Оранжевая история

Часть первая

На самом деле я не феминистка. Хотя может показаться обратное, потому что я считаю мужчин самым нелепым и никчемным созданием природы. То есть, я, конечно, допускаю, что могут быть исключения из общего правила, но мне такие не попадались.

Все сколько-нибудь значимые мужчины в моей жизни были уродами, начиная с отца, годами валяющегося на диване, и заканчивая Артуром, от которого я залетела в девятнадцать, заявившим, что он еще не готов пожертвовать своей свободой. Я училась на третьем курсе, денег и помощи ждать не приходилось, так что пришлось взять в долг у подруги и идти в больницу. С тех пор я сделала еще несколько попыток «создать отношения», и в результате пришла к выводу, что объекты моих усилий не стоили таких затрат времени и сил.

Все гениальное просто — не знаю, кто это сказал, но сказано верно. Раз уж природа предусмотрела у мужчин и у женщин органы для взаимных контактов, но не дала никаких других ключей к взаимодействию и сосуществованию, нечего их искать. Когда мне нужен мужик для перепихона — я нахожу его. Но больше никаких «отношений». К двадцати восьми я сошла с дистанции в бессмысленной гонке за любовью и замужеством, уступив дорогу более юным и наивным.

Если вы думаете, что после этого я с остервенением принялась грызть гранит карьерной лестницы, то ошибаетесь. Я работаю менеджером по логистике в транспортной компании, а по вечерам веду счета одного продуктового магазинчика по соседству. В выходные довольно часто подрабатываю за прилавком того же магазинчика. Я никогда не езжу на отдых и хватаюсь за любую подработку, но вовсе не для того, чтобы дождаться повышения.

Просто у меня есть цель. Или мечта. Называйте, как хотите. Я собираю деньги, чтобы купить землю на побережье. Маленький домик и землю, на которой я буду выращивать овощи, фрукты и цветы. Иногда я представляю его себе, он старый, уютный, в колониальном стиле, с большими окнами, в которые стучат ветви. Почему-то мне всегда снится перед домом огромная старинная лестница с пролетами, откуда открывается необъятный, потрясающий вид на океан, а вдоль перил цветут розы. Мне очень нравится лестница, хотя умом я понимаю, какая это каторга — преодолевать тысячу ступенек вверх-вниз по несколько раз в день. Вот такое оно — место моей мечты.

Впрочем, пока о мечте приходится забыть, как только звонит будильник. Он звонит, но я не открываю глаз, пытаясь урвать еще хоть минуточку сна. Однако будильник не затыкается, и постепенно до моего сонного сознания доходит, что это не будильник, а телефонный звонок. Я нащупываю мобильник где-то под кроватью, и перед тем как приложить к уху, взглядываю на экран. Четыре часа утра. Мама моя! В смысле, звонит мама. Я доношу трубку до уха и слышу захлебывающийся мамин голос:

— Отец в больнице. Приезжай скорее, Салли, скорее…

Шесть часов утра. Мы с мамой сидим на больничной скамье у двери, над которой тревожным красноватым светом мигает надпись «реанимация». Мама тихо плачет, ссутулившись, и я, обнимая ее, несу всякую ерунду, в попытке отвлечь ее внимание от того, что происходит за дверью, от гулкой больничной тишины, наполненной резкими, тяжелыми запахами. Мама постепенно затихает, и когда по коридору проходит очередной белый халат, уже не вскакивает и не кричит «Спасите его, сделайте что-нибудь, доктор, доктор, я вас умоляю!», как делала предыдущие полтора часа. Незаметно стараясь переменить положение затекшей в объятии левой руки, я украдкой гляжу на покрасневшее, мокрое мамино лицо. Почему так? Мой отец — кобель, каких поискать, не брезговавший даже поднять на нее руку и живший в последние годы за ее счет, не сдвигая с дивана задницы и пивного пуза. И теперь, когда на своем диване он заработал инсульт, она заливается слезами, как Изольда по Тристану.

Семь часов утра. Голова пуста, как больничный коридор. Обрывки мыслей затаились где-то по углам, и мне никак не удается поймать ни одного.

Восемь утра. Рывком поднимаю голову. Кажется, на несколько минут я провалилась в небытие. Чтобы прийти в норму, тру ладонями лицо. Смотрю на маму. Она остекленевшим взглядом прилипла к мигающей надписи «реанимация».

— Пойду, принесу кофе, — говорю я и направляюсь в конец коридора, к автомату.

Пьем кофе из бумажных стаканчиков. Мама с таким же успехом могла бы выпить все, что угодно. Во всяком случае, так мне кажется в эту минуту.

Снова тянутся минуты ожидания. Внезапно дверь под мигающей надписью распахивается и пропускает медсестру с маленькой тележкой. Мы с матерью бросаемся к ней, но следом выходит уставший доктор.

— Мы сделали все, что могли. Теперь нужно ждать.

Девять часов утра. С огромным трудом мне удается оттащить маму в больничный кафетерий. Она хочет, чтобы ее пустили к отцу и не намерена сомкнуть глаз до тех пор, пока он не придет в себя. У нее самой землистый цвет лица и таблетка сердечного под языком, но я знаю, что спорить бесполезно. Уже девять, я достаю мобильный и набираю рабочий номер. Объясняю ситуацию, прошу отпустить меня на сегодня. Но тут выясняется, что Карен, моя непосредственная начальница, уже взяла отпуск, и когда шеф с нажимом произносит «у нас проблемы», мне уже ясно, кто будет их разгребать.

Я обещаю маме приехать сразу после работы, целую ее, и через минуту уже завожу свой старенький драндулет.

Кто-то любит свою работу. Кто-то ненавидит. Для меня, главное в моей работе — то, что я получаю за нее деньги. Именно это соображение заставило меня появиться в офисе в девять сорок утра невыспавшейся, вымотанной, в джинсовом костюме и со стогом сена на голове.

На мониторе уже зависла памятка «к шефу, как только появишься», набранная Мегги, секретаршей. Я мельком взглянула на свое отражение в стекле офисной двери, но тут же с ужасом ее захлопнула.

— По какому случаю переполох?

— Карен позвонила и взяла отпуск, у шефа в одиннадцать встреча с клиентами, а «Филч и Донован» прислали юриста. Похоже, они всерьез собираются подать в суд, — Мегги выкатила свои и без того большие глаза, демонстрируя реакцию шефа на все вышеизложенное. — Так что входи, дорогуша, тебя ждут.

В кабинете шефа, кроме него самого, находились еще двое: наш юрист, Патрик Моррисон, и представитель «Филч и Донован».

— А вот и мисс Пипс. Мистер Бролин, она сопроводит вас до места происшествия, чтобы вы лично могли убедиться — повреждение груза произошло не по нашей вине, как мы уже неоднократно вас заверяли. С нашей стороны были соблюдены все требования безопасности и приняты все возможные меры оптимизации рисков.

Он произнес это так, будто не я, а он лично часами висел на телефоне, вдалбливая простейшие истины в уши поочередно мистеру Мерфи, отвечавшему за перевозки на западном направлении, мистеру Доновану-младшему, занимавшемуся отправлением груза со стороны «Филч и Донован» и Сайерсу, ответственному за погрузку.

Юрист «Филч и Донован» отреагировал свысока:

— Повторяю, меня не касаются технические подробности, мистер Прескотт. У нас есть экспертное заключение о причинах аварии, и оно является исчерпывающим аргументом.

— Мы ознакомлены с экспертным заключением. Оно составлено без осмотра экспертом места аварии на основе данных отчетов аварийной службы и дорожной полиции, — парировал Патрик Моррисон.

— Поэтому мы будем настаивать на проведении дополнительной экспертизы, — поддержал его шеф, — но, поскольку мы заинтересованы в скорейшем и непубличном разрешении данной ситуации, как и ваши клиенты, надеюсь, мы хотели бы, чтобы вы осмотрели место лично. Мисс Пипс покажет вам на местности, на чем основаны наши доводы.

Тут до меня дошло, что он имел в виду. Мне предстоит проехать триста километров туда и триста километров обратно?! И это сегодня! Шеф, что, не мог поручить этого Мерфи или Моррисону? Вот она, пресловутая мужская солидарность.

— Джеймс, можно вас на минуточку? Прошу прощения, господа! — я отвела шефа в дальний угол, — Я не могу. Не сегодня.

— Салли, это ваша работа. Меня не интересует, как вы ее сделаете, вывернитесь наизнанку, если потребуется. Мы не должны довести дело до суда. Вам понятно?

Да, мне понятно. Моя теория в очередной раз подтверждается. Все мужики — уроды!

Из всех категорий мужчин, больше всего я ненавижу юристов. Именно в них мужское вырождение и способность к вранью достигают апогея. Самодовольные, выхоленные некто с наманикюренными ногтями, зарабатывающие себе на жизнь (и прилично!) потоками, ливнями, муссонами вранья, обрушивая его на уши несчастным, не умеющим говорить на их особом «юридическом» языке, где каждая запятая стоит денег, как в той знаменитой фразе про «казнить нельзя помиловать».

Мистер Бролин был именно такой юрист. Просто образчик. В недешевом костюме от кого-то там, с роллексом на запястье и холеной стрижкой. И, что хуже всего, молодчик был красив. И, разумеется, знал это. Высокий рост, фигура явно подтянута в каком-нибудь фитнес-центре или спортивном клубе. Из него так и перло двойное самодовольство — юриста и красивого самца, так что мужское эго сияло ярче солнца и разило сильнее дорогого одеколона.

Сияния несколько поубавилось, когда он увидел мою колымагу.

— А мы обязательно должны ехать на вот этом? Может, поедем на моей? — он скромно махнул рукой в сторону блестящего серебристо-черного порше последней модели.

— Нет проблем, мистер Бролин. Я только захвачу вещи и документы.

Уже сидя в салоне порше, я взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Врач сказал, что если кома продлится дольше пятнадцати часов, последствия для мозга будут необратимы. Кровоизлияние произошло около трех. Значит, уже прошло шесть с половиной часов.

— Простите, как вас зовут? Прескотт вас представил, но у меня вылетело из головы, — беспечно поинтересовался юридический хлыщ бархатным низким голосом.

— Мисс Пипс.

Я готова была поспорить, что он не запомнит и сейчас. И когда он тем же тоном спросит, как меня зовут еще раз, ему даже не придет в голову, что это хамство, потому что, такие как он чувство такта признают только по отношению к собственной персоне. Ну, и себе подобным.

— Пипс. Как биржевая котировка? — мистер юридическое совершенство солнечно улыбнулся, видимо считая, что это забавно. — Или больше похоже на автомобильный сигнал?

Я промолчала и, тогда он добавил:

— Но у вас ведь еще есть имя?

— Салли, — ответила я, следя за дорогой. — Но, думаю, будет лучше, если вы будете называть меня мисс Пипс.

— Салли Пипс. Ха! Родители здорово постарались, выбирая вам имя. Салли Пипс. Звучит как персонаж из какого-нибудь мультика. Минни Маус, Салли Пипс.

Похоже, юридическое светило нашло себе предмет для развлечения в дороге.

— Да, нам всем иногда не везет. Кому-то достается внешность из комикса, кому-то — имя из мультика.

— Камешек в мою сторону? — самодовольно улыбаясь, поинтересовался хлыщ, приподняв брови.

— Что вы, мистер Бролин. Так, философские наблюдения вслух, не обращайте внимания, — я окончательно отвернулась к своему окну.

Мы уже выехали на шоссе и мчались на скорости около двухсот километров в час. Меня такая скорость вполне устраивала.

Зазвонил телефон, и Бролин, надев наушник, погрузился в беседу. Надо отдать ему должное, свою гоночную игрушку он вел умело, без особых усилий, вальяжно и уверенно держа руку с роллексом на руле. Крупную породистую руку с красивыми длинными пальцами. Телефонный разговор ему не мешал. У меня не было желания подслушивать, но речь шла об ужине, о киске, которая его ждет, и которой совершенно нечего надеть. Я попыталась себе представить эту миссис хлыщ, если, конечно, неодетая киска ею была. Крашеная блондинка с длинными крашеными ногтями, которой совершенно нечего надеть, кроме бриллиантов.

Двенадцать часов. Порше съехал с шоссе на проселочную дорогу, и мистеру законнику пришлось чуть сбавить скорость. После звонка своей киски, он включил музыку, решив, видимо, не углубляться в дальнейшую беседу со мной. Зазвучал хороший инструментальный джаз, уж не знаю, почему именно джаз — как показатель статуса и понтов или просто потому, что такая музыка ему нравилась, но это определенно было лучше, чем выслушивать дурацкие шуточки про мою фамилию.

К часу мы въехали в небольшой городок Невилл, и мистер Бролин, отыскав в интернете наиболее приличное из имеющихся в городе заведений общественного питания, объявил, что самое время для ланча. Пока он со слегка брезгливым видом гурмана заказывал апельсиновый фреш и что-то травянистое, я в ожидании, когда принесут мой кофе и дежурное блюдо, отлучилась в дамскую комнату. И, конечно, едва я зашла в кабинку туалета, зазвонил телефон. У меня всегда так. Это была мама:

— Салли, папа пришел в себя. Тут общая палата, шумно, а доктор сказал, что ему нужен покой. Можно перевести его в отдельную палату, тогда я смогу все время находиться с ним. Это будет стоить пятьсот долларов в сутки?

Я знала, что означает просительно-вопросительная интонация маминого голоса. Поскольку отец никогда не задумывался о таких мелочах как медицинская страховка, ночную операцию оплатила я.

— Да, мам, хорошо. Как он?

— Ой, Салли, он совсем не может двигаться и говорить. Только глаза… — тут послышались всхлипы с неразборчивым потоком слов, — …парализована вся левая половина… доктор… покажут анализы… ой, я не знаю… так страшно… так страшно…

Успокоить маму на расстоянии — задача не из легких. Похоже, у нее наступила нервная разрядка, и ей нужно было выплакаться. Мое участие в этом процессе заключалось в том, чтобы держать трубку у уха и время от времени отвечать что-нибудь успокаивающее.

— Мам, ты обедала? — перевела стрелки я, как только всхлипы на другом конце трубки затихли.

— Нет, я лучше подожду тебя. Когда ты подъедешь? Доктор сказал, тебе нужно подписать какие-то бумаги, чтобы папу могли перевести в отдельную палату. Ты ведь скоро освободишься? В шесть?

— Я постараюсь, но в шесть точно не получится. Так что перекуси там сама, а я вечером приеду и все подпишу.

— Салли, надо перевести его побыстрее. Ты понимаешь, тут шумно, да и проветривается плохо, и вообще, я смотрела ту палату — там совсем другая обстановка, там ему будет лучше…

— Мам, я же сказала, что все сделаю. Как только приеду, сразу все оформим. Ты береги себя, тебе нужно сейчас немного отдохнуть.

— Ты же знаешь, я не могу его оставить. Приезжай сразу после работы, вдруг они вечером не переводят. Я пойду сейчас, узнаю.

Когда я вернулась к столику, и кофе, и дежурное блюдо уже подостыли. Мистер юрист неторопливо, с шиком поглощал свою «скоблянку из травы-вонючки».

Я уже почти допила кофе, когда мобильник снова затрещал:

— Салли, я узнала, у них в восемь пересменка, поэтому с семи до девяти они не переводят. Я сказала, чтобы все документы были готовы, может, ты успеешь до полшестого?

— Я не знаю. Я постараюсь.

Юрист закончил есть и попросил счет.

Мама продолжала описывать круги в разговоре. С ней всегда так, особенно, когда она нервничает. Приходится повторять раз по двадцать. Под скучающе-насмешливым взглядом мистера хлыща, я старалась отвечать односложными репликами.

— Все, мне надо идти. Я сама потом перезвоню, — я, наконец, отключилась.

Юридический хлыщ и какая-то вновь вошедшая офисная львица уже обменивались оценивающими взглядами. Львица скользнула по мне глазами и недоумевающе приподняла крашеную бровь — такой импозантный мужчина в такой странной компании.

— Ну что, Пипс, едем, — небрежно уронил мистер Бролин, оставляя на столе приличные чаевые.

Не мисс Пипс. И даже не Салли. Урод. Интересно, если бы я его назвала Бролином? Или нет, может, Бройлером? Ха-ха, цыплячья тушка с роллексом на крылышке. Пять секунд удовольствия, а потом жуткий нагоняй от шефа. Нет, что дозволено Юпитеру, не положено быку.

Это очень невесело, когда ты — девушка под тридцать с туманными перспективами. С очень туманными перспективами. Место моей мечты, резко съежившись, стало таким далеким и недосягаемым, будто переместилось на Марс. Все, что я скопила за последние пять лет, уйдет на оплату лечения отца. И может быть, потом, когда мне будет под тридцать пять с хвостиком, я смогу снова задуматься над тем, как превратить мою мечту в реальность.

А пока реальностью было то, что мне придется забыть даже о крохотной съемной квартирке, в которой я живу, и переехать к родителям, чтобы помочь матери и сэкономить. Послебольничный уход тоже стоит недешево.

Глаза неожиданно резко защипало. Нет, не от жадности. Наверное, стыдно признаваться в этом, когда он лежит на грани между жизнью и смертью, но я не люблю своего отца. Я не люблю человека, который, прикрываясь какими-то мифическими делами, годами не присутствовал ни на одном семейном празднике — Рождество, Новый год, день рождения, не говоря уже о двадцатилетней годовщине свадьбы, о которой он забыл. Я не люблю человека, который ничем не помог мне в жизни, кроме нелепых советов и грубых окриков. Человека, который всегда говорил «я», но никогда «мы». Человека, который не смог и даже не пытался обеспечить хотя бы собственную старость. Как все просто для мужчин — пара минут удовольствия и через девять месяцев вот оно — существо, которое будет о вас заботиться. И не говорите, что он меня любит. Я давно знаю цену его любви. Ее хватало на то, чтобы поиграться с маленькой девочкой, но не на то, чтобы справиться с проблемами. Как только появлялись проблемы, папе было не до меня. Оставалась одна мама. И то, что я делаю сейчас, я делаю не для него, я делаю это для чистоты своей совести, и, в первую очередь, ради мамы. Но мне тяжело, да тяжело отказываться от мечты, во исполнение которой я больше пяти лет отказывала себе во всем, и не иметь возможности даже поплакать, жалея себя, потому, что сижу в чужом порше, за рулем которого самодовольный урод, называющий меня просто Пипс.

И остается только, не мигая, смотреть за стекло, чтобы не разнюниться.

Проселочная дорога перешла в колею на диком поле, и низкий порше затрясло на колдобинах. Скорость снова снизилась, хотя продолжала оставаться довольно высокой. Мы были почти на месте. Тут опять заверещал мой мобильник. Мама кричала, что отцу стало хуже, и по голосу я поняла, что она в полной панике. Боже! Я пыталась ее как-то успокоить, но машина вдруг резко ушла в сторону и въехала во что-то мягкое.

— Мама, я не могу сейчас говорить. Постарайся держаться и успокойся. Нет, я правда сейчас не могу говорить, а не не хочу. Мама…

Мистер Бролин открыл свою дверь и увидел море грязной жижи почти на уровне подножки.

— Может, вы оторветесь, наконец, от своего чертового мобильника? Почему вы меня не предупредили? Вы должны были показывать дорогу! — заорал он.

— Потому что не успела. Это как раз то место, где произошла авария, — ответила я, не отнимая от уха мобильник, из которого продолжал выплескиваться мамин голос.

— Идиотка! — прошипел Бролин, доставая свой телефон.

В этот момент маму отвлек кто-то, наверное, врач, и она отключилась.

Я приоткрыла дверь. С моей стороны грязи было меньше, и чуть напрягшись, я допрыгнула до твердой кочки и осмотрелась. В паре метров позади порше был поворот колеи, резко заканчивающийся размытым обрывистым склоном к грязной воде. Большая лужа слева, в которую мы угодили, лежала выше, и грязь в ней была более густой. Судя по всему, она образовалась после того, как подъемник, доставая свалившийся грузовик, основательно перемесил все вокруг.

Мистер Бролин вылез из порше через мою дверь, не прекращая говорить по телефону. Он оглянулся по сторонам, пытаясь объяснить аварийной службе, где мы находимся. У него был вид рекламного персонажа: напряженное лицо супергероя, мобильный в руке, дорогой костюм, взъерошенная ветром холеная стрижка, и все это на фоне бескрайнего поля, заросшего дикими кустами. Довершая картину, невдалеке поднимался холм с телевизионной вышкой, на которую везли оборудование. Бесспорно впечатляет, но… Сейчас двадцать минут третьего. Час уйдет на то, чтобы дождаться аварийку. Не менее получаса на то, чтобы вытащить порше. Три с половиной часа, чтобы добраться обратно в офис. Слишком долго!

Я подошла поближе к машине. Порше увяз в грязи довольно глубоко, но у него вообще низкая посадка. Задние колеса, если дать им опору… Я оглянулась в поисках чего-нибудь подходящего. Ни крупных камней, ни деревьев поблизости не было. Тут, словно по наитию, мой взгляд упал на нечто, сильно заляпанное грязью, но имеющее несвойственную природе прямоугольную форму. Подойдя ближе, носком туфли я наступила на прямоугольник и сдвинула кусок грязи. Судя по звуку, это был пластик, а судя по букве «Ф», появившейся на месте отколотого мной комка земли, раньше он представлял собой упаковку одного из аппаратов, которые наш грузовик так и не довез до вышки. Пару секунд я оценивала обстановку. Мистер Бролин все еще говорил по телефону, только теперь он грозил подать на кого-то в суд. Если он угрожал аварийной службе, можно было всерьез начинать опасаться, что они не приедут.

Я сняла куртку, закинула ее на заднее сидение порше и принялась вытаскивать пластик из грязи. К моей радости под ним оказался еще один такой же кусок. Я уже пристроила первый как можно ближе к правому заднему колесу, когда, обернувшись, увидела озадаченную физиономию Бролина.

— Что вы делаете?

— Пытаюсь вытащить машину.

Он выразительно хмыкнул.

— Ну да, сначала она вашими стараниями здесь оказалась, а теперь вы ее вытащите одной левой. Не смешите меня, Пипс. Скоро здесь будут специалисты.

— Если боитесь запачкаться, помогая мне, можете пока заняться осмотром места происшествия. В синей папке все необходимые снимки и документы.

Пока я тащила второй лист, Бролин последовал моему совету и с синей папкой в руках отошел к обрыву.

Я повернула зажигание и попробовала дать задний ход. Передние колеса пробуксовывали, нужна была опора и под них. Вот только, где ее взять? Разве что переложить один лист поперек под два задних колеса, а второй пустить под передние. Я принялась за дело.

Зазвонил мобильник. Я была абсолютно уверенна, что это мама. Но не ответила на вызов. Не потому, что по колено и по локти вымазалась в грязи, а потому, что у меня не было сил ничего знать. Если я подниму трубку, то просто разревусь и долго не смогу остановиться.

Под непрерывный треск мобильного я перестелила пластик. Осторожно вытащила из бардачка автомобильные салфетки для пыли и вытерла руки и ноги. Чтобы не запачкать салон, сняла туфли и кинула их на сухую землю. После этого глубоко вздохнула и повернула ключ. Ничего. Рывок назад, бросок обратно. Еще раз. Еще. Еще. И, наконец, с визгом, разбрызгивая грязь, порше вырвался на свободу. Я вышла из машины подобрать туфли. Мистер юрист уставился на меня как на нечто, слегка выросшее в его глазах, но от этого не ставшее менее противным.

— Я закончила, мистер Бролин. Если вам все еще нужны пояснения то поводу того, как произошла авария, я к вашим услугам.

Мобильник перестал звонить по одной простой причине — он вырубился. Теперь я уже жалела, что не ответила на звонок. Меня терзало мерзкое ощущение тревоги с примесью чувства вины. Я искоса взглянула на роллекс. Пятнадцать минут четвертого. Мистер Белоручка зол, поэтому в Невилле мы будем чуть позже половины. Ему ничего не оставалось, как позвонить и отменить аварийку, но, похоже, бесит его не только это. Верхняя губа брезгливо дрогнула, когда он заметил на бардачке отпечатки моих грязных пальцев. Но поскольку оставшиеся салфетки я извела на то, чтобы протереть туфли, ему придется терпеть этот вопиющий кошмар.

На горизонте показалась пригородная заправка. Я снова взглянула на роллекс. Тридцать две минуты четвертого.

Бролин начал что-то искать в интернете, но когда порше въехал на автомойку, я остолбенела.

— Вы что, собираетесь мыть машину?

— Именно. И выпить кофе.

Мой мозг отказывался воспринимать эту информацию. Битых полчаса я сражалась с грязью для того, чтобы мистер Чистоплюй мог помыть машину и попить кофе?!

— Я спешу. Отвезите меня обратно в офис, а потом можете делать, что хотите.

— Разумеется, отвезу, не бойтесь, — небрежным жестом он кинул ключи мойщику и вышел из порше.

— Мне нужно ехать. Я не могу опаздывать, мистер Бролин, — обогнув порше, я встала перед ним с решимостью, которую придают остатки последних сил.

— А я не могу ездить по улицам в таком виде. Хотя вам, Пипс, видимо, этого не понять, — он усмехнулся, насмешливо окинув меня взглядом с растрепанной головы до запачканных туфель.

И тут меня переклинило. Вместо того, чтобы просто дать ему по морде, я зачем-то выхватила у работника щетку и саданула в пах. Юридический хлыщ охнул и согнулся пополам. Длинной рукояткой я поддала ему по шее. И когда он упал, сказала:

— А теперь можете подать на меня в суд, мистер Бролин.

Я вылетаю из такси на больничной парковке без трех минут семь. Водителю, везшему меня с самого Невилла приходится отдать всю наличку, что оказалась при мне — около трехсот долларов. Я успеваю оформить все бумаги, но старшая сестра говорит, что переводить отца в отдельную палату будут после девяти, когда закончат интенсивные процедуры. Сквозь окошко я вижу тело, опутанное трубками. Едва я заикаюсь маме об ужине, ее прорывает:

— Знаешь, Салли, ты бессердечная! Я здесь схожу с ума, отец на волосок от смерти, а ты швыряешь трубку, не отвечаешь на звонки, а когда появляешься, то даже не хочешь к нему подойти. Нет, вместо этого ты идешь ужинать!

— Да, мам, я иду ужинать! И ты идешь со мной.

— Хочешь — иди. Я — не могу. Мне кусок в горло не полезет, — на этих словах у нее дрожит лицо, и я понимаю, что она опять собирается плакать.

— Мам, перестань… ну успокойся, ладно? Давай, я отвезу тебя домой, ты примешь душ, переоденешься, поешь. Доктор сказал, что состояние стабилизировалось. К десяти мы вернемся и переведем его в отдельную палату.

— Нет, Салли, поезжай лучше ты. Возьмешь мне что-нибудь из одежды и смену белья. Да, и еще очки и записную книжку. И посмотри, пожалуйста, выключен ли утюг.

Поезжай, Салли. Только на парковке я соображаю, что мой форд остался стоять у офиса. Потеряв лишние двадцать минут на то, чтобы на такси добраться туда и пересесть в драндулет, дома я успеваю лишь торопливо похватать все, что сказала мама. Уже в машине вспоминаю про утюг. Ладно, черт с ним, если до сих пор дом не сгорел, значит, утюг выключен. Тут мне на глаза попадается зарядка от мобильника, и я, наконец, подключаю телефон. На экране отпечатывается двадцать с лишним пропущенных вызовов.

Я еле успеваю вернуться в больницу. В начале одиннадцатого отца переводят, врач в тысячный раз повторяет, что состояние тяжелое, но стабильное, я осматриваю палату и, убедившись, что для мамы есть дополнительная кушетка, отдельный душ, она поужинала и успокоилась, оставляю ее в палате с отцом, и без сил опускаюсь на скамейку в коридоре.

Звонит мобильный. Джеймс Прескотт. Шеф? В такое время? Ах, да. Я нажимаю кнопку вызова.

— Мисс Пипс, вы уволены. Наша фирма не может позволить себе иметь сотрудников, которые так порочат ее репутацию. Ваше безответственное отношение…

Я отключаюсь. Мое безответственное поведение, мое бессердечное отношение… Все это будет потом. Завтра. Когда я доберусь домой, приму душ, высплюсь. А, впрочем, я хочу спать. Прямо сейчас. Я поднимаю уставшие ноги с пола и укладываюсь на скамейке. Подкладываю сумку под голову. Закрываю глаза. Господи, как хорошо!