Оранжевая история

Часть четвертая

Я всегда подозревала, что Френни не из тех, кто теряет голову в беде, а по приезде убедилась в этом окончательно. Семейство Кемпбелл — крепкий орешек, так просто их с толку не собьешь. Джон на тракторе работал за себя и за Джонатана, заменившего за рулем фургона сбежавшего Дэниэла-Нила, пока Френни работала во дворе и в конторе за меня и за себя.

— Френ, прости, я была просто дурой.

— Дорогая, мы обе показали себя не лучшим образом в этой истории, но мне, по крайней мере, не пришлось спать с ним, — Френни похлопала меня по плечу и улыбнулась, прищурив глаза, чтобы разглядеть фигуру у машины. — Давненько вас не было видно в наших краях, Питер.

Это было так, словно судьба неожиданно расщедрилась и подарила мне кусочек вечности. В глубине души я назвала это нашим медовым месяцем. И хотя каждый день с раннего утра и до позднего вечера был полон повседневных и насущных забот — работа на ферме, поездка в город в управление полиции, возвращение моего старенького форда, оформление бумаг на срочный кредит, поиск нового водителя, переговоры с поставщиками об отсрочке и с клиентами о предоплате, — в каждой минуте отпечатался легкий, праздничный оттенок присутствия Питера.

Еще были ночи вдвоем в узкой постели моей комнаты и утренние пробуждения бок о бок друг с другом. Мы оба вставали рано, я — приступить к работе, он — для пробежки. Верный своим привычкам, Питер бегал утром и вечером, пока я занималась поливом. И если в Сиднее в его распоряжении был парк, то здесь — бесконечные ряды апельсиновых деревьев.

— Эй, ты не мог бы взять лопату и прочистить канал? — окликнула его я во время пробежки на следующее после нашего приезда утро.

Особого энтузиазма он не проявил, но лопату взял и несколько минут сосредоточенно и не очень умело ею орудовал. Потом, увидев, что я наблюдаю за ним, раздраженно отшвырнул ее.

— Не понимаю, как можно получать удовольствие от того, что копаешься в грязи.

— Это не грязь, Питер, это земля, — я подошла к нему, и, наклонившись, подняла ком влажной земли. — Воздух, вода, земля. — я вложила ком в его ладонь и сжала ее. — Вместе они дают жизнь.

Он с опаской уставился на свою руку, разжал ее, несколько мгновений держал комок земли на весу, потом стряхнул.

— Да, Бролин, фермер из тебя точно не получится, — рассмеялась я.

— У меня есть мой личный фермер, так что нет необходимости становиться фермером самому, — он подошел к насосу и принялся мыть руки. — Хотя, знаешь, кое-что в сельском хозяйстве мне, все же, нравится.

— Интересно, что бы это могло быть?

Он снял с насоса фиксатор, и с коварной улыбкой произнес:

— Орошение.

Я не успела понять, что происходит, как оказалась промокшей насквозь. Мокрые джинсы, мокрые, прилипшие к телу майка и волосы.

— Ну, все, Бролин, тебе конец.

— Мокрая и злая, Пипс, ты выглядишь очень сексуально. Эй, положи ведро…

Мы дурачились, как дети, гонялись друг за другом среди апельсиновых деревьев. Я добежала до самого конца рядов и остановилась. Перед моими глазами сияло утреннее солнце, лишь чуть-чуть приподнявшееся над холмами. Я раскинула руки, приветствуя его, и крикнула подошедшему Питеру:

— Я очень счастлива, Питер Бролин! Очень счастлива! И хочу поделиться своим счастьем с тобой, отдать тебе половину.

— Поделись, — великодушно согласился Питер. — Иди-ка сюда.

Через пару дней я получила назад свой форд. В полиции сказали, что новостей о Дэниэле, точнее Ниле О’Ши, пока нет. В участок я ездила вместе с Питером, и когда вечером собралась к родителям, он тоже поехал со мной.

Пока мы с матерью готовили ужин, Питер умудрился выудить у отца мои детские фотографии. Он рассматривал их в гостиной, и в кухню доносились папины комментарии.

— Здесь ей пять лет. С велосипедом она управлялась лучше любого парня, моя школа. А это выпускной класс. И всегда была упрямая. Чем старше, тем больше. Теперь совсем с нами не считается. Просто дрянь.

И хотя говорил он с затруднениями, глотая звуки, последнее слово получилось очень внятным.

Мать с опаской скосила глаза в гостиную.

— В последнее время он опять взялся за свое, Салли. Требует пива, пару раз замахивался на меня.

— Еще раз попробует, я его убью. Так и передай ему. Или сдам в дом престарелых.

— Поговори с ним сама. Только не об этом. Просто пообщайтесь. С тех пор, как ты переехала на ферму, ты вообще с ним не разговариваешь.

— Хорошо, мам, я поговорю.

— Когда ты говоришь это таким тоном, мне не нравится. Он все-таки твой отец. Не будь жестокой, Салли.

— Я как раз стараюсь не быть, мама.

— Прошу всех к столу!

— Салли, а почему не приехал тот замечательный парень, что был с тобой в прошлый раз? — медовым голосом спрашивает мама, бросая на Питера взгляд медузы-горгоны. — Как его зовут, Дэниэл, кажется?

— Он уехал и больше у нас не работает, — отвечаю я.

— Очень жаль. Такой приятный молодой человек, — многозначительная недосказанность в мамином голосе явственно подразумевает «не то, что некоторые из присутствующих».

— Мэри, вы уверенны, что этот суп можно есть? — спрашивает Питер.

— Что? — мама подскакивает от неожиданности.

— Просто у меня сложилось впечатление, что, будь у вас возможность, вы бы с удовольствием меня отравили, — с безмятежной улыбкой произносит Питер.

Увидев выражение маминого лица в эту минуту, я отворачиваюсь, чтобы не рассмеяться.

Дела на ферме идут не так уж радужно, хотя все работают, не покладая рук. Френ удалось договориться об отсрочке платежей со всеми поставщиками, но проходит неделя, а нам все еще не удается получить кредит. Кипа писем с отказами банков громоздится на офисном столе и в ящике электронной почты. Мы с Френни пытаемся найти выход, подавая все новые заявки в любые банковские отделения от Перта до Дарвина.

— Кажется, я перебрала все банки Австралии. Хоть что-нибудь должно сработать, — говорю я Френни.

— Надеюсь, а то я уже начала думать, что бы продать такого, что имело бы цену и не было бы нужно в работе, — отвечает она, — Но пока в голову не пришло ничего, кроме моего обручального кольца.

Френ улыбается, но мы обе знаем, что положение серьезное.

— Если я правильно понял, вам нужны деньги, — на пол ложится тень Питера, появившегося в дверях.

— Вы чертовски правильно поняли, Питер.

— Я мог бы предоставить вам краткосрочный кредит.

Френ вопросительно смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой.

— Нет, Бролин, спасибо.

— Думаю, мне лучше пойти помочь Джону, — произносит Френни, исчезая за дверью.

Питер смотрит ей в след, прислонившись к дверному косяку в своей любимой позе. Потом переводит взгляд на меня и пожимает плечами:

— Почему нет? У вас ведь нет другого выхода.

Я знаю это прекрасно, но, все же, отвечаю:

— Впереди еще неделя. Вполне возможно, нам удастся получить банковский кредит. Я и так должна тебе за посещение бутика.

— Пипс, не мешай все в одну кучу. Речь не о личном. У меня есть свободные деньги на счете, и я могу их инвестировать в апельсиновый бизнес, если хочу. Будут они лежать в банке или пойдут в дело, я все равно получу проценты.

— Нет, Питер, спасибо, — я стараюсь, чтобы в моем голосе прозвучала окончательная точка в этом вопросе.

— Значит, ты можешь поделиться со мной своим счастьем, а я не могу поделиться с тобой даже деньгами? Круто, Пипс.

— Питер, я имела в виду совсем другое. Ты сейчас без работы, тебе предстоит судебное разбирательство, и я не хочу брать деньги, которые могут понадобиться тебе самому.

— Нет, ты делаешь это не поэтому. Так же, как не поэтому не сказала мне о беременности.

Я замираю. До сих пор мы не затрагивали эту тему.

— Да? И что бы ты сделал, если бы я тебе сказала?

— Я не знаю, что бы я сделал, но я имел право знать.

— О, я не сомневаюсь в том, что ты прекрасно знаешь свои права. Так чтобы ты сделал, скажи? Дал бы мне денег на аборт? Объяснил, что не готов взять на себя такую ответственность? Или, может, просто послал куда подальше?!

Он обнимает меня, хотя я вырываюсь, крепко прижимает к себе и не отпускает, пока я не затихаю.

— Пусти, — говорю я уже спокойно. — Хватит, давай не будем об этом.

— Хорошо, давай не будем.

Он внимательно смотрит на меня и добавляет:

— Видела бы ты, какое у тебя было лицо.

На следующей неделе мы получаем из банка в Мельбурне подтверждение о возможности получения кредита. Вооружившись кипой бумаг, я штудирую условия предлагаемого кредитного договора и графики нашей предполагаемой рентабельности на текущий год. Я рассчитываю варианты выплат так и эдак, и убеждаюсь, что взять кредит под указанный банком процент нам не под силу.

Я отправляюсь на поиски Питера, и нахожу его на террасе, в белых шортах, футболке и темных очках, удобно устроившегося в плетеном шезлонге.

— Твое предложение о кредите еще в силе? — я становлюсь между ним и солнцем, и моя тень ложится на его лицо.

— А-ха, — констатирует он непередаваемо самодовольным тоном.

— Сто тысяч — минимальная нужная сумма, а максимальный процент, который мы можем заплатить по ней — 5,3 %. Тебе подойдут такие условия?

— Надо подумать, — он напускает на себя сосредоточенный вид, а затем изрекает:

— Нет, не совсем.

— Что значит «не совсем»?

— Условия меня не впечатляют. Тебе придется быть очень убедительной. Всю ночь.

— Что-о?!

— Да, всю ночь. Любые мои фантазии и пожелания.

— Бролин, ты извращенец.

— А ты гордячка. Надо было соглашаться сразу. А теперь таковы мои встречные условия. У тебя есть время до вечера, чтобы их обдумать.

— Мы в этом доме, между прочим, не одни.

— Ха, мне нравится ход твоих мыслей. Но ты права, и кровать слишком узкая. Дай-ка мне ключи от твоего монстра.

— Что ты собираешься делать?

— Поеду в город, куплю водяной матрас.

— Почему бы не поехать на своем порше?

— Я не могу везти на своем порше водяной матрас.

— Пижон! На, держи, наслаждайся поездкой на драндулете.

— Ну как, я была достаточно убедительна? — спрашиваю я утром, чувствуя, как водяной матрас колышется под нашими переплетенными телами.

— О, да, мисс Пипс. И я буду настаивать, чтобы выплата процентов по кредиту осуществлялась этим же способом.

— Ну уж нет. Проценты ты будешь получать в денежной форме.

Я встаю и иду к кромке воды, оставляя позади себя пляж и Питера на водяном матрасе. Уже в воде несколькими сильными гребками он нагоняет меня. Но заплывать далеко сил нет ни у него, ни у меня — сказываются продолжительные «ночные переговоры». Поэтому мы просто лежим на воде. Потом одеваемся и возвращаемся на ферму.

На следующий день я, Френни и Питер по всем правилам оформляем переводной вексель, а через неделю Питер возвращается в Сидней для начала разбирательств его дела.

— Мне поехать с тобой? — спрашиваю я перед отъездом, помогая ему собирать сумку.

— Нет, я сам справлюсь.

— Хорошо. Но если я буду нужна, звони.

Небрежно забросив сумку в багажник порше, он поворачивается ко мне.

— Ну что, Пипс, поцелуй меня так, чтобы у меня был повод вернуться.

Я подхожу к нему, поднимаюсь на цыпочки, обнимаю его и целую, целую, целую…

— Я просил поцеловать так, чтобы хотелось вернуться, а не так, чтобы не хотелось уезжать, — говорит он, отрываясь от меня.

— Удачи!

Я отхожу чуть в сторону, и порше резко срывается с места.

Мой медовый месяц заканчивается, пусть и не столь внезапно, как начался. Сразу после отъезда Питера, я еду к родителям, памятуя о данном матери обещании поговорить с отцом.

— Он в саду, — говорит мама.

Я выхожу в сад и нахожу отца в кресле, слушающим радио.

— Привет. Что интересного слышно?

— Я возвращаюсь в Сидней, — говорит он. — Я уже чувствую себя намного лучше.

Хотя я научилась понимать его теперешнюю речь, мне требуется время, чтобы уяснить себе эту идею.

— А мама?

— И мама тоже. И ты. Нечего делать в этом захолустье.

— Нет, — я качаю головой, — я никуда не поеду. Мне здесь нравится.

— Это ты затащила меня сюда, — он неприязненно смотрит на меня в упор.

— Врачи прописали тебе такой режим, — отвечаю я.

— Мне уже лучше. Я здесь больше не хочу оставаться. В Сиднее у меня есть друзья, там нормальная жизнь.

— У меня сейчас нет свободных денег. Все свои сбережения я вложила в ферму, а из текущих доходов не смогу оплачивать вам квартиру в Сиднее. Я собираюсь завести ребенка.

— Ребенка? Зачем они нужны, эти дети.

Действительно, некоторым людям не стоит иметь детей, не в первый раз проносится в моей голове.

— Мне здесь скучно. Я хочу в Сидней, — обиженно продолжает отец.

Он не хочет меня слышать. Он не слышит. И не потому, что болен. Так всегда было. Всегда только «я», только «мне». Абсолютный эгоизм. Такое не лечится.

Странно, раньше это приводило меня в бешенство. Теперь я лишь грустно констатирую факт.

И, вернувшись в дом, говорю маме:

— Давно это началось?

— С самой первой минуты. Ему здесь сразу не понравилось, — спокойно отвечает мама, занимаясь мытьем посуды.

— А что ты об этом думаешь?

— Бессмысленно оставаться сейчас. Пока он считал, что ему здесь лучше, что это необходимо для лечения — смысл был. А сейчас все здесь выводит его из себя.

— Ну да, конечно, стало лучше — и потянуло в любимую сиднейскую пивнушку. А ты? Ты поедешь с ним?

Мать посмотрела на меня как на ненормальную.

— Да, разумеется.

— Мама, он превратил нашу, твою жизнь в кошмар, и ты все равно собираешься идти за ним хоть на край света?

Мама лишь на секунду помедлила с ответом.

— Салли, ты не права. У нас было много светлых моментов, особенно в начале. И потом, как бы плохо ни было с ним, без него мне будет еще хуже.

Ее слова удивили меня. Хотя, если вдуматься, должно же быть что-то, что удерживало бы ее рядом с отцом. И вот, оказывается, что.

— А как же я, мама? И… ты не хотела бы проводить время с внуками?

— Я хотела бы проводить время с тобой, и хотела бы, чтобы у меня были внуки. Но пока, из двух эгоистов я выбираю того, кто больше во мне нуждается.

— Я эгоистка?

— Ты эгоистка. С детства, — улыбнулась мама. — И не делай такие большие глаза. Вы с отцом — два сапога пара. Думаешь, я не знаю, почему ты приехала именно сегодня? Потому что он уехал. Когда ты с ним, мы тебе не нужны. Ты откупаешься от нас деньгами и считаешь, этого достаточно.

В маминых словах определенно была доля правды, но признавать ее было обидно. Я никогда не хотела, чтобы у меня было что-то общее с отцом. Тем более, это.

— За что ты так не любишь Питера?

— Знаешь, почему твой отец так и не бросил меня? Потому что он слишком безалаберный для этого. Он хватался то за одно, то за другое, но у него никогда не было достаточно серьезной цели. А этот твой Питер — другой. У него есть цели, ради которых он отдаст многое, в том числе тебя. Один раз он тебя уже бросил, ведь так? И я вижу, Салли, как ты на него смотришь. Я не хочу, чтобы ты повторяла мои ошибки.

М-да, если я хотела сменить тему на более безопасную, то, определенно, ничего не вышло.

— Мам, ладно, давай не будем. И насчет Сиднея пока ничего не получится. У меня сейчас нет денег.

Мама погладила меня по щеке.

— Салли, девочка моя, я ничего не прошу. Ты и так делаешь слишком много. Из того, что ты нам давала, мне удалось кое-что сэкономить. Этого, конечно, не хватит, но я что-нибудь придумаю.

— Где деньги?

Мы обернулись и, в дверях увидели отца. Пока мы разговаривали с матерью, он успел переодеться — поверх футболки натянул наизнанку свою парадную рубашку.

— Дай мне деньги, я еду в Сидней, — пробурчал он, обращаясь к матери.

— Джейми, не выдумывай. Мы сейчас все вместе будем пить чай.

— Дай мне деньги! Куда ты их спрятала? — здоровой рукой он открыл один из шкафчиков и принялся вышвыривать оттуда все подряд в поисках тайника.

— Джейми, перестань, пожалуйста… — Не смей! — мы с мамой отреагировали одновременно.

— Где деньги, сука? Давай сюда, кому говорю! — медвежий рык прокатился по всей кухне, совсем как в худшие времена моей юности. И в довершение дежа-вю здоровой рукой он замахнулся на мать.

Я бросилась вперед, чтобы защитить ее, но не успела. От удара она отступила назад, мы столкнулись и полетели на пол. Точнее, я на пол, а она — на меня. Затылок пронзила тупая противная боль — головой я приложилась о ножку разделочного столика.

— Господи, господи… — услышала я сдавленный мамин голос.

— Мам, ты в порядке? — я осторожно повернула голову в ее сторону.

Мама медленно встала, держась за все, что можно. Ее глаза смотрели во двор.

— Господи, Джейми, нет, не надо, вернись! — закричала она.

Я поднялась на ноги и в раскрытую дверь увидела, как мой форд рывками движется по двору.

— Салли, сделай что-нибудь, останови его! — прохрипела мама посиневшими губами, хватаясь за сердце.

Я выбежала во двор, проклиная собственную глупость. Салли, идиотка, сколько можно повторять — не бросай ключи в машине, не бросай бумажник на сиденье!!! Дура! Дура! Дура!

Поднимая клубы пыли, форд зигзагами двигался по дороге, набирая скорость.

Я бегом вернулась в дом. Дотащила маму до дивана. Дала ей сердечное. Позвонила в 911, позвонила в полицию, позвонила Френни, позвонила Сьюзан.

В итоге, мы все оказались в больнице. Маму госпитализировали с сердечным приступом, отца полиция каким-то чудом задержала на дороге до того, как он во что-нибудь врезался и, естественно, тоже отвезли в больницу. Мне наложили на затылок пару швов и отпустили сутки спустя, запретив садиться за руль и велев вернуться в случае головокружения.

Сьюзан, которая примчалась к нам раньше, чем 911, вызвалась отвезти меня.

— Поехали ко мне, тебе сейчас надо отвлечься, — предложила она.

Миссис Филипс проявила вежливый интерес к состоянию моего здоровья, после чего мы со Сьюзан уединились на кухне за чаем. Но почти сразу же зазвонил мой мобильник.

— Как проводишь время без меня? — спросил Питер.

— Незабываемо, — ответила я, не покривив душой.

— М-да, я надеялся на несколько другой ответ, — озадаченно протянул он, заставив меня улыбнуться.

— И поделом тебе. Нечего быть таким самодовольным.

— Ну а теперь, когда ты поставила на место мое эго, можешь ответить что-нибудь приятное?

— Могу. Я очень рада твоему звонку. Как ты?

— Неплохо. Встретился со своими адвокатами, дал им пару советов.

— Боже! Представляю картину.

— Нам предстоит много работы, и я плачу им не за то, чтоб они расслаблялись. Без боя я не сдамся. Хочется хорошей настоящей драки.

— Мне нравится твое настроение.

— Могу поделиться, — радушно отозвался Питер.

— Нет уж, перед боем воины не должны растрачивать силы на женщин.

— Но они вправе получить награду после.

— Кажется, твое настроение потекло совсем в другое русло.

— Нет, но чтобы так не случилось, я отключаюсь.

— Ладно, пока.

— Пока.

Я положила мобильный на стол, поймав многозначительный взгляд Сьюзан.

— Итак?

— Что «итак»?

— Вы снова вместе с мистером законником?

— Да. Нет. Не знаю, — честно ответила я.

— Ладно, брось прикидываться. А то я не догадываюсь, почему, несмотря на весь этот кошмар, ты вся сияешь.

— Не поэтому. То есть не совсем поэтому.

— Тогда почему?

— В больнице подтвердили, но я и так знала… я беременна.

— Упс! — Сьюзан, улыбаясь, подняла брови. Но затем, вспомнив кое-что, добавила: — Надеюсь, ты ему сказала?

— Вообще-то, нет, — нехотя призналась я.

— Салли!!! Ты должна ему сказать.

— Я скажу. Но не сейчас.

— Начинается…

— Я скажу, честно. Но, во-первых, это не телефонный разговор, во-вторых, отцом может быть и Дэниэл, а в-третьих, еще слишком маленький срок…

— Сколько?

— Четыре недели.

— Ты все равно должна ему сказать. Поезжай в Сидней и скажи.

Я внимательно посмотрела ей в лоб.

— Ладно, я поняла, ты не можешь никуда ехать. Тогда пусть он приедет.

— Он тоже не может.

— Господи, вы оба меня достали, — Сьюзан закатила глаза к небу.

— Кто кого достал, еще вопрос, — выразила сомнение я.

— И вообще, причем тут этот урод? Дэниэл или как его там?

— Сью, ударилась головой я, а у тебя почему-то амнезия.

— У меня с головой, как раз, все в порядке. Сколько ты кувыркалась в постели с этим Дэниэлом?

— Две месяца. Почти.

— Вот именно, дорогая. Два месяца. И что? А теперь скажи мне, как быстро ты залетела в прошлый раз, после того как перестала принимать таблетки?

— Почти сразу.

— И ты мне еще что-то рассказываешь про Дэниэла? Больше чем уверена, у этого козла и в мыслях не было никаких детей. Так, потрахался на халяву.

— Сью, для меня не столь важно, чей ребенок, важнее, чтобы все прошло нормально.

— Ладно, я сделаю вид, что тебе поверила, но только потому, что ты ударилась головой.

Следующие две недели я провела между фермой, больницей и родительским коттеджем. Мне пришлось переехать к родителям, потому что отца выписали раньше, чем маму. Вел он себя теперь тихо как мышь, то ли от раскаяния, то ли от большого количества таблеток, которые ему выписали. Я была склонна больше верить второму варианту. В больнице мне предложили отправить его в социальный приют. Я отказалась, но в интернете посмотрела расценки более приличных социальных центров. Мне они были сейчас не по карману, однако проблему придется как-то решать, это очевидно. Больше я не оставлю маму с ним один на один. Ей было уже лучше, но я настояла, чтобы обследование было полным. Я приезжала к ней каждый день, утром и вечером. Днем работала на ферме. Отца приходилось либо возить с собой, либо оставлять дома. Чаще я брала его с собой, так и мне и ему было спокойнее. С мамой он объяснялся наедине, я вышла из палаты. Разумеется, она его простила. Со мной он практически не разговаривал, как и я с ним, ограничиваясь простым «иди кушать», «пора пить таблетки», «едем» и т. д. в том же духе.

И лишь однажды вечером, когда мы ужинали вдвоем, я вдруг увидела, что он плачет.

— Салли, дочка, не сдавай меня в приют, я там умру.

Несколько дней потом у меня было муторно на душе.

На ферму мы, наконец, наняли двух человек. Точнее, наняла Френни, а я лишь одобрила. Семейная пара родом из Мангалора — Санджай стал нашим водителем, Мадхури здорово облегчила работу на плантациях, а их трехлетний сынишка Арджун просто поднял всем настроение. Документы на сей раз тщательно проверили и оформили в полном объеме, в чем я не преминула отчитаться Питеру.

Из-за начала процесса, мы теперь перезванивались очень редко. Он не имел права в разговоре разглашать какие-либо подробности разбирательства, но голос у него был сосредоточенный, уверенный, и я верила, что он сумеет отделаться минимальными последствиями. По телевизору и в интернете я отслеживала все новости об этом процессе, какие могла найти, и пару раз видела, как Питер дает интервью журналистам, безупречно одетый, вызывающе красивый и вежливо-спокойный на грани наглости. Насколько я могла понять, он отрицал какое-либо свое участие в изготовлении фальшивок, в то время, как его бывшие клиенты, пытаясь спихнуть часть вины на него, утверждали обратное. Это было его слово против их слова. Весь вопрос заключался в том, кому поверят.

Я старалась не думать о худшем. О том, что будет, если Питер проиграет процесс, или о том, что впервые была так близка к тому, чтобы потерять маму. Источником оптимизма для меня была маленькая жизнь у меня внутри. Все будет хорошо, твердила я себе. Все будет хорошо.

В день, когда маму выписали, я устроила небольшой праздник. Когда гости ушли, мама подозвала меня к себе.

— Салли, я все вижу. Не держи на него зла. Прости. Ты должна понимать, что, точно так же, как не функционирует половина тела, отключена и половина мозга.

— Что-то я не могу найти большой разницы в его поведении до того как половина мозга отключилась и после.

— Салли, перестань. Знаешь, что я подумала? Давай, съездим в Сидней на выходные, устроим семейный праздник. Отец обрадуется, да и нам с тобой тоже сейчас нужны положительные эмоции.

— Хорошо, — кивнула я, сдаваясь.

Эта поездка превратилась в идею-фикс. Отец собрал свои вещи и всю неделю, как маленький ребенок, спрашивал, какой сегодня день и когда мы едем. Мама созвонилась со своими сиднейскими подругами и уже предвкушала встречу. Одна я никому не звонила и не суетилась, но это не значило, что у меня нет своих планов.

Мы выехали в пятницу вечером, и на дорогу ушло около восьми часов — почти вдвое больше, чем когда мы в последний раз ездили с Питером. Но, во-первых, отца от скорости укачивает, а, во-вторых, мой старичок-форд не сравнить с бролиновским порше по многим параметрам, включая скорость. Тем не менее, мы добрались до Сиднея в субботу рано утром, без происшествий, и сразу сняли трехместный номер в отеле.

Пара часов уходит на то, чтобы произвести над отцом необходимые процедуры, привести себя в порядок, позавтракать и проследить, чтобы родители приняли свои таблетки, после чего мы снова садимся в форд и двигаемся в направлении старого района, где раньше жили.

— Господи, как я скучала по Сиднею! — мечтательно произносит мама, выглядывая в окно. В эту минуту я действительно чувствую себя эгоисткой.

Но очень скоро меня тоже захватывает ощущение праздника: солнечный, яркий день, подзабытые лица соседей, знакомые улочки и вывески. Ближе к вечеру, убедившись, что оставляю родителей под надежной опекой маминой подруги Роуз и ее стодвадцатикилограммового мужа, я возвращаюсь в отель.

Естественно, я собираюсь увидеться с Питером. Мне хочется устроить ему сюрприз, поэтому я надеваю черное платье-сарафан с кружевами, которое он мне купил, босоножки на шпильке, делаю макияж, и по дороге даже заезжаю в салон красоты, чтобы сделать укладку. Я оглядываю себя в зеркале салона, и мне очень нравится то, что я вижу. Конечно, в своем нынешнем состоянии я не могу и не буду рисковать, занимаясь сексом, поэтому с моей стороны жестоко так дразнить Питера, но, с другой стороны, мне нужно чувствовать себя уверенной и привлекательной, если я собираюсь говорить с ним о беременности. Кстати, а я собираюсь, спрашиваю я сама себя. Да. Нет. Не знаю. Будет видно по ситуации, в конце концов, решаю я, двигаясь по Сиднею в другой конец города. Мы можем просто погулять или сходить в ресторан — не важно, я по нему соскучилась, и, главное, что вечер мы проведем вместе.

Я нервно звоню в дверь, запоздало понимая, что оборотная сторона сюрприза заключается в том, что ничего не подозревающего хозяина может не оказаться дома. Дверь открывается, но я вижу перед собой не Питера, а потрясающую, роскошную блондинку в вечернем серебристом платье.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — недоуменно осведомляется она, изящным движением пальцев откидывая с лица белокурую волну волос. У нее точеное, кукольное личико с неуловимым переливчатым макияжем в тон платью, и я начинаю себя ощущать если не полной дурой, то огородным пугалом точно.

— Питер дома? — спрашиваю я на автопилоте.

— Он в ванной, — отвечает она, окидывая меня с головы до ног внимательным, чисто женским взглядом.

Пожалуй, больше спрашивать не о чем, но несколько мгновений я еще стою на пороге, пытаясь осознать очевидное. Потом поворачиваюсь и осторожно спускаюсь вниз на четыре ступеньки, отделяющие дорожку от крыльца.

— Ему что-нибудь передать? — вежливым голосом интересуется блондинка.

— Нет, ничего, — отвечаю я, отступая к своему форду.

Уже за поворотом я осознаю, что, кажется, забыла, как дышать, а еще через пару метров понимаю, что не в состоянии вести машину. Вместо дорожных знаков перед моими глазами мелькают лица всех тех уродов, что ломали мою жизнь, унижали меня, причиняли мне боль — Артур, Колин, Майкл, Стивен, Эдди, Дэниэл, Питер… Питер. Я с трудом припарковываюсь у тротуара, и несколько минут сижу, стиснув руль, закрыв глаза и шумно вдыхая воздух.

Мне становится чуть легче, и я откидываюсь на спинку сиденья. Я кладу руку на живот и, ласково поглаживая, говорю:

— Все хорошо, мой маленький, все хорошо. Просто твой папа — очень большая сволочь, и, похоже, он все-таки разбил маме сердце.

Итак, я — Салли Пипс, тридцати четырех лет, которой через тридцать недель предстоит стать матерью-одиночкой, и которая с радостью и нетерпением ожидает этого счастливого момента.

Что касается человека по имени Питер Бролин, то его номер я сначала внесла в черный список, а потом удалила из телефона. Жаль, что также легко я не могу удалить его из своей памяти! Ведь, что бы я ни делала, он маячит в моем мозгу как тень отца Гамлета.

Я стала лучше понимать Керолайн Бролин и ее нескрываемое удовлетворение от перспективы увидеть Питера с простреленной головой. Если у меня это желание возникло после того, как я увидела серебристую киску, то каково ей, повидавшей весь зоопарк!

Мне не было бы так больно, если бы я была к этому готова, как раньше. Но, после возвращения из Сиднея с Питером, после месяца, проведенного на ферме, я вообразила, что наши отношения — нечто большее, нежели просто секс. Я ошиблась. Меня использовали как шофера, как женщину, как жилетку, как кухарку, массажистку, психоаналитика и даже как гостиницу. И продолжали бы использовать еще какое-то время, не окажись я не в том месте и не в то время две недели назад.

Иногда я ловила себя на том, что почти сожалею о случившемся. Мелкие и бессмысленные глупости, вроде удаления его номера из телефона, ничего не изменят — мне все равно придется каждый месяц переводить деньги на его счет, оплачивая кредит, наверняка придется встречаться с ним, я по-прежнему люблю его, а он меня — по-прежнему нет, так что изменилось? Почему бы не оставить все как было, принимая его нечастые визиты как случайные подарки судьбы? Я сама виновата в том, что все усложняю.

Но, постепенно, до меня дошло, что если я это сделаю, если я так поступлю, я стану копией моей матери, без каких-либо надежд на излечение. Я не хочу прощать, как она, терпеть, как она, я не буду так зависеть от мужчины, как она. Нет, нет, и еще раз нет! Больше ни один мужик не испортит мне жизнь. Нам жизнь. Скоро, очень скоро, на свет появится человек, который будет меня любить по-настоящему, и которому я отдам всю свою любовь.

А Питер Бролин пусть остается где-то там, позади, со своими кисками. Я тоже его использовала, и, по большому счету, получила больше, чем отдала. Теперь моя задача — сохранить, сберечь, выносить.

В эти дни я много времени проводила с малышом Арджуном, и Мадхури проявляла понимание и чуткость, позволяя мне это. Вслух никто ничего не говорил, но все старались как-нибудь меня поддержать. Даже Сьюзан, обычно защищавшая Питера, в этот раз безоговорочно приняла мою сторону. Заехал Ник, привез одежду для беременных своей жены и младенческие вещи годовалого сынишки.

— Все тебе. Принимай эстафету! Завтра еще завезу коляску, — улыбнулся он, точными бросками перебрасывая пакеты в мои руки.

Я могла выйти за него, подумала я, провожая взглядом синий пикап. Но боги пожалели его и послали на мою голову Питера, чтобы я не смогла испортить жизнь Нику.

Возможно, далеко не все мужики — уроды, возможно, это со мной что-то не так, это я патологически притягиваю отбросы противоположного пола.

Если у меня будет сын, я, пожалуй, назову его Ником, в честь самого порядочного парня из всех, что я встречала.

Никому не дано избегать действительности так долго, как хотелось бы. Уже на следующее утро на плантации меня догоняет запыхавшаяся Мадхури.

— Френни послала предупредить. Приехал этот… твой.

Черт! Несколько дней назад я перевела ему очередной платеж по кредиту, так что с Френ ему долго болтать не о чем. Значит, отправится общаться со мной. Я окидываю себя взглядом: грязные резиновые сапоги, джинсы, майка и бесформенная рубашка унисекс. Срок еще небольшой, и живот под этой рубашкой выделяется не больше обычного. Волосы заколоты наспех сломанной апельсиновой веткой. То, что нужно, большего он и не заслуживает.

Я еле успеваю принять занятый и невозмутимый вид, как Питер появляется из-за деревьев.

— Привет.

— Привет.

Он молчит, явно ожидая более эмоционального продолжения.

Все мое внимание поглощено мини-опрыскивателем, который я держу в руках. Питер, конечно, не похож на жука, но, может, стоит попробовать?

— А поцеловать?

— Мы, кажется, договорились, что проценты по кредиту ты получаешь деньгами, — я уворачиваюсь от его губ и набираю в опрыскиватель раствор для полива.

— У тебя что-то с телефоном? Я больше недели не могу дозвониться.

— Да, — опрыскиватель с шумом выбрасывает струю на апельсиновые ветки.

— Что «да»?

— Да, у меня что-то с телефоном, — говорю я, не отрываясь от работы.

— Пипс, в чем дело? Какая муха тебя укусила?

— Не знаю, она не представилась, а я не спросила, — я пожимаю плечами. — На вид лет двадцать пять, рост метр восемьдесят или около того, блондинка, ноги от ушей, третий размер бюста.

— Откуда такие сведения?

— С очень близкого расстояния. Видела твою муху своими глазами. Правда, подумала, что она — киска, — я мило улыбаюсь и снова принимаюсь за опрыскивание.

— Ты видела ее со мной?

— Нет.

— Тогда в чем дело? — в его голосе слышится облегчение. Это было бы смешно, не будь так больно.

— Я видела ее в твоем доме. Ты принимал ванну, так что я не стала тебя беспокоить — вдруг там с тобой был морской котик.

— И вместо того, чтобы удовлетворить свое любопытство, ты сбегаешь и неделями не отвечаешь на звонки, — насмешливо произносит он тоном оскорбленной невинности.

— Хорошо, можно я сейчас удовлетворю свое любопытство, раз уж ты здесь?

— Пожалуйста.

— Ты с ней спал?

— Да.

Вот так. Интересно, а какой ответ я надеялась услышать?

— Уходи.

— Я мог бы соврать, но сказал тебе правду.

— Ты молодец. Спасибо. А теперь уходи.

— Пипс, выслушай до конца…

— Я не хочу ничего слушать. Избавь меня от продолжения, Питер. Я тебе ни жена и ни любовница, так что мне не обязательно знать всю правду.

— Черт возьми, у тебя тоже был этот Дэниэл или Нил, как его там, но я же не делаю из этого трагедии.

— У меня с ним были отношения, когда мы расстались!

— А когда я, по-твоему, с ней спал?!

— Две недели назад!!! Вчера! Когда угодно!

Мне стоит большого труда взять себя в руки.

— Извини, Питер, тебе не нужно оправдываться. Ты не виноват в том, что я отношусь к тебе намного серьезнее, чем ты ко мне. Дело во мне. Просто я больше так не могу.

— Не можешь как? — в его голосе слышится шипение парового котла, готового к взрыву.

Но мне уже все равно. Мою крышу сносит.

— Так. Как сейчас. Как было всегда. Так, что я люблю тебя, а ты мной пользуешься, когда захочется!

— Я тобой пользуюсь?! Кто ты такая, чтобы я тобой пользовался? Чего ради я должен тратить пять часов на дорогу сюда и пять часов на дорогу обратно? Чтобы тобой попользоваться? Да если уж на то пошло, я могу найти, кем попользоваться и в Сиднее, и уверяю тебя, это будут девушки покруче, помоложе и покрасивее.

Я даю ему пощечину, но это его не останавливает.

— Чего ради, по-твоему, я звоню тебе эти две недели? Если я все это время кувыркаюсь в постели с двумя красотками, зачем я тебе звоню? И какого черта я прилетаю сюда в разгар процесса, по итогам которого меня могут засадить на три года, только потому, что ты не отвечаешь на звонки? Ответь мне, Пипс, какого черта я все это делаю?

— Н..н-не… не знаю, — заикаюсь я.

— Не знаешь? Я тоже не знаю! Не знаю, как меня угораздило влюбиться в самую большую дуру во всей Австралии.

В этот момент я вдруг оседаю на землю и начинаю реветь. Безудержно, по-настоящему, в голос, навзрыд, с всхлипами и соплями, как никогда не ревела с раннего детства. Мне стыдно, но я не могу остановиться.

Питер изумленно смотрит сверху вниз на меня. Потом опускается на землю рядом, обнимает и начинает успокаивать, словно ребенка.

— Ш-ш-ш! Не надо плакать, пожалуйста! — он прижимается щекой к моей мокрой щеке, рукой гладя растрепавшиеся волосы. — Прости, — я чувствую, как его губы целуют меня куда-то в висок, — Похоже, я тоже тот еще кретин, — он принимается потихоньку раскачиваться вместе со мной, в безуспешной попытке меня унять. — Я люблю тебя, Салли Пипс.

Я начинаю рыдать еще сильнее, судорожно вжимаясь руками и лбом в его рубашку. Он терпеливо гладит меня по спине, по плечам, по голове, шепча что-то нежное и почти бессвязное. От долгих слез мне становится нечем дышать, я задыхаюсь, судорожно ловя воздух ртом.

— Ну, успокойся, — он поворачивает мое горящее мокрое лицо к себе. — Черт! Ни платка, ни салфетки… — помедлив, осторожными движениями, он снимает с меня рубашку и полой принимается вытирать слезы на щеках. Потом пальцами поверх ткани, сжимает мне нос. — Давай, будь хорошей девочкой! — я послушно сморкаюсь. И тут же слезы вновь потоком начинают литься из глаз. Мне стыдно, и я закрываю лицо дрожащими ладонями. Он отдирает мои ледяные руки от лица, с испугом спрашивая: — Салли, что с тобой? Тебе плохо?

Не прекращая реветь, я пытаюсь подобрать с его колен мою рубашку — мне снова нечем дышать.

Видимо, он пугается не на шутку, потому что вдруг подхватывает меня на руки и быстрым шагом несет к ферме.

Когда Питер вносит меня в нашу конторку, плечом открыв двери, Санджай и Френни на мгновение удивленно застывают. Потом Санджай смущенно кашляя, отступает за порог, а Питер осторожно опускает меня в кресло.

— Ей надо выпить воды, — говорит Френни.

Рыдания прекратились, но теперь меня сотрясает мелкая дрожь, так что зубы стучат о стакан, который Питер подносит к моему лицу. С трудом я делаю несколько глотков, но большая часть жидкости стекает мне на грудь. С чисто женской деликатностью Френни оттесняет Питера и холодной влажной салфеткой протирает мне лицо, шею, грудь.

— Ну вот, дорогая. Легче, правда?

Я киваю и следом издаю неожиданный, жалкий звук — у меня начинается икота.

— Что с ней? — с беспокойством спрашивает Питер. — Может, надо вызвать доктора?

— Не стоит. Это просто истерика. С беременными такое бывает, — невозмутимо отвечает Френни.

Я зажмуриваюсь и задерживаю дыхание. В офисе воцаряется мертвая тишина.

— Я думала, вы знаете, — наконец произносит Френни.

— Спасибо. Теперь знаю, — раздается подозрительно спокойный голос Питера.

Я открываю глаза, чтобы увидеть выражение его лица, однако в эту минуту он наклоняется и снова берет меня на руки.

— Я… ик… — оттого, что я задерживала дыхание, звук икоты получается только громче, — …могу идти сама.

Он молчит, и мы движемся в направлении моей комнаты.

— Мне нужно с тобой поговорить, — не унимаюсь я.

— Да, нужно, — он вносит меня в комнату и сажает на постель. Снимает с меня сапоги. — Но только после того, как ты успокоишься.

— Я уже… — на сей раз мне удается преодолеть икоту.

— И после того, как успокоюсь я, — говорит он, мягко нажимая мне на плечи, заставляя откинуться на подушку. Потом обходит кровать и задергивает штору на окне.

Я чувствую, как прогибается матрас под его тяжестью, как его тело прижимается к моей спине и ногам. Одной рукой он обнимает меня под грудью, еще теснее прижимая к себе.

— Питер…

— Все, тихо. Просто помолчи.

Несколько минут тишину нарушают только звуки моей икоты, а затем я проваливаюсь в мягкий обволакивающий покой.

Сознание пробуждается постепенно. Сначала я чувствую руку Питера поперек моего тела, потом приоткрываю глаза и вижу, что опираясь головой на другую руку, он задумчиво смотрит на меня. Между бровей у него образовалась глубокая складка, и мне хочется разгладить ее. Я понимаю, что делаю это, уже когда мои пальцы касаются его лба.

— Потрясающе, ты всегда пахнешь апельсинами, — он подносит мою ладонь к губам и целует в самую серединку. Потом опускает мою руку.

— Ну что, поговорим?

— Поговорим.

Он садится на кровати и помогает мне приподнять подушку, чтобы я могла опереться спиной.

— Пипс, я не думал, что ты воспринимаешь все это так. Обычно женщины безошибочно умеют оценить степень мужской заинтересованности, — он усмехается краем рта. — Но не ты. Тебе нужно написать на лбу большими буквами. Я люблю тебя. И хотя, я знаю, ты считаешь, все юристы постоянно лгут, в этом ты можешь мне поверить. Ну, сама подумай, какой корыстный интерес у меня сейчас может быть?

Я прячу улыбку, но краем глаза замечаю, что он тоже улыбается.

— Наверное, я должен был сказать тебе это раньше, — продолжает он уже серьезно, — но я не мог, пока сам не принял мои чувства к тебе как свершившийся факт. Знаешь, это пугает — такая сильная зависимость от другого человека, от женщины. Я пробовал ее разорвать — не раз и не с одной девушкой. И снова приезжал к тебе, в расчете, что когда-нибудь мне это надоест. А потом ты исчезла на три месяца, и пережить их оказалось сложнее, чем я думал. Это напугало меня, и когда я вернулся в Сидней после нашей ссоры, я подумал — пора с этим кончать. Сначала было легко, я был очень зол на тебя, потом утвердили мое назначение, и мне казалось, что все отлично, я справляюсь. А когда стало хреново, я вдруг поехал пьяный на пляж — до сих пор удивляюсь, как по дороге не свернул себе шею… Но самое странное в том, что ты оказалась рядом — и выяснилось, что все не так плохо, что я могу смотреть на это другими глазами. Причина в тебе, я понял это тем вечером, когда мы гуляли по Сиднею, помнишь? — он смотрит на меня, и я киваю.

— Что касается Виктории, то мы с ней встречались время от времени, но я не ожидал, что она явится домой, потому что, во-первых, Керолайн… в общем, она решила, что раз Керолайн переехала, мы можем встречаться у меня, а во-вторых, я не дал ей понять, что наши отношения окончены, потому что последний раз виделся с ней еще до того, как мы с тобой помирились. Я не знаю, что она наговорила тебе, но когда она приехала, я только что вернулся с пробежки. Она рассчитывала на совместный вечер, но когда поняла, что ничего не получится, попросила отвезти ее. Я принял душ, переоделся, отвез ее домой и больше не видел, по крайней мере, до этой минуты. За что мне хочется ее убить — так это за то, что она ни словом не обмолвилась о твоем визите.

Он немного помолчал, словно взвешивая свои слова. Потом добавил:

— Кажется, это все по первому пункту. Если у тебя есть вопросы, спрашивай.

Я покачала головой.

— Теперь моя очередь. По второму пункту. Питер, я честно хотела тебе сказать. Еще в Сиднее, пока не увидела эту твою… Викторию. Ох, нет… Я вру. Я не была уверена, что скажу тебе вот так, сразу. Дело в том, что, теоретически, это может быть ребенок Дэниэла. Я встречалась с ним потому, что хотела ребенка. Я рожу его, чей бы он ни был, это мое решение. Ты ничего не обязан делать, просто ты сказал, что имеешь право знать, и поэтому… я собиралась тебе сказать.

Мы оба надолго замолкаем. Потом Питер говорит:

— Можно, я попрошу тебя об одолжении? Когда ребенок родится, ты позволишь мне сделать анализ ДНК?

— Да, конечно.

— Сколько уже?

Моя рука непроизвольно ложится на живот.

— Десять недель.

— В первый раз, у тебя ведь что-то пошло не так, да? Это может повториться?

— Надеюсь, что нет. Но я должна быть очень осторожной. И я этого очень боюсь.

Какое-то время мы оба молчим. Питер берет меня за руку, переплетая мои пальцы со своими в крепком пожатии.

— По третьему пункту. Пипс, чей бы это ни был ребенок, и чем бы это все не закончилось для тебя и для меня, я хочу, чтобы мы были вместе. Знаю, я — не подарок, да и ты — та еще штучка, — усмехается он, подняв на меня глаза, — но, похоже, вместе нам лучше, чем порознь.

У меня на глаза наворачиваются слезы.

— Эй, только не вздумай опять плакать, — полуиспуганно-полушутливо произносит Питер.

— Я никогда не надеялась услышать от тебя что-то подобное, — чтобы взять себя в руки, я пытаюсь улыбнуться. — Помнишь, когда мы встретились, ты смотрел на меня, как на какое-то противное насекомое?

— Неправда. Просто меня взбесило то, что ты творила с машиной, — улыбается Питер в ответ.

— Но если бы кто-нибудь тогда сказал тебе, что мы будем вместе, ты бы хохотал до упаду.

— Да уж, ты не принадлежала к типу женщин, который мне нравится. Но не знаю, мне кажется, чем-то ты меня зацепила уже тогда.

— Ну да, щеткой.

— А вот щетку я тебе до сих пор не простил. Ты хоть понимаешь, чего могла меня лишить? И чего могла сама лишиться? — лукаво сощурив глаза, спрашивает он.

Я фыркаю от смеха, Питер, смеясь, подается вперед, и через секунду наши смеющиеся губы встречаются. Очень быстро поцелуй из игривого переходит в глубокий, зажигающий кровь. Рука Питера ложится мне на грудь, заставляя меня податься ей навстречу, но мгновение спустя я отчаянно выдыхаю:

— Питер, ох… мне нельзя.

— Черт, извини, — виновато произносит он, отстраняясь. — Прости, я совсем забыл.

И тут мне приходит в голову одна мысль.

— Ничего страшного, милый. Это не значит, что тебе нельзя, — игриво говорю я, опуская руку на пояс его брюк. — Ты ведь у нас не беременный…

Два дня спустя раздается звонок:

— С тобой говорит безработный, но свободный человек, лишенный на ближайшие пять лет права заниматься юридической практикой. Что скажешь, Пипс, ты меня примешь?

— Конечно, приму. Приезжай.

Полгода спустя…

Я открываю глаза. Тело невесомое и странно полое внутри. Я его почти не чувствую. Вокруг, кажется, тоже что-то изменилось. Я осматриваюсь, пытаясь понять. Стены и потолок те же, та же больничная кровать, те же датчики на руках. Обстановка вполне привычная — в этой сиднейской клинике я лежу уже целый месяц — последний месяц моей беременности. И тут я понимаю, в чем дело. Я вижу свои ноги. Мне ничего не мешает. Живота нет.

Я чуть-чуть поворачиваю голову, и в поле моего зрения попадает Питер. Он стоит, глубоко засунув руки в карманы брюк, и внимательно смотрит на детскую кроватку у завешенного окна. Что-то внутри нее поглощает все его внимание.

Я пытаюсь заговорить, но это неожиданно оказывается не так просто. Губы распухли, уголки рта болезненно реагируют на попытку произнести хоть слово.

— Я тоже хочу посмотреть, — голос звучит слабо и хрипло, будто перед этим я оборалась на рок-концерте. Впрочем, так и есть. Я орала, только не на рок-концерте, а во время родов.

Питер переводит взгляд на меня.

— Как ты?

— Как будто меня переехал поезд, — отвечаю я, пытаясь привыкнуть к новому звучанию собственного голоса. — Дай мне его, — я пробую пошевелить рукой, — хочу посмотреть.

— Я боюсь его трогать, — признается Питер. — Лучше позову медсестру.

Появившаяся на сигнал вызова медсестра точными профессиональными движениями вынимает малыша из кроватки и кладет мне на руки. Он смугло-розовый, с крохотным ротиком и кукольными ручками и ножками. Глаза закрыты, кулачки прижаты к груди. Меня затопляет чувство нежности и страха. Я дам ему свою любовь, но смогу ли стать для него хорошей матерью?

— Как ты хочешь его назвать? — спрашивает Питер.

Из суеверия я не выбирала имени ребенку до последнего, даже когда УЗИ показало, что это мальчик. В самом начале беременности я как-то подумала, что назову его Ником. Николас Пипс. Я смотрю, как он вертит головкой, смотрю на маленький, четко очерченный профиль — уменьшенную копию профиля мужчины, стоящего у окна, и понимаю, что у моего малыша может быть только одно имя.

— Питер, — сын поворачивает голову на голос. Я осторожно глажу его по головке. — Питер Пипс. По-моему, звучит неплохо.

— Питер Бролин младший звучит лучше.

— Но ведь результаты анализа будут только вечером? — я вопросительно смотрю на Питера.

— Официальные — да. Но я уже звонил в лабораторию и получил предварительный результат. С вероятностью 95,2 % я — отец этого ребенка.

В его глазах я читаю отражение собственных чувств — нежности и страха.