовому и решал, как Себя надо вести: что можно и чего нельзя? Говорить или молчать? Лучше молчать, но получалось уж слишком значительно. Не выглядит ли он в глазах женщины полным идиотом?

— Я обещала сегодня навестить дядю. Вы не откажетесь сопровождать меня, Сергеев? — спросила Таня обыденным, чуть хрипловатым голосом.

— Конечно, Таня. Надеюсь, будет не очень скучно и долго?

— Не торгуйтесь. Вы познакомитесь с замечательными людьми. Я выросла у них в доме, чем я старше, тем значительнее и непонятнее для меня эта пара: мои тетя и дядя.

Сергеев знал, что молчаливый слушатель узнает больше, чем задающий вопросы. Таня взяла Микки на колени и продолжала:

— Мой отец инженер, погиб в первый год войны. Мне еще не исполнилось года, когда я стала круглой сиротой. Мать умерла при родах. Сестра отца взяла меня к себе. Они с мужем меня удочерили. Я ношу их фамилию. У них я выросла. Вы скоро все поймете. Наше поколение таких людей видело только в кино. В тридцать первом году тетя ушла из семьи, а отец остался, он был старше и, как понимаю, революцию не принял, не принимал всю жизнь. Я не знаю его, в доме о нем не говорили. Считается, что его смерть на фронте — лучший поступок всей его жизни.

С минуту она молча курила, затем выбросила сигарету в окно.

— Я хочу рассказать о своих приемных родителях. Может быть, вы, человек посторонний, сумеете разгадать их секрет и открыть мне. Тетя шестнадцати лет ушла на стройки по путевке комсомола. Она родилась в дворянской семье, успела получить образование. Значительно позже закончила университет, аспирантуру, сейчас имеет ученую степень. Восемнадцати лет она вышла замуж за красноармейца, который еле умел читать. Она, семи лет уже игравшая Чайковского и Рахманинова, полюбила его, вместе с ним училась в рабфаке, читала ему Пушкина, объясняла, кто такие Блок и Маяковский. И любит его почти сорок лет.

— А он?

— Он — человек, — ответила Таня, она не произнесла, вылепила это слово, сделала его объемным, весомым.

Сергеев позавидовал неизвестному, видимо, уже пожилому человеку.

— Галстук завязывать не научился. — Таня звонко рассмеялась. — Хотя я подозреваю, что он нарочно по утрам ходит с обескураженным видом, пока тетя не завяжет на нем галстук и не поцелует. Я это видела каждый день. Дядя — это совсем другая история. Он много учился, позже очень много работал. Мой отец и дворянские родители его жены в свое время обеспечили ему немало неприятностей.

— Глупости, — грубо перебил Сергеев. — Кем бы ни был ваш отец, Таня, он, погибший на фронте в сорок первом, не может влиять на судьбу другого человека.

Таня усмехнулась, почесала Микки за ухом.

— На судьбу достаточно повлиять раз, не требуется висеть гирей всю жизнь. Я не об этом. — Таня выпрямилась на сиденье, требовательно посмотрела на Сергеева. — Ответьте мне, товарищ майор, как оно получается? Почему эти люди всегда были вместе? Любовь? Что, сейчас любить разучились? Не верю. Но мы с вами, при любой любви, не выдержали бы и крохотной части того, что выдержали они. Я прихожу в бешенство, когда слышу: раньше было так, а сейчас эдак, раньше была любовь, сейчас — постель… Ерунда все это, но кругом разводятся, расходятся, расстаются, и это не ерунда, а факт. Причина? В чем же причина? Если начинаешь доискиваться, то отвечают: не сошлись характерами; проще: он не понимает ее; еще проще: заел быт, не хватает денег, надоело считать каждую копейку, поодиночке можно устроиться на родительской шее. Вы поняли меня, товарищ майор?

Сергеев кивнул. Он и сам думал, и не однажды, над вопросом, который задала Таня. Действительно, почему люди так часто расходятся? Человек не разучился, не может разучиться любить. Ранние браки, непроверенные чувства, неприспособленность к самостоятельной жизни? Частично. Увлечение формой, а жить-то приходится с содержанием?

— Таня, я думаю над вашим вопросом, уже приготовил ответ, но вдруг подумал, что мой начальник порой справедливо обвиняет меня в самоуверенности. — Сергеев остановил машину у светофора. — Мы так и будем ездить, или вы скажете адрес?

— На площадь Восстания, — ответила Таня, ей уже расхотелось ехать, да и нечестно это по отношению к Олегу, но, во-первых, она обещала приехать и привезти Олега, а во-вторых, ей очень хотелось увидеть его лицо, когда он войдет в квартиру… Решив быть коварной до конца, она спросила:

— Олег, вы сказали, что начальник вас обвиняет в самоуверенности. Что он за человек? Какие начальники в вашем учреждении?

— Разные, — ответил Олег, проезжая мимо зоопарка, подумал, что давно здесь не был, надо обязательно сходить. — Василий Васильевич не хуже других, хотя нелегкий старик. Если я когда-нибудь стану начальником, — говорил он, забывая, что и сейчас для многих начальник, — то, наверное, буду не лучше. У каждого свои заскоки.

— Какие заскоки у Василия Васильевича?

— Почему он вас интересует? — Сергеев незаметно переключился на мысли о работе. Завтра надо докладывать результаты, доказательств мало, в интуицию и логический просчет версии полковник скорее всего не поверит. Как его убедить?

Таня похлопала его по щеке.

— Товарищ майор, очнитесь. — Она приклеила Микки на место, показала переулок, в который надо свернуть, попросила остановиться у серого шестиэтажного дома. Она взяла Сергеева за лацкан пиджака, выговаривая, как маленькому, сказала: — Николай Зверев тоже мог исчезнуть на середине фразы, говорил и отключался, по выражению его лица я видела, что он отсутствует, забыл про меня. Николай мой старый друг, я ему это прощаю. Вам придется отучиться от этой очаровательной привычки. — Она вышла из машины, уже в подъезде закончила: — Если вы собираетесь иногда меня видеть.

Сергеев не ответил, он всегда предпочитал молчать, если точные слова не приходили сразу. Он заметил, что в доме был лифт, но они начали подниматься пешком. На площадке четвертого этажа Таня остановилась, повернула Сергеева к себе лицом.

— Не сердитесь, Сергеев. — Она поправила на нем галстук, еще раз оглядела и тогда лишь нажала звонок.

— Добрый вечер, прошу, молодые люди, — сказала, распахивая дверь, очень стройная женщина. — Здравствуйте, Олег, меня зовут Виктория Павловна. — Она протянула Сергееву руку.

— Здравствуйте, очень приятно. — Он поцеловал руку женщины.

— Ну-ка, дайте на вас взглянуть. — Женщина провела его в комнату. — Примерно таким я вас и представляла. — Она оглядела его строгим учительским взглядом. — Столько лет слышу: Сергеев, Сергеев…

Женщина разглядывала его с любопытством, но он не чувствовал неудобства, наоборот, стало весело и легко, он повернулся, прошелся перед хозяйкой, изображая демонстрацию мод.

— Ты, Вика, поработай с ним, потом восхищайся. — У двери, ведущей в другую комнату, стоял Василий Васильевич.

Сергеев посмотрел на полковника, на Таню, которая еле сдерживала смех, поклонился хозяйке.

— Виктория Павловна, я вам сочувствую.

— Вы правы, Олег. — Она тряхнула пепельными от седины волосами. — Тяжелые люди. Татьяна, помоги мне!

Когда женщины скрылись на кухне, Василий Васильевич подошел к Сергееву.

— Не надо сердиться, Олег.

— Я не сержусь. — Сергеев рассмеялся. — Удивляюсь своей глупости.

Полковник подвинул гостю стул.

— Садись. У нас такая «редкая» фамилия, мудрено, что ты не обратил внимания. Павловых как собак нерезаных.

— Мужчины, не курите здесь и приготовьтесь немного подождать. — Виктория Павловна приподняла локоть Сергеева, стала снимать со стола скатерть. — Вообще лучше, если вы уйдете в кабинет.

— Правильно, пойдем, пока не попало. — Василий Васильевич быстро встал, кивнув Сергееву, направился в соседнюю комнату.

Кабинет полковника имел, как и полагается, письменный стол и книжные полки, примечательны здесь были, пожалуй, неимоверных размеров старинное кресло и такого же стиля диван из потрескавшегося мореного дуба, обтянутые когда-то золотой парчой. Они занимали половину комнаты.

— Если поздно засижусь, то сплю здесь, — пояснил полковник, перехватив любопытный взгляд Сергеева. — Царское ложе.

В кабинет вошла Виктория Павловна, поставила на стол поднос с графином и рюмками.

— Убери, Вика. Дай, пожалуйста, минеральной воды… Олег, вам кофе? — спросил Василий Васильевич.

— Если можно.

— Василий, ты не у себя на работе, — строго сказала хозяйка, хотела наполнить рюмки, но Василий Васильевич решительно перехватил ее руку.

— Не будем спорить, Виктория. — Он подождал, пока жена заберет поднос и выйдет, повернулся к Сергееву. — Раз уж пришел, выкладывай. — Сергеев хотел возразить, полковник властно махнул рукой. — Я слушаю.

— Хорошо. — Сергеев сел к столу, подвинул лист бумаги, положил авторучку. — Вам, Василий Васильевич, придется потерпеть, слушая мои умозаключения, смириться с тем, что я практически имею очень мало доказательств.

— Утром бы они у тебя были? — не удержался от вопроса Василий Васильевич.

— Не было бы, полковник. — Сергеев в отместку за обращение «на «ты» пропустил слово «товарищ». — Но я бы подготовился, доложил бы короче.

— Валяй! — Василий Васильевич вновь махнул рукой, откинулся в кресле. — Кури и не ерепенься, пожалуйста.

Сергеев старался говорить как можно лаконичнее, отдельные слова записывал, полковник лишь косил на его записи, не перебивал.

— Четко прослеживается линия: Петерс — Монте-Карло — Нечаев — лаборантка Соколовского — Дональд — Петерс. Связь Нечаева с Калякиной сомнения не вызывает. Утром восемнадцатого Нечаев встретился с Дональдом. Что встреча носила случайный характер, исключено. Нечаев вернулся из командировки, еще не был дома и сразу поехал в музей, хотя искусством не интересуется. Сначала Дональд скомпрометировал Зверева, дав нам возможность убедиться в мнимой серьезности своих намерений. Затем ушел от наблюдения и уехал в Загорск.

— Зачем? — быстро спросил Василий Васильевич.

— По-видимому, совмещал приятное с полезным, посетил интересное место, послушал раннюю обедню, убил время до встречи с Нечаевым в музее. Согласны?

— Предположим, — медленно ответил Василий Васильевич. — Дальше?

— Вопрос: как удалось найти машину, на которой Дональд уехал из Загорска в Москву?

Полковник посмотрел на Сергеева, хотел было ехидно сказать, что факт установлен, процесс работы значения не имеет, но сдержался.

— Дональд зашел в кафе рядом с музеем, откуда ему вызвали машину по телефону.

— Значит, я прав, что-то в этом роде я и ожидал услышать. Борис Нечаев производит впечатление легкомысленного человека. — Сергеев зачеркнул исписанный лист крест-накрест. — Нам подсовывают Нечаева, прикрывают им своего агента. Связь Бориса Нечаева с Ниной Калякиной имеет отношение только к личной жизни Нечаева. Его встреча с Дональдом организована для нас. Использовали его любовь к тряпкам.

Василий Васильевич взял со стола лист бумаги, исписанный Сергеевым, перечитал написанное, положил бумагу обратно, вопросительно взглянул на Сергеева. В кабинет с подносом в руках бесшумно вошла Виктория Павловна, она улыбнулась Сергееву, поставила перед ним чашку черного кофе, оставила поднос с бокалами и бутылкой боржоми, так же бесшумно вышла.

Василий Васильевич лишь покосился в сторону жены, благодарно кивнул, она, словно невзначай, провела ладонью по его плечу. Сергеев посмотрел на закрывшуюся за хозяйкой дверь. Зверев тоже счастлив в семейной жизни. По его, Сергеева, теории, каждый получает то, что заслуживает. Он разломает жизнь Зверева. Какие глупые мысли… Сергеев провел ладонью по лицу.

— В Монте-Карло был завербован Николай Зверев.

— Так, — сказал Василий Васильевич, в его глазах ничего не изменилось, но Сергееву вдруг стало стыдно: он почувствовал, будто ударил человека. — Ты давно его видел? — опросил полковник, открыл боржоми, наполнил бокалы. — Любаша, его жена, хорошо себя чувствует?

— Хорошо. — Сергеев подумал: хватило бы у него силы не предупредить подчиненного, что расследование касается людей, хорошо знакомых.

— Пять лет назад она тяжело болела. Тяжело, — Василий Васильевич сказал как бы про себя, вспомнил. Он поднял голову, поймал взгляд Сергеева. — Рассказывай. — Полковник подвинул к себе чистый лист бумаги, взял авторучку.

Дверь приоткрылась, Таня негромко сказала:

— Мужчины, кушать подано.

— Занят, Татьяна, — ответил полковник, не поворачиваясь, и подбодрил Сергеева: — Слушаю.

— Первое, что меня насторожило, это несколько грубая работа Дональда при выяснении адреса Зверева. Он работал излишне грубо, словно опасаясь, что мы не разберем, что компрометация Зверева проводится намеренно. Я подумал об этом, но, увлеченный работой, забыл. Затем меня насторожило, что Зверев в Монте-Карло бросил пить, я узнал — он ежегодно не пьет по семь-восемь месяцев, и успокоился. Снова поразмыслив над данным фактом, пришел к выводу, что тем не менее он заслуживает внимания. Зверев расстается со спиртным, приступая к очередной работе, в Монте-Карло он отдыхал. Зверев человек рациональный, не подвержен минутному настроению, я начал искать причину. В поведении Зверева в Монте-Карло есть еще одна странность: он единственный, кого не уводили из гостиницы. Друзей явно растаскивали в разные стороны, Зверева оставили в гостинице. Я понимаю, если увести троих, то четвертый тоже изолируется, но именно Зверева было бы труднее всего куда-либо увлечь. Далее, утром у Зверева сильно повреждена кисть правой руки. Петр, по образованию врач, предполагал возможность трещины или даже закрытого перелома. Около часа ночи Зверев, по его словам, ввязался в драку и ударил какого-то пьяницу, но опытный человек — а Зверев безусловно бить умеет — не может с одного удара так изувечить себе руку. На следующий день он не мог даже писать, друзья играли в преферанс, записывал за него Нечаев. Мало того, если Зверев разбил руку в известном всем столкновении, то он не мог отнести в номер два тяжелых чемодана, а известно, что он помогал приехавшей в гостиницу паре и чемоданы таскал. Я по себе знаю, при вывихе — а у Зверева, как минимум, был вывих — резкая боль наступает сразу. Из всего этого можно сделать вывод, не очень обоснованный, но вполне допустимый — Зверев повредил руку после часа ночи. Где?

Василий Васильевич слушал Сергеева, писал, когда он сделал паузу, полковник, не поднимая головы, сказал:

— Продолжай, я внимательно слушаю.

— Я пришел к выводу, что трое других вряд ли могли заинтересовать Петерса. Новиков и Нечаев не имеют к Соколовскому подхода, я убежден: о связи Нечаева с лаборанткой Соколовского Петерс не знает. Левченко в курсе работ ученого, поддерживает с ним постоянный деловой контакт, но журналист слишком эмоционален и слабохарактерен. Когда я это понял, то Зверев остался в одиночестве. Он для Петерса фигура со всех сторон подходящая. Он дружит с Соколовским, имеет на него влияние. Короче, Зверев годится, надо было суметь его обработать. Но чем же? Можно предположить, что компрометация Зверева была построена на его пристрастии к спиртному.

— Конкретнее, пожалуйста. — Василий Васильевич перестал писать, рисовал на бумаге вопросительные и восклицательные знаки.

Сергеев наклонил голову, подумал, выпил остывший кофе.

— Зверев не мог выиграть викторину, он не обладает соответствующими знаниями и феноменальной памятью Бориса Нечаева. Главное — даже если Зверев вообще опустил билет с ответами, то сделал это не раньше шестнадцатого февраля утром, действительны же были только билеты, помеченные пятнадцатым числом, причем сданные не позднее двадцати двух часов. Но Зверева тоже объявляют победителем, и он летит. Не странно ли, Василий Васильевич?

Полковник нарисовал очередной вопросительный знак. Выводы Сергеева соответствовали его выводам. Сергеев рассуждал профессионально. Каждый факт сам по себе стоил мало, но соединенные в логическую цепь, факты и фактики опутывали Зверева. Противник предвидел возможность того, что факт вербовки не пройдет незамеченным советской контрразведкой, и подставил под подозрение своего действительного агента, намеренно допустил легкообнаруживаемый просчет, подсунув вывод: Зверева подставляют, прикрывая другого, действительно завербованного. Значительно тоньше он подставляет Нечаева. Неплохо, чувствуется рука Ричарда Петерса.

Сергеев еще не закончил. Василий Васильевич откинулся в кресле, прикрыл глаза.

— Петр Левченко мне рассказал, что, убеждая его рассказывать мне только правду, Зверев сказал: «Контрразведка подозревает, что ты был в Монте-Карло завербован», — последнее слово Сергеев произнес почти по слогам, полагая тему исчерпанной, допил кофе и закурил.

Одним из недостатков начальника Сергеев считал стремление все разжевать, лишний раз объяснить, что дважды два — четыре. Сам он этого старался не делать, полковник безусловно поймет: в его беседах с друзьями не называлось слово «вербовка», произнеся его, Зверев выдал себя. Из четверых никто, кроме самого агента, не знает, почему Сергеев донимает его вопросами.

Полковник никак не отреагировал на фразу Сергеева, примерно минуту сидел с закрытыми глазами, затем нагнулся к столу, еще раз перечитал свои пометки, перечеркнул их, как это недавно сделал Сергеев, сложил оба листка вместе, разорвав, положил в карман.

— Какие предложения? — спросил он будничным тоном, покосился на дверь, давая понять, что разговор пора заканчивать.

— Надо подумать. Зверев не явится с повинной, он человек крайностей. Нужно искать доказательства.

— Вербовали Зверева явно под большим давлением, даже до драки дело дошло. Думаю, работать он на них не станет. — Василий Васильевич поднялся, направился к к двери. — Идемте ужинать, Олег Николаевич.

Полковник сутулился, чуть ли не шаркал по навощенному паркету, выглядел неизмеримо старше, чем на работе.

Сергеев отметил перемену в тоне и обращении начальника: потепление кончилось, вновь наступили заморозки. Сергеев пошел следом, несколько недоумевая, чем мог рассердить полковника.

Женщины смотрели телевизор. Виктория Павловна сразу его выключила, пригласила всех к столу.

Разговор за столом не получался, все вели себя несколько натянуто, мужчины продолжали думать о делах, женщины чувствовали их напряженность, не могли найти нужный тон. Выручила Таня — рассказала о готовящейся премьере, беззлобно посмеивалась над товарищами.

Вечер обещал закончиться благополучно, лица оттаяли, завязался непринужденный разговор. Сергеев, улучив момент, показал Тане глазами на дверь, она понимающе улыбнулась, все было бы прекрасно, но вдруг Василий Васильевич отставил стакан с чаем и сказал:

— Татьяна, вы что, с Колей Зверевым поссорились?

Таня удивленно подняла брови.

— Почему ты решил, дядя?

— Я знаю женскую привычку: стоит человеку не валяться у ваших ног, и у него обнаруживается куча недостатков. Сразу же. Верно?

Виктория Павловна взяла со стола пустые тарелки, вышла на кухню. Василий Васильевич, не обращая внимания на немой протест жены, продолжал:

— Пока ты надеялась поставить Николая на колени, ты была от него в восторге. Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Заболела Любаша, и Николай…

— Дядя! — Таня покраснела, умоляюще посмотрела на полковника. — Ты бы мог выбрать другой момент для своих нотаций.

— Почему же? — Василий Васильевич пожал плечами. — Очень подходящий момент. Если ты пять лет назад чуть не развалила семью, то мне стыдно перед Олегом Николаевичем не меньше, чем тебе. Я тебя воспитал, видимо, плохо. Ты красива, умна, талантлива. Этого мало, Татьяна. Я давно хотел тебе сказать, да все не мог выбрать времени. Олег Николаевич узнал, что ты человек с биографией, так это только честно. Я думаю, вы подойдете друг другу. — Василий Васильевич встал, по привычке поднялся и Сергеев. — Олег Николаевич сам добротой похвастать не может. Он человек современный, без сентиментальностей. Если что лишнее сказал, извините, старомоден несколько, привык все в лицо говорить. — Он поклонился и пошел в кабинет. — До свиданья, Олег Николаевич, заходите, всегда рад.

Оказавшись на улице, Таня прислонилась к стене дома и, еле переводя дыхание, пробормотала:

— Правдолюбец, будь ты неладен.

Сергеев обнял ее. Таня хотела освободиться, но он сжал ее плечи до боли, держал, пока она не успокоилась.

— Думаете, я из-за того, что он…

— Я ничего не думаю, — перебил Таню Сергеев.

Через несколько секунд машина катилась по Садовому, дома стирались, превращаясь в сплошные каменные стены, машина летела по замкнутому в кольцо туннелю.

В квартире полковника Павлова было тихо. Каждый семейный человек знает эту тишину. Иногда она наступает, независимо от того, сколько люди прожили вместе, год или сорок. Тихо, лишь в голове жужжат мысли: «Что за человек рядом живет? Казалось, знаешь его, а он…»

Виктория Павловна бесшумно убирала со стола, дверь в кабинет мужа была открыта, оттуда не доносилось ни звука. Она знала, сейчас к Василию подходить нельзя, он переживает собственное хамство, раздражен до предела. Спать, конечно, ляжет в кабинете. Завтра она ему объяснит, чем воспитанный человек отличается от полковника Павлова. Завтра, но не утром, вечером. Необходимо время, он все поймет сам. Она только дополнит.

В кабинете Василий Васильевич искал старую записную книжку. Он знал мысли жены, с ее точки зрения, он — жестокий, бестактный человек. Он знал — расправа назначена на завтрашний вечер. В этот раз Вика просчиталась, схватки не будет ни сегодня, ни завтра. Он нашел записную книжку, отыскал нужный телефон, записал его на отдельном листке, вошел в гостиную. Как он и ожидал, его появление было встречено молчанием.

— Виктория, ты, конечно, помнишь Колю Зверева, позвони ему. — Василий Васильевич говорил сухо, ведь он был прав и незаслуженно оскорблен.

Жена взяла из его рук листок, удивленно посмотрела на номер.

— Позвони сам.

— Вика, позвони Звереву, узнай, куда он пропал, спроси о здоровье Любаши. Больше ничего не говори. Ты поняла меня? — Он подвинул ей телефон, сел в кресло рядом.

Виктория Павловна посмотрела на записку, перевела взгляд на обеденный стол, затем на двери кабинета и наконец на входные двери. Она мыслила конкретно, восстанавливала события вечера, отталкиваясь от вещей, с которыми события были связаны. Виктория Павловна запуталась, но почувствовала, точно поняла чисто женской интуицией, что сегодня прав муж, а не она, необходимо слушаться. Сосредоточенно глядя в бумажку, она набрала номер, ей ответили, что Зверев переехал.

Полковник записал новый телефон Зверева.

— Сядь, Вика, говори веселее, непринужденнее. — Он взял жену за локоть, посадил в кресло у телефона. — Скажи, что перебирала старые записные книжки, вспомнила и прочее…

— Василий, уже двенадцатый час, неудобно.

— Удобно, Вика. — Василий Васильевич протянул жене трубку, сам набрал номер.

Зверева не оказалось дома, Виктория Павловна поговорила с Любашей, попеняла, что совсем забыли про стариков, узнала, что «блудный муж» должен скоро вернуться, а «верная жена» на боевом посту у плиты греет ужин.

— Будем ждать, — сказал Василий Васильевич, принес из кабинета книгу, сел у телефона.

Лет десять-пятнадцать назад Виктория Павловна обязательно бы спросила, что случилось, либо категорически заявила, что звонить в двенадцатом часу ночи не будет. Но на то и прожиты эти годы, чтобы научиться понимать и верить. Виктория Павловна молча пошла заниматься домашними делами, через полчаса Василий Васильевич вновь соединил ее с квартирой Зверева. Николай сам снял трубку.

— Здравствуйте, Коля. — Виктория Павловна вопросительно взглянула на мужа, заставила себя улыбнуться, заговорить непринужденнее: — Купили квартиру? Поздравляем, надеемся, пригласите посмотреть.

Заметив вопросительный взгляд жены, Василий Васильевич подсказал:

— Как здоровье Любаши? Как дочка?

— Как здоровье Любаши? Как дочка? — послушно повторила Виктория Павловна, выслушала ответ. — Нет… он не спит еще, могу позвать. — Она положила трубку на столик, быстро ушла на кухню.

Полковник долго сидел неподвижно, наконец взял трубку.

— Слушаю.

— Здравствуйте, Василий Васильевич, сто лет не виделись. Как жизнь молодая?

— Спасибо, — не отвечая на приветствие, сказал полковник и замолчал.

После небольшой паузы Зверев сказал:

— Мне необходимо с вами поговорить.

Полковник не ответил, прикрыл глаза, откинулся на спинку кресла, неожиданно он вспомнил, как около сорока лет назад сидел так же, ждал ответа из роддома. Вика рожала первенца.

— Если не возражаете, я зайду завтра к вам на работу.

Полковник переложил трубку в левую руку, достал платок, вытер лицо.

— Я эти дни очень занят, позвони майору Сергееву. — Не ожидая ответа, Василий Васильевич положил трубку.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ МАЯ. СРЕДА

— Что ты пристал? Я не могу тебе помочь? — Зверев натер ладони магнезией, подпрыгнув, повис на кольцах.

Борис сидел на скамейке и смотрел, как друг подтягивается на кольцах, непроизвольно считая разы. Николай подтянулся десять раз, спрыгнул. Нечаев пришел в спортзал, зная, что Зверев по утрам здесь тренируется. Маленький зал тяжелой атлетики — скорее большая комната, чем зал, — был пуст, кроме двух друзей никого. Они могли говорить свободно.

— Ты должен, — сказал Борис, когда Николай подошел к нему и взял лежавший на скамейке широкий кожаный ремень.

— Знаю, но не могу. — Зверев занимался своими делами, не обращал на друга внимания. Он поднял с пола десятикилограммовый диск, или, как его называют штангисты, блин, продел в него ремень, затянул на поясе, чуть опустил кольца, снова начал подтягиваться, Борис досчитал до десяти. Пока Зверев, отдыхая, ходил по залу, снова заговорил:

— Подскажи мне, как лучше поступить? Ты будешь смеяться, сейчас все не так, как прежде. Ты знаешь, я никогда не говорил слова про любовь. Нина не хочет меня видеть, говорит, разводись… Поговори с ней.

Зверев не ответил, прыгнул на кожаную спину «козла», сел, закрепил ступни ног в шведской стенке, прогнулся, подхватил с пола гирю, удерживая ее за головой, начал подниматься и опускаться. Когда он, бросив гирю, соскочил на пол, Борис встал.

— Супермен! Тебе гори все голубым огнем…

— Боря. Не надо, Боря. — Зверев перекинул через плечо полотенце, подошел к другу. — Думаешь, мне удовольствие доставляет через день таскать здесь железо, измываться над собой? — Николай стоял чуть ссутулившись, опустив голову.

— Ты здоров? — почему-то понизив голос, спросил Борис.

Зверев стащил через голову тренировочный свитер, Борис в который уже раз подумал: наградил же бог мускулатурой. В костюме обыкновенный человек, как разденется, хоть в американском кино снимай.

Николай равнодушно осмотрел руки, потерев мозоли, ответил:

— Вроде в порядке, — и повторил: — У меня всегда все в порядке.

— Ты чего это? — Борис схватил друга за потные плечи. — Ты брось, тебе нельзя сдавать. Хочешь отдохнуть? Хочешь, я тебе путевку в горы достану? — Он тормошил друга, нагибался, заглядывал в лицо.

— Хорошо. — Зверев, оттолкнув Бориса, пошел из зала. — Ты подожди меня, я быстро.

Борис, листая «Советский спорт», терпеливо следил, как, выйдя из душа, Зверев перед зеркалом придирчиво выводит пробор. Наконец, они вышли из зала и сели на скамейку маленького пыльного скверика.

— Ну? — Зверев облокотился на колени, подняв веточку, стал чертить на земле.

— Я люблю ее, Зверев. — Борис удивленно смотрел перед собой.

— Не самое страшное в жизни, Боря.

— А жена? Я же не могу бросить Наташку? — Борис уже не только удивлялся, но и возмущался.

— Действительно, ты ведь женат, Боря. Я забыл совсем, не удивительно, ты об этом никогда не помнил. — Зверев говорил тихо, вроде бы дружелюбно, но уже понимал, что сейчас неминуемо сорвется.

— Ты не можешь без нравоучений! Ты знаешь, что Петр положил Ольгу в роддом? Не знаешь, тебе наплевать. Я клюкву в сахаре достал, передачу сделал, между прочим, от твоего имени несколько слов написал. Ты же только романы писать можешь. Фантаст!

— Боря, друг ты мой наилучший! Пошел бы ты к чертовой матери! — Зверев улыбнулся. — Дал бы я тебе по сытой физиономии, да боюсь — обидишься.

— Для этого в зал ходишь, мускулы отращиваешь, — Борис чуть отодвинулся.

— Я мускулы отращиваю, чтобы вас на хребте таскать. — Зверев вытряхнул из пачки сигарету, руки у него дрожали. — Ты с кем в музее встречался?

Борис изобразил удивление, но, понимая, что Зверева не обманешь, сказал:

— Да так, ерунда получилась.

— Точнее.

— Тебе все надо знать? Я в Монте-Карло познакомился с одним итальянцем, он сказал, что скоро приедет в Москву. Я дал ему свой телефон.

— Что ты просил его привезти? — спросил Зверев.

— Ничего. — Борис оскорбился до глубины души.

— Врешь, — убежденно сказал Зверев. — Ладно, дал телефон, что дальше?

— Звонит какой-то тип, передает от него привет, говорит, что Мазетти приехать не смог, просил позвонить, передать маленький подарок. Что здесь такого? — Борис искренне возмущался.

— Ничего. Ты пошел за подарком в музей?

— Пошел. — Борис опустил голову. — Я тебя уверяю, что никаких дел у меня с ними не было. Предлагали купить доллары. — Он увидел, как скривился Зверев, торопливо закончил: — Я отказался! Отказался, сказал, чтобы отстали от меня.

— Расскажешь все Сергееву. Понял?

— Хорошо, — легко согласившись, Борис сразу заулыбался.

— Идем. — Зверев встал, подхватил спортивную сумку. — Я довезу тебя до работы.

В такси они молчали. Когда машина остановилась и Борис открыл дверцу, Зверев взял его за локоть.

— Ни совета, ни тем более помощи от меня не жди, скажу только: ни один из моих знакомых во втором браке не был более счастлив, чем в первом.

Борис ушел, Зверев назвал свой адрес, расслабленно развалился на сиденье. Он соврал Борису, некоторые счастливо жили во втором браке, но Борька просит толчка именно в эту сторону. Борису не поломать налаженный быт, не разорвать старые связи. Наташа не только его жена, она приятельница жен его друзей. Она добрый, легкий человек, хорошая и заботливая подруга. Бориса всю жизнь заносит налево, женившись на другой, он не переменится. Он сам все отлично понимает, зашел поплакаться, излить душу. У Петьки научился, мерзавец.

Теперь Зверев может ехать домой, продолжать веселую беззаботную жизнь. В том, что он шагает по ней счастливым победителем, никто из родственников и друзей не сомневался. Он сам создал этот миф. В спорте он скрывал, что тренируется больше и упорней других, импонировало слыть талантливым. В литературной жизни он со скромной хвастливостью рассказывал об успехах, помалкивал о неудачах. С годами он и ходить научился необычно: голова поднята, плечи расправлены, ноги в коленях почти не гнутся, не человек — скользящий монумент. Не ужился в спорте? Плевать, я могу писать романы. Среди окружающих прошел ропот недоверия, но он сел и написал. Правда, когда Зверев принес свой первый опус, то знакомый редактор, человек, относящийся к нему очень хорошо, стыдливо потупив глаза, посоветовал заняться чем-нибудь другим. Первую вещь он переписал двенадцать раз, и она была опубликована. Прошло десять лет, он печатается ежегодно. Улыбаться перестали. За спиной говорят о схематичной сюжетности, отсутствии таланта, он знает, что многое говорят справедливо, молча выжимает из себя все и еще немножко.

Зверев приехал домой, сегодня он один. Любаша на дежурстве, дочку забрала теща. Он обошел трехкомнатную квартиру. Недавно он еще копил деньги, мечтал об отдельной собственной комнате, в которую можно зайти и закрыть за собой дверь. Он добился, как добивался всего. Есть кабинет. Дверь закрывается. Зверев лег на тахту, поставил рядом телефон, закурил.

В прошлом году, в сентябре, он поехал за границу туристом. Путевку предложили друзья по спорту, образовался перерыв в работе, решил съездить на две недели. С этой поездки все и началось. За два дня до отъезда в Москву он очнулся в полицейском участке. Он ничего не помнил, последнее, что застряло в мозгу, был шофер такси, который подошел к нему в холле гостиницы и попросил разменять деньги. Зверев не понял, что говорит человек в форменной фуражке, шофер повторил свою просьбу по-английски, а когда узнал, что перед ним русский, обрадовался и на чистом русском языке попросил подождать, пока он — Зверев начисто забыл его имя — рассчитается с клиентом.

Шофер прибежал через несколько минут, потащил в бар, рассказывая на ходу, как воевал и попал в плен, какие хорошие русские парни.

Звереву шофер не понравился, но он выпил с ним рюмку водки и дальше не помнит. В полицейском участке он, конечно, испугался. Понял, что рюмка не могла свалить его с ног, следовательно, ему что-то подсыпали. Другой мог бы устроить скандал, потребовать связать с посольством. Кто Звереву поверит, что выпил лишь одну рюмку? Теперь не докажешь, приходится сидеть в участке, ждать продолжения, выкручиваться самому. Никакого продолжения не было, его оштрафовали на какую-то мелочь и отпустили. Фамилию он придумал, отделался испугом и головной болью. Из товарищей по группе никто не заметил его отсутствия, все, казалось, обошлось превосходно. Смутное предчувствие беды порой беспокоило его, но, оказавшись на родной земле, он завертелся в повседневных заботах, вернулась уверенность, он сел за очередную работу, в рот не брал спиртного.

За несколько дней до Нового года ему позвонил какой-то тип, назвался шведским издателем, предложил встретиться. Встреча произошла в маленьком кафе на проспекте Калинина. Там он понял, что инцидент не был забыт. Довольно простыми словами ему объяснили условия сделки. Он оказывает несложные услуги, о характере которых ему сообщат позднее. В благодарность за это на Западе издают его книгу. Его заверили: в щедрости гонорара он может не сомневаться. «Издатель» подкрепил свое предложение фотографией Зверева на полу полицейского участка, где он запечатлен рядом с каким-то оборванцем, и фотокопией протокола, свидетельствующего о не совсем пристойном поведении.

Проспект Калинина — место довольно людное, кафе хорошо освещены. Данное обстоятельство имело решающее значение для судьбы предусмотрительного «издателя». Зверев объяснил ему неминуемые последствия их следующей встречи. «Издатель» извинился, пробормотал, что выполняет лишь просьбу друга, попросил все-таки подумать: фотографию оставил на память.

Зверев ждал последствий, понимал, что повторная встреча не за горами, даже желал ее. Он принял решение не церемониться, разделать следующего шантажиста как следует, затем рассказать все в КГБ. Телефон молчал, стала появляться мыслишка, что теперь-то его оставили в покое. На кой черт он нужен? Тут у Петра появилась идея поездки в Гренобль, на Олимпийские игры. Сначала Зверев решил не ехать, рассудив, что одно дело на своей земле, другое — там. Но чертик самолюбия не давал покоя, главное, он перестал бояться. Он рассудил так: ну, напился, попал в участок, станет об этом известно, он покается. Всыплют. Безусловно, всыплют, не больше. Он не мог отступить, признать себя побежденным, поехал с друзьями в Гренобль. Если за ним следят, то пусть видят, он не боится, пусть попробуют сунуться с фотографиями.

Когда Зверев узнал, что вместе с друзьями объявлен победителем викторины, то все понял: он не заполнял бюллетень вообще. Тут он, как говорится, закусил удила. Хотите увидеть меня в Монте-Карло? Пожалуйста. Мне тоже порядком вся эта история надоела, встретимся, поговорим.

Сейчас он понимал, что вел себя глупо, можно сказать, преступно. Его понесло тогда, он не мог остановиться, обязан был доказать тем людям… Говорило оскорбленное самолюбие — почему за границей решили, что он человек, способный на предательство? Он вспоминал свою жизнь за последние годы, старался найти какой-либо поступок или фразу, которые бы дали возможность считать его потенциальным предателем.

Зверев не имел ни малейшего опыта в подобных делах, конечно, не мог себе представить, что попал в поле зрения иностранной разведки из-за близости к Соколовскому. Случайности, закономерности… Однажды, когда он уходил из квартиры Соколовского и был изрядно навеселе, на лестничной площадке столкнулся с незнакомым мужчиной. Они обменялись извинениями, расстались. Мужчина шел к Соколовскому. Через две недели, далеко от Москвы мужчина писал подробную справку о посещении доктора Соколовского, об отказе последнего сотрудничать с ассоциацией, о существовании у Соколовского близкого друга — Николая Ивановича Зверева, который имеет большое влияние на молодого доктора. Соколовский, разумеется, ничего не подозревая, восторженно рассказывал иностранному гостю о своем друге, неосторожно упомянул, что Зверев парень замечательный, только вот выпить любит.

Все решил карандаш Ричарда Петерса. Карандаш повис над докладной, секунду колебался, подчеркнул имя и фамилию Николая Зверева, дважды — фразу о его пристрастии к спиртному.

Причиной безрассудного поведения в Гренобле было самолюбие, провокатором — водка. Зверев пил мало, больше угощал других, но несколько рюмок исказили реальный мир, провоцировали на необдуманные поступки, превращали и без того не страдающего скромностью Зверева в человека-колосса, способного в одиночку отстоять честь нации.

Развязка наступила в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое февраля. Как Зверев ни был безрассуден, он не хотел уходить из гостиницы. Он рассказал майору Сергееву правду: около часа ночи, выпив всего две рюмки, он вышел подышать свежим воздухом, стоял, покуривая, напряженно ждал, почему-то уверенный, что за ним следят. Никакой драки у гостиницы не было, ее он придумал, чтобы объяснить разбитую руку. Разбил он ее при иных обстоятельствах.

Зверев погулял еще несколько минут, убедившись, что никто на его персону не покушается, зевнул, пошел в свой номер. Он открыл дверь, зажег свет, начал уже снимать пиджак, когда увидел в кресле того самого «издателя», который, в Москве подарил ему фотокарточку. Зверев задохнулся от ярости, услышал, как скрипнула дверь в ванную, быстро отойдя в сторону, он увидел плотного мужчину средних лет, который преграждал выход из номера.

Зверев не растерялся, коротко и ясно произнес выученную наизусть речь. Сказал, что не боится, пусть публикуют снимок во всех газетах мира и оставят его в покое. Речь не произвела должного впечатления, «издатель» начал уговаривать, Зверев — распаляться. В разговор встрял мужчина в дверях, пригрозил кулачной расправой. Зверев поддался на провокацию, накопившаяся за полгода злость бросилась в голову, он сделал ложный выпад, когда противник раскрылся, нанес удар в челюсть, перепрыгнул через распростертое тело, выскочил в коридор, где его встретил невысокий человек в пенсне и попытался остановить. Зверев сбил его с ног, вылетел на улицу и попал в объятия полицейских.

В два часа десять минут Зверев расхаживал по цементному полу одиночной камеры.

Сцена была подготовлена и срежиссирована профессионалами. Человек в пенсне являлся дежурным администратором гостиницы, человеком в городе известным, его подставили Звереву на убой. Оба они не подозревали, что разыгрывают написанные чужой рукой роли. Мужчина, сбитый в номере, мог легко справиться со Зверевым, но послушно подставил свою челюсть под удар. Когда Зверев вылетел в коридор, мужчина поднялся, заявил, что гонорар придется удвоить, так как кулак у русского парня настоящий. После этого агенты спокойно покинули гостиницу. Начала действовать официальная власть, которая не знала ничего о проводимой провокации.

Дежурный прокурор приехал в участок. Ознакомившись с материалами, он осуждающе покачал головой. Свидетелей оказалось больше чем достаточно. У добропорядочного администратора врач установил перелом челюсти и сотрясение мозга. Состав преступления был налицо. Объяснения Зверева не подтверждались, посторонних в гостинице не обнаружили, их восприняли как алкогольный мираж.

Зверева ждали суд и тюрьма.

Он это понял к четырем утра, когда, достаточно остыв, имел возможность подумать. Он прекрасно знал, уголовных преступников не выдают, да даже если свои и заберут его отсюда, то дома обязательно будут судить и посадят. О литературной деятельности можно забыть навсегда. Он был разбит наголову, поставлен к стенке, оставалось лишь ждать залпа.

«Издатель» появился в участке после пяти утра. Условия не изменились, и Зверев принял их, не собираясь работать на чью-то разведку. Принял с одной лишь целью — вырваться на волю, вернуться домой.

Теперь он лежал дома, в собственном кабинете трехкомнатной кооперативной квартиры, ждал телефонного звонка заграничного «друга». За границей у него имелись «друзья». Ночью, закончив разговор с Василием Васильевичем, он понял, что ему предложена безоговорочная капитуляция. Никаких скидок на знакомство, на разговор по душам. Просто, обычным порядком: бюро пропусков и майор Сергеев, человек с любопытными холодноватыми глазами. Надо было взять паспорт, приехать на такси — он же теперь ездил только на такси — и рассказать, как он согласился предать Родину.

Телефон вздрогнул ровно в четыре часа, «друг» оказался человеком пунктуальным. Зверев чуть выждал, снял трубку.

— Слушаю.

— Николай Иванович? — В голосе слышался чуть заметный акцент.

— Да.

— Вы меня узнали? Вы согласны встретиться?

— Да.

— Когда? Где?

— Запишите мой адрес и приезжайте.

— Это удобно?

— Да. — Зверев продиктовал адрес, встал, медленно прошелся по квартире.

Комнаты и кухня оказались на месте, двери бесшумно открывались и закрывались. Все было в полном порядке.

Делая все чисто автоматически по выработанной годами привычке, он взял гантели, разогрелся до пота, принял холодный душ, растерся жестким полотенцем, надел свежую рубашку и новый костюм, тщательно завязал галстук, вывел пробор — волосок к волоску. Он давно уже приучился в трудные минуты приводить себя в порядок. Он даже создал теорию, что от физической формы и внешнего вида зависит содержание человека. Единственное, чем он мог гордиться — выдержкой. Привычно спокойное выражение лица, чуть прищуренные насмешливые глаза, пожалуй, в них появилась еле заметная собачья тоска, но увидеть ее смогли бы лишь мать да жена, а не «друг» из заграницы.

«Друг» был человеком лет пятидесяти, но совсем седой, можно подумать, что он в парике. На секунду задержавшись на пороге, он взглянул настороженно, тут же улыбнулся, вошел в квартиру. Рукопожатие у него было в меру твердое и официальное, без заигрывания и уверений в вечной преданности и любви.

В другое время этот человек Звереву понравился бы.

— Эдвин Робертс, — сказал он, лукаво сощурившись, как бы извиняясь за неудачную шутку, мол, извините меня, правила игры не я придумал.

Зверев жестом пригласил гостя в гостиную, сел за стол, не предлагая гостю ни коньяку, ни кофе, ни даже сигареты.

Робертс осмотрел комнату и хозяина, в лукавых глазах не было бесцеремонности, они очень доброжелательно взглянули на Зверева, приглашая улыбнуться, относиться с мудрой иронией к создавшейся ситуации. Зверев кивнул на стул. Гость с сожалением вздохнул, сел напротив, погладил ладонью полированную поверхность стола, снова вздохнул. Его живые глаза не грустили, контрастируя с совершенно седой головой, они молодо поблескивали, готовы были засмеяться, предоставь им хозяин хотя бы малейший повод.

— Сегодня жарко, — сказал он, выждав паузу, спросил: — Можно курить?

Зверев достал пачку «Кэмел», закурил, но гостю не предложил, лишь взял с серванта пепельницу, поставил в центре стола. Робертс пожал плечами, тоже закурил, неторопливо заговорил:

— Я никогда не увлекался спортом, Николай Иванович. Мне известна ваша манера решать споры, к сожалению, ничего не могу вам противопоставить. Мы объясняемся при помощи слов. Это мое единственное условие.

— Ладно, — ответил Зверев.

— У вас приятный, хотя и несколько суховатый голос, Николай Иванович. — Робертс снова приглашающе улыбнулся. — Я коммерсант. Мое сотрудничество с определенной организацией произошло отнюдь не по моей воле. Когда мы с вами познакомимся ближе, я расскажу кое-что из своей биографии, некоторые детали вам покажутся понятными и знакомыми. В отличие от вас, я отношусь к жизни с юмором.

— Короче. Я не знаю, кто вы. — Зверев передвинул бронзовую массивную пепельницу, погасил сигарету.

— Коммерсант Эдвин Робертс.

— Чем могу быть полезен?

Робертс на секунду растерялся, но тут же справился с собой, сказал:

— Ах, это? Пожалуйста. — Он протянул Звереву его известную фотографию. — Достаточно?

— Нет. Копий может быть много, я должен иметь гарантии, что вы оттуда.

— Что же?

— Не знаю. Это ваша забота.

Робертс задумался, несколько неуверенно спросил:

— Если я расскажу, как была организована история, которая произошла с вами в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое февраля?

— Это уже кое-что. Валяйте.

— Дайте, пожалуйста, хотя бы стакан воды.

Зверев сходил на кухню, налил из-под крана бокал воды, махнул рукой, вынул из холодильника лед.

— Благодарю, вы очень любезны. — Робертс поднял запотевший бокал, побренчал льдинками. — Покрепче ничего не найдется?

— Не употребляю.

— А я грешен. — Робертс мечтательно улыбнулся. Взглянул в невозмутимое лицо хозяина и коротко, но с упоминанием деталей пересказал невеселую историю человека, который считал себя самым умным и сильным.

Зверев выслушал безучастно, задав несколько вопросов, сказал:

— Ладно, вы тот человек, за которого себя выдаете. Остается решить… — Положив на стол руку ладонью вверх, он начал загибать пальцы. — Что вам нужно? Насколько велик вред, который я принесу своей стране? — заметив недоумевающий взгляд собеседника, Зверев пояснил: — Даже у подонков остаются принципы. Чем компенсируется мой выход из лагеря порядочных людей?

— К чему самоуничижение? — Робертс встряхнул бокал, льдинки уже мягко звякнули — лед постепенно таял.

— Каждый пользуется своей терминологией, вы называете себя коммерсантом, и я — молчу.

Робертс наклонил белоснежную голову.

— Хорошо, упрощаем лексикон. Платить будем хорошо и открыто. Это легко. Вы приезжаете в Западную Германию, получаете гонорар, предположим, десять тысяч долларов. Поверьте, это приличные деньги. Издавать и переиздавать вас мы можем до бесконечности.

— Но я далеко не лучший наш писатель, — возразил Зверев.

— У нас свои вкусы, ваш жанр приносит коммерческий успех.

— Предположим.

— Договорились. Самый простой вопрос решен, переходим ко второму вопросу. Вред, который вы наносите своей стране, минимален. — Робертс жестом остановил пытавшегося возразить Зверева. — Чтобы понять существо вопроса и поверить, вам придется немного потерпеть. Современная наука развивается в наших странах по-разному, но опережения не превышают двух-трех лет. Бывает, наши ученые отстают либо идут другим путем. Все сегодняшние строжайшие секреты через два-три года публикуются в научных журналах. Определенные круги не хотят ждать, вот и весь секрет.

— Допустим. — Зверев упрямо наклонил голову. — Я не ученый, чем же я могу оказаться полезен определенным кругам?

— Это ваш первый вопрос, он самый простой и самый сложный. Ответить просто, выполнить нашу просьбу для вас не составит труда. Но! — Робертс смотрел серьезно. — Меня предупредили, я не собираюсь вас запугивать.

— Короче, господин Робертс. Если не собираетесь, не запугивайте.

— Если бы опасность угрожала только вам, я бы промолчал, но она существует и для меня, Николай Иванович. Позволю себе сказать несколько слов. — Робертс долго молчал, видимо, подбирая выражения, проговаривая заготовленный монолог. — Как вы уже могли убедиться, люди, пославшие меня, профессионалы и по-современному жестоки. До тех пор пока вы не знаете нашей цели, вы безопасны, с вами либеральничают, уговаривают. Как только вы узнаете, вы станете опасным. Мне поручено передать, что если вы обратитесь к своим властям, наши планы будут автоматически сорваны, имеющийся на вас материал потеряет свою силу. — Робертс запнулся, смяв сигарету, закончил: — Проще говоря, вас убьют, Зверев. Сегодня это вышло из моды. Для вас сделают исключение. Просто убьют, и все. Ничего не будет, точнее, будет труп. Вы человек упрямый, мой шеф тоже упрям. Он так и сказал: передай этому парню, всему есть предел. Если он нас выдаст, я прикажу его убрать. Все. Он так сказал.

Они сидели молча. Робертс радовался окончанию трудной работы. Его предупреждали, но он не верил, что работа окажется настолько трудной. Русский действительно неуютный парень. Точное слово произнес тогда шеф: «Будь аккуратен, Эд, русский неуютный парень».

Зверев поверил седому гостю. Если бы гость угрожал, то не поверил бы, но седой испугался, его глаза налились страхом.

Седой верил, значит, угроза была реальной.

Из кабинета донесся звонок. Зверев извинился и подошел к телефону.

— Что нового, Колюня? — Голос жены, как всегда, был бодр и весел.

— Решаю извечную проблему: быть или не быть?

— Если это касается гонорара, то решай положительно. Мне предложили сапоги. Ты не сердишься? — В голосе жены послышалась неуверенность. Зверев понял, что Любаша просит помощи, и рассмеялся.

— Приказываю купить сапоги! Немедленно выполнить и доложить об исполнении.

— Ты даже не спросил…

— Неважно, — перебил он, — сказано — покупай.

— Пока. Ты будешь звонить?

— Естественно. — Положив трубку, он вернулся в гостиную.

Полковник снял с магнитофона ролик, внимательно осмотрел пленку, поблагодарил кивком Сергеева, протянувшего ему лупу, через нее снова осмотрел пленку, поставил ролик на место.

— Вы правы, Олег Николаевич, пленка склеена.

— И по тексту чувствуется пропуск. — Сергеев отмотал немного назад, вновь включил магнитофон.

«— Меня предупредили, и я не собираюсь вас запугивать.

— Короче, господин Робертс. — Раздался металлический щелчок, после небольшой паузы голос Зверева продолжал: — Если не собираетесь, не запугивайте».

Сергеев выключил магнитофон.

— Зазвонил телефон, Зверев вышел, он рассказывал, что звонила жена. Вот он вернулся. Слушайте. — Он нажал на белый клавиш.

«— Мое дело предупредить, Николай Иванович.

— Я это слышал.

— Прекрасно. — Несколько секунд бобины крутились без звука, потом снова послышался голос с небольшим акцентом: — Нам нужно, чтобы ваш друг — доктор Соколовский — принял предложенный ему пост вице-президента ассоциации».

Сергеев выключил магнитофон.

— Уверен, Зверев вырезал часть пленки.

— Видимо. — Василий Васильевич потер голову ладонями, чуть слышно вздохнул. — Не будет нам покоя с этим парнем. Иностранец ему угрожал, Зверев опять решил, что это его личное дело. Горбатого могила исправит. Всыпьте ему, Олег Николаевич, не жалейте слов. Пусть вернет пленку, я уверен, он ее не выбросил. Где находился микрофон?

— Зверев сам вмонтировал его под большую бронзовую пепельницу, сам вынул его, вернул мне магнитофон с пленкой.

— Согласился охотно, уговаривать не пришлось?

— Что вы, Василий Васильевич. — Сергеев задумался, вспоминая последний разговор со Зверевым. — Он обрадовался, что может помочь.

— Помощничек. — Василий Васильевич быстро взглянул на Сергеева. — Вы вроде уже сочувствуете ему?

— Зверев не труслив, — уклончиво ответил Сергеев.

— Истинно мужественные люди в такие ситуации не попадают. — Василий Васильевич вздохнул. — Как он держится?

Сергеев размял сигарету, получив разрешение, закурил.

— Ничего, только выглядит плохо, двигаться стал медленнее, словно из него какую-то важную деталь вынули. — Сергеев замолчал, после паузы тихо попросил: — Вы бы с ним встретились, Василий Васильевич. Он ведь преступления не совершил.

— Совершил. — Полковник неожиданно повысил голос. — Он совершил моральное преступление, разговаривать я с ним не собираюсь. В данном случае могу себе доставить такое удовольствие.

— При подобной ситуации и его самолюбии с повинной явиться! — Сергеев осуждающе посмотрел на начальника. — Когда третьего дня он вошел, я решил — умирать человек явился. Его узнать было трудно: прямой, чуть покачивается, лицо от пота мокрое.

— Значит, вы ошиблись, Олег Николаевич, иначе бы этот мерзавец пленку не резал бы.

— Я Зверева понимаю. — Сергеев посмотрел на начальника, который от неожиданности подобного заявления откинулся в кресле, вопросительно поднял брови. — Понимать и оправдывать — вещи разные, Василий Васильевич.

Полковник облокотился на стол, молча подперев широкими ладонями голову, смотрел заинтересованно и по-детски любопытно.

— Мы ровесники с ним, я тоже упрямый. Я его понимаю. — Сергеев почему-то встал, словно не хотел прятаться за массивным столом, мол, вот я весь перед вами и за свои слова отвечаю. — Наше поколение упрямое, мы выросли в войну, она ломала нас, но делала стойкими.

Сергеев запнулся, он понял, что не сможет объяснить свою мысль, что Василий Васильевич сейчас прервет его, прочтет нотацию. Сергеев сказал о войне, вспомнил упрямые молчаливые очереди, разбитую на дрова мебель, сладковатую, с хрустящим на зубах песком брюкву. Наверное, Зверев умеет делить хлеб и до сегодняшнего дня не может видеть, как порой хлеб выбрасывают на помойку. Интересно, сколько Звереву было лет, когда он надел свой первый костюм? Двадцать пять? Наверняка не меньше. Может, поэтому он так тщательно одевается сегодня. Все не может забыть мамины кофты, сатиновые шаровары. Не может забыть, поэтому такого парня не купишь.

Василий Васильевич кашлянул и вдруг улыбнулся. Сергеев почувствовал, что краснеет, возможно впервые пожалел о своем солидном росте. Если бы было возможно, он проглотил бы все слова до единого. Полковник, пряча улыбку, наклонился над столом, сделал вид, что ищет какую-то бумагу.

— Да ты сядь, — сказал он и снова закашлялся. — Из тебя, Олег Николаевич, неплохой адвокат получился бы. Все-таки Зверева я имею право не видеть. Вернемся к… — Он хотел сказать к «делу», но промолчал и, выдержав паузу, давая Сергееву время привести себя в порядок, спросил: — Вы знали, что книгу Зверева издали в Западной Германии?

— Знал.

— Знали, что у него оформлена путевка, а он ехать не хочет?

Сергеев не ответил, опустив голову, начал изучать узор на толстом мягком ковре. Действительно, как он мог упустить такой важный факт? Зверев раздумал ехать. Почему? Он не хочет выезжать из страны. Ездил, ездил, вдруг передумал? И опять вывод один — не сломали они еще Зверева.

— Что думаете делать?

Сергеев поймал сердитый взгляд начальника и начал докладывать:

— Петерс хочет привлечь к работе ассоциации доктора Соколовского. Наладив с ним постоянный личный контакт, видимо, рассчитывает находиться в курсе работ лаборатории, чтобы по ним пытаться определять наши возможности в области бактериологической защиты. Доктору Соколовскому не рекомендовать работать в ассоциации…

— Стоп!

Сергеев удивленно посмотрел на Василия Васильевича, все в отделе знали — начальник никогда не перебивает, даже если полностью не согласен, дает высказаться до конца.

— Вы зря тратите время, поступим иначе. Вы встретитесь с гостем Зверева. Кстати, как его настоящее имя?

— Томас Клей.

— Прекрасно, вы встретитесь с Клеем и дадите прослушать пленку. Пусть он сам решит, рассказывать дома о своих успехах или нет. Наше категорическое условие: он и его коллеги оставляют ученых в покое. Доктор Соколовский предложение примет, я говорил с его шефом. Объясните Клею, если нам хотя бы покажется, подчеркните этот момент — хотя бы покажется, — что они к Соколовскому снова ищут подходы либо вокруг Зверева поднимается какая-либо возня, мы немедленно опубликуем в демократической прессе всего мира имеющиеся материалы, включая беседу Клея с Николаем Зверевым и еще кое-что. Кстати, не забудьте отобрать у Зверева кусок пленки. Свою беседу с Клеем тоже запишите. После прошлогоднего скандала Петерс вынужден будет убраться из ассоциации.

Сергеев покорно вздохнул.

— Не вздыхайте, перестаньте разглядывать ковер. В общем, так. — Полковник поднялся из-за стола, и Сергееву пришлось встать. — Все полагающиеся слова вы себе сами скажете. От себя добавлю: уважаемый Олег Николаевич, мы ведь с вами знаем, здесь на людей не охотятся, и если мы когда-нибудь почувствуем себя охотниками в работе с нашими людьми, — надо писать рапорт, нам будет нечего делать в контрразведке. Можете идти.

— Слушаюсь. — Сергеев поклонился, пошел к дверям.

Раздался звонок, Павлов снял трубку и услышал голос жены.

— Тебе удобно говорить?

— Да, Вика, я один. Какие новости, родная?

— У твоего внука прорезался зуб. Я думаю, мы вечером заедем к ребятам?

— Считаешь, повод достаточно серьезен? — Василий Васильевич усмехнулся, жена тотчас почувствовала его иронию и довольно резко сказала:

— Откуда в тебе столько черствости, Василий? В молодости ты был мягче.

— В молодости ты была не такой зоркой, Вика, — ответил полковник.

Вечером Сергеев перепечатал план оперативных мероприятий, взял портрет Ричарда Петерса, вложив в конверт, спрятал в сейф. Рука натолкнулась на что-то твердое. Сергеев вытащил трубку, взглянул на нее несколько удивленно, бросил обратно.

Через пять минут он уже остановил машину у театра. Таня села рядом, взяла на руки Микки-Мауса.

— Поехали, Сергеев. Только не по Садовому кольцу, мне надоела гонка по замкнутому кругу.